Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

А. М. Родченко – В. Ф. Степановой

19 марта 1925 г. Рига

Милые Мульки, старые, средние и молодые! Сижу в Риге, в гостинице, сегодня вечером или завтра утром еду в Берлин.

Чувствую себя хорошо и здоров. Только в Берлине увижу заграницу.

Эрдман¹ здесь, кланяется. Он живет здесь давно.

Приехали в 6 утра в Ригу, к ю ч. пойдем в свое полпредство.

Не забудь сходить в Академию и взять свои рисунки по квитанции, которые не пошли в Париж.

Заплати за квартиру, за телефон.

Привет Гану, Эсфири² и пр.

Анти.

19 марта 1925 г. Рига

…Завтра, 20 марта, выезжаем утром в 8 часов из Риги в Берлин. Билеты взяли до Парижа.

Деньги здесь – латы, равны 50 рублям или юо сантимам.

Уже купили воротничков две штуки и галстук. Стал похож черт знает на кого.

Что будет дальше? Лучше бы я не ехал. Видишь, даже стал «ять» писать. Скучаю обо всех. Извозчики в Риге похожи на Бетховенов. Пока заграница совсем липовая. Приеду, вероятно, очень скоро.

Женщины совсем сзади ходят обтянутые.

Подробней напишу из Берлина.

Анти.

23 марта 1925 г. Париж

Милая Мулька, Мамулька и Муличка! Я в Париже. Сижу на мансарде. Пятый этаж. Комната – 15 франков в день. Кровать двухспальная; здесь всегда так. Умывальник с горячей и холодной водой обязательно. Скрипучий стол. Кофе утром – три франка.

Уже весна, окно открыто. Движение колоссальное. Сегодня телеграмму послал со своим адресом.

Пиши скорей.

Все папиросы отобрали. Вещи же все в целости, много было канители на таможне³.

Почему обложки с Лениным? Почему плакаты с Лениным?

Но ничего, все уладилось. Вообще, трудно везти много вещей. Первое, что попалось на глаза в Париже, что – мы ночью приехали – биде в номере и утром сегодня – человек, продающий неприличные карточки. О Бельгии, о Латвии, Германии, Литве напишу особо. Реклама в Париже очень слабая, а в Берлине есть хорошие вещи. Много смотрю, много вижу, учусь и еще больше люблю Москву.

Целую. Анти.

… До самого Парижа мы везли снег. Даже в Париже он вчера шел.

Трудно без французского языка.

В Германии приемник с лампой стоит 36 марок, то есть 9 рублей.

Пробуду, наверное, до первого июля.

А как хочется, чтобы у нас была такая промышленность. Встают рано – часов в у или 8, ложатся тоже рано.

…Один бы я, наверно, не попал в Париж.

Пока еще скучать некогда. Всем кланяюсь.

Если кто будет писать, зря адреса не давай, а то будут писать глупости.

Маяковскому дай и скажи, что выставка 15 мая.

Целую. Анти.

24 марта 1925 г. Париж

Милые Мульки!

Мориц⁴ ушел, а я один еще боюсь идти куда-нибудь.

Каков Париж внешне, этот город шика, расскажу по приезде.

За гроши, то есть за 80 рублей, я купил костюм, ботинки и всякую мелочь – подтяжки, воротнички, носки и пр.

К сожалению, прежний я исчез внешне.

Но так здесь ходить невозможно.

Женщины стригутся по-мужски, как ты, носят, главным образом, коричневое пальто, как у тебя, обтянутое сзади, недлинное; короткие юбки, почти до колен, и темного цвета чулки, туфли. Вообще, вроде девочек. Мужчины – разно, но, конечно, не так, как я одевался.

Движение авто настолько сильно, что приходится ждать, собираясь на тротуаре, затем быстро бежать на середину улицы, опять ждать и, наконец, – на другую сторону.

Спутник в испуге бегает за мной. Я, оказывается, отлично ориентируюсь в этом, а он был за границей раньше. Смеюсь над ним. Автобусы большие и носятся в большом количестве до десяти сразу, и я их прозвал носорогами.

Лошадей, можно сказать, совсем нет. Такси – примерно как от почтамта до Пречистенки – берут 65 франков, то есть 40–50 коп.

Много шоферов русских.

Моды действительно интересны. Реклама в Париже плоха. Некоторые интересно придуманы, но скверно исполнены. Вечером все светит.

Я живу в мансарде на пятом этаже. Жара страшная, топят вовсю. Я сижу в одной рубашке, с открытым окном.

Трудно без языка. Мое же знание липовое, и я его не осилю.

Издали видел вышку нашего павильона на выставке. Пока еще не ходил туда, завтра пойду.

Внешне Париж больше Берлина похож на Москву. Внешне даже и люди. Немцы уж очень специфичны. Кажется, что сплошь сигарный дым. Гросс⁵ очень здорово выявил самое характерное в берлинском обществе, которое и есть, действительно, таково.

В Берлине я был очень мало – с 10 утра до 9 вечера, поэтому мало что видел. Хотя и смотрел очень жадными глазами.

В Кёльне был с 11 утра до 10 вечера, видел Кёльнский собор внутри и снаружи. Внутри это лес, выраженный колоннами, наверху как будто листва, а окна с цветными стеклами – это просветы леса в разные часы дня и ночи. Аскетизм и бесплодие, сухость невероятная.

Пиво не такое уж особенное, еда в Берлине сравнительно для них дорогая. Хлеб и сахар, по-видимому, имеет недостаток.

Лувр под носом, выставка тоже. Так что удобно.

Жду писем, целую всех. Анти.

25 марта 1925 г. Париж

Милая Муличка!

Павильон почти готов. Завтра начинаю устраивать работу по клубу, сегодня получу чертежи свои, которые шли с дипкурьером. Павильон наш будет самый лучший в смысле новизны. Принципы конструкции здесь совершенно иные, чем у нас, – более легкие и простые. Хорошо, что я не делал рабочих чертежей, здесь все равно пришлось бы их делать заново.

Официально выставка должна открыться в конце апреля, но, наверно, откроется в мае. По тому, что на ней настроено, ясно, что она слабее в художественном смысле нашей выставки (Сельскохозяйственной)⁶.

Вчера бродил вечером и немного днем по Парижу, и, к моему удивлению, реклама у них так слаба, что и объяснять нечего. Еще ничего световая, и то не тем, что из нее сделано, а тем, что ее много и что техника ее высокая. Заходил в какую-то «Олимпию», где до утра танцуют эти фокстроты и прочее. На меня это произвело большое впечатление; женщины одеты только в одну тунику, намазанные, некрасивые и страшные бесконечно. Просто это публичный дом, подходят, танцуют, уводят любую. Но оказывается, что это не французы, это иностранцам всюду устроены разные такие вещи, а сами французы иначе проводят время, как – точно еще не знаю, во всяком случае, не так идиотски.

Встаю в у часов утра, моюсь без конца горячей водой, обтираюсь холодной и пью кофе. Обедаю пока где попало. Страдаю от папирос без мундштука и собираюсь купить трубку. Теперь я понимаю, что трубку можно курить во Франции как лучшее, что можно курить, а в России трубка – это только подражание.

Здесь все дешево, конечно, относительно (то есть потому, что наши деньги дороги; если здесь жить, то будешь и меньше зарабатывать).

Вчера, смотря на фокстротную публику, так хочется быть на Востоке, а не на Западе. Но нужно учиться на Западе работать, организовывать дело, а работать на Востоке.

Какой он простой, здоровый этот Восток, и это видишь так отчетливо только отсюда. Здесь, несмотря на то, что обкрадывают танцы, костюмы, цвета, походки, тип, быт Востока, все, – делают из всего этого такую мерзость и гадость, что Востока никакого не получается.

Да, но и другие сидят и работают, и ими создается индустрия высокой марки, и опять обидно, что на лучших океанских пароходах, аэро и проч. будут и есть опять эти фокстроты, и пудры, и бесконечные биде.

Культ женщины как вещи. Культ женщины как червивого сыра и устриц, – он доходит до того, что в моде сейчас «некрасивые женщины», женщины под тухлый сыр, с худыми и длинными бедрами, безгрудые и беззубые, и с безобразно длинными руками, покрытые красными пятнами, женщины под Пикассо, женщины под «негров», женщины под «больничных», женщины под «отбросы города».

И опять мужчина, создающий и строящий, весь в трепетах этой «великой заразы», этого мирового сифилиса искусства.

Вот оно до чего доводит. Вот его махровые цветы здесь.

Искусство без жизни, грабящее всюду и везде от самых простых людей и превращающее все это в больницу.

Ну, я разошелся, прости.

Привет всем, целую всех, мои дорогие.

Ваш Анти.

27 марта 1925 г. Париж

Милые Мульки!

Писем нет от Вас, и я беспокоюсь.

Бегаю целый день, а вечером скучно… Не с кем поговорить. Сегодня начну делать чертежи в масштабе. Дождь льет, жара в комнате, целый день и ночь открыто окно, чихаю, сморкаюсь, ругаюсь. Стал сам ходить покупать. Говорю одно слово «комса» и даю денег больше, чем нужно, и мне дают сдачу, скоро мелочи будет много. «Комса» очень хорошее слово – им все можно спросить. Еще бы узнать несколько таких утилитарных слов.

…Мельников рассказывал: кто-то его спросил, как вам нравится в Париже (а он был с одним русским художником)? Мельников ответил: «Прекрасно, очень нравится», – и увидел, что русский художник отвернулся. Тогда Мельников спросил его: «А Вам?» Тот ответил: «Ничего», – и на глазах его были слезы.

Говорят, что здесь есть русские кафе, где бывать невыносимо, там поют русские песни и буквально плачут в тоске. Говорят, что те, кто не может ехать в СССР, не могут выносить такой вещи. И я уверен, если б мне сегодня сказали, что я не вернусь в СССР, я бы сел посреди улицы и заплакал – «Хочу к маме». Конечно, эти две мамы разные: у них это Россия, у меня СССР.

Вот мой адрес… если переменю, то пришлю телеграмму. Можно писать и в наше консульство, я там бываю.

Сегодня купил ночные туфли, без них я очень простужался. Здесь они необходимы, ибо целый день в ботинках устаешь; с удовольствием вспоминал свои валенки.

От 12 до 2 весь Париж завтракает, все, кроме кафе и ресторанов, закрыто. Вино чудное, но очень слабое. Чаю, не пивши, хочу, его абсолютно нигде не видно, как и папирос. Но и чаю, как это ни странно, не хочется.

Здесь дешево отчасти потому, что плохой материал, ибо им важно дешево купить, модно ходить, а как новая мода, опять новое покупать. Нужно покупать английское и американское производство, там иной принцип.

Я все в своей мансарде, окрашенной в цвет уборной масляной краской. Вижу массу вещей и не имею возможности их купить.

Целую всех крепко, а особенно тебя и маленькую Мульку, которую особенно хочется увидеть, хотя бы издали.

Целую, целую, целую.

Анти.

28 марта 1925 г. Париж

Милая! Я не получаю твоих писем. Жду их невероятно, думаю о тебе всегда, очень жалею, что ты не со мной, я так привык все делать вместе с твоими глазами, говорить твоими ушами и думать вместе с тобой.

Рабочие чертежи делаю в мастерской Фидлера⁷ и Полякова⁸.

Сегодня бродил по предместьям Парижа, очень забавно. Рабочие играют в футбол, ходят обнявшись, копаются в огородах и пляшут в кафе.

Отмахал пешком верст 15 в гору, оттуда был виден весь Париж. Вернулись в Париж на электричке в девять часов вечера, обедал и пил настоящее Шабли. И, действительно, во рту остается вкус винограда. Очень вкусно… На днях буду видеть автозавод и постройку кинофабрики. Предлагают сделать декорации к кинокартине.

30 марта 1925 г. Париж

Сейчас получил твое письмо! Как я рад!

Пускай для стен клуба⁹ даст Жемчужный три лозунга, помнишь – там, на черных полосах. И если мог бы, сочинить что-нибудь для плаката к живой газете, а также пусть даст небольшой текст в стенгазету.

Есть какой-то способ печатать дома на материи, и можно дома делать модные платки; я теперь думаю, что по приезде тебе устрою мастерскую производства и печатанья разных мелких вещей.

В кино идет «Десять заповедей» Сесиль де Милля, собираюсь пойти. Как я думал раньше, что по улицам увижу наших генералов или офицеров, оказалось, что нет ни одного. Офицеры стали шоферами, а генералы не знаю кем. Вообще, многие не работают.

Говорят так: «Удивительно неспособные французы, – сколько лет живут в Париже и не знают русского языка». Вообще, еще так: «Париж – русская провинция». Говорят, что русские лучшие работники. Правда, они очень французятся, женятся на француженках.

Выставку все же хотят открыть от 20 до 25 примерно апреля. И сколько там понастроили бездарности, ужас!

В 12 часов еду смотреть окраску павильона, в два еду за город чертить клуб, в и часов буду дома. Нужно сегодня все кончить и сдать подрядчику, делать будут три недели, придется ездить на фабрику смотреть.

Привет всем.

1 апреля 1925 г. Париж

Вчера просидел до часу с чертежами клуба в мастерской Фидлера. Он мне сделал расчеты, а я ему раскрашивал его стройку, ателье, кино. Сегодня сдадим подрядчику для составления сметы. Днем купил себе две рубашки, еще нужно купить летнее пальто. Купил проклятую шляпу, ибо в кепке ходить нельзя, так как в ней ни один француз не ходит, а потому на меня везде смотрят с неудовольствием, думая, что я немец. Вот так.

Действительно, здесь все идет по одному. Женщины тоже одеваются совсем одинаково, так что своей жены не найдешь.

Наконец сегодня солнце.

Сдал сейчас подрядчику чертежи, был на фабрике деревянных и металлических изделий, видел машины.

Нахожу свой отель по тому, что можно издали найти Египетский обелиск на площади Согласия. Моя же мечта – жить вблизи башни Эйфеля, тогда всегда легко найти дом.

Радио здесь, видимо, не свободно, очень мало антенн и магазинов. В Германии же всюду радио.

Мой глаз все видит здесь, много вещей всюду видит.

Я брожу с Поляковым, он все мне показывает и удивляется, что я везде вижу что-нибудь. По воскресеньям он будет меня таскать по мастерским и заводам.

Работы по выставке вагон, теперь нужно составить эскизы на оборудование комнат совместно с Поляковым (ибо Мельников хочет и не может, ему все сделал Поляков), а затем начать развеску.

Текстиля рисунков Любови Поповой 60, а твоих 4. Ну, ничего.

Ем я много, скажи матери. В 8 утра подают две больших чашки кофе с двумя булками с маслом – за 3 франка. В 12 или 1 завтракаю в ресторане так: зелень, бифштекс, сладкое и 1/2 бутылки вина. В 6 ч. или 7 – обед. Вечером пишу вам и ложусь в 12 спать, ибо здесь рано встают.

Я стал совсем западником. Каждый день бреюсь, все время моюсь.

Боюсь одного, что скоро будет жара. Как здесь ходят летом? Неужели в воротничках? Теперь воротничков у меня 12 штук и два галстука. Без этого всего здесь просто нельзя. И то я чувствую, что я еще все не такой, как все, а здесь нужно быть, как все.

Целую всех и ложусь спать.

2 апреля 1925 г. Париж

Милая, дорогая Муличка! Пока, кроме попутных мелочей, ничего не вижу. Работаем и все еще не начали строить. Хотели вчера дать делать эскизы комнат кинопостановки, но, прочитав сценарий, я отказался – такая пошлость и мерзость. Начинает брать тоска. И – наверно, так, а не иначе, – все оттого, что все это чужое и легкое, как будто из бумаги, а работают и делают много хороших вещей, но зачем? Наверно, здесь всюду можно работать, но зачем это? Носить шляпу и воротнички, и ты, как и все, и не иначе… И вот я думаю скорей все устроить, заработать, купить и – какое счастье – приближаться к Москве. Отсюда она такая дорогая.

Сижу, смотрю в окно и вижу синее небо и эти жидкие, чужие, ненастоящие дома, вылезшие из плохих кинокартин. Эти стаи авто на гладких улицах, эти обтянутые женщины и шляпы и бесконечные биде.

…Как бы хотелось в несколько часов прилететь в Москву на Юнкерсе.

Идиоты, как они не поймут, почему Восток ценнее Запада, почему они его тоже любят и хочется им бежать из этого шумливого, бумажного Парижа на Восток. Да потому, что там все такое настоящее и простое.

Зачем я его увидел, этот Запад, я его любил больше, не видя его. Снять технику с него, и он останется паршивой кучей, беспомощный и хилый.

…Я не люблю и не верю всему здесь и даже не могу его ненавидеть. Он так похож на старого художника, у которого хорошо сделаны золотые зубы и искусственная нога. Вот он, Париж, которым я не увлекался раньше, но который я уважал.

Странно, что все работают и что все идет хорошо, так, как бы хотелось, чтобы шло у нас. Но где цель этого всего? Что будет дальше? А зачем? И, верно, тогда и правильно: лучше ехать в Китай и там, лежа, грезить неизвестно о чем. Гибель Европы, – нет, она не погибнет. Что она сделала, все пойдет в дело, только нужно все вымыть, вычистить и поставить цель. Не для женщин же все это делается.

Я хожу в шляпе, как идиот, и на меня перестали обращать внимание. Моюсь я здесь без конца, потому что вода в комнате и горячая и холодная.

Сейчас девять часов. Ходил обедать так: паршивый суп, мясо, картофель и пирожное и полбутылки вина; стоит все это 80 коп.

…Завтра весь день работа, ночевать буду в Иньере у Фидлера. Фидлер – это который работал в ИЗО, в архитектурном отделе с Жолтовским, я у него пью с удовольствием чай, Фидлер страдает, что нет самовара. Узнай, сколько будет стоить послать в ящике сюда, а я узнаю, какой будет здесь налог. Мне хочется ему подарить самовар, так как он много помог мне в чертежах.

Певзнер говорил сегодня, что меня хочет видеть Пикассо очень и Эренбург, я сказал, что через несколько дней.

Есть очень маленькие киноаппараты любительские. Видел корреспондентский аппарат, пятиметровый «Септ», но не знаю еще, что стоит. Вообще, французы деньги любят.

Я пишу очень сумбурно, потому что всего не расскажешь и впечатления очень разные.

Спроси Володю, когда думает приехать. Как Брик? Как мать? Сколько весит Мулька? Открыли ли балкон?

Я хочу пойти с тобой в загс и записаться!¹⁰ Милая! Сейчас около 12, буду ложиться спать, никто не придет поцеловать, апельсины положил у кровати. Вместо чаю пью воду. Ну, мой котик, спокойной ночи, целую глазки. Не плачь, все поцелуи верну с процентами.

Твой Шмулька.

Милая Мулька!

Получил вчера, придя из мастерской, в 1 ч. ночи, твое письмо. Очень был рад. Я еще ни с кем не познакомился, т. к. еще не налажена работа по выставке.

5 апреля 1925 г. Париж

…Вчера обедал в простом совсем ресторане, впечатления, как в кино, и буфетчик в жилете толстый с засученными рукавами, и публика а-ля апаш. Интересно, что француженки очень мало красятся и не очень шикарно одеваются, многие совсем некрашеные. Это наши, приезжая, перефранцузят…

Никаких синих и фиолетовых пудр нет. Если кто так и пудрится, то это все единицы. Пока, кроме встреченных разных металлических конструкций, на улицах нигде ничего не видел, а этого всюду много интересного. Очень бестолково у нас с выставкой, пишутся без конца телеграммы, Мориц нервничает, за все хватается, пьет фосфор, и дело не двигается с места. Все письма, телеграммы, разговоры. Он за все ответственен и ни за что не отвечает. Без него денег нельзя получить, а он деньги никому не выдает.

Сегодня воскресенье. Еду опять в Аньер дорабатывать чертежи стен и комнат в Гран-Пале.

…Ничего интересного нет, что я одет в эти идиотские костюмы, чувствую я в них себя отвратительно. И вообще, нужно ехать смотреть Америку, а не этот бабий Париж.

Выставку эту самую и смотреть, наверно, нечего; понастроили таких павильонов, что издали и то смотреть противно, а вблизи один ужас. Наша была прямо гениальной. Вообще, в смысле художественного вкуса Париж – провинция в архитектуре. Мосты, лифты, передвижные лестницы – вот это – да, это хорошо.

Целую вас всех.

Анти.

8 апреля 1925 г. Париж

Милая Мулька!

Завтра переезжаю, о чем ты получишь телеграмму. Переезжаю в отель «Стар» – 340 фр. Дешевле и лучше номер.

Насчет авто не бойся, это совсем не страшно, ибо шоферы очень хорошо ездят и могут остановить моментально.

Мебель начали делать, все будет стоить около 20 000 франков, т. е. 2000 рублей, должна получиться интересной. Пока еще никого не видел и больше нигде не был, работали с Поляковым – оборудование комнат в Гран-Пале. Завтра пойду в кино. Очень было полезно работать в мастерской Полякова и Фидлера – много научился от них и их научил.

Осмотр Парижа и прогулки по нему – пока откладываются из-за срочной работы. Когда буду свободнее, осмотрю. В Аньере много живет рабочих, и я с удовольствием пока смотрю на них, как они живут и работают. Для них, действительно, много сделано видимости всяких удобств и независимости, а, главным образом, дешевых удовольствий вроде кафе и ресторанов, и последние организованы очень свободно и удобно для потребностей городского человека. Очень бы хотелось посмотреть поближе их быт. Но это трудно. Конечно, ты права – интересны улицы в движении и вечером при свете. Та реклама, о которой ты думаешь, – вроде Лотрека, – я не знаю, где она. Есть только очень редкие рекламы, то есть плакаты, на которые еще можно смотреть.

Переехал на улицу, кажется, Арка де Триумф, отель «Стар». Сижу и пишу, комната лучше, с камином и часами на камине, которые не ходят, опять биде и трех– или восьмиспальная кровать.

Целую всех. Ваш Анти.

К письму была приложена фотооткрытка с изображением площади Звезды с Триумфальной аркой, снятой с птичьего полета. На открытке Родченко написал:

Вот эта самая Этуаль, или площадь Неизвестного солдата, недалеко от коей проживает в одиночестве твой Родченко, тяготясь в прославленном Западе и не мечтая в него еще раз вернуться.

Анти.

9 апреля 1925 г. Париж

Когда мы пошли под землю станции метрополитена, то я услышал песни, поют хором, я удивился, так как этого никогда не было. Войдя на станцию, я увидел отходящие и приходящие поезда метро, битком набитые мужчинами, веселыми и поющими «Интернационал». Вот тогда я первый раз понял, что я не один в Париже. Что все эти шляпы и обтянутые зады ходят над метрополитеном…

В Париже началось очень недавно требование на все новое, и сейчас выпускают текстиль не только с тем, чему у нас так любят подражать в Москве, – фантазии, – а и геометрические рисунки я видел. Такими же рисунками обклеены все комнаты. Ты скажи на фабрике¹¹ – от трусости они опять плетутся сзади. При всем желании я не могу срочно выслать каталоги, ибо это пока еще не в моих силах, я этих магазинов не видел и не знаю, а одному искать некогда. Улиц я много знаю, но их невероятное количество. Сам езжу на автобусах и даже метрополитене.

Придется и избу-читальню делать¹².

Ложусь спать. Целую.

13 апреля 1925 г. Париж

Милая Мулька!

Вчера было – что-то вроде Казино де Пари. Видел знаменитую Мистингет и вагона два голых баб, о чем буду писать особливо. А сегодня был на Чаплине.

Сижу в павильоне, работаю над Гран-Пале. К 24 все должны сделать, а работы уйма. Все комнаты Гран-Пале красятся по моим эскизам.

Не люблю я этих сыров «бри» и «рокфор», а от устриц, которые жрут другие, меня тошнит. Перепробовав все папиросы, остановился на самых простых вроде нашего третьего сорта, это лучше всех. Все французы курят тоже эти… «жон», то есть желтые; стоят 1 франк 70 сантимов, то есть 17 копеек 20 штук, или «блё», то есть синие, 12 копеек. Я привезу попробовать. Сначала и они не нравились, а теперь уже привык – других не курю. Одет я действительно с головы до ног во все новое, кроме часов. Зато в Москве не буду ничего покупать два года.

Милая Маматерь!

Твой сын все бегает по Парижу, удирает от автомобилей. Вчера такое было движение, что у меня к вечеру отупела голова. Недаром во время осады Парижа автомобили спасли Париж. А говорят, что в Лондоне и Нью-Йорке еще в несколько раз больше. Ну, ты не бойся, я ведь не очень суетливый, хожу спокойно. Жду, когда промежуток между авто освободится сажени на четыре-пять. Кроме того, езжу в метро, а там давить нечем… Русские говорят «на метре», или называют «Филипп дуралей» одну площадь вместо «Филипп де Руль». На метре за 35 сантимов езжай куда хошь, и можешь ездить целый день под землей, пока не вылезешь, – все билет действителен.

Целую всех, ваш собачий сын.

В. Ф. Степанова – А. М. Родченко

12 апреля 1925 г. Москва

Мулька, стараюсь писать тебе повеселее. Много дней еще придется писать тебе письма. Напиши, как ты там ходишь и как обедаешь, на каком же ты языке говоришь.

Я начну тебе писать печальное письмо, изорву, а мать смеется – опять, говорит, худо написала и рвешь.

Ужасно скучно, что не с кем поговорить, хоть бы два слова сказать.

Хочется узнать, какое у тебя настроение, но письма идут так долго. Сначала я соглашалась получать только телеграммы, а теперь уже хочу знать все точности. Пока ты пишешь мне, как и я тебе, в пространство, и, наверно, активные письма мы будем иметь только через месяц.

Опять ни о чем не хочется писать, скорей бы получить письмо!

Ты, наверно, подсмеиваешься, что я так хнычу.

Улыбаюсь и целую тебя, твоя Мулька.

Маленький наш Мулька, очень рада, что доехал благополучно и что ты здоров. Целуем тебя крепко. Только нам скучненько без тебя, только о тебе и толкуем. Получили письмо, смеялись, что ты воротничок одел. Наверно, смешной ты. Не по-московски ходишь. К чему ты только воротничок-то прицепил, не к фуфайке ли.

Доча у меня работает обложки, но еще не едала. Ты пиши подробно. О Муличке не беспокойся, уже такая озорная стала, смеется.

Телеграммы получаю, учусь сама расписываться.

Желаю успеха тебе в делах.

Целую тебя крепко, твоя Мамулька.

А. М. Родченко – В. Ф. Степановой

15 апреля 1925 г. Париж

Я купил две фуфайки очень хороших, которые здесь носят рабочие, одна коричневая, другая ярко-синяя за 12 р. Очень они мне нравятся. Даже Полякова соблазнил, и он купил себе такую. А есть фуфайки-жилеты, что у Брика. Но эти стоят дороже и хуже. Вообще, я уже начал свой костюм пролетаризировать по-западному. Даже хочу купить кордовые штаны и блузу синюю.

Какие здесь забавные рабочие, они говорят… «и на кой черт здесь городят эту чепуху, я сдохну скоро, а они все устраивают выставки»… и при этом смеясь вовсю. Все же французы – народ веселый. Когда Эррио выставили, он, хохоча, сел рядом с шофером и сказал: «Ну, я теперь свободный человек»… И очень забавно, когда рабочий, старший работающих по Гран-Пале, говорит на наш вопрос, успеем ли все построить, показывает свои плечи и говорит, смеясь: «Вы видите, у меня плечи широкие»… а они только половина моих, то я хохочу до упаду… И все же, кто здесь здоров, то только они.

А сколько ездит по Парижу подагриков на особых колясках. Я здесь кажусь большой и широкий, вроде Володи (Маяковский) у нас. Таких тут, как Давид (Штеренберг)¹³, – масса.

Твой Котька сидит в новой фуфайке и смотрится в зеркало, и говорит: «Чтоб, когда я приеду, ты развелась с Ф. и носила свою фамилию»¹⁴. Мне кажется, что я вновь влюбляюсь в тебя, вновь вспомнил тебя в Казани… Милая, милая! Анти.

17 апреля 1925 г. Париж

Ты напрасно беспокоишься, все письма получил.

Выкрасили павильон, как я раскрасил проект – красное, серое и белое; вышло замечательно, и никто ни слова, что это я, а советы спрашивать – так всюду меня.

Гран-Пале, шесть комнат, весь подбор цветов мой, а опять обо мне молчат…

Поляков и я сделали комнаты: 1) кустарных вещей, 2) ВХУТЕМАС, 3) графики, рекламы и архитектуры, 4) фарфора и стекла, 5) текстиль, и еще будем избу-читальню и, вероятно, театр.

Я пришлю 6 снимков строящейся выставки в лесах, а потом пришлю готовые те же 6. Снеси их или в «Технику и жизнь», или еще куда, и пускай они за них заплатят тебе по три рубля, только пускай все шесть берут¹⁵.

Я сегодня злой, даже ушел домой в з часа. Надоело: все говорят, а работать некому. Мельников надоел, все только говорит о визе своей жене…

А вообще, я спокоен: пускай их дерут – у меня ведь так это и должно быть, я должен раздавать то, чего у меня много, а у них ни черта нет. Фидлеру я раскрасил ателье кино; проект вышел замечательный, он купил стекло и раму, и у него еще ни одного такого проекта не было. Я советовал, как сделать музыкальный зал для Кусевицкого. Мы натворим делов. Победит тот, кто выдержит.

По настроению я бы сейчас сел на поезд и через неделю был бы дома… но… вот в мае, думаю, дня на три ехать в Лондон, это стоит 25 руб. Ты удивилась, что в воскресенье работают. Нет, в воскресенье из французов никто не будет работать, и в будни с 12 до 2 часов дня…

Целую всех. Ваш Хомик.

19 апреля 1925 г. Париж

…Вчера вечером бродил один по улицам, видел много кино, цирков, и ни в один не решился пойти один, потому что касс масса, тут же входы в разные бары и танцульки. Плохо без языка.

А наши все больше ходят смотреть «голеньких».

К Полякову приехала жена, и я снова один. Что буду делать вечером, не знаю, в «Аньере» идет Чаплин, «Дитя». Сейчас сижу в павильоне один, вижу, что-то бормочут французы.

К Эльзе не ходил, у нее был Мориц.

Сейчас сижу в ресторане, пью кофе, хочу сегодня не есть, пусть пройдет живот.

Здесь в хронике всегда принято спортивные куски повторять как обратной съемкой, так и разложением движения…

Я был в кино, видел «Десять заповедей»… Дорогая ерунда… Видел знаменитую картину Чаплина «Дитя» с Джекки Куган – это, действительно, замечательно.

Завтра еду на завод, где делается мебель.

Живот совсем прошел, ложусь спать.

Спокойной ночи.

22 апреля 1925 г. Париж

Мебель пока вышла не очень хорошая, больно здоровая, тяжелая. Теперь пошла самая горячка, будто должны выставку открыть 26 апреля; правда, ни у кого еще не готово ни в одном павильоне. Выходит так, что все же в мае я приеду.

Меня все ждут в «Ротонде». Все знают, что я в Париже, а я все не иду, – Пикассо, Леже и разные русские. Так, на днях думаю менять фронт осмотра техники на осмотр искусства…

Ты думаешь, что мне здесь легче, чем тебе? Нет, у тебя есть Мулька, и все же дома, а я во всем чужом среди чужих.

Да, я здесь пока никаких денег не зарабатываю. Кроме жалованья. Так что об аппаратах и разговору нет.

Будь осторожна, ходя по улицам. Сходи с глазами к доктору.

Нашел, что самые красивые женщины в Париже – это негритянки, которые служат в домах; как они заразительно хохочут над Чаплином!

Ну, целую крепко, крепко.

23 апреля 1925 г. Париж

…Был сегодня вечером в одном из цирков, всего их четыре. Смотрел знаменитых Фрателлини, особенного ничего нет, но, конечно, мастера. Особенно меня поразило другое, это особая любовь к ним публики и, самое главное, их уборная, которая с одной стороны – открытая дверь, сквозь которую все смотрят внутрь, и окно, сквозь которое можно видеть, а у них пять комнат и это целый музей вещей, фото, рисунков и т. д.

Был на выставке «Салон Независимых» – такая ерунда и бездарность. Французы, действительно, совершенно выдохлись. Тысячи холстов – и все чепуха, прямо провинция, я даже не ожидал. Действительно, после Пикассо, Брака и Леже пусто, ничего нет. Пыхтят, беспредметность, наши русские, привезя из Москвы, и они лучше других, но постепенно опускаются под розовый вкус, и им приходит конец.

Меня познакомил Рабинович с Дуебургом¹⁶ – левый архитектор. Но ничего нет толку, так как он не знает по-русски, а я по-французски, посмотрели друг на друга и разошлись. Все почему-то страшно рассматривают особенно нас, то есть людей в павильоне; их, вероятно, интересует, какие такие большевики.

Ну, пока, целую всех. Анти.

28 апреля 1925 г. Париж

Милая Муличка! Нельзя ли прислать через дипкурьера, что должен сделать Ган или Вертов¹⁷, их лучшие куски киноленты? Здесь можно частным образом среди левых кино [мастеров] устроить просмотр: они мне покажут свои, а я им наши. Пиши, если это возможно.

Встретился с Эренбургом. Был еще в двух цирках, был в Лувре. Вообще, после обеда брожу, где только можно, спешно осматриваю. Писать, что видел, – некогда пока. Приеду – расскажу.

Устаю очень. Картины привез, кажется, зря…

29 апреля 1925 г. Париж

…Выставка открылась, наши будут готовы примерно ю-15 мая, так что в конце мая думаю ехать домой. Маяковский, по-видимому, не поедет в Париж. Мне передавала Эльза Юрьевна¹⁸. На днях пойду к Леже и Пикассо.

Хочу твоего совета. Денег, по-видимому, у меня больше не будет. Купить ли 5-метровый «Септ»¹⁹ или зеркалку, или еще белья и одежды?

Самовар не присылай, ну их, ребята все равно, наверно, не едут²⁰.

Что-то писем нет от тебя?

…Гран-Пале вышел замечательным. Клуб еще не готов, мебель готова, но очень тяжела. Еще осталось заново строить бутики для Внешторга, цвет и плакаты мои.

Привет всем. Мне так хочется работать там, а не здесь…Завтра еду в 12 в Аньер заканчивать последние чертежи по павильону для Госторга²¹.

Ты хотела выбрать из писем и поместить в журнал «Новый ЛЕФ», если можешь, сделай это.

Милая, еще месяц, и мы увидимся.

Ваша паршивая собака, которая уехала в Париж и не едет домой, а самой хочется.

1 мая 1925 г. Париж

…Что вы, черти, все христосуетесь с вашим праздником? Никаких праздников я не видел и не знаю, работал в ваш первый день и ел то же, что всегда. Все ждут от меня писем, писем, а адресов у меня нет, ну и пускай ждут… Дождь льет как из ведра, я приехал из Аньера, хорошо, что кожаное пальто. Эх, куплю хоть один аппарат, все же выполню свое задание привезти аппарат. Так вот, брось самовар, пришли полфунта чаю и, если можно, лучшие куски «Кино-Глаза».

Сегодня хожу и думаю, «да или нет» – покупать ли «Септ». Очень нравится. Наверно, завтра куплю. Лучше больше не буду ничего покупать себе.

Жалованье получаю 2800 фр. Заработал еще 1800 фр.

…Сегодня – 1 мая, и ни одного такси нет во всем Париже, только собственные, сразу улицы опустели. Понимаешь, ни одного, и все рабочие гуляют, как в большой праздник. Это так приятно здесь… как было приятно тогда слышать «Интернационал»…

Целуй Мульку и мать. Хомик.

В. Ф. Степанова – А. М. Родченко

1 мая 1925 г. Москва

Слушаю радио… Весенние мотивы. Сумерки… Нахожусь в состоянии лирическом. Во сне была с тобой, хочу быть наяву. Передают по радио Интернационал, целым оркестром, давно не передавали.

Никак не могу написать то, что мне хочется…

Мне печально, что ты там скучаешь. Все же хочется сказать, приезжай скорее.

Сейчас тороплюсь к Володе. Сдавать работу, 2 плаката и 4 перетяжки через улицу.

Целую тебя крепко.

Варст.

А. М. Родченко – В. Ф. Степановой

2 мая 1925 г. Париж

Купил «Септ» с часовым заводом, с Тессаром Цейса 3,5 на 6 метров, с 18 кассетами, с треножником, пленкой, печатной штукой и пр. Сижу и верчу… Он маленький, меньше моего фотоаппарата 9 х 12. Но беда – объектив с царапиной, завтра обменяю.

В хорошем футляре, и им можно снимать, как фотоаппаратом… Рад страшно…

…Хочу открытие, когда будет Красин, снять и прислать Вертову, – буду корреспондент «Кино-Правды» в Париже. Его фото с «Кино-Глаза» получил…

Сижу и любуюсь всем. Дураки и идиоты – у них так много всего, и дешево, а они ни черта не делают – «все любовь делают». Это у них так нежно называется.

Они и кино делают с этим. Женщины, сделанные капиталистическим Западом, их же и погубят. Женщина-вещь, это их погибель.

И женщины здесь действительно хуже вещи, они форменным образом сделаны, все: руки, походка, тело. Сегодня мода, чтобы не было грудей, – и ни у одной их нет… Сегодня мода, чтобы был живот, – и у всех живот. Сегодня мода, чтобы были все тонкие, – и все тонкие. Они действительно все, как в журнале.

Война и угроза Германии. Вот это единственно, что еще заставляет их что-то делать вне этого. А то бы они все «делали любовь».

Да ну их к черту… с вещами я вылечу пулей из этой страны, где республика строится на женщинах.

Ведь здесь масса театров, где целый вечер на сцене выходят, и ходят, и молчат голые женщины в дорогих и огромных перьях, на дорогих фонах, и больше ничего, – пройдет и все… и разные, разные и все, понимаешь, проходят голые, и все довольны… «а зачем»…

Вот их идеал – «разные» да голые… и молчат, и не пляшут, и не двигаются. А просто проходят… одна… другая… третья… пять сразу, двадцать сразу… и все…

Да я еще и не могу и написать точно, до чего «ничего», до чего это – «вещ и», до чего это, когда, оказывается, есть только один мужчина человек, а женщин нет человеков, и с ними можно делать все – это вещь…

Твой сын обменял «Септ» на другой, без царапины. Кроме того, купил 12 штук кассет, черный треножник и большую бутыль проявителя.

Ну, пока. Анти.

3 мая 1925 г. Париж

Милый Хомик!

Получил твое письмо от 27-го, ни числа, ни номера нет.

Пишешь, привези что-нибудь Льву Кулешову и Коноплевой²², а что бы? Ей-то «Коти», а ему что? Ручку, что ли? Что-нибудь куплю, а может, ты напишешь.

Приеду вместе с Дурново²³ из кустарного, он тоже едет 1 июня, мне легче. Он хочет, чтобы я поработал в кустарном деле.

Ты там не хворай.

У меня неприятности по выставке отошли. Все же всем ясно, что берут от меня, и тот, кто берет, тоже знает.

Завтра с утра работа, самая горячка.

Сейчас полюбуюсь аппаратом и лягу спать.

Что бы купить Мулечке и матери?

Целую всех.

4 мая 1925 г. Париж

Милая Муличка!

Зарядил аппарат, завтра попробую снимать. Проявить можно отдать в магазине…

Я все жду от тебя письма с сообщением, получила ли ты фото и какие письма получила мои… Проходит день, два, я ничего, но на третий – берет тоска. Сегодня, придя к Полякову, мы застали у него Санина, режиссера, и вот что он говорит: что французы сначала с восторгом принимали русское искусство, а потом и сейчас испугались засилья и талантливости русских. Все они смотрят, все им нравится, а боятся.

Немцы выбрали Гинденбурга, а французы испугались, значит, опять монархия, опять милитаризм, угроза Франции, и я уверен, выберут от страха опять вроде Пуанкаре… И страшно, «14 миллионов убитых», и снова 1914 год… А англичане курят трубки и с презрением на все смотрят. Англичане в Париже, как в колониях, и не желают знать французский язык… и на магазинах написано «говорят по-английски»…

И что… Как раньше хуже не было быть русским, так теперь лучше нет быть гражданином СССР. Но есть но… Это значит, что необходимо работать, работать и работать… Свет с Востока – не только освобождение трудящихся. Свет с Востока – в новом отношении к человеку, к женщине и к вещам. Наши вещи в наших руках должны быть тоже равными, тоже товарищами, а не этими черными и мрачными рабами, как здесь.

Искусство Востока должно быть национализировано и выдано по пайкам. Вещи осмыслятся, станут друзьями и товарищами человека, и человек станет уметь смеяться, и радоваться, и разговаривать с вещами…

Вот посмотри, сколько здесь вещей, которые – снаружи украшены и холодно украшают Париж, а внутри, как черные рабы, затая катастрофу, несут свой черный труд, предвидя расправу с их угнетателями.

Прав Маяковский в «150 миллионах». Книги рассыпятся, и листы революционной толпой разнесут гнилые мозги их сочинителей.

Дома разлетятся от сплошной <…> и подмывания половых органов, а двухспальные кровати встанут на дыбы, вывалив дряблые сифилитические тела.

Ну, я расфилософствовался. Прости.

Это здесь часто находит на меня.

И что наши неприятности там в СССР? Здесь кажутся совсем пустяками; не Штеренберг и Луначарский ведь строят, а мы.

Ваш Анти.

7 мая 1925 г. Париж

Милая, дорогая Муличка!

Почему нет писем сегодня, не больна ли ты?

Мне так тоскливо. Все хожу и думаю, что с тобой? Не больна ли маленькая Мулька?

Завтра, если удастся, дам телеграмму с Морицом. Что с вами?

В субботу начну красить Клуб. Все идет хорошо, много работы. Расставляем экспонаты. Хороши шах маты и стулья.

Пиши скорей!

Анти.

9 мая 1925 г. Париж

Милый Зубрик! Получил твое письмо с радио-музыкой.

Выставляю 30 обложек, чайный сервиз, текстиль. Теперь ты будешь довольна, это из того, что я взял с собой.

Вместо бала мы сегодня хохотали до упаду. Смотрели на голых баб в стереоскопы и играли на разных машинах-автоматах, пробовали силу и пр. Это знает Володя, он, оказывается, все время в Париже играл на машинах…

На бал не ходил, там давка и поздно кончается представление²⁴.

Скажи Володе, что Терновец и Аркин²⁵ только говорят и мешают. Работают Дурново, Мориц и я. Миллер и Давид тоже много делают для себя…

Получила ли фото? Если фото не получила, то я больше не пошлю, а то жалко – хорошее фото, где я снят в шляпе.

Целую Мульку и всех прочих.

Пишу тебе аккуратно каждый день.

Твой Хомик.

В. Ф. Степанова – А. М. Родченко

9 мая 1925 г. Москва

Дорогой Муличка, нашла еще способ пересылки писем – воздушной почтой. Так тебе и пересылаю это письмо.

Твои все письма получены, начиная с № 2, первого письма не получила.

Покупай, милый, аппараты. Дзига просит написать цены на такие аппараты: «Дерби», новый «Септ», и он пришлет тебе денег.

Дзига тоже собирается за границу в связи с картиной «Госторг – обзор внутренней и внешней торговли». Просит тебя познакомиться с кинематографистами и узнать их фамилии и адреса.

Ган тоже хочет послать тебе деньги, я ему передам цены «Септа» сегодня вечером.

Дорогой мой, когда, наконец, я буду с тобой разговаривать.

Сейчас по твоему эскизу делаю штамп для марки «Земля и Фабрика».

Мулька наша выросла, стала очень милая и интересная.

Вообще, еще много надо тебе рассказать, что у нас здесь творится в литературных и художественных делах.

Познакомился ли ты, наконец, с художниками, был ли в театрах и в Ротонде?

Мне интересно, какие тебе покажутся тамошние художники, работают ли они в производстве или нет.

Милый, целую крепко, твоя собачка.

Адрес Гана: Арбат, Староконюшенный, д. 39, кв. 20.

Жемчужного: Арбат, 53 кв. 5.

А. М. Родченко – В. Ф. Степановой

10 мая 1925 г. Париж

Я опять повторяю, что из тех десяти текстильных рисунков, что сдали в Академию на выставку, они в Москве приняли только четыре. Шесть штук ты можешь взять в Академии обратно домой.

Клуб готов, начинаем красить, хороши шахматы и стулья.

Скажи Василичу²⁶, что здесь Виноградова с арх. Сологубом, она приехала из Голландии.

Как Муличка? Что же, все она весит 12 фунтов? Как здоровье матери?

Боюсь, что наш отдел будет открыт числа 25-го окончательно. Я могу задержаться еще в Париже. Мне все же хочется заработать денег на покупки.

Верно ли, что Володя приедет? Есть ли у него виза? Ибо теперь визы туго дают.

Не очень-то читай всем мои письма.

Ну, пока, хочется спать. Если будет время, утром еще напишу. Спокойной ночи.

Ну, а теперь с добрым утром!

Погода плохая. Сейчас иду на выставку.

Не купить ли граммофон маленький, складной, и хорошо играет?

Прихожу в номер, моюсь, бреюсь, помахаю руками и спать…

Ну, целую крепко, твой Муля.

Без числа. Париж

Милая Муличка!…Здесь миллионы вещей, от них идет кругом голова, все хочется купить вагонами и везти к нам. Они производят так много вещей, что все кажутся нищими от невозможности их купить… Если здесь жить, то нужно быть против всего этого, или сделаться вором. Красть, чтобы все это иметь.

Вот от этого я здесь стал любить вещи именно с нашей точки зрения. Я понимаю теперь капиталиста, которому все мало, но это же опиум жизни – вещи. Можно быть или коммунистом, или капиталистом. Среднего здесь не должно быть.

Правда, они не совсем понимают, что вещи и что суррогат. И вот мы должны производить и любить настоящие вещи.

Объектив к «Септу» для снимания дальних предметов заказал, будет готов через неделю, стоит 650 фр.

Рад, что получила фото.

Фотопродукты (химикалии) некогда покупать и пересылать.

Лозунги получил. Пришли размер ботинок.

Тут никаких денег не хватит.

Вот что я бы купил, если б были деньги:

«Дерби» – 600 фр.

«Канон» – 2500 фр.

Зеркалку – 300 фр.

Приемник – 250 фр.

Всего 130 червонцев! Ничего себе…

Скоро приеду. Скажи матери, что ее письма очень нравятся.

Но я теперь все собираюсь и думаю об отъезде.

После моей работы в Париже следы и результаты останутся на будущее. Сейчас я их не имею, тем более что наш отдел еще не открыт.

Мебель совсем готова и выкрашена риполином, очень красиво. Через два дня буду расставлять и снимать.

Милая собачка, спасибо тебе за Мульку. Так радостно, что она есть.

Ваш старый Мулька.

11 мая 1925 г. Париж

Паршивый хвост, пишет так редко.

Скажи Володе, что я нашел такое место, где одни машины-автоматы для игры, их штук 15, и разные, для пробы силы и пр. Как приедет – покажу.

Иногда приходит в голову, что ты идешь по коридору и постучишь в дверь. А вдруг ты приехала ко мне сюрпризом?.. Но, оказывается, прошел кто-то мимо… Я хочу, чтобы ты меня встретила…

Погода все плохая, все дожди, как осень. Никогда в Париже так не было. Это все из-за того, что тебя нет.

И все у павильона СССР здесь окрашено моим цветом: БЕЛОЕ, ЧЕРНОЕ, КРАСНОЕ И СЕРОЕ.

Милая, любимая! Где твои глазки?

Скоро приеду. Твой Хомик.

12 мая 1925 г. Париж

Милая Варвара! Выставка, т. е. наш отдел и павильон, теперь твердо откроется 23 мая. Я, вероятно, выеду 7–8 июня. Пробуду после открытия недели две.

Я просил тебя писать мне регулярно. Скажи Жемчужному, что приеду, буду с ним работать вовсю.

Клуб выйдет забавным, все сделали. Будет в нем хорошо, и все потом привезут в Москву²⁷.

Фото сниму, когда будет совсем готов. Сегодня собираюсь куда-нибудь пойти, но спутники пропали…

Подала ли ты на развод?

Утро, сижу, чищу чертежи клуба, выставлю их вместе с архитектурой.

В графику дал 30 обложек, и монтажей, 2 вывески, 6 знаков и посуду.

Сегодня пробовал снимать, завтра проявлю. Все плакаты хорошо наклеены на картон, а твои костюмы под стеклом.

Крепко целую.

13 мая 1925 г. Париж

Получил твое № 15 воздушной почтой, № 14 не получил еще.

Насчет аппаратов – мне некогда ходить покупать другим, я и себе еле нашел время. Но еще не знаю, как их переслать. Свой я везу с собой.

Выезжаю из Парижа 5-го, буду 8-го или 9-го, из Берлина дам телеграмму.

Надоело мне здесь все из-за тебя. Если б ты была здесь, было бы хорошо.

Ничего Эсфири, наверно, не привезу, т. к. один я купить не могу, а других просить невозможно. И еще обложат налогом, а у меня денег нет. Если бы я здесь ничего не делал 2 месяца, а то я целый день занят, освобождаюсь только вечером, когда все закрыто.

Я хочу домой, целую. Анти.

16 мая 1925 г. Париж

Милая моя Собака!

Получил сегодня твое № 14 (9-5-1925) – Как ты, бедняжка, скучаешь, как и я. И ничего не поделаешь, выставка все затягивается, и откроем не раньше 25-го, но я твердо решил уехать 5-го. Завтра, наверно, паспорт дам в посольство – для визы. Еду с Дурново, замечательный человек, работающий в прикладном лет 25…

Зеркалку можно выписать…

Ни у Леже, ни у Пикассо не был, пойду после открытия, на что и оставляю 10 дней.

Сегодня пробовал снимать, завтра проявлю.

Картины здесь и нечего думать продать. Покупают только или французской школы, или под вкус французов. Слава моя целиком идет Давиду, он и его художники, конечно, знают, в чем дело. Зато будет много на выставке моих работ. Все плакаты хорошо наклеили на картон, а твои костюмы под стеклом, и все остальные мои работы.

Фото со всего сниму, как будет готово.

Береги здоровье, приеду – будет свадьба.

Милая, тысячу раз милая. Анти.

В. Ф. Степанова – А. М. Родченко

16 мая 1925 г. Москва

Милый, дорогой мой, сердитый, любимый и всякий еще Мулька!

Напиши, познакомился ли ты, наконец, с Пикассо и Леже.

Вчера была у нас опять тяжелая сцена с Алешкой²⁸, подробно трудно описать, но общий смысл такой, что мы его забыли и он чувствует себя затравленным. Он ревнует к Жемчужному. Он был слегка пьян и даже плакал. Но я все-таки хотела, чтобы ты написал ему дружеское письмо. Ну, ты, я думаю, и сам поймешь, что его положение тяжелое.

Пока еще терпимо, но скоро буду просить скорей приехать.

Теперь о лицензии. Можно подать заявление и получить, но это канительно.

Фото получила и жду еще. Пиши, когда получишь папиросы.

Мулька наша так интересно кричит, пока я пишу письмо.

Твоя Варва.

А. М. Родченко – В. Ф. Степановой

19 мая 1925 г. Париж

Милая Мулька!

Получил стенную газету, но не знаю, пойдет ли она.

Милая, ты нервничаешь ужасно. Нужно же вести себя спокойно, не могу же я все бросить здесь.

Ведь я должен все разложить и развесить, а пока ни одна из 8 комнат не готова.

Я, Дурново и Мориц только и работают, остальные только мешают. Меня не отпустят, пока не откроют отдел.

В павильоне три комнаты, одна – Госиздат, где все сделал Рабинович, внизу делает некто Миллер – проф. из Ленинграда. И, наконец, комната Госторга.

Клуб не в павильоне, а в зале, где все интерьеры. В Гранд-Пале шесть комнат огромных по 8 метров высоты, которые и задерживают меня. Я ужасно боюсь, что мы откроемся не 23, а 1 июня…

А ехать одному трудно… Я уговариваю Дурново ехать 5-го обязательно.

Если Аркин будет уезжать раньше, то я поеду с ним. Милая, потерпи, наша любовь от этого делается крепче!

Мебель совсем готова и выкрашена риполином, очень красиво, дня через два буду расставлять и снимать.

Эти открытки продают французы, они сами снимают и печатают.

Я целые дни в работе, а после обеда жарко, хочется спать, а нужно идти опять вешать.

Я уж от работы бутиков Виктора откажусь и на деньги их плюну.

Паспорт не берут для визы, говорят, пока не откроют отдел, все равно не выпустят из Парижа.

Кому Париж только давай. А мне бы бежать из него поскорей!

Если получу деньги с Госторга, которому делал проекты, куплю зеркалку «Ика» 9 х 12.

Вчера купил тебе кое-что и себе альбомы для хранения пленок с Кодака.

Купил себе зеркало для бритья с двумя сторонами, одно обычное, а другое увеличивает, и стоит всего-то 2 рубля.

Целую всех. Анти.

Будь спокойна и терпеливо жди.

20 мая 1925. Париж

Ввиду того что все затягивается или просто все работают не спеша, я решил работать вовсю; хочу, чтобы 25-го обязательно все расставить и 5-го уехать. Устаю как собака и писать буду мало. Работаю на ногах с 8 утра до 7 вечера.

Наш отдел СССР откроется только 4 июня по распоряжению Красина²⁹. Сегодня узнал, что завтра приезжает Володя.

В Клубе решил выкрасить пол черным.

Пожалуйста, не скучайте, нужно же устроить выставку.

Сейчас утро, ухожу работать.

Целую всех крепко, крепко.

Анти.

21 мая 1925 г. Париж

Работаю, развешиваю ВХУТЕМАС и ругаюсь с Давидом.

Алешке скажи, что за границей наших мастеров не признают, за исключением своих или тех, всегда там живущих. Что все хорошее они сдерут, и они омолодятся. Я тысячу раз жалею, что дал вещи на выставку. Скажи ему, что мы загнаны.

И нужно держаться вместе и строить новые отношения между работниками художественного труда. Мы не организуем никакого быта, если наши взаимоотношения похожи на взаимоотношения богемы Запада. Вот в чем зло. Первое – это наш быт. Второе – подбирать и держаться твердо вместе и верить друг в друга…

Алешка индивидуалист, и, как Татлин, начал думать, что он есть чистый конструктивист!

Чем же мы тогда отличаемся от художников Запада, если один не признает другого? Тем только, что здесь даже – и то умеют подбирать и уважать некоторых…

Лицензию на свой аппарат, вероятно, достану здесь.

Целую всех. Привет Виталию и Жене, Алеше и Эдди и пр.

До того много хожу, что свои московские ботинки сносил – ношу французские.

Ну, пока. Целую. Анти.

23 мая 1925 г. Париж

Кажется, твердо решено открыть выставку 28 мая, правда, еще не все будет готово, но это уже неважно. 1 июня я буду уже свободен.

Напрасно ты посылаешь деньги и папиросы. На них огромный налог, и получать страшно канительно.

По воздуху письма из Парижа не принимают, а только до Берлина.

Сегодня развесил «Тарелкина»³⁰, сделал очень хорошо.

С текстилем ничего не вышло (с продажей), т. к. здесь нужна парча с очень крупными рисунками, а твои кажутся совсем маленькими и малоцветными.

Если получу с Госторга 1500 фр., куплю себе зеркалку «Ика», 6x9, если не получу, то куплю лишь бумаги и тебе кое-что, чулок и т. д., и больше не хватит ни на что.

О продаже мечты отлетели и об издании книг тоже.

Вообще, Париж из Москвы один, а в Париже он совсем другой.

Анти.

24 мая 1925 г. Париж

Я очень рад, что Володя наконец выехал – это очень мне поможет, но, наверно, и задержит.

Письмо № 19 и телеграмму получил.

«Септ» куплю, к нему футляр и к нему бобины-кассеты, футляр с 12 кассетами и, если найду, добавочный объектив. И все это вышлю почтой по адресу Госкино, пусть достает лицензию.

Что я тебе куплю:

1. Пояс резиновый.

2. Шляпу.

3. Ботинки, т. е. англ. туфли.

4. Шесть пар чулок.

5. Костюм, осеннее или летнее пальто.

Свой аппарат я сам повезу и в торгпредстве достану бумагу, а до Себежа сдам в багаж транзитом.

Выставка откроется 30-го, все откладывается из-за неготовности.

К счастью, в Париже все дожди и нежарко. Шляпу так истаскал, что на Себеже повешу на пограничный столб пугать Латвию.

Мориц живет со мной в одном отеле. Рад, что пишешь про Мульку.

Ваш Хомик.

25 мая 1925 г. Париж

Я купил граммофон маленький и четыре пластинки с модными джаз-бандами.

Может быть, вместо зеркалки купить фотоаппарат, который заряжается пленкой кино на 60 снимков, который стоит всего 50 фр.

Жалко, что нельзя в номере завести граммофон, только сижу и рассматриваю его. Радуюсь, что скоро конец, 30-го открытие нашего павильона.

Граммофон – это для матери.

Получил от брата Васи письмо, послал ему еще. Он очень рад.

Кино не снимаю. Нельзя без разрешения, а его еще не дали.

Целую всех. Анти.

26 мая 1925 г. Париж

Опять печальное известие. Выставка, т. е. наш отдел СССР, откроется только 4 июня по распоряжению Красина; значит, я выеду 10-го, не раньше.

Сегодня узнал, что завтра приедет Володя.

Получил письмо со снимками. В одном ты такая хорошая, а в другом сердитая. Мулечка такая вкусненькая, а матерь тоже хорошая.

Граммофон молчит, хочется его послушать, слышал только в магазине, но пусть молчит до Москвы.

Утром в 9 ч. разбудил Мориц и начал плакать. Жене отказали в визе, а он здесь будет до конца выставки, т. е. до декабря. Он изнервничался, что с ним делать…

Развесил свою рекламу. Завтра повешу свои 30 обложек, 11 монтажей и 6 знаков.

В клубе решил выкрасить пол черным.

Работаем вовсю, и все еще не готово.

Привет Жемчужному и Жене. Скажи ей, что «ваши» лучше «наших». (Ваши, т. е. московские.) У наших (парижских) нет ни грудей, ни бедер.

Целую, Анти.

В. Ф. Степанова – А. М. Родченко

27 мая 1925 г. Москва

Дорогой Родченко, получила письмо от 19 мая № 25, где ты меня успокаиваешь и говоришь о затяжке в отъезде. Я серьезно и не думала, что ты можешь приехать раньше 15 июня, это были только приятные мечтания. Я прошу тебя не расстраиваться и крепиться, а уехать тогда, когда позволят твои дела. Тем более что Володька приехал и может еще тебя задержать. Поэтому я крепко беру себя в руки до конца июня и никаких трагических писем ты больше не получишь.

Алешка затеял Ассоциацию работников по рационализации Художественного Труда. Куда войдут конструктивисты (все и разные), Киноки, Леф и Чужак³¹ с Пролеткультом. Пока все настроены доброжелательно и не ругаются. Всем ясно, что такая организация необходима.

У Овена плеврит, ничего опасного нет.

Милая парижская Мулька, ты столько много работаешь, наверно похудел. На фото такой задумчивый взгляд.

Мулька здоровенькая и теперь весит 12 и… ф. С завтрашнего дня ей будем давать кисель, так что она у нас большая, и к твоему приезду будет вставать и хватать тебя за ухо.

Лиля Брик сегодня мне звонила и предлагала взять у нее в долг денег до твоего приезда, какая любезность.

Целую, твоя собачка.

А. М. Родченко – В. Ф. Степановой

29 мая 1925 г. Париж

Милая Котя! Получил через Полякова 102 доллара.

Скажи Дзиге, что никакого «Септа» 15-метрового нет в Париже, есть в Германии, но дрянь.

Я уже заказал ему аппарат, как получу первые деньги по почте, сейчас же вышлю.

Володя приехал вчера, с ним бродил вечером и ночью по Парижу, сегодня не ходил на выставку, голова болит.

Сегодня купил фотоаппарат 4x6 «Ика» с объективом 2,7 за 1800 франков. Завтра буду снимать.

Купил сегодня подкладку под кожаное пальто и перчатки, тебе купил пояс. Хочу купить тебе юбку и вязаную кофту на зиму.

Володя даст адрес издательства, где ты получишь деньги, которые он забыл тебе отдать.

Больше никуда не пойду, насмотрелся всего.

Целую. Ваш Хомик.

31 мая 1925 г. Париж

Милый Котик! Получил письмо № 22. Посылаю открытку. Не говори Лиле, что мы с Володей пили. Володя меня не задержит, а задержат попутчики. Аркин, кажется, едет 7-го, а Дурново 15-го.

По почте еще не получил, как получу – вышлю аппарат Дзиге и телеграмму тебе.

Аппаратик замечательный, маленький, светосила 1:2,7, шторный затвор до l/1000 сек. с футляром. Ходил вечером на выставку смотреть, как горит у нас электричество, народу масса.

Завтра, может быть, поеду с Володей в Версаль после обеда. В воскресенье нет возможности работать, всюду народ.

Все развешиваю. Плакаты мои заняли две стены, графика еще стену, костюмы еще стену. Рисунков текстиля твоих четыре. Любкиных много.

Познакомил Володя с Леже, во вторник придет смотреть мои работы. Как освобожусь, пойдем к нему.

И я уже привык к Парижу, хожу один. Сам обедаю и покупаю вещи, могу ездить на «метре», бродить всюду: в кино, в цирк. Вообще, французы умеют понять иностранца, что ему нужно.

Картины Мориц упакует вместе с клубом.

Я тут какие хочешь деньги истрачу, аппаратов купил на 6000 фр., т. е. на 60 червонцев. Ты только не рассказывай всем.

Скажи матери, что Ваське (брату) я написал и получил ответ, и снимок с павильона послал.

Целую вас, ваш Родченко.

31 мая 1925 г. Париж

Сегодня воскресенье. До обеда работал в клубе. В 7 ч. пришел Дурново. Володю сегодня не видел.

Начал развешивать фото и плакаты в клубе.

В Гран-Пале³² еще нужно развесить за эти дни кино, и фото, и текстиль. Хорошо, что Мориц будет до конца выставки, он же и упакует все. Я уверен, что, если бы я не поехал, Давид ничего не выставил моего…

Проявил снимки, очень хорошо. Теперь пришлю с «Клуба».

Устроил в комнате маленькую лабораторию, хорошо, что есть электричество и вода.

Целую. Анти.

1 июня 1925 г. Париж

Милая Варвара!

Вот, наконец, тот месяц, когда я уеду в Москву. Пока изменений нет. 4-го открытие.

Был у Леже, после 4-го буду ему показывать живопись³³ и обменяюсь вещами. Он очень славный парень.

Пойди и получи деньги, которые тебе Володя должен, это «Военный вестник», Неглинная улица, изд. ОДВФ³⁴.

Посылаю негатив «Рабочего клуба», хотя он еще в мелочах не готов. На фото мой новый приятель Дурново. Это пробные снимки, проявлял сам.

Возможно, что с Володей сделаем эскиз для окраски Лавки Внешторга.

…Ну, клуб готов, посылаю снимки. Правда, он такой простой, и чистый, и светлый, что в нем поневоле не заведешь грязь. Все блестящий риполин, много белого, красного, серого… Каждый день туда забираются русские и читают журналы и книги, несмотря на то, что вход загорожен веревкой.

Поговорил с Леже и зазнался. Я художник… Что делает Леже, так я это давно бросил. А если бы я был в Париже, то у меня имя было бы больше Леже. И все же я не хотел бы жить здесь… Чем мы – московские – хуже…

Вот он работает, работает, а живет-то не лучше меня, может и хуже, и вещей [работ] мало, все продано.

А я люблю не только чтоб писали, издавали, хвалили… Я еще люблю полежать на солнце и ровно ничего не делать…

А еще, вдруг, заняться кино-фото и черт знает чем… и быть ребенком, забыть все… и заняться починкой замка, и читать ПИНКЕРТОНА.

Завтра второе! Скоро буду свободен! Восток!

Я теперь понял, что не нужно ни в чем подражать, а брать и переделывать по-нашему.

Ну, скоро увижу всех Мулек.

Ваш Анти.

В. Ф. Степанова – А. М. Родченко

1 июня 1925 г. Москва

Дорогой Родченок, получили твое письмо № 28 от 24.05, где ты пишешь, что хочешь купить Вертову аппарат. Он очень доволен, особенно просит добавочный телеобъектив.

Как только ты получишь аппарат, пошли Дзиге письмо, что купил такой-то аппарат, №, фабрику и т. д., это нужно, чтобы получить лиценз.

Интересно, получил ли ты что-нибудь из тех денег, что я послала.

Вообще, насчет подарков мне, можешь ничего не покупать, т. к. мне будет больше приятно, если ты в свободное время отдохнешь, чем просить кого-нибудь покупать дамские вещи.

Ты дорогой и самый любимый, как будет приятно ехать с вокзала с тобой домой…

Твоя Собака.

Мать тебя целует, она ходит с Мулькой по комнате.

А. М. Родченко – В. Ф. Степановой

3 июня 1925 г. Париж

Милый Котька! Сегодня получил жалованье, последний раз, с 5-го я свободный человек. 4-го открытие в з часа дня. 5-го буду спать до 11 ч. и совсем никуда не пойду. Клуб вышел такой простой, и чистый, и очень опрятный. Сегодня заплатил, как всегда, за комнату в отеле за 1/2 месяца и сказал, что 15-го уеду.

Деньги почтой не получил и папиросы тоже, если до отъезда не получу, то Вертову ничего не куплю…

Пусть он не печалится, Поляков купит и так же вышлет, как я хотел.

Завтра, наверно, не буду писать.

Целую всех, Анти.

6 июня 1925 г. Париж

Милый Котька! Все дело теперь за визами, которые завтра отдам, и за попутчиками.

Володька меня не задержит, я от всего отказался, т. к. устал. Все же, видимо, выеду не раньше 15-го. Все деньги получил.

Дзиге аппарат завтра покупаю, ибо только сегодня получил по почте его деньги.

Посылаю в этом письме снимки, которые снимал Эренбург и мне подарил.

Что – Алешка кино бросил? Значит, буду работать с Вертовым. Сегодня я свободный человек, спал до 12 ч.

Вчера видел знаменитого киноартиста Тома Микса (ковбоя), очень хорош!

В цирках всех был по 2 раза.

Целую говорящую Мульку.

6 июня 1925 г. Париж

Жара адская. Сегодня получил посылку, папиросы. И купил летний костюм. Дзиге аппарат будет послан в понедельник.

В понедельник иду к консулу за паспортом и буду собирать вещи. Не так легко выбраться, как и въехать в Париж.

Заказал фотобумаги и пленки.

Сижу и курю «Герцеговину»³⁵.

Тебе покупать пойду с женой Морица.

Нет попутчиков, все хотят побыть побольше в Париже: Дурново до 18-го, Аркина еще не видел. Ну, пока, целую всех. Анти.

7 июня 1925 г. Париж

Милая Мулька!

Воскресенье, ходил купаться в Сене, такая жара.

Сижу, курю. Аркин, кажется, поедет 15-го. Но он хочет прямо из Франции в Кенигсберг, а из Кенигсберга морем в Ленинград. Можно из Франции прямо в Ригу.

Одному не хочется ехать, вдруг отберут аппараты.

Теперь и делать нечего, а уехать нельзя… Завтра получу документы.

Привет всем, ничего писать не хочется.

Ваш Мулька.

8 июня 1925 г.

Посылаю Дзиге Вертову аппарат СЕПТ № 0905 с объективом Цейса 1:3,5 см, в кожаном футляре с шестью бобинами.

Не знаю, когда уеду, все зависит от попутчиков, которым не хочется ехать, как мне. Право, сейчас интересно еще побыть в Париже, так как я сегодня получил билет на право производить съемку на выставке от Генерального комиссара и буду каждый день снимать.

Боюсь, что раньше 20-го не уеду, т. к. всем хочется отдохнуть. А я уже отдохнул, скучаю по тебе, как никто из них.

Сегодня консульство закрыто, хотел получить паспорт.

Завтра увижу брата Кауфмана. Володьку давно не вижу.

Жалко, что ты не пишешь, я все еще буду писать, а ты пишешь, это последнее…

Привет дочурке Муле, Жемчужному, Жене.

Целую. Анти.

10 июня 1925 г. Париж

Милая Мум!

Получил в консульстве выездную визу, должен переехать Себеж до 9 июля.

Дня через 2–3 пойду собирать визы стран, через которые проеду, завтра узнаю маршрут. Хочу ехать морем, через Голландию в Питер, или иначе.

Выеду, наверно, числа 17-го или 18-го; если морем, то 9 дней, если поездом, то 4 дня.

Море-то я хочу видеть, очень люблю его. 12-го отправлю Дзиге аппарат.

Сам купил печатную машинку к «Септу», набралось чемодана три.

Получил разрешение снимать на выставке, чем и увлекаюсь, сам проявляю, а печатать буду дома.

Был Кауфман… Парень он славный и настроен советски, но при чем тут я…

Дзига спрашивал у тебя, зачем я купил с «Септом» треножник. Ну и дурак же он. Я купил, конечно, к фото. Я купил еще один – снимать архитектуру, в комнате, с выдержкой, ведь здесь треножники чудные и дешевые.

На открытии собралась огромная толпа французских рабочих, которые встретили Красина криками «Да здравствуют Советы» и запели «Интернационал». Полиция попросила Красина войти в здание и рассеяла толпу, а де-Монзи, сказав: «Я извиняюсь, но я не уполномочен своим правительством присутствовать на демонстрации», – быстро ушел.

Когда Красин в речи сказал, что в искусстве всюду есть Ленин, так как для нас его память велика, де-Монзи ответил: «Мне очень приятно, что вы тоже чтите великие могилы»…

Все почти газеты пишут о русском павильоне, ни об одном так много не писали и не пишут, это – определенный успех.

Ряд предпринимателей предлагают за деньги везти выставку в Голландию и др. страны.

Ну, не скучай, целую и хочу целовать.

Анти.

10 июня 1925 г. Париж

Милый Хомик!

Коган завтра выезжает в Москву, но я с ним не поеду…

Сейчас жара, сижу в пижаме, буду проявлять и попробую печатать.

Скорей хочу получить разрешение на вывоз и уехать. Ходил в посольство, подал заявление о провозе вещей, вычеркнули духи, за них нужно все равно платить пошлину.

Сегодня новость, Бельгия не дает визу русским, придется ехать через Страсбург.

У Володьки несчастье. Вытащили из кармана все его деньги для Америки, 130 долларов, он теперь без копейки. Но ему одолжат в посольстве, мне он был тоже должен 280 фр., наверно, уже не отдаст.

Либерману привезу ручку, а Копыловой еще не знаю что. А тебе самого себя, одетого в ю рубашек, три костюма и с чемоданом аппаратов. Веселого, здорового и радостного.

Пришлю телеграмму о выезде и где нахожусь.

Целую. Анти.

14 июня 1925 г. Париж

Получил разрешение на провоз вещей.

Купил чемодан, во вторник укладываюсь.

Получил повестку о деньгах – 15 фр. Это, вероятно, Эдди. Взять их смогу, а купить – нет. Женщин нет. Не могу без них купить… Мориц уехал на неделю на море вместе с женой.

Еду с Аркиным, завтра получаем визы, если их не задержат. Выедем 18-го, поездом.

Счастлив, что все идет к отъезду.

Картины оставлю, Мориц пришлет с экспонатами.

Целую и скоро буду целовать.

Писем нет от тебя. Твой Хомик.

______________

1 Эрдман Борис Робертович (1899–1960), художник театра.

2 Алексей Ган (1893–1942), художник-конструктивист, режиссер, дизайнер, член «Общества современных архитекторов» и группы «Октябрь», оформлял журналы «Кинофот» и «Современная архитектура».

Снял несохранившийся фильм «Остров юных пионеров» (1924), который демонстрировался в советском павильоне на парижской выставке. Был женат на режиссере-документалисте Эсфири Шуб (1894–1959).

3 В своем багаже Родченко вез более 200 номеров (судя по таможенной описи) различных работ для выставки: проекты мебели и оборудования, фотомонтажи и плакаты, архитектурные проекты, проекты театральных костюмов, рисунки для ткани, книги и журналы, как свои, так и Степановой. Все это потом вошло в состав экспозиции по разным разделам: Искусство книги, Искусство улицы, Искусство мебели, Театр, Искусство текстиля и т. д.

4 В. Мориц, искусствовед, отвечал за подбор экспонатов в целом и за развеску театрального раздела на выставке.

5 Георг Гросс (1893–1959), немецкий художник, график и карикатурист. Дадаист, член компартии Германии, которую покинул после посещения Москвы. В серии своих журнальных статей и карикатур создал портрет Берлина 1920–1930-х годов. С приходом Гитлера к власти эмигрировал в Нью-Йорк.

6 Всероссийская сельскохозяйственная и кустарно-промышленная выставка в Москве (1923) явилась первым смотром новой советской архитектуры. Основные павильоны были построены по проектам И. Жолтовского и его учеников, среди других новаторских архитектурных произведений – павильон «Махорка» К. Мельникова, павильон Дальнего Востока И. Голосова, ряд построек Иностранного отдела В. Щуко, павильон «Известий ЦИК» А. Экстер и Б. Гладкова, киоск А. Лавинского и др.

7 Фидлер Иван Иванович (1890–1977), архитектор.

8 Александр Львович Поляков (1889–1924), архитектор, отвечал за окончательное оформление всех фрагментов экспозиции советского раздела.

9 Речь идет об интерьере показательного Рабочего клуба, который Родченко должен был построить по своим проектам в натуре. Как и в настоящем клубе, там должны были висеть плакаты и какие-то злободневные лозунги, а также стенная газета. Поэтому Родченко и просил режиссера Виталия Жемчужного, который занимался в те годы постановкой клубных вечеров, сочинить какие-нибудь текстовки для Рабочего клуба в Париже.

10 Фактически Родченко и Степанова расписались только в Молотове, в 1942 году во время эвакуации.

11 В. Ф. Степанова как художник-производственник делала в этот период рисунки для тканей на Трехгорной мануфактуре.

12 Изба-читальня – второй крупный экспонат выставки. Была сделана по проекту студентов ВХУТЕМАСа под руководством Антона Лавинского. Родченко, видимо, имеет в виду расстановку вещей и оформление комнаты избы-читальни.

13 Живописец Давид Петрович Штеренберг входил в это время в выставочный комитет по подготовке советского раздела для Международной выставки Декоративных искусств и художественной промышленности в Париже в 1925 году, был художественным руководителем экспозиции.

14 Речь идет об архитекторе Дмитрии Федорове. Степанова в то время еще продолжала носить его фамилию.

15 В Париже Родченко купил себе фотоаппарат «Ика» 4 x 6,5, снимал виды выставки и Рабочий клуб на специальные кассеты с пленкой, видимо, отдавал их в проявку и печать в магазине, а затем посылал отпечатки в Москву жене.

16 Рабинович Исаак Моисеевич (1894–1961), театральный художник, живописец, педагог. В Париже оформлял раздел Госиздата, помещавшийся на первом этаже павильона Мельникова. Тео ван Дусбург (1883–1931), голландский архитектор, живописец, график, член группы «Де Стиль».

17 Дзига Вертов (Кауфман Давид Абрамович) (1897–1954), кинорежиссер-документалист, автор фильмов «Кино-глаз» и «Шестая часть мира», для которых Родченко делал киноплакаты.

18 Эльза Юрьевна Триоле (1896–1970), писательница. Сестра Лили Брик, супруга Луи Арагона, жила в Париже.

19 Родченко очень приглянулся небольшой киноаппарат «Септ» для съемки кинохроники. После долгих раздумий он все-таки купил его, а также и приставку для просмотра кинолент. Киноаппаратом он иногда пользовался и как узкоформатной фотокамерой – снимая фотохронику.

20 На выставку также должна была приехать и делегация студентов ВХУТЕМАСа, но они были в Париже уже позже, когда Родченко вернулся в Москву.

21 На втором этаже построенного по проекту Мельникова отдельного советского павильона располагалась экспозиция Госторга. Родченко проектировал витрины и оформление для этого раздела.

22 Кулешов Лев Владимирович (1899–1970), кинорежиссер, педагог. Анна Коноплева, дочь Эсфири Шуб.

23 А. Дурново – художник-прикладник. Отвечал на выставке за раздел кустарного творчества.

24 Скорее всего, это знаменитый бал «Большая Медведица», который устраивали в честь русских художников их бывшие соотечественники, жившие в Париже.

25 Аркин Давид Ефимович (1899–1957), художественный и литературный критик, искусствовед.

26 В. В. Кандинскому.

27 Оборудование рабочего клуба не было привезено в Москву. По окончании выставки оно было подарено французской компартии.

28 Алексей Ган.

29 Красин Леонид Борисович (1870–1926), советский государственный деятель, дипломат.

30 Имеются в виду эскизы декораций и «геометрические» костюмы Варвары Степановой к пьесе «Смерть Тарелкина»

31 Киноки – творческая группа деятелей хроникального кино, созданная Дзигой Вертовым, куда входили и операторы М. Кауфман и А. Лемберг. ЛЕФ – Левый фронт искусств. Литературно-художественная группа, издавала журнал «ЛЕФ» и позднее «Новый ЛЕФ», ответственный редактор – В. Маяковский.

Чужак (Насимович) Николай Федорович (1876–1937), литературный и художественный критик. Работал в те годы в московском Пролеткульте (1917–1932) – культурно-просветительной и литературно-художественной организации пролетарской самодеятельности в разных областях искусства.

32 Советский раздел на выставке в Париже помещался в нескольких зданиях: павильоне Мельникова, в галерее на эспланаде Дома Инвалидов (Рабочий клуб) и в Гран-пале (разделы: архитектура, театр, текстиль, кино, фотография, полиграфия и реклама).

33 Очевидно, кроме проектов, обложек и графики, Родченко возил с собой в Париж и некоторые работы маслом – беспредметные композиции 1919–1920 годов. Видимо, он собирался устроить выставку или издать книгу.

34 Добровольное общество содействия Военно-морскому флоту.

35 Папиросы «Герцеговина Флор», которые прислала из Москвы Степанова.

От товара к товарищу

В 1925 году выдающийся советский художник Александр Родченко в первый и единственный раз в своей жизни оказался за границей. Несмотря на то, что Родченко прибыл в Париж для работы (постройки, как бы мы сейчас сказали, инсталляции – «Рабочего клуба» в павильоне СССР на Международной выставке декоративного искусства и промышленности), покупки и впечатления от магазинов неожиданно для него самого заняли в его парижской жизни много места, о чем можно судить по его письмам жене, художнице Варваре Степановой. В течение нескольких месяцев, проведенных в Париже, Родченко постоянно ходит по магазинам, присматривается и приценивается, совершает покупки для дома, семьи и друзей.

Письма Родченко из Парижа – потрясающий человеческий документ, фиксирующий испытание, через которое впоследствии проходили многие советские и все бывшие советские граждане: первое столкновение с миром развитого консюмеризма, усугубленное незнанием иностранного языка. Этот же фактор в известном смысле очищает впечатление Родченко от Запада, дистиллирует его до базовых моментов: покупка служит заменой коммуникации. Родченко убит и раздавлен количеством выставленного на продажу и невозможностью купить «все это». Это чувство для него мучительно, но он полагает, что оно неизбежно порождается капитализмом (при том, что возможность купить «что-нибудь» открыта: Родченко несколько раз замечает, что все относительно дешево). Привлекательные и на первый взгляд доступные западные товары вызывают у него одновременно влечение и отвращение, почти страх. Параллельно – вслед за теоретиками ЛЕФа, но на собственном опыте – он думает о том, каким должен быть новый предмет, свободный от системы буржуазного рынка, от примата меновой стоимости, от той «коросты красоты», которая изолирует людей от вещей и друг от друга, а также эффективно маскирует ухудшение качества товара или уменьшение его количества.

«Свет с Востока – в новом отношении к человеку, к женщине и к вещам, – пишет Родченко. – Наши вещи в наших руках должны быть тоже равными, тоже товарищами, а не этими черными и мрачными рабами, как здесь.

Искусство Востока должно быть национализировано и выдано по пайкам. Вещи осмыслятся, станут друзьями и товарищами человека, и человек станет уметь смеяться, и радоваться, и разговаривать с вещами».

«Все это чужое и легкое, как будто из бумаги…»

Уже через четыре дня его пребывания в Париже Родченко открывается истина, освоенная многими постсоветскими людьми – «здесь дешево отчасти потому, что плохой материал, ибо им важно дешево купить, модно ходить, а как новая мода, опять новое покупать». В быстрой смене мод он справедливо усматривает коммерческий интерес. У самого Родченко – в творчестве которого по крайней мере с 1914 по

1925 год манеры, материалы и медиа сменялись с бодрой, спортивной быстротой, – логика новаторства подчинена высшей цели, а о западной промышленности он говорит то, что мог бы сказать и о западном искусстве: «работают и делают много хороших вещей, но зачем?». Западные вещи его не удовлетворяют, если качество в них является самоцелью. Советское искусство и советский предмет должны быть наполнены сознанием цели. Нерыночный предмет – это овеществленная сущность, а не модная видимость, и сущностью этой должна являться сама субстанция труда. Капитализм отчуждает труд в пустых знаках-товарах, но при социализме труд должен остаться неотчужденным, сохранить свой творческий потенциал. Именно поэтому советские вещи – в идеальном своем варианте – противятся эстетике «товарного вида» и постоянного лживого показывания и честно выполняют свое предназначение: теплые штаны греют, макароны питают, зенитные установки стреляют. Немодный, ни во что не упакованный, бесформенный с точки зрения товарной эстетики предмет воплощает ненарушенную сущность; его заметная многотрудность, запечатленное в нем усилие (неловкость, негладкость, несовершенство вещи) есть песнь о труде – песнь, которая считает своим долгом быть правдивой.

«…Уводят любую»

Первое, что увидел Родченко в Париже, был продавец порнографических открыток. Через пару дней, прогуливаясь, он зашел в «какую-то „Олимпию“», где был неприятно поражен тем, как «подходят, танцуют, уводят любую». Западный мир показался ему миром тотальной продажности, где всякая женщина и всякая вещь ведет себя как проститутка. Она сверкает красивой и сексапильной упаковкой, бесстыдно предлагая себя.

С этой точки зрения реклама, разумеется, лжива. Еще в 1922 году, Родченко исполнил для журнала «Кино-фот» коллаж из фрагментов рекламных фотографий: изображения вещей перемежаются с фотографиями парочек, в которых женщина при помощи кокетства и иных ужимок явно манипулирует своим партнером; надо всем царит вырезанное из газеты слово «Уговорила», а ниже изображение роскошной по тем временам ванной комнаты перечеркнуто фразой «Щадите трудовые деньги».

И все же мы знаем, что Родченко отдал много сил и времени работе именно в рекламе, снова и снова подбирая визуальный эквивалент к «Нигде кроме, как в Моссельпроме». Но социалистический предмет противопоставлял западной лживо флиртующей призывности вовсе не аскезу, но призывность честную. Советская государственная (а не частная, НЭПовская) реклама, которой занимался круг ЛЕФа и в том числе Родченко, прямо и несколько наивно зовет «Покупай». Так же, презирая флирт, ведет себя и женщина конструктивизма, какой она запечатлена в эскизах спортивной одежды, выполненных Степановой, и постановочных фотографиях этих костюмов, сделанных Родченко. Эта женщина стоит широко расставив ноги, в явно сексуальной позе, при этом без всяких признаков кокетства, с честной и прямой призывностью. Здесь исключена ситуация покупки, но возможно (и требуется) взаимное согласие. Советская вещь, какой она виделась конструктивистам (в их производственнических проектах – абстрактных конструкциях и реальных кроватях, которые с равной готовностью раскладывались при первом нажиме зрителя/потребителя), – это овеществленное недвусмысленное «да», это то позитивное отношение к миру, та рвущаяся к человеку, честно проявляющая себя сущность, которую теоретик конструктивизма Алексей Ган определил словом «тектоника». Алюминиевые кастрюли, байковые халаты и раскладные диваны-книжки не кокетничают с нами, не хотят бороться за то, чтобы понравиться. Так не озабочена своим статусом уникальная, специально для нас сделанная вещь в домашнем хозяйстве. Пусть даже она не очень красива, она кажется нам таковой. Развод с нами ей не угрожает. Нерыночный предмет базируется на презумпции того, что нравится, того, что он среди своих, что человек человеку не волк. Такой предмет валиден только при условии заранее созданной общности между людьми, только в обстановке консенсуса. То же относится и к нерыночному произведению искусства, которое – как в случае круга конструктивистов, так и для современного «критического искусства» – обращается прежде всего к мечтаемому, идеальному зрителю, зрителю-соратнику, каким обычный зритель еще должен захотеть стать.

«Вещи станут товарищами»

Родченко постоянно проводит параллели между женщиной и вещью, считая, что обе они должны освободиться от вещного статуса. Положение объекта следует уничтожить вовсе, все люди и предметы должны получить статус равноправных субъектов (такие предложения в радикальной экологической политкорректности, озабоченной, например, правами древесины и молочных продуктов, действительно делаются). Предмет потребления, утративший объектность, вещь как субъект и есть советский предмет в его реальном облике, в повседневной жизни. Это предмет, приспособленный к потребителю: ушитые в боках платья; разношенные туфли; электросчетчик, переделанный так, что крутится в обратную сторону; радиоприемник, настроенный исключительно на «Голос Америки». А в особенности – все сделанное дома, будь то варенье с пенкой, свитера ручной вязки или собственноручно сбитые книжные полки. Значительную долю советских предметов составляли вещи переделанные, к чему призывали и чему учили многочисленные тогдашние журналы, из которых можно было узнать, что полезного можно сделать из старой шины и негодной зубной щетки. Такие вещи прежде всего нестандартные, личные, а следовательно, субъектные. Именно такие вещи, а вовсе не абстрактные новые изделия советской промышленности, составляли повседневную бытовую среду жителя СССР. Советская цивилизация, вопреки антисоветским штампам, – это не унификация и не стандарт, а, напротив, индивидуальное отступление от стандарта. Это вовсе не коммунальность, а напротив, огромный примат частного над общественным, при, впрочем, большой их взаимозависимости. Советская экономика, равно как и культура, может быть понята только как комплекс официальной и неофициальной частей. Ужасное качество изделий советской консервной промышленности своей оборотной стороной имело высочайшее искусство домашних огурцезасольщиков; иностранцы всегда поражались тому, как хорошо можно поесть у советских людей дома и как плохо – в столовых. Меж тем это были зависимые друг от друга факторы: повышение качества общепита в постсоветские годы быстро привело к падению качества (или, во всяком случае, резкому сужению предложения) в области домашней еды.

«Вещи не должны быть рабами»

Забота о субъектности любых меньшинств заставляет Родченко думать не столько о том, что человек не должен быть рабом вещи, сколько о том, что ей самой не следует быть рабой. Вещи – это пролетарии. В написанном в 1924 году романе Мариэтты Шагинян «Месс-Менд» вещи-пролетарии борются со своими угнетателями-владельцами: герой романа Микаэль Тингсмастер (Мик-Маг) учит рабочих «одушевлять вещи магией сопротивления» уже в момент изготовления, поскольку они «идут служить во вражеские кварталы».

Одушевление достигается путем солидарного слияния рабочего с материалом вещи, в чем можно видеть реминисценцию того, как специфика русского авангарда была определена в 1913 году футуристом Бенедиктом Лифшицем: «сокровенная близость к материалу» в противоположность западной отстраненности и критичности. Готовность к солидарности и близости, которые когда-то считались русской национальной чертой, а теперь трактуются как сущность социализма, были идеалом и для лефовского круга конструктивистов (к нему близка и Шагинян), но даны они только рабочим и обитателям государства рабочих. He-рабочие (то есть угнетатели и их прихлебатели) не могут насладиться близостью к вещам. «Меня не любят вещи», – признается мещанин, осколок старого быта Николай Кавалеров в романе Юрия Олеши «Зависть». В приключенческом романе Шагинян вещи, сделанные по заветам Мик-Мага, помогают пролетариям бороться с буржуазией: в нужный момент замки размыкаются от одного нажима рабочего, двери подслушивают, зеркала – фотографируют. Таким образом, свою основную функцию они не исполняют вовсе (замки не запирают) или исполняют каким-то образом, о котором нам мало что известно (неясно, хорошо ли отражают зеркала в свободное от фотографирования время).

Этот роман-утопию можно посчитать антиутопией, пророческой пародией на тотально наполненный «прослушками» быт эпохи КГБ. Пророчество относительно послевоенного СССР, однако, состоит и в том, что предмет потребления здесь не только не дружественен к потребителю, но и нарочно вредит ему, будучи при этом заодно с производителем. «Хозяин вещей – тот, кто их делает, а раб вещей – тот, кто ими пользуется», утверждает Шагинян устами Миг-Мака. Эта философия прямо противоположна консюмеристской установке современного западного капитализма и, следовательно, имеет совершенно другие культурные и экономические последствия. Если естественным следствием капиталистической «товарной эстетики» и соответствующей идеологии является так называемый «шоплифтинг», или воровство в магазине самообслуживания (вор поддается именно тому соблазну обладать, на который рассчитана вообще вся эстетика товара), то в СССР столь же типичным феноменом являлся тип поведения «несунов», или производителей, уносивших с заводов и фабрик готовые изделия и запчасти, полагая (в соответствии с идеологией социализма), что они им принадлежат.

В позднесоветское время потребители, которым нехорошие (в моральном и физическом смысле) вещи нанесли вред, солидаризировались между собой против команды, в которой плечу к плечу стояли вещи и производители. Информация о том, какие сосиски съедобны, а какие нет, передавалась из уст в уста, как во время партизанской войны. Продавщица всегда держала сторону покупателя и часто «не советовала» покупать сметану, зная о ее несвежести. Армия потребителей задавила армию производителей количественно. В связи со всемирным феноменом трансформации рабочего класса никто в СССР не считал себя производителем, меж тем покупателями были все.

«Скорей бы купить…»

Аскетический быт советского государства хранил в себе колоссальные залежи желаний, которые оказывались спроецированы на немногие предметы быта, в особенности импортные. Конструктивисты склонны были всегда недооценивать эти человеческие слабости, но Родченко в Париже, искушаемый недоступными витринами, много перестрадал и многое понял. Именно после своей парижской поездки он пришел к пониманию того, что всякое изображение есть изображение желания и желаемого. Именно тогда в его фотографиях вновь возникли уничтоженные было женщина, вещь и реминисценции традиционной картины.

В 1927–1928 годах Родченко стал снимать (купленной в Париже техникой) «эстетские», визуально эротизированные натюрморты из стеклянных ваз, заслужившие критику его товарищей-лефовцев, а также весьма необычные портреты Степановой – теперь уже не в рабочей косынке и не в длинной юбке с широко расставленными ногами, а в подчеркнуто «сексапильном» наряде: узкой юбке, со скрещенными ногами в шелковых чулках, в длинных бусах, иногда с распущенными волосами и на постели. На этих фотографиях вещи – хрустальные салатницы, жемчужные бусы и зеркала – вызывают у нее нечто вроде эротического восторга. По крайней мере так снимки срежиссированы Родченко. Новизна ее изображения еще и в том, что она подчеркнуто пассивна, с опущенными долу глазами; такой же пассивной (и прекрасной) выглядит теперь у Родченко вещь. Внутри его произведений неожиданно прочитываются традиционные отношения «субъект-объект», которые не столько отреставрированы, сколько продуманы им – в канун того, как оформилась эстетика социалистического реализма, которая базировалась как раз на реставрации традиционного живописного объекта при понимании его исключительно как объекта желания. Родченко шел тем же путем, но более рискованным и потому более интересным его руслом.

«Вещь-товарищ» оказывалась еще в большей степени наполнена желанием, чем даже вещь-товар. Советская эстетика, стремившаяся избежать и прямо запретить эротическую ситуацию вуайеризма как несправедливую, неравноправную и индивидуалистическую, ориентировалась на «взгляд массы», но этот голодный взгляд порождал вуайеристские энергии колоссальной силы. Вещь в советской цивилизации оказывалась донельзя фетишизированной, а атмосфера «товарищества» – близости, единения, слияния – донельзя сексуализированной. Отсутствие частной собственности снимало культурные и эстетические барьеры. Несмотря на многочисленные научные труды и не менее многочисленные личные воспоминания, все еще ново звучит точка зрения, согласно которой секс не просто не отсутствовал в жизни граждан СССР, но всегда занимал в ней одно из центральных, а весьма часто и непомерно гипертрофированных мест. Как и интимность отношения с вещами, эта часть советской цивилизации еще будет когда-нибудь исследована.

2 апреля 1925 года (ему оставалось сидеть в Париже два с половиной месяца) Родченко мечтал о том, как бы быстрее уехать домой. «И вот я думаю скорей все устроить, заработать, купить и – какое счастье – приближаться к Москве. Отсюда она такая дорогая». Для Родченко «дорогая» означает близость и теплоту, а не уровень цен; абсолютная, а не относительная ценность. Сегодня, когда Москва стала «дорогой» совершенно в ином смысле, фраза Родченко читается иначе. Желание «скорее все купить» на Западе, потому что Москва «такая дорогая», хорошо знакомо многим сегодняшним постсоветским гражданам. Они на собственном кошельке узнали, во сколько им обходится фетишизация капитализма и его символических форм (в частности, предметов роскоши и всего того, что на них отдаленно похоже) в нынешней России. Опьянение товариществом на территории бывшего социализма привело к опьянению товаром.

Екатерина Деготь

Список иллюстраций

с. 9 А. М. Родченко в Париже на ступенях павильона К. С. Мельникова. Фотография Анри Мануэля (Henri Manuel), 1925 г.

с. 11 В. Ф. Степанова в платье, сшитом из ткани, напечатанной по ее рисунку на Первой ситценабивной фабрике в Москве. Фотография А. М. Родченко, 1924 г.

с. 17 Гран-Пале. Вход в советский раздел экспозиции Международной выставки декоративных искусств и художественной промышленности в Париже. 1925 г.

с. 19 Фрагмент экспозиции советского раздела. Стенды с рекламными плакатами. Публикация в журнале «Красная Нива». 1925 г.

с. 24 Фрагмент экспозиции советского раздела. Раздел Государственного фарфорового завода. Фотография А. М. Родченко. 1925 г.

с. 31 Лестница на второй этаж советского павильона. Архитектор К. С. Мельников. Фотография А. М. Родченко, 1925 г.

с. 33 Эмблема советского павильона. Архитектор К. С. Мельников. Фотография А. М. Родченко, 1925 г.

с. 40 Рождение дочери Варвары. Слева направо: мать А. М. Родченко – О. Е. Родченко, В. А. Родченко, В. Ф. Степанова. Фотография А. М. Родченко, 1924 г.

с. 49. Макет комнаты Рабочего клуба А. М. Родченко. Фотография А. М. Родченко, 1925 г.

с. 53 Интерьер советского павильона. Архитектор К. С. Мельников. Второй этаж. Экспозиция Госторга. Проект экспозиции А. М. Родченко. Фотография Анри Мануэля. 1925 г.

с. 65 Рабочий клуб. А. М. Родченко. Эмблема. 1925 г.

с. 66 Рабочий клуб. А. М. Родченко. Проект витрины для фотографий. 1925 г.

с. 67 Рабочий клуб. А. М. Родченко. Проект уголка Ленина. 1925 г.

с. 68 Рабочий клуб. А. М. Родченко. Проект шахматного столика. Ортогонали. 1925 г.

с. 69 Рабочий клуб. А. М. Родченко. Проект шахматного столика. Аксонометрия. 1925 г.

с. 70 Рабочий клуб. А. М. Родченко. Проект библиотеки. 1925 г.

с. 71 Рабочий клуб. А. М. Родченко. Проект складной трибуны. 1925 г.

с. 72 Рабочий клуб. А. М. Родченко. Проект входной группы с трибуной. 1925 г.

с. 74 Рабочий клуб. А. М. Родченко. Проект стенной газеты. 1925 г.

с. 76 Каталог советского раздела Международной выставки декоративных искусств и художественной промышленности в Париже. Обложка. А. М. Родченко. 1925 г.

с. 81 Рабочий клуб. А. М. Родченко. Макет лампы. Фотография А. М. Родченко, 1925 г.

с. 83 Рабочий клуб. А. М. Родченко. Фотография Анри Мануэля, 1925 г.

с. 85 Париж. Бульвар. Фотография А. М. Родченко, 1925 г.

с. 89 Рабочий клуб. А. М. Родченко. Витрина для фотографий. Фотография А. М. Родченко, 1925 г.

с. 91 Рабочий клуб. А. М. Родченко. Книжная полка. Фотография А. М. Родченко, 1925 г.

с. 93 Рабочий клуб. А. М. Родченко. Фотография А. М. Родченко, 1925 г.

с. 95 Париж. Башня туризма на выставке 1925 года. Фотография А. М. Родченко, 1925 г.

с. 97 Рабочий клуб. А. М. Родченко. Фотография А. М. Родченко, 1925 г.

с. 99 Рабочий клуб. А. М. Родченко. Шахматный столик. Фотография А. М. Родченко, 1925 г.

с. 99 А. М. Родченко за шахматным столиком. 1925 г.

с. 101 Париж. Уличное кафе. Фотография А. М. Родченко, 1925 г.

с. 105 Париж. Мост Александра III в дни выставки. 1925 г. с. 109 В. Ф. Степанова. Фотография А. М. Родченко, 1924 г.

с. 111 Диплом А. М. Родченко с парижской выставки. 1925 г.

с. 113 А. М. Родченко в производственном костюме. (Костюм сшит В. Ф. Степановой по проекту Родченко.) Фотография М. Кауфмана, 1923 г.

Оглавление

А. М. Родченко – В. Ф. Степановой

В. Ф. Степанова – А. М. Родченко

А. М. Родченко – В. Ф. Степановой

В. Ф. Степанова – А. М. Родченко

А. М. Родченко – В. Ф. Степановой

В. Ф. Степанова – А. М. Родченко

А. М. Родченко – В. Ф. Степановой

В. Ф. Степанова – А. М. Родченко

А. М. Родченко – В. Ф. Степановой

В. Ф. Степанова – А. М. Родченко

А. М. Родченко – В. Ф. Степановой

В. Ф. Степанова – А. М. Родченко

А. М. Родченко – В. Ф. Степановой

От товара к товарищу

Список иллюстраций

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © читать книги бесплатно