|
|
От составителя
Приятны завершённые труды.
ГомерКнига эта начиналась в Крыму, летом 2010 года. Я писал воспоминания о моём духовном отце Александре Мене и отчётливо помню, как спустилась откуда-то сверху (возможно, с крымских гор), пришла и поселилась во мне эта новая идея: собрать под одной обложкой весёлые и лёгкие шутки батюшки, его яркие и остроумные замечания, блистательные афоризмы, острые и зачастую неожиданные слова, сказанные по тому или иному поводу: на исповеди или в малой группе, в домашней обстановке или просто в беседе, по пути на станцию или в электричке… Сказанное отцом Александром нередко поворачивало жизнь человека, придавая его духовному пути новое евангельское направление, определённый и ясный вектор движения и развития. Это его свойство так определяет священник Александр Борисов: «…иногда в спешке, на ходу, отец Александр мог сказать что-то очень важное, – но дело в том, что он обладал столь быстрой реакцией, что даже на ходу брошенная фраза была, как правило, неслучайной; его слова оказывались очень точными и правильными. Это касалось и пастырских советов, и суждений по самым разным вопросам и проблемам».
Поначалу идея книги была выражена в заглавии «Отец Александр сказал…» С этого я и начал. Но, погружаясь в чтение воспоминаний о нём, понял, что в книгу просятся не только слова, им произнесённые, но и потрясающие истории, участие отца Александра в которых становилось катализатором, преобразующим реальные жизненные сюжеты в поучительные притчи, исполненные высокого смысла. Мне показалось также важным отобразить в книге явления и происшествия таинственные, мистические: исцеления по его молитвам, его удивительные прозорливость и пророческий дар, внезапные перемены событий, спасительные для участвующих в них людей, наконец, свидетельства о мысленном общении с батюшкой уже после его мученической кончины, и о чудесной его помощи тем, кто молитвенно обращается к нему в трудные минуты жизни. Мне попадались подобные книги о преп. Серафиме Саровском, прав. Иоанне Кронштадтском, преп. Серафиме Вырицком, о свт. Луке Войно-Ясенецком и др. И вот, на мой взгляд, настало время и отца Александра Меня…
Вскоре я прочитал изданную в 2007 году в «Издательстве Францисканцев» книгу «Цветочки Иоанна Павла II», названную так по аналогии со знаменитыми «Цветочками Святого Франциска Ассизского» («I Fioretti di San Francesco»), и подумал, что наша книга могла бы называться «Цветочки Александра Меня». Перечитав заново «Цветочки Франциска», я обнаружил, что некоторые «главки-цветочки» не такие уж маленькие, и тогда мой первоначальный замысел претерпел некоторые изменения. Я понял, что не следует ограничиваться короткими рассказами, тем более что такого рода материал посыпался на меня как из рога изобилия.
В течение шести с лишним лет я прочёл практически все опубликованные воспоминания об отце Александре. С карандашом в руке перечитал фундаментальные работы Ива Амана, Владимира Илюшенко, Зои Маслениковой, Александра Зорина, Андрея Ерёмина, протоиерея Димитрия Предеина, а также множество мемуаров, написанных духовными детьми отца Александра. Среди них – воспоминания о. Владимира Зелинского, Владимира Леви, Владимира Файнберга, Олега Степурко, Сергея Бычкова, Андрея Бессмертного-Анзимирова, Михаила Завалова, Софии Руковой, Марианны Веховой, Григория Зобина, Светланы Домбровской, Нины Фортунатовой, Андрея Таврова (Суздальцева), Натальи Трауберг, Людмилы Улицкой, Тамары Жирмунской, Ариадны Ардашниковой, Лиона Измайлова и других. Что-то я вычитывал из журналов «Континент», «Христианос», «Истина и жизнь», «Вышгород», из церковных журналов и приходских газет прошлых лет. Заходя в книжные магазины, я перелистывал мемуарную литературу и иногда находил несколько строчек об отце Александре у самых неожиданных авторов, таких, например, как скрипач Владимир Спиваков, композитор Николай Каретников, литературовед Майя Каганская, княгиня Надежда Волконская…
Особую благодарность я испытываю к Владимиру Ерохину, издателю и редактору журнала «Приходские вести», в каждом номере которого можно было прочесть что-то абсолютно новое и уникальное об отце Александре Мене. Интересные воспоминания я нашёл на сайте, посвящённом отцу Александру. Иной раз любопытные материалы я находил в самых неожиданных углах всемирной паутины. Кое-что перепадало мне из новостной ленты Фейсбука. Что-то я печатал «с голоса», с кассет и дисков, из документальных фильмов о батюшке, из выступлений на вечерах памяти. Совершенно особое место в книге занимают эксклюзивные материалы, добытые мною с помощью диктофона. Некоторые духовные чада отца записывали свои воспоминания и присылали мне на электронную почту. Кое-кто из знавших близко отца Александра обещали что-нибудь написать, но так и не довели дела до конца. Иногда у меня хватало терпения и настойчивости, и в результате появлялись на свет такие шедевры, как воспоминания Владимира Юликова, Марии Борисовой, Мариам Мень – племянницы и Елены Мень – дочери отца Александра…
Итак, «процесс пошёл» и стал разрастаться. И книга, составленная из «цветочков», постепенно становилась ароматным «лугом духовным», на котором расцвели самые разнообразные цветы: от простых полевых ромашек до лилий саронских, окружённых душистым разнотравьем, принесённым сюда от четырёх ветров, со всего света, со всех континентов. Взять для примера хотя бы историю исцеления венесуэльского священника Карлоса Торреса от рака по молитвам отца Александра!
Иные истории оказывались слишком длинными, и их приходилось резать по живому, а то и вовсе от них отказываться. Объём книги продолжал расти, и постепенно менялась концепция проекта, приходило ясное понимание: образ отца Александра должен сложиться из впечатлений и воспоминаний тех, кто его видел, слышал, вникал, размышлял. То есть – отец Александр глазами других.
Было большое искушение взять в книгу что-нибудь из сказанного им на выступлениях, лекциях или написанное в статьях и книгах, во множестве писем, и опубликованных, и хранящихся у адресатов. Сколько прекрасных мыслей и отточенных формулировок! Но нет. Эти книги можно прочесть самостоятельно и лекции послушать на дисках. А в «Цветочках» должно быть только то, что появлялось в результате личного общения батюшки с теми, кто оказывался рядом.
В 2015 году мы отмечали две даты: 80 лет со дня рождения отца Александра и 25 лет, как его не стало. Меня не может не радовать то обстоятельство, что интерес к личности и наследию отца Александра не угасает, но, напротив, возрастает. Состоялась презентация многотомного собрания его сочинений, готовящегося Издательством Московской Патриархии. В ноябре 2014 года в Музее русской иконы с успехом прошла выставка «Отец Александр Мень – художник». На Первом канале был показан новый документальный фильм «Александр Мень. “Я всё успел…”» В московском издательстве «Центр книги Рудомино» вышел тираж «На пороге бессмертия» – книги воспоминаний, свидетельств о последней встрече с отцом Александром. В рамках традиционного Вечера памяти в Библиотеке иностранной литературы состоялась презентация монографии прот. Димитрия Предеина «Протоиерей Александр Мень как выдающийся православный катехизатор и миссионер второй половины ХХ века». Книги батюшки изданы миллионными тиражами на четырнадцати языках мира, и сотрудники Фонда имени Александра Меня, руководимого Павлом Вольфовичем Менем, братом отца Александра, готовят к печати новые книги, принадлежащие перу батюшки.
О. Александр Борисов сказал однажды: «Собираемые по крохам подлинные картинки из жизни настоящих живых святых неизменно свидетельствуют прежде всего об окружавшей их атмосфере радости и счастья». Мне в жизни невероятно повезло: в течение семи лет Александр Мень был моим духовным отцом, и я испытал на себе мощную силу гравитационного поля Новой Деревни и животворящего благодатного потока, пронизывающего маленькую деревянную церковь Сретения Господня с голубым куполом, воспетым Александром Галичем.
Благодарю всех авторов нашей книги и наследников тех, кто уже ушёл в Вечность, за великодушное разрешение опубликовать фрагменты их воспоминаний. Эта книга стала результатом соборной деятельности, стала нашим общим делом, совершённым в любви к Богу, к отцу Александру Меню и друг к другу.
Благодарю и фотографов, любезно предоставивших фотографии отца Александра из разных периодов его жизни. Вот их имена: Ранет Матказин (его фотография украшает обложку книги), Виктор Андреев, Сергей Бессмертный, Виктор Данков, Александр Ефимов, Сергей Илюшенко, Андрей Лихачёв, Ольга Обухова, София Рукова, Владимир Сычёв.
Особую благодарность я выражаю Ирине Языковой, чьи советы и предложения радикально улучшили и структуру книги, и отдельные главы, и конкретные тексты, отбором и редактированием которых мы с Ириной занимались около двух лет.
Горячее участие в редактировании и улучшении текста принял Сергей Бычков, сделавший ряд существенных и важных замечаний и поправок.
Я приношу сердечную благодарность Павлу Меню, брату отца Александра, сопредседателю Фонда Александра Меня, за постоянную помощь и участие в подготовке книги, особенно на финальной стадии.
Огромное спасибо Людмиле Улицкой, благосклонно прочитавшей рукопись и показавшей её Елене Шубиной, принявшей судьбоносное для книги решение, благодаря чему книга выходит в лучшем российском издательстве. Хочется также поблагодарить блестящих профессионалов, работавших над книгой: литературного редактора Галину Беляеву, выпускающего редактора Анну Колесникову и старательную и ответственную Веронику Дмитриеву.
Отец Александр так говорил писателю Марку Поповскому, работавшему над книгой об архиепископе Луке Войно-Ясенецком: «Главное, чтобы до людей дошла правда о владыке. Ведь история его жизни может изменить и жизнь многих читателей». Я надеюсь, что эта книга об отце Александре Мене совершит свою работу в мире и Церкви и поможет хотя бы одному человеку отыскать дорогу к Храму и встретить в своей жизни Христа.
Юрий Пастернак
Вступительное слово протоиерея Александра Борисова
Первый вопрос, который почти наверняка возникнет у читателя, взявшего в руки этот однотомник: есть ли необходимость писать и издавать ещё одну книгу о человеке, о котором и так уже много написано? Этот вопрос, естественно, возник и у меня, когда мой друг и прихожанин Юрий Пастернак, замечательный музыкант и композитор, попросил написать предисловие к книге об отце Александре Мене, над которой он работал не один год. Внимательно читая эту новую книгу, я всё больше понимал, что ответ на вопрос заключается в самом ее названии – «Цветочки Александра Меня»: у знающей публики это сразу же ассоциируется с «Цветочками Святого Франциска Ассизского».
Однако речь ни в коем случае не идёт о сопоставлении двух характеров. Как и у всех выдающихся служителей Церкви, общее для них одно – огромная любовь к нашему Учителю и Господу.
Свидетельства о жизни замечательных служителей Христа для нас важны по крайней мере в двух отношениях. Во-первых, они говорят нам о тех плодах, которые принесло христианство, несмотря на все грехи, заблуждения и пороки, о чём мы со скорбью и сожалением узнаём из истории Церкви. Во-вторых, в неизбежные для всякого человека минуты уныния и сомнений такие служители оказываются для нас незаменимой опорой и поддержкой. Если уж такой умный и образованный человек избрал именно христианство как путь своей жизни и служения, то, несомненно, заслуживают полного доверия слова Иисуса: «Я есть Путь, Истина и Жизнь».
Решение главы Русской православной церкви, Святейшего Патриарха Кирилла, об издании собрания сочинений Александра Меня говорит о его глубоком понимании огромного значения личности и трудов отца Александра для нашей Церкви.
Следует заметить, что довольно распространённое, как говорится, неоднозначное отношение к отцу Александру Меню не разделялось (за редким исключением) священноначалием нашей Церкви. Патриарх Пимен, как мне известно из церковных кругов, говорил о нём как об умнейшем из наших священников.
Святейший Патриарх Алексий подчёркивал, что в трудах отца Александра Меня не было ничего, что противоречило бы сути Священного Писания. Он же продолжал: «А если и есть суждения, не разделяемые всей полнотой Церкви, то они относятся к тому, о чём говорил апостол Павел: “надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные” (1 Кор. 11:19)».
Митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий в конце восьмидесятых благословлял все выступления отца Александра в самых разных светских аудиториях, в том числе и во Дворце спорта и на телевидении. Благодаря этим выступлениям тысячи людей смогли услышать о христианстве и Церкви, когда это, наконец, стало «можно». Митрополит Ювеналий сам отпевал отца Александра 11 сентября 1990 года, в день Усекновения главы св. Иоанна Предтечи. С тех пор владыка Ювеналий ни разу не пропустил 9 сентября, всегда совершая Божественную Литургию в Сретенском храме в Новой Деревне и панихиду на месте его убиения в Семхозе.
Читатель наверняка в какой-то мере знаком с трудами отца Александра Меня, в которых автор рассказывает об истории религиозных поисков человечества, об истории и сущности библейского откровения. На сайте www.alexandermen.ru каждый может найти не только тексты этих книг, но и аудио– и видеозаписи его лекций, выступлений в самых разных аудиториях.
Но в предлагаемой книге читатель узнает об отце Александре Мене прежде всего как о пастыре, православном священнике. Причём, в отличие от других книг, все эти материалы подаются не с позиции одного человека, автора воспоминаний, а являются свидетельствами очень и очень многих людей. Одни из них знали отца Александра по многу лет, другие встречались, быть может, лишь несколько раз в жизни. Таким образом, у этой книги не один, а очень много авторов. И все они говорят о том, каким был отец Александр в повседневной жизни. Тридцать лет удивительной жизни, целиком заполненной богослужением, созданием многочисленных книг, духовным окормлением сотен и тысяч людей (исповеди, крещения, причащение больных на дому, соборования, отпевания). При всём этом все авторы говорят о пастыре неизменно радостном, глубоком, внимательном к каждому человеку и, одновременно, об очень простом, весёлом, всегда полном сил и энергии, несущем на себе проблемы и скорби всех своих пасомых. Это был великий пример подлинного христианина, спасённого благодатью Христовой и щедро дарующего эту благодать каждому, кто был готов её принять.
Должен сразу предупредить читателя, что чтение этой книги, при всей кажущейся её простоте, не будет лёгким. Дело в том, что многие содержащиеся в ней мысли и свидетельства требуют внимания и времени для их оценки и осознания. Поэтому, быть может, следует читать её понемногу, чтобы прочитанное успело быть понятым и отложиться в памяти.
Книга замечательным образом передаёт эффект присутствия отца Александра Меня не только во время чтения, но и какое-то время после. Думаю, что при знакомстве с жизнью, пастырскими трудами и заботами отца Александра, при всё большем и большем узнавании его каждый сможет извлечь для себя множество очень важных уроков. Духовная трезвость, дисциплина, внимательность к себе и любовь к ближним, постоянное соотнесение себя с духовным планом бытия, любовь к Богу и к Сыну Его Иисусу Христу, слышание наставлений Святого Духа, – лишь краткий перечень тех даров, которыми обладал отец Александр Мень.
Протоиерей Александр Борисов
Pro et contra
Всегда ненавидят безумные мудрых, неучи – учёных, скверные – нескверных, а испорченные – хороших.
Иоанн ДамаскинСергей Аверинцев
Когда в свои школьные и студенческие годы Алик Мень неуклонно пополнял своё религиозное образование, – за этим стоял такой подвиг верности, о котором трудно составить себе понятие современному юноше, щеголяющему знанием Отцов Церкви, Владимира Соловьёва[1], отца Павла Флоренского. И хочется спросить: где были тогда нынешние судьи недостаточно строгого православия отца Александра – на комсомольских ли собраниях или ещё на пионерских сборах?
Юрий Андропов
Из «Закрытого письма» в ЦК КПСС
Группа прокатолически настроенных священников, возглавляемая А. Менем (Московская область), в своих богословских трудах протаскивает идею, что идеалом церковной жизни может являться только католичество. Указанные труды, нелегально вывозимые за границу, издаются католическим издательством «Жизнь с Богом» (Бельгия) и направляются затем для распространения в СССР.[1]
Андрей Анзимиров
«Как относится высшая иерархия к отцу Александру?» – спросил я как-то у Анатолия Васильевича Ведерникова[2], многолетнего работника патриархийных «верхов». «Очень уважают, а многие так и просто любят, – последовал ответ. – Хотя есть и яростные противники. Но в целом подавляющее большинство тайно гордится, понимая, что никто сейчас в нашей Церкви не способен адекватно миссионерствовать в столь тяжёлой и внутренне изломанной среде, как советская интеллигенция».
Мария Батова
В 1989 году я организовывала встречу с отцом Александром в своём музыкальном училище. Время тогда было особое, отличное от теперешнего. Хорошо сказал об этом незабвенный Сергей Сергеевич Аверинцев: «То взаимопонимание между верующими, воспитанное десятилетиями гонений и утеснений, ушло: люди, некогда чуть ли не со слезами радости узнававшие друг друга в храмах советского времени – “А, ты тоже!” – нынче смотрят друг на друга мрачно и видят друг в друге врагов веры». Вот это «а, ты тоже!» – слава Богу, довелось застать, хотя тревожные звоночки уже начинались.
Одна из преподавательниц, принадлежавшая к числу недоброжелателей отца Александра, увещевала студентов на эту встречу не ходить: «Ведь там по кагэбэшнику на каждом ряду будет сидеть, а потом в кабинет директора по одному будут вызывать от Христа отрекаться». Некоторые послушали её и не пошли на встречу. Но всё равно был полный зал – в основном студенты, о Церкви в большинстве своём не думавшие.
Отец Александр посвятил первые сорок минут рассказу о христианстве. Поразительно, как он умел сказать главное о Христе и в десятиминутном разговоре, и в часовом, и в цикле лекций… Из зала прислали записку: «Как Церковь относится к проблемам секса?» Зал расхохотался. Отец Александр, смеясь вместе со всеми, сказал: «Да, конечно, секс – это великое дело. Но…» Дальше он рассказал о христианском браке, о верности, о любви, о рождении и воспитании детей, о семье как образе Церкви. Никто больше не смеялся, не хихикал, слушали спокойно и внимательно. Но потом те, кто на лекцию не пошёл, потому что припугнули, передавали: «Вы слышали?! Этот ваш Мень сказал, что секс – это великое дело! Какой кошмар!»
От той встречи у меня осталась драгоценная реликвия – афиша. На ней – портрет и слова: «Протоиерей Александр Мень». К слову «протоиерей» кто-то приписал сверху букву «в», получилось – «протоиеврей». Бегали в деканат, замазывали «штрихом». С тех самых пор я заметила, что довольно часто, я бы сказала, в большинстве случаев, стиль критики в адрес отца Александра недалеко ушёл от этой выходки. В этом стиле сочинена анонимная брошюрка несуществующего прот. Сергия Антиминсова, в этом стиле продолжают травить отца Александра и на некоторых интернет-форумах.
Священник Александр Борисов
Нам часто приходится слышать: «Враги отца Александра просчитались, – они его убили, а его дело живёт, и т. д.». Я не разделяю такого оптимистического взгляда, и вот почему. В каком-то смысле они не просчитались. Цель – заставить его замолчать, в определённой степени, конечно, была достигнута. Мы прекрасно понимаем: если бы отец Александр продолжал жить, продолжал быть между нами, продолжал своё служение, издавал свои книги (в сущности, ведь он не увидел ни одной книги, которая была бы напечатана здесь, в России, – всё было напечатано уже после его смерти), конечно, и ситуация в стране и в Церкви была бы во многом иной.
Сергей Бычков
В середине семидесятых отец Александр стал заметной фигурой в интеллектуальной жизни Москвы. Тогда он служил в Новой Деревне, близ Пушкино. К нему приезжали самые различные люди, и всем он уделял время, с каждым беседовал. Его личность по-прежнему вызывала самые различные суждения и оценки. Мне не раз приходилось слышать как порицания, так и положительные оценки его деятельности. После одного такого разговора в 1975 году я написал шутливое стихотворение, с которым пришёл к нему:
Вчера Шиманов рассмешил до колик:Он закричал вдруг: «Мень – католик!»От смеха корчась, я сказал ему: «Фантаст!Мень – тайный исихаст».Бороздинов же возразил: «Я слышал от людей,Мень – тайный иудей!»Левитин, покраснев, как вываренный рак,Вскричал: «То сеет слухи враг!За Менем помысла не числится худого:Он плоть от плоти Соловьёва!»Так кто же Мень? Священник православный!И всех российских бед виновник главный!Отец Александр внимательно прочитал стихотворение и неожиданно прокомментировал его: «Всё здесь верно. Я действительно могу сказать о себе, что я – католик. Только в первоначальном значении этого слова. Потому что “кафоликос” означает в переводе на русский – “вселенский”. С детских лет я приучен к “Иисусовой молитве”. Я воспитывался “катакомбными” священниками и доныне привержен “умной молитве”. Так что к исихазму[3] имею прямое отношение. Не отрицаю слов священника Владимира Бороздинова: я действительно по происхождению иудей. Вспомните, как сказал Христос о Нафанаиле: “Вот подлинно израильтянин, в котором нет лукавства”. То, что Анатолий Эммануилович Краснов-Левитин причислил меня к ученикам Владимира Соловьёва, так я этого никогда не скрывал. На самом деле его философская система оказала на меня огромное влияние. Свой семитомник я создавал, продолжая его замысел. Это он задумал рассказать о духовной эволюции человечества. Что же касается последнего, то есть и такое мнение!»
Александр Вадимов (Цветков)
…В зале Географического общества началась советско-американская конференция «Человеческое достоинство в еврейской и христианской традициях». 28 июня батюшка должен был делать доклад «Человек в библейской аксиологии». <…> Но вместо внушительного научного сообщения (текст которого, восемь машинописных страниц, был написан отцом Александром и заранее передан организаторам) мы услышали проповедь – о фанатизме. Остановившись на том, что такая конференция была бы невозможна для людей нетерпимых и неспособных выслушать обладателя взглядов, отличных от собственных, протоиерей подытожил, выразительным жестом как бы рисуя на лбу различные символы: «И не столь важно, что начертано вот здесь у фанатика: пентаграмма или гексаграмма, крест или свастика. Важно, что этот человек, прикрываясь даже очень хорошей идеей, способен стрелять, резать, загонять себе подобных в тюрьмы и концентрационные лагеря…»
В перерыве отца Александра окружили американские раввины и начали наперебой задавать вопросы: сколько у него прихожан, сколько среди них евреев, сколько евреев лично он обратил в христианство, сколько евреев-священников в СССР? Батюшка отвечал, что не занимается подобной статистикой и никогда не спрашивает желающего принять крещение о его национальности. Посыпались вопросы личного характера: к какой национальности принадлежит его жена, какую веру исповедуют его дети… Чувствовалось, что этот допрос утомил отца Александра, хотя отвечал он с большим достоинством и юмором.
На следующий день один из раввинов сказал в своём выступлении: «Александр Мень принял крещение, чтобы иметь возможность записать своих детей украинцами». И, кажется, он же: «Мы уважаем отца Меня как учёного и богослова, но он для нас не еврей». Вот так! Для ортодоксов от православия – иудейский агент, для самих иудеев, и даже довольно терпимых, – даже не еврей.[2]
Надежда Волконская
Как-то раз моя подруга Лиза предложила поехать на уик-энд в Псков, где находится древний монастырь, славящийся духовностью монахов. Лиза решила, что я обязательно должна встретиться со старцем. Следующий день, воскресенье, приходился ровно на сороковой день после смерти отца Александра. Я была счастлива, что оказалась в этих святых местах в такой день.
Множество посетителей ожидало возле кельи отца Андриана. Конечно, у него не хватило бы времени встретиться со всеми желающими. Время шло. Он, обводя взглядом толпу, выбирал того, с кем хотел бы побеседовать. Жребий пал на меня. Очень взволнованная, я поделилась с ним своей тревогой, вызванной смертью отца Александра. Ответ разразился надо мной как раскат грома среди ясного неба: «Отец Александр? Мне его не жаль, он получил то, что заслужил. Во-первых, он еврей. Ты, по крайней мере, не еврейка? И потом, ты знаешь, он ведь был за католиков. Католики – это дьявол. Приходи завтра утром, я покажу тебе статью в газете, где он, кстати, пишет “о Сыне человеческом”. Действительно, Бог его наказал, он получил то, что заслужил!»
Буквально оглушённая, я не знала, что отвечать. Расстроенная, я ушла, не сказав ни слова. Когда я сообщила об этой беседе моей подруге Лизе, она нисколько не была этим шокирована. Хотя её муж тоже был евреем. После этого печального опыта я поняла, насколько грозными могут быть силы зла. Они действуют в рядах тех, кто считает себя христианами и чей долг – вести за собой других людей. Именно они должны были бы подавать пример безоговорочной любви! В этом монастыре я вдруг почувствовала себя совершенно чужой. Как будто я находилась там во времена инквизиции. Это место сделалось для меня зловещим. Оно утратило всю свою привлекательность.
Священник Владимир Зелинский
«Он ушёл вовремя, – пишет известный диакон. – Вовремя означает: в то время, когда кончилась та эпоха, в которой он был своим. И ещё он ушёл вовремя, чтобы не быть втянутым в политику…» «Вовремя ушёл», – это почти что сказать, если без эвфемизмов, что дьявол удачно поспел на свидание с историей, топор наточил, концы спрятал, миссию выполнил. А заодно и место освободил в общественном внимании. И столь богато оркестрованная память столь начитанного автора не утрудилась подыскать иного слова?[3]
Григорий Зобин
3 апреля 1989 года мы с мамой поехали в Грецию. Перед отъездом побывали у батюшки – исповедались, причастились, взяли благословение на дорогу. «Смотрите, Гриша, возвращайтесь, а то ещё останетесь там на Афоне», – смеясь, говорил мне отец Александр. Батюшка попросил нас тогда привезти из Греции фотографию профессора богословия А. Хаступиса[4]. Она была ему нужна для Библиологического словаря, над которым отец в то время работал… С профессором мы встретились в Афинах. Имя отца Александра было ему хорошо известно. Он передал нам фотографию для батюшки и подписал ему свою книгу. Когда мы всё это привезли отцу Александру, он несказанно обрадовался. Впоследствии, во время одной из встреч, он ещё раз поблагодарил нас с мамой за фотографию и книгу. «Вы мне очень помогли, – сказал тогда батюшка. – Я должен был подтвердить своё мнение высказыванием православного богослова, а Хаступис как раз утверждает то же самое, что и я. Ведь все наши ортодоксы считают меня еретиком и постоянно стараются в чём-то уличить». Он держался великолепно, но в словах сквозили боль, усталость и одиночество. Он действительно был одинок в том океане злобы, который затоплял и Церковь. У него было множество друзей, духовных детей, тех, кто любил его и помогал ему изо всех сил. Но в самом высшем смысле отец Александр был одинок. Это было одиночество великого человека, который опередил время…
Разговаривая однажды с одним из православных неофитов, я услышал от него, что, оказывается, отец Александр – масон. Тогда ещё это слово произносилось без приставки «жидо-». Впрочем, она подразумевалась всегда. Особенно если дело касалось батюшки. На недоумённый вопрос, на каком основании он сделал столь далеко идущие выводы, мой собеседник ответил: его духовник сказал, что-де отец Александр разрешает своим духовным детям курить, а главное – о ужас! – посылает православных общаться с католиками. «Если бы даже и так, то что из этого?» – спросил я. Нужно было видеть выражение его лица! «Да что ты! – воскликнул он. – Ведь католики – еретики. Они безблагодатны. Благодать только у нас».
Подобных встреч впоследствии хватало. Продолжается то, на что сетовал апостол Павел: «Я разумею то, что у вас говорят: «я Павлов»; «я Аполлосов»; «я Кифин»; «а я Христов» (1 Кор. 1:12). И не только между различными исповеданиями, но и внутри самого Православия, между общинами, где возникают этакие маленькие «культики» – то, чего батюшка по отношению к себе терпеть не мог. «Я не хочу, чтобы то, что мы делаем, вырождалось в “меньство”, — сказал он однажды, – это должно быть христианством». Он признавал культ лишь одной личности – Иисуса Христа.
Александр Зорин
Мой друг поэт Игорь Калугин приехал с чемоданом книг в Оптину Пустынь. Кто только не работает в наше время коробейниками, поэты в том числе, тем более если товар – книги. Игумен монастыря благословил его, не заглянув в чемодан, и направил к священнику, заведующему книжной торговлей. Когда товар был выложен на стол и обнаружились три книги отца Александра, священник объявил: «Складывай всё обратно и проваливай как можно быстрее, пока тебя отсюда не вынесли ногами вперёд».
Лион Измайлов
В 1983 году мы были с женой в санатории в Карловых Варах, и подружился я с архимандритом Владимиром (впоследствии епископом Русской православной церкви). Человек он дельный и деятельный – отреставрировал собор Петра и Павла, построенный, кстати, в конце прошлого века. Он служил в Чехословакии несколько лет. Сам из Молдавии, потом – монах Троице-Сергиевой лавры. В Карловы Вары на отдых приезжали разные высокопоставленные и светские, и церковные начальники. Владыка их принимал. Был на виду. Я уж и не помню, как мы с ним познакомились, но подружились. И в гости я к нему ходил в особняк рядом с храмом, и в другие города на машине ездили. Однажды я его спросил, не знает ли он отца Александра Меня.
– Знаю, – говорит, – он там вроде церковь еврейскую создает.
– Как это так? – Я просто опешил от такого поворота. Владыка объяснил: сам он лично отца Александра не знает, но слышал, что тот собирает в православной церкви крещёных евреев.
– А дальше что?
– А далее, наверное, отделяться будут.
Абсурд, конечно. Но слух этот кто-то распространял упорно. Основанием для такой сплетни служило, видно, то, что к отцу Александру тянулась интеллигенция, среди которой были, конечно же, и евреи… Кому-то это было не по душе. Вот и интриговали, и настраивали верующих против отца Александра. Сам владыка ничего против отца Александра не имел и даже уважал его как богослова, но слухи эти и до него дошли.
Потом, когда я рассказал обо всем этом отцу Александру, он сказал: «Про еврейскую церковь, это, конечно, специально кто-то слухи распространяет».
Николай Каретников
Отец Александр последовательно и серьёзно занимался проповедью единства христиан. Иерархия, в особенности её правое крыло, никак не могла с этим примириться. «Крещённых Менем перекрещивать надо!» – кричал мне однажды один из таких священников (после гибели отца Александра я видел его выступление на телевидении – он славил убиенного на все лады). Отца обвиняли в том, что он «продался» католикам или жидовствующим. Как будто Христос у нас не один! Как будто основа веры у всех христиан не едина!
Митрополит Калужский и Боровский Климент
…Если говорить о его служении, то он оставил о себе память как о человеке, который много трудился на ниве Христовой, свидетельствуя окружавшим его советским современникам о любви Бога к своему творению.
Действительно, отца Александра критиковали за чрезмерное увлечение инославным богословием, за некоторые толкования Священного Писания, которые не были в русле святоотеческой традиции. Его биографы отмечают, с одной стороны, его широкую эрудицию, любовь к истории, литературе, философии и научному знанию, с другой стороны – указывают на недостаточность его богословского образования. В семинарии и духовной академии отец Александр учился заочно. Но Церковь всегда допускала излагать человеку его богословское мнение по какому-либо вопросу. Мнения отца Александра также могут быть изложены и, соответственно, обсуждаемы православным обществом. Не все одинаково принимают их, но это не означает, что его труды не должны быть издаваемы. Полемика может продолжаться.
Священник Георгий Кочетков
Мы познакомились с отцом Александром ещё в середине семидесятых годов и много раз общались, начиная со встречи у отца Аркадия Шатова (ныне епископа Пантелеимона). Во второй половине восьмидесятых мы виделись регулярно: каждый месяц он меня приглашал к себе в гости вместе с другими священнослужителями, которые, как считал отец Александр, разделяли его взгляды или хотя бы были близки к ним – ведь никто не был обязан соглашаться во всём. И я, может быть, не полностью разделял позицию отца Александра, и поэтому у нас всегда были интересные дискуссии. Но главным основанием для наших встреч было единство по фундаментальным вопросам нашей церковной жизни, и именно это единство даёт мне основание говорить, что между нами были не просто добрые дружественные отношения, но что-то безусловно большее. Причём, собирая этот круг общения, отец Александр был сдержанным и деликатным – он прекрасно понимал, что люди в Церкви настолько разные, что если сейчас начать что-то формулировать, то можно нарваться и на непонимание, и на открытые разногласия, которых и без того было много в церковной среде. Он умело обходил эти разногласия. С ним можно было спорить, и он всегда благородно выслушивал оппонентов, достойно отвечал им. Он был человеком, который многое видел наперёд. Именно потому я, вспоминая, как выступал отец Александр, как он собирал Церковь, преисполнен к нему восхищения и уважения.
Зинаида Миркина
Однажды мы с Григорием Соломоновичем были в храме при Третьяковской галерее. Я заглянула в киоск религиозной литературы и спросила – нет ли книг Александра Меня? «Нет», – ответила мне продавщица очень резко. «И что, и не бывает?» – спросила я, глядя ей в глаза. «Да, не бывает». – «Запрещено?» – наступала я. «Может быть», – ответила она замкнуто и зло.
Ещё хуже было в другом киоске, в подземном переходе станции метро «Калужская». На подобный вопрос продавщица мне ответила: «Да не бывает у нас этих книг. Топор зря не падает». Именно так.
Священник Филипп Парфёнов
Один священник из Подмосковья мне рассказал, как в его благочинии пытались реализовать нынешнюю установку священноначалия на духовную цензуру литературы, продающейся в приходских лавках. Благочинный просмотрел все приходы в его округе, и в результате оказалось, что, с одной стороны, были изъяты сомнительные книги о всяких старцах на грани «оккультного в Православии», а с другой, почему-то убрали книгу уважаемого прот. Валериана Кречетова, где он поставил в пример мусульман нерадивым современным православным, и также были изъяты книги отца Александра Меня там, где они продавались. Я изумился: «Так вроде митрополит Ювеналий всегда благоволил к отцу Александру! И покровительствовал ему при жизни, и панихиды о нём ежегодно служит». На что последовал такой ответ: «Ну, Ювеналий и епархия… Так это ж две совершенно разные вещи!»[4]
Юрий Пастернак
Однажды в феврале 1988 года мы с Ильёй Корбом поехали на литургию в храм Воскресения Словущего, что в Брюсовом переулке. В этом храме тогда служили известные священники Геннадий Огрызков, Артемий Владимиров и Владимир Ригин. Я оказался на исповеди у о. Владимира. Между нами состоялся такой диалог:
– Вы откуда, из какого храма?
– Я из Сретенского храма в Новой Деревне. Мой духовник – отец Александр Мень.
– Вы из Новой Деревни? Ну и ходите туда! Что вы сюда ходите?
– Да мне бы исповедаться…
– Нет, потом, потом, когда-нибудь… Я не допускаю вас к причастию.
Илье кое-как удалось причаститься. Я не знаю, что он говорил на исповеди, но о. Владимир Ригин допустил его к причастию, хотя и отчитал, как нашкодившего школьника. У креста неожиданно отец Владимир вручил ему просфору из алтаря. А я почувствовал себя изгоем в своей Церкви.
Священник Вячеслав Перевезенцев
В 94-м – я уже был священником – Великим постом мы с моим тестем, о. Владимиром Архиповым, поехали в Печоры. О. Владимир давно окормлялся у о. Иоанна (Крестьянкина) и сказал, что сможет устроить нашу встречу. Приехав в монастырь, мы узнали, что о. Иоанн болен и никого не принимает. Но о. Владимир сказал, что скоро будет праздник Сорока Севастийских мучеников, который о. Иоанн очень любит, и он наверняка будет в алтаре. Так и случилось. О. Иоанн не служил, но его привели в алтарь, и после службы нам удалось с ним побеседовать. Никогда не забуду того света, который от него исходил. Он был маленького роста, совсем седой, очень близорукий, но когда он на тебя смотрел сквозь свои огромные очки, создавалось впечатление, что он видит тебя насквозь и всё про тебя знает. Но самое сильное впечатление осталось от его улыбки, которая не сходила с лица, и от этого было чувство защищённости и тихой светлой радости, наполняющей сердце. Я поговорил с о. Иоанном совсем немного и, честно говоря, сейчас даже не помню, о чём его спрашивал.
В конце разговора к нам подошёл о. Владимир и задал вопрос, который его сильно волновал: как о. Иоанн относится к убиенному Александру Меню. Надо сказать, что вопрос этот был задан не просто так. Все мы помним, сколько клеветы, мерзких статей тогда ходило среди православных об отце Александре, в чём только его не обвиняли – еретик, жидомасон, сатанист и т. д. Как-то, приехав в Лавру, мы в книжной лавке увидели гнусную брошюру некоего прот. Антиминсова. О. Иоанн сказал, что он был лично хорошо знаком с отцом Александром и всегда считал его ревностным пастырем и проповедником Христовой Истины. «Можно ли читать его книги?» – «Конечно же, можно», – ответил о. Иоанн. Об Антиминсове мы его спрашивать не стали, тем более что никакого Антиминсова и не было, а была просто гнусная фальшивка и анонимка.
Мне всегда было так странно слышать вопрос, который часто ставили передо мной, зная, что я был лично с ним знаком: «Как Церковь относится к отцу Александру Меню?» Посудите сами, как может Церковь относиться к священнику, тридцать лет прослужившему в храмах Московской епархии Русской православной церкви, закончившему Московскую духовную академию и защитившему там диссертацию, награждённому почти всеми священническими наградами, написавшему десятки книг и издавшему их тогда, когда не то что писать, а даже читать было опасно? Как Церковь может относиться к священнику, ставшему апостолом и добрым пастырем для сотен людей в стране победившего атеизма? Как Церковь может относиться к священнику, собиравшему, когда стало возможно открыто проповедовать Слово Божие, многочисленные аудитории и обратившему тысячи людей от безбожия к вере? И ведь он был тогда, в конце восьмидесятых, не просто одним из немногих, кто это делал, а единственным. И не только потому, что был одарённым проповедником (таких было среди его собратьев немало), а потому, что готовился много лет к этой возможности – призывать людей ко Христу. «Горе мне, если не благовествую» (1 Кор. 9:16) – эти слова апостола Павла отец Александр безусловно мог сказать от себя. Как Церковь может относиться к священнику, который завершил свой земной путь как мученик, будучи коварно убит ранним воскресным утром по дороге в храм?
Да, несомненно, отец Александр был крупным библеистом. Может быть, не все знают, а я это слышал лично от отца Александра, т. к. был вместе с ним летом 1988 года в Ленинграде (он попросил меня помочь привезти в Ленинградскую духовную академию свой Библиологический словарь для защиты докторской диссертации), так вот, Словарь не был допущен к защите, несмотря на доброжелательное отношение Ленинградского митрополита Алексия, будущего патриарха, под предлогом, что такой труд не мог написать один человек…
Митрополит Волоколамский и Юрьевский Питирим (Нечаев)
Помню, когда меня назначили главным редактором «Журнала Московской Патриархии», первым заданием, данным мне лично патриархом, было – написать критическую статью на одно утверждение отца Александра Меня в печати. К Меню у меня отношение всегда было несколько настороженное. При всей своей образованности в своих работах он опирался в основном на западные источники. Впрочем, ничего «вредного» в его книгах нет. Мне всегда непонятно и неприятно другое. Каким образом книги Меня издавались на Западе массовыми тиражами и доставлялись к нам в то время, когда даже Библию почти невозможно было провезти через границу? И ещё, у него была определённая идея: создать еврейскую национальную церковь. В принципе в этом нет ничего плохого: если есть греческая или славянская национальная церковь, то почему не быть еврейской? Эти идеи развивались и распространялись в своё время в Париже, их, в частности, горячо поддерживала мать Мария (Скобцова). Но у отца Александра в этом был определённый перегиб. Однако о таких вещах нельзя судить категорически, всё строится как бы на полутонах.
Священник Димитрий Предеин
Главная сложность признания катехизических достижений отца Александра широкой церковной общественностью, на наш взгляд, состоит в неспособности отделить в нём колоссальную силу проповедника Евангелия от его спорных частных богословских мнений, притом неправильно понятых. Нельзя понять отца Александра Меня, если не почувствовать его душу. Но это возможно только при симпатии и любви к нему. Чтобы любить отца Александра, не обязательно было знать его лично. Но правда и то, что многие из тех, кто не знал его при жизни, за что-то его ненавидят. Как показывает практика, многие ненавидят не настоящего отца Александра Меня, а тот фантом, который сами создали из отрывочного чтения отдельных его цитат, в совокупности с просмотром фильма «Постовой сионизма» или чтением завистливо-колких и непристойно-ругательных материалов о нём. Такого рода ненависть легко уничтожается проверенным способом: более глубоким изучением произведений самого отца Александра.
Вета Рыскина
Ада Михайловна Тимофеева осталась навсегда преданной духовной дочерью отца Александра. Однажды Ада Михайловна рассказала, как зашла в один из московских храмов и, разглядывая книги, спросила о каком-то труде отца Александра Меня. Женщина, стоявшая за свечным ящиком, резко ответила, что он был еретиком, книг его у них в храме нет и не будет, и стала предостерегать Аду Михайловну от интереса к произведениям «этого человека».
– А вы его знали? – спросила её Ада Михайловна.
– Нет, – удивлённо ответила женщина.
– А я знала, – тихо сказала Ада Михайловна и заплакала.
В этом эпизоде вся она – кроткая, милая, но непоколебимая в своей вере и преданности памяти духовного отца.
Андрей Тавров (Суздальцев)
Отец Глеб Якунин обратился ко мне с просьбой написать акафист, посвящённый отцу Александру Меню, к канонизации отца Александра, которую о. Глеб провёл на его могиле в Новой Деревне… Процедура была не очень официальной, я даже не помню, к какой тогда церкви принадлежал о. Глеб, нас было там человек двенадцать. Во время чтения молитв, утверждавших святость отца Александра Меня, к нам подъехал небольшой рычащий трактор, которому вдруг спешно понадобилось производить какие-то работы как раз на том участке пространства, на котором мы стояли, что вызвало невесёлые мысли о пародийном повторении методов «бульдозерной выставки», но уж очень всё было суетливо и комично со стороны церковного начальства, оборонявшегося от инициатив подозрительного священника, всем тут, конечно же, известного.
Наталья Трауберг
Разумеется, и мы чудом не дожили до того, как нас поголовно стали бы сажать. А Голгофа не исключается ни из какой жизни. Надо заметить, что просветительство, которым занимался отец Александр, тоже было своеобразным религиозным диссидентством. Претензии к нему предъявлялись со всех сторон: одни обвиняли его в том, что он мало борется с режимом и подсовывает народу «опиум»; другие – в том, что он как священник слишком нетрадиционен. И КГБ всю дорогу не оставлял его своим вниманием.[5]
Людмила Улицкая
Отца Александра ненавидели церковные мракобесы и националисты. У него было трудное жизненное задание – быть евреем и православным священником в антисемитской, едва тронутой христианством стране. Он знал, до какой степени заражено идолопоклонством сегодняшнее Православие, и сделал бесконечно много для освобождения душ от языческого пленения. За это и ненавидели его мракобесы тайные и явные. За это и убили. Мне кажется, он был святой, Александр Мень.
Сергей Чапнин
Почему отец Александр Мень мог спокойно и последовательно противостоять советскому? Говоря о противостоянии, я не имею в виду диссидентство, какую-либо политическую или идеологическую борьбу. Речь идёт о том, чтобы не пускать советское внутрь себя, о духовном и нравственном противостоянии. Однако это высказывание верно высветило тенденцию: культурные и образованные члены Церкви находятся под подозрением, им не доверяют. Вера в соединении с разумом является самой серьёзной угрозой для тех, кто православной вере предпочитает обряды, мифы и православную идеологию. А таких сегодня, увы, большинство.
Александр Юликов
Когда праздновались дни рождения и именины отца Александра, в Семхозе бывало много народу. Помню, как-то сосчитал: там было одних священников человек десять. Сейчас кое-кто в Церкви пребывает в заблуждении, будто он был каким-то отщепенцем, но это совсем не так. Когда те десять священников пели ему за столом «Многая лета» и величание Александру Невскому, в комнате стёкла дрожали. Эти священники тогда были ещё молоды – или ровесники отца Александра, или, может быть, несколько постарше, но их было много, и никаких разговоров о том, что сказанное или написанное отцом Александром противоречит учению Церкви, не возникало никогда. Это совершенно новое явление. На чём оно основано? Я думаю, что большинство его недоброжелателей и даже хулителей – люди совсем другого духа, пришедшие в Церковь после краха Советского Союза и понимающие православие очень искажённо. Когда Церковь была гонима, их там не было, и дух был совсем другой. А когда она обрела свободу, они вдруг появились и занялись поиском врагов, выдавая своё мнение за позицию всей Церкви.
Детство
Детство часто держит в своих слабых пальцах истину, которую не могут удержать взрослые люди своими мужественными руками и открытие которой составляет гордость позднейших лет.
Джон РёскинВера Василевская
Зимой Леночка должна была родить. Тоня (Антонина Ивановна, подруга В. Василевской. – Ю.П.) приехала сказать нам, что если никто из нас не решается пока на крещение, то хорошо было бы сначала крестить ребёнка, который родится у Леночки. Мы обе с радостью приняли это предложение. Таким образом, вопрос о крещении Алика был решён задолго до его рождения по указанию и благословению о. Серафима[5]. Незадолго до родов Леночки я получила письмо, в котором мне поручалось передать ей, чтобы она была спокойна в предстоящих ей испытаниях, надеясь на милосердие Божие и Покров Божией Матери.
После рождения Алика о. Серафим прислал письмо, в котором давал Леночке указание о том, чтобы во время кормления ребёнка она непременно читала три раза «Отче наш», три раза «Богородицу» и один раз «Верую». Он считал необходимым начинать духовное воспитание с самого рождения.
Бабушка наша и другие родственники настаивали на совершении ветхозаветного обряда над ребёнком, но Леночка протестовала. Пришлось просить Тоню специально поехать к о. Серафиму спросить, как поступить. Ссылаясь на слова апостола Павла, о. Серафим благословил уступить в этом вопросе.
Крещение Алика и Леночки было назначено на 3 сентября 1935 года. Я поехала провожать их на вокзал. Странное чувство овладело мною: тревога и неизвестность сочетались с чувством радости от того, что должно совершиться. На вокзале я сказала Тоне: «Я ничего и никого не знаю, но во всём доверяюсь тебе». «Можешь быть спокойна, – ответила она, – но если хочешь, поезжай с нами». Этого я не могла сделать!.. После крещения сестра стала ещё чаще ходить в церковь, а я чаще по вечерам оставалась с Аликом. Он, казалось мне, всегда всё понимал. Иногда Алик снимал с себя крест, надевал на меня и улыбался.
Отец Серафим большое внимание уделял вопросам воспитания и часто давал мне различные советы. Я гуляла с Аликом, посвящая этому почти всё своё свободное время. Батюшка придавал этим прогулкам большое значение. «Не надо много говорить с ним. Если он будет задавать вопросы, надо ответить, но если он тихо играет, читайте Иисусову молитву, а если это будет трудно, то “Господи, помилуй”. Тогда душа его будет укрепляться». В качестве примера воспитательницы батюшка приводил няню Пушкина, Арину Родионовну. Занятая своим вязанием, она не оставляла молитвы, и он чувствовал это даже когда был уже взрослым и жил с ней в разлуке, что отразилось в его стихотворении «К няне».
Алик рос чутким ребёнком, и мы с Леночкой часто делились с ним своими переживаниями, забывая о его возрасте. Так, Леночка ещё в Малоярославце рассказала ему о своей беременности. Он по-своему пережил это известие и находился в состоянии напряжённого ожидания. Ребёнок, который ещё не родился, представлялся ему каким-то таинственным незнакомцем, упоминание о котором внушало ему страх. Когда для будущего ребёнка купили одеяло и другие вещи, Алик боялся зайти в комнату или обходил эти вещи на большом расстоянии. Когда я рассказала обо всём этом батюшке, он был очень недоволен: «Не следовало заранее говорить ему ничего. Ожидание в течение полугода трудно и для взрослого, а не только для такого маленького ребёнка. Разве можно было держать его в таком напряжении? Только после того как ребёнок родился, надо было сказать Алику: “Бог послал тебе брата”, и у него было бы легко на душе».
Однажды Леночка попросила батюшку разрешить сводить сына в церковь, чтобы показать ему благолепие храма. Батюшка благословил, но Алик чувствовал себя там нехорошо. «Поедем лучше к Дедушке (так он называл архимандрита Серафима. – Ю.П.) или в Лосинку», – просил он. Когда об этом рассказали, батюшка сказал: «Если он чувствует это и разбирается, то и не надо водить его теперь в церковь».
До пяти лет Алик причащался совершенно спокойно, но к этому возрасту он почему-то начал сильно волноваться перед Причастием. Тогда батюшка решил, что настало время систематически знакомить его с содержанием Священного Писания, так как он уже в состоянии отнестись ко всему сознательно. Так как ни я, ни Леночка не решались взять это на себя, батюшка поручил это дело Марусе (Мария Витальевна Тепнина. – Ю.П.) – одному из самых близких нам людей, которая прекрасно справилась с этой задачей. Батюшка не разрешал водить Алика в театр или в кино до десятилетнего возраста. «Если вы хотите доставить ему удовольствие, лучше купите ему игрушку», – говорил он.
Батюшка выразил желание сам исповедовать Алика в первый раз, хотя тому не было ещё семи лет (он, очевидно, знал, что не доживёт до того времени, когда Алику исполнится семь). После своей первой исповеди Алик так передавал свои впечатления: «Я чувствовал себя с Дедушкой так, как будто я был на небе у Бога, и в то же время он говорил со мной так просто, как мы между собой разговариваем».
О. Пётр Шипков[6] глубоко уважал матушку (схиигуменью Марию[7]. – Ю.П.). Незадолго до своего ареста он приехал к ней и со слезами просил принять его духовных детей, когда он будет далеко. «Уж моих-то вы примите», – говорил о. Пётр. Узнав о том, что Алик (тогда ещё школьник) сблизился с матушкой и проводит у неё каникулы, о. Пётр писал: «Я очень рад, что Алик познакомился с матушкой. Где бы он ни был, знакомство с человеком такого высокого устроения будет полезно ему на всю жизнь. Таких людей становится всё меньше, а может быть, больше их и совсем не будет».
Матушка очень любила всю семью Меней. Бывало, увидит Алика в окошко и кричит: «Девчонки! Открывайте скорее дверь! Наш отец архимандрит к нам бежит». Так она его шутливо называла. Однажды она его спросила: «Кем ты хочешь быть?» Он быстро ответил: «Доктором? Нет. Инженером? Нет. Художником? Нет». Подумал и сказал: «Священником».
Марианна Вехова
Вера Яковлевна, двоюродная сестра Елены Семёновны Мень, очень мучилась проблемой, не будет ли её крещение предательством веры отцов и дедов – иудаизма. Вера Яковлевна любила Христа, но не решалась стать членом православной церкви.
Однажды Елена Семёновна с восьмимесячным Аликом на руках стояла в комнате, и вот входит Вера Яковлевна и начинает говорить о своих сомнениях. Вдруг Алик запрыгал на руках у матери, засмеялся и стал дёргать крестик у неё на шее. Она поняла, что он не просто так его теребит, что у него какая-то цель и надо дать крестик ему в руки. Она сняла и дала ему крестик. Он расправил цепочку и потянулся к Вере. Она подошла ближе, он надел на неё крестик и радостно заулыбался.
– Ну вот, все сомнения разрешил! – сказала растроганная Вера. – Он меня благословил, и я послушаюсь.
Священник Виктор Григоренко
Как рано он начал рисовать? Что его интересовало? Есть рисунок, на котором в три или четыре года маленький Алик изобразил евхаристическую чашу. Что его сверстники рисовали? Наверняка это были танки, самолёты или ещё что-то подобное.
Монахиня Досифея (Елена Вержбловская)
Когда я в первый раз увидела его родных и его самого, ему было только восемь лет. Пришёл он вместе со своей мамой и тётей. Это был очень красивый мальчик. Я помню, как он присел на корточки в углу и смотрел на всё широко раскрытыми глазами, как будто вбирал в себя всю атмосферу этого маленького домика, всю таинственную и удивительную жизнь, которой он был пропитан. Впоследствии, когда подрос, он часто беседовал с матушкой, и так долго, что пожилые монахини удивлялись, как может матушка часами разговаривать с ребёнком.
Прасковья Иванова
Была дивная осень. Сентябрь 1935 года. Золотая такая, как писал Пушкин: «Очей очарованье…» Я жила в Загорске со своими тётушками Прасковьей Ивановной и Ксенией Ивановной. (Прасковья была монахиня Никодима, а Ксения – монахиня Сусанна). Это были родные сёстры моего отца Матвея Ивановича, который умер очень рано, когда мне было три месяца. Мама вышла замуж второй раз, а я осталась жить со своими родными тётками. Некоторое время, в раннем детстве, я жила с бабушкой. Меня несколько раз брали жить в мамину новую семью, но я убегала обратно и хотела жить только с тётей Пашей и тётей Ксенией. Мы жили на улице Пархоменко, 29, она и сейчас так называется. Вместе с нами тайно жил архимандрит Серафим (Батюков). И вот, однажды мне сказали, что завтра надо натаскать воды, так как будут крестины. Батюшка Серафим будет крестить молодую мать и младенца в один день.
Как это было? Вот как. Мне было семнадцать лет, и надо было сначала наносить сорок вёдер воды в кадку (чин такой был у нас). Воду надо было носить из ключа, с другой стороны оврага, перейдя через речку Гончура. Я сама сделала ступеньки в земле от самой калитки до речки. Весь день накануне крещения я носила воду. Кадка стояла внутри дома, её, пустую, перекатили в комнату батюшки.
Приехали Леночка с Аликом и Тоня (подруга Верочки Антонина Ивановна). Батюшка их очень ждал, волновался. Алика крестил первого. Двери в обе комнаты были открыты, все иконы смотрели на Алика, везде горели свечи и лампадки. Мы очень старались всё украсить по-праздничному ко дню крестин. Когда о. Серафим погружал Алика в воду, то появилось необыкновенное благоухание. Все замерли, потому что это не был запах ни цветов, ни сада, а какой-то другой, особенный (духами тогда никто из нас не пользовался). Отец Серафим помолился и сказал: «Великий человек будет».
После крещения Алика завернули и дали мне на руки, чтоб я гуляла с ним в саду, пока крестят Леночку. Крёстным отцом был сам батюшка Серафим, а крёстной матерью, кажется, Тоня, Антонина Ивановна. Я вышла в сад с Аликом на руках. У нас был сплошной забор, а по бокам простой штакетник, и через него было видно, что в саду делается. И я очень боялась, что меня увидят с ребёнком на руках и начнут спрашивать, откуда ребёнок, ведь у нас жили только две мои тётушки и я (про отца Серафима никто не знал). Вот так, со страхом, я гуляла с Аликом по саду.
После крестин был простой обед и чай, пришло несколько человек, вместе со всеми нами было двенадцать человек. Леночка с Аликом в этот же день уехали, и Тоня тоже уехала с ними. Меня поразило необыкновенное лицо Леночки после крещения. Оно было как ангельское.
После крещения Леночка с Аликом часто к нам приезжали, но особенно часто стали бывать во время войны, когда о. Серафим благословил Леночку с детьми переехать из Москвы в Загорск. Батюшка сказал так: «Преподобный Сергий сохранит всех вас». Сначала они жили у моей старшей сестры Фаины, у неё муж погиб на фронте и тоже было двое детей. В это время Леночка имела возможность ходить к нам часто. Потом Леночка с детьми перебралась на Кустарную улицу, где жила монахиня Мария.
Анна Корнилова
Итак, Леночка и Верочка, Алик и Павлик и отец мальчиков Владимир Григорьевич – дружное и тёплое семейство. Чтобы Павлик, тогда ещё совсем маленький, не потерялся и знал свой адрес, Алик придумал для него стихотворение:
Вас запомнить очень просим:Дом наш – номер тридцать восемь,И четырнадцать – квартира,В ней найдёте бригадира.Почему именно «бригадира», так навсегда и осталось загадкой. Как остался загадкой и «неудачник-мышелов». Когда, бывало, засидевшись у тёти Леночки, мы уходили домой с чёрного хода (в Москве в войну все ходили с чёрного хода), то Павлик из светлого пятна двери напутственно возглашал: «До свидания! Будь здоров, неудачник-мышелов».
Семейное предание сохранило историю о том, как прабабушка Алика, ещё задолго до его рождения, получила некое предзнаменование. Однажды, когда она тяжело заболела и рекомендации врачей не приносили никакого облегчения, ей посоветовали обратиться за помощью к отцу Иоанну Кронштадтскому. Тот, увидев пришедшую к нему женщину, сказал: «Я знаю, что вы некрещёная, но в потомстве вашем будет большой христианский праведник».
Здоровье о. Серафима Батюкова было сильно подорвано. Он заболел и, предчувствуя кончину, благословил Леночку, Верочку и Алика образом Богоматери «Всех скорбящих радосте», а Павлика – «Нечаянной Радостью». Своё духовное руководство он завещал о. Петру Шипкову, о. Иераксу (Бочарову), о. Владимиру Криволуцкому[8]. Умер о. Серафим 19 февраля 1942 года. Узнав, что «Дедушка» умер, Алик сказал: «Я так и знал, только это совсем не страшно, он ушёл в Царство Небесное». Похоронили о. Серафима тут же, в «катакомбах», под домом, в том месте, где находился Престол. Так это делали и первые христиане.
Маруся рассказывала, что ещё перед войной о. Иеракс (Бочаров) по благословению о. Серафима (Батюкова) скрывался на чердаке в доме у В.А. Корнеевой, в Лосинке, в течение восьми лет и тайно совершал богослужение. Как-то после литургии о. Иеракс взял на руки маленького Алика, который держал крест, и люди прикладывались к этому кресту в руках будущего преемника священников катакомбной церкви.
Однажды, когда Алик вёл себя неподобающим образом, ему сказали, что надо же себя уважать! Он задумался, а потом ответил: «А я думал, что надо уважать других…»[6]
Роза Кунина-Гевенман
Расхождения во взглядах Леночки и её мужа Володи никогда не препятствовали их любви и привязанности друг к другу. Этот миролюбивый дух передался их детям – Алику и Павлику, его младшему брату. Никогда я не слышала об их ссорах. Чудная фотография маленьких мальчиков – Алик, обнимающий Павлика, – всегда встречала меня при входе в небольшую уютную комнату на Серпуховке, где долго жила Леночкина семья. Из круга пожилых Леночкиных друзей я впоследствии узнала о редкой в детском возрасте деликатности и доброте детей к старым людям. Подрастая, братья очень дружелюбно встречали детей, в том числе и моих двух сыновей, на родительской даче в Отдыхе. Их игры проходили весело, без всяких драк и шума. При случайных встречах с нашими сыновьями много-много поздней и Алик, и Павлик с удивительно добрым смехом вспоминали далёкие детские годы и их забавы в дачном посёлке.
Елена Семёновна Мень
Евангелие я читала постоянно, хотя и не ежедневно. Некоторые места действовали на меня с огромной силой. Но сильнее всего меня потрясали слова: «Кровь Его на нас и на детях наших!» Когда читала это место, я почти теряла сознание. Верочка (Вера Яковлевна Василевская. – Ю.П.) часто ездила ко мне и оберегала меня с особенной заботливостью. Нам всем казалось, что родится мальчик, и я заранее выбрала ему имя – Александр. А мама в письмах называла его Аликом задолго до рождения. Я ушла в декретный отпуск за полтора месяца до рождения ребёнка, а мама приехала в Москву за месяц до родов.
22 января 1935 года я родила моего первенца – Александра. Роды были тяжёлые, длительные, тянулись почти сутки. Но зато когда мне впервые принесли кормить крохотного, беспомощного младенца, я была счастлива. На ручке у него был браслетик с надписью: «Мень Елена Семёновна. Мальчик».
На десятый день я выписалась из родильного дома. За мной приехали Володя, мама и Верочка. С появлением моего первого сыночка у нас началась новая жизнь. Центром нашей семьи стал Алик.
В начале лета мы переехали на дачу в Томилино. Однажды к нам приехала Тоня и спросила, не хотела бы я крестить Алика. Я сказала, что очень хочу крестить его, но не знаю, как это сделать. Тоня вызвалась помочь мне в этом. Потом она спросила, не хотела бы и я креститься. Тут вдруг на меня напал какой-то страх, и я отказалась. «Значит, будем крестить одного Алика», – сказала Тоня. Она ещё немного побеседовала со мной и отправилась домой. Я пошла её провожать. На обратном пути сильный порыв мыслей и чувств охватил меня. С девятилетнего возраста я собиралась креститься. И вот прошло восемнадцать лет, и, когда передо мной этот вопрос встал вплотную, я испугалась, смалодушничала и отказалась. Почему? Как это могло произойти? Тут же я села писать Тоне покаянное письмо и, конечно, сказала, что с радостью приму крещение.
Через некоторое время Тоня снова ко мне приехала. Она показала моё письмо своему старцу (архимандрит Серафим. – Ю.П.), и он сказал, что как только мой муж уедет в отпуск, я могу сразу с Аликом и с Тоней к нему приехать. Володя 2 сентября должен был быть уже на Кавказе. На этот день я и назначила Тоне приехать в Москву, к Верочке, и сама с Аликом приехала туда из Томилина. Бабушка моя в этот день была особенно нежна со мной и долго меня обнимала и целовала перед отъездом. А Тоня в это время потихоньку мне говорит: «Прощайся, прощайся с бабушкой – другая приедешь». Эти слова болезненно прозвучали в моём сердце. Верочка ужасно волновалась, не зная, куда я еду с ребёнком, хотя о цели нашей поездки я ей говорила. Тоня предлагала ей ехать с нами, но Верочка не решалась. Я взяла с собой сумку с пелёнками. Тоня купила по дороге две рыбки и пять булочек, и мы поехали на Северный вокзал. Сколько я ни спрашивала у Тони, куда мы едем, она не отвечала. И лишь выйдя из вагона, я поняла, что мы в Загорске. Я там была с экскурсией в 29-м году. Тоня взяла Алика на руки, а я взяла сумки. Тут меня охватило сильное волнение. Я знала, что иду к Тониному старцу, и знала, зачем иду. Я волновалась всё больше и больше. Сумки с пелёнками и булочками стали непомерно тяжёлыми. Тоня быстро шла с Аликом на руках. (Она потом мне призналась, что боялась, как бы я не передумала и не вернулась.)
Алик был спокоен и как бы предчувствовал всю значительность того, что должно было совершиться, хотя ему было только семь с половиной месяцев. Я стала задыхаться и умоляла Тоню остановиться. Но она всё летела вперед. Наконец я села на какую-то скамейку в полном изнеможении. Тоня села рядом со мной. «Ну, расскажи мне хоть, как он выглядит внешне», – сказала я. Ведь мне не приходилось даже беседовать со священниками. Тоня сказала, что у него седые волосы и голубые глаза. «Глаза эти как бы видят тебя насквозь», – добавила она.
Тут мы встали и пошли и вскоре дошли до его дома. Тоня позвонила, и нам открыла дверь женщина средних лет, очень приветливая, в монашеском одеянии. Она ввела нас в комнату, чистенькую, светлую, всю увешанную иконами. Там, по-видимому, нас ждали. Но самого батюшки не было, и он долго не появлялся. Я поняла, что он молится прежде чем нас принять. Наконец он вышел к нам. Тоня с Аликом подошла к нему под благословение, и я вслед за ними. Я по незнанию положила левую руку на правую. Батюшка это сразу заметил и переставил руки. Затем предложил: «Садитесь». Если бы он этого не сказал, я бы грохнулась на пол от волнения и напряжения. Некоторое время мы сидели молча. Наконец батюшка спросил меня: «Знаете ли вы русскую литературу?» Я удивилась этому вопросу, но, вспомнив «Братьев Карамазовых» и старца Зосиму, поняла, почему он меня об этом спросил. Задал мне ещё несколько житейских вопросов. Потом мы сели ужинать. Пища была постной, и батюшка подчеркнул, что это имеет непосредственное отношение к нашему крещению. Затем Алика взяла на руки женщина, которая открыла дверь. Алик был тих и спокоен, как бы понимая всю серьёзность происходящего. Батюшка увёл меня в другую комнату и просил рассказать всю мою жизнь. Я ему всё рассказала, как умела. Потом нас уложили спать. Алик спал крепко, а я не спала всю ночь и, как умела, молилась.
Утром, на рассвете, совершилось таинство крещения. Крещение было совершено через погружение. И каждый раз, когда батюшка погружал меня, я чувствовала, что умираю. Тоня была нашей восприемницей. Накануне о. Серафим показал мне три креста. Один, большой, серебряный, с надписью «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его», предназначался для Верочки, второй, поменьше, золотой, для меня и третий, серебряный, с синей эмалью и распятием, со словами «Спаси и сохрани» – для Алика. Но моя душа вся потянулась к кресту с Распятием Спасителя. И вдруг батюшка по ошибке надевает этот крест на меня. Он увидел в этом волю Божию и так и оставил. Алику достался золотой крест. Я очень обрадовалась, что мне достался тот крест, который я хотела. Вслед за этим батюшка начал меня исповедовать за всю жизнь. Вскоре началась литургия. Пели вполголоса, чтоб не было слышно на улице. Крёстная пела очень хорошо, с душой, хотя голос у неё был небольшой и несильный. Когда настал момент причащения, она поднесла Алика, а я подошла вслед за ней. В сердце у меня звучали слова: «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне и Я в нём». После окончания службы все подошли поздравить нас. Весь день я оставалась в белой вышитой крещальной рубахе (до полу и с широкими длинными рукавами), а сверху батюшка велел надеть белое маркизетовое платье без рукавов.
Интересно, что Владимир Григорьевич (муж Елены Семёновны, отец Алика. – Ю.П.), когда вернулся с Кавказа, привёз мне свой снимок на фоне пещеры Симона Кананита. Второго сентября, под день нашего крещения, он видел сон: идёт множество народа, а впереди несут как бы большое полотно, на котором изображён Христос.
Когда мы уезжали от батюшки, он истово благословил нас со словами: «Благословение Божие на вас». Ударение было на слово «Божие».
Летом мы жили в Тарасовке, на даче. Вдруг приезжает Тоня и говорит, что сейчас, временно, батюшка живёт у них в Болшеве и хочет нас видеть. Мы с Катей (одна из прихожанок катакомбной церкви. – Ю.П.) взяли маленькую тележку, посадили туда Алика и пошли пешком. Я была очень рада повидаться с батюшкой, особенно в Тонечкином доме. Алик с Катей были во дворе. Батюшка подвёл меня к окну и, указав на Алика, которому тогда было полтора года, сказал: «Он большим человеком будет». Позже он сказал мне: «В нём осуществятся все наши чаяния».
Я купила санки, чтобы на них возить дрова; Алик с Павликом были от них в восторге. Однажды Алик приходит ко мне с горящими глазами: «Мама, знаешь, что произошло? Мы с Павликом катались с горы на санках. Являются ребята и отнимают у нас санки. Я помолился, и вдруг появились большие ребята, отняли у мальчишек санки и отдали мне». Я была рада, что он на опыте почувствовал силу молитвы.
Когда Алику исполнилось четыре года, я отдала его в дошкольную французскую группу. Дети легко воспринимают иностранный язык в раннем детстве, а я особенно любила французский язык, поэтому отдала его именно во французскую группу. Маленький коллектив был менее утомителен для нервной системы, чем большой. Алик пробыл в этой группе два года. Руководила ею приятная, интеллигентная женщина, детей было всего шесть человек. Алик выяснил, что трое детей было верующих, а трое – неверующих.
Однажды Алик обратился к неверующей девочке: «Кто же, по-твоему, создал мир?» «Природа», – ответила девочка. «А что такое природа? Ёлки, курицы? Что же, они сами себя создали?» Девочка стала в тупик. «Нет, Бог сотворил всё, и Он управляет всем миром».
Руководительница очень любила Алика. «Никогда я не встречала такого талантливого ребёнка, – сказала она однажды, – он всегда будет душой общества». Её предсказания сбылись. Я понимала, что это дар Божий, и не позволяла себе гордиться им.
Алик очень рано научился читать. Ещё до войны моя подруга Маруся (Мария Витальевна Тепнина. – Ю.П.) показала ему буквы в акафисте, который мы читали каждую пятницу, и первой фразой, которую он прочёл, было его название: «Акафист Страстем Христовым».
В 1943 году Алику исполнилось восемь лет. Он к этому времени уже хорошо читал. Помню, с каким восторгом он говорил мне о том, как прекрасна «Песнь о Гайавате». Я записала детей в библиотеку и брала им интересные детские книжки, которые Алик читал Павлику вслух. Это помогало им не думать о пище.
В субботу, в воскресенье и в праздники мы с Верочкой и детьми ходили в церковь. Сначала мы все ходили к Иоанну Воину, а в дальнейшем дети одни ходили в церкви, которые им больше нравились. Павлик после второй смены, с ранцем за плечами, чаще всего ходил к Скорбящей Божией Матери. Алик ходил в разные церкви. Изредка ездили в Загорск, примерно раз в месяц приобщались. К нам приходили наши друзья, и мы старались приучать детей к церковному богослужению и вообще к жизни в Церкви. Мы все как бы погрузились в церковную жизнь, и это нам давало огромную радость. Детей я с раннего возраста приучала к праздничным песнопениям, они быстро выучили тропари всех двунадесятых праздников и рождественские ирмосы знали наизусть. Алик был очень устремлён к духовной жизни и с любой темы мог перейти на духовные темы. Павлик не отставал от него. Евангелие я читала им ежедневно.
Мариам Мень
У нас в семье рассказывали, каким дядя Александр был в детстве. Однажды, когда Алик был маленьким и у него был день рождения, ему подарили игрушечного слонёнка. Через какое-то время пришёл ещё один гость и вручил ему точно такого же слоника. Маленький Алик, получив на день рождения две одинаковые игрушки, и не подумал сказать что-то вроде «у меня уже есть такой». Он с радостью сказал: «Вот и второй слоник пришёл!»
Отцу Александру не впервые было удивлять больничный персонал. Однажды в детстве его положили в больницу с воспалением. Время было послевоенное, иммунитет ослаб. Его горло было завязано повязкой. Моя бабушка Лена (мать Александра и моего отца) отправилась проведать его. Приходит в больницу, идёт по коридору, видит: нет никого, тишина. Ни персонала не видно, ни пациентов. Странно, куда все подевались? Заходит в палату Алика и видит картину: полно народу, весь персонал с пациентами набились в эту палату. Сам Алик стоит на своей кровати, театрально завернувшись в больничную простыню. С завязанным горлом, в простыне, он что-то вдохновенно рассказывает и представляет своим слушателям, иллюстрируя не то Понтия Пилата, не то какого-то героя Античности, а «публика», позабыв обо всём, внимает его речам не дыша!
Он с детства умел очень интересно рассказывать. Всё, что он прочитал в книжках, он увлекательно рассказывал другим. И всю жизнь потом люди будут слушать его так, как тогда, в больничной палате.
Павел Мень
Мои первые яркие детские воспоминания: деревня, вечер, замёрзшее заснеженное озеро, оно мне кажется огромным, мы с Аликом, старшим братом, следим за воздушным боем: на фоне пылающего заката видно, как перестреливаются два маленьких самолётика. Наверное, не так высоко, потому что видно на одном из них, на крыльях, красные звёздочки, на другом – чёрная свастика. Мы видим – самолеты стреляют, мы болеем за звёздочки. Вдруг хвост у немецкого задымился, и он колом начинает падать. Мы, счастливые, бежим рассказать маме, что наш победил.
Мы уже переехали в маленький домик в Загорске. Мама ушла на рынок обменять что-то из нашей одежды или обуви на еду. Дело к вечеру, а её нет. Алик в тревоге, я хнычу. Тогда он решил сходить к знакомым, которые жили недалеко. Может быть, мама зашла к ним и задержалась. Но тогда Алик должен был оставить меня одного… А мне страшно, как я закрою наружную дверь изнутри, в сенях темно, как я закрою!
И тогда Алик говорит: «Не бойся, просто молись по дороге!» И я возвращаюсь с молитвой и с чувством полной безопасности – страх исчез, задвинул щеколду, прошёл через холодные тёмные сени в нашу комнату, где светила под потолком тусклая лампочка. Это был первый урок молитвы, который я тогда, конечно же, не осознал. Но зёрнышко упало…
Нас, детей, в семье было двое. Верующей была только мама, Елена Семёновна. Ещё девятилетней девочкой она прочла Евангелие и уверовала. Только в двадцать восемь лет мама крестилась. Её вера была необыкновенной, живой. Наше окружение с детства – это люди катакомбной православной церкви, многие из которых прошли лагеря, ссылки. Мама, конечно, повлияла на Александра. Она учила, что «если к тебе кто-то приходит и просит что-то, знай, что это просит Христос».
Мы жили в трёхэтажном дореволюционном доме на Серпуховке, 38. Дом был из красного кирпича. Мы жили на втором этаже в четырёхкомнатной квартире, занимали комнату в двадцать квадратных метров. Папа как будто гордился, что у нас такая большая комната. В квартире жили ещё три семьи. За стенкой справа жил одинокий пожилой мужчина из бывшего купеческого сословия – Иван Иванович Кудин. До революции была известна его мануфактура – «Кудинские платки».
Однажды – я был ещё маленький – ему похвастал: «Я родился 1 декабря, в день смерти Кирова. А брат мой родился 22 января, на следующий день после смерти Ленина, как будто ему на смену…» Старик, по-волжски налегая на «о», мне ответил: «Довольно одного».
В 43-м году с продуктами было очень плохо. И мама, поскольку она работала и одновременно училась, оставляла нам еду, ну, естественно, поровну, и я быстро съедал своё, а потом жаловался, что я голодный, начинал ныть. Александр говорил: «Ну ладно, съешь мою порцию». Я съедал, мало думая об этом. А он всё время читал книги и, если видел, что я не могу найти себе какое-то занятие, читал мне вслух и со мной занимался. Сызмальства у нас были очень тёплые отношения, которые мы сохранили до самого конца. У нас не было никогда никаких конфликтов.
Папа не был практикующим иудеем, но старался соблюдать традиции. Мама рассказывала, когда родился Алик, на восьмой день, по еврейскому обычаю, мальчик должен быть посвящён в Завет Израиля с Богом через обрезание крайней плоти. По этому случаю из Киева приехал отец папы, наш дедушка Герш-Лейб. И однажды папа ему пожаловался: «Ты знаешь, Лена увлекается христианством». «Христианством? – ответил благочестивый иудей. – Надо бы почитать Евангелие. Я никогда не читал». И отец дал ему почитать Евангелие. Почитав, дедушка сказал буквально следующее: «Не волнуйся, сын. Иисус был настоящим евреем».
Уже в детстве мы были полностью воцерковлены. В девять лет я уже сам ездил в Загорск. Ходили мы и в московские храмы, которые Сталин после войны частично открыл.
В доме собирались мамины друзья из мечёвцев[9] и из общины отца Серафима. Мы с Аликом и другими детьми ходили домой к Борису Васильеву (он был тайным священником), и его жена Татьяна Ивановна замечательно проводила с нами занятия по формам и смыслам православного богослужения. Её уроки для нас были настоящей воскресной школой.
По благословению схиигуменьи Марии Алик начал прислуживать в алтаре храма Рождества св. Иоанна Предтечи на Пресне. Настоятель храма отец Димитрий Делекторский знал отца Серафима. А после того как брата перевели учиться в Иркутск, матушка благословила меня прислуживать вместо него.
Мария Тепнина
Алику было около четырёх лет, когда он написал мне: «Не будь побеждён злом, но побеждай зло добром». По этому можно судить, какая была обстановка дома, если маленький ребёнок мог воспроизвести полностью слова апостола Павла, осознать их значение и повторить. Такую атмосферу создавала Елена Семёновна у себя в доме, таким образом она его воспитывала.
Нина Трапани
С Леной Мень я познакомилась, когда её сыну Алику было полтора года. Это был миниатюрный мальчик, общительный и довольно разговорчивый.
Вскоре они приехали на Лосинку, где мы жили. Первый, на кого Алик обратил внимание, был белый котёнок, который по собственному почину водворился в мансарде. Алик ахнул и, указывая на котёнка, воскликнул: «Рыжий телёнок!» Не знаю, где он видел это существо, только всё живое ассоциировалось у него с этим телёнком. Все рассмеялись.
На следующее лето Лена с семьёй поселилась на Лосинке. Хозяева сдали им, собственно, единственную комнату с выходом на террасу, а сами поселились на кухне. Дом стал оживлённым, что было очень кстати. Присутствие о. Иеракса (Бочарова) как-то скрадывалось в общем оживлении. Дочь Ивана Алексеевича, хозяина дома, Марьяна подружилась с Аликом. Она только начала говорить, но, когда Алик обрушил на неё целый каскад слов, сразу онемела и перестала говорить совсем. Это не мешало их играм, и постепенно Марьяна разговорилась. Странные возгласы раздавались подчас: «Ой, батюшки, что у тебя вышло?» «Ох, Господи помилуй!»
Летом Лена ждала второго ребёнка. Своё положение она переносила очень тяжело. Ей необходимо было выехать из Москвы, подышать свежим воздухом. Решили поселиться в Малом Ярославце: Лена с сыном и Вера, через некоторое время к ним присоединился о. Иеракс – для него сняли комнату в доме напротив. Я тоже провела там свой отпуск.
Окружающая природа очаровала нас. Местность была холмистая, перелески, открытые поляны, наши среднерусские, милые сердцу картины. Погода стояла хорошая, и мы целые дни проводили под открытым небом. Столовались все вместе. Алик сразу сообщил мне, что он «вовсе не Алик, а “чёрная пантера”».
– А ты кем хочешь быть? – спросил он меня.
У меня не хватило фантазии, и тогда он предложил:
– Ты хочешь быть цветочком? Нежный человечек…
Как-то вечером мы с Верочкой прогуливались под тёмным шатром звёздного неба и негромко разговаривали. Алика она держала на руках, и вдруг он недовольно заявил:
– Тише, Гулишенька, не шуми…
– Я не шумлю, – растерялась Вера.
– Не говори ничего. Ты видишь, какие маленькие звёздочки. Им хочется спать.
Так тонко этот мальчик воспринимал окружающий его мир. После этого я даже посвятила ему стихи:
Позднею ночью нам светит луна,Сказочным светом природа полна.Тише, о, тише… Не надо кричать:Звёздочкам маленьким хочется спать.Тихо деревья листочки повесили,Словно вуалью тропинки завесили,Ветер их нежно и сладко баюкает.Дятел большой уже носом не стукает… —и прочие, основанные на его высказываниях.
О. Иеракс захватил с собой богослужебные книги и, облюбовав одну светлую безлюдную полянку, совершал там доступные в этих условиях богослужения.
Мы брали с собой термос, кое-какую закуску и устраивали завтрак. Алик забирался ко мне на колени и свёртывался клубочком, как котёнок.
– Алик, ты мне делаешь больно, – взмолилась я.
– Ты потерпи немножко, – возразил он. – Мне так хорошо, как в гнёздышке. – И наконец изрёк: – Я сам не знаю, почему я так в тебя влюбился…
Подошёл праздник Успения Божией Матери. Мы все собрались на излюбленной полянке. Прочитали дивный канон «Да провождают невещественнии чинове небошественное в Сион Божественное тело Твое…»
О. Иеракс начал читать акафист. Молоденькие берёзки стояли вокруг, как свечи, лёгкий ветерок колыхал травинки. Вдруг на одном из деревьев зашелестела крона, и из кудрявой листвы высунулась любопытная мордочка рыженькой белочки и некоторое время рассматривала нас, потом она быстро спустилась на землю и застыла под деревом, как бы прислушиваясь к словам песнопения. Она довольно долго пребывала в таком положении, и мы затихли, боясь спугнуть доверчивого зверька. Потом снова взбежала на дерево и долго ещё качалась на ветвях.
Говорили, что после нашего отъезда, когда приехал отец Верочки, дядя Яша, как называли его, Алик безошибочно привёл его на нашу полянку и сказал: «Вот здесь мы все сидели, и нам было очень хорошо. Как жаль, что тебя не было с нами…» Алик очень любил дядю Яшу. Когда были назначены выборы в Верховный Совет и по их округу кандидатом выдвинули профессора Бурденко, он сказал матери: «Ну и голосуй за Бурденку, а я буду голосовать за дядю Яшу». Но он знал, что есть вещи, о которых и с дядей Яшей говорить нельзя.[7]
Отрочество
Если я видел дальше других, то потому, что
стоял на плечах гигантов.
Исаак НьютонСвященник Александр Борисов
У отца Александра с детства всегда было горячее желание поделиться тем, что он знает, с другими. В той форме, которая им доступна. Помню, на вопрос: «Алик, что это ты там читаешь?» – он отвечал: «Ну, ребят, вам некогда будет эту книжку читать – я вам сейчас про неё расскажу». Это мог быть какой-то американский или английский автор, или даже «Война и мир». Он кратко рассказывал, в чём основная идея, чтобы нас заинтересовать, а не чтобы заменить собой книгу. Он приготовил для нашего учителя ботаники и зоологии Сергея Фёдоровича целый реферат о животных по Брэму. Уже где-то с шестого-седьмого класса он начал писать книгу «О чём нам говорит Библия?», которая переросла, собственно, в последующие книги.
Решение стать священником он принял в двенадцать лет, в 1947 году, когда во время празднования 800-летия Москвы увидел в небе освещённый прожекторами портрет Сталина. Мальчик рано понял, что владычество одного человека, виновного в смерти миллионов людей, эта страшная власть всегда ведут к жестокости и деспотизму. И этому противопоставить можно только обращение людей ко Христу. Необходимо дать людям иной идеал, чтобы они шли не за тов. Сталиным, а за Тем, Кто создал этот мир и даровал человечеству закон любви.
Я довольно часто бывал дома в семье Меней. Помню, у них было много интересных книг. В частности, Библия с замечательными иллюстрациями Гюстава Доре. Кстати, это было моим первым тогда знакомством со Священным Писанием. Икон в их доме тоже было много, правда, они хранились в специальном ящичке, который был почти всегда закрыт на случай, если зайдут соседи. Это была очень интеллигентная и благочестивая семья: отец работал инженером на текстильной фабрике, мама имела филологическое образование, но работала чертёжником.
Я часто гостил у них на даче, особенно летом. У них была дача, которую начали строить до войны и заканчивали ещё в течение десяти лет после Великой Победы. По современным меркам она может показаться очень скромной и даже бедной. Но тогда её несомненным достоинством было замечательное место расположения – станция Отдых. Там мы катались на велосипедах, гуляли и просто общались.
Монахиня Досифея (Елена Вержбловская)
Однажды – Алику было тогда двенадцать лет – матушка (схиигуменья Мария. – Ю.П.) прислала его к нам на дачу пожить. Он прожил у нас недолго: недели две, может быть, три. Помню, что это был мальчик, который всё время сидел с книжкой, хорошо рисовал, был очень покладистым и тихим. Сначала, когда он приехал, я приняла его с внутренним неудовольствием – у меня была масса обязанностей, и я подумала: «Ну вот, ещё и с мальчишкой возиться…» Но он был очень тактичен и даже незаметен, и, если я его иногда спрашивала: «Алик, ты хочешь то-то или то-то?» – он быстро скороговоркой отвечал: «Как хотите, я молчу». Как будто уже тогда он сознательно вводил в свою жизнь слова Христа «откажись от себя». Он очень много писал, и это было уже началом его работы над книгой «Сын Человеческий».
Мы жили тогда на Правде, и я повезла Алика на станцию 43 км, куда мы впоследствии переселились, знакомить его с детьми наших друзей. Они приняли его, но не совсем – считали его немного «воображалой». А он был просто другим: он был, с одной стороны, совсем ребёнком, а с другой – совсем взрослым, глубоким, наблюдающим и всё понимающим человеком.
В моей памяти остался один эпизод, который я не могу забыть до сих пор. Неожиданно для всех нас приехала наша «казначея» Лида, человек очень быстрый и несколько резковатый. Она вошла в калитку и крикнула: «Алька, собирайся домой!» Я не помню, чем он в это время занимался. Я была в саду и перебирала овощи. И вдруг он бросился ко мне, уткнулся головой в колени, совсем как маленький ребёнок, и – зарыдал. Я положила руку ему на голову и почувствовала странную тревогу. Во мне возникла молитва, которая была направлена прямо к Богу: «Господи! Что за душа у этого ребёнка? Господи, сохрани её… что за душа у этого ребёнка?..» Его рыдания продолжались, может быть, несколько секунд. Потом он поднял голову, сразу овладел собой, спокойно попрощался с нами и – уехал.
Когда я, спустя многие годы, встретилась с ним как со священником, я хотела ему напомнить об этом эпизоде. Он всегда говорил, когда рассказывал о своей жизни, что абсолютно всё помнит; что он всё замечал и всё понимал; понимал даже все сложности и трудности моей жизни. Мне часто хотелось у него спросить, помнит ли он, как он заплакал, а потом сразу всё оборвал и спокойно пошёл. Но я почему-то всё откладывала и так и не спросила. Заплакал как маленький ребёнок, а ушёл как взрослый и всё понимающий человек. Совсем взрослый и всё понимающий.
Моя молитва – она унеслась с быстротой птицы, я это чувствовала, потом вернулась через много лет подобно бумерангу. Я часто вспоминала этот эпизод, когда Алик, уже отец Александр, клал руку мне на голову и этим жестом успокаивал и снимал с меня все мои болезни и физические, и душевные. И я думала, что вот та молитва, с которой я от всего сердца обратилась к Богу, она вернулась ко мне через его руки. Когда-то я гладила его голову, и вот сейчас он кладёт свою руку как священник мне на голову, отпускает мои грехи и помогает мне в моих немощах. Какая удивительная жизнь всё-таки! Какое это таинство – священство…
Анна Корнилова
Алик и Павлик начали прислуживать в церкви Иоанна Предтечи на Красной Пресне. Их детские фигурки в длинных стихарях, большие зажжённые свечи в руках и торжественное шествие от Царских врат на середину храма, куда выносили Евангелие, производили сильное впечатление. Духовная устремлённость мальчиков, благоговейное отношение к церковному служению уже тогда позволяли заглядывать в их будущее.
Хотя во всём остальном это были обычные мальчики. Они любили играть, кататься с гор на санках, ходить в лес. Однажды Алик приезжал к нам в Лесной посёлок копать поле под картошку. Ему было тогда лет двенадцать-тринадцать, и это было связано с периодом, когда после ареста Маруси (Марии Витальевны Тепниной. – Ю.П.), чтобы как-нибудь прокормиться, мы выхлопотали участок для посадки, а дедушка с бабушкой уже были слишком стары и слабы, чтобы вскопать его. Правда, и Алик был не Геркулес…
Во время наших занятий – а теперь мы стали заниматься с Варенькой Фудель (Варвара Сергеевна Фудель – младшая дочь С.И. Фуделя[10]. – Ю.П.) – в комнате тёти Верочки часто появлялся Алик. Всегда стремительный, оживлённый, вдохновенно серьёзный, он охотно общался и с теми, кто был младше его, – а в том возрасте разница в шесть лет почти непреодолима. Стоило обратиться к нему, как лицо его озаряла приветливая улыбка; казалось, он рад видеть и слышать именно тебя и готов всё для тебя сделать. Его «налёты» в комнату тёти Верочки были всегда неожиданны и молниеносны. Тогда наши занятия прерывались, дверцы шкафа распахивались. Он брал оттуда нужные ему книги и удалялся так же стремительно, как приходил. «Вот видите, – говорила тётя Верочка, – Алик читает не одну книгу, как мы, а сразу пять». Действительно, и на даче в Отдыхе он раскладывал на садовом столике несколько книг и занимался так, как мы тогда ещё не умели. В то время как мы читали детские книжки, Алик уже познакомился с трудами лучших представителей русской религиозно-философской мысли.[8]
Анатолий Краснов-Левитин
Алик был исключительный ребёнок. Очень красивый (лицом он удивительно похож на мать), он соединял живой сангвинический темперамент с разнородными способностями. Если меня спросят, какая именно черта у Алика наиболее поразительна, то я должен буду ответить – его исключительная гармоничность. О нём можно было сказать словами Золя про папу Льва XIII: «превосходный человеческий тип». Первый ученик, любимец товарищей, поразительно умелый и сообразительный, он в то же время в детстве читал массу книг, шутя выучил иностранные языки, увлекался биологией и историей. Мать сумела передать ему свою глубокую религиозность: уже в детстве он прислуживает в алтаре, знает службу наизусть, является своим человеком в церковных кругах. В двенадцать лет он приходит в Богословский институт к Анатолию Васильевичу Ведерникову, который был тогда субинспектором (с этого времени начинается их знакомство), и заявляет о своём желании стать студентом-заочником. Анатолий Васильевич, разумеется, вынужден был отклонить это предложение (советские законы категорически воспрещали религиозное обучение несовершеннолетних), однако хорошо запомнил смышлёного мальчугана (это знакомство впоследствии очень пригодилось Алику). В школе его товарищем оказался парень из интеллигентной семьи, близкий к церкви, – Кирилл Вахромеев (ныне – митрополит Минский Филарет). В храме Алик знакомится с верующей молодёжью. С детства Алик был не только верующим, но и церковным человеком.
Павел Мень
Наш папа считал себя подлинным евреем, разумеется, без националистического апломба. И своих детей тоже. И когда Алику исполнилось двенадцать лет, возраст совершеннолетия, отец решил с ним откровенно поговорить. «Ты знаешь, христианство и всё, что связано с ним, это – не наше». На что начитанный подросток мягко возразил: «А я докажу, что – наше».
София Рукова
Сам отец Александр как-то рассказал следующее. Школьником он очень любил службы в храме и почти всё свободное время проводил там. Однажды, будучи учеником уже девятого или десятого класса, он один стоял на всенощной в любимом им храме Иоанна Воина, что на Большой Якиманке. Был поздний час 31 декабря, когда все люди заняты приготовлениями к встрече Нового года. А он просто забыл об этом!
Неожиданно он почувствовал на себе руку служившего священника и услышал его тихий голос: «Это хорошо, что ты любишь Бога, храм и богослужение. Но никогда ты не станешь настоящим пастырем, если радости и скорби тех, кто живёт в мире, будут тебе чужды…» Внезапно мир словно заново раскрылся перед ним. Он ещё постоял немного, а затем вышел, полный невыразимой радости, словно Кто-то позвал его… С того дня он как бы заново родился: для людей страдающих, озабоченных, умирающих, лишённых веры, надежды и любви, и – для радующихся.[9]
Олег Степурко
Однажды батюшка рассказал историю о том, как после войны в Загорске хулиганы забавлялись тем, что раскачивали толпу в Успенском соборе, и старушки, зажатые, как сельди в бочке, всю службу раскачивались взад-вперёд. «И вот я, – говорил отец Александр, – четырнадцатилетний подросток, останавливал эти волны. Я изо всех сил упирался и нажимал в противоположную сторону».
Юность
Юность – время отваги.
СтендальВалентина Бибикова
Началась эпидемия сочинения своих гимнов и песен. Алик оказался незаменимым: он отлично играл на семиструнной гитаре, у него был могучий голос и, самое главное, он сочинял хорошие стихи. Появились песни: «Биолого-охотоведческая» («Нам ли бояться холода…») и «Неолитическая» («Помнишь первобытную культуру?»). Слова «хобот мамонта вместе сжуём…» и «ты была уже не обезьяна, но, увы, ещё не человек…» быстро вошли в наш обиход. Песню эту поют до сих пор – и не только охотоведы. Так вот, эту песню в 1953 году сочинил Александр Мень:
Помнишь первобытную культуру?У костра сидели мы с тобой,Ты мою изодранную шкуруЗашивала каменной иглой.Я сидел, нечёсаный, небритый,Нечленораздельно бормотал.В этот день топор из неолитаЯ на хобот мамонта сменял.Есть захочешь – приди,У костра посиди,Хобот мамонта вместе сжуём.Наши зубы остры,Не погаснут костры,Эту ночь у костра проведём.Ты иглой орудовала рьяно,Не сводя с меня мохнатых век:Ты была уже не обезьяна,Но, увы, ещё не человек.И с тех пор я часто вспоминаюХолодок базальтовой скалы,Тронутые розовым загаромРуки волосатые твои.Есть захочешь – приди,У костра посиди,Хобот мамонта вместе сжуём.Наши зубы остры,Не погаснут костры,Эту ночь у огня проведём.Жизнь была замечательная. Все слегка одичали. Алик Мень вместе со всеми отрастил бороду. В телогрейке, с полевой сумкой и при бороде он был весьма импозантен. От всей этой оравы парней (я была там единственной девчонкой) он отличался лишь тем, что если не работал на «закрома» и не спал, то читал и писал. Он ухитрялся читать и писать даже во время работы. Как-то раз я обнаружила его в картофелехранилище, где он отгребал картошку от люка. В промежутках между подъезжающими машинами он что-то писал, положив сумку на колено.[10]
Священник Александр Борисов
Помню, когда я ещё учился в Плехановском институте, то состоял в редакции институтской многотиражки, а отец Александр тогда рисовал карикатуры для неё. Там, конечно, не знали, кто именно их делал. Я просто приносил и говорил: «Это рисунки моего знакомого». Запомнился один забавный стишок с его шутливой иллюстрацией. Представьте: столовая, много народа, все проталкиваются, пытаясь взять себе еду, а тут человек лезет по головам с пирожком. И внизу моя подпись: «Если сила, парень, есть – приходи в буфет поесть!»
Когда Александр Мень учился в Московском пушно-меховом институте, он также всегда принимал самое активное участие именно как карикатурист и оформитель во всех институтских стенгазетах. Сохранились и фотографии его карикатур.
Наталья Габриэлян
Весной 1951 года мне довелось участвовать в конференции юных вооповцев (ВООП – Всесоюзное общество охраны природы) и членов КЮБЗа (Клуб юных биологов зоопарка). Был яркий весенний день. Впервые я шла на серьёзное мероприятие, на первую в моей жизни научную конференцию. Там было много новых для меня лиц, – почти все места были заняты, но меня окликнули, и я увидела двух знакомых мне по занятиям в Дарвиновском музее вооповцев – Даню Бермана и Алёшу Северцева. Началась конференция. Один за другим выходили юные докладчики, я старалась внимательно слушать и была просто сражена серьёзностью работ. Особое впечатление оставил доклад о жизни ночных птиц, наблюдать за которыми очень нелегко. В перерыве между заседаниями мы вышли из зала и уселись на скамейку, весело обсуждая доклады и докладчиков. Вот тогда-то к нам и подошёл Алик с младшим братишкой Пашей. Оба темноволосые, кудрявые, с большими чёрными глазами и оба улыбающиеся. У толстенького братишки был такой вид, что он вот-вот расхохочется. Нас познакомили, и я сказала, что училась раньше в одном классе с Леной Сёминой, их соседкой по даче в Отдыхе. «С Леной? Вот здорово, мир-то как тесен!» Я пояснила, что теперь учусь уже в другой школе и Лену вижу гораздо реже, к сожалению. Алик явно заметил моих приколотых к свитеру цыплят и, улыбаясь, сказал: «Мне кажется, у меня есть книжка, которая вам будет интересна!» «О цыплятах?» – спросила я со смехом. «Не совсем, но близко!»
По сей день в моём письменном столе лежит эта книжка, оказавшаяся журналом из серии «Знанiе для вс?хъ» № 12 за 1914 год. На обложке чуть ниже названия журнала написано: «Забота о потомстве в царстве животных» и приклеена цветная фотография с надписью «Птенцы кукушки в гнезде садовой горихвостки». Журнал этот он принёс мне осенью того же года. После конца заседаний мы ещё побродили по зоопарку, постояли у площадки молодняка, где работали наши знакомые из КЮБЗа, и, попрощавшись, разъехались по домам. В те годы мы все жили недалеко друг от друга, нас ещё не разбросали по хрущобам окраин. Вот так мы и познакомились в этот весенний, ласковый майский день 1951 года.
Алик был одним из самых образованных и ярких учеников П.П.С. (Пётр Петрович Смолин – руководитель юношеской секции Всероссийского общества охраны природы. – Ю.П.), но главной его особенностью была необыкновенная доброжелательность и общительность, он не кичился своими знаниями, а хотел ими поделиться и делал это весело и незаметно.
Память моя сохранила ещё две встречи с ним в тот ранний период нашего знакомства. По тем временам мы жили в «роскошных» условиях. У нас была отдельная двухкомнатная квартира в надстройке пятиэтажного дома на улице Горького, окна квартиры выходили на 2-ю Тверскую-Ямскую, где поселил свою героиню Катю Татаринову писатель Вениамин Каверин. Моё поколение зачитывалось тогда его «Двумя капитанами». Именно в эту осень отец купил мне в букинистическом магазине «Жизнь животных» Брэма в трёх томах с прекрасными иллюстрациями. Я заранее радовалась, что смогу показать гостю Брэма и, может быть, не буду казаться уж такой незнайкой.
Дом у нас был гостеприимный, мама моя преподавала в старших классах русский язык и литературу. У нас часто бывали её ученики. Вечером за круглым столом в большой комнате всегда кто-то сидел из забежавших на огонёк по московской старинной привычке. В этот вечер за столом сидели мама и её подруга, наша соседка, которую мы по детской ещё привычке называли уменьшительным ласковым именем Габочка (Габриэль Максимовна). По профессии она тоже была преподавателем. В те годы умели дружить, трудно даже назвать мою маму Нину Петровну Унанянц и Габриэль Максимовну Кан подругами – они были сёстрами, духовными сёстрами: их взаимная привязанность была проверена и спаяна 37-м и 41-м; мы – их дети (Юра и я) – росли вместе. Наверное, наше поколение – детей войны – не выжило бы, если бы наши родители не научились в тяжёлые годы так самозабвенно поддерживать друг друга.
Вот такие замечательные люди сидели за нашим круглым столом под довоенным оранжевым абажуром, когда в тот далёкий ноябрьский вечер пришёл к нам Алик Василевский (Алик Мень – Ю.П.). Мама встретила его словами: «Много слышала хорошего о вас и о вашем легендарном П.П.С. Садитесь с нами чай пить!» Но мы сначала зашли ко мне в комнату, и Алик положил на мой столик журнал «Знанiе для вс?хъ». «Читайте, здесь всё написано очень просто, но очень интересно и познавательно!» Я тоже решила показать Брэма. И мы листали книги, когда мама позвала нас к столу. Удивительно, как легко и непринуждённо держал себя наш юный гость. Зашла речь о Третьяковской галерее, мама любила водить туда старшеклассников, и именно тогда начиналась её многолетняя дружба с Е. Лебединской, одним из самых талантливых экскурсоводов. Алик живо откликнулся на затронутую мамой тему: «Я, Нина Петровна, вам сейчас расскажу, как я на днях водил по Третьяковке своих кузин, приехавших в Москву на каникулы. Вот это была задача!» И дальше последовал рассказ о том, что, обнаружив весьма слабые познания сестёр в области русской живописи, да ещё имея мало времени, он решил применить свой любимый, тогда, возможно, ещё не осознанный приём сведения к «простому». Он спрашивал сестёр: «Вы любите конфеты “Мишка косолапый”? Любите! Ну, тогда пошли смотреть картину Шишкина – это с неё картинку на обёртку сделали». «Ну а папиросы “Три богатыря” видели? Пошли смотреть, это художник Васнецов нарисовал». Затем по этому же принципу они смотрели «Садко – весёлого гостя», «Алёнушку», «Боярыню Морозову» и т. д.
Мы смеялись до слёз, так как рассказчик дополнял свою речь живой мимикой – перед нами возникали удивлённые физиономии кузин, с немым восторгом взиравших на ожившие и оказавшиеся огромными «картинки с обёрток конфет и папирос». Мама сквозь смех только успела спросить: «Алик, сколько же картин ты успел показать?» «Много, потом уже без аналогий гладко пошло!» Уже прощаясь в прихожей, они с мамой обсуждали её любимые литературные темы, а когда мы вернулись к столу после его ухода, она сказала: «Какой блестящий ум! Перед ним может открыться большое будущее!» Это сказала моя мама совершенно убеждённо, а она не была сентиментальным и восторженным человеком и никогда не захваливала своих учеников.
Много лет спустя, когда я наконец решилась поехать к отцу Александру, я спросила его в самом начале нашего долгого разговора на скамье возле церкви, помнит ли он мою мать? Он улыбнулся и сказал: «Ещё бы! Её нельзя забыть!»[11]
Наталья Григоренко-Мень
Отец Александр любил немножко почудить, как говорится. Он ходил в сапогах, любил носить галифе, какой-то китель у него был, в шляпе обязательно ходил, потом бороду стал отпускать. У него сумка была такая, полевая на ремешке, и его даже прозвали в институте – «Мень сумчатый». А он в этой сумке всё время Библию носил и никому её не показывал.
В институте мы учились на разных факультетах: я на товароведческом, а он на охотоведческом. И у них были одни мальчики, а у нас почти одни девочки. Институт был в Балашихе, и прямо за зданием института шла дорога на Москву. Можно было пройти через лесок на станцию и доехать до Москвы на электричке, но мы обычно выходили на дорогу и голосовали: тогда было принято ездить автостопом. Нас довозили до метро, так было и быстрее, и веселее.
И вот как-то мы, девочки с товароведческого, стояли кучкой, а мальчишки другой кучкой неподалёку. Остановилась машина, мы влезли в крытый кузов, и за нами мальчишки попрыгали туда же. Ну и будущий отец Александр, а тогда Алик, подошёл к нам с подругой и говорит: «Девочки, вот вам билеты, у нас будет вечер охотоведческий, приходите!» Так мы и познакомились.
Монахиня Досифея (Елена Вержбловская)
Вспоминается мне один эпизод. Алику было тогда лет восемнадцать. В тот день (это был день Марии Магдалины – 4 августа) мы праздновали именины дочери одной из наших друзей. Собралась компания молодых верующих людей. И они отправились гулять. Подошли к станции, и тут они встретились с небольшой кучкой каких-то хулиганов, которые стали к ним приставать. В общем, завязалась драка. Каждый из компании наших ребят вёл себя так, как ему было свойственно. Самому маленькому – Саше – было, по-моему, лет восемь. Он в ужасе спрятался в кусты и горячо молился Богу. Другой – его звали Колей, – вёл себя как «непротивленец злу», и, когда его начали бить, он покорно лёг на землю и даже не сопротивлялся. Ещё один, кажется, ввязался в драку, и на нём разорвали рубашку и наставили ему синяков. Алик выступил с проповедью… Может быть, это была одна из его первых проповедей, где он спокойно и убедительно объяснял этим подвыпившим и разгулявшимся парням, что нужно разойтись по-доброму. Такая увещевательная проповедь, как это ни странно, подействовала, и все разошлись… Так вот, я иногда вспоминаю и думаю: вот она – сила слова.
Александр Зорин
Учился Алик посредственно. На школу смотрел как на казарму, окончанию – 1953 год – радовался как избавлению. В школе на уроках – читал. Проделал дырочку в крышке парты – и читал. Фаррара[11], например. Сидел, между прочим, не на последних партах, учитель вряд ли мог не заметить его отсутствующего присутствия, однако как бы не замечал. Учителя были, конечно, разные… Математик считал его безнадёжным двоечником и любил выговаривать вслух: «Садись, Мень, ты – дурочкин…»
В день смерти Сталина, утром, Александр пришёл к своей знакомой, дочери критика Альтмана, за которой ухаживал. Она жила в Лаврушинском переулке. Открыли дверь чекисты с наганами. В доме проводился обыск по всей устрашающей форме. На звонок вышла дочь, и вместе с Александром, не задерживаясь и, главное, не будучи задержаны, они выскочили на улицу. Небывалый случай. Выпустить из квартиры, где идет обыск, кого-нибудь, да ещё не задержать пришедшего в эту квартиру… Возможно, чекисты были потрясены событием, только-только объявленным по радио.
Юноша и девушка шли по траурному городу. Она плакала – не могла сдержать слёз. Он пошутил: «Наверное, прохожие думают, что ты оплакиваешь смерть вождя». В шутке была ирония в адрес умершего, которую мало кто мог позволить себе в тот день.
Анатолий Четвериков
На четвёртом курсе на Иркутскую пушно-меховую базу приехала группа студенток-практиканток товароведческого факультета бывшего МПМИ. Конечно, с большей охотой ехали те, у кого в Москве была любовь с охотоведами. Приехала к Алику и Наташа Григоренко. Вскоре они обвенчались, и Наташа стала преданной женой на всю оставшуюся жизнь, готовой в трудную минуту подставить своё хрупкое плечо. Это была удивительно красивая пара.
В конце пятого курса у Меней родилась дочь. Наташа жила у родителей под Москвой, в Семхозе. Алик был на практике. Прошёл он её хорошо и написал отличный отчёт. Но у Наташи неожиданно пропало молоко, и Алик на три дня «опоздал с практики в институт». Многие опоздали и на больший срок. Но объяснительную потребовали только с Алика.
Последней каплей в «деле Меня» была роковая случайность. Вот как её описывает Валентина Бибикова:
«Как-то вызвал меня декан и спросил, почему Меня второй день нет на занятиях? Я тут же лихо соврала, что Алик болен: температура тридцать восемь, озноб – кошмар! Свиридов улыбнулся: оказывается, Алик улетел на два дня в Москву по каким-то церковным делам (на самом деле заболела дочка). И надо же такому случиться: в самолёте с ним летела проректор института (люто ненавидевшая охотоведов) и видела его… И вот тогда-то и была вытащена на свет его объяснительная записка об опоздании с практики. Появилась докладная декана, на которую ректор наложил резолюцию: “Считаю невозможным дальнейшее пребывание т. Меня в числе студентов института”. Алика исключили. Мы скандалили, доказывали, что делать этого нельзя, что он талантливый биолог, и уже напрямую говорили, что если его исключат, он уйдёт служить в Церковь, а сдаст госэкзамены – пойдёт работать охотоведом. Мы говорили, что партийные руководители, борясь с влиянием Церкви, должны уводить от неё, а не толкать туда. Всё впустую. Нас не слушали. Теперь, умудрённые долгой жизнью, мы понимаем, что декан и ректор отнюдь не были кровожадны. Скорее всего, не было у них желания любыми средствами сжить со свету юношу-пятикурсника. Им приказали – они нашли способ. Время было такое: ослушаться было нельзя».
Провожала Алика в Москву большая толпа: обняли, расцеловали, похлопали по спине, и он уехал навстречу своей богоугодной деятельности. Мы стали взрослыми, и расправлялись с нами уже по-взрослому.
Органы не могли оставить Алика без внимания и пытались воздействовать на преподавателей, уговаривая их завалить его на экзаменах. Преподаватели охотфака отказались. Попытку выполнить указание органов предприняла кафедра исторического материализма, но и она не увенчалась успехом. Алик спокойно, толково и полностью ответил на экзаменационный билет. И тут ему задали провокационный вопрос о его убеждениях. На билет Алик отвечал пять минут. Свою точку зрения на философию он излагал полтора часа. С ним пытались спорить. Но выстоять против его доводов не смогли и всё же поставили «тройку». Алик спросил:
– Три за знания или убеждения?
– За убеждения, за них вам следует поставить двойку!
– А я думал, это экзамен знаний!
Всё это вызвало негодование охотоведов, которые пошли скандалить в ректорат и требовать переэкзаменовки для Александра Меня. Ректорат вынужден был уступить. На экзамен явилась целая комиссия, включая представителей райкома. «Валили» всем дружным коллективом, но ничего не вышло. Мень знал больше, чем все они, вместе взятые. Он знал первоисточники, изучив, в отличие от них, не только Маркса, Энгельса, Ленина, но и Гегеля, Мальтуса, Вольтера, Соболева, Вейсмана и многих других. Члены комиссии выглядели полными дураками. И тем не менее Алику поставили «три». К государственным экзаменам он допускался. Завкафедрой военного дела категорически отказался исполнять указания органов. Я случайно столкнулся с ними во время беседы и услышал, как полковник сказал: «Получит то, что заслуживает!» И этот экзамен Алик сдал хорошо.
Реакция студентов была единодушной. Валентина Бибикова вспоминает: «Это его дело, а мы его всё равно любили. Пожалуй, к нему стали относиться даже теплее. И не потому, что верующий, а потому, что умнее и целеустремлённее. К тому же появилось желание прикрыть его от опасности – к этому времени мы стали особенно дружны. Он никогда не проповедовал среди нас религию, но перестал скрывать, что верит. Мы так и остались атеистами, хотя кое-кто из журналистов и утверждает, что весь охотфак вместе с преподавателями стройными рядами пошёл за Менем в церковь. В церковь с охотфака пошёл только Глеб Якунин». Вообще «прижать» Александра на чём-либо было трудно. Учился он хорошо, прогуливал меньше других, религиозную пропаганду среди студентов не вёл, видимых учеников-последователей не имел. «Прижать» его не терпелось, но удалось это лишь на пятом курсе.
Алик Мень, прибыв в Москву, посетил патриарха Алексия I, который хорошо его знал и уважительно относился к нему. Вскоре, 1 июня 1958 года, Александр был рукоположен в дьяконы и направлен в церковь Покрова в селе Акулово. Для нас же он на всю жизнь остался Аликом Менем – родным человеком, добрым, весёлым, верным другом. Мы закончили обучение в институте, приобрели специальность и разъехались по стране.[12]
Штрихи к портрету
Как великолепен человек, если это человек настоящий!
МенандрСветлана Александрова
Много лет назад, когда отец был ещё молодым человеком, я сказала ему:
– Отец, вы похожи на Иосифа Прекрасного.
– Совсем нет, – быстро ответил он, – это совсем другой сюжет: я не ссорился с братьями, и меня не продавали в рабство в другую страну.
– Да, это так, но я имею в виду не сюжет, а духовную, внутреннюю суть Иосифа: он был несметно богат духовно в то время, когда все вокруг были бедны и голодны. И вы несметно духовно богаты, когда почти все мы духовно голодны.
В природе отца всегда было что-то быстрое, мгновенно-быстрое, львиное, рыкающее, проявлявшееся, когда он обращался к высшему миру. В обращении же с людьми он был почти всегда мягок, милостив и бесконечно терпелив (за исключением случаев чрезвычайных). Так вот, в последние два года можно было зримо различать какую-то золотую гриву вокруг его физического тела – милостивый лев с золотой гривой. Отец Александр – лев рыкающий; на какие-то мгновения его глаза особенно широко открываются, и он ими зыркает. Да, зыркает. Я не знаю другого глагола, могущего передать то, что происходило. Конечно, слово «зыркать» содержит в современном языке по преимуществу снижающее разговорное значение. Но отец именно зыркал – в каком-то высшем и тайном смысле. Он был зрячим и переводил свой зрак с Высшей реальности на нас, как бы получая поручение прямо Оттуда. Он говорил проповедь, в которой каждый находил ответ на вопрос, с которым сегодня пришёл в храм. Все были едины – и Христос стоял посреди нас.[13]
Светлана Домбровская
Ошеломляющая гармония его облика ещё не осознавалась мной, когда я заворожённо, не поворачивая головы, одними глазами, следила за ним, почти подглядывая. А не смотреть на него не было никакой возможности: он был таким разным, и его было так «много»… Но обо всём этом я подумала позже, возвращаясь в Москву и дома. А сидя здесь, на скамейке у храма, только бездумно и неотступно следила за каждым передвижением отца Александра. Двигался он не быстро, а стремительно и легко, и все движения его при этом не были ни резкими, ни суетливыми, а напротив – чёткими, твёрдыми и плавными. Ощущение невидимого упругого парения усиливалось ещё и благодаря развевающейся рясе и тем, как отец поддерживал-поддёргивал её рукой, будто подгоняя за собой. И ещё я заметила, что и сидящие на скамейках, и те, кто как-то свободно, вольно ходил по дворику, и стоящие небольшими стайками – все поворачивались в сторону отца Александра, даже если он только что отошёл от них. И вообще, когда он передвигался от одного к другому по дворику или шёл с кем-то под руку вокруг храма – было ощущение, что всё устремляется следом за ним: у ног его вихрилась мягкая тёплая пыль, ветки отцветшей сирени над скамейками вдруг начинали шумно раскачиваться и словно бормотать о чём-то, а гибкие, низко клонящиеся ветви берёз тянулись за только что мелькнувшей белой рясой…
Михаил Завалов
Отец Александр говорил мне: «Человек может почти месяц не есть и даже достаточно долго не пить, но когда не высыпается – перестаёт быть собой… В молодости я в любой компании, что бы интересное там ни происходило, в какой-то момент говорил: “Ну, я пошёл”. Иногда я казался из-за этого монстром. Но только благодаря этому мог многое совершить. Впрочем, был и у меня один день в неделю – для лирики, когда я ложился во сколько угодно. Это когда я ухаживал за своей будущей женой».
Однажды отец Александр, поглядев на лес, сказал: «А знаете, о чём я сейчас мечтаю? Вот лес – так пойти бы в него и идти-идти. И я мог бы идти не один день. Но – невозможно, дела…»
Александр Зорин
Мы едем из Пушкино с отцом Александром на дачу. Заходим на минуту к нему домой – оставить портфель. И вместе с Натальей Фёдоровной скорей к нам, здорово опаздываем. На берегу озера – скособоченная железная раздевалка, в нескольких местах крупно продырявленная. «Здесь поработал топор каменного века», – шутит батюшка. Вдруг узнаю, что он совсем не спал в минувшую ночь… «Не беспокойтесь, – гасит он мои угрызения совести, – я после литургии как огурчик. Вернусь от вас, ещё поработаю, надо статью дописать».
Владимир Илюшенко
Теперь, глядя ретроспективно, могу сказать, что отец Александр открывался мне постепенно. Вначале я оценил чисто внешнюю его красоту: лепку лба, благородство облика, живые, сияющие, внимательные глаза. Одновременно я ощутил совершенно потрясающую его энергетику и непреодолимое обаяние, затем – естественность, простоту и отсутствие какой-либо позы. Я увидел, что это лёгкий и радостный человек, обладающий какой-то внутренней стремительностью. То, что он умён, было ясно с первого взгляда. Но довольно быстро я понял, что это больше, чем ум. Потом я увидел, что это человек огромных познаний, и это была не механическая эрудиция, не традиционный энциклопедизм, а универсальное, целостное знание.
Как-то у нас дома зашёл разговор о приметах. Он сказал, что следование им – вещь чисто языческая, от маловерия. Заметил, что и сам в юности верил в приметы, но переборол себя: всегда шёл вперёд, если кошка перебегала дорогу, спокойно возвращался домой, если забыл что-то, и т. п.
Он говорил не на репрессивном, ритуализованном и скособоченном советском новоязе, а на полнокровном и выразительном русском языке. Его язык – живой, насыщенный образами и блистательным юмором. Было бы полезно провести исследование поэтической речи отца. Сколько в ней изящества, вкуса, тонких художественных приёмов! Само мышление его – чисто поэтическое. Мысль его была необычайно богатой, гибкой, многомерной. Любой поворот разговора рождал поток ассоциаций. Он молниеносно переключался с одной темы на другую. Мгновенно изменялось и выражение его глаз, фиксируя переход от иронии к грусти, от грусти к патетике, от патетики к глубокому лиризму. Он был похож на сейсмограф, чутко улавливающий любые колебания беседы. Но над всем господствовала жизнеутверждающая, ликующая нота, рождённая верой во Христа.
Елена Кочеткова-Гейт
В облике отца Александра, в его речи, самой манере разговора, поведении не было абсолютно никакой стилизации под древнее Православие, что считалось модным в то время среди неофитов, да и в наши дни, к сожалению, широко распространено в «младостарческой» среде. Отец Александр никогда не изображал из себя ни «старца», ни «угодника», не было в нём ничего нарочито «иконного», «житийственного», не складывал он особым образом ручки, не возводил очи горе?, не склонял долу скорбное чело, не пугал людей испепеляющим взглядом грозного «пророка», не повергал в замешательство высоким витийствованием на церковнославянском – хоть и священном, но непонятном простому человеку языке. Но каждого: и простодушного ребёнка, и робкую девушку, и сомневающегося студента, и замученную заботами мать семейства, и учёного мужа, и неграмотную старушку мог утешить, вдохновить, поддержать, разбудить сердце для духовного делания своим ясным, мудрым и точным словом, одарить лучезарной улыбкой, согреть сердечным теплом.
Юрий Кублановский
Внешность отца Александра теперь растиражирована на бесчисленных фото, но, в основном, поздних, уже перестроечных, когда стало «можно». Тогда же – ещё без седин, с блёсткими маслинами глаз, порывистый, напористый, но не авторитарный – он был со мной одновременно и прост, и безусловно хотел завоевать и понравиться. Да и куда было от него деться, к кому идти? Сразу почувствовал: это мой духовник. Имея дело, в частности, с литературной и художественной богемой, отец Александр сводил до минимума духовное утеснение, пас отнюдь не жезлом железным, меру подчинения нередко определял сам «пасомый». Но при этом подобающая дистанция между твёрдой праведностью отца (как мы его называли) и греховной расслабленностью – не размывалась.
Как и большинство людей выдающихся, отец Александр умел сразу задать разговору высокий тонус, из Новой Деревни каждый уезжал с частичкой его энергии, которая потом ещё не один день сберегалась. Сохранялась и приходившая при общении с пастырем кристаллизация мысли и настроения.
Владимир Леви
Казалось, в музыке этой жизни нет никакого самоусилия, никакого преодоления. Но однажды признался: «Не жаворонок я, доктор. Сова, как и ты. Даже филин. (Взглядом из-под очков жутко похоже изобразил птицу филина. Великолепный актёр. Много искушений было заподозрить, что даже и лицедей, а вот чего не было, того не было.) Вечером спать не хочется, мозг бурлит, завод на всю ночь. А утром…»
А ранним утром ему каждый день нужно было идти на службу в свой храм – по той самой дорожке, где утром последним, роковым утром, удар убийцы украл его кровь…
«Хребет расписания должен быть крепким, а тело бытия гибким». Это высказывание Александра я не кавычу, передаю не буквально. Его жизнь вполне этой формуле соответствовала: церковная служба была становым хребтом, позвоночником, остальное – «телом».
Зинаида Миркина
У меня на столе книжка «Смертию смерть поправ». На обложке портрет Александра Владимировича. Одна улыбка. Во всё лицо. Во всю душу. Любопытно, что большинство людей, увидев этот портрет, удивлены. Не узнают. А для меня нет портрета, запечатлевшего Александра Владимировича лучше. Посмотришь – и толчок в сердце: боль, радость, любовь – вместе. Это улыбка совершенно живого человека. Отважившегося быть живым в любой обстановке – в лапах Кощея или когда вокруг так смердит, что и дышать, кажется, нечем. Улыбка эта как свидетельство, что есть что-то большее, чем все Кощеи, что над всем этим самодовольством тьмы можно так полно рассмеяться. Есть такие духовные просторы, куда всей тяжести земной вход заказан. Она кончается, исчерпывается, а они – просторы эти – бесконечны. Отсвет бесконечности – вот что в этой улыбке…
«Есть три чуда о брате нашем Иисусе, ещё не записанные в Писании, – сказал великий ливанский поэт-мистик Халиль Джебран. – Во-первых, Он был таким же человеком, как ты и я; во-вторых, у Него было чувство юмора; в-третьих, Он, побеждённый, знал, что вышел победителем».
Это неуловимое знание своей победы внутри поражения, это ощущение света, который и во тьме светит, – вот это и есть улыбка Александра Меня.
Владимир Ойвин
Последний раз я виделся с отцом Александром в Новой Деревне за двадцать дней до его убийства. Он позвал туда меня специально для того, чтобы пригласить в редколлегию журнала «Мир Библии», хотя прекрасно знал, что я баптист.
Я сидел на крыльце домика в Новой Деревне, ждал окончания службы. Служба закончилась – и вот он вышел на крыльцо храма. Внизу стояла толпа прихожан, местных и приезжих, и вот, он что-то говорил, простёр руку – и у него был совершенно библейский вид. Отец Александр был евреем по происхождению, у него была семитская внешность, он был очень красив, он был очень величественен, и я подумал: Господи, вот таким я представлял себе Моисея!
Священник Вячеслав Перевезенцев
Иногда люди, которые десять лет у меня не были, приезжают, и я помню имя. Конечно, они удивляются и радуются. Кстати, для меня это тоже было важно, когда я приходил в церковь в Новой Деревне. Понятно, что к отцу Александру Меню приезжали сотни, тысячи людей. Они и в храм не помещались. Кто-то приезжал редко, кто-то часто. Я пришёл в 1987 году, уже была Перестройка, люди повалили толпой. Я понимал, что отец Александр не может меня узнавать – столько у него известных, талантливых и разных людей, а я – просто молодой человек. И когда он однажды назвал меня по имени – это было Встречей.
Григорий Померанц
За какой-нибудь год отец Александр благодаря телевидению стал первым проповедником страны. Режиссёры, привлекавшие его, не сознавали, какую бурю зависти, раздражения и ненависти – до скрежета зубовного – они вызвали. Раздражал самый облик отца Александра, благородные черты его библейского лица, открывшегося десяткам миллионов с экрана телевизора. Всем своим обликом Александр Мень разгонял мрачные призраки, созданные черносотенным воображением. И это не могло пройти даром.
Евгений Рашковский
«Я всего лишь популяризатор. Популяризирую из жалости к людям», – так часто говорил о самом себе отец Александр, в котором было столько смирения и самоиронии. Но для меня как философа и историка гуманитарных знаний эта замешенная на сострадании «популяризация» дорогого стоит.
Андрей Тавров (Суздальцев)
В чём-то его вера была фундаментальней веры самих фундаменталистов. Отличался от них он, в первую очередь, тем, что для него источником всего был Христос, причём не как принцип или нравственная установка, и даже не как церковный канонический образ, а как Тот, с Кем он находился в постоянном общении, настолько захватывающем и глубоком, что когда он произносил: «Христос», – голос его становился другим: нежным, глубоким и проникновенным – так говорят о лучшем друге, который сделал для тебя всё, что мог и даже ещё больше.
Похожая предельная тональность проскользнула у него, когда однажды мы отправились на кладбище, где была похоронена его мама, судя по всему женщина удивительная. Там он совершил небольшую службу. «Это мама», – сказал он, и та же узнаваемая вибрация нежности и глуби окрасила тембр его голоса.
Наталья Трауберг
Не стоит считать отца Александра этаким разудалым шестидесятником. В известной мере Церковь – всегда диссидентство, мы всё равно граждане другого Града. В советской системе, как и в Риме, существовала империя, а у нас – свой мир, параллельный. Политику вообще не нужно приплетать, не нужно лезть на рожон. Отец Александр так и полагал. Строго говоря, никого из нас он не предостерегал и от диссидентства не отговаривал. Он твёрдо разграничивал: вот это относится к деятельности Церкви, а это заменяет её и, скорее, не нужно. Но он никогда не говорил так прямо, что не нужно, и исключительно мудро давал возможность выбирать. Боялся он того, что борьба подпитывает злобу, а иногда и суету.[14]
Людмила Улицкая
Христианство, проповедуемое отцом Александром Менем, было христианством от Христа. Оно предполагало живую и личную связь каждого человека со Христом, с Его личностью, и именно Христос, а не философские построения даже самых выдающихся религиозных мыслителей вдохновлял отца Александра. И не было никакого зазора между его словами и его жизнью – очень скромной, полной труда и молитв, жизнью одновременно аскетической и радостной. Думаю, что в его жизни было много мучительных вопросов и трудных выборов, ему приходилось решать сложнейшие головоломки человеческих отношений, и, кроме своих собственных духовных и житейских проблем, на него возлагали свои проблемы многие люди из его паствы, из его окружения. Он нёс свой крест твёрдо, без тени жалости к себе, даже с каким-то изумляющим оттенком благодарности.
У христианства есть великое множество оттенков, и каждый христианин находит свой способ веры, выстраивает свои отношения с Богом. Христианство отца Александра было радостным. Он был православным, но его православие отличалось обращённостью к первоисточнику, ко Христу непосредственно. Отец Александр прекрасно знал церковную историю и, что удивительно, две тысячи лет исторического христианства, полные борьбы с ересями, расколами разного рода, инквизицией, крестовых походов, позорной внутриконфессиональной борьбы не за истину, а за утверждение амбиций и за власть, – всё это не было для него препятствием. Ни обрядоверие, ни косность российского Православия образца ХХ века не мешали ему быть тем, кем он был: проводником на тот берег, где горел костерок, жарилась рыба, и Воскресший сидел у огня, ожидая Своих учеников.
Александр Юликов
Я познакомился с отцом Александром в августе 1962 года в Алабине. Мы приехали туда с Женей Барабановым[12] с Николиной Горы, где его родители снимали дачу. Мы там переночевали, а утром какими-то окольными путями, на двух автобусах, поехали в Алабино. Там недалеко усадьба Петровское, развалины дворца и церковь, построенная Казаковым. В ограде церкви – парк, сад; там стояла беседка, в которой мы и встретились с отцом Александром. Ему было тогда двадцать семь лет. Отец Александр был в рубахе-расписухе (они тогда были в моде), похожей на картину Джексона Поллока, залитую кляксами, что, конечно, совершенно не соответствовало привычному облику священника.
Владимир Юликов
Отец Александр мне говорит: «Представляете, Володя, – мать двоих детей, муж, прекрасная семья. Наши прихожане (конечно, никаких имён, фамилий не называется). Влюбилась в восемнадцатилетнего юношу». Да, это его потрясло. Мы не обсуждали – я видел, что он просто… – и он чувствовал, что я это вижу, и как-то вот задумчиво так это сказал (это было в кабинете).
Я готовлю что-то там на кухне, сейчас будем обедать, он заходит. Я переживаю, потому что, во-первых, вижу, как он это переживает, во-вторых, мои бесконечные семейные неурядицы, и всех друзей, и кто только не развёлся, и везде какие-то проблемы! И я говорю: «Батюшка, а вот как вы общаетесь с женщинами такими, молодыми, внешне привлекательными, которые вам рассказывают о себе… И вы должны погрузиться в их ситуацию… как-то это не мешает?» Он удивился: «Что мешает?» – «Ну как же, это же такая интимная тема, к тому же с вашей способностью излучать любовь. Тут не может, мне кажется, не возникнуть взаимопритяжение мужчины и женщины».
Он мгновенно ответил: «Я занят другим». Я ему говорю: «А я должен себя контролировать, потому что всё время лезут ненужные мысли, ненужные чувства». Батюшка ответил: «У меня это совсем не так. У меня никогда этого не было». Как-то он одной фразой сказал, сразу, как отрезал. Вот он с детства такой.
Встреча
Со всеми Вы умели говорить языком встречи, от лица к лицу, усваивая их язык и на нём объясняя им Бога неведомого…
Владимир ЗелинскийСвященник Михаил Аксёнов-Меерсон
Я очень близко знал отца Александра Меня, более того, считаю себя его духовным сыном. Помню, как в 1963 году мой друг Евгений Барабанов впервые взял меня познакомиться с «очень интересным человеком». Я удивился, что он привёз меня к священнику – это была моя первая встреча с православным священником. И отец Александр поразил меня своей лёгкостью и естественностью обращения, и самое главное – я тогда учился на историческом факультете – он поразил меня огромным, намного превосходящим моё знанием предмета. Он говорил со мной об истории, о которой, как я тогда понял, я имел очень приблизительное представление. А в 1965 году я обратился и открыл для себя реальность православной церковной общины. Это было ещё в Тарасовке, а потом его перевели в Новую Деревню, и вся наша духовная жизнь проходила там.
Здесь неожиданно открылась для меня моя линия служения: я стал подпольным религиозным издателем. Естественно, в те годы возможности у нас были маленькими: ксерокс был нашей большой мечтой, в основном были пишущие машинки. Я стал издателем, прежде всего, чтобы помочь ему, потому что Александр писал свои книги, теперь уже всемирно известные, а издавать их было негде. Сначала я помог ему «издать» парочку томов, а потом мои интересы расширились, и мы стали издавать произведения русской религиозной философии.
Алексей Бодров
Как-то в Историко-архивном институте я случайно увидел объявление о лекции по русской философии, которую прочитает протоиерей Александр Мень. Меня это заинтересовало, я пришёл – и всё! Это было как взрыв! Я ходил потом и на все его лекции, и на другие лекции по теме христианства. Летом 1990 года я поехал на Алтай в отпуск, там хотел причаститься, а священник меня шуганул, не разрешил (у меня была рубашка с короткими рукавами). Я расстроился, но решил, как только прилечу в Москву, поехать в первое же воскресенье к отцу Александру, исповедоваться и причаститься.
И вот 8 сентября я был на его лекции на тему «Христианство», спросил у него после лекции, может ли он уделить мне на следующий день, в воскресенье, время для серьёзного разговора. Он пригласил приехать (меня он уже знал, я много вопросов ему задавал)…
9 сентября я был в Новой Деревне, но отца Александра не дождался. Его в этот день убили. Первый наш серьёзный разговор, к которому я готовился, не состоялся. Но отец Александр, несомненно, очень сильно повлиял на меня. Если бы не он, не знаю, как бы моя судьба сложилась.
Анна Борзенко
Серёжа и Аля Рузеры позвали меня в Новую Деревню, но я не решалась – хотела изменить образ жизни и подготовиться. Образ жизни я меняла два года, в это время ходила к Серёже в группу и занималась там ивритом. Это были прекрасные занятия и очень глубокое общение. К 1975 году я решилась. Я поехала в Новую Деревню в одну из сред. Храм был почти пустой, отец Александр своим видом, голосом – всем – произвёл на меня такое сильное впечатление, что я испугалась и позорно бежала. В воскресенье я приехала снова. Храм был полон, все разговаривали (помню, что меня это очень расстроило – как же можно болтать, когда тут небо на землю спустилось?). После службы отец Александр как-то сам на меня вышел и спросил: «Как же так, стояла-стояла, а потом, как свечка, растаяла?» Вот так состоялось наше знакомство. Потом была исповедь за всю жизнь.
Пастор Aлексей Бычков
В 1968 году я познакомился со священником Александром Менем. Произошло это в Московской церкви евангельских христиан-баптистов, членом которой я был с 1953 года. На одном из богослужений я увидел на балконе очень заметного, благообразного молодого человека. Он внимательно наблюдал за ходом богослужения. «Наверное, студент Московской духовной семинарии, – подумал я. – Надо познакомиться». После собрания я подошёл к нему и представился.
«Да, я иногда посещаю вашу церковь, – сказал Александр Мень. – Мне нравится христоцентричность проповедей, молитвы верующих. Сам я священник Русской православной церкви в небольшом подмосковном приходе; бываю у прихожан в Москве в их семьях, пишу на богословские темы, свидетельствую о Христе. – И с юмором добавил: – Учитывая нынешнюю ситуацию, имею неприятности от мирских властей, да и церковных». О, как я благодарен Господу за эту встречу! Мы сразу же почувствовали, что между нами – Бог. Я рассказал ему о себе.
С каждой встречей с братом Александром Менем мне всё больше и больше раскрывалась душа этого великого пророка Божия. Энциклопедические познания во всех сферах человеческого бытия – истории церкви, богословии, в мире искусства, мировой истории – он соединил с великой любовью ко Христу как единственной надеждой всего мира.
Александр Вадимов (Цветков)
В один из зимних дней 1983 года трое молодых людей, в том числе автор этих строк, стояли около московского храма святого Феодора Стратилата и беседовали с приезжим монахом, насельником Псково-Печерского Успенского монастыря. Внезапно наше непринуждённое общение было «скорректировано» вышедшим из церкви служителем: «Братья, вы бы зашли на паперть или хоть в ограду, а то неровён час – скажет кто-нибудь, что нарушаете закон об отделении Церкви от государства…» Время было позднее, переулок пустынный, и вряд ли стоило опасаться бдительных идеологов, но мы послушались. Только один из собеседников заметил: «А вот с отцом Александром Менем мы в Калуге прямо по улицам ходили и разговаривали». В тоне, которым это было сказано, не звучало осуждение в адрес слишком осторожных, но слышалась гордость за то, что есть и бесстрашные. <…> Впервые услышанное имя запомнилось. Тогда же кто-то дал мне прочитать «Сына Человеческого». Меня особенно удивило и восхитило, что автор живёт в нашей стране.[15]
Марианна Вехова
У меня была бестолковая, нелепая жизнь. Была жажда любви, страх одиночества. Но как его найти? Спросить стыдно. Через какое-то время моя племянница и её муж (Ксения и Лев Покровские. – Ю.П.) стали верующими, она даже иконописцем. У них четверо детей. Мне так захотелось с ними встретиться! А тётушки не хотели дать адрес, они говорили: «Ещё тебе не хватало общаться с мракобесами такими!» Я говорю: «Ну пусть они мракобесы, зато у них четверо детей, а я одинокая, бездетная. Вдруг я им буду полезна?» Тогда мне дали адрес. Я туда пришла, позвонила в дверь. Ксения открыла и спрашивает: «Кто вы?» А я говорю: «Здравствуйте, я ваша тётя». Она мне стала показывать семейный альбом, и вдруг я вижу фотографию человека, которого видела в кино. Я закричала: «Кто это?» Ксения отвечает: «Это мой духовный отец». И она меня к нему повезла, я только из больницы вышла на костылях. Я прикостыляла в храм, и он на меня посмотрел, как орёл.
В певческом доме было огромное количество народа к нему на приём, прямо как к психотерапевту. Там был накрыт длинный стол, висела икона Серафима Саровского, и люди ели за этим столом, кто что с собой принёс. Я тоже села, заняла очередь. Тот, чья очередь подходила, пересаживался на стул около двери кабинета отца Александра и сидел сгорбившись, повесив голову. Потом он исчезал за дверью, а затем появлялся совсем другой человек – нос кверху, плечи расправлены.
Подошла моя очередь. Я рассказала, как я крестилась в другом храме. Отец Александр спросил: «Исповедь за всю жизнь была? Когда взрослый человек крестится, нужна исповедь». Я сказала: «Не было». Он говорит: «Ну, тогда приступим». Я встала перед иконой, начала заунывным голосом излагать всю свою историю, начиная с детства. Он послушал, послушал и говорит: «Нет, так не годится. Давайте садитесь. Вот вам чай и давайте просто разговаривайте со мной, рассказывайте мне как знакомому, как старому другу. Вы мне о себе расскажете, я вам о себе. Так мы и подружимся, это нам заменит долгое знакомство». И я так два года ездила раз в две недели. Я ему рассказывала, он прерывал в каких-то местах: «А я в это время…» И получалась действительно взаимная исповедь.
Ирина Вышеславская
Наши знаменитые кухни, бесконечная говорильня. И вот там-то, среди этих споров, теорий, выяснения отношений, у меня возникло чувство, что я не могу сказать и услышать что-то самое главное, сокровенное. Я поделилась этим ощущением с одним из моих московских приятелей. И он неожиданно ответил: «У меня есть человек, который тебе поможет. Когда приедешь в Москву – позвони». Это было летом. А зимой в Москве я позвонила из холодной телефонной будки моему приятелю и напомнила: «Ты обещал мне помочь». А он сказал: «Будь завтра в семь утра на Ярославском вокзале». Я решила не расспрашивать. Так даже интереснее.
И вот мы в ранней электричке. В вагоне дремлют, а я смотрю в окно и думаю: «Куда же мы едем?» Мы приехали в Пушкино. И тут же побежали на площадь к автобусам. Доехали до какой-то развилки. Мы вышли на шоссе и пошли пешком. На указателе была надпись: «Новая Деревня». Минут через десять показалась маленькая деревянная церквушка, и, к моему удивлению, мы свернули к ней по плотно утоптанной тропинке между сугробами.
– Так мы идём в церковь?
– Увидишь, увидишь.
В церкви стоял полумрак, шла служба. Людей было довольно много, особенно для такой Богом забытой окраины. Когда глаза привыкли к темноте, я стала различать лица прихожан. Среди простых деревенских лиц и богомольных бабушек было много лиц, типичных для московской интеллигенции тех лет.
У батюшки, который вёл службу, лицо очень красивое, прямо иконописное. Был он плотного сложения, среднего роста. Когда началась проповедь, я сразу поняла, что попала в место необыкновенное. Батюшка говорил такими словами, которых, мне казалось, я ждала всю жизнь. Он так истолковал библейскую притчу, что не оставалось никакого сомнения в том, что она обращена непосредственно к нам, через все века, через все расстояния.
Когда служба закончилась, мы вышли на крыльцо и стали ждать батюшку. Там и состоялось наше знакомство. Это был отец Александр Мень. Он пригласил меня в домик рядом с церковью. В большой комнате пили чай с баранками. Почти все присутствовавшие ждали разговора с отцом Александром.
Когда я вошла к нему в кабинет, тут же почувствовала, что это очень важный момент в моей жизни. В комнате стоял письменный стол, узкая кровать, было много книг и икон. Настоящая келья.
Первое, что спросил меня отец Александр: «Почему вы решили прийти к священнику?» Я сказала, что так получилось, я не знала, что иду к священнику. Но я очень рада, что меня привели в церковь. В тот день мы говорили коротко, мне мешало смущение и то, что в соседней комнате ждут своей очереди многие люди. Но это было только начало наших долгих разговоров. Мне посчастливилось провести в этом кабинете ещё много времени.
Наталья Григоренко-Мень
Когда отец Александр первый раз выступил по телевизору, потом ко мне в электричке подходили люди, кто, конечно, знал или догадывался, что я его жена. Одна женщина подошла и сказала, что у неё муж – полковник, и такой неверующий, такой богоборец, но когда он посмотрел по телевизору выступление отца Александра, то сказал: «Вот за ним я бы пошёл в церковь».
Священник Йозеф Гунчага
Начиналась перестройка, шёл 1986 год. Как-то в субботу я и мой духовный наставник, брат Сильвестр, поехали к отцу Александру в его храм в Новой Деревне. Шла литургия. Народу было много, и я увидел, что это не просто случайные люди, а искренне верующие прихожане. Я очень хорошо запомнил его проповедь. Он размышлял об Александре и Руфе, сыновьях Симона Киринеянина, которые снискали благодать за заслуги своего отца и впоследствии стали активными христианами.
После литургии мы терпеливо ждали, пока отец Александр освободится. Многие хотели с ним поговорить. Спустя какое-то время он нас принял. Помню, что почти целый час мы беседовали о Боге, Церкви, общехристианских проблемах. Больше говорил отец Александр. Он был убеждён в том, что Церковь на самом деле одна, просто на Западе она называется католической, а на Востоке – православной. И поэтому переходить из одной конфессии в другую нет смысла. Отец Александр произвёл на нас впечатление заботливого пастыря, верного Христу и уважающего не только свою веру, но и веру других.
В 1990 году я уже служил викарным священником в Москве, в храме Святого Людовика, и хотел ещё раз встретиться с отцом Александром, но, погрузившись с головой в работу, так и не смог. Когда я услышал о его смерти, то очень пожалел, что не успел осуществить задуманное. Отец Александр Мень был великим человеком, который не только сам шёл за Христом, но и вёл других. Его личность стала для нас, католиков, примером апостольства и плодотворной пастырской деятельности.
Светлана Долгополова
Зимой 1966 года я остановилась на даче у Ксении Михайловны Покровской в Перове. Там мне дали прочитать одну из книг отца Александра Меня. Читая, я увидела тот живой свет, который спасает мир.
В августе того же года Евгений Барабанов отвёз Ксению и меня в Тарасовку, где в храме Покрова Божьей Матери служил отец Александр. Ему шёл тридцать второй год. Вокруг него было несколько прихожан из старой интеллигенции и группа молодых художников и учёных: физиков, биологов, математиков, историков и философов. А потом уже пошли тысячи современников, искалеченных социализмом.
Меня всегда изумляло, что отец Александр не уставал наполнять благодатью наши «дырявые сосуды». Как-то он сказал моей подруге Элле Лаевской: «Думаешь, наконец-то – друг, нет, оказывается, опять – пациент».
Тамара Жирмунская
Шёл 1981 год. Зашли в новодеревенскую церковь, купили свечу. Незнакомый священник прошёл мимо. И мать Нины Родиной проводила его недоверчивым взглядом: «Никак наш батюшка еврей?»
И вот неделю спустя мы с Ниной сидим у этого нетипичного батюшки. Какое совпадение! Отец Александр не удивлён: «Всё это закономерно! Если закономерна молекула, закономерна снежинка, то тем более не может быть случайной человеческая судьба. Это всё-таки не снежинка…»
Евгения Завадская
Саша появился в моём доме в середине шестидесятых годов. В зимний воскресный вечер его привёл после совместной лыжной прогулки мой друг Г.С. Померанц. Саша был раскрасневшийся от мороза, бодрый, в вязаном, ручной работы, с оленями на груди, большом уютном свитере, с удовольствием пил горячий чай и был удивительно прост и естественен. Я всё твержу, вспоминая тот далёкий зимний вечер, блоковскую строчку: «Сольвейг! Ты прибежала на лыжах ко мне…» – именно таким светлым и бодрым вошёл в круг моих друзей отец Александр.
Фазиль Искандер
Впервые мы встретились с отцом Александром за городом, в доме наших общих знакомых. Я увидел человека редкой физической красоты и духовного обаяния. Знакомясь с личностью значительной, обычно некоторое время испытываешь отчуждение, трудность в нащупывании общих точек соприкосновения, пока не выйдешь на разговор близкий и дорогой обоим. В этом случае ничего подобного не происходило. Казалось, я встретился с человеком, давно знакомым. С первой же секунды полился интересный разговор, казалось, давно начатый и случайно прерванный. Выяснилось, что я с отцом Александром действительно был знаком, только заочно: читал несколько его прекрасных богословских книг, изданных на Западе под разными псевдонимами.
Майя Каганская
Надежда Яковлевна Мандельштам до того тщательно начертала план, что даже место моего назначения вывела крупными печатными буквами: Пушкино. Понимала, с кем имеет дело… И план действительно своё дело сделал – окончательно меня запутал, и я бессмысленно долго кружу между станционным буфетом и какими-то невнятными, сбегающими от перрона тропками.
Выручила буфетчица, не без удовольствия наблюдавшая мои стыдливые метания:
– Что? Небось жидовского батюшку ищешь?
Я утвердительно сглотнула: да, мол, ищу, именно батюшку, именно жидовского…
Сижу на завалинке, на сквозняке двух потоков речи: один – из окна, за которым отец Александр вразумляет какого-то нервного неофита, другой поток заливает уши первостатейным матом: рядом со мной на церковном подворье строительные рабочие обсуждают качество кирпича, досок, оплату, заказчика…
Новообращённый в смятении: можно ли совместить Евангелие и карнавал? А что, если даже и М.М. Бахтин, до сих пор до дрожи почитаемый, не кто иной, как роковой обольститель, ловец неокрепших душ?
Мат сильно мешает, но по отдельным просочившимся словам и интонациям понимаю: страдальцу грехи отпущены, а попутно и Бахтину с карнавалом, как учит нас М.М., католическая церковь карнавал не осуждала, и негоже нам, православным, быть святее папы Римского.
…В начале семидесятых торговая сеть страны зияет чёрными дырами, в которые косяками безвозвратно уплывают предметы любой необходимости. Поэтому моя авоська под завязку напичкана жестянками с «Бычками в томате», «Шпротами в масле», «Сельдью бланшированной» и даже всенародными любимицами – «Сайрой» и «Печенью трески». Это Н.Я. (Надежда Яковлевна Мандельштам – Ю.П.) прислала отцу Александру «кошерный» гостинец по случаю Великого поста и велела кланяться. Поручение нравственно безупречно именно заурядной обыденностью повода: ведь не для того я мёрзла в нечистой, ещё не оттаявшей от зимы электричке, чтобы всемогущий отец Александр и меня приобщил к свету истинной веры! На это Н.Я. не только что не рассчитывала, но и не хотела даже самой укромной клеточкой своего со– и подсознания. В этом я абсолютно уверена.
Для горенки слишком низко, для светёлки – темновато, для кельи – воздух не тот, не келейный, библиотечный воздух от пыльных скопищ книг по углам. Какая-то демонстративная, почти театрализованная бедность, как будто взятая напрокат из сочувственных рассказов Чехова о бытовых ужасах жизни деревенского клира. Только две роскоши нездешним светом озаряли поистине чухонскую убогость приюта: это преогромная, шикарной бумаги, едва ли не штабная карта на стене и – хозяин дома за столом из неструганных досок на кирпичах. Карта Ближнего Востока, весело и густо расцвеченная свеже-алыми флажками, – они продолжают отслеживать передвижение израильской армии в уже закончившейся войне Судного дня.
По какой-то фасеточной ассоциации отец Александр напоминает мне мандельштамовского «Декабриста»: и не халат на нём, а ряса, и ни чубуком, ни трубкой не пахнет, и губы у него не ядовитые, а напротив, самые что ни на есть располагающие, и непонятно, что на что он променял: сон на сруб или сруб на сон, но та же в нём красноречивая «декабристская» нездешность (нет более ничего чуждого русскому декабрю, чем декабрист, – оттого, быть может, и восстание не удалось), вопиюще не пара он всему окружающему, как пришелец из другой страны. Только там бывают такие лица несошедшего загара из какого-то вечного лета, переизбыток пигмента в чёрных волосах, глазах, бровях, как хлорофилла – в южной зелени, врождённая властность холёных рук… Чудо как хорош…
Поговорили. Посетовал: искренне верующих в Бога, что христиан, что иудеев, так мало, что, даже собранные вместе, еле заселили бы хрущёвку. Усомнился в том, что сионизм моего образца (т. е. светский или, как он выразился, «профанный») имеет шансы на выживание. Разве что вы (я то есть) протолкнёте его в будущее. Комплимент. Шутка. Неприлично часто перевожу взгляд с него на карту, словно выискиваю там для него подходящее место, и он, заметив, подтверждает: да, так и есть, война войной, но и без войны мечтал осесть на Святой земле. Но в Израиле миссионерство запрещено законом, а я не могу жить, не проповедуя Слово Спасителя. Кому ж мне его там проповедовать? Арабам? (Подходит к окну, распахивает, разводит руками). Так арабов у меня и здесь хватает… Размер рук так широк, что в это объятие втягивается весь окоём – от двора с дровосеками и низко зависшим небом до чахлого ельника и верхушек дальних сосен, застилающих горизонт, весь этот печальный апрель, так и не решивший, то ли ему до конца дотаять снег, то ли ошпарить заморозками, – всё это безвременье, растворённое в природе. И всё это – «арабы».
…На буфетчицу Н.Я. зло усмехнулась: «Антисемитизм дворни. Сколько я такого насмотрелась, когда жила в провинции!» А про «арабов» я исполнила на «бис», дважды подряд. Очень понравилось.
Николай Каретников
Впервые я увидел отца Александра Меня на экране. В 65-м году режиссёр Инна Туманян, с которой я тогда дружил, снимала для фильма М. Калика документальные эпизоды. Она сказала, что у неё есть замечательный материал, который я должен обязательно увидеть. Мне показали две заснятые ею проповеди совсем ещё молодого отца Александра. Первую проповедь «О любви и браке» отец Александр произносил перед храмом в Тарасовке, а не в Новой Деревне, куда его перевели позже, вторую – «О добре и зле» – в храме. Проповеди потрясли меня, каждое слово на вес золота, и я сразу попросил Инну меня к нему отвести. С первой встречи я отдал ему своё сердце, и наши отношения, отношения пастыря и пасомого, продолжались до дня его трагической гибели. Для меня в знакомстве с отцом Александром был Божий промысел.
Монахиня Клер (Латур)
Я приехала в Москву, в семью Ива Амана. Я знала его по изостудии, где училась. Он пригласил меня к себе, сидеть с его детьми. Он работал в Москве, в посольстве Франции. Тогда было невозможно говорить с людьми, потому что для них это было опасно. Я говорила только с некоторыми бабушками, которые гуляли с детьми у дома, где я тоже гуляла с детьми Ива Амана. О Боге не говорила. Я ходила в церковь, молилась и работала – и все?. И не надо думать, что у меня будут друзья, потому что это невозможно. Я уже согласилась с этим, смирилась перед Богом. А месяца через два эти люди, у которых я жила, попросили меня, чтобы я поехала в Новую Деревню отвезти молоко однои? семье, где родился маленькии? ребе?нок. И я поехала в Новую Деревню, и точно в этот же день приехал отец Александр, чтобы благословить этот дом. Это было чудо. Чудо! И он пригласил меня вечером на экуменическое собрание. И он познакомил меня с молодыми людьми, которые там были.
Ольга Корф
В 1986 году мы с детьми, которым было тогда четыре и три года, жили на знаменитых детгизовских дачах в Заветах Ильича. Лето было жаркое, так что каждый день ездили купаться на озёра-бочаги около Новой Деревни. Ну вот, слово и сказано. Возвращаемся однажды после купания, идём мимо церкви, и сын тянет меня за руку, чтобы мы подошли поближе к ней. А по дорожке навстречу нам идёт большой красивый человек в чёрном – отец Александр, которого я, естественно, сразу узнала. Остановился рядом с нами, улыбнулся одними глазами, глядя на меня, и положил руки, ни слова не говоря, на белобрысые головки моих детей. А они замерли и тоже не проронили ни слова. Так прошло несколько долгих секунд. А когда он пошёл дальше, сын развернул всю нашу компанию и потопал за ним. Потом дочка отвлекла нас чем-то – камешек, что ли, в тапок попал, не помню уже, и мы отца Александра уже не догнали. Вот, собственно, и всё. Одна встреча, а помню всю жизнь, потому что помню свет и теплоту его взгляда. И всегда, хотя никому об этом не говорила, он словно был рядом со мной. И остаётся. Недавно спросила у детей об этой встрече, а получилось, что заново о ней рассказала, потому что они всё-таки были очень маленькие. Надеюсь, что потом вспомнили, потому что вспомнили и поездки в Новую Деревню, и церковь… Но важнее, что в сердцах осталось это особенное благословение.
Елена Кочеткова-Гейт
Случилось это в 1975 году, в Новую Деревню нас с Сандром Ригой привезла французская монахиня Клер. И я познакомилась со священником, который стал вскоре моим духовным наставником. Звали его отец Александр Мень.
Отец Александр оказался совсем не таким, каким я представляла себе моего духовного отца. Он был гораздо лучше, чем все мои глуповатые и романтические мечты. Как я убеждалась уже не раз, Господь в Своей милости всегда щедрее и неожиданнее, чем самые смелые человеческие представления. Вся моя жизнь отныне делится на «до» встречи с отцом Александром и «после». Когда апостол Павел говорит: «Ибо, хотя у вас тысячи наставников во Христе, но не много отцов; я родил вас во Христе Иисусе благовествованием», – это про отца Александра тоже, это отец Александр родил нас, своих духовных детей, во Христе Иисусе своей любовью, проповедью, пастырским попечением, всей своей жизнью пророка, праведника и святого.
Людмила Крупская
Меня в Новую Деревню привезли друзья. Я знала уже, что есть такой замечательный священник, отец Александр Мень. И когда я пришла в храм, то была крайне удивлена, что бабушек там было мало, там было много интеллигенции, молодых людей, и все они друг друга знают! Меня это поразило. И когда я увидела отца Александра, я не всё понимала, что он говорит, но я видела, как он говорит! Я видела, что этот человек «горит!» Для меня это было как шок. Первое впечатление было очень сильным.
Андрей Мановцев
«Смерть – это главное событие в жизни человека», – услышал я от отца Александра Меня весной 1981 года, при первом знакомстве, в очень важном для меня разговоре. В ноябре 1980 года умерла моя мама, после чего я пережил обращение в веру, крестился. Я почти ничего не знал, не понял даже, что меня причастили после крещения; сейчас мне кажется, что я о причастии вообще услышал только от отца Александра. Мне необходим был разговор со священником о некоторых моментах, связанных с маминой смертью. В дружеском семействе меня взялись познакомить с отцом Александром. И те слова, с которых он начал, как раз и стоило мне услышать. Помню, однако, что при всём их значении для меня показались эти слова как бы слишком яркими. Но нетрудно представить, как часто я вспоминал их после смерти отца Александра и как лишь горестно дивился тому, сколь подходящими оказались они для него самого.
Ольга Милованова
Это было в 1981 году. Я ехала в электричке в Пушкино, где училась в музыкальном училище. В вагоне напротив меня сидел священник, красивый, с умными глазами. Он разговаривал со своими попутчиками, а потом взглянул на меня. Взгляд его был удивительно поддерживающим, что никак не вязалось с моими тогдашними представлениями о священниках. Помимо моей воли во мне стала происходить какая-то странная работа: вся моя жизнь прошла перед моим мысленным взором. И это продолжалось, как мне показалось, очень долго.
Когда мы стали подъезжать к станции Пушкино, священник, увидев, что я собираюсь выходить, позвал меня. Я медлила. Женщина, которая ехала вместе с ним, громко сказала мне: «Да подойдите же к нему, батюшка хочет вам подарить книгу». Она спросила, как меня зовут, а священник подписал какую-то книгу. Но я смутилась, сочла это просто недоразумением, на протянутую мне книгу удивлённо отреагировала: «Это мне? Зачем? Мне не нужно!» В общем, я его огорчила. Я это понимала, но сделать с собой ничего не могла, я спешила к выходу. Но священник стал приглашать меня в храм, в какую-то «новую деревню», сказал, что его зовут отец Александр Мень. Он рассказал, как доехать в его храм от Пушкино на автобусе. «Приходите, – сказал он, а потом добавил: – Если хотите, конечно».
Я закивала головой, но уже пора было выходить, и мне было очень жаль, что я толком и не поняла, в каком храме и в какой деревне он служит. Я выскочила из электрички в полном недоумении. Но весь день я ощущала какой-то необыкновенный прилив сил.
С тех пор мне стали сниться сны, что я еду в электричке и должна где-то сойти, но не знаю точно – где, и что там меня ждёт кто-то необыкновенный. Так в Новую Деревню я к нему и не пришла, а он меня очень ждал, как мне кажется.
Уже после смерти отца Александра ко мне стали приходить его книги, сначала из серии «В поисках Пути, Истины и Жизни», «Сын Человеческий», потом другие. У меня было такое ощущение, что эти книги я ждала всю жизнь. Я была совершенно поражена, читая их, от каждого слова словно горела. Я начала молиться отцу Александру – это стало моей потребностью. И снова мне приснился сон, что я еду в электричке, и на этот раз выхожу в нужном месте и вижу дерево, удивительно знакомое и бесконечно родное. Размеры этого дерева и размах ветвей было совершенно невозможно определить, как невозможно определить размеры гор. Я долго-долго бегу к этому дереву и наконец падаю на мягкий слой опавших листьев, поджимаю ноги, смотрю вверх, чтобы увидеть, вся ли я нахожусь под сенью этого могучего дерева. Вижу себя под его ветвями и успокаиваюсь – добежала. Проснулась я с чувством огромной радости, а внутри у меня звучало слово «ОТЕЧЕСТВО».
Марина Михайлова
Я познакомилась с отцом Александром Менем благодаря Льву Большакову. Сейчас он священник, служит в Карельской епархии, в городе Кондопога. Тогда он ещё не был рукоположен, работал в Институте археологии, а жена его, Юлия Большакова, была уже довольно известным иконописцем. Они были духовными детьми отца Александра, и у них дома собиралась молитвенная группа, что по тем временам было не просто нетипично, но и наказуемо. Так случилось, что я познакомилась с Большаковыми, благодаря им прошла катехизацию (они тогда катехизировали людей тайно, на квартирах), потом стала к ним ходить на евангельские чтения. Однажды я пришла к ним чуть пораньше и увидела на кухне отца Александра, который пил кофе и беседовал с Львом и Юлей о «Мастере и Маргарите» Булгакова. К тому времени я уже прочла некоторые батюшкины книги, и меня поразило его живое слово о Христе. Увидеть человека, написавшего эти удивительные вещи, для меня было счастьем и радостью. В последние два года жизни отца Александра (мы познакомились в 1988-м году, а в 1990-м его убили) я приезжала к нему на исповедь в Москву – не очень часто, раз в месяц, раз в два месяца, но всё-таки смогла с ним немного побыть. Это, конечно, одна из лучших встреч в моей жизни.
Лада Негруль
Моя подруга Маша Тёмина звала меня поехать с ней в Новую Деревню, но я не понимала поначалу, зачем нужно ехать так далеко от Москвы, чтобы причаститься и исповедоваться. И только прибыв на место, всё поняла…
Потом я слышала, как отец Александр, говоря на своих лекциях о Христе, подчёркивал, что было что-то такое в Его внешности, что поражало людей сразу, ведь в Евангелии сказано, что апостолы «тотчас» оставляли все свои дела и следовали за Ним. Это верно и по отношению к самому отцу Александру. Он был не только внешне очень красив, но эта внешность была пронизана внутренним огнём, пламенным духом, которым горели его глаза. В общем, увидев его в храме в Новой Деревне (он говорил слово перед исповедью), я остолбенела. Просто прикипела к деревянному полу и стояла как громом поражённая.
Маша мне говорит: «Сейчас я пойду на исповедь и после неё поговорю о тебе, а ты встань за мной и подойдёшь следом». Так мы и сделали. Но дело в том, что перед этим я ходила в Москве к священнику, который очень плохо относился к отцу Александру и был по духу ему совершенно чужд. И Маша, честно рассказав батюшке об этом, невольно таким образом дала мне очень скверную «рекомендацию». Поэтому когда я подошла к отцу вслед за Машей, он даже не взглянул на меня, а быстро проговорил, что у него в приходе уже очень много народу и что он после службы напишет мне рекомендательное письмо к своему знакомому священнику, чтоб я смогла ездить к нему. Я чуть не заплакала от обиды. Вышла из храма, села, смотрю на купола и думаю: «Если я сейчас отсюда уйду, то вся моя жизнь пройдёт мимо». И дальше произошло внутри меня что-то невероятное, никогда ни до, ни после со мной такого не было. Откуда набралась я такой наглости?! Каждый, кто видел отца Александра вблизи, может подтвердить, что вокруг него было такое мощное «биополе», что к нему не так просто было близко подойти. Но меня подняла какая-то волна и понесла в храм. Я решительно подошла к отцу, взяла его за рукав и сказала: «Отец Александр, можно вас на минуту?» Он развернулся ко мне, и вот тут он на меня посмотрел, и скорее не на меня, а сквозь, куда-то в самую глубину моих глаз, настолько проницательно, словно прожёг взглядом! И тут я, набравшись смелости, выпалила: «Вы мне можете не писать никаких рекомендательных писем, потому что я от вас никуда не уйду!» Отец Александр засмеялся: «Ну, я всё же сейчас напишу…» «Нет, не надо! Если у вас нет времени, вы можете меня ничему не учить, я сама буду у вас учиться», – сказала я, повернулась и пошла.
Когда я приехала к нему через две недели на исповедь, он принял меня так, как будто я всегда была в его общине. Вот такое чудо. Маша потом смеялась, вспоминая мой «прорыв»: «Да-а… воистину Царствие небесное силой берётся!»
Юрий Пастернак
На встречу отец Александр пришёл не один. Рядом с ним была верная его помощница Зоя Афанасьевна Масленикова. Мы все расселись кружком, и начался разговор. Отец Александр живо и с интересом расспрашивал нас: кто мы, что мы, чем занимаемся, каковы наши увлечения и интересы, как мы дошли до жизни такой, дачной. Мы, понятное дело, важничали, кочевряжились и всячески выказывали свою эрудицию. Гриша Крылов, как самый начитанный из всех, задавал священнику сложные вопросы. Мелькали имена Джордано Бруно, Оригена, Дионисия Ареопагита.
Когда дошла очередь до меня, я заявил, что сейчас читаю книгу Бхагавана Шри Раджниша «Горчичное зерно» и лучшей книги об Иисусе я ещё не встречал. Священник улыбнулся: «На самом деле о Нём есть и другие хорошие книги, – и переглянулся со своей спутницей: – Смотрите, Раджниш уже и сюда добрался!» Олег Поляков спросил его, как он относится к восточным путям к просветлению, на что священник ответил, что «предпочёл бы оставаться последним грешником, но со Христом, чем быть величайшим просветлённым, но без Христа».
Отец Александр отвечал так, как только он мог это делать. Кратко, образно, ярко и с мягким юмором.
Говорил он приблизительно так: «Отличие христианства от всех вероисповеданий мира в том, что христианство – не религия, а кризис всех религий. Целью всех дохристианских религий было достигнуть неба, задать Богу вопросы. Христос – есть ответ Бога на вопросы людей, рука, протянутая людям сверху».
Ещё отец Александр говорил о том, что «все великие учителя человечества: Будда, Конфуций, Магомет, Лао-цзы и другие считали себя грешными людьми и со страхом взирали на верховное Божество. Иисус никогда не говорил, что Он грешник. Он говорил о Cебе: “Я и Отец – одно… Никто не приходит к Отцу, кроме, как только через Меня. Если бы вы знали Меня, то знали бы и Отца Моего. И отныне знаете Его и видели Его”. И заметьте, – продолжал отец Александр, – Иисус говорит о Себе, что Он есть Путь, Истина и Жизнь. Он прямо заявляет о Себе как о Боге. Этим Он радикально отличается от всех религиозных гениев человечества».
Для меня, слушающего этого необыкновенного, невероятно обаятельного человека с весёлым улыбающимся лицом, сверкающими глазами, всё то, что он говорил, было как гром среди ясного неба. Я был шокирован. Всю свою жизнь я ждал этих слов! И я сразу же принял услышанное и слагал это в своём сердце, хотя ещё утром придерживался других убеждений.
Как ему удалось обратить меня в течение нескольких минут? Что это было? Сила убеждения? Яркая уверенная вдохновенная и вдохновляющая речь? Обаяние личности? Всё это так. Но было что-то ещё, что отличало этого человека от всех, кого я встречал до сих пор. Позднее, спустя годы, я понял, что подкупило меня в нём: он смотрел на меня так, как никто и никогда. Он смотрел на меня с неподдельным интересом и даже некоторым восхищением или, точнее сказать, предвосхищением, словно это я, а не он был необыкновенным человеком. В его глазах я читал свою жизнь, и она казалось мне прекрасной, особенной; в его взгляде я необъяснимым образом смутно различал своё будущее, свою судьбу, избранность, новую жизнь, что ожидает меня за поворотом. В его смеющемся взгляде я видел ласковое одобрение, он принимал меня таким, какой я есть, целиком, без изъятия, он словно говорил, ободряя меня: «У вас всё получится, всё хорошо, и будет ещё лучше!»
В ближайшее воскресенье я уже стоял на литургии в новодеревенском храме. Так началась моя новая жизнь во Христе с отцом Александром Менем.
Священник Вячеслав Перевезенцев
Я познакомился с отцом Александром летом 1987 года, а предшествовал этому долгий путь поиска смысла жизни и ответов на вечные вопросы «русских мальчиков», главный из которых – есть ли Бог? Путь, которым тогда прошли многие из моих ровесников. Искали мы ответы на свои вопросы главным образом в русской литературе: у Достоевского, Толстого, Пушкина. Но мне повезло – так получилось, что я познакомился с человеком, у которого в домашней библиотеке были не только книги русских классиков, но и книги русских религиозных мыслителей. Это был С.С. Хоружий, физик, математик, философ, человек широчайшей гуманитарной эрудиции и к тому же православный христианин. Так я стал читать труды В. Соловьёва, Н. Бердяева, С. Булгакова.
И вот тогда я поставил перед С.С. вопрос, для меня просто наиважнейший: как мне окунуться в эту стихию Православия, как получить опыт церковной жизни? Ведь не идти же в любой храм? Я не раз там бывал, но ни с какой новой жизнью, жизнью в Духе там не встречался. С.С. был очень рад моим вопросам и сказал, что он знает, куда идти, и дал мне почитать книгу некоего А. Боголюбова «Сын Человеческий», а после того, как я её прочитал, сказал, что может меня познакомить с её автором, который некогда крестил его самого. Так я познакомился с отцом Александром, который стал для меня олицетворением Православия.
Лилия Ратнер
Моя первая встреча с отцом Александром Менем состоялась у Карины и Андрея Черняков в их квартире в Петроверигском переулке. Необходимо сказать о том, что я десять лет была духовной дочерью священника, который настраивал меня враждебно по отношению к отцу Александру. Крестившись в 1979 году, я попала в круг священников, отрицавших искусство. Они считали искусство «духовной деятельностью душевного человека» и признавали в искусстве только его церковную форму. Они утверждали, что всё земное – не для христиан, что мы должны все силы отдавать Церкви, а зарабатывать на жизнь самым простым трудом. Понять и принять этого я не могла и боролась за право заниматься искусством. Всё это погружало меня в настоящую депрессию. Я стала задыхаться в этом кругу, где христианство было основано на запретах, законе, домострое, на всём жёстком и нетворческом. Мне казалось, что я напрасно вошла в церковь, в это сообщество мракобесов и обскурантистов.
К счастью, Господь привёл меня в одну замечательную армянскую христианскую общину, они познакомили меня с Черняками, и я стала ходить в их молитвенную группу. Однажды состоялась встреча на тему «Христианство и творчество». Я сидела напротив отца Александра Меня и решилась прочесть стихотворение М.Ю. Лермонтова «Молитва», где есть такие строки:
Не обвиняй меня, Всесильный,И не карай меня, молю,За то, что мрак земли могильныйС её страстями я люблю…<…>За то, что мир земной мне тесен,К Тебе ж проникнуть я боюсь,И часто звуком грешных песенЯ, Боже, не Тебе молюсь.Это стихотворение, как мне казалось, подтверждало правоту моего первого духовного отца. Мне хотелось услышать мнение отца Александра. Он выслушал меня и сказал, что эта тема требует отдельного обсуждения.
После этого случая я долго боялась ехать в Новую Деревню, считая, что сорвала вечер. Наконец решилась. Отец Александр встретил меня, как он встречал всех: радушно. Я не помню, какими словами отец Александр изменил моё представление об отношении христиан к миру земному, но он дал мне понять, что этот мир благословлён Богом, что Христос, воплотившись, одухотворил его и поручил нам, людям, возделывать, украшать и заботиться о нём. Он даровал нам для этого способности, и зарывать их в землю – большой грех.
Этот толчок, это изменение вектора пути я получила от отца Александра. Но прорастало это во мне постепенно. Я была больна и начала выздоравливать. Слишком долго из меня вытравляли радость бытия Божьего. Я снова стала рисовать.
Мария Романушко
10 ноября 1973 года. Первый приезд в Новую Деревню. С моей крёстной – поэтом Людмилой Фёдоровной Окназовой.
Маленькая церквушка с голубой каплей купола. Вокруг небольшой погост, потемневшие кресты и остатки рваной листвы на ветвях старых клёнов… Слева, у ограды, небольшой домик.
Зашли в храм. Он оказался неожиданно полон. Маленькое пространство было битком забито людьми. Храм был необычный: вместо высокого купола здесь был довольно низкий потолок, и от этого церковь казалась какой-то домашней и очень уютной. Пел нестройный хор старушек с дребезжащими голосами… молодой служка читал псалтирь… Всё было просто, скромно, неярко. И тут из боковой дверцы алтаря вышел священник! Он вышел – как яркое пламенное солнце выходит из облака. И всё озарилось ярким, очень ярким светом! Всё пространство церкви наполнилось светом, и лица людей повернулись в его сторону, как листья к солнцу…
Он был молод, да, наверное, он был молод… хотя о его возрасте, глядя на него, совершенно не думалось. Потому что он был велик и огромен. И скорее хотелось сказать, что вышел пророк, или великий старец, живущий от сотворения мира… не подвластный времени и старости. Это был такой могучий заряд космической энергии в человеческом облике!.. Он был красив настоящей библейской красотой: волна чёрных волос над прекрасным светлым лбом, окладистая чёрная волнистая борода, но главное – глаза! Из них струились потоки горячей любви, и в храме от этого стало жарко!.. и радостно!.. и по-настоящему празднично!..
А после службы все москвичи пошли в прицерковный домик пить чай. Мы с Людмилой Фёдоровной тоже.
В трапезной хлопотала маленькая пожилая женщина, которую все называли просто Марусей (Мария Витальевна Тепнина. – Ю.П.). Она заваривала чай, выставляла на длинный стол чашки, а гости выкладывали на тарелки баранки, пряники, конфеты…
Рядом с трапезной находилась комната, где отец Александр принимал всех, желающих побеседовать с ним. Он прошёл туда быстрым шагом. И за ним шлейфом пронёсся горячий ветер…
Некоторые из присутствующих, то один, то другой, стали скрываться за этой дверью. А через какое-то время выходили оттуда с одинаковыми блаженными улыбками на лицах, в первую минуту ничего не видя перед собой и, видимо, всё ещё пребывая мысленно там – за этой таинственной дверью, куда я даже не мечтала попасть.
Пошла к отцу Александру и Людмила Фёдоровна. И вышла с такой же блаженной, блуждающей улыбкой на лице…
– Ой, Машуня, какой человечище!.. – прошептала она. – Иди, он ждёт тебя.
– Меня?!
– Да, тебя.
Я чуть в обморок не упала от неожиданности. Я не была готова. Я не знала, что скажу этому необыкновенному человеку.
Но я вошла – и все страхи остались за порогом.
Крошечная комната, похожая на келью: топчан у двери, стол у окна, иконы и полки с книгами. Лампадка, мерцающая в углу… Он сидел у стола, осенний зыбкий свет из окошка слабо освещал Вечную Книгу на столе… Но в комнате было светло, светло от его лица, от жаркого света его глаз…
Я села на стул напротив него.
– Ну, здравствуй, Маша! – сказал он. Сказал так тепло и просто, как будто мы сто лет знакомы, как будто он давно ждал меня и рад, что я наконец пришла. И я поняла в ту минуту, что пришла к своему духовному отцу… И, сама от себя не ожидая, стала рассказывать ему – о том, как трудно дома, как тяжело с отчимом, как непросто в институте… А ещё рассказала ему о Моём Клоуне – о Леониде Енгибарове…
Отец Александр слушал очень внимательно. А потом сказал:
– То, что в институте к тебе такие придирки, относись к этому философски. Дар писать тебе дан Богом, а люди, пусть даже и твой творческий руководитель, не имеют права тебе диктовать, что писать и как писать. Прислушивайся только к своему внутреннему голосу, к своей интуиции, она тебя не обманет… То, что дома такие испытания, – это часто так бывает, когда человек приходит к вере. Сказано ведь: враги человеку домашние его… А ещё сказано: нет пророка в своём отечестве. Дай Бог тебе сил и терпения. Главное – не озлобиться в этой ситуации. А насчёт твоей сильной привязанности к ушедшему человеку… Ты тоскуешь – и его душе тяжело от этого, ты его тянешь к земле, откуда он уже ушёл. Он ушёл – значит, ему было пора уйти. Если мы веруем, мы веруем и в то, что ни один волос не упадёт с нашей головы без Божьего соизволения на то. Он ушёл. А ты не даёшь ему двигаться дальше. И ты должна это понять.
– Что же мне делать, отец Александр?
– Отпусти его… Я понимаю: это – нелегко. И всё-таки необходимо. Тем более если ты любишь его и желаешь ему добра. Отпусти его, Маша…
«Отпусти его…» – ещё долго звучал во мне его голос, полный тепла и сострадания. «Отпусти его, Маша…»
София Рукова
Величественным и удивительно большим увидела я отца Александра впервые в мае 1977 года. На самом деле он был невысок, но когда появился на крыльце сторожки в белой (как всегда после Пасхи) рясе, моё сердце странно ёкнуло, словно сказало кому-то «да», и замерло на миг: пространство, которое он занимал собою, мне показалось значительно большим его самого. Казалось, оно охватывало и его, и того, кто стоял рядом, и храм, и церковный дворик с его строениями. Оно простиралось выше куполов деревянной церквушки и уходило куда-то за пределы ограды. Я и позднее не раз испытывала это ощущение его присутствия на гораздо большем пространстве, уже там, где Новая Деревня только начиналась, – от пересечения двух дорог.[16]
Сергей Ряховский
Я познакомился с отцом Александром в начале семидесятых, когда мне было около шестнадцати лет. Помню эту электричку до Загорска, Ярославский вокзал, я ехал к дедушке. Я был учащимся техникума и всегда возил в своём портфеле Библию, которую мне подарил мой отец, узник за Христа, трижды репрессированный. Я всегда открывал Библию, клал её на портфель и как бы показывал соседям: «Посмотрите, что я читаю!» – для меня важна была реакция людей. В тот вечер я так же разложил Библию, читаю и вдруг ловлю на себе взгляд человека, сидящего напротив. Он смотрел то на Библию, то на меня и вдруг спросил: «Юноша, разумеете, что читаете?» Я родился в христианской семье и уже был молодым проповедником, и я ответил: «Конечно, разумею!» Он говорит: «Давайте познакомимся, я – отец Александр Мень». И тут во мне всё рухнуло, потому что для нас это была легенда, это был человек, который открывал людям Христа. Я зачитывался его книгой «Сын Человеческий».
Андрей Смирнов
Я, бывший пионер и комсомолец, с трудом прибрёл к порогу храма, но стать на колени, положить земной поклон психологически нашему брату, бывшему комсомольцу, очень трудно. И, к счастью, умные люди мне помогли, в частности, замечательный писатель Марк Поповский, перу которого принадлежит первая книга об архиепископе Луке (Войно-Ясенецком), великом хирурге и священнике. Марк мне помог встретиться с отцом Александром Менем. И встреча с ним, конечно же, несказанно облегчила мне вхождение в церковь, потому что отец Александр был настоящим воином Христовым, он был действительно влюблён в Христа, он воевал за Него, он был счастлив и искренне рад любому дураку, переступившему порог храма. И одним из этих дураков был я.
Андрей Тавров (Суздальцев)
В 1982 году я сильно болел – мучительная слабость, бессонница, депрессия. До этого я много пил, ел транквилизаторы горстями, пытался открыть для себя наркотики. Несколько раз приходил к заключению, что с меня хватит… На улицу я выходил всё реже – не было сил. Недуг поселился во мне и набирал силы. Я был в отчаянии. Мне было тридцать пять лет, и я не верил, что такое могло случиться именно со мной. И это после ослепительной юности и великих надежд. Месяцами я спал по два часа в сутки. Я боялся сойти с ума. Помню, как однажды ночью вышел на кухню попить воды и в отчаянии лёг на грязный рваный линолеум. Уставившись в потолок, я забормотал, неизвестно к кому обращаясь: «Если Ты есть, помоги! Сделай хоть что-нибудь!» Я до сих пор вижу эту штукатурку с жёлтыми разводами на потолке и ночное глубокое окно, похожее на колодец.
В один из периодов улучшения я оказался в церкви в Братовщине, по Ярославской дороге, где настоятелем был архимандрит Иосиф, с которым мама познакомилась в Боткинской больнице. Я засыпал священника вопросами, на которые у него не было ответа. И тогда он сказал: я дам вам рекомендательное письмо к одному человеку, тоже священнику, который всё вам расскажет и сделает это более компетентно, чем я. И он написал письмо. Помню, я отметил торжественность минуты – мне ещё ни разу не давали рекомендательных писем, а тем более к священнику. Зачем такое письмо понадобилось, я понял позже. В общем, оно удостоверяло, что я не засланный органами, а самый обычный человек.
Через три дня я добрался до Новой Деревни. Утро было солнечным, начало лета, пели птицы. Я вошёл в храм, подошёл к «ящику» и попросил передать своё рекомендательное письмо священнику, отцу Александру. Пока шла служба, я вглядывался в священника, и издалека он показался мне какого-то купеческого, кустодиевского вида – плотный, бородатый. Потом служба закончилась, и народ стал расходиться. Я стоял у двери и когда в очередной раз поднял глаза, увидел, что отец Александр идёт ко мне. Он больше не был похож на купца. Более того, он смотрел на меня с такой радостью и любовью, словно встретил старого друга после долгой-долгой разлуки. Ситуация явно была искусственной – я понял, что здесь что-то не то, что это не мне, что он действительно кому-то очень рад, и что, вероятно, тот, кому он так радуется, стоит у меня за спиной. Я обернулся. Там никого не было. Его любовь и его улыбка предназначались именно мне, человеку, которого он видел в первый раз в жизни. Помню, что меня это тогда сильно поразило.
Людмила Улицкая
Познакомилась я с отцом Александром Менем в 1968 году после окончания университета, когда поступила на работу в генетическую лабораторию. Там собралась замечательная компания молодых учёных, среди которых был Саша Борисов. Вот с него-то всё и началось. Он был ближайшим другом и одноклассником младшего брата отца Александра – Павла. В некотором смысле я ощущала, что готова к встрече с отцом Александром: это были времена большой тоски и убитости, и именно желание найти какую-то вертикаль в жизни толкало тогда многих молодых людей к разного рода поискам, которые можно назвать духовными.
С отцом Александром я познакомилась в доме Павла, скорее всего, на дне рождения, но встречались мы в разных домах. Можно сказать, что это была довольно большая компания, которая постоянно собиралась около него. Был он человеком необычайно привлекательным в общении – доброжелательным, весёлым, остроумным. Светским, я бы сказала. В любом застолье держался очень свободно, создавал особую атмосферу весёлой доброжелательности. Мелкие и бытовые разговоры в его присутствии как-то увядали, естественным образом люди поднимались на предлагаемый им высокий уровень общения. Так происходило само собой. Я не хочу сказать, что дураки умнели в его присутствии, но, скажем, немного затихали.
Я не то чтобы много с ним лично общалась – больше наблюдала за тем, как он общается с другими людьми, разного образовательного и интеллектуального уровня. Это было потрясающе интересно. Среди прочих его дарований, о которых можно вести отдельный разговор, у него был огромный педагогический дар.
Однажды я спросила у него довольно резко, почему он на один и тот же вопрос разным людям отвечает по-разному. Мне казалось это каким-то умышленным педагогизмом, я исходила из того, что каждому человеку нужно всё, до последней точки. Он засмеялся и сказал, что я не права и каждому надо давать столько, сколько он может взять.
Екатерина Хмельницкая
Я встретила отца Александра у Карины и Андрея Черняков в Петроверигском. Мне было пятнадцать, и я впервые видела священника вблизи. Митрополит Антоний Блум сказал: «Чтобы поверить, надо увидеть Бога в глазах другого человека». Это не лирика и не религиозное красноречие. Потому что я совершенно точно помню, как подумала тогда (а я была совсем неверующей): «Если такой человек верит в Бога, значит, этот Бог, наверное, всё-таки есть». Позже я ещё думала: каков же тогда Христос? До того момента я никогда не видела таких целокупно красивых людей. Не видела и после.
Год спустя он пришёл к нам в школу. 67-я была первой советской школой, рискнувшей пустить на порог священника. Нашему директору обрывали телефон из самых надлежащих органов, но он выстоял. А люди выстояли лекцию, потому что яблоку упасть было негде. Потом я набралась духу, влезла на сцену и договорилась с отцом Александром о встрече в Новой Деревне. Потом я простудилась. Потом был зачёт. Потом я тянула. Потом его убили. И вот теперь, когда так стыдно и мерзость запустения, я думаю: но он же пришёл в эту Церковь, которая его гнала и позволила убить. И не ушёл. И я не уйду. А когда меня спрашивают, как я могу там оставаться, отвечаю, что цепную реакцию доверия предпочитаю цепной реакции зла.
Алексей Цвелик
Я познакомился с отцом Александром то ли в 83-м, то ли в 84-м году. Демонизм советской власти и человеконенавистническая сущность её идеологии были мучительно очевидны для меня. Христианство, философские аспекты которого были для меня весьма привлекательны, представлялось мне тогда, как и сейчас, единственным не половинчатым, а радикальным ответом этому кошмару. В то же время как учёного меня мучил вопрос о совместимости рационализма науки и, как мне тогда казалось, иррационализма веры. Делу совсем не помогало знакомство с женой одного моего друга, ставшей истово верующей. Слушая её, я погружался в какой-то мрак, где я под угрозой вечных мук должен был постоянно насиловать свой разум. Неужели вот это, этот мрак, и есть реальное христианство, думал я. Перспектива обменять одну форму демонизма на другую меня совсем не привлекала. Я поделился своими печалями с моим другом Сашей Орловым (сыном великого Юрия Фёдоровича[13]), и он посоветовал мне поехать в Новую Деревню к отцу Александру Меню.
Я встретил вдохновенного, весёлого и бесстрашного человека, в котором не было никакого мрака и уныния. Не было в нём и мечтательности, он имел весьма трезвый взгляд на вещи и хорошо знал людей. При этом он был открыт людям и радовался общению с ними. Как сейчас помню первую минуту нашего знакомства. Был солнечный июльский день, и отец Александр поливал цветы около храма. Я сразу начал с самого главного: «Я учёный и сомневаюсь, можно ли совместить науку с верой в Бога». «А я вот испытываю не меньшее благоговение, когда смотрю в микроскоп, чем когда молюсь в этом храме», – ответил мне отец Александр (он был по образованию биолог). На меня эти слова и непринуждённая манера, с которой они были сказаны, произвели неизгладимое впечатление. Я стал прихожанином отца Александра и оставался им до 1989 года, года своего отъезда.
Регина Чертова
Первый раз я увидела отца Александра в 1980 году на встрече группы общения, проходившей на квартире у Заваловых. Моя дочь Наташа в это время училась на втором курсе МИФИ. Физику там преподавал Владимир Николаевич Лихачёв, он организовал эту группу, куда вошла и Наташа. Вопросы религии интересовали дочь, когда она училась в школе. Несколько раз она посещала приход отца Димитрия Дудко, про которого было известно, что он не слишком лояльно относится к власти, поэтому поездки к нему представлялись мне опасными. Я очень тревожилась за Наташу и была против этих посещений. Владимир Николаевич и Наташа пригласили меня на встречу молитвенной группы, чтобы я убедилась в том, что вопросы политики там не обсуждаются, и, следовательно, у меня нет оснований для беспокойства.
В этот раз на встрече присутствовал отец Александр. В то время я очень мало знала о нём. Помню, первое впечатление о нём было как о красивом и приятном человеке, прекрасном рассказчике. Он вёл себя настолько просто, приветливо и дружелюбно, что я даже не почувствовала, какого громадного масштаба личность передо мной, а если бы поняла, то, наверное, побоялась бы вступить с ним в полемику и показать свою полную невежественность в вопросах религии. Помню, я тогда с жаром доказывала, что не обязательно верить в Бога, чтобы быть праведным человеком, и, наоборот, часто верующие совершают неблаговидные поступки. В качестве примера я приводила поведение своей бывшей соседки по коммунальной квартире тёти Зины, которая в годы войны, чтобы прокормить своих двух малолетних детей, работала в вагоне-ресторане поезда дальнего следования. В то время продукты в стране были в огромном дефиците, и задача тети Зины состояла в том, чтобы как можно больше еды урвать для себя, обманывая посетителей ресторана. Перед каждой поездкой она молилась сама и обучила свою маленькую дочь молитве о том, чтобы Бог помог как можно больше еды привезти домой. Мне казалось недопустимым просить у Бога помощи, по существу, в воровстве, и я возмущалась поведением тёти Зины.
Вспоминая этот разговор сейчас, я испытываю стыд за то, что посмела с отцом Александром обо всём этом говорить, но тогда он настолько терпеливо и дружелюбно со мной беседовал, что я не почувствовала никакого стеснения. Сама встреча группы показалась мне интересной, люди симпатичными, атмосфера – тёплой и приятной, и волноваться за Наташу я перестала.
Людмила Чиркова
Первая моя встреча с отцом Александром Менем состоялась в мае 1989 года. Я тогда приехала в Москву для обследования в клинике Фёдорова. Но была у моей поездки и вторая цель, вероятно, более важная для меня – встреча с отцом Александром.
Через несколько дней после моего прибытия в столицу, по предварительной договорённости, мои друзья Сергей и Лена (Бессарабские. – Ю.П.) забирают меня и везут на своей машине к какому-то Дому культуры, где батюшка выступает с лекцией. Его день был расписан по минутам, и свободного времени, которое он мог бы выделить на беседу со мной, практически не оставалось. Вот мои друзья и придумали, что они забирают отца Александра с лекции и везут на своей машине в Новую Деревню к вечерней службе. И за то время, пока туда едем, мы сможем поговорить.
Подъехали мы к этому клубу к окончанию лекции. Стоим, ждём. Вот начали выходить люди из здания. Сейчас должен выйти отец Александр. Но его всё нет и нет… Мои друзья начинают волноваться: «Мы можем не успеть к вечерней службе…» Лена не выдержала, пошла сама в ДК искать батюшку. А Сергей говорит: «Это его задерживают слушатели своими вопросами».
Наконец выходит Лена, с ней – Мария Витальевна (Тепнина. – Ю.П.). И далеко позади них еле-еле продвигается в нашу сторону батюшка, окружённый толпой вопрошающих… А он старается ответить каждому и пытается при этом идти к машине, где уже сидит Мария Витальевна и я, а возле открытых дверок стоят, как часовые, Сергей и Лена. Наконец отец Александр произносит в толпу: «Прошу прощения, но меня ждут». И уже не обращая внимания на вопрошающих, садится в машину.
До этой встречи с отцом Александром я никогда не видела его и представляла себе внушительного роста священника с каким-то строгим выражением лица. А тут увидела пожилого (как мне тогда казалось), невысокого и очень простого батюшку, который с самого первого мгновения так располагал к себе, будто мы давным-давно с ним знакомы. Такая теплота и доброжелательность были в его глазах, что возникало ощущение, что это именно ко мне он так спешил, только меня хочет слушать сейчас, что ему действительно интересно и важно всё, что я хочу ему сказать. Его обращённый ко мне взгляд излучал такое внимание и участие, такую любовь, каких я не видела ни до того, ни после.
О чём мы тогда беседовали по дороге в Новую Деревню, я уже сейчас вспоминаю только приблизительно. Конечно, сначала отец Александр попросил меня рассказать о себе. И в процессе моего рассказа он вставлял краткие реплики. Помню, я тогда смущённо поведала, что работаю в райкоме комсомола секретарём-машинисткой, и мне претит эта обязанность печатать их откровенно лживые документы и рапорты. Но отец Александр сказал: «Это ничего. Главное, честно делать своё дело». И потом ещё что-то я сбивчиво говорила, и несколько раз получалось так, что он своим комментарием или даже вопросом как бы уже отвечал на ещё не заданный мною вопрос…
Подъехав к Новой Деревне, мы, конечно же, не успели закончить беседу (очень многое мне хотелось рассказать и спросить у него…) И тогда отец Александр пригласил меня в свою комнату при храме: «Пока я буду облачаться к службе, мы с вами ещё побеседуем». Так я оказалась в гостях у отца Александра. Но тут заглянула Мария Витальевна: «Батюшка, к началу службы звонят». И он ушёл на службу, сказав мне на прощание: «А вы мне напишите. Я вам обязательно отвечу. Адрес? Вам дадут мой адрес Сергей с Леной».
Потом мы с Сергеем и Леной стояли в храме на вечерне, где я проплакала всю службу. Слёзы лились сами собой, и я не могла их удержать. Как начала на Шестопсалмии плакать, так до конца службы не могла остановиться. Теперь я понимаю, что это начался мой катарсис.
А после службы Сергей и Лена предложили подвезти отца Александра до дома, но он доехал с нами только до электрички, ещё раз повторив мне на прощание: «А вы мне пишите».
Владимир Шнейдер
Впервые я увидел отца Александра в 1981 году, в Москве, в довольно необычном обществе «босоногих». Это была странная компания последователей Порфирия Иванова, которого они называли «учителем» и который учил, что нужно ходить босиком, чтобы питаться соками земли. Почему-то они ходили босиком и в квартире, – по-моему, мы с отцом Александром были единственными в ботинках. Я попал туда случайно и об отце Александре никогда раньше не слышал. Он был в светской одежде и показывал слайд-фильм о Христе, сопровождая его комментариями. Всё это было для меня настолько непривычно, странно… Помню, после фильма у отца Александра спросили, как он относится к «учителю». Отец Александр уклонился от прямого ответа, процитировав то место из Евангелия, где сказано: «А вы не называйтесь учителями…» – и стал говорить о Христе, но было заметно, что атмосфера была не очень доброжелательная. Вскоре он ушёл – его ждали в другом доме, и я очень удивился, узнав, что это был православный священник. То, как он выглядел и что делал, было непривычно и неожиданно для православного священника.
Сергей Юрский
Я смотрю на этот портрет, на эту улыбку. И если спросить: «А как выглядит торжество Православия?» По-моему, вот так и выглядит, как смотрит на нас отец Александр Мень с этого портрета. Я хотел бы рассказать о нашем знакомстве с отцом Александром. Мы – ровесники. Это важно, наше поколение очень плодовитое и творческое. Он – светоч нашего поколения.
В шестидесятые годы, в оттепель, была очень деятельная жизнь. Я в очередной раз приехал в Москву сниматься в кино и пришёл к моему близкому другу. Он мне сказал: «Заходи, заходи! У меня сидит мой товарищ». Там сидел Александр Мень. Мы пили чай и разговаривали. Я впервые говорил со священником, но сам этот разговор был про всякие дела: про кино, про театр, меньше всего про религию, потому что мы тогда с моим другом Симоном были людьми далёкими от религии. Отец Александр говорил о делах светских, но говорил каким-то странным образом: всё освещалось новым светом. Я не мог понять, что за свет от него исходит. Но такими высокими словами я не мог с ним говорить, поедая оладьи и закусывая чай селёдкой. Я сказал: «Как интересно, что мы с вами познакомились!» Он говорит: «А хотите, продолжим наше знакомство?» — «Да, да! Очень интересно!» Он: «Сегодня Рождество». А я удивился: «Как Рождество? Ведь Рождество ещё через две недели!» А было 25 декабря. Он говорит: «Сегодня Рождество у католиков и протестантов. Хотите пойти со мной в протестантский молельный дом?» Никогда в жизни я не ходил в церковь, вообще ни в какую, хотя был внуком священника, о чём узнал очень поздно – мой отец не только не упоминал этого, но старался забыть, потому что это было опасно. Но с этим человеком! Я сказал: «Хочу! А что там будет?» – «Что будет? Рождество будет».
Мы вошли в помещение, где сидело человек не менее пятисот, а может, и больше. И я впервые услышал слова Евангелия по-русски. И когда прорывались вдруг знакомые слова о Рождестве, о том, как это было там, в Вифлееме, и слова, которые просто обжигали сердце: «…не было им места в гостинице», я подумал: «Боже мой, как же я до сих пор этого не читал и в первый раз слышу: “…не было им места в гостинице!” Ай, как это близко, как это понятно! Как это всё по-человечески! И я спросил отца Александра: «Вы ведь православный священник?» – «Да, православный». – «А мы сейчас в какой церкви?» – «В протестантской. Я – православный, но люди празднуют Рождество Христово, и я хочу их поздравить, они пригласили меня, а я вот ещё вас привёл. А когда в ночь с 6 на 7 января будет у нас великий праздник, они придут и нас поздравят, и так должно быть».
Так я впервые услышал то, что потом долгие годы моей жизни помнил, как смысл отношения к другим конфессиям, к другим людям, к другому человеку, и как православный священник может открывать своё сердце. Мы сидели плечом к плечу в этом громадном зале, среди множества людей, которые праздновали Рождество Того же самого Господа нашего Иисуса Христа. Вот это был удар! И он сохранился на всю жизнь.
Крестился я через четверть века после этой встречи. Это была другая эпоха, другой я, всё менялось. Но во время обряда крещения я не мог не вспомнить и мысленно не помолиться за отца Александра, потому что у меня с него всё началось, с одной строчки, услышанной там, с его комментария – появилось чувство христианства как религии, не разделяющей людей, а соединяющей, не принуждающей, а дающей людям новую дорогу.
Потом мы несколько раз говорили по телефону по разным поводам, а потом случилось страшное. Чудовищное и незабываемое! Вся жизнь отца Александра была, конечно, подвигом – служением людям, служением Христу, Церкви и Слову. И когда через много лет мне предложили сделать запись, пластинку его книги «Спаситель», я взял книжку и подумал, что это мой долг. И когда был сделан диск, я понял силу его писательского дара. Это не проповедь, это литература, это введение во храм. Скольких людей из моих знакомых он либо крестил, либо ввёл в храм, либо, как меня в тот вечер, захватил с собой, и мы опознаём друг друга как люди, которые не должны терять друг друга из вида. Память о нём неизгладима, она всегда со мной и с теми, кто хоть раз общался с ним или читал его книги. Имя отца Александра вдохновляющее, это имя, дающее силы.
В храме
Он предстоял Святым Дарам с таким же трепетом
и благоговением, как Моисей – Неопалимой Купине.
Георгий ЧистяковНаталья Габриэлян
В конце июля я пошла в церковь Сретенья Господня рано утром вместе со своей соседкой Александрой Дмитриевной. Церковь была пронизана лучами солнца, народу было не очень много, и я стояла впереди, слева у алтаря. Отец Александр пел вместе с хором. Когда он начал петь «Отче наш», подхватила вся церковь. Как он пел! Какое вдохновенное у него было лицо, как сияли его глаза! Люди пели самозабвенно. Я подумала: вот это, наверное, и есть «ангели поют на небесех»! Мне не забыть его лица в те мгновения. Я видела его лицо ещё не раз. Видела его задумчивым и радостным, видела его лицо, когда он отвечал на вопросы, иногда непростые – оно становилось строгим и напряжённым. Но такого лица, вернее – лика, как тогда в храме, когда он со всеми вместе пел «Отче наш», я больше не видела никогда.[17]
Андрей Ерёмин
Отец Александр служил величественно и трепетно одновременно. В его действиях, движениях не было поспешности, но не было и стилизации. Он не затягивал и без того длинные православные службы. Но с большой болью относился ко всякому неблагоговейному поведению в храме. «Только любовь, вера и благоговение, – говорил он, – угодны Богу, всё остальное – на втором месте. Поэтому молящиеся должны беречь своё сердце, чтобы не оскорбить святыню».[18]
Особым чувством было исполнено его служение литургии. Вот где был источник сил для крестоношения – для всех тех огромных нагрузок, что он нёс в своей жизни![19]
Однажды он сказал, что каждый раз переживает Евхаристию как личную Пятидесятницу. Поэтому такой болью отзывались в его сердце театральность, статичность, магический характер некоторых моментов православного богослужения – всё то, что привнесено традицией обрядоверия. Как-то он сказал: «Я прихожу в храм на великие страдания и знаю, что не идти – нельзя».[20]
Непонятно, откуда у него брались силы. Как-то раз на моё предложение помочь ему поднимать детей он ответил, что когда держит ребёнка на руках, то думает: «Вот таким младенцем был наш Господь на руках Своей Матери». Это давало ему силы совершать таинство Крещения детей неформально, с благоговением, несмотря на усталость.[21]
Когда к нему однажды приступили с претензией, что он провожает в последний путь людей, возможно, никогда не ходивших в Церковь, батюшка ответил, что «каждый священник во время похорон, во время отпевания по-разному чувствует сердцем судьбу умершего человека. И иногда, действительно, бывает до того тяжкое мучительное ощущение, что, казалось бы, остановился и не стал совершать погребение. Однако, – говорил он, – для священников в сегодняшней России отпевание – это особый вид миссионерства».[22]
Священник Михаил Залесский
Обстоятельства не позволили мне часто бывать в Новой Деревне. За шесть лет я приезжал туда раза два-три, не больше. Запомнилась одна проповедь, тема которой была – кровь, её мистический смысл. Говоря о том, что люди иногда падают в обморок при виде крови, отец Александр подчёркивал: «Это не нервы, не малодушие, это реакция души на мистичность крови, одна из форм проявления страха Божия». В память врезались его слова о том, что кровь греет и питает человека, что стоит человеку потерять большую часть крови, и он умирает. Кто тогда мог знать, что то же самое произойдёт с ним самим?.. Проповедь эту я не нашёл ни в одном из вышедших сборников. Жаль, если она нигде не зафиксирована. Это было лучшее из того, что я когда-либо слышал с амвона.[23]
Григорий Зобин
Мы отправились в Новую Деревню. С нами в одном вагоне оказалось ещё несколько духовных детей батюшки. Эти утренние воскресные поезда на Загорск, Александров и Пушкино всегда были местом радостных встреч. По дороге мы разговорились с одним из батюшкиных прихожан. Он спросил, в первый ли раз мы едем в Деревню, и, получив утвердительный ответ, сказал: «Тот, кто в нашу церковь приходит, обычно остаётся в ней насовсем».
Мы вошли в храм. И тут я впервые в жизни, не на фотографии, увидел батюшку, его прекрасное лицо, глаза, излучающие доброту. Он был в белой рясе и выглядел в ней просто и царственно. «Какой красивый!» – шепнула мне мама. Впоследствии я узнал, что многие люди впервые приезжали к батюшке, пылая на него гневом за «совращённых» родственников, а он одной своей улыбкой мгновенно обезоруживал их… Придел, где должна была проходить исповедь, постепенно наполнялся людьми. Во всей атмосфере церкви чувствовался дух одной большой семьи. Наконец вошёл батюшка. И тут я впервые увидел, что означает на деле «духовный воин». С каким гневом, истинно христианским, праведным батюшка обличал грехи: лень, повседневную духовную расхлябанность, косность! В этот миг его устами говорил Божий гнев. И всё явственнее из его слов передо мной вставал мой собственный портрет.
Елена Кочеткова-Гейт
1975 год… Первая в моей жизни православная Пасха в Новой Деревне. Я приехала вместе с друзьями. Несколько молодых и уже пьяноватых милиционеров топтались около храма, но нас никто не остановил. Бабушки в белых платочках с куличами, крашеными яйцами, свечками. В церковном дворике толпилось много молодёжи, пожилые, не поместившиеся в маленькой церквушке, сидели на лавочках во дворе. Стоя возле открытых дверей храма и слушая возгласы священников, я пыталась узнать голос отца Александра. Спросила у всех рядом стоящих: «Это сейчас отец Александр говорил?» Темноволосый, краснощёкий юноша с живыми глазами (Олег Степурко) возмутился: «Какой же это отец Александр? У отца Александра интонации совсем другие, он – как труба в джазе, мёртвого разбудит, а этот пищит еле-еле, видно, болящий!» Всё здесь было не так, как у баптистов: меня смущали непонятный язык, иконы, непривычное пение, мерцание свечей и облачения священников (как в опере – подумала я), беспорядочное хождение людей туда-сюда, но всё это искупала атмосфера праздника, чувствовалась большая радость. Разговлялись мы в электричке, как оказалось, большинство пассажиров – прихожане.
Юрий Кублановский
Вот приезжаешь в Новую Деревню (в самом названии символический какой-то оттенок) в сочельник – после электрички и трёх километров сюда от станции изрядно прозябшим, – в церкви тепло, цветные лампады, словно огоньки на реке; икона Рождества перед солеёй под кисейным пологом; отец Александр служит смиренно, почти келейно. И вся суетня московская, страх новой повестки из КГБ, вечная запутанность житейских отношений, наконец, душу вытягивающая нищета, неустройство – всё это почти улетучивается. Мнится, что отец Александр в этом храме – всегда, что здесь ты – дома, что служение его непрерывно. И что он обережён и для властей предержащих недосягаем. В течение многих лет – вплоть до эмиграции – я только и чувствовал себя в безопасности почему-то: в дороге, в тряском вагоне, никогда внутренне не спеша добраться до цели, и вот здесь – в Сретенском храме у отца Александра. Зимой – всегда хорошо, и чем морознее, чем больше снега, тем лучше; но хорошо – и на Пасху. Приехать часа за полтора до полуночи, когда читают Часы, с крестным ходом следовать за отцом Александром; к трём ночи в духоте испытывать малодушно тяжесть; но когда уже совсем под утро, наконец, подходишь к кресту, когда энергичный, праздничный, вовсе не утомлённый отец Александр прохладную медь его придавливает к твоим губам – усталость словно рукой снимает. Или на Троицу: в храме по щиколотку свежего зелёного сена; чуть подвяленные берёзки; зелёные ризы с парчовыми стихарями.
Отец Александр непринуждённо умел соблюсти пропорцию между дорогой православному сердцу традиционной обрядностью и высокой духовностью, не дающей обрядности вырождаться в обскурантизм и букву.
Андрей Мановцев
Это вообще в нём было главное: не яркость, а тепло. Он был православным тёплым батюшкой. И когда говорил о себе, что он деревенский священник, то, конечно, преувеличивал, но в этом не было и тени кокетства. Надо было видеть, как он выслушивает простых деревенских бабушек, как разговаривает с ними, как они расположены к нему. Надо было видеть, как он служит. О подобных впечатлениях говорить очень трудно. Священник предстоит перед Богом, и когда ты видишь его во время богослужения, то порою многое чувствуется – да как же об этом расскажешь? Выразительно всё: и спина, и осанка, и жест. И всё – перед Богом. Почему-то мне особенно помнится, как стою я там, в новодеревенском храме Сретения, в закуточке, где канун, народу немного, будний зимний день, я смотрю на сутуловатую спину отца Александра в чёрном подряснике, он служит панихиду. Ничего особенного, он привычно негромко басовито поёт: «Покой, Спа-асе наш…» И такое чувство: всё правильно! И чистый день за окном, и свечи, и мирное, хорошее отношение к смерти. В самой обыденности недолгой красивой службы – такая спокойная, крепкая вера, как бывают отношения в крепкой семье, без лишних слов.
Юрий Пастернак
Из дневника (28 апреля 1985 года)
Отец Александр проповедовал вдохновенно. Голос его гремел, как колокол, рассыпаясь обертонами маленьких колокольчиков, заставляя отзываться слабым гудением железные болванки наших голов и вибрировать наши каменные застывшие сердца. Его руки властно вонзались в воздух и рассекали пространство. Затем они мягко собирали пространство, восстанавливали, выстраивали, потом снова разрушали. Сила, исходящая от него, заполняла весь храм и перекатывалась волнами, расшевеливая и двигая камешки наших сердец. Такой окрылённости и вдохновения у отца Александра я ещё никогда не видел.
Из дневника (25 октября 1987 года)
Новая Деревня. Особая, углублённая, ясная и строгая атмосфера службы. Всё это исходит от отца Александра и передаётся прихожанам. Когда батюшка вынес Чашу для причастия и на словах «со страхом Божиим и верою приступите» воздел руки с Чашей над головой, я понял, может быть, впервые, что вот здесь, сейчас совершается нечто великое, не вмещаемое сознанием, нечто воистину таинственное, мистериальное. А когда причастники потянулись один за другим к Чаше, я всем своим существом (о, бедные слова!) с удивлением открыл, почувствовал, узрел, что Чаша есть реальное средоточие Силы и Могущества, центр всех энергетических и биоэнергетических линий и полей в этом храме. Я увидел, что все люди, как металлические опилки к магниту, устремлены к Чаше, от которой расходятся круги силового поля, как пара лёгких или два ангельских крыла. Меня охватило чувство духовной полноты, силы и покоя.
У креста на вопрос отца Александра я ответил, что чувствую себя хорошо, как, пожалуй, никогда. Он обрадовался, сжал мне руку и, не отпуская, сказал: «Приезжайте в храм чаще, так мне легче о вас молиться».
Сергей Пестов
В 1980 году в новодеревенский храм забрались воры, и среди похищенного была выносная икона Петра и Павла. Времена были «дософринские», вовремя достать конкретную икону было трудно, и на празднование дня святых первоверховных апостолов Петра и Павла отец Александр взял бумажную репродукцию Эль Греко, наклеил её на доску, освятил и положил в центре храма. Люди подходили и прикладывались к репродукции, как к иконе.
Ксения Покровская
Мы венчались в 1967 году, в Тарасовке. А на венчании отец Александр всегда говорил очень важные и новые вещи. Я обратила внимание на это сейчас, когда венчался Петя Ермаков, сын Наташи Ермаковой, и через пару месяцев моя дочка.
Пете с Женей отец построил свою речь на том, что Петя всю жизнь провёл в этом храме, что он в этом храме крестился, в этом храме рос и в этом же храме он их венчает. А Ане с мужем он говорил о том, что надо в страдании находить радость, – «радость и страдание – одно». А нам с Лёвой на венчании он говорил на тему претворения воды в вино в Кане Галилейской. Каждый раз он брал совершенно новый ракурс. Нам он говорил, что наша жизнь будет таким трудом, прозой, которые могут претвориться в вино только каким-то духовным усилием. А Ане он говорил о том, что она должна быть готова к страданиям, должна учиться находить в них радость.
К проповедям отец Александр, бывало, и готовился. Не всегда, но готовился: что-то просматривал – Лосского посмотрит, или Златоуста, или Бердяева. А на венчаниях и на отпеваниях он говорил совершенно экспромтом. На венчании Ани мы его и видели в последний раз.
Ольга Полянская
Как-то раз батюшка вышел с Евангелием и серьёзно кивнул моему четырёхлетнему сыну, призывая его к вниманию. Мой сын часто во время чтений и евхаристического канона устраивался перед солеёй и следил за каждым движением священника. Однажды отец Александр торжественно нёс перед собой Евангелие, и вдруг одна из прихожанок, лет шестидесяти, всполошилась, накинулась как ястреб на ребёнка и принялась оттаскивать его от солеи. К сожалению, мой сын не отличался кротостью, и в тот же миг раздался его крик, подобный аварийной сирене. Я было кинулась к нему, но Соня Рукова, наш регент (я пела тогда на клиросе), меня остановила: «Нет, сами разберутся, ты на службе, это самое главное». Отец Александр, сразу оценив обстановку, кивнул Соне и изменил траекторию движения. С поднятым Евангелием в одной руке он подошёл к борющейся в храме паре, молча перехватил детскую руку и прижал к себе. В тот же миг сирену будто выключили. Так же молча и твёрдо отец Александр вернул ребёнка на прежнее место. Мой сын от неожиданности прошёл этот путь на коленях. Он был ловкий и передвигался как угодно быстро в любом положении. Отец Александр, перед тем как отпустить его, ещё положил ему свою руку на плечо и взглядом попросил слушать. Потом, словно не было этого эпизода, отец Александр встал перед алтарём и начал Евангельское чтение уже в абсолютной тишине.
Я верю, что когда-нибудь отец Александр с Неба возьмёт моего уже взрослого сына за руку и приведёт в храм, в общину, где звучит Слово. А тогда меня поразило его полное владение собой – ни тени гнева, возмущения, только доброта, защищающая душу ребёнка, и исходящая от него сила безусловного служения Богу.[24]
София Рукова
И взрослые, и дети – все были предметом неустанных забот отца Александра. Дети в особенности. Впервые я почувствовала это, как ни странно, у гроба шестимесячного младенца, тоже Александра, которого он отпевал. Как утешить родителей? Какие найти слова, если они вообще уместны? А он, не скрывая тяжести горя, искренне разделяя его с родителями, сказал: «…его жизнь, так рано оборвавшаяся здесь, на земле, не остановилась – она будет продолжаться там, в Небесах, под любящим заботливым взором божественных наставников…» Казалось, он видел и младенца, и тех, кто принял его душу…[25]
Ирина Рязанова
Отец Александр венчал пару, которую он в своё время познакомил. Говорил им после венчания какие-то хорошие слова. Потом помолчал и сказал: «Ребята, не подведите!»
Валентин Серебряков
В отце Александре все отмечают его сияющие глаза и взгляд, обращённый именно к тебе. Не стоит повторяться, но я испытал это на себе и не могу с этим не согласиться. Но меня удивило в нём и другое. Когда литургию вёл второй священник, а отец Александр исповедовал в правом притворе, то во время евхаристического канона он становился на колени позади всех молящихся. И так молился до возгласа «Изрядно о Пресвятей, Пречистей, Преблагословенней, Славней Владычице нашей Богородице…» Поражало не то, что я видел священника, молящегося на коленях, – во время специальных великопостных или строгих молитвенных служб священники молятся коленопреклоненно, – и я видел это. Но они делали это на амвоне, а встать позади всех прихожан и так соучаствовать в евхаристическом каноне, так близко воспринимать и чувствовать таинство мог только человек, глубоко соединённый со Христом.
Нина Фортунатова
Предстояла пасхальная служба. Я так волновалась, что сидела в сторожке и плакала. Весь хор в 22:30 пошёл в храм, а я всё не могла успокоиться и приводила себя в порядок: пила валокордин и валериану. Вдруг вбегает, как вихрь, мой муж Виктор и уже с порога кричит: «Скорее, скорее, а то не увидишь чуда: вокруг батюшки Божественный свет. Он стоит у Плащаницы, читает канон, а сам светится!» Все слёзы мои как рукой сняло. Захватив с собой красную папку «Пасха», где были все ноты для службы, я кинулась за Виктором. Батюшка стоял у Плащаницы и читал канон. Левый хор пел «Волною морскою». А над головой отца Александра было сияние. И сам он светился. И белые одежды его светились неземным Божественным светом. Служба прошла замечательно. Мы все были как на Небе.
Владимир Юликов
Хорошо помню: лето, будний день. Я стою в церкви слева, а справа – Николай Мирликийский, большая икона. В храме человека три. Я опоздал, приехал не к началу, не причащался. Отец Александр молится. Я стою, и вдруг из окна – солнечный луч прямо падает перед иконой Николая Мирликийского. Богослужение закончилось. И я говорю: «Батюшка! Как-то сегодня было особенно хорошо». Он отвечает: «Да, да». Я говорю: «А вы не почувствовали, что…» Он: «Почувствовал». Я говорю: «Вот, прямо перед иконой стоял кто-то. Он: «Да, вы тоже почувствовали?» Не знаю, ангел ли, Сам ли Христос – я не видел ничего, но я почувствовал чьё-то присутствие, кто-то незримый стоял во время литургии перед этой иконой. И женщина, которая чистила подсвечники – её словно что-то отвлекало, – и она раз за разом обходила подсвечник стороной, хотя могла бы пройти прямо через это место, освещённое солнцем, занятое кем-то невидимым…
На исповеди
На исповеди, прежде всяких моих слов, отец Александр говорил то, что должен был сказать я. Это не значит, что я молчал, – просто он читал во мне как в открытой книге. Так было и с другими.
Владимир ИлюшенкоАриадна Ардашникова
Из проповеди отца Александра перед исповедью: «Когда вы хотите, чтобы к вам пришли гости, а у вас в комнате темно – окно грязное, вы протре?те окно тряпкои?, чтоб воше?л свет…» Это и есть исповедь – протереть окно души, чтоб воше?л свет. Не самои? с грехом бороться, а впустить свет Христов в душу.
Помню, как жаловалась на исповеди отцу Александру, что в храме то засыпаю, то отвлекаюсь, что едва только пять минут молюсь… Он взял меня за руку, как ведут детеи? за собои?, и, повернувшись к алтарю, сказал: «Господи, благодарим Тебя, что Ты дае?шь нам возможность побыть с Тобои?, в Твое?м присутствии – пять минут!»
Андрей Анзимиров
На моей первой исповеди в неделю св. Григория Паламы я сообщил отцу Александру, что вообще-то у меня бывают конфликты с женой, «но, – тут же оговорился я, как бы утешая отца, – это просто потому, что я такой раздражительный». Отец молчал. Я стал думать, какие же мои грехи действительно настоящие грехи, как вдруг услышал от отца Александра: «И?» Я удивился. Отец, видя моё удивление, произнёс: «То, что вы раздражительный, – я не понимаю, это вы мне свой характер описываете или исповедуетесь и каетесь в этом?» Меня как молнией пронзило. В буквальном смысле. Я почувствовал, что всё моё существо перевернулось. «Конечно, каюсь, – сказал я почти трясущимися губами. – И обещаю, что этого никогда не повторится». Отец молча возложил на меня епитрахиль. Поняв, что исповедь окончена и грех отпущен, я посмотрел на отца и увидел на его лице озорную улыбку крайне счастливого человека.
Мария Борисова
Когда исповедуешься, всегда говоришь одни и те же грехи – ну дети, какие грехи могут дети говорить? Маму не слушаюсь, с сестрой ссорюсь. А отец Александр к этому не так относился, что чего-то такое ребёнок лопочет… И я помню один раз он мне говорит: «Ты знаешь, важно не то, что ты с сестрой ругаешься, маме грубишь, – сестра забудет, мама простит, – а важно, что от этого формируется плохой характер».
Марианна Вехова
Отец Александр говорил, что самая прекрасная и нужная победа – это победа над собой. Над своей ленью, расхлябанностью, властолюбием, саможалением и т. п. И это – самая трудная победа. Особенно отец рекомендовал стремиться к этим победам в посты, когда усиливается давление соблазнов и сопротивление нашего внутреннего зверинца. Соблазны и нападения маскируются. Порой они кажутся совсем невинными, а результат, если прохлопаешь момент, плачевен и трудно исправим.
Услышав это, я как-то на исповеди ему призналась, что, если мне попадается хорошая фантастическая книга, я – пропала. Все дела стоят, всё идёт прахом, а я не могу оторваться от книги, пока не дочитаю. Он ко мне наклонился, сделал квадратные глаза и страшным шёпотом сказал: «Я тоже! Давайте дадим друг другу обещание: весь пост не прикасаться к таким книгам, даже если они сами прилетят на наш стол и рука потянется их открыть… Велеть руке остановиться!»
Отец был под плотным наблюдением КГБ, он опасался, что эта организация не побрезгует и в храме поставить подслушивающие устройства, что нарушит тайну исповеди и даст КГБ какие-то поводы шантажировать людей. И часто исповеди произносились на дорожке вокруг храма: вот бочка с водой, вот завалинка, вот крыльцо, и опять – бочка с дождями и дождиками, выпавшими за то время, что мы не виделись… Вот в бочке плавает жёлтый лист… А вот – кружок льда… Горка снега на льду… И взгляд отца искоса-вдумчивый, слушающий. И его спокойный голос. Он объяснял мне, что «все мы, люди, стремимся к анархии, не любим дисциплину. А без неё нельзя. Чтение правил, регулярное присутствие в храме дисциплинирует. Без дисциплины ничего не достигнешь, всё будет вечно разваливаться: и работа, и семья, не говоря уж о духовном продвижении…»
Андрей Ерёмин
Вот главное, что должен понимать кающийся, по мнению отца Александра: исповедь нужна не для того, чтобы изгонять грехи, а чтобы стать принципиально другим человеком. «Потому что, если косить грехи, как траву, остаются не вырванными корни и сорняки опять вырастают. Но сами мы другими не становимся – для этого нам нужна сила Божия».[26]
Владимир Ерохин
На исповеди признаюсь отцу Александру: «Грешен я, батюшка, билет в автобусе не беру». Отец Александр: «А это гадит душу!»
Михаил Завалов
Нередко грань исповеди и разговора стирается, что поначалу меня несколько смущало как нарушение чистоты жанра. Он говорил о работе, спрашивал о домашних, о планах на будущее, о психологических механизмах проблем. Позднее я понял, что его главный вопрос на исповеди ко мне был скорее: «Куда ты движешься?», а не: «Итак, что ты натворил за отчётный период?» Потому он мог говорить о разных гранях жизни, принося и ставя их перед лицом Бога, – и они обретали иную значимость и остроту. «Когда вы входите в палату (я работал санитаром на институтской практике в летнее время), – настройте себя: вот люди, за которых умер Христос».
Священник Михаил Залесский
Всего несколько раз я исповедовался у отца Александра, но эти исповеди оставили глубокий след в моей душе. Кажется, я не забыл ничего из того, что он говорил мне. Услышав, что я часто раздражаюсь по пустякам, он сказал: «Вы знаете, что такое великодушие? Так вот, в отличие от малодушного человека великодушный – это человек с большой душой. А в мире духовном законы противоположны законам физического мира. Если в телесном, вещественном мире наиболее мелкие частицы и предметы проходят мимо всяких неоднородностей, то в мире духовном наоборот: маленькая душонка задевает за все мелкие шероховатости, а большая душа не замечает мелких препятствий, проходит, не задевая их. Так что старайтесь быть великодушнее, и тогда начнёте как бы подниматься. Попробуйте быть на два метра выше мелких неприятностей».
В начале июня дочери Любе исполнилось семь лет. День её рождения пришёлся на субботу, и я повёл её к первой исповеди. Служил и исповедовал отец Александр. И в это лето и в последующие Люба неоднократно исповедовалась у отца Александра, о его наставлениях и советах рассказывала нам. Запомнился один такой совет. В школе на уроках физкультуры у Любы из-под маечки выпадал крестик. Время было доперестроечное. Следовали замечания преподавателя, вопросы и даже издёвки одноклассников. Люба поделилась с отцом Александром. Он сказал: «Моя мама всегда вышивала нам с братом на маечках, в которых мы занимались физкультурой, крестики красной ниточкой. Попроси свою маму – она сделает тебе так же».[27]
Григорий Зобин
Моя мама пошла на исповедь. Было видно, что она сильно волнуется. Батюшка внимательно выслушал маму, а потом, взяв её за руку, начал беседовать с ней. Позже мама пересказала мне этот разговор. Она говорила тогда отцу Александру, что очень трудно жить, как на вулкане, с ощущением постоянного страха за близких, когда не знаешь, что будет завтра. Батюшка улыбнулся в ответ. «Вспомните XIX век, – сказал он. – Чеховские персонажи – сытые, благополучные, спокойные. Ни событий, ни желаний… Но ведь вешались же они от такой жизни! Топились, стрелялись оттого, что ничего не происходило. А мы с вами очень счастливые люди. Мы живём в трудное, но такое прекрасное, такое интересное время!» Когда мама отошла от него, я увидел её спокойной и радостной. От прежней тревоги не осталось и следа.
Вслед за мамой к батюшке подошёл я. «Батюшка, – сказал я ему, – сейчас наступают те времена, когда христианам особенно потребуется стойкость, а у меня её очень мало. Как обрести бесстрашие?» – «Не бесстрашие – мужество, – мгновенно поправил меня батюшка. – Бесстрашен осёл. Он не видит опасности и прёт напролом, вслепую. А мужество всегда должно быть зрячим». «Ничто не страшно только дураку», – вспомнил я строки из Гейне. «Да, вот именно», – сказал отец. «А как обрести мужество?» – спросил я его тогда. «Только так», – ответил батюшка и показал ладонью вверх. Его жест говорил больше любых рассуждений. «Держись за Небо», – часто повторял он.
Мучили меня в юные годы чувственные влечения. Батюшка дал мне тогда ряд советов, как с ними бороться, сформулировав при этом главную задачу – никогда не размениваться на случайные связи, ждать настоящей любви и брачного венца. «Плоть надо держать на поводке. Сорвётся – искусает», – говорил он.
Александр Зорин
Я: «Страх перед завтрашним днём – ни работы, ни денег…»
Отец Александр: «Это вам дано как регулятор жизни. Если бы у вас всё было благополучно, вы были бы похожи на розу из крема. Материальную неопределённость завтрашнего дня надо терпеть. У вас две проблемы: неведомое завтра и творчество. Первое нужно терпеть, за второе – бороться…» Он вспомнил о своей маме, цитируя Евангелие: «“Не заботьтесь о завтрашнем дне…” Ей ведь несладко жилось, нужда наступала на пятки. Бывало, скажет: “Завтра нечего есть… Ну, Бог пошлёт чего-нибудь…” Всегда была спокойна на этот счёт».
В воскресенье, на общей исповеди: «Иной грешник думает, что наказание должно последовать за прегрешением, как будто он в трансформаторную будку залез и его сейчас током убьёт. На самом деле это не так. Грех оскорбляет любящего Бога и любящее существо. Греша, мы Его и кого-то обижаем».
Николай Каретников
Я вёз Феликса Светова в Новую Деревню к отцу Александру. Мы ехали к исповеди. Я был в каком-то ясном, ровном состоянии и казался себе безгрешным. Я сказал Феликсу:
– Сегодня плохо представляю себе, в чём каяться. Не могу вспомнить, чем грешил последние две недели!
– Но ведь так не может быть! Что-нибудь обязательно наскребёшь… – Ближе к концу пути он спросил меня, что я думаю об одном всемирно известном музыканте как человеке. Я знал эту знаменитость так, как, наверное, мало кто его знал, и не скрыл резко отрицательного к нему отношения, которое выразил даже весьма эмоционально.
– Ну вот! Теперь тебе есть в чём каяться, – обрадовался Феликс. – Ты судил ближнего!
Исповедуясь, я рассказал отцу Александру, что ехал к нему в безгрешном состоянии и буквально на пороге храма тяжко погрешил словом, осудив музыкальную знаменитость.
Отец Александр тихонько засмеялся и сказал:
– Николай Николаевич! Ну что вам этот музыкант? Ну что вы этому музыканту? Да плюньте вы на него и не вспоминайте!
Илья Корб
Как-то в один из приездов я взял с собой в Новую Деревню на службу одного знакомого, занимающего довольно крупный пост, и его жену. Послушав отца Александра во время исповеди, они меня спросили, не говорил ли я об их проблемах отцу Александру, так как всё, что говорилось, воспринималось как очень личное и обращённое персонально к ним. Их это потрясло. Это потрясало всех! И так каждый раз, бывая в храме, мы чувствовали не общее, а очень личное обращение, от которого все твои тревоги, сомнения, стыд о содеянном постепенно уходили из сердца, и оно наполнялось покоем и радостью.
Зоя Масленикова
Мне предстояло причащаться, а под утро приснился гнусный сон. Разбудил меня будильник. Под чарами этого сна я быстро оделась и через четверть часа была в церкви. Рассказала на исповеди сон, закончив словами:
– Ведь если верить Юнгу, это образ моей души.
– Почему же всей души? – живо возразил отец Александр. – Какой-то её части. Вы за последние годы перестроили свою жизнь, свои этические установки. Но было время, когда вы жили и думали иначе, под гнётом безнадёжности. И вот из вас выходят осколки вашего ранения. Вы отрубили змее голову, а она всё ещё шевелится, хочет обрасти телом. Это очень хорошо, что снятся такие сны. Гной выходит наружу из каких-то закоулков подсознания. А иначе вы могли бы думать, что всё благополучно, и сложить руки.
На Петра и Павла он служил в последний раз перед отпуском. Народу на исповедь пришло очень много, поэтому я была предельно кратка. Попросила у батюшки прощения.
– За что? – воскликнул он.
– За то, что столько тяжёлого идёт от меня.
– Ну, что вы! Я переживаю всё это вместе с вами, сострадаю вам, я ведь многое так же чувствую. Sancta indifferentia (лат. – святое равнодушие. – Ю.П.), – говорил он. – Sancta – страсть, indifferentia – высшая самоустранённость. Где-то между ними золотая середина.
– Этот высокий идеал не для меня. Просто я не так устроена.
– Все высокие идеалы недостижимы, а стремиться всё-таки надо. Знаете что? Я вам разрешаю забыть всё прошлое. Начнём с самого начала, вернёмся к истокам: к вере, надежде, любви.
Лада Негруль
Однажды на исповеди у отца Александра, слушая и глядя на него, я вдруг подумала: «А почему он так активно жестикулирует?» И тут же поняла… Так это я жестикулирую! Это я объясняю ему что-то про свои грехи и про то, откуда они взялись, активно «разговаривая» руками – эмоционально так, по-актёрски. А отец Александр просто говорит со мной на моём языке, чтоб я его поняла! Прямо по апостолу Павлу – «для всех я был всем…»
Как-то исповедуясь, пожаловалась на то, что мой молодой человек не хочет жениться, поскольку исповедует «свободные» отношения. Вместо того чтобы мне посочувствовать, батюшка смерил меня оценивающим взглядом с ног до головы и произнёс: «А что, какая-то дефективная?» Вот так, с юмором, одной фразой и одним жестом отец Александр вернул мне самоуважение и неприятие греха. Ведь сразу же подумалось: «Действительно, вроде я без особых дефектов, так почему же со мной надо так унизительно обращаться, и почему я это терплю?» Это подействовало на меня больше, чем просто сочувствие.
Юрий Пастернак
Те, кому посчастливилось исповедоваться отцу Александру, наблюдали феномен, о котором я хочу рассказать. Дорога в Новую Деревню неблизкая – я, например, ездил туда из Беляево. Автобус, метро, электричка, снова автобус – порой на дорогу уходило часа два с половиной. Это время было плодотворным по части подготовки к исповеди. Успеешь и списочек составить, и поразмышлять над ним, и, устыдившись, покаяться. И вот приезжаешь в Деревню, и батюшка начинает говорить подряд по твоему списку, да ещё и с деталями и частностями. И не в том дело, что «джентльменский набор грехов невелик, – как шутил батюшка, – пальцев двух рук вполне хватит для их перечисления». А в чём дело – я до сих пор не могу понять. Быть может, во время общей исповеди являлась таинственная атмосфера Божьего присутствия, где, как во время Пятидесятницы, каждый слышал отца Александра, говорящим его наречием о том, что ему было особенно важно услышать перед таинством покаяния.
Из дневника (30 декабря 1984 года)
На исповеди я рассказал отцу об искушениях: дескать, различение у меня есть, я осознаю, вижу мотив, начало движения, ситуацию тоже вижу – вот левое, вот правое, но нет сил остановить искушение, противостоять ему. Что-то находит на меня, и ситуация затемняется. На это отец Александр ответил, что «христианство – не самовоспитание, не самоусовершенствование, не паллиатив. Необходимо возопить из глубины всего существа, нужно просить, молить о втором рождении, когда движение “влево” просто невозможно. Всё становится совершенным, абсолютно верным».
Из дневника (7 апреля 1985 года)
Два праздника совпали в этот день: Благовещение и Вербное воскресение. Дорога в Пушкино была муторной и казалась очень долгой. Дожидаясь своей очереди к исповеди, я лихорадочно обдумывал, о чём говорить. Главная невысказанность была надёжно припрятана на самом дне души, хотя мне казалось, что отец всё знает. Что до остального, то, обдумав, я решил оттолкнуться от его мысли об «игре с Богом». Попав в его харизматические объятия, я пролепетал своё обычное: «Добрый день, отец Александр!» Он стал что-то говорить. Я, по обыкновению, не слушая его, стал ожидать свой черёд говорить. Но после заветного: «Как ваши дела?» – я растерялся и лукаво посетовал, что формулировать на исповеди – это самое трудное для меня дело. На что батюшка ответил, что «это очень важно, это требует усилий, работы. Беса нужно назвать, тогда он будет заговорён». Я сказал о поразившей меня мысли, что с Богом не стоит «играть», а ещё о том, что я не умею готовиться к исповеди, как если бы она была последней, «как перед расстрелом» (по выражению владыки Антония Сурожского). На что отец ответил, что «очень важно, чтобы, как у поэта в моменты творчества, у нас были горячие дни, дни с высокой температурой».
Из дневника (13 июля 1985 года)
На исповеди вместо того чтобы слушать мой бред, отец Александр, взяв меня под локоть, сказал: «Ну вот, это огромное счастье, что мы можем предстать перед Ним, поведать Ему о главном. Подобно молнии Христос сжигает наши грехи, и мы приходим к Нему, приносим весь наш мусор. Ну…» И крепко сжав мне голову руками, он горячо помолился и отпустил мои грехи, целый воз мусора.
Из дневника (19 августа 1985 года)
На исповеди отец Александр сказал мне: «Сегодня, в такой праздник, нужно подходить к Чаше с особенным чувством. Что-нибудь беспокоит вас?»
– Батюшка, я хотел бы просить вашего благословения на принятие обета молчания до конца поста. Если можно, я поясню. В теперешней моей ситуации: ребёнок, тёща и т. д., происходит много бытового говорения. И я вижу, как из зёрен первых слов разрастаются сорные кусты негативных, нежелательных ситуаций.
Отец Александр: «Я хорошо это понимаю. Бог приходит, когда мы молчим. Даже шум наших мыслей мешает нам принять Бога. Я вам обязательно дам почитать роман Гюисманса, католического писателя. Это начало века. Роман о монастыре молчальников, где говорит только один монах, остальные слушают. Так они работают в поле, живут, молятся. Майстер Экхарт[14] говорил, что Бог в молчании произносит Своё Слово. Только вы не доводите до нелепости: по необходимости отвечайте односложно – “да”, “нет”, чтобы не создавать затруднений для домашних. А вообще это дело хорошее. Полезно иногда помолчать».
– Вы благословите меня?
– Конечно же! Да!
Из дневника (29 декабря 1985 года)
На исповеди отец Александр сказал мне следующее: «Вот, осталась неделя поста. Во время поста мы создаём наш внутренний мир. Христос даёт нам этот мир. Вы мудры, вы добры, вы наполнены миром. Излучайте его на всех. В своей семье, со своей замечательной женой и ребёнком, со всеми. Легко разрешайте все проблемы, будьте великодушным и мирным». Затем, помолившись, он отпустил мне грехи, благословил и, получив от меня записку с именем ??????? ???????, добытом мною по его просьбе у Н.П. Аверинцевой, посетовал, что негде поискать, посмотреть, нет словарей и т. д. Сегодня трудно представить, что в 1985 году Интернета ещё не было, и при отсутствии словарей, справочников, энциклопедий по библейской тематике отец Александр совершил уникальный научный подвиг, создав практически в одиночку Библиологический словарь. Ему приходилось преодолевать огромные трудности в поисках одного лишь слова, одной даты, имени, единственной детали. В этой работе ему посильно помогали прихожане.
Из дневника (1 мая 1986 года)
На исповеди в ответ на перечисленные мною грехи батюшка сказал: «Борьба с грехами не личное ваше дело, это наше общее дело. Существуют косные, мешающие нам, удерживающие нас силы. Надо противоборствовать, противостоять им. В этом наша эволюционная задача».
Из дневника (5 ноября 1987 года)
Отец Александр на исповеди спросил, как у меня дела. Я сказал, что старые грехи выметены, есть чувство защищённости. На это он сказал: «Очиститься – не главное. Главное – заполнить пустое чистое пространство». Напомнил слова Христа о том, что дух злобы, покинувший человека, нередко возвращается и, найдя помещение выметенным, чистым, вселяется туда снова да ещё со своими приятелями.
Ольга Полянская
Почти о каждом избраннике Божием говорят, что он примирял людей с Богом. У отца Александра, без всякого сомнения, был этот дар. Помню, примчалась к нему с ропотом: не хочу жить в мире лжи, клеветы, несправедливости, войн, предательств («повсюду ходят нечестивые, когда ничтожные из сынов человеческих возвысились». – Пс. 11:9). И я возмущённо делала упор на «не хочу». И в ответ обескураживающе спокойная, ласковая интонация: «Правильно, ты меня радуешь, ты так и говори: “Господь, я хочу жить (с упором на “хочу жить”) в Твоём мире, по Твоим законам Любви и Божественного милосердия”». И в этот миг эти слова снова примирили меня с Богом. Ведь сам он, наш пастырь, всегда жил по законам Любви и Божественного милосердия, они были написаны в его сердце.[28]
Евгений Рашковский
Однажды на исповеди я спрашивал отца Александра, не безнравственно ли отсиживаться за своим письменным столом, вместо того чтобы, подобно другим, мужественно выступить против действий властей? На что отец Александр ответил: «На мученичество не напрашиваются, мученичества надо сподобиться».
Ирина Рязанова
Прихожанин спросил на исповеди:
– Как не бояться смерти?
– Да полюбить её!
Людмила Степурко
В этот раз исповедь длилась не больше полутора-двух минут. Но, как всегда во время евхаристического канона, отец Александр прерывает исповедь и, встав на колени, молится вместе со всеми. И в конце исповеди он мне говорит: «Вот, когда вам станет как-то… не очень… начинайте перечислять всё то хорошее, что у вас есть… и вокруг вас».
Андрей Тавров (Суздальцев)
Однажды я был очевидцем ситуации почти комической. Я стоял в небольшой очереди на исповедь к отцу Александру, которая шла параллельно службе, и поневоле стал свидетелем того, как одна из прихожанок, которая ему исповедовалась, принялась отчитывать отца Александра, упрекая его в непонимании и разных грехах. Случай редкий, но не необычный. Необычным было то, что священник смиренно всё это выслушал, словно это он пришёл на исповедь к своей прихожанке, а не она к нему. Он так и стоял и слушал, не возражая ни словом, не прерывая гневную девушку ни на мгновение до тех пор, пока её обличительный пыл не начал иссякать и терять силу. Произошло это совсем не скоро, но в конце этого периода, когда всё утихло, я снова услышал его ободряющий низкий голос, а через некоторое время эта прихожанка сошла с клироса совершенно сияющая и, видимо, успокоившаяся.
Однажды, проснувшись рано утром в воскресенье, спросонья я выпил чашку кофе и уже потом спохватился, что собирался причаститься.
На исповеди перед причастием я сказал про кофе отцу Александру в надежде, что он всё равно меня допустит. Но реакция его была неожиданной: «Аскеза – вещь хорошая, – сказал он. – Поупражняйтесь. Будет повод лишний раз сюда приехать», – добавил он, улыбаясь. На такой «отказ» невозможно было обижаться, потому что это вовсе и не был отказ – это была как бы форма взаимного совещания – чудесный дар, которым, к сожалению, так мало людей владеет.
Владимир Файнберг
Одна молодая женщина, попав в трудную житейскую ситуацию, долго боялась прийти на исповедь к отцу Александру. Её мотало то в Сергиеву лавру, то в Пюхтицы, то куда-то ещё, где отчитывали бесноватых. От всего этого, от своей трагедии она страшно душевно устала. Нигде не находила утешения. Отец Александр сказал ей: «Мало вам трудностей тут? Мало вокруг сумасшедших?» Наконец она решилась. Во время исповеди, рыдая, сообщила, что ею совершён страшный грех – и теперь она беременна, на седьмом месяце.
Отец Александр развернул её к себе, выдохнул: «Это же прекрасно! Будет ребёнок!» И тем спас от самоубийства.
Батюшка исповедует на левом клиросе. Ему трудно. Он один. Нет дьякона, никого, кто помогал бы вести службу.
– Как хорошо, что вы приехали! Я ждал. Вот, между нами Христос… Скажите, что у вас на душе? – Лицо усталое, опухшие подглазья. Месяц, как мы не виделись. Львиная грива волос и борода поседели ещё больше…
Мне совестно говорить о своих проблемах, своих душевных муках. Но, обняв за плечо, он прижимает меня к себе. Слушает. И, когда в конце исповеди я с отчаянием говорю, что, наверное, недостоин быть в церкви, чувствую себя повинным чуть не во всех грехах, он неожиданно прерывает: «Не думайте, будто в церквах собираются одни святые. Может быть, вот сейчас мимо храма под дождём и снегом идёт никому не известный человек – чище и святее, чем все мы, вместе взятые».
Наталия Шеманова (Никитина)
Каждый из нашей малой группы раз в месяц ездил в Новую Деревню на исповедь к отцу Александру. Отец был настолько сильным священником, что все приезжающие старались исповедоваться только ему – к другим священникам никто не шёл. Поэтому он всегда просил идти и к другим священникам тоже. Отец Александр был удивительно широким человеком. На общих исповедях он всегда призывал к покаянию, однако когда прихожанин подходил к нему с индивидуальной исповедью, прежде всего отец старался утешить его и поддержать. Для него было главное, чтобы прихожанин не был в унынии, и он всячески поощрял любое творчество. Как сказал Саша К., у него ощущение, что он «висит над пропастью и держится за рясу отца Александра». Я думаю, в то время многие могли бы так сказать о себе.
Когда у отца Александра спрашивали, какая проблема исповеди наиболее важная, отец говорил: «Часто люди приходят на исповедь, и первые слова, которые они говорят, – “мой муж”, “мой сын”, “мой зять”, вместо того чтобы начинать исповедь с “я”».
Георгий Шиловский
Стою я в очереди на исповедь. Передо мной старушка исповедуется отцу Александру: «Батюшка! Я вот оглохла! Что мне делать?» Отец Александр обнял её и говорит: «И хорошо, что ты оглохла! Теперь меньше будешь грешить!»
Татьяна Яковлева
Однажды на исповеди я пожаловалась отцу Александру на свою знакомую. Я говорила об одном её недостатке, который меня сильно раздражал, причём я ожидала, что он скажет что-то вроде «на себя посмотри», потому что нечто подобное было свойственно и мне. Но он мне ответил «Всё видеть, всё понимать и всё прощать».
Однажды после исповеди я пришла в состоянии эйфории, прямо на крыльях лечу. Я сказала об этом отцу Александру. Он ответил: «Сердце должно быть на небе, а ноги на земле».
В домике при церкви
Если бы маленький кабинет отца Александра мог поведать обо всём, что в нём происходило, была бы заполнена драгоценная страница истории духовной жизни России.
Ив АманАриадна Ардашникова
В Сретенскую церковь Новои? Деревни ездила моя дочь Мария. Она крестилась у отца Александра, и он был ее? духовным отцом. Однажды она сказала, что отец Александр хочет со мнои? познакомиться. Я поехала к нему.
В узком коридорчике церковного домика сидела очередь, я поняла, что свидание будет недолгим. Так оно и было. К сожалению, из разговора ничего не помню, кроме своего напряжения и смущения. Прощаясь, сказала: «Александр Владимирович, только я не хочу креститься: бабушка моя перенесла погром от православных во главе со священником, так что креститься не буду». «А я вам не предлагаю», – ответил он.
По дороге домои? ощущала, что и вела себя не так, и говорила глупо. Но я начала ездить к отцу Александру и стала нуждаться во встречах с ним. В конце 80-го года сказала ему, что хочу креститься. Девять месяцев он укреплял своими отказами мое? желание принять крещение, побуждая во мне движение к Таинству. Отец Александр назначил крещение на 10 июня 1981 года.
В Духов день мои? муж Вадим и я приехали в Новую Деревню. Народу в церковном дворике было необычно мало, а я не поняла этого те?много знака. Мы еще? не вошли в ворота, как худенькая женщина в платке подошла ко мне: «Вы Арина? Отец просил не входить, у него “гости”, пои?де?мте!» Вадим уехал в Москву на работу, а мы с ней пошли запутанными просе?лочными улицами и наконец вошли в те?мную бревенчатую избу с завешенными для конспирации окнами. Посреди пустои?, довольно большои? и те?мнои? комнаты – деревянныи? стол. За столом несколько человек. На столе икона, распятие и старинная Библия. Зажгли свечу. Первыи? раз видела я общую молитву в доме. Села поодаль. Читали псалмы и в молитвах просили Господа об отце Александре, чтоб не взяли его. «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его…» Мне тоже предложили прочесть из Библии. Я читала, но ничего не понимала из того, что читала. Молиться вслух стеснялась. Так прошли часы, прежде чем по условному стуку вошли и сказали, что «гости» ушли, отец Александр жде?т меня. В маленькои? комнате отца в церковном домике светился только киот, синь за окном – на дворе были поздние сумерки. Отец встретил меня оживле?нныи? и свежии? (после долгих часов «беседы с гостями»… А может, и обыска?). Сказал весело, что, как только собирается крестить человека, сатане неи?ме?тся, чего только он не придумывает! Один раз по дороге к отцу человек даже ногу сломал! Но «мы должны бодрствовать, и – дьявол бессилен!»
Во время крещения отец Александр накрыл меня висевшим у киота белым накрахмаленным платом. Я переживала до такои? степени, что слов отца Александра не слышала. Ничего больше не помню, даже миропомазания… На груди непрерывно то холодил, то обогревал меня крест на серебрянои? цепочке. Мы храним его дома, боясь потерять. На не?м прикосновения рук нашего отца.
Мария Водинская
Однажды в Новой Деревне, после службы, в кабинете отца Александра я наливала ему чай и случайно налила его в чашку, из которой он раньше пил кофе. Отец выпил чай, ничего не сказав. Чай был полон кофейной гущи. Я обнаружила это потом, когда стала мыть чашки…[29]
Ирина Вышеславская
Однажды, когда я приехала в очередной раз в Новую Деревню, отец Александр сказал мне, что домик закрыт по распоряжению КГБ, общение с прихожанами разрешено только на исповеди, и у многих наших общих знакомых, его духовных чад, неприятности.
Мы стояли на крыльце. Я слушала эти грустные сообщения и растерянно смотрела вокруг, не зная, что теперь делать. А отец Александр между тем говорил: «Видите дом напротив? Оттуда сейчас смотрят на нас, возможно, фотографируют. И в Коктебеле, оказывается, чуть не за каждым кустом сидели, целый фильм сняли. Я вам советую некоторое время не ездить ко мне, но и бояться ничего не надо. В конце концов, неприятности в КГБ – это норма жизни для порядочного человека в России. Даже стыдно прожить без этого». И он весело рассмеялся.
Ольга Ерохина
Изредка я посещаю один дом, где отец Александр бывал часто. Там за стеклом книжного шкафа его летящим почерком записка: «В 16:00 настойчиво постучитесь ко мне». Хозяйка рассказала мне историю этой записки. Она ждала разговора у его кабинета, где кто-то очень долго сидел и не выходил. Вдруг распахивается дверь, отец Александр протягивает ей эту бумажку, и дверь снова закрывается. Выждав до 16:00, она стучит в дверь, отец говорит посетителю: «Ну вот, мне пора…» Случай комический, но как по-иному читается сегодня его: «…настойчиво постучитесь ко мне», как обнадёживающе звучит.
Марина Журинская
Ожидая очереди на разговор с отцом Александром, несколько человек коротали время, перелистывая старый церковный календарь, и позволили себе посмеяться над фотографиями епископата. К счастью, в это время батюшка проходил мимо. Завладев календарём, он стал говорить, указывая на тот или иной снимок: «Он был крупнейшим знатоком современной музыки и состоял в личной переписке с Онеггером, а этот – при жизни его обвиняли в сотрудничестве с властями, а потом спохватились, что ни один из храмов его епархии не был закрыт».
Монахиня Клер (Латур)
В тот вечер была встреча с молодёжью в маленьком домике около церкви, и отец Александр меня туда пригласил. Помню, он плотно закрыл все двери в доме, где собралось человек шесть: православные, протестанты, католики. Отец Александр говорил о любви и единстве между людьми разных убеждений, мы молились вместе. Тут я познакомилась с Сандром Ригой[15].
Отец Александр приглашал меня, когда это было возможно, но если чувствовал опасность, то говорил «нет». Он не хотел, чтобы я кого-нибудь скомпрометировала, и я тоже этого не хотела. Я ему полностью доверяла и была на этот счёт спокойна. Каждая встреча с ним имела для меня большое значение. Когда я ждала в комнате рядом с его кабинетом, я чувствовала себя немножко его духовной дочерью.
Зоя Масленикова
В батюшкином кабинетике я рассказала о том, как руководят в Лавре Наташей Г.
– Увы, сейчас стремительно развивается неомракобесие, – отвечал батюшка. – Мне всё это слишком хорошо знакомо. Это самый лёгкий путь. При этом можно прекрасно жить в миру, строить карьеру, хоть академиком стать. Важно одно: вернувшись с работы, почитать Добротолюбие и молитвенное правило подольше, ходить в церковь, поститься – и человек квит с Богом и миром. До мира и его состояния ему дела нет.
– Они говорят: спасись сам, и тогда тысячи вокруг спасутся, – вставила я.
– Как они не понимают, что это неотрывно, что ни на каком этапе нельзя ни дня, ни часа спасаться одному!
Олег Степурко
Однажды в дни гонений на отца Александра «контора» подослала провокатора, который в роли неофита должен был попросить у отца Александра какую-нибудь книгу, и, если бы она оказалась «тамиздатовской», это можно было бы ему инкриминировать. Но у отца Александра везде были почитатели (в том числе и в «конторе»), и его предупредили о провокаторе. Отец Александр дал ему почитать номер ЖМП («Журнал Московской Патриархии»). Когда тот через некоторое время пришёл вернуть журнал, то чувствовал себя крайне скованным и не знал, как себя вести и что говорить. Отец Александр пришёл ему на помощь: когда тот заметил, что в домике много мух, отец Александр предложил ему их перебить и дал брошюру Белова и Шилкина «Диверсия без динамита»[16]. Невозможно было удержаться от смеха, когда отец Александр с таким юмором и неповторимой интонацией рассказывал, как засланный товарищ, необычайно воодушевлённый, носился с атеистической брошюрой по комнате и остервенело бил крылатых врагов.
Андрей Тавров (Суздальцев)
Как-то я зашёл в домик при церкви, где батюшка принимал посетителей. В комнатке находился молодой человек, с которым отец Александр нас познакомил. А.С. – потомок старинного рода, обладающий безупречно правильной речью и отменными манерами, собирался ехать в Оптину пустынь, которую совсем недавно передали Церкви. До этого там был то ли техникум, то ли ремонтные мастерские, сейчас не помню. Этот мальчик стоял и рассказывал отцу Александру о своём недавнем посещении какого-то монастыря и восторгался иконами, пением, архитектурой. Он говорил вдохновенно, и было видно, что он жил этим, что его особенно радовало, что все эти замечательные приметы христианского искусства продолжают жить в богослужении, что они для него имеют особый и дорогой сердцу смысл.
Отец Александр внимательно слушал, а когда А.С. закончил, подошёл к окну и показал на скромный деревянный крест на куполе новодеревенской церкви. «Пока есть это, всё остальное приложится, – сказал он. – Если мы не утратим Крест, символ жертвенной любви Христа, мы ничего не утратим. Всё остальное будет расти и развиваться вокруг этого главного – и пение, и библиотеки, и иконы, и архитектура. Но если утратить основной смысл, то всё остальное будет ни к чему».
Наталья Трауберг
Я помню, в 75-м году я сидела у него в комнатке и говорила: «Отец, не могу!» У меня была такая проблема, что уезжали мои близкие друзья один за другим, одна семья за другой. А я уехать не могла, потому что я понимала, что просто убью своих родных тем, что они расстанутся с внуками. И тем, что папа, который был космополитом, который всю жизнь пропахал при советской власти и когда-то при ней даже стал не первым, но хоть каким-то полуторным учеником, а потом сверзился оттуда, – это будет для него так страшно, что он просто умрёт, не сможет жить от страха, что у него уехала дочка. И он станет изгоем, а он бы этого не вынес. Он и так им был отчасти, а так стал бы совсем изгоем.
И вот я очень страдала. Но как-то я ещё тянула, но когда уехали к 75-му уже все… <…> Я сказала отцу Александру, что не могу, что просыпаюсь в луже слёз. Правда, просыпалась и во сне плакала. Он сказал: «Смотрите, воробей идёт какой-то, кошка, зима, что-то сверкает, блистает. Бог держит нас, сколько чудес – живите этим, сколько можете».[30]
Владимир Файнберг
Однажды, когда мы остаёмся наедине в кабинетике, я осмеливаюсь:
– Отец Александр, батюшка, крестите меня. Я, кажется, дозрел.
– Это в вас говорит пионерский энтузиазм, – отвечаете вы. – Давно читали Евангелие?
– В своё время всю Библию одолел, – говорю я, несколько обидевшись, – в Коктебеле целую зиму читал, заставила Мария Степановна Волошина.
– К Ветхому Завету нужен ключ. А вот Евангелие… Есть Евангелие? Спокойно, не торопясь, прочтите заново. Когда вы на самом деле дозреете, я это почувствую, сам назначу время крещения. Договорились?
Чувствую, что вы, может быть, и правы. Но мне обидно. И я спрашиваю вас о неприятных нищих на паперти – с какой стати нужно подавать милостыню им, явным тунеядцам?
«Солнце одинаково светит всем, – отвечаете вы, – как и милость Господня. С чего это вы взялись судить этих несчастных? Кто знает, что довело их до такого состояния…»
Людмила Чиркова
А с отцом Александром мы встретились уже после моей выписки из клиники. В этот раз Серёжа с Леной Бессарабские не могли поехать в Новую Деревню утром к началу службы, и прибыли мы туда уже только к самому концу. Отец Александр говорил проповедь. После проповеди он венчал молодую пару. А мы пошли ждать его в домик при храме. Там у отца Александра, который к тому времени стал настоятелем, была уже не просто комнатка, а свой кабинет с библиотекой. А рядом была комната, которая, как я понимаю, служила трапезной и одновременно «предбанником» при его кабинете. В этой комнате мы и сидели. И не только мы, но и ещё человек двадцать самого разного люда. У каждого были свои вопросы к батюшке, и каждый надеялся на его помощь, совет, поддержку.
И вот наконец открывается дверь, входит отец Александр, а с ним какой-то человек в строгом деловом костюме. Батюшка просит подать в кабинет чаю и скрывается там с этим «товарищем». Народ грустно вздыхает:
– Этот надолго.
– С чего вы взяли? Может быть, скоро уйдёт.
– Нет, такие скоро не уходят. Это депутат. Видели значок депутатский у него на лацкане?
Люди приготовились ждать. Но через небольшой промежуток времени дверь кабинета открывается, отец Александр с посетителем выходят и… направляются к выходу. При этом отец Александр объявляет всем, что он должен сейчас отлучиться и будет только часа через четыре. Народ обречённо вздыхает:
– Увёл-таки батюшку…
Через десять – пятнадцать минут все, кто ожидал беседы с отцом Александром, тоже куда-то исчезают. Лена с долей радости отмечает:
– Ну, вот мы одни остались. Дождёмся батюшку и поговорим. И ему облегчение на сегодня. А то уже замучили его все…
Но Сергей резонно замечает:
– Ты думаешь, они совсем ушли? Подожди, через четыре часа все снова соберутся.
Так и случилось. К назначенному времени комната вновь стала заполняться народом. Но так как мы никуда не отлучались, а стойко выждали всё это время, нам уступили очередь.
И опять я очутилась в комнатке отца Александра. Малюсенькая совсем комнатка: диван, столик, несколько стульев и много-много книг. А на стене большое изображение лика с Туринской плащаницы.
Беседа с отцом Александром протекала спокойно. Самая большая проблема на то время у меня была в недостатке общения с верующими, близкими по духу людьми. И тогда отец Александр предложил мне переписку с подругой его покойной мамы, одинокой старушкой, которую судьба забросила в Казахстан. Конечно же, я была рада хотя бы такому заочному общению. Но честно призналась отцу Александру, что смущаюсь первая писать пожилой женщине и навязывать своё общение. Тогда он мне ответил, что сам даст ей мой адрес и попросит, чтобы она мне написала. Так он и сделал.
Вскоре по приезде домой я получила письмо из Казахстана от Аси, где она писала, что ей прислал мой адрес отец Александр и просил вступить со мной в переписку. Я, конечно, ей ответила с радостью. И переписка наша с Асей продолжалась до самой её кончины в 1994 году.
Ну а с отцом Александром это была последняя наша встреча. Состоялась она 12 августа 1990 года. А менее чем через месяц Господь принял его в Свои обители…
Община
Мы в вечность уносим то, что здесь, взявшись за руки, собрали в своих душах…
Александр МеньАнастасия Андреева
«Друзья мои, всё, что с нами происходит, всегда чудо. Мы не “клуб по интересам”, есть некая тайна, которая будет связывать нас и далее. “Где двое или трое собраны во имя Моё, там Я посреди них”. Но надо преодолеть нашу немощь», – говорил отец Александр своим духовным детям.
Андрей Анзимиров
Отец Александр, когда его однажды спросили, что он думает о христианском общении, ответил: «Христианское общение должно быть целенаправленным и структурированным. Совместная молитва, каноническая и свободная, доклад, обсуждение и в конце – общий чай для дополнительного обсуждения и обмена новостями. Люди должны понимать, что участвовать в христианских приходских группах значит не болтологией заниматься, а служить друг другу, Церкви и Христу. Для углубления собственной веры и помощи новопришедшим. А всякие посиделки – пустая трата времени».
Священник Владимир Архипов
Между отцом Александром и теми, кто к нему приходил, устанавливался контакт, появлялась связь, возникали отношения. Отец Александр, видя, что кому нужно, предлагал людям определённые дела или, как можно по-монастырски сказать, послушания. Он хотел, чтобы все мы стали соделателями, сотрудниками, соработниками и ему, и Церкви, и Богу. И поскольку это был человек великого творческого потенциала, он каждому находил нужное дело. Пусть даже маленькое, но именно оно становилось важным.
Анна Борзенко
Долго мы не понимали смысла молитвенных общений. Нам нравилось наше уединение, и мы не стремились с кем-то общаться, молиться, читать Евангелие вместе. Отец называл нас «Робинзонами», «Адамом и Евой», нам казалось, что это очень круто. Я благодарна Ольге и Марку Вайнерам, которые приглашали нас с Володей, когда собирались друзья и приходил отец Александр. И всё равно что-то важное не доходило до нас, и мы продолжали почти гордиться своей отдалённостью от всех. Поняли мы, насколько важны молитвенные группы, только после гибели отца. Я тогда вообще какие-то вещи осознала как будто в первый раз. Я ехала в метро и словно в первый раз читала Евангелие. Мне сложно это объяснить, но было полное ощущение, что это происходит сейчас, со мной: Гефсиманский сад, Пётр у огня, разговор с Пилатом, крестный путь, Голгофа… Как я раньше всё это читала? Как? Как что-то, что было, но оставляет меня если не равнодушной, то какой-то отстранённой. И вдруг понимаешь: и ты там, с Ним, через отца Александра, которого за Него убили. Боль страшная ещё и оттого, что понимаешь: глаза твои были удержаны, ты не видела Его.
А потом вдруг я осознала, что отец Александр мне лично говорил некоторые вещи, которые я должна теперь сделать. Так однажды на проповеди батюшка рассказал об РДКБ – Детской республиканской клинической больнице, где лежат немосковские дети со страшными диагнозами. Отец Александр обратился ко всем нам и сказал: «Если можете, пойдите к этим детям. Им и их мамам страшно, больно, одиноко». Меня тогда потрясло то, что сказал батюшка. И, подойдя к кресту, я говорю ему: «Вы же понимаете: у меня четверо маленьких детей, и я, конечно, не смогу ходить. Но я могла бы им посылать апельсины». Дело в том, что апельсины были тогда большой редкостью, и мне казалось, добывая их и посылая детям, я сделаю что-нибудь хорошее для них. Если честно, откуплюсь. А отец Александр так просто мне сказал: «У них всё есть. Им нужна ты». Я отошла в недоумении и расстроенных чувствах, напомнив себе богатого юношу из евангельской притчи.
Так вот, когда убили отца Александра, я сразу пошла в эту больницу к детям.
Священник Йозеф Гунчага
Впервые я посетил СССР в 1976 году. Тогда я учился на пятом курсе медицинского университета. Мы с моими словацкими друзьями хотели познакомиться с местными верующими. Это было довольно сложно, так как большинство людей боялись даже заговорить с иностранцами.
Личность отца Александра Меня была хорошо известна нам ещё в Словакии, и мы решили встретиться с ним. В этом нам помог Сандр Рига, лидер экуменической группы. Также мы познакомились с учениками отца Александра и старались поддерживать их, видя, как под угрозой ареста они продолжали открыто исповедовать свою веру.
Однажды на одну из таких встреч пришёл отец Александр. Сразу было видно, что это человек совершенно особого духовного склада. Он без подготовки прочёл целую лекцию, почти богословский трактат на заданную тему. Я был восхищён тем, как отец Александр интересно, легко и исчерпывающе отвечал на самые сложные вопросы. Периодически он подходил к телефону, и сразу стало ясно, что передо мной очень активный священник, вокруг которого много людей, нуждающихся в нём.
Евгений Данилов
Отец Александр для меня не просто выдающийся православный миссионер, писатель, богослов, общественный деятель, но мой пастырь, человек, который очень сильно на меня повлиял в смысле духовного становления. В один из дней светлой седмицы 1984 года он меня крестил.
В конце семидесятых я познакомился с Севой Емелиным, ныне известным поэтом, и Ваней Зубковским, племянником поэта Дмитрия Бобышева. В 1983 году Иван сказал, что его с Севкой кто-то пригласил на катехизаторские беседы, которые ведёт известный киновед, сотрудник Института кино Андрей Бессмертный. Вёл он их у себя дома, в малогабаритной квартирке на Мосфильмовской улице. Народу собиралось прилично, так что порой даже мест посадочных не хватало. Слушателям давались для ознакомления книжки выдающихся русских религиозных философов, таких как Флоренский, Булгаков, Бердяев, святоотеческая литература. Андрей, не знаю, правда, как ему это удалось в те-то годы, смог собрать у себя роскошную библиотеку духовной литературы.
На одну из наших еженедельных посиделок как-то и приехал отец Александр и читал нам очень интересную лекцию по Ветхому Завету. Он-то и был инициатором создания этих катехизаторских курсов. Всё происходящее отчасти напоминало общение христиан где-нибудь в римских катакомбах.
Помню, как меня однажды попросили прочесть вслух небольшой фрагмент из Евангелия. Это было… словно выход в открытый космос. Никто не торопился друг с другом знакомиться, представляться. Все прекрасно понимали, чем эти наши общения грозят. Худшие опасения позже, к сожалению, подтвердились. Уже после того, как наша группа прошла катехизацию и все были крещены, к Андрею нагрянули сотрудники КГБ, провели обыск и завели на него дело, долго трепали нервы, не дали, кстати, защитить кандидатскую. Наверняка были внедрённые в окружение Андрея сексоты[17]. Я на тот момент был уже в армии, а когда с ним встретился в 1988 году, то увидел, что у него появились седые волосы, которых раньше не было. Если б не грянувшая перестройка и послабления – может, и посадили бы.
Андрей Ерёмин
Малые группы – домашние церкви – поддерживали первых христиан, когда ещё не было монашества и старчества, когда христианство было открыто миру. В возвращении к этим формам отец Александр видел судьбу Церкви и человечества. «Сейчас, – говорил батюшка, – дуют очень холодные ветры, и вера больше не может быть тёплым убежищем от бурного неуютного мира. И это справедливо, потому что христианам дана сила жизни и сила упования, а не ещё одно анестезирующее средство».[31]
Отец Александр постоянно приезжал в малые группы, устанавливал в них дух единства, разрешал конфликты, укреплял авторитет лидеров. Его приезд всегда был праздником для общины. Собрания обычно начинались с молитвы, на которой каждый мог сказать своё слово. Вслед за тем шла беседа. Обычно батюшку просили разъяснить какую-либо важную церковную тему. А после ещё долго задавали вопросы. Потом начиналось обычное весёлое общение за столом – шутки, экспромты, остроумные каламбуры батюшки. Он создавал вокруг себя необыкновенно тёплую, дружескую атмосферу. Сидел рядом с нами, пил чай из большой кружки, говорил о проблемах Церкви, о наших задачах, и жизнь в общине получала как бы новый импульс. Это были удивительно счастливые встречи, после которых хотелось начать следующий день смелым и сильным соработником Христа.[32]
Григорий Зобин
Я начал заниматься в одной из малых групп. Эти группы молитвенного общения батюшка создавал в самые чёрные годы. Участие в них, не говоря уже об организации и ведении, могло стоить нескольких лет свободы. Мы изучали Писание и традицию Церкви. Собирались без звонков, на время занятий отключали телефон, занавешивали окна – и всё только для того, чтобы молиться и постигать основы религиозной грамотности!
Малые группы стали своего рода «религиозными университетами». В них зарождались формы будущего христианского просвещения нашей страны. Один замечательный молодой католик-англичанин как-то сказал мне: «У нас тоже есть братства мирян по изучению Писания, но они не так активны, как ваши. Мы не знаем иногда, с чего начать. Вам в какой-то мере повезло, что вы начинали в катакомбах». Да, он прав – русское религиозное просвещение XX века зарождалось в катакомбных условиях. И «с чего начать» мы знаем только благодаря нашему отцу Александру. Он поднял дело, почти немыслимое для одного человека: создал действующую систему религиозного образования. Притом в условиях, где это было почти невозможно.
Однажды Александр Иванович Зорин попросил меня помочь в уборке квартиры одной из наших прихожанок – Оле Ерохиной. Замысел этой генеральной уборки возник вот как: батюшка был в гостях у Оли, и они с Мишей, её мужем, рассказывали отцу о своих планах. Планы были и в самом деле замечательными – Миша и Оля люди очень одарённые. Выслушав их, батюшка сказал: «Всё это прекрасно. Но сначала вам нужно привести в порядок свою квартиру». Квартира была на редкость захламлённой. Множество никому не нужных вещей, старых журналов, детских книжек, поломанных игрушек, просто мусора… Батюшка сказал, что всё это добро надо перебрать и большую часть его безжалостно выбросить. «Захламлённость дома свидетельствует о захламлённости души», – говорил он. Эта уборка должна была стать своего рода аскетическим упражнением. В духовной жизни очень важно уметь отказаться от балласта, от лишних вещей, как бы они тебе ни были дороги, победить свою привязанность к ним…
Батюшка сразу же включился в работу. Он никому ничего не поручал, старался брать на себя самую трудную и грязную работу – стирал пыль, двигал мебель, переносил тяжёлые связки книг и журналов. Мы пытались умерить его пыл, но тщетно. Даже в этом малом он оставался верен себе. Мы с отцом Александром разбирали старые журналы и газеты, решая, что оставить, а что выбросить. За работой, как всегда, разговаривали, много шутили, смеялись. Мне попался журнал с портретом Брежнева во всех «цацках». «Ну, этого уж точно на помойку», – сказал я, показав находку отцу. «Ольга! – громогласно воскликнул батюшка, – у тебя в доме есть какая-нибудь дырка, чтобы её этим заткнуть?» «Батюшка, дыркой дырку не закроешь», – ответил я. Мы расхохотались.
Однажды батюшке понадобилась наша помощь. С этим связано одно из самых замечательных начинаний, зародившихся тогда в приходе. Мы организовали небольшие плотницкие бригады. Помогали друг другу. Выполняли любые хозяйственные работы. Особенно отличались здесь «рукастые», мастеровитые наши прихожане. Но и «безрукие», вроде меня, во время работы чему-то учились. Кто-то шутя спросил батюшку: «Вы что же, хотите в приходе тимуровскую команду организовать?» «Вы зря смеётесь, – ответил отец, – тимуровская команда – дело христианское». И первой пробой наших сил стали книжные стеллажи, которые мы сделали для батюшки.
Александр Зорин
Наша община (малая группа) стала собираться с 1978 года. Состав её складывался в основном по территориальному признаку. Нельзя не считаться с гигантскими расстояниями в Москве. И поэтому малые группы новодеревенского прихода объединяли прихожан, живших либо в одном районе, либо на одной ветке метро, словом, в досягаемой близости. И только одному человеку приходилось ездить на противоположный конец Москвы: нашему руководителю, брату отца Александра Павлу Меню. Батюшка благословил нас изучать Ветхий Завет и поставил руководителем Павла, хорошо знающего иврит и Священное Писание. К сожалению, занятия с ним продолжались недолго: всего две зимы. Но группа не распалась, хотя состав её из года в год обновлялся. Так и должно быть. Малые группы воспитывали в своей среде самостоятельных христиан, способных возглавить новую общину. Так птенцы, поднявшиеся на крыло, должны улететь, чтобы вить новые гнезда.
Лион Измайлов
После службы либо в кабинетике у отца мы общались с ним с глазу на глаз, либо у Зои Афанасьевны (Маслениковой. – Ю.П.) собирались все вместе. Зоя Афанасьевна, скульптор, снимала избу по соседству. Время было – 1981 год. И за такое собрание можно было запросто вылететь не только с работы, но и из Москвы. Андрея Черняка потом таскали и вынуждали уйти с работы. А самого отца Александра могли за такие собрания просто посадить, поскольку подобное было запрещено. И нет сомнения, что сюда просачивались стукачи. Никакого вина на этих посиделках не было. Приносили кто что мог: пироги, конфеты, сыр. Готовился чай, сидели, говорили, но в основном слушали отца Александра. Потом после общего чаепития отец разговаривал с каждым в отдельности, уединяясь в соседней комнатке. У каждого были свои личные вопросы, а он во всех этих вопросах заинтересованно и терпеливо разбирался. Как же это заманчиво – переложить все свои трудности на чужие плечи. Спросить совета, чтобы не самому потом за решение отвечать. Но были, конечно, и другие вопросы: кто-то приходил со своей статьей, кто-то со своими стихами, кому-то нужно было понять какой-то религиозный или философский вопрос.
Отец со всеми был приветлив и, я бы даже сказал, ласков. Хмурился, думая перед тем, как решить какой-нибудь жизненно важный вопрос. Он и во время службы – я не раз замечал – вдруг нахмурится, даже, мне казалось, независимо от того, что в это время произносил.
Удивительное дело – кого я там только не встречал! Какие-то старые знакомые, которых сто лет не видел и просто забыл. А они вдруг здесь, в церкви. В то время верующие старались скрывать свою религиозность. А то вдруг на посиделках появилась девица из совсем другого, так сказать, распутного мира. Сидела, внимательно слушала, и замашки свои где-то там оставила, и говорила совсем иначе. Один дурачок вдруг туда зачастил. Нёс ахинею, как и в миру. Я-то бы давно его послал, а отец терпеливо его выслушивал и что-то серьёзно ему объяснял. И парень как-то иначе с ним разговаривал, чем обычно. Удивительное терпение – для каждого найти понятный язык, при этом оставаться самим собой и ни под кого не подлаживаться.
Владимир Илюшенко
Отец Александр, собрав нашу молитвенную группу в 1990 году, сказал: «До сего дня существует представление о христианстве как только о храмовой религии, где человек принимает пассивное участие в службе. Тенденция психологической инерции и наши сложные общественные условия – они сомкнулись. По сути, в Церкви нет общинной жизни. Но Христос основал на Земле вовсе не ритуальную корпорацию для отправления культа – для этого не надо было совершать духовного переворота в истории человечества. Первоначальная община складывалась вокруг таинства, Божественного присутствия. Молитва, милосердие и труд – три момента, составляющие церковную жизнь. Помощь всем людям – это абстракция. Реальная помощь может быть лишь в общине, где люди знают друг друга».
Монахиня Клер (Латур)
9 июля 1989 года, вернувшись из России, матушка Магдалена[18] впервые позволила себе упомянуть на Западе о своих встречах с отцом Александром. Она сказала: «Там, в Москве, он – наш духовный отец, и мы ему доверяем во всём».
За год до того во время совместной молитвы он сказал: «Благодарим Господа за это чудо, что мы собрались здесь вместе с сестрой Магдаленой. Благодарим Тебя, Господи, за Малых сестёр во всём мире… Этот мир, где так мало веры и любви, нуждается в них, в свидетелях, умеющих жить в молчаливой молитве в гуще народа…»
Что отца Александра привлекало в сестре Магдалене, которую он встречал, когда она приезжала в СССР, – это её простота, стойкость, бесстрашие – «всё, что нужно для жизни здесь», – говорил он. Их объединял энтузиазм общения, и отец Александр не боялся строить с ней совместные планы, даже если условия нашей жизни делали эти планы неосуществимыми. О некоторых вещах он мог говорить только с ней, например, о расширении его апостольского служения, о росте молитвенных групп, об изучении Евангелия. Смеясь, он говорил, что не только готов давать нам советы, которые дала бы матушка Магдалена, окажись она здесь, но готов их давать «с энтузиазмом». Записочки, которые мы получали от него, часто пестрели смешными рисунками. Оба они умели радоваться, как дети, от обмена подарками. Многотомная религиозная энциклопедия, буквально по капле проникавшая в Москву, написанные им и изданные в Брюсселе книги, диапозитивы, необходимые ему для создания диафильмов, – всё это было источником радости для отца Александра, и он в свою очередь готов был вынести все сокровища из своего кабинета и поделиться с нами.
Можно сказать, что отец Александр любил наше Братство. Он принял в своё сердце брата Шарля ещё до знакомства с нами. Каким чудом получил он первый перевод книги брата Шарля на русский язык, изданной в Брюсселе в то время, когда границы были на замке? Он говорил о Шарле де Фуко[19]: «В жизни человека, как в айсберге, главное – не то, что видишь на поверхности воды, но то, что скрыто. И нужно очень стараться укреплять эту невидимую для других жизнь, как это делал брат Шарль».
Роза Кунина-Гевенман
От наших друзей из новодеревенского прихода мы знали, что отец Александр всегда интересуется обстоятельствами нашей жизни, и даже через посылаемые нам приветы мы ощущали: он – рядом… Его помощь в трудные периоды была необыкновенно реальной, необходимой и оказывалась поистине чудом. Так, во время подготовки к переезду в новую квартиру в 1981 году, что было связано с большими трудностями в нашем преклонном возрасте, он прислал мне открытку с припиской: «Когда нужна будет помощь – только скажите». И тут же появился человек, на вид худой, аскетического склада, Володя Лихачёв, вскоре ставший нашим чудесным другом. А через несколько дней с группой студентов – «лихачёвской бригадой» – Володя начал одолевать, казалось, непреодолимые трудности: перевозку стеллажей, люстры, многих тюков с книгами; и на наших глазах уже в новой квартире со сказочной быстротой установился порядок – укрепили книжные полки, стеллажи, шкафы и тому подобное…
Владимир Леви
Умение побудить к работе других: деятельное доверие. «Я стараюсь делать только то, что кроме меня не может делать никто другой. Если находится кто-то, умеющий сделать лучше или быстрее, отдаю это ему…» Вокруг отца Александра всегда было много добровольных сотрудников и помощников – в основном, конечно, из паствы. Команда, и не одна даже, а несколько. Удивительно: люди-то были в большинстве далеко не подарочные – тяжёлые, сложные, изломанные, часто и бестолковые – а всё слаживалось, всё крутилось. Организатор весёлый был, праздничный организатор!
Зоя Масленикова
В те времена ни о какой работе с прихожанами, кроме исповеди во время богослужения и исполнения церковных треб, речи не могло быть. Всё, что отец Александр делал, все его общения с духовными чадами выходили за рамки дозволенного властями. В лучшие времена общения проходили в домике при церкви, в худшие времена – на квартирах, по пути от церкви к дому, в электричке, по дороге в Москву и так далее. Некоторые прихожане как бы «висли» на отце Александре, связи были радиальные – все устремлялись к нему. А он всегда следил за тем, чтобы собой, своим ярким могучим образом не заслонять Христа, а быть только проводником к Нему. Но в этих условиях, когда каждый хотел поговорить с отцом Александром и нужно было ждать по многу часов своей очереди, чтобы с ним побеседовать, – он никому не отказывал. Возникла потребность в новых формах общения, чтобы опытные прихожане могли помогать начинающим, объясняя им основы церковной жизни. И тогда появилась идея организовать малые домашние группы. Обычно раз в неделю небольшой группой (семь-двенадцать человек) мы собирались у кого-то дома и вместе читали Евангелие, молились, проходили катехизацию, т. е. познавали основы веры. Через какое-то время выявилось несколько талантливых катехизаторов, которые занимались подготовкой к крещению и воцерковлению тех, кто был крещён в детстве. Собираясь вместе, мы учились быть христианами.
Михаил Мень
Есть такое понятие: работать командой. У меня было полное ощущение, что в том, чем занят отец, есть команда, есть люди, расставленные по местам, и отец чётко работает в этой команде. И у него не было никаких своекорыстных интересов, кроме работы на эту команду. «Будешь хорошо работать, – говорил он, – и всё Бог даст». Сейчас это кажется чем-то странным. Вот об этом в связи с отцом не говорится, а ведь это поразительный феномен – изо дня в день выполнять задание свыше… Каждый день, проживаемый как целая жизнь.
Юрий Пастернак
Весной 1986 года спрашиваю у батюшки благословение, чтобы снять дачу на лето неподалёку от Новой Деревни. «Это очень хорошо, – отвечает батюшка, – география в нашем деле очень важна. Можно, конечно, общаться и на расстоянии. Я чувствую вас и молюсь о вас, но ничто не заменит непосредственного контакта».
Я подхватываю: «Да, хочется быть поближе к вам!»
«Почему ко мне? Ко всем нам, – возразил отец Александр, – ко всем!»
Михаил Работяга
Иногда отец Александр Мень, навещая какую-нибудь одинокую старушку, брал с собой нескольких московских прихожан, с которыми у него были совместные проекты и планы. Причём объяснял и свой приход с нами, и наши ей приношения как её помощь нам, в том смысле, что в её доме мы могли бы спокойно обсудить свои дела. Старушка расцветала не только от внимания самого отца Александра, но и от нашего посильного участия. Таких старушек было много, только я знал семерых.
Когда появилась первая возможность организовать ряд структур при приходе церкви Сретения в Новой Деревне (общество «Культурное возрождение», при нём – издательство и журнал «Путь»), надо было зарегистрировать это юридически (устав, печать и т. п.). Это было ещё при отце Александре. Поручили это дело мне. Я обратился к Илье Заславскому, депутату Октябрьского района Москвы. Тем не менее первая попытка регистрации не прошла, и документы попросту исчезли… На моё счастье, секретарём у Ильи Заславского оказался мой приятель, с которым мы когда-то вместе работали и дружили. Он выяснил, что документы отца Александра Меня пропадали из открытого шкафа в приёмной, проследил за тем, чтобы последующие документы не удалость выкрасть…
Марина Роднянская
«Спросите себя, для чего я причащаюсь?» – говорил отец Александр, – и ответ будет – для себя. Но причащаться мы должны не для себя. Мы, христиане, – десант, посланный в мир. Бог на нас рассчитывает. Должна быть полная отдача. Но её не может быть вне общины».
София Рукова
Как-то летом 82-го или 83-го года отец Александр после воскресной литургии позвал меня в свой кабинет. Там сидела незнакомая мне женщина. И отец сказал мне: «Вот, это Мария Андреевна… я прошу вас съездить с ней… на разок… там несколько человек… и – что-нибудь почитать с ними (разумелось Священное Писание)… поделиться опытом молитвы… ну, там сами увидите». Мы вышли с ней – на улице нас ждал какой-то мужчина. Его звали Георгий Петрович Шиловский, а его жену – Женя (Евгения Семёновна). Вместе с ним мы поехали в Заветы, как коротко мы называли станцию Заветы Ильича.
Этот «разок» превратился у нас во многие годы тесного общения, когда мы делились друг с другом, вместе молились о наших и иных болящих, о трудных ситуациях, читали Священное Писание; но центром молитвы стал Канон Божией Матери «Многими содержим напастьми». Наши встречи много лет регулярно происходили каждое воскресенье после литургии. Именно для этой группы я попросила однажды свою крестницу Наташу Ермакову изобразить на листке бумаги «носилки расслабленного», куда мы могли бы складывать во время молитвы наши записочки с именами болящих и страдающих. Но Наташа создала нечто лучшее: нарисовала эти носилки на ткани, они чрезвычайно понравились отцу Александру, и он с радостью освятил их в алтаре. Теперь они висят у меня на стене, и я уже мысленно погружаю туда сегодняшних страдальцев (нередко и себя саму) и представляю Господу.
Через несколько лет, когда Георгий Петрович уже переселился с семьёй в Новую Деревню (это было его мечтой – быть поближе к храму), мы уже не могли собираться в «Новых Заветах» каждое воскресенье после литургии, но любовь друг к другу и родственная духовная связь, создавшаяся в те годы, сохранились навсегда. Кто-то уже покинул этот мир, но остающиеся не забывают друг друга.
А почему Новые Заветы? Вот почему. Уже в следующее за описанным вначале воскресеньем я попросила отца благословить меня снова на поездку в – и тут у меня совершенно помимо моей воли вырвалось – в Новые Заветы. У отца расширились глаза: «Куда?!» Я повторила: «В Новые Заветы… ну, куда вы просили в прошлый раз…» И тут он рассмеялся: на тот момент я начисто забыла, что у станции совсем иное название, конечно, я не раз читала его в расписании поездов, знала, но у меня оно никак не отразилось в памяти. Так и пошло: иначе ни саму станцию, ни эту мою малую группу я даже не могла называть, и отец всякий раз при упоминании улыбался.
Это было 1 января 1988 года. После литургии и новогоднего молебна отец Александр, как было заранее договорено, пришёл к нам в малую группу, которая собиралась в доме тогдашнего церковного старосты Георгия Петровича. У меня был обычай: устраивать в Новый год беспроигрышную поздравительную лотерею. В качестве выигрышей, за неимением средств, я использовала дешёвые наборы пластмассовых мини-игрушек для малышей: это были то дикие или домашние животные, то дорожные знаки, то фигурки людей разных профессий (санитар, связист, парашютист и т. п.). К каждой такой игрушке я сочиняла текст с соответствующим пожеланием, который в шутливой форме содержал некий духовный подтекст.
В тот день для такой лотереи я нашла набор «Теремок», где было семь маленьких зверушек: мышка, лягушка, ёж, петух, лиса, волк и медведь. К каждому из них я написала соответствующий текст. Каждый тянул бумажку с названием зверушки. Надо было видеть всех участников, а особенно отца Александра, буквально взорвавшихся от весёлого смеха, когда он, такой большой и даже величественный в своём облачении вытащил… мышку величиной не более трёх сантиметров! При ней был такой текст: «Мышка. Маленькое существо, любознательное, всюду проникающее, любительница странствовать. Её несправедливо называют «Норушкой» (что значит «замкнутая в себе»). А между тем её боятся могучие слоны. И это она явилась тем недостающим звеном, которое помогло её куда более сильным соседям вытянуть Большую-пребольшую Репку. И, наконец, именно она, странствуя по необозримому Полю, открыла Теремок и явилась основательницей Семьи Нового Типа. Пусть же в Новом, 1988 году она поможет вам обрести многие Ценные Качества». Все понимали, что Поле – это Россия, Теремок – Сретенский храм в Новой Деревне, Большая-пребольшая Репка – бесчисленные труды отца, а «слоны» – его гонители. Не предвидели только того, что именно в 1988 году для отца приоткроются двери на страницы журналов, на радио и телевидение.
Для этой группы по нашей просьбе отец написал молитву, которая теперь известна под названием «Молитва о единении»: Господи Иисусе Христе! Ты сказал нам: где двое или трое собраны во имя Моё, Я там среди них. Ты не хотел, чтобы люди шли одиноко по жизни, Ты собрал нас, чтобы мы были единой семьёй. Дай нам силы победить себялюбие, гордость и властность. Дай нам исполнить Твою новую заповедь, чтобы мы любили друг друга, как Ты возлюбил нас. Дай нам терпение, снисхождение и власть над собой. Да будем мы едины, как Ты един со Отцом и Духом, по Твоей молитве и заповеди, чтобы в этом тёмном мире просветился наш свет, от Тебя идущий, и люди познали любовь Твою в любви Отца, в спасении Сына и в причастии Святого Духа. Аминь.[33][34]
Олег Степурко
В приходе была очень интересная форма молодёжной тусовки. В певческом домике, который сняли в Новой Деревне, тусовались «прихрамывающие», т. е. те, которые работали при храме, например, пели. Эти люди создавали новодеревенский фольклор, частушки. Вспоминаю такую частушку: «Как пойду на солею, вижу Мишу с Олею». Это про Мишу Завалова и его жену Олю Ерохину.
В этом домике отец Александр проводил катехизацию перед Пасхой. Однажды я был свидетелем беседы, тогда он говорил: «У нас космическое предназначение. Мы призваны управлять галактиками». Я, да пожалуй, и все были потрясены такой грандиозной перспективой, которую он разворачивал перед нами.
Людмила Улицкая
До 1973 года в Новой Деревне я не бывала – ходила в домовую церковь одного старого священника, вернувшегося в Россию из эмиграции, и это по атмосфере скорее напоминало раннехристианские собрания первых веков, чем принятое в наше время византийской пышности богослужение. Такой вариант катакомб. Мне трудно было войти в церковь после его смерти – в Новой Деревне я почувствовала себя лучше, чем где бы то ни было. К тому же там сохранялся тот самый дух общины, где все друг друга знают, поддерживают. Отец Александр был одним из первых священников, кто возродил это раннехристианское понимание общины как семьи. До сих пор десятки людей воспринимаются мной как родственники, хотя некоторых имён я не знаю.
Кроме этого духа «родственности» в приходе отца Александра постоянно шла образовательная работа – были группы, которые вели наиболее образованные, продвинутые люди из общины, детские группы, спектакли ставили. Не забывайте, семидесятые, восьмидесятые годы – всё под запретом, сотрудники из «наружного наблюдения» постоянно рядом, в лучшем случае – в подъезде. Обыски идут, религиозную литературу изымают, а уж не дай Бог с Запада найдут журналы или самиздат… В КГБ целый отдел существовал для надзора за Церковью. Потом все эти сотрудники чуть не строем пришли креститься, теперь можете видеть их в полном составе в храме Христа Спасителя на Пасху в первых рядах.
Уроки молитвы
Одна любовь отверзает двери молитве.
Ефрем Сирин
Ариадна Ардашникова
Как-то я спросила, как жить с Богом, если утром, только встав, хочу лечь обратно, чтоб не делать противного мне, чем я занимаюсь, пытаясь устроить свои дела. Отец Александр сильно сжал мою руку и развернул меня к алтарю: «Утром молитесь так: Господи! Пусть все дела мои сегодня будут во Славу Твою, пусть все мысли и желания мои сегодня будут по воле Твоей. Молитесь, чтоб стало здесь горячо», – в другой руке у него был нагрудный крест, и он энергично прижал его к груди. Потом, откинув голову свойственным ему движением чуть вбок, задорно и хитро взглянул на меня. Я поняла: «Как? Просто ларчик открывался?» Увидев, что я поняла, он пробил крестом воображаемую преграду: «И – вперёд!»
Анна Борзенко
В Коктебеле, помню, мы с моей подружкой считали: раз мы христианки, надо перед обедом всем дать это почувствовать: ну, там, перекреститься якобы незаметно, очи горе?, в общем, дать понять, что мы люди особенные. Но отец Александр совсем это не одобрил. Сказал: «Хотите молиться – молитесь, но так, чтобы никого не смущать». Хороший был урок.
Марианна Вехова
Отец Александр советовал молиться всегда: идя к автобусной остановке, в магазин, на работу, в автобусе, в лифте, в очереди… Действительно, это оказывается способом освятить всю свою жизнь! В очереди – не устаёшь и не сердишься оттого, что теряешь время: время не потеряно, если было посвящено молитве. Молитва помогает многое приобрести: свободу, душевный покой, радость. Даже конфликты в транспорте или в очереди вдруг рассасываются, если стоишь и молишься про себя. Чудеса! Но он остерегал от стремления получать духовное наслаждение, от жажды духовного комфорта. Это случается, когда человек привыкает ходить в один храм, где ему всегда хорошо. Отец советовал ходить в храмы, в которых служат неприятные нам священники: грубые, крикливые, властолюбивые. В таком храме надо найти человека, который искренне молится, и присоединиться к нему, потому что «где двое или трое…» Горячая молитва нужна не только людям, нужна храмам, в которых тоже частенько кипят страсти… Их тоже можно и нужно отмаливать…
Я жаловалась отцу Александру, что в храме у меня мысли разбегаются, как тараканы, сонливость нападает, слабость, а иногда – раздражительность, немощь, я начинаю маяться. Он советовал переупрямливать эти состояния: «Тараканьи бега прекращаются, если упрямо не давать мыслям ускользать, сосредоточиться на том, что поют, говорят – можно следить по молитвеннику за ходом службы. От сонливости и слабости освобождает перемена ритма дыхания, перемена позы. Можно встать на колени, если ноги не держат, потом – встать, присесть на лавку, только стараться не упускать происходящее, участвовать в нём. Когда научишься вниманию, усвоишь логику службы, её эмоциональную и философскую суть, скука будет преодолена. Кроме того, очень помогает постичь красоту службы знание происходящего и привычка к молитве. Эта привычка вырабатывается домашним исполнением молитвенных правил».
Так и оказалось! Когда я привыкла дома читать утренние и вечерние правила, я вдруг обнаружила, что перестала утомляться в храме, даже казалось иногда, что-то слишком быстро прошла служба, хорошо бы ещё послушать…
Андрей Ерёмин
По поводу упражнений в посте и молитве у батюшки было убеждение, что «можно привести себя в состояние восторга, прострации или экстаза, можно просветить своё сознание и чувство, но нельзя вызвать Бога искусственным образом. Потому что Создатель наш есть Личность, и мы перед Ним стоим… и мы не можем к Нему войти и сказать: “Вот мой билет – впусти меня”».[35]
Батюшка рекомендовал каждый день выделять несколько минут, чтобы учиться молиться в совершенном молчании. Он говорил: «Молитва молча. Совсем молча. Вот вы один дома. Занимаетесь по хозяйству. Оторвитесь на минуту. Подойдите к иконе, станьте, закройте глаза. Потом посмотрите на икону и опять закройте глаза. Молча постойте так и подумайте в это время: “Господь на меня смотрит, Он мне посылает Своё благословение”. Если вы из двадцати четырех часов выберете две минуты, чтобы молча предстоять перед Богом, вы уже почувствуете, какая сила в вас входит».[36]
Михаил Завалов
Батюшка сказал однажды: «Надо взять себе молитвенное правило – и исполнять его. Каждый мусульманин молится пять раз в день, в любом месте, что бы ни происходило вокруг. Так же и индус. Возьмитесь за правило. Если не идёт православное, пользуйтесь католическим, оно тоже достаточно древней традиции, хотя и выглядит более современно».
Григорий Зобин
Я сказал батюшке, что мне очень мешают лень и несобранность. Спросил, как с ними бороться. «Лень – это смерть духовная, – ответил батюшка. – Разнежишься, а тут ленивый человек, который во всех нас сидит, цап – и нету тебя. Но корень нашей размагниченности – в недостаточной духовной жизни. Вот с неё и начните. Сейчас Великий пост. Молитвы читайте с особенной сосредоточенностью. И ещё – выберите молитву или те строки из Евангелия, которые вам наиболее дороги, разбейте их по стиху на неделю и каждый день, минут по пять-десять, размышляйте о них. Внимательно вслушивайтесь в каждое слово, вглядывайтесь в него со всех сторон, осмысляйте его связь с жизнью, с вашим внутренним миром. Во время размышления сделайте акцент на одном слове, пропустите его через сердце, через глубину сознания».
Спросил я отца Александра о помехах в молитве. «В случаях, когда в молитве мешает что-то постороннее, – сказал мне батюшка, – не смущайтесь, не останавливайтесь, продолжайте идти вперёд («вперёд» было любимым его словом). Идите, как танк, как лошадь. Лошадь, когда пашет, на неё часто садятся слепни, а она не останавливается. Встряхнётся – и идёт дальше…»
Зоя Масленикова
Иногда целыми днями напролёт живу спиной к Богу. От меня зависит усилие, но подлое это слово. Разве для того, чтобы общаться с любимым, нужно усилие? Отец Александр мне ответил:
– А если между любящими кирпичная стена? Надо делать усилия, надо взять кирку и долбить стену.
– Но тут-то стены нет.
– Нам кажется, что нет. Более того, когда мы долбим кирпичную стену, в ней остаётся отверстие. А тут стена из нашей греховности, просвет снова затягивается нашими грехами, и нужны новые усилия. Это большой душевный труд.
Евгений Рашковский
Не могу не вспомнить слова отца Александра, сказанные мне во время одной из исповедей. Согласно запомнившимся мне тогдашним словам отца Александра, «важно не только умение благоговейно молчать и не только умение что-то сказать Господу собственными неповторимыми словами. Важно умение обратиться к Нему словами молитвы, предлагаемыми именно Церковью, – словами, за которыми стоят тысячелетия молитвенного и поэтического опыта Ветхо– и Новозаветной Церкви. Эти слова, как некие “аристотелевы формы”, налагаемые Церковью на “материю” наших полуаморфных душ и открывающие нам перспективы роста духовного: даже тогда, когда мы и не в состоянии понять и осмыслить процессы собственной внутренней жизни и всплывающих в нашей памяти образов и слов…»
Ирина Рязанова
Отец Александр говорил: «Каноническая молитва для нас – то же, что гаммы для музыканта – всегда нужны, чтобы не потерять форму. А музыка – это молитва своими словами».
Владимир Юликов
Как батюшка молился во время литургии! С каким напряжением, с каким благоговением, искренне и вдохновенно он служил – это чувствовали все в храме. Особенная простота, благоговение перед лицом Бога. По великим праздникам это было ярко и торжественно. И так же это бывало по будням в полупустом храме.
Как он молился наедине, увы, нам не дано знать, этого никто не видел.
А вот дома, посреди дня: отъезд, приезд – я тогда всё время сидел с ребёнком, с Алей; помню, как батюшка просто и ясно вдруг поворачивался к иконе, поворачивал ребёнка – все встали и коротко помолились. У него был особый дар: говорить, молиться коротко, чётко, ясно, неназойливо. Я не помню никогда, чтоб у кого-то это вызвало раздражение, что он сделал это как-то неуместно, неудобно, неловко. Он настолько постоянно пребывал с Богом, что это было как естественное продолжение нашего разговора – вот он повернулся и обратился к Богу. Он здесь, Он сейчас, Он с нами.
Прозорливость
Знающий людей разумен, а знающий
себя самого прозорлив.
Лао-цзыАриадна Ардашникова
На крещении моего младшего внука Александра в 1987 году батюшка говорил, что скоро слово «верующий» уже не будет определять общности. «Нам предстоит тяжёлый путь: идти ко Христу, – он обхватил руками воздушный столб и направил его движением руки вперёд и вверх, – идти по дороге, не сваливаясь с обочин в канавы ни вправо, ни влево». Он пояснил, что не сваливаясь ни во вседозволенность духовных поисков, ни в фанатичную уверенность в правильности только своего опыта веры.
Священник Владимир Архипов
Однажды, стоя в алтаре, отец Александр смотрит на это место (где ныне находится его могила. – Ю.П.), протягивает руку и говорит: «Ну, скоро мы здесь с вами послужим постоянно».
Юрий Беленький
Как-то, в конце восьмидесятых, на мой вопрос о будущем коммунистической власти отец Александр ответил, как всегда, тихим голосом: «У них нет будущего. Они сами, задыхаясь, приподняли эту плиту, но… не удержат, и она их же и прихлопнет».
Наталия Большакова
Жду отца Александра в сторожке. Приходит весёлый, с людьми шутит, оживлён. «Ну, идёмте ко мне, поговорим». Говорим о нашем будущем христианском журнале, возглавлять который отец Александр благословил меня. Обсуждаем наш детский альманах. И вдруг среди всего этого творческого радостного обсуждения он меняется в лице и говорит, глядя мне в прямо глаза: «Вы должны знать, что ваш владыка Леонид скоро умрёт и вам будет очень трудно!» На моё счастливое состояние (именины, причастие, рядом отец Александр – полнота радости, больше не о чем и мечтать!) никак не ложились эти слова и изменившийся голос. Да и почему это владыка Леонид должен вдруг умереть, он ведь ещё совсем не старый?! – пронеслось в моём сознании…
Митрополит Рижский и Латвийский Леонид (Поляков) умер в этот день, 8 сентября 1990 года. Митрополита Леонида и отца Александра отпевали в один и тот же день, 11 сентября 1990 года, в день Усекновения главы Иоанна Предтечи.[37]
Священник Александр Борисов
Когда Алику было лет пять, как-то проходили они вместе с матерью мимо церкви в Тарасовке – это очень красивая церковь. Вдруг Алик сказал: «Здесь я хотел бы служить священником». И через два десятка лет он действительно стал там служить.
С детства я увлекался биологией. После института работал сначала в НИИ общей генетики, потом в Институте биологии развития. Но меня всё время не оставляло чувство, что всё это как бы только для себя, хотелось сделать что-то более значимое, более важное. Я всегда предполагал, что могу оставить научную деятельность, чтобы послужить Церкви. И вот лет в тридцать я почувствовал, что пора сделать этот шаг. Однако отец Александр стал меня настойчиво удерживать и удерживал года два примерно, и лишь тогда, можно сказать, сдался.
Теперь я понимаю: он действительно хотел от меня решимости, уверенности в выборе именно такого пути. Сам переход оказался, к счастью, вовсе не трудным, хотя в то время это выглядело весьма экстравагантным – уйти из Академии наук в Духовную академию. Но отец Александр дал мне перед разговором с директором института, академиком Астауровым, дельный совет. Он буквально предвидел: «Директор спросит у тебя, были ли подобные прецеденты и что теперь ему говорить вышестоящему начальству. Ты скажи ему три вещи. Первое: ты не бежишь за границу, не подписываешь антиправительственных писем, а идёшь в учреждение, которое легально существует и готовит выпускников для служения в Русской церкви. Второе – в институт ты пришёл к ним в тридцатилетнем возрасте, и они не ответственны за то, что ты уходишь, поскольку не они тебя формировали. И третье – в ответ на то, что ты оказался идеологически невыдержанным – куда, мол, смотрело начальство, беря тебя на работу, скажи: ну что же делать, человек выбрал такую стезю и добровольно уходит, вопрос для института решается сам собой, всё нормально…» Именно так всё и произошло. И эти аргументы помогли тогда моему академическому руководству выпутаться из щекотливого положения. Меня приняли сразу в четвёртый класс семинарии, и через год, когда я её окончил, я был рукоположен диаконом и назначен на служение в одну из московских церквей.
Сергей Бычков
Помню, что сороковой день со дня кончины Елены Александровны Огнёвой отмечали в Новой Деревне – отец Александр служил панихиду, а потом мы вместе пешком пошли на станцию Пушкино. Володя Ерохин, ухаживавший за ней вместе с сестрой Ольгой, скорбел, что до последней минуты не находился рядом с ней. Неожиданно отец Александр сказал: «Не огорчайтесь. Я бы хотел, чтобы в мой смертный час рядом не было никого». Нас настолько удивило его желание, что мы стали расспрашивать его. «Смерть – великая тайна, – ответил он. – Именно поэтому я бы хотел, чтобы никто не мешал при этой встрече».
Марианна Вехова
Я рассказала отцу сон. Как будто я вошла в какую-то незнакомую церковь. Там было пусто и темно. Только в правом приделе горели свечи, худой молоденький священник что-то говорил и пел, он был в чёрной одежде. Перед ним стояло много молодых женщин в чёрном, они теснили друг друга и протягивали священнику какие-то коробки.
– Что тут происходит? – спросила я бабку у свечного ящика.
– Младенцев нерождённых отпевают, – ответила бабка.
– И мне сюда надо прийти, – сказала я, повесив голову. Мне было очень грустно во сне.
Отец внимательно выслушал рассказ и нахмурился. Он ничего не сказал, только посмотрел на меня почему-то с жалостью. Перевёл разговор на другое.
Через некоторое время выяснилось, что я беременна, а ещё через некоторое время мой ребёнок умер.
Когда я выписалась из больницы и пришла к отцу в церковь, он сначала прочёл очищающие молитвы, только потом допустил меня к причастию.
– Как неожиданно всё случилось… – пожаловалась я на исповеди.
– Я ждал этого, – сказал отец. – Помните тот сон?..
– Значит, всё-таки снам можно верить? – спросила я отца. – А в Премудростях в нескольких местах написано, что снам верить – плохо.
– Сны бывают от Бога, от впечатлений жизни, от бесов. Бывают сны-предостережения, чтобы человек эмоционально подготовился к какому-то удару. Когда сон от Бога – это сразу чувствуется: покой, радость, душевный подъём бывает после пробуждения…
Александр Галич
Где-то в конце шестидесятых годов меня заинтересовала литература философского и религиозного содержания. Я жадно читал всё, что можно было достать, и вот среди самиздатской литературы этого толка мне попалась работа священника отца Александра (называть его фамилию я не буду, знающий догадается, для незнающих фамилия не имеет значения). И когда я читал работы этого отца Александра, мне показалось, что это не просто необыкновенно умный и талантливый человек, это человек, обладающий тем качеством, которое писатель Тынянов называл «качеством присутствия». Я читал, допустим, его рассказ о жизни пророка Исайи и поражался тому, как он пишет об этом. Пишет не как историк, а пишет как свидетель, как соучастник. Он был там, в те времена, в тех городах, в которых проповедовал Исайя. Он слышал его, он шёл рядом с ним по улице. И вот это удивительное «качество присутствия», редкое качество для историка и писателя, и необыкновенно дорогое, оно отличало все работы этого священника, отца Александра.
Тогда я в один прекрасный день решил просто поехать и посмотреть на него… Я простоял службу, прослушал проповедь, а потом вместе со всеми молящимися пошёл целовать крест. И вот тут-то случилось маленькое чудо. Может быть, я тут немножко преувеличиваю, может быть, чуда и не было никакого, но мне в глубине души хочется думать, что всё-таки это было чудом.
Я подошёл, наклонился, поцеловал крест. Отец Александр положил руку мне на плечо и сказал: «Здравствуйте, Александр Аркадьевич. Я ведь вас так давно жду. Как хорошо, что вы приехали». Я повторяю, что, может быть, чуда и не было. Я знаю, что он интересовался моими стихами. Но где-то в глубине души до сегодняшнего дня мне по-прежнему хочется верить в то, что это было немножко чудом.
Екатерина Гениева
Отец Александр ничего из себя не изображал и ни на кого и никак не давил. Естественно, всегда есть соблазн задать духовному отцу вопрос: как быть? В таких случаях он отвечал: «А я не знаю, как быть». Он не мог подсказать, как справляться с мелкими бытовыми проблемами, но прекрасно знал, как быть, когда ты ему задавала вопрос сущностный. Я вот как раз пример тому. Ведь в социальном смысле я – его произведение. Никогда не стремилась чем-то в жизни управлять. Но пришла Перестройка, которая своим мощным потоком понесла меня вместе с другими представителями интеллигенции. Я думала: пошумим, поволнуемся, что-нибудь сделаем, ну а там – я снова вернусь к своим книгам, переводам… Но когда мне нужно было принимать решение, у меня хватило ума посоветоваться с отцом Александром. И я задала ему вопрос, как мне быть с Библиотекой (советуясь, я имела в виду, что вообще-то не собираюсь ею заниматься). Он сказал: «Вы знаете, Катюша, я вас благословляю на это». Я говорю: «А почему я должна ею заниматься? Почему я, а не другой?» Он говорит: «Ну кто-то же должен этим заниматься. Вот этот кто-то и будете вы». Я возражаю: «Минуточку. А когда же я буду писать?» У отца Александра было безупречное чувство юмора. Он так на меня посмотрел и сказал: «А вы что, Лев Толстой?» Ну, я несколько отрезвела и говорю: «Нет, ну я не Лев Толстой, но я вот занимаюсь английской литературой, тем, другим, третьим». И придя в себя, говорю: «Ну а где я возьму время?» – «Вам время пошлётся… Я вам это обещаю». Я пожала плечами. Но теперь, когда его не стало, я очень часто вспоминаю наш разговор. Ведь он, никогда ничего не требуя от собеседника, задавал такой настрой, что, если у тебя уши и глаза хотя бы полуприоткрыты, ты понимала, что, вступив с ним в диалог, ты невольно вступаешь в беседу и… с Высшей силой. Отец Александр помогал установить каждому свой договор с Богом, договор двухсторонний (не только тебе даётся, но и от тебя постоянно требуется).
Андрей Ерёмин
Я думаю сейчас, что он знал о своей близкой участи, знал так же, как в детстве знал о своём будущем священстве, как знал о том, какие книги он напишет. То, что отец Александр чувствовал свою скорую смерть, ясно из одной беседы, состоявшейся в 1988 году в доме у наших общих друзей. Он говорил тогда: «Только подумать, сейчас на носу 2000 год. Так исторически сложилось – двенадцать лет, и всё. Но к тому времени мы все станем значительно старше. Значительно, по существу… (очень длинная пауза, и сразу прервался) ВСЕ!» В той же беседе батюшка мрачно пошутил: «Если мне отрежут руку, я буду ходить с культёй и служить, а если мне отрежут голову, то у меня уже будет меньше шансов служить». И далее, без перехода, с сожалением заметил: «Когда мы умрём, всё-таки мы не будем людьми, что-то тут такое не то – развоплощённые существа. Это ведь не то, что Бог задумал – развоплощённые… Мы чаем воскресения мертвых и жизни будущего века».
Он говорил, как напряжённо надо прожить эту жизнь, предвидя очень трудные годы. Он как бы летел навстречу всем ветрам; проводя параллель, он напоминал, что Господь проповедовал всего три года, остальное время была подготовка. И батюшка открыто проповедовал ровно столько же – с конца 87-го года до середины 90-го. Для него опыт Господа был очень важен; он свидетельствовал, как много можно успеть за короткий срок.[38]
Наталия Ермакова
Перед самой перестройкой, году в 86-м, две мои подруги Наташа и Софа взялись строить дачи. Время было самое неподходящее: ни гвоздей, ни досок, ничего не достать. Бедные мои подружки преодолевали невероятные трудности с постройкой. Софа приехала как-то к батюшке в предынфарктном состоянии и говорит: «Рабочие пьют, воруют, доски привезли гнилые, что делать?!» – а батюшка ей спокойно отвечает: «Сожгите её!»
– Как сжечь?!
– Она вам не нужна, что вы мучаетесь?
Софа дачу жечь не стала, но работы приостановила, а уже через пару лет с семьёй уехала в Америку. А Наташа дачу достроила, и даже отец Александр ей подкидывал что-то из стройматериалов. Наташи уже нет в живых, но дом её в Аносино стоит, и летом там живут её внуки.
Григорий Зобин
Батюшка обладал несомненным пророческим даром. Он проявлялся не только в советах духовным детям – сколько раз терпели провал те из них, кто поступал вопреки его советам, – но и в предчувствии событий будущего. Перемены наших дней батюшка тоже предвидел, но то, что они будут куда более трудны и опасны, чем времена рабства, утверждал всегда. Предвидел батюшка и возможность отката. «Лифт скоро закроется, – сказал он однажды. – Надо успеть поставить ботинок между дверьми». Он, наверное, говорил это не только о внешнем, но и о своей жизни, а также – о жизни каждого из нас.
Но несмотря ни на что, отец Александр утверждал, что возвращение к прежнему повальному террору, что был у нас с 1917 по 1956 год, уже невозможно. Помню его слова: «Хрущёв выстрелил – и лавина покатилась. Она может менять направление, может замедлять свой ход, но остановить её уже нельзя».
Лион Измайлов
7 августа 1990 года произошла одна странная история. Ехал я на дачу по Ярославке. Проезжал мимо Новой Деревни около пяти. Думал, может, завернуть к Александру Владимировичу, хотя, в общем-то, уже хотелось домой. Весь день крутился, устал. Но с некоторых пор, когда встаёт вопрос: в церковь или ещё куда, я выбираю церковь. Вот и тут выбрал, заехал. А.В. говорит:
– Подождите, служба короткая, потом вместе поедем.
После службы к А.В. кто-то подходил, и он освободился не сразу, но где-то в 18:30 мы с ним выехали. Я, как всегда, гнал машину и морочил голову А.В. своими проблемами. А он внимательно в них разбирался. Когда-то, приехав из Израиля и на фоне активизации деятельности общества «Память», побежал я к А.В. и рассказал, что друг мой, умница и в прошлом учитель мой по юмору – Ф. Камов живёт теперь в Иерусалиме, и порвана душевная наша связь. Он весь в своих национальных проблемах, не приемлет моего христианства и даже обвинил в предательстве веры отцов.
А.В. говорит: «Вы бы ему ответили, что Авраам, праотец наш, тоже предал веру отцов». А.В. продолжал: «Все они, уехавшие – отрезанные ломти. Психология их там становится совершенно иной. Происходит слом, и им, конечно, нет дела до нас». А я к нему уже с прямым вопросом: «А мне-то что делать, как быть?» Он говорит: «Творческому человеку, тем более писателю, уезжать нельзя». – «Ну а если здесь убивать начнут?» – «У нас здесь своя задача, – отвечал он, – и нам надо её выполнять. А там – вся надежда на Господа».
И вот мы едем по Ярославке со скоростью 100 километров. А.В. говорит, надо снизить скорость, потому что скоро будет ГАИ. Я снижаю до 90, и вдруг с машиной начинает твориться что-то странное: куда-то её потянуло влево на встречную полосу. Я вцепился в руль и от страха и растерянности не нажал на тормоз. И, слава Богу, как-то сама собой стала гаснуть скорость. Какой-то стук послышался. Ехали мы в левом ряду. Кое-как притормаживая, я вывел машину вправо. Остановились, выходим, а одного колеса, заднего левого, нет. Отлетело. Проезжал мимо какой-то человек, остановился, говорит: «Вон там ваше колесо, за дорогой, в лесу». У меня руки дрожат, ноги дрожат, побежал колесо разыскивать. Притащил, рассказываю, как решил к А.В. сегодня заехать. А он говорит: «А представляете, если бы это в Москве было, где такое движение!» И я представляю, что бы было, если бы я в Новую Деревню не заехал. Мчался бы на этом участке со скоростью 110–120 километров, и вынесло бы на встречную как пить дать. Слава Богу, что оба живы остались! А было это за месяц до девятого сентября.
Мы приехали в Семхоз. Отмыл я грязные руки, попили мы чайку. Порадовались, что всё так в конечном счёте удачно закончилось. В колпаке колеса три болта болтались, а один, четвёртый, видно, срезан был. Наверное, предыдущей ночью пытались колесо снять, да секретка на одном болте помешала. А может, сами от вибрации отвинтились, что, правда, маловероятно. В общем, живы остались.
Владимир Илюшенко
Отец мгновенно проникал в любую ситуацию, в суть любого человека. А ещё – он знал, когда тот или иной человек умрёт. Я убеждался в этом не раз. При мне знакомый рассказывал ему, что один его приятель, человек неверующий, имел видение: шествие на Голгофу. Оно было подробным и невероятно явственным, до натурализма: он видел, как шла толпа, как ржали кони, видел стражников, чувствовал запах пота, чувствовал азарт, охвативший толпу, видел Христа… Было полное ощущение, что он там присутствовал. Отец сказал: «Он скоро умрёт». Так и случилось.
Мы говорили с ним о смерти Сахарова. Он заметил: «Я знал, что так будет. Я видел его лицо, когда он выступал на Съезде. Всё было ясно». Сахаров выступал на Съезде народных депутатов совсем незадолго до этого, но никто тогда не думал о его смерти, включая его жену.
За четыре года до гибели отец Александр ответил, что делать, если его не станет (угроза над отцом Александром висела постоянно): «В вас раскроется множество талантов, вы даже не представляете, сколько в вас заложено. Но главное, чему надо посвятить жизнь, – это созидание Православия с человеческим лицом, а не с оловянными буркалами фанатика».
Илья Корб
Есть встречи, которые запоминаются на всю жизнь. Как-то после службы в одном из деревенских домов собралась небольшая группа прихожан поздравить отца Александра с днём рождения. За столом одна женщина спросила его: «Я вас просила причастить мою маму перед смертью, вы сказали, что придёте, и не пришли. Почему?» Отец Александр ответил: «Но она же не умерла». Тогда другая женщина сказала, что и с её мамой была такая же история. Я сидел рядом с отцом Александром (тем, кто приезжал издалека, отец Александр старался уделить больше внимания) и тоже был удивлён. «Как же так: вас приглашают причастить перед смертью, а вы не приходите?»
Был ответ: «У нас, священников, есть особое чувство, и если мы чувствуем, что последний час человека ещё не пришёл, то зачем его причащать перед смертью? Он не умрёт, несмотря ни на какие заключения врачей. Вот и эти женщины – они ведь живы».
Владимир Леви
Однажды утром он мне рассказал, что в сновидении только что прочитал одну из пока не написанных статей своего Библиологического словаря. В виде свежеправленной вёрстки ему её вручил не кто-нибудь, а гениальный мыслитель Владимир Соловьёв, чей портрет заглядывал в его рукописи с левой стороны стола…
Священник Филипп Парфёнов
По воспоминаниям Марины Журинской, хорошо знавшей отца Александра, как-то среди её друзей, близких к отцу, зашёл в его присутствии спор о политике, весьма эмоциональный. Отец Александр молчал и лишь однажды заметил: «Пока происходит борьба капитализма с социализмом, мир оказался во власти террористов, – неужели никто не видит, что это главнее?» И произнесено это было лет за двадцать до 11 сентября 2001 года или до Беслана, – захваты заложников или отдельные угоны самолётов тогда только-только начинались.[39]
Священник Вячеслав Перевезенцев
Я был прихожанином отца Александра Меня в Сретенском храме Новой Деревни. Я примерно понимаю, как был устроен приход у отца Александра, хотя это было совершенно особое время, ещё советское. Естественно, я отталкивался от этого опыта, когда сам стал священником. В его последний год я очень тесно общался с отцом Александром. Я уже учился в семинарии, регулярно ездил к нему в Семхоз, мы разговаривали, пили чай. Были разговоры и про будущее, и о том, как и где служить. В частности, говорили, что, хотя я москвич, надо постараться попасть служить не в Москву. Отец Александр говорил: «В Москве сейчас начнётся нечеловеческий ужас. Люди повалят в Церковь, и будет очень трудно, а может, даже невозможно делать то, что нужно, а нужно строить общину». Для этого нужно было попасть в Подмосковье, в какой-нибудь деревенский храм. Храм наверняка нужно будет восстанавливать, но в Москве та же история. Зато будут люди, которых Господь приведёт, и с ними можно будет что-то делать. По крайней мере, так мы разговаривали с отцом Александром.
Я очень хорошо помню: когда владыка Ювеналий мне сказал: «Черноголовка» – я не знал такого города. Я слышал это название единственный раз, когда отец Александр ездил в Черноголовку с лекциями. Я помню, как мы с ним после службы стояли, разговаривали, а его ждала машина. Я говорю: «Батюшка, куда сейчас?» Он был очень уставший: ездил в кучу мест с лекциями и выступлениями, а ещё требы – в общем, это было безумное время. Он так грустно сказал: «Ах, Черноголовка…», что мне сразу стало жалко его. Я спросил: «Что это такое?» Он ответил: «Какой-то закрытый городок». Слова «закрытый городок» повергли меня в уныние, потому что мне сразу представилась картина: колючая проволока, забор, батюшка усталый, и там его мучают.
Но с митрополитом Ювеналием я эти воспоминания обсуждать не мог. За несколько дней до этого Церкви передали храм в селе Макарово, нужен был священник. В Черноголовке другого храма не было, это же советский город – академический центр, ему всего пятьдесят лет. Храм в деревне Макарово – как отец Александр меня благословлял. Всё сходится. Мы живём в городе, а храм в деревне.
Ксения Покровская
С отцом Александром я познакомилась весной 1966 года. Я услышала о нём от Жени Барабанова и два месяца ездила в Тарасовку, присматривалась к нему, и весной 1966 года наконец мы познакомились. А в 1967 году мы уже там сняли дачу, точнее, в деревне Мурашки. На Богоявление 1968 года там крестился Серёжа Хоружий. В начале семидесятых мы снимали дачу в Новой Деревне, а в 1976-м уже сняли дачу в Семхозе. Такое тесное соседство продолжалось до 1980 года.
В 1968 году отец предложил мне заняться иконописанием. Это была его идея, его инициатива, он дал мне краски, коробочку с флакончиками, которыми пользовался сам, когда писал иконы. «Даже если только через пятнадцать лет ты напишешь хорошую икону, – говорил он, – считай, что всё удачно». В Семхозе висело несколько его иконочек: Иоанн Предтеча и другие. Его учила писать Марья Николаевна Соколова, которая знала его ещё с тех пор, когда они в Семхозе жили во время войны с Еленой Семёновной. И как раз в тот день, когда он благословил меня писать иконы, к нему в Тарасовку приехал Солженицын. Он стоял на службе, и после службы отец мне говорит: «А это знаешь кто? Солженицын!»
Моя мама умерла 8 июля 1978 года в Семхозе. Они с отцом Александром были знакомы уже больше десяти лет, и брат мой у него крестился – в 67-м году. Мама по натуре, по воспитанию была глубоко религиозным человеком, но потом у неё это всё перешло в чисто религиозное оправдание большевизма – она была беспартийная большевичка с соответствующими лозунгами: лес рубят – щепки летят… Потом, когда погиб мой брат Пётр, когда стало ясно, что его наркомания добром не кончится, она стала пытаться обращаться к Богу. А потом, в 77-м году, летом у неё был тяжёлый инсульт, её парализовало, и она здесь лежала, и мы ожидали, что она вот-вот умрёт. Я решила, что конец близок и попросила отца приехать и её пособоровать и причастить. Когда она попала в больницу, я приехала из Семхоза, пришла к ней в палату, и первое, что она мне сказала: «Ты с отцом Александром? Привези, привези мне отца Александра». И он к ней через пару дней съездил. Тогда она первый раз причастилась – в больнице. После этого мы её забрали домой, она потеряла сознание. И после того, как она месяц лежала без сознания, без еды, без воды, на глазах высыхала, я приехала к отцу и говорю: «Ты знаешь, вроде мама умирает. Приезжай, причасти, пособоруй». Он приехал, к ней подошёл, подержал ладони над её головой, повернулся и мне сказал: «Ты знаешь, она не умирает! Ей, конечно, очень плохо, но она не умирает. Я не знаю, что будет дальше, но вот сейчас она не умирает». Он даже не стал её соборовать и уехал.
Прошло ещё дней десять, мама всё в таком же состоянии: не ест, не пьет. И я думала, что уж теперь-то она наверно умирает. А в это время я делала работу для отца Владимира Рожкова, он на Рижской служил, и я как-то раз ему говорю: «Я завтра не могу, я завтра еду за отцом Александром, чтобы он маму пособоровал». А он: «Что тебе ехать за отцом Александром! Я сейчас поеду и пособорую». И я пришла в некоторый ужас, потому что к отцу Владимиру мы относились, мягко говоря, скептически. Но он очень как-то энергично собрался, вскочил в машину, и мы поехали. И он её соборовал. А к вечеру мама вдруг открывает совершенно ясные глаза, будто просыпается, и говорит: «Я что-то проголодалась». Это был для меня совершенный гром среди ясного неба. Так что я посрамилась, считая, что таинство зависит от священника, что лучше «хороший батюшка».
Мама стала духовно оживать. Паралич, конечно, не прошёл. И мы радовались, что она выкарабкивается. И вдруг в декабре, когда она уже подавала какие-то определённые надежды на выздоровление, погибает мой брат, мы ей об этом сообщаем. И после этого она прожила ещё полгода.
Мы взяли её летом на дачу в Семхоз, там у неё снова был инсульт, и отец приходил её причащать. Однажды пришёл, посмотрел, тоже вот так же подержал руку. «Да, – говорит, – теперь она действительно умирает. И, ты знаешь, она сейчас в очень хорошем духовном состоянии. Я тебя умоляю: выкинь ты все эти шприцы, оставь её в покое и дай ей умереть спокойно». Он её причастил, и через неделю она умерла.
Мой брат изжил свою жизнь, у него была последняя надежда – на выезд. Ему отказали. Он был наркоманом, все его друзья-наркоманы, уехавшие, как-то адаптировались и все живы; все оставшиеся погибли. И я как-то воскликнула: «Ну почему она не умерла осенью, а как-то ей Господь дал пережить эти жуткие полгода, смерть сына!» «Ничего ты не понимаешь, – сказал отец, – она ведь за эти полгода молиться научилась. Для неё эти полгода важнее, чем вся прожитая жизнь. Она только и прожила, что вот эти полгода. Господь дал по благодати – чудом она осталась жива – надо ей было пережить эту смерть сына».
Отец Александр был категорически против моего отъезда. Кошмар! Я еду против его благословения. За полгода до его гибели, зимой, он мне сказал: «Ну, пусть Лёва едет, а ты оставайся». Я даже возмутилась: «Ну что ты говоришь, ерунду какую-то. Как это – Лёва поедет, а я останусь. Бред какой-то». – «Нет, – говорит он, – тебе настолько там нечего делать и настолько тебе там будет плохо…»
А весной я опять с этой темой приехала, спрашиваю, ну что делать? Он сел за стол, обхватил голову руками, помолчал и говорит: «Ну не вижу я тебя там, понимаешь? Я тебя там не вижу». Но были случаи, когда он людей отпускал, жалея. Для меня, несмотря на занятость и востребованность, почти пустые пространство и время, ушедшие в никуда двадцать лет, но мои дети об отъезде не жалеют.
Владимир Сидоров
Однажды, перебирая бумаги, я нашёл сложенный пополам листок. Развернув его, я обнаружил строки, написанные рукой отца Александра Меня: «Дорогой Володя!..» Эти слова напомнили мне один случай.
Был летний воскресный день. Народу в Новой Деревне было много. Я по обыкновению часто забегал в церковный домик. У плиты стояла Мария Витальевна и готовила отцу Александру обед. Из своего кабинета вышел отец Александр и спросил: «Володя, можешь сделать мне в кабинет полку для часов? И чтобы внизу был крючочек – вешать подрясник?» — «Хорошо, отец, сделаю», – ответил я. Тогда он протянул мне эту самую бумагу с эскизом и размерами полки и добавил: «Я заплачу». Мне было неудобно, и я сказал: «Но я могу и так сделать, мне было бы приятно выполнить ваш заказ». Батюшка ответил: «Трудящийся достоин пропитания».
Было это в 1979 году, перед московской Олимпиадой. Я работал тогда в Новоспасском монастыре. Я попросил коллег, и мне прогнали доски через станок, нанесли рисунок, который придумал я сам, согласно эскизу и размерам. Мне хотелось сделать для отца что-то особенное, красивое. И эта полка до сих пор висит в его доме в Семхозе, её можно увидеть в кабинете, возле выключателя.
Я долго делал эту полку, может быть, месяц или два, и помню, что кто-то ехал на машине в Семхоз, возможно, Серёжа Бессарабский. Я принёс эту полку, и отец Александр положил её в багажник машины, чтобы отвезти в Семхоз, и протянул мне деньги. Я говорю ему: «Батюшка, мне неудобно брать у вас деньги, примите это как подарок от меня, от моей семьи…» Но на это он чётко и категорично ответил: «Нет, возьми, деньги тебе потребуются». А мы в это время снимали дачу и задолжали хозяину, по-моему, рублей пятьдесят. И мы с женой Аллой оказались в безвыходном положении и думали-гадали, где бы достать эти деньги. И вдруг отец Александр протягивает мне именно эту сумму, одной бумажкой, не больше и не меньше.
Это было в восьмидесятых годах. Стоял летний солнечный день. Я остался после службы и ждал отца Александра в церковном дворе с фотоаппаратом «Зенит», чтобы его сфотографировать. Батюшка вышел из домика на крыльцо. Во дворе никого не было. Я стоял возле ворот. Он вышел радостный и, увидев меня, горе-фотографа, улыбнулся. Я подбежал и попросил его задержаться: «Батюшка, подождите секундочку, я хочу вас снять!» Он смотрит на меня и говорит: «Но ведь ничего не получится». – Батюшка, но почему? – «Да я плёнку засвечу!»
И когда я стал обрабатывать и проявлять плёнку в своей домашней лаборатории, то к своему ужасу обнаружил, что этот кадр был засвечен. От фигуры отца Александра остался лишь слабый контур.
Алла Сидорова
Крещённая в младенчестве, по обычаю, как это водилось в простых рабочих семьях, я ничего не знала о той роли, какую играет Церковь в жизни верующего человека. И вот началось моё воцерковление. Вы, отец Александр, стали моим духовным отцом и были им на протяжении восемнадцати лет. Сколько же во мне было удивления, непонимания, радости, слёз, возмущения за все эти годы! Хотелось уйти от Вас и найти духовника, который мне говорил бы, что надо делать в том или ином случае, ведь так было бы легче и удобнее жить, а не стоять перед выбором и делать этот выбор самой, как этого ожидали от меня Вы. И каждый раз я вновь возвращалась к Вам: сердце говорило мне, что Вы правы, нравилось ли мне это или нет.
За все эти годы только в одном случае Вы дали твёрдый ответ на мой вопрос, и ответ этот был не тем, который я ожидала. Речь шла о выборе профессии, и Вы посоветовали мне идти в медицину, а мне так хотелось учиться пению! «Петь ты сможешь всегда, а владея медицинскими знаниями, ты поможешь многим», – сказал батюшка. Я стала врачом, и сейчас, оглядываясь назад, могу сказать, что очень этому рада.
Священник Романо Скальфи
Хорошо помню отца Александра Меня. Он, конечно, святой человек. Он несколько раз бывал у нас в Италии. Во времена Горбачева мы встретились с ним в Москве, и он сказал, что через два-три года коммунизма больше не будет. Я ещё тогда подумал: «Это слишком!» Но так и случилось. Он – настоящий пророк и настоящий миссионер.
В последний раз он был у нас за месяц до смерти. И когда мы провожали его, он сказал: «Мы больше не увидимся». «Как же так?», – говорю. «Я чувствую, что Господь меня зовёт».
Михаил Смола
Едем с отцом Александром на машине. Проезжаем здание РГГУ (бывшая партийная школа). Батюшка говорит: «Вот где я хотел бы прочитать лекцию!» Вскоре его желание осуществилось.
Олег Степурко
После развода я не хотел жениться во второй раз. Отец Александр не мог со мной согласиться. Тогда я пошутил: «Если есть невеста – женюсь». Мимо окна как раз проходила невысокая белокурая девушка. Отец показал на неё с улыбкой: «Да, есть одна девушка – вот с такими волосами». Случилось так, что его протеже действительно стала моей женой.
Помню, как-то раз я стал сетовать отцу Александру на нашу страну: мол, империя зла и т. д. И вдруг к моему неописуемому удивлению отец Александр сказал: «А знаешь, ты не думай, что мы такие кривые, косые и горбатые. Нет. Западу ещё предстоит пройти по пути искушений, которым прошла наша страна».
Нина Фортунатова
В 1976 году у моей сестры Верочки родился сын Дмитрий. Митя! Наконец-то, в честь деда Мити, на радость нашей маме. И надо же такому случиться, что ещё в роддоме он смертельно заболел. Сепсис. Боже мой! Что только не передумали мы, стоя у дверей больницы, где каждый день вывешивали на стекло списки умерших детей… Отец Александр молился день и ночь и нам с Верой тоже велел молиться день и ночь. Потом прислал Вере и мне письмо, где объяснял, что «эта болезнь не к смерти, а к укреплению нашей веры, для того чтобы мы очень полюбили этого мальчика».
Митюша поправился, один из немногих. Батюшка служил благодарственный молебен. Митю привезли домой. Была зима, и мы боялись везти его в храм крестить, боялись застудить. Пригласили срочно друга нашей семьи и друга отца Александра – отца Владимира Бороздинова. Он крестил Митю у нас дома в конце февраля 1976 года. Я была крёстной, а крёстным отцом был врач Анатолий Иванович Берестов (теперь известный врач-священник, иеромонах Анатолий).
А отец Александр с тех пор Митю иначе, чем «мой Митя», уже не называл.
Регина Чертова
Это было в 1987 году. Дети были маленькими, семья снимала жильё в течение нескольких лет где-нибудь недалеко от Новой Деревни, но поскольку одни хозяева сами жили в доме летом, а сдавали на зиму, а другие – наоборот, то приходилось бесконечно кочевать по разным домам, по разным местам. Очень остро встал вопрос о приобретении собственного жилья. В Новой Деревне в это время продавалась часть дома, и в один из дней, когда отец Александр был где-то поблизости, мы его попросили взглянуть на продаваемый дом и высказать своё мнение. Отец Александр сказал, что этот дом, конечно, не идеальный вариант, но вообще надо как можно быстрее расходовать деньги на приобретение собственного жилья, потому что скоро «мы будем вместо обоев обклеивать стены денежными купюрами». Удивительно, но ещё в 1987 году он предвидел наступление событий, произошедших в стране в начале девяностых.
Владимир Шишкарёв
Самая последняя моя встреча с отцом Александром была 8 сентября 1990 года, я у него исповедовался. Я к нему подошёл на левый клирос. Он взял меня за плечи: «У тебя кто-то есть?» А я этим летом был в Польше. Когда мы брали благословение на эту поездку, батюшка мне сказал: «Жаль, жаль, многие только зря время потеряют». Я этих слов не понял. Ну, он благословил меня – я поехал. Там я встретил польскую девушку Кащу, очень увлёкся ею, дал ей понять, что она мне нравится. Я ответил отцу, что у меня есть девушка в Польше. Он сказал, что жить мне надо в России, а она вряд ли на это согласится. Я даже обиделся на батюшку. Я с такой обидой вышел от него после исповеди, а на другой день, 9 сентября, его убили. У меня, конечно, вся «моя Польша» из головы выскочила. На сороковой день после его смерти я получаю письмо от Кащи с приглашением приехать к ней. Я подумал, что, наверное, батюшка нас всё же благословил, если приглашение пришло на сороковой день.
Много раз ездил я в Польшу, и в конце концов Каща дала согласие на бракосочетание. Я пригласил её в Москву. Она прожила здесь три недели и чуть с ума не сошла. У неё ещё бабушка умерла в это время, и я билеты не мог достать нигде, вломился в польское посольство и прямо там взял для неё билеты. Она уехала, похоронила бабушку и сказала, что в Россию больше ни ногой. «Если хочешь жить со мной – приезжай в Польшу». Я приехал в Польшу. Через месяц я убежал оттуда с помощью владыки Авеля. Он мне сказал, что три раза в неделю читает лекции в Бресте и перевезёт меня через границу: «Приноси свои вещи тихонечко». Я Каще ничего не сказал. Она пришла утром, когда я молился. Она на меня посмотрела, как моя совесть, вышедшая из меня, и ушла. Так я сбежал из Польши. Потом мы с Кащей помирились и остались друзьями. Вот так, в общем, отец Александр точно начертал мою жизнь на ближайшие два-три года. Если бы я его тогда послушался…
Я говорил отцу Александру: «Ну что же, отец, ну как же? Я на баяне играю, ну что это за инструмент? Я посвятил жизнь этой ерунде, а не игре на рояле, дирижированию». «Да что вы, Володя! Баян, аккордеон, вы представляете себе, это же подобие человека, это же дыхание. Там дыхание есть. Этот инструмент никогда не выйдет из моды, им всегда будут пользоваться». Помню, я был так утешен и, после этого через некоторое время, в подражание Володе Ерохину, начал писать песни. И ещё спустя некоторое время начал играть на том же самом баяне детям в Республиканской клинической больнице и проиграл на нём многие годы, ходил по отделениям, и мне очень этот баян пригодился.
Владимир Шнейдер
Хорошо помню одну встречу с отцом Александром зимним вечером 1983 года в одной из квартир в Санкт-Петербурге (тогда ещё Ленинграде). Отец сидит в мягком кресле, в его руках чашка с горячим чаем. Его вид источает уют и умиротворение, и он говорит: «…Для меня, как биолога, здесь всё предельно ясно. Я сам занимался этим в Сибири, когда учился на биофаке. Это чистая наука. Из каждых десяти особей пушных зверьков, имеющих ценный мех, только пять передают потомству стопроцентно здоровые гены и тем самым – лучшую шкурку, с остальными пятью – сложнее. И тут можно управлять. Целенаправленный отбор самых лучших приводит в результате длительной работы к тому, что почти 100 процентов особей передают потомству хорошую шкурку. Обычно на это уходит три-четыре поколения особей. А теперь подумайте, что может случиться, если эксперимент проводить прямо наоборот, т. е. целенаправленно, десятилетиями работать над ухудшением породы. Можно добиться обратного результата: почти стопроцентной передачи испорченной шкурки. Такой эксперимент противоестественен, и выходить из него очень трудно. Понадобится втрое больше времени, чтобы вернуться сначала к норме (пять из десяти – здоровые), а уж потом думать об улучшении. Так вот, этот обратный эксперимент, только на людях, был проделан в нашей стране. Понадобятся многие и многие десятилетия просто нормальной жизни, прежде чем люди вернутся к естественной норме; о каком-либо улучшении «человеческого материала» просто не может быть и речи… Но есть во всём этом и иной план – уровень откровения, уровень чуда, когда Сам Бог вмешивается, и процесс качественно ускоряется. Так уже не раз бывало в истории. Я глубоко уверен, что нашу страну в той ситуации, в которой она сейчас находится, может спасти только чудо…»
Владимир Юликов
Говорят, что у отца Александра был пророческий дар. Я не обсуждал с ним какие-то эсхатологические проблемы, но по поводу его пророческого дара я расскажу историю. Возвращаюсь из Польши. 88-й год. Я первый раз поехал за границу. А буквально через два месяца меня в командировку послали по линии СЭВа туда же, в Варшаву. Во время первой поездки едем по Варшаве мимо памятника Дзержинскому, и я спрашиваю: «А что, это…» Мне говорят, что да, это Дзержинский. Я говорю: «Как? И у вас это стоит?» Мой спутник отвечает: «Ничего, скоро его тут не будет». И я ещё посмеялся – ну как это не будет, не так просто снести памятник.
А через два месяца еду с этим же монахом – и уже нет этого памятника. Я и говорю: «Как, правда – нет!» Для меня это был гром среди ясного неба. Возвращаюсь, батюшке рассказываю: «Представляете, вот какие поляки молодцы, как у них дело быстро движется. А наш тут ещё и десять лет простоит. Ну как всё-таки прочно сколочено это государство!» Отец Александр возразил: «Да что вы, Володя. Да только тронь, и всё развалится. Всё уже сгнило изнутри давно». Шёл 88-й год, осень. В 91-м – путч. И – смело?, и не вернулось. Казалось, что это возможно, что ещё вернётся – сейчас уже ясно, что уж Советским Союзом не пахнет. Правда, пахнет кое-чем похуже.
В 1991 году к Ченстоховской иконе было паломничество. Я вернулся в Москву и увидел по телевизору снос памятника Дзержинскому, и не мог поверить своим глазам. Поехал, вижу – действительно, стоит один постамент, а самой фигуры нет. Потрясающе. Пророчество осуществилось. Как отец Александр сказал: «только тронь, развалится», – и повалился в первую очередь памятник Дзержинскому.
Ирина Языкова
В какой-то момент отец Александр определил направление всей моей жизни. Я заканчивала университет, и у меня закралось сомнение: то ли я делаю. Моё поколение называют «поколением дворников и сторожей» – очень часто люди уходили со своих интеллигентных работ, и я засомневалась, что же мне сидеть в музее, если у меня христианское призвание. Отец Александр сказал: «Ни в коем случае! У вас такая хорошая профессия, вы же ей можете служить Богу, можете служить Церкви». Хорошо сказать в начале восьмидесятых годов: «Вы будете служить Церкви». Тогда это было невероятно, как если бы мне сказали, что я полечу на Марс! Но я послушала батюшку, и за это время у меня действительно наработался целый цикл лекций. И вдруг через несколько месяцев после его гибели мне звонит человек, занимающийся православным университетом, основанным отцом Александром, и предлагает читать там лекции.
Евгений Ямбург
Незадолго до гибели отец Александр сказал мне: «Теперь начинается самое трудное. Выходя из катакомбного существования на площади, мы такого петуха дадим, так поведём себя, что впору будет обратно прятаться».
Его молитвами
…много может усиленная молитва праведного.
Послание Иакова, глава 5, стих 16Юрий Беленький
Я слышал от приходских новодеревенских бабушек, очень любивших отца Александра, о его способности облегчать болезненное состояние.
– Бывало, еле едешь в церкву, пожалуешься ему на давление, на голову – батюшка, помоги. Он приобнимет, руку на голову положит, подержит немного, благословит, и, смотришь – отпускает давление-то, вот и голова проходит. Многие так спасались. Очень он нас любил. У него от любви всё.
Наталия Большакова
Дело было Рождественским постом, в конце восьмидесятых. После воскресной литургии прощаюсь с отцом Александром, прошу благословения на отъезд, а он мне говорит: «Вы должны ещё раз приехать к нам». Я отвечаю, что служба теперь только в среду, а во вторник вечером я должна уехать домой в Ригу, на что он говорит мне: «Вам надо приехать во вторник днём, я буду исповедовать». «Батюшка, – говорю я, – на вторник у меня назначены ещё дела, я могу не успеть, ведь я сегодня исповедалась…» «Да, но вы должны ещё раз исповедаться до отъезда», – настаивает отец Александр, ничего не объясняя. Я, растерянно бормоча, что вряд ли успею приехать в Деревню во вторник, ухожу. На душе у меня было легко, светло и ясно, как обычно после литургии у отца Александра, и я недоумевала, зачем я должна послезавтра опять идти на исповедь и с чем… А желающих исповедоваться и без меня у него хватает, особенно во время поста!
Следующий день, понедельник, я провела в Москве, в делах, встречах, не всё успела, и многое было перенесено на вторник. Ну никак не успеть до поезда и дела закончить, и в Новую Деревню поехать. «Не поеду! – окончательно решила я, – а отцу Александру позвоню из Риги, объясню, что так сложились обстоятельства…»
Во вторник рано утром, часов в пять-шесть, я проснулась от очень сильной боли, буквально пронзившей левую ногу от бедра до щиколотки. Пролежав какое-то время в ожидании, что внезапная боль оставит меня, я стала пытаться вставать. Это было мучительно, боль не проходила. Никогда ничего подобного со мной не было. Время шло, ничего не менялось в моём состоянии, я могла с большим трудом перемещаться по комнате и со страхом думала о том, как я смогу добраться до Рижского вокзала и взгромоздиться на верхнюю полку (такой у меня был билет). Все дела, встречи, назначенные на сегодня, отпали сами собой. Я даже думать ни о чём не могла, так боль меня захватила, я была в отчаянии и панике. И вдруг я вспоминаю о настойчивом требовании отца Александра, чтобы я сегодня приехала на исповедь, и я, как за соломинку, хватаюсь за мысль, что батюшка своей молитвой освободит меня от этой жуткой боли. Да, конечно, в силе его молитвы у меня не было сомнений, но как я доберусь до Ярославского вокзала, до Пушкино, до Сретенской церкви?.. Нереально! И всё-таки ничего другого у меня не остаётся, надо пытаться. Невозможно рассказать, как я проделала весь этот путь, несколько часов добиралась я до Новой Деревни.
Войдя в церковь и увидев отца Александра, исповедующего у аналоя, я обрадовалась как никогда: «Вот, сейчас я скажу ему о своей невыносимой боли, он помолится, и боль исчезнет». Подхожу к аналою. Отец Александр сдержанно здоровается. Не помогает мне, как бывало, улыбкой, каким-то вопросом, жестом, не обнимает за плечи, – отрешённо-сосредоточенно стоит, прикрыв глаза. Ждёт. А я ведь не только не готовилась к исповеди, но даже не думала об этом, все силы употребив на то, чтобы дотащить себя до Новой Деревни – ради того, чтобы получить облегчение. И я начинаю исповедоваться. Отец Александр, не задавая никаких вопросов, не давая никаких поучений и советов, выслушав исповедь, накрыл мою голову, произнёс разрешительную молитву. Затем он держал мою голову обеими руками, как бы укутав её епитрахилью, потом, благословляя меня, сказал: «А теперь сразу поезжайте, чтобы вам вовремя приехать в Москву, собраться и не опоздать на рижский поезд. Времени хватит, вы всё успеете».
Дойдя до дверей храма, я вспомнила, что не попросила отца Александра о самом главном: помолиться о моей мучительной боли, и тут же осознала, что я уже какое-то время живу без боли. Спокойно иду, абсолютно безболезненно могу делать любые движения! Боль исчезла так же внезапно, как и возникла.[40]
Сергей Бычков
Отец Александр всегда шёл к людям, прекрасно знал их печали и трудности. Вспоминается один случай. Умирал мой сосед по дому, человек простой, всю жизнь трудившийся на производстве. Незадолго до того с ним случилось несчастье: на него наехал автопогрузчик. Почти год не срасталась переломанная нога, а вскоре врачи обнаружили злокачественную опухоль. Он умирал, озлобленный на весь мир. Мне хотелось, чтобы священник исповедал и причастил его. Я поехал в ближайший храм. Была пасхальная седмица, на которой службы совершаются ежедневно. Но я не застал священника. Тогда я обратился к отцу Александру. Несмотря на предельную загруженность, он приехал. Умирающий не хотел слышать о священнике. Но отец Александр сумел найти с ним общий язык, исповедал и причастил его. Он примирил его с ближними, с Богом, и тот отошёл в мир иной примирённым.
Марианна Вехова
У меня умирала бабушка, которая меня вырастила. Я её очень любила. Умирание продолжалось три года, и всё это время я просила Господа оставить её ещё пожить… Как только я отвлекалась надолго (на час-два) от молитвы, бабушке становилось хуже, словно я держала её жизнь в руках, а когда руки ослабевали, жизнь таяла. Молитва была непрерывной. Я чувствовала себя аппаратом, поддерживающим функции организма больного человека. Регресс организма замедлялся. Я перестала молиться, когда бабушка была в таком состоянии, что жизнь её уже только мучила: пролежни, беспамятство… И она умерла.
А потом я стала умирать: чахла, беспрерывно простужалась, а главное – меня изводила острая боль в области солнечного сплетения, словно мне сунули туда нож, и я чувствую его и во сне, и наяву. Врачи сказали мне, что это – нервное и не поддаётся лечению: «Пейте болеутоляющие».
Я приехала к отцу Александру, поплакалась. Он меня привёл в кабинет, поставил под иконы, сел и протянул руки так, что я оказалась между его ладонями, как между двух пластин электродов. Он очень сосредоточенно молился, я чувствовала, как от одной его ладони к другой через меня идёт поток тепла. И боль моя стала таять. Он её словно растопил, боль ушла…
– Ну как? – спросил отец.
– Больше не болит, – сказала я удивлённо. – А что это было?
– Это вы надорвались на молитве, – объяснил отец. – Вот, спортсмен, который поднимает тяжести, долго тренируется, постепенно добавляет гири, привыкает к увеличению веса. Если бы он сразу поднял рекордный вес, без тренировок, он бы надорвался. Так и с молитвой. К ней надо привыкать постепенно, не взваливать на себя сразу бремя непрерывной молитвы. Это труд, и труд непростой… – И он отметил в моём молитвеннике утренние и вечерние обязательные молитвы, а Иисусову молитву разрешил читать в течение дня только один круг по чёткам. И попросил меня никому не рассказывать, что он меня вылечил. Боль с тех пор не возвращалась. Я решилась рассказать об этом только после его смерти.
Мария Водинская
Я помню, как пришла на его лекцию в Дом художника. Я не могла выбраться в Новую Деревню, так как дети без конца болели, младшему тогда было два года. И сама я мучилась невралгией, были бессонные ночи, а ещё начались странные приступы. Муж хотел уехать из страны, а я отказывалась, будучи не в силах оставить родных и друзей. Было очень тревожно, силы были на исходе. А мне надо было быть в форме, ведь дети были на мне! После лекции я зашла за кулисы. Отца Александра всё время дёргали, толпились люди. Отец подошёл молча, пристально посмотрел. «Я больше не могу», – сказала я и разрыдалась. «Это сердце, Машенька», – сказал он после паузы, осеняя меня крестным знамением. И я ушла. Это была первая ночь, когда я спала. Невралгия прошла надолго, как будто её и не было.[41]
Андрей Ерёмин
Отец Александр, имея дар исцелений, скрывал его. Тем более что такие чудеса не всегда приводили к духовному выздоровлению. Однажды он мне сказал, что раньше ревностно молился об исцелении больных, вымаливал их («да будет воля моя»), но потом понял, что главное в молитве – «да будет воля Твоя».[42]
Отец Александр говорил в беседе с одним человеком, что «готов молиться за любого негодяя». Так мог сказать лишь тот, кто готов понести чужую вину, кто понимает, что такое настоящая христианская молитва за мир. Это опыт великих молитвенников и мучеников.[43]
Елена Захарова
Я вышла замуж, муж мой был крещён в детстве, но не воцерковлён и считал себя неверующим. И тем не менее настаивал на венчании. Мне это казалось странным и даже неправильным, ведь венчание – Таинство, как же неверующему… Поехали советоваться с отцом Александром. После службы отец Александр повёл нас гулять вдоль поля к кладбищу. Поговорил с мужем, а потом сказал мне: «Буду вас венчать. Нет неверующих людей, и те, кто так про себя думают, заблуждаются».
Спустя положенное время отправилась я в роддом. Человеку с медицинским образованием известно многое, так что я очень трусила. До такой степени, что попросила свою подругу обязательно сообщить отцу Александру, когда начнутся роды, и попросить его помолиться. Происходило это рано утром, подруге надо было непременно быть на работе, а после работы поехала она в Новую Деревню, выполнять моё поручение. Роды были трудные, и часам к шести вечера по разговорам врачей я поняла, что дела неважные и могу я сама не родить. И не успела я это осознать и испугаться, как всё произошло наилучшим образом. Я потом спросила подругу, в котором часу она добралась до отца Александра? Оказалось – минута в минуту, буквально. Кто-то может сказать – совпадение, но я уверена, что сила молитвы отца Александра могла не то что роды, а действительно горы двигать.
Владимир Илюшенко
Вот удивительное свидетельство, о котором надо бы знать всем. Об этом сообщила газета «Русская мысль». В Венесуэле жил человек по имени Карлос Торрес. Он уехал в Италию, чтобы изучать теологию, и стал там священником. Это был крепкий, здоровый, жизнерадостный человек, физически очень сильный. Но вот он тяжело заболел: у него был рак. Делали всё возможное: операции, химиотерапию, облучение. Ничего не помогло. Врачи считали, что всё кончено. Но ему ещё очень хотелось жить, и он молился о том, чтобы жизнь была ему дарована…
Шёл 1995 год. В горе и страхе он обратился к отцу Александру Меню, моля его заступиться перед Господом. Исцеление наступило, поразив всех врачей, которые в его истории болезни записали коротко и просто: «Полное выздоровление».
– А почему вы обратились именно к отцу Александру Меню? – спрашивает интервьюировавший о. Карлоса итальянский журналист. – И что вы вообще о нём знали, вы, католический священник, латиноамериканец?
– Я знал, что отец Александр – мученик за Христа. Его убили за его христианскую веру. Всю свою жизнь он свидетельствовал о Боге в мире, где была провозглашена ненависть к Богу. Он жил, зная, что каждый день может стать последним днём его жизни. Его преследовали, ему угрожали, его унижали и оскорбляли. И в конце концов его убили. Я считаю его святым, и к нему я обратился, моля о заступничестве. Я не имел счастья знать его при жизни, но прочитал про него всё, что было написано на доступных мне языках. Мне кажется, что он стал символом, надеждой той Церкви мучеников, которая в девяностые годы вновь получила возможность свободно молиться. После семидесяти лет атеистического режима он первым по-настоящему заговорил о Боге, о Христе. За это и ненавидели его враги, за это и убили.
– Вы уверены, что ваше исцеление – не результат лечения, а именно чудо?
– Лечение помогло мне пережить операцию в 1990 году, но, когда появились метастазы в печени и костном мозгу, никакое лечение уже ничего не могло сделать. Но я молился Богу, прося отца Александра за меня заступиться. У меня навсегда осталось глубокое ощущение его присутствия в моей жизни.
– Вас, католического священника, не смущал тот факт, что вы просите о помощи человека, священника другой конфессии?
– А какое значение это имеет? Он священник, служитель Христа и мученик. А Церковь вся – Христова.
Ирина Куземская
Я считаю своим долгом рассказать, как отец Александр спас моего мужа от смерти. В 1978 году у моего мужа, Александра Куземского, в тридцать четыре года обнаружили лимфогранулематоз, третья стадия, опухоль возле сердца. Муж – физик-теоретик, кандидат физико-математических наук, работал в Объединённом центре им. Блохина, и при проведении очередной диагностики ему прокололи лёгкое, и там образовалась вода. Его поместили в реанимацию с температурой сорок один градус. Мне Саша сказал, что он не может больше бороться и готов умереть.
Я позвонила отцу Александру, он приехал, чудесным образом прошёл в реанимацию (хотя туда никого не пускали) и сказал: «Саша, держитесь, мы вас скоро отсюда заберём». Он говорил это очень проникновенно, молился за Сашу, и муж стал приходить в себя. Отец Александр организовал непрерывную молитву в малых группах о выздоровлении Саши. Муж перенёс серьёзную операцию, четыре курса химиотерапии и облучение. Отец Александр в перерывах между химией (когда муж приезжал домой) посещал нас, причащал Сашу, и они долго беседовали за чаем на богословские темы.
В 1985 году мой муж защитил докторскую диссертацию, работает до сих пор, хотя у него много осложнений – болезней от онколечения.
Зоя Масленикова
Дочь батюшки Ляля говаривала: «Известное дело, папа помолится, мёртвый встанет».
На углу улиц Герцена и Огарёва в маленькой двухкомнатной квартирке жила немолодая супружеская чета: Людмила Фёдоровна Окназова и Валерий Всеволодович Каптерев. Жена писала прекрасные стихи и исповедовала теософию. Муж её был художником. Тесная квартирка походила на антикварную лавку. Чего там только не было! И старые иконы, и танцующие шивы, и китайские драконы, и сушёные морские звёзды, и разноцветные минералы, и среднеазиатские халаты, и бубны, одним словом – музей, да и только! Все стены сплошь были увешаны картинами хозяина. Но ещё больше картин лежало на стеллажах. В.В. был странным художником. Он писал и абстрактные, и реалистические, и мистические «замазючки», как он их игриво называл гостям, которых, кстати, всегда был полон дом. И иногда он сам не мог понять смысла своих работ.
Мало-помалу Л.Ф. начала отходить от теософии, наконец приняла христианство и, воцерковившись, стала прихожанкой отца Александра Меня. А В.В. дул в другую дуду. Он увлёкся писанием чертей. Черти были очень разнообразные: весёлые, грустные, мечтательные, но все очень реалистичные, будто художник их лично знал и с ними каждый день за ручку здоровался. А кроме чертей были другие картины, такие, от которых мороз по коже пробирал – так веяло от них нечистым духом преисподней. Особенно синие «Алхимики» наполняли душу леденящим ужасом. А В.В. наслаждался эффектом, показывая их гостям, и рисовался связями с астральным миром.
Однажды он написал кощунственную картину, которую назвал «Антихрист». На картоне, покрытом серо-синими зловещими мазками, вырисовывалось серо-синее лицо с чертами Христа. Только в глазах из-под пенсне горела нечеловеческая злоба, а рот кривила язвительная усмешка. С той поры Л.Ф. не находила себе места. А уничтожить «замазючку» нельзя было и помыслить – это значило бы разрушить мир в доме. Уж и святой водой кропила она проклятую картинку, и «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его» читала, и ладаном окуривала, а дискомфорт всё возрастал, и житья от «Антихриста» ей не стало.
И тут В.В. заболел. Становилось ему всё хуже и хуже, и вдруг он догадался, в чём дело. Призвал к себе молодого друга дома Витю К. и попросил его отправить по почте «Антихриста» в дар Музею чертей в Каунасе. Витя выпросил позволение задержать «шедевр» у себя на недельку, чтобы показать знакомым. Но не тут-то было. Едва Витя принёс домой пресловутую картонку, как почувствовал себя плохо. Разболелась голова, поднялась температура, расстроился желудок. Витя был здоровым малым, никогда не болел, к тому же считал себя агностиком и ни в Бога, ни в чёрта не верил. Однако промаялся животом всю ночь и горел в жару, а голова прямо-таки раскалывалась.
Утром он хотел достать стоявший на шкафу тысячелистник, чтобы добыть соку для сынишки, страдавшего насморком, как вдруг горшок с растением вырвался у Вити из рук, стукнул его по больной голове и, обсыпав горемыку землёй, разбился на тысячу осколков. Этого Витя не выдержал. Невзирая на все болести, схватил картонку и понёс на почту. Отправив посылку, вернулся домой. Что за оказия? Ничего не болит, температура упала, Витя здоров. В.В. тоже поднялся с постели. Но этого урока ему было мало, и он принялся за новые «замазючки» в том же духе.
На этот раз болезнь его скрутила так, что он стал ждать конца. В голове его прояснилось, он понял связь между его сатанинскими картинками и болезнями и решил освятить дом. Поскольку Л.Ф. была прихожанкой отца Александра, то, естественно, попросила его отслужить молебен. Отец Александр обещал приехать утром, а ночью раздался телефонный звонок. Врач требовал немедленной госпитализации В.В.: «Он умирает, а мы не использовали последней возможности спасти его. Нужно попробовать капельное переливание крови. В восемь утра я пришлю машину “Скорой помощи”!» По счастью, у Л.Ф. нашлось присутствие духа отстоять мужа: «Только через консилиум! Созывайте ваших профессоров, пусть решают. А так я его в больницу не отдам, я его мёртвым получу, пусть умирает дома».
Утром приехал отец Александр. Он часто видел умирающих и понял, что смерть вот-вот наступит. Он остался наедине со старым художником. Прошло больше часа.
Наконец глазам обомлевшей Л.Ф. представилось нечто невероятное. У стеллажей с картинами стояли священник в чёрной рясе и её муж в трусах и майке. В.В. вытаскивал картонку за картонкой, отец Александр быстро просматривал их и время от времени откладывал какую-нибудь в сторону. Это шла «прополка огорода»: священник отбирал «нечистую силу», чтобы её убрали из дому. Когда вечером состоялся консилиум, приглашённые светила недоумевали: почему стоит вопрос о госпитализации? Больной по своему состоянию в этом не нуждается – он здоров.
Елена Мень
Известно, что отец Александр исцелил венесуэльского католического священника Карлоса Торреса. Тот мне звонил. Он только что выздоровел и меня нашёл, и кричал по телефону: «Мне никто не верит! А я выздоровел!» Я говорю: «А что случилось?» Он говорит: «Ваш отец меня вылечил за одну ночь!» У о. Карлоса был рак в терминальной стадии с метастазами по всему организму, и он, молодой священник, умирал. Ему попалась на глаза книжка Ива Амана на итальянском, он её прочёл и был поражён, смотрел фотографии отца, читал биографию и так к нему проникся, что решил ему помолиться: «Я ещё такой молодой, я могу принести пользу! Мне рано умирать! Помогите мне, отец Александр!» После чего он стал хорошо себя чувствовать. Взяли анализы: рака не было. Он стал рассказывать о своём исцелении везде, но ему и в Ватикане не поверили. К чудесам относятся одинаково и у нас, и в Ватикане, это же надо проверять. Да ещё и священник православный, всё это сложно. Отец Карлос спрашивал меня: «Вы мне верите?» Я говорю: «Конечно, верю! Для меня это нормально. Почему отец не мог исцелить? И вообще, я считаю, что отец Александр был святым. Если он не святой, тогда кто?» О. Карлос успокоился и был счастлив. Потом он приезжал в Россию и побывал во всех памятных местах, связанных с отцом Александром.
Ольга Неве
Это было в июле 1977 года. Я уже ходила в церковь, креститься ещё не думала, но годовалого сына крестить собралась, даже не спрашивая мужа. Нового я узнала столько, что разобраться в этом потоке информации не представлялось возможным. Всё казалось мне исполненным смысла. Но когда мой друг рассказал мне о спиритических сеансах, я очень этим заинтересовалась. Они с братом приехали ко мне, и мы втроём устроили спиритический сеанс. Мы просидели за столом до рассвета, было завораживающе и удивительно. Положив пальцы на блюдечко, один из братьев спросил: «Ты кто?» Тот назвал себя именем их отца, покойного священнослужителя довольно высокого ранга. Он был жёсток и категоричен, запретив им заниматься чем-либо подобным.
На следующий день моя подруга с сестрой, почти обидевшись, что их не позвали, приехали повторить это любопытное действо. Опять всё получилось. Однако сестра очень испугалась и, пока ходит метро, поспешила убраться восвояси.
Ночка была ещё забавнее, мы чувствовали, что познали непознаваемое, коснулись тайного знания, и тем были горды.
В августе мы крестили сына, и в конце месяца, когда кончился дачный сезон, муж уехал с сыном, я же осталась в квартире одна. Начался ужас. Как только темнело, в квартире невозможно было находиться, она была чем-то полна, а за окном этого «чего-то» было ещё больше, и оно словно бы ждало удобного момента проникнуть в дом, например, через форточку. Я сидела ночи напролёт, сходя с ума от страха, в руках держала что-нибудь увесистое, понимая – это меня не спасёт, но нужна же какая-то защита.
Устав от кошмара, измучившись, я уехала к мужу. Вернулись мы вместе. Я была уже не одна, и страхи прошли. Но что-то стало происходить с ребёнком. Он просыпался ночью, звал меня, я видела в его личике тот же ужас, который пережила недавно сама, губки были белые и страх, недетский страх. Однажды днём я, услышав его крик, помчалась в комнату – на лице ужас, смотрит в тот же угол: «Дядя, дядя!»
Тут я собралась и немедленно поехала к отцу Александру в Новую Деревню. Я рассказала отцу Александру всё как есть. Рассказала, что творилось со мной и что теперь творится с моим сыном – его, кстати, крестником. Я редко видела отца Александра таким серьёзным и суровым, было ощущение, что он – словно воин перед битвой. Он сразу же поехал к нам освящать квартиру. Это был настоящий праздник, впервые я участвовала в этом обряде. А ночью сынок проснулся снова с тем же выражением лица. Но показывал пальчиком уже не в тот проклятый угол, а за окно! И было это в последний раз.
Юрий Пастернак
В середине декабря 1984 года в Москву приехал мой знакомый М., работавший в ту пору в Крымской обсерватории. За три дня он чуть было не уморил нас с женой нескончаемыми ночными разговорами, перескакивая с темы на тему с помощью модуляционных переходов «в далёкие тональности». После изматывающего разговора о йогах и кармах вдруг неожиданно изрекал: «Шахматы – хорошая игра». И пошло-поехало на тему шахмат. Потом так же резко он начинал говорить о чём-то другом. Остановить его было невозможно. Утром мне пришлось мягко выставить его за дверь, предварительно откровенно с ним поговорив.
Через пару дней по его просьбе мы поехали в Новую Деревню, к отцу Александру. В метро я спросил о его самочувствии – накануне он жаловался на боли в сердце. В ответ на моё участливое: «Как ты, не болит ли сердце?» – он ответил: «Ничего, ты сегодня сам узнаешь, что это за боль!» И действительно, в тот же миг во мне поселилась сильная боль в области сердца.
На исповеди М. спросил отца Александра: «Отец, нет ли у вас знакомого карма-йога, который бы был уровнем выше моего?» Что ответил ему батюшка, я не знаю, но после исповеди мой приятель уселся посреди храма в позе лотоса и, закрыв глаза, стал «медитировать».
Настал черёд исповедоваться мне. Я рассказал отцу Александру о М., о разговоре в метро и пожаловался на боль в области сердца. Он тут же помолился и «снял» с меня «эманации его болезни». Боль сразу же исчезла и в дальнейшем не возвращалась. По поводу М. батюшка сказал: «Ваш приятель – патологический тип. Выставив его из дома, вы поступили верно. С такими в больницах не справляются, куда уж вам! Это не ваш контингент. Сумасшедшие – не ваша клиентура».
Спустя два дня М. был чудесно спасён: его вовремя увидели и сняли с верхней площадки здания университета на Ленинских горах, откуда он, по наущению своего «астрального учителя», собрался было полетать над Москвой. Вскоре я посетил его в психушке на Каширке, а потом след моего несчастного приятеля навсегда потерялся где-то в Крыму.
София Рукова
Однажды мы, как обычно, в воскресенье ждали отца Александра в гости. А наша главная кормилица и поилица Женя занемогла и просто не может встать с постели. Решили обойтись тем, что было. Тут входит отец Александр. Сообщаем ему о ситуации с Женей – дескать, стол сегодня не очень… Он идёт к ней, минуты через две возвращается: «Ничего… всё нормально». Не успели начать молитву – появляется Женя! – как ни в чём не бывало. Потом все спрашивали Женю: «Что с тобой сделал отец?» А она отвечает: «Да ничего. Потрогал руку, помолчал… и я вдруг смогла встать».
Андрей Тавров (Суздальцев)
Однажды мы шли через подмосковную рощицу, направляясь на дачу к одному из прихожан. Мы разбились на несколько групп и шли по летнему лесу, переговариваясь, теряя друг друга из виду и снова находя. Я оказался рядом с отцом Александром. Я обрадовался – побыть с ним наедине становилось большой редкостью, он был осаждаем людьми. Он увидел мою радость и, видимо, быстро понял моё состояние. «Вы можете думать, Андрюша, что если мы с вами стали реже видеться, то я о вас не думаю или не помню. Но это не так. Вы у меня все и всегда вот здесь, – и он положил обе ладони себе на грудь. – Всегда, каждую минуту, все до одного».
Я убеждён, что и сейчас «мы все у него там», в его великом сердце, которое не прекращало молиться никогда. Вы спросите, что это значит? Для многих – продолжение жизни там, где она уже невозможна, для других – выход из отчаяния, для третьих – неожиданную поддержку, когда её ждать неоткуда, а для четвёртых – пустыню одиночества, которую всё равно проходишь шаг за шагом, вместо того, чтобы давно остановиться.
Владимир Юликов
Полковник то ли МВД, то ли КГБ (естественно, не помню, потому что задача была – не помнить таких вещей) умудрился через кого-то пригласить отца Александра, чтобы крестить ребёнка в больнице, в Москве. Девочке, умирающей от рака, было лет двенадцать. Она умирала и уже кричала в полный голос, потому что наркотики не действовали, и какая-то нянечка или медсестра посоветовала родителям позвать священника, чтобы её покрестить. И отец Александр поехал, несмотря на то что знал, кто её родители… Конечно, этого полковника там не было, ни её мамы, никого; они нашли какую-то женщину, которая и привезла батюшку в больницу. И он крестил ребёнка. Девочка во время крещения не кричала. Боль прошла. И больше не возобновлялась до самой смерти. Через две недели девочка умерла – сияющая, улыбающаяся, без боли.
Едем из больницы обратно. Отец Александр сидит на переднем сиденье. «Они вам так благодарны! – причитает эта женщина, – они ищут способ вас отблагодарить. Но боятся контакта». Отец говорит: «Ну что там благодарить? Ведь было поздно». Я слушаю и не вмешиваюсь. А когда женщина вышла, я тут же спросил: «Батюшка, а вы так странно сказали – что было поздно. Что вы имели в виду?» «А что, – говорит, – Володя…» Мы говорили пунктиром, всегда было понятно, что за этим стояло. Если б вызвали пораньше, его появление могло изменить ситуацию.
Татьяна Яковлева
Однажды я горячо помолилась: если что-то болит у отца Александра, я возьму эту боль на себя. Помолилась и забыла. Через некоторое время у меня стали болеть колени. Сначала тихонько, потом всё сильнее и сильнее – и через день я уже еле ковыляла от боли. Я приехала в Новую Деревню и пожаловалась отцу: «Ноги болят», – и в ту же секунду ноги болеть перестали. И я поняла, что с этой болью он живёт всегда. И при этом всегда радостен, бодр и весел. Иногда он говорил о жизни после смерти: «Ну, хоть там боли не будет». Значит, постоянные боли его сопровождали всегда.
Добрый пастырь
Добрый пастырь, именно такой, какого и желает Христос, состязается в подвигах с многочисленными мучениками. Ведь мученик однажды за Христа умер, а пастырь, если он таков, каким должен быть, тысячекратно умирает за стадо, он даже каждый день может умирать.
Иоанн ЗлатоустСергей Аверинцев
Как все знают, специальным объектом миссионерских усилий отца Александра стало совсем особое туземное племя, которое зовётся советской интеллигенцией. Племя со своими понятиями и преданиями, со своими предрассудками, по степени дикости в вопросах религии подчас превосходящее (и уж подавно превосходившее лет тридцать назад) самые дикие народы мира. Племя, с которым миссионер должен разговаривать на его собственном туземном языке; если нужно – на сленге. Только не надо с нажимом повторять, до чего же хорошо отец Александр владел языком светской культуры, с удивлением констатировать, что он, подумать только, мог наилучшим образом поговорить с людьми науки, искусства и литературы на темы, близкие для них. Всё это – чистая правда, однако не в меру умиляться этому – несоразмерно с масштабом его жизненного дела. Поразительна не его разносторонняя образованность; он был человек очень одарённый, очень живой, очень сильный, и этим всё сказано. Поразительно другое – как эта образованность без малейшего остатка отдавалась на служение Богу и людям. О чём думать куда полезнее, чем о его эрудиции, так это о его умной, свободной и в основе своей смиренной открытости навстречу своим современникам – сбитым с толку, духовно искажённым творениям Божиим и носителям образа Божия. Ибо для того, чтобы помочь ближнему, не отпугивая непомерно высокой и непомерно тонкой духовностью, не подавляя строгостью вкуса, не сковывая мощью собственной индивидуальности, смирения нужно больше, чем для самых смиренных словес и телодвижений. Как сказано в одном стихотворении Киплинга, «не выглядеть чересчур хорошим и не говорить чересчур мудро», «don’t look too good nor talk too wise».
Митрополит Сурожский Антоний (Блум)
Слово по случаю десятилетия со дня гибели
о. Александра Меня (Лондон, 7 сентября)
Прошло десять лет со дня гибели отца Александра. Он предстал перед Господом, но как добрый пастырь он с нами, молитвенно храня нас и помогая нам стяжать то преображение жизни каждого, то призвание соделаться «причастниками Божеского естества», к которому каждый из нас призывается.
Отец Александр – это образ любви животворящей. Он любил чад своих, и они находились не только вокруг него на Родине его, в России многострадальной, но раскинулись по всему миру. Его любили той чистой, возвышающей любовью, которой любят учителя и пастыря, и любили его не только православные, но и инославные, познавшие всю красоту образа отца Александра. За эти десять лет мы всё ярче осознавали светлый образ отца Александра – как человека мира, как любвеобильного пастыря доброго. Сияние проникновенного его понимания каждого человека, его пастырский дар усматривать «образ и подобие Божие» в каждом приходящем к нему нас озаряет всё ярче.
Примером всей своей жизни, своим видением, отец Александр продолжает нас призывать к откровению завета Христова «Я возлюбил вас, пребудьте в любви Моей».[44]
Ариадна Ардашникова
В тот день, 27 июля 1984 года, нас было на даче человек десять. Отца Александра ждали долго. КГБ изматывал его допросами и обысками. За ним постоянно ходили «хвосты». Мы ждали его после службы, но он не приехал. Молоде?жь пошла встречать его на станцию, мужчины дежурили у дороги: вдруг кто-нибудь из наших завезе?т его по пути. Ожидание было долгим и тревожным. Отец появился в четыре часа. Деи?ствительно, привязался «хвост». «Едет теперь спокои?ненько в Семхоз, думает, я в соседнем вагоне, бедныи? “хвост”!» – отец белозубо смее?тся, довольныи?. Моя дочь кинулась к отцу Александру: еще? одна девушка тоже хочет креститься! Он разве?л руками: «Вы что, хотите, чтоб я вам тут Иордан прове?л?!»
Отец приехал не один. С ним был худенькии?, чуть сутулыи? человек с русыми волосами. Глаза голубые будто были запрятаны в орбитах и оттуда светились какои?-то благодатнои? скромностью. «Вот, – сказал отец Александр, поставив его перед собои?, – вам замена… если что… и тоже Сашеи? зовут». Саша нам с мужем очень понравился. «Если что» случилось через шесть лет: отца Александра Меня убили. По этому его благословению нашим духовником стал отец Александр Борисов.
После их приезда двери заперли, за калиткои? оставили своего «часового». Окна с кружевными занавесками затянули бязевыми белыми шторками, но сквозь них проникало солнце. Отец Александр приве?з с собои? маленькии? магнитофон. Ни у кого из нас тогда еще? не было этои? диковины. Тихие звуки Мессы Моцарта заполнили нашу уютную дачку.
Священники уже облачились, и начались крестины. Крестили двоих: Павла, новорождённого наших друзеи?, и моего мужа Вадима. Помню слова отца Александра: «Когда открывают новую звезду, меняется зве?здная карта всего неба. Сегодня принимают крещение Павел и Вадим, рождаются новые христиане, появляются на Духовном Небе новые зве?зды. Значит, изменится вся Духовная карта мира».
Отец Александр готовил Вадима несколько месяцев. Оглашение его он прове?л на кладбище, у могилы своеи? матери. Когда я спросила отца, можно ли нам повенчаться сразу после крещения, он смешливо округлил глаза: «Такого в моеи? практике еще? не было: крестить человека и сразу венчать?» Потом уже серье?зно закончил: «Я подумаю». Отец не забыл думать, он никогда ничего не забывал. Всякое его «забывание» моих вопросов было ответом: не время – жди! При встрече я смотрела на него вопрошающими глазами. И однажды он сам подоше?л ко мне: «Нигде не написано, что нельзя, – даваи?те!»
Вот что я записала в те дни, к сожалению, не дословно. Отец Александр говорил: «Венчание – это соединение двоих в Одно Целое таинством церковного брака. Венчание дарует вашему браку обновление. Все? в семеи?нои? жизни проходит: молодость, здоровье, влюбле?нность. В старости слабеет ум, память, уходят силы – все? преходяще. Все? преходяще, но в глубине два венчанных человека – Одно Целое. Если заботиться в семеи?нои? жизни об этом Целом – не будете упираться ни в трудные черты характера друг друга, ни в какие-то несоответствия. Именно инаковость другого составит с тобои? Целое. Вы соединены в Вечности. Вы можете черпать у Бога силы, чтобы брак не распался. Трудно сохранить брак. То, из чего он складывается, теряет новизну. Ослабевает привязанность, обступают семеи?ные заботы, дети, слабеет влечение. Венчание – это соединение в глубине, по Божьему замыслу. И что бы ни было с привязанностью, семеи?ным бытом, влечением, что бы ни разъединяло, венчание – это соединение навечно. Любовь своими корнями уходит в бессмертное, бесконечное. И как символ мистическои? таи?ны бесконечного – кольцо».
После венчания, когда уже отец Александр и Саша Борисов сняли облачения, все вышли на открытую террасу. Можно было больше не прятаться – просто весе?лое застолье с друзьями! Оказалось, что в саду проше?л дождь, наверное короткии?, потому что в доме – будто все? время светило солнце. Но в саду всюду: на траве, на цветах, на деревьях мерцали капли. И вдруг мы увидели радугу! Она была у самого нашего крыльца. Не очень заметная, потому что фоном ее? был сад, а не небо. Она стояла низко, прямо над головои?, метрах в пяти от нас, между двумя папиными липами, украшенными, как невесты, сверкающими каплями июльского дождя. Липы, будто руками, держали своими ветками радугу, ле?гкую, прозрачную и многоцветную. В Библии радуга – знак Божьего благословения.
Однажды в Новои? Деревне бабки набросились на девушку в джинсах: «Бесстыдница!» Отец Александр подоше?л к ним: «Девочки мои, а где ваши дети?» Стихли воительницы.
Наталия Белевцева
17 декабря 1973 года умер о. Андрей Сергеенко. Во сне. Для многих его духовных детей это была первая христианская смерть. Было горе, но был и подъём духа, обозначивший этап нашего повзросления и разделения братства. Мы с Эллой Лаевской побрели к отцу Александру Меню. Он хорошо знал о. Андрея, Ведерниковых. Принял нас радостно и тепло и стал нянчить. Шестнадцать лет нашей жизни отец Александр лепил из нас человеков. Его молитвами я вышла замуж, нашла приложение своим гуманитарным склонностям в Муранове. Под его духовным руководством Элла вырабатывала свой особенный научный путь – исследователя религиозной основы искусства. С другой стороны, она часто консультировала отца Александра по вопросам древней истории и культуры, тем самым помогая и ему в его трудах.
Анна Борзенко
1989 год. До этого мы жили на даче. Квартира новая, их даже две. По многодетности дали. Приехал отец Александр. Окинул одобряющим взглядом наши хоромы. Я стыдливо какой-то тряпочкой накрыла экран телевизора. Мол, не подумайте, что мы тут жертвы голубого экрана. А он как раз на телевизор внимание и обратил: «О, – говорит, – телевизор! – И ручки так потёр. – Это замечательно! Ведь и “В мире животных” можно смотреть, и “Клуб кинопутешествий!” Тем более цветной!» Освятил воду, стукнул себя рукой по лбу (кропило забыл!), без малейшего колебания схватил с этого самого телевизора букет полузасохших астр и широким жестом с сильной молитвой освятил всё, что было живое и неживое в этом доме.
А потом за столом мы сидели рядом. И я ему пожаловалась: «Люблю, – говорю, – вино. Но как-то не просто люблю, а слишком». Он положил свою руку на мою и очень серьёзно и тихо сказал: «Понимаешь, вино – это такая маленькая змейка, которая порой превращается в огромного удава, и он может задушить тебя». Вот и всё, что я запомнила про этот день освящения квартиры в Беляево. И не думала, конечно, что это его посещение станет последним, и что начнут после 9 сентября собираться у нас друзья на молитвенные собрания, что мой муж Володя будет вести здесь детские группы катехизации и ставить пьесы – и будет у нас «исход евреев из Египта» через два балкона наших квартир.
Мария Борисова
Однажды – нам было, наверное, тогда с сестрой лет по десять – не помню почему, Великим постом у Сони Смоляницкой в Салтыковке был какой-то праздник. Было много народа, накрыли очень богатый по тем временам стол, и была колбаса сервелат. Шёл Великий пост. И нам с Верой так хотелось есть – ну, тогда же не ели колбасу каждый день. И мы всё-таки оскоромились и съели по одному кусочку. А там же был отец Александр, и мы сказали об этом ему, потому что чувствовали себя виноватыми. Он в принципе мог бы сказать, ну, так ерунда, ну, мол, ничего страшного. А я помню, у него реакция была совсем другая: он нас так, можно сказать, вспушил, за то, что мы неправильно поступили. Вот такая история. Но сейчас у нас и, особенно на Западе, скажут: как же детей заставлять поститься, вообще чуть ли не социальные службы вызывают. А нам десять лет всего было. Я думаю, что идея, которую он хотел нам передать, – всё-таки о важности поста на таком маленьком примере. Он был широкий человек, чтобы обратить внимание на кусочек сервелата. Но в данной ситуации с конкретными людьми, пусть даже и с детьми, было важно отметить, что искушению надо сопротивляться. Может здесь, даже не столько об отношении к посту, сколько к каким-то таким желаниям, которые противоречат чему-то важному.
Екатерина Гениева
Он был очень мягкий и добрый человек. Иногда мне казалось: ну зачем он мучается с некоторыми своими прихожанами, людьми сложными, а часто, может быть, и порочными. Я говорила ему: «Вы же понимаете, что это за человек». Он на меня наивно смотрел и говорил: «Знаете, Катя, вы наверняка правы, но что поделаешь – я священник». И добавлял: «Я пытаюсь представить, какими они были маленькими». Тут я замолкала. Хотя, конечно, он всё видел, видел и предательство вокруг себя, которое, возможно, его погубило.
Незадолго до гибели отцу Александру удалось побывать в Германии. Он поехал туда по приглашению католической академии Штутгарта. С таким трудом вся эта поездка организовывалась, а он вернулся раньше срока. Причём вернулся он в страшного цвета пиджаке – то ли зелёном, то ли бордовом. Он вообще любил пиджаки, потому что в карманах можно было носить книги. Я поинтересовалась, нельзя ли было выбрать что-нибудь поприличнее? Он мне так ответил: «Знаете, Катя, я как зашёл в магазин, как увидел все эти ряды, так шаг сделал, взял первый попавшийся, заплатил и ушёл». – «А что вы так рано вернулись, ведь виза ещё не кончилась?» – «Знаете, у меня здесь крестины, похороны, дела – ну что мне там?»
Анна Дробинская
Я жила в другом городе, у меня была переписка и периодические наезды в Москву, когда можно было увидеться с отцом Александром. Это была возможность прикоснуться к тому, что он нёс в себе: живое, светлое, бесконечно радостное, меняющее качество жизни. И в этом всегда был личный праздник. Помню, как я сбежала в какие-то маленькие каникулы в институте в Москву (в те времена поехать спонтанно было непросто, так как были трудности с билетами). Стою в новодеревенском храме, отец Александр кадит перед началом службы. Проходя мимо меня, удивлённо-весело поднимает брови, немного позже, на исповеди, радостно встречает: «Ну, лягушка-путешественница…»
Андрей Ерёмин
Батюшка сравнивал духовные усилия человека, который редко причащается, с трудом Сизифа, когда тот тащил камень наверх, а он скатывался обратно, и так бесконечно. И ещё он говорил: «Очень важно, чтобы действовал Господь в нас, а не мы сами. Только тогда мы сможем избавиться от корня греха, который есть самость, эгоизм».[45]
Наталия Ермакова
Софа всегда была очень экспансивной. Когда настал первый после её крещения Великий пост, она жаловалась отцу Александру: «Умираю, как хочу кусочек копчёной колбаски!» Батюшка говорит: «Купите сто грамм и съешьте!» Софа изумилась: «А разве можно?!» – побежала и купила лучшей колбасы. Попробовала, а это оказалось совсем невкусно, она даже сто грамм доесть не могла. Это было в чистом виде искушение, и отец Александр это понимал.
Владимир Ерохин
Его стол с грудой рукописей и писем не давал мне покоя, вселяя тревогу, понятную только тем, кто привык сидеть за письменным столом.
– Вы торопитесь? – заметил он.
– Нет… Но, наверное, вы заняты?
– Чем?
– Я отнимаю у вас время, а у вас – работа.
– Вы и есть моя работа, – произнёс отец Александр.
Марина Журинская
Однажды после службы отец Александр дружелюбно сказал мне: «Вы не могли бы приехать (назвал дату)? Посидим, побеседуем просто так». Конечно, я могла. Я едва дождалась этого дня, приехала – и вот, на выходе из храма батюшка виновато шепчет: «А вы не могли бы часика два почитать или погулять? Понимаете, мне нужно тут одних обвенчать, он офицер, кажется, из КГБ, ему очень нужно».
Через два часа была уже обычная круговерть, и я смогла только зайти и распрощаться. Отец Александр развёл руками, и вид у него был отчасти виноватый, отчасти довольный. А я, как ни странно, была счастлива. Да, он не смог сказать мне то, что хотел, но преподал такой урок! И ещё я радовалась тому, что оказал доверие, знал – я пойму. Пойму, что не меня он променял на неизвестного офицера (ещё бы не хватало – «пастырь КГБ»!), а своё желание провести какое-то время в мирной беседе отменил, когда Господь послал ему человека, отчаянно нуждавшегося хотя бы в крупице благодати.
Михаил Завалов
Как-то отец Александр сказал: «Сколько смолоду ни думал о том, кем мне надо быть: писателем, учёным и т. д., готовясь к священству, я думал о многих ролях, но никогда в списке этих ролей не было роли психиатра. А сейчас – приходится…»
Кто-то спросил отца Александра: «Как Вам не скучно общаться с приходскими старухами?» – «А что, старушки – тоже люди, у них те же проблемы, что и у вас…»
Однажды, в мрачную пору нашей жизни, чреватую распадом семьи и моим уходом из церкви (а в Новую Деревню я уже почти полгода не показывался), батюшка сам «напросился» в гости – без приглашения, когда его не звали и, быть может, не слишком-то и желали видеть. Просто сказал жене, у которой был день рождения: «Я к вам приеду». Приехал, ел и пил с нами, лепил из глины динозавров. Никаких капитальных объяснений не было, походя говорил со мной, спрашивал, как я живу, и заметил, что каждый человек время от времени должен отдавать себе отчёт, куда идёт. А то можно не заметить, что стоишь на месте или катишься вниз…
Я вернулся в церковь через пару месяцев…
Григорий Зобин
По дороге к отцу Александру мама очень боялась, что не сможет рассказать о своих трудностях, и чувствовала себя скованной. Но буквально через пять минут после начала разговора вся скованность куда-то исчезла. Очень откровенно и легко рассказала мама о том, что мешает ей креститься. Она говорила, что в глубине души ощутила потребность сделать этот шаг. Но есть некий барьер, который она никак не может преодолеть. С чем он связан – трудно дать однозначный ответ. Наверное, всё вместе – и воспитание, и среда, в которой она жила всю жизнь…
Батюшка слушал, потом вдруг как-то очень светло улыбнулся и сказал: «А ведь это и прекрасно, что есть такие затруднения! Я бы удивился обратному – если бы вы мне вдруг сказали, что после стольких лет жизни в наших условиях у вас этот путь проходит гладко и без проблем. Есть трудности, внутренняя борьба, противоречия – значит, есть и движение вперёд!» Потом мама рассказала отцу Александру о потрясении, которое она пережила в Риме в соборе Святого Петра у «Пьеты» Микеланджело. «Ну, вот видите, эта музыка уже звучит в вас, – сказал батюшка. – Те барьеры, о которых вы говорили, – это всё наносное. Главное в вас есть, и оно сильнее…»
В июне 1987 года произошло то, о чём я просил Бога больше десяти лет. Мама сказала мне: «Сынок, я твёрдо решила креститься». На этой же неделе я выбрался к батюшке. Когда подошёл к нему после литургии, он весь просиял, обнял и поцеловал меня. Узнав о том, что мама хочет креститься, батюшка обрадовался. «Вот что значит – не давили! Сама пришла!» – сказал он. «Не давить» – было правилом батюшки.
Александр Зорин
Помню, однажды моя дочка забыла у отца Александра в доме куклу и, хватившись уже за калиткой и видя моё нежелание возвращаться, заревела. Я не хотел лишний раз тревожить хозяина. Однако пришлось. Батюшка улыбнулся: «Для неё кукла – это очень серьёзно. Она её любит не понарошку».
Все, кого мы встречаем по дороге, здороваются. Он же их всех крестил, их детей, их внуков, отпевал родителей, венчал… Вот женщина, работает в конторе. Мы, кажется, идём сейчас к ней. Отец Александр убыстряет шаг, окликает её по имени. Скольких же людей имена он помнит! Нет, это не только феноменальная память. Я спросил его как-то, не пользуется ли он механизмом запоминания, каким-нибудь приёмом? Он ответил, что нет никакого приёма…
Фазиль Искандер
Однажды мы ехали с отцом Александром к нему домой. Вышли из электрички, а там ходу до его дома, по-моему, минут пятнадцать, но мы около часу шли к его дому, потому что то и дело подбегали к нему местные жительницы, и каждая о чём-нибудь просила. И я подумал тогда про себя: это происходит, наверное, каждый день, и каким надо было обладать терпением и любовью к людям, чтобы не отмахнуться, всех внимательно выслушать, и он ни разу ни одну из них не перебил. Я поразился тогда его душевной широте и щедрости.
Анна Корнилова
Наставляя Алика, о. Николай Голубцов говорил: «С интеллигенцией больше всего намучаешься». Это он знал из своего опыта. «Но и сам он был пастырем этого духовно заброшенного сословия, и мне его завещал», – вспоминал впоследствии отец Александр.[46]
Елена Кочеткова-Гейт
Однажды, уже будучи прихожанкой отца Александра, я приехала в Новую Деревню с моими неверующими знакомыми. Я им немного рассказывала про батюшку, и они захотели на него посмотреть. Когда я после службы подошла к кресту, отец Александр радостно заулыбался: «Лена, как я рад вас видеть, как хорошо, что вы приехали! У вас всё в порядке? Что-то давно вас не видно». Друзья стояли рядом, вид у них был немного ошалевший: «Он что, тебя знает?» Они думали, что я привезла их просто поглазеть на своего рода знаменитость. «А что это он так тебе обрадовался – как родной дочери? И вообще, он какой-то другой, не похож на обычного попа».
Так он и есть другой, – я гордилась своим духовным отцом. Рассказала им немного о православной традиции духовного водительства. «Ага, понятно, значит, он твой гуру», – перевели они на свой язык. Сразу же окрестили отца Александра «суперэкстрасенсом», старались увидеть его «ауру», измерить его «биополе», тогда это было модно, шёл 1979 год. Стали мне объяснять, что зашкаливает по всем параметрам и «аура», и «биополе», и что-то там ещё. Было странно, что такого живого, весёлого, красивого и умного отца Александра как бы препарируют, разбирают на составляющие элементы, называют дурацкими словами – терминология для меня была чужой, но, если перевести на привычный для нас язык, получится всё правильно: «вера, действующая любовью». Я была рада, что мои друзья сразу отметили самое главное в батюшке. «Это он ко всем так относится или только к знакомым?» – допытывались мои приятели. «Ко всем, ко всем», – успокаивала я их, и это была правда.
Мои знакомые долго не уходили из храма, разглядывали батюшку. Задумались: «Да-а-а… ты хорошо устроилась, позавидовать можно». Я торжествовала: «Да я сама себе завидую. Но больше – радуюсь!» До сих пор, стоит только подумать об отце Александре, я начинаю улыбаться. Мы, его духовные чада, грелись в лучах его любви, как котята на солнышке, а время в стране тогда было холодное, неприветливое…
Юрий Кублановский
В своей священнической работе отец Александр был гораздо традиционнее, чем в своих книгах. Его прощение и нестрогость к чадам шли не от «модернистского» релятивизма, но от всеобъемлющего органического милосердия. Пастырь добрый, он не способен был на суровость, на строгое вразумление. Тогда при встрече – после семилетней разлуки – отец Александр напомнил мне ещё об одном, как-то подзабытом мной качестве своей личности: повышенной по сравнению с обычными смертными энергичности. Её же подметил и Фазиль Искандер: «Поздним вечером батюшке надо было уходить с ещё одним пастырским визитом из уютного дома, но вместо вполне естественной неохоты, уходя в дождливую ветреную ночь, отец Александр быстро и весело одевался, как мы с вами раздеваемся, приходя в дом, где нас ждёт дружеское застолье».
Майя Кучерская
Одна беременная женщина много болела. То одним, то другим, то третьим, просто не было уже никаких сил. Врачи говорили ей: «Немедленно делайте аборт. Родится ведь идиот!» Родственники тоже очень переживали и добавляли: «Мало того что идиот. Где он будет жить? У нас и так повернуться негде». Жили они и правда большой семьёй в двухкомнатной квартире. Но женщина упрямилась, всё-таки она была верующая, и аборт делать не хотела. Тогда хитрые родственники посоветовали ей поговорить с отцом Александром, потому что знали – человек он широкий, свободный, не то что какой-нибудь поп-мракобес, знает языки, читает книжки, чужое мнение уважает, глядишь, благословит и аборт.
Женщина отправилась к отцу Александру и всё ему рассказала. Отец Александр ответил: «Родится идиот – будете любить идиота».
Родился вообще не идиот. Сейчас он уже вырос и учится в МГУ.
Андрей Мановцев
Потребовалась смерть отца Александра, чтобы его весть нами, его подопечными, была услышана вправду, всерьёз. Ничего ведь нет серьёзней, чем смерть. А пока он был жив, мы (так вспоминается, не совсем, конечно, справедливо, да и люди все разные) хотели только «малое время порадоваться при свете его». В сердцах наших было непросто, от воодушевлённых помыслов – шумно, и в сущности – тесно. А «в нём» нам было не тесно. Принадлежность к приходу отца Александра Меня сознавалась нами как нечто особое – вроде того, как в древности адресаты апостола Павла считали: «мы Аполлосовы» (1 Кор. 1:12). В общении с отцом Александром, если можно так выразиться, начинало дышать в нас лучшее, шелуха сознания слетала, и становилось легко, хорошо. Сам он чурался собственной значимости. «Да если б я думал о себе, – сказал он как-то, – что я вот какой-то исключительный, меня бы придавило! Нет. Поедешь в Москву, причастишь такого-то или такую-то и поедешь себе домой…» Также и о лекции он мог бы сказать: прочитаешь себе лекцию и поедешь домой. Он ведь как считал (это чувствовалось): ему есть чем поделиться и совершенно не жалко это сделать!
Павел Мень
Отец Александр говорил: «Если люди развернутся к моей личности, то, значит, я как священник полностью потерпел фиаско. Они должны развернуться к Богу, и я им только помогаю в этом».
Юрий Пастернак
Однажды на вопрос: «Батюшка, ну почему вы не скажете, как поступить?» – последовал ответ: «Тогда я сразу кончусь как священник. Я только показываю, где левый берег, где правый, но решать вы должны сами».
Священник Иоанн Пеньтковский
Что мне запомнилось в характере отца Александра? Это то, что он дорожил временем. Он всегда был занят, но никогда не суетился. Он никогда не перекладывал дела, требы на меня. Он всегда старался делать сам то, что мог, что считал нужным как священник, не как настоятель, а именно как священник. Отец Александр был внимательным. Когда он возвращался из какой-нибудь поездки, всегда привозил мне сувенир или книгу. Он старался меня утешить, потому что я перешёл во вторые священники из настоятелей. Как-то раз прохожу мимо его комнаты, а там его ждут для беседы люди, он мне и говорит: «Отец Иоанн, не печалься, будут и у тебя духовные чада». Этими простыми словами он старался поддержать меня, хотя никакой зависти у меня не было. Но он, видимо, хотел, чтобы я чувствовал себя внутренне свободным. И даже когда отец Александр представлял меня кому-нибудь, то говорил: «Вот этот батюшка – художник, иконописец, реставратор». То есть не просто священник, который совершает только церковную службу, а человек, который может ещё что-то делать помимо службы.
Ольга Полянская
Как-то я подошла к отцу Александру с просьбой благословить меня на работу, а сына помочь устроить в детский сад. Он подумал и отказался, объяснив свой отказ тем, что моим мальчиком нужно заниматься. «Тебе будет трудно, но вырастет очень хороший человек. Но ты должна быть рядом, а иначе – будет Пугачёв». И сам рассмеялся от этого сравнения, а потом ещё раз сказал: «Из ребёнка может получиться толк, но только в том случае, если твоё материнство станет для тебя самым важным делом. А что же ты хочешь? Это и есть настоящее материнство». На это я ему всё-таки возразила: «Но тогда нам не на что будет жить и ребёнку нечего будет есть». Отец Александр удивлённо поднял брови и сказал: «Ну, этот вопрос мы решим». Он запустил руку в глубокий карман своей рясы и достал сложенные пятьдесят рублей (на эти деньги мы могли прожить месяц). Я тогда ещё не очень освоилась в храме и вместо благодарности возмутилась и начала категорически отказываться: «Что вы, я совсем не для этого вам сказала!» Он ещё больше удивился и – как было для него характерно – поднял глаза вверх, к Небу. Небо будто преклонилось, повеяло тихим ветром, усилилось чувство Божественного Присутствия, и когда он повторно протянул мне эти же пятьдесят рублей, мне стало легко принять их от него как от близкого друга. «Я тебе всегда во всём помогу», – сказал он медленно и чётко.[47]
София Рукова
– Отец, дорогой отец! – плача, говорила я отцу Александру в его кабинете на следующий день после погребения моего дорогого спутника (на кладбище рядом с церковью, где я была в то время регентом хора).
– Я не могу больше петь… не могу жить…
– Так… – он серьёзно взглянул мне в лицо, – я могу сейчас уложить вас на этом диване. Знаете, что будет?
– Я умру…
Вопреки ожидаемой мною реакции он печально кивнул:
– Да. А потому – идите на клирос… кроме вас пока некому… идите и машите рукой, показывайте, что петь… Плачьте и – машите рукой…
И я поплелась на клирос.
Ирина Рязанова
Отец Александр рассказывал: «Вернулся я к себе после литургии. И – такое озарение! Встал на молитву. Вдруг дверь приоткрывается и просовывается рожица – старушка: “Батюшка, я вам огурчиков принесла…” Пришлось встать и выйти. Она же не просто пришла – у неё разговор».
Отец Александр говорил: «За каждого человека, которого я крестил, я отвечаю».
Прихожанка пожаловалась отцу Александру, что он уделяет им с подругой мало внимания. (Они были верующими с «большим стажем»).
– Я приближаю к себе тех, кто не может идти сам.
Олег Степурко
Батюшка после освящения нашей квартиры обратился ко всем присутствующим:
«Ну, поздравляю вас! Сейчас я бы хотел пожелать маленькой Лене, её братцу и её сверстникам, чтобы они были не просто нашими детьми, чтобы у них возникла какая-то внутренняя общность. Вот я подумал совсем недавно, глядя на Иру, Розину дочку. Ещё немножко, и она будет одной из вас. Сколько ей сейчас, восемь? Значит, через восемь лет вы все ещё будете в цвету, а она будет уже девушкой. Ну, это всё в порядке вещей. Понимаете, у нас уже возникает второй этаж из наших детей и наших внуков. Как вы все убедились, довольно трудно что-то детям передать, что-то в них вложить, но тем не менее это необходимо. По крайней мере, мы все этого очень желаем, молимся об этом, надеемся на это. Есть одно мудрое наблюдение, старинное, что всё закладывается в детей с малолетства. Успеем – хорошо, нет – нет. Если заложено с малолетства, значит, даже если потом ребёнок уедет куда-нибудь на сторону далече, потом это всплывёт, и возвращение к Богу будет для него возвращением к детству, возвращением к лучшему, тому, что сохранило его подсознание. Да, и поскольку почти у всех из вас дети маленькие, это надо помнить. Это не воспитание, а что-то другое, я назову это питанием. Питанием, потому что есть органическая взаимосвязь между родителями и детьми именно сейчас. Потом вырастают отдельные люди, обособленные как-то. Сейчас всё это перекачивается. Вот если сумеете перекачать – дай Бог, дай Бог, чтобы так было! Во всяком случае, это возможно. Очень хотелось бы, чтобы они духовно росли, и вы видели, как они растут. А то, чего человек очень хочет, а тем более действительно стремится, – это почти всегда исполняется, если об этом думать, на это нацелиться, очень желать, а потом сделать знак рукой».
Однажды отец Александр собрал актив прихода и неожиданно выступил с такой речью: «В нашей стране очень трудно проявить себя и реализовать свой творческий потенциал. Есть опасность сделать Церковь таким средством для самореализации. Нельзя быть профессиональным верующим. Нельзя прятать свою несостоятельность за Евангелие. Церковь не может из цели превратиться в средство».
Отец Александр не одобрял людей, которые, обратившись, бросали писать диссертации и шли работать сторожами. Помню его фразу: «Не знаю, как они там охраняют социалистическое имущество, но Церковь никогда не отвергала и не боялась мысли и знания. “Воссия мирови свет разума” – поётся в рождественском тропаре».
Андрей Тавров (Суздальцев)
Помню, как отца Александра спросили во время одной из его лекций – почему он не принимает участие в политической жизни страны. Почему его приглашали на встречу с американским президентом Рейганом, который в то время посетил Москву, а он не пришёл. А вот Глеб Якунин пришёл. Он тогда ответил полушутя, что отец Глеб уже ввязался в политику и теперь ему нужно всё время быть на виду. И что собственную задачу и цель своей деятельности он видит в другом. «У меня есть мой приход, – сказал отец Александр, – это главное в моей жизни».
Наталья Трауберг
Отец Александр не был либералом, был очень суровым духовником – когда понимал, что этим человека не убьёт. Если же видел, что убьёт, он вёл себя иначе. <…> Публично все были равны. Каждому казалось, что он самый близкий. Отец Александр был мастер тех отношений, которые людей не обижают, а, наоборот, дают им возможность самоутвердиться. Тогда ещё все не бегали к психологам. А он, прекрасно зная, что самоутверждение ведёт в тупик, тем не менее отдавал себе отчёт, что на другой стороне – отчаяние и отсутствие выбора. Если приходила женщина, набитая оккультизмом, он её не мучил. Он её хвалил, хвалил и хвалил. И стихи её, независимо от качества, признавал хорошими, говорил: «Пишите! Пишите!» Эти женщины порой донимали его, изводили так, что он почти валился от усталости, но он их любил. Любил людей, которые шли к нему. Люди эти зачастую были очень эгоистичны. У него хватало на это сил, Бог давал ему сил любить и жалеть их. Они его обычно не жалели. Зато обожали, особенно женщины. Они и создали ужасный образ священника, которому все поклоняются… Но пройдёт время, стремнина унесёт всё лишнее, и непременно придёт прозрачность.[48]
Кто-кто, а отец Александр, как Честертон, знал, что «секрет жизни – в смехе и смирении». Он на редкость легко относился к себе; по всему было видно, что ему прекрасно знакома удивлённая и благодарная радость блудного сына. Глядя на нас, его духовных детей, усомнишься, что мы эту радость знаем.
Причины, конечно, не в отце Александре. Он делал что мог и намного больше. Досталось ему не столько «дикое племя интеллигентов», сколько странный и несчастный человек семидесятых годов, который толком и не описан. <…>
Очень часто отец Александр видел, что тронуть нас нельзя, можно только гладить, и это делал. Становясь психотерапевтом (и то особой школы), он повышал наше мнение о себе самих, отдаляя глубинное покаяние. Он этого не скрывал, охотно об этом беседовал, если заходила речь. Конечно, он знал опасности такой психотерапии. Знал и её «предварительность» и, отдаляя для нас метанойю, пока что молился о том, чтобы, самоутверждаясь, мы не перекусали друг друга.[49]
Отец, надо сказать, никогда не дёргал человека. Поэтому его пресловутый либерализм – это не выдумка, а нечто вроде проекции его милосердия. Он никогда человека, уши которого в каком-то определённом состоянии, не пытался переучить, не пытался вместить то, что тот вместить не может. Это какая-то католическая практика, в Православии так не принято. Трудно сказать, что принято в Православии. Какой священник, такое и будет, потому что чистая православная, ангельская традиция почти не существует. Она теплится, но мало таких священников.[50]
Людмила Улицкая
Однажды, по молодости и по глупости, я спросила у него, почему к нему стоит целая очередь из сумасшедших и дураков. Он был так великодушен, так зорко видел людей, что не стал меня обличать, а сказал только, что Христос пришёл к бедным и больным, а не к богатым и здоровым. Но прошло очень много времени, прежде чем я немного про это поняла. Дело было в том, что он любил тех ближних, которые ему достались, не выбирая лучших, а всех, кто в нём нуждался. Это был его народ – дикий, непросвещённый, нравственно недоразвитый, но другого народа не было. И этот самый народ приходил к нему утром, днём и ночью. К нему звонили, писали, просто стучали в дверь. А он и был «при дверях», – так говорила про него одна моя покойная подружка-старушка. А уж она-то знала, Кто есть «Дверь овцам».
Людмила Чиркова
В марте 1990 года я приехала в Москву для операции на глазах. Приехала в подавленном, депрессивном состоянии. <…> Сергей и Лена (Бессарабские. – Ю.П.) повезли меня в Новую Деревню на литургию, убеждая, что я должна обязательно причаститься перед операцией. Но моя депрессия сковала волю, и я никак не могла собраться с мыслями. Пока мы ехали в машине, мне дали молитвослов и велели читать акафист ко Святому Причащению. Но хотя глаза мои смотрели в книгу, я плохо понимала, что читаю, мысли блуждали по неведомым дорожкам, отвлекаемые ещё и разговором между собой моих спутников. В общем, в храм я прибыла совсем не готовая приступить к Святым Тайнам. Но всё же меня проводили на исповедь к отцу Александру, где, видя за собой большую очередь, я ничего вразумительного сказать не могла, а только плакала. Но тем не менее отец Александр благословил меня причащаться. Я же своевольно решила по своему недостоинству не подходить к Святой Чаше. И когда какая-то старушка предложила мне кусочек просфоры, взяла и съела его. После того как все причастились, отец Александр подозвал Лену и спросил, почему я не причастилась. Она передала ему мои слова, что я посчитала свою исповедь неполной и недостойна Святого Причастия. Тогда отец Александр велел мне подождать в приделе, где стояла купель для крещаемых, и, закончив свои дела в алтаре, пришёл туда. Спросил меня про предстоящую операцию. Я ответила, что завтра меня должны госпитализировать. «Вам нужно причаститься. Вы ничего не ели?» Я призналась, что съела кусочек просфоры. Он на секунду задумался, а потом пошёл и принёс Святые Дары, вторично исповедал меня (уже более спокойную и несколько собравшую свои мысли и чувства) и причастил.
И когда я приехала из Новой Деревни к своей подруге, у которой тогда остановилась, она отметила во мне внутреннюю перемену. На следующий день меня госпитализировали в клинику Фёдорова. Операция прошла успешно, и вскоре я вернулась домой.
Владимир Шишкарёв
Отец Александр по аналогии с широко распространённой в советские времена аббревиатурой НОТ (научная организация труда) изобрёл формулу МОТ – Молитва, Отдых, Труд. Батюшка говорил: «Четвёртого не должно быть. Я всё время слежу, чтобы не было четвёртого. Человек может пребывать в трёх состояниях: молиться, отдыхать или трудиться. Можно молиться и собирать грибы. А четвёртое – это от лукавого. Лень – рассадник всех пороков. Вот когда ничего не делаешь – ни Богу свечка, ни чёрту кочерга – тут и возрастают грехи.
И ещё три правила. Первое – “Правило дельфина”. Мы посланы сюда по воле Божьей, мы здесь должны жить. Но нам, как дельфину, нужно взять дыхание – каждый должен понять сам, где его взять, в какую минуту, когда – и потом снова погрузиться в воды моря житейского. Второе – “Правило открытой руки”. То есть блаженнее давать, чем брать. Постарайся выслушать человека, отдать ему своё время, поделись. Никогда не жалей денег – трать их сколько угодно, если ты считаешь, что это на дело. И последнее – “Правило скульптора”. У Родена спросили: “Как вы делаете скульптуру?” Он ответил: “Очень просто. Я смотрю на камень и всё лишнее убираю”. Ничего лишнего не делайте в жизни, ничего! Не прибавляйте проблем».
Михаил Штеренберг
Став на религиозный путь, мы, будучи евреями (моя жена по матери также еврейка) и никоим образом не отказываясь от своего древнего народа, созданного верой в единого Бога, связали свою судьбу с христианством и Россией. Некоторое сомнение у нас возникло, когда русский муж нашей младшей дочери, которая также глубоко верующая христианка, стал убеждать нас уехать, ибо он опасался за её судьбу. Мы, как это принято у христиан, пошли к моему духовному отцу Александру Меню и поделились с ним своими сомнениями. Как только он понял, о чём идёт речь, он закричал (что с ним случалось чрезвычайно редко): «Это не ваш путь! Вы там духовно погибнете». Этот разговор устранил наши последние сомнения.
Митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий
Много можно говорить о пастырском и проповедническом подвиге отца Александра, но я хочу указать на самое главное, что было в нём: он в нашем буквально обезбоженном мире находил путь к сердцам своих современников и открывал им тайны Царствия Божия, Самого Христа, «Божью силу и Божию Премудрость» (1 Кор. 1:24).
Александр Юликов
Очень важное для меня событие произошло на Пасху 1963 года. Что значило тогда прийти в храм на Пасху? Вокруг стояло оцепление: дружинники и милиция пропускали в церковь только пожилых людей, а молодых – ни под каким видом. Поэтому я приехал довольно рано. До начала службы было ещё далеко. Мы беседовали, как обычно, и отец Александр спросил: «А что, собственно, мешает вам креститься?» Я говорю: «Ничего». Он: «Ну, тогда это грех!» И мы прошли в другую комнату, где он меня крестил. При этом присутствовали только мы двое, у меня не было, конечно, крестика нательного, и, когда дошло дело до этого, он просто снял с себя крестик и надел на меня.
Когда началась служба и я стоял в алтаре, поскольку, будучи крещёным, имел уже такое право, приехал Женя Барабанов. Он, естественно, ничего не знал. И у него округлились глаза, когда он увидел меня в алтаре. Сохранилась фотография этой Пасхи, где за отцом Александром, воздевшим руки, стоят четыре человека. Троих из них я знаю очень хорошо: это я сам, Женя Барабанов, Шурик (сегодня о. Александр Борисов).
Ирина Языкова
Как-то после службы мы пошли провожать отца Александра, он очень спешил. Кто-то побежал ловить машину, а мы стояли и продолжали разговор. Когда подъехала машина, он вдруг сказал: «Прошу вас, помолитесь о Юлиане Семёнове, он очень болен. Я сейчас еду его соборовать».
Мы удивились, кто-то даже возмутился: как же так, он же чекист и про чекистов пишет! Отец остановил его: «Не судите по внешнему, у каждого человека свои отношения с Богом. К тому же в болезни Бог становится ближе. И нужно молиться, чтобы он успел примириться с Богом».
Отец Александр сетовал: «Приходят благословение брать, какую юбку шить или какой формы карман к ней пришить, а как другого мужа заводят или другую жену, так благословения не спрашивают».
Одна прихожанка пришла как-то к отцу Александру и говорит: «Батюшка, я беременна, но рожать не могу никак. В моём положении мне ребёнок ни к чему. Да я и не смогу его вырастить. Благословите сделать аборт!»
Батюшка отвечает: «Значит, ребёнок вам не нужен? И вы хотите от него избавиться? Вы это твёрдо решили?»
«Да!» – отвечает прихожанка.
«Тогда вы сделайте так, – сказал отец Александр, – вы его выносите, родите, а когда ему будет полгодика, вы его убейте».
«Да что вы! – кричит в ужасе прихожанка. – Как же это, ведь он тогда живой будет! Я не могу! Что же я, убийца?»
«Конечно, убийца! Вы сейчас своего ребёнка не видите, и он вам кажется абстрактным. А он – живой. Аборт – и есть самое обыкновенное убийство!»
Татьяна Яковлева
Отец Александр всегда радостно благословлял людей на разные дела. Порой не очень значимые. Но мы всегда на всё просили его благословения, и, если батюшка благословит, всё будет отлично. Однажды, незадолго до его гибели, к нему пришла какая-то незнакомая женщина и довольно настойчиво стала требовать от него благословения на что-то, а он её не благословлял. Нам было неловко видеть ту настойчивость, с которой эта женщина требовала благословения у отца. Но как он вывернулся! «Благословите, отец Александр, – упорно повторяла она, – ведь это хорошее дело!» Отец ответил: «Хорошее дело не нуждается в благословении». И не благословил!
Жизнь с избытком
Святой – противоядие против пороков
своей эпохи.
Гилберт Кийт ЧестертонСергей Аверинцев
Всерадостная тайна была с ним – кажется, больше всего к концу, когда невыговоренное предчувствие конца становилось всё отчетливее, и врождённая, природная полнота жизни уступала место иной, более неотмирной бодрости.
Светлана Александрова
Святой Ириней Лионский писал: «Великолепие Божие – это полностью раскрывшийся человек». Вся полнота и великолепие личности отца Александра раскрывалась в богослужении. Вся его жизнь и деятельность были продолжением церковного богослужения, а само оно являлось источником и основой, вдохновением и энергией его личности.
Думаю, что у отца Александра было чувство постоянного Богоприсутствия. В разговоре с N. на Троицу 1971 года о том, кто и как переживает откровение Высшей реальности, он сказал: «Я из тех, кого называют другом Жениха». Незакатное Солнце – Христос – всегда сияло на его небе. В иудео-средиземноморской природе отца Александра было врождённое чувство божественности жизни человека и космоса. Полная и глубочайшая укоренённость его личности во Христе давала точный выход этому чувству, а церковное богослужение открывало возможности для постоянного воплощения этого чувства.[51]
Мария Батова
Личность отца Александра парадоксально несовместима ни с одним из стереотипов. Для карикатурного образа «попа», создававшегося советской пропагандой многие десятилетия, слишком эрудирован, образован. Для интеллигента-диссидента – слишком осторожен, совсем не связан с политикой, ни разу не подписал ни одного политического воззвания. Для либерала-новатора или всеядного экумениста, каким иногда себе его представляют, – слишком укоренён в Православии. Для гастролёра-проповедника – слишком плотно занят приходской работой. Для «простого деревенского батюшки», как он сам себя называл, – слишком светский. Для мистика – слишком рационалистичен, а для рационалиста – слишком мистичен. Те, кто приписывают ему облегчённое понимание молитвенного опыта, ошибутся: отец Александр был настоящим молитвенным делателем. И этот ряд можно продолжать. Но не в противоречивости сила личности отца Александра, а наоборот – в уникальной цельности. И цельность эта объяснима только одним: в центре личности отца Александра – Христос. Именно благовестию Христову посвятил батюшка всю свою жизнь.
Священник Виктор Григоренко
Нужно сказать о цельности личности отца Александра. Биологи говорят: «Как жалко, что он стал священником, мог бы стать хорошим учёным». Художники говорят, что он мог бы быть художником, если бы развивался в этом направлении. Ну и так далее. Всё-таки отца Александра нельзя рассматривать отдельно от самого главного его служения в жизни, а всё остальное, все дарования и таланты, данные ему Богом, были полностью включены в его жизнь священника, пастыря, проповедника.
Епископ Григорий (Михнов-Вайтенко)
Сегодня, через двадцать семь лет после Вашей гибели, а правильнее сказать, с Вашим переходом в Вечность, хочется отметить только одно, не очень-то отмечаемое при жизни. При жизни Вы был окружены многими талантливыми (и не талантливыми) людьми, многими актёрами, режиссёрами, писателями. На их фоне Вы были простым подмосковным священником, Вы были сельским апостолом, а они (мы) были Гении, Витии, Пророки.
Сегодня видится другое. Гением были Вы. Ваши диафильмы гениальны по лаконизму, по композиции. Ваши научные книги написаны совершенным литературным языком, образным, сочным, русским. Аудиозаписи поражают глубиной актёрского мастерства, чувством ритма, тембральной окраской.
Однажды мне довелось быть одним из первых зрителей Вашего очередного диафильма. «Ну, как?» – законный вопрос автора после просмотра. Самонадеянный второкурсник ВГИКа пускается в долгие рассуждения о построении кадра, о необходимости укрупнения детали и т. д. и т. п., а автор… заинтересованно слушает, что-то уточняет, что-то переспрашивает.
Ах, батюшка, эта Ваша удивительная особенность, удивительный дар собеседника. Сегодня начинаешь понимать, это не показное, это не из политкорректности – умение слушать человека, умение считаться с его мнением. Это тоже такая важная и такая практическая сторона христианства, которой так хочется у Вас научиться.
За эти семнадцать лет Вы мне снились несколько раз. В одном из снов, (снов ли?), Вы сказали: «Впереди очень много работы…» Не сомневаюсь, что у Вас и в Вечности нет ни минуты отдыха. И очень хочется, хоть немного ещё поработать с Вами вместе…
Монахиня Досифея (Елена Вержбловская)
Это был какой-то нескончаемый и бездонный колодец Любви, если можно так сказать. Он ухитрялся всех помнить, всех любить – от самого маленького своего прихожанина до самой древней старушки. Он никогда никого не забывал. Что ещё осталось в моей душе, в моей памяти? Вот восьмилетний ребёнок с этими удивительными глазами, которые всё вбирают в себя, внутрь, внутрь по-настоящему – всё впитывают. Потом – подросток, в котором уже была видна вся его одарённость, и его призвание уже намечалось, хотя на вид он был очень инфантилен и в двенадцать лет казался гораздо младше. Потом – юноша. А потом я в возрасте семидесяти лет пришла к нему как к священнику, и это был, конечно, удивительный период в моей жизни. Не знаю, что стало бы со мной без этих встреч.
Андрей Ерёмин
Обыкновенно люди плохо умеют сорадоваться. Но как умел это батюшка! Он «видел цветы, а не сорняки», обладал редким даром – видеть прекрасное, лучшее в людях, природе, мире. И поощрял именно такое отношение к жизни. Он говорил: «Один из ключей к счастью – научиться доброму отношению к людям». Все, кто его знал, действительно чувствовали, что он счастливый человек, что он имеет такой ключ.[52]
Стараясь избегать восторженного отношения к своей персоне, отец Александр не демонстрировал энциклопедизм своих знаний, не обнаруживал свой потенциал. Так, многие его прихожане лишь после его гибели узнали о том, что он церковный писатель. Закваска катакомбной церкви – как можно меньше внешнего. На известных фотографиях мы часто видим отца Александра с опущенными глазами. Очень редко он смотрит прямо. Так было и в жизни. Его прямой взгляд – молниеносный, как бы заглядывающий в сердце, – всегда исключение, чаще всего его веки были опущены. Он не испытывал никого, заглядывая в душу, не заставлял человека чувствовать себя неловко.[53]
Отец Александр сказал: «Для меня в Церкви до?роги, как в детстве бывало, песнопения, церковная архитектура, книги, обычаи, но всё это имело бы преходящий смысл, не более важный, чем традиции древних индийцев или египтян, если бы я не чувствовал, что Христос действительно остался с нами, если бы не слышал Его голоса внутри, Его отчётливого голоса, более отчётливого, чем иной человеческий голос».[54]
Михаил Завалов
Любовь отца Александра к земным вещам была столь страстной, столь всеобъемлющей… Его живо интересовало очень многое: русский модерн и кинематограф, био– и психология, гады, насекомые, растения и книги – как их содержание, так и переплёты – политика и что, и почём сейчас продают в магазинах.
Иногда случалось идти вместе с ним по дороге из Новой Деревни на станцию, и он заходил в унылые советские магазины, где покупал что-нибудь для дома, – и это было увлекательно, как поэма или талантливое исследование… Он делал маленькие комментарии, иногда жестами, подмигиванием. И помню скромное чудо: как серые прилавки, очереди и продавщицы на твоих глазах превращаются в нечто чрезвычайно интересное и достойное внимания. Вообще, всё, что попадало в его поле зрения, когда я шёл с ним, разговаривая: куча мусора, ненормальная девочка на качелях, очередь, афиша или куст – могло стать знаком чего-то интересного. Просто не знаю, что ему было неинтересно? Был у него дар изумления: смотреть на все вещи как бы впервые, глазами младенца, вдруг сфокусировавшего свой взгляд на цветке, пламени свечки или пауке (вообще, быстрые движения его глаз не подлежат описанию). Была, как он говорил, и сознательная установка – не привыкать жить. Вдобавок это был и взгляд учёного – но не убивавший свежести восприятия и чувства тайны. И всё для него было связано с Благой Вестью. Он не только созерцал, но, как любопытный ребенок, стремился всё потрогать и попробовать на вкус. Услышав о системе босохождения Иванова – сразу вышел босиком на заснеженный двор, увидев пустыню – пошёл в пустыню. Однажды, показывая молодежи слайд-фильм, зазвал в комнату несколько местных старушек: Хочу проверить, как они это воспринимают. А рассказывая про одни печальные события из жизни прихожан, прибавил: «Я мог наблюдать, как в лаборатории, зарождение и развитие апокалиптического движения в моём приходе».
Однажды отец Александр взял меня с собой поговорить, идя на требу в Деревню. В доме, куда мы вошли, он разговаривал с хозяевами, отвечал на их вопросы и шёпотом продолжал разговор со мной, постоянно переключаясь туда-сюда. Так происходило долго, и тут, взглянув на меня, батюшка сказал: «Пусть вас это не смущает. Я ведь работаю как радиоприёмник: одна волна – другая волна. И моментально настраиваюсь».
Священник Владимир Зелинский
Это был самый счастливый человек, встреченный мною в жизни. Удивительно много было дано ему, и всё, что было ему дано – глубокая вера, «сердце милующее», о котором говорил святой Исаак Сирин, ум, воля, мужество, такт, многие таланты, необъятные знания, неиссякающее чувство юмора, Господи, и сколько всего ещё! – всё это находилось между собой в гармонии. И всё это вместе с красотой его духовного облика служило одному призванию – пастырскому. Казалось, он родился пастырем, был им с первого своего дня и до последнего часа.
На языке Библии, который был родным для отца Александра, войти в веру и жить ею называлось «заключить завет». Самым точным, подлинным образом христианства для него было – знак, печать или скрижаль Договора между Богом и человечеством, между Творцом Вселенной и теми, кто откликается Его Слову. «У меня с Богом завет…», – сказал он однажды (и говорил, вероятно, не одному мне), как-то застенчиво улыбаясь, на вопрос, чем объяснить эту невероятную плодоносность его жизни. Суть этого завета – верность человека в ответ на ту, которая «выше облаков» – верность Божию.
Образ, который остался от него, если свести его к одной точке, одному мотиву, есть образ светлой энергии, изливающейся на всё вокруг, не только на друзей и прихожан, но и на суровых критиков (их и при жизни хватало), на допрашивателей, на доносчиков…
Да явись перед Вами прозелит мормонского или иного экзотического исповедания, или телемаг, или некто, притязающий быть самим воплощением Кришны, или, напротив, лицо, ушибленное сугубым патриотизмом, Вы бы и их не обделили Вашей дружеской улыбкой, немного, конечно, не без юмора…[55]
Вячеслав В. Иванов
Отец Александр был по своему характеру обращён к свету. Помню первое впечатление от нашей встречи ещё в юности – свет шёл от этого человека. Он был носителем серьёзной идеи согласия – того, что противно спорам, борению, противостоянию… Постоянно думая о нём, мы не должны оставлять осмысления тех тем, которые ему представлялись наиболее важными.
Владимир Илюшенко
Однажды отца Александра спросили, что изменилось для него, когда он стал священником. Он ответил: «После рукоположения стал значительно сильнее физически, стал способен выносить нагрузки в пять раз большие. За каждой литургией получаю таинственный квант Божественной энергии. Чувствую близость Божию, которую раньше не ощущал».
…Во внутреннем дворике Библиотеки иностранной литературы открывали памятник отцу Александру. Его скульптурный портрет создал итальянский художник Джанпьетро Кудин. Он сказал тогда, что одним из источников для него была фотография отца Александра, где он выступает перед детьми. И скульптор обратил внимание, что там над головой священника висел автопортрет Пушкина. Это тоже символично. Блок говорил в своё время, что на пороге жизни нас встречает весёлое имя – Александр Пушкин. А я скажу: в юности или в зрелости нас встречает радостное имя – Александр Мень. Я не случайно сопоставил эти имена. Отец Александр – это Пушкин в христианстве. Та же полнота, та же гармония. Но отличие в том, что отец Александр соединил в себе творчество и святость.
Владимир Леви
Долгожданный телефонный звонок.
– Доктор? Здравствуй. Это я, Алик… здесь, недалеко. Будешь дома? Выезжаю… Горячая вода у тебя есть?
Приходило живое Счастье. В шляпе, при бороде, с портфелем, всегда туго набитым книгами и бумагами, – Счастье, сразу бравшееся за телефон, полное забот о ком и о чём угодно, но не о себе, меньше всего беспокоившееся об условностях (какой духовный отец назовёт себя чаду своим детским домашним именем?), – Счастье, которое можно было обнять, усадить за стол, накормить, освежить душем, уложить расслабиться, помассировать (иной раз добирался умученный, отдувающийся, с болями…)
За стремительные пятьдесят пять лет своей жизни этот человек – священнослужитель, учёный, писатель, просветитель, мыслитель – успел выслушать, исповедать, духовно спасти, исцелить, согреть и направить много тысяч людей, провести серьёзнейшие научно-исторические исследования, написать гору книг, море писем, прочитать сотни лекций и проповедей, выпестовать большое духовное сообщество, основать университет, школу, создать несколько фильмов… При всём этом и многом-многом другом он ещё успевал принимать друзей и не только друзей, ходить в гости, развлекаться застольем, слушать музыку, смотреть телепередачи, читать массу литературы, вести домашнее хозяйство, возделывать огород, воспитывать детей, внуков, заботиться о жене…
Всегда занятый и всегда свободный, праздничный и полный забот, сосредоточенный и весёлый. Никогда не спешил, разве что поторапливался иногда, чтобы не опоздать к умирающему. Бухгалтерию времени не вёл, предстоящие дела почти не записывал. На часы взглядывал не чаще меня. Понять секрет его всевместимости и всеуспеваемости – всё равно что постичь, как у Моцарта получалось быть Моцартом. Это и не секрет – это тайна, прозрачная тайна живого гения. Четырнадцать лет я наблюдал эту тайну в действии.
«Я мальчишкой ещё, слава Богу, догадался, что жить надо просто и крупно, – сказал он мне как-то. – Не усложнять, не мельчить жизнь, не дробить – её и так на куски дьявол дерёт…»
Елена Мень
А эта потрясающая его радость жизни, которую трудно передать словами! Вот я помню, когда он приехал в Бари – мы вместе отдыхали, это было его последнее лето. Я помню, как мы поехали в старинную крепость Кастель дель Монте, как он ходил, как он смотрел на эти старинные камни, как он их трогал, чувствовал века, которые видели эти стены, всю эту историю, как он смотрел на море, на деревья, на всё что угодно…
Отец был настолько уникальным человеком, что то, что он прожил пятьдесят пять лет, это удивительно. Потому что обычно мир убивает таких людей ещё и пораньше. Это ему ещё долго дали пожить. Мир съедает, я бы даже сказала – истребляет гениев, потому что мир во зле лежит, и зло достаточно активно. И гении умирают обычно рано: в тридцать пять – тридцать семь лет. Сколько раз его могли посадить или убить. Ему был отмерен большой кусок времени.
Михаил Мень
Я ни разу не видел его в плохом настроении. Отец настолько был человеком жизнерадостным (и это было основано на глубоком христианском понимании мира), что даже в начале восьмидесятых, когда происходили и обыски, и вызовы на Лубянку для допросов – он об этих событиях, о которых можно было тогда только с содроганием рассказывать, чтобы оградить семью, успокоить мать, говорил в шутливом тоне. И действительно, было ощущение, что он и из этих серьёзных неприятностей, и из каких-то других ситуаций выходил победителем…
Отец всегда учил использовать новые технологии, идти на шаг впереди. Первопроходцем быть всегда очень тяжело, и отец на себе это почувствовал в полной мере. Он был первым священником, вышедшим с проповедью на телеэкраны, чем вызвал критику как светской, так и церковной властей. Считалось, что священник может читать проповеди лишь с амвона, а здесь батюшка на экране и собирает многомиллионные аудитории. Сейчас уже ясно, что отец был прав.
Он первый стал использовать современные на тот момент средства для проповеди Евангелия. Началось всё это со слайд-фильмов, технология была такова: контрабандой доставлялись слайды различных диафильмов на библейскую тематику, затем мы с отцом делали аудиосопровождение их на русском языке. В мои задачи входил подбор музыки к этим слайд-фильмам и запись звука, у меня был маленький микшерский пульт и два магнитофона, я записывал музыку и голос отца как рассказчика на микрофон, затем всё это сводил. Дело было небезопасным, некоторые, насколько я знаю, отсидели срок за изготовление таких фильмов. Но отец был уверен, что все эти новые возможности помогают приводить людей к вере. Уверен, что если бы он был жив в эпоху Интернета, он бы, безусловно, уже хорошо освоил его.
Павел Мень
Александр часто говорил: «Кто я? Я только проводник. Я готов поделиться». Его отличала духовная, душевная щедрость… Он был необыкновенно весёлым, простым человеком, который внутренним своим богатством старался поделиться с каждым на том уровне, на котором тот был готов это воспринять.
Марина Михайлова
Говоря об отце Александре, я бы была осторожна с терминами «сильная личность» или «харизматическая личность». Однажды я услышала поразительные слова. Он сказал: «Я человек средних способностей». Понимаете, это говорит человек, который собирал огромные аудитории, за которым ходили толпы людей, и это было не кокетство, он действительно так думал. Главным свойством личности отца Александра была его полная принадлежность Христу. Вся его разнообразная деятельность: книги, проповеди, пасторские труды, квартирные беседы, а в период, когда ему разрешили, и большие встречи – имела своей целью донести только одно, и не что, а Кого. У него были очень глубокие личные отношения с Господом. Он знал, что во Христе вся полнота жизни, а без Него ничто не имеет смысла. Даже церковь без Христа не имеет никакого смысла, потому что она тогда впадает в мёртвую идеологическую квазижизнь. Отец Александр был человеком, бесконечно любящим Христа и лично преданным Ему. Всё, что он делал, было направлено на одну-единственную цель: проповедовать живого Бога.
Отец Александр говорил, что если человек в своей жизни действительно верен Христу и Евангелию, то все проблемы решаются сами собой. У него так и было. В его биографии многое правильно разложилось. Например, отец Александр получил прекрасное образование, но диплом ему не дали, исключили его из института на последнем курсе. Это ему позволило поступить в семинарию, в то время людей с высшим образованием не брали в духовные школы. Так что всё как будто бы случайно, но правильно выстраивалось. Как промысел Божий и водительство Божьей Матери. Как только он родился, мама Елена Семёновна посвятила его Пресвятой Богородице. Она была тогда очень молодой женщиной и устрашилась, что у неё недостанет мудрости и силы, чтобы воспитать ребёнка. В молитве она просила Пресвятую Богородицу, чтобы та наставляла и вела её сына. Так и было, это видно в его судьбе. Что касается отношения отца Александра к советским реалиям, он был исключительно мирный человек. Это не значит, что он не называл вещи своими именами. Он прекрасно понимал, где подлость, где предательство, где безнравственность, но у него не было пафоса борьбы со злом. Он считал, что лучший способ борьбы со злом – умножение добра. Как можно потеснить тьму? Увеличив пространство света, любви, восхищения и радости. У него не было желания с кем-то бороться, кого-то обличать, что-то собственное утверждать. Отец Александр умел мирно и честно жить в той церкви, которая была в советское время в нашей стране. Он был частью народа и страны, у него не было ощущения, что он исключительный человек, который должен всех спасти. Ему было свойственно доброе, искреннее отношение к жизни, и это позволило ему очень многое сделать. У него не уходили силы на борьбу, все его силы шли на служение, радость, любовь, а такие вещи восполняют силы.
Священник Генрих Папроцки
Поражала его невероятная эрудиция. Он легко переходил от одной проблемы к другой из разных областей знаний: геологии, биологии и зоологии, антропологии, философии, истории религии, богословия, истории литературы, поэзии и литургики. Был типичным русским мыслителем, столь редким в других странах, мыслителем, охватывающим различные сферы познания и стремящимся создать синтез: синтез науки и христианства. Был в этом наследником великих русских мыслителей, особенно о. Павла Флоренского, которого высоко ценил, Владимира Соловьёва, о. Сергия Булгакова, Николая Бердяева. Но, в противоположность им, отец Александр посвятил себя не созданию личных философских или богословских систем, но таким работам, которые для России являются самыми актуальными.
В своих книгах стремился приблизить библейскую историю к читателям, у которых практически не было доступа не только к трудам по библеистике, но даже к самой Библии (его работы в России переписывали на пишущих машинках и даже от руки). Кажется, что самой любимой наукой отца Александра была библеистика. Выявить облик Христа в Ветхом Завете и рассказать, что вся история человечества вела к этому единственному событию, к воплощению Христа. Хотел он показать Христа не только в своих книгах, не только в литургии, а прежде всего – в жизни. Стремился к созданию общины, потому что считал, что община является будущим Церкви в секуляризованном мире. И такую общину создавал в приходе Новой Деревни.
После семидесяти лет Россия была религиозной пустыней. Её надо было удобрять и орошать. Отец Александр совершал эту титаническую работу, прерванную в то воскресное утро, по дороге в храм, к служению литургии. Отец Александр был в пути как христианин, всегда в пути…[56]
Анатолий Ракузин
Отец Александр ни на кого не был похож. Вспоминаю, что мы все приходили к нему плакаться. Всё время жаловались. Теперь мне это кажется таким диким! Мне он часто говорил: «Бог не выдаст, свинья не съест, Толя, всё будет хорошо!» Это ведь и Соловьёва была любимая фраза. Я знаю, что он не только высоко ценил Владимира Соловьёва и Тейяра де Шардена[20], но что они были внутренне близки ему. Он мне как-то сказал: «Я соловьёвец, Толя, и тейяровец».[57]
Никита Струве
Отец Александр мыслил Православие во вселенских категориях, а не в узкоэтнических, будь то славянские или греческие. Как апостол Павел, он болел за отступничество от Христа соплеменного еврейского народа, как Владимир Соловьёв, не мирился с разъединением христиан, столь близких по вере в божественность Иисуса Христа, и тем более прискорбным, потому что христианство к концу XX века – всего лишь остров, омываемый, если не размываемый, чуждым, если не враждебным, ему океаном.
Мыслить Православие во вселенском масштабе куда труднее, чем отгородиться в чувстве горделивой правоты избранных. Быть может, в некоторых высказываниях иной раз отец Александр и переступал грань догматически дозволенного. Но даже если были такие, – как живительны они рядом со всевозможными затверждениями, испугами, запретами, которые искажают христианство, так как грешат против основной его заповеди – любви.
Отец Александр запечатлел свой апостольский подвиг мученической кончиной в новое, переходное время, когда, судя по всему, разрушительные силы голого отрицания соединились с неизжитыми тёмными силами узости, фанатизма, озлобления. По вещему слову Осипа Мандельштама, жизнь человека располагается вокруг последнего её акта – смерти. Смерть отца Александра – его последний акт просвещения. Да просветит она всё ещё не рассеявшуюся тьму![58]
Андрей Тавров (Суздальцев)
Последние годы жизни отец Александр перестал пить вино. Я не знал этого. Однажды, когда мы сидели за столом на дачном участке и ужинали – нас там было человек десять, а отец Александр рассказывал, кажется, о происхождении (непроисхождении) демократии в России, хозяин налил ему вина, но он отказался. На удивленный вопрос хозяина «почему?» – отец Александр улыбнулся и поднял руки ладонями вверх к вершине сосны в синем сентябрьском небе: «Вот моё вино, вот моя радость», – сказал он.
В батюшке был тот внутренний жар, тот внутренний огонь, который я больше ни разу не встречал в людях – ни в священниках, ни в монахах. Казалось, в нём жила и шумела могучая и весёлая магма, выступающая на поверхность невидимым, но ощущаемым горением, избытком согревающего и не опаляющего огня, способного на чудеса. Способного – отогреть, поддержать, поднять над землёй, преобразовав привычный масштаб зрения и восприятия в бесконечную и всё же очень конкретную перспективу. Этого жара не было у других людей, хотя иногда казалось – что вот же он, но через некоторое время общения я понимал, что нет, это не то, это другая природа. Я не хочу, чтобы это замечание было воспринято как ностальгическое или сентиментальное. Невероятный огонь отца Александра – это не единственное, что можно предложить миру и людям, не незаменимая харизма. У других духовных людей я находил свои уникальные черты – глубину, покой, неподверженность никаким авторитетам, трудолюбие, работоспособность. Но этого солнца, расположенного прямо в груди почти осязаемо, веселящегося и играющего, отогревающего замёрзшие почти до смерти души, утешающего и всегда, всегда – восходящего, я уже больше не встречал ни у кого.
Наталья Трауберг
Когда люди, не знавшие отца Александра, удивляются тому, каким он стал в наших восхвалениях, им ответить нелегко. Сразу вынесем за скобки ответ типа «наши» – «ваши»: во-первых, сам отец так не мыслил; во-вторых, удивляются и те, кому бы он очень понравился. Познакомившись с ним тогда, раньше, точно такие же искренние, не выносящие фальши люди радовались, что в нём этой фальши совершенно нет. Речь идёт не о прямой лжи, а о том невыносимом привкусе, из-за которого Христос называл фарисеев лицемерами. Они ведь не врали, даже не притворялись, а просто не умели видеть себя, как видели блудный сын или мытарь, а потому – охорашивались, важничали. К нашему вящему позору, многие удивляются, когда у верующих этого нет. У отца Александра – начисто не было. Если забыть, что все христианские слова мы быстро превращаем в новояз, можно сказать, что он был поистине смиренным, вспомнив при этом, что смирение не противоположно смеху, а тесно с ним связано.
Вообще новояз осыпается, когда думаешь об отце. Льюис[21] пишет, что мы бы не узнали настоящих христиан, заметили бы только, что это – весёлые и внимательные к нам люди. Правда, некоторые считали отца Александра слишком весёлым, а кто-то даже сетовал на недостаток внимания, не замечая, что он всё время ходит по краю пропасти, себя же отдаёт – полностью. Когда ему вроде бы уже не грозили мерзкие советские гонения, его разрывали на части мы, прихожане.
Культовый образ получается какой-то странный, без немощи – а она была, иначе где действовать Божьей силе? – зато со всякими побрякушками вроде «великий библеист». Отец вообще не считал себя учёным, а к очень хорошей памяти, редкому умению схватить главное и другим своим дарам относился как к удобным средствам, причём всегда помнил, что они даны ему для дела, в долг. Мы проецируем на него наши неосознанные качества – мечты о величии, об успехе, о том, как возвысить себя. Но этого мало. Около каждого человека, снискавшего земную славу, множатся рассказы «мы с ним», «я и он», «Я-а-а и он», но всё-таки одно дело поэт или художник, другое дело – апостол. Даже Учитель апостолов не предотвратил того, что Он так хорошо описал в 23-й главе Матфея. Наверное, это входит в игру, Бог – беспредельно деликатен, Он предупреждает, но не заставляет. А мы уже на радостях делаем ровно то, чего Он не просил делать.[59]
Людмила Улицкая
Говорил отец Александр замечательно. На мой вкус, лучше, чем писал. В его живой речи – и с амвона, и в застолье – никогда не было ничего механического, а ведь ему приходилось одни и те же мысли и одни и те же слова повторять многократно. Столько энергии, сколько было у него, вообще не бывает у людей. Несомненно, он получал силы извне, был щедрым посредником между Высшей инстанцией и паствой. Он был совершенно неутомим – успевал, кроме обычного пастырского служения, навещать больных, причащать умирающих, вести семинары, отвечать на письма. Его приглашали в гости – и он шёл. Случалось, он опаздывал на чей-нибудь день рождения. Иногда его ждали, чтобы он благословил стол, иногда начинали без него. Но когда он входил, осеняя с порога крестным знамением дом, возникало праздничное чувство. Так приветствовали друг друга апостолы: радуйтесь! Он носил в себе радость и умел её отдавать другим.
Я пытаюсь представить себе, как бы вёл себя отец Александр сегодня, будь он жив. Что говорил бы своей пастве? Что говорил бы начальству? Он был человеком невероятных способностей и огромного ума. Он умел разговаривать с сумасшедшими и дураками, с больными и с преступниками. И также он умел без страха и заискивания разговаривать с вышестоящими. С теми, которые в рясах, и с теми, которые в погонах. И не потому, что был хитрым политиком, а потому, что он был милосердным христианином. Но всё-таки не могу себе представить, что говорил бы он сегодня о любовном единении церковной и светской власти.
Отец Александр не был диссидентом. Его можно назвать диссидентом только в том смысле, в каком диссидентом был Христос. «Белой вороной» – действительно, и по многим причинам. Он по рождению еврей, как и его Учитель, – в нашей антисемитской церкви это вызывало раздражение. Слишком образованный, что тоже вызывало у многих раздражение. Феноменально талантлив – в три месяца в электричке от Семхоза до Пушкино, по дороге из дома на службу, он выучил итальянский язык: он читал на тех языках, которые были ему нужны для чтения текстов, – на английском, греческом, иврите, не знаю, на скольких ещё. Почему его не посадили – не знаю. Почему его убили – это я скорее понимаю. Он был святой.
Проповедник, духовник, церковный писатель – всё так. Но самое поразительное в нём то, что он был полностью реализовавшимся человеком. В том смысле, что он ничего не оставил для себя, а всё, что было в нём, отдал.
Священник Георгий Чистяков
Отец Александр относился к числу людей, которые не боятся. Он не боялся ходить в больницы к тяжело больным и умирающим, хотя это было запрещено строжайшим образом, не боялся проповедовать и, более того, говорить о вере с детьми, практически открыто нарушая советское законодательство. Не боялся языка своей эпохи и, в отличие от практически всех своих собратьев, умел, подобно апостолу Павлу, говорить с «язычниками» о Христе на их языке. Не боялся синтезировать опыт своих предшественников, очень разных и порою взаимоисключающих друг друга, и это у него получалось удивительно хорошо, ибо делал он это не на уровне человека, но на уровне любви Божьей.
Борис Чичибабин
Мой самый главный и самый любимый поэт – А.С. Пушкин – как известно, был также очень весёлым и радостным человеком. Это роднит отца Александра с Пушкиным. Мне кажется, что своей открытостью – как известно, для Пушкина не было неинтересных людей: все – от будочника до царя, были ему интересны… Мне кажется, что отец Александр Мень также был таким человеком.
Для всех сделаться всем
Великие люди способны на великую доброту.
Мигель де Сервантес
Священник Михаил Аксёнов-Меерсон
Отец Александр, подобно апостолу Павлу, стал «всем для всех, чтобы спасти некоторых» (1 Кор. 9:22) и поворачивался к собеседнику той стороной, которая того интересовала, точнее, которую он мог воспринять. Пока меня самого не заняла еврейская проблематика, отец Александр о ней не упоминал. Его уникальная отзывчивость многих вводила в заблуждение: церковных диссидентов, которые ожидали, что он пойдёт с ними обличать иерархию; правозащитников, тянувшихся к нему со своими петициями; самиздатчиков, вроде меня, пытавшихся втянуть его в самиздатскую полемику; сионистки настроенных христиан, которые надеялись, что он возглавит иудео-христианскую общину в Израиле, и т. д. Всех благодушно поддерживая (оказалось, что одно время Солженицын хранил у него в саду вариант своей рукописи «Архипелаг ГУЛАГ», которую отец Александр, шутя, называл «Сардинницей»), он оставался непоколебимым в своём собственном служении, и сдвинуть его было невозможно.
Сергей Бычков
В 1966 году отец Александр познакомился с Асей Дуровой – русской эмигранткой, работавшей в посольстве Франции в СССР, через которую рукописи отца попадали на Запад. Возрождение «Вестника русского студенческого христианского движения» было делом двух конгениально мыслящих людей – отца Александра в СССР и Никиты Алексеевича Струве во Франции. Об этом позже, в расширенном издании книги «Бодался телёнок с дубом» будет вспоминать Александр Солженицын, который активно подключился к делу возрождения парижского «Вестника». Благодаря Асе Дуровой и Степану Татищеву журнал нелегально попадал в Москву, пробуждая и побуждая к делу религиозного просвещения и противостояния коммунизму. Духовный сын отца Александра Михаил Аксёнов-Меерсон, на квартире которого в центре Москвы происходили нелегальные встречи с Асей Дуровой, написал и отослал в Париж биографии двух опальных священников Николая Эшлимана и Глеба Якунина после того, как их запретили в священнослужении за открытое письмо патриарху Алексию I и Председателю правительства СССР Н. Подгорному. Они были опубликованы Н.А. Струве в «Вестнике РСХД» № 95–96 за 1970 год под псевдонимом Аркадьев. Немало редких архивных материалов передал в Париж другой духовный сын отца Александра – Евгений Барабанов.
Александр Вадимов (Цветков)
Музей Н.А. Бердяева был тогда всего лишь частной коллекцией и помещался в моей квартире, где время от времени демонстрировался специально собравшимся гостям. Сдвигались столы, на них раскладывались экспонаты: книги, журналы, фотографии… На 15 января 1989 года был намечен очередной показ. <…> Отец Александр обещал приехать. Ожидание в тот вечер затянулось. <…> Позвонили: едут. И вот – звонок в дверь.
Строгий светский костюм – чёрная водолазка и стального цвета пиджак – отнюдь не разрушал облик священника. Благословив мою жену и меня, протоиерей вошёл в комнату, ставшую на этот вечер музеем. Я показывал ему экспонаты, рассказывал о некоторых из них. Батюшка слушал очень внимательно, изредка делая замечания.
– Вот одно из последних приобретений: редкий по сохранности экземпляр книги Бердяева «С точки зрения вечности», 1907 года издания.
– Ещё не прочитали?
– Нет.
– Когда будете читать, увидите там статью, в которой Бердяев называет Ленина «самоновейшим инквизитором».
И сказано это было не всуе, не из желания потревожить один из ещё неприкосновенных тогда идеологических тотемов, а как дополнение к уже состоявшемуся разговору о высылке философа по распоряжению Ленина в 1922 году. Беседа коснулась «Вех». Отец Александр рассказал в нескольких словах о реакции А.И. Солженицына после прочтения этого сборника.
Закончив показ коллекции, я вручил гостям по экземпляру брошюры-памятки (также отпечатанной к этому дню) и попросил их оставить записи в Книге отзывов. Батюшка написал: «Да благословит Бог ваше чудесное начинание, которое будет (и уже есть) важнейшей вехой в возрождении духа в нашей стране. Прот. А. Мень».
Поздний час и дальняя дорога заставляли его спешить, и я высказал сожаление, что не успел показать ему серию слайдов «Бердяев в Москве». Он ответил: «Ничего, слайды посмотрим в следующий раз. Главное, я с вами познакомился. – И, зная, что мне очень хотелось, чтобы он совершил заупокойную литию по Бердяеву, добавил: – А панихиду обязательно отслужим».
Через неделю после бердяевского вечера у меня родилась дочь. <…> Не припомню сейчас, где мне довелось узнать, что обряд наречения имени и таинство крещения можно совершать раздельно, а не сразу, как это обычно делается. Я обратился к отцу Александру – он охотно согласился. Спросил:
– Имя уже выбрали?
– Да. Лидия.
И вскоре приехал к нам домой. Дочь сразу признала его, с удовольствием шла к нему на руки, за всё время совершения обряда ни разу не заплакала. После наречения имени батюшка сказал краткое слово.
– Дорогие мои, вот и ещё один человек, родившийся в мир, получил имя. А ведь имя – это мистическая категория, оно – начало индивидуальности. Одним из самых страшных в сталинских лагерях было то, что у человека отнимали имя и взамен давали номер… – После добавил: – Надеюсь её венчать.
…После крестин мы сели за стол. Разговор коснулся одной идеи, которую я тогда вынашивал: составить сборник статей о Бердяеве и выпустить его в свет – может быть, воспользовавшись услугами одного из возникших тогда негосударственных издательств. Отец Александр заинтересовался и обещал написать статью. Сидя за столом, протоиерей рассказал: «Звонил мне недавно Юлиан Семёнов, предлагал войти в редакционный совет его изданий – «Совершенно секретно» и «Детектив и политика». Я сначала ответил, что детективов не пишу и политикой не занимаюсь, а потом подумал и согласился. Ведь и Спаситель приходил к мытарям и блудницам…»
В то время первый номер «Совершенно секретно» ещё не вышел, и было трудно составить представление об издании. Впоследствии отец Александр с интересом читал исторические и историко-культурные публикации в бюллетене, да и сам охотно в нём печатался. За месяц до гибели спросил меня, сколько длится производственный цикл в «Совершенно секретно» и, следовательно, когда нужно представить в редакцию проповедь на Рождество 1991 года. Тогда же, порадовавшись, что у батюшки появилась кафедра, с которой можно проповедовать сотням тысяч людей, я решил поговорить с ним о перспективе создания в Москве общедоступного музея Бердяева. Это представлялось возможным, если какая-нибудь организация согласится финансировать проект. Внимательно выслушав то, что мне самому иногда казалось прожектёрством, отец Александр сказал: «Напишите письмо Юлиану Семёнову. Я передам и, как человек, видевший коллекцию, немного ему расскажу».
В один из последующих дней я отдал батюшке письмо, а 6 июля мне позвонил первый заместитель Семёнова Александр Плешков и пригласил в московскую штаб-квартиру Международной ассоциации детективного и политического романа. Часового разговора с Александром Николаевичем оказалось достаточно, чтобы решить все вопросы. Музей возник.
Вечером я позвонил отцу Александру, рассказал ему о визите в штаб-квартиру, благодарил за помощь. Он сердечно меня поздравил, но свою роль отрицал: «Да я-то тут при чём? Передал письмо…»
Батюшка постоянно интересовался состоянием дел в музее, помогал, радовался удачам, говорил об этом начинании в своих выступлениях (однажды даже пригласил меня на сцену после своей лекции о Бердяеве в каком-то клубе), но ни словом не обмолвился о том, что без его помощи музей, возможно, никогда бы и не возник. Что ж, теперь настало время сказать об этом.
4 апреля 1990 года съёмочная группа Екатеринбургской (Свердловской) киностудии начала работу над полнометражным документальным фильмом «Бердяев». В один из первых же дней автор сценария и режиссёр спросил меня как консультанта фильма: кого из православного духовенства можно попросить сказать несколько слов об отношении мыслителя к Церкви?
– Протоиерея Александра Меня.
В ближайшее воскресенье студийный «рафик» приехал в Новую Деревню. Там был отснят небольшой эпизод, в котором батюшка говорит, стоя перед храмом. А через несколько дней у создателей фильма родилась неожиданная мысль: пригласить отца Александра быть ведущим всей картины. Он согласился. Так началась его последняя большая работа в кинематографе, оставшаяся незавершённой. Осенью мы предполагали озвучивать фильм, батюшка должен был начитать несколько закадровых текстов, а также «затонировать» эпизоды, в которых на его голос наложились посторонние шумы. Предполагалось также, что после монтажа возникнет необходимость доснять один-два эпизода с отцом Александром. Может быть, и фильм тогда получился бы не таким безнадёжно серым, и не было бы обидно, что драгоценное время последних месяцев жизни отца Александра потрачено на работу, которую едва ли кто-нибудь будет смотреть… Летний световой день позволял выезжать на объекты даже в вечернее время, после лекций отца Александра, если они заканчивались не слишком поздно. В урочный час машина подавалась к дверям клуба, института, дворца культуры, в которых выступал батюшка. Но иногда мы приезжали за ним в Новую Деревню. Из таких поездок мне особенно запомнилась одна.
Протоиерей был в хорошем настроении, шутил, смеялся. И замечательно рассказывал: «Слышал я от одного репатрианта, что однажды случилось с Бердяевым, когда он сидел на Лубянке. Николай Александрович разговорился с охранявшим его чекистом, видимо, деревенским парнем. Долго они беседовали, до глубокой ночи. Вдруг – часы бьют полночь. А у Бердяева возьми да и случись приступ нервного тика… Нет, вы представьте только, тёмная ночь, дрожащий свет коптилки озаряет мрачные своды, и десятки реквизированных ГПУ часов начинают отбивать двенадцать ударов. Да ещё атмосфера подогрета мистической беседой. А арестованный неожиданно широко открывает рот и высовывает язык! Есть от чего прийти в ужас…»[60]
Марианна Вехова
Написав повесть о детстве «Бумажные маки», я первым делом принесла её отцу Александру. А он переезжал из одного помещения в церковном домике в другое, он был завален бумагами, рукописями, и мою папку с «Маками» потерял. Как виновато он на меня смотрел, как просил простить его!
Я сказала, чтобы он не переживал, у меня сохранились черновики, я всё восстановлю. Принялась за работу и переделала весь текст. Я была рада, что он потерял прежний вариант, который я теперь считала никуда не годным, за исключением некоторых фрагментов.
Принесла отцу новый вариант и сказала, что рада, что он не читал потерянную рукопись, что утрата её была – ко благу. Он прочёл «Бумажные маки» и так «отрецензировал»: «Ну, Марианна! Да, Марианна!» Это он сказал мне в залитом летним солнцем церковном дворе, пробегая мимо меня, окружённый бегущими вместе с ним людьми и осаждаемый теми, кто хотел с ним перемолвиться словом. Он остановился, и все люди куда-то вдруг делись, он положил мне руки на плечи и сказал те слова, что я привела выше, с ударением сказал, с чувством. Я не успела рот открыть, чтобы ответить, да и не знала, что отвечать. И он умчался.
Михаил Завалов
Он любил слова апостола Павла «для всех сделаться всем». И не докучал религиозными разговорами тем, кто пришёл к нему поговорить о, скажем, житейских проблемах или о философии. «Когда ко мне приходит новый человек, мне практически всё равно, о чём с ним говорить, хоть о собачках». Наверное, потому, что человек для него был священен независимо от темы.
Не раз он собирал всех приходских медиков, чтобы обсудить конкретные рабочие проблемы в свете Евангелия. Одну из таких встреч он начал с вопроса: где в Евангелии медики могут найти прообраз своей деятельности? Дождавшись ответа – милосердный самарянин – он сказал: «Но самарянину было бы куда сложнее, если бы раненых было не один, а, скажем, десять. А это похоже на нашу ситуацию».
Священник Михаил Залесский
Летом 1978 года наша семья снимала дачу по Ярославской дороге. В ближайшее после переезда воскресенье я впервые вошёл в Сретенскую церковь. К тому времени я прочёл две книги отца Александра: «Истоки религии» и «Сын Человеческий». Впечатление от службы и, особенно, проповеди оказалось не меньшим, чем от прочитанных книг. У меня было к отцу Александру несколько вопросов. Но тогда я так и не решился поговорить с ним.
Неожиданно обстоятельства сложились так благоприятно, что нашей семье удалось снять дачу в часе ходьбы от Новой Деревни. С переездом на дачу начались мои регулярные посещения Сретенской церкви. Это было лето 1984 года, я никогда его не забуду.
Книга «Истоки религии» показала мне возможность Богопознания через современную науку. После прочтения этой книги я начал много размышлять о сопоставимости данных современной астрофизики со Священной историей. Результаты своих размышлений я решил оформить в виде двух небольших рукописных заметок.
На исповеди я признался отцу Александру в дерзком намерении показать ему свои заметки. К великому моему удивлению, он тут же согласился, ровным счётом ничего обо мне не зная. При следующей беседе я довольно подробно рассказал ему о себе. Я был поражён внимательностью и обаянием отца Александра. До сих пор не могу понять, как ему удавалось быть «для всех всем» (1 Кор. 9:22).
Накануне праздника Казанской иконы Божией Матери я принёс рукописи. Отец Александр попросил меня подождать его после службы. Помню, что он очень спешил. За ним приехал молодой человек на красных «жигулях». «А, на колёсах, очень хорошо!» – сказал ему бодрым голосом отец Александр. По пути к машине он подошёл ко мне, на ходу вынул из моих рук папку с рукописями, и она мгновенно исчезла в чреве его огромного портфеля. Благословив меня, он быстро сел в «жигули» и уехал.
В ближайшее воскресенье после обедни со страхом подходил я к кресту, хотя зная, как занят отец Александр, ни на минуту не сомневался, что он не притронулся к моим рукописям. Ведь прошло всего три-четыре дня. Каково же было моё удивление, когда я услышал его слова: «Прочитал. Что-то в этом есть. Задержитесь, после треб поговорим».
Молебен, панихида, отпевание. Отец Александр служил один. И несмотря на это, даже не пообедав, сразу после службы подошёл ко мне. Мы ходили вокруг храма. Он быстро и очень чётко отвечал на мои вопросы. Узнав, что я инженер, он несколько иронично и как-то разочарованно протянул: «А-а, вы технарь…» Меня мучил вопрос, продолжать ли мне заниматься религиозной тематикой в ущерб моей основной работе. Отец Александр сказал: «Занимайтесь, занимайтесь, пока светлая голова, – и, благословив меня, добавил: – Это не страшно, что вы не сможете работать с максимальной отдачей, ведь ваша работа не связана с жизнью людей». Отец Александр заметил, что богословие, как и любая наука, имеет много разных направлений, и что его область – это общее и историческое богословие. «Область ваших интересов, – сказал мне отец Александр, – можно отнести к символическому богословию, но оно практически не разработано». Он вдруг повернулся в сторону деревьев, растущих справа от церкви, и как-то поэтично своим прекрасным голосом произнес: «Я уверен, что в каждый листочек Творец вложил какой-то Свой особый знак, Свою печать».
Солнце, зелень, белая ряса и неземная красота отца Александра до сих пор стоят у меня перед глазами! А сказанная им фраза дала мне первый импульс для осмысления мистического смысла спиральной структуры, характерной для большинства биологических молекул. Отец Александр сделал мне несколько замечаний по форме изложения. Например, посоветовал не писать слишком категорично, а чаще пользоваться вопросительной формой типа: «А не говорит ли это о том-то и о том-то?» Так, по его мнению, работа будет лучше восприниматься читателями. В дальнейшем я часто пользовался этими рекомендациями.
Весной 1985 года я привёз ему свои размышления о мистическом смысле спиральной структуры. Помню, это было время, когда над ним сгустились тучи. «Обложили со всех сторон, – сказал мне отец Александр. – Настоятель даже на буднях здесь. А вот оттуда (и он кивнул в сторону дома напротив ворот в церковной ограде), вот оттуда всё время следят». Понимая, в какой обстановке приходилось служить отцу Александру, я не переставал удивляться его мужеству и долготерпению.
Не помню, когда я приехал в следующий раз, наверное, месяца через два. Увидев меня, отец Александр сразу же вспомнил о моей последней заметке, положительно о ней отозвался, любезно согласился обсудить некоторые детали. Он порекомендовал мне тогда прочесть его любимого Тейяра де Шардена. Уезжал я не просто ободрённый – окрылённый. Такое чувство появлялось у меня только после встреч с отцом Александром. Летом того же года я привёз в Новую Деревню ещё одну рукопись: некоторые замеченные мной структурные особенности новозаветных событий. Но теперь внутри церковной ограды поговорить не удалось. Жизнь отца Александра, как он выразился, проходила «под куполом ЦИКа».
Был яркий солнечный день, собралась довольно большая группа жаждущих поговорить с батюшкой. Отец Александр вышел за ограду и направился в сторону кладбища, сказав: «Ну, пойдём! “Армия Трясогузки”!» Он был в белой рясе, сияющей на ярком солнце неземным светом. Картина шествия была впечатляющей. Отец Александр привёл нас на могилу своей матери, Елены Семёновны, и начал беседовать со всеми по очереди. Одна из ожидавших разговора с ним сказала: «Вот, Елена Семёновна и после смерти собирает нас у себя» – и стала вспоминать, как раньше они собирались на даче, которую Елена Семёновна снимала для таких бесед. Подошла моя очередь. Недолго, но достаточно детально обсудили мы структурные особенности библейских текстов. Помню, когда речь зашла о статье Иванова в «Журнале Московской Патриархии» «Симметрия библейского стиха», отец Александр дал ей высокую оценку, сказав, что это, в сущности, единственная серьёзная публикация, появившаяся в журнале за последнее время.
В такой необычной обстановке прошла моя последняя новодеревенская встреча с отцом Александром. Наплыв людей в Сретенскую церковь сильно увеличился. Мне стало уже неудобно надоедать отцу Александру своими вопросами и просьбами о консультации. К счастью, в это время начались его лекции в московских клубах. Посещая их, я всегда получал ни с чем не сравнимый духовный заряд, какую-то непередаваемую радость. Вскоре отец Александр появился и на экране телевизора. Я сфотографировал изображение и радовался, что снимок получился. Но сколько трагизма было в его лице!
Последнее благословение отца Александра я получил в клубе фабрики «Дукат», где он читал лекции о Символе веры. Было воскресенье, день моего рождения. И вдруг – неожиданный подарок. Я стоял в очереди за плащом, когда в фойе появился отец Александр. Я подошёл под благословение. Он сказал: «Рад вас видеть!» Мы поцеловались – в первый и последний раз! Хотелось очень многое сказать, чем-то важным поделиться. Всё это мгновенно пронеслось в голове. Несколько секунд мы молчали, но мне показалось, что отец Александр всё понял, что он прочёл все мои мысли. Я как бы ощутил его бессловесный ответ. Никогда в жизни я не испытывал ничего подобного.
В мае 1991 года, в день Святой Троицы, я был рукоположен в сан диакона, начал служить в одном из вновь открытых московских храмов. Через год удалось издать небольшим тиражом маленький сборник моих религиозно-научных размышлений, тех, которыми я мучил отца Александра.[61]
Владимир Зелинский
В отце Александре ощущалась неоспоримая, покоряющая благодать апостольства – Петрово стояние на камне, с которого не сдвинешь, и Павлово – быть всем для всех, чтобы спасти (вразумить, крестить, привести к таинству) хотя бы некоторых.[62]
Александр Зорин
«Нам некогда унывать и предаваться меланхолии, как чеховским героям», – шутил отец Александр. И правда, депрессия – непозволительная роскошь в наших обстоятельствах. Однажды я встретил на пути к его дому известного писателя, согбенного под увесистым рюкзаком и с большим чемоданом. Писатель долгое время пребывал в депрессии и откликнулся на предложение отца Александра пожить у него в доме и поработать… Через неделю он уже вовсю трудился, легко шутил и сочинял острые автоэпиграммы. Пример отца Александра, да ещё в такой близости, действовал как ионизатор в спёртом воздухе, как распахнутое в грозу окно. Он и меня приглашал: «У вас там на даче шумно, приходите, когда меня нет, творите».
Вячеслав В. Иванов
Когда мне предложили баллотироваться в народные депутаты, я легко согласился. В это время меня уговаривал не отказываться ни от каких общественных обязательств священник Александр Мень, с которым мы дружили. Я его хорошо знал, и отчасти в том, что я согласился быть директором Библиотеки иностранной литературы в это же время, когда меня выбрали депутатом, в этом было влияние Меня, который мне внушал, что необходимо, чтобы мы тоже соглашались на какое-то участие в руководстве.
Николай Каретников
К сожалению, я смог показать отцу Александру лишь немногие из своих сочинений. У него всегда было очень мало времени, и я не решался часто отрывать его от дел. Кроме того, в домике около церкви не было инструмента. Иногда я привозил кассетник, и он слушал музыку в записи. Он любил и прекрасно разбирался не только в духовной, но и в светской музыке. Одарённый музыкально и артистически, он вёл службу эмоционально, особенно на Страстной неделе: его покаяние было трагично.
Отец Александр был совершенно чарующим человеком, неописуемо обаятельным. Он весь искрился добротой и высоким умом. Бывал весел и общителен в застолье – в его присутствии застолье становилось христианской трапезой. А какая изумительная речь! Ведь он потрясающе говорил по-русски! Быстро и необыкновенно чётко формулировал мысли. Что же касается его руководства моей композиторской работой, то оно началось с «Мистерии апостола Павла».
Однажды осенью 69-го я дождался, когда он освободился после службы, и попросил, чтобы он посоветовал мне взять какой-либо сюжет из раннехристианских времён. Я сказал, что, к сожалению, не могу обратиться к Евангелию, так как с Евангелием также работал Бах, а там, где прошёл Бах, простому смертному делать нечего. «Николай Николаевич! – почти не задумываясь, ответил отец Александр. – Есть сюжет, замечательно подходящий для настоящего театра: апостол Павел в Риме! Подумайте сами: Нерон и нравы императорского Рима, первые столкновения с христианами, большой римский пожар и многое-многое, что вам известно».
Когда появились готовые сцены либретто, отец Александр внимательно следил за тем, как продвигается дело, вносил поправки, делал интересные и точные предложения.
Параллельно с «Мистерией» я начал писать оперу «Тиль Уленшпигель». Мы беседовали о протестантах, гёзах, о людях и нравах XVI века. И наконец, в мой последний хоровой цикл «Восемь духовных песнопений памяти Б. Пастернака» я ввёл по совету отца Александра два текста из Ветхого Завета, которые связали цикл с сегодняшним днём и определили его глубинный смысл.
В 70-м году отец Александр Мень в ответ на мою просьбу подсказать тему для сочинения о ранних христианах предложил мне взять сюжет о пребывании апостола Павла в Риме. Он дал список литературы, которую следовало изучить, и когда Семён Лунгин начал, по мере написания, выдавать мне готовые сцены из будущей «Мистерии апостола Павла», я немедленно отправлялся в Новую Деревню. После конца службы мы с отцом Александром уединялись и начинали работу с текстом. Это была обычная спокойная работа с духовным руководителем и одновременно редактором: я осмысливал его замечания, старался на месте разрешить возникшие сложности и весь уходил в эту работу – громыхал Неронов триумф, Павел проповедовал любовь, горел Рим, в дыму и пламени звали друг друга гибнущие люди, жгли христиан, судили и казнили апостола Павла, потом свергали Нерона.
Что работа эта была обычной, мне только казалось… В непредсказуемый момент глаза отца Александра загорались великим весельем, и он жарко восклицал: «А теперь, Николай Николаевич, помолимся за успех дела!» Начиналась молитва, к ней отец Александр был готов ежесекундно. Он ни на мгновение не терял связи с Господом. Я бросался догонять его, как отставшая лошадь бросается догонять уходящий кавалерийский полк. Потом наши голоса сливались… И это было счастье.
Константин Ковалёв-Случевский
1978 год, лето… Тогда я, молодой историк, амбициозно считал себя непризнанным литератором и непонятым поэтом. Была у меня тогда почти неразрешимая жизненная проблема. Я мнил себя в то время одновременно композитором и писателем. Когда-то я окончил музыкальную школу по классу скрипки. Одновременно мне приходилось работать сразу на трёх работах: корреспондентом в «Литературной России», дворником в соседней больнице, а по ночам сторожем в моей любимой Исторической библиотеке. Все дни были расписаны по минутам. Надо было кормить семью. Один за другим родились оба моих сына. Помогать было некому. А было мне тогда двадцать четыре года. Ну когда тут сочинять музыку! Этой проблемой я поделился с отцом Александром. Меня поразило его знание музыкальной культуры. И мы не раз обсуждали текущие музыкальные события. Надо сказать, что среди его прихожан было немало музыкантов.
Однажды во время беседы он, выслушав мои жалобы на нехватку времени, сил и возможностей, как бы невзначай спросил:
– Так вы не успеваете писать музыку и одновременно заниматься литературным трудом?
– Именно так.
– Попробуйте по-другому.
– То есть?
– Соедините всё вместе. Пишите о музыке.
Эти мимоходом брошенные слова определили почти всю мою жизнь. Вот что такое видеть и чувствовать человека, ощущать его проблемы как свои! Это были слова настоящего пастыря, и я был и буду всегда благодарен ему за них.
Прошли годы. Результатом стали несколько моих книг о музыке и музыкантах, а также многочисленные статьи, научные труды и доклады в сфере музыкальной эстетики, приведшие меня в университеты мира (Оксфорд, Париж и др.) и ставшие основой для диссертации. Появился и цикл телепрограмм на Первом канале Центрального телевидения.
Илья Корб
Удивительным и глубоко духовным было общение отца Александра с монахиней Иоанной (Ю.Н. Рейтлингер)[22], совершенно глухой, а к концу жизни и ослепшей. У матушки Иоанны было расписание служб отца Александра, и всегда во время литургии она, живя в Ташкенте, была в литургическом общении с отцом Александром, и это ей давало огромные духовные и жизненные силы.
Ольга Меерсон
У меня был двоюродный брат, Альфред Шнитке, и это человек, которого слушает весь мир. Он мне сказал: «Я поехал к отцу Александру один раз. Меня никогда в жизни никто так до конца не выслушивал и не слушал».
Зинаида Миркина
Отец Александр приехал к нам и сказал, что пора пробивать в печать «нашу книгу». Речь шла о книге, написанной совместно Померанцем и мной, впоследствии выдержавшей три издания под названием «Великие религии мира». Тогда ещё мы называли её «Образы и идолы». Книгу эту Александр Владимирович очень любил и называл её «нашей» (нашей с ним вместе). Мы писали её, постоянно консультируясь с ним, пользуясь его материалами. «И вот настало время», – радостно сказал отец Александр и горячо взялся за её продвижение в жизнь. Сам он к тому времени стал очень популярен, появлялся на телеэкране и сам себя, смеясь, называл «поп-звездой». Да, тогда была надежда, что лицо нашего Православия будет светящимся лицом Александра Владимировича Меня. Но, увы…
Через какое-то время мы получили от него по почте письмецо, скорее записку. Кто мог думать, что она будет последней?.. Записка затерялась, но текст её я хорошо помню: «Изо всех сил стараюсь продвигать нашу книгу, но встречаюсь с неожиданными и сильными препятствиями: одни говорят, что книга доперестроечная; другие, что это книга XXI века. Как быть?»
Этим вопросом кончалась записка. Вопрос, который повис на долгие-долгие годы, относился не только к нашей книге, далеко не только.
Ольга Неве
И ещё я хотела бы рассказать об одном эпизоде, очень ярко характеризующем нашего батюшку. Я никак не могла выкарабкаться из материальной пропасти. И как-то он мне сказал: «Я видел, как ты вышила кофточку Ляле (его дочери, моей подруге). Так ты же рукодельница! Я вот думал, чем бы ты могла зарабатывать (Боже мой, он думал о моей жизни!). Очень не хватает портних, которые шили бы облачения, всё мы вынуждены покупать в Софрино, а цены у них растут год от года. Заказы собрать нетрудно, я бы тебе помог». «Так ведь это особая специфика, их очень сложно шить, без выкроек просто вообще невозможно». «Да, я про это думал, я найду тебе выкройки».
Не прошло и месяца, как отец Александр и выкройки нашёл, и переснял их сам! Сейчас, зная, как проходили его дни, до какой степени он был занят, я поражаюсь, как внимателен он был не только к духовной жизни своих чад, но и к обычной, материальной жизни! А тогда я просто была ему благодарна. Он же отец!
Эти выкройки я до сих пор храню.
Юрий Пастернак
В последних числах августа 90-го года мы приехали из паломнической поездки по Европе. Вернувшись в Москву, в первое же воскресенье, 2 сентября, я отправился в Новую Деревню, чтобы увидеть батюшку и братьев-сестёр, по которым основательно соскучился. Ещё мне хотелось показать батюшке составленный мной вручную склеенный макет песенника «Осанна», в который помимо песнопений православного обихода, тщательно подобранных Ниной Фортунатовой, вошли современные христианские песни, западные и отечественные. Появление сборника христианских песен стало возможным благодаря зарождающейся в это время общине «Осанна», которую возглавляли Черняки, Андрей и Карина. На встречах общины возникло желание славить Господа и молиться Ему пением «на всех языках». Понравившиеся новые песни мгновенно переводились и пелись по-русски. Отец Александр слышал некоторые из этих песен. После собрания новодеревенского прихода в малом зале Дворца культуры завода «Серп и молот», которое вёл отец Александр, мы с Андреем Черняком спели-сыграли несколько переводных западных песен. Батюшка одобрительно – так мне показалось – сверкнул своим огненным взором и улыбнулся. Так постепенно стал возникать свой, фирменный «осанновский» репертуар. Я загорелся идеей собрать эти песни под одну обложку и издать сборник современных христианских песен на русском языке.
После литургии, дождавшись своей очереди, я оказался в отцовском кабинете, где развернул перед отцом Александром свой скорбный труд. Я ожидал услышать от него высокую оценку сделанному мной, что-то вроде: отличная работа! Давайте будем печатать на всю страну, тиражом тысяч сто, не меньше! Но батюшка, быстро просмотрев материал, сказал: «Что ж, хорошо, пойдёт для нашей воскресной школы». Я подумал, что он чего-то не понял, ведь такого песенника никогда прежде в России не было, и, по моему разумению, песни этого сборника должны произвести переворот в умах и душах миллионов людей. А вместо этого – «для нашей воскресной школы…» Скрывая обиду, я ел что-то с батюшкиной тарелки – он пригласил меня разделить с ним трапезу – и спрашивал его о том, какой, по его мнению, должна быть современная православная общинная песня. Отец Александр задумался и стал говорить, что, может быть, за мелодическую основу нужно брать православные гласы. Я засомневался в этом и осмелился ему возразить. «Ну вот, – сказал батюшка, – вы и возьмитесь за это дело и сами решайте, в какой форме, в каком стиле будут ваши песни. Ведь вы – музыкант!»
Получив отцовское благословение печатать сборник, я, несколько озадаченный тем, что не добился от него конкретного ответа, какой должна быть общинная «новая песнь» в новую перестроечную эпоху, отправился восвояси «туда – не знаю куда», чтобы искать «то – не знаю что». Во мне кипел энтузиазм первопроходца, но с чего начинать, было неясно. «Надо бы ещё разок подойти к нему с этой темой», – думал я, шагая к электричке. Ровно через неделю отца Александра убили.
Лев Покровский
В эти годы мы жили на даче в Перово. Она фигурирует в романе Володи Кормера «Наследство», где отец Александр послужил прообразом отца Владимира. В сущности, это был дом в нынешней черте Москвы. Его построила бабушка Ксении (Покровской. – Ю.П.), которая была женой профессора Московского университета, проходившего по делу Промпартии и не дождавшегося суда, – он умер в заключении от сердечного приступа. Вдову с детьми выселили из роскошной профессорской квартиры на Садовом кольце, но дали возможность построить дом. Сама бабушка Ксении умерла в 1962 году, но дом сломали только в 1974-м. Несколько преувеличивая значение этого дома, отец Александр называл его «Ноевым ковчегом». Лёва Регельсон[23] там часто бывал. Некоторое время там жил Серёжа Хоружий. Там находил себе пристанище Миша Меерсон, который бегал от родителей и не хотел с ними жить. Там же собирался его семинар, в котором участвовали Женя Рожков и Саша Юликов (Сеза).
Миша Меерсон был человеком предприимчивым, хотел всех со всеми связать, у него были знакомые и в Церкви, и в политике. И он попытался познакомить демократическое движение, в частности, Виктора Красина[24] с отцом Александром. И вот что характеризует отца Александра: он, зная, кто такой Витя, чем он занимается, имея полную информацию о том, что такое демократическое движение, наотрез отказался от этого знакомства. Понятно, почему: это совершенно разная деятельность. Отец Александр всегда старался не вмешиваться в политику. По-видимому, он просто считал, что это не его дело. Он живо всем интересовался, принимал людей, занимавшихся политикой, но не участвовал во всяких «акциях».
Григорий Померанц
Лет пятнадцать тому назад отец Александр, прочитав моё эссе о пене на губах, превращающей змееборца в нового змея, остановился перед иконой из собрания Московской патриархии и показал мне лик св. Георгия, сохранявшего отрешённый покой в битве с чудовищем. Я согласился, что на хорошей иконе это действительно так, и языческий сюжет преображён христианским духом. Но на значках и плакатах никакой отрешённости не осталось, только упоение ненавистью, только образ противника как воплощение мирового зла.
Марк Поповский
Мы говорили с отцом Александром о Войно-Ясенецком, о поисках материалов к моей книге[25]. Потом он рассказал о своей литературной работе. Он одобрил тему книги, пообещал читать каждую новую главу и обсуждать возникающие проблемы, связанные с моей христианской непросвещённостью. Та встреча буквально осчастливила меня, я унёс из дома молодого священника чувство близкой родственной души. Началось наше длившееся четыре года сотрудничество, перешедшее в сердечную дружбу. После очередного «сидения» в доме творчества я вёз новую главу книги своему «наставнику», как я стал мысленно называть отца Александра.
Отец Александр не только консультировал мой труд, но и отправил рукопись неведомым для меня путём в Париж, в издательство YMCA-Press со своей рекомендацией. Я получил от руководителя издательства письмо, из которого явствовало, что в Париже книга понравилась, её готовы издать, но предварительно следует сделать около сорока исправлений. В основном поправки касались истории Православия. В Париже и в Москве история эта виделась, очевидно, по-разному. Намучившись за годы своей литературной деятельности от советской цензуры, я был возмущён цензурными указаниями из Парижа. Я было собрался забрать книгу обратно. Но отец Александр мягко и корректно уговорил меня согласиться на поправки. Запомнились его слова: «Главное, чтобы до людей дошла правда о Владыке. Ведь история его жизни может изменить и жизнь многих читателей».
Бывали мы в те годы с женой на церковных службах в Новой Деревне, но никаких принципиальных перемен в своих религиозных чувствах я долгое время не испытывал. Откровенно признавался в этом своему другу. Говорил ему и о том, что некоторые верующие знакомые советовали мне принять крещение. Отец Александр ответил на это признание очень чётко: «Если бы я чувствовал, что вы готовы к крещению, я бы первый вам это предложил». И, тем не менее, обсуждая всё новые и новые главы, я ощутил: что-то в моём видении мира меняется. Прочитав третью и четвёртую главы, отец Александр мягко пошутил: «Эволюционируете, сударь». А где-то на третьем году нашей совместной работы я окончательно уразумел: вера Луки – моя вера. И что интересно, мой консультант-наставник никогда мне ничего не проповедовал, не призывал принять те или иные тезисы Библии. Позднее, в одном из писем, которое я получил от него уже в Америке, он писал: «Я был уверен, что вы сами дойдёте до веры и торопить вас ни к чему».[63]
Михаил Смола
Я крестился у отца Александра Меня в 1968 году, когда отец служил в Тарасовке. Олег Степурко привёл меня к нему. После крещения батюшка подарил мне карманное Евангелие от Марка. А потом я пропал на двадцать лет. В конце восьмидесятых, когда батюшка стал выступать с лекциями, я попал на его лекции в гуманитарном корпусе МГУ и в театре «На досках». Подошёл к нему, как блудный сын к отцу, и попросил о встрече. Стал ездить в Новую Деревню. Батюшка подарил мне «Цветочки Святого Франциска», я стал готовиться к генеральной исповеди за всю жизнь.
В это время мой сын достиг школьного возраста, и я стал мечтать о создании школы «с человеческим лицом». Отец Александр поддержал мою идею, подвёл ко мне Антона Лакирева и Галю Нагорскую и сказал: «Вот Михаил, он делает школу». Я сказал ему, что нужна концепция, идея для школы. Он сразу же предложил почитать Н.И. Пирогова. Меня поразили мудрость и актуальность педагогических идей автора. Я долго искал название для школы. Спросил отца Александра. Он сразу же предложил: «Пироговская школа». Школу так и стали называть – «Пироговка». А первоклашек мы посвящаем в «Пирожки».
В это же самое время меня усиленно приглашали в Париж, петь в русском ресторане, зарабатывать большие деньги. Я поделился сомнениями с отцом Александром. Он сказал: «Что вы там будете делать, разве что есть продукты с меньшим количеством нитратов? Ваше место здесь!» И я принялся обивать пороги различных учреждений и ведомств. Мой проект казался абсолютно безнадёжным. Накануне гибели батюшки я приехал в Новую Деревню и признался ему, что ничего со школой не получается и я в отчаянии. Он положил мне руку на плечо: «Мишенька, запомните, отчаяние – самый страшный грех. Пусть они отчаиваются, а мы должны медленно и верно идти к намеченной цели». Эти его слова стали напутствием всем нам. И когда у нас в школе возникают трудности, я передаю эти слова батюшки детям. Его молитвы чудесным образом берегут нашу школу.
Олег Степурко
Недавно я нашёл открытку. Я обратился к отцу Александру с дурацким вопросом, чтобы он придумал название для моей рок-группы. Казалось бы, священник, зачем ему заниматься такой ерундой? Но он прислал мне открытку и придумал названия: «Дорогой Олег! Вот возможные названия для ансамбля – Скворцы; Орфей; Ну, погоди; Гусляры; Журавли; Садко. Это пока всё, что пришло в голову. Ваш Александр».
Людмила Улицкая
Посреди этой корявой, лохматой, мычащей и невнятной публики появляется совершенно определённое лицо красивой еврейской породы, образованный, остроумный, весёлый и ко всему – православный священник! И он – знает! И знание его такого свойства, что подходит деревенским старушкам (он служит в ту пору в подмосковной Тарасовке), но также оно годится для Сергея Аверинцева, Мстислава Ростроповича и Александра Солженицына – в разные годы они приезжали к нему побеседовать о важном. И, конечно, его знание годится и нам, молодым людям, рассматривающим христианство как одну из концепций. В чём-то привлекательную, в чём-то неприемлемую. Нам хочется поговорить про умное. Однако то, что он предлагает, проламывает течение умного разговора и вообще лишает сам разговор смысла. Отец Александр предлагает войти в пространство, где дует ветер пустыни, бредут измученные жаждой евреи под предводительством заики с комплексом неполноценности, где неудачливый пророк, обещавший обретение окончательного смысла и универсальный ключ к разрешению земных проблем, принимает позорную смерть, которая парадоксальным образом оказывается залогом полноты и радости.
Владимир Файнберг
Кроме большого романа, к концу восьмидесятых годов мной была написана повесть «Что с тобой случилось, мальчик?». Несмотря на начавшуюся эпоху перестройки и гласности, опубликовать роковым образом ничего не удавалось.
Отец Александр Мень зачем-то забрал у меня машинописный экземпляр романа. Он и Сонечка Рукова – прихожанка нашего храма – опекали меня как могли. Не давали впасть в отчаяние. «Ваше дело – писать! – не уставал говорить отец Александр. – Завтрашний день сам о себе позаботится».
Однажды он попросил у меня накопившиеся стихи. Я дал большую пачку. С трепетом ждал – что он скажет? Примерно через неделю он приехал ко мне, сказал неожиданное: «Это очень мужские стихи. Ничего подобного сейчас никто не пишет».
К тому времени, кроме отца Александра и таких людей, как Сонечка, у меня никого не осталось. Отец Александр так щедро одарил меня своей дружбой, доверием! Казалось, этому счастью не будет конца…
Оказалось, что вокруг меня множество людей – некоторые из них с высокими научными степенями – занимающихся изучением НЛО, поисками снежного человека, исследованием таинственных свойств пирамид… Многие пропагандируют «Агни-йогу» Рерихов, где утверждается, что в Гималаях таятся чуть ли не бессмертные мудрецы Шамбалы, влияющие на движение мировых процессов, а при желании и на любого жителя Земли.
И тут Вы перебиваете мой сумбурный монолог: «Если эти мудрецы существуют – пусть уходят на пенсию! Только за наш век две мировые войны, кровавая революция, террор, которому нет конца. И ядерный дамоклов меч!»
Вы поднимаетесь с кресла, обводите задумчивым взглядом полки, берёте одну книгу, другую, подносите их мне и так доверчиво, так просто произносите слова, ключом отмыкающие дверь в моё будущее: «Поверьте, никакого чуда в том, что вам удаётся исцелять, нет. Такая способность присуща каждому, как слух, зрение. Всё это дремлет в человеке в свёрнутом, зачаточном виде. Русская православная церковь относится к целительству отрицательно. Вы ещё с этим столкнётесь. Современная церковь ревнует к целителям, потому что утратила этот дар. А ведь когда-то, в первые века христианства, свой целитель был при каждом храме…»
В последние годы отец Александр не раз предлагал мне написать вместе сценарий фильма о Христе. «Вот закончите роман, я довершу Библиологический словарь. Давайте напишем!» А вышло так, что, обливаясь кровью, он прошёл в одиночестве свой крестный путь…
Александр Чернявский
Последние два года, зная о его занятости, я уже не решался без крайней необходимости отнимать у него время. Но странное дело: даже не видя его, я ощущал как будто бы исходящую от него духовную поддержку. Когда в своих статьях и выступлениях он цитировал Швейцера или упоминал о нём, я был почти уверен, что при этом он вспоминал обо мне[26]. От одного только сознания того, что в моей жизни есть этот замечательный человек, что я всегда могу увидеть его, обратиться к нему и, если понадобится, что-то сделать для него, жизнь приобретала новый смысл, становилась ярче и богаче.
В конце 1989 года я попросил его написать послесловие к швейцеровскому сборнику. Он охотно согласился. Но я видел, как с каждым месяцем уплотняется его время, он просил меня подождать сначала до Пасхи, потом до лета. Наконец в издательстве назначили последний срок, и я решил, что ничего не получится: у него оставались считаные дни до отъезда в отпуск, и каждый час был расписан. Но через несколько дней после его отъезда мне передали желанное послесловие. Не знаю, как и когда он смог написать его – наверное, ночью, за счёт и без того коротких часов сна. Видимо, это была одна из последних его работ. Наверное, все, кто его знал, получали от него неизмеримо больше, чем он от них, и сейчас я испытываю запоздалое раскаяние, что не сделал для него даже того малого, что было в моих силах.
Диалоги
Прекрасная вещь – общение с мудрецом.
АристофанИв Аман
Однажды отца Александра спросили: «Существует ли дьявол?» Он ответил: «Увы! Я не только уверен, что он существует, но думаю, что в жизни это видно. Есть зло от несовершенства, от страдания, от невежества, от голода и от многих других причин… Но есть и зло, которое не имеет природного происхождения, сатанизм, сидящий в человеке, который пытался описать Достоевский… Оно – тёмное до конца, иррациональное до последней глубины… Мне кажется, что осатанение человека происходит не путём непосредственного заражения инфекцией зла, а путём открытия собственной воли навстречу этим тёмным силам. Всякий грех сначала человеком допускается, он открывает ему ворота, а когда сатана в нём поселяется и правит бал, тогда и рождается одержимость».
Андрей Анзимиров
В день моего крещения отец Александр дал мне почитать «Духовные основы жизни» Владимира Соловьёва, из которых я узнал о трёх основах духовной жизни верующего – молитве, посте (победы духа над телом) и милостыни (творение бескорыстного добра ближним). Вернув книгу отцу Александру, я спросил его, равноценны ли все три пункта, и он ответил, что да, равноценны, но молитва – главное оружие веры, пост особенно необходим в условиях смущения и неопределённости (помимо годового круга), а милостыня – следствие, т. к. вера без дел мертва. «Но здесь есть и ещё одна деталь, – добавил он. – И очень значительная. Вы должны постоянно, ежедневно читать Евангелие. Начните с Матфея – и до конца. Апостолов и Откровение пока не читайте, это потом».
Вернувшись домой после первой исповеди, я решил для начала перечитать только Заповеди Блаженства. Раскрыв Евангелия от Матфея, я сразу понял, что сначала надо перечитать родословную. То, что произошло дальше, возможно, знакомо многим. Я просто не мог оторваться от текста. Строки пылали огнём. Они входили в душу и, входя, обжигали её. Переворачивая страницу за страницей, я чувствовал, что здесь, прямо здесь рядом со мной стоит Иисус. Когда я дошёл до описания Страстей, я был вынужден уйти в другую комнату и сказать жене, что хочу почитать в одиночестве, – я понял, что вот-вот начну плакать. Читая о Страстях, я задыхался, из глаз текли горькие слёзы – они непроизвольно текут и сейчас, когда я пишу это.
Когда я рассказал об этом отцу Александру, он ответил: «Андрюша, я очень рад за вас. Нет, это совсем не экзальтированность. Это нормальная реакция верующего человека. Вот если она совсем исчезнет, значит, что-то не так. Я читаю Евангелие каждый день. И каждый день открываю его заново. Это никогда не становится рутиной. Евангелие нельзя читать с равнодушием».
Когда мы остались с отцом одни, я сказал ему как своему духовнику: «Я, наверное, должен покаяться, что примешиваю к нашему делу “своё собственное” – борьбу с коммунизмом. Знаете, отче, когда-то мы с моим школьным другом (сейчас могу назвать его – Андрей Зубов) были до того впечатлены данной друг другу на Воробьёвых горах клятвой Герцена и Огарёва бороться до конца за свободу, что однажды, классе в девятом, отправились поздно вечером на Воробьёвы горы и дали друг другу клятву на всю жизнь беспощадно бороться с коммунизмом».
Отец Александр улыбнулся. «Романтизм?» – смущённо спросил я. «Да нет, почему же. Не романтизм. К сожалению, суровый реализм. Но вы знаете, Андрюша, – здесь отец сделал паузу. – Я не знаю более антикоммунистической книги, чем Евангелие».
Ариадна Ардашникова
Когда отец согласился меня крестить, на меня буквально обрушилось осознание того, что невидимыи? мир существует. Не могла спать, в голове у меня будто трещали мозги, было страшно, тревога и страх не давали преодолеть стихию неведомого мне невидимого. Я боялась состояния, лише?нного опоры. Отец Александр на это сказал: «Знаете, что делают плывущие в бурю? Опускают ве?сла». Навсегда взяла эти слова отца в свою жизнь. Теперь называю это: не греби – отдаи? ве?сла Богу.
Был такои? у меня период: приду на литургию здоровои?, причащусь, а пока до дома доберусь – заболею. И заладило так из раза в раз. Я отцу Александру и пожаловалась. Это было в церковном дворике, отец что-то там чинил в ограде у могилы. Он продолжал работать и рассказал, что у него было такое время, когда после того, как он крестил человека, обязательно заболевал. Отец распрямился и буквально пронзил меня взглядом: «И тогда я сказал е м у: все? равно буду крестить! – и вдруг он так выбросил впере?д руку, сжатую в кулак, что я отскочила: – Отои?ди от меня, сатана!!!»
Как-то я взяла семилетнего внука Кирюшу на встречу отца Александра со старшеклассниками. Мы сели в последние ряды какои?-то школьнои? аудитории. Кирюшка удрал от меня в первыи? ряд. После были ответы на вопросы. Отец Александр раскрыл записку, расправил помятыи? листик и проче?л: «В че?м смысал жизни?» Ну конечно, это мои? пострел пораскинул своим интеллектом! Кто из старшеклассников напишет «смысал»? Я вся собралась в ожидании ответа. Отец Александр молчал секунду и сказал: «Смысл моеи? жизни в том, чтобы каждую ее? минуту быть как можно ближе к Богу и делать это всеми средствами, какие Он мне дал». Помню, меня тогда поразило, что отец произне?с: «Смысл моеи? жизни». Да, да! Не «прогресс человечества», а цель моих целеи?. Значит, человек не получает смысла жизни с рождением, а сам своеи? свободнои? волеи? избирает смысл своеи жизни.
Наталия Большакова
Я спросила у отца Александра:
– Что отличает дух от души?
– Душа есть и у растения, и животного – это психика, а вот творчество, сознание, свобода, добро и зло – это дух. Если отнять у человека всё, что нематериально, – мысль, чувство, совесть и т. д., – во что превратится человек? В говорящего робота, в орангутанга в пиджаке. Нет, даже хуже! Дух – это храм человека, и если дух свят, то он как бы захватывает всё существо человека, и тело его становится храмом. Поэтому нам дороги мощи святых.[64]
Анна Борзенко
Когда ушла Елена Семёновна, я спросила у отца Александра, как он? Он ответил: «Я держу её душу в своей руке…»
Сергей Бычков
Я задал отцу Александру вопрос: «Кто из святых прошлого и настоящего привлекает Вас более других и почему?»
– С детства я любил святителя Димитрия Ростовского, святого Иустина Мученика (за поиск истины), преподобного Серафима (за всё его светлое). Преподобного Сергия считал своим покровителем. Крестили меня близ Лавры. В Загорске, по воле судеб, прошла большая часть моей жизни. Из западных всегда любил Франциска Ассизского, а потом Франциска Сальского. Любил Иоанна Златоуста (с детства много читал его и о нём). Очень дороги мне были миссионеры-святые, начиная с апостола Павла. Вообще всегда очень чтил святых и чувствовал их близость, молясь им.
Отец Александр вспоминал: «О соотношении национального и религиозного я задумывался мало и осознал его внезапно, беседуя однажды со старообрядческим начётчиком в глухой забайкальской деревне. Он сказал мне, что “за Удой лучше поют и служба лучше” (т. е. в православной церкви). Я спросил: “Что же вы туда не ходите?” “Нет, – сказал он, – в какой вере родился, в такой и умри”. “Ну а что было бы, – спросил я его, – если бы князь Владимир, крестивший Русь, рассуждал бы так, вы бы и до сих пор поклонялись Перуну?”».
Марк Вайнер
В великопостной молитве Ефрема Сирина, любимой Пушкиным («Отцы пустынники и жены непорочны…»), есть важное место: «…любоначалия… не даждь ми». Я спросил отца Александра, что это значит: любовь к начальству или любовь к начальствованию. Он ответил: «И то и другое. Одного без другого не бывает». И с тех пор моя всегдашняя нелюбовь и к тому, и к другому получила благословение.
Марианна Вехова
Однажды я познакомилась со странной женщиной. Она сказала, что чувствует, что у меня какие-то необыкновенные мистические способности. Я отвечала, что у меня нет мистических способностей и что мне не нужны новые ощущения, обычных хватает. Но она стала меня буквально преследовать, раздобыла мой телефон и адрес и уговаривала хоть раз попробовать выйти с ней вместе в астрал. Наконец я ей сказала, что должна спросить разрешения у своего духовного руководителя, без консультации с ним я на такое дело не пойду.
Отец Александр просил этой женщине передать, что он мне не советует заниматься мистическими опытами, потому что это опасно, как опасно плыть в океане на надувной лодке без компаса, без паруса и вёсел, отдаваясь течениям и не зная, какие таятся в бездне под твоей лодкой драконы… Он посмеялся: «Зачем путешествовать в астрале? Мы ещё там набудемся, надоест! Это всё равно как читать книжку, пропуская середину, торопиться заглянуть в конец. Всё равно ведь дойдёшь до конца, зачем же пропускать середину? Так можно пропустить что-то интересное и важное».
Мария Водинская
Как-то я сказала отцу Александру о долге, который понимала чересчур серьёзно. Это было про то, что я «должна» что-то своим близким, которые вкладывали в меня свои силы, время и т. д. Отец засмеялся, и я в какой-то момент наконец почувствовала всю нелепость своих утверждений. «Вы ничего не должны, Машенька! Вы свободны!»
Однажды я спросила у отца о грехах, что с ними делать. И он мне рассказал про корову, которая пасётся на лугу. «Она делает своё дело, знай себе жуёт, а оводы, как грехи, к ней липнут. Она их хвостом отгоняет и продолжает своё дело делать». Про это же он говорил и другими словами. Он говорил, что в каждом из нас есть «ветхий человек» и «новый человек». И полагать себя нужно в «новом человеке».[65]
Ирина Вышеславская
Ещё помню, я обратилась к нему с важным для меня вопросом: как он относится к людям, которые его предают или обманывают? Он ответил, что «такой человек сжимается в его глазах и становится маленьким. Но надо помнить, – сказал он, – что это не весь человек, а только состояние его души на данное время. Человек, так же, как мир, не окончательное творение Господа. И мир, и мы – всё находится в состоянии постоянного творения. Конечная цель, божественный образ, вложенный в каждого человека, – прекрасен. Надо стараться видеть эту цель сквозь всю наносную муть и грязь и по мере сил помогать человеку найти дорогу к этому образу, в него вложенному».
Екатерина Гениева
Благотворительность, как её обычно понимают, унижает, развращает, воспитывает иждивенчество. Это я не сразу поняла. Когда-то мы с отцом Александром Менем организовывали первые благотворительные поставки Библии, и он говорил мне: «Нужно брать хотя бы три рубля за книгу». «Зачем?» – удивилась я. «Ничего нельзя давать бесплатно». – «Но это же Биб-лия!» – «Да, Библия. Если у кого-то этих трёх рублей не будет – мы и так отдадим. Но если всем раздавать просто так, никто не будет воспринимать Библию как дар».
Ехали мы однажды в мае с отцом Александром на машине, и я, естественно, как и водится, жалуюсь ему: «Это трудно, то не получается, вот люди такие-то уезжают, те не приезжают». Отец мне отвечает: «Катя, да в нашей стране трава не должна была расти, а у нас сирень цветёт!» Он попросил моего мужа Юру остановить машину (дело было возле Тарасовки), перешёл в рясе с крестом дорогу, купил два замечательных букета сирени (один для Натальи Фёдоровны, другой вручил мне) и сказал: «Трава не должна была расти, а у нас сирень цветёт! Пожалуйста, делайте, что должны!»
Светлана Домбровская
Однажды, загнав себя в очередной тупик, я спросила в отчаянии:
– Ну почему, почему я всё время, вот уже третий год, спотыкаюсь об один и тот же камень!?
– Три года!? – копируя меня, хмурил брови отец, между тем как глаза его смеялись. – Да… Это ужасно – три года…
И откинувшись на спинку стула (это было в его кабинете), проговорил почти отстранённо и глядя в окошко: «Мария Египетская, между прочим, сорок лет в пустыне каялась, прежде чем… А вы – три года…»
Владимир Ерохин
Термин «спасение» был непонятен мне. От чего нас надо спасать?
«От этой серой, бездарной, бессмысленной жизни, – ответил отец Александр. – Люди живут насыщенной серятиной».
Я пришёл к отцу Александру впервые осенью 1974 года, чтобы задать ему вопрос: «Откуда в людях столько зла? Как можно быть одновременно хорошим учёным и плохим человеком?» И он мне ответил: «Нужно иметь внутренний стержень. Представьте себе человеческое тело. Например, прекрасную девушку. Вообразите, что исчезла плоть. Что останется? Останется скелет… (Батюшка рассуждал вполне профессионально, ибо по первой своей специальности был биологом. Да и скольких людей – старых и молодых – отпел и похоронил.) Скелет ужасен, но он по-своему и прекрасен: в нём есть гармония, пропорции, структура. А теперь вообразим обратную картину: что было прекрасное человеческое тело – и исчез скелет. Что останется? Лужица дерьма. Нечто подобное происходит и с нашей душой. Надо иметь внутренний, духовный стержень».
– Невыносимо жить пригнувшись, как в пещерах, – сетовал я. – Хочется всегда говорить то, что думаю.
– Александр Сергеевич тоже прибегал к услугам нашего друга Эзопа, – мудро ответствовал отец Александр, прохаживаясь по террасе заброшенного дачного дома. – Можно жить и пригнувшись, это в конце концов неважно. И не забудьте, что именно в пещерах были сделаны такие открытия, как огонь, лук, топор и, может быть, колесо.
Тамара Жирмунская
Как-то я спросила Александра Владимировича – так я поначалу называла его, – развивается ли христианство. Спросила с глазу на глаз, потому что тогда, в начале восьмидесятых, когда началось наше общение, в больших аудиториях он не выступал, я же в Новой Деревне была новичком и ни к одной малой группе не принадлежала. Это – во-первых. Во-вторых, будучи «новоначальной», я боялась задать при других глупый вопрос, показаться невеждой. Он не удивился моему вопросу: «Христианство не нуждается в развитии; развивается, усложняется наше понимание христианства». Он всегда стремился подтвердить свои слова каким-нибудь конкретным образом и тут же нашёл его. «Представьте себе, – сказал он, – мощную радиостанцию и людей на острове, она вещает, а у них нет приёмника, они не могут поймать эти волны. Потом какой-то приёмник появляется, но улавливает далеко не всё. Только высококачественный приёмник позволит без искажений понять передачу…»
Как-то я пожаловалась отцу Александру на нескончаемые домашние дела, что съедают время, отпущенное для творчества, для самообразования. Он незамедлительно отпарировал: «А вы что, хотите вознестись при жизни?»
В первую нашу встречу, когда я призналась ему, что с ранней юности веровала во что-то высшее, но при этом активно интересовалась всякими оккультными штуками, как то: астрология, хиромантия, спиритизм – он, привыкший и не к таким откровениям, ответил невозмутимо, но веско: «Всё, о чём вы говорите, – это вход в то же здание, но… с чёрного хода. Занимаясь спиритизмом, вы попадаете в низший астральный слой духовного мира. Зачем пускать в ход силы, которых мы не знаем и с которыми не умеем совладать?.. Путь от человека к Богу прям!» – увидев мою растерянность, завершил он тогда…
Марина Журинская
Был один батюшка, с которым у меня образовались довольно хорошие отношения, я часто у него исповедовалась, и он ко мне относился тепло. И вдруг кто-то восклицает: «Ой, ты что, он же стукач!» Я задумалась и отправилась за советом к отцу Александру Меню. А он и говорит: «Ну и что, допустим даже, что это так, – вам-то какая разница? Вы же не будете исповедоваться в том, что ненавидите советскую власть, тем более что это не грех? А грехи исповедовать всегда полезно». Ну и продолжали мы с ним дружить.
Михаил Завалов
Как-то один человек спрашивал его о каком-то нехристианском пути, типа: а почему бы не попробовать вот так? Отец Александр, отвечая, не говорил, что это грех или тупик, но просто произнёс: «Может быть, и это путь. Мы не знаем. Если бы у нас было несколько жизней, интересно было бы попробовать разные пути. Но жизнь-то одна, да и скоро кончится».
Однажды на даче шёл разговор о том, как отличать подлинные мистические переживания от лжемистики, или «прелести». Отец Александр сказал, что это довольно просто: только по плодам, т. е. по тому, меняет ли этот опыт наше отношение к людям. «Если нет, если она уводит от любви – тогда это прелесть. Даже если человек утверждает, что каждое утро пьёт кофе с архангелами. А если ведёт к большей любви – тогда это мистика подлинная».
Одна женщина допытывалась с докучной настойчивостью: «Отец, а как же всё-таки узнать, какова воля Божия о тебе?» Он: «На самом деле все мы почти всегда знаем волю Божию о нас, знаем, чего хочет от нас Бог. Когда мы говорим, что не знаем, чаще всего это самообман».
Однажды разговор шёл о первых днях после смерти, кто-то рассуждал о том, как умерший оттуда смотрит на нас. Отец Александр произнёс: «Вообще-то, думаю, что после смерти обычным людям не до того. Есть, наверное, только две категории людей, которые после смерти – совсем по разным причинам – остаются привязанными к земле. Это – преступник и святой».
Многих родителей волновал вопрос, как детям вести себя среди неверующих сверстников в школе. Батюшка говорил о необходимости быть гибким в вопросах религиозного воспитания. Об отношениях со сверстниками он сказал, что «если ребёнок не шизоид, то всегда сумеет найти общий язык с другими детьми». Но тогда же отец Александр говорил, что «почти у каждого молодого человека в какой-то момент неминуемо наступает кризис его детской веры. И обрести её снова он сможет только будучи свободным». В свободе батюшка видел залог полноценной духовной жизни. В отношениях с людьми он всегда исходил из принципа духовной свободы, куда более трудного, чем система тотального послушания.
Спросили батюшку, как он относится к экстрасенсам. «Конечно, среди “электросенсов” много шарлатанов, – ответил батюшка, – но есть и серьёзные люди. И отметать это явление с порога, говорить, что оно носит исключительно демонический характер, было бы совершенно неправильно. Это объективные человеческие потенции, ещё не раскрытые нами. Их надо исследовать».
Владимир Илюшенко
Однажды я завёл с отцом Александром разговор о перевоплощении. Он относился к этой теории скептически, ссылался на то, что в Библии, вопреки утверждениям сторонников реинкарнации, нет ни одной фразы, которую можно было бы с уверенностью трактовать как доказательство существования подобного феномена. Я сказал, что сильным аргументом в пользу перевоплощения считается такой: человек в каких-то условиях может вдруг овладеть информацией, которой он ни в коем случае не мог обладать, например, уборщица внезапно заговаривает на древнем, исчезнувшем языке или начинает оперировать понятиями теоретической физики, причём не под гипнозом.
Отец Александр ответил: «Думаю, объяснение может быть другим: существует некий континуум, сфера познания, в которой содержится вся информация, и некоторые люди в определённые моменты могут к ней подключаться. Таким образом, то, что казалось перевоплощением, было чем-то вроде ясновидения или медиумизма». Мне это в голову не приходило. Я согласился, что эта гипотеза действительно многое объясняет, и в этом случае реинкарнации не требуется.
Отец Александр не считал Ленина и Сталина демоническими фигурами, а всего лишь тиранами, хотя и орудовавшими в грандиозных масштабах. Что же касается марксизма, то он, по мнению отца, не мог не провалиться: «С марксизмом всё ясно. В области хозяйственной он оказался импотентным. Чтобы скрыть это, организовали террор».
Я помню, как к отцу пришёл мой приятель, очень обеспокоенный своими проблемами, и отец ему сказал: «Мы сегодня отпевали покойника. Мы все пройдём через это. Представь на минуту себя на его месте и увидишь истинную цену своих тревог и проблем». Это хороший урок для всех нас. Отец Александр вообще считал, что память смертная очень полезна для нас. Она позволяет трезво оценить и свою жизнь, и самих себя.
Фазиль Искандер
Помнится, речь зашла о людях тёмных, агрессивных, попросту говоря, мракобесах. Как быть, как к ним относиться?
«Пока человек жив, – сказал отец Александр уверенно, – он не погиб для Бога. Как раз с такими людьми надо чаще всего общаться. Спорь, доказывай, подымай их до истины Спасителя. Общаться с людьми, которые думают, как мы, непроизводительно… Жизнь слишком коротка».
Владимир Кантор
Я вспоминаю свой разговор с отцом Александром. Всякое неофитство нелепо. Как человек, увидевший другую жизнь, я хотел привести свою внешнюю жизнь в соответствие со своими взглядами. Выражаясь модными словами Солженицына, «жить не по лжи». А работал я тогда уже в «Вопросах философии», журнале, который казался мало знавшим его команду абсолютно советской структурой. Я и задал отцу Александру этот вопрос, не уйти ли мне из журнала. На что он ответил вопросом, женат ли я и есть ли у меня дети. Я ответил, что да. «На какие деньги вы будете содержать семью, если уйдёте? У вас есть другой вариант работы? Потом я знаю, что там работают очень достойные люди». И смысл его дальнейших слов был очень прост: на каждом месте можно приносить пользу, а что приходится отдавать кесарю кесарево, так это всегда было. Главное – не забывать отдавать Богу Богово. И добавил, что он ушёл из катакомбной церкви в РПЦ, поскольку получил тем самым возможность нести своё слово гораздо более широким слоям паствы. Не изменяя своим идеям и идеалам, которые воспитала в нём катакомбная церковь, – независимость и верность своему пониманию мира.
Николай Каретников
Ещё при жизни отца Александра стремительно поднялся интерес к вере. Ходить в храм стало модным. Я спросил его, что он думает по этому поводу. Он ответил, что относится к этому процессу спокойно и ничего дурного в нём не видит. Отец часто повторял: «Гони Бога в дверь, Он в окно влетит».
Елена Кочеткова-Гейт
Однажды, в 1976 году, отца Александра спросил Сандр Рига: «Что сейчас самое важное для Церкви?» «Чтобы сейчас было как можно больше нормальных, здоровых и хороших православных священников», – ответил отец Александр. И пояснил свою мысль: «О. Глеб Якунин и о. Николай Эшлиман, если бы не ушли в диссидентство, могли бы окормлять большое число людей. Мы бы действовали сообща. Их выбор тоже важен, но власти их эффективно изолировали. О. Димитрий Дудко открыто проповедует монархизм. Это тоже не религия, а политика, просто с другим знаком. А России нужны просто хорошие честные священники-труженики. Чтобы они могли просветить народ. Без идефикс. Просто учащие людей Православию, приводящие их ко Христу. И ничего более».
Владимир Леви
Однажды я спросил его, как бы он отнёсся к тому, что я написал бы его художественно-психологическую биографию или, как я с его подачи сымпровизировал, психографию?.. Отмахнулся: «Да обо мне писать нечего, прост как валенок. Родился, жил, работал, помер. Никаких драм, никаких приключений. Давай лучше диалоги писать. Брать темы, интересные для обоих, – и шпарить…» В этом «прост как валенок» не было ни малейшего самоуничижения или самоумалительного кокетства. Он действительно так себя и воспринимал: я сказал бы, осознанно-упрощённо.
Андрей Мановцев
Приступаешь к нему с какой-нибудь своей неотвязчивой мыслью (общезначимой, как полагается). Он посмотрит и скажет: «Бросьте вы это, Андрюша, бросьте». И такое освобождение! Никогда не забуду, как я пристал к нему с самой главной неотвязчивой мыслью о свободе. Наверное, писал ему и письмо. Наконец дождался возможности поговорить. И вдруг он так горячо и так сердечно: «Ну какая свобода, Андрюша, ну какая свобода?! Если есть у вас близкие, есть те, о которых вам надо заботиться, то при чём тут свобода? Христос на кресте был свободен?»
Зоя Масленикова
Переживаю кризис моего отношения к Русской православной церкви. Живя рядом с храмом, я на многое насмотрелась. Как только хватает сил у отца Александра?!
– Разница между нами та, – сказал он мне, – что я живу без иллюзий. Я иду по пустыне и, если вдруг встретится крохотный живой росток, радуюсь и удивляюсь. И никаких видимых результатов не жду. А вы – романтик.
Марина Михайлова
Когда у отца Александра спрашивали: а вот, чего мы так плохо живём (это было как раз в то время, когда не было ни мыла, ни сахара, ничего), он ответил: «А почему мы должны хорошо жить, если мы отяготили свою совесть народную таким количеством преступлений? Это было бы очень странно, если бы страна, которая просто миллионами своих же косит, если бы она при этом ещё жила хорошо…»
Зинаида Миркина
Мне казалось, что церковь давно отошла от Духа и прилепилась к букве. Я считала, что церковь и есть тот самый упроститель, исказивший безмерную истину, чтобы втиснуть её в прокрустово ложе наших представлений. И встретить такого священнослужителя было для меня чудом. Примерно это я сказала отцу Александру и услышала в ответ:
– Ну что вы, Зина, вы просто не знаете Церкви. Церковь сохранила предание, Церковь сохранила нам все духовные сокровища.
Видя перед собой такого священника, я готова была сейчас же поверить в это, отбросив всё моё знание как несущественное.
Юрий Пастернак
Однажды я обратился к батюшке: «Отец Александр, есть у меня такое свойство: кружить подолгу вокруг да около цели. Обложить город и держать осаду, не предпринимая попыток ворваться в него. Есть я всегда начинаю с гарнира, оставляя мясо на потом. Мне нравится играть прелюдии, но разбор фуги я всегда откладывал на потом. Существуют такие влекущие ум области, сферы науки, знания, как, например, древняя история, античная литература. Достаточно начать, вчитаться – и не оторвёшься. Но книга лежит на столе, а ты всё кружишь и кружишь…»
– Я вас понимаю. В ранней юности нечто подобное было и у меня. Но я научился получать удовольствие от преодоления. И это исчезло. Это называется страх перед реализацией. Это, как говорится, ужаленный змеёй от верёвки отдёргивает руку; обжёгшийся на молоке, на воду дует. Видимо, в вашем детстве были пресечены попытки реализации. В каком-то смысле мы живём, когда реализуемся. Находясь «в потенции», мы как бы и не живём. Я, чтобы преодолеть это, предпринимал действия. Пусть ошибочные, но действия. У современного французского философа есть книга, которая так и называется «Actions». У меня есть русский перевод предисловия, я вам дам его прочитать.
– Отец Александр, есть ещё такой нюанс. Не читая то, что необходимо, я могу прочитать гору книг, но не ту книгу, что нужно.
– Да, эти действия фактически есть избегание действия.
Анатолий Ракузин
Рос я в ассимилированной еврейской семье, и, только когда крестился, я вдруг почувствовал себя евреем. Сказал об этом отцу Александру, а он мне ответил: «Меня это нисколько не удивляет. Это естественно. Так мы вообще никто, мы просто болтаемся, а христианство приводит еврея к его истокам».[66]
Марина Роднянская
На выступлении в Доме композиторов отцу Александру пришла записка: «Что надо сделать, чтобы из нашей церкви ушли священники-евреи?» Я была поражена. В таком интеллигентном месте! Отец Александр, ничуть не смутившись, с полным самообладанием, без раздражения ответил: «Ну что ж, для этого надо вынести из храма всех апостолов, затем Божью Матерь, а затем… сказать прости-прощай Господу нашему Иисусу Христу!» Притихший зал разразился аплодисментами.
Ирина Рязанова
Муж одной женщины не выносил её мать. Наконец, он отправился к отцу Александру, чтобы поговорить на больную тему. Вернулся довольный. Жена спросила:
– Что сказал отец Александр?
– Он сказал: «Ну, выкиньте её в окошко!»
(Ему сразу стало легче).
Олег Степурко
Однажды я увязался за отцом Александром. Там были лужи, грязь, кое-где положены хилые доски, и нужно было с доски на жёрдочку перепрыгивать. (Кстати, на дороге из Заветов Ильича в Новую Деревню была большая незасыхающая лужа, и я взял за правило, каждый раз, когда иду на службу, приносить один камень, и за лето я эту лужу закрыл. Наверное, эта каменная дорога сих пор осталась.) Так вот, мы с отцом Александром прыгали через лужи, и я его спросил: «А как же так, ваша мама Елена Семёновна была такая праведница, воспитала вас, такой верующий человек, а так тяжело умирала». Он, ничуть не смутившись, сказал: «Ну, знаешь, наш Спаситель тоже не очень комфортно умирал».
Однажды я был в гостях у Сандра Риги. В это время у него гостили рижские музыканты. Они рассказывали, что, играя в ресторане, во время работы проповедуют Евангелие. Я с восторгом рассказал об этом отцу Александру, на что он ответил: «Это бесполезно. Пьяный проспится и всё забудет».
Я рассказал отцу Александру, что в интервью со мной зашёл разговор о «Нюрнбергском процессе» над КПСС. Отец Александр ответил: «Олег, а Церковь покаялась?» «Нет», – сказал я. «Ну а как мы можем требовать суда над атеистами, пока Церковь не покаялась?»
Андрей Тавров (Суздальцев)
Однажды я спросил отца Александра в связи с чтением Ницше и греческих философов о том, есть ли в мире новизна, если мир цикличен и в нём царит вечное возвращение?
«Знаете, ведь что может быть более старым, чем фраза “Я люблю тебя”. Однако, когда один человек говорит её другому искренне, из глубины души – он всегда говорит её в самый первый раз в мире. И вместе с этими словами новизна приходит в мир. И, скорее всего, мир не цикличен, а восходящ, спирален…»
Отец Александр предлагал своим прихожанам чистоту в отношениях, в браке и был здесь весьма настойчив. Это сочеталось с тем, что он всегда защищал людей от упрёков в легкомысленных связях, в разврате. «А как же Пушкин? Его увлечения? Какое же это христианство?» В ответ, улыбаясь, словно с радостью говорил: «Ну, он же был ещё совсем молодой человек, к тому же с южной кровью! Всё внутри кипело!» – «А Ахматова?» – «Так что ей было делать, если всех её мужей сажали и убивали?»
Когда же я стал развивать тему про поэтическую исключительность, про то, что «у поэтов свой закон», он улыбнулся и сказал: «Много прекрасных женщин. Но ведь на всех не женишься. – И, посерьёзнев, добавил: – К тому же, смотрите, вот у меня прекрасная жена, но ведь это только жена, это только любовь к жене, ведь это лишь отблеск любви Его к нам и нашей к Нему, не сравнимой ни с чем».
Однажды, начитавшись духовной литературы, я спросил его, как обрести смирение? Я имел в виду не то состояние забитой покорности, которое принято понимать под этим словом, а внутреннее состояние устремлённости к выполнению не своей воли, а высшей. И если своя разрушает, то высшая – укрепляет. Именно это имел в виду, кажется, Бердяев, когда писал, что смирение – это взгляд в реальность.
«Начните со скромности, – сказал отец Александр. – Промолчите, когда хочется оставить за собой последнее слово. Не настаивайте на своей правоте. Давайте больше высказываться другим…»
В приходе отца Александра было много евреев, и сам он был евреем. Поэтому в разговорах с прихожанами не могли не вставать некоторые «специальные» вопросы, например, об избранности еврейского народа, его отмеченности Богом Израиля. «Избранность евреев, – отвечал отец Александр, – избранность народа, призванного Богом, прежде всего предполагает не какие-то льготы или права, а повышенную ответственность перед теми призывами, с которыми Бог обратился к ним, перед теми нравственными задачами, которые Бог поставил перед еврейским народом. И Библия полна упрёков Творца в адрес избранного народа, что он всё время отпадает от тех нравственных высот, ради осуществления которых и был создан, всё время предаёт своего Создателя. Неправильно говорить, – продолжал отец Александр, – что существует только один избранный народ, это не так. Греки, например, тоже были избраны Богом, чтобы донести людям весть о совершенной красоте, точно так же, как израильские пророки доносили весть о совершенном Боге и его духовных требованиях к человеку…»
Людмила Улицкая
Отец Александр Мень помогал связывать порванные нити, восстанавливать связи с тем христианством, которое проповедано было на берегах Киннерета, а не в роскошью совращённых храмах Византии. Улыбаясь примиряющей улыбкой, замечал, что «если б не огромное церковное богатство, не было бы ни готической архитектуры, ни итальянского Возрождения, что именно церковные богатства во все века питали культуру». Но ничто меня не убеждало: только церковь святого Франциска, Серафима Саровского и «нестяжателей» имеет право на существование, всё прочее – мамоне… А отец Александр, весёлый бессребреник, белозубо улыбался: «Да ты экстремистка!»
Владимир Файнберг
После службы приехали в церковь телевизионщики, установили в храме свою аппаратуру, чтобы взять интервью у отца Александра. Кроме уборщиц и регента Сони Руковой, там больше никого не было. Получив ответы на заранее придуманные вопросы, телегруппа уже начала было сматывать свои провода. Но внезапно каждый из этих людей почувствовал, что у них возникли свои, не надуманные вопросы. Завязалась доверительная, неформальная беседа. Один из телевизионщиков спросил: «Как вы относитесь к коммунизму?» «Коммунизм – это теория, а христианство – практика, – ответил отец Александр, – и они находятся в противоположных направлениях».
Соня хорошо запомнила ответ и на другой вопрос: «А как вы относитесь к лозунгу французской революции – “Свобода, Равенство и Братство”?» «Сами по себе эти слова ничего не означают. Равенство? Кого и перед кем? И вообще, весь мир устроен по принципу иерархии. Поэтому равенство – это абсурд. Оно возможно только перед Законом. Свобода? Тогда от чего и кого? В принципе, это слово означает просто анархию. Мы это проходили… Братство? Для этого нужен, как минимум, общий Отец».
Один из наших прихожан задал отцу Александру вопрос об Апокалипсисе. «Прежде всего запомните раз и навсегда. Эту книгу все неправильно читают. Её читают как книгу ужасов. А эта книга о победе. Эта книга имеет такое же отношение к Новому Завету, как Новый Завет – к Ветхому Завету. Новый Завет – исполнение Ветхого. Апокалипсис есть исполнение того, что обещано в Новом».
Владимир Френкель
Помню неожиданный разговор о сектантах. Собственно, разговор начался с того, что я попросил совета. Одна моя хорошая знакомая примкнула к адвентистам, а мне хотелось привести её в Православие, в Церковь. Вот я и спросил, как мне лучше это сделать. Ответ был неожиданным: «Молиться о ней и… не торопиться. С уважением относиться к её вере, не жертвуя своей. Не “агитировать” за Православие, а быть самому православным. Бог Сам приведёт эту женщину в Церковь, если Ему будет угодно это сделать». (Надо сказать, что так впоследствии и случилось.)
В связи с этим отец Александр сказал, что, по его мнению, «настоящее сектантство – это состояние души, пребывающей в соблазне гордыни. Поэтому подлинных сектантов не так и много, но сектантом в душе можно быть и находясь в Церкви. Поэтому сектантство – это духовный порок, болезнь, когда человеку кажется, что только он и его ближайшее окружение веруют истинно, а вокруг одни враги. Сектантство – это закрытость, слепота, это те самые слепые вожди слепых, о которых говорил Христос. Это вера без любви».[67]
Андрей Черняк
Вместе с нашей группой катехуменов[27] крестился мой сын Янка. И перед тем, как нас крестить, отец Александр говорит: «Ну вот, последний момент. Если у кого-то есть ещё какие-то важные тревожащие вопросы, на которые нет ответа, сейчас самое время их задать». Все, естественно, благочестиво молчат, за исключением девятилетнего Янки, у которого никогда никаких комплексов не было. Это было его собственное решение – креститься, у него были к этому времени свои какие-то отношения с отцом Александром. Янка задаёт ему вопрос: «Ну всё-таки как, ад или спасение всем?» И отец Александр очень серьёзно ему отвечает. Я до сих пор помню, если не дословно, то близко к тексту. Отец говорит: «Мы часто понимаем спасение как нечто статическое. Вот, есть спасение, и – нет спасения. Спасён или не спасён. А я вижу это по-другому. Я вижу здесь динамику. Спасение – это процесс, в который мы вступаем, и дальше он как-то идёт. И можно нарисовать такой образ. Представьте себе гору, и наверху горы – источник света. И вот мы все на эту гору поднимаемся. И то, что в нас причастно свету, то может туда подняться, а то, что непричастно свету, то с нас этим светом счищается куда-то туда, во тьму. Но мы поднимаемся наверх. Понятно, что достигают вершины какие-то кочерыжки, но там, дальше, Бог достраивает каждого из нас до полноты Своего замысла. Каждого из нас. Я ответил на вопрос?» Янка так серьёзно: «Ну, пожалуй, да». После чего отец улыбнулся, как-то в сторону – мне показалось, что это как-то в мою сторону тихо было сказано: «Ну что ж, по-моему, то, что я сказал, находится в некотором согласии как с католическим учением о чистилище, так и с православным учением о мытарствах». А потом ещё тише сказал, уже без улыбки: «Самый главный вопрос: где наше “я” – в том, что поднимается, или в том, что счищается».
Наталия Шиловская
Моя свекровь Евгения Семёновна рассказала мне такой эпизод. Однажды случилось несчастье: она сломала ногу. Пришёл отец Александр, и она ему жалуется: «Батюшка, вот, сломана нога, как теперь жить? У меня сад-огород, семья, дети, внуки, нога болит, не даёт ночью спать!» – «Так это же замечательно! Теперь вы можете лежать и молиться. Ведь всё – суета сует. И то нужно, и это… А так – вы лежите и молитесь двадцать четыре часа в сутки!»
Митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий
Я помню одну из бесед с отцом Александром, когда он с глубоким восторгом говорил о тех возможностях, которые открылись сегодня для Церкви. И я спросил его тогда: «Вы – популярный человек. Почему же не баллотировались в народные депутаты?» И он мне ответил со свойственной ему искренностью и детской простотой: «Владыко! Когда нам заниматься политикой? Сегодня мы имеем возможность день и ночь Слово Божие проповедовать, и я полностью отдал себя этому». Он был и в школах, и на заводах, и в больших рабочих аудиториях, и среди интеллигенции. Проповедуя учение Господа нашего Иисуса Христа, спасшего мир, отец Александр находил понятные всем слова.
Ирина Языкова
Отца Александра часто мучили самыми нелепыми вопросами и прихожане, особенно молодые. Помню, один юноша всё спрашивал: «Батюшка, а если нас создал не Бог и мы продукт какой-то космической цивилизации? Вот пишут, что жизнь на Землю занесли инопланетяне?» Отец Александр отвечал: «Ну хорошо, инопланетяне. Тогда и я вас спрошу: а инопланетян кто создал?»
Отцу Александру задавали немало каверзных и провокационных вопросов. Так, однажды молодой человек, явно с определённой целью, спрашивал: «А правда ли, что Вы хотите создать еврейскую церковь?»
Отец Александр посмотрел на него и спокойно ответил: «Нет! Это невозможно! Во Христе нет ни иудея, ни эллина. Христос принёс нечто гораздо большее: Царство Божье, Богосыновство. Зачем же мы будем замыкаться в границах одного народа? Да, каждый из нас принадлежит к какой-то национальности, но сила Духа больше, чем стихия рода. – А потом добавил: – Но я горжусь тем, что во мне течёт кровь ветхозаветных пророков».
Время и вечность
Истинно велик тот человек, который
сумел овладеть своим временем.
ГесиодИв Аман
Отец Александр умел использовать каждую свободную минуту: «Если трудишься – трудись, если молишься – молись, если отдыхаешь – отдыхай. Но ничего нельзя делать посредственно, бестолково. Не пребывайте праздными, не бездельничайте. Следите за тем, чтобы не убивать время, так как, убивая время, вы убиваете собственную жизнь».
Светлана Архипова
Несколько раз во время бесед отец Александр вдруг как бы на миг оставлял меня. И я чувствовала, что он не со мной, а там, куда он стремился. В эти мгновения я лучше понимала Преображение! Отец сиял! Наверное, это для меня был миг, а для отца – вечность, встреча с Христом.
Марианна Вехова
На жалобы, что времени ни на что вечно не хватает, он отвечал советом прохронометрировать мой день: пунктуально отмечать, на что было сколько времени истрачено. Столько-то на разговоры по телефону, столько-то на стояние перед зеркалом, столько-то на уборку, на чтение газет, листание журналов и т. п. Когда передо мной будет подробная картина всей моей деятельности в течение дня, я смогу корректировать её: второстепенное сокращать или убирать, главное не упускать… Но он предупреждал, что я не должна стремиться к «подвигам»: сразу, скачком себя исправлять. Будут отступления, падения, взлёты. Всё надо принимать, не обольщаться, двигаться – хоть ползком, но – вперёд!
Екатерина Гениева
В каждой смерти есть трагический смысл. После гибели отца Александра его книги изданы на многих языках, по всему миру. Он привёл к вере множество людей, которые его никогда не видели. Привёл не к обрядам, а именно к вере – своей искренней любовью к Богу. У него было особое понимание времени, его малости и быстроты. В последние годы он читал немыслимое количество лекций. Я даже спросила: зачем столько? «Так ведь времени очень мало», – ответил он. «Времени на что?» – «На всё». Он спешил сделать то, что ему было предначертано.
Андрей Ерёмин
Он говорил, что стоит потерять даже полчаса, как всё пропало… Там, где упускаешь небольшой отрезок времени, за ним проваливаются целые куски. В своём еженедельнике он планировал работу и встречи на полгода вперёд, никогда не отвлекался на суетные мероприятия и потому успевал делать очень много.[68]
Владимир Ерохин
В июле 1990 года (близкое будущее уже отбрасывало густую тень) отец Александр произнёс перед нами, своими прихожанами, пророческое: «Жизнь – это миг. Мы можем выйти отсюда и все умереть. В наше время это вполне возможно. Что понесём мы в вечность?»
И снова, в тысяча первый раз: «Богу нужно одно: ходи перед Ним и будь непорочным…»
Марина Журинская
Как-то, пребывая в упадке, я вяло сказала ему, что гипотеза реинкарнации не устраивает меня хотя бы потому, что я и от одной-то жизни устала, где уж несколько. Он эту гипотезу не жаловал, однако моя «аргументация» ему сильно не понравилась: «Не понимаю. Мне бы и десяти жизней не хватило». Как совместить с этим его слова последних дней – «времени больше не будет»? Какое огромное смирение!
Михаил Завалов
Вот эпизод, похожий на притчу. Мы с отцом Александром едем от церкви к станции на такси (которое он прозвал «машиной времени», кстати). Он просит шофёра поспешить. Дорога прямо смотрит на станцию – в трёхстах метрах уже останавливается электричка в нужном направлении, к Семхозу. (Естественная моя реакция – эх, мы опоздали!) Отец Александр, уже расплачиваясь, шофёру: «Прибавьте ходу, пожалуйста». Выскакиваем – к тому моменту уже все пассажиры зашли в электричку. Бежим, отец Александр прихрамывает. Невероятным образом – но успеваем вскочить, и двери тут же закрываются. Отдыхиваясь, отец Александр говорит: «Ну, разве не прекрасна жизнь иногда, в такие моменты?!»
Динамизм отца Александра был заразительным. Какое-то ощущение срочности, интенсивности, драматизма жизни. Общаясь, он передавал это другим, повторяя постоянно: «Друзья мои, жизнь так коротка… Мы – как мотыльки, бабочки-однодневки. Надо спешить, пока жизнь не кончилась…» Спешка, но без суеты. Ты ждёшь его в домике или вне, на лавочке, а он – грузный по комплекции – летает туда-сюда, мелькает перед глазами, да ещё и переглядывается с тобой, почти подмигивает.
В принципе я и сейчас не понимаю, как он мог столько всего успевать: служить долгие службы и ходить по требам, ездить за день к нескольким прихожанам в Москву, писать книги, покупать еду для дома, заниматься ремонтом этого же дома, копать картошку, отвечать на письма, сидеть с внуками… Как будто он обладал секретом расширения времени.
Александр Зорин
Однажды Таня, жена моя, встретила отца Александра на автобусной остановке в Семхозе, где он, экономя минуты, ждал автобуса: электричка в Загорск уходила позже. Таня с сумками, тяжёлыми, конечно, тащится на дачу, и у перекрёстка с Хотьковской дорогой – тут же и остановка – одна сумка у неё обрывается: не выдержала лямка, и всё содержимое сыплется на землю. Подъехал автобус. Отец Александр, видя Таню, бросается на помощь. Оба они подбирают просыпанное. Автобус ушёл. И следующий будет не скоро…
Отец Александр, считавший минуты, забывал о времени, когда возникал призыв о помощи. Сколько таких призывов оттаскивало его от письменного стола, где он безупречно точным словом тоже помогал людям.
Хотя рьяных доброжелателей, пытавшихся отгородить его (особенно в последнее время) от наседающей паствы, просил этого не делать. Не посягать из благих намерений на его личную жизнь, в которой невозможно отделить судьбу писателя от священника.
Минуты у него были на счету, если не секунды… Иногда он мог прервать говорящего на полуслове и проститься – опаздывал на поезд. Зоя Афанасьевна Масленикова вспоминает: со станции Пушкино в сторону Семхоза шли две электрички с разницей в четыре минуты. Первая, александровская, битком набитая, вторая – через четыре минуты, загорская, где можно и сидеть, и дышать спокойно. Он выбирал всегда первую. Зоя Афанасьевна сначала возмущалась – четыре!!! минуты!.. И тогда он ей объяснил: «За четыре минуты можно прочитать двадцать страниц или написать одну страницу, или ответить на письмо».
Таня, жена моя, делилась с отцом Александром своими трудностями, нехваткой времени и проч. «Время надо лепить, – ответил он. – Как скульптор из вязкой глины лепит задуманную форму, так и время поддаётся обработке: уплотнению, усекновению, лепке».
Владимир Илюшенко
В последние годы жизни отец начал стремительно седеть и стал ещё больше похож на библейского пророка. Он и жил так же стремительно, каким-то образом уплотнял время, спрессовывал каждую минуту. Он за последние годы своей жизни сделал столько, сколько не сделал ни один человек в наше время – не только в России, я убеждён в этом. Он знал, что смерть рядом, за углом, и торопился. Он говорил: «Я чувствую себя подобно стреле, которую долго держали на натянутой тетиве».
«Жизнь человеческая обрывается легко, – говорил отец Александр. – Каждый день нас могут позвать, чтобы мы дали отчёт о своей жизни. Мы должны со всей серьёзностью подойти к этому: что мы сделали для вечности? Вы все знаете, что огонь Божий в вечности сжигает всё ненужное, всё злое, всё греховное, временное. Но если от нас убрать всё греховное, временное – что же там останется? Почти ничего».
Елена Кочеткова-Гейт
Однажды у нас с отцом Александром зашёл разговор о спорте. Я спросила, любит ли он ходить на лыжах. «Люблю, – ответил отец. – Но никогда этого не делаю, потому что физически нет времени. Понимаете, Лена, ведь так многого хочется, а время бежит. Я как-то раз прикинул, сколько мне остаётся и сколько удастся сделать, так что приходится дорожить каждой секундой».
Меня поразили его слова. Я поняла, до какой степени он отличается от всех нас, его духовных детей. Отец Александр живёт здесь и теперь. А мы – в мечтах. Он живёт в духовной реальности. А нам и подойти к ней страшно. Я поняла тогда, что главные черты отца Александра – реализм и оптимизм.
Владимир Леви
– Как ты столько успеваешь? – допытывался я (и не один я).
– А сколько столько?.. Я одним делом всю жизнь занимаюсь. И не я его делаю, а оно меня… Древо Цели: один ствол на корнях, дальше ветви и ветки, мельче и мельче… Задачи разветвляются на дела, дела на делишки – как кровообращение: от сердца до капилляров.
– Сколько же у тебя самых крупных ветвей – главных проектов?
– На каждый обозримый период стараюсь держать не больше пяти, как пальцев на руке, притом только одна работа главная, как большой палец, а остальные сопутствующие, но их сумма по значимости примерно равна основной… Стараюсь соблюдать иерархию – отличать делишки от дел, дела от задач, задачи от Цели: если низшее наезжает на высшее, а не служит ему – к ногтю… Всё, в общем, просто. Но конечно, энтропия взимает налог, зряшные потери всё равно происходят… Если в пределах примерно одной пятой от времени в целом – ещё ничего… Когда человек вполне ясно себе представляет, к чему стремится, то всегда знает, чего хотеть в каждый миг, что предпочесть, от чего отказаться, в этом случае время само себя бережёт…
Михаил Мень
Среди многочисленных уроков отца – умение контролировать время и всё успевать – один из самых главных. У меня часто спрашивают, не была ли семья Александра Меня обделена, ведь он был постоянно то на службе, то на лекциях, то писал свои работы в кабинете. Но мы никогда не чувствовали дефицита его внимания, отец очень много успевал, он чётко умел распределять своё время и с детства меня к этому приучил. Он всегда вёл дневник, и его жизнь была расписана поминутно. Я никогда не видел, чтобы он просто ничего не делал. Сорок минут идёт электричка до Пушкино, так вот, очень многое из того, что сейчас публикуется, написано и отредактировано им в электричке. В конце жизни, перед трагической гибелью, он особенно спешил всё успеть. Когда мне исполнилось двенадцать лет, отец подарил мне часы прадеда и сказал: «Время – это конь, который стремительно несется вперёд, а часы на твоей руке – это вожжи, чтобы ты мог управлять им».
София Рукова
Отец Александр жил такой глубинной, скрытой от постороннего взгляда духовной жизнью, что рядом с ним и внутри него время и пространство теряли свою власть, как бы утрачивали своё значение. Его «скорости» были иными, а обращение к Богу не нуждалось ни в «пространственных», ни во «временных» ограничениях – они словно мешали ему быть ближе ко Христу.
Из физических понятий к нему более всего подходил «миг»: он мгновенно передвигался, мгновенно (внутри себя) произносил слова, мгновенно посылал (возносил!) молитву, мгновенно мыслил и формулировал ответы на самые изощрённые вопросы, и всё – с искусством снайпера: точно в цель.
Андрей Тавров (Суздальцев)
Время отец Александр воспринимал как вызов. Бег времени был ему вечным напоминанием о том, сколько упущенных возможностей послужить Христу осталось уже позади. Он постоянно соперничал со временем, наполняя и раздвигая его рамки до такого объёма, что казалось, оно и вправду остановилось. А то и пойдёт сейчас назад. Его трудоспособность была невероятна. «Про меня думают, что Александр Мень – это три человека, – шутил он, – один – священник, второй пишет книги, а третий издаётся за рубежом и что-то там ещё делает».
Однажды в слове перед исповедью он даже достаточно резко, что было ему несвойственно, отозвался о тех прихожанах, что слоняются по двору. Для него это было недопустимым мотовством – так он был заряжен на свершение.
И когда появилась возможность выступать перед аудиториями дворцов культуры – он один говорил за всю церковь. Было такое ощущение, что церковь пребывала в тот период в некотором столбняке ввиду открывшихся свобод и была не готова действовать, а может быть, ей просто нечего было сказать. Чиновники всегда выжидают, как оно обернётся дальше. Зачем спешить? А он спешил. Он хотел обогнать неумолимое время. Не знаю, чуял ли, что его, земного, немного ему осталось.
Про Христа воскресшего он несколько раз говорил мне, что «Он управлял временем, как и пространством: не только проходил сквозь запертую дверь, но также мог путешествовать в будущее или в прошлое». Свидетельства этого он находил в некоторых неувязках евангелистов, описывающих последовательность явлений воскресшего Христа.
Владимир Шишкарёв
Как-то батюшка меня взял с собой на станцию, и мы шли по базару. Он, как ребёнок, радовался всему: там были арбузы, дыни, виноград, всё это осеннее богатство – ну, даже художник так картине не радуется. Он смотрел с восторгом на всё это дело. И мне он говорил: «Вот видите, Володя, у меня очень мало времени, но я ни одной крупицы красоты не упускаю. Есть мгновение – я это мгновение ловлю. И вы, – говорит, – не упускайте».
Священник Георгий Эдельштейн
Отец Александр Мень для меня всегда был загадкой. Я впервые задумался о нём в Алабине. Он всегда с точностью до минуты знал, когда закончит службу. Его прихожане могли отстоять всю службу до конца, подойти к кресту, не спеша дойти до станции, сесть на электричку и уехать – большинство были из Наро-Фоминска. Им нужно было на электричку. Опоздаешь – будешь стоять на морозе. Отец Николай Эшлиман тоже должен был служить так, чтобы успели на электричку в том же Монино. Но он всегда об этом забывал, сам опаздывал и замерзал, и морил холодом своих прихожан, но никогда не мог уложиться – то слишком рано заканчивал богослужение, то слишком поздно. Во всяком случае, у него никогда не было такой внутренней дисциплины, как у отца Александра.
Ирина Языкова
Отец Александр говорил: «Нужно жить здесь и сейчас, потому что подлинная жизнь существует только в этой точке. А мы, как правило, либо застреваем в прошлом, копаемся в воспоминаниях, либо улетаем мечтами в будущее. Но прошлого уже нет, а будущего ещё нет. Значит, мы не живём, потому что жизнь всегда происходит только здесь и сейчас».
Всякое дыхание…
Ты ввёл меня в эту жизнь, как в чарующий рай. Мы увидели небо, как глубокую синюю чашу, в лазури которой звенят птицы, мы услышали умиротворяющий шум леса и сладкозвучную музыку вод, мы ели благоуханные и сладкие плоды и душистый мёд. Хорошо у Тебя на земле, радостно у Тебя в гостях.
Трифон ТуркестановАриадна Ардашникова
Зима 1985 года. Помню, еле пролезла к отцу, окруже?нному людьми, и затараторила без передышки: «Отец Александр! Мы коте?ночка взяли, он к Померанцам на дачу приполз летом, с ним на террасе такои? уют, и его назвали «Ют», они приютили его только на лето, им зимои? неудобно с ним жить, мы решили его брать на зиму, хотим кастрировать, и выдохнула: «Вы благословите?» – «Ни в коем случае! Я категорически против». – «Но ведь в Москве собаки… задерут его насмерть… или коты дикие из подвалов…» – «Ну и что? Пусть умре?т мужчинои?!»
Наталия Белевцева
Однажды, после исповеди, полной моей унылости, отец Александр вышел со мной на крыльцо церковного домика. Весна была в разгаре.
«Послушайте, Наташа, птички поют! Послушайте!» — он призывал меня к радости.
Сергей Бессмертный
Как-то я шёл вдвоём с отцом Александром от храма до кладбища, о чём-то беседуя. На несколько секунд, прервав беседу, он указал на птиц, носящихся в небе. «Это клесты, – сказал он, – у них сейчас особый период». (Я не помню, какой именно период он назвал, кажется, небрачный.) Я обратил внимание на то, как у батюшки сохранилось внимание ко всему живому, к природе, которую он любил и знал.
Пастор Алексей Бычков
Я посетил однажды церковь в Новой Деревне. Беседуя с ним на прогулке после богослужения, я услышал от него слова: «Люблю молиться на природе. Какая красота, какая близость Бога! Живая веточка берёзы несёт свидетельство о Боге!»
Марианна Вехова
Отец Александр говорил, что «хорошо, когда в нашей молитвенной жизни участвуют деревья, облака, птицы, пробегающие мимо дети, звёзды…»
На каком-то праздничном обеде у нас дома, когда за столом сидело много гостей с отцом Александром во главе, наша семилетняя дочка спросила: «А я встречу собаку Чапу после смерти? Куда улетела её душа? У неё была душа! Она была добрая, послушная, она всех любила! Так жалко, что она умерла…» Все засмеялись. Но отец Александр ответил серьёзно, без тени улыбки, с сочувствием: «На этот счёт существуют две точки зрения. Первая: у животных есть душа, но нет духа, и эта душа возвращается после смерти собаки в общую “собачность” – как бы в некую собачью идею, из которой она и происходила. Вторая: мы одухотворяем всё, что любим. И животные приобретают индивидуальность благодаря нашей любви. Тогда после нашей смерти все те, в кого мы вкладывали часть себя, устремляются к нам… Мне лично эта версия ближе. Я хотел бы, чтобы после моей смерти мои любимые собаки встретили меня, весело размахивая хвостами…»
Андрей Ерёмин
Мне вспоминается одна картина. Конец лета 1990 года. Всенощная. Мы с батюшкой вдвоём в алтаре. Стоит чудесный тёплый вечер. С улицы сквозь открытые окна доносится громкое пение птиц, заглушающее хор на клиросе. Алтарь погружён в дымку от курящегося ладана. Всё вокруг оставляет ощущение новизны и чистоты. И такие спокойные звуки – шелест перелистываемых страниц на аналое рядом с престолом. Слышится гул пчелы в углу оконного стекла. Мерное тиканье часов на стене… Батюшкина фигура, склонившаяся над книгой. Я подхожу к окну и обращаю его внимание на удивительный вид: яркий цветной узор из красных, жёлтых и изумрудных листьев в лучах вечернего солнца. Он смотрит в окно и задумчиво говорит: «Это – самая замечательная икона».[69]
Михаил Завалов
Однажды, когда мы шли к его дому по той самой дорожке в Семхозе, разговаривая, отец Александр вдруг неожиданно остановился, нагнулся, и я увидел у него на ладони маленькую рептилию.
– Могут растоптать на дороге. Их и без того уже мало осталось в Подмосковье.
И, опустив тритона в родную воду весенней канавы, продолжал прерванный разговор «о проблемах».
Мы с женой с брезгливым ужасом рассказывали отцу Александру о том, как жили в Орловской области в доме, где ночами по нашим головам проползали чёрные крысы. Он азартно: «Чёрные!? Жалко, меня там не было! Ведь это же реликтовые животные, которых вытеснил обыкновенный вид крыс…»
Батюшка так любил «всякое дыхание», увлечённо рассказывал о земноводных, мог читать лекции о чешуе крыльев бабочек или вспоминать «произведшую огромное впечатление в юности книжку… про аскарид». Говорил, что предпочитает иностранных гостей водить не в Третьяковку, а в Зоологический музей: «Это прекраснее, чем то, что создано руками человека, это – чудо!» Мог стоять часами у клетки с обезьянами: «Они так похожи на людей!» Даже, говорят, как-то специально настраивал себя, чтобы увидеть сон про доисторических животных.
Мы с женой и со старушками пели панихиду перед каноном – столиком, покрытым клеёнкой, на которой раскладывают печеньица, блины, конфетки… Служил отец Александр, а с ним совсем юный и весьма мрачный алтарник Миша. Вдруг из-за блинов выглядывает маленькая серая мышка, стоит на задних лапах, что-то жуёт. Отец Александр тоже замечает мышку, переглядывается с ней, служа панихиду, как бы заботится, чтобы её не выдать. Замечает мышку и алтарник и, скрытно, думая, что никто не видит, говорит ей: «Пшшш!» – и тайно машет на неё. А зверушка пригибается за куличиками и свечками, но продолжает кушать и смотреть на службу. Отец Александр переглядывается с нами, как бы принимая нас в сообщники…
Григорий Зобин
«Рад вас видеть, Гриша, – сказал мне батюшка. – Очень славно, что вы приехали. Хорошо бы, конечно, пораньше, но уж лучше поздно, чем никогда. А я для вас нашёл прекрасное упражнение…» Литургия кончилась. Мы вышли в церковный дворик. Был май. Цвели деревья. Зеленела свежая молодая трава. Раскрывались цветы. Небо было ярко-голубым… Мы с батюшкой подошли к одному из деревьев. «Сейчас самая прекрасная пора для этого упражнения, – сказал он. – Выберите цветок, травинку, ветку куста или дерева и начинайте вглядываться в неё. Попытайтесь почувствовать, как наполняет её жизненная сила земли, как она тянется навстречу солнцу, впитывая его лучи. Почувствуйте, как она прорастает, как мир наполняется жизнью. Проводите эти медитации по пять-десять минут каждый день. Можно и больше. Но необходима регулярность, как и в духовной жизни вообще. И вот тогда вы сможете услышать “дольней лозы прозябанье”, почувствовать то, что открывалось на вершинах поэтического вдохновения и в опыте прозрения».
В Зоологическом музее, куда он наконец-то выбрался на экскурсию с детьми, в том самом Зоологическом, где он провёл столько времени в детстве, он в окружении детишек был похож на деда Мазая. «Зачем мамонту такие огромные бивни?» – спросил он ребят. «Для того чтобы защищаться от диких зверей», – пропищала рядом с ним стоящая прилежная девочка. «Нет, – ответил отец Александр, – в основном для того, чтобы разгребать снег и добывать себе в пищу всякие травы и корешки».
Владимир Илюшенко
Отец Александр советовал нам: «Идите в лес или в поле, чтобы обновиться, стряхнуть с себя то тяжкое, что пристаёт к нам в городе». Очень любил горы – часто ездил в Коктебель, был на Иссык-Куле (и везде работал). Отлично знал нравы животных, испытывал нежность ко всему живому (может, потому и пошёл в Пушно-меховой институт?), различал голоса птиц.
Вместе с тем он осуждал природопоклонство в духе Руссо, потому что стихии неразумны, и, если человек отдаётся им, это для него небезопасно. «Пушкин прав: природа равнодушна», – говорил он, однако любил её, любил как творение Божие, как воплощённую красоту…
Новая Деревня. Лето. Мы с отцом идём на станцию. Но не к автобусу, а сворачиваем у магазина и – через овраг, мимо рощицы деревьев. Тенькает одинокая пичуга. Он спрашивает меня:
– Кто это поёт?
– Синица.
– Правильно! – обрадовался, что я знаю.
Как-то раз во время прогулки я заговорил с ним о разных чудесных явлениях и спросил, как он относится к мироточивым иконам. Он ответил: «Это для маловерных. Любой цветок – гораздо большее чудо».
Фазиль Искандер
Однажды я спросил нашего знаменитого священника и богослова отца Александра Меня, впоследствии зверски убитого: «Вам приходилось ли когда-нибудь убивать?» «Однажды шмеля убил, – сказал он с сожалением, – был раздражён, а он слишком пристал ко мне».
Анна Корнилова
Детей водили в лес и на речку. Как-то стояли они на берегу и смотрели, как коровы по колено в воде переходят на другую сторону. «А кто же будет потом вытирать им ножки?» – спросил маленький Алик. Он заботился обо всех.[70]
Юрий Пастернак
Мы идём до станции пешком. Июнь месяц. Вокруг всё зелено. Солнце садится за сосновый лес. Поют птицы. Красота неописуемая. Неожиданно батюшка останавливается, смотрит вокруг, обнимает нас с Сергеем и говорит: «Начинать надо с “ты” по отношению к природе, и только тогда сможешь сказать “Ты” Богу». И его счастливый взгляд на освещённые закатным солнцем стволы сосен, эта чудесная минута, пережитая вместе с ним, рассказали нам о тайне жизни, красоте творения, о Боге больше, чем пространные рассуждения и умствования иных проповедников.
Батюшка рассказал однажды забавный эпизод из своей загородной жизни:
– Иду я по саду и несу в руке подобранную на дорожке жабу. Сосед, не разобрав, что у меня в руке, спрашивает из-за забора:
– Что, птичку подобрали?
– Почти птица, – отвечаю я, – только не поёт.
– В ваших руках нельзя не запеть, – прибавляет с улыбкой слушающий эту байку художник Володя Казьмин.
София Рукова
Однажды, приехав ко мне, отец увидел мягкую игрушку обезьянки, присланную мне из Америки. С какой-то детской радостью взял её в руки. «Как вам мой шимпанзёнок?» – спросила я. Он вскинул на меня укоризненный взгляд: «Это не шимпанзе! – серьёзно возразил он. – А настоящий детёныш гориллы! – гориллёнок…»
С тех пор, приезжая ко мне, отец сразу брал гориллёнка в руки и подолгу держал его, оставляя на нём тепло своих рук.
Илья Семененко-Басин
Трудно было представить себе большего жизнелюба. Он любил самоё жизнь, евангельской любовью любил людей и к природе – одушевлённой и неодушевлённой – относился с тем же благоговением, что и к людям. «Когда я беру в руку ветку дерева – говорил отец Александр, – то чувствую, что прикасаюсь как бы к руке человека». Вот характерные примеры его отношения к природе. За несколько недель до 30-летия своего церковного служения, в мае 1988 года, отец Александр сказал: «Моя мечта – работать в обезьяньем заповеднике. Но вот…» И развёл руками. Годом позже отец Александр рассказывал, как он зашёл в Минералогический музей, «рыдал там над окаменелостями – первая любовь моей юности!» И добавил, что заниматься этим ему уже не придётся…
Михаил Смола
Отец Александр смотрит в небо и восхищённо говорит: «Как красиво летит ворона!»
Андрей Тавров (Суздальцев)
В один из первых месяцев знакомства я оказался у него дома вместе с сыном моей первой жены. Мы поднялись на второй этаж, занавески были распахнуты, было лето, и в комнату влетела оса. Отец Александр открыл окно шире и стал выгонять гостью при помощи то ли папки, то ли газеты. Оса, кажется, быстро догадалась, что ей предлагают сделать, и уверенно нашла выход на улицу. Отец Александр повернулся к нам и как-то даже смущённо прокомментировал: «Я стараюсь их не убивать».
Вообще, его отношение к природе было совершенно особым. Когда я несколько раз жаловался ему на приступы депрессии, он говорил такие вещи: «Сейчас служба кончится, не торопитесь домой. Идите прогуляйтесь к лесу. Любое дерево, любой куст хотят помочь вам. Возьмите в руку ветку, постойте так какое-то время, почувствуйте жизнь дерева, которую оно вам протягивает. Только не забудьте представить себе, что это не просто ветка, а это рука, которую вам протягивают, рука помощи».
Я помню, как однажды мы небольшой компанией во главе с отцом Александром возвращались из новодеревенской церкви, идя к станции пешком. Мы дошли до речки и пошли через мостик. Было начало лета. Над мелкой водой свесились ветви берёзы, зеленела прибрежная трава, вода с журчанием бежала под мост.
Один из моих знакомых стал говорить о том, как жители загадили природу. Он говорил про старые автомобильные покрышки, валявшиеся на берегу, выжженные клейма костровищ, пустые бутылки и консервные банки, лежащие на дне. Понимаете, он говорил правду, всё это имело место – и действительно, если к мусору приглядеться, это казалось особенно безобразным и портило пейзаж. Более того, мусор вызывал недобрые чувства по поводу того, кто его сюда наносил и будущности природы вообще. Повторяю, это была правда. Но это была правда того человека, который смотрел на мир глазами, ищущими прежде всего недостатки.
«А по-моему, здесь очень красиво, – сказал отец Александр, улыбаясь. – Какая зелень, какая прекрасная вода, солнце…» И это тоже была правда. Но это была правда другого человека – того, который видит в мире лучшие его стороны и утверждает их. Всё, за что мы благодарим, увеличивается в нашей жизни, и такой взгляд на вещи, как похвала подмосковной речушке не из самых чистых, принадлежал человеку с духовностью, предполагающей умножение в мире лучшего, его красоты, его жизненности.
Тогда я почти пропустил этот диалог мимо ушей, а потом вспомнил. «Какой мерой меряете, такой и будет вам отмерено». И отцу Александру было отмерено силой и сиянием, которые он видел в мире, и они возвращались к нему.
Наталья Трауберг
Помню, как осенью я приехала к отцу после суда над Синявским, нет, скорее – после ареста. Очень было мерзко; но говорили мы о мышах. У нас в Литве была мышь, которую дети называли Рамуте. Сидим мы в Семхозе, он, как всегда, советует молиться, практически – без перерыва. Наверное, Иулиания Норичская[28] смотрит с небес, радуясь, что он тоже знает сказанные ей слова Христа: «Всё будет хорошо, всё будет хорошо…» Тут появляется мышь. Отец даёт ей крошек. Я спрашиваю, как он её зовет, а он отвечает: «Я их всех попросту, по-гречески, Васями».[71]
Отец Александр видел мир преображённым. Помню, как в 1975 году в маленьком новодеревенском домике, когда я пожаловалась ему, что уже совсем нет сил, дышать нечем, он показал в окно на дерево и птиц. И на кошку.[72]
…Особенно любил он меховых зверей и всяких грызунов. Как-то мы узнали, что «опоссум» – это «белый зверёк», и радовались, вспомнив, что белый кролик в «Гайавате» зовётся «вабассо». Потом я прочитала в словаре, что это действительно то же самое слово.
(Когда отца уже не было на земле десять лет, я шла по Оксфорду с сыном наших общих, давно уехавших друзей. Грег, бывший Гриша, восхищался тем, что для Честертона мир и уютен, и причудлив. Тут мы остановились и оба сказали: «Как для отца Александра»).[73]
Домашний круг
Если б спросили: как чувствует себя душа, попавшая в рай? – я ответил бы: точно так же, как в доме отца Александра.
Владимир ЛевиНаталия Белевцева
В годовщину нашего с мужем венчания (4 февраля 1982 года) мы оказались приглашёнными к отцу Александру в гости домой. В то время начался новый виток слежек, и батюшка перенёс серьёзные разговоры из прицерковного домика к себе домой, в Семхоз. Ехали с тортом. А отец Александр устроил нам полноценный праздничный ужин с вином. Подавался гуляш с гречневой кашей: «Я это сам приготовил», – с лёгкой гордостью сказал отец.
– Когда вы всё успеваете?!
– Просто утилизирую время.
Сергей Бычков
Меня поражали гостеприимство и хлебосольство отца Александра. Дом в Семхозе, где он жил, был не столь велик. Внизу, на первом этаже, жили родители жены – Ангелина Петровна и Фёдор Викторович. Отец Александр и Наталья Фёдоровна занимали второй этаж, мансарду. Его кабинет размещался под крышей вплоть до середины восьмидесятых годов, когда Наталья Фёдоровна затеяла перестройку. Она снесла холодную веранду и выстроила тёплую и просторную пристройку из бруса, а над ней возвела полноценную комнату. Кабинет отца Александра был переведён в пристройку, а наверху была устроена гостевая комната. Летом в Семхозе всегда жили гости: Н.Я. Мандельштам, друзья отца Александра по институту – многодетные супруги Дробинские. У него можно было часто встретить психолога-«кочевника» Владимира Леви с собственной пишущей машинкой.
Гости не мешали отцу Александру постоянно и в любых условиях работать. Летом, в хорошую погоду, он устраивался с машинкой под сосной у самого дома. Гости жили своей жизнью, согреваясь его любовью и заботой.
Марк Вайнер
Отец Александр Мень, зная мои довольно тяжёлые жилищные условия, как-то настоял, чтобы я в любое время приезжал к нему в Семхоз и слегка «оттягивался» от тесноты и детского ора, отдыхал, читал книги в кабинете. Заодно доставлял бы на обратном пути домой свежую порцию Библиологического словаря, над которым он в то время работал и который перепечатывала, как и большинство его трудов, моя жена Ольга. Когда отца Александра дома не было, он оставлял записки. Одна такая записка у меня сохранилась. Вот её текст: «Дорогой Марк! Я уехал на требы. Уже не смогу вернуться. Сразу поеду ко всенощной. Располагайтесь. Отдыхайте. Суп и курица в холодильнике. Газ кончился. Разогревайте на плитке. Далее: (следуют иероглифические рисунки – читайте, лежите отдыхайте, гуляйте и т. д.). На столе в кабинете последний (!) кусок словаря. Желаю успеха в отдыхе».
Марианна Вехова
Я приезжала в Семхоз к отцу Александру, когда он приглашал, и, бывало, заставала его за протиранием пола влажной тряпкой, намотанной на щётку, за стряпнёй – всё он делал заразительно вкусно! Мне сразу тоже хотелось мыть пол и стряпать (я действительно произошла от обезьяны). Но он не разрешал ему помогать, предлагал сесть и побеседовать с ним, пока он трудится. Всё у него было в порядке на столе и в комнате… Все груды книг, бумаг, вырезанных из журналов картинок для иллюстрирования рукописных текстов…
Я пришла к его маме Елене Семёновне в эффектном костюме, который смоделировала, сшила и связала сама. Отец у неё сидел, пил чай. Он сразу среагировал на мой наряд. Обрадовался и воскликнул: «Так держать! Нельзя христианке ходить в серой бесформенной хламиде, поджав губы. Пусть от вас радость исходит, сияйте!»
Вот я пишу о нём и чувствую, как я его люблю и какая эта любовь живая… И маму его люблю. Были у нас с ней дивные дела!
Юрий Глазов
Замечу, что в семье отца Александра никогда ни на что не жаловались. Иногда только Наташа в моём присутствии слегка намекнёт на свою нелёгкую жизнь, на своё затворничество, а отец Александр, улыбаясь, положит ей ласковую руку на плечо и скажет такое утешающее, запоминающееся: «Ну ладно тебе, мамулка!» Эти его слова многие годы были в ходу в нашей семье, когда над нею показывались тучи. Многие тяжкие моменты жизни были смягчены и обращены в шутку, в счастливую сторону нашей дружбы и удивительного общения с хорошими людьми.[74]
Наталья Григоренко-Мень
Когда он бывал в Москве, обязательно заходил в магазин. Он даже это любил. Мы, например, были в гостях, я ему говорю: «Поедем скорее домой». А он: «Нет, надо зайти в магазин купить продукты».
– Не надо, обойдёмся как-нибудь.
– Нет, давай зайдём купим.
И научился готовить ужины. Я приходила с работы, он меня ждал. Я к семи часам приезжала, и он меня всегда кормил ужином, если был дома. Он очень любил капусту и очень вкусно её готовил.
Григорий Зобин
Утром в субботу мы приехали в Семхоз. Отец Александр встретил нас и провёл в дом на террасу, где вскоре должны были встать новые стеллажи. Во время разговора он показал нам диванчик, стоявший в углу, и сказал: «На нём три года спала Надежда Яковлевна Мандельштам. Удивительная была женщина. Многие её не любили. Да, она была хулиганка. И послать могла как следует, и обматерить… На неё часто обижались. И не понимали, какое сердце кроется за всем этим внешним, наносным, не видели!» Позже я узнал, сколько батюшка сделал для «нищенки-подруги» величайшего из русских поэтов ХХ века. Да только ли для неё? Какой заботой он окружил одинокого умирающего Варлама Шаламова! А дружба с А.И. Солженицыным, который обязан батюшке своим возвращением в Церковь? А духовные дети – Александр Галич, Юрий Кублановский? Сейчас уже ни для кого не секрет, какой «единственный дом» имел в виду Александр Аркадьевич в песне «Когда я вернусь». Но нам и раньше не нужно было этого объяснять. Многим художникам, поэтам, людям творческого труда батюшка дал могучий импульс. Он по-новому открыл им красоту и величие Божьего мира, глубину страдания и преображающую силу любви. И не было, наверное, среди них того, кто после общения с отцом Александром не почувствовал, что творчество его выходит на совершенно новые высоты…
Мы вместе с Натальей Фёдоровной ужинали и пили чай. Батюшка сказал: «Всё, что перед вами на столе, – с собственного огорода и собственного изготовления. Из магазина только хлеб». Готовил он прекрасно.
Батюшка попросил маму посмотреть глаза Натальи Фёдоровны. По симптомам, о которых Наталья Фёдоровна рассказывала, мама предположила, что у неё блефарит. «У тебя там полно песку, у тебя там Блефуску», – мгновенно сымпровизировал батюшка, вспомнив «Гулливера».
В соседней комнате играл на флейте сын отца Александра Миша. «Ну, выйди и посвисти нам что-нибудь!» – весело, с озорной искоркой в глазах крикнул батюшка. Миша сыграл нам на флейте несколько пьес.
Александр Зорин
Неожиданный звонок с улицы. «Кто там?» – спрашивает отец Александр. Это М.Ю. с семьёй проездом из Загорска, решили навестить батюшку. Только впустил их, поднялся на второй этаж – опять звонок. На этот раз – какая-то дама, с которой долго разговаривал в саду.
Плачет грудной младенец, чадо новоприбывших гостей, не умолкает молодой писатель: выдаёт новости архиерейской жизни (он близок к этим кругам), я глазею на книжные полки. А отец Александр не унывает, лицо сияющее и приветливое.
Я, смущённый маленьким столпотворением, вздыхаю, сочувствуя ему: «Да, взяли вас в оборот…» А он – сияет.
Между прочим, точно так же, как на школьной фотографии сороковых годов, которую я видел в его семейном альбоме: дети, плотная скорбная масса. Среди которой – пятнышко – сияющее лицо черноглазого мальчика. Мальчика, который уже знает Данте и святоотеческую литературу.
6 ноября 1987 года. Вчера у батюшки. Застал его и Алю (внучка отца Александра, дочь Елены Мень. – Ю.П.) за телевизором. Но он отвлёкся сразу, потащил в кухню, усадил в красный угол, засуетился около плиты. Уже скворчит сковорода, терпко пахнет мясным блюдом, со смаком кокает над сковородкой яйца. Время ужина. Должна вот-вот приехать с работы Наталья Фёдоровна. Ну вот наконец все за столом. Кроме батюшки. Он летает, подносит тарелки, разливает виноградный сок: «Попробуйте безалкогольную горбачёвскую». Он и здесь ухаживает за всеми, сам ест на ходу, на лету – здесь клюнет, здесь отломает кусочек, там ущипнёт.
После ужина спустились посмотреть новую кухонную мебель. Батюшка неистощим на шутки: «Передвинул мебель, как в другую квартиру переехал».
Анастасия Зорина
Дом отца Александра был открыт для всех. Не проходило дня без посетителей. Мы дружили с его внучкой Алькой и иногда летом гостили в их доме. Мы очень любили приезжать туда, в большой дом со множеством комнат. Любили сад, где могли бегать и играть в прятки, и лазить по деревьям. А главное, мы могли есть любые ягоды и яблоки в саду. Этот сад был для нас райским.
Целыми днями отец Александр отсутствовал – храм ведь был далеко от дома. Когда случалось, что не ездил в храм, он сидел за письменным столом в своём светлом кабинете, сплошь заставленном книгами. Иногда утром или вечером отец Александр молился здесь вместе с нами. Это не была та скучная и долгая молитва, которую мы слышим в некоторых храмах. Здесь же каждое слово было крепким и значительным. Батюшка весь уходил в молитву – собранный и серьёзный. Я видела, что он по-настоящему разговаривает с Богом. Он произносил на память несколько известных молитв, читал Евангелие и своими словами благодарил Бога за всё, просил о мире, о нас, о наших родителях. Мне бы хотелось всегда следовать такому молитвенному правилу – короткому и понятному. Но, кажется, оно для меня всё ещё недостижимо…
Отец Александр находил время пообщаться с нами. Чаще всего это было вечером, когда он возвращался домой. Только услышим внизу его весёлый голос и крепкие шаги, бежим встречать его. И тащим к себе на второй этаж, к своим рисункам, рассказываем всякую всячину. Ему бы отдохнуть, поужинать, растянуться у телевизора. А он охотно идёт за нами, вникает на полном серьёзе в нашу болтовню. А потом сажает кого-нибудь на колени и перед сном рассказывает об Иисусе, о Вселенной, о двух мирах – добра и зла, которые разделяют людей. Конечно, мы задавали ему всякие глупые вопросы, и он, улыбаясь, объяснял, чего мы не понимали. Но вдруг посмотрит на часы и покачает головой: «Как мы с вами заговорились! Уже поздно. Ложитесь спать, завтра будет новый день». И мы не возражали, хотя, конечно, можно было бы ещё слушать и слушать…
Полина Зорина
Как-то мы втроём – Аля, Настя и я – сидели перед телевизором и смотрели фильм ужасов. Отец Александр стучал у себя в кабинете на машинке. В самом страшном месте я отвернулась от телевизора и уткнулась носом в кресло, чтобы ничего не видеть и не слышать. Девчонки рядом тоже тряслись от ужаса. И вдруг я почувствовала, как кто-то коснулся моего плеча. Я ещё сильнее испугалась и даже вскрикнула. А когда открыла глаза, увидела, что это отец Александр, и, конечно, обрадовалась. Он пришёл в самый нужный момент, хотя и не знал, что мы смотрим этот жуткий фильм. Почувствовал, наверное, что должен быть рядом. И он остался смотреть с нами фильм, отложил свои дела. В самых страшных местах он обнимал нас и прижимал к себе, и нам было совсем не страшно.
А когда фильм закончился, он сказал, что это ерунда – в жизни бывает по-настоящему страшно, и мы должны уметь выстоять.
Елена Мень
Все говорят, что отец был гениальный во всех отношениях человек, у него было потрясающее чувство юмора, с ним было так легко, что, когда он входил в помещение, он всё собой освещал. Он действительно дал нам чёткий ориентир по жизни. Он нас с братом никогда не воспитывал. Его воспитание заключалось только в одном: когда мы были маленькими, он, несмотря на занятость, всегда находил время и каждый вечер читал нам хорошие книжки, он был прекрасный декламатор. Сначала читал детские исторические книжки, потом много разных других. И он всегда был у нас перед глазами, когда мне нужно было выяснить любой вопрос, на любую тему, начиная с проблем моральных, материальных, исторических, каких угодно, всё, что хочешь, – открыл дверь, спросил, тебе дали ответ. И это уже, наверное, было воспитанием.
Я, правда, помню, что однажды я удивилась. Как-то раз я спросила его о чём-то религиозно-историческом, и он тогда с некоторым раздражением мне сказал: «У меня всё об этом в книжке написано». Ёлки-палки! Он бы никогда своему прихожанину так не сказал. Он бы с ним сел и возюкал бы его час и всё объяснял. А со мной – он, видимо, считал нормальным, что его ребёнок прочтёт его книжки, и он понимал, что мы всегда рядом и что нечего с нами возиться. Но у нас не было претензий к этим прихожанам, которые его у нас отнимали, и он всё равно проводил с нами много времени. Его чувство юмора, все эти интересные рассказы о чём угодно, это был непрерывный поток информации, которую он давал своим детям, – и вот это и было, безусловно, воспитанием.
И он очень за нас с братом переживал, с одной стороны, а с другой стороны, было ощущение, что он уверен, что у нас всё будет хорошо. Может, потому, что он о нас молился как следует. И он никогда нас не учил жизни. Даже когда мы чего-то там вытворяли (а мы довольно много куролесили). И всё равно он никогда слова не сказал супротив этого. Никогда. Ни одного слова. Он говорил: «Это вам решать, и делайте, как вам нужно».
Я довольно рано, лет с двенадцати, начала понимать, что мне безумно повезло в жизни. И незаслуженно, как мне казалось. Столько людей мучаются, ищут, у них столько вопросов, и нет никаких ответов, и столько у них терзаний, колебаний, а у нас это проще было, всё было более-менее ясно в жизни. Люди приходили к отцу с вопросами, а мы выросли среди ответов. Его слова в меня органически вплелись. Прихожане его эпизодически видели и каждое слово ловили, а у меня это впитывалось каждый день, это совсем другое. Они ловили каждое слово и ждали ответов, а мы просто общались, и, конечно, он выдавал перлы, но их было так много, что они входили в нас и становились каким-то ориентиром в жизни.
Отец дома всегда писал, постоянно. Летом он часто писал на улице, за столиком. Было приятно сознавать, что он сидит рядом. Можно было всегда зайти к нему. Не было такого, что «закройте двери, я сижу, работаю, не мешайте мне». Не было такого запрета: «Тихо, папа работает!» Он мгновенно переключался на входящего и так же обратно возвращался к работе.
Мариам Мень
Отец Александр относился к родственникам с любовью и вниманием, считая очень важными родственные связи. Многочисленные дяди, тёти, двоюродные – это было важно. Он шутил с моей мамой, выясняя, кем он ей приходится. «Я тебе кто – шурин? Или я тебе – деверь? А ты мне кто – сноха?» Со мной было проще. Я была племянницей, и для меня в то время он был просто родственник, просто мой дядя, брат моего отца Павла Меня. Перебирая наших родственников, он говорил обо мне: «А вот племянница у меня только одна». И я, наверное, единственная из всех, называла его – «дядя Алик». Думаю, больше никто его так не называл.
У моей мамы был день рождения. Дата была круглая, поэтому намечалось грандиозное застолье. Были приглашены родственники, друзья. Приехал и дядя Александр. Сам праздник решили провести у наших друзей, их квартира была побольше нашей. Они жили недалеко от нас, на той же улице в пятиэтажном доме на последнем этаже. И вот туда, на пятый этаж, без лифта мама подняла все приготовленные ею изыски кавказской кухни, все кастрюльки, закуски, вино и всё прочее, необходимое для праздника. Ходить туда и обратно пришлось не один раз. Готовила она всё это одна, так как, кроме неё, это никто не умел, поэтому убраться на кухне она не успела. Там всё было вверх дном: очистки от овощей, скорлупки от грецких орехов, горы посуды и мусора, вся кухонная утварь – всё перевёрнуто. По словам моей мамы, «на кухне было – точно бомбу бросили». Но времени не хватало, и она собиралась убрать всё это после праздника.
И вот праздник состоялся, пришли гости, и дядя Александр тоже. Застолье было долгим. В какой-то момент дядя Алик сказал маме: «Мне надо черкнуть пару писем и отправить их из Москвы, дай мне, пожалуйста, ключи, я быстро напишу и скоро вернусь». Как известно, отец Александр дорожил временем и умел делать по ходу несколько дел одновременно. Мама дала ему ключи от нашей квартиры, и он ушёл. Вернулся через некоторое время и снова сел за стол как ни в чём не бывало.
Застолье продолжалось. Наконец, ближе к ночи, праздник закончился и все разошлись по домам.
Вернувшись домой, мама зашла на кухню, и тут её чуть удар не хватил от неожиданности. Кухня сверкала идеальной чистотой! Вся посуда была перемыта, всё вычищено, всё блестело! Особенно маму поразило то, как расставлена была посуда и вся кухонная утварь. Ведь дядя Александр не знал, где это обычно лежит и куда что надо класть, и разложил всё по-своему. «Мне бы никогда в голову не пришло в своей кухне пристроить вещи таким образом, как он это сделал!» – удивлялась мама. Мисочки, ножички, ложечки и всё остальное было расставлено и развешено для просушки в особом творческом порядке и самым неожиданным образом. Мама была в полном восторге. Вот какой подарок он ей сделал!
Она, конечно, не могла этого «так оставить». На следующий день она понеслась к нему в Семхоз с бутылкой вина и бросилась ему на шею: «Алик! Как же ты это сделал?! Как же ты всё это так убрал?!» А он, посмеиваясь, довольный, что устроил ей такой сюрприз, сказал: «А что? Очень просто! Я, пока мыл посуду, обдумывал свою новую книгу и придумал название и первую главу…»
Михаил Мень
Со мной отец начинал с того, что писал мне расписание дня. Садился: «Завтра у нас понедельник, вот в этот час ты чем занят? Сколько будешь гулять? Два часа тебе хватит? Запишем – два часа». Он дал мне такую закалку, что я до сих пор этому следую. Отец научил меня записывать всё, что происходит в жизни, мысли и дела, – пусть немного, буквально пару строк. Потому что всё забывается. «В памяти, – говорил он, – нужно держать только самые важные вещи, а остальное записывать».
Всех нас отец обучил молиться трижды в день. Иногда в какой-нибудь выходной ему удавалось уединиться, он закрывался на час, на два – и молился.
Первые аккорды мне показал отец, но в музыкальной школе, куда я пошёл учиться, класса семиструнной гитары не было, и я переучивался играть на шестиструнной. Отец очень поддерживал все наши с сестрой начинания, любые, – но никогда не навязывал окончательных решений, позволяя себе лишь осторожно подводить нас к ним. Он был великим педагогом. И знаете ещё что – я никогда не говорил об этом – но посмотрите: семидесятые годы. Я – маленький мальчик. В школе пропаганда соответствующая. В какой сложной ситуации был отец! Он мог бы в разговоре на «скользкую» тему солгать. Но как после этого дальше жить? И как жить с собственной совестью, отягчённой этим? И отец говорил мне правду. И про советскую власть, и про то, как она боролась и борется с Церковью. И не боялся того, что я где-нибудь что-нибудь ляпну. Потому что это была правда. Понимаете, насколько человек был смел и честен сам с собой? Никогда я не слышал от него: «Пусть это останется между нами, не вздумай проговориться», но постоянно слышал: «Ну, ты же понимаешь…»
Приятные воспоминания у меня остались об отношениях в нашей семье между отцом и матерью, и я стараюсь это перенести на такие же отношения в моей семье с супругой и с детьми. Я ни разу за долгие годы не видел, чтобы мои родители кричали друг на друга или ругались.
Павел Мень
Наша соседка Агафья Ивановна, верующая, православная, ходила в церковь. И вот однажды, встретившись с папой на кухне, доверительно и радостно оповестила: «Владимир Григорьевич, а я и не знала, что Алик ваш служит священником в Алабине. Люди говорят, хороший батюшка».
Папа опешил. Мы его в свою христианскую жизнь не посвящали… Он опасался и за маму, и за нашу судьбу, как мы, верующие, сможем адаптироваться в современном мире! Уже начались хрущёвские гонения на церковь. Обожжённый революцией, – брата расстреляли по оговору, за веру сажали беспощадно, – он беспокоился о нас. И мы его щадили, защищали от рисковой реальности. Не сказали о том, что Алик вернулся из Иркутска без диплома. Рукоположенный в диаконы, он жил три года при церкви. А папе говорили, что работает биологом и за городом снимает жильё. У Алика уже родилась дочка… И вдруг откровение от Агафьи Ивановны… Наверное, это был удар. Но он его перенёс, потому что у нас была крепкая семья, любящая, трудолюбивая, общительная. Взгляды, для него неприемлемые, любви не разрушали. И это был главный аргумент в нашу пользу.
Зинаида Миркина
Бывали мы у Алика в Семхозе. Первый раз приехали зимой. Было очень тихо. Удивительное ощущение тишины, в которой так свободно душе. Мансарда на втором этаже со скошенным потолком, деревянные стены. Какое-то тихое мерцание, нет, не свечей, – день на дворе, – вещей: икон, книг. А в окне – деревья, небо. Особенно помню крест еловой верхушки, врезавшийся в небо.
«Господи, как хорошо у вас», – сказала я Наташе. Она пожала плечами: «Многие так говорят, а вот меняться из Москвы сюда никто не хочет».
Марк Поповский
27 июля 1973 года. В гостях у отца Александра Меня. На нём полотняные брюки, пляжные туфли на босу ногу и жёлтая, очень идущая ему к лицу сорочка под чёрной курткой. Свободные движения, во всём нескованность, искренность, естественность. С ним удивительно легко и смеяться, и говорить о самых серьёзных материях. Они с женой занимают мезонин двухэтажного деревенского дома. На полках масса книг по истории, философии и религии, много редкостных английских, французских, немецких изданий. Я с завистью увидел всего Тейяра де Шардена. Комната, в которой отец Александр принимал нас, если не считать небольшого киота и висящего в углу облачения, скорее всего могла бы быть жилищем философа-космополита. На этажерках – фигурки Будды, а рядом – бронзовое изваяние Данте. При всём том скромность, простота.
12 сентября 1974 года, день именин отца Александра. Я впервые в таком кругу, сидим с женой за столом вместе со священниками, дьяконами, верующими мирянами. Можно было бы ожидать унылого перебирания обид, сугубо профессиональных церковных разговоров. Ничего подобного. В доме отца Александра собрались люди в основном не старые и не в одни только церковные дела погружённые. Говорили о религиозном искусстве, о будущем уезжающего за границу Краснова-Левитина, о делах литературных, даже о прошлом и настоящем Одессы. Много смеялись, шутили. Поздно ночью приехал Анатолий Эммануилович Краснов-Левитин, герой дня в связи с его предстоящей эмиграцией. Вместе с ним появился отец Димитрий Дудко, тоже личность знаменитая после его отстранения от службы за проповеди, выходящие за пределы разрешённого. Отец Александр всех радушно встречал. Его действительно любят все, кто близко знает. Редко встретишь такого солнечного человека, всегда готового к общению, помощи, дружбе, любви. После чая он показывал гостям слайды, посвящённые Святой земле. Вечер прошёл тепло.[75]
Священник Владимир Тимаков
Обычно отец Александр Мень принимал гостей у себя дома. Перед встречей он заходил в магазин, покупал котлеты (в большом количестве) и потом вёл беседу, стоя у плиты. Смазывает сковороду, жарит котлеты и в то же самое время так мастерски и красиво говорит, что у всех дух захватывает.
Для меня такое просто немыслимо. Я и сам должен быть сосредоточен, и слушатели не должны заниматься посторонними делами. У отца Александра всё обстояло по-другому. Гости сидят, бывало, за пустым столом, на котором ничего нет. Поджарив партию котлет, отец Александр выкладывает приготовленное на пустую тарелку, стоящую на столе, возникает движение и шум… и на тарелке пусто. И так повторяется всякий раз, когда на тарелке появляются котлеты. Мень снова жарит, увлечённо при этом рассказывая, а сам же котлет не попробует – ему некогда. И это после всех иерейских трудов на приходе. Так отец Александр умел совмещать беседу даже с приготовлением еды.
Наталья Трауберг
Впервые меня привёз к отцу Александру Мелик Агурский в 1965 году. Приехали мы в Семхоз, очень с ним было весело, приятно, что-то мы пили, шутили. Он уже какого-то Честертона получил от Мелика, и о Честертоне поговорили. И Наташа (жена отца Александра) ему сказала: «Алик, вот такой-то ходит, а говорят, что с ним надо осторожно, и может быть, лучше, чтобы он не ходил». И тут он сказал – я это помню очень хорошо, это было наверху: «Ой, мать, разве теперь разберёшь, с кем надо осторожно, с кем нет, – да пускай ходит». И вот когда он это сказал и как-то особенно взмахнул рукой со своей такой интонацией, во мне что-то повернулось. Таких священников я не видела, которые бы так сказали.[76]
Людмила Улицкая
В доме отца Александра постоянно были гости. Жил он в Подмосковье, на станции Семхоз. Возвращался домой с портфелем и продуктовой авоськой. Никогда не знал, сколько человек сядет за стол ужинать. Кормил, поил, мыл посуду. Постоянные посетители были огромной нагрузкой для семьи. Я действительно не понимаю, когда он успевал писать свои огромные и по объёму, и по значению книги.
Владимир Юликов
Я уже к этому времени разные семьи видел, видел, как живут музыканты – я жил в коммунальной квартире, – родственники, знакомые. Семья отца Александра Меня сразу поразила меня совершенно полным отсутствием каких-то перегородок, которые создают в семье раздражение, склоки, скандалы, трудности. Я тут ничего такого не видел. Лёгкость! Перегородки – это препятствия какие-то во взаимоотношениях. И вот это их совершенное общение и лёгкость. И явные взгляды, которые он на Наташу бросал всегда – влюблённые, такие ласковые, такие ужасно ласковые…
Он умел дружить
Нравственный человек многое делает
ради своих друзей и ради отечества,
даже если бы ему при этом пришлось
потерять жизнь.
АристотельСвященник Михаил Аксёнов-Меерсон
Один из секретов фантастической продуктивности отца Александра – в его даре дружбы. Будучи очень многогранным человеком, он к каждому поворачивался какой-то одной стороной и поэтому всегда вступал с ним в диалог. Это было богатство харизмы и любви, отражение многих знаний, желание всегда участвовать в другом.
Андрей Анзимиров
Когда-то он был (по ряду соображений) против отправления известного письма о. Николая Эшлимана и о. Глеба Якунина. Но однажды некто попробовал при нём критиковать отца Глеба. Я редко видел, чтобы лицо священника так быстро менялось, чтобы привычное выражение озорной радости на его лице мгновенно уступило место какой-то грозной серьёзности. «У отца Глеба харизма обличителя, – медленно и строго произнёс он. – И в этом ему следует всячески содействовать и помогать». И по тону было ясно: в его присутствии никакой критики о. Глеба он не потерпит…
Анна Борзенко
Я помню его удивительную дружбу с моим папой. Папу он как-то сразу выделил, зорко увидев в нём дар Человека. Папа мой всегда был то ли атеистом, то ли агностиком. Во всяком случае, он говорил: «Вы, христиане, то-то и то-то, а я – так, типа с боку припёку, с меня взять нечего, я не понимаю…» А при этом был он христианин, каких мало. Я имею в виду, что Заповеди Блаженства – это как раз про моего папу. Он был по образованию физиком (закончил МЭИ, работал в «ящике»), в душе – лириком, а на деле – человеком, открытым к другим людям, а также их идеям, восхищающимся людьми, открытиями, любыми мелочами, мимо которых многие проходят. Если кто заболевал или кому-то нужно было что-то привезти, достать из-под земли – обращались к папе. Он был безотказен. При этом он всегда был очень самокритичен, вернее, самоироничен. И безумно любознателен. Короче, отец Александр папу полюбил, подружился с ним, и они пару раз вместе отдыхали. Папа с восторгом писал, как они ездили в Алушту, питались там в пельменной, ходили в музеи, плавали в море. Не без гордости рассказывал, как однажды спас отца Александра. Прошло много лет с 90-го года, папа переехал в Сан-Диего, навещал нас каждый год в сентябре. У него было четыре онкологии, и, конечно, чем дальше, тем больше мы говорили с ним о жизни и смерти. О старости. Он её боялся. А смерти не боялся совсем. Как-то легкомысленно к ней относился. Я никогда с папой не говорила о крещении. Я ждала. Однажды всё же спросила его: «А ты никогда не думал о крещении?» «Нет, – ответил мой папа, – мне же отец Александр не говорил, что мне надо креститься». Он не понимал, что отец Александр сам никогда не предлагал. Человек должен быть готовым к этому. Но папа мой был человек божественный. Сам он об этом не знал, конечно, но батюшка это отлично видел. Мне кажется, оттого ему и было приятно с папой общаться, что от папы исходила какая-то небесная лёгкость.
Чтобы завершить этот сюжет, скажу, что папа мой крестился 7 октября 2012 года в Новой Деревне. Крестил его отец Владимир Архипов, которому удалось мягко папу убедить в том, что времени мало. 26 ноября папа ушёл туда, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания.
Хочу добавить, что за неделю до папиного крещения мы молились вместе. Молились по книжечке отца Александра, а в конце, взявшись за руки, читали «Отче наш». И вместе с нами был отец Александр.
Священник Димитрий Дудко
Мы с ним дружили. Отец Александр истинно православный священник, который делал многое, чтобы открыть христианство людям. Он излагал учения генетиков, физиков, историков, философов, анализировал другие религии, начиная с первобытных и кончая современными. Он поступал как апостол Павел: с эллинами говорил как эллин, с иудеями как иудей, с учёными как учёный, с простыми людьми – как простой человек. Он был очень добрый. Когда церковные власти запрещали мне служить, он приглашал меня в свой храм служить вместе с ним.
Владимир Леви
Все мы соединены этим человеком, Александром Менем, которому мы должны быть благодарны за то, что мы вообще живы. Живы душой, а многие и телом. Потому что как человек, который занимался и занимается профессионально проблемой самоубийств, я очень хорошо знаю, скольких людей, в каком масштабе отец Александр отвратил от этого последнего шага отчаяния. Он многих спас, спас и физически, и духовно. Я могу считать себя тоже им спасённым, потому что в кризисное время своей жизни – мне было около тридцати семи лет, начало кризиса среднего возраста, – Бог привёл меня к нему. И что интересно, отец Александр сам меня нашёл – это было в Коктебеле. С тех пор началось наше общение, в котором он одаривал меня дружбой. Он и крестил меня.
Павел Мень
Мы познакомились с Григорием Померанцем очень давно: где-то в шестидесятых годах. У нас тогда была дача на станции Отдых. Там Александр меня и познакомил с Григорием Соломоновичем. Я до сих пор помню, что они ходили, беседовали, а потом, к вечеру, Александр пришёл и сказал, что сейчас они пойдут молиться на закате. Это было так неожиданно…
Отец Александр, конечно, прекрасно понимал, что у Померанца путь совершенно индивидуальный, самостоятельный, но они всегда общались с большим интересом. Они не были «сослуживцами» в том смысле, что Александр служил Христу, и это было делом всей его жизни. Но подход, который был у Григория Соломоновича, Александр вмещал. Они обменивались соображениями, связанными с ориентализмом, с восточными культурами. Брат что-то, может быть, и уточнял для себя. Они как-то находили общий язык.
Священник Владимир Тимаков
Отец Александр был великолепнейшим другом, собеседником. Никаких трудностей в общении с ним никогда не возникало, никакого стеснения он не вносил, легко и радостно вливался в любую компанию в любой обстановке.
Встречались мы с отцом Александром обычно или у него в доме, или в моей квартире. Дружба упрочилась ещё совместным отдыхом: в летний период мы отдыхали – один год на Селигере, другой – в Абхазии. Часто присоединялись к нам отец Глеб Якунин, отец Николай Эшлиман, отец Алексей Злобин. Без леса и воды отдыха мы не признавали.
Отдых обычно складывался из того, что днём (в Абхазии) мы ходили по горам, а вечером, спустившись с гор, наслаждались морем. Часто исполняли старинные русские песни, уделяли время поездкам по достопримечательным местам. Общение проходило в разговорах. Мень был прекрасным рассказчиком. О любом музее, о выставках он мог рассказывать часами, мы слушали его с раскрытыми ртами.
Была у отца Александра одна слабость: он боялся воды. Странность невероятная! С одной стороны, без леса и воды он не мыслил отдыха, воды же панически боялся. Водобоязнь его была связана с попытками «прославленных» пловцов научить его плавать. Всё учение сводилось к тому, что его завозили на глубину и бросали в море – выплывай. Естественно, он, наглотавшись воды, тонул, его, конечно же, откачивали. Испытав подобный опыт три раза, он сказал: «С водой покончено раз и навсегда, у меня с ней дружбы нет».
На Селигере, как правило, мы отдыхали на островах, в палатках, за продуктами необходимо было ездить в Осташков на моторной лодке. В описываемые времена техника была «на грани фантастики», мотор мог заглохнуть в любое время и в любом месте. Зная водобоязнь отца Александра, мы всячески старались освободить его от поездок на лодке. Он же, если требовалось, делал вид, что воды не боится, и садился в утлую лодчонку.
От панической боязни воды я захотел излечить его, научив плавать.
– Отец Александр, можешь ли ты отдыхать без леса? – как-то спросил я его.
– Не могу, – ответил он.
– А без воды?
– Тоже не могу.
– Если без воды ты не можешь отдыхать, получается, что она тебе друг?
– Конечно, друг, но только тогда, когда я гляжу на неё.
– А я хочу, чтобы ты всё-таки полюбил её, сдружился с ней. Я тебя научу плавать.
– Меня уже учили моряки.
– Глупые были твои моряки, ты мне доверься. Сейчас мы войдём в воду (было это на море), там, где ты скажешь «стоп», мы остановимся. Войдём ровно настолько, чтобы руками не доставать до дна, и при этом только и нужно, чтобы ты воды не боялся.
Мень согласился.
– Теперь повернись лицом к берегу и внимательно следи за мной. У тебя на глазах я буду стараться утонуть.
Набрав воздух, я лёг лицом на воду. Полежав сколько смог, встал и спросил отца Александра:
– Утонул?
– Нет.
– Теперь точно так же ляг на воду сам и убедись, что утонуть ты не сможешь. Утонуть можно только в том случае, если от испуга начнёшь кричать, тогда, наглотавшись воды, пойдёшь ко дну. В принципе же человек не может утонуть. Убедись в этом сам – набери воздуха, ложись на воду и постарайся утонуть. Бояться нечего, ты в любой момент сможешь встать на ноги.
Отец Александр набрал воздуха, лёг, полежал, когда воздух закончился, встал.
– Утонул?
– Нет…
– Теперь повтори.
Отец Александр опять набрал воздуха и лёг на воду. Убедившись, что не тонет, он встал.
– Осталось самое малое. Повернись лицом к берегу, набери воздуха, ляг на воду и руками греби к берегу. Бояться нечего – ты же знаешь, что плывёшь к берегу, когда у тебя закончится воздух, встанешь на ноги.
Он поплыл к берегу, доплыл, встал на ноги.
– Что же ты, друже, скрывал! Оказывается, ты умеешь плавать. Теперь тренируйся – лицом вниз, а когда закончится воздух, подними голову, вдохни и плыви дальше.
Через два дня, не больше, отец Александр на глубине подплыл ко мне и говорит: «Обопрись-ка на меня, я попробую тебя до берега довезти».
Наталья Трауберг
В 1969-м окончательно наступил тот недомороженный заморозок, который не давал нам даже основания повторить вслед за Пастернаком: «…мы были музыкой во льду». Льда не случилось – мы стали музыкой в болоте. В это время и стало формироваться наше Честертоновское общество, энтузиастом которого был С.С. Аверинцев. Он подружился с Александром Менем, великолепен был их контраст: пылкий отец Александр, которого ничто не брало – так свято он был уверен, что его ведёт Господь, – и тихий, с высоким голосом и виноватой улыбкой Аверинцев, столь же упрямый и ни секунды не тратящий даром.[77]
Вот он (отец Александр Мень) приезжает на край света, где я тогда жила. В сумке у него – цыплята табака, которых он почти бежит жарить. Аверинцев уже ждёт – и отца, и цыплят, поскольку «жареная курица» была для него символом частной жизни, мирного дома, честертоновской радости. Потом они сидят в углу и обсуждают ещё не напечатанную книгу «Дионис. Логос. Судьба».[78]
Владимир Файнберг
Морозным январским утром 1978 года у церкви подмосковной Новой Деревни я встретился с человеком, который смог ответить на мои вопросы. Он горячо поддержал меня как писателя, целителя.
Это был отец Александр Мень.
Двенадцатого июня того же года он крестил меня. С тех пор двенадцать лет вплоть до его страшной гибели мы дружили. Как братья. Отец Александр часто бывал у меня, ночевал. Познакомил со своей мамой – Еленой Семёновной, доверил её лечить.
В ту пору я писал свою первую большую книгу – «Здесь и теперь». Он постоянно следил за тем, как идёт работа, вселял уверенность в нужности моего труда.
Вместе мы совершили путешествие по Узбекистану. Побывали в Самарканде, Хиве, Бухаре. На следующий год прожили месяц под Дербентом на берегу Каспийского моря. О том, каким был Александр Мень, я написал воспоминания, выдержавшие много изданий.
…Всё привыкаю и не могу привыкнуть к тому, что приходится жить без него.
Одного священника-диссидента (о. Глеба Якунина) посадили в тюрьму. В кабинете отца Александра группа верующих стала обсуждать это событие. Кто-то попросил батюшку проанализировать такую вроде бы сомнительную для священника деятельность.
Отец Александр поднялся из-за стола, ответил, выделяя каждый слог: «Я своих друзей не а-на-ли-зи-ру-ю!»
Анатолий Четвериков
Перенесённая болезнь лишила меня возможности заниматься любимым делом, и, освобождённый от распределения, я вернулся в Москву. Ещё не устроив свою судьбу, я ринулся к Алику Меню в приход и застал его таким же весёлым человеком и великим тружеником. С этих пор я часто бывал у него, нам всегда было интересно обмениваться мыслями о последних достижениях биологической науки. И если со мной приезжал кто-либо из моих новых знакомых, то очень быстро он становился почитателем отца Александра. Таково было обаяние этого человека. Наши повседневные заботы не позволяли видеться нам так часто, как бы этого хотелось. Но хоть один-два раза в год мы собирались, и отец Александр – Алик Мень – бывал с нами. Как прежде, он пел песни под гитару, обсуждал дела охотоведческих будней, проблемы подрастающих детей. Мы со своими чадами наезжали к нему в Семхоз, где наши дети вместе играли, перепачкивали мордочки, руки и платья. Взрослые обсуждали взрослые дела и научные новости. Нам всем хотелось дождаться исторических трудов Алика. Но наша печать была «под колпаком», а из-за «бугра» приходили единичные экземпляры, читать которые удавалось урывками при посещении Меней.
Занимаясь биофизикой, я то и дело встречал учёных мужей, хорошо знавших Алика и отзывавшихся о нём в превосходной степени. Когда кто-либо заводил речь о биологии, то оказывалось, что Алик разбирается во всех новейших проблемах и открытиях как профессионал. Он не хватал верхушек и был разносторонне образованным человеком, энциклопедистом.
Валентина Бибикова выразила наше общее отношение к нашему сердечному другу: «Если бы его не выгнали из института, стал бы он охотоведом? На время – возможно, на всю жизнь – конечно, нет. Но крупнейшим учёным в области биологии, возможно, в области философских аспектов биологии, был бы безусловно. Что лучше? Нам судить трудно. Может, жил бы дольше? Кто знает…»[79]
В Коктебеле
…Будь прост, как ветр, неистощим, как море,И памятью насыщен, как земля.Люби далёкий парус корабляИ песню волн, шумящих на просторе.Весь трепет жизни всех веков и расЖивёт в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.Максимилиан ВолошинАнна Борзенко
Вспоминаю ужасно смешную нашу встречу. Я испокон века останавливалась в Коктебеле на улице Дачной, в доме 24 (потом она стала называться улица Победы). Хозяйка тётя Надя Корчина была добрейшая неутомимая женщина с остро-ироничным взглядом голубых глаз. Я дружила с её старшей дочерью Наташей и часто появлялась у тёти Нади в самый сезон и как снег на голову. Вот и в тот раз – приезжаю: «Тётя Надя, милая-любимая, хоть куда-нибудь, но на ночь положите!» Она говорит: «Ну ладно, Анька, положу тебя, но имей в виду: в 12:30 поезд придёт московский в Феодосию, приедет один очень хороший человек, и чтоб духу твоего не было». Сказано – сделано. Легла я спать, а то ли в шесть, то ли в семь утра открывается дверь в комнату, и входит… отец Александр. Я: «А-а-а-а!» – от счастья. Он: «О-о-о!» – от ужаса. Бедный, он тогда через Киев летел, потом на такси из Симферополя, спасался от надоедливой паствы. Ночь бессонная. Думал, приеду, рухну, отдохну, посплю. А тут такое! Кажется, я быстро выбежала из комнаты.
Вспоминаю наши встречи в Коктебеле. Я всегда любила ту часть, где Карадаг, а холмы, ведущие к Тихой бухте, к могиле Волошина, казались мне скучноватыми. И вот однажды мы шли по Коктебелю как раз в сторону этих холмов, и отец рассказывал мне про ласточек: какие они бывают, где гнёзда вьют и т. д. (он и знал про всё живое на земле, и любил всё живое, и очень увлекательно рассказывал). Вдруг батюшка останавливается и говорит: «А ты знаешь, я больше вот эту часть люблю – холмы». Я чуть не поперхнулась: а как же героический профиль Волошина на Кок-кая, чуть дальше профиль Пушкина на Сюрю-кая? И ваще, никакой романтики, мол, одни пыльные холмы. А он говорит: «Мне эти холмы Палестину напоминают», – и замолчал. Так мы и шли дальше молча. Мнение я своё тогда быстро переменила: мне тоже стали холмы больше нравиться.
Ирина Вышеславская
…Ещё были счастливейшие дни в Коктебеле. В одном из своих писем сам отец Александр назвал Коктебель «наш Эдем». Это был Эдем для меня и многих других его духовных детей, которые приезжали туда, чтобы пообщаться с ним во время отдыха.
По утрам отец Александр со всеми своими духовными чадами отправлялся в какую-нибудь бухту, чаще всего в Тихую. Он ходил в шортах, с большим крестом на груди и был совершенно бронзовый от загара. Всегда очень много шутил, и весёлый смех не прекращался в нашей компании.
Однажды, когда мы возвращались из Тихой бухты, он свернул на мыс Хамелеон – это узкая полоска холмов, которая врезается в море, отделяя Коктебельский залив от Тихой бухты, и замечательна она тем, что меняет оттенки каждые полчаса. Мы пошли по тропе за отцом Александром. Он остановился на самом высоком холме и начал молиться. Мы все молились вместе с ним. Коктебельский залив, карадагские скалы и выжженные солнцем холмы – эта дикая природа Восточного Крыма, так сильно напоминающая библейские пейзажи, стояла вокруг нас, как огромный храм.
Ещё были незабываемые прогулки в Судак, Новый Свет, на Легионер, самую высокую гору на Кара-Даге, и в маленькие закрытые карадагские бухты, куда нельзя пробраться иначе, чем вплавь. Отец Александр плавал великолепно.
Там же, в Коктебеле, жил в то время со своей милой семьёй отец Александр Борисов, в то время ещё дьякон церкви на Речном вокзале в Москве. Общение с ними наполняло светом, и казалось, что счастью нет конца. Гармония, которая устанавливалась вокруг этих людей, была действительно какой-то нездешней.
Александр Зорин
Интерес к нему был повышенный. В тот год, впрочем, как и в предыдущий, в Коктебеле, где отец Александр отдыхал, слежка за ним велась неотступно. Обязательно залезут в дом в его отсутствие, перетрясут вещи, наверняка сфотографируют рукописи. Следили и на прогулках, когда он поднимался с друзьями к могиле Волошина. Отец Александр подшучивал, показывая друзьям на вездесущий «хвост».
Владимир Купченко
Отца Александра Меня привела в Дом поэта в Коктебеле писательница из Минска Зоя Гусева, давняя моя знакомая. Было это 24 июля 1972 года. С ним был дьякон Александр Борисов с женой и детьми, но подробности этой встречи в памяти не сохранились. Я провёл их по мастерской и летнему кабинету Волошина, представил Марии Степановне. Разумеется, я оценил поразительную эрудицию отца Александра и подпал под его человеческое обаяние.
А вскоре, после его отъезда из Коктебеля, мне выпало некоторое испытание. Одна москвичка, мнением которой я дорожил, на мои восторги по поводу отца Александра заявила, что он – «подсадная утка КГБ», – иначе как объяснить, что его труды невозбранно выходят за рубежом? Как антиподы были приведены о. Димитрий Дудко и о. Сергий Желудков, подвергавшиеся тогда репрессиям. При всей своей рефлективности, я решительно отверг эти подозрения, а сомнительные вопросы, на которые не мог ответить, решил выяснить у него самого.
Летом 1973 года наше общение было более частым и доверительным. И вот как-то, оставшись с отцом Александром наедине, я сообщил ему о слухах, ходящих о нём. Он пояснил, что в своих выступлениях никогда не касается политики и печатает на Западе только богословские книги, но КГБ отнюдь не обходит его вниманием: не раз его вызывали для бесед, подстраивали разные пакости, да и слухи, порочащие его, идут оттуда же.
Состоялась экскурсия по дому Волошина: отец Александр пришёл с женой, братом и сыном, в группе были также писатель Д.М. Урнов, А.П. Чудаков с дочерью, океанолог С.С. Зилитинкевич с женой – всего пятнадцать человек. К тому времени у меня были написаны и перепечатаны первые шесть глав книги о Волошине, и я попросил отца Александра просмотреть их. 5 июля я записал в дневнике его неожиданно высокое мнение: «Это не просто биография – это книга. Весь научный аппарат спрятан, ничто не мешает. Вы передали все искания эпохи… Встаёт живой человек, не абстракция, не сусальный герой. “Блуждания” – лучшая глава».
Я показал отцу Александру составлявшуюся мной фотолетопись Волошина, он подарил мне Священное Писание (в западном карманном издании) и «Спутник искателя истины» П. Тиволье. Главное же – предложил свою помощь в качестве консультанта.
Владимир Леви
Шестнадцать лет назад в Коктебеле на околопляжной улочке ко мне подошёл светловолосый молодой человек. Представился диаконом Александром Борисовым: «С вами хотел бы познакомиться отец Александр Мень, священник. Он читал ваши книги…» В обращении диакона была некоторая осторожность.
Странно припоминать: я не только не знал, кто такой Александр Мень, но ни одного живого священника до той поры близко не видел. Полагал, что таковые не водятся в земной жизни, а пребывают где-то в полунебытии, среди ветхих старушек и шизофреников…
Вечером с непонятным волнением ждал гостя. С диаконом явился человек наружности неожиданной, но будто всю жизнь знакомой – или по какой-то другой жизни родной… В лёгком летнем костюме, невысокий, но очень большой. Впечатление такое производилось не телосложением, умеренно плотным; не осанистостью или солидностью, которых совсем не было; даже не великолепной крупнотой головы с сиятельной мощью лба в окладе волнистых чёрных волос, тогда ещё только начинавших седеть.
Величина его не занимала места, а только вмещала. Большим, безмерно большим было его существо. (Можно бы и сказать: психополе, энергополе, но это следствие.) Громадное духовное существо – как ещё это назвать?.. Аккорд гармонического полнозвучия. Мягкий, без подслащения баритон, с запасом ораторской властной силы. Глаза древнего разреза, крылобровые, в дивных длинных ресницах, выбрасывали снопы светожизни. «Господи, да он же красив, – вдруг догадался я. – Царски красив. За такую красоту могут любить…»
С первых секунд забыл, что он священнослужитель, так просто и весело потекла беседа. Спросил меня:
– К вам, наверное, обращаются не только с болезнями, но и с вопросами – скажем, о смысле жизни?
– Ищу сам, к кому обратиться. О смысле смерти…
– Мы тоже ищем. (Смеющийся взгляд в сторону невозмутимого диакона.) У нас, правда, есть одно справочное окошко, в него приходится долго достукиваться. По-нашему это называется молитвой. А вас, может быть, выручает какая-то философия?
– Для нас подвиг хотя бы доказать, что думающий о смысле не обязательно псих.
– Если даже и психически болен, почему не подумать. Безрелигиозная психотерапия – всадник без головы. Медицина без веры – мясная фабрика. Религия и наука противопоставляются лишь темнотой, недоразвитостью; противоречат друг другу лишь в обоюдном незнании или нежелании знать. Истинная религия научна, истинная наука религиозна. Вера – сердечный нерв искусства, литературы, поэзии – даже в отрицании Бога. Человечество выживет (кажется, он сказал «состоится») лишь в том случае, если между всеми путями к Истине будет налажено сообщение, связь.
Вот главное, что я услышал от отца Александра в тот вечер. Теперь это кажется само собой разумеющимся.
Михаил Мень
Мы как-то вдвоём ехали в поезде из Коктебеля, где отец очень любил отдыхать. Мама с моей старшей сестрой остались там ещё на несколько дней, а отца ждали дела. Нашим попутчиком оказался молодой человек, по виду – из научной интеллигенции. Я лежал на верхней полке и наблюдал, как они с отцом вели дискуссию, начавшуюся почти сразу же после отправления поезда. Тема дискуссии была вполне в духе начала семидесятых годов: для чего мы пришли в этот мир. Молодой человек был явно поражён эрудицией отца и нестандартностью мышления и предположил: «Вы, наверное, учёный». – «В какой-то мере да. Но всё-таки не совсем». – «А, вы писатель!» Отец улыбнулся: «В какой-то мере да». Юноша растерялся: «Вы психолог или психиатр?» – «И здесь, – рассмеялся отец, – вы тоже отчасти правы». Вконец запутанный, попутчик воскликнул: «Признайтесь, кто же вы? Я просто никогда не встречал человека с таким мировоззрением». Отец сказал: «Я православный священник». Отец это сказал очень естественно, однако собеседник был шокирован, лёг на свою полку и долго лежал лицом к стене. В его сознании, по-видимому, разговор с отцом никак не сочетался с официальным образом дремучего попа, неспособного связать двух слов. А потом, уже засыпая, я увидел, как он повернулся к отцу, и они шёпотом стали опять говорить и проговорили, по-моему, всю ночь…
Владимир Файнберг
– Александр Владимирович, у вас усталый вид. Не пора ли в отпуск?
– Честно говоря, ехать некуда. Раньше много лет ездил в Коктебель, снимал комнату. Там было хорошо. Работал, купался. Последний раз, пока меня не было, нагрянули с обыском, всё перевернули… напугали хозяйку. Могу ли я кого-нибудь подводить?
Истории про батюшку
Всё время схватывая нитьСудеб, событий,Жить, думать, чувствовать, любить,Свершать открытья.Борис ПастернакМихаил Агурский
Умер Вольф Мень. Не исполнилось пророчество архимандрита, крёстного отца его жены. Не обратился он в христианство. Умер евреем и сионистом. Его смерть была большим ударом для семьи. Хоронили его в Малаховке, на еврейском кладбище. Александр прочёл кадиш над головой отца по всем правилам отцовской веры. Я уходил с кладбища с чувством светлой грусти.[80]
Ив Аман
Прочтя одну из книг Солженицына в самиздате, отец Александр захотел увидеть его. Один из друзей о. Димитрия Дудко тайно организовал эту встречу, поскольку, чтобы писать некоторые свои книги, Солженицын часто был вынужден таиться. Они приехали втроём. «Кто там?» – спросили изнутри. «Тот, кто нужен, тот, кто нужен», – ответил друг, не осмеливаясь назвать имени.
Судя по фотографиям, отец Александр воображал, что увидит человека угрюмого, сурового, но писатель оказался весёлым, улыбающимся, полным сил. Он излучал физическую энергию. Батюшка вспоминал: «Я встречал немало писателей, но никто из них не был так умён. Он всё воспринимал мгновенно и обладал юношеским энтузиазмом, строил множество планов». В дальнейшем они встречались регулярно. Солженицын крестился в детстве, но вера в нём пробудилась позже, хотя в христианстве он скорее видел этическую систему. Он прочитал некоторые из книг отца Александра ещё до их публикации.
Наталия Басовская
Эти чтения, эти лекции были событием. Это был прорыв. И вдохновлял его тогдашний ректор нашего Историко-архивного института Юрий Николаевич Афанасьев, а участвовали многие. Мне повезло больше других, поскольку я была непосредственным исполнителем расписаний занятий студентов как проректор по учебной работе, я ещё не понимала, что это может быть счастьем. Счастье состояло в том, что как исполнитель этого расписания, как человек, обеспечивающий аудиторию, встречающий лектора… я извлекла из этого огромную моральную выгоду: очень быстро смекалка подсказала мне, что надо так организовать дело, чтобы отец Александр перед лекцией заходил ко мне в кабинет – ну, снять верхнюю одежду, что-то оставить, положить, может быть, какие-то лишние вещи, – а после лекции предложить ему чаю. Это была очень большая корысть с моей стороны. И мне случилось счастье разговаривать раз в неделю с этим совершенно необычайным человеком. Еженедельные беседы с отцом Александром за чаем – это след на всю жизнь, к этому следу я много раз обращалась, и многое было знаменательно.
Я попросила отца Александра заполнить соответствующие бюрократические бумаги, чтобы он у нас назывался «почасовиком». Не было предела его изумлению. И он сказал: «Но вы же понимаете, что я никаких денег за это не возьму». Да и деньги эти были просто очень смешные, но не в этом дело, он всё равно бы их не взял. Это было его служение. И я сказала, что я понимаю, но, с другой стороны, мы хотим, чтобы случился первый прецедент: служитель Церкви как проповедник культуры, как учёный в светском учреждении.
Мгновенное понимание – и с терпением он заполнил все эти нудные ненужные бумажки, которые останутся для истории, как свидетельство нормального диалога между светской системой образования и представителем науки не вполне светской, но готовой говорить на языке, понятном студентам. Студенты бежали на эти лекции, заполняли сравнительно большой актовый зал 6-й аудитории, многого не понимали. После первой лекции ко мне подошёл студент и сказал: «Многого не понял, но ощущение божественное».
Наталия Большакова
Около двух часов дня мы поехали в Москву, где отец Александр должен был читать лекцию. По дороге я расспрашивала его о поездке в Италию этим летом, а он показал мне извещение на получение груза из Италии. «Что это?» – спросила я. «В понедельник я должен поехать в Шереметьево и получить миллион одноразовых шприцев. Я познакомился в Италии с одним человеком, он миллионер, спрашивал, чем он может помочь, я ему рассказал о детской больнице. И вот он прислал. Представляете, какой это подарок для Республиканской детской больницы!»[81]
Анна Борзенко
Я замуж вообще не собиралась, а тут встретила Володю и полюбила. И не то что замуж хочу, а расставаться не хочется. Я ему говорю: «Будем жениться, но я без венчания не могу. А ты же некрещёный даже». А мой будущий муж отвечает: «Какие проблемы? Крещусь». Рассказала отцу Александру. Говорит: «Привозите». Приехали. Думали, сейчас месяц катехизации, десяток книг, длинные разговоры… А отец Александр посмотрел на Володю и говорит: «Вас ждут удивительные приключения в стране Духа». И назначил крещение через неделю. Даже почитать ничего не дал. На крещение подарил иконку Спасителя Юлии Николаевны Рейтлингер. Так она у нас и живёт. Слегка асимметричная. Было это 31 августа 1980 года. А через неделю отец Александр нас венчал. В домике. Свидетель был один – мой некрещёный папа. Я провела весь обряд венчания в полуобморочном состоянии, приближённом к поднебесному. Помню только, что платье на мне было чужое и не белое. Потом родилась Ася. Отец Александр сказал: «Когда будешь кормить, всегда читай “Отче наш”». Шестерых кормила и всегда молилась при этом.
Мария Борисова
Когда моя сестра Вера выходила замуж, она у отца Александра не то что благословения не спросила, а вообще даже в известность его не поставила. Но, правда, пригласила на свадьбу. На свадьбе были только друзья её жениха Саши из МАИ, компания совершенно неверующая. Отец Александр на свадьбу пришёл. Трудно представить, чтобы кто-то лучше вписался в эту компанию и всех объединил, ни одного слова о Боге не говоря. А вот образовалось такое единство, появилось солнце – и всем стало тепло. В принципе он бы мог обидеться, потому что человек, которого он крестил и знает с детства, о таком важном событии, как замужество, не предупреждает, а просто приглашает на свадьбу. Какой-нибудь строгий батюшка уж точно не пришёл бы и вообще общаться с тобой перестал. А он не только не обиделся, но даже на свадьбу пришёл.
Нонна Борисова
А времена были тревожные. Конец шестидесятых – начало семидесятых; это Чехословакия, первые отъезды в эмиграцию, диссидентское движение. События стали стремительно разворачиваться, когда после вызова в КГБ за перепечатку книги Леона Юриса «Исход» о возвращении евреев на историческую родину Сашу (о. Александр Борисов. – Ю.П.) и его друзей выгнали из Института общей генетики. Алик Гроссман[29] через год эмигрировал. Люся Улицкая бросила генетику и начала писать. А Мишу Евгеньева и Сашу взял в Институт биологии развития академик Астауров. Пока Саша был без работы, он написал диссертацию, в этом институте защитился и был, что называется, учёным, подающим большие надежды.
И вдруг он говорит: «Я чётко понял – не моё это место. Науку могут делать без меня, и она пойдёт своим чередом. Есть масса талантливых учёных. А вот образованных священников очень мало, и это препятствие для многих интеллигентов».
И отец Александр Мень сразу его благословил. А на вопрос, как ему содержать семью, ответил: «Об этом ты не думай. Ты служи Богу и людям – Бог тебя не оставит». А потом так посмотрел на него и говорит: «А знаешь что? Помни всегда: не помышляй о себе».
Сергей Бычков
В Тарасовке снимался фильм Михаила Калика «Любить», в котором отец Александр дал пространное интервью. Фильм показали в научно-исследовательском институте, в котором работал младший брат отца Александра Павел. Он вспоминал: «У нас (в НИИ азотной промышленности) была группа демократически настроенных людей, которые приглашали на концерты в институт тех, кто был в немилости у властей. Например, у нас бывали Высоцкий, Ростропович и Калик (я держался тихо, общался с нашими культуртрегерами, но не входил в приглашающую группу). После показа был написан донос в райком партии членом парткома НИИ Петуховой, что фильм идеологически не выдержан, поскольку “самым умным в фильме оказался священник”. Фильм запретили. Органами КГБ были изъяты все копии, кроме одной, спрятанной сорежиссёром фильма Инной Туманян».
Марианна Вехова
Однажды, это была ранняя Пасха – я ещё с палкой ходила, – отец Александр сказал: «Не надо вам приезжать на ночную службу. Приходите в понедельник, вторник, в любой день, будет крестный ход, такой же, как на Пасху». Я приехала во вторник или в среду. И вдруг он мне говорит: «Вы знаете, я хочу вас познакомить с Мишей Сергеевым, он очень умный и очень хороший человек. От него ушла жена с ребёнком к его другу, и он мучается». Встретились, и как-то началось. Сначала друг другу целый год помогали, стали друзьями, а потом через год Миша сказал: «Давай с тобой поженимся». Тогда отец Александр нас и обвенчал.
Андрей Ерёмин
В начале мая 1989 года я стал свидетелем знаменательной встречи. Тогда Россию посетил кардинал Жан-Мари Люстиже. По дороге из Москвы в Троице-Сергиеву лавру он попросил сопровождавших его лиц из Московской патриархии заехать в Новую Деревню, в приход отца Александра. Этот иерарх католической церкви, по национальности тоже еврей, очень хотел познакомиться со своим знаменитым православным собратом.
Французский архиерей поднялся в алтарь и поцеловал престол со Святыми Дарами. Когда он вошёл, какая-то властная сила буквально прижала меня к стене, алтарь наполнился плотным светом, даже дышать стало трудно…
А кардинал вышел на амвон, сказал через переводчика несколько слов собравшимся людям и, попрощавшись, уехал. Спустя несколько минут отец Александр вошёл в алтарь, и я рассказал ему о своём неожиданном переживании. Он почему-то этому порадовался и тут же передал мне свой краткий разговор с Ж.-М. Люстиже. Оказывается, отец Александр спросил его, когда они смогут в следующий раз увидеться, а кардинал ответил: «Теперь это будет только на небесах». Меня это тогда поразило: ведь наступило время, когда отец Александр уже мог свободно выезжать за границу. И, казалось, не было никаких препятствий для их встречи в дальнейшем…
После гибели батюшки меня не оставляла мысль, что Ж.-М. Люстиже как бы предсказал скорую смерть отца Александра. И когда мне удалось попасть во Францию в 1992 году и встретиться с кардиналом, я напомнил ему о происшедшем три года назад и спросил, что он имел в виду. Кардинал Люстиже сказал мне, что встреча с батюшкой произвела на него очень сильное впечатление. Он понял, что жизнь отца Александра наполнена Евангелием ещё в большей степени, чем его собственная, а это неминуемо становится знаком…[82]
Римма Запесоцкая
Незаметно за разговором мы подъехали к станции Абрамцево, и я с сожалением сказала, что мне нужно выходить. Отец Александр ответил: «Жаль, мы могли бы ещё кое-что обсудить». И я подумала, что мой билет позволяет проехать ещё одну станцию – до Хотьково, где заканчивается тарифная зона. Так что мы продолжили разговор, и я не заметила, как и Хотьково осталось позади. И тут в вагон вошла женщина-контролёр и стала проверять билеты. Я смутилась и растерялась, вынула свой уже недействительный билет и начала что-то бормотать, достала кошелёк, чтобы доплатить или же заплатить штраф. Но меня поразила реакция отца Александра. Он, казалось, тоже смутился, начал шарить по карманам в поисках мелочи, чтобы вместо меня заплатить за билет. Обращаясь к контролёрше, он сказал: «Извините, это я виноват, разговорами задержал девушку, и поэтому она проехала свою станцию». Контролёрша внимательно посмотрела на отца Александра и, кивнув, ответила: «Это ничего, я понимаю», – и, не взяв денег, пошла дальше по вагону проверять билеты. Видно, контролёры на этом направлении знали отца Александра, ведь он несколько раз в неделю ездил по одному и тому же маршруту – до станции Пушкино и назад – до Семхоза. Хотя он был без рясы, в обычном костюме, но на лацкане его пиджака был прикреплён значок-крест, как это принято у священников.[83]
Григорий Зобин
«Однажды у меня на руках умирал человек, – рассказывал нам отец Александр. – Его родные просили меня крестить его. Но сам он такого желания не изъявлял, поскольку находился в бессознательном состоянии. Если бы этот человек хоть на миг очнулся и попросил крестить его, у меня бы не было и секунды колебаний! Но не мог я это сделать помимо его воли! А умер он так мирно и прекрасно, что дай Бог каждому из нас».
Александр Зорин
Однажды, кажется, это было в начале восьмидесятых годов, отец Александр Мень передал мне два целлофановых мешка с диафильмами. «Возьмите, сколько можете, побольше. Здесь их держать опасно». Разговор происходил в его доме. В мешках помещались туго скрученные рулончики, обёрнутые в бумагу, и на каждом рукою батюшки выведено название: «Тереза из Калькутты», «Зло и надежда», «Моисей», «Свет миру» и так далее – словом, вся продукция его «кинематографического» творчества. А может быть, только часть её, тираж наиболее ходовых диафильмов, которые он составлял и озвучивал, изредка прибегая и к нашей помощи. Например, фильм о Шарле де Фуко мы, его духовные дети, сделали сами, а в фонограмме «Зла и надежды» звучал голос о. Александра Борисова. Целлофановые мешки были увесистые, я спросил, откуда такое богатство, кто тиражировал. «Протестанты», – ответил отец Александр.
Диафильмы делали своё дело. Особенно «Свет миру», кадрированный из ленты полнометражного фильма «Иисус из Назарета» Франко Дзеффирелли. Они вместе с аудиокассетами стремительно разлетались по стране. Госбезопасность начала их отслеживать с Сибири.
Уже после смерти батюшки я не раз публично вспоминал с благодарностью анонимных помощников, которых, увы, никто из нашего окружения не знал. Конспирация сработала надёжно, как будто след их простыл.
И всё-таки след нашёлся. Подпольной деятельностью по производству «идеологического оружия» – диафильмов руководил Пётр Петрович Абрашкин, ныне здравствующий пастор баптистской церкви, президент Российского фонда «Христианское милосердие». Есть у него и другие титулы, которые я из экономии печатного места опускаю.
– Пётр Петрович, как вы нашли отца Александра? Или он вас нашёл?
– Вначале мы не знали никакого отца Александра. Знали Сергея Маркуса, скромного, интеллигентного молодого человека. Он православный, мы протестанты. Свело нас общее дело. Я вообще считаю, что христиане враждуют между собою, когда им делать нечего. У Маркуса была знакомая семья, друзья – жили неподалёку от патриархии. Бедная обстановка, тусклый свет; помню, вместо абажура на длинном шнуре спускается бутылка без донышка, внутри лампочка. Здесь готовили кассеты и оригиналы фильмов. Кассеты мы размножали на специальной машине. А диафильмы отдавали в студию мультфильмов. Она помещалась в бывшей лютеранской церкви, в Старосадском переулке. Мы быстро нашли взаимопонимание с её сотрудниками. Наши заказы они брали охотно, за деньги, конечно. Но, на всякий случай, часть заказов мы отдавали в Ригу и в Ленинград. Вдруг обнаруживается, что голос на плёнках отца Меня. Я знал, что Андрей Боголюбов и Эммануил Светлов и Мень – это один человек. Разумеется, читал его книги – сокровища премудрости. И вдруг мы с ним работаем. Страшновато стало… Но потом бывали у него дома, обсуждали всякие тонкости, будущие планы…
Я вижу некоторое преимущество диафильма перед кинофильмом, перед movie – движущимся кадром. Во всяком случае, для учебных программ. В статической замедленной подаче библейская история обретает большую символику. Нашему разбегающемуся сознанию надобно хотя бы на мгновение остановиться, чтобы понять неизменный для всех времён смысл Священной истории. Каждая картинка, остановленная хотя бы на минуту, говорит о непреходящей значимости каждой минуты… Разумеется, нужны и кинофильмы, повествующие о том же. Но ценность фильмотеки, которую создал отец Александр Мень, не устареет. С помощью Божьей мы вышли на эту уникальную форму проповеди.
Отец Александр видел однажды призрак. Он имел человеческий облик. И звук – потрескивание, как будто снимают синтетическую рубашку. Ощущение потрясающей гадливости. «Напугать меня трудно, – говорит отец Александр, – но здесь… как если бы за воротник таракан заполз».
– За эти годы в качестве «негра» написал «кандидатки» об эпохе Иисуса Навина, о ранних отцах Церкви, ещё что-то, забыл. Это к вашему вопросу, – улыбается отец Александр, – как зарабатывать на жизнь. Надо было семью подкормить. Так что я уже пятирежды кандидат наук».
– Были и докторские?
– Нет, кандидатского уровня. Предмета можешь ты не знать, но кандидатом быть обязан.
– Не Грузия ли заказывала?
– Украина.
1980 год. Мы разбираем вдвоём экземпляры ксерокопированного «Магизма»[30]. Раскладываем по стопкам, стопок много… Работать приходится полусогнувшись, а то и на коленях. Затекает спина, а отцу Александру при ощутимой грузности и совсем неудобно. Поэтому я пытаюсь спровадить его в кабинет, мол, до вечерней службы ещё далеко, сам управлюсь: «А у вас дела есть поважней». Но бесполезны мои увещевания.
Когда работа была почти закончена, кто-то постучал в дверь, и батюшка вышел из сторожки. Вернулся он минут через сорок, и одновременно с его возвращением с улицы грянуло дружное пионерское: «Спа-си-бо!!!» Я посмотрел в окошко: от ворот отъезжал автобус с детишками. Как он здесь оказался? Оказывается, они, проезжая в Загорск на экскурсию, увидели красивый храм (его только что отреставрировали к Олимпиаде). Учительница – отважная женщина – попросила шофёра завернуть к памятнику русского зодчества. Разыскала священника, который оказался тоже не робкого десятка: не может ли поводить по храму? Пионерам, дескать, надо знать… русскую историю. Сорок минут он их водил от иконы к иконе, и мне было искренне жаль, что я не присутствовал на этом рискованном уроке отечественной истории…
Мы давно собирались с отцом Александром бегать. Да, совершать получасовые пробежки в те дни, когда он не ездит на службу – там бега хватает: в храме, на требах, с людьми он как белка в колесе. И хотя организм его был крепок, хвори всё равно привязывались. Он встретил меня возгласом сожаления: «Три дня мучает артрит. Нога. Боль как зубная. Ночью не даёт спать. Спасаюсь только работой. Вот уже отпечатал часть словаря. Макет с фотографиями».
Я пытаюсь ободрить: «Бег – панацея от любой болезни». – «Ну что ж, – соглашается он, – соблазн велик. К тому же я готовился к этому дню. Настроился. Рискнём. Я, к сожалению, забыл в Деревне тренировочные брюки. Но ничего, побежим в обычных».
Сейчас, за далью лет, так и вижу его, легко перемахивающего через канаву возле асфальтовой дорожки, с которой мы свернули возле трёх дубов, да-да, тех самых, где теперь на февральском снегу лежат красные живые гвоздики… По лесу, по кочкам через валежины, огибая бочаги и разбуксованную глину на дороге. Дыхание он взял сразу же верно, попал, как говорится, в свой ритм, а я его то и дело спрашивал: «Если больно, повернём назад…» – «Нет-нет, – возражал он, – так хорошо, что и останавливаться не хочется». Бежит ровно, хотя заметно явное плоскостопие. Я стараюсь занять его разговорами, не дать говорить самому, а то быстро устанет.
Батюшка ходил с нами по Загорску часа два, а потом привёл в пирожковую и всех угостил кофе с ватрушками. Моя жена протянула ему цветы и большое яблоко. Он пошутил, принимая цветы: «Спасибо, я и так живу в раю. А яблоко отдайте своему Адаму».
Я, признаться, был потрясён его расточительным, на мой тогдашний взгляд, самопожертвованием. Я всё ждал, что он попрощается с нами и отправится по своим делам, намеченным попутно. Не приехал же он специально ради нас! Нет, никаких дел у него не было в городе, кроме экскурсии.
Почти все, кто слушал его, спустя некоторое время крестились.
Лион Измайлов
Марина Неёлова родила дочку Нику, как она её называла – Никуцию. Я предложил Марине крестить девочку. Марина сама крещёная. Но в церковь ходила редко. Думаю, ещё и потому, что она актриса известная, кто-то узнает. А она очень скромный человек, не преувеличиваю, очень скромный. Сама про себя говорит: «Меня нигде не узнают. Даже в Доме кино на входе билетёрши говорят: “А ты, девочка, куда? Тебе ещё рано на этот фильм”». Притом что актриса уникальная. Кажется, это никому доказывать не надо.
Марина хотела крестить дочку, но что-то всё время откладывала. Она к тому же не хотела приходить с ребёнком в церковь по понятным на то время причинам. Я ей рассказывал об А.В. Она, конечно, до меня и не слышала об отце Александре. Марина Александру Владимировичу нравилась как актриса. Он высоко ставил её талант. Когда я попросил его приехать к Марине, он тут же согласился. Не из-за её известности. Так же он ездил крестить и самых простых людей.
Марина вообще в ту пору была далека от религии, хотя в церковь приходила – постоять, подумать. Когда я ей сказал: «Получается, что я буду крёстным отцом девочки», – она мне ответила вопросом: «А разве еврей может быть крёстным отцом?»
В назначенный день они с её подругой – писательницей и актрисой Катей Марковой – ждали нас дома у Марины. А я съездил на машине в Новую Деревню и привёз Александра Владимировича. Он был, естественно, в рясе. Мама Марины готовила на кухне, а нас встретили в прихожей Марина и Катя. Они увидели отца Александра и просто остолбенели. Они глянули на него обе разом, стоят и ничего сказать не могут. Он поздоровался, они в ответ что-то пролепетали. Отец пошёл мыть руки. А эти две так и стоят, с места не могут сдвинуться. Марина говорит: «А почему он такой красивый?» Я говорю: «А вы какого ждали?» И вдруг я представил себе, что они ожидали увидеть: батюшка из деревни, пусть даже «Новой», в валенках, телогрейке, с мешком за спиной, ряса из-под телогрейки. А тут вдруг – высокий, красивый, глаза умные, улыбка обаятельная. Мне вдруг стало жутко смешно. Но тут из ванной вышел А.В., и мы прошли в маленькую комнату. А.В. вынул картонный складень и всё, что необходимо для крестин. Посадил Катю и Марину напротив себя и минут двадцать рассказывал им, что означает крещение, для чего оно нужно, и вообще поговорил с ними о Боге так, как только он и мог поговорить. А эти две гордые и независимые сидели как школьницы, лица – вверх, полные внимания и почтения.
Потом крещение. Ничего не помню, кроме того, что держал на руках маленькое это тельце и жутко боялся уронить Никуцию… Я уже и не слышал ничего, боялся шелохнуться. Да ведь и держал-то я такого маленького ребёнка впервые в жизни. Потом мы в соседней комнате сели, выпили, Марина очень хорошо всё приготовила. Закусили, я вспомнил этого воображаемого сельского батюшку, стал хохотать, рассказывая А.В., кого они вместо него ожидали увидеть, что-то уж я развеселился не в меру. Марина сказала: «Я не ожидала, что у тебя такие замечательные друзья». Фраза для меня обидная, и я потом сказал А.В.: «Видите, какого она обо мне невысокого мнения». А.В. меня успокоил, сказал, что она просто неточно выразилась. А Марина потом даже извинилась за эту фразу. Ну, да Бог с ней, с этой фразой. А.В. сидел за столом серьёзный. Вообще, всё было как-то торжественно и празднично. Я до сих пор вспоминаю это как праздник, и, думаю, Марина тоже. Интересно ещё, что Катя Маркова подарила А.В. свою книжку. Она также хотела привезти сына в Новую Деревню. Трудный мальчик, и она хотела, чтобы А.В. поговорил с ним.
Прошло недели две, и А.В. говорит мне: «Передайте Кате, что её книга мне понравилась». Я не поверил своим ушам. Кто ему Катя Маркова, когда у него столько дел, столько книг! Библиотека у него огромная. Читать для работы надо очень много. Когда же он успел Катину книжку прочесть? «Прочёл. Я в электричке читаю. Сорок минут от Семхоза до Пушкино, сорок минут назад». И так все книги, что ему дарили, читал.
Кате слова отца я передал. Катя всё собиралась с сыном приехать, а теперь уж и собираться некуда. Марине я уже в 1991 году на дне рождения Ники подарил цветную фотографию отца Александра, сделанную в Италии.
Для чего я вспомнил эту историю? Хотел показать, какое он впечатление оказывал на людей, видевших его впервые. А ведь Марина немало повидала интересных людей, и вот такое впечатление.
Владимир Илюшенко
Однажды летом мы шли пешком от Новой Деревни до станции Пушкино. Присели в сквере около станции. Вскоре к нам подошёл пьяница, уже в возрасте, начал просить, потом требовать деньги – явно, чтобы опохмелиться. Я подумал: «Сейчас отец Александр подаст ему». Нет, не подал, сказал: «Ну зачем? Мне же потом придётся тебя отпевать».
Владимир Кантор
Я позволю себе остановиться на истории моего очень близкого приятеля, с которым, как было сказано когда-то, «делил пополам судьбу». Его любимый сын в пубертатном возрасте перестал воспринимать родителей как людей, заслуживающих уважения. Он стал хиппи. Отец же работал в «советском» философском учреждении, получал «советские» деньги (будто были здесь другие), а сын про учёбу и слышать не хотел. Все разговоры отца о необходимости учиться воспринимались лишь как попрёки. И вдруг мой приятель услышал от сына одну неожиданную вещь, что только один приличный человек есть в наших окрестностях – отец Александр Мень. Как уж слух об отце Александре дошёл до хиппозных компаний, объяснить не берусь. Но для него это был шанс. И он спросил: «А хочешь, я тебя отвезу к отцу Александру?» Сын ошалело посмотрел на отца: «А ты что, знаешь его, что ли?» Мой приятель был для него уже ниже плинтуса, а тут вдруг из-под плинтуса поднялась его голова.
И они поехали в Новую Деревню. По Ярославской дороге доехали до станции Пушкино, оттуда надо было проехать до Новой Деревни. Но можно было и пешком. Они пошли пешком. Сын спросил: «А он будет со мной говорить? Или я только буду присутствовать при вашем разговоре? Тогда я не хочу». Приятель примиряюще сказал: «Думаю, что ты будешь равноправным собеседником». Пришли они в церковь к окончанию службы и вперёд пробираться не стали. Но отец Александр, уже сходя с амвона, заметил моего приятеля, кивнул ему, но продолжал отвечать на вопросы прихожан. Потом подошёл, благословил моего приятеля и повёл их в свой домик рядом с церковью, предложив выпить чаю. Сын шёл, на лице его было написано, что он понимает важность происходящего и с кем он идёт. Скорее всего, вообразил, как будет рассказывать приятелям, что пил чай с САМИМ Александром Менем, ради этого готовясь терпеть скуку взрослых разговоров. В том, что с ним будут говорить как с самостоятельной личностью, он вдруг разуверился. Они вошли в комнату, где на стенах висели портреты, в углу икона, горела лампадка. Отец Александр ушёл хлопотать по чаёвному делу, достал чашки, блюдца, деревянное блюдо с пряниками, сахарницу. «Ну что, по глотку чаю? А потом я хотел бы поговорить с молодым человеком. Но наедине… Папа не возражает?» Мой приятель кивнул: «Конечно, не возражаю». Они выпили по чашке чая, и мой приятель вышел на улицу, прихватив недоеденный пряник. Потом, как говорил, пожалел, что не взял больше. Ходить пришлось долго. «Казалось, что больше часа хожу, но вряд ли. Однако не меньше минут сорока», – говорил приятель.
Вдруг выглянул из домика сын, помахал ему приглашающе рукой, лицо прямо светилось. Похоже, что разговор получился более чем удачным.
Приятель вошёл, и отец Александр сказал: «А теперь мне надо пару слов сказать твоему отцу. Не возражаешь?» Сын вышел беспрекословно, к чему мой приятель не привык. Потом, когда за ним закрылась дверь, он поблагодарил батюшку: «Спасибо, отец Александр. Он уже немного изменился. Вы собираетесь его крестить?» Мень усмехнулся: «Разве в этом дело? И Сталин, и Гитлер были крещёные… А что толку! Нет, здесь надо другое». – «А что?» Приятель удивился, но потом с каким-то придыханием повторял слова отца Александра, который произнёс: «Я беру его на себя!» Приятель, рассказывал: «Ты понимаешь? Он это сказал как о само собой разумеющемся. А ведь сколько внутренних сил надо иметь, чтобы такое сказать!» А Мень добавил: «Он будет ко мне ездить раз в неделю, будем заниматься. Он у вас хороший».
Они пошли к поезду. Мой приятель попытался задавать какие-то вопросы. Но сын неожиданно мягко ответил: «Папа, не надо. Не надо об этом говорить». Прошло время, перемены начались далеко не сразу. Поначалу уменьшились нашествия хиппи в квартиру, потом стали появляться религиозно-философские книги. У моего приятеля они были, но тут важно, что это были находки сына. А через полгода сын вдруг сказал, что его можно поздравить, что его сегодня утром отец Александр крестил.
У приятеля была фотография, на которой они рядом с отцом Александром. Сын повесил её в рамке на стенку, надписав: «Отцы». То есть один земной, другой духовный. Потом приятель ушёл из семьи, женился второй раз. С сыном отношения отдалились, но 9 сентября сын вечером позвонил ему из Семхоза: «Папа, сделай что-нибудь. Сегодня кто-то убил отца Александра. Все его ученики здесь».
Николай Каретников
Вот эпизод, который привёл бы в ярость «черносотенцев от православия». Попытаюсь вспомнить, как рассказал его отец Александр:
– Однажды после конца службы приехал ко мне в Новую Деревню отец Сергий Желудков и привез с собой католического кюре из Франции и лютеранина-пастора из Германии. Мы сидели у меня в домике и беседовали. Вдруг является некая девица, вызывает меня из комнаты и требует: «Отец Александр! Я должна сей же час принять крещение!» Отвечаю ей: «Это невозможно! Служба давно кончилась, певчие ушли, церковь заперта, и у меня нет даже предметов, необходимых для обряда. К тому же я не уверен, что ты подготовлена к крещению. Так что сама видишь – я не могу тебя крестить сегодня!» Она опять своё: «Хочу креститься немедленно! Не могу больше жить некрещёной!» И вижу: вся она пылает, глаза горят, руки трясутся, и всё твердит: «Хочу креститься! Хочу креститься!» Посмотрел я на неё и решил, что готовить её не надо, а надо мне взять некоторый грех на себя, а потом уж его отмаливать. Пошли мы впятером к новодеревенскому пруду. Девица вошла в воду. Я встал на одном берегу, отец Сергий на противоположном, пастор направо от меня, кюре налево. Молитвы читали все вместе: мы с отцом Сергием по-нашему, кюре на латыни, пастор на немецком. Так и окрестили!
Монахиня Клер (Латур)
Инициатива встреч с отцом Александром шла от Бога, даже если нужно было выверять даты и проявлять большую осторожность. Вот почему его звонок в Тре Фонтане[31] в Риме накануне похорон малой сестры Магдалены можно считать чудом. Мы очень хотели, чтобы рядом с греческой, мелькитской, украинской церквами, которые уже молились над её гробом, присутствовала и Русская православная церковь. Но это было немыслимо! И особенно было немыслимо, чтобы представителем РПЦ был отец Александр!
У него было предчувствие, что остались считаные дни, чтобы нести Благую Весть через средства массовой информации, предоставленные ему наконец после стольких лет запрета на Слово! И он, дорожа каждой минутой, не хотел уезжать из страны. И вдруг итальянцы выдают ему билет и визу на симпозиум в Бергамо! И он едет! И оказывается в Риме, в «Руссикуме»[32], именно в тот момент, когда туда попадают священники, вернувшиеся из Тре Фонтане после панихиды по матушке Магдалене. Это произошло вечером 8 ноября 1989 года. А в июле того же года отец Александр ещё встречался с матушкой Магдаленой в Москве… Он тут же позвонил, очень взволнованный, так как для него, приехавшего в Рим так неожиданно и ничего не знавшего, было очевидно, что это – знак Божьей воли. И что, без сомнения, здесь не обошлось без горячего желания матушки Магдалены, чтобы он приехал проститься с ней.
На следующий день, 9 ноября, мы везли его на машине из «Руссикума» на отпевание в Тре Фонтане. По дороге мы показывали разные памятники, катакомбы, римские дороги… Но он знал наизусть весь план Рима и, вероятно, лучше, чем мы.
После отпевания он смог поприветствовать несколько человек из пятидесяти священников, которые служили вместе: о. Рене Вуайома и малых братьев, трёх кардиналов, братьев из Тезе и сестёр из Грандшампа, о. Тадеуша Феодоровича из Ляск (Польша), представителей Константинопольской и других восточных Церквей… После трапезы он отслужил панихиду на церковно-славянском языке в часовне и обратился отдельно к малым сёстрам:
«Я очень любил малую сестру Магдалену не просто за её человеческие качества, но потому, что я был уверен, что её замыслы, её видение, её начинание – великое дело в современном мире.
Когда-то, две тысячи лет тому назад, мир потрясали войны, противоречия, и было много искушений у людей, как и сегодня. Апостолы – мужчины и женщины – победили языческий мир не силой, а верой и служением. Мир раздирается ненавистью сегодня, и победить её можно только любовью. Самая сильная любовь – любовь евангельская. И в ушедшей от нас матушке Магдалене эта любовь была удивительной силы. Она собрала сегодня людей со всех континентов, и это такая радость для Вселенской Церкви!
Матушка Магдалена несколько раз была в России, и мне выпало счастье видеть её, знать её. Она была для меня и для моих прихожан, для моих друзей свидетельством силы духа, когда плоти уже почти не было.
И последнее, что я хочу сказать: когда мы вспоминаем день Успения Девы Марии из жизни земной, – это праздник. И сегодня, когда мы на похоронах, на погребении, когда мы прощаемся, я чувствую атмосферу торжества, праздника Церкви. Пусть её молитва о вас и Божие благословение будут с вами всегда».
На следующий день после отпевания сестры Магдалены отец Александр вернулся в Тре Фонтане, чтобы увидеть и глубже почувствовать жизнь нашей общины. Его поразил рассказ о неожиданной и бесславной смерти брата Шарля де Фуко. Он увидел фотографии брата Шарля, иконы и рисунки, сделанные его рукой, словари, составленные им для общения с туарегами. Выходя из маленького музея, очень бедного и больше похожего на барак, отец Александр повторял и повторял по-итальянски: «Miracolo! Miracolo!» (Это чудо!) И это действительно было чудом. Чудом зерна, упавшего в исламскую землю и давшего столько плодов!
О чём молился отец Александр во время отпевания матушки Магдалены? О Вселенской Церкви, основанной Иисусом, и о Русской церкви в частности? О своей готовности отдать жизнь?.. Мы это не знаем. Но десять месяцев спустя, 9 сентября 1990 года, по дороге в церковь он упал, как пшеничное зерно, в русскую землю…[84]
Андрей Козаржевский
16 сентября 1992 года
Может показаться странным, что об отце Александре Мене осмеливается говорить человек, который не был к нему близок. Мне довелось беседовать с ним – причём очень кратко – только один раз в жизни. Я никогда не был в его церкви, не слушал его проповедей, лекций, выступлений перед массовыми аудиториями, не посетил его гостеприимный дом, до последних лет не читал его трудов, тем более что издавались они за границей.
Не скрою, относился я к отцу Александру с некоторой настороженностью. Дело в том, что я получил духовное воспитание у священников, если так можно выразиться, тихоновского призыва двадцатых годов, и всё нетрадиционное в церковной жизни вызывало у меня опасение. Кроме того, отцу Александру, как и многим выдающимся людям, очень вредили восторженные поклонники, возводившие почитание священника в своего рода культ и демонстративно не признававшие других священнослужителей. Сыграло свою роль давнее выступление отца Александра по телевидению в передаче «Воскресная проповедь», явно неудачное, правда, как выяснилось, по вине не протоиерея, а организаторов передачи.
И вдруг наши жизненные пути скрестились.
За год до гибели отца Александра в Институте востоковедения Академии наук я выступал на конференции с докладом об этнических отношениях на эллинизированном Востоке в свете Нового Завета. Я говорил об отсутствии в Новом Завете национального вопроса в его современном понимании. Я подчёркивал, что богоизбранность иудейского народа заключается в том, что из него вышел Спаситель мира, что к этому народу принадлежали первые христианские миссионеры-апостолы, в том числе Андрей Первозванный, принесший слово Божие далёким скифам, т. е. на землю будущей Киевской Руси.
Когда я сел на своё место, на мои плечи сзади кто-то положил сильные и ласковые ладони. Я обернулся: это был отец Александр Мень. Ему сразу освободили место рядом со мной, и мы шёпотом немного побеседовали. На вопрос, над чем я работаю, я ответил, что пишу статью об обновленческом псевдомитрополите Александре Введенском. Интересно, что об этом отступнике и доносчике отец Александр сказал: «По существу, это был несчастный человек». Знаменательно, что буквально те же слова об этой страшной личности в своё время я услышал от глубоко чтимого мною, ныне уже покойного митрополита Рижского и Латвийского Леонида (Полякова). Затем отец Александр выразил желание написать обо мне статью для своего Библиологического словаря и попросил у меня мой фотоснимок и дал свою визитную карточку с видом церкви. А потом он выступил в прениях и очень добро отозвался и о моём докладе, и о вышедшей в 1983 году моей монографии об источниковедении Нового Завета.
Каюсь, что я не придал особого значения этой встрече. Мне показалось, что отец Александр – несколько увлекающийся человек и поэтому впадает в преувеличение в оценках людей, в данном случае меня.
И вот ужасная весть: зверски убит священник по пути в храм. Не буду говорить стандартных слов о потрясении, подавленности, возмущении. У меня нет морального права высказывать догадки о том, кто и с какой целью умертвил духовного пастыря. Скажу одно: я чувствую, что помимо стремления убрать из жизни талантливую и популярную личность здесь есть дьявольски провокационный замысел – натравить людей друг на друга, обострить злобу, охватившую наше общество. И – увы! – эта провокация в какой-то мере нашла отзвук: совершенно безответственно одни считают, что это месть сионистов отступнику от веры отцов, а другие объясняют всё антисемитизмом, который якобы пронизывает православную церковь. Серьёзные раздумья, если не сказать больше, вызывают замедленность и безрезультатность судебного следствия, и это в наше-то время, когда раскрываются запутаннейшие преступления.
Как все помнят, похороны отца Александра происходили в день Усекновения главы Иоанна Предтечи, 11 сентября. И в этот день мне пришло по почте письмо от отца Александра. На конверте – штемпель вокзального узла 8 сентября, т. е. кануна убийства. Я долго не решался вскрыть конверт, а когда это сделал, обнаружил в нём текст благожелательной статьи обо мне, а также приглашение к себе домой. Письмо заканчивалось словами «Храни Вас Бог».
Я стал усиленно читать труды отца Александра, благо они стали доступными мне из-за распродажи книжных выставок – парижской YMCA-Press и брюссельской «Жизнь с Богом», да и отечественные издательства выпустили некоторые его работы и воспоминания близких ему людей. Мне посчастливилось прослушать магнитофонные записи его проповедей и общих исповедей. Вместе с тем на меня неприятно действует позиция некоторых, кто считает себя последователями отца Александра; их статьи в периодике отмечены развязностью, бестрепетным, панибратским отношением к святыне, нарочито вульгаризированным языком. Как это всё по существу чуждо покойному отцу Александру! В моём представлении он, при всей своей утончённой интеллигентности, сверхъестественной эрудиции, увлечённости научной и миссионерской деятельностью, о чём так убедительно говорил Сергей Аверинцев, прежде всего – служитель Русской православной церкви, пастырь добрый.
Моя встреча с этим Человеком – несмотря на её мимолётность – знаменательна. Как-то не отваживаюсь назвать её промыслительной. Православие учит нас духовной трезвости, предостерегает от всякой нездоровой мистики, так называемой «прелести», т. е. прельщения, подобно липкой паутине опутывающего людей. Опасно считать себя «сосудом избранным». Мне бесконечно близки слова апостола Петра, увидевшего чудо Христа: «Отойди от меня, Господи, я человек грешный…»
Поучительность моего прихода к отцу Александру для меня самого, а может быть, и для других, в том, что нельзя легкомысленно, исходя из привычных представлений, судить о человеке, да ещё таком значительном и сложном; что нужно было ценить общение с ним, чтобы после его ухода из жизни не мучило сознание как духовной невостребованности от отца Александра, так и душевной недоданности ему со своей стороны.
Священник Игнатий Крекшин
Заметим, что проповедь отца Александра была обращена отнюдь не только к интеллигенции, как писал о нём Сергей Сергеевич Аверинцев, но к каждому человеку – и к «обычной» бабушке, и к интеллигенту тоже. Помню, как в середине восьмидесятых годов после воскресной проповеди в одном из московских приходов к нам с другом подошла одна из тех «обыкновенных» старушек, которые до сих пор заполняют наши храмы, и сказала: «Чудная проповедь сегодня была, но таких, как у этого еврея Меня из Пушкино (замечу, что в слове “еврей” вовсе не было никакого негативного оттенка), – не услышишь».
Людмила Крупская
Я работала маляром. Мне позвонил Андрей Ерёмин и сказал: «Надо покрасить забор одному хорошему человеку». – «Где, кому?» – «Ну, ты сама знаешь» (а время было такое, что по телефону лучше было это имя не называть). Я с радостью и удовольствием поехала и помогла. Отец Александр приходил поздно, и я его практически не видела. Мы с ним мало общались. Я никогда не задавала ему вопросов. Я просто смотрела, слушала, наблюдала и делала выводы. Он хотел мне дать деньги за работу, когда мы выходили из храма, но я ушла, я избегаю таких вещей.
А была осень. И у батюшки в саду были очень хорошие кусты черноплодной рябины. Мне так хотелось попробовать этой рябины, но без спроса я не решалась. Но мне очень хотелось.
Я закончила работу. Батюшка проводил меня до калитки, перекрестил, и я пошла. Еду я в метро, народу в вагоне почти не было. Мне нужно выходить. Я встала у дверей и вдруг вижу: на полу лежит красивая гроздь крупной черноплодной рябины. Я сразу поняла – это для меня, наверное, я же так хотела! Мне было неудобно поднимать её с полу, но думаю: «Это всё-таки для меня!» И подняла.
Дома я с удовольствием съела эти ягоды. Они были очень вкусные.
Валентина Кузнецова
Разумеется, кому же ещё, как не отцу Александру, надо было возглавить работу Российского Библейского Общества, к восстановлению которого он приложил столько усилий! Но когда в 1989 году отца Александра просили стать президентом РБО, он сказал, что в нашей стране еврею быть президентом Библейского Общества – это плохо для самого общества, а в 1990-м к этому аргументу о еврействе он ещё добавил: «Нет-нет! Вы не знаете, что вокруг меня сейчас творится…» И тогда выбрали С.С. Аверинцева.[85]
Владимир Купченко
Отец Александр предложил мне показать музей духовной академии в Загорске, и я просил разрешения взять с собой молодого поэта Ю.Т. и его жену. Приняты мы были «по высшему разряду»! Отец Александр сам сопровождал нас по музею (закрытому тогда для посетителей «с улицы» – в залах нам встретились лишь две-три группки интуристов) и по самой Лавре. А потом пригласил в местный ресторан, где заказал бутылку водки, какую-то закуску и сам наполнил гранёные стаканы. Большая группа французов, сидевших неподалёку, с интересом наблюдала за этими действиями русского священника в рясе, с крестом и значком духовной академии на груди. Я обратил внимание отца Александра на этот интерес. Он усмехнулся: «Пусть смотрят!» – и, произнеся тост, единым махом опорожнил свой стакан…
Вообще он не чуждался земных радостей, но в то же время спокойно относился к разным бытовым невзгодам. Я тогда весил девяносто кг, боялся растолстеть и был покорён полным безразличием к «проблеме» куда более полного отца Александра: «Какое это имеет значение?»
Владимир Леви
Иногда Александр Мень внутренне мною сравнивается с ядерным реактором, ощущение это возникло сразу, с первого приближения. Сверхэнергетика. Сверхпроникающая лучеспособность. Влияние силы невероятной – доступное восприятию лишь какою-то частью своего спектра, укладывающейся в рамки нашей ограниченности. Какая-то сверхфизическая реальность, связанная с личностью отца Александра и его миссией, несомненно давала и даёт о себе знать, это не устают подтверждать и те, кто общался с ним, и те, кому его увидеть не довелось.
Напомню один эпизод, я о нём, кажется, рассказывал уже… В 1985 году в Болгарии я встретился с астрологиней Р., пользовавшейся известностью в узком кругу тамошних оккультистов. Женщина эта ничего не знала ни об отце Александре, ни о моём с ним знакомстве. С достаточным скепсисом относясь к астрологии, я как-то спросил её, может ли она заочно что-то сказать о человеке, дату рождения которого я ей назову… ну, например, 22 января 1935 года.
Сам не знаю почему вдруг назвал день рождения Александра Меня. Хорошо помню: сказал безо всякой аффектации, никакого эмоционального подтекста, по крайней мере сознательно, не вкладывая и даже не глядя на Р., которая находилась в другом углу комнаты и глаз на меня тоже не подняла, а углубилась в свои астрологические таблицы. – «Сейчас попробую посмотреть…»
…Секунда, другая – и вдруг уверенный ответ: «Этот человек имеет огромное значение для России. И для всего мира очень большое значение. Духовная звезда. Гений. Совершенно чистый человек, нравственно безупречный… Трагический финал жизни…»
Последняя фраза после некоторой заминки. Общее потрясение моё услышанным как-то примяло её значение, да и сразу, наверное, как всегда, пошло вытеснение, внутреннее отодвигание темы смерти… Почему, как – далёкая от российских дел и от христианства жительница Софии мгновенно увидела вдруг значение и судьбу человека, даже имя которого ей открыто не было? Неужели только по дате?.. Немыслимо: в этот же самый день родились тысячи прочих… Как-то всё же почувствовала через меня, спросившего? Но в то время я, хотя уже и встречался с отцом Менем, истинной его роли и духовной величины не осознавал. Тем паче не ведал ничего о финале. Особые оккультные способности Р., ясновидение?.. Ничего не могу об этом сказать. Знаю только, что во множестве других случаев она путалась и блуждала в туманно-общих формулировках, ошибалась и изворачивалась, шарлатанила вольно или невольно, как и практически все известные мне её коллеги. Но тут случилось с очевидностью исключение.
Я уверен теперь, что причинный луч, произведший эту экстрасенсорную вспышку, пришёл от самого Александра – от его горней сущности, надпространственной и надвременной.
Сергей Малкин
У моих родителей и старшего брата был духовный отец – протоиерей Николай Степанович Педашенко. Он был за штатом. Проживал в квартире сына на пятом этаже хрущобы. У него было больное сердце, и он не выходил из дома, т. к. самостоятельно подняться пешком на пятый этаж не мог. В конце года мне рассказали, что отец Александр навещал о. Николая и что они взаимно исповедовались друг другу. Весной следующего года протоиерей Николай скончался. Отпевали его в храме Святителя Николая в Кузнецах. На отпевание пришёл отец Александр Мень, но его не пригласили сослужить при отпевании. Он смиренно стоял вместе с мирянами. Это единственный случай, когда я непосредственно (не по телевизору) видел отца Александра.
Андрей Мановцев
Знакомые, которым было известно, что я был в приходе отца Александра Меня, досаждали мне вопросами о его убийстве. Собираясь в гости к таким-то, я уже знал: обязательно спросят. Собираясь к другим, знал: не только спросят, но и станут намекать, клонить в известную сторону: мол, совсем не КГБ это нужно было… А один православный задал вдруг вопрос: правда ли, что отец Александр благословлял принимать буддизм? Я так ошалело на него посмотрел, что этот человек поторопился дать объяснение: мол, один его знакомый буддист ездил к отцу Александру и взял у него благословение… По-моему, это восхитительно: только российский человек станет считать, что является буддистом по благословению православного батюшки. Я ответил: «Знаете, прекрасно всё представляю. Он приехал, отец Александр не прогнал его, а поговорил доброжелательно, вот и всё».
Зоя Масленикова
Терпение у батюшки неимоверное. Как-то он заболел. У него что-то вроде кисты, и она воспалилась. Боль была адская, температура поднялась под сорок градусов, а он служил и ещё поехал в Москву на требы. Всю ночь горел, от боли не мог сомкнуть глаз и, чтобы не терять времени, работал над библиографией к новой книге.
Утром жена вызвала «Скорую помощь», его увезли в загорскую больницу, вскрыли кисту, хотели оставить лечиться, а он ушёл из больницы и один добрался домой. А на следующий день опять служил. Сказал, что не приедет, если только не сможет дойти до двери.
Елена Мень
Как-то отец приехал из Республиканской детской больницы в подавленном состоянии – это было так на него не похоже – и говорит: «У меня умерла там девочка лет шестнадцати, она была так на тебя похожа…» Видимо, он причащал её перед смертью…
Мариам Мень
Родители моей мамы, мои дедушка и бабушка, жили в Грузии, в Тбилиси. Однажды, где-то в конце семидесятых, дядя Алик впервые приехал в этот город и остановился у моих дедушки с бабушкой. На следующее утро дедушка собрался провожать его по незнакомому для него городу. Но дядя Алик сказал: «Вы меня только до площади доведите какой-нибудь, а дальше я сам». Дедушка так и сделал, проводил его до ближайшей площади, и они распрощались до вечера. Вечером дядя Алик вернулся… А надо отметить, что место, где жил мой дедушка, было необычным: с центрального проспекта нужно было свернуть в арку, а дальше шёл длинный-длинный, похожий на итальянский, двор, и в самом конце этого двора был двор моего дедушки. Чтобы попасть туда, надо было пройти этот длинный двор насквозь. И вот, вечером мои дедушка с бабушкой и все соседи видят: возвращается отец Александр, идёт по этому длинному двору, а за ним – это надо было видеть! – валит толпа… Куча народу, какая-то молодёжь, какие-то студенты, ещё какие-то люди, все идут за ним, все громко разговаривают, он общается со всеми одновременно. Привёл их всех и говорит: «Гостей принимаете?» Бабушка сварила всем кофе, все вошли в дом, уселись кто где: на стулья, на диваны и прямо на полу. Бабушка разносила всем кофе, а дядя Алик показывал им слайд-фильм. И они долго ещё общались в тот вечер. Очень удивился тогда мой дедушка: человек только что приехал, впервые в городе, никого не знает, откуда он их всех взял? Где он их всех нашёл?
А на следующее утро новые друзья уже повезли его на своей машине в Ереван, потом куда-то ещё, и отец Александр совсем «ушёл в народ».
Юрий Пастернак
Летом 1981 года я познакомился с художником Владимиром Казьминым. Он был удивительно тонким, мудрым, доброжелательным и гостеприимным человеком. Нас многое объединяло. Прежде всего интерес к духовному деланию. Используемые нами методы и упражнения находились в поле различных традиций – йогической, буддийской, гурджиевской и т. п. Многие в ту пору шли в поисках истины широкими путями. Мы пытались «расширять сознание», но евангельская идея узкого пути в него проникнуть не могла, «расширенное» сознание её, увы, не вмещало. Такими всеядными мы были тогда и оставались таковыми ещё долго, даже несколько лет после моего воцерковления. Отец Александр однажды мне сказал: «За вами из прошлого ещё тянутся “хвосты” и никак не отсохнут, не отвалятся».
Нередко Володя присутствовал на наших встречах с отцом Александром, с которым он познакомился задолго до меня.
В конце лета 1987 года мы с Володей поссорились. Впервые за шесть лет нашей дружбы. Причиной стал несерьёзный разговор. В прессе тогда поднялся шум вокруг СПИДа, и я, шутя, предостерёг Володю, чтобы он был более разборчив в отношениях с прекрасным полом: «А не то я вычеркну тебя из своих списков». Володя обиделся и ушёл. В наших отношениях наступила тяжёлая затяжная пауза.
28 августа я исповедался отцу Александру в том, что неосторожными словами в разговоре мне случается ранить людей. В ответ на это батюшка сказал: «Это могло бы говорить о некой скрытой агрессивности. Нужно понять, откуда она. В этом есть ущербность. Вы полноценный здоровый человек, всё при вас. А что касается Володи, то нужно попросить у него прощения не формально, а показать, что вы его уважаете, цените. Если он действительно вам дорог, то он почувствует это».
Я уже было решил позвонить Володе и попросить у него прощения, но случилось нечто непредвиденное: я получил от него письмо на десяти страницах, в котором он разобрал меня по косточкам, не оставив никакой надежды на возобновление наших отношений. Все его упрёки, обличения и негативные оценки были справедливы. Но, признаюсь, я был удивлён тем, что Володя, человек духовно более опытный, чем я, не сумел сдержать, усмирить свои чувства, простить, наконец, мою глупую тираду, не доводя дела до разрыва, попытаться сохранить нашу дружбу.
Я снова поехал в Новую Деревню и подробно пересказал отцу Александру содержание письма. Отец сказал лишь одну фразу, и, как мне показалось, произнёс её с горечью и досадой: «Зачем он это сделал?!» Впоследствии я узнал, что в этот период времени Володя написал несколько подобных писем своим друзьям, ставя точки над «i» и как бы подытоживая их отношения.
Пришла осень. Начался новый учебный год. Я с головой погрузился в работу. Узнав от общих знакомых, что Володя уехал отдыхать на Кавказ, в Новый Афон, я решил, как только он вернётся, позвонить ему и сделать всё возможное, чтобы реанимировать нашу дружбу. Но этому не суждено было случиться.
27 сентября, в праздник Воздвижения Креста Господня, мне позвонила Наташа, родная сестра Володи, и, рыдая, сообщила, что утром этого дня Володя утонул в море.
Вечером я позвонил отцу Александру и, рассказав ему о случившемся, высказал намерение привезти тело Володи в Москву. Батюшка благословил меня.
Утром 28 сентября мы вылетели в Сухуми. В самолёте я стал разглядывать своих соседей. Посмотрев направо, неожиданно натолкнулся на взгляд отца Александра! Рядом со мной, через проход, сидел пассажир и читал одну из «бельгийских» книг батюшки, и на задней обложке книги была фотография отца Александра. На протяжении всего полёта я мог его видеть. Он летел вместе с нами, словно ободрял и утешал в эти тяжёлые и страшные часы: «Не волнуйтесь, я помню и молюсь о вас».
Прилетев в сухумский аэропорт, мы направились в небольшой городок Гудауту, где утонул Володя. Трудно было представить, что его больше нет. Сияло солнце, пышная субтропическая растительность наступала со всех сторон, бирюзовое море приветливо и спокойно ласкало береговую гальку. Неужели это то же море, что поглотило и унесло вчера жизнь одного из самых прекрасных на свете людей? Эта очевидная нелепость никак не умещалась в моём сознании.
Дальнейшее происходило словно во сне. Мы поехали в Новый Афон, где жил Володя. Какие-то мастерские художников, отдельная маленькая комнатка, где он ютился. Мы что-то спрашивали, люди, знавшие его, отвечали неохотно. Володина знакомая, приехавшая к нему из Москвы, достаточно здравомыслящая и далёкая от всякой мистики, рассказала, что эту страшную ночь она провела в комнате Володи без сна и видела передвигавшийся по стенам блуждающий огонёк, который остановился над иконой Христа Спасителя и светился там до самого рассвета. Она поняла этот знак как продолжение их недавнего разговора о множестве путей и возможностей приблизиться к Богу. И вот теперь Володя как бы указывал ей на Того, Кто является самым верным, самым надёжным Путём, Истиной и Источником подлинной Жизни.
Мы поняли, что случилось с Володей. Он потерял сознание и утонул, вероятно, так и не успев понять, что с ним происходит. Смерть для него была, наверное, лёгкой, почти мгновенной. Последние годы у Володи были сильные головные боли. Врачи поставили ему диагноз: эписиндром (симптоматическая эпилепсия). Как полагали многие знавшие Володю, это было следствием его ночных творческих бдений. Его состояние постепенно ухудшалось: он чаще стал терять сознание, приходя в себя, он долго не мог вспомнить, что с ним случилось.
В аэропорту Внуково нас встретили многочисленные Володины друзья. Мы погрузили гроб в грузовое такси и поехали к Володиному дому.
На другой день мы повезли Володю в Новую Деревню. Отец Александр приехал специально, чтобы его отпеть. Помню, как батюшка встретил нас у ворот церкви и, увидев цинковый гроб, на мгновенье задумался. А потом сказал: «Нет, вскрывать гроб мы не будем. Отпоём его в закрытом гробу».
Похоронили Володю на Щербинском кладбище.
Повинуясь долгу христианина и взятому на себя обету, я несколько раз в день молился о Володе. На сороковой день вижу сон. Изба-клетушка. На печи лежит старуха. Я спрашиваю у неё: «Как там Володя?» – «Какой такой Володя, болящий?» – зашамкала старуха. Со страстным желанием покинуть этот мрачное место я приказал себе: «Вверх! В небо!» Набрав высоту, я летел вдоль каменной стены и круглой башни. Вглядевшись, я рассмотрел внизу, в середине двора, толпу людей. Опустившись ниже, я узнал в одном из них Володю. Он был немного не похож на себя, но я знал, что это он. Мы дружески обнялись и отошли в сторону. Володя был без бороды и выглядел моложе, чем при жизни, но очень измученным, утомлённым и обессиленным. Я плачу и кричу ему сквозь рыдания: «Володя, Володя!» Он, теряя сознание, виснет у меня на руках. Я с трудом поддерживаю его и пытаюсь взлететь вместе с ним повыше, прочь с этого двора, из этого странного места. «Выше, выше, Володя! Я молился всё это время о тебе, мне продолжать молитвы?» Он молчит. Взлететь нам так и не удаётся. Я подтаскиваю его к стене и прислоняю. Он приходит в себя и говорит: «Сейчас уже ничего, сейчас я выплыл, а до этого было трудно».
Эта странная встреча с Володей во сне не выходила из моего сознания и не давала покоя. Спустя три дня я поехал в Новую Деревню. После службы я поведал отцу Александру о моём мистическом сне. Он внимательно слушал, не перебивая. Затем, задумавшись на мгновение, сказал: «Это переживание подлинное. Об этом говорит фраза “я выплыл”». Немного помедлив, он добавил: «Я думаю, что вы оказались в Чистилище. Молитесь о нём и дальше».
23 декабря мы с отцом Александром и Зоей Маслениковой приехали в мастерскую Володи. Там нас ожидали Григорий Померанц и Зинаида Миркина, которые очень дружили с ним. Володина сестра Наташа показывала нам его картины.
В машине, по дороге домой, отец Александр высказал своё мнение о творчестве Володи Казьмина. Он был очень разочарован и сказал, что в этих изображениях космических воронок и энергетических полей мало смысла и всё это свидетельствует о духовном и творческом тупике художника.
Лев Покровский
В июне 1968 года отец Александр пригласил меня с собой на Селигер. Батюшка жил там до дня Петра и Павла, а я уехал раньше. Идея поездки возникла внезапно. По-моему, это была его первая поездка на Селигер. Он давно уже был знаком с о. Алексеем Злобиным, замечательным священником, служившим в деревне под Торжком. Они были с отцом Александром давнишние друзья, ровесники. Уже тогда, по-моему, у о. Алексея было шестеро детей, на Селигере они все были – мал-мала меньше. Злобин был знаком с о. Владимиром Шустой, и у них, видимо, и созрел этот план. Пригласили меня. Я поехал, конечно, с радостью. Пригласили и Мишу Меерсона – он приехал после меня, мы не встретились.
Это был мой единственный опыт совместной жизни с духовенством, и он был мне очень полезен. Я впервые увидел священников вблизи, в быту. Первое дело, которое мы сделали, когда высадились около Ниловой пустыни, в которую тогда попасть было нельзя, – на огромном острове, сплошь заросшем лесом, срубили крест, водрузили его, и отцы его освятили. Потом сделали столовую, как в пионерском лагере: стол, лавочка – всё своими руками. Это был как раз Петровский пост, и мяса не было совсем, но рыба была, и я такой рыбы с тех пор не ел. Угри!.. И купание! А вода в Селигере – на три метра вглубь абсолютно прозрачная!
На Селигере я впервые познакомился с книгой Солженицына «В круге первом». Её привёз туда отец Александр, и мы все её читали.
Очень интересно было присутствовать при их эсхатологических спорах. О. Владимир Шуста любил эсхатологию и любил говорить о ней, причём совершенно расходился в мнениях с отцом Александром. О. Владимир считал, что время для исполнения пророчеств наступает уже сейчас, что шестая печать уже снимается и конец света – не за горами. Отец Александр возражал, что это «никак не следует из Писания, что у христианства всё будущее впереди, что на самом деле две тысячи лет – очень короткий срок для христианства, оно ещё далеко не понято, и все эти пророчества апокалиптические – им ещё лишь предстоит сбыться, осуществление этих пророчеств возможно совсем в других мирах, человечество может расселиться по космосу, и всё будет совершенно по-другому…»
София Рукова
После похорон Елены Семёновны я, зарёванная, сидела у отца Александра в кабинете, а он, потерявший мать, говорил мне: «Я понимаю вас… считайте, что Господь продлил мамину жизнь ради вас… чтобы вы узнали её… Ведь два года назад ей дали только две недели жизни – саркома печени, неоперируемая… две недели… А она прожила ещё два года!
Я причастил её… мы прочитали акафист преподобному Серафиму… вы же знаете, как она любила его… я собирался уходить, и вдруг она попросила меня задержаться… я увидел, что ей стало хуже. Вызвали “Скорую”. Ей откачали воду. Ей стало немного лучше, но очень скоро снова стало хуже… Я держал руку на её голове и молился до последнего её вздоха… читал отходную… она уходила очень спокойно, мирно… я видел это…»
Позднее кто-то из тех, кто вместе с отцом Александром присутствовал при кончине Леночки, сказал мне, что в то время, когда отец молился над ней, она неотрывно смотрела на картину, висевшую напротив её кровати, где был изображён Иисус, идущий по водам.[86]
Солнечный день. После службы мы с отцом Александром приехали ко мне – исповедать и причастить Д., а кроме того, он хотел ещё раз посмотреть кое-что в моём 90-томном собрании сочинений Л. Толстого. На нём, как всегда после Пасхи, белая ряса. После того как всё сделано, после чая и беседы ему надо спуститься вниз – к моему дому за ним должен подъехать Виктор Васильевич Андреев, его старинный друг и фотограф. Мы собираемся выходить, и отец обращается ко мне: «Как вы думаете, могу я выйти в таком виде?» – он взглядом показывает на рясу. Я уверенно киваю: «Конечно! Тысячелетие-то отметили всей страной…» Он соглашается: «Да… пора уже…» Никогда ещё на Уральской ни один священник не выходил в церковном облачении… Мы выходим из подъезда… О Боже! – взгляды… со всех сторон на нас смотрят… Я тихо, смеясь, говорю: «Отец! У меня чувство, что я словно в басне Крылова – когда слона водили напоказ… а всюду – моськи…» Он смеётся. Но ожидаемой машины нет – В.В. задерживается. И мы подходим к тут же находящемуся пивному бару «Саяны» – здесь вынесен стол с обычными напитками – водой, соками, нехитрыми бутербродами. Рядом стулья и столики. «Ну, возьмём что-нибудь, пока ждём…» — предлагает отец, и мы подходим к столу с напитками, за которым стоит продавец в белом халате – мужчина среднего возраста. Он буквально таращит глаза – от непонятного ему самому страха. Отец выбирает нам по стакану воды или сока, мне ещё какой-то бутерброд и спрашивает: «Сколько я вам должен?» В ответ продавец с расширенными глазами вдруг закатывает рукава, показывая нам руку, на которой волосы буквально стоят дыбом: «Да вы что?! Разве ж я возьму от вас!.. я же – человек!..» – и, не взяв ни копейки, он помогает нам перенести выбранное на столик. Отец благодарно улыбается ему, смеётся, а я блаженствую… Нет, не все у нас – моськи, лающие на слона…
27 октября 1989 года
Накануне была служба в честь Иверской иконы Божией Матери. После службы отец спросил меня, не могла бы я с ним поехать на следующий день, чтобы помочь в получении им загранпаспорта, а затем и визы в итальянском посольстве. Я с радостью согласилась. Но утром нам надо было быть снова в Новой Деревне на отпевании. На всякий случай я взяла с собой фотоаппарат, благодаря чему сделала два снимка, которые потом постоянно фигурировали на следствии, поскольку на них был запечатлён портфель, пропавший в день убийства отца.
После отпевания мы поехали в Москву, на Варшавское шоссе, где тогда находился УВИР для живущих в Московской области. Пока отец сидел в очереди, я успела оплатить пошлину и вручить ему квитанцию как раз вовремя. Он получил паспорт, и мы отправились в итальянское посольство, кажется, на улице Веснина, недалеко от станции метро «Смоленская».
Отстояв очередь, получили анкету для заполнения почти перед самым перерывом. «Она на итальянском! Что делать?» – поначалу растерялся отец. Я рискнула: «Заполним. Что-то же я должна помнить из итальянского, хоть и учила его сто лет назад…» Оказалось, что что-то помнила, так что заполнили анкету и подошли сдавать. И тут – началось! Выясняется, что надо ждать сколько-то дней, а отцу уже в понедельник надо вылетать. А день этот пришёлся на пятницу, в канун Дмитриевской родительской субботы, и вечером отцу предстояло служить всенощную.
Отец пытается на английском объясниться, но принимающий документы сотрудник его не понимает. Тогда я на ломаном итальянском начинаю что-то лепетать про международную конференцию, симпозиум и прочее, что перед сотрудником – священник, важная персона, которого там ждут в понедельник. С трудом достигаем понимания, и сотрудник – весьма важного вида – говорит, что понял, что сделают визу сегодня, но за ней надо прийти после перерыва, т. е. после 16 часов. «Что делать?!» – обращается ко мне отец: в 16:30 он уже должен начать службу. Я предлагаю разделиться: он поедет в храм, а я вернусь в посольство за его паспортом с визой. Договариваемся с этим сотрудником, чтобы паспорт выдали мне – на мой паспорт. Мы прощаемся с отцом; он смеётся: что будет с хором без регента?..
К 16 часам я уже у посольства. Открывают в начале пятого. Волнуюсь и только молюсь. Наконец моя очередь – вручаю уже другому сотруднику свой паспорт и выданную мне бумажку на получение паспорта для Меня А.В. И сразу получаю отказ – «Нон!» Снова начинаю на своей итальянской тарабарщине объяснять ситуацию с получением визы… Не действует! Не выдержав, я требую: «Зовите своего шефа!» Почему-то слово «шеф» сработало: сотрудник уходит куда-то в глубину, и через несколько минут оттуда выходит (о счастье!) тот самый человек, который принимал у нас документы. Он стоит на несколько ступеней выше меня, но – узнаёт. И тут – о, мой звёздный миг! – он величественно простирает руку в мою сторону и властно изрекает, словно возглашая: «Это – Александр Мень!» Я чуть не падаю… Но спустя десять минут получаю паспорт с заветной визой.
Утром мы с отцом обмениваемся впечатлениями. Он радостно смеётся, слушая мой рассказ. «А мы вчера… – он посмеивается, – служили… хор – своё, я старался не слушать… они такое пели… а я – своё…» И мы идём в храм служить литургию.
Ирина Рязанова
Отец Александр ехал в электричке с несколькими женщинами. Подошёл пьяный и начал приставать к женщинам. Батюшка встал и молча пошёл на него, глядя в упор. Тот стушевался и ретировался.
Юрий Сенокосов
Одно из самых ярких впечатлений в моей жизни – встреча Мераба Мамардашвили с отцом Александром Менем. Они не были знакомы и увиделись впервые в Пицунде, на побережье Чёрного моря. Хорошо помню, что произошло это в двадцатых числах сентября 1987 года, когда мы втроём: Мераб, моя жена Лена и я – пришли из поселка Лидзавы, где жили во время отпуска, чтобы купить на рынке в Пицунде хлеб, овощи и сыр. Было часов одиннадцать утра, приятное осеннее солнце, мы запаслись на рынке всем, что нужно, включая две бутылки вина, и остановились у кафе выпить кофе. И в этот момент, обратив на кого-то внимание, Лена громко сказала: «Юра, это, кажется, Алик!»
Действительно, шагах в тридцати от нас стояли двое мужчин, и один из них был отец Александр Мень, с которым меня познакомил ещё в конце 1963 года Женя Барабанов, а второй – Серёжа Рузер, вскоре эмигрировавший в Израиль и ставший преподавателем Еврейского университета в Иерусалиме. Обрадовавшись такой неожиданной встрече, забыв о кофе, мы тут же все решили отправиться в Лидзаву.
Я не видел отца Александра примерно полгода, он слышал от меня неоднократно о том, кто такой Мераб Мамардашвили, а Мерабу я рассказывал об отце Александре. Но чтобы они встретились вот так и потом проговорили до 11 часов вечера, сидя за столом на Рыбозаводской! Совершенно не помню, о чём они говорили. Ни я, ни Лена, ни Серёжа, общаясь между собой, не вслушивались в их мерно текущую беседу. Но видели, насколько увлечённо, не обращая на нас внимания, они говорили. Было очевидно, что на наших глазах происходила тогда символическая встреча выдающегося философа и выдающегося священника, которые, несмотря на совершенно разный жизненный опыт, встретившись впервые, понимали друг друга с полуслова.
Позже, когда в Москву из Тбилиси прилетал Мераб, мы отправлялись к отцу Александру на электричке в посёлок Семхоз, недалеко от Сергиева Посада, где он жил. И там за ужином, который готовил отец Александр, угощая нас не только огурцами, выращенными на собственном огороде, они продолжали общение как давние близкие друзья, обмениваясь репликами по поводу происходивших в стране событий. Философ и богослов не спорили, понимая друг друга, потому что думали об одном и том же: о свободе и человеческом достоинстве.
Увы, 9 сентября 1990 года был убит отец Александр, а 25 ноября того же года в аэропорту «Внуково», возвращаясь на родину в Грузию, умер от инфаркта Мераб.
Андрей Смирнов
Меня вызвали в детский сад, когда первой моей дочери Дуньке было три года. Тётя-воспитательница рассказывала им на «ленинском уроке», что вот какой хороший Ленин, и поэтому вы всем должны быть обязаны, благодарны Ленину. Вот то, что солнышко светит, речка течёт, деревья зелёные, вообще тем, что вас любят, – это всё Ленин! На что трёхлетняя Дунька ничтоже сумняшеся сказала: «Нет, неправда, это всё создал Бог!» Воцарилась тишина, тётя-воспитательница сказала: «Какой дурак тебе это сказал?» На что Дунька сказала: «Не дурак, а мой папа! Он поумнее вас!» Меня, естественно, тут же вызвали туда. А у меня ещё вид был такой, который действовал, конечно, на воспитателей и других идеологических работников, – у меня были патлы до плеч, борода, драные джинсы, ну, такой хиппарь. Значит, пришёл я к этой тётеньке-директрисе детского сада. Она говорит: «Что вы себе позволяете, что вы ребёнку жизнь портите? Что вы начиняете какими-то бреднями голову?» А я был, к сожалению, невыдержанный, очень раздражительный, я начал орать. Я заорал, что я – режиссёр фильма «Белорусский вокзал», я – профессиональный идеологический работник, я лучше вас знаю, как воспитывать моих детей! А вы не суйтесь, ваше дело – следить за тем, чтобы дети… В общем, какие-то грубые слова я ей наговорил. То есть она встала, прикрыла дверь в коридор и сказала: «Да я вас понимаю, но зачем ребёнку жизнь портить?»
После этого я обратился к отцу Александру, говорю: «Ну что делать, ведь всё вокруг, на каждом шагу, ну, двойная жизнь, т. е. приучать детей ко лжи с первого шага?» И он меня поразил, у него лицо стало жёстким в этот момент. Он сказал: «А что такое, по-вашему, у трёхлетнего ребёнка не хватает ума, чтобы понять, что мы живём двойной и фальшивой жизнью? Они прекрасно понимают, что в детском саду говорят одно, дома – другое, по телевизору – одно, на улице или во дворе – другое. Ребёнок должен быть готов к этому. Зачем приучать ко лжи? Говорить надо правду. Только вот болтать не надо, трепать языком! Надо, чтобы они с молодых лет это понимали».
Он очень мне этим помог, его слова стали ключом в моих отношениях с детьми, за что я ему вечно благодарен.
Олег Степурко
Рассказывают, что отец Александр любил в самые наизастойные годы ходить в музеи, скажем, в Третьяковку, в облачении. И объяснял это так: «Чтобы знали, что мы живы».
Андрей Тавров (Суздальцев)
Однажды я видел отца Александра в сдержанном гневе. Это было связано с историей об «инопланетянах». Она довольно-таки комична.
Я жил той весной на даче и что-то сочинял. Ночи были холодные, деревья только начали покрываться листвой, и по ночам в небе мерцали огромные звёзды. Ночью я вышел полюбоваться на звёзды. Я стоял на крыльце и долго смотрел, как они там мерцают. Внезапно одно из светил без всякой подготовки снялось с места и движением обозначило в воздухе фигуру, похожую на скрипичный ключ. Я замер. Я не привык, чтобы звёзды танцевали. Какое-то время я соображал, что бы это такое могло быть. В это время застывшая было звезда продолжила свои манёвры, причём было ощущение, что она напрочь лишена массы, потому что всё происходило без разгона, стремительно. «Тарелочка» то разгоралась, то тускнела, продолжая чертить в воздухе замысловатые фигуры и временами застывая. Потом к ней присоединились ещё две. По мере того как они подходили к третьей с двух сторон, та разгоралась всё больше, а я всё больше жалел, что на даче нет бинокля. Две мерцающие точки приблизились к третьей вплотную, она разгорелась сильным светом, они слились воедино и исчезли. Я почувствовал беспокойство. Я допускал мысль о том, что это инопланетяне, и сбивчивые истории о похищениях закрутились в моей голове. В это время я услышал шорох маленьких ножек по сухой траве в тёмной глубине сада…
Я взял фонарик, ружьё и медленно пошёл к забору, откуда доносились странные звуки. Признаюсь, что я сильно напрягся. Подойдя к забору вплотную и осветив землю, я увидел ёжика. Это были не марсиане. Я сел на корточки и стал с ним общаться, я люблю ежей. Что ж, по крайней мере «топот маленьких ножек» я определил правильно.
Наутро приехала жена. Я встретил её бурно. Стал рассказывать о визите инопланетян. Когда дошёл до «топота маленьких ножек», жена печально вздохнула…
Когда я рассказал свой анекдот отцу Александру, он отреагировал мгновенно: «Ну, зачем же ружьё, – сказал он улыбаясь. – Надо было пойти к ним и сказать – здравствуйте, идите ближе, дорогие! Я очень рад вас видеть!» В ответ я вспомнил, что в своей книжке Серафим (Роуз) объявил НЛО манифестацией сатаны. Отец Александр посерьёзнел: «Откуда этот мусор берётся! Все вдруг начинают читать, как сговорились, Серафима (Роуза). Знаете, это единственный автор, книги которого я бы с удовольствием сжёг. Собрал бы и сжёг. Он пишет о том, что истинно православных людей, которые спасутся, очень мало. А если вдуматься, то настоящие православные – это он и ещё несколько человек. А если уж по строгому рассмотрению, то останется он один. А что, всё остальное человечество – для Бога плесень? Да? Его что, надо просто смахнуть в огонь и забыть?»
Про сжечь книги звучало не очень кровожадно. Время от времени он жёг у себя на участке собственные рукописи, а потом с восторгом сообщал: «Целых два чемодана сегодня сжёг, красота!» Для него это был рабочий момент. Над своими книгами он работал тщательно: «Гоголь семь раз переписывал. Что я, лучше Гоголя? Не меньше семи!» – и улыбка.
Священник Владимир Тимаков
С отцом Александром Менем мы дружили семьями. В молодые годы своего священства я служил в Николо-Кузнецком храме. Там прослужил я двадцать девять лет. Отца Александра я знал ещё по семинарии: в год моего окончания академии будущий отец Александр туда поступил.
Александр Мень был всесторонне эрудированным молодым человеком и охотно делился знаниями с окружающими. Первое высшее образование у него – светское. Его отец был инженером, и любая религия была ему чужда, мать же, будучи еврейкой, преисполнена была беззаветной преданности Христу. В качестве иллюстрации приведу один эпизод.
Служил в то время отец Александр, кажется, в Алабино. В его храм должен был приехать митрополит Крутицкий и Коломенский Николай (Ярушевич). Архиерейское служение – всегда радость. После богослужения обычно устраивается застолье. Закупив для этого продукты (а купить их тогда было непросто), перед службой отец Александр вручил их своей матери, сказав: «Вот продукты, займись-ка приготовлением стола. Времени у тебя достаточно – целое архиерейское богослужение». – «Всё будет исполнено, сынок, – сказала она, – только позволь мне взглянуть на встречу архиерея». – «Что ж, полюбуйся и займись столом». От торжественности встречи, от красоты облачения архиерея Елена, мать отца Александра, просто обомлела и в этом состоянии пребывала всю архиерейскую службу.
Богослужение закончилось, митрополит с отцом Александром обменялись содержательнейшими речами, архиерей благословил всех присутствующих и по приглашению настоятеля направился к праздничному столу. Последней под благословение подошла мать отца Александра. Митрополит благословил её. И она как бы очнулась: «Сынок, – с сокрушением произнесла она, – стола-то я не накрыла…»
Положение, в котором оказался отец Александр, было более чем пикантным. Каждому понятно, что неумышленно была совершена оплошность, а исключительно потому, что Елена вся погрузилась в богослужение и молитву. Естественно, во время богослужения, кроме молитвы, ничего другого для неё не существовало, и о «земном» она вспомнила только тогда, когда митрополит направился к столу. Скрасилось всё тем, что друзья отца Александра быстро и умело распорядились продуктами и в мгновение ока накрыли стол. Благодушие, доброту и широту души проявил и сам митрополит. Вместо взыскания он похвалил Елену, и именно за то, что она отдала предпочтение богослужению, а не застолью.
Свои слова митрополит подкрепил евангельским благовестием: «Марфо, Марфо, печешися и молвиши о мнозем. Мария же благую часть избра…»
Митрополит был умный, благостный, добросердечный и мужественный иерарх (за что и был смещён, а спустя некоторое время и сам Преображенский храм, в котором он служил, был взорван – так власти хотели искоренить память о нём). Такой-то митрополит и свёл казус с застольем к содержательному общению, прошедшему в несказанной радости.
Но вот что заслуживает внимания: совершённую оплошность нельзя расценивать как случайность, ведь ею был выявлен дар умной молитвы. Елена, мать отца Александра, была прихожанкой Николо-Кузнецкого храма. Знал я её не понаслышке и говорю о ней как свидетель: она умела молиться.
Нина Фортунатова
В начале шестидесятых Серёжу, друга моего детства, пригласили на крестины Ванечки Шмелёва, сына академика, лингвиста Дмитрия Николаевича Шмелёва. Ехать было недалеко, на Мещанскую улицу, и Сергей согласился. Крестить должен был молодой священник, друг семьи. Это был отец Александр. На крестинах присутствовал старенький священник, отец Роман. Он был тайным священником, рукоположенным в лагере, куда он попал за веру. Рукоположен епископом, который тоже был осуждён. Жил отец Роман в Коломне и к Шмелёвым приехал в гости на крестины. Отец Роман был прозорливый человек и многое людям говорил наперёд, и хорошее, и плохое. И вот он за тридцать лет предсказал отцу Александру его трагическую гибель. Серёжа был потрясён и плакал навзрыд. На что отец Александр сказал ему: «Не надо плакать. Будь мужчиной. На всё воля Божья».
Сквозь слёзы Серёжа возразил: «Давайте помолимся, чтобы это как можно дольше не случилось, чтобы вам как можно больше успеть сделать добрых и полезных дел». – «И написать много полезных и нужных книг, – добавил батюшка с улыбкой. А потом сказал очень серьёзно: – Всё в руках Божьих».
Узнав такую новость от Серёжи много лет спустя, я проживала её целый год, прежде чем решилась написать. Боже мой! Значит, батюшка жил с этим знанием! Какой урок нам всем! Это и мужество, и невероятное доверие Богу, и горячая любовь к Нему! И никогда даже тени печали не пробегало в его глазах – только огонь.
Сергей Хоружий
В семидесятую годовщину смерти философа Владимира Соловьёва, 31 июля 1970 года, его память была отмечена в коммунистической Москве – разумеется, не публично, а частным, полуподпольным образом. Эти поминки с панихидой по Соловьёву и несколькими небольшими докладами устроены были отцом Александром Менем и группой близких к нему молодых христиан, среди которых привелось быть и автору этих строк. Катакомбными путями память христианского философа и дело его начинали возвращаться в Россию.
Священник Георгий Чистяков
Владыка Никодим[33] был потрясающим защитником отца Александра Меня. Помню, отец Александр рассказывал однажды, как владыка Никодим проводил с ним воспитательную работу по поводу того, что отец Александр печатается за границей, там его книги в Брюсселе издают и т. д. Владыка его вызвал, отец Александр вошёл, он его усадил, после этого расцеловал. Он ему показал на один выключатель, на одну розетку электрическую, на другую, повращал глазами. Полтора часа говорил, не давая отцу Александру вставить ни слова. После этого снова показал на розетки, расцеловал его, обхватил его рукой и вытолкнул за дверь. И на этом аудиенция закончилась, воспитательная работа закончилась.
Виктория Шиловская
В нашей семье произошло неприятное, необъяснимое событие. Наш умный красивый сынок заболел. Только недавно он рисовал картинки из прочитанных ему сказок, а после посещения храма рисовал купола, церкви, людей. Отец Александр говорил, что на литургии дети быстро устают. Поэтому ребёнок может побыть какое-то время в храме, послушать песнопения, молитвы, а когда устанет, можно погулять в церковном дворе. Летом отец Александр советовал нам, молодым мамам, посещать замечательные лекции удивительного детского доктора, нашей прихожанки, маленькой голубоглазой Ады Михайловны Тимофеевой. Лекции были интереснейшими и крайне полезными.
И вот наш сынок заболел непонятной болезнью. Сидит в одиночестве, что-то шепчет, играет с какими-то палочками, на вопросы отвечает не сразу – приходится громко по нескольку раз повторять один и тот же вопрос.
Мы попросили отца Александра посмотреть на Дениса и посоветовать, что нам делать в этой ситуации. Приехал батюшка, шумный, весёлый, взял Дениса за руку и ушёл с ним в комнату, где, по-видимому, молился. Что там происходило? Мы сидели и ждали. Через некоторое время отец вышел к нам, он был очень сосредоточен и серьёзен. Сказал, что «бывают болезни, с которыми надо жить всю жизнь. Будут взлёты, падения, что-то будет получаться, что-то нет, но каждый день надо вставать и начинать всё сначала. Делать с молитвой маленькие шажки».
Мне пришлось оставить любимую работу и полностью заняться ребёнком. Было назначено лечение, но мальчик оставался в прежнем состоянии и улучшений не было. Отец Александр решил, что Дениса должен осмотреть известный московский психиатр, и передал для неё записку с просьбой о помощи. После осмотра нам сказали, что ребёнок страдает аутизмом, находится в тяжёлом состоянии и вряд ли выйдет из «своей скорлупы». Отец Александр меня успокоил и сказал: «Всегда надо надеяться, верить и молиться. К этому обязывает ваше второе, данное в крещении имя – Вера». (Тогда после крещения отец Александр пошутил: «Теперь у вас, как у индейца, два имени: Виктория в миру, а Вера – тайное имя».)
Как-то раз во время службы Денис был особенно неспокойным и агрессивным и, когда я хотела подойти с ним к Чаше, мешал и отталкивал меня. Я стояла в растерянности и не знала, что делать. Отец Александр обратился к пожилым прихожанкам: «Кто из вас постится по понедельникам? Подойдите к этому мальчику и подведите его к Чаше, чтобы он смог причаститься Святых Христовых Таин». Одна неприметная старушка подошла к Денису и подвела его к батюшке. После причастия Денис на какое-то время притих и успокоился.
Выходя из храма, мы столкнулись с высоким пожилым человеком, Владимиром Дмитриевичем Гавриловым, врачом по профессии. Посмотрев на Дениса, он радостно воскликнул: «У вашего сына светлое, одухотворённое лицо, и я верю, что в будущем он станет хорошим человеком, необыкновенной личностью!»
Отец Александр всегда поддерживал нас и однажды рассказал об одной семье, «где ребёнок был очень агрессивным и постоянно всё рушил и ломал. Прошло время, он вырос, выучился и стал известным учёным и выдающейся личностью». Эти слова поддержки, молитвы новодеревенских прихожан очень помогали нашей семье.
Однажды по дороге на новодеревенские пруды мы заехали в храм. Отец Александр радостно нас приветствовал и поинтересовался, как дела у Дениса. Я сказала, что сейчас наш путь будет проходить мимо кладбища, а Денис очень этого боится, и потом его долго надо будет успокаивать. Отец Александр поднял руки над головой Дениса и помолился. Мы молча стояли рядом. Когда мы проезжали мимо кладбища, Денис как будто его не заметил и был спокоен. То же произошло и на обратном пути.
Очень нам помогала прихожанка отца Александра Нелли Ионтельевна Непомнящая, профессиональный психолог, доктор наук. Она много занималась с нашим сыном, придумывала для него спектакли, где среди персонажей был один, похожий на Дениса. И мы проигрывали эти спектакли по нескольку раз.
Помогал нам и журналист Сергей Бычков. Перед тем как пришла пора идти Денису в школу, он пригласил нас в гости и дал на длительный срок большую книгу с красивыми картинками о храбром мышонке в бирюзовых штанишках с пуговицей посередине. Этот мышонок путешествовал со страницы на страницу и учил буквы алфавита. На какое-то время этот мышонок стал близким другом Денису и помогал ему учиться.
Однажды мы возвращались после занятий с психологом. Денис был не в лучшем состоянии, очень возбуждён. Увидев толпу народа в электричке, он помчался по вагонам. Я едва поспевала за ним. В предпоследнем вагоне сидели отец Александр и Карина Черняк и мирно беседовали. Мы с Денисом, никого не видя, мчимся мимо них. В тамбуре дверца не открывалась, Денис подёргал её и решил выскочить в боковую дверь, но она перед его носом захлопнулась, и он медленно возвратился в вагон.
И тут мы видим батюшку и Карину! Отец Александр улыбается нам и говорит: «Я знал, что вы к нам вернётесь». Денис успокоился и сел рядом. Отец Александр показал нам письма духовных детей и сказал, что по дороге домой всегда отвечает на многочисленные письма. Затем он стал говорить о том, что «важно беречь время и в детском возрасте вложить как можно больше знаний в голову ребёнка».
Прошли годы. Наш сын Денис вырос, окончил школу, а потом и институт. Еду я как-то в маршрутке. Рядом сидят толстый, слегка подвыпивший парень и рыжеволосая девушка. Из их разговора я поняла, что встретились одноклассники. Проезжая Новую Деревню, храм, где служил наш любимый батюшка, я услышала, как парень спрашивает у девушки: «А помнишь Дениску Шиловского? Как мы приходили к ним домой почти целым классом, и он показывал нам разных удивительных жуков в энциклопедии! А его мама Вика крутила нам смешные диафильмы! Вот здорово-то было!»
От неожиданности я чуть было не расплакалась! Почувствовала, что для них это было счастливым воспоминанием детства! И я вновь испытала глубокое чувство благодарности отцу Александру и всем, кто помогал нашей семье в тяжёлые периоды жизни.
Георгий Шиловский
Однажды отец Александр приехал на службу, перебирает почту, одно письмо рвёт не читая, верно, знает, откуда оно пришло, и говорит:
– Знаете, я вчера в зверином логове лекцию читал. В зале все сидели такие нахмуренные, суровые, недружелюбные.
– Где же вы были, отец Александр?
– В редакции газеты «Правда», на Ленинградском проспекте, 24, недалеко от Белорусского вокзала.
– Какие-нибудь вопросы вам задавали?
– Нет, не задавали.
– А как же вы не побоялись идти в такое место?
– Семена надо сеять везде, может, и там взойдут. Вышел сеять – надо сеять и не бояться.
Владимир Юликов
Однажды я приехал вечером, как обычно, домой и поднимаюсь по лестнице. Там, в простеночке, шкаф и коробочка с медикаментами. Стоит отец Александр. Лампочка под потолком. Достаёт таблетку, смотрит, что написано на упаковке, и забрасывает в рот. Потом другую. На третий раз я говорю: «Батюшка!» Он говорит: «Ничего-ничего, организм сам выберет». Потом мы проходим в кухню ужинать, потому что я приехал, – батюшка всегда говорил: «Сначала надо задать корму». Обычно всегда сам, обязательно в движении – но тут он сидел. Потому что суставы так болели. С Наташей (супругой отца Александра. – Ю.П.) обсуждаем: «Вот, суставы у него распухли, да и температура сорок, оказывается, с лишним, он померил». А он говорит: «Жалко, бутадион кончился». Я на всю жизнь запомнил это лекарство. Потому что утром вскочил – у меня рабочий день начинался в 7:30 во «ВНИинструменте». Я рванул с утра пораньше, прилетел на работу, отпросился (потому что по телефону не положено было отпрашиваться). Тут же – в аптеку. Тут же купил – я ж на машине – несусь назад. Мимо Новой Деревни еду. Внутренний голос говорит: поезжай в церковь. А я думаю: а чего ж туда ехать, его ж там нет – сорок температура, это же раннее утро, ну, сколько часов прошло – не может он там быть. Фюить – мимо Новой Деревни. В Семхоз прилетаю. Опять интуиция: я подъезжаю, ещё ворота не открыл, чувствую – дома никого нет. Захожу в калитку, вижу Ангелину Петровну. Она говорит: «Володя! Вы бы ему сказали это! Наташа уехала на работу, он встал, оделся, вышел на крыльцо – не видит, что я с раннего утра в огороде вожусь, – взял грабли и, опираясь на них, дошёл до калитки. Поставил грабли, закрыл калитку и дальше так и пошёл». Я говорю: «Вот это да! А я как дурак сюда лечу сломя голову». Ну, развернулся, сел в машину. Будний день, шоссе пустое, двадцать пять минут у меня заняла езда. Вхожу. Литургия кончилась. Ясно: в храм что идти? В домик! Захожу, батюшка сидит как ни в чём не бывало, с кем-то беседует за столом. И он мне сразу: вы привезли? Я протягиваю этот бутадион ему и говорю: «Но ведь температура!» Он говорит: «Но отец же Стефан болен». А было известно, что отец Стефан уже две недели не служит (они же неделю один, неделю другой – будние дни, воскресенье вместе. А он служил две недели подряд, потому что у отца Стефана ОРЗ. Нельзя служить). Я говорю: «Да, но у него две недели тому назад и ОРЗ (тогда всегда ОРЗ, давали такое заключение)». А он говорит: «Да, но у него же больничный лист». Но тут я уже не выдержал, и все присутствовавшие расхохотались тоже. Он тут же демонстративно принял этот бутадион…
Ирина Языкова
Однажды на встречу нашей группы Андрей Бессмертный принёс какую-то западную газету, где была статья «СССР – самая читающая страна в мире». Там была фотография: в вагоне московского метро сидят люди, кто с книгой, кто с газетой. На первом плане – человек в шляпе. Андрей сказал, подмигивая нам: «Не узнаёте?» Мы пригляделись: «Ба! Да в шляпе – это же наш отец Александр!» Вот вам и самая читающая страна. Конечно, ведь батюшка всегда умудрялся работать – читать, писать – в транспорте.
Татьяна Яковлева
Первое выступление батюшки в ДК Института стали и сплавов было экспериментальным. Кроме отца Александра пригласили философов, также были совершенно идиотские выступления антирелигиозного характера в духе агиток двадцатых годов. Они носили прямо оскорбительный характер для священника, мы все были возмущены, а отец Александр весело смеялся и громко аплодировал артистам.
Однажды отец попросил меня поймать машину до Москвы. Остановился местный водитель. Я спросила, поедет ли он, батюшку надо до Москвы довезти. Водитель сказал: «Это отца Александра? Нет, не повезу. Он святой, со святого деньги не возьмёшь, а задаром я не поеду». И уехал. Это случилось за несколько дней до убийства отца Александра. Я, смеясь, пересказала это батюшке. А он ничего не ответил.
Подарки
Быть щедрым – значит давать больше,
чем ты можешь.
Джебран Халиль ДжебранИв Аман
Отец Александр при случае помогал материально – делал это незаметно, например, положив деньги в книгу, лежащую на столе. Из своего толстого портфеля часто извлекал маленькие подарки, причём ему всегда удавалось найти как раз то, что вам было нужно. Это был ещё один знак внимания, которое оказывалось каждому.
Светлана Архипова
Вспоминаю, как в 85-м году мы с детьми переехали на Преображенку. Собираясь устроить новоселье, я отважилась сделать моим друзьям-гостям подарок: попросить отца Александра приехать и освятить наш новый дом. Поехала в Новую Деревню и, запинаясь, озвучила свою просьбу, и в ответ услышала: «Конечно, приеду – столько лет молились!» Этот день был чудесным – одним из самых счастливых в моей жизни! Но я не буду писать о нём, а скажу только, что после освящения кто бы к нам ни заходил – много раз бывавшие у нас или попавшие к нам впервые – сразу, у двери, расслабленно приседая, произносили: «Как у вас хорошо!» Они задерживались гораздо дольше, чем собирались пробыть, забывали свои вещи и, умиротворённые, уходили. До этого события, как правило, все свои вещички забирали с собой. В тот день отец Александр подарил нам часы, которые до сих пор ходят!
Марианна Вехова
Однажды я ждала отца Александра в церкви. Он только что отпел покойника, и родственница этого покойника сунула в карман отцовской рясы свёрнутую красненькую – десять рублей. И ушла. Отец оглянулся, поискал глазами и увидел в углу совсем маленькую, сгорбленную старушку. Она поймала его взгляд и засеменила к нему, сложив ковшиком ладошки: «Благословите, батюшка». Он её благословил и спросил (я стояла совсем рядом, поэтому услышала):
– Ну как, не удалось спрятать пенсию? Отнял сын?
– Отнял, батюшка.
– Да что же ты не спрятала у какой-нибудь подружки? Ведь мы уговаривались.
– А как я спрячу, он ведь сын… Ещё убьёт спьяну… Он ведь ждал, когда пенсия придёт.
– Как же ты теперь, без денег?
– Без денег, батюшка…
– На вот тебе десяточку, только сыну не показывай, тихонько у подружки поешь, что купишь…
– Не покажу, батюшка, он сразу отберёт…
Отец Александр сделал мне выговор, что я не наряжаюсь, хожу в одном и том же неинтересном костюме.
– Так можно разонравиться мужу! – предупредил он. – Мужчины любят глазами. И стремятся к новому. Надо менять свой облик. Покрасить волосы в… – он прищурился и критически поглядел на меня, склонив к плечу голову, – в рыжий цвет. С чёрными глазами будет неплохо… И косметику надо употреблять. Косметика из дурнушек делает красавиц. А вам ведь совсем немного надо подкрасить лицо, чтобы не быть такой бледной…
Он мне вдруг всучил 1000 (тысячу!) рублей, чтобы я купила себе красивое платье! Я сказала: «Когда же я смогу вам вернуть такую сумму?» Он ответил: «Не думайте об этом. Когда опубликуете свои “взрослые” вещи, получите гонорар, тогда и вернёте».
Михаил Завалов
Приезжая в гости, отец Александр привозил еду, цветы, подарки; он дарил себя и своё с каким-то избытком. Вот однажды моя жена Оля с дочкой Катей шли с ним из Новой Деревни к станции, и он сказал: «Давайте заглянем в “Детский мир”, мне надо купить подарок ребёнку на именины», – собирался к кому-то в Москву. Они зашли и выбирали игрушки, а потом батюшка посмотрел на Катю и спросил: «Ну а тебе чего купить? Выбирай что хочешь». Маленькая Катя осмотрела игрушки и, конечно, выбрала самую дорогую куклу. Несмотря на Олин протест: «Отец, но у неё же не именины», – он, как балующий ребенка дедушка, эту дорогущую куклу купил.
Он любил дарить лампы – «светильники», часы – символ времени. Подарил лампу «Совесть» – с рожицей и качающей на пружинке головой. Дочка с подружкой смотрели, как она неодобрительно мотает головой, в мистическом ужасе.
Иногда подкидывал денег, делая это тактично, но и настойчиво, так, что трудно было протестовать. Однажды, проходя по церковному двору, он зовёт меня и быстро даёт какой-то конверт и со словами: «Это вам от Микки Мауса», – убегает дальше, прежде чем я обнаруживаю, что там – деньги… А как щедро он дарил или давал почитать «контрабандные» книги, которые сам же ценил на вес золота.
Однажды у него венчались наши знакомые, и он вдруг срочно позвал Олю, дал ей ключ от домика и попросил вынуть из кармана его пиджака кошелёк и купить большую икону в «ящике» (дорогую по тем временам, кажется, двадцать пять рублей), что требовалось при венчании. Он не хотел напрягать этим жениха и невесту, ни о чём не подозревающих, а видел он эту совершенно незнакомую ему пару в первый и последний раз.
Григорий Зобин
У отца было одно свойство: он отвечал на все вопросы, и в его ответах всегда открывалось неизмеримо большее, чем мог ожидать человек. Так было и со мной. Я не могу сказать, что сразу вышел из своего «тупика». Но в этот день в моей жизни наметился поворот на 180 градусов. Incipit vita nova – «Начинается новая жизнь».
На прощание батюшка подарил мне новенький альбом средневековых миниатюр. На обложке его рыцари, идущие в бой. Сейчас он мне особенно дорог. Своим подарком отец словно бы хотел мне сказать, что такое жизнь христианина.
Лион Измайлов
Мы с женой были в Ялте осенью 1990 года, и нас один приятель повёз под Форос. И вот там, на самой верхотуре, на горе над морем, зашли мы в церковь, только-только отреставрированную. Ещё, кажется, и не до конца. Я подумал: как хорошо здесь, над морем, как красиво. И пусть его в этой церкви помянут, и написал на бумажке «протоиерей Александр убиенный». И протянул бумажку женщине за свечным ящиком. Она взяла бумажку, прочла и заплакала. Говорит: «Я знала отца Александра. Я его статью в газете прочитала и написала ему письмо, а он мне ответил и книжку свою прислал».
Владимир Илюшенко
В мае 1989 года мы праздновали свадьбу сына. Присутствовал и отец Александр. Он принёс в подарок плетёный деревянный абажур и сказал, что его можно использовать и как шляпу. Мы как раз сдвинули бокалы, и он спросил нас: «Почему люди чокаются?» Не ожидая ответа, сказал: «Люди чокаются в силу того, что это символически заменяет питьё из одного сосуда. Сдвигаются сосуды, и получается как бы один – мы пьём из общего. Кстати, поэтому на похоронах это не принято, ибо человек, который с нами не присутствует, не может с нами пить из одной чаши».
Анна Корнилова
В 1985 году отец Александр подарил Марии Витальевне (Тепниной. – Ю.П.) на день рождения (а оба они родились 22 января) Новый Завет, принадлежавший покойной Елене Семёновне, – с надписью, за которой стояла целая жизнь: «Дорогой Марусе мамин Новый Завет в знак нерушимой связи между нами. 22.i.85».
И действительно, она была рядом с ним с его раннего детства и до конца его жизни (не считая восьми лет, проведённых ею в тюрьме, лагере и ссылке) и принимала большое участие в его делах и житейских заботах. И даже упокоились они рядом, слева от алтарной части церкви Сретения Господня в Новой Деревне.[87]
Владимир Купченко
Открытка с изображением Богоматери и надписью: «В память 26.XII.73. А.» датирует день моего крещения, состоявшегося в храме отца Александра близ города Пушкино. По пути от станции к Новой Деревне я заблудился, и мы явились только к концу службы. Я успел заметить, с каким пиететом подходили к руке батюшки местные старушки; была и городская по виду молодёжь. Крещение состоялось в какой-то комнате (делалось это тайно, иначе предписывалась регистрация и сообщение по месту работы). Отец Александр сам надел на меня цепочку с крестиком – тоже его подарок.
Мариам Мень
Моя двоюродная сестра Наташа приехала из Тбилиси в Москву поступать в институт, учиться по специальности «Художник-модельер». Она с детства рисовала. Первое время жила у нас, готовилась к вступительным экзаменам, и мы заметили, что она рисует каким-то странным огрызком карандаша. В ответ на наше недоумение она рассказала следующее. Оказывается, этот карандаш подарил ей отец Александр в свой приезд в Тбилиси. Он привёз подарки, сувениры всем родственникам, а Наташе (она была ещё маленькой) подарил большой карандаш «Великан», такие были раньше сувенирные карандаши. Он был длинный и толстый, красного цвета, и на нём золотыми буквами было крупно написано: «Москва, Кремль». Этот карандаш оказался лучшим из всех простых карандашей, лучше чешского «Кохинора», которым тогда рисовали. Его толстый, масляно-блестящий грифель был мягким, необыкновенно высокого качества. Жирные линии уверенно и послушно ложились на бумагу в соответствии с замыслом. Этот волшебный карандаш на долгие годы стал верным другом, незаменимым помощником и талисманом юной художницы: служил ей все годы учёбы в художественной школе, выполнял дипломную работу! Его затачивали снова и снова по мере надобности, а он всё никак не кончался. За много лет она привыкла держать в руке его толстый, удобный корпус. С ним и в Москву приехала в институт поступать. И поступила! Так он вернулся на родину, «отслужив на Кавказе». К тому времени от «Великана» остался маленький кусочек, на котором всё так же гордо горели золотые буквы: «Москва, Кремль». Но повзрослевшая Наташа по-прежнему продолжала им рисовать, предпочитая всем другим, привычно зажимая в руке толстый обрубочек, и очень им дорожила.
Вот такой благословенный карандаш оказался – долгая память об отце Александре!
Юрий Пастернак
Китайцы говорят: «Ароматом роз всегда веет от руки, которая их дарит». Руки батюшки благоухали розами. Он постоянно всем дарил подарки. На дни рождения он дарил часы, чтобы не забывали, что дни лукавы, старым прихожанам дарил иконы, новым – книги. И свои, и чужие. Мне он однажды подарил книгу кардинала Йозефа Ратцингера[34] «Введение в христианство», брюссельского издания. Она потрясла меня глубиной и тонкостью анализа Символа веры. Вскоре я использовал материалы этой книги, катехизируя по благословению батюшки группу молодёжи, готовящейся к крещению.
Помню, как меня поразила такая сцена. К батюшке подошёл Серёжа Бессарабский и попросил молиться, так как у его друзей сгорела квартира. Отец Александр, не знавший лично эту семью, тут же достал из-под рясы сто рублей и протянул их Сергею: «Передайте им это от меня». Сторублёвка в середине восьмидесятых, кто помнит, была купюрой внушительной. Незнакомым людям такую сумму?! То, как поступил отец Александр, произвело на меня неизгладимое впечатление и стало уроком и примером для подражания на всю жизнь.
Часто отец Александр дарил иконы, чётки, подписывал открытки и книги и просил передать их общим знакомым. Старинная открытка с изображением ангела-хранителя, подписанная им ко дню рождения моей жены Людмилы, висит у нас в прихожей как знак небесного покровительства нашей семьи. Подобные материальные знаки любви, внимания и заботы батюшки можно увидеть во всех домах, где живут его духовные чада. Вещи, которых касались руки отца Александра Меня, для всех нас, чтущих его память, становятся святынями, излучающими невидимое благодатное сияние – Lux Eternum.
Олег Севастьянов, лютеранский пастор, рассказал мне однажды забавный эпизод, связанный с отцом Александром. В восьмидесятых годах Олег, будучи известным актёром, иногда приезжал в Новую Деревню и беседовал с батюшкой на духовные темы. А надобно заметить, что Олег в то время крепко поддавал, как и многие в актёрской среде. Однажды ему предложили съездить на халтуру с киношниками. Он приехал в Новую Деревню за благословением. Батюшка его и спрашивает:
– Киношники много пьют?
– Много, – отвечает Олег.
– А сколько вы предполагаете там заработать?
– Пятьдесят рублей.
Тогда отец Александр достаёт из-под рясы шестьдесят рублей, вручает их Олегу и предлагает воздержаться от этой поездки.
София Рукова
Из дневника (15 октября 1977 года)
В этот день, поздно вечером, когда народ разошёлся после всенощной, отец Александр крестил меня в своём кабинете в церковной сторожке. А после службы, во время которой я впервые причастилась, отец снова пригласил меня к себе в кабинет. И я попросила его: «Отец! Вы можете мне хотя бы на клочке бумаги что-нибудь написать или изобразить в память о дне моего крещения, который пришёлся между Покровом Божией Матери и Дионисием Ареопагитом?» Он на минуту задумался, потом согласно кивнул: «Хорошо». И – всё… Ничего не написал, не изобразил… Время шло, я не решалась напоминать.
Прошло полгода. Настал апрель 1978 года, приближался мой день рождения. И вдруг однажды отец, в очередной раз зазвав меня в свой кабинет, сказал: «Скоро ваш день рождения… (я смущённо киваю в ответ). Помните, вы попросили меня дать вам нечто, напоминающее о дне вашего крещения?» – «Помню…» – я смутилась, не зная, что ещё сказать. «Я выполнил вашу просьбу, – отец достал какую-то доску, развернул – я увидела икону. – Здесь изображён Дионисий Ареопагит со свитком в руке, а над ним – Покров Божией Матери… осталось сделать надпись на свитке… и я её вам вручу. Икону писала сестра Иоанна, о которой я вам говорил, а надпись сделает Толя Волгин…» (спустя время Толя станет отцом Анатолием). Так, считая, что отец давно забыл о моей просьбе, я получила подарок не на «клочке бумаги»…
Позже, в книге «Умное небо» – переписке отца Александра с Ю.Н. Рейтлингер (сестрой Иоанной) – я прочту: «…У меня к Вам оригинальная просьба. Дионисий Ареопагит, а над ним – Покров. Его можно изображать в плаще с полосками по краю, с крестом и свитком. Лицо, как у мученика, с небольшой бородой. Он ведь не ученик ап. Павла, а эллинистический философ-христианин V в.» (письмо от 9 ноября 1977 года).
От Ю.Н.: «Умоляю поручить К. разыскать в Минеях сведения об Дионисии Ареопагите или сами ей в двух словах расскажите, и пусть она мне напишет. Мне надо знать о нём побольше. А почему над ним Покров?..»
О.А. (январь 1978 года): «О Дионисии сказать ничего нельзя. Это псевдоним. Некий христианский философ V в. укрылся за этим именем. А само имя – это некий знатный афинянин, который обратился (в числе немногих), когда св. Павел провёл неудачную проповедь в Афинах. Так что рисовать надо просто в плаще, со свитком, с короткой бородой. А Покров – это личная просьба заказчика».
У меня дома хранится машинописная копия одного из томов словаря с самой короткой дарственной надписью рукой отца: «Соучастнику». Вручая мне после службы этот неожиданный подарок, отец сказал: «Я сознательно не писал ваше имя, из соображений… – он показал взглядом на потолок (где-то там находилось подслушивающее устройство). – Но когда-нибудь мы всё откроем…»
Так вот, о работе отца Александра и моём «соучастии». В самом начале восьмидесятых годов отец Александр обратился ко мне с вопросом: «Я задумал написать большой словарь по библиологии. Как, по-вашему, сколько мне потребуется времени?»
Я тогда уже около пятнадцати лет работала старшим научным редактором в издательстве «Советская энциклопедия» и хорошо представляла всю сложность задуманного отцом предприятия. Поэтому вопрос меня не удивил.
– Во сколько томов вы хотите уложить его? – спросила я. Разумеется, имелись в виду машинописные тома.
– В три, – ответил он.
Зная уже неуёмную трудоспособность отца, я возразила:
– Значит, не менее пяти лет. А сколько человек будет писать? Вы один?
– Да.
Я прикинула вслух:
– Мы уже около пятнадцати лет работаем над пятитомной математической энциклопедией. Пять человек, куча авторов да всевозможные редакции – иллюстраций, библиографии и прочее. И нам ещё понадобится лет пять (позднее это подтвердилось). Значит, вам потребуется не менее десяти лет.
– Не годится. Мне надо быстрее.
– Но отец! А словник? Это же тоже немалое время.
– Уже составляется …
– Ну, тогда … у меня нет слов.
Этот диалог я воспроизвела почти дословно – слишком часто я вспоминала его, наблюдая за работой отца. А вот каким образом он подключил меня – не помню. Знаю, что почти сразу, с первых букв. Потому что на протяжении более пяти лет мой суточный режим всё чаще становился непрерывной сменой деятельности: утром – в Новую Деревню на службу (если она была в этот день; два часа дороги в один конец), где я служила регентом и уставщиком, потом – на работу (редактирование сложных математических статей), по окончании рабочего дня домой – готовить ужин, разводить реактивы, вешать на окно чёрную штору, превращать одну комнату в фотомастерскую, переснимать полученный от отца иллюстративный материал, пообщаться попутно с мужем и сыном. И только около двенадцати часов ночи я запиралась в комнате и начинала печатать снимки, проявлять новые плёнки. Чтобы не уснуть, пила по пол-литра крутого чёрного чая, заваренного кипящим молоком. Иногда после одного-двух часов сна – снова в Новую Деревню или на работу. Суббота и воскресенье полностью были заняты в Новой Деревне: смены у меня не было.
Пересъёмка материала осуществлялась самыми кустарными средствами: фотоаппарат «Зенит» со съёмным объективом (около килограмма весом), набор колец к нему (для съёмки очень маленьких фото или иллюстраций), лампа в пятьсот ватт с держателем, который можно прикрепить к столу, стулу или полке. Все снимки на выдержке в 1/30 сек. Для печати – огромный увеличитель «Крокус», который мне приобрели по просьбе отца.
Но как отец Александр доставал этот материал, чтобы проиллюстрировать словарь «картинками»! Он придавал большое значение иллюстрациям. Художник по натуре, он неутомимо искал и находил то, что считал наиболее удачным для данного текста, – в старых и новых книгах, журналах, справочниках. Использовал все свои знакомства, связи, собственную огромную библиотеку. Сколько раз, смущаясь, он обращался ко мне с такого рода просьбами: «Мне тут привезли книгу из Сорбонны (из Праги, из Канады и т. д.)… Там очень нужный портрет (или: там такая картинка!..). Да вот беда – эту книгу надо вернуть через три дня (пять дней, через неделю и т. п.).
– Сделаем, отец.
И мы делали.
В другой раз: «Мне тут один портрет принесли… с Лубянки. Это – фотокопия с какой-то, наверно, десятой фотокопии. Может, получится? Вернуть надо поскорее…»
Передо мной смутный лик какого-то священника, погибшего в лагерях. За каждым портретом следует несколько фраз о том, кто он… как о близком, давно знакомом…
В другой раз приносит затрёпанный, зачитанный журнал, типа «Техника – молодежи», и показывает на последнюю, совсем «лохматую» страницу обложки: «Тут я нашёл портрет N., который где только не искал! Вдруг получится…»
И получалось (а лицо там с ноготь!). Его молитвами.
В последние годы я часто приезжала к отцу Александру в Семхоз по его просьбе: «Если Вам не трудно… Я там нашёл очень интересный материал, но – в очень больших и тяжёлых книгах. Даже в портфель не умещаются…»
Я приезжала. На полу, стульях, на столе – целые штабеля книг. Он доставал огромные фолианты, не позволяя мне их поднимать, и мгновенно, без всяких закладок, открывал нужные страницы, с восторгом показывая то, что надо переснять.
Я долго не решалась фотографировать его за этой работой – и робела, и фотоплёнка была нужна «для дела». Но всё же кое-какие снимки сделала.
Готовые фотографии («переснимки») мы распределяли по конвертам, надписывая на них название статьи или темы. Все отпечатки делались в десяти экземплярах. Потом, уже дома, отец сам наклеивал их в нужное место отпечатанной статьи. Говорил, что отдыхал за этим занятием.
Иногда, не находя нужного портрета, он описывал художнику (давал карандашный набросок), как должен выглядеть человек. И затем, когда рисунок его удовлетворял, я переснимала его.
Но главным в словаре, конечно, были тексты. В начале их перепечатывали несколько человек, но был один, кто все семь томов перепечатал девять раз. И фотографом была не я одна, но потом отец Александр все негативы передавал мне, чтобы допечатать по мере надобности и держать в одном месте. Для каждого из нас, кто редактировал и переводил, кто фотографировал и рисовал или добывал материалы, работа с отцом Александром была и осталась «праздником, который всегда с тобой».
В заключение не могу не добавить, что в конце 1989 года по просьбе отца Александра мне привезли из-за границы великолепную профессиональную фотокамеру – японский фотоаппарат «Minolta» с отдельной вспышкой, линзами. Но поработать им при жизни отца пришлось, увы, недолго.
Во время беседы в кабинете отец неожиданно вручает мне большой пакет. Разворачивает – там картина – портрет: «Вот… мне захотелось подарить вам портрет моего крёстного – отца Серафима… Он написан маслом с фотографии… фамилия художника – Мухин, но это просто однофамилец Мухиной… я и надписал вам на обороте…» – отец поворачивает портрет, там надпись: «Дорогой Соне с самыми лучшими чувствами на память о памяти о. Серафима». Немного смущаясь, говорит: «Так получилось… на память о памяти…»
В 1979 году, 15 января скончалась мама отца Александра – Елена Семёновна, с которой я очень сдружилась в её последние полгода. Вскоре после её кончины мне передали в подарок картину, всегда висевшую у неё в комнате. На ней был изображён пророк Иезекииль в поле, полном костей (Иез. 37:1–14). Приехав как-то ко мне, отец увидел её и радостно и одновременно смущённо заулыбался: «Надо же… я рисовал её совсем юным… лет шестнадцать мне было… я рад, что она у вас…» (Позднее его брат Павел поправит: «Я хорошо помню, как он её рисовал. Ему было двенадцать лет»).
В середине восьмидесятых, когда у меня сложились крайне тяжёлые обстоятельства в семье и были серьёзные проблемы со здоровьем, отец, приехав ко мне, сказал: «Я тут кое-что привёз вам… у меня есть некоторые очень дорогие для меня вещи, с которыми я никогда не расставался; но сейчас мне кажется, что вам они нужнее… – И он вручил мне… камешек. – Это настоящий сколок от Голгофы… мне его давно прислали… от той самой Голгофы…» Затем вынул из внутреннего кармана какой-то листок: «А это – вы ведь читаете по-итальянски? Так что прочтёте… – настоящий листок с оливы из Гефсимании… свидетельницы страданий Господа… я никогда с ним не расставался – всегда держал при себе… Теперь они будут помогать вам…»
На мои глаза навернулись слёзы… эти дары и теперь со мной.
Как-то вхожу к отцу Александру в кабинет. После беседы он вдруг говорит мне: «Вчера в академии праздновали 300-летие со дня её основания. Там, между прочим, вручали памятные медали… ну и мне тоже вручили… – отец достаёт небольшую пластмассовую коробочку, – …а я хочу её вам подарить… Она неплохо сделана!» – и он передаёт мне коробочку. В ней – на вид как бы из меди – медаль, но когда я беру её в руки, то понимаю, что она из какого-то тяжёлого сплава. Всматриваюсь: на одной стороне чудесный Лик Спасителя, а по кругу – надпись славянской вязью: «Московская Духовная Академия. 1685–1985»; на обратной стороне – столь же чудесно вылитый образ Божией Матери, простирающей Покров над зданием академии, под которым значится число «300».
В 2001 году мою квартиру ограбили. Среди многих ценных вещей украли и эту медаль. Не могу передать, как я скорбела о её утрате. Когда, спустя три месяца, состоялся суд, я впервые увидела «моего» вора – совсем молодого человека откуда-то из Сибири, приехавшего в Москву, по его словам, чтобы найти работу. Мне было сказано, что я имею право на возмещение в сумме без малого в двести тысяч тогдашних рублей. Я отказалась от этого «возмещения» – было жалко этого человека. Но я обратилась с просьбой к нему и свидетелю (другой молодой человек, которого мой сын не признал как соучастника, он шёл как свидетель), чтобы они вспомнили, куда и кому они могли отдать памятную медаль в пластмассовой коробочке, которая была дорога мне как подарок от погибшего друга.
Я молилась: «Господи! Если есть на то Твоя воля, помоги мне вернуть подарок отца Александра… но если нет, то пусть медаль послужит её обладателю во благо…»; с тем же обращалась я и к отцу…
Спустя месяц тот самый свидетель позвонил в мою квартиру и вернул мне дорогой для меня подарок в той же самой коробочке…
Олег Степурко
Отец Александр всегда обманывал мои ожидания, предположения. Была одна учительница, очень странная женщина, которая увлекалась джазом, даже пыталась петь. Она стала собирать группу изучения английского языка. Я сказал отцу Александру, что, вот, меня приглашают в группу, надеясь, что отец Александр скажет: «Зачем ходить к этой дуре, тем более денег нет». А батюшка сказал: «Ничего, я тебе денег дам, иди учи». Дал мне денег. Он парадоксально решал наши проблемы. Всегда очень неожиданно, непредсказуемо. Джазмену, конечно, необходимо знать английский…
Андрей Тавров (Суздальцев)
Однажды я попросил отца Александра подарить мне свою фотографию. Он не стал отказывать и подошёл к моей просьбе, как мне показалось, с практической позиции: «Я в следующее воскресенье вам принесу». И принёс. Она у меня стоит до сих пор. Это его фотография, где он сосредоточен и почти печален, сделанная сразу после допроса в КГБ. Думаю, он знал, что и книги его, и фотографии обладали определённой силой проводника духа. Он этим пользовался для поддержки и укрепления своих прихожан.
Ирина Языкова
Помню, стою я посреди церковного двора после литургии, из храма выходит отец Александр и направляется к домику. Я подхожу под благословение, а он берёт мою руку, и в ней оказываются деньги – несколько сложенных бумажек. Сумма была для меня существенной. Надо сказать, я тогда сильно нуждалась. Я пугаюсь и начинаю лепетать: «Батюшка, зачем? Это я должна давать на храм!» А он так твёрдо говорит: «Берите, берите. Кто легко получает, тот легко и отдаёт. Вот будут у вас деньги, тогда и вы кому-то поможете». И скрылся за дверью домика. А я так и осталась стоять, благодаря отца Александра и Господа за внезапно пришедшую помощь.
Татьяна Яковлева
Однажды к отцу Александру приехал польский журналист. Беседуя с ним, отец Александр, огляделся и, увидев, что рядом с ними, кроме меня, никого не было, тотчас вручил ему деньги. Мне сказал: «Так нужно. Он в чужой стране».
Книги
Книги – корабли мысли, странствующие по волнам времени и бережно несущие свой драгоценный груз от поколения к поколению.
Фрэнсис Бэкон
Ив Аман
Постоянной заботой отца Александра было обеспечить каждого человека, пришедшего в Церковь, хотя бы одной книгой, хотя бы одним сочинением на религиозную тему. Это и была настойчивая и неизменная просьба, с которой он обращался к своим зарубежным друзьям: «Найдите способ переправить мне книги, книги и ещё раз книги». Но наши чемоданы никогда не оказывались достаточно вместительными, наши руки – достаточно сильными, наше воображение – достаточно изобретательным, чтобы всеми правдами и неправдами доставить ему необходимое количество книг. Он был так благодарен всякий раз, когда до него доходило посланное, и так несчастен, когда не мог подарить новокрещёному хотя бы маленькую брошюрку.
Ариадна Ардашникова
Однажды принесла отцу Александру «тамиздатскую» книжку известного литератора, нашего знакомого, нам казалось, что мысли его важны и глубоки. Отец проче?л и на моё «как Вам?» ответил: «Об этом есть другие хорошие книжки». А когда принесла ему стихи, сказал: «Да что же мне все несут стихи про Бога, я люблю стихи про жизнь».
Священник Александр Борисов
Некоторые знакомые отца Александра Меня порой недоумевали, для чего он отдаёт столько времени и сил своим будущим книгам, когда совершенно очевидно, что это, во-первых, небезопасно, а во-вторых, нигде и никогда не будет опубликовано. Отец Александр на это отвечал, что, если нам будет, что сказать людям о нашей вере, Бог найдёт пути, чтобы донести это до тех, кто готов услышать.
Пастор Алексей Бычков
Посетив впервые мой дом, Александр Мень сразу же обратился к книжным полкам. «Извините, но по отношению к книгам я – истинный “книжник”, но не “фарисей”». Помню, его заинтересовала книга, которая была тогда лишь на английском языке, – «Просто христианство» К.С. Льюиса: «Много слышал о нём, – сказал Александр, – но не читал». Я с радостью передал ему эту книгу. Позднее он свидетельствовал о большом уважении к этому богослову и много сделал для перевода на русский книг К.C. Льюиса.
Его работоспособность поражала. Он поистине носил «многоцветную одежду даров Божьих». Поэтому так дорог он и протестантским церквам, и церкви евангельских христиан-баптистов. Материалы для Библиологического словаря он собирал повсюду. Посещал с этой целью и наш Центр. Вынашивал идею создания музея русских богословов и религиозных философов XX века, музея-квартиры Н.А. Бердяева. Когда он появлялся в нашем Центре, я с радостью приглашал его на нашу общую трапезу. Просил его поделиться Словом Божиим. Это были светлые минуты для всех наших сотрудников.
Сергей Бычков
Когда в 1982 году ректором Московской духовной семинарии и академии стал епископ Александр (Тимофеев), ситуация изменилась. Новый ректор, несмотря на андроповские гонения, в корне решил изменить сложившуюся ситуацию в духовных школах. Он предложил отцу Александру (конечно же, приватно и конспиративно) создать новые учебники для духовных школ, и батюшка с радостью согласился. Более того, обсуждался вопрос о том, чтобы отец Александр защитил магистерскую, а потом и докторскую диссертацию в МДА. Это предложение не было случайным. Тогда же отцом Александром был создан фундаментальный труд «Исагогика». Предполагалось, что это будет его магистерская диссертация, но профессор МДА А.И. Осипов «завалил» её.
Александр Вадимов (Цветков)
В один из дней в начале лета я шёл из Дома книги на Арбат. Поднявшись из подземного перехода у «Новоарбатского», я неожиданно услышал своё имя, а спустя мгновение увидел батюшку. Оказалось – он заходил в посольство, расположенное где-то в приарбатских переулках, за визой, но там был перерыв, и отец Александр направился в Дом книги. Мы пошли вместе. Взглянув мельком на новые книги в историческом, философском и литературном отделах, он направился к прилавкам с антиквариатом и остановился около одного из них, где лежали богословские исследования. Почти каждой книге он давал краткую характеристику. А четвертью часа позже он с таким же великолепным знанием материала говорил о книгах религиозно-философской библиотеки Музея Бердяева, просматривая их, – ещё оставалось время до открытия посольства, и мы зашли в редакцию журнала «Общественные науки», где тогда помещалась дирекция музея. Я приготовил кофе, угощал батюшку печеньем и сушками. Разговаривали о Лосеве, который жил в том же доме, о предстоящей поездке отца Александра.
Женщины, сотрудницы редакции, узнав, кто находится в моей комнате, слёзно просили предупредить их перед его уходом, чтобы «хоть взглянуть» на знаменитого человека. Так что уход протоиерея из «Общественных наук» отчасти напоминал военный парад…
…Однажды мы проезжали памятник Лермонтову у Красных ворот. Батюшка заметил: «А ведь это место для меня историческое: здесь мы обычно расставались с моим следователем. Надоедало сидеть в душном кабинете на Лубянке, и он предлагал прогуляться. Такие вот оригинальные допросы».
– Отче, напишите обо всём этом!
– Да, написать, конечно, нужно. Только, думается мне, сейчас нужнее другие книги. А мемуарный жанр оставим на потом.[88]
Юрий Глазов
У отца Александра была отличная библиотека. Он её ценил, собирал всю жизнь, но и легко давал читать книги из неё. Для меня навсегда остались священными воспоминания о тех часах, когда мы, ещё засветло или включив уютную зелёную лампу, усаживались в его кабинете на втором этаже семхозовского дома – с массой развешанных кругом и трогающих душу фотографий, с неизменной горкой писем на столе. Кругом стояли заветные книги в розоватых или тёмных переплётах, которые хотелось тут же открыть, читать, не отходя от стола, не выходя из этого уютного и спокойного уголка, где всё напоминало о русской старине, о моём любимом ХIХ веке. Тут веял дух Чаадаева и братьев Киреевских, Хомякова и Соловьёва, Карсавина и Мережковского, но не скрывал отец Александр и своих антипатий: для Константина Леонтьева и Василия Розанова на его полках не оставалось места – владельцу библиотеки не нравилось их отношение к евреям.[89]
Епископ Григорий (Михнов-Вайтенко)
«В начале было Слово». В самом начале действительно было слово. Ваше слово, напечатанное на хорошей, «заграничной» бумаге. «Тамиздат» – это всегда немного тревожно, всегда немного адреналин. «Сын Человеческий», книга о Христе. Уже прочитано что-то на эту тему, что-то где-то проговорено, что может добавить ещё один автор? Пусть даже это автор «ну, тот, тот самый, тот, который…» Ну, тот. Мало ли тех…
Но книга настораживает. В книге есть нечто тревожное и непонятное. Вместе с грохотом шагов римских легионеров автор передает нечто, не определяемое простым набором действий и ощущений. Это нечто поселяется где-то глубоко в подкорке и живёт там самостоятельно и до времени неприметно, пока не взрывается в один прекрасный день твёрдым и осознанным решением принять крещение не где-нибудь, а именно у автора тех самых строк. Эммануил Светлов – отец Александр Мень.
Ирина Дьякова
Я крестилась на Пасху 1975 года. Этому событию предшествовало знакомство с молодыми московскими православными (я жила тогда в Киеве), которые и организовали моё крещение. Ещё в процессе подготовки я слышала о замечательном священнике Александре Мене – и от московских друзей, и от старенького отца Николая Педашенко, моего первого духовника, с которым меня познакомили за несколько месяцев до крещения. В самый же день крещения моя восприемница Наталья Костомарова подарила мне книгу Андрея Боголюбова (один из псевдонимов отца Александра) «Сын Человеческий», изданную бельгийским издательством «Жизнь с Богом». Я с интересом её прочла, хотя она оставила у меня некое чувство неудовлетворённости – к тому времени я прочла уже не только Евангелие, но и несколько богословских книжек, полученных мною от всё тех же московских друзей. Мне показалось, что автор «Сына Человеческого», при всём обилии интересного исторического материала, слишком упрощённо представляет евангельские события, даже не упоминая многие чудеса, совершённые Иисусом Христом; историзм в ней преобладал над богословием.
Тем не менее по приезде в Киев я стала давать эту книгу своим киевским друзьям и знакомым, и для многих она стала откровением и способствовала их приходу к христианству. Через год после меня крестился (тоже, кстати, в Москве) мой муж Павел Проценко, и через некоторое время мы дали прочитать «Сына Человеческого» его отцу, писателю и поэту Григорию Михайловичу Шурмаку (1925–2007). Надо сказать, что одной этой книги оказалось достаточно, чтобы Г.М. захотел креститься, что он и осуществил, живя в Москве, у о. Димитрия Дудко.
Тем временем продолжалось моё знакомство с трудами отца Александра. К нам попадали его историко-богословские труды, печатавшиеся издательством «Жизнь с Богом» под именем Э. Светлов, которые служили хорошим подспорьем при чтении Ветхого Завета, образовывая нас. А его книга «Истоки религии» никогда не задерживалась у нас дома и способствовала просвещению всё новых и новых искателей Истины.
В 1980 году мы с Павлом решили устроить у себя дома рождественскую ёлку для детей наших верующих и не совсем верующих знакомых (о том, чтобы устроить праздник для детей при храме, в то время не могло быть и речи). Готовиться мы начали ещё осенью. Но кроме магнитофонной записи колядок, которую мы с мужем сделали предыдущей зимой в Западной Украине, у нас не было никаких материалов. Как раз подоспела моя командировка в Москву, и я решила обратиться к отцу Александру Меню за помощью. Московские друзья (скорее всего, Владимир Кейдан) дали мне его адрес в Семхозе, и вот поздним осенним вечером я подошла к небольшому деревянному дому за забором, калитка в котором была не заперта. На мой стук вышел отец Александр, радушно пригласил меня войти (я сослалась на человека, давшего мне адрес). У меня с собой был машинописный переплетённый экземпляр моего перевода книги о. А. Шмемана[35] «Водою и Духом», который я привезла отцу Александру в подарок. Завязался оживлённый разговор. Я не преминула выступить с критикой (быть может, довольно бестактной) «Сына Человеческого». Отец Александр отреагировал на это очень смиренно. Он объяснил мне, что книгу написал чуть ли не в шестнадцать лет, и что он и сам ею был недоволен, и что недавно он её полностью переработал, и подарил мне машинописный экземпляр (правда, довольно слепой, на папиросной бумаге) нового текста.
Когда же я попросила помочь мне с материалами для детского рождественского праздника, он сказал, что за этим надо обращаться к Сергею Бычкову, который как раз специализируется на детской христианской тематике, и дал мне его телефон и адрес. Сергей действительно мне очень помог. Во-первых, дал самиздатский сборник рождественских стихов для детей; во-вторых, дал несколько номеров зарубежного детского православного журнала «Трезвон» (впоследствии отобранных у нас на обыске) и, наконец, пригласил к себе в Ашукино на репетицию сочинённого им совместно с музыкантом Олегом Степурко мюзикла «Рождественская мистерия» – всё это мы использовали потом неоднократно при устройстве рождественских ёлок и в Киеве, и в Электростали, куда мы переехали в 1987 году, и в Новосибирске (моим сыном Андреем, ставшим священником).
Не помню, в то ли моё посещение отца Александра, или это было в другой раз, я спросила, нет ли у него какой-нибудь богословской книги на английском языке, которую я могла бы перевести на русский (к тому времени у меня наладилась связь с издательским отделом Московской патриархии, для которого я стала делать переводы – естественно, нигде не издававшиеся, а, так сказать, для внутреннего потребления). Отец Александр предложил мне сборник статей о. Георгия Флоровского «Христианство и культура», который я с удовольствием и перевела.
Но дальше моя жизнь круто изменилась. В июне 1982 года у нас на киевской квартире кагэбисты провели обыск (при этом, в частности, был изъят и «Сын Человеческий», тот самый, что был мне подарен на моё крещение; в девяностые, когда появилась возможность получить обратно изъятое в своё время на обысках, нам сказали, что книга была уничтожена). В 1984 году у меня родилась дочь, потом была чернобыльская катастрофа, арест мужа по политической статье, переезд в Подмосковье после освобождения мужа – в общем, жизнь меня закрутила, и, к большому моему сожалению, отца Александра я больше никогда не видела и с ним не общалась. Только слышала о его публичных лекциях в перестроечное время, и, конечно, меня потрясла его безвременная кончина от руки убийцы. Я не раз потом встречала людей, которые пришли к христианству благодаря тому, что посещали лекции отца Александра.
В начале восьмидесятых к нам в Киев приезжали Карина и Андрей Черняки, духовные чада отца Александра. По-видимому, я рассказала им о моей встрече с отцом Александром, а Карина, в свою очередь, рассказала отцу Александру о встрече со мной в Киеве. Потом Карина мне говорила, что отец Александр неоднократно её обо мне спрашивал. Меня это очень тронуло – было удивительно, как при огромной пастве отца Александра и множестве его посетителей он меня продолжал помнить. Вечная ему память.
Монахиня Евгения (Мария Сеньчукова)
В моих записках об упокоении обычно третью строчку после крестивших меня и мою сестру священников занимает протоиерей Александр – приснопамятный отец Александр Мень. Потому что его «Православное богослужение. Таинство, Слово и Образ» я прочитала в восемь лет. И после этой книги к детской вере добавилось ещё одно незнакомое чувство: ходить в церковь стало интересно.
Теперь, читая курсы основ православной культуры и религиоведения и часто не успевая рассказать всё о том, что происходит в храме, я рекомендую своим студентам прочитать эту книгу, а потом сходить в храм на любую службу – это будет самым замечательным знакомством с православным богослужением.
В церковь мы в далёкие девяностые всей семьёй ходили раза три-четыре в год (увы, никакой катехизации в то время не было), а вот о Христе говорили и думали много и часто. И за это тоже спасибо отцу Александру. Именно его чуть ли не во всех ересях обвинённая книга «Сын Человеческий» (её я прочитала уже позже, в подростковом возрасте) заставляла непрестанно осмыслять непостижимую тайну: «И Слово стало плотью, и обитало с нами».
Михаил Завалов
Однажды в молодёжной компании ему кто-то задал вопрос о том, какую следует читать духовную литературу. Стоя у книжной полки, он ответил, причём с некоторым запалом: «Запомните это раз и навсегда: нет духовной и недуховной литературы. Есть или просто настоящая литература – и тогда она всегда духовна, – или не литература вообще, так, нечто, что и читать не стоит. – Повернувшись и разглядывая книги: – Ну-ка, что тут стоит? Гоголь, Сэлинджер, Достоевский, Бёлль… Где тут недуховная литература?!»
Архимандрит Зинон (Теодор)
Очень для меня печально, что я жил буквально в пяти километрах от отца Александра, в Троицкой лавре, но с ним не встречался, хотя книги его читал ещё с 80-го года, когда они были изданы в издательстве «Жизнь с Богом» под псевдонимом Эммануила Светлова. Они мне тогда очень помогли. Лаврские монахи, конечно, их не одобряли, но я давно привык не ориентироваться на чужие вкусы. Но я думаю, что всё в жизни происходит в своё время. Очевидно, я тогда ещё был не готов с ним встретиться, хотя почти все опубликованные работы отца Александра Меня я прочёл.
Александр Зорин
Некоторые тома шеститомника, вышедшие в Брюсселе, датированы годом издания более ранним, чем они вышли на самом деле. Это была маленькая хитрость издателей. С выходом каждого тома госбезопасность скрежетала зубами. А изменённая дата отодвигала событие, делала его за давностью лет неактуальным. «Гэбуша» проглатывала эту пилюлю вместе с очередным томом, а когда вышел последний, «На пороге Нового Завета», свирепо объявила автору: ещё одна книга – и в тюрьму или за штат. Точных слов я не знаю, но смысл предупреждения был таков.
Книги из своей библиотеки отец Александр давал, не записывая, разумеется, читателей. Полагался на их своевременную «аккуратность».
Как-то из его широкого рукава упала в мою сумку книжица о. Димитрия Дудко «О нашем уповании». Чистый криминал по тому времени. Я в свою очередь одарил ею многих, и в конце концов она застряла в далёкой рижской общине. И я забыл о ней. Но батюшка мне напомнил… через год.
У него было гуманное правило, которого он предлагал придерживаться «библиотекарям», – ценные книги приобретать в двух экземплярах: один обязательно зачитают… И шутил: «Люди тянутся к знаниям. И тянут прямо с полки…»
К своей литературной работе, видя изъяны, отец Александр был строг, если не сказать беспощаден. «Сына Человеческого» переписывал несколько раз. «Я сжёг десять тысяч машинописных страниц собственных, – говорит он. – Десять тысяч. Сжёг. У меня есть такое сжигалище – “геенна” домашняя на улице, я там жгу. Вот написал книгу одну – я её сжёг через месяц после того, как уже написал. Сел и начал писать заново. Из написанного не удовлетворён очень многим…»
Однажды попросил меня внести исправления в уже переплетённый том Библиологического словаря. Исправлений было мало, одно-два на несколько страниц. Он не упускал возможности довести, доработать текст уже в изданном (в самиздате) варианте. А до книг, появлявшихся в тамиздате («Жизнь с Богом», Брюссель) дотянуться было невозможно. Некоторые выходили с массой ошибок, опечаток, что его, взыскательного автора, огорчало.
Зимой 1990 года отец Александр поделился со мной: «Словарь в целом закончен. Написать бы детскую Библию… И тогда – можно умирать». А в мае он получил от московского издательства заказ на переложение Евангелия для детей. И летом написал его, успел закончить… 9 сентября, в день гибели, редактор привезла ему договор на эту книгу…
Что писал он в последние дни, запершись в кабинете? Что-то спешное, возможно, предисловие к «Таинство, Слово, Образ» – книга вот-вот уходила в набор. Об этом мы уже никогда не узнаем… Он взял рукопись с собой, она была у него в портфеле… Впрочем, может быть, и всплывёт когда-нибудь. Всплыли же сейчас дневники Михаила Булгакова, проданные издателю Госбезопасностью – «антикварной конторой», в которой наверняка осталось ещё немало редких рукописей.
Анастасия Зорина
Если батюшка заставал кого-то из нас за книгой, всегда поинтересуется, что за книга, и тут же начнёт рассказывать о ней или об авторе. Конечно, его знания приводили нас в восторг. Не верилось, что человек может так много знать! Случалось, что, просыпаясь утром, мы находили на стуле стопку книг, которых не было накануне. Это он сам отбирал для нас то, что считал полезным.
Однажды перед сном, лёжа в постельках, мы лакомились ягодами, которые собрали специально для такой вот ночной пирушки. Слышим шаги и тихий стук в дверь: «Девчонки, вы ещё не спите?» Его голос. Нам было и страшно – за ягоды – и весело. Он сел у открытого окошка, зажёг маленькую лампу и стал читать чудесного Льюиса.
С его голоса я помню Жюля Верна и Рэя Брэдбери. Брэдбери он читал, пожалуй, чаще других. Читал он так, что захватывающая история в тот момент была единственной реальностью. Ни открытого окна, ни комнаты, ни самого отца Александра не было рядом, а только какой-нибудь загадочный инопланетный мир. И его тихий и сильный голос.
Александр Ильинский
По семейной традиции меня решили сделать музыкантом. И я стал ходить к Нине Фортунатовой на занятия по сольфеджио и музлитературе. Ученик из меня был никудышный. Но музыка! Номера из «Страстей по Матфею» Баха, «Мессии» Генделя, строгий вид Листа в монашеской мантии стали родными и дорогими. «Камо грядеши» и «Крестоносцы» Сенкевича будили подростковое воображение.
Как-то раз Нина дала мне книгу «Сын Человеческий» некоего Э. Светлова. И я, подготовленный проповедью Евангелия через музыку, погрузился в книгу с головой. Неужели в Евангелии всё так, как написал этот Светлов? Открыв евангелиста Матфея, я тут же споткнулся на бесконечном перечне имён в начале первой главы. «Нудятина какая-то», – подумал я и отложил Евангелие. Но автор «Сына Человеческого» продолжал вести за собой. Вскоре я решил открыть другого евангелиста, Луку. И – зачитался. Даже переписал его (целиком!) в несколько альбомов для фотографий, оформив репродукциями икон и мастеров итальянского Возрождения. Так началось моё плавание по страницам Священного Писания. За «Сыном Человеческим» пошли книги всё того же Светлова: «У врат молчания», «Дионис, Логос, Судьба», «На пороге Нового Завета»… Лишь в семнадцать лет я понял, что автор этих захватывающих книг и улыбающийся священник с фотографии на пианино Нины Фортунатовой – одно и то же лицо, и зовут его Александр Мень.
Владимир Илюшенко
Если говорить о книгах отца Александра, то это, конечно, огонь, но не мерцающий, а пылающий в сосуде. Его книги, его мысль, его культура – это стихия огня. Но эта стихия укрощена, гармонизирована.
Что ещё отличает книги отца Александра? Простота. Но это простота обманчивая, это простота после сложности, вбирающая в себя сложность, бездонная простота. Кстати, слова Христа, записанные евангелистами, они ведь очень просты – по видимости. Но для постижения этих простых слов требуются огромные духовные усилия. Кто может сказать, что он это полностью усвоил – не только принял умозрительно, но пережил внутренне, возвысился до сути этих слов? Таких людей единицы, и они сами о себе не посмели бы этого сказать.
Отец Александр был пропитан этими словами, а точнее, Словом (с прописной буквы), Логосом, Христом. И это сообщало его собственным словам неслыханную простоту.
Священник Стефан Каприо
Когда отец Александр погиб, я жил уже в России и даже был одним из первых, кто прикоснулся к его телу. После этого я думал, как лучше сохранить и распространить его наследие. Его книги очень специфичны, они написаны для России семидесятых – восьмидесятых годов. И, как специалист по богословию и библеистике, он был убедителен, но я бы не сказал, что оригинален или гениален. Он очень хороший популяризатор христианской культуры, Библии, истории религий. Хотя, конечно, такого плана литературы на Западе существует много. Но его личное свидетельство, особенно его мученическая смерть, придаёт этим книгам особую ценность. Поэтому я был рад, что их перевели на западные языки. И благодарен тем людям, которые этим занимались.
Алексей Козлов
Отец Александр сыграл в моей жизни очень важную роль. А история такова. Начиная со студенческих лет я примкнул к движению культурных диссидентов, интересовался всем запрещённым тогда в Советском Союзе: музыкой, литературой, живописью. Естественно, что многое было в самиздате. В те времена за хранение, распространение и просто факт использования чего-либо запрещённого полагался срок.
Однажды ко мне попала книга, изданная в 1969 году в Брюсселе. Она называлась «Сын Человеческий», её автором был некто А. Боголюбов. Когда я прочёл её, у меня открылось новое понимание Евангелия, поскольку книга была написана очень доходчиво, на простом русском языке. До этого я неоднократно читал Библию, но на церковнославянском. Я прекрасно знал её содержание, тем более что мои родственники по материнской линии ещё до революции были священнослужителями. Но интерпретация текста Евангелия в книге «Сын Человеческий» перевернула мой внутренний мир. Я стал по-настоящему верующим. Позже я крестился, причём сделал это с полным осознанием этого Таинства. Потом через моих друзей-диссидентов я узнал о существовании отца Александра Меня, который служил в одной из подмосковных церквей. Он являлся духовным наставником, а часто и крёстным отцом многих из диссидентских кругов. Выяснилось, что он и есть автор той самой книги, которая так повлияла на мой образ жизни.
Валентина Кузнецова
В тех условиях, когда Библию даже в синодальном переводе было трудно купить, он всячески призывал людей к чтению Библии и всегда советовал своим прихожанам читать её, если есть возможность, в разных переводах, и желательно даже на разных языках, чтобы не наступало привыкания, чтобы библейский, евангельский текст звучал всегда свежо и ново, даже если с непривычки режет слух. Главное, чтобы чтение Священного Писания не превращалось в некое аскетическое упражнение, не затрагивающее ум. Часто отец Александр был огорчён тем, что люди не пытаются вникнуть в текст, а просто увлечены его звучанием. Ведь в Евангелии главное – не форма, не звучание, а Весть, которую Господь обращает к каждому человеку лично. Конечно, отец Александр очень хотел увидеть когда-нибудь русскую Библию. На понятном языке.[90]
Священник Владимир Лапшин
В восьмидесятые годы у некоторых верующих производились обыски и изымалась религиозная литература. И вот мы, несколько человек из духовных чад отца Александра, вспомнив книгу «451 градус по Фаренгейту» Брэдбери, решили заучить наизусть писания Нового Завета. Я помню, что выучил тогда почти половину Евангелия от Луки. Кто-то учил Евангелие от Матфея, кто-то от Марка, от Луки, кто-то от Иоанна, кто-то Деяния апостолов. И когда отец Александр узнал об этом, он посмеялся над нами и сказал: «Ну, наивные вы, зачем так мучить себя? Да если у нас отнимут эти книги, мы их заново напишем! Мы напишем их заново, мы напишем это Евангелие жизнью, самой жизнью своей».
И он действительно написал Евангелие своей жизнью. Вся его жизнь – это было Евангелие: в поступках, в словах, в действиях. Всё, всё в его жизни было Благовестием. «Евангелие» означает в переводе – «Благая весть». Вот он и нёс своим присутствием в этом мире Благую весть. [91]
Владимир Леви
Однажды отец Александр сказал: «Мне служения вполне хватает, т. к. писанина есть лишь один из его вариантов. Просто нельзя говорить всё время, нужно и письменно общаться с людьми. Может, порой, и выйдет лучше. Один теолог зарубежный однажды сказал: “Отец Александр менее интересен, чем его книги”. И слава Богу! Тут мы близки. Книга есть вещь, стрела, пущенная из лука. Ты отдыхай, а она за тебя потрудится».
Сергей Малкин
В 1979 году я только слышал об отце Александре Мене. Однажды летом мой приятель привёл меня домой к своему знакомому. У него на книжной полке я увидел несколько «тамиздатских» книг отца Александра. Мне очень хотелось попросить почитать, но я решил, что поставлю хозяина дома в неудобное положение, меня он видел первый раз в жизни, а книги, очевидно, ценные. Потом я сильно сожалел, что хотя бы не попытался. Ночью в этой квартире был обыск, и все «тамиздатские» книги гэбэшники изъяли.
Михаил Мень
Отец мастерски читал вслух. Он мог остановиться и захлопнуть книжку на самом интересном месте! При этом он умел находить такую книгу, чтобы она была интересна и мне, и сестре, которая на три года меня старше. Эта традиция у нас даже излишне затянулась, вплоть до того, что он читал нам даже «Мастера и Маргариту». Ну и, конечно, традиция – всегда очень много гостей. Приезжали друзья, институтские товарищи. И всегда были добрые шумные застолья, но ни пьянства, ни обжорства, ни криков. Веселились, пели романсы под фортепьяно, под гитару…
Марина Михайлова
Когда читаешь книги отца Александра, поражает невероятное качество этих текстов. Во-первых, это очень хороший язык. Есть люди, которые прекрасно говорят, но не умеют писать, и наоборот, те, кто хорошо пишет, но не умеет говорить. Отец Александр прекрасно владел и устной, и письменной речью. Очень сложные философские, богословские, культурологические вопросы он умел излагать человеческим языком – это высокое и редкое достоинство. Во-вторых, его книги очень серьёзны по объёму проделанной работы. Их финальная простота возникала на колоссальном фундаменте научного исследования. Если мы посмотрим в конец любой его работы, мы увидим впечатляющий список литературы на нескольких языках. Поэтому я предполагала, что Александр Мень – великий мудрец и учёный, а поскольку я училась в университете в хорошее время, когда многие профессора-филологи старшего поколения ещё были живы, и знала, что такое академическая мудрость, чего-то похожего я ждала и в этом случае. Оказалось, что всё не совсем так. Отец был человеком живым, весёлым, невероятно обаятельным, лёгким, с прекрасным чувством юмора. Было радостно увидеть, что такая образованность и философская мощь может сочетаться с простотой, лёгкостью и теплотой. Он был очень приветлив. Пожалуй, не было людей, которых он отвергал. Не знаю, каким надо было быть человеком, чтобы отец Александр отдалился и прекратил отношения.
Нелли Могилевская
Я жила в Новосибирске, в Академгородке. Верующих я тогда не знала, но гибель Александра Меня не прошла для меня незамеченной. В 1991 году в книжном магазине появились его книги «История религии». И мой муж принёс четыре тома из шести, больше не было. И я стала их читать – один том за другим. Просто запоем, как увлекательный роман. В 1992 году, выходя на пенсию, попросила коллег подарить мне Библию, и мне подарили два тома с рисунками Доре. В 1994 году мы с дочерью крестились в Рязани, в храме Бориса и Глеба (там жила моя мама), а в 1998 году мы переехали в Москву, и я стала искать храм, в котором служил Александр Мень. Лишь в 2005 году узнала про университет, который он создал, и стала ходить на лекции, а потом и в храм, в группу катехизации. Думаю, именно отец Александр Мень вёл и ведёт меня к Богу.
Священник Сергий Модель
В период железного занавеса между Советским Союзом и остальным миром отправка рукописей за границy была связана с большим риском. Рукописи его книг, которые переправлялись на Запад Асей Дуровой и другими «невидимками» (по выражению Солженицына), сначала публиковались под псевдонимами (Эммануил Светлов, Андрей Боголюбов). Без указания авторa были опубликованы и первые статьи отца Александра в западных журналах, таких как «Вестник РСХД» и «Символ» (Париж) или «Голос Православия» и «Надежда» (Германия), «Логос» (Брюссель). В конце семидесятых советские органы госбезопасности узнали о его публикациях за рубежом, скрываться под псевдонимом стало бессмысленно, и начиная с 1980 года отец Александр стал публиковаться за границей под собственным именем.
Предисловия к его книгам писали такиe выдающиеся деятели, как, например, архиепископ Сан-Францисский Иоанн (Шаховской). В эти годы отец Александр участвовал в составлении комментариев к «Брюссельской Библии», он написал предисловие к книге Марка Поповского oб архиепископe Луке (Войно-Ясенецком), об отце Александре упоминал в своих мемуарах А.Э. Краснов-Левитин – всё это способствовало росту его известности за рубежом. Друзья отца Александра, такие как отец Владимир Рожков, который учился в Риме, а также духовные чада отца Александра, уезжавшие из России, рассказывали на Западе об этом необыкновенном пастыре и о его просветительской деятельности. Сам же отец Александр в письмах к зарубежным друзьям просил присылать или по возможности привозить ему книги известных западных богословов и религиозных писателей, чтобы не только быть в курсе достижений западной богословской мысли, но и использовать их в своих трудах.
Адресатами отца Александра были: митрополит Сурожский Антоний (Блум), архиепископ Брюссельский Василий (Кривошеин), протопресвитеpы Иоанн Мейендорф, Алексий Князев и Борис Бобринский, дeятeль русской эмиграции Никита Струве, католические священники Рене Маришаль, Пaвел Майо (ректор «Руссикума» в Риме) и многие другие. Вспоминая отца Александра после его трагической гибели, основательница издательства «Жизнь с Богом» в Брюсселе Иpинa Миxaйлoвна Поснова писала: «Он мог бы продолжить научную карьеру на Западе, где приобрёл широкую известность благодаря своим книгам».
Священник Генрих Папроцки
Трудно представить условия, в каких писались книги отца Александра, – отсутствие основной литературы, невозможность дискуссии. Когда-то он сказал мне: «Если бы у меня были библиотеки Парижа, Рима или Лондона…» Но при этом всегда исповедовал принцип, что надо довольствоваться тем, что есть, и использовать те возможности, какие есть.[92]
Юрий Пастернак
После исповеди батюшка спросил меня о машинописной книге А.-Г. Амана «Путь отцов», переведённой с французского Анастасией Цветаевой, которую он давал мне почитать. Я заверил его, что книгу уже вернул, но он мягко настаивал на том, что книга всё ещё у меня. Впоследствии оказалось, что батюшка был прав: спустя немалое время я нашёл эту книгу у моего друга Володи Казьмина в куче бумаг и с ужасом вспомнил, что давал её ему для прочтения, но он забыл книгу вернуть. Батюшка помнил всё.
Не могу удержаться и расскажу смешную и в то же время грустную историю. Была у моей мамы знакомая. Назовём её Р. Они вместе ходили в церковь, ухаживали за одинокими стариками, пели в церковном хоре. По профессии Р. была химиком, защитила кандидатскую диссертацию. Но в один прекрасный день она оставила научную работу и переквалифицировалась то ли в дворники, то ли в уборщицы, я точно не помню. Она казалась мне человеком добрым, отзывчивым до жертвенности и очень набожным. Вращаясь в специфической православной среде, она на дух не выносила отца Александра Меня, считая его еретиком, растлителем душ, жидомасоном и всё в таком духе. Поспорив с ней однажды по поводу отца Александра, я понял бессмысленность таких диалогов и стал принимать её такой, какая она есть. Сама она этой темы больше не касалась, и я решил, что худой мир лучше доброй ссоры.
Однажды она пришла к нам на мамин день рождения. Когда за столом начались разговоры, она, достав из сумки толстую школьную тетрадь, с воодушевлением стала рассказывать, что недавно ей на короткое время дали почитать книгу. Книга настолько ей понравилась, что она переписала её от руки в тетрадку, чтобы иметь возможность постоянно перечитывать. Я с неохотой заглянул в тетрадку, представляя, что ей могло понравиться, наверное, Серафим (Роуз) какой-нибудь. Каково же было моё удивление, когда я прочёл заглавие книги! Книга называлась «Небо на земле», и с первых же строк я понял, что не ошибся. Лаконичный, точный, мощный слог отца Александра нельзя спутать ни с чем. Быть может, мне надо было смолчать и усмехнуться в усы, но я не отказал себе в удовольствии сообщить Р., что она переписала в тетрадь книгу отца Александра Меня. То, что изобразилось на лице нашей знакомой, словами передать непросто. Во всяком случае, мне такое не по силам. Вот и вся история. Что называется – no comments.
Ирина Поснова
Экуменические взгляды отца Александра определились при нашем первом обмене письмами. Получив его первую рукопись, мы не были уверены, что она предназначалась для нас, и запросили отца Александра о его намерениях. При этом сообщили ему, что наше издательство – католическое, совмещающее, по примеру Владимира Соловьёва, верность Риму с верностью традициям Восточной Церкви и с братским сотрудничеством с православными. Последовал ответ: «Мы знаем, что вы – католики, но это нас нисколько не смущает, а наоборот, радует, ибо пришло время освободиться от конфессиональных перегородок, препятствующих исполнению воли Христовой об единстве христиан». В дальнейшем наши отношения всегда носили дружеский характер.
Священник Димитрий Предеин
Роман Грэма Грина «Сила и слава» – единственный переводной труд, осуществлённый отцом Александром. По мнению специалистов, перевод выполнен на высоком профессиональном уровне и по своим филологическим достоинствам не уступает переводу такого авторитетного специалиста, как Н.А. Волжина. Более того, по нашему скромному мнению, в некоторых случаях, например в описании переживаний католического священника, отец Александр прочувствованностью своего текста даже превосходит её перевод. Не вызывает никакого сомнения, что причиной, побудившей отца Александра взяться за этот перевод, была созвучность темы гонимой Церкви в Мексике двадцатых – тридцатых годов XX века и в Советском Союзе за весь период безбожной власти. И хотя бессмысленно искать какие-то параллели между жизнью безымянного мексиканского священника и жизнью отца Александра Меня, но всё же тема пастырского служения, которое неизбежно должно окончиться Голгофой, объединяет их судьбы какой-то величественной и трагической общностью.
Евгений Рашковский
При всей своей страстной любви к Богу, людям и природе, он и книги любил. Но библиофилом в обычном смысле слова, библиофилом, трясущимся над своими книжными собраниями, – не был. Батюшка давал читать книги из своей библиотеки десяткам и десяткам людей. И увы – не все возвращали ему книги, а если и возвращали, то подчас держали годами. Более того, в российской интеллигенции до сих пор бытует такой предрассудок, что «зачитывание», «заматывание» (т. е. невозвращение) чужих книг – не воровство, но простительная слабость. А он, беря на время чужие книги, всегда был предельно пунктуален.
Илья Семененко-Басин
Шеститомник «В поисках Пути, Истины и Жизни» писал уже в Сибири, куда перевели их институт. Окончательно замысел этого труда оформился у отца Александра неожиданно. Однажды он стоял на сопке среди простиравшейся до горизонта во все стороны тайги – жёлтой, потому что была осень. Внезапно налетел вихрь – и в одну секунду исчезло это громадное море жёлтого цвета, тайга лишилась всех красок. «И тут я понял – как писать!» – восклицал, вспоминая, отец Александр.
Писал же вечерами, после ежедневной работы на практике, в охотничьей избушке, где были только нары и стол у окна. Ребята, по словам отца Александра, выпивали после работы и веселились, кто как мог, а он, запасшись необходимыми книгами, спокойно занимался среди общего гвалта.
У отца Александра была прекрасно подобранная библиотека (на лето 1988 года – по его словам – около семи тысяч томов), и начитан он был удивительно. В разговоре с ним постоянно обнаруживалось, что нет книги, которой бы он не прочитал уже раньше тебя (включая раритеты и журнальные новинки). Вот некоторые его читательские пристрастия: любил Ахматову и Волошина и не любил Цветаеву, увлекался научной фантастикой и был равнодушен к Набокову. Любил прозу Мережковского; будучи невероятно занятым, находил время, чтобы перечитать «Войну и мир», а «Евгения Онегина» держал, как он сам говорил, у изголовья, словно Евангелие.
Олег Степурко
Был у меня такой эпизод. Я поехал с Валерой Ушаковым в пионерский лагерь, повёз туда оркестр из детского дома – мы играли на линейке, ещё на каких-то мероприятиях. И я взял с собой церковные книжки, чтобы им почитать. Ребята были очень тяжёлые, столько крови им попортили, такие тяжёлые дети.
Я решил походить с ними на рыбалку. Мы ходили в пять часов утра до подъёма, поймать ничего не удавалось, но у них было счастье. И однажды мы опоздали с этой рыбалки, а надо играть подъём. Мы побежали, и я забыл авоську с церковными книгами. Её нашли, позвали Ушакова: «Что такое? Это ваш протеже». Он говорит: «Он же православный, он не баптист». Баптистов они очень боялись.
Когда я рассказал об этом отцу Александру, он говорит: «Ну зачем ты так сделал, зачем нужно было брать эти книжки? У нас такая христианская русская литература – ну, почитай Толстого, Лескова. Почитай Пушкина – такой христианский поэт. Какая благодать! И не надо было всё это брать».
Андрей Тавров (Суздальцев)
Отец Александр любил исповедальную литературу, способность человека не поучать, а рассказывать о себе. «Существуют три великие исповеди – Толстого, Августина и Руссо», – не раз повторял он, а Августина принёс мне для прочтения в своём видавшем виды портфеле в церковь – не отослал меня в Ленинку, а принёс. Своими руками, в своём портфеле. Не забыл. Как и другие книги для своих прихожан.
Преследования иногда непредсказуемым образом отражались на его литературных трудах. Как-то он обмолвился, что начал писать Библиологический словарь, потому что ожидал ареста и большую вещь затевать было не с руки. А короткие статьи можно было писать между делом, в электричке, где он работал, подкладывая под листки свой толстый портфель, в котором он переносил для меня и для других из своего собрания книг массу раритетной литературы. Просто брал в руки, клал в портфель и тащил. Для меня это было началом того, что впоследствии я определил для себя как снятие кавычек с евангельских цитат. Простые действия руками и ногами, а не только ораторские упражнения.
Священник Владимир Тимаков
Куда бы ни ехал Мень отдыхать, он брал с собою «два чемодана» книг. Фактически они и составляли весь его скарб (из одежды он брал самую малость). И за отпуск все эти книги прочитывал. Со стороны могло показаться, что он их просто перелистывает. Так нет же – досконально всё штудировал. Его интересовали и точные науки, и искусство, но в основном он отдавал предпочтение книгам богословского и философского содержания. Как он успевал прочесть такое количество книг – загадка. По-видимому, черпал из них только самое нужное.
Шли шестидесятые – семидесятые годы. Продолжался страшный духовный голод. Книги, которые были выпущены ещё до революции, уничтожались, но всё-таки в то время их можно было купить.
В год моего поступления в семинарию академия и семинария находились в Москве, на территории Новодевичьего монастыря, и именовались «богословский институт» и «богословско-пастырские курсы». От входных ворот Новодевичьего монастыря до Успенского храма вела дорожка, по обеим сторонам которой продавались книги. Книги в основном были богословские, богослужебные, философские, житийные. Купить их можно было, но у студента денег-то – кот наплакал. Но мы на книги тратили последние гроши. Так и осело в сознании, что самая большая ценность – это книги.
Наталья Трауберг
В 1965 году я познакомилась с отцом Александром Менем. Я ему оставила «Вечного человека» Честертона, и он написал мне письмо в Литву. Смысл его (записка, к сожалению, не сохранилась) – «ура, ура, это то, что нам нужно». Он взялся за дело. Неизданные переводы Честертона были размножены – несколько машинисток специально занимались этим. И машинописные книги стали активно ходить по рукам.
Отцу Александру удалось наладить своеобразную фабрику: перепечатывали Бердяева, Сергия Булгакова и многие другие книжки тамиздата, которые моментально расходились. Правда, в них встречались пропуски, некоторые фрагменты терялись. Потому что машинистки трудились, конечно, в нерабочее время, может быть, ночью, спешили. Когда в 1988 году появилась возможность опубликовать неизданного Честертона и я стала искать прежние свои работы, то обнаружила, что в каких-нибудь сотых экземплярах потеряно до половины книги. А других просто не оказалось. Так что пришлось, скажем, у «Франциска»[36] переводить заново целые куски.
Судьба рукописей самиздата совершенно средневековая: они не были нам подвластны, мы их не правили, неизвестные люди вносили в них своё. Например, вписали в одну из них кретинскую шутку, я её забыла. Кроме того, при переводе для самиздата существовали свои особенности. Многие аллюзии, которые непонятны были без пространного комментария, мне приходилось снимать. Например, отсылки к непереведённым книгам Хаксли, Фолкнера и даже к переведённым, у нас их ведь не очень хорошо знали. Иногда я сокращала сама, потому что очень спешила, например, куски, которые казались повтором. Словом, это никак не было академической подготовкой рукописи.
В 1972 году о. Сергий Желудков и отец Александр Мень дали мне почитать трактат К.С. Льюиса «Страдание». Хотели узнать, не годится ли он для самиздата. Я пришла в восторг и тут же села за работу. И с этих пор переводила по книжке Льюиса в год.
В Новой Деревне, куда перевели отца Александра, стало очень много новых людей, а ездить туда часто я не могла. В 1972 году произошёл демографический взрыв – появилось очень много неофитов. Приход заметно вырос, и буквально каждый читал Льюиса.[93]
Удивительно, насколько он умел жить «здесь и сейчас» и в вечности. Мы – учились у него. Отец хотел, чтобы мы постоянно молились. Любил он и монашеское дело – переписывание библейских книг. Помню, я переписывала Псалтирь, книгу «Товит» и пророков. Сказать, что мы их «очень любили», – даже смешно: мы там жили.[94]
Владимир Файнберг
Соню Рукову отец Александр долго готовил к крещению. Давал соответствующую литературу. Однажды дал изданную в Брюсселе книгу «Магизм и единобожие», написанную неким Эммануилом Светловым.
Прочитав книгу, Соня приехала в Новую Деревню, стала просить отца Александра познакомить её с мудрецом, сказала, что готова поехать куда угодно, чтобы иметь возможность поговорить с автором, хотя бы увидеть его. В конце концов отец Александр взял её за руку, произнёс, лучась улыбкой: «Сонечка, да ведь это я…»
Девушка прочла книгу отца Александра «Сын Человеческий». Уверовала. Крестилась.
Через несколько лет оказалась в Троице-Сергиевой лавре, на исповеди у старца рассказала о роли, которую сыграла в её жизни книга Александра Меня.
– Еретик! – заявил старец. И наложил запрет на чтение его книг.
Нина Фортунатова
При первой возможности я помчалась к отцу Александру поделиться, рассказать взахлёб о встрече с Христом, на что он порылся в своём портфеле и дал мне машинописную книжку «Сын Человеческий» Э. Светлова. И ни слова о том, что это его книга. Через неделю я прилетела как на крыльях и сказала, что всё поняла, всё почувствовала, что готова за этим Светловым идти хоть на край света. На что он просто улыбнулся и сказал: «Ах, если любит кто кого, зачем искать и ездить так далёко». И опять не признался, что это его книга.
Я выпросила её ещё на неделю и села переписывать от руки, потом печатать на машинке. Мне хотелось, чтобы этот огонь коснулся всех моих друзей, подруг, родителей, родных, знакомых. Мне хотелось, чтобы был водопад из этих книг, чтобы она была у всех неразлучно…
Потом были съёмки фильма «Любить», который мы увидели только через двадцать пять лет. В этом фильме я услышала слова батюшки, что «в момент влюблённости человек встречается с вечностью, переживает Бога…» Такое случилось со мной после прочтения «Сына Человеческого», я поняла, полюбила Христа всем сердцем, и не выразить, как была благодарна тому человеку, который открыл мне Христа.
Александр Чернявский
Я переводил книгу Альберта Швейцера «Мистицизм апостола Павла», содержащую множество цитат из библейских апокрифов, и искал их русские переводы. Зоя Афанасьевна Масленикова рассказала о моих затруднениях отцу Александру, он дал ей микрофильмы с нужными переводами, попросил прислать уже сделанную часть работы и некоторые другие произведения Швейцера, а когда перевод будет окончен, привезти ему один экземпляр.
И вот мы с Зоей Афанасьевной стоим у калитки его дома. Не буду описывать свои первые впечатления, обаяние отца Александра, под воздействие которого я, разумеется, сразу же попал, излучаемую им доброту. Разговор быстро перешёл на Швейцера, а тема эта, как мне представлялось, не очень подходящая для обсуждения с православным священником. Известно, что Швейцер, определяя христианство как мистическое единение с Христом, требующее полной самоотдачи Ему и Его делу, считал исторического Иисуса человеком, убеждённым, что конец этого мира (который Он представлял Себе в соответствии с позднеиудейскими эсхатологическими ожиданиями) – дело ближайших дней. Это весьма далеко от православной христологии; кроме того, я уже прочёл книгу отца Александра «Сын Человеческий», где он недвусмысленно говорит, что концепция Швейцера неприемлема для православного сознания. Однако во время этой первой встречи речь шла только об апостоле Павле. Отец Александр сказал, что у апостола Павла ещё много неясного, например, до сих пор ведутся споры об истолковании многих мест Послания к Римлянам. Я спросил о его отношении к швейцеровской концепции этого Послания. Он ответил, что концепция Швейцера кажется ему всё-таки слишком жёсткой, и я счёл за лучшее не углубляться в эту тему.
Но уже при второй или третьей нашей встрече, прочитав книги Додда и Иеремиаса[37] (которые он же мне и дал!), я осмелел и перешёл в наступление. Я сказал, что трактовка Доддом слов Иисуса «Не успеете обойти городов Израилевых, как придёт Сын Человеческий» (Мф 10:23) как исполнившегося пророчества искусственна, что такого же мнения придерживается и Иеремиас и что книга последнего фактически подтверждает точку зрения Швейцера. Отец Александр внимательно выслушал всё это, но, против моего ожидания, не стал спорить и сказал: «Но ведь та или другая трактовка не определяет однозначно наши религиозные представления о Христе!» – и я, подумав, согласился. Он произнёс всего несколько слов, но как это было сказано и, главное, как был воспринят мой ответ! Его тон был полуутвердительным, полувопросительным, в голосе не было ни малейшего оттенка поучительности. И когда я пробормотал что-то вроде: «Да, вы правы», – его лицо буквально просияло! Он радовался за меня, что я понял, что ему не нужно ничего доказывать, что в наших отношениях не будет этого «камня преткновения», – и это далеко не всё из того, что я почувствовал в его взгляде и улыбке, но, к сожалению, не могу здесь описать, не обладая даром слова.
Анатолий Четвериков
Перед пятым курсом института Алик Мень решил переправить свою библиотеку из Иркутска в Москву. Охотоведы пошли помогать ему упаковывать книги в чемоданы. Пока в садике накрывался стол, мы укладывали книги. Их было много, и большинство из них с одинаковыми переплётами. Александр подсказывал, какую книгу класть в какой чемодан. «Эту не сюда!» – сказал он мне. «Алик, как ты различаешь их, ведь они одинаковые?» – спросил я, и он пошутил, что большинство книг знает даже по запаху. Упаковали десятка два чемоданов. Стоял вопрос, как всё это погрузить незаметно в вагон поезда.
Закончив сбор, мы расположились под яблоньками за садовым столиком. Здесь впервые Борис Дедов поднял вопрос, почему Алик пошёл в Православие, а не в индуизм, иудаизм, буддизм, католичество или, наконец, в ислам – религии, которые Мень знал в совершенстве. Ответ был полным. «Из всех религий православная – самая гуманная, в ней не предусмотрено насилие над душой и телом и нет жёстких ограничений. Основа всех религий – Божественное начало». Он сообщил, что заканчивает цикл «История религий», где рассматривает их происхождение, жизнь их основателей и другие вопросы. В этот раз многие узнали, насколько глубоки его знания, и ещё более прониклись к нему уважением.
Опрокинув прощальную стопку, вся ватага с чемоданами на трамвае спустилась к вокзалу. Подали поезд Иркутск – Москва. Отыскали нужный вагон. И пока Том Самсонов и Аркадий Скрипкин развлекали проводников, мы занесли чемоданы с книгами в вагон и рассовали по полкам. Алик уехал.[95]
Священник Георгий Чистяков
Отец Александр был теснейшим образом связан с той средой, в которой сохранились книги с дореволюционных времён, сохранились культура и вера. Внутри того микрокосма, в котором он жил, как будто революции и не было. Он читал Соловьёва и Бердяева, Булгакова и Бориса Чичерина.
Русские люди, подобные ему, разумеется, были, но они жили в Нью-Йорке или в Париже, а он здесь был единственным. Уже в четырнадцать лет он был сложившимся человеком. И всё из-за того, что его окружали потрясающие люди, которые помнили начало века, которые сохранили не только книги, но и живую память. Я всё время повторяю эти слова «сохранили книги», потому что это во времена его или моей юности значило чрезвычайно много. Я затрудняюсь назвать хотя бы ещё одного человека из его поколения, который бы так хорошо знал философскую и богословскую мысль начала века и до такой степени был органично с ней связан. Из поколения людей, которым сейчас уже сильно за восемьдесят, такие люди ещё были. А среди ровесников отца Александра это уже было невозможно. Он был единственным.
Человек на Западе, казалось бы, психологически ничего общего с отечественным выходцем из советского времени не имеющий, оказывается, тоже нуждается в отце Александре и в его слове. Когда итальянский писатель Джованни Гуайта[38] решил перевести книгу «Сын Человеческий» на итальянский язык, один из французских друзей отца Александра сразу же заметил, что этого делать не нужно, потому что на Западе существует и без того множество таких книг, где популярно и на высоком уровне излагалась бы жизнь Иисуса Христа. И ошибся. Когда «Сын Человеческий» вышел (сначала на итальянском, а потом в его же переводе по-французски), оказалось, что книга прекрасно раскупается. Она оказалась востребованной не только в России, но и в других странах в силу того, что в этой книге есть нечто абсолютно уникальное. Что именно? Вероятно, полное слияние с Тем, о Ком он говорил, – с Иисусом из Назарета.[96]
Татьяна Яковлева
Трудно описать, насколько переполненными событиями, встречами, делами были последние месяцы жизни отца Александра. В сентябре 1990 года у меня кончились экслибрисы, которые мы наклеивали на книги приходской библиотеки. Я сказала об этом отцу Александру, и на следующий день он привёз мне целую пачку экслибрисов! Не забыл! Я тогда поразилась этому, потому что у меня от переутомления случались провалы в памяти (хотя мои нагрузки были несравнимо меньшими, чем его).
Анжела Ялышева
Мою жизнь можно разделить на два отрезка: до встречи с отцом Александром и после.
Однажды вечером, готовя ужин, смотрю по «ТВ Центр» фильм, посвящённый 75-летию Александра Меня. Что-то задевает меня, ставлю на запись, пересматриваю много раз и чувствую, как через экран телевизора на меня идут волны любви. Иду в библиотеку и беру несколько книг отца Александра и о нём. Столько лет прошло с его смерти, а я как будто только проснулась, только узнала. Я стала читать книгу «И было утро» и заплакала, просто смотрела на книги и плакала. И впервые почувствовала, как «осколок снежной королевы» тает в сердце. Потом я начала слушать его записи. С этого времени у меня началась интенсивная и напряжённая внутренняя жизнь. Спустя двадцать лет после моего крещения я пережила радость неофитства: рассказывала всем о Христе и отце Александре. Я стала входить в Церковь, как учил батюшка: читать Библию, посещать богослужения, пережила покаяние, причастие, стала ходить в воскресную школу. Слушала и читала его беспрерывно. Вся рассыпанная мозаика сложилась в прекрасную картину, всё встало на свои места, в жизни появился стержень, мир оказался стройным, прекрасным, исполненным смысла. Отец Александр помог мне обрести подлинную веру в Бога, понять свою жизнь и увидеть, что в ней нужно изменить.
Затем я стала переживать о сыне. Я видела, что ему сложно жить, но помочь не могла. Как же донести до него, что я узнала, как рассказать ему про самое главное в жизни? К моему большому удивлению, во время Великого поста сын попросил почитать что-нибудь отца Александра про причастие (они с приятелем решили сходить на литургию). Так отец Александр привёл к Богу и моего сына. Книги отца Александра и сейчас часто вижу на его столе.
Живое слово
Душе израненной доброе слово – лекарство.
Григорий НазианзинАнастасия Андреева
Отец Александр однажды сказал: «Неофитам мы не можем лгать. Христианство – не кайф, не защищённость, это мужество людей, решившихся идти по пути открытия себя воздействию Духа».
Андрей Анзимиров
Отец Александр говорил: «Церковь – не аптека, мы тут рецептов не выписываем. Каждая жизненная ситуация уникальна, и рассматривать её нужно отдельно, в соответствии с Евангелием».
«Православие – не резервация и не бегство от мира. Внешнее всегда проще. Внешняя сторона может свестись к чистому обрядоверию, она всегда имеет тенденцию превращаться в самодовлеющее начало».
Отец Александр не учил противостоянию власти, он делал гораздо более глубокую и значительную вещь. Он просто выводил человека из-под власти стереотипа. Я не раз слышал от него: «Вот, говорят, большевики, большевики… Чем большевики мешают защитить диссертацию или повышать свой профессионализм на работе? Чем они мешают творцам творить, врачам лечить, чем они мешают влюбляться, жениться, строить семью, иметь детей, наслаждаться природой? Мы должны жить и исполнять свой долг, как если бы большевиков просто не было. Это не их страна, это наша страна. Это не их жизнь, это наша жизнь, и принадлежит она Богу и каждому из нас – и никому больше. Чем реже мы с ними соприкасаемся, тем лучше».
Однажды отец Александр прочёл экспромтом блестящую лекцию о христианстве и тоталитаризме, из которой я особенно запомнил его заключительную фразу: «Тоталитаризм всегда выступает как национальный по форме и сатанинский по содержанию».
«У христианства нет знамён, – любил повторять он. – Если даже мы поднимаем стяг с крестом или со святым Георгием, мы мгновенно превращаемся из проповедников Благой Вести в обычных носителей очередной идеологии».
Ариадна Ардашникова
«Дело Господа – объединять, разъединять – дело дьявола», – часто говорил отец Александр.
«Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые, – любил подзадоривать нас отец. – Наше место здесь. Где жить – это понятие географическое. Главное – жить с Богом».
Священник Владимир Архипов
Отец Александр Мень говорил, что если бы у людей не было слова «прости» и хотя бы некоторые не умели его произносить, на земле невозможно было бы жить.
Слова отца Александра в период всеобщего советского дефицита: «Самый острый дефицит нашего времени – дефицит любви и искреннего уважения к человеку. Только любовь может исцелить человека и показать, что он бесконечно ценен в глазах Божиих».
Отец Александр часто повторял одну простую, но безотказно работающую истину: «Не превращайте веру и любовь к Богу в единоборство с грехом. Вы его не победите. Взращивайте в себе любовь ко Христу, и грех сам отомрёт, ему не будет места в сердце, любящем Бога».
Александр Белавин
Об отношении к некрещёным или обращённым в другую веру отец Александр говорил: «Для меня все люди – Люди. Все они творенья Божьи. Они мои ближние. Кроме того, формально крещёный человек может быть далёк от Бога и от Христа (ведь и Сталин был крещён), а иной язычник – по своим делам – ближе, чем мы».
Сергей Бессмертный
По поводу фильма и книги «Изгоняющий дьявола»[39] отец Александр сказал: «В этой истории есть одна существенная неправда: дьявол вселяется в девочку ни в чём не повинную, как бы паразитируя в ней. Между тем в основе всякого зла в нашей душе лежит то “да”, которое мы ему говорим, мы впускаем его в свою душу».
Наталия Большакова
Отец Александр на последней исповеди сказал мне такие слова: «Никому не верьте, кто будет говорить, что наша Церковь не свята. <…> Церковь жива не нами, грешными, а Господом нашим Иисусом Христом. А Он всегда здесь с нами в Своей Церкви. Здесь – продолжение воплощения в истории Иисуса Христа, здесь Его Царство, оно уже пришло, и врата адовы не одолеют его». И тихо, счастливо, я бы сказала, победно засмеялся и посмотрел на меня. <…> Он сказал это так, как будто он сейчас это узнал, и от переполнявшего его ликования весь сиял, озарённый ярким белым светом. <…> Я закрыла глаза – было больно смотреть.[97]
Анна Борзенко
Однажды пожаловалась отцу Александру, что с мужем не очень ласкова. Посмотрел строго: «Помни, и не такие крепости рушились». Запомнила. И ещё – это он многим, кажется, говорил: «Любовь, как цветок, – требует ежедневной поливки».
Священник Александр Борисов
«Наука не может сделать людей до конца счастливыми. Она может только способствовать благополучному существованию нашего тела». Отец Александр часто приводил в доказательство этого тезиса то, что материальные блага не являются тем, что может насытить человека. «Люди не могут стать более гуманными, более человечными, я бы даже сказал, более разумными под действием только техники, науки и изобретений. Нужна великая школа жизни для того, чтобы становиться людьми. Мы это потеряли, но я уверен, что потеряли не безнадёжно. Работая с людьми на протяжении десятков лет, – говорил отец Александр Мень, – я всегда убеждался, что, несмотря на полный кризис духовности, всё равно есть какое-то богатство в людях, всё равно надежда есть, всё равно мы выпрямимся».
Отец Александр Мень говорил, что человек встречает Бога главным образом в трёх направлениях: в любви, в творчестве и в природе.
Повторю слова отца Александра Меня: «Нам следует жить так, как если бы конец света наступил завтра, а трудиться так, как если бы нам предстояла вечность».
Сергей Бычков
Когда отца Александра упрекали в том, что многие его прихожане, в том числе и пишущий эти строки, не всегда достойны своего пастыря, он кратко отвечал: «Ангелов у нас нет».
Татьяна Викторова вспоминала, как в ответ на жалобы прихожан, что трудно жить и ветер дует прямо в лицо, отец Александр ответил: «Это же прекрасно! Так и должно быть – ветер прямо в лицо!»
Александр Вадимов (Цветков)
Припоминаю один разговор. Кто-то рассказал о юбилее Ахматовой, только что пышно отпразднованном в Ленинграде. Батюшка заметил:
– Жаль, что всё делается с опозданием. Как бы она порадовалась, получив при жизни хоть небольшую долю нынешнего внимания!
– Но ведь теперь Ахматова имеет совершенное знание о том, что происходит здесь, и, следовательно, может радоваться? – спросил один из собеседников.
– Да, конечно… Но там – другие проблемы.[98]
Леонид Василенко
Однажды отца Александра спросили, куда же он поедет, если его насильно отправят за рубеж. И он неожиданно ответил:
– Всё-таки в Израиль.
– Почему?
– Потому что там, как и в России, христианам очень трудно.
Марианна Вехова
Отец Александр говорил о браке: «Надо быть идеальной женой! Узнать, что для мужа – идеал семейной жизни, и стремиться этот идеал осуществить».
«Женщина должна быть радостью для глаз! Нельзя выглядеть неухоженной, неинтересной. Надо согревать сердца членов семьи и своей бодростью, и любовью, и добротой, и… одеждой, причёской, внешней привлекательностью».
«Любовь супругов – не постоянная величина. Ко мне приходят супруги и жалуются, что любовь ослабела или совсем ушла, стала не такой, как была в начале. Но ведь это естественно. Даже ток меняет напряжение, и человеческая психика не выдерживает постоянного напряжения. Чувства идут как бы по синусоиде. Периоды спада надо спокойно пережидать, не застревать на них и не делать из спада трагедию».
Отец был ревнителем Церкви, примером того, как надо любить и чтить Церковь. Он огорчался попыткам пылких неофитов приспособить Церковь как некое магическое учреждение для удобства и безопасности своей жизни. Он говорил: «Нельзя искать в храме духовного самоуслаждения, комфорта, воспринимать его как зонтик или бронежилет (защиту от ударов жизни) или – даже – капище: “Я приношу Тебе, Господи, в жертву моё время, мой отдых, мои удовольствия, а Ты за это дай мне…” В храме мы встречаемся с Богом, вот его функция, а в каких одеждах наша душа является на “брачный пир” и каковы последствия нашей неготовности – это уже наши личные проблемы…»
Светлана Домбровская
А на одной из быстрых «прогулок» – от моего дома до храма, ко всенощной, отец, чуть нахмурившись и не глядя на меня, спросил, не хочу ли я позаниматься с маленькими детьми, – «ну, там лет с пяти-шести, – пробросил он, – которых приводят ко крещению совершенно неподготовленными, книжки наши показать, поспрашивать, сказать что-нибудь…» Я сразу сникла, подумав о том, что к «маленьким» я как раз и не готова, а вот если бы со взрослыми… И ответила, краснея за отказ, и потому – довольно ворчливо: «Не чувствую вдохновения…»
Отец прошёл по дороге какое-то время молча, а потом сказал спокойно, без нажима, как бы размышляя и твёрдо: «Если мы будем делать по вдохновению, не будет подвига».
Андрей Ерёмин
«Каждый должен пройти, – как любил шутить батюшка, – сначала этап становления человека, потом джентльмена и только потом христианина».[99]
Батюшка считал, что для обретения истинного чувства свободы совершенно бессмысленно эмигрировать. Он говорил: «Христианин должен бурить землю на месте, на котором поставлен Богом».[100]
Людей притягивал его необыкновенный дар собеседника. Батюшка сам говорил, что «единственное перевоплощение – это перевоплощение в другого человека», чтобы суметь почувствовать его боль и радость. Это и есть любить ближнего как самого себя.[101]
Батюшка не сомневался, что спасение, которое начинается здесь, в этом мире, по ту сторону жизни будет развиваться далее, но размышления о потустороннем существовании души не имели для него глубокого смысла. «Что будет потом, – говорил он, – узнаем потом». А главное – то, что даёт нам наша вера сейчас.[102]
«Если мы не святы, – говорил батюшка, – то только потому, что сами не захотели. Не захотели принять этот дар и не захотели с этим жить…» [103]
Отец Александр подчёркивал, что, чем ниже нравственный и культурный уровень человека, тем труднее ему переносить чуждые формы. И напротив, чем выше «этаж», тем легче принимаются самые непохожие обычаи. «Человек высокого духовного уровня понимает чужое: чужой стиль, чужую музыку, чужое искусство. Человек примитивный понимает только своё».[104]
Одному из своих друзей отец Александр говорил: «Вы что, всерьёз думаете, что атеисты виноваты в разрушении церквей? Настоящие виновники – ложные христиане, всякие купцы и дворяне, мироеды, которые мучили крепостных, пьянствовали, развратничали, а потом перед смертью, пытаясь откупиться от греха, жертвовали деньги на постройку храмов. Виноваты и церковники – те, что пили, подлаживались под мирскую власть, благословляли всякие безобразия. Атеисты явились лишь орудием гнева Господня. Перечитайте пророков Библии, и вам всё станет ясно».[105]
Напомню, как отец Александр отвечал тем, кто считал интимные отношения между мужчиной и женщиной греховными. Утверждение, что зачатие – это грех, а только рождение ребёнка – благословение, он называл ерундой и говорил: «Всё – благословение Божие! А грехом человек может сделать даже Евангелие». И приводил в пример религиозные войны, которые велись именно за «евангельские» идеалы.[106]
Отец Александр крайне скептически относился к представлениям о святой жизни как об особой изощрённости в самоистязаниях. Он говорил: «Не гнилые верёвки и столпы и не пренебрежение баней делают человека святым, не в этом смысл христианской жизни».[107]
Отец Александр говорил: «Все агитаторы всех времён дышали одним – полным и окончательным презрением к человеку».[108]
«Каждый из нас, – говорил он, – призван стать соучастником Господа в преображении этого мира».[109]
В одной из проповедей отец Александр говорил: «Мы созданы, каждый из нас оберегаем, каждый из нас – дитя Божие, мы не можем быть ничтожными, мы об этом забыли. Вот почему мы несчастны».[110]
Владимир Ерохин
Батюшка советовал путешествовать: «Надо обладать динамикой души». Говорил: «Хорошо, что в храм надо ехать, совершать путешествие, преодолевать трудности». Ещё говорил: «Пока ноги несут, пока сердце бьётся, идите в храм».
Отец Александр любил образ подброшенного вверх камня: «Пока летит – поднимается, остановился – падает на землю, стремительно рушится вниз». Подброшенный камень был для него аллегорией души. Душа обязана трудиться, подниматься неуклонно вверх, расти. За остановкой следует падение.
Ольга Ерохина
Моей подруге, у которой много детей и она нечасто выбиралась в храм, сокрушавшейся, что она большую часть жизни проводит на кухне, отец Александр сказал: «Можно ведь и на кухне быть как в храме, а можно быть в храме как на кухне».
Тамара Жирмунская
«Когда дуют сильные ветры, – как-то очень лично, выдавая внутреннее напряжение, произносит он, – на месте остаются только деревья с мощной корневой системой. Наша духовная жизнь – это наши корни. Держимся за Небо, как Антей – за землю…»
Дважды, разными словами, отец Александр сказал, а я автоматически записала, не думая, что это его завещание: «Служить людям надо полностью, до смертного конца». И ещё: «Крест Христов – не просто знак, который мы носим. Это полная отдача себя».
Марина Журинская
Батюшка говорил: «Если у вас есть выбор: идти в храм или ухаживать за больным, то считайте, что у вас нет выбора, – нужно ухаживать».
Когда-то я во времена своей молодости наблюдала церковных бабушек. Тогда предлагалось перед ними трепетать, а отец Александр Мень говорил: «Это всё комсомолки тридцатых годов. Грехи свои отмаливают. Это очень хорошо, что они пришли в Церковь. Но они не есть носители церковной традиции». Носителей церковной традиции тогда можно было по пальцам пересчитать.
Михаил Завалов
«Из всех больших русских писателей XIX века рядом за одним столом я бы хотел сидеть только с Пушкиным», – сказал он как-то во время застолья.
Отцу Александру был бескорыстно интересен каждый встречающийся человек – «маленький» или «большой», и люди в его орбите становились значимее для себя самих и для других. А «если все вокруг нам кажутся идиотами, то это, скорее всего, наша проблема», – сказал он мне однажды.
Зная наши привычки и ту социальную форму поведения, которую он попросту называл словом «трёп», батюшка резко говорил: «Все разговоры после полуночи – от лукавого». И рисовал картинку моей жене: часы с кукушкой, возвещающей полночь, торчащие из-под одеяла две головы и титр: «Спать!»
К работе, профессии отец Александр относился серьёзнее, чем большинство окружавших его христиан. Он ненавидел непроизводительный труд, считал всякую халтуру – грехом, ужасался, когда неофиты бравировали тем, что работают кое-как на советской работе: «Да ведь мы проводим на работе треть, если не больше, своей сознательной жизни!» Говорил, что почти нету профессий нехристианских, «ну, может быть, профессия палача», а так хоть «морковкой торговать – нужное людям служение».
Отец Александр так говорил об алтарниках с двумя высшими образованиями или о храмовых интеллигентных истопниках: «Мистика на самообслуживании: всё противно, а я уйду, буду с Богом наедине… В юности у меня тоже было такое искушение. Но любовь требует идти в мир». Скорее он призывал искать хорошую, интересную и полезную людям работу, куда можно себя вкладывать.
«Да, жизнь – это болото, куда ни глянь: болото на работе, прокисание в семье, маразм нашей церковной жизни. Но вера нам на то и дана, чтобы по этому болоту ходить!» (Я хорошо помню, что это было сказано нам с женой по дороге – между станцией Пушкино и Новой Деревней.)
Отец Александр говорил: «Надо быть скептиком – ради истины. Если в нас живут крокодилы, не стоит принимать их за ангелов».
Священник Владимир Зелинский
«Конец мира может наступить сейчас, когда мы с вами беседуем, – говорил отец Александр, – но какой смысл строить свою жизнь на испуганных домыслах? Научиться жить в начале христианской эры куда разумнее и отважней».
Помню, как, стоя у окна в своём кабинете и обернувшись на перезвон лаврских колоколов, Вы сказали: «Видите, живу под покровом преподобного Сергия, всегда чувствую его близость».[111]
Григорий Зобин
Батюшка говорил, что ксенофобия – ненависть к чужому – досталась нам в наследство от мира биологического, к которому мы одной своей половиной принадлежим. «Многие животные, – говорил он, – чтобы уцелеть и прокормиться, сбиваются в стада и стаи. Свободой там и не пахнет: иерархия, жёсткая власть вожака… В древности люди объединялись в племена с той же целью: для защиты от врага. Отсюда и неприятие “чужака”, подозрительность по отношению к нему и стремление найти “своего” по видовому признаку. Всё это дожило и до наших дней. Так, например, даже в лагерях складывались своего рода землячества: русский старался прибиться к русским, грузин к грузинам, еврей к евреям и т. д. В основе всего этого лежит закон биологии. Но с тех пор, как миру было проповедано Евангелие и прозвучали слова апостола Павла о том, что во Христе “нет ни эллина, ни иудея”, людям открылся иной закон – закон Духа».
Александр Зорин
От антропогенеза мы перешли к разговору о войне и о христианском отношении к убийству. «Сейчас уже звериная природа войны очевидна для всех, – сказал батюшка. – Любое убийство, чем ты его ни оправдывай, всегда отвратительно. Сатанинский характер его несомненен. Оно разрушает душу. Но пока этот мир существует, необходимость в профессии военного, по всей вероятности, будет всегда».
Отец Александр стал говорить о христианском отношении к жизни. «Оно, – сказал батюшка, – лучше всего выражено в одной строке Мандельштама – “взять в руки целый мир, как яблоко простое”». Мандельштам был одним из любимейших поэтов отца. Батюшка говорил, что Мандельштам с невиданной глубиной чувствовал христоцентричность всего творения, сумел до конца осмыслить учение эволюционистов, в результате чего и написал стихотворение «Ламарк», где показал, как теряет смысл само существование мира и человека, когда оно оторвано от Бога.
Отец Александр говорил: «Нужно беречь верность Богу. Живём-то в основном на периферии Духа. Соблюдая верность, мы перемещаемся к центру. Верность – точное понятие в общении с Богом».
Лион Измайлов
Отец Александр говорил: «Твои родители ждали мальчика или девочку, а Бог ждал именно тебя».
Владимир Илюшенко
Отец Александр говорил: «Бог несправедлив, потому что если бы Он был справедлив, Он должен был бы испепелить нас за наши грехи – мы это заслужили. Но Бог есть любовь, а любовь не карает, а прощает. Бог до последнего мгновения нашей жизни взывает к нашей совести, к нашему сердцу».
Излюбленный образ отца Александра, символизировавший и жизнь, и путь христианина, – эскалатор, идущий вниз. Если ты хочешь духовно возрастать, ты должен всё время бежать по этой лестнице вверх – иначе снесёт.
Очень важное замечание отца Александра: «Христос учит нас не тому, как произошло зло в мире, а учит тому, как жить в мире, где есть зло. Он сказал: “В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир”».
Отец Александр следовал за Христом: он воевал со злом. Он утверждал: «Кто не воюет, тот не побеждает».
Илья Корб
О крещении мне, как очень нетерпеливому человеку, отец Александр говорил: «Представь себе пустыню, ты идёшь по ней, и вдруг возникает прекрасный храм с очень красивыми золотыми дверями, он весь сияет и светится. Ты подходишь к дверям, открываешь их и видишь, что за ними такая же пустыня. Я же хочу, чтобы ты, открыв двери, не оказался снова в пустыне, а вошёл в прекрасный Божий дом».
Зоя Масленикова
Батюшка так отозвался о фильме «Покаяние»: «Я посмотрел этот фильм и нашёл там покаяние только в заглавии. На торжествах по поводу юбилея (тысячелетия Крещения Руси. – Ю.П.) слышал только возвышенные речи о том, какая святая и прекрасная наша Церковь, и ни одной нотки покаяния. А без покаяния невозможно обновление жизни».
Он говорил, что «нет такой “мамы-церкви”, которая всё знает, вытирает носы и слёзы своим детям, ставит в угол, дарит шоколадки за хорошее поведение. Церковь, – говорил отец Александр, – это Христос и мы, то, что мы туда вносим. Церковь – организм богочеловеческий, это место пересечения двух планов: нашего, земного, и – Небесного, Божественного. Поэтому очень многое зависит от того, что мы несём туда».
Отец Александр замечательно говорил о своей маме, как о человеке, заново родившемся в вере: «Бывает вера-рубашка, которую можно снять. А иногда она становится кожей, человек и вера образуют одно целое. Так произошло с мамой, она была человеком преображённым».
Елена Мень
Я помню, выходила замуж за Володю Юликова, мне было восемнадцать лет, и я не очень была уверена, что с ним уживусь долго, как-то я сомневалась. Я пришла к отцу накануне венчания и говорю: «Слушай, пап, ну ты мне скажи, это вот венчание, это у нас что? Это цепи?» Он мне сказал: «Нет, это не цепи. Это благословение».
Марина Михайлова
Батюшка считал, что есть два верных способа встречи с Богом: Евхаристия и Священное Писание. И в церковных проповедях, и на квартирных встречах он говорил о том, что мы можем приблизиться к Богу через участие в Евхаристии. Однажды мы у него спросили, как далёким от церкви людям объяснить, что нужно причащаться. Ведь человек может сказать: «У меня Бог в душе, мне не нужны богослужения». Батюшка сказал, что в таких случаях хорошо рассказать историю Тайной Вечери: вот Иисус знает, что сегодня Его должны арестовать, что Он в последний раз со Своими учениками, и они за столом смотрят друг на друга, и Господь берёт хлеб и вино и говорит: «Это Тело Моё, это Кровь Моя. Делайте это в память обо Мне. Пока вы это будете совершать, Я с вами». Отец Александр понимал таинство Евхаристии как реальное, глубокое и личное общение со Христом. Он подчёркивал, что вне евхаристической жизни не может быть настоящего богообщения.
Второй путь к встрече с Богом – чтение Писания. Мы прекрасно знаем, что человек, который регулярно посещает церковь и даже участвует в Евхаристии, может быть абсолютно далёк от Бога, потому что он Слово Божие не слушает, и тогда возникают фантомы в том месте, где должен быть живой Христос. Отец Александр очень настаивал на том, чтобы мы читали Евангелие, изучали его, молились, опираясь на Евангелие.
Юрий Пастернак
Однажды отец Александр сказал: «Критерием духовного роста является ваше отношение к людям».
Запомнилась мысль из общей исповеди отца Александра: «…если вы не в духе, не в форме, унываете, сделайте что-нибудь для ближнего».
Отец Александр Мень часто говорил о том, что «Господь найдёт возможность о Себе напомнить, и как трудно каждый раз бывает в это поверить».
Григорий Померанц
Отец Александр считал, что в духе различия между конфессиями в сущности ничтожны. Он сравнивал выбор вероисповедания с выбором жены. Это как бы брак. Выбирая себе жену, вы не умаляете достоинства другой женщины, т. е. выбор одного вероисповедания не связан с тем, что другие вероисповедания стоят ниже. Это выбор любви, а не доказательств, и это является решающим.
София Рукова
Отец Александр как-то посетовал, что некоторые прихожане легкомысленно относятся к Священному Писанию, вообще к святыне. Он взял в руки Библию и сказал: «Поймите, ведь мы держим в руках Бога, – и повторил: – Бога».
Ирина Рязанова
Отец Александр говорил: «Нельзя застревать на грехе – перед, после. Надо проходить “сквозь”».
Илья Семененко-Басин
Когда ему говорили об унылой, серой толпе в транспорте, о невыносимо унылых лицах в переполненных вагонах, спрашивая, как тут быть, отец Александр восклицал: «Возлюбить их всем сердцем своим!» И добавлял, что в тот день, когда у человека, идущего в булочную за хлебом, в душе будет звучать гимн Творцу, действительность, окружающая его, перестанет быть серой. При этом в отце Александре не было и тени наивного оптимизма – взгляд на вещи у него был абсолютно трезвый. Он говорил мне на исповеди, что нельзя этот мир принимать безоглядно, нельзя и полностью отбрасывать. И дал формулу: «Принимать отрицая и отрицать принимая».
Олег Степурко
Отец Александр Мень ещё в семидесятые годы говорил, что «мы не можем отменить коммунистическую диктатуру, но мы можем изменить общество на капиллярном уровне. Если в разных сферах жизни появится много христиан, то страна изменится».
Однажды священник Владимир В. написал отцу Александру скандальное письмо, вызвавшее жуткое недоумение у всех прихожан. И отец Александр неожиданно сказал о нём следующее: «Есть два стиля поведения священников. Первый: после рукоположения человек меняется и начинает говорить на птичьем языке: “Спаси, Господи”, “Ангела-хранителя в дорогу”, церковные прибаутки, байки. Начинается театральное действие. Другие священники, наоборот, этого не делают». Он рассказал, что когда о. Антония (Блума) хиротонисали в епископа, он пригласил своих друзей и сказал: «Как я тебе был Тоня – зови меня Тоня, был для тебя Антон – зови меня Антон. Всё, никаких “владык”». Так оставался до самой смерти со своими друзьями, как в детстве звали. «А эти, – говорит отец Александр, – наоборот. Сразу переходят на птичий язык: “Благослови, батюшка”, “спаси, Господи”».
Андрей Тавров (Суздальцев)
Отец Александр часто говорил: «Христианство – это не тёплая печка, к которой так хорошо прислониться, а подвижничество и труд».
К кладбищам отец Александр относился оптимистически. Когда я привёл дочь, чтобы познакомить с ним, все места и лавочки вокруг церкви были заняты, и для того, чтобы как-то поговорить с ней наедине, он отправился к могилам, расположенным в церковной ограде, – небольшому кладбищу. Предупреждая возможный испуг дочери, он сказал, улыбаясь: «Здесь хорошо. Здесь всё – правда. Все погоны и чины остались позади. Здесь всё как оно есть». И снова улыбка.
Владимир Файнберг
Как-то перед общей исповедью, увидев перед собой группу молодых прихожанок с нарочито постными выражениями на лицах, повязанные косыночками головы, отец Александр сказал: «Оделись ну как старухи! А раньше люди, если шли в церковь, лучшую одежду свою надевали!»
Отец Александр сказал: «Ну почему не смотрят на Того, Кто смотрит на нас отовсюду?»
Владимир Френкель
Я хорошо помню, как отец Александр говорил, что «в любом явлении можно считать его сущностью то, без чего этого явления не было бы. Так вот, христианство может обойтись и без колоколов, и без крестов, даже без храмов. Единственное, без чего христианства быть не может, – это Христос. Значит, Христос и есть сущность христианства».[112]
Андрей Черняк
Где-то через две недели после моего крещения отец Александр назначил день нашего с Кариной венчания. Это было на Масленицу, перед Великим постом. Отец Александр должен был приехать к нам домой и нас повенчать. И я его встречаю на Лосинке, ловлю машину и везу на такси к нам домой. И по дороге мы разговариваем. Помимо нас он должен был венчать ещё одну пару, но в последний момент они венчаться отказались. Отец Александр знал эту пару и, представляя себе, что там происходит, сокрушённо сказал мне: «Да, Андрей, трудно жить человеку по заповедям блаженства». Мне – две недели от роду, но когда со мной хорошо, и я – хорошо, и я так понимающе киваю и говорю: «Да, отец Александр, да. Трудно жить по заповедям блаженства». Он как-то коротко на меня взглянул и тем же тоном продолжает: «Я вам больше того скажу, Андрей: нет ничего легче, чем жить по заповедям блаженства, а когда мы от них отступаем, тогда начинаются трудности».
Священник Георгий Чистяков
Помню, как отец Александр заинтересовался, когда я рассказал ему об итальянской книге, в которой были собраны молитвы всех народов и религий. При этом он постоянно подчёркивал уникальность христианства. «Христос, – говорил он, – есть рука, протянутая с Небес, как на древних иконах иногда изображается, – оттуда протянута нам рука».
Однажды, говоря о том, почему в мире сегодня так много разных исповеданий, отец Александр заметил: «Противоречивость между различными христианскими исповеданиями – протестантами, католиками, православными – это не есть распад, разлом, а это есть лишь проявление частей целого, единого целого, до которого надо дойти, – до глубины».
«К свободе призваны вы, братья, – любил повторять отец Александр, цитируя апостола Павла. И с горечью продолжал: – Люди не хотят свободы. Причины разные, но это факт». «Я убеждён, – говорил он в своём интервью, заготовленном на случай ареста, – что свобода должна вырастать из духовной глубины человека. Никакие внешние перемены не дадут ничего радикально нового, если люди не переживут свободу и уважение к чужим мнениям в собственном опыте».
Ирина Языкова
Однажды отец Александр сказал: «Наша жизнь – как река с сильным течением. А если мы хотим переправиться через реку на другой берег, мы должны грести гораздо выше места назначения, тогда у нас есть шанс попасть туда, куда надо. Но если мы будем метить прямо в это место, нас обязательно снесёт течением вниз, и мы окажемся очень далеко от того места, куда хотели попасть».
И в шутку, и всерьёз
Секрет жизни – в смехе и смирении.
Гилберт Кийт ЧестертонАндрей Анзимиров
Александр Галич, с которым мои родители были в дружеских отношениях по кругам кино, рассказал отцу Александру, что, когда меня исключали из комсомола за посещение церкви, в доносе комсомольского патруля было написано: «А когда отцы Церкви вышли на крестный ход, с ними вместе шёл студент Бессмертный с зонтиком в одной и со свечой в другой руке». Отец Александр много смеялся и говорил, что мне «единственному из его знакомых удалось пройти, да ещё с зонтиком, в одном крестном ходу с Василием Великим, Иоанном Златоустом и Иоанном Дамаскиным» и что он мне завидует. Потом это ещё долго было шуткой между нами.
В семидесятые годы отец Александр с озорным выражением на всегда светлом и радостном лице шутил в тесном кругу: «О. Глеб Якунин – это наша армия, а я – это партизанское движение. Отец Глеб пошёл в бой с поднятым забралом, а я воюю с опущенным. И то и другое – необходимо».
Ариадна Ардашникова
– Александр Владимирович, вся кора земная – кости умерших поколении? людеи?, где же возможно быть воскресению ме?ртвых?
– Наша планета в галактике – как муха над Европои?. — И улыбнулся: – Бог место наи?де?т, вы не волнуи?тесь!
Незадолго до моего крещения:
– Александр Владимирович, хочу вас попросить быть моим духовным отцом.
– Я очень загружен. Боюсь, у меня будет мало времени для вас Устроит вас это? Пои?дите к другому священнику.
– Да нет! Не это меня смущает.
– А что?
– Вы добрыи?, а мне нужен строгии?, чтоб спуску не давал, чтоб я не жалела себя, не потакала себе, меня нужно в ежовых рукавицах держать!
– А-а, ну тогда все? в порядке, я вас буду раз в неделю в милицию сдавать.
Светлана Архипова
В день, когда крестили Таню Гамазкову, был трескучий мороз. После литургии мы, все участники этого радостного события, вместе с отцом Александром Менем направились по адресу. Хозяйка сильно задерживалась, и отец с сияющими глазами и своей ослепительной улыбкой, потирая руки, сказал: «Наконец-то сбудется моя мечта – покрестить снегом!»
Но! К радости совершенно замёрзшей Тани, появилась хозяйка, и мечте отца не удалось сбыться.
Валентина Бибикова
Как-то раз, ещё в пору борьбы с диссидентами, мне сказали, что «Голос Америки» передал: Александра Меня, крупнейшего философа мира, «заедают» в нашей стране и вынуждают уехать за рубеж. Сердце ёкнуло, я ринулась в Семхоз. Алик обкапывал клубнику в огороде. «Слышал?» – «Нет, но мне рассказали. Оказывается, я – крупнейший. Приятно! Насчёт “заедания” я как-то не заметил, а насчёт выезда – не выйдет. Меня никто не заставит уехать. Я люблю жить здесь. Да не волнуйся ты, пойдём лучше что-нибудь поедим. Яичницу будешь?»[113]
Священник Александр Борисов
Мне вспоминается отповедь отца Александра Меня, когда его и ещё целый ряд людей причислили к разряду «инакомыслящих». Он сказал: «Это не мы, это они – “инако-”, а мы – “такомыслящие”!»
Отцу Александру кто-то сказал, что, мол, народ пьянствует, люди много пьют, на что батюшка ответил: «Знаете, если при такой жизни русский народ не пил бы, я бы его уважать перестал».
Александр Вадимов (Цветков)
Однажды мы отправились из Новой Деревни на машине одного из его прихожан в Сергиев Посад. <…> По дороге разговор зашёл о юморе, о смехе – церковен ли он? Отец Александр заметил: «Самый большой юморист – Господь Бог». Помню, что эта реплика вызвала у меня какое-то недоумённое замечание. Но батюшка ответил, что, может быть, со временем я пойму правоту его слов.[114]
Мария Водинская
Он освещал, просвечивал каждого из нас «особым светом», который был ему дан. Этот свет обнаруживал наши тёмные места и одновременно очищал нас, возвращал нас самим себе, возвращал нас в лоно Божие. Он шутил так: «Я просвечиваю вас и “серые тучки” разгоняю». На лице его в такие моменты появлялась хитрая улыбка, и выражение лица было задорное!
Тут же я не могу не вспомнить его шутливые слова: «У меня соглашение с Богом: я Ему – себя, а Он мне – всё остальное!»[115]
Ирина Вышеславская
Начиная с 1977 года почти на каждую Пасху я ездила из Киева в Новую Деревню. Отец Александр в шутку называл меня и ещё нескольких своих духовных чад, которые жили в других городах, «моя паства в диаспоре».
Священник Виктор Григоренко
Отец Александр часто приезжал в Хотьково причащать мою прабабушку. На её столетие в 1987-м приехал журналист из газеты «Труд». При этом присутствовал отец Александр. А было это год спустя после того, как в этой газете появилась статья «Крест на совести». Нужно было сделать общее фото, отец Александр сразу понял, что ему не стоит фотографироваться, и говорит: «Давайте я буду держать софит». И он держал софит. Я смотрю на эту фотографию, где нас пять поколений: я, мама, бабушка, прабабушка, кто-то из детей там был, – и вспоминаю отца Александра, который в это время держал софит. А журналист был очень любопытный, всё спрашивал: «Что ж это у вас за родственник такой, какого-то учёного человека напоминает. Он историк?» Мы говорим: «Ну да…» В общем, он так и не понял, что это был отец Александр.
Когда этот журналист брал интервью и писал заметку, отец Александр ему сказал: «Вы напишите, что дом у Татьяны Ивановны Колесниковой ветхий и что администрация обещала помочь». А тогда было невозможно даже кирпич купить – всё только по заявлению в исполком, строительных материалов никаких не было. И выходит эта статья в газете «Труд» с нашей фотографией: вот Татьяна Ивановна Колесникова, ей сто лет, поздравляем, она пережила первую войну, революцию, Вторую мировую, но домик у неё, однако, ветхий, а администрация обещала помочь.
Через неделю пришла из администрации открытка, в которой было написано, что можно получить пять тысяч кирпичей. Я когда отцу Александру принёс газету, он посмотрел и говорит: «К следующему году нужно написать, что к бабушке приедут из стран Варшавского договора столетние старики вместе отмечать день рождения, – тогда они сделают дорогу к вашему дому».
Наталия Ермакова
Отец пригласил меня на своё пятидесятилетие, там было замечательно интересно и весело! Прошёл год, приближался его день рождения, я надеялась, что опять получу приглашение, но батюшка молчал. А так хотелось попасть на праздник! Я позвонила Норе Л. посоветоваться: может быть, подразумевается, что второй раз можно приехать без особого приглашения? Нора тоже была в сомнении, но потом мы вдруг решились и поехали. Приехали в Семхоз в красивые морозные сумерки, гостей у отца Александра было не так много – все уместились за одним небольшим столом. Батюшка во главе стола.
Рядом с ним справа было свободное место, но мне оно показалось слишком почётным, и я притащила табуретку и примостилась сзади. Батюшка говорит: «Вот, никого не находится, кто мог бы здесь сидеть, если хотите, Наташа, попробуйте, может быть, вы сможете?» Я перебралась на это место, а там близко проходила раскалённая труба отопления, и через несколько минут я почувствовала себя как на горячей сковородке, я терпела сколько могла, а потом сказала: «Нет, простите, я не могу!» Все рассмеялись, видно, и другие пробовали посидеть здесь, а отец Александр заключил: «Да, слишком горячо справа от меня, никто не выдерживает».
У Софы была квартира в сталинском доме. Наша молитвенная группа встречалась там, всем было удобно, что это рядом с метро «Алексеевская». Как-то Великим постом к нам обещал прийти отец Александр. Я в этот день приехала пораньше, чтобы помочь приготовить еду. На кухне под руководством Софы уже заправляли салаты сметаной и мелко порубленными яйцами. Я говорю: «Вы что делаете, ведь пост!» – но Софа отвечает: «Но иначе салаты невкусные будут!» Ну ладно, стол готов, батюшка пришёл, благословил, все сели. Отец Александр попробовал и сразу понял, что еда скоромная. Батюшка сказал: «Ну, так-то можно поститься всю жизнь!»
Прошло четверть века. Софа звонит из Америки, и мы вспоминаем этот вечер с батюшкой. Софа мне говорит: «Я и сейчас постом готовлю такой салат, ведь отец Александр сказал, что так и надо поститься всю жизнь!» И мне не удалось её убедить, что отец Александр тогда пошутил. Так часто мы слышим только то, что хотим услышать.
Владимир Ерохин
«Загорску ещё повезло, что у революционера оказалась такая красивая фамилия – Загорский, – сказал по дороге на станцию отец Александр. – А то был бы какой-нибудь Поросёнков…»
Как-то раз я спросил отца Александра, какое есть средство от депрессии. Думал, он скажет что-нибудь вроде «молитвой и постом». А он ответил: «Бег! Становитесь на Старое Ярославское шоссе и бегите в сторону Загорска, пока не упадёте. И депрессия пройдёт».
Как-то, зайдя к отцу Александру, я обнаружил у него в кабинете почтенного библиографа, пространно рассуждающего о богоизбранности своего народа. Отпустив гостя, отец заметил: «Ах, Володенька, все звёзды одинаковы – пятиконечные, шестиконечные…»
Однажды была у него минута отчаяния, разочарования в учениках, а значит, в себе: «Вот, разрешат всё – а кем мы явим себя миру? Вот если бы были вы как тридцать три богатыря, а я с вами, как дядька Черномор. А так…» – и он махнул рукой.
Ольга Ерохина
Отец Александр именовал наш комсомольско-молодёжный клирос им. Романа Сладкопевца – «Имя им Ольгион» (у нас пять Оль было на клиросе).
Михаил Завалов
Моя жена Оля обратилась к отцу Александру: «Если я не скажу, устраиваясь на работу, о моей беременности, я ведь подложу им свинью».
Отец: «Не свинью, а ребёнка!»
– Батюшка, мне нечего говорить на исповеди!
– Знаете, вам нужно убить какую-нибудь старушку, чтобы было о чём говорить.
Однажды рассуждали о ремонте или реконструкции печки и о стоимости оных, и отец Александр воскликнул: «Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной!»
А вот притча о пиве. Моя жена выспрашивала у отца, каким занятиям с дочкой (музыка, рисование, балет или что там ещё) отдать предпочтение. Он ответил:
– И пива!
– Что-что? Не поняла.
– Как, разве ты не знаешь такой анекдот: «Батюшка, вам что налить: коньяк, водку?..» – «И пива тоже!»
Один священник, оказавшийся на конференции в Западном Берлине вместе с отцом Александром, пересказал мне такие его слова: «Теперь у меня почти все спрашивают: как вы работаете с молодёжью? А вот в прежние годы меня об этом спрашивали только в одном месте».
Как-то батюшка произнёс пламенную проповедь на тему «Восстань, спящий, и воскресни из мертвых!» После литургии по дороге к станции мы сказали ему: «Вы так вдохновенно говорили сегодня!»
– Да дело в том, что я очень хотел спать – не выспался накануне.
Римма Запесоцкая
Особенно я запомнила один свой приезд в Новую Деревню. Было это в 82-м или в 83-м году, в жаркий летний день. В домике собралась целая группа, мы пили чай, потом все вместе с отцом Александром вышли на улицу и пошли вдоль забора по узкой тропинке, идти при этом приходилось друг за другом. И отец Александр, который шёл впереди, вдруг обернулся к нам, рассмеялся и сказал: «Мне это напоминает иллюстрацию из учебника о происхождении человека, где в ряд идут приматы – от обезьяны до прямоходящего Homo Sapiens’а. Я всегда называл эту картинку – “Шёл отряд по берегу”».[116]
Елена Захарова
У отца Александра было замечательное чувство юмора и такая «честертоновская» склонность к парадоксам, которые, между прочим, моментально приводили в чувство. Как-то я прибежала к нему в панике – пришлось провести некоторое время в рентгеновском кабинете с пациентом, а я жду ребёнка, какой ужас! Получила мгновенный ответ: «Да мы все живём в рентгеновском кабинете, посмотрите на солнце…»
Мы приехали крестить моего сына. После крещения отец Александр оставил нас в своём кабинете – младенец вопил, надо было срочно его покормить. Через некоторое время отец Александр вернулся и спросил меня, где крёстные родители. Я поглядела в окошко и ляпнула: «А вон они, курят за оградой». «Вы, жадною толпой курящие у храма…» – немедленно отозвался отец Александр.
Священник Владимир Зелинский
Отец Александр говорил: «Кто читает Евангелие и не видит Иисуса улыбающегося, не знает Его смеющегося – читает одним глазом».[117]
Григорий Зобин
Когда мы поднялись на платформу, электричка уже подошла. «Вперёд, на “Зимний”!» – воскликнул отец Александр с весёлым и шутливо-грозным выражением лица. Мы влетели в вагон…
Если батюшка был дома, он садился за стол и начинал разговор, который без него как-то не клеился. Шутил, смеялся. В то время шла кампания по борьбе с пьянством. «Вина у нас нет, будем пить “горбачёвку”!» – посмеивался отец, наливая нам гранатовый сок. Он тогда воспринял этот указ с большой надеждой. «Ведь девяносто процентов всех преступлений совершаются у нас именно по пьянке», – сказал он однажды. Всем известно, до какого абсурда довели потом это доброе начинание. Уж что-что, а превратить любое дело в идиотизм у нас умеют. «Советская власть, – говорил по этому поводу батюшка, – верна лишь одной евангельской заповеди: её правая рука никогда не знает, что делает левая».
Когда наша малая группа закончила курс обучения по книге «Таинство, Слово и Образ», мы попросили батюшку встретиться с нами и устроить нам «экзамен». В воскресенье вечером мы все собрались. Вскоре пришёл и батюшка. Стол уже был накрыт. Батюшка улыбнулся и сказал: «Давайте сначала поедим, а то ещё умрёте с голоду, и мне вас придётся отпевать».
Вот чего он на дух не переносил – это «богемности», «сверхчеловеческого» сознания, присущего многим советским литераторам. В нём самом никогда не было писательского эгоцентризма и тщеславия. Творчество его было формой служения Богу и людям… В разговоре мы вспоминали об одном маститом поэте, который как-то потребовал на вечере, чтобы ведущий объявил его со всеми званиями и регалиями. «Микроцефал», – отреагировал батюшка одним словом.
В дороге мы говорили о многом. В частности, о переселении душ. Батюшка очень весело и легко разбил эту теорию в пух и прах. «Представьте себе, – сказал он, – что отец Александр за свои грехи, коих у него, как и у всех, великое множество, стал в новом воплощении крокодилом. Ну вот, будучи крокодилом, я хватаю за ногу какого-нибудь трудящегося и волоку его на дно пруда. Ну, так в чём же тут для меня смысл наказания? Разве я осознаю, что нынешняя моя жизнь такова, потому что я плохо вёл себя, когда был человеком? Или я страдаю оттого, что я крокодил?»
Александр Зорин
Лида Муранова рассказывала, как они с отцом Александром работали над записью фонограмм к слайд-фильмам. Батюшка заезжал к ней на работу, в филиал Литературного музея. Здесь была хорошая аппаратура и приличные условия для записи. Лида готовила кофе, бутерброды, испросив сначала у батюшки – не грех ли кофе пить в Великий пост? На что батюшка, махнув рукой, ответствовал с обезоруживающим юмором: «Ах, семьдесят лет постимся…»
Лион Измайлов
Отец Александр говорил: «Все – верующие, только одни верят в то, что Бог есть, а другие в то, что Бога нет».
Владимир Илюшенко
Однажды в Новой Деревне отец Александр собрал несколько человек и стал обсуждать с нами тему «Любовь в свете Евангелия». Мы сидели на опушке леса, расположившись кружком на траве. Нас стали заедать комары. Кто-то спросил отца: «Можно ли убивать комаров?» Он ответил: «Ну, тут так: или одна популяция, или другая».
Когда по отношению к кому-то потребовали суровых мер, отец Александр сказал: «Это не гуманоидно». Мог комически воскликнуть: «Mamma mia!» или «О, Madonna!» Мог он и спеть по случаю куплет из песенки или романса. Когда он напевал своим звучным баритоном: «И возвращая ваш портрэ-э-эт, я о любви вас не молю-у-у», – вы не могли удержаться от улыбки.
Вообще у него был замечательный голос – глубокий, волнующий, тёплый, бесконечно богатый обертонами. В молодости он прекрасно пел, наигрывая на гитаре. Случалось, он пел и в зрелые годы. Сохранились записи некоторых песен в его исполнении.
В своё время меня возмутила книга Эдуарда Шюре «Великие посвящённые»[40], прежде всего своим невыносимым всезнайством. Я как-то спросил отца, откуда Шюре берёт все эти подробности, вроде того, что Христу показали ужасные мучения миллионов людей, которые воспоследуют, если Он откажется от Креста, и именно это и заставило Его пойти на Голгофу. Откуда он всё это взял?
Разговор происходил в храме, после службы. Отец стоял на правом клиросе, а я – внизу. Он сказал: «Знаете, откуда он это взял? Вот отсюда!» – и поднял палец.
Цену каждому из нас он, разумеется, знал. Отец говорил, что его прихожане делятся на три категории: «бегущие по волнам», «пациенты» и «соратники». Была у него и другая классификация: «больные» и «очень больные». Шутил, конечно, но это была реалистическая оценка.
Однажды, после его лекции о бессмертии, я снова вернулся к теме перевоплощения: «Может быть, что-то в этом есть?» Отец мгновенно ответил: «Ну, если Бог захочет меня перевоплотить, я возражать не буду».
Фазиль Искандер
«Юмор – высший дар человеку, – говорил отец Александр, – из всех живых существ юмор чувствует только человек… Только человеку дано видеть себя смешным… Это отчасти божественный взгляд на себя…»
– А как же собака? – удивился я. – По-моему, она понимает юмор. Иногда даже улыбается.
– Ну, собака, – ответил отец Александр, ничуть не смутившись, – собака – почти человек.
Майя Кучерская
Отца Александра спрашивали:
– Почему вы хвалите любые стихи, которые вам приносят, даже и вовсе графоманские?
– Лучше уж пусть пишут стихи и верят в своё предназначение, чем пьют горькую, – отвечал отец Александр.
Владимир Леви
В беседе за чаем невзначай вывел однажды формулу успеха в любом деле:
– Концентрация минус сопли.
– Концентрация – понятно, а вот что такое сопли? – поинтересовался я.
– Соп-ротивление ли-чности, собственной личности сопливое сопротивление.
– А у тебя оно есть?
– А как же. Дай себе волю, только читал бы Диккенса да смотрел «В мире животных». Я и смотрю его…
«Сгущёнка имеет право на разбавление, и даже обязанность», – сказал он за чаем. Под сгущёнкой имел в виду сразу многое: и любимое лакомство наших школьных лет, страшно вредное сгущённое молоко, обычно бывавшее у него на столе, и жизненную серьёзность, и религиозное благоговение, и смысловую насыщенность текстов, и деловой график… Пропорцию необходимого и допустимого разбавления всегда точно чувствовал.
«Отмываем жемчужины, – говорил отец Александр. – Серые среди наших – редкие птицы, они кормятся по другим местам».
За стаканом вина он сказал мне:
– Когда-то хотел я пуститься в такое исследование: юмор Христа.
– Да?.. Но в Церкви…
– Из Церкви юмор изгоняет не Он. Абсолют юмора – это Бог. В божественном юморе, в отличие от человеческого, отсутствует пошлость.
– А в сатанинском?
– У сатаны как раз юмора нет. Но и серьёзности тоже. Сатана – абсолют пошлости. Дьявол начинается там, где кончается творчество.
– А что помешало исследованию?
– Всерьёз – пожалуй, не потянул бы. Это Соловьёву только было по плечу.
Я молча не согласился.
Очень редко и неохотно употреблял слово «самоусовершенствование» – «Слишком длинное, толстовски тяжеловесное, пока договоришь до конца, забудешь начало…» В этом состоянии просто жил, пребывал. Каждый день можно было заметить у него в доме и на рабочем столе маленькие обновления, рационализации – тут крючок поудобнее для одежды, тут стоячок для бумаг, тут стремянка, тут вазочка для цветов… «Эволюционирую, чтобы избежать революций. Хотя куда от них денешься…»
Марк Лукашевский
Десятилетие нашей молитвенной группы приходилось на декабрь 1990 года. Но мы как-то всё перепутали и решили, что десять лет исполняется в декабре 1989 года. И мы позвали отца Александра на Рождество к нам в группу (потом мы поняли, что эта ошибка промыслительна, так как это было последнее Рождество в его жизни). Собирались мы на даче в Салтыковке. Было много людей и среди них много детей. Соня Смоляницкая пришла с дочкой Надей, которая принесла с собой коробку с дуэльными револьверами. И дети с ними носились по дому. В какой-то момент отец Александр забрал эти револьверы и заткнул за пояс. Оказалось, мы не знали слов Рождественского тропаря. «Как, вы столько лет в Церкви и не знаете этого тропаря?! Если вы не выучите тропарь, я не знаю, что сделаю», – выговаривал отец Александр нерадивым прихожанам, размахивая игрушечным револьвером.
Андрей Мановцев
Вызывают как-то отца Александра в отделение КГБ г. Пушкино и серьёзно так спрашивают: «А знаете ли вы, что вами интересуется иностранная разведка?»
Отец Александр отвечает: «Разве я военный завод?»
Зоя Масленикова
Когда дел стало слишком много и отец Александр заметил, что суетится, то завёл себе череп. Называет его Толиком. Череп всегда стоит на письменном столе. И вот, когда в жизни возникают спешка и суета, он смотрит на Толика, и всё становится на свои места.
Елена Мень
Надежда Яковлевна Мандельштам мне всегда страшно нравилась. Я была от неё в восторге. Я бы могла с ней больше общаться, но я была молоденькая и глупая. Отец её тоже обожал. Они же оба с чувством юмора были! Я помню, как он написал ей стишки. Она тогда стала уже издавать свои книги за границей и получала гонорары, доллары… Поэтому всё покупала в «Берёзке». У неё была куча каких-то разных девочек, которые к ней приезжали, ей помогали, опекали. И она одевала их всех из «Берёзки», тратя на них кучу денег. Ей было это приятно. Она говорила: «Я в молодости не могла носить ничего красивого, давайте я вас одену». Надежда Яковлевна всё время курила «Беломор» и очень любила пить джин, который она покупала всё в той же «Берёзке». И отец написал стишок, над которым мы все очень смеялись:
Хорошо тому живётся,кто в «Берёзку» знает ход.Джин он тихо попиваети бутылки не сдаёт.Он ей прочитал стишок, они посмеялись. А потом я вытряхивала корзину с бумагами из его кабинета, одна бумажка вывалилась, я её раскрыла и смотрю – какое-то четверостишие – почему я запомнила, хорошая зрительная память, – и там был этот стишок. Он напечатал, прочитал ей, потом смял, выбросил и забыл.
Мариам Мень
Помню раннее пасхальное утро, ещё лежал снег. Мне, ребёнку, дали немного поспать после ночной службы. Но я не выспалась и пожаловалась бодро шагающему после бессонной ночи дяде Александру. А он сказал: «Ну сколько можно спать? Проспишь и Царство Небесное!»
Так и помню холодное утро, снег, поскрипывающий под его бодрыми шагами, длинную сутану священника и его звонкое, с вызовом: «Проспишь и Царство Небесное!»
Для меня и сегодня выспаться – это большое дело. Но иногда говорю себе, когда нет сил подняться с постели: «Да вставай же! Проспишь и Царство Небесное!»
Однажды отца Александра положили в одну из московских больниц. Положили подлечиться с каким-то диагнозом, кажется, не очень серьёзным. Он лежал в палате, весёлый, в бодром настроении, и к нему шёл нескончаемый поток посетителей. Персонал больницы был слегка шокирован таким количеством навещающих и шептался между собой: кого это к нам положили, что к нему столько народу ходит? Конечно, все приносили гостинцы. На его больничной койке быстро росла гора шоколадных конфет и прочих лакомств. Особенно запомнилось дефицитное тогда суфле в шоколаде. Ведь все старались нести ему самое лучшее!
Мы с мамой тоже пришли навестить его. Он энергично начал укладывать в мою и мамину сумки это суфле и конфеты. Мама пыталась протестовать, но дядя Алик сказал: «Ой, забери хоть половину, пожалуйста. Мне столько приносят шоколада, что мне уже как-то хочется… огурца солёного!»
Ещё у него была баночка консервированных кальмаров или крабов, что ли, маринованных, тоже дефицитный деликатес по тем временам. «И это забери тоже» — «Ну как же, а тебе?..» – «Да мне тут как-то… – заявил он, – крабом больше, крабом меньше…» С тех пор у нас в семье стали говорить: «Да ладно, какая разница? Крабом больше, крабом меньше…»
Павел Мень
После разговора с одним митрополитом Александр мне сказал: «Ты будешь смеяться, но митрополит оказался верующим!»
Павел Михайлов
7 февраля 1990 года отец Александр выступал в Историко-архивном институте с лекцией о библейских пророках. Хотя лекция была для студентов с факультета музееведения, в актовый зал набилась куча народу со всех факультетов. Ещё бы, священник впервые выступает в светском институте, да ещё в качестве преподавателя! В первых рядах сидели представители администрации. После лекции студенты стали задавать ему вопросы. Один из них был такой: «Как вы относитесь к покушению на Ленина Фанни Каплан?» Отец Александр прищурился и ответил: «Я во всяком деле ценю профессионализм».
Юрий Пастернак
Утром едем с моей родной сестрой Леной в Новую Деревню. У неё трагедия: молодой человек, с которым она познакомилась в рейсе на научном судне, приехал к ней из Севастополя в Москву и через пару дней неожиданно её бросил, исчез, не попрощавшись. Позднее выяснилось, что он оказался человеком женатым. У Лены была с собой его фотография. Отец Александр взглянул на фото и высказался прямо: «Нам полуфабрикаты не нужны…» После этих его слов Лена ожила. Проблема была снята одной фразой.
Отец Александр шутил, что «приобщаясь к мировой культуре, мы перепутали водопровод с канализацией».
Евгений Рашковский
1983 год. В мире отмечается столетие со дня кончины Карла Маркса. Не веря в идеологические химеры «марксизма-ленинизма», более того, относясь к ним с печальной иронией, отец Александр всё же считал лично Маркса гениальным и не вполне понятым мыслителем.
А в этот же год Марксова юбилея КГБ особенно допекает отца Александра. Итак, в один из дней этого тёмного и страшного года, ознаменованного началом явной агонии коммунистического режима в СССР, я навещаю отца Александра. А он с грустной усмешкой говорит мне примерно следующее: «Что-то мы, Женя, с вами поседели за последнее время. Вроде Маркса и Энгельса как раз тогда, когда они своими руками развалили свой же собственный Первый Интернационал».
Марина Роднянская
Как-то отца Александра спросили: «Если сатана знает, что победа Христа неизбежна, почему он продолжает сопротивляться?» «А он всё думает: а вдруг получится?» – улыбнувшись, ответил отец Александр.
«Мы все братья и сёстры только потому, что у нас единый Отец, а не потому, что обезьяны, наши предки, сидели рядом на одной ветке», – сказал батюшка.
Гриша Крылов спросил отца Александра: «Можно ли исповедовать сразу несколько религий?» – на что отец Александр со вздохом ответил: «Да тут на одну бы сил хватило…»
София Рукова
Когда отец Александр видел, что я с фотоаппаратом, замечал: «Пресса пришла!»
Однажды кто-то произнёс: «Тут темно… не получится…» Отец тут же отреагировал: «Она и в пещере снимет». Мне казалось, что от него самого шла какая-то подсветка, потому что действительно всегда получалось…
Ирина Рязанова
Женщина долго не приходила в храм: выпал зуб. Когда пришла и сказала об этом отцу Александру, он ответил: «Разве мы вас за зуб любим?»
Несколько старых прихожан подарили отцу Александру приёмник на день рождения. Приёмник назывался «Невский». Когда дарили, пошутили: «Это вам для связи с вашим небесным покровителем».
Отец Александр тут же нажал кнопку и произнёс: «Хэлло, шеф! У нас всё в порядке. Мы тут собрались…»
На одной из первых исповедей у отца Александра женщина говорила:
– Может быть, нехорошо, что моя профессия не очень нужна?
– А кто вы?
– Искусствовед.
– Сказано, что Нимврод был сильным звероловом пред Господом. Если можно быть сильным звероловом, то можно быть и сильным искусствоведом пред Господом.
Илья Семененко-Басин
Нельзя думать, что отец Александр вовсе не уставал от людей. Однажды, прощаясь с ним на Ярославском вокзале после очередной лекции, я посетовал, мол, много было вопросов, и вы, батюшка, наверное, устали… Но отец Александр ответил, что выступления его нисколько не утомляют. «Я бы сидел с вами ещё столько же. Устаю я от двух вещей – от дураков и от дороги». И, благословив меня, пошёл к электричке, чтобы отправиться в ту самую утомительную ежедневную дорогу. Немудрено уставать в тряском, холодном вагоне. Но от тех, кого отец Александр назвал «дураками», он, наверное, уставал намного больше…
Владимир Сидоров
Это было в 1985 году. Отцу Александру исполнилось пятьдесят лет, и мы должны были чествовать его и репетировали капустник. Готовил программу Владимир Ильич Илюшенко. Это было у Зои Афанасьевны Маслениковой, она жила тогда на Садовниках, недалеко от метро «Коломенская». В назначенное время батюшка пришёл. Согласно сценарию его должны были приветствовать пионеры. Мы старательно готовились, искали пионерские галстуки, белые рубашки и шорты. Пионерами были Саша Кунин, Олег Степурко и я. Олег, естественно, был с трубой, Саша – с красным пионерским флажком, а я – с барабаном.
Отец Александр сидит на стуле, принимает и выслушивает все обращения по поводу юбилея, и вот объявляют: «Батюшка, вас хотят поздравить пионеры». Загремел барабан, заиграла труба, и выходят три пионера с волосатыми ногами и декламируют стихи в стиле пионерских выступлений, закончив в духе традиционных советских речовок: «Партия! Ленин! Коммунизм!», заменив их на «Церковь! Батюшка! Экуменизм!». Батюшка захохотал и стал сползать со стула от смеха. Я никогда прежде и после этого не видел, чтобы он так смеялся. Он плакал от смеха, вытирая слёзы платком.
Олег Степурко
Часто вспоминается, какой сильной и живой мимикой обладал отец Александр. Иногда он мог только с помощью мимики разрушить любую твою негативную проблему. Бывало, приедешь к нему обиженный на весь мир, а он пошутит и скорчит такую смешную физиономию, что невозможно удержаться от смеха, и вся проблема куда-то улетучивается. У меня есть его фотография, где он так картинно закатывает глаза и высоко поднимает брови, как бы говоря: «Ну что тут такого? Неужели это может иметь значение, когда с нами Христос?» – что понимаешь, что он мог быть блестящим актёром.
Помню, как однажды я приехал совсем удручённый и расстроенный. У меня на работе узнали, что я верующий, и собирают комиссию, чтобы меня уволить как профнепригодного. Денег нет, жена из-за болезни сына не работает. Как мне быть? А отец Александр мне говорит: «А ты плюнь на всё это». – «Как?» – удивился я. «А вот так, – говорит отец Александр, – ты представь себя в высокой башне и плюнь на всё из окна». И тут он нарисовал в воздухе квадрат окна и, просунув голову в нарисованное окошко, так смачно плюнул (конечно, только сделал вид), что я от неожиданности и комизма ситуации вообще забыл, зачем сюда приехал, такими смешными вдруг мне показались мои проблемы.
Отец Александр мог творчески переломить любую ситуацию. Как-то мы ехали по улице Пугачёва. Кто-то сказал: «Вот, улицы называют именами разбойников и бандитов». А отец Александр: «О, вот бы назвать улицу именем Аллы Пугачёвой».
Отец Александр умел отказывать очень деликатно, никого никогда не обижая. Он находил какие-то неожиданные аргументы, что ты не должен идти этим путем. Когда я был у архимандрита Тавриона, тот всех молодых людей агитировал идти в священники. В Церкви не хватало священников, в провинции закрывались храмы. «Давай иди в священники», – говорил он мне. Я не собирался быть священником, но, думал, может, надо идти по благословению старца.
Пришёл я с этим к отцу Александру. Батюшка говорит: «Что ты? Как священник? Будешь ходить и махать кадилом?»
Я подумал, а действительно, жуть какая-то – кадилом махать, засмеялся и понял, что мне не нужно махать кадилом и быть священником.
У меня была трудная ситуация в семье: сын из-за болезни не мог посещать детсад, работал я один, денег не хватало. Жена была в очень тяжёлом состоянии. У нас вспыхивали бесконечные ссоры. Отец Александр мне сказал: «Ты знаешь, когда идёт такая ссора без остановки, ты хватай авоську и беги из дома, говори, что за хлебом».
Отец Александр не раз говорил, что наш враг – телефон и что те, «кому надо», достанут нас, как достают сосиски из котла: схватили одну – потянется вся связка, и отец Александр делал при этом характерный жест.
Помню, отец Александр как-то сказал, что часто прихожане зазывают его на разные премьеры как свадебного генерала. Он в шутку говорил: «Берут меня в зубы и приносят. Так, недавно принесли на спектакль “Мастер и Маргарита”, и там из собачьей конуры читали текст, который я знаю наизусть, а дома ждут незавершённые книги».
Валера Ушаков, который и познакомил меня с отцом Александром, учил меня программированию и начал наши занятия со слов отца Александра, который говорил ему так: «Только насекомые размножаются очень быстро, а теплокровным, чтобы появиться на свет, нужно большое терпение».
Галина Сулимова
Мой муж Николай готовился в очередной раз к исповеди и написал длинный список своих грехов. Пришёл на исповедь к отцу Александру и горестно всё это изложил. Отец Александр выслушал его и сказал: «Николай! Как вы всё это успеваете?»
Андрей Тавров (Суздальцев)
Однажды мы вместе ехали в электричке, расположившись на соседних, через проход, сиденьях. К Грише З. подошла цыганка, обвешанная монистами, и предложила погадать. Гриша, человек интеллигентный и тактичный, отбивался от «пророчицы» как мог, что стоило ему больших усилий, – цыганка приняла его вежливость за слабость. Наконец с досадой она отступилась и пошла по проходу в поисках следующей жертвы. Когда она проходила мимо отца Александра, он позвал её: «Красавица, красавица, садись сюда, хочешь я тебе погадаю?» Цыганка почему-то не подошла, но, посмотрев на человека в шляпе, с седой бородой и невероятной улыбкой, тихо посторонилась и исчезла в тамбуре. Не знала она своего счастья. Я бы многое отдал за возможность такого «гадания».
Наталья Трауберг
В начале семидесятых о. Станислав Добровольский из Литвы, который очень любил отца Александра, писал ему: «О, как тяжёл Ваш пастораций в великом Бабилоне!» Он мне дал даже посмотреть письмо, нет ли ошибок. Но эта фраза насчёт пасторация мне так понравилась, что я не могла сказать ему. И потом мы всё время говорили: «Ну, как пастораций в великом Бабилоне?»[118]
Владимир Файнберг
Таня Яковлева, постоянная помощница отца Александра во многих его делах, спросила его: «Раньше подвижники носили на себе вериги, надевали власяницу. А мы ничего этого не делаем. Как же так?»
– Ваши хозяйственные сумки – вот ваши вериги.
Одна прихожанка рассказала ему, что жестоко поругалась со своей подругой. Отец Александр посетил эту подругу. Выслушал её гневные тирады и сказал: «Ну, съешьте её! Правда, сейчас пост, а она, наверное, скоромная».
Отец Александр в шутку часто называл меня Полковник. Заинтригованный такой кличкой, один наш прихожанин спросил батюшку: «Почему Полковник?» – «Потому что ходит с палкой, – улыбаясь, ответил отец Александр. – Палк-овник!»
Однажды, когда весенним вечером мы вместе выходим от Елены Семёновны, я спрашиваю:
– Александр Владимирович, а вам известно, что некоторые диссиденты считают вас глубоко законспирированным генералом КГБ? Будто вы нарочно группируете вокруг себя молодёжь, московскую интеллигенцию, выслушиваете исповеди и доносите.
– Вот этого я ещё не знал! – хохочете вы, как ребёнок. – Зато уже слышал, что я – законспирированный агент сионизма. Другие утверждают, что Мень – тайный католик, борется против православия. А в органах считают, что я агент ЦРУ, диссидент. Теперь вот, оказывается, я – генерал КГБ, никак не меньше!
– Ну, если вы генерал, то я полковник.
– Почему?
Рассказываю о том, как в своё время в Сухуми часто встречал в троллейбусе незнакомого человека, который всегда приветствовал меня восклицанием: «Салют, полковник!» Когда я поинтересовался, отчего именно полковник, тот сообщил, что каждый сразу рождается в воинском звании. «Вот вы, хоть и хромой, не военнообязанный, – типичный полковник! И хоть из кожи вон лезьте, никогда не станете генералом!»
Александр Владимирович, вы смеётесь, говорите, что более оригинальной точки зрения на человека ещё не встречали. А я впервые с тревогой думаю о вас, вашей судьбе: «Воистину вы один стояли на семи ветрах. Что вас ждёт? Трагическая судьба апостолов Христа?»
С того времени тревога не отпускает никогда. А вы с тех же пор шутливо стали называть меня Полковник.
Нина Фортунатова
Cамая яркая примета того времени, середины и конца семидесятых годов, – это то, что все хотели креститься, непременно «тайно» и непременно у отца Александра. Так я обросла крестниками, которых крестили либо в домике, либо в храме в неслужебные дни, либо у меня дома, либо дома у тех, кто крестился. Теперь крестников уже девяносто шесть, а раньше отец Александр смеялся, мол, «у вас их, как апостолов, от семидесяти». А ещё шутил: «Как они у вас все в сердце помещаются? Что у вас там – общежитие?»
К нам в группу приходили Черняки, Андрей и Карина, и Архиповы, Володя и Женя. Первый раз Женя пришла к нам с маленьким Илюшкой. У Ерёминых тоже был маленький Илюшка.
Батюшка в тот день пришёл, как всегда, весёлый. Узнав, что дела на Арбате (Нина Фортунатова пела на клиросе в храме апостола Филиппа на Арбате. – Ю.П.) у меня идут хорошо, смешно пропел:
Не кочегары мы, не плотники, Но сожалений горьких нет, как нет, А мы церковные работники, Вам с колокольни шлём привет, Привет, привет…
Виктория Шиловская
Как-то мы возвращались домой вместе с отцом Александром после его лекции. Он шутил, и было очень весело. На Комсомольской площади, выйдя из машины, отец Александр, прощаясь с нами, продекламировал стихи Маяковского: «Зверик из Америки. Видел всех. Пора домой. До свиданья, зверики!»
Владимир Шишкарёв
Помню маленькую открыточку, которой отец Александр утешил Светлану Домбровскую – ей было очень плохо. Тогда батюшка стал грозным голосом читать стих Владимира Соловьёва: «На небесах горят паникадила… – и тут же рисовал всё это. – А снизу тьма… – и опять рисунок. – Своей судьбы родила крокодила ты здесь сама», – смешной, завёрнутый в пелёнки крокодил нарисован. В общем – всё, что в этом стихотворении.
Однажды Гриша Крылов хотел подарить начальнице на 8 Марта хрустальную ладью. А хозяйственная Ира, жена Гриши, подменила ладью на другую, чуть похуже. Когда Гриша обнаружил подмену, он решил развестись с Ирой и побежал через поле в Новую Деревню к отцу Александру Меню. Тот, выслушав его, сказал: «Гриша! Дарёному коню в зубы не смотрят, даже если эти зубы хрустальные». Чем сразу снял всю проблему.
Вот однажды мы сидим у Павла Меня на даче. Пришёл отец Александр. И шёл разговор, о чём – не помню, но мне хотелось вставить своё слово. Лучше помалкивать, когда разговаривают люди более эрудированные, способные поддерживать разговор на высоком уровне, и, естественно, кто-то говорит, кто-то слушает. Тогда я этого не знал. Я считал, что всё равно нужно высказаться. И тут я услышал слово «двенадцать» и сказал: «Двенадцать апостолов, двенадцать знаков зодиака, двенадцать месяцев…» А отец Александр повернулся ко мне, сверкнул глазами и говорит: «Двенадцатиперстная кишка». Одной этой фразой я был навсегда излечен от неофитства. Одной фразой!
Однажды отец Александр купил новые очки, подошёл ко мне, посмотрел мне за плечо, наклонив голову: «О, – говорит, – я думал, у вас крылышки пробиваются – нет ещё пока». Надел очки, посмотрел – нет.
Однажды мы с отцом Александром ехали в такси причащать одного старичка, и таксист стал хаять попов и прихожан.
– Ну что ж, мы тоже человеческий материал, мы тоже слабы, – смиренно вздохнул отец Александр, а потом начал декламировать глубоким голосом:
Не нужны нам небеса,будем кушать колбаса.Отказались от небес —колбаса совсем исчез.Шёл 1986 год. Проняло даже таксиста.
Александр Юликов
Отмечу доброжелательность и жизнерадостность отца Александра – этого почему-то не любят в священнике, предпочитая образ мрачного аскета. Но вещи аскетические, такие как пост, который, конечно, он соблюдал, но никогда не демонстрировал. Если мы были с ним вместе где-то в гостях во время поста и там было что-то непостное на столе, он не говорил, что не ест того-то, а обращал это в шутку: «Ну, нам фигуру надо соблюдать… У нас – диета», – или что-нибудь в таком роде.
Владимир Юликов
Мы с отцом Александром как-то приехали к нам домой. На столе – масло не убрано, по нему бежит таракан. Я так занудно жене: «Ну что же ты не убрала в холодильник, таракан бежит по маслу!» Батюшка тихо одной рукой трогает меня за плечо, а другой показывает, сложив пальцы в щепотку: «Ну Володя! Ну, таракан – ну, сколько он съест?..»
Как-то батюшка освящал мою машину. И закончив, сказал: «Ну всё, теперь у неё м-а-а-ленькая душа, но всё-таки есть!»
Ирина Языкова
Один юноша очень хотел стать священником. И он приехал в Новую Деревню просить отца Александра, чтобы тот порекомендовал его владыке Хризостому, который рукоположил нескольких духовных чад отца Александра. Отцу явно был не по душе этот разговор, но вместо отказа он внезапно пропел своим прекрасным баритоном: «Отцвели уж давно хризостомы в саду!» И переключился на другую тему, оставив юношу в недоумении.
В августе 1990 года мы приехали в Новую Деревню, чтобы попросить благословения на поездку во Францию. Это была первая группа христиан из России (тогда ещё из Советского Союза), которая ехала в монастырь Тезе. Небольшой группкой мы подошли после службы к отцу, и он, благословляя нас, с улыбкой произносит: «Призрак бродит по Европе, призрак экуменизма». А потом уже серьёзно сказал: «Но вы возвращайтесь скорей, нечего по Европам долго бродить, тут дел невпроворот».
Творчество
Всякое творчество начинается как индивидуальное стремление к самоусовершенствованию и в идеале – к святости.
Иосиф БродскийМарианна Вехова
Спрашиваю отца Александра: «Как быть? Всё, что я пишу и даже задумываю, непубликабельно в СССР. Пересылать на Запад? И опасно для семьи, не только для меня, и кому нужна проза без политики? Мои старики, крестьянки, дети, собиратели икон, странные юноши, собаки… Все они – жители именно нашего пространства, нет смысла отрывать их от почвы…»
Он ответил: «Берите пример с Солженицына. Для него писание книг было опасным занятием и совершенно безнадёжным в отношении публикации. Но он сидел, скрипел пером, работал упорно. Мог ли он предположить, что всё для него так хорошо в конце концов обернётся, что он сможет всё осуществить, всё, что себе назначил?»
Священник Виктор Григоренко
Когда я работал в музее, меня очень интересовало народное творчество. И я показывал отцу Александру свои работы. Он очень осторожно со мной разговаривал, потому что это увлечение начинало давать языческий крен. Отец Александр говорил, что всё-таки нужно думать о главном, что в творчестве многое может быть искусительным. Здесь важно, каким духом человек питается. К творчеству он всегда относился с повышенным интересом, всегда спрашивал, что я делаю. И не только я, разумеется: он всегда спрашивал, кто что написал, что сделал. Многие приносили ему свои тексты. Он всегда готов был поддержать человека в его творческих начинаниях.
Отец Александр просил меня привозить ему глину и лепил разных животных. Если нужно было что-то объяснить, ему было проще объяснять, нарисовав. Он брал тут же карандаш или ручку и мог нарисовать портрет человека. У него была такая удивительная хватка рисовальщика, он схватывал характер.
Андрей Ерёмин
Он был необыкновенно чуток к кеносису (самоуничижению) Господа в мире и потому не любил стилизованных изображений Христа в литературе и живописи. Так, ему не нравились евангельские сцены на полотнах Дюрера и Иванова. Зато он очень ценил правдивые изображения Христа у Поленова. Батюшка говорил: «Кеносис – это закопчённое стекло, которое стоит между нашими глазами и солнцем».[119]
Тем, кого раздражает невнятица переводов на русский язык, отец Александр рекомендовал заняться сначала «кабинетной» реформой церковнославянского языка, приближая его к русскому. «Переводы, развитие вкуса к иконе и пению, поиски новых богословских форм изложения веры, – говорил он, – вот задачи, которые стоят перед нами. Их хватит на несколько поколений. Легче критиковать, чем делать».[120]
Григорий Зобин
У меня совершенно не клеилась работа. Я писал чрезвычайно медленно из-за того, что зацикливался на отдельных словах и фразах. Спросил у батюшки, как быть. «Ах, Гришенька, – рассмеялся он, – ну, вот представьте себе, что вы скульптор и лепите лошадь. Так неужели вы начнёте с того, что будете тщательно вылепливать правую ноздрю? Вылепите сначала всё вчерне, отделкой займётесь потом. Пишите первое, что приходит в голову, не думайте о шлифовке. А если ничего не получается, застопорилось – всё равно пишите. Неважно что, пусть даже какое-нибудь слово по несколько раз, скажем, слово “вперёд”. И так пока не прорвётесь».
Тревожило меня и то, что я надолго оставил поэзию, которую считал для себя Божьим поручением. «Не бойтесь, – ответил отец Александр, – Вячеслав Иванов, уехав из России, не писал стихов почти шестнадцать лет. А под конец жизни создал лучшее – стихи из “Римского дневника”. Пока вы не пишете стихов, постарайтесь восполнить это иначе – читайте, приобретайте знания, обогащайтесь духовно, пробуйте себя в других жанрах. Может быть, со временем вас на прозу потянет».
Александр Зорин
В доме одного прихожанина собралась малая группа. Приехал и отец Александр. Зашла речь о писателях, о творчестве. Что это за феномен, что за процесс? Не вдаваясь в теорию, отец предложил «процесс» увидеть в действии и рассказал сказку о происхождении человека, которую сочинил тут же. Это была импровизация. Сохранилась магнитофонная запись. Батюшка говорит не прерываясь, без напряжения, как будто читает текст. Не как пушкинский герой, импровизатор из «Египетских ночей», который в начале импровизации «затрепетал, как в лихорадке, глаза его засверкали…». Ничего этого не было, тайна вдохновения оставалась невидимой. Комические эпизоды он не выделял интонацией, потому что в них комизма столько же, сколько и трагизма.
«Всё!» – подытожил автор своё недолгое повествование, как олимпиец, разорвавший финишную ленточку. За этим возгласом скрыто, быть может, тайное волнение, природу которого мы никогда не узнаем. «Всякий талант неизъясним», – писал о своём герое-импровизаторе Пушкин.
Когда возник этот сюжет – тогда же за столом или задолго раньше? Как лекции или домашние беседы, к которым он непосредственно не готовился, ибо прожил, продумал и прочувствовал их всей предшествующей жизнью.
Владимир Илюшенко
Важно подчеркнуть, что отец Александр и сам был творцом par excellence, он был творцом каждую минуту своей жизни, не столько теоретиком, сколько практиком. И проявил он себя как необычайно активный творческий человек и в качестве священника, пастыря, проповедника Слова Божия, и в качестве автора богословских книг, автора стихов и прозы, художника – а рисовал он замечательно, и в качестве человека действия. Об этом свидетельствовал он сам, когда сказал: «Есть люди, которые пишут историю, а есть люди, которые в ней живут и действуют. Я принадлежу ко второй категории».
Что же до рок-музыки, то отец Александр говорил, что дело не в ней, а в том, как она употребляется. И он приводил в пример рок-оперу «Jesus Christ Superstar»: либретто отвратительное, слова безумные, «но музыка – отличная, местами очень одухотворённая, живая, великолепная. Демонической, – добавлял он, – можно было бы сделать даже симфоническую музыку, можно сделать её даже оккультной. Давайте вспомним Скрябина: он прямо ориентировался на оккультизм, но он и без всякого рока достигал этого».
«Цель творчества, – сказал отец Александр, – духовное соединение людей». Он верил, что это возможно. Он жил ради этого. К каждому из нас обращён его призыв: «Пока мы дышим, мы должны творить!» И ещё он сказал: «Жизнь духа целостна. В ней нет отдельных изолированных участков. Ось её – служение Высшему и людям. Это – и в добре, и в творчестве. Поэтому творчество священно».
Священник Сергий Круглов
Моё знакомство с отцом Александром Менем произошло, как и у многих, через его книги и укрепилось через воспоминания о нём разных людей. Это произошло не сразу, не в первый год моего воцерковления. Крестился я в 1996 году, в 1999-м уже стал священником (в «лихие девяностые», как мы помним, такая скоропалительность бывала оправдана кадровой необходимостью), и личность отца Александра спасла очень важное во мне: моё творчество. Дело в том, что священником я служу четырнадцать лет, а более четверти века занимаюсь литературным творчеством. Придя в Церковь, я открыл для себя огромный пласт православно-церковной литературы. Попросту говоря, человек, ранее читавший Бердяева и Соловьёва, Льюиса и Честертона, впервые взял в руки молитвослов и учебник Закона Божьего.
Будучи таким неофитом и начитавшись разных книг и брошюрок, я встретил в них такой взгляд: человек не может быть творцом, творчество – от лукавого, оно мешает спасению, «доверишь листу – не донесёшь Христу», христианину не должно интересоваться «мирским» и «во зле лежащим», вместо романов и стихов он должен читать акафисты и Псалтирь (которая, к слову замечу, – великолепный образец поэтического языка; о большинстве акафистов этого, увы, не скажешь…).
Чувствуя, что в Церкви есть Христос Спаситель, есть смысл, жизнь, правда, которых так давно искало сердце, я наивно считал, что так же исполнено смысла и истины всё, бытующее под грифом «церковность», в результате чего одним из первых шагов моих было: я вынес на свалку огромное количество книг ввиду их «неправославности» (а годы спустя жалел: эх, вернуться бы на ту свалку!), а также собрал и уничтожил все свои прежние стихи…
И восемь лет стихов не было, не писалось, а появились они уже позднее, по явному промыслу Божию. И уверен – по молитвенному предстательству отца Александра. Один из первых стихов, написанных после лет молчания, посвящён ему и написан 9 сентября 2004 года.
Его книги и лекции о Библии в мировой литературе, о русских философах и писателях буквально открыли дверь в душной комнатке, полной моих неофитских страхов и сомнений, и впустили туда свежий евангельский воздух. Я по-детски радовался, когда узнавал об отце Александре новые и новые факты: оказывается, он любил фантастику и кино! Оказывается, он был прекрасным рисовальщиком и хорошо разбирался в живописи! Именно благодаря ему мы знаем и любим книги Клайва Льюиса, а роман Грэма Грина «Сила и слава», который совершил во мне благое потрясение в первые годы моего священства, я прочёл именно в его переводе.
Я благодарен отцу Александру за помощь в формировании моего собственного взгляда на поэтическое творчество. Взгляд этот прост и ясен: способность к словесному творчеству дана человеку Богом как часть Его образа и должна быть человеком реализована. Язык поэзии сохранил в себе черты первозданного языка, на котором человек говорил с Богом в Эдеме.
Творчество христианина, а если быть точным – сотворчество, синергия с Богом, – это творчество и по взращиванию в себе «новой твари» во Христе, и по устроению церковной жизни в духе свободы и ответственности верующего за свою веру и Церковь. Именно это и было важным предметом раздумий и приложения сил отца Александра Меня.
Андрей Мановцев
Отец Александр отговорил меня от стихотворчества (точнее сказать, рифмоплётства), самое верное слово сказал: «Бросьте, это всё камуфляж. Другое дело – проза!» Поэзию знал при этом и очень любил, и поэту – ни за что бы так не сказал. А меня освободил, никогда не забуду.
Елена Мень
Мне было очень приятно, что отцу нравилось, как я рисую. Каждый же по-своему рисует. Ему очень нравился мой стиль, он был очень доволен. Ведь он и сам рисовал иконы, помимо всего прочего.
Зинаида Миркина
Как-то раз, говоря об одном священнике, друге своём, которого лишили прихода, отец Александр сказал: «Для священника не совершать богослужение – всё равно что для поэта не писать стихов».
– Не писать или не печататься? – переспросила я.
– Нет, не писать, – сказал батюшка.
Юрий Пастернак
Беседуя с прихожанами, отец Александр сказал: «Бог дал нам эту жизнь, и мы должны пропеть её, как хорошую песню».
Лев Покровский
Отец Александр творчество поощрял. Я высказывал ему сомнения очень распространенные: что вообще наукой не надо заниматься, что всё это мудрование от лукавого. У многих православных такая точка зрения, и я её часто слышал. Отец Александр никогда ничего подобного не говорил. Он всегда поощрял научное творчество и ссылался на Сергия Радонежского, который всегда был сторонником того, чтобы люди учились, т. е. занимались наукой, всякими знаниями. Я ему говорил про Иоанна Кронштадтского, к которому у отца Александра и его семьи особые отношения – они известны, – и который прямо осуждал занятия наукой. Но отец Александр всегда меня поддерживал.
Илья Семененко-Басин
Отец Александр был глубоко чужд культуроотрицанию, столь распространённому среди новообращённых интеллигентов. Не раз он называл творчество актом богоподобия, подчёркивая, что художник может употреблять дар творчества и во благо, и во зло, и во втором случае само творчество ни при чём…
В качестве девиза любого художника, любого творца он называл строчку псалма: «Пою Богу моему дондеже есмь».
Когда всё чаще стали раздаваться голоса, называющие рок-музыку «бесовщиной» и «порождением дьявола», отец Александр этого не принял, поскольку всегда был против инквизиторского мировоззрения. Как аргумент в защиту направления в музыке, совершенно не близкого ему лично, отец Александр приводил существование рок-литургии.
Будучи в очередной раз спрошен о связи рока с демоническими силами и о том, каково его мнение на сей счёт, отец Александр воскликнул: «Да Боже упаси, у меня нет мнения. Это научный вопрос. Говорят, рок отрицательно действует на организм. Это должны исследовать учёные… Я послушал “Битлз”. Но это же “Спи, моя радость, усни!”», – отец Александр рассмеялся.
– В каком смысле?
– В прямом. «Спи, моя радость, усни…» Песенки! Так, бренчали ребята… В стиле кантри, как теперь говорят. Я вот только не понимаю, чего молодёжь с ума сходила.
С не меньшей иронией относился отец Александр к телелекарю Кашпировскому, от увлечения которым часто предостерегал в своих публичных выступлениях. Вообще, он умел сохранять спокойный и трезвый взгляд на все обескураживающие явления XX века (рок-музыка, экстрасенсы, НЛО, астрология), от которых многие приходили в неистовство – одни в неистовство иступлённого поклонения, другие в неистовство иступлённого отрицания.
Олег Степурко
Отец Александр умел вникать во всё. Помню, мне один человек рассказал о письме махатм Ленину, которое было послано через Рериха и в котором говорилось о том, что хорошо, что уничтожили мракобесие, православие. Какая-то полная бредятина! Батюшка на это сказал: «Ты знаешь, Рерих – гениальный художник, посмотри на его картины, а на всё остальное не обращай внимания».
Андрей Тавров (Суздальцев)
Я познакомился с отцом Александром в кризисном состоянии. Я тогда закончил ту самую поэму, поиски материала для которой и привели меня к священнику, и после этого обнаружил, что не могу ничего написать. Мысль о стихах вызывала чувство отторжения, тяжести. Постепенно это прошло, но к работе вернуться не удавалось. Мне казалось, что я оглох, что вдохновение, позволяющее делать невозможное и забывать о всём слишком плотном, ушло навсегда и никогда не вернётся. Та беззвучная музыка, больше похожая на прозрачный плот с волшебными, почти бесплотными брёвнами в сверкающем или тёмном потоке, куда-то ушла, а без неё начинать что-либо делать мне казалось бесполезным. Я сказал об этом на исповеди отцу Александру.
– У вас есть дача? – спросил он.
– Есть.
– Почему бы вам туда не выбираться осенью, когда там тихо? Поэзия у вас не идёт… а вы пробовали писать прозу?
– Пробовал, но давно и не очень удачно.
– Почему бы не попробовать ещё раз? Хотите дам сюжет?
– Сюжет у меня есть, – сгоряча ответил я.
– Только не пытайтесь создать сразу шедевр. Делайте записи, наброски, пробы. Черновики, словом. Вы знаете, что Толстой начинал «Войну и мир» как роман о декабристах? А потом из этого вышла совсем другая книга.
– Я попробую.
– Поезжайте. Осень – это феерия.
Я поехал на дачу и прожил там в тишине три недели, набрасывая главы и абзацы. Часть из них пришлось действительно выкинуть, но остальные постепенно стали складываться в мою первую большую прозу, невероятно романтического толка и не очень умелую. Тем не менее что-то в ней было, какой-то заряд, который многих читателей сделал счастливей, придал им сил, несмотря на технические просчёты и вкусовые неудачи.
Несколько раз я слышал от отца Александра высказывания по поводу Гоголя. Первое было связано с темой «нереализованных душ», как он её обозначил. Есть люди, которые сначала не отличаются какими-то особыми талантами или обладают ими в обычной степени, но вот с ними что-то случается. Человек словно загорается или пробуждается. Его словно подменяют, как будто в него входит неизвестная сила, и он начинает делать и совершать поступки, явно превосходящие его собственный потенциал. Все мы знаем «писателей одной книги». Грибоедов, Ершов, Сервантес… С ними происходило что-то загадочное – вселялся какой-то волшебный дух, а потом уходил. «Посмотрите, до “Вечеров” Гоголь не создал ничего особенного, а потом, словно щёлкнули выключателем, – говорил отец Александр, пока мы шли по дороге к станции Пушкино. – И потом, после первой части “Мёртвых душ”, снова – щёлк, и ничего не получается. Вот что тут может происходить – нереализованные души».
«Представьте, что на землю пришёл гений, человек, обладающий невероятными возможностями, но не успел их реализовать – сбила машина или заболел рано неизлечимой болезнью и умер. Душа такого человека, не успевшая осуществить свою миссию, будет тяготиться этой нереализованностью, будет искать возможность реализации. И тогда она подключается к какому-то живому человеку, которого она по той или иной причине себе выбрала, и начинает работать с ним, осуществлять своё предназначение через него. Помните Нику Турбину, которая в четырнадцать лет писала на уровне Ахматовой, а потом перестала?»
И ещё раз, возвращаясь к теме Гоголя, отчасти себе противореча: «Он не иссяк, он не выдохся. Его нужно было просто поддержать, отправить на курорт, дать возможность восстановиться – он бы стал жить дальше, он бы много ещё сделал».
Владимир Файнберг
Когда я пожаловался на хроническую бессонницу отцу Александру, он сказал: «Вместо того чтобы курить и пялиться в окно, приступали бы к работе. Это Бог будит вас, зовёт за стол. Ведь нам отпущено так мало времени…»
В присутствии батюшки
Среди качеств, составляющих природу обаяния, главное – заинтересованность. Обаятельному человеку интересно всё, что его окружает и с чем он встречается, в частности, и ты интересен так, что и тебе он передаёт свой интерес ко всему на свете. Мир, ещё только что обыкновенный, захватывает тебя – таков механизм воздействия обаяния.
Исайя БерлинСветлана Архипова
Собралась я как-то поехать в Новую Деревню одна, без друзей. Оказавшись на станции в Пушкино, поняла, что не помню номер автобуса. Заволновалась, потому что опаздывала на службу. Потом интуитивно решила войти в первый попавшийся автобус – и, поднявшись по ступенькам, попала в тёплые объятия отца Александра. «А я сегодня не служу», – сказал батюшка. И это было прекрасно, потому что от поворота мы шли пешком до храма, а потом он сводил меня на могилу своей матери, где мы вместе помолились. И даже сейчас, вспоминая это, я испытываю чувство необыкновенной радости.
Священник Александр Борисов
На протяжении всего нашего с ним знакомства, с самого моего детства, каждая встреча с ним была источником радости, душевного подъёма, желания стать лучше, делать больше, не унывать и т. д. В связи с отцом Александром мне всегда вспоминаются слова (автора которых не помню), что немало великих людей, рядом с которыми чувствуешь себя ничтожным, но по-настоящему велик тот, рядом с кем и сам чувствуешь себя великим.
Священник Виктор Григоренко
Я бывал с детства в церкви в Новой Деревне. Нас с братом Мишей возила Наталья Фёдоровна (теперь вдова отца Александра), и я помню, как мы помогали в алтаре, читали с ним записки. Мы бывали там достаточно часто, но осознанно я в церковь пришёл в сознательном возрасте, после армии. В автобиографии, которая требовалась перед рукоположением, я так и написал: осознанно в церковь пришёл благодаря проповеди отца Александра Меня.
Елена Кочеткова-Гейт
Когда я находилась возле отца Александра, мне казалось, что нет никаких проблем в жизни, всё понятно и просто. И мне сразу хотелось делать что-нибудь значительное, доброе: любить ближнего и дальнего, прощать обидчикам, помогать немощным, чем-то жертвовать – так зажигал он сердце любовью к Воскресшему, так велика была сила его вдохновляющей веры. Приезжая домой и оставаясь без батюшкиной, как сейчас говорят, «подпитки», я обнаруживала, что дальнего любить ещё как-то можно, а вот ближнего – никак, и сразу было ясно, что у тебя самой ещё ничего нет: ни любви, ни сильной веры, ни терпения… Впадала в уныние, жизнь со Христом казалась недосягаемой… Но вспоминались радостные глаза отца Александра, его простые, убеждающие слова: «Господь даст всё, что вам нужно, только верьте и трудитесь. Трудитесь! Не мечтайте, а делайте, пока молоды, пока есть силы. Время летит стремительно, надо успеть хоть что-то воплотить. Сколько прекрасных замыслов погибло, потому что люди мечтали, ждали каких-то особых условий. Поймите, эти условия создаём мы сами, это и есть духовный труд: наше упорное сопротивление расслабленности, серой обыденности. Не унывайте, если что-то сразу не получается, так и должно быть, ведь Царство Небесное усилием берётся. Главное – не сдавайтесь, действуйте. И всегда начинайте и заканчивайте день молитвой: сначала хоть по пять-десять минут утром и вечером, но каждый день, и постепенно всё выстроится…»
Юрий Кублановский
Мы повстречались в мае 1989 года на какой-то экуменической «сходке» под Мюнхеном, куда я забрёл случайно и где, кстати, усердно молились и многие нынешние фундаменталисты, строго запрещающие теперь продавать в своих приходах книги отца Александра. Обнялись, в сумерках вышли на берег Штарнбергер-Зеи: розовато-серая гладь воды, голубичных оттенков альпийские гряды на горизонте.
Отец Александр рассказывал, что происходит в Москве, в приходе, а я искоса любовался: обильная седина в шевелюре и бороде, как всегда начинающейся не от висков, а со скул, придавала облику пастыря какое-то высокое и новое качество, умягчающее прежнюю «ассирийскую» резкость. «Да, совсем, совсем поседел», – вслух прочитал он промелькнувшую мысль.
Первым о возвращении моём в Россию деликатно не начинал разговора, но стоило мне лишь заикнуться, что собираюсь обратно, как он с горячностью меня в моём намерении поддержал: да, теперь бессмысленно сидеть на чужбине.
Роза Кунина-Гевенман
Каждый приход Алика к нам вносил чувство умиротворённости и покоя. Освящая нашу новую квартиру, он благословил нас и с чудесной улыбкой произнёс: «Теперь вам будет здесь легче дышать».
Андрей Мановцев
Поражает то, как Господь дал ему просиять – в общедоступных лекциях с лета 1988 до 1990 года. Моя знакомая работала в Библиотеке иностранной литературы и не помышляла о вере. Стала ходить на лекции отца Александра и поверила в Христа. Говорит: «Просто до этого я никогда не встречала такой любви». Все, знавшие отца Александра, испытали это на себе. И каждому из его подопечных казалось, что отец Александр любит именно его и должен на всё откликаться. Помнится, как мы обижались: наших знакомых не даёт привести, а человеку, подошедшему после лекции, предлагает прийти к нему. А как он мог ему отказать? Мы-то уже «никуда не делись бы», а тут откажешь – что станет потом с человеком? Впрочем, любовь отца Александра не была «всеприемлющей»: он пресекал общение, если чувствовал праздный интерес. Но если речь шла о вере (пусть о «восьмушке» таковой), его любовь была великодушной и щедрой, без меры.
Дарья Масленикова
Расскажу почти анекдотичную ситуацию, хотя и смешна я себе тогдашняя. Утро, сижу дома, звонок в дверь. Входит отец Александр. Я в шоке. В квартире – бардак, сама нечёсаная, в драных джинсах и в депрессии. Садится, начинает расспрашивать. Я, понятно, жалуюсь на свою личную жизнь разнесчастную. Он слушает, вздыхает. Потом спрашивает: «Ну а учёба как? О чём курсовую будешь писать?» Я с трудом вспоминаю: «Хазары». Отец Александр с места закатывает мне роскошную лекцию про Хазарский каганат. Заканчивает он её словами: «Хазары! Это же так интересно! А то сколько можно: любит – не любит, плюнет-поцелует…»
Марина Михайлова
У отца Александра был огромный круг духовных чад и просто людей, которые к нему стремились. Он был невероятно тёплый, живой, значительный человек. От него исходила любовь. В его присутствии, не побоюсь этого сказать, ощущалось присутствие Божие. При взгляде на отца Александра становилось ясно, что Бог есть. Наверное, поэтому за ним ходили толпы. Я понимала, что у него мало времени, и мне не хотелось какого-то исключительного внимания.
Была одна история, когда я сопровождала его на очередную квартирную встречу и задала личный вопрос, важный для меня. Мы с ним ходили, наверное, час под мокрым снегом между домами по дворам у метро «Проспект Ветеранов». При этом я очень нервничала и сказала: «Батюшка, вас же ждут, не стоит тратить на меня столько времени». Он ответил: «Ничего, они сидят в тёплой квартире, пьют чай, им хорошо. А для вас это важно, поэтому поговорим». Бывали и другие ситуации, когда я за ним бегала целый день по всей Москве, начиная с литургии в Пушкине и по всем его делам, и он особенно не разговаривал со мной, в конце дня просто благословлял и отпускал. Он понимал, когда нужно человеку уделять время, когда не нужно. Всё, что батюшка делал и говорил, было очень питательно. Он хорошо благословлял, возлагая обе руки на голову. У него были прекрасные руки, сильные и при этом мягкие, отеческие.
Юрий Пастернак
Из дневника (1 мая 1985 года)
После причащения отец Александр сказал несколько слов: «Вы были сегодня на Тайной вечере, и Господь пришёл к вам. Он незримо поселился в каждом из вас. Так не мешайте Ему в вас жить».
Из дневника (21 июня 1986 года)
Прикрепляем с Володей Ерохиным к храму памятную доску: «Церковь основана в таком-то году…» На крыльце церковного домика появляется отец Александр, подходит к нам, смотрит на нашу работу, затем берёт мою голову обеими руками и целует в самое темечко.
Однажды в апреле 1985 года, в Великий четверг, после службы батюшка обратился ко мне с просьбой подвезти его на машине, нужно было причастить одного человека. В дороге отец Александр заметил, что «сегодня день особенный, даже вино разрешено». В.Ш., поехавший с нами, заметно оживился. Я отреагировал на это ехидным замечанием, что, мол, «Скорпион и есть Скорпион, знак водный, склонный к алкоголизму». Говоря это, я отметил в своём голосе ненатуральные интонации и фальшивые нотки. Мне стало противно и за себя неловко. Но слово не воробей. Еду и сглатываю ядовитую слюну. Батюшка моего шутливого «наезда» на В.Ш. не поддержал и промолчал. Я ехал, ощущая себя человеком, попавшим в яму, вырытую для другого. Мне тут же вспомнилось библейское: «Ты это делал, и Я молчал; ты подумал, что Я такой же, как ты» (Пс 49:21).
Молчание отца Александра обличало грех, и ты начинал его видеть и отчаянно желать исправления. В присутствии батюшки вся нечистота, двусмысленность, пошлость, оскорбляющие Бога и обижающие ближнего, тотчас же обнаруживали себя как невыносимые, стыдные, невозможные, и вам сразу становилось понятным без слов несоответствие ваших речей и поведения этическим стандартам и джентльменским правилам. В присутствии батюшки, словно рядом с источником света, обнаруживалась тьма сердца и сразу же исчезала, не выдерживая потока света, оставляя желание каяться и радикально менять свою жизнь.
6 мая 1988 года я приехал в Новую Деревню. После службы мы – небольшая группа прихожан во главе с батюшкой – отправились на могилу Елены Семёновны, матери отца Александра, где он отслужил литию. В этот день Церковь вспоминает великомученика Георгия Победоносца, и я впервые в жизни решил отпраздновать свои именины дома, заранее пригласив гостей: родственников и друзей, и среди приглашённых была родная дочь отца Александра Елена с мужем Юрой и их маленьким энергичным сыном Сашей, названным в честь деда. Заметив, что наш сверхзанятый батюшка находится в благодушном настроении, я рискнул пригласить его на мои именины. То обстоятельство, что его дочь с семейством будут у меня в гостях, стало, по-моему, главным аргументом в пользу поездки, и батюшка, поразмыслив несколько секунд, принял моё приглашение, добавив, что «давно уже их не видел, всё некогда».
И вот мы в дороге. Я за рулём, в салоне отец Александр и мой друг Г.К. с семейством – женой и маленькой дочкой. Г.К. по обыкновению заводит с батюшкой разговор о «высших материях»: Марсилио Фичино, Кьеркегор, Достоевский. А потом, как водится, переходит на личности. Объектом обсуждения, а затем и осуждения становится наш отсутствующий друг В.Ш., а по сути, больше чем друг – брат во Христе. Будучи человеком мягким, добрым и неагрессивным, В.Ш. часто становился жертвой, на которую было приятно нападать, ибо безопасно. Так случилось и на этот раз. «Отец Александр! – начинает свои инсинуации Г.К. – Вот В.Ш. под влиянием Церкви потерял свою индивидуальность и вообще, с каждым годом становится всё разболтанней!» Я активно не соглашаюсь с Г.К. (урок прошлой поездки, состоявшейся три года назад, даёт о себе знать). Но в этот раз отец Александр не смолчал: «Дорогой Г., для человека, прожившего тридцать лет бессистемно, пять лет не срок». Мой друг упорно продолжает настаивать, что В.Ш. не проявляется как личность. На что отец решительно возразил: «Да что вы, В.Ш. – оригинальнейшая личность!»
Приехав, батюшка освятил нашу квартиру, а потом помолился вместе с нами. Есть замечательная фотография отца Александра, сделанная Соней Руковой, на которой батюшка снят молящимся, в профиль, с закрытыми глазами, со сложенными лодочкой руками. Именно таким увидел я его тогда, стоящим перед иконами и молящимся за всех нас. А нас в тот день было много: двадцать человек! Среди нас была моя тёща Анна Николаевна. Ей батюшка уделил особое внимание и высоко оценил её жертвенный отказ от трёхкомнатной квартиры, в которую переехали мы с женой и дочкой, и переезд в мою однокомнатную квартиру в Беляево. Благодаря его словам я по-новому увидел тёщу и во многом переменил о ней мнение.
Григорий Померанц
Отец Александр разрушил наше отчуждённое отношение к людям, занимающим официальные места в Церкви. Я почувствовал, что человек, будучи священнослужителем, может быть при этом естественным, живым, подлинным, чутким. Это не только моё впечатление, это впечатление моих родных и знакомых. Очень комично это выразил отец моей супруги, пригласивший отца Александра к обеду, а после обеда, когда отец Александр ушёл, он сказал: «Если это поп, то мне надо креститься».
Марина Роднянская
Мы бежали на его лекции как на праздник. Это и был праздник. Вот он выходит, такой близкий, домашний, вдохновенный, и говорит: «Дорогие друзья!» В атмосфере что-то менялось, воздух теплел, нам становилось хорошо от одного его присутствия – мы были под покровом. «У него такой вид, словно он выпил хорошего вина», – заметила моя сестра. «В подвале у Любимого я выпил вина…» (св. Иоанн Креста).
Отца Александра попросили взять духовное руководство над одним юношей, больным шизофренией. Батюшка сказал: «У меня нет времени, пусть он просто за мной ходит». И тот стал ходить всюду за отцом Александром. Отец – в храм, и он – за ним, отец – по требам на машине, и он вместе с ним едет. Походил он так за отцом Александром месяц-два – и выздоровел. Он побыл в духовном поле отца Александра.
Мария Романушко
Ездили в Новую Деревню с Виктором Кротовым.
Знакомясь с ним, отец Александр протянул ему руку и весело представился:
– Мень-пельмень!
Пили втроём чай. А потом я ушла побродить вокруг храма, а они долго общались.
– Ну как? – спросила я Виктора, когда мы шли пешком на станцию.
– Удивительно! Православный священник, а такой широко мыслящий человек! С ним можно свободно говорить обо всём. На любые философские темы! Он открыт любому мнению. Удивительно!
Отец Александр о Викторе:
– Настоящая христианская душа.
– А он не крещён и даже не собирается, – говорю я.
– И тем не менее… Не каждый крещёный так глубоко чувствует главные христианские вещи.
Лето 1974 года. Была в Новой Деревне. Как раз в тот же день туда приехал Александр Галич. Я его видела первый раз в жизни (и последний). Пожилой, усталый человек с грустными еврейскими глазами.
Они ходили втроём по дорожке мимо храма – отец Александр, Галич и композитор Николай Каретников. Я сидела на пеньке, дожидаясь, пока отец Александр освободится, а они ходили туда-сюда, и отец Александр что-то горячо говорил Галичу, а тот слушал, печально понурив голову, он был выше отца Александра, а ему как будто хотелось быть ниже. Такой несчастный старый ребёнок, и на лице его была растерянность, нет, потерянность… И хотя отец Александр был лет на двадцать моложе Галича, но казалось, что как раз наоборот. Было видно, что возраст измеряется не годами. Это было именно так: отец наставлял сына.
Потом отец Александр благословил Галича, они обнялись и поцеловались. Галич и Каретников сели в «жигули» и уехали. А отец Александр подозвал меня. Он был грустный.
– Скольких я уже проводил в эмиграцию…
– Уезжает всё-таки?
– Да, документы готовы. Приезжал прощаться…
Лето 1974. Я недавно вернулась из Одессы, похоронив отца, которого не видела до этого семнадцать лет, и нам было отмерено всего двадцать дней до его ухода…
В Новой Деревне. Солнце… Много-много солнца… Идём по зелёному сверкающему лугу. Отец Александр в жёлтой, солнечной рясе – как огненный ангел… Он говорит:
– Благодари Бога за всё. Он – благ. Он даровал тебе великое счастье – встречу с отцом. А смерти, ты же сама знаешь, – нет. Ты очень хорошо написала об этом в своих стихах. Благодари Господа и за это тоже – за возможность выразить себя в творчестве.
– Отец Александр, – говорю я, – мне бы хотелось уйти в монастырь. Мне кажется, всё в моей жизни уже было, уже случилось…
Приостановившись, он внимательно взглянул на меня. И сказал:
– Редко кому из нас в трудные минуты жизни не хотелось уйти в монастырь. Но это – не твой путь.
– А какой – мой?
– Ищи, – сказал он. – А я буду молиться за тебя. Чтобы Бог тебе открыл Свой замысел о тебе…
Никогда не забыть тот день, тот зелёный луг…
И как мы идём по этому лугу с отцом Александром, облачённым в рясу цвета спелой пшеницы…
И огромное сияющее Небо обнимает нас всеми своими лучами…
Середина августа 1975 года. Я сижу на крылечке своего любимого храма. Ласковое солнце запуталось в густых кронах… Тихо и спокойно в мире… Только во мне царапаются тревожные вопросы, на которые я не знаю ответа. И – самый трудный на сегодняшний день вопрос: «Зачем это всё со мной случилось? Это странное замужество, это горькое супружество, не принесшее мне счастья и готовое не сегодня-завтра развалиться на мелкие осколки… Какой в этом во всём смысл?..»
…И вот он уже идёт по двору, к храму, мой добрый батюшка, он улыбается мне своей тёплой, как летнее море, улыбкой.
И я спрашиваю его:
– Отец Александр, скажите, какой в этом во всём смысл?
Он смотрит на меня… так глубоко смотрит, как будто проникает взглядом не только в мою душу, но и в моё будущее… И спокойно, с уверенностью говорит, кивнув весело на мой живот:
– Вот он родится, тогда и узнаешь, какой в этом во всём смысл!
Весна 1976 года. Великим постом открытка от Яши Кротова: такого-то числа к тебе приедет отец Александр.
…Он вошёл – большой, шумный, – как будто горячий ветер ворвался вместе с ним в наш тихий дом. Воздух вокруг него сразу стал горячий, пространство словно закипало вокруг него – такая колоссальная энергия была заключена в этом человеке.
– Ну где? Где сын? Показывай! – сказал он и широкими шагами вошёл в комнату.
Остановился у кроватки Антона, Антон не спал. Они внимательно и с интересом смотрели друг на друга. Отец Александр негромко помолился и нежно благословил моего мальчика, погладил его по каштановой головке своей большой, тёплой рукой. И сказал с улыбкой:
– Прекрасный младенец! Очень он тебе удался, Маша! Вот теперь у тебя радость и смысл жизни! Помнишь, ты меня спрашивала: какой в этом во всём смысл? Теперь чувствуешь его?
София Рукова
Маленькому шестилетнему мальчику, нашему общему крестнику, батюшка показывает черновой вариант диафильма «Откуда явилось всё это». Фонограммы ещё нет, и отец Александр экспромтом комментирует кадры на понятном ребёнку языке. Никакой подделки под детский разум и ни малейшей скидки на возраст – всё глубоко, захватывающе, содержательно. И это – для единственного зрителя, при единственном свидетеле… Впрочем, и я сама в эти минуты была ребёнком и слушала его затаив дыхание.
Андрей Тавров (Суздальцев)
Отец Александр в общении возвращал собеседнику себя, потому что он весь был здесь и сейчас. И поневоле в это присутствие втягивался и ты сам. Присутствие праведника исцеляет. Хотя бы ненадолго.
Были в нём черты метеорита, иноземного происхождения, инопланетной (поскольку здесь так не бывает) и всё же единственно близкой по-настоящему радости, глубины, открытости. Чувствовались небывалые пространства, сквозь которые пролетел метеор, его размах, иная скорость и иные возможности. Внутренняя обугленность и внешний свет. Вот эти-то вещи и лишали его веса, вытягивали в высоту, струились бесцветным пламенем вдоль всей его фигуры. Он весь – жил. Глаза то расширялись, и белки делались светлее, солнечнее, то сужались в раздумье, словно конкретизируя мысль и слово. Он любил улыбку, улыбался часто и радостно. Ничего от депрессии, мрачности. Когда я как-то пожаловался ему на депрессию, сказал: «Депрессию отменяем, вот вам тема. Пишите статью». Я отошёл разочарованным – не вник в мои беды – и начал писать статью в тот же день. Депрессия прошла.
Регина Чертова
Вторая встреча с отцом Александром состоялась 19 февраля 1981 года, на венчании Наташи с Сашей (Наталии Чертовой и Александра Андрюшина. – Ю.П.). Я впервые присутствовала на венчании. Отец Александр выглядел очень величественно в своём красивом одеянии священнослужителя, и в то же время от него исходило ощущение теплоты и радости. За столом это был уже простой, весёлый, вполне земной человек. Он с удовольствием отведал стоящие на столе закуски и, помню, особенно похвалил приготовленный мною печёночный паштет и икру из сушёных белых грибов; он сказал, что это его любимые блюда и что хотя он бывал во многих домах, но такой вкусной еды не ел никогда. Мне было очень приятно.
Вспоминается, что, когда празднование закончилось и он направился к выходу, все толпой двинулись за ним, чтобы проводить и получить прощальное благословление. Я в это время сидела за столиком на кухне, почему-то не считала, что имею право вести себя так, как его прихожане.
Вдруг отец Александр почти у самой входной двери развернулся, прошёл по узкому коридорчику на кухню, подошёл ко мне, очень ласково коснулся моей руки и мягко произнёс: «Не переживайте, у вас всё будет хорошо». Удивительно, как тонко он почувствовал моё состояние в этот момент и нашёл такие тёплые добрые слова.
Михаил Юровицкий
Под воздействием проповеди отца Александра я понял, как важно служить ближнему, обращать внимание на других людей. И я пошёл в медицину, причём он очень верил и поддерживал человека в его начинаниях, и я это очень почувствовал. Я познакомился со своей будущей женой в нашей молитвенной группе, он крестил наших детей, он нас венчал, и это, как правило, сопровождалось беседой, в которой он раскрывал суть брака, воспитания детей, – это было очень современно и ясно.
Отец Александр был замечательным психотерапевтом. Он умел слушать, он всецело принимал человека, не осуждал его, и, что очень ценно (у меня есть личный опыт), он мог помогать на расстоянии. И действительно, человек чувствовал эту поддержку, и уходил страх, и исчезали дурные мысли, и жизнь изменялась к лучшему.
Во времена гонений
Когда на свете появляется истинный гений, то узнать его можно хотя бы по тому, что все тупоголовые соединяются в борьбе против него.
Джонатан СвифтИв Аман
Когда мы боялись, что отца Александра вот-вот арестуют, я спросил, не собирается ли он предпринять необходимые шаги, чтобы покинуть страну. Я только что обнаружил его ответ. Маленькая смятая записка дошла до меня какими-то неведомыми путями. Она написана была им, как всегда, в спешке, схожим с клинописью почерком, страшно неразборчивым, со строчками, лезущими вверх, хотя на этот раз они оказались немного прямее. На тот случай, если записка попадёт не в те руки, он написал её иносказательно, с присущим ему юмором, несмотря на тяжёлое время. «Моя болезнь, развивающаяся угрожающе быстро, – лишь часть общей эпидемии. От этого не существует лекарств. Перебраться в незаражённый район невозможно, да у меня и нет особого на то желания. Остаётся лишь верить, надеяться и продолжать работать». Я не знаю, следует ли переводить «развивающуюся болезнь» – «риск ареста», а «эпидемию» – «усиливающиеся репрессии» тех времён.
Тогда каждый иностранец, покидающий Советский Союз и не вполне удовлетворённый программой «Интуриста», задавался вопросом, удастся ли ему ещё раз ступить на русскую землю. Это придавало прощанию особую остроту. Увидимся ли мы опять, отец Александр? Я снова вижу его на перроне маленькой станции в лесу. «Надейтесь. Если Богу угодно…» Да, если Богу угодно. Всё в руках Божьих. Сколько раз повторял он эту фразу!
Ариадна Ардашникова
Не знаю, насколько Перестрои?ка стала рассветом, но перед нею была такая тьма. В эту жуткую тьму КГБ особенно плотно обложил отца Александра. Нам рассказали (не по телефону, конечно, он прослушивался), что отец встал, как всегда, в пять утра и натощак поехал в Деревню, а когда служба кончилась, гэбэшники не разрешили Марии Витальевне (Тепниной. – Ю.П.) покормить его, посадили отца в машину и увезли на допрос. Допрос ше?л до пяти вечера, а в шесть его привезли к вечерней службе, а после нее? опять увезли на допрос. И так изо дня в день – неделю. Это было время Великого поста.
Литургия кончилась, отец в храме, прихожан наших много, и какие-то посторонние мужчины – молодые, опрятные, так «хорошо» улыбаются. Увидев, что я совсем не представляю, что происходит, отец быстро, по-деловому подходит, бере?т меня за руку повыше локтя и веде?т за церковную ограду. Ше?потом говорит: «На кладбище, на кладбище!» В церковныи? домик прихожан уже не впускали. Приходить к отцу запретили. А про кладбище я не сразу поняла. Оно что, выпало из их поля зрения? Во всяком случае, за нами никто не ше?л.
Была весна. Я что-то мямлила одними междометиями: «Ну… как? Как вы? Они вас посадят?» А он догадался, что мне страшно: «Арина, ну разве это страшно?» И ше?потом, как заговорщик: «С Богом можно жить везде. И в тюрьме можно жить». Отец остановился и раскинул руки, вдыхая весеннии? холодок: «Радость какая в Божьем мире, красота-то какая – смотрите!» Я посмотрела: пахло подсыхающеи? на солнце грязью, навозом, деревнеи?, прелостью перезимовавших трав, и все почки на деревьях, на кустах, и все придорожные вылезшие травинки – все? набухло, все? ждало Пасхи…
Нонна Борисова
Нас начали таскать на допросы – всех тогда вызывали вокруг отца Александра Меня, и его самого тоже. Дважды у нас был обыск. Один раз – когда о. Антоний Элинс, генетик, возглавлявший Русский центр в Медоне (Франция), привёз Евангелия и другие христианские книги. Он впервые приехал в Россию и по наивности оставил их в гостинице, а сам вышел. У него тут же всё и проверили. Мы жили на даче, дома была Дина Сергеевна (мать о. Александра Борисова). О. Антоний принёс к нам сумку с литературой и ушёл в посольство. А мы с детьми и отцом Александром Менем ехали в Москву, чтобы встретиться с ним. И вот мы входим, я вижу эти сумки, понимаю, что это литература, беру их – и раздаётся звонок в дверь. Но ведь даёт же Бог реакцию! Я заношу эти сумки в комнату и отцу Александру Меню говорю: «Иди сюда, быстро». Мы закрываем за собой дверь, и, пока Саша с бабулей встречают этих… которые пришли с обыском, оформляют бумаги, мы всё рассовываем: в диван, под аквариум, в пианино. Остались в сумках только детские книжки. А тогда за два экземпляра Евангелия грозила статья – «хранение и распространение». Но обыск был кратковременный, они очень торопились, им нужен был Элинс. Дом заблокировали со всех сторон, и они загребли много всего, но не то, за что можно было посадить. Поскольку они знали, что Элинс только что был здесь и оставил книги, они не думали, что мы успели спрятать, и забрали Цветаеву, издание YMСA-Press, стихи Мандельштама – книжки от Надежды Яковлевны.
Сергей Бычков
13 сентября 1965 года на день ангела отца Александра, как обычно, приехали друзья и прихожане. Евгений Барабанов предупредил, что по Москве идут обыски. Отец Александр предусмотрительно убрал машинописный экземпляр «В круге первом» – вынес на террасу. А вместе с ним и другую антисоветскую литературу. А на следующий день нагрянули чекисты. Позже отец Александр вспоминал: «И вот сижу себе в Семхозе и смотрю: идет целая вереница мужиков в пиджаках и галстуках. Я спускаюсь с мансарды вниз, они так вежливо говорят:
– Мы из Комитета государственной безопасности. Есть ли оружие?
– Нет, конечно.
– Антисоветская литература?
– Нет, ничего не держим.
– Хорошо.
Восемь часов ковырялись у меня тут, и я говорю:
– Я вас тут оставляю, вы продолжайте это дело, я вам доверяю, вы – официальные люди, найти вы у меня ничего не найдёте из того, что вы ищете.
– Мы ищем роман Солженицына.
– А я его в глаза не видел никогда, ищите, а мы поедем в церковь».
Отец Александр поехал с несколькими гэбистами в храм в Тарасовку, и обыск продолжился в алтаре и в сторожке. Там тоже ничего не нашли.
Марианна Вехова
Было одно страшное лето, когда казалось – вот-вот мы потеряем отца Александра. Его без конца, чуть ли не каждый день, вызывали в КГБ. Иногда вызов приходил из Патриархии, но встречал его там какой-нибудь чин с Лубянки. Прошло несколько обысков в церковном домике и в доме отца Александра в Семхозе. Напряжение нарастало. И у нас складывалось впечатление, что так просто это всё не сойдёт на нет, что-то плохое случится…
Однажды, в жаркий день, когда прошли литургия, требы и все разошлись, я сидела на даче с ребёнком, и вдруг мне стало тяжело от мысли, что они дождались, когда все разойдутся, отец останется один, приедут, арестуют его и увезут, как это у них принято! Они стремятся совершать свои злодейства без свидетелей. От этих тревог я не могла усидеть в тишине и покое, тоска меня точила, и я побежала к церкви. Было душно, как перед грозой, пыльно, над травой висела мгла. У магазина, наискосок от церкви, стоял большой военный грузовик, и солдаты кого-то молча ждали в кузове.
«Это за ним!» – испугалась я окончательно и припустила что есть духу к церкви. Возле неё было пусто, тихо. Среди двора стоял отец и улыбался мне. Я сказала: «Я так боялась, что вас забрали! Они ведь могут организовать покушение, “несчастный случай”… Страшно оставлять вас одного».
«Как раз пока они меня пасут, не надо ничего опасаться, – сказал отец. – Им невыгодно сейчас меня убирать».
Юрий Глазов
Отец Александр держался своих правил игры с властями. Его беспрестанно вызывали на допросы в КГБ, и, не чая порой выйти из этих переделок живым и невредимым, он не сдавался, не раскалывался, не эмигрировал. Он не предал своих друзей, не отказался от веры в Христа. Эта вера была не только унаследована им от матери и её сестры, но дарована свыше, и само существование этого человека в нашей стране и в наше время – не лучшее ли доказательство бытия Божия?
С особой благодарностью воспринимаю наши последние встречи, наши самые последние беседы с отцом Александром. Моей жене Марине он признавался, что ему идут постоянные угрозы, но он старается не говорить об этом Наташе (жена о. Александра). Смысл его слов, сказанных Марине в связи с этими угрозами, вкратце можно передать так: «Не надо волноваться. Всё в руках Божиих. Если так случится, если эти угрозы окажутся действительными, то, значит, Самому Богу будет угодно это, и в этом нужно видеть большую благодать. Мученичества не ищут и не домогаются. Но не надо бояться, нужно отгонять страх и постараться сделать как можно больше. Каждый день делать как можно больше добрых дел, как можно больше людей обратить в веру. Самое же главное – нужно благодарить Бога за всё, и просыпаясь, и отходя ко сну. Что бы ни случилось, радуйся каждой минуте жизни, радуйся за всё посланное, ибо всё это в руках Божиих. И не отчаивайся. Разлуки нет. В этом ли мире или в другом мы все друг друга любим и всегда будем вместе».[121]
Священник Виктор Григоренко
Частично дело отца Александра и документы из него опубликованы. Из них становится понятно, почему за ним следили. Церковь контролировалась КГБ. Их интересовали связи с православными на Западе, контакты с представителями Русской православной церкви за границей. Церковные контакты с Западом воспринимались как подрывная деятельность, направленная против советского строя, и обвинения против отца Александра сводились к тому, что он был близок к западным христианам.
Работая над своими книгами, отец Александр переписывался со многими учёными, богословами и священниками на Западе. Я хорошо помню почтовый ящик, который всегда был набит письмами, и почтальоны жаловались, что устали их носить. Подобные связи раздражали КГБ, особенно на фоне экуменического движения, которое тогда поддерживалось, – достаточно взглянуть на «Журнал Московской Патриархии» того времени, где практически в каждом номере отражалась экуменическая деятельность, но связи отца Александра с Западом воспринимались как угроза государству. Этот мотив звучит в нескольких докладных записках на имя Андропова: «Контакты Александра Меня подрывают советскую государственность».
Владимир Ерохин
Как-то мы с отцом Александром прикалывали к стене его кабинета карту Святой земли. Отец был утомлён – его накануне несколько часов допрашивали на Лубянке. Согнулась металлическая кнопка. Я выкинул её в корзину со словами:
– Если кнопка согнулась, её уже не разогнуть.
– Ибо кнопка подобна человеку, – добавил отец Александр.
Михаил Завалов
Отца Александра настолько затравили в Новой Деревне, преимущественно староста, что он всерьёз собрался уходить, проситься на новое место. И в ту же ночь, как он это решил, староста умирает. А чуть ли не на следующий день его вызывают в ГБ – и начинаются новые испытания. Как закон сохранения энергии.
В период непрерывных допросов отец Александр всерьёз готовился к посадке: «Я сказал себе: я уже совершил всё, что замышлял. А теперь я мёртв и думаю уже только о том, как бы других не подвести». А в церковном домике в тот сложный период он наговаривал на магнитофон поздравления (кажется, на Рождество). А потом попросил выключить магнитофон и произнёс что-то вроде простого завещания. «Я никогда специально не старался, в отличие, скажем, от о. Димитрия Дудко, чтобы меня посадили. Но сейчас в их плане работы я стою на первом месте, поскольку всех священников-диссидентов уже пересажали, а им надо работать. Сейчас Мень – как пень. Так вот, друзья мои, если что-то со мной случится, я бы очень хотел, чтобы ваша жизнь продолжалась, как это было и при мне: чтобы вы продолжали встречаться, делать те же дела…»
Александр Зорин
В начале восьмидесятых мы ждали арестов, обыски уже начались. Молились за отца Александра. Тогда-то он и сказал: «Если мы нужны Господу, Он удержит нас и на ниточке».
Отец Александр, прекрасно зная действительное положение вещей, не перегружал обстановку навязчивыми опасениями. Он многого не боялся, потому что видел и знал больше нас. Его появление в любом доме могло быть опасным для хозяев – телефоны наверняка прослушивались. Но у страха глаза велики. И однажды я был весьма смущён тем, что, придя в дом, отец Александр сразу бросился к телефону и в разговоре не скрыл своего имени. Наши опасения он частенько гасил юмором. Помню, как-то сказал (мы шли по дорожке, по той самой, к его дому): «А вы думаете, здесь под каждым кустом майоры Пронины сидят?»
При о. Стефане (прежнем настоятеле) батюшку стали исподволь отстранять от стола. Когда кухней ведала тётя Маруся (Мария Витальевна Тепнина. – Ю.П.), а старостой была Ольга, жительница г. Пушкино, которая выделяла маленькую сумму на кормёжку второго священника, отец Александр имел минимум пищи. А ему и надо минимум. Но вот «ушли» из старост Ольгу, оттеснили от хозяйства тётю Марусю, и отец Александр остался без обеда. Иногда ему предлагали со стола о. Стефана, но чаще он довольствовался сухим пайком, который привозил с собой.
Однажды женщина, готовившая пищу настоятелю, спросила Марию Витальевну: «Есть у отца Александра что-нибудь на обед, а то у меня супу немного осталося?» Новый настоятель о. Иоанн Клименко не восстанавливал элементарной этики, при которой ещё со времён апостолов заведено в Церкви: «Трудящийся достоин пропитания».
Мария Витальевна взяла на себя обязанности стряпухи (ей уже восемьдесят два года). Эта женщина нянчила его ещё в детстве…
Николай Каретников
Отец Александр рассказывал мне, что он имел объяснения с КГБ: эти боялись, как бы он не открыл потихоньку церковную школу, не начал обучать и духовно просвещать детей. «Вот старушки, с ними и должны заниматься, а молодёжь трогать нельзя!» Это давление длилось долгие годы, но остановить отца было невозможно. А ведь он никогда не занимался политикой. Занимался только верой и приводил людей к Господу.
Думаю, он им очень мешал, потому что последние два года получил возможность открыто проповедовать Евангелие в различных аудиториях и на телевидении, – каждое его слово отрицало режим в его онтологической сути. Мешал ещё и потому, что нёс на себе судьбы сотен, быть может, – тысяч людей. Мне известны многие из тех, кого он вытащил из бездны отчаяния.
Елена Кочеткова-Гейт
Когда отца Александра убили, началась охота за его словом. Мой брат Михаил, у которого была любительская видеокамера, делал записи его лекций и бесед. В то время такая камера была редкой и дорогой игрушкой, и люди, снимавшие отца Александра, были наперечёт. Особенно для КГБ. Они пришли к нам очень скоро после убийства отца Александра. Мы не открыли им дверь. Сначала они не говорили, что им нужно. Пришли второй раз. Нас с братом дома не оказалось, а мама их опять не впустила. На этот раз они уже открыто потребовали отдать плёнки с записями отца Александра. Угрожали, через дверь кричали, что они знают, что Миша собирается уезжать в Америку, и не выпустят его, пока он не отдаст им эти плёнки (Миша всё-таки уехал в декабре 1990 года). Последним аргументом была угроза: не хотите с нами говорить по-хорошему, так и пеняйте на себя, если что-нибудь случится с вашим сыном. А вдруг он «случайно» под машину попадёт? Бедная верная и любящая наша мама! Она боялась за Мишу, плакала, но дверь так и не открыла. Плёнки были переправлены за кордон вскоре после убийства батюшки – мы понимали очень хорошо, что их будут искать. Они сочли делом первостепенной важности изъятие и уничтожение видеоплёнок с записями лекций и бесед отца Александра. То, что произошло, говорит не просто о методах работы КГБ, что всем давно известно, но о метафизическом страхе всей Системы перед одним человеком. Размагничены были и все записи отца Александра, сделанные для передач на радио и телевидении.
Они испугались слова отца Александра! Весь великий и могучий Союз нерушимый республик свободных испугался проповеди всего одного верующего христианина! Испугались, когда стали понимать – какой проповеди и какого христианина! Это ли не улика против них самих? Это же очевидное свидетельство, что убийство было заказное, и организатором его было очень высокое и неприятное ведомство. Сколь же весома оказалась Радостная Весть в устах отца Александра, если за неё была назначена такая высокая цена – жизнь человека! Жизнь праведника, благовестника и истинного ученика своего Небесного Учителя.
Зоя Крахмальникова
Я часто ездила в Новую Деревню, когда собирала материалы для «Христианского чтения»[41], за которое впоследствии была осуждена. Отец Александр, к которому съезжалось множество православных людей и тех, кто ещё искал веру, был замечательным пастырем. У него была нежная душа, сильный ум, чистая совесть. Он любил Бога и своих духовных детей, которых посылал ему Бог. Отец Александр боялся за них – время было крутое. Не случайно его не раз вызывали на допросы в КГБ. Духовные дети молились за него в то время, когда ему угрожала беда. Они называли его отцом. Он и в самом деле был отцом – с сердцем, открытым каждому, кто приходил. Подойдёшь к нему на исповеди, он обнимет, спросит: «Ну, что случилось?» Помню, как мы отправились в Новую Деревню с композитором Николаем Каретниковым и с Александром Галичем, который тогда уже, как он сам писал, «вышел на поиски Бога». Когда служба закончилась, Галич подошёл ко кресту, и отец Александр сказал ему: «Я давно вас жду, Александр Аркадьевич». Он крестил тогда Галича, который стал его прихожанином. Незадолго до эмиграции Галича мы приехали домой к Меню, на станцию Семхоз. На землю уже спускались сумерки, и Галич пел свою прощальную песню «Когда я вернусь».
Когда мне исполнилось пятьдесят пять лет, я была в ссылке в селе Усть-Кан на Алтае. И мне в барак передали записку от отца Александра с поздравлением, благословением и пожеланием скорого возвращения. Я уничтожила её по прочтении и, как оказалось, была права. Ко мне вскоре пришли с обыском.
Священник Игнатий Крекшин
Следуя за многими мучениками и исповедниками Русской церкви XX века, кровь свою пролившими за истину Христову, отец Александр серьёзно и мужественно относился к возложенной на него миссии уже с самого начала своего служения, с конца пятидесятых годов, со времён очередного гонения на Церковь, совпавшего с оттепелью. Тогда эта миссия именовалась «религиозной пропагандой» и причислялась к преступлениям чуть ли не уголовным. Помню, в момент моего первого порыва принять священство – а время это было «весёлое»: начало афганской войны, удушение инакомыслия, настоящая слежка за ним, – так вот, как бы испытывая меня, в шутку, а на самом деле всерьёз, он сказал о маргинальном положении духовенства в советском обществе: «Вы знаете, мы, священники, принадлежим к третьему сорту, к париям. Чем, собственно, мы отличаемся от зэков?» Говорил он тогда, конечно, о подлинном Христовом священстве. Впрочем, проповедь Царства всегда была миру неудобна.
Юрий Кублановский
В 1982 году, 19 января, ко мне нагрянули с обыском. Восемь часов копались, простукивали стены, протыкали иглой подушки; как раз в то утро застрелился Цвигун, брежневская олигархия тонула в коррупции, а обыскивали меня – с всегда последней трёшкой в кармане. Опять допросы, уже не на Лубянке – в прокуратуре, потом в Лефортове. И вот дилемма: «Уезжайте – или намотаем на всю катушку, семь лет лагерей обеспечим, будьте уверены».
По дороге в Новую Деревню невольно присматривался, нет ли за мной «хвоста». О патовой моей ситуации отец Александр знал от западных «голосов» и общих знакомых. Успокаивал: эмиграция – не трагедия, чужбинный опыт может быть во благо, а не во вред, приводил много примеров, вдруг упомянул покойного Галича и запнулся, глянул искоса, словно попросил прощения за неловкий пример. Напоследок перекрестил: «С Богом!» Я поцеловал благословляющую знакомую руку.
Михаил Мень
Когда том «Архипелага ГУЛАГа» был спрятан в целлофановом мешочке в куче угля в сарае, когда в доме делали обыск… Отец всегда был в таких случаях спокоен, приглашал кагэбэшников выпить чайку, но, когда дело касалось принципов, был очень твёрд. Он знал, как с ними общаться. Всю жизнь они мечтали его посадить, но ни разу так и не смогли. Помню, я отслужил в армии (все дети священников служили в стройбате, и я тоже попал в подразделения Дальвоенморстроя, которые, по сути, являлись морским стройбатом, обслуживающим Тихоокеанский флот), вернулся, забежал домой в шесть часов утра, отец ещё спал, я его разбудил, мы обнялись, и он говорит: «А я думал, за мной уже пришли, когда увидел, что кто-то в шинели в дом стучит…»
Тяга людей к вере становилась всё сильнее, и фигура отца, популярность которого постепенно росла, не на шутку тревожила правящую комбюрократию. Мы готовились к самому худшему, тем более что новый генсек Андропов, долгое время возглавлявший КГБ, видимо, перенял кое-что из практики «вождя всех народов» и сразу принялся закручивать гайки. Кампания эта быстро выдохлась, да и сам генсек дышал на ладан, но в начале своего полновластия он повёл массированное давление на инакомыслие, в том числе на Церковь.
Репрессивный рецидив, однако, требовал обоснования, и Андропов был озабочен накоплением компромата на некоторых религиозных деятелей. Органы взялись за окружение отца.
Много неприятностей ему и всем нам доставил арест бывшего отцовского прихожанина, который отошёл от православия, стал католиком и создал небольшую группу из единоверцев. Им заинтересовались комитетчики. Католики у них были на особом счету, поскольку их общинами руководили из-за границы; при желании КГБ легко мог «найти» среди них «агентов иностранных спецслужб». Бывший духовный сын отца Александра не выдержал и оговорил отца, многих наших друзей и близких, – а именно этого от него и добивались.
Это был пик испытаний, обрушившихся на отца и всю нашу семью. Отца по нескольку раз на неделе вызывали на многочасовые допросы, так что он возвращался оттуда порой к полуночи страшно измотанный. Следствие тянулось месяцами, и мы каждый день со страхом ожидали, что с очередного допроса отец не вернётся, а мы получим уведомление о его заключении под стражу. Такое ожидание выматывало душу. Я часто слышал рыдания матери, видел слёзы сестры, и сердце пронзала нестерпимая боль.
Разумеется, наши друзья были в курсе происходящего и тоже тревожились за отца. Одни предлагали ему уехать на Запад, другие возражали, что при Андропове выехать из страны стало многократно труднее. Отец же чувствовал, что возможна куда более тонкая игра: ему как раз могут дать эмигрировать, чтобы этим дискредитировать здоровые, непричастные к сотрудничеству с органами силы в Русской православной церкви. На этом, скорее всего, и строился расчёт, иначе отца давно бы уже арестовали. КГБ необходимо было оторвать его от паствы, которой становилось всё больше. Однако арест, в отличие от тридцатых годов, только прибавил бы отцу популярности. Поэтому там решили взять его измором: доносами, допросами, угрозами и клеветой. Но отец не поддавался давлению и отклонял предложения об отъезде за рубеж. Он говорил: «Писатель может писать и распространять книги где угодно. Священник-миссионер, оторванный от своей паствы, перестаёт быть таковым. Священство – не только сан, но и служение людям, верующим в спасительную силу таинств, к которым их приобщает тот, кому они полностью доверяют, к кому идут со своими проблемами и духовными исканиями. Я должен остаться со своими прихожанами, в своей стране. Здесь я нужен – и тем счастлив».
Вот на таком фоне происходило моё возвращение к гражданской жизни после армии. Первым делом я поступил на рабфак Института культуры… Это было связано с тем, что, отучившись до службы в армии два курса в техническом вузе, я понял, что, будучи сыном священника, мне вряд ли удастся добиться каких-то успехов на каком бы то ни было производственном предприятии, а всё, что было связано со сферой культуры, было более доступно и перспективно даже для людей с «сомнительной» биографией. А работать устроился звукотехником во Дворец культуры Московского института железнодорожного транспорта (МИИТ). Начальник у меня, конечно, был, но он по большей части общался не со мной, а с рюмкой. Увидев, что с делом я знаком, он с лёгкой душой доверил мне и технику, и постановку звука. Надо ли говорить, с каким самозабвением я предался экспериментам! Казалось бы, хоть тут какая-то отдушина – ан нет. Через пару-другую месяцев звонит мне на работу некто и представляется близким знакомым капитан-лейтенанта Тарана с Дальнего Востока (он был особистом Совгаваньского гарнизона). Он, мол, в Москве проездом и очень хочет свидеться со мной. Ничего тревожного я поначалу не заподозрил. Мало ли знакомых у каплея Тарана? Получить весточку из той, армейской жизни было даже приятно.
Встречу мы назначили в саду «Аквариум», возле театра имени Моссовета. Когда сошёл эмоциональный всплеск, вызванный воспоминаниями, я насторожился. Договариваясь о встрече, собеседник вёл себя не как провинциал, ни разу не бывавший в Москве. Тот бы сто раз переспросил, где да как найти. А этот сориентировался сразу. Либо не чужак, либо хорошо проинструктирован – и понятное дело где. Поделился подозрениями с друзьями. Те отмахнулись: тебе теперь всюду органы мерещатся! Успокоенный, я отправился на встречу. Звонивший оказался молодым подтянутым человеком в сером костюме. На вид ловок, но выправка не военная. Похож скорее на комсомольского функционера и уж никак не на провинциала. Я внутренне подтянулся. Незнакомец завёл разговор. Начал издалека, долго распространялся о Таране, Дальвоенморстрое, Совгавани. Потом перешёл на мою персону, причём вместо «я» всё время говорил «мы». Кто это «мы», я вскоре понял. Предчувствия меня не обманули: привет от особистов! А мой визави стал выкладывать карты. Мы, мол, знаем, что вы, Михаил, мечтаете о творческом поприще. Нам известно о вашем поступлении на рабфак Института культуры и материальных затруднениях – зарплата у вас не ахти какая, подрабатывать приходится. И дорога из Семхоза утомляет, надо квартиру снимать, а это большие расходы. Короче, лубянский посланник проявил удивительную для дальневосточника осведомлённость. Далее в ход пошёл козырь: трудности могут остаться позади, планы ваши вполне осуществимы, если… Наконец разговор перешёл к главному: «нам» интересно было бы знать круг посетителей вашего дома, особенно визитёров отца, прежде всего – иностранцев и священников, а также темы их бесед. Ваш отец – человек научного склада, поэтому знать не знает, какие опасные люди могут проникнуть к вам в дом и какие неприятности из-за этого могут приключиться. Но мы-то уж знаем, поэтому заботимся о том, чтобы этого не произошло. Нет-нет, в штатные осведомители «мы» вас не зовём, а чисто по-человечески просим прояснять ситуацию во избежание подозрительных случаев и опасных инцидентов. Ничего в этом нет страшного и зазорного…
Когда «приезжий с периферии» наконец добрался до сути дела, во мне всё закипело. Захотелось от всей души врезать этому сладкоголосому вербовщику по его лощёной физиономии. Но, к счастью, я с собой совладал. Может, расчёт и был если не на успешную вербовку, так на мою несдержанность. Тогда бы дело раздули до уголовного, а то и политического, и отцу явно могло не поздоровиться.
Агент между тем продолжал разводить свою демагогию. Я его практически не слушал: в глазах было темно от гнева и отвращения. Издавая время от времени какие-то междометия, я лихорадочно думал: что же делать? Они ни за что не отстанут. Как бы в подтверждение моих мыслей кагэбист на прощание обронил: «Мы вас обязательно разыщем, позвоним».
Разозлённый и подавленный, я отправился домой. В голове стоял звон, грудь придавила тяжесть. «Ну уж нет, – думаю. – Решили сделать из меня Павлика Морозова? Обойдётесь!» Долго ходил из угла в угол, потом сидел, размышлял. Вертелись в голове разные варианты, но ничего стоящего я так и не придумал. Пришёл утром на работу, а навстречу мне начальник – тебя, мол, уже разыскивают, звонил такой-то. Это был вчерашний вербовщик. «Плотно взялись, – подумал я, – вздохнуть не дают». Оставалось только одно: уповать на мудрость отца.
Не сразу я на это решился – ведь отец всех нас берёг. Многое из того, что пришлось пережить ему на допросах, он наверняка от нас утаивал. Больше того: рассказывая о своих бдениях в лубянских кабинетах, он изображал их чуть ли не забавными эпизодами. С неизменным юмором живописал образы следователей, передавал реплики и монологи. Но нас его бравада не успокаивала. Слишком хорошо каждый в стране знал, что это за учреждение – Комитет госбезопасности CCCР.
Так или иначе, то обуреваемый паническими мыслями, то впадая в какую-то прострацию, я ехал к отцу за советом. Как только мы уединились в его кабинете, я стал выплёскивать всё, что накипело на душе: сумбурно, взволнованно и, наверное, не слишком вразумительно. Я говорил, говорил – и вдруг осёкся: вместо сумрачно-тревожного отцовского лица на меня глядело лицо ободряющее, чуть ли не весёлое. Это совершенно не вязалось с моими представлениями о размерах свалившейся на меня опасности, от которой не было спасения! А когда я закончил всё на той же траурной ноте, отец вдруг засмеялся и воскликнул: «Ну, мерзавцы! И до тебя добрались!» – причём и в смехе его, и в этом возгласе явственно слышался оттенок какой-то пренебрежительной жалости к тем, кто устроил мне ту злосчастную встречу. «И что же будем делать?» – спросил отец. Я поспешно начал перебирать варианты, которые сам же отверг, и, чувствуя, что всё это не годится, впал было в уныние. А отец, терпеливо выслушав мои сетования, веско сказал: «Спокойно! Не суетись. Смени работу и квартиру – там тебя всегда отыщут и покоя не дадут. На работу устройся либо по совместительству, либо по чужой трудовой книжке, но аккуратно, чтоб никто ничего не заподозрил. В комитете поищут тебя, потеряют след и отстанут».
Поражённый такой реакцией, я вытаращил глаза и с жаром выпалил: «Да как же так? Это ведь самая “мужская” (на тогдашнем молодёжном жаргоне – “могущественная”) организация в мире! Она контролирует в стране всё и всех. Не пройдёт и пары суток, как меня отыщут!» Oтeц был всё так же спокоен. «В этой “самой мужской” организации, – заметил он, – тоже люди работают, а не всемогущие волшебники. И у них есть человеческие слабости, свои заботы и соображения – поважней твоей персоны и дел, высосанных из пальца. Скоро лето, отпуска – не до тебя будет. У них и посерьёзней работы хватает. Махнут на тебя рукой, а разработку по тебе сдадут в архив. Всё устаканится, будь уверен. Говорю как знающий человек».
Действительно, отец уже достаточно пообщался с этой братией, чтобы иметь право делать такие выводы. Но успокоился я не вполне, видно, крепко в моей голове засели мифы о «рождённой революцией» всесильной организации. Я считал, что за мной ведётся постоянная слежка и оперативники только ждут команды, чтобы схватить меня и учинить расправу. Тем не менее советы отца я исполнил в точности. Уволился с обеих работ – основной и по совместительству, съехал на другую квартиру. Хозяева знать меня не знали, чему я был несказанно рад, как и тому, что Москва – гигантский мегаполис, где легко затеряться. Внял я и совету воспользоваться чужой трудовой книжкой. Оформился на работу один знакомый, а я работал вместо него оркестрантом в одном подмосковном ресторане – пригодились юношеские увлечения музыкой.
Я доложил отцу обо всём сделанном. Моё трудоустройство в ресторане он вынужденно одобрил: действительно, таких заведений с музыкой в Москве и окрестностях – пруд пруди, народу там полно, масса командированных – словом, проходной двор. Искать в подобных местах человека, что иголку в стоге сена. Каждому новому совету отца я также следовал неукоснительно. Работая по чужой трудовой книжке, меня знали под фамилией её владельца. Адресами и телефонами не обменивался, тесных контактов и связей не заводил. Одним словом, «ушёл в подполье». Вроде всё складывалось удачно. Но сердце жгли нестерпимая горечь и обида на тех, кто, изображая борьбу с мифическими врагами народа, ломает судьбы людей. Я вынужден был перестать посещать занятия на рабфаке, прервать трудовой стаж – по тем временам немалый урон. Впрочем, разве это большая цена за порядочность, за честь отца и мою, за право быть свободным от обязательств перед системой, если за это иные клали на весы собственную жизнь?!
Всё получилось в точности так, как предсказывал отец. Месяц прошёл, другой, третий – никто меня не выявил, не разоблачил, не задержал. По прошествии времени я стал спокойно размышлять: да кто, собственно, я такой, чтобы из-за меня КГБ вставал на уши? Не шпион, не диссидент, не лидер оппозиции. Не та фигура, чтобы искать меня по всей Москве и Подмосковью… Вечерами я занимал место в оркестре, играл популярные номера, выполнял заказы разгорячённой публики. Тягостное это дело, когда вместо искусства – дым коромыслом, пьяные, ревущие песни голоса или выяснения, кто кого уважает, шарканье танцующих ног, звон бокалов, звяканье приборов да крики повздоривших. Но всё же видеть это – куда меньшее зло, чем лицезреть физиономии типов вроде того липового дальневосточника.
Иногда, обуреваемый любопытством, я звонил из автомата бывшему начальнику на прежнюю работу. Тот поначалу кричал: «Тебя отчаянно ищут, телефон оборвали!» Потом об этом упоминать перестал. Выяснилось, что опера пару раз приезжали в Семхоз, причём беседы вели не с отцом, а с матерью. Видимо, полагали, что с отцом у меня полная договорённость, а с матерью – душевная близость и доверительность, надеясь у неё что-нибудь выведать! Пытались закинуть удочку: вот, дескать, никак Михаила не найдём, а у нас к нему вопросы по его службе в армии, есть некоторые неясности и т. п. Мама с отменной вежливостью отвечала: «Всё понимаю, но он скрытничает. Знаем, что снимает где-то в Москве квартиру, подрабатывает в каком-то театре, – и больше ничего». Раздосадованные оперативники и так пытались повернуть, и этак, но все их хлопоты оказывались напрасными. Так несолоно хлебавши и убирались восвояси.
Как только я почувствовал, что органы от меня отстали, осмелился наведаться в Институт культуры: мне хотелось наверстать упущенное. Однако меня ждал новый удар: потупив взор, ответственный за работу с рабфаковцами выдавил, что меня отчислили. Я изумился: рабфак – не основной курс, каждодневных посещений от нас не требовали. Сдал контрольные – и порядок! Отчислять просто так, ни за что, на рабфаке не принято, да и не я один пропускал занятия. Это было в порядке вещей: большинство из нас работали. Ответственный мялся, кряхтел, разводил руками – таково решение, оно обжалованию не подлежит. Лишь спустя несколько лет, зайдя в излюбленную нами, институтскими, пивнушку на набережной Москвы-реки, славную демократическими порядками (туда запросто захаживали и вместе посиживали и преподаватели, и студенты), мы с ним вспомнили об этом случае, и ответственный по рабфаку признался: приходили из «органов» и надавили на деканат, потребовав моего отчисления. Я смекнул, что это от злости за их провал. Ведь институт мог быть ниточкой, которая вывела бы оперативников на меня, а они её сами обрезали. Тогда я ещё раз убедился, насколько предусмотрителен и мудр был отец, когда посоветовал распрощаться до поры и с институтом.
Это был первый и, слава Богу, единственный мой конфликт с советской властью, её карательными органами. Я вовсе не собирался с ними конфликтовать, но на противостояние всё-таки был обречён, поскольку бодро маршировать в панурговом стаде к мифическим «сияющим вершинам» считал для себя унизительным. Сопоставляя отца и его окружение с их преследователями и мучителями, совершенно отчётливо понимаешь, где в действительности были сосредоточены ум, честь и совесть эпохи, а где – дурость, беззаконие, бесчеловечность, безнравственность. Власть, пытающаяся сделать из сына стукача на своего отца, ниспровергающая пятую заповедь Божью – основу здоровых человеческих отношений, порочна в своей основе. Она изначально была обречена ещё и по этой причине.
Ксения Покровская
Отца Александра тягали целый год. Он чуть ли не восемнадцать раз был на допросах. Он тогда рассказывал: «Допрашивали меня два героя – то Шилкин, то Белов, оба. Всю зиму, – говорит, – провёл на Лубянке с Шилкиным и Беловым».
Иеромонах Рене (Маришаль)
В квартире Миши Аксёнова-Меерсона нас было человек десять: Ася Дурова, организовавшая эту встречу, Ив Аман, о. Морис Гедон, будущий епископ Кагорский, о. Франсуа Руло и я – с французской стороны, а из русских – отец Александр (чья фамилия ни разу не прозвучала) и двое его близких друзей. Почти сразу же разговор зашёл о реальных вопросах христианской жизни в условиях тогдашних притеснений. В словах отца Александра мы почувствовали спокойную силу мужественного человека, прекрасно сознающего, что христианская Церковь загнана в узкие рамки. Мы говорили также об использовании русского языка в литургии и о возможности перевода славянских богослужебных текстов на современный язык. Отец Александр не замедлил с ответом: «Они не дадут нам этого сделать», – однако такая трезвость мысли сочеталась в нём с неотступностью в пастырском попечении о душах.
Тем же вечером, немного позднее, я объявил собравшимся о том, что в Париже готов к выходу первый номер «Логоса» – такое название дали в Москве журналу, вверенному о. Алексею Стричеку так, как бутылку с посланием вверяют океану. Отец Александр и Михаил Аксёнов, не сговариваясь, встали и увели меня в соседнюю комнату. «Отец Рене, не стоит оповещать об этом замысле тех, кому не нужно о нём знать». А я-то воображал, что нахожусь в кругу, где можно говорить всё. Хороший урок для наивного западноевропейца.[122]
София Рукова
Весь христианский мир следил за судьбой «сельского священника», известного в своей стране лишь малому числу людей. И преследователи, страшась международного скандала, не осмеливались арестовать отца Александра или выслать его в «отдаленные края».
– Уезжайте за границу, – предлагали они ему, – мы всё устроим.
– Нет, – ответил он. – Вы можете делать со мной что угодно, но мое место здесь, в этой стране.
А своим чадам он говорил: «Куда Бог воткнул семечко, там оно и должно расти».
Пастор Олег Севастьянов
Отец Александр мог найти путь к сердцу каждого и ненавязчиво подвести его к встрече с Тайной. И получалось – ты сам принял решение. Вероятно, поэтому в церкви, где служил Мень, всегда было много прихожан и нередко захаживали сотрудники КГБ. Но отец Александр, чтобы мы, молодые и неопытные, не попали на заметку людям в штатском, умел заранее предупредить нас об их присутствии. Делал он это очень осторожно и деликатно. Например, выходил из алтаря и, проходя мимо нас, мельком бросал: «У меня гости». Отец Александр брал на себя наш груз, а сам никогда не рассказывал о своих проблемах. А потом его зверски убили. Мне до сих пор его очень не хватает. Но при поворотных моментах в жизни Александр Мень является мне в сновидениях, и я знаю – это ангел в его образе!
Александр Солженицын
Мы с Алей, едва только сошлись в работе, сразу почувствовали необходимость в новом, своём и постоянном, канале на Запад. <…> А тут подоспело знакомство с обаятельным отцом Александром Менем. Я знал, что у него есть связь с Западом, и спросил его, не посодействует ли. Он готовно и очень уверенно сказал: «Да, конечно, пока мой канал не засорился». (Позавидовал я – у человека свой канал! Нам бы!) И он – взял. И – выполнил.
Лишь более тесное знакомство открыло нам, как работали шестерёнки той передачи. Отец Александр был духовным руководителем тогда ещё небольшого ищущего направления в подсоветском православии, вёл неофициальные семинары и направлял группу молодёжи. Главный же организатор у него был Евгений Барабанов – всегда богатый проектами организаций и реорганизаций. Самый удавшийся из них – перестройка парижского «Вестника» с использованием самиздата. Мы познакомились («закоротились») непосредственно с ним у отца Александра Меня, уговорились о передачах каналом – и дальше, для большей безопасности канала и всей их группы, не только я сам почти никогда не встречался с ним, всего три раза в четыре года, но мало встречалась и Аля: надо было опять найти множитель, затрудняющий поиск, – ещё одно промежуточное лицо, чьи встречи и с Алей, и с Барабановым были бы естественны.
Олег Степурко
Отец Александр мне рассказывал, что когда его вызывали на допросы, то спрашивали: «Какие вы высказываете критические замечания по поводу государства, режима, правительства своим прихожанам?» Он отвечал: «Меня занимают исключительно церковные вопросы. У нас столько проблем в Церкви, что хорошо бы с ними разобраться».
Органы производили обыск в доме отца Александра. Наталья Фёдоровна сказала: «Вы ещё в нужнике поищите». Отец Александр попытался разрядить атмосферу: «Ну, это люди подневольные».
Владимир Сычёв
Лично с Менем Александром Вольфовичем я встречался эпизодически, всего раза три-четыре, не больше. Первый раз – когда он был допрошен по уголовному делу Никифорова, и во второй раз мы с ним встречались в 1985 или 1986 году по поводу публикации в «Вестнике РХД» – «Семь вопросов и ответов о РПЦ». Автор статьи анонимный, и я пытался выяснить у Меня, кто мог быть автором этой статьи. Авторами были Василенко, Кротов и Андрей Бессмертный. Их мы установили сами, не с помощью Меня, который знал о том, что они были авторами статьи, так как все трое были духовными чадами Меня. Речь в статье шла о Русской православной церкви, о происходящих в ней процессах, сама статья была клеветнического содержания. По этой причине авторы были анонимными, но, зная содержание, мы установили их.[123]
Андрей Тавров (Суздальцев)
В период гонений на Церковь в приходе действовала огромная сила правды и сопротивления. В людях открывались глубинные и лучшие в их душе ресурсы. У них действительно могли быть большие неприятности, вплоть до тюремного срока. И это не выдуманная история – один из отошедших потом в сторону прихожан действительно сел за «антисоветскую пропаганду». Сам отец Александр постоянно находился под той же угрозой, и положение в общине было «военное». Поэтому почти все, кто тогда ездил в маленький храм, так или иначе проявляли мужество – они имели дело с возможными неприятностями не виртуального, а вполне реального характера.
Настоятель церкви явно работал на КГБ в роли осведомителя и не очень даже это скрывал. Всё, что происходило в приходе, становилось тотчас известным на Лубянке. Когда я общался с отцом Александром в сторожке – несколько раз видел две чёрные «Волги», которые демонстративно стояли рядом с окнами, – «слухачи», как мне кто-то тогда шепнул.
Потом, в 1986-м, вышли два фельетона в газете «Труд». Один из них назывался «Крест на совести» и обвинял отца Александра в таких «грехах», за которые либо сажали, либо отправляли за границу. За границу отец Александр уезжать не хотел. Однажды он сказал, что его мечта – быть тюремным священником. Думаю, что человека с такими устремлениями ни заграница, ни слава особенно не привлекали, а тюрьма особенно не пугала. После публикаций в «Труде» отца Александра стали вызывать на многочасовые допросы почти ежедневно. Я как-то спросил его – не страшно ли ему. Он задумался. «Нет, – сказал он, – не страшно. Просто каждый раз, когда туда еду, я не знаю, вернусь назад или нет».
Одна моя знакомая, которая сейчас живет в США, а тогда «боролась с режимом» и один раз подбивала меня пойти на демонстрацию сопротивления («я дам вам пистолет»), говорила: «Да кому нужен ваш отец Александр, что вы всех пугаете, что он в опасности, это же всё шоу, Андр-ю-ша, это же всё несерьёзно», – интонировала моя прекрасная подруга, грациозно картавя, не зная, что через год «шоу» плавно перетечёт в убийство.
Наталья Трауберг
В 1979-м, вскоре после смерти Елены Семёновны, отец Александр обсуждал со мной тогдашние темы: «Ехать – не ехать». «Туда» я уехать не могла, потому что это убило бы моих родителей – не только разлука с внуками, но и папин понятный страх. Всё же ровно за тридцать лет до этого его, космополита, называли в газетах «смердяковым» (с маленькой буквы)[42]. Дети, особенно – дочь, то ли переняли моё удушье, то ли их просто тянуло в Литву, и отец посоветовал мне туда переехать. Так мы и сделали, а вернулись в Москву перед самым Горбачёвым.
Четыре с лишним года, в начале восьмидесятых, оказались такими трудными, словно нас, как тех цыплят, придавили утюгом. Отец держался. Он держался всегда, меня кое-как спасала Литва. Мы писали друг другу короткие записки. Одной из темнейших зим я обозначила номера стихов «Сторож, сколько ночи? Сторож, сколько ночи?», и отец ответил тоже одними номерами: «Приближается утро, но ещё ночь».
В самом конце весны 1985-го мы спокойно говорили о том, что уже – не ночь. Летом двоим нашим прихожанам вернули книги и ещё что-то изъятое при обыске. Раньше, зимой 1984–1985-го, когда эти обыски были, отец любил повторять: «Сценарий пишут не они». Ему оставалось прожить пять лет.
…Скажу ещё о чудесах и библейских текстах. Когда появилась статья в «Труде», мы (без отца) были на лекции о пушкинском «Пророке». Женя Березина прислала мне записку, на случай, если я не знаю. Чтобы ответить, я стала копаться в сумке и обнаружила листочек, на котором зелёными буквами, под диктовку отца, записала ещё в 1970-х: «Не бойся, червь Иаков, малолюдный Израиль, Я – Господь Бог твой, держу тебя за правую руку, говорю тебе, не бойся, Я помогаю Тебе»; «И до старости вашей Я тот же буду, и до седины вашей я буду носить вас, Я создал, буду носить, поддерживать и опекать вас». У Исайи немножко иначе, но так – даже лучше.[124]
Отец Александр был исключительно милостлив и понимал, что все мы слабы. Он понимал, что КГБ – организация хитрая и страшная, лучше не попадаться, и которую не переиграешь. Он переигрывал, ведь кроме голубиной кротости отец Александр ещё был мудр как змей. Но другим не желал. И продолжал общаться даже с теми, кого КГБ «переиграл», кто не выдержал и перед кем закрывали двери. Самого его обыскивали денно и нощно, часто вызывали. А он с кагэбэшниками дружил, он с ними разговаривал и не любил, когда ими гнушались, не считали их за людей. Он пользовался случаем любого общения – в том числе и с ними, чтобы что-то такое заронить. Он не разделял людей на порядочных и непорядочных. Более того, боролся с этой позицией: вот, говорил он, интеллигенты не подавали руки – и доигрались. Он не считал, что он чем-то лучше этих людей: их Бог поставил так, его – так, и мы не знаем, как Бог сведёт концы. Я совершенно не представляю, чтобы он мог говорить о ком-то с пренебрежением или презрением, как нередко говорим мы.[125]
Священник Георгий Чистяков
В эти же годы меня вызвали как-то раз в военкомат, где сотрудник КГБ стал уговаривать меня «информировать» их о том, что я знаю из области новостей в религиозной сфере, сообщать о том, что читает молодёжь, чем она живёт, как обстоит дело с книгами из-за рубежа, и прочее. В полном отчаянии и боясь рассказать об этом родителям, которые бы чудовищно перепугались, я помчался в Новую Деревню, где рассказал об этом отцу Александру, уже уходившему из церкви, поэтому прямо по дороге. Тот рассмеялся и сказал: «Кто же с тобой беседовал? Наверное, “старлей” какой-нибудь… А вот меня вчера два часа подполковник обрабатывал на Лубянке».
Действительно, меня, молодого преподавателя Института иностранных языков, только «щупали», а его именно за молодёжь, которую он приводил к Богу, просто колошматили как могли. Следил за ним КГБ не переставая. У Библиотеки иностранной литературы, когда он читал там лекции, всегда дежурила их машина, в церкви постоянно появлялись агенты, по улице вслед за отцом Александром вечно ходили топтуны. И всё это на фоне всё более «набиравшей обороты», как писали тогда в газетах, Перестройки.
Наталия Шеманова (Никитина)
Поскольку некоторых уже вызывали в КГБ, мы эти темы обсуждали – как себя с ними вести. Читали разные рекомендации. Основной метод Солженицына был «не верь, не бойся, не проси». Рассказывали, как отец Александр Мень учил других выкручиваться. Мою подругу Машу приняли тогда в комсомол в институте. Как она ни сопротивлялась, ей не удалось отвертеться. Просто принесли и дали комсомольский билет, и ей ничего не оставалось, как взять его. Маша рассказывала, как она жаловалась отцу Александру: «Если меня вызовут и скажут: как же так, верующая и только что вступила в комсомол». А отец Александр ей сказал: «А вы им скажите: а что, я хуже других учусь?» Я знала его ответ по поводу комсомола: «В уставе ведь написано только о борьбе с религиозными предрассудками, а я, как верующая, тоже с ними борюсь».
Перед уходом
Смерти меньше всего боятся те люди,
чья жизнь имеет наибольшую ценность.
Иммануил КантРоза Адамянц-Тищенко
Откуда в отце Александре была эта удивительная способность – уделить хоть минутку внимания каждому, кто к нему обращался с вопросом или просто хотел поговорить? Причём человек в этот момент чувствовал: отец Александр всецело заинтересован именно им, именно его проблемой, бедой или радостью. Пожалуй, я ни в ком этого больше не видела. Даже если он очень спешил или сильно устал и в это время кто-то его о чём-то спрашивал, он успевал одним словом, взглядом или просто прикосновением дать почувствовать значимость порой бессловесного диалога.
Именно таким – молчаливым, почти без слов – был наш с ним последний разговор. Это было за неделю до гибели, 2 сентября. В тот день мы вместе с детьми переезжали с дачи. Утром я пошла на литургию. Служил отец Александр. Хорошо помню: когда в конце службы я подошла ко кресту, он посмотрел на меня внимательно, как умел смотреть только он, и спросил, как у нас дела. Я сказала, что всё очень хорошо. Больше ничего. И я вдруг почувствовала, как он обрадовался моим словам. Его глаза засияли, и мне стало так хорошо! Его радость передалась мне, это было умножение радости. Счастливая, я не пришла, а прилетела домой. Две фразы, ничего более, превратили меня в летящего ангела. Я благодарна Богу за то, что моё последнее общение с отцом Александром было таким счастливым.
Ив Аман
В последний раз я встретился с отцом Александром в июле 1990 года. Он принимал меня в своём маленьком кабинете и уходил первым – время, как всегда, поджимало. Попрощавшись, он направился к дверям, дважды возвращался, наконец пошёл, но в дверях остановился, обернулся, и его лицо озарилось блеском глаз и улыбкой – одновременно доброй и лукавой, он сделал рукой знак победы «V» и ушёл.
Только после его смерти я понял, что это был знак надежды, который надо передать другим. Знак пасхальной победы. Кстати, именно об этой победе говорил отец Александр за несколько часов перед убийством: «Она началась в ночь Воскресения, и она продолжается, пока стоит мир».
Анастасия Андреева
За несколько дней до гибели отца Александра в моё сердце вдруг ворвалось страшное, но не очень ясное предчувствие. Почему-то настойчиво стала думать о смерти, об угрозе ему. Я помчалась в Новую Деревню. Когда шла исповедь, я металась вокруг, не зная, смогу ли подойти и сказать… Как сказать? Как сказать человеку, что боюсь его смерти? Ведь и так жизнь его тяжела и полна угроз, а я добавлю ему тяжести. Он заметил моё смятение.
– Что с вами, дорогая моя?
– Я боюсь смерти, – только и могла я сказать, но он понял всё и, как обычно, возвышая своих близких до своего уровня, ответил мне:
– Нам с вами не надо бояться смерти, мы выполнили своё предназначение на земле, смерть страшна только тем, кто здесь не осуществился.
Убийца точил топор и высчитывал день. Место было, очевидно, предрешено – лесная тропа к электричке.
– Это особая тропа, – говорил отец Александр.
– Да, я знаю, по ней ходил святой Сергий Радонежский.
– Да, конечно, но не только…
Как мы были беспечны, как мы не поняли, как допустили, не защитили!
Ариадна Ардашникова
Последнии? раз я стояла рядом с отцом Александром на исповеди в субботу 8 сентября 1990 года. Народу в церкви было немного, а я задыхалась, как от духоты. Непонятная, необъяснимая тревога будто стояла за спинои?.
Отец Александр принимал исповедь в маленькои? комнатке, заставленнои? какои?-то церковнои? утварью. Когда я вошла, отец был мне еле виден, в исповедальне всегда была полутьма, потому что окно в неи? выходило в густые деревья. Подои?дя, сказала только: «У меня какая-то тревога…» Отец помолчал, посмотрел в те?мныи? угол, потом быстро вскинул глаза, прострелил меня взглядом и, будто удостоверившись в че?м-то, подтвердил свою догадку: «Это понятно». Через секунду-другую сказал: «Не унываи?те! У вас есть свои? голос, и вы его выражаете, за вас я спокоен, – детям будет плохо». Он начал говорить о детях: «Значит, так: у детеи? я был…» Он перечислял, что мне надо делать и какои? быть. Его лицо, взгляд, выразительное движение руки – все? это так не соответствовало тому, что бывает на исповеди. Потом говорил, что детям уезжать в эмиграцию нельзя: «Людям с тонкои? душевнои? организациеи? уезжать нельзя, потому что они потратят всю оставшуюся жизнь на воссоздание вокруг себя тои? среды, что оставили на родине. Уезжая, человек увозит с собои? все свои проблемы, они могут менять свои одежды, но суть их остае?тся. Жить надо со Христом, а где – не имеет значения».
Я стояла на коленях под его епитрахилью, и счастливые сле?зы мои подтверждали, что душа забыла тревогу, страх и была открыта к принятию Святых Даров. В Причастии Господь дал такую праздничную тишину, что 9 сентября мы даже не почувствовали минуты смерти батюшки. Вернувшись из Новои? Деревни, уже дома, я все? улыбалась отцову «значит, так». Да что же это у него за интонация была? Указания он, что ли, мне давал? Над гробом поняла: он «отчитывался» передо мнои?! Словно служанка говорит хозяи?ке: «Я ухожу, все? выполнено: котлеты на плите, пол вымыт». Как было не улыбнуться… Он мне говорил, что он был у детеи?, что он оставляет наш дом, наш мир в порядке, ухоженным. Он был в нашеи? семье слугои?… Господу.
Незадолго до его смерти на однои? из служб в храме увидела, что отец Александр поше?л в сторону свечного ящика у входа, и я стала пробираться сквозь толпу молящихся, чтоб с ним перемолвиться. Служительница сердито оде?рнула: «Нельзя сеи?час ходить». Я «включила» слух: «Горе? имеем сердца!» и увидела: за деревяннои? реше?ткои? закрытых внутренних двереи? нашего храма, в притворе стоял на коленях отец. Он молился. Руки его были подняты, он словно призывал Дух Святои? и одновременно охранял всех в храме. Может, отец просто хотел приучить нас, как в старину, отделять литургию верных от литургии оглашенных, закрыв не только Царские врата, но и двери храма по возгласу «Двери, двери!»? Сосе?т под сердцем: отец собирал и благословлял свое? стадо перед уходом… Знал он, знал день… на службе в среду прямо сказал: «Во вторник у нас будет праздник… смерть…» – ему подсказывают: «Усекновение главы Иоанна Предтечи», – а он: «Да, смерть… Иоанна Крестителя».
Наталия Большакова
Уезжая из Италии, Вы (отец Александр. – Н.Б.) уже попрощались навсегда с одним священником. И через некоторое время Вы сказали Вашему близкому другу, отцу Антонию Эленсу: «Прощай, Антоний, больше мы с тобой на земле не увидимся!» Отец Антоний, рассказывая мне это осенью 1991 года, говорил, что тогда он словно онемел и не смог ни о чём спросить Вас.[126]
Утром 8 сентября я была в Новой Деревне, когда отец служил, и вечером в Москве на его последней лекции. Утром на исповеди были решены два главных вопроса моей жизни. Он мне сказал: «Вы только любите». Во время исповеди он прерывал меня и отвечал так, будто я всё уже сказала, хотя я не успевала что-либо произнести.
Ирина Букринская
В течение лета 90-го года мне удалось выбраться к отцу всего три раза: на Троицу, на Петра и Павла и на Успение. Последний раз я видела отца Александра второго сентября. Все эти последние встречи отец был, как всегда, светящимся и остроумным, но временами чувствовалось, что он очень устал, в его глазах просвечивала едва уловимая грусть.
Во время этих встреч удалось поговорить совсем немного: жаждущих пообщаться с отцом и кроме меня хватало. Запомнилось всего несколько его фраз, которые, как оказалось потом, были очень важными, и я их впоследствии часто вспоминала. Я что-то с воодушевлением рассказывала, и вдруг неожиданно отец Александр сказал: «Россия – непросвещённая страна». Я тогда очень удивилась, потому что была не готова к такой категоричной формулировке: вроде мы все это знаем, но как-то не обращаем внимания, и эта грустная правда всегда остаётся где-то за скобками (поэтому так много иллюзий и так много разочарований). Эти слова отца я очень часто вспоминаю в связи со всей нашей новейшей историей. Отец большое значение придавал просвещению, любому: интеллектуальному, культурному, нравственному, религиозному, духовному. В конце концов отчасти благодаря этой фразе через четыре года после смерти отца я пошла работать педагогом в Пироговскую школу.
28 августа на Успение отец появился в Новой Деревне после довольно долгого пребывания в Италии. Многие прихожане, в том числе я, оживлённо интересовались его впечатлениями – тогда преобладала некоторая эйфория по отношению к Европе. Мне отец Александр ответил так: «Мне понравилось, но так надолго я больше не поеду – времени мало осталось, а здесь дел полно». И я почувствовала лёгкие угрызения совести: многие из нас тогда действительно увлеклись путешествиями в самые разные места – в Европу, в Армению, в Прибалтику; в этих путешествиях был элемент паломничества, т. е. не просто так, а с духовной составляющей. Потом я поняла, что отец был не против путешествий, а против эйфории, против «духовного потребительства», налёт которого он чувствовал во всех наших восторгах. Однажды, когда я вернулась из Франции и опять-таки с воодушевлением о ней рассказывала, он ответил: «Французы – неисправимые безбожники». И эти слова тогда совсем не соответствовали общему ощущению подъёма, их я тоже потом вспоминала, и, к сожалению, они оказались в очень большой степени справедливыми. Мне кажется, отец хотел научить нас находить источники духовной жизни, подъёма, обновления внутри самих себя.
Александр Вадимов (Цветков)
28 августа 1990 года, в праздник Успения Божией Матери, я последний раз видел отца Александра. <…> После исповеди я услышал: «Пожалуйста, дождитесь меня». Это означало, что у него есть какой-то очень важный повод для разговора. <…> Закончилась литургия, и мы присели на скамейку у левого клироса. Отец Александр попросил записать или запомнить фамилию одного литератора и название его книги и объяснил: «Он отдал рукопись в “Детектив и политику”, но там от неё отказались. Если вам не трудно, помогите ему получить её обратно». Признаться, я был удивлён. Не маловажности повода (для батюшки не существовало мелочей в отношениях с людьми), но ведь это можно было сказать прямо на исповеди! Однако протоиерей, высказав свою просьбу, не торопился окончить беседу. Мы говорили о статье в какой-то газете, где Михаила Булгакова объявили масоном. Затем я рассказал о своей задумке: выпустить отдельной брошюрой «Истину Православия» Бердяева, снабдив это издание предисловием одного из уважаемых архиереев.
Батюшка ответил: «Это очень хорошо. Правда, ортодоксам вы всё равно ничего не докажете, а вот людям колеблющимся… Помню, лет двадцать назад нынешний митрополит, – он назвал имя одного из известных иерархов, – говорил мне, что он ставит своей основной задачей борьбу с русской религиозной философией».
– Но сейчас он, кажется, изменил свой взгляд на предмет?
– Может быть. Впрочем, я его за язык не тянул, сам сказал. Значит, крепко это в нём сидело, да и вряд ли выветрилось.
…Отца Александра ждали другие требы. Мы простились, и я обещал ему исполнить поручение. Увы, понимание часто приходит слишком поздно. Почувствуй я тогда, что он прощается, может быть, слушал бы более внимательно, может быть, не стал бы откладывать на другой раз некоторые лично важные вопросы, да и больше ценил бы каждое слово, сказанное отцом Александром в эту последнюю встречу.[127]
Надежда Волконская
В июне 1990 года, прежде чем отправиться во Францию в продолжительный отпуск, я навестила отца вместе со своей подругой Ниной. Она хотела попросить у него благословение. Моя подруга отметила, что он был очень рад, увидев меня вновь. Однако на его лице я снова увидела смерть. На этот раз я решила не допускать мысли об этом, говоря себе: «Ты всегда думаешь, что ты его больше не увидишь. А он всегда на своём месте, поэтому не беспокойся!»
Немного успокоенная, я уехала в отпуск. Было уже начало сентября, точнее, 9 сентября. Около четырёх часов утра я увидела во сне своего отца, который получил удар по голове и упал мне на руки. Я испытала при соприкосновении с ним благодатное тепло и говорю ему: «Я ничего не понимаю, отец, ведь ты уже умер». Я проснулась. По-видимому, произошло что-то серьёзное. Не в состоянии заснуть снова, я встала разбитая.
Через некоторое время раздался телефонный звонок. Звонила моя подруга Вера из Москвы. Она сообщила мне о смерти отца Александра, не вдаваясь в подробности, и попросила меня известить всех наших друзей. Что я и сделала. Так как он постоянно плохо выглядел, я решила, что его кончина вызвана сердечным приступом. Но после полудня мне позвонил наш друг из Нью-Йорка, чтобы также сообщить мне эту ужасную новость. Он добавил: «Да, да, он был убит топором!» Подавленная, я всем своим существом отказывалась этому верить. Невозможно, это просто невозможно! На следующее утро мне позвонил Жорж и подтвердил, что отец Александр убит именно топором. Надо было признать очевидное. Эту смерть и то, как она случилась… Нет слов. Я знала, что у отца Александра были враги, но я не предполагала, что они смогут осуществить на деле свои угрозы. Учитывая разницу во времени в два часа между Парижем и Москвой, я поняла, что мой сон приснился мне в момент самого убийства.
Екатерина Гениева
Отца Александра Меня убили ранним утром 9 сентября 1990 года. Виделась я с ним последний раз вечером 7 сентября. Встреча наша произошла не как обычно, в церкви Сретения в Новой Деревне, но в Библиотеке иностранной литературы, где отец Александр был частым и желанным гостем. 7 сентября по заранее оговорённому расписанию он начал свой второй курс, историю Библии; первый («Символ веры») при огромном стечении народа он читал на протяжении всего 1989 года.
Встретились мы после долгого перерыва. Летом то он был в отъезде (в Италии), то я. Потому и радость моя от встречи с ним была особенной, и вопросов, тем для разговора накопилось немало. Отец Александр приехал в библиотеку в 17:45. Лекция начиналась в 18:00, а потому у него было несколько минут, чтобы перевести дух, – до этого была лекция в Литературном институте, а ещё раньше – литургия, требы и на протяжении всего дня – встречи, разговоры.
«Выпьете чаю?» – спросила я. «Да, – сразу ответил отец Александр, – я ужасно голоден. Три дня ничего не ел». – «Так уж три дня?» – «Да, – обезоруживающе улыбаясь, сказал он, – писал». Мне бы спросить, что он так погружённо писал, ведь известно, что убийца вырвал портфель, в котором была эта рукопись. Но отец Александр всё время что-то писал, к тому же я судорожно соображала, чем его накормить, – была пятница, постный день.
«У меня есть только ветчина», – с растерянностью сказала я. «Мне теперь всё можно», – последовал удививший меня тогда ответ. Он и в самом деле был очень голоден.
Но вот на часах 18:00, мы идём в зал, я представляю отца Александра аудитории, а сама с сожалением ухожу, потому что за несколько часов до начала лекции в библиотеку приехал огромный грузовик из Парижа: издательство YMCA-Press прислало нам 40 тысяч книг для выставки и продажи. Вслед за грузовиком 13 сентября должен был приехать и глава издательства Никита Алексеевич Струве, о чём знал отец Александр, который состоял в многолетней переписке с Никитой Алексеевичем. Они никогда не виделись, и вот теперь эта встреча должна была состояться не только на листе бумаги.
Книги, да ещё такие (ведь совсем недавно за чтение многих из них давали срок), требовали оформления всяческих таможенных формальностей, в которые я и углубилась. А потому сама не слышала, какие вопросы задали отцу Александру в конце лекции. Одна из его слушательниц, с которой я встретилась на похоронах отца Александра, сообщила, что ему прислали три записки весьма странного содержания. В них были такие вопросы: «Боится ли он смерти?», «Можно ли убить муравья?», «Можно ли убить священника?» Мне отец Александр об этих записках ничего не говорил. Проверить, были ли такие вопросы, трудно. Записки отец Александр всегда забирал с собой. А про угрозы, которые при жизни получал многократно, никогда не говорил. Те, кто видел его накануне убийства, т. е. 8 сентября, отмечали какую-то особую, не свойственную ему суровость. Со мной он был обычный – весёлый, готовый в любую секунду обсуждать планы, проблемы. Правда, кое-что сейчас, когда его уже нет, кажется иным.
После лекции наш путь лежал в одну сторону – к Загорску. Отец Александр жил в Семхозе, в полутора часах от Москвы на электричке (и этот путь он проделывал за последние годы, когда читал по десять лекций в неделю, почти ежедневно). Мой – на дачу, на 43-й км. Так что ещё час мы могли провести вместе. Отец Александр отлично знал расписание вечерних поездов. И потому, когда я начала его торопить на поезд, сказал: «Давайте попьём ещё чаю. Есть ещё пять минут». Теперь я знаю точно: ему не хотелось уходить. Уже разоблачившись, он вдруг задал вопрос, которого я от него никогда не слышала: «Нет ли у вас сегодня машины?» Машины, как назло, не было, не было и кого-нибудь из прихожан, кто довёз бы отца Александра хотя бы до Ярославского вокзала. Но вот когда мы выходили из библиотеки, моё внимание привлекла машина, стоящая напротив входа. В ней сидело несколько крепких молодых людей. Все мои мысли были о ценных книгах в грузовике, пришедшем из Парижа, а потому я попросила одного из дежуривших милиционеров понаблюдать за машиной. Машина настолько мне не понравилась, что я даже записала её номер и передала в следственные органы. Знают следственные органы и ещё одну деталь. На следующее утро, опять-таки по делам YMCA-Press, мне пришлось приехать в библиотеку. Увидев стоящий грузовик, я успокоилась: книги в сохранности, и только для порядка спросила у милиционеров, что было с той машиной. «Она сразу уехала, как только вы ушли». Однако никакой реакции на переданную в следственные органы информацию не последовало.
По дороге к метро «Таганская» отец Александр вдруг сказал: «А вы бы заказали дополнительный наряд милиции. Книг на многие тысячи рублей». Трудно сказать, что он на самом деле имел в виду.
Ехали мы на александровском поезде. То был вечер пятницы. Люди возвращались с работы. Поезд был забит до отказа, душно, грязно. Ни одного свободного места. Наконец нашли скамейку, у которой с мясом было выворочено сиденье. Отец Александр поместил на торчащие железки свой портфель, я пристроила сумку. Теперь можно было спокойно поговорить. У меня к нему было много просьб своих и чужих: кого покрестить, кого повенчать, кого просто увидеть, подбодрить. Он полез за «кондуитом» – своим еженедельником. И тут портфель, которого через день не стало, вывернулся на грязный, заплёванный пол. Выпали ряса и крест, папка с рукописью, еженедельник, очки. Сколько раз я перечисляла содержимое портфеля под протоколы следователям. Мы бросились поднимать содержимое; в голове пульсировала мысль: ну что мы за народ, если один из великих его сынов, крупный богослов, философ, проповедник, встречи с которым ищут самые яркие умы нашего века, который стольких людей вынул из петли, стольким страждущим душам принёс облегчение своими книгами и проповедями, вот так каждый день едет один в поезде, идёт по тёмной дорожке через лес…
В моём еженедельнике остались числа будущих встреч отца Александра, которым не суждено было состояться. Участие в церемонии открытия выставки YMCA-Press 14 сентября. Встреча с Никитой Алексеевичем Струве в Новой Деревне и в Семхозе, планы будущих книг, новых статей, журнала «Мир Библии». Никита Алексеевич приехал в Россию, когда отца Александра похоронили. Отвесив земной поклон у его могилы, сказал: «Я получил письмо от него о нашей будущей встрече, когда его уже не было в живых. Оно у меня в кармане».
Я не могу с уверенностью утверждать, что отец Александр знал, что часы его сочтены, когда мы ехали 7 сентября вечером к Загорску. Но чувствую душой, что он прощался, – не со мной, но с моей пятнадцатилетней дочерью, которую знал с детства. Она была с нами в библиотеке, и когда мы доехали до станции Пушкино, где нам надо было пересаживаться на другой поезд, моя Даша протянула руки под благословение. Отец Александр крепко прижал её к себе, благословил со словами: «Расти, Даша». Я не очень понимала, что происходит. Такие порывы были у него нечасто. Теперь знаю – он прощался.
Знаю, и какой наказ он дал своим духовным детям. Я в ту пору вернулась из Англии, где встретила знакомых, поменявших своё постоянное место жительства. Говорила с отцом Александром о том, что вдруг столько людей уезжает, не выдерживая напряжения нашей жизни, её тягот. «Всё так, очень трудно, – сказал отец Александр. – Но наше место здесь».
Выйдя на платформу на станции Пушкино, я посмотрела в окно и увидела, что наконец отец Александр нашёл местечко, раскрыл портфель, достал бумагу и принялся что-то писать.
Священник Виктор Григоренко
В какой-то степени люди, окружавшие отца Александра, родственники и друзья, недооценивали потенциальную угрозу. Информацию насчет большого числа ненавистников я подтвердить не могу, а вот записки на его выступлениях с угрозами были, ему писали: «А что делает еврей в РПЦ?» Это те, что мы знаем, и это малая часть, потому что он их не показывал родственникам и сжигал. В последний месяц, а особенно неделю, у отца Александра было предчувствие сгущающихся туч. Я об этом хорошо помню, и Наталья Фёдоровна, его супруга, вспоминает. Он просил зажигать свет в доме, чтобы с улицы видели, что дома кто-то есть, меня он просил поздно не ездить и не ходить одному по этой тропинке от станции Семхоз до его дома, однако он сам никак не изменил свой образ жизни. Для меня это является одним из очень важных, подтверждающих его глубокую веру фактов. За всем этим стоят обращенные к Богу слова: «Да будет воля Твоя». И он шёл без страха рано утром на электричку или поздно вечером уже домой из церкви, больницы, где исповедовал, причащал, проповедовал.
Андрей Ерёмин
В начале сентября батюшка высказал мне опасения, никогда прежде ему не свойственные. В воскресенье, за неделю до гибели, он попросил меня позвонить его другу писателю Владимиру Файнбергу (живущему в Москве) и спросить, нельзя ли иногда после лекций оставаться у него ночевать. Я в тот же день позвонил и никого не застал, потом звонил ещё и ещё, а в среду, приехав в Новую Деревню, сказал отцу Александру, что не смог дозвониться. (Позже я узнал, что В. Файнберг был на отдыхе.)
Я спросил, зачем ему оставаться у кого-то на ночь, ведь он так плохо высыпается в чужом доме, а у него сейчас огромные нагрузки. И тут отец Александр сказал, что у него около дома есть опасное место – тропинка, идущая через лес, и, когда он поздно возвращается с лекций, идти по ней небезопасно, потому что никого и ничего не видно. Я тут же предложил ему организовать ночлег у кого-нибудь другого, хотя бы у себя. Но он отказался, сказав: «Ну что же, пусть будет на всё Божья воля». (Тропинка эта и стала через несколько дней местом убийства.) Я, признаюсь, был удивлён его опасениями, потому что помнил, какая нерушимая вера в Божью защиту и помощь была у отца Александра всегда, хотя бы в середине восьмидесятых годов, когда он не боялся никакого КГБ, никаких арестов. На предложения оставить всё и уехать за границу – отвечал неизменным отказом. А теперь вдруг такие сомнения…[128]
Священник Владимир Зелинский
В субботу 8 сентября 1990 года я был приглашён моим другом Ноэлем Копеном, в то время главным редактором «La Croix», на свадьбу его дочери. После венчания вдруг неожиданно подобралась ко мне тоска. Что-то недоброе и холодное как будто сдавило сердце. За ужином мне не пилось, не елось, не шутилось, я с трудом дождался его конца. Кто-то подвёз меня из парижского предместья в город, я попросил высадить меня между Лувром и площадью Согласия, чтобы разогнать эту тяжесть ходьбой, и побрёл к Notre Dame; я жил тогда рядом. Был третий час ночи, у Сены не было никого, ни прохожих, ни парочек, ни даже клошаров. В этой беззвёздной, странно притихшей ночи было что-то гнетущее и даже злое, враждебное, хотя за час дороги я не встретил ни души. Добравшись до дому, я рухнул на постель с ощущением какой-то давящей боли и непоправимости того, что где-то должно произойти. Это было за пятнадцать минут до Вашего выхода из дома.[129]
Позвонив через несколько часов Ирине Алексеевне Иловайской-Альберти, услышал от неё: зарублен топором.
Александр Зорин
Когда в России началась перестройка, отца Александра Меня впервые выпустили за границу, и он побывал в Варшаве. И, конечно же, захотел помолиться на могиле Попелушко[43]. В то время могилу охранял отряд «Солидарности». Он со своей знакомой полькой подъехал к храму св. Станислава Костки вечером, когда ворота на территорию храма были уже закрыты. Майя, так звали спутницу, объяснила охране, кто этот человек. Их впустили. Смертная тень уже витала над головой отца Александра, когда он преклонил колени у могилы казнённого собрата.
Владимир Илюшенко
Когда я его видел в последний раз, за несколько дней до смерти, меня поразило, что он находится как бы в двух измерениях одновременно, что он и рядом со мной, и не рядом. Внешне он общался со мной как обычно: отвечал на мои вопросы, говорил то, что мне важно было услышать, на прощание, как всегда, обнял, поцеловал, – может быть, крепче, чем всегда. Но я видел, что он как-то отрешён, что он сосредоточен на какой-то важной мысли, что он весь внутри, на глубине. Я уверен, что он знал, что скоро произойдёт, но не хотел об этом говорить.
Мне позвонила Вика Чаликова, умный, добрый и близкий мне человек. Она была смертельно больна и попросила меня поговорить с отцом Александром о том, чтобы он её крестил. Она уже и раньше говорила со мной об этом, а я, в свою очередь, с отцом, и он согласился, но она почему-то тянула, а тут вдруг созрела. Я знал, что на следующий день он будет в Детской республиканской больнице, и попросил через знакомую, чтоб он позвонил мне.
6-го раздался звонок. Это был он. Я передал ему просьбу Вики. Неожиданно резко он сказал: «Нет времени». И повторил: «Нет времени. Пошевелите кого-нибудь из наших». Никогда он так не говорил. Это был мой последний разговор с ним.
Я уже приводил слова отца, сказанные им о. Александру Борисову в 1990 году: «А вот этого я уже не смогу сделать, потому что через год меня убьют». Но это произошло через несколько месяцев. Потрясающее свидетельство. О. Александр Борисов полагает, что это было не мистическое знание, а знание определённых фактов. Всё же, возможно, и то и другое. Это было прозрение, а в начале сентября пришло точное знание.
После моего выступления на вечере памяти отца Александра 30 сентября 1990 года ко мне подошла старая женщина, вдова художника, знавшая отца Александра многие годы. Она рассказала, что за несколько дней до смерти он пришёл к ним домой. Он часто навещал её больную дочь. И в этот день он долго сидел рядом с дочерью, молча держал её руку в своей руке и плакал. Нет, не плакал – рыдал! Я представил себе эту сцену. Значит, он знал! Не только подозревал, но знал! Я и раньше предполагал, что это страшное знание было ему открыто, но теперь уверился в этом. «Афганцы», которых он крестил, предлагали ему охрану, а он отказался. Он знал, но не уклонился.
Есть другое свидетельство – пожалуй, ещё более убедительное. Его дала моя крестница, Наталья Н. Это её разговор с отцом 8 сентября. Она рассказала мне об этом сразу же после убийства, а я записал её рассказ на магнитофон. Привожу нашу беседу с ней:
– Что ты помнишь и когда был этот разговор?
– Было это так. Это был день именин Натальи, 8 сентября. Я чуть-чуть опоздала, и в это время Володя Архипов как раз читал печальную историю Адриана и Наталии[44], а я пошла на исповедь. Я подошла к отцу, и он мне сказал: «Вот и всё. Время уже кончилось». Раньше он мне говорил: «Времени мало, время кончается», – а тут он мне сказал: «Вот и всё». И он меня в этот день не стал ни о чём спрашивать. Он просто меня обнял и ещё раз повторил, что время уже кончилось, и стал читать стихи, которые я никогда не слыхала. Там был такой рефрен: «мой гробик – мой маленький домик»[45].
Ещё там было несколько фраз, но я не запомнила. Я просто стояла совершенно очумелая, глаза таращила, меня трясло, мне было страшно. Когда служба кончилась и люди подходили к кресту, он, увидев мои глаза, кивнул мне как ребёнку, который вот-вот заплачет, и сказал: «Не бойтесь, всё будет хорошо». Вот это была его последняя фраза, которую он произнёс.
8 сентября весь день меня преследовала фраза, невесть откуда взявшаяся: И пойду я на голос печали. Мне почему-то это было неприятно. Я не хотел знать, что будет дальше, не хотел плыть по этой волне и усилием воли отгонял её. Я не хотел продолжения. Но фраза всплывала всё снова и снова: И пойду я на голос печали.
А 9 сентября я проснулся в седьмом часу (тот самый час!) и записал:
Распахни мне туманные дали,Засвети над порогом звезду,И пойду я на голос печали,И на голос разлуки пойду.И я всё-таки не понимал: почему «голос печали» и с кем разлука? Но настроение стало отвратительным. А потом мне позвонили, и я понял – с кем.
Роза Кунина-Гевенман
За неделю до гибели отец Александр вечером посетил наш дом. Ещё в дверях он широко раскрыл руки со светлой улыбкой, словно принимая нас в свои объятия. Он говорил с каждым отдельно, а Иосифу Филипповичу, единственному из нас некрещёному, он сказал: «Никого не слушайте. Идите своей дорогой – куда вас поведут ваше сердце, разум и совесть».
Зоя Масленикова
1 сентября 1990 года исполнилось 30 лет со дня рукоположения отца Александра во священника. Присутствовавшие в храме его поздравили, хор спел «Многая лета». Когда подходили ко кресту, дарили ему цветы, а одна молоденькая хористка преподнесла ему его портрет своей работы. Батюшка почему-то сказал: «Вы мне это на гроб положите».
В церковном хоре пела Вера Хохлова, вдова давнего его друга, отца Сергия. Она хотела причаститься 9 сентября, но сказала батюшке, что боится не успеть к исповеди, потому что живёт за городом и ехать ей по двум железным дорогам. А батюшка ей говорит: «Вы девятого не приезжайте. Незачем вам в воскресенье приезжать, ничего здесь не будет. Через день здесь большое торжество будет, народу будет очень много, вот тогда и приезжайте».
Были ещё не записанные в дневнике две встречи, которые я хорошо помню. Первая из них состоялась перед самым моим отъездом в Прибалтику в конце июля. Несмотря на все обещания уменьшить количество лекций, отец Александр набрал их на следующий сезон ещё больше, чем в прошлом. Оставшись с ним наедине в его кабинете, я стала ему выговаривать с горячностью:
– Вы совсем себя не бережёте, вы уже не мальчик! Такие нагрузки и быка убьют! Вы не одному себе принадлежите!
Он заглянул мне в глаза и сказал то, что говорил ещё в марте.
– Я должен торопиться. У меня совсем мало времени осталось. Надо успеть ещё что-то сделать.
Я похолодела от страха.
– Что-то с сердцем?
– Нет, это не со здоровьем связано, с сердцем сейчас всё в порядке. Но это так, поверьте мне, я это знаю.
Михаил Мень
Наша последняя встреча была в середине лета 90-го. Мы сели под яблоней перекусить, побеседовать, и разговор был очень спокойный, неспешный… Но я почувствовал, что отец изменился. Хотя он всё время улыбался, на лице его отражалось – это я сегодня так вижу – предчувствие, что впереди что-то веховое. Потом я слышал от разных людей, что отец в последнее время говорил: «Мне уже недолго осталось». Это было. Но это – т. е. какое-то предчувствие конца – совсем не то, что мне видится уже сегодня в лице отца, залитом солнцем, улыбающемся, но и подходящем внутренне к раскрытию какой-то великой тайны, к совершению чего-то самого важного в жизни…
Павел Мень
Это был 1990 год. Одна из последних исповедей в Новой Деревне. Я пришёл и покаялся, говорю: «Знаешь, как-то в приличной интеллигентной компании неудобно сказать – а я православный. Что творится-то, невозможно!» Отец Александр показал на крест и Евангелие и говорит: «Пока здесь есть крест и Евангелие, будем работать в этих границах».
Наталия Мехонцева
Отец Александр был в детской больнице в свой последний четверг. Он приехал немного уставший, но очень сильный внутренне, как всегда, такой улыбающийся. Он сначала причащал в «Искусcтвенной почке», в отделении, где он по-настоящему очень долго работал. Потом пришёл к нам и сказал, что будет с детьми разговаривать. Он говорил именно так, как должно было говорить с детьми. А потом всё-таки детям пришлось уйти, потому что мамы очень ждали слов утешения. Когда он стал говорить, мамы заплакали. Он говорил о смерти, но это не было странным, потому что в нашем отделении многие дети погибают (рак крови – это очень серьёзно), и каждая мама понимает, что её ребёнка может ожидать такая же судьба. В этот день отец Александр говорил о том, что в каждый момент нужно быть готовым, если позовут. У него была такая фраза, что «может быть, я сам очень скоро уйду, но я молюсь и я спокойно думаю об этом».
Он говорил о страданиях Христа, о страданиях земных и о жизни небесной. Это был лейтмотив всей его проповеди. И в конце проповеди наступило замечательное умиротворение.
Мы вышли из игровой комнаты. Он посмотрел на часы – ему пора было идти. Он уже очень устал, он где-то был ещё с утра, служил или что-то ещё, я не знаю. И когда он уходил, ему сказали: «Отец Александр, ну что вы не купите себе машину, не заведёте шофёра?» Он ответил: «Да мне уже катафалк, скорее всего, нужен». Так вот, когда мы вышли из «игровой» и пошли по нашему длинному коридору, по телевизору передавали православную передачу, и там зазвонили колокола, прямо в этот момент, когда мы зашли в холл. Отец Александр неожиданно обернулся к нам, и в его глазах было какое-то удивительное сияние, сияние радости, и вдруг он говорит: «Вот, уже зазвонили…»
Юрий Пастернак
2 сентября, за неделю до убийства, беседуя с детьми на открытии воскресной школы, отец Александр сказал: «Всем нам придётся умереть. Что это значит для человека? Так вот, христианская вера на эту тайну даёт нам откровение. И объясняет людям самое важное: что человек на самом деле не умирает, а что человек уходит в вечность, но не каждый, а тот, кто строит свою жизнь так, как заповедал ему Господь».
Ксения Покровская
Отец Александр использовал каждый день и говорил: «Скоро кончится, это ненадолго, надо спешить». У меня всю эту зиму были навязчивые, страшные предчувствия, что его убьют. Я говорила об этом. Я знала, что его убьют. Начиная с декабря у меня стал нарастать страх. Весной я приехала в Новую Деревню. Наташе Ермаковой я говорила – убьют отца. Но никто этого всерьёз не принимал. А 12 июля, когда я к нему приехала, на диване вальяжно сидел Андрей Бессмертный, только что вернувшийся из Парижа, я ему говорю: «Андрей, надо какие-то меры принимать – отца убьют». Андрюша на меня покосился и ничего не ответил, идиотке такой. У меня не было конкретного ощущения – кто его убьёт. Я отцу об этом сказала на исповеди – тебя убьют. Он ответил: «Я готов. Я делаю всё, что я должен делать».
Евгений Рашковский
Последняя моя встреча с отцом Александром произошла 28 августа 1990 года, в день Успения Пресвятой Богородицы, меньше чем за две недели до его убийства. На исповеди я малодушно жалуюсь отцу Александру, как мучат меня жёсткость и бесчувствие окружающей жизни и окружающих людей. А в ответ суровые слова, за аутентичность передачи которых ручаюсь: «То, о чём вы говорите, – естественно. Но естественное кончилось. Исчерпало себя. Будем надеяться на Сверхъестественное».
Вета Рыскина
Ада Михайловна Тимофеева со слезами на глазах рассказывала, как 5 сентября 1990 года, всего за четыре дня до гибели отца Александра Меня, они с мужем приехали в Новую Деревню на венчание Ольги и Сергея В. в качестве свидетелей. И пока ожидали священника, Игорь, её муж, внезапно захотел тоже венчаться. Это было полной неожиданностью и большой радостью для Ады Михайловны, поскольку она уже стала вполне церковным человеком, а муж относился к Церкви очень доброжелательно, но, как она считала, ещё не был готов к такому решению.
Отец Александр радостно одобрил появление второй пары «новобрачных», воскликнув: «Значит, свидетелей не будет!» Венчание запомнилось ей необыкновенно праздничным и торжественным! Был день св. Иринея Лионского, и отец Александр сказал, что этот святой, написавший труд в защиту брака (в противовес появившимся в его время мнениям, что брак – грех), будет покровителем их семьи. После совершения таинства Мария Витальевна (Тепнина. – Ю.П.) и друзья поздравляли их, был накрыт стол. Ада Михайловна вспоминает, что отец Александр благословил еду, поздравил их, но вскоре ушёл к себе. И несмотря на переживание радостного события, Ада Михайловна почему-то отметила про себя, что любимый батюшка хоть и не грустный, но какой-то очень сосредоточенный. А в следующее воскресенье, 9 сентября, Ада Михайловна приехала в Новую Деревню и после тревожных часов неведения в ожидании не пришедшего на службу отца Александра была сражена страшным известием.
Наталья Трауберг
Вскоре он (американский миссионер. – Ю.П.) поехал познакомиться с отцом Александром Менем. Я сперва тоже собралась, а потом почему-то не смогла. И отец Александр, начисто лишённый самолюбия, никогда не обижавшийся, очень меня (да и всех) щадивший, сказал: «Что ж это она! Теперь приедет на мои похороны». Напомню, шёл август 1990 года.[130]
Владимир Файнберг
Отец Александр Мень был исключительно трезвым человеком. Он незадолго до гибели сказал, что, «когда меня не станет, многие из вас за мной не последуют». Он очень беспокоился о том, что может случиться с его приходом.
Смертию смерть поправ
Счастлив, кто мог познать причины вещей и поверг под ноги все страхи, и неумолимую судьбу, и шум волн жадного Ахеронта.
ВергилийСветлана Александрова
Когда около четырёх часов дня его гроб сняли с машины, на церковном дворе поднялся невысокий (в рост человека) вихрь; он закружил опавшие жёлтые листья, прошёл по двору, замер напротив двери храма и там опал. Тогда же прилетело множество птиц, которые с криком стали кружиться над храмом и церковным кладбищем. Они прилетали и на следующий день, когда тело предавали земле.
Хоронили отца в день Усекновения главы Иоанна Предтечи. Могилу выкопали рядом с храмом, слева от алтаря, – с той стороны, где находится жертвенник. Но не сможет она удержать жизнь преизбыточествующую!
Вскоре после похорон небо снова закрылось тучами, но они расступились во время панихиды на девятый, двадцатый и сороковой дни.[131]
Алексий II
Соболезнование Патриарха Московского и всея Руси в связи с трагической кончиной протоиерея Александра Меня (11.09.1990)
С глубокой печалью воспринял скорбную весть о кончине отца Александра. Выражаю своё глубокое соболезнование семье, духовным чадам и прихожанам храма, в котором проходил почивший своё пасторское служение.
По человеческому разумению, казалось бы, только сейчас и настало время, когда талант отца Александра как проповедника Слова Божия и воссоздателя подлинно общинной приходской жизни и мог раскрыться во всей своей полноте. Увы, сложилось иначе – Господь призвал его совершить священнотаинственное служение к Себе.
В своем богословском дерзновении отец Александр иногда высказывал суждения, которые без специального рассмотрения нельзя охарактеризовать как безусловно разделяемые всей полнотой Церкви. Что ж, «надлежит быть разномыслиям между вами, дабы явились искуснейшие».
В памяти людей и Церкви, верю, останется то немалое, что отец Александр реально сделал для них. Много молитвенников по себе оставил отец Александр. К их молитвам о его упокоении в недрах Авраама, Исаака, Иакова присоединяем и мы свою молитву.
Вечная ему память![132]
Ариадна Ардашникова
На панихиде лицо отца закрыли. «Упокои?, Господи, душу усопшего раба Твоего, убиеннаго протоиерея Александра!» Первыи? раз пела – «убиенныи?». Какое нечеловеческое слово. Монашенка местная, Феодора, подошла: «Радость-то какая. Золотои? венец надели, как на мученика. А тебе жалко; ты не плачь – пои?… А ему радость, хорошо ему с Господом…» И у Марии Витальевны (Тепниной. – Ю.П.) на лице все? время стояла нездешняя улыбка. Ее? фиалковые глаза в окладе морщин светились.
На завалинке безучастно сидела Наталья Фе?доровна, жена отца Александра. Иногда к неи? подходили «официальные лица», она вставала и что-то отвечала. Я не видела, чтобы она плакала. Худая, ломкая, она была похожа на птицу. Лицо осунувшееся, и все? вскидывала прищуренные, невидящие глаза. Будто прислушивалась или хотела что-то разглядеть…
Когда гроб опускали, ударили колокола. Толпа замерла единым живым организмом. Я чувствовала за спинои? эту огромную толпу. В помраче?ннои, обезбоженнои? стране отец Александр крестил и духовно взращивал новыи? народ России. Этот народ был теперь за моими плечами.
Наталия Большакова
Когда был убит отец Александр, Марии Витальевне было 86 лет, и она знала его всю жизнь. Многие из нас боялись за Марию Витальевну, пока ехали в Новую Деревню, узнав о гибели отца Александра. Когда я увидела, что Мария Витальевна жива, стоит и не плачет, в общем, такая, как всегда, и мы обнялись, и я не смогла больше сдерживаться, она меня поцеловала и сказала: «Ему уже хорошо». И я вдруг поняла – она любила его не для себя…[133]
Александр Вадимов (Цветков)
9 сентября 1990 года я поехал в Новую Деревню. Хотелось обрадовать отца Александра: Музей Бердяева наконец-то зарегистрирован властями и теперь существует юридически. Вёз ему номер «Московского церковного вестника» с моей статьёй, о которой он знал и которую хотел прочитать. Да и, как всегда, было о чём посоветоваться с ним.
В храме чувствовалось некоторое замешательство: отец Александр, всегда такой обязательный, не приехал. Служба заканчивалась. У свечного ящика попросили подождать с оформлением венчаний: может быть, приедет отец Александр. И кажется, послышалась неуверенность в голосе отца Иоанна, объявившего: «В среду память благоверного князя Александра Невского, именины нашего настоятеля. Приходите, помолимся о нём». А в остальном всё шло как обычно. Стало известно, что накануне вечером батюшку привезли с лекции домой на машине. Следовательно, что-то случилось уже утром. Но что? Сердце? Во всяком случае, никто не предполагал самого страшного. Тем более – такого.
Скорбная весть пришла во второй половине дня. Не понадобилось ни газет, ни телевидения, чтобы все прихожане отца Александра узнали о его гибели. Впрочем, уже ночью 10 сентября последовало сообщение зарубежных радиостанций.
На следующий день была отслужена панихида, собравшая великое множество людей, а 11 сентября состоялись отпевание и погребение. И не вызывали обычного раздражения толпы репортёров с фотоаппаратами и видеокамерами. Но дело даже не в том, что здесь к ним привыкли. Просто, кажется, все понимали, что сейчас – больно и мучительно – на наших глазах совершается История…[134]
Екатерина Гениева
Ничего страшнее его гибели в своей жизни я не пережила. Прошло много лет, а я помню всё в деталях. Мне сложно об этом рассказывать, но когда его уже не стало (а я этого ещё не знала), мне была явлена картина ада. Это было 9 сентября 1990 года, в электричке – я ехала на дачу. Вокруг сидели люди, и их сочетание было каким-то странным. Одна женщина была похожа на жительницу Сергиева Посада, она всё время что-то шептала, может быть, читала молитву. Вторая очень странно, очень недоброжелательно неотрывно на меня смотрела. Я попыталась работать, но у меня ничего не получалось, и я стала молиться. А женщина напротив, как испорченная пластинка, повторяла: «Нужно отнять у таких самое дорогое». Потом я подумала: что я ей сделала, почему она так странно на меня смотрит? Она и её соседка вышли в Пушкино, на станции, ближайшей к Новой Деревне. И тут женщина, сидевшая ко мне спиной, обернулась. И я увидела лицо дьявола. Я смертельно испугалась. В ту минуту я ещё ничего не понимала. Позже, когда пришла в себя, поняла: что-то случилось, но что? Потом мне сказали, что отца Александра убили.
Борис Дворкин
Странное время года – осень. Лёгкая грусть о прошедшем лете мешается с восхищением от буйства красок в кронах деревьев, проносящихся за окном электрички, на которой мы с женой едем в Новую Деревню к отцу Александру. Венчаться.
Если по запотевшему вагонному стеклу провести пальцем линию, то в её конце образуется капелька влаги, которая стекает по стеклу. Словно слеза. На наших глазах слёзы, слёзы на глазах свидетелей, держащих венцы, слёзы на глазах венчающего нас отца Иоанна. На календаре 9 сентября 1990 года.
Наталия Ермакова
Два дня до похорон я была неотлучно при Марии Витальевне, она не спала совсем, была внешне спокойна и собранна. Когда при отпевании отца вынесли на улицу перед храмом, все вышли следом, и осталась Мария Витальевна одна в пустом, залитом светом храме, в котором гремел, заполняя всё пространство, голос отца Александра (в магнитофонной записи. – Ю.П.). Кажется, это была его проповедь о Воскресении, и слова были в точности о нём самом!
Евгения Завадская
Ещё одно суждение, мысль, чувство, которые преследуют меня после его мученической смерти: для многих, я знаю, такой конец отца Александра – естественное завершение избранного им крестного пути, ещё один очевидный аргумент его избранности и святости. Для меня всё происшедшее – леденящий ужас, помрачение света, одоление злыми силами добрых начал. Думается, что такой конец отца Александра не может и не должен служить аргументом подлинности его жизни и личности в целом. Мне кажется, что вообще Россия излишне увлечена «мученическим» аргументом причастности к истине.
Александр Зорин
Баба Надя – разговорчивая хлопотливая старушка лет восьмидесяти. При отце Александре она убиралась в храме и сегодня на той же должности. После обедни присела на лавочку, ждёт, когда разойдутся прихожане. С ней две женщины, её помощницы. Я давно её не видел. О чём же нам и говорить, как не о батюшке.
– Славная смерть, богоданная… Кровию умылся… Погоди, я принесу его образ.
Пошла в храм и вынесла обёрнутую в тряпицу, наклеенную на картонку цветную фотографию. Известная фотография из книги Ива Амана «Александр Мень – свидетель своего времени». Действительно, образ. Иконописный лик. Все три женщины, перекрестившись, приложились к картонке.
– Он священномученик, – говорит баба Надя, – страстотерпец. Мне милиционер один сказал: кабы все священники были такие, как отец Александр, на земле бы уж рай наступил.
Владимир Илюшенко
Митрополит Ювеналий, огласив частное послание патриарха и тепло сказав об отце, удалился в храм. Начались надгробные речи. Первый – Глеб Якунин. Неожиданно вслед за ним предложили выступить мне (наверное, потому, что я оказался у гроба). Собраться с мыслями было нелегко. Всё как в тумане. Говорил с долгими, мучительными паузами. Всё сказано верно, но как мало я сказал, как многое успел забыть в тот момент!
Политковский снимал для телевидения – сначала панихиду в храме, потом её продолжение на улице, забрался на крышу церкви и снимал оттуда, а потом – на дерево у могилы. Эти съёмки – бесценный документ.
Когда закончились наши надгробные слова, а отпевание всё не начиналось, желающие стали высказываться с паперти храма. Среди них – высокий человек в монашеской скуфье с бледным одутловатым лицом и ускользающим взглядом. Это он провозгласил, что отца убили «свои», а потом и вовсе, неожиданно для всех, стал распоряжаться похоронами. Где я его видел?.. Вспомнил: в толпе «патриотов» из «Памяти» и прочего сброда.
До чего ж отвратителен этот тусклый мертвенный голос, с точностью метронома повторяющий по мегафону одну и ту же фразу: «Пойте все!» Мы идём со свечами к могиле, прощаться. «Пойте все!» И опять: «Пойте все!» Господи, да без тебя ж поём! Кто поставил тебя командовать? Самозванец. Чужой…
Фазиль Искандер
Отец Александр был светом нашей Родины и для нашей Родины. И за это его убили.
Священник Георгий Кочетков
Я оцениваю кончину отца Александра как трагическую, но и как славную одновременно. Трагична она потому, что на русской земле убили выдающегося священника, не просто попа, который помахал кадилом, и всё. Его смерть была неожиданной, как неожиданно всякое злодейство. Но славной она стала по той причине – и я думаю, что даже его враги не будут это отрицать, – что отец Александр умер за Христа. Его убили не из-за тех или иных разногласий, касающихся экуменизма, отношения к иудеохристианству или каких-то иных претензий, которые ему предъявляли, нет. Прежде всего отец Александр служил Христу. И свидетельствовал о Христе – не только всей своей жизнью, но и своей смертью.
Священник Игнатий Крекшин
Для каждого, кому отец Александр был другом и учителем веры, его смерть была испытанием: кто-то впал в отчаяние, кто-то даже ушёл из Церкви, многие замкнулись в себе, все были в страхе и оцепенении. Это был настоящий «удар по Церкви», как скажет старый друг отца Александра, польский православный священник Генрих Папроцки. Все тогда вспоминали слова Писания: «поражу пастыря, и будут рассеяны овцы стада» (Мф 26:31). Кому-то хотелось, чтобы все замолчали, как послушно молчали в нашей несчастной стране многие десятилетия…
Юрий Кублановский
Осенью 1990-го, вернувшись в Москву, я сразу уехал на Вологодчину. А в тот тускло-солнечный день с утра уплыл на лодке по Ферапонтовскому озеру. За весь день ни на воде, ни по берегам ни души не видел. Вернулся в избу, а моя хозяйка, эдакая дожившая до перестройки Матрёна, и говорит: «Слышь, под Москвой-то попа убили».
Упало сердце. Топором… Представить это чело надколотым, этот лик окровавленным… невозможно.
Роза Кунина-Гевенман
Не забуду произнесённых Марией Витальевной слов про Алика (так она всегда его называла): «Он никуда не ушёл, он всегда здесь – с нами…»
Кардинал Жан-Мари Люстиже
Я потрясён известием об убийстве отца Александра Меня. Я познакомился с ним в мае 1989 года в его приходе недалеко от Москвы. Он излучал необыкновенное духовное и интеллектуальное сияние. Он был Человеком Мира.
Это варварское убийство – трагедия для всей страны, которая более, чем когда-либо за всю свою историю, нуждается в Благой Вести и Евангелии. Убийство человека, отдавшего жизнь Богу, – это бунт против Бога и рана, нанесённая собственному народу.
Я молюсь за отца Александра Меня, за его близких, за его приход и за всю Православную Церковь, которой нанесён страшный удар.[135]
Андрей Мановцев
Узнали вечером в воскресенье 9-го, звонили друг другу, не могли успокоиться и перезванивали. В понедельник 10-го я поехал с друзьями в Новую Деревню к пяти часам вечера. Должны были привезти из морга тело отца Александра, и должна была состояться первая по нему панихида. Когда приехали, храм был ещё пуст, и было удивительно тихо. Понемногу прибывал народ, а тело всё не привозили. Вот привезли наконец, и все внутренне словно ринулись к гробу, и стало всем трудно на сердце, очень трудно, будто в воздухе что-то встало. Разобрались, где стоять, служба началась. Певчие вначале петь почти не могли. Пели, пели, и не сбивались, но всё ведь чувствовалось. И вдруг – нет, не то чтобы вдруг, постепенно, незаметно, – а вдруг и заметно стало легче! Такое можно пережить только в Церкви. Пели уже без труда, голоса расправились.
Помню, как шли, уже в темноте, пешком до станции, через родное знакомое поле, с этими деревьями вдалеке, стоящими разреженно, так что сквозь них всегда видно небо. И было несказанно легко, будто и не было всей той тяжести ни вчера, ни пару часов назад, будто и не умирал отец Александр. Много раз впоследствии вспоминал я первую панихиду и особенно рад был тому, что успел повидать лицо умершего отца Александра. Ибо на следующий день его отпевали, как и полагается, с закрытым лицом. А был он спокоен, так спокоен, что вспоминались слова Жуковского о лике только что почившего Пушкина. Вспоминалось и то, как на литургии стоял отец Александр за алтарём и как смотрел на нас. В нём был глубочайший мир, глубочайшая уверенность, что паства его – в руце Божией.
Юрий Пастернак
В тот памятный осенний день 9 сентября я внезапно проснулся очень рано. Посмотрел на часы – 6:40. Меня напугал мой сон. Вот он вкратце. Я в чьём-то доме. Открывается дверь – и в комнату стремительно вбегает взволнованный очень смуглый человек. Его голова обмотана белым окровавленным полотенцем на манер чалмы. Он удивлённо взглянул на меня и, открыв какую-то дверь, быстро исчез за ней.
Тут я проснулся. В ушах продолжала звучать фраза, произнесённая «закадровым» голосом: «Умер, он умер!» Кто умер – было непонятно, но сердце сжалось от скорби, и пришла мысль, что речь идёт об очень близком мне человеке, но не о родственнике, а о ком-то из церкви, из общины. Едва дождавшись времени первой литургии, я поспешил в церковь на «Речном вокзале», что недалеко от моего дома. В этом храме служил недавно рукоположенный в священники отец Александр Борисов. Иду я по аллее парка, а в голове продолжают звучать страшные слова из моего сна: «он умер, он умер». Иду, испытывая смертельную тоску, чувство невозвратной потери, скорблю, не зная о ком, и на глаза наворачиваются слёзы. После причастия спрашиваю у отца Александра Борисова: «Батюшка, всё в порядке? Ни с кем из наших ничего не случилось? Вы не слышали?» «Нет, ни о чём таком не слышал», – ответил он.
Днём или ближе к вечеру кто-то мне позвонил и сообщил совершенно невероятную новость: убит отец Александр! Потом позвонил Володя Шишкарёв и поведал, что стрелки его настенных часов остановились ровно в 6:40 утра, в тот момент, когда был убит батюшка… Появилось желание сразу же ехать, но куда? За окном вечер. Я созвонился с Сергеем Бессарабским, и мы договорились завтра утром ехать в Семхоз. Наутро он заехал за мной, и мы отправились в неблизкий путь.
Возле дома отца Александра никого не было. На тропинке, намокшей от дождя, ведущей к воротам дома, видны были сгустки крови. Моросил дождь. Скоро стали подъезжать батюшкины духовные чада. Помню Олега Степурко, Ольгу Ерохину, Алика Зорина. Кто-то из них сказал, что есть такая древняя традиция – оставлять на память о святых мучениках вещи со следами их крови. Мы стали прикладывать к мокрой земле, осыпанной листьями и обагрённой кровью батюшки, у кого что было. У меня в сумке оказались книги издательства «Жизнь с Богом»: «Сын Человеческий» и «Молитвослов». Кто-то доставал Евангелие, кто-то горстями собирал побуревшие от крови опавшие листья. Потом мы поехали в морг…
Гроб с телом отца Александра поставили посреди церкви на всю ночь и сняли с него крышку. Прекрасное лицо было бледным, на нём были небольшие ссадины. Зоя Афанасьевна Масленикова решила остаться возле батюшки до утра и предложила мне последовать её примеру, но я, беспокоясь о беременной жене и болевшей тогда маленькой дочери, уехал ночевать домой, в Москву, в чём потом горько раскаивался. Всю ночь у гроба читали Евангелие.
Утром 11 сентября, подъехав к церкви в Новой Деревне, я был потрясён количеством народа, приехавшего на похороны. Церковный двор собравшихся не вмещал, толпа напирала, и люди вынуждены были перешагивать через невысокую ограду и располагаться между цветочными клумбами. Огромная толпа стояла вне двора, на улице, за воротами церкви. Повсюду ходили люди с камерами и снимали всех направляющихся в церковь. Кого тут только не было! Крепыши-гэбэшники, оглядывающиеся по сторонам с безучастными лицами; инвалиды-афганцы в камуфляже, уважавшие отца Александра, участвовавшего в решении их насущных проблем, спасавшего их от самоубийств. Они неоднократно предлагали батюшке обеспечить охрану, да только он не соглашался. Мелькали корреспонденты газет и телеоператоры различных студий, кто-то из них залез на колокольню; множество людей с интеллигентными лицами, монахи, приезжие и, конечно, много наших, «новодеревенских». Священников было немного, и они, находясь в алтаре, готовились к службе. Изредка в толпе появлялись люди известные, лица «из ящика»: писатель Фазиль Искандер, поэт Андрей Вознесенский, режиссёр Марк Розовский, телеведущие программы «Взгляд»: Александр Любимов, Дмитрий Захаров, Александр Политковский, о. Марк Смирнов. Говорили, что на похоронах присутствует Осташвили из общества «Память». Особняком, за цветочной оградой, между клумбами, стоял друг отца Александра философ Григорий Померанц. На его лице были скорбь и растерянность.
После литургии, которую служил митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий, гроб поставили для прощания около входа в храм. На крыльце поставили микрофон, чтобы каждый, кто захочет высказаться, мог сказать своё слово. Люди подходили к гробу и прощались со священником, прикладываясь к его руке. Некоторые мне потом говорили, что руки отца были тёплыми.
Многие произносили краткие надгробные речи. Митрополит Ювеналий зачитал послание патриарха Алексия. Популярный в то время политический деятель Илья Заславский с болью говорил о том, что отец Александр не был политиком, он был пастырем. Но в наше время иногда и добрый пастырь бывает чёрным силам страшнее.
Отца Александра хоронили в день Усекновения главы Иоанна Предтечи. Как писала Анастасия Андреева, духовная дочь отца Александра: «В те дни у многих было явственное ощущение, что ветер библейской истории ударил нам в лицо».
Священник Игнаций Паулюс
Я – сальваторианец; для сальваторианцев 8 сентября – годовщина смерти основателя нашего ордена – особенно важный день. Тогда я был в Кракове настоятелем сальваторианского монастыря. Вечером 8 сентября я вылетел самолётом в Москву. Приехал в маленькую гостиницу на улице Мусы Джалиля к своему другу, о. Тадеушу Пикусу. Там на первом этаже была часовня; я помолился и, зайдя в ризницу, на столе увидел книгу – «Сын Человеческий». Я взял её и начал листать – ничего, конечно, ещё не зная… Потом зашёл к о. Тадеушу и сказал:
– Я взял у тебя книгу, «Сын Человеческий».
– А ты знаешь, – сказал он в ответ, – что этим утром её автор, отец Александр, был убит? Его зарубили топором…
Выслушав его, я вдруг произнес:
– Знаешь, Тадек, я останусь работать в России.
Это было спонтанное решение.
Священник Вячеслав Перевезенцев
Раннее воскресное утро 9 сентября. Прохладно, мокро, идёт мелкий дождь… Тогда, двадцать пять лет назад, я выбежал из Лавры, торопясь на электричку Загорск – Москва, отходящую около семи утра. У нас была договоренность с отцом Александром, что по воскресеньям я сажусь в предпоследний вагон с конца в Загорске, а он подсаживается на следующей станции в Семхозе, и мы можем по дороге до Пушкино поговорить. Так было не раз, но в это воскресенье в вагон он не зашёл. Я, конечно, не придал этому значения, мало ли что. Добравшись до храма в Новой Деревне, стали ждать, но батюшки не было. Никто ничего не мог понять, даже тяжело больным он всегда приходил в храм. Становилось страшно, но думать ни о чём плохом не хотелось.
Сообщение о том, что отца убили, мы получили уже в Москве, ближе к вечеру. Было такое чувство, что жизнь остановилась… Утром надо было возвращаться в семинарию. На вокзале встретил отца Артемия Владимирова, он у нас преподавал, и мы с ним дружили. Узнав о случившемся, он нашёл очень верные слова, чтобы меня поддержать. Доехали, надо было идти к инспектору отпрашиваться с уроков. Почему-то я попал не к семинарскому инспектору, а к инспектору академии архимандриту Сергию (Соколову), будущему епископу Новосибирскому. Когда я ему сказал, что убили отца Александра, он был очень взволнован, так сильно-сильно меня обнял и говорил, как он хотел встретиться с отцом Александром, но вот не успел.
Меня отпустили, и я поехал в храм. Скоро туда привезли и отца Александра. Мы начали читать Евангелие и читали его всю ночь до вторника, когда совершились отпевание и погребение. Стоя там в храме у гроба отца Александра, я понимал, что начинается новая жизнь, было одновременно страшно, больно, но и ощущалась какая-то торжественность во всём происходящем. Вот уж точно, как часто любил повторять отец Александр, Небо приблизилось к земле.
Прошло двадцать пять лет… есть то, за что мне стыдно перед отцом Александром, но то хорошее и светлое, что было в моей жизни за эти годы, так или иначе связано с ним. Спасибо, батюшка, и вечная память!
Григорий Померанц
Убийство отца Александра сперва просто ударило по лбу. Это было почти физическое чувство, поэтому я точно помню место удара. Потом, на похоронах, спокойно и печально заработало сознание, и я вдруг увидел, что мы вступаем в новое время мучеников. Только сейчас, при выходе из Утопии, разделительная линия между мучениками и мучителями другая, чем при входе в Утопию. Она проходит внутри христианства, она рассекает все лагери. Сталкивается религия любви и воинственное национальное язычество. Сталкивается привычка ненависти, легко меняющая образ врага, и чувство вечности, освобождающее от ненависти.
Марина Роднянская
Утром 10 сентября мне позвонил мой знакомый Б. и без предисловия деревянным голосом спросил: «Ты знаешь, что убит отец Александр Мень?» – «Как убит?» – тупо переспросила я, не в состоянии понять смысла сказанного. «А вот так! Топором по голове!» – прокричал в трубку Б. со слезами в голосе. Было чувство, будто меня саму ударили по голове. Я заплакала. Помчалась в Пушкино. В метро «Комсомольская» бросилось в глаза написанное от руки объявление, маленький клочок бумаги: «Все, кто хочет проститься с отцом Александром…» Записка заканчивалась восклицанием, в котором тоже слышались слёзы: «Он так любил вас!»
Марина Снегурова
Узнав, что у меня была клиническая смерть, отец Александр стал задавать вопросы, на которые отвечать было трудно, так как под его углом зрения я никогда над ними не задумывалась. А для него был очень важен конкретный опыт конкретного человека, побывавшего «там». Этот его «допрос» как-то сам собой переключился на разговор о снах. Отца Александра очень заинтересовало то, что я словно «предчувствую» несчастья и неприятности, которые порой сбываются со мной и близкими людьми.
Ранним воскресным утром в начале сентября меня разбудила дочь. Помню, я даже рассердилась, что она будит меня в шесть утра и не даёт услышать, о чём же говорит мне во сне отец Александр. Тем более что сон был не совсем обычный.
…То ли из тумана, то ли из мелкого невидимого дождя, то ли из сереньких сумерек выходит отец Александр. Я не слышу лая собаки, приглядываюсь и вдруг вместо своего серебристого пуделя вижу белого ягнёнка. Они идут медленно, они ещё далеко от меня, но почему-то вижу и его глаза, и глаза овечки – невыразимо печальные. Хочу крикнуть: «Что-то случилось?» Но вдруг ягнёнок превращается в мою дочь, и она бежит ко мне. А отец Александр, грустно глядя на меня, как при замедленной съёмке, отступает назад в светлеющую и расступающуюся пелену. Я хочу крикнуть, чтобы он подождал меня, не пропадал, но в этот момент ребёнок утыкается в мои колени, и я чувствую, что это не моя дочь, – похожая, несчастная, но не моя. Беру плачущую девочку на руки, она тяжёлая, я не могу ни бежать, ни идти, ноги словно приросли к земле, а отец Александр уже далеко, удаляется спиной назад, лицом ко мне. Машет рукой, что-то мне говорит, а я не слышу, но неожиданно ощущаю на лбу его тёплую успокаивающую ладонь.
Это было утром 9 сентября 1990 года. Через несколько часов я узнала о том, что случилось с отцом Александром.[136]
Мария Тепнина
У меня собственное мнение такое, что путь его апостольский. Все апостолы кончили мученической смертью. Так или иначе, он последовал за ними. Смерть его мученическая, а откуда она, в конце концов, это же не имеет такого большого значения, для него, во всяком случае.
Владимир Файнберг
Всё лучшее, что было в мире, исчезло. Навсегда. С убийством отца Александра 9 сентября 1990 года время сломалось. Что мне было теперь до того, что отец Александр, оказывается, переслал рукопись моего романа «Здесь и теперь» в Лондон и мне там присудили первую премию на каком-то конкурсе?
Я остался сиротой. Он был на пять лет моложе меня.
Нина Фортунатова
На похоронах народу было несколько тысяч. И над всем этим я видела отца Александра – как бы в небе. А потом стала видеть и чувствовать его в алтаре. И только это спасло меня от отчаяния. Ведь явился же о. Всеволод Шпиллер[46] патриарху Пимену в алтаре 7 февраля 1984 года во время службы и даже говорил с ним! И я знаю, что у нас в алтаре каждую литургию невидимо сослужит отец Александр.
Я не оставлю вас
Кажется, что отец Александр только что вышел из комнаты, – настолько явственно ощущается его присутствие в нашей жизни.
Георгий ЧистяковСвященник Михаил Аксёнов-Меерсон
В 1972 году я эмигрировал. Отец Александр был против моей эмиграции, он вообще считал, что не нужно никуда уезжать, – что Бог пошлёт, то и будет. Надо сказать, что теперь, через много лет, я соглашаюсь с ним: вероятно, надо оставаться в своей стране, несмотря на судьбу, что она тебе готовит…
В первые годы моего священства мы находили возможность переписываться с отцом Александром, он следил за моей жизнью. Потом переписка прервалась на несколько лет, началась Перестройка, а затем – случилась его смерть. Помню, как Вероника Штейн сказала, что только что звонил Солженицын. Я говорю ей: «Вероника, я не верю, позвони прямо сейчас». И она позвонила и говорит: «Нет, ты знаешь, убили…» И я вдруг почувствовал, что у меня из ног исчезли кости. Словно скелет вытащили из меня… И я понял, что все эти годы я стоял «его ногами». Это было во время всенощной, и я должен был дослужить её. Я от стула дополз до престола и еле-еле «дотащил» эту службу. И у меня было ощущение убитости несколько недель.
И вот приезжает Саша Белавин из Москвы и привозит мне большую фотографию отца Александра. На ней он очень строгий. Я сразу поставил фотографию в алтарь, и он на меня так строго посмотрел, и вдруг у меня снялась тяжесть, и я почувствовал, что он жив! И после этого перелома начались какие-то знаки, приезды, какие-то разговоры, молитвы разные, – вдруг началась его вторая жизнь! Когда уже с неба человек говорит, когда ты узнаёшь, что он и там, и здесь, – и всё это реальные свидетельства, что отец Александр Мень жив. И он жив среди тех, кто его помнит: среди его учеников, духовных детей, которые сохранили благодаря ему веру и продолжают свою православную деятельность.
Алексей Алексеенко
Хожу я по редакции и думаю, что надо бы написать что-то к круглой годовщине смерти, но получается какая-то чепуха. Пара-тройка знакомых, которым я позвонил, тоже как-то уклончиво отказались подавать голос. Может, и вовсе не надо писать, суету устраивать публичную? Вот иду я так, и откуда-то слышно песенку – видимо, радио где-то включено – «Призрачно всё в этом мире бушующем…». По какой-то причине отец Александр Мень очень любил эту песенку. Он вообще не кичился утончёнными вкусами, зато все знали, что батюшка любит читать научную фантастику, смотреть передачи про зверюшек, ну и вот такие шлягеры с незатейливой обывательской мудростью, мол, «есть только миг между прошлым и будущим». Вот услышал я песенку и решил всё-таки написать что-то, но попроще, безо всякой красоты. Нас, научных атеистов, такие совпадения пробирают буквально до костей.[137]
Митрополит Сурожский Антоний (Блум)
Обращение к пастве отца Александра в сороковой день его смерти (18 октября 1990 года)
Не будучи в состоянии быть с вами сегодня, в день памяти отца Александра, хочу, однако, сказать вам несколько слов веры и надежды.
Много лет тому назад умер чтимый мною и любимый человек. Его смерть казалась мне непоправимой утратой: Церковь лишилась, как мне казалось, Светоча, эмиграция – смелого, умного бойца за Правду и многие из нас – наставника и друга. Я вылил своё горе и безнадёжность перед своим Духовником. «Не сетуй напрасно, – сказал он мне, – Церковь – войско неубывающее: каждый воин, падающий в земной битве, восстаёт в Вечности бессмертным молитвенником, печальником и непобедимым борцом бессмертного воинства Христова. Положи и ты душу свою за Христа и за Правду Его, отдай и ты свою жизнь за спасение ближнего твоего, и ты вступишь в ряды бессмертных воинов Христовых». Не это ли мы – и те, кто собрался здесь, и мы, далёкие, отдалённые от вас расстоянием, бессильным разобщить тех, кто един духом, – можем пережить сегодня?
Отец Александр жив такой полнотой жизни, какой и он не знал на земле, и, освободившись от всех ограничений времени, пространства, стоя перед Богом, Которому он всей душой, всем умом и сердцем, всей силой своей посвятил себя, творя дело Божие Божией же силой, – не сказал ли Христос апостолу Павлу: «Довлеет тебе благодать Моя: сила Моя в немощи совершается». Теперь отец Александр уже не через тусклое стекло, а лицом к лицу созерцает Спасителя, и не одной своей любовью, как бы она ни была пронизана Божиим Светом, а Любовью Божией обращён к миру, к родной Церкви, ко всем своим духовным чадам, к каждому из них неповторимым образом!
Мы не смеем говорить о своей оставленности, об одиночестве, о сиротстве! Отец Александр не умер, а приобщился к Жизни Божественной, остался для своих – знаемых и незнаемых – пастырем добрым, молитвенником, ходатаем, заступником! И зовёт он каждого, кто его любил, кто в нём видел образ истинного христианина, на Путь Крестный и к славе Воскресения! «Будьте мне последователями, как и я последователь Христов!»[138]
Анна Борзенко
О последней встрече с отцом Александром. Не было её. И надеюсь, не будет. Потому что каждый раз, когда берёшь в руки красный «Молитвенник», или «Проповеди», или любую из книг отца Александра, происходит встреча. Ты приезжаешь туда, в «тот единственный дом, где с куполом синим не властно соперничать небо», – встреча. Ты встречаешь любое, даже малознакомое лицо из батюшкиного прихода, – встреча. Ты знакомишься с новыми людьми и рассказываешь им об отце – встреча. Ты идёшь с внуком в Палеонтологический музей или в Зоологический – встреча. Ты видишь ласточек – встреча (он тебе подробно рассказывал о ласточках в Коктебеле). Ты видишь красивый цветок на помойке – встреча. И об этом он говорил. Идёшь в метро и вдруг слышишь: «Призрачно всё в этом мире бушующем…» – сердце отчаянно бьётся, просто выскакивает из груди, – встреча. Ты убираешь квартиру слева направо – встреча: он тебя этому научил. Ты слушаешь его лекции в Ютубе и убираешь при этом кухню – встреча. Кстати, один из его способов, которым и по сей день пользуюсь: мыть посуду и чувствовать себя в храме одновременно. Этот список можно продолжать до бесконечности. Потому что она всегда есть – наша Встреча. И последней не будет никогда – очень в это верю.
Ирина Букринская
Однажды я получила привет и утешение от отца Александра в день его рождения. Я уже работала в любимой Пироговке и поэтому не смогла поехать 22 января в Новую Деревню. Я была очень расстроена этим и после уроков, грустная, шла по переходу к метро. Вдруг уличный музыкант, который довольно часто сидит в этом переходе, стал играть песню «Призрачно всё в этом мире бушующем, есть только миг – за него и держись…» (это одна из любимых песен отца). В одну секунду всё вокруг преобразилось, я почувствовала, что отец Александр меня ободряет, что он «держит руку на пульсе», как он любил говорить, и стало очень весело, всё наполнилось той особой радостью, от которой хочется летать, которая не от нас зависит.
Наталия Ермакова
Несколько лет назад у меня была такая полоса в жизни: я падала, и довольно жестоко. В первый раз это случилось в ванной. Я поскользнулась и со всего маху ударилась затылком о чугунный край ванны. При этом руки и ноги как-то чудно перепутались, и я шевельнуться не могла. В голове у меня пронеслось: квартира изнутри заперта на засов, все мои на даче и хватятся меня нескоро… Я смогла высвободить руку и закрыла воду, которая хлестала мне в лицо, потом постепенно смогла встать. К моему изумлению, переломов не было. После этого я была вся в синяках и голова моя болела примерно месяц, потом стала проходить.
Через некоторое время я упала с лесов в церкви, где делала росписи. Высота была примерно двухэтажного дома, подо мной подломилась доска, и я полетела вбок, ударилась ухом о стену. Спасло меня то, что я толстая и застряла между железными лесами и стеной, не долетев до чугунного пола. Опять я была вся в синяках и месяц днём и ночью не стихала головная боль. Ещё не прошли синяки от второго падения, как я упала с лесов ещё раз, и опять удар пришёлся на мою бедную головушку, и тогда мне приснился этот сон.
Мне снилось, что я в Новой Деревне. Батюшка принимает в своём кабинете, и несколько человек в ожидании встречи с ним сидят за столом и пьют чай. Я вижу знакомых, мы начинаем что-то оживлённо обсуждать, как вдруг меня зовёт батюшка. Я встаю и с ужасом понимаю, что у меня в голове пусто, потому что я проболтала со знакомыми вместо того, чтобы подготовиться к серьёзному разговору. В растерянности я вхожу в батюшкин кабинет и вижу его не в кресле, а как бы возлежащим на белой русской печке. Перед «печкой» стоит скамеечка, я встаю на неё. Батюшка молча обнял меня и сильно сжал своими ладонями мои виски. Мне стало невыразимо хорошо: от его рук шло тепло, и моя бедная разбитая головушка как будто склеивалась под этим живительным потоком. Ни слова не было сказано, у меня текли слёзы, и я пыталась поцеловать его руки… Потом в комнату зашли две деловые женщины с какими-то бумагами. Отец подмигнул мне и развёл руками: «Пока всё, остальное потом», – и я вышла.
Когда я проснулась утром, моя голова совершенно не болела и была как новенькая. Головная боль не возвращалась, а я больше не падала.
Михаил Завалов
Потом началась жизнь после смерти отца Александра. Он, человек с невероятным интересом к жизни, с невиданной любовью к людям и широким умом, не был основателем какого-либо движения – потому говорить о его «учениках» и «продолжателях дела» можно только условно. Я могу только благодарно изумляться и недоумевать: зачем среди нас жил такой человек, который как бы приоткрыл дверь, а за ней – совсем иной мир, где свет стократ ярче, вода мокрее, еда вкуснее, люди интереснее и достойнее, мысли живут, книги пляшут и где даже я сам удивительно прекрасен? Сегодня отец Александр ежедневно мне говорит: «Пора проснуться, выйти из твоего затхлого и сумрачного подвала и начать жить».[139]
Александр Зорин
То, что поведала Саша Б. на вечере памяти отца Александра, можно отнести к счастливому случаю, к стечению обстоятельств, к невероятному их совпадению… А можно никак не объяснять, просто задуматься.
Саша была духовной дочерью отца Александра. В начале девяностых с мужем уехала из России, как полагала, навсегда. Батюшки уже не было в живых, быть может, он и отсоветовал бы. Америка стала её вторым домом. Она родила сына, защитила диссертацию, получила работу в университете. Но – как говорили в старину – «на чужой сторонушке рад своей воронушке». То есть с Россией не порывала, как и большинство её соотечественников, перекочевавших на заманчивый материк. С друзьями не расставалась, звонила, звала в гости. Светлана Домбровская прислала ей диски с лекциями и проповедями отца Александра. Но у делового человека день расписан по минутам. Когда их слушать! Только в дороге, в машине. В смене пейзажей, летящих за окном, – спокойный близкий голос отца Александра.
В тот день она поставила диск с его домашней беседой «Надлежит быть разномыслиям». Справа – сын, пятилетний малыш, пристёгнутый к креслу. Пусть тоже слушает, впитывает целительную, из чистого источника, русскую речь. Скорость – 100 миль, на этой трассе допустимая. Но гибель врывается и в допустимые пределы. Их обгонял чёрный «Мерседес», удар сбоку, машина переворачивается раз, другой, третий… Тишина… Только звучит голос отца Александра. Она в сознании, слышит, как подъехали полицейские, вызывают вертолёт. Разговаривают между собой.
– How’re we going to get the body out of the car? – Maybe cut it? – The lady is gonna be dead.[47]
«А я оттуда, из сплющенного всмятку железа, сказала, что я не мертва. Звучал голос отца Александра…
Полицейский спросил:
– Там что, ещё какой-то мужчина?
– Нет, это отец Александр, – ответила я.
– Какой ещё отец Александр? Вы живы?
– Я жива. Сделайте что-нибудь, вытащите меня, я хочу подойти к сыну.
Его не было в смятой кабине. Лобовое стекло вылетело, и он… Он лежал на земле неподалёку… Коленька… Он был без сознания. Опустился вертолёт. Врачи, кажется, сказали о сыне, что нет никакой надежды, и тоже подивились, как я-то осталась жива…
По американским правилам в салоне автомобиля не разрешается держать в открытом доступе аудиодиски. При аварии они, как бритвы, могут поранить водителя. А у меня они всегда под рукой, на бардачке. Помню, что мелькали, но ни один не коснулся… Машины нет, груда железа, и я думала, что у меня уже нет сына, и только звучал голос отца Александра…
– Что за магнитола у вас в машине, – удивлялись полицейские, – всё перекорёжено, а она работает?
Вдруг Коля открыл глаза… Нас отвезли в больницу. У него – перелом ноги и лёгкое сотрясение мозга. У меня ни единой царапины…»
Саша подарила мне пачку фотографий. Они были сделаны в день её свадьбы, на венчании в Новой Деревне 1 августа 1990 года. На фото фигура отца Александра слегка затуманена светом. Столп света чуть скрадывает очертания его выразительной внешности, как будто уводит из реалий привычного мира. Как будто он здесь и уже не здесь…
P.S. От составителя.
История эта имела своё продолжение. Светлана Домбровская, та самая, что присылала диски с батюшкиными записями Саше Б., отчаянно нуждалась в деньгах. Однажды она взмолилась к отцу Александру с просьбой о помощи. И тут звонит Саша из Америки – голос радостный, возбуждённый, – рассказывает историю этой аварии, смеётся, торопит сама себя и говорит наконец: «Света, вы знаете, я решила, когда произошло это чудо… Я решила, что должна отблагодарить вас… Это же вы записывали… Так вот, я отправила вам тысячу долларов – делайте с ними, что хотите. Это моя благодарность вам».
Так что совпадения в этой истории оказались совсем не странными, но вполне объяснимыми и понятными каждому верующему. Молитвенное участие отца Александра в жизни его духовных чад продолжается.
«Радио-1» в девяностые годы вело специальную передачу «Из звукового архива отца Александра». Я отвечал на письма радиослушателей. Однажды пришло письмо из Якутска. Наталья Николаевна С. Женщина пятидесяти шести лет. Церковным человеком себя не считала, прочитала одну брошюру отца Александра – «Проповеди пасхального цикла», об авторе не думала, никакого места в её жизни он не занимал. Лишь раз видела его выступление по телевизору. В приливе крайней депрессии (семейный конфликт) решила уйти из этого мира… Приготовила верёвку, приладила к трубе. Осталось вытолкнуть стул… И тут совсем рядом она почувствовала, увидела свечение, увидела отца Александра. И услышала его голос: «Тебе ещё рано туда, твоё время ещё не кончилось. Не делай этого». И она послушалась.
Однажды я вдрызг разругался с коллегой, написал ему свирепое письмо. По совести сказать, коллега заслуживал отповеди, но не мстительной – ударом на удар.
И вот снится мне отец Александр: задумчивый, чем-то явно расстроенный. Я спрашиваю: «Нельзя ли мне в воскресенье заглянуть к вам домой на полчаса?» Он резко, как никогда в жизни: «Нельзя. Сколько можно вас учить, вразумлять…» В голосе обида, как будто я в чём-то предал его. Я проснулся и понял, в чём я его предал: в отношении к провинившемуся человеку, отношении реактивном – ударом на удар. Я не поклонник сновидческих откровений. Но здесь – без его вмешательства, наверное, не обошлось. Уж очень определённо связалось: мои тронутые раскаянием переживания – с его столь внятной оценкой.
Владимир Илюшенко
Однажды ночью была встреча с отцом Александром. Помню, что он живой и у меня полное ощущение и даже уверенность, знание, что он не просто живой, а воскресший. Меня переполняет радость. Он в чёрной рясе, лицо почему-то очень смуглое. Вначале я стою вплотную к нему, лицом к лицу, и говорю ему несколько раз: «Я люблю вас! Я люблю вас!» – и плачу. Потом мы стоим у стены, он – слева от меня, я смотрю перед собой и вижу его краем глаза. Он говорит обо мне, и, когда он кончил говорить, я думал (сознавая, что это сон): «Надо это немедленно записать». Я мог усилием воли проснуться и записать, но Встреча ещё не была окончена (хотя главное уже было сказано), и я не мог прервать её. Не проснулся и не записал, хотя и потом, уже после расставания, когда он исчез, я повторял себе во сне: «Это надо записать».
В результате осталось только несколько слов и общий смысл: «Я сам выбрал вас (“чтобы вы обо мне написали” – это подразумевалось), потому что… (дальнейшее опускаю. – В.И.)». Я понял, что написанное мной об отце (а может быть, и то, что мне предстоит написать) очень важно и что оно останется. И что это предопределено.
Николай Каретников
Гибель отца Александра была чудовищным ударом. Сознание того, что его больше нет, невыносимо. У нас дома несколько дней стоял плач. Потеря его так же тяжела для русской духовности, как для русской свободы тяжка потеря А.Д. Сахарова.
После гибели отца Александра со мной и со многими его прихожанами начали происходить удивительные вещи: у многих как-то очень наладились дела. Хорошо сказала одна из его духовных дочерей: «Пока он был с нами на земле, ему некогда было заниматься делами каждого из нас. Слишком многие тянули. А сейчас, когда он там, он просит Господа о каждом».
Роза Кунина-Гевенман
Вскоре после смерти Александра мне приснился сон. На каком-то возвышении вроде невысокого холма я увидела Александра. Ни зданий, ни людей вокруг не было. Он сидел одиноко и был задумчив. Меня внизу ждала машина, и я ему предложила поехать в город, но он сказал: «Не могу, я жду больного». Я молча поцеловала его руку и спустилась вниз. Тут меня поразило обилие густо-лиловых кустов сирени, а также особо интенсивный свет солнца. И вдруг я увидела могилу на пустынном месте, поняла, что это его могила, но в оцепенении подумала: как же так, ведь он живой, а тут его могила. Ответа так и не нашла.
Андрей Мановцев
С осени 1990-го стали с нами, его подопечными, происходить удивительные события. В.Ш., мечтавший жениться и сто раз влюблявшийся, но столько же раз охладевавший, наконец-то женился, по неложной любви. В.Л., тяжело болящий, просветлел и ободрился вдруг так, как никогда с ним ранее не бывало. А я, давно потерявший работу в вузе и перемогавшийся в школе, оказался вдруг – в университете, пусть и педагогическом. Приятель, вспомнивший обо мне, рассказывал, как в сентябре 1990 года стал почему-то неотступно думать, что надо обязательно позвать меня к ним на кафедру.
Дарья Масленикова
Теперь упущенного не вернёшь, хотя… Дорожка от станции к дому, где он был убит, стала для многих местом паломничества. Когда едешь туда не просто так, а с конкретной проблемой, часто получаешь ответ. Или мысль в голову разумная придёт, или в жизни что-то налаживается. Так что связь не рвётся. За этими дубами и стояли убийцы. А теперь люди ездят сюда помолиться.
Ольга Меерсон
Дело в том, что я отца Александра не знала. У меня был некоторый мистический эпизод после его гибели. Если без подробностей, то отец Александр мне приснился и сказал: «Олечка! Я всегда хотел с вами познакомиться…»
Елена Мень
Когда отец погиб, мы были в Бергамо и в Сериате отслужили ему панихиду. И я стояла совершенно никакая, убитая. Идёт месса. И я вдруг ясно, чётко вижу картинку перед глазами: его светящееся лицо, молодое, лет тридцати пяти, и он мысленно говорит мне, и я слышу эту мысль: «Не переживай, у меня всё хорошо». Это длилось одну секунду, и это был такой ясный посыл. И это было настолько сильно, что я даже оправилась на какое-то время. Но всё равно… ему-то было хорошо, а нам плохо. Это не было болезненным воображением. Это было яркое и чёткое видение в церкви.
Потом прошло уже довольно много лет. Это произошло в день его рождения. Я проснулась, подумала, что у папы сегодня день рождения, надо сходить в церковь. Я мысленно с ним поговорила, а потом подошла к огромному окну в моей студии. За окном какая-то зелень, у нас в Италии что-нибудь цветёт даже зимой. И вдруг на меня нахлынуло странное ощущение: безумная радость жизни, и я вдруг стала по-особому воспринимать всё: каждое дерево, каждый лепесток, каждый цветок. Солнечный свет – он стал совершенно другим. Словно радость жизни, которая была в нём, перешла ко мне – он как бы плеснул её на меня. И я поняла, как он чувствовал эту радость. У меня и раньше подобное бывало в лёгкой степени, конечно, не как у него. Но это был настолько мощный поток, как удар – раз! – и вдруг я чувствую, что весь мир преобразился, и осознаю, насколько же он прекрасен! Это длилось минут пять, а потом прошло. И я сказала ему: «Спасибо!»
Не так давно, года два назад, в день рождения отца я зашла в церковь поставить свечку. Никого в церкви не было, служба закончилась, горят свечи. Я посидела, помолилась, поставила свечку и пошла к выходу. И вдруг чувствую сильнейший запах цветов, зимой. Такой сильный и приятный! Смешанный запах цветущей липы и роз, вроде знакомый, а вроде нет. Он охватил меня сильной волной. Я стою и не пойму, откуда он взялся. Пустая церковь. Его только что не было, этого запаха! Никто не прошёл, никто ничего не зажёг. Это продолжалось две-три минуты. И вдруг он так же неожиданно исчез, как и появился. Я вышла из церкви ошарашенная. Потом снова вернулась в церковь, но запаха уже не было. И я поняла, что это был от него привет. На самом-то деле я этим вещам не удивляюсь. Я считаю, что чудеса – это норма.
Павел Михайлов
Несколько лет назад мы пытались найти квартиру побольше вместо нашей крошечной. Мы с женой Таней ждали пятого ребенка, а старшим детям было тесно в одной комнате. Время шло, поиски затянулись, мы посмотрели больше тридцати квартир. Как-то я поведал об этой истории Алику Зорину, и он воскликнул: «Надо молиться отцу Александру!» Мы так и сделали. Нужный вариант нашёлся через несколько дней, причём это была квартира с ремонтом, мебелью, кухней. Метро близко, рядом дивный парк.
Риэлтор сказал, что документы на квартиру будут готовы в середине сентября. И вдруг звонит: «Документы сделали раньше, можно забирать». Я смотрю, а свидетельство о собственности на квартиру датировано девятым сентября. Вот так отец Александр о нас позаботился!
Лада Негруль
Я не хотела брать кошку, потому что две у меня уже погибли – разбились, выпав из окна нашей квартиры: мы живем на пятом этаже. Хотела взять кошечку моя мама и уговаривала меня. Я – ни в какую! В результате мама представила неоспоримый аргумент: кошка – подарок отца Александра Меня, «оттуда» – прямо с небес. Дело в том, что на могилу отца Александра в Новой Деревне стал приходить котёнок, несколько раз его выносили за церковную ограду, но он неизменно возвращался обратно, на могилу. Тогда Лена и Володя Шишкарёвы решили заняться устройством кошки и поиском подходящих хозяев. От такого предложения невозможно было отказаться ни под каким предлогом – котёнок от самого отца Александра! И мы его, вернее её, взяли. Прошло немного времени, кошечка стала подрастать, но имела вид весьма непрезентабельный: не то что не обладающая шикарной шерстью, но совершенно лысая, что было просто некрасиво. Однажды в воскресенье, придя на литургию в храм Космы и Дамиана, я пожаловалась на это обстоятельство Лене Шишкарёвой. Реакция не замедлила: Лена тут же подняла глаза к потолку и недолго думая довольно бойко и даже с претензией произнесла: «Отец Александр, что же вы нам такую лысую кошечку подарили?..» Ну, мы посмеялись и забыли.
Прошло ровно три дня – я запомнила это точно, поскольку время было противоестественно коротким, – и на кошке выросла густая красивая шерсть, не длиннющая, но вполне длинная, в несколько сантиметров. Вот такое вот самое настоящее и несколько забавное чудо! У Господа великолепное чувство юмора, у нашего батюшки тоже!
Юрий Пастернак
Из дневника (9 сентября 1993 года)
Паломническая поездка на автобусе в Рим. Выехав из Вены, мы остановились в Альпах и помолились в память об убиенном отце Александре Мене. Несколько мгновений молитвы – и у меня полились слёзы. Я закрыл глаза и увидел на «внутреннем экране» лицо отца Александра, оно начинает меняться: отец становится то старше, то моложе.
Потом я увидел его за рулём нашего автобуса. Он вёл его уверенно и надёжно. Снова вижу крупным планом его лицо, потом опять автобус, и в водительской кабине отец Александр. Постепенно автобус увеличивается в размерах – он уже многоэтажный, доверху заполненный людьми, в каждом окошке видна чья-та голова. Отец везёт всех нас в Рим. Я вижу Рим: развалины Форума, собор святого Петра, Колизей… Автобус постепенно удаляется, но не кончается, становится похожим на поезд: превращается как бы в длинную «гармошку». Мимо проплывают десятки, сотни метров автобуса. Кабина водителя уже далеко впереди-вверху – оторвавшись от земли, поднимается в небеса, а автобус всё не кончается и постепенно превращается, сменяется бесконечной вереницей людей, идущих за ним. Толпы людей, тысячи тысяч, идут по пути, проложенному нашим водителем, отцом Александром Менем, по его стопам – в Царство Небесное.
Затем я увидел разрушающуюся пятиконечную звезду, падающую главу кремлёвской башни, царскую корону, какие-то символы, предметы, но я перестаю вникать во всё это, потому что видение очень утомило меня, к тому же я полагал, что главное уже увидел. В свете событий, вскоре последовавших за этим видением, стало ясно, что оно имеет к ним самое непосредственное отношение. Но это уже другая история.
Ольга Полянская
Мне приснился отец Александр в солнечной комнате, улыбающийся. Я не находилась рядом, смотрела на него со стороны, а он стоял у дальней стены и вдруг обратился ко мне: «Ну что вы там всё время плачете? Смотри, для меня, в сущности, мало что изменилось! – Он обвёл рукой комнату: – Вот это мой кабинет. Я здесь работаю. Вот книги. – Вся комната была в книжных полках. – Тут есть книга, над которой я больше всего работаю. Это книга судеб людей моего прихода. Хочешь покажу? Там и о тебе кое-что есть».
Он подошёл к центральной полке и указал на огромный фолиант в бархатном переплёте. Потом достал книгу, раскрыл её, и я увидела две с половиной строчки обо мне. Я стала всматриваться. Видела буквы, но прочесть их не смогла. Он сделал шаг мне навстречу с открытой на этой странице книгой – и в этот момент зазвучала дивная мелодия, очень добрая. Она ласкала сердце. Я подумала: надо запомнить – звучит, как ручей в своём истоке, и омывает чистой радостью. Он сделал второй шаг, и к этой мелодии присоединилось несколько голосов, и музыка взметнулась вверх – в ней была дивная гармония. Голоса были очень разные, но вместе создавали полифонию, будто прозрачный купол над пространством Любви. Отец Александр сделал ещё шаг – и зазвучало множество голосов. Это была музыка духовного космоса, стремящаяся к Единому и заполняющая собой всё внутри и снаружи. Я подумала: «Ах, вот откуда Бах брал свою музыку – он это слышал!» Отец Александр хотел сделать ещё шаг, и я поняла, что моё тело этого не выдержит, – звучание стало таким мощным, плотным, пропитало весь воздух, а оболочка моего тела уже и так напряглась и истончилась до предела. Вот и хорошо, подумала я, вот это dolce morte – ну и пусть. Умереть от такой красоты и вырваться в этот дивный мир! Я уже внутренне приготовилась к этому, но отец Александр внимательно на меня посмотрел и сказал: «Э, нет, тебе ещё рано». И сделал шаг назад. Музыка смолкла, и я проснулась.
Через некоторое время после гибели отца Александра мы с сыном отправились в Семхоз. Меня всё время тянуло туда после ухода нашего пастыря. Там восстанавливалась с ним духовная связь, умолкала разноголосица искушений, он подсказывал молитвы, и я часто видела там вместе с ним архимандрита Серафима (который крестил в младенчестве отца Александра). Как бы ни было тяжело, там появлялись силы для преодоления зла, и состояние менялось к лучшему. Как будто там находится ключик, рычаг, формирующий положительные жизненные ситуации. Молитва уносится прямо к нему и возвращается мгновенно.
Мой сын притихал, мы молились вместе. Однажды усталый ребёнок вдруг сказал: «Тело страдает, зато душа в раю». Тогда ему было лет пять или шесть. В тот раз он вдруг сказал: «Мам, я хочу прокатиться в кабине машиниста». А надо сказать, что мой дедушка был железнодорожником и, бывало, во время войны один вёл под огнём поезда с ценным грузом. Наверное, в моём сыне внезапно заговорили гены, и я подумала: а вдруг получится, как бы это укрепило его веру! Говорю сыну: «Ну, я-то не могу в этом помочь, сам понимаешь, а ты попробуй попросить отца Александра, он святой, вдруг когда-нибудь и прокатишься». Помечтали об этом. Ребёнок искренне попросил, я присоединилась. Вдруг что-то будто кольнуло: пора, нужно идти!
Мы поспешили на электричку и на всякий случай пошли по соседней платформе к первому головному вагону в сторону Москвы. А тут как раз и электричка подошла. Мы побежали изо всех сил, чтобы на неё успеть, нужно было ещё перебраться через пути, а она уже затормозила. Я оступилась, но побежала дальше. И тут мы услышали: «Двери закрываются». Эх, всё-таки не успели! Вдруг из кабины выходит молодой человек (подумалось: ну, сейчас будет ругаться, что перед поездом перебегали пути), улыбается, прикладывает руку к сердцу и так вежливо и сердечно говорит: «Извините, пожалуйста, но мы двери уже закрыли. А вы, если хотите, можете проехать у нас в кабине». Я иду, затаив дыхание, мой малыш радостно запрыгивает, а молодой человек, оказавшийся помощником машиниста, обращается к моему сыну: «Мальчик, а ты можешь сесть на моё место». Ему не пришлось повторять приглашение. Это было чудесно! Небо за окном быстро темнело, в полностью застеклённой кабине под огромными яркими звёздами, на скорости, которая казалась космической, мы со свистом неслись в пространстве, как в межпланетном корабле. Мелькали огни, купы деревьев – это было счастье. Всё это произошло так естественно и легко, как будто только так и могло быть. А перед моим внутренним взором стоял улыбающийся отец Александр.[140]
Марина Роднянская
Вячеслав – педагог нашей школы, инвалид, мне рассказывал: «Я был тяжело болен, пять дней – очень высокая температура. Думаю: ещё один день, и я не выдержу, умру. И мне снится: коридор, как у Моуди[48], в конце коридора – дверь, около неё кто-то стоит, открывает и закрывает. Я подхожу. Спрашиваю: “Мне что, уже пора?” – “Да нет, – отвечает мне привратник, – ты ещё поживёшь. За тебя просил отец Александр Мень”. Просыпаюсь – нормальная температура, никаких последствий. Я в полном потрясении: я-то отца Александра только по телевизору видел. Откуда он меня знает?!»
Епископ Серафим (Сигрист)
Я могу рассказать об одном чуде в Америке, свидетелем которого я был. Это связано с именем отца Александра Меня. У одной пожилой протестантки-миссионера был рак крови, она перенесла много операций, казалось, уже не было надежды, что она выживет. У меня была горсть земли с могилы отца Александра, и мы к нему молитвенно обратились. Эта женщина прочла его биографию, написанную Ивом Аманом, и согласилась молиться отцу Александру – не только потому, что это давало ей последнюю надежду в болезни, но и потому, что она полюбила его жизнь. Прочтя биографию отца Александра, она сказала: «Это – христианин. Учитель для меня». И она полностью исцелилась и теперь рассказывает всем, даже на протестантских встречах, что она была исцелена по молитвам отца Александра.
Если мы видим исцеление, критерий исцеления важен, я бы сказал, как знак, что каждый святой есть исцеление миру. Надломленный мир исцеляется через святость.
Олег Степурко
Одна женщина мне рассказала, что она очень боялась за своих детей. Школьникам продают наркотики, девочек воруют. Там живут одни чеченцы, они избивают школьников, милиция куплена. Она так волновалась за детей, была в ужасе, ужас её парализовал. И ей снится сон: снежная горка сделана возле реки, дети едут прямо в прорубь, могут погибнуть. У самой проруби стоит отец Александр, хватает и отводит санки от проруби, не дает никому из детей погибнуть. Я понимаю, что это образ, но она это видела своими глазами и она поняла, что христианину не нужно бояться.
Когда у меня была тяжёлая жизненная ситуация, я поехал с другом на могилу отца Александра Меня в Новую Деревню; мы сидели у могилы и разговаривали с отцом Александром, вдруг на ближайшую ветку прилетела маленькая изящная птичка, синичка-московка, и просидела на ней до конца нашей молитвы. И что удивительно, она сидела так близко, что до неё можно было дотронуться рукой, словно душа отца Александра прилетела к нам на беседу. И так случилось, что после этого разговора на могиле отца Александра моя трудная жизненная ситуация начала рассасываться и сошла на нет.
Андрей Тавров (Суздальцев)
Все эти годы я приезжал к нему на могилу. Зимой и летом – иногда с цветами, иногда забыв купить, а иногда было и не на что. Однажды в кризисный момент жизни я с большим трудом добрался сначала до Пушкино, потом до Новой Деревни. Дойдя наконец до могилы, обессиленный, больной и вымотанный, я сел рядом с могилой на землю. «Вот так вот, батюшка, – пошутил я с трудом, – всё ж таки доехал». И услышал ответ…
Мне сейчас не очень хотелось бы вдаваться в тонкие свойства не совсем привычного общения, которое Церковь называет «общением святых», это тема для многих одиозная, и по праву. Слишком часто я слышал, как люди заявляли, что ими руководит Бог, что они получают от него указания напрямую, а как потом выяснялось, эти «указания» приводили людей к печальным последствиям. Тут много бывает и обыкновенной болезни. Думаю, что и мой опыт не чист на сто процентов, всё же иногда включается воображение, а потом ещё и многое забывается или подгоняется памятью под готовые шаблоны. Я мог приехать на могилу запутавшийся и обессиленный, но после получаса внутреннего контакта я был другим – входили ясность и вдохновение. Приходили силы и определённость. Приоритеты вставали на места. Входила уверенность.
Однажды я попросил его, чтобы мне услышать пение ангелов, – и услышал. Это был поразительный опыт, который я пытался несколько раз сформулировать, но у меня так и не получилось. Могу только сказать, что как только это пение остановится – земля вернётся в хаос. И ещё, что оно невероятно прекрасно и что ты поражён вдвойне, когда узнаёшь, что эту потрясающую песнь они пели о тебе. Что это – ты так прекрасен в их восприятии, в их мире. И что кто бы ни пришёл когда-либо их послушать – они будут петь о нём ликующую бесшумную песнь прославления.
Я приезжал сюда с друзьями и один. Иногда уходил в слезах, иногда – улыбаясь. Но почти каждый раз это была очищающая и дарящая свет встреча. Непрекращающаяся встреча с тем, кто не прервал своего общения с миром, но углубил и усилил его.
Владимир Файнберг
Одно за другим продолжали происходить чудеса. Мои больные исцелялись. Читатели искали мои книги. Исчезло чувство одиночества, угнетавшее меня всю жизнь. Я мог бы считать себя счастливым, если б не кровоточащая, незаживающая рана: мир для меня опустел после убийства отца Александра Меня. Всерьёз подозреваю, это он с того света продолжает молить за меня перед Христом. Ещё одно ошеломляющее доказательство тому – появление в моей жизни Марины. Оказалось, её фамилия – Мень! Она на тридцать один год моложе меня. Умница. Ни на кого не похожа. Неисповедимыми путями оказываемся вместе в Италии, совершаем большое путешествие по стране. Потом венчаемся в батюшкиной церкви в Новой Деревне.
Нина Фортунатова
Необычным, знаменательным было появление на клиросе Сергея Борисовича Богдановского. Биолог с университетским образованием, он был регент Божией милостью. Сергей Борисович знал и устав, и репертуар, и всё церковное пение. Партитуры и партии он сам писал прекрасным почерком и раздавал певчим. Его рукой написаны все праздники церковного года со словами и нотами. Когда он это успевал, никто не знал. У него была большая семья – пятеро детей, все хозяйственные заботы лежали на нём. Во всём талантливый, он стал потом режиссёром, много успел сделать в кинематографе, писал научные статьи. Батюшку он любил и ездил к нему, хоть и не часто. Сразу после гибели отца Александра он приехал в Новую Деревню с двумя операторами и стал снимать фильм. Это был первый и, наверное, лучший фильм об отце Александре.
Сам Сергей скоро тоже умер, в тридцать шесть лет, получив травму при защите Белого дома в 91-м году. На месте травмы развился скоротечный рак. Я навещала его часто; исповедь его принял о. Валерий Ларичев. Мы вместе молились и знали, что остались считаные дни. Но приближалось 9 сентября, и пропустить службу в день гибели отца Александра (1992 год, вторая годовщина) было немыслимо. И я с дерзновением попросила у батюшки: «Батюшка, прошу тебя, я еду на твою службу, а Серёжа умирает. Отодвинь его смерть на несколько дней, пока я не вернусь». Я понимала, что просьба невыполнимая, но не поехать в Новую Деревню не могла.
Я уехала, оставив Серёжу на жену и на безутешную его маму. Отслужив 9-го, потом 11-го – Усекновение главы Иоанна Предтечи и 12-го – в день ангела отца Александра, в тот же день и вернулась.
Серёжа умер 13 сентября. Это было чудом. Мама его сказала, что он спрашивал числа, словно ждал чего-то. Так батюшка после смерти выполнил мою первую просьбу.
Священник Георгий Чистяков
Мы в Детской республиканской больнице совершали литургию первый раз, и приехал мне помочь о. Владимир Лапшин. И у нас, у двух священников, которые стояли у престола, было абсолютно ясное осознание того, что служил литургию отец Александр Мень, а мы только стояли слева и справа, подавая отдельные возгласы. Я думаю, в этих отношениях нам подаётся действительно какая-то весть о том, что за гранью смерти продолжается жизнь, вечная жизнь.
Виктория Шиловская
Однажды Мария Витальевна Тепнина прогнала с могилы отца Александра двух весёлых щенков. Проказники воровали цветы и расковыривали камешки. Мы, конечно, посмеялись над этим, повеселились. Отец Александр очень любил окружающий мир: природу, птиц, зверей. И, по-видимому, даже здесь, в поведении щенков, был какой-то его скрытый юмор.
Прошло несколько лет. Как-то мы пришли на могилу отца Александра, постояли, помолились, помолчали. А потом направились на кладбище Новой Деревни, к могилам близких и дорогих отцу Александру людей: его матери Елены Семёновны и её сестры Веры Яковлевны. Пошли и, хотя раньше бывали там не раз, заблудились. Стоим и думаем, куда идти?
Вдруг появляются две огромные собаки, останавливаются возле большого дерева и громко лают. Из любопытства мы подошли к ним и… оказались рядом с могилами, что искали.
Георгий Шиловский
Приснился мне отец Александр. Мы находились в каком-то мрачном здании. А он был в рабочей одежде и говорит мне: «Работы здесь, как и раньше на Земле, мне хватает». Я спросил у него: «А что же вы делаете, отец Александр?» – «Я включаю свет там, где темно».
Чтобы дело продолжалось
Что бы меня порадовало, если бы я умер и оттуда следил за происходящим? Только одно: чтобы дело продолжалось.
Александр МеньАриадна Ардашникова
Как-то в Воронеже нас с мужем пригласили в один приход – рассказать, посвидетельствовать об отце Александре. После встречи мы были в доме у священника, и они с женои? нам рассказали, что однажды он прише?л с работы и застал её плачущей, дом не прибран, дети возятся и шумят, а она убивается, еле на ногах стоит: «Ты представляешь… в Москве священника… убили… Отца Александра Меня!» Он не понял: «Ну и что? Поэтому такое в доме творится? Подумаешь, одним попом больше, одним меньше… Успокои?ся». Перед сном сказал жене: «Ну, принеси мне твои книжки его “тамиздатские”. Хочу прочесть, о ком ты так безутешно убиваешься». Когда она пошла спать, он открыл книгу «Сын Человеческии?». И читал ее? до утра…
Через какое-то время он уше?л из своего института, где заканчивал свою докторскую диссертацию. Передать словами, как и что с ним произошло, невозможно, но он был рукоположен в священники. Кровь отца Александра стала семенем для многих современных церковных служителеи?.
Священник Олег Батов
У меня личной встречи с отцом Александром не было. Тем не менее я пришёл в Церковь благодаря отцу Александру. Это было как раз в 1990 году. Во-первых, конечно, известие об убийстве – оно потрясло всех, и я о нём услышал и задумался и вскоре после этого увидел на прилавке книгу – «Сын Человеческий». Потом, уже где-то в начале 1991 года, увидел объявление в газете «Досуг в Москве» о наборе в Общедоступный православный университет, основанный отцом Александром Менем, и я туда пришёл.
А призыв к священству я совершенно ясно ощутил и понял именно в Новой Деревне, у могилы отца Александра.
Священник Александр Борисов
Недавно один священник спросил меня: «Почему у вас в храме так много народа, несмотря на то что храм находится в центре Москвы? Неподалёку есть храм, там на Крещенский сочельник даже на Великом освящении воды было всего шесть человек». И он меня спросил: «Что это: удобное месторасположение или ваша личная харизма?» Я ответил: «Главная причина в том, что у нас продаются книги отца Александра Меня, что мы стараемся следовать тому, что от него узнали и получили. Вот этот дух открытости, по-видимому, и привлекает людей».
Екатерина Гениева
Перед Днями славянской письменности мне позвонили от губернатора Саратовской области, где должны были проходить праздничные мероприятия. Губернатор сказал, что для большого чтения он выбрал книгу Ива Амана об отце Александре Мене и собирается купить для саратовских библиотек тысячу экземпляров. Я в глубоком шоке звоню председателю саратовского правительства и спрашиваю: «Вы действительно выбрали именно эту книгу? Вы отдаёте себе отчёт в том, что Ив Аман – католик, а Дни всё-таки – славянской письменности?» Меня заверили, что всё в порядке.
На праздновании я подошла к столу, где сидели владыки, и подарила каждому по книге. Как жаль, что я не люблю фотографировать, – зрелище получилось уникальное: сидят за столом человек шесть владык, и каждый читает Ива Амана. На следующий день сквозь толпу ко мне пробрался владыка Евгений и сказал: «Какая замечательная книга! Я всю ночь её читал!»
Александр Зорин
Круг корреспондентов отца Александра был и остаётся колоссальным. При жизни переписка занимала значительную часть его времени. Когда-нибудь она будет издана и составит не один том. Сейчас письма приходят в Фонд имени Александра Меня… География их необозрима. Я эти письма храню. В каждом огонёк, зажжённый от его светильника. И если все их разложить по адресам, то не такой уж и беспросветной представится одна седьмая часть нашей планеты, как это кажется ночью с высоты летящего лайнера. Пишут и с других континентов.
В книгах отец Александр тот же: доступный и отзывчивый, как был когда-то, общаясь с людьми на своём приходе, в котором были и местные старушки, и студенты, и художники, и светила науки. И теперь его читатели – его «новые прихожане» – люди разного калибра. Прибавились к тому же лица так называемого спецконтингента – заключённые, отбывающие наказание. В местах заключения популярен «Сын Человеческий», книга отца Александра о Христе, с которой началось перерождение многих…
Я сделал краткую выборку, «срез рельефа» из этой почты. Начну с писем из зоны.
«Очень сильно нравится, как пишет и проповедует А. Мень. Царство ему Небесное. Очень уважаю его труды, его слово, его мысли. Особенное спасибо за книжечку “Я верую”, очень сильно мне понравилась, а главное – многое мне объяснила» (Евгений Д., Соль-Илецк).
«Доброе имя о. Александра со мной в сердце; достаточно тех книг, наполненных ясностью и вводящих в духовный мир познания Бога, которые я уже прочёл. Сейчас читаю “Исагогику”. Очень радует оборот мысли, доступный даже такому неучу, как я. Вы мне высылали иконку “Иоанн Креститель” (репродукцию. – А.З.), я так понял, написанную о. Александром; так вот, я её подарил арестанту по месту, а мне хочется иметь такую же у себя в камере. Если Вы предоставите такую возможность ещё раз, буду очень этому рад» (Александр А., Луганская область).
«Пришли кассеты с проповедями о. Александра. Слушали с ребятами в библиотеке. Живое слово. Здесь есть его шеститомник “В поисках Пути, Истины и Жизни”. Читаю урывками. Я писал вам, что учусь дистанционно в Православном университете, ежемесячно отправляю контрольные работы в Липецк. Какое богатство, какое подспорье – книги, полученные от Вас. Особенно о. Александр Мень. Сейчас я в “Вестниках Царства Божия”. Остальные книги ждут своей очереди. Дня не хватает…» (Алексей Г., Мордовия).
От учительницы из Волгограда: «Наверное, не надо говорить о том, как помогает о. Александр Мень жить, понять себя и осознать, и стать христианином. Его книги очень много значат для меня и моих друзей. Но, к сожалению, их у нас в городе не достать…» (Н.Н. Токарева).
От журналистки из Израиля: «Мы думаем, что о. А. Мень был дан Богом России для духовного возрождения народа. Но такой пастырь и апостол своего времени не может принадлежать только России. Он принадлежит Вселенской Церкви. Его книги читают во многих странах. Возможно, что когда-нибудь труды о. А. Меня будут переведены на иврит для израильтян…» (С. Воктенко).
От православного священника, потерявшего зрение. Пребывает на покое. Благодарит за кассеты с проповедями о. Александра: «Для нас это бесценный дар. В настоящем моём положении для меня это громадная духовная поддержка, и у меня такое ощущение, что о. Александр от нас и не уходил. Его книги, его проповеди ещё ждут своего исследователя. О. Александр намного опередил своё время, и мне кажется, что он современный пророк, яко один из древних… В годы советской власти с трудом удавалось достать его книги (брюссельское издание). На протяжении всего моего священнического служения образ о. Александра был для меня примером, а его мысли были созвучны с моими» (отец Владимир, г. Краснокаменск).
От молодого священника из Сибири: «Главное событие для меня в последнее время – это отец Александр. Читая книгу “Пастырь на рубеже веков” Андрея Ерёмина (глубокий ему поклон!), я как-то… точнее, не “я” – некая реальность вошла в меня (“И тенью Банко сядет за столом”). Наверное, что-то происходит со мной: взросление в Церкви или ещё что-то… Знаете, я почувствовал помощь отца Александра в своём служении. Как будто шелуха вдруг спала – и я начал говорить людям на исповеди то, что мог бы говорить он; и служить Литургию как-то по-иному… Это самое настоящее чудо. Именно то чудо, о котором никому не расскажешь, – невнятно выйдет… Просто чувствую, что о. Александр как-то меня поддерживает. За что? Почему?! Ни за что: потому что, видимо, он сам так хочет; что его на это благословил Христос (о, нет, вовсе не за какие-то мои “качества” – которых нет!..) Словно какое-то пространство свободы вошло в ежедневную, рутинную практику моего служения в соборе. И есть один признак того, что это – не мечта, не “прелесть” в монашеском смысле: я как-то ясно увидел себя словно бы глазами отца Александра – ничтожный сибарит, ленивый, утомляющийся от людей, в фобиях-комплексах, во грехах… и смирился с этим. Никаких “возношений”, восторгов, – но словно бы свет трезвости, как луч фонарика, осветил всё… Не знаю; нет точных слов, чтоб это передать. Я дважды это ощутил в жизни – живое участие в ней умерших: первый раз моей бабушки, вырастившей меня (какова бы она ни была матершинница, наследница поляков и цыган, но благодаря её посмертному участию я пришёл в Церковь!); и вот – сейчас. Отец Александр жив. И он участвует в моей жизни деликатно, самобытно, явно» (отец Сергий, Красноярский край).
Владимир Илюшенко
9 сентября в Новой Деревне, в помещении крестильни, строительство которой когда-то задумал отец Александр, состоялся концерт детей-стипендиатов Международного благотворительного фонда Владимира Спивакова. А в конце выступил сам Спиваков. Он сыграл «Молитву» Эрнста Блоха, а потом стал говорить об отце Александре. И говорил замечательно.
Он сказал: «То, что принёс в мир Александр Мень, и то, что он делает сейчас, – это никогда не кончится. Отец Александр – это мощнейший космический объект, запущенный в небо и посылающий нам свои лучи. – И добавил: – Я хочу “утешить” тех, кто сжигал его книги, – это никогда не кончится». Владимир Спиваков признался, что давно находится под воздействием автора «Сына Человеческого», и это воздействие становится всё более сильным.
Маргарита Кочеткова
В наш храм Космы и Дамиана однажды пришёл художник из Австралии с сыном. Увидев портрет отца Александра на однои? из книг, он едва не заплакал. Я, заметив слёзы в его глазах, поняла, что он здесь не случаи?но. Разговорились. Выяснилось, что он, оказавшись в Москве по своим делам, специально разыскивал наш храм, чтобы привести сюда сына. Для него отец Александр стал тем человеком, через которого он пришёл ко Христу. Конечно, он не знал лично отца Александра, но читал его книги, в частности «Сына Человеческого». И наш храм стал для этого человека ниточкои?, связывающеи? его с отцом Александром. Узнав, что здесь находится Фонд Александра Меня, председателем которого является Павел Мень, родной брат о. Александра, он попросил позволения прои?ти туда. Они долго разговаривали с Павлом Вольфовичем, и этот австралиец пожертвовал на издание книг отца Александра довольно значительную сумму.
Роза Кунина-Гевенман
…В памяти встают слова из Евангелия от Иоанна: «Ищете убить Меня, потому что слово Моё не вмещается в вас». Убийцы и те изуверы, кто их послал, просчитались. Никогда не звучали так громко и внятно со страниц газет, журналов, центрального телевидения не только у нас, но далеко за рубежами нашей страны слова отца Александра, как теперь. Его книги, изданные ещё в шестидесятых и семидесятых годах в Брюсселе, стали теперь достоянием нашей печати. Их расхватывают, их изучают, ими восхищаются. Поистине, слово его наконец-то стало вмещаться в сознание тысяч людей. И пророческие слова Веры Василевской в посвящённых ею стихах младенцу Алику: «Ты победишь мир, Александр!» – вполне оправдались. Вопреки дьявольскому злу, обрекшему его на мученическую смерть, он оказался победителем. «И тьма не объяла Его». И свет, который нёс людям отец Александр, неугасим.
Владимир Леви
Наблюдал я такие случаи… Вдруг человек, никогда Александра Меня не видевший и не слышавший, не читавший ни строчки его, не живущий в среде, где его могут поминать, – как бы ни с того ни с сего начинает ощущать его влияние, тяготение к нему, помощь, от него исходящую.
Помню, подвозит меня года четыре назад на машине «левак», простой парень лет двадцати восьми. Разговорились… Рассказывает, что из города Н., приехал на заработки. Житьё скучное, тяжёлое, одинокое. Спрашивает меня:
– А ты чем по жизни-то занимаешься?
– Врачом работаю.
– А специализация?
– Психотерапевт.
– Гипноз, да? Как Кашпировский?
– Гипноз только в редких случаях… (Всегда приходится отмываться от этой темы…) Главное – поговорить по душам с человеком…
– Поговорить – это да. Кто щас говорит, кому на хрен ты нужен? Вот бы Александра Меня встретить, поговорить, вот душевный мужик. И на все вопросы ответ имеет.
– Книги его читал?..
– Не… Он что, и книги пишет?
– А кто он такой, знаешь вообще?..
– Ну, добрый человек, вроде святой. А живёт в Америке…
– Не в Америке, нет. В России, у нас. И убит уж несколько лет тому…
– Да ты что! Да не может быть! Да живой он, ты что…
– В церковь ходишь?
– Да нет… Почти никогда… Я даже и в Бога ещё не знаю – верю, не верю?..
Можно сказать, уже как бы в воздухе растворена мифологема, легенда под названием «Александр Мень» – и кристаллизуется в индивидуальных сознаниях. Человек что-то где-то слышал, потом забыл, но суть выплывает и нет-нет да займёт поисковую нишу… Добрый, душевный, святой человек – это ведь такая вакансия на Руси, и теперь вот подтянула к себе имя – «отец Александр», «отец Мень».
Михаил Мень
Убийцы отца, к великому сожалению, так и не найдены, но цели заставить замолчать протоиерея Александра Меня они точно не достигли. Книги отца издаются многомиллионными тиражами, некоторые из них переведены на многие языки мира. Отец обладал величайшим умением – с каждым прихожанином разговаривать по-своему, это отмечают все, кто с ним общался. Он умел простым языком рассказать о сути православной веры. И наверное, лучшей памятью о нём служит то, что люди через его церковно-богословское наследие продолжают приходить ко Христу. Ко мне иногда подходят совсем молодые люди, которые точно не были с ним знакомы, и рассказывают, что пришли к вере, прочитав самую известную работу отца «Сын Человеческий». В этот момент я всегда вспоминаю, как отца на одной из его лекций спросили: «В чем смысл жизни?» Он ответил коротко: «Чтобы умереть было не стыдно».
Павел Мень
В своих книгах он никогда ничего не навязывал, а просто предлагал идти вместе. Помню такой случай: из саратовской психиатрической клиники приехали врачи, чтобы купить большое количество экземпляров книги «Сын Человеческий». Они объяснили, что это – духовная терапия для больных. Мне даже в голову не приходило, что на людей с такой психодинамикой эта книга может действовать положительно.
В начале перестройки один советский разведчик (он работал в ГДР, и у него была жена-немка) после объединения Германии решил уйти в отставку. Но не тут-то было: ему объяснили, что бывших разведчиков не бывает и уйти от них невозможно. Тогда этот человек, используя свои старые связи и то, что он по паспорту гражданин ГДР, уехал в Германию. А в Москве оставалась его жена, и он полагал, что её, как человека, ничего не знающего о его работе, не тронут. Но её в отместку как заложницу посадили на пять лет в тюрьму. Оказавшись в мордовской зоне для иностранцев, она прочитала книгу отца Александра «Сын Человеческий». И эта книга так её поразила, что она решила перевести её для своих детей. В жизни так бывает: то, что мы делаем для узкого круга родных и друзей, потом становится нужным всему миру. Так случилось и на этот раз. После окончания срока (а ей его скостили до двух лет) она познакомилась с женой немецкого посла, и та нашла для перевода литературного редактора и субсидировала издание книги на немецком языке.
И все переводы «Сына Человеческого» были сделаны чудесным образом. Так, одна женщина из Поволжья вышла замуж за румына венгерского происхождения (в Румынии есть области компактного проживания венгров) и переехала в Румынию. И там, на чужбине, вдали от родных и друзей, в трудной ситуации она начала духовный поиск. Ей попалась книга «Сын Человеческий», и она решила перевести её на румынский язык. И эта женщина осуществила не только перевод, но и издание «Сына Человеческого» на румынском языке.
Или история в Латинской Америке. Там священник, помолившись отцу Александру, исцелился от неизлечимой формы рака. Благодаря этому исцелению книга «Сын Человеческий» разошлась тиражом 30 тысяч экземпляров.
Марина Михайлова
Вокруг отца Александра продолжается живое духовное движение, которое не прекратилось с его смертью. Он создал сообщество, оставил школу, у него есть ученики, и это не только те, кто его видел и слышал, но и люди, которые никогда с ним не встречались. Помню, как однажды 9 сентября пришла в церковь свв. Новомучеников и Исповедников Российских, у нас в Петербурге, на панихиду по отцу Александру, и о. Александр Сорокин сказал: «Я никогда не видел отца Александра Меня, только читал его книги, но я считаю его своим наставником, учителем и многим ему обязан». Так могут сказать очень многие люди. Есть единство, которое создаётся присутствием отца Александра. Не думаю, что общение с человеком прекращается с его уходом. Когда мы читаем Пушкина, или Данте, или отца Александра, мы пребываем с ними в диалоге. Поэтому отец Александр Мень – не факт истории, а актуальная составляющая жизни русской Церкви сегодня. Я знаю многих людей, которые свидетельствуют, что пришли в Церковь благодаря книгам отца Александра. Возможно, у критиков отца Александра и безупречное богословие, но как-то не видно, чтобы оно кого-то напитало и вдохновило. А слово отца Александра до сих пор продолжает звучать, это живое слово.
Сергей Пестов
Я поехал на цветочный рынок по печальному случаю: чтобы купить розы на похороны о. Георгия Чистякова. И на рынке я увидел разбитную продавщицу, которая всякими прибаутками зазывала покупателей. Но когда я попросил у неё четыре белые розы, то всякое веселье у неё вмиг исчезло, и я увидел человека, который от всей души сочувствует моему горю. Вот тогда я решил сказать ей о том, что цветы предназначены для замечательного священника, учёного и духовника детской больницы. «Он что, вроде отца Александра Меня?» – уточнила продавщица. И пожелала мне в следующий раз покупать цветы уже по радостному поводу. Вот конкретный пример того, как имя отца Александра живёт в простом народе.
Михаил Работяга
После убийства отца Александра Меня мы стали собирать видео– и аудиокассеты с его беседами, лекциями и выступлениями. Мы столкнулись с большими трудностями. Далеко не все, у кого хоть что-то было, хотели, чтобы про их кассеты узнали. А другие, наоборот, хотели отдать, так как боялись обысков… Пару раз мне удавалось забрать видео– и аудиокассеты за час-другой до прихода тех, кто не представлялся, но старался, чтобы кассеты пропали… Тем не менее удалось собрать значительное число записей, и Ив Аман наладил процесс их очищения и оцифровки во Франции, а потом передал семье…
Вета Рыскина
После гибели отца Александра Меня я почувствовала себя одинокой и бессильной: того, на кого я возлагала такие надежды, уже не было на свете. И помимо боли за эту человеческую трагедию было ещё чувство, что захлопнулось какое-то окошко, через которое можно было увидеть Небо. Мне уже недоставало вечерних разговоров с моим Небесным Отцом, я чувствовала, что существуют какие-то тайны жизни и смерти, тайны бытия Божьего, и удивительному священнику они были известны. Конечно, на свете есть много других священников, но этот был евреем, у кого ещё я решилась бы спросить: а как же быть с верностью вере отцов? С моей любовью к маме и нежеланием её огорчать? И многое-многое ещё…
И в какой-то момент одиночества и отчаяния я стала просить Бога: «Помоги мне, Отец мой Небесный, найти правильный путь к Тебе!» И почему-то взывала и к погибшему священнику (хотя практика молитвенного обращения к усопшим праведникам, мученикам и святым была мне тогда неизвестна). Я бормотала что-то бессвязное: «Отец Александр, помоги мне, пожалуйста, я не знаю, куда мне идти, что делать, вообще ничего не знаю! Я так хотела увидеться с тобой, так надеялась на тебя, и вот теперь от кого ждать ответа? Помоги же мне!»
И вот на следующий день после этой молитвы я вышла в обеденный перерыв погулять, несмотря на проливной дождь. Но как будто что-то влекло меня по этим мокрым улочкам Замоскворечья, сквозь стену дождя. Я вышла к метро «Новокузнецкая» и подошла к знакомой церковной лавке, стала рассеянно разглядывать выставленные в стеклянной витрине незнакомые книги – Псалтирь, молитвослов, жития святых. Книг было немного, и все видны сквозь стекло, но зачем-то я тоскливо спросила: «А из книг отца Александра Меня у вас ничего нет?» Продавщица не успела ничего ответить, только бросила на меня такой взгляд, как будто я спросила у неё какое-нибудь там «Руководство по изготовлению взрывчатки в домашних условиях»!
Но в этот момент молодая женщина в куртке с надвинутым на глаза капюшоном, тоже разглядывающая витрину лавки, взяла меня за руку, отвела в сторону и сказала: «Значит, так. Я продиктую, вы запоминайте, а лучше запишите». Я послушно вытащила из сумки блокнот и ручку и стала записывать: Дом культуры им. Серафимовича, где читает лекции на библейские темы талантливый молодой учёный Георгий Чистяков в недавно основанном Общедоступном православном университете имени отца Александра Меня; адрес клуба, расписание лекций; телефоны и имена кого-то из её друзей, бывших прихожан отца Александра Меня и его духовных детей. И ещё прозвучала фамилия священника, ученика и друга Меня – Борисов, о. Александр Борисов. Я потрясённо смотрела в её лицо, в голубые глаза за мокрыми от дождя стёклышками очков и успела пробормотать только: «Спасибо вам!» – прежде чем женщина деловито закончила: «Мой телефон – пишите. Меня зовут Марина… До свидания, я спешу».
Обратно на работу я летела, как на крыльях, радость переполняла меня, не помню, шёл ли ещё дождь, но в моём восприятии мира уже вовсю сияло солнце, и я шептала на бегу: «Спасибо тебе, отец Александр! Спасибо Тебе, Господи, Отец мой Небесный!»
Лина Салтыкова
Как только началась перестройка, у отца Александра появился такой замысел: он решил опекать Республиканскую детскую больницу; как потом оказалось, это было провиденциально. Главный врач встретил нас довольно любезно, но вообще священник в больнице вызывал всеобщее удивление, я помню, за нами бегала вся больница. И если сначала мы опекали одно отделение, то постепенно распространились на всю больницу. Первые годы были очень тяжёлые. Благодаря отцу Александру, его имени, его известности, даже после его гибели всё для больницы (медицинское оборудование, лекарства) привозили из-за границы.
У нас у всех единая точка зрения на наше служение: мы лишь помогаем, а работает отец Александр. За все эти годы мы поняли, что помощь приходит всегда сверху, молитвами отца Александра, и иногда в его манере, такой шутливо-великодушной, я бы сказала. Постоянно происходят чудеса. Например: нужно построить этот дом – и вдруг приходит человек и говорит: «Я готов купить для вас землю». Потом звонит другой человек и говорит: «Вот, я посмотрел у вас на сайте, вы хотите дом построить, я готов помочь, приезжайте, пожалуйста!» Ну вот как это понимать? Отец Александр продолжает и сегодня нас опекать.
Владимир Спиваков
Настоящий переворот в моём сознании совершил Александр Мень. Услышал о нём я случайно. Кто-то из знакомых рассказал, что есть такой православный священник, еврей по национальности. Меня это заинтересовало. Из любопытства поехал на лекцию отца Александра в Институт стали и сплавов. Был потрясён, вышел из аудитории другим человеком. С тех пор старался не пропускать публичных выступлений этого проповедника. Потом мы познакомились, и отец Александр даже благословил меня. С его уходом из жизни идеи, которые он нёс людям, не умерли. Я встречал последователей Меня в Канаде, США, Аргентине, Европе. Удивитесь, но с просьбой помочь достать книги отца Александра на английском языке ко мне однажды обратился бывший премьер-министр Великобритании Тони Блэр, с которым мы познакомились на домашнем концерте у французской пианистки. После выступления разговорились, и я увидел в крупном политике тонко чувствующего, ранимого человека. Не случайно в последние годы Блэр обратился к религии. Отсюда и его интерес к наследию Меня.
Есть люди, рядом с которыми ты становишься иным, по-новому начинаешь смотреть на мир. Такими были и Юдина, и отец Александр Мень, оказавший на меня огромное влияние. Я, признаюсь, получил однажды благословение отца Александра Меня. При этом я был комсомольцем, учился в консерватории.
…И уже после его трагической гибели в память об этом человеке и его идеях я подарил новому храму в Пушкино колокола. Чтобы в звоне колокольном, который навылет проходит всё творчество Сергея Васильевича Рахманинова, все мы соединились. И чтобы я тоже эхом остался в этом звуке.
Одна из последних лекций отца Александра, на которой я присутствовал, проходила в Доме медработников на бывшей улице Герцена. К этому месту у меня особое отношение, трепетное, с ним связаны хорошие воспоминания. Мы там иногда играли, подхалтуривали в студенческом оркестре. Официальное название коллектива – Оркестр клуба медработников, под управлением дирижёра по фамилии Чалышев. Но в действительности в оркестре можно было отыскать от силы двух-трёх случайных медработников – где-то на задних пультах, а впереди сидели такие скрипачи, как Виктор Третьяков, Олег Каган, Владимир Ланцман… Мы получали по пять рублей за выступление – и это было счастье. Мы играли очень серьёзный репертуар – симфонии Шуберта, Гайдна, Моцарта… Играли в полную силу. Здорово играли!
Так вот, после одной из репетиций я увидел листочек с датой лекции. И в тот вечер осмелился и подошёл к отцу Александру. Мы познакомились, он спросил, как меня зовут, чем занимаюсь… И неожиданно добавил: «У вас хорошее лицо, я вас благословляю на все ваши добрые дела».
И это благословение однажды осуществилось довольно неожиданным образом. Как-то после концерта в Канаде, в Ванкувере, ко мне обратилась женщина. Она была родом из России, собирала медикаменты для детей, больных раком. А когда дошло до дела, оказалось, что доставить их в Россию никак не получается – какие-то бесконечные таможенные сложности и проволочки. Я сразу же позвонил нашему консулу, договорился, и после этого удалось быстро переправить груз через Сан-Франциско в Москву. Когда мы с этой женщиной разговорились, выяснилось, что она считает себя духовной дочерью Александра Меня. Показывала мне его письма, они, насколько я знаю, даже напечатаны. Вот такие случайные взаимосвязи, хотя, конечно же, далеко не случайные.
Соломон Волков и Владимир Спиваков
Соломон Волков: У каждого из нас есть книги, с которыми мы не расстаёмся. А что ты берёшь с собой в дорогу?
Владимир Спиваков: На гастролях у меня с собой обычно несколько книг. Набор каждый раз меняется – по настроению, внутренней потребности или импульсу. Скажем, последнее время почти всегда беру замечательный труд отца Александра Меня «Сын Человеческий», почти всегда томик Бродского или воспоминания о нём.
Волков: Книгу «Сын Человеческий» ты первой назвал, скорее всего, не случайно?
Спиваков: Я её очень люблю. Дело не только в самой истории, которая волновала и волнует миллионы людей на протяжении тысячелетий. Меня покорило какое-то совершенно личное участие автора в каждом шаге Иисуса Христа. Его книга не просто для всех, она для каждого. Отец Александр выступает как живой свидетель этих событий – вот это меня потрясло до глубины души. Читая, забываешь, что это дела давно минувших дней. Понимаешь, что человек пропустил всё это сквозь себя, через свою душу, своим сердцем почувствовал, сам прошёл весь крестный путь…
Само начало прекрасно: «Весной 63-го года до н. э. на дорогах Палестины показались колонны римских солдат. За ними со скрипом тянулись обозы, грохотали тяжёлые осадные орудия, в тучах пыли блестели панцири легионеров и колыхались боевые знамёна».
Волков: Прямо булгаковская интонация…
Спиваков: Отец Александр, скромно называвший свой труд «очерком», хотел сделать Евангелие более понятным, близким и доступным современному человеку, пробудить интерес, заставить задуматься. Мне это очень близко по духу…
Труды отца Александра в Европе начали издавать гораздо раньше, чем в России. У меня был замечательный друг – доминиканский священник, член Французской академии отец Каре. Он читал проповеди в Нотр-Даме, был духовником всех больших артистов – Эдит Пиаф, Жана Маре, Кокто… Когда я задал отцу Каре вопрос об отце Александре Мене, оказалось, он его не только знает и уважает, но даже читает в переводе на французский.
Я до сих пор воспринимаю смерть отца Александра как личную трагедию. Каждые пять лет отмечаю день его гибели мемориальными концертами в России.
Священник Сергий Старокадомский
Неподалёку от города Красноармейска проходила недельная школа молодёжных православных лидеров из многих епархий страны. И поскольку участникам школы надо было выезжать по своим делам в Москву, то я должен был на машине отвозить их на станцию, а дорога как раз проходила мимо поворота на Новую Деревню. И на этом повороте я всегда спрашивал попутчика: «А знаете ли вы, что в этом месте находится могила отца Александра Меня?» И не было случая, чтобы пассажир не попросил меня отвезти его на могилу поклониться отцу Александру. Более того, один священник, прибыв на место, сказал: «Эх, жаль кадила нет! Ну ничего, и без кадила литию отслужим».
Жизнь заставляет духовенство менять своё отношение к отцу Александру. Один священник строил церковь с колокольней, и это стоило ему неимоверных усилий, а в процессе строительства он чуть не потерял свою семью. Но в построенную им церковь ходят всего три старушки. И тогда священник мне сказал: «Прав был отец Александр – начинать надо с общины, а не с церковного здания».
Людмила Улицкая
Отец Александр был глубоко погружён в жизнь, которая буквально бурлила и била ключом около него, и нимало не был озабочен своим местом, именем и авторитетом. Он как будто и не замечал, как меняется атмосфера там, куда он приходил. И это же самое происходит и после его смерти. Какое счастье, что записи сохранили для нас его голос, полный энергии и силы, и он продолжает звучать! Его книги с нами. С нами его молитвы. Всех нас он многому научил, многое такое, о чём трудно говорить, он нам показал, и, что самое поразительное, – продолжает работать на том поприще, которое выбрал в юные годы.
Наталья Фанина
Восемнадцать лет назад я купила книгу отца Александра «Сын Человеческий». У меня тогда было очень тяжёлое душевное состояние, и я не могла плакать в течение четырёх лет. Начав её читать, я впервые заплакала… Я поняла, что нашла того Бога, Которого всю жизнь искала: близкого, любящего и милосердного. Потом я ещё купила две книги: «И было утро…» и сборник лекций отца Александра «Радостная весть». Прочитав воспоминания о нём, я поняла, что быть христианином реально. Это было очень важно для меня: я подумала, что если был такой человек, как отец Александр, значит каждый может к этому стремиться.
С этого начался мой путь к Богу, через несколько лет я крестилась. И во время этого пути я постоянно и явно чувствовала присутствие отца Александра в своей жизни. Первое время я доверяла только ему, и первый священник, с которым я заговорила, был отец Александр Борисов. Я специально для этого ездила в Москву. Потом и в Санкт-Петербурге я нашла много замечательных священников. Их отношение к отцу Александру Меню было для меня определяющим. И отец Александр словно с радостным облегчением передал меня им. Я его очень люблю. Это человек, которого я никогда не видела, но который глубоко поразил меня благодаря чтению воспоминаний о нём. У меня бывает совершенно отчётливое присутствие Живой Любви, когда я читаю его или о нём. Такого со мной никогда больше не было, ни до, ни после…
Леонид Харитонов
Я поверил в Бога и понял, что христианство возможно. Сначала я познакомился с о. Александром Борисовым, тогда ещё дьяконом. У меня был шок, когда я узнал, что кандидат биологических наук может быть дьяконом в церкви. Это было давно, я многого ещё не знал, и потому для меня это стало потрясением. Меня заинтересовало: как так может быть – образованный человек и служит в церкви? А потом он познакомил меня с отцом Александром Менем, и когда я увидел его, то понял, что значит – в человеке живёт Христос. Потом мне удавалось видеть то же в других людях, но фрагментарно, временами. В отце Александре Мене это было постоянное присутствие. Он стал для меня эталоном христианской жизни. Сейчас я воспринимаю его как святого. И это так для очень многих людей – и не только в нашем приходе. Я знаю, что очень многие люди молятся ему как святому.
Зимой 2005 года работа свела меня с уругвайским футбольным тренером по имени Хулио Рибас. Крепко сбитый, волевой, общительный, он показался мне, переводчику, приятным собеседником. Правда, поначалу меня немного смутил его леворадикальный запал. И вот ездили мы с ним по Москве, и я рассказывал ему о достопримечательностях. Показывал храмы. И вдруг этот «псевдолевак» спросил меня, знаю ли я такого российского священника – отца Александра Меня. Оправившись от изумления, я ответил, что он был моим духовным отцом, и, конечно, поинтересовался, откуда ему, футбольному специалисту из далёкой страны, известно это имя. Хулио сказал, что в гостинице у него лежит книга «Сын Человеческий» в переводе на испанский, что это главная книга в его жизни после Библии и что он никогда с ней не расстаётся и читает её каждый день. Он добавил, что молится отцу Александру ежевечерне и что его жена и двое детей, прочитав «Сына Человеческого», тоже полюбили батюшку и почитают его. Хулио предложил мне на обратном пути зайти к нему в номер, чтобы убедиться, что книга действительно лежит у изголовья его кровати. Я убедился. Томик «Сына Человеческого» он нашёл в книжном магазине Буэнос-Айреса и, прочитав несколько строк, явственно почувствовал, что это – его книга. Познакомившись с ней и узнав кое-что об авторе, Рибас понял: это то, чего ему не хватало в жизни.
На прощание я подарил ему фотографию отца Александра с его молитвой «Люблю Тебя, Господи…» Он сказал, что сделает у себя дома «грот», куда поместит эту фотографию вместе с изображением Богоматери Лурдской. Неверующий человек назвал бы всё это цепью случайностей. Но, как любил подчёркивать сам отец Александр, случайностей не бывает. Божьим промыслом и молитвами отца Александра была нам дарована эта удивительная, ободряющая встреча.
Сергей Худиев
Я не застал отца Александра на этой земле – я оказался в Москве уже после того, как он был убит неизвестными злодеями, но своим обращением я во многом обязан ему. Его книгам и более всего созданной им атмосфере, которая бережно поддерживается в приходе, настоятелем которого был один из его друзей и учеников, отец Александр Борисов. В этом приходе я и принял крещение.
Глеб Ястребов
В 1993 году именно труды отца Александра изменили мою судьбу кардинально, так что уже в феврале 94-го я крестился и вскоре занялся изучением богословских дисциплин. Впрочем, не столько его труды, сколько личность – в ней была убедительность, правда и жизнь. В этом смысле воспоминания, скажем, Файнберга или Зорина повлияли не меньше, чем лекции отца Александра или его многотомник по истории религии. Магнитофонные записи с домашними беседами, переслушанные много раз, да всего и не упомнить…
Самое яркое свидетельство (помимо внутреннего опыта) – не те или иные доводы апологетики, а свет, отражённый в конкретной личности. «Живёт во мне Христос», – говорит апостол Павел. Нужно увидеть, что такое может быть.
Он сделал невозможное возможным
Гений выше и больше своей эпохи. Важная сторона гения – возможность решения таких задач, которые другим людям кажутся невероятными.
Вячеслав В. Иванов
Сергей Аверинцев
Без героической позы, не отказываясь быть осторожным, но запретив себе даже тень капитулянтства, ни на миг не покладая рук, он сделал невозможное возможным. Он проторил дорогу. Теперь по ней пойдут другие, и на уровне «споров о мнениях» они не всегда будут с ним единомысленны. Но пусть и они не забывают того, кто вышел сеять, не дожидаясь рассвета, нетореной, заросшей тропой.
Священник Михаил Аксёнов-Меерсон
Православие часто упрекают, что богословы и иерархи всё ещё борются с ересями IV и V веков, не делая усилий ответить на вопрошания, на заблуждения, на неверие нашего времени. Отца Александра в этом обвинить было нельзя. В конце пятидесятых годов, молодым священником, в самый пик господства атеистического и материалистического миросозерцания, он выступил один. Это была даже не защита веры, а фронтальная интеллектуальная атака на неверие и материализм. Памятником этой борьбы и её солдатами стоят его книги – целая серия, охватывающая весь религиозный опыт человечества.
Ив Аман
По поводу религиозных канонов и ритуалов отец Александр считал, что они играют роль, сходную с ролью стойкой наследственности в жизни организмов, и никакое новаторство не плодотворно, если оно до конца отрывается от традиции. Но он предостерегал от опасности законничества, когда предание превращают в фетиш. Знаменательно, что очень похожую модель предлагает папа Франциск, у которого был богатый пастырский опыт в Латинской Америке. Кстати, он тоже подвергается определённой критике со стороны части католиков, даже кардиналов, как подвергался и подвергается отец Александр. Правда, в более завуалированной форме. Пока. По-видимому, определённый водораздел проходит не столько между конфессиями, сколько между разным пониманием христианства в каждой конфессии, между статичным и динамичным пониманием. То, о чём говорил папа Франциск, отец Александр задолго до этого проводил в жизнь. Поэтому для христиан других конфессий столь важно ознакомление с подходом отца Александра к пастырству, углублённое изучение его пастырского опыта. Отец Александр – образец христианского пастыря в наше постхристианское время.
Митрополит Сурожский Антоний (Блум)
– Вы встречали отца Александра Меня?
– Да. Близкого знакомства у меня с ним не было, но он приходил однажды ко мне поговорить о своих планах, о своей мечте, о том, что он хочет создать и сделать, и очень поразил меня своей честностью, правдивостью, всей личностью своей, своими взглядами, своей готовностью служить Церкви и людям. После этого я его не встречал, но остался в контакте с ним через людей, которые были его прихожанами, или знакомыми, или друзьями, и я рад, что с ним познакомился. От общения с ним у меня осталось светлое, глубокое чувство. Это человек, сделавший ценой своей жизни и смерти дело, которое он, может быть, один и мог тогда сделать, за что его можно уважать. Я читал его книги, которые тоже имеют значение, но его личность больше меня поразила, чем его писания. Эта правда, которая в нём жила…
– Что вы подразумеваете под делом отца Александра Меня?
– Это создание прихода, в котором открытость очень большая. Очень часто в наших приходах есть какая-то ограниченность, о некоторых вещах не говорят, потому что богословски это уже разрешённые вопросы. И что меня поразило в нём – это то, что он оставался до конца православным, до самых глубин, но готов был продумывать православие, говорить о нём на современном языке и некоторые вопросы поднимать, которые поднимать необходимо.[141]
Священник Александр Борисов
Наша страна ещё будет гордиться, что в условиях советского режима, в условиях, когда всё было направлено на то, чтобы не появились такие люди, как отец Александр Мень, и такие книги, какие он написал, что в этих условиях жил такой замечательный человек, который открывал нам Божью любовь. Через любовь, которую Бог дал его сердцу, он приводил и ещё будет приводить тысячи и тысячи людей к истине, ко Христу, к добру и созиданию.
…Думаю, что некий всемирно-исторический смысл жизни и миссии отца Александра заключается в его глубочайшем уважении и интересе ко всем областям духовных поисков человека. В его интересе к науке, культуре, ко всем аспектам человеческого труда и творчества. Он умел отыскать в трудах и служении людей вечное измерение, момент встречи человека с Высшим, Божественным началом.
Он не случайно говорил о том, что существуют три направления жизни, где человек встречает Бога: природа, любовь, творчество. Думаю, что вселенское послание отца Александра заключается в том, чтобы люди именно на этих трёх главных и взаимосвязанных путях искали Бога и находили Его.
…Чем дальше, тем яснее для многих становится простая истина, что рядом с нами жил святой. Не в смысле строгой безупречности дел и поступков, такими святые, скорее всего, никогда и не были. Собираемые в течение жизни по крохам подлинные картинки из жизни настоящих, живых святых неизменно свидетельствуют прежде всего об окружавшей их атмосфере радости и счастья, очень похожей на ту небесную радость, о которой так хорошо пишет Питер Крифт[49].
Муфтий шейх Равиль Гайнутдин
Творец даёт нам наставления и раскрывает для нас знамения, в том числе через таких людей, как Александр Мень, сильных, волевых и смелых личностей и их мученическую кончину. В исламе есть понятие «аят», означает оно «знак от Бога, знамение». И это не только строки Корана, это и назидательные явления, окружающие нас и происходящие в жизни. Считаю, что одним из таких явлений стала жизнь и смерть священника и богослова Александра Меня.
Юрий Глазов
Родившись в стране напряжённого борения зла и добра, отец Александр считал, что бороться со злом нужно умеючи. Не следовало спешить. Нужно было собирать воинство Христово. И вести прежде всего духовную борьбу – сеять Слово. Отец Александр верил, что время способствует просветлению умов и возрождению христианства. Нужна была напряжённая повседневная работа по просвещению людей, по освобождению их от пут дикости, страстей, ложных и опасных идей. Ему, как и многим, ясно стало в те годы, что Русь нужно крестить заново. И он принял на себя этот подвижнический труд.[142]
Евгения Завадская
Отец Александр никогда не стремился к исключительности своей судьбы. Но история православия будет связана с его именем. Всегда ощущалось, что он в Пути, Истине и Жизни. Подлинная религиозность, приятие жизни как божественного дара, жизнерадостность. Его судьба идёт по Писанию. Это тоже текст. Сбывается Писание. Оказаться буквой, «виноградной строчкой» в Книге Жизни – это и есть бессмертие.
Архимандрит Зинон (Теодор)
Мне кажется, что христианство современным людям надо проповедовать именно так, таким языком. Отец Александр – это явление совершенно уникальное и выдающееся. Это был титан. Я его очень почитаю и надеюсь, что придёт время, когда он будет причислен к лику святых. Вот для меня две таких фигуры – это мать Мария (Скобцова) и отец Александр Мень.
Андрей Зубов
Отец Александр Мень шёл путём положительной миссии, а многие идут путём отрицательной миссии. Путь отрицательной миссии чужд христианству, потому что в нём нет любви, в нём очень много жестокости и нетерпимости, он бесплоден, как говорил Сам Господь: если вы обратите кого-то, то сделаете его вдвое хуже, чем вы сами (Мф 23:15). Метод отца Александра – правильный метод, мне он лично намного ближе; может, кто-то другой на своём пути принесёт больше пользы, чем отец Александр, но пока что я таковых не наблюдал.
Ирина Иловайская-Альберти
Отец Александр Мень становился выдающейся фигурой, духовным лидером уже не для ограниченного числа тех, кому посчастливилось с ним повстречаться, а на общенациональном и уже на международном уровне. Истинная причина его убийства – всё более яркое сияние его личности в тумане и мраке, в которые так легко может провалиться Россия, всё более громкое звучание Слова Христова из его уст. Отец Александр был поистине пророком нового времени и предвестником евангелизации всего служения Православной Церкви, евангелизации, которая соответствует назревшим потребностям и чаяниям православного народа.
Владимир Илюшенко
Для великой миссии Господь посылает на Землю апостолов («апостол» и есть «посланник»). Таким апостолом и был отец Александр. Он жил и работал в условиях тупиковой цивилизации, в расхристанном, расхристианенном обществе, где расчеловечивание в течение десятков лет было государственной политикой. И потому главной для него была задача собирания духовных сил, задача обновления христианства, придания ему нового облика и новой динамики. Но это обновление – одновременно возвращение к истокам, к первоначальной новизне, освобождение христианства от ржавчины, коррозии, языческих наслоений. Если не бояться громких слов, то надо сказать: миссия отца Александра состояла в том, чтобы евангелизировать полуязыческую Россию и тем самым повернуть ось мировой истории.
Священник Игнатий Крекшин
Отец Александр был учителем свободы, без него сама борьба за свободу была бы просто невозможна. В каждом человеке, приходившем к нему, он видел личность, каждому он помогал преодолеть «комплексы» рабства, каждого пытался вывести на путь подлинной свободы. Да, порой от него кто-то уходил, так и оставаясь в плену собственной несвободы, но он не хотел и не мог свободу навязывать. Потому что он сам дорожил свободой, свобода была его modus vivendi.
Его свобода проявлялась во всём: в повседневности, в общении с людьми, в независимости и продуманности суждений, в самостоятельности его богословского творчества, как бы дорого ему ни стоила эта самостоятельность. Более свободного человека я, пожалуй, не знал, разве только Андрей Дмитриевич Сахаров. У него был другой путь к свободе, другой опыт её обретения. Но оба – священник и академик – были внутренне свободны, и в этом я нахожу их глубокую личную связь.
Владимир Леви
Воистину, большое видится на расстояньи. С течением времени всё ясней, что Александр Мень – несравнимо больше, чем священник и пастырь, больше, чем учёный-библеист, историк и культуролог, больше, чем религиозный мыслитель и просветитель, больше, чем что бы то ни было выразимое. Соединение в одном человеке нравственного гения и интеллектуального, гения общения, гения веры и мысли, целителя ран душевных и воина духа случается реже, чем раз в столетие.
Константин Лунёв
Знакомство с отцом Александром – это пожизненный факт. Он влияет и на тех, кто при жизни его не знал. Но они его знают, они – его чада, потому что знают его дух, его душу, его служение, его биографию. К Александру Меню можно отнести слова, сказанные Гоголем о Пушкине: «это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет». Отец Александр – такая же универсальная личность благодаря этой его отзывчивости, свойству откликаться на всё.
Архиепископ Михаил (Мудьюгин)
Для меня отец Александр – человек, который является звездой первой величины на нашем церковном небосклоне. Именно как богослов и как человек, прокладывающий новые пути в русле, намеченном Христом Спасителем. Не просто новые пути, а в русле Христовом. Это для меня совершенно ясно. Это осознание и мне пришло не сразу, а пришло постепенно, по мере знакомства с его творениями. И конечно, решающее значение имеет его мученическая кончина, которую я рассматриваю как избранничество. Именно как избранничество – Господь удостаивает такой кончины очень немногих, потому что мученическая кончина является лучшим завершением святой жизни. Для меня это так.[143]
Андрей Тавров (Суздальцев)
…Все пророки были переводчиками с Божественного на человеческий – на тот язык, который был в ходу на то время и в том пространстве… Александр Мень был мастером такого перевода.
…Это было действительно созвездие: необыкновенный человек, богослов, священник, исповедник, писатель, историк, выдающийся лектор, поэт, учитель в старинном, сокровенном смысле этого слова, философ… и всё же я перечислил только отдельные, мало что говорящие названия. Весь смысл в том, что из них действительно складывается созвездие с новым именем, новым светом, новой формой и новым сиянием, которое я бы определил как незнакомый ещё миру тип святости, явленный нам у рубежа третьего тысячелетия.
Наталья Трауберг
Отец Александр себя переводчиком не считал. Не считал он себя и писателем, мало того – философом, богословом, библеистом. Я не знаю, с каким бы определением он согласился, очень уж не любил он ни высокопарности, ни ярлыков, но всё-таки скажем, что был он миссионером, проповедником, пастырем. Конечно, одарённость просто била из него, склад её охарактеризовать трудно. Если бы ленинцы, среди прочего, не обесценили слово «живой», оно бы подошло тут как нельзя лучше. И даже отослало бы к словам из Писания: «Жив Бог и жива душа твоя».
Отец легко писал, легко усваивал науки, но и легко к ним относился. Сравним его с обычным писателем или учёным и сразу увидим: у него, в отличие от них, нет кумиров, не говоря уже о том, что он ни в малейшей мере не творит кумира из самого себя. Трудно передать, как редко это бывает. То, что нужно проповеднику, он брал отовсюду с какой-то немыслимой живостью. Библеист ли он? Настолько, насколько требовала миссия. Философ? То же самое. Писатель? Вспомним, как охотно и благодарно принимал он любую поправку. Перевод его, кажется, не правили, а он бы с правкой согласился, хотя считал, что тот, кто любит кота, узнает его и в мешке.[144]
Людмила Улицкая
Отец Александр принадлежал к тем избранникам, которым была дана большая власть: не знаю, брал ли он в руки ядовитых змей и каковы были его отношения со скорпионами, но у него было редчайшее дарование педагога, «детоводителя» в буквальном переводе с греческого. Не стану утверждать, что слепые прозревали, злые становились добрыми, жестокие – милосердными, но несомненно, что в душе каждого, кто с ним общался, происходили прекрасные перемены.
Тому, кто искал веру, он помогал её найти, ищущим познания помогал определить свой путь в науке, людям искусства сообщал нечто важное, что укрепляло в их поисках. Можно назвать десятки самых звучных имён его современников, которые приезжали к нему за советом, для беседы, для разрешения сложных вопросов. Разумеется, у него был огромный авторитет священника.
Священник Георгий Чистяков
Отец Александр Мень – один из ярчайших мыслителей и подвижников России второй половины XX века. Для спасения человека из лап тоталитарного мышления и той духовной душегубки, в которой мы жили в эпоху безраздельного господства коммунистической партии и кагэбэшного контроля за всем, что происходило в наших душах, мало кто сделал столько, как Андрей Сахаров, Александр Солженицын, Дмитрий Лихачёв и он, отец Александр Мень. Именно эти четыре человека, очень разные и совершенно не похожие друг на друга, в сущности, посвятили всю свою жизнь тому, чтобы мышление их соотечественников было свободным, чтобы все мы мыслили не стереотипами и готовыми клише, а творчески осваивали то, что нас окружает, чтобы в конце концов мы не боялись сказать или сделать что-то не так, как это принято, положено, установлено. И вообще – чтобы мы не боялись. Один современный культуролог сказал как-то, что эта работа была своего рода «расцементированием мозгов», которые у подавляющего большинства из нас были крепко-накрепко зацементированы советским строем и марксистско-ленинской идеологией. Действительно, именно этим и занимался отец Александр Мень.
Архиепископ Иван Юркович
Что за дар был у отца Александра? Вспоминаются слова Иринея Лионского: «Слава Бога – живой человек». Отец Александр – живой человек, т. е. человек прозрачный перед Богом, живущий по тому образу и подобию, каким он был создан Творцом. То творчество, та свобода, та красота, то обаяние, о которых говорят все общавшиеся с ним, отсылают к Тому, от Которого отец Александр никогда не отводил взора.
Всё проходит: культуры, цивилизации, традиции, только Христос остаётся всем во всём, поэтому харизма отца Александра не устаревает, не теряет актуальности, наоборот, открывается и для верующих других конфессий, и даже для неверующих. Я, как и многие католики в разных странах мира, благодарен ему за удивительные страницы «Сына Человеческого», за его прочтение библейской истории – научное и одновременно пламенное, пронизанное опытом близости и любви Божией.
Священник Глеб Якунин
Отец Александр Мень занимался духовным преображением человека, и он, конечно, был реформатором. Даже многие друзья говорили: «Да какой он реформатор!» Да он великий реформатор! Лютер пятьсот лет назад начал реформы. Так его поддержал князь, народ поддержал. И поэтому ему удалось их совершить. А Александру Меню не удалось. И то, что к гибели Александра Меня приложили руку чекисты, – я нисколько не сомневаюсь, что это их работа. Потому что в 88-м году начался процесс свободы. Горбачёв дал возможность Церкви принимать в этом большое участие. Власти испугались, что в Церкви тоже начнутся реформы. Александр Мень шёл в авангарде церковного движения. И поэтому его убрали, чтобы Церковь оставалась консервативной, фундаменталистской.
Даты жизни и деятельности Александра Меня
1935 22 января в Москве родился Александр Мень.
1943–1953 Учёба в московской школе № 554.
1947–1950 Написаны первые литературные работы.
1953 Поступление в Московский пушно-меховой институт.
1955 Перевод в Иркутский сельскохозяйственный институт.
1956 Женитьба на Наталье Григоренко.
Написана первая часть очерка: «Исторические пути христианства» – «Древняя церковь».
1957 Родилась дочь Елена.
Закончена вторая часть очерка – «Средние века».
1957–1958 Работа над книгой «О чём говорит и чему учит Биб-лия».
1958 Май. Отчислен из института по причинам религиозного характера.
1 июня рукоположен в диаконы. Начало служения в с. Акулово возле станции Одинцово.
1958–1960 Учёба в заочной духовной семинарии в Ленинграде.
1958 Написан первый вариант «Сына Человеческого».
1959 Второй вариант «Сына Человеческого».
1959–1966 Публикация статей в «Журнале Московской Патриархии».
1960 1 сентября рукоположен в священники в Донском монастыре. Назначен вторым священником в пос. Алабино (50 км от Москвы). Вскоре назначен настоятелем.
Начало написания «Истории религии». Написан – первый том «Истоки религии».
Занятия иконописью.
Родился сын Михаил.
1961–1963 Работа над вторым томом – «Магизм и единобожие».
1964–1968 Учёба в Московской духовной академии в Загорске. Защита кандидатской диссертации «Элементы монотеизма в дохристианской религии и философии».
1964 3 июня первый обыск в пос. Алвбино.
23(27) июля опубликована издевательская и клеветническая статья в газете «Ленинское знамя». Перевод в Тарасовку, в храм Покрова (с. Черкизово) вторым священником.
28 августа последняя служба в Алабино.
1965 Переезд вместе с семьёй в Семхоз в дом родителей жены, строительство второго этажа для своей семьи.
Дописаны для «Магизма и единобожия» главы, посвящённые античной цивилизации и религии. Ещё одна редакция «Сына Человеческого».
Интервью для фильма М. Калика «Любить».
Завершена работа над третьим томом – «У врат молчания».
1966 Знакомство с Асей Дуровой – эмигранткой из Франции, через которую рукописи отца Александра попадут на Запад.
1967 Работа над четвёртым томом – «Дионис, Логос, Судьба». Сделана первая попытка напечатать за рубежом что-либо из книг.
1968 «Сын Человеческий» (под псевдонимом Андрей Боголюбов) вышел в Брюсселе в издательстве «Жизнь с Богом».
Работа по завершению общей редакции четырёх томов.
Написание пятого тома – «Вестники Царства Божия».
1969 «Небо на земле» вышло в том же издательстве.
1970 По собственной просьбе переведён в Новую Деревню в церковь Сретения вторым священником.
1970–1971 В издательстве «Жизнь с Богом» под псевдонимом Эммануил Светлов вышли «Истоки религии», «Магизм и единобожие» и «У врат молчания».
1972 Написана «Памятка православного христианина».
В итальянском издательстве под псевдонимом А. Павлов вышла книга для детей «Откуда явилось всё это?». В издательстве «Жизнь с Богом» под псевдонимом Эммануил Светлов вышли «Вестники Царства Божия» и «Дионис, Логос, Судьба».
1973 Работа над книгой «Как читать Библию».
1974 Написаны «Памятка о молитве» и детские книги «Свет миру», «Соль земли».
1975 Написаны Комментарии к Ветхому Завету.
Вышло второе издание «Сына Человеческого» в Брюсселе.
Работа над диафильмами по Евангелию.
1977 Создаются «малые группы» для совместного изучения Священного Писания и молитвы.
1978–1980 Написаны комментарии к Евангелиям и Апокалипсису, а также новый вариант «Сына Человеческого». За эти годы (по частным просьбам соискателей кандидатской степени МДА) написаны работы об эпохе Иисуса Навина, о ранних отцах Церкви и др.
1980–1981 В Брюсселе впервые с настоящим именем автора вышли «Таинство, Слово, Образ», вторая редакция «Истоков религии» и монография «Как читать Библию».
1982 По заказу МДА работа над учебником по исагогике «Опыт изложения основ ветхозаветной исагогики в свете работ русской библейско-исторической школы и новейших исследований». Закончена в 1983 году, но не принята учёным советом.
1983 Третье издание «Сына Человеческого» в том же брюссельском издательстве.
Начало работы над Библиологическим словарём.
1986 Переиздания книг «Магизм и единобожие», «У врат молчания» и «Вестники Царства Божия».
1987 Первая поездка за рубеж (Польша).
1988 Первая публичная лекция в Доме культуры МИСиС, первое выступление в школе.
1989–1990 Опубликовано в различных периодических изданиях около тридцати статей, прочитано около двухсот лекций.
1989 Создание группы милосердия в Республиканской детской клинической больнице.
Выступление на конференции в Италии.
Назначен настоятелем храма Сретения в Новой Деревне.
26 ноября первое выступление на ТВ.
1990 Весна и лето. Пасхальное выступление в с/к «Олимпийский».
Участие в создании Российского Библейского Общества. Отцом Александром основан Православный университет и образовано общество «Культурное возрождение».
Май. Участие в религиозных конгрессах в Германии. Посещение Брюсселя и знакомство с Ириной Посновой (издательство «Жизнь с Богом»).
Лето. Осуществлена серия религиозных передач для детей на радио. Участие в нескольких телевизионных передачах.
Закончена работа над Библиологическим словарём с подбором семисот иллюстраций.
1990 2 сентября открытие воскресной школы при Сретенском храме в Новой Деревне.
8 сентября открытие Общедоступного православного университета. Первая лекция в Доме науки и техники.
9 сентября убит недалеко от дома по дороге на службу в Сретенский храм.
11 сентября похоронен в ограде храма Сретения в Новой Деревне.
Об авторах
Сергей Аверинцев (1937–2004) – филолог, историк культуры, писатель, академик РАН.
Михаил Агурский (1933–1991) – учёный-кибернетик, советский диссидент, публицист.
Роза Адамянц-Тищенко – редактор Фонда имени Александра Меня.
Михаил Аксёнов-Меерсон – священник православной церкви в Америке.
Светлана Александрова – культуролог.
Алексей Алексеенко – шеф-редактор проекта «Сноб».
Алексий II (в миру Алексей Михайлович Ридигер, 1929–2008) – Патриарх Московский и всея Руси (1990–2008).
Ив Аман – французский историк, профессор университета Париж Х-Нантер, писатель, автор книг об отце Александре Мене.
Анастасия Андреева (1934–2016) – филолог, автор ряда публикаций об отце Александре Мене.
Юрий Андропов (1914–1984) – председатель КГБ (1967–1982), Генеральный секретарь ЦК КПСС (1982–1984).
Андрей Анзимиров – писатель, публицист, кинокритик, переводчик; живёт в США.
Антоний, митрополит Сурожский (в миру Андрей Борисович Блум, 1914–2003) – епископ Русской православной церкви. С 1962 года возглавлял Сурожскую епархию РПЦ в Великобритании. Выдающийся проповедник, миссионер, богослов.
Ариадна Ардашникова – актриса, художник.
Владимир Архипов – священник Сретенской церкви в Новой Деревне.
Светлана Архипова – филолог.
Наталия Басовская – историк-медиевист, профессор РГГУ.
Олег Батов – православный священник.
Мария Батова – певица, музыковед.
Александр Белавин – учёный-физик.
Наталия Белевцева – литературовед, музейный работник.
Юрий Беленький – инженер-строитель.
Сергей Бессмертный – фотограф-документалист, автор многих фотографий отца Александра Меня.
Валентина Бибикова (1934–2007) – биолог.
Алексей Бодров – физик, ректор Библейско-богословского института св. апостола Андрея (ББИ), главный редактор журнала «Страницы».
Наталия Большакова – литературовед, президент Международного благотворительного фонда имени Александра Меня (Рига, Латвия), главный редактор альманаха «Христианос».
Анна Борзенко – преподаватель, участник движения «Вера и Свет».
Александр Борисов – православный священник, протоиерей, настоятель храма свв. бесср. Космы и Дамиана в Шубине.
Мария Борисова – врач, дочь Александра Борисова.
Нонна Борисова – супруга Александра Борисова.
Ирина Букринская – лингвист, преподаватель.
Алексей Бычков (1928–2015) – пастор евангельских христиан-баптистов, доктор богословия.
Сергей Бычков – историк Церкви, публицист, автор книг об отце Александре Мене.
Александр Вадимов (Цветков, 1965–1993) – основатель Музея Н.А. Бердяева.
Марк Вайнер – математик, поэт.
Вера Василевская (1902–1975) – педагог, дефектолог, тётя отца Александра Меня, автор книги «Катакомбы ХХ века».
Леонид Василенко (1946–2008) – философ, педагог.
Марианна Вехова (1937–2013) – писатель, сценарист, поэт.
Мария Водинская – художник.
Соломон Волков – музыковед, писатель, журналист; живёт в США.
Надежда Волконская – писатель; живёт во Франции.
Ирина Вышеславская – художник.
Наталья Габриэлян – биолог, прозаик.
Равиль Гайнутдин – муфтий, председатель Духовного управления мусульман РФ и Совета муфтиев России.
Александр Галич (1918–1977) – поэт, драматург, сценарист, автор и исполнитель собственных песен.
Екатерина Гениева (1946–2015) – филолог, директор Библиотеки иностранной литературы (1993–2015), культурный и общественный деятель.
Юрий Глазов (1929–1998) – филолог, востоковед, переводчик, советский диссидент.
Виктор Григоренко – православный священник, настоятель церкви преп. Сергия Радонежского в Семхозе, племянник Александра Меня.
Наталья Григоренко-Мень – вдова Александра Меня.
Григорий (Михнов-Вайтенко) – епископ Варяжский.
Йозеф Гунчага – католический священник; служит в Рязани.
Евгений Данилов – поэт, журналист.
Борис Дворкин – кинодокументалист, сценарист, режиссёр, оператор.
Светлана Долгополова – литературовед, сотрудник музея «Мураново».
Светлана Домбровская – литератор, автор книги воспоминаний об отце Александре Мене.
Досифея (в миру Елена Владимировна Вержбловская, 1904–2000) – монахиня, близкий друг семьи Александра Меня.
Анна Дробинская – детский врач-психиатр.
Димитрий Дудко (1922–2004) – православный священник, церковный писатель, проповедник.
Ирина Дьякова – математик, редактор, переводчик.
Андрей Ерёмин – психолог, писатель, автор книг об отце Александре Мене, был алтарником в церкви Сретения в Новой Деревне.
Наталия Ермакова – иконописец.
Владимир Ерохин – литератор, журналист, издатель.
Ольга Ерохина – журналист, участник движения «Вера и Свет».
Тамара Жирмунская – поэт, переводчик, литературовед; живёт в Германии.
Марина Журинская (1941–2013) – филолог, редактор православного журнала «Альфа и Омега».
Евгения Завадская (1930–2002) – востоковед-китаист, переводчик.
Михаил Завалов – врач-психотерапевт, участник движения «Вера и Свет».
Михаил Залесский (1945–2008) – православный священник.
Римма Запесоцкая – поэт.
Елена Захарова – врач.
Владимир Зелинский – православный священник, писатель, переводчик, автор воспоминаний об отце Александре Мене; живёт и служит в Италии.
Зинон (в миру Владимир Михайлович Теодор) – архимандрит, иконописец.
Григорий Зобин – поэт.
Александр Зорин – поэт, прозаик, автор книг об отце Александре Мене.
Анастасия Зорина – филолог.
Полина Зорина – религиовед.
Андрей Зубов – историк, религиовед, политолог, общественный деятель.
Вячеслав В. Иванов – лингвист, семиотик, антрополог, академик РАН.
Прасковья Иванова (1918–2007) – духовная дочь архимандрита Серафима (Батюкова).
Лион Измайлов – писатель-сатирик, сценарист, артист эстрады.
Ирина Иловайская-Альберти (1924–2000) – журналист, главный редактор газеты «Русская мысль», общественный деятель.
Александр Ильинский – православный священник.
Владимир Илюшенко – историк, писатель, автор книг об отце Александре Мене.
Фазиль Искандер (1929–2016) – писатель.
Майя Каганская (1936–2011) – филолог, литературовед, публицист.
Владимир Кантор – писатель, литературовед.
Стефан Каприо – католический священник.
Николай Каретников (1930–1994) – композитор.
Клер (Латур, 1932–2013) – монахиня, малая сестра Иисуса.
Климент (в миру Герман Михайлович Капалин) – митрополит Калужский и Боровский.
Константин Ковалёв-Случевский – историк, писатель.
Андрей Козаржевский (1918–1995) – филолог-классик, историк культуры.
Алексей Козлов – джазмен, саксофонист, композитор, основатель легендарного ансамбля «Арсенал».
Илья Корб – инженер.
Анна Корнилова – искусствовед, специалист по истории русской культуры.
Ольга Корф – филолог.
Георгий Кочетков – православный священник, богослов, катехизатор, ректор Свято-Филаретовского православно-христианского института.
Маргарита Кочеткова – прихожанка храма свв. бесср. Космы и Дамиана в Шубине.
Елена Кочеткова-Гейт – музыкант, педагог; живёт в США.
Анатолий Краснов-Левитин (1915–1991) – церковный писатель.
Зоя Крахмальникова (1929–2008) – публицист, правозащитник, участница диссидентского движения, издатель христианского альманаха «Надежда».
Игнатий Крекшин – католический священник; живёт и служит в Германии.
Сергий Круглов – православный священник, поэт.
Людмила Крупская – прихожанка церкви Сретения в Новой Деревне.
Юрий Кублановский – поэт, публицист.
Ирина Куземская – прихожанка церкви Сретения в Новой Деревне.
Валентина Кузнецова – филолог, переводчик, библеист.
Роза Кунина-Гевенман (1903–2000) – искусствовед.
Владимир Купченко (1938–2004) – литературовед, директор Дома-музея Максимилиана Волошина в Коктебеле.
Майя Кучерская – писатель, литературовед.
Владимир Лапшин – православный священник.
Владимир Леви – врач-психотерапевт, писатель.
Марк Лукашевский – химик.
Константин Лунёв – поэт.
Жан-Мари Люстиже (1926–2007) – французский кардинал, архиепископ Парижский.
Сергей Малкин – программист.
Андрей Мановцев – математик.
Дарья Масленикова – иконописец.
Зоя Масленикова (1923–2008) – скульптор, писатель, поэт, автор книг об отце Александре Мене.
Ольга Меерсон – филолог, профессор Джорджтаунского университета (США), супруга священника Михаила Аксёнова-Меерсона.
Елена Мень – иконописец, дочь Александра Меня.
Елена Семёновна Мень (1908–1979) – мать Александра Меня.
Мариам Мень – певица, племянница Александра Меня.
Михаил Мень – министр строительства и ЖКХ РФ, сын Александра Меня.
Павел Мень – сопредседатель Фонда имени Александра Меня, выпускающий редактор Издательского дома «Жизнь с Богом», брат Александра Меня.
Наталия Мехонцева – педагог.
Ольга Милованова – музыкант.
Зинаида Миркина – поэт, переводчик.
Михаил (в миру Михаил Николаевич Мудьюгин, 1912–2000) – архиепископ Русской православной церкви.
Павел Михайлов – историк.
Марина Михайлова – профессор Русской христианской гуманитарной академии, автор и ведущая радио «Град Петров».
Нелли Могилевская – физик, педагог.
Сергий Модель – православный священник; живёт и служит в Бельгии.
Ольга Неве – литератор, издатель.
Лада Негруль – актриса, автор книги об отце Александре Мене.
Владимир Ойвин – журналист, музыкальный критик, редактор интернет-портала credo.ru.
Генрих Папроцки – православный священник; живёт и служит в Польше.
Филипп Парфёнов – православный священник, писатель.
Юрий Пастернак – композитор, педагог.
Игнаций Паулюс – католический священник; служит в Иркутске.
Иоанн Пеньтковский – православный священник, настоятель церкви Сретения в Новой Деревне.
Вячеслав Перевезенцев – православный священник.
Сергей Пестов – библиотекарь.
Питирим (в миру Константин Владимирович Нечаев, 1926–2003) – митрополит Волоколамский и Юрьевский, председатель издательского отдела Московской патриархии.
Ксения Покровская (1942–2013) – иконописец.
Лев Покровский – учёный-физик.
Ольга Полянская – иконописец.
Григорий Померанц (1918–2013) – философ, культуролог, писатель.
Марк Поповский (1922–2004) – писатель, правозащитник.
Ирина Поснова (1914–1997) – филолог, журналист, основательница католического издательства «Жизнь с Богом» (Брюссель).
Димитрий Предеин – православный священник, автор книги об отце Александре Мене.
Михаил Работяга – математик, издатель.
Анатолий Ракузин – художник.
Лилия Ратнер (1929–2017) – художник.
Евгений Рашковский – философ, историк-востоковед, поэт.
Рене (Маришаль) – католический священник, иезуит, директор Центра русских исследований святого Георгия (Медон, Франция).
Марина Роднянская – музыковед, педагог.
Мария Романушко – писатель.
София Рукова – регент церкви Сретения в Новой Деревне, автор книг об отце Александре Мене и многих его фотографий.
Вета Рыскина – социальный адвокат.
Ирина Рязанова (1959–2017) – литератор, редактор.
Сергей Ряховский – епископ, председатель пятидесятнического Российского объединённого Союза христиан веры евангельской, член Общественной палаты РФ.
Лина Салтыкова – президент Фонда помощи тяжелобольным и обездоленным детям.
Олег Севастьянов – актёр, лютеранский пастор.
Илья Семененко-Басин – историк, художник, поэт.
Юрий Сенокосов – философ.
Мария Сеньчукова (в монашестве Евгения) – религиовед, журналист.
Серафим (Джозеф Сигрист) – православный епископ; живёт в США.
Валентин Серебряков – директор воскресной школы церкви Сретения в Новой Деревне.
Владимир Сидоров – столяр-краснодеревщик, прихожанин церкви Сретения в Новой Деревне.
Алла Сидорова – врач.
Романо Скальфи (1923–2016) – католический священник, основатель центра «Христианская Россия».
Андрей Смирнов – кинорежиссёр, сценарист, актёр.
Михаил Смола – директор школы им. Н.И. Пирогова.
Марина Снегурова – журналист.
Александр Солженицын (1918–2008) – писатель, драматург, поэт, диссидент, общественный и политический деятель, лауреат Нобелевской премии по литературе (1970).
Владимир Спиваков – скрипач, дирижёр, педагог, народный артист СССР и России.
Сергий Старокадомский – православный священник.
Людмила Степурко – прихожанка церкви Сретения в Новой Деревне.
Олег Степурко – джазмен, композитор, педагог, заслуженный артист России.
Никита Струве (1931–2016) – французский славист, публицист, переводчик, директор издательства YMCA-Press (Париж).
Галина Сулимова – биолог.
Владимир Сычёв – полковник, начальник четвёртого («церковного») отдела пятого управления КГБ.
Андрей Тавров (Суздальцев) – писатель, поэт, автор книги об отце Александре Мене.
Мария Тепнина (1904–1993) – исповедница, врач, близкий друг семьи отца Александра Меня.
Владимир Тимаков – православный священник.
Нина Трапани (1912–1986) – исповедница, член катакомбной церкви.
Наталья Трауберг (1928–2009) – переводчик, эссеист, мемуарист.
Людмила Улицкая – писатель, сценарист, общественный деятель.
Владимир Файнберг (1930–2010) – писатель.
Наталья Фанина – редактор радио «Град Петров» (Санкт-Петербург).
Нина Фортунатова – музыковед, педагог, регент церкви Сретения в Новой Деревне, автор книги об отце Александре Мене.
Владимир Френкель – поэт, эссеист; живёт в Израиле.
Леонид Харитонов – переводчик.
Екатерина Хмельницкая – руководитель киноклуба Музея и общественного центра им. А.Д. Сахарова.
Сергей Хоружий – философ, богослов, переводчик.
Сергей Худиев – писатель, публицист.
Алексей Цвелик – физик-теоретик; живёт в США.
Сергей Чапнин – журналист, редактор, издатель, общественный деятель, в прошлом редактор «Журнала Московской Патриархии».
Александр Чернявский – переводчик.
Андрей Черняк – физик, библеист, катехизатор.
Регина Чертова (1932–2014) – инженер.
Анатолий Четвериков – биолог.
Людмила Чиркова – педагог.
Георгий Чистяков (1953–2007) – православный священник, филолог, историк.
Борис Чичибабин (1923–1994) – поэт.
Виктория Шиловская – медсестра.
Наталия Шиловская – медсестра.
Георгий Шиловский – староста церкви Сретения в Новой Деревне.
Наталия Шеманова (Никитина) – психолог.
Владимир Шишкарёв – композитор.
Владимир Шнейдер – искусствовед.
Михаил Штеренберг – учёный-физик, писатель, философ.
Георгий Эдельштейн – православный священник.
Ювеналий (в миру Владимир Кириллович Поярков) – митрополит Крутицкий и Коломенский.
Александр Юликов – художник.
Владимир Юликов – инженер.
Иван Юркович — католический архиепископ, Апостольский нунций в РФ (2011–2016).
Михаил Юровицкий – врач-педиатр.
Сергей Юрский – актёр, режиссёр, народный артист РСФСР.
Ирина Языкова – искусствовед, поэт.
Татьяна Яковлева – филолог.
Глеб Якунин (1934–2014) – православный священник, правозащитник, общественный и политический деятель, диссидент.
Анжела Ялышева – специалист информационных технологий.
Евгений Ямбург – педагог, общественный деятель.
Глеб Ястребов – библеист, переводчик.
Список источников
1. Андропов Ю. Закрытое письмо // Альманах Христианос. Вып. XXIV. Рига: ФИАМ, 2015. С. 269–275.
2. Вадимов (Цветков) А. Памяти отца Александра // Альманах Христианос. Вып. V. Рига: ФИАМ, 1996. С. 197–224.
3. Зелинский В., свящ. Открытое письмо священнику Александру Меню // Альманах Христианос. Вып. IX. Рига: ФИАМ, 2000. С. 31–63.
4. Парфёнов Ф., свящ. 20 лет спустя: трудное возвращение доброго имени // Альманах Христианос. Вып. ХIX. Рига: ФИАМ, 2010. С. 75–93.
5. Трауберг Н. Сама жизнь. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2008. С. 243.
6. Корнилова А. Под сводами «Катакомбной» церкви // Альманах Христианос. Вып. II. Рига: ФИАМ, 1993. С. 187–214.
Корнилова А. От расставания до встречи // Альманах Христианос. Вып. XXIV. Рига: ФИАМ, 2015. С. 143–189.
7. Трапани Н. Воспоминания // Волшебный фонарь: Альманах 1. М.: Волшебный фонарь, 2012. С. 68–115.
8. Корнилова А. От расставания до встречи // Альманах Христианос. Вып. XXIV. Рига: ФИАМ, 2015. С. 143–189.
9. Рукова С. Отец Александр Мень. Рига: ФИАМ, 2000. С. 13.
10. Бибикова В. Александр Мень – студенческие годы. Н.Е. По эскизам отца Александра // Приходские вести храма свв. бесср. Космы и Дамиана в Шубине: Альманах. М., 2001. № 14. С. 35–42, 92–93.
11. Габриэлян Н. Алик Василевский – отец Александр. URL: http://www.alexandrmen.ru.
12. Четвериков А. Александр Мень – натуралист: Воспоминания друга юности // Русская мысль. 4–10 мая 1995. №№ 4074, 4076.
13. Александрова С. Литургия Великого Четверга» // И было утро…: Воспоминания об отце Александре Мене: Сборник. М.: Вита-Центр, 1992. С. 252–255.
14. Трауберг Н. Сама жизнь. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2008. С. 242–243.
15. Вадимов (Цветков) А. Памяти отца Александра // Альманах Христианос. Вып. V. Рига: ФИАМ, 1996. С. 197–224.
16. Рукова С. Отец Александр Мень. Рига: ФИАМ, 2000. С. 23–24.
17. Габриэлян Н. Алик Василевский – отец Александр. URL: http://www.alexandrmen.ru.
17. Ерёмин А. Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков: 2-е изд. М.: Carte Blanche, 2001. С. 71–72.
19. Там же. С. 75.
20. Там же. С. 55.
21. Там же. С. 62.
22. Там же. С. 279.
23. Залесский М. Воспоминания об отце Александре Мене // http://alexandrmen.ru/pan.html.
24. Полянская О. Я вас никогда не оставлю // Альманах Христианос. Вып. ХIX. Рига: ФИАМ, 2010. С. 368–375.
25. Рукова С. Отец Александр Мень. Рига: ФИАМ, 2000. С. 25.
26. Ерёмин А. Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков: 2-е изд. М.: Carte Blanche, 2001. С. 296.
27. Залесский М. Воспоминания об отце Александре Мене // http://alexandrmen.ru/pan.html.
28. Полянская О. Я вас никогда не оставлю // Альманах Христианос. Вып. ХIX. Рига: ФИАМ, 2010. С. 368–375.
29. Водинская М. Можно ли научиться любить? // Альманах Христианос. Вып. ХIX. Рига: ФИАМ, 2010. С. 340–350.
30. Расшифровка с видео (http://www.pravmir.ru/nataliya-trauberg– put-k-cerkvi-video/). Видеозапись – студия Domus patri, текст – Православие и мир, фото – сайт памяти Натальи Трауберг.
31. Ерёмин А. Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков: 2-е изд. М.: Carte Blanche, 2001. С. 394.
32. Там же. С. 396.
33. Малая сестра Клер Иисуса. Радость и надежда друзей Христа / пер. с фр. // Альманах Христианос. Вып. ХIX. Рига: ФИАМ, 2010. С. 139–144.
34. Из неопубликованного или из Приходской газеты храма Космы и Дамиана. – С.Р.
35. Ерёмин А. Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков: 2-е изд. М.: Carte Blanche, 2001. С. 360.
36. Там же. С. 362.
37. Большакова Н. В последний день (суббота, 8 сентября 1990 г.) // На пороге бессмертия. Последние встречи с отцом Александром Менем. Свидетельства. М.: Центр книги Рудомино, 2015. С. 9–22.
38. Ерёмин А. Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков: 2-е изд. М.: Carte Blanche, 2001. С. 436.
39. Парфёнов Ф., свящ. 20 лет спустя: трудное возвращение доброго имени // Альманах Христианос. Вып. ХIX. Рига: ФИАМ, 2010. С. 75–93.
40. Большакова Н. Один из духовных уроков протоиерея Александра Меня // Альманах Христианос. Вып. ХIX. Рига: ФИАМ, 2010. С. 351–353.
41. Водинская М. Можно ли научиться любить? // Альманах Христианос. Вып. ХIX. Рига: ФИАМ, 2010. С. 340–350.
42. Ерёмин А. Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков: 2-е изд. М.: Carte Blanche, 2001. С. 82.
43. Там же. С. 428.
44. Русская мысль. 14–20 сентября 2000. № 4332. (Материал предоставлен Фондом «Духовное наследие Митрополита Антония Сурожского».)
45. Ерёмин А. Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков: 2-е изд. М.: Carte Blanche, 2001. С. 287.
46. Корнилова А. От расставания до встречи // Альманах Христианос. Вып. XXIV. Рига: ФИАМ, 2015. С. 143–189.
47. Полянская О. Я вас никогда не оставлю // Альманах Христианос. Вып. ХIX. Рига: ФИАМ, 2010. С. 368–375.
48. Трауберг Н. Сама жизнь. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2008. С. 239–240.
49. Там же. С. 244–245.
50. Расшифровка с видео (http://www.pravmir.ru/nataliya-trauberg– put-k-cerkvi-video/). Видеозапись – студия Domus patri, текст – Православие и мир, фото – сайт памяти Натальи Трауберг.
51. Александрова С. Литургия Великого Четверга» // И было утро…: Воспоминания об отце Александре Мене: Сборник. М.: Вита-Центр, 1992. С. 252–255.
52. Ерёмин А. Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков: 2-е изд. М.: Carte Blanche, 2001. С. 44.
53. Там же. С. 57–58.
54. Там же. С. 112.
55. Зелинский В., свящ. Открытое письмо священнику Александру Меню // Альманах Христианос. Вып. IX. Рига: ФИАМ, 2000. С. 31–63.
56. Папроцки Г., свящ. Отец Александр Мень. К 20-летию со дня смерти / пер. с пол. // Альманах Христианос. Вып. ХIX. Рига: ФИАМ, 2010. С. 132–138.
57. «Самое главное, что он был…»: беседа Н. Большаковой с А. Ракузиным // Альманах Христианос. Вып. ХIX. Рига: ФИАМ, 2010. С. 354–367.
58. Струве Н. Апостол // И было утро…: Воспоминания об отце Александре Мене: Сборник. М.: Вита-Центр, 1992. С. 341.
59. Трауберг Н. Когда думаешь об отце, новояз осыпается // Приходская газета храма свв. Космы и Дамиана в Шубине. 2000. № 21. С. 9.
60. Вадимов (Цветков) А. Памяти отца Александра // Альманах Христианос. Вып. V. Рига: ФИАМ, 1996. С. 197–224.
61. Залесский М. Воспоминания об отце Александре Мене // http://alexandrmen.ru/pan.html.
62. Зелинский В., свящ. Открытое письмо священнику Александру Меню // Альманах Христианос. Вып. IX. Рига: ФИАМ, 2000. С. 31–63.
63. Поповский М. Жизнь и житие Войно-Ясенецкого, архиепископа и хирурга // Октябрь. 1990, № 2–4.
64. Большакова Н. О духовности. Беседа с отцом Александром Менем // Альманах Христианос. Вып. IX. Рига: ФИАМ, 2000. С. 21–30.
65. Водинская М. Можно ли научиться любить? // Альманах Христианос. Вып. ХIX. Рига: ФИАМ, 2010. С. 340–350.
66. «Самое главное, что он был…»: беседа Н. Большаковой с А. Ракузиным // Альманах Христианос. Вып. ХIX. Рига: ФИАМ, 2010. С. 354–367.
67. Френкель В. Несколько размышлений об отце Александре // Альманах Христианос. Вып. ХIX. Рига: ФИАМ, 2010. С. 59–74.
68. Ерёмин А. Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков: 2-е изд. М.: Carte Blanche, 2001. С. 40.
69. Там же. С. 69.
70. Корнилова А. Под сводами «Катакомбной» церкви // Альманах Христианос. Вып. II. Рига: ФИАМ, 1993. С. 187–214.
71. Трауберг Н. Сама жизнь. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2008. С. 226.
72. Трауберг Н. Cила и Слава // Новая Европа. 1995. № 7. С. 120–121.
73. Трауберг Н. Сама жизнь. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2008. С. 226.
74. Глазов Ю. Он оставил нам живую веру // Истина и жизнь. 2002. № 9. С. 5–7.
75. Поповский М. Жизнь и житие Войно-Ясенецкого, архиепископа и хирурга // Октябрь. 1990. № 2–4.
76. Трауберг Н. Воспоминания об о. Александре Мене // Приходская газета храма свв. Космы и Дамиана в Шубине. 2000. № 21. С. 13.
77. Трауберг Н. Он умер, потому что повзрослел // Огонёк. 07.03.2004.
78. Трауберг Н. Сама жизнь. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2008. С. 228.
79. Четвериков А. Александр Мень – натуралист: Воспоминания друга юности // Русская мысль. 4–10 мая 1995. № 4074, 4076.
80. Агурский М. Пепел клааса // Студия. 2003. № 7.
81. Большакова Н. В последний день (суббота, 8 сентября 1990 г.) // На пороге бессмертия. Последние встречи с отцом Александром Менем. Свидетельства. М.: Центр книги Рудомино, 2015. С. 9–22.
82. Ерёмин А. Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков: 2-е изд. М.: Carte Blanche, 2001. С. 431–432.
83. Запесоцкая Р. Призвание служить делу Господню // Альманах Христианос. Вып. ХIX. Рига: ФИАМ, 2010. С. 315–333.
84. Малая сестра Клер Иисуса. Радость и надежда друзей Христа / пер. с фр. // Альманах Христианос. Вып. ХIX. Рига: ФИАМ, 2010. С. 139–144.
85. «Библия была для отца Александра Меня не музейным экспонатом, к которому нельзя прикасаться…»: беседа Н. Большаковой с В. Кузнецовой // Альманах Христианос. Вып. ХXI. Рига: ФИАМ, 2012. С. 310–324.
86. Рукова С. Леночкин день // Альманах Христианос. Вып. XXIV. Рига: ФИАМ, 2015. С. 97–105.
87. Корнилова А. От расставания до встречи // Альманах Христианос. Вып. XXIV. Рига: ФИАМ, 2015. С. 143–189.
88. Вадимов (Цветков) А. Памяти отца Александра // Альманах Христианос. Вып. V. Рига: ФИАМ, 1996. С. 197–224.
89. Глазов Ю. Он оставил нам живую веру // Истина и жизнь. 2002. № 9. С. 5–7.
90. «Библия была для отца Александра Меня не музейным экспонатом, к которому нельзя прикасаться…»: беседа Н. Большаковой с В. Кузнецовой // Альманах Христианос. Вып. ХXI. Рига: ФИАМ, 2012. С. 310–324.
91. Лапшин В., свящ. Он погиб за то, что жил правдой Божьей. Проповедь // Альманах Христианос. Вып. XIV. Рига: ФИАМ, 2005. С. 11–22.
92. Папроцки Г., свящ. Отец Александр Мень. К 20-летию со дня смерти / пер. с пол. // Альманах Христианос. Вып. ХIX. Рига: ФИАМ, 2010. С. 132–138.
93. Трауберг Н. «Всегда ли побеждает побежденный?»: беседа с Б. Колымагиным // Литературная газета. 26.04.2000.
94. Трауберг Н. Сама жизнь. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2008. С. 229.
95. Четвериков А. Александр Мень – натуралист: Воспоминания друга юности // Русская мысль. 4–10 мая 1995. № 4074, 4076.
96. Чистяков Г., свящ. Первый христианский мученик постсоветской России // Альманах Христианос. Вып. ХIX. Рига: ФИАМ, 2010. С. 46–58.
97. Большакова Н. В последний день (суббота, 8 сентября 1990 г.) // На пороге бессмертия. Последние встречи с отцом Александром Менем. Свидетельства. М.: Центр книги Рудомино, 2015. С. 9–22.
98. Вадимов (Цветков) А. Памяти отца Александра // Альманах Христианос. Вып. V. Рига: ФИАМ, 1996. С. 197–224.
99. Ерёмин А. Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков: 2-е изд. М.: Carte Blanche, 2001. С. 34.
100. Там же. С. 39.
101. Там же. С. 45.
102. Там же. С. 167.
103. Там же. С. 174.
104. Там же. С. 196.
105. Там же. С. 263.
106. Там же. С. 278.
107. Там же. С. 182.
108. Там же. С. 261.
109. Там же. С. 408.
110. Там же. С. 47.
111. Зелинский В., свящ. Открытое письмо священнику Александру Меню // Альманах Христианос. Вып. IX. Рига: ФИАМ, 2000. С. 31–63.
112. Френкель В. Несколько размышлений об отце Александре // Альманах Христианос. Вып. ХIX. Рига: ФИАМ, 2010. С. 59–74.
113. Бибикова В. Александр Мень – студенческие годы. Н.Е. По эскизам отца Александра // Приходские вести храма свв. бесср. Космы и Дамиана в Шубине: Альманах. М., 2001. № 14. С. 35–42, 92–93.
114. Вадимов (Цветков) А. Памяти отца Александра // Альманах Христианос. Вып. V. Рига: ФИАМ, 1996. С. 197–224.
115. Водинская М. Можно ли научиться любить? // Альманах Христианос. Вып. ХIX. Рига: ФИАМ, 2010. С. 340–350.
116. Запесоцкая Р. Призвание служить делу Господню // Альманах Христианос. Вып. ХIX. Рига: ФИАМ, 2010. С. 315–333.
117. Зелинский В., свящ. Открытое письмо священнику Александру Меню // Альманах Христианос. Вып. IX. Рига: ФИАМ, 2000. С. 31–63.
118. Расшифровка с видео (http://www.pravmir.ru/nataliya-trauberg– put-k-cerkvi-video/). Видеозапись – студия Domus patri, текст – Православие и мир, фото – сайт памяти Натальи Трауберг.
119. Ерёмин А. Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков: 2-е изд. М.: Carte Blanche, 2001. С. 55.
120. Там же. С. 96.
121. Глазов Ю. Он оставил нам живую веру // Истина и жизнь. 2002. № 9. С. 5–7.
122. Маришаль Р., иеромон. Отец Александр Мень: взгляд из Франции / пер. с фр. // Альманах Христианос. Вып. ХIX. Рига: ФИАМ, 2010. С. 173–181.
123. Бычков С. Отмывание жемчужин: Опыт художественного расследования. Жизнь и гибель священника Александра Меня // Юность. 2014. № 10. С. 113. (Материал взят из Архива Генпрокуратуры.)
124. Трауберг Н. Сама жизнь. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2008. С. 230–231.
125. Трауберг Н. Сама жизнь. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2008. С. 243.
126. Большакова Н. Здравствуйте, дорогой Батюшка! // Альманах Христианос. Вып. ХIX. Рига: ФИАМ, 2010. С. 397–401.
127. Вадимов (Цветков) А. Памяти отца Александра // Альманах Христианос. Вып. V. Рига: ФИАМ, 1996. С. 197–224.
128. Ерёмин А. Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков: 2-е изд. М.: Carte Blanche, 2001. С. 430.
129. Зелинский В., свящ. Открытое письмо священнику Александру Меню // Альманах Христианос. Вып. IX. Рига: ФИАМ, 2000. С. 31–63.
130. Трауберг Н. Домашние тетради. Тетрадь шестая: Елизаветинский переулок. СПб.: Книжные мастерские; Мастерская «Сеанс», 2013. С. 23.
131. Александрова С. Литургия Великого Четверга» // И было утро…: Воспоминания об отце Александре Мене: Сборник. М.: Вита-Центр, 1992. С. 252–255.
132. Алексий II. Соболезнование в связи с трагической кончиной протоиерея Александра Меня. 11 сентября 1990 года // URL: http://patriarh-i-narod.ru/slovo-patriarha/slova-sobolez-novaniya/473-soboleznovanie-v-svyazi-s-tragicheskoj-konchinoj-protoiereya-aleksandra-menya.
133. Большакова Н. Памяти Марии Витальевны Тепниной // Альманах Христианос. Вып. II. Рига: ФИАМ, 1993. С. 217–218.
134. Вадимов (Цветков) А. Памяти отца Александра // Альманах Христианос. Вып. V. Рига: ФИАМ, 1996. С. 197–224.
135. Люстиже Ж.-М. Заявление для прессы по поводу убийства отца Александра Меня // Русская мысль. 14 сентября 1990.
136. Снегурова М. Не убирайте ладони со лба // И было утро…: Воспоминания об отце Александре Мене: Сборник. М.: Вита-центр, 1992. С. 235–242.
137. Алексеенко А. О. Александр Мень, 9 сентября // СНОБ. 09.09.2015. URL: https://snob.ru/profile/25137/blog/97600.
138. Сборник памяти протоиерея Александра Меня. М., 1991. (Материал предоставлен Фондом «Духовное наследие Митрополита Антония Сурожского».)
139. Алексеенко А. О. Александр Мень, 9 сентября // СНОБ. 09.09.2015. URL: https://snob.ru/profile/25137/blog/97600.
140. Полянская О. Я вас никогда не оставлю // Альманах Христианос. Вып. ХIX. Рига: ФИАМ, 2010. С. 368–375.
141. Из интервью журналисту телеканала «Культура» Владимиру Александрову. Октябрь 2000 г. (Материал предоставлен Фондом «Духовное наследие Митрополита Антония Сурожского».)
142. Глазов Ю. В краю отцов. Хроника недавнего прошлого. М.: Истина и Жизнь, 1998. С. 175.
143. «Мы надеялись, что наше общение будет продолжаться»: интервью с архиеп. Михаилом (Мудьюгиным) об о. Александре Мене (21 апреля 1993) // Дорога вместе. 2006. № 1.
144. Трауберг Н. Cила и Слава // Новая Европа. 1995. № 7. С. 120–121.
Библиография
Aequinox: Сборник памяти о. Александра Меня. М.: Carte Blanche, 1991.
Аллегри Р. Чудо, пришедшее с Востока // Русская мысль. 1997. 18–24 декабря.
Аман И. Александр Мень – свидетель своего времени. М.: Рудомино, 1994.
Аман И. Отец А. Мень: Люди ждут Слова. М.: Рудомино, 2003.
Ардашникова А. Об отце Александре Мене. М.: Храм свв. бесср. Космы и Дамиана в Шубине, 2017.
Архипов В. Слово об отце Александре. М.: Православный телеканал «Благовест», 2008.
Бибикова В. Александр Мень: Студенческие годы // Приходские вести храма свв. бесср. Косьмы и Дамиана в Шубине: Альманах. М., 2001, № 14. С. 35–42, 92–93.
Борисов А. Надежда: Первый сборник. М.: Путь, Истина и Жизнь, 2009.
Борисов А. Побелевшие нивы: Размышления о Русской Православной Церкви. М.: Издательское предприятие Лига – Фолиант, 1994.
Бычков С. Дело Церкви – дело Божие (Беседы с отцом Александром Менем)// Путь. 1993. № 4.
Бычков С. Преодоление удушья //Новый мир. 2010. № 11.
Бычков С. Хроника нераскрытого убийства. М.: Русское рекламное издательство, 1996.
Василевская В. Воспоминания (Катакомбы ХХ века). М.: Фонд имени Александра Меня, 2001.
Великие мысли великих людей: Антология афоризма: в 3 т. Т. 1: Древний мир. Т. 2: IV–XVIII века. Т. 3: XIX–XX века. М.: РИПОЛ КЛАССИК, 2003.
Виньковецкая Д. Ваш о. Александр. СПб.: Издательство Фонда русской поэзии при участии альманаха «Петрополь», 1999.
Вокруг имени отца Александра: сборник статей. М.: Общество «Культурное возрождение» имени Александра Меня, 1993.
Волков С. Диалоги с Владимиром Спиваковым. М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2014.
Волконская Н. Вера, Надежда, Любовь. Ижевск: ERGO, 2010.
Волшебный фонарь: Альманах 1. М.: Волшебный фонарь, 2012.
Габриэлян Н. Несмотря и вопреки, или Наша маленькая фронда. М.: Вест-Консалтинг, 2010.
Гагарин И., Перевезенцев В. Возсия весна постная. Электросталь, 2001.
Дар и крест: Памяти Натальи Трауберг. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2010.
Двадцать лет без отца Александра. И с ним. М.: Центр книги Рудомино, 2010.
Домбровская С. Пастырь. Повесть об отце Александре Мене. Рига: ФИАМ, 2004.
Ерёмин А. Отец Александр Мень: Пастырь на рубеже веков. М.: Carte Blanche, 2001.
Ерёмин А. Молитва и малые группы. М.; СПб.: Нестор-История, 2014.
Ерохин В. Вожделенное отечество. М.: Laterna Magica, 1997.
Зелинский В. Наречение имени. Киев: Дух и литера, 2008.
Зорин А. Ангел-чернорабочий. М.: Прогресс, 1993.
И было утро…: Воспоминания об отце Александре: Сборник. М.: Вита-центр, 1992.
Измайлов Л. Вася, шашлык! М.: Благовест, 1995.
Илюшенко В. Отец Александр Мень: Жизнь и смерть во Христе. М.: Независимое издательство «Пик», 2000.
Илюшенко В. Отец Александр Мень: Жизнь. Смерть. Бессмертие. М.: Центр книги Рудомино, 2010.
Каретников Н. Темы с вариациями. М.: Астрель: CORPUS, 2011.
Ковалёв-Случевский К. Имена и лица русской культуры. М., 2005.
Купченко В. «За всё слава Богу…» Отец Александр Мень: встречи и письма // Наша улица. 2010. Октябрь. № 131 (10).
Кучерская М. Современный патерик. М.: Время, 2004.
Масленикова З. Жизнь отца Александра Меня. М.: Присцельс, Русслит, 1995.
Мень Е.С. Мой путь (Катакомбы ХХ века). М.: ФИАМ, 2001.
Митрополит Антоний Сурожский. Биография в свидетельствах современников. М.: Никея, 2015.
На пороге бессмертия: Последние встречи с отцом Александром Менем: Свидетельства. М.: Центр книги Рудомино, 2015.
Общая тетрадь // Вестник Московской школы гражданского просвещения. 2015. № 68 (2–3).
Памяти протоиерея Александра Меня. М.: Рудомино, 1991.
Памяти Розы Марковны Куниной-Гевенман. М., 2001.
«Посмотрим, кто кого переупрямит…»: Надежда Яковлевна Мандельштам в письмах, воспоминаниях, свидетельствах. М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2015.
Предеин Д. Протоиерей Александр Мень как выдающийся православный катехизатор и миссионер второй половины ХХ века. Одесса: Астропринт, 2015.
Романушко М. Побережье памяти: Роман-трилогия. Кн. 2: Не под пустым небом; Кн. 3: Если полететь высоко-высоко. М.: Гео, 2007.
Рукова С. Отец Александр Мень. Рига: ФИАМ, 2000.
Солженицын А. Бодался телёнок с дубом: Очерки литературной жизни // Новый мир. 1991. № 12.
Тавров А. Сын человеческий: Об отце Александре Мене. М.: Эксмо, 2014.
Трауберг Н. Домашние тетради. СПб.: Мастерская «Сеанс», 2013.
Трауберг Н. Невидимая кошка: сборник статей. М., СПб.: Летний сад, 2006.
Трауберг Н. Сама жизнь. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2008.
Улицкая Л. Священный мусор. М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2015.
Файнберг В. Словарь для Ники и 45 историй. М., 2005.
Фортунатова Н. Мой огненный ангел. М.: Дом Надежды, 2009.
Чистяков Г. «Да укрепит вас Господь!» М.: Волшебный фонарь. 2008. Вып. 1; 2010. Вып. 4.
Чистяков Г. Путь, что ведёт нас к Богу. М.: Центр книги Рудомино, 2010.
Чичибабин Б. Раннее и позднее. Харьков: ФОЛИО, 2002.
Периодические издания
Вышгород. 2010. № 3–4.
Вышгород. 2015. № 2–3.
Горчичное зерно: издание прихода храма Сретения Господня с. Новая Деревня. 2015. Сентябрь. № 3 (77).
Дорога вместе. 2005. № 1, 3.
Дорога вместе. 2006. № 1.
Дорога вместе. 2008. № 2.
Дорога вместе. 2009. № 1, 2.
Искусство кино. 1991. № 7.
Истина и жизнь. 2002. № 9.
Истина и жизнь. 2003. № 1.
Истина и жизнь. 2008. № 1.
Православные вести. 2006. № 2.
Приходская газета храма свв. бесср. Космы и Дамиана в Шубине. 2011–2016.
Приходские вести. 2003. № 156.
Приходские вести храма святых бессребреников Космы и Дамиана в Шубине. 2000. № 12. С. 16–18.
Страницы. М.: Библейско-богословский институт св. апостола Андрея. 2015. Т. 19. Вып. 1.
Труд. 17.07.2015. № 53.
Христианос II: альманах. Рига: ФИАМ, 1993.
Христианос III. Рига: ФИАМ, 1994.
Христианос IV. Рига: ФИАМ, 1995.
Христианос V. Рига: ФИАМ, 1996.
Христианос VI. Рига: ФИАМ, 1997.
Христианос IX. Рига: ФИАМ, 2000.
Христианос XI. Рига: ФИАМ, 2002.
Христианос XIV. Рига: ФИАМ, 2005.
Христианос XV. Рига: ФИАМ, 2006.
Христианос XVI. Рига: ФИАМ, 2007.
Христианос XVIII. Рига: ФИАМ, 2009.
Христианос XIX. Рига: ФИАМ, 2010.
Христианос XXI. Рига: ФИАМ, 2012.
Христианос XXIV. Рига: ФИАМ, 2015.
Центр «Дубрава». Осень 2015: информационное издание.
Интернет-ресурсы
http://alexandrmen.ru/
http://archive.svoboda.org/
http://gefter.ru/archive/
http://krotov.info/
http://nsad.ru/
http://patriarchia.ru/
http://pravmir.ru/
http://pravoslavie.ru/
http://predanie.ru/
htpp://youtube.com/
Фильмы
Воспоминания бывших прихожан отца Александра Меня, живущих сегодня в США: док. фильм / Режиссёр Лидия Муранова. 2006.
Живое слово Александра Меня: док. фильм / Режиссёр Андрей Селиванов. Телеканал «Россия», 2005.
Зерно, упавшее в землю: док. фильм / Авторы фильма: Ирина Языкова, Дмитрий Островский. Студия «Одигитрия», 2010.
Крест отца Александра: док. фильм / Режиссёр Николай Левенко. Киевнаучфильм, ТО «Отклик», 1991.
Пастырь добрый: док. фильм / Режиссёр Инга Корпаносова. Студия «Ковчег», 1994.
Письмо: док. фильм / Режиссёр Татьяна Чивикова. Центрнаучфильм, 1992.
Иллюстрация
Александр Мень. Начало 1950-х гг.
Вверху: Семья Меней. На руках у Елены Семёновны младший сын Павел, у Вольфа Герш-Лейбовича – старший сын Александр. 1939 г. Внизу: Братья. 1939 г.
Алик с мамой. Начало 1940-х гг.
Вверху: Со школьными товарищами. 1951 г.
Внизу: Занятия в институте. Середина 1950-х гг.
На военных сборах. Середина 1950-х гг.
С будущей женой Натальей Григоренко.
Вторая половина 1950-х гг.
Вверху: Венчание. 1957 г.
Внизу: С женой Натальей в Семхозе. 1967 г.
Диакон Александр Мень. Село Акулово. 1960 г.
Вверху: Начало 1960-х гг.
Внизу: Храм Покрова Пресвятой Богородицы в селе Акулово. 1960 г.
Вверху: С сыном Мишей. 1961 г.
Внизу: С дочкой Еленой, женой и сыном. 1961 г.
Начало 1960-х гг.
Отец Александр (справа внизу) с женой и дочерью Леной; над ними Александр Борисов с женой Нонной; Елена Семёновна держит на руках внука Мишу, крайняя слева – её двоюродная сестра Вера Яковлевна Василевская; в центре – Варвара Фудель. 1961 г.
1970-е гг.
С мамой Еленой Семёновной. 1970-е гг.
С внуком Александром.
Семхоз. 1987 г.
Вверху: С Марией Витальевной Тепниной (Марусей) и братом Павлом. Пушкино. 1989 г.
Внизу: Разговор с прихожанином. 1989 г.
Новая Деревня. 1989 г.
За работой в домашнем кабинете.
Семхоз. 1986 г.
С прихожанами и о. Сергеем Хохловым (слева).
Село Петровское. 1963 г.
С Александром Солженицыным и художником Юрием Титовым. 1960-е гг.
Вверху: С Надеждой Мандельштам и дочерьми о. Александра Борисова, крайний справа Миша Мень. Семхоз. 1970-е гг.
Внизу: С Софией Руковой. 1988 г.
Вверху: С Марком Вайнером. Семхоз. 1986 г.
Внизу: Записка отца Александра Марку Вайнеру
Вверху: На юбилее Марка Вайнера. 1987 г.
Внизу: С Владимиром Архиповым и Владимиром Илюшенко. 1983 г.
С писателем Владимиром Файнбергом.
Самарканд. 1985 г.
Вверху: С малой сестрой Магдаленой. 1982 г.
Внизу: С малой сестрой Клер. Рим. 1989 г.
С писателем Александром Зориным.
Новая Деревня. 1978 г.
На крыльце храма в Новой Деревне. Слева направо: Юрий Беленький, Екатерина Гениева, Даша Беленькая, Александр Безносов, справа от отца Александра – Андрей Черняк. 1987 г.
Вверху: Со скульптором и писателем Зоей Маслениковой. 1988 г.
Внизу: Крещение на дому. Справа от отца Александра – Юрий Пастернак. 1989 г.
С монахиней Досифеей возле Сретенского храма в Новой Деревне. 1985 г.
Служба в храме Сретения в Новой Деревне. 1989 г.
Первая встреча будущих учеников воскресной школы в Сретенском храме в Новой Деревне. 1990 г.
С прихожанкой.
Новая Деревня. 1989 г.
Выступление на пасхальном празднике в спорткомплексе «Олимпийский». 1990 г.
1986 г.
Вверху: Домашний кабинет отца Александра
Внизу: Дружеские шаржи Александра Меня
Балашиха. 1987 г.
По дороге к дому. 1986 г.
Отпевание и похороны отца Александра Меня.
Новая Деревня. 11 сентября 1990 г.
Примечания
1
Владимир Сергеевич Соловьёв (1853–1900) – русский религиозный мыслитель, мистик, поэт, публицист.
(обратно)2
Анатолий Васильевич Ведерников (1901–1992) – церковный деятель, литератор, инспектор Московской духовной академии, ответственный секретарь «Журнала Московской Патриархии».
(обратно)3
Исихазм – практика непрерывной безмолвной молитвы.
(обратно)4
Афанасиос Хаступис (р. 1921) – греческий православный библеист.
(обратно)5
Архимандрит Серафим (в миру Сергей Михайлович Батюков, 1880–1942) – священник катакомбной церкви.
(обратно)6
Пётр Алексеевич Шипков (1888–1959) – настоятель храма св. мученика Никиты в Москве, секретарь патриарха Тихона, неоднократно репрессированный, священник катакомбной церкви.
(обратно)7
Схиигуменья Мария (1879–1961) – настоятельница подпольного женского монастыря в Загорске.
(обратно)8
Иеромонах Иеракс (в миру Иван Матвеевич Бочаров, 1880–1959); Владимир Владимирович Криволуцкий (1888–1956) – священники катакомбной церкви.
(обратно)9
Община, созданная в храме святителя Николая в Клённиках настоятелем храма протоиереем Алексеем Алексеевичем Мечёвым (1859–1923).
(обратно)10
Сергей Иосифович Фудель (1900–1977) – православный богослов, философ, литературовед, неоднократно репрессированный.
(обратно)11
Фредерик Вильям Фаррар (1831–1903) – англиканский богослов, писатель, экзегет. Автор широко известной книги «Жизнь Иисуса Христа».
(обратно)12
Евгений Викторович Барабанов (р. 1943) – российский искусствовед, историк русской философии и литературы, теолог, почётный доктор теологии Тюбингенского университета.
(обратно)13
Юрий Фёдорович Орлов (р. 1924) – физик, участник диссидентского движения. Основатель и первый руководитель Московской Хельсинкской группы – старейшей из ныне существующих в России правозащитных организаций.
(обратно)14
Майстер Экхарт, т. е. учитель Экхарт (1260 – ок. 1328) – средневековый немецкий теолог и философ, один из крупнейших христианских мистиков.
(обратно)15
Сандр Рига (Александр Родберг, р. 1939) – художник, христианский деятель, основатель экуменического движения в Советском Союзе.
(обратно)16
Советские публицисты А. Белов и А. Шилкин в своей книге «Диверсия без динамита» (1972) рассказывают, как, прикрываясь религией, используя некоторые церковные организации, Запад ведёт идеологическую войну, пытаясь подорвать социализм изнутри.
(обратно)17
Сексоты – от «секретные сотрудники», осведомители.
(обратно)18
Монахиня Магдалена (Утен, 1898–1989) – основательница конгрегации малых сестёр Иисуса.
(обратно)19
Шарль Эжен де Фуко (1858–1916) – монах-траппист, отшельник, исследователь Африки. Погиб во время восстания туарегов.
(обратно)20
Пьер Тейяр де Шарден (1881–1955) – французский католический священник, теолог, философ, антрополог. Член ордена иезуитов.
(обратно)21
Клайв Стейплз Льюис (1898–1963) – британский писатель, поэт, преподаватель, учёный и богослов.
(обратно)22
Монахиня Иоанна (в миру Юлия Николаевна Рейтлингер, 1898–1988) – выдающийся художник-иконописец ХХ века.
(обратно)23
Лев Львович Регельсон (р. 1939) – советский диссидент, публицист, автор книги «Трагедия Русской Церкви 1917–1945 гг.».
(обратно)24
Виктор Александрович Красин (р. 1929) – советский экономист, правозащитник, диссидент.
(обратно)25
В это время М. Поповский работал над книгой об архиепископе Луке Войно-Ясенецком.
(обратно)26
В это время А. Чернявский работал над книгой «Альберт Швейцер. Жизнь и мысли».
(обратно)27
Катехумен – человек, изучающий основы христианской веры и готовящийся принять крещение.
(обратно)28
Иулиания Норичская (1343 – ок. 1416) – английская писательница XIV века, мистик.
(обратно)29
Абрам Иосифович Гроссман – учёный-биолог, генетик.
(обратно)30
См.: Мень А. История религии. В поисках Пути, Истины и Жизни: в 7 т. М., 1991. Т. 2. Магизм и Единобожие. Религиозный путь человечества до эпохи великих Учителей.
(обратно)31
Тре Фонтане (Три источника) – место мученической смерти апостола Павла в Риме; в настоящее время там находится Главный Дом конгрегации малых сестёр Иисуса.
(обратно)32
Католическое учебное заведение в Риме, готовящее священников византийского обряда.
(обратно)33
Митрополит Никодим (в миру Борис Георгиевич Ротов, 1929–1978) – иерарх Русской православной церкви, митрополит Ленинградский и Ладожский, председатель отдела внешних церковных сношений Московской патриархии, патриарший экзарх Западной Европы, президент Всемирного совета церквей.
(обратно)34
Иозеф Ратцингер (р. 1927) – кардинал, крупнейший католический теолог. С 2005 по 2013 год – Римский папа Бенедикт XVI.
(обратно)35
Александр Дмитриевич Шмеман (1921–1983) – протопресвитер, церковный деятель, миссионер, богослов, священнослужитель православной церкви в Америке.
(обратно)36
«Вечный Человек», «Святой Франциск Ассизский» – религиозно-философские трактаты Г.К. Честертона.
(обратно)37
Чарльз Гарольд Додд (1884–1973) – английский библеист, исследователь Нового Завета. Иеремиас Иоахим (1900–1979) – немецкий протестантский библеист.
(обратно)38
Джованни Гуайта (р. 1962) – филолог, писатель, священник Русской православной церкви.
(обратно)39
«Изгоняющий дьявола» – классический фильм ужасов (США, 1973) режиссёра Уильяма Фридкина, экранизация произведения Уильяма Питера Блэтти.
(обратно)40
Эдуард Шюре (1841–1929) – французский писатель и философ-эзотерик.
(обратно)41
Речь идёт о сборниках «Надежда. Христианское чтение» франкфуртского издательства «Посев», составителем которых была Зоя Александровна Крахмальникова.
(обратно)42
Леонид Захарович Трауберг (1902–1990) – советский кинорежиссёр и сценарист.
(обратно)43
Ежи Попелушко (1947–1984) – польский католический священник, капеллан и активный сторонник профсоюза «Солидарность». Был убит сотрудниками службы безопасности МВД ПНР.
(обратно)44
Наталия и Адриан Никомидийские (нач. IV века н. э.) – раннехристианские мученики.
(обратно)45
Возможно, это были стихи Николая Клюева:
(обратно)… Кто во гробик ляжетБледной, лунной пряжей,Тот спрядётся БогомРадости залогом.Гробик ты мой гробик,Вековечный домик,А песок желтяный —Суженый желанный! —(Ю.П.)46
Всеволод Дмитриевич Шпиллер (1902–1984) – священник Болгарской православной церкви, с 1950 года – Русской православной церкви. Известный проповедник.
(обратно)47
– Как мы будем доставать их?
– Наверное, придётся разрезать корпус?
– Женщина, наверное, мертва (англ.).
(обратно)48
Имеются в виду исследования американского психолога и врача Реймонда Моуди, посвящённые опыту клинической смерти.
(обратно)49
Питер Крифт (р. 1937) – американский богослов, философ, писатель, продолжатель традиции К.С. Льюиса.
(обратно)Оглавление
От составителя Вступительное слово протоиерея Александра Борисова Pro et contra Детство Отрочество Юность Штрихи к портрету Встреча В храме На исповеди В домике при церкви Община Уроки молитвы Прозорливость Его молитвами Добрый пастырь Жизнь с избытком Для всех сделаться всем Диалоги Время и вечность Всякое дыхание… Домашний круг Он умел дружить В Коктебеле Истории про батюшку Подарки Книги Живое слово И в шутку, и всерьёз Творчество В присутствии батюшки Во времена гонений Перед уходом Смертию смерть поправ Я не оставлю вас Чтобы дело продолжалось Он сделал невозможное возможным Даты жизни и деятельности Александра Меня Об авторах Список источников Иллюстрация
