Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

Предисловие

О партизанском движении в период Великой Отечественной войны написаны десятки, если не сотни, книг. Но тема Холокоста — геноцида евреев — затрагивается в этих книгах очень скупо. Еще более скупо освещается в них участие евреев в партизанской борьбе, а о существовании еврейских партизанских отрядов (где евреи составляли большинство бойцов) вообще не упоминается (исключение составляют несколько зарубежных публикаций). Положение стало меняться в последнее время. Можно сказать, завесу недоговоренности и замалчивания прорвала книга С. Елисаветского «Полвека забвения» (Киев, 1998). Эта книга — об участии евреев в движении Сопротивления и партизанской борьбе на Украине в 1941–1944 годах — создана на основании многочисленных документов.

Предлагаемые читателю «Воспоминания еврея-партизана» М. Бакальчука-Фелина написаны непосредственным свидетелем Холокоста и участником еврейского Сопротивления.

События, которые описывает автор «Воспоминаний», происходили на Украине (в основном — в Ровенской и отчасти в Волынской и Житомирской областях) и в южной части Белоруссии (Полесье). Большая часть этой территории с 1921 по сентябрь 1939 года входила в состав Польши. Евреи составляли здесь значительную часть населения. С приходом оккупантов началось их планомерное уничтожение — сразу или после непродолжительного пребывания в гетто. Лишь немногим удалось спастись и укрыться в лесах. Спасшиеся евреи находились в крайне подавленном состоянии. Многие мужчины оказались в лесу после трагической потери семьи и всех близких, которым они не смогли помочь. Они не видели смысла в дальнейшей жизни без отмщения фашистам за понесенные жертвы. И вот здесь необходимо сказать о том, что бежавшие из гетто уцелевшие после фашистских истребительных «акций» евреи, которые стремились принять участие в партизанской борьбе, оказались в гораздо более сложном и тяжелом положении по сравнению с людьми других национальностей. Это определялось целым рядом причин.

Уже само вступление евреев в существующие партизанские отряды было иногда сопряжено с трудностями. С. Елисаветский пишет в своей книге (с. 38): «Стать партизанами бывшим узникам гетто было очень сложно, во многих случаях невозможно из-за противодействия советского партизанского командования» (см. также книгу Ружки Корчак «Пламя над пеплом», Иерусалим, 1977, с. 263–368). Автору «Воспоминаний» не пришлось, правда, столкнуться с этими трудностями. Отряд, в котором начинался его партизанский путь, был сформирован евреями. Затем он воевал в составе различных партизанских групп и отрядов, значительную (иногда большую) часть которых составляли бойцы-евреи.

Партизаны-евреи воевали в местностях, значительная часть населения которых была антисемитски настроена, что умело использовалось оккупантами. Поэтому еврейские партизаны в большинстве случаев не пользовались поддержкой местного населения (хотя, конечно, было немало исключений — о людях, с риском для жизни помогавшим евреям, автор вспоминает с благодарностью и большой теплотой). К этому нужно добавить, что антисемитские настроения встречались и в среде партизан.

Еврейские партизаны постоянно испытывали тревогу за жизнь спасшихся стариков, женщин, детей, находившихся в лесах в так называемых «семейных лагерях». Они считали своим долгом обеспечить их безопасность, а это не всегда было возможно.

Все это создавало особый драматизм в жизни партизан-евреев. Эта жизнь, показанная автором «изнутри», как и сам факт широкого участия евреев в партизанском движении, почти неизвестны нашему читателю. «Воспоминания еврея-партизана» М. Бакальчука-Фелина — практически первая подобная публикация в России.

* * *

В основу настоящего издания положен имевшийся в распоряжении издательства машинописный экземпляр перевода «Воспоминаний» с идиша на русский язык, выполненный Г. С. Шапиро. (Этот экземпляр был обнаружен в архиве жившего в Москве и скончавшегося в 1974 году инженера-экономиста Якова Вульфовича Левина.)

Как следует из текста «Воспоминаний», автор еще во время боевых действий в 1943 году написал историю своего партизанского отряда. Есть все основания считать, что эта рукопись вошла в состав «Воспоминаний». Таким образом, по крайней мере часть «Воспоминаний» написана «по горячим следам». Другая же часть, вероятно, написана позднее, вероятно, через 10–15 лет («Воспоминания» на идише вышли в 1958 году — см. об этом ниже). Поэтому в книге самим автором могли быть допущены неточности в написании имен, фамилий и названий населенных пунктов, но вероятнее всего эти случаи связаны с трудностями, возникающими иногда при переводе собственных имен и географических названий (незнакомых переводчику) с идиша на русский, что могло приводить и фактически привело в ряде случаев к ошибкам.

Для исправления этих ошибок при редактировании был использован ряд дополнительных источников — мемуары, книги обзорного характера по истории партизанского движения, по истории городов и сел Украины, а также различные географические и топографические карты. При расхождениях в написании той или иной фамилии в разных источниках предпочтение в большинстве случаев отдавалось архивным материалам, приведенным в книге С. Елисаветского «Полвека забвения».

Наряду с рассказом о событиях, свидетелем и участником которых он был (что составляет большую часть книги), автор много места уделяет и боевым действиям других партизанских отрядов и соединений, воевавших в тех же местах. При этом автор приводит сведения и описания различных эпизодов из партизанских мемуаров (вышедших ко времени написания «Воспоминаний»): «Люди с чистой совестью» П. П. Вершигоры, «Война в тылу врага» Г. М. Линькова, «Подпольный обком действует» А. Ф. Федорова. В части таких заимствований автор ссылается на ту или иную книгу, и в этих случаях соответствующие отрывки мы приводим по тексту указанных книг (чтобы не вводить в текст «Воспоминаний» обратный перевод с идиша на русский). В тех же случаях, когда ссылок нет (а заимствование очевидно), мы сохраняем текст автора, снабжая его примечанием.

* * *

В заключение некоторые сведения об авторе и переводчике.

Автор «Воспоминаний еврея-партизана» Мейлах Бакальчук-Фелин родился в 1904 году в местечке Серники, которое находится на территории нынешней Ровенской области. В предвоенные годы работал учителем в школах Западной Украины и Западной Белоруссии. (В эти годы и Западная Украина, и Западная Белоруссия входили в состав Польши.)

После войны судьба привела его в Южно-Африканский Союз (ныне это Южно-Африканская республика — ЮАР), где в Иоганнесбурге при его участии вышли две «Книги памяти»: одна, написанная членами землячества бывших жителей литовского города Рокишкис и его окрестностей (1952, редактор — М. Бакальчук-Фелин), и вторая, написанная членами землячества бывших жителей польского города Хелм (1954, составитель и редактор — М. Бакальчук-Фелин). Обе книги посвящены памяти еврейского населения указанных городов, истребленного гитлеровцами.

Публикуемые «Воспоминания еврея-партизана» вышли на идише в 1958 году в Буэнос-Айресе. Книга является 135-м томом в серии книг «Польское еврейство», издававшейся Союзом польских евреев в Аргентине, где существовала и существует поныне одна из крупных общин еврейской диаспоры. Российскому читателю эта книга практически недоступна.

Фамилия автора приобрела добавление «Фелин», вероятно, уже после войны (возможно, в память о погибшей дочери). В тексте «Воспоминаний» автор именует себя Бакальчуком. В том же виде его фамилия указана в книге С. Елисаветского «Полвека забвения».

М. Бакальчук-Фелин умер в Иоганнесбурге в 1961 году.

Перевод «Воспоминаний» на русский язык, как уже было сказано, выполнен Г. С. Шапиро.

Гершон Соломонович Шапиро (1899–1993) — участник Гражданской и Великой Отечественной войн. С середины 60-х годов — организатор еврейского «самиздата» в Одессе. На его счету около двух десятков книг (в том числе — переводы зарубежных изданий на русский язык) по еврейской истории, о борьбе и героизме еврейского народа, выпущенных «тиражом» в несколько экземпляров. Машинописный экземпляр перевода «Воспоминаний» М. Бакальчука-Фелина, вероятно, и был одной из этих «самиздатовских» книг. В 1973 году Г. С. Шапиро переехал в Израиль, где в 1982 году выпустил книгу «Евреи — Герои Советского Союза». Позднее, уже после его смерти, вышел двухтомник «Очерки еврейского героизма», авторы-составители которого — Г. С. Шапиро и С. Л. Авербух (Киев — Тель-Авив, 1994).

* * *

«Воспоминания еврея-партизана» публикуются с небольшой литературной правкой и незначительными сокращениями. Все примечания сделаны в процессе подготовки книги к печати и помещены в конце книги. Там же дается именной указатель, а также список литературы, использованной при работе над текстом.

Г. Б. Горбовицкий

Священной памяти

моих дорогих Доры, Фелиньки, Нехи

моих незабвенных родителей Боруха и Сарры

моих преданных братьев Цви-Герша и Егуда-Лейба с их семьями

моих сердечных сестер Эстер-Голды

и Ривеле с ее семьей

всей моей семьи

трагически погибших моих учеников

моих друзей и товарищей

посвящаю

Глава 1
После «косовицы»…

Осенние дни 1942 года. Еврейские города и местечки на Полесье и Волыни в тисках колючей проволоки. Схваченные когтями фашистских палачей, они выглядят, как плакучие вербы над пропастью. Целые еврейские общины гнали фашисты на убой. Беззащитных мужчин, женщин, стариков и детей колоннами гнали ко рвам. Каждую колонну окружали и охраняли нацистские палачи, вооруженные винтовками, автоматами, пулеметами.

Волынское местечко еще было окутано ночной темнотой, когда до евреев дошла весть о том, что гетто окружено со всех сторон и что каждый, кто попытается бежать за линию заграждения, будет расстрелян.

На рассвете, когда небо стало сереть и луна стала сливаться с появляющейся синевой неба, я с женой Дорой и дочуркой Фелинькой бежал из гетто. Как только мы переступили проволочные ограждения, нас разлучила сильная автоматная и пулеметная стрельба. Я с отчаянием оглядывал скошенное поле и луг, каждую межу, каждую грядку и балку, но я нигде их не видел, словно глубокая пропасть их проглотила.

На опушке леса графа Платера, в четырех-пяти километрах от местечка Домбровицы^[1], я искал своего ребенка и жену. С каждой минутой мое отчаяние возрастало. Воображение заполнилось ужасными видениями. Мне казалось, что палачи уже пытают мою любимую, умную дочурку и нежную красавицу-жену.

Как назло стояли ясные дни и звездные ночи. Поля и луга были уже очищены, скошены и убраны, как скошены были еврейские местечки и поселки, очищенные до последней еврейской души. Эти местечки стояли разоренные, опустошенные, в развалинах. День был солнечный. Лучи ослепляли глаза и пронизывали подобно чудовищным паукам все тело, еще больше растравляя раны.

Я присел у куста перед открытой поляной. Вдалеке виднелось местечко. У меня назревала мысль бежать туда обратно — может быть я там найду своего ребенка и жену. Меня не пугало, что это могли быть последние минуты моей жизни. Но зато я был бы вместе с ними и разделил бы их судьбу.

Я услышал приближающиеся шаги и увидел троих детей моей старшей сестры Эстер-Голды. Она отправила их из гетто, но сама не успела уйти. Я подбежал к ним. На опушке леса послышались шаги, и показалось несколько евреев. Среди них — мой двоюродный брат Эфраим Бакальчук.

— Пошли в лес! — сказал Эфраим.

С каким-то равнодушием последовали мы этому зову. Совесть же возмущала все мое существо, с каждым шагом сердце мое обливалось кровью. Почему я не подчиняюсь велению его и не возвращаюсь в гетто, где, может быть, я еще мог бы видеть свою жену и дочь хотя бы несколько мгновений?

Мы углубились в лес, прилегли на траву, положив головы на бревна. Молча лежали весь день, окаменевшие, мучаясь от угрызений совести. Не разговаривали друг с другом. Произнести слово было труднее, чем поднять тяжкий камень. Молчали наедине со своей совестью и перипетиями слепой судьбы.

Наступил вечер. Лес погрузился в темноту. Густая тень распростерлась меж деревьями и кустами, но небо было звездное, луна полной, яркой и Млечный Путь светился над нами. Все шло своим чередом. Мировой порядок не изменился.

Тяжело шагая между вековыми деревьями, мы все больше углублялись в лес. Учуяв нас издалека, лаяли собаки лесников.

Мы шли всю ночь. Вел нас Эфраим, а Млечный Путь указывал нам дорогу. Мне казалось, что лес и Млечный Путь покрыты кровавыми лужами и пятнами. Мне чудилось, что реки крови текут из вырезанного моего местечка вслед за нашей тенью и опережают нас.

Мы обходили стороной деревни и хутора. Эфраим знал, какой дорожкой и тропинкой обойти опасные места, чтобы не быть замеченными. Ведь в каждой деревне были полицаи и бандиты — охотники на евреев.

Еще до рассвета добрались мы до деревни Бродницы на Полесье. Само название ее говорит, что здесь болота и топи. Вокруг деревни характерные для Полесья вековые трясины. Деревенские собаки подняли страшный вой, словно они сотрудничали с немцами.

Эфраим хорошо знал эту деревню, ему знакома была каждая хата, каждый крестьянин. Деревья своей тенью покрывали прилегающие к лесу хату и сарай, у которых мы остановились. Эфраим с величайшей осторожностью, чтобы предупредить малейший скрип, приоткрыл калитку во двор. Но старый Осип услыхал шорох и вышел узнать, что случилось.

Осипу было лет восемьдесят. Опираясь на суковатую палку, он стоял у своей хаты. Увидев нас, он сообразил, что мы беглецы из гетто. Эфраима он узнал сразу. Когда я сказал Осипу, что я внук Хаи-Фейги, он протянул свою руку и крепко пожал мою. Моя бабушка торговала мануфактурой, разносила ее по деревням и, когда бывала в Бродницах, постоянно останавливалась у Осипа. Он завел нас в сарай и сказал:

— Сидите здесь тихо, ребята.

Этого доброго старого крестьянина не остановила опасность, которая угрожала его жизни: ведь немцы, узнав, что у него скрываются евреи, немедленно бы его расстреляли.

Почти двое суток пролежали мы в сарае Осипа, боясь выглянуть даже в щели меж дубовых бревен, из которых сложен был полесский сарай.

Пару раз за день раздавался скрип ворот сарая, и появлялся Осип, неся под полой своего ветхого кожуха хлеб и молоко, буряковый борщ и печеную картошку.

К вечеру второго дня мы оставили сарай. Ни единым словом не намекнул Осип, чтобы мы ушли. Но мы не хотели подвергать опасности жизнь доброго крестьянина. Как раз в деревне появились жандармы для сбора поставок у крестьян. Они часто ходили с обысками по дворам. Кроме того, какое-то беспокойство толкало нас идти дальше, хотя мы сами не знали, куда идти и куда себя девать.

Гетто в окружающих местечках прекратили свое существование. Здесь были проведены тотальные «акции», и вместо полнокровных еврейских общин остались одни братские могилы. Евреи всех местечек были расстреляны. Только в моем родном местечке Серниках еще существовало гетто. В Серниковском гетто проживало около 900 евреев, главным образом женщины и дети. Восемьдесят процентов мужчин было расстреляно в 1941 году во время «акции» 9-го Ава^[2]. Точно забытые колосья на поле после косовицы, слонялись в страхе оставшиеся евреи в Серниковском гетто. В Пинске, его называли Мать городов Израиля^[3], немцы, вступив в город, сразу же расстреляли возле местечка Иваники восемь тысяч мужчин. После проведения дальнейших «акций» в городе еще осталось около двух тысяч евреев.

Серники находятся в пяти-шести километрах от Бродниц. Хотя я знал, что в любой день гетто там может быть ликвидировано и местечко будет очищено от евреев, меня влекло туда. Серники все-таки были моим домом, и это слово звучало для меня особенно сладостно, вызывая доверие и иллюзии, что даже в самые трудные минуты найду там какой-то приют и защиту.

Сын Осипа Андрей, высокий, как тополь, и глухой, как молчаливая полесская ночь, вывел нас из деревни огородами. Он шел впереди, а мы — за ним. Опираясь на палки, повторяли мы каждый его шаг. Он провел нас по бродницким болотам, известным во всей округе. Эти трясины были устланы жердями и длинными бревнами. Стоило только соскользнуть с этих бревен, и ты навеки исчезал в трясине.

Мы миновали последний бревенчатый настил, дальнейшую дорогу к своему родному местечку я хорошо знал. Было уже за полночь. Луна хорошо освещала местность, а хотелось, чтобы была черная тьма. Мы взошли на Серниковскую греблю^[4], которую весной и осенью заливали воды окружающих болот и топей. Здесь каждый мостик, каждая кладка^[5] были мне хорошо знакомы. По этой Серниковской гребле ступали поколения евреев.

Точно ночные разбойники, пробирались мы к человеческому крову. Вброд перешли неглубокую речку Стублу и приблизились к первым домам местечка. Каждый шорох вызывал у нас страх. Вот отзвучал топот кованых сапог украинских полицаев или немцев, проходивших мимо. Мы забрались в сарай и притаились там. Затем перебрались в другой. Он был приоткрыт. В глубокой тишине мы расположились на голой земле спать. Мы находились в черте гетто. На рассвете в сарай вошли его хозяева Ицик Ворона и Шлоймке Туркенич. Они рассказали, что в местечке уже стало известно о домбровицкой резне, и советовали не выходить отсюда — по распоряжению гебитскомиссара каждый еврей, бежавший из ликвидированного гетто, подлежит расстрелу, даже если он находится в гетто, которое еще существует.

Евреи из Серников узнали о нашем приходе и тайно навещали нас. Ни родителей, ни брата своего, ни кого-либо из родных я в своем местечке уже не застал. Мой отец Борух Аронович, которому было за восемьдесят лет, и средний брат Егуда-Лейб погибли в «акции» 9-го Ава в 1941 году. Мать моя Сарра Мееровна скончалась в 1940 году. Не застал я уже и свою нежную сестру Ривочку с семьей.

Несколько дней скрывались мы в сарае, затем вышли оттуда. Местечко выглядело тоскливо и обездоленно. Дома, крытые тесом и соломой, как в трауре, точно и они обречены. Мужчины, оставшиеся в живых после «акции» 9-го Ава, от голода и горести еле волочили ноги и выглядели как скелеты.

Я не узнал своих серниковских евреев, прежде здоровяков, работавших в лесах Жолкина, Сварыцевичей^[6], Николаева и Дибровска. Они рубили лес, распиливали бревна, вязали плоты и гнали их по ближним и дальним рекам до самого Немана и Щары, Буга и Вислы. Теперь в местечке на улицах были почти одни женщины. Они бродили, как тени. Лица желты, глаза потухли. Счет времени велся по промежуткам между одной и другой резней в окрестных местечках. Отсюда делали вывод, сколько дней оставалось им жить.

Никакой надежды остаться в живых ни у кого не было, и все-таки временами появлялись проблески надежды на спасение. Эти искры быстро потухали и опять вспыхивали.

Вот из уст в уста передавался слух, что в Бутовском лесу появился партизанский отряд и в случае «акции» партизаны выступят в защиту евреев. Поговаривали, что немцы эвакуируются из Пинска, так как партизаны предъявили им ультиматум. Заговорили, что больше убивать евреев не будут, и в это же время разнеслась черная весть, что роют ямы на Суломирских^[7] хуторах. Все эти слухи большей частью возникали в доме Баси, третьем доме от моста, где разместилась импровизированная молельня.

Катастрофа надвинулась теми же шагами и в том же виде, как и в других городах и местечках. Первыми признаками надвигающейся катастрофы было то, что евреев перестали брать на принудительные работы в поместья и фольварки; стали отбирать заказы у портных, сапожников, других мастеровых; толпы крестьян шныряли у заграждения гетто, жадно заглядывая туда; еврейских детей, работавших пастухами у крестьян, отправили обратно в гетто. Они бежали в гетто с плачем, заливаясь слезами — детские сердца предчувствовали свою страшную судьбу. Гетто было заперто и окружено разбойниками-полицаями. Каждого, кто пытался переступить границы гетто, расстреливали на месте.

Наступили сумерки. Находясь лицом к лицу со смертью, евреи начали бежать из гетто. Бежали несмотря на сильную стрельбу. Речка Стубла стала красной от еврейской крови. Люди падали, но продолжали бежать. Каждый думал, что лучше погибнуть убегая, чем быть уведенным к ямам. Бежали мужчины с женами и детьми, женщины с детьми, сами дети.

Почти треть Серниковского гетто бежала. Многие из бежавших были расстреляны, в основном когда бежали через мост или переправлялись через Стублу. Остальные погибли на следующий день, то есть на третий день после Рош-Гашана (еврейский Новый год^[8]).

Гестаповцы, одетые в черные мундиры — мундиры смерти — прибыли ночью. Чтобы замаскировать свое появление, палачи еще у въезда в местечко — на Вичевских песках — выключили на автомашинах фары. Они прибыли на больших автомашинах. В ту ночь евреи уже не спали и хорошо слышали приезд гестаповцев. Некоторые евреи пытались спастись в последнюю минуту, но только отдельным удалось бежать из гетто.

За евреями пришли на рассвете. Как разбойники, бегали ради наживы из дома в дом крестьяне. Немцы и украинские полицаи шныряли по всем уголкам, сараям, подвалам, чердакам, штабелям дров и бревен — не укрылся ли где еврей. Всех гнали на Погурок — центр местечка — и здесь их грузили на машины — хуже чем скот. Многие прыгали с автомашин, но их сейчас же ловили и расстреливали на месте.

У Суломира были вырыты ямы. Этот слух оказался верным. Всех гнали или везли к ямам у Суломира, в четырех-пяти километрах от Серников.

Перед экзекуцией начальник гестапо произнес речь перед толпой крестьян, сбежавшихся сюда, как на спектакль. Он выговаривал крестьянам за то, что они плохо охраняли гетто и поэтому многие евреи сбежали в лес. Он предупредил, что рейхсфюрер будет недоволен проведенной здесь «акцией» — на свете не должен остаться ни один еврей.

Евреи стояли в немом горе. Старики обратили свои глаза к небу в ожидании, что в последнюю минуту свершится чудо.

Столинский хасид^[9] Меир Винер сейчас же после речи гестаповского коменданта начал читать вслух молитву, которую все, даже маленькие дети, повторяли слово в слово.

…Ураганом пуль из винтовок, автоматов и пулеметов евреев загоняли в ямы и расстреливали. Многие из них были заживо засыпаны землей.

Лишь один еврей, мясник Лейбл Фиалков, выбрался из ямы после ухода гестаповских палачей и полицаев. Голый, он ночью прибежал в лес и рассказал нам об ужасной гибели евреев Серниковского гетто, описать которую не в состоянии человеческая рука.

Глава 2
В поле и в лесу

В тот вечер, в канун серниковской резни, я также бежал из гетто. Со мною бежали и дети моей сестры. Перед бегством я зашел в мой родительский дом, где жила жена моего брата — Хая с детьми. Я предложил ей идти со мною, но она была в состоянии полной апатии и не хотела, как сказала, подвергать опасности жизнь детей… Перед уходом из дома я взглянул на них, как бы предчувствуя, что прощаюсь с ними навсегда. Я запечатлел в своей памяти их лица, и до сих пор они стоят перед моими глазами.

С детьми моей сестры и еще с несколькими евреями выбрались мы тем же путем, которым несколько дней назад пробрались в серниковское гетто. Под градом пуль мы бежали без передышки. И на этот раз счастье снова оградило меня от смерти.

Опасность была велика и по ту сторону гетто. Поэтому бежали не по улицам, а по задворкам, перебираясь через заборы, и потом — по болотам, не успевшим высохнуть летом.

За местечком мы встретились с другими беженцами, вместе переправились вброд через речку, пересекли поле. В ольшанике среди редких деревьев и кустов присели отдохнуть. Из местечка еще доносилось эхо выстрелов. Усталые, мы заснули, и проснулись, когда уже был яркий день.

Нам некуда было деваться, и никто из нас не знал куда идти. Мы перебирались из поля в поле и из леска в лесок. Некоторые отделились от нашей группы и пошли на хутора, где у них были знакомые крестьяне. Нас осталось двенадцать: я с детьми сестры, лодочник Арон Кринюк с женой и четырьмя детьми, Нисон Бобров со своим семилетним сынком, юноша Зелик Ворона.

Мы блуждали два дня в лесах вокруг Серников. Потом от крестьянина-баптиста узнали, что сотни евреев бежали из гетто, но многие из них попали в руки враждебно настроенных крестьян, шнырявших по дорогам. Он нам посоветовал направиться в Николаевский лес, куда бежали многие евреи.

Мы тоже направились в сторону Николаевского леса, где находились хутора польских осадников^[10], рассчитывая на то, что они, как пострадавшие от немцев, проявят к нам больше сочувствия, чем местные крестьяне.

На хуторах, недалеко от Николаева, в небольшом лесу, мы наткнулись на несколько десятков евреев. Среди них шли разговоры, что через несколько дней немцы разрешат им вернуться в Серники и оставят их в живых. Им хотелось верить в это. В действительности в некоторых местах немцы заманили евреев обратно в гетто и по истечении нескольких дней истребили.

В Пинске еще существовало гетто, и это истолковывалось так: раз пинских евреев до сих пор не уничтожили, то они останутся в живых. Некоторые евреи даже договаривались с польским осадником, чтобы он на лодке перевез их в Пинск, обещая расплатиться за это своими последними вещами, которые они захватили с собой при бегстве из гетто.

Были случаи, когда женщины, которым невмоготу была лесная жизнь, ушли в Пинск, переодевшись в крестьянскую одежду. Дошли слухи, что немцы всех пускают в пинское гетто, но, за исключением таких одиночек, никто в Пинск не пошел, понимая, что в конце концов и там всех истребят.

Мы разбились на мелкие группы, надеясь, что если ночью появимся в деревне, чтобы выпросить кусок хлеба или несколько картофелин, не так обратим на себя внимание крестьян. Мы также считали, что чем группа меньше, тем легче скрыться в лесу.

Наша группа забралась в лесную делянку километрах в десяти от Николаевских хуторов. Почва была вязкой и сырой. Нас мучил голод. Днем мы утоляли голод клюквой, росшей на моховых болотах. Ночью — направлялись на поля, расположенные на опушке леса, недалеко от хуторов. На этих убранных полях мы еще могли найти кочан капусты и накопать за ночь корзинку картофеля. Мы пользовались правом брать бесхозное, как наши далекие предки в библейские времена пользовались правом подбирать на поле неубранные колосья и забытые плоды.

Из-за банд, охотившихся на беззащитных евреев, мы не каждую ночь отваживались выйти из леса. После ликвидации гетто немцы формировали банды из местных крестьян, вооруженных дубинками, топорами, кинжалами, охотничьими ружьями и пистолетами, для преследования спасшихся евреев. Во главе каждой банды стоял атаман. За каждого пойманного еврея бандиты получали от немцев пуд соли, литр керосина и два десятка коробков спичек.

Наша небольшая группа также подверглась нападению банды во главе с атаманом Данило. Атаман этот, маленького роста, с разбойничьими глазами, был прежде помощником лесника.

Это случилось в Судный день^[11] 1942 года. Мы только что поднялись со своих «постелей» в кустах на голой земле и стали раскладывать костер, чтобы испечь по три картофелины на человека — наша трапеза перед постом. Вдруг послышался шорох приближающихся шагов, треск веток. Раздался выстрел. Мы разбежались. Я кинулся на лужайку, где стояло несколько стогов сена. За мною — дети. Их было восемь. Оттуда — в лесок, прижались к земле, стараясь быть ниже травы и тише воды.

Так пролежали мы целый день. Когда свечерело, мы вышли из леса. В окрестных хуторах светились пугавшие нас огоньки. А вдруг на этих хуторах бандиты Данило?

Дети изнемогали от усталости. Я их вывел на бугорок, на котором росло несколько елок. Дети сели, прислонясь к стволам, и тотчас уснули. Я сидел возле них со своим единственным оружием — суковатой палкой. До сих пор не могу забыть свое тогдашнее отчаяние. Я сидел с беззащитными детьми, сам беспомощный.

В тишине ночи я различил чуть слышные шаги. Какое-то непонятное предчувствие толкнуло меня пойти навстречу двум человеческим силуэтам, выделявшимся при свете луны. Это были Арон Кринюк и крестьянин в длинном кожухе. Я сказал Кринюку, что его дети бежали со мною и что они спят вот здесь на бугорке. Мы разбудили детей, и они обрадовались своему отцу. Кринюк нам рассказал, что его жену схватил Данило и что она расстреляна в Серниковском полицейском участке. Характерно для того времени то, что дети, узнав о гибели своей матери, не заплакали.

Эта встреча могла стать для нас роковой.

Крестьянина звали Гриць Полюхович, и жил он на хуторе недалеко от Александровки, бывшей немецкой колонии, разрушенной в дни Октябрьской революции. Тогда крестьяне перебили большую часть немцев. Теперь в этой местности орудовала банда молодого атамана Иванченко. Он, перед тем как убить пойманных евреев, страшно их пытал. Этот убийца был сыном печника Тимохи. Их дом в Серниках стоял в ряду еврейских домов, и вся семья разговаривала свободно по-еврейски.

У нас не было выбора и, когда Гриць предложил нам пойти с ним на хутор, мы согласились. Дорога на его хутор была неблизкая. Подошвы моих ботинок отвалились и я шел по колючей стерне босиком.

К хутору мы подошли на рассвете. Мне было не по душе, что Гриць оставил нас в редком леске, где пастухи пасли скот. Эти пастухи могли нас выдать.

Начался дождь, мы сидели в кустах под открытым небом. Гриць не появлялся. Почва была болотистая, покрытая позеленевшей водой. Совы беспрерывно носились с криком над нашими головами, как будто предсказывая нашу гибель.

День тянулся бесконечно, мы еле дождались вечера. Дождь все лил, мы насквозь промокли, вышли из леса и направились к стогу сена, чтобы хоть как-то укрыться от дождя. Дети стали капризничать и рваться на хутор в дома. Они говорили, что лучше умереть, чем дальше терпеть голод и холод.

Наконец, поздно вечером, явился Гриць в своем длинном кожухе. Он шагал медленно, покачиваясь, как будто шел из шинка. Он повел нас к себе в хату, накормил картофелем и солеными огурцами, разрешил переночевать. Детей он разместил на печи, а меня устроил на скамье.

Задолго до рассвета Гриць разбудил меня, требуя, чтобы мы оставили его хату и хутор, — он и его жена опасались, что немцы и Иванченко могут с ними расправиться за укрытие евреев. Я разбудил детей и стал упрашивать его, чтобы он повел нас в сухой лес, где не было бы пастухов. При этом я напомнил ему, что он хорошо знал моих родителей и братьев, и взывал о жалости к детям.

Мои слова подействовали на него, и он повел нас в лесок, где была сухая почва. Там, в лесу, я ему сказал, что у моей племянницы есть золотые часики ее матери и два золотых кольца. Я готов ему отдать эти драгоценности, с тем чтобы он скрывал нас некоторое время. Для вида он немного поколебался, но взял это, обещая выполнить мою просьбу.

Вечером он пришел к нам с печеной картошкой, солеными огурцами и небольшим ломтиком хлеба.

Прошло три дня. Гриць не появлялся. У девяти-десятилетней пастушки, одетой в свитку^[12] и опоясанной красным поясом, мы выпросили по кусочку хлеба. Когда я попросил ее, чтобы она никому не рассказывала, что здесь скрываются евреи, она ответила, что даже своему отцу и матери не расскажет.

Вечером я отправился к Грицю домой, но там было темно. Постучал в дверь, в окна — никто не отозвался. Я залез в свинарник, рассчитывая, что может быть кто-нибудь появится. Прошло немного времени, и в хате появился огонек. Я выбрался из свинарника, подошел к двери и смело постучал. Дверь открылась, и Гриць вышел хмурый с сердитыми глазами. Он раскричался на меня, почему я нарушил его сон, и пригрозил вызвать Иванченко, если я отсюда не уберусь. Я заметил, что в хате находилась какая-то подозрительная личность, и стал быстро удаляться от дома. Дети ждали меня на опушке леса, они сразу поняли положение. Мы стали убегать, бежали по полям и перелескам, перебирались через канавы и болота.

Поздней ночью добрались до села Бродницы. Собаки подняли лай, и мы пустились в другую сторону — в сторону Сварыцевичского леса.

И опять нас спас случай. Рассветало. Нам навстречу шел молодой стройный крестьянин. Его звали Моисеем. Я спросил, не знает ли он, где здесь в лесу находятся евреи. На это он ответил, что знает, но скажет за плату. У меня была купюра — двадцать украинских карбованцев, я сразу ему ее предложил. Он, однако, потребовал еще что-нибудь. Один из моих племянников скинул с себя маринарку и отдал Моисею. Эта вещь его удовлетворила.

Моисей ввел нас в Сварыцевичский лес, большой лес, тянущийся на восток — до Турова и Мозыря, на запад — до Пинска, с разбросанными то тут, то там хуторами и деревушками. Лес густой, изрезанный долинами и возвышенностями, таинственный, с непроходимыми трясинами и стоячими болотами. В ту пору в лесу этом было полно зверья: бобры, торфяные лисы, дикие утки, аисты, цапли. В лесной чаще — кабаны со страшными клыками, стаи волков. Но нам уже не страшны были дикие звери. Мы не пугались огненных волчьих глаз.

Мы шли следом за Моисеем. Дорога была трудной, ноги мои от ходьбы по шишкам и еловым иглам были окровавлены и покрыты ранами. Я испытывал адские муки. Мы шли из последних сил. Чем дальше, тем гуще становился лес. Я удивлялся Моисею, меня поражало его знание леса, всех дорог и тропинок, всех просек и зарослей. Точно так же в старину его деды и прадеды — полещуки^[13], поклонявшиеся идолам, грому и молнии, тянулись по полесским лесам в своих больших полотняных кибитках с женами и детьми, домашним скарбом и примитивным оружием.

Наконец-то добрались мы до избушки, сплетенной из прутьев. Там никого не было. Мы углубились в лесную чащу, и вдруг перед нашими глазами блеснул огонек. Хотя мы еще долго шли, но огонек из лесной темноты маячил перед нашими глазами, и это придавало нам силу продолжать путь, следовать за Моисеем.

В конце концов мы приблизились к одной избушке, где застали десятка три серниковских евреев. Горел костер, и все лежали на голой земле вокруг костра. Из-за густого дыма лица человеческие не были видны. Все сливалось в одну темную массу. Люди выглядели, как обугленные головешки, лица их были темные и черные, как темна и черна ночь в диком Сварыцевичском лесу. На этих лицах написана была безнадежность и готовность принять смерть: «Скорее бы конец этой мучительной жизни — не человеческой и не звериной…»

Глава 3
Первый наган

Сварыцевичский лес стал домом для бежавших от смерти серниковских евреев. Они постепенно стали ориентироваться в лесных чащобах. Многие из них годами рубили и валили здесь деревья и складывали их в штабеля, и все-таки мест, не знавших ни топора, ни пилы, было здесь больше. Длинными русскими верстами тянулись ряды древних дубов. Стаи волков спокойно разгуливали по чаще. Но в этом лесу мы боялись не четвероногих зверей, а двуногих. Мы были в окружении, точно овца среди семидесяти волков.

Целыми днями лежали мы на голой земле, на хворосте или коре или же стояли, опираясь о стволы деревьев, пугаясь каждого шороха или разносившегося эха. Отчаяние было велико, втайне мы завидовали тем, к кому прижался ребенок, жена, сестра, брат или даже дальний родственник. Большинство из нас были одиноки.

Только с наступлением вечера становилось здесь оживленнее. Чтобы отпугивать волков, которые выли вокруг нас, разжигали большой костер. У костра читали вечернюю молитву. Все мужчины, от мала до велика, и часть женщин произносили вслух «кадиш» — заупокойную молитву. Нет той кисти, которая могла бы запечатлеть картину дикого леса, молящихся у пламени костра похожих на скелеты евреев.

Поздним вечером мы брали грязные до черноты полотняные торбы и босые, оборванные пускались на произвол судьбы на поля и огороды в поисках картофеля или кочана капусты. Более отважные рисковали разыскать знакомого крестьянина и выпросить у него буханку хлеба или немного картофеля. Дорога была сложная и опасная. Банды ловцов выслеживали евреев на опушке леса, на околице деревни, на хуторе. Кроме смертельной опасности сам по себе поход на такое расстояние был трудным. Не все ориентировались в лабиринтах деревьев и кустов, болот и трясин. Дорога в оба конца занимала всю ночь. Лишь на рассвете возвращались мы с корзинкой картофеля или несколькими кусками хлеба, босые и оборванные, с торбами на плечах и палками в руках.

Часто возвращались не все. Мы были уверены, что их схватили бандиты-ловцы, полицаи или немцы. Тогда в спешке гасили костер и место стоянки покрывали дерном и хворостом. Дерном и ветками забрасывали также дорожки, ведшие к колодцу, к избушке, и переходили на другое место — боялись, не принудили ли захваченных евреев под пытками рассказать, где мы прячемся.

На опушках леса, на полях, дорогах и тропинках можно было столкнуться с евреями, бежавшими из соседних местечек и городов. При встрече смотрели друг на друга с удручением, унижением и стыдом, что бросили жен, детей и не разделили с ними их участь, что до сих пор еще блуждаем в этом беспощадном мире, что ищем каких-то путей для сохранения жизни. Друг от друга узнавали о страшных путях гибели, об улицах и дорогах, ведших к ямам, заполненным трупами, о евреях, которые предпочли броситься в воды рек Горынь и Стырь. Также узнавали о семьях, не сумевших вынести страданий детей от голода и холода, вернувшихся из леса в местечки и попавших в руки палачей.

Свои и чужие беды и весь ужас происходящего сливались в один клубок величайшей трагедии еврейской истории. Вывод из всего этого был один: раньше или позже евреев в лесах перебьют или же они погибнут от холода и голода. Но хотелось раздобыть винтовку, наган или какое-нибудь другое оружие, чтобы можно было покончить с собою или погибнуть в бою с врагом.

На пригорке, окруженном зеленой топью, собрались евреи, решившие биться насмерть с фашистскими извергами. Невелика была эта группа, но велик был их порыв мстить убийцам. К ним присоединился и я. Сперва вытесали топорами палки наподобие ружей. На огне мы их немного зачернили и привязали к ним ремни от наших брюк. В темную осеннюю ночь мы окружили дом лесника, и он, приняв наши импровизированные ружья за настоящие, со страху подал нам через окно хлеб и другие продукты. С помощью этих «ружей» мы стали добывать себе достаточно пищи, чтобы не голодать. Случалось, крестьяне нас обстреливали, и тогда мы разбегались в разные стороны. Проходило много времени, пока мы опять собирались вместе. У нас был пароль — пятикратный свист, и это помогало нам находить друг друга.

Скоро мы втянулись в эти ночные налеты, возвращались с трофеями, иногда даже с бараном за спиной. Помогал нам молодой крестьянин Василь Чирук, живший на краю деревни Бродницы. Он был большим специалистом воровать кур из клеток, картофель из ям и овец из отар. При польской власти сидел за воровство в тюрьме. Не оставил этот промысел и в последнее время. Тем же занималась и его мать с лицом, изрытым оспой, и льняными, вечно растрепанными, как у ведьмы, волосами. Это был фактически их единственный источник существования, потому что надела земли и даже огорода они не имели. Единственным их имуществом была хата на краю деревни.

Василь случайно наткнулся на нас, когда бежал в лес после очередной кражи. Он бродил по Сварыцевичскому лесу, заметил нашу камышовую избушку и застал нас. Василь поклялся, что никому не расскажет о нашем убежище. Приходил он к нам очень часто. Сперва появлялась его кудлатая собака, а затем показывалась его приземистая фигура в серой сермяге^[14].

Однажды в предвечерний час он прибежал запыхавшись: в деревне немцы и полицаи шныряют по домам, чердакам, сараям, ищут евреев. Немцы расклеили плакаты, предупреждающие, что сожгут деревню, если там будет найден хоть один еврей.

В ту ночь мы не разводили костра и не выходили из леса. Василь также сидел с нами. Мы прислушивались к мелодичному волчьему вою. Василь заметил: «В сентябре волчьи свадьбы, потому так воют».

Вдруг послышались приближающиеся шаги. Все подумали:

— Кто бы это мог быть?

Мы схватили свои суковатые палки и «винтовки».

— Может быть это заблудившийся еврей?

Шаги приближались к избушке. Было слышно, как ломаются ветки и как ноги грузнут в болоте. И вот раздалось слово: «Свой!» Из темноты возникла фигура Максима Мисюры, одетого в куртку и пилотку. Его полотняные штаны были мокры и вымазаны грязью от блуждания по болотам.

— Я вас еле нашел, — сказал Максим.

Максим был нам хорошо известен. Он был дружен с моим двоюродным братом Эфраимом, с которым служил вместе в одной советской части и вместе в 1941 году попал под Полтавой в плен. Вместе они бежали из немецкого лагеря. Шли по ночам, а днем скрывались в стогах сена и в камышах. На маленькой лодке переправились ночью через Днепр. У деревни Вичевка они разлучились. Мисюра отправился к своим дядькам на хутора, Эфраим — в Домбровицкое гетто, откуда потом бежал накануне «акции».

Мисюра был просоветски настроенный крестьянин. Он был безграмотный, пас овец и скот у своего отца. Однажды он бросил на произвол судьбы скот и побежал к советской границе, чтобы переправиться в Советский Союз. На границе его поймали польские жандармы, крепко избили и отправили домой на Вичевские хутора. Со временем он стал активно работать в Белорусской Громаде^[15].

Мы обрадовались его приходу. Он нам объяснил, что скрываться у своих родных, так чтобы никто не знал, невозможно, поэтому он решил уйти к нам.

Завязался разговор об оружии. Шмуэль Пурим рассказал, что его отец спрятал на чердаке в сарае Якоба на новом селе в Серниках наган и что хорошо знает это место.

На следующий день несколько человек из нашей группы отправились в Серники на новое село. Огородами добрались до сараев Якоба и к тому сараю, где был спрятан наган Пурима. Шмуэль нашел наган.

Все рассматривали при свете луны наган, оценивая его как величайшую драгоценность. В магазине нагана было пять патронов.

В ту же ночь загорелись дома и сараи атамана Иванченко, Моторко и Гриця Полюховича. Небо стало пунцово-красным, и большое зарево распространилось над деревнями, хуторами, Сварыцевичским лесом и над братскими могилами у Суломирских хуторов, оповещая, что война еврейских мстителей против истребителей еврейского народа началась.

Глава 4
Двенадцать

В октябре 1942 года была сформирована наша партизанская группа. Нас было двенадцать, когда мы начали активные партизанские действия на площади в пятьдесят квадратных километров между реками Стырь и Горынь. Может показаться неправдоподобным, что такая маленькая группка вступила в борьбу против могучего и жесточайшего врага, распространившего свою власть на Европу и колоссальные пространства Советского Союза. К тому же мы были вооружены деревянными «винтовками» и одним-единственным наганом.

Мы были охвачены ненавистью к врагу, и нам было не до логических расчетов. Пока жизнь не была у нас отнята, мы хотели разрядить чувство мести, так сильно горевшее в наших сердцах.

Я хочу здесь перечислить членов организации, которая подняла знамя борьбы, благодаря которой евреи в наших лесах остались в живых, не погибли от немецко-фашистских тиранов и не умерли в лесах от голода и холода. Нас было одиннадцать евреев и один украинец: Мойше Бромберг, Берл Бобров, Эфраим Бакальчук, Мейлах Бакальчук, Файвель Глезер, Саул Галицкий, Нахман Зильберфарб, Максим Мисюра, Шмуэль Пурим, Рувим Туркенич, Аврум-Меир Туркенич и Перец Шухман. Большая часть из нас были членами «Гехалуца»^[16] в Серниках.

Наша группа была первой партизанской группой в этих местах^[17]. Первое наше совещание состоялось на хуторе Пруд. Вокруг него стоячие болота, ручьи и канавы, которые весной выходят из берегов, заливают луга и поля. На этом хуторе мы разработали программу действий и избрали Мисюру своим командиром. Владелец хутора Чугай стал нашим связным. Он был фельдфебелем в царской армии. Чугай, имевший прозвище «Янечко», ненавидел немцев еще с первой мировой войны. Он завербовал для нас второго связного, пастуха Петра Драко, который был очень сердечным человеком. Он оказывал помощь каждому еврею, блуждавшему в лесу, давал ему пищу и приводил к своим собратьям.

Эти связные нам сообщали, у кого из крестьян хранится оружие и кто из них сотрудничал с немцами во время расправы над евреями.

В течение нескольких ночей мы раздобыли две русские винтовки, три охотничьих ружья, противотанковое ружье, револьвер и обрез, а также небольшое количество взрывчатки и патронов.

Наши первые партизанские действия были ошеломляющими для немцев и населения. В этих местах до возникновения нашего отряда не было активных партизанских действий. Бывало, отдельные люди — партизаны-одиночки пробирались на восток, чтобы приблизиться к линии фронта и в случае отступления немцев оказаться на советской территории.

Партизаны-одиночки добывали себе оружие голыми руками. В большинстве своем это были военнопленные, бежавшие из немецких лагерей в Польше, по ту сторону Буга. Они нападали на одиночных немцев или полицаев, охранявших дороги. Немало этих партизан было расстреляно немецкой жандармерией или утонуло в Буге при переправе.

Из бежавших советских военнопленных сформировались значительные партизанские группы в Беловежских, Слонимских и Несветских лесах еще в весенние месяцы 1942 года. Первые партизанские отряды в Белоруссии были созданы евреями, бежавшими из гетто белорусских местечек и городов, где тотальное истребление евреев началось раньше, чем на Волыни и Полесье.

О боях между немцами и партизанами в Беловежских лесах писала немецкая пресса в мае 1942 года, когда я еще находился в гетто. Она очень подробно освещала сражения с партизанами, подчеркивая, что «в Беловежских лесах сконцентрировались отряды партизанских бандитов под руководством еврейских комиссаров». Было удивительно, что «непобедимые немцы» откровенно писали о существовании отрядов партизан.

В гетто на Волыни и Полесье мы узнали об активизации партизан на железнодорожных линиях Брест — Барановичи, Барановичи — Вильно, Коростень — Киев, Рокитно^[18] — Олевск, но мы были тогда наглухо заперты в гетто, к тому же угроза расстрела всего еврейского населения за присоединение хотя бы одного еврея к партизанам тормозила инициативу одиночек. Кроме того, до возникновения нашей партизанской группы в здешних лесах не было других партизанских отрядов. Только время от времени совершались редкие диверсионные акты против немцев и полицаев. Советские власти перед своей эвакуацией оставили в каждой области и в каждом районе коммунистов, которые вели подпольную работу; многие из них жили в лесных землянках. Советское командование сбрасывало в леса парашютистов, которые устанавливали связь с бывшими советскими активистами в деревнях. Но было много случаев, когда крестьяне, активисты при советской власти, сотрудничали с немцами и выдавали парашютистов и коммунистов-подпольщиков немецким властям. Приведу один пример.

В январе 1942 года в полицейский участок деревни Озерск на Волыни вошел советский парашютист, одетый в кожаную куртку. Он явился из леса, расположенного вблизи села. Был сильный утренний мороз и снежная буря. В полицейском участке в это время находилось человек десять полицаев, три немца и несколько крестьян. Как только парашютист вошел, его окружили немцы и полицаи, требуя от него удостоверение. Он стал расстегивать кожаную куртку, чтобы достать документы, но быстро выхватил револьвер и стал стрелять. Были убиты все немцы и двое полицаев. Остальные в страхе и панике бежали. Парашютист по фамилии Кравченко, уроженец Харьковской области, ушел обратно в лес. Он скрывался в землянке в Озерском лесу. Кравченко был связан с советским активистом — крестьянином из села Озерска по имени Данило, снабжавшим его едой. Этот Данило привел немцев к землянке, и Кравченко был схвачен во время сна. Предатель Данило получил за это от немцев хорошую плату. Впоследствии Данило был расстрелян нашим партизаном Колей Панченковым, уроженцем Орла.

В местах, где мы начали систематическую диверсионную деятельность, до нас диверсионные акты совершались редко, не было регулярной партизанской работы. Мы стали каждую ночь совершать налеты на тех крестьян, которые сотрудничали с немцами и помогали им истреблять евреев. Их имущество мы конфисковывали, а дома и сараи, набитые награбленным добром, поджигали. Многие из них попали в наши руки, и виновных постигла заслуженная кара.

Это была первая фаза деятельности нашей партизанской группы. Затем мы стали совершать по ночам налеты на сельские кооперативы и молочные фермы. Мы совершали свои налеты на села, отстоявшие друг от друга на несколько километров. Этим мы дезориентировали немцев, и они не знали, в каком лесу мы находимся.

Одной из значительных наших диверсий в тот начальный период был поджог смолярни у села Озерск. Там были большие запасы смолы, терпентина^[19], а также бочки с бензином. Забушевало громадное пламя, огонь разлился по всему небу и был виден в селах и деревнях, расположенных на большом расстоянии от смолярни.

Немцы грозили сжечь те деревни, вблизи которых совершались наши диверсионные акты. Поэтому после каждой диверсии крестьяне сидели в своих хатах у окошек по ночам и ожидали, точно так же, как евреи в гетто, не едут ли к ним гестаповцы.

Вначале крестьяне предполагали, что все эти партизанские действия являются делом рук советских парашютистов и партизан. Мы старались скрывать наше еврейское происхождение: оделись в кожухи, кучмы^[20] и лапти и присвоили себе русские имена. Но в конце концов нас распознали по разговору, так как некоторые из нас говорили по-украински, а не по-русски, к тому же акцент был чисто еврейский. Кроме того, крестьяне из сел вокруг Серников стали узнавать среди нас своих старых знакомых. Пошли разговоры, что евреи, прячущиеся в Сварыцевичском лесу, подвергают опасности окружающие села. Чтобы отвести от себя всякие подозрения о каком-либо отношении к партизанам, некоторые крестьяне поехали к немецкому гебитскомиссару в Столин и в жандармерию в Высоцк. Они добились приема у гебитскомиссара и у начальника жандармерии и заискивающе рассказывали им, что евреи грабят и убивают население, поджигают кооперативы, опрокидывают телефонные столбы, громят деревни.

— Только днем мы спокойны, — сказали они, — но ночи нам страшны. Мы боимся уснуть, даже зажечь лучину.

При этом крестились и клялись, что послушны и верны фюреру и Третьему рейху.

Крестьянин с Бутовских хуторов был очень возмущен тем, что лесные евреи однажды ночью забрали у него картофель из ямы. Во время истребления серниковских евреев, а также нескольких еврейских семей, проживавших в деревне Вичевка, этот крестьянин сотрудничал с немцами. Он также пошел к немецким властям в Столин и обещал им найти, где прячутся евреи в лесу, установить, как они вооружены, быть проводником, сопровождать немецкую карательную экспедицию. В ее составе было, как мы потом узнали, сорок человек под командованием помощника гебитскомиссара.

…Только что рассвело. В густых зарослях мы услыхали шум автомашин, приближавшихся к лесу. Фары автомашин освещали листву деревьев. Вот машины остановились. У нас поднялась паника. Мы перебегали с места на место, уходя все глубже в лес, в поисках пещер, нор, трясин и канав. Не могла же наша группа с ее убогим вооружением обороняться, оказать даже малейшее сопротивление столь превосходящим силам.

И в это время произошло необычайное событие, поистине чудо. В то время когда немцы стали проникать в лес, в этом месте проходил небольшой партизанский отряд в 29 человек. Командиром отряда был Попов, комиссаром — Корчев. У партизан отряда, у командира его и у комиссара был достаточный опыт сражений с немцами. Они были вооружены хорошими русскими и немецкими винтовками и автоматами, у них даже был пулемет.

Партизаны открыли огонь по немецкой колонне.

Немцы этого не ожидали. С самого начала инициатива находилась в руках партизан. Они заняли позиции по обеим сторонам гребли и храбро отражали натиск немцев. Через полчаса бой был закончен. Были убиты десять немцев, в их числе заместитель гебитскомиссара. Автомашины были взорваны. Уцелевшие немцы вместе с проводником бежали в сторону Столина. Там его повесили — обвинили в том, что он их обманул, специально преуменьшил силы и вооружение еврейских партизан, что он работает заодно с евреями и специально заманил немцев в ловушку…

Мы не могли понять, что происходит на гребле. Лишь после того как стрельба утихла, вышли мы на край леса, где только что происходил бой, и здесь встретились с братьями-партизанами, среди которых были и евреи: Иоська, Борух Флейшман и Алик Абугов.

Каждый из этих еврейских партизан прежде побывал в лапах фашистских извергов. Иоську я знаю только по имени. Сам он из Польши, в начале войны бежал оттуда, остановился в Морочном, небольшом местечке неподалеку от Пинска, попал в оккупацию и оказался в Морочненском гетто. Накануне ликвидации гетто Иоська бежал в Любешовский лес, потом — в Завишский, что вблизи городов Камень-Каширский и Пинск. В бою у гребли он проявил героизм.

Борух Флейшман родом из Янова (неподалеку от Пинска) бежал в лес из гетто, захватив с собой нож мясника. В лесу он встретился с партизанами Попова, и они привели его на свою лесную стоянку. Без оружия тогда не принимали в партизанский отряд — обязательно надо было иметь при себе винтовку или наган. У Флейшмана был только нож. Через пару дней командир отряда согласился принять его с условием, что он сам должен раздобыть себе оружие. В этом бою у гребли Флейшман раздобыл винтовку и пистолет. Он бросился со своим ножом на немца и, убив его, забрал оружие.

Особый путь мучений прошел третий партизан — Алик Абугов. Он был из Одессы и после нападения немцев на Советский Союз пошел добровольцем в Красную Армию. Попал в плен. Когда немецкий офицер приказал евреям отделиться от остальных пленных, Абугов понял в чем дело и остался стоять среди русских. Это спасло его от смерти, так как все евреи были расстреляны. Алик Абугов был отправлен в лагерь военнопленных в Ковель. Оттуда он вместе с другим пленным, Федей Никаноровым, бежал. Они сделали подкоп под колючей проволокой и бежали в лес. Некоторое время они блуждали безоружные. С голыми руками напали на украинского полицая, забрали у него винтовку и револьвер. Впоследствии они вступили в партизанский отряд Попова, действовавший в районе Любешов — Пневно — Камень-Каширский.

Отряд Попова проходил мимо нашего леса и совершенно случайно натолкнулся на немцев-карателей. Это было какое-то чудо. Если бы не это, немцы, безусловно, истребили бы евреев, бежавших из серниковского гетто и скрывавшихся в лесу.

Партизаны задержались у нас на несколько дней. Наша группа провела вместе с ними ряд удачных налетов на полицейские участки и немецкие фермы в окрестных селах. Каждую ночь небо было красным от пламени подожженных немецких хозяйств. В селах собрали много хлеба, одежды, полотняного белья. Ведь люди бежали из гетто в чем были, не захватив с собою даже пару белья. Вопрос о смене белья стоял так же остро, как вопрос питания. Наряду с голодом мы страдали от вшей. Не помогало то, что обжигали тела у костра, и то, что несколько раз в день обирали вшей с белья. Через несколько минут тело опять покрывалось большими вшами.

Душевные ребята были партизаны отряда Попова. Среди них особенно выделялся своим дружелюбием к евреям партизан Неделин, награжденный к концу войны Московским партизанским штабом орденом Ленина.

Отряд Попова направился на восток. Их план состоял в том, чтобы быть ближе к фронтовой зоне и при первой возможности достичь советской территории. Наша группа провожала их до реки Горынь.

Из этого отряда в нашей группе остались Алик Абугов, Анатолий Курочкин и Геник Музычко^[21]. Это были опытные в боевых делах партизаны.

Глава 5
Налет на Высоцк

В ноябре 1942 года на полесской земле выдались хорошие дни и звездные ночи, как и год назад накануне серниковской резни. Евреи в лесу усматривали в этом милость Божию; они верили, что Иегова^[22] не отвернулся от своего народа.

На завалинках возле хат, на гумнах верующие крестьяне поражались сухой осени, какой они не помнили много лет. Они заглядывали в пожелтевшие страницы Нового Завета и выискивали там указания на то, что уцелевшие остатки иудейского племени не будут истреблены и что хорошая погода — это дар евреям, чтобы они не погибли в лесах от дождей и холода.

Действительно, было истинным счастьем, что небо было безоблачным, а ночи ясные, светлые. Однако готовились к непогоде. Строили шалаши, как некогда в пустыне^[23].

Еврейское население в Сварыцевичском лесу увеличилось: от трех десятков оно возросло до двух сотен. Евреи поняли, что блуждая мелкими группами они могут скорее погибнуть, и по ночам направлялись в Сварыцевичский лес.

С каждым днем Сварыцевичский лес становился все известнее. После победы над немцами под Бутовскими хуторами прятавшиеся в разных уголках леса евреи переоценили наши боевые возможности, полагая, что немецкие каратели из Столина были разгромлены нашей группой.

Мы расширили нашу деятельность и стали препятствовать отправке крестьянских поставок хлеба немцам в районный центр Высоцк. Мы также мешали осуществлению вербовки молодежи в деревнях для отправки на работы в Германию. Посреди дня выходили мы на дороги, задерживали подводы, возившие хлеб для немцев, и забирали его. Для вида мы выдавали крестьянам квитанции, что хлеб конфискован советскими партизанскими частями. Мы задерживали подводы с молодыми людьми, направлявшимися в Высоцк на вербовочный пункт, чтобы оттуда быть направленными вглубь Германии на шахты. Мы пригрозили крестьянам, что если они будут поставлять хлеб немцам и будут выполнять инструкции немецкого гебитскомиссара, мы накажем по партизанскому закону тех, кто не выполняет наши приказы.

Все это пугало крестьян, и они были в отчаянии, не зная, чью власть признать. Они говорили: «Днем у нас немецкая власть, а ночью — партизанская».

От связных мы узнали, что немцы готовят большую карательную экспедицию для уничтожения «еврейских партизан-бандитов» в Сварыцевичском лесу. Мы также узнали, что немцы приказали лесным сторожам сжечь дома, расположенные на краю леса и на близлежащих к лесу хуторах, и что в компенсацию пострадавшим отдадут еврейские дома в местечках. Немцы этим распоряжением преследовали цель лишить евреев возможности раздобыть себе у крестьян пищу.

Немцы активизировали действия банд, которые уже было притихли, испугавшись нашей группы. В Николаевском лесу бандиты убили семью серниковской еврейки Одл Яшпе, жившую в шалаше. Из Озерского леса прибежал раненый мальчик. Он жил со своим братом и еще несколькими евреями в землянке. Старшие отправились в деревню на поиски пищи, и в землянке остались одни дети. Тогда и напали на них бандиты. Брата прибежавшего мальчика они зарезали. Оба мальчика бежали из гетто в местечке Городно^[24] на тракте Столин — Серники.

Алик Абугов сейчас же отправился в Озерск и узнал у крестьянина фамилии убийц. Он застал обоих убийц в одной хате и здесь же на месте их застрелил, а затем среди бела дня поджег хаты обоих бандитов. Для бандитов в Озерске и окружающих селах это было наглядным уроком и указанием на то, что есть карающая рука и что за смерть они поплатятся смертью.

Мы готовились совершить налет на Высоцк — районный центр в 35 километрах от наших землянок. Там находилось 30–40 немецких жандармов и 120 украинских полицаев. Каждый из нас понимал опасность предстоящей операции. Но в такое беспощадное время мы пренебрегали логическими доводами. Нами руководила другая сила — страстное чувство мести.

16 ноября 1942 года мы отправились на выполнение этой операции.

Сперва — на Сварыцевичский двор, и там в вечерних сумерках силой захватили две пары лошадей. Мы окружили двор, разогнали охрану, зашли на конюшню, выбрали четырех гнедых лошадей и впрягли их в повозки.

Когда мы выехали на тракт, связывающий Волынь с Полесьем, было уже темно. Мы быстро гнали лошадей в расчете вернуться этой же ночью обратно и в то же время не были уверены, выйдем ли из Высоцка живыми. Пошел дождь со снегом. Все вокруг побелело. Повозки и нас залепило снегом. Мы зарылись в солому. Молчим, не произносим ни единого слова. Каждый погрузился в свои думы. Всех нас беспокоил некстати выпавший снег, дававший врагу возможность обнаружить наш след. Со двора также могли сообщить немцам о нашем визите.

Мы быстро проезжали хутора. Вокруг мертвая тишина, ни живой души. Ни в одной хате не светился огонек. Белый заснеженный тракт, всегда очень оживленный, где далеко-далеко раздавались крики «вьё-вьё!» волынских крестьян, теперь выглядел мертвым. Этот тракт связывал между собой местечки Полесья и Волыни, по нему когда-то евреи ездили друг к другу на свадьбы и торжества, на базары и ярмарки. В Замрученье^[25], деревне на полпути, бывало, останавливались в единственном еврейском доме, у Иоселя Замрученьского, где с большой сердечностью и щедрым гостеприимством принимали всех проезжих, как евреев, так и христиан. Здесь безвозмездно поили и кормили. Даже среди ночи кипятили здесь пузатые медные самовары.

Лежа в повозке зарывшись в солому, вспоминал я многих гостеприимных еврейских поселян, тех, кто давно уже умер, и тех, кого истребили гитлеровцы. Перед моими глазами проплывали лица дорогих и близких людей, которые всего несколько недель назад были со мною вместе. Казалось, что это был страшный сон, и все-таки это была горькая действительность. Сердце сжималось от того, что за такое короткое время мир так перевернулся и я сам висел сейчас между жизнью и смертью.

В Замрученье мы остановились, чтобы накормить лошадей, а сами зашли в крестьянскую хату. Перепугавшийся крестьянин подал нам хлеб с медом, и мы сидели в этой хате, думая каждый про себя, не следует ли вернуться в лес, так как снежная метель не благоприятствовала нашей операции.

Снег все валил и валил. Мы продолжали свой путь. Въехали в лес графа Платера. Кусты и деревья выглядели как одетые в саван. Все было покрыто снегом. Сказочные привидения, казалось, прятались за каждым кустом.

Мы все больше и больше углублялись в лес. Дороги и тропы были заснежены. Деревья тянулись бесконечными рядами. Когда-то здесь крепостные крестьяне пилили и корчевали деревья, чтобы придать лесу культурный и красивый вид.

Наконец мы свернули на дорогу, которая вела в Высоцк. Дорога тянулась среди толстых ветвистых деревьев. Каждый шорох настораживал. Пробежавшая белка или прыжок зайца нарушали мертвую тишину, заставляя вздрагивать.

Считанные километры отделяли нас от Высоцка. Охватывала усталость, разливаясь по всему телу. Как было бы хорошо, если бы лес не кончался и ночь тянулась бы еще несколько часов… Но лес редел. Здесь и там стояли молодые стройные березки. Они как бы освещали нам дорогу, по которой мы выезжали из леса. Перед нами расстилались поля Высоцка. Все вокруг было окутано белизной. Каждое темное пятно на поле вызывало подозрение.

Снегопад прекратился. Мы ехали с величайшей настороженностью.

Река Горынь, являющаяся благодатью Волыни, как Днепр на киевской земле, Висла в Польше, разрезает пространство полей. Не доезжая моста мы остановились. Издали виднелся Высоцк, окутанный снегом. Мисюра и Эфраим Бакальчук отправились на ближайший хутор узнать, велика ли ночью немецкая охрана в Высоцке.

Мы ступили на мост, опираясь о перила. Мой взгляд упал на темные волны реки, быстро и сердито уходившие вдаль. От них отдавало страхом и смертью. В воды Горыни бросались высоцкие евреи. Вдоль этих перил, на которые мы сейчас опирались, через этот мост вели их на бойню, и многие предпочли погибнуть в водах Горыни, а не в ямах.

Наши посланцы вернулись с хутора. Они сообщили, что вокруг Высоцка еще не было партизан и за все время не было никаких диверсионных актов. Украинская администрация и полиция спокойны. Бывает, что никакой охраны в местечке нет. Часовые бывают на своих постах не всегда. Эти сообщения нас ободрили.

Мы приблизились к первым заборам местечка. Проверили оружие. Каждый из нас спрятал в заветном кармане по одному патрону: на крайний случай, чтобы не попасть живым в руки врага.

Привязали лошадей к заборам и дали им вволю корма, чтобы не ржали в глухую ночь. В величайшей тишине, молча, пробирались через дворы, прижимаясь к стенам хат, сараев.

Наконец мы добрались до улочки, которая вела к центру местечка. Мы чувствовали, что находимся в сетях смертельной опасности, и никто из нас не питал ни малейшей надежды выбраться из этих переулков живым.

Мы быстро прошли улицу, которая привела к управе. Возле управы находился пункт по отправке на работы в немецкие хозяйства. В этом же здании занимали комнаты эсэсовцы.

Подошли к управе. Охраны не было, как не было ее и у рабочего пункта. Окружили здание. Моисей (Мойше Бромберг) вошел на кухню, держа в одной руке револьвер, в другой — бомбу с часовым механизмом. Его сопровождал Роман (Рувим Туркенич) и Борис (Берл Бобров). Мы все были напряжены до крайности.

Наконец послышались шаги. Кто-то выходит. Мы отошли к огороду. Раздался лай собаки. Ноги были точно налиты свинцом. Вышли из огорода на улицу. Послышался скрип проезжавшей подводы. Скрылись за сараем. Подвода проехала мимо. Мы продвигались дальше, прижимаясь к стенам низких хатенок. Моисей сообщил, что он заложил бомбу в служебной комнате эсэсовцев.

Это было одно задание. Но мы должны были еще посетить Тхуржевского, городского голову Высоцка. Мы перебирались через заборы по переулкам местечка. Было уже заполночь, когда добрались до поповского дома, окруженного большим садом. Тхуржевский много лет был священником в Высоцке. Как украинского патриота польские власти отстранили его от этой должности.

Здесь мы были смелее. Решительно постучали. Послышался охрипший голос: «Кто там?» Мы ответили по-украински, что это красные партизаны, дом его окружен, и мы требуем, чтобы он немедленно открыл дверь. Тхуржевский, дрожа от страха, открыл нам дверь. В дом вошли Мисюра, Бобров, Моисей, Ефим (Эфраим Бакальчук), Наум (Нахман Зильберфарб) и я. В наших заснеженных кожухах и кучмах мы выглядели, как лесные разбойники.

У Тхуржевского дрожали руки. Мы обходили все его комнаты, а он следовал за нами. В одной комнате на стене висел портрет Гитлера. Мы велели ему снять его, разорвать на куски и сжечь.

Затем мы напомнили Тхуржевскому, что он помогал немцам в истреблении евреев. Тхуржевский клялся, что до еврейской резни он помогал евреям, просил, чтобы пощадили его старость, оставили его в живых, и обещал оказывать помощь партизанам.

Тхуржевский считался одним из крупных деятелей украинского движения в период польского господства. Он сидел в польской тюрьме. Какое-то время домбровицкий еврей Лейб прятал его от польской жандармерии. Среди еврейского населения Тхуржевский слыл добропорядочным украинцем, не настроенным враждебно к евреям. С приходом немцев он стал головою, и были случаи, когда он пытался облегчить участь евреев. Это все было в начале немецкой оккупации. Но впоследствии стал таким же головою, как и другие немецкие головы.

После некоторого обсуждения мы решили оставить его в живых с условием, что он станет нашим связным. Тхуржевский принял наши условия. (Впоследствии Тхуржевский свое обещание не выполнил, и через некоторое время его застрелил польский партизан Добжинский.)

Мы оставили дом Тхуржевского около пяти часов утра. Забрали у него револьвер и радиоприемник в полной исправности и в считанные минуты очутились у заборов. Лошади стояли на привязи.

Мы сели в повозки и погнали лошадей, чтобы скорее оказаться в лесу.

Возвращались теми же полями и лесами, которыми ехали сюда. Наше настроение передавалось лошадям, и они бежали уверенно. На хуторах, мимо которых мы проезжали, появились в окнах первые огоньки. Это уже проснулись крестьяне и крестьянки, чтобы взяться за работу. Кто-то из нас от радости, что ночь хорошо нам послужила, затянул песню на еврейском языке: «Бей, винтовочка!».

Рассвет наступил быстро. Проехали только полпути. Свет дня нас уже не пугал. Мы ехали, как в доброе старое время, забыв, что в любую минуту можем столкнуться с немцами или полицаями.

Лишь в полдень вернулись мы в Сварыцевичский лес с радостью победы. Евреи окружили нас и сердечно обнимали. Наш рассказ о налете принес им утешение. Но только каплю утешения…

Заложенная нами мина в утренние часы сработала и взорвалась. Погибло несколько эсэсовцев вместе с их начальником. Из Столина в Высоцк прибыл гебитскомиссар со свитой гестаповцев и эсэсовцев.

Через несколько дней наши связные принесли из Сарн украинскую газету, в которой было помещено следующее заявление гебитскомиссара: «Ночью 17 ноября 1942 года в Высоцких лесах высадился десант советских парашютистов. Они провели в районе Высоцка ряд диверсионных актов. Большая часть диверсантов была захвачена и расстреляна. Приказываю населению помочь в поимке остальных парашютистов, чтобы их уничтожить».

Глава 6
В дождливые дни

Во второй половине ноября 1942 года прекрасная осень закончилась несколькими мягкими солнечными днями. А потом небо покрылось тучами, висевшими над нами, как грязные полотнища, и давившими, как обручи. Пошли дожди со снегом. Зима была на пороге. Ее боялись, как смерти. Все были буквально босые, а тела покрыты лохмотьями. Чуда, совершившегося в пустыне с евреями, у которых «одежда на теле не износилась и обувь на ногах уцелела», с лесными евреями не произошло.

Плохо было в дождливые дни, страшились холодов надвигающейся зимы. Но еще больше боялись снега. На снегу каждый оставляет след, и коварный враг может выследить нас.

Вязка полесская грязь, но еще вязче она во время дождей. Землянки, построенные из тесаных бревен и камыша, покрыли толстым слоем земли и дерном. Для землянок подбирали возвышенные места с песчаным грунтом. Может быть, это убогое жилье не будет смыто разлившимися водами болот и дождями. В землянках жгли костры и поддерживали огонь, как в древности, беспрерывно подбрасывая толстые ветки. Не раз случалось, что землянки ночью загорались и люди едва спасали свою жизнь.

Опять появились банды. Они проникали в леса, где евреи собирались небольшими группами. За евреями охотились днем и ночью. Страшные случаи произошли в те дождливые дни. О некоторых из них я хочу рассказать подробнее.

На Вичевских хуторах в руки бандитов попала серниковская семья Меира и Ханы Койфман с детьми. Их перед смертью пытали. Особенно страшно пытали Меира и Хану, чтобы заставить их рассказать, где находятся евреи в лесу, о численности партизанской группы и ее вооружении. Но эти святые мученики молчали. Они погибли как величайшие герои.

Другой ужасный случай произошел с шестнадцатилетним Сашей Фиалковым. Он пришел к нам в отряд из деревни Вичевки. Это был лучший разведчик нашей группы. Переодевшись в крестьянскую одежду, он отправлялся на хутора и доставлял нам ценные сведения о немцах, полицаях. Он хорошо разговаривал по-украински, и в пастушеской одежде в нем трудно было распознать еврейского мальчика.

Однажды Саня отправился в село Жолкино, чтобы разузнать — охраняется ли там ночью кооператив и молочная ферма и как велика охрана. Он пошел туда вместе с крестьянином, бывшим советским активистом. Они пробыли в селе два дня, все разузнали и возвращались на нашу стоянку. Путь их проходил через село Вичевку. Местные жители узнали там Саню. Его задержали вместе с проводником и передали гестаповцам. Крестьянина тут же расстреляли, а Саню стали пытать, добиваясь сведений о партизанах и евреях. Саня молчал. Его привязали к хвосту лошади, гестаповец сел верхом на лошадь и погнал ее галопом. Саня погиб мучительной смертью, но никого не выдал.

Таких случаев было много.

Несмотря на частые трагические провалы, многие евреи доверяли знакомым крестьянам свою жизнь, искали у них приют и защиту в надежде как-нибудь перезимовать.

Партизанская группа созвала собрание лесных евреев, главным образом для того чтобы разъяснить им нецелесообразность разделения на мелкие группы и опасность обращения к крестьянам в деревнях из-за террора, объявленного немцами за укрытие евреев, и из-за действий охотящихся на евреев банд из местного населения.

Страшную картину представляло собой это собрание. Евреи были оборваны, ободраны, ноги были обмотаны рванью, привязанной прутьями.

Обсуждался вопрос, каким путем добывать пищу. Составили список крестьян, которым можно было довериться, надеясь, что они не выдадут евреев. Говорили о том, как строить землянки и организовать регулярную охрану жилья. Оружия не было, и решили стоять в карауле хотя бы с топором или ножом. Тогда же был составлен список евреев, бежавших из серниковского гетто и после этого погибших.

Решено было, что наша партизанская группа в ближайшее время совершит налет на немцев и полицаев в Вичевке, где большинство крестьян было пронемецки настроено.

Село Вичевка — крупный населенный пункт. В царское время там была земская больница, судебное ведомство и всегда находился следователь. Там же находилась канцелярия волости, карцер для арестованных крестьян из окружных деревень. Население Вичевки было зажиточным. Господствовало пьянство, деморализация, распущенность. Как только немцы вступили в село, многие крестьяне стали помогать им уничтожать своих соседей евреев.

Наш разведчик Драко сообщил, что полиция устраивает в Вичевке вечеринку и что немцы тоже будут в ней участвовать. Он также сказал, в каком это будет доме.

Мы, десять партизан, отправились в Вичевку. К счастью, дождь перестал, и взошла луна. Наш пароль был «луна — ночь».

Мы добрались до села и тут узнали, что вечеринка не состоится. Предупредил об этом крестьянин, работавший при советской власти в сельсовете. Получив такую информацию, мы пошли по сельской улице, растянувшейся на четыре-пять километров. Некоторые из нас заходили в дома. Только четверо вместе шагали по улице: я, Берл Бобров, Саул Галицкий и Шмуэль Пурим.

Посреди улицы был колодец и при нем два больших деревянных корыта. Мы присели на них. Ночь была ясная, и мы спокойно дожидались товарищей. Вдруг услыхали неподалеку шаги. Из дома, где должна была состояться вечеринка, послышалась музыка. Мы все поднялись и увидели перед собой полицаев. Град пуль полетел в нашу сторону. Мы побежали к сараям и начали отстреливаться. Поднялась сильная стрельба. Из дома выбежали еще полицаи. К этому времени все партизаны были на улице. Разгорелся горячий бой. Мой двоюродный брат Эфраим Бакальчук, выбежав из дома, столкнулся лицом к лицу с полицаем, и оба одновременно прицелились из винтовок друг в друга. Эфраим опередил полицая, и тот упал замертво, а Эфраим успел забрать у него винтовку.

Враг превосходил нас численно и был лучше вооружен. Это вынудило нас отступить и оставить село. Мы укрылись в придорожной канаве, поджидая Боброва, которого не досчитались.

Поздно ночью группа из трех товарищей — Шмуэля Пурима, Саула Галицкого и юноши Рувима Туркенича — отправилась в село на розыск Боброва, а также узнать, находится ли еще в селе полиция. Им было поручено доставить Боброва, даже мертвого, чтобы похоронить его в лесу и не допустить издевательства врага над его телом. Они пробрались огородами и через дворы в село. Там они никого не заметили и не обнаружили Боброва.

Не встретив ни полицаев, ни немцев, наши товарищи возвращались уже обратно вдоль улицы, но на краю села наткнулись на вражескую засаду. Партизаны были обстреляны перекрестным огнем с обеих сторон улицы. Отстреливаясь, юный партизан Рувим Туркенич погиб в бою. Другие два товарища, несмотря на сильную стрельбу, вернулись невредимыми, принеся нам горькую весть о гибели Туркенича.

Рувим Туркенич был самым молодым в нашей партизанской группе. Ему было семнадцать или восемнадцать лет. Это был светловолосый с розовыми щеками юноша. Аккуратный, чисто одетый даже в условиях лесной жизни. Утром того дня он вернулся после выполнения трудного задания, доставил подводу с продуктами и одеждой и сам распределил их среди евреев. Себе он взял розовый свитер и тут же его надел. Днем я сменил Рувима на посту. Когда я подошел к нему, он дремал. Ему неловко стало, что дремлет на посту. Я успокоил его, сказав, что после такой тяжелой ночи ничего удивительного в этом нет. Человек ведь не из железа. Лицо его после дремоты было розовым, и в розовом свитере он был очень красив. Рувим рассказал мне сон, который ему только что приснился. Ему снились родители, которые… находились в далекой Бразилии. Это был его последний сон. Как мы узнали потом, полицаи и фашисты надругались над телом еврейского партизана Рувима Туркенича.

Стрельба не прекратилась. Чем дальше, тем больше она усиливалась и была направлена в нашу сторону. Во избежание новых потерь мы ушли к своим землянкам. Там мы застали раненого Боброва. Он был ранен, когда отстреливался от напиравшего на него полицая. Он подполз к сараю, забрался на коня и умчался в лес.

Бобров был ранен в ногу. Мы перевязали ему ногу бинтами из крестьянского полотна. Никаких лекарств у нас не было.

Смерть Туркенича нас потрясла, хотя мы и знали, что жизнь каждого из нас постоянно в опасности. Нас также мучило то, что мы не можем оказать необходимую помощь раненому Боброву.

Тучи в то утро после кровавой ночи в Вичевке опять заволокли небо, опять пошел нескончаемый дождь. Голод среди евреев усилился. Дожди залили тропы и дорожки в лесу. Более слабые, физически измотанные голодом, холодом и страхом, не выдерживали и умирали. Мы сами не верили, что сможем выжить в окружении жестокого врага.

Глава 7
Чудо Сталинграда

Конец ноября 1942 года. Морозы, снег. Каждую ночь совершали мы диверсии. Не было ни одной ночи, в которую мы не совершили бы налет на хозяйства, поставляющие немцам продовольствие.

Отрадой являлось для нас радио, хотя с советско-германского фронта, да и с фронтов союзников новости поступали не совсем радостные. Иногда в наши руки попадали газеты на немецком и украинском языках. Немцы писали, что они уже в пригородах Лондона и что бомбардировали Нью-Йорк. Преувеличивали они свои успехи и на русском фронте, хвастали, что взяли Сталинград и находятся в пригородах Москвы. Хотя в немецких сообщениях было много лжи, мы знали, что положение на фронтах тяжелое и что немцы фактически находятся в глубине России.

Однажды в снежную ночь я принял по радио сообщение о прорыве армией Рокоссовского немецких укреплений на Сталинградском фронте. Я немедленно разбудил товарищей, спавших в моей избушке, и сообщил им эту новость. Мы все толпились вокруг радиоприемника и, затаив дыхание, слушали передачу из Москвы о победе Красной Армии под Сталинградом. Мы поняли, что немцы понесли самое тяжелое поражение с начала войны.

Каждую ночь я регулярно принимал из Москвы сводки Совинформбюро «В последний час». Я записывал слово в слово все, что радио передавало для печати.

Необходимо было сообщить населению о большой победе Красной Армии на Сталинградском фронте. Было очень важно проинформировать население деревень о фактическом положении на фронтах и этим разоблачить всю ложь немецкой печати. Сельское население было очень отсталым. В царское время оно из поколения в поколение было вынуждено жить в примитивных условиях. Школьной сети не было, редко в какой деревне было начальное двухклассное училище. Революционные события 1917–1920 годов мало отразились здесь. Захватив этот край, польские власти совершенно не считались ни со специфическими условиями полесского и волынского села, ни с культурными запросами национальных меньшинств. Польское государство не признавало их языки и проводило курс полонизации официальных учреждений и школьного дела.

В полесских и волынских деревнях господствовали темнота, безграмотность, бескультурье, пьянство, хулиганство. В первые дни оккупации немцы нашли здесь хорошую почву и помощников для антиеврейской агитации. В своей пропаганде они всю вину за тяжелую долю крестьян возлагали на евреев. Евреев же они объявили виновниками второй мировой войны. Из среды хулиганских элементов немцы вербовали кадры для полиции, а испытанных погромщиков назначали на руководящие должности в администрации. Эти помощники участвовали в проведении всех «акций» против евреев и самостоятельно организовывали погромы и резню в еврейских местечках, в городах и селах.

Немецко-фашистская пропаганда в деревнях проводилась с помощью листовок, прокламаций, газет и специальных изданий. Крестьяне были напуганы немцами и с покорностью выполняли все распоряжения оккупантов. Они не верили, что может быть на земле еще такая сила, как немецкая армия. Именно поэтому мы были заинтересованы информировать крестьян о победах Красной Армии. Так как у нас не было ни типографии, ни пишущей машинки или гектографа, мы решили раздобыть карандашей, копировальной бумаги и несколько стоп писчей бумаги. Как мы узнали, эти материалы имелись в кооперативе села Золотое на Волыни. Несколько наших товарищей взялись совершить налет на этот кооператив. Село Золотое находилось в 25 километрах от нашей стоянки. В одну из ночей эта группа побывала там и вернулась обратно в лес, доставив пару десятков листов копировальной бумаги, несколько десятков тетрадей и пару десятков карандашей.

В избушке при огне костра составил я первую листовку. Я сообщил о прорыве армии Рокоссовского на Сталинградском фронте, приведя данные о количестве погибших и попавших в плен немецких солдат и офицеров и о захваченных у немцев трофеях. В следующую ночь эта листовка, написанная в двадцати пяти экземплярах, была расклеена на стенах церквей и управ. Из-за страха крестьяне листовки срывали и читали их в глубокой тайне.

Эта примитивная печать стала очень популярной. Я каждый день писал новую пламенную прокламацию, сообщая последние новости с германско-советского фронта и с фронтов союзников. Во время каждого налета наряду с оружием и продовольствием стремились раздобыть и бумагу, которая также оказалась хорошим оружием. Среди крестьян появились добровольцы — распространители наших прокламаций.

Однажды вечером мы организовали митинг в селе Сварыцевичи. Мы ходили из дома в дом и звали крестьян на собрание в школе. Хотя крестьяне боялись немцев, которые не могли не узнать об их участии в митинге, но они также боялись и партизан.

В школе собралось много народу. Пришли мужчины и женщины, много молодежи. Председателем собрания был партизан Курочкин из Ленинграда. Он заявил, что митинг откроется лишь тогда, когда явится священник. Через несколько минут партизаны доставили священника. На митинге выступили Музычко и Курочкин. Они рассказали о больших победах Красной Армии и о том, что приближается день поражения немецкой армии. В конце речи Курочкин сказал, что население должно помочь партизанам в их борьбе против немцев. К концу митинга Курочкин потребовал от священника, чтобы тот благословил Красную Армию. Священник в страхе перед партизанами дал ей свое благословение.

Немцы вскоре узнали о наших листовках, а также о состоявшемся в Сварыцевичах митинге с участием священника.

Через пару дней после митинга, стоя на посту, я увидел крестьян, бегущих в лес с криком:

— Партизаны, соколики, рятуйте! Нимцы, нимцы!

Я не подпустил крестьян к нашей избушке и велел им подождать. Мы посоветовались, как быть. Было ясно, что выстоять со своими винтовками против немцев, если они нападут на деревню и проникнут в лес, мы не сможем. Но мы решили выйти на греблю, которая ведет в Сварыцевичи, и там устроить засаду.

Трое суток сидели мы в засаде у гребли, но ни немцы, ни полицаи не появлялись. Жители Сварыцевичей все это время были в лесу и вернулись, когда мы оставили засаду.

Крестьяне уже не сидели спокойно в хатах. Днем и ночью охраняли село. Были выкопаны винтовки, в 41-м брошенные красноармейцами, попавшими в окружение. В Сварыцевичах была организована партизанская группа, которая поддерживала с нами тесный контакт. Активными деятелями в этой группе были Грицюк и Пашкевич. Грицюк — украинец, был при советской власти активистом. Пашкевич — поляк, до войны работал механиком. Он нам много помог: ремонтировал оружие, наладил производство самодельных бомб и гранат. Их сыновья и дочери также стали активными партизанами.

Неспокойно было в ближних деревнях — Бродницах, Бутове, Замрученье, Озерске. Ожидали, что немцы могут нагрянуть в любой час и сжечь деревни вместе с населением. Узнав, что немцы идут, все население оставляло деревню и бежало в лес. Таким образом, крестьяне постепенно втянулись в партизанское движение. Особенно подтолкнула крестьян к этому расправа немцев с населением села Бутово. Они там загнали двести человек в сараи, заперли их и сожгли сараи вместе с находившимися там людьми. Так называемому «бургфридену», т. е. гражданскому миру, в тех селах был положен конец.

Евреи могли свободнее появиться в деревне и раздобыть кусок хлеба и продукты. Партизан принимали, как почетных гостей.

Мы обязали крестьян помогать партизанам продуктами, и они это делали. Но однажды партизан Курочкин постучался в окно хаты в селе Бродницы и попросил хлеба. Крестьянка, подошедшая к окну, отказала. Курочкин выстрелом убил крестьянку. Этот случай навел страх на крестьян. С того времени они напекали много небольших хлебцев, и если кто стучал в окно, так сразу и протягивали ему через окно хлебец.

После победы Красной Армии под Сталинградом в лес стали приходить молодые крестьяне, они становились у нас связными. Появились у нас бывшие советские активисты и стали помогать нам в нашем партизанском деле. Победа под Сталинградом вдохновила нас на смелые действия.

Глава 8
Партизанская зона

Наступила зима. С первых же дней разразилась она снежными метелями, превратила землянки в снежные сугробы. Лес засеребрился, а поля покрылись снежной скатертью.

В те декабрьские дни 1942 года собирались мы оставить Сварыцевичский лес. Мы доукомплектовали нашу группу. Вместо погибшего нашего товарища, Рувима Туркенича, мы приняли Пиню Фарфлмазе, бежавшего из Домбровицкого гетто. Вместо раненого Берла Боброва вступил в отряд его брат Матус Бобров. Кроме них в нашей партизанской группе в Сварыцевичском лесу были Алик Абугов, Анатолий Курочкин, Геник Музычко, Лазарь Бромберг, Лейвик Фишман из деревни Замрученье, Сема Фиалков, Ваня и Максим — оба советские военнопленные, бежавшие из лагерей, а также несколько молодых крестьян с Бутовских хуторов. Командиром нашей партизанской группы мы избрали Алика Абугова.

Мы, двенадцать партизан, отправились на зимовку в другой лес — Озерский. Мисюра привел своих четверых дядек с лошадьми и повозками. На одну повозку мы положили раненого, на другие повозки уложили весь скарб.

Когда оставляли лес, была сильная метель. Из-за раненого Боброва двигались мы шагом, чтобы тряской не причинять ему боли. Мы шли рядом с повозками, вооруженные винтовками. Ехали мы окольными дорогами по незамерзшим еще болотам.

Озерск — большое волынское село. На краю его стояла хата нашего связного Андрея. Он сообщил нам, что можно проехать селом — там нет ни немцев, ни полицаев.

В трех-четырех километрах от села находилась смолярня, которую мы взорвали в октябре. Из всех строений остался только дом сторожа Дмитрия на опушке леса. Возле дома Дмитрия мы остановились. Он уже был извещен о нашем предстоящем приезде. Дмитрий приготовил для нас избушку в лесу в глухом месте в окружении бескрайних трясин.

Дмитрий со своим помощником показали нам дорогу, проводили до избушки и помогли нам устроить партизанское хозяйство, а также установить радиоантенну. Хотя мы проехали село глубокой ночью, в Озерске сразу узнали, что в их лесу появились партизаны. На следующий день мы встречали в лесу крестьян, как будто разыскивающих свой скот. Нам стало как-то неуютно в этом лесу.

Вечером мы нанесли визит сельскому голове и его секретарю и предупредили, что в случае дальнейшего сотрудничества с немцами они будут наказаны. Они были напуганы и заявили, что будут служить партизанам и окажут нам помощь хлебом и продуктами.

Лесным сторожем служил Ян Зимнявода, также назначенный на эту должность немцами. Узнав, что в лесу находятся партизаны, он сам явился к нам и изъявил согласие быть нашим связным. Он разыскал в селе Лютинск на реке Горынь доктора Юзефа Парнаса и доставил его в нашу землянку для оказания помощи раненому Боброву. Доктор Юзеф Парнас жил в селе по арийским документам и обслуживал сельское население. Оба, и Зимнявода, и Парнас, включились в партизанское движение. Зимнявода впоследствии стал командиром партизанской роты и погиб в конце 1943 года в бою с националистами в деревне под Сарнами.

Мы стали распространять в окрестных селах наши бюллетени, оттуда они передавались в более далекие села. Мы составили обращение к населению и активизировали наши партизанские действия, главным образом против полиции. Полицаи появлялись в деревнях большей частью по воскресеньям или по вечерам, навещая свои семьи или родителей. Связные нас ставили в известность о появлении полицаев, и мы совершали нападения на их дома. В результате наших успехов в преследовании полицаев многие из них бежали от немцев, стремились попасть в партизанские отряды или передать нам свое оружие. В селе Озерске были случаи, когда крестьяне отбирали у своих сыновей-полицаев винтовки и приносили их нам.

Однажды к нам в избушку прибежал Дмитрий и сообщил, что к нему в дом пришли двое полицаев, которые хотят нам сдать свои винтовки. В избушке нас было двое — я и еще один партизан. Мы выругали Дмитрия за его неосторожность, за то, что направился в сторону нашей избушки. Кто мог быть уверенным в том, что немцы не послали этих двух полицаев, чтобы выведать место нашей стоянки. Могло же быть, что в лесу устроена засада и тогда можно было в любой момент ожидать нападения. С нами в избушке находился раненый Бобров. Он был в тяжелом состоянии, и увезти его мы не могли — не было повозки. Мы решили направиться к Дмитрию, считая, что если готовится нападение, лучше столкнуться с врагом вдали от избушки.

Мы отправились с Дмитрием, не сказав Боброву ни слова, чтобы его не волновать. Дойдя до опушки леса, мы послали Дмитрия посмотреть, находятся ли еще полицаи в его доме. Минут через двадцать он вернулся: да, полицаи нас ждут.

Взяли винтовки наизготовку. С большим беспокойством и волнением вошли мы в дом. На нашу команду «Бросай оружие!» полицаи положили винтовки на пол и подняли руки вверх.

Полицаи просили принять их в партизанский отряд. Мы им велели ждать в доме Дмитрия до вечера, а сами, прихватив с собой их винтовки, вернулись в лес. Вечером мы им сообщили, что в партизанский отряд их не принимаем, и предупредили, чтобы они больше не служили в немецкой полиции.

Мы поддерживали все время связь с другими партизанами в Сварыцевичском лесу, а также установили связь с возникшими еврейскими партизанскими отрядами в лесу графа Платера и в Николаевском лесу.

Евреи, бежавшие из Домбровицкого гетто, выделили из своей среды активную партизанскую группу под командованием Пинхуса Наймана. Отважными партизанами этой группы были: братья Найман, три брата Шпинь, Тульчин, Фарфлмазе, перешедший впоследствии в нашу группу, Мудрик, Овсянко (родом из Польши), погибший в бою с националистами, Мойше Розенберг, три брата Шейман — Зелик, Михель и Лейб, М. Цацкес, Пинхус Найман из Сарн, Гендзель и доктор Борух Эрлих. Эта группа развернула активную деятельность: подожгла почту, электростанцию и паровые мельницы, систематически вела бои с полицаями и профашистскими элементами. Несколько человек из этой группы напали на больницу и вывезли оттуда доктора Эрлиха, скрывавшегося в шкафу. Это было одной из многочисленных операций этой группы. Доктор Эрлих лечил раненых партизан и больных евреев. Целыми ночами ходил он от избушки к избушке, от леса к лесу, чтобы оказать больным медицинскую помощь. Кроме того, он участвовал во всех сражениях, которые вела партизанская группа.

В Николаевском лесу действовала партизанская группа братьев Бобровых — Мотеля, Эли и Меира и трех братьев Шухман — Ерахмиэля, Аврум-Эли и Мойше.

Фактически здесь возникла партизанская зона на большой территории. Так как немцы и полицаи в этой зоне не появлялись, то здесь свободно ходили и разъезжали даже днем не только партизаны, но и невооруженные евреи.

Быстрым темпом стало развиваться партизанское движение в нашей местности. В деревне Хочино, возле железнодорожной станции Удрицк на линии Лунинец — Сарны, население организовало партизанский отряд, который под командованием нашего связного Нестерчука и поляка Добжинского напал на охрану станции и гарнизон в Удрицке. Они разгромили немцев и венгров и захватили большие трофеи: 280 винтовок, 6 пулеметов, 15 автоматов и ящики с патронами. Хочино выстояло в борьбе до самого прихода Красной Армии, не допустив туда немцев, хотя они находились на расстоянии 10–12 километров от села. Командиром этого крестьянского отряда был майор Каплун. Еще до возникновения партизанского отряда и нападения на Удрицк крестьяне побывали у нас в Озерском лесу, и мы посоветовали им начать борьбу против оккупантов. В дальнейшем мы поддерживали с этим отрядом тесную связь.

О существовании нашего отряда в Озерских лесах узнал прославленный партизанский генерал Ковпак и партизанский полковник «Батя». К нам прибыл посланец Ковпака — еврейский партизан, киевлянин. Он хотел забрать с собой раненого Боброва и переправить его в Москву. Партизанское соединение Ковпака находилось тогда на реке Припять, и советские самолеты доставляли туда снаряжение и вывозили раненых партизан в Москву. Бобров отказался уезжать, он сказал: «Если уж умереть, то лучше в окружении своих товарищей».

Батя, настоящая фамилия которого Линьков, по специальности инженер, прислал к нам нескольких партизан во главе с Сергеем Корчевым^[26] и полковником Бринским. Корчева мы знали, и я о нем писал в главе 4. Он был комиссаром отряда Попова, одержавшего большую победу над немцами у Бутовских хуторов. Бринский был известен под именем «Дядя Петя». Он был высажен с десантом в Витебских лесах. Дядя Петя пришел к нам из Мозырских и Туровских лесов, где находился штаб Бати. Батя организовывал диверсионные группы по пять-шесть человек, снабженные взрывчатыми материалами для подрыва железнодорожных путей, поджога учреждений, складов и магазинов. Деятельность Бати отличалась от деятельности Ковпака, который вел открытые бои с немецкими гарнизонами. Целью делегации Бати было включение нашей группы в его Соединение под начало Корчева, который был назначен командиром всех групп, действовавших в этой местности.

Дядя Петя долго не задержался у нас, он пробыл всего несколько дней и уехал в Озерцы, деревню по ту сторону реки Стырь. Там крестьянин Николай Конищук из деревни Грива, недалеко от Ковеля, организовал отряд из 120 евреев, бежавших из гетто в Маневичах, Рафаловке, Пневно и Камень-Каширском. Активность при организации отряда проявили евреи Берл Лорбер, Иосиф Блянштейн, Ицхак Куперберг, Владимир Верба, Яков Цвайбель, Иосиф Цвайбель и Пинхас Тинер. Николай Конишук назвал себя «Крук». Потом и партизаны его отряда назывались круковцами.

Этот отряд имел большой гражданский лагерь, в котором находилось 200 евреев, главным образом дети, старики и женщины. Николай Конищук проявил большое понимание ситуации и преданность евреям. Бринский развернул в этом районе большую работу и создал здесь штаб, который сам возглавил. Он также контролировал деятельность Корчева, который, как уже было сказано, был назначен командиром всех партизанских групп этой местности. Корчев создал в Сварычевичском лесу свой штаб, куда входили кроме него Максим Мисюра и Алик Абугов. Сварыцевичский штаб был подчинен Дяде Пете в Озерцах, а Дядя Петя подчинялся полковнику Бате.

Управление партизанскими группами было централизовано, группы имели связных. Партизаны избегали движения по трактам, и в лесах возникли свои тропы и дорожки. Установилась своя санная дорога в лесу.

Страх перед зимой и белым снегом исчез. Была создана партизанская зона. Легче стало также со снабжением. Крестьяне прекратили поставки хлеба и продуктов для немцев, и партизаны начали проводить свои хозяйственные мероприятия в деревнях. Построили обширные благоустроенные удобные для жилья землянки с полами и печами.

Немцы не появлялись в нашей зоне. Они не появлялись и в деревнях. Были ликвидированы полицейские участки в окружности, где мы были хозяевами. До сих пор мне непонятно, почему немцы не нападали на нас и даже не пытались ограничить нашу власть над деревнями. Возможны всякие объяснения, например такое: в связи с поражениями, понесенными немцами на Сталинградском фронте, гарнизоны, состоявшие в основном из гестаповцев, дрожащих за свою жизнь, заперлись и избегали активных боев с партизанами в лесах. Награбив много ценностей во время своих акций против евреев, они хотели сохранить себя и награбленное добро, чтобы воспользоваться им после войны. Может быть, гестаповцы, опасаясь быть направленными на фронт за неумелые действия против партизан, скрывали перед высшей инстанцией факты активизации партизанского движения. Возможно, немцы решили сначала сконцентрировать свои силы на фронте, чтобы там добиться победы, а затем уже взяться за партизан. Как бы то ни было, партизаны имели возможность свободно существовать в лесах и продолжать свою деятельность.

Глава 9
В Озерской землянке

Первого января 1943 года мы поселились в землянке, построенной на возвышенном месте, по обеим сторонам которого длинными верстами тянулись трясины. С большой осторожностью ступали мы по ним. Несмотря на большие холода, здесь были топи, которые не промерзли, и можно было утонуть.

Землянка была занесена снегом. Над ней темнели редко разбросанные деревья и торчала антенна, опутанная проволокой. В этом диком месте радио было единственной связью с миром. Мы слушали вести с фронта, музыкальные концерты. Этим создавалась иллюзия, что ты член цивилизованного мира, а не живешь в доисторическую эпоху — как предки в пещерах.

Нас было уже не двенадцать, а сорок еврейских партизан. В результате наших беспрерывных нападений на полицаев мы добыли столько оружия, что смогли увеличить нашу группу и превратить ее в активную партизанскую силу. В связи с назначением Мисюры в штаб командиром нашего отряда был назначен Эфраим Бакальчук. В январе нашей группой под командованием Эфраима были осуществлены нападения на земскую больницу в Вичевке, на немецкие фермы в селах Золотое и Воробино, на немецко-венгерский гарнизон в Хиночах. Все операции прошли успешно, без потерь. На ферме в Золотом мы захватили 150 коров, 20 лошадей и много мешков с хлебом. Коров мы раздали другим партизанским группам, невооруженным евреям, а также крестьянам, симпатизировавшим и помогавшим партизанам. Захваченными трофеями мы обеспечили себе питание на всю зиму.

Воробинское поместье принадлежало богатому польскому помещику графу Платеру. Оно представляло собой целый комплекс предприятий. Этим поместьем управляли польские служащие под наблюдением немцев. Продукция отправлялась в Германию. Там производились и отличные ликеры, и водка; сарненский гебитскомиссар отправлял их в Берлин для нацистских заправил.

Нападение на это поместье наши партизаны совершили ночью. Гарнизон состоял из венгров, которые сразу же сложили оружие. Мы погрузили на помещичьи подводы ящики с маслом, мешки с сахаром, бочки со спиртом и другое добро. В этой операции активно участвовал доктор Эрлих, первым ворвавшийся в поместье с группой партизан, разоружившей охрану у главных ворот.

Большие убытки понесли немцы в Хиночах. Там мы подожгли здания станции, зерновые склады и много стогов сена.

Вокруг землянки в Озерском лесу были сложены мешки с зерном, сахаром, бочки с водкой, стояли на привязи коровы и лошади в полной упряжке. Лошади ржали, коровы мычали, точно у нас был фольварк богатых помещиков. Теперь и у невооруженных евреев было достаточно продуктов для питания и обмена у крестьян на одежду. Мы помогали продуктами цыганам, находившимся в Озерском лесу. Они бежали от немцев, которые их истребляли наравне с евреями.

Из Вичевской больницы привезли свыше двадцати ящиков с медикаментами. Доктор Эрлих остался в нашей группе. Он наряду с больными и ранеными партизанами лечил и крестьян. Я уже упомянул о боевом пыле доктора Эрлиха. Он участвовал в каждой нашей операции. Я ему говорил, что так поступать не следует, так как он — единственный врач и в случае гибели в бою некем его заменить. На это он мне ответил, что он — фаталист, верит в судьбу и то, что должно случиться, неизбежно случится, если он даже останется в землянке.

Радиосообщения я принимал и записывал по ночам в землянке — рядом с тяжелораненым Бобровым. Землянка наша была в заброшенном диком месте, подобном Горам Тьмы, о которых говорится в сказках о дьяволах и злых духах. Припоминаю я ночь, когда через окошечко землянки я увидел огни на болотах, они приближались к нам. Вначале я думал, что это немцы или полицаи. Но Бобров успокоил меня, сказав, что это волки, учуявшие запах забитых волов, развешанных на деревьях. Когда рассвело, я вышел из землянки. Вокруг землянки и на болотах были видны волчьи следы. Интересно, что волки ничего не тронули.

Состояние здоровья Боброва ухудшалось с каждыми днем, и он скончался. Он был одним из наших самых смелых партизан и лучшим стрелком в нашей группе. В последние дни ему захотелось поиграть на скрипке. Мы достали скрипку, и по вечерам он играл на ней трагические мотивы, словно предчувствуя, что это его последние дни.

Вблизи землянки вырыли мы глубокую могилу и похоронили его. Брат Боброва — Матус, которого сейчас уже также нет в живых, прочитал поминальную молитву — кадиш. У могилы мы все поклялись бороться против гитлеровцев и местных фашистов и дали слово позаботиться о его девятилетнем сыне Натане. Как только установилась связь с центром, мы на самолете переправили его в Москву, где он находится и сейчас.

За несколько дней до смерти Боброва к нам в отряд прибыли медицинские сестры Тамара Гройбарт и Матильда Хаина. Тамара была женой погибшего во Львове учителя школы имени Борохова^[27] в Пинске. Тамара и Матильда находились в столинском гетто, их вместе со всеми евреями вывели на площадь, чтобы угнать за город на расстрел. Гебитскомиссар вызвал из рядов Тамару и Матильду, как медицинских сестер, в которых нуждалась больница. Матильда была незаменимая операционная сестра, немецкий врач добивался ее возвращения. Матильда была родом из Пултуска (Польша) и во время войны вместе с родителями оказалась в Столине. Она не хотела покидать своих родителей на соборной площади. Но родители велели ей уйти, чтобы остался в живых хоть кто-нибудь из их семьи. Тамара и Матильда продолжали работать в больнице, но чувствовали, что раньше или позже их убьют. Они договорились с крестьянином из Бутовских хуторов, приехавшим в больницу за своей дочерью, и он увез их к себе домой. В его доме медсестры находились только ночью. Днем же, несмотря на сильные морозы и снег, они находились в лесу. Случайно мимо проезжал Эфраим Бакальчук, увидел их и привел в нашу землянку.

Наша землянка в Озерском лесу была центром притяжения для всех партизан из ближайших лесов. У нас был радиоприемник, мы раздобыли две пишущие машинки, одну с русским шрифтом, другую — с польским. Мы уже тогда выпускали воззвания и бюллетени. У нас имелась аптека и медицинский персонал. Хотя штаб размещался в Сварыцевичском лесу, мы были центральным пунктом, и наша группа была наиболее активной и инициативной в боевых действиях.

Штаб находился под непосредственным влиянием Корчева. Он диктовал, и его слово было законом. Он был необычайно самолюбив и настолько нервозен, что мог застрелить ослушавшегося, даже если это был его старый друг. Поэтому невозможно было спорить с ним. Корчев — украинец, из Сум, побывал в немецком плену и бежал оттуда. Он никогда ни с кем не говорил о своей жизни в плену. Как коммунисту, ему было неприятно, что люди знают об этом. Возможно, именно поэтому он стремился показать перед Москвой свою активность в партизанских лесах. Для нас, евреев, он был особенно тяжелым человеком, потому что и он не был свободен от антиеврейских настроений.

В один прекрасный день он потребовал отстранить Эфраима Бакальчука от командования нашей группой, мотивируя это тем, что тот расстреливает крестьян без оснований. Это обвинение было совершенно несправедливо. В одной деревне были схвачены и расстреляны три селянина, которые охотились за евреями. За премию в несколько килограммов соли они погубили в Замрученьском лесу много евреев, бежавших из Домбровицкого и Высоцкого гетто.

Вместо Эфраима Корчев хотел назначить к нам командиром молодого парнишку Васю, выдававшего себя за бывшего советского летчика. Фактически он являлся одним из окруженцев, которые, чтобы не попасть к немцам в плен, рассеялись по деревням и батрачили у крестьянок, мужья которых были на фронте.

У Сергея Корчева была явная тенденция отстранять евреев от руководящих постов в партизанских группах. Так он поступил в Домбровицкой группе. Он отстранил еврея Пинхуса Наймана от должности командира и на его место назначил Федьку Маслова. Мы сопротивлялись его требованию об отстранении Эфраима Бакальчука, который являлся инициатором создания нашей партизанской группы. В конце концов Сергею удалось отстранить Эфраима. Корчев неправильно информировал Дядю Петю, и поступило распоряжение откомандировать Эфраима к Дяде Пете, где он стал командиром диверсионной группы. Вместо Эфраима командиром был назначен отважный партизан Нахман Зильберфарб. Это был компромисс со стороны Сергея и с нашей стороны. Прежний кандидат на должность командира — Васька — был преступным типом. Однажды, ночуя у нас, Вася увидел у одного из наших партизан часы, память отца. Он попросил дать ему часы, чтобы убедиться действительно ли они на двадцати камнях, и убежал с ними. Зная, что Вася был любимцем Сергея, об этой истории мы умолчали. Но через несколько дней Вася ограбил в лесу двух евреев, а еще через несколько дней он на Бутовских хуторах убил еврея из Городно. Мы потребовали от Сергея выдать Ваську для расстрела, но он отправил его к Дяде Пете в Озерцы, где Васька и был расстрелян.

Затем началась новая серия придирок к евреям со стороны Сергея. За незначительное нарушение дисциплины он расстрелял еврейского партизана Матуса Боброва из Сварыцевичей. Терпение наше было на пределе. Мы намеревались расстрелять Сергея, но в последний момент передумали, опасаясь, что это может вызвать беспорядки, внутреннюю борьбу и отразится на положении невооруженных евреев. Из-за недостатка оружия число вооруженных евреев было невелико. Проблема оружия была наиболее трудной. Десятки евреев ходили без оружия. Это обстоятельство заставило нас закрыть глаза на ряд враждебных выпадов Корчева. Еще больше наше положение осложнилось, когда Корчев решил принять в ряды партизан полицаев. От полиции местечка Высоцк за подписью коменданта Фомина поступило письмо с просьбой принять полицаев в партизаны. Фомин, по кличке «Сотник», служил в деникинской армии. После разгрома деникинцев Фомин бежал в Польшу. Когда Польша была захвачена немцами, Фомин стал комендантом полиции в Высоцке, где он проживал до войны. Высоцкая полиция вместе с немцами провела «акции» против евреев в Высоцке и его окрестностях. Несмотря на наши возражения, Сергей встретился в доме Дмитрия с полицаями, и они стали партизанами, но с условием, что будут вести партизанскую работу самостоятельно и жить в отдельной землянке. Они обещали выполнять задания штаба, главным образом Корчева.

Нас это «родство» очень обеспокоило, тем более что некоторые полицаи были нам известны как убийцы наших близких и родных. Они построили землянку в трех-четырех километрах от нашей и стали нашими соседями. Их было около шестидесяти человек, вооруженных винтовками, немецкими револьверами и гранатами. Во всех отношениях они были сильнее нас. Мне приходилось часто бывать у них в землянке. По распоряжению Сергея я должен был их информировать о победах Красной Армии. Каждый мой визит к ним причинял мне большие страдания. Впоследствии я категорически отказался от этой миссии, мотивируя это тем, что они не проявляют никакого интереса к успехам Красной Армии и притворяются спящими, когда я читаю им сводки. Кроме того, они могли в любой момент меня подстрелить, когда я уходил из их землянки.

Все мы чувствовали, что нам грозит большая опасность со стороны этих бывших полицаев, а теперь партизан. Мы усилили нашу охрану, как дневную, так и ночную. Мы также установили наблюдение за их партизанской деятельностью и следили, куда они ходят. За целый месяц они ничего не сделали, заверяя Сергея, что готовят большое нападение на немецкий гарнизон. Партизаны нашей группы задержали одного полицая, Карпа, у которого были найдены немецкие документы. В них были указания полицаям, как совершить нападение на наш отряд. Им была обещана помощь. Нам и раньше было ясно, что немцы их специально послали в лес, чтобы нас уничтожить, но теперь это стало для нас очевидным. Карпа мы расстреляли, а документы отправили Сергею и Мисюре.

Сергей, видимо, понял, что если он будет и дальше настаивать на своем, его карьере будет положен конец. К тому же он боялся Дяди Пети. В эту же ночь была укомплектована партизанская группа, в основном из евреев, и землянка полицаев была окружена. Сергей вошел в землянку и заявил полицаям, что хочет посоветоваться с ними по очень важному делу. Питая к Сергею полное доверие, полицаи вышли из землянки без оружия. Они были немедленно окружены нашими партизанами, вход в землянку блокирован. Их было сорок с лишним человек. Почти все они были расстреляны. Двум-трем удалось бежать. Была расстреляна также женщина, выдававшая себя за жену «Сотника». У нее нашли удостоверение сотрудницы гестапо.

Через несколько дней немцы и полицаи напали на нашу землянку. Они численно превосходили нас. Завязался ожесточенный бой. Командир наш, Нахман Зильберфарб, отсутствовал, он участвовал в диверсионной операции на железнодорожной линии Кобрин — Пинск. Зильберфарба замещал Борух Маньковский. Он умело командовал нашей группой в этом упорном бою и вывел нас из окружения.

Полицаи и немцы захватили нашу землянку, раскопали могилы Берла Боброва и Велвела Туркенича, выбросили их тела на съедение воронам и диким кабанам.

Как потом выяснилось, привел немцев наш информатор Дмитрий, под опекой которого мы жили в Озерской землянке.

Глава 10
«Сварыцевичи — вторая Москва»

Все дороги и тропинки Полесья и Волыни вели в Сварыцевичский лес. Он был популярен в ближних и дальних деревнях и селах, городах и местечках. Этот гордый лес знали друзья и враги. Он врезался в память партизан ближних и дальних лесов, он запомнился немцам в Пинске, Ровно, Ковеле, Луцке и Бресте.

Когда я во второй половине февраля 1943 года опять прибыл в Сварыцевичский лес, я не узнал своего старого друга, давшего мне приют от злых зверей в человеческом образе. Изменилась вся панорама леса. Когда в декабре 1942 года наша группа ушла в Озерский лес, на снегу были еще волчьи тропы рядом со следами человеческих ног. Помню, как однажды я остался один в нашем камышовом шалаше у тлеющего костра. В эту темную осеннюю ночь все партизаны нашей группы отправились в деревню на поиски пищи. Начало моросить, и огонь стал потухать. Вдруг завыли волки всего в нескольких шагах от шалаша. В нашей группе был всего один наган, и я был безоружен. Я стал раздувать гаснущий огонь, но дождь мешал. Как раз в эти минуты отчаяния я услыхал человеческие шаги. Это наша группа возвращалась с задания. От первого же выстрела волки разбежались с воем, озлобленные тем, что люди ворвались в их царство.

Лес стал перекрещиваться накатанными санными дорогами, изъезженными путями, похожими на улицы. Землянки с дымоходными трубами придавали нашему лагерю вид обжитого поселка. Дым, поднимавшийся вверх из труб, свидетельствовал о том, что в этих землянках живут люди. Как партизаны, так и евреи из семейного лагеря построили себе удобные пещерные жилища и обзавелись небольшим хозяйством: парой горшков, примитивным столом и скамейками.

Все пути и дорожки, полянки и просеки усиленно охранялись. Дикий лес выглядел как военный городок, а землянки — как казармы.

В части организации и установления дисциплины нельзя не отдать должное Сергею Корчеву. Он все хорошо организовывал, и везде был полный порядок. После истории с полицаями он утихомирился, не позволял себе антиеврейских выпадов.

В наши партизанские ряды вступали крестьяне из деревень, в основном молодежь. Их привлекала партизанская жизнь. Чем быть отправленными в немецкие шахты на каторжные работы, они предпочитали уйти в лес. К тому же у нас было много еды, мяса, а также водки. Самогон делался большей частью из картофеля. Кроме того, ходили с оружием и выглядели военными. Все это так, но решающую роль сыграли победы Красной Армии. Многие рассчитывали, что когда вернется в этот край советская власть, пребывание в партизанском отряде будет для них большим плюсом.

Неприязни во взаимоотношениях между партизанами — евреями и неевреями тогда не было. Еврейская партизанская сила была доминирующей. Господствовала здоровая атмосфера солидарности. Все русские и украинские партизаны знали, что мы, евреи, были первыми организаторами партизанских групп и что мы вспахали и подготовили почву для большой партизанской деятельности.

В Сварыцевичском лесу было значительное число активных, мужественных еврейских партизан и партизанок.

Яркий пример — Файвель Глезер. Он бежал в лес из Серниковского гетто и с первого же дня чем мог помогал блуждавшим в лесу евреям и морально поддерживал их, отдавая этим несчастным любовь своего большого сердца. В Серниках он был председателем «Гехалуца». В бою с немцами под деревней Перекалье в 1943 году Глезер был тяжело ранен. Не желая попасть в руки немцев, он пытался застрелить себя из винтовки, но неудачно. Глезер обратился к украинскому партизану Худкому из Владимирца с просьбой застрелить его. Когда немцы были уже в нескольких шагах от них, Худкий, отступая, застрелил Глезера.

Следующий пример — героический партизан Давид Тасман из Пинска. Он также был тяжело ранен в бою под Перекальем. Перед смертью на поле боя он просил, чтобы его винтовку передали товарищу.

Мойше Бромберг из деревни Сварыцевичи. Ему было всего 19 лет, но он показал себя способным командиром, ориентирующимся в любой обстановке. К словам и советам Бромберга всегда прислушивались, речь его всегда сопровождалась умной шуткой. Возвращаясь с операции после подрыва немецкого эшелона на железнодорожной линии Сарны — Ковель, он пал в бою с бандеровцами.

Сема Фиалков из Серников добыл себе винтовку голыми руками. Он сзади напал на украинского полицая, поборол его и забрал винтовку. Сема был одним из лучших разведчиков. Однажды, когда Сема возвращался из разведки, он наткнулся на немецких кавалеристов. Немцы хотели захватить Сему живым, но, несмотря на ранение, ему удалось вернуться в отряд. Летом 1943 года он погиб в неравном бою с пронемецки настроенными крестьянами села Вичевка.

Нахман Фиалков, брат Семы, прибыл в нашу группу в январе 1943 года. Нахману было всего 16 лет, но ему можно было доверить самое важное партизанское задание. Нахман погиб в бою с немцами под Перекальем.

Матильда Хайна, о которой уже говорилось выше, была медсестрой и начальником партизанского госпиталя, размещенного в двух землянках. В госпитале был образцовый порядок, он был хорошо обеспечен трофейными медикаментами, захваченными в немецких госпиталях. Матильда была всей душой предана больным и раненым. Она была схвачена врагами в селе Вичевка и погибла после жестоких пыток. Местные фашисты изрубили Матильду гайдамацкими секирами, а на ее груди ножом вырезали шестиконечную звезду — Маген-Довид^[28].

Доктор Борух Эрлих лечил больных и раненых в госпитале, организовал курсы медицинских сестер и участвовал во всех сражениях.

Эфраим Бакальчук, вернувшийся в конце января к нам в отряд, умело руководил боевыми действиями нашей группы.

Нахман Зильберфарб был закаленным бойцом и как командир группы пользовался любовью и доверием. В борьбе с врагом он не знал страха и пылал ненавистью еврейского мстителя.

Алик Абугов — самоотверженный партизан, опытный разведчик. Он легко находил общий язык с жителями деревень, симпатизировавших партизанам. Такие деревни назывались «партизанскими деревнями». На счет Абугова можно записать организацию партизанских резервных групп в Сварыцевичах — группа в 36 человек, Озерске — 21 человек, Пузне^[29] — 6, Жолкино — 6, Иванчицах — 31, Бутово — 9, Серниках — 13, Замрученье — 16 человек. Эти группы помогали партизанам в разведывательной работе и в снабжении продуктами. Они охраняли свои деревни, а некоторые из них включились в активную партизанскую деятельность.

Братья Ошер и Борух Маньковские происходили из деревни возле Домбровиц. Оба высокие, стройные, с черными от загара лицами, они выглядели как восточные евреи. Оружие они добыли себе голыми руками. Братья Маньковские были подлинными еврейскими партизанами, напоминавшими библейских Хасмонеев^[30]. Борух Маньковский был командиром отделения и выделялся своим героизмом. Ошер Маньковский был так же храбр, как и его брат, и отчаянно дрался с фашистами. Он говорил, что должен истребить как можно больше фашистов за смерть своего трехлетнего сына, погибшего во время домбровицкой резни. В бою под Думанью за несколько дней до выхода из леса Ошер Маньковский был тяжело ранен и по дороге в госпиталь скончался.

Лазарь Бромберг, брат Мойше Бромберга — один из первых и отважных партизан. Был командиром отделения и подрывником, большим специалистом по взрывам железнодорожных путей, мостов и складов.

Саул Галицкий, из деревни Сварыцевичи, бежал из Серниковского гетто, скрывался у поляка в Сварыцевичах, а когда была организована наша партизанская группа, был в числе первых двенадцати партизан в Западном Полесье на территории между реками Стырь и Горынь.

Шмуэль Дурим из Серников — отважный партизан, унаследовал от своего отца и брата, активных участников революции 1905 года, их пыл и непримиримость. Он бесстрашно сражался с фашистами. Во время диверсионной операции на линии Ковель — Сарны потерял глаз.

Многие еврейские партизаны отличились своей отвагой и выдержкой. Я перечислю тех, кого запомнил: три брата Шпинь (Домбровицы), Мудрик (Домбровицы), Перчик (Пинск), Лейвик Фишман, Мойше Туркенич и Велвл Туркенич (Серники), Зелик Койфман (Серники), Велвл Ворона (Серники), Шмуэль Туркенич (Серники), Берл и Шмуэль Зильберфарб (Серники), Туркенич (Городно), Бакальчук (Погост Заречный^[31]), Хая Ланда (Домбровицы), Гитл Бромберг (Сварыцевичи), Эфраим Ланда (Домбровицы), Михля и Этка Туркенич (Серники), Мотл Туркенич (Серники), Гошерман, Ицхак Бобров (Серники), Шмуэль Бобров (Серники) — погиб от вражеской авиабомбы, Борух Фельдман (Серники), Шлойме Вайнер (Серники), Матус Бобров (Серники) — умер после войны в Эбензе (Австрия), Ханан Фиалков (Серники), Лейбл Фиалков (Серники), Михель Фридман (Городно) — погиб в бою с немцами, Зелда и Бейла Фридман (Городно), Файвл Фурлет (Серники), Мейтка Койфман (Серники), Хаим-Лейб Кринюк (Серники), Мойше-Арон Кринюк (Серники), Тамара Гройбарт (Столин), Идл и Аврус Зильберфарб (Серники), М. Цацкес, Пинхус Найман со своим братом (Сарны), три брата Шейман, Симха Розенберг, Фарфлмазе, Кендель.

В феврале 1943 года партизанская группа в Сварыцевичском лесу насчитывала около 130 партизан, из них восемьдесят с лишним евреев. Из-за недостатка оружия не было возможности вооружить всех евреев, находившихся в лесу. Невооруженные евреи добывали себе оружие в очень тяжелой борьбе. Нападали на полицаев, на лесных сторожей, а также вынуждали крестьян выкапывать оружие, взятое у красноармейцев, избежавших плена. Все невооруженные евреи жили в землянках, относившихся к так называемому семейному лагерю. Но они нам во многом помогали. Они стояли на посту, участвовали в наших хозяйственных делах.

И среди партизан-неевреев нашей группы были стойкие, сознательные, смелые люди.

Геник Музычко из Сибири. Имел большой опыт партизанской борьбы, участвовал в боях с немцами в Беловежских лесах. Проявлял большое внимание к евреям в лесу, заботился о снабжении их продуктами и об их охране. Геник Музычко погиб в бою с бандеровцами летом 1943 года.

Анатолий Курочкин, ленинградец. Был командиром группы. У него тоже был большой опыт партизанской деятельности. В Любешовских лесах он один напал на немецкую автомашину. Будучи окружен немцами, он успел убить четверых из них, а сам ушел невредимым. Помню, он меня учил, как застрелиться из винтовки, если я не смогу выйти из окружения. Он очень был озабочен моей судьбой в подобной ситуации. Он учил меня, как действовать, чтобы не попасть живым в лапы фашистов.

Алексей Оскола^[32] из деревни на Волыни недалеко от станции Бяла над Горынью, вблизи реки Горынь. Алексей явился к нам вместе со своей женой Люсей. Оба пришли с винтовками. Они участвовали во всех боях с немцами и полицией во время наших диверсий на железных дорогах. Алексей был добродушным и скромным. Благодаря связям с крестьянами деревень, находившихся вблизи станций Бяла над Горынью и Сарны, ему удалось за время своего пребывания в нашей партизанской группе взорвать пятнадцать эшелонов с немцами и вооружением, направлявшихся на фронт.

Сокол с сыном. Оба пришли в Озерский лес из Высоцка. Как отец, так и сын были отважными партизанами и ни в малейшей мере не были заражены антисемитизмом. Когда полицаи из Высоцка пришли в Озерский лес, чтобы включиться в партизанское движение, Соколы тоже возражали против приема полицаев, предсказывая их предательство. Сын был ранен в бою, и когда выздоровел, он продолжал воевать против фашистов рука об руку со своим отцом.

Александр Луста со своим сыном пришли из Бутовских хуторов сейчас же после того, как немцы сожгли там в сараях более двухсот крестьян, в том числе женщин и детей. Александр Луста погиб в бою под Перекальем.

Андрюшка пришел в Сварыцевичский лес из Высоцка сейчас же после нашего налета на этот пункт. Ему было 17 лет. Он пришел к нам без ведома своей матери. Андрюшка был отличным разведчиком. Он был убит бандеровцами. Это было в марте 1943 года. Его привезли в Сварыцевичи и похоронили на деревенском кладбище. На похоронах присутствовало почти все село.

Николай Панченков из орловской деревни. Пришел в Сварыцевичский лес с винтовкой. Был боевой партизан и отличный стрелок. Погиб в бою с немцами под Перекальем.

Сергей Диковицкий с двумя сыновьями — Колей и Андреем. В Сварыцевичский лес пришли они из Столина. Они сидели в столинской тюрьме, осужденные на смерть. Казнь должна была произойти утром, а ночью они сделали подкоп и бежали^[33]. Это были высокие крепкие люди.

Коля был родом из деревни недалеко от Тамбова. Он пришел к нам со своими двумя закадычными товарищами — Ваней и Назаром. Все трое были красноармейцами, попали в окружение и, чтобы избежать немецких лагерей, нанялись в деревне на работу. Коля был маленький, как подросток, очень умный и обходительный с людьми. Однажды Зильберфарб чистил в землянке свою винтовку, по неосторожности выстрелил и попал Коле в ногу. Коля был тяжело ранен, и прошло много времени, пока он выздоровел, оставшись хромым. Несмотря на все это, я ни разу не слышал от него упрека в адрес Зильберфарба.

Назар был сибиряком. Он очень хорошо играл на лире^[34] и красиво пел. Когда, бывало, вечером партизаны и партизанки пойдут в землянке в пляс, так что пол под ними дрожал, Назар сопровождал эти танцы своей душевной игрой и пением. Его любимой песней была:

Потерял я девушку, которую любил,

Потерял я дом родной, который я любил.

Да! Он потерял навеки свою девушку и свой дом, так как вскоре потерял он свою жизнь. Он погиб в бою с бандеровцами.

Несмотря на необходимость в любой момент быть готовыми отправиться на боевое задание и, быть может, погибнуть, партизаны и веселились, и пели, и танцевали. Они не терялись, когда внезапно в разгаре веселья и танцев нужно было взяться за оружие. Звуки песен по ночам раздавались далеко в густом молчаливом лесу. Особенно любили петь песню «Широка страна моя родная».

Все мы, евреи и неевреи, жили одной семьей. Отношение к еврейскому семейному лагерю было очень хорошее. Хозяйственная часть выделяла для него достаточно хлеба, картофеля и мяса.

Мы, партизаны, чувствовали себя в лесу старожилами, и он стал для нас родным домом. У нас создалось хорошее хозяйство, и среди деревьев и кустов паслись волы и коровы, а возле землянок лежали мешки с зерном.

Партизанские землянки выглядели так, как будто они стояли годами, а внутри они напоминали обыкновенные дома. Для своей работы по составлению и редактированию воззваний к населению я имел отдельную комнату, где находился радиоприемник и стоял стол с ящиками.

Землянки еврейского семейного лагеря имели своеобразный вид. На них лежала печать местечкового жизненного уклада. Особенно это было заметно в пятницу и субботу. В честь субботы землянки прибирались, импровизированные столы накрывались белыми полотенцами или кусками полотна. Пища на субботу готовилась в пятницу^[35].

С того времени уже прошло десять лет, но до сих пор это время мне видится, как некая легенда. Немцы были от нас на расстоянии каких-нибудь двадцати километров и каждый час могли на нас напасть, и все-таки мы пребывали в лесу с какой-то уверенностью и беспечностью, хотя для этого не было прочного основания. Единственная наша сила была в конспирации и в том, что лес и село Сварыцевичи нами хорошо охранялись и никого из гражданских лиц к нам не пропускали. Наши связные не ставились в известность о размерах наших партизанских отрядов и их вооружении. Также и крестьяне не знали подробности о нас. Поэтому о нас распространяли преувеличенные сведения. Говорили, что нас тысячи. Немцы пытались засылать к нам шпионов, но мы их задерживали и расстреливали. Штаб наших партизанских групп находился в Сварыцевичах и был размещен в лучшем доме села. Над этим домом развевалось красное знамя. Напротив размещалась разведка. Партизанская бдительность в селе была велика. Случилось, что два эсэсовца, переодетые в кожухи и кучмы, подъехали к селу. Еще издали Федька Никаноров и Алик Абугов заметили, что подвода едет как-то неуверенно. Они дали подводе заехать в село, и тотчас же она была окружена партизанами. Переодетые немцы сразу подняли руки вверх и сдались без всякого сопротивления. Мы их доставили в штаб для допроса. С немцев сняли кожухи, связали им руки и в их немецкой военной одежде пригнали пешком в лес на партизанскую базу, где их расстреляли. В лесу ведь не брали в плен. Так поступали немцы и местные фашисты, захватывая партизан, так поступали и партизаны со своими врагами.

Немецкая печать в своих изданиях часто писала о Сварыцевичских партизанах, что «в Сварыцевичском лесу большие партизанские отряды под командованием еврейских комиссаров. Они живут в подземных пещерах, которые тянутся на километры, и имеют там арсеналы с оружием, доставленным из Москвы. Большой партизанский отряд расквартирован в Сварыцевичах». Слыша такое, мы шутили: «Сварыцевичи — вторая Москва».

Глава 11
Брянские партизаны в полесских лесах^[36]

Партизанское движение прошло несколько фаз. Сначала возникли небольшие не связанные между собой партизанские группы. Каждая группа действовала по своему усмотрению. Только в редких случаях эти группы договаривались об общих действиях. Не было достаточно оружия, чтобы проводить открытые сражения с врагом. Имевшееся оружие было низкого качества. Винтовки, добытые у крестьян, хранились перед этим в сырых ямах, подвалах и были ржавые. Не хватало патронов. Поэтому деятельность партизан в этот период сводилась к диверсиям, мелким сражениям, а также к добыче продуктов, одежды, обуви — неожиданным нападениям на кооператив, молочно-товарную ферму, зерновой склад или полицейский участок.

С приходом партизан из брянских лесов партизанская деятельность стала разносторонней и приняла большой размах. Брянские партизаны прибыли в Полесье по приказу Московского партизанского штаба.

Советское командование возлагало большие надежды на партизанское движение. С первых же дней войны было указание организовать во всех районах, оккупированных врагом, отряды и диверсионные группы для подрыва железнодорожных линий, мостов, повреждения телеграфных линий, поджога лесов, продовольственных складов, обозов, чтобы создать неприятелю невыносимые условия существования на оккупированной территории.

Первый большой партизанский отряд был организован в брянских лесах. В брянских и орловских лесах были оставлены большие группы коммунистов и опытных партизан времен гражданской войны, которые привлекли к партизанской борьбе и целые полки, и разрозненные группы красноармейцев, побывавшие в окружении, но не сдавшиеся неприятелю, а ушедшие в леса со своим оружием.

В Москве был организован партизанский штаб под началом маршала Ворошилова. Были организованы курсы для партизан, где их обучали диверсионной работе и знакомили со специфическими условиями жизни в лесу. За короткое время было создано 72 отряда, 90 партизанских групп и 330 групп для диверсионной работы. На самолетах были заброшены в разные леса десанты парашютистов, в основном — в брянские и орловские леса. Леса здесь большие и очень густые, и по географическим условиям здесь было легче организовать большие партизанские отряды.

В течение восьми месяцев, с сентября 1941 года до 1 мая 1942 года, партизаны орловских и брянских лесов истребили 19 845 вражеских солдат, 237 офицеров, одного генерала и 2090 полицаев. Было взято в плен 172 солдата и 74 офицера, обещавших помогать партизанам в их войне против фашистов. Было взорвано 32 немецких эшелона, уничтожено 44 самолета, взорвано 205 километров железнодорожного полотна, 41 железнодорожный мост и 84 моста на шоссейных дорогах, разгромлено 9 военных штабов, 8 полицейских участков, было подожжено и взорвано 42 танка, 418 автомашин, 6 цистерн с бензином, 21 склад с военными припасами. Захвачено 42 танка, 14 орудий, 154 пулемета, 400 винтовок и разные транспортные средства.

В течение этих восьми месяцев были освобождены сотни населенных пунктов и восстановлена в них советская власть. В общем, здесь был создан партизанский край. В этот край потянулись партизаны из других районов. Сюда, в брянские леса, прибыл Ковпак.

В высшей степени интересна личность Ковпака. Он был председателем Путивльского горсовета на Полтавщине. Когда немецкие танки подошли к горсовету, Ковпак ушел в лес. Он создал там небольшую группу. После ряда нападений на немцев и полицаев они направились в брянские леса. Партизанская группа Ковпака, насчитывавшая сначала 28 человек, по пути в брянские леса значительно разрослась. В лесах северной части Украины блуждали вооруженные красноармейские группы, не желавшие сложить оружие и сдаться немцам в плен. Из этих групп Ковпак набирал партизан для своего отряда. В отряд свой принимал он только офицеров не ниже старшего лейтенанта. Таким образом он сформировал один из крупных партизанских отрядов. Ковпак был командиром, а Семен Руднев — комиссаром. Начальником штаба был Г. Базыма, народный учитель из Путивля. В отличие от Ковпака Руднев имел военное образование. Ходили слухи, что Ковпак — цыган из табора^[37]. У Ковпака был опыт партизанской войны. Во время первой мировой войны он участвовал в боях, которые вела армия Брусилова в Галиции и Карпатах. За боевые заслуги Ковпак был награжден двумя георгиевскими крестами. Во время гражданской войны он воевал в Чапаевской дивизии и участвовал в боях против банды Махно на Украине.

Ковпак был отважен и бесстрашен. Его марш из путивльских лесов в брянские проходил в упорных боях. Москва очень ценила этого героического командира, которому было уже за пятьдесят.

В августе 1942 года перед наступлением Красной армии на Сталинградском фронте центральный партизанский штаб в Москве созвал конференцию партизанских командиров. В брянские леса прибыл самолет, и на нем улетели в Москву партизанские командиры Кошелев, Ромашин, Вершигора, Покровский и Боженко.

На этом совещании присутствовали командиры партизанских отрядов из белорусских и украинских лесов. Брянским партизанским отрядам было предложено перебазироваться на запад в леса Правобережной Украины. Обещали снабжать партизан оружием и снаряжением. Руководство маршем было возложено на Ковпака.

Марш этот был необычайно трудным. Надо было форсировать Десну, Днепр и Припять, много железнодорожных магистралей, приходилось вести упорные бои с немецкими гарнизонами и полицией. Такого рода рейд неизвестен истории. Около полутора столетий назад полковник Риего, вождь испанских партизан, совершил два рейда на вражескую территорию глубиной 200–300 километров, продолжавшихся по несколько дней. Рейд прославленного партизана Отечественной войны 1812 года Дениса Давыдова был совершен на расстояние 800 километров от Смоленщины до Гродно. Но рейд брянских партизан был гораздо сложнее и труднее. Надо было пройти по степям и дорогам от орловско-брянских лесов до границ Западной Украины, по территории, равной Португалии, Испании и Италии вместе взятых.

От села Старая Гута, близ которой находился партизанский лагерь, брянские партизаны направились на запад. Сначала шли по ночам, делая переходы по 25 километров в ночь. Когда в конце октября 1942 года ночи удлинились, делали и по 50 километров в ночь. Затем стали передвигаться и днем. Население в местах, где проходили партизаны, было ошеломлено. Молодежь стала вступать в партизанские отряды. Ковпак вел своих партизан от одной победы к другой. Все немецкие гарнизоны, оказавшие сопротивление партизанам, были разгромлены. В городе Лоеве партизаны находились трое суток, и немцы бежали из города. Немецкие гарнизоны передавал и друг другу со страхом: «Внимание, Ковпак идет!»

Немецкий генерал фон Браухич писал: «Русские партизаны в своем марше на запад не только нападают на небольшие воинские группы и военные части, но они разрушают коммуникации, военные объекты и препятствуют нормальной переброске войск на фронт». Немецкий генерал Блоцман в своем приказе по армии констатировал: «Наши разведчики наталкиваются на большие партизанские отряды. Партизаны хорошо одеты и обуты, имеют хороших лошадей, сани, лыжи и маскировочные халаты». Генерал фон Гридус писал: «Партизаны стреляют прекрасно, выбирают хорошие позиции для обороны и наступления. Партизаны получают из Москвы на самолетах оружие и амуницию».

Наша группа еще находилась в Озерском лесу, когда к нам пришла весть о прибытии в Восточное Полесье брянских партизан.

В районе местечка Лельчицы, в Дубницких лесах, брянские партизаны разбили свои палатки и создали новый партизанский край. Они изгнали из многих населенных пунктов немцев и установили партизанскую власть.

За успешный переход из Брянских лесов в Дубницкие леса Ковпаку было присвоено звание генерал-майора. Это же звание было присвоено командиру батальона Сабурову, также участвовавшему в этом рейде.

Ковпак со своим отрядом ушел дальше на запад, а в районе Лельчиц остался Сабуров со своим батальоном. Важную роль в этом районе играл Федоров. До войны он был начальником отдела НКВД в Морочнянском районе, недалеко от Сварыцевичских лесов. Он отделился от Сабуровского батальона и ушел в западную часть Полесья, относившуюся к Ровенской области. Поэтому его и называли Федоровым-Ровенским. Он сформировал новые отряды, куда вступило и много партизан из брянских лесов.

В это же время, когда Ковпак форсировал Горынь и появился в Сварыцевичских лесах, в этот район прибыли и федоровцы. Ковпак задержался только на несколько дней в деревнях Степангород и Зеленое. Ковпаковцы готовились громить немецкий гарнизон в Пинске. Не хватало оружия, его радиограммой затребовали из Москвы, и вскоре оно поступило. На одном из самолетов, доставивших оружие, прилетел генерал-майор Василий Андреевич Бегма.

В. А. Бегма был первым секретарем Ровенского обкома КПУ, депутатом Верховного Совета ССР и членом Военного Совета в Москве. Когда-то, до Октябрьской революции, был он рабочим на фабриках Смита на Украине. Ему и поручил партизанский штаб в Москве организовать в Ровенской области партизанское движение и содействовать Красной Армии в освобождении города Ровно и всей области. Он прибыл в наши леса, где находились федоровцы, в феврале 1943 года. Был создан штаб, который должен был объединить и централизовать все партизанское движение на Ровенщине. В штаб входили В. А. Бегма (командир), Федоров (командир бригады), Кизя (комиссар), подполковник Кудояр (начальник штаба). (Кизя и Кудояр до войны были учителями школы в Средней Буле Полтавской области.) Штаб назывался «Подпольный комитет коммунистической партии большевиков Ровенской области». Все партизанские группы на Волыни и на части Полесья были подчинены этому штабу и назывались «Ровенское соединение партизанских отрядов». Также и мы, партизаны Сварыцевичского леса, вошли в это Соединение. Был создан отряд, названный именем Ворошилова. Руководство действиями партизан было централизовано.

Каждый отряд был разбит на роты, взводы, отделения. Во главе каждого отряда был штаб, который сообщал штабу Соединения о своих действиях.

В штаб нашего отряда имени Ворошилова вошли Максим Мисюра — командир, Плужников — комиссар, Ермоленко — начальник штаба. Комендантом был назначен Эфраим Бакальчук, начальником медицинской службы — доктор Б. Эрлих, начальником разведки — Алик Абугов, пропаганды и культмассовой работы — Мейлах Бакальчук.

Был конец февраля, зима кончалась. Лес дышал началом весны. Дубовые и ольховые деревья освобождались от снега и ледяных сосулек, таявших под лучами весеннего солнца. Наступление весны и приход брянских партизан ободрили нас и придали нам новые силы. Отряд рос. Каждый день к нам приходили новые люди. К нам явились в лес и в Сварыцевичи евреи, которые прятались у крестьян и в бункерах. Из Пинска к нам пришли Арье Долинко с женой Цилей, Пастернак с дочерью и Голда Коган. С федоровцами прибыли Александр Куц, учитель из Березно на Волыни, Пивень со своей женой Броней из Словечно (Восточное Полесье). Каждый из нас почувствовал, что с прибытием брянских партизан начинается новый этап партизанской жизни.

Глава 12
Жид-озеро

Много озер на Полесье, больших и малых. Большие озера находятся недалеко от рек Припять и Днепр. Их воды весной и осенью заливают большие площади. Стираются границы между болотами и твердой землей. Дороги превращаются в каналы, в лесах образуются канавы, по которым бурно несутся черные пенистые воды. Весной вода покрывает поля, луга и низменности, превращая их в настоящее море.

Много легенд и сказок ходят в деревнях о полесских лесах, реках, озерах. Полещуки в течение столетий жили изолированно, сохранили свою веру в «домового», живущего в каждой хатке и витающего над ней. Они верили в водяных, русалок, живущих в реках, в ведьм, чертей, леших, верили в «нечистую силу», господствующую над болотами, в сатану, распространившего свою темную власть над Полесьем и сделавшего его своим царством.

Как только прибыли в Полесье из брянских лесов отряды Ковпака, в наши партизанские ряды хлынули крестьяне из ближних и дальних сел. Имя Ковпака стало известным, и в деревнях заговорили о том, что в Ковпаке «божественная сила», охраняющая его от неприятельских пуль. Действительно, в бою Ковпак на своем коне всегда был впереди, и пули жужжали над его головой. Его командиры поражались его героизму и сдерживали его, говоря: «Куда ты лезешь, старый хрен, и без тебя есть кому воевать!» Крестьяне сильно преувеличивали силу партизан вообще, а Ковпака в особенности. О Ковпаке говорили, что у него сорок тысяч партизан, в то время как там фактически было четыре батальона общим числом в 3000 человек.

Много народных сказок рассказывали по ночам у костров. Лес и ночь были для партизан лучшими друзьями. Лес для партизан был родным домом, а ночь — его охраной. Ночью разжигали костры. Как в древние времена, рассаживались вокруг них. Сюда собирались партизаны свои и из соседних отрядов, и партизанские костры становились клубами. Здесь рассказывали о совершенных диверсиях, о боях с немцами, партизанских героях, командирах, генералах. Были среди партизан и люди с образованием, ученые. Они пересказывали произведения русских классиков, читали отрывки из «Евгения Онегина», «Анны Карениной», рассказы Чехова и Горького. Были и неплохие певцы. Так иногда возникал импровизированный концерт с песнями, декламацией, рассказами о событиях из прошлых и настоящих времен.

Все партизанские соединения на Волыни и Полесье были между собой связаны. Каждое соединение имело свою рацию, а также живую связь. Для поддержания тесного контакта между собою партизанские отряды направляли своих связных в соседние отряды. В течение нескольких месяцев партизанского движения леса стали обжитыми. Говорят, что города выросли после того, как леса были вырублены и звери были оттуда изгнаны. Но мы, партизаны, изгнали зверей из леса, не вырубив его. Только в первое время сталкивались мы со стаями волков, находили медвежьи берлоги. Но вскоре мы изгнали их, проложили дороги вдоль больших лесных массивов, где были рассеяны деревни и хутора. Диверсионные группы отправлялись к железнодорожным линиям за десятки километров, ходили из леса в лес. Когда возвращались на свою базу, партизанам нашей и других групп было о чем рассказать у костра.

У одного такого костра рассказывали, как в январе 1943 года ковпаковцы, еще до того как они появились в деревнях Сварыцевичского леса, устроили аэродром на озере. Оно называлось Червоное озеро, Князь-озеро, а также Жид-озеро^[38].

Каждое партизанское соединение располагалось в своем лесном массиве. Переходили с одного участка на другой, но в границах своего массива. Исключение составляло соединение Ковпака. Оно было маневренное и перемещалось с места на место, из области в область. Разгромив немцев в одном месте, ковпаковцы сразу же уходили, чтобы напасть на другой немецкий гарнизон. Из Лельчиц Ковпак направился в Старое Село, а оттуда — на Мерлинские хутора, в направлении Давид-Городка, известного еврейского местечка. Еврейское население Давид-Городка было уничтожено в первые же дни немецкой оккупации. Осталась одна еврейская семья Фейги Юдович, владелицы аптеки. Впоследствии и эта семья была уничтожена. Как только ковпаковцы приблизились к деревням Оздамичи и Ольшаны, немцы в панике бежали из Давид-Городка. Из Давид-Городка Ковпак направился на Лахву^[39] и задержался в лесах между Житковичами и Лунинцем. На всем пути вел он бои с немцами и полицаями. Для новых сражений не хватало оружия, боеприпасов. В плане Ковпака было разгромить немецкий гарнизон в Пинске. Вблизи Припяти Ковпак подыскивал подходящее место для приема самолетов с Большой земли, но не нашел. Тогда Ковпак решил создать аэродром на льду самой Припяти, но местные крестьяне отсоветовали. Хотя при первых же морозах река быстро замерзает, но как только солнышко пригреет, воды взрывают лед и освобождаются от него. Тогда отправились в леса возле Ляховичей, где находятся два озера — Белое и Жид-озеро. Сначала осмотрели Белое озеро, которое имеет глубину семьдесят метров и длину полтора километра, но лед на нем был тонкий и слабый, и самолет «Дуглас» при посадке мог провалиться. Стали изучать свойства Жид-озера, которое было наибольшим в этой местности, имея длину двенадцать километров и ширину шесть-семь километров. Вокруг озера было расположено шесть деревень.

Решено было подготовить аэродром на Жид-озере^[40]. Сначала Ковпак отдал приказ партизанам занять все шесть деревень, расположенных вокруг озера. Вершигора стал определять, выдержит ли лед на озере самолет «Дуглас» с грузом при посадке. Вершигора был обучен этому делу в Москве. Он прошел специальный курс по подготовке аэродромов в лесах. Сначала очистили поверхность льда от снега. На этих работах было занято 500 человек. Затем вывели на лед сто лошадей, запряженных в сани. Люди вместе с санными упряжками составляли груз в сто тонн. Лед выдержал. Ведь это было время январских морозов, лед был толстый. Так как «Дуглас» вместе с грузом весил всего восемь тонн, то даже с учетом удара при посадке самолета лед должен был выдержать.

В Москве, однако, некоторое время колебались, посылать ли самолет, и наконец самолет с оружием все же прибыл и благополучно приземлился. Эта посадка была не последней, и в дальнейшем здесь постоянно садились самолеты. На одном из них и прилетел генерал Бегма.

Крестьяне окрестных деревень, даже старики, приходили в партизанские «клубы» к кострам и принимали участие в беседах. Один старичок, который пять десятилетий зимой валил лес, вязал его в плоты, а летом рыбачил на озере, рассказал легенду о происхождении трех названий озера. Название Князь-озеро понятно. Это озеро из поколения в поколение принадлежало богатому князю. Название Червоное озеро (т. е. Красное озеро) имеет две версии: во-первых, в озере много красной рыбы; во-вторых, рассказывают, что феодалы вели между собой такие кровавые сражения, что воды озера покраснели.

Название Жид-озеро связано с трагической историей, которая проливает свет на то беззащитное положение, в котором в давние годы находились евреи Полесья, зависимые от панов.

Полесье занимает очень большую площадь. Здесь много глухих речушек, заросших дикой колючей травой и камышом, оврагов и пещер с затопленным лесом, залитых водой полей. Вот в этих диких урочищах евреи стали разбивать свои палатки среди населения с примитивными, необузданными инстинктами и суевериями. И прибыл сюда, на полесскую землю, еврей, не как монгольский всадник на своей низкорослой лошадке, не как скиф на лошади, взнузданной серебряной уздечкой и не как воинственный хазар или печенег. И хотя он был полным антиподом крестьянина, но все-таки велико было взаимовлияние этих разных по характеру народов. В еврейских народных сказках встречаются элементы славянского фольклора, а в славянской мифологии — еврейские мотивы. Много почерпнуто из славянской мифологии в еврейских легендах, сказках и много еврейской мистики вплелось в украинский и белорусский фольклор.

История, которая рассказывает о Жид-озере, насыщена белорусским фольклором и мотивами беззащитной еврейской жизни, отразившейся в судьбе бедного шинкаря. Любимец Ковпака и всего штаба Соединения, партизан Колька Мудрый^[41], впоследствии героически погибший в бою с немцами, рассказал у костра версию этой истории, слышанную им от старой крестьянки^[42]. Я передаю этот рассказ, похожий на легенду, с дополнениями, рассказанными мне старыми полещуками.

«Во времена Екатерины, великой государыни России, в лесах у Припяти и Днепра жил богатый князь. Здесь все леса, луга и поля принадлежали ему одному. За большие заслуги перед Россией все это подарила князю императрица. Происходил князь из родовитой семьи, и был у него крутой нрав. Половину жизни своей провел князь в царской армии и защищал честь русского оружия. За это получил он эти полесские земли и стал их законным владельцем. Князь явился в эти бескрайние просторы, тянувшиеся до Телехан и даже дальше, за Пинск. Недалеко от Ляховичей построил князь себе замок, где жил со своей женой и детьми. Когда жена умерла, остался князь вдовцом на всю свою жизнь. Было у князя несколько дочерей и один единственный сын. Оберегал он этого сына, как зеницу ока, потому что был этот сын последним в этом княжеском роду. И любил очень князь своего сына, пестовал и баловал его, выполняя все его капризы и желания. Поэтому сын с малолетства был капризен и распущен, вел себя заносчиво в отношении своих сестер. К дочерям князь был строг и требовал от них послушания. Понятно, что в своем завещании он оставил дочерям большое наследство, как подобает князю, но всю свою любовь и нежность он уделял сыну, которому завещал замок и поместья.

И вырос молодой князь стройный, как тополь, крепкий, как дуб, щеки розовые, волосы светлые, глаза голубые, повадки церемонны. В замке он ровесников не имел, а с детьми крепостных не дружил, так как это вызвало бы недовольство отца. Поэтому отсиживался он большей частью в покоях своих сестер.

И вот наступило время женить молодого князя. И был озабочен старый князь, где бы найти для своего наследника подходящую невесту. Искал он ее в княжеских замках и дворцах.

Как раз в то время, когда князь разъезжал со своим сыном по княжеским дворцам и поместьям, в одной княжеской корчме поселился польский еврей-шинкарь. Корчма эта находилась на перекрестке трех дорог — месте прекрасном. Недалеко от корчмы была пристань на реке Припять. Тогда же был открыт царский канал, соединявший реку Пина со Щарой, что дало возможность переправлять водным путем товары из Польши на Пину, а оттуда прямым путем на Припять, а с Припяти на Днепр. Купцы из Германии и Силезии вели этим путем большие дела с великой русской страной. Плавучие барки всегда на несколько дней останавливались на Припятской пристани. Так как корчма завоевала хорошую славу своим обращением с постояльцами и своими яствами — польские, силезские и немецкие купцы заезжали на пару дней к еврейскому корчмарю. Бывали случаи, что задерживались на неделю, две, а то и больше, в зависимости от погоды.

Была у корчмаря жена и одна единственная дочь. Красива была она, миловидна и стройна, как дочери Иудеи во времена пророка Исайи. Волосы темные, а своими черными глазами она всех гостей пленяла. Набожен был корчмарь, и жена его богобоязнена, и благодарили они всегда Бога за то, что он одарил их такой дочерью.

Дочь корчмаря была известна во всей округе. В деревнях ее звали „красавица Сарра“. У Сарры было лицо мадонны, и у крестьян и крестьянок закрадывалась мысль, не является ли эта еврейская девушка подобием святой Марии.

Случилось однажды, что в корчме остановились итальянские купцы и с ними известный художник, тоже итальянец. Две недели провели они в корчме. Ели, пили и отдыхали здесь после трудного пути на кораблях и барках. Наконец купцы направились на пристань, чтобы оттуда на барках плыть в Киев. Но итальянский художник отказался следовать за купцами. Красота Сарры его пленила, и он стал писать ее портрет. Несколько недель писал он этот портрет на фоне полесского ландшафта. Когда художник закончил портрет божественно красивой Сарры, он почувствовал, что не может без нее жить, и объяснился Сарре в любви. Со слезами просил он, чтобы она вышла за него замуж и поехала с ним в Италию. Сарра выслушала его, но его предложение не приняла. Когда он заходил в шинок, она скромно подавала ему кружку пива и, грациозно поклонившись, уходила.

И ходил итальянский художник в корчму и вокруг корчмы меж росших там тополей и березок как безумный от пылкой любви к Сарре. Разгоревшееся в его сердце пламя любви не давало ему покоя. Не выдержав страданий, художник однажды ночью отправился к дубу, росшему против окна спальни Сарры, и повесился на его ветвях. Наутро среди крепостных крестьян поднялась суматоха, они побежали, сняли художника с дерева, повезли его на деревенское кладбище и похоронили.

Эта трагическая история сделала имя Сарры еще более известным. Узнал о красавице Сарре и молодой князь. Заехал он однажды со своими слугами в корчму. Увидев Сарру за прилавком, все были очарованы ею. Молодой князь глаз с нее не сводил. Опустив глаза, Сарра подавала им кружки меду. На князя она бросила один взгляд и грациозно поклонилась ему. Князь подошел к ней и поцеловал ей руку. Сарра оставила прилавок и убежала в спальню. Через некоторое время она вышла, а князь все еще сидел в своей компании. Они попросили меду, Сарра им подавала с тем же грациозным поклоном. Князь опять подошел к ней, горячо поцеловал и шепнул, что полюбил ее.

Уехал князь в свой замок. Несколько дней не появлялся он в корчме. Сидел в своем замке задумчив и печален…

И Сарра была задумчива и печальна. Молодой князь тоже пленил ее. Эту тайну она хранила в своем сердце. Отец и мать стали замечать большие перемены в своей дочери. Она потеряла аппетит, и керосиновая лампа светилась по ночам в ее спальне. Над ее кроватью висел портрет, написанный итальянским художником.

Однажды отец вошел ночью в спальню дочери и унес оттуда ее портрет. Она уснула. Портрет он выбросил на улицу, но крестьянка его подобрала и повесила в своей хате. Она в предрассветные часы при свете лучины вышила копию портрета Сарры на полотенце, веря, что в ней воплощена божественная красота святой Марии. Этой крестьянке подражали и другие полещучки, вышивая портрет Сарры на платках и праздничных спидницах. Даже дорожные кресты стали украшать полотенцами и скатертями с портретом красавицы.

Прошли зима и лето, и опять миновали зима и лето. Сарра тосковала по красивому князю, молодой князь тоже не мог забыть красавицу. Однажды, когда Сарра собирала в лесу ягоды и грибы, близко проехал молодой князь. Он увидел Сарру, спрыгнул со своего гнедого коня, подошел к ней и горячо поцеловал ее. Она не ответила поцелуем, но сказала ему: „Когда ты женишься на мне, тогда полюблю тебя“.

В лесу были тогда крестьянки, и они все это видели и даже слышали слова Сарры. Они рассказали об этом в корчме, и дошло это до замка. Упал отец Сарры на землю в мучительных страданиях. Он ругал Сарру, говоря ей: „Ты выродок, выкрестка, зачем ты вбила себе в голову этого избалованного князя. Он не твоего племени и все равно на тебе, на бедной еврейке, не женится, а нас, твоих родителей, ты сделаешь несчастными“. Мать ее не смогла выдержать этой боли и умерла от печали и горя.

Когда старый князь узнал, что сын его полюбил дочь корчмаря, да к тому еще еврейку, он рассердился, приказал доставить к нему корчмаря связанным.

Княжеские слуги доставили еврейского корчмаря в замок. Князь кричал и топал ногами на шинкаря. Не помогло то, что корчмарь повалился к ногам князя и с горячими слезами объяснил, что в любви княжеского сына к его дочери не виноват ни он, корчмарь, ни дочь его и даже ни сам княжеский сын, а виновата ее красота — и при этих словах дал платок, на котором был вышит портрет его дочери.

Тогда старый князь вызвал к себе сына и обратился к нему со следующими словами: „Скажи же мне, мой горячо любимый сын, зеница ока моего, что случилось с тобою, что ты так низко пал, как мог ты, потомок старинного княжеского рода, влюбиться в еврейку?“ На это ему ответил молодой князь пламенными словами: „Я очень люблю дочь корчмаря и только на ней женюсь. Дай мне, отец мой, на это свое благословение“. На это разгневанный князь ответил: „Я тебе своего благословения не дам и с этого момента не признаю тебя своим сыном и не получишь ты в наследство ни пяди из моих полей, лесов и лугов“. И после этих слов князь потребовал от сына, чтобы он немедленно оставил замок, а корчмаря распорядился бросить в подземелье.

Молодой князь так больше и не возвращался в отчий дом. Ему осталось только небольшое поместье его матери и ящик, набитый золотом и серебром. В поместье матери было озеро, а посередине озера — остров. Молодой князь распорядился, чтобы его слуги построили в тайне от отца на этом острове замок. Туда он привез Сарру, которая приняла христианскую веру.

Зима была суровая, морозы крепкие и лед на озере вокруг острова толстый. В эту зиму молодой князь был занят подготовкой к свадьбе с красавицей Саррой. Зима уже приближалась к концу, и солнце стояло высоко. Князь ехал в ближайший приход к священнику, чтобы получить у него разрешение на свадьбу и подготовить все необходимые блюда и вина для свадебного торжества в замке. Он пригласил на свадьбу гостей со всей округи.

Но в это время внезапно со стороны Днепра подули очень сильные ветры, а солнце засияло над Припятью. Порывисто и сразу начал вскрываться лед на реке и на озере, где стоял замок молодого князя, и лед быстро пошел. Припять разлилась и залила сушу, воды ее достигли озера, поднимая льдины все выше и выше. Вокруг озера образовалось море. Льдины громоздились друг на друга. Вода захлестнула замок, а льдины разбили его стены. Все слуги князя и красавица Сарра утонули в озере.

Молодой князь возвращался вечером от священника. По дороге от крестьян узнал он страшную весть.

Князь помчался к озеру и, когда он доскакал туда, увидел, что замок исчез. И тогда он взошел на высокий берег над озером, заросший соснами, ольхами и плакучими ивами, встал у плакучей ивы на самом обрыве и бросился в пучину вод, чтобы разделить судьбу своей горячо любимой Сарры.

Старый князь в ту же ночь, узнав о смерти своего сына, приказал немедленно взять из подземелья еврея-корчмаря, отвезти его к озеру, привязать к его шее тяжелый камень и бросить в озеро, чтобы он погиб за грехи его дочери Сарры и за смерть княжеского сына, единственного продолжателя рода.

После этого старый князь недолго жил, умер он от тоски по своему сыну и угрызений совести».

С тех пор и стали называть крестьяне Князь-озеро, Червоное озеро Жид-озером.

Глава 13
Бандеровцы

Слово «бандеровец» было и остается у нас, партизан, и у всех евреев, прошедших мученический путь в лесах Западной Украины и Восточной Галиции, страшным символом зла. Много партизан погибло от рук этих украинских фашистов. Много евреев было ими зверски убито. Хотя украинские фашисты присвоили себе много имен (например, «бульбовцы»^[43] — по имени главного героя повести Гоголя «Тарас Бульба», «петлюровцы» — по имени атамана Петлюры, «зеленовцы» — по имени атамана Зеленого, банды которого вырезали много евреев в Киевской области во времена Петлюры), большая их часть называли себя «бандеровцами» — по имени Степана Бандеры, убившего за несколько лет до второй мировой войны польского министра Перацкого^[44]. Степан Бандера сразу же после совершенного им террористического акта бежал в Берлин к Гитлеру. Там в Берлине свили себе гнездо украинские фашисты. Фашистские молодчики Белоруссии, прибалтийских стран также бежали в гитлеровскую Германию. Они с нетерпением ждали момента, когда Гитлер начнет войну против Польши и Советского Союза. Из них формировались особые части, их обучали военному делу, подготавливали к занятию административных должностей на территории, которую Гитлер готовился оккупировать. Еще до нападения гитлеровской Германии на Советский Союз в Кракове были организованы курсы для украинских «сичевиков». Как только немцы оккупировали Украину, туда явились эти сичевики и стали убивать еврейское население. Сичевики заняли должности комендантов полицейских участков, сельских старост, бургомистров в деревнях, местечках, городах.

Гитлеровская Германия намеревалась расчленить Советский Союз, оторвать от него Белоруссию и Украину и включить их в «Третий рейх». Во многих школах стали внедрять латинский алфавит, разжигали шовинизм, объясняя, что многие поколения украинцев и белорусов были угнетены Россией, сперва царской, а затем жидо-коммунистической, сейчас же предоставляется возможность с помощью непобедимой немецкой армии освободиться от русского гнета.

Особенно хотелось фашистским руководителям Германии завоевать сердца украинцев — второго, после русских, славянского народа, насчитывавшего 42 миллиона человек. Взгляды украинских шовинистов смыкались с фашистской идеологией. Среди них гитлеровцы нашли достойных помощников в осуществлении своих агрессивных планов в отношении Советского Союза и исполнителей идей немецкого расизма в деле истребления еврейского народа. Украинские плодородные земли были лакомым кусочком для фашистской Германии.

Немецкие рейхскомиссары Эрик Кох и Вильгельм Кубе, хозяева оккупированной Украины и Белоруссии, при каждом удобном случае заявляли о симпатии к украинскому и белорусскому народам и обещали немедленно по окончании войны предоставить им независимость. Для большей убедительности были даже назначены президенты республик: Белорусской — Островский и Украинской — профессор Стоцкий.

Украинские шовинисты были полны надежд на скорое провозглашение «самостийной Украины». Все эти бывшие петлюровцы и украинские националистические руководители не сомневались в скором возникновении «самостийной Украины» и радовались победам немецкой армии. Ждали только занятия Киева немецкими войсками, после чего будет провозглашена «самостийна Украина». Степан Бандера прибыл во Львов вместе с немецкими полками. Украинские шовинисты встретили его с восторгом. Они его рассматривали как наследника Петлюры и провозгласили национальным героем.

Помню, как из Волыни были получены первые воззвания Бандеры. Он в них обещал украинцам полную свободу и подчеркивал, что вскоре будет создана «самостийна Украина». Также митрополит Шептицкий обратился с воззванием к населению о «самостийной Украине» и обещал свободу для всех национальных меньшинств, населяющих Украину. Еврейское население местечек комментировало это воззвание так, что немцы не сделают евреям никакого зла. Но когда эти воззвания Бандеры и Шептицкого были расклеены по городам и местечкам, они были немедленно сорваны гестаповцами. Распространились даже слухи, что немцы арестовали Бандеру, и поговаривали, что его убили в подвалах гестапо во Львове.

После этих слухов распространилась весть, что украинцы Львова организовали «Украинскую повстанческую армию» и собираются воевать против немцев. В действительности, эта организация только издала антинемецкое воззвание. Лишь в начале 1942 года, когда ясно стало, что немцы собираются сделать из Украины вассальное государство и что гитлеровцы урезали карту Украины, члены Украинской повстанческой армии провели ряд террористических актов против эсэсовцев и немецких солдат и вскоре снова притихли. Видимо, победила мысль, что надо дать возможность немцам сначала ликвидировать «жидо-коммуну», победить большевиков и истребить еврейское население. Украинские националисты вступали в администрацию, созданную немцами на оккупированной территории, в полицию и стали участвовать во всех областях общественной жизни. Борьбу с немцами, решили они, начнут они тогда, когда война закончится, и если немцы будут препятствовать созданию «самостийной Украины». Идеологически немецкий фашизм был украинским националистам ближе, чем Советская власть, хотя их очень беспокоил тот факт, что немцы перекроили карту новой Европы, где Восточная Галиция была включена в Генерал-губернаторство, как они назвали не включенную в состав рейха часть Польши, Карпатскую Россию присоединили к Венгрии, Одессу и весь район южного течения Буга и Днестра передали Румынии. Хотя к Украине присоединили области Пинскую и Брестскую, это не могло удовлетворить украинских националистов, так как эти бедные области не могли компенсировать отторгнутые богатые, плодородные области Украины. После поражения немецкой армии на Сталинградском фронте украинские националисты перестали критиковать немцев. Их лозунг стал: «Мы должны активнее помогать немцам».

В первое время нашей партизанской деятельности мы не сталкивались с украинским шовинистическим движением в Западной Украине, шовинисты в основном служили в полиции, и мы с ними боролись как с немецкими вооруженными силами. Если в начале наших партизанских действий мы не получали поддержки со стороны сельского населения, так это потому, что оно было запугано террором немцев, поджигавших дома, убивавших крестьян за малейшее проявление симпатии к партизанам. Когда отдельные партизаны или их небольшие группы шли на выполнение диверсионных заданий по подрыву железнодорожных путей или взрыву немецких эшелонов, приходилось, перед тем как вступить в деревню, узнавать, нет ли там немцев или полицаев. Самих крестьян не опасались. Но когда немцы во многих населенных пунктах ликвидировали полицейские участки и их план засылки полицаев в партизанские отряды провалился из-за бдительности партизан — как я это описал в случае с полицейской группой в Озерском лесу — немцы стали организовывать «зеленые» партизанские отряды для борьбы против красных партизан. Как грибы после дождя, стали возникать такие банды, и они стали применять такие же методы борьбы, какие применяли и мы, красные партизаны. Рост числа этих банд приходится в основном на период начала побед Красной Армии и прибытия в наш край брянских партизан. Немцы снабжали эти банды современным первоклассным оружием и направляли туда своих инструкторов. Вначале банды были укомплектованы молодежью, 16—17-летними юношами. Они устраивали засады на огородах и на опушках леса, чтобы совершать нападения на проходящих партизан. Те крестьяне, которые даже симпатизировали партизанам, боялись «зеленых», называвшихся бандеровцами. Они были известны также под названием «сикачей» (сикач — род топора, которым гайдамаки в средневековье убивали свои жертвы).

Бандеровцы почти в каждом селении имели своего атамана. Если какому-нибудь парню удавалось убить партизана или убить семью, член которой состоял в партизанах, этот убийца становился атаманом и даже вся группа называлась его именем. В большинстве случаев эти атаманы присваивали себе псевдонимы, являвшиеся именами героев украинского средневековья, или просто какие-либо клички: «Муха», «Курень», «Батько», «Сокол» и т. д. У них были более благоприятные условия борьбы, чем у нас. Они знали каждый лесок, болото, каждую дорожку и тропу. Они нападали на нас вблизи деревень, где родились и пасли свой скот.

Наиболее крупные атаманы были нам известны под именами Андрея Мельника и Бульбы Боровца. На Волыни, вблизи нашей партизанской зоны, действовал атаман Боровец. До войны он был владельцем каменоломни в районе Людвиполя^[45] Ровенской области. В 1939 году он бежал в Берлин и там прошел курс шпионажа и диверсий. Когда немцы оккупировали Волынь, Боровец вернулся сюда вместе с петлюровцами и другими врагами советской власти. Немцы его встретили с распростертыми объятиями. Боровец беспощадно уничтожал целые семьи, члены которых были активны при советской власти. Он жестоко убивал женщин и детей и помогал пытать и истреблять евреев Волыни. Он первый организовал резню евреев в Костополе. Боровец вместе с немцами убил в Костополе 450 мужчин-евреев, а затем заявил, что жен и детей убитых мужчин они отправят в безопасное место, где их обеспечат бесплатным питанием и жильем. Женщин и детей вывели в лесок вблизи Костополя и там их всех расстреляли.

Свалившееся на нас бедствие — националистическое движение бандеровцев — как эпидемия стало распространяться из деревни в деревню. Даже те крестьяне, которым мы до этого времени доверяли разные задания, были внезапно заражены этой болезнью. Даже у нас, в отряде имени Ворошилова, мы стали замечать, что из наших рядов исчезают партизаны из окрестных сел. С каждым днем положение становилось опаснее.

Мы стали нести потери на всех дорогах, опушках леса, околицах села. Особенно опасным становилось положение для диверсионных групп, отправлявшихся на выполнение заданий в составе всего нескольких человек, так как для взрыва моста, железнодорожного пути не требуется много людей. Чем меньше группа, тем легче выполнить эту работу. Небольшая группа ночью незаметно добиралась до объекта, предназначенного для взрыва, закладывала там взрывчатку, тянула шнур до опушки леса и там укрывалась в ожидании прохода поезда. Когда поезд приближался к месту закладки взрывчатки, натягивали шнур, происходил взрыв и партизаны убегали в лес. Так как в первое время железные дороги не охранялись, то выполнение этих заданий было несложным. Опаснее стало положение, когда немцы выставили охрану вдоль железнодорожных путей, и особенно оно стало опасным, когда вооруженные бандеровцы появились на всех дорогах и в деревнях. В связи с этим почти все диверсионные группы возвращались на базу, потеряв одного-двух человек или принося с собой раненых.

Трудно стало и с питанием. Раньше добывали продовольствие, скот в немецких хозяйствах. Бывало, отправлялись и в деревни за пределы нашей зоны и там конфисковывали без сопротивления у богатых или пронемецки настроенных крестьян скот или продукты. Теперь, с появлением бандеровцев, труднее стало проводить подобные операции, и в каждой такой экспедиции партизаны несли потери. В связи с развернувшейся фашистско-националистической пропагандой многие села, бывшие под нашим влиянием, перешли к бандеровцам. В зоне нашего влияния осталось только две-три деревни, и здесь, чтобы не возбудить против себя крестьян, мы не могли брать продукты.

Немцы были рады действиям бандеровцев: ведь борьба против нас велась чужими руками. Немцы не появлялись в деревнях, не брали там поставок. Они не обращали уже внимания на то, что устраивались митинги и распространялись листовки о «самостийной Украине».

Большая шовинистическая пропаганда была развернута в деревнях, в особенности в населенных пунктах, лежащих на реке Горынь, в окрестностях Луцка — Дубно — Ровно.

Безжалостными бандитами были они. Они шли по стопам разбойников средневековья. От современной цивилизации они ничего не взяли. В жестокости и разбое бандеровцы не отставали от гитлеровских палачей. Лозунг бандеровцев был: «Проти ляхiв, проти жидiв та проти червоних партiзан». (Против поляков, против евреев и против красных партизан.)

Почти все польские колонии и поселения, которые возникли за время польского господства, были взорваны, а семьи перебиты жесточайшим образом. В польскую деревню Загостье, недалеко от Сварыцевичей, ночью ворвались бандеровцы и вырезали все население. На следующий день мы вошли в эту деревню и застали в домах изрубленные и искромсанные тела мужчин, женщин и детей.

Немцы помогали бандеровцам убивать поляков. Это была своего рода солидарность с украинскими шовинистами в их жестоких делах. На одной опушке леса между Высоцком и Золотым мы нашли 12 трупов поляков, которые жили на польском хуторе в двух километрах от дороги. Жертвы лежали расстрелянные с головами в сторону дороги: трое мужчин, четверо женщин и пятеро детей. Это была работа немцев. Таким же образом они расстреливали евреев. Чтобы скрыть свое преступление, они для вида назначили следствие.

Бандеровцы жестоко расправлялись с партизанскими семьями. В одной деревне были изрублены гайдамацкими секирами четыре партизанские семьи. В деревне Пузня жила молодая крестьянка, которая при советской власти была избрана депутатом Верховного Совета Украинской ССР. Когда бандеровцы вошли в ее дом, у нее на руках был маленький ребенок, и они ее с ребенком искромсали на мелкие куски.

Был такой случай. В деревне жила семья. Муж был украинец, жена полька. Было у них трое детей. Ночью бандеровцы ворвались в дом этой семьи и приказали мужу изрубить гайдамацкой секирой свою жену и детей. Муж отказался, но они его так мучительно истязали, что он выполнил их приказ и изрубил свою жену и родных детей.

Тяжелые потери понесли евреи в лесу. В лесу графа Платера скрывалась в землянке большая группа евреев, свыше 30 человек. Это были беженцы из Домбровиц, Бережницы и Высоцка. Бандеровцы обнаружили укрытие и «ликвидировали» всю группу, применяя истязания и пытки. Только нескольким евреям удалось бежать к нам в Сварыцевичский лес.

В Сварыцевичский лес хлынули евреи из землянок в разных лесах и из укрытий в деревнях, где их прятали крестьяне. К нам же хлынули из деревень и хуторов поляки и партизанские семьи. Создалось паническое настроение и в наших партизанских рядах. Даже брянские партизанские отряды поняли, какой грозный и опасный враг появился в лице бандеровцев.

Также и отряды Ковпака оценили создавшуюся ситуацию и начали принимать репрессивные меры в отношении сел, поддерживавших бандеровцев. Партизаны стали поджигать такие села. Но это не помогло, а еще больше усугубило наше положение, так как целые семьи стали бежать к бандеровцам.

Бандеровцы стали для партизан врагом номер один. Немцы причиняли нам меньше потерь, чем гайдамацкие палачи, появившиеся в каждом селе, в каждом населенном пункте.

Глава 14
Немецкая облава

Март 1943 года. В лесу запахло весной, все напоминало о том, что приближаются пасхальные дни. Ветры сушили лужи, с каждым часом исчезали следы зимы. Солнце проникало в чащу леса, и кругом чувствовался приход весны. Каждый куст оповещал о возрождении и обновлении.

Наш Ворошиловский отряд был сконцентрирован в пределах Сварыцевичского леса, в ближайших деревнях — Броднице, Сварыцевичах и на хуторах под названием Вербы. Бандеровцы захватили много деревень нашей зоны. Они хозяйничали в Озерске, Замрученье, Вичевке, Золотом, Владимирце, находившихся всего в десяти-пятнадцати километрах от наших землянок.

На краю леса, недалеко от перечисленных деревень, вели мы бои с фашистскими бандами. Отряды нашего Соединения разбили свои палатки на Николаевских хуторах и в деревнях у реки Стырь. Сюда бандеровцы не добрались. Эти места лежали в пинском направлении, и бандеровцы не распространили свое влияние на белорусских крестьян.

Вся тяжесть боев с бандеровцами пала на наш отряд имени Ворошилова, в котором евреи составляли большинство и наиболее активную его часть. Евреев-партизан в отряде было около ста человек, неевреев — около 70–80. Как бандеровцы, так и немцы ставили перед собой задачу ликвидировать в первую очередь в Сварыцевичском лесу отряд еврейских «партизан-бандитов», а затем уже взяться за Соединение.

В один из мартовских дней мы заметили, что в небе происходит что-то необычное. Небо было покрыто облаками, и можно было заметить какую-то полосу, которая становилась все заметнее, словно хотела освободиться от сжимавших ее туч. Сначала в тучах над нашим лесом появился один самолет, затем выполз, как из-под одеяла, второй, а за ним третий. Все три самолета стали с оглушающим шумом спускаться все ниже и ниже над лесом, где мы находились. Это были немецкие свинцовые птицы, прилетевшие бомбить наши лесные базы. Несколько минут «Мессершмитты» облетали лес вдоль и поперек. Наши землянки были хорошо замаскированы. Мы всегда обращали много внимания на маскировку. Соснами, ветками лиственных деревьев мы тщательно покрывали наши жилые землянки, сараи, где содержался скот, лошади, хранились сани и повозки. Самолеты рыскали и разыскивали нас, «бандитов», но, казалось, ничего не обнаружили. Мы все укрылись в землянках и щелях. Прошло минут пятнадцать, и стали раздаваться взрывы. Землянки, весь лес стали от них содрогаться, затем самолеты улетели в сторону партизанского села Сварыцевичи, и у нас притихло. Вскоре мы услышали звуки сильных взрывов. Это самолеты бомбили село. Три четверти его было разрушено. Многие жители погибли.

Жители села, не зная, как себя вести во время бомбежки, увидев самолеты, побежали вдоль улицы в поле, чтобы достичь леса. Немцы этим воспользовались и стали преследовать и обстреливать их с воздуха. У партизан же в лесу потерь не было. Бомбы, сброшенные там, не попали в землянки. Также никто не пострадал из нашей охраны в лесу и на его опушке. Все члены штаба в Сварыцевичах побежали в сады и там легли на землю. Не помогли призывы штабистов к населению следовать за ними в сады. В панике и растерянности все село бежало, и летчикам легко было стрелять по бегущим и убивать крестьян партизанского села. Немцы потом хвастали, что они полностью разгромили «сильную крепость еврейских бандитов-партизан».

Через несколько дней после этой бомбардировки наши разведчики чуть было не натолкнулись на немецкий разведывательный отряд, шедший впереди большой карательной экспедиции. Они шли в сторону нашего леса, чтобы нас окружить.

Наши разведчики под командованием Алика Абугова вошли в новое село местечка Серники и уже было переправились через речку Стублу, отделяющую село от местечка, как сразу же у въезда столкнулись с немцами. Поднялась стрельба. Ввиду значительного численного превосходства немцев наши разведчики отошли и вернулись на свою базу в лесу. В то же время крестьяне с женами и детьми бежали из хат в лес, громко крича: «Нимцы, нимцы!»

Наши всадники помчались на дороги и к гребле, чтобы узнать, насколько велики силы немцев и в каком направлении они идут. Тревога нарастала с каждой минутой. Мы направили конное отделение на Николаевские хутора, где находился штаб Соединения.

Вскоре конное отделение вернулось с донесением, что сотни немцев движутся со стороны Городненской гребли в сторону Вичевки, а оттуда на Серники. В последнем донесении значилось, что немцы заняли Александровские хутора на самом краю леса и греблю, ведущую в Сварыцевичи.

У нас находилось тогда много раненых и тифозных больных. Из-за беспрерывных сражений с бандеровцами мы не могли соблюдать необходимые санитарно-гигиенические условия. Мы спали в одежде, не снимая даже сапог. Кроме того, ухудшилось снабжение, не было белья для смены. Это привело к тому, что сыпной тиф стал распространяться из землянки в землянку. Больных и раненых уложили на повозки, чтобы в любой момент тронуться в путь.

Положение было критическим. На востоке находились бандеровцы, и мы поэтому не могли отойти в Озерские леса и в леса графа Платера на реке Горынь. Села на юге были также полны бандеровцами. С севера против нас наступали немецкие части. Была только одна узкая полоса — дорога на запад в сторону реки Стырь и затем — к пинским болотам и лесам.

Мы следили затем, чтобы эта дорога не закрылась для нас, иначе у нас не было бы выхода из вражеского окружения. Соединение нам в этом помогало. Как только наши конники доложили штабу Соединения о создавшемся положении, отряд имени Чапаева занял дорогу, ведущую на Дибровск, а отряд имени Суворова занял дорогу Серники — Иванчицы вдоль реки Стырь. Хотя мы, евреи, были недовольны тем, что единственную дорогу, которая могла нас вывести из вражеского окружения, доверили чапаевцам.

Отряд имени Чапаева нашего Соединения состоял из бывших полицаев. Получилось это так. Еще до немецкого воздушного налета явился к нашей охране полещук в лаптях и рваном кожушке и заявил, что у него имеется срочное письмо для штаба. Письмо, написанное на русском языке и запечатанное сургучной печатью, было доставлено в штаб в Сварыцевичи. Крестьянин остался ждать у костра охраны. В письме говорилось, что группа полицаев желает вступить в наш отряд. Учитывая опыт с высоцкой полицией, штаб проявил осторожность и ответил, что его представители готовы встретиться с комендантом полиции в одной деревне на реке Стырь. Был указан день и час встречи. Крестьянин письмо с ответом унес.

Представители штаба — Мисюра, Плужников и Ермоленко — выехали в назначенное время к месту встречи. Оно было назначено на пристани, где в мирное время пришвартовывались пароходы, курсировавшие между Пинском и Луцком. Когда представители штаба прибыли на место, их уже дожидался комендант полиции. Он сообщил, что с ним здесь 75 полицаев. Они находились в Березе Картуской и бежали в лес, так как не хотят больше служить немцам. Всего полицаев было 150, и все они в полном составе сбежали в лес. Половина полицаев ушла к бандеровцам, а вторая половина, которая с ним, направилась в сторону Сварыцевичского леса к партизанам. Фамилия коменданта Куницкий и, хотя он выдал себя за украинца, он был скорее всего поляком.

Куницкому предложили подождать в ближайшем лесу сутки, пока ему дадут ответ. В течение этого же дня представители штаба успели побывать в Николаеве и посоветоваться об этом деле в штабе Соединения. Штаб в Николаеве решил влить полицаев в партизанское соединение, сформировав из них отдельный отряд и присвоив ему имя Чапаева.

Сейчас же отправились к месту, где дожидались полицаи. Туда поехали представители штаба Соединения вместе с представителями отряда имени Ворошилова. Полицаи ждали. Все они были вооружены немецким оружием и имели два хороших пулемета. Без всяких колебаний полицаи вместе со своим командиром Куницким согласились стать партизанами на условиях представителей штаба. Политическим комиссаром к ним был назначен Кабанов, погибший впоследствии в боях с бандеровцами.

Вот на этот Чапаевский отряд и возложили задание по охране единственной дороги на запад, по которой, в случае необходимости, мы могли отступить. Это нас, еврейских партизан, заботило и беспокоило. Все же это полицаи, которые безусловно участвовали в мероприятиях по «ликвидации» евреев в самой Березе Картуской, а может быть и во всей окрестности^[46]. Но приказ есть приказ.

Перед лицом грозного врага мы считали целесообразным временно оставить Сварыцевичский лес, но штаб Соединения с этим не согласился и приказал нам организовать засады в болотах, растянувшихся вдоль гребли Городно — Серники, и заминировать дороги, ведущие к лесу. Пришлось выполнить и этот приказ, хотя это могло быть связано с большими потерями.

Еврейских партизан особенно беспокоила судьба еврейского семейного лагеря, где находилось около 350 человек, которые, будучи безоружными, могли попасть в руки человеко-зверей.

Оружия остро не хватало. Москва все не находила возможности послать оружие нашему отряду. То оружие, что нам удалось добыть в боях или взять у крестьян и лесных сторожей, было плохим и его было недостаточно для вооружения боеспособных евреев, находившихся в семейных лагерях; не хватало патронов, часто у винтовок стволы или затворы были ржавые. Набор оружия у партизан напоминал больше музей, чем вооружение боевой части: у кого — французская винтовка с длинным стволом, у кого — русская винтовка с коротким стволом, так называемый «обрез». Некоторые винтовки были собраны по частям и попасть в цель из таких винтовок было нелегко.

Понятно, что с таким оружием трудно было оказать сопротивление немецкой карательной экспедиции, вооруженной лучшими современными автоматами, пулеметами и другим оружием. Кроме того, немцев было намного больше, чем нас, и вместе с бандеровцами они представляли грозную силу.

И все-таки мы готовились вступить в бой с карателями. Была подобрана группа для минирования дорог, ведущих в лес. Другая группа устроила засаду на Александровских хуторах. Третья, более крупная группа имела задание внезапно напасть на врага в районе болот и трясин, находящихся вдоль гребли Городно — Серники. Эта группа состояла из 70 человек (среди них 50 евреев), хорошо ориентировавшихся в болотистой местности. Командовал этой группой Алик Абугов.

Время было весеннее. Луга и поля были залиты водой. Местами видны были только небо и вода. В этих условиях надо было уметь ориентироваться. Главное, надо было хорошо знать, где трясина и где твердая почва.

Группой под командованием Мойше Бромберга и Файвеля Глезера были заминированы все дороги. Группа, засевшая на Александровских хуторах, совершила дерзкое нападение на колонну немецких всадников. Первыми же брошенными гранатами были убиты несколько немцев вместе с лошадьми. После этого командир группы Нахман Зильберфарб и его товарищи бросились с криком «Ура!» на остальных немцев. Немцы в панике удирали на лошадях, неся при этом большие потери. Внезапное нападение на неприятеля с криками «Ура!» было тактикой партизан и часто вносило панику в ряды врага.

Ночью отправилась на задание группа под командованием Алика Абугова. В лесной темноте добрались до гребли Городно — Серники. Там, в канавах и болотах, окопались. Два дня и две ночи пролежали в засаде, выжидая момент, когда на дороге появится колонна. Наконец на рассвете третьего дня появились немцы — человек семьдесят. Они ехали на крестьянских подводах. Немцы миновали мост и двигались беспечно дальше, будучи уверены, что так рано и в таких болотистых местах партизан не может быть. Когда немцы отдалились от моста на большое расстояние и приблизились к залитой водой дороге, партизаны открыли по ним огонь. Немцы были ошеломлены и дезориентированы. Они побежали обратно к мосту, бросив обоз и убитых камрадов^[47]. В этот момент партизаны взорвали мост. Партизаны продолжали обстреливать немцев и вынудили их отступить в болота. Многих немцев поглотили болотные трясины. Партизаны вышли из своих укрытий и стали преследовать бегущих немцев. Некоторые немцы подняли руки вверх, желая сдаться, но тут же были расстреляны. Было захвачено много трофеев. Это была большая победа.

Немцы начали укрепляться в деревнях, окружающих Сварыцевичский лес. Особо мощные укрепления возвели они в Серниках. Вокруг местечка были вырыты траншеи, сооружены доты, огневые точки. Они применили здесь все средства фортификационной обороны, как на фронтовой линии. Немецкие дозоры разъезжали по деревням и по краям леса.

В течение двух недель совершали мы нападения на немцев из засад и каждый раз причиняли им большие потери.

У нас тогда было мало оружия. Большой недостаток испытывали мы и в патронах. Штаб Соединения посылал в Москву радиограмму за радиограммой с просьбой направить самолет с винтовками, автоматами, пулеметами и, главным образом, послать нам патроны. Но советскому самолету трудно было перелететь фронтовую зону. Немцы беспрерывно следили за полетами советских самолетов. Как только советский самолет перелетал фронтовую линию, за ним гнались немецкие самолеты. Но в Москве оценили серьезное положение партизан в Сварыцевичском лесу, находившихся в тисках двух сильных врагов, и направили к нам самолет «Дуглас». Он не смог приземлиться у нас, но сбросил нам ценный груз. Там было несколько автоматов, несколько десятков винтовок и много ящиков с патронами. Эта «скорая помощь» нас ободрила, дав нам почувствовать, что мы не одиноки в своей борьбе.

Тем же самолетом, который доставил нам оружие, прибыла к нам советская партизанка Маруся. Она высадилась на парашюте. Маруся, по специальности наборщица, была направлена в штаб нашего Соединения, чтобы помочь нам наладить периодическую печать. Она привезла с собою ручную печатную машину, бумагу и шрифты. Маруся была очень доброй женщиной. Где бы она ни встречала евреев, она их с сочувствием расспрашивала о пережитом. В лесу Маруся встретила еврейскую учительницу из Пинска Цилю Долинко, обутую в постолы^[48]. Она сейчас же вынула из своего рюкзака пару новых ботинок, выданных ей в московском штабе, и отдала их Циле.

Возможно, если бы немцы имели верную информацию о нас, они бы немедленно на нас напали. Крестьяне все время преувеличивали наши силы, и эти преувеличения принимались немцами за реальные цифры. Вот это и плюс наши дерзкие налеты удерживали немцев от немедленного наступления на партизанский лес. Наш гениальный Шолом-Алейхем^[49] писал в своих воспоминаниях, что каждое дерево в лесу казалось ему филистимлянином^[50], вот так и немцы боялись леса, считая, что за каждым деревом скрывается партизан.

Немецкий комендант в Серниках хвастался перед крестьянами, что он доставит серниковских евреев из леса живыми и что будет в Серниках их линчевать. Он знал, что вооруженную борьбу в Сварыцевичском лесу организовали серниковские евреи, бежавшие из гетто. В одной из своих речей перед крестьянами в церковном дворе он выговаривал крестьянам за то, что они не уничтожили серниковских евреев еще до того, как гестаповцы прибыли для проведения «тотальной акции». Он без конца подчеркивал, что самые отчаянные «партизаны-бандиты» — это серниковские евреи, одновременно удивляясь, где эти «дерьмовые евреи» научились воевать. Свою речь он закончил словами, что не оставит Серники, пока не уничтожит всех партизан в Сварыцевичском лесу и пока не повесит пойманных там серниковских евреев на этих старых дубах в церковном дворе.

Глава 15
Партизанская конференция

20 марта 1943 года. Уже вечерело, когда к нам из Николаевского штаба прибыла группа всадников во главе с майором Повторенко и передала нам распоряжение направить от нашего отряда делегатов на партизанскую конференцию, которая состоится 21 марта в Дибровске, деревне недалеко от Николаевского хутора.

Немедленно собрался штаб и была сформирована делегация: Максим Мисюра, Никодим Ермоленко, Мейлах Бакальчук и Коля Плужников. С нами поехали медсестра Анна Расчучкина и еврейский партизан Берл Зильберфарб (умер в 1946 году в Германии в лагере для уцелевших евреев и других жертв фашизма). Я всю ночь составлял для конференции отчет о формировании первой группы партизан «из двенадцати» и обо всей проделанной работе.

Мы отправились на конференцию затемно. На одной подводе ехали я и Коля Панченков, а следом в тарантасе — Мисюра, Ермоленко, Плужников, Зильберфарб и Анна Расчучкина.

Кругом чувствовалась весна, все кругом обновлялось, но на сердце было тяжело. Положение с каждым днем становилось труднее. Передо мною вставали сцены кануна «акции» в гетто, и теперь сопровождали меня те же самые знаки гибели, только с той разницей, что теперь есть возможность погибнуть в борьбе. Какой-то странной представлялась мне эта конференция в тот момент, когда лес мог быть окружен врагом.

С большой настороженностью мы выехали из леса и пустились в направлении Серниковской гребли. В любой момент могли мы встретиться с немцами или бандеровцами. Из-за любого дерева, из любого куста могли в нас полететь вражеские пули. Мы должны были проехать мимо хутора, где находились немцы. У них там был опорный пункт. К тому же немецкая разведка часто выезжала на эту дорогу.

Ехать быстро было невозможно — гребля была полна выбоин и луж. Местами — совсем залита водой. Вдоль гребли течет река Стубла, в весеннюю и осеннюю пору она разливает свои воды по дорогам, лугам и болотам. Весной неширокая Стубла становится полноводной и заливает переправы. Эта гребля покрыта вязкой грязью, не засыхающей даже летом, при малейшем дождике она превращается в сплошную жижу. Колеса часто глубоко погружались в эту грязь, и наши лошади еле вытаскивали повозки. Только изредка мы выезжали на песчаную и твердую почву. Такие места возвышались, как острова. Дорога петляла, поэтому не было видно, что делается впереди, в особенности в местах, где у дороги рос густой кустарник или высокий камыш. За каждым кустом мог скрываться враг.

Наиболее опасным местом была развилка дорог. Одна вела в Серники, другая — в Зелень и Дибровск. Много лет на этой развилке стоял крест, украшенный расшитыми полотенцами и рубахами. Вблизи развилки находился хутор, где разместилась немецкая разведка, и в любой момент у нас могла произойти нежеланная встреча.

Мы свободнее вздохнули, когда заехали в лес вблизи деревни Зелень. Небо начало сереть. Этот лес был мне хорошо знаком. Мое родное местечко находилось всего в каких-нибудь 10–12 километрах от него. И я вроде бы даже забыл, куда и зачем мы едем. Мне хотелось, чтобы без конца в памяти проносились картины моего детства вместе с милыми мне образами людей, которые многие годы шагали по этой дороге.

В десять часов утра подъехали мы к деревне Дибровск, разместившейся на треугольной поляне, окруженной со всех сторон лесом. Эта деревня строилась в течение многих лет. Корчевали лес и строили дома. Молчаливы и суровы дибровские крестьяне. До сих пор на их лицах лежит печать предков — лесных жителей.

Конференция проходила в большой крестьянской хате, над крышей которой реяло красное знамя. В соседней хате регистрировали делегатов, записывали имя, фамилию, делегатом от какого отряда кто является и выдавали делегатские удостоверения. Хата была переполнена делегатами-партизанами. Их заросшие лица свидетельствовали о ночах, проведенных в землянках и у костров. Вся обстановка напоминала мне советский клуб. Стены были украшены портретами Ленина и Сталина и других советских вождей и разными лозунгами, на стенах были вырезки из газет «Правда» и «Известия» за январь 1943 года и развешаны иллюстрированные стенные газеты, написанные от руки или на пишущей машинке. Такие стенные газеты издавались почти в каждом партизанском отряде.

21 марта 1943 года в 11 часов утра открылась эта сказочная конференция. Все члены штаба Соединения заняли места в президиуме. Они явились аккуратно одетые, побритые, чистые, как будто жили в первоклассной гостинице, а не в крестьянской халупе или землянке. Генерал Бегма был одет в новенький гражданский костюм, будто только что полученный от портного. Полноватый блондин, он выглядел внушительно, как важный правительственный уполномоченный; фактически он и был им.

В президиум были приглашены командиры отрядов. На длинных скамьях расселись делегаты-партизаны в самой разнообразной одежде. Одни были одеты в красноармейские шинели, другие — в шубы, третьи — в полугражданскую одежду, а некоторые ходили во всем немецком. На шапках или папахах почти у всех были пришиты красные звездочки. Многие партизаны опоясали себя лентами с патронами и навешали на пояс гранаты.

Конференцию открыл Бегма. Он зачитал две радиограммы, только что полученные из Москвы — одну от Никиты Хрущева, председателя Совета Министров Украинской ССР, а другую — от начальника Украинского партизанского штаба. В обеих телеграммах передавались приветствия партизанской конференции. Бегма доложил о положении на фронтах, подробно рассказал о Сталинградской победе, а также о том, как Москва оборонялась, когда немцы были на ее подступах. Бегма подчеркнул, насколько Советское государство заинтересовано в развитии партизанского движения.

О рейде брянских партизан докладывал полковник Федоров — о том, как проходили сотни километров по тылам врага, пока добрались до лесов и деревень Полесья и Волыни. Дополнил его комиссар Кизя, он рассказал о тяжелых боях, проведенных брянскими партизанами на переправах через Десну, Днепр и Припять.

Затем были заслушаны интересные доклады о тактике и стратегии партизанской борьбы, о пропаганде среди населения, а также о вопросах организации и дисциплины. Была подтверждена тактическая линия в партизанском движении — основное внимание уделять диверсионной работе и избегать прямых сражений с неприятелем, чтобы не нести потери. Указывали, что тяжелые бои начнутся, когда приблизится Красная Армия. Основная задача партизанского Соединения — уничтожать коммуникации, сжигать мосты, взрывать немецкие объекты, склады.

Затем были заслушаны доклады отдельных отрядов. Доклад об отряде имени Ворошилова был сделан мною. Я доложил, как была создана первая партизанская группа, как евреи голыми руками добыли себе оружие, как группа вела бои с немцами, полицией и фашистскими бандами. Я подчеркнул, что при отряде существует еврейский семейный лагерь, где имеются старики и дети, и что боеспособные люди в лагере не вооружены из-за недостатка оружия.

После моего доклада отчитывались делегаты отрядов Бати. Они рассказали о своей диверсионной работе и о том, какими методами они пользуются. Мне запомнились интересные моменты из их докладов.

Их диверсия в одном из местечек начиналась так. Немцы нуждались в киномеханике и не могли его найти. Об этом узнали партизаны в лесу и разыскали у себя киномеханика. Он явился к немцам в местечко и предложил свои услуги. Немцы охотно приняли его на работу. Киномеханик работал добросовестно и хорошо. Однажды немцы устроили в киноклубе большой вечер. Из Берлина прислали специальный фильм, был организован буфет, должны были состояться танцы. На этот торжественный вечер были приглашены фольксдойче с женами и детьми, а также украинская знать из местечка и окрестностей. Киномеханик заранее заложил в центре зала под полом бомбу с часовым механизмом. Он показал фильм и исчез. Когда собравшиеся танцевали и пировали, механизм сработал. Бомба взорвалась, и все присутствовавшие были уничтожены^[51].

В результате другого диверсионного акта был взорван мост на реке Пина. Двое партизан переоделись в одежду полещуков и погрузили на подводы кувшины с кислым молоком, пару кувшинов со сметаной, несколько фунтов масла и корзины с яйцами. На дно повозки положили они бомбу и накрыли ее соломой. Партизаны подъехали к мосту. Немецкая охрана у моста всегда задерживала подводы, обыскивая их. И на этот раз немцы задержали подводу. Увидев масло, яйца, сметану, молоко, немцы обрадовались, прогнали партизан, а повозку вывезли на мост, чтобы взять оттуда все добро. Они сняли кувшины, корзины с яйцами, затем стали рыться в повозке. В это время бомба взорвалась, и мост вместе с немцами взлетел на воздух.

От делегатов отрядов Бати я узнал также об исключительном героизме одного еврея — Аврума Гиршфельда.

В Ленино, местечке возле Пинска, все еврейское население было собрано в концентрационный лагерь и там уничтожено. Оставили только несколько мастеровых, которые были вывезены в специальный лагерь для специалистов под Слонимом. Там оказался часовой мастер Аврум Гиршфельд. Так как не всегда у него была работа по специальности, его временами посылали работать на железную дорогу и шоссе.

В одно утро Гиршфельда на работу не послали. Его вызвали в комендатуру, дали ему завтрак: полбуханки хлеба, кофе и молоко. Аврум забеспокоился, чувствуя, что здесь что-то неладно. «Раз немцы пригласили меня к себе, вдруг угостили завтраком, значит, произошло что-то нехорошее». После завтрака в комендатуру пришли фельдфебель с жандармом железнодорожной станции, по-дружески заговорили с ним и спросили, разбирается ли он в электротехнике. Он сказал, что разбирается, и если ему вернут семью и создадут нормальные условия жизни, он сможет что-то сделать в этой области. Гитлеровцы пообещали выполнить его просьбу и повели его к железнодорожной линии, остановились у рельса, и жандарм сказал ему: «Вот здесь, гражданин Гиршфельд, под рельсом лежит мина, снабженная электродетонатором. Если вы удалите эту мину, то мы вам вскоре возвратим семью, которую мы вывезли, и вы будете вместе с женой и детьми, как в мирное время. Если же вы мину не удалите, вам уже семья не нужна будет… Я полагаю, что вы мою мысль поняли».

— Да, я хорошо понимаю, — ответил Гиршфельд, покрывшись холодным потом, — но вы должны отойти в сторону. Это ведь мина, она может взорваться, и вы погибнете.

Гитлеровцы отошли в сторону. Гиршфельд остался возле рельса, где находилась мина. Он при этом понимал, что мина, безусловно, заложена партизанами, и сделано это не для того, чтобы он, Гиршфельд, ее разобрал, и решил потянуть шнур, чтобы мина взорвалась. В то же время промелькнула мысль, что в случае невыполнения требования немцев обезвредить мину, жена его Эмма и сыночек Эдик будут расстреляны. Он стоял так, колеблясь, не зная, что делать.

Издали стояли гитлеровцы и наблюдали за Гиршфельдом. Фельдфебель сказал своим двум камрадам, что из этого ничего не получится. Вы обещали ему вернуть семью, в то время как она давно расстреляна. Тогда один гитлеровец сказал: «А почему не обещать человеку, когда у него на руках билет на тот свет. Мы ведь уже потеряли двенадцать немцев при попытках разобрать подобные мины. То же самое произойдет с ним».

Гиршфельд приступил к разборке мины по следующим соображениям: во-первых, мина уже обнаружена немцами и не представляет для них секрета, поезд не будет пущен по линии, и взрыва эшелона все равно не будет; во-вторых, мину все равно обезвредят. Гиршфельд осторожно приступил к работе. Целых два часа возился он с миной. Он изъял электрический узел детонатора и обезвредил мину.

После этого Гиршфельд подозвал фельдфебеля и его камрадов, крикнув им, что мина безопасна. Гитлеровцы подошли и увидели, что провода отделены от мины.

В тот вечер немцы угостили Гиршфельда хорошим ужином и сказали ему, что с этих пор он у них будет инструктором, сапером. Ему выделили хороший продуктовый паек, но семью вернуть ему гитлеровцы не могли.

Однажды перед вечером Гиршфельд стоял во дворе возле своего жилья. Евреи проходили с работы в поле. Он заметил, как один еврей отвернулся от него, когда Гиршфельд его приветствовал. Это очень обидело Гиршфельда. Он понял, что евреи считают его предателем. Стоя так задумчиво и огорченно, он заметил, как из рук одного еврея выпала грязная тряпка. Он поднял ее и раскрыл. В тряпке была смятая записка, адресованная Гиршфельду: «Дорогой Аврум! Ты, кажется, поступил на должность к гитлеровцам, и за это тебя стали хорошо кормить. Только знай, что мы твои действия рассматриваем, как прямое предательство… Ты, вероятно, знаешь, что наши семьи давно расстреляны!.. Давид».

Записка выпала из рук Гиршфельда. На душе его стало пусто, он почувствовал безразличие к своей жизни. Он взял кусок бумаги и карандаш, написал короткую записку и вышел на улицу…

На другой день Гиршфельда видели на железнодорожной линии вместе с гитлеровцами и лейтенантом технических войск. Гиршфельд шел впереди, а за ним гитлеровцы. Он их подозвал к обезвреженной мине, которая лежала на том же месте под рельсом. Гиршфельд обкопал песок вокруг мины. Они все рассматривали ее со всех сторон, и тогда Гиршфельд нажал на детонатор, он сработал, мина взорвалась, и Гиршфельд и все гитлеровцы погибли. Евреи Слонимского лагеря узнали об этом из последней записки Гиршфельда своему другу Давиду: «Завтра я погибну вместе с нашими врагами»^[52].

Конференция затянулась до вечера. Затем был устроен ужин. В нескольких крестьянских хатах на дубовые столы были поданы карпы из Стыря, жареные гуси, куры, мясные котлеты, в больших бутылях — самогон. Настроение было приподнятое, как будто было не военное время. Забыли, что немцы всего в 10 километрах от Дибровска и могут нагрянуть в любой момент.

В разгаре пиршества подъехали верховые и сообщили, что немцы наступают на ближайшие деревни, прилегающие к Сварыцевичскому лесу. Хотя каждый из нас, представителей отряда имени Ворошилова, забеспокоился, но внешне это никак не проявилось. Мы не раз уже смотрели смерти в глаза, и поэтому владели собой — молча вышли из хат и направились к своим лошадям.

Приехавшие в тарантасе немедленно отправились верхом на базу в Сварыцевичский лес, чтобы в критический момент быть на месте. Мы с Колей тоже бросили повозку и поехали верхом.

Был уже поздний вечер. Мы возвращались той же опасной дорогой, теми же полями и лесами. Темно было, хоть глаз выколи. Только иногда забелеет березка у дороги или блеснет звезда в небе.

Вдруг небо стало красным. Как мы поняли — горела деревня, но где именно трудно было установить. Вскоре небо стало красным со всех сторон, деревни горели в разных местах.

Стало ясно, что мы находимся в немецком окружении. Немцы, готовя наступление, поджигают деревни. Коля, всегда боевой, бодрый, сейчас растерялся. Он сказал мне, что обстановка трудная и что мы можем сейчас попасть прямо в руки немцев.

Вблизи послышалась автоматная стрельба, очередь за очередью. Я предложил обойти развилку дорог у креста, так как немцы, возможно, уже заняли ее.

Въехали в лес. Почва болотистая. Лошадиные копыта вязли в ней. Повели лошадей под уздечки, обходя трясины.

Так мы пробирались по лесу, пока не вышли на Сварыцевичскую греблю. Часовые у костра сообщили нам, что развилка у креста уже занята немцами, и мы сделали правильно, что свернули в лес.

На рассвете добрались до базы. В землянках никого не было. Раненые и больные на повозках. На повозки было погружено и все имущество. Моя редакционная повозка тоже наготове. Это сделали девятилетний Натанчик Бобров и десятилетний Натан Бобров. Все было хорошо упаковано и уложено: и радиоприемник, и пишущие машинки, и письменные материалы. Десятилетний Натан был возчиком редакции.

На стволах поваленных деревьев сидели партизаны. Штаб приказал отступить, так как немцы были уже в пяти-шести километрах от наших землянок и от села Сварыцевичи.

Партизанская группа отправилась минировать мост у села и задержать боем немцев, чтобы дать возможность обозу уйти.

На рассвете обоз тронулся. Канонада немецкой артиллерии усиливалась, стрельба велась в нашем направлении. Нам удалось выбраться из леса через тракт Сварыцевичи — Замрученье. Вскоре тракт был занят немцами.

Мы забрались в лес по другую сторону Сварыцевичей. Немцы вошли в Сварыцевичский лес, сожгли и взорвали наши землянки, рыскали и обыскивали все окопы. Через пару часов они оставили лес, вступили в село Сварыцевичи, взорвали и сожгли все хаты, которые еще сохранились после бомбардировки. Гитлеровцы разыскали нескольких 80-90-летних стариков и старушек, которые не успели или не в состоянии были уйти из села. На краю села, в развалившейся халупе, обнаружили они серниковского еврея Берла Бакальчука, который во время суматохи пошел искать свою жену Хаю-Гинду, занимавшуюся шитьем на селе. Всех захваченных крестьян и Берла Бакальчука немцы загнали в церковь и там сожгли их.

Мы перебирались из деревни в деревню, из леса в лес. Это был кочующий табор, насчитывавший сотни лесных жителей. Не было среди нас Марка Шагала, увековечившего своей искусной кистью жизнь витебских евреев. Побывав с нами, он мог бы создать величайшее полотно о лесных евреях, чьи глаза выражали вековой страх и обреченность. Здесь страх перед немецкими извергами был куда больше, чем страх евреев в библейские времена перед египтянами, которые гнались за евреями по пути к Красному морю.

Наконец мы расквартировались в Степангороде — большом селе в густом лесу, окруженном малыми речушками, лесными канавами и болотами. Во времена татаро-монгольского нашествия и украинско-казацких войн с поляками это село было крепостью. Ровные улицы тянулись от базара, посреди которого была пара кирпичных зданий и несколько еврейских домов, построенных по городскому типу. До второй мировой войны в Степангороде жили десятка два еврейских семей, занимавшихся скупкой у крестьян свиной щетины, ягод и грибов. Они успешно торговали этими продуктами.

В одном изломов, принадлежавшем Хаиму Дуберу, собрались все партизаны нашего отряда. Я дал им подробный отчет о первой партизанской конференции.

Глава 16
Тернистый путь еврейского семейного лагеря

В те дни, когда мы покинули Сварыцевичский лес, в семейном лагере при нашем отряде находились только еврейские семьи. Бандеровцы беспощадно обращались также с семьями украинских партизан. Если кто-нибудь из семьи — муж, сын, брат — был в партизанском отряде, то такую семью бандеровцы зверски истребляли. Убегая в лес от кровавой расправы, семьи украинских партизан не задерживались в партизанских лагерях, а устраивались у родных в ближайших селах, настроенных сочувственно к партизанам, или уходили в пинские белорусские деревни, где бандеровцы влияния не имели. Польские семьи, с которыми бандеровцы также зверски расправлялись, концентрировались, большей частью, в лесах на реке Стырь, где партизанские отряды находились постоянно. На наш отряд имени Ворошилова возложена была задача, в соответствии со стратегической линией Кутузова, быть странствующим. Великий русский полководец Кутузов говорил: «Движение — это мать партизанской стратегии и тактики. Партизан не должен засиживаться на месте. Он обязан задерживаться на одном месте только для того, чтобы самому поесть и лошадей накормить. Движение — наилучшая позиция для партизан».

Когда мы находились в Сварыцевичском лесу, положение с еврейским семейным лагерем было более или менее «благополучным», в особенности зимой 1942–1943 годов. Когда бандеровцев в наших местах еще не было и когда немцы также еще не появлялись в нашем лесу и в окрестных селах, — все вопросы, касающиеся еврейского семейного лагеря, решались без каких-либо трудностей. Хотя землянки семейного лагеря находились на значительном расстоянии от партизанских землянок, еврейские партизаны все время опекали невооруженных евреев, заботясь об их защите и питании. Возвращаясь с задания, еврейские партизаны, как бы утомлены они ни были, немедленно направлялись в семейный лагерь повидаться с друзьями и родственниками, справиться о здоровье и узнать, есть ли у них пища. Уходя на боевое задание, помнили, что надо принести с собою пару мешков одежды и обуви для невооруженных евреев. Иногда нееврейские партизаны тихо роптали, что евреи из семейного лагеря являются иждивенцами партизан, ненужным балластом. Но на это не обращали внимания. Все партизаны — евреи и неевреи — знали, что евреи из семейного лагеря стремились вооружиться и принять участие в борьбе против заклятого врага. Если среди трофеев оказывалась винтовка или револьвер, то каждый еврей из семейного лагеря претендовал на то, чтобы стать их счастливым обладателем и включиться в активную борьбу. Евреи стояли на посту, отправлялись в хозяйственные экспедиции, выполняли разные технические работы, занимались убоем скота. Они были проводниками партизан в сложных и опасных операциях, поскольку большинство из семейного лагеря были выходцами из окрестных местечек: Погост-Заречный, Серники, Городно, Высоцк, Бережница, Домбровицы, Сарны, Березно, Пинск, а партизаны с востока или, как мы их называли, «восточники» не знали этой местности.

Положение еврейского семейного лагеря стало ухудшаться, когда после начала немецкой облавы осложнилось положение со снабжением. Каждая хозяйственная экспедиция была связана с жертвами. Чтобы не голодать, еврейские ремесленники с риском для жизни, в самое опасное время немецкой облавы, ходили по деревням на работу. Но совсем стало невыносимым положение семейного лагеря, когда пришлось кочевать из леса в лес, из деревни в деревню. Партизаны-неевреи и даже члены штаба стали открыто проявлять враждебность в отношении евреев из семейного лагеря, и даже дошло до запрета следовать лагерю за отрядом. Члены штаба Ермоленко и Плужников мотивировали это тем, что евреи из семейного лагеря не соблюдают конспирацию и могут подвергнуть опасности отряд. Упрекали невооруженных евреев в том, что они до сих пор не раздобыли себе голыми руками оружие, говоря при этом, что лес и партизанщина только для героических людей, которые способны сражаться в любых условиях.

Для нас, еврейских партизан, было невозможно бросить на произвол судьбы семейный лагерь. Бандеровцы рыскали кругом, выжидая момент, когда партизанский отряд отдалится от семейного лагеря, и им достанется легкая работа по истреблению евреев лагеря до последнего. На этой почве у нас возникали споры, а со стороны отдельных антисемитски настроенных партизан установилось к нам, евреям, враждебное отношение.

К сожалению, и комиссар, и начальник штаба также заняли открыто враждебную позицию по отношению к евреям-партизанам, игнорируя при этом тот факт, что основателями и костяком отряда были евреи. Своими разговорами и насмешками в адрес евреев, которые «убегая в лес не захватили с собой оружие», они углубляли чувство горечи и унижения.

Резня в гетто, потеря близких и без того отражались на нашем настроении. Из-за горькой нашей судьбы мы были в более угнетенном состоянии, чем нееврейские партизаны. А тут еще стали следить за каждым нашим шагом, стали критиковать даже самых отважных, заслуженных партизан-евреев. Все это создавало ощущение, что мы находимся во вражеском окружении.

Я и доктор Эрлих питались вместе со всем штабом. Вдруг ему предложили, чтобы он питался в санчасти. Когда я спросил комиссара, в чем дело, он ответил, что «доктор — барахольщик и пусть уберется отсюда». Я понял, что они озлоблены на него, и пошел к доктору узнать, в чем дело, что случилось. Он рассказал мне, что, возвращаясь с последнего задания, принес одежду для семейного лагеря. Я стал беспокоиться за жизнь доктора Эрлиха. В условиях партизанской жизни получить пулю за малейшее прегрешение — плевое дело.

В Белоруссии, в лесах Деречина и Зельвы были в одном партизанском отряде две еврейские девушки: Фейга Шелюбская и Бейла Беккер, обе из Деречина возле Слонима. Случилось это во время немецкой облавы. Партизаны вели упорные бои с немецкой карательной экспедицией. В этих боях принимали участие и эти еврейские девушки. Партизаны были окружены. Девушки спрятали свои винтовки, выбрались из окружения и пришли в отряд без оружия. Командир отряда потребовал от девушек оружие. Они заявили, что вынуждены были винтовки спрятать, так как были окружены немцами, но в любой момент могут их добыть.

Командир отряда вынул из кобуры револьвер и застрелил обеих.

В нашем отряде партизан Лейвик Фишман потерял свою винтовку и ему поставили условие: добыть другую винтовку или он будет расстрелян. Фишман был из отважных партизан. Он отправился в свое родное село, напал сзади на бандеровца, убил его и забрал винтовку.

Правда, были и примеры доброжелательного отношения к евреям. Вскоре после инцидента с доктором Эрлихом партизан-еврей Меир Туркенич был привлечен к ответственности за потерю винтовки. Это произошло при следующих обстоятельствах. Группа партизан в пятнадцать человек отправилась на взрыв моста у города Пинска. Проводник информировал их, что на мосту стоят только два немца, а оказалось, что мост сильно охраняется и что немцы соорудили там доты. Когда приблизились к мосту, немцы открыли сильный огонь, и партизанам пришлось отступить. Все уселись на подводы. Туркенич, усаживаясь на подводу, положил винтовку на повозку. Подвода, на которой сидел Туркенич, попала под сильный обстрел, лошади рванулись в сторону, винтовка упала с повозки. По возвращении в отряд Туркенич был арестован, и за потерю винтовки ему грозил расстрел. Командиром отряда был Диковицкий, отец двоих партизан; о нем я рассказал в главе 10. Мы с ним дружили, и я попросил его правдиво описать все обстоятельства потери винтовки и подчеркнуть отважность Туркенича, который был одним из первых партизан. Штаб все это принял во внимание, и Туркенич был наказан двумя внеочередными нарядами. В других отрядах за потерю винтовки расстреливали.

Но в отряде были и другие примеры. Евреев стали упрекать в том, что они грабят крестьян, нападают и убивают их без всякого на то основания. На самом же деле были случаи, когда евреи встречали на дорогах и в деревнях крестьян, участвовавших в истреблении серниковских евреев, и таких убийц расстреливали.

Однажды еврейские партизаны встретили и расстреляли крестьян из Николаева, вырезавших целиком еврейскую семью. Этот акт мщения совершили партизаны под командованием Лейвика Фишмана и Мойше Туркенича. Убийцы серниковских евреев — Иван Поливник и братья Андрей и Даниил Драктюк были расстреляны серниковскими партизанами-евреями. Партизан-еврей Сема Фиалков, проезжая верхом через Александровские хутора, встретил крестьянина, убившего мать Семы в момент бегства ее из гетто. Фиалков подъехал к убийце и застрелил его. Комиссар отряда хотел расстрелять Сему, но мы все воспротивились. Как раз в этот момент прибыл к нам начальник штаба Соединения Кудояр. Я доложил ему об этом случае, и он приказал комиссару не трогать Фиалкова. Позже Сема погиб в бою с немцами.

Открытым антисемитским выпадом был приказ командира, комиссара и начальника штаба отчислить из отряда еврейских девушек, кухарок. Они мотивировали это тем, что присутствие в отряде девушек ослабляет боеспособность партизан. Мисюра отправил из отряда свою жену и ребенка и этим хотел подчеркнуть, что он не антисемитски настроен. Но его жена была русская и, в отличие от евреек, могла где-то пристроиться. Хотя руководство штаба обещало обеспечить отчисленных еврейских девушек питанием и дать им возможность жить в землянке неподалеку от партизанских землянок, партизаны-евреи протестовали против этого распоряжения и воспринимали его как оскорбление. Все эти девушки находились в отряде с первого дня его возникновения. В знак протеста восемь наиболее активных и боевых партизан-евреев ушли из отряда. Это были Алик Абугов, Борух и Ошер Маньковские, Шмуэль Пурим, Мойше Бромберг, Лазарь Бромберг, Аврум-Меир Туркенич, Мойше Кавзало. Мисюра понял свою ошибку и послал доктора Эрлиха на переговоры к ушедшим партизанам, чтобы убедить их вернуться в отряд. Но Алик Абугов потребовал, чтобы начальник штаба Ермоленко и комиссар отряда Плужников ушли в отставку.

Этот случай значительно ослабил положение партизан-евреев в отряде. Некоторые считали, что и остальные партизаны-евреи в знак солидарности должны уйти из отряда. Но этого не произошло, поскольку мы хорошо понимали, что с уходом евреев из отряда ухудшится положение еврейского семейного лагеря. В то время уже трудно было рассчитывать на существование самостоятельного еврейского отряда. Во-первых, установка штаба в Москве была такова, что партизанское движение должно формироваться только по географическому принципу и быть интернациональным по составу. Так как евреи ни на какой оккупированной немцами территории не составляли большинство и не имели своей автономии, то не могло быть и речи о создании национальных еврейских партизанских отрядов. Во-вторых, не выделяли еврейские партизанские отряды из-за немецко-фашистской пропаганды, утверждавшей, что советское партизанское движение — дело рук евреев и что партизанским движением руководят «еврейские бандиты». Поэтому не хотели иметь еврейские отряды, а в те, которые существовали, старались включить побольше партизан-неевреев. Был еще и такой мотив против создания еврейских отрядов: крестьяне не захотят давать продукты для еврейских отрядов, и на этой почве могли бы возникнуть конфликты с местным населением.

Как нам известно, многие еврейские партизанские отряды были превращены в смешанные, а еврейское командование сменили нееврейским. Еврейский отряд имени Кагановича на Полесье потерял свой национальный вид, так как туда были влиты нееврейские партизаны. Отряд имени Жукова под командованием Гичика, действовавший в Популинском районе, был расформирован, и партизаны-евреи были направлены в другие отряды. Такая же судьба постигла в Рудницких лесах созданные из евреев, бежавших из Виленского гетто, отряды «Месть», «Мститель» и «За победу»^[53].

Кроме восьми партизан, никто не ушел из нашего отряда, хотя каждый из нас положительно оценил поступок ушедших товарищей, достойно защитивших честь еврейских девушек.

О еврейских женщинах в партизанских лесах следует написать отдельную книгу. Вообще, еврейских женщин принимали в партизанские отряды с большим трудом. Партизанские штабы были такого мнения, что женщины не приспособлены для партизанской борьбы и что они своим присутствием в отрядах только ослабляют боеспособность партизан. Все же большинство еврейских женщин, бежавших из гетто и лагерей смерти, было включено в партизанские отряды. У каждой еврейки было горячее стремление бороться против врага с оружием в руках. Медсестра Матильда не раз говорила мне, что она предпочла бы сражаться с винтовкой в руках, чем находиться в амбулатории. Она научилась стрелять.

Положение женщин было особенно трудным. Зачастую командиры и комиссары, принимая в отряд женщин, преследовали при этом свои низменные цели, и у многих женщин не было иного выхода, ведь находясь в семейном лагере они были осуждены на голод, ходили оборванные и были беззащитны. Об этом писали партизанские командиры Батя (Линьков), Ковпак, Федоров-Черниговский и многие другие.

Линьков описывает следующий случай, показывающий сильное стремление еврейской женщины бороться против фашизма^[54].

«В хуторе Нешково мы разместились для продолжительного отдыха. Молва о нас шла впереди отряда, и к нам со всех сторон прибывали люди с просьбой зачислить в отряд.

Разведчики сообщили мне, что под самым хутором в лесу расположились бежавшие от немецкой расправы евреи и кое-кто из местных жителей. Прослышав о появлении сильного партизанского отряда, они, видимо, решили держаться к нам поближе. Было ясно, что о нас в ближайшее время станет известно в гестапо и они не замедлят выслать карательную экспедицию. Меня это беспокоило. Большинство бойцов в отряде были необстрелянные люди, недостаточно дисциплинированные. Оружие имелось, но плохо обстояло с боеприпасами. Пулеметы, а их у нас уже было пятнадцать ручных и один станковый, часто отказывали из-за негодных патронов.

Мы начали усиленную подготовку к боевым действиям. Я решил прежде всего тщательно обследовать окрестности и с этой целью выехал с разведкой из Нешкова. Углубившись в лес, мы сразу же наткнулись на большой еврейский лагерь. Люди ютились в наспех оборудованных шалашах и землянках, оборванные, голодные и холодные: были здесь и беременные женщины, были старухи, старики и детишки. Все высыпали ко мне навстречу. Они не знали, что я не смогу их спасти, и ждали от меня какого-то чуда. Хоть и тяжело было, но я сказал людям правду: у меня лишь небольшой подвижной отряд, и семьям следовать за нами нельзя. Обещал прислать голодающему лагерю хлеба и мяса и посоветовал всем уходить на зиму дальше в глубь леса. Со мною могли пойти только люди, способные носить оружие и готовые отдать жизнь на борьбу с врагом. Несколько мужчин тогда присоединились к нашему отряду.

— А знаете, товарищ начальник, — обратилась ко мне молодая женщина, до сих пор молча слушавшая наши разговоры, — здесь есть целый отряд, человек тридцать. У них командиром старший лейтенант Басманов, они бы вам наверняка пригодились. Хорошие ребята, боевые.

Как я мечтал о встрече с Басмановым во время своих одиноких блужданий!

— Что же, — ответил я, — скажите ему, коли встретите, что я хотел бы с ним повидаться.

— Я к нему схожу, нарочно схожу, — сказала женщина, — только вы потом меня с собой возьмете воевать. У меня с фашистами особые счеты есть. Возьмете?

— Возьму, — пообещал я и вспомнил свой разговор с Садовским^[55]: не все бежали в лес только спасаться, некоторые были готовы бить врага.

Наутро Басманов был уже у меня. Мы договорились с ним, что он со своими людьми присоединится ко мне».

С самого начала партизанского движения в семейных лагерях сконцентрировалось значительное количество евреев. Из них спаслось около пятнадцати тысяч. Среди этих евреев были мужчины и женщины, которые могли бы активно участвовать в партизанском движении. Но штабы партизанских отрядов не отнеслись к еврейским семейным лагерям с должным пониманием. Хотя все хорошо видели высокий боевой дух еврейских партизан и партизанок, при вступлении евреев в партизанские отряды чинились всякие препятствия.

А ведь во всех отрядах партизаны-евреи проявляли героизм в борьбе с врагом. Отважно сражались и еврейские партизанки — можно было бы составить антологию героизма еврейской женщины. Еврейские девушки стояли в дозоре на дорогах, которые вели в леса, и немало из них погибло. Они сидели в засадах, проводили диверсионные акты, взрывали железнодорожное полотно, мосты, немецкие военные объекты. Еврейские женщины готовили пищу, пекли для партизан, стирали их белье, были самоотверженными медицинскими сестрами. Они были переводчицами, канцеляристками в штабах, работали в партизанской печати, участвовали в проведении антифашистской пропаганды.

Я расскажу здесь о диверсионном акте, проведенном еврейской партизанкой Докторович.

В одном помещичьем дворе немцы заготовили большое количество зерна. В лесу, недалеко от этого поместья, стоял партизанский отряд, в котором была Докторович. Однажды она сказала командиру отряда, что хочет взорвать помещичий двор вместе со складами зерна. Командир отряда высмеял ее: это немыслимо, у немцев там большая охрана, а во дворе доты. Докторович настаивала на своем, и командир в конце концов согласился.

Недалеко от поместья находилось село, которое было настроено против партизан. Крестьяне аккуратно выполняли все поставки хлеба и продуктов, которые на них возлагали немцы. Докторович переоделась в крестьянскую одежду, отправилась в эту деревню и узнала, что крестьяне уже выполнили все поставки, кроме зерна. Докторович хорошо разговаривала по-украински, и по внешнему виду нельзя было узнать, что она еврейка.

Из деревни она направилась в поместье. Охрана ее задержала. Она заявила, что уполномочена крестьянами узнать, какие поставки еще не выполнены. Охранники сопроводили Докторович к коменданту. 3 присутствии переводчика она сказала, зачем пришла. Вызвали бухгалтера, и он установил, что осталось сдать только пшеницу, срок поставки истекает через месяц. Докторович заявила, что хочет сдать пшеницу досрочно, она уже заготовлена. Комендант похвалил ее за помощь немцам, за то, что она помогает строить «Новую Европу».

Докторович вернулась в лес на партизанскую базу и доложила командиру о своем плане и о том, что она уже успела сделать. Немедленно выехала группа партизан, чтобы найти пшеницу в количестве, необходимом для выполнения поставок немцам. На рассвете пшеница была погружена на четыре подводы, и партизаны выехали на них в направлении поместья. На трех повозках сидели партизаны, одетые как типичные белорусы, а на четвертую села Докторович. В мешки с пшеницей были заложены бомбы с часовым механизмом.

Подводы подъехали к воротам помещичьего двора, и охрана, увидев, что привезли зерно, беспрепятственно пропустила их. Комендант приказал немецкому солдату показать, где выгрузить пшеницу. После этого комендант подошел к Докторович, похлопал ее по плечу, спросил у нее имя и фамилию и сказал, что напишет специальный рапорт о ее патриотическом поступке.

Через пару часов, когда пустые повозки были уже в лесу, бомбы взорвались. Взрыв был сильный, загорелись склады с зерном, и погибли находившиеся вблизи немцы.

Комендант немедленно отправил карательную группу в деревню, «сдавшую» поставки, и она была подожжена от края до края. Несколько десятков крестьян было заперто в одном доме, и они там сгорели.

В первое время, когда евреи оказались безоружными и беззащитными в полях и в лесах, многие из них погибли от рук разных банд. Были случаи, когда даже партизаны, из тех, кто вернулся из лагерей военнопленных, где они были заражены антисемитизмом, грабили и убивали блуждавших в лесах евреев. В лесу возле Янова-Полесского подвергся нападению еврейский лагерь в шестнадцать человек. Только одному из них удалось бежать к нам.

Еврейские девушки-партизанки из Камень-Каширского, состоявшие в отряде Дяди Пети, рассказали мне, как на них напали в лесу и ограбили. Они узнали в одном партизанском отряде двоих из нападавших, но командование отряда не обратило на это внимания, заявив, что сейчас военное время и «рассчитываться» будут после войны.

Страшную мученическую жизнь вели евреи во всех семейных лагерях, в том числе и в Полесье. Ведь бежали евреи в лес внезапно, в последние часы и минуты перед так называемыми акциями, и не успели обзавестись каким-либо оружием, чтобы иметь возможность обороняться. И это послужило основной причиной того, что большая часть евреев, бежавших в лес, погибла. Известно, что из городов и местечек бежало в леса много евреев, но долго продержаться там они не могли. Многочисленные банды убивали бежавших из гетто евреев или выдавали их немцам.

Наш семейный лагерь был в более благоприятных условиях. Сначала его оберегали от банд еврейские партизанские группы, а впоследствии — общий партизанский отряд, в который влились еврейские партизаны. Несмотря на это, и наш семейный лагерь имел потери. Из Серниковского гетто бежало в лес 272 еврея. За время странствий по лесам погибло 102 человека, причем в партизанских боях погибло только 10–12 евреев. Остальные 90 погибли насильственной смертью при разных обстоятельствах. Этот кровавый итог показывает, насколько трагичен был путь, пройденный нашим еврейским семейным лагерем.

Наибольшие потери, понесенные невооруженными евреями в лесах, приходятся на первые месяцы после бегства из гетто. Прошло много времени, пока положение не улучшилось. В партизанские отряды попадали и преступные элементы. Ведь в первое время трудно было проверить, что собой представляет вступающий в отряд партизан. Достаточно было явиться с винтовкой в руках и принять участие в боях, и такой партизан был уже вне подозрения. Его прошлым не интересовались. Лишь с июля 1943 года, когда в партизанских отрядах была налажена дисциплина, улучшилось положение и в семейных лагерях. Появилось больше оружия, присланного из Москвы, и почти все уцелевшие к тому времени боеспособные евреи из семейных лагерей вступили в партизанские отряды. В семейных лагерях остались только пожилые мужчины и женщины, а также дети. До того времени, то есть до второй половины 1943 года, еврейский семейный лагерь прошел трудный и кровавый путь.

Глава 17
Сражение у Перекалья

Перекалье — большое село на левом берегу реки Стырь. То тут, то там хутора, растянувшиеся вдоль реки. Водный путь тянется до Луцка. В апреле 1943 года в окрестностях Перекалья находились отряды Соединения. Недалеко было и до леса близ Озерцов, где находился Дядя Петя со своими диверсионными группами.

Там также находился отряд круковцев, состоящий в основном из евреев и организованный по инициативе Конищука («Крука»), председателя сельсовета села Гривы, недалеко от Маневичей и Ковеля. Большую роль в развитии и укреплении отряда круковцев сыграли братья Цвайбель, бежавшие из Камень-Каширского гетто вместе со своим старым отцом Шлойме и еще четырнадцатью евреями. Они явились в отряд Конищука, когда он только формировался. При отряде круковцев находился еврейский семейный лагерь в 600 человек. Подчинялся отряд полковнику Бринскому (Дяде Пете). Так как отряд круковцев был не кочующим, то еврейский семейный лагерь мог находиться на одном месте. Отношение к нему со стороны партизан было хорошее. Весной 1943 года семейному лагерю выделили большую земельную площадь, которую евреи вспахали и засеяли. Они также выполняли техническую работу для отряда и пасли его скот. Отряд занимался в основном диверсионной работой.

В апреле 1943 года немцы направили в район села Перекалье карательную экспедицию против отрядов Соединения и круковцев. Создалась угроза всем партизанским отрядам области. Эти места были наиболее подходящими для базирования партизанских отрядов: леса, болота, островки, заглохшие пруды и речушки, высокий камыш, и все это далеко от железнодорожной линии. Перебраться в Серниковские леса было невозможно — немцы там очень укрепились. Оставалось дать бой немцам в Перекалье и вытеснить их оттуда.

В эту операцию включили и наш отряд имени Ворошилова, так как он считался одним из наиболее боеспособных в Соединении. Это было во второй половине апреля 1943 года. К нам прибыли всадники из штаба и сообщили о предстоящем сражении у Перекалья. Мы в это время стояли в Вербах, хуторе между Озерском и Сварыцевичами.

Это как раз произошло в ночь на первый день пасхи, первый сейдер^[56]. У одного еврейского партизана, бежавшего из Городненского гетто, случайно сохранился в кармане еврейский календарь, и нам было известно, на какие дни приходятся еврейские праздники.

Всю ночь топали мы по болотам и дорожкам, ведущим к Стырю, и только на рассвете прибыли в село Белое. Село это находилось у озера, и окрестный пейзаж был красочный, живописный. Мы находились в одном из красивейших уголков Полесья. Роса еще серебрилась на влажной траве, село было окутано утренней мглой, двери и ставни были закрыты. Только кое-где из трубы вился сизый дымок. То тут, то там скрипели ворота сарая и отодвигался засов калитки. Молоденькие пастухи в сукманах^[57] с длинными кнутами в руках выгоняли скот на пастбище.

В хатах, куда мы стучались, нам неохотно открывали. Нас, видимо, боялись. Немцы расклеили по деревне воззвания к населению с призывом остерегаться «еврейских партизан-бандитов, которые убивают христианское население».

В то утро село поднялось рано. Наши всадники на лошадях заезжали с шумом во дворы, сами открывали двери в хаты и ворота в сараи, и повелительные слова: «Хозяин, вставай!», — звучали в каждом крестьянском дворе. Все село расшевелилось, и крестьяне сердито смотрели на «страшных» гостей.

На огородах развели костры, и партизаны расселись вокруг. Хотелось отдохнуть после утомительной, трудной ночи.

У колодца был созван сход. Староста и двое партизан ходили из хаты в хату и приглашали на сход. Пришло около 300 человек. Стояли в страхе и ожидании того, что скажут партизаны. Заметно было, что неохотно присутствуют они на сходе. Крестьяне боялись, что нагрянут немцы и начнется стрельба. Вчера только приезжали за хлебом. Они всего в десяти-двенадцати километрах отсюда. Какая-то неразбериха в головах: вчера только здесь была немецкая власть, а сегодня — партизанская. Вчера немцы собирали их на сход, а сегодня они опять здесь у колодца, на сходе, но уже созванном партизанами. С опущенными головами стояли крестьяне, не произнося ни слова.

Комиссар Плужников открыл сход и разъяснил им цели и задачи советского партизанского движения. Затем я рассказал о положении на фронте, об ударах, нанесенных Красной Армией, показывая на карте, какие области освобождены от оккупантов. Я подчеркнул, что немцы после выполнения своего плана беспощадного истребления евреев приступят к физическому истреблению других народов.

Мы задержались в селе на весь день. Утомленные ночным маршем по болотам и трясинам, большинство из нас забралось в клуни^[58] и зарылись в сено, чтобы немного вздремнуть. Ожидали, что в любой момент со стороны Перекалья может нагрянуть немецкая разведка. Несколько партизан расселись на завалинках и затянули мелодии советских песен. Хороший певец Назар достал из повозки свой аккордеон, заиграл и затянул грустные и сердечные напевы русских народных песен, полные тоски по родине. Он сыграл на своем инструменте и спел песню «Что ты спишь мужичок, уж весна на дворе». Назара окружили крестьяне и крестьянки, молодые и старые, прислушиваясь к этим словам, так им близким. И сам Назар своим пением стал им близок. Старая крестьянка подошла к нему и, опираясь на палку, спросила его: «Кажи менi, соколичок, вiдкiля ти?»

Когда наступил вечер, в село явились разведчики Соединения и доставили план нападения на немцев в Перекалье. Мы должны были наступать на Перекалье с левого фланга, а остальные отряды — с двух сторон. Начать наступление на рассвете следующего дня.

Вечером запрягли лошадей в повозки. Обоз всегда следовал за нами. Перед боем обоз оставляли в лесу под охраной.

Разведка на лошадях двинулась вперед, и мы в этот тихий вечер вышли из села. Шли берегом озера след в след. Потом начался лес, который тянулся до железной дороги, бездействовавшей со дня разгрома нами Хиночского гарнизона. Молодые деревья шатались от легкого ветерка, точно вторя движению партизан.

В полночь наш отряд подошел к берегам Стыря, мутные воды которого шумно бурлили. Мост через реку был взорван. Над берегом шли глубокие траншеи. Взорванный мост и траншеи — оставшиеся свидетели первой мировой войны. Правители польского государства не хотели тратить средства на приведение в порядок дорог, полагая, что в случае войны с Советским Союзом лучше сохранить взорванный мост и траншеи в таком виде, как их оставила первая мировая война.

Многие из нас переправились через реку на маленьких лодках. Кое-кто перебрался на другой берег по остаткам сгоревшего моста. В глубоком молчании пошли мы в направлении Перекалья, расположенного в трех километрах от моста. Обоз через реку не переправлялся, а ушел в направлении Гуты Сапочевской, занятой отрядом под командованием высокого белокурого украинца.

Мы подошли к открытому полю, откуда виднелось Перекалье. Там и тут росли отдельные деревья. Ближе к селу рос высокий камыш. Мы подобрались к камышу и легли на землю. До села было так близко, что слышен был скрип открывающихся ворот, виднелось мерцание огней карманных фонариков, видимо, немецких часовых.

Когда рассвело, Мисюра отдал приказ о наступлении. Этот приказ передавался шепотом от партизана к партизану. Шли затаившись с винтовками наизготовку, приближаясь к первым хатам села. В утренней тишине раздались партизанские выстрелы. Сейчас же послышались ответные очереди немецких автоматов и пулеметов. Наша стрельба перекликалась с автоматными очередями солдат-карателей, доставленных сюда с фронта. От возникших пожаров небо стало пунцовым. Крестьянские халупы, покрытые околотом^[59] или камышом, воспламенились и загорелись, как сухие дрова в больших и широких полесских печах. Ревели коровы, волы. Ржали лошади. Отчаянные крики петухов прорезали весь этот хаос криков. Кричали крестьяне, женщины, дети, убегавшие из села.

Началось перекальское сражение. Немцев было много — несколько сот человек, вооруженных автоматами и пулеметами. Со ржавыми, старыми ружьями и одним единственным полуавтоматом, которым владел Нахман Зильберфарб, наступали партизаны на немцев, бросаясь с криками «Ура!» в рукопашную. Бой был тяжелый, и обе стороны проявляли большое упорство. Отряды Соединения опоздали и не вступили в бой одновременно с нами. Получилось так, что нашему отряду имени Ворошилова, состоявшему тогда в основном из евреев, пришлось сражаться одному. В конце концов мы вынуждены были отступить.

В этом сражении погибли партизаны Файвель Глезер, Берл Гасман, Нахман Фиалков, Александр Луста и Коля Панченков. Было у нас много раненых. Медицинская сестра Голда Коган вынесла из-под огня ленинградского партизана Анатолия Курочкина. Доктор Эрлих оказывал помощь раненым.

Немцы за понесенные ими большие потери стали мстить мирному населению. Они стреляли в людей без разбора, дотла сожгли Перекалье и расположенные рядом села и хутора. Днем в небо подымались клубы дыма, а вечером от пожаров небо было красным.

Партизаны нашего отряда собрались на хуторе в шести километрах от Перекалья.

Немцы весь день продолжали поджигать деревни и хутора, а ночью они начали обстреливать хутор, где мы задержались. Всю ночь активно действовала вражеская артиллерия. Мы были готовы к тому, что немцы начнут наступление. Раненых мы отвезли в ближайший лес. Сами мы сидели в угнетенном настроении. Красные языки покрыли небо. Мы разложили костры и расселись вокруг них, готовые встретить врага. Моросил дождик. Тучи, как овечьи стада, блуждали по небу, точно ища спасенья от огня. Настроение соответствовало этой хаотической ночи и хмурому пейзажу. Сердце сжимало, когда вспоминались только что погибшие товарищи. Как железные обручи, сжимали нас грустные мысли.

Утром мы узнали, что немцы оставили Перекалье и ушли из ближайших деревень. Мы остались на несколько дней на хуторе. Здесь было всего пять-шесть хат и несколько сараев и клунь. Население разбежалось, боясь немцев. В одной хате я установил радиоприемник и расположил свои печатные материалы. В этой низкой хатенке, чисто побеленной и разукрашенной синькой, жил один старенький крестьянин. Белизна стен и весеннее солнце напомнили мне пасхальные дни в родительском доме. Но действительность была очень далека от сладких воспоминаний.

В доме было довольно уютно. Кухня была моим рабочим кабинетом. Девяностолетний старик сидел все время на завалинке и отогревал на солнце свои старые кости или же забирался на печь. Его совершенно не интересовали происходившие события; он считал, что его время миновало.

В одну из тех ночей я принял по радио сообщение, что в Варшавском гетто произошло восстание. Это было для нас, особенно евреев, ошеломляющее сообщение. Мы полагали, что евреи в оккупированных немцами областях «ликвидированы», как это произошло в городах и местечках Волыни и Полесья. Героизм варшавских борцов гетто нас всех ободрил.

Положение на фронтах было без особых изменений. Северский Донец стал фронтовой линией для сражающихся армий. Союзники активизировали свои боевые операции в Африке и на Средиземном море. Шли слухи о предстоящем открытии второго фронта. Когда я, как всегда, зачитал партизанам очередную радиоинформацию, они, выслушав меня внимательно, стали засыпать вопросами о втором фронте. Часто, прежде чем я начинал читать сообщение информбюро, раздавались голоса: «Бакальчук! Давай нам второй фронт!». Когда я прочитал партизанам сообщение о восстании в Варшавском гетто, раздались вопросы, не начало ли это второго фронта.

Отряды Соединения были сконцентрированы на хуторах вокруг Мульчиц. Недалеко, в Озерцах, находилась база Дяди Пети. Штаб Соединения решил отпраздновать Первое Мая.

На большом лугу были собраны все отряды. Расселись на влажной черной полесской земле. Всю ночь шел дождь, и земля напоилась дождевой водой. На лугу стояли большие лужи. На празднестве присутствовал генерал Бегма со своим штабом. Он зачитал приказ Московского партизанского штаба, принятый ночью по радио. Начало приказа гласило: «Партизаны и партизанки! Бейте врага, взрывайте мосты, железнодорожные пути, пускайте под откос эшелоны, уничтожайте вражеские склады, арсеналы оружия, громите врага! Час победы приближается! Враг будет уничтожен!»

На следующий день из Москвы поступил приказ: штабу Соединения с отрядами направиться на восток к Дубницку^[60], недалеко от Лельчиц. Там действовал аэродром, под охраной Соединения генерала Сабурова, и туда должно быть доставлено для наших отрядов оружие.

На пароме, сооруженном партизанами Дяди Пети, переправились мы через Стырь. Паром охранялся специальной группой. Все отряды Соединения ушли в сторону Восточного Полесья. Наш отряд имени Ворошилова получил приказ идти на Серники.

Глава 18
Кровавые майские дни

В мае 1943 года мы пережили трудные кровавые дни. По селам и лесам от Степангорода до железнодорожной линии Удрицк — Сарны орудовала банда бандеровцев под началом поповского сынка, некоего Сашка. Это был жестокий убийца. Он и его банда пытали и истязали свои жертвы. Их жестокость не знала границ.

В деревне, недалеко от Степангорода, проживала не успевшая бежать в лес польская семья. Мать, пожилую женщину, сначала повесили, а затем ее тело положили на горячую печь, где оно превратилось в черную массу. Пятнадцатилетняя девушка лежала в ночной рубахе на пороге с наполовину отрубленной головой. Тихий ветерок развевал ее светлые волосы, и луч солнца золотил их. В хате лежали тела остальных членов семьи, расстрелянные, изрубленные. У двоих было перерезано горло.

С этим Сашко и его бандой нам приходилось вести беспрерывные бои. Немцы снабжали банду хорошим оружием. Сашко был молодым, красивым парнем, работал у немцев сначала переводчиком, а затем судебным следователем. Гестапо его освободило от занимаемой должности, чтобы дать ему возможность стать атаманом банды. Ранее, работая у немцев, он совершал зверские расправы над евреями.

Из-за этой банды нам приходилось большей частью передвигаться днем, так как ночью опасались засады бандитов. Банда атамана Сашко устроила страшную резню в еврейском семейном лагере на хуторе Вербы, где лагерь остался, когда мы отправились в Перекалье. Там же остались партизаны, ушедшие из отряда в знак протеста против изгнания из него еврейских девушек. Бандиты Сашко, видимо, узнав, что в Вербах осталось мало партизан, напали на хутор.

Там было всего семь хат, со всех сторон окруженных лесом. Обитатели хутора всегда помогали партизанам, делились с ними всем, что имели. В хате высокого, усатого полещука Моисея долгое время располагались члены штаба. В сильные морозы и снежные метели находили евреи на хуторе приют и еду.

Когда бандеровцы напали на Вербы, там находилось несколько партизан. Они оказали сопротивление, но силы были неравные. В банде Сашко было около 200 человек, причем хорошо вооруженных. Евреи ушли в лес. Бандиты тем временем захватили хутор и потребовали от Моисея, чтобы он повел их в лес к евреям. Моисей отказался, и бандиты отрубили секирой ему голову. Тело Моисея они бросили в огороде. Затем бандиты стали принуждать семнадцати-восемнадцатилетнюю дочь Моисея повести их в лес к евреям, но и она отказалась. Бандиты изрубили и ее. Бандитов повел в лес к евреям зять Моисея, и там они устроили страшную резню.

Эту зверскую расправу с евреями бандеровцы осуществили как раз тогда, когда мы возвращались в Сварыцевичские леса. Крестьяне нам об этом сообщили. Был полдень. Мы решили, что лучше напасть на бандитов вечером, когда стемнеет и они не смогут бежать.

К вечеру отряд отправился в направлении Бродницкого леса. Был уже поздний вечер, когда мы окружили хутор. Оттуда доносились пьяные голоса разгулявшихся убийц. Они там справляли свой разбойничий праздник.

Мы напали внезапно. Многие из бандитов были мертвецки пьяны. Мы открыли по ним стрельбу, когда они находились в хатах и клунях. Среди бандитов поднялась паника, и они побежали из хат и клунь. Но со всех сторон их встретил партизанский огонь. Десятками падали они от партизанских пуль. Некоторые попали живыми в руки партизан. Их загнали в болота, где они погибли в трясине. У еврейских партизан были свои счеты с фашистами-бандеровцами. В этом бою особенно отличились Александр Куц, братья Шпинь, Перчик, Сема Фиалков, Губерман, Мудрик, Зелик Койфман, Меер Глезер, Мойше Ланда, Тульчин, Лейвик Фишман (из Пинска), Мойше Туркенич и другие.

Всю ночь преследовали мы тех бандитов, которым удалось бежать в лес. Когда рассвело, мы обнаружили погибших евреев из семейного лагеря. Тела их были искромсаны. В разных местах были разбросаны руки и ноги. У некоторых вороны успели выклевать глаза. Некоторые тела были изгрызены дикими кабанами. На хуторе на межах между грядками нашли мы изрубленные тела Моисея и его дочери.

Настроение у еврейских партизан после этой резни было подавленное и угнетенное. Уходя на Перекалье, мы не взяли с собой еврейский семейный лагерь, и теперь нас мучила совесть. Нам всегда с трудом удавалось получить согласие командования отряда брать с собой семейный лагерь. Тем более трудно было этого добиться, когда наш отряд отправился к Перекалью, чтобы участвовать там в сражении с немцами.

С хутора Вербы мы ушли на Вичевские хутора, чтобы там установить наблюдение за немцами, передвигавшимися по дороге Серники — Городно. Мы изо дня в день совершали нападения на них, нанося им потери. Группы партизан проникали в Серники, убивали немецких часовых, забрасывали гранатами немецкие бункера и доты. Все эти действия привели к тому, что немцы оставили Серники.

В тот же день мы обосновались в Вичевке.

В деревнях и хуторах мы чувствовали себя безопаснее, чем в лесу. Бандеровцы чаще выслеживали нас на краю леса, чем в деревнях. Мы расположились в лучших домах, разместили в двух из них амбулаторию и госпиталь. Мы пустили мельницу, и крестьяне из окрестностей приезжали молоть за плату зерно. Эту плату взыскивал партизан, прикрепленный к мельнице.

Пару недель стояли мы в этом селе. За это время я подготовил специальные издания с изображениями длинных гайдамацких секир. Было проведено несколько сходов крестьян, на которых мы освещали положение на фронтах и рассказывали о зверствах фашистов. Нам казалось, что мы можем так стоять в деревне, по крайней мере пока отряды Соединения не возвратятся с аэродрома и не доставят оружие и амуницию.

Немцы закрепились в Городно. Это было маленькое еврейское местечко. Как только немцы оккупировали местечко, они убили всех мужчин, а в августе 1942 года «ликвидировали» оставшихся в живых евреев. Когда-то Городно было хасидским местечком. Половина хасидов были сторонниками Столинского ребе^[61], а другая половина — сторонниками Любавичского ребе. Местечко стояло на глинистой почве, и крестьяне изготовляли из глины посуду. Городнянские глиняные горшки и кувшины были известны далеко за пределами края.

В этом-то местечке немцы соорудили огневые точки и бункеры. Городно лежало близ тракта Столин — Пинск. Из-за частых диверсий партизан на железнодорожных линиях, немцы вынуждены были охранять этот тракт.

У нас активно действовала диверсионная группа. Когда мы стояли в Вичевке, наши диверсанты выходили на тракт и нападали на немецкие машины и обозы, которые следовали из Столина в Пинск и обратно.

Одним из успешных диверсионных актов было нападение, проведенное Лейвиком Фишманом. Двое суток пролежал он с двумя диверсантами в засаде в лесу у деревни Лопатино. Днем они забирались на деревья. Фишман услыхал шум приближающейся автомашины. Когда машина поравнялась с деревом, на котором сидел Фишман, он метко бросил в нее гранату. От машины и сидевших в ней немцев и следа почти не осталось. Только фуражка с головы немецкого гебитсткомиссара залетела на дерево, и Лейвик принес ее в Вичевку. Это была фуражка Столинского гебитскомиссара. Крестьяне были поражены.

Часть партизан отправилась на берега Припяти, чтобы там выслеживать немцев. Немцы использовали Припять, как водный путь для перевозки зерна и других продуктов из богатой Украины в Германию. Берега Припяти покрыты зарослями камыша и вербами. Там партизаны Коли Диковицкого устраивали засады на проходящие немецкие барки и пароходы с зерном.

Однажды у места впадения реки Пина в Припять проходили три большие барки. На каждой из них было по два десятка немецких солдат. Партизаны обстреляли барки и забросали их гранатами. В барках образовались пробоины, и они стали тонуть. Немцы пустились вплавь к берегу, но партизаны продолжали в них стрелять, и почти все они утонули. Только двум немцам удалось подплыть к берегу, и они сдались партизанам. Один из них был ранен в ногу. Партизаны решили доставить немцев в штаб, в Вичевку, их связали и бросили на повозку

Мне пришлось провести с ними первые допросы. Когда я подошел к повозке, немцы лежали, как связанные телята, которых везут на убой. Их сняли с повозки, ввели в штаб и развязали руки. Часовые охраняли их днем и ночью. Вокруг дома собралось много крестьян и крестьянок, пришедших посмотреть на них, как на чудо. Штаб отряда решил держать немцев у себя, пока не вернется штаб Соединения. Это был своего рода подарок командованию Соединения от нашего отряда. Я предложил пленным написать свои биографии, и они сейчас же взялись за это. Хоть я и знал, что они не напишут правду, но интересно было все-таки знать, что они напишут. Один писал, что был пламенным коммунистом и после первой мировой войны вступил в Берлине в партию Карла Либкнехта и Розы Люксембург, что при Гитлере принимал участие во всех мероприятиях нелегальной коммунистической партии. Другой писал, что он все годы был пацифистом, что дружил с евреями и что бабушка его была еврейкой.

Прошло два дня. Вся окрестность узнала о немцах. Крестьяне приходили в Вичевку с женами и детьми. По очереди их пропускали к немцам. Крестьянам было удивительно, что немцы сдались в плен партизанам. Убитых немцев крестьяне видели, но пленных — никогда.

Через пару дней бандеровцы напали на село. Это было для нас неожиданно, так как мы себя чувствовали в безопасности. Помнится, был прекрасный майский вечер, с полей доносились сладкие весенние запахи и аромат полевых цветов. Я до двух часов ночи гулял по длинной деревенской улице. Несколько раз проходил я мимо колодца, где в ноябре 1942 года столкнулись мы с полицией. Я даже подумал, что больше таких «сюрпризов» у нас не будет. В два-три часа ночи я принял по радио последние известия. Потом я зашел в дом и застал пленных немцев спящими, часовые их охраняли. Они имели приказ в случае нападения расстрелять их. Оттуда я пошел спать. Недалеко, в окружении вишневых деревьев и молодых сосенок, стояла маленькая хатка, в которой мы с Матусом Бобровым ночевали. Здесь обычно также спали наши самые молодые партизаны: обоих звали Натанами. Десятилетнего звали Натан, младшего — Натанчик. В хатке жила старушка-крестьянка с душевнобольным внуком.

Всего через несколько минут после того как я лег, вдруг послышалась стрельба. Я подумал, что это стреляют наши партизаны. Но стрельба усилилась. Вблизи раздались взрывы гранат. Мы все поднялись и схватили винтовки. Я хотел побежать к дверям, но Бобров резко рванул меня за рукав и потянул к окну. Он раскрыл окно и через него на улицу выпрыгнул Натанчик, за ним Натан, а затем Матус. Над нами летели пули. Дом, где находился штаб — в пламени. Мы разбежались в разных направлениях. Возле себя я увидел молодого партизана, 14-летнего Ваню из Хиночей. Он говорит мне, что нужно поскорее перебежать улицу, и тут падает, раненный пулей. Я свернул к сараям и побежал в поле, где росла рожь. Там я увидел группу из десяти-двенадцати наших партизан. Мы подбежали к окопу и открыли стрельбу по деревне. Сейчас же усилился огонь в нашем направлении. Мы вынуждены были отойти, но затем опять пошли в сторону села. Стрельба ослабела. Мы подошли к селу. Снова завязалась перестрелка. Одновременно стали обстреливать врага с другой стороны села. Партизаны, сначала растерявшись, постепенно овладели положением и после боя вынудили врага оставить село.

Мы вступили в село. На огородах, во дворах, на длинной сельской улице лежали убитые партизаны и бандеровцы. Я узнавал убитых партизан. Они лежали, как живые. Мы направились к соснам, где находился еврейский семейный лагерь. Здесь мы насчитали семнадцать расстрелянных. Во дворе, где находился госпиталь, лежали двое партизан и Матильда. Матильда была расстреляна и изрублена. На ее груди ножом вырезана шестиконечная звезда «Маген-Довид».

Мы узнали, что через несколько минут после того как мы выбежали из хаты крестьянки, туда ворвались бандеровцы. Они убили внука крестьянки. Возможно, если бы я бежал из хаты через дверь, я бы наткнулся на бандеровцев и они убили бы меня или схватили живым.

Партизаны охраняли только дороги, ведущие в село. Бандеровцы же пробрались в село огородами и дворами, их провели пронемецки настроенные крестьяне села. Возможно, часть бандеровцев проникла в село еще днем. Ведь по внешнему виду бандеровцы ничем не отличались от местных крестьян.

Мы собрали убитых и похоронили их. Убитых в Вичевке, как и в Вербах, трудно было опознать. Они были изуродованы, иссечены на куски. Нам удалось установить имена следующих мучеников и героев:

Лейзер Фридман с женой, Аврум Ворона с женой Геней и двухлетним сыном, трое дочерей Мойше-Арона Кринюка — Сарра, Малка и Ривка, двое мальчиков Шолома Ботвинника — Ноях и Меир, Мотл Коник с дочерью, Сима Розенцвайг с детьми Шимл и Розой (кузины профессора Хаима Вейцмана^[62]), дочь Шмуэля Шойхета — Нехама Фельдман, Яков Фиалков со своим маленьким сыном.

Все они из Серников.

Мы опознали также: девушек Хасю и Рахиль из Высоцка, девушку из Кореца, мальчика из Городно, пинского еврея с женой и дочерью, пинскую еврейку Пастернак, домбровицкую еврейку Абериант с дочерью Машей, Зайделя Гравера и Хаю Шейман из Домбровиц.

Мы узнали павших партизан Пейсаха Койфмана из Вичевки и Матильду Хайну.

В том сражении погиб наш любимый певец Назар.

Весь день мы провели в деревне, а ночью отряд отправился преследовать бандеровцев. Мы их настигли в лесу на Рублевском шляху, по ту сторону Городно. Бандеровцы храпели у костров, кто сидя, кто лежа. Мы со всех сторон набросились на них, и десятки бандитов остались на месте неподвижными.

Но слишком велики были наши потери. Обе резни — в Вербах и в Вичевке вошли в нашу жизнь как страшная трагическая глава. Это были тяжелые, незабываемые дни. Хотя с того времени прошло уже двенадцать лет, но этот кошмар не померк в моей памяти.

Глава 19
Пропагандистский поход

Июнь 1943 года. После кровавых майских дней мы были в угнетенном состоянии. Тем не менее мы усилили бдительность в отношении окружавших нас со всех сторон врагов. Мы все время кочевали со своими партизанскими караванами с места на место, из села в село, из леса в лес, с хутора на хутор.

Штаб Соединения с его отделами не вернулся с восточной стороны реки Горынь. Наш отряд должен был сохранять боеспособность и действовать самостоятельно. Мы вынуждены были проявлять строгость и беспощадность по отношению к своим врагам, а также по отношению к тем, кого подозревали в том, что они состоят в связи с бандеровцами или с немцами. Нами руководило чувство мести, и в такое неспокойное время не могло пройти бесследно и малейшее подозрение.

Из решительных мер в отношении подозреваемых главным образом применялся расстрел. Иногда расстрел применялся даже без учета обстоятельств, которые могли смягчить или даже оправдать подозреваемого. Делалось это быстро и решительно, иногда непродуманно. Поэтому впоследствии было о чем сожалеть.

В деревне Устрово, недалеко от реки Стырь, партизаны нашего отряда натолкнулись на советского полковника, бежавшего из немецкого плена. Он находился у вдовы и помогал ей в хозяйстве. Приходившие в деревню немцы не обращали на него внимания, и возможно, что никто из сельских не доносил немцам о полковнике. Случаев, когда бежавшие из плена советские солдаты и офицеры устраивались так в деревнях и рассчитывали таким путем в тиши пережить войну, было много. Так думал и этот полковник, устроившись в полесском селе Устрово. Партизаны предложили полковнику оставить деревню и пойти с ними в лес. Он ответил, что «время для партизанской деятельности еще не созрело», а потому он отказывается оставить эту деревню. Партизаны его арестовали и под конвоем доставили в лес. Штаб рассмотрел этот вопрос и вынес решение — расстрелять. В таких случаях мнения командира Мисюры, начальника штаба Ермоленко и комиссара Плужникова были решающими. Когда я узнал об этом жестоком приговоре, я попытался убедить командование в том, что бывают необдуманные, ошибочные высказывания и поэтому не следовало бы приговаривать полковника к смертной казни. Я разговаривал с полковником, и он признал, что не должен был этого говорить и что готов служить партизанскому делу и воевать против немцев. Его слова я передал штабу, но командование штаба было непреклонно и отказалось отменить приговор. Через несколько часов полковника вывели в кусты и там расстреляли. Помню, как он сидел со мною у радиоприемника и просил, чтобы я настроил его на Москву. Он сказал: «Хочу хотя бы перед смертью услышать голос московской радиостанции!»

До сих пор запомнил я жестокость штаба, расстрелявшего человека за несколько слов. Этот полковник Красной Армии мог принести много пользы нашему партизанскому отряду, так нуждавшемуся в подготовленных военных специалистах.

В это время на советско-германском фронте не было существенных перемен. Немцы распространяли листовки и писали в своих газетах, что готовят наступление против Советов и что полностью разгромят Красную Армию, как они разгромили в 1942 году под Харьковом советские дивизии, которыми командовал маршал Тимошенко^[63]. Немецкая пропаганда внесла растерянность в настроение сельчан, а бандеровцы использовали эту пропаганду, чтобы натравить крестьян против нас. Ряды бандеровцев росли, а наше положение ухудшалось.

Мы стали усиливать нашу пропагандистскую работу. Наряду с боевыми операциями мы вели борьбу словом — устным и печатным. Занимая село, мы созывали население на митинги, разъясняли им антифашистский характер нашего движения, рассказывали о положении на фронтах. Мы подчеркивали, что в случае победы немцы приступили бы к истреблению других народов так же, как они это сделали с евреями. Мы распространяли сводки Совинформбюро и другие пропагандистские материалы, печатая их на пишущей машинке, так как типографии у нас не было.

Пропагандистская работа была возложена на меня. Кроме подготовки листовок, сообщений Совинформбюро и радиостанций союзников, я должен был делать доклады перед крестьянами и партизанами. Доклады эти выслушивались с большим интересом. Крестьяне и партизаны жаждали услышать свежее сообщение о положении на фронтах или о том, что происходит в мире.

Единственным источником, откуда я мог черпать новости, был радиоприемник. Московская радиостанция передавала последние новости ночью. Отряд создавал мне максимально благоприятные условия для приема сообщений. Раскладывали возле радиоприемника костер, и при его свете я записывал радиопередачи.

Пропагандистско-разъяснительную работу мы проводили регулярно и даже тогда, когда происходили боевые действия. В качестве примера приведу такой факт.

Мы решили развернуть диверсионную работу в окрестностях Пинска. Немцы занимали удобную позицию в местечке Лемешевичи, в нескольких километрах от Пинска. Они соорудили там доты и опорные пункты. Полиция также была многочисленна, и полицейский участок сильно охранялся. Громить гарнизон местечка Лемешевичи отряд наш отправился в полном составе. После тяжелого боя партизаны захватили полицейский участок. Несколько полицаев попало в наши руки. Особый героизм в этом бою проявил еврейский партизан Шпинь. Он подполз к доту, бросил туда гранату, и взрывом было уничтожено много полицаев. Немцы укрылись в дотах и оттуда не выходили. Радиограммой они вызвали из Пинска подкрепление. Но партизаны своевременно отошли, успев взорвать за собою мост через Пину. Немцы открыли сильную стрельбу, но никто из нас не пострадал. Наш отряд отошел к деревне Конюхи. Несмотря на преследование и немецкий обстрел деревни, мы собрали здесь сход, на котором присутствовало человек двести, и после моего доклада о задачах партизанского движения в борьбе с фашизмом в наш отряд записались молодые крестьяне, и все село оказало нам необходимую помощь.

Так мы действовали во всех деревнях.

В один воскресный день мы провели четыре схода в разных селах. В селе Жолкино мы провели сход в десять часов утра. Собралось около 600 крестьян во главе с сельским учителем и священником. Митинг состоялся во дворе церкви под открытым небом. Вступительное слово произнес начальник штаба Ермоленко. Мой двухчасовой доклад был выслушан с большим вниманием.

После этого доклада я отправился с группой партизан в двенадцать человек в ближайшие к Жолкино деревни. В этих деревнях партизаны еще не бывали. Немцы часто сюда заявлялись, чтобы брать поставки, и следили за тем, чтобы партизаны в эти деревни не проникали.

В час дня мы прибыли в деревню Нечатово. Немцев в деревне не было. Они предпочитали воскресный день провести со своими камрадами в Пинске. Мы наскоро созвали сход, на котором присутствовало около 400 человек.

Из Нечатова мы отправились в деревню Устрово и провели митинг.

Близ реки Стырь находится большое село Паре. Это село имело нехорошую славу, там было много пронемецки настроенных крестьян. Было уже после полудня, когда мы приблизились к первым хатам села. Вдруг мы увидели, что крестьяне толпами убегают в поле и в ольховые рощи. Сначала мы полагали, что они убегают от немцев, пришедших в село забирать молодежь, чтобы угнать в Германию. Мы выстрелили в воздух, и крестьяне, испугавшись, остановились. На наш вопрос, почему они убегают из села, ответили, что боятся партизан и, завидев наше приближение к селу, стали бежать. Из дальнейших разговоров с крестьянами мы выяснили, что немцы расклеили в Пинске плакаты, в которых писали, что партизаны убивают сельское население. То же самое они писали в газетах. Мы успокоили крестьян и заверили их, что мы никакого зла не причиняем людям, если они только не выступают против нас.

Крестьяне сейчас же вернулись в село, и мы созвали сход, на который собралось около 700 человек. Пришло все село. День выдался солнечный, над нами было ясное прозрачное небо. Все вокруг выглядело спокойно, мирно.

Сход состоялся на реке у пристани. Через эту пристань раньше курсировали пароходы на Серники и до самого Луцка. Собственниками пароходов были почти исключительно евреи. Известны были здесь пароходы «Сокол», «Нежава» и «Секунда», принадлежавшие братьям Фельдман. В последние годы польский помещик построил пароход «Ягелло».

Вступительное слово на сходе произнес еврейский партизан Александр Куц. Я в своем докладе остановился на действиях немцев и местных фашистов, истребивших еврейское население, и на участии фашистов села Паре в резне евреев.

В самом разгаре доклада, стоя на импровизированной трибуне, я увидел, как две немецкие моторные лодки выплывают вдалеке из речной бухты. Я заметил свастику на флажке и немецкую форму. Я сначала растерялся, не зная, что делать: продолжать доклад или прервать его. Я решил, что прерывать нельзя, так как это может вызвать панику, и кто знает, как будут действовать в отношении нас крестьяне. Они, увидев немцев, могли напасть на нас.

Один из наших партизан также заметил немецкие моторные лодки и выстрелил в их направлении. Я же продолжал доклад. Немцы, услыхав выстрел и заметив большую толпу людей на берегу, приняли их за партизан, испугались и скрылись в бухте, врезанной в лозовник и камыши.

Я закончил свой доклад. Наше поведение подняло в глазах крестьян престиж партизан как отважных и бесстрашных борцов. После схода крестьяне нам принесли кур, яиц, одежду и разную утварь.

Уже стало вечереть, но мы еще успели провести большой митинг в селе Ладораж.

Через несколько дней нам пришлось побывать с отрядом в Серниках. Мы вошли в местечко вскоре после того, как немцы ушли оттуда.

Сход был созван на церковном дворе. Доклад мой длился полных два часа. Речь моя была полна горечи и презрения в адрес собравшихся крестьян. Ведь многие крестьяне местечка стали убивать евреев еще до того, как немцы вступили в Серники. Когда немцы были еще в Пинске, местечковые крестьяне устроили еврейский погром и послали своих ходоков к немцам, приглашая их скорее прийти в местечко, чтобы завершить резню евреев.

Трудно мне было одному ходить по своему разоренному родному местечку, где промелькнуло мое детство и где жили самые близкие мне на свете люди. Но я чувствовал, что больше в Серниках мне бывать не придется, и поэтому хотелось последний раз взглянуть на местечко, чтобы запечатлеть в своей памяти разоренные и разрушенные дома, большую трагедию, оставившую следы на каждом шагу, в каждом переулке.

Со мною ходил доктор Эрлих. Еврейские дома были превращены в груды пепла. Оторванные двери, разбитые окна торчали, словно могильные памятники, вопившие о пролитой крови. Я показывал доктору Эрлиху переулки, где когда-то кипела еврейская жизнь. Показал ему площадь, на которой раньше возвышалась синагога, а теперь эта земля была распахана и превращена в огороды.

На месте дома моих отца и матери осталась кучка кирпича от развалившихся трубы и печи. Из сеней я выгреб черепки пасхальных тарелок и горшков, свято оберегавшихся с религиозной скрупулезностью моей богобоязненной матерью.

Не стало улиц и переулков. Они были распаханы, и передо мною распростерся голый земельный участок. Он выглядел таким малым. А на нем ведь прожило так много поколений евреев.

Раздалась канонада немцев, опять рвавшихся в местечко. Со слезами, сдавившими мне горло, и израненным сердцем я расставался с грудами развалин, захватив с собою горсть пепла моего отчего дома.

Вдруг со стороны Суломирских хуторов, где находятся «траншеи» — братские могилы, налетела туча, окутавшая мраком все местечко. Я вспомнил, как моя мама боялась грома и молнии, как она в таких случаях зазывала к себе добрых, душевных своих соседок, не менее ее боявшихся раскатов грома. Но вместе было как-то спокойнее, и вместе совершали они молитву «Благословен ты Господь Бог, наполняющий мир своей силой и мощью».

Особенно пугалась моя мама, когда туча надвигалась со стороны Суломирских хуторов. Считалось, что если тучи идут с той стороны, они могут принести несчастье местечку. Это суеверие было основано на распространенной в местечке легенде: «Сейчас же после наполеоновской войны пронеслась пришедшая со стороны Суломирских хуторов буря, сорвавшая крыши и разрушившая три четверти Серников». Годы ушли в вечность, менялись поколения, но скрытый страх — а вдруг природа повторит свой «спектакль» — не давал покоя родителям и детям. Так навсегда и сохранился у них страх перед «Серниковской бурей».

Страх, предчувствие второй бури были, видимо, обоснованны. Гитлеровская, фашистская буря пришла, и она была сильнее, грознее. Она погубила всех — от мала до велика, оставив после себя развалины жилищ. Когда разразилась буря, только считанные серниковские евреи убежали в леса, показав потом примеры еврейского партизанского героизма.

Глава 20
Партизанский край

До возвращения отрядов Соединения с аэродрома положение наше было критическим. Нашему отряду приходилось вести бои с многочисленными врагами на большой площади. Мы всегда должны были быть готовыми к бою. Хотя немцы и были вытеснены из Серников, их авиация беспрерывно нас преследовала при всех наших переходах. Это нас вынуждало опять перемещаться по лесам, хотя и здесь мы были в опасности, так как могли натолкнуться на засады бандеровцев.

Конец июня 1943 года. Мы расположились на Александровских хуторах, разбросанных в лесу. Пошли сильные дожди, задули ветры. Мутные речки потекли без конца. Они стремительно неслись, заливая луга и поля с хлебами. Томительно и тоскливо тянулись эти дни.

В один из таких томительных дождливых дней к штабу нашего отряда подъехали партизанские всадники. Это были посланцы Соединения. Они сообщили, что все отряды нашего партизанского соединения находятся сейчас в Озерах^[64]и идут с обозом в направлении реки Горынь. Нашему отряду приказано было мобилизовать 150 крестьянских подвод и с ними прибыть к реке Горынь, для того чтобы перегрузить оружие с озерских крестьянских подвод. Наш отряд должен был построить мост через реку, чтобы дать возможность обозу переправиться через нее. В случае столкновения с немцами при переходе железнодорожной магистрали у станции Бяла над Горынью наш отряд должен был принять участие в сражении, обстреливая немцев с западного берега Горыни.

Сообщение это нас ободрило. С возвращением отрядов Соединения мы не будем одни на такой широкой вражеской территории.

С наступлением вечера наши партизаны разъехались по деревням для мобилизации крестьян с подводами. Неохотно запрягали крестьяне своих лошадей в повозки. Они боялись, что обоз натолкнется на немцев или бандеровцев и они попадут под огонь. Они распрощались со своими женами и детьми, точно отправляясь на войну.

Ночью группа партизан в 60 человек, сопровождая 150 подвод, отправилась в путь. На рассвете они прибыли в деревню на реке Горынь. Здесь подводы задержались на два дня, пока наводили мост через реку.

По ту сторону реки Горынь, на ее восточном берегу, находилось село Велюнь. Это было партизанское село. Еще в июле 1942 года там была организована подпольная группа, во главе которой стоял Ян Нестерчук, бывший политический деятель еще при польской власти. За распространение коммунистической литературы по селам Волыни он и крестьянин Фома Хомич были при поляках арестованы и сидели в тюрьме. Кроме Нестерчука в деятельности Велюньской подпольной группы принимали активное участие крестьянин Кухарец и польский еврей Сатановский, живший теперь со своей женой по арийским документам и организовавший польские партизанские отряды, вошедшие в наше Соединение. Партизанское село Велюнь помогло нашим партизанам построить мост через реку.

В двух-трех километрах от села Велюнь находилась железнодорожная станция Вяла над Горынью. Там немцы сильно укрепились. Следовало ожидать, что немцы предпримут наступление против партизан, когда они здесь появятся. У партизан другого пути не было, миновать станцию они не могли. Поэтому мы удивились, что немцы не атаковали партизан, когда они проходили станцию. Из своих дотов они наблюдали в бинокли проходящих партизан. Немцы не реагировали даже тогда, когда партизаны переправлялись через реку, ни одного выстрела не сделали.

Оказалось, что штаб Соединения из леса возле станции направил немцам следующее письмо: «Так как большие партизанские отряды должны пройти мимо станции, предупреждаем, что мы не совершим нападения на вас, если останетесь пассивными наблюдателями нашего марша». Эту «грамоту» наш связной положил у окошечка билетной кассы вокзала. Немцы вскрыли это запечатанное сургучом письмо и приняли к сведению наши условия.

Все отряды Соединения во главе со штабом прибыли в Сварыцевичский лес. И наш отряд расположился в своем любимом лесу. Землянки были разрушены, но мы в них не нуждались, ведь было лето. Когда наступил вечер, в лесу зажглось много костров, вокруг которых собрались партизаны. Лес мог вместить все отряды. Он для всех был гостеприимен и всем предоставил ночлег. Расположились на голой земле и, вероятно, ни в какой уютной спальне не спалось таким крепким сном, как здесь в лесу.

Возвращение Соединения нас очень ободрило. Между отрядами были распределены доставленные оружие и боеприпасы. Оружие и боеприпасы получил также еврейский семейный лагерь. Еврейские девушки были зачислены в отряд в качестве кухарок и медицинских сестер. В семейном лагере остались только старики и дети. Штаб Соединения согласился выделить еврейскому семейному лагерю питание и обеспечить его охрану. Партизанский штаб в Москве дал распоряжение, чтобы партизанские штабы проявили заботу о преследуемых евреях и пострадавших других национальностей, находящихся в лесах.

Когда Соединение находилось на Дубницком аэродроме, там высадился начальник Украинского партизанского штаба Строкач и привез с собою медали отважным партизанам нашего отряда. Для вручения медалей отряд выстроился на большой поляне. Медали и удостоверения к ним торжественно вручал генерал Бегма. Партизанам отряда имени Ворошилова было вручено четырнадцать медалей, в том числе и мне. Я приветствовал возвращение Соединения и доложил о последних действиях нашего отряда. Награды не могли успокоить наше чувство горечи, но все-таки они вызвали у нас и чувство удовлетворения — есть где-то рука, отметившая и оценившая наши действия. Я чувствовал, что судьба меня щадила: я не погиб, как овечка, в лапах нацистских зверей и кое-что сделал для борьбы с ними.

Состоялось совещание штаба Соединения со штабами отрядов. Существовала опасность нападения немцев, укрепившихся в Городно, они постоянно препятствовали нашим действиям. Также не давали нам покоя бандеровцы. Мы разработали план действий как против немцев, так и против бандеровцев.

Все отряды выступили в направлении Городно, произошло упорное сражение. Оно продолжалось три дня. Паника у немцев была велика. Они вызвали из Пинска самолеты, и только с большими потерями удалось им вырваться из окружения. В Городненском сражении отличились еврейские партизаны братья Шпинь, Перчик, братья Маньковские, Нахман Зильберфарб, Лазарь Бромберг, Саул Галицкий, Каз. Они добирались к немецким дотам и забрасывали их гранатами.

Победа над немцами в Городно имела для нас большое значение. Бандеровцы также были на некоторое время парализованы и ослабили свои действия против нас.

В это время к нам в Рафаловские леса прибыл Федоров-Черниговский. Он был первым секретарем Черниговского обкома коммунистической партии. Перед оставлением Чернигова Красной Армией Федоров вместе с остальными членами обкома ушел в Черниговские леса. Там было заранее заготовлено оружие, боеприпасы, продукты. Позднее Федорову было приказано перейти из Черниговских лесов на Волынь, имея конечной целью парализовать Ковельский железнодорожный узел.

Таким образом был создан партизанский край. Немцы здесь не показывались. Они отсиживались в местечках и городах, где были их гарнизоны. Зарывались в свои бункера и дрожали, боясь партизанской пули. Бандеровцы нападали на отдельных партизан и на небольшие группы. Вступать же в бой со значительными группами партизан бандеровцы избегали.

С возвращением Соединения и с прибытием группы Федорова у нас была установлена дисциплина и наведен порядок. Не было прежнего хаоса. Почувствовал себя безопаснее и еврейский семейный лагерь. Был случай, когда комиссар Плужников оскорбительно выразился в адрес еврейского семейного лагеря. Это дошло до генерала Бегмы, и он приехал в лес, где стоял наш отряд имени Ворошилова. Бегма пригрозил Плужникову расстрелом, и комиссар притих.

Особо дружеское отношение к евреям проявил Федоров-Черниговский. Везде, где он встречал блуждающих евреев, он принимал их без всяких проволочек. Некоторые евреи из семейного лагеря ушли в Рафаловские леса и вступили в отряды соединения Федорова-Черниговского. Он сам лично проявлял заботу о еврейских семейных лагерях. В своей книге о партизанских годах^[65] Федоров говорит о вкладе евреев в партизанское движение. Он приводит эпизоды из деятельности еврейского врача Иоселевича и пожилого еврея, бывшего учителя, Семена Ароновича Левина.

Федоров пишет о тяжелой зиме 1941–1942 годов:

«Прокормить девятьсот человек не просто. Аппетиту всех — только дай. Работали много, и все на морозе. Расход энергии огромный. В таких условиях даже самый щуплый боец легко справляется с килограммом хлеба, а дай ему столько же вареной конины, он и ее съест. Все реже перепадали нам овощи. Молока и масла мы и совсем не видели. А так как лошадей тоже нечем было кормить, мы стали питаться преимущественно кониной.

В эти дни наш фармацевт, Зелик Абрамович Иосилевич, начал приготовлять настой из хвои. Я отдал приказ — пить его всем обязательно. От цинги только этим и спасались.

Настой из хвои был единственным лекарством, запасы которого никогда не истощались. Через несколько месяцев, когда сошел снег, Зелик Абрамович начал собирать травы, варить их, настаивать на спирту. А пока болеть просто не рекомендовалось»^[66].

В той же книге Федоров пишет о Левине: «Примерно в то же время пришел в отряд старик шестидесяти пяти лет, беспартийный сельский учитель Семен Аронович Левин. Он недели две бродил по ближним селам и лесам, все искал пути к партизанам. А когда наконец ему удалось набрести на партизанскую тропу и попасть в отряд, он так изголодался и устал, что лежать бы ему, откармливаться и отдыхать. Седой, худенький, но бравого духа человек. Уже на следующий день он потребовал работы. Его послали на кухню — в помощь поварихе. Почистил он два или три дня картошку, приходит к командиру роты:

— Возьмите на боевую операцию, дайте повоевать… То, что стар, ничего не имею против, но испробуйте…

И добился своего. Принимал участие в нескольких боях. Помню, когда шли на операцию в Семеновку, за тридцать с лишним километров, старик всю дорогу прошел пешком. Ему предлагали:

— Сядьте в саночки, ведь вы человек немолодой, вас никто не осудит.

— Оставьте, я не хуже вас! — отвечал он почти что с возмущением. — Какие я имею привилегии? Если уж вы признали меня бойцом, то разрешите быть равным.

Только после того, как он уничтожил шестерых врагов, Левин согласился перейти в хозяйственную часть».

Безусловно, приход в окрестные леса генерала Федорова повлиял на улучшение атмосферы в наших отрядах, и невооруженные евреи семейного лагеря почувствовали себя равноправными гражданами партизанского края.

Глава 21
Редакция газеты «Червоний прапор»

При штабе нашего Соединения была создана редакция, которая, хотя и нерегулярно, издавала периодический орган «Червоний прапор». Название украинское, но три четверти статей писались на русском языке. Канцелярия штаба в приказах и радиограммах пользовалась русским языком. Члены штаба комиссар Кизя и полковник Кудояр, бывшие директора средних школ, разговаривали по-украински, а статьи свои писали по-русски.

Газета «Червоний прапор» стала выходить перед войной, как орган Ровенского областного комитета КПУ. Так и у нас, в лесах, на газете помещался подзаголовок «Орган подпольного комитета КПУ Ровенской области», а штаб Соединения назывался «Подпольный комитет КПУ Ровенской области».

Формат газеты был малый. Бумаги не хватало. Шрифта было мало — всего на одну страницу. После напечатания первой страницы наборщик должен был разобрать шрифт и приступить к набору второй страницы. Кроме того, приходилось ежедневно разбирать шрифт и складывать его в деревянный ящик, установленный на редакционной повозке — надо было всегда быть готовым к нападению врага. Шрифт оберегался как драгоценность.

Издавать газету ежедневно было невозможно. Это была очень сложная и кропотливая работа. Но все-таки при редакции «Червоного прапора» ежедневно издавались бюллетени Совинформбюро и сводки о положении на фронтах союзников. Несмотря ни на какие обстоятельства, стремились ежедневно что-нибудь напечатать. Таким образом, партизанская «пресса» не прекращала свое существование ни на один день.

Вместе с оружием на Дубницком аэродроме были получены также бумага и шрифт, в том числе и польский. Штаб Соединения стремился, чтобы «Червоний прапор» издавался регулярно и чтобы выпускалось также и польское издание. В Москве был создан Польский комитет освобождения во главе с генералом Берлингом^[67]. Этот комитет был фактически временным правительством Польши, и после вступления Красной Армии на территорию Польши комитет должен был осуществлять государственную власть. Распоряжением Московского штаба нашему Соединению было поручено создать польские партизанские отряды. Стало актуальной задачей приступить к организации польского партизанского отряда имени Тадеуша Костюшко^[68] и к изданию листовок на польском языке.

Еще перед уходом Соединения на аэродром его штаб приказал мне перейти работать в редакцию «Червоного прапора». Но ни я, ни штаб отряда не согласились с приказом штаба Соединения. Каждый партизанский отряд вел культурно-массовую работу, выпускал простейшим образом радиоинформацию и различные листовки, а также издавал стенные газеты. В отряде имени Ворошилова эту работу среди партизан и населения регулярно проводил я. У меня выработался определенный опыт, и партизаны относились к моим лекциям с интересом. Кроме того, мне не хотелось расставаться с евреями, с которыми вместе бежали из гетто и вместе организовали отряд.

Теперь, по возвращении Соединения, штаб потребовал, чтобы я немедленно перешел в редакцию. Кстати, к нам в отряд явился из леса специалист по радио, инженер Гофман, и он мог выполнять мою работу по приему радиосводок. К тому же времени к нам в отряд поступил партизан Иванов, советский гражданин, в прошлом журналист и лектор, имевший опыт культурно-пропагандистской работы. Оба эти партизана поделили между собой мои обязанности, а я перешел в редакцию штаба Соединения.

Штаб и редакция находились в Сварыцевичском лесу. Это была разветвленная организация, правительство в миниатюре. При штабе, кроме редакции, было политическое управление во главе с Тимофеевым; медицинский отдел в составе четырех врачей: доктора Познанского (из Лодзи), зубного врача Глейберзона (тоже из Польши) и двух врачей, присланных из Москвы — Поповой и хирурга Стукая^[69]; группа радистов из двенадцати человек, конная и диверсионная группы, хозяйственная часть.

Редакция состояла из следующих товарищей: Игнат Нескромный — ответственный редактор, член коммунистической партии, был направлен к нам Московским партизанским штабом и высадился на Дубницком аэродроме в июне 1943 года; Вера Евсеева — наборщица, дочь еврейки и русского отца, прибыла вместе с Нескромным; Ванко — секретарь редакции, был в немецком плену; Арье Долинко — наборщик, бежал из Пинского гетто вместе со своей женой Цилей, которая ранее работала вместе со мною в Пинской школе учителем^[70]. Арье Долинко прибыл к нам в Сварыцевичский лес вместе с женой в марте 1943 года. Тогда трудно было без оружия попасть в отряд, в особенности с женой. Я тогда добивался приема их в отряд. Теперь Циля Долинко была поваром редакционной группы и помогала в работе над изданиями на польском языке. Впоследствии Арье Долинко поселился в Израиле и издал там книгу воспоминаний о Пинском гетто и о жизни в лесу^[71].

В редакции на меня была возложена обязанность подбора и редактирования материала. Основным источником информации служил радиоприемник. Я переводил для Тимофеева на русский язык документы и материалы немецкой прессы. Тимофеев часто посылал партизан в города и районные центры, занятые немцами, для сбора документов и информации о преследовании немцами гражданского населения. Часть этих материалов мы публиковали в нашем «Червоном прапоре». Среди партизан, ходивших за материалами, был еврей из Влодавы Миллер. Он свободно говорил по-польски и выглядел, как поляк.

На меня было возложено также издание газеты на польском языке «Червоный штандар». С этой целью меня направили в польские семейные лагеря, находившиеся в лесах вокруг Владимирца, недалеко от деревень Степангород, Гута и Белое. Эти польские семейные лагеря создали в лесах поляки, бежавшие от разбоя бандеровцев. В тех лесах находились украинские партизанские отряды имени Богдана Хмельницкого и имени Шевченко, а также отряд шитовцев^[72]. Было удивительно, что поляки находили защиту у чисто украинских отрядов.

Путь в польские семейные лагеря был очень рискованный, так как по всем дорогам, ведущим туда, рыскали банды бандеровцев. Мне в помощь был выделен партизан Саул Галицкий, работавший до войны бракером леса и знавший хорошо все лесные дорожки.

Мы утром благополучно прибыли в Степангород. Там переночевали. В этом селе стояла разведка упомянутых выше отрядов. На рассвете мы направились в польский лагерь. Мы нашли его глубоко в лесу, на возвышенности. Люди еще спали в кустах.

Там, в этом семейном лагере, было около трехсот польских семей, бежавших от налетов бандеровцев на польские села и колонии. Некоторым удалось привезти с собою кухонную утварь, сундуки с одеждой, коз, коров. Каждая семья жила уединенно, отдельно от других, устраивала свое жилье между несколькими деревьями, где и находилось ее хозяйство.

Мы представились, объяснили, что мы — партизаны, и сообщили им, что при нашем Соединении формируется польский партизанский отряд имени Тадеуша Костюшко. Лагерный комитет созвал митинг. Собрались на полянке. Я рассказал о нашем партизанском движении и о той помощи, которую мы ждем от них в нашей борьбе с фашизмом, подчеркнув опасное положение, в котором находится польский семейный лагерь — в любой момент можно ожидать нападения бандеровцев. После моего доклада развернулись прения, из которых можно было заключить, что тут мало желающих вступить в партизаны. В таком большом лагере нашлось всего двадцать пять молодых крестьян, записавшихся в партизанский отряд. Остальные решили сидеть на своих местах, полагаясь на чудо. Они не хотели расставаться со своими сундуками, узлами, со своими коровами и козами, которые паслись в лесу.

Мы поехали с Галицким в другие польские лагеря, где встретили то же самое безразличие к партизанскому движению. Только единицы записались в отряд. После этого я посетил партизанские отряды и провел инструктаж культработников по организации выпуска стенных газет.

Поляки из семейных лагерей в конце концов поплатились за свое бездействие. Через несколько дней после нашего посещения польских семейных лагерей на них напали банды бульбовцев и бандеровцев. Только считанные семьи спаслись, бросив все свое добро и скот.

Я понял теперь всю безосновательность упреков в пассивности евреев в гетто со стороны так называемых «еврейских друзей». Рассказанное мною о поведении поляков, то, что я своими глазами видел, свидетельствует об их апатии, дезориентации и безразличном отношении к партизанской борьбе. Апатия евреев в гетто была вызвана совсем другим. Они ведь не имели ни малейшей помощи и даже моральной поддержки. Евреи безусловно включились бы в борьбу против своих палачей, если бы они получили хоть малейшую помощь. Несмотря на окружавшую евреев вражду и кровожадность, в гетто было большое движение Сопротивления, и восстание в Варшавском гетто было его высшим выражением.

Мы провели в польских лагерях три-четыре дня и возвращались тем же путем, что ехали сюда. Ехали мы целую ночь по самым опасным местам, где орудовали бандеровцы. С одного края леса раздалась стрельба в нашу сторону. Мы сейчас же повернули в другую сторону своих лошадей и проехали это место благополучно.

На рассвете мы вернулись в лес на свою стоянку и застали всех на колесах. Также и штаб был готов к походу. Мы вместе с остальными работниками редакции «Червоного прапора» двинулись к лесам и селам на реке Стырь.

Глава 22
Работа редакции в Ласицком

Караван нашего Соединения прибыл в польское поместье Ласицкое. Польский помещик сумел болотистые земли в самом сердце полесских трясин и чащоб превратить в плодородную почву. Он прорыл каналы и осушил болота. Ласицкое стало на полесских землях оазисом. Вдоль каналов были высажены деревья. Аллея из декоративных деревьев вела к возвышенности, на которой сверкало своей белизной двухэтажное здание. Оно выглядело, как дворец в сказочной стране. Дом был построен в красивом стиле с нишами в стенах и со статуями в них, напоминавшими о древних рыцарских временах.

Вокруг дома распростерся еловый лес, а вокруг извивались аккуратно прорытые каналы, где водилось много рыбы разных видов. Недалеко от каналов были пруды и озера.

В этом прекрасном здании расположились штаб и редакция. Работники редакции разместились на первом этаже, выделив две большие комнаты для редакционной работы. Большие венецианские окна выходили на солнечную сторону аллеи. Стены были увешаны коврами и картинами, на которых были изображены охотники и звери. Сам помещик в страхе перед партизанами бежал к немцам, оставив здесь часть прислуги.

Было начало июля 1943 года. После всех скитаний и странствий все это казалось нам какой-то фантастической действительностью, как будто мы поселились на курорте.

Мы себе позволяли кататься на лодках и купаться сколько душе угодно. Видно, поговорка о том, что «к хорошему скорее можно привыкнуть, чем к плохому», в полной мере относилась к нам. Находясь в Ласицком, хотелось забыть, что мы граждане лесного государства, где потолком нам служило небо, а постелью — мхи, а то и просто голая земля. Нам хотелось подавить в себе осознание реальной действительности, забыть, что большой вражеский гарнизон находится всего в 28–30 километрах от нас — в Пинске.

Мы нашли в этом сказочном замке вволю продовольствия. В страхе перед нами графские слуги открыли ворота всех амбаров, где было много разного добра. Они вылавливали для нас рыбу в прудах и каналах.

По вечерам мы устраивали развлечения с песнями и танцами. Организатором этих вечеров была наша повариха и завхоз Александра Михайловна, бывшая артистка московского театра.

У нас создались самые благоприятные условия для творческой работы. Возможно, что для наших изданий в лесах слово «пресса» звучит высокопарно. В партизанских условиях пресса была втиснута в узкие рамки. Не обо всем можно было писать. Не могли быть отражены, например, личные переживания, полные мучительных эмоций, тяжелых настроений и дум. Наша пресса не могла уделить места художественной литературе, искусству, культуре. Изредка печатались стихотворение или очерк на боевую тему. Иногда печатался фельетон антинемецкой и антифашистской направленности. Все статьи писались кратко, простым языком. Содержание их носило пропагандистский характер в соответствии с задачами партизанского движения. Все издания имели основную задачу — информировать и освещать положение на фронтах, а также публиковать документы о немецких зверствах, разъяснять населению справедливость нашей борьбы с фашизмом и повышать идейный уровень и самосознание самих партизан. Красной нитью проходил тезис, что война против фашизма принесет мир и свободу всем народам. Печатались также очерки о партизанском героизме и отваге.

Во второй половине июля вышел в Ласицком наш первый номер газеты «Червоный прапор». В нем были опубликованы приказ Верховного командования и полное подробное сообщение о победе Красной Армии под Орлом — Белгородом. Генерал Бегма написал по этому же поводу статью, в которой призывал партизан к активным действиям. Победа под Орлом — Белгородом нас ободрила. После победы под Сталинградом она была второй по значению победой Красной Армии над немцами.

В этом же номере были опубликованы рассказы двух советских женщин, бежавших из Пинской тюрьмы, и рассказы двух молодых украинских парней, бежавших из немецких лагерей. Они сообщили подробности о газовых камерах и лагерях смерти, где истреблялись евреи.

Я составил для этого номера подробный отчет о сражении под Городно. Были также напечатаны очерки и поэма в юмористическом стиле, сообщения о культурной работе в отрядах и обзор стенгазет отрядов Соединения.

Почти с таким же содержанием вышел первый номер газеты на польском языке «Червоный штандар». В нем, кроме того, были напечатаны мои впечатления о посещении польских лагерей и моя статья о Тадеуше Костюшко.

В имении Ласицкое мы находились месяц. Мы успели за этот месяц выпустить три номера газеты «Червоний прапор» на украинском языке и один номер газеты «Червоный штандар» на польском языке, а также ежедневно выпускали сводки Совинформбюро и новости с фронтов союзников. В наших условиях это было большое достижение. Вера Евсеева отбыла в Озерские леса по ту сторону реки Горынь, где была расположена бригада под командованием майора Повторенко. У нас остался один наборщик Арье (Лева^[73]) Долинко. И только благодаря его трудоспособности и самоотверженности удалось выпустить такое большое количество материалов.

Все перечисленные издания выпускались тиражом в двести экземпляров. Что касается сообщений Совинформбюро, то они выпускались несколько большим тиражом. Сначала наши издания распределялись между партизанскими отрядами, которые присылали за газетами и листовками своих верховых. Затем партизаны распространяли газеты и листовки по деревням и селам. Даже тогда, когда партизаны отправлялись на выполнение диверсионных заданий, они брали с собою наши листовки для распространения их среди населения. Приказ с сообщением о разгроме немецких войск под Орлом — Белгородом на немецком языке был распространен среди немцев нашими опытными связными.

Наши издания проникли в немецкие подразделения. У крестьян они стали предметом торговли. В городах наша газета продавалась за десять тысяч немецких марок. Цена радиобюллетеня была пять тысяч марок. Население жаждало сообщений не из немецких источников. Радиоприемников не было, так как за слушание радиопередач грозила смертная казнь.

Успех нашей издательской деятельности в Ласицком был отмечен партизанским штабом в Москве. После выхода каждого издания мы получали из Москвы поздравление и благодарность. Когда вышел в свет «Червоный штандар», мы получили поздравление также от Польского комитета освобождения.

Немцам наконец надоело терпеть наше пребывание в Ласицком — целый месяц терпели, хватит… Среди прислуги имения были немецкие коллаборационисты. У управляющего имением партизаны обнаружили переписку с немецкой жандармерией. Таким образом немцы в Пинске были полностью информированы о нашем пребывании в Ласицком, и в последние дни июля нас ежедневно посещали «гости» — немецкие самолеты. И все-таки до середины августа мы не оставляли имение. Сначала полеты немецких самолетов носили только разведывательный характер, но когда они стали бомбить Ласицкое, мы вынуждены были оставить это красивое место на Полесской земле, где было много сделано для становления партизанской прессы.

Глава 23
В Ласицком лесу

Во второй половине августа 1943 года мы оставили Ласицкое. Только рассвело, и наш обоз тронулся в путь. Хлеб еще был не убран и трава не скошена. Косари не спешили с уборкой зрелого хлеба. Они были безразличны к этому. Партизанско-немецкая война обесценила всякую собственность, и у крестьян не было никакой заинтересованности пахать, сеять и убирать.

Медленно двигался наш обоз между деревьями в лесу и по открытым полянам. Молча шагали мы за повозками. Настороженные, винтовки наизготовку, револьверы за поясом, мы бросали взгляды во все стороны.

Въехали в глубь Ласицкого леса. Остановились на возвышенности, осмотрели ее, насколько она подходит для разбивки здесь наших палаток.

Между двумя рядами деревьев, растянутых на две добрые версты, стали мы разгружать партизанские повозки. С редакционной повозки мы сгрузили чемоданы со шрифтом, радиоприемник и все редакционное имущество.

В тот же день мы оборудовали шалаш, разбили палатки из парашютного шелка, оборудовали кухни и начали готовить пищу. Для тех условий пища была хорошая. Недостатка в мясе и хлебе не было, хозяйственная часть Соединения заботилась о хорошем снабжении. Группы партизан разъезжали по селам и деревням и заготавливали необходимые продукты. Мы считали, что крестьяне должны обеспечивать в первую очередь продуктами нас, а не немцев, которым они возили поставки на большие расстояния.

Ласицкий лес был густой и соединялся с другими лесами. На территории протяженностью в несколько десятков километров располагалась наша держава — Соединение. В близкой связи с нами находились партизанская бригада полковника Федорова и бригада майора Повторенко в Озерах. Недавно организованный польский отряд имени Тадеуша Костюшко был подчинен нашему Соединению.

Каждый отряд был отдельной партизанской единицей со своим штабом, диверсионной группой, комиссией по пропаганде, редакцией, амбулаторией, группой разведчиков, хозяйственной частью. При отрядах были коммунистические и комсомольские ячейки, состоявшие из членов партии — граждан Советского Союза или коммунистов и сочувствующих им бывших польских граждан.

В штаб Соединения должны были поступать регулярные отчеты об операциях отрядов, а штаб Соединения, в свою очередь, ежедневно по радио отчитывался перед Центральным партизанским штабом в Москве.

Часто проводились совещания партизанских штабов, где обсуждалось положение в районе действий партизанских отрядов, а также методы их работы.

Бывали случаи, когда штаб Соединения в своем донесении в Москву указывал количество пущенных под откос немецких эшелонов, количество разбитых вагонов, убитых немцев, а Московский штаб обращал внимание генерала Бегмы на неточные цифры. Видимо Московский штаб имел свои секретные каналы, по которым проверял точность поданных партизанскими штабами сведений.

Наше Соединение развернуло разветвленную диверсионную деятельность. Прибывший из Москвы в наше Соединение для руководства подпольной и разведывательной работой уже упоминавшийся Тимофеев собирал очень важную информацию. Он имел разведчиков во многих городах и собирал сведения о силах и действиях врага. Разведчики Тимофеева проникли в немецкую жандармерию и военные учреждения. На основе полученной от них информации осуществлялись диверсионные акты. Я уже говорил о еврейском партизане Миллере, свободно владевшем польским языком и выглядевшем внешне, как поляк. Он тоже выполнял задания Тимофеева. Миллер целый месяц находился в Пинске, работал в военном ведомстве и принес оттуда много важной информации.

В партизанском движении было тогда два направления. Сторонники одного считали, что партизаны должны сосредоточить усилия на диверсионной работе и, если немцы не нападают, то не следует искать прямых столкновений с ними. Было, однако, и другое мнение, а именно, что пора наступать на немцев в городах. Эту линию наступления на города осуществлял Ковпак.

В то время когда мы находились в Ласицком лесу, Ковпак вернулся из своего рейда в Карпаты. Хотя его соединение проявило большой героизм и даже дошло до венгерской границы, оно все же вынуждено было отступить, понеся при этом большие потери. В этом рейде в тяжелом бою с немцами погиб комиссар Руднев.

После неудач партизанского соединения Ковпака в Карпатах Московский штаб принял точку зрения, согласно которой основная деятельность партизан — диверсии, а прямые сражения с немецкими вооруженными силами — дело Красной Армии.

Когда мы находились в Ласицком лесу, к нам часто приезжал Федоров-Черниговский. Он был очень дружелюбный человек и к каждому партизану относился с большим вниманием и уважением. Он любил вступать в разговоры с каждым, был откровенен и прост в обращении. Федоров был уже не молод, высок и крепко сложен. Когда обсуждались вопросы пропаганды и редакционной деятельности, я также присутствовал на совещаниях. Федоров произвел на меня необычайно положительное впечатление своей тактичностью и умением логически рассмотреть и оценить любое событие и обстановку.

И в Ласицком лесу мы проводили большую пропагандистскую работу. Регулярно выпускалась газета «Червоний прапор» и сводки информбюро, организовывались митинги.

Немцы не появлялись в нашем партизанском крае. Только немецкие самолеты навещали нас. Наши палатки и окопы были хорошо замаскированы и, как только слышался шум самолета, по команде «воздух» мы уходили в окопы.

Опять активизировались бандеровцы. Вести с ними борьбу было очень трудно, так как днем они работали в поле или возились с хозяйством в селе, а ночью выходили в засады и нападали на партизан. В то время нейтральных не могло быть. Или были с партизанами, или шли в ряды бандеровцев.

Несмотря на победы Красной Армии, националистическо-фашистское движение не уменьшалось. Много партизан погибло тогда от рук бандеровцев, особенно большие потери имели диверсионные группы. Они ведь отправлялись на задания небольшими группами в два-три человека. Именно такие небольшие группы действовали эффективно. Они незаметно добирались до линии железной дороги, закладывали взрывчатый материал, протягивали шнур и после взрыва уходили в лес. Но такие небольшие группы были уязвимы, когда сталкивались с бандеровцами.

В санитарных частях наших отрядов находилось тогда много раненых партизан, среди них был Тарас, потерявший при диверсионной операции на линии железной дороги Лунинец — Видибор обе ноги, обе руки и ослепший на оба глаза. Товарищи, бывшие с ним на выполнении этого задания, после ранения спросили Тараса, не лучше ли застрелить его. Но он ответил, что хочет жить, и они принесли Тараса на одеяле.

Глава 24
Шестилетняя партизанка

Сентябрь 1943 года. Стояли красивые солнечные дни и ясные светлые ночи.

Как-то раз на рассвете я увидел в лесу сидевшую на бревне шестилетнюю девочку. Появились первые лучи солнца, игравшие на ее лице, и девочка зажмурила глаза от блеска лучей.

Я подошел к девочке. Она смотрела на меня с любопытством. Особенно привлекала ее блестевшая на моей груди новая партизанская медаль. Мне трудно было сразу определить ее национальность. Она была одета как украинская девочка в постолах и красном пестром платьице. Личико ее было в веснушках, а волосы на голове рыжевато-светлые. Я ее спросил по-украински:

— Вiдкiль ти дiвчiночка сюди попалася?

Она мне ответила, тоже по-украински, что она еврейский ребенок и что ночью пришла она сюда со своими родителями.

Из шалаша вышла женщина, и девочка мне сказала, что это ее мать.

Не будет шовинизмом, если я скажу, что еврейский партизан, даже настоящий космополит, встретив в лесу еврея, сильно обрадуется — еще одному еврею удалось спастись от немецких палачей!

Первый вопрос мой был — как им удалось бежать из гетто и где прятались они в трудную зиму и вообще все это время.

Мать девочки звали Полей, она рассказала мне вкратце свои похождения с момента, когда она оставила свое родное местечко Подгуржа под Краковом.

Как только немцы перешли границу у Катовиц^[74], она с мужем своим Яковом и ребенком на руках пошли на восток, не взяв с собой ничего из одежды, даже не захватив пару белья. Несколько дней шли они так. Немцы с самолетов бомбили и обстреливали дороги, и каждый шаг их мог быть последним. Так они кочевали, пока не пришли в одно местечко на Волыни — в Рафаловку. Местечко уже заняли советские войска^[75], и они решили остаться в нем. После нападения немцев на Советский Союз они попали под немецкую оккупацию. Накануне резни в Рафаловке она с мужем и девочкой Ханеле бежали в лес. Они бродили из леса в лес. Это было осенью 1942 года, и находиться в диком лесу с ребенком стало невозможно. Долгое время бродили они в Рафаловских лесах, затем направились на хутора близ Гуты Сапочевской и Мульчиц на реке Стырь. В лесу, недалеко от Мульчиц, они наткнулись на несколько хаток. Ночью постучались в маленькое оконце одной из них. Вышла крестьянка с очень добрым лицом. Звали ее Татьяной. Она впустила их в хату, накормила. Они стали часто приходить к ней, чтобы немного отдохнуть, согреться и подкормиться.

Особенно жалела это добрая Татьяна их девочку Ханеле, или, как она ее называла, Ханку. Пошли дожди, дожди со снегом, дожди беспрерывные, дожди-ливни. Татьяна теперь стала оставлять Ханку у себя на ночь. Она устроила ей постель на сундуке в коморе^[76], укрывала ее рваным кожухом и теплой свиткой. На рассвете Яков приходил к Татьяне и забирал Ханку в лес. Когда земля покрылась снегом, Татьяна отважилась оставлять Ханку у себя и днем. Крестьяне, ездившие в лес за дровами, обычно заходили к Татьяне погреться. Она крестьянам говорила, что к ней приехала из Клевани на Волыни девочка ее умершей сестры. Родители Ханки построили в лесу землянку, ночью приходили к Татьяне навестить свою дочурку. Они были счастливы, что Ханка нашла себе такой теплый приют и не голодает.

Наступила весна 1943 года, и украинский крестьянин Кончев, высокий и стройный, организовал партизанский отряд, куда вступили и родители Ханки. Ханка осталась у доброй женщины. Мульчицкие крестьяне считали, что к Татьяне, которая живет в олешнике против кладбища, приехала сиротка, дочурка ее умершей сестры.

Отряд Кончева вошел в подчинение нашего штаба, возглавляемого генералом Бегмой. Инспектируя отряды Соединения, Бегма побывал и в отряде Кончева.

Узнав, что Яков, отец Ханки, — парикмахер, генерал Бегма предложил родителям Ханки перейти в охрану штаба Соединения, где наряду со службой в охране Яков будет выполнять обязанности парикмахера. Генерал Бегма считал, что даже в условиях лесной жизни партизаны должны иметь культурный вид, быть побриты, пострижены. Родители, однако, не хотели оставить свою шестилетнюю дочь на попечение Татьяны.

Генерал Бегма дал согласие, чтобы они взяли свою девочку. Родители пошли к Татьяне и сказали ей, что они уходят из Мульчицкого леса и берут с собою Ханку. Татьяне, этой простой женщине с золотым сердцем, трудно было пережить момент расставания с девочкой. Она проводила ее далеко-далеко от своей хатки по полям, лугам и лесу и с горючими слезами распрощалась с ней.

Ханка превосходно чувствовала себя в лесу. Стояла еще теплая погода, кругом зелено, прекрасно. В конце концов, в хате Татьяны она ведь была одна. А здесь, в лесу, так много людей. Партизаны на лошадях приезжают и уезжают. Когда собираются вокруг костров и поют — весело. Днем я встречал ее у речки, куда она приходила купаться. Воды с таинственным шепотом неслись по лесной чащобе к каналам и прудам панского имения. На многие часы уходила Ханка в лес с корзиночкой и собирала там ягоды — красную бруснику, пробивавшуюся из кустов. Она собирала на поляне цветы и плела венки.

Дети необычайно быстро приспосабливались к жизни в лесу. Они были неустрашимы, отважны. В Ворошиловском отряде, основателями которого были серниковские евреи, было двое сыновей еврейских партизан братьев Бобровых. Этим мальчикам было десять-двенадцать лет. Они переодевались в крестьянскую одежду, отправлялись в деревни, занятые немцами, и приносили оттуда важные сведения. В партизанском соединении легендарного генерала Ковпака было много подростков, которые выполняли важные поручения и принимали участие в боях.

Так же и Ханка хорошо приспособилась к жизни в партизанском отряде. Она помогала матери на кухне, где та готовила еду для диверсантов, собирала сухие ветки и дрова, подкладывала их в костер и следила за тем, чтобы он не погас.

Но со временем изменилось положение и на нашем участке. Немецкие самолеты стали чаще обстреливать наш лес, и мы в свою очередь открывали огонь по ним, когда они спускались низко над лесом. Бандеровцы активизировали свои действия против нас, и приходилось вступать с ними в упорные бои. Мы стали испытывать недостаток в боеприпасах. Скупо стали выдавать патроны. На наши три тяжелые орудия осталось пятнадцать снарядов. Увеличилось количество раненых, и число их росло изо дня в день. Были у нас и тяжелораненые, которых необходимо было отправить на самолетах в Москву. У нас продолжал находиться тяжелораненый Тарас, без рук и без ног, к тому же слепой.

По согласованию с Московским партизанским штабом мы стали готовить в соседнем Дукрайском лесу аэродром для приема самолетов с оружием и отправки с ними раненых.

Мы выделили большую группу партизан для раскорчевки и расчистки большой площадки, и за непродолжительное время аэродром был готов. По радио мы связались с Москвой и условились о световых сигналах при приеме самолетов на аэродром. Но как только советские самолеты перелетели линию фронта, их стали преследовать немецкие «Мессершмитты», и наши самолеты вынуждены были повернуть обратно на свои базы. В небе над нашим и окрестными лесами часто происходили воздушные бои между советскими и немецкими самолетами.

В связи с трудностями использования советскими самолетами нашего аэродрома Московский партизанский штаб приказал нам перейти в Дубницкие леса в район Мозыря — Турова, Лельчиц, недалеко от Олевска, Коростеня — станций на железнодорожной линии, ведущей на Киев. Нам предстояло пройти около трехсот километров.

У нас, еврейских партизан, возникла проблема, как поступить с еврейским семейным лагерем, насчитывавшим около ста человек, в основном стариков и детей. Следовать за нами они были не в состоянии. Оставить их одних на месте без вооруженной охраны было равнозначно смертному приговору, так как сейчас же после нашего ухода бандеровцы расправились бы с ними. Были здесь также украинские и польские семейные лагеря, с которыми бандеровцы также расправились бы. В украинском семейном лагере находились члены семей партизан — дети и старики, старшие братья которых или сыновья были в партизанских отрядах. Таких членов семей партизан бандеровцы расстреливали. В такой же опасности находился и польский семейный лагерь. Ведь лозунг украинских фашистов был: «Проти полякiв та проти жидiв».

Штаб нашего Соединения отправил верховых к партизанам бригады имени Молотова с просьбой взять под свою защиту наши семейные лагеря и снабжать их продовольствием. Посланцы наши вернулись с положительным ответом молотовцев.

Бригада имени Молотова находилась в районе Пинских лесов и болот.

Сильная партизанская группа, вооруженная автоматами, сопровождала семейные лагеря в район расположения бригады имени Молотова. Последняя полностью выполнила свое обещание. Семейные лагеря хорошо охранялись и снабжались питанием до самого прихода Красной Армии и освобождения ею Пинска и всех его окрестностей.

Возникла проблема с Ханкой. Штаб был категорически против того, чтобы брать с собою девочку в такой далекий и опасный путь. По дороге предстояли тяжелые бои с бандеровцами и немецкими частями, охранявшими железнодорожные магистрали и имевшими там хорошо укрепленные оборонительные позиции.

Единственным выходом было остаться родителям Ханки в еврейском семейном лагере. Я до сих пор не могу понять, почему они не поступили так. Родители стали искать место, где оставить Ханку. Добрая Татьяна жила далеко отсюда, и в тех деревнях действовали бандеровцы.

Участие в судьбе Ханки приняли польские партизаны отряда имени Костюшко, который был расположен рядом с нами. Отрядом командовал доктор Юзеф Парнас. У речки, в самом лесу, стояла хатенка, в которой проживал крестьянин со своей семьей. Решено было поговорить с крестьянином, чтобы он до нашего возвращения взял Ханку к себе. Ему не сказали, что это еврейская девочка, а сказали, что польская. Переговоры вели с ним поляки и обещали хорошо заплатить ему. Крестьянин согласился. Ханка выглядела как «арийка» и хорошо разговаривала по-украински, так что ни у кого не могло возникнуть подозрение, что она еврейка.

Я видел, как Ханку вели к крестьянину. Родители ее наблюдали за этим издали. Она шла с полным пониманием своего положения. Ее маленький шаг был решительный, но задумчиво было ее лицо.

За приют, предоставленный Ханке, крестьянину дали корову и два мешка ржи. Обещали, что по возвращении отряда ему дадут кроме того повозку и пару лошадей, но предупредили, что он должен хорошо обращаться с ней и обеспечить ей защиту.

Мы ушли в Дубницкие леса. По пути вели бои с бандеровцами и немцами. Прошли трудные месяцы партизанских боев. Немало партизан погибло в тяжелых боях, и над их телами надругались фашисты разных мастей.

Родителей Ханки пощадили вражеские пули, и в феврале 1944 года вышли они из лесов невредимыми. Я с ними часто встречался, справлялся об их девочке и спрашивал, когда поедут они к крестьянину забрать ее.

Война продолжалась. Теперь не только немцы, но и бандеровцы вели бои с частями Красной Армии. Бандеровцы захватили леса и воевали теми же методами, какими мы, партизаны, вели бои против немцев. Трудно было добраться к крестьянину в Ласицкий лес за Ханкой.

Родители Ханки поселились в Ровно. Я на некоторое время выехал из Ровно. Когда я вернулся, мой первый визит был к родителям Ханки. Я был поражен неожиданной радостью — Ханка была дома, у своих родителей. Был вечер, мать приготовила постель, чтоб уложить Ханку спать. Я был безгранично рад благополучному возвращению Ханки из дикого леса и от совершенно чужого крестьянина.

Ханка уже лежала в постели, а мать рассказывала мне подробности о том, как она отправилась разыскивать Ханку и как ее нашла.

Ханка была у крестьянина всего несколько дней. Дети крестьянина невзлюбили ее, и когда родители уходили работать в поле или лес, дети били Ханку, гнали ее из хаты.

Однажды, когда стемнело и крестьянин возвращался с работы, Ханка побежала ему навстречу, остановила его и сказала, что ей очень плохо у него, что больше оставаться у него не хочет и рассказала, что его дети бьют ее.

— Куда ж ты хочешь идти? — спросил крестьянин.

— Запряги лошадь и вези меня туда, где мне будет хорошо, — ответила Ханка.

— Но куда ж тебя везти?

— Я тебе покажу.

— Но как я могу везти тебя, когда на всех дорогах орудуют бандеровцы и они еще подумают, что ты еврейское дитя.

— Уложи на повозку много сена и соломы, — советовала ему умная Ханка, — и я зароюсь в ней.

На следующее утро крестьянин запряг лошадь в повозку, уложил туда много сена и соломы, и Ханка зарылась в нее, сказав, чтобы он повез ее в село Мульчицы, а там в лесу она сама укажет ему дорогу.

Он поехал в Мульчицы. Когда приехали в Мульчицкий лес, Ханка высунула свою головку со светло-рыжими волосами и указала ему на узкую дорожку, по которой он должен ехать. По этой дорожке они доехали до развилки. Ханка ему опять указала, на какую дорогу свернуть. Они проехали мимо деревенского кладбища и остановились у хатки.

— Не эта хатка, а вот та хатка мне нужна, — крикнула Ханка с радостью и указала пальцем.

Крестьянин подвез ее к «той хатке», что стояла в ольшанике. Как только подвода остановилась, вышла Татьяна и, увидав Ханку, крикнула: «Ханка! Мое золотко!» Крестьянин снял Ханку с повозки, и она с радостью забежала в хатку, как к себе домой.

Крестьянин уехал, а Ханка осталась у Татьяны. Татьяна берегла Ханку с величайшей преданностью и любовью.

Татьяна рассчитывала, что Ханка останется у нее, как родное дитя, думая, что родители ее погибли в боях с немцами. Она водила Ханку в деревенскую церковь. Но у Ханки глубоко в душе тлел «еврейский уголек», и она никогда не заходила в церковь. Она оставалась на церковном дворе и играла с мульчицкими девочками. У Татьяны была мысль крестить девочку, и она эту свою мысль доверила священнику, но священник удержал Татьяну от этого шага, говоря, что родители Ханки могут вернуться.

В поисках девочки мать Ханки отправилась к крестьянину, у которого ее оставили. Он ей рассказал, что по настоянию Ханки он ее отвез в хатку в лесу возле Мульчиц. По рассказу крестьянина мать поняла, что Ханка у Татьяны, и она отправилась в Мульчицы. Она приехала в Мульчицы, где уже была восстановлена Советская власть. В Ровно мать взяла у генерала Бегмы письмо, в котором все советские органы обязывались оказывать матери помощь в розыске своей дочери. Она предъявила председателю Мульчицкого сельсовета письмо Бегмы и просила послать к Татьяне нарочного и пригласить ее вместе с Ханкой в сельсовет, где ей вручат награду за спасение еврейского ребенка от гитлеровских палачей. О том, что мать Ханки здесь, она попросила скрыть.

Татьяна пришла с Ханкой в сельсовет, увидела мать Ханки, была потрясена и расплакалась. Мать ей преподнесла подарок, но это не успокоило Татьяну.

Запрягли лошадей, и Ханка с матерью сели в повозку. Как только лошади тронулись, Татьяна повалилась к ногам лошадей и не дала им дальше идти. Возле сельсовета поднялась суматоха, собралось много людей. Татьяна просила мать дать ей Ханку хотя бы на три дня, чтобы она могла хоть как-то утешиться, прежде чем расстанется с нею навсегда. Мать была тронута любовью Татьяны к ребенку и спросила Ханку, хочет ли она пойти к тете Татьяне на три дня. Ханка без всяких колебаний ответила: «Да, мама!»

Мать осталась в деревне, а Ханка ушла к Татьяне. Эти три дня показались матери Ханки дольше, чем три года. Она боялась, не исчезнет ли куда-нибудь Татьяна вместе с ребенком. Но опасения матери были напрасны. Ровно через три дня Татьяна явилась вместе с Ханкой.

Татьяна с горючими слезами прощалась со своей любимицей и долго ее целовала. Подвода тронула с места и выехала из села, а Татьяна все стояла на месте и провожала взглядом уезжающих.

Когда Ханка с матерью были уже далеко от Мульчицких полей и лугов и на пароме переправились через Стырь, Поля спросила свою девочку, почему она согласилась уйти на три дня к Татьяне, не считаясь с тем, что своим уходом она причиняет большие страдания своей матери. Ведь в течение этих трех дней сердце у матери чуть не разрывалось от страха за свою дочурку, от переживаний и раздумий. На это Ханка ответила:

— Мама! Как могла я отказать доброй тете Татьяне и не выполнить ее просьбу? Она ведь берегла меня как родного ребенка и спасла мне жизнь. Она ведь никогда не оставила бы меня в диком лесу у чужого человека, где дети меня били… Я тетю Татьяну очень люблю, и сердце не позволило мне отказать ей в просьбе остаться у нее еще на три дня.

Глава 25
Бои с немцами в Лютинске

В конце сентября 1943 года мы покинули Ласицкий лес и двинулись по дороге, ведущей на Волынь. Шли все отряды Соединения. Обоз был большой. Каждый отряд вез с собою свое хозяйство и гнал свое стадо скота.

Осень давала о себе знать. Было пасмурно, хотя по утрам солнечные лучи прорывались своим золотым блеском.

Мы опять шли по дорогам, по которым не раз ходили уже в течение минувшего партизанского года. Мы шли по знакомым лесам, полям и лугам, по деревням и селам, хорошо знакомым мне еще со времен моего серниковского детства.

Впереди — штабная разведка в составе нескольких десятков верховых во главе со своим командиром Аликом Абуговым. Они первые вступали в села и деревни, заглядывали в хаты и сараи, не скрываются ли там вооруженные бандеровцы. Вслед за разведкой шли партизанские отряды имени Ворошилова, имени Суворова, «Смерть фашизму», имени Шевченко, Невского, Чапаева… Сильная партизанская охрана сопровождала обоз с ранеными. За ним следовали другие партизанские отряды со своими штабами.

Через несколько дней мы вступили в лес графа Платера, разложили костры и расположились на ночлег.

У костра, который партизаны поддерживали всю ночь, я принимал радиосводки. Почти весь штаб бодрствовал в часы, когда Москва передавала сообщения о положении на фронтах. Каждый день сообщалось о новых победах Красной Армии. Каждый из нас с нетерпением ждал сводки с фронтов.

Группа партизан отправилась в село Велюнь, чтобы связаться с местными крестьянами. Крестьяне села Велюнь поддерживали партизан, и мы хотели, чтобы они помогли нам отремонтировать мост через Горынь. Они также должны были передать письмо командиру немецких войск, охранявших железную дорогу возле станции Вяла над Горынью, в котором мы их оповестили, что если они не будут мешать нам при переходе через линию железной дороги, мы их также не тронем. Из-за всего этого мы задержались в лесу Платера на несколько дней.

На краю леса находилась небольшая деревня Лютинск. Партизаны ходили туда ночевать, а несколько отрядов было расквартировано в этой деревне.

Еще задолго до рассвета Лева Долинко раскрыл свой чемодан со шрифтом, чтобы набрать радиосводку, принятую мною ночью и подготовленную для печати. Я прилег у стога сена, чтобы уснуть на пару часов. Недалеко от меня лежал генерал в своей генеральской форме. Вдруг послышалась сильная стрельба. Генерал вздрогнул, а я быстро поднялся. Стрельба усиливалась, снаряды со свистом летели над лесом. Партизаны, ночевавшие в деревне, бежали в лес с криком: «Нимцы, нимцы!»

Лошади обоза были распряжены и паслись в лесу или на полянке вблизи деревни. У нас поднялась паника. В первую очередь стали собирать лошадей, чтобы запрячь их в повозки и увезти обоз поглубже в лес. Лева быстро погрузил свой чемодан на повозку. Федя — ездовой редакции — разыскал своих лошадей, впряг их в повозку и готов был к отъезду.

Еще с заспанными глазами партизаны выстраивались по своим отрядам и готовились к сражению с немцами, занявшими позицию на открытой поляне.

Развернулось упорное сражение, длившееся около двух часов. Немцы были разгромлены. Шестьдесят убитых немцев валялось на поле боя. В бою погибли также несколько партизан. Погиб еврейский партизан Кроненберг. Поговаривали, что его застрелил свой же партизан, отомстив за смерть украинского партизана, которого убил Кроненберг в Ласицком лесу. Там находился штаб Соединения, который усиленно охранялся. Даже партизаны соседних, связанных с нами отрядов должны были знать пароль, на всех перекрестках дорог и тропинок стояли наши часовые. Еврейский партизан Кроненберг, родом из Варшавы, стоял на посту. Подъехал партизан верхом на лошади. Кроненберг крикнул: «Пароль!» Всадник не ответил. Кроненберг выстрелил в него. Пошли разговоры, что Кроненберг умышленно застрелил партизана, потому что тот был украинцем.

Как рассказали нам проводники, попавшие в руки партизан, немцы были плохо осведомлены о наших силах. Они только знали, что мы идем к Горыни. Сколько же нас, они не знали. Поэтому немцы и пошли против нас группой всего в двести человек.

Мы захватили трофеи, взяли в плен немца и двух проводников: поляка и украинца. Немцы были уверены, что легко нас разгромят, но они сильно ошиблись. Помимо того, что мы численно намного превосходили немцев, они заняли невыгодную для себя позицию — на открытой поляне. Мы же их обстреливали с опушки леса и из кустов.

Пленный немец оказался столинским гебитскомиссаром, прибывшим на этот пост три дня тому назад из Гамбурга. Это был высокий блондин, истый «ариец». С него немедленно сняли эсэсовскую одежду со всеми медалями. Он стоял перед нами босой в своем шелковом белье. Я был переводчиком. На мои вопросы немец ничего не отвечал. Он только сказал, что у него жена и ребенок, и просил оставить его в живых. Я ему сказал, что немцы убили мою жену и ребенка, и указал на других евреев, жены и дети которых были убиты немцами. Он на это ничего не ответил. Когда я сказал пленному, что во всем виноват проклятый Гитлер, немец опустил голову, а затем громко крикнул: «Я не осуждаю фюрера Адольфа Гитлера, нет!» Рядом стояли оба проводника, они просили, чтобы их пощадили, и говорили, что готовы вступить в партизанский отряд. Генерал приказал расстрелять всех троих и поручил привести приговор в исполнение партизану Алику Абугову. Он их отвел в овраг, где они и были расстреляны.

Весь день прошел в тревоге. Мы понимали, что в любой момент немцы могут подтянуть сюда большие силы. В этот день мы должны были переправиться через Горынь и затем на протяжении нескольких километров продвигаться вблизи железнодорожной станции, где находился немецкий гарнизон. Гарнизон, безусловно, был осведомлен о сражении у Лютинска и о нашем предстоящем марше вблизи железнодорожной станции. Письмо нашего штаба они, наверное, уже получили.

Штаб запросил Москву, как поступить: идти вперед или вернуться на старое место. К вечеру поступил ответ: идти вперед. Когда обоз тронулся в путь, внезапно появились немцы и начали обстрел леса. Завязался бой, продолжавшийся около получаса. Потеряв человек двадцать-тридцать убитыми, немцы в панике бежали, не успев даже забрать своих убитых солдат.

С наступлением вечера мы тронулись в путь. От леса до реки было километров десять. Когда подошли к реке, мы, соблюдая тишину, стали переправлять подводы в первую очередь с ранеными. Когда закончилась переправа, мост развалился. Благо, что река в этом месте неглубокая, мы все благополучно переправились, кто верхом на лошади, кто вплавь.

С тревогой пошли мы в направлении железнодорожной станции. Ночь, как назло, была светлая, и немцы могли издалека обнаружить наш обоз. Мы шли в состоянии полной боевой готовности. Нас главным образом беспокоила судьба раненых. Каждая минута казалась нам годом.

Мы приближались к станции Бяла над Горынью. Получалось, что мы лезем прямо в пасть к зверю. Подходили все ближе и ближе. Немцы стали пускать осветительные ракеты. Мы были совсем близко, но они не стреляли. Вот мы уже в нескольких метрах от станции. Оружие партизан направлено в ее сторону, но вокруг спокойно.

С тревогой и нетерпением прошли мы станцию и стали все дальше и дальше отдаляться от немецких дотов. Вблизи был небольшой лесок, а за ним — большой лес, тянувшийся на тридцать километров до самого села Озеры на Волыни. Там в лесу мы были уже вне всякой опасности.

Мы теперь шли уверенные, спокойные, как на освобожденной территории. Когда устроили привал, я установил радиоприемник и составил радиобюллетень. Обсудили с генералом содержание очередного номера «Червоного прапора» и наметили обращение к населению в связи с нашей победой над немцами у деревни Лютинск.

Наша конная разведка ушла вперед, в Озеры. В село мы прибыли лишь к вечеру. У въезда была оборудована арка с красными знаменами, и на больших полотняных плакатах был написан лозунг «Слава партизанам — победителям под Лютинском!», «Слава борцам против немецко-фашистских палачей!»

Староста села по старинному славянскому обычаю преподнес генералу хлеб-соль и произнес несколько приветственных слов, подчеркнув, что село Озеры помогает и будет помогать партизанам в борьбе с фашистами.

Глава 26
Озеры — большой партизанский центр

Озеры — одно из больших сел на Волыни. Село растянулось на пять километров и расположено вдоль широкого озера. Вокруг села — лес, который тянется с одной стороны до Горыни, а с другой — до бывшей советско-польской границы.

Озеры раньше принадлежали Польше и, несмотря на это, село мало что впитало в себя польского. Находясь вблизи границы, село духовно было связано с Россией. Хотя оно находилось недалеко от сел, где господствовали бандеровцы, в Озерах не велась националистическо-фашистская пропаганда и туда не проникал ни один бандеровец. Евреи, бежавшие из Домбровицкого и Сарненского гетто в Озеры, находили здесь защиту, и если немцы приходили в село, то крестьяне прятали евреев в близлежащих хуторах или в лесах. В Озерах не было ни одного случая, чтобы крестьяне выдали евреев немцам или украинской полиции.

Партизанское движение в окрестностях Озер началось раньше, чем в деревнях, расположенных к западу от Горыни. Когда мы пришли в Озеры, все его население поддерживало партизан. Староста и члены сельсовета сами были партизанами и ходили вооруженными. В селе находились партизанские отряды и здесь, кроме бежавших из гетто евреев, нашли приют члены семей украинских и польских партизан, спасавшиеся от преследования их бандеровцами. Село обеспечило всех их жильем и питанием.

Для нашего Соединения были подготовлены в лесу палатки. Там мы встретились с отрядами и партизанскими группами других соединений. В лесу были также парашютные группы, группы радистов, каждая из которых располагала своей радиостанцией и поддерживала связь с Москвой. Эти группы, видимо, имели специальные секретные задания. Мы находились в Озерах до ноября, и все время я замечал появление все новых и новых групп. Группа радистов побудет несколько дней в лесу, исчезнет, и вместо нее в тот же день из Дубницкого леса прибывает новая группа. Бывали случаи, когда группа радистов исчезнет из палаток, а через некоторое время она здесь опять появится. Говорили, что после месячной подготовки в Озерском лесу радисты перебрасывались в Польшу, Чехословакию и другие места.

Красная Армия была уже недалеко от Припяти и вблизи Киева. В свете нового положения на фронтах партизаны получали и соответствующие боевые задания. В окрестностях Озер немцы и бандеровцы не появлялись. Партизаны вели здесь исключительно диверсионную работу. По заданию Москвы наше Соединение должно было вывести из строя железнодорожную линию Сарны — Рокитно. Диверсионные группы других отрядов должны были взрывать мосты и пускать под откос немецкие эшелоны. Таким образом мы срывали переброску немцами войск и вооружений для фронта. Как только немцы отремонтируют мост или железнодорожную линию, так вслед за этим мы их взрывали. Не спасало немцев и то, что вдоль линии или у моста они выставляли охрану. В Озерском лесу находились советские инструкторы, готовившие диверсантов для проведения взрывных работ. Все это облегчало действия приближающейся Красной Армии.

В Озерских лесах были организованы также курсы для военной подготовки партизан, которыми руководили офицеры Красной Армии. Военная подготовка была обязательна для всех партизан. Были также курсы для подготовки офицеров. Партизаны фактически стали солдатами регулярной армии. Каждый отряд постепенно превращался в воинскую единицу. Наше Соединение впоследствии также стало воинской частью.

При каждом отряде были портные, сапожники. При нашем отряде имени Ворошилова была даже гарбарня — кожевенная мастерская. Три брата Шейманы организовали гарбарню на колесах. В бочках, установленных на повозках, были замочены кожи забитого скота, и братья Шейманы вырабатывали из них твердую и мягкую кожи. Вопрос снабжения партизан обувью был очень актуален, в особенности с наступлением осени и зимы. Если в деревнях, находившихся под влиянием бандеровцев, разрешалось партизанам брать обувь и одежду, то делать это в селах, помогавшим партизанам, категорически запрещалось. Поэтому организация мастерских по пошиву одежды и обуви при партизанских отрядах имела большое значение.

Работа нашей редакции была перестроена применительно к новым условиям. Изменилась тематика. Агитация за идеи партизанского движения стала неактуальной, так как крестьяне в той или иной форме были втянуты в партизанскую деятельность. В статьях нашей газеты мы разъясняли, что крестьянство должно быть готово оказать помощь приближающейся Красной Армии. Особое внимание мы уделяли уже вопросам мобилизации военноспособного населения для пополнения рядов Красной Армии.

Редакция стала центром пропагандистской работы. Партизаны, крестьяне с жадностью набрасывались на каждую свежую газету, на каждый бюллетень, который мы выпускали. Жажда знать о событиях, происходящих на советско-германских фронтах, была велика. Каждый день к нам в редакцию приезжали гости — разведчики из других отрядов, доставлявшие нам все новые и новые вести.

Издание польской газеты мы прекратили, так как было организовано отдельное Соединение из польских отрядов. Командовал этим Соединением Сатановский. Его жена стала издавать газету под названием «Одродження» («Возрождение»), Хотя командование польского Соединения было подчинено штабу нашего Соединения, но в области культурно-массовой работы оно было самостоятельно. «Одродження» тогда еще не было выраженным противником польского правительства в Лондоне.

Благодаря действиям таких больших партизанских центров, как наш Озерский, Красная Армия смогла ускорить свое продвижение на фронтах.

Глава 27
В Восточном Полесье

В конце октября 1943 года мы оставили Озеры и вышли в Восточное Полесье, в направлении аэродрома на большой поляне недалеко от местечка Лельчицы. Этот аэродром функционировал с лета 1942 года, и немцы его не обнаружили. Советские самолеты здесь часто приземлялись, доставляя оружие и боеприпасы для партизан в Дубницких лесах. Аэродром был в ведении Соединения генерала Сабурова, но пользовались им и другие соединения.

Дорога к лесу, где находился аэродром, была свободна, и никаких сюрпризов не следовало ожидать. Это была партизанская территория в полном смысле слова. Летом 1942 года немцы здесь прочесывали лес от дерева к дереву, от куста к кусту, сжигали деревни и расправлялись с гражданским населением. Деревню Старое Село сожгли вместе с ее населением. Они окружили деревню, согнали всех — мужчин, женщин, стариков и детей — в церковь и подожгли ее. Перед уходом отравили колодцы. В этой деревне мы видели на каждом колодце надпись: «Партизаны и граждане! Не пейте здесь воду. Немецкие гады ее отравили!» Немцы проводили карательные операции большими силами, но не смогли ликвидировать партизанское движение.

Мы продвигались спокойно по этим лесам. Партизан в одиночку мог спокойно пройти здесь десятки километров, не боясь нападения. Еврейский партизан, старшина Пинхус Найман, один разъезжал по заброшенным хуторам и деревням Восточного Полесья, собирая продукты для отряда. Из села Озеры мы отправили на аэродром несколько десятков раненых под охраной всего лишь нескольких вооруженных партизан и двух врачей.

Стояла хорошая погода. Дороги были сухие. Только в отдельных местах приходилось объезжать болота и трясины. Полесье ведь так богато ими. Когда-то это был край сплошных озер, бескрайних рек и торфяных болот. Полесская земля густо укутана разными травами, вербами, кустарниками, болотными березами и дубами, бескрайними хвойными лесами.

Мы перешли пограничную полосу бывшей польско-советской границы. На возвышенностях, в кустах еще сохранились обуглившиеся остовы бывших пограничных застав. То здесь, то там виднелись вышки бывшей пограничной охраны.

Мы ступили на Восточно-Полесскую землю. Редко где встречали мы уцелевшее село. Деревни пустовали, а большая часть домов была сожжена. Многие деревенские парни и девушки отправлены на работу в Германию. От евреев и помину не осталось. Прибывшие сотни лет тому назад на полесские земли из Пруссии и других германских государств евреи были полностью истреблены, как только немцы оккупировали советскую территорию.

Мы проезжали маленькие еврейские местечки, где евреи жили в течение столетий. В каждом полесском местечке вдоль тракта когда-то стояли два ряда домов с базаром и лавчонками в центре. Все было теперь разрушено. Двери выломаны, рамы вырваны из оконных проемов.

Только в одном еврейском местечке, в Березове, видел я целые дома. В одном доме были разбиты стекла. Я заглянул туда. Возле печи лежала большая груда книг. Я вошел в дом. На печи тоже были навалены книги, покрытые плесенью, корешки книг обгрызены мышами. Среди книг я увидел произведения еврейских классиков, а также труд Натана Ганновера^[77] «Еван Мецоло» («Непролазная грязь»). В сторонке валялся томик стихотворений Бялика^[78]. Шел дождь, и ветер заносил брызги в дом через раскрытые окна, перелистывал страницы книг. Случайно томик Бялика раскрылся на поэме «В городе резни»^[79]. Я захватил в свой рюкзак томик И. Л. Переца^[80], роман Онойхи^[81] «Реб Абба» и «Еван Мецоло».

Крестьяне мне рассказали подробности резни в Березове. В это местечко собрали евреев со всех окрестных местечек под предлогом, что их пошлют на работу в Винницу. Через пару дней всех собранных евреев, включая березовских, вывели за местечко и расстреляли.

Я пошел к братским могилам. Увидел три продолговатых ямы в мокром песчаном грунте. Моросил дождь. У самых ям росли деревья. С них стекали капли, точно слезы.

Мало перемен заметил я среди крестьян Восточного Полесья в сравнении с дореволюционным временем. Мало в чем изменился за последние 25 лет внешний вид деревень. Над пыльной дорогой, у опушки леса или в окружении болот стояли разбросанные деревушки со своими деревянными избушками с маленькими оконцами. К хатенке прислонились сарайчик и амбар. Над соломенной крышей хатки торчал темный дымоход, из которого змеился дымок — единственный признак жизни. Этот дымок оповещал, что в деревне кто-то живет. Со времени немецкой облавы многие крестьяне бросили деревню и поселились в лесу в землянках.

По дороге мы останавливались в некоторых деревнях или в лесу возле землянок, где жили полещуки. Я имел возможность понаблюдать за их жизненным укладом. Они были обуты в лапти и одеты в типичные полесские свитки. На шеях болтались медные крестики. В хатке, в углу висели иконы. Христианская благочестивость еще не исчезла. Как когда-то, были в ходу словечки: «Боженька мой», «помогай Бог».

Глава 28
В Дубницких лесах

Ноябрь 1943 года был сухой, без дождей, как в ноябре 1942 года, когда мы стояли в Сварыцевичском лесу. Дубницкий и Сварыцевичский леса должны быть записаны золотыми буквами на страницах истории партизанского движения. В Сварыцевичском лесу был заложен фундамент еврейского, а затем общего партизанского движения. В Дубницких лесах партизанское движение достигло высшей степени развития. Недаром после начала германо-советской войны английская радиостанция заявляла, что как бы германская армия ни продвигалась быстро по советской территории, она будет сломлена партизанским движением, которое будет развиваться в тылу немцев и перерастет в колоссальную силу.

В Дубницких лесах были тогда, в ноябре 1943 года, тысячи и тысячи партизан, целые армии. Мы встретились там с крупным соединением Ковпака, мощными отрядами генерала Сабурова, соединением Медведева, отрядами Таратуты, польскими отрядами имени Ванды Василевской и Эмилия Платера, отрядом имени Тадеуша Костюшко под командованием Сатановского, отрядами генерала Шитова и Боженко и другими соединениями с их штабами. Кроме того, были большие группы парашютистов, радистов, инструкторов. Были также группы НКВД и НКГБ.

Красная Армия была уже у Киева и на Припяти, недалеко от Мозыря. Две советские дивизии переправились на западный берег Припяти, и немцы их окружили. Поскольку здесь находились такие крупные партизанские силы, из Москвы приказали Сабурову прорваться к окруженным дивизиям и увести их в Дубницкие леса, где Сабуров чувствовал себя как дома.

Сабуровцы прорвались к советским дивизиям и вместе с ними вернулись в Дубницкие леса. Мы тогда впервые встретились с солдатами, офицерами и генералами при их полной форме. Когда советские войска переправились через Припять, эти две дивизии возвратились в состав Красной Армии. Значительная часть солдат и офицеров осталась с нами в лесу и включилась в партизанские отряды.

Партизанский аэродром находился недалеко от села Дубницк. Когда наше соединение прибыло туда, охрана аэродрома была поручена нашему отряду имени Ворошилова. Специальными знаками и ракетами партизаны указывали советским самолетам место приземления. Почти каждый вечер с наступлением темноты раздавался гул и прилетало около 20 самолетов, доставлявших разное оружие: винтовки, автоматы, пулеметы, револьверы, ракеты, взрывчатые материалы, гранаты, а также тяжелое боевое оружие в разобранном виде, которое потом собиралось в лесу.

Полученное оружие распределялось между отрядами. Недостатка в нем мы уже не испытывали, как раньше. В нашей редакции каждый из нас имел наган, автомат или даже пулемет.

Был освобожден Киев. Мы ждали, когда наконец приблизится к нам линия фронта. Всех раненых и больных переправили на самолетах в Москву. Усиленно шла военная подготовка, чтобы с приходом Красной Армии наши партизаны могли вступить в ее ряды хорошо обученными военному делу. Шла запись партизан для высадки десанта в польских и чешских лесах. Значительная часть еврейских партизан записалась в десант для продолжения партизанской войны. С приближением Красной Армии и освобождением партизанского края от немцев еврейским партизанам предстояла перспектива перехода от партизанской жизни к мирной. Каждый из нас потерял всю свою семью. В условиях партизанской жизни и борьбы некогда было задуматься и осмыслить последствия пережитой нами страшной трагедии, и теперь переход к нормальной жизни пугал каждого из нас.

Полеты в Москву стали обычным явлением. С наступлением вечера можно было наблюдать, как партизанские руководители шагают с узелками в руках к аэродрому для полета в Москву. Улетали для разрешения партизанских дел и через несколько дней возвращались обратно.

Установилось регулярное сообщение. Был случай, когда у нас кончилась соль. Сообщили об этом в Москву, и через несколько дней самолет доставил нам два мешка соли.

Мы стали регулярно получать московские газеты, новые книги. В Дубницких лесах читали мы только что вышедшие новые книги Ильи Эренбурга о войне.

Основная деятельность редакции свелась к выпуску радиобюллетеней с комментариями. Каждую полночь я встречался с генералом Бегмой для обсуждения содержания предстоящего выпуска. Парашютная палатка генерала находилась в лесу, в двух километрах от места расположения редакции. На лесных дорожках и тропинках стояли часовые. Бывало, что часовой недослышит пароль и откроет стрельбу. Редакционная работа была сложной и трудной. Девятнадцать месяцев мне приходилось бодрствовать по ночам и работать при свете восковой свечки или костра, и все же я не чувствовал усталости.

Я получал большое удовлетворение от сознания, что наше печатное слово читается. А читателей было у нас много. Помню, как на рассвете Ковпак приходил к нам в редакционную палатку и дожидался пока Лева Долинко закончит печатать очередной радиобюллетень.

Удивительный человек был Ковпак. Несмотря на свою выдающуюся роль в партизанском движении, он вел себя очень скромно, носил изношенную шинель и простые сапоги. Ковпак своим поведением выделялся среди остальных партизанских генералов. Он не жил в отдельной палатке, а спал в лесу на соломе или сене, рядом со своими партизанами.

Наша редакция в Дубницком лесу была притягательным центром. Все парашютисты, которые прибывали с Большой земли, немедленно являлись в редакционную палатку и передавали нам последние сообщения или книги, доставленные для нас. Партизаны из палаток, расположенных недалеко от нас, были нашими постоянными посетителями. Неизменным нашим гостем был доктор Стукай. Это был замечательный человек и прекрасный хирург. Под градом неприятельских пуль оперировал он партизан, если требовалась срочная операция. Он был русским, из глубинной России, и по взглядам считал себя толстовцем.

Назрел вопрос об издании литературного альманаха. Мы приступили к этой работе. Я успел закончить свою работу об отряде имени Ворошилова, его возникновении и развитии. Но фронт все приближался к нам, и мы вынуждены были прервать нашу работу. Немцы разнюхали место расположения нашего аэродрома.

Однажды вечером вместо двадцати самолетов прилетел только один. На нем прибыл член Московского штаба Соколовский. Он был очень похож на еврейского писателя Наума Соколова^[82], и мы, евреи, полагали, что это его брат.

Через час над лесом раздался гул второго самолета с советскими знаками. В небо взмыли сигнальные ракеты. Но вместо условленного ответа на аэродром посыпались бомбы. Лес, где мы стояли, сотрясался от взрывов. Всю ночь немцы бомбили наш лес.

На рассвете мы оставили наше место стоянки и перебрались в делянку в нескольких километрах от аэродрома. Бомбардировка была для нас сигналом, что предстоят упорные и тяжелые бои.

Связь с Большой землей через аэродром прервалась. Все парашютисты и «гости», в том числе и Соколовский, вынуждены были остаться и пройти вместе с нами дальнейший путь.

Наступили холода и морозы. Землянок мы не устраивали, так как ждали со дня на день прихода немцев и начала боевых действий на приблизившейся линии фронта. Из-за холодов и плохой погоды я каждое утро отправлялся в Дубницк, чтобы там вести свою редакционную работу в хате. Штабом на меня была возложена работа по сбору материалов по истории нашего Соединения.

В одно утро, направляясь в Дубницк, я встретил бегущих из села в лес крестьян и крестьянок с детьми. Они кричали: «Нимцы, нимцы!» В селе уже не было ни души из гражданского населения. На дорогах, ведущих в Дубницк, стояли одни партизаны. Я узнал, что прибывшие из окрестностей верховые сообщили о приближении к селу немецких армейских частей. Я вернулся в лес на свою базу. Обоз уже был готов отправиться на запад. Все отряды перекрыли дороги, по которым должны были пройти немцы.

В нескольких километрах от Дубницка завязался бой с немцами и власовцами. Немцы и власовцы вынуждены были отступить и искать иные пути отхода.

Штаб из Москвы приказал нашему и другим соединениям идти на запад. Нам был понятен этот приказ. Москва была заинтересована в том, чтобы мы действовали во вражеском тылу и, так как Красная Армия приближалась к Дубницким лесам, было нецелесообразно, чтобы мы остались там и оказались на советской стороне.

В соответствии с этим приказом мы оставили Дубницкие леса. Через несколько дней после нашего ухода на запад Красная Армия заняла эти места, освободив Дубницк и все окрестные села и местечки — Туров, Олевск и другие.

Глава 29
В прифронтовой зоне

Наши партизанские соединения перемещались в направлении Западной Украины и Западного Полесья. Красная Армия беспрерывно преследовала немецкие отступающие части и победно продвигалась вперед. Таким образом, мы все время находились в прифронтовой зоне.

Немецкие дивизии отступали главным образом вдоль железных и шоссейных дорог. Красная Армия наступала им на пятки. Мы же передвигались проселочными дорогами, лесами, лугами.

Когда мы оставили Дубницкие леса, Московский штаб предупредил нас по радио, что нам следует ожидать столкновения с немцами на бывшей советско-польской границе, где они попытаются задержать наше продвижение на запад. Немцы были заинтересованы оставить нас на советской территории, чтобы свободно использовать свои коммуникации и не иметь у себя в тылу такого серьезного противника, как партизаны. Поэтому мы ускорили наш партизанский марш, делая по 40–50 километров в день. Мы перешли бывшую советско-польскую границу, не встретив сопротивления немцев. Наш маршрут пролегал через промерзшие уже болота. Миновав бывшую советско-польскую границу, мы стали продвигаться дальше уже с нормальными привалами. В Березове мы задержались на несколько дней, а в Озерах стояли до конца декабря.

Красная Армия подходила уже к Рокитно. Нашему Соединению было приказано направить в сторону Рокитно бригаду. После продвижения советских войск далее на запад, наша бригада должна была остаться в Рокитно.

Рокитно было первым районным центром Ровенской области, освобожденным Красной Армией. По указанию Украинского правительства в Киеве партизаны должны были сформировать здесь советские органы власти. Генерал Бегма направил туда в качестве первого секретаря райкома партии командира отряда Шишмарева, родом из Армении. В составе руководства бригады были командиры Нырко — русский и Коваленко — украинец, педагог по специальности. Он должен был организовать возобновление работы всех школ в районе. В состав бригады вошло несколько евреев, в основном бежавших в леса из Рокитненского гетто. Среди них был Борух Шварцблат, педагог. В отряде Коваленко он был политруком.

Другая бригада была направлена для формирования органов власти в районном центре Рафаловка. Это была боевая бригада под командованием полковника Федорова.

Генерал Бегма выделил почти для каждого района области первых, вторых и третьих секретарей райкомов КП Украины, а также руководителей советских органов.

В Озерах мы предполагали, что наше партизанское Соединение завершает свое существование. Мы не могли себе представить, что нам предстоит еще вести тяжелые бои с немецкими частями и с большими бандами бандеровцев.

Когда мы оставили леса между Стырем и Горынью, наши места заняли бандеровцы. Они развелись здесь в большом количестве. Бандеровская идея «самостийной Украины» овладела почти всеми селами, и они готовы были за это драться не только с партизанами, но и с регулярными частями Красной Армии. Каждого крестьянина, имевшего какое-либо отношение к партизанскому движению, бандеровцы безжалостно убивали. Они также убивали тех крестьян, которые оказывали помощь и давали убежище евреям, бежавшим из гетто. Бандеровцами был расстрелян старый крестьянин Осип из Бродниц, который с такой человечностью оказал мне и другим евреям первую защиту и помощь при бегстве из гетто.

Нам было приказано переправиться через Горынь и двигаться по тем селам, где мы находились до нашего ухода на аэродром.

Наступила зима с морозами и снегопадами. Болотистые низменности покрылись глубоким снегом, и стерлись границы между болотом и твердым грунтом. В селах крестьянские хаты, сложенные из неочищенного теса и крытые соломой, стали неотличимы от снежных сугробов. Только из торчащих труб подымался сизый дым.

Мы оставили Озеры, покинув натопленные хаты. Пройти мимо станции Бяла над Горынью и переправиться через незамерзшую Горынь было опасно. На железнодорожных станциях немцы сконцентрировали крупные силы, и мы понимали, что пройти станцию можно будет только с боем.

Так оно и было. Немцы встретили нас ураганным огнем. Ночь была лунная, снег сверкал белизной. Разгорелся упорный бой. У немцев была более выгодная позиция, чем у нас. Они открыли артиллерийский и пулеметный огонь из своих дотов и сеяли огонь во всех направлениях.

После тяжелого боя мы подошли к реке Горынь. Группа партизан под командованием Саула Галицкого за день до этого соорудила мост, и мы переправились на западный ее берег.

Против сел, попавших под сильное влияние фашистско-националистических элементов и бандеровцев, были приняты решительные меры. Некоторые села были сожжены полностью.

Мы шли в направлении Волыни к лесам и селам, расположенным недалеко от Стыря. Остановились в деревне Городище. Партизанские отряды направились в леса и села, где концентрировались банды бандеровцев, и вели с ними упорные бои.

Красная Армия уже заняла Озеры и железнодорожные станции Бяла над Горынью, Сарны и Домбровицы. Но это не остановило бандеровцев. Они нападали даже на большие красноармейские части.

У нас опять были раненые во всех этих боях. К тому же вспыхнула эпидемия тифа. Но аэродром нам уже не был нужен. Под охраной больших партизанских групп мы отправляли раненых и больных в Сарны и Домбровицы, где уже были оборудованы советские госпитали.

Нам было приказано провести мобилизацию мужчин на селе. Мобилизованных должны были препроводить в эти города, где были расположены советские воинские части.

Мобилизацию мы провели быстро и энергично. Этим мы сразу достигли трех целей. Во-первых, бандеровцы лишились своих резервов, во-вторых, Красная Армия получила пополнение, в-третьих, немцы потеряли рабочую силу. До конца войны было еще далеко. Это было начало января 1944 года, а война длилась до мая 1945 года. Немецкая военная машина нуждалась в рабской силе. Немцы до этого отправляли целые эшелоны рабов в Германию. После проведенной нами мобилизации немцы лишились в нашем районе этого резерва рабочей силы.

Мы были связаны с Красной Армией и могли осесть в освобожденных городах. Мы ожидали, что вот-вот поступит приказ ликвидировать партизанское соединение. Но Московский штаб приказал нам содействовать Красной Армии в освобождении Ровно и всех городов и местечек, лежащих вдоль линий железных дорог Ровно — Ковель и Ровно — Луцк.

В Городище мы стояли до середины января 1944 года. Когда Красная Армия заняла Корец, Острог, Гощу и приближалась к Здолбунову, нашему Соединению было приказано выйти к фронту вблизи линии Ровно — Луцк — Ковель.

Глава 30
На линии фронта

Мы шли со своим длинным обозом в направлении Волынского местечка Владимирец, уже освобожденного Красной Армией. Шел отряд в несколько тысяч партизан, и с ним шла большая колонна мобилизованных крестьян. Это должен был быть наш подарок Красной Армии при встрече с ней.

Был морозный солнечный день. Немецкие самолеты беспрерывно нас сопровождали. Не помогло нам и то, что мы свернули с дороги в лес, который тянулся далеко по Волыни. «Мессершмитты» нас обнаружили, и немцы стали бомбить лес. Это был первый признак того, что мы находимся уже не в прифронтовой зоне, а на линии фронта.

К вечеру мы выбрались опять на дорогу. Немецкие самолеты не появлялись, но мы были в полной боевой готовности, ожидая встречи с немецкими фронтовыми частями.

Отряды расположились в деревнях вокруг Владимирца. Нами уже управлял штаб Красной Армии. Связные советских частей прибывали в наши деревни и передавали генералу указания о маршрутах нашего передвижения.

В деревнях вокруг Владимирца мы простояли несколько дней. По донесениям наших разведчиков немцы не пошли в направлении занятых нами деревень, а отступили по шоссе Ровно — Ковель. Но в лесах вокруг Владимирца продолжали орудовать банды бандеровцев, с которыми нам пришлось вести бои. Когда мы брали в плен раненых бандеровцев и спрашивали их, какой смысл имеет сейчас сопротивление с их стороны, ведь советские войска уже пришли в Западную Украину, они отвечали: «Мы знаем, что не в состоянии победить Красную Армию и погибнем в борьбе, но своей борьбой против русского империализма, „жидо-коммуны“ за „самостийну Украину“ мы войдем в историю».

Красная Армия продвигалась вперед. Наша бригада под командованием полковника Федорова и комиссара Кизи самостоятельно освободила Рафаловку и несколько населенных пунктов на линии железной дороги Сарны — Ковель.

В результате активных действий партизанских отрядов в тылу немецких войск линия фронта была разорвана. Немцы избегали встреч с партизанами и концентрировались в населенных пунктах вдоль железных дорог. Советские войска уже заняли ряд пунктов за Сарнами, расположенных намного западнее Ровно, а в это же время велись еще бои восточнее Ровно. Здолбуново, Дубно были еще в руках немцев. В их руках были еще железнодорожные линии Ровно — Луцк и Ровно — Ковель.

На нашем фронте действовали войсковые соединения под командованием генерала Ватутина, освободившие Киев и ведшие бои за освобождение Украины. Впоследствии в боях между Корецом и Гощей генерал Ватутин был убит бандеровцами^[83].

Мы получили приказ штаба генерала Ватутина выйти в Цуманские леса и освободить железнодорожные станции и населенные пункты вокруг Клевани — Цумани, а затем вместе с советскими частями наступать на Ровно.

В предвечернее время, когда мороз крепчал и разыгралась снежная метель, засыпая дороги, наши караваны двинулись в путь. Мы знали, что нам предстоит выполнить трудное задание — вести бои с регулярными немецкими фронтовыми частями и к тому же на передовой линии фронта.

Наш маршрут был таков: Владимирец — Рафаловка, а затем Цуманские леса.

Во Владимирец мы вошли ночью. Увиденная здесь картина потрясла меня. До сих пор это впечатление не стерлось в памяти.

Длинная улица тянется к базару. Два ряда новых домов по обеим сторонам улицы. Видимо, евреи построили эти дома незадолго до начала войны. Дома стоят заколоченные, но ни один из них не разрушен. Лавки также стоят закрытые без малейшего повреждения.

Партизаны стали открывать дома, заходить туда. Все домашние вещи, кухонная утварь, одежда в шкафах — все было не тронуто и выглядело так, как евреи это оставили, когда их гнали в гетто и к траншеям смерти. В домах я видел детские игрушки, еврейские учебники, пальтишки, ботиночки…

Это была поистине страшная картина, подобного я не встречал ни в одном из разрушенных местечек.

Когда я вошел в один из этих еврейских домов, мне показалось, что я слышу шаги и из могил выходят евреи со своими женами и детьми, возвращаясь в свои дома. Все стояло на своих местах, как бы подготовленное для их встречи, как будто ничего не произошло. Не было ни резни, ни тотальных «акций». Дрожь насквозь меня пронизала, проникла во все уголки моего тела, сердце сжалось, как будто схваченное обручами. Руки и ноги онемели, и отвоеванная собственная жизнь казалась никчемной.

Я долго не мог находиться в еврейских домах Владимирца. Партизаны стали шнырять по шкафам, выносить на повозки одежду, даже мелочи. Я в глубине души осуждал это. Но даже Бескромный, официальный редактор газеты, и тот прихватил кое-что.

Мы стояли здесь на пороге свободы, и она показалась мне очень бледной, мало значащей. Уже тогда стали у меня обнажаться душевные раны. Мне не мила стала отвоеванная жизнь. Предстоящие бои с немцами меня совершенно не пугали. Мне даже хотелось погибнуть.

Мы ехали всю ночь. Мороз трещал. В своих заснеженных кожухах и папахах мы выглядели, как снежные бабы, двигающиеся между деревьями, и каждое наше слово так странно отдавалось, точно отзвук шагов по мерзлому снегу.

На рассвете мы въехали в деревню Старый Жолудск, расположенную на линии Сарны — Ковель. В ней мы пробыли целый день. Немецкие самолеты обнаружили наш обоз и стали его бомбить. Далее задерживаться здесь мы не могли.

На следующий день на рассвете, когда на небосклоне появилась утренняя синева, мы покинули Старый Жолудск.

Мы шли в направлении Цуманских лесов. Они велики и в южной их части — очень густые, они тянутся от Ровно до Луцка. Углубившись в лес километров на пятнадцать, мы натолкнулись на партизанские палатки. Здесь расположились партизаны Медведева. Медведевцы обосновались в Цуманском лесу и развернули свою активность в специальной области — по сбору сведений о неприятеле и его деятельности на Украине. Медведев вел эту работу на высоком профессиональном уровне. Он разослал своих агентов в города и имел своих разведчиков даже в немецких учреждениях. Собранные материалы Медведев передавал в Москву. В его рядах были партизаны, которые свободно владели немецким языком и проникали даже в гестаповские учреждения. Разведчики и диверсанты Медведева взрывали офицерские клубы и кинотеатры, учреждения, собирали фотографии видных нацистских деятелей, фотографировали военные объекты, и это было использовано советской авиацией при бомбардировках. В рядах медведевцев был ставший легендарным партизан-разведчик Николай Кузнецов^[84].

Мы остановились на привал на партизанской базе медведевцев. Медведева и его партизан не было. Отдыхали недолго — был получен приказ ускорить марш и взорвать проходящую в лесу железнодорожную линию Брест — Ковель — Здолбуново.

Мы пересекли шоссе Луцк — Ровно и вступили в село, где за два часа до нашего прихода стояла немецкая дивизия. Если бы дивизия немного задержалась здесь, нам пришлось бы вступить с нею в бой. Это было бы наше первое сражение на линии фронта.

На рассвете мы оставили село и пошли в направлении на Цумань. Сплошь тянулись леса, но немецкие самолеты прощупали нас и в глубине леса. Они нас преследовали целый день на всем нашем марше по густому лесному массиву. И только толстые многолетние дубы, ольхи и сосны были нашими защитниками от «Мессершмиттов».

Глава 31
Наши последние партизанские бои

Самым трудным временем в нашей партизанской жизни стал период с середины января до начала февраля 1944 года. До этого времени мы вели бои с мелкими немецкими гарнизонами, бандеровцами, нападали на полицейские участки и совершали диверсионные акты — взрывали железнодорожные пути, мосты, военные и хозяйственные объекты. Военных действий такого масштаба, как в последние дни нашей партизанской деятельности, нам в прошлом вести не приходилось. У Цумани и на подступах к Ровно нам пришлось вести наступление против немецких воинских частей на передовой линии фронта. Положение партизанских отрядов было намного труднее, чем положение частей Красной Армии, которые имели хорошо подготовленных командиров, были оснащены современным оружием, зенитными орудиями, имели в своем распоряжении авиацию. У нас всего этого не было. Включенные в наши ряды в Дубницких лесах красноармейцы подтверждали, что воевать в партизанском отряде намного труднее и опаснее, чем в регулярном полку.

Штаб Соединения со всеми его управлениями остановился в селе Городище, в двенадцати километрах от Цумани. Бригады и отряды расположились в окрестных селах и лесах. Нам предстояло окружить немцев со всех четырех сторон. Весь день было спокойно. Нападение на немцев планировалось совершить неожиданно для них в поздние ночные часы.

Так и было. Партизанские отряды повели наступление на немецкие окопы со всех сторон глубокой ночью. Немцы оказали упорное сопротивление. Обе стороны несли большие потери. В сражении погибло много партизан. Среди них — отважный Ошер Маньковский. Он был тяжело ранен и скончался через несколько дней. Он был одним из выдающихся еврейских партизан, принимал участие во всех наших боях, проявил отвагу и героизм. В Цуманском сражении погибла героическая партизанка медицинская сестра Ваксман. Под вражеским обстрелом бежала она к раненому партизану, одному из поступивших к нам в Дубницком лесу красноармейцев, и была убита вражеской шрапнелью.

До утра продолжалось сражение с немцами. Небо было огненно-красное. Канонада слышна была на далеком расстоянии. Выбить немцев с их позиций не удалось, и партизанам пришлось отступить на свои базы в лесу.

На следующий день немцы бомбили наши базы. Каждые пятнадцать-двадцать минут налетали эскадрильи самолетов и сбрасывали бомбы. Зениток и самолетов для ведения борьбы с немецкими самолетами у нас не было. Хотя мы хорошо замаскировали наш обоз и подготовили глубокие окопы, среди партизан было много раненых. Налеты вражеских самолетов продолжались целый день, и только к концу дня притихло.

Всю ночь готовили мы обоз, чтобы отвести его поглубже в лес. Другие партизанские отряды также оставили деревни и ушли в глубину леса, отыскивая наиболее густые лесные массивы из лиственных деревьев. Немцы и здесь отыскали нас и стали забрасывать тяжелыми бомбами. Одна бомба упала недалеко от редакционной повозки. Лошадь была убита, а я остался жив.

Обоз пошел еще глубже в лес, но немецкие самолеты преследовали нас до конца дня. Мы вырыли глубокие окопы и ждали помощи от частей Красной Армии. Особенно нуждались мы в помощи авиации. Однако помощи от советских частей мы так и не дождались. Наша разведка тем временем установила, что к немцам прибыли еще две дивизии и они окружают Цуманский лес.

Отряды были перестроены, и бой продолжился. Два дня длилось упорное сражение. Немцы получили новое подкрепление. Решено было поскорее переместиться в сторону советских частей.

Всю ночь искали мы выход из немецкого окружения. Мороз ослаб, пошел мокрый снег, потом снег с дождем. Дороги размыло, и образовались большие лужи. Возы стали вязнуть. Приходилось перепрягать лошадей и вытаскивать повозки из болота.

Над лесом спустился туман. Немцы стали вокруг нас пускать осветительные ракеты. Кольцо ракет все сжималось и сжималось. Нам казалось, что вот-вот они нас возьмут в клещи. Мы стали искать место в лесу, где бы укрыться от ракет. Но куда бы мы ни ткнулись, ракеты освещали нас.

Та ночь была страшной. Как будто дьяволы соревновались между собой, кто захватит нас в сети. Мы находились в ужасном заколдованном круге. Мне это напомнило ту ночь, когда я с детьми своей сестры и сыном Нисона Боброва блуждал в Бродницком и Сварыцевичском лесах, когда мы встретили молодого стройного крестьянина Моисея, поведшего нас в дикую, темную гущу Сварыцевичского леса, где мы находились в окружении волчьих стай и диких кабанов. Так же и теперь немецкие ракеты сверкали, как огненные волчьи глаза. Я подумал, что тогда было начало моего лесного мученичества, а теперь его финал — смерть.

Но вот ракеты стали удаляться и перестали так ярко освещать нас. Мы забрались в лесную чащу, где немцы нас потеряли из виду, а затем пошли в другом направлении.

Рассвет наступил внезапно. Разведка установила, что в окрестных селах находятся немцы.

Целый день немцы не знали, где мы находимся. Самолеты рыскали вблизи, но не могли нас обнаружить. Мы хорошо замаскировались. К тому же густой туман опустился над лесом. Но мы по-прежнему были окружены со всех сторон. Наша разведка под командованием Алика Абугова к вечеру донесла, что обнаружила узкую полоску, свободную от немцев. Мы ночью пустились по этой дороге, змеившейся по лесу и полю. Этот маршрут оказался удачным, и мы выбрались из окружения.

Всю ночь напролет двигались мы по этой дороге, пока не добрались до села Старый Жолудск, где находилась советская дивизия. Деревня была полна советскими войсками.

Утром произошла встреча между генералом нашего Соединения и генералом советских войск. Нам было приказано вернуться к Цумани и выбить оттуда немцев. Нам была обещана помощь авиацией. Раненые партизаны были отправлены в госпиталь в Сарны, а все отряды в тот же день пошли в направлении Цумани.

Опять завязался бой с немцами в Цумани. Страстно дрались все отряды. Среди них сражался и отряд имени Ворошилова, который продолжали называть «еврейским отрядом», хотя большинство его к тому времени составляли неевреи. Немцы были отброшены от Цумани, и открылась дорога к Ровно.

У ворот Ровно немцы оказали ожесточенное сопротивление, но в конце концов вынуждены были отступить. Со стороны Здолбунова наступали советские полки, а со стороны Вокзальной улицы — партизанские отряды.

Первым партизанским отрядом, ворвавшимся на окраины города и ведшим ожесточенное сражение на улицах Ровно, был отряд имени Ворошилова. Еврейские партизаны Алик Абугов, Тульчин, Лейвик Фишман, Лазарь Бромберг, Саул Галицкий, М. Цацкес, Перчик, Борух Маньковский, сын моей сестры Мойше Ланда, Зелик Койфман, Исер Глезер, Губерман, трое братьев Шейман, Мойше Туркенич, Фридман проявили героизм при освобождении Ровно. Можно сказать, что этот город был освобожден при активном участии отряда, созданного серниковскими евреями.

Глава 32
Оставляем партизанские леса

После освобождения Ровно из отрядов нашего Соединения продолжали воевать только расположенные в тех местечках и селах, вокруг которых в лесах орудовали не прекратившие свою борьбу банды бандеровцев. Они нападали на советские воинские части и на представителей советской власти, когда те появлялись в деревнях.

В некоторых деревнях, как только они были освобождены Красной Армией, поселились евреи. Был февраль, стояли крепкие морозы. Евреи, скрывавшиеся в лесах, спешили в деревни, где найти теплое жилье и раздобыть пищу было легче, чем в городах. Никто из них не думал, что в обстановке побед Красной Армии бандеровцы продолжат свою деятельность. Но они горько ошиблись.

И эта ошибка была причиной многих жертв. Даже в партизанское село Озеры, давшее приют десяткам евреев, спасшее их от фашистов и гитлеровских палачей, проникли бандеровцы и убили отважного еврейского партизана Бегуна из Высоцка и молодую женщину Клес из Домбровиц с ее пятилетним мальчиком. В селе Сварыцевичи бандеровцы безжалостно убили партизана Грицюка со всеми его детьми. Маленький ребенок Грицюка был изрублен топором.

Таких случаев было много в разных местах. Советские армейские части вели ожесточенные бои с бандеровцами. Партизанские отряды также включились в борьбу с ними.

Партизаны нашего Соединения откликнулись на призыв отправиться в польские леса для продолжения борьбы против нацистов. Некоторые евреи записались в десантную группу, которая готовилась к высадке на чехословацкой территории. Многие молодые евреи вступили в ряды Красной Армии.

Война продолжалась с еще большей ожесточенностью. Эшелон за эшелоном с военными и снаряжением продолжали идти на фронт. Вблизи освобожденных городов и населенных пунктов, где мы находились, шли бои. В Ковеле еще держались немцы, и советские войска вели наступление на Дубно. Немецкая авиация днем и ночью бомбила освобожденные города и местечки Волыни. Бомбежки разрушали города и приводили к человеческим жертвам.

В этой военной вакханалии каждый из нас был подавлен. И не только из-за воздушных налетов, но и из-за чувства удручения. Сердце было сжато, и большой клубок ран стал разворачиваться. В одной книге сказано, что когда наступит свобода, оголятся у освобожденного человека все его раны; до этого цепь рабства крепко сковывала его и скрывала его раны, но как только цепь разорвется, страшно разболятся все его раны.

Во время страшных потерь, находясь в тисках гетто, все были как бы в состоянии оцепенения, парализованности. Все были охвачены безнадежностью и отчаянием. Люди отдавались на волю злобного рока, подчиняясь ему. В большинстве случаев умерла всякая инициатива, а мысль была скована чувством апатии и неизбежности судьбы. Даже дети своими мыслями похожи были на дряхлых стариков, толкуя, что это страшное время — веление судьбы. Моя дочурка Фелинька все время успокаивалась своими умными и сердечными словами: «Папочка, где это сказано, что я должна жить 70–80, а не 16–18 лет?» Я слышал как маленькие дети говорили с безразличием: «Роют ямы». Маленькие дети за несколько дней до резни играли в переулках гетто в игру «Как немцы нападают на евреев». Одна группа детей была евреями, другая — немцами.

Дети гетто хорошо знали горькую действительность, знали о немецких «акциях» против евреев, предчувствовали гибель, которая прекратит их молодую жизнь, и все же играли, чтобы хоть на короткое время рассеяться и забыться перед грозной мыслью о смерти.

В партизанских буднях стремление мстить врагу превышало все. Промежутки между одним боем и другим были коротки. Боевой пыл не остывал ни на минуту, и поэтому открытые раны страшной трагедии не раздражались в такой мере, как это стало, когда мы вышли из лесов. Безмерно разболелись раны у каждого еврейского партизана. Был подведен итог, оказавшийся с таким громадным кровавым дефицитом. Редко у кого остались жена, ребенок, брат или сестра, с которыми можно было дальше шагать по жизни.

Труден был путь к нашей свободе. Немало партизанской крови было пролито на дорогах и тропинках, в лесах и на полях. Но еще труднее было «встречать и приветствовать жизнь».

Очень тяжело было ступать на землю разрушенных еврейских городов и местечек. Ноги одеревенели, и мы шатались, как годовалые дети. Ужасающе выглядела панорама каждого еврейского поселения. Еврейские дома были превращены в кучи пепла. В сохранившихся домах окна и двери выломаны, настежь распахнуты. Не менее болезненную картину представляли дома, где поселились новые хозяева. В еврейские жилища вселились люди другого народа, с другим языком.

С тяжелым чувством шли мы от улицы к улице, от одного ряда домов к другому. Казалось, что вот-вот распахнутся двери и навстречу тебе выйдут добросердечные волынские евреи, а со двора вылетят еврейские дети, или что вот сейчас выйдут из домов и дворов святые мученики, из каждой щели выйдут умерщвленные и раздастся песня еврейских детей о козочке и красных апельсинах. Получилось так, что мы, оставшиеся в живых, выглядели, как выброшенные из пращи камни, как опавшие со сваленных деревьев листья.

Местное нееврейское население в большинстве своем, на девяносто пять процентов, осталось жить на оккупированной немцами территории. Многие впитали в себя полную дозу антисемитизма и охотно приветствовали истребление евреев. Безусловно, были гуманные, человеколюбивые люди, которые даже с большим риском для своей жизни спасали и оберегали евреев от рук немецких палачей. Но значительная часть местного населения была недовольна и возвратившейся советской властью, и оставшимися в живых евреями. Возможно, что националистическая часть населения и хотела избавиться от немецкой оккупации, но и советскую власть встретила враждебно. С особенным недовольством встретила эта часть населения еврейских партизан и оставшуюся в живых кучку евреев, вышедших из укрытий. Она вела среди красноармейцев и советских работников антиеврейскую пропаганду. Распространялись слухи, что евреи не будут допущены к высоким должностям, навязывалось мнение, что еврейские партизаны воевали в лесах не из-за преданности Советам, а потому что у них не было другого выхода. Очень досадно было, когда отдельные советские деятели пережевывали эти же самые слова. И особенно были оскорблены еврейские партизаны, оскорблены наши национальные чувства, когда председатель Совета министров Украинской ССР Никита Хрущев в своей речи в Сарнах, которая потом была опубликована в прессе, сказал, что «немцы истребляли украинцев, поляков и другие народы», не упомянув евреев. А этот митинг в Сарнах с участием Хрущева происходил недалеко от братской могилы в предместье Полесское, где покоились останки шестнадцати тысяч истребленных евреев. Там, в Полесском, лежали в ямах мученики Сарн и окрестных местечек.

Это поведение нас очень угнетало, и на фоне развалин и рассеянных братских могил мы не очень радовались нашему выходу из партизанских лесов. В партизанских рядах мы не чувствовали того отношения, которое почувствовали после сдачи оружия. Внутреннее опустошение всплыло на поверхность и задело все уголки нашей души. Нам не мил был сытный хлеб, нас не радовала свобода. Угнетенное состояние нарастало со дня на день, и будущее также казалось нам насыщенным еврейской кровью^[85].

Нас мучило будущее, полное следов грозного прошлого. После выхода из лесов, избавления от гитлеровцев жизнь наша, казалось, все же не приобрела смысла. Трудно было довести до своего внутреннего «я», что свобода завоевана.

Глава 33
Трагедия Волыни

На Волыни начинаются украинские степи. В довоенные годы широкие поля давали хлеба досыта. Волынский еврей был человеком с широким сердцем, щедрой рукой, отличался доверчивостью и душевным спокойствием. Щедрая рука, раскрытая дверь — вот родовые символы Волынского еврейства.

Своеобразную печать наложила Волынь на еврейские города и местечки, и евреи, в свою очередь, наложили свой отпечаток на славянские земли. Поколения евреев были проникнуты идеями радостного хасидизма, еврейскими традициями, национальными и социально-этическими идеями. На Волыни родились наш национальный поэт Х.-Н. Бялик и рано скончавшийся М. 3. Файерберг^[86], писавший на иврите.

Центром польской части Волыни был Ровно, город сравнительно молодой, история которого насчитывает 150 лет. Благодаря проходящим вблизи железным дорогам, город быстро развивался. Две железнодорожные линии проходили здесь: Одесса — Варшава и Одесса — Петербург. В 20-е — 30-е годы сеть железных дорог расширилась за счет связи с Ригой, Вильнюсом, Львовом и Констанцей, протянулась от Балтийского до Черного моря.

Ровно был еврейским городом. После первой мировой войны сюда начался наплыв евреев из Житомира, Киева и других городов России. Говорили, что из трех ровенских евреев только один рожден здесь, а остальные — приезжие. Тогда же через Ровно проходили большие транспорты еврейских беженцев из России, получая здесь помощь от благотворительных организаций.

В двадцатые годы экономическая жизнь еврейского населения прочно стабилизировалась. Основными источниками материального благополучия были торговля, мелкая фабрично-заводская промышленность и ремесленничество; хорошо развивались хлеботорговля, лесоторговля, лесопильная и сахарозаводская промышленность; производилась большая торговля цементом, текстильными товарами, железом и скобяными товарами. Здесь, в Ровно, возникли большие склады продукции крупнейших польских промышленных центров.

По переписи населения 1936 года в Ровно числилось 42 тысячи жителей, из них евреев — 25 тысяч. Позже, через несколько лет, считали, что население Ровно составляет 80 тысяч человек, из них евреев — 67 тысяч, то есть 84 процента.

Еще в двадцатые годы еврейская общественная жизнь Ровно получила значительное развитие. Хотя и в прошлом Ровно тоже имело определенные еврейские общественные традиции.

В Ровно развилось стремление создать современные национальные школы. В помещении «Талмуд-Торы»^[87] состоялась учительская конференция школ Волыни. В этой учительской конференции от Домбровицкой школы принимали участие: я — автор этой книги, Берко Перельштейн, Дора Гойзенберг, Залман Мушер, самоотверженный учитель и общественный деятель, погибший от рук петлюровских бандитов вместе с общественным деятелем Фишманом. На конференции горячо обсуждались проблемы языка, программы семилетней еврейской народной школы.

В Ровно помимо «Талмуд-Торы» существовал и еврейский детский сад под руководством Берман — замечательной последовательницы Фребеля^[88].

Хотя Ровно был родиной выдающихся ученых-идишистов^[89] — Нахума Штифа и Мойше Зильберфарба, развитию иврита^[90] здесь придавали большое значение. В 1920 году была основана гимназия на иврите, первым директором которой был математик Кипер, эмигрировавший впоследствии в Израиль и ставший преподавателем в гимназии «Герцлия»^[91].

В 1920 году мне пришлось в летние месяцы работать в Ровно в детской колонии. Там работали преподавательница Соня Полевская, педагог Гутерман из Киева, Борис Смоляр, эмигрировавший впоследствии в Америку. Денежные средства для летних лагерей выделил Киевский Красный Крест в виде пособия для детей, пострадавших от петлюровских погромов. Большую помощь в организации детских лагерей оказал Арон Гольдин.

Кроме ивритской гимназии, насчитывавшей в 1939 году пятьсот учеников, было еще три школы общества «Тарбут» («Культура»), насчитывавшие девятьсот учеников, два детских сада «Тарбута», Клуб имени Бялика с библиотекой при нем. Выходили две еврейские газеты — ежедневная и еженедельная. Большая культурная работа велась не только в Ровно, но и в провинции. Расскажу только о нескольких местечках.

Местечко Корец находится на шоссе Киев — Ровно — Брест — Варшава. Там проживало около тысячи еврейских семейств. Так как при польской власти Корец находился у самой польско-советской границы и сообщение через него было прекращено, местечко очень обеднело, но общественно-культурная жизнь не заглохла. Функционировала школа «Тарбут» на двести пятьдесят учеников. Центром еврейской общественной жизни был Дом книги.

Подобно Корецу город Острог был также на самой польско-советской границе. Там проживало три тысячи еврейских семей. Город этот отличался своей природной красотой, его окружали красивые горы, на которых возвышались замки старых польских магнатов. Через Острог протекала красивая речка.

В Остроге была одна из старейших еврейских общин на Волыни, и город славился еврейскими историческими личностями и памятниками. Здесь жил и работал в начале XVII века выдающийся комментатор Талмуда^[92] Самуил Эдельс (Магаршо^[93]). Старая синагога в Остроге до сих пор называется его именем — Синагога Магаршо. В этой синагоге хранились художественные занавеси 400—500-летней давности. У западной стены синагоги под стеклом хранился камень разрушенного дома Магаршо, с надписью «Пришелец не будет ночевать на улице: я раскрываю свои двери путнику». На кладбище находились могилы многих выдающихся общественных и религиозных деятелей, в том числе Магаршо и еврейского врача, привезенного из-за границы для лечения знаменитого цадика^[94], оставшегося навсегда в Остроге и лечившего бесплатно бедноту. Среди могил была одна, «возраст» которой 800 лет.

Несмотря на большую бедность, царившую среди еврейского населения Острога в период господства там буржуазной Польши, в городе был хорошо оборудованный детский приют, еврейская народная школа на четыреста учеников, четырехклассная школа на иврите и другие общественные организации.

На севере от Ровно находилось небольшое местечко Тучин со своими покосившимися домиками. Тучин представлял собою рабочее местечко. Здесь были текстильные фабрики, большие мельницы, несколько кожевенных предприятий. Это местечко вписало свою героическую страницу в историю еврейского сопротивления нацизму.

С приходом немцев кончилась мирная жизнь в местечке. Каждый день расстреливали евреев. Здесь распоясалась фашистская украинская полиция: грабили еврейское добро, в тюремных подвалах истязали еврейских девушек и парней.

В Тучине сначала истребили еврейскую интеллигенцию. Часть работоспособного населения, как объявили немцы, отправили на работу в Киев и Винницу.

В предвидении тотальной ликвидации еврейское население Тучина готовилось оказать сопротивление. Были подготовлены бензин, нефть. Выстрел возле юденрата^[95] должен был послужить сигналом для восстания.

Приближался день массовой резни. Гетто было окружено гестаповцами и украинскими полицаями. Возле юденрата раздался условленный выстрел. Из всех еврейских домов вырвался огонь. Все местечко было в пламени и дыму. Тучинские евреи бросились на гестаповцев и полицаев. Шла отчаянная схватка не на жизнь, а на смерть. Все смешалось в дыму и пламени^[96].

Каждое местечко Волыни имело свой жизненный уклад, свою историю. Каждое местечко, а особенно такие древние еврейские общины, как община Дубно, внесло свой вклад в культурно-общественное развитие еврейства.

Гитлеровцы все это уничтожили.

Первая большая трагедия произошла в центре Волыни — городе Ровно. Пятого ноября 1941 года были расклеены афиши, в которых извещалось, что евреи, не имеющие рабочих удостоверений, должны шестого утром явиться к Парку имени президента Мосьцицкого^[97], захватив с собою столько вещей, сколько смогут нести. Было указано, что они будут отправлены на работы.

Восемнадцать тысяч человек — мужчин и женщин, стариков и детей — явилось к парку со своими узлами на плечах. Был пронизывающий холод. С самого утра шел дождь со снегом. Когда вся толпа евреев собралась у парка, она была плотно окружена гестаповцами. Евреям предложили войти в парк и сложить в одно место свои вещи. Из парка колоннами повели их в направлении Сосенок — красивого леска в трех километрах от Ровно по Киевскому шоссе. Марш продолжался три часа. Душераздирающие сцены страха и отчаяния происходили в пути. Евреев привели к сосенкам, росшим на возвышенности. Внизу, в центре леса, была долина. Туда и загнали всех евреев. Вокруг на возвышенности стояли немецкие солдаты, вооруженные пулеметами и автоматами. Немцы открыли по беззащитным евреям стрельбу^[98].

Среди евреев был городской раввин Маёфис. Немцы хотели вернуть раввина с места расправы в гетто, но раввин ответил, что его место со всем народом, и отказался от милости убийц.

Резня в Ровно потрясла еврейские общины Волыни и других областей, хотя и в других местечках уже совершались подобные «акции».

В Костополе посадили на автомашины 450 мужчин, будто бы везти на работу, и расстреляли их в лесу. Затем немцы предложили семьям увезенных мужчин собраться, пообещав их увезти к мужьям. Женщин и детей убитых мужчин вывезли за местечко и расстреляли.

В Давид-Городке таким же обманом вывезли всех мужчин за местечко и расстреляли. Затем выгнали из местечка всех женщин и детей и держали их в поле несколько дней. Проявляя самопожертвование, представители Столинской еврейской общины добились, чтобы разрешили давидгородковским жещинам и детям отправиться в Столин, Домбровицы и Высоцк.

Как я уже писал в главе 1, в день Тиша бе-Ав^[99] 1941 года вырезали большинство мужчин в местечке Серники. Среди выведенных на еврейское кладбище мужчин был и серниковкий раввин. Ему гестаповцы предложили вернуться в местечко, но он отказался: «Моя судьба должна быть та же, что и судьба всех евреев. Я возвращусь только тогда, когда будут отпущены в местечко все евреи».

В Городно, недалеко от Серников, как уже упоминалось в главе 18, немцы сразу после вступления в местечко расстреляли всех мужчин. То же самое сделали они в маленьком местечке Погост-Заречный, а затем собрали всех детей и бросили их в глубокие колодцы. Детей, пытавшихся укрыться, помогли немцам выловить антисемитски настроенные крестьяне, а затем повели их к реке Стырь и здесь бросили поодиночке в реку.

Почти во всех местечках — в Гоще, Дубно, Березно, Клевани — до тотального истребления проводились частичные «акции». Тотальная резня проводилась большей частью в летние месяцы. Волынь стала «юденрейн» — чистой от евреев. Только немногим евреям удалось бежать в леса или скрыться у чешских колонистов, имевших свои колонии вокруг Ровно.

К слову сказать, чехи больше проявили готовность помочь в спасении евреев, чем поляки, а тем более украинцы. Не было случая, чтобы чех выдал немцам спрятанных евреев, как это имело место у украинцев и поляков.

Все бежавшие евреи включились в боевые группы. И началась великая партизанская эпопея полесских и волынских евреев.

Мучительно-трагически выглядел разрушенный, опустошенный, еще недавно населенный евреями город Ровно. Тротуары города были вымощены могильными плитами еврейского кладбища, синагоги стояли с зияющими дырами, без окон и дверей. Свитки торы валялись поруганные, изрезанные и изорванные на кусочки. Молитвенники, библии, талмуды были свалены в кучи и загажены. Библиотека «Тарбут» была взорвана, и жители из соседних домов выносили в мешках книги для растопки своих печей.

Мы, еврейские партизаны, бродили по ровенским улицам, как слепые овцы. Земля, по которой ступали наши ноги, плакала. Она ведь похоронила под собой евреев целого города, целый еврейский активный центр с его многочисленными институтами, общественными организациями, клубами, союзами.

Мы собрались в квартире доктора Эрлиха и решали, как собрать книги и святыни, валявшиеся кругом. Как похоронить останки восемнадцати тысяч жертв^[100], кости которых оставались в Сосенках на поверхности земли.

Был воскресный, солнечный, предвесенний день. Все оставшиеся в живых евреи отправились с лопатами в Сосенки. С нами пошли также еврейские солдаты и офицеры Красной Армии.

Земля там была буквально усеяна скелетами и костями святых мучеников. Детские черепа мы находили по всей долине. Совершили поминальную молитву и, склонив голову, оплакивали страшную судьбу погибших. Мы вспоминали слова Бялика во время посещения им Ровно^[101]. Тысячи и тысячи детей проходили мимо балкона, где Бялик стоял и со слезами на глазах произносил свою пророческую речь, видимо, предвидя катастрофу народа:

— Где взять крылья, чтобы перенести их на землю Израиля?^[102] Ведь их можно было бы спасти!

Список литературы, использованной при подготовке книги к печати

Бегма В. А., Кизя Л. Е. Пути непокоренных. М., 1963.

Бескромный И. И. Огненный лес. М., 1964.

Бринский А. П. По ту сторону фронта. М., 1961.

Великая Отечественная война. 1941–1945. Военно-исторические очерки. Книга 1. Суровые испытания. М., 1998.

Вершигора П. П. Люди с чистой совестью. М., 1989.

Герои подполья. М., 1965.

Даган Б. Мы — из восставшей Лахвы. Тель-Авив, 2001.

Елисаветский С. Я. Полвека забвения. Евреи в движении Сопротивления и партизанской борьбе в Украине. (1941–1944). Киев, 1998.

Захаров Ю. Д. Генерал армии H. Ф. Ватутин. М., 1985.

История городов и сел Украинской ССР. Волынская область. Киев, 1970. На укр. яз.

История городов и сел Украинской ССР. Ровенская область. Киев, 1973. На укр. яз.

Корчак Ружка. Пламя под пеплом. Иерусалим, 1977.

Корчев М. С. Годы огневые. Киев, 1979.

Лабынцев Ю. А. В глубинном Полесье. М., 1989.

Левин И. Я. Партизанские и подпольные газеты в годы Великой Отечественной войны. 1941–1944. М., 1976.

Линьков Г. М. Война в тылу врага. М., 1951.

Медведев Дм. Сильные духом. Киев, 1980.

Очерк истории еврейского народа. Под редакцией проф. Ш. Эттингера. Иерусалим, 1979.

Партизанская дружба. Воспоминания о боевых делах партизан-евреев, участников Великой Отечественной войны. М., 1948.

Партизанское движение в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. Документы и материалы. М., 1999.

Российская еврейская энциклопедия. М., 1994–2000.

Розенблат Г. Евреи в партизанском соединении С. А. Ковпака. М., 1998.

Справочник личных имен народов РСФСР. М., 1987.

Федоров А. Ф. Подпольный обком действует. М., 1975.

Федоров А. Ф. Последняя зима. М., 1981.

Федоров И. Ф. Партизанские версты. Киев, 1990.

Холокост — Сопротивление — Возрождение. Еврейский народ в годы второй мировой войны и послевоенный период. 1939–1948. М., 2000. Черная книга. Вильнюс, 1993.

Юркин И. Я. У нас особое задание. М., 1973.

Указатель имен

Абериант 138

Абериант Маша 138

Абугов Алик 33, 34, 35, 37, 51, 52, 56, 67, 72, 78, 98, 101, 118, 173, 175, 197, 198

Авербух С. Л. 8

Александра Михайловна 157

Андрей 14, 52

Андрюшка 70

Асоскало А. 211

Базыма Г. Я. 75

Бакальчук (из Погоста Заречного) 68

Бакальчук Берл 112

Бакальчук Б. А. 15

Бакальчук Дора 11

Бакальчук Егуда-Лейб 15

Бакальчук Мейлах 29, 41, 45, 78, 104

Бакальчук С. М. 15

Бакальчук Фела (Фелинька) 11, 199

Бакальчук Хая 18

Бакальчук Хая-Гинда 112

Бакальчук Эстер-Голда 12

Бакальчук Эфраим 12, 13, 27, 29, 39, 41, 45, 58, 60, 61, 67, 78

Бандера Степан 88, 90

Басманов 121

Бася 16

«Батя» см. Линьков Г. М.

Бегма В. А. 77, 78, 82, 106, 107, 131, 148, 150, 158, 161, 165, 166, 184, 188

Бегун 198

Беккер Бейла 116

Берлинг Зигмунд 152, 203, 214

Бескромный Игнат 153, 193

Блоцман 76

Блянштейн Иосиф 56

Бобров Берл 29, 40, 41, 45, 46, 47, 51, 52, 53, 55, 59, 60, 64

Бобров Ицхак 68

Бобров Матус 51, 59, 68, 137

Бобров Матус (из Сварыцевичей) 62

Бобров Меир 54

Бобров Мотель 54

Бобров Натан 60, 112, 137

Бобров Натанчик 112, 137

Бобров Нисон 18, 196

Бобров Шмуэль 68

Бобров Эля 54

Бобровы, братья 166

Бобровы, мальчики 166

Боженко 75, 183

Боровец («Бульба») 92, 93

Борохов Бер 60, 211

Ботвинник Меир 138

Ботвинник Ноях 138

Ботвинник Шолом 138

Браухич, фон 76

Бринский А. П. («Дядя Петя») 55, 56, 61, 62, 63, 123, 125, 131

Бромберг Гитл 68

Бромберг Лазарь 52, 68, 118, 149, 198

Бромберг, Мойше 29, 40, 41, 66, 68, 101, 118

Брусилов 75

Бялик Хаим-Нахман 182, 202, 208, 214, 216

Вайнер Шлойме 68

Ваксман 195

Ванко 153

Ваня 52

Ваня (из Хиночей) 137

Вася 62

Ватутин Н. Ф. 192, 215

Вейцман Хаим 138, 213

Верба Владимир 56

Вершигора П. П. 75, 81

Винер Меир 17

Ворона Аврум 138

Ворона Велвл 68

Ворона Геня 138

Ворона Зелик 18

Ворона Ицик 15

Ворошилов 74

Галицкий Саул 29, 45, 68, 149, 154, 155, 189, 198

Ганновер Натан 181, 214

Гасман Берл 129

Гасман Давид 66

Гендзель 54

Герцль Теодор 216

Гиршфельд Аврум 108, 109, 110, 111

Гитлер 89

Гичик 119

Глезер Исер 198

Глезер Меер 133

Глезер Файвель 29, 66, 101, 129

Глейберзон 153

ГойзенбергДора 203

Гольдин Арон 204

Гофман 153

Гошерман 68

Гравер Зайдель 138

Гридус, фон 77

Грицюк 50, 199

Гройбарт Тамара 60, 69

Губерман 133, 198

Гутерман 204

Давыдов Денис 76

Данило (атаман) 20, 21

Данило (крестьянин) 31

Диковицкий Андрей 70

Диковицкий Коля 70, 135

Диковицкий Сергей 70, 117

Дмитрий 52, 53, 54, 62, 64

Добжинский 41, 55

Докторович 122, 123

Долинко Арье (Лева) 78, 153, 154, 159, 173, 174, 185, 214

Долинко Циля 78, 103, 153, 154

Драко 29, 45

Драктюк Андрей 117

Драктюк Даниил 117

Дубер Хаим 113

«Дядя Петя» см. Брянский А. П.

Евсеева, Вера 153, 159

Ермоленко Никодим 78, 99, 104, 118, 140, 142

Замрученьский Иосель 38

Зеленый 88

Зильберфарб 71, 104

Зильберфарб Аврус 69

Зильберфарб Берл 68, 104

Зильберфарб Идл 69

Зильберфарб Мойше 203

Зильберфарб Нахман 29, 41, 61, 64, 67, 101, 129

Зильберфарб Шмуэль 68

Зимнявода Ян 52, 53

Зубашев Митрофан 214

Иванов 153

Иванченко 21, 22, 28

Иосилевич 3. А. 150, 213

Иоська 33, 34

Кабанов 100

Кавзало Мойше 118

Каз 149

Каплун 55

Карп 63

Кендель 69

Кизя Л. Е. 78, 107, 151, 191

Кипер 204

Клес 198

Коваленко 188

Ковпак С. А. 55, 56, 74, 75, 76, 77, 79, 80, 81, 83, 95, 120, 162, 166, 183, 185

Коган Голда 78, 129

Койфман Зелик 68, 133, 198

Койфман Меир 43

Койфман Мейтка 69

Койфман Пейсах 138

Койфман Хана 43

Коник Мотл 138

Конищук Николай («Крук») 56, 125

Кончев 165

Корчев Сергей 33, 55, 56, 60–63, 65, 211

Костюшко Тадеуш 158, 214

Кох 89

Кошелев 75

Кравченко 31

Кринюк Арон 18, 20, 21

Кринюк Малка 138

Кринюк Мойше-Арон 69, 138

Кринюк Ривка 138

Кринюк Сарра 138

Кринюк Хаим-Лейб 69

Кроненберг 174

«Крук» см. Конищук Николай

Кубе 89

Кудояр 78, 118, 151

Кузнецов Николай 194

Куницкий 99, 100

Куперберг Ицхак 56

Курочкин Анатолий 35, 49–51, 69, 129

Кутузов 114

Кухарец 147

Куц Александр 78, 133, 143

Ланда Мойше 133, 198

Ланда Хая 68

Ланда Эфраим 68

Левин С. А. 150, 151

Левин Я. В. 6

Лейб 41

Ленин 106

Либкнехт К. 136

Линьков Г. М. («Батя») 55, 56, 107, 120

Лорбер Берл 56

Луста Александр 70, 129

Люксембург Р. 136

Магаршо см. Эдельс Самуил

Маёфис 206

Максим 52

Маньковские, братья 149

Маньковский Борух 64, 67, 68, 198

Маньковский Ошер 67, 68, 118, 195

Маруся (Почкаева) 103, 214

Маслов Федька 61

Махлин Николай см. Мудрый Колька

Махно 75

Медведев Д. Н. 183, 193, 194

Мельник Андрей 92

Миллер 154, 162

Мисюра Максим 27, 29, 39, 41, 52, 56, 58, 63, 78, 99, 104, 118, 128, 140, 211

Моисей 23, 197

Моисей (полещук) 132, 133

Мосьцицкий И. 206, 216

Моторко 28

Мудрик 54, 68, 133

Мудрый Колька (Махлин Николай) 83, 212

Музычко Геник (Музыченко Геннадий) 35, 50, 52, 69, 211

Мушер Залман 203

Назар 71, 127, 138

Найман (братья) 54

Найман Пинхус 54, 61, 69, 180

Неделин 35

Нестерчук 55

Нестерчук, Ян 147

Никаноров Федор 34, 72

Нырко 188

Овсянко 54

Онойхи 3. И. 181, 214

Осип 13, 14, 188

Оскола Алексей 69, 211

Оскола Люся 70, 211

Островский 90

Панченков Николай 31, 70, 104, 111, 129

Парнас Юзеф 53, 169

Пастернак 138

Пастернак, отец и дочь 78

Пашкевич 50

Перацкий Бронислав 88, 212

Перельштейн Берко 203

Перец И. Л. 182, 214

Перчик 68, 133, 149, 198

Петлюра 88, 90

Пивень 78

Пивень Броня 78

Платер 58

Плужников Коля 78, 99, 104, 118, 127, 140, 150

Повторенко 104, 161

Познанский 153

Покровский 75

Полевская Соня 204

Поливник Иван 117

Полюхович Гриць 21, 22, 28

Поля 164

Попов 33, 34, 35, 55

Попова 153

Пурим Шмуэль 28, 29, 45, 68, 118

Расчучкина Анна 104

Рахиль 138

Рива 15

Риего 76

Розенберг Мойше 54

Розенберг Симха 69

Розенцвайг Роза 138

Розенцвайг Сима 138

Розенцвайг Шимл 138

Рокоссовский 47, 49

Ромашин 75

Руднев Семен 75, 162

Сабуров А. Н. 77, 131, 180, 183

Садовский Филипп 121, 213

Сатановский 147, 179, 183

Сашко 132

Смоляр Борис 204

Соколов Наум (Нахум) 186, 214

Соколовский 186

Соколы, отец и сын 70

«Сотник» см. Фомин

Сталин 106

Стоцкий 90

Cтрокач 148

Стукай (Стуккей) 153,185, 214

Тарас 163, 167

Таратута 183

Татьяна 165, 166, 168, 170–172

Тимофеев 153, 154, 162

Тимоха 21

Тимошенко 140

Тинер Пинхас 56

Тульчин 54, 133, 198

Туркенич (из Городно) 68

Туркенич Аврум-Меир 29, 118

Туркенич Велвл 64, 68

Туркенич Меир 117

Туркенич Михля 68

Туркенич Мойше 68, 117, 133, 198

Туркенич Мотл 68

Туркенич Рувим 29, 40, 45, 46, 47, 51

Туркенич Шлоймке 15

Туркенич Шмуэль 68

Туркенич Этка 68

Тхуржевский 40, 41

Файерберг М. 3. 202, 215

Фарфлмазе 51, 54, 69

Федоров И. Ф. (Ровенский) 77, 78, 107, 161, 188, 191, 211

Федоров А. Ф. (Черниговский) 120, 149, 150, 151, 162, 163

Федя 174

Фелинька см. Бакальчук Фела

Фельдман Борух 68

Фельдман, братья 143

Фельдман Нехама 138

Фиалков Лейбл 17, 69

Фиалков Нахман 66, 67, 129

Фиалков Саша 43, 44

Фиалков Сема 52, 66, 117, 118, 133

Фиалков Ханан 68

Фиалков Яков 138

Фишман 203

Фишман Лейвик 68, 116, 117, 135, 198

Фишман Лейвик (из Замрученья) 52

Фишман Лейвик (из Пинска) 133

Флейшман Борух 33, 34

Фомин («Сотник») 62, 64

Фребель Фридрих 207, 215

Фридман 198

Фридман Бейла 69

Фридман Зелда 69

Фридман Лейзер 138

Фридман Михель 69

Фурлет Файвл 69

Хайна Матильда 60, 67, 119, 137, 138

Ханка (Ханеле) 165, 166, 168, 169, 170, 171, 172

Хася 138

Хая-Фейга 13

Хомич Фома 147

Хрущев 106, 201

Худкий 66

Цацкес М. 54, 69, 198

Цвайбель, братья 125

Цвайбель Иосиф 56

Цвайбель Шлойме 125

Цвайбель Яков 56

Чирук, Василь 26, 27

Чугай 29

Шагал Марк 112

Шапиро Г. С. 6, 8

Шварцблат Борух 188

Шейман, братья 69, 179, 198

Шейман Зелик 54

Шейман Лейб 54

Шейман Михель 54

Шейман Хая 138

Шелюбская Фейга 116

Шептицкий 90

Шитов 183, 214

Шишмарев 188

Шойхет Шмуэль 138

Шолом-Алейхем 103, 213

Шпинь 142

Шпинь, братья 54, 68, 133, 149

Штиф Нахум 203

Шухман Аврум-Эля 54

Шухман Ерахмиэль 54

Шухман Мойше 54

Шухман Перец 29

Эдельс Самуил (Магаршо) 204, 205

Эренбург И. Г. 184

Эрлих Борух 54, 58, 59, 67, 116, 118, 129, 144, 208

Юдович, Фейга 81

Якоб 28

Яков 164, 165, 166

Яшпе Одл 37

Примечания

1

Домбровицы (Домбровица) в 1940 году переименованы в Дубровицы (Дубровицу), однако в годы войны использовалось еще старое название (в частности в документах Украинского штаба партизанского движения). Жители домбровицкого гетто (более четырех тысяч человек) были расстреляны в августе — сентябре 1942 года.

(обратно)

2

Девятое число месяца Ав по еврейскому календарю — день траура по разрушенному вавилонянами в 586 году до н. э. первому иерусалимскому Храму и разрушенному римлянами в тот же день в 70 году н. э. второму иерусалимскому Храму. В 1941 году этот день пришелся на 2 августа.

(обратно)

3

Израиль — здесь это слово означает еврейский народ.

(обратно)

4

Гребля — дорога, возвышающаяся над болотистой местностью.

(обратно)

5

Кладка — бревенчатый настил.

(обратно)

6

Встречается вариант написания — Сварицевичи (соответственно — Сварицевичский лес).

(обратно)

7

Существует также написание «Соломир», «Соломирские».

(обратно)

8

12 сентября 1942 года.

(обратно)

9

Хасид — приверженец хасидизма — религиозного течения в иудаизме, возникшего в Восточной Европе в XVIII веке.

(обратно)

10

Осадник — поселенец, колонист. Осадниками называли переселенцев-поляков, появившихся на территории современной Западной Украины и Западной Белоруссии в XIX веке. Также осадниками называли польских офицеров, переселившихся в эти края по изданному в 1922 году правительством Польши закону о военной колонизации местности, граничащей с СССР (см. И. И. Бескромный. Огненный лес. С. 9–10). В сентябре 1939 года эта местность была присоединена к СССР.

(обратно)

11

Судный день (Йом-Кипур) — еврейский религиозный праздник; в этот день евреи в своих молитвах исповедуются во всех грехах, совершенных перед Богом за прошедший год, и соблюдают пост. В 1942 году Судный день пришелся на 21 сентября.

(обратно)

12

Свитка — украинская длинная верхняя одежда.

(обратно)

13

В литературе встречается и написание полищуки, а также полешуки (см. книгу Ю. А. Лабынцева «В глубинном Полесье», М., 1989).

(обратно)

14

Сермяга — суконный кафтан.

(обратно)

15

Белорусская крестьянско-рабочая Громада — массовая революционно-демократическая национально-освободительная легальная организация, существовавшая в Западной Белоруссии в 1925-27 годах.

(обратно)

16

Гехалуц — молодежное сионистское социалистическое движение, организации которого перед второй мировой войной существовали в большинстве стран Восточной Европы, в том числе в Польше. «Гехалуц» считал своей задачей подготовку будущих поселенцев к обоснованию на исторической родине, в частности приобщение их к физическому труду, в первую очередь — к сельскому.

(обратно)

17

Этот факт подтверждается И. Ф. Федоровым. Описывая свою встречу с М. И. Мисюрой и партизанами его отряда зимой 1942–1943 годов, он пишет: «…стало ясно, что это первые на Ровенщине партизаны». (И. Ф. Федоров. Партизанские версты. Киев, 1990, с. 102.)

(обратно)

18

Встречаются варианты — Рокитное, Ракитное.

(обратно)

19

Терпентин — смолистый сок из хвойных деревьев; при перегонке дает скипидар и канифоль.

(обратно)

20

Кучма — меховая шапка-ушанка, треух.

(обратно)

21

В книге М. С. Корчева «Годы огневые» (Киев, 1979) упоминается как Геннадий Музыченко.

(обратно)

22

Иегова — одна из форм имени Бога в иудаизме.

(обратно)

23

Имеется в виду библейская история исхода евреев из Египта и их перехода через пустыню.

(обратно)

24

Ныне — Городная.

(обратно)

25

Вероятно, это селение Замороченое (ныне Лесовое).

(обратно)

26

Настоящие имя и отчество Корчева — Михаил Сергеевич; Сергеем он себя назвал (в честь отца) в начале партизанской деятельности (см. книгу М. С. Корчева «Годы огневые». Киев, 1979).

(обратно)

27

Бер Борохов — идейный руководитель «Социал-демократической еврейской рабочей партии Поалей — Цион», основанной в Полтаве в 1906 году.

(обратно)

28

Маген-Довид (буквально «Щит Давида») — еврейский национальный символ.

(обратно)

29

Ныне — Партизанское.

(обратно)

30

Хасмонеи — священнический род в древней Иудее, члены которого подняли во II веке до н. э. восстание против сирийского царя Антиоха IV и его войск; это восстание известно в истории как восстание Маккавеев.

(обратно)

31

Ныне — Заречное.

(обратно)

32

Оскола — скорее всего, речь идет об А. Асоскало — одном из соратников М. Мисюры.

(обратно)

33

Более подробно этот побег описан в книге И. И. Бескромного «Огненный лес» (М., 1964, с. 120–122).

(обратно)

34

Лира — старинный струнный смычковый музыкальный инструмент украинских и белорусских певцов.

(обратно)

35

Еврейские религиозные правила (в соответствии с Библией) не позволяют работать в субботу.

(обратно)

36

В этой главе автор использовал материалы книги П. Вершигоры «Люди с чистой совестью».

(обратно)

37

Из книги А. Ф. Федорова «Последняя зима» (с. 218): «…моего друга Сидора Артемьевича Ковпака бандеровцы и немцы почему-то упорно называли цыганом, хотя он украинец чистых кровей».

(обратно)

38

Ныне — озеро Червоное.

(обратно)

39

Местечко Лахва, одну треть населения которого до войны составляли евреи, в истории Холокоста известно восстанием, которое подняли евреи — узники гетто Лахвы. Восстание было поднято в сентябре 1942 года, когда нацисты и их пособники попытались вывести из гетто для уничтожения более двух тысяч евреев. Восставшие были вооружены в основном лишь топорами, ножами и другими подобными подручными орудиями. Несмотря на это, из гетто сумели вырваться более шестисот человек. Во время этих событий в гетто погибли около двух тысяч евреев, большую часть которых составляли женщины и дети. Двое свидетелей и участников этого восстания (тогда — подростки) опубликовали свои воспоминания. Это Бен-Цион Даган («Мы — из восставшей Лахвы», Тель-Авив, 2001, на русском языке) и Копель Колпаницкий («Приговорен к жизни», на иврите). Оба они после долгих мытарств в лесах воевали в партизанских отрядах (последний — в соединении С. А. Ковпака), а затем — в рядах Советской Армии.

(обратно)

40

История создания аэродрома на озере описана в книге П. Вершигоры «Люди с чистой совестью».

(обратно)

41

Колька Мудрый (1919–1943), настоящая фамилия — Махлин, по национальности — еврей, погиб в бою у села Кодра (см. И. Юркин. У нас особое задание, М., 1973, с. 15; П. Вершигора. Люди с чистой совестью, М., 1989, с. 80).

(обратно)

42

Этот рассказ Кольки Мудрого приведен в упомянутой выше книге П. Вершигоры.

(обратно)

43

В книге А. Ф. Федорова «Последняя зима» (М., 1981) подробно рассказывается об атамане Степане Боровце, взявшем себе псевдоним «Тарас Бульба» (с. 13 и далее, с. 330 и далее).

(обратно)

44

Бронислав Перацкий — министр внутренних дел Польши, за организацию убийства которого в 1934 году польский суд приговорил Бандеру к смертной казни, заменив ее пожизненным заключением. Гитлеровцы освободили Бандеру в 1939 году (см. книгу И. Юркина «У нас особое задание», с. 117). Автор «Воспоминаний» описывает эти события иначе.

(обратно)

45

Ныне — Сосновое.

(обратно)

46

В очерке В. А. Бегмы «Странички тех лет» (Сборник «Герои подполья». М., 1965, с. 290–292) последующая боевая деятельность отряда имени Чапаева (командиром которого согласно В. А. Бегме был назначен В. Кабанов, а его заместителем — Н. Куницкий) оценивается положительно, хотя поначалу у партизанского руководства и были сомнения, связанные с полицейским прошлым этого отряда.

(обратно)

47

Камрад — от немецкого Kamerade — товарищ, приятель; в данном контексте это слово имеет саркастический оттенок.

(обратно)

48

Постолы — самодельная крестьянская обувь из грубой сыромятной кожи.

(обратно)

49

Шолом-Алейхем (1859–1916) — еврейский писатель; настоящие имя и фамилия — Шломо (Шолом) Рабинович.

(обратно)

50

Филистимляне — народ, обитавший в библейские времена на юго-восточном побережье Средиземного моря; неоднократно воевал с иудеями. От слова «филистимляне» происходит название Палестина.

(обратно)

51

Эта или подобная диверсия описана в книге Г. М. Линькова «Война в тылу врага».

(обратно)

52

Эта история приведена в книге Г. М. Линькова «Война в тылу врага».

(обратно)

53

См. книгу Ружки Корчак «Пламя под пеплом» (с. 263 и далее).

(обратно)

54

Текст проводится по книге Г. М. Линькова «Война в тылу врага» (М., 1951. с. 128–129).

(обратно)

55

Филипп Садовский — партизан, бывший председатель Сорочинского сельсовета.

(обратно)

56

Сейдер (или седер) — праздничная трапеза в первые два вечера пасхи; в данном случае — просто время первой праздничной трапезы. В 1943 году первый сейдер пришелся на 19 апреля.

(обратно)

57

Сукман — суконный кафтан.

(обратно)

58

Клуня — рига, сарай для сушки снопов и для молотьбы.

(обратно)

59

Околот — солома, оставшаяся после молотьбы.

(обратно)

60

Этот населенный пункт, возможно, впоследствии переименован.

(обратно)

61

Ребе — духовный лидер хасидской общины (см. примечание 9).

(обратно)

62

Профессор-химик Хаим Вейцман (1874–1952) — первый президент Государства Израиль. Родился в России, в местечке Мотоль (недалеко от Пинска).

(обратно)

63

Об этих событиях см. в книге: Великая Отечественная война. 1941–1945. Военно-исторические очерки. Книга 1. Суровые испытания. С. 327, 336–338.

(обратно)

64

Вероятно, речь идет о селе, которое ныне называется Великие Озера.

(обратно)

65

А. Ф. Федоров. «Подпольный обком действует». Текст приводится по изданию 1975 года.

(обратно)

66

В этой же книге А. Ф. Федорова есть еще несколько слов о 3. А. Иосилевиче: «…к федоровцам прибежал, захватив чуть ли не всю аптеку — медикаменты, банки против простуды, термометры и многое другое, — старый провизор Зелик Абрамович Иосилевич. Он заявился к нам с нашитой на груди желтой звездой — зубами отдирал. Я не очень хорошо знаю, как все это произошло. Пусть расскажет кто-нибудь другой…»

(обратно)

67

Зигмунд Берлинг (1896–1980) — один из организаторов Войска Польского. В 1943—44 годах — командир 1-й Польской пехотной дивизии им. Костюшко, затем — командующий Польской армией в составе Советских вооруженных сил, затем — заместитель главнокомандующего Войском Польским.

(обратно)

68

Тадеуш Костюшко (1746–1817) — руководитель польского восстания 1794 года.

(обратно)

69

В книге И. И. Бескромного «Огненный лес» (М., 1964) этот доктор упоминается под фамилией Стуккей.

(обратно)

70

Выше (в гл. 14) автор говорит еще о наборщице Марусе. Из книги И. И. Бескромного «Огненный лес» известна фамилия Маруси — Почкаева. В этой же книге в составе редакции упоминается еще Митрофан Зубашев.

(обратно)

71

Арье Долинко, как и многие из уцелевших в огне Холокоста евреев, перебрался на «Землю Израиля» (т. е. в находившуюся под английским протекторатом Палестину) еще до создания Государства Израиль. Его воспоминания «Так погибли общины Пинска и Карлина…» были написаны на идише (закончены в сентябре 1946 года) и изданы в Тель-Авиве в переводе на иврит.

(обратно)

72

Шитов — командир Владимирецкого партизанского отряда (М. С. Корчев. Годы огневые. Киев, 1979).

(обратно)

73

В книге С. Елисаветского «Полвека забвения» — Леонид.

(обратно)

74

Эти события относятся к сентябрю 1939 года.

(обратно)

75

Эти события относятся к сентябрю 1939 года.

(обратно)

76

Комора — чулан, кладовая.

(обратно)

77

Натан Ганновер — еврейский летописец XVII века. В указанном труде отражены, в частности, трагические события в жизни польских (малороссийских) евреев в эпоху Богдана Хмельницкого (в 1648—49 годах), очевидцем которых был автор.

(обратно)

78

Хаим-Нахман Бялик (1873–1934) — один из самых известных еврейских поэтов первой половины XX века. Родился и значительную часть жизни прожил в России.

(обратно)

79

Эта поэма написана после печально известного кишиневского погрома 1903 года. В русском переводе поэма была издана под названием «Сказание о погроме».

(обратно)

80

Ицхок Лейбуш Перец (1851–1915) — еврейский писатель. Жил в Польше.

(обратно)

81

3. И. Онойхи (1876–1947) — еврейский писатель. Настоящие имя и фамилия — Залман-Ицхок Аронсон. Родился и значительную часть жизни прожил в России.

(обратно)

82

Наум (Нахум) Соколов (1859–1936) — еврейский писатель, публицист и общественный деятель.

(обратно)

83

Более подробно об обстоятельствах гибели генерала Ватутина см. в книге Ю. Д. Захарова «Генерал армии Н. Ф. Ватутин» (М., 1985).

(обратно)

84

Подробные сведения о партизанской деятельности Д. Н. Медведева и медведевцев приведены в книге С. Елисаветского «Полвека забвения» (с.223–239), а также в книге самого Медведева «Сильные духом».

(обратно)

85

Из освобожденных районов в Еврейский антифашистский комитет (ЕАК) поступали «тревожные сведения о тяжелом моральном и материальном положении оставшихся там в живых евреев. В некоторых из этих жалоб говорилось, что евреи вынуждены оставаться в прежних гетто, так как местные жители не возвращали им жилье и имущество, захваченные в том числе и бывшими пособниками оккупантов, которые даже после изгнания немцев открыто проявляли враждебность к евреям». В докладе ЕАК, куда вошли эти сведения с мест, отмечалось также: «Война вызвала ряд таких ненормальных явлений, как вспышка антисемитизма… В еврейской среде под впечатлением неимоверных фашистских зверств над еврейским населением эти явления воспринимаются весьма болезненно». (См. «Холокост — Сопротивление — Возрождение. Еврейский народ в годы второй мировой войны и послевоенный период. 1939–1948». Москва — Иерусалим, 2000, с. 227.)

(обратно)

86

М. 3. Файерберг (1874–1899) — еврейский писатель.

(обратно)

87

Талмуд-Тора (буквально — «изучение Торы», т. е. первой части Библии — Пятикнижия) — еврейская религиозная школа, содержавшаяся обычно на средства еврейской общины.

(обратно)

88

Фридрих Фребель (1782–1852) — немецкий педагог, теоретик дошкольного воспитания, в частности в детских садах. В России существовали Фребелевские общества, Фребелевские курсы, Фребелевский педагогический институт.

(обратно)

89

Идиш — еврейский язык, который начал складываться в XII–XIII веках как язык еврейского населения германских городов, а затем получил распространение среди евреев многих стран мира. До Холокоста на языке идиш говорило 11–12 миллионов человек. В 80-е годы на этом языке говорило около 4 миллионов человек (в СССР, Израиле, США, Румынии, Франции, Великобритании, Аргентине, Бразилии, ЮАР и других странах). Употребление языка идиш в последние десятилетия продолжало сокращаться, однако в настоящее время существует движение за его возрождение. Совет Европы в своем постановлении от 3 октября 1966 года поддержал предложение о сохранении языка идиш и идишистской литературы и культуры.

(обратно)

90

Иврит — древнееврейский язык, возрожденный к жизни в начале XX века. До этого времени (в послеримскую эпоху) он существовал главным образом как язык Библии и молитв. Является государственным языком Израиля.

(обратно)

91

Гимназия «Герцлия» — первая на территории Палестины средняя школа с преподаванием всех предметов на иврите; основана выходцами из России в 1906 году, названа в честь Теодора Герцля (1860–1904) — основателя политического сионизма, выдвинувшего идею воссоздания еврейского государства.

(обратно)

92

Талмуд — многотомное собрание религиозно-философских, моральных и правовых положений и предписаний иудаизма.

(обратно)

93

Магаршо — аббревиатура титула («учитель») и имени и фамилии С. Эдельса (по-еврейски).

(обратно)

94

Цадик (буквально: праведник) — духовный лидер у хасидов (см. примечание 9). Цадики пользовались огромным авторитетом во всех делах — как религиозных, так и житейских.

(обратно)

95

Юденрат — еврейская администрация в гетто.

(обратно)

96

Более подробно о восстании Тучинского гетто см. в книге С. Елисаветского «Полвека забвения», с. 46–48.

(обратно)

97

Мосьцицкий И. — президент Польши в 1926—39 годах.

(обратно)

98

И. И. Бескромный в своей книге «Огненный лес» (с. 140) так описывает свои впечатления от посещения места расстрела: «Страшная картина предстала перед очевидцами на улице Белой и в загородной местности Ровно, в Сосенках. Несколько тысяч трагически погибших советских людей. В Сосенках их обливали бензином и сжигали. Горы человеческих костей и пепла. Охватывает ужас. А вот в стороне от этих чудовищных костров обгорелые детские туфельки, одежда, пуговицы, пряжки».

Отметим, что здесь, как и в большинстве других публикаций советского времени, евреи как предназначенные к тотальному уничтожению жертвы нацизма не выделяются в отдельную категорию, их называют просто «советскими людьми».

(обратно)

99

Тиша бе-Ав — девятое число месяца Ав по еврейскому календарю. См. примечание 2.

(обратно)

100

Всего за 6–8 ноября в Ровно было уничтожено примерно 21–23 тысячи евреев. («Черная книга», Вильнюс, 1993, с. 530.)

(обратно)

101

В конце 1931 — начале 1932 годов Бялик, живший в то время в Палестине, совершил поездку по городам Польши (в состав которой тогда входил город Ровно) и Прибалтики и всюду встречался с еврейской учащейся молодежью. Многие евреи из этих стран хотели бы переселиться в Палестину, однако их выезд в то время был весьма затруднен, и Бялик очень сожалел об этом.

(обратно)

102

Это несколько измененная строка из стихотворения «Стремление к Сиону» известного еврейского поэта средневековья Иегуды Галеви (1080–1142), жившего в Испании. Это стихотворение было переведено Бяликом с иврита на идиш. Существует несколько вариантов перевода этого стихотворения на русский язык.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

  Глава 1 После «косовицы»…

  Глава 2 В поле и в лесу

  Глава 3 Первый наган

  Глава 4 Двенадцать

  Глава 5 Налет на Высоцк

  Глава 6 В дождливые дни

  Глава 7 Чудо Сталинграда

  Глава 8 Партизанская зона

  Глава 9 В Озерской землянке

  Глава 10 «Сварыцевичи — вторая Москва»

  Глава 11 Брянские партизаны в полесских лесах[36]

  Глава 12 Жид-озеро

  Глава 13 Бандеровцы

  Глава 14 Немецкая облава

  Глава 15 Партизанская конференция

  Глава 16 Тернистый путь еврейского семейного лагеря

  Глава 17 Сражение у Перекалья

  Глава 18 Кровавые майские дни

  Глава 19 Пропагандистский поход

  Глава 20 Партизанский край

  Глава 21 Редакция газеты «Червоний прапор»

  Глава 22 Работа редакции в Ласицком

  Глава 23 В Ласицком лесу

  Глава 24 Шестилетняя партизанка

  Глава 25 Бои с немцами в Лютинске

  Глава 26 Озеры — большой партизанский центр

  Глава 27 В Восточном Полесье

  Глава 28 В Дубницких лесах

  Глава 29 В прифронтовой зоне

  Глава 30 На линии фронта

  Глава 31 Наши последние партизанские бои

  Глава 32 Оставляем партизанские леса

  Глава 33 Трагедия Волыни

  Список литературы, использованной при подготовке книги к печати

  Указатель имен

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © читать книги бесплатно