Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

Пролог

16 февраля 1919 года в Одессе, в доме Попудова на Пушкинской улице, умирала женщина.

Она была молода – двадцать шесть лет.

Она была очень красива – темнокудрая, с большими лучистыми глазами и совершенно ангельским личиком.

Она была счастлива в браке. Правда, сейчас муж ее был далеко – так далеко! – и не знал даже, что она умирает… Но мать и сестры сидели у ее постели, а в соседней комнате тихо плакала ее дочка.

Она была всеми любима. Действительно – всеми. Под окнами дома уже несколько дней и ночей стояла темная, скорбная, недвижная толпа. Согревались у костров. Тихо переговаривались. Очень тихо – чтобы не тревожить больную.

Она знала, конечно, об их присутствии там, за окнами. Ей сказали об этом мать и сестра. И она была бесконечно благодарна всем этим незнакомым людям за их любовь – настоящую любовь, которая одинаково сильно проявляется «и в горе, и в радости, и в болезни, и в скорби»… Она была благодарна им за их любовь и очень сожалела о том, что покидает их навсегда и никогда уже не сможет по-настоящему их отблагодарить и порадовать.

Она сознавала, что умирает.

Она болела восемь дней, и ей становилось все хуже и хуже. Боль в груди, удушье и жар, страшный жар, буквально сжигавший ее изнутри… Она то впадала в забытье и бредила, то вдруг приходила в себя, звала мать, сестру, дочерей – чтобы благословить, попрощаться. Вспоминала мужа, и глаза ее, сухо блестевшие от жара, наполнялись слезами:

– Володя, верно, там, в Москве, и не чувствует, что я умираю!

– Ну, что ты, деточка, что ты! Не говори так, ты будешь жить! – глухим от усталости и слез голосом отвечала ей мать.

Но она упорно просила позвать священника. Хотела исповедоваться, причаститься перед смертью. Всю жизнь она была доброй христианкой – честной, целомудренной, смиренной, любящей. Нет, не то чтобы она старалась жить так, исходя из религиозных принципов, нет, она не старалась, она просто так жила, для нее это было естественно, это исходило из самой природы ее существа – доброта, честность… И – искренняя, детская вера. Потому и умереть она теперь хотела по-христиански – с божьим благословением, смиренно принимая свою участь. Умереть по-христиански – раз уж Господь так рассудил, что нельзя ей пожить подольше…

Смеркалось, синие тени ползли по снегу, становилось холоднее, но толпа не редела, а, напротив, разрасталась, заполняя соборную площадь. Усилена была и выставленная возле дома охрана. В восемь часов вечера из подъезда вышел какой-то человек и что-то очень тихо сказал начальнику охраны. Тихо – никто не расслышал, – но все увидели, как охранники снимают с голов форменные фуражки.

– Умерла! – пронеслось по толпе.

Мгновение все молчали, а потом разом зашумели, заговорили, заплакали…

Умерла!

Вера Холодная умерла!

Такая красавица! Такая актриса! Такая звезда закатилась! Как же теперь они – без нее? Как теперь без нее – кино? Быть может, теперь и вовсе никакого кино не будет?!

…Будет. Но уже не такое. Такого кино не будет уже никогда.

Как не будет никогда уже в России такой актрисы.

Такой звезды.

Во всяком случае, сегодня, спустя восемьдесят лет после ее смерти, мы можем сказать: такой больше не было. Были другие. Возможно, более великие и более актрисы, но никого из них не любили так поистине всенародно, так возвышенно, так поэтично, как любили Веру Холодную.

Она была первая русская звезда, и она же – единственная настоящая звезда отечественного кино.

Она пробыла на экране всего три года. Она снялась больше чем в пятидесяти фильмах – из них дошло до нас всего пять, и даже не все названия ее фильмов сохранились, так что полную фильмографию Веры Холодной составить не представляется возможности. Говорят, от пятидесяти до восьмидесяти фильмов. За три года работы…

Жития ее было 26 лет, 6 месяцев и 7 дней.

Глава 1. Крестница фей

Детство. Мечты о балете. Владимир Холодный. Клуб «Алатр» 1893–1914 годы

I

Есть такая сказка – о Спящей Красавице. О том, как двенадцать фей собрались возле колыбели новорожденной Принцессы с дарами: одна принесла красоту, другая одарила добротой, третья – чистосердечием, четвертая предсказала, что Принцесса будет счастлива в дружбе, пятая посулила неземную любовь, остальные наградили всевозможными талантами… Король и Королева радовались, пока в полночь не появилась тринадцатая фея – злая старуха, еще более разгневанная тем, что ее пригласить позабыли. Она тоже принесла Принцессе свой дар – раннюю смерть. В расцвете молодости и красоты, щедро одаренная другими феями и всеми любимая, Принцесса должна была уколоться о веретено – и умереть.

Конечно, в сказке на выручку Принцессе пришла ее добрая крестная, обещавшая, что Принцесса не умрет, а только заснет на сто лет – пока не разбудит ее поцелуй влюбленного Принца.

Но так бывает только в сказках.

В реальной жизни Принцесса была бы обречена, и никакой принц не смог бы ее спасти.

Хотя бы потому, что такое сказочное создание в реальности существовать просто не может.

Не бывает так – чтобы и красива, и добра, и чиста, и талантлива, и удачлива, и всеми любима…

А если и рождаются такие, то не чаще, чем раз в сто лет!

И помнят о них потом столетиями.

Вера Холодная была именно таким, сказочным, созданием – словно Принцесса, крестница двенадцати фей, одарена всеми возможными талантами и добродетелями, и любовью, и дружбой, и счастьем. Скромная жена московского юриста едва ли не в одночасье становится знаменитой киноактрисой, любимицей публики… Чем не сказка, воплотившаяся в реальность?

Но и без проклятья злой колдуньи явно не обошлось, ведь умерла она совсем молодой, в расцвете красоты, на вершине славы…

Она была первой русской звездой.

Ее называли Королевой Экрана.

II

Она родилась 5 августа 1893 года, в Полтаве, испокон веков славившейся своими красавицами.

Отец – Василий Андреевич Левченко – окончил словесное отделение Московского университета и приехал в Полтаву учительствовать.

Мать – Екатерина Сергеевна Слепцова – выпускница Александро-Мариинского института благородных девиц.

Они обожали друг друга. Жили скромно, почти бедно, но очень счастливо. Василий Андреевич помимо преподавания в школе давал частные уроки. Екатерина Сергеевна готовила обеды для студентов-столовников.

Ни отец, ни мать красивы не были, но девочка с самого младенчества была – как картинка! Грустноглазый, темнокудрый ангел. Все, знавшие маленькую Верочку Левченко, поражались ее красоте и внешнему несходству с родителями. Ну а родители – родители радовались, гордились, не зная еще, как богато одарила их первенца судьба…

Вере было два года, когда скончался ее дедушка, и овдовевшая бабушка попросила дочь и зятя перебраться обратно в Москву – поближе к ней. Они послушались – вернулись, поселились где-то в районе Кисловских переулков (их было четыре – Большой, Средний, Нижний и Малый, и точное местонахождение дома семьи Левченко не установлено).

В Москве при поддержке родственников благосостояние семьи наладилось, появилось время для досуга, в дом стали наезжать гости, и по моде тех времен для развлечения хозяева устраивали литературные вечера, ставили вместе с гостями маленькие спектакли и «живые картины»: когда несколько участников прятались за ширмой и без слов разыгрывали сцену из какого-нибудь литературного произведения, а зрители должны были угадывать… Еще Василий Андреевич – как и многие малороссы – очень хорошо пел, а Вера, тогда еще совсем крошечная, подпевала ему… Вообще-то Верочка была на редкость тихим и послушным ребенком, но, когда приезжали гости, удержать в детской ее было просто невозможно! Она любила не только петь, прежде всего она обожала «живые картины». Очень рано научилась читать, и читала много, запоем, но не столько из любви к литературе, сколько из желания найти как можно больше тем и сюжетов для «живых картин». Когда не было гостей, разыгрывала «живые картины» между куклами, сама шила для них костюмы из лоскутков и заставляла родителей угадывать, какую именно сцену ее куклы представляют. В общем, Вера Левченко была не только очень красивым, но и достаточно необычным ребенком.

Когда Вере Левченко исполнилось два с половиной года, 28 декабря 1895 года в Париже состоялся показ первого фильма братьев Люмьер – «Прибытие поезда». Фильм – документальный и весьма короткометражный – имел огромный, просто оглушительный успех, так же как и следующий фильм: «Кормление малыша».

Начался век кино! В российских газетах писали об иностранной диковинке, но никто предположить не мог, что это эпохальное открытие, и уж подавно в семье Левченко не уделили новости должного внимания. Разве могли они подумать, что в этот день на бульваре Капуцинов решилась судьба их прелестного первенца, их кудрявой сероглазой Верочки?

В 1896 году родилась вторая дочь Левченко – Надежда. Разница в три года в общем-то невелика, но, несмотря на то что Верочка питала трепетную нежность ко всем без исключения своим родственникам, особенно близки сестры не были. По крайней мере в детстве и в подростковом возрасте они не были подругами. Надя была здоровой, веселой, шумной девочкой – такой же, как и большинство ее сверстниц, – а серьезная Верочка среди сверстников друзей не имела и всегда тянулась к взрослым.

Когда Вере исполнилось десять, ее отдали учиться в частную гимназию Перепелкиной – довольно известное в Москве учебное заведение, где особенное внимание уделялось эстетическому воспитанию девочек. Вместе с гимназическим классом Вера впервые попала в Большой театр, на балетный спектакль… Красота музыкального действа так поразила ее, что с этого момента она только и грезила балетом.

Уроков классического танца в гимназии ей было мало, и Верочка буквально вымолила у родителей разрешение держать конкурс в балетное училище Большого театра.

Родители согласились, втайне думая, что Верочку не возьмут: она была хоть и грациозной, но довольно-таки полненькой девочкой. Правда, в те времена балерины еще не были такими худыми и жилистыми, как нынешние, да и балет начала века еще не был таким спортивным и энергичным… Но все-таки Верочка Левченко была полновата даже по канонам того времени. Она очень любила покушать. Екатерина Сергеевна, смеясь, называла дочь «полтавской галушкой», не предполагая даже, что со временем так будут называть киноактрису Веру Холодную ее соперницы и злобствующие критики.

Но, в общем, несмотря на полноту и огромный конкурс, Верочка в училище поступила. Сыграла роль ее необыкновенная красота: тогда в балеринах ценилась не только пластика, но и хорошенькое личико. Занималась Вера очень усердно, но через год родители вынуждены были забрать ее из училища – этого требовала бабушка, мыслившая по-старинному и считавшая позорным то, что девушка из почтенной семьи «кривляется на сцене». По мнению Екатерины Владимировны Слепцовой, подобные «кривляния» были уделом «падших». Она ведь еще помнила те времена, когда актеров в порядочные дома не приглашали и даже хоронили за церковной оградой как преступников или самоубийц! Екатерина Владимировна материально поддерживала семью дочери и считала себя вправе распоряжаться судьбой внучек. Василий Андреевич и Екатерина Сергеевна не посмели ее ослушаться. Попыталась вступиться за Веру подруга Екатерины Сергеевны, актриса Малого театра Елена Константиновна Лешковская, в то время находившаяся в зените славы и пользовавшаяся всеобщим уважением… Но властная старуха не пожелала даже слушать – для нее Лешковская была как раз «падшей», и ее возмущало уже то, что дочь и зять принимают актрису в своем доме и позволяют общаться с ней своим маленьким дочерям.

Бедной Верочке пришлось смириться и вернуться в гимназию Перепелкиной.

А потом ей и вовсе пришлось позабыть о праздных мечтаниях: в 1905 году, когда Екатерина Сергеевна была беременна третьей дочерью – Соней, – Василий Андреевич Левченко простудился и умер от крупозного воспаления легких.

Екатерина Сергеевна была сильной женщиной. Трагедия не сломила ее. Она как-то сразу поседела и постарела в тот страшный год, и незнакомцы, видя ее с маленькой Соней на руках, считали, что она бабушка этого прелестного младенца; скорбь сжигала ее душу, но Екатерина Сергеевна не позволила скорби омрачить детство своих дочерей. Почти не изменился привычный уклад дома Левченко – продолжались уроки музыки, которые она сама давала своим дочерям, так же, разве что чуть реже, приезжали к ним гости, так же возили девочек в театр…

III

Театр.

Наверное, Екатерине Сергеевне следовало бы держать свою излишне впечатлительную старшую дочь подальше от театра. Наверное, ей следовало пореже приглашать в дом артистов. Верочка была просто без ума от всего, что происходило на сцене и за сценой, и вокруг сцены… Жадно слушала рассказы артистов. Радовалась, когда ее приглашали на артистические вечера, иногда устраивавшиеся в Художественном театре. А поход с матерью и сестрой на спектакль был для нее и вовсе праздником души.

В сентябре 1908 года из Петербурга в Москву приехала Вера Комиссаржевская. Верочка Левченко увидела ее в главной роли в популярной тогда трагедии «Франческа да Римини» итальянского поэта Габриэле Д’Аннуцио. Эта роль – одна из самых знаменитых ролей Комиссаржевской. Достаточно сказать, что и саму-то трагедию перевели на русский язык Валерий Брюсов и Вячеслав Иванов специально для нее – для Великой Актрисы… Все критики восхищались ее игрой в этом спектакле. Толпы народа валили в театр, отстаивали огромные очереди за билетами, студенты толпились на галерке, и бордюр едва не обрушился под их напором!

Родные Верочки Левченко позже вспоминали, что после просмотра «Франчески да Римини» девочка буквально заболела. Несколько ночей подряд не спала. Грезила наяву. Невпопад отвечала. В школе была невнимательна и получила на нескольких занятиях низший балл – это она-то, такая аккуратная и внимательная, круглая отличница, служившая примером для соучениц! Учителя были уверены, что Вера Левченко попросту нездорова, и позже дали ей возможность эти «неуды» исправить… Но тогда, в первую неделю после спектакля, ей было все безразлично, даже двойки ее не огорчили – ей было все равно.

Она несколько раз перечитала «Франческу да Римини». Выучила несколько монологов. Читала их в полголоса перед зеркалом. Сердилась на сестру Надю за то, что та подслушивала и глупо хихикала. Сердилась на себя за то, что не получалось прочесть эти монологи так же правдоподобно и страстно, как их читала Комиссаржевская. Сердилась и плакала… Позже вроде успокоилась. Стала ровна и внимательна. Снова сосредоточилась на учебе. Родные решили тогда, что Верочка просто слишком впечатлительна и эмоциональна, – возможно, из-за того, что так рано потеряла обожаемого отца… Советовали матери быть с ней осторожнее.

Тогда ни они, ни даже сама Вера еще не поняли, что в ней пробудилась Актриса.

Первыми ее талант, наверное, разглядели в гимназии. Недаром Вере Левченко отдавали все заглавные роли в гимназических постановках. Лучше всего в памяти соучениц сохранились две сыгранные Верой роли: Люба Закрутина в трехактной комедии В. Крылова «Сорванец» и Лариса Огудалова в знаменитой драме А. Н. Островского «Бесприданница». И если ее Любе Закрутиной гимназистки просто дружно аплодировали, то на «Бесприданнице» даже самые старшие, даже учительницы и классные дамы не смогли сдержать слез: Верочка Левченко была буквально создана для трагических ролей!

Так годы шли, мечта о сцене отдалялась, пока не сделалась и вовсе зыбкой, нереальной, хотя Верочка все еще играла в любительских спектаклях и обожала кататься на коньках, – возможно, танцуя на льду, Верочка воображала себе сцену Большого театра, недосягаемую для нее… В те времена еще катались под музыку, в призрачном свете газовых фонарей, создававшем ощущение нереальности происходящего, – словно видение, запечатленное на старой кинопленке! Те, кто любовался Верочкой тогда, на катке, будут потом брать штурмом кинотеатры, чтобы снова увидеть ее в призрачном свете кинопрожектора. Годы шли, Верочка заканчивала гимназию, близился выпускной бал…

IV

О, выпускные балы тех времен – не чета нашим, современным! Во времена наших прабабушек выпускной бал для каждой девушки становился одним из самых значительных событий в жизни и помнился потом всю жизнь. Первый выход «в свет»! Пусть даже не в Большой Свет, но все-таки – танцевать в огромном, ярко освещенном зале! Не в гимнастическом, где проходили уроки танцев, а в настоящем, бальном, и не под дребезжащие звуки старенького рояля, а под настоящий оркестр! Танцевать не друг с другом, как на уроках танцев, а с мужчинами – молодыми, старыми, студентами, офицерами, сановниками, родственниками одноклассниц и посторонними… С мужчинами, всеми правдами и неправдами старавшимися попасть на выпускной гимназический бал: именно потому, что для всех присутствующих девушек этот бал – первый! Впервые надеть настоящее «взрослое» бальное платье – длинное, открытое, с шлейфом – и обязательно белое, все выпускницы должны быть в белом… Белое бальное платье с шлейфом – после скромных коричневых и серых форменных платьев, длиной едва ли доходивших до щиколотки. Глубокое декольте – после черных пелеринок, без которых нельзя было выйти на улицу. Кружево и особенно модная в десятые годы аппликация – после накрахмаленных передничков, которые в гимназии снимали за провинность даже с великовозрастных девиц. Им это казалось чудом, сказочным преображением, и первое бальное платье тоже запоминалось на всю жизнь – как и сам первый бал – и порой сохранялось в каком-нибудь сундуке как драгоценная реликвия… Даже в бедных семьях девочек, учащихся за казенный счет, уже за год до выпуска начинали откладывать деньги для того, чтобы сшить выпускное платье, – и чтобы не хуже, чем у других, богатых! И чтобы к платью обязательно – длинные, выше локтя, бальные перчатки! И тонкие, как паутинка, чулки! И легкие-легкие атласные бальные туфельки! Ведь первый бал – это так важно!

Особенно важно, если из-за благосостояния семьи первый бал мог стать и последним в жизни девушки…

Особенно важно, если она хороша собой, – на первом балу ее могли заметить! Ведь мужчины слетаются на выпускные гимназические балы как осы на мед… А что может быть лучше для юной особы, чем сразу же после выпуска – как можно скорее – выйти замуж. Тогда родителям не придется уже тревожиться за нее, а ей не придется тревожиться о пропитании, искать переводов или наниматься гувернанткой в богатую семью: а как еще женщина может прокормиться? Или – замуж, или – в гувернантки, или – романы переводить… Но лучше всего все-таки замуж. Надежный путь к комфорту, проверенный веками.

Но, чтобы выйти замуж, надо прежде всего произвести впечатление! И вот родители разоряются на белое бальное платье, на туфельки, чулки и перчатки, на букетик каких-нибудь нежных и ароматных цветов, которые следует приколоть к поясу или у корсажа, и еще – на парикмахера, разумеется, потому что на выпускной бал можно сделать первую в жизни «взрослую» прическу – высокую, в локонах и лентах, – и никакая злобная классная дама не заставит размачивать эти локоны и заплетать их в надоевшую косу…

…Родители думали о хорошей партии для своих подросших девочек и заботились о наряде, а сами девочки трепетали в предвкушении: ведь каждой хорошо начитанной барышне известно, что именно на первом балу можно встретить Принца Своей Мечты. И в сказках, услышанных в детстве, и в романах, прочитанных в юности, Героиня знакомилась с Героем именно на своем первом балу. Позже им обоим нередко приходилось переживать долгие годы разлуки и козни врагов, во всякой сказке, в каждом романе – разные. Но встреча и первая вспышка яркого, ослепительного, всепоглощающего чувства (о котором в те времена каждая барышня мечтала так же пылко, как современные барышни мечтают о собственном «Мерседесе», о платье от Живанши и об украшениях от Картье) неизменно случалась на первом балу. В этом была особая магия и какая-то тайна… Ведь, если ты Золушка, и этот бал твой первый и последний, то тогда вполне естественно, что и возможность встретить Принца Мечты тоже первая и последняя! Но если ты и сама – Принцесса? Если впереди у тебя целая череда великолепных балов и роскошных приемов, на которых будут присутствовать принцы во множестве и разнообразии? Все равно именно первый бал имеет особое значение! Принца – просто принца – можно встретить и на каком-нибудь другом балу, позже… А вот Принца Своей Мечты – только на первом! Все барышни знают это! Во всяком случае, те из них, кто читает романы и верит в сказки.

…О чем мечтала накануне своего первого бала Верочка Левченко? Если о Принце, то мечта ее сбылась, и ей, как сказочной героине, удалось не только встретить его, но и узнать Прекрасного Принца под скрывавшей его скромной личиной молодого юриста Владимира Григорьевича Холодного.

На первом своем балу Верочка, разумеется, блистала – несмотря на то что мать ее, по бедности, сшила ей платье сама, совсем простое, из дешевой, «неноской» ткани. Впрочем, это платье и не предназначалось для того, чтобы его носить… Оно шилось для одного-единственного вечера. Все равно в будущем Верочку Левченко вряд ли могло ожидать что-то более роскошное, чем танцевальный вечер у друзей, – вечер на пять-шесть пар, в маленькой гостиной, под звуки рояля, ибо танцевать под граммофон в те времена еще считалось дурным тоном… Да, будущее не сулило ей никаких чудес. Но все-таки она была самой красивой в выпуске гимназии Перепелкиной 1910 года. Верочка так рано расцвела… Сказалась ли южная кровь отца, или злое предначертание начало сбываться уже тогда, даруя обреченному цветку ранний расцвет? Уже тогда ее прекрасные налитые плечи и округлые точеные руки удивительно контрастировали с по-детски нежным, всегда печальным личиком – словно земное и небесное идеально слилось в этой девушке… Не заметить ее было нельзя. И ее заметил – правда, не богатый и знатный, о котором, возможно, могла мечтать ее мать, терпевшая бедность как во время своего короткого, но счастливого брака, так и в годы долгого, скорбного вдовства.

На первый же танец ослепительную Верочку Левченко пригласил – осмелился пригласить! – совсем молодой человек, никому не известный и очень скромный. С ним она и протанцевала весь вечер. Верочка танцевала божественно – она ведь едва не стала балериной! – а Владимир Холодный был неловок… Да и не очень-то хорош собой – большой, плечистый, круглолицый, добродушный, по воспоминаниям друзей, он был похож не то на медведя, не то на сенбернара. Рядом с ним Верочка казалась особенно изящной и особенно красивой. И она изо всех сил помогала ему танцевать – буквально «вела» его через зал, задавая направление и темп, а он ничего не замечал, неуклюже поворачивался, толкал других танцоров и говорил, говорил, говорил – без умолку говорил весь вечер, а Верочка молча смотрела на него своими громадными, лучистыми глазами. Слушала. Он был романтичен, сентиментален, восторжен. Он умел увлекать. Вот она и увлеклась… А возможно, брак их свершился на небесах задолго до их встречи. И они были просто обречены на любовь друг к другу – на любовь с первого взгляда!

V

При дружном неодобрении обоих семейств – Левченко и Холодных – Вера и Владимир поженились… До неприличия быстро. Особенно переживали мать и бабушка Веры – ведь ей едва-едва исполнилось семнадцать лет! Вопреки нашим современным представлениям об этом вопросе, в конце прошлого и начале нынешнего столетия в хорошем русском обществе столь ранние браки вовсе не приветствовались. Хорошим тоном считалось проверять чувства временем: так, что, случалось, от знакомства до помолвки юноша и девушка были знакомы лет пять, и с момента помолвки до свадьбы проходило два-три года… Возможно, это и неплохо, и даже очень правильно, но только не в тех случаях, когда чувство так сильно, что каждый миг промедления кажется вечностью, а «испытание временем» – подобно смерти!

Чувство, в одночасье вспыхнувшее между Верой и Владимиром, было истинно глубоким и чистым – исключительная любовь, которая встречается так редко… До самой смерти своей эти двое обожали, боготворили друг друга, оставались безупречно верны – и в жизни, и в смерти, ведь Владимир Холодный так и не смог пережить потерю жены и быстро ушел вслед за ней. Но до этого еще далеко. Хотя не так уж далеко, если подумать… И все-таки – далеко. Хорошо, что люди не могут предвидеть своего будущего – только предчувствовать могут – и редко верят предчувствиям: супружеская жизнь Веры и Владимира Холодных не была омрачена предвосхищением неизбежной трагедии. Тогда – в 1910 году – они еще были уверены, что будут жить долго и счастливо. И действительно – жили они очень счастливо. Хотя очень недолго… Почти как родители Веры – только им на счастье был отпущен еще меньший срок.

Не могут предвидеть, но предчувствовать могут.

«…свадьба проходила скромно, Вера была молчалива, грустна, вообще она всегда отличалась скромностью, не любила павлиньих цветов, нарядов и украшений. Присутствовали на свадьбе простые люди <…>. В моих наблюдениях я пришла к выводу, что Вера Холодная была простой, умной, любящей свой народ женщиной, равнодушной к нарядам и блеску золота».

Это единственное воспоминание о свадьбе Веры и Владимира. Мария Николаевна Левина, артистка Большого театра, приглашенная на свадьбу в числе немногих близких друзей, написала эти слова тогда, когда Вера Холодная уже стала легендой.

А свадебных фотографий не сохранилось вовсе.

Но сохранились для нас, а для них появятся позже кадры из фильма «Жизнь за жизнь»: вот там Вера Холодная – Ната Хромова – предстает в свадебном наряде. Темные кудри шелковисто поблескивают под дымкой фаты, гирляндочки из мелких белых цветов в волосах и на платье, печально опущенные ресницы и скорбь, затаившаяся в уголках губ… Вот такой, наверное, она была и в день своей настоящей свадьбы. Такой запомнила ее Мария Левина.

Но если героиня Холодной, Ната Хромова, выходила замуж за старого, богатого, нелюбимого – и нам, зрителям, вполне понятна ее печаль, – то сама Верочка Левченко выходила за самого любимого, дорогого, единственного… Так отчего же она была молчалива и грустна?

Быть может, все-таки – предчувствие?!

Оба они – и Вера, и Владимир – родились в счастливых и любящих семьях. Известный факт, что дети из счастливых семей бывают счастливы в браке так же, как и их родители. Возможно, супружеская любовь – это тоже искусство, которому следует обучать с младенчества…

Дед Владимира Холодного, малороссийский купец Макар Холодный, прожил 125 лет – и при этом женат был только единожды и во вдовстве прожил большую часть жизни.

Оба сына его – Григорий и Иван, отец и дядя Владимира, – были счастливы в браке и имели: один – девять, другой – восемь детей.

Григорий Макарович Холодный, хоть и вышел из купеческой среды, но образование получил университетское и всю жизнь преподавал историю сначала в Тамбовской, позже – в Воронежской мужских гимназиях. И женился на девушке из русской интеллигентной семьи: Александра Алексеевна Бородина, мать Владимира и свекровь Веры, увлекалась поэзией, музицировала, тонко понимала прекрасное – возможно, именно поэтому она так полюбила свою очаровательную невестку? И в каждом из девяти своих детей Александра Алексеевна сумела развить некое особое, только ему присущее дарование.

Так, один из братьев Владимира, Алексей Холодный, – тоже юрист по образованию – служил в Министерстве финансов, но при этом был известен на весь Петербург как утонченный музыкальный критик.

Другой брат – Николай – избрал для себя ботанику и сделался впоследствии ученым с мировым именем.

Григорий занимался астрономией.

Сестра Александра окончила Харьковскую консерваторию, была достаточно известной певицей.

Сестра Ольга занялась медициной.

Сам Владимир Григорьевич помимо юриспруденции был заядлым автомобилистом. Для тех времен – увлечение весьма оригинальное: несмотря на то что автомобиль как средство транспорта был уже достаточно распространен (только в Москве в 1913 году насчитывалось 1283 автомобиля), автоспорт не имел еще его сегодняшней популярности. А Владимир Холодный увлекался именно автоспортом – гонками – и даже издавал первую в России спортивную газету: «Ауто». Он сумел заинтересовать этим опасным спортом Веру – и сколько раз они попадали в аварии! Автомобиль Владимира Холодного то врезался во что-нибудь, то переворачивался… Каждый раз молодые супруги спасались чудом. Словно кто-то свыше хранил их для жизни – и для другой смерти…

VI

После свадьбы Вера и Владимир вместе с матерью, бабушкой и сестрами Веры переехали на улицу Ново-Басманную, в дом № 28. Где через два года супружеской жизни девятнадцатилетняя Вера Холодная сама стала матерью.

Ее дочка Женечка родилась в 1912 году. Роды были тяжелые, поправлялась Вера целых полгода, и семейный доктор категорически запретил ей второго ребенка – по крайней мере в течение ближайших лет, пока организм не окрепнет. Но ни Вера, ни Владимир просто представить себе не могли, как же их дочка будет жить без братьев, без сестер… Им казалось – Женечке будет одиноко и скучно.

Рисковать здоровьем Веры они, конечно, не могли, но, когда Женечке исполнился год, они удочерили еще одну девочку – Нонну.

Став матерью, Вера уже не решалась так же бесшабашно, как прежде, разделять с мужем его рискованные забавы. Да и сам Владимир стал осторожнее – реже участвовал в автогонках, больше времени уделял журналу.

Зато Вера все чаще бывала в артистическом клубе «Алатр» (изначально – кружок поклонников великого оперного певца Леонида Собинова), иногда выступала там, танцевала или пела, читала стихи.

Посещала и знаменитый дом Перцова в Саймоновском проезде – великолепный дом, построенный в стиле русского модерна, не сохранился, но в начале века его называли «русским Монмартром»: там собиралась не только театральная, но и вообще творческая молодежь, московская богема, начинающие поэты и писатели читали там свои произведения, художники устраивали мини-выставки… А настоящими «хозяйками» этого дома были хорошенькие и хорошо образованные барышни и дамы. Они разливали чай, подавали тарелочки с пирожными и вообще украшали литературные вечера своим присутствием, как и подобает представительницам прекрасного пола.

И еще в жизни Веры появилось новое увлечение, определившее, собственно, всю ее дальнейшую прижизненную и даже посмертную судьбу.

Увлечение это – кинематограф.

Глава 2. Кинокрасавица

Кино начала века. Первые пробы. Первые успехи. Война. Работа в киноателье А. А. Ханжонкова. Фильмы Е. Ф. Бауэра 1914–1916 годы

I

Кинематограф! Для нас, современных, кино – неотъемлемая часть повседневности, без кино действительно не мыслится уже человеческого существования: фильмы снимались в воюющей Югославии, снимаются в нищей, голодающей России.

А в те времена каким сказочным чудом казалось кино! Его называли «сюжетной светописью»: бледные, лунные тени скользили по экрану как призраки…

Вначале кино было просто диковинкой, чем-то экзотическим, очередным научным открытием. Снимались просто сценки, и зрители шли смотреть не сюжет, а то, как на экране посредством света, пропущенного через пленку, рождаются движущиеся образы. Это чем-то напоминало театр теней и вместе с тем живые картины… Позже появились сюжетные фильмы. Комедии положений. Мелодрамы. Как серьезное искусство кино не рассматривалось. Серьезным искусством являлся театр, и в те времена никто бы даже и предположить не мог, что диковинное изобретение братьев Люмьер (в переводе с французского «люмьер» – «свет», чем не мистика?) может стать серьезным искусством в ряду других серьезных искусств и всего за сто лет существования затмить, отодвинуть на задний план театральное искусство, существующее несколько тысячелетий!

Кино в начале века считалось пустым развлечением. Но популярно это «пустое развлечение» было просто невероятно! В кино ходили все. Появилась целая сеть кинотеатров – от роскошных, с глубокими мягкими креслами и бархатными портьерами, до скромных, окраинных кинотеатров «в три скамейки», воспетых Мандельштамом. Перед началом фильма – как в современной опере – в фойе продавалось либретто: краткое содержание фильма, чтобы зритель, прочтя, понял хоть что-то из того, что происходит на экране. Именно по этим чудом уцелевшим либретто мы можем судить теперь о большинстве (98 %) кинолент той эпохи. Во время сеанса в зале играл тапер. Работа «кинематографического» тапера оплачивалась очень хорошо, но считалась сложной. Ведь мало было еще играть, нужно было подбирать музыку и темп исполнения согласно демонстрируемой сцене, сочинять «переходы» от одной мелодии к другой. Интересный факт: «тапером» в кино подрабатывала в молодости будущая звезда сталинской эпохи Любовь Орлова – ее судьба оказалась связанной с кинематографом еще тогда, когда сама она даже не мечтала стать артисткой! В маленьких кинотеатрах либретто не продавались – сюжет фильма «пояснял вслух» в промежутках между мелодиями тапер или даже сам киномеханик… И даже эта видимая «простота», даже эта «непохожесть» на другие зрелищные искусства – даже она завораживала!

«…Загляните в зрительную залу. Вас поразит состав публики. Здесь все – студенты и жандармы, писатели и проститутки, интеллигенты в очках, с бородкой, рабочие, приказчики, торговцы, дамы света, модистки, чиновники – словом, все, – писал А. Серафимович. – Как могучий завоеватель надвигается кинематограф. Повторяю: этому ни радоваться, ни печалиться. Это стихийно. Грядущее царство кинематографа неизбежно».

И сам великий Александр Блок, всегда так чувствовавший красоту всего в этом мире – от белых роз, осыпанных росою, до пожухлых, горечью пахнущих ковылей, – запишет в своем дневнике в 1914 году:

«Кинематограф – забвение.

Искусство – напоминание».

Он еще противопоставляет кинематограф и искусство. Кинематограф – это кинематограф, к искусству отношения не имеет. Не родились еще Бергман, Коппола, Поланский, Дзеффирелли, Форман, Феллини, Тарковский, Спилберг… Уже живут Эйзенштейн, Висконти, Антониони, но они еще не снимают фильмов! Кинематограф – еще не искусство! Но уже – забвение… И тот же Блок – в тех же дневниках:

«Ночная тревога – до восторга – после кинематографа».

И Анастасия Цветаева – в «Воспоминаниях» – в той части, которая относится к 1909 году:

«Иногда – и все чаще – мы шли в синематограф.

От картин тех лет в памяти – светлый туман. Каждый наш поход туда погружал нас в романтику, обогащал еще одной печалью, трагедией еще чьей-то судьбы.

Проходило несколько дней, и Марина снова входит ко мне. Постоит у раскрытой форточки, лицо – в клубы морозного пара. Помолчит. Отойдет. Знаю, она вспоминает маму. Как передаваемый пароль: “Тоска, а?.. Хочешь, пойдем в синематограф?” И мы шли».

II

Спрос порождает предложение.

Первые фильмы, разумеется, приходят из-за рубежа, но вскоре появляются и русские кинофабрики.

Первый отечественный фильм – «Понизовая вольница» Василия Гончарова (1908 год) – про Стеньку Разина и безымянную персидскую княжну, злодейски им утопленную: экранизация, если так можно выразиться, популярной песни «Из-за острова на стрежень…».

Позже одна за другой будут выходить на экран мелодрамы, снятые «по мотивам» популярных романсов, и во многих из них сыграет Вера Холодная. Фильм «Понизовая вольница» сохранился. Коротенький совсем, буквально в несколько сценок, снимавшихся общим планом. Сейчас смотреть его – смешно и умилительно. Все суетятся, мечутся, пляшет пышнотелая княжна, а что, в сущности, происходит, не очень-то и понятно… Но тогда фильм имел огромный, яркий успех.

Затем появились экранизации русской классики: так называемая «Русская золотая серия», в которую вошли «Гроза», «Бесприданница», «Обрыв», «Преступление и наказание», «Каширская старина»… Фильмы эти были, по нашим современным понятиям, короткометражные, очень простые, в них сохранялась только основная сюжетная линия, да и вообще смотреть их, не прочитав прежде книгу, было практически невозможно. Это были «экранизации» в самом примитивном представлении: попросту кинокартинки к классическим произведениям. Но успех!..

В первых русских кинофильмах снимались известные драматические актеры: Е. Рощина-Инсарова, Л. Юренева, Л. Вивьен, В. Пашенная, П. Орленев, Р. Адельгейм, великолепный Максимов… Даже великий певец Федор Шаляпин – и тот «отметился» на экране, как ни странным казалось появление его в какой бы то ни было роли без «сопровождения» его великолепным басом. Да и драматические артисты страдали из-за невозможности воспользоваться таким важным выразительным средством, как голос. Стоит прямо сказать: большинство из них на экране выглядело не очень хорошо. Блистательные, неотразимые на сцене – в лунных тенях «сюжетной светописи» они казались неловкими и неубедительными. Впрочем, они и относились-то к кино соответственно: как к средству хорошо заработать, немного смешному и даже постыдному. Для них театр и только театр оставался высоким искусством, заслуживающим того, чтобы отдавать ему всего себя, все душевные и физические силы… А кино – низменное развлечение толпы!

Иван Николаевич Перестиани, выдающийся деятель отечественного кино, сумевший послужить новому искусству и в качестве актера, и в качестве режиссера, и в качестве сценариста, вспоминал:

«Репертуар того времени зиждился главным образом на сюжетах с любовной интригой с сильным уклоном в сторону “великосветских” героев и героинь. Графы, князья, бароны – вот излюбленные персонажи картин тех дней. Причем русскую жизнь, даже взятую в этих рамках, беспардонно искажали, заставляя всю эту титулованную знать совершать поступки никак ей не свойственные, в духе французских бульварных романов. Загадочные женщины, коварные мужчины, обольщения, бурные страсти и неизбежная дуэль были содержанием этих картин. Ориентация на такие постановки шла от провинциальных прокатчиков, к голосу которых чутко прислушивались фабриканты, чувствуя за ними зрителя. Я помню целый ряд писем, свидетельствовавший о тяге провинциальных посетителей кино к таким картинам, потому что “им желательно видеть, как живут люди”, в какой обстановке и т. д.

Нельзя, однако, сказать, чтобы постановкой этого сценарного товара занимались сценаристы. Нет, мастерилось это обычно самой фабрикой по простейшему рецепту. Брали авантюрный роман любого иностранца. Пьер становился Владимиром, Генриетта – Ларисой – и сценарий готов. Была еще тяга к детективным сюжетам.

“Присяжных”, так сказать, сценаристов тогда не было. Новизна этой работы, мизерность оплаты, отсутствие у зрителей интереса к именам сценаристов сильно на это влияли, и, скажу я, влияют и до сегодняшнего дня. Иное дело, конечно, если на экране появляется имя уже прославленное. Но, чтобы сценариями кто-нибудь у нас создал себе творческое имя, этого, признаюсь, я никогда не слыхал. В те дни многие и очень многие сценарии имели, так сказать, “адрес”, назначались для того или иного признанного “героя”. В этом, конечно, была хорошая сторона делового порядка. Если автор знает исполнителя, его индивидуальные возможности, сильные и слабые его стороны, то не так уж плохо, если он подгоняет под него сценарий. <…> По существу, соревнования между фабриками не было, как не было и борьбы за качество, хотя конкуренция была велика и бесцеремонна. Одной из установок хозяйственного порядка было требование отличной постановки и использования декоративных интерьеров. Справедливо считалось, что, исключая сложные постановки с эффектными декорациями, которые могут быть замечены зрителем, все остальные декорации можно и должно снимать в нескольких картинах, с минимальными перестановками дверей или окон или прикрытием первого плана частью колонны, портьеры или шкафа. При полном ходе дела экономия получается от этого огромная. И если кто захочет проверить и спросит у любого зрителя о любой картине, как ему понравилась та или иная декорация рядового порядка, то, кроме неловкого замешательства, иного ответа не получит».

В 1910 году на экран вышли фильмы с Астой Нильсен, которая по праву считается в мире первой серьезной кинематографической актрисой.

Будущая первая русская звезда – Вера Холодная – боготворила Асту Нильсен, по многу раз ходила на все ее фильмы…

Аста Нильсен выделялась среди прочих актрис того периода прежде всего «особой» манерой игры. Она не заламывала руки, не закатывала глаза, не запрокидывала назад голову, не искривляла рот в судороге отчаяния… Вообще можно сказать, что по кинематографическим канонам начала века Аста Нильсен почти не играла. Она оставалась на экране предельно естественной. Она вела себя, «как в жизни», – и именно эта естественность производила такое оглушающее впечатление на ее зрителей.

Первый же фильм с Астой Нильсен – «Бездна», – появившийся на экранах Москвы в 1910 году, имел огромный успех. Сюжет – обычная для тех времен мелодрама с роковыми страстями. Учительница музыки Магда помолвлена с инженером Кнудом, счастлива и думает, что любит своего жениха, но почти накануне свадьбы знакомится с цирковым артистом Рудольфом – неотразимым, коварным красавцем. Циркач совращает Магду. Магда разрывает помолвку, покидает Кнуда и уезжает с Рудольфом. Через некоторое время Рудольфу становится скучна влюбленная в него интеллектуалка, он ищет новой добычи – и находит ее в лице юной циркачки. Оскорбленная Магда убивает его. И вот в финале двое полицейских ведут ее – в тюрьму? на эшафот? – и она идет между ними, ссутулившись: скорбная, сломленная, раздавленная горем… Потом поворачивает голову и смотрит в камеру – и на зрителей. Она ничего не изображает. Она просто смотрит, и этот несчастный, отчаянный взгляд пронизывает до глубины души.

Зато уже в следующем фильме – «Ангелочек», 1911 год – Аста Нильсен появляется в совершенно новом и неожиданном для ее возраста и комплекции амплуа: в роли кокетливой девочки-подростка, обольщающей и губящей одного за другим взрослых мужчин, друзей своего отца, в то время как отец, ослепленный любовью к дочери, наполняет ее «детскую» куклами и заводными игрушками. И в этой роли Аста Нильсен снова была естественна и убедительна!

Так же как и в фильме «Танец смерти», появившемся на экранах московских кинотеатров в 1912 году, здесь она играла страстную, роковую женщину, ничего общего не имеющую ни с порочно-наивным «Ангелочком», ни с несчастной влюбленной Магдой. Таким образом, зрителей восхищал не только естественный, самобытный талант Асты Нильсен, но и многообразие сыгранных ею ролей: она словно бы вмещала в одну свою жизнь множество чужих, самых разных, непохожих, она представала во множестве характеров, во множестве обликов.

Должно быть, и Вера Холодная, сидя в темном кинозале, невольно задавалась вопросом: как же счастлива должна быть эта женщина, «представляющая» на экране?

У других людей – одна жизнь, одна смерть, одна любовь…

У Асты Нильсен и жизней, и смертей было много. Не говоря уж о любви…

III

Возможно, именно желание прожить за одну свою жизнь десятки чужих, экранных жизней, привело Веру Холодную летом 1914 года на кинофабрику «В. Г. Талдыкин и К?».

Впрочем, кое-кто из киноведов считает, что Вера Холодная пришла в кино с желанием хоть немного заработать: дескать, семья переживала не лучшие времена, а за появление на экране хорошеньким женщинам много платили. Бог им судья! Что касается меня – я не верю, что деньги имели для нее первостепенное значение. Еще могу допустить, что имело место тщеславное – но такое естественное! – желание запечатлеть и обессмертить свою красоту. Ведь Вера Холодная не могла не понимать, как она красива! Ей часто говорили об этом, потому что ее красота с первого же мгновения поражала всех, кто когда-либо с ней встречался в жизни: всех без исключения – и мужчин, и женщин. Да, даже женщин – в отличие от других красавиц, Вере Холодной редко завидовали, но зато влюблялись в нее – в ее светящуюся, магическую красоту – безоглядно, на всю жизнь… Она была даже больше, чем красива! В ней было нечто, что позже многие, вспоминавшие о ней, пытались выразить в словах, но по-настоящему так и не сумели… В ее облике была какая-то магия.

«У Веры Холодной был свой неповторимый шарм и такие выразительные, печальные, проникновенные глаза, что, раз их увидев, запоминаешь на всю жизнь. Ее глаза тревожили и волновали людей».

Г. С. Кравченко

«На облике сравнительно юной Веры Холодной лежал отпечаток той грусти, что свойственна нашей северной природе в дни ранней осени. И возможно, что именно эта пассивная нежность фигурки, глаз и движений роднила ее со зрителем».

Иван Перестиани

На фотографиях Вера Холодная получалась очень хорошо. Она была, бесспорно, фотогенична: завистники говорили, что на фотографиях она красивее и интереснее, чем в жизни или даже в кино… Но и на пленке она получилась великолепно. Проба была удачной. Но дальше пробы дело не пошло. Предложений сниматься не было. Ведь началась Первая мировая война… Кинофабрики спешно «перестраивались», чтобы вместо салонных драм и экранизаций классики выпускать патриотически-агитационные фильмы, в которых, как казалось поначалу, нуждалась публика.

«Юной дебютанткой В. В. Холодной при таких условиях никто не заинтересовался, и кинематография едва не потеряла возможность возвести на престол будущую свою «королеву», – напишет «Киногазета» спустя четыре года, в 1918-м, в № 22, целиком посвященном Вере Холодной.

Но это будет позже, а сейчас загремели пушки, и музы испуганно умолкли, растерялись, не зная, как теперь нужно творить…

А Вера Холодная проводила на фронт мужа.

Тогда патриотизм был искренним и всеобщим, и Владимир Холодный шел на фронт с искренним желанием сражаться за Бога, Царя и Отечество, за красавицу-жену и двух своих прелестных малюток.

А вслед за Владимиром Григорьевичем отбыли на фронт его брат и сестра – в качестве военного врача и сестры милосердия.

Неизвестно, стала бы Вера Холодная предпринимать новые попытки проникнуть в лунную заэкральную реальность, а проще говоря, стала бы она снова пробовать свои силы в кино, если бы не случилось войны и любимый Володя оставался с ней.

Но с его уходом на фронт в жизни молодой женщины образовалась ничем не заполняемая пустота. Постоянная тревога за мужа, забота о детях и сестрах – вот и все, что ей оставалось. Возможно, для обыкновенной женщины этого было бы достаточно, но Вера привыкла к другой жизни, богатой радостями духовными, а теперь литературные кружки закрывались, вся жизнь общества была подчинена войне, одной войне… А Вере хотелось чего-то особенного – для себя.

Обычная женщина, заскучав, стала бы искать новых романтических связей, остроты ощущений.

А Вера Холодная отправилась в мастерскую «Тимана и Рейнгарда», где, собственно, и снималась «Русская золотая серия».

Как раз в это время режиссер В. Гардин работал над постановкой «Анны Карениной». Вера обратилась к нему, мечтая снова попробовать свои силы на экране. Гардин снял ее в двух эпизодах. Но в значительной роли отказал, не обнаружив у красивой дебютантки ни искры драматического таланта!

Потом «Анна Каренина» прошла по экранам без особого успеха, и вспоминали этот фильм киноведы только потому, что именно там впервые сыграла Вера Холодная!

А Гардин трепетно вспоминал о том, как сама «королева экрана» приходила к нему в киноателье – и как он ей отказал…

«В дни съемок «Анны Карениной» произошло еще одно памятное событие.

Сижу я однажды в режиссерском кабинете перед большим зеркальным окном, откуда виден мост возле Александровского вокзала и все движение по Тверской-Ямской улице.

Мой помощник – администратор, достающий со дна морского птичье молоко, Дмитрий Матвеевич Ворожевский, знаменитый «накладчик», объясняющий решительно все – опоздание актера, отсутствие нужного на съемке кота или попугая – единственной фразой: «Бреется… сию минуту будет», – поправил на своем «легкомысленном» носу пенсне и обратил мое внимание на красивую брюнетку, переходящую улицу и направляющуюся, по-видимому, к нам.

Брюнеток и блондинок приходило колоссальное количество – все мечтали о «королевском троне».

Но это явилась ко мне Вера Холодная!

Стройная, гибкая, бывшая танцовщица, она сидела передо мной, опустив красивые ресницы на обвораживающие глаза, и говорила о том, что хочет попробовать свои силы на экране.

– Вы играли где-нибудь на сцене?

– Нет, я только танцевала.

Ну что я, режиссер драмы, мог предложить танцовщице? Но отпускать ее тоже не хотелось. Красивая, а может быть, и даровитая. Надо испытать ее.

– Ну хорошо. Прошу вас снять мерку для бального платья. Вы будете среди гостей, и я сумею подойти к вам поближе с аппаратом. Съемка через три дня.

Через три дня Вера Холодная опять у меня в кабинете.

– Владимир Ростиславович, благодарю вас. Я получила три рубля за сегодняшний вечер, но меня это совсем не устраивает. Я хочу роль. Дайте мне возможность посмотреть на себя не только в зеркале.

Когда Вера Холодная сердилась, она хорошела замечательно. Я стал думать: «Ну где я ей достану роль?»

– Хорошо. Есть сцена. После свидания с сыном Сережей Анна вернулась в свой номер в гостинице. Входит кормилица-итальянка с девочкой на руках и подносит ее Карениной. Будет крупный план, и вы себя увидите. Согласны? Тогда давайте репетировать.

Вера Холодная тогда умела лишь поворачивать свою красивую голову и вскидывать глаза налево и направо – вверх.

Правда, выходило это у нее замечательно.

А этого было мало, так мало, что мысленно я поставил диагноз из трех слов: «Ничего не выйдет». Однако решил, умолчав о своем решении, выслушать мнение Тимана. Когда мы вместе проглядывали куски, он с первого же кадра с Холодной спросил:

– Что это за красавица? Откуда вы ее достали?

Я объяснил все подробности и желание Веры Холодной сниматься.

– Может быть, принять ее в состав нашей труппы? У нее исключительная внешность.

– А что ей делать? Нам нужны не красавицы, а актрисы! – резко ответил Тиман.

Этой фразой судьба ее была решена. Я дал ей письмо к Евгению Францевичу Бауэру (Анчарову), режиссеру-художнику конкурирующей с нами фирмы «Ханжонков и К°».

И у Е. Ф. Бауэра «вышло все». Он нашел, «что делать» на экране Вере Холодной, опрокинув и мой диагноз, и консервативную фразу Тимана.

Через год появилась первая русская «королева экрана» – Вера Холодная».

Сожалел ли Гардин? Да, наверное. Но все-таки это было неизбежно: классический режиссер должен был ее отвергнуть, потому что к настоящей звезде нужен совершенно особый подход.

Но сколько молодых женщин за всю историю кино грезили экраном и расставались с мечтой после первых же неудачных проб!

Что было бы, если бы Вера Холодная послушалась Гардина и Тимана, поверила в отсутствие у себя актерского таланта и не делала бы новых попыток «войти» в кино?

…Что было бы?

Ее бы просто не было! Не было бы никакой Веры Холодной! То есть Вера Холодная, прелестная жена московского юриста и мать двух девочек, разумеется, продолжала бы существовать где-то, наверное, родила бы еще нескольких детей, как им когда-то мечталось, и, возможно, прожила бы куда более долгую жизнь… Но не было бы Веры Холодной – не было бы «королевы экрана»! И, возможно, в российском немом кино так и не зажглось бы ни одной настоящей звезды…

Судьба благоволила к «крестнице фей» и все-таки послала ей удачу: встречу с режиссером и художником фирмы «Ханжонков и К°» Евгением Францевичем Бауэром.

Гардин утверждал, что это он послал будущую актрису к Бауэру с запиской, в которой рекомендовал обратить на нее внимание… Но, возможно, он таким образом просто оправдывался перед потомками, не в силах простить самому себе того, что проглядел будущую «королеву экрана». В конце концов, жизнь каждой настоящей звезды сопровождается неким «мифотворчеством» со стороны почти всех, с кем данная звезда заводит хотя бы кратковременное знакомство. Все хотят быть причастными к звездной судьбе… Позже еще и «поэт-пьеро» Александр Вертинский, безнадежно влюбленный в Веру Холодную, будет приписывать себе славу первооткрывателя русской звезды.

Сама же Вера Холодная вспоминала: «Бывая в «Алатре», я встретилась там с Н. Туркиным, который тогда служил у Ханжонкова, он пригласил меня к Ханжонкову, где мне поручили роль в «Песне торжествующей любви». Я не решалась сразу браться за такую серьезную роль, я боялась за игру и за лицо, так как мне говорили, что экран часто искажает черты, но меня убедили сначала попробовать, и я согласилась».

IV

Снимать фильм должен был не Туркин, а Бауэр – ведущий кинорежиссер киноателье А. А. Ханжонкова.

«Песнь торжествующей любви» по повести И. С. Тургенева могла бы стать всего лишь очередной экранизацией классики, набором красивых картинок, и прошел бы этот фильм в ряду других, ничем не выделяясь. Но для Бауэра эта вещь имела особое значение, он давно мечтал ее поставить, он был буквально влюблен в «Песнь торжествующей любви». Правда, у Тургенева действие происходит в Италии XVI века, героев зовут Валерия, Фабий и Муций. А Бауэр перенес действие в современность и – предположительно – в Россию, хотя на месте действия акцент не ставился, и изменил имена главных героев: Фабий и Муций превратились в Евгения и Георгия, Валерия – в Елену. Зато полностью, во всех подробностях сохранена была сюжетная канва и – главное – настроение, особенный дух этой повести, непохожей на другие произведения Тургенева.

«Песнь торжествующей любви» пронизана мистикой и страстью.

Два неразлучных друга: художник Фабий (по фильму – Георгий) и музыкант Муций (по фильму – Евгений), влюблены в прекрасную Валерию.

Валерия предпочитает Фабия и выходит за него замуж. Отвергнутый Муций покидает родину.

В течение четырех лет Фабий и Валерия живут в идеально счастливом браке. Фабий становится знаменитым художником. На большинстве своих полотен он запечатляет красоту Валерии.

Наконец, из дальних странствий возвращается Муций. Фабий радушно принимает его в своем доме. С гордостью демонстрирует ему свою последнюю работу – «Святую Цецилию», которую он также пишет со своей жены. При виде Валерии, позирующей Фабию с распущенными волосами и с лилией в руке, Муций загорается прежней страстью.

Во время своего путешествия Муций посетил многие экзотические страны, где научился колдовским обрядам… И вот он потчует друзей неким таинственным напитком, а потом играет для них на скрипке. Необыкновенная музыка – Муций называет ее «песнью торжествующей любви» – завораживает Валерию. Фабия от выпитого вина клонит ко сну, он просит прощения у друга и под руку с супругой удаляется в спальню, где сразу же крепко засыпает. Валерия же мечется по постели, ей снова слышатся звуки скрипки Муция, теперь доносящиеся из сада. Тщетно пытается она разбудить мужа… И подчиняется в конце концов чарующей силе музыки.

Словно в полусне, завороженная, идет Валерия к Муцию и отдается ему, не сознавая даже, во сне или наяву все происходит.

Это повторяется ночь за ночью.

Некоторое время Фабий пребывает в неведении, но потом начинает замечать некоторые изменения в характере жены. Валерия полюбила уединение, часто впадает в беспричинную тоску и пугливо вздрагивает, если муж окликает ее. Жалуется на ночные кошмары, которых, однако, не может вспомнить. И то прежнее святое и чистое выражение лица, с которым Фабий писал ее в облике святой Цецилии, исчезло! Какое-то время Фабий еще мучается, не понимая происходящего, но как-то, проснувшись среди ночи, видит, что он один на постели, жены нет рядом с ним… Вскакивает, хочет искать ее – и в этот миг Валерия входит из сада и тихо ложится на постель. Рубашка и волосы ее влажны от дождя, на подошвах босых ног – песчинки. Фабий выбегает в сад и видит на дорожке следы двух пар ног, одна пара – босая… Следы ведут в увитую жасмином беседку. В беседке стоит Муций и играет на скрипке. Фабий возвращается в спальню, будит Валерию – она просыпается и бросается ему на шею, и снова жалуется на страшные сны, терзающие ее в последнее время.

Тогда Фабий прибегает к помощи церкви: приглашает священника, чтобы тот исповедовал Валерию. После исповеди священник сообщает ему, что Валерия пала жертвой колдовских чар. Фабий понимает, кто вызвал к жизни эти чары, ищет Муция по всему дому – и не находит. Муций исчез.

Этой ночью Фабий не спит, он сидит у изголовья жены. В полночь из сада раздаются звуки скрипки Муция… Валерия поднимается с постели и, протянув руки перед собой, тихо, словно лунатик, идет в сад. Фабий следует за ней и видит Муция, идущего навстречу Валерии с распростертыми объятиями. В ярости Фабий выхватывает нож и вонзает его в грудь Муция. Муций убит – и Валерия спасена… Она пробуждается, в радости обнимает мужа…

Прежний мир воцаряется в семье, и некоторое время спустя Фабию удается дописать «Святую Цецилию». Пока он любуется завершенной работой, Валерия садится к пианино и вдруг с прежним отрешенным, сомнамбулическим взглядом принимается играть ту мелодию, которую играл на скрипке Муций, – «песнь торжествующей любви».

Бауэр, как и всегда, долго и тщательно работал над декорациями и более строго, нежели обычно, подошел к выбору актеров, стараясь найти людей идеально похожих на героев повести.

Он и прежде бывал придирчив – критики говорили, что, будучи профессиональным художником-декоратором, а не режиссером, Бауэр стремится создать красивую и гармоничную картинку буквально из каждого кадра, что внешние атрибуты для него важнее содержания, что красота и грация актера для него важнее игры. Возможно, в этом и было что-то от истины. Многие актеры, работавшие у Бауэра, жаловались на то, что режиссер не позволяет им свободно двигаться в кадре, боясь, что движение может как-то нарушить идеальную гармонию света и тени, которой он добивался, старательно расставляя осветительные приборы, – так, чтобы ясно видны были сияние атласных драпировок, золотой узор шитья на подушках, бархатистый ворс ковра, матовый блеск фарфора, влажность цветочных лепестков… Вместо обычных декораций Евгений Францевич Бауэр создавал идеальной красоты картину и только потом вводил в нее актера. Актер мог подойти, а мог и не подойти к этой картине, и тогда уже никакого значения не имели его известность или талант. Театральных актеров это просто убивало! Говорили, что Бауэр вещи любит больше, чем людей.

Возможно, ведь, будучи художником, Бауэр особенно ценил красоту.

Именно красоту в абсолютном понимании этого слова, а не абстрактно-идиллическое «прекрасное».

А красивые, по-настоящему красивые люди встречаются редко.

Реже, чем красивые вещи.

Тот же Гардин, который когда-то отверг Веру Холодную, писал: «Упомянув о Е. Ф. Бауэре, одном из основоположников русской художественной кинематографии, хочется подольше остановиться на воспоминаниях о нем. Он любил красоту, нежные, ласкающие глаз пейзажи Поленова, головки Константина Маковского. Пожалуй, он любил «красивое», являющееся одной из первых ступеней на высокой лестнице к Прекрасному.

Первые фильмы Бауэра были мастерски сфотографированными «живыми картинами». Фантастические декорации могли гармонировать только с такими же, как они, далекими от действительности, приятными для глаз, не утомляющими внимания образами. И Евгений Францевич подбирал «актеров» к своим стройным колоннам, аристократическим гостиным, роскошным будуарам. Он не ждал от актера острых переживаний, ярко выраженных эмоций. Он убирал все, что могло исказить «красоту» кинозрелища.

Е. Ф. Бауэр не навязывал своего мнения тем немногим тогда актерам, которые сумели сочетать новые для них требования киноплощадки с уже усвоенными законами сцены.

Большие актеры еще смотрели на кино как на источник заработка, и только. Отдать время, не оплаченное хозяином ателье, на то, чтобы изучать приемы поведения перед аппаратом, они не хотели. Исключением оказались несколько таких же мечтателей, каким был и Бауэр.

Вера Холодная, Коралли, Вера Павлова безуспешно пытались выйти из раз навсегда сделанных для них рамок. Только мгновениями удавалось им не позировать, а жить на экране. Так, в фильме «О, если б мог выразить в звуке» Вера Павлова преодолела путы красивости, проведя искренне, взволнованно, по-настоящему остро сцену мести счастливой сопернице. Бауэр не мешал ей, даже решил оставить коробившие его художественный вкус резкие жесты актрисы.

Большим несчастьем этого художника была абсолютная недооценка им драматургии, непонимание того, что красота отнюдь не отвлеченное понятие. «Красивым» казалось ему общепринятое открыточно-нарядное, и в пропаганде этой красоты он был неуемен.

Он мог снимать лишь по точно сделанному для него сценарию. И даже при этом условии, увлекаясь отдельными сценами, разрабатывая красивые детали кадров, он снимал километры мало нужных для развития фильма кусков. Правда, когда потом Бауэр просматривал свой неорганизованно отснятый материал, до 50 процентов выбрасывалось по его же воле, и к этому прибавлялись вырезки по советам заведующего литературным отделом или фабриканта. На эти сокращения, часто происходящие и без его участия, Бауэр не сердился, а лишь вздыхал о выброшенных в корзину красотах.

За время съемок у талантливого художника, прекрасно владевшего светом и расположением освещаемого материала в кадре, Вера Холодная научилась двигаться и позировать так, что ей уже не приходилось сосредоточивать свое внимание на границах кадра и местах, не освещаемых юпитерами. Появившееся ощущение свободы вдохновляло ее на серьезную работу над собой, и впервые именно в этот период у Холодной появились попытки создать образ. Она видела, как играют актеры Художественного театра, чувствовала в этой школе недоступную ей силу воздействия на зрителя и начала труднейший путь перехода от натурщицы к киноактрисе.

Кто же дал ей это направление? Думаю все же, что не учитель и создатель натурщицы Холодной Е. Ф. Бауэр, а производственная практика и наблюдательность.

Фильмы «Последнее танго» и «Женщина, которая изобрела любовь» свидетельствуют о том, что Вера Холодная обладала не только изумительно красивой внешностью, но и способностью использовать последнюю как средство передачи своих эмоций.

Суммируя свои краткие высказывания о личности художника, творческая биография которого заслуживает более подробного и глубокого исследования, я хочу отметить, что родоначальником композиционного метода в кинематографии был, несомненно, Бауэр».

А Иван Николаевич Перестиани, много работавший с Е. Ф. Бауэром, даже спустя тридцать лет после смерти режиссера вспоминал о нем с трепетным восхищением, граничащим с каким-то даже преклонением: «Бауэра я полюбил с первых же дней. Да и нельзя было не любить его. Чрезвычайно подкупали в его работе величайшая искренность и увлечение, с каким он отдавался творчеству. Он с волнением следил за ходом съемки и работой актеров. Я много раз видел слезы на глазах Евгения Францевича, вызванные драматизмом создаваемых им и актерами сцен. Это воодушевляло. В этом чувствовалось одобрение, в этом была оценка работы. Оценка эта бывала безошибочной, и оттого авторитет Евгения Францевича среди актеров был велик. Он изумительно чувствовал актера».

И еще не менее, а возможно, даже более важное, что стоит помнить о Бауэре нам – современным: «Бауэр был первым, кто не только перенял кинопроизводственную работу с западного экрана, но незамедлительно постиг сущность кинопроизводства и создал свой стиль. К работам Евгения Францевича можно относиться как угодно, но нельзя не признать, что темп быстрого развития довоенного кинодела во многом и очень во многом обязан чутью, мастерству и дарованию режиссера-постановщика Бауэра. Я сказал “режиссера-постановщика” потому, что Бауэр сосредоточил в своих руках оба этих мастерства. Большинство его картин сработаны им в его же декорациях, и есть фильмы, кроме того, и снятые им же.

Превосходно зная свет, Бауэр был выдающимся оператором своего времени. Многие из именитых теперешних операторов, по существу, выученики и последователи Бауэра, перенявшие его приемы освещения, которые он, будучи художником, понимал и чувствовал, как немногие.

Е. Ф. Бауэр, как я сказал выше, был в дореволюционной кинематографии явлением выдающимся. Его особенностью было увлечение декоративностью кадра. В этом отношении он не имел соперников. Пространства, колонны, меха, тюль, парча, кружева, цветы – вот элементы композиции Бауэра. Артистки раздвигали тюлевые драпри, появлялись в цветах, кружевах и мехах, скользили между колоннадами, сидели на сверкающих парчой диванах и обольщали коварных и простодушных мужчин. <…> В моем сознании принципы творчества Евгения Францевича Бауэра формулировались кратко: “Прежде всего красота, потом правда”. И я эту формулировку помню».

Приступив к постановке «Песни торжествующей любви», Бауэр особенно внимательно подошел к подбору актеров.

Евгения и Георгия сыграли уже маститые О. Рунич и В. Полонский.

Очень долго режиссер не мог подобрать актрису на роль главной героини. Иногда ему казалось, что он вовсе не сумеет найти в своем реальном мире женщину, соответствующую идеальному тургеневскому образу. И он был совершенно потрясен, когда Туркин привел к нему Веру Холодную. С первого взгляда он понял, что это – Валерия, его Валерия, какой ее видел Тургенев: «Всякому, кому только ни встречалась Валерия, – она внушала чувство невольного удивления и столь же невольного, нежного уважения: так скромна была ее осанка, так мало, казалось, сознавала она сама силу своих прелестей. Иные, правда, находили ее несколько бледной; взгляд ее глаз, почти всегда опущенных, выражал некоторую застенчивость и даже боязливость; ее губы улыбались редко – и то слегка; голос ее едва ли кто слышал. Но ходила молва, что он был у нее прекрасен и что, запершись у себя в комнате, ранним утром, когда все в городе еще дремало, она любила напевать старинные песни под звуки лютни, на которой сама играла. Несмотря на бледность лица, Валерия цвела здоровьем; и даже старые люди, глядя на нее, не могли не подумать: “О, как счастлив будет тот юноша, для кого распустится наконец этот еще свернутый в лепестках своих, еще нетронутый и девственный цветок!”» У Веры Холодной были та же бледность лица при цветущем здоровье и приятно-округлых формах, те же застенчиво-потупленные глаза, та же легкая, боязливая улыбка… Бауэр взял ее на роль практически без проб – только убедился в ее фотогеничности.

И зря боялась Вера, что «экран искажает черты», – кинокамера, казалось, влюбилась в нее с первого взгляда. В своем крохотном эпизоде в «Анне Карениной» она была хороша, но в бауэровском фильме засияла совершенной, ослепительной, хрустально-чистой и грозной в своей силе красотой…

Это была ее первая большая роль.

Бауэр был так восхищен ее красотой и естественностью – именно естественностью, чем была знаменита и любимая ею Аста Нильсен! – что сразу же по окончании первого фильма начал снимать Веру Холодную во втором.

V

«Пламя неба» – типичная для тех времен «салонная мелодрама».

Пожилой и богатый вдовец, профессор астрономии Ронов, женится на красивой курсистке Тане. Вскоре после их свадьбы из-за границы приезжает сын Ронова – Леонид. Молодой Ронов с первого взгляда влюбляется в прекрасную юную мачеху. Таня платит ему взаимностью, но какое-то время им удается скрывать свои чувства – пока как-то раз на прогулке их не застает гроза. Таня и Леонид прячутся в сторожке лесника. Сильный удар грома пугает Таню, она ищет защиты в объятиях Леонида… Их лица сближаются, и через миг влюбленные сливаются в поцелуе – в первом и последнем поцелуе, потому что следующая же молния ударяет в сторожку и убивает обоих молодых людей: «пламя неба» карает за грешную любовь…

По утверждению киноведа Б. Б. Зюкова, хотя «Песнь торжествующей любви» была снята прежде «Пламени неба», на экранах московских кинотеатров «Пламя неба» появилось раньше – 4 августа, а «Песнь торжествующей любви» – только 22 августа.

И именно «Пламя неба» – несмотря на слабость сюжета и незначительность роли – принесло Вере Холодной первый успех у зрителей и первые хвалебные отзывы критиков:

«Шедшая вчера драма “Пламя неба” с участием г-жи Холодной, г. Вырубова и г. Азагарова в главных ролях дала театру полный сбор, и последний сеанс прошел с аншлагом».

(Газета «Вечерние известия»)

«…в центральной женской роли г-жа Холодная. Артистка чрезвычайно эффектна, аппарат ее не волнует, и она сохраняет хорошую скульптурную упругость жеста и движения…»

(Еженедельник «Театральная газета»)

«Можно поздравить акц. о-во «А. А. Ханжонков» с привлечением к экрану такой крупной артистической силы, как В. В. Холодная: богатство и разнообразие мимики, изящество жеста, благородная сдержанность игры, какая-то спокойная, уверенная манера держать себя перед аппаратом – всеми этими незаурядными достоинствами блеснула артистка в “Пламени неба”».

(Журнал «Сине-фото»)

Но если о фильме «Пламя неба» можно сказать, что он имел бесспорный успех у публики, то как же описать тот восторг, то радостное ликование, коим зрители встретили «Песнь торжествующей любви»?!

Это был уже не просто успех! Это было много больше, чем успех! Это была настоящая победа, торжество красоты… Торжество Бауэра… Торжество Веры Холодной.

«Исключительный успех!

“Песнь торжествующей любви” по повести И. С. Тургенева с участием артиста императорских театров В. А. Полонского, артистки В. В. Холодной и артиста театра “Соловцов” О. И. Рунича прошел при небывалом успехе. Каждая часть картины заканчивалась шумными аплодисментами просматривавших и громким выражением восторга и восхищения».

(Журнал «Синема», № 8–9 за 1915 г.)

«Г-жа Холодная – еще молодая в кинематографии артистка, но крупное дарование и даже большой талант выявила она с первым же появлением своим на подмостках кинематографической сцены. Роль Елены она проводит бесподобно; глубокие душевные переживания, безмолвная покорность велениям непостижимой силы – яркие контрасты чувства переданы без малейшей шаржировки, правдиво и талантливо».

(«Синема», № 12–13 за 1915 г.)

Параллельно со съемками «Пламени неба» Вера Холодная сыграла Елену в «Детях Ванюшина» по пьесе С. А. Найденова, но этот фильм, снятый фирмой И. Н. Ермольева, совершенно не удался, и эта Елена вовсе не была замечена критиками. Впоследствии Вера Холодная не любила этот фильм и никогда не включала его в свои фильмографии. Что ж, и у великих бывают промахи…

Но с тех пор Вера Холодная уже не «изменяла» фирме «А. А. Ханжонков» и своему режиссеру – Евгению Францевичу Бауэру. Она полностью доверила ему свою кинематографическую судьбу.

В фирме Ханжонкова Вера Холодная снималась год, и за год сыграла в тринадцати фильмах.

Жесткая конкуренция диктовала жесткие сроки выхода картин.

Работали кинематографисты начала века, что называется, «на износ» – не чета современным, снимающим один фильм в течение трех-пяти лет! Время было тяжелое… Публика требовала «хлеба и зрелищ». И кинофабрики набирали обороты, словно бы в едином порыве удовлетворить хотя бы вторую часть требования – «накормить» людей зрелищем… Кинокритик Нея Зоркая пишет: «Явившись датой начала Первой мировой войны, этой трагической прелюдии русской революции,1914 год явился началом и пышного расцвета кинопроизводства. В отличие от всех других отраслей национальной промышленности, быстро почувствовавших на себе тяжесть военной конъюнктуры, кинопроизводство вступает в пору экономического подъема. Приводимые историками кино данные: статистика бурного роста киносети, посещаемости кинотеатров, выпуска фильмов, количества кинофирм, невиданные ранее цифры кинематографических оборотов и доходов в сотнях миллионов рублей, т. е. все основные показатели, которыми измеряется потенциал кинопроизводства, подтверждают, что общее положение российской экономики и экономическое положение кинематографа находились в обратно пропорциональной зависимости.

Первопричиной бурного развития отечественного кинопроизводства исследователи справедливо считают падение проката иностранных картин из-за трудностей ввоза, связанных с войной. Однако для нашей темы важнее подчеркнуть более вескую причину этого явления: кинематограф уже вошел в обиход, в привычку человека, которую не только не сбила, но укрепила и выявила война. Классический афоризм: “Когда грохочут пушки, музы молчат” оказался неприменим к “десятой музе”, добившейся всенародной популярности в кратчайший срок и, казалось бы, в самых неблагоприятных условиях. Об этом немало писали в то время, прямо сопоставляя кинематограф и войну. Приведем одно из характерных высказываний:

“Одушевление, охватившее общество, нашло себе отклик в общественной жизни, – утверждал автор статьи “О сезоне” журнала “Проэктор”. – Обыватель, проникнувшись уверенностью в грядущей победе, почувствовал бодрость и прилив сил. Отдавая себя на служение помощи братьям на поле битв и порою утомляясь свидетельством и зрелищем тяжелых лишений ужаса, он все чаще обращается к средствам – отвлечься от давящих его тяжелых впечатлений. Пусть это до некоторой степени малодушие, но такова жизнь, представляющая не более как смену настроений, игру света и тени”.

Это заключение автора статьи, подписавшегося Veritas, при всей специфичности литературного стиля (кстати, общераспространенного тогда) повторяется на разные лады, и не только устами журналистов-пошляков, но и самыми уважаемыми писателями и деятелями культуры. При всех прогнозах великой просветительной, воспитательной, научной, художественной роли кинематографа в будущем он осознается обществом раньше всего как средство отвлечься от давящих впечатлений действительности, уйти, забыться, погрузиться в иной мир. Veritas сказал об этом прекрасно и наивно: почувствовав бодрость и прилив жизненных сил, обыватель побежал в кино. Ощутив тяжесть лишений и ужаса, тоже побежал в кино.

“Иной мир” экрана, его “вторая реальность”, или “реальность фантастическая” (по выражению Вас. Сахновского, назвавшего свою статью 1915 года “Синематограф и фантастическая реальность”), обладали особыми способами связи с подлинной действительностью, уникальными свойствами ее преображения. Фотографическая достоверность превращала иллюзию в некий бесспорный документ. Само соседство хроники, т. е. неопровержимого факта, жизненной правды, информации, с любым вымыслом на одном и том же белом полотне экрана как бы приравнивало вымысел к факту. Киноизображение было отчуждено и от непосредственного акта творчества на глазах у публики, от «игры» (на чем основана условность театра). В нем не чувствовалось и незримого присутствия творца, материализованного в самом творении его рук, в единственной, уникальной вещи – картине, статуе (что неизбежно в восприятии пластических искусств). Видимость полной объективности и непричастности к чьему-либо авторскому произволу (который предполагается непременно в литературном произведении за чьей-то подписью) подкреплялась и новизной самого кинозрелища, еще не воспитавшего в своем потребителе то исконное, наследуемое человеком с детства, от прежних поколений ощущение условности произведения искусства. На экране и вправду представала некая “вторая реальность”, и похожая, и не похожая на реальность истинную, привлекательная этим своим сходством, но неизмеримо более прекрасная.

Способы так называемого “перенесения” в кинематографе были легки, общедоступны, не требовали ни эстетической подготовки, ни напряжения духовных сил, ни преодоления материала искусства и необходимости усваивать чуждый художественный язык и его шифры. Очищение через сострадание герою – катарсис древних греков – опускалось и тиражировалось до “облегчения от давящих тяжелых впечатлений” посредством переноса в манящую иллюзию-реальность.

А залы кинотеатров? В своих “Словах” Жан-Поль Сартр с редкой эмоциональной силой передал то чувство единения, которое охватывало зрителей ранних сеансов в обшарпанном, голом зале, где рядом на дешевых стульях оказывались дама из аристократических кварталов и жительница предместий, где сняты социальные разграничения и ритуал театральных залов. Та “соборность” искусства, о которой мечтали русские символисты и пытались осуществить ее в формах интеллигентских, претенциозных, элитарных, совершенно просто, за полтинник, предоставлялась в зале кинематографа. Там, в зале, возникала некая новая общность пречастных к таинству экрана, рождалась еще одна иллюзия коллектива, сплоченного общим биением сердец, общим сопереживанием драмам и страстям на экране.

Не случайно, что именно в годы Первой мировой войны со всей ясностью определилась одна из главных функций кинематографа – “фабрики снов”, функция “освобождения человека от тяжести давящих впечатлений”. Это было во всем мире, не только в России. Отличие России от других кинематографических держав заключалось лишь в том, что, возникнув здесь и сначала формируясь более медленно, кинематограф наверстывал упущенное резким рывком уже непосредственно в военные годы. И война активизировала общий процесс. Однако, как показывает вся дальнейшая история кинематографа, “фабрика снов” работала на полную мощность далеко не только в трудные времена человечества, не только в периоды войн, катастроф и депрессий. Уводящая от действительности «иллюзия-реальность» экрана равно необходима была человечеству в периоды подъемов, спадов, экономических чудес, бумов, кризисов и т. д., а «тяжесть давящих впечатлений», как подтвердило дальнейшее, оказывалась неравнозначной бедности, лишениям, классовым антагонизмам, социальным контрастам. “Тяжесть давящих впечатлений” возникала и от материального благоденствия, процветания, богатства, которые не приносили человечеству счастья и духовной полноты.

Вот эта универсальность потребности кинематографического “отвлечения”, продолжавшей не только существовать, но и утверждаться на протяжении всего XX века, является феноменом. Несмотря на рождение и плодотворное движение вперед великого кинематографа-искусства, несмотря на возникновение самых разных новых функций кинематографа – исследователя, просветителя, пропагандиста, создателя великих эстетических ценностей, – кинематограф «отвлечения» остается наиболее мощным, наиболее массовым, что могут продемонстрировать статистика и анализ общей картины репертуара кинотеатров, взятые на любой день, в любой стране, с начала века по сегодня.

Как только кинематограф, в 10-х годах пройдя стадию репродуцирования других искусств и первоначального документального эмпиризма, почувствовал себя самостоятельной и особой сферой массовой культуры, возникла потребность в собственных, своих “лицах экрана”, в собственных героях, связанных с действительностью той же особой связью, какой связана с живой реальностью «иллюзия-реальность» экрана. Эти лица должны были быть подлинными, общераспространенными, типичными, узнаваемыми. И вместе с тем они должны были собирать в себе, концентрировать, идеализировать и просветлять свойства, выражения и черты, разбросанные в реальной жизни по многим и многим людским физиономиям. Это должны были быть правдивые портреты современников, однако преображенные, резко и ярко высвеченные искусственным кинематографическим светом павильона и светом экрана.

В России это началось в 1914–1915 годах. И, конечно, как раз тогда, в самый подходящий момент, на кинофабрику пришла молодая женщина, жена скромного московского юриста, дочь провинциального учителя Вера Холодная».

VI

Следующий фильм, в котором Холодную опять-таки снимал Бауэр, – «Дети века».

Еще одна психологическая драма – собственно говоря, Веру Холодную снимали практически в одних только «салонных» мелодрамах: красивая женщина среди красивых предметов, красивых мужчин и красивых страстей… Иногда это все вершила еще и красивая смерть. Было несколько экранизаций классики и несколько исторических постановок, но настоящую славу и популярность Вере Холодной принесли именно роли ее в мелодрамах.

«Дети века» – в отличие от наивно-мистического «Пламени неба» – драма с претензией на серьезность, с некоей даже социальной проблематикой. Тема «маленького человека» в высшей степени популярна в русской литературе XIX – начала XX века. Кто только не обращался к ней! Пушкин, Гоголь, Достоевский, Чехов… Да, собственно, все великие и менее великие русские писатели так или иначе рассматривали эту тему в своем творчестве. Справедливо было предположить, что красивая мелодрама, в которой помимо прочих будет затронута и эта животрепещущая тема, будет принята зрителями с особенной благодарностью.

Героиня, которую предстояло сыграть Вере Холодной в «Детях века», по сути, гораздо ближе ей, нежели все предыдущие: Мария Николаевна Торопова – любящая супруга скромного банковского служащего, мать прелестного годовалого ребеночка. Она живет в скромной, но уютной квартирке: детали обстановки весьма узнаваемы – полосатые обои, машинка «Зингер» и колыбелька под белым пологом. Одета Мария Николаевна тоже скромно и мило: белая блузка, темная клетчатая юбка, темный жакет, белая шляпка с ромашками. Так живут и так одеваются тысячи зрительниц… Евгению Францевичу Бауэру – страстному поклоннику красоты, роскоши и вещественного изобилия на экране – должно быть, скучно было создавать такие обыденные декорации для своего фильма! Но комната и наряд героини – узнаваемы, а значит, и у зрителей отождествление себя с происходящим на экране будет более полным и глубоким.

Мария Николаевна ведет самую обычную жизнь. Строчит на машинке, играет с малышом, кормит мужа ужином. Ходит за покупками…

И вот как-то раз на втором этаже роскошных торговых рядов (нынешний ГУМ) Мария Николаевна встречает свою гимназическую подругу – Лидию Верховскую. Лидию играет актриса В. Глинская – красивая, полнотелая женщина, и наряды ее – роскошны, пышны, изобилуют деталями, кружевом, искусственными цветами. Лидия с пренебрежительным сожалением окидывает взглядом скромный костюм подруги. В руках Марии Николаевны – крохотная коробочка с только что купленными чулками. Лидия несет несколько значительных коробок, перевязанных лентами.

Мария Николаевна рада встрече и приглашает Лидию в гости, в свою маленькую квартирку. Великолепной Лидии тесно среди нагромождения вещей, она оглядывает обстановку уже не с сожалением, а с каким-то брезгливым недоумением… И просит супругов Тороповых в качестве ответного визита посетить ее просторный, богатый особняк.

Там-то Марию Николаевну впервые видит коммерсант Лебедев – богач и кутила.

Лебедев влюбляется в скромную красавицу с первого взгляда, но Мария Николаевна словно не замечает оказываемых ей знаков внимания, и тогда Лебедев просит Лидию Верховскую помочь ему в деликатном деле соблазнения Тороповой. Лидия соглашается. Она приглашает Марию Николаевну на загородную прогулку, где их уже дожидается Лебедев. Лидия ненадолго покидает подругу в его обществе, коммерсант пытается развлечь Марию Николаевну беседой, но молодая женщина неловко чувствует себя в его обществе, а когда Лебедев, не совладав с охватившей его страстью, пытается обнять и поцеловать ее, Мария Николаевна и вовсе убегает, хлестнув обидчика по лицу.

Но Лебедев – из тех мужчин, которых только разжигает сопротивление, и теперь он готов на все, лишь бы овладеть неприступной женщиной. Он приходит к директору банка и требует, чтобы тот уволил Торопова и взял на его место своего протеже. Торопов оказывается на улице. Его семье грозит нищета… Лидия Верховская, со своей стороны, помогает ему, демонстрируя подруге прелести богатой жизни, и постоянно твердит о том, что такая красавица, как Мария Николаевна, заслуживает лучшей участи, нежели прозябание с «этим жалким неудачником». Торопов в отчаянии ищет работу, а Лидия Верховская везет его жену на лодочную прогулку в веселой богатой компании.

Вот тут-то Бауэр дал простор фантазии – кадры этой лодочной прогулки вошли в историю русского немого кино, хотя их и упрекали в излишней красивости… Кружевные тени ветвей, блики на воде, изящные платья дам, пышные цветочные гирлянды: гирлянды украшают борта лодок, гирлянды обвивают колонны беседки, в которой гуляющие пируют и слушают цыганский хор…

Утомленная прогулкой, Мария Николаевна просит Лидию отвести ее куда-нибудь в тень и тишину. Лидия ведет ее в роскошно (в бауэровском стиле) убранные покои, куда вслед за ними является Лебедев… Лидия снова оставляет подругу и коммерсанта наедине, и теперь уже Мария Николаевна не находит в себе сил сопротивляться.

Падение Тороповой свершилось. Теперь у нее есть все, о чем она только могла мечтать во времена своего скромного и честного замужества, – наряды, украшения, балы, пикники… Единственное, что тяготит ее, – разлука с ребенком. Но и здесь ей вызывается помочь Лидия. В карете Верховской они приезжают на улицу, где жили Тороповы, останавливаются недалеко от подъезда и ждут, когда Торопов выйдет из дома для новых безнадежных поисков работы. Тогда Мария Николаевна бежит в дом и, оттолкнув горничную, выхватывает ребенка из кроватки…

Вернувшись, Торопов видит опустевшую колыбель и понимает, что лишился последнего, что было ему дорого. Ни ребенка, ни жены, ни работы… Он оскорблен, растоптан. Его сердце разбито. Торопов вытаскивает из ящика стола револьвер и пускает себе пулю в голову.

Узнав о смерти мужа, Мария Николаевна терзается запоздалым раскаянием. И в своих страданиях она неотразимо прекрасна…

«Дети века», разумеется, имели успех и принесли значительные сборы.

Фильм сохранился – один из пяти сохранившихся фильмов, первый из пяти сохранившихся.

VII

После трех удачных фильмов Вера Холодная становится популярной актрисой. Звездой. В журналах печатают ее фотографии – первые фотографии, для которых она позирует в новых, роскошных нарядах.

То была эпоха платьев с узкими, практически стеснявшими движение юбками и пышными лифами. Но вместе с тем любые излишества, особенно в отделке – кружева, оборочки, вышивка, цветочки, бантики, – презирались как проявление дурного вкуса. Наряд дамы высшего света должен быть элегантен и строг. В моде холодные, приглушенные цвета. Матовому блеску жемчуга отдается предпочтение перед слепящим сверканием бриллиантов, изумрудов, рубинов… Женская фигура драпировалась в пышные складки тканей, которые должны были скрывать ее от горла до щиколоток и вместе с тем самым откровенным образом подчеркивать линии тела. И при этом наряд ни в коем случае не должен быть скучным, в нем непременно должна присутствовать некая изюминка, оригинальность, какая-нибудь роза на бедре, в складках ткани, или звездообразный цветок на плече, или асимметричная линия выреза, или присобранный с одной стороны край подола… Было от чего пойти кругом бедным женским головкам! Теперь, чтобы выглядеть роскошно, мало было только денег, позволяющих приобрести самый нежный лионский шелк, узорчатый венецианский бархат и тончайшие брабантские кружева, и даже фамильные драгоценности уже не могли спасти положение. Теперь дама обязана была обладать вкусом. А если не сама дама, то хотя бы ее портниха.

И вот на этом фоне скромная жена московского юриста становится законодательницей мод, а открытки с ее фотографиями в разных позах и разных нарядах тиражируются тысячами, выпускаются целыми сериями!

Оказалось, что эта интеллигентная женщина, всю молодость прожившая едва ли не на грани бедности – и уж точно никогда не позволявшая себе никаких модных излишеств, – обладает весьма утонченным и оригинальным вкусом. Она сама придумывает модели платьев, подбирает ткани и отделку и настаивает на том, чтобы модистка накалывала ткань прямо по фигуре, не пользуясь никакими кальками. Сама украшает шляпки…

Ах, эти шляпки Веры Холодной!

Была отдельная серия открыток – Вера Холодная в шляпках! А еще серия открыток с Верой Холодной в мехах, с Верой Холодной в цыганских нарядах, с Верой Холодной в гриме XVIII века (белая пудра на волосах и мушки на щеках), с Верой Холодной под вуалью… И серия «озорных» открыток, где Вера Холодная позировала в мужском цилиндре! И даже серия открыток, для которых Вера Холодная снималась с обнаженными плечами и спиной!

Но особенно знамениты все-таки были шляпки Веры Холодной. Редко-редко покупала она какую-нибудь иностранную – французскую или английскую – вещицу, да и то часть деталей меняла по своему усмотрению.

Ее фантазия проявлялась даже в таком деликатном вопросе, как выбор духов. Вера комбинировала два аромата – «Роз Жакмино» и «Кеши» Аткинсона, – она их смешивала прямо на коже: две капли одних и каплю других, и получался новый, неповторимый аромат, только ее аромат… Нежно-сладкий, чуть горьковатый…

VIII

Евгений Францевич Бауэр уже понял, что нашел сокровище. Он готовится к съемкам сразу двух новых фильмов: успех надо закрепить, а любовь публики к новой актрисе – подогреть!

А ведь у Веры еще и долг перед семьей… Девочки требовали особого внимания – теперь, когда они остались без отца. Сестра Соня совсем еще ребенок, а у Нади трудный возраст. И письма с фронта от Володи приходят все реже…

Русская армия сражается сразу на четырех фронтах: Северном, Западном, Юго-Западном и Кавказском, и дела обстоят все хуже и хуже. У союзников – Англии и Франции – своя война на западе Европы, возможно, они отвлекают на себя какие-то силы противника, но помощь от них невелика, а на Россию с юга давит Турция, и уже в Польше и Прибалтике армии ведут оборонительные бои и несут огромные, неоправданные потери… Наконец, в августе 1915 года положение стало катастрофическим: заговорили об отступлении за Днепр и даже о сдаче Киева.

И как раз в этот момент пришло извещение о том, что поручик Владимир Григорьевич Холодный, служивший в одной из частей 5-й армии, тяжело ранен в бою под Варшавой, находится в критическом состоянии: практически при смерти, и родственникам следует готовиться к худшему.

Вера бросает работу, прерывает съемки, покидает семью и, невзирая ни на какие опасности, которыми пугали ее и родные, и новые друзья по съемочной группе, едет на фронт – в госпиталь, к мужу.

Она ухаживает за Володей, как за младенцем, буквально ни на миг не отходит от его постели, даже профессиональных сестер милосердия, всякого повидавших за время войны, поражают упорство и самоотверженная любовь этой красивой юной женщины. Вера просто не желала верить в то, что Володя – безнадежен и что все ее усилия, скорее всего, ни к чему не приведут, в чем ее пытаются уверить врачи… И ей удалось невозможное – она вырвала любимого человека из когтей смерти!

Владимир Холодный поднялся буквально со смертного одра. Конечно, воевать он не мог (по крайней мере, был отправлен в отпуск «по ранению»), и последствия ранения сказывались всю оставшуюся жизнь. Но он был спасен! Он выжил!

Сохранились фотографии: Вера Холодная – в зоне военных действий. Такая чистенькая, хорошенькая, изящная, в клетчатой юбке, белой блузке и белой шляпке – точь-в-точь как Мария Николаевна Торопова в «Детях века»! – стоит актриса возле пулеметной установки, окруженная загорелыми солдатами в мятой форме и запыленных сапогах. А вот она сидит за столом, рядом с бледным, осунувшимся Владимиром… На столе – букет полевых цветов, вместо вазы поставленный в большую гильзу из-под орудийного патрона!

В Москву супруги Холодные вернулись вместе.

Владимир был награжден за храбрость Георгиевским крестом и шпагой с золотым эфесом.

А Вера была вынуждена срочно выехать с киногруппой в Сочи, на натурные съемки. Ей даже не дали отдохнуть. И так уже долго ждали ее возвращения…

Во время этой экспедиции она впервые вышла на сцену уже не как любитель, а как известная киноартистка. Вся группа принимала участие в благотворительных концертах в пользу раненых воинов. А весь отснятый материал по возвращении в Москву оказался бракованным… Пришлось снова ехать, но в новую экспедицию Веру Холодную уже не взяли: Бауэр начал беречь свое сокровище.

Следующие два фильма – «Наказанный Антоша» и «Пробуждение» – снимал уже не Бауэр, и они оказались менее удачны, хотя публика их встречает хорошо, да и критики отзываются достаточно мягко.

«Наказанный Антоша» – комедия, высмеивающая легкомысленных волокит. Вера Холодная в роли барышни Таты была мила, но это было явно не ее амплуа. Больше она в комедиях не снималась.

«Пробуждение» – первый фильм с Верой Холодной, поставленный известным режиссером П. И. Чардыниным, – снова социальная драма, в духе «Детей века», но с еще большей долей психологизма. Люба Хлынова, красивая юная жена богатого дельца, влюбляется в его секретаря Сергея, с которым дружила с детства. Но уйти от мужа не решается – ведь не только она, но и ее старенькая мать зависит от богача Хлынова – и не смеет признаться ему в своих истинных чувствах, и в конце концов предпочитает порвать с возлюбленным. «Он не поймет… а уйти так – нет! Я слишком много пережила нищеты, я боюсь ее», – говорит Люба Сергею.

Уже на следующий день после премьеры в газетах появились первые отзывы:

«Среди реальных драм видное место занимает прекрасно поставленная и исполненная драма “Пробуждение» с В. В. Холодной в главной роли. В игре этой артистки заметно тонкое понимание условностей экрана, что вызывает даже со стороны самых строгих критиков кинематографических постановок из театральных журналов самые лестные отзывы».

«Синема», № 1 (29) за 1915 год

«Пробуждение» довольно долго не сходило с экранов. Но того громкого успеха, который имели «Песнь торжествующей любви» и «Дети века», у этого фильма уже не было.

Шла осень 1915 года.

Владимир Холодный все еще не оправился от полученного ранения, был очень слаб, страдал от постоянных болей. Но уже то, что он теперь находился дома, в безопасности, было таким счастьем для всех них! Для Веры, для девочек… А как заботились о нем Екатерина Сергеевна, Надя и Соня!

Вера почти все свое время отдавала работе. Как смирился с этим Владимир? В те времена мужчины более болезненно относились к вопросам равноправия. Многие выступали против того, чтобы их жены, матери их детей, имели какие-то занятия помимо семейных. А Вера к тому же практически содержала всю семью…

Наверное, ему было нелегко.

Но он видел, что эта работа – это творчество! – делает его жену по-настоящему счастливой.

Однако в середине октября, даже не оправившись окончательно от ранения, Владимир попросился обратно на фронт.

Что было причиной?

Все еще неугасший патриотизм?

Или он все-таки тяготился постоянной занятостью жены и ее все возрастающей славой?

IX

А время тревожное…

Сообщения с фронта повергают в тоску и отчаяние.

На улицах на каждом шагу попадаются раненные и искалеченные.

Многие общественные здания спешно переоборудываются под госпитали.

Один за другим следуют досрочные призывы.

В кинотеатрах идет хроника военных событий, перед началом мелодрам с участием Веры Холодной зрители смотрят документальные кадры сражений.

Из воспоминания Ивана Перестиани:

«Русское кинодело особенно быстро и успешно стало развиваться с 1914 года, во время империалистической войны, когда закрылись границы. Одновременно возник и новый стиль в кино – мелодраматический, приподнятый или упадочный и безразличный, отвечавший настроениям большинства кинозрителей.

Надо считать, что литература и ее работники, как наиболее чуткие выразители настроений, мыслей и чувств своего народа, ярче всех и раньше всех воспринимают и передают ощущения своих дней.

Не время было смеяться. Фронты страны, ее центры и все, что лежало между ними, были глубоко печальны. Печален был текущий день, печален грядущий и печальны предчувствия. Жили инерцией, отталкиваясь от пройденных дней. И, как свойственно это было российскому старому складу, отмахивались от всего словами: “Авось пронесет”. Веровали, потешались скабрезными рассказами о придворных старцах, кто мог, тащил казенное добро, зверски пили, азартно играли, окапывались в тылу, пристраивались, обманывали жен, не оставшихся в долгу, – и никто больше не смеялся. Я думаю, что если бы в те дни кто-нибудь сумел поставить блестящую комедию, то она прошла бы незамеченной. Было не до смеха. Вот почему, полагаю, никто не пробовал вдохновиться писать смешное».

Близится Рождество.

Владельцы кинофирм объявляют благотворительную кинематографическую неделю в пользу кампании по посылке рождественских подарков солдатам в окопы. В фойе кинотеатра Ханжонкова перед началом сеанса известные киноартисты Холодная, Полонский, Коралли, Башилов, Агазаров устраивают благотворительный мини-базар. Уже тогда публика желала воочию увидеть своих кумиров, получить из их рук какой-нибудь сувенир – пусть даже небесплатно… Мини-базар превращается в грандиозное событие. Его запечатлели в кинохронике, и пленка существует до сих пор.

Вскоре после Нового года выходит новый фильм с Верой Холодной – «Миражи». Опять мелодрама с трагическим финалом. Режиссер – Чардынин.

Красавица Марианна живет в веселой, дружной, работящей семье. У нее мудрая и добрая мать, сестра-скромница (в этой роли – Тамара Гедеванова, считающаяся «первой грузинской кинозвездой»), младший брат-гимназист. И жених – скромный, интеллигентный учитель Сережа, в пенсне и с чеховской бородкой.

После окончания женских курсов (модная тема в кино и литературе) Марианна в поисках работы приходит к миллионеру Дымову. Старик давно овдовел, давно хворает, почти не покидает стен дома и отличается на редкость вздорным характером. У него есть сын – молодой повеса, мечтающий об отцовских миллионах, пока еще недоступных.

Дымов очарован красотой и скромностью Марианны. Он предлагает ей место чтицы с хорошей оплатой, но ставит странное условие: никто не должен встречать и провожать ее. Возможно, старик влюбился в юную красавицу и за свои деньги хочет хотя бы иллюзии того, что все внимание Марианны принадлежит только ему? Марианна соглашается на его условие. Видя его интерес, Марианна лукаво скрывает от него существование жениха. Но однажды, во время одной из редких прогулок по городу, Дымов видит ее с Сережей. Он в ярости, он упрекает девушку в обмане… Но Марианна тоже возмущена: она исполнила условие – никто не встречал и не провожал ее! У Дымова нет права вмешиваться в ее личную жизнь! Марианна отказывается от места и в слезах убегает домой.

С Дымовым случается удар. Прикованный к постели, он посылает сына за Марианной.

Молодой Дымов хорош собой и умеет очаровать любую женщину. Жертвой его чар становится не только Марианна, но и ее юная сестра-гимназистка. Марианна возвращается к старику, проводит у его постели бессонные ночи… И все больше влюбляется в его сына.

Миллионер умирает, оставляя Марианне все свое состояние.

Молодой Дымов в ярости, но умело скрывает свои чувства под маской любви. Тщетно Сережа старается привлечь внимание своей неверной невесты. Марианна не находит для него времени, а его записочки с ожесточенным лицом комкает и бросает на свой туалетный столик, среди дорогих безделушек. Только Дымов занимает все ее мысли. Дымов, который возит ее на балы и в театры, где Марианна поражает всех окружающих своей красотой, сверканием нарядов…

Для сцены бала Вере Холодной сшили очень красивое, высокохудожественное платье из тончайшего тюля на кремовом шелковом чехле, украшенное гирляндами крошечных чайных роз, – потом в этом платье она позировала для открыток.

Дымов уговаривает Марианну оставить семью, скромного Сережу и соединить свою жизнь с ним.

Марианна влюблена, очарована «миражами» – блеском новой роскошной жизни, – и она соглашается.

Из дома она убегает тайком, оставив прощальное письмо, которое у ее родных вызывает бурю слез. Мать чувствует себя опозоренной и оскорбленной, сестра не знает, как теперь себя вести с прежде боготворимой Марианной. Только Сережа не плачет – его отчаяние настолько глубоко и безгранично, что уже не может излиться в слезах. Молча сидит он на фоне портрета Марианны. Молча скорбит о несбывшемся семейном счастье…

Но и преступное счастье Марианны длится недолго. Беспутный Дымов, добившись ее абсолютного доверия, ловко возвращает себе завещанные отцом деньги, после чего сразу же покидает возлюбленную, бросаясь в водоворот развлечений. Марианна в отчаянии, она оскорблена, унижена, прекрасные миражи развеялись, и сердце ее разбито.

Написав родным прощальное письмо, Марианна кончает жизнь самоубийством – стреляет в себя из пистолета, снятого с ковра, где тот висел с самого начала фильма, в окружении кинжалов и пороховниц.

В сцене самоубийства она особенно хороша. Расширившиеся глаза, отчаянный, страдающий взгляд… Куда там до нее Асте Нильсен! Это взгляд мученицы со старинного полотна!

Фильм «Миражи» не сходил с экранов много-много лет, имел значительный успех за границей и – редкая судьба – сохранился до сегодняшних дней.

Через месяц после «Миражей» фирма Ханжонкова выпускает следующий фильм – «В мире должна царить красота», поставленный Бауэром. Это была некая «фантастическая драма» – нынче неизвестно даже ее содержание, известно только, что Вера Холодная играла там роль некоей демонической красавицы, актрисы-колдуньи по имени Лия Ванда, буквально завораживающей публику одним своим появлением…

«Очередная картина – иначе ее назвать нельзя, ибо ничего “особенного” в смысле постановки она из себя не представляет. У той же фирмы есть картины и пышнее, и богаче.

Выше постановки – исполнение.

В центральной роли г-жа Холодная, одна из лучших наших кинематографисток. Г-жа Холодная делает замечательные успехи в смысле драматического содержания. Это особенно касается разработки мимики ее красивого и на редкость кинематографического лица…» – писала «Театральная газета».

И снова – огромные сборы.

Особенный успех – в провинции.

Но это, разумеется, не причина для того, чтобы повысить гонорар актрисе. Тем более что она и не просит… А если больше платить, она, возможно, не захочет так часто сниматься! Хотя даже актеры-мужчины не выдерживают такого напряженного темпа работы…

Кстати, стоит заметить, что в фильмах с Верой Холодной в разное время снялись все самые значительные актеры немого кино: Владимир Полонский, Осип Рунич, Витольд Полонский, Иван Мозжухин, а позже актер и режиссер Петр Чардынин.

Это интересное явление: каждый из этих мужчин был звездой, имел свой широкий круг поклонников (точнее, по большей части – поклонниц) и вполне мог рассчитывать на собственную «серию» фильмов, где только одна звезда, а остальные – практически статисты, скорее несущие функцию фона, нежели играющие роли… Это было принято тогда, это принято и по сей день. Публика пошла бы и на Мозжухина, и на Полонского, и на Максимова, но все они объединились вокруг Веры Холодной, хотя ее ослепительное сияние затмевало их собственный свет и на афишах их имена могли стоять только после ее имени!

Но они предпочли отступить на вторые и третьи места – лишь бы работать с ней…

Впрочем, если верить воспоминаниям Ивана Перестиани, взаимоотношения актеров во времена немого кино сильно отличались от театральных – с их «закулисными интригами» – и тем более от взаимоотношений в современной кинотусовке:

«Отношение московской прессы к моим успехам было очень благоприятным, но все это было не главным.

Главным была та атмосфера, что царила на производстве.

Меня ошеломило отношение актеров, во-первых, Полонского и Холодной к моей актерской личности, их поздравления и похвалы.

Вообще выпуск каждой картины был общей радостью, и дружелюбие в производстве было таким светлым и чарующим, что я буквально не верил глазам и ушам. В кино моего времени атмосфера была иной, чем в театре. Кристально чистой. Я говорю о прошлом, когда это искусство не было еще механическим театром, на мой взгляд, наивной нелепостью, имитирующей театральные представления.

Я с очень светлым чувством вспоминаю моих товарищей на заре русской кинематографии. Полонский, Вера Холодная, Зоя Карабанова, Зоя Баранцевич, Мозжухин, Худолеев, Евгений Францевич Бауэр, операторы Левицкий и Завелев, Старевич, Медзионис, Рахманова, Рындина, Валентин Туркин, братья Кульганек и многие другие – все они любили дело, успех которого был радостью каждого и радостью общей. Могу с гордостью засвидетельствовать, что рубли, платившиеся весьма щедро, были где-то далеко, на заднем плане, разговоров о них не вели, во главу дела их не ставили, и никто им не молился. Ровно как никто не шептался по углам и никто не злословил друг о друге. Это было действительно новое искусство. <…> Да, немое кино было новым искусством, но ненадолго. Театр, видевший в нем опасного конкурента, повернул его путь в свою сторону, заставив его заговорить. Жаль… На свое счастье, я еще застал то новое, что очистило мою душу от копоти и двуличия театральных кулис, и я не перестаю благословлять недолгие дни моей прошлой киноработы».

Через месяц после «фантастической драмы» выходит мелодрама «Огненный дьявол» – роман светской красавицы с влюбленным и ревнивым восточным князем, в роли коего снялся Амо Иванович Бек-Назаров, впоследствии известный советский актер, режиссер и сценарист.

Особую ценность для потомков представляют его воспоминания о съемках с Верой Холодной в фильме – съемках, длившихся, судя по частоте появления новых картин, не дольше трех недель (еще неделя – на монтаж). Вернее, интересно не то, что конкретно Амо Бек вспоминал о Вере Холодной, – интересно то, как, оказывается, происходило кинодейство в те далекие времена!

«С Верой Холодной я встретился первый раз на читке сценария “Огненного дьявола”. Она и в самом деле была поразительно красива. Она буквально притягивала к себе взгляды всех, кто находился в комнате…

– Очень рада, – сказала она, подав мне тонкую бледную руку, – надеюсь, мы сработаемся, господин Амо Бек?

Что я мог ответить ей? Я только молча поклонился.

Постановку «Огненного дьявола» взяла на себя Антонина Ханжонкова, тогдашняя супруга главы фирмы. Официальной должности на студии у нее не было. Фактически она ведала и производством, и художественной частью. Однако чувствовалось, что лавры Бауэра не дают ей покоя.

Сценарий для своего режиссерского дебюта она выбрала на редкость дрянной…

…Роль князя Нирадзе я исполнял без всякого удовольствия и сейчас вспоминаю только такой забавный эпизод.

Дело было зимой. Съемки велись в Нескучном саду, возле маленького домика. Отсюда мне полагалось похитить Веру Холодную и нести ее на руках метров сто пятьдесят к саням. Я двигался очень медленно, увязая в глубоком снегу, а моя партнерша, которой по роли полагалось находиться в полуобморочном состоянии, шептала мне на ухо:

– Бедненький! Мне вас так жалко! Большей чепухи Антонина, конечно, не могла придумать.

Тут я споткнулся, провалился по пояс в яму, присыпанную снегом, и не смог удержать драгоценную ношу.

В испуге наклоняюсь к ней, ожидая восклицаний боли или упрека, но слышу в ответ:

– И прекрасно! Так ей и надо. Пусть придумает что-нибудь поумнее.

И вдруг раздался голос режиссера:

– Отлично! Очень выразительно! Ну что ж вы стали? Поднимайте ее, несите дальше!

Оставшуюся часть пути я преодолел благополучно, хотя Холодная смешила меня, шепча на ухо всякие колкости по тому же адресу. А по окончании съемки мы удостоились особой похвалы режиссера за необыкновенную естественность нашей игры».

Чем-то эта сцена напоминает знаменитые кадры киносъемки из фильма Никиты Михалкова «Раба любви»: когда героиня Елены Соловей, стоя на коленях и изогнувшись назад, кричит: «Мне неудобно! Мне неудобно!»

Для результата, видимого на экране, в эпоху Великого Немого важно лишь действие…

И даже занятно: какие же слова на самом деле произносят актеры, безмолвно беседуя перед камерой?

X

Зрители полюбили Веру Холодную с первого взгляда, но когда именно стала она «королевой экрана»?

Александр Вертинский говорил, будто это он впервые так назвал ее, а позже это прозвище – или правильнее сказать «титул»? – подхватили газеты.

Сестра Соня оспаривала это утверждение, уверяя, будто Веру Холодную называли так до знакомства с Вертинским.

«В воспоминаниях Вертинского – здесь у меня эта книга, вот… “Я был, как и все тогда, неравнодушен к Вере Холодной и посвятил ей свою песенку “Маленький креольчик”. Я впервые придумал и написал титул – “королева экрана”. Титул утвердился за ней. С тех пор ее так называла вся Россия”. Не помню точно, прав ли Вертинский или у него произошел какой-то обман памяти, но мне казалось, что задолго до этого Веру уже именовали этим титулом в печати и в рекламах фильмов».

Но Вертинский появился в доме Холодных осенью 1915 года – привез Вере письмо с фронта, от Владимира – и после начал ходить каждый день: просто приходил, садился на стул в гостиной и так сидел часами, смотрел на Веру и молчал… Уже в начале 1916 года появились сообщения о постановке фирмой Ханжонкова фильма «Пьеро» с Вертинским и Холодной в главных ролях. Кажется, фильм даже начали снимать, но по каким-то причинам не завершили. Так что в любом случае Вера Холодная не могла быть «королевой экрана» до знакомства с Вертинским.

Большинство киноведов сходятся во мнении, что «королевой экрана» Вера Холодная стала после выхода фильма «Жизнь за жизнь» – самого знаменитого фильма из поставленных Е. Ф. Бауэром и одного из трех лучших своих фильмов.

По популярности у публики «Жизнь за жизнь» превзошли только более поздние «У камина» и «Сказка любви дорогой».

Дал ли ей все-таки этот «титул» Вертинский? Возможно, это и правда, хотя великий шансонье допустил много досадных «ошибок» и «неточностей» в той части своих воспоминаний, которая касается Веры Холодной. Так что и утверждение относительно авторства титула вполне могло быть ошибкой.

Ее Ната Хромова в фильме «Жизнь за жизнь»…

…Впрочем, кому-то может показаться, что я рассказываю о фильмах Веры Холодной больше, чем о ее жизни.

Да, так может показаться тем, кто не понимает, что вся жизнь художника – в его творчестве. Творчеством Веры Холодной были ее фильмы. Ее роли. Они же были ее жизнью.

Начиная с лета 1915 года Вера Холодная жила из фильма в фильм, от роли к роли – тем более что перерывов между съемками практически не бывало, – и все ее существование, вся жизнь ее семьи были подчинены одному: работе. Творчеству. Ролям.

Когда Вера играла Марию Николаевну Торопову в «Детях века» – она была Марией Николаевной, и это проявлялось даже внешне, она стала тише, скромнее, нежнее.

Когда она играла Марианну в «Миражах» – она стала Марианной, и в голосе ее появились волевые нотки, она вдруг сделалась более порывистой, менее сдержанной.

Когда она играла Нату Хромову в фильме «Жизнь за жизнь» – она сделалась вдруг замкнутой, мрачной, а в глазах иногда вспыхивало какое-то грозное, темное пламя…

Это не вымысел – так на самом деле было.

И не правы кинокритики, упрекавшие Веру Холодную в том, будто во всех ролях она одинаковая. Нет, она разная. И разной становилась в жизни. Потому что жизнь ее была продолжением ролей. А роли – собственно жизнью…

Сестра Соня вспоминала: «Еще в Москве, а потом в Одессе, как только начала налаживаться киностудия Харитонова (на Французском бульваре), наша гостиная была превращена в филиал киностудии, где проходила репетиционная работа. Нам этот хаос надоел. С утра до вечера аккорды фортепиано, возгласы, споры о ролях и исполнении. Модистка и Вера Васильевна готовили новое платье для киносъемок. Когда не войдешь в гостиную, Вера позирует возле трюмо, отрабатывает внешнюю систему жестов или немые этюды. А когда в гостиной все утихает, нужно ходить на цыпочках, так как Вера с партнером обдумывают роль. Не помню дня, чтобы она днем отдыхала. А кроме этого шла еще подготовительная работа в киностудии, и наконец – киносъемка!»

Вера Холодная снималась в течение трех с половиной лет, а фильмов с ней (только тех, чьи названия сохранились!) – больше сорока!

Она снималась, а не жила.

Она жила на экране.

Ни на что больше у нее просто не хватало времени.

Но этим-то она и уникальна как женщина, как актриса, как явление…

Англичанка Вивьен Ли тоже жила своими ролями, и характер ее менялся от фильма к фильму: во время съемок в «Унесенных ветром» она сделалась вздорной, во время съемок в «Леди Гамильтон» – особенно обворожительной и полюбила светскую жизнь, а вжившись в роль Майры в фильме «Мост Ватерлоо», стала вдруг нежной и кроткой, а после бедной безумной Бланш в «Трамвае “Желание”» и вовсе сошла с ума, хотя за эту роль ей дали «Оскара»! Но Вивьен Ли жила в другое время и в другой стране и не ставила таких рекордов киносъемки, как Вера Холодная… Потому в ее жизни и было еще «что-то» помимо кино. Правда, совсем немного этого «чего-то», потому что настоящий художник всегда живет своим творчеством…

У других актрис этого «чего-то» бывало достаточно много: порою даже больше, чем собственно сыгранных ролей.

Бывали актрисы, которые прославились именно «чем-то» в своей личной жизни, а не ролями.

Но Вера Холодная была настоящей актрисой.

У нее были роли. Много, много ролей, и каждой из этих ролей она отдавала всю себя, весь свой огонь… Поэтому на личную жизнь ее и не хватало.

…А, впрочем, какая еще личная жизнь нужна порядочной женщине, помимо того, что у Веры уже было к началу ее кинокарьеры? Любимый муж, две дочки, мама, сестры… Какая еще личная жизнь?

Да, она жила, снималась в кино и стала знаменитой как раз во времена крушения старинных устоев, ломки старой морали.

Уже тогда, а не после революции, как принято считать, проходили акции «Долой стыд» – пока еще не демонстрации на улицах, а просто акции на сто-двести участников, в каком-нибудь кафе или бальном зале: барышни в одних только туфлях и ажурных чулках с яркими подвязками, с нарядной шляпкой на голове танцевали вальс – партнер также был одет в лакированные штиблеты, носки (которые тоже крепились подвязками под коленом) и котелок; на этих сборищах важнее всего было вести себя естественно – ведь нагота естественна!

Девическая непорочность, прежде непременно сохраняемая до вступления в брак, теперь становится «позорным пережитком прошлого».

Супружеская верность – «мещанством».

Александра Коллонтай уже разрабатывает – и даже претворяет в жизнь, правда, пока еще только в свою собственную жизнь – знаменитую «теорию стакана воды». Согласно этой теории, сексуальное влечение равноценно жажде, и, как из одного стакана могут напиться многие, так и одна женщина способна утолить желание многих мужчин, а «сознательная» женщина просто должна, обязана это делать без малейшего смущения и лишних условностей, чтобы муки неутоленной похоти не отвлекали «товарищей» от великого дела мировой революции… Александра Коллонтай впоследствии будет названа «великой женщиной» – «женщиной-мифом». Ну, она хотя бы шла во главе отряда пьяных матросов на штурм Александро-Невской лавры, за что была отлучена от церкви, в честь чего пила все с теми же матросами (по собственным воспоминаниям), а потом стала первой русской женщиной-послом и прославилась романами с мужчинами, которые были моложе ее на двадцать пять, а то и тридцать лет… Так что сомнений в ее «величии» не остается.

Но «женщиной-мифом» и «великой женщиной» называли также и Лилю Брик, которая прославилась только своими бесчисленными романами, замужествами, игрой в крокет в обнаженном виде, а также созданием своего рода сексуальной коммуны (это называлось «любовно-семейной коммуной» – когда все любят всех и никто ни к кому не ревнует), а еще позже – «семейного пансиона», в котором сосуществовали, связанные нежнейшими узами, сама Лиля, ее муж Осип и ее любовник (а по другой сплетне, в то время бытовавшей, их общий любовник), великий советский поэт Владимир Маяковский!

И все это происходило, повторяю, именно в то время, когда Вера Холодная жила, снималась в кино и стала знаменитой.

Но она была слишком «мещанкой, одурманенной позорными предрассудками прошлого», чтобы принять эту «новую мораль»; слишком порядочной, чтобы стать «великой женщиной»; слишком простой и чистой, чтобы стать «женщиной-мифом».

Хотя, по сути дела, именно она-то и была настоящим мифом того трагического, сложного времени!

…Впрочем, позже, году к семнадцатому, журналисты и публика услужливо присочинили кое-какие подробности «личной жизни» «королевы экрана». Но эти «подробности» имели так мало общего с реальностью, что совершенно не прижились даже в качестве легенд.

А правда – каких только слухов о ней не ходило!

Владимир Григорьевич Холодный был самым скромным и деликатным мужем, о каком только могла мечтать звезда, и сам же поплатился за эту скромность: публика о нем не ведала и кого только не приписывала в мужья «королеве экрана»!

Чаще других называли Полонского – высокого, очень стройного, с тонким, капризным и несколько безвольным аристократическим лицом, – игравшего из фильма в фильм ее мужей и возлюбленных.

Позже его место занял «коварный соблазнитель» Рунич – широкоплечий, надменный, горбоносый.

Когда неожиданно для всех застрелился сын одесского «чайного короля» Высоцкий – блестящий светский молодой человек, не имевший никаких внешних причин для самоубийства, – газеты писали, что он застрелился из любви к Вере Холодной.

Писали также, что Вера Холодная застраховала свои прекрасные серые глаза на полмиллиона рублей.

…А пятьдесят лет спустя в Америке будут писать, что Мерилин Монро застраховала на несколько миллионов долларов свою великолепную грудь.

Но прижизненные слухи – ничто в сравнении с посмертными легендами…

XI

К счастью, до этого еще далеко.

Начался шестнадцатый год, идет война, Владимир Холодный – на фронте, а молодая кинозвезда, или, как ее чаще называли, «кинокрасавица», Вера Холодная снимается у Бауэра в новом фильме: «Жизнь за жизнь».

И этому фильму предстоит стать одним из лучших, одним из самых знаменитых, и спустя девяносто лет его будут показывать студентам ВГИКа как образец киноискусства начала века.

Поставлен фильм был по мотивам популярного «светского» романа Жоржа Онэ «Серж Панин». Другие названия – «Сестры-соперницы», «За каждую слезу по капле крови».

Молодой красавец князь Владимир Бартинский – любимец женщин, игрок и кутила, промотавший родительское состояние, – приглашен на прием в дом миллионерши Хромовой, где знакомится с двумя девушками – Натой и Мусей, – которых Хромова представляет как своих дочерей.

Девушки одинаково одеваются – скромные белые блузки с черным галстучком и темные юбки – и держатся, как сестры, и Бартинский даже предположить не может, что только одна из них – Муся – приходится миллионерше родной дочерью.

Ната – приемыш. Воспитанница. В девятнадцатом и начале двадцатого века считалось хорошим тоном в богатых домах держать воспитанниц, получавших образование наравне с родными детьми, выезжавших в свет и на балы, но впоследствии обреченных на брак с каким-нибудь скромным чиновником и на полунищее существование, – это было модной темой в литературе. Если воспитанница, на беду, становилась красивее родных дочерей, положение ее бывало ужасно…

Строгая, замкнутая, сдержанно-пылкая Ната красивее веселой и простодушной Муси, но миллионерша Хромова достаточно великодушна, чтобы не относиться из-за этого к девочке хуже. Посему князь Бартинский обманывается и сначала принимается ухаживать за красавицей Натой – на самом деле его интересует приданое, которое, судя по состоянию Хромовой, должно быть весьма значительным. Постепенно он влюбляется в Нату, и Ната платит ему взаимностью, не замечая молчаливых страданий Муси, также влюбленной в князя и оскорбленной его невниманием… Князь уже готов просить руки Наты и сообщает об этом своему другу, коммерсанту Журову. Журов-то и объясняет князю истинное положение дел: Ната – приемыш, она ничего не получит, все деньги Хромовой достанутся ее родной дочери – Мусе.

Князь потрясен, огорчен и напуган. Он любит Нату, но… Но ему так нужны деньги! И он чуть было не совершил непоправимой ошибки, попросив руки нищей воспитанницы!

Ну ничего, он исправит положение. Он знает, что Муся влюблена в него. Если приложить определенные старания, она не устоит. А мать ни в чем не откажет любимой дочери…

С насмешливым презрением смотрит Журов на метания алчного, слабовольного, самовлюбленного князя. Журов ведь тоже влюблен в Нату – тайно влюблен на протяжении нескольких последних лет! Он, конечно, не так молод и не так красив, как князь Бартинский, но чувства его гораздо сильнее и надежнее. Он будет лучшим мужем для Наты.

Жаль только Мусю Хромову – она славная девушка и не заслуживает такой печальной участи.

Владимир Бартинский просит руки Муси. Миллионерша Хромова ясно видит, что представляет собой этот человек, но Муся так влюблена, что мать просто не может отказать ей в этой новой игрушке… В этом расчет князя оказался верен. Но он недооценил свою будущую тещу. Она ставит ему достаточно жесткие финансовые условия: приданое Муси значительно, и князь, конечно, вправе распоряжаться им… Но – не более. Финансовые дела семьи по-прежнему ведет она, Хромова. И она проследит за тем, чтобы Бартинский не обобрал ее дочку. И, если он хоть как-то обидит Мусю, наказание будет ужасным!

Ната потрясена предательством Владимира. Журов просит ее руки, и она, не любя, дает согласие на брак с ним в надежде, что это ее решение причинит неверному возлюбленному хоть какую-то боль…

Их с Мусей свадьбы играют в один день, в одном бальном зале. У обеих невест одинаковый наряд: кружевное платье с букетом мелких цветов на груди, веночек из таких же цветов и длинная фата, ниспадающая до пола, окутывающая головку, словно покрывало мадонны. Ната дивно хороша в этом наряде. Журов горд и счастлив, но начинает ревновать, когда замечает, что и Владимир Бартинский не в силах оторвать взгляд от Наты и почти не замечает свою собственную невесту. Хромова благословляет обеих девушек, обнимает их.

Начинается бал. Ната танцует с Журовым, Муся – с Бартинским. Муся так счастлива, и красавец-князь нежно улыбается ей… Ната не в силах выносить этого зрелища: она вырывается из объятий Журова и убегает. Журов хочет последовать за ней, но его останавливает старуха Хромова: она сама поговорит с девочкой.

Хромова находит Нату в оранжерее. Ната в отчаянии. Она сожалеет о том, что приняла предложение Журова. С мстительной детской жестокостью она говорит Хромовой о том, что на самом деле князь Бартинский любит ее, Нату, а на Мусе женился только ради ее денег! Хромова обнимает ее, гладит по голове и напоминает о том, что все эти годы она относилась к ней, как к дочери, а Муся любит ее, как родную сестру. Не может же Ната проявить такую черную неблагодарность и разбить сердце Муси? Ната не должна больше думать о Владимире… Хромова говорит, что верит в честность Наты. И в то, что Ната еще будет счастлива со своим замечательным супругом.

Ната в смятении. Добрые слова Хромовой смутили ее и пробудили угрызения совести. Она возвращается в зал, с улыбкой идет к Журову, но сталкивается с Владимиром Бартинским. Один взгляд – и все слова Хромовой, все угрызения совести позабыты! Владимир приглашает Нату на танец…

После свадьбы Владимир и Муся уезжают в заграничное путешествие. Ната скучает подле влюбленного, услужливого Журова.

Наконец супруги Бартинские возвращаются, Ната встречается с Владимиром, и прежняя страсть вспыхивает с новой силой. Владимир и Ната становятся любовниками. Их встречи все учащаются… Они так счастливы вместе… Иногда им кажется, что они уже жили когда-то – может быть, в Древнем Риме, в погибшей Помпее? – и были любящими супругами.

Муся пребывает в счастливом неведении, но Журов и Хромова очень скоро начинают подозревать Владимира и Нату. Хромова пытается вызвать воспитанницу на откровенный разговор, но Ната упрямо замыкается в себе. Любовь сделала ее жестокой и эгоистичной. Она больше не боится причинить боль кому бы то ни было. Ради страсти она способна на все!

Однажды Журов, возвращаясь домой раньше времени, застает Нату с Владимиром. Он в ярости, он хочет ударить князя, но Ната бросается между ними, заслоняет собой возлюбленного. Журов отшатывается, а Ната, трепеща, приникает к груди князя. У нее не осталось даже стыда, чтобы скрыть свое падение.

Журов перестает общаться с женой. Они живут в одном доме как чужие. Нату тяготит это положение, и она решает, что время пришло, больше ждать и терпеть она не может, надо бежать с Владимиром, бежать как можно скорее и как можно дальше от Журова, от Муси, от Хромовой… Она идет к Владимиру, чтобы уговорить его на побег.

Но Владимира сейчас менее всего интересуют переживания любовницы. Он уже промотал приданое Муси, и теперь ему нечем отдать карточный долг.

Ната возмущена его холодностью. Так, значит, он вовсе и не любит ее! Для него это все было просто приятным развлечением – даже менее важным, чем карточная игра! И снова в сердце пылкой женщины вскипает жажда мести.

Между тем князь Владимир, желая выбраться из ловушки карточного долга, подделывает подпись тещи на векселе. Журов, отлично знающий подлинную подпись Хромовой, разоблачает его и грозит отдать под суд.

Муся в ужасе. Единственная надежда – на сестру: ведь Журов обожает Нату, и, если Ната попросит за Владимира, возможно, Журов смилостивится! Она идет к Нате, плачет, падает на колени…

Ната неумолима. Она наслаждается своей властью над сестрой-соперницей и над коварным возлюбленным. Но постепенно она начинает осознавать весь ужас положения, в котором оказался Владимир, сердце ее смягчается воспоминанием о любви, и она соглашается попросить Журова.

Расчет Муси оказался верен. Журов не может отказать жене – он любит ее, невзирая на ее неверность. Он соглашается отозвать свое обвинение.

Счастливые, женщины вместе спешат к Владимиру, чтобы сообщить ему о том, что он спасен.

Между тем Владимир сидит в своем кабинете с револьвером в руке. Он должен умереть… Он не может жить с таким позором… Но сил на самоубийство не хватает.

Входит миллионерша Хромова. Она начинает жестоко упрекать князя, который не только разорил, но еще и опозорил ее дочь. Но в ответ на все упреки Владимир униженно просит помочь ему, спасти его от ужасной участи, ведь Хромова богата, она ведь все может!

Возмущенная, Хромова выхватывает у зятя револьвер и стреляет ему в грудь. Владимир падает. Хромова вкладывает револьвер в его неподвижную руку.

В этот миг в комнату вбегают Ната и Муся. Они слышали звук выстрела и поняли, что опоздали… Они уверены, что Владимир застрелился, они и помыслить не могут, что это Хромова отомстила за слезы своей дочери! Муся падает на колени возле Владимира, рыдает, целует его руку. Хромова нежно обнимает дочь.

Ната тоже хочет подойти к телу любимого, делает шаг вперед… Но ее останавливает страшный, гневный и властный взгляд Хромовой – и она в ужасе отступает.

И стоит в стороне, не смея даже дать волю горю.

Князя Бартинского играл Полонский, коммерсанта Журова – Иван Перестиани, который, как и его герой – в Нату Хромову, был тайно и трогательно влюблен в юную Веру Холодную.

В роли Муси снялась известная и очень популярная актриса МХТ Л. М. Коренева. Казалось бы, «кинокрасавица» Вера Холодная не сможет соперничать с такой серьезной театральной актрисой, у которой есть все, что только ценится в актере, – школа, опыт, да и приятная внешность тоже, – но…

Но случилось чудо.

Известный театральный критик Веронин писал: «Игра Л. М. Кореневой внимательно следилась, волновала и трогала, но запоминался образ другой героини, которая не играла, но жила на экране, была в родной стихии и в этом царстве возникающих из мрака и в мрак уходящих теней».

Как утверждает киновед Б. Зюков, «Жизнь за жизнь» был первым фильмом в истории отечественного кино, для просмотра которого была объявлена предварительная запись, а в некоторых кинотеатрах «Жизнь за жизнь» демонстрировали по два месяца беспрерывно и все время имели хорошие сборы…

Уже после нескольких дней демонстрации фильма имя Веры Холодной в театральных афишах переместилось со второго места – на первое, ранее занимаемое Кореневой.

«Кинокрасавица» затмила театральную знаменитость.

«Кинокрасавица» сделалась «королевой экрана».

XII

Королеве полагаются королевские почести. Видимо, в качестве этих самых «почестей» ателье Ханжонкова принялось эксплуатировать Холодную еще жестче прежнего. Новые фильмы выходили на экран один за другим…

«Одна из многих» – история грехопадения наивной курсистки.

«Лунная красавица» – полумистическая салонная драма, в который сценарист А. Бар, видимо, зная о пристрастии Владимира Холодного к автоспорту, ввел тему автомобильных катастроф, словно бы преследующих главную героиню Аню Поспелову и ее близких; возможно, это была попытка добиться еще большего драматизма в игре Веры.

«Шахматы жизни» – по роману популярной тогда писательницы Анны Мар (ее книги, кстати, считались полупорнографическими и были запрещены для чтения в большинстве учебных заведений) – история нравственного перерождения падшей женщины под влиянием истинного чувства. Этот фильм считался одним из «серьезных» и был очень хорошо принят критиками.

«Разорванные цепи» – трагедия честной жены, покинутой ради беспутной певички…

Далеко не все из этих фильмов были шедеврами, не все были даже удачны, но в них снималась Вера Холодная, и зрители шли «на Веру Холодную» и Верой Холодной восхищались вне зависимости от того, удачна или нет была ее роль в очередном кинотворении.

Афиши кричали:

«Королева экрана и всеобщая любимица киевской публики, известная артистка-красавица – в художественно поставленной и красиво разыгранной драме “Шахматы жизни”.

Сегодня и ежедневно в кинотеатре “Ренессанс”, Крещатик, 31. Ход с Лютеранской».

Впрочем, почти наравне с восторгами почитателей Веру Холодную поносили завистники и те критики, которые мечтали выделиться, развенчав «всеобщую любимицу». Сочиняли бесчисленные анекдоты о ее глупости и о тех ухищрениях, к которым прибегают режиссеры, чтобы снимать эту «бесталанную, но миловидную натурщицу».

Киновед Ромил Соболев писал в статье «Легенда и правда о Вере Холодной»: «Существует анекдот о том, что Холодная заплакала, когда режиссер предложил ей однажды изменить прическу: она испугалась, что зрители не узнают ее. Нельзя не согласиться, что это был рискованный эксперимент, и нельзя не увидеть за ним противоречивости развития дарования актрисы. С одной стороны, растущее мастерство и ощущение нерастрачиваемых сил толкали ее на творческие поиски, приводили по логике к отказу от раз найденного и оказавшегося столь удачным образа. Но, с другой стороны, пойти на это было рискованно, так как дело могло кончиться потерей популярности и славы, пришедших как по волшебству в один день. Как было решиться, если многие отказывали ей в каком-либо даровании и считали, что Вера Холодная как актриса является исключительно созданием Бауэра? Считалось, что он снимает отдельными кусками статичные движения и выражения ее лица, а затем склеивает эти куски, как бы создавая образ. Если ему нужно показать, как актриса в одной сцене переходит от спокойного состояния к испугу, а затем опять успокаивается, то он снимал не игру, а отдельно спокойные позу и лицо, испуг, а затем улыбку. Три смонтированных кадра на экране показывали три различных состояния в единстве.

Если подобные случаи имели место (заметим, что В. Ханжонкова, монтировавшая фильмы с участием В. Холодной, решительно отвергает эту версию), то, конечно, в данном случае мастерство режиссера было несчастьем для актрисы. Выдвигая на передний план свое искусство создавать целостное зрелище из разнородных элементов, режиссеры типа Бауэра и Чардынина принижали роль актера как главного создателя художественного образа. (Пройдет всего несколько лет, и то, что у них только намечалось, оформится в стройную теорию монтажного кино и будет провозглашено в 20-х годах как откровение и основное художественное средство кино.)».

В ателье Ханжонкова не только активно снимали «королеву экрана», стараясь затратить как можно меньше времени на фильм, как можно скорее выпустить его на экраны, пусть даже в ущерб качеству самой ленты.

Они еще и широко пользовались тем, что само имя Веры Холодной производит на зрителей прямо-таки магический эффект.

Делалось это так: объявляли о съемках десятков новых фильмов якобы с «королевой экрана» в главной роли, а на самом деле в этих фильмах снимали каких-то других актрис, и зрители шли на фильм и первые недели давали «королевские» сборы… Ну а потом, естественно, приходилось делать официальное объявление в газетах о том, что по каким-то там обстоятельствам «королева экрана» Вера Холодная была заменена «молодой и талантливой актрисой». Конечно, интерес к фильму тут же падал. Но за несколько недель он успевал принести очень значительную прибыль.

Должно быть, уход Веры Холодной к Д. И. Харитонову стал для ателье Ханжонкова подлинной трагедией!

Глава 3. Королева экрана

Работа в ателье Д. И. Харитонова 1916–1918 годы

I

1916 год.

Необычайно – и неожиданно – пышный расцвет кинопроизводства в России, начавшийся в 1914 году, теперь достиг своего пика.

Война все еще продолжается, а значит, фильмы из-за рубежа в Россию практически не поступают.

Нет иностранной конкуренции, но есть своя, внутренняя, а потому не только количество, но и качество российских фильмов неуклонно возрастает.

Возрастает и популярность именно этого вида искусства у публики. Киновед Б. Б. Зюков приводит такие цифры: за один только 1916 год в России выпущено на экран 500 фильмов и продано 150 миллионов билетов в 4000 кинотеатров, что означает, что на каждый театральный билет приходилось десять-двенадцать билетов в кино!

Снимать кино становится все более прибыльным делом. Предприниматели всех мастей готовы вкладывать в кинопроизводство все большие средства… Но деньги предпочтительнее ставить все-таки на выигрышный номер, а стопроцентно выигрышных номеров в российском кино начала века было все-таки гораздо меньше, чем в нынешнем Голливуде.

И все равно – бизнес всегда сопряжен с риском… Можно ничего не выиграть и даже потерять – все! Но, как говорит гусарская пословица: кто не рискует, тот не пьет шампанского.

Дмитрий Иванович Харитонов, владелец большого кинотеатра «Аполло» в Харькове, решился рискнуть по-крупному.

Заручившись поддержкой хозяев нескольких южнорусских кинопрокатных контор, пустив в дело все свои собственные средства, Харитонов выстроил огромный кинопавильон на Лесной улице в Москве и объявил об открытии собственного киноателье.

Поначалу владельцы московских киноателье посмеивались над бойким, но, как им казалось, наивным провинциалом: киноателье не может состоять из владельца и павильона – нужны актеры, режиссеры, операторы, а главное, нужны звезды, те, на кого пойдет публика! А звезды экрана и вообще уважающие себя профессионалы от киноискусства не станут работать с никому не известным «кинопромышленником» из провинциального южного городка, не имеющим в Москве ни имени, ни репутации, ни связей, благодаря которым ему могли порекомендовать кого-то или его могли порекомендовать кому-то… Московские кинопромышленники считали – нет, были уверены! – что никто к нему не пойдет, никто не доверит карьеру человеку без имени и репутации и что «Д. И. Харитонов и К°» разорится уже через пару месяцев, выпустив на экран пару-тройку слабеньких лент, тогда как для серьезной конкуренции нужны десятки удачных, принятых публикой фильмов.

Возможно, кое-кто уже приглядывался к павильону на Лесной улице и пытался высчитать, сколько будет стоить здание, когда его будут продавать в связи с банкротством «киноателье Харитонова»…

Может быть, они были бы правы, если бы все это происходило еще лет десять, а лучше лет двадцать назад, в те благословенные времена, когда Российская Империя казалась незыблемой твердью, когда имя и репутация еще имели абсолютный вес в общественном мнении.

Теперь же все было иначе.

Российская империя содрогалась под ледяными ветрами грядущей революции, а деньги вполне заменяли и имя, и репутацию… Деньги сами по себе служили отличной репутацией обладателю! И очень быстро делали ему имя в любых кругах общества.

У Дмитрия Ивановича Харитонова деньги были. И немалые.

Он предложил всем виднейшим деятелям кино такие баснословные гонорары, что отказаться не решился никто. Таких денег до Харитонова в кино вообще не платили! Немудрено, что в павильоне на Лесной улице уже через несколько месяцев после открытия киноателье «Харитонов и К°» собрались все сливки кинематографического общества, вся киноэлита во главе с «королевой экрана» Верой Холодной.

Впрочем, она продержалась дольше прочих…

Первым к Харитонову пришел Петр Чардынин.

У Ханжонкова он был вторым режиссером – неизменно вторым, после блистательного Бауэра. А он чувствовал в себе могучий потенциал, он хотел быть первым, и он действительно стал первым у Харитонова, и к тому же сам стал сниматься в кино, чего Ханжонков никогда бы не допустил, – не потому, что Чардынин был плохим актером, он как раз оказался очень хорошим актером – нет, просто Ханжонков не любил «смешения жанров». Режиссер в его киноателье мог быть только режиссером: указывать актерам, как играть. И ни в коем случае не наоборот. Его режиссеры не снимались, а от актеров не принимались даже ценные советы по части постановки фильма! Каждый должен был оставаться на своем месте.

Вслед за Чардыниным ушли актеры – Владимир Максимов, Витольд Полонский и даже Осип Рунич, всей своей кинокарьерой обязанный Ханжонкову и Бауэру. Ушел прекрасный кинооператор А. Рылло, ушел художник А. Уткин…

II

Уйти от Ханжонкова к Харитонову Вера Холодная не могла решиться очень долго.

Она тоже была обязана своей карьерой Бауэру и Ханжонкову (Бауэру больше, чем Ханжонкову), и, хотя уже сторицей отплатила им за то, что они дали ей возможность появиться на экране, все равно никак не могла решиться на «предательство».

Но на ее плечах лежала материальная ответственность за семью – дочери, сестры, мама, бабушка…

Муж – на фронте. Жалованье младшего поручика невелико. Особенно в сравнении с довоенным жалованьем юриста… Ну, так ведь не за жалованье воевал Володя, а за свою святую Родину! А значит, и перед ним Вера была обязана. И этот долг был выше и чище, чем долг ее перед режиссером и хозяином ателье.

Да и потом: все ее друзья, все ее партнеры, к которым она привыкла, уже ушли к Харитонову!!! Они говорят: Харитонов дает больше свободы для творчества…

И, словно в довершение соблазна: ателье Харитонова на Лесной расположено всего в пяти минутах ходьбы от ее дома! А к Ханжонкову на Житную приходится больше часа ехать на извозчике.

В общем, Вера решилась.

Харитонов «купил» Холодную!

Московские кинопромышленники были потрясены, нет, более того – оскорблены! Привлекать знаменитостей гонорарами, «перекупать» их из других ателье – какой подлый, какой низменный ход! И главное – очень неожиданный… Действительно, разве они могли предполагать ранее, что «люди искусства» – артисты, режиссеры и операторы – тоже интересуются деньгами?!

Но, как бы то ни было, исправить произошедшее было невозможно. Харитонов не только пообещал большие гонорары, он их еще и исправно выплачивал!

И свобода творчества действительно была, что для «людей искусства» весьма немаловажно!

Если Бауэр для актеров был «царь и бог», то Чардынин – друг и советчик.

Бауэр никогда и ни в чем не позволял себя корректировать. Актеры обязаны были молча – именно молча! – исполнять все, что он им повелит, и так, как он им повелит. Приказы режиссера не обсуждались. Не приняты были обсуждения и между самими актерами.

Как впоследствии вспоминала Соня: «…На съемках фильма “Жизнь за жизнь” в кадре, где Полонский, падая, “умирал”, он принимал картинную позу: элегантно закладывал одну ногу на другую. Вера Холодная обратилась после съемок к режиссеру Бауэру: “Евгений Францевич, мы в этом кадре отправили Полонского на небеса; посмотрите кадр, и вы убедитесь, что это не мертвец; не хватает ему еще сигары во рту, и тогда зритель убедится, что он попал в рай”. Бауэр, который терпеть не мог подсказок артистов, не прореагировал, и этот кадр так и не был исправлен». (Цит. по статье М. Ландесман.)

Зато в киноателье Харитонова актеры и режиссеры все вместе обсуждали каждую сцену перед тем, как ее снять, и потом еще раз – после просмотра… Сама Вера Холодная говорила в интервью 1918 года: «С моим переходом в ателье Д. И. Харитонова простор для творчества – еще шире. Наша небольшая “коллегия” (я, Максимов, Рунич и Худо-леев) и режиссер во всем работают дружно. Мы, артисты, делаем сцену, режиссеры помогают нам выявить наиболее рельефно для экрана творческие замыслы. Да иначе и нельзя. Необходима полная свобода творчества артиста. Нельзя быть обезьянкой, повторяющей указку режиссера. Нужно и важно отходить от шаблонов, в каждой роли быть иной и искать новое».

В отличие от Е. Ф. Бауэра, для Петра Чардынина главным была не «красота кадра», а игра актера, или, правильнее сказать, сам актер.

Чардынин много времени тратил только на то, чтобы найти такие ракурсы, в которых актер – или актриса, что еще важнее, – будет выглядеть особенно хорошо, а те кадры, где хоть кто-то из исполнителей получался неудачно, безжалостно вырезал, даже если после приходилось заново переснимать всю сцену.

Особенно заботлив он был к Вере, в которую, как и многие другие, был тайно влюблен.

Для нее он создал даже особенный репертуар, состоящий только из подходящих ей ролей.

Хотя, с другой стороны, у Веры Холодной вообще никогда не было неудач – так какую же роль можно считать для нее неподходящей?..

…Впрочем, Петр Иванович Чардынин не просто обожал Веру Холодную – он перед ней преклонялся. Он считал ее созданием уникальным во всех отношениях. И себя – режиссера, создателя фильма! – он ставил не над ней, а на ступеньку ниже… Тогда подобное отношение режиссера к актрисе воспринималось с недоумением. Да и сейчас не всякий режиссер скажет такие слова об актрисе:

«На моих глазах выросло это прекрасное дарование. Расцвел пышный цвет, и я счастлив, что на мою долю выпало лелеять это нежное растение почти с момента его зарождения… Это самая большая гордость моей жизни… Гордость садовника, в саду которого распустился красивейший бутон, гордость ювелира, положившего хотя ничтожную грань на драгоценнейший алмаз…

Три года тому назад… нет, даже меньше, не три, а меньше, пришла к нам В. В. Холодная. Скромная, робкая, как всякое истинное дарование, она с трепетом вступила в кино, и мы сразу почувствовали, что в лице ее Великий немой приобрел нечто огромное. Каждый ее шаг, каждое новое выступление служило подтверждением этого, и мне особенно отрадно было сознание, что Вера Васильевна явилась блестящим подтверждением тогда еще смутных моих предположений, выросших впоследствии в глубокую уверенность, что театр и кино – вещи столь различные, что для кино должен прийти свой артист, как и свой писатель: свой Островский, свой Шекспир, своя Ермолова и своя Сара Бернар, и Вера Васильевна является блестящим подтверждением этому – она не была на сцене, и я с глубоким убеждением говорю, что в этом счастье для кино: В. В. ничего не взяла ходульного и фальшивого от театра, в ней остались ее простота, грация, проникновенность. У нее нет позы; но в каждом ее движении – музыка, пластика в каждом жесте. Пластика не фальшивая, не шаблонно-театральная, а одухотворенная гармония тела и души.

Нам часто приходится слышать упреки, что репертуар кино убог, бездарен, и в этом огромная доля правды – но ведь мы ждем еще своего Шекспира! Но тем более заслуг для служителей Великого немого, если им удастся стащить с ходуль фальшь и тривиальность, облагородить пошлость и приблизить к жизни. Посетители кино должны заметить, что редко кто обладает в такой степени этой способностью, как В. В. Самые шаблонные образы в ее передаче являются такими одухотворенными, такими трогательными и нежными, что заставляют забывать всю их фальшь и пошлость. В этом, конечно, и заключается ее успех, за это, конечно, и публика платит ей горячей любовью, благодаря этому она и сделала в такой ничтожный срок поистине головокружительную карьеру, и я почитаю для себя величайшим счастьем, что хоть частичка сияния ее падает на ее старого режиссера, и словами Несчастливцева я скажу: “Ты войдешь на сцену королевой и сойдешь королевой…”».

Работать у Харитонова было приятнее еще и потому, что он не принуждал своих актеров к бесконечным съемкам, не гнался за сроками. Он прекрасно понимал, что с таким звездным составом он в любом случае выиграет.

За полгода работы в киноателье Харитонова Вера Холодная снялась только в трех фильмах: «Столичный яд» по роману С. Фонвизина «Сплетня», «Пытка молчания» по пьесе Анри Бернштейна «Вор» и «Ради счастья» по одноименному роману С. Пшибишевского. Все три фильма – экранизации популярных литературных произведений. Все три фильма – в высшей степени удачные, хорошо приняты и публикой, и критиками. Да и потом… Всего три фильма за полгода! Правда, Вера начала сниматься еще и в четвертом, но закончен он будет только в будущем году. А у Ханжонкова за это же время сняли бы как минимум шесть, а то и все восемь картин!

Во всяком случае, за первую половину 1916 года Вера Холодная снялась у Ханжонкова как раз в восьми фильмах.

III

Наступил 1917 год – страшный, поворотный год в русской истории, год двух революций… Для Веры Холодной этот год начался выходом на экран одного из лучших ее фильмов: «У камина». Это был фильм «по мотивам» популярного романса. Нынче это может показаться странным, но в те времена подобные фильмы были весьма распространены и популярны. Моду на них ввел режиссер Чеслав Сабинский. Вере Холодной еще не раз предстоит играть именно в фильмах «по романсу», и, как ни странно, именно эти фильмы будут особенно удачны и особенно ценимы публикой – куда больше, чем экранизации популярных литературных произведений!

Сюжет фильма бесхитростен и бесконечно печален.

Светская красавица Лидия Ланина счастлива в браке. Она обожает своего гордого, благородного супруга, и он платит ей нежнейшей взаимностью и уважением. Безмятежно текут их дни – они молоды, богаты, у них много друзей. Прекрасная Лидия часто поет, аккомпанируя себе на рояле, а муж слушает ее пение, сидя у камина. А потом Лидия садится рядом с ним, и вместе они предаются мечтам…

Как-то раз, во время званого вечера, Лидия садится к роялю и поет недавно услышанный ею цыганский романс «У камина». Все присутствующие – в восторге, Ланин – горд и счастлив, но Лидия чувствует себя неспокойно. Она видит, каким отчаянным, влюбленным взглядом пожирает ее молодой красавец князь Пещерский – давний друг дома. Когда-то Лидия близко дружила с его сестрой – Людмилой. Людмила познакомила Лидию с братом, и вскоре князь Пещерский объяснился ей в любви, просил ее руки, но Лидия его отвергла: она уже тогда любила скромного и благородного Ланина. И вот теперь князь Пещерский так пылко смотрит на нее…

«Скорее бы кончился вечер! Я хочу, чтобы мы остались только вдвоем, у камина!» – шепчет Лидия мужу.

Но, как назло, в разгар вечера приходит распоряжение от начальника: Ланину надлежит срочно отбыть в командировку. Он прощается с женой и уезжает. Постепенно расходятся гости…

Лидия остается наедине с князем Пещерским. Она смущена. А князь, не отрывая от нее горящего взгляда, просит ее спеть еще раз – в последний раз!

Лидия поет, и князь, не совладав с собой, падает перед ней на колени, обнимает ее ноги, шепчет слова признания и в конце концов пытается силой овладеть ею. Лидия яростно сопротивляется, кричит… Ей удается вырваться. Она потрясена, тяжело дышит, сжимая пальцами порванное на груди платье.

Но князь и сам потрясен собственным поступком! Это низко, недостойно. Он оскорбил любимую женщину. Он видит страх в ее глазах… И он был отвергнут ею – в который раз! Прошептав какие-то извинения, он уходит.

Дома князь Пещерский затворяется в кабинете и вынимает из ящика стола револьвер: жить дальше с этой мукой в сердце невозможно! Глядя на висящий на стене огромный, в полный рост, портрет Лидии Ланиной, Пещерский подносит револьвер к виску… Но в запертую дверь стучится Людмила. Князь решает попрощаться с сестрой. Людмила отнимает у него револьвер и, желая спасти его и хоть как-то утешить, говорит, что Лидия Ланина на самом-то деле давно влюблена в него, Пещерского, но верность жениху, а теперь мужу для нее превыше всего. Людмила уговаривает брата подождать немного.

А сама едет к Лидии и уговаривает ее подарить Пещерскому хотя бы одно-единственное свидание, хотя бы объясниться с ним – в прошлый раз все вышло так ужасно и нелепо, князь чувствует себя таким виноватым, что готов покончить с собой! Одно-единственное свидание с Лидией может спасти ему жизнь! Пусть Лидия хотя бы скажет, что прощает его за оскорбительный для нее порыв.

Лидии жалко красавца-князя. Она соглашается на «одно-единственное свидание». Втроем они едут за город, затем в ресторан… Затем Людмила оставляет князя и Лидию в роскошных покоях наедине – для того чтобы дать им возможность «объясниться». И князь Пещерский снова говорит Лидии о любви – он снова пылок, но нежен и почтителен… Из зала несутся звуки цыганского романса – того самого, «У камина». Очарованная, в каком-то минутном затмении Лидия отдается князю.

…Но счастливыми любовниками они не становятся. Очарование минуло – и Лидия снова с гневом и отвращением отталкивает Пещерского. Она в ужасе от произошедшего. Угрызения совести сжигают ее душу.

Возвращается муж. Лгать Лидия не умеет и сразу же признается ему во всем. Благородный и гордый Ланин потрясен, убит… Он немедленно дает Лидии развод.

Теперь страдают все трое.

Ланин скорбит о прекрасных ушедших днях – сидя у камина, он вспоминает, как пела Лидия, как счастливы они были вместе.

Лидия томится в разлуке с любимым мужем, терзается стыдом за свое падение.

Князь Пещерский мучается угрызениями совести – ведь его страсть разрушила счастье двух прекрасных людей!

В конце концов стыд и тоска убивают Лидию, оказавшуюся слишком хрупкой для таких страданий.

Ланин и Пещерский, бывшие соперники, встречаются у ее гроба. Забыта вражда, нет никаких взаимных обвинений – каждый винит только себя. Они оба потеряли ее навсегда… И теперь это страшное горе их породнило.

Успех фильма «У камина» превзошел успех всех снятых до сих пор отечественных фильмов – действительно всех, а не только тех, в которых играла Вера Холодная!

«С громадным успехом всюду прошла картина Д. И. Харитонова “У камина”. Как на исключительное явление в кинематографии следует указать, что в Одессе картина демонстрировалась непрерывно в продолжение 90 дней, а в Харькове – 100 дней, причем крупнейший в Харькове театр “Ампир” четыре раза возобновлял постановки ее, все время по повышенным ценам, и все время были «шаляпинские» очереди».

(«Киножурнал», № 11 за 1917 год)

«Успех картины был исключительный, и, хотя входная плата была чрезмерно повышена, кинотеатр за шесть дней демонстрации не смог вместить всех желающих. Уже много лет не приходилось нам видеть ничего подобного. Публика заполнила фойе и вход, выходила несколькими очередями протяжением в пол-улицы и дожидалась получения билетов, несмотря на дождь и ненастье. Здесь сказалось, насколько все любят В. Холодную, В. Максимова и В. Полонского, конечно, в главной мере первую. Игра В. Холодной непревзойденная – она создавала в зрительном зале особую атмосферу.

По окончании приходилось видеть влажные глаза и слышать замечания вроде: “Неужели подобную художественную фильму нельзя будет сохранить, переснять и она погибнет, изорвавшись по театрам?”».

(«Киножизнь», № 17–26 за 1917 год)

…Фильм «У камина» не «изорвался по театрам», он просто был запрещен и снят с экрана в 1924 году: мера, принятая Главреперткомом для «регулирования проката».

В те времена запрещались, снимались с экрана и уничтожались (смывались) сотни и сотни популярных дореволюционных фильмов.

Некоторые из фильмов не смывали, а просто «перекраивали» – существовал целый «творческий коллектив» во главе с талантливейшим монтажером Эсфирью Шуб. Они брали иностранные или, реже, русские дореволюционные фильмы, переписывали сценарий так, чтобы в нем непременно появилась революционная идеология. И не только заменяли текст надписей, но даже умудрялись так переставить сцены и отдельные кадры, что полностью менялись сюжет фильма и финал! Таким образом молодое советское государство «перевоспитывало» своих граждан, каленым железом выжигая «мещанство».

Не только фильмы уничтожались и «переделывались», книги также изымались из библиотек – популярные до революции детективы, мистика, сентиментальные и любовно-авантюрные романы… Взамен обреченного на слом старого предлагалось некое «новое искусство».

Правда, оно так и не прижилось.

Это особенно видно теперь – нам. После семидесяти лет советской власти, после семидесяти лет идеологизированных кино и литературы в нашей стране – бум «мыльных опер» и любовных романов в нарядных мягких обложках. Наверное, без этого люди просто не могут жить. Но если теперь «мыльные оперы» и любовные романы сделались чисто женским развлечением, то в начале века (так и хочется сказать – на заре советской власти, ведь шел уже 1917 год!) «мелодрамы» с Верой Холодной (и не только с ней, но в основном с ней) смотрели все: и мужчины, и женщины, и солдаты на фронте, и отдельные представители революционно настроенной интеллигенции (те самые, которые потом будут бороться с «мещанским» и «устаревшим» и смывать фильмы Веры Холодной!), и подростки…

Вот одно удивительное воспоминание:

«Каждое воскресенье, ранним утром, в наш дачный поселок Пущу-Водицу приезжал из Киева трамвай № 19 с открытыми прицепными вагонами. На скамьях прицепа сидели музыканты духового оркестра и играли марш.

Дачники просыпались под этот праздничный сигнал, означавший, что сегодня в парке на пятой линии весь день будет гулянье, а вечером на открытой эстраде состоится концерт, в закрытом театре – спектакль, а в дощатом здании синематографа, что встроено в розовый забор парка и само выкрашено в тот же веселый розовый цвет, в синематографе – премьера новой киноленты.

Поднимая тучи пыли, мальчишки бежали вслед за трамваем, наперерез ему и на ходу вскакивали на подножки, которые тянулись вдоль всего прицепного вагона.

Мы облепляли вагон как рой пчел. Кондуктор даже не пытался потребовать, чтобы мы купили билеты, или согнать нас. И то и другое было бы одинаково бесполезно, и он отворачивался, делая вид, что ничего не замечает.

Так начиналось в Пуще-Водице каждое воскресенье.

Синематограф действовал обычно только по праздничным дням. Там шли то заграничные, то отечественные фильмы. Одни посещались меньше, другие – больше, но, когда объявлялась новая картина с участием Веры Холодной, у входа с утра собиралась за билетами толпа.

Ленту с Верой Холодной крутили с утра до вечера, и не только в воскресенье, но всю неделю, пока все население поселка ее не пересмотрит.

А многие поклонники «королевы экрана» смотрели картину раз по пять, а то и больше.

Нам, мальчишкам, почитателям “Вампиров”, “Тайны черной руки” и “Фантомаса”, это безумие взрослых казалось смешным.

Но однажды заболел сосед по даче – великий поклонник Веры Холодной. Он отдал мне свой билет на вечерний сеанс и велел посмотреть новую картину.

Мне совсем не хотелось идти на какую-то там “занудную психологическую бузу” (выражаясь нашей тогдашней мальчишеской терминологией). Из вежливости я взял билет, тут же решив не ходить и потом изобрести какое-нибудь оправдание.

Своим друзьям я об этом билете ни слова не сказал, чтобы не задразнили.

Однако вечером меня начали грызть сомнения: не посмотреть ли все-таки, чем это взрослые восторгаются? Хоть посмеюсь, думаю.

И вот, когда стемнело, я, вроде бы прогуливаясь, прошел мимо иллюзиона, затем нырнул в толпу, предъявил свой билет и оказался в зале.

Единственным украшением нашего синематографа были новые красного плюша занавеси на всех дверях. В остальном это был обыкновенный деревянный сарай, а в нем скамьи с нанесенными краской номерами мест на спинках, да и волшебный луч света, летящий над головами зрителей к экрану, да еще пианино справа от полотна экрана, и одинокая фигура “тапера” – старенького аккомпаниатора, похожего на Лемма из “Дворянского гнезда”.

В те времена немого кино картина обязательно сопровождалась музыкой. В больших кинотеатрах, таких, например, как киевский театр Шанцера, перед экраном помещался большой и очень хороший симфонический оркестр. К каждой картине составлялась специальная музыкальная программа.

В некоторых кинотеатрах картина сопровождалась квартетом, трио и уж как минимум фортепиано.

Старый “Лемм” из нашего пуще-водицкого синематографа был настоящим художником, никакого “буквализма” не было в его игре. Он импровизировал, передавая общее настроение, общий смысл ленты, и это было прекрасно.

Он не прерывал игру, как это делали все другие музыканты в антрактах между частями, а продолжал тихонько играть, поддерживая настроение зрительного зала. Ведь в те времена после каждой части картины в зале зажигали свет, потому что механик перезаряжал аппарат.

До “великого изобретения” – поставить в кинобудку вместо одного два проекционных аппарата и пускать фильмы без перерывов – человечество еще недодумалось. И до того, чтобы проектор работал от электромотора, тоже не дошли, хотя моторы давно существовали. Механик вертел ручку проекционного аппарата с постоянной скоростью – шестнадцать кадров в секунду – и зажигал свет в зале на время, нужное ему, чтобы заменить часть следующей.

Я уселся и приготовился иронически смотреть эту их взрослую психологическую чепуху.

Не помню уж сейчас названия картины, но оно было в стиле модных тогда “роковых страстей”. И это название, и заголовок первой части, тоже что-то о страстях (в те времена каждая часть предварялась надписью – заголовком), совсем уж настроили меня на смешливый лад.

Погас свет, пошла картина. И я впервые увидел на экране это незабываемое лицо, глаза Веры Холодной… Это не имело ничего общего с фотографиями, которые продавались в сотнях вариантов.

Что-то мне совсем не смеялось. Я странно себя чувствовал. Когда героини не было на экране, я нетерпеливо ждал ее появления.

Первый антракт я неподвижно просидел в каком-то обалделом состоянии, уставившись на опустевшее полотно экрана.

Теперь уж не помню не только названия, но и сюжета картины. Запомнилось только, что это была трогательная, мелодраматическая история несчастной, страдающей героини, которую было бесконечно жалко. В зале все чаще и чаще слышались посапывания и всхлипывания. Мне эти женские проявления чувств мешали смотреть картину.

Потом я почувствовал какое-то незнакомое, непонятное щекотание в горле и пощипывание в глазах. Через минуту я стал шмыгать носом и шарить в кармане, где, конечно, и намека не было на носовой платок. И тогда (да простит меня тень известного всему поселку хозяина пуще-водицкого синематографа!) я воспользовался в качестве носового платка роскошным плюшевым занавесом, закрывавшим “выход на случай пожара”.

Что было, то было.

Примерно к третьей части я сидел не шелохнувшись и вместе со всем залом неотрывно следил за судьбой этой удивительной женщины.

Состояние зала было похоже на какой-то массовый гипноз, и я невольно дышал единым дыханием со всеми, а выходя после сеанса, так же как другие, прятал зареванные глаза.

Куда вдруг девались мои Майн Риды и Нат Пинкертоны, “Тайны Нью-Йорка” и уличные драки?.. Что со мной случилось там, в темноте зрительного зала? Откуда появилась неотвязная мысль об этой удивительной женщине, потребность защищать ее, ограждать от опасностей?.. Не героиню картины, а ее – Веру Холодную…

После этого дня правдами и неправдами я проникал в синематограф на ее картины даже в тех случаях, когда детям вход бывал строго воспрещен.

Кажется, я не пропустил ни одной ленты с ее участием.

В анкетах, которые мне доводилось заполнять, стояли разные вопросы, но ни в одной из них не было вопроса о первой любви.

А если бы он стоял, я должен был бы честно ответить: Вера Холодная.

Да что я!.. Вся Россия была в нее влюблена!»

Первый ведущий «Кинопанорамы», легендарный Алексей Яковлевич Каплер, много лет проведший в лагерях по личному распоряжению Сталина, так и не простившего ему любовной связи со своей дочерью Светланой (Светлана Сталина позже писала, что она, в свою очередь, именно этого единственно не смогла простить отцу – именно этого, а не самоубийства матери и не ареста своих обожаемых пожилых теток!), был действительно влюблен в Веру Холодную.

Он сам признался в этом в своей статье «Загадка королевы экрана». Он был ее верным рыцарем и защитником многие, многие годы. Он сражался за нее на экране телевизора и на страницах газет.

Жаль, что она так и не узнала… Она бы, должно быть, оценила такую многолетнюю преданность!

Но судьба решила так, что Алексей Каплер и Вера Холодная разминулись во времени.

Это случается.

И не так уж редко, к сожалению.

Некоторые звезды светят даже после смерти.

И вот спустя много лет, даже десятилетий после смерти «королева экрана» продолжала волновать сердца…

А при жизни она была божеством.

Пожалуй, именно заповедь вторая – «Не сотвори себе кумира» – нарушается человечеством чаще всего: особенно за последние сто лет – за сто лет существования кино, самого массового из искусств… Никакие цари и короли прошлого, чьи гордые (или просто внушительные) профили чеканились на монетах, не могли сравниться с киноидолами в степени «обожествления».

Киноидолов мы действительно любим.

Так искренне, как не любили редких властителей земных.

Собственно, из числа властителей такой любви и такой долгой памяти удостаивались преимущественно тираны и завоеватели.

И любовь к ним всегда смешивалась с унизительным подобострастием – и просто страхом.

Киноидолов любят без страха.

Любят с умилением – тем самым возвышающим душу умилением, которое, по существу, должно посещать смертных лишь в часы молитвы… Но, что поделаешь, человечество грешно и в кино умиляется чаще, чем в церкви. И самые искренние, самые чистые слезы подавляющим большинством проливаются не тогда, когда хор чистых голосов возносит под своды собора «Аллилуйя!», а в другие мгновения… В кино.

…В 1917 году, когда в фильме «У камина» овдовевший Ланин и убитый горем князь Пещерский склоняются над гробом Лидии.

…В 1939 году, когда в «Унесенных ветром» Ретт оставляет Скарлетт плакать на ступеньках дома, а сам уходит с чемоданчиком в клубящийся серый туман.

…В 1944 году, когда «В шесть часов вечера после войны» Варя и лейтенант Кудряшов бегут друг к другу через мост у Кремля.

…В 1970 году, когда в «Лав стори» умирающая Дженни шепчет: «Обними меня, пожалуйста, Оливер… По-настоящему… Ляг рядом со мной…»

…В 1998 году, когда в «Титанике» дрожащая Роуз отрывает от своей руки примерзшую ладонь Джека, шепчет: «Клянусь, я сдержу обещание!» – и отпускает его в черную ледяную глубину.

IV

После выдающегося, ни с чем не сравнимого успеха фильма «У камина» Харитонов убедился в собственной удачливости и – как водится у дельцов – начал понемногу «подтягивать вожжи».

Нет, он не уменьшил гонорары – он не был настолько глуп. Но кинофабрика понемногу начала набирать обороты, съемки проводились в ускоренном темпе, ужесточился режим. Обсуждать мизансцены актеры и режиссеры могли теперь только в свободное от работы время, которого, кстати, оставалось все меньше. Опоздания карались денежными штрафами… Как-то в феврале 1917 года Вера Холодная и Владимир Максимов ехали на тройке, опаздывая в киноателье на дневную съемку. Максимов, боясь штрафа и нареканий дирекции, все время подгонял извозчика, извозчик нахлестывал лошадей – и закончилась эта спешка аварией: полозья саней зацепились за трамвайные рельсы, сани перевернулись на полном ходу, и напуганные, разогнавшиеся лошади протащили их еще целый квартал – вместе с придавленными к земле артистами. Правда, пострадал больше всех извозчик, расшибшийся о фонарный столб. Максимов и Холодная отделались ушибами – правда, довольно значительными, – но «королева экрана» еще и простудилась из-за набившегося в одежду снега.

Но приостановить съемки из-за болезни артистов Харитонов не желал.

Уже на следующий день Вера Холодная играла какую-то любовную сцену с температурой, а Максимов – с тщательно загримированными синяками.

Из «покровителя искусств» и «доброго, понимающего друга» Харитонов очень быстро переродился в эксплуататора – такого же, как другие кинопроизводители. Но его поведение вызывало больше возмущения… Все-таки те были людьми с именем и репутацией, а Харитонов – «выскочка»! Известный кинооператор Леон Форестье писал о нем: «Харитонов искал лишь громких и заманчивых названий и добивался, чтобы постановка осуществлялась в самый короткий срок. Коммерческий успех любой его картины был обеспечен большой популярностью Холодной, Максимова и Полонского». В общем, взаимоотношения между кинопромышленником и съемочной группой после короткого «ухаживания» вернулись на круги своя, и если в чем-то Вера Холодная и выиграла, сменив ателье Ханжонкова на ателье Харитонова, то только в вопросе гонорара и в затратах времени на дорогу от дома до работы.

А Евгений Францевич Бауэр, режиссер, «создавший» Веру Холодную, режиссер, ради которого она могла бы вернуться назад к Ханжонкову, 9 июля 1917 года скончался…

Из воспоминаний И. Н. Перестиани: «Бауэр выехал в Крым на неделю раньше нас. Почему-то машина, на которой он ехал из Симферополя в Ялту, задержалась в Алуште уже в предвечерние сумерки. Он вышел погулять по берегу моря, но не спустился на пляж, а пошел по крутому карнизу над пляжем, вымощенному каменными плитами. Дорога для прогулки удобная и, казалось бы, безопасная. Как случилось, что он сорвался и упал вниз с высоты примерно трех метров, не знаю, но, упав, он сломал ногу. Его доставили в Ялту, наложили гипсовую повязку и уложили в постель. Узнав об этом в первый же день приезда в Гурзуф, я выехал в Ялту, повидал его, беседовал с ним и как будто успокоился. Он был свеж, улыбался, расспрашивал и высказал удовлетворение по поводу переделанного для него сценария на сюжет адюльтерного французского романа. Затем я втянулся в работу, не переставая справляться о его здоровье.

И вот телефонный звонок: не уберегли Бауэра… Ялта – место жаркое, лежать с гипсовой повязкой неподвижно, на спине, в положении, вызывающем обильную испарину, – очень опасно. Он капризничал, требовал воздуха и простудился. «Постельная» пневмония свела его в могилу. Все это произошло в дни, когда Евгений Францевич находился в зените своего творчества и славы».

Ксения Мар, «придворная поэтесса немого кино», посвятила памяти кинорежиссера стихотворение:

Он был один – творя и зная,

Что мир – подобье божества.

С ним говорила, как живая,

Вода, земля, дерев листва.

В его твореньях – жизни сказки

И красоты бессмертный лик.

Он сбросил призрачные маски,

К вершинам творчества приник.

Творил, с восторгом прозревая

Живого мира красоту,

Любовно запечатлевая

Свою капризную мечту.

Всем недовольный, все искавший

Еще неведомых дорог

И в каждом миге прозревавший

Сокрытый жертвенный чертог.

Он не достиг черты свершений.

Исканья в вечность перенес,

Оставив нам завет стремлений

В страну неоскверненных грез.

И мы, поникши у порога

В его посмертный мавзолей,

Святую чувствую тревогу

Бессмертья творческих теней.

Оплакивать Бауэра Вера Холодная могла только «в сердце своем», потому что на внешнее выражение скорби у нее просто не было времени!

Уже за 1917 год Вере Холодной пришлось сняться в одиннадцати и начать работу в двенадцатом фильме. Опять по три недели на фильм.

После «У камина» были «Истерзанные души», «Почему я безумно люблю», «Как они лгут», «На алтарь красоты», «Тобою казненные», «Блуждающие огни».

Вера Холодная сыграла нескольких надменных светских дам, потом – шансонетную певицу, плясунью-украинку в пышном венке с лентами, босоногую дочку лесника…

Публика фильмы приняла хорошо, критики – несколько холоднее… Но такого сенсационного успеха, как фильм «У камина», эти картины уже не имели.

И тогда Харитонов решился на дерзкий по тем временам шаг: он задумал снять продолжение полюбившейся киноленты!

Это сейчас практически любой блокбастер (не считая только таких дорогих и монументальных, как «Титаник» или «Храброе сердце») обязательно имеет продолжение. Бывают продолжения удачные, бывают – похуже. Некоторые продолжения от «первоисточника» отделяют год-два, некоторые – десять-двенадцать лет…

Харитонов снял продолжение к фильму «У камина» спустя всего полгода после его выхода на экран: пока еще жива память об эйфории первых просмотров, пока зритель еще помнит имена и судьбы героев и хотя бы приблизительно – сюжет… Продолжение было сделано в том же стиле – «по мотивам популярного романса».

Назывался фильм «Позабудь про камин, в нем погасли огни…»

Неудачливый любовник князь Юрий Пещерский не в силах забыть свою умершую возлюбленную, не в силах побороть угрызения совести. Каждую неделю он приходит на могилу Лидии Ланиной и подолгу молится, беседует с умершей. В одно из таких посещений на аллее кладбища он встречает женщину, похожую на Лидию, – сходство абсолютно, в первый момент Пещерскому кажется, что Лидия воскресла.

Но, познакомившись с таинственной особой, князь Пещерский выясняет, что зовут ее Мара Зет, что она цирковая актриса. И сходство с Лидией Ланиной у нее только внешнее. Лидия была печальным ангелом, Мара Зет – очаровательный бесенок. Но все равно: находясь рядом с Марой, Пещерский может тешить себя иллюзией, что он – с Лидией… Он начинает посещать цирковые представления и понемногу ухаживать за Марой Зет.

Маре льстит внимание богатого и благородного поклонника. Сначала ее интерес – чисто меркантильный: князь делает ей роскошные подарки и единственно, чего хочет взамен, – молча сидеть возле нее, любуясь на ее лицо.

Но постепенно Мара влюбляется в князя. Любовь облагораживает ее – кокетливая, отважная циркачка все больше и больше напоминает чувствительную, нежную Лидию Ланину… Она начинает мечтать о супружеском счастье с князем Пещерским: муж – у камина, жена – у рояля… Тщетно любовник Мары – цирковой артист – твердит ей о том, что знатный князь не может любить бедную циркачку, что наверняка его помыслы не так чисты, как ей мнится, что князь никогда на ней не женится… В конце концов по просьбе князя Пещерского Мара покидает цирк и переезжает в его особняк.

Но не так уж счастлива и безмятежна оказывается ее жизнь с возлюбленным князем. Сколько ни пытается угодить ему Мара, Пещерский становится только более замкнутым, более мрачным. Часто затворяется в своем кабинете, подолгу остается там один. Что он там прячет?

Мару мучает любопытство, она надеется лучше понять сердце своего возлюбленного, но Пещерский запрещает ей даже приближаться к двери кабинета! Ведь в кабинете находится его святыня – портрет Лидии Ланиной в полный рост, в белом платье и с жемчужной нитью на шее. Возле этого портрета Пещерский и проводит долгие часы.

Ему нравится Мара, ему хорошо с ней, но она – не Лидия! Лидия мертва! А эта чужая, но такая похожая на нее женщина живет в его доме и вот-вот займет в его сердце место умершей… Зарождающаяся любовь к Маре кажется Пещерскому кощунством – оттого он так мрачен и холодно отвечает на ее ласки.

Ситуация разрешается неожиданно и трагически. Мара проникает в кабинет, видит портрет Лидии и… все понимает.

Князь никогда не любил ее, Мару! Он любил в ней ее сходство с другой женщиной! Тщетно Пещерский пытается оправдаться… Мара оскорблена до глубины души. Она покидает его дом и возвращается в цирк.

Когда Мара ушла, Пещерский неожиданно осознает, что все-таки любил ее. Именно ее, а не тень умершей Лидии! Ему пусто в доме, ему не хватает Мары… В надежде помириться с ней, вернуть ее князь покупает роскошный букет и едет на представление, где, как всегда, занимает лучшую из лож.

И вот Мара, выполняя сложный акробатический трюк на высоте, под куполом цирка, видит в ложе Пещерского… Счастливая улыбка озаряет ее лицо – и в следующий миг, потеряв бдительность, она оступается и летит вниз… Падает на арену и разбивается насмерть.

И среди рассыпавшихся цветов роскошного букета князь Пещерский рыдает, припав к телу погибшей возлюбленной.

Харитонов не ошибся.

Успех фильма «Позабудь про камин – в нем погасли огни…» превзошел даже самые смелые его ожидания.

Публика в буквальном смысле ломилась на сеансы!

В Харькове, в том самом большом кинотеатре «Ампир», который принадлежал Харитонову и с которого Харитонов начинал свою карьеру кинопроизводителя, публика выбила двери и окна и практически разнесла зрительный зал… Просто в очереди, выстроившейся на полквартала, кто-то сказал, что в кинотеатр пускают через запасной вход. Администрация театра заперлась в кабинетах, но разгоряченные «кинолюбители» готовы были взломать и эти двери, чтобы попросту линчевать тех, кто, по их мнению, препятствовал их «свиданию с искусством». Для усмирения разъяренной толпы пришлось вызывать конных драгун. А кинотеатр в ближайшие недели закрылся для ремонта.

Вера Холодная была обворожительна, прекрасна, неотразима в цирковом наряде с короткой, до колен, пышной юбочкой и в дерзком трико, открывающем взгляду ее полненькую и ладненькую фигурку, – сейчас «королеву экрана», конечно, обозвали бы «толстухой» и посадили на диету, но в те времена женщины еще ценились такими, какими их создала мать-природа (без вмешательств диетолога и тренера по аэробике), и Вера Холодная была весьма «секси»: ведь короткие и облегающие туалеты в начале нашего века, несмотря на тотальную сексуальную раскрепощенность, все еще считались смелыми и эротичными.

Серия открыток с кадрами из фильма разошлась неслыханными прежде тиражами.

Особенно популярен был финальный кадр, в котором князь Пещерский рыдает, обняв погибшую Мару: там пышная юбочка еще чуть-чуть приподнялась, и луч света полностью озарял стройные ножки актрисы…

Ей еще раз придется одеться в похожий – короткий и пышный – наряд: в фильме «Молчи, грусть, молчи…», где она снова будет играть циркачку.

Харитонов не однажды эксплуатировал любую случившуюся у него удачу – будь то успешный фильм или откровенный наряд актрисы, собственно, любая удача эксплуатировалась, пока не становилась штампом.

Кстати, он планировал снять еще одно продолжение к фильму «У камина» – теперь уже к фильму «Позабудь про камин – в нем погасли огни» – под названием «Камин потух». Об этом было объявлено, сценаристы создали либретто… Но почему-то фильм так и не был снят.

V

Следующим фильмом с Верой Холодной стала весьма претенциозная экранизация французского классика Эмиля Золя: «Человек-зверь».

История сумасшествия на почве ревности и социальной несправедливости.

Честный машинист Рубо узнает, что его юная, обожаемая жена Северина до брака с ним была совращена своим воспитателем, богатым бароном. Он начинает мстить и понемногу увлекается кровопролитием… Другой машинист, Жак Лантье, влюбленный в Северину, пытается спасти ее из лап маньяка-мужа. А крестьянская девушка, влюбленная в Жака Лантье, мстит за отвергнутые чувства уже ему и Северине. В результате погибают все четверо.

Роман Золя – очень сложный, очень кровавый, в нем много психологии и даже, если можно так сказать, психиатрии.

Вера Холодная играла Северину. Фильм мог бы стать удачным, но… Не стал таковым. Возможно, из-за того, что публика предпочитала красивые костюмные драмы из жизни высшего света грубым страстям французских железнодорожников.

Затем были две ничем не примечательные мелодрамы – «Любовь графини» и «В золотой клетке».

Уже грянула революция, но репертуар кинотеатров не менялся. И киноателье продолжали снимать кино «из жизни богатых». Красивое кино с высокими страстями, пышными костюмами и роскошными интерьерами.

Хотя самих «богатых» уже «прогнали», пышных костюмов никто не носил, роскошные интерьеры национализировали и разграбили (в сущности, это одно и то же), а «высокие» страсти сменились кровавыми драмами такой силы, что никакое кино не могло теперь сравниться с жизнью по остроте ощущений…

И все равно киноателье работали, фильмы снимали, люди их смотрели с неослабевающим интересом.

Теперь это кажется неким историческим феноменом.

Возможно, это происходило просто по инерции…

Возможно, как и во времена войны, так и в начальный период революции кинематограф играл роль некоего наркотика, отвлекающего от печальной реальности.

Наплакавшись в темноте кинотеатра, люди выходили на яркий солнечный свет, но жизнь уже не казалась им такой уж тяжелой и страшной…

А время запретов на «буржуазное искусство» и гонений на «мещанство» еще не наступило. Большевики еще сами не были уверены в прочности своей власти. В их руках были обе столицы, но вся остальная огромная Россия своего выбора пока еще не сделала… Так что национализация кинематографа, пока еще находившегося в руках частных предпринимателей, стояла в списке задач на одном из последних мест.

VI

В конце января 1918 года был создан «Киноподотдел Внешкольного отдела Государственной комиссии по просвещению», но какой-то четкой линии он выработать пока еще не успел.

Одновременно с этим в конце января 1918 года киноателье Харитонова приступило к созданию самого знаменитого из фильмов Веры Холодной – «Молчи, грусть, молчи…» – по мотивом популярного (до сих пор популярного) романса:

Тоска, печаль, надежда ушла,

Друга нет, неприветно вокруг.

В ночной тиши я слышу рыданья —

Стон души о разбитой любви.

Молчи, грусть, молчи…

Не тронь старых ран!

Сказку любви дорогой

Не вернуть никогда, никогда…

Фильм задуман был сразу в двух частях – вторая часть называлась «Сказка любви дорогой», по другой строчке того же романса, и вышла на экран спустя две недели после первой – она, к сожалению, не сохранилась, но даже первая часть смотрится как законченное произведение.

Сняли этот фильм к десятилетию творческой деятельности Петра Ивановича Чардынина, готовились к нему дольше обычного, больше репетировали. Четыре месяца работы над одним фильмом – значительный срок для тех времен!

И в результате получился стопроцентный блокбастер: начиная со сценария, бесспорно удачного, ведь фильм (вернее, уцелевшая первая часть) до сих пор может смотреться с интересом, и заканчивая таким звездным составом, которого не было до сих пор ни в одном фильме.

Во-первых, – сам именинник Чардынин в качестве режиссера, сценариста и в роли циркового артиста Лорио.

А во-вторых, вместе с ним на фильм были заявлены: Вера Холодная – в роли его жены, циркачки Полы, Иван Мозжухин – в роли гипнотизера-иллюзиониста Олеско Прасвича, Владимир Максимов – в роли художника Волынцева, Витольд Полонский – в роли богатого барина Телепнева, Осип Рунич – в роли присяжного поверенного Зарницкого, Иван Худолеев – в роли коммерсанта Прахова…

Фильм активно рекламировали, и публика ждала его с нетерпением.

Еще бы – все звезды сразу в невиданно длинной двухсерийной «фильме»!

Правда, «король экрана» Мозжухин в конечном итоге в «Молчи, грусть, молчи…» сниматься не стал. То ли заболел, то ли не согласился с предложенным гонораром… Вместо него на роль гипнотизера Олеско Прасвича взяли Константина Хохлова – и, по всеобщему утверждению, эту роль Хохлов сыграл даже лучше, чем мог бы сыграть великий Мозжухин. Со своими невероятными, страшными, роковыми глазами, нервный, трепещущий, как натянутая струна, он действительно казался колдуном, ведьмаком – и в то, как он гипнотизировал бедняжку Полу, действительно верилось! Блистательный Мозжухин не мог бы казаться таким зловещим. Можно сказать, Мозжухин был слишком хорош для роли Олеско Прасвича. Зато Хохлов подходил для этой роли идеально.

«Молчи, грусть, молчи»…

Супруги Пола и Лорио выступают в цирке. Пола поет, а Лорио, взобравшись на шест и встав на голову на специальной площадочке, аккомпанирует ей на скрипке.

Номер пользуется успехом у зрителей. Особенно часто бывают в цирке богатые господа Телепнев, Зарницкий и Прахов. Они бросают Поле цветы и часто говорят между собой о том, как жаль, что такая красавица, такая жемчужина – и в такой грязи…

Но Пола счастлива в браке.

Немолодой уже Лорио обожает свою юную жену, и она платит ему нежнейшей взаимностью. И все было бы хорошо, если бы не склонность Лорио к спиртному… И не гипнотизер-иллюзионист Олеско Прасвич, преследующий Полу своей любовью.

Гипнотизер пугает Полу завораживающим взглядом своих темных глаз. Она старается не оставаться с ним наедине, но он все-таки пытается поймать ее в коридоре или проникнуть к ней в гримерную. Не раз Олеско Прасвич уговаривал Полу оставить старого мужа, который ей, прекрасной Поле, предпочитает стакан с вином. А однажды он даже попытался силой овладеть молодой женщиной, но ей удалось вырваться и убежать. Пожаловаться Лорио она не смела, а сам Лорио ничего не замечал… И легко попался в ловушку хитрого Прасвича: в день бенефиса, перед выступлением, Прасвич принес Лорио бутылку вина. Он наливал старому циркачу стакан за стаканом… Напрасно Пола уговаривала Лорио остановиться. Тот только отмахивался от нее, продолжая пить и шутить с Прасвичем. Опьяненный, Лорио вышел на манеж и сорвался с шеста посреди номера. Мог погибнуть – на что, вероятно, и рассчитывал Олеско Прасвич, – но только покалечился настолько, что не смог более выступать.

Теперь Пола и Лорио поют во дворах. Им подают наравне с другими нищими, оборванными стариками и голодными детьми. Как-то раз их видит коммерсант Прахов, возвращающийся домой со своим другом Зарницким. Друзья узнают прекрасную циркачку… Они потрясены: какое ужасное падение! Такая женщина – и поет на улице, побирается! И Прахов решает, что сейчас подходящий момент для того, чтобы завлечь к себе измученную нищетой красавицу. Он подходит к Лорио, говорит, что всегда восхищался его цирковым номером, выражает сочувствие и приглашает к себе в особняк для выступления на званом вечере.

Лорио счастлив: наконец-то удача! А Пола в отчаянии: ведь ей совершенно нечего надеть! Все платья – старые, залатанные. Бывшие циркачи живут в такой нищете – в убогой комнатке с кроватью за ситцевой занавеской. Лорио уверяет жену, что она будет прекрасна в любом наряде, но Пола плачет… Она даже готова отказаться от выступления, лишь бы не выставлять себя на посмешище в нищенском рубище. И тут ее озаряет спасительная идея: у нее есть цирковой костюм, совсем новый и нарядный! Пола вынимает костюм из шкафа: короткая пышная юбка, открытые плечи, узкий корсаж. В нем нельзя ходить по улицам, но для выступления в особняке он вполне годится!

Циркачи приходят в особняк. Прахов радушно приветствует их. Все присутствующие восхищаются красотой Полы, ее пением. И каждый старается поднести стаканчик Лорио – чтобы беспрепятственно поухаживать за его прелестной супругой! Старый циркач расчувствовался, все эти богатые господа кажутся ему добрыми друзьями. А Прахов тем временем надевает на шею Поле драгоценное ожерелье. И предлагает уйти от мужа: зачем ей прозябать в нищете, когда влюбленный Прахов готов бросить к ее ногам все свое богатство? Пола отказывается, хочет отдать ожерелье… Прахов просит оставить подарок хотя бы на один день.

Наградив Лорио пачкой кредиток, Прахов с сожалением отпускает Полу.

Деньги быстро кончились, и для Полы и Лорио снова потянулись тоскливые дни. Выступления на улице, под дождем и снегом… Нищенская обстановка комнаты… И все это – после той роскоши и неги, которые Пола видела в доме Прахова! Она так и не вернула ожерелье. Часто разглядывает его со счастливой улыбкой и вспоминает, как все эти красавцы-богачи за ней ухаживали. Лорио видит ее улыбку и взрывается. Он возмущен. Возмущение переходит в раскаяние. Ведь это по его вине они оказались в таком ужасном положении. И Пола – прекрасная, нежная Пола! – вынуждена так страдать, голодать… Пола ласково утешает мужа. И решает вернуть Прахову ожерелье.

Пола идет в дом к Прахову и… Остается с ним. Бедный Лорио мечется по улицам, ищет ее… А потом долго рыдает в своей убогой комнатенке, на пустой постели.

Для Полы начинается жизнь, полная роскоши и увеселений. Прахов наряжает и всячески балует ее. Возит на балы, похваляется ею перед друзьями. Но Пола – циркачка, а не знатная дама. Она не умеет подобающе вести себя в свете. Она весела, игрива и непосредственна, как ребенок. Уверенная в своей власти над богатым любовником, она даже позволяет себе капризы и кокетничает с друзьями Прахова. И постепенно почтенный коммерсант начинает тяготиться ею.

Как-то раз во время карточной игры друзья Прахова – Телепнев и Зарницкий – в очередной раз восхищаются красотой Полы и ловкостью Прахова, заполучившего такое сокровище. В ответ на что Прахов вдруг признается, что устал от Полы. Она ему слишком дорого стоит. Полушутливо-полусерьезно он предлагает Телепневу забрать Полу к себе. Телепнев соглашается.

«Полу – из полы в полу!» – смеются друзья.

Пола все это слышит. Она возмущена. Она вбегает в кабинет, принимается кричать, рыдать… И успокаивается только в объятиях подоспевшего Зарницкого. Пола заявляет, что не может дальше оставаться в доме оскорбившего ее Прахова. И уезжает с Зарницким.

Зарницкий любит Полу, он добр и терпелив с ней, но он – игрок. Игра для него такая же болезненная и необоримая страсть, как спиртное – для Лорио. Как-то раз ему так сильно не везет в игре, что он проигрывает Телепневу все свое состояние. Вернувшись, он рассказывает о случившемся Поле. И объясняет, что единственный способ не платить по подписанному векселю – это украсть вексель из сейфа Телепнева. И Пола должна помочь ему в этом. Они вместе пойдут завтра на вечер к Телепневу, и, пока Пола будет отвлекать гостей пением, Зарницкий проберется в кабинет и похитит вексель.

Сначала Пола робеет и отказывается. Но Зарницкий умоляет ее. Если они не сделают этого, то он, Зарницкий, обречен на позор и бедность! И уж наверняка они не смогут более быть вместе! Наконец Пола соглашается.

Они приходят на вечер к Телепневу, и, когда все глаза обращены к поющей Поле, Зарницкий пробирается в кабинет Телепнева и открывает сейф. Но срабатывает сигнализация. Телепнев с револьвером в руках вбегает в кабинет и в полутьме стреляет в вора… Потом включает свет – и видит распростертого на полу, возле раскрытого сейфа, своего друга Зарницкого! На звук выстрела сбегаются остальные гости и Пола. Пола падает на колени перед мертвым Зарницким, плачет, зовет его… Охваченный раскаянием, Телепнев обнимает Полу и уводит из кабинета. Ей не стоит так убиваться… Она не останется одна… Он, Телепнев, позаботится о ней.

И Пола понимает, что другого выхода для нее нет. И робко, сквозь слезы, улыбается Телепневу.

«Сказка любви дорогой»…

Пола несчастлива с Телепневым. Да, она живет в роскоши, у нее есть все… Все – кроме душевного тепла! Она была гораздо счастливее с Зарницким! Да что там, с Зарницким, даже с Праховым она была счастливее! Не говоря уж о милом, бедном Лорио.

Телепнев не понимает ее страданий. Он возит ее на балы и в театры, похваляясь своей «собственностью», и постепенно эти выезды становятся мучением для Полы. А однажды к крыльцу их дома приходит Лорио – совсем опустившийся, нищий, трясущейся рукой он с трудом водит смычком по струнам… Пола в ужасе. Она плачет от жалости и хочет дать несчастному хоть немного денег. Но Телепнев запрещает ей даже выйти и с брезгливой миной приказывает слуге прогнать «бродягу».

Возможно, Пола окончательно зачахла бы рядом с бессердечным Телепневым, если бы не его друг, молодой художник Волынский, который, влюбившись в Полу, все чаще приходит в дом Телепнева. Волынский – человек чувствительный, нервический, душевный. С ним Пола может говорить обо всем. Художник понимает душу актрисы. Волынский просит у Телепнева разрешения писать портрет Полы, чтобы иметь повод еще чаще и дольше бывать возле нее. Движимый тщеславием, Телепнев соглашается. Волынский пишет Полу в образе Саломеи. И постепенно молодые люди влюбляются друг в друга.

Между тем между Полой и Телепневым учащаются ссоры. Пола упрекает Телепнева в бессердечии, Телепнев в ответ называет ее содержанкой, продажной женщиной. В одну из таких ссор Телепнев в гневе пытается ударить Полу. Его останавливает Волынский, и Телепнев вызывает художника на дуэль.

Телепнев ранит Волынского, о чем горделиво сообщает Поле. Пола немедленно покидает его дом. Она идет к раненому Волынскому и преданно ухаживает за ним, буквально вырывая его из когтей смерти. Выздоровев, Волынский просит Полу стать его женой.

Но на пути их любви стоит еще одно препятствие. Волынский богат, он живет в великолепном доме, но дом и все состояние на самом деле принадлежат его матери, суровой и вздорной особе. Она еще готова терпеть Полу в качестве содержанки Волынского, но не в качестве его жены! Циркачка, бывшая содержанка не может стать ее невесткой! Пола снова несчастна.

Как-то, после очередной обиды, нанесенной ей жестокой старухой, Пола уходит из дома Волынского и, совершенно потерянная, бродит по улицам. Она встречает Олеско Прасвича – давно позабытого своего поклонника и врага, из-за которого и начались все ее несчастья. Праско сумел воспользоваться отчаянным состоянием молодой женщины – он гипнотизирует ее и уводит с собой. Начинаются странствия. Прасвич давно покинул цирк и теперь выступает в небольших театриках с фокусами и всякими колдовскими номерами. Полу, все время пребывающую в каком-то полусне, он использует как медиума – для контакта с духами и считывания тайных мыслей людей в зрительном зале. Для Полы тяжело жить с нелюбимым, возле которого ее удерживает только его магическая сила. Она заболевает, слабеет…

Лорио узнает о том, что Прасвич завладел Полой. Старому циркачу давно уже стало безразлично все в этой жизни – все кроме женщины, которую он когда-то любил! Но он слишком жалок и немощен, чтобы противостоять могущественному иллюзионисту.

И тогда, поборов гордость и ревность, Лорио отправляется к последнему покровителю полы – к Волынскому.

Волынский давно и отчаянно искал Полу. Он был очень несчастен без нее – настолько несчастен, что даже его суровая мать сжалилась над ним и дала согласие на его брак с Полой, если он когда-нибудь ее найдет.

Вместе с Лорио Волынскому удается забрать Полу от Олеско Прасвича. Но ее здоровье безнадежно подорвано.

Пола умирает, лежа на кушетке в мастерской Волынского, возле своего портрета в образе Саломеи, в объятиях влюбленного художника, с тихой улыбкой слушая, как Лорио играет на скрипке: «Молчи, грусть, молчи.»…

Успех этого фильма был предопределен с самого начала.

Хотя, наверное, за всю историю русского и советского кино не было фильма, который бы так злобно и ядовито критиковали!

Особенно после революции… «Молчи, грусть, молчи…» приводили в качестве примера пошлости и мещанства, безыдейности буржуазного искусства. Находили в сюжетных перипетиях сходство с другими фильмами Веры Холодной: история с Праховым виделась перепевом темы «Детей века», пресыщение Прахова Полой якобы пришло из «Миражей», игрок Зарницкий, пытающийся выкрасть вексель, якобы списан с князя Бартинского из «Жизнь за жизнь», и даже в том, что Волынский пишет с Полы портрет, видят плагиат – с фильмов «Песнь торжествующей любви» и «На алтарь красоты», а уж тема жестокого любовника, гипнотизирующего сопротивляющуюся ему женщину, – это уж наверняка из «Песни торжествующей любви»!

Надо ли сказать, что зритель этих аналогий не заметил. И в бедное мелодраматическими фильмами советское время «Молчи, грусть, молчи…» с удовольствием смотрели, даже когда появились телевизоры и фильм демонстрировали во время ретроспективных показов.

VII

«Молчи, грусть, молчи…» иногда называют «лебединой песней русского буржуазного кино».

Но это не совсем верно.

После него было снято еще много подобных фильмов – просто ни один из них не сохранился, и ни один не имел такой громкой славы.

Уже вовсю шла гражданская война, когда в конце мая 1918 года, всего через две недели после выхода «Сказки любви дорогой», на экранах появился очередной фильм с Верой Холодной, опять снятый в рекордно короткий срок – вовсе за полторы недели! – «Последнее танго», по мотивам танго «Под небом знойной Аргентины», которое сочинила и исполняла очень популярная тогда шансонетная певичка Иза Кремер.

Под небом знойной Аргентины,

Где женщины опасней тины,

Под звуки нежной мандолины

Танцуют там танго…

Там знают огненные страсти,

Там все покорны этой власти,

Там часто по дороге к счастью

Любовь и смерть идут!

В далекой знойной Аргентине,

Где небо южное так сине,

Где женщины, как на картине, —

Там Джо влюбился в Кло…

Чуть зажигался свет вечерний,

Она плясала с ним в таверне

Для пьяной и разгульной черни

Дразнящее танго.

Вера Холодная великолепно танцевала, и Харитонов решил, что нужно сделать фильм, который особенно ярко продемонстрирует это достоинство «его звезды».

Быстро написали сценарий, простенький и короткий, всего на трех главных персонажей: танцовщицу Кло (Вера Холодная), ее партнера и любовника Джо (Осип Рунич) и благородного английского туриста сэра Стона (Иван Худолеев).

Джо и Кло, аргентинские бедняки, зарабатывают себе на жизнь танцами в ночных кабаках. Танцуют друг с другом – для развлечения богатых туристов – или с самими туристами, скучающими дамами и кавалерами – в качестве платных партнеров. Пылкий и хитрый Джо влюблен в беспечную, обворожительную Кло, страшно ревнует ее… И вместе с тем сам находит ей богатых партнеров для танцев.

Однажды в ресторанчике, где они выступают, появляется английский турист сэр Стон. Он восхищен красотой Кло, он не отрывает от нее взгляда, он заказывает один танец за другим… Джо видит, что богатый иностранец не на шутку увлекся Кло, и решает воспользоваться этим.

Джо приказывает Кло обольстить сэра Стона, чтобы потом они вместе с Джо могли его ограбить. Кло возмущена этим предложением, прежде она никогда подобного не делала, она только танцевала… Но Джо неумолим. Такого шанса разбогатеть у них может больше не быть! А потом, с деньгами сэра Стона, они смогут оставить свою, в сущности, нелегкую работу танцовщиков, уехать отсюда, пожениться и зажить, как честные, порядочные люди. Кло очень хочется замуж, хочется стать порядочной женщиной. Она соглашается. Но напоследок Джо предупреждает ее, чтобы она не вздумала всерьез увлечься англичанином и изменить ему, Джо, потому что измены он не простит и расправится с неверной очень жестоко!

Кло приходит к сэру Стону. Пытается кокетничать с ним, но чувствует себя неловко… Но сэр Стон так мил, так деликатен, так нежен с ней! Джо никогда таким не был… Сердце Кло смягчается, ей становится совестно, и она признается туристу во всем.

Сэр Стон уговаривает Кло уехать с ним в Европу. Ведь Джо ее совершенно не любит, это видно хотя бы потому, что искренне любящий мужчина никогда бы не послал любимую женщину к другому! Кло согласна, но она боится Джо. Он сдержит свое слово и убьет ее! Он такой мстительный и жестокий! Но сэр Стон говорит, что Джо никогда не сможет найти их в Европе… И Кло соглашается. Они вдвоем уезжают в Париж.

Жизнь с сэром Стоном прекрасна. Кло любит его, ее радует роскошь, которой окружил ее сэр Стон. Но постепенно богатая и спокойная жизнь прискучивает маленькой аргентинке. Ей хочется шумного веселья, ей хочется танцев! Послушный каждому желанию своей возлюбленной, сэр Стон начинает водить ее в рестораны, где Кло часами самозабвенно танцует танго.

И вот однажды в ресторане появляется Джо – с новой партнершей. Владелец ресторана привез аргентинских танцоров для развлечения публики. Джо видит элегантно одетую Кло рядом с сэром Стоном, ревность охватывает его… Оттолкнув посреди танца партнершу, Джо бросается к Кло и увлекает ее в танец! И Кло танцует – как завороженная! А с последними аккордами музыки Джо выхватывает нож и вонзает ей в грудь… Кло молча падает к его ногам, а он стоит с ножом в руках, дико сверкая глазами.

Но вот однажды с крошечной эстрады

Ее в Париж увез английский сэр…

И вскоре Кло в пакэновском наряде

Была царицей на Bateille de flers.

Ее фигурку в стиле Tanagra

Знал весь Париж и любовался ею

На Grand Prix в Opera.

В ночных шикарных ресторанах,

На низких бархатных диванах,

С шампанским в узеньких бокалах

Проводит ночи Кло.

Поют о страсти нежно скрипки,

И Кло, сгибая стан свой гибкий

И рассыпая всем улыбки,

Идет плясать танго…

Но вот навстречу вышел кто-то Стройный…

Он Кло спокойно руку подает,

Партнера Джо из Аргентины знойной

Она в танцоре этом узнает…

Трепещет Кло и плачет вместе с Скрипкой…

В тревоге замер шумный зал…

И вот конец! Джо с дьявольской улыбкой

Вонзает в Кло кинжал…

В далекой знойной Аргентине,

Где небо южное так сине,

Где женщины поют, как на кантине,

Про Джо и Кло поют…

Там знают огненные страсти,

Там все покорны этой власти,

Там часто по дороге к счастью

Любовь и смерть идут!

Съемки уже начались, когда выяснилось, что Рунич совершенно не умеет танцевать.

Некоторое время его пыталась учить Соня Левченко, сестра Веры, но он был неуклюж и все время оттаптывал ей ноги… В конце концов, Чардынин решил, что ждать, пока Рунич выучится танцевать, не имеет смысла. Он заявил: «Если у Осипа ноги не работают, то работает моя голова! Танец мы снимем ракурсом, а последний кадр, когда она перегибается на руку и он вонзает в грудь ей нож, мы снимем крупным планом».

Потом этот прием часто использовали в американских фильмах-мюзиклах, где все танцуют и поют. Эти фильмы были особенно популярны в 30–50-х годах, и все знаменитые актеры того времени успели в них «отметиться», хотя далеко не все они умели петь и танцевать. Когда известный актер не умел петь, его дублировал безвестный певец, а когда он не умел танцевать, снимали отдельно «движущуюся в танце» верхнюю часть тела, а отдельно по-настоящему танцующие ноги какого-нибудь неизвестного танцора. Очень долго певцов и танцоров, дублировавших знаменитостей, вообще не упоминали в титрах, и даже более того – брали с них подписку о неразглашении производственной тайны… Как, например, в случае с советского времени знаменитой кинолентой «Цирк», где уже немолодая и не очень ловкая Любовь Орлова – американская циркачка Марион Диксон – отбивает каблучками чечетку на жерле пушки. Чьи стройные ножки изобразили чечетку, – неизвестно до сих пор… По крайней мере в широких кругах кинозрителей.

Кстати, съемки в «Последнем танго» задели Рунича за живое, и он таки научился танцевать, и после они с Верой Холодной нередко выступали на благотворительных концертах, танцуя «Под небом знойной Аргентины». Постепенно этот танцевальный номер даже превратился в некий сценический вариант фильма «Последнее танго» – и никто из зрителей не догадывался даже, что, снимаясь в роли Джо, Рунич еще не умел танцевать.

VIII

Во время съемок этого фильма Вера Холодная дала интервью – единственное – для номера «Киногазеты», посвященного ей.

Вообще-то она была очень стеснительна – не в пример нынешним «звездам» – и боялась говорить с журналистами. Но такое событие – целый номер популярного иллюстрированного издания, посвященного ей, только ей одной! Она не могла отказаться. Впрочем, интервью не получилось. Это была скорее задушевная беседа об искусстве. И даже печаталась она под заголовком «Беседа с Верой Холодной (вместо интервью)».

«Я не интервьюер и, когда мне предложили интервьюировать В. В. Холодную, первым побуждением было отказаться.

Я часто встречался с Верой Васильевной и хорошо знал ее душу, ее взгляд и говорил с ней.

Часто мне приходилось наблюдать ее, даже не будучи ею замеченным.

Я видел ее на прогулках, на балах, в салонах, встречался на выставках и в студиях.

Даже… верх нескромности – но клянусь, что не нарочно, – видел ее в объятиях другого… Единственным оправданием мне может служить то, что не я один все это видел, а многие и многие тысячи. Ибо видел я ее на экране и беседовал с ней на языке Великого немого. Но, поверьте, как-то жутко было думать о другой, настоящей встрече.

После молчаливых сказок творчества увидеть артистку в ее обыденности?

Однако пришлось согласиться – и я отправился в ателье, где снималась любимица публики.

Я приехал в тот момент, когда в ателье шла съемка.

Шипели юпитеры, заливая все ярким светом, мерно трещал съемочный аппарат, и громко раздавался звучный голос режиссера, перекрывая собой звуки рояля.

Играли танго, и перед аппаратом тангировала красивая пара.

Вдруг пылкий танцор выхватил нож и вонзил его в грудь своей партнерши…

Без стона упала она к его ногам. А он с диким, блуждающим взглядом, выронив нож, смотрел на нее.

«Готово, мерси», – прозвучал довольный голос режиссера – и все бросились поднимать жертву дикой ревности.

Она встала, улыбаясь.

Это была В. В. Холодная.

Ее легко было узнать – те же черты, по встречам у экрана. Только лицо было покрыто своеобразным желтоватым гримом – так лучше выходит на экране.

Сейчас же после этой сцены ее снимали «крупно», потом снимали только руку убийцы с ножом, и съемка закончилась.

Это была сцена из картины «Последнее танго».

С шипением погасли юпитеры.

Артистка была свободна.

Меня представили ей, и она любовно обещала принять меня, когда приведет себя в порядок. Ее голос поразил меня – чистый, ясный, грудной, я невольно пожалел, что экран отнимает его у нас. Впрочем, он дает нечто большее… Но это к делу не относится.

Через несколько минут я был в уборной артистки.

Вера Васильевна, утомленная игрой и неподготовленная, не могла отвечать на вопросы для интервью.

Мы просто беседовали о разных вопросах.

– Вы знаете, игра для экрана требует много напряжения и очень утомляет. Нелегко было привыкать к искусственному свету.

Юпитеры слепят глаза, а если они много горят, воздух становится душным, и долго играть невозможно.

Но я люблю это творчество, не зависящее от публики в полном смысле этого слова. Самодавлеющее для актера.

Для нас давление режиссера не очень заметно. Мы вместе продумываем сцены, и после репетиции режиссер лишь корректирует нашу игру, так как наблюдать самому за собой невозможно.

Когда я только начала играть для экрана, меня запугивали режиссерами. Говорили, что это деспоты, насилующие волю артистов, не считающиеся с их творческим пониманием ролей. Но мне пришлось убедиться, что все это – пустяки. Первый режиссер, у которого я снималась, незабвенный Е. Ф. Бауэр, был очень чуток и всегда поощрял творческую инициативу. Так же относился и П. И. Чардынин. С моим переходом в ателье Д. И. Харитонова простор для творчества – еще шире. Наша небольшая «коллегия» (я, Максимов, Рунич и Худолеев) и режиссер во всем работают дружно. Мы, артисты, делаем сцену, режиссеры помогают нам выявить наиболее рельефно для экрана творческие замыслы. Да иначе и нельзя. Необходима полная свобода творчества артиста. Нельзя быть обезьянкой, повторяющей указку режиссера. Нужно и важно отходить от шаблонов, в каждой роли быть иной и искать новое.

Теперь для этого у нас есть широкая возможность, и поэтому я легко себя чувствую в нашем ателье, я сроднилась с ним и ничуть не жалею, что ушла из ателье Ханжонкова. Я очень колебалась, прежде чем решилась на этот шаг, главным образом потому, что боялась нового дела. Но то, что во главе его стоит П. И. Чардынин, убедило меня, и я рада, что ошиблась.

Главное горе для артистов – отсутствие сценариев, над которыми стоило бы работать. Удивительно, до чего мало истинных творцов в этой сфере. Большие художники и писатели не идут к экрану, не творят для него, а может быть, и дать ничего не могут; новых драматургов экрана совсем нет. Приходится прибегать к инсценировкам, что я считаю нежелательным и для кинематографа, и для артистов.

Слишком разная сфера – литература и экран. Необходимы для кинематографа свои собственные, для него созданные произведения. Кинематограф должен показать настоящую жизнь, во всем ее многообразии, во всей глубине и сложности ее противоречий, ее красоты и правды. Я верю, что это будет.

А пока приходится играть в инсценировках или в слабых оригинальных кинопьесах. Поэтому я не могу назвать ни одной наиболее любимой моей роли на экране, хотя ко всякому образу, который мне приходилось воплощать, я относилась с увлечением, надеялась создать нечто свое, особенное. А увидишь потом на экране – и разочаруешься. Не то, что в душе лелеяла. Для артиста лучший критик – экран. Я знаю, мне еще много нужно работать над собой, ибо творческий путь экрана труден.

Моя мечта – это роли трагические и красивые, вроде «Маргариты Готье». Я надеюсь, что еще удастся сыграть их. Но роли, которой я была бы вполне довольна, у меня еще нет. Может быть, это к лучшему. Если бы была такая роль, это был бы конец для актера. Когда человек доходит до высшей точки, дальше начинается падение, особенно для актера вообще, а актера экрана в частности. И очень опасно, когда достигаешь этой высшей точки слишком рано. Впрочем, у истинных творцов не может быть этого рано – они всегда в искании и недовольны собой.

Кинематограф я любила с детства. Увлекалась комическими картинами и боготворила Асту Нильсен. Но о кинематографической карьере я не думала. Я готовилась быть танцовщицей, мечтала о сцене. Но я рано вышла замуж – это заградило мне путь к сцене. Но связей с артистическим миром не прерывала, изредка выступала. Бывая в «Алатаре», я встретилась там с Н. Туркиным, который тогда служил у Ханжонкова, он пригласил меня к Ханжонкову, где мне поручили роль в «Песне торжествующей любви». Я не решалась сразу браться за такую серьезную роль, я боялась и за игру, и за лицо, так как мне говорили, что экран часто искажает черты, но меня убедили сначала попробовать, и я согласилась. Я немного робела перед аппаратом, но постепенно освоилась с новой обстановкой и совершенно не думала об аппарате, отдаваясь роли. Особенно мне нравились съемки на натуре. В них столько красоты, правды и естественности. Перед просмотром «Песни торжествующей любви» мне предложили вступить в постоянную труппу ателье Ханжонкова и заключили контракт на три года. И я сделалась кинематографической артисткой. Я этому очень рада. Чувствую, что нашла себя, свое место в жизни. Молчание экрана не тяготит меня, когда же хочется говорить, творить с живым словом перед публикой, изредка выступаю на сцене. Ездила несколько раз на гастроли в провинцию. Но кинематограф – моя стихия. Я им безумно увлекаюсь, люблю его как детище родное.

Беседа коснулась современного положения кинематографии.

– Я против контроля в кинематографии ничего не имею, – сказала В. В. – поскольку он в руках сведущих, любящих и берегущих истинные интересы кинематографии. Но он не может и не должен простираться в область чистого творчества для экрана. Нельзя насиловать и контролировать душу творцов и творческие замыслы. И я думаю, что, если все творцы экрана, и актеры в первую очередь, сплотятся и будут единодушными, им удастся отстоять душу живую, свое творчество. Я думаю, что с нашей внутренней разрухой в кинематографии мы справимся и это чудесное искусство не пострадает. Я не могу допустить мысли, чтобы кому-нибудь нужно было убить творчество экрана. Слишком оно высоко и слишком большую роль играет теперь в жизни народа.

Заграничная конкуренция нам не страшна. Наоборот, очевидно, там очень считаются с русской кинематографией. Уж если нам предлагают громадные деньги заграничные фирмы, значит, нас там ценят высоко. Но теперь расстаться с Россией, пусть измученной и истерзанной, больно и преступно, и я этого не сделаю. Мне кажется, так думают и другие артисты, и заграничной кинематографии не удастся получить наших козырей в свои руки.

Конечно, мечта каждого артиста, и моя тоже, – сняться в достойном воплощении, в идеально оборудованных заграничных павильонах, так как там техника кинематографа выше нашей. Но я верю, что, когда минует современный кризис, русская кинематография и в этом отношении не уступит заграничной.

Будущее экрана велико и необъятно; и я счастлива, если хоть немного могу принимать участие в этом великом деле творческого развития кинематографа, если мои тени на экране дают хоть немного радости людям.

На этом наша беседа закончилась.

Читатели могут проверить ее, когда увидят Веру Васильевну на экране».

Я. («Киногазета» № 22, 1918 г.)

IX

Новая «советская» действительность уже понемногу заявляла о себе.

Прежде всего контролем над кинопроизводством.

С середины 1918 года Московский и губернский кинокомитеты начали контролировать частное кинопроизводство.

Сначала это был просто контроль за «качеством» выпускаемых фильмов.

Кинокомитеты настойчиво советовали хозяевам ателье снимать как можно меньше мелодрам «на потребу публике» и как можно больше – экранизаций классики, призванных «воспитывать вкус».

Следуя этому указанию, Харитонов поручил режиссеру Чеславу Сабинскому сделать фильм по пьесе Толстого «Живой труп».

Веру Холодную пригласили на роль цыганки Маши.

Это была уже вторая экранизация пьесы. Первая – в 1911 году – с Еленой Павловой в роли Маши. Харитонов, боясь, что «скучный» фильм не будет пользоваться успехом у публики и, следовательно, не принесет ему прибыли, пытался внести какие-то изменения – если не в сюжет, то хотя бы в саму постановку. Он предлагал перенести действие в современность, Федора Протасова снимать во фраке и без бороды, Машу сделать не певицей, а плясуньей. Но Сабинский и снимавшийся в главной роли Максимов настаивали на классической постановке, грозясь в противном случае вовсе отказаться работать над этим фильмом. И Харитонов сдался.

Вера Холодная очень боялась сниматься у Сабинского. Ей была близка бауэровская эстетика чарующей роскоши, она привыкла к своему облику атласно-кружевной «королевы экрана» облаком кудрей вокруг ангельского личика… А Сабинский требовал, чтобы она надела скромное платье с блеклой шалью на плечах, чтобы она собрала волосы в пучок на затылке.

Сделано было множество кино– и фотопроб Веры Холодной в роли Маши. Эти пробы сохранились – в отличие от самого фильма. Вере они очень не нравились. Она даже плакала, боясь, что потеряет любовь зрителей, разрушив свой привычный облик.

Тогда-то, наверное, и появился анекдот о том, что Вера Холодная расплакалась, когда режиссер предложил ей сменить прическу.

Но она действительно плакала во время просмотра «Живого трупа»! Она не нравилась себе в этой роли!

…Теперь «Живой труп» Сабинского называют одной из лучших экранизаций классики в русском дореволюционном кино.

А в кинокарьере Веры Холодной роль Маши заняла особое место.

Благодаря этой роли «королева экрана» была зачислена критикой в «серьезные актрисы».

И сам Константин Сергеевич Станиславский пригласил ее к себе в Художественный театр – это было бесспорное признание таланта, это была великая победа актрисы Холодной над критиками и недоброжелателями, ведь другие кинематографические актрисы даже мечтать не смели о том, чтобы быть приглашенными в театр!

И тем более – получить личное приглашение от великого Станиславского!

Соня вспоминала: «В тот день она возвратилась поздно и сразу бросилась к матери, с которой всегда делилась своими переживаниями. Никогда я не видела сестру такой восторженной, такой окрыленной. <…> Константин Сергеевич предложил ей вступить в труппу Художественного театра и готовить роль Катерины в “Грозе”.

Как ни поразило Веру это почетнейшее для актрисы предложение, но еще больше была она потрясена впечатлением, которое произвел на нее Станиславский. Он ведь был ее богом.

Константин Сергеевич говорил с Верой по-отечески, расспрашивал о ее жизни, вникал в обстоятельства ее работы в кино. Вера должна была вскоре дать ему ответ. Но Станиславский предупредил ее, что придется очень долго и много работать. Сколько времени будут готовить “Грозу”, сказать заранее невозможно – “пока не получится”. Может быть, год, может быть, гораздо больше. В кино Вера к этому времени снималась из картины в картину, у нее часто не бывало даже дня для передышки. С ее участием создавалось уже не то десять, не то даже пятнадцать картин в год. Уход в МХТ означал прекращение работы в кино. Ну, может быть, время от времени, в одной какой-нибудь картине… Но ведь кино стало для Веры чем-то очень большим. Она по-настоящему любила кино, была бесконечно увлечена творчеством. Выбор был мучительным, и в конце концов она приняла решение остаться в кино. Пойти к Станиславскому сказать об этом она не решилась и написала письмо. Несколько дней она писала и переписывала его, плакала над ним. И наконец послала.

Знаете, я думаю иногда: может быть, она предчувствовала, что ей осталось так мало жить, что расчет на годы уже не для нее…»

(Из воспоминаний сестры, С. В. Холодной, записанных А. Каплером)

На сцене Вера Холодная все-таки появлялась несколько раз.

Не у Станиславского и не в Художественно театре, но все-таки несколько ролей сыграла. В нескольких комических сценках – в частности, играла гимназиста (с ее-то формами?!) в «Красивой женщине» А. Аверченко. Играла главную роль в комедии Г. Запольского «Козырь». Играла Графиню Юлию в знаменитой трагедии А. Стриндберга. Все выступления Холодной на сцене ставил Чардынин. И ни одно ее не прославило. Хотя газеты зазывали публику в театр на спектакль с Верой Холодной не менее рьяно, чем в кино с нею же в главной роли:

«Вера Холодная на “настоящей” сцене!

Импресарио г. Волгин подписал контракт с “кинокрасавицей” В. В. Холодной и везет артистку на 5-й неделе поста в провинциальную поездку (Харьков, Екатеринослав, Феодосия, Мелитополь).

Обычно артисты речевой сцены идут в киноателье. Здесь наоборот: артистка кино идет в речевой театр. Это уже не первый опыт г-жи Холодной. Текущий сезон артистка провела в частых гастролях по подмосковной провинции с целью практически ознакомиться с условиями обычной сцены перед своим вступлением в труппу Студии Художественного театра, куда артистка приглашена К. С. Станиславским еще в прошлом сезоне».

И публика шла на Веру Холодную в театр, шла, чтобы увидеть «королеву экрана» живьем, чтобы услышать ее голос…

И расходилась со спектаклей почти что разочарованная!

Любопытство было удовлетворено, но ведь из зрительного зала не видно ее лица, ее чарующих глаз.

В театре она казалась слишком далекой.

Дальше, чем за пеленой экрана.

X

И все-таки приглашение К. С. Станиславского, хоть и отклоненное актрисой, сыграло важную роль.

К середине 1918 года Вера Холодная стала не просто популярной актрисой, а настоящим явлением в русском кино.

Ее жизнью начали пристально интересоваться журналисты.

В газетах появились не только ее фотографии, но и фотографии ее мужа, вернувшегося с фронта, ее сестер, ее детей…

Харитонов, всегда чутко прислушивавшийся к желаниям публики, поспешил снять фильм о самой Вере Холодной. Вернее, поспешил – не совсем подходящее слово. Он поспешил заявить о съемках фильма «Тернистый славы путь», а собственно съемки не начинались довольно долго.

Очень мучительно рождался сценарий.

В жизни Веры Холодной – в кино ее назвали «Верой Северной» – было так мало занятных событий, от всех перипетий, которые сценарист мог присочинить, Вера с возмущением отказывалась: еще подумают, что все это было на самом деле! Какой ужас! Ведь на самом деле она не такая! Она вовсе не будет сниматься в этом фильме, если они намерены так лгать о ее жизни!

В конце концов Харитонов был вынужден согласовывать сценарий с Владимиром Григорьевичем Холодным.

И, кстати сказать, сам Владимир Григорьевич был этим очень смущен – он согласился бы на любой сценарий, если так надо для искусства, для Верочки.

Но сама Верочка просила его об этом.

Она очень боялась, что в сценарии обнаружится что-нибудь обидное для доброго, чувствительного Володи!

Для Харитонова и всей съемочной группы подготовка к фильму оказалась действительно «тернистым путем»… Но, в конце концов, с превеликими мучениями фильм был снят. В нем не было какого-то четкого сюжета – просто некоторые события из жизни Веры Холодной, вехи ее кинематографической карьеры.

И тогда пришла слава – к которой, впрочем, все они уже привыкли.

«…надо отдать справедливость нашему частному предпринимательству: в поисках новых фильмов они ездят в Константинополь, Марсель, Италию, получают американские фильмы.

Публика же, однако, предпочитает картины, в которых участвует Вера Холодная. Даже такая блестящая французская картина, как “Десятая симфония”, исключительная по фотографии, по кинематографической технике, по световым эффектам, прошла безо всякого успеха. Публика требует только Веру Холодную. И если какой-нибудь театр не дает сборов, стоит только поставить картину с участием Веры Холодной, как перед кассой вырастают очереди.

С большим успехом прошла картина “Тернистый славы путь”…»

(«Киножизнь»)

Надо сказать, что публика на самом деле ждала от фильма каких-то сенсаций, раскрытия интимных тайн… И, как ни парадоксально это звучит, несмотря на успех фильма и полученную от него прибыль, зрители были разочарованы.

Веру Холодную обожали, но никто не хотел верить, что она действительно такова, какой предстает в интервью и рассказах знакомых, что она действительно верная жена и любящая мать.

От звезды всегда ждут чего-то необыкновенного… Какой-то сладостной, страшной, будоражащей воображение тайны.

А здесь все было так просто! Так чисто! Так обыкновенно! И как не верили газетным статьям, так не захотели поверить и фильму.

Веру Холодную предпочитали видеть иной – роскошной, загадочно-порочной, но вместе с тем доступной… Такой, какой она представала в песенках Вертинского: все знали, какие из песенок посвящены ей, а значит, о ней… Таинственный малаец и лиловый негр, подававший актрисе манто в притонах Сан-Франциско, были, конечно, интереснее Владимира Холодного – скромного юриста и героя войны!

XI

После «Тернистого славы пути» киноателье Харитонова выпустило экранизацию классического романа Гвидо де Вероне «Женщина, которая изобрела любовь».

Вера Холодная сыграла главную роль Антонеллы, и, по мнению критиков, эта роль ей не удалась…

В вину «королеве экрана» вменялось то, что она была «слишком искренна в изображении любви». Коварства недоставало ее Антонелле. Недостаточно она была рассудочна и распутна, когда лгала мужу, когда, после пылкой любви к поручику Джилли, опутывала своими сетями старого герцога… Ее Антонелле хотелось верить. Ее Антонеллу невозможно было презирать и ненавидеть.

В общем, не удалась роль, и все тут!

Даже у «королевы экрана» бывают неудачи!

А между тем эту свою «неудачную», искреннюю и любящую Антонеллу Вера Холодная создавала в нечеловеческих условиях. В Москве было объявлено военное положение, электроэнергии не хватало на все объекты, снимали в спешке, по ночам… Оператор Леон Форестье вспоминал: «А. Рылло был до того изнурен работой, что засыпал прямо на ходу. Однажды, приехав по какому-то делу на фабрику Харитонова, я зашел в павильон, где режиссер Висковский репетировал с Верой Холодной сцену для картины “Женщина, которая изобрела любовь”. Свет был поставлен, измученный Рылло блаженно спал на стуле около аппарата. Понятно, что при такой постановке дел литературные и художественные достоинства картин не могли быть высокими».

Операторы засыпали.

Режиссер нервничал и срывался.

А «королева экрана» целые сутки проводила в гриме, от электрического света у нее воспалялись глаза, от постоянного недосыпания начались ужаснейшие головные боли. Она нередко теряла сознание, приходилось посылать за врачом… Но, придя в себя, она вставала и снова играла. Без жалоб, без капризов.

Вообще все запомнили, что в те тяжелые месяцы 1918 года она была неизменно ровна, ласкова и дружелюбна, словно все было как обычно…

XII

А ведь за ней – как и за другими известными русскими артистами – уже «охотились» зарубежные кинопромышленники.

Пока кино было немым, знание иностранного языка и хорошее произношение еще не были обязательным условием работы за границей.

Главным в актере оставались лицо, пластика, талант…

И – известность!

Вера Холодная была популярна и за границей.

Афиши с ее портретами висели не только в Европе и в Америке, но и в мусульманской Турции, и в экзотической, закрытой для иностранцев Японии.

«Королеву экрана» приглашали в Америку – там собирались снимать серию фильмов по произведениям русской классики.

Немецкие кинопромышленники предлагали Холодной и Руничу баснословные гонорары за съемки в Берлине, и еще больше – за контракт на десять лет.

Кинопромышленник Тиман, когда-то не оценивший Веру Холодную, теперь предлагал ей перейти в его киноателье – чтобы уехать в Европу. Тиман уже понял, что все, происходящее теперь в России, очень серьезно. Что это – надолго. А может быть, и навсегда. Он понемногу переводил производство за границу. Уже начал строить павильон в Берлине, у его киноателье появился адрес в Париже.

Вера Холодная отказывалась от всех этих заманчивых предложений.

Казалось бы, что может быть лучше? Уехать, увезти семью, девочек! Жить где-нибудь в домике под Парижем – в покое, довольстве, тепле, пожиная плоды своей мировой славы!

Но – нет. Она не хотела.

Возможно, не могла оценить серьезности происходящего, думала, что это все скоро кончится…

Возможно, была просто-напросто искренней патриоткой – как и ее муж, как и многие, многие люди тогда.

Сейчас такое – идейно-патриотическое – объяснение ее поступков кажется фальшивым. В него трудно поверить. Большинство нынешних звезд с радостью променяли бы всю необъятную Родину не то что на домик под Парижем – на квартирку в самом захолустном парижском районе!

Впрочем, теперь ведь и нет таких звезд, какой была Вера Холодная! Кого из наших нынешних знают и чтят там?!

Теперь нет ни звезд таких, ни таких людей.

А тогда – были…

Такие, как Вера Холодная, верившая в Россию до конца!

Такие, как княгиня Мещерская, потерявшая все и оставшаяся вместе с четырнадцатилетней дочерью в России – рядом со своим народом. Княгиня, когда-то владевшая несметными богатствами, поместьями, дворцами, в юности певшая в «Ла Скала», работала поварихой и спала на дощатом полу, подложив под голову сверточек с одеждой! Те, кто читал мемуары Китти Мещерской, помнят эту историю. А на заре перестройки эти мемуары, напечатанные в «Новом мире», прочли, должно быть, все, кто вообще что-то читал! Княгиня Мещерская искренне любила свой народ и искренне считала себя виноватой в «многовековом угнетении».

Повторю: нам, нынешним, этого не понять.

Они были другие.

Нам не понять, почему не уехала Вера Холодная.

Конечно, за ней не было таких грехов, какие числили за четырьмя дочерями Николая II, старшей из которых не исполнилось и двадцати трех, а младшей было шестнадцать лет…

Но все-таки и ей пришлось бы трудно при новом режиме.

Ей приходилось трудно уже сейчас, во время съемок фильма «Женщина, которая изобрела любовь», а в будущем – останься она жива, останься она в России – неизвестно, как трагически могла бы сложиться ее судьба…

А в том страшном 1918 году, в том единственном своем интервью, данном для номера «Киногазеты», целиком посвященного творчеству «королевы экрана», она говорила:

«Заграничная конкуренция нам не страшна. Наоборот, очевидно, там очень считаются с русской кинематографией. Уж если нам предлагают громадные деньги заграничные фирмы, значит, нас там ценят высоко. Но теперь расстаться с Россией, пусть измученной и истерзанной, больно и преступно, и я этого не сделаю. Мне кажется, так думают и другие артисты, и заграничной кинематографии не удастся получить наших козырей в свои руки».

Теперь эти слова могут показаться или фальшью, или наивным лепетом человека, ничего не понимающего в реальной жизни.

Поскольку фальшивить Вера Холодная не умела даже тогда, когда этого требовала роль, придется признать ее слова наивным лепетом…

Только вот за такой лепет – произнесенный искренне, от сердца, от души – человека можно уважать.

Больше, чем за самые мудрые, самые циничные изречения.

А между тем вскоре Вере Холодной пришлось играть в фильме «Мещанская трагедия» по книге «прогрессивного» итальянского писателя Лучиано Цукколи. Действие фильма происходило на сыроварне, а героями были «люди труда», как указано в единственном крохотном анонсе этого фильма в «Киногазете». Критических статей об этом фильме нет, так что неизвестно, как справилась «королева экрана» с работой на сыроварне…

Это был последний фильм, полностью снятый киноателье А. А. Харитонова в Москве.

В Москве еще начали работать над картиной «Княжна Тараканова» – ее активно рекламировали как «любовно-авантюрную историческую драму», но заканчивать этот фильм поехали в Одессу, на натуру. Там же планировалось снять еще несколько фильмов, для которых требовались море, солнце, скалы… В Одессу съемочная группа прибыла 28 июня 1918 года, после малоприятного восьмидневного путешествия.

В Одессе Вере Холодной предстояло умереть.

Глава 4. Мечта поэта

Александр Вертинский. Стихи поклонников Веры Холодной. Почему – она?

I

Прежде чем рассказать о последнем, «одесском», периоде жизни и творчества «королевы экрана», отступлю немного от хронологии, чтобы рассказать еще об одном аспекте жизни и творчества, – аспекте, если так можно выразиться, «растянутом во времени» и при этом выбивающемся за пределы основного повествования.

…Не помню точно, кто именно сказал о самой выдающейся красавице прошлого века – «поэтическая красота госпожи Пушкиной». Впрочем, не важно кто. Просто к Вере Холодной также применим этот эпитет. «Поэтическая красота». Конечно, для нее не нашлось своего Пушкина, да и не могла бы актриса быть женой поэта: два таланта под одной крышей мирно сосуществовать не могут практически никогда, талантом может быть кто-то один из супругов. Один – творит, другой – ему служит. Прекрасная и поэтическая Натали служила своему гениальному супругу. Скромный и деликатный Владимир Холодный служил своей прекрасной и поэтической жене. Сравнение, конечно, неравноценное, но в сути своей – верное.

Вера Холодная была воистину «поэтической красавицей» – у нее был редкий дар стимулировать людей на стихотворчество. Наверное, не было в истории отечественного кино другой актрисы, которой было бы посвящено столько стихотворений! Впрочем, на то она и «королева экрана», чтобы многочисленные «менестрели» сочиняли гимны в ее честь…

Главным «менестрелем» при ее иллюзорном (или – иллюзионном?) дворе был, конечно, Александр Вертинский. Поэт-Пьерро.

«Вертинский? Впервые он появился у нас с письмом от Владимира Григорьевича – мужа Веры. Это было письмо с фронта.

Я ему как раз открывала дверь. Вижу, стоит худющий-прехудющий солдатик. Ноги в обмотках, гимнастерка вся в пятнах, шея тонкая, длинная, несчастный какой-то. Он служил тогда санитаром в поезде – передвижном госпитале. Я провела его в гостиную. Он передал Вере письмо и стал приходить к нам каждый день. Садился, смотрел на Веру и молчал.

Однажды попросил послушать его. Это были какие-то никуда не годные куплеты. Вера честно сказала свое мнение. Потом он приносил еще и еще – и наконец Вере что-то показалось интересным. Она ведь сама очень хорошо пела старинные цыганские романсы, аккомпанируя себе на рояле. Вера попросила Арцыбушеву, которая была директором Театра миниатюр в Мамонтовском переулке (ныне Московский ТЮЗ, устроить выступления Вертинского. Он пел там своего “Маленького креольчика” и еще какие-то песенки, посвященные Вере. Помню, говорил, что получает три пятьдесят в вечер. Он, кажется, к тому времени был уже демобилизован.

Вертинский посвящал ей одну за другой все свои песенки: “Лиловый негр”, “В этом городе шумном…”, “Где Вы теперь?” и так далее. У меня бывали постоянно стычки с Вертинским – полушутливые, полусерьезные. В моей комнате стоял инструмент. Он заходил ко мне и часами одним пальцем подбирал свои мелодии. Готовить уроки при этом я, конечно, не могла и молила его перейти куда-нибудь. Он отвечал “сейчас, сейчас”, и это “сейчас” длилось часами. Я его прямо возненавидела. В Балетной школе Большого театра, где я училась, спрашивали очень строго не только в классе балета, но и по всем предметам, а вот из-за этих “креольчиков” я просто не могла заниматься».

(из воспоминаний сестры, С. В. Холодной, записанных А. Каплером)

Некоторые исследователи творчества Вертинского полагают, что стихотворение «Сероглазочка» было посвящено не Вере Холодной, а некоей Валентине, к которой шансонье питал симпатию осенью 1915 года… В стихотворении есть строчка: «Ваши волосы, сказочно длинные…», а Вера Холодная никогда длинных волос не носила… Впрочем, оговорюсь: так говорят не исследователи. Серьезных исследователей творчества Вертинского пока еще не было, а были авторы вступительных статей к сборникам его стихов и издатели, несколько произвольно трактовавшие посвящения к стихам. В первоисточнике перед «Сероглазочкой» вместо посвящения стоит только одна буква «В». А осенью 1915 года Вертинский питал симпатию только к одной «сероглазочке В». – к сероглазой Вере Холодной. Что касается «сказочно длинных волос», то это не более чем красивый речевой оборот, удобно ложащийся в рифму. В конце концов, во многих сборниках стихотворений Вертинского, изданных полупиратским способом, вовсе перепутаны посвящения или внесены стихи, не принадлежавшие перу Вертинского. Например, в книге А. Вертинский «Избранное. Годы эмиграции» (Москва, «Новатор», 1990 год) песни «Лиловый негр», «Маленький креольчик» и «Ваши пальцы пахнут ладаном» посвящены некоей «В. Холодовой», и в этом же сборнике Вертинского – «Сероглазый король», стихотворение Ахматовой, стихи других поэтов начала века… Впрочем, это не более: чем отступление. «Сероглазочка» была посвящена Вере Холодной. Именно ей. Так же как вышеперечисленные «Лиловый негр», «В этом городе шумном…», «Маленький креольчик» и последнее – печальное: «Ваши пальцы пахнут ладаном, а в ресницах спит печаль. Ничего теперь не надо Вам, никого теперь не жаль…»

«Я не знаю, кем она была прежде. Говорят, актрисой маленького театрика – опереточной, что ли.

Небольшого роста, тонкая, смуглая, с большими, слегка оттененными и немного печальными глазами и капризным ртом.

Маленькая, никому не известная актриса.

И случилось так, что ее узнали все, во всех уголках России.

Вера Холодная – королева призрачного и великолепного трона. “Королева экрана”.

Я не знаю, кто она: нежно ли ее сердце, проста ли душа. Но я знаю, что чуткий, нервный поэт Вертинский посвящал ей свои песенки – этот прелестный бред, эти кажущиеся неглубокими и овеянные неизъяснимым очарованием арриэтки Пьеро.

Он тоскует по ней:

“Где Вы теперь? Кто Вам целует пальцы?”

Она грезится ему таинственной, загадочно-пленительной женщиной, ищущей неизведанных наслаждений то в притонах Сан-Франциско, то в ласках экзотического малайца…

Может быть, она такая. Не знаю.

Но, когда я ее вижу на экране, я вспоминаю эти грустные песенки, и моментами кажется, что не только наркотики вызвали в воображении больного, издерганного, похожего на Пьеро поэта его порою трогательные, порою жуткие образы.

Может быть, этот изящный, надменный рот королевы сказал влюбленному поэту слова печальные и последние, как осенние листья.

Это нежно и хорошо: милый, бледный, “кокаином распятый” поэт и очаровательная капризная королева.

Неведомо откуда пришедшие, кем-то найденные и ставшие вдруг милыми и близкими».

(Юрий Олеша «Поэт и Королева»)

Песенки Вертинского, вдохновленного ангельской красотой и чистотой Веры Холодной, прелестны. Жаль, невозможно процитировать их в нашем издании: близкие поэта так строго стоят на защите его «авторских прав», что едва ли не рискуют вовсе лишить его заслуженной некогда популярности…

Впрочем, песенки Вертинского знают многие.

Но помимо Вертинского были, конечно, и другие поэты – и поэтессы – посвящавшие стихотворения Вере Холодной.

II

Это было настоящим поветрием.

Модой.

Явлением.

В своей книге я могу привести только некоторые из этих стихотворений… Лучшие.

На самом деле их было много больше. Можно было бы составить целый сборник. Туда бы вошли разные стихи – серьезные лирические и полушутливые, но все, абсолютно все – восторженные.

Теперь звездам стихов уже не посвящают.

А если и посвящают, серьезные киноиздания этих стихов все равно не печатают…

А тогда ни один номер «Киногазеты» не обходился без стихов поклонников!

Дамы – Наталия Литвак и Ксения Мар – и еще больше мужчин, преимущественно прятавшихся за псевдонимами, словно соперничали в воспевании красоты «королевы экрана».

И после 1918 года этих стихов уже никогда и нигде не печатали…

Забыли? Не считали достойными упоминания?

Вы – ангорская кошечка, статуэтка японская.

Вы – капризная девочка с синевою очей.

Вы такая вся хрупкая, как игрушка саксонская.

Вы – Мадонна из мрамора в ореоле кудрей.

Я люблю Ваши пальчики… О, какими усталыми

Они кажутся в блеске этой массы колец…

Почему Вы вся грустная, и улыбка увялая…

Вам, как бледной принцессе, не под силу венец…

И меха Ваши белые, в них Вы зябко закутались,

Они шепчут Вам ужасы про холодную сталь…

В том углу хризантемы, как-то странно запутались

В темный сумрак, как в странный лиловатый вуаль…

Вы мне шепчете, бледная, – «я устала, бессильна я…

Если б знали, как больно мне»… В темноте гобелен

Нас окутала мгла роковая, могильная,

И не выйти из этих заколдованных стен…

Наталия Литвак

Мечта экрана

Мелькают тени передо мной.

Вот образ, как мечта, прелестный,

Тревожно яркий и живой,

Как сон, загадочно-чудесный.

Напрасно верил я судьбе,

Пославшей мне мечту живую.

Душой нездешнее люблю я,

Но тщетно жду его к себе.

Доволен будь, что это сон,

Стремиться к большему не смея —

Мечта – немая Галатея,

А ты – слепой Пигмалион.

М. Р. Т-в.

Моя изящная, больная Коломбина,

С улыбкой грустной больших, печальных глаз,

Вся кружевная в ярких отсветах камина, —

Я – Ваш Пьерро… Я не покину Вас…

Вам надоел шутливый маскарад,

И Вы теперь одна в покинутой гостиной…

Ваш легкий, кружевной и вычурный наряд

Вас делает такой прелестной и невинной…

Я Вам не покажусь… Я у куста азалий

Останусь в уголке за Вами наблюдать,

Когда, устав от маскарадных вакханалий,

Вы будете здесь тихо отдыхать…

Забудьте, что есть Полишинели

И Арлекины с тонким острым ядом…

Вас убаюкают здесь мерные качели,

Мою больную Коломбину с грустным взглядом.

Наталия Литвак

Кто-то пел про смуглого, стройного креольчика…

Где-то в задней комнате чокались фужерами…

Звякали так нежно, мягко колокольчики

В твоей красной комнатке с алыми портьерами…

Прилегла, усталая, в уголке диванчика,

В красном свете странная и такая близкая…

И, касаясь изредка тонкого стаканчика,

С детскою улыбкою пьешь Аи искристое.

И звенят насмешливо, тонко колокольчики:

«Уходи… Не сбудутся грезы фантастичные…»

И так жалко, жалко смуглого креольчика

И рояля звука жалко гармоничного.

Наталия Литвак

Кинопризнанье

Почему я безумно люблю,

Когда Вы у камина мечтаете?

Красоту проявляя свою,

Вы все сердце мое покоряете.

Жизнь за жизнь я отдать бы готов,

Когда вижу Вас лунной красавицей.

Песнь любви торжествует без слов,

И миражи мечтаньям представятся.

Пламя неба мне видится в Ваших очах.

Тень греха на душе просветляется.

А Тобою казненный, поверженный в прах,

Человек-зверь, как раб, укрощается.

Сердце ранят мне грусти мечи,

Но воскреснет Ваш образ пред мной,

И шепчу я: «молчи, грусть, молчи» —

Это сказка любви дорогой.

И средь шумного бала, под музыки звон,

Мнится, дремлют плакучие ивы…

Рад я пытке молчанья, я ей упоен,

Даже ядом столичным счастливый.

Пусть живой труп стоит предо мной —

В нем я те же увижу созданья,

Что чаруют своей красотой,

Неизбывной улыбкой молчанья.

Жадно образы Ваши ловлю

И в молчаньи от счастья немею…

Почему так безумно люблю,

Я, конечно, сказать не сумею.

«Он»

На Ваших бледных, прозрачных ручках

Блестят сапфиры и бриллианты…

В столовой долго и однозвучно

Десять ударов били куранты…

Вы так устали, моя маркиза!

Глаза закрыли, и на диване

С улыбкой легкого полукаприза

Вы задремали в ночном тумане…

Прощай, маркиза!.. Сейчас вернется

Маркиз твой старый, сухой и скучный…

Маркиза встанет и засмеется,

Но как-то странно и однозвучно…

Вы не забудьте, что там, в столовой…

Пока прощайте!.. Ах, да… Вы спите…

Но ровно в полночь авто готовый…

«Ах, я все слышу… Сегодня… Ждите…»

Наталия Литвак

Позабудьте свои печали,

Прочь откиньте забот обузы —

В этом маленьком душном зале

Правит праздник Десятая Муза.

Вы, уставшие в грохоте фабрик

От работы и слов, и строчек,

Посмотрите: ведь каждый кадрик —

Это светлой мечты кусочек.

В этой пляске пойманных мигов

Человеческий разум, как витязь…

Перед вами Молчанья книга,

Растворитесь в ней и учитесь!

Вас. Лебедев

«Вера Холодная» (напечатано в «Киногазете» № 13, июль 1916 года, под рубрикой «Наши артисты»):

Хоть повези в Америку,

Понравится и там.

Так «делает истерику» —

Не верится глазам.

Глаза такие жгучие,

Что мы б спросить могли:

«Уж не было ли случая,

Чтоб фильм они прожгли?»

Артистка превосходная —

Вот мненье москвича.

Фамилия «Холодная»,

Игра же – горяча!

Она была королевой. Ей посвящали стихи. Но почему – она? Почему именно ей – такая слава? Почему эта скромница, дочь учителя, жена юриста, мать двух дочерей, имеет такой успех у публики?

Почему именно она?!

Она хорошая актриса…

Да полноте! Она непрофессиональна, у нее нет школы, в России много замечательных, талантливых, а главное, настоящих актрис!

Она очень красива…

Но разве нет в России других красивых женщин?

Есть такие, которые и красивы, и талантливы, и обучены как следует!

Ольга Гзовская с ее скульптурным телосложением и профилем античной камеи.

Вера Коралли, яркая, легкая и грациозная, как бабочка, по словам Перестиани, «принесшая в кино отголоски своих балетных успехов».

Наталья Лисенко с ее тонким, интеллигентным лицом, с ее гордой осанкой и ясным взглядом золотисто-карих глаз.

Анастасия Вяльцева, романтическая и изящная, словно сошедшая с миниатюры середины прошлого столетья.

Темная, пылкая, белозубая Пола Негри с ее точеными плечами и хищным огнем в глазах.

И, наконец, Зоя Баранцевич. «Типичнейшая “божья коровка” с внешностью наивной институтки» – как охарактеризовал ее Перестиани. Такая же ангелоподобная, нежная, большеглазая, печальная, кажущаяся по-детски наивной и беззащитной – в сущности, тот же типаж, что и Вера Холодная!

Но как бы профессионально, с какой бы самоотдачей они ни играли, они все равно не получают и десятой доли того успеха, того восторга, какой вызывает у публики один лишь взгляд Веры Холодной – печальный, сумрачный взгляд из-под полуопущенных мохнатых ресниц, из-под упавших на лоб темных кудрей…

В чем заключается тайна успеха Веры Холодной?

Почему признанные театральные актеры, начиная сниматься в кино, не имели и крупицы того успеха, который сопровождал весь краткий творческий путь «красивой натурщицы»?

Только ли потому, что на экране они были лишены такого важного выразительного средства, как голос, а киноактриса Вера Холодная изначально готовила себя к безмолвию?

III

Когда ее попросили сказать что-нибудь для вступления к посвященной ей «Киногазете» № 22 – что-нибудь, что можно будет поместить как эпиграф к последующим текстам, возле самой большой ее фотографии, она сказала:

«Слова – это дивно звучащие струны человеческой души, говор цепи чувств, переживаний… Слова – это высшее, что даровано человеку. Но есть в жизни НЕЧТО, где слово бессильно, бывают моменты в жизни человека, не передаваемые словами, там молчание красноречивее слов. Немые страдания глубже, тягостнее… Молчаливая радость бурливее, порывнее… Чувствовать и не говорить… Страдать без слов, когда сердце рвется… Трепетать, охваченной порывом счастья… И не высказать это словами, криком, этот язык молчания, язык чувств самой души – как он велик, необъятен!

Это – Великий Немой.

Радуясь и страдая, в слезах и смехе, он мне дорог, понятен в своей глубине и силе, за это я люблю его, Немого и Великого».

Надо сказать, что загадку Веры Холодной пытались разгадать еще при жизни ее.

Иван Николаевич Перестиани, близко знавший Веру Холодную, писал в своих воспоминаниях: «Я часто ломал голову над причиной того исключительного успеха, каким пользовалась Вера Холодная. Мои наблюдения при совместной работе давали удивительные выводы. Я категорически утверждаю, что В. В. Холодной были совершенно чужды какие бы то ни было эмоции творческого характера, в каких бы драматизированных или трагических положениях она ни снималась. Всегда и везде она оставалась той же простенькой Верочкой, “доходившей”, несмотря на это, к зрителю с невероятной силой. Я знаю, что в ранней юности жизнь была очень неласкова к Верочке. Я знаю, что ей пришлось перенести много тяжелого. Налет грусти всегда был ей свойствен. Она смеялась редко и смеялась невесело…»

В 1917 году, после громкого успеха фильма «У камина», известный театральный критик Веронин написал: «Вера Холодная не создавала, она оставалась сама собой, она жила жизнью, данной ей; любила любовью, какую знало ее сердце; была во власти тех противоречивых и темных сил своей женской природы, которыми тонкий далекий диавол оделил ее от рождения. Она оставалась олицетворением пассивного существа женщины, чувства, отражающего веселые и жестокие забавы судьбы, – женщины, очарование которой так же неразложимо, как бесспорно».

Тогда уже одно только это было воспринято как откровение.

Нет какого-то особенного искусства, какого-то великого актерского таланта – да и не нужны искусство и актерский талант, когда актриса является совершеннейшим воплощением женственности, запечатленным на пленке!

А в 1918 году, в том самом знаменитом номере «Киногазеты», посвященном творчеству Веры Холодной, он же напечатал статью «По ту сторону искусства», в которой в обычной для себя несколько уничижительной манере неожиданно для всех признал кино искусством, а не развлечением для масс и выявил то основное, что различает кино и театр, киноактера и театрального актера. Считаю нужным привести эту статью полностью: в ней есть ответы на многие вопросы. Не на все, но действительно на многие…

«Экран – враг театрального, драматического искусства. По крайней мере – школьного.

Экран – непримиримый враг сценического актера. Он с циничной откровенностью разоблачает мертвую трагическую маску и высокие котурны. Он с насмешливой наглостью преображает богатый и четкий жест актера в неубедительный и примитивный излом марионетки.

Экран оскорбляет актера, беря от него прежде всего человека, превращая его в простого натурщика. Он требует от актера собственного интеллекта, который светится в глазах; ненаигранного чувства, заставляющего содрогаться тело; действительной воли, отраженной рисунком воли и твердым взглядом.

На экране мало – играть, мало – казаться. Для него прежде всего – быть.

Но если экран способен оскорбить самых гордых своим искусством, то он может также превознести самого неискусного из них.

Лучшим доказательством этого может послужить артистический успех на экране Веры Холодной. Успех, которому долго искали объяснения и находили одно время единственное оправдание: она – красивая женщина.

Пока наконец не стали серьезно задумываться над вопросом, да только ли в красоте тут дело. Красивых актрис на экране много, при этом и красота В. Холодной не того характера, который угождает на массовый вкус.

Невежды, лишенные дара предвидения, пробовали приписывать Вере Холодной сценическое дарование.

Но она сама разоблачила это измышление, поехавши в Тверь на гастроли, и в посрамление своих невежественных льстецов прескверно сыграла там графиню Юлию. После чего она уже твердо решила: “Лучше быть первой в кинематографической деревне, чем последней в театральном Риме”.

Унижение паче гордости. А для В. Холодной это унижение стоит известности многих театральных знаменитостей.

В чем же тайна ее исключительного успеха?

Разгадка ее чрезвычайно проста: Вера Холодная оказалась прекрасной моделью для фотографического аппарата. Экран ее принял как интересную натурщицу, очень ценную для сюжетной светописи.

Недаром первым, показавшим Веру Холодную на экране, был покойный Е. Ф. Бауэр. Не следует слишком узко понимать сделанные определения “модель”, “натурщица”. От экранной “натуры” требуется нечто иное, чем от модели натурного класса.

Для экрана прежде всего нужно лицо, потому что модель экрана является одухотворенной и оживленной моделью, долженствующей помимо позы дать движение, дать характер, пластически выявить чувство, дать осязаемую форму всем смертным грехам сердца и всем его благим порывам.

Сцена не знает этой живой модели, она ее раскрашивает и декорирует, она имеет особые условные знаки и интонации, дающие более или менее яркое определение искомых настроений.

Экран может дать меньше и больше сцены.

Меньше – потому, что он нем и недоверчив к жесту. Больше – потому, что выявляет настроение полнее и убедительнее, несмотря на относительную бедность своих изобразительных средств.

Это случайные apriori дают некоторую исходную точку для суждения о В. Холодной как кинематографической артистке.

Ее дарование киноартистки едва ли переходит заметно за грани даров природы, отпущенных ей как женщине. Причем даже в этих уже ограниченных пределах далеко не все характерно и интересно для нее.

Прежде всего ее душе совершенно чужды активный, трагический порыв, воля к борьбе, властная сила идеи.

Она женщина в первом ее воплощении, обреченная любви и ищущая возлюбленного. Она женщина, больная тоскою и страстью. Помните, как в “Песни песней”: “Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви”.

Эта роковая обреченность любви и очарование мужественной красоты являются характерной манерой В. Холодной в ее любовных сценах. Когда этот индивидуальный подход отвечал и объективной характеристике героинь различных пьес, Вере Холодной удавалось создавать прекрасные и правдивые образы. Одним из таких ее созданий была Валерия в “Песне торжествующей любви” – ее первая большая роль на экране.

В других случаях эта известная пассивность женского сердца, милая сама по себе, заставляла подозревать недостаточную разносторонность таланта артистки. И когда все та же Валерия вспоминалась в демимоденке в “Шахматах жизни” и в даме буржуазного света в “Жизни за жизнь”, то такое единообразие манеры было досадно.

Впрочем, несправедливо слишком упрекать В. Холодную за отсутствие достаточного опыта в этих именно картинах. Тогда она только начинала. Это был первый сезон ее артистической карьеры.

Может быть, немалая доля вины за эту монотонную манеру лежит на покойном Е. Ф. Бауэре, который любил пользоваться актером как чистой краской, не смешивая ее с другими, не изменяя ее тона и довольствуясь ее привычной звучностью.

С настроением “обреченности” у В. Холодной органически и закономерно связано другое настроение: испуга, загнанности, замкнутого в себе страдания и как реакция против этих чувств бессознательная жестокость, мстительность, коварство, скрытые под непроницаемым флером слишком глубоких, слишком влекущих глаз.

Наконец, вполне владеет В. Холодная настроениями мечтательности, воспоминаний, таинственного молчания смерти.

Таков в общих чертах диапазон настроений артистки.

Лицо В. Холодной исключительно благородно. Оно редко лжет, и то, о чем оно говорит, почти всегда бывает неподдельно искренно и от какого-то неугасающего чувства.

– Натурщица! Саломея, встреченная на бульваре. Мадонна, продающая газеты.

В этом, вероятно, разгадка тайны призванных творить на экране.

Экрану нужен живой человек, обладающий даром искренности, даром светлой мысли и глубокого чувства.

Прежде всего человек и только затем – актер.

Прежде всего живая модель, “натура” и затем уже игра.

Как нет для экрана грима молодости, так не существует для него и технического секрета – большой артистической разносторонности.

В этом лежит объяснение исключительной удачи на экране В. Холодной, несмотря на ее артистический дилетантизм, и неудачи многих корифеев сцены, которые только что неприемлемы для экрана.

В полном смысле слова Вера Холодная является первой русской актрисой экрана.

Может быть, будут и уже есть другие. Может быть, будут и уже есть более яркие, более одаренные.

Но это не отнимет у нее чести первой победы над театральными мастерами и мастерицами на экране и утверждения той истины, что кино должно создать своего актера и свою школу драматической игры.

Заслуга немалая. И за меньшее принято в наше время чествовать при жизни на случай грядущей славы и бессмертия».

(В. Веронин «По ту сторону искусства», «Киногазета» № 22, 1918 год)

Прав был Петр Иванович Чардынин, утверждавший, что для кино нужны свои актеры, режиссеры, писатели, потому что кино – совершенно особый вид искусства и театральный опыт для него не годится – изначально обречен на неудачу.

Кто был лучшим режиссером начального периода немого кино? Евгений Францевич Бауэр. По профессии – декоратор!

Ну а лучшей актрисой, «королевой экрана», стала прекрасная женщина. Просто прекрасная женщина, пришедшая в киноателье не из условного мира театральных подмостков, а с улицы, из мира реального.

И прав был критик Веронин… Грядущая слава и бессмертие Веры Холодной были уже очень близко. Много ближе, чем мог он себе вообразить! Можно сказать, что Вера Холодная стояла на пороге бессмертия уже в тот день, когда приехала в Одессу: 28 июня 1918 года.

Глава 5. Тайна смерти

Одесский период творчества, конец 1918 – начало 1919 года. Шпионские тайны. Правда и вымысел о Вере Холодной

I

В конце лета 1918 года одесские газеты и журналы писали:

«Любопытное явление наблюдается на центральных улицах Одессы. За изящной молодой женщиной бегают подростки, озираются и оглядывают с ног до головы ее и взрослые… То идет “королева экрана” Вера Холодная!»

В Одессу ателье Харитонова приехало, испросив на то разрешение революционного московского правительства, чтобы в живописных местах – у моря, в скалах, в развалинах старого замка – закончить съемки «Княжны Таракановой» и отснять несколько ранее задуманных фильмов.

Один из них – «Азра», или «Дочь рыбака», по пьесе Габриэле Д’Аннуцио «Дочь Иорио». Как всегда, мелодрама: рыбачка Азра жертвует жизнью ради спасения своего возлюбленного Джилли… В мокром, облепившем тело платье рыбачки, с каплями воды на черных кудрях Вера Холодная была просто неотразима!

«Азру» начали снимать сразу же после прибытия, чтобы не терять погожих солнечных дней, пока вода была теплой и герои могли купаться и «тонуть» без особого ущерба для здоровья.

Правда, то были не лучшие для Одессы времена – город находился «под пятой германских оккупантов», – и для съемок в городе и его окрестностях Чардынину пришлось выспрашивать разрешение градоначальника, а для выхода в море на арендованной яхте – у соответствующего армейского чина.

После благополучного завершения «Азры» и благополучной гибели героини занялись натурными съемками для «Княжны Таракановой». Фильм этот был одним из самых дорогих для ателье Харитонова и считался одним из самых лучших фильмов Веры Холодной, одной из самых серьезных ее актерских ролей… К сожалению, он не сохранился. Как и вообще подавляющее большинство ее фильмов!

Теперь невозможно составить даже более или менее полную и достоверную фильмографию первой русской кинозвезды – неизвестно, сколько вообще было у нее ролей!

Называют от сорока до восьмидесяти…

Осенью 1918 года Одесса была оккупирована интернационалистской армией Антанты. Французские, английские, греческие войска, составлявшие стотысячную армию, французские и английские моряки, и бельгийцы, остававшиеся еще с мировой войны в составе авиации, и польские легионеры, а кроме того, офицеры Добровольческой армии Деникина, и «дружинники», принаряженные в американскую и английскую форму, и одесский проукраинский гарнизон в австрийской и немецкой форме, и «воины Петлюры» в почти балаганных национальных костюмах… В городе власть менялась почти с комедийной быстротой – что позже было отражено во многих советских фильмах, – город разбивался на зоны, переходить из одной зоны в другую было запрещено, требовался особый документ для того, чтобы зайти в магазин на соседнюю улицу и не быть при этом расстрелянным за шпионаж!

Да что там Одесса – вся Россия, от финской границы до Приамурья, сгорает в огне Гражданской войны, раздираемая многочисленными армиями!

Ведь на дворе – осень 1918 года…

Уже расстреляны в Екатеринбурге государь Николай II с супругой, пятью детьми и домочадцами, уже сброшены живыми в шахту под Алапаевском оставшиеся члены его семьи, уже рассеяны по всей России тела убитых – белых, красных и случайно попавших под пулю, – клюют их черные вороны, залита кровью русская земля…

Впрочем, Россия так велика, что на одном краю ее даже не догадываются о том, что творится на другом…

И ателье Харитонова в Одессе спокойно снимает кино: «Цыганку Азу» по пьесе М. Старицкого, «Мисс Кетти» (другое название – «Красная заря», весьма злободневная драма), «В тисках любви»…

II

Вера Холодная в Одессу приехала в сопровождении матери и сестры Сони. Привезла с собой старшую дочку Женечку: девочка часто болела, и Вера надеялась, что солнце и морские купания пойдут ей на пользу. Планировалось снимать в Одессе в течение месяца, пока погода солнечная… Позже к ним присоединилась еще одна сестра – Надя. Она поступила работать в один из одесских госпиталей. Владимир Холодный, еще не оправившийся после ранения, остался в Москве, а с ним – младшая дочка, Нонна, которую по причине малолетства везти с собой было сложно, и бабушка Веры, Екатерина Владимировна. Разлука предполагалась не такая уж долгая, и ни к чему им было всюду ездить следом за Верочкой, мешать ей работать… Но планы – планами, а время было такое, что задержаться в Одессе съемочной группе пришлось на полгода. А «примадонне» съемочной группы – «королеве экрана» Вере Холодной – и вовсе вернуться домой было не суждено. Прощаясь с женой на московском вокзале, Владимир Григорьевич Холодный вряд ли мог даже предположить, что прощается с ней навсегда!

Соня вспоминала:

«Переезд в Одессу? Это была киноэкспедиция фирмы Харитонова. Вера взяла с собой меня и одну из своих дочерей – Женю, а сестра Надя и вторая дочь Веры, Нонна, остались в Москве с Владимиром Григорьевичем. Сообщение с Москвой было нерегулярным – от оказии к оказии. Здесь, в Одессе, я уже начала выступать в балете Оперного театра – мне было тринадцать лет. Вера всегда опекала меня и фактически была мне матерью.

Когда Одессу заняли французские войска, Вера начала получать одно за другим приглашения иностранных фирм. Ее звали за границу. Дмитрий Иванович Харитонов предложил ей стать компаньоном его “дела” за границей. Фирмы обещали ей огромные гонорары, но Вера решительно все отклоняла. Уезжали многие актеры, соблазняясь и деньгами, и перспективной работой. В Одессе становилось все труднее снимать картины – не было пленки, химикалиев. Вера опубликовала заявление в печати, в котором публично заявила, что ни за что не покинет свою Родину в тяжелое для нее время, и призывала других артистов тоже последовать этому решению. Ответы были разные: кто остался, кто, как Мозжухин, эмигрировал.

Наша жизнь в Одессе с момента прибытия была подчинена задаче ограждать Веру от поклонников и поклонниц. Если и в Москве Верина жизнь осложнялась этими людьми, то в Одессе это стало настоящей катастрофой. Жили мы вначале в гостинице, потом в доме Попудовой на Соборной площади, как она тогда называлась. Вера была занята с утра до вечера. Харитонов быстро выстроил ателье на Французском бульваре, и там кипела работа – снимались один за другим новые фильмы».

(Из воспоминаний сестры, С. В. Холодной, записанных А. Каплером)

Первый раз Вера захворала еще в ноябре 1918 года – простудилась, воспалились миндалины, потом образовался нарыв.

Съемки были прерваны на целых три недели.

У актрисы пропал голос – впрочем, для немого кино это не имело значения. Но из-за сильной боли в горле Вера почти не могла есть и сильно похудела за время болезни. Это сейчас худоба в моде и любая актриса даже радовалась бы такому «последствию» болезни, но в начале века любили женщин с формами, с нежным округлым овалом лица… Когда Вера пошла на поправку, ей понадобилось усиленное питание – чтобы вернуть былую прелесть. И еще две недели, пока Вера силилась вернуться к прежнему облику, ателье практически простаивало – снимались какие-то промежуточные сцены, в которых «королева экрана» задействована не была.

Наконец она вернулась к съемкам и концертным выступлениям. Снова – благотворительные спектакли, сборы от которых шли в пользу Одесского отдела Всероссийского союза увечных воинов, в пользу безработных москвичей, находившихся в Одессе, и безработных артистов Одесского городского театра, на оказание первой помощи военнопленным, в пользу семей павших воинов… Параллельно в ателье Ханжонкова досняли «Цыганку Азу», «Мисс Кетти» и «В тисках любви», начатые до болезни актрисы. Затем поставили новые фильмы – «Песнь Персии» и «Дама с камелиями».

Сниматься в «Песне Персии» Вера привела свою сестру Соню. Вера играла прекрасную пленницу Султана – сохранились фотографии ее в «восточном костюме» и экзотических украшениях, а четырнадцатилетней Соне доверили маленькую роль танцовщицы во дворце…

Что касается «Дамы с камелиями», то сыграть роль Маргариты Готье было давней мечтой Веры Холодной. Еще с гимназических времен, когда и речи не было о кино и Верочка мечтала сыграть страдалицу-куртизанку на сцене хотя бы в любительской постановке! И вдруг теперь эта мечта воплощалась… Были сшиты роскошные костюмы, Вера волновалась больше обычного и репетировала дольше обычного, и окружающие начали замечать, что она снова словно побледнела и осунулась, но думали: просто так глубоко погрузилась в роль.

Маргарита Готье умирала от чахотки и неправедной жизни, осложненной еще и любовью.

Вера Холодная репетировала ее трагическое и прекрасное умирание, выступала на благотворительных концертах. Уставала.

В Одессе было страшно холодно.

В середине зимы старшая дочка Женечка заболела скарлатиной, и всю семью попросили выехать из гостиницы – скарлатина считалась смертельно опасной и очень заразной болезнью. Екатерина Сергеевна и Соня вместе с больной девочкой вынуждены были перебраться в частную квартиру в доме Попудова на Соборной площади. Вера, до того жившая отдельно от семьи, на вилле на Французском бульваре, вместе с другими актерами, недалеко от помещения киноателье Ханжонкова, переехала вместе с ними – чтобы ухаживать за дочерью.

Женечка поправилась, и Вера с сестрой Соней снова переехали в гостиницу – так было дешевле и удобнее, но только в другую, в гостиницу «Бристоль» на Пушкинской улице. В один из лучших номеров – просторный, с мраморной ванной и огромным венецианским окном. Правда, в такую холодную зиму, да при нехватке топлива, вся эта роскошь казалась безрадостной и неуместной.

Температура в номере держалась минус девять градусов.

III

Восьмого декабря 1919 года Вера Холодная выступала на концерте в пользу фонда профессионального Союза театральных художников города Одессы.

Концерт состоялся в театральном зале литературно-артистического общества – нынче там располагается Одесский театр музыкальной комедии.

А в феврале 1919 года театр практически не отапливался и публика не раздевалась – так и сидели в пальто и шубах.

А артисты выходили на сцену в костюмах и концертных платьях. В крайнем случае допускалась тонкая шаль на плечах у дамы… Но – не больше. Искусство требует жертв. Больших жертв.

Еще до начала концерта Вера почувствовала себя нехорошо. Ее бил озноб. Она попросила позволить ей выступить первой – хотелось поскорее вернуться домой.

Дома она сразу легла.

Всю ночь промаялась в жару.

Утром испуганная Соня побежала за врачом.

Веру перевезли в квартиру матери.

Диагноз был поставлен сразу – «испанка». Особая форма гриппа, завезенная, как считалось, из Испании.

В 1918 году в Европе от «испанки» умерло, по разным данным, от трех до шести миллионов.

В Одессе эпидемия «испанки» вообще-то миновала уже в октябре, да и вообще в сильные холода гриппом болеют редко. Но доктора все-таки решили, что у «королевы экрана» именно «испанка», осложненная воспалением легких, отчего и протекала она как легочная чума – с сильным жаром, удушьем и болью.

Лечить подобные болезни в те времена еще не могли. Не было пенициллина, а без него любое воспаление в организме грозило гибелью, тем более – такое опасное, как воспаление легких. Кололи камфару, натирали камфорным спиртом, делали согревающие компрессы от боли в груди, чередуя их с прохладными обертываниями – от жара. Положительных результатов такое лечение не приносило.

Вера Холодная проболела восемь дней.

Хотя ее лечили лучшие врачи Одессы – Усков, Коровицкий, Бурда, Тальпин, Зильберберг.

День и ночь дежурили у ее постели мать и сестра. Сменяли друг друга. В соседней комнате сидели испуганные, притихшие девочки.

К Вере не пускали никого – даже друзей. Один раз позволили навестить ее Харитонову и Чардынину, но Вера была в забытье и попросту их не узнала.

Последние четыре дня – и четыре ночи – под окнами их квартиры стояла толпа поклонников актрисы, жгли костры, и врачи начали поговаривать о том, чтобы вывешивать бюллетень…

Но в восемь часов вечера, в воскресенье 16 февраля 1919 года Вера Холодная умерла.

Перед смертью она совершенно пришла в себя и ясно сознавала, что умирает. Говорила о смерти с родными. Просила позвать священника. Успела причаститься и собороваться. Успела благословить детей.

Потом Соня вспоминала:

«Зачем мы только в эту Одессу приехали! Может быть, Вера жила бы и жила. Там она заразилась этой ужасной “испанкой”. В Одессе была настоящая эпидемия, и болезнь протекала очень тяжело, а у Веры как-то особенно тяжело. Профессор Коровицкий и Усков говорили, что “испанка” протекает у нее как легочная чума. Теперь это называется вирусным гриппом. Все было сделано для ее спасения.

Как ей хотелось жить! Перед домом нашим постоянно – день и ночь – стояла толпа молодежи. Вера говорила: “Володя там, в Москве, не чувствует, наверное, что я умираю”. Все понимала, знала, что это конец. Харитонов и Чардынин плакали, сидя на кухне. В половине восьмого вечера она умерла. Это было шестнадцатого февраля 1919 года. Хоронил ее весь город буквально. Двадцать шесть ей было…

Муж Веры – Владимир Холодный – прожил недолго. После панихиды памяти Веры в Москве, в Художественном театре, он стал заговариваться, иногда не слышал, когда к нему обращались. Вскоре он умер. Перед смертью все говорил о Вере как о живой».

(Из воспоминаний сестры, С. В. Холодной, записанных А. Каплером)

Спешно было произведено вскрытие, в отчете – «постмортуме» – указан тот же диагноз: отек легких.

Тело Веры Холодной набальзамировали (для отправки в Москву, как было сказано), то есть обработали сложным раствором на основе глицерина, карболовой кислоты, спирта и камфоры. От этого раствора кожные покровы меняют цвет и как бы сжимаются, но тление долго не касается усопшего… При удачно проведенном бальзамировании родственники в Москве могли бы без опасения вскрыть гроб и провести повторную церемонию прощания.

А пока с Верой Холодной прощалась Одесса.

IV

Ее положили в гроб в том самом платье, в котором она два года назад играла княгиню Лидию Ланину в фильме «У камина» – в одном из самых популярных своих фильмов.

Парадокс судьбы… Если бы тогда – всего полтора года назад – двадцатичетырехлетней, прекрасной, счастливой, удачливой актрисе сказали, что пройдет совсем немного времени и именно в этом платье она будет лежать в гробу! Нет, наверное, она бы не поверила. Сочла бы шуткой дурного тона.

Но это случилось.

И в двадцать шесть с половиной лет она – в гробу, в этом самом строгом и элегантном, закрытом платье, на волосах – фата, на лбу – церковный венчик, кисейное покрывало скрывает все тело от подбородка до кончиков туфель… Гроб полон цветов, в основном хризантем: белых, желтых, бледно-лиловых. Их было легче других цветов найти в феврале. К тому же хризантемы – цветы скорби и смерти – подходили к случаю. Лицо актрисы было покрыто слоем желтоватого театрального грима – чтобы скрыть следы болезни и того, как потемнела кожа от воздействия бальзамических составов.

В газетах напишут: «Мертвая королева наряжена в один из лучших своих туалетов и тщательно загримирована»…

И все равно грим не мог скрыть того, что «королева экрана» страшно изменилась. Глаза, окруженные темной тенью, ввалились; губы припухли и посинели от удушья, никакая помада не может скрыть этой жуткой синевы. Сложенные на груди руки просвечивают сквозь кисею, и видно, что кончики пальцев тоже посинели… Тяжело она умирала, очень тяжело. Несколько дней задыхалась.

Но в толпе провожающих мало кто знал подробности, и при виде этого изменившегося лица, этих распухших посиневших губ кто-то из них впервые произнес слово «яд».

«Отравили!»

Потом поползут сплетни…

Или уже поползли, с самого момента смерти ее и известия о том, что тело будут бальзамировать?

Похороны напоминали какое-то мрачное торжество или жутковатую кинопремьеру с «королевой экрана» в главной роли.

Тысячи и тысячи людей желали проститься со своим кумиром. Увидеть ее в последний раз… Убедиться в непоправимости своего горя!

Собор, в котором отпевали Веру Холодную, был полон, люди давили друг на друга, задыхались, падали в обморок – как от недостатка кислорода, так и от остроты переживаний. К счастью, смертоубийства удалось избежать и никого не затоптали насмерть, хотя толпы провожающих заполонили не только Соборную площадь, но и близлежащие улицы.

Похороны снимали – последний фильм Веры Холодной! – и уже в марте пленку демонстрировали во всех кинотеатрах.

«Похороны Веры Холодной» имели неизменный успех.

Кстати, этот фильм – ее единственный неигровой фильм – сохранился по сей день.

В отличие от тридцати девяти (!) игровых лент, которые были безжалостно уничтожены, смыты, ибо не представляли ценности для нового искусства, не могли представлять интереса для советского зрителя…

А похороны Веры Холодной – представляли интерес?! Или эта пленка сохранилась случайно, по причине короткого метража?

«3 февраля 1919 года, в ноль часов вечера, умерла в Одессе молодая, прекрасная актриса Вера Холодная – и тотчас же эту печальную новость узнали несколько сот тысяч людей, и все пожалели эту молодую женщину, на которую было так приятно глядеть на экране кино. Я повторяю: “приятно глядеть” и настаиваю, что почти вся соль кинематографа не в пьесах, так часто и бездарных, и грубых, и лубочных, а только в актерах, в их глазах, смехе, хорошо сложенных телах, только в том, что на них “приятно смотреть”.

Но господа фабриканты фильмов, их писатели, режиссеры до сих пор этого не понимают. Не понимают, что самое драгоценное в кинематографе человек сам по себе, природа сама по себе – все остальное сравнительно не важно.

Среди бульваров, улиц, в лесу, в поле, у моря мы нередко часами присматриваемся, прислушиваемся к их жизни, не желая никаких комедий и страшных драм с жуликами и сыщиками или без жуликов; мы хотим только одного: наблюдать жизнь; мы так привязаны к ее тайне, мы так любим ее проявления, что готовы без конца следить за тем, как живут муравьи, бабочки, звери, совсем не интересуясь их драмами. Но еще ближе и дороже нам человек, конечно, прекрасный человек, прекрасная женщина: нам бесконечно любопытно наблюдать их на экране, где все необычайно увеличено, рельефно подчеркнуто, где не пропадет движение ни одного мускула, где лицо, фигура приобретают необычайную выразительность, недоступную обычной сцене. Драмы в кино только терпимы, их могло бы вовсе не быть. Центр тяжести этого нового искусства в актере, в живой природе – это давно пора учесть.

Я видел Веру Холодную на экране не раз, но я не помню содержания ни одной пьесы, в которой она участвовала.

Прелесть этой актрисы совершенно не в том, как она справлялась с той или иной ролью, а в том, что у нее было одухотворенное лицо, прекрасные глаза, улыбка.

Теперь мы с особым чувством увидим ее на экране, но фильмы невечны. Пройдет сезон, другой – и материальный образ этой прекрасной женщины потускнеет, но в нашем сердце воспоминание о ней будет жить долго.

Так иной раз мы встречаем привлекательных незнакомых людей в театрах, на улицах, потом они куда-то исчезают навеки… Но их образ часто на всю жизнь сохраняет наша душа.

В этом есть что-то общее между созданиями самой жизни и произведениями поэтов, художников.

P. S. Вера Холодная уже покоится во мраке, под каменным сводом, а ее тень долго еще будет скользить под музыку по экранам кино, в которых ее станут продавать теперь особенно выгодно. С каким чувством близкие артистки будут проходить мимо этих лавочек? Какая это страшная машина кин-граф в некоторых случаях… Наше время, время машин, должно породить новые элементы психики, чрезвычайно любопытные».

(П. Нилус, газета «Вечерний час», 21 (8) февраля 1919 года)

…Новое время действительно породило много новых и в высшей степени любопытных элементов психики – гораздо больше, чем кинокритик Нилус мог бы предположить даже в самых своих кошмарных фантазиях!

Что же касается «близких артистки»…

V

Владимир Григорьевич Холодный пережил жену всего на два месяца.

Отчего он умер?

Кто-то говорил – от тифа, кто-то считал, что от той же «испанки» или от воспаления легких. Время было жестокое, и люди совершенно не были склонны к сентиментам. И сознательно обманывали себя, пытаясь поставить хоть какой-нибудь научный диагноз, хотя всем было совершенно ясно, что умирает офицер Холодный не от банальной «медицинской» хвори, а от любви и тоски, от невозможности жить без Верочки… «От разбитого сердца», как сказали бы в прошлом веке. Он просто поспешил за ней – туда, за грань бытия, а если и приключилась с ним перед смертью какая-нибудь из «популярных» в то время болезней, то все равно – не болезнь была первопричиной его смерти.

Ходили слухи и о том, что он был арестован и расстрелян «на Лубянке чекистами», – во всяком случае, именно такой версии придерживается в своих мемуарах старшая дочь Веры Холодной Евгения.

Еще через месяц скончалась мать Веры, Екатерина Сергеевна Левченко, во время эпидемии брюшного тифа.

Бабушка Веры, Екатерина Владимировна, привезла из Москвы в Одессу осиротевшую Нонну.

Двадцатитрехлетняя Надя просила об опекунстве над племянницами и сестрой – четырнадцатилетней Соней. Она была на редкость доброй и ответственной девушкой, по-матерински относилась к Жене и Нонне, и через некоторое время удочерила обеих девочек. Позже она вышла замуж за болгарина, и в 1923 году уехала вместе с мужем на его родину.

Дочери Веры Холодной учились в русской гимназии Кузьминой. В некогда знаменитой частной гимназии Петербурга, которая после революции переместилась сначала в Стамбул, потом в Болгарию. Получили прекрасное образование.

Евгения Холодная вспоминала: «…к нам часто приходили незнакомые люди, выказывая сочувствие как сиротам известной киноактрисы. Часто давали газетные и журнальные вырезки и фотографии с наставлениями: “Храните их, это ваша мама!”»

После окончания гимназии Евгения стала бухгалтером на предприятии своего дяди, мужа Надежды Левченко. Потом вышла замуж за русского офицера, работавшего автомехаником в турецкой фирме. Овдовела практически в одно время с теткой, и вдвоем они поселились в Константинополе. В 1960 году Евгения снова вышла замуж – за американца, работающего в Турции. После смерти тетки уехала на постоянное жительство в США.

Нонна давала уроки фортепьяно и пения детям турецкой интеллигенции. Вышла замуж за учителя. Осталась жить в Стамбуле.

VI

После смерти Веры Холодной распалась знаменитая съемочная группа Харитонова.

Собственно говоря, уже столько времени киноателье снимало только кино с Верой Холодной, столько времени режиссеры, сценаристы, художники, операторы работали «под Холодную», что теперь они просто не представляли, как же снимать кино без нее. Ею держалась вся группа, на ней строилось все кинопроизводство… Партнеры – легендарные В. Максимов, В. Полонский, О. Рунич – привыкли работать именно с ней и не представляли себе другой героини.

На первый взгляд это может показаться чем-то вроде трогательной верности умершей звезде, но, в сущности, дело обстояло иначе: Вера Холодная была звездой такого масштаба, что никто из партнеров-мужчин и никто из снимавшихся вместе с ней в фильмах женщин просто помыслить не мог о том, чтобы конкурировать с ней!

Когда ее не стало, конкуренция появилась, и постепенно, один за другим, все ее бывшие партнеры ушли в другие киноателье, где они смогут быть «королями труппы». Ушел и режиссер Чардынин.

Собственно, десять месяцев после смерти Веры Холодной киноателье простаивало – пыталось перестроиться. Потом вновь начали снимать кино, но прежнего успеха уже не было, не было и прежних денег… Веру Холодную смотрели и знали не только в России, но и в Европе, не только в Европе, но и в Турции, в Японии… Картины с ней хорошо покупались для проката, а гонорары Харитонов платил небольшие. Конкуренты удивлялись тому, насколько дешево обходится ему звезда такого масштаба. Они не понимали, что дело было не в каких-то его особых способностях дельца, а в самой Вере: из-за скромности и кротости своей, из-за врожденной интеллигентности и бескорыстной преданности искусству «королева экрана» никогда не унижалась до спора из-за гонораров. В конце концов, Харитонов платил ей больше, чем когда-то Ханжонков, и уже за это она была благодарна ему.

Но смерть Веры Холодной буквально разорила Харитонова, как когда-то ее уход нанес тяжелейший удар по материальному положению кинофирмы Ханжонкова.

VII

Соня Левченко осталась в России. В Одессе, рядом с могилами сестры и матери. Со старенькой бабушкой Екатериной Владимировной, которая не хотела никуда ехать, желая умереть в России, быть похороненной в русской земле. Она ненадолго пережила дочь и старшую из внучек, и Соня осталась совершенно одна…

Как она выжила, как не подмял ее чудовищный жернов истории, не раз прокатывавшийся по стране в ближайшие десятилетия? Наверное, сначала, в годы революции и в первые послереволюционные, ее спасало все-таки то, что она была сестрой всенародно любимой артистки. Соня взяла себе фамилию «Холодная» – фамилию мужа сестры. Потому что девичья фамилия «королевы экрана» была не особенно известна. К тому же, к счастью для себя, Соня была талантливой балериной. А новому правительству нужны были артисты – как доказательство, что искусство все-таки живо.

Соня стала балериной Одесского оперного театра. Танцевала с 1920-го – с пятнадцати лет – солисткой, а позже и ведущей солисткой в «Лебедином озере», «Жизели», «Коньке-Горбунке», специально для нее поставили балет «Девушка и смерть»… Она воплотила в своей жизни несбывшуюся мечту Веры и оставалась на сцене до страшного 1937 года, когда вынуждена была уйти «по болезни сердца». Вышла замуж. Родила сына и дочь. Всю жизнь сражалась за сестру – за светлую память актрисы Веры Холодной, за доброе имя ее, обильно поливаемое грязью. Отстаивала ее право на особое – значительное – место в русском киноискусстве. Стоит прочесть ее воспоминания, написанные в конце пятидесятых… Бедная, бедная женщина! Бедная, слабая, смелая! Как отчаянно пыталась она доказать истинно народное происхождение Веры Холодной и даже некую мифическую близость образов, создаваемых Верой на экране, к идеям социализма и нуждам рабочего класса.

«Несмотря на разницу в возрасте между мной и Верой Васильевной, воспоминания о ней настолько ярки, что я могу и хочу ими поделиться. <…> Вера Васильевна любила театр, любила искусство и проводила время или в чтении книг по вопросам искусства, или вращалась в кругах актеров, литераторов, художников и бывала часто в клубе “Алатр”. На одном из таких вечеров ее познакомили с представителем кинофабрики Ханжонкова Туркиным и режиссером этой фабрики Евгением Францевичем Бауэром. Новые знакомые почувствовали в Вере Холодной любовь к искусству, тяготение к сцене, к литературе и к тому же обратили внимание на удивительно яркие, многоговорящие глаза.

Глаза у Веры Васильевны были особенные, с первого взгляда они казались черными, в действительности они были серыми, глубокими, всегда грустными, с голубоватыми белками, с длинными густыми ресницами. Возможно, грусть в глазах появилась с тех пор, когда ей не удалось закончить балетное училище, а возможно, ее грусть объяснялась горем, нуждой, которые царили в широких народных массах в дореволюционной России.

А вообще Вера Васильевна была очень похожа на своего отца, типичного украинца трудовой Украины.

Вспоминая внешность Веры Холодной, Наталия Литвак в стихотворении на смерть Веры Холодной пишет:

«Вы – капризная девочка с синевою очей:

Вы такая вся хрупкая, как игрушка саксонская.

Вы – Мадонна из мрамора в ореоле кудрей…»

Туркин и Бауэр предложили Вере Васильевне приехать на кинофабрику, чтобы заснять ее крупным планом, а после удачной пробы – сниматься в картине “Песнь торжествующей любви” по Тургеневу, в роли Валерии.

Вера Васильевна очень волновалась, но вместе с тем в душе радовалась и была счастлива, ибо это была ее первая ответственная роль, которая ей была по душе, и исполнила она ее прекрасно. Первым ее партнером был Витольд Альфонсович Полонский, артист Малого театра.

После первой картины, которая прошла с большим успехом, Вере Васильевне предложили заключить контракт сразу на три года. Так она посвятила себя работе в нарождающейся русской кинематографии. Пошли годы упорной и плодотворной работы. Вера Васильевна никогда не удовлетворялась многочисленными похвалами и отзывами режиссуры, прессы, разных деятелей кино, искусства, театра. После общественных просмотров картин с ее участием она всегда уезжала смотреть себя на экране в самые отдаленные уголки Москвы, чтобы там, среди широкой народной массы Москвы, среди трудящихся масс, услышать мнения, замечания.

И как дороги ей были замечания и отзывы широких народных масс!

Вера Васильевна никогда не показывала себя недоступной, высокомерной, одевалась просто и разговаривала просто с народом. Да и как могло быть иначе, когда она сама – выходец из слоев трудовой интеллигенции Украины.

Часто, приходя в кинотеатр, она одевалась так, чтобы вообще ее не заметили, ничем не отличаясь от других посетителей театра. Главным и всегда верным спутником этих ее просмотров была я, тогда девочка-подросток.

После того как Вера Васильевна проработала год или немного больше, ее пригласил к себе в Художественный театр Станиславский и предложил ей играть роль Катерины в «Грозе» Островского. Она сочла это предложение за великую честь для себя, долго беседовала со Станиславским, но отказалась играть на сцене такого замечательного театра.

Любовь ее к своему Великому немому превысила все. К тому же она говорила, что в Художественном театре над одной ролью работают целый год, а играют ее потом раз 20–30.

Вера Васильевна торопилась жить, будто у нее было предчувствие, что она недолговечна.

Проработав год у Ханжонкова, Вера Васильевна перешла на кинофабрику Харитонова, который сам уплатил неустойку Ханжонкову за расторжение договора с Верой Васильевной.

У Харитонова Вера Васильевна работала под руководством режиссера Петра Ивановича Чардынина. Ее партнерами были Максимов В. В., Полонский В. А., Рунич О. И., Худолеев И. Н., Перестиани И. Н., Хохлов К. П.

Обычно после читки нового сценария на киностудии Вера Васильевна с Максимовым, Худолеевым, Руничем разбирали его и работали над ролями у нас дома. Максимов и Худолеев вообще часто бывали у нас дома и были очень дружны с мужем Веры Васильевны и нашей покойной мамой, которая всегда радушно оказывала им свое гостеприимство.

Вера Васильевна тщательно готовилась к каждой роли, понимая, что одно из главных средств воздействия актера – голос. Но по закону немого кино он не в ее власти. Приходилось обращаться к зрителю другими, более сложными средствами: мимикой, жестами, талантом души.

Она много читала. Ее любимыми писателями были русские классики: Пушкин, Толстой, Достоевский, Островский. Из иностранных – В. Гюго, А. Доде, О. Бальзак, Дж. Лондон. Любила она “Крейцерову сонату” Л. Толстого, “Без вины виноватые” А. Островского, “Даму с камелиями” А. Дюма, “Собор Парижской Богоматери” В. Гюго, “Мадам Бовари” Г. Флобера, мечтала об экранизации этих произведений и исполнении в них ролей героинь. К сожалению, этого осуществить не пришлось…

Очень любила Вера Васильевна музыку, сама играла на рояле. Кумирами ее были Глинка и Чайковский. Обладая небольшим, но приятным, задушевным голосом, в кругу близких друзей сама исполняла романсы. Б. Прозоровский посвятил ей написанный им романс “Жасмин”, который она пела дома.

Вера Васильевна любила все красивое – цветы, деревья, море. Когда она была на съемках в Сочи, писала из гостиницы “Ривьера” письма нам домой о том, что море такое чудесное, но наводит на нее какую-то непонятную тоску, а прибой лишает ее сна и покоя.

Но больше всего любила она свой дом, свою семью, особенно своих дочерей – Женю и Нонну. По утрам обе девочки стучались к ней в спальню, чтобы вручить газеты “Раннее утро” и “Русское слово”. Вера Васильевна нежно ласкала их, расспрашивала о прошедшем дне. И свободное от съемок время посвящала им.

Хозяйство вела дома мама, но в праздничные дни Вера Васильевна готовила свои любимые блюда – салат оливье, рыбу под майонезом, крюшон. А в будни, читая и работая над ролью, любила грызть черные сухари с солью, которые ей приготовляли в неограниченном количестве.

Обладая большим вкусом, выкройки платьев Вера Васильевна накалывала на себя, и только после тщательнейшей примерки их заканчивала портниха. Шляпы Вера Васильевна делала по большей части сама, изредка покупая какую-нибудь импортную модель. Волосы, вьющиеся от природы, как у отца, Вера Васильевна причесывала сама. Только для характерных ролей ее причесывал парикмахер.

Ее любимыми духами были “Роз Жакмино”и “Кеши” Аткинсона, которые она смешивала. Много лет спустя после смерти Веры Васильевны, открыв чемодан с ее вещами, волна еще невыдохшихся духов испугала меня, вызвала передо мной ее живой образ…

Мы с Верой Васильевной были очень дружны и очень любили друг друга, несмотря на то что Вера Васильевна была со мной строга в воспитании, хотя нередко и баловала меня как младшую сестру.

В быту, в обиходе, в повседневных привычках Вера Васильевна оставалась всегда неприхотливой, простой, скромной, очаровательной. Поэтому так тепло писали о ней все ее товарищи по работе, а такие свидетельства кое-чего стоят… Но не только товарищи.

Однажды зимой Вера ночью возвращалась домой после съемок. На Лесной улице, где помещалась кинофабрика Харитонова, к ней подошел подозрительный субъект и предложил снять котиковую шубу.

Вера Васильевна, немного растерявшись, сказала: “Я живу недалеко, давайте познакомимся”.

Не успела она поднять вуалетку, как он узнал Веру Васильевну и сказал: «Мне повезло, я воочию увидел “королеву экрана”. Я провожу вас до дома, чтобы кто-нибудь из нашей компании не посмел обидеть вас”.

Он проводил Веру Васильевну до самых дверей, жадно слушал ее рассказы о съемках нового фильма, под впечатлением которых она еще находилась. Прощаясь, он сказал: “Я непременно расскажу своим товарищам о такой счастливой встрече”.

В то время когда Вера Васильевна работала у Харитонова, началась Великая Октябрьская социалистическая революция. Электроэнергия экономилась, но молодое рабоче-крестьянское правительство, зная, что снимается Вера Васильевна Холодная, отпускало электроэнергию и пленку по возможности бесперебойно. Часто Вере Васильевне приходилось работать только ночью. С большой любовью и заботой относились к ней рабочие фабрики (ныне Киностудия имени Горького). Когда были затруднения с продуктами, они всегда старались чем-нибудь помочь молодой актрисе.

А однажды в Краснопресненском районе на концерте Вере Васильевне преподнесли маленького поросеночка, перевитого красной лентой, во рту у него была грамота – благодарность рабочих.

Вера Васильевна без колебаний вошла в Октябрь, работала с особенным подъемом и создала за короткий отрезок времени много незабываемых образов в нашей еще несовершенной, но развивающейся кинематографии.

Пусть тематика кинокартин с ней не покажется странной, они отображали дух кинопредпринимателя Харитонова да и всей нашей кинематографии того времени. И не вина Веры Холодной в том, что в те годы ей приходилось играть на экране в салонных мелодрамах, ничего не имеющих общего с образами людей, завоевавших советскую власть и боровшихся за ее становление.

Вера Холодная одна из первых приветствовала появление таких фильмов, как “Барышня и хулиган”, “Не для денег родившийся”, “Закованная фильмой”. Она видела в качестве исполнителя главных ролей Маяковского и знала, что они сняты по оригинальным сценариям поэта. Его герои – и “хулиган”, и рабочий Иван Нов, становящийся известным поэтом, – были прямой противоположностью традиционным любовникам салонно-психологических кинолент.

Вера Васильевна говорила, что образы, созданные Маяковским, озаренные духом бунтарства против мещанских отношений и моральных норм, несут в себе большую внутреннюю силу.

Она тоже искала и стремилась к широкому простору активной работы для кинематографа, отвечающего в полной мере задачам в борьбе за создание новой, прогрессивной кинематографии.

Ее глаза были грустными и задумчивыми, когда она участвовала в салонных, не по ее сердцу фильмах, – вот в чем таилась загадочная грусть выразительных глаз Веры Холодной! Но вся она преображалась, когда слушала выступления Маяковского, смотрела новые фильмы с его участием. А когда шла к рабочим Красной Пресни для выступления перед ними, глаза ее с голубизной светились ярко, приобретая цвет морской волны в ясный, солнечный день.

Вера Васильевна понимала всю ничтожность тематики фильмов, навязанных ей киноателье Харитонова. Правильно передает настроения артистки в этот момент Наталия Литвак. Она пишет:

Вы мне шепчете, бледная:

«Я устала, бессильна я…

Если б знали, как больно мне»…

В темноте гобелен…

Я люблю ваши пальчики…

О, какими усталыми

Они кажутся в блеске

Этой массы колец…

“Темнота гобелен” – это непременный атрибут декораций салонных мелодрам, под сенью которых происходят выдуманные любовные истории выдуманных героев”, – продолжает Наталия Литвак. Вера Васильевна чувствует усталость и отвращение к блеску колец, золота, бриллиантов.

Но все же в тех картинах, где она принимала участие, ей принадлежит почетное место как одной из первых киноактрис в истории нашей отечественной кинематографии. <…> Работая лихорадочно, чтобы скорее закончить натурные съемки и вернуться к зиме в Москву, Вера Васильевна не щадила своего здоровья. Будучи с детства чуткой и отзывчивой, она оставалась душевным человеком не только в среде товарищей-актеров, но, любя свой народ, видя его страдания, безработицы, нужду, всегда по первому зову шла туда, где своим искусством могла с любовью оказать помощь, участвовала в благотворительных концертах. И часто любила повторять: “Долг каждого человека – помогать своей стране”.

В конце января 1919 года (по старому стилю) Вера Васильевна принимала участие в концерте в пользу безработных театральных тружеников в литературном клубе, простудилась и заболела “испанкой”. В гостинице “Бристоль” было очень холодно. В первый день ее болезни наша мама привезла ее домой в дом Попудова на Соборной площади, где она проболела восемь дней и скончалась от отека легких 3 февраля 1919 года по старому стилю (16 февраля 1919 года по новому стилю).

Лечили ее профессора мединститута Коровицкий, Усков, Бурда.

Бальзамировал ее профессор патанатом Тизенгаузен, завкафедрой Одесского мединститута.

В свидетельстве о смерти было указано, что смерть наступила от отека легких.

Председателем комиссии по похоронам Веры Васильевны был Георгий Амурский, в то время председатель Совета Рабис в г. Одессе. Похороны организовали на средства Управления кинематографии. Они были засняты кинохроникой.

Последний траурный путь Веры Васильевны проходил при необычайном стечении народа, и млад и стар отдавали последний долг первой русской киноактрисе, замечательному товарищу и человеку. В Москве товарищами-актерами в Художественном театре имени Горького была организована гражданская панихида. В день смерти Веры Васильевны были отменены все спектакли в театрах.

Прошло 37 лет со дня смерти моей незабвенной сестры Веры Васильевны Холодной, ее вещие слова сбылись, она в свое время говорила: “Я люблю тебя, Великий немой, ты заговоришь, когда меня уже не будет. Я не услышу тебя”.

Она рано ушла из жизни, в расцвете таланта, молодости и красоты.

Память о ней будет жить среди широких масс трудящихся как о первой русской киноактрисе.

Вот что я могла и хотела сказать о жизни и труде моей сестры Веры Васильевны Холодной».

Внучку свою Софья Васильевна Холодная назвала Верой…

VIII

…А ведь, казалось бы, все и так ясно!

Вера Холодная – «королева экрана», равных ей не было и нет до сих пор…

К чему что-то доказывать, какая может быть борьба?

Незабвенную Веру Холодную никто не сможет сбросить с ее пьедестала…

Но – нет! – ее пытались забыть.

Или, вернее будет сказать, пытались заставить зрителя забыть Веру Холодную – называли ее «синонимом пошлости и мещанства», и вклад ее в русское искусство тоже старались преуменьшить.

И с возмущением, с осуждением писали о многочисленных подражательницах Холодной, которые бились у ворот киностудий в 20-х годах, – так же как потом, в 30-х и 40-х, появится множество подражательниц другой русской – уже советской – звезды: Любови Орловой.

«Под Орлову» половина всех русых и шатенок в СССР в блондинок перекрасились, но это не осуждалось.

Потому что Орлова была «своя». Любимая актриса Сталина.

И другая белокурая – Марина Ладынина… Девчонки-школьницы, отправляясь на свидания, старались чаще облизывать губы, чтобы они все время были влажными, как у Ладыниной. Это было смешно, но не более.

Но те, кто подражал Вере Холодной, вызывал праведный гнев. Вера Холодная была «чужая», или правильнее сказать чуждая. Ее действительно сложно было представить в новом советском кино в роли ткачихи или крестьянки, распевающей бодрые песни, звонким голосом кричащей с трибуны приветствия товарищу Сталину, споро работающей за станком или бойко молотящей босыми пятками по пыли: «А ну-ка, девушки! А ну, красавицы! Пускай поет о нас страна!»

Правда, все это будет несколько позже… Когда само имя Веры Холодной будет предано забвению.

А пока ее еще помнят.

Пока еще в некоторых захолустных кинотеатрах попадаются «вредные» и «пошлые», «мещанские» фильмы «Жизнь за жизнь», «Миражи», «Дети века», «Последнее танго», «Молчи, грусть, молчи…»… А в некоторых центральных кинотеатрах идут фильмы с американской «золушкой» Мэри Пикфорд – она совсем не похожа на Веру Холодную, она некрасива и весела и в финале фильма обязательно выйдет замуж за миллионера!

Но критики того времени, все эти «разоблачители» и «развенчатели», отчего-то постоянно ставят их имена рядом – Вера Холодная и Мэри Пикфорд.

И даже в фильме 1928 года «Поцелуй Мэри Пикфорд», призванном высмеять киноманов, предпочитающим пошлую зрелищность – серьезным, идеологическим советским фильмам, героиня Дуся Галкина, мечтающая стать кинозвездой, «обожает» Мэри Пикфорд и Дугласа Фэрнбенкса, но перед экзаменационной комиссией старательно изображает Веру Холодную.

В исполнении Дуси Галкиной с ее грубыми, простыми чертами и топорной фигурой все эти ужимки и закатывания глаз выглядят действительно смешно.

Когда это делала Вера Холодная, смешно не было…

«Ленинград. 1926 год. Сентябрь. Испытание в Государственном институте… Большинство испытуемых – женщины всех рангов и возрастов. Не думайте только, что это бездельничающие психопатки и скучающие совбарышни. Очень принаряженная женщина с неумело завитыми штопорообразными локонами расскажет вам, что она железнодорожница, приехавшая из Кандалакши, поселка у Белого моря, где оставила двух детей и семью, потому что все знакомые и даже муж говорят, что ей, при ее таланте, необходимо сниматься в кино. Она тщательно проимитирует Холодную… по-настоящему волнуясь и плача. Перед вами мелькнут 2–3 рабфаковки, которые командированы из уезда в вуз, но чувствуют свое призвание только в кино…»

(Цит. по статье Неи Зоркой «Первая русская звезда»)

IX

…Соня боролась за сестру – робко, неумело, в меру сил своих и природной отваги.

Не на жизнь, а на смерть сражалась с пролетарским писателем Юрием Смоличем, оклеветавшим Веру Холодную в приключенческом романе «Рассвет над морем».

В романе Вера Холодная, добиваясь визы на выезд из России, последовательно отдается французскому консулу «мосье Энно» и белогвардейскому генералу Гришину-Алмазову.

Думаю, уместно процитировать отрывок из романа, дабы читатель, возможно, не знакомый с творчеством Юрия Смолича, мог оценить не только суть произведения, но и «неповторимый стиль» автора, внесшего столь значительный вклад в создание легенды о Вере Холодной – шпионке.

То, что меня особенно пленило (и наверняка особенно больно ранило несчастную Софью Васильевну), выделяю курсивом.

«– Пришла одна дама и тоже добивается свидания с вами.

– Дама? Она назвала свою фамилию?

– Да, мосье. Это Вера Холодная. Артистка синематографа.

Мосье Энно остолбенел бы, если бы не было неудобно консулу столбенеть перед своим секретарем.

Но морозцу, который вдруг пробежал у него по спине, мосье Энно разрешил пробежаться. Вера Холодная! “Королева экрана”! Очаровательная женщина, можно сказать, перл красоты! И не мосье Энно искал пути познакомиться с нею, а… пришла сама… Что ж, если дело оборачивается так, то мосье Энно, опытный донжуан, может побиться об заклад, что не завтра так послезавтра перл красоты, “королева экрана” Вера Холодная… будет его любовницей.

– Пускай генерал Гришин-Алмазов немного подождет, проводите его в приемную “А”, а артистку Веру Холодную просите немедленно и прямо сюда.

…Артистка Вера Холодная вошла и, сделав два шага, остановилась. Мосье Энно продержал ее так секунд десять и только тогда наконец поднял усталый и равнодушный ко всему на свете взгляд.

И сразу же его подбросило, как на пружинах. Он вскочил и учтиво поклонился, а на лице у него в эту минуту застыло выражение сногсшибательного восторга.

– Мадемуазель? Простите… Мадам?

– Мое имя Вера Холодная. Я – артистка синема.

– О, прошу, мадемуазель.

Вера Холодная села…

…В своем волнении она была еще очаровательнее. Мосье Энно мог гордиться тем, какая у него будет любовница!

– Мосье консул, – промолвила наконец артистка, – я к вам по важному для меня и конфиденциальному делу… Я хочу выехать за границу, во Францию, и пришла к вам просить визу… Я буду откровенна, мосье консул. Мне надоела эта жизнь. Войны, революции, перевороты. Я артистка, и меня влечет только чистое искусство…

– Кроме чистого искусства, – мягко промурлыкал мосье Энно, – вас, очевидно, влечет и… красивая жизнь, не так ли, мадемуазель?

Артистка чуть приметно повела плечами и улыбнулась…

– Пусть так, мосье…

…Мосье Энно уже хотел… встать, подойти и просто заключить в объятия очаровательную красотку. Он даже скрипнул стулом, поднимаясь…

…Но стул под мосье Энно скрипнул еще раз – он снова сел. Неожиданная идея вдруг пронизала мозг консула Франции…

…Вера Холодная в вознаграждение за визу должна стать любовницей генерала Гришина-Алмазова. Ласки очаровательной женщины откроют сердце воинственного мужа…

…Конечно, чтобы изменчивая обольстительница не превратилась в обольстительную изменницу, как она это великолепно проделывает в своих фильмах, у мосье Энно должна быть на нее хорошая узда: эта самая приманка – виза…»

Далее Вера Холодная по требованию французского консула шпионит за белыми.

И дает консулу подробный отчет:

«– Кому генерал больше симпатизирует – Франции или Англии?..

– В жизни он… равно привержен обеим, мне почти не приходится слышать от него русскую речь. Днем он разговаривает исключительно по-французски, а ночью сквозь сон бормочет по-английски.

Мосье Энно даже передернуло… он свирепо взглянул на свою любовницу.

– Вы могли бы мне не рассказывать о том, что генерал бормочет сквозь сон.

Артистка одарила его презрительным взглядом:

– Я добросовестно выполняю ваше поручение, мосье…

– Ну, не будем ссориться, – примирительно проворковал консул. – Сегодня вы не пойдете… слушать английское бормотание генерала…

Артистка подняла брови и взмахнула своими огромными ресницами:

– А что же я буду слушать сегодня ночью?

– Сегодня вы будете слушать меня, – консул смотрел на артистку, давая волю живчикам в глубине своих темных глаз. – Если хотите, я для вас согласен бормотать даже по-русски…»

Разумеется, «изменчивая обольстительница» артистка Вера Холодная пылко (и не в первый раз) отдается консулу мосье Энно, но, являясь при этом еще и «обольстительной изменницей», по просьбе генерала Гришина-Алмазова шпионит за французами.

Правда, при этом еще и спасает героя революции Котовского. И, в одной из версий романа, присутствует намек на то, что и с Котовским у «королевы экрана» что-то было… Но, разумеется, она пошла на это «что-то» вовсе не из приверженности революционным идеям!

В конце романа Вера Холодная загадочно умирает… Отравленная ядом кураре, который коварный француз подмешал ей в вино.

Решение об отравлении Веры Холодной мосье Энно принимает совместно с мадам Энно.

«– А эта… как ее… актриса?

Консул Энно развел руками:

– Но, мон анж, ведь неудобно просить “королеву экрана” помочь поднести нам чемоданы? И к тому же ее физических сил будет мало, чтобы поднять такой груз. Ведь каждый из этих чемоданов весит самое меньшее…

– Я не об этом! – заорала мадам. – Я о том, что ты все-таки ухитрился сунуть этой лахудре заграничный паспорт!

Консул Франции придвинул к секретеру еще и небольшой сервант из-под фарфора.

– Но, мон ами, ты же знаешь, она без этого не соглашалась больше выполнять наши поручения… Она не хотела… гм… обслуживать всех необходимых нам высокопоставленных лиц, пока у нее не будет визы на руках.

Мадам Энно швырнула диванной подушкой, но промахнулась. Подушка только сбила со стенки бра, и мосье Энно обсыпало мелкой стеклянной крошкой от разбитого китайского абажурчика.

– Но, – поспешил заявить мосье Энно, – я, безусловно, дам распоряжение, чтобы ее не пустили на наш дредноут.

– Кретин! – даже задохнулась мадам. – Плевала она на твой дредноут! С паспортом на руках она устроится на какой угодно корабль. Разве ей трудно влезть в постель к какому-нибудь капитану? Знаем мы вас, бабских угодников. Она не поедет во Францию! – завизжала мадам.

Мосье Энно поник за своей баррикадой. Он тоже не хотел бы, чтобы Вера Холодная попала во Францию. У мадам, конечно, говорила глупая женская ревность. Но у мосье были более веские причины. Попав в Париж, актриса быстро найдет дорожку не только в светские салоны, но и в министерство доберется, пожалуй, до Сюрте Женераль. А знала “королева экрана” слишком много. Это еще пустяки, что ей были известны махинации мосье Энно с валютой или банковскими переводами за оружие для директории. Кто же в Париже не крадет? В Париже воруют все. И у мосье Энно хватит чем откупиться у следователей слишком придирчивых или у судей слишком добродетельных. Хуже то, что знаменитая киноактриса не только в совершенстве овладела своею ролью шпионки консула Энно, но и до мельчайших подробностей ознакомилась со сценарием всей эпопеи Антанты в Одессе. Разве ей трудно будет воспроизвести широкую картину американо-англофранцузской оккупации перед мировой общественностью? В тонких ручках очаровательной женщины были все нити о тайных связях консула Франции с английской миссией и миссией американской. Консулу Франции не только перед мировой общественностью, но и перед Сюрте Женераль трудно будет опровергнуть кое-какие факты, которые попали в тонкие ручки чаровницы и совсем легко сорвутся с ее язычка… Ясное дело, было бы лучше, если бы актриса действительно не поехала в Париж. Нет, нет! Она не должна ехать ни в коем случае!..

– Как же это сделать, мон анж? – вкрадчиво спросил мосье Энно. – Вот если бы ты могла что-нибудь придумать…

– Я уже придумала! – решительно заявила мадам Энно и так же решительно поднялась с дивана. – На войне, как на войне – так, кажется, говорит этот остолоп, ваш генерал!

Она вынула ладанку из-за декольте.

Мосье Энно побледнел и задрожал.

– Ты… ты думаешь… Муся, что…

Мадам Энно отстегнула ладанку от золотой цепочки и протянула ее мосье Энно.

Мосье Энно попятился. Но позади была уже стена.

– Немедленно! – прикрикнула на него мадам. – Ведь она может сегодня же ночью пробраться в каюту и залезть в постель к самому генералу!

В ладанке был кураре. Два кристалла – мгновенная смерть. Один кристалл – смерть не позже как через полтора-два часа от паралича миокарда. Мадам Энно надела на себя эту ладанку еще в Париже, на случай если бы в далеком путешествии встретилась непреодолимая опасность для ее чести и жизни. Эта ладанка в декольте на золотой цепочке дала ей немало утешения в парижских салонах перед выездом: мадам Энно показывала ее каждому, хвастаясь, на какой риск она идет, пускаясь с мужем в небезопасное – во имя высокой миссии! – плавание в страшную страну большевиков. Кроме того, во время ссор с мужем она грозила ему, что отравится, и таким безошибочным дипломатическим способом всегда добивалась своего.

– Но… как же это… сделать? – прошептал, запинаясь, бледный консул.

Мадам Энно небрежно пожала плечами.

– Я пошлю сейчас Мими. Мы попросим актрису забежать к нам на минутку, выпить бокал цимлянского на дорогу. В бокал ты бросишь один кристалл. И она сразу уйдет. А потом… Какое нам дело, что будет потом?..

“Королева экрана” Вера Холодная пришла за полчаса, как раз в ту минуту, когда семеро верных людей консула Франции в их фантастической надежде попасть за границу тащили двадцать два его чемодана. Актриса тоже торопилась: оставить берега отчизны она собиралась не позднее утра, а вещи у нее еще не были уложены. Прощальный бокал – “посошок на дорогу” – они выпили вместе, стоя и мило улыбаясь посреди опустошенного салона резиденции.

После этого актриса приветливо помахала с порога перчаткой.

– До завтра! – Назавтра она уже договорилась с капитаном: это был капитан как раз того самого дредноута, на котором должен был отчалить от одесских берегов и консул Франции. Итак, предстояла совместная увеселительная прогулка.

Умерла актриса через полтора часа – у себя в номере отеля. Вскрытие тела не установило причины внезапного паралича миокарда: кураре, яд американских индейцев, был малоизвестен одесским прозекторам».

Не правда ли, прелестная история?

Сколько эротики…

А какими тиражами выходило это творение Ю. К. Смолича в пятидесятых годах!

Позже была поставлена еще и оперетта «На рассвете» (либретто Г. Плоткина по мотивам книги Ю. Смолича), где Вера Холодная отдается еще и одесскому бандиту Мишке Япончику, – правда, на сцене она только танцует с ним танго и распевает куплеты, но намеков на «интим» предостаточно на протяжении всего действия.

В пьесе эпизод с Котовским отсутствует, зато присутствует разговор Веры Холодной с Жанной Ляруб, французской коммунисткой, приехавшей агитировать французские войска и впоследствии казненной.

Жанна проповедует революционные идеи, ну а Вера, разумеется, этих идей не приемлет в силу буржуазной развращенности!

Софья Васильевна долго переписывалась с Юрием Смоличем, добивалась изменений в тексте и публичных извинений.

Разумеется, ничего не добилась.

Наглость товарища Смолича была беспримерна.

Он даже пытался упрекнуть Софью Васильевну в том, что она, дескать, в суровом девятнадцатом году была мала и многого о сестре не понимала…

Полностью переписка С. В. Холодной с Ю. К. Смоличем напечатана в 1995 году в сборнике издательства «Искусство», посвященном столетию со дня рождения Веры Холодной. Я приведу здесь лишь некоторые цитаты из письма Юрия Смолича: «…само собою разумеется, что речь идет не об историографическом издании, а о беллетристике – в художественном произведении вовсе не обязательна точная документация. В художественном произведении нет необходимости в точном воспроизведении события – законы художественной литературы отличны от законов литературы исторической. Беллетристика передает читателям лишь смысл событий. Их сущность, а образы действующих лиц (даже если выводятся эти лица не под вымышленными именами, а под своими собственными) являются условными. Обобщенными в психологическом и конкретно-социальном раскрытии образа, т. е. в трактовке данного образа автором сообразно смыслу событий, значению и роли данного лица. В результате художественный образ – в соответствующей трактовке писателя – может в частностях как бы и не соответствовать тому живому образу, который запечатлелся в памяти близких и друзей.

Ведь если бы Вы, Софья Васильевна, не были сестрой Веры Холодной, а просто читателем “Рассвета над морем” и натолкнулись бы в романе на образ некоей актрисы, Вас в изложении литературной судьбы этого литературного героя ничего не смутило бы. Потому что такая судьба возможна, она могла бы быть. “Могло бы быть”, возможная судьба – в этом сущность беллетристики, отсюда все ее закономерности.

Вас смутило то, что лицу, наименованному в романе Верой Холодной, якобы приписываются некоторые действия и поступки, которые не полностью соответствуют тем действиям и поступкам – фактам – из жизни действительной Веры Холодной, Вашей сестры, которые могли быть Вам известны.

Но, может быть, до Вас доходили те легенды, которые бытовали в связи со смертью Веры Холодной?»

Далее Юрий Смолич пытается доказать, что все изложенные им в книге события вполне могли бы быть – на основе ходивших в Одессе слухов, – но он, дескать, даже пытался обелить имя «королевы экрана»:

«…автор романа, желая восстановить доброе имя когда-то известной актрисы, и решил обратить внимание именно на наиболее порочащий вариант – шпионская якобы деятельность! – и, раскрывая сущность человека, вскрывая его внутреннее содержание путем психологических исканий и дальнейших сюжетных построений, разрушить эту порочащую версию, так сказать, изнутри – силой логики и эмоционального воздействия на читателя: это оружие, которым располагает художественная литература.

Обратите еще раз внимание на то, как развивается сюжетная линия Веры Холодной в романе “Рассвет над морем”. Французские оккупанты хотят использовать известную актрису для получения информации о белогвардейцах, а белогвардейцы тоже не прочь использовать В. Х. для получения информации о начальствующих над ними французских оккупантах. Но нигде и ни разу в романе не показано, чтобы Вера Холодная действовала против своего народа, в частности против подполья и большевиков, ни прямо, ни косвенно! Хотя, конечно, как известно, Вера Холодная отнюдь не была большевичкой и можно с уверенностью допустить, что не отличалась особым пристрастием к непонятным ей тогда социалистическим преобразованиям жизни. Вращаясь в силу своей профессии и, так сказать, светского положения в обществе, в кругу антинародной верхушки, французской и белогвардейской, всем своим поведением в романе и каждым своим словом в ответ на расспросы заправил интервенции Вера Холодная выказывает свою неприязнь и презрение и к интервентам, и к белогвардейцам – подчас даже в опасной, рискованной для нее форме; и ни разу, ничем не вредит – хотя имела для этого самые широкие возможности – подполью, силам борющегося и готовящегося к восстанию народа. Наоборот, когда предоставляется возможность, она тотчас же оказывает подполью неоценимую услугу, тоже рискуя собою, – она спасает Котовского!»

Чем дальше – тем невероятнее: Юрий Смолич производит себя едва ли не в образ менестреля, возвеличившего «королеву экрана»:

«В этом романе – зенит развития образа Веры Холодной: своим поступком она ставит себя по эту сторону баррикад в то трудное и сложное для тогдашнего интеллигента время, этим она приближается к лагерю борющегося народа – и отрывается начисто от каких бы то ни было могущих ее опорочить сплетен, кривотолков, легенд, бытующих и поныне.

В этом задача автора, ценящего доброе имя актрисы Веры Холодной».

Как мило!

А как же бесчисленные сексуальные связи «изменчивой обольстительницы»? Кушетка французского консула мосье Энно, постель генерала Гришина-Алмазова, койка безымянного капитана дредноута, на которую, впрочем, Вера Холодная так и не успела улечься, будучи, как мы помним, отравленной!

Впрочем, далее в письме к сестре покойной актрисы Юрий Смолич оправдывается – правда, вовсе не в том, что в романе своем превратил чистейшую женщину в проститутку, а в том, что несколько погрешил против революционной правды: ведь Котовского-то Вера Холодная не спасала!

«Конечно, оставаясь верным правде жизни и желая достичь полного доверия читателя, автор не мог и не должен был пойти на заведомую фальшь, представляя сам факт спасения Котовского как, скажем, сознательное действие революционерки, которой Вера Васильевна не была. В романе Вера Холодная сразу же и признается Котовскому, что она видит и чувствует за ним правду, но сама еще не умеет разобраться в событиях, в том новом, революционном, что вдруг возникло перед нею, совершенно неподготовленною обстоятельствами предыдущей, артистической, оторванной от конкретной социальной борьбы жизни. Это, по мнению автора, вполне убедительно: в подобном положении находилась почти вся интеллигенция.

Было ли так в действительности? Был ли действительно такой факт, что актриса Вера Холодная спасла жизнь герою гражданской войны, вошедшему навсегда в историю нашего народа на самые славные ее страницы. Котовскому?

Нет. Не было.

Но как художественный факт – он закономерен. И автор принимает этот домысел на свою совесть: к подобным выводам как к допущению возможного приводит внимательное, пристальное и доброжелательное изучение психологии нашей интеллигенции того времени. Так можно предположить – и утвердить как художественный факт, – осмысливая растерянность нашей тогдашней интеллигенции перед революционными событиями, ее метания из стороны в сторону, ее неумение понять события и определить свое к ним отношение, ее неуверенность, сочетаемую, однако, с безумным патриотизмом, с тяготением к родному народу, и именно к его трудовым кругам, с, быть может, неосознанным, но сочувствием его борьбе, восхищением его героизмом.

Нужно ли отказаться в романе от этого факта – спасения Верой Холодной Котовского и, следовательно, вычеркнуть этот факт из художественно воссоздаваемой ее биографии только потому, что в действительности подобного случая не было?

Нет! Автор, пристально присматриваясь к поведению нашей интеллигенции в те годы, считает неверным отказ от подобного художественного домысла. Ценя память об имени Веры Холодной, автор считает неверным вычеркнуть этот логически верный домысел из художественной биографии Веры Холодной и тем снизить ее образ, снова отдать его порочащим ее легендам».

Письмо длинное. И – ни единого слова о кушетке консула, постели генерала, койке капитана… О том, что, собственно, возмущало Софью Васильевну. Ни слова, кроме того, в самом начале данного намека: что, дескать, мала была девочка и не знала многого о сестре!

Софья Васильевна просила, чтобы Юрий Смолич ответил ей через «Литературную газету» и написал, что все эти кушетки и постели – вымысел!

Но Смолич отвечать через газету отказался. Написал еще одно личное, довольно любезное письмо: снова о том, как плохо будет покойной Вере Холодной и ее ныне живущим родным, если он признается, что все в романе – включая спасение Котовского – вымысел… Тем более что Смолич продолжал утверждать: это даже не вымысел, а полуправда, основанная на ходивших в Одессе слухах и сплетнях.

Впрочем, против Смолича и Плоткина восстала не только сестра актрисы, но и зрители, почитатели: как выяснилось, фильмы с Верой Холодной были популярны не только среди буржуазно настроенной публики, тоскующей по былым, ушедшим временам, но и в среде революционного подполья Одессы.

«…к вам обращается участница подполья в период интервенции (1918–1919 гг.) Ярошевская Р.

Как и другие советские зрители, с чувством возмущения встретила я трактовку образа Веры Холодной как женщины легкого поведения в период интервенции в гор. Одессе. Утверждения некоторых безответственных авторов о том, что она занималась флиртами с высшими представителями враждебного лагеря, не имеют под собой никакой почвы и совершенно безосновательны. Я считаю своим долгом присоединить свой голос в защиту чести и гражданского поведения замечательной актрисы того времени. Будучи в те годы связной Одесского обкома, часто выполнявшей задания товарищей Ласточкина, Соколовской, Котовского и других, я хорошо помню (несмотря на то что тогда мне было лишь 16 лет), что имя Веры Холодной часто встречалось мне в связи с деятельностью подпольщиков, и мне она запомнилась как товарищ, помогавший нашей подпольной организации…

Р. Ярошевская, г. Одесса»

…Была ли Вера Холодная «товарищем, помогавшим подпольной организации»? Сомнительно. Скорее всего, это утверждение – не больше (но и не меньше!) чем вымысел товарища Р. Ярошевской – вымысел, сочиненный с самой святой и благой целью: защитить любимую актрису, кумир юности, от злобных клеветников!

Ведь одно дело – оклеветать какую-то там артисточку, буржуазку, пусть даже и называли ее когда-то «королевой экрана»…

И совсем иначе выглядит клевета в адрес «товарища, помогавшего подпольной организации».

«Это письмо пишет вам одессит Горшков Илья Мариусович.

Меня возмутила возводимая на В. Холодную клевета. Зачем понадобилось автору оперетты “На рассвете” притянуть за волосы к В. Холодной Мишку Япончика (его настоящая фамилия Виленский)? В глаза она его не видела и считала бы ниже своего достоинства встречаться с этим разнузданным типом.

А зачем придумали этот диалог В. Холодной с Ж. Ляруб? Жанну-то я хорошо знал. Она в феврале 1919 г. приехала в Одессу по заданию В. И. Ленина для разложения интервенционистских войск и была поселена Еленой (Софьей Ивановной Соколовской) у меня на конспиративной квартире по Московской ул., 13. Часто Жанну я провожал в кафе “Открытые Дарданеллы”, где она пламенно выступала перед французскими моряками и матросами. Она понятия не имела о существовании такой артистки, как В. Холодная. <…> Я, как коммунист, распространявший вместе с газетой “Антанта” газету “Ля Коммунист”, утверждаю, что все простые люди в Одессе, особенно рабочие, любили гениальную Веру Холодную… Ее отпевали в соборе на Соборной площади. Я был в соборе, народу было столько, что иголке не было места где упасть. С глубоким уважением.

И. М. Горшков, г. Ивано-Франковск»

Да и позже у Софьи Васильевны находились помощники: те, кто также боготворил «королеву экрана» и не мог отдать ее имя мраку забвения: Б. Зюков, Н. Болобан, Д. Аржелас, Л. Кармен, Н. Зоркая, С. Русакова, О. Якубович, Р. Соболев… А «верный рыцарь» «королевы экрана» Алексей Яковлевич Каплер и вовсе организовал целую «акцию» в защиту Веры Холодной. Он первый вспомнил о ней в «Кинопанораме», не раз писал статьи в газетах, собирал открытки с фотографиями Веры Холодной и с кадрами из ее фильмов.

X

…Но это все будет потом. Много позже.

А сейчас тело актрисы набальзамировали и после отпевания и шествия, запечатленных на кинопленке, поставили в часовне на Первом Христианском кладбище Одессы.

Останки трижды тревожили – вскрывали гроб и «подправляли» мумию, покрывали составами для лучшей сохранности, снова гримировали… Все надеялись отправить в Москву, чтобы торжественно похоронить там.

В 1931 году кладбище, находившееся в центре города, по гнусному обычаю тех времен, было превращено в парк – Парк имени Ильича, парк культуры и отдыха на костях…

Склеп был разрушен.

Софья Васильевна, в то время известная балерина Одесского театра, запросила городской отдел коммунального хозяйства и отдел управления кладбищами, чтобы ей разрешили перевезти гроб с телом сестры на Второе Христианское кладбище для захоронения в могилу их матери. Но ей отказали.

Сообщили, что останки Веры Холодной, коммуниста Красного и артистки Стасиной перевезут-таки в Москву. Проследить за этим оказалось невозможно… И до Москвы «королеву экрана», видимо, так и не довезли.

Могилы ее не существует.

Во всяком случае, местонахождение могилы Веры Холодной никому не известно.

Когда-то – еще в 1919 году – Софья Васильевна посадила возле часовни, в которой стоял гроб Веры, деревце вишни. Деревце принялось, разрослось и окрепло. И много позже Софья Васильевна приходила в Парк Ильича к своей вишне – поминать Веру.

Я не смогла выяснить, жива ли сейчас эта вишня. Фотографий ее не было, да и потом, война прошла с пожарами…

Не осталось могилы у первой русской звезды.

Осталась память о ней.

Многочисленные фотографии и открытки, хранимые преданными поклонниками на протяжении всех восьмидесяти лет, минувших со дня ее смерти.

Остались пять фильмов и пленка с записью ее похорон.

Осталась «Киногазета» № 22 за 1918 год, целиком посвященная ей.

Остались ноты печального вальса, написанного «на смерть “королевы экрана”».

Остались стихи поклонников, большинство из коих последние восемьдесят лет не издавались, и потому известен только один из них – Вертинский… «Ваши пальцы пахнут ладаном, а в ресницах спит печаль…»

И еще остались слухи и домыслы, со временем складывавшиеся в настоящие легенды о загадочной смерти Веры Холодной.

XI

Из всех этих легенд Юрий Смолич использовал только одну, самую распространенную – об отравлении.

Правда, без помощи белых лилий: это было слишком изысканно для его стиля. У Юрия Смолича, повторюсь, консул Энно подмешивает в вино распутной актриске и шпионке по совместительству экзотический яд кураре. При этом пролетарский писатель товарищ Смолич даже не дал себе труда поинтересоваться, как именно действует кураре и какие вызывает симптомы. Дело в том, что курарин действует непосредственно при попадании в кровь (правда, для этого достаточно крохотной царапины) и вызывает мгновенную смерть от паралича дыхательной мускулатуры. Так что если и был яд, то какой-то другой…

Впрочем, изначальная версия гласит, что Вера Холодная попросту задохнулась от слишком сильного аромата белых лилий, что консул Энно, преподнесший ей роковой букет, вовсе не преследовал никаких преступных целей, что это всего лишь трагическая случайность…

Возможно, на формирование именно этой легенды повлияло то, что заболела Вера Васильевна во время съемок фильма «Дама с камелиями». Как известно, в романе Дюма-сына прекрасная куртизанка Маргарита Готье предпочитала другим цветам камелии, потому что камелии не пахнут, а от сильного аромата роз, фиалок или лилий у бедняжки происходило стеснение в груди и кружилась голова.

Правда, хрупкая Маргарита страдала от чахотки, ставшей следствием постоянно сжигавших ее страстей и вообще следствием беспутной жизни.

А Вера Холодная была женщиной крепкой, здоровой и даже склонной к полноте.

Но, с другой стороны, задохнуться от аромата белых лилий – это так красиво, так романтично!

Гораздо романтичнее, чем умереть от гриппа, осложненного воспалением легких.

Другая легенда гласит, что Веру Холодную задушил тот самый деникинский генерал Гришин-Алмазов, известный, впрочем, своей решимостью и буйным темпераментом.

Почему задушил – из ревности ли, или из-за того, что актриса не пожелала уехать вместе с ним за границу, или еще по какой-нибудь причине – на этот счет существуют разные версии.

Кроме того, кто-то в Одессе считал, что Веру Холодную расстреляли революционные матросы на крейсере «Алмаз», за шпионаж в пользу белых или интервентов, а тело потом сбросили в море.

Каким образом родственникам удалось завладеть впоследствии телом казненной шпионки, дабы отпеть его в главном соборе города и похоронить, остается непонятным…

Разве что поверить четвертой легенде, согласно которой отпевали и хоронили вообще не Веру Холодную, а какую-то другую, слегка похожую на нее женщину!

Что ж, болезнь, перенесенные страдания, обработка бальзамическими составами и толстый слой грима действительно изменили прекрасное лицо «королевы экрана».

Но все-таки не настолько, чтобы вовсе ее не узнать.

И еще существует легенда, согласно которой, Вера Холодная была расстреляна не революционными матросами, а, наоборот, интервентами.

За свою деятельность в революционном подполье.

За эту последнюю, «революционную», версию смерти актрисы расплачиваться пришлось ее дочерям: после появления в эмигрантских газетах статей, где Веру Холодную «разоблачали» и даже именовали «красной королевой», почти вся белая эмиграция отвернулась от уже подросших Жени и Нонны. Кажется, они даже планировали в связи с этим вернуться в Россию… Не вернулись. К счастью.

А потом на базе этой же «революционной» версии Никита Михалков создал удивительно красивый, лирический фильм «Раба любви».

Правда, Елена Соловей, несмотря на все старания гримеров, на Веру Холодную не похожа. Не тот типаж.

Да и не была Вера никогда такой экзальтированной, капризной, вздорной и претенциозной особой, какую по воле режиссера изображает Соловей.

Вера Холодная была гораздо проще, строже, спокойнее и милее.

Правда, героиню михалковского фильма и зовут-то иначе… Но она заявлена, как «королева экрана»! А у русского немого кино была только одна королева – Вера Холодная.

И изначально – другим режиссером – фильм снимался именно о Вере Холодной. И именно поэтому была популярна в советские времена «революционная» версия жизни и смерти первой русской кинозвезды. И слава Богу, что не вздумалось великому режиссеру сделать свою героиню шпионкой Антанты и врагом народа. А ведь мог… Была ведь и такая версия!

Ведь в любом случае получился бы хороший, красивый фильм, и пришлось бы этому фильму верить, потому что не верить фильмам Михалкова очень трудно, и, возможно, Вера Холодная навсегда потеряла бы в наших глазах надежду на реабилитацию…

Впрочем, «революционная» версия – не последняя.

В августе 1919 года в частной ежедневной газете «Грузия» появилась следующая заметка:

«Похищение Веры Холодной!

В понедельник, около семи часов вечера, неизвестными была похищена из своей квартиры артистка театра-казино Вера Холодная. Увоз был произведен при помощи обманного приглашения на свадьбу каким-то мусульманином, явившимся к госпоже Холодной на квартиру. Перед отъездом артистка надела драгоценностей на сумму более 100 тысяч рублей, более домой не возвращалась.

По заявлению квартирной хозяйки г-жа Холодная была отвезена на Вторую Параллельную улицу, дом 69, в квартиру некоего Андора Бабы-оглы. При обыске на этой квартире были найдены: две дамские подвязки, две шпильки, две невидимки, которые по предъявлению матери г-жи Холодной были последней опознаны. Во время производства дознания было донесено, что артистка увезена в село Моштага, но ее там не оказалось.

По этому делу задержано несколько лиц. Сейчас дело еще окончательно не выяснено, но, судя по уже имеющимся показаниям, артистка убита, и драгоценности переданы неизвестному лицу».

Газета «Азербайджан», со своей стороны, сообщает: «31 июля распространились слухи, что Холодная найдена в 35-ти верстах от Баку, близ дороги, с отрезанной головой и несколькими колотыми ранами. По проверке слухи эти оказались справедливыми. По общему мнению лиц, знавших покойную и ее жизнь, кровавая расправа с ней вызвана ревностью».

Разумеется, ревностью!

А чем же еще?!

Банальное ограбление, убийство с целью завладения драгоценностями – нет, это неинтересно!

Читателям в Баку и Тбилиси нужно «что-то по-горячее», а потому добавлена пикантная деталь: найденные в квартире похитителей шпильки и дамские подвязки…

При каких обстоятельствах красавица могла растерять шпильки и подвязки?

Как, вам еще неясно?!

…Все это, конечно, захватывающе интересно, но не менее интересно другое: откуда бы взяться «лицам, знавшим покойную и ее жизнь» в Баку?! К тому же все те, кто действительно «знал ее жизнь», знали и то, что ревновать Верочку было некому и не к кому, и уж тем более знали то, что Вера уже полгода лежит в склепе на одесском кладбище…

В свое время наиболее тщательно пытался проанализировать происхождение слуха о «криминальной» причине смерти Веры Холодной журналист Н. Брыгин. Он, как это и нынче модно, обвиняет во всем своих коллег-журналистов, готовых на все, на какую угодно клевету и мерзость ради «сенсации». Уместно привести выдержку из его статьи:

«Представьте себе толпу почитателей синематографа, сбежавшихся к дому № 1 на Соборной площади, где проходят последние часы тяжело больной любимой актрисы. В подъезд не пускают. У подъезда усиленный наряд варты. Оно и понятно: каждый захочет… Но не пускают и самых близких, не пускают ее друзей Рунича, Чардынина, Харитонова. В квартире только мать, профессора К. И. Коровицкий и Л. И. Усков и еще какие-то неведомые никому лица. Тайна. На дворе уже семь вечера, шестнадцатое февраля. Из квартиры на лестницу вышел кто-то и что-то сказал. По толпе немедленно пронеслось: “Отравили!” А у А. Я. Каплера этот микроэпизод будет выглядеть так: “Не стесняясь слез, на лестнице плакал знаменитый одесский профессор Усков”.

Шестьдесят лет (1919–1979) срок немалый. Из памяти собеседников Алексея Яковлевича выпало одно странное обстоятельство: у профессора Ускова “неизвестными злоумышленниками” тут же была похищена дочь. Газеты подняли шум об одесской мафии (да, так!), похищающей младенцев у приличных людей, но Леонтий Иванович Усков дал интервью, в том числе высказался о причинах смерти В. В. Холодной (“тяжелая форма “испанки”), и дочь вскорости “счастливо отыскалась”, “разрыдавшись на руках благодарных родителей”.

В прессе последовали намеки на “провидение”, на “счастливую удачу”, на “рок судьбы”. Прессе оставалось довольствоваться только намеками, потому что и полуправду цензура норовила заменить столбцами наборных многоточий или белыми окнами, которыми и без того пестрели одесские газеты.

Но вернемся в “толпу молодежи”, стоявшую под окнами “постоянно, день и ночь”. В квартиру по-прежнему никого не пускали. Наряд варты по чьему-то распоряжению был “вновь усилен”. Пустили наконец в квартиру (но не в комнаты) двоих ближайших друзей покойной: ее режиссера и владельца кинофабрики. “Харитонов и Чардынин плакали, сидя на кухне”, – запишет А. Каплер. В комнатах творилось какое-то действо. Вместо положенного вскрытия было приказано (кем?) экстренно начать бальзамирование. В толпе немедленно пронеслось: “Яд. Следы заметают!” Газеты вторили: “По причине бальзамирования в квартиру В. Х. никто из прощающихся допущен не был”. Вынос тела в собор (перейти через дорогу) по чьему-то распоряжению состоялся не днем, как делалось испокон веков, а глубокой ночью. Газеты: “Вчера в 4 часа ночи при огромном стечении публики состоялся вынос тела Веры Холодной из дома Попудова в Кафедральный собор… Тело ее набальзамировано”.

“Зачем?” – спрашивали. “Для отправки в Москву”. – “Тогда почему ее хоронят с погребением, на кладбище? ” – “Потому что до Москвы далеко!”

Похороны действительно состоялись традиционным порядком, совсем не требовавшим бальзамирования, состоялись “в серый, мутный, дождливый день”. И вот здесь всем бросилось в глаза еще одно: лицо актрисы было “тщательно загримировано”. Это особо старательно подчеркивали газеты, об остальном, мол, догадывайтесь сами. В толпе недоумевали: “Почему мы хороним мумию, а не нашу Верочку?” – “Подменили!” – “Никакой подмены. Это болезнь изменила ее до полной неузнаваемости”…

Согласитесь, было от чего голове пойти кругом, если бы вы оказались в толпе провожающих. И стоит ли спустя шесть десятилетий так уж сильно укорять Одессу, что в ней-де первой возникло и окрепло твердое убеждение: “Веру Холодную убили”. Но если так, кто убил, зачем отравили? Тут-то и пошли гулять невероятнейшие домыслы и вымыслы, версии и легенды…»

Возможно, автор статьи и прав в чем-то – хотя бы в том, что основными породителями слухов и виновниками зарождения большинства легенд являются действительно журналисты. Разумеется, это действительно так, ведь даже сам Брагин, пользуясь незнанием читателями истинных обстоятельств смерти Веры Холодной, поступился истиной ради создания «таинственной атмосферы»: на самом деле и вскрытие, и постмортум, и бальзамирование в тех обстоятельствах представлялось вполне оправданным и необходимым…

Впрочем, до сих пор многие (и даже ученые-киноведы) считают, что не все ясно с причинами смерти Веры Холодной.

Почти каждая статья, посвященная Вере Холодной в книгах о дореволюционном кино, заканчивается словами о «ранней, загадочной смерти артистки».

О преждевременности ее смерти сокрушаются, чаще всего приводя слова некогда отвергнувшего ее В. Гардина:

«…если бы Холодная не умерла в молодости, я уверен, она прошла бы все ступени от живой модели до подлинного мастера. В последних ее фильмах чувствовалось пробуждение богато одаренной натуры».

Но о том, что смерть актрисы была загадочна, не позабыл упомянуть, кажется, никто.

Может быть, потому, что это красиво: молодая и знаменитая «королева экрана» умирает загадочной смертью…

Возможно, убийство?

Это трогает за душу…

Полудетский овал лица, нежные губы, громадные, печальные, лучистые глаза в длинных изогнутых ресницах… Кинозвезда, красавица с открытки, скромница, верная супруга, трогательная мать, и вдруг – убийство! Эти кудри, эти глаза, эта женственная фигурка, вся состоящая из пленительных округлостей, – у кого рука поднялась хотя бы на то, чтобы поднести яд такой женщине?

Тайна!

Страшная тайна, притягательная и сладостная, как большинство страшных тайн!

Она столько раз умирала на экране… Говорят, что это нередко случается: когда какой-то творческий мотив отражается на жизни самого творца, художника, актера. А Вера Холодная была героиней мелодрамы: она или хоронила любимого, или – чаще – умирала сама!

Марианна из «Миражей» застрелилась.

Курсистку Таню в «Пламени неба» убило молнией.

Лидия Ланина из фильма «У камина» умерла от угрызений совести.

Циркачка Пола из «Сказки любви дорогой» умерла от любви и тоски.

Другая циркачка – Мара Зет из фильма «Позабудь про камин, в нем погасли огни…» – упала с трапеции…

Танцовщицу Кло в «Последнем танго» зарезал ревнивый любовник.

Ну а Веру Холодную, должно быть, отравили! Или – задушили, или – застрелили, но не могла же она просто умереть от гриппа, от гриппа до сих пор ежегодно умирают люди, мы привыкли, это банально, это неинтересно и неэстетично. Грипп – это слабость, жар, бред, человек мечется, потеет, просит пить, мучается болью в суставах и головной болью… Красавица не должна умирать – так.

Впрочем, красавица не должна умирать вообще.

Быть может, это и правильно, что нет у нее могилы…

Что некуда прийти и представить себе в могиле – ее…

Мертвой.

Нет, она не умерла на самом деле, она все еще живет!

Живет в пяти уцелевших фильмах, в «сюжетной светописи», словно сотканной из лунных лучей, из предрассветных теней…

Движения – то порывистые, то робкие, взгляд – то скорбный, то страстный, темный завиток, упавший на лоб, прелестная улыбка…

Она все еще живет, и любит, и страдает…

И умирает.

Чтобы снова воскреснуть для нас в другом фильме.

Фильмы и роли Веры Холодной

Кинопредприятие «В. Г. Талдыкин и К°»: кинопроба, 1914 год (не сохранилась).

Кинопредприятие «Эра» Тимона и Рейнгарта:

1. «Анна Каренина» («Русская золотая серия») – эпизодические роли: кормилица-итальянка и гостья на балу, 1914 год.

Кинопредприятие И. Н. Ермольева:

2. «Дети Ванюшина» – Елена, 1914 год (фильм не со хранился).

Кинопредприятие «А. А. Ханжонков и К°»:

3. «Песнь торжествующей любви» – Елена, 1914 год (фильм не сохранился).

4. «Пламя неба» (другие названия – «Пламя любви», «Преступная любовь», «Преступное увлечение», «Преступная любовь мачехи») – курсистка Таня, 1915 год (фильм не сохранился).

5. «Дети века» (другие названия – «Дети больного века», «Дети») – Мария Николаевна Торопова, 1915 год.

6. «Наказанный Антоша» – барышня Тата, 1915 год (фильм не сохранился).

7. «Пробуждение» (другие названия – «Угар», «Девушка с фиалками», «Психология женской души», «Несчастная любовь студента») – Люба Хлынова, 1915 год (фильм не сохранился).

8. «Миражи» (другие названия – «Миражи страсти», «Трагедия красивой девушки», «Роман красивой девушки») – чтица Марианна, 1916 год.

9. «В мире должна царить красота» (другие названия – «Человечество должно быть прекрасно», «Роковое увлечение», «Призыв Афродиты», «Любовь Афродиты») – актриса Лия Ванда, 1916 год (фильм не сохранился).

10. «Огненный дьявол» – свободолюбивая светская дама (?), 1916 год (фильм не сохранился).

11. «Жизнь за жизнь» (другие названия – «За каждую слезу по капле крови», «Сестры-соперницы», «Ната Бартинская», «Такова жизнь») – Ната Хромова, 1916 год.

12. «Одна из многих» – падшая женщина (?), 1916 год (фильм не сохранился).

13. «Лунная красавица» – барышня Аня Поспелова, 1916 год (фильм не сохранился).

14. «Шахматы жизни» – дама полусвета Инна Чернецкая, 1916 год (фильм не сохранился).

15. «Разорванные цепи» (другие названия – «Разбитая жизнь, «Песнь любви и страданий») – госпожа Карцева, 1916 год (фильм не сохранился.

Кинопредприятие Д. И. Харитонова:

16. «Столичный яд» (другие названия – «Сплетня», «Яд столицы», «Конец дневника», «Конец дневника сплетен») – Вера Даровская, 1916 год (фильм не сохранился).

17. «Ради счастья» – Ольга, 1916 год (фильм не сохранился).

18. «Пытка молчания» (другие названия – «Совесть заговорила», «Тоска молчания») – Мария-Луиза, 1916 год (фильм не сохранился).

19. «У камина» – Лидия Ланина, 1917 год (фильм не сохранился).

20. «Истерзанные души» (другое название – «На суд людской») – графиня Руцкая, 1917 год (фильм не сохранился).

21. «Почему я безумно люблю» – певица Таня Гронская, 1917 год (фильм не сохранился).

22. «Как они лгут» – танцовщица Ганка, 1917 год (фильм не сохранился).

23. «На алтарь красоты» (другое название – «На алтарь любви») – дочь лесника Поля, 1917 год (фильм не сохранился).

24. «Тобою казненные» – Евгения Клодт, 1917 год (фильм не сохранился).

25. «Блуждающие огни» – Лидия, 1917 год (фильм не сохранился).

26. «Позабудь про камин – в нем погасли огни» (продолжение к фильму «У камина») – циркачка Мара Зет, 1917 год (фильм не сохранился).

27. «Человек-зверь» – Северина, 1917 год (фильм не сохранился).

28. «Кира Зубова» (другое название – «Любовь графини») – графиня Кира Зубова, 1917 год (фильм не сохранился).

29. «В золотой клетке» (другое название – «Золотая клетка») – молодая жена богача, 1917 год (фильм не сохранился).

30. «Молчи, грусть, молчи…» (часть первая) и

31. «Сказка любви дорогой» (часть вторая) – циркачка Пола, 1918 год (вторая часть не сохранилась).

32. «Последнее танго» (другое название – «Под знойным небом Аргентины») – танцовщица Кло, 1918 год (фильм сохранился частично).

33. «Живой труп» – цыганка Маша, 1918 год (фильм не сохранился).

34. «Тернистый путь славы» (автобиографический фильм) – «королева экрана» Вера Северная, 1918 год (фильм не сохранился).

35. «Женщина, которая изобрела любовь» – дочь ростовщика Антонелла, 1918 год (фильм не сохранился).

36. «Мещанская трагедия» – (персонаж неизвестен), 1918 год (фильм не сохранился).

37. «Княжна Тараканова» – Елизавета Тараканова, 1918 год (фильм не сохранился).

38. «Исповедь монахини» – (персонаж неизвестен), 1918 год (фильм не сохранился).

Кинопредприятие Д. И. Харитонова в Одессе:

39. «Азра» – рыбачка Азра, 1918 год (фильм не сохранился).

40. «Мисс Кетти» (другое название – «Красная заря») – мисс Кетти, 1918 год (фильм не сохранился).

41. «В тисках любви» – (персонаж неизвестен), 1919 год (фильм не сохранился).

42. «Цыганка Аза» – цыганка Аза, 1919 год (фильм не сохранился).

43. «Песнь Персии» – танцовщица (?), 1919 год (фильм не сохранился).

44. «Дама с камелиями» – Маргарита Готье, 1919 год (фильм не окончен…)

Оглавление

Пролог

Глава 1. Крестница фей

  Детство. Мечты о балете. Владимир Холодный. Клуб «Алатр» 1893–1914 годы

Глава 2. Кинокрасавица

  Кино начала века. Первые пробы. Первые успехи. Война. Работа в киноателье А. А. Ханжонкова. Фильмы Е. Ф. Бауэра 1914–1916 годы

Глава 3. Королева экрана

  Работа в ателье Д. И. Харитонова 1916–1918 годы

Глава 4. Мечта поэта

  Александр Вертинский. Стихи поклонников Веры Холодной. Почему – она?

Глава 5. Тайна смерти

  Одесский период творчества, конец 1918 – начало 1919 года. Шпионские тайны. Правда и вымысел о Вере Холодной

Фильмы и роли Веры Холодной

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © читать книги бесплатно