Чётки

Вместо пролога

В детские годы, мы – юные мальчишки – бегали на спор по знойным пыльным улочкам старой Бухары, соревнуясь, кто из нас дольше вытерпит и не свернёт с жуткого солнцепёка в тень. Пятки нестерпимо жгло, словно мы бежали по раскалённым углям; на глазах наворачивались слезы, которые мы обязаны были скрывать от презрительных усмешек товарищей, ибо это означало самую низшую степень позора; до заветной цели было ещё так далеко, но мы не смели никуда свернуть, поскольку за нами зорко наблюдали остальные сверстники. И только путём неимоверных усилий, добежав до финишной черты и забежав в какую-нибудь подворотню, где нас никто не мог увидеть, мы от души давали волю своим слезам и стонам, корчась и страдая от боли, но при этом, ощущая гордость за то, что не оказались в числе позорных нытиков и слабаков.

Вот и теперь, спустя почти полвека, я вновь стою на той же самой улочке и грустно улыбаясь, вглядываюсь вдаль, намечая для себя очередную воображаемую финишную черту. Сумею ли я на этот раз до неё дотянуть? Я не знаю…

Восточный цикл

Бусинка первая – Раннее…

– Первое, что я должна сделать, – сказала Алиса самой себе, бродя по лесу, – вырасти до моего настоящего размера, а во-вторых – найти путь в тот прекрасный сад. Думаю, что лучшего плана никто не придумает.

(Льюис Кэррол «Алиса в Стране чудес»)

С сестрой. Бухара, 1959 г. Фото из семейного архива автора.

Из раннего детства память сохранила несколько самых ярких фрагментов. Один из них связан с детским садом, куда меня отдали, едва мне исполнилось три годика.

Под бдительным и заботливым оком воспитательницы, взявшись за ручки, мы стройной колонной направляемся на прогулку. Приветливое весеннее солнце ласкает нас своими тёплыми лучами, согревая и воскрешая к жизни всё вокруг.

Вот я, радостный и довольный, беззаботно бегаю за красивыми пёстрыми бабочками и большими стрекозами. Бабочек невероятное разнообразие, а у стрекоз огромные круглые глаза и удивительно длинный хвост. Меня никто не учил, но я знаю – как их следует ловить. Нужно осторожно, на цыпочках подкрасться к ним сзади и, медленно протянув руку, резко схватить указательным и большим пальцами: стрекозу – за хвост, а бабочку – в тот самый момент, когда она поднимет оба своих крыла и сомкнёт их вместе. Полюбовавшись, некоторое время, невероятным чудом природы, медленно разжимаю свои пальцы, отпуская «пленницу» на свободу и ещё долго провожаю взглядом, пока она не исчезает из виду.

Кругом, куда бы я ни кинул свой взор, меня окружают густая зелёная листва, высокая трава и удивительно красивые цветы, источающие такой терпкий и сладостный аромат, что у меня начинает кружиться голова.

А вот, тот самый момент, когда я, видимо, оторвавшись от группы, стою посреди этого великолепия совершенно один: не слышно ни голосов ребят, ни гудков машин, никаких посторонних звуков. Только я и Природа. Останавливаюсь как вкопанный, сражённый красотой и необъятностью этого мира и, задрав голову кверху, устремляю свой взор в голубое бездонное небо. В ушах стоит какой-то тихий и непонятный звон. Вот он постепенно нарастает, усиливается, я начинаю чувствовать некую вибрацию: такое ощущение, словно, в следующую секунду земля уйдёт из-под ног и что-то неведомое унесёт меня в неизвестное далеко. Мне становится одновременно страшно и жутко любопытно, однако, в последний момент, я внезапно встряхиваюсь, и – вновь, совсем близко от меня стоит воспитательница, а рядом весело кричат и смеются мои сверстники.

Вот, мне на руку села божья коровка. И я снова, осторожно и медленно подношу её почти вплотную к своему лицу, произнося заученной скороговоркой магическое заклинание:

Божья коровка

Улети на небо

Там твои детки

Кушают конфетки…

Ни на секунду не прерываясь, я повторяю бесконечно долго этот куплет, пока – наконец – насекомое не приоткрывает свои твёрдые, похожие на панцирь, крылья и не взмывает ввысь. Довольный и радостный, я заворожено провожаю её взглядом и, вскоре, забывшись, уже бегу к следующему кусту, где притаился майский жук – такой красивый, с темно-зеленными перламутровыми крылышками.

Почему-то, потом, когда я стану взрослым, этих жуков уже не станет. А может быть, они никуда и не исчезали? Может быть, просто, я перестал замечать их?

Ах, либИдо, либидО…

А вот и следующий фрагмент, который до сих пор вызывает ироническую улыбку, поскольку напоминает мне о том, что уже с самых детских лет я был обречён на то, чтобы неустанно проявлять повышенный интерес к противоположному полу, всячески обхаживая и красуясь перед ним своим оперением. Наверное, не случайно я родился в год петуха.

Тихий час. Все дети давно уже спят, и только мы с Лией никак не можем уснуть, шёпотом жарко споря и ни в какую не желая уступать друг другу. Наши кровати сдвинуты почти вплотную.

– Покажи ты, сначала – не унимаюсь я.

– У-у, ты какой хитренький! – не сдаётся моя соседка (кстати, – наши дома тоже расположены совсем рядом). – Нет, сначала ты покажи.

Мне совсем недавно сделали обрезание, обильно обложив мою гордость специальной чёрной ватой, способствующей быстрейшему заживлению и надёжно защищающей «хозяйство» от всякого рода инфекций и микробов. Со временем вата высыхает и постепенно, частями начинает отваливаться. Кожа шелушится и ужасно чешется, а потому я время от времени помогаю этому процессу искусственно. И вот, наконец, настаёт день, когда всё ненужное исчезает, обнажая идеально чистую и гладкую головку, и вчерашний «гадкий утёнок» во всей своей красе является изумлённому взору, преобразившись в красавца-лебедя!

По-видимому, мужская природа всё-таки изначально слаба и легко подвержена женским уговорам. Это зафиксировано мною уже в пятилетнем возрасте. Я сдаюсь, приспуская свои детские трусики и капитулируя на радость победителю. Лия внимательно и с интересом рассматривает этот странный довесок, который сейчас ей кажется таким необычным и смешным. Однако, вскоре она, то ли от смущения, то ли от стыда отводит глазки и мгновенно с головой скрывается под одеялом, коварно и предательски оставив меня с… «носом».

– А ты?! Теперь твоя очередь! – чуть не кричу я, чувствуя, как какой-то непонятный комок подступил к самому горлу и крепко сдавил его. Одна из первых обид. О подушку глухо разбиваются две крупные слезинки, расплываясь по ней большими мокрыми пятнами. Боже мой! Успокойся малыш и побереги свои слезы: тебе не раз ещё придётся расстраиваться в этой жизни по разным причинам, а потому – поверь мне – это ещё далеко не самая страшная измена.

Пройдёт несколько лет, и мы оба станем взрослыми. Лия, превратившись со временем в настоящую фотомодель, с высокими точёными ножками, тонкой талией и дразнящими округлостями в соответствующих местах, ещё долгое время будет жить в том же доме, напротив, заставляя грезить и захлёбываться собственными слюнками каждого мальчишку из нашей округи.

Это не наш двор, однако, даже поверхностное знакомство в небольшом городе, тоже требует соблюдения этикета. А потому, иногда, когда мы совершенно случайно встречаемся, я неизбежно первый, киваю ей головой и произношу вежливое «Здрасьте!», на которое она тоже, улыбаясь, свободно и совершенно раскованно бросает своё дружеское: «Привет!». И – как ни в чём, ни бывало – расходимся.

И всякий раз, меня терзает одна и та же мысль: «Интересно, а помнит ли она?»

Мне кажется, что – помнит…

Бусинка вторая – Двор

«Меня зовут Гарик, и родился я в Ереване.

Когда мне исполнилось 6 лет, я узнал, что я армянин.

Через три года мы переехали в Москву, где я стал лицом кавказской национальности.

Однажды на каникулы я поехал в Литву и там играл в футбол вместе с другими представителями русскоязычного населения.

Потом мы поехали в Америку, где меня почему-то стали называть русским.

Когда мне исполнилось 20 лет, я стал космонавтом и полетел на Луну, где встретился с представителями инопланетной национальности. И они спросили меня: «Кто ты?». Я попытался им объяснить, но они ничего не поняли и сказали:

«Давай мы будем называть тебя просто – Гариком»

(Письмо-сказка, написанная ереванским мальчиком и зачитанное диктором программы «Время»)

Как до обидного мало, оказывается, сохранилось картинок детства! Тех, что являются самыми чистыми и светлыми. Не замутнённые ничем, никаким влиянием из мира взрослого, чужого и – как вскоре придётся убедиться – жестокого, полного лжи и коварства. Так хочется глубже и надёжней спрятать их от этого мира. Для того, чтобы иногда, когда уже совсем станет трудно дышать, нырнуть туда за очередной порцией кислорода. Я с удовольствием хотел бы там остаться, но, к сожалению, мне пока это не удаётся. Как тот ныряльщик, которого нужда заставляет в очередной раз погрузиться глубоко в воду, чтобы, получив со дна морского заветную жемчужину, поднять её с собою в тот мир, где она будет выменяна на какие-то совершенно ненужные вещи, а кроме того, потускнеет вскоре и сама от прикосновения многих рук.

Эти картинки детства близки мне ещё и тем, что там нет ничего лишнего и непонятного: есть только светлая радость и тихая безмятежность. Там нет места никаким богам: нет ни Христа, ни Аллаха, ни Яхве, ни Будды… Там не существуют ни русских, ни узбеков, ни евреев, ни таджиков…

Там нет ни белых, ни красных… Ни черных, ни цветных.

Там есть только двое: ты и Вселенная. Такая же необъятная и свободная от любых условностей, как и твоя изначальная душа, которая только-только осознала свою обособленность, отделившись от божественного источника, но ещё не успевшая запачкаться миром взрослого.

Двор. Наш милый добрый двор. Прости пожалуйста за то, что я вынужден, буду только вскользь «пробежаться», хотя ты, безусловно, заслуживаешь отдельной большой книги. Ведь, я не свободен, а зажат рамками определённого жанра, и это обстоятельство не позволяет мне уделить тебе должного внимания. Я прекрасно понимаю тебя: ты дал нам всем поистине настоящее счастливое детство, сварив и сплотив в своём общем котле-пространстве очень многое, что на долгие годы потом выльется в тот основной стержень-фундамент, на котором будет возводиться всё остальное. И потому, вправе ждать от меня хоть какой-то благодарности, в виде отдельных воспоминаний.

Не волнуйся: за мною не заржавеет. Конечно же, вспомню!

Хотя, ты меня, недавно сильно расстроил…

Вероятно, права, все же, старая поговорка, гласящая: «В одну и ту же реку не войти дважды»…

Как-то, будучи в очередной раз в Бухаре, вместе со своими повзрослевшими детьми, я решил, во что бы то ни стало, показать им наш двор, в котором прошло моё детство: такое полное и насыщенное всевозможными играми.

Мне и раньше доводилось взахлёб рассказывать им о нём, о многочисленных друзьях, о невероятных историях и приключениях, а потому неудивительно, что дети не скрывали своей зависти к моему детству. А тут представилась возможность – увидеть своими глазами этот легендарный двор.

Пока мы шли, я прожужжал детям все уши, припоминая недосказанное или упущенное прежде. Глаза их светились весёлыми искорками и неподдельным восторгом – «поскорей бы взглянуть на месте на это чудо!»

Наконец, когда мы вплотную подошли к нашему старому дому, я внезапно смолк и, сбавив постепенно свои шаги, окончательно остановился, не в силах более сдвинуться с места: моему взору предстала совершенно чуждая картина.

Некогда живой неугомонный улей был безжизненно пуст и неузнаваем. Это был совершенно «мёртвый город» среди джунглей. Из всех жильцов, что жили прежде, я с трудом узнал тётю-Люду – маму, моего товарища Серёжи – которая, из некогда живой и энергичной женщины превратилась в сгорбленную старушку.

Комок подступил к горлу. Я хотел плакать и рыдать. Было только одно желание: поскорее покинуть это страшное место и бежать! Мне сделалось ужасно стыдно перед собственными детьми, словно я их коварно обманул и предал. Словом, это была настоящая трагедия.

С тех пор, я обхожу свой бывший двор стороной. Все, что было связано с ним, останется только в моей памяти и моем сердце. И это – самое родное и близкое – я постараюсь запрятать как можно глубже в себя. Я не хочу более расстраиваться. Мне хочется вновь уйти в небытие только с этими немногими сохранившимися картинками моего далёкого детства.

Бусинка третья – Мусульманские колядки

Медресе Рахмонкули-хана. Бухара. Фото автора.

Рамазан – один из самых священных месяцев мусульманского календаря. Именно в этот месяц по преданию был ниспослан Коран – самая почитаемая книга мусульман. И именно в этот месяц всем благочестивым правоверным предписано поститься.

Почти каждую пятницу, по установившейся бухарской традиции, папа с мамой старались «на выходные» навещать своих родителей, проживавших в «старом» городе. А это означало, что я опять буду носиться как ошалелый, босиком по горячему и плавящему от знойной жары асфальту с ватагой своих сверстников по узким бухарским улочкам, участвуя во всевозможных детских играх и предаваясь соблазну – залезть с риском для жизни в чужой сад, чтобы сорвать незрелый урюк (давчу) или виноград. Ну, кто же из нас ни разу не испытал в детстве подобное? Мы были детьми улицы, а потому загнать нас домой, было, делом нелёгким.

Когда же наступал месяц Рамазан, мы льстиво пробирались к своим тихим бабушкам с тем, чтобы выведать у них секрет формулы «открытия» и «закрытия» поста: нам тоже ужасно хотелось поучаствовать в таком великом и богоугодном деле, каким являлся пост. Проверить себя на выдержку и похвастаться своими результатами перед сверстниками и взрослыми. Взрослые смотрели на наш энтузиазм снисходительно, тем не менее, поощряя и поправляя нас.

Все разговоры о том, что постящиеся только и ждут ночи для того, чтобы заняться чревоугодничеством и развратом, я даже не стану комментировать, поскольку подобные утверждения очень далеки от правдоподобия и не имеют под собой серьёзной почвы.

А вот история, которую я вам изложу ниже, действительно имела место быть, когда я был глупым ребёнком. Мне до сих пор об этом стыдно вспоминать, но, как говорится, «из песни слов не выкинешь»…

Главным образом, Рамазан нам нравился из-за своих «колядок». Да, да – не удивляйтесь: эти «песни-колядки» пелись всей детворой, подходя то к одному, то к другому дому. Пелись они как на таджикском языке, так и на узбекском. Удивительно, но я почему-то, запомнил только на узбекский вариант:

«Ассалом-у-ляйкум! Бизлар келдик,

Пайгамбар йилини излаб келдик.

Хар йилда келади бир марта рўза,

Савоби – жавоби сиздан бизга.

Зумрале-зумрале, бир сўм берале,

Ок танга, кўк танга,

Чикора беринг жон янга!»

(«Мир вашему дому: мы к вам пришли,

Известить о священном месяце Посланника.

Раз в году приходит месяц Рамазан,

Богоугодного ответа ждём от вас.

Зумрале-зумрале, дайте один рубль,

Белую таньгу, или жёлтую таньгу,

Вынеси и подай нам, дорогая тётя!»)

Следует отметить, что бухарский дом строится по особому плану. Приоткрыв входную дверь, которая, как правило, никогда не запирается, кроме, как на ночь, вы попадаете в «раърав» (от тадж. «раъ», «рох» – «дорога», т. е. «рядом с дорогой») – небольшое помещение (чаще всего, с широким навесом), непосредственно перед самим домом. Справа или слева, обычно, располагаются «нужник» или какая-нибудь кладовка. Раньше, там размещались ясли для скота, поскольку в любом доме была какая-либо живность. На худой конец, обыкновенный ишак, который начинал пронзительно орать, едва на его территорию покушался чужак. В описываемый период ослов уже становилось все меньше: на смену приходила техника в виде обычного двухколёсного велосипеда – предмета «охоты» и особой зависти у местной детворы.

Владельцев личных автомобилей в описываемый период легко можно было сосчитать на пальцах одной руки.

Постояв ещё с минуту, детвора выкрикивала во двор:

«Ё савоб, ё жавоб!» (Или проявите благодеяние, или дайте ответ!)

Как правило, хозяева не заставляли себя долго ждать и выносили нам что-либо из еды (в чем мало мы нуждались), либо бросали за порог дома горсть мелких монет, достоинством от 5 до 20 копеек. За монету, в 50 копеек или (что было ещё реже) 1 рубль, могла развернуться настоящая баталия, которая, бывало, заканчивалась рукопашной. Колядки эти были делом весьма обыденным и привычным: взрослые, глядя на нас, вспоминали свои юные годы, и ностальгические воспоминания былого безвозвратного детства растапливали их сердца, понуждая их к милосердному акту в такой священный месяц.

Так и продолжалась бы, наверное, эта идиллия до сегодняшнего дня, если бы мы своим поведением не дискредитировали сам институт коляды, заставив взрослых пересмотреть своё отношение к нему, с учётом вновь сложившихся реалий на постсоветском пространстве.

А все дело было в том, что новому подрастающему поколению космонавтов и лётчиков, впитавших в себя атеистическую советскую пропаганду и идеологию, были чужды такие понятия, как страх перед божьей карой, перед чистилищем, перед ответственностью за свои поступки. Словом, чужды были все те моральные и нравственные устои, на чем зиждилось воспитание наших дедов и прадедов. А потому мы, поразмыслив немного, вдруг сообразили, что под предлогом колядок очень удобно «тырить» чужие велосипеды. Благо, их было, чуть ли не в любом доме и без всякой привязи.

Осторожно войдя во двор какого-нибудь дома, мы жадно озирались по сторонам в поисках вожделенного предмета и, увидев нашу двухколёсную жертву, спешно и незаметно старались вытащить её на улицу. Все было продумано до мелочей: едва кто-либо из домашних выходил во двор, как мы тут же, временно оставляли свою добычу в покое и пронзительным голосом завывали: «Ассалому-ляйкум, бизлар келдик…»

Внешне все выглядело невинно, и нам даже на первых порах все сходило с рук, пока… Пока инциденты с кражами велосипедов не приобрели характер массовой эпидемии. Верна пословица: «Что посеешь, то и пожнёшь». С каждым разом задача наша усложнялась, ибо бдительные хозяева были уже в достаточной степени проинформированы о последствиях подобных колядок, а потому вместо богоугодных конфет и монет на наши головы стали обрушиваться бранная ругань, а иногда и горсти камней.

Апофеозом наших похождений явился случай, после которого мы раз и навсегда забыли о традиционных песнопениях.

Войдя в очередной двор, часть из нас хором затянула известный мотив, другая же – ринулась расправляться с «железным двухколёсным конём», марки пензенского велосипедного завода. К нашему великому изумлению велосипед оказался намертво привязан к столбу массивной цепью, на концах которой висел огромный амбарный замок. В замешательстве мы притихли. Наконец, в глубине дома открылась дверь, и в свете сгустившихся сумерек, проявилась тёмная фигура мужчины.

– Ё савоб, ё жавоб! – со слабой надеждой, выдавили мы из себя.

– К#ток!!! (Х#й /вам/!!!) – оглушил нас отнюдь не богоугодным ответом грубый мужской голос, заставив нас как по мановению волшебной палочки, раствориться во тьме наступивших сумерек.

Жаль, конечно же, но на этом интерес к колядкам у нас пропал окончательно и бесповоротно.

Бусинка четвертая – Моя первая Пасха

худ. Т. Жердина «Цветок Жизни», батик, свободная роспись.

Манзурка выбежала из соседнего подъезда как раз в тот самый момент, когда я поравнялся с ним. Лицо её излучало неописуемую радость и ликование. В каждой руке было зажато по цветному яйцу.

– Что это у тебя? – ошалело уставился я на этакое диво.

– Крашеные яички! – Она разжала кулачки и демонстративно подняла их на самый верх: на ладонях, протянутых к солнцу, ярко запылали два яйца – одно красное, другое – оранжевое.

Я завистливо впился в них, не в силах оторваться от этого великолепия.

– Если хочешь, и тебе дадут – пожалела меня соседка. – Надо только сказать: «Христос воскрес – дайте одно яичко!»

Я не поверил своим ушам: «Только и всего?!»

– А где? – недоверчиво спросил я, на всякий случай.

– У тёти-Вали, на втором этаже.

В ту же секунду я метнулся в подъезд, торопливо перескакивая через ступеньки. В глубине души теплилась надежда, что и на мою долю должно что-либо остаться. Достигнув заветной двери, выждал немного и, отдышавшись, робко постучал в квартиру Давыдовых. Вскоре за дверью послышались шаги, затем звуки отпираемого замка и, наконец, дверь распахнулась. На пороге стояла Лариса, изумлённо уставившись на меня и как-то странно улыбаясь. Она была старше меня по возрасту, а потому круг её знакомых и интересов никак не пересекался с моими ровесниками.

– Чего тебе, Галиб? – выждав немного, спросила она.

И тут до меня дошло, что я напрочь забыл самое главное! Надо же: ведь, ещё с минуту назад повторял про себя эту «формулу-заклинание». И теперь стоял как дурак, глядя на соседку и хлопая своими ресницами. Однако медлить было нельзя и потому, набравшись смелости, я робко произнёс:

– Крест на крест – дайте одно яичко…

Не в силах сдержаться, Лариса прыснула и, повернувшись в сторону кухни, неожиданно засмеялась.

– Мама! – весело крикнула она вглубь квартиры. – Тут Галиб, «крест на крест», яичко просит!

«Ну, всё: не видать тебе никаких яиц! – сник я окончательно, жалея себя. – „Пароль“ не сумел запомнить».

И тут на пороге возникла добродушная и сияющая тётя-Валя. Она молча, по-матерински, чмокнула меня в лоб, и, тихо промолвив «Воистину воскрес!», протянула… целых три (!) разноцветных яйца: одно было такое же красное, как и у Манзурки, второе – голубое, словно небо, а третье – ярко жёлтое, как настоящее солнце.

Не помня себя от радости, я выскочил на улицу, дабы похвастаться своим «уловом» перед соседкой, но той уже не было: как назло, двор был пуст. Я задрал голову кверху и… замер. Во всем мире нас было только трое: голубое безоблачное небо, весело подмигивающее солнце и я, с крашеными яичками в руках.

Бусинка пятая – Мамин букет

Мама. Бухара, конец 60-х гг ХХ в. Фото из семейного архива автора

Ма-ма мы-ла ра-му…

Это – мы-ло.

(Из Азбуки советских времён)

Мама…

Всю жизнь она будет ассоциироваться с цветами, духами и … мылом. Сейчас попробую объяснить…

Мои родители поделят свою жизнь поровну: между семьёй и любимой работой. Так, если отец не мыслил себя вне стен родной редакции, то мама без остатка посвятит себя школе, являясь первой учительницей для многих детишек, которые учились в узбекских классах. Сколько поколений учеников она научит читать, писать и считать за всю свою тридцатипятилетнюю трудовую деятельность, мне так и не удастся выяснить.

Зато, хорошо запомнился тот день, когда я впервые пошёл в первый класс.

Первое сентября 1964 года. Мы идём вдвоём: я и мама. Она держит меня за руку и рассказывает о предстоящей учёбе, о школьной дисциплине и о том, что теперь я уже совсем взрослый и, следовательно, вполне ответственный человек, который обязан отвечать за свои поступки. Под ногами, кое-где, попадаются жёлто-оранжевые листья. Меня ни на секунду не покидает праздничное настроение и радостное ощущение чего-то торжественного и очень важного, которое должно вот-вот свершиться. Запомнились белые мамины носочки и её жёлтые туфли. А ещё – мамины глаза. Они светились тихой радостью и переполнявшей гордостью за своего сына.

Мама могла совершенно легко взять меня в свой класс, став одновременно моей первой учительницей. Но, определила меня в русскую школу. И за это я ей буду благодарен на всю оставшуюся жизнь.

В отличие от своих коллег, она никогда не прибегала к указке, как к воспитательному орудию многих учителей, никогда не оскорбляла своих учеников браными словами, не говоря уже о рукоприкладстве, что нередко имело место быть в обычных национальных школах.

Поэтому неудивительно, что, став уже совсем взрослыми и вполне состоявшимися личностями, многие из её бывших учеников будут наведываться к нам домой, чтобы выразить своей первой учительнице почтение и тёплые слова благодарности.

Но особенным днём в нашем доме был, конечно же, международный женский день 8-е марта. Во второй половине дня, когда мама возвращалась с работы, во дворе нашего дома можно было застать удивительную картину. Впереди, утопая в зелени бесчисленных букетов, идёт моя мама, а рядом, по обе стороны от неё, шествует почётный эскорт сопровождения, состоящий из её маленьких учениц, которых едва можно разглядеть из-за огромных охапок цветов.

Через минуту, вся наша квартира благоухала ароматами полевых цветов, тюльпанов и садовых роз, источая из себя терпкие запахи гиацинта и душистой сирени, гладиолусов и белоснежных лилий. Наконец, разобравшись с цветами, мама переходила к подаркам, которыми были набиты две огромные сумки, обтянутые кожзаменителем. В основном это были дешёвые духи «Кармен», «Гвоздика» и одеколоны «Шипр», «Тройной». Иногда попадались и «эксклюзивные» экземпляры, вроде «Красной Москвы» или «Ландыша серебристого». Наконец, на свет извлекался самый главный стратегический продукт – мыло. Туалетное и хозяйственное, с этикетками и без. Вскоре, на столе образовывался внушительный курган из различных брусочков и «кирпичей», который затем постепенно рассасывался, перебираясь в многочисленные шкафчики и полочки, заполняя собою всевозможные этажерки и сундучки.

Домочадцы же, прекрасно осведомлённые о том, что во многих семьях со скромным достатком, невероятным образом прочно закрепился в сознании ассоциативный ряд «учительница – знание – чистота – мыло» (тем более, что самое дешёвое мыло стоило 6 копеек), в этот момент испытывали двойственные чувства, подшучивая над мамой:

– Конечно: ходим мы грязные, не мытые, вот и дарят мыло.

Естественно, больше всех смеялась мама.

Пройдёт немало лет. Как-то, будучи на пенсии, мама сунется за очередным куском мыла и … надолго застынет в изумлении: заветный ящичек окажется пуст.

И тут я вдруг замечу, как глаза её увлажнятся, и по щеке сползёт ностальгическая слезинка.

– Надо же! – тихо прошепчет мама. – До меня только что дошло: я поймала себя на мысли, что никогда в жизни не покупала мыла. Обыкновенного куска мыла!

И, в следующую секунду, взглянув на моё недоуменное и вытянутое лицо, она не выдержит и радостно зальётся своим неповторимым смехом.

Бусинка шестая – Велик

Вероятно, у каждого из нас в детстве было заветное желание. Моей светлой мечтой был велосипед. Вначале – трёхколёсный, а чуть позже – в классе пятом-шестом – настоящий, двухколёсный. Нет, не «ПВЗ»¹: тот был слишком «взрослым» для меня, да к тому же и чрезвычайно дорогим – пятьдесят два рубля. Об этом не могло быть и речи. Меня вполне устроил бы «Школьник» или – на худой конец – «Ласточка». Правда, последняя, считалась «дамской» моделью, ввиду отсутствия передней рамы, но с другой стороны, это даже было, скорее, её плюсом, поскольку избавляло нас – низкорослых юнцов – от мучительных попыток, запрокидывать свои короткие ноги через высокую раму «взрослого» велосипеда. И по цене, второй тип «великов» был гораздо привлекательней – что-то, около 35 рублей. Однако и такая сумма, по тем временам, представлялась довольно внушительной для бюджета среднестатистической советской семьи.

Особенно, если учесть, что нас у родителей было пятеро. Тут уж, моим родителям, волей-неволей, приходилось придерживаться мудрой и осторожной политики, во избежание всевозможных обид со стороны остальных членов семьи, что выглядело вполне справедливо. А потому, рассчитывать на столь щедрый подарок, я мог лишь гипотетически, в своих самых смелых и невероятных фантазиях. Это выглядело примерно так же, как чуть позже, я вычитаю в книжках по астрономии: да, есть далёкие галактики, да, существуют в них звёздные системы, подобной нашей, и даже, очень возможно, имеется жизнь на какой-нибудь из этих далёких планет, но вероятность контакта настолько мала…

Словом, шанс был невелик, однако, именно эта слабенькая надежда, удивительным и непостижимым образом перевешивала всё остальное. Тем более, что мои мягкосердечные родители, не желая расстраивать ребёнка, дипломатично уклонялись от конкретного ответа, не говоря ни «да», ни – «нет». Это ещё более распаляло детское воображение: образ «золотого тельца» на двух колёсах, прочно засел в моём сознании. Велосипедом я грезил целыми днями и бредил во сне, по ночам. Иногда, мне казалось, что эта мечта вот-вот близка к воплощению, но всякий раз, в самый последний момент, неизвестно откуда взявшиеся непредвиденные обстоятельства, препятствовали осуществлению, снова отодвигая её на новый неопределённый срок. То, что происходило в такие минуты в очень ранимой и хрупкой душе ребёнка, невозможно передать словами. Обида – это совсем не то слово: эти чувства способен понять лишь тот, кому хоть раз довелось оказаться в подобной ситуации. Каждый раз, с трудом находя в себе силы, я «поднимался на ноги» и, заглушая в себе боль, вновь и вновь пытался заставить себя поверить в то, что уж, в следующий раз, я буду точно вознаграждён за все свои душевные муки и страдания. И каждый очередной такой случай, оставлял в моём сердце глубокие раны, которые, заживая со временем, оставляли, тем не менее, некие рубцы. Что тут скажешь: ребёнку так свойственно и ближе по своей природной сути, верить в чудо.

Мне бы, поднатужиться немного: прикинуться на недельку-другую паинькой и послушным сыночком; поднапрячься, подналечь и принести со школы хотя бы две-три «пятёрки»; поймать удобный момент, когда папа с мамой смеются, подойти к ним и тихо сесть рядом, изобразив на лице страдальческое выражение, полное скорби и утраты… И – всё! Можно смело готовить кусок марли или фланелевую тряпочку для любовной протирки и чистки новенького седла и бардачка, от которых так пахнет кожей и магазином!

Однако с Хитростью, дела у меня обстояли неважно: видать, пока я, раскрыв от удивления рот, изумлялся этому миру, остальные – более шустрые сверстники – расхватали ходовой, нынче, товар. А потому, когда я приплёлся к «шапочному разбору», со дна мешка, глупенько хлопая своими невинными глазками, на меня взирали лишь Доверчивость и Наивность. Так что, выбора у меня не было: пришлось довольствоваться тем, что осталось.

Позднее, став значительно старше, я так и не сумею полностью избавиться от этой «парочки», осуждаемой на всём трезвомыслящем Востоке и являющейся предметом язвительных насмешек со стороны товарищей. К тому же, вызывая бешеную ярость и стыд в душе моего старшего брата. Именно ему, впоследствии, я буду обязан многим урокам, что преподносит нам жизнь, и на которые иногда совсем не просто дать однозначный ответ. Конечно же, брат меня любил и жалел, но в немалой степени, его рвение и усердие в этом вопросе объяснялось тем, чтобы позорное пятно «дурачка-простофили» не легло на всю нашу семью. И в этом – надо отдать ему должное – он преуспеет. Хотя, однажды, всё же, причинит мне очень острую боль, лёгкий след от которой до сих пор даёт о себе знать. Но об этом чуть ниже…

Тем не менее, в один из дней, Судьба сжалилась надо мной: родители пригласят меня для беседы в гостиную. Надо ли, описывать то волнение, когда я переступил порог главной комнаты, являющийся одновременно и кабинетом отца. Сердце колотилось столь неистово и сильно, что, казалось, ещё немного – и оно выскочит из груди. Папа встретил меня стоя у стола, мама же, сидела в кресле, чуть поодаль, у окна. Прямо над их головами, со стены, на меня ласково и добродушно смотрели два портрета: молодой и красивый папа, с густыми мохнатыми бровями, и совсем юная мама, в национальной тюбетейке, из-под которой многочисленными ручейками-струйками ниспадали длинные девичьи косички. Я перевёл свой взгляд с портрета на маму, которая продолжала как-то сдержанно и загадочно улыбаться. Мама преподавала в младших классах в той же самой школе, где я учился, а потому была в очень тесном контакте с моими учителями.

– Значит так: мы тут, с мамой, посоветовались – по привычке, сдержанно произнёс родитель, словно по-прежнему находился у себя в редакции, на планёрке. – В общем, велосипед мы тебе можем купить, но… при одном условии: ты обязан до конца учебного года исправить «тройку» по ботанике. Договорились?

Боже мой! Я не верил своим ушам! Какой может быть разговор: исправлю, конечно же, исправлю! Расцеловав на радостях родителей, я метнулся к отрывному календарю, что висел у нас в коридоре: до летних каникул оставалось ещё долгих два месяца. Мне ничего другого не оставалось, как крепко стиснуть зубы: «ничего, зато велик уже, можно сказать, тут, в коридоре». Я бросил взгляд на прихожую, прикидывая, где будет место «стоянки» моего будущего двухколёсного друга. И, в следующую минуту, уже рылся у себя в портфеле, в поисках нужного учебника. Надо было основательно взяться за ботанику.

«Пестик, тычинка, рыльце, цветоложе… Однопольные, семядольные…» – зубрил я без устали днём и ночью.

Одноклассники перестали меня узнавать: обычно, флегматичный и пассивный на уроках, я преображался, едва в класс входила «ботаничка». Нисколько не стесняясь своих друзей, я как самый отъявленный негодяй, последний «отличник» и «выскочка», изо всех сил тянул свою руку вверх в надежде, что, наконец то, учительница обратит на меня своё внимание и вызовет к доске. Но, по закону подлости, она, как назло, не замечала моё рвение. Постепенно, товарищи перестали со мной здороваться.

Во дворе, дело обстояло не лучшим образом. Меня, которого ни за какие коврижки невозможно было загнать домой, не видно было на улице. Друзья недоумевали: что случилось? Я же, поклявшийся себе – молчать до последнего момента, сознательно отказывал себе не только во всевозможных играх и викторинах, которые ежедневно устраивались нашей детворой, но и лишил себя самого главного праздника – футбола. Эту жертву, способны по достоинству оценить лишь мои сверстники, поскольку мяч мы гоняли ежедневно до поздних сумерек.

Вскоре мой аскетизм принесёт свои плоды: в дневнике, напротив предмета «ботаника» будут красоваться две «четвёрки» и одна «пятёрка». Правда, по всем остальным урокам, я заметно сдам. Однако, это меня расстраивало менее всего: главное – я сдержал своё слово!

Приближался конец главной четверти. До заветного дня оставалось всего ничего. Никелированный блестящий обод переднего колеса «Школьника», уже отчётливо просматривался в проёме нашей двери. В один из дней, возвратившись домой, я заглянул в наш старый пузатый холодильник «Мир», в надежде перекусить что-либо на скорую руку. На удивление, он окажется пуст. Ничего путного, кроме молока, масла и яиц, моему взору не предстало. На короткое время я задумался. И тут, вдруг вспомнил, как однажды я был восхищён вкуснейшим омлетом, которым меня угостила Анна Ивановна, жившая этажом выше. Мальчишки нашего двора дразнили её не иначе, как «Анна-Ванна». Глаза невольно закатились вверх, мысленно представляя себе эту пышную вкуснятину. И я решился. Не скрою: сомнения терзали. Во-первых, подходить к плите, а тем более, что-либо самостоятельно готовить, нам категорически запрещалось. Ещё свежи были впечатления от первого кулинарного опыта, проводимого совместно с сестрой, когда мы решили пожарить картошку. Я вспомнил сожжённую сковородку, обуглившие и слипшиеся брусочки картофеля и жуткое облако дыма, стоявшее ещё долгое время под потолком, и невольно передёрнул плечами. Помню, как папа, с ремнём, гонялся за нами вокруг стола, а мы слёзно просили прощения, обещая, никогда больше в жизни не затевать подобных опытов. А во-вторых, я плохо запомнил рецепт: знал только, что там обязательно должны присутствовать вышеуказанные ингредиенты, но вот в каких пропорциях… И, тем не менее, я рискнул.

Руководствуясь чисто практическими соображениями и не задумываясь особо, я вбил в чашку четыре яйца, бухнув вослед пол-литра молока. Добавил соли, немного сахара и, тщательно взбив всё это дело вилкой, налил первую порцию в холодную сковороду и поставил её на огонь. Вскоре, на поверхности весело забулькали пузырьки молока, однако, ожидаемой «шапки», почему-то, так и не появилось. Промучившись и вконец испортив первый омлет, я вначале заметно взгрустнул, но, вспомнив известную поговорку «первый блин комом», вновь воспрял духом и уверенно добавил немного муки. На сей раз, у меня вышло нечто среднее между блинами и оладьями, но, с «заплатками» и многочисленными комочками. В третью попытку, меня угораздило поместить сковородку с деревянной ручкой в духовку.

Наконец, когда оттуда повалил густой дым, я окончательно сник, поставив крест на своём эксперименте. Добросовестно отправив «омлет» в мусорное ведро и перемыв кое-как посуду, я стал лихорадочно соображать – что бы такое придумать, дабы моё оправдание помогло мне избежать заслуженного наказания. На душе «скребли кошки». Не знаю – почему, но ноги принесли меня в гостиную.

Я осторожно перешагнул порог комнаты и бросил взгляд на портреты. Странно, но они смотрели на меня уже совершенно иначе, нежели пару месяцев назад. У папы, на переносице добавилась ещё одна складка, которую я не замечал раньше, отчего его взор показался сердитым и строгим, как у Карла Маркса, что висел у нас в школе, в кабинете истории. В мамином же взгляде, читался укор, и даже некое осуждение. Далее, находиться дома было невыносимо, более того – опасно: скоро должны были возвратиться родители. Чтобы скинуть с себя неприятные мысли, было принято решение развеяться немного на улице. И действительно: стоило мне оказаться во дворе, где меня встретила толпа ликующих товарищей, как угроза неотвратимого наказания показалась мне таким пустяком, что я очень скоро позабыл про все свои горести и печали. Через пять минут, мы уже гоняли мяч, предав забвению всё на свете.

Между тем, дома, где собрались все, за исключением меня, шло бурное обсуждение моего поведения. Как назло, именно в этот злосчастный день, наша классная руководительница передала моей маме табель с итоговыми оценками, в котором, наряду с «четвёркой» по ботанике, красовались три жирные «тройки»: одна по физике и две – по математике. То, что дома меня ждала порка и экзекуция, было вполне естественным и закономерным. Неестественной лишь, могла показаться стороннему наблюдателю, реакция моих братьев и сестёр, которые – казалось бы – вопреки здравому смыслу, очень оживились, если не сказать более – заметно повеселели. Однако, кто из нас не помнит того соперничества и тех потасовок, между отдельными членами семейства, которые имели место быть практически в любой приличной и уважающей себя семье? Причём, как правило, «весовые категории» соблюдались строго и неукоснительно. Так, например, в нашей семье, несомненными «тяжеловесами» были старшие брат с сестрой. Моим же, извечным соперником по отвоеванию жизненного пространства, являлась вторая сестра, которая была на два года старше меня. Самый незавидный (и одновременно – самый удобный) статус, имел мой младший брат, которому приходилось сражаться «против всех», и которому (по вполне понятным соображениям) очень многое сходило с рук.

Итак, дождавшись, когда ярость отца достигла своей наивысшей точки, все дети, в предвкушении «премьеры», нетерпеливо заёрзали на стульях: каждому хотелось насладиться предстоящим спектаклем. Оставалось только послать гонца с извещением – добровольно предстать «пред грозные очи царя» и смиренно положить свою голову на плаху. Вскоре, когда мама молча положила перед главой семейства мой табель, гостиную оглушил грозный рык и, к величайшей радости старшего брата, ответственная миссия делегата была поручена именно ему. Надо отдать должное его фантазии и изобретательности, поскольку, справился он со своей задачей настолько блестяще, что многие послы умерли бы на месте от зависти.

Тем временем, ничего не подозревавший я, был с головой погружён в футбол. Ворвавшись в штрафную площадку противника и получив отличный пас, я уже развернулся, было, для того, чтобы отправить мяч в «девятку», как вдруг, неожиданно увидел радостно бегущего навстречу мне брата, энергично машущего руками и орущего непонятно – что.

– ВЕлик! – явственно и отчётливо донеслось до моего уха последнее. – Иди скорей, посмотри, какой тебе купили велосипед!

Мяч медленно, как в кино, повис на какое-то мгновение в воздухе, а затем поплыл куда-то в пустоту, в то время как самого меня – плавно унесло в другую сторону. Перед глазами внезапно вспыхнули розовые круги, и земля под ногами исчезла, то есть, совсем растворилась. Её просто, не существовало!

Я уже не помню, что я кричал в ответ брату, каким образом преодолел кажущееся бесконечным расстояние до дома, как ворвался домой и как сбрасывал на ходу свою обувь… Ничего этого не помню. Помню только, что, влетев пулей в комнату, с горящими глазами, я едва выдохнул:

– Где велик?!

Окончательно же, приду в себя, когда увижу отца, судорожно расстёгивающего на поясе ремень и цедящего сквозь зубы:

– «Велик», говоришь? Сейчас я тебе покажу «велосипед»!

И тут, я впервые в жизни, вдруг ощутил, как где-то глубоко внутри просыпается неведомое и необъяснимое мне прежде чувство, с которым никогда ранее не приходилось сталкиваться. Нет, велосипед здесь был совершенно ни при чём: о нём я уже успел забыть. То было совершенно иное… до боли сжавшее грудную клетку. Такое ощущение, словно, по чему-то очень свято оберегаемому и тщательно скрываемому от всего остального мира, а следовательно, и – очень сокровенному и дорогому – пробежалась рота солдат, растоптав всё вокруг своими грубыми грязными тяжёлыми сапожищами. Ощущение полной пустоты и разрухи…

Взбучку, конечно же, я получил. Хотя, папе с трудом удалось дотянуть до конца роль строгого и сурового родителя. Ибо, в такие минуты, он сам очень сильно переживал и еле сдерживал себя от того, чтобы не расчувствоваться и не приласкать свою несчастную жертву. И уже поздно ночью, когда я, всхлипывая и шмыгая носом, почти засыпал, вдруг знакомая тёплая и колючая щека нежно прошлась приятным наждаком по моему горячему лбу, после чего я окончательно успокоился и заснул.

Бусинка седьмая – Диля

Диля была пятым (или – шестым?) по счёту ребёнком в большой многодетной семье, жившей с нами по соседству. Корни этой семьи терялись где-то в арабском квартале Бухары. Родители её были самыми обыкновенными простыми тружениками: мать – домохозяйка, отец – уважаемый садовник, которому было поручено озеленение и благоустройство садов и скверов города.

В типичной ортодоксальной семье, где воспитывалась девочка, свято чтились мусульманские традиции, предписываемые шариатом, и незыблемо соблюдался патриархальный уклад жизни, с соблюдением строгой иерархии и безусловным почитанием родителей и старших. А потому, излишне говорить о том, какое значение придавалось в этом доме воспитанию детей, и прежде всего – воспитанию девочек.

К примеру, мне никогда не доводилось видеть Дильбар (а именно так звали на самом деле нашу героиню) в скромной школьной юбке, не говоря уже о брюках или (боже упаси!) джинсах. В любое время года на ней неизменно присутствовало длинное широкое платье строгого покроя, с наглухо прикрытым воротом, а ноги, по самые щиколотки, были вечно скрыты под национальными шароварами. В исключительных случаях, вместо шаровар, натягивалось длинное синее трико.

При этом девушку отнюдь нельзя было отнести к разряду забитых или отсталых в своём развитии детей. Нет. Ей тоже, как и остальным ребятишкам нашего двора, были присущи такие черты характера, как общительность, весёлый нрав, юмор и озорство. Правда, последнее качество носило довольно странный характер. Совершить какую-нибудь пакость исподтишка, являлось, пожалуй, одним из любимых занятий Дили. Это ей доставляло огромное и ни с чем, ни сравнимое удовольствие.

Гордостью нашего двора был бассейн. Такие типовые резервуары, запроектированные на пожарный случай, имелись почти в каждом дворе. Они представляли собою пустые бетонированные колодцы трёхметровой глубины, с примерно таким же диаметром, и были, как правило, засыпаны наполовину различного рода строительным мусором и прочими отходами производства.

В один из дней, общими усилиями ребят нашего двора был организован «субботник», и вскоре мы уже плескались в собственном «лягушатнике», на зависть ребятне окрест лежащих дворов. Целыми днями мы проводили всё свободное время возле любимого «озера». Иногда, накупавшись вдоволь, укладывались пузом на широкий горячий борт бассейна, подставив свои спины знойному солнцу, и загорали.

Именно в такие моменты, коварная Диля незаметно подкрадывалась к ничего не подозревающей жертве и, резко столкнув её в воду, с ехидным смешком отбегала быстро в сторонку. В эти минуты она находилась на «седьмом небе» от счастья.

Каждый из пострадавших втайне лелеял в душе свою сокровенную мечту – застать когда-нибудь свою обидчицу врасплох, чтобы проучить хулиганку. Однако осуществить подобное было крайне сложно: во-первых, купаться, ей строго было запрещено, а во-вторых: она и сама никогда в жизни не рискнула бы прыгнуть в бассейн, поскольку совершенно не умела плавать. Кроме прочего, она обладала ещё одним немаловажным качеством, которое сводило на нет все тщетные попытки обиженных товарищей ущучить своего кровного врага. Дильбар была очень хитрым и чрезвычайно осторожным противником. Как ни старались несчастные ребята, ничего у них не выходило: каким-то непонятным дьявольским чутьём соперница вмиг «раскусывала» интригу и в самый последний момент ускользала от возмездия, открыто затем насмехаясь над неудачниками.

И, всё же, однажды «мата-хари» прокололась…

В один из дней, родитель протянул своей дочери пять рублей, наказав ей сходить на рынок и прикупить каких-то продуктов. Следует отметить, что пять рублей в те времена были суммой немалой. Крепко зажав в кулак драгоценную купюру, Диля вышла из дому, с намерением двинуться в сторону базара. По привычке, она бросила взгляд на «лягушатник», откуда доносились радостные крики и визг мальчишек и девчат. И тут, заметив, что двое ребят стоят к ней спиной, она не утерпела и, пригнувшись, начала осторожно к ним подкрадываться.

Диля настолько увлеклась своей охотой, что совсем упустила из виду притаившегося неподалёку в кустах одного из её мстителей. Едва она успела столкнуть в воду одного из мальчишек, как неожиданно почувствовала сильнейший толчок в спину, заставивший её полететь вслед за товарищем в бассейн.

Раздался долгожданный взрыв хохота. Однако уже через пару секунд выяснилось, что Дильбар совершенно не умеет плавать: её беспомощное тело то уходило на дно, то резко всплывало на поверхность, вскидывая кверху худющие руки.

– Дай руку! Дай! – кричал мой товарищ, едва голова несчастной в очередной раз показывалась из воды.

Диля же, игнорировала своих спасателей: побултыхавшись некоторое время на поверхности, она вновь уходила под воду. Наше злорадство вмиг сменилось серьёзной тревогой. Необходимо было что-то срочно предпринимать. Наконец, один из ребят ухитрился ухватить её за запястье и с силой потянул «утопленницу» к себе. Не прошло и минуты, как Диля вновь стояла на берегу бассейна. С прилипших к телу одежд, обильно стекала вода.

– Ты чё не давала нам руку?! – возмущённо крикнул ей в ухо мой товарищ.

Вместо ответа, она оттолкнула нас от себя, отбежала в сторонку и дрожащей ручонкой стала медленно разжимать свой кулачок. И в следующую секунду все были поражены невероятным чудом: на раскрытой ладони покоилась совершенно СУХАЯ синяя банкнота, достоинством в пять рублей!

Бусинка восьмая – Арам шум-шум

Во дворе «нашего» дома. Конец 60-х гг. ХХ в. Бухара. Фото из семейного архива автора.

С новой игрой нас познакомила Таня, недавно возвратившаяся из «Артека». Перекочевав с тёплого и ласкового берега Крыма на знойную и жгучую почву Бухары, эта невинная игра советских пионеров явно требовала доработок и усовершенствования. Что и было незамедлительно претворено в жизнь нашими сметливыми старшими товарищами.

Изначально её правила были достаточно банальны и скучны: водящему плотно завязывали глаза, ставили в центр хоровода и, под всеобщие бормотания («Арам-шум-шум, арам-шум-шум, арамийя бисила, бисила, бисила»), взявшись за руки, начинали медленно кружить вокруг несчастного, которому оставалось только, наугад вскинув руки с галстуком вперёд, заарканить свою «жертву». После чего, «жертва» и водящий поворачивались спиной друг к другу (на приличном расстоянии) и на счёт «раз-два-три» обязаны были повернуться лицом к лицу. Если оба участника синхронно разворачивались с одной стороны, то они обязаны были, чмокнув друг друга в щёчку, мирно расстаться. Если же поворачивались «вразнобой», то бывший водящий встраивался в общий хоровод, а на его место заступал «новичок».

Налицо – явный непорядок.

Саша был лет на пять старше нас, а потому совершенно резонно предложил несколько усовершенствовать игру, с учётом, так сказать, бухарской специфики, а точнее – специфики нашего двора.

Во-первых, повязка на глаза – совершенно излишняя вещь, позорящая доброе и светлое имя пионера, одним из качеств которого всегда являлась честность. Будет вполне достаточным полагаться на это качество. Это предложение было встречено с пониманием. Особенно мужским электоратом, которому не очень-то «светила» перспектива чмокаться с приятелем.

Во-вторых: целоваться следует «по-человечески», то есть, в губы. Женская половина смущённо молчала, что было справедливо всеми сочтено за согласие. Игра заметно оживилась, обретая с каждым днём новых поклонников.

Аппетит, как известно, приходит во время еды: следующее нововведение касалось продолжительности поцелуя. В ходе довольно бурного обсуждения, стороны, все же, пришли к взаимному согласию: было решено считать до десяти.

Ещё через какое-то время, тот же Саша счёл неприличным целоваться у всех на виду и предложил «идеальный» вариант: хоровод зрителей громко продолжает считать до десяти, но… уже повернувшись спиной к участникам эксперимента. Эта существенная поправка позволила снять скованность в отношениях, добавив игре шарма и своеобразного очарования. Игра постепенно приобрела сумасшедшую популярность, вытеснив такие игры нашего двора, как «казаки-разбойники», «догонялки» и всякие викторины.

И, тем не менее, один момент в этой игре нас явно смущал, а именно – как угадать с синхронностью разворота партнёров в предвкушении долгожданного поцелуя?

Но Саша был бы не Сашей, если б не его смекалка: ведь не зря же, он учился в институте.

– Надо встать плотно затылками друг к другу и взяться за руки – совершенно объективно и непредвзято заключил он.

Воцарилась тишина. Чувствовалось – идёт интенсивная работа мозга.

И, буквально в следующую секунду, лица всех участников заметно просветлели и оживились.

«Взяться за руку». Вот оно то спасение, что даёт надежду, а вместе с ней и десятки способов и ухищрений для того, чтобы передать незаметный условный сигнал своему партнёру (партнёрше), начиная от постукивания, поглаживания и до обыкновенного лёгкого сжатия руки…

«Бедные артековцы! – искренне жалели мы несчастных отличников и очкариков всего Советского Союза. – Если б они только знали – насколько мы усовершенствовали эту настоящую пионерскую игру!»

Бусинка девятая – Кара

Кара врал постоянно. Это было у него, что называется, в крови. Причём, для этого ему не приходилось прикладывать особых усилий: всё происходило естественно, само собой.

Рыбе, для того, чтобы она могла свободно дышать, необходима вода; человеку – воздух; Кара же, не мог прожить без вранья и одного часа.

Вообще-то, настоящее его имя было Кахрамон, что в переводе с узбекского означает «герой». Но, по устоявшейся традиции, длинные имена превращались нами для удобства в короткие клички. Таким образом, Кара (с ударением на первом слоге) не являлся исключением. Он был шестым или седьмым по счету ребёнком в огромной многодетной семье, чья квартира находилась почти напротив нашей. Предки его были арабами, но, окончательно адаптировавшись несколько поколений назад, разговаривали на таджикском языке.

Квартира их напоминала улей: оттуда постоянно доносились несмолкаемое жужжание, и запахи приготовляемой пищи. Это была строго ортодоксальная семья с патриархальным укладом жизни и беспрекословным подчинением вышестоящему члену по иерархии, с решающим правом голоса главы семейства.

Улица являлась единственным местом, где мы могли, забыв про домашних, свободно предаваться нашим играм и детским фантазиям, с утра и до самого позднего вечера гоняя мяч или купаясь в пожарном бассейне, который совместными усилиями был превращён в образцовый лягушатник на зависть всей соседской детворе.

Упоминаемый порок Кахрамона был хорошо известен всем ребятам нашего двора. Более того, мы уже настолько свыклись с этой чертой его характера, что даже в обычном приветствии склонны были заподозрить скрытый подвох. И, если вы полагаете, что Кара на это обижался, то глубоко заблуждаетесь. Он этим гордился. Правда, не открыто, но как-то по-особенному: так человек, совершивший героический поступок и страстно желающий, чтобы об этом узнали, скромно опускает свои глазки, убедившись в достижении поставленной цели. При этом он продолжал сохранять суровый вид и даже хмурился, хотя и невооружённым взглядом было видно – как ликует его душа. Можно сказать, это было средством его самовыражения.

Враньё его, на первый взгляд, носило совершенно безобидный характер, большей частью напоминая рассказы, сродни небезызвестным историям Э. Распэ о бароне Мюнхгаузене. Вознестись до крупных мошенничеств или афер его скромный ум, конечно же, не мог. Хотя порою, благодаря нашей притупленной бдительности, ему и удавалось ввести нас в заблуждение. В такие минуты он откровенно ликовал, потешаясь над нами, как над доверчивыми простофилями. Ещё бы: это был апофеоз, высшее блаженство, приносящее ему наслаждение, компенсируя недостаток таких качеств, как благородство и широта души, деликатность и сострадание. Нет, нельзя сказать, что он был глух к чужому горю, но, будучи воспитанным в суровых условиях, где чувство выживаемости и сомнительная находчивость поощрялись и ценились, как нечто вполне естественное, он не особо обременял себя «глупыми» возвышенными идеями, считая всё остальное красивой литературной сказкой, далёкой от реальной жизни. Словом, он достаточно трезво смотрел на окружающий его мир, руководствуясь в своих поступках здравым практицизмом и полученным воспитанием.

«Про шпионов»

Как и все дети 60 – 70-х годов прошлого века, мы безумно любили кино. Нашему поколению и в самом деле крупно повезло. Потому, что именно на этот период пришлись такие фильмы, как «Морозко», «Конёк-горбунок», «Неуловимые мстители», «Белое солнце пустыни», «Бриллиантовая рука», «Золотой телёнок», «Фантомас» и многие другие, что сегодня нам демонстрируют по телевизору по нескольку раз, поскольку ничего подобного в новых «демократических» условиях создать, почему-то, не удаётся. Мы совершенно не обращали никакого внимания на титры, на имена режиссёров (Роу, Гайдай, Данелия, Алов, Наумов). Нам просто нравились фильмы. Причём, почти все.

Несмотря на то, что билет на детский сеанс стоил всего-навсего 10 копеек, тем не менее, походы в кинотеатр для нас были явлением нечастым. Пойти же, всем двором – это настоящее событие. Одно из них запомнилось на всю жизнь.

Кара прибежал к нам весь запыхавшийся и взволнованный:

– Дураки! В «Бахоре» («Весна» – один из трёх крупных кинотеатров города, находившийся рядом с нашим домом) идёт новая кинуха, а вы здесь в футбол играете… Скорее собирайтесь, пока не все билеты раскуплены!

– А что за фильм? И вообще: про что? – поинтересовался кто-то из ребят.

– «Пиросмани» – загадочно произнёс Кара и добавил для пущей надёжности – Про шпионов!

Через десять минут, с трудом уговорив своих родителей, мы всем двором двинулись в направлении кинотеатра, бурно обсуждая по пути возможный сценарий и захлёбываясь от эмоций, в предвкушении предстоящего просмотра. К счастью, возле касс не было ни единого человека. «Повезло» – решили мы, и, быстро приобретя билеты, довольные шагнули вовнутрь. Тогда мы ещё не знали, что окажемся единственными зрителями на весь кинозал.

Забегая несколько вперёд, скажу, что став уже взрослым, мне вновь доведётся посмотреть (но уже – целенаправленно) этот замечательный фильм, рассказывающий о горькой судьбе уникального грузинского художника-самородка Нико Пиросманишвили (реж. Г. Шенгелая, 1969г) – одного из самых ярких и самобытных представителей, так называемого, «наивного искусства», творчество которого не может оставить равнодушным истинного ценителя и поклонника мировой живописи. Конечно же, это далеко не детский, и уж совсем не «шпионский» фильм.

Полагаю, читателю нетрудно будет представить – что за шок мы все испытали, заплатив кровные десять копеек и получив вместо ожидаемого остросюжетного детектива, скучный и непонятный нудный фильм о каком-то художнике-неудачнике.

Поначалу, мы терпеливо ждали, надеясь, что «вот сейчас» закончится вступительная часть и… начнётся. Однако по прошествии довольно продолжительного времени, наши физиономии вытянулись, когда мы вдруг обратили внимание на то, что двери «выхода» распахнуты настежь. Редкие любопытные прохожие прямо с улицы заходили в зал и, задрав голову на экран, наблюдали несколько секунд, после чего также равнодушно покидали помещение. Нам стало до боли обидно: как это мы в очередной раз могли довериться этому лгуну и обманщику?! Кстати, а где он сам?

Предусмотрительный Кара, ещё с самых первых минут раскусив, что скоро его начнут бить, вовремя и бесшумно смотался от греха подальше. Он встречал нас на подходе к дому, в три погибели сгибаясь от смеха и тыча в нас пальцем. В эту минуту мы готовы были его растерзать. Допустив нас ещё на некоторое расстояние, он со всех ног пустился наутёк, в сторону дома. А мы пережили очередное моральное потрясение.

Он же – Кара, он же – Ашраф…

Не могу сказать с достоверностью, ЧТО именно послужило толчком к рассекречиванию настоящего имени нашего героя: то ли «хрущёвская оттепель», то ли «брежневский застой», то ли фильм Т. Лиозновой «Семнадцать мгновений весны», недавно вышедший на экраны телевизоров, но факт остаётся фактом.

В один из дней Кара вышел из подъезда намного серьёзнее и мрачнее обычного. И, несмотря на все предпринятые нами меры предосторожности, детское любопытство, всё же, оказалось сильнее: столь долгую артистическую паузу никогда ранее выдерживать ему не доводилось. И результат не замедлил сказаться. Наконец, когда мы его уже совсем вплотную окружили, засыпав вопросами, он глубоко вздохнул и милостиво нам открылся:

– Оказывается, моё настоящее имя не Кахрамон… – произнес он тихо, задумчиво глядя куда-то вдаль, поверх наших голов.

– Вот те раз! – опешили мы, с трудом сдерживая себя. – И кто же, ты теперь?

Собрав всю свою волю в кулак, Кара в последний раз ушёл в длительное молчание. Однако, видя, что наше терпение не бесконечно, сохраняя на лице камерное выражение, он обречённо выдавил:

– Моё настоящее имя – Ашраф.

Вау! Тут ребята заметно оживились, разделившись на скептиков и сочувствующих: одни стали всячески обыгрывать новую ипостась нашего «Мюнхгаузена», другие попытались выведать подробности столь неожиданного открытия.

– Не верите? Можете спросить у родителей – обиделся Кара-Ашраф, укоряя насмехающуюся над ним публику.

Не верить родителям не было оснований: папа и мама, в отличие от сына, были простыми и честными людьми. И, всё же, подходить с подобным вопросом к пожилым людям мы справедливо сочли не совсем приличным.

– Что же означает это имя? – наконец, поинтересовался я.

По всему было видно, что именно этого вопроса он так долго ждал: его красивые и черные как смоль глаза слегка увлажнились, отчего и без того длинные ресницы показались ещё длинней и выразительней.

– «Самый благородный» – еле слышно произнёс он в наступившей гробовой тишине, и, скромно сомкнув свои веки, покорно опустил голову вниз.

Император Нерон, безусловно, тут даже рядом не валялся…

Время любить…

Когда наступала летняя невыносимая жара, мальчишки нашего двора (естественно, с разрешения родителей), предпочитали спать на улице.

Под каждым окном располагался небольшой участок земли, служивший, как правило, небольшим огородом, границы которого были обнесены штакетником или же обычной стальной проволокой, где внутри – как правило – высаживали плодовые деревья, цветы и обычную неприхотливую зелень. Самый большой огород, конечно же, был у самой многодетной семьи. Он находился на противоположном краю двора, несколько далее всех остальных и был обсажен великолепными красивыми розами, редкими экзотическими цветами и всевозможными плодовыми деревьями. В этом не было ничего удивительного, так как отец Кахрамона являлся достаточно известным и уважаемым в городе садовником.

Посредине огорода, утопая в благоухающей зелени цветов, находился большой и вместительный тапчан (плоское деревянное сооружение-настил, возвышающееся на некотором расстоянии от земли), который в обеденный перерыв служил местом сбора многочисленной семейки. От лучей палящего солнца людей защищал естественный навес из виноградника, тонкие и гибкие ветви-щупальца которого раскинулись на деревянных брусьях-перекладинах, откидывая, таким образом, прохладную тень на значительную часть сада. Можно было запросто, не вставая с места, протянуть руку вверх и совершенно свободно сорвать янтарную кисть. В августе, в самую пору созревания, весь виноградник был буквально обвешан тяжёлыми золотистыми гроздьями этих соблазнительных ягод.

С наступлением же темноты, мы расстилали свои матрацы и курпачи (национальные стёганые одеяла), заправляли их простынями и, под звуки цикад и ароматы, исходящие от готовящихся ко сну цветов, до поздней ночи не смыкали глаз, предаваясь своим мальчишечьим фантазиям и мечтам, прикалываясь над друг другом. Сейчас, оглядываясь назад, в своё прошлое, я начинаю понимать, что это было самое прекрасное и беззаботное время в моей жизни.

По окончании девятого класса, темы наших бесед заметно изменились и – как следствие – женская тематика стала превалирующей. Каждый из нас мечтал поделиться своими любовными подвигами, но никому, кроме Серёжи – этому любвеобильному мачо – ничем особым похвастаться не удавалось: мы были достаточно робкими и скромными юношами, а потому все наши разговоры, в основном, носили воображаемый характер. Однако, с каждым днём кровь в венах пульсировала всё энергичнее, а гормоны не на шутку давали о себе знать, требуя какого-то выхода. К тому же, и Серёга, как назло, стал всё чаще пропадать по ночам, возвращаясь к самому утру.

Каре в этом вопросе никак не положено было отстать от нас. И однажды он «признался».

В соседнем дворе жила кокетливая барышня Люда. Как и многие дети от смешанных браков, она была чрезвычайно красива и обаятельна. К тому же, достаточно раскована и общительна. Поэтому неудивительно, что она пользовалась огромным вниманием мальчишек всей округи. Ну, а поскольку училась она в одном классе с Карой, то достаточно часто они общались и вне школы. Между тем, Люда прекрасно была осведомлена относительно известной черты характера моего друга и потому держалась с ним более чем сдержанно. Несколько раз мне также посчастливилось поприсутствовать на посиделках, устраиваемых ребятами их двора. Я знал, что Люда всегда достаточно иронично относилась к Каре, никогда не воспринимала его кандидатуру всерьёз, впрочем, и не отвергая. Она вообще никого не отвергала. Ей, как и всякой красивой девушке, знающей себе цену, приятно было внимание, оказываемое её персоне, а потому, при всей своей скромности, она нередко могла позволить себе пококетничать и даже покапризничать. Не более того. Во всём остальном, всегда соблюдая известную порядочность и нравственные устои, принятые на Востоке…

– Ну, рассказывай: как сходил? – нетерпеливо принялись мы за традиционный допрос, едва только Кара, взобравшись на тапчан, разделся, и устало кинул своё молодое тело на атласное ложе.

Как и следовало ожидать, три глубокие бороздки мгновенно обозначились на его переносице: брови чуть не слились в единую сплошную линию, а лицо сразу же приобрело серьёзное выражение. Оно красноречивее всяких слов говорило нам о том, что распространяться на подобные темы с безусыми юнцами, это всё равно, что не уважать себя. Однако, не прошло и двух минут, в течение которых нам терпеливо и добросовестно пришлось ему подыгрывать, как он снизошёл до нас, шёпотом сообщив:

– Сегодня, наконец, получилось…

«Неужели трахнул?!» – мы с Серёжей вопросительно переглянулись.

– Что – «получилось»? – с удвоенной энергией мы принялись его тормошить.

– Ты можешь, хоть, сказать толком: что, конкретно, получилось? Расскажи поподробнее!

– Да врёт он, как всегда… – донёсся, наконец, с другого конца тапчана голос Рината, молчавшего до сих пор. Я знал, что он специально это сказал для того, чтобы раззадорить и ускорить реакцию «Ромео». Всё так и вышло.

– Чем тебе поклясться?! – вскипел Кара.

– Да ничем не надо клясться – успокоил я друга. – Ты только скажи: где вы гуляли?

– Ну, сначала я поволок её в парк – деловито начал товарищ так, словно речь шла о каком-то барашке, которого на верёвочке вывели пощипать травку.

– Так – подбодрил его Серёжа. – А потом?

– Ну, потом мы пошли в сторону стадиона. Там, где скамейки.

– Ну?! Дальше! – подключился Ринат.

– «Дальше!» – скривив рот, передразнил его Кара. – Чё – «дальше»?

Свои фантазии он любил доводить до слушателя не спеша, образно и подробно. Видимо, в этом сказывалась утончённая и лирическая душа араба.

– Дальше, мы сидели на скамейке и я вот так, осторожно, обнял её за плечо. – Кара нежно попытался продемонстрировать на приятеле всю гамму чувств, переполнявшую его душу. Ринат брезгливо дёрнул плечом, скинув руку товарища.

– Ну-ну! А потом? – Серёга как молодой жеребец нетерпеливо перебирал ногами. Он уже давно переоделся и собирался смыться на очередное свидание.

– Ну-у… Потом я её цулавал, цулавал, цулавал…

Серёжка, как стоял возле тапчана, так и сполз под него. Мы же, с Ринатом, схватившись за животы и корчась от боли, стали перекатываться из одного конца тапчана на другой, не в силах остановиться.

– Тихо! Тихо! – только изредка покрикивал на нас шёпотом Серёжа, сам еле переводя дух от приступа смеха. – Родителей разбудите! Мне бежать уже надо.

И, не удержавшись, вновь исчез под тапчаном…

Волгоградская невеста

– Кара женился!

Эта новость в одночасье облетела всю нашу округу, повергнув в шок всех ребят двора.

Странен был не сам факт произошедшего: всё-таки, Каре исполнилось уже двадцать. Всем было хорошо известно, что его старшая сестра вышла замуж в шестнадцать, и это считалось вполне нормальным.

Странным казался выбор невесты. По слухам, она приехала откуда-то из Волгограда.

Это было нонсенсом. Такое просто не укладывалось в голове. В это невозможно было поверить! И в первую очередь, учитывая незыблемые традиции и взгляды на институт брака в столь ортодоксальной семье, коей являлась семья моего товарища. Прекрасно зная возможную реакцию его родителей, я ни секунды не сомневался, что такого просто не может быть. Скорее, я бы поверил, что завтра наступит конец света. Это было намного реальнее.

Поначалу, как обычно, все восприняли это известие как очередную «утку» от Кары. Однако, очень скоро мы не только поверили, но и своими глазами увидели худенькую русоволосую девушку со светлой (я бы даже сказал «белой, как лист бумаги») кожей и бледным лицом. Более того, она входила и выходила из той самой квартиры. где проживал мой друг. Это было настолько невероятно, что я даже чуть было, не решился подойти к гостье и расспросить её лично. Однако, в последний момент, воспитание и чувство благоразумия возобладали, и мне оставалось только протирать глаза руками, чтобы удостовериться в том, что всё мною видимое происходит не во сне.

История умалчивает детали этого знакомства. Известно лишь, что звали её Лена и что, поверив Кахрамону, она, вопреки воле своих родителей, приехала из самой глубинки России в неизвестную ей страну.

Да, несмотря на провозглашаемую по телевизору дружбу народов, несмотря на то, что номинально их объединяла одна и та же страна под названием СССР, очень скоро ей суждено будет убедиться, что она попала в совершенно иную страну. С другим укладом, с другим менталитетом, с совершенно иным образом жизни. То есть, страна, вроде бы, та же, но среда совершенно чужая.

Возможно, этот контраст не так ярко бы бросился ей в глаза, попади она в другую, не столь патриархальную семью. Но шаг был сделан, и оставалось только надеяться на чудо.

Чуда, однако, не произошло…

Его и не могло произойти, поскольку при всей своей внешней схожести (оба красивые, оба мечтатели, оба примерно одного уровня образования, и т. д.), это были люди из совершенно разных миров. Она, непосредственная как сама природа и воспитанная в русской сельской глубинке, привыкшая к широким полям и бескрайним просторам. И он: воспитанный в самых жёстких ортодоксальных традициях, где безраздельное верховенство мужчины как главы семьи и хозяина дома – не подлежащая обсуждению аксиома.

С первых дней было ясно, что ни о какой совместной жизни речи и быть не может. Не менее удивляло другое: как его родители дали добро? Неужели они надеялись, что молодая невестка сходу впитает в себя такой огромный и чуждый ей пласт культуры и приноровится к новым условиям жизни? На что они рассчитывали?

Оставалось только со страхом ждать неизбежной развязки.

И она наступила.

Об этом мне потом расскажет Ринат, который также жил в нашем подъезде, но этажом выше.

Однажды, когда он, как обычно, спускался по лестнице, дверь на первом этаже распахнулась, откуда выскочила Лена. Вся пунцовая, она машинально ринулась было наверх, но, столкнувшись лицом к лицу с Ринатом, остановилась как вкопанная, опустив голову вниз.

– Что случилось, Лена? – участливо осведомился мой товарищ.

Девушка не шелохнувшись, продолжала стоять с низко опущенной головой. Было видно, что она еле сдерживает, готовые вырваться наружу, эмоции и желает только одного: чтобы поскорее Ринат продолжил свой путь. Это насторожило приятеля:

– Лен, может быть, тебя кто обидел?

И тут её прорвало. Это было последней каплей. Сначала она как-то странно завыла, словно сирена, а потом этот крик души перешёл в рыдания. Опустив свою белокурую головушку на плечо Рината, и уже не стесняясь, она стала изливать ему своё горе, как самому близкому человеку на этой грешной земле. Впервые за весь месяц, что прошёл с момента её прибытия, она ощутила реальную заботу. И кто справлялся? Совершенно чуждый ей человек.

– Сил моих больше не осталось, Ринатушка! – запричитала несчастная невеста, словно бедная пташечка, заколотившись у него на груди. – Боже, мой! Ну, сколько ж, это можно?! Только и слышишь кругом: «Урус – джяляб! Урус – джяляб!» («Русская – проститутка!» /Г. С./) Нет, всё, хватит!!! Я этого больше не вы-не-су!!! Я на себя руки наложу! Господи! Прости меня!

– Что ты, что ты, Леночка! – не на шутку испугался мой приятель, неуверенно поглаживая её по спине и одновременно чувствуя, как где-то глубоко внутри поднимается незнакомое ему доселе чувство. В тот момент он ещё не мог объяснить себе – откуда оно возникло. Это странное чувство сострадания, когда чужое горе становится своим, до боли проникая в самое сердце и разрывая его пополам.

– Ты только успокойся: тебя здесь никто не даст в обиду! Ты слышишь меня: никто! – уверенно заверил её Ринат, поражаясь своим же собственным словам, которые, казалось, говорил не сам он, а кто-то сидящий внутри него.

В эту минуту он готов был говорить любые слова, только чтобы она хотя бы на некоторое время успокоилась. И в самом деле, стало невыносимо жалко эту несчастную девушку, которая, почему-то, напомнила ему сошедшую с картины Васнецова Алёнушку. В следующую секунду, Ринат почувствовал, как девушка притихла, оставаясь, однако, по-прежнему в его тёплых объятиях, которые так напоминали ей родной дом и стареющих родителей, оставшихся где-то далеко-далеко…

А вечером в квартире «многодетных» состоялся серьёзный разговор, который окончательно расставил точки над «i».

На следующий день Лена так же внезапно исчезла, как и появилась. Соседи тихо пошушукались между собой, деликатно избегая подробностей, и вскоре жизнь двора вновь вошла в свою привычную колею.

И только горький осадок, словно шлейф, тянется с той поры, преследуя меня и не давая покоя. Кто виноват? И есть ли тут, вообще, виновные? Вроде бы и никто. Судьба распорядилась. А её понять – совсем не просто…

Бусинка десятая – Поединок

Каждый из нас прекрасно помнит из своего детства, что ребята двора, как правило, всегда делились на определённые возрастные категории, которые никогда практически не смешивалась между собой. Естественно, к старшим товарищам младшие автоматически относились с должным пиететом. Хотя, если хорошенько подумать, исключения, всё же, имелись…

Так уж вышло, что однажды в пылу ругани, молодой Саша не удержался и… послал старшего Шаву. Да ещё как послал:

– Да пошёл ты на х#й, пидарас!

Во – как…

Наступила мёртвая тишина. За «базар» необходимо отвечать. Саша, понял, что ляпнул лишнее, но отступать, а тем более, извиняться было бы ещё глупее, а потому он мужественно старался сохранять внешнее хладнокровие.

– Что!? – опешив от такой борзости, подскочил к наглецу Шава. Его глазки превратились в две узкие щёлки, зубы заскрежетали, а сам он весь напрягся и сжался как пружина, готовая вот-вот распрямиться от переполнявшей его злости. – Кто «пидарас»?!

И, не дождавшись ответа, стремительно рванулся в сторону дома.

Всем стало жутко интересно, чем же закончится этот поединок. Как известно, Шавкат рос в тепличных условиях и ни разу не был замечен в каких-либо драках или переделках. Но тут, такой случай… престиж, как-никак…

«Ну, всё – труба!» – решили мы – случайные свидетели происшедшего. Сейчас он снимет со стены кинжал или кривой ятаган и порубит на куски несчастного пацана. Сам побледневший Саша стоял, ни жив, ни мёртв, приготовившись к самому худшему.

Не добегая до подъезда, «грозный мститель», почему-то, вдруг резко развернулся и побежал назад.

«Видимо, решил голыми руками разорвать!» – ребята застыли, с раскрытыми ртами.

Подбежав к Саше, Шава наклонился к нему и грозно осведомился:

– Кто тебе это сказал?..

Анга

Анвар от рождения был заикой. Причём, заикой необычным. Чаще всего затруднения у людей с подобного рода дефектами речи возникают при произношении согласных: у одних – звонких, у других – наоборот – глухих.

У Анвара почти любое слово начиналось с протяжной гласной «А».

– А-а-дядь-Риза, а-а-к-когда едем а-а-н-на рыбалку? – обращался он к отцу моего приятеля – тоже, заядлому рыбаку.

– На выходные готовься: нерест уже вовсю пошёл. – заверял его старый рыбак.

Как и в любом дворе, наша ребятня делилась на возрастные группы. Анвар принадлежал к старшему кругу товарищей, которые были лет на пять-шесть старше нас. Хотя, на самом деле, он жил в каком-то своём обособленном мире, ни с кем особо не общаясь. Даже со своими сверстниками. Близких друзей у него я что-то не припомню: возможно, и были один-два, таких же любителя рыбной ловли. В общем, друзья ему давались также трудно, как и слова.

Однако, похоже, что это нисколько его не расстраивало. Сложившийся с самого раннего детства робинзоновский образ жизни, по-видимому, вполне устраивал этого смуглого и загорелого детину, отчасти действительно похожего на известного литературного персонажа, за что и получил свою кличку «копчёный». Другое прозвище происходило от его укороченного имени – «Анга», с ударением на первом слоге.

– Анга!! – нарочно окликали мы его ночью, лёжа на тапчане соседнего огорода, который служил нам в летнее время общей спальней на открытом воздухе. Анвар же, со своей раскладушкой располагался на своём участке, в двадцати метрах от нас.

– А? – вскакивал спросонья ничего не подозревающий сосед. Эту букву он произносил на удивление чётко, совсем не заикаясь.

– Х#й на!! – дружно орали мы и в ту же секунду, хихикая, прятались под одеяло.

Почерневший от злости, с горящими как шекспировский мавр глазами, в одних сатиновых трусах, он в мгновение ока преодолевал короткое расстояние и, остановившись у самой калитки, гневно вопрошал:

– А-а-к-к-какая а-с-с-сука это а-а-а-с-сказала?!

Каждое слово давалось ему с превеликим трудом, заставляя напрягать для этого почти каждый мускул на лице. При этом, он часто-часто моргал своими большими «фаюмскими» глазами, которые принимали самое активное участие в общем процессе.

Зажав крепко рты обеими руками, и сжавшись в комочек под одеялом, мы тихо тряслись от смеха и страха, прилагая неимоверные усилия для того, чтобы случайно не расхохотаться в голос и тем самым не выдать себя, заработав, при этом, заслуженную порцию тумаков.

Загорелое тело, тёмные трусы и черные как смоль кудри, с трудом просматривались на фоне южной ночи, сливаясь и делая его почти невидимым и оттого ещё более грозным, и только страшные белки его огромных глаз светились ярким прожектором в этом мраке, наводя на нас ужас и вызывая в воображении образ ревнивца Отелло из одноименного произведения классика мировой литературы.

Потоптавшись ещё немного и обложив нас матюгами, он злой, как черт, возвращался в своё логово, бормоча себе под нос проклятия по нашему адресу и пытаясь, наконец, заснуть.

А спустя неделю повторялось примерно, то же самое.

– Анга!!

– А?

– Да кунат танга!! (тадж. «В жопу тебе монета!»)

Как это ни странно, несмотря на явное затворничество и одинокий образ жизни, Анвар был женат. Правда, никто и никогда не видел их вместе. Да и образ самой супруги за давностью лет совсем стёрся из памяти. Тем не менее, она у него, все же, была. Точно была.

Оттого удивительной неожиданностью прозвучала новость, мгновенно распространившаяся по всему нашему дому и как гром среди ясного неба, обрушившаяся на нас: «У Анги в семье родился ребёнок!»

Казалось бы, ну что в этом особенного? Однако даже такое событие ребята нашего двора не преминули обыграть в свойственной нам жестокой манере.

Саша был ровесником Анвара, но в отличие от своего угрюмого соседа обладал поразительным жизнелюбием, общительностью и оригинальным чувством юмора. Когда ему сообщили, что у «копчёного» в семье прибыло пополнение в лице ребёнка женского пола, он, поначалу решив, что ослышался, переспросил:

– У Анги родилась дочь?

И на наш утвердительный кивок, на несколько секунд погрузился в задумчивость, после чего, придя в себя, заботливо справился:

– Ну и как она – не заикается?

Сейчас, по прошествии стольких лет, мне как-то неловко и немного совестно перед своим старшим товарищем: я ведь, также принимал самое активное участие в этих дурацких и озорных проделках. А потому, искренне раскаиваясь в своих грехах, пусть и поздно, но хочу исправиться:

Прости меня, дорогой Анвар! Прости не только за себя, но и за всех ребят, которые (я нисколько не сомневаюсь в этом!) с теплом и нежностью вспоминают не только тебя, но и наш милый двор, наше детство, наши игры, наконец – нашу дружбу. Словом, всё то, что останется с нами до самого конца, в наших сердцах, согревая и помогая нам преодолевать любые трудности.

– Ты ведь, меня слышишь, Анга? А!?

Бусинка одиннадцатая – Корни

Двери традиционного бухарского жилища. Бухара. Фото автора.

Да простят меня рабочие, крестьяне и матросы, но по маминой линии наш род действительно принадлежит к одному из самых почитаемых родов, который принято называть как «ходжа». Термин этот употребляется достаточно часто и имеет несколько значений. Я попытаюсь в общих словах охарактеризовать одно из самых основных.

Согласно собственной идентификации, прослойка ходжей ведёт своё происхождение от самых благородных мусульманских родов. Существует огромное множество вариантов их генеалогии, среди которых чаще всего встречаются следующие: от четырёх праведных халифов (Абу Бакр, Умар, Усман, Али) или просто от арабских ходжей. В мире ислама прослойка ходжей занимает заметное место. Ходжи являются хранителями традиции, с ними считаются, и пока существует эта прослойка, религиозную и культурную жизнь общины практически невозможно искоренить.

Не случайно, во все времена власти опасались именно их, поскольку они являлись одной из наиболее образованной, мыслящей, а, следовательно, и самой опасной прослойкой мусульманского населения.

Мои предки всегда жили в своём родовом кишлаке, расположенном в 19 километрах к югу от Бухары, который так и назывался ?оджо?о (множ. ч. от «ходжа»). Совсем рядом находится райцентр ?ондор, по иронии судьбы в советское время переименованный в честь соратника Ленина – Свердлова. Таких совпадений будет ещё много, так что не стОит особо заострять на этом внимание.

По распространённой семейной легенде, все мои предки обладали исключительными и необыкновенными способностями, которыми были наделены свыше, но особенно славились своим лечебным исцеляющим талантом. По сию пору в нашем доме жива ещё дивная история, согласно которой мой прапрадед обладал такой чудодейственной силой, что однажды посох, который старик с силой воткнёт в землю, через короткое время пустит корни, распустившись со временем в огромный и пышный тутовник. Говорят, что это дерево и сейчас продолжает благополучно цвести.

По отцу же, род наш происходит от сейидов – (араб. – вождь, господин, глава) почётный титул у мусульман для потомков пророка Мухаммада (сас), но это, скорее всего, не совсем так. Ещё по одной из сомнительной версий, наш род ведет свою генеалогию от учителя Баховаддина Накшбанди – Амира Кулола.

Наша фамилия объясняется достаточно просто. В советское время жить без фамилий и без паспорта было не только невозможно, но и безнравственно, аморально и даже преступно. Большевики и в этом деле проявили новаторство: имена всех старших членов и глав семей просто превратили в … фамилии. Таким образом, проблема в одночасье была снята с повестки дня и все, чьи деды звались Юсупами, отныне стали именоваться Юсуповыми, Ахмады – Ахмадовыми, Махмуды – Махмудовыми и так далее. Так мы стали Саидовыми.

Как известно, самое трудное – писать о своих. Сложно оставаться беспристрастным, когда дело касается родных и близких. Какой уж тут, к черту, объективный взгляд; разве могут иметь хоть какие-либо недостатки и изъяны наши папы, мамы, бабушки и дедушки? Бред, да и только.

И, все же, я рискну совершить робкую попытку – представить, насколько это возможно, со стороны, биографию своих предков. Вернее, даже не биографию, а некоторые фрагменты и обрывки из тех баек, что имеют место быть почти в каждом бухарском доме.

Мой прадед был репрессирован и умер в тюрьме Занги-Ато (под Ташкентом) в 1938 году. При каких обстоятельствах он умер и где похоронен – неизвестно. Известно только, что его сын – кори-Ахад – встречался с сокамерниками прадеда: они показали сыну могилу отца (скромненький холмик без каких-либо опознавательных табличек), над которой была прочитана молитва, а также, передали тонкую ажурную накладку в форме круглой металлической пластинки, сделанной из серебра и украшавшей некогда верхнюю часть футляра (носкаду) для хранения среднеазиатского табака (носвой). Кори-Ахад признал эту вещь и сохранил её как память об отце (нишона).

На оборотной семейной фотографии рукою моего прадеда Саида карандашом сделана запись арабской вязью. В пронумерованном порядке перечислены все члены семейства. Удалось прочитать текст полностью. Первый справа внизу – мой папа – Саидов Бахшилло Абдуллаевич в 7-летнем возрасте (1925—1991). Но правильнее, пожалуй, будет начать моё повествование не с прадеда, а с его отца, то есть прапрадеда, которого звали Юсуф.

Прадед Саид и его семейство, Бухара, 1932 г. Фото из семейного архива автора.

Юсуф

О прапрадеде информации накопилось совсем немного, однако, и то немногое, что удалось узнать, завораживает своей поистине мистической историей, и, отчасти, проливает свет на некоторые традиции нашего рода, поддерживаемые многочисленными потомками и по сей день.

Достоверно можно утверждать только то, что родился он в первой половине XIX-го столетия, приблизительно между 1835 – 1845 годами. Каков был социальный статус семьи, где родился Юсуф, нам неизвестно, но уже к 20 -25-ти годам он сам становится отцом семейства и, судя по тому общеизвестному факту, что где-то в 1870 – 1875 годах он покупает дом (который и по сей день стоит и входит в число старинных домов, охраняемых государством) и нанимает для росписи главной залы художников (что мог себе позволить не каждый рядовой горожанин), можно смело сделать вывод, что происходил он далеко не из бедной семьи.

Семейное предание гласит: мой прапрадед Юсуф долгое время не мог обзавестись потомством – дети рождались, но постоянно умирали, не достигнув и года. Это было довольно частым явлением в Средней Азии с её высокой детской смертностью и уровнем тогдашней медицины, растерявшей, к тому времени, свою былую славу и утратившей многие старинные методики и разработки.

И вот, когда он уже был на грани своего отчаяния, на его жизненном пути встретился некий старец (пир), который и дал Юсуфу свое благословление. В знак благодарности, прапрадед дал обет, заключавшийся в намерении, что, если у него родится наследник, то семь поколений будут совершать ежемесячный ритуальный обряд, именуемый как «хатми ёзда» (или ещё иначе, «хатми пир»), прославляя Аллаха и воздавая благодарные молитвы-поминания за упокой праведной души святого, его учителей и всего его рода.

Общеизвестно, что во многих богатых семьях, окружённой всяческой заботой и негой, дети, тем не менее, довольно часто умирали. В то время как дети бедняков, с раннего возраста росли закалёнными, босыми ножками топая по снегу и «умудрялись» при этом не только не умереть, но и не заболеть. В связи с этим у каждого народа на сей счёт имелись свои приметы и обычаи. В конкретном случае это выглядело так:

Чтобы ребёнок, родившийся в богатой или состоятельной семье не умер, его сразу же после родов отдавали в бедную семью, а по истечении некоторого времени (возможно, нескольких месяцев) вновь выкупали у неё собственного же ребёнка, проколов ему предварительно ушко и подвесив обычное медное колечко. Смысл, полагаю, понятен и не требует особых комментариев.

Не домысливая от себя (то ли так посоветовал моему прапрадеду старец, то ли исходя из общепринятой традиции), могу лишь подтвердить со слов тётушки, что при рождении очередного ребёнка (моего прадеда – Саида), Юсуф поступил именно таким образом.

По воспоминаниям моей тёти (Робии) и отца (Бахшилло), они часто, сидя на коленях у своего деда (Саида), играли с его простым круглым колечком, проколотом в раннем детстве в правом ухе – признак раба божьего (куль). Этим объясняется одна из приставок к имени прадеда – Саид-куль.

Вот, пожалуй, и все, что касается моего прапрадеда Юсуфа. Можно только добавить, что вероятнее всего у него имелась ещё и сестра (возможно, жила в квартале «Суфиён»). По воспоминаниям всё той же тётушки, она неоднократно навещала своего брата, и прадед Саид звал её «амби суфиёни». Это все, что я могу сказать о прапрадеде.

Саид

О прадеде Саиде (от которого и произошла наша фамилия – Саидовы) информации накопилось немного больше.

Здесь я вынужден сделать отступление с тем, чтобы высказать своё мнение, касающееся экскурса в прошлое и родословных в частности.

Не секрет, что с распадом Советского Союза и обретением своей независимости её бывших республик, во всех странах ближнего зарубежья, да и в самой России активно пошёл процесс самосознания нации, её истинной истории, культуры и так далее. Одним словом, пошёл процесс обратный тем целям и задачам, что были провозглашены на XXVIII съезде КПСС.

Вполне естественным на этом фоне выглядел интерес простого народа к истории своей страны, города и, в конечном счёте, своей семьи. Нам вдруг всем надоело быть «Иванами, не помнящими своего родства». Посрывав пионерские галстуки и комсомольские значки, демонстративно сжигая свои партбилеты, мы сломя голову кинулись в храмы, мечети и синагоги, вспомнив «вдруг», что мы «некрещёные», «необрезанные» и т. д. и т. п. И если раньше, мы с презрением смотрели на человека с примесью «буржуйской» крови, то сегодня с не меньшим остервенением принялись копаться в архивах и библиотеках, чтобы найти хоть малую каплю этой самой крови, поскольку всё это, оказывается, престижно и возвышает тебя над окружающими.

Нет, что ни говори, но мы – дети страны Советов! Настолько глубоко и сильно въелось это в наше сознание, в нашу жизнь, в нашу кровь и плоть, что, в конечном счетё, оказала своё пагубное влияние на все наше мировоззрение. Способствуя тому, что мы в основной своей массе утратили главное – элементарную культуру. Культуру вообще, какую бы область человеческих отношений ни взять!

Теперь, куда ни кинь взгляд – одни князья да графы. Ну, в худшем случае, бывшие советники и верховные судьи.

Заказать себе герб? Нет ничего проще – надо только раскошелиться. То, что покупаются звания, чины и подделываются родословные – этим сейчас никого не удивишь. Из одной крайности мы кинулись в другую. Впрочем, что ещё можно было ожидать от вчерашнего пролетария, наивно доверившегося бессовестным политикам, которые не только нарисовали в его бедном воображении бредовую сказку о всеобщем равенстве и братстве, но и убедили этого гегемона в том, что именно он и является истинным героем и хозяином на Земле. В результате, добросовестно донося на вчерашних притеснителей (а также, друг на друга), клянясь в верности вождям мировой революции, эта значительная прослойка активно способствовала методичному истреблению лучшей части собственного народа, ассимилируя генофонд нации своей кровью и отравляя новое подрастающее поколение своим сознанием, приведя, в конечном счете, его к теперешнему моральному облику.

Одно время, то же самое наблюдалось и в Средней Азии, в частности в Бухаре. Кого ни спросишь, – выясняется, что его прапрадед был «кози-калон» (Верховный судья) в Бухарском Эмирате. Хорошо, что ещё хватало совести и разума не посягнуть на должность Кушбеги (Министр) и на самого эмира.

Возвращаясь в русло нашего разговора, могу лишь отметить, что мои предки являлись самыми обыкновенными бухарцами, со всеми присущими – как и всем людям – недостатками и достоинствами. К числу последних, коими обладал мой прадед Саид, следует отнести: образованность и исключительная начитанность, доброжелательность и гостеприимство, что, впрочем, являлось отличительной чертой подавляющего населения некогда прославленной Бухары. Не случайно одним из распространённых эпитетов этого города служит эпитет «Бухоро-и-Шариф», то есть «Благородная Бухара».

Вообще, как мне удалось выяснить из доступных источников, прадед мой являлся уникальной личностью, поскольку был одарён множеством талантов. Среди них, в первую очередь, следует отметить его познания в области медицины: он был неплохим лекарем (табиб) и у него дома хранились древние книги по медицине (которые после его ареста будут изъяты работниками НКВД). По воспоминаниям моей тёти-Робии, в зимнюю пору, во время стирки, прадед, из каких-то, одному ему ведомых, снадобий, скатывал маленькие тёмные кружочки, похожие на тесто и давал их принять своим невесткам с тем, чтобы они во время стирки (а стирка, в любое время года, происходила во дворе дома) не простудились.

Помимо медицины, прадед Саид неплохо разбирался в музыке и литературе, был неплохим шахматистом. Одним из его постоянных друзей являлся известный в интеллигентской среде города Мукомил-махсум, который (по одной из версий) приходился родным дядей со стороны матери (тагои) небезызвестному по историческим учебникам Файзулле Ходжаеву.

По описаниям очевидцев, когда Мукомил-махсум и его жена, которую звали Мусабийя, приходили в гости к прадеду, в доме всегда царила возбуждённо-торжественная атмосфера. Со стены снимался тар (музыкальный струнный инструмент), на котором, кстати, прадед весьма недурно играл, и вся атмосфера внутреннего дома («даруни хавли») наполнялась мелодиями и песнями шашмакома. Затем декламировали по очереди стихи Хафиза, Руми и Саъди. Иногда играли в шахматы. Одним словом, умели наши предки с чувством, толком и с пользой проводить свой досуг.

Абдулло

Дедушка – Абдулло, кон.50-х гг. ХХ в. Фото из семейного архива автора.

Как это ни странно, но о дедушке своём я знаю меньше, чем о прадеде. И это несмотря на то, что я его хорошо помню, ведь когда его не стало, мне было почти десять лет. Особенно запомнилась его щетина, шершавая и неприятно колючая, чего не скажешь о самом дедушке: это был чрезвычайно беззлобный добродушный человек, с лица которого почти никогда не сходила улыбка. И когда, бывало, он смеялся, то смех у него выходил тихий, почти беззвучный, как бы про себя, и только часто-часто подёргивающиеся плечи и едва колыхавшийся живот выдавали его в тот момент.

Казалось, ему абсолютно ни до чего нет дела, словно, он случайно попал в этот мир, и удивляется тому, как копошатся вокруг него люди, озабоченные и с серьёзным видом обсуждающие свои ежедневные бытовые проблемы, о которых совершенно не стоит говорить. Даже, после смерти прадеда, когда окружающие указывали на то, что нужно оформить документы дома на себя, он смеялся и говорил: «А кому это надо? Здесь и так меня каждый знает». И был прав, поскольку «слава» за ним действительно закрепилась особая, как за чудаковатой и несколько странноватой личностью.

К примеру, он мог, обильно накрасив сурьмой глаза, сесть на суфу рядом с домом и «строить» глазки проходившим мимо ошарашенным женщинам, которые не знали – как на это реагировать. Или же, сидя спокойно и неподвижно продолжительное время, он «вдруг» резко вскакивал с возгласом: «Ё Рабби!» (О Господи!). Происходило это всегда именно в тот момент, когда мимо проходила ничего не подозревавшая молодая женщина (ну что можно было ожидать от смиренно греющегося на солнце старика?). Реакции дедушкиных «жертв» были самыми разными, но все они обходились без вызова «скорой помощи». Домашние обсуждения его поступков постоянно сопровождались всплеском негодования и осуждения со стороны бабушки и с не меньшим взрывом хохота, со стороны остальных домочадцев. Сам же виновник, молча сидел, низко потупив голову, с чувством вины и казалось, каялся и плакал. И только присмотревшись поближе, можно было заметить слегка вздрагивавший как холодец живот и глаза, полные слез. Но, судя по озорным огонькам в глазах, можно было с уверенностью заключить, что то, были не слезы раскаяния.

Впрочем, и до настоящих слез его тоже можно было довести легко. С этим успешно справлялся его сын (мой отец). Просто, как и у каждого нормального человека, у дедушки было своё слабое место. И этим слабым местом был… его родитель. Вернее, упоминание о нём. Но проходил этот номер только после нескольких стопок, выпитых вместе с сыном. Мой отец работал в редакции, которая, находилась недалеко от дедушкиного дома, и поэтому, обедать папа приходил к своему родителю. Тот заранее ждал своего единственного сына, приготовив плов и предварительно остудив водку в морозильнике. И вот, после двух-трёх стопок, отец, как бы случайно и незаметно сводил тему обсуждаемой беседы в «нужное русло», вспоминая, как бы вскользь, о том, «каким хорошим, трогательным и удивительно заботливым был у него дедушка» и т. д. и т. п. Родитель отца, в таких случаях, не заставлял себя долго ждать: слезы искреннего раскаяния, текли по щекам шестидесятипятилетнего старика, и их нельзя было остановить. При этом, дедушка сидел совершенно точно так же, как и давеча, когда его ругали, и точно также сотрясалось его тело, и точно также «ходил ходуном» его живот, но при всем этом разница была очевидна: перед вами сидел глубоко скорбящий по своему отцу человек, несчастный и чересчур глубоко осознающий свою вину перед родителем. Всем взрослым вокруг почему-то делалось смешно и весело. Отца это забавляло, и он смеялся со всеми. И только мы – маленькие внуки – разделяя дедушкино горе и желая хоть как-то помочь ему, умоляли нашего отца прекратить. В конце этого спектакля дедушка, незаметно для себя и окружающих, тоже переходил на смех, что делало финал весёлым и оптимистичным.

Удивительное дело! Но это же самое «оружие» потом так же исправно работало и против самого нашего родителя, когда дедушки не стало. Только на месте дедушки сидел мой отец, а «заправлял» всем ходом пьесы уже мой брат. Либретто же и фразы оставались прежними. Что значит – всесильная роль настоящей классики!

Прошло уже более четверти века с тех пор, когда дедушки не стало, но я, почему-то, до сих пор хорошо и отчётливо в деталях помню тот день – 11 марта 1967 года. Меня разбудили очень рано, ещё затемно. Отец с мамой о чем-то тревожно перешёптывались, собирая в узлы непонятные мне вещи. Какая-то тяжёлая и мрачная атмосфера царила в доме, и на душе было неприятно. Потом, уже в дедушкином доме, я помню множество знакомых и незнакомых мне людей со скорбными лицами. Помню женщин в белых платьях с белыми же косынками (традиционный траурный цвет), стоящих и причитающих в отведённой для них части дома. Помню, как я со страхом подошёл к окну, за которым лежал завёрнутый в саван мой дед.

А ещё очень хорошо помню, как бабушка подойдя ко мне, с укоризной произнесла: «Плачь, твоего дедушки больше не стало. Плачь, ну почему же ты не плачешь?»

Мне было стыдно, что в такой день я не плачу вместе со всеми, но я ничего не мог с собой поделать. В горле стоял какой-то большой ком и мешал мне плакать.

И ещё один фрагмент стоит перед глазами: когда дедушку опускали в могилу, отец, вытирая платком слезы, как-то сосредоточенно смотрел, словно отмечая для себя – правильно ли кладут могильщики тело деда и удобно ли будет последнему там лежать.

Бусинка двенадцатая – Две истории

История куропатки

«Родовое гнездо». Бухара, 2014 г. Фото автора.

В раннем детстве у моего прадеда Саида была куропатка. Да, да – обыкновенная живая куропатка, за которой он трепетно ухаживал: чистил клетку, кормил, вовремя менял для неё воду.

Так уж, случилось, что однажды она «умудрилась» вырваться из клетки и улетела: то ли дверцу забыли закрыть, то ли ещё по какой причине…

Шестилетний мальчик, коим на тот момент являлся мой прадед, этот факт воспринял как настоящую трагедию. Горе ребёнка было безутешным.

В 70-х годах XIX столетия отец ребёнка (мой прапрадед Юсуф) купил дом и для росписи главной залы нанял мастеров по живописи и миниатюре, которые принялись расписывать стены и ниши согласно канонам и требованиям живописи своего времени.

Прадед Саид помогал мастерам по мере сил своих: он держал баночки с разведёнными красками и, по требованию мастеров, подавал и менял их. При этом он продолжал плакать и сокрушаться о своей невосполнимой потере. Тогда один из мастеров, желая хоть как-то утешить мальчика, сказал ему:

– Не надо плакать. Хочешь, я сейчас-же верну твою любимицу в дом? – и в ту же минуту принялся писать изображение куропатки, которую разместил в левой части центральной ниши. А чуть позже, для уравнения композиции, пририсовал справа и ласточку.

С того времени прошло почти полтора столетия. Прадеда моего давно уже нет на этом свете, а куропатка всё ещё продолжает красоваться на прежнем месте, воскрешая к жизни трогательную и немножко печальную историю относительно недавнего прошлого и навевая на грустные философские мысли о бренности человеческого существования…

История невесток

Если первая история умиляет своей трогательной наивностью, то вторая заставляет нашего читателя в некотором роде пересмотреть свои стереотипы, касающиеся Востока и восточной женщины в частности.

Достоверно известно, что у прадеда Саида было четверо детей: трое сыновей и одна дочь Адолат, которая умерла молодой в возрасте 27 лет. Имена сыновей также начинались на букву «А». Старшего звали кори-Ахмад, среднего – кори-Ахад и младшего – просто Абдулло-махсум. Приставка «кори» означала, что обладатель сей приставки в совершенстве владеет Кораном и, естественно, знает его наизусть. Можно себе представить, как высоко чтили в такой семье моральные и нравственные ценности ислама. В описываемый период все трое сыновей были уже женаты и, следовательно, у прадеда было три невестки. Если старшая из них была уже, что называется, с опытом: знала все тонкости этикета, правила ведения домашнего хозяйства и вообще вела себя сдержанно, то младшие невестки считали, по-видимому, что ещё можно позволить себе кое-какие шалости и некоторую вольность в своих поступках. Особенно ярко эти качества были выражены в характере самой младшей невестки, то есть моей бабушки. Благо родом она была горной таджичкой («куистони») и, вероятнее всего, кровь вольнолюбивых горцев никогда не остывала в её венах.

Среди многочисленных ремёсел, коими в совершенстве владел мой прадед Саид, следует упомянуть ещё одно – виноделие. В верхней части дома (боло-и-хона) хранились многочисленные глиняные кувшины (хум) с приготовленным вином (май) и различными напитками (шарбат).

Однажды, когда прадед, по обыкновению, в очередной раз молился в квартальной мечети «Дўст-чурогоси», что находилась прямо напротив дверей дома, до его слуха донеслись крики невестки (моей бабушки). Надо ли объяснять, что такой проступок по всем нормам шариата и правилам мусульманского общежития мог расцениваться только как неслыханная дерзость и чуть ли не вызов обществу. Не говоря о том, что честь семьи была крепко подорвана. Поэтому прадеду пришлось прервать молитву и срочно возвратиться домой, дабы выяснить причину случившегося.

Оказалось, что обе младшие невестки прадеда, пробравшись в верхнюю часть дома и, перепробовав по глотку из каждого кувшина, прилично захмелели. Самую младшую невестку так захватил кураж, что она стала бить ладошками в стены дома и, притоптывая и смеясь, кричать: «Дузд даромад, ду-узд!!» («Воры зашли, во-оры!!»)

За эту провинность, прадед наказал невестку по всей строгости: он запретил ей выходить из своей комнаты и на неделю запретил носить ей обед. Тем не менее, средняя невестка из жалости и солидарности, тайком от домашних, потихоньку носила «передачки» моей бабушке.

Бусинка тринадцатая – Отец

Отец – Бахшилло. конец 70-х гг. ХХ в. Фото из семейного архива автора.

Мой отец поровну поделил свою жизнь между семьёй и не менее родной его сердцу редакцией «Бухоро хакикати» («Бухарская правда»), которой он отдал более 30 лет своей жизни, проработав в ней сначала в должности ответственного секретаря, а затем заместителя редактора этого главного рупора местного обкома партии.

Назвать его высококлассным репортёром или известным журналистом я бы, всё же, поостерегся, хотя на лацкане его пиджака постоянно красовался значок – члена союза журналистов СССР, которым он, кстати, очень дорожил, хотя и старался не показывать виду. Зато он был, что называется, настоящим газетчиком и очень гордился этим. То есть, он был тем ремесленником (в лучшем смысле этого слова), который умел и любил «делать» газету. Ни одна полоса не попадала в окончательную вёрстку, не пройдя отцовской правки.

Следует отметить, что в советскую эпоху очень тщательно следили не только за грамматическими и орфографическими ошибками, которые в иные времена могли стоить места, а иногда и головы (знаменитое «главнокомандующий», с опущенной буковой «л» и т. п.), но и за политкорректностью. Важность цензуры невозможно было недооценивать ибо, этой адской машине в «брежневские» времена не могло ничто противостоять. Не менее важны были нюансы совершенно иного характера, а именно: в каком порядке следует перечислять в газете фамилии членов Политбюро ЦК КПСС, какую фотографию помещать на «главную», как быть, если главных новостей сразу несколько и ещё многое другое. А поскольку, «мышиная возня» в Кремле никогда не затихала, то и угадать – как правильно «расположить фигуры» – было под силу далеко не каждому. Здесь требовался аналитический склад ума и немалое мужество – возложить на свои плечи серьёзную ответственность за принятое решение с тем, чтобы затем держать ответ перед идеологическим отделом ЦК.

Сейчас, вероятно, это может лишь вызвать снисходительную улыбку у молодого поколения, малознакомого с многочисленными тайными пружинами, приводящими в действие огромный и чётко отлаженный механизм советской бюрократической машины, однако в описываемую эпоху, поверьте, было далеко не до смеха.

Как правило, в подобных случаях все происходило по строго утверждённому сверху сценарию: Москва отсылала «правильный текст» в редакции республиканских газет, а те, в свою очередь, спускали окончательный вариант уже в областные редакции. Вследствие этого, выход тиража иногда задерживался до полудня, а то и до вечера. А это уже было, чуть ли не ЧП. В исключительных случаях, иные руководители брали на себя ответственность, принимая окончательное решение, а затем с ужасом ждали развязки, гадая – «правильно ли я поступил, или нет».

Насколько мне припоминается, отцу не раз приходилось играть в эту «советскую рулетку». Возможно, он и в самом деле был неплохим аналитиком, поскольку все его инициативы заканчивались с благополучным исходом. Папа, порою, гордился в узком семейном кругу, что обошёл республиканскую газету «Правда Востока», которая ждала разъяснений из Москвы.

Редакция была его вторым родным домом: отец мог там задерживаться допоздна, пока не устранялись все проблемы. Прекрасно зная его неподкупный характер, молодые сотрудники, все же, были в курсе насчёт одной – единственной – его «слабости» – папа не прочь был расслабиться после тяжёлого трудового дня и потому, улучшив момент, они приглашали его в кафе, находившееся рядом с редакцией, где угощали «столичной» или же коньяком. После чего, изрядно захмелевшего, провожали до дому. Благо, мы жили в двух шагах от редакции.

Невероятно скромный, тихий и неприметный в быту, папа в такие минуты сильно преображался: видимо сказывались напряжение и усталость. Едва его нога ступала на территорию нашего двора, как мы (я или брат) со всех ног мчались уже «на перехват», поскольку его громкая ругань и мат оглашали всю округу, и слышны были далеко, вызывая понимающие улыбки на лицах наших сверстников. В такие минуты нам становилось ужасно стыдно и мы, подбежав к сопровождающим его коллегам, благодарили их, брали отца под руку и, всячески пытаясь успокоить, сопровождали его по скорее домой. Отец ни в какую не соглашался, отпускать своих коллег, поскольку это противоречило понятиям восточного гостеприимства. Однако, «гости», прекрасно понимая создавшуюся ситуацию, под всяческими благовидными предлогами старались уклониться от назойливого приглашения, обещая, что «завтра уж, они непременно посетят столь гостеприимный дом».

Так как по гороскопу папа был «львом», то, едва переступив порог квартиры, он оглашал его своим грозным рыком, напоминая домочадцам – кто в доме хозяин. Это одновременно и смешило и бесило домашних, прекрасно знавших мирный характер отца. Родные давно привыкли к подобным картинам, поскольку со стороны выглядело это совершенно беззлобно и – я бы даже сказал – уж слишком нарочито. Да и сам отец, в таких случаях, старался не смотреть в глаза своей «жертве», поскольку в глубине души он жутко стеснялся своего состояния. Иногда, в короткие минуты отрезвления, видя, что это нас только забавит, он и сам широко растекался в улыбке, однако через короткое время чересчур большая доза алкоголя все же заявляла о себе, вновь отбрасывая его в состояние опьянения, заставляя снова «отчебучить» этакое, от чего мы снова хватались за животы.

Наутро же, насупив свои густые мохнатые брови и изобразив на лице хмурое выражение, он как можно скорее торопился на работу, стараясь ни на кого не смотреть, чувствуя вину за вчерашнее и явно терзаясь угрызениями совести.

Главный коридор, проходивший по центру здания редакции, строго делил «узбекскую» газету от «русской». Однако деление это было чисто условным, поскольку атмосфера в коллективе была очень демократичной, что, впрочем, всегда являлось одним из важных факторов, отличающих по-настоящему профессиональные и творческие издания от остальных. Коллеги уважали и ценили коллегу не только за его жертвенность и самоотдачу, но и за его шутки и остроты, байки и анекдоты (порою, довольно пикантного содержания), за забавные истории и курьёзы, случающиеся в журналистской практике и которые, как правило, можно услышать только в редакционной «курилке». Словом, он жил и дышал своей работой, находясь среди таких же единомышленников, как и он сам, беззаветно и преданно любивших свое дело и не представлявших себе иной профессии.

Когда же отцу доводилось бывать дома, мама незаметно старалась отключить розетку телефона. Впрочем, случилось подобное, по-моему, лишь однажды. Папа пришёл в неописуемую ярость и очень грубо отчитал маму. Такие сцены были нетипичны для нашей семьи, а потому так запали мне в душу.

По любому пустяку ответственный или дежурный редактор мог позвонить к нам домой, чтобы справиться у отца – как поступить в том или ином случае. И отец терпеливо все объяснял. Иногда звонок будил всю нашу семью в три часа ночи. В такие минуты, отец вначале выяснял – какова ситуация, пытаясь выправить все по телефону. Не раз бывало, что он раздражённо швырял тяжёлую чёрную трубку, одевался и, матерясь про себя, спешил в редакцию.

Однако, наиболее всего отец запомнился мне сидящим за столом и пишущим очередную передовицу, очерк или фельетон. Отсчитав несколько чистых листов формата А-4, он бережно укладывал их слева от себя и, положив перед собой первый чистый лист, долго смотрел на него, мучительно терзаясь мыслями. Наконец, он бросал ручку, вставал и начинал нервно ходить вокруг стола. В такие минуты я старался молчать, поскольку чувствовал, что там, в голове совершается какой-то неведомый мне, но важный мыслительный процесс, которому не следует мешать. Затем он также внезапно садился и начинал строчить. Рядом лежали толстые папки, в которые он иногда заглядывал для того, чтобы найти и сверить те или иные данные или цифры.

Порою, он радостно вскакивал с места и громко звал маму, чтобы поделиться с ней своей неожиданной литературной находкой. Мама неизменно поддерживала и сдержанно хвалила даже тогда, когда не понимала – о чем идёт речь. Папе этого вполне было достаточно. Найдя какую-нибудь удачную метафору или необычное обыгрывание слов, он радовался своей находке словно ребёнок, целый день, находясь в приподнятом настроении. И мы – его дети – радовались вместе с ним.

Справедливости ради, следует отметить, что в жизни отца бывали и периоды, когда он отчаянно и порою безрезультатно терзался муками, но уже не творческого, а совсем иного характера. Обычно, это было связано с предстоящими красными датами в советском календаре. И, если с Первомаем или днём 7 ноября было более-менее понятно, то с некоторыми другими – казалось бы, менее важными – отцу приходилось несладко. Не раз бывало, что он окончательно терял самообладание, бросал к черту ручку и в изнеможении опускался в кресло или на диван. И ведь, было отчего.

Об одной такой истории, связанной с приближением праздника, посвящённого образованию СССР, полагаю, рассказать будет совсем нелишне. Это даже нельзя назвать историей, потому что подобная «головная боль», знакомая журналистам советских времён, неизменно наваливалась каждый год, аккурат под самый новый год, а точнее – 22 декабря.

Советский пасьянс

Как известно, в 70-е года ХХ столетия противостояние двух мировых систем – капиталистического и социалистического – достигло своего наивысшего накала. Каждая из сторон старалась доказать своё превосходство, опираясь для наглядности на достижения в различных областях жизни: начиная от бомб, ракет, космонавтики и заканчивая спортом и всеобщим благосостоянием народа. Правда, если относительно объективности первых показателей мы ещё могли не сомневаться, то в отношении последнего пункта нам оставалось лишь всецело доверяться своим же средствам массовой информации, поскольку для подавляющего населения Советского Союза – съездить, посмотреть и сравнить, как живут «они» и как существуем «мы» – было делом далёким от реальности. Одним из главных наших козырей, свидетельствующих о «неоспоримом» превосходстве социалистической системы над «гнилым западом», являлось то, что в государственном управлении страной у нас были задействованы практически все социальные слои общества, начиная от генерального секретаря и кончая самой обыкновенной дояркой. До такого уровня капиталистам, конечно же, было далеко.

Теперь становится немного понятным, почему все газетчики страны в ужасе хватались за голову, ибо прекрасно представляли себе – какой сложнейший, по сути, кроссворд ждет их в преддверии наступающего праздника…

Уже с самого утра папа ходил злой (что бывало с ним исключительно редко) и по всякому поводу раздражался.

– Ну, неужели так трудно сосчитать до двадцати после того, как вода закипит, снять с плиты и поставить под холодную воду!?

Это замечание было адресовано маме, которая отменно готовя любые блюда, так и не научилась «правильно» варить яйцо всмятку. Оно постоянно выходило либо в «мешочек», либо вкрутую, а надо отметить, что это разные вещи! Наверное, на генном уровне некоторые вещи передаются по наследству, поскольку с годами я тоже стал ловить себя на мысли, что подобные «мелочи» порою ужасно расстраивают мужчину. Однако, в тот день я знал истинную причину папиного раздражения. Предстоял «пасьянс» с огромным количеством противоречивых данных, который, в конце концов, обязан был сложиться в стройную и красивую картину «настоящего советского народовластия». Отцу не удалось «спихнуть» это дело на второго зама, да это было даже не в его характере: он никогда не старался заранее выгадать для себя что-либо по легче, а потому довольно часто самое нудное и противное занятие приходилось делать самому. Вот и сейчас, наскоро и молча позавтракав, он прошёл в гостиную и, подойдя к столу, брезгливо уставился на толстую серую папку скоросшивателя. Деваться, однако, было некуда…

– Та-ак… – наконец смирившись, произнёс отец, раскрыв папку и вытянув из него первый лист. В нем мелким почерком в колонку пестрели нескончаемые имена и фамилии предполагаемых героев трудового фронта – депутатов очередного съезда партии. Папа отложил этот лист на край стола и вытащил из недр папки другой, с рекомендациями. Бегло пройдясь по нему, он также отложил его в сторону, но уже чуть повыше и вновь стал знакомиться с третьим документом.

Через полчаса рабочий стол напоминал собою карточную поляну заядлого картёжника: не хватало лишь зелёного сукна. Родитель удовлетворённо крякнул и глубоко затянулся сигаретой. Теперь предстояло самое главное. Высочайшее искусство заключалось в том, чтобы составить такой список, в котором народные избранники одинаково и равно представляли бы все районы области, все слои нашего демократического общества и при этом предстояло учесть требования к предполагаемым кандидатам, имея в виду социальное положение, пол, партийность (или наоборот – беспартийный) и т. д. и т. п. Словом, задачка выходила не из лёгких.

Когда через два часа я, вдоволь наигравшись со сверстниками в футбол, возвратился домой и вошёл в гостиную, на отца невозможно было смотреть без сострадания. Он буквально рвал и метал по столу многочисленные бумажки, матеря последними словами партию и правительство, вместе со всеми членами Политбюро. Завидев меня, он несколько остыл и, упав в кресло, обречённо выдавил:

– Ну, где я им найду непьющего слесаря, партийного, да ещё и с канимехского района! В этих степях окромя чабанов и баранов, никогда ничего не водилось.

– Можно, ведь, этот пункт пока пропустить и посмотреть другие кандидатуры – попытался успокоить я отца.

– А-а…– безнадёжно махнул он рукой, вставая с кресла и вновь садясь за стол. – Другие не лучше.

– Вот, например, тут – папа ткнул пальцем в бумажку, лежащую слева внизу – требуется: каракульский район, механизатор, беспартийный, примерный семьянин, передовик, мужчина. И где мне его, по-твоему, им достать?

Я быстро прошёлся глазами по списку кандидатур каракульского района и вдруг, найдя искомое, радостно показал отцу.

– Ага: умник нашёлся – досадливо поморщился отец, – ты глянь, что тут написано: «партийный», а мне нужен беспартийный.

– Так может его из партии исключить? – попытался неудачно я пошутить, но, взглянув на отца, тут же осёкся.

– Слушай, иди и не мешай, – устало произнёс он – мне сейчас не до шуток.

Однако, оставить отца один на один с «загадками сфинкса» я не решился, а потому всего лишь немного отодвинулся от стола, продолжая изучать содержимое листов и пытаясь хоть как-то помочь родителю. Наконец, постепенно вникнув в «правила игры», я молча стал сверять один из вариантов, который по всем параметрам сходился требуемым в «задачнике». Убедившись, что все расчёты верны, я набрался смелости и осторожно обратил внимание отца на мою находку. Отец нехотя отвлёкся и, бросив взгляд на предложенный мною вариант, некоторое время молча стал сверять его с многочисленными бумажками, раскинутыми, словно карты по всему периметру стола. Наконец, лёгкая улыбка обозначилась на его лице. Подняв на меня изумлённые глаза, отец многозначительно изрёк: «Да-а, похоже, из тебя может выйти неплохой аппаратчик». Естественно, я счёл это за неслыханный комплимент и уверенно пододвинул стул поближе. Возражений со стороны отца не последовало.

Уже ближе к вечеру, когда со стороны кухни начали доходить до гостиной сводящие с ума запахи жареной баранины с луком и со специями, работа стала близиться к завершающей стадии: отец набело переписал список с таким трудом подобранных кандидатур. Было видно, что он явно удовлетворён проделанной работой. Только в двух местах никак не сходилось: в одном месте – профессия, в другом – нужен был коммунист, но в наличии имелся только беспартийный.

В холодильнике стыла водочка, а на стол мама раскладывала тарелки с закуской и салатом. Этого было вполне достаточно, чтобы отец одним росчерком пера «превратил» обыкновенную колхозницу в механизатора, а беспартийного «наградил» членским коммунистическим билетом.

– Ничего страшного, – пояснил он, – в первом случае, она обучится хотя бы машинному доению, а во втором – вынуждены будут сделать его членом. Иди, вымой руки и марш за стол!

Цугцванг

Несмотря на то, что отец слыл хлебосольным хозяином и сам был не чужд весёлому застолью с хорошей выпивкой и закуской, тем не менее, он во всем любил порядок и меру. Если его самого приглашали в гости, то он, посидев с удовольствием положенное время, всегда чувствовал – когда следует закругляться, дав тем самым возможность хозяевам отдохнуть немного от гостей. Я, например, не помню ни единого случая, чтобы отец остался ночевать у кого-либо в гостях. Сколько бы он не выпил (а выпить он любил), он неизменно стремился домой, ибо полный покой он находил только лишь, очутившись в своей родной кровати. Это у него было, что называется, в крови. Точно такого же отношения он желал видеть и от своих гостей. Хотя, порой, случались довольно забавные казусы.

Однажды гостем отца оказался какой-то местный литератор. Мне почему-то запомнилось его имя – Мелливой – очень редкое даже для местного населения. Как и все настоящие литераторы, он был неравнодушен к спиртному и шахматам.

Застолью предшествовала неспешная беседа и игра. Сыграв пару-тройку партий с отцом и окончательно убедившись, что соперник ему «не по зубам», гость заметно потерял интерес к игре, периодически поглядывая в сторону кухни. Отцу тоже претила «игра в одни ворота»: азарт настоящего игрока просыпался в нем только тогда, когда напротив него сидел достойный и сильный противник.

Родитель тактично предложил сопернику ничью и убрав шахматы, незаметно подал знак матери, означавший, что можно накрывать на стол.

Гость заметно оживился, когда на столе появилась бутылка «Столичной»: чувствовалось, что после писательства, это была его вторая страсть. А потому, очень скоро он настолько захмелел, что прямо на глазах у отца откровенно уснул за столом, уронив голову чуть ли не в тарелку с салатом.

Естественно, такого поворота событий папа никак не мог предвидеть, а потому мгновенно протрезвившись, он стал лихорадочно соображать – каким образом вернуть товарища к цивилизованному застолью. Делать это следовало очень деликатно, дабы не дать повода гостю – обвинить в неучтивом и неуважительном отношении со стороны хозяина дома. С другой стороны, подобной картины ранее никогда в жизни отцу не приходилось видеть, а потому он был явно сконфужен, обескуражен и до крайности расстроен. Что делать?!

– Мелливой – чуть громче обычного обратился папа к гостю, желая обратить к себе внимание последнего. Однако, тот явно не слышал призывов отца.

Заботливая мама и любопытные маленькие члены семьи просунули свои головы в гостиную. Папа вопросительно уставился на нас.

– Мелливой – произнесла мама, в надежде на то, что голос хозяйки дома заставит вздрогнуть и проснуться незадачливого поэта.

В ответ гостиная наполнилась звуками неимоверного храпа. Мама не выдержала и тихо засмеялась. Дети также, прыснув от смеха, шустро исчезли в детской комнате. Одному папе было не до смеха: он нервно закурил сигарету и стал совершать круги вокруг стола, соображая – что бы такое предпринять, дабы гость наконец-таки очнулся. И тут его «осенило». Обычно, по завершению застолья, хозяин дома традиционно произносит «омин» – жест, означающий, что теперь можно расходиться.

Отец сел напротив гостя и, поднеся раскрытые и сложенные вместе ладони к своему лицу, достаточно громко произнёс:

– Омин!

Ни единый мускул не дрогнул на лице Мелливоя.

Через пять минут дети, корчась в конвульсиях от смеха, валялись в разных концах коридора. И только из гостиной, ещё долго и настойчиво, словно молитва-заклинание, доносились монотонные «мантры» отца:

– Омин, Мелливой! Мелливой, омин!!!

…К сожалению, я уже не помню всех деталей того дня. Видимо, все же, каким-то образом гостя сумели «вернуть к жизни» и проводить домой. Я бы не сказал, что этот случай как-то особо повлиял на отца. Но в одном – точно, потому что с тех пор родитель стал очень осторожным и разборчивым в выборе партнеров.

Железная логика

Бухарский плов – «Ош-и софи». 2014 г. Фото автора.

«…Не одобряется, если кто-либо из присутствующих выбирает исключительно кусочки мяса, оставляя своим „соседям“ рис. В этом случае, можно вполне заслуженно получить затрещину от отца (если за столом все свои) или тебе тактично сделают замечание (если в доме находится гость). Ну, а „личико почистят“ уже потом, когда останетесь одни».

(отрывок из статьи «Плов»)

Жизнь человека, родившегося на Востоке, с рождения и до самой смерти обставлена огромным количеством обрядов, церемоний и различного рода мероприятий, которые невозможно пропустить или игнорировать. Рождение первенца, обряд обрезания, свадьба, религиозные праздники – ничто не обходится без пиршеств и собраний, на которые в обязательном порядке приглашаются родственники, соседи, друзья, сослуживцы и прочий люд, с сопутствующим каждому конкретному случаю угощением, а иногда и подарками. Несомненно, всё это накладывает особый отпечаток на сознание местных жителей, которые настолько свыкаются с подобными вещами, что воспринимают сложившийся уклад, как нечто будничное и неизменно существующее от века.

Как правило, в основном, мероприятия разделяются на женские праздники и мужские. К последним, в частности, достаточно часто, относится и такое, как приглашение на плов. На подобных торжествах, где – как известно – собирается немалое количество незнакомых вам людей, не принято группироваться с друзьями или знакомыми: вы, просто, занимаете свободное место, и это совершенно естественно и нормально.

При раздаче горячего, принято ставить одну тарелку плова на двоих. Эта традиция, уходящая своими корнями в глубокую древность, находит своё объяснение в религиозно-мифологическом контексте мусульманской эсхатологии, одно из положений которой можно сформулировать приблизительно следующим образом: «человеку, вкушающему пищу в одиночестве, сотрапезником, непременно, становится сам сатана (шайтан)».

Хорошо, если соседом по трапезе окажется ваш знакомый: в этом случае, можно мило побеседовать, да и естся легко и без всяких стеснений. И, совсем другое дело, если вам выпало – разделить обед с незнакомым человеком. Тут, поглощение еды превращается в настоящее испытание вашей воспитанности, сопровождающее взаимной демонстрацией вежливости, подталкиванием друг к другу кусочков мяса, искусственным сдерживанием зверского аппетита и прочими излишествами восточного этикета, поскольку никому не хочется прослыть в глазах оппонента невеждой и невоспитанным ослом, напрочь лишённым понятий об элементарных правилах поведения за столом.

В тот день, моему родителю не повезло вдвойне: мало того, что он был ужасно голоден, так, к тому же, как вскоре выяснится, выпавший ему по жребию судьбы партнёр, оказался со своеобразными представлениями о приличиях и этикете, предписываемых каждому благочестивому мусульманину.

Поначалу, как это и положено, мой родитель сдержанно довольствовался лёгким салатом из овощей и несколькими рисинками плова. Однако, вскоре, обратив внимание на то, как его сосед беззастенчиво и ловко, один за другим, уминает за обе щеки мясо, он заволновался, нервничая и ёрзая, как на иголках, терпеливо выжидая – когда же, наконец, бессовестный обжора образумится и проявит акт великодушия в отношении своего сотрапезника. Партнер же, был глух и нем, руководствуясь, похоже, известной моралью из басни Крылова «Кот и повар»: «А Васька слушает да ест».

Наконец, терпение отца лопнуло, и он отважился тактично намекнуть:

– Берите, берите… угощайтесь, не стесняйтесь… рис с морковью тоже полезны для здоровья…

– Нет, спасибо: мне мясо больше нравится – простодушно сознался сосед.

От неожиданности, папа чуть не подскочил на месте: за всю свою сознательную жизнь, ему ещё ни разу не приходилось сталкиваться с подобным уникальным экземпляром.

– Что Вы говорите? Неужели?! – изумился отец, вскинув высоко кверху свои густые мохнатые брови, и, выждав паузу, саркастически добавил: – Знаете, как это ни странно, но в любви к мясу Вы не одиноки: я тоже, к примеру, очень даже неравнодушен к нему!

– Так, в чем же дело?! – настала очередь удивляться собеседнику. – Берите и ешьте! Кто ж, Вам, не дает?

Логика оппонента оказалась настолько железной и «правильной», что мой бедный родитель застыл на некоторое время с раскрытым ртом, беззвучно шевеля губами, словно рыба, выброшенная на берег.

А затем, придя в себя, тихо произнес:

– Спасибо: пожалуй, я уже наелся: надо переварить полученную пищу…

Бусинка четырнадцатая – Осколки бухарского фольклора

Амак

В самом начале 90-х годов прошлого века в нашем доме мне часто доводилось видеть худощавого, но довольно жилистого и крепкого старика. Хотя, сказать по-правде, до «старика» он маненько не дотягивал. Впрочем, это обстоятельство нисколько не умаляло его образа в глазах окружающих. Мне казалось, что лет ему было 60 – 65, не больше. Чем-то, он напоминал мне старика-Хоттабыча, из одноименного фильма нашего детства, но только без бороды: такой же добродушный, с острыми, проникающими в душу, выразительными глазами и кротким нравом.

Самое интересное заключается в том, что я так и не удосужился в своё время выяснить у родителей – кем нам приходился этот странный милый старикашка. Ни имени, ничего… Помнится только, что меня, почему-то, всегда манило к нему словно магнитом: я искал любой предлог, чтобы только побыть рядом с ним, послушать его удивительно ладную таджикскую речь, его глубокие и мудрые высказывания. Это был коренной бухарец, прекрасно владеющий не только персидской поэзией, литературной речью, изысканными манерами, но и – что немаловажно – умением держаться просто и скромно, но с достоинством. Не дутое высокомерие, не пренебрежительность, не показная ложная скромность, а именно: скромно и одновременно с достоинством. То есть, как человек достаточно твердых убеждений и знающий себе цену.

Звал я его просто, Амак («дядя»).

Более всего, я ценил его высказывания – хлесткие, часто неприличные, короткие по форме, но ёмкие по содержанию, обобщающие конкретную ситуацию или явление в виде афоризма. Иногда, эти реплики были на грани богохульства и могли даже кое-кому показаться кощунственными. Чувствовалось, что за внешней грубостью скрывается глубокая народная мудрость, метко отражающая суть той или иной проблемы.

Известно, что в дореволюционной Бухаре не знали, что такое замОк, поскольку за воровство просто-напросто могли отсечь руку. Едва заслышав голос муэдзина, призывающего к молитве, купцы опускали на прилавок тонкие занавески, отделяя, таким образом, товар от покупателя, а вместо замка завязывали дверь на тонкий шнурок и … шли в мечеть. Словом, духовность было на первом месте.

С приходом советской власти, бояться бога стало считаться предрассудком, потому что коммунизм был уже не за горами. А потому, это незнакомое прежде явление (воровство), словно эпидемия стала распространяться по всему бухарскому региону. Вскоре, здоровенные амбарные замки будут «украшать» собою изящные ажурные двери тонкой и филигранной работы. Но ситуация от этого нисколько не улучшится.

Амак по этому вопросу выразится лаконично:

– Аз ин?илоб пеш, мохо ?улф-у-калита немедонистем-у, инсоф буд. Акнун, ?улф?ои к#си амбем барин хал?а халос намекунад. («До революции мы не имели представления о замках и ключах, однако присутствовало сознание. Теперь же, даже такие огромные замки, как п#зда моей тёти, не в состоянии будут спасти народ.»)

Ещё короче, отзывался он о бухарцах:

– Одами Бухоро – содда: соддая г#йдан савоб… («Бухарцы – простодушный и доверчивый народ: поиметь простофилю – богоугодное дело…")

Всякий раз, вспоминая его, я испытываю стыд за то, что не сумел выполнить одну его просьбу.

– Там, в Ленинграде, у вас есть фабрика «Красный треугольник», изготовляющая прекрасные галоши – обратился он как-то ко мне. – Будь любезен, разузнай. Ну, никак не удаётся мне их здесь найти… ходить уже не в чем…

Я пообещал, но так и не сходил на «Красный треугольник». Поленился…

Более всего, меня поражала его начитанность: он знал несметное количество народных баек, притч, афоризмов и стихов. Последние, кстати, довольно часто фривольного содержания. Очень жалею, что почти ничего не запомнил. Из его пикантных штучек, память удержала всего лишь единственную, которую и предлагаю читателю.

Ба даста гиттам (гирифтам) ?ўза,²

Аз пой кашидам мўза,

Аз шаб задам то рўза

?ик-?ики-?ик мошоба³.

Горсть набрав младой листвы,

Скинул с ног я сапоги,

С ночи вдарил до зари

?ик-?ики-?ик мошобы

Вообще, следует признаться, что сам по себе перевод – вещь довольно непростая. И уж, тем более, когда речь идёт о таком жанре, как фольклор, включающий в себя довольно тонкие и специфические нюансы, которые сложно адекватно перенести в иную культурную среду. Это касается таких сложных элементов, как самобытные варианты говора, оригинальные обыгрывания слов, некоторые междометия и ещё куча всего…

Тем не менее, я рискну сделать попытку и попробую перевести смысл для российского читателя.

На первый взгляд, это безобидный стишок, описывающий поглощение обычной крестьянской похлебки. Однако, здесь, как и в большинстве жанров народного творчества скрывается сексуальный подтекст, связанный с плотскими удовольствиями. В данном случае, имеется в виду секс с любимой «с ночи до утра». Последняя строчка подразумевает характерные «чавкающие» звуки, издаваемые во время активного полового акта, а саму жидкую среду, безымянный автор уподобляет дешёвой похлёбке дехканина.

Естественно, как и в любом переводе, прелесть оригинала утрачивается почти наполовину.

Бабушка

Белая роза, Бухара, 2013 г. Фото автора.

Моя бабушка (со стороны отца) была горной таджичкой (?ўистони). Отца её звали ?ўр-Ашур (слепой /одноглазый/ Ашур). Знаю ещё, что у неё был брат – ?аюр.

Семейное предание сохранило историю её замужества.

Незадолго до революции, мой прадед Саид, по обыкновению, отправился в подведомственный ему округ (вилоят) в один из южных районов Бухарского ханства (совр. территория Таджикистана), для сбора налогов. Являясь официальным чиновником эмирата, он добросовестно справлялся со своими функциями: в его обязанности входило взимание традиционных податей с местного населения.

Так уж, получилось, что бедный Ашур не смог выплатить дань. В качестве компенсации, он предложил моему прадеду свою единственную дочь Ра?иму, которой едва исполнилось девять лет. Девочка приглянулась Саиду, который давно подыскивал для своего младшего сына Абдуллы покладистую супругу. Сделка состоялась и таким образом моя бабушка очутилась в столице эмирата, досточтимой и благородной Бухаре.

Вскоре была совершена помолвка. «Жениху», то есть моему деду на тот момент было всего тринадцать лет, «невесте» – неполных десять. Пройдёт ещё немало лет, прежде чем они вступят в законный брак. До этого времени они вместе будут играть в куклы и различные детские игры.

Оставаясь преданной и образцовой женой, бабушка была на редкость бойкой и строптивой: видать кровь вольнолюбивых горцев давала о себе знать. Между прочим, она будет одной из ярых активисток, отстаивающих женские права, кто бесстрашно отважится в числе первых бросить в большевистский костёр свою паранджу.

Мою любовь к ней она испытывала своеобразно.

Однажды, когда мы остались с ней вдвоём, она прикинулась безнадежно больной (а может быть, и в самом деле слегка заболела). Лёжа на кровати, она закатила глаза и стала декламировать жуткие строчки, красноречиво свидетельствующие о том, что моя бедная бабуля вот-вот готова отправиться в иной мир:

– Тобут-и сурх-у сафед… («Красно-белые погребальные носилки…")

Восьмилетний я, в ужасе заламывал свои руки и слёзно просил её прекратить эту «лебединную песнь». Едва дождавшись отца, который пришел с редакции на обед, я тут же чистосердечно всё выложил ему.

– Она! Шарм намекунед ми: дачи бачая метарсонед?! («Мама! Как Вам не стыдно: зачем пугать ребёнка?!»)

Бабуля в ответ довольно расплылась в широкой улыбке: «экзамен» на проверку чувств был выдержан мною на «отлично»…

К старости в ней проснётся властность: довольно часто моему миролюбивому и одновременно озорному деду, страдающему различного рода чудачествами, будет доставаться от строгой супруги.

Нас – внуков – она любила, но при этом была чрезвычайно строга, поскольку всегда и во всём любила и уважала порядок. Завоевать её симпатии было нелегко.

Тем не менее, в редкие минуты она, растрогавшись, предавалась своим откровениям и рассказывала нам свои детские истории.

Вот она расправляет мою ладошку в своей пухлой руке и медленно водит по кругу указательным пальцем, неторопливо приговаривая:

?авзак, ?авзак

Гирди ин заб-зард.

Ин гав кушад,

Ин пўст канад,

Ин пазад-у соз кунад,

Ин хурад-у ноз кунад,

Ин аляки бенасиб ким-гу?о

Гирифта бу-у-урд…

Ну, совсем, как знакомое любому россиянину:

Сорока-воровка,

Кашку варила,

Деток кормила…

И в конце, точно также, ухватив за мой мизинец, бабушкина ручка взлетает высоко вверх. Мы хором заливаемся смехом, нам весело и хорошо…

Мне запало в душу лишь единственное её стихотворение, которое, почему-то, запомнилось полностью. Как я понял позже, это очень старый фольклор, который бабушка сохранила в своей памяти ещё с детских времён. По всей вероятности, он уже забылся даже на её исконной родине. Я имею в виду такие центры Таджикистана, как Оби Гарм, Дасти Шўр и Файзобод.

Моей бабушки не станет 2-го марта 1984 года. В тот самый день, когда я, находясь в четырёх тысячах километров от неё, в Ленинграде, буду справлять свою свадьбу.

– Горько! Горько!! – будут кричать мои новые родственники.

А утром мне позвонит сестра…

Э духтари дамгирак

Дами маро гир,

Э бачаи амаки

Дасти маро гир.

Э бачаи амаки

Хеши падарум,

Чил гўшаи марворид

Банди жигарум.

Чил гўшаи марворид

Обу овардаст,

Маро бе?арибиро

Худо овардаст.

О, девчонка-егоза,

Сними мою усталость.

О дочь родного дяди,

Возьми меня за руку.

О дочь родного дяди!

Родственница по отцу.

Уши в жемчугах,

Родная кровиночка.

Уши в жемчугах,

Воды мне принесла.

Меня, позабытого

К Богу подвела.

Немного об Ахмаде Донише (Ахмад-и Калля)

Я помню чудное мгновенье,

Передо мной явилась ты…

(Из стихотворения «К…» А. Пушкин)

Теперь, разве что только ленивый не помнит, как одно время обмусоливали строчки из письма Александра Сергеевича к своему другу, где великий русский поэт хвастается:

«…Сегодня, с божьей помощью, уёб Аню Керн.»

Боже мой! Сколько копий было сломано из-за этих строчек… Спрашивается: чего ради? Нормальный мужик был, этот самый Пушкин! Ну, совсем, как любой из нас, живущих сегодня. И к чему сравнивать поэтический образ, созданный в порыве вдохновенья, с жизнью самого поэта? Конечно же, немножечко некрасиво как-то получается: с одной стороны, вроде, «как гений чистой красоты», понимаешь, а с другой – вот так, вот, грубо взять и вдуть… по самые, понимаешь, помидоры…

Однако ничего не поделаешь, придётся смириться. Как-никак, одно дело высокая поэзия и совсем другое дело – жизнь.

Пример этот приведён мною не случайно. Потому, что в Бухарском ханстве тоже был свой «Пушкин». Причём, следует отметить, что помимо составления виршей и романов, он был ещё и выдающимся просветителем и реформатором своего времени. Если верить имеющимся сведениям, то проект Аму-бухарского канала предлагался этим ученым за пол столетия вперёд, но тогдашних правителей, погрязших в роскоши и протекционизме, естественно, это интересовало мало.

Звали его Ахмад-и Дониш («Знающий») или, по-простому, Ахмад-и-калля («башковитый Ахмад»), за его умную головушку.

Как и многим талантливым личностям, ему довелось намного опередить своё время. Его жизненный путь пришелся на время правления последней мангытской династии: он успел «зацепить» царствование трёх правителей Бухары – Насрулло-хана, Музаффар-хана и Ахад-хана. Как это случается со всеми неординарными личностями, в конце он попадёт в опалу и остаток своих дней проведёт покинутый всеми, позаброшенный и невостребованный двором.

Достойное описание его богатого наследия, оставленного потомкам, ещё ждёт своего талантливого биографа. Здесь же, хочется только привести лишь куцые отрывки, которые дошли до меня и позволяющие составить некоторое представление об этом уникальном человеке.

Нет необходимости говорить о том, что это был очень образованный человек, прекрасно знающий не только историю родного края, но и владеющий многими иностранными языками. Он искренне переживал за упадок нравов и коррупцию, приведшие некогда образцовую Благородную Бухару к её теперешнему незавидному положению. И, открыто выявляя недостатки, он смело бичевал пороки, навлекая на себя гнев правящей верхушки. При дворе его терпели только за то, что он в совершенстве владел искусством дипломатии и не раз выручал бухарскую миссию из довольно щекотливых положений.

Известна история, рассказывающая о том, как бухарское посольство, игнорируя установленные правила этикета, намеренно опаздывало на премьеру оперы, одну из главных ролей в которой исполняла известная в то время мировая итальянская звезда оперной сцены Аделина Патти (1843 – 1919). Российские власти жёстко проучат надменную делегацию, ровно в установленное время, начав представление. Какова же была ярость и одновременно стыд, охвативший представителей бухарского посольства, когда их встретят не так, как они того ожидали, вследствие чего, они вынуждены будут довольствоваться оставшимися местами и язвительными усмешками, обрушившимися на них со стороны остальных гостей. И всё это несмотря на то, что Ахмад Дониш предостерегал руководство от излишней гордыни и самонадеянности. «Тут вам не дома, – вероятно, вдалбливал он своим несознательным соплеменникам, – здесь существует незыблемое правило и нарушать принятый этикет не следует. Оставьте свои штучки на потом, когда приедете домой…» Но, куда там…

В результате, по окончании представления, дабы хоть как-то спасти положение и выйти из щекотливой ситуации, он выступит, экспромтом посвятив Аделине Патти стихотворение, ошеломив всех присутствующих и растрогав главную героиню вечера.

«Вот легкою стопой, чуть приподнявши платье,

Венерою в мехах идет актриса Патти.

Все замерло, она лишь бровью повела -

И звуки полились по золотой палате.

И мы вздохнули все. Вдруг трепет серебра

Из горла соловья, на сладостном раскате,

Пронесся по толпе, как по ночным садам…

И сердце гурии гремит сердцам: «Пылайте!».

(пер. И. Сельвинского)

Многогранная одаренность восточного дипломата, была по достоинству отмечена самим российским Императором, который сочтёт необходимым преподнести Ахмаду Донишу кольцо с внушительным бриллиантом. Позже, руководитель делегации отберёт этот перстень у законного владельца, мотивировав это тем, дескать, что оно предназначалось лично для самого эмира.

Возвращаясь к началу нашего разговора, хотелось бы отметить, что даже такому человеку, как Ахмад Дониш, «ничто человеческое было не чуждо». Вот, всего лишь один из его многочисленных экспромтов, явившихся на свет благодаря исключительной наблюдательности учёного, почерпнутой из жизни.

Зан нагардад гирди марди некбахт,

Гирди он гардат, ки дорад к#ри сахт.

Не стоит обольщаться внешностью мужчины,

Надёжней с тем водится, у кого крепка дубина!

Бусинка пятнадцатая – Заботливое чадо

Тапчан во дворе бухарского дома. Фото автора.

Один из моих родственников, всю свою жизнь проработавший на высоких и ответственных постах, всегда отличался сдержанностью, серьезным характером и некоторой замкнутостью. Видимо, работа в какой-то мере накладывает свой отпечаток на человека. Не то, чтобы он избегал знакомых и родственников. Нет. Это практически невозможно, живя на Востоке. Просто, он всегда держался ровно и степенно. В редкие минуты совместного общения, мы старались быть немногословны: сдержано и учтиво перекинувшись традиционным приветствием, которое включает в себя рад обязательных вопросов-ответов («как здоровье, как дела, как дети?» и т. д.), мы оставляли его в покое, тактично переводя тему разговора в иное русло и переключаясь на кого-либо другого. Поскольку понимали, что мысли его постоянно заняты работой, а потому мы с должным почтением и уважением относились как к нему самому, так и к его статусу.

Будучи многодетным отцом семейства, над ним ещё, помимо всего прочего, постоянно довлела забота о семье и детях. А детей было аж целых семеро, самому маленькому из которых на тот момент едва перевалило за три годика. И надо отметить, что этот последний, не в пример отцу был очень шустрым и озорным мальчишкой.

Вообще, следует отметить, что уникальный дар был в той или иной степени присущ каждому из детей этой семьи. Достаточно вспомнить эпизод, произошедший с одной из сестер упомянутого малыша.

Воспитывалась она под присмотром няньки – старой одноглазой бабушки, – которая всячески старалась привить ребенку добродетели проповедуемые в исламе. Как-то раз, будучи в 4-летнем возрасте, девочка оступилась, нечаянно, при этом, наступив на кусочек черствой лепешки, за что тут же получила нагоняй:

– Нона пашкардан ўбол – кўр меши! («Наступать на хлеб – величайший грех: можешь ослепнуть!» – назидательно начала было отчитывать строгая няня, на что сообразительный ребенок вдруг «догадался» и уточнил:

– Бибижон, шумо вахташба нона пашкаред ми? («Бабуль, так ты что – в детстве на хлеб наступила?»)

Остолбенев, бабуля ещё долгое время, не могла прийти в себя, не зная – что ответить ребенку.

Возвратимся к её братику.

В это ранее утро он, накормленный и довольный сидя в углу комнаты, с любопытством разглядывал домашних, спешивших кто куда: одни в школу, другие на работу. По привычке, обе его руки находились в трусиках, проверяя на всякий случай – в порядке ли там «мужское хозяйство».

Отец также собирался на работу, а потому сев за дастархан, собрался позавтракать на скорую руку яйцами всмятку. Благо, они держали во дворе собственный курятник и чего-чего, но яйца никогда в этом доме не переводились. Однако, на сей раз, быстро пробежавшись по скатерти глазами и не найдя искомого продукта, глава семейства поднял густые мохнатые брови и вопросительно уставился на свою половинку.

– Мебахшед, дадажон! Тухум имрўз тамом шуд. («Простите, папочка! Но яйца сегодня закончились») – виновато произнесла моя тётя.

Дядя тяжело вздохнул и стал медленно соображать – чем бы таким перекусить. Было видно, что он очень расстроен.

Вдруг, молчащий до сего момента в своем углу отпрыск, воскликнул:

– Дадажон, тухум мехурет ми? («Папочка, не хотите ли яиц?»)

– ?а, кани?! («Да, где?!») – встрепенулся отец, с надеждой уставивившись на сына. Против обыкновения, лицо его засияло от радости, а уголки опущенных губ, медленно поползли вверх.

– Ана! («Вот!» – показал малыш, стянув с себя трусы и ловко перебирая маленькими ручонками между ног. – Ана, дутта тухумча! («Вот, целых два яичка!»).

Немая сцена длилась всего пару секунд, после чего всё семейство раскинулось по полу, схватившись за свои животы. Все, кроме главного родителя, которому по статусу неприлично было валяться вместе со всеми.

Бусинка шестнадцатая – Когда возвратятся аисты…

Бухара, 2006 г. Фото автора.

Если вам когда-либо доводилось разглядывать гербы различных городов, то на многих из них, вы, вероятно, встречали изображения животных или птиц. Так вот, если следовать этой традиции, то на гербе Бухары, несомненно, обязан был бы красоваться аист.

Последний из них покинул Бухару в середине 70-х годов двадцатого столетия, когда город бурными темпами стал застраиваться серовато-белыми однотипными пятиэтажными домами-коробками. В ходе интенсивного строительства, которое требовало с каждым годом все новых и новых территорий, были засыпаны бульдозерами многочисленные коллекторы (закаши), являющиеся основным источником добывания пищи для аистов. С каждым годом им приходилось в поисках пищи преодолевать немалые расстояния и, в конечном счете, вынудило их покинуть насиженные места. Очень возможно, что это была не единственная причина, более того – возможно, я могу ошибаться в своих предположениях, но то, что аистов не стало – это факт.

А ведь, все мое детство неразрывно связано с этими благородными и величественными с виду птицами, украшавшими некогда верхушки куполов и минаретов древнего города и олицетворявшими собою как бы визитную карточку Бухары. С исчезновением этих птиц, нарушилось что-то в облике самого города, словно оборвалось и сгинуло в неизвестность какое-то важное и недостающее звено в той цепочке, что в свое время и составляла неотъемлемую целостную картину и прелесть Бухары.

Каждый год я стараюсь выкроить время и скопить немного денег для того, чтобы вновь приехать в этот неповторимый город, где прошли мои самые лучшие годы детства, юношества и студенчества. Город, которым я клянусь и в благородной земле которого мне хотелось бы сладко упокоиться. Всякий раз, когда я приезжаю, при первой же возможности спешу пройтись по Старому городу, по его узким улочкам, еврейской махалле, где давно уже не осталось самих евреев, которые на волне «перестройки» уехали кто куда, в основном в Европу и Америку. Вдыхаю всей грудью воздух, словно пытаясь вместе с ним втянуть в свои лёгкие и сердце хотя бы частичку того недавнего прошлого, что так дорого мне; уловить и почувствовать ту неповторимую атмосферу, окружавшую меня в детстве, на которую я тогда совершенно не обращал внимания, и… не улавливаю, не чувствую. Вокруг меня спешат совершенно чужие для меня молодые люди; приложив к уху мобильные трубки и с серьёзным тоном и сосредоточенным лицом, обсуждают свои предстоящие деловые встречи…

Все-таки, права старая поговорка, гласящая: «В одну и ту же реку не войти дважды». А жаль. Жаль, потому что не только аисты покинули Бухару. Исчезло многое из того, что являлось само собой разумеющимся. Взять, к примеру, ту же самую парварду. Где она? Куда исчезла? Только не надо тащить меня за руку на базар и показывать мне то, что отдалённо напоминает бывшую настоящую парварду. А раньше её можно было встретить не только на базаре, но и чуть ли не в любом продовольственном магазине. А куда делись дыни «каллабури»? В последний свой приезд мне, правда, случилось «встретить» этот сорт, но вкус его, показался мне не таким, какой был в прошлом. Где седобородые и внушающие своим внешним видом уважение, благообразные старцы? Куда «попрятались» каландары-дервиши? Впрочем, последних не было уже давно: эти ещё в мою бытность стали «улетучиваться».

Совсем недавно я понял главное: не нужно бегать по старым улочкам и принюхиваться к запахам; не следует расстраиваться по поводу исчезнувшей парварды; тщетно с фонариком в руках искать каландаров-дервишей, ибо все это никуда и никогда не пропадало и не исчезало. Все это есть и присутствует. В твоём сердце, в твоей памяти. И пока, ты хранишь эту память, пока, ты, следуя заветам восточных классиков, проявляешь человеческую заботу не только о близких и родных; пока, совершенно искренне и доброжелательно, не делая никаких различий, ты способен, одинаково благожелательно относится ко всем людям, до той поры Бухара будет сохранять своё величие и благородство. И, может быть, тогда у нас появится хотя бы маленькая и слабая надежда на то, что аисты, возможно, ещё вернутся…

Немного о колоде и кочерге…

Мне часто вспоминается моя бабушка с её худыми натруженными руками, сетью испещрённых c выпуклыми прожилками вен. Теперь, когда её не стало, я все больше и больше осознаю и заново переоцениваю эту кроткую и до невозможности скромную личность. После неё мне более не приходилось встречать в своей жизни людей подобного типа. Да они и не вписываются в нашу сегодняшнюю действительность с её холодной расчётливостью и потребительским отношением. Даже, приходя в гости, к нам домой, к своей дочери (моей маме), она умудрялась с собой в тряпочке принести немножко мяса, дабы не обременять своим присутствием наш семейный бюджет. Сколько себя помню, я, почти всегда, придя домой к дяде, где проживала моя бабушка, заставал её в ош-хоне (на кухне), где она постоянно что-то стряпала.

Помню, как я смеялся и искренне недоумевал, – почему она, сидя на корточках и поставив перед собой деревянную колоду, рубит и измельчает на ней старым специальным широким ножом мясо. Ведь, для этого специально люди давно уже придумали мясорубку, которая за считанные минуты перемолотит любое мясо? Но бабушка никогда не спорила. И продолжала методично и однообразно отстукивать и совершать, вошедшие в привычку, движения.

И даже потом, уже сидя за ужином и нахваливая изумительные по вкусу блюда, приготовленные искусными руками, я продолжал удивляться её терпению и усидчивости, не понимая самого главного – все самое вкусное готовится исключительно вручную, и никакая мясорубка, никакой самый совершенный агрегат не в состоянии заменить собою обычные человеческие руки. Это до меня дошло позднее, когда мне перевалило за сорок.

И вообще, я обратил внимание, что почти все блюда бухарской кухни держатся исключительно «на руках» и это, конечно же, неудивительно. Традиции, особый многовековой уклад и преемственность в передаче опыта последующим поколениям не могли не наложить особый отпечаток на бухарцев во всем, не исключая и такую область, как кулинария. Здесь, пожалуй, наиболее ярко и рельефно ощущается и проявляется эта связь с предыдущими поколениями. Для этого достаточно будет войти практически в любой дом Старого города, где до сих пор можно увидеть на кухне многочисленную утварь и предметы, изготовленные кустарным способом. И все они находят своё применение в деле, а не лежат на полках как антиквариат.

Я очень сожалею, что очень поздно стал проявлять интерес подобного рода вещам. Потому, что сейчас в молодых семьях многое из того, что осталось нам в наследство от наших бабушек и дедушек, стало постепенно вытесняться предметами и агрегатами современной промышленности. Нет, я не за возврат к прошлому и техническая революция не будет стоять на месте. Это понятно. Как понятно и то, что с исчезновением старинной утвари, предполагающей со стороны человека личное участие и заменой ее новейшими технологиями, ради экономии времени и дешевизны труда, без сомнения мы теряем нечто более ценное, чем просто «бабушкина колода» или «дедушкина кочерга».

Вот почему я радуюсь тем небольшим «островкам», которые остались не завоёванными научно-техническим прогрессом. Рискну произнести крамольную мысль, что закралась мне в этой связи в голову: мне кажется, что каждое новое достижение научно-технического прогресса (пылесос, стиральная машина и т. д.), привнося в наш дом облегчение, одновременно способствует притуплению приобретённых, в своё время, полезных навыков и ведёт к лености всего организма, расхолаживая и приводя в отдельных случаях к окончательной деградации личности. В итоге, человеку лень не только пошевелить рукой, но даже собственными мозгами.

А последние также нуждаются в некотором упражнении, дабы мы не потеряли окончательно способность правильно мыслить.

Бусинка семнадцатая – О чем молчит еврейская махалля

Бухарская синагога. Автор фото неизвестен.

«Оказавшись в городе одноглазых, прикрой один глаз»

(старая восточная поговорка)

Да простят меня «братья-славяне», но речь пойдёт о евреях. Причём, не просто о евреях, а исключительно о бухарских. Хотя, справедливости ради, необходимо отметить, что и другие евреи (из Украины, Белоруссии, Прибалтики и т. д.) также нашли себе место под гостеприимным азиатским солнцем и внесли в культурную копилку Бухары достойную лепту. Но о них – как-нибудь потом, а сейчас…

От нашего дома, расположенного в новой части города, до Ляби-хауза можно было легко добраться, воспользовавшись для этого вторым маршрутом автобуса и проехав всего три остановки, до здания пожарного депо, или – как здесь принято выражаться – до «пожарки» («Ин мошин гужо мерўт? Фажаркаба мерўт ми?» / тадж. «Куда идёт эта машина? До „пожарки“ идёт?»). Однако я, довольно часто игнорируя городской транспорт, предпочитал пройтись пешком, сокращая свой путь напрямую, по «гипотенузе», которая как раз проходила через еврейскую махаллю.

Во все времена, эта часть города считалась «нечистой». И в самом деле, узкие и кривые улочки этого квартала, образуемые сплошными стенами глинобитных жилых строений каркасного типа (как правило, без окон), застоявшиеся тут и там жёлтые лужи воды и колдобины на дорогах, производили жуткое и удручающее впечатление на приезжего туриста, случайно попавшего в эту часть города.

В эмирской Бухаре для компактного проживания евреев было отведено место, расположенное за городской чертой, дабы обезопасить коренное население от «скверны». С приходом советской власти, положение вроде бы немного улучшилось, но после 1939 года все еврейские школы, журналы, газеты, были закрыты Сталиным. Несмотря на провозглашённое равенство и одинаковые права, на бытовом уровне отношение к ним оставалось несколько пренебрежительным и ироничным, как, впрочем, и на остальной территории бывшей империи. Я это помню очень хорошо. Как помнят и сами евреи.

По иронии судьбы, в советское время, когда город стал застраиваться новыми микрорайонами, еврейская махалля оказалась в самом центре Бухары. Буквально рядом с местной «красной площадью» и её памятником вождю мирового пролетариата. Традиционно, дважды в год (1-го мая и 7-го ноября) здесь проводились демонстрации, где мимо партийной элиты, расположившейся на правительственной трибуне, стройными рядами маршем проходили колонны трудящихся, школьников и студентов. А всего в двух шагах от этой площади находилась средняя школа имени Фрунзе, в которой довелось получить образование не одному поколению бухарских евреев. Таким образом, получается, что евреи как бы дважды обязаны своим спасением красному стратегу: в первый раз, когда под натиском войск, руководимыми легендарным командующим, пала феодальная Бухара и во второй раз, когда заканчивали школу.

Боже мой! Неужели уже прошло почти полвека?! Как-то, не верится даже… Я закрываю глаза, и передо мною как в киноленте проплывают кадры моего совсем недавнего детства. Настолько яркие, словно всё это было только вчера.

Все-таки, иногда я очень сожалею о том, что время нельзя повернуть вспять. А жаль. Жаль, потому что не только евреи покинули Бухару, но и аисты. И я вдруг с ужасом понимаю, что ничего из этого мне уже никогда не вернуть. Как не вернуть тех бухарских евреев, с которыми мне лично доводилось общаться, встречаться или видеться: Мухаббат Шамаеву, Юрия Романовича Борухова, легендарную Тўфу. Эти три личности, совершенно спонтанно пришедшие мне на ум, вероятно, отмечены неслучайно, ибо каждая из них оставило яркий след в своей области (соответственно: эстрада, медицина и фольклор). За что бы евреи ни брались, делали они это в высшей степени профессионально. А брались они за многое. Взять, хотя бы, сферу обслуживания. Лучшими сапожниками являлись бухарские евреи. Парикмахеры – опять же, они! Продавцы прохладительных напитков – и снова евреи. Они одними из первых, в советское время создали сеть фотостудий при многочисленных домах быта. Ну, совсем как в известной песенке советских времён: «евреи, евреи, кругом одни евреи…»

Вообще, следует отметить, что феномен бухарских евреев просто уникален: находясь свыше двух тысяч лет в изоляции от всех других еврейских общин мира, они сумели не только адаптироваться к местным условиям, не только восприняли мусульманскую культуру, но и сами стали неотъемлемой частью этой самой культуры.

Трудно назвать такие отрасли, где бы этот талантливый народ себя не проявил. Более того, в отдельных отраслях им не было равных. Красильное дело и текстиль, о котором более подробно можно узнать, ознакомившись с работами О. А. Сухаревой. Создание музыкальных инструментов. Про театр и художественную самодеятельность я лучше промолчу, иначе отвлекусь надолго. Это отдельная тема.

Макомы и шашмакомы вообще трудно представить себе без бухарских евреев. Несмотря на категоричные высказывания некоторых специалистов о том, что этот жанр имеет исконно среднеазиатские, персидские корни, я все же склоняюсь к тому, что это искусство достигло своего совершенства не без участия тюрков и бухарских евреев.

А чего только стОит их чисто женское искусство – институт «созанды»? Скажите мне откровенно: кто из вас что-либо знает об этом? Вряд ли. И снова – жаль. Я ведь, не случайно упомянул легендарную Тўфу. Мальчишкой, мне доводилось не раз видеть её живьём, вместе со своим ансамблем. Этому явлению, которое могло возникнуть исключительно на бухарской почве и нигде более, очень сложно найти совершенно чёткое определение. Созанда, это не просто певица или танцовщица, развлекающая гостей на всяких мероприятиях увеселительного характера («маърака», «муборакбози», тўй и т. д.). Искусство созанды сродни искусству японской гейши: она обязана была обладать огромными познаниями и талантом во многих областях. Чтобы, не только создать соответствующую праздничную атмосферу, развлекая и зажигая гостей своей воистину дьявольской игрой на кастаньетах («кайрок»). Не только, уметь декламировать классиков суфийской поэзии и читать речитативом импровизированные стихи. Но и нередко доставлять особое удовольствие мужчинам, отпив из предложенной ими пиалы крепкий сорокаградусный напиток, продолжая, при этом, свою программу, чётко соблюдая меру и опасно балансируя на грани дозволенного общественной моралью. Причём, высокая степень деликатности и ответственности ложилась на обе стороны. Скабрёзным шуткам со стороны мужчин здесь также было не место, ибо это расценивалось как духовное фиаско и сводило на нет высокую роль искусства. И чем выше по интеллекту и культуре была семья, в которую приглашали созанду, тем ярче раскрывалась прелесть данного искусства. Кураж, захватывающий присутствующих гостей и артистов не поддаётся словесному описанию. Это необходимо было видеть воочию и присутствовать непосредственно.

На подсознательно-психологическом уровне происходит как бы некое соревнование между двумя культурами, олицетворением которых служат: с одной стороны – мужчина и женщина, с другой – упоенный высокой мистической поэзией ислам, противостоящий соблазнительному иудаизму. Всё грозит смешаться и выйти из контроля: в порыве опьянённого экстаза открываются какие-то неведомые каналы, являясь источником творческого вдохновения, и душа как бы просится наружу. Кажется, ещё немного, и не устоять перед соблазном и искушением. Незаметно для себя, скромно сидевший дотоле зритель, становится одним из действующих лиц спектакля, разыгрываемого созандой. Красоту и прелесть этого действа невозможно постичь вне контекста традиций ислама и органично вошедшей в его плоть элементов иудейской культуры, но культуры совершенно особого рода, близкой и родственной исламу. Ещё раз повторюсь, что это достаточно сложное искусство, в роли, которой невозможно вообразить представителей какой-либо другой нации, поскольку оно родилось в недрах мусульманско-иудейской культуры на земле Бухары. И огромная заслуга в этом, как новаторам, принадлежит, конечно же, бухарским евреям.

Разве можно забыть эти: «Биё як, биё як…, биё ду, биё ду…»

Помню, как будучи у нас в гостях, мой дядя, грубо обняв одной рукой своего друга и коллегу по совместной работе Юрия Романовича Борухова – этого умнейшего врача, которого с благодарностью вспоминают многие мои ровесники, – а другой – нежно поглаживая его по лысине, со свойственной ему прямотой выпалил:

– Ин жувута каллеш – бигис, чиба ки турмуки тагаля мехурад. (тадж. «У этого еврея голова – шило („острый ум“), а всё потому, что он употребляет бараньи яйца»).

Находясь в грубых «тисках» своего приятеля, немногословный и скромный Борухов, словно мартовский кот, в ответ только улыбался и что-то нежно мурлыкал себе под нос, захмелев порядком от обилия спиртного. Дядя же, был просто привязан к этому замечательному и добрейшему человеку. И хотя, порою, грубо подшучивал над другом, тем не менее, любил его всей душой. Как и искренне уважал семью своего товарища, с которой, казалось, давно и прочно породнился.

А в центре дастархана, на широком и плоском блюде, переливаясь перламутровым глянцем и отсвечивая бликами, словно огромная гроздь винограда, сверкала «гора» из бараньих яичек, обжаренных с огромным количеством лука.

Юрия Романовича не станет в 1993 году. И – опять-таки – жаль. Потому что, видать, ему на роду будет написано – остаться в числе тех, «кому не дозволено вступить на землю обетованную». Но я уверен, что именно благодаря таким людям как он, нынешнее поколение бухарских евреев может теперь наслаждаться той долгожданной свободой, которую они по праву заслужили.

И это вовсе не пустые слова. Они находят своё подтверждение в реальности: бухарские евреи, перенёсшие на себе все тяготы судьбы, извлекли для себя очень важный урок, который неплохо было бы перенять и многим из нас. Урок этот заключается в сохранении доброй памяти о тех, кто также лелеял в душе заветную мечту о свободе, но не дожил до этого светлого дня. И ярким подтверждением сказанному является замечательный сайт-мемориал, скромно озаглавленный, как «Bukhara Jews Memory». Это лишний раз свидетельствует о том, что евреи, как ни один другой народ, крепко усвоили для себя важнейшее правило выживания: народ будет жив до тех пор, пока сохраняет память о своей истории. И – благодарность к своим предкам, добавил бы я.

К чему лукавить: мне достаточно хорошо знакомо предвзятое отношение к евреям, распространённое среди определённой категории лиц и базирующееся на том, что, дескать, «рыба ищет, где поглубже, а еврей – где получше». Ничего, кроме жалости, подобные люди не вызывают. Ибо прекрасно известно из истории, что во все времена и в любых странах евреи, адаптируясь к специфике местных условий, старались активно проявлять себя не только в различных отраслях промышленности и народного хозяйства, но в значительной мере и в науке, литературе, искусстве, способствуя подъёму экономики в целом. И, если из какой-либо страны начинается их «исход», то виноваты в этом не евреи, а вероятнее всего те унизительные условия, в которые их ставят, не позволяя данному народу реализовать свой талант в полной мере. Как на благо себе, так и во благо того государства, в котором они в данный момент проживают. Как известно, от хорошей жизни не бегут. Следовательно, нужно не евреев винить, а задуматься над собой: «видимо, что-то неладно в самом королевстве датском». До тех пор, пока не прекратится обсасывание и смакование таких тем и понятий, как «сионизм», «мировой заговор», «еврейский вопрос» и т. д., до тех пор общество обречено барахтаться в болоте невежества и мракобесия, выставляя себя на всеобщее посмешище. Потому как, кроме ненависти, желчи и раздора они ничего не несут человечеству.

Теперь, когда евреи вырвались из тисков многовекового рабства и унижения, меня начинают терзать вопросы совершенно иного порядка: «Сумеют ли они, лишившись традиционной почвы и подпитки, очутившись на другой земле, сохранить свой уклад, свои традиции, свою целостность? Не нависла ли над человечеством угроза исчезновения этой уникальной культуры ввиду отсутствия прежней инфраструктуры? Не грозит ли им ассимиляция и полное растворение в западных ценностях, и, как следствие, предание забвению своих многовековых корней?»

Для меня с очевидностью ясно только одно: того прежнего бухарского еврейства и той атмосферы, что окутывало и подпитывало его веками, теперь уже никак не вернуть. Его никакими силами не воссоздать искусственно. Оно умрет вместо со мною, с моим поколением бухарских евреев.

Ну, а то, что новое поколение станет более свободным и раскрепощённым, в этом опять-таки я нисколько не сомневаюсь и даже радуюсь за него. Да, они, конечно же, как губка впитают в себя всё, что получат от своих родителей, и очень возможно, что ещё долгое время в кварталах Квинса и Бруклина не умолкнет таджикская речь, но это уже всё равно будет не то. Совсем не то…

– Яша-а! Ило?им ту мури, кани хона даро, ?импира пўш! Хунук мехури, касал меши! («Яша-а! Чтоб ты сдох, а ну марш домой, джемпер одень! Простынешь, заболеешь!»)

– Иби кай мурам, Симхо, бо патинки сии шиш пўшти? Каш, кани, тез-тез! («Боже ж мой /когда мне умереть/, Симхо, ты опять надел ботинки тридцать шестого размера? Ну-ка, сними их сейчас же!»)

– Додик, ?озир дуди маргата мебурорам. Ин?а биё кани! («Додик, сейчас я из тебя твою душу прахом пущу! Ну-ка подойди сюда!»)

– Не, ана! («А вот, нет!»)

– Не, ми? («Нет», да?»)

– ?а, ана! («Да, вот!»)

Да-а… подобных монологов, оглашавших некогда улицы старой махалли, теперь вряд ли кто когда-нибудь услышит. А может быть оно и к лучшему? Пусть этот кусочек маленькой «бухарской Одессы» останется только в моей памяти, в моём сердце.

Я стою совершенно один посреди некогда оживлённого квартала и нежно провожу рукой по ветхой стене, обмазанной вперемешку глиной с соломой и тихо, как сумасшедший, разговариваю с нею. А она продолжает упорно молчать, словно уснула, впав, в летаргический сон или обиделась на кого-то.

Может быть, я напрасно переживаю по поводу забвения традиций и прочего? Ведь то, с чем мне в последнее время приходится сталкиваться, что нахожу в интернете, по разговорам друзей, все это говорит о том, что мои опасения, напрасны. И это меня радует, вселяя надежду на то, что старая махалля может быть ещё проснётся? И аисты вновь возвратятся на прежние гнёзда?

«Нет пророка в родном отечестве…»

В далёкие мрачные годы застоя, которые сегодня принято поливать грязью, в одном из городов Средней Азии, прославившимся своей тысячелетней историей и шедеврами древней архитектуры, преспокойно себе продолжала жить своей тихой и размеренной жизнью многочисленная община бухарских евреев. У них был свой квартал и своя синагога, которая находилась в самом центре города, возле Ляби-хауза.

Синагога представляла собою старое и невзрачное глинобитное здание каркасной постройки и была совсем неприметной. Скромно, как бы притаившись сбоку, она не мозолила глаза советской власти, а потому и не привлекала к себе особого внимания. Как, впрочем, и сами евреи, проживаемые в этом квартале.

Одно время, раввином в данной синагоге являлся Исаак-плотник. Не пугайтесь: просто, раньше, в молодости он был обычным столяром, а потом, в «перестроечные годы», окончив какие-то трёхмесячные курсы в Израиле, вновь вернулся на «родину», переквалифицировавшись в раввины.

Среди местных жителей, которые отличались плохо скрываемой завистью к случайным выскочкам, прошлое новоиспечённого ребе являлось излюбленной темой разговоров в узком кругу: это была та самая отдушина, куда бедный еврей мог слить свои негативные эмоции.

– Ин каса бинетон, кани: беганки Исоки-дурезгар имруз одам шуд! («Нет, вы только гляньте: вчерашний Исаак-плотник, сегодня вышел в люди!»)

Такое нередко можно было услышать за его спиной. В глаза же, все с ним подобострастно здоровались и улыбались.

Однако, как любой проницательный еврей, он прекрасно знал истинную цену этим улыбкам, внутренне обижаясь на своих сородичей и искренне полагая, что «нет пророка в своём отечестве».

Однажды, уже в годы горбачёвской «гласности» и «перестройки», бухарскую синагогу посетила группа туристов из Америки. Одна из женщин этой группы, на прощание протянула раввину десять долларов. Все это видели. В совершенстве изучив подлый нрав своих соплеменников, Исаак, едва только нога последнего туриста покинула синагогу, демонстративно встал в центр и, высоко вскинув свою руку с зажатой зелёненькой бумажкой, поспешно обратился к своим землякам:

– Эй, ?увуто, бинетон! ?аммотон бинетон: ин ?азор доллар не, сад доллар не. Ин фа?ат да? доллар! Баъд, пага нагўетон-ки, «Исо? – миллионер»!

(– Эй, евреи, смотрите! Все смотрите: это не тысяча долларов, и даже не сто. Это всего лишь, десять долларов! И потом чтобы не говорили: «Исаак – миллионер»!)

И… сунул купюру в карман.

В эту минуту он как никто понимал и сочувствовал Моисею: как, все-таки, тяжело жить с собственным народом и, таская это «стадо» по пустыне, тщетно пытаться наставить его на путь истинный!

Бусинка восемнадцатая – Шамиль

– Он мне сказал: «Такую личную неприязнь я испытываю к потерпевшему, даже кушать не могу»…

– Кто он такой, этот потерпевший? Куда он пошёл? Я его в первый раз вижу!

(из к-ф «Мимино»)

Шамиль приехал поступать в бухарский педагогический институт из своего родного села Михайловское, что находилось недалеко от Ташкента. Это было одно из тех немногих сел, где компактно проживали турки-месхетинцы.

Симпатичный, с густыми бровями и темно-карими выразительными глазами, он, можно сказать, был буквально оторван от сохи и отправлен в Бухару: грызть гранит науки и покорять городскую жизнь, очаровывая своим огромным колоритным носом и чувственным ртом местных красавиц.

Крепко сбитое атлетическое телосложение заметно скрашивало и оттеняло его незначительный – ниже среднего – рост.

Как и многие свои сородичи, Шамиль страстно увлекался борьбой – этим самым распространённым и обожествляемым, среди турок, видом спорта. И в этом не было ничего удивительного: сила, ловкость и мужество, наряду с честностью и трудолюбием, являлись одними из главных качеств, прививаемых с детства практически в любой турецкой семье.

И, всё же, главной отличительной особенностью, несомненно, были его глаза. С длинными густыми ресницами.

Его наивно-вопрошающий взгляд, с большими овечьими глазами, всегда имел несколько печальный и грустноватый оттенок, обладая удивительной способностью – притягивать к себе и заставляя собеседника проникнуться жалостью и состраданием. При этом, нельзя сказать, что такие качества, как лукавство и хитрость были ему неведомы. Однако, они лежали на поверхности, как у ребёнка, и угадывались невооружённым взглядом. Впрочем, о своих достоинствах Шамиль и сам был прекрасно осведомлён, что являлось, порой, одним из главных и действенных видов «оружия», когда возникала острая необходимость растрогать и расположить к себе оппонента.

Достаточно сносно изъясняясь по-русски, его речь, тем не менее, отличалась заметным кавказским акцентом и изобиловала целым рядом курьёзных оборотов и уникальных выражений, что вполне органично сочеталось с его оригинальной внешностью.

Как и всякому мужчине, имевшему южные корни, ему была свойственна повышенная импульсивность и чрезмерная возбуждённость. Его эмоциональную речь невозможно было воспринимать без улыбки.

– Чара мы ходили в кино: такой фильм, такой фильм! – округлив свои и без того огромные глаза, захлёбывался он, при очередной встрече.

– Когда? – наивно, уточнял я.

– Чара! – пояснял Шамиль, не улавливая подвоха.

Весь наш курс очень быстро полюбил паренька из сельской глубинки, с наивными глазами и добрым сердцем. Очень скоро и естественно у нас образовался довольно узкий и устойчивый круг близких друзей, состоящий из представителей совершенно различных национальностей: татарин, кореец, турок и таджик.

Избирательная память сохранила сцены частых посиделок, устраиваемых нами в комнате нашего друга, в студенческом общежитии, где мы нередко оставались на ночь, тесня гостеприимного хозяина и его доброжелательных соседей.

Излюбленной темой наших бесед, как правило, являлся противоположный пол. Очень часто, мирные дискуссии незаметно перерастали в жаркие споры с выяснением отношений, выразительной жестикуляцией и всплеском эмоций.

В такие моменты, возбуждённость моего товарища достигала апогея, являя собой исключительное и забавное зрелище.

– Глянусь тебе, Галиб! – страшно выпучив огромные глазища, неистово колотил себя в грудь Шамиль. – Глянусь мамой: я никогда этого не говорил!

– Не верю! – не соглашался я лишь для того, чтобы вновь насладиться этой «пестней».

– Глянусь, слышишь! Чем хочешь, глянусь!

С трудом сдерживая смех, я ещё некоторое время пытался добиться истины, однако, очень скоро махнув на всё рукой, откровенно наслаждался фейерверком эмоций и каскадом неподражаемых оборотов речи.

Поначалу, Шамиль наравне со всеми нами мог смеяться над собственными огрехами. И вообще, поначалу он был прост, открыт и оттого естественен. Со временем же, внезапно предоставленная «свобода» и вольная студенческая жизнь сумеют порядком подпортить его гены. Соблазны городской жизни и страстное желание избавиться от комплекса, заставят его сблизиться с сомнительными личностями, сыгравшими в его жизни далеко не положительную роль. Но это будет значительно позже, а пока…

Пока мы втроём отправились на каникулы в гости к Шамилю, в село Михайловское.

Эта поездка позволит мне не только поближе познакомиться с его семьёй, но и заставит полюбить этот маленький, но гордый и трудолюбивый народ.

Помню, что всю дорогу мы прикалывались над своим товарищем, предвкушая предстоящий отдых.

– А как нам называть тебя перед твоими родными? И вообще, как твоё полное имя? – волнуясь, расспрашивали мы его.

– Шамиль Кятиб Оглы. – гордо произнёс наш друг. – То есть, Шамиль сын Кятиба.

– А можно, мы тебя будем звать «по-нашему», ну как на курсе – «простачок»?

– Ну и скажешь же, ты… – состроил обиженное лицо товарищ и все весело заржали…

Больше всех, мне запомнился дедушка моего друга. Ему было уже немало лет, но держался он бодро и весело, изредка подначивая Шамиля своими колкими репликами, полными иронии и сарказма. И, тем не менее, чувствовалось, что он горд за своих внуков, которые отправились в далёкую Бухару получать диплом и высшее образование. Было видно, что к науке здесь относятся, не менее уважительно, чем к борьбе.

Как я и предполагал, его родители также оказались очень скромными тружениками, с утра до позднего вечера занятые по хозяйству. Мать – добродушная и милая пожилая женщина – постоянно что-то готовила на кухне: она также не скрывала своей радости и от души старалась угодить своей стряпней гостям – друзьям своего младшего сына.

Отец – загорелый и жилистый мужичок, небольшого роста – ни на минуту не находился без дела: то он орудовал кетменем и лопатой, на огромном пространстве своего участка, прокладывая канавки для воды, и перекапывая землю; то его можно было застать на поляне, скашивающим люцерну, для домашней живности; то он чинил какой-то железный агрегат, приспосабливая его к нуждам своего хозяйства. А хозяйство и в самом деле было немалое. Помимо добротно выстроенного большого дома, сада и огорода, на территории их участка находился также курятник, в котором рядом с многочисленными курами и цыплятами, соседствовал важный индюк. Напротив, располагался широкий просторный хлев, где я запомнил лишь корову и здоровенного быка. Помнится, что меня очень удивили размеры последнего.

– Ну, что ты – это же ещё бычок! – смеясь, просветил меня товарищ. – Ему всего полтора года. Мы его зарежем на свадьбу брата.

Свадьба брата должна была состояться на следующий год. Шавкат был старше Шамиля года на два и уже оканчивал последний курс института.

Вечером того же дня, мы одной большой семьёй собрались в огромной комнате, где на полу были разостланы стёганые ватные одеяла, а посредине, раскинут длинный дастархан, заставленный всевозможной снедью, лепёшками и овощами с фруктами. Главным же блюдом на ужин были излюбленные турецкие хинкали.

– Ну-ка, сейчас мы проверим: как вы там учитесь! – лукаво подмигнул нам дедушка, когда перед каждым легло большое блюдо со своеобразными пельменями. – Кто как ест, тот так и учится – подытожил он.

Вскоре выяснилось, что хуже всех академическая наука даётся мне. И в самом деле, восхитительное блюдо оказалось на редкость точным барометром. Единственное, что меня смутило, так это то, что у Шамиля выходила круглая «пятёрка» – его посудина была вылизана начисто.

Словом, погостили мы славно.

Беда придёт очень скоро.

Вначале она постучится в двери дома моего гостеприимного однокурсника, а вскоре затронет и весь этот несчастный народ.

Через год, в самый разгар свадебных тожеств, тот самый бычок насмерть забьёт своими рогами отца моего товарища, когда тот, согласно традиции, попытается зарезать животное. В эту страшную весть мне трудно будет поверить.

А ещё спустя несколько лет, когда наши пути окончательно разойдутся, я узнаю о ферганских событиях и ещё раз вспомню своего студенческого друга. К тому времени, я уже давно буду проживать в Питере, погрязнув в рутине семейных будней.

В 1995 году неожиданный звонок из Воронежа, заставит меня немало поволноваться, когда на том конце провода я услышу до боли знакомый мне говор.

– Это я – Шамиль! Ты помнишь меня?

«Милый мой дуралей» – улыбнулся я про себя. Вслух же, поспешил заверить его:

– Конечно же, помню, дорогой! Как твои дела? Как семья? Где вы живете?

– Все хорошо: нам здесь дали землю и мы потихоньку налаживаем жизнь. Приезжай к нам! Я так хочу тебя увидеть и показать свою семью!

– Обязательно постараюсь! – заверил я его, хотя знал, что вряд ли в ближайшее время такая поездка возможна.

Какая-то непонятная, щемящая душу, тоска сдавила мне грудь, и я с ужасом для себя вдруг почувствовал, что испытываю вполне определённый стыд перед ним, перед его дедушкой, перед родителями, перед всем его народом. Словно, в произошедших недавно событиях, заставивших несчастный народ вновь покинуть насиженные и обжитые места, была непосредственная моя вина. Ведь, это с территории моей родины прогоняли их.

А он вновь совершенно искренне звал меня к себе в гости. И был рад мне, как тогда, когда впервые приехал поступать в институт.

«Боже мой! – подумал я, опуская телефонную трубку. – Двадцать лет прошло. Двадцать лет! Подумать страшно. А ведь, было, вроде совсем недавно, совсем вчера»…

– Совсем чара… – грустно произнёс я вслух.

Бусинка девятнадцатая – Дебри медицины

С однокурсником Славой. Бухара, 1976 г. Фото из архива автора.

Иваново, 1976 год, студенческий стройотряд. Мы сидим в вагончике и обсуждаем за медицину.

За каждым отрядом прикреплён специальный доктор. Чаще всего, из числа своих, таких же молодых студентов.

Наш, по приезду в Россию, почему-то, превратился в «Сашу». Типичный узбек, не очень хорошо изъясняющийся по-русски, но очень любящий порассуждать на отвлечённые философские темы. Вероятнее всего, его звали Садриддин. К слову: Славик – кореец, Дамир – татарин и я – бухарец. Советская дружба народов.

Спор начался из-за пустяка: что-то, вроде, о болезнях при неправильном питании.

Мы с Дамиром уже давно умолкли, а неугомонный Славик, предпочитающий во всём ясность, и упрямый доктор продолжают словесную дуэль.

– Если ты такой умный, скажи – что предписано давать больному при поносе? – хвастливо пытается блеснуть своими познаниями «Саша».

– Ну, предположим, не при поносе, а – диареи… – не без сарказма, язвительно поправляет врача Славик. – Кажется, так вас там учат говорить, в мединституте?

– Э-э, Славик, – устало машет рукой будущий медик, как бы подводя черту и показывая всем видом, что бесполезно спорить на эту тему с далёкими от медицины людьми. – Да ты хоть, знаешь, дорогой мой, что медицина – это «тёмный лес»?

– Ну и не х#я, в таком случае, туда входить! – окончательно подводит черту наш сокурсник.

Корейский счёт

Желая польстить своему товарищу (корейцу по национальности), решил похвастаться, выучившись предварительно у одной знакомой корейскому счету:

– Славик, хочешь я тебе, без запинки сосчитаю от одного до десяти?

И, не давая ему опомниться, скороговоркой выпаливаю:

– Хана, тури, сой, ной, тас, ясы, ирку, яды, аху, ер. Ну, как?

– Ахренел…

Бусинка двадцатая – Кроксворд-регбус

С другом Дамиром, на «хдопке», 1975 г. Фото из архива автора.

Одними из довольно непростых, считались кроссворды, публиковавшиеся в известном в советские годы журнале «Огонёк». Именно на него упал взгляд Славика, когда мы, будучи в очередной раз в гостях у Дамира, отобедав, решили скоротать время, до очередной пары занятий в институте. Набросив на себя маску безразличия, я как бы нехотя придвинулся с противоположного края дивана поближе к Славе. Дамир же, остался сидеть в кресле, расположившись напротив нас, за журнальным столиком. Он взял в руки журнал «Наука и техника» и уйдя в него с головой, вяло участвовал в общем процессе разгадывания.

Быстро раскусив самые лёгкие вопросы, мы вновь возвратились к началу и, под натужив молодые мозги, решительно настроились – восполнить пробелы, которых оставалось немало.

– Та-ак… – медленно протянул Славик, сверля тупым концом шариковой ручки свой затылок, – часть народа, живущего вне страны его происхождения.

– Диаспора – донёсся до нас голос Дамира, молчавшего до сей поры и почти не принимавшего активного участия.

– Точно! – заёрзал на диване Слава, а я с завистью бросил короткий взгляд в сторону товарища.

– Едем дальше – продолжил Слава, быстро вписав найденное слово. – В древнегреческой мифологии – старшая из девяти муз, покровительница эпоса.

– Мельпомена… Терпсихора… – выпалил я то, что знал.

– Не-е, – протянул Слава, – здесь покороче.

– Каисса! – послал я вдогонку, но тут же вспомнил, что она является покровительницей шахмат.

– Каллиопа? – неуверенно произнёс со своего места Дамир.

– Совершенно верно! – воскликнул Слава, и мы взглянули на друга с уважением.– Следующий вопрос – 24-й по горизонтали: сплавы алюминия с магнием, обладающие высокой коррозийной стойкостью…

– Хрен его знает, давай дальше – не удержавшись, перебил я товарища, не дав ему закончить, но Дамир остановил нас.

– Куда спешим? Давайте подумаем.

И, буквально через секунду-другую:

– «Магналии», подходит?

– Подходит – с удивлением произнёс Слава. – Ни фига себе, какие слова ты знаешь… Дальше, пункт 32 по вертикали: процесс накопления и окончательного осаждения осадков в водной среде.

– Может быть, «седиментогенез»? – со слабой надеждой в голосе промолвил Дамир, словно стыдясь перед нами за свою эрудицию. И вновь уткнулся головой в свой журнал.

Мы со Славиком переглянулись и тупо уставились в кроссворд: слово подходило. Причём сходились слова и по горизонтали.

– Группа непарнокопытных млекопитающих, внешне напоминающих лошадей – произнёс мой товарищ и мы торжествующе уставились на великого всезнайку.

– А сколько слов? – на всякий случай поинтересовался Дамир.

– Много! – злорадно вставил я, будучи совершенно уверенным, что на этот вопрос никто из нас ответа не знает.

– Я слышал, что есть какие-то халикотерии – еле слышно пролепетал Дамир, на что в ответ у Славика вырвалось:

– Блин, точно – подходит!!

– Ты чего сегодня жрал? – вежливо поинтересовался я у товарища.

– Просто, везёт… – друг стыдливо потупил свой взор.

– Остался последний вопрос! Неужели мы отгадаем весь кроссворд?! – воскликнул Слава и продолжил: – Род подводных растений семейства водокрасовых.

– Валлиснерия! – успел выкрикнуть Дамир и, закрыв лицо журналом, затрясся в едва сдерживающем приступе смеха.

Наконец-то, до меня дошло: я подскочил и резко выдернул из его рук журнал «Наука и техника», вслед за которым на пол упал свежий номер журнала «Огонёк», с ответами на разгадываемый нами кроссворд.

Бусинка двадцать первая – Сто метров

Иногда, случайные сценки из жизни, служат довольно убедительным и наглядным примером, подтверждающим неразрывную связь теории с практикой. Нам с Гришей, удалось в этом удостовериться воочию.

Лекции по возрастной физиологии и пластической анатомии проводились в старом здании истфака, расположенном рядом с Арком – цитаделью последних правителей бухарского ханства. Читал нам их профессор Линскис – чрезвычайно язвительный и колкий на язык старик. Впрочем, на «старика» он совсем не «тянул». Несмотря на почтительный возраст, выглядел он вполне импозантно: подтянутый, энергичный и очень мобильный, несмотря на предательски раздавшееся с годами солидное брюшко. Одевался всегда «с иголочки»: скромненько, но со вкусом. Словом, настоящий литовский аристократ.

Студенты уважали и побаивались его. И было за – что. Милый, общительный и добродушный с виду, он обладал воистину дьявольским оружием – острым и разящим наповал язычком. Не язык, а – настоящее жало! Кроме того, в совершенстве овладев актерским мастерством, свою «жертву» он умерщвлял не сразу (какой же, в этом интерес?), а исподволь и не торопясь. Вначале «маринуя» до такого состояния, пока «приговорённый» сам не станет умолять о скорейшем приведении приговора в исполнение. Как говорится, «Шекспир отдыхает»…

Он на дух не выносил пьяных мужчин и… жующих жвачку женщин. Поймав за подобным занятием одну из наших сокурсниц, он стал со свойственным ему садистским наслаждением, развивать тему мимики, на примере конкретной студентки, проводя параллели с животным миром и наглядно демонстрируя – к чему это приводит:

– Вы когда-нибудь обращали внимание на жующих в поле коров? – обращался он к покрасневшей от стыда девушке. – И задавались ли вопросом: «почему у них отсутствует мимика»?

И тут же, гениальнейшим образом перевоплотившись в корову, изображал, как она жуёт: монотонно, с безразлично-отсутствующим взглядом. Действовало ошеломляюще.

Проблема пьянства, похоже, волновала рафинированного аристократа ничуть не меньше. И это было тем удивительнее, что встретить на Востоке пьяного человека, явление, скажем, не совсем обычное. Во всяком случае, в пору нашей молодости.

– В чем существенное отличие человека от животного? – обращался к аудитории профессор, и тут же, не дожидаясь ответа, пояснял. – В том, что человек наделён РА-ЗУ-МОМ! А что делает алкоголь с клеточками мозга? Правильно: разрушает их, приводя, в конечном счёте, гомо-сапиенса к скотскому состоянию!

Мы с Гришей невольно съёжились и передёрнули плечами: как раз сегодня, после «пары», у нас была назначена встреча с друзьями, где намеревались оттянуться, что называется, «по полной».

– Красиво, а главное – доходчиво излагает, собака… – прошептал приятель, с должным прилежанием уставившись на профессора: в совершенстве изучив скверный нрав старикана и – кроме того – являясь года на три старше многих своих однокурсников, он был более опытным и – следовательно – более сдержанным в своих эмоциях.

В ответ, я лишь ограничился коротким, но чувствительным пинком под столом, давая понять, что сейчас не до шуток: уж, больно мало приглядной выглядела перспектива, попасть под профессорский прицел, с вытекающими неприятными последствиями. К счастью, лекция вскоре подошла к концу и мы с приятелем одними из первых рванули из стен «альма-матер» на свежий воздух. Погода стояла отличная, настроение приподнятое, в предвкушении предстоящего застолья. Глянув на часы, мы поняли, что нужно спешить: ребята нас ждать не будут…

Не доходя метров пятьдесят до автобусной остановки, совершенно неожиданно натыкаемся на забавную редкую «картинку»: на обочине тротуара, в зарослях кустарника, безжизненно валяется вдрызг пьяный мужичок. Над ним склонился его собутыльник и, раскачиваясь из стороны в сторону, напряжённо соображает – как помочь своему приятелю.

– О, смотри: наглядный экспонат от Линскиса в действии! – толкаю я в бок приятеля.

Гриша расплывается в улыбке, усмехаясь себе под усы. В это время, стоящий на ногах мужик, поднимает свою голову и, завидев нас, машет рукой, медленно выбираясь на тротуар.

– Брат, дорогой! – обращается он к моему товарищу, прижав правую руку к груди. – Прости, пожалуйста… будь другом… помоги поставить на ноги товарища!

В другой ситуации, мой друг охотно бы посмеялся над подобным сюжетом. Однако, врождённое сострадание, отзывчивость и чуткость заставляют его замедлить свои шаги и остановиться. На Востоке не принято напиваться, а уж тем более – валяться «трупом». Такое осуждается всеми и является непростительным позором! Вероятно, войдя в положение слёзно умоляющего мужика, который ни за что на свете не бросит своего товарища одного, Григорий проникается мужской солидарностью, смягчается и, подойдя к лежащему «трупу», пытается приподнять последнего. В ответ, тот чего-то мычит, плюётся и недовольно размахивает руками. Его приятель, ловит одну руку и закидывает её себе за шею. После чего, пытается подняться вместе с другом. Я тоже осторожно пристраиваюсь сзади, стараясь принять в этом благородном деле активное участие. Наконец, нам удаётся установить тело вертикально, мы отряхиваем свои руки, собираясь поскорей покинуть эту «сладкую парочку». Но, не тут-то было…

– Друг! Братан! – вновь умоляюще обращается тот самый мужик и смотрит на Гришу, как на спасителя. – Не бросай! Я тебя прошу! Мне его не донести…

– Ты же просил, только помочь поднять его?! – удивляется Григорий. – И потом: мы очень торопимся…

– Друг!!! – отчаянно вкладывает в это короткое слово всю свою душу и сердце бедный алкаш, и, махнув рукой перед собой, показывает. – Братка! Вот… только пару шагов… десять метров всего…

Короткая внутренняя борьба сменяется жалостью к несчастной паре. Глубоко вздохнув, Гриша покорно подставляет свою шею, брезгливо косясь на грязную «ношу», от которой исходит омерзительный смрад перегара и мочи. Мой товарищ вбирает в лёгкие как можно больше воздуха, задерживает своё дыхание, и «святая троица» начинает своё неторопливое шествие. Я плетусь сзади, изредка вскидывая вперёд свои руки и делая вид, что помогаю. Периодически, Григорий, тяжело пыхтя и поправляя на переносице очки, тактично интересуется у «ведомого»:

– Ну, что – пришли?

На что, ушлый мужик, всякий раз коротко заверяет:

– Всё… почти пришли! Вот… ещё совсем немного… чуть-чуть…

Незаметно, мы оказываемся почти у самой остановки. Терпение моего товарища лопается и он раздражённо осведомляется снова:

– Ну, теперь – всё?!

– Вот-вот… – продолжает гундозить себе под нос мужик, глядя перед собой и не обращая внимания на нас. – Ещё совсем немного…

– Так! – не выдерживает такого наглого издевательства мой приятель и окончательно останавливается. – Мы уже не десять метров, а пять раз по десять прошли! Ты можешь показать конкретно – где этот чёртов ориентир?!

Мужичок же, похоже, крепко уверовав, что удачно загипнотизировал моего друга, машинально продолжает читать свои «мантры»:

– Вот… уже пришли… совсем чуть-чуть осталось… сто метров…

– Что-о?!! – взревел Гриша так, что запотевшие стекла очков чуть не треснули. – Да пошли вы на х..!!!

Он с силой сбросил с себя тяжёлую обузу и, не слушая дальнейших бормотаний несчастного, решительно направился к остановке. С трудом сдерживая себя от невыносимых колик, я прячусь за спину приятеля. Мы уже и в самом деле опаздываем в «общагу», так что приходится срочно ловить «тачку».

Всю дорогу Григорий не мог скрыть своего возмущения наглостью какого-то «оборванца». Неожиданно, наши взгляды встретились и мы, не удержавшись, залились смехом. Однако, чувство обиды и накопившаяся злость, периодически вновь заслоняли всё остальное, и тогда Григорий продолжал яростно сжимать кулаки, стуча, друг о дружку. В такие минуты, я деликатно отворачивался к окну, любуясь проплывающим мимо пейзажем.

Вскоре, мы въехали на территорию студенческого городка и стали петлять между однотипными студенческими корпусами.

– Куда, теперь? – осведомился таксист.

– Направо! – стал подсказывать Гриша. – А здесь – налево. Теперь прямо… А тут снова направо…

– Всё? – устало спрашивает водитель.

– Нет, ещё немного – вставляю я. – Чуть-чуть осталось… сто метров.

После чего, салон автомобиля вновь разряжается диким хохотом.

Бусинка двадцать вторая – Как был развенчан миф о вожде

«Я не разделяю ваших убеждений, но готов отдать жизнь за ваше право их свободно высказывать!» – это изречение, приписываемое знаменитому французскому просветителю Франсуа Аруэ де Вольтеру, наиболее глубоко запало мне в душу с тех самых пор, когда я впервые серьезно задумался: «Что такое настоящая демократия и с чем её едят?».

Например, в советскую эпоху, в которой я вырос, тоже была «демократия». Называлась она социалистической. И, как это ни странно, у этой «демократии» были свои вожди, которых народ обязан был боготворить. А над всеми этими вождями стоял самый главный вождь – Ленин – имя, которое произносилось с трепетом и благоговением.

Тех, что правили страной после него, народ мог даже критиковать (естественно, после смерти вождя) и даже смещать с поста (понятное дело, когда тот находился в отъезде), но «Главного» трогать не смели. Его даже мумифицировали, дабы продемонстрировать бессмертность гения перед вечностью. Это была «священная корова», «святыня», «икона», «непогрешимая истина в последней инстанции».

Никому и в голову не приходило усомниться в гениальности и величайшей прозорливости этого «гения всех времен и народов». Одним словом, советская система сумела создать и внедрить в сознание масс такой величайший миф о вожде, что все остальные известные нам мифы просто меркнут.

Без Ленина невозможно было представить жизнь простого советского человека, который начиная со школьной скамьи, проходил несколько стадий «посвящения». В первом классе мы с нетерпением ждали – когда нам нацепят на грудь пятиконечную звездочку октябренка. В четвертом – плакали, если наши фамилии не значились в списках тех, кто имеет право носить треугольный красный галстук и гордое звание «пионер». Наконец, в восьмом – тихо ненавидели всех «комсомольских активистов» и… гордились, что не стали ими.

Являясь продуктом своего времени, я также очень долгое время находился в состоянии гипноза, из которого – как это ни покажется странным – вывел меня… обыкновенный советский унитаз.

Излишне, наверное, говорить о том, насколько серьезное значение придавалось идеологии в советский период. Ленинскими лозунгами не были обвешаны разве что только детские учреждения. «Марксизм-ленинизм» преследовал тебя на каждом шагу. То, что «наше дело правое – мы победим», ни у кого не вызывало сомнения. И то, что «Ленин и теперь живее всех живых», не позволяло расслабиться, а заставляло быть всегда и везде начеку. Усомниться в его величии было верхом не то, что – несознательности, но даже – преступности. Где-то, краем уха доходило, что во времена И. Сталина были репрессии и процветал культ личности; что Н. Хрущев слишком поторопился с прогнозами в отношении конкретных сроков прихода коммунизма; что «нынешние» руководители намного уступают «первым пророкам революции» и т. д. Но усомниться в самом вожде – было величайшей глупостью. Сейчас, наверное, выглядит смешно, но вынужден сознаться: я даже временами искренне сожалел о том, что Ленин не дожил до «наших дней».

– Эх, надо же, какая досада – не дожил Ильич каких-то ещё 20 – 30 лет. А если б – до сегодняшнего дня? Вот бы он сейчас дал разгон существующему руководству, – думалось мне. – Вот бы сейчас мы зажили! И главное – народ его, конечно же, поддержал бы. Ещё бы – такой умище!

Примерно с такими мыслями, не дававшими мне покоя, я однажды зашел в туалет. И, усевшись удобнее на «горшок», стал далее развивать эту тему и предаваться тому – как было бы здорово, если б Ленин вдруг воскрес.

Внезапно, я почувствовал острую боль в желудке. Да простят меня дамы, но я весь напрягся, прилагая все усилия к тому, чтобы освободиться от этой боли. И вдруг…

Ты мне не поверишь, дорогой читатель, но я вдруг отчетливо представил на своем месте… Ленина. Да, да – нашего любимого и всеми обожаемого вождя. И тут же устыдился такого кощунственного сравнения.

– Боже мой, что я говорю! – подумалось мне. – Какой вздор: Ленин и… обыкновенный унитаз. Какая чушь! Да за такие мысли меня давно поставили бы в 17-ом к стенке!

Однако, раз посетив, эта мысль уже крепко засела во мне, настойчиво сверля мой бедный мозг. И я уже ничего не мог с этим поделать. Эта мысль настолько захватила и увлекла меня, что последующие картины, что выдало мое воображение, последовали как-то легко, естественно и, можно сказать, непринужденно.

«Постой-постой! – размышлял я сам с собою.– Он ведь, был такой же человек, как и я? Конечно же, вне всяких сомнений, у него был более внушительный мозг, но все остальное – руки, ноги, уши, глаза, живот и… (О, Господи! Неужели?!) даже жопа, почти нисколько не отличались от моих. Ну, может быть, чуток по-нежнее, но все же?! Более того, он наверняка также как и я, ходил в туалет (ведь должен же он был избавляться как-то, от пищи?!); и наверняка он также тужился и напрягался, когда у него случались запоры, или наоборот – скрючивался от колик и диареи».

На мгновение я застыл от ужаса представленного. Но то было всего лишь мгновение, которое как вспышка молнии озарила меня, высветив заодно и то место, где за минуту до этого стоял вечно живой и непоколебимый вождь мирового пролетариата. В это самое мгновенье, «пьедестал» в моем сознании рухнул и я увидел, что на этом месте ничего нет – оно было пустым.

В ту же секунду я почувствовал, как боль отпустила меня. Я улыбнулся: мне стало одновременно смешно и немного грустно. Так, наверное, бывает всегда, когда кончается сказка, подумалось мне…

Бусинка двадцать третья – Взгляд вперёд и два назад

Вячеслав Григорьевич Сааков, безусловно, являлся незаурядной личностью. В бухарском педагогическом институте он читал нам лекции по истории КПСС. Однако, нас – молодых студентов – больше привлекали не истории про родную партию, а сам лектор. Являясь кандидатом исторических наук, он не только в совершенстве владел своим предметом, но и был всесторонне образованным человеком, всегда проявляя непосредственный интерес к различным областям человеческой деятельности.

О нём ещё при жизни было сложено немало легенд. Одна, из них характеризует его как феноменальной памяти специалиста, способного легко и без запинки воспроизвести по памяти любую страницу из учебника по истории партии. А память у него и впрямь была великолепная: упорно ходили слухи, что он так же, как Македонский и Наполеон, помнил по именам всех своих подопечных.

Как и все неординарные личности, Вячеслав Григорьевич был склонен различного рода чудачествам.

К примеру, активной и прилежной в учёбе активистке, у которой в зачётной книжки стояли сплошные «отл» («отлично»), он, без особых угрызений совести мог вкатить «удов» («удовлетворительно»). При этом, аргументация его была более, чем убедительная:

– Если Вы полагаете, что моя оценка не справедливая, то мы можем составить новую аттестационную комиссию для повторной сдачи, – часто говаривал он, и добавлял после короткой паузы – только учтите: я тоже приму в ней самое непосредственное и активное участие. Я сам, знаю этот предмет на «четвёрку»…

И наоборот – какому-нибудь неуспевающему по многим предметам шалопаю, он запросто мог поставить «хор». Следует, при этом, отметить, что благодаря своему размашистому почерку, это его «хор», больше было похоже на «хер».

Или, вспоминается ещё один случай, о котором мне поведала сестра, учившаяся на два курса выше меня.

Как то, на очередной поточной лекции, Сааков решил задержать своих слушателей, дав им своеобразное задание: каждый обязан был выразить в стихотворной форме своё отношение к нему.

Всем поскорей хотелось выскочить из академических стен на волю, а потому, многие, в юмористической и плаксивой форме стали сочинять банальные строчки, не блещущие оригинальностью и похожие друг на друга. Что-то вроде:

«Милый дедушка Сааков,

Мы вас любим всей душой.

Пожалейте нас, студентов,

Отпустите всех домой!»

И только одна студентка, возмущённая выходкой преподавателя, написала:

«Ещё ни один из великих людей не писал по прихоти какого-то самодура. Я же, не стану делать, тем более, что не принадлежу к их числу…»

И поставила свою подпись.

Через пару дней, на очередном занятии по истории, Вячеслава Григорьевича было не узнать: от переполнявшего его гнева, он не находил себе места, метая громы и молнии из под нахмуренных густых бровей. Его длинный с заметной горбинкой нос ещё более стал похож на хищный клюв орла, готового в любую секунду растерзать свою наглую жертву.

– Нет, я ничего не сделаю этому человеку, – процедил он сквозь зубы, огласив на всю аудиторию эту записку, не называя, при этом, автора – более того, он вправе выбрать другого преподавателя для сдачи экзамена. Но, такой… такого… – он с трудом подбирал слова – мне ещё никто не смел!

По окончании семестра, эта самая девушка придёт на экзамен именно к нему и, благополучно сдав экзамен, получит «хер». Просто, «отл» он почти не ставил никому.

К числу же недостатков (а в советскую эпоху, иначе, чем недостатками это было трудно назвать), можно отнести его неравнодушие к хорошему армянскому коньяку и к красивым и умным девушкам.

Сам я, являясь далеко не ангелом, бывало, частенько захаживал к своему однокурснику в общежитие, где вовсю бурлила настоящая студенческая жизнь. А потому, несколько раз, и мне доводилось сталкиваться с любвеобильным преподавателем, чуть ли не лоб в лоб, в темных и длинных коридорах институтского городка. Не сложно догадаться о том, какие лекции там читал наш любимый «историк», но то, что не о Ленине и не о съездах РСДРП, могу ручаться почти стопроцентно.

В одно прекрасное весеннее утро, выйдя на балкон, я нежно потянулся, разминая на солнышке свои косточки и вдруг чуть не обомлел: прямо напротив меня, в соседнем корпусе, на таком же самом балкончике я увидел своего преподавателя, мило и по-хозяйски, подметающего мусор, и тихо мурлыкавшего что-то себе под нос. Из всей одежды на нем были лишь черные сатиновые трусы.

«Ничто человеческое мне не чуждо», почему-то, пронеслось в моей голове. Неожиданно наши взгляды встретились, и я не нашёл ничего лучшего, как поздороваться с ним, кивнув учителю головой. На что он, высоко подняв над головой веник, торжественно помахал им. «Смог»– вновь, про себя, подвёл я резюме, вспомнив английский анекдот.

А ещё через пару дней, я сидел прямо напротив Саакова, за первым столом, и, внимательно слушая его, пытался вникнуть в сложные перипетии истории, мучительно размышляя о передрягах, в которые влезли большевики. По окончании лекции, Вячеслав Григорьевич стал вызывать студентов к доске, дабы проверить, как было усвоено предыдущее занятие. В числе прочих, он назвал и мою фамилию.

– Я не готов – пришлось сознаться мне.

Сааков собрал в один грозный пучок свои мохнатые брови и, пристально глядя мне в глаза, строго спросил:

– Гулял?!

– Да… – выдавил я с трудом, низко опустив глаза в пол.

– Та-ак, понятно – протянул он – что ж, давайте свою зачётку, молодой человек.

Мне не оставалось ничего другого, как протянуть ему свою студенческую книжицу.

Когда же, по окончании пары, я раскрыл её, моему взору предстал знакомый «китайский иероглиф» – «хер». Странно, но я почему-то, даже не очень был удивлён…

Мне известен диалог, состоявшийся между Сааковым и одним из моих приятелей, во время сдачи одной из сессий:

– Как дела?

– Хорошо.

– Как родители?

– Хорошо.

– Ну, тогда и тебе «хорошо», давай зачётку…

Нетрудно догадаться, как относилось к нему подавляющее число учащихся.

Впрочем, и недругов у него хватало. Особенно из числа завистливых коллег и так называемых «дельцов от науки», которые в отличие от талантливого коллеги, строили свою карьеру не головой, а деньгами и тесными связями. Из числа последних, немало таких, кого принято было считать «национальными кадрами», подающими надежду, что, собственно, соответствовало идеологическим установкам тогдашнего режима. Это позволяло, заявить о себе на мировой политической сцене, как о гуманном государстве, заботящемся о процветании народа, позволяя раскрыть богатый внутренний потенциал, заложенный в человеке.

Помнится, одно время, в институте оказалось вакантным место не то декана, не то – заведующего кафедрой. Ни у кого не было сомнений относительно предполагаемой кандидатуры: все прочили на эту должность Саакова. Однако, один из бездарных преподавателей из числа «местных кадров», задался целью, во что бы то ни стало, заполучить это тёпленькое местечко. Но – как?

Прекрасно отдавая себе отчёт в том, что умом такого крепкого противника не одолеть, этот хваткий пройдоха решил прибегнуть к известному проверенному методу, имевшемуся, во все времена, в арсенале завистливых людишек, а именно, к хитрости и коварству.

В один из дней, выведав через своих «доверенных лиц» о том, что Вячеслав Григорьевич уединился со своей очередной пассией в общежитии, его расторопный оппонент, не теряя ни минуты, собрал внушительную «делегацию», состоявшую из преподавателей и партийных функционеров, и нагрянул с облавой. Естественным результатом этого «рейда» явилось собрание актива, на котором обсуждался моральный облик советского преподавателя и, как следствие, снятие его кандидатуры, с внесением строгого партийного выговора и прочими вытекающими неприятностями.

Сааков стоически перенёс этот жестокий удар судьбы, несмотря на то, что это стоило ему здоровья. Тем не менее, он не обозлился ни на жизнь, ни на людей, до конца своих дней оставаясь воистину свободным человеком, с независимым и честным характером. Мы – его подопечные – тоже довольно сильно переживали за него, проникшись жалостью к своему любимому учителю. Особенно – девушки. Спустя довольно продолжительное время, с одной из них, которая очень близко знала его, мне довелось кратко побеседовать, вызвав её на некоторую откровенность.

– Что тебе в нем больше всего привлекало? – спросил я её.

– Понимаешь, он был настоящий мужчина – ответила она мне, после короткого размышления – Благородство – вот, пожалуй, его основная черта характера. При всей его внешней показной суровости и агрессивности, в глубине души он, как и многие сильные личности, был очень ранимым и беззащитным человеком. А ещё, он был – честен и прям, и не умел лукавить. А главное – не научился мстить и предавать друзей.

Почему я вдруг вспомнил об этой уникальной и неоднозначной личности?

Совсем недавно, перебирая старый архив, я случайно наткнулся на свой диплом. «Господи, – подумалось мне – а ведь, он мне так и не пригодился в жизни, пылясь на дне ящика!» Я осторожно провёл ладонью по синей твёрдой обложке, пытаясь стереть пыль, как вдруг из него выпал пожелтевший листок, сложенный вчетверо. Аккуратно подняв и бережно раскрыв его, я узнал знакомый размашистый почерк, в конце которого стояло столь знакомое и короткое «хер», взбудоражившее, казалось бы, недавнее прошлое и вызвавшее в воображении яркие картинки из калейдоскопа студенческой жизни, заставив меня вновь потянуться к перу…

Бусинка двадцать четвертая – Гусейн Гуслия

Незабываемая студенческая пора: на «хлопке», 1976 г. Фото из семейного архива автора.

Советская эпоха была примечательна не только съездами, «пятилетками в четыре года» и бессовестной пропагандой, но также и своими многочисленными кампаниями, которые постепенно, по мере приближения к «коммунизму», приобретали статус постоянных и являлись неотъемлемой частью существующего строя. Будь это, «коммунистические субботники» или «освоение целины», «помощь в уборке урожая картофеля» или «строительные отряды», снаряжавшиеся для отправки на «стройку века» – БАМ (Байкало-Амурская Магистраль). Без них невозможно было представить жизнь простого советского человека, который начиная со школьной скамьи, проходил несколько стадий «посвящения».

И уже в студенческие годы большинство из нас, наконец, полностью прозрев и приняв «правила игры», установленные сверху, с юношеским задором и энтузиазмом восторженно встречало каждое последующее Постановление Партии и правительства. Так, очередную «хлопковую кампанию» мы ждали с нетерпением и искренней радостью, строя свои планы, ничего общего не имеющие с планами ЦК КПСС. Мы были молоды, красивы и уверены в себе. Это была прекрасная пора, когда живёшь беззаботной студенческой жизнью и не заглядываешь в будущее дальше предстоящего семестра. Едва, проучившись неделю, в начале сентября объявлялась «хлопковая кампания». А это означало:

– прекращение лекций и всякой учёбы;

– как минимум – трёхмесячная «командировка» в колхоз, где мы, по идее, должны помочь колхозникам собрать урожай «белого золота», как тогда любили называть хлопок в телевизионных репортажах;

– всевозможные приключения, танцы по вечерам, под катушечный магнитофон, романтические знакомства, студенческие приколы и бесконечный юмор.

Словом, – это было по душе.

Единственное, что несколько омрачало, это – макароны. Они неизменно входили в ежедневный рацион бедного студента и избежать их можно было только одним способом – объявить голодовку. Однако, решиться на эту крайность, почему-то, никому не приходило в голову. Макароны нам снились по ночам как кошмарные привидения, изменяя свой облик и превращаясь в ужасные чудовища. Они неизменно возникали перед нашими взорами и в обед, и на ужин.

Величайшим верхом тупости и бестактности считалось, если кто-либо, нечаянно забывшись, задавал вопрос: «А что будет завтра на обед?».

Стаж студента хлопкоуборочной кампании исчислялся километрами накрученных макарон. Этот «километраж» ценился более всего и являлся пропуском на любую «тусовку». Правда, тогда ещё такого термина не существовало…

Учился на нашем курсе мой однофамилец – Саидов Ахтам – старше нас по возрасту, года на три – четыре.

После очередного «макаронного» ужина сделалось ему как-то нехорошо: забурлило что-то там – внутри – и выгнало срочно на улицу. А поскольку, специально для студентов туалетов никто не строил, то – простите – сортиром нам служили бескрайние хлопковые поля. Выбирай любую грядку и … сиди себе на здоровье. От постореннего взгляда тебя укрывают низкорослые кусты хлопчатника, а высоко над головою, раскинуло свою «завораживающую простыню» глубокое южное небо, на котором нежно переливаются жемчужины-звезды, пугая и одновременно маня к себе своим загадочным и таинственным мерцанием. Благодать! Все располагает к умиротворённому созерцанию и философским размышлениям.

Если же, конечно, тебя никто не беспокоит.

Ахтаму в тот вечер не повезло: именно в это самое время, известный на весь факультет своими глубокими астрономическими познаниями и досконально изучивший все 88 созвездий северного полушария, астроном-самоучка Голиб, вывел в чистое поле внушительную часть женского электората на экскурсию по звёздному небу.

То ли звезды в этот вечер расположились не так, то ли Ахтам не совсем удачно выбрал место «дислокации», сказать трудно. Одним словом, маршрут лекции в точности совпадал в этот вечер с траекторией перебежек моего товарища.

Я же, увлечённо пересказывая трогательную историю, спасения Персеем Андромеды, понятное дело, даже не удосужился прислушаться к шуршащим впереди меня кустам хлопчатника. Переходя от одного созвездия к другому, я неотступно, грядка за грядкой, преследовал своего несчастного сокурсника. Мои благодарные слушатели, вместе со мною, витали на седьмом небе.

Только однажды, когда мы подобрались к легенде охотника Ориона, нацелившего свою дубину в правый глаз «быка» – звезду Альдебаран – до нашего уха явственно донёсся едва уловимый стон, но, поскольку все были буквально заворожены повествуемой легендой, то – по вполне понятным причинам – отнесли сей стон на счёт приготовившегося умереть быка.

Истории про мать Андромеды – созвездие Кассиопеи, про Плеяды и Волосы Вероники, слушались уже в полной тишине.

По окончанию экскурсии, когда мы возвратились обратно в свой лагерь, меня встретил такой громкий хохот в нашей комнате, что стены хрупкого глинобитного сооружения, служившего нам спальней, казалось, не выдержат и рухнут.

За несколько мгновений до моего прихода, сюда ворвался крайне недовольный и злой Ахтам, который и рассказал о случившемся. Обычно, всегда сохраняющий невозмутимое спокойствие, на сей раз он был крайне взволнован произошедшим, и только периодически вполголоса повторял про себя:

– Нет, ну надо же: ё#аный «звездочёт»! Прямо-таки, Гусейн Гуслия…

Бусинка двадцать пятая – Начало трудовой деятельности

Выемщик писем

– Чем три месяца дурака валять, пусть поработает немного и поймёт – что значит зарабатывать деньги собственным трудом – принял мудрое решение отец, едва я окончил 8-ой класс…

– Ну что, надеюсь, сработаемся? – подмигнул мне напарник, решив, что особых проблем со школьником-сопляком у него возникнуть не должно.

В ответ, мне оставалось только дружески улыбнуться и поспешно кивнуть головой. Наутро предстоял мой самый первый рабочий день в жизни.

«Выемка писем производится два раза в день: с 9 до 12 – утром, с 16 до 19 – вечером. Кроме сб. и вс.» – гласила надпись на стандартном почтовом ящике советских времён начала 70-х годов прошлого столетия.

На весь город, условно поделённый на два района, приходилось не более ста почтовых ящиков.

– Утром проедемся по первому району, а после обеда – обнесём второй, понял? – коротко просветил меня мой старший и более опытный товарищ, едва я расположился в уютной кабине «ЕРАЗа», прижимая к себе мешок для выемки писем. И, заметив моё недоумение, улыбнулся: – Успокойся, поработаешь немного – всё поймёшь…

Ежедневно предприимчивый водитель выкраивал почти три часа рабочего времени для своих левых халтур. Высадив меня возле Ляби-хауза и угостив самсой и мороженым, он исчезал в неизвестном направлении, а ближе к вечеру забирал обратно, по пути на главпочтамт. Таким образом, консенсус на некоторое время был достигнут.

Ещё через пару недель совместной работы, напарник решил совсем упростить нашу схему, останавливаясь не у каждого почтового ящика, а через раз.

– Ничего страшного, – заверил он меня, – завтра пройдёмся наоборот.

Терпение советского школьника лопнуло и я, демонстративно хлопнув дверью, пошёл пешком. Товарищ опешил от подобного демарша. Казённая машина была совершенно новенькой и неприятностей по работе явно не хотелось.

– Ну, хорошо, хорошо… – стиснув зубы и вымучив улыбку, капитулировал водитель, приглашая меня назад, в кабину. – Садись, чёртов «Качан Джакыпов»! Заберём твои дурацкие письма. Все!

…На следующий день, я сидел у Ляби-хауза, уплетая за обе щёки бесподобный кавурма-лагман, который умели готовить вкусно только здесь. На десерт меня ожидало шоколадное мороженое, а сквозь нагрудной карман белой «финочки-безрукавки», весело просвечивал жёлтый рубль, согревая сердце самой первой в жизни взяткой.

Винзавод

Реальная жизнь, порой, жалеет детскую психику, обнажая себя постепенно и очень осторожно.

На винный завод я пришёл после 9-го класса, слегка подкованный и имеющий уже представление о взятке. Теперь же, предстояло узнать немного и о воровстве.

Огромный цех розлива, с шестью конвейерными линиями, вдоль которых стройными «солдатиками» неслись бутылки с различной жидкостью, произвёл на меня должное впечатление. Мне был поручен ответственный участок, на котором выбраковывались бутылки со случайно попавшимися насекомыми, с мутным непонятным оттенком, недолив или бутылки, с плохо завинченной пробкой.

Однако, и такая, казалось бы, непыльная работа, оказалась утомительной. Особенно, если учесть, что всё время приходится стоять на одном месте и никаких стульчиков для этого не предусмотрено.

Моё рабочее место находилось в самой середине зала, на третьей линии, где гнали портвейн №53. Впереди меня, на первой и второй – весело бренча и мило ведя беседу между собой, плыли неразлучные «старка» и обыкновенная «московская». Сзади текла батарея «противотанковых», ёмкостью 0,75 литра. Далее, на пятой, шипели какие-то игристые, а на самой последней весело скакали «мерзавчики» или, как принято, было называть их ещё по-другому, «чекушки», ёмкостью по 0,25 литра.

Внезапно, наш конвейер встал по техническим причинам. Воспользовавшись короткой передышкой, я устало опустился вниз, прислонив спину к стойке и собираясь прикрыть свои веки. В следующую секунду, мои глаза не только не закрылись, а наоборот – чуть ли не выскочили из своих орбит. Через пару конвейеров от меня, я заметил пожилую женщину, которая присев и задрав свою юбку, принялась бойко рассовывать по своим необъятным розовым рейтузам советского образца, несколько «чекушек». От изумления у меня непроизвольно отвисла челюсть. Через несколько секунд наши взгляды с ней встретились. Коллега смущённо улыбнулась и быстро поднялась, скрыв свои прелести. «Сеанс» был окончен.

На обеденный перерыв мы, с моим непосредственным наставником – пожилым азербайджанцем – расположились прямо на широкой ленте транспортёра, по которой обычно переправляются ящики с бутылками в склад готовой продукции. Он привычным движением вытащил откуда-то сбоку поллитровку «московской» и, водрузив её между нами, принялся разворачивать домашний свёрток. В нём лежал приличный кусок отварной говядины, с чуть заметным жирком по краям.

– Запомни золотое правило: никогда не запивай! – преподал мне самый первый урок старик, поправив на переносице свои огромные как линзы очки, отчего глаза его неестественно увеличились. – Только хорошо закусывай.

Себе он наполнил на две трети гранёного стакана, а мне протянул небольшую стопочку. Я попытался было замахать руками, но он как-то странно посмотрел на меня и, выждав паузу, произнёс:

– Я знаю: сам когда-то так говорил. Жизнь длинная и зарекаться не следует. Я не хочу, чтобы ты стал алкоголиком. Я только хочу научить тебя грамотно пить и закусывать.

Затем помолчал немного и добавил:

– А пить ты всё равно будешь…

Мы чокнулись с ним и опрокинули живительную влагу вовнутрь…

С тех пор прошло более тридцати лет. Старик оказался прав: я и в самом деле, оказался неравнодушным к «зелёному змию». И всякий раз, когда я поднимаю свою рюмку, перед моим взором всегда возникает суровое лицо учителя, с огромными глазами, которые пристально смотрят на меня и напоминают:

«Никогда не запивай! Только хорошо закусывай!»

Ветерок

Это была типичная советская «стекляшка», каких в те времена было во множестве практически в любом мало-мальски уважающем себя городе. Причём, более всего меня всегда умиляли их нежные названия: «Снежок», «Ветерок», «Колобок», «Холодок»… Ну, прямо-таки, детские ясли для алкашей.

В одном из подобных заведений властвовал мой друг Зариф. Работая в сфере «Интуриста», я и предполагать не мог, что убогие «стекляшки» типа «Ветерка», способны приносить порой не меньшую прибыль, чем самый навороченный ресторан. Вскоре, мне предстояло убедиться в этом лично.

– Будь другом, поработай, пожалуйста, вместо меня двое суток, хорошо? Ну, очень нужно! – обратился как-то ко мне Зариф.

Говорить «нет» я так и не научился до сих пор…

На следующее утро, товарищ стал знакомить меня со всеми тонкостями работы. В общем-то, всё для меня было понятно: почти точно также как и в «Интуристе», только всё гораздо проще, включая ассортимент и цены. Зато, оборот был несравненно больше.

– А где тут у вас кофеварка? – обратился я к другу. Зариф улыбнулся моей тупости и указал на огромный агрегат, больше похожий на круглую стиральную машину «Киргизия».

– Ведёрно-помойная система – пояснил он коротко. – Всё очень просто: заливаешь на три четверти водой и кипятишь. В отдельной кружке варишь пачку молотого кофе вперемежку с цикорием и вливаешь затем в котел. Берёшь пару банок концентрированного молока, открываешь консервным ножом, и также отправляешь вослед. В заключение, сыпешь сахару и размешиваешь. Всё!

Я попробовал: кофе показался мне бесподобным. Особенно после того, как мгновенно перемножил в уме количество получаемых в результате стаканов на 22 копейки. Я с уважением посмотрел на товарища. Но, как оказалось, этим возможности «Общепита» не исчерпывались. Друг обратил моё внимание на огромную кастрюлю с водой, находившуюся под стойкой, которая доверху была заполнена бутылками. Сверху плавали этикетки от водки.

– Я думал, что это «минералка». А зачем столько много, неужели у вас такая проходимость?

В ответ товарищ снова слегка усмехнулся.

И в этот момент, снаружи вежливо постучали по стеклу.

– О, проснулись, бл#ди! С утра пораньше! – не выдержал Зариф, направляясь к двери.

Слегка покосившиеся замызганные часы, показывали 6—55.

– Доброе утро! – вежливо поздоровались со мной двое завсегдатаев этого заведения, копошась в карманах и выкладывая поверх стеклянной витрины всю имеющуюся у них наличность. – Как всегда…

Я перевел недоумённый взгляд на друга.

– Водка… – пояснил мне товарищ, указывая глазами под стойку.

Рука автоматом нащупала под стойкой холодненькую бутылку. Она, почему-то, оказалась с пластмассовой пробкой. Разлив по 150 граммов, я пододвинул граненые стаканы поближе к первым клиентам. Один из них, дрожащей рукой обхватил крепко стакан. В левой руке он изящно держал наготове лимонную карамельку.

– Ну, с Богом! – произнес он, когда его товарищ тоже дотянулся до своей стопки, и, аккуратно поднеся спасительную влагу ко рту, стал не спеша вливать её в себя. Поставив пустой стакан на прилавок, он как-то странно и с недоумением посмотрел на товарища. Тот, в свою очередь, выкатив глаза, уставился на друга. Секунды две-три они молчали, после чего, оба перевели взгляд на меня.

– Что такое? – не понял я.

– Брат, ты нас извини… что-то, водка… это… как его…

Я схватил початую бутылку и поднёс её к носу.

– Бля-я… Это вы меня простите, ребята: я «минералку» перепутал с водкой!

– Слава Богу! – вырвалось у одного из них. – А я уж, грешным делом, подумал: не заболел ли…

В противоположном углу, схватившись за живот, беззвучно сползал на пол мой друг.

Бусинка двадцать шестая – «Интурист»

г-ца «Бухоро», 70-е гг. ХХ в.

Совет от мудрого Каа

Работал у нас в ресторане гостиницы «Бухоро», от ВАО «Интурист», дядя-Гриша – бухарский еврей. Замечательной души человек. Отменный повар, специалист экстра-класса.

Я же, хотя и находился в филиале, почти ежедневно приходил в главный корпус, чтобы сдать выручку в кассу. Касса находилась рядом – между кухней и залом – и потому, довольно часто мне доводилось сталкиваться с этим умудрённым жизненным опытом человеком.

Всякий раз, проходя мимо, я вскидывал вверх руку и приветствуя, вопрошал:

– Как дела, дядь-Гриш?

На что неизменно получал один и тот же ответ:

– Средненько…

Однажды, я не вытерпел:

– Дядя-Гриша, почему Вы всегда отвечаете «средненько»?

И он мне пояснил:

– Понимаешь, дорогой, ты ещё молод и не достаточно опытен. Тебя окружают самые разные люди. Если на вопрос: «Как дела?», ты ответишь: «отлично», то рискуешь навлечь на себя всякого рода завистников и нехороших людей. Если же скажешь: «плохо» – по тебе «протопчутся», вытирая ноги, словно о половую тряпку: в конечном итоге тебя за пинают и заклюют. А потому, всегда выбирай «золотую середину» и отвечай: «средненько», не дразня и не давая повода, как – тем, так и другим.

«Интурист – Аврора»

Дядя-Гриша, отличавшийся сдержанным характером и своеобразным юмором, продиктованным, по всей вероятности, исходя из нелёгкого жизненного опыта, подкупал слушателя своими оригинальными высказываниями. Он был склонен к философским размышлениям, а потому немногословные реплики, временами вылетавшие из его уст, были полны жизненной правды и могли вполне успешно соперничать с афоризмами великих мыслителей и классиков прошлого и настоящего.

Чего греха таить, – система, в которой мы все работали, относилась к сфере торговли, а там где торговля (особенно – в советскую эпоху), там, понятное дело, у каждого могло быть «рыльце в пушку». А потому и работали все с оглядкой на ОБХСС и укоренившейся привычкой – «быть всегда начеку».

Из многочисленных коротеньких, но ёмких изречений этого мудрого человека сейчас мне вспомнилось ещё одно.

Всякий раз, уличив момент, дядя-Гриша незаметно и тихо подкрадывался к стойке центрального буфета, где предусмотрительными буфетчиками для него была уже заблаговременно приготовлена стопка водки, быстро опрокидывал содержимое и, закусив рукавом поварского халата, неизменно произносил свою коронную фразу:

– Да-а, «Интурист» – «Аврора»!

И также тихо и бесшумно исчезал, оставляя в неведении недоуменных и гадающих по сему высказыванию отдельных сотрудников ресторана.

Наконец, любопытство одного из последних достигло точки кипения. Благо, и сам «виновник» не заставил себя долго ждать, неожиданно вынырнув неизвестно откуда и ловко опрокинув очередную порцию водки.

– Да-а, «Интурист» – «Аврора»! – подтвердил он свой «пароль» и хотел уже было смыться, но наш товарищ остановил его.

– Дядь-Гриш, как понимать ваши слова?

Дядя-Гриша помолчал немного, словно размышляя про себя – стОит-ли доверять молодому, а затем, наклонившись к самому уху, прошептал:

– Ты помнишь про «Аврору»?

– Вы это про ту, что залп… – начал, было, молодой сотрудник.

– Тс-с! – прервал его на полуслове «мудрый Каа», приложив указательный палец к губам, – вот и у нас, в гостинице: пока все тихо и спокойно. Но в один прекрасный день – не дай Бог – ка-а-к рванёт!!!

Бусинка двадцать седьмая – Дороги, что нас выбирают…

Фрагмент декора одной из ниш традиционного бухарского жилища. Фото из архива автора.

Судьба свела меня с Амоном в золотую пору моего студенчества.

Являясь на пару лет старше меня по возрасту, мой товарищ, прежде всего, обладал поистине энциклопедическими знаниями, приятной внешностью, горделивой и уверенной осанкой и высочайшей культурой общения, унаследовавшей, по всей вероятности, от своего дедушки – потомственного бухарца, очень авторитетного и уважаемого человека в среде интеллектуалов и религиоведов города. Кроме того, невозможно не отметить такую черту его характера, как остроумие и умение совершенно свободно полемизировать на любые темы. Не раз, его убедительная аргументация и меткие лаконичные высказывания обескураживали и сваливали наповал вполне уважаемых и солидных в научных кругах специалистов. Дилетантов же, он безжалостно уничтожал своим неподражаемым сарказмом, что вызывало во мне всегда двойственные чувства: наряду с некоторым неприятием столь жёсткого метода по отношению к оппоненту, невозможно было не восхититься его уверенностью в своей правоте и тем, как это он мастерски проделывал.

«Коньком» же, его оставалась история. Особенно, что касалось искусства Средней Азии и, конечно же, краеведение. Не случайно, известные специалисты Института Востоковедения, приезжавшие довольно часто по делам в Бухару, изъявляли желание непременно в качестве гида видеть именно Амона, предпочитая его всем остальным экскурсоводам.

В упомянутую пору, мы работали с ним вместе в гостинице «Бухоро» от ВАО «Интурист», в качестве обычных барменов и буфетчиков, а потому довольно часто уединившись, предавались жарким спорам и различного рода дискуссиям. Естественно, что я не скрывал своих симпатий к нему, а ему, в свою очередь, почему-то всегда было интересно общаться со мною. Так, однажды разговаривая на тему общих знакомых, мы вдруг неожиданно выяснили, что являемся не такими уж и дальними родственниками. Постепенно речь зашла о его дедушке – главном «виновнике» нашего родства – и я, понятное дело, стал выпытывать у товарища некоторые подробности его детства.

– У деда было две жены. – видя моё упорство, сдался, наконец, Амон. – От первого брака родилась моя мама. Прошло несколько лет и вышло так, что деду пришлось жениться вновь. От второго брака на свет появилось трое детей: двое мальчиков и девочка. Но, поскольку к тому времени моя мама уже успела выйти замуж и родить меня, то разница возрасте между детьми от второго брака и мною была невелика. Таким образом, формально выходило, что они приходятся мне «дядей» («тётей»), однако фактически мы были братьями, а потому частенько нас всех можно было застать ползающими или сидящими на коленях у счастливого дедушки. Тот же, никогда не делил детей и внуков, по какому бы то ни было признаку, а потому всегда распределял свою безграничную любовь одинаково и ровно между всеми. Довольно часто, во время совместной трапезы, дедушка имел обыкновение кормить нас из своих рук, что является делом привычным для жителей не только Бухары.

Тут я вынужден был прервать повествование моего друга, заинтересовавшись – чем объясняется тот факт, что обладая поразительной схожестью (все братья впоследствии переняли от деда-отца природную одарённость и уникальный ум), тем не менее, все они являются такими разными по характеру и темпераменту. И вот какую историю мне удалось узнать.

В один из дней, на обед была сварена шурпа – разновидность распространённого в среднеазиатской кухне супа, состоящего в основном из бульона, мяса и овощей. Традиционно, во многих семьях принято крошить в касушку с супом зачерствевший хлеб или лепёшку. Так сказать, для экономичности, бережливости и пущей сытости. Помимо прочего, это ещё и способствует скорейшему остыванию бульона, что имеет немаловажное значение при кормлении детей.

Все трое мальчиков облепили главу семейства, приготовившись к еде. Дед, как обычно, принялся кормить, приговаривая при этом, обращаясь вначале к старшему:

– Абдусатторжон, шумо шўрбоя чияша на?з мебинед? («Абдусатторжон, что тебе более всего нравится в шурпе?»).

– Ман нонаша на?з мебинам, дадажон. («Я хлебушек люблю, папочка») – скромно ответствовал старший, показывая, тем самым, что он хорошо усвоил уроки жизни и вместе с тем давая понять, что выбор его был не случаен («хлеб – всему голова»), что, конечно же, не могло не вызвать одобрения со стороны отца.

– Баракалло! («Превосходно», «замечательно»!) – умилительно прошептал родитель, растроганно моргая ресницами и, собственноручно отправив размокший и нежный кусочек лепёшки в рот сыну, повернулся к среднему:

– Абдукаримжон, шумо шўрбоя чияша на?з мебинед? («Абдукаримжон, что тебе более всего нравится в шурпе?»).

– Ман обаша на?з мебинам, дадажон. («Я бульончик предпочту, папочка») – нашёлся тут же средний сын, стараясь ни в чём не уступать в благородстве своему брату и демонстрируя такие качества прилежного мусульманина, как скромность, довольство, непритязательность и забота о других.

– Баракалло! – не выдержав, прослезился отец, поднося ко рту воспитанного сына деревянную расписную ложку с ароматной янтарной жидкостью.

Наконец, очередь дошла до младшего.

– Амонжон, шумо шўрбоя чияша на?з мебинед? («Амонжон, а что ты более всего предпочитаешь в шурпе?»).

– Ман гўшташа на?з мебинам!!! («А я мясо люблю!!!») – взревел Амон и, под взрыв всеобщего хохота домашних, кинулся расправляться с бараниной.

Бусинка двадцать восьмая – Яйца от чёрной курицы

Как известно, базары на Востоке открываются рано, едва забрезжит утренняя заря. К счастью, моё поколение ещё застало настоящий базар, главным действующим лицом которого являлся рядовой дехканин, кормившийся от плодов рук своих. Нынче же, всё в руках у перекупщиков, которые диктуют свои цены. Эти современные флибустьеры рыночной торговли, рядового колхозника и на пушечный выстрел не подпустят к вратам рынка. Но, похоже, я как всегда отвлёкся….

В золотую эпоху моего детства, с раннего утра, сбоку от рынка, можно было заметить серую толпу невзрачных дехкан-колхозников, со своими бидонами, вёдрами, корзинами, котомками, тазами…. В основном, это были сельские молочники: торговцы кислого молока, каймака, местной брынзы (панир). Чуть поодаль от них, как правило, располагались продавцы куриных яиц. А яйца – надо сказать – неотъемлемый продукт любой уважающей себя еврейской семьи. И вот, рано поутру, можно было застать типичную картину: старый бухарский еврей долго и монотонно торгуется с робким селянином. Последний, порядком проинформированный о хитрости и коварстве евреев и не желая прослыть в глазах земляков обманутым простофилей и дураком, упорно борется за каждую копейку.

– Семь копеек!

– Не-е: десять!

– Так и быть: восемь!

– Не-е: девять!

– Ну, хорошо: пусть будет по-твоему – восемь с половиной!

Сконфуженный дехканин, едва окончивший пять классов и далёкий от дробей, явно впадает в ступор, теряясь и не находя слов. В итоге, более поднаторевший в этом деле оппонент, добивается своего: кишлачник согласен уступить яйца по восемь с половиной копеек за штуку. И уже начинает было перекладывать товар из своего ведра в коробку покупателя, однако, тот внезапно останавливает начатую процедуру, озадачивая продавца следующей шарадой.

– Нет, погоди, так дело не пойдёт! Ты ведь, знаешь, что мы – евреи – не всякие яйца едим? Тем более, что я собираюсь навестить больного сородича.

Окончательно сбитый с толку несчастный горе-продавец машинально кивает головой. Меж тем, потомок Моисея поясняет:

– Яйца от белой курицы больному еврею есть запрещено! А потому, я сам буду выбирать, поскольку мне нужны яйца только из под чёрной курицы.

И под заворожённый взгляд загипнотизированного колхозника, еврей тщательно отбирает требуемые яйца. Наконец, расплатившись, собирается до дому.

– Постой! – неожиданно доходит до незадачливого дехканина. – А как ты различаешь – КАКИЕ яйца от белой курицы, какие – от чёрной?!

– Это очень просто – раскрывает на прощание свой секрет бухарский еврей. – Те, что крупнее – от чёрной курицы…

Бусинка двадцать девятая – Эволюция алфавита

Бухара, 2009 г. Фото автора.

Мой прадед Саид, родившийся в Бухарском Ханстве, окончил религиозную школу (мактаб) при квартальной мечети и медресе. А потому, нет ничего удивительного в том, что он в подлиннике читал классиков персидской поэзии, поскольку писал на арабице.

При деде – Абдулле – произошла так называемая революция, в результате которой Бухарский Эмират был преобразован в БНСР (Бухарскую Народную Советскую Республику).

Прежний алфавит был отменён и объявлен контрреволюционным. Проблема утраты культурной преемственности меньше всего заботила большевистских лидеров.

Чехарда с азбукой на этом не закончилась: мой отец – Бахшилло – застал удивительные времена, когда с конца двадцатых и вплоть до сорокового года прошлого века письменность перешла на латиницу.

Я же, был рождён уже в Бухарской области Узбекской ССР, где торжествовала кириллица.

В начале 90-х годов ХХ-го столетия, советская республика провозгласила независимость и превратилась в государство Узбекистан. Казалось бы, логично вернуться к исконным корням, то есть, к арабице или – по-другому – к старо-узбекскому.

Ан нет. Латиница, собравшись с силами, окончательно «нокаутировала» кириллицу и вновь воцарилась на олимпе. Таким образом, моим племянникам пришлось заново зубрить неизвестную им прежде азбуку.

В итоге, сегодня, спустя почти два десятилетия, приходится сталкиваться с забавными образцами грамотности. А, если быть точнее – абсолютной безграмотности. Вот уж, где воистину воцарилось «вавилонское столпотворение языков»!

Вся официальная документация в стране ведётся как на латинице, так и на кириллице; отдельные лозунги и вывески читаются также двояко, а кое-где попадаются забытая арабица и даже английский.

И, всё бы, вроде ничего… Однако некоторые названия заставляют нормального человека крепко призадуматься относительно грамотности населения. К примеру, я долго не мог понять, куда нас с вами призывает проехаться следующая вывеска (см. фото), где крупными буквами выложено «Едем». Оказалось, что в … Рай! Да, да – путём несложных умозаключений, я пришёл к выводу, что имеется в виду «Эдем».

«Мы не ра-бы, ра-бы не мы!» – учились писать на изящной арабице наши деды и прадеды, опираясь на азбуку А. Я. Шнеера, во времена ликбезовской кампании, которой скоро исполнится сто лет.

«Ма-ма мы-ла ра-му» – высунув кончик языка, старательно выводило на кириллице в советскую эпоху наше поколение.

«Мы едем, едем, едем в далёкие края…» – оптимистично устремлён, вероятно, в будущее весёлый лозунг сегодняшнего подрастающего поколения.

Похоже, уже приехали…

Плоды самосознания

На волне горбачёвской «перестройки» и «гласности» Союз, словно карточный домик, вскоре стал быстро разваливаться. Известным итогом явилось повальное провозглашение «независимости» бывших республик.

«Мустакиллик» («Независимость») – это малоизвестное советскому узбеку слово, стало в одночасье родным и близким, обретя вполне осязаемый смысл и образ. И, если у незначительной части оставшейся интеллигенции, искренне желающей своей стране процветания и прогресса, добродушная улыбка застыла в саркастической гримасе, то о народе в целом этого не скажешь. Здесь, так же, как и в России, и в других республиках, «долгожданный воздух свободы и демократии» окончательно вскружил головы простым людям, напрочь, лишив их остатков благоразумия. Каждый, вдруг почувствовал себя, если не баем, то уж, по крайней мере, значимой единицей, от которого, теперь, многое зависит в родной отчизне.

1992 год. Автобусная остановка. Как всегда, набитый до отказа автобус, не решается сдвинуться с места, пока створки дверей не сомкнутся. На нижней ступеньке «висит» русская женщина внушительных габаритов. Сзади, плотно прижавшись к ней, пытается втиснуться местный колхозник с мешком. Двери никак не хотят закрываться, толпа терпеливо ждёт, обливаясь потом, а бедная дама покорно сносит все попытки штурма. Грубый холщёвый мешок безжалостно терзает её новые колготки. Наконец, она не выдерживает и, с трудом повернув шею, раздражённо бросает своему «насильнику»:

– Ну, куда ты прёшь?! Куда лезешь?!!

На что тот, не обращая внимания на её протесты, упорно продолжает пыхтеть, бормоча себе под нос:

– Мелезум: ватани худум, мелезум! («Влезу: своя родина, войду!)⁴

Бусинка тридцатая – Воспоминания ветерана

О своеобразном бухарском юморе, доводилось писать немало. Вот ещё одна история, поведанная мне товарищем-бухарцем, в бытность, состоящем на службе в одной из жилищно-эксплуатационных контор (ЖЭК) города, начальником которого являлся бухарский еврей по фамилии Устаев.

Как известно, в советскую эпоху, на 9 мая было принято, приглашать в школы ветеранов – участников Великой Отечественной войны. Бывшие фронтовики рассказывали подрастающему поколению советских школьников о своих героических подвигах, вселяя, таким образом, в юные души гордость за Родину и Отечество и способствуя, тем самым, укреплению героического духа и безоглядного патриотизма, что – в общем-то – было делом обычным и отвечало требованиям политики и идеологии существующего на тот момент режима. После чего, всех ветеранов приглашали в чайхану, на чаепитие, устраиваемое начальниками ЖЭКов, где пожилым фронтовикам вручались подарки, почётные грамоты и благодарности от имени «Партии и Правительства».

Иногда, на этих «посиделках», между отдельными героями завязывались непринуждённые беседы, воспоминания и забавные эпизоды из прошлого. Не обходилось, порою, без подколов и шуточек в чисто бухарском стиле. Так, на очередной «сходке», товарищ Устаев, протягивая кобальтовую пиалу с хлопковым орнаментом одному из приглашённый почётных гостей, решил растормошить старого ветерана:

– Ну, а Вы где воевали? Судя по наградам, небось до самого Берлина дошли?

– Нет, – простодушно сознался герой-инвалид – до Берлина дойти мне не довелось…

И, глотнув из расписной пиалы ароматный горячий чай, начал своё повествование.

– Войну я встретил (тут он, «автоматом», стал перечислять: в составе такого-то полка, такой-то гвардейской дивизии, такой-то армии…) в Белоруссии, на подступах к Минску. О, это было жестокое сражение! Немец навалился на нас всей своей мощью артиллерии, танков и самолётов. Но мы героически дрались… до последнего патрона. Потом, мы отступили…

Здесь он, тяжело вздохнув, выдержал короткую паузу и вновь продолжил.

– Затем, мы чуть не попали в окружение под Смоленском. О! горячая, надо вам доложить, вышла драка! Всюду бомбы, пули свистят… небо заволокло дымом. В общем, ничего не видно. Но мы решили стойко держаться до последнего… Однако, в конце концов, отступили…

Ветеран не спеша отхлебнул чаю, после чего, вернулся к своим воспоминаниям.

– Но то, что было под Москвой, трудно поддаётся описанию, это был настоящий кошмар: фашист прёт, наседает буквально со всех сторон. Давит, одним словом… Но и мы – не на жизнь, а насмерть – вросли в окопы и ни в какую! Вот умрём тут и – всё! В общем, в этом сражении мне оторвало руку, и меня переправили в госпиталь…

В этот момент, с задних рядов доносится реплика одного из фронтовиков:

– Хорошо, что тебя ранило под Москвой: иначе, ты их так, похоже, до самой Бухары приволок бы за собой…

Бусинка тридцать первая – Бухарские зарисовки

Уроки этикета

Так уж судьбе было угодно, что молодую девушку из традиционной бухарской семьи, выдали замуж за тюрка-степняка.

Через положенное время, согласно местному обычаю, родители невесты собрались навестить свою дочь. Единственную бабушку, находящуюся в преклонном возрасте, решено было взять с собой. Наконец, преодолев немало трудностей и перипетий, гости добрались до глухого посёлка, расположенного в бескрайних просторах казахстанских степей, на окраине бывшего бухарского эмирата.

Не избалованные столичным этикетом хозяева, приняли сватов «по-спартански», сдержанно и просто, разостлав прямо на земле длинный дастархан, заставленный скудной снедью, состоящей – в основном – из плоских лепёшек и фруктов.

По традиции, невестка должна научиться принимать гостей. И первые уроки в этом деле, обязана преподать свекровь. Почтенная старушка, воспитанная в аристократических условиях бухарского быта, деликатно склонила голову, ожидая услышать привычную сладкоголосую трель, нежные воркования и ласковые наставления новоиспечённой родительницы. Однако, в следующую секунду, чуть не подпрыгнула на месте, заслышав странный и пугающий окрик.

– Кулувны джув! – отрывисто обратилась свекровь к невестке в грубом приказном тоне.

– Мастурахон! Ин чи гуфт? (тадж. «Мастурахон! Что она такое произнесла?») – тревожно обратилась старушка к своей дочери, с испугом озираясь на хозяйку дома.

– Дастата шўй! («Вымой руки!») – перевела на таджикский язык дочь.

На что, изумлённая бабушка едва пролепетала:

– О ин тў намегўн-ку… («Но ведь, так не говорят…") – и, словно переносясь в своё прошлое, нежно прощебетала, демонстрируя классику: – О бачекам, да?онакам! Бед, дастакотона мешўем… («О дитя моё, сладкое! Пройдёмте, вымоем Ваши рученьки…")

Приметы конца

Остатки «недобитой бухарской интеллигенции», устроившись в уютной московской квартире, взволнованно обсуждают текущее положение дел на родине. Хамза, в отличие от своего сдержанного и умудрённого жизненным опытом собеседника, в силу своего импульсивного характера, склонен к чрезмерной драматизации событий и паникёрству. При этом, всякий раз, получив очередную новость (а они – как правило – имеют тенденцию ухудшаться), он в ужасе хватается за голову и, обращаясь к другу, задаёт один и тот же вопрос:

– Шавкатжон, о ина охираш чи мешудаги бошад, а?! (Шавкатжон, чего же нам в конце ожидать-то, а?!)

В смысле: «если сейчас так плохо, каково же будет, когда наступит конец?»

На что товарищ невозмутимо выдаёт:

– О шуд ку! Кор нест, пуль нест, к#токам нест: бо аз ин ку?о?! (Так ведь, он уже наступил! Работы нету, денег – нет, ни х## нету: куда уж, дальше-то?!)

Велик и могуч

В середине 60-х годов прошлого века, бухарским облисполкомом управляла неординарная личность, которого звали Хамро-Махмуд.

Несмотря на несомненный организаторский талант и прочие качества советского руководителя, у него был один существенный недостаток – он плохо ладил с русским языком.

Например, будучи в Ленинграде, он здорово ошарашил кассиршу, обслуживающую депутатскую кассу, бросив ей:

– Мне два бляд нужен, срочно. Дай!

Чуть позже прояснится, что речь шла о железнодорожных билетах…

В другой раз, наоборот, когда одна высокопоставленная особа из Москвы прилетела с какой-то проверкой в Бухару, сильно простуженный Хамро-Махмуд встретил её в своём кабинете, с ходу «уложив» гостью следующей репликой:

– Извините, раздевайтесь, ложитесь: я немножко – проститутка…

А в московской гостинице, после душа, он долго не мог найти собственный номер, стучась ко всем подряд и выясняя: – Простите, Хамро-Махмуд тут живёт?

Бусинка тридцать вторая – Восточные байки

Случай в маршрутке

Для ускоренного обслуживания пассажиров маршрутного такси, бухарские водители нанимают себе в напарники друзей или родственников. Последние, как правило, располагаются в общем салоне, где и производят непосредственные расчёты с пассажирами.

На очередной остановке, в машину садятся две женщины: пожилая свекровь и молоденькая невестка. Причём, невестка садится на единственное свободное место сзади, а свекровь – рядом с шофёром, с которым тут же расплачивается за проезд.

Затем, оборачиваясь назад, кричит на весь салон:

– Келинмулло! Бо аз акиб на тед – ман аз пеш додам! (Невесточка! Не вздумай давать сзади – я уже спереди дала!)

Внезапно наступившая пауза длится пару секунд, после чего, громкий хохот сотрясает всю маршрутку.

Хайри

Мои родственники, считают меня наивным простофилей, которого запросто можно обвести вокруг пальца.

– Ну как можно быть таким доверчивым? – стыдит меня мой брат, прознав об очередной истории, где я вновь оказался одной из главных одураченных фигур. – Ведь, ты же родился и вырос в регионе, где чуть ли не каждый второй является прирождённым психологом, а?

– Значит, я из числа «первых»… – горестно заключаю я.

В один из приездов, решил пройтись по центру города. Иду себе не спеша, глазею по сторонам и не перестаю удивляться: буквально всё настолько изменилось, что от прежней, милой моему сердцу Бухары, кажется, не осталось и следа.

Вдруг, прямо на меня, широко растопырив в стороны руки, медленно надвигается молодой человек. Широкая улыбка озаряет его лицо.

– И-и-и! Кия дида истодем?! («И-и-и! Кого я вижу?!»)

Мне ничего не остаётся, как улыбнуться ему в ответ: совсем не хочется прослыть окончательным мерзавцем, который напрочь забыл своих старых друзей. Я останавливаюсь и, сохраняя идиотскую улыбку, виновато вопрошаю:

– Мебахшед: Шумо ки? («Простите: кто Вы?»)

– Иби-и! (междометие, выражающее в данном случае высшую степень удивления, окрашенное оттенком упрёка) На шинохти ми, мана?! («Не узнал меня, что ли?!») – и, бросившись в объятия, начинает всячески тискать и лобызать, как не видевшего лет сто, своего близкого родственника.

– Не… («Нет…") – приходится смущённо сознаться, продолжая, впрочем, ещё по инерции похлопывать своего собеседника по плечу.

– О ман Хайри, ку!! («Да ведь, это я – Хайри!!») – восклицает он, искренне изумляясь непростительной забывчивости.

– А-а… – соглашаюсь я неубедительно, ещё более напрягаясь и… не припоминая среди близких и знакомых человека с подобным именем. Меж тем, он изрядно терзает моё лицо своей грубой небритой щетиной.

– Чи ту? На?з ми? Бача?о, хонабудаго? Тин? ми ?аммеш? («Как ты? Хорошо? Дети, домашние? Всё ли нормально?») – сияет он, радостно разглядывая меня, словно пытается выяснить – насколько я изменился за это время.

– ?а, рахмат… тин?. («Да, спасибо… всё нормально») – смущённо ответствую на принятые по обычаю расспросы, ругая самыми последними словами свою никудышную память. Тем не менее, где-то глубоко внутри затаилось и не проходит лёгкое подозрение: прослыть наивным дурачком тоже малоприятно…

Внезапно, товарищ сам окончательно рассеивает все сомнения, слезливо выдав мне:

– Э-э, да?онакам… Як сўм те! («Э-э, дорогой… Дай рубль!)

Неприятный разговор

У моего брата есть очень забавный импульсивный товарищ, который не совсем хорошо ладит с современной техникой, а потому своеобразно воспринимает информацию, исходящую с мобильного телефона.

Иногда, данный факт даёт брату повод – лишний раз поиздеваться.

Он незаметно звонит рядом идущему другу и, когда тот от неожиданности впопыхах пытается достать свою трубку, моментально даёт «отбой». Так повторяется раз пять.

Издёрганный и обезумевший приятель нервно копошится в многочисленных кнопках, пытаясь понять – в чём же, тут дело? Его растерянный и жалкий вид не может не вызвать улыбку.

Естественно на табло всякий раз высвечивается одна и та же информация – «непринятый разговор».

– ?а, ?ўра?он: ки вай? («Что такое, дружок: кто это?») – с невозмутимым выражением на лице, заботливо справляется мой брат.

– Намедонам, Шўхратжон: ким-кадом «неприятный разговор», онеша об барад! («Не знаю, Шухратжон: какой-то «неприятный разговор», мать её, раз эдак!) – выдавливает вконец измученный товарищ, ничего не соображая и тупо уставившись на трубку.

В этот момент мобильник вновь издаёт свою сумасшедшую трель. Приятель неожиданно вздрагивает и вскоре, узнав по голосу свою дочь, не давая высказаться последней, раздражённо перебивает, скороговоркой выплёскивая на ничего не подозревавшего ребёнка весь накопившийся внутри пар:

– О Шойи, бачем: ин катар «тир-пир, тир-пир» телефон дачи мекуни?! («Шойи, доченька: ну к чему столько раз „тир-пир, тир-пир“ теребить меня?!»)

Бусинка тридцать третья – Костыль

Полупустыня на севере бухарской области. Фото автора.

Взрыв лопнувшей камеры нарушил знойную тишину Устюрта, возвестив о беде.

Гружёный КамАЗ прополз по инерции ещё несколько метров по раскалённому песку и остановился.

– П#здец – «приехали»… чуть слышно выматерился Роман и заглушил мотор.

Случилось то, чего он больше всего опасался.

«Сейчас они появятся» – мгновенно промелькнуло в мозгу.

Не мешкая более ни секунды, он быстро выскочил из кабины и, убедившись, что машина и в самом деле напоролась на тщательно замаскированный «костыль», торопливо кинулся доставать продукты.

– Живо, домкрат и ключи! – скомандовал он на ходу своему помощнику. – Ни на что не отвлекайся: мы должны как можно скорее управиться!

Напарнику – молодому мальчишке, лет двадцати – не было необходимости повторять дважды: по интонации своего наставника он сразу сообразил, что случилось нечто очень неприятное. И, несмотря на то, что суть произошедшего оставалась для него до конца неясной, уточнять детали не стал. Шустро захватив с собой тяжёлый мешок с инструментами, он соскочил с подножки и принялся за работу, усердно пыхтя и копошась под лопнувшим колесом.

Тем временем, Роман уже достал пару бутылок водки, паяльную лампу и принялся открывать банки с тушёнкой.

Наконец, боковым зрением он засёк, как из-за бархана сначала появилась одна голова, а спустя минуту, с противоположной стороны нарисовался ещё один силуэт казаха.

«И откуда они неожиданно возникают, когда ни единой души кругом не видно?! Словно черти из земли.» – бывалого шофёра всегда изумлял этот факт.

– Будь проклят тот день, когда я сел за эту баранку! – выругался про себя Роман.

Подобная мысль посещала его всякий раз, когда случалось попадать в неприятные шофёрские ситуации. Вот и сейчас: на какие-то доли секунды его сознание перенеслось в те далёкие 60-е годы, когда он – молодой, полной энергии и готовый «свернуть горы» – пришёл после армии в автоколонну, чтобы стать водителем большегрузных машин.

Это было время лириков-романтиков, когда будущее рисовалось в радужном свете; когда молодёжь, воспитанная на фильмах-вестернах, вроде «Лимонадного Джо» и «Великолепной семёрки», находилась во власти мужественных и справедливых идеалов; жаждала приключений, была полна азарта и известной доли авантюризма; наконец, когда ещё не было такого слова, – «дальнобойщик»: вместо него, в обиходе шоферов ходил подзабытый, теперь уже, термин «поливной»…

Воспоминания незаметно перенесли его в детство, заставив вспомнить свою родную школу Ленина и близких ему учителей. На преподавателей Роману и в самом деле сказочно повезло.

Вообще-то, если строго следовать фактам, то звали его не Романом, а Рузи. Созвучное русское имя укрепилось за ним вскоре после того, как он пошёл в «русскую» школу и в этом не было ничего необычного.

Хулиганистый, но очень любознательный мальчик, с самого начала явил свои незаурядные способности, хотя и не отличался особой усидчивостью и прилежным поведением. Он рос этаким баловнем судьбы, которому многое прощалось за его наблюдательный цепкий ум и несвойственную для его раннего возраста житейскую рассудительность. Ему поразительным образом удавалось с первого раза усваивать новый учебный материал, который прочно оседал у него внутри. Мальчик как губка впитывал в себя не только школьные, но жизненные уроки. Последние окажут ему впоследствии неоценимую услугу, за что к нему ещё в раннем возрасте прикрепится уважительная приставка «Ака», означающая как «старший и умудрённый жизненным опытом брат».

Учителя ему прочили институтское образование, однако он, следуя своей внутренней интуиции, выберет для себя иной путь, полный романтики и приключений, который с лихвой заменит ему не один университет. И пусть, порой, он горько будет сожалеть о совершенном выборе, но, если быть честным до конца, то он ни за какие коврижки не променял бы свою судьбу, случись – всё начинать сначала. Ибо, только благодаря выбранной профессии, Ака-Рузи в полной мере сумеет познать и полюбить этот странный и удивительный мир, во всём его многообразии.

Только тут, находясь в постоянных путешествиях и контактах, сталкиваясь с различными типами и характерами, его внутренний духовный багаж наполнится тем богатым жизненным материалом и опытом, который не снился никакому профессору или доценту. И – чего, там, греха таить – довольно часто это интеллектуальное превосходство, выражающееся, прежде всего, в более глубоком изучении психологии человека, будет давать ему, иногда, повод для нарочито скромного, но подчёркнутого бравирования в среде таких же, как и он, но менее образованных водителей: мол, чего уж тут с нас возьмёшь – мы всего-навсего простые шофера. Подобное тщеславие, вероятно, компенсировало некий моральный ущерб, который так свойственен многим действительно талантливым людям, волею судьбы избежавшим стен высших учебных заведений.

За свою многолетнюю практику он насмотрелся всякого, а потому был готов к любым жизненным коллизиям, грамотно и верно оценивая сложившуюся обстановку и, с учётом обстоятельств, находя выход практически из любой нестандартной ситуации.

Вот и сейчас, возвратившись в действительность, он покрепче стиснул зубы и, набросив на лицо маску спокойствия и невозмутимости, приготовился к очередному поединку.

К этому времени, уже с пяток казахов топталось возле машины, молча присматриваясь к копошившемуся под колесом молодому водителю. Тот невозмутимо продолжал свою работу, свято памятуя наказ своего наставника: «ни в коем случае, не пытаться заговаривать первым, а уж тем более – не проявлять признаков возмущения».

Ещё свежа была в памяти история, приключившаяся с предыдущим напарником Романа.

Тогда машина «по уши» завязла в грязи, и для того, чтобы её вытащить, им пришлось почти полдня изрядно помахать лопатами, прорывая длинную траншею и присыпая её сухой землёй.

В самый разгар напряжённой работы неожиданно сзади возникла машина и стала настойчиво сигналить. За рулём сидел молодой и уверенный в себе казах. И хотя, бедственное положение безнадёжно застрявшего КамАЗа было, что называется, налицо, упрямый дитя степи ни в какую не желал объезжать: ему непременно хотелось проехать прямо. А потому, он упорно не снимал руку с клаксона, действуя на нервы и испытывая последнее терпение несчастных водителей.

И тут, несмотря на многочисленные предостережения более опытного наставника, молодой помощник не выдержал и, выдернув наглеца из кабины, хорошенько врезал ему в ухо. Тот взвизгнул, мигом запрыгнул в свою машину и исчез…, чтобы через полчаса вернуться с целой ватагой своих соплеменников.

В тот раз, только неимоверные дипломатические усилия Ака-Рузи, позволили сохранить молодому человеку жизнь. Можно сказать, ему здорово повезло: его всего лишь изрядно попинали, сломав пару рёбер и отбив внутренние органы…

На этот раз, они, молча, наблюдали за водителем, словно чего-то выжидая. Впрочем, времени у них было предостаточно.

Наконец, когда всё было готово, Ака-Рузи, подойдя к «группе товарищей» и безошибочно вычислив среди них главаря, улыбнулся ему и жестом пригласил к импровизированному столу. На какую-то долю секунды «старшОй» опешил от такой учтивости и гостеприимства, но, быстро совладав с собой, неторопливой и вальяжной походкой направился в сторону халявы. Остальные покорно двинулись за вожаком.

Суровые законы знойной пустыни учат человека экономии своих ресурсов: они заставляют человека быть скупым на слова и лишние движения. Потому, многое здесь понятно без слов.

Ака-Рузи разлил по пиалушкам водку, пододвинул поближе к атаману миску с разогретой тушёнкой и, подняв свой стакан, ещё раз дружелюбно улыбнулся хозяину пустыни. Тому невольно пришлось скривить в ответ некое жалкое подобие улыбки. Не чокаясь, компания, молча, опрокинула содержимое вовнутрь. Жидкость мгновенно растеклась по всему телу, приятно обжигая внутренности, после чего старшОй удовлетворительно крякнул и слегка подобрел. Это не ускользнуло от опытного взгляда водителя: сейчас во что бы то ни стало необходимо выиграть время.

После второй стопки вся шайка дружно зачавкала, игнорируя предоставленные ложки и макая грязными ручищами хлеб в миску с тушёнкой. Главарь же, наоборот, откинувшись спиной к заднему колесу КамАЗа и постучав своей длинной палкой по борту, повернулся к Роману.

– Ня у?! («Что это?!») – коротко бросил он по-казахски, подразумевая груз, находящийся в кузове.

– Карам! – моментально ответил по-таджикски Ака-Рузи, давно ожидавший этого вопроса. Впрочем, русское «капуста», вряд-ли вызвало бы иную реакцию у степняка.

– Ня у?! – вновь мяукнул казах, на этот раз, имея ввиду «что означает сие слово?»

В ответ, шофёр достал из кабины заранее приготовленный кочан капусты и протянул его вожаку.

Тот поморщился и заметно сник: уголки его губ грустно опустились вниз. Он разочарованно окинул взглядом своих собратьев и коротко сплюнул в песок: не такого улова они ожидали.

Мельком бросив взгляд в сторону копошившегося под колесом помощника, Ака-Рузи вновь наполнил пиалушки.

Теперь, самое главное – не давать повода для раздражения.

Исколесив по Устюрту десятки тысяч километров и хорошо изучив дикий и необузданный нрав местных жителей, он прекрасно разбирался в тончайших нюансах их психологии, зная – где, когда, что и как следует говорить, дабы свести к минимуму возможный конфликт. И, тем не менее, всякий раз, напряжение ни на миг не отпускало его, поскольку никто не мог ручаться за то, что меланхоличное внешнее спокойствие степняка не сменится в следующую секунду непредсказуемым взрывом эмоций, с вытекающими последствиями.

Прошедший нелёгкую школу жизни, Ака-Рузи достаточно трезво смотрел на жизнь. Впитав ещё со школьной скамьи интерес к географии и истории, страсть к далёким странам и путешествиям, он старался одинаково уважительно относиться к любому народу, понимая, что только открытость и принятие другой культуры способно по-настоящему расширить кругозор человека, возвышая его как в нравственном, так и в любом другом отношении. Во время своих многочисленных поездок, он любил размышлять над увиденным, над жизнью, над собой. А потому, очень скоро пришёл к выводу, что нет предела совершенствованию на пути к достижению того идеала, который лежит в основе мировых общечеловеческих ценностей.

Не имея привычки – делить, кого бы то ни было, по расовому или национальному признаку, он прекрасно был осведомлён в том, что хороших и плохих людей хватает всюду, среди любого народа. И, всё же, к степным казахам не мог скрыть своего неприятия. Несмотря на то, что среди его друзей было немало казахов. Один, из которых, так разъяснил Роману, имея ввиду своих степных «собратьев»:

– Понимаешь, это не человек, это – инвалид.

Впрочем, Ака-Рузи и сам уже давно пришёл к этому выводу. Он понимал: призывать их к совести, обращаясь к гуманности и так далее, было равносильно попытке – объяснить каннибалу, что питаться людьми – нехорошо. А потому, он был далёк от того, чтобы витать в облаках надуманных идеалов, а достаточно прочно, обеими ногами твёрдо стоял на земле и без розовых очков смотрел на реальность, фиксируя всё то, что ежедневно преподносила ему жизнь.

Обижаться на людей, с самого рождения лишённых социальных прав, брошенных властями на произвол судьбы, оторванных от цивилизации и не видевших вокруг себя ничего, кроме лошадей, верблюдов и бескрайней степи, было, по меньшей мере, неразумно. Это Роман понимал.

Несмотря на малообразованность и отсутствие элементарной культуры, казах чувствовал себя настоящим господином этих бескрайних просторов, испытывая, при этом, совершенно неприкрытую гордость. Надменно задрав голову кверху, подперев свои кулачища в бок и выставив одну ногу чуть вперёд, он самодовольно притоптывает носком по песку, всем своим видом ясно давая понять – кто тут истинный хозяин земли и положения.

Романа этот «артистизм» давно уже не только перестал бесить, но даже и не вызывает улыбку. Он успел насмотреться всяко-разного. Мозг только автоматом фиксирует характерные сценки и картинки, за каждой из которых скрыта целая философия.

Ака-Рузи вновь незаметно бросает взгляд в сторону помощника и удовлетворённо отмечает для себя, что работы осталось примерно с полчаса. Надо протянуть совсем немного!

Не раздумывая ни секунды, он забирается в кабину, откуда достаёт ещё одну банку тушёнки и пол-литра водки. Вся компания в задумчивости смотрит на то, как жидкость из узкого горлышка переливается в фарфоровые пиалы. Эта музыка действует на них гипнотически завораживающе. Вскоре миска вновь наполняется разогретой с помощью паяльной лампы тушёнкой и, порядком разомлевшим «Робин гудам» не остаётся ничего, как снова продолжить пиршество.

«Странно, – усмехнулся про себя Роман, – жертва угощает своих обидчиков. Сказать кому – не поверят».

Он понимает, что со стороны ситуация выглядит довольно забавной. Но только не для него. Ему хватило ума и терпения, не возмущаться с самого начала. Уж, кто-кто, а он не станет делать этого, поскольку прекрасно осознает, что пойди он этим путём, и хлопот не оберёшься: они только и ждут такого поворота событий. Ничего не поделаешь – кушать хочется всем. Это их «хлеб» и против этого никуда не попрёшь.

«Костыль» – это их собственное изобретение, позволяющее им найти себе пропитание. Этот огромный гвоздь-штырь служит для того, чтобы накрепко прикреплять рельсы к шпалам, однако казахская смекалка нашло им совершенно иное применение: его искусно маскируют в колее, присыпав слегка песком и… остаётся только ждать, когда жертва сама приплывёт тебе в руки.

Бескрайнее плато Устюрт раскинулось на сотни километров, где никаких ориентиров не видно. Кроме железнодорожного полотна и редких КаэСов – компрессорных станций, перекачивающих газ, которые расположены через каждые сто вёрст. Днём «поливные» едут, держась железнодорожной ветки, а ночью единственным ориентиром для них служит ночное небо. Иногда, более опытные водители, пытаясь сократить свой путь, ради экономии топлива, игнорируют железную дорогу, полностью «переключившись» на проверенные временем старые методы – солнце, звёзды и луну.

Роману известны случаи, когда даже бывалые шофёра сбивались с пути, плутая в безжизненной пустыне и загоняя себя в тупик, совершали огромные «спирали», теряясь в песках и оставаясь один на один с нещадно палящим солнцем. В конце концов, одних неудачников находили с помощью вертолёта, а иных – ждала ужасная кончина от жажды и знойной жары.

Со временем, от юношеского азарта, максимализма и романтики не останется и следа: авантюризм и страсть к приключениям уступают место мудрой осторожной сдержанности и умеренному взвешиванию обстановки при принятии очередного решения. Такова суровая жизнь…

Небрежный жест главаря шайки, заставил Романа прервать свои размышления. Казах постучал длинной палкой по борту машины, давая понять, что он не возражает против того, чтобы его угостили.

Водитель послушно вытащил из кабины пару кочанов и положил их перед атаманом. Однако, тот, удивлённо вскинув свои белёсые брови, недовольно зарычал в третий раз:

– Ня у?!

Роман инстинктивно догадался: на сей раз, данная фраза была наполнена следующим смыслом: «Обижаешь! Наполни мне целый мешок!»

Подобная наглость чуть не рассмешила Ака-Рузи. Вряд ли, этот обыкновенный овощ является тем стратегически важным продуктом, без которого «хозяин пустыни» не проживёт? Интересно, однако, было проследить за логикой разбойника: «Пускай, хоть и капуста, пускай, мне она и даром не нужна. Но взять её необходимо как можно больше. Как – дань, как плату за проезд через мою территорию!»

Ни слова не говоря, Ака-Рузи поднялся в кузов, где доверху наполнил мешок этим нехитрым товаром.

Тем временем, помощник закончил свою работу. Он наскоро собрал все инструменты и стоял в ожидании, стараясь скрыть своё волнение.

Наконец, главарь нехотя встал. Остальные, как по команде, последовали его примеру, преданно глядя в глаза своему господину. Скажи он им в эту минуту «фас!», и они как зомби, не задумываясь, растерзали бы «незваных гостей». Однако, видать, остатки благоразумия ещё не окончательно покинули старого атамана и потому он, подойдя поближе к гостеприимному водителю, только пристально и изучающе уставился на него, словно удав, гипнотизируя свою жертву. Ака-Рузи внешне спокойно выдержал этот сверлящий взгляд. О-о! Как он до боли был ему знаком! Ещё бы: этот многозначительный молчаливый взгляд, говорил многоопытному шофёру о многом! Про этот взгляд он мог бы написать целую книгу.

Прошли не более десяти секунд, которые показались Роману вечностью.

По истечении которых, ему стало ясно, что сегодня судьба над ними сжалилась и пощадила…

– Ну что – здОрово струхнул?! – впервые за всё это время, от души рассмеялся Ака-Рузи, обращаясь к своему молодому помощнику, когда они отъехали немного от того злосчастного места. – Не ссы, Петруха: я и сам порядком пересрался. Но мы выкрутились, переиграли их и выжили! Слышишь, – вы-жи-ли! – произнёс он по слогам и весело подмигнул впавшему в расстройство напарнику.

Столь долгожданный рокот урчащего мотора вновь заполнил приятной сердцу мелодией кабину КамАЗа, возвратив угасший было интерес к жизни.

– Не боись: завтра – дай Бог – доберёмся до Кульсары, а там опять ты увидишь асфальт! – приободрил молодого парня Ака-Рузи. – Там тебя будут ждать «белые шаровары» и красивые «ночные бабочки»! Да, дорогой мой, мы – шофёра – калифы на час! И такова наша судьба!

«Как мало, оказывается, нужно человеку для счастья!» – с удивлением констатировал для себя Роман.

«Нет, что ни говори, а жизнь прекрасна! – радостно подумал он, глядя на скатывающий к горизонту остывающий огненный шар. – Боже мой! Как хорошо, что я не пошёл в своё время в институт и выбрал именно эту дорогу!»

Приподнятое настроение и предстоящий отдых, сулящий кучу положительных эмоций и впечатлений, вернули его к жизни, позволив ему вновь почувствовать вкус свободы! Он знал: граната дважды в одну и ту же воронку не попадает. «Чёртов костыль» остался далеко позади. А впереди…

И, несмотря на то, что на сотни вёрст окрест, куда ни кинь взгляд, распростёрлась безжизненная степь, с её выжженной и скудной растительностью, Роману, почему-то, верилось, что там, впереди их ждёт только самое хорошее, самое светлое и самое радостное. Впереди может быть только счастье и никак – по-другому. А иначе – для чего существует на свете жизнь?

Российский цикл

Бусинка тридцать четвёртая – Буревестник

«Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет буревестник, чёрной молнии подобный….

(М. Горький «Песня о буревестнике»)

В середине ноября 1982 г. я впервые оказался в Ленинграде. Незадолго до этого не стало Л. Брежнева…

Так уж вышло, что в феврале 1984 года мне вновь довелось, очутиться на брегах Невы. На сей раз, буквально за два-три дня до моего приезда, умирает Ю. Андропов.

Мой друг, встречая в аэропорту и радостно тиская:

– Господи, Голибушка! Ты бы почаще к нам приезжал…

Бусинка тридцать пятая – Потомок русичей

худ. В.Васнецов «Богатыри»

Было это много лет тому назад. Ко мне в гости, проживающему уже в России, в Ленинграде, приехали мои студенческие друзья-земляки из Бухары – просто, навестить товарища.

Это уже сейчас, задним числом, когда межэтнические и межнациональные конфликты достигли своего апогея, я вдруг осознаю, что все мы были совершенно разных национальностей: один – кореец, другой – татарин, третий – таджик. Но это так, к слову.

Встречаю я, значит, их в аэропорту «Пулково», нанимаем такси и едем к нам домой. В машине, помимо старого прожжённого таксиста-питерца, оказалась попутчицей ещё и старенькая бабушка – «божий одуванчик», которая за все время пути не проронила ни единого слова.

Надо отдать должное моим друзьям – восточное воспитание, впитанное кровью с молоком, не замедлило сказаться даже здесь, несмотря на то, что от дома их отделяли тысячи километров.

Проявилось это, прежде всего в том, что прекрасно зная, – как я рад их приезду и какой приём ожидает их дома (с соответствующим, положенному случаю, количеством спиртного и так далее), они, скромно опустив глаза, стали вполголоса застенчиво оправдываться и бормотать о Востоке, о традициях: мол, ты ведь, прекрасно знаешь, как принято встречать гостей – достаточно всего лишь чаю и сладостей… ну и прочее, в том же духе.

Понятное дело, люди, воспитанные в традициях восточного гостеприимства, никогда и нигде не позволят своим вольным или невольным приездом обременять жизнь тех, к кому они едут. Дабы избежать всевозможных взаимных извинений и прочей учтивости, принятых на Востоке, с сопутствующими данному случаю «книксенами» и «реверансами», я вдруг выпалил, ставшую впоследствии знаменитой, фразу:

– Ну, это у вас так принято. А у нас – у русских…

Наш многоопытный водитель, от таких слов, чуть не врезался в столб, находившийся далеко на обочине дороги, а бедная бабулька ещё долго не могла прийти в себя, всю оставшуюся дорогу периодически оборачиваясь на заднее сиденье и убеждаясь в том, что мои черные усы и густая борода никуда не исчезли.

Бусинка тридцать шестая – Родственные души

ПО «Ленбытхим», Ленинград, 1985 г. Фото из архива автора.

Перебравшись окончательно из Благородной Бухары в «колыбель революции», я сразу же попал к… эмиру бухарскому. Вернее, не к самому «угнетателю и притеснителю простого трудового народа» (ибо к тому времени он уже почил в бозе, в приютившем его Афганистане), а в его дом, что был расположен по адресу Кировский (теперь уже – опять – Каменноостровский) проспект, дом 44б. Больше известный питерцам, как Дом эмира Бухарского, построенный в 1913 году по проекту С. С. Кричинского для эмира Бухары Сеид-Мир-Алим-хана.

Правда, попал я туда не сразу.

Предприятие «Ленбытхим» было не маленьким: его производственные корпуса и конторы были раскинуты по всему городу. Поначалу я работал в главном здании, которое располагалось на улице Черняховского, совсем рядом с Сангальским садиком, названным почему-то садом Фрунзе. До большевистского переворота, этот садик с прекрасным особняком принадлежал крупному русскому промышленнику не то полу-французского, не то полу-немецкого происхождения Францу Карловичу Сан-Галли (1824—1908) – почётному гражданину Санкт-Петербурга.

Особой гордостью и украшением этого сада являлся фонтан-скульптура «Рождение Афродиты» (автор проекта Иван Горностаев), который встречал вас у входа, едва вы переступали его порог сквозь изящную ажурную литую ограду, со стороны Лиговки. Я помню, как каждое утро, проходя через сад, любовался этим творением. Однако, по заведённой в нашей стране, с известных времён, традиции, на пороге третьего тысячелетия, эту композицию, по-русски говоря, кто-то просто-напросто сп… спрятал. Народ, конечно же, возмутился и власти вроде бы пообещали вернуть на место копию. Надо бы сходить и глянуть – может быть, греческая богиня и впрямь возродилась по-новой?

А потом наш отдел научно-технической информации перевели поближе к проектировщикам, то есть на Кировский проспект, где нам выделили приличный по размерам кабинет-мастерскую, где мы с утра до вечера разрабатывали этикетки для различного рода «пемоксолей», «пемолюксов» и прочей дребедени бытовой химии.

От былого величия дворца, частично сохранилась лишь чудесная лепнина на потолках, позволяющая судить о размерах помещений. В советский период, как и полагается, каждое такое помещение было пролетарски поделено на четыре-пять новых, с помощью искусственных перегородок. Как говорится «и овцы целы, ну а волков ещё в 17-ом прищучили».

И всё равно, по сравнению с тесными каморками на Черняховской, тут несомненно был «рай»: высокие светлые потолки, украшенные великолепными розетками и восхитительной лепниной, с заметным преобладанием восточных мотивов, огромные старинные камины с редкими дивными остатками изразцов, большой холл, одним словом, невероятный простор.

Я был рад, что наконец-то порвал со своим грязным прошлым (эти бесконечные пьянки в «Интуристе», шальные деньги, постоянный риск угодить за решётку, и вдобавок, дурацкие и никому не нужные отчёты и встречи с «товарищами» из бдительных органов), что заживу теперь свободной вольной птицей, в прекрасной дружественной компании таких же жизнерадостных людей, как и сам.

А коллектив, надо отметить, и в самом деле попался дружный. Но самое интересное, выяснится чуть позже, когда мы тесной компанией сядем дружно отмечать мой день рождения. Перебрав с шампанским чуток лишнего, мой непосредственный шеф наклонится ко мне и доверительно шепнёт на ухо:

– А ведь, мой дед состоял личным шофёром при бухарском посольстве и очень возможно, что катал самого эмира Алим-хана.

Такими сведениями в советское время хвастаться было небезопасно.

– Вы шутите, Юрий Иванович… – не поверил я словам начальника.

– У нас где-то дома, в семейном фотоальбоме хранится даже фотография. Надо будет поискать.

Надо ли описывать моё изумление? История настолько тесным образом переплелась с современностью, что я вдруг почувствовал себя её неотъемлемой частью. Моё сердце затрепетало от радости.

«Боже мой! – подумал я про себя, витая на седьмом небе от счастья. – Вот она, оказывается, какой восхитительной может быть, эта самая жизнь! Интересные люди, невероятные истории, удивительные биографии и куча новых друзей! А я всё – деньги, деньги, деньги… Ну, не дурак, а? Как хорошо, что всё это осталось в прошлом и так далеко отсюда. Эти навязчивые „леониды ивановичи“, объяснительные записки, идиотские пароли… Слава Богу, тут я вдохну свежий воздух и заживу – пусть хоть и не такой беззаботной – но, зато, нормальной человеческой жизнью…»

Внезапно зазвонивший телефон прервал мои размышления.

– Это тебя. – передал мне трубку начальник.

– Да, я слушаю!

– Поздравляю Вас с днём рождения! – бархатным баритоном прозвучал на том конце трубки неизвестный мне мужской голос.

– Кто это? – не понял я.

– Вам привет от Леонида Ивановича! Надеюсь, Вы не успели забыть нашего общего товарища?

Нечто странное и непонятное оборвалось у меня в груди и с силой ухнуло вниз. Что-то сильно сдавило грудную клетку. Секунды две или три длилось молчание с обеих сторон.

– Чего Вам от меня надо? – хрипло выдавил я наконец.

– Да ничего особенного – поспешил успокоить меня мой новый «товарищ», быстро смекнув, по моему ответу, что я не собираюсь стать ещё одним Исаевым или Кузнецовым. – Я только хотел передать Вам от него небольшой презент.

– Спасибо, мне ничего не надо – сдержанно ответил я, почувствовав, как сильно затекают ноги.

– Ну, тогда – как знаете. – разочарованно произнёс незнакомец и игриво произнёс на прощание: – Я ещё Вам позвоню.

Я опустил тяжёлую трубку на рычаг аппарата и, вытерев со лба выступившие капельки пота, устало плюхнулся в кресло: «Да-а… от них, бл#ть, и на Луне не скроешься…»

– Кто там был? – заботливо осведомился Юрий Иванович, подступив с очередным бокалом искрящегося напитка.

– Да так… дальние родственнички… решили поздравить.

Бусинка тридцать седьмая – Натюрморт с самоваром

Натюрморт с самоваром. Неизвестный художник. Фото автора.

В 1987 году, мы вынуждены будем съехаться с моей тёщей, променяв две небольшие квартирки на одну большую в центре. Естественно, это событие необходимо следовало отметить. Среди прочих знакомых, я счёл необходимым пригласить на новоселье также и своих коллег по работе: Несиса и Шульмана.

Геннадий Ефимович – очень обаятельный, эрудированный, высокообразованный и симпатичный мужчина – с первых же минут нашего с ним знакомства покорил меня буквально всем: эдакий высоко рафинированный интеллигент, с импозантной внешностью, чрезвычайно опрятный и подчёркнуто вежливый, он излучал из себя неподдельное и искреннее дружелюбие. Кроме того, обладая врождёнными светскими манерами и грамотно поставленной речью, он совершенно естественно очаровывал своей галантностью дам и располагал к себе собеседника приятным обхождением и мягким нравом. Трудно сказать, чем я ему, в свою очередь, приглянулся, но очень скоро наши отношения переросли в дружбу.

Несису давно хотелось взглянуть на то, как я обустроился. Однако, он, как всякий воспитанный человек, прекрасно отдавал себе отчёт в том, что без подарка ходить в гости неприлично.

И тут ему пришла гениальнейшая идея: «Галиб-то, кажись, увлекается живописью!»

А в кладовке, как раз, давно пылился студенческий этюд одной из его учениц, которая баловалась на досуге малеваньем. Правда, он был без рамы. Но, с другой стороны, это даже лучше: новый хозяин сам подберёт себе по вкусу подходящую раму.

«Как хорошо, что я его не выкинул!» – похвалил себя Геннадий Ефимович, когда они, войдя с Леонидом Евгеньевичем в нашу парадную, поднялись по лестнице и уткнулись в дверь нашей квартиры.

– А я тебе приготовил сюрприз: гляди! – ошарашил меня с порога гость, извлекая из-за спины «шедевр», на котором был изображён обычный натюрморт.

Сразу бросалось в глаза, что работа ученическая. Более того, эта кричащая синяя вазочка (сахарница?) на фоне выдержанного в тёплых тонах всего остального, смотрелась как-то странно и неестественно.

– Какая прелесть! – закатил я глаза в приступе блаженства, лихорадочно соображая – какие бы ещё слова подобрать для того, чтобы Геннадий Ефимович окончательно успокоился. – Такое… интересное и новаторское решение: сочетание тёплого и холодного! Ну, просто восхитительная вещь! Я даже не знаю, как Вас благодарить!

– Ну, что ты, Галиб – пустяки… – скромно ответствовал гость, коротко толкнув локтём в бок топтавшегося рядом в прихожей Шульмана. – Ну, – что я тебе говорил?!

Леонид глянул на меня своими ясными огромными глазами, весело подмигнул и резко протянул литровую бутылку водки:

– Держи! – усмехнулся он и пояснил: – Обыкновенная русская водка. Не «пейзаж», конечно, но тоже может вызвать в человеке известную гамму чувств…

Несколько лет этот этюд провалялся на антресолях, в туалете. Я его уже собрался было выкинуть, как вдруг узнал новость: Халифман – подопечный Геннадия Ефимовича – стал чемпионом мира по шахматам. Я вспомнил, как Несис впервые мне представил Сашу, тогда ещё совсем юного, только что возвратившегося из Нидерландов, с юношеского чемпионата Европы, где он завоевал первое место.

– Познакомься, – сказал он мне тогда, и пророчески добавил – перед тобой будущий чемпион мира!

Я аккуратно протёр тряпочкой пыль с бесценного шедевра и… повесил его в гостиной. На самом видном месте.

«Как хорошо, что я его не выкинул!» – на этот раз теперь уже я, похвалил сам себя за лень дойти до мусорного бачка. И, вновь вернувшись мыслями к Геннадию Ефимовичу, глубокомысленно изрёк:

– А как же: пророков следует чтить и уважать…

Бусинка тридцать восьмая – Доктор Шапиро или Жизнь прекрасна!

худ. Т. Жердина, «Мой Петербург», батик.

Известный в конце прошлого века на весь Союз доктор, один из главных врачей советской Армии Леонид Иосифович Шапиро на самом деле был очень простым и доступным в общении милым старикашкой. Нас сблизила с ним любовь к шахматам. Я тогда работал в шахматном клубе им. М. И. Чигорина в качестве рабочего, а ему – квалифицированному судье – достаточно часто приходилось проводить различного рода турниры.

К моменту нашего знакомства это был уже худощавый старик, с обвисшими мешками под глазами, с сухой морщинистой кожей и заметно сгорбленной осанкой. Это первое впечатление, однако, мгновенно улетучивалось, стОило лишь, заговорить с ним. Он весь распрямлялся и заметно преображался. Особенно эти живые и озорные глаза. О-о! Они могли рассказать вам очень многое! В его умудрённом взгляде читалось всё: и детская наивность, и недоверчивая осторожность, приобретённая за годы молодости, которая пришлась как раз на сталинское время, и искренняя расположенность к собеседнику, которая выражалась в уважении к оппоненту и умению слушать, и некая лёгкая ирония по отношению к жизни в целом.

За плечами остались далёкие и светлые воспоминания дореволюционного детства, бурная молодость, тревожные тридцатые, Великая Отечественная, фронт, госпиталь, затем работа в советской Армии. И всё это время – труд, труд, труд… Он был не только ветераном войны и труда, но и Заслуженным врачом советской Армии.

В орденах и медалях я застал его лишь единожды, 9 мая. Награды настолько плотно облегали несчастное тело, что – казалось – подомнут своею тяжестью старого ветерана. В тот день я даже постеснялся к нему подойти: настолько парадным, величественным и недосягаемым он показался для меня. Словом, настоящий герой и защитник Отечества.

Зато в обычные дни Леонид Иосифович сам находил меня и, заговорчески подмигнув, кивал головой на шахматную доску. Иногда, мы прерывали поединок и выходили на перекур. Здесь, у входа в клуб, на бывшей улице Желябова 25, где постоянно мельтешит перед глазами толпа вечно спешащих куда-то людей, мы с ним выкурили не одну пачку сигарет.

Это был тот самый тип пожилых людей, который, несмотря на свой почтенный возраст, любил остроумный фривольный анекдотец, умел заценить хороший юмор, да и сам, при случае, не прочь был тряхнуть стариной. Одним словом, с ним было, что называется, не соскучишься. Вдобавок ко всему, старичок являлся ещё и превосходным рассказчиком.

– Леонид Иосифович, Вам необходимо бросить, к черту, курить! – строго пытаюсь ему внушить, глядя на то, как он заколотился в очередном приступе кашля. – Восемьдесят лет, всё-таки… Пожалейте себя.

Откашлявшись и аккуратно обмакнув носовым платком прослезившиеся уголки глаз, он нехотя соглашается со мною:

– Да надо, надо бы…

И тут же, вероятно вспомнив историю, лукаво прищуривается:

– А я тебе разве не рассказывал о том, как пытался завязать с этим делом?

– Нет.

– Ну, тогда слушай.

Тут старик смачно затянулся и, усмехнувшись себе под нос, не спеша выпустил густое облако табачного дыма.

– Было это лет пять тому назад. Я тогда очень страдал от кашля. А тут ещё и знакомые достали: «Силы воли Вам не хватает…»

Это у меня-то, её не хватает?! В общем, разозлился я не на шутку и говорю сам себе: «Всё: с этой минуты ни одной сигареты!» Твёрдо так. Ты ведь, меня знаешь? Словом: сказано – сделано!

Поначалу, в первые часы, правда, очень тяжело было: рука автоматом тянулась к карману. Выкинул сигареты, спички. Чтобы хоть как-то забыться, занял себя делом. На следующий день просыпаюсь нормальным человеком: кашель почти прекратился, настроение прекрасное, давление в норме. Радуюсь, и только. «И чего только я раньше до этого не додумался?» – удивляюсь сам себе. Словом, так прошло три дня. А на четвёртый – вызвали «скорую». Еле откачали.

Решился, после этого случая, обратиться за консультацией к своему ученику (Леонид Иосифович назвал мне какую-то очень известную фамилию, которую я, к сожалению, теперь уже забыл). Встречает он меня, значит, и смущённо так обращается:

– Простите, Леонид Иосифович, право, мне даже как-то не совсем удобно об этом говорить Вам – моему учителю – но кто Вас надоумил до такой очевидной глупости? Как можно резко лишать организм той необходимой порции никотина, к которой он уже привык? Вам что – жить надоело?!

– Нет, ты представляешь себе? – заливается старик смехом, переходящим в очередной приступ кашля. – Чуть было копыта не откинул. А я ведь, ещё пожить хочу! Он с наслаждением окинул взором голубое безоблачное небо, затем взгляд его опустился на толпу прохожих. Вдруг, глаза его как-то странно заблестели по-юношески, с огоньком:

– Вон, смотри-смотри: какая задница идёт, а? Да не туда ты смотришь! Во-он, в сторону ДээЛТэ (Дом Ленинградской Торговли).

Наконец, и я впиваюсь взглядом в эту действительно обворожительную и гипнотизирующую часть женского тела, перед которой все возрасты покорны.

Остаток перекура мы оба, молча, провожаем «цель» пожирающим взглядом, стараясь не упустить её из виду. Тем не менее, она, все же, теряется, исчезая за углом, и мы, тяжело вздохнув и бросив окурки в урну, вновь возвращаемся к прерванной партии.

Бусинка тридцать девятая – Восточная сдоба

В один из своих очередных приездов в Бухару, я решил порадовать своих близких настоящей российской выпечкой. Так и заявил с утра, решительно и твёрдо:

– Сегодня на кухне буду хозяйничать я! А вы – можете пока отдохнуть…

Наскоро составив список необходимых продуктов и, отправив племянника в магазин, я принялся шерудить по полкам и шкафчикам в поисках соответствующего инвентаря, напевая себе под нос отрывки из оперы П. И. Чайковского «Иоланта»: «Никто не сравнится с Матильдой моей…»

Ария Роберта неожиданно прервалась на самом интересном месте, когда мой шустрый племянничек, вернувшись из магазина, вывалил на стол продукты, значившиеся в списке.

– Что это?! – в ужасе воскликнул я, со страхом разглядывая серовато-грязный пакет, на котором было выведено слово «мука». Если бы не надпись, я ни на миг не усомнился, что мой родственник перепутал продовольственный магазин со строительной площадкой и вывез оттуда пакет цемента или алебастра.

– Наша мука! – гордо ответствовал он. – Есть еще и казахстанская, но она дороже почти в два раза.

– Ну, а это, я полагаю, маргарин? – уже немного придя в себя и разглаживая морщинистую этикетку от «увесистого кирпича», скорее даже не спросил, а подтвердил я для себя, втайне надеясь, что мой племянник сейчас же опровергнет мои худшие подозрения.

Племянник молчал.

Когда очередь дошла до дрожжей, я тихо опустился на стул и … заплакал. Мне стало стыдно, что я живу и питаюсь нормальными продуктами, раздавая направо и налево рецепты своих блюд, совершенно не догадываясь, что продукты могут сильно отличаться друг от друга, как одни люди отличаются от других.

Я живо представил – какой сложный путь они совершают и какой, при этом, «обработке» подвергаются «по пути», прежде чем лягут на прилавок конечному потребителю, то есть нам с вами. Поэтому, неудивительно, что, наш продукт до неузнаваемости меняется не только внешне, но и качественно.

К счастью, эти времена – я надеюсь – навсегда «канули в Лету». Это было давно, когда Союз развалился, и Республики только осваивались с новым для себя статусом.

И, все же, каждый раз, приезжая на Родину, я первым делом стараюсь пройтись, прежде всего, по магазинам, расположенным вокруг маминого дома. И, если все нормально, я знаю, что сегодня я на радостях позволю себе принять немного лишнего и сладостно засну. И мне будут сниться «убегающее» из кастрюли тесто и летящие вереницей по небу пирожки. Туда, – на север, в Россию…

Бусинка сороковая – Метаморфоза бухарского ишака

Племянница. Бухара, нач. 80-х гг. ХХ в. Фото из семейного архива автора.

Каждый раз, когда я встречаюсь со своей племянницей, которая сама уже приходится матерью двум симпатичным деткам, в памяти всплывает тот далёкий эпизод, произошедший на ленинградской кухне между пятилетней девочкой и моей тёщей.

– Ну как там, у вас, в Бухаре? Что интересного? – пытаясь расшевелить, только что приехавшую к нам в гости, маленькую племянницу, принялась расспрашивать Елизавета Петровна.

Девочка смущённо уставилась в пол. Ребёнок, привыкший отвечать на конкретные вопросы, находился в некотором недоумении: «Чего они от меня хотят? В Бухаре есть много, чего интересного…»

– Ну, кто там у вас бегает по улочкам? – стала подсказывать ленинградская бабушка.

Обычно, очень живой, энергичный и общительный ребёнок, окончательно сбитый с толку, в растерянности переводил взгляд с меня на свою маму. «Да мало ли, кто бегает по Бухаре?!»

– Ну, как же: а ишаки? Ведь, у вас есть ишаки?

– Не-е-т. – отрицательно покачало головкой дитя.

– Как – нет?! – чуть не подпрыгнула на своём стуле от удивления Елизавета Петровна. – Ишаков нет? А кто, же?

– О-о-слики! – тоненько пропело в ответ бухарское чадо, тактично поправляя свою бабушку.

Бусинка сорок перваЯ – «Алмазные» курочки

На знаменитый судостроительный завод «Алмаз», что расположен на Петровском проспекте, я попал совершенно случайно, через знакомого. В ту советскую пору, как и многие предприятия, производящие военную технику, он был секретным. Настолько секретным, что о нём знала вся страна.

Небольшой коллектив кафе-столовой, состоящий из десяти человек, слонялся ежедневно без дела, из угла в угол, поскольку никто из рабочих и служащих завода почему-то не решался захаживать к нам. То ли, времена для страны наступали тяжёлые, то ли здоровье своё берегли… Заведующим у нас был молодой симпатичный парень. Мне запомнилось только имя – Павел. И ещё, что он страстно желал поскорей смотаться из этой страны. Не знаю почему, но непременно в Израиль, хотя был чистокровный русский. Забегая вперёд, скажу, что ему всё же, удастся осуществить свою мечту.

Однажды, предприимчивый шеф отправил меня торговать цыплятами.

– По разнарядке поступило их слишком много и необходимо как можно скорее от них избавиться – пояснит мне заведующий. Позже я узнаю, что он просто, провернул какую-то очередную махинацию, и теперь оставалось лишь превратить этот товар в наличные.

Поскольку на дворе стояла зима, мне выдали ватный тулуп, валенки, рукавицы и … белый накрахмаленный передник. В машину загрузили с десяток ящиков с цыпами, стол, весы; сами мы с шефом сели в кабину, к водителю, и отправились на север, в сторону Гражданки. В конце концов, было принято решение торговать у станции метро «Площадь Мужества».

А следует отметить, что зима в тот год выпала на редкость холодная. Шофёр с заведующим помогли мне разгрузиться и на прощание, садясь в тёплую кабину, Павел мне строго потряс указательным пальцем:

– Смотри, за товар отвечаешь головой! Покуда всё не продашь, не смей никуда отлучаться! Вечером я приеду за тобой.

Я установил весы на стол и замер от удивления: красная стрелка застыла строго посередине циферблата. Вскоре до меня дошло, что техническое масло, находящееся внутри весов, просто замёрзло. Пришлось разжечь рядом небольшой костёрчик и отогревать весы. Постепенно стрелка стала нормально функционировать, и я быстро потушил очаг. Потом, по ходу торговли, я уже поумнею и не стану его тушить, а – наоборот – постараюсь лишь поддерживать.

Цена курочек была неизменна и стоила 1 рубль 75 копеек. К полудню, с превеликим трудом мне удалось продать пять ящиков «красавиц», которые ко второй половине дня стали постепенно покрываться синюшно-фиолетовым оттенком. Торговля заметно затормозилась. Я окончательно околел и выглядел в своих валенках и ватнике, наверное, как заключённый, сбежавший с колымских приисков или как французский солдат наполеоновской армии, отступающей из Москвы.

Наконец, костёр окончательно потух и весы стали вновь «непослушными». В этот момент, ко мне подошёл прилично одетый молодой гражданин и попросил взвесить курицу. Замёрзшими пальцами я проделал привычную операцию, завернул цыплёнка в бумагу, получил от покупателя деньги и уже собирался разломать на костер очередной освободившийся ящик, как вдруг этот товарищ, сунув мне под нос красную корочку, произнёс приговор:

– Обехеэсес! Вы только что меня обвесили!

Ящик выпал у меня из рук. «Турма» – первое, что пронеслось у меня в голове, представив себе ленинградские «Кресты».

– Помилуйте, но вы ведь сами видите, что весы на морозе плохо работают? – начал, было, я оправдываться, не на шутку наложив в штаны.

– Я ничего не знаю! Где Ваш заведующий? Сейчас будем составлять протокол – сухо и по-деловому стал входить в новую для себя роль мошенник.

– Я не знаю… Он будет только вечером… Простите… – начал я лепетать бог весть что, добавив, зачем-то в конце:

– Я очень замёрз…

Словно, этот факт мог послужить для меня оправданием.

Мой обвинитель, напротив, с каждой минутой становился всё уверенней. Решительным шагом он направился к телефонной будке, что находилась возле выхода метро. Я же, стал метаться между ним и брошенным товаром, не зная, что мне предпринять. Товарищ, сняв трубку, с кем-то общался, а я уже стал гадать – сколько же мне припаяют. Вспомнилась, почему-то, семья, маленькие детки…

«Сиротинушки…» – жалостливо промелькнуло в воспалённом мозгу.

Наконец, я вспомнил, что и сам могу позвонить в кафе.

– Он был один? – коротко перебил меня Павел, быстро вникнув в ситуацию.

– Да-а… – пролепетал я в трубку.

– Тогда смело можешь послать его на х#й! – и тут же, представив моё выражение, продолжил: – Знаю – не сможешь. Тогда, просто, верни ему деньги и пусть он подавится этой курой.

Я повесил трубку и быстро исполнил всё в точности, как мне и было предписано моим опытным шефом. И – о небеса! – всё получилось!

Мошенник довольствовался бесплатным цыплёнком, я – на свободе, а дети вновь обрели своего папочку.

Оставшиеся два ящика будут честно и «по-братски» поделены поровну между мною и Павлом.

Бусинка сорок вторая – Моя вторая мама

Галина Николаевна Есиновская. Санкт-Петербург, нач. 90-х гг. ХХ в. Фото автора.

Говоря откровенно, манты – это одно из моих самых любимых блюд. Лично мне они, в первую очередь, дороги ещё и тем, что неразрывно связаны с одним замечательным человеком, с которым мне посчастливилось познакомиться и, память о котором я навсегда сохраню в своём сердце.

Это – Галина Николаевна Есиновская.

Она родилась в середине 20-х годов прошлого века в обычной интеллигентской семье петербуржцев, унаследовав от отца аналитический ум, а от матери добродушный нрав и жизнерадостность. Успев, захватив остатки «того» ещё, дореволюционного воспитания, она являлась одним из тех исчезающих «островков культуры», что безвозвратно канут в небытие к началу третьего тысячелетия. Поскольку, именно с такого рода легендарными людьми и будет ассоциироваться город на Неве, напоминая нам о былом величии этого культурного центра России.

Прошло уже много лет, как не стало Галины Николаевны, но её образ, как живая картинка, всегда стоит передо мной.

Судьба с ранних лет лишила её возможности активно передвигаться, поэтому большую часть своей жизни она в основном была «прикована» к дому. Однако это не обозлило её. Наоборот – она сумела не только сохранить такие редкие в наше время качества, как отзывчивость, чуткость, доброжелательность и невероятнейшую доброту, но, при этом, всегда активно интересовалась буквально всем, проявляя живой и искренний интерес ко всему, что творилось вокруг.

Я никогда не видел Галину Николаевну унылой, грустной или усталой. Она всегда излучала трогательную доброту и жизнерадостность. Какая-то тёплая и нежная аура постоянно исходила от неё. Значительно позже до меня дойдёт – какие порой нестерпимые боли испытывала она в результате обострения своих недугов. Но никогда, ни при каких обстоятельствах она не позволяла себе показать это людям. Жаловаться на «болячки» (так выражалась она сама), было не в её характере.

Она была превосходным рассказчиком, а кроме того, обладала удивительно цепкой памятью. Причём, речь её была совсем простой и доступной. Всецело оставаясь преданной и верной науке и научному слову, Галина Николаевна на дух не переносила вычурного слога, витиеватых терминов и фраз там, где этого легко можно было избежать, свободно и легко излагая свои мысли, пользуясь обычным русским языком.

– Если не вдаваться в дебри философии и лингвистики, то любую идею или мысль здравомыслящий человек вполне реально способен донести до своего собеседника не прибегая (за редким исключением) к специальной научной терминологии – частенько повторяла она.

Неудивительно, что дом её постоянно был полон друзей. При этом – совершенно разных людей. Но Галина Николаевна обладала тем редким даром или талантом – сплачивать вокруг себя уникальных личностей с совершенно разными интересами и взглядами на жизнь. Основным контингентом в этом доме были молодые учёные из Военно-медицинской Академии имени С. М. Кирова, где она сама проработала, являясь доцентом, врачом-рентгенологом много лет. Многим из них она активно помогала при написании кандидатских и докторских работ. Как-то, в один из вечеров, по моей настойчивой просьбе, мы с ней подсчитаем и найдём, что с её помощью было выпестовано около 25 кандидатов и докторов наук.

Манты были самым коронным блюдом в этом доме.

Всякий раз, когда кто-либо из подопечных сдавал защиту и приходил к ней домой, чтобы выразить благодарность, она неизменно звонила ко мне и тактично интересовалась: «Простите, Голибушка, а что Вы делаете послезавтра? Не могли бы Вы прийти и приготовить манты, у нас опять собираются гости?»

И я, конечно же, с радостью соглашался, ибо это означало, что будут новые знакомства, новые встречи с замечательными людьми, что я вновь увижусь со своими старыми друзьями, для которых манты – это всего лишь повод встретиться и поболтать, что будет как всегда весело и интересно.

На маленькой «хрущевской» кухне, мы вдвоём умудрялись за 1,5 – 2 часа до прихода гостей, «налепить» порядка ста мантов. У нас с ней это называлось «лепить в тандеме». Она чрезвычайно ответственно и тщательно подходила к подобным мероприятиям. К моему приходу, как правило, уже все было подготовлено и разложено по полочкам. Мне это очень нравилось и потому дело спорилось легко и непринуждённо.

Причём, всякий раз, когда я переживал по поводу слишком большого количества мантов, она неизменно настаивала: «Лепите больше, Голибушка. Вот увидите – ничего не останется. Бывало, что мы заключали пари, но почти всегда выигрывала Галина Николаевна.

Когда же её не стало с нами, я осознал – в каком проигрыше мы все, вдруг, оказались. Прекратили своё существование весёлые и шумные компании. Не стало больше тех задушевных посиделок на маленькой и уютной кухне, где мы вдвоём с ней часто пили чай или кофе и вели неспешные беседы обо всём на свете, а за окном хозяйничала зима. Я был настолько привязан к ней, что называл её «моя вторая мама». Во всяком случае, именно так и воспринимал. И она соответственно относилась ко мне.

Ничего в этом мире не происходит просто так, в этом я уверен. И то, что на каком-то определённом жизненном этапе наши пути пересеклись – это тоже знак. Добрый знак. И я постараюсь приложить все свои усилия к тому, чтобы сохранить в своём сердце и пронести через всю свою жизнь, то тепло, ту заботу и ласку, ту доброту и человечность, что подарила мне Галина Николаевна. Ибо в трудные минуты, у меня всегда всплывает её образ и тогда мне становится немного совестливо, и в то же время легко и радостно на душе.

Падал жёлтый лист…

Одним из удивительных качеств, которыми обладала Галина Николаевна, это – наблюдательность и фиксирование таких нюансов, на которые обычные люди мало обращают внимание. Она всегда умела смотреть в корень проблемы, вычленяя самую суть. Вероятнее всего, проявлению подобных качеств, в немалой степени способствовала её болезнь, её прикованность к определённому месту и ограниченность в движениях. Здоровые люди, как правило, редко обращают внимание на то, что ежесекундно происходит вокруг них. Они вечно куда-то спешат, увлечены своей работой, бизнесом, совершенно не замечая, порой, природу. Галина Николаевна учила нас быть неравнодушными не только к нуждам живых людей, но и уметь прислушиваться к окружающей «неживой» флоре.

Иногда она просила меня или Серёжу вывести её погулять на улицу. К этим редким мероприятиям она готовились тщательно и со всей ответственностью. Когда ещё предстоит подобная прогулка?

Сначала мы вытаскивали инвалидную коляску, а затем, осторожно и не спеша, помогали Галине Николаевне выйти во двор, где она устраивалась в кресло. И начиналась наша неспешная экскурсия вокруг дома. Неважно, какое время года стояло во дворе: она с одинаковой благодарностью воспринимала и пробуждающуюся цветущую весну, и жаркое солнечное лето, и грустную увядающую осень. Зимой же, она предпочитала любоваться из окна своей квартиры, которая находилась на первом этаже, либо из окошка автомобиля, когда благодарный её ученик Александр, бывало, вызывался покатать её по городу.

Нам с Серёжей никогда не приходило в голову, ЧТО значили для неё эти редкие прогулки. Значительно позже, когда уже её не станет рядом с нами, и мы станем делиться своими впечатлениями друг с другом, до нас постепенно начнёт доходить самое главное.

– Я помню, как однажды осенью, Галина Николаевна попросила меня подвезти её поближе к одному из клёнов – вспомнит мой приятель.

– Смотрите, Серёжа! – тихо и восторженно произнесёт она, заворожённо глядя перед собой на пожухлую разноцветную листву.

– Что? – удивится мой товарищ, уставившись в пустоту.

– Посмотрите, как падает с дерева лист!

«Лист, как лист: ничего особенного» – поразится тогда Серёжа, странно пожав плечами, глубоко затянувшись сигаретой.

Сейчас нам стыдно в этом признаться, но тогда… Озабоченные только одним – поскорее завершить прогулку и возвратиться домой, мы вовсе не задумывались о том, что творилось в душе этой удивительной женщины, чутко воспринимающей окружающую природу и рассматривающей безжизненные листья, как неотъемлемую часть одного огромного живого организма, имя которому есть ЖИЗНЬ.

Да, она умела наслаждаться предоставленным ей миром и подмечать то, что было недоступно нам – здоровым. При этом, она никогда не относила себя ни к верующим, ни к атеистам. Она, просто любила жизнь такой, какая она есть. Потому, что была обыкновенным человеком. С необыкновенно большим и добрым сердцем.

Бусинка сорок третья – «Рояльная» эпопея

С развалом Союза, всю бывшую империю захлестнула «золотая лихорадка». Вчерашние коммунисты, внезапно превратившись в яростных поборников демократии, принялись с завидным энтузиазмом перераспределять собственность. Да так рьяно, что у настоящих капиталистов на Западе слегка поотвисали челюсти: «Да-а,… это, тебе, не мелочь по карманам тырить…»

Как и полагается, на самом верху делили по-крупному: целые регионы и отрасли, с мощными заводами и предприятиями.

Рангом пониже – заделались «предпринимателями» и «бизнесменами», растаскивая всё то, что считалось «мелочью» для новоявленных олигархов.

Наконец, чтобы всё выглядело «по-честному», народу тоже спешно нарисовали «ценные бумаги» – ваучеры – дабы он не вякал и наравне со всеми почувствовал бы себя настоящим собственником.

Однако ушлый народец очень быстро смекнул, что окромя себя самого ему больше не на кого рассчитывать, а потому страну вскоре захлестнул челночно-мешочный бум. Таскать и распродавать стали буквально всё, что плохо лежало: от готовой продукции и строительных материалов, до цветных металлов и оружия на складах.

Во всеобщую сумасшедшую гонку решили включиться даже те, в ком напрочь отсутствовала коммерческая жилка.

– Я всё просчитал – заверит меня старший зять – муж моей сестры, придвинув к себе калькулятор. – Вот, гляди: мы покупаем здесь, в Ленинграде, двести литровых бутылок спирта по цене тысячу рублей за бутылку, везём в Бухару и сдаём оптом по две тысячи. Я возвращаю двести тысяч, что взял в долг и у нас на руках остаётся столько же, в качестве стартового капитала. Ну, а дальше мы начинаем работать на себя…

– Да-а, убедительно и заманчиво… – протяну я, почёсывая свой затылок. Сомневаться в выкладках кандидата математических наук не было ни малейших оснований. И, всё же, что-то меня удерживало от вступления в концессию: уж, больно странно сочеталась деловая предприимчивость с внешним обликом бывшего преподавателя политехнического института. Видимо, прочитав мои мысли, зять поправит на переносице очки и приведёт в завершение веский довод:

– А что делать, дорогой? Сейчас время такое: все вынуждены как-то выкручиваться. Упустим этот шанс сегодня – завтра локти себе будем кусать. И потом, – ты ведь, насколько мне известно, всё равно сидишь без работы? А здесь – и дела свои поправишь, и с родными будешь иметь возможность видеться!

Последний аргумент окончательно сломит моё слабое сопротивление.

Вскоре выяснится, что начинающие бизнесмены не учли массу нюансов.

В первую «ходку» нас подкараулили рэкетиры: пришлось «отвалить» бандитам причитающиеся десять процентов. И всё равно, дебют, можно сказать, состоялся.

Во вторую поездку, на нашем пути вновь возникли вымогатели, но уже в милицейской форме.

– Ничего не поделаешь: они тоже живые люди… – резонно возразит нам с братом муж моей сестры, когда мы, миновав наконец все кордоны, уютно расположимся в отдельном купе. Ловким движением руки, он мгновенно свернёт голову «Роялю» и плеснёт жидкости в гранёные стаканы.

– Ну! За относительную удачу!

«Вот это да-а… ну, просто, прирождённый коммерсант!» – отмечу я про себя, восхитившись тем, как жизнь порой заставляет людей поразительным образом преображаться, заставляя осваивать их совершенно чуждые им профессии. В эту минуту я откровенно любовался своим зятем.

Самой памятной и последней стала третья «ходка». Всё было оговорено заранее: зять с братом выезжают из Бухары, а я – из Питера. Красные стрелки на карте сходились на Киевском вокзале Москвы. Впервые, полностью рассчитавшись с долгами, мы ехали на «свои», кровные, рассчитывая получить неплохую прибыль.

На Киевском вокзале столицы мы затарились под завязку, плотно набив нанятую «восьмёрку» так, что с трудом втиснулись туда вдвоём, с зятем. Шухрат же, поспешит на метро, чтобы встретить нас на Казанском вокзале.

Эх, Москва, моя столица! Одних только историй, произошедших в районе «трёх вокзалов», вполне хватило бы для того, чтобы увековечить твоё имя огромными буквами в знаменитой «Книге рекордов Гиннесса»!

Двести шестнадцать литровых бутылок спирта были аккуратно уложены в картонные коробки, по шесть бутылок в каждой. Итого – тридцать шесть коробок с драгоценной жидкостью. Настроение было отличное! Мы ликовали: ещё бы, – нас не шерстили ни бандюганы, ни родная милиция! До Казанского вокзала оставался квартал, когда до нас вдруг дошло: как же мы втроём будем всю эту груду коробок перетаскивать от машины до перрона?

– Шеф! Давай на минутку заскочим вот в этот закуток! – обратится мой зять к водителю, указывая на идеальное тёмное место, рядом с трамвайно-троллейбусным парком, где нас ни одна живая душа не могла заметить. Шофёр послушно свернул, и вскоре мы остановились – как нам показалось – возле небольшой трансформаторной будки.

Решение было мудрое: перевязать шпагатом все имеющиеся в наличии коробки в компактные упаковки – по шесть коробок в каждой. Работа близилась к концу. Осталось перевязать последние шесть коробок. Как вдруг…

О, это столь часто встречающее слово «вдруг»!

Резкий и громкий хлопок заставит нас вздрогнуть и отскочить в сторону, ибо в следующую секунду из «трансформаторной будки» хлынет такой поток горячей воды, что буквально в считанные секунды мы все окажемся по колено в кипятке.

На следующий день об этой аварии будут трещать все средства массовой информации столицы. Но это будет завтра. А пока…

Зять первым вник в ситуацию и громко крикнув мне: «бросай коробки!», метнулся в сторону. Я, стоя по колено в горячей воде, не верил своим глазам: плотно утрамбованный коробками спирта «жигуль», как лёгкая бабочка, готовящаяся вспорхнуть, стал как-то плавно трястись задом, приподнявшись над землёй и юзом скатываться под уклон. Хорошо, что шофёр не растерялся и вовремя запрыгнул в кабину. Было странно видеть, как он беспомощно крутит непослушный руль, ибо машину под напором водной стихии стало спускать вниз, к шоссе, с которого мы только что свернули. Тем не менее, машина благополучно скатилась.

– Бросай коробки и выходи, дурак! – не выдержал зять, ругая меня последними словами.

Наконец, я почувствовал, как нестерпимо горят мои ноги, но взор мой был прикован к оставшимся коробкам со спиртом, которых как игрушечные кубики понесла стремительная река. На ходу, я успел зажать подмышками пару коробок и, преодолевая мощное течение, устремился к берегу.

– Сумасшедший! – только и смог произнести мой зять, когда я очутился в безопасности.

– Скорей! – крикнул я ему, показывая вниз, на бурлящую реку, устремившуюся по проспекту, вдоль трамвайного парка – надо выловить оставшиеся четыре коробки!

– Ты что – совсем сдурел! – в свою очередь накинулся на меня родственник. – Да пропади они пропадом! Ты что – не видишь, что творится?! Скорей в машину! Сейчас здесь будет куча ментов!

Он был прав: едва мы уселись в машину и тронулись в путь, как нам навстречу уже неслась целая кавалькада машин, гудящих своими сиренами и дудками, с синими мигалками на крышах. И милиция, и аварийные бригады, и службы скорой помощи…

Первым, взору заикающегося брата, предстал я.

– Куда вы п-пропали? – накинулся он на меня.

– Сейчас я тебе всё объясню… – попытался, было, оправдаться я, но это только ещё больше заставило его взволноваться.

– Что случилось? – испуганно произнёс он.

– Ничего-ничего… – скороговоркой выпалил я, пытаясь его успокоить. – Всё хорошо… только ты не волнуйся.

– Что произошло!! – взревел брат, раздражаясь тем, что я его стараюсь успокоить: значит, произошло нечто ужасное.

– Тихо-тихо… чего ты так разорался? Всё хорошо… ты только не волнуйся, ладно? – предпринял я последнюю попытку успокоить брата. И, естественно, получил обратный эффект.

– Ты можешь мне внятно сказать – что слу-чи-лось?!! – заорал на меня брат. – И где наш дядя?

– Вода… понимаешь, прорвало трубу… – начал, было я, но посмотрев на его выражение, понял что всё это бесполезно: ему не понять.

– Ну и чё, что вода? Где вы так долго были?

– Идиот! – не выдержал уже, в свою очередь, я. – Там во-от та-кую трубу прорвало, понимаешь?! Коробки со спиртом уплыли… Мы заживо варились в кипятке! Там настоящая авария произошла! В масштабах города!

Шухрат на какую-то долю секунд застыл, осмысливая сказанное, но, судя по его следующей реплике, я понял, что до него так и не дошла истинная картина случившегося.

– Ну и чё? Но при чём, тут, коробки со спиртом? Как они могут уплыть?

И тут на горизонте нарисовался зять. Снизу его брюки был завёрнуты до колен, и нашему взору явственно предстали огромные волдыри от ожога. Шухрат онемел, уставившись на его ноги…

Благополучно перетаскав свою поклажу в вагон, мы традиционно «раскатили» бутылку спирта в уютном и теплом купе и я, проводив своих коллег по бизнесу, уныло двинулся по направлению Ленинградского вокзала. На босые ноги у меня были надеты целлофановые мешки. Хлюпая обувью, я вошёл в своё купе и поздоровался со своим случайным попутчиком. Молодой человек, бросив взгляд на мои ноги, ни слова не говоря отодвинулся подальше. Объяснять кому-то, что-то, уже не было сил. Я налил себе остатки спирта, выпил и откинулся на своё ложе прямо в одежде. Утром меня встретил Питер.

Через несколько дней, я узнаю реакцию мамы. Материнское сердце всегда склонно переживать не столько за тех детей, кто живёт под боком, сколько за тех, кто вдали. Шухрату, который всячески заботился о ней и опекал, как всегда повезло меньше всего: он жил вместе с матерью, а потому львиная доля упрёков выпала на его долю.

– Почему? Я только одного не пойму: почему их ноги сгорели, а твои не пострадали?! – не могла успокоиться мама, когда узнала об этой истории.

Брат в бессилии, стиснул зубы и, глубоко выдохнув, кротко произнёс:

– Простите меня, мама, за то, что я остался цел и невредим.

Бусинка сорок четвёртая – Жертва гипноза

Сколько раз мне приходилось слышать о том, как под воздействием усыпляющих слов цыганки, люди добровольно снимали с себя последние украшения, собственноручно опустошали свои кошельки, а порой, ещё и приводили к себе домой, чтобы щедро отблагодарить этих профессионалок человеческих душ.

– Вот лохи! Вот дураки! Так им и надо: нечего развешивать свои уши… – всякий раз, услышав очередную подобную горькую историю, усмехался я себе в усы, жалея и одновременно ругая наивных простофиль. – Ну, как можно быть таким доверчивым?!

Пока сам однажды, чуть не угодил в искусно расставленную цыганскую ловушку.

Заняв у своей хорошей знакомой 70 тысяч рублей, я отправился на «Апрашку», где располагался один из оптовых рынков Питера. Меня устраивали только сигареты «Родопи», это было выгоднее всего. Как и в случае со спиртом, я быстро просчитал в уме свою будущую прибыль. «Я покупаю две коробки сигарет по 70 копеек за пачку, а по приезду в Бухару, сдаю их оптом по 1 рублю. Чистый навар с двух коробок (100 блоков) – 30 тысяч рублей. Совсем неплохо, учитывая, что это, тебе, не тяжёлый спирт, а лёгкие две коробки!»

Так, вполне логично, рассуждал я, прогуливаясь меж многочисленных рядов. На рынке, как всегда было людно и шумно: всюду пестрели цыганские юбки, толкались и переругивались между собой продавцы, а над всем рынком стоял привычный гвалт и мат.

– «Родопи-Родопи»! Кому нужны по дешёвке «Родопи»? – скороговоркой пропела белолицая красивая цыганка, быстро обгоняя меня.

– Мне нужны «Родопи»! – крикнул я ей вослед. Я и в самом деле замучился и отчаялся было их найти, поскольку уже дважды обошёл весь рынок, измучив и окончательно «достав» всех продавцов табачных изделий. Это уже потом, анализируя ситуацию задним числом, я пойму – почему она «случайно» прошла мимо меня.

Цыганка как бы нехотя остановилась и, недоверчиво оценив меня, вновь продолжила своё шествие, бормоча своё привычное заклинание. Я возмутился её реакцией и ускорил шаг.

– Мне нужны «Родопи»! – повторил я снова, догнав свою беглянку. – Две коробки нужны!

Она внимательно посмотрела на меня своими ясными красивыми глазами, виновато улыбнулась и произнесла:

– Извини, дорогой, но это не здесь. Надо ехать в сторону «Техноложки»…

– Да куда угодно! – не вытерпев, перебил я её. – Вон, возьмём такси и…

– Хорошо-хорошо! – остановила она меня. – Я только подружку свою предупрежу, ладно?

И, отойдя немного в сторонку, стала шушукаться о чём-то с симпатичной брюнеткой со жгучими и пронзительными глазами.

«Ух, ты – Аза-зараза!» – вспомнил я, почему-то, цыганскую семью, жившую некогда в нашем доме, в Бухаре. У них была точь в точь такая же дочь, которую звали Аза.

– Поехали! – возвратилась вскоре моя знакомая.

Я взял такси, и мы тронулись в сторону метро «Технологический институт».

– Давай деньги! – протянула она руку, едва мы проехали под аркой дома и остановились во дворе-колодце.

– А где товар? – осведомился я, оглядывая пустой двор.

– Вот магазин – она указала на обшарпанную дверь.– Но туда нельзя! Тебе сами вынесут коробки.

– Ты хотя бы, с заведующим меня сведи! А то, мало ли…

– Вот Фома неверующий! – сердито хлопнула она дверью машины. – Сейчас я тебе её позову! Только ты туда не заходи: посторонним нельзя!

Через несколько секунд она вышла вместе с подружкой. С той самой брюнеткой. Поверх одежды был накинут белый халат.

– Здравствуйте. Светлана Юрьевна – улыбаясь, представилась она.

Казалось бы, даже законченному идиоту, всё должно было понятно, однако, я был настолько в тот момент ослеплён, что… покорно протянул ей деньги. Не считая купюр, она спокойно опустила их в карман своего халата и строго произнесла:

– Стойте здесь. Сейчас Вам вынесут коробки.

И они обе скрылись за дверью.

Прошло секунд пять, прежде чем я догадался дёрнуть за ручку двери. И тут я обнаружил, что это всего лишь на всего обыкновенная проходная, ведущая на улицу. С противоположной её стороны до меня явственно донёсся женский смех. Я со всех ног кинулся вослед убегающим цыганкам, которые уже сели в такси, готовые тронуться в путь. Выскочив на дорогу, чуть не кинулся на капот. Шофёр, видимо, почувствовав неладное, затормозил. Подскочив к задней двери, я открыл её и наткнулся на протянутую руку с деньгами.

– На, на! Держи свои деньги! – засмеялась цыганка.

– Вылезай! – скомандовал я ей, схватив деньги.

– Слушай, что ты хочешь? – встряла её подружка. – Ты забрал свои деньги: что тебе ещё нужно? С женщиной решил связаться?

И в самом деле, – зачем мне вытаскивать её из машины. Ведь, не драться же?

Секунду-другую поколебавшись, я хлопнул дверцей и побрёл по направлению к дому.

– Козёл сраный! Ишак безмозглый! Так тебе и надо! – шёл я по дороге, пересчитывая деньги и ругая себя самыми последними словами. – Сигарет дешёвых, видите ли, захотелось приобрести… Идиот и лох последний!

Бусинка сорок пятая – Так говорит Андрюша…

Никогда не подозревал, что самое сложное – это писать о человеке, с которым, казалось бы, ты настолько близок, что понимаешь его с полуслова, с полувзгляда. И, тем не менее, оказывается это – факт.

Я встретил удивительный тип человека, совершенно неизвестный и не встречавшийся мне ранее. После знакомства с Андреем, всё более убеждаюсь в том, что у человечества тоже должна существовать своя «Красная Книга», в одной из первых строчек которой большими буквами должно быть вписано имя этого человека. И пока жив этот редкий и исчезающий вид людей, наша планета будет вращаться. Ибо встреча с подобными личностями – поистине царский подарок.

И это при том, что такие люди, как правило, почти ничем не выделяются особо среди огромной массы народа, и прежде всего, ввиду их чрезвычайной скромности. Пока жизнь не сведёт вас с ними лицом к лицу. Мне повезло, потому что довелось встретить уникального человека, полного жизненной энергии, с неповторимым чувством юмора, открытыми жизнерадостными и искрящими глазами, излучающими нежность и доброту. Его грамотно поставленная речь заставляет устыдиться человека свою собственную: она так естественна и в то же время совсем не похожа на ту, которую мы привыкли слышать вокруг в повседневной жизни. Она у него удивительно живая, изобилует необычными оборотами речи, полна различных острот и шуток, которые выскакивают из него автоматом, словно он буквально напичкан ими – такими оригинальными и присущие только одному ему. Наконец, она – эта речь – обладает доверительным характером, с первых же минут общения приковывая к себе внимание, очаровывая и подкупая своего собеседника необыкновенным лиризмом и проникновенной искренностью. При этом, интерес его совершенно естественный и неподдельный.

Кроме того, особо следует отметить его мимику и реакцию. Мгновение – и выражение лица может измениться до неузнаваемости. Можно сказать, что это прирождённый актёр, но актёр непростой, а воистину великий. Диапазон его эмоций чрезвычайно широк и разнообразен: мирная и доверительная беседа может в мгновение ока перерасти в бурю гнева, стОит только дать этому повод. И наоборот – он с радостью и превеликим удовольствием готов сменить свой гнев на милость, однако, не изменяя, при этом, своим принципам и не вступая в сомнительную сделку со своей совестью. Понятия честь, совесть, порядочность для него не пустые звуки. Предательства же, он никогда не прощает.

Вынужден признаться: бываю, порой, буквально околдован и заворожён его речью, его искромётным юмором, и наконец тем, как он совершенно искренне умеет слушать и слышать (редкое качество в наше время) своего собеседника, не вызывая подозрений и оставаясь, при этом, простым и доступным.

Одним словом, в тот момент я ещё не в полной мере осознал тот факт, что Судьба, в его лице приготовила поистине щедрый подарок, ценность которого я вряд ли сумею оценить по достоинству в своей жизни. Отчасти, пойму много позже, когда побываю у него в гостях, в Минске, где он жил и где мне предстояло через него познакомиться с целым рядом уникальных и замечательных людей.

***

Спорим с приятелем на тему восточных красавиц.

– Нет, Андрюш, ты неправ – предпринимаю я последнюю попытку, стараясь быть лояльным и по возможности объективным. – Да ты посмотри на наших красавиц: стройна, изящна, грациозна…

– Тощая корова – ещё не газель.

***

– Голибушка, дорогой! Я тут так расписал в красках своё пребывание в Бухаре, что пол Минска пакует свои чемоданы и готовы рвануть в ваши края. В общем, не мог бы ты встретить моего друга Володю и провести экскурсию? Он уже собрался и на днях вылетает.

– Какой разговор, Андрей? Конечно же, встречу! Только, как я его узнАю?

– Да очень просто: он до такой степени интеллигентный человек, что даже семечки ест с ножом и вилкой…

И что вы думаете? Вычислил. Причём, мгновенно и безошибочно!

***

Ремонт в квартире Андрей не доверяет никому: это даже не хобби, это – уже болезнь. Даже сами мастерские, находящие как в квартире, так и на даче, сделаны на совесть, грамотно оборудованы и обставлены со вкусом. От обилия всевозможных инструментов рябит в глазах. Почти вся мебель в доме изготовлена его руками. Да что там мебель… сама дача спроектирована и построена им лично, начиная от подвала и заканчивая крышей. При всей своей скромности, когда речь заходит о поделках, он, не давая раскрыть мне рта, энергично затаскивает в дом и, переходя из одной комнаты в другую, с гордостью демонстрирует произведения, сотворённые собственными руками. И в самом деле, не восхититься невозможно: видно, что всё сделано с превеликим усердием и любовью. А главное – качественно и добротно. По окончании «экскурсии», Андрюша многозначительно взирает на меня своими ясными восторженными глазами. Всем своим видом, как бы, вопрошая: «Ну, как?».

Не найдя подходящих слов, я только искренне изумляюсь вслух:

– Господи! Андрей, и как это тебе всё удаётся?!

На что он, удовлетворённо крякнув и обратив ко мне свои раскрытые ладони, поучительно произносит:

– У кого – рученьки, а у кого – грабельки!

***

Вообще-то, я не люблю находиться в гостях, где всегда пахнет чужими и непонятными мне запахами, предпочитая родные стены любым дворцам и хоромам. Редко где, я чувствую себя более или менее сносно. У Андрея же с Наташей пахло домом. С первой же минуты. А потому, мне даже не пришлось осваиваться: всё здесь было простым, родным и я бы даже сказал знакомым. Более того, сами хозяева с первой же стопки показались мне такими близкими, будто знакомы мы, по крайней мере, лет сто, если не больше.

Мучило только одно, не давая мне покоя и настойчиво сверля бедный мозг.

– Сколько же, тебе лет?! – неожиданно выскочил из меня совершенно бестактный и глупый вопрос, обращённый к Наташе. – Тут – этот мужик с бородой (кивая на Андрея), там – почти взрослый ребёнок, который вполне годится тебе в братики. Может быть, это не твоё дитя?

– Успокойся, – нисколечко не обидевшись на меня, ответила Наташа. – Спасибо за комплимент, конечно же, но лет мне уже достаточно, чтобы…

– Вот, глянь! – подскочил ко мне Андрей, сунув под нос паспорт супруги, словно заранее знал, что этот вопрос непременно всплывёт в ходе разговора. Его явно позабавило тупое выражение моего лица, когда я стал переводить свой взгляд со страниц паспорта на Наташу и обратно. И было видно, что он гордится своей супругой. Вероятнее всего, так оно и было: немалая заслуга в том, чтобы так законсервировать жену, принадлежала, вне всяких сомнений, и хозяину дома.

– Так вы старше меня?! – опешил я. – И причём, намного!

На что Андрюша спокойно произнёс:

– Видишь-ли, Голибушка, возраст – это, прежде всего состояние души, а не цифры стоящие в паспорте.

Это был один из первых уроков моего Учителя.

***

Бусинка сорок шестая – Последний девственник

худ. Герберт Дрейпер. Сирены и Одиссей

Долгое время образцом супружеской верности была для меня чета святых князей Петра и Февронии Муромских, являющихся идеальным примером в христианском православии.

Пока я не познакомился с Андрюшей из Минска.

Мне, в ещё совсем недалёком прошлом – типичному среднестатистическому кобелю, не упускающему из виду ни одной юбки, невероятно сложно было предположить, что по этой же самой грешной земле могут ходить ангелоподобные существа.

Однако, за тридцать лет, что мы знакомы с Андреем, мне пришлось прийти к парадоксальному факту: существуют-таки, оказывается, подобные люди в наше время. И один из них – мой друг. Глаза мои тому свидетели, сердце знает, а ум отказывает поверить в очевидное. Ну, хоть ты тресни!

Однажды, я не вытерпел и решил, во что бы то ни стало выудить из приятеля чистосердечное признание, дабы вывести его на «чистую воду».

– Андрюша, – устало произнёс я, наконец, после получасовой пытки, закончившейся, как и следовало ожидать, безрезультатно, – ну признайся честно: неужели ты ни разу в жизни не изменял своей Наташе? Неужели ни одна баба не пыталась тебя соблазнить? Ну, сознайся?

– Было, – не поверил я своим ушам, – было однажды. Одна наша знакомая под каким-то предлогом затащила меня к себе и, едва мы переступили порог её квартиры, скинула с себя всё и…

– И?! – не утерпел я, помогая другу.

– И… в общем, завалила она меня на диван.

– Ну-ну? А ты? – с надеждой в голосе и в явном предвкушении приготовился было я послушать сладостную историю грехопадения. – Надеюсь, ты нас не подкачал?

– Видел бы ты, как я из-под неё выкарабкивался – убил окончательно меня товарищ. – Первым делом, прибежал домой и во всём чистосердечно признался своей Наташеньке:

– Мать! Меня только что, чуть не изнасиловали! Но мне удалось сохранить девственность и улизнуть.

– Боже, какой позор! – сгорая от стыда, театрально воздела свои руки к небу Наташа. – И что теперь люди подумают обо мне?! Что скажут о нашей семье?!

Точка в этом вопросе была поставлена очень скоро и окончательно, после чего я искренне проникнулся к товарищу глубоким уважением, мысленно закрепив над его головой нимб и занеся его имя в книгу святых. Может быть и мне зачтётся и простится хотя бы потому, что я знал его, ходил рядом и даже здоровался с ним за руку.

– Скажи мне, Андрей – пристал я вновь к нему, с трудом переваривая и осмысливая для себя его элементарную порядочность, – только честно: что бы произошло такого особенного, если бы ты, вдруг, взял, да изменил Наташе с другой женщиной?

Как всегда, я приготовился к привычной реакции: сейчас прозвучит его очередная оригинальная шутка или острОта. Однако, на удивление, мой приятель впал в некоторую задумчивость, после чего, медленно поднял голову и, доверчиво глянув мне прямо в глаза, совершенно серьёзно и тихо произнёс:

– Я бы, наверное, покончил с собой…

***

Когда-то, будучи в Бухаре, Андрюша устало заявит мне:

– Что ты водишь меня по этим дурацким ресторанам и кабакам, которых и у нас ничуть не меньше! Не за этим я сюда приехал. Ты мне покажи всего три вещи: это – ишак, кишлак и бухарскую свадьбу!

Показал…

Теперь, когда я, волею случая, окажусь в России, наши роли поменяются. Единственными гостями на нашей свадьбе со стороны «жениха», окажутся мои друзья – Володя и Андрей.

– С «кишлаком» ты уже немного ознакомился – приободрит меня Андрюша, сводив на экскурсию в Эрмитаж и Русский Музей – В нашей свадьбе, также успел принять самое активное участие, причём, в качестве одного из самых главных персонажей. Ну, а с «ишаками» ты ещё успеешь встретиться. Тут их тоже хватает. Правда, мы их называем, просто, ослами…

***

Обладая безграничной фантазией и грамотно поставленной речью, мой друг, порой, так умеет приукрашивать известные нам обоим факты, что я просто диву даюсь.

– Андрей! Ну, зачем ты обманываешь?!

– Голибушка. дорогой! Я не обманываю, а вру исключительно, в целях наиболее художественного отображения действительности. А это – согласись – разные вещи!

***

– Как? Да ты совсем «ку-ку»?! – поражается моей безграмотности товарищ, когда мы, сидя в очередной раз на кухне, обсуждаем с ним сложившееся экономическое положение в стране. Уперев локоть в стол, и направив свою руку в потолок, Андрей мне доходчиво демонстрирует: – У России сейчас вектор во! Понимаешь?!

Зная, что спорить с ним бесполезно, я благоразумно замолкаю.

Вскоре, после обеда, принимаем решение, прогуляться по Невскому. Андрей любит Петербург и считает его своим родным. Здесь, на углу Мойки и Невского, совсем рядом с бывшей кондитерской Вольфа и Беранже, прошли его самые счастливые годы. Он помнит, как домашние посылали его – 9-летнего – в Елисеевский гастроном, прикупить чего-либо вкусненького к столу. И вообще, как оказалось, многое чего помнит…

Из разрозненных и скупых воспоминаний товарища, я пытаюсь склеить и воссоздать картину послевоенного Ленинграда середины XX века. Маленькая комнатка на четвёртом этаже, с окнами во двор-колодец, в которой умудрялось жить небольшое семейство: бабушка, мама, дядюшка и сам Андрюша. К комнате примыкала то ли прихожая, то ли ещё одна крохотная комнатушка, которую прозвали предбанником. Тут, на бабушкином сундучке и спал мой герой. Мама с бабушкой устраивались на кровати, а дядюшка на диване. По Андрюшиным ощущению и восприятию, это считается нормальным явлением, и даже в чем-то приятным, хотя по нынешним представлениям в это трудно поверить. Квартира коммунальная на шесть семей. Кран с холодной водой на кухне. Сортир. Ни ванны, ни душа.

Как у любого порядочного петербуржца, у пятилетнего Андрюши также имелась своя пассия, которую звали Танечка. Ну, совсем как в «Евгении Онегине»: «Итак, она звалась Татьяной…". Впрочем, если учесть, что их бабушек связывала многолетняя дружба, уходящая своими корнями в дореволюционную Россию, то ничего странного в этом нет. Танечка, с мамой и бабушкой проживали неподалёку, на улице Салтыкова-Щедрина. По выходным дням, бабушки имели обыкновение прогуливать своих внуков в Летнем Саду. Танина бабушка – Зоя Павловна – была типичной питерской старушкой. Сухонькая, в очках, с очень интеллигентным лицом, в шляпке ХIХ века и в изящном платье с какими-то рюшечками.

– Ума не приложу: как вообще наши бабушки могли так стильно и красиво одеваться?! – поражается мой друг, припоминая те далёкие, теперь, времена – Когда купить что-либо приличное практически было невозможно. Правда, бабушка постоянно что-то перешивала… Она любила давать своим нарядам различные прозвища в соответствии с моментом, когда впервые одевала. Помню первый приезд Клиберна в Питер. Бабушка, как и все интеллигентные дамы, конечно же, была на концерте. И платье, которое она перешила к этому торжеству, получило прозвище «Ван Клиберн».

Андрюшину бабушку звали Алиной Гавриловной, хотя отца её звали Габриэль, он был полковник царской армии. Как правило, согласно католической польской традиции, в этих семьях давали по два имени, однако, поскольку бабушка была самой любимой в семье, то получила три – Алина, Станислава, Беатриче.

Этих милых и обаятельных старушек сближало многое: дореволюционное детство, общие интересы, наконец, одинаковые воспоминания. Достаточно упомянуть, что обе они учились в Институте благородных девиц. И вот, спустя полвека, сидя на скамейке и нежась под лучами бледного северного солнца, они предаются своим далёким воспоминаниям.

– А помните, Алина Габриэльевна, как к нам в институт приехала великая княгиня Ольга Александровна? Нам ещё по этому поводу дали маленькие наручные часы и всех одели в черные шёлковые платья…

– Ну, как же, дорогая Зоя Павловна, конечно помню. А помните, как нас неделю до этого заставляли учить любимую песенку княгини на французском языке, а мы потом переделали её:

«Je vous aime, Je vous adore… («Же вуз ем, жевус адор»),

Живо за ноги и – об забор»…

Бабушка переживёт не только княгинь, первую мировую, большевистский переворот, но и блокаду. А к концу 80-х годов прошлого века, её не станет. Андрей очень сожалеет о том, что мало интересовался… мало расспрашивал… Эх, да что теперь говорить…

Пройдя Большую Конюшенную и оставив позади себя знаменитый Дом Мертенса, мы подходим к Казанскому собору. Здесь всё до боли знакомо и близко: каждый дом, каждый закоулочек. И с каждым из них связана своя история.

Мы пересекаем канал Грибоедова и продолжаем свою неторопливую прогулку в сторону Гостинного Двора и Фонтанки. Вдруг, слева, на обочине, мой приятель обращает внимание на огромную груду грязного неубранного снега, которая холмистыми кряжами простирается вплоть до самого Московского вокзала.

– Что это такое?! – возмущается мой друг – Что за безобразие?! Как можно довести город до такого состояния?! Даже у нашей дэрэвнi, у хороде Минске…

– Зато, «вектор во!» – ехидно замечаю я, вскидывая руку кверху. – Ты что: совсем уже «ку-ку»?!

– Ты не прав, дорогой! – улыбается Андрей – Не обращай внимания на кажущуюся внешность, а умей смотреть в корень. А объективность на сегодняшний день такова: будущее за Россией.

***

Провожаю на Витебском вокзале своего друга, с которым почти трое суток (не считая коротких перерывов на сон) «перемалывали», сидя на кухне, все темы: начиная от политики и кончая бытовыми неурядицами и вопросами семейного характера.

Через минуту поезд тронется, и потому каждый из нас, устыдившись своих недавних жарких споров и эмоциональных всплесков, стараясь загладить свою вину, просит друг у друга прощения.

– Ну, с Богом – скорее, машинально вырывается у меня, запамятовав про его атеистические взгляды.

Впрочем, порою мне кажется, что именно такие люди – откровенные, прямые и открытые любому диспуту – находятся гораздо ближе к Нему, нежели иные ортодоксальные священнослужители, свято чтущие догму и строго соблюдающие букву священного писания. Учитывая его умную головушку и то, чего он достиг собственными усилиями, я не перестаю поражаться его удивительным качествам: жизнерадостности, целеустремлённости и живости ума, как наглядным примером превосходства здравого смысла и трезвого интеллекта над всякого рода приспособленчеством, коньюктурщиной и конформизмом. Своих взглядов и позиции он не менял ни в советскую эпоху, ни в наши дни, всегда оставаясь человеком воистину свободным, в глубоком значении этого слова…

Андрей возмущенно вскидывает свои брови вверх, но уже буквально через секунду лицо его озаряется улыбкой:

– Не помню, кто сказал, но ты подумай на досуге, хорошо?

И, запрыгивая в тамбур тронувшегося вагона, цитирует на прощанье:

– «Бог справедлив. И это настораживает…»

***

Встречаю друга… Довольные, мы тискаем друг друга и обнимаемся в прихожей. Осторожно интересуюсь:

– Надеюсь, на этот раз, ты не станешь искать гостиницу, а остановишься у нас?

– При одном условии: как только ты произносишь слово «Бог», я тут же собираю свои манатки и смываюсь…

– Ну, слава Богу!

***

Один из его многочисленных приездов заставил всех моих домочадцев собраться на кухне, где до поздней ночи не смолкал смех и велись жаркие дебаты по поводу религии. Как всегда, попытка переспорить закоренелого атеиста и противопоставить ему что-либо убедительное, закончилась полным фиаско представителей всех конфессий, представляющих нашу семью.

Наутро, после завтрака, моя младшая дочь, перемывая посуду, не выдерживает, возвращая нас к вчерашней дискуссии:

– Нет, я всё-таки не понимаю: а как же, в таком случае, быть со вторым пришествием Христа?

Андрей мгновенно перебивает её:

– Второе пришествие Христа произошло вчера, но вы этого не заметили.

Дочь в изумлении застывает с намыленной тарелкой в руках:

–???

– Когда я постучался в вашу квартиру…

***

Каждому знакома картина, когда, где либо у метро или в иных местах массового скопления народа, шустрые и энергичные подростки пытаются всучить вам в руки маленькие листочки, с весьма соблазнительным предложением – за короткий срок заработать кучу денег. Лично меня, эти молодые люди всегда раздражают своим бесцеремонным поведением, бестактностью и беспардонным навязыванием, хотя, умом конечно же их понимаю: каждому хочется заработать хоть какую-то копейку.

На днях, спускаемся с приятелем в подземный переход, оживлённо беседуя. Неожиданно, словно из-под земли, вырастает вездесущая фигура некоей барышни, которая протягивает нам свои пёстрые листочки. Напрочь, игнорируя юное создание, мой товарищ, со свойственной ему увлечённостью, продолжает мне что-то рассказывать. Я же, начинаю нервничать, тем более, что настырность девчонки начинает переходить разумные пределы: она не только не прекращает своих пассов, но, видя, что мы никак на это не реагируем, некоторое время неотступно следует за нами, усердно размахивая своей мишурой перед самым носом моего друга, словно, тореадор, дразнящий быка.

Наконец, прервавшись на секунду, Андрей резко оборачивается в сторону своей преследовательницы и коротко бросает:

– Спасибо, я не курю…

Затем, вновь повернувшись ко мне, возобновляет прерванную беседу.

От неожиданности, девочка прирастает к земле, словно вкопанная. Какое-то время, «компьютер» обрабатывает полученную информацию, после чего, подземный переход оглашается её звонким смехом. Я смотрю на друга: тот, как всегда, серьёзен и невозмутим.

***

Несомненной гордостью является баня, собственноручно построенная Андрюшей. Можно не сомневаться, что прежде чем начать её строить, он проштудировал десятки книг и брошюр, имеющих отношение к данной теме.

Я к бане равнодушен. Скажу более, известная в народе поговорка «монгол моется всего два раза в жизни: родился – помыли, умер – помыли», в полной мере относится и ко мне. Однако, не желая обидеть хозяина, покорно следую за другом в предбанник и начинаю раздеваться.

– Ты чего такой тощий?! – изумляется мой приятель, впервые увидев меня голым.

– Нормальный – обижаюсь я, втягивая в себя уродливый живот и расправляя плечи. – Можно даже сказать, микеланджеловский «Давид», вполне атлетического телосложения.

– Ха! Рассмешил! – смеётся Андрей – Это не «телосложение», а – «теловычитание»…

***

По пути к дому, нам попадается небольшой пивной ларёк. Я обращаюсь к товарищу:

– Может, возьмём пару бутылочек?

Андрей, многозначительно подняв кверху указательный палец:

– Сколько безумных пьянок и безобразий начиналось с невинного предложения: «А давай, возьмём бутылочку пивка?"…

***

– Андрюша! – расплываюсь я в широкой улыбке, едва мой друг переступает порог нашего дома.

Его жизнерадостные искрящиеся глаза излучают неописуемую радость и ликование. Мгновение, и лицо приятеля преображается: глаза округляются, а во взгляде читается ужас.

– Что это?! Позор!! – тыча пальцем мне в рот, отчитывает друг, и тут же, с порога, предъявляет свой ультиматум – Так, если ты к следующему приезду не сделаешь зубы, я к тебе больше никогда не приеду!

– Хорошо, хорошо… – соглашаюсь я, ради приличия. После обеда, мы вновь возвращаемся к теме моих зубов. Вернее – их отсутствия. Прекрасно понимая, что это сопряжено с немалыми тратами, мой друг выражает готовность, помочь мне финансами. В ответ, я мямлю что-то невразумительное, с единственной целью – поскорее замять эту неприятную для меня тему. Однако Андрюша не унимается.

– Хорошо, я знаю твой характер: денег ты ни от кого просто так не возьмёшь – заходит он с другой стороны – Тогда поступим следующим образом: ты их мне отдашь в любое время, как только они у тебя появятся, договорились?

– Нет, я поступлю по-другому, намного проще – заверяю я друга – Я поеду в отпуск в Бухару, и там всё сделаю намного дешевле…

Андрюша медленно собирает глаза на переносице и по-актёрски роняет голову себе на грудь.

– Напрасно, ты плохо думаешь о наших врачах – вскипаю я, чувствуя, как где-то глубоко в душе пробуждаются «цветочки» паталогического патриотизма и обида за «своих» – У нас тоже есть немало настоящих специалистов…

В ответ, Андрюша только тяжело вздыхает. Это ещё больше меня злит.

– Да знаешь ли ты, как наши умельцы… без всякой импортной навороченной техники… вот этими, вот, золотыми руками, не хуже других, умеют делать идеальные зубные протезы?!

– Ага, – мгновенно реагирует мой друг – Особенно – деревянные!

***

Как всегда, в любом нашем споре, Андрюша, в конечном счёте, оказывается прав. Меня же, эта его правота, иной раз бесит до раздражения. Наконец, не выдержав, я иронично интересуюсь:

– Скажи: а ты когда-нибудь бываешь неправ?!

– Ни-ког-да! – спокойно и подчёркнуто ответствует мой товарищ.

– Почему? – едва сдерживаю себя от такой его наглости.

– Потому, что важно не ЧТО говорить, а – КАК говорить.

–?! – я в недоумении.

– Очень просто – поясняет мой друг. – Например, можно запросто вызвать у слушателей отвращение к очень важной и полезной с точки зрения тематики лекции, своим скучным, монотонным и однообразным чтением. И наоборот – можно буквально приковать аудиторию к себе, если суметь толково, интересно и грамотно изложить, скажем, балладу о ржавом гвозде, или там, о простом перочинном ножичке…

И тут же, оживлённо встрепенувшись, выдаёт:

– О! Кстати, вспомнил один «бородатый» анекдот:

Судят за убийство. Судья:

– Обвиняемый, что Вы можете сказать в своё оправдание?

– Господин судья, я не виноват. Я спокойно себе шёл по улице, никого не трогая. Едва потерпевший поравнялся, как мой ножичек случайно выпал из кармана на землю и раскрылся. И именно в этот момент, молодой человек поскользнулся, умудрившись нечаянно упасть прямо на раскрытое лезвие.

И так – восемь раз подряд…»

***

Приятный короткий отпуск у друга незаметно близится к завершению и мне нужно собираться в дорогу. Андрюша вызвался меня проводить. Всю обратную дорогу до вокзала, большей частью, молчим: расставание – малоприятная штука. Наконец, я нарушаю тишину.

– Андрюша, скажи мне честно, чем ты вообще занимаешься?

– Я думаю.

–???

– Да, да: я постоянно только тем и занимаюсь, что думаю. Ведь, другого я ничего делать не умею. Лентяй, потому что…

***

Бусинка сорок седьмая – Родня

Мой тесть – Михаил Иванович (справа), со своим братом Николаем. Вологодская обл., череповецкий р-н., 1985 г. Фото автора.

Михаил Иванович был родом из Вологодчины, вернее – из Череповца. А если совсем точным – из маленькой деревушки Текарь, расположенной в самом сердце российских лесов. Вскоре, после войны, он окажется в Ленинграде, где и встретит свою вторую «половинку» – Елизавету, которая, в свою очередь, переберётся в город на Неве, приехав со своей малой родины – Тверской области. Там, где протекает Западная Двина, и где стоит указатель: «Тут проходил путь из варяг в греки».

Тесть, как вскоре уясню для себя, окажется настоящим «мастером – универсалом», ибо в доме был полный ажур: всё блестело и исправно работало благодаря его «золотым» ручкам. Лена с мамой просто не поспевали угнаться за хозяином дома: едва сломали очередной кран или кнопку от унитаза, как в следующую секунду, Михаил Иванович восстанавливает в доме порядок, устраняя любую неполадку. Естественно, как и полагается русскому мужику, сопровождая этот процесс мешком отборных слов. С детства привыкший к физическому труду, работу он любил и уважал. Все навесные шкафчики на кухне, были выполнены его искусными руками. Причём, их невозможно было отличить от фирменных.

Раз, окинув меня своим намётанным взглядом, тесть безошибочно сделает для себя вывод: либо придётся больше зарабатывать, либо следует серьёзно взяться за воспитание этого изнеженного «восточного прынца» и белоручки, неизвестно откуда свалившегося ему на голову.

Через год, когда мы с Леной и детьми переедем в отдельную квартиру, я вспомню уроки тестя и собственноручно, наспех, сколочу три навесных шкафчика. Вскоре мы пригласим родителей на новоселье.

– Что это?! – удивится Михаил Иванович, открыв дверцу и критически рассматривая, как я коряво присобачил рояльные петли.

– Как «что» – шкафчик! – с обидой в голосе попытаюсь я отстоять своё творение.

– Двёрки от пи#ды это, а не шкапчик! – вынесет свой окончательный вердикт мой новый родитель, который привык всегда говорить только правду.

Тогда я обижусь на него, но со временем, буду благодарен за то, что он заставит меня самокритично и непредвзято оценивать любую свою работу.

Привыкший к порядку, строгой дисциплине и ответственности, он скептически воспримет «гласность» и «перестройку», терпеливо дожидаясь, «когда люди вдоволь напи#дятся, и наконец-то, возьмутся за работу». Излишне говорить, что Сталина он уважал. Горбачёва же, он унизительно окрестит «женским царём». Этой своей «находкой» он будет очень доволен. Всякий раз, когда на телеэкране будет возникать фигура Михаила Сергеевича, тесть, толкая меня в бок, будет усмехаться:

– О! Смотри, смотри: «женский царь» выполз! Интересно, какую на сей раз он #уйню нам заготовил?

Своему тестю я буду благодарен ещё и за то, что он привьёт мне любовь к «тихой охоте». Будучи, резким и прямолинейным в быту, Михаил Иванович совершенно преображался, находясь на природе, готовый поделиться многочисленными её секретами. Находясь за городом, в лесу, он заметно веселел, превращаясь в добродушного сказочного волшебника. Вероятно, все же, сказывалась тоска по дому, своему раннему детству и юности. Именно, он научит меня грамотно распознавать грибы. Сам же, к сбору грибов, подходил весьма ответственно и по-хозяйски: пусть другие бегают по лесу, в поисках «белых», он же, как правило, предпочитал облюбовать какой-нибудь большой пень, обильно облепленный опятами, и не спеша, за короткий срок наполнял большую корзину доверху. Став немного взрослее, я тоже возьму на вооружение этот беспроигрышный метод. А тогда…

В узком кругу моих друзей приживётся короткий анекдот: «Таджик – грибник». Это – про меня. В один из периодов очередного и страстного увлечения, я не на шутку загорюсь желанием узнать о грибах буквально все, что о них написано. Для этого запишусь в Российскую Национальную Библиотеку (тогда ещё – М. Е. Салтыкова-Щедрина), в которой буду торчать целыми днями, изучая научные рефераты, посвящённые микологии.

И, надо отметить, труды мои не пропадут даром. Плодами моих творческих изысканий явится то, что в конце апреля, к огромному удивлению тестя и тёщи, я принесу на «обед» с десяток сморчков, произраставших как раз в тех самых местах, что я вычитаю в учёных книжках. Обычные люди привыкли ждать осеннюю пору, когда грибы сами лезут тебе в корзину, а потому – думать, что их можно собирать чуть ли не в любое время года, – это как-то не совсем укладывается в голове. Вот почему следует рассматривать мой данный жест, как один из немногих приёмов, способствующих завоеванию и покорению сердец моих «новых» родителей.

Моя тёща, всё-таки, была удивительным человеком.

Довольно часто, когда – бывало – приезжали к нам друзья или родственники из Бухары, мы имели обыкновение собираться вместе за столом, где за ужином вели оживлённую беседу, расспрашивая друг друга и активно интересуясь всем.

Иногда, совершенно непроизвольно, по ходу какого-либо диалога с земляком, мы незаметно «соскальзывали» с русского языка на родную речь.

Тёща в такие моменты начинала ёрзать на стуле.

– Что вы, там, лопочете на своём? – не вытерпев, наконец, возмущалась Елизавета Петровна, совершенно справедливо полагая, что неприлично разговаривать вдвоём, когда третий ничего не понимает. – Говорите по-русски!

Причём, мотивация её была довольно-таки своеобразной:

– Леший вас поймёт: может быть, вы меня материте, а я вам улыбаюсь…

Своих новых родителей я заценю слишком поздно. Когда их уже не станет с нами. А жаль. Как говорится в русской поговорке «Дорога ложка к обеду». А доброе слово и благодарность – при жизни.

Сёма

Ещё одним полноправным членом семьи, которого я успею полюбить, будет полугодовалый пёс Семён. Немецкая овчарка. Умница невероятная. Единственной хозяйкой признавал только Лену. С её рук он мог есть даже противный ему варёный лук. Потому, что всё свободное время Лена посвящала своему питомцу. Особо мне запомнилась прогулка. Стоило нам нажать на кнопку лифта, как Сёма заходил сбоку и смотрел – когда кабина достигнет нашего этажа и первым пристраивался к двери.

Больного тестя он побаивался: не решался переступать порога комнаты в его присутствии.

Однажды тесть уснул за телевизором. Мы шепнули Сёме: «Он спит, заходи». Осторожный пёс тихо подкрался к дивану, как человек, заглянул тестю в лицо и, убедившись, что мы не соврали, радостно бросился к нам.

И все же, по настоянию тестя, Сему пришлось отдать. Приехали с погранзаставы, предлагали деньги за пса.

– Ни за что! – заплакала тёща. – Пусть он знает, что мы не продаём его, а отдаём, защищать родину.

На прощанье Сёма всем подал лапу. И я ручаюсь, что глаза его в тот момент блестели от слез. Наконец, тесть тоже подошёл и, протянув ему руку, виновато промолвил: – Ну, ладно. Давай уж, попрощаемся.

И пёс… отвернулся.

Тесть постоял ещё некоторое время с протянутой рукой, а потом махнул:

– Ну и хер с тобой…

Все плакали.

Где-то в доме, покоится целая пачка благодарственных писем от пограничников.

Алёша

Своего сына я назову Алишером, чем кровно обижу своих новых родителей. Тем не менее, Елизавета Петровна постепенно отойдёт и привыкнет. Тесть же, ещё долго будет дуться на меня, не желая, смирится с состоявшимся фактом. Однако внуков он любил безумно.

Однажды, мне доведётся стать свидетелем милой картины. Осторожно, на цыпочках (дабы не разбудить своих малюток), я переступлю порог нашей комнаты, где застану склонившегося над детской кроваткой Михаила Ивановича.

Аккуратно взяв на руки хрупкий свёрток, дедушка нежно прижмёт трёхмесячного внука к груди, с любовью разглядывая сморщенное личико и, вероятно, пытаясь отыскать там знакомые ему черты. Наконец, склонившись к самому уху безмятежно посапывающего ребёнка, дед ласково прощебечет:

– Алёшка! Алёшенька, внучок! Ну, скажи: «А-гу».

Мне стоило немалых усилий, чтобы также бесшумно и незаметно выскользнуть из комнаты.

Бусинка сорок восьмая – Баня по-чёрному

Жителям деревни Велье (теперь уже несуществующей), что была расположена в живописнейшем месте, недалеко от маленького городка Андреаполь тверской области, на всю оставшуюся жизнь запомнится наш самый первый приезд, в конце 80-х годов прошлого века.

Тепло и просто, по-русски, без лишних эмоций и восторженных возгласов встретили они нашу семью.

Мне, привыкшему к городской жизни, с её бешеным ритмом и вечно спешащими и озабоченными только своими проблемами людьми, здешние жители показались настолько искренними и простыми, что с первых минут покорили меня, заставив проникнуться к ним уважением. Их жесты, разговор и вообще, все их поведение были настолько просты, что они совершенно естественно и органично вписывались в окружающий ландшафт, такой же чистый и проникновенный, поражающий своей девственностью и тихой торжественностью.

Правда, это не помешало мне заметить любопытство с их стороны, вызванное столь экзотическим и необычным для здешних мест явлением, каковою являлась моя особа. Вероятно, именно так смотрели индейцы Америки на неизвестно откуда взявшегося белого человека, впервые ступившего на их землю. Только на сей раз палитра цветов была прямо противоположна. Однако, следует отдать им должное, выглядело это не столь откровенно: сказывалась врождённая деревенская деликатность и тактичность.

Как и следовало ожидать, нашей семье было предоставлено почётное право – первыми помыться в деревенской бане. Так состоялось моё первое знакомство с баней «по-чёрному». Для тех, кто не знает, коротко отмечу только самое главное: в отличие от обычной бани здесь отсутствует дымоход.

Пройдя предбанник, я очутился в насквозь прокопчённом помещении. На плите возвышались два огромных бака ёмкостью примерно по сто литров каждый. Баки были пусты. Несколько в стороне, на длинной лавке, протянувшейся во всю длину одной из стен, покоились два пустых ведра.

«Ага, – быстро сообразил я своей узбекской головой – этими вёдрами я должен натаскать из речки, что расположена рядом с баней, воды и наполнить ею баки».

Опустившись на корточки, я открыл дверцу печки. Собрав обрывки бумаг, что лежали рядом, и, положив на них несколько щепочек, я, «ловким движением руки» чиркнул спичкой и поднёс её к импровизированному костру. Спичка мгновенно погасла. Я тут же зажёг новую, но как только сунул руку с горящей спичкой внутрь печи, как снова огонь потух. Когда коробок опустел почти наполовину, я слегка призадумался.

«Та-ак, – почёсывая свой затылок, вывел я заключение, – законы физики по каким-то непонятным причинам в данной местности не работают. Что же мне делать? Может быть, позвать кого-нибудь из местных?» Но я тут же, на корню пресёк эту предательскую мысль: «Они и так смотрят на нас, городских, как на неумех и белоручек, а тут вообще – засмеют».

Я посмотрел на часы: прошло уже полчаса, а я все еще вожусь с каким-то дурацким костром! И вдруг меня осенило (ведь недаром оканчивал институт!): нужно сначала разжечь огонь снаружи печки, а потом уже засунуть его вовнутрь. И как это я раньше до этого не допёр?! Промаявшись со своим «ноу-хау» примерно ещё с полчаса я наконец с трудом, но, все же, разжёг огонь. Затем, взяв с лавки ведра, вприпрыжку весело поскакал к речке, воскрешая в памяти сюжеты шукшинских рассказов.

Возвратившись с первой партией воды, я обнаружил в помещении бани удушливый дым, который начал заполнять собою все пространство. Набрав в лёгкие воздуха, я смело шагнул в направлении бочек и, быстро опорожнив ведра, мигом выскочил в предбанник.

«Получилось!» – выдохнул я.

Однако, теперь до меня дошло, что следует как можно скорее наполнить баки водой, пока огонь не разгорелся со всей силой и не заполнил едким угаром всю баню.

После третьей ходки, мне почему-то пришли на память стихи С. Маршака, разучиваемые то ли в четвёртом, то ли в пятом классе:

Ищут пожарные,

Ищет милиция,

Ищут фотографы

Нашей столицы.

…………………….

Знак ГТО на груди у него,

Больше не знают о нем ничего.

После пятой, я уже полз, виляя тощими бёдрами, в направление баков, которые уже давно в моем воображении превратились в фашистские дзоты, а сам я ассоциировался с Александром Матросовом. Когда до баков с водой оставалось метра полтора-два, я вскидывал своё тощее тело и бросал его на «амбразуру», опорожняя наполовину расплескавшиеся по пути ведра.

Наконец, завершив последнюю ходку, я, уставший, но довольный, вышел на свежий воздух, где предстал перед внушительной толпой изумлённых селян, окруживших со всех сторон и взирающих на меня с раскрытыми ртами, среди которых заметил свою семью, с трудом, признавшую во мне родного папочку. Толпа безмолвствовала.

Внезапно, в моем мозгу, как откровение, вспыхнула простая мысль:

«А что, собственно говоря, мне мешало тому, чтобы натаскать сначала воды и уже, затем разжечь топку?».

Бусинка сорок девятая – Щедрый хлебосол

Дядя-Митя и тётя-Наташа с внуками, дер. Текарь, 1985 г. Фото автора.

В середине 80-х годов прошлого столетия мне довелось побывать в изумительной деревне, расположенной среди густых лесов вологодской области. Среди прочих жителей, мне запомнилась семья дяди-Мити и тёти-Наташи.

Дядя-Митя, сухощавый, но крепкий мужик, производил впечатление тщедушного и добродушного старичка. Он прошёл всю войну, на которой потерял руку, что не мешало ему, однако, активно заниматься физическим трудом, коего в деревне всегда предостаточно.

Среди жителей деревни он слыл хлебосольным и гостеприимным хозяином, готовым ради гостя пойти на всё. Сразу было видно – кто в доме хозяин, когда он, окинув опытным взглядом стол, изредка бросал в сторону кухни: «Наташенька, нарежь-ка нам ещё колбаски!» или что-нибудь в этом роде. При этом, он совершенно искренне не задумывался – соответствуют ли съестные запасы дома его запросам.

Тётя-Наташа, обычная деревенская женщина, несколько худощавая, но очень подвижная, отличалась спокойным и ровным характером. Как и любая хозяйка, она старалась грамотно и разумно вести домашнее хозяйство. В отличие от мужа, она была достаточно трезвой и бережливой. Вероятно, во многом, укреплению этих качеств, способствовала щедрая и открытая душа её супруга. Прекрасно зная характер своего благоверного, она как могла, старалась экономить на всем, дабы не попасть в неудобное положение перед гостями. В такие минуты ей делалось ужасно стыдно: её охватывала злоба на «непутёвого» мужа, которого совершенно не волновало – достаточно ли в доме продуктов и выдержит ли семейный бюджет фантазии и прихоть его хозяина.

Дядю-Митю же, подобные «мелочи», похоже, не очень волновали: имидж щедрого и хлебосольного мужика возносил его на самый верх «капитанского мостика», откуда он, войдя в раж и совершенно утратив связь с реалиями существующего положения дел, едва успевал отдавать команды направо и налево.

И все же, однажды ему пришлось «спуститься на землю». Произошло это при очередном визите гостей.

Как всегда, на стол было выставлено все, что с таким трудом было сэкономлено бережливой хозяйкой. Наконец, из сокровенных тайников был извлечён последний килограмм мяса, потушен и весь подан к столу. Дядя-Митя настойчиво потчевал гостей до тех пор, пока последний кусок не исчез из тарелки.

– Наташенька, – протянул он привычно в сторону кухни, – подай-ка нам ещё мяску!

Тётя-Наташа как стояла посередине кухни, так и замерла «ни жива, ни мертва». Однако, спустя мгновение, она постепенно выпрямилась, взгляд сделался суровым и твёрдым. Наконец, взяв себя в руки, она тоненько пропела в сторону гостиной:

– Митенька-а! Не поможешь ли мне?

Ничего не подозревавший дядя-Митя легко соскочил с места и шустро нырнул на кухню, представ пред светлы очи своей дражайшей половины. Но тут же, подняв на неё глаза, в страхе попятился назад. Тётя-Наташа, наседая на него и страшно вращая глазами, тихо, чтобы не слышали гости, но довольно твёрдо и отчётливо зашипела:

– Мяска, говоришь?! А ты что, – завалил меня этим мяском?! Где я тебе возьму его? Разве, что с пи#ды своей могу отрезать!

Когда в свой следующий приезд я встретил эту замечательную пару, они так обрадовались, что, несмотря на все мои слабые протесты, затащили-таки, меня к себе домой, на пироги. За чаем мы обсудили изменения, произошедшие с момента нашей последней встречи.

Через некоторое время неугомонная хозяйка скрылась на кухне. Минут через десять она вновь появилась, держа перед собою сковородку со скворчащей яичницей по-деревенски, издающей такие запахи и звуки, которые невозможно спутать ни с чем.

Мне было приятно и радостно констатировать, что мои старые знакомые нисколечко не изменились. Только дядя-Митя показался немного странным. Когда я с трудом доел свой третий пирожок и вежливо отказался от яичницы, он не стал дуться и сердиться на за то, что я не желаю по достоинству оценить его гостеприимство, а только смущённо повернул голову в сторону окна и вдруг радостно воскликнул:

– А вот и Катька моя – внучка – со школы идёт!

Бусинка пятидесятая – Пирамида «Джокера»

г-ца «Ленинград». Фото с сайта www.liveinternet.ru

В середине 90-х годов прошлого века когда я, в очередной раз, оставшись без работы, безуспешно пытался найти подходящую фирму, в моей квартире раздался телефонный звонок. Звонила, как вскоре выяснилось, Оля – «старая знакомая», с которой одно время довелось мне вместе работать.

Выяснив, что в данный момент я нахожусь в активном поиске, она очень обрадовалась, что попала по адресу и что, наконец-то, ей представился шанс сделать ещё одно доброе дело и заодно поправить моё финансовое положение. А уж, как обрадовался я – и говорить не стоит.

– А что представляет собой моя будущая должность и что, собственно, от меня потребуется? – робко вопросил я её, когда она, жертвуя своим временем, изъявила желание приехать и очень скоро оказалась у нас дома.

– Да ничего от тебя не потребуется, – успокоила она меня и добавила – все, что необходимо, у тебя и так имеется на твоих плечах.

Я почувствовал, что краснею от такого комплимента, но постарался не подать виду, скромно опустив глаза и добавив про себя: «Ну, конечно же, не лох там, какой-нибудь».

Выяснив, что моя супруга также временно не работает, она не смогла скрыть своего восхищения:

– Надо же, как вам обоим повезло!!

Однако, все по порядку.

– Для начала, – объяснила гостья – вам следует приодеться в приличный костюм и вместе явиться на собеседование, которое состоится в конференц-зале гостиницы «Ленинград». Народу будет много, но вы не переживайте, поскольку я замолвлю за вас своё словечко вышестоящему начальству и потому, все это будет выглядеть всего лишь пустой формальностью. А так как желающих занять столь выгодную должность (какую – я пока так и не понял) слишком много, то бесплатно она – понятное дело – не даётся.

Сейчас я заполню бланк с вашими данными, а тебе останется всего-навсего заплатить чисто символическую плату за вас обоих по 150 рублей. По окончании собеседования, для того, чтобы утвердить вас в должности, вам придётся заплатить членский взнос в размере 300 рублей на брата и… можешь смело покупать самую большую лопату, которой можно было бы загребать столько денег, сколько в состоянии ты осилить.

– Кстати, – тут же, ошарашила она меня своим неожиданным вопросом, не давая толком «переварить» услышанное – ты какую машину предпочитаешь? Я, например, собираюсь поменять свою «копейку», на которой к тебе приехала на «Джип-Черокки». И это несмотря на то, что работаю я всего лишь неполных пару месяцев.

Я был в совершенной растерянности. Если бы передо мной сидел совершенно незнакомый человек, то я, не размышляя ни секунды, послал бы его туда, куда обычно принято посылать на Руси в подобной ситуации. Но с Олей я проработал вместе бок о бок, почти три года, и никогда прежде не замечал за нею ничего такого странного, за что можно было бы подвергнуть её хотя бы малейшему сомнению. Это была достаточно трезво мыслящая женщина, всегда ответственно подходящая к работе и вполне успешно справляющаяся со своими нелёгкими обязанностями. Правда, с тех пор, как поменялось руководство комбината, наши пути разошлись, и я не имел ни малейшего представления о том, чем она все эти три года занималась. Однако за такой короткий период она вряд ли могла «тронуться» умом. Тем более, я воочию видел её перед собой и имел все основания полагать, что она почти нисколечко не изменилась с момента нашей последней встречи. Единственное, что несколько смущало меня, так это чрезмерная забота о моём благополучии. Тем не менее, подобное отношение я отнёс на счёт нашей старой дружбы.

В назначенный день и час мы с женой подъехали к гостинице «Ленинград». В фойе гостиницы было полно народа: всюду фланировали нарядно разодетые мужчины и женщины. Нас тут же встретила Оля и повела через все фойе куда-то вглубь, к своему непосредственному руководству.

– Пожалуйста, ничему не удивляйтесь и не задавайте никаких вопросов. Вам ясно?! – успела она нам коротко шепнуть, пока мы пересекали холл.

– О-о! Здравствуйте, мистер Саидов! – совсем по-дружески, как будто мы были знакомы, по меньшей мере, лет сто, поприветствовала меня немолодая, но приятная на вид женщина, в строгом деловом костюме. – Очень рада Вас видеть! Представьте, пожалуйста, нам вашу супругу.

– Мадам Саидова Елена – тут же отреагировав на происходящее, произнёс я несколько торжественно, ожидая, что все мы сейчас дружно рассмеёмся и перейдём, наконец-таки, к серьёзному обсуждению нашей предстоящей работы. Однако, в ту же секунду, перехватив одновременно угрожающе-умоляющий взгляд Оли, осёкся, задержав свою бурную реакцию.

– Очень рада познакомиться с Вами – продолжила на полном серьёзе все та же женщина и представилась сама (уже не помню – как).

Через какое-то время наши взгляды с женой на мгновение пересеклись, и по её недвусмысленному выражению я понял, ЧТО меня ожидает дома (ведь, она предупреждала!), хотя внешне, со стороны создавалось впечатление, что она безумно рада происходящему. Через 5 минут я уже вполне уверенно и открыто разглядывал окружающих меня «мистеров» и «миссис» всех мастей, которые как сельди в консервной банке заполнили собою все пространство обширного фойе гостиницы. Возле каждой небольшой группки имелись свои «Оли», а иногда и «вышестоящая инстанция». Последних, я тоже легко узнавал по строгим костюмам, добродушным лицам и характерным репликам, которые обычно можно услышать лишь в фильмах про старую добрую Англию викторианской эпохи.

Я не стану описывать, как нас всех пригласили в зал; как весь этот «спектакль» сопровождался сумасшедшим скандированием специально нанятой клаки, для того, чтобы возбудить, заразить и загипнотизировать весь зал; как в сопровождении идиотской и чересчур громкой музыки, на сцену выскочил какой-то человек, в обязанности которого входило проинформировать вновь прибывших «счастливчиков», как им крупно повезло, что они вовремя явились сюда; как нам на школьной доске демонстрировали – как, в геометрической прогрессии будет расти наша прибыль, если мы завербуем и приведём сюда таких же охламонов, какими являлись сами; как нам с женой не дали в первую же минуту этого сумасшедшего действа встать с места и уйти домой. И ещё многого-многого другого, в том же духе. Все это гадко и противно даже до сих пор, когда я пишу эти строки.

Видимо, поняв, что мы всё уже давно «раскусили», руководством организации было дано указание, чтобы Оля ни в коем случае не отпускала нашу чету, хотя бы до тех пор, пока не будет антракт. Ведь, в противном случае, мы подавали дурной пример остальным «ослам», что явно не входило в намерения организаторов данного «шоу». А зрителей собралось не менее 500 человек. А сколько таких дней было до и после нас, одному Богу известно…

Прощаясь в антракте с Олей, мы очень благодарили её, стараясь не смотреть в глаза. Мне было очень стыдно за неё, и я старался, чтобы она этого не заметила. Впрочем, она, я думаю, всё прекрасно поняла, и ей тоже было несколько неловко.

Едва очутившись на «свободе», мы с женой тут же глубоко вдохнули свежего балтийского воздуха и, молча взявшись за руки, медленно пошли вдоль набережной Невы.

«Боже мой, – мелькнуло почему-то у меня в голове, – а я ведь, за всю свою жизнь так никуда и не свозил жену! Мы даже гуляем вместе редко. Надо срочно исправляться…»

Наконец, поравнявшись с каким-то маленьким бистро, жена вдруг предложила:

– А давай возьмём здесь коньяка?

– На какие деньги, Лена?! – возмутился было я.

– На последние – спокойно, но твёрдо произнесла супруга. – Я знаю, что ты завтра найдёшь достойную работу, и мы снова заживём хорошо. Даже ещё лучше.

Я мгновенно расслабился: меня всегда поражала её хладнокровие в исключительно тяжёлых для семьи ситуациях, а потому, в ту минуту, был безмерно благодарен ей за то, что она не только сама верит в меня, но и пытается убедить в этом меня.

Мы выгребли из карманов все, что имели, взяли по сто граммов коньяка, маленькую плитку шоколада и «отметив» наше печальное событие, не спеша, двинулись в направлении нашего дома. На душе сделалось как-то хорошо и благостно. Предаваясь каждый своим мыслям, мы брели, взявшись за руки, вдоль гранитной набережной. Подставив себя навстречу холодному осеннему питерскому ветру. Мы действительно в этот момент были счастливы как никогда.

Бусинка пятьдесят первая – «Инопланетянин»

Угол Прачечного переулка и улицы Декабристов, 2010 г. Фото автора.

Судьба свела меня с Володей всего в двух шагах от дома. Типичный магазин «24 часа», расположенный на улице Декабристов, ничем не отличающийся от своих многочисленных «собратьев», которые с заходом солнца обладают удивительным свойством – собирать вокруг себя уникальную публику, достойную пера настоящего репортёра.

Энергичный, шустрый и вечно неугомонный Володя, отличавшийся довольно крепким телосложением и развитой мускулатурой, работал в магазине обычным грузчиком и, как всякий нормальный грузчик, не чужд был «прополоснуть горло». Особенно эта его страсть пробуждалась по ночам, когда начальство, забрав ближе к вечеру выручку и оставив своих подчинённых в покое, уезжало восвояси, домой.

Выглядел Володя моложаво, несмотря на то, что разменял уже четвёртый десяток. Его энергии мог бы позавидовать любой из молодых людей: играючи раскидав товар и убрав в мгновение ока весь мусор, он томился в ожидании новых команд. А поскольку, таковых не было, то он периодически выскакивал на улицу, в поисках приключений и сбора необходимой информации. Поэтому нет ничего удивительного в том, что весь «бомонд», проживающий в радиусе километра вокруг магазина, был тщательно им изучен в самый кратчайший срок.

Несмотря на его открытую душу и широкую натуру, в нем явственно прослеживалась эдакая деревенская мужицкая хитрость и расчётливость: он чётко знал, с кем можно и стоит выпить, а кого можно и грубо отослать, выпроводив за шкирку. В узком кругу таких же своих товарищей он был, что называется, на хорошем счету и пользовался определённым авторитетом.

В один из вечеров, едва только машина шефа отъехала от магазина, к Володе нагрянул очередной гость. Держался он скромно и неуверенно. «Новичок» – зафиксировал я мысленно, поскольку прежде эту личность встречать мне не приходилось.

Володя быстро (на всякий случай) прильнул своим здоровым и крепким лбом к окну и, убедившись, что хозяин уехал окончательно и бесповоротно, сразу же преобразился, коротко станцевав вприсядку и радостно прищёлкнув пальцами.

Не успел я подыскать для себя убедительную причину, по которой можно было бы вовремя смыться, как друзья обступили меня с двух сторон.

– Ну, что? За знакомство?! – радостно произнёс Володя, кивнув на товарища и звучно хлопнув пробкой.

Сопротивляться было уже бесполезно и потому я, обречённо вздохнув, представился:

– Галиб.

– Как?! – не понял новоиспечённый товарищ.

Было заметно, что моё имя его явно сбило с толку. Не зная, как себя вести далее, он лишь беспомощно переводил взгляд с меня на своего товарища и обратно. «Водка» – понятно, «Володя» – понятно. А тут…

Я умоляюще взглянул на Володю.

– Г а л и б – повторил он следом, произнеся по буквам и, видя, что пришелец ещё глубже впал в ступор, мгновенно смекнул и, наклонившись почти к самому уху, тактично пояснил:

– Ну, – «инопланетянин». Понял?

Некое подобие улыбки отразилось на лице гостя. Наконец, схватив преподнесённый ему полный стакан, он в мгновение ока опрокинул содержимое вовнутрь. Жидкость приятно и тепло разошлась по всему телу, вернув ему, наконец, трезвый ум и ясный взгляд.

– А-а, – произнёс он, наконец, торопливо отправив в рот шпротину и окончательно просияв – по-о-нял! Инопланетянин! Кхе… Надо же…

В ту же секунду мы переглянулись с Володей и облегчённо выдохнули…

Бусинка пятьдесят вторая – Когда приходит смерть…

Благовещенский мост в Санкт-Петербурге. Фото из «Википедии».

– Видишь, какое оно у нас маленькое? – кивнула Маргарита Павловна на меню, оказавшееся у меня в руках.

«Ни х#я себе – «маленькое»… – подумал я про себя. Вслух же, произнёс нечто вроде подтверждения, больше похожее на сомнение:

– Да-а…

Затем окинул взглядом небольшую кухню, одна из стен которой была сплошь оклеена многочисленными технологическими картами.

– Не пугайся: ничего нового для тебя нет – перехватив мой взгляд, мгновенно приободрила меня заведующая производством. – Всё простенько…

Скрепя сердце, я вынужден был согласиться, хотя в глубине души понимал, что это только начало. Деваться было некуда: в который раз я вновь остался без работы.

Марго я знал давно. Властная по натуре и довольно амбициозная женщина, она, как могла, пыталась устроиться в этом новом и жестоком мире. Благодаря своим организаторским способностям, строгой дисциплине и особой взыскательности к своим подчинённым, она сумела расположить к себе благосклонность хозяев. Последние же, как правило, совершенно не разбираясь в тонкостях производства, требовали только одного – прибыли. Охрана труда, здоровье людей, их права и прочее, всё это менее всего волновало новоявленных российских нуворишей: они вложили «конкретные бабки» и следовало любым способом их «отбить». И новому заведующему оставалось только всячески им угождать. Достаточно часто, ценою ущемления элементарных прав рядовых сотрудников.

Поначалу, всё шло гладко: количество посетителей с каждым днём неуклонно росло, повара выкладывались от души, заведение не только стало окупать себя, но и приносить вполне ощутимые дивиденды. Марго цвела и благоухала, одаривая нас своей обворожительной улыбкой. Повара постепенно освоились со своими обязанностями, разобрались со сменами и даже изредка находили время для общения и дежурных поварских шуток.

Одной из моих сменщиц являлась Ира – несколько полноватая и добродушная женщина. Как и многие несчастные российские женщины, она работала на двух работах, взвалив на свои плечи нелёгкий груз семейной ответственности. Она одна растила двух взрослых сыновей. Прожив с мужем около двадцати лет, в один «прекрасный» вечер она рассталась с ним, застукав «благоверного» в объятиях своей лучшей подруги. И хоть, было ей далеко за сорок, выглядела она вполне привлекательно.

– Ах, ты моя «сорокопяточка»! – нежно подначивал я её порой, и она сразу же вся расцветала и расплывалась в своей обаятельной улыбке. Иногда, подобные реплики только раздражали её.

– Да ну, тебя, Галиб: только дразнишь…

Она была прирождённым поваром. Никаких техникумов или курсов не заканчивала. Это я сразу понял, глянув – как она готовит: не механически и небрежно, как чётко заведённый робот, а как-то «по-домашнему», добротно и с любовью. От неё всегда веяло каким-то теплом и уютом.

Особенно ей удавались первые блюда.

– Погоди, погоди, не выливай! – выхватывала она у меня из рук остатки вчерашнего борща. – Сейчас я его подшаманю…

И действительно: прошедший через её золотые ручки борщ оказывался ещё вкуснее, чем вчера!

Выматывая себя на двух работах, Ира временами открывала мне свою душу. Я же, как мог, старался её приободрить, делая ей комплименты и рассказывая всякие смешные истории. Она была настоящей женщиной, поскольку достаточно было произнести пару ласковых слов, и усталое выражение моментально сменялось озорными искорками в её глазах и кокетливым поведением.

Достаточно часто, предметом наших обсуждений становилась Марго. Вернее её неуёмная энергия и страстное желание угодить своим боссам.

– Блять, она нас в гроб загонит! Точно, тебе, говорю… – жаловалась мне Ира. – Ты посмотри: уже на вторую стенку стала наклеивать свои грёбаные «обои»! Нет, я точно не выдержу на двух работах. Что мне выбрать, а?

– Оставайся в «Спутнике» и не дури! – строго посоветовал я ей. – А здесь, всем нам точно, скоро хана придёт…

Вскоре хозяева научились владеть своими эмоциями, и всё чаще стали вызывать «на ковёр» заместительницу.

– Плохо, Маргарита Павловна, плохо работаем. – принимались они давить на исполнительную руководящую. – Клиенты просят разнообразия, а вы… Неужели у Вас иссякла фантазия?! Надо чего-нибудь необычного, понимаете?

Марго понимала их с полуслова. И – старалась, как умела…

Спустя ещё пару дней, в меню, отдельной строкой будут вписаны «Блюда от шеф-повара», каждое из которых было наворочено по самое не хочу. Среди прочего, числились и фирменный хлебец, который предстояло выпекать нам – поварам, и различные усложнённые миксы, невероятное количество соусов и разнообразных горячих закусок, какое-то непонятное блюдо, состоящее из нескольких видов рыб ценнейших пород, украшенное всевозможными морепродуктами и перепелиными яйцами, фаршированными красной и чёрной икрой, и ещё куча всего такого, что могло только присниться нашей начальнице на ночь глядя.

Все холодильники были забиты многочисленными плошками и баночками с заправками, соусами и заготовками на все случаи, за которыми необходимо было следить. Все стены кухни были оклеены фотографиями и технологическими картами. Повара, уже окончательно потерялись в названиях блюд, постоянно припадая к стенкам кухни, в поисках того или иного рецепта.

«Стена плача» – горестно окрещу я её потом.

Самым забавным в этой ситуации было то, что повар в ночную смену полагался …один.

Являясь многостаночником, он совмещал в себе обязанности не только повара горячего цеха, не только «холодника», но и функции овощницы и мойщицы посуды одновременно. Сначала он бежал в холодный цех – делать салаты, затем в горячий – готовить основное блюдо, и в конце вновь возвращался в холодный, чтобы отдать десерт. Порою, заказов было столько, что я стоял, не зная, в какую сторону вначале мчаться. Было очевидно, что надолго меня не хватит…

– Маргарита Павловна! – не выдержал я однажды. – Вы ведь, прекрасно понимаете, что вводя новое блюдо, необходимо исключать из меню что-либо из старого?

– Не волнуйся, дорогой: как раз над этим я сейчас и работаю – обдала она меня своей неотразимой улыбкой, коротко пронзив меня своими умопомрачительными черными цыганскими глазами.

И действительно: не прошло и недели, как я убедился, что Марго умеет сдерживать свои обещания. Из меню было вычеркнуто аж, целых пять «старых» блюд! Правда, вместо них, уже в коридоре, на стене было присобачено скотчем восемь новых бумажек. Вместо вскрика у меня вырвался не то стон, не то хрип: вероятно, такой звук издаёт смертельно раненый зверь, когда стрела охотника вонзается в самое сердце.

Это было единственное место работы, куда я шёл как на каторгу, как на плаху, как на расстрел. Каждое утро, миновав площадь Труда, я тяжело ступал на Благовещенский мост, откуда как на ладони открывалась моему взору ненавистная панорама Васильевского острова. Бедный, бедный остров! Конечно же, он был не виноват в том, что я за короткое время успел невзлюбить его настолько, что мне потребуется ещё немало лет, прежде я сумею взглянуть на него совершенно другими глазами. А тогда…

«Ни страны, ни погоста.

Не хочу выбирать.

На Васильевский остров.

Я иду умирать»

«Несчастный Бродский…» – вздыхал я, несколько видоизменив «пророческие» строки поэта… На самом деле, мне жалко было исключительно себя.

С трудом передвигая ноги, я медленно брёл по бывшему мосту лейтенанта Шмидта, проклиная свою судьбу. Некогда восхищавшая меня панорама города, была подёрнута какой-то серой полосой тумана. С Финского залива дул холодный и пронизывающий ветер, а по небу неспешно плыли мрачные свинцовые тучи, изредка поливая меня мерзопакостным моросящим дождём. Предстоящий день не сулил мне ничего хорошего, вселяя в мою душу только страх и отчаянье. Именно такая картина предстаёт предо мной всякий раз, когда я с ужасом вспоминаю это злосчастное место работы.

Как и следовало ожидать, началась текучка кадров: официанты и повара стали меняться чуть ли не каждый день, как перчатки. Обслуживающий персонал постепенно превратился в издёрганную и затравленную кучку зверей: все стали огрызаться и дерзить друг другу, каждый норовил спихнуть работу на другого. При любом удобном случае, стремились закрыться (хотя бы на некоторое время!) в туалете, где дышалось намного легче и свободнее. И только мы с Ирой старались держаться вместе, морально поддерживая друг друга.

– Потерпи, дорогой! – теперь она уже пыталась меня успокоить, чувствуя, что со дня на день я не выдержу и брошу всё к чертям собачьим. – У нас в гостинице, по-моему, местечко освобождается… Не буду ничего заранее говорить…

В общем, атмосфера в коллективе достигла точки кипения. Дурацкий колокольчик, извещающий поваров о каждом новом заказе, почти ни на минуту не умолкал. Однажды, прикола ради, я перерезал нитку. Через пять минут тишины, столь непривычной для нашего кафе, Марго чуть не хватил инфаркт. Боссы, также выползли из своих кабинетов, удивившись отсутствию столь приятного и сладостного для их слуха трезвона.

«Интересно, – подумал я про себя, – когда же придёт моя смерть?»

И «она» не заставила себя ждать, явившись вначале в виде пары изящных женских ножек, которые я успел разглядеть сквозь окно раздачи. Прямо напротив, располагалась входная дверь. Мне же, была видна только самая нижняя её часть. Там, где находились ступеньки, ведущие в зал.

Ножки задержались на некоторое время, как бы раздумывая – входить ли им или же протопать дальше. Я весь напрягся в ожидании. Наконец, они, всё же, переступили порог нашего заведения и, бодро цокая каблучками, спустились по лестнице. И тут же, им на смену возникла уже другая пара ног.

«Два!» – процедил я сквозь зубы и в следующую секунду принялся считать вслух:

– …Три, четыре… шесть, семь…

На десятой паре, я схватил себя за грудь, в области сердца.

– …Пятнадцать, шестнадцать… – вдруг я почувствовал, что начинаю нервно посмеиваться.

– …Двадцать девять, тридцать… – на какое-то время я оцепенел, находясь в прострации.

– Ё# твою мать… – невольно вырвалось у меня, и я тихо сполз по стенке.

Вскоре выяснилось, что наше кафе приглянулось группе иностранных туристов, которые изъявили желание отужинать именно здесь.

Как я и предполагал, каждому захотелось соригинальничать и заказать себе что-либо такое, чего никто до него не заказывал. И я сразу же проникся огромным уважением к нашим, отечественным туристам, которые как попугаи, абсолютно все, как один, берут почти одно и то же, не утруждая мозгами ни себя, ни обслуживающий их персонал.

– У-у, с-суки! – взвыл я, включая на полную мощь все плиты, духовые шкафы, пароконвектомат и громыхая кастрюлями, плошками и сковородками…

Сознательно опуская ту часть, которая противопоказана нормальному читателю, я только скажу одно: когда через полтора часа я наконец расправился с последним заказом, кухня напоминала распотрошённый курятник, в котором только что побывал хищный зверь. Сам я выглядел как ощипанный петух, который непонятно каким образом спасся от ужасных клыков. На мне совершенно не было лица, а сердце колотилось так, словно вот-вот выскочит наружу. Я совершенно не помню, как закончилась моя смена, и в котором часу возвратился домой. В этот день, до меня вдруг дошло лишь одно – я очень люблю жизнь и хочу жить! Хочу дышать полной грудью, хочу любить, быть естественным и свободным.!

Через день я шёл по тому же самому мосту и удивлялся: «Господи, какая кругом красота! И чего это я раньше всего этого не замечал?!»

На работе меня встретила строгая Маргарита Павловна. В руке была зажата пачка с очередной порцией напечатанных листов.

– Что за дела, почему опаздываем?! – нахмурив брови, начала было отчитывать меня начальница.

Не говоря ни слова, я грубо выдернул у неё из рук пачку бумаг, всучив ей взамен всего один листочек.

– Что это?! – опешила она, широко раскрыв от изумления глаза: таким она меня ещё никогда не видела.

– Некролог! – чётко отчеканил я и, не сдержавшись, громко расхохотался – По собственному желанию!

И не дав ей опомниться, развернулся к дверям.

В тот же вечер в моей квартире раздался телефонный звонок. Звонила Ира, которая сообщила, что в гостинице «Спутник» освободилось место старшего повара.

– Много «обоев»? – коротко поинтересовался я.

– Совсем нет! Какие поклеишь, такие и будут – рассмеялась в трубку подруга и, немного помолчав, успокоила: – Не волнуйся: после Марго, наше место тебе покажется просто раем.

«Почему бы и нет, – логично вывел я заключение, – в аду я уже побывал. Двум смертям не бывать. Почему бы, в качестве компенсации мне не понежиться немного в раю. Ведь, Бог – Милостивый и Милосердный…»

Бусинка пятьдесят третья – Гостиница «Спутник»

г-ца «Спутник». Фото с сайта www.spravka.org

Чик-чик-чик и цак-цак-цак

Больше всего на свете меня раздражают дилетанты. Не имея ни малейшего представления о том – как устроен механизм производства, что за этим стоит и так далее, не особо забивая себе голову подобными «глупостями», они с поразительной лёгкостью любят встревать и давать советы. При этом, совершенно искренне полагают, что всё, что лежит вне сферы их интересов, сущие пустяки, не стоящие серьёзного обсуждения.

Очередное место работы: обычный бизнес-центр на 100 – 120 человек. Мой знакомый – непосредственный шеф, арендатор кафе – недовольный малой прибыльностью заведения, стал приставать ко мне с тем, чтобы я добавил в меню новые блюда. На все мои попытки – объяснить ему, что это практически невозможно, поскольку у меня только пара рук, и что всё это требует дополнительных продуктов (а значит и дополнительного оборудования, новых рабочих рук и прочее), он, недоверчиво скривив свои губы, своеобразно «разъясняет» мне, энергично рассекая ладонью воздух:

– Ну, что тут сложного? Это же так просто: чик-чик-чик, и – готово!

Я в ступоре: стою, молчу и понимаю, что дальнейший разговор бесполезен. Это «чик-чик-чик» меня вскоре так достало, что в конце концов мне пришлось с ним расстаться и перейти на новое место работы.

С трудом составил оптимальное меню, учитывая множество факторов; определил график работы смен; заключил договора с поставщиками. Словом, только наладил производство, как вдруг происходит смена руководства наверху и, как следствие, в один прекрасный день, у нас появился новый заведующий производством: молодой, ничего не соображающий, но очень амбициозный товарищ.

Первым делом, счёл необходимым ознакомиться с личным кабинетом. Осмотрев обстановку, он удовлетворённо крякнул и… закрылся изнутри. Зайти в кафе, поздороваться с сотрудниками, поинтересоваться производством, он даже не удосужился.

Наконец, в один из дней, он заходит на кухню с длиннющим списком меню, и на мой вопрос: «Как Вы собираетесь, такой перечень блюд воплотить в жизнь?», вдруг слышу до боли знакомое:

– Ну, что Вы, это же так просто: цак-цак-цак и – готово…

Если женщина просит…

В перерыве между раздачей служебного питания присаживаемся с моей помощницей Ирой немного передохнуть. Как и всем поварам, уставшим от однообразной работы и грязных сковородок, нам так хочется помечтать о чем-то хорошем, возвышенном и красивом.

Ира, возраст которой уже близится к сорока, и любое напоминание о нём угнетает представительниц слабого пола, бросив к чертям собачьим шариковую ручку и устало уставившись в окно, восклицает в сердцах, глядя куда-то вверх, в небо:

– Господи! Ну, где мне взять золотую рыбку?!

– А какое у тебя заветное желание?

– Чтобы было много денег и стать красивой.

– Ну, а если б можно было только одно желание загадать? – задаю ей каверзный вопрос, явно наслаждаясь её некоторым замешательством.

Чувствуется, какая внутренняя борьба идёт в душе кокетливой и амбициозной женщины.

– Чтоб была красивой – удручённо выбирает она, наконец, не без мучительных раздумий.

Однако через мгновение лицо её озаряется, и она, торжествующе глядя мне в глаза, забирает свои слова обратно:

– Нет – деньги! Много денег!! А потом я сделаю себе пластическую операцию!

После чего, оба сваливаемся от смеха под стол…

К вопросу о сатисфакции

Та же самая Ира, в следующий раз. Подслушав нечаянно мой разговор с кем-то из сотрудников:

– Голиб, а что такое «сатисфакция»?

– Ну-у, как тебе объяснить – замялся я, – в общем, от латинского «satisfactio» – удовлетворение, хотя это не совсем верно. Многое зависит от контекста.

Я пытаюсь подобрать более точное определение, однако Ира уже меня не слушает.

Вдруг у неё радостно вспыхивают глаза и она, гордо вскинув свою маленькую кудрявую головку вверх и решительно уперев в бока кулачки, заявляет:

– Сегодня приду домой после работы и громко так, брошу Серёжке (муж Иры, измотанный водитель маршрутного такси):

«Немедленно требую сатисфакции!!!» – Представляешь: как он офигеет?!

И мы вновь покатываемся со смеху.

Русский вопрос

Оля – пожилая и толстая повариха – на самом деле очень шустрая и энергичная женщина. Причём, довольно колоритная: этакая баба-деваха, у которой не заржавеет рубануть «правду-матку» в глаза и которая запросто задавит любого, кто посмеет сказать что-либо супротив Руси. Тема «русских» для неё болезненна и свята. Прослушав её, невозможно не проникнуться состраданием к русскому народу, против которого сознательно ополчился весь остальной мир, возглавляемый, в первую очередь, «жидами» и «америкосами». Её любимым писателем является Проханов, любимым певцом – Тальков. Гимном же, для неё служит песня Г. Пономарева «Мы русские», в исполнении Жанны Бичевской.

Каждый раз, придя утром на работу и поднявшись на пятый этаж гостиницы, я иду по длинному коридору, с противоположного конца которого до меня доносится скорбное:

«Ведут нас ко Христу дороги узкие,

Мы знаем смерть, гонения и плен…»

Я прохожу мимо нашего кафе, в раздевалку и, переодевшись, возвращаюсь на кухню, где, под звуки швыряемых в мойку сковородок и сотейников, меня встречает упорное и несгибаемое:

«Мы – Русские, мы – Русские, мы – Русские,

Мы всё равно поднимемся с колен!»

Странно, но ко мне Оля, почему-то, более чем благосклонна. Вероятно, это объясняется тем, что оба мы одногодки, оба неравнодушны к неприличным и скабрёзным анекдотам, оба любим юмор и склонны ко всякого рода приколам.

Отличие состоит в том, что Оля без устали может говорить сколь угодно. Я уже давно смирился с этим, а потому воспринимаю её болтовню, как некий производственный фон, помогающий мне в работе. Иногда, забывшись, она делится со мною своими впечатлениями:

– Еду я, значит, сейчас в маршрутке. А водила – этот, как его… ну, в общем, черножопый…

– Ну да, мой земляк, короче – уточняю я.

На какую-то долю секунды она вдруг перестаёт тараторить, уставившись на меня, а затем выдаёт:

– Да брось на #уй: какой ты черножопый? Ты – наш.

Я пытаюсь воспринять это как комплимент…

Наш небольшой маленький коллектив состоит максимум из пятнадцати человек. И почти все – разных национальностей.

Ближе к концу рабочего дня мы начинаем расслабляться. Сейчас начальство уедет и… В общем, я бегу в ближайший магазинчик.

Возвращаюсь обратно и уже на подступах к кухне слышу, как бедная Оля отчаянно «обороняется», защищая русских. На самом деле, все обычно молчат, стараясь не ввязываться в эту дурацкую и бесполезную перепалку. Но «сегодня» она, похоже, уже сильно «достала», потому как на неё накинулись даже «свои» – Ира с Ларисой – «чистокровные» славянки. Это ещё более злит Олю, и она с удвоенной энергией набрасывается на подруг, разъясняя им проблему жилищного вопроса:

– Понаехали тут всякие чурки и хачики, всё скупают, вот и не хватает простому русскому человеку жилья!

И, как бы ища поддержки, бросает умоляющий взгляд на пожилую и худощавую мойщицу:

– Броня, ну хотя бы, ты скажи этим сукам: я права?!

– Да пошла ты на #уй: я сама – татарка…

Тут уже никто не выдерживает, и мы все укатываемся со смеху. Причём, Оля – больше всех.

Поймав заминку, быстро разливаю «по первой» и, подняв стопку, произношу тост:

– Ну! За русских!

Бусинка пятьдесят четвёртая – Сибирская соната

Виноград. Бухара, 2013 г. Фото автора.

Неравный брак понять ещё можно, в то время, как – неразумный…

Сельского товарища из узбекской глубинки судьба-злодейка забросила за несколько тысяч километров от родного порога. Аж, в самый Иркутск. То ли, служить ему довелось там, то ли, ещё по неизвестно какой причине, но угораздило его, жениться на самой что ни на есть коренной молочной сибирячке, и, обзаведясь потомством, навсегда «бросить свой якорь» среди таёжных лесов.

Однако, ностальгия, как известно, штука весьма коварная и довольно часто – болезненная. Особенно, когда тебя окружает всё чужое: и язык, который так и не удалось освоить до конца, и люди, со своими странными обычаями, другим укладом жизни, и уж, тем более, сама природа.

Прожив в этих краях с десяток лет, Садриддин так и не сумел свыкнуться ни с людьми, ни с тайгой.

Единственной ниточкой – лучиком света в тёмном царстве, связывавшим его с родным домом, – являлись две затёртые кассеты с записями любимых узбекских музыкантов-исполнителей – классиков советского Востока. Всякий раз, по окончании рабочего дня, Садриддин уединялся в маленьком сарайчике, расположенном недалеко от дома, где, включив на «полную катушку» старенький магнитофон, лил горькие слезы, предаваясь воспоминаниям былой молодости и оплакивая свою горькую участь.

Как это ни странно, но русские песни также, порой, находили своё место в разборчивом репертуаре страдальца. Например, песни В. Добрынина.

– …Не сыпь мне соль на рану, она ещё боли-и-т! – подвывал он в такт певцу и композитору, растягивая на восточный манер концовку куплета известной песни.

В такие минуты, Людмила – жена Садриддина – готова была его задушить. Однако, хорошо изучив характер своего (в общем-то, кроткого) благоверного, в самый последний момент, благоразумно удерживала себя от праведного гнева, стараясь переключиться и занять себя какой-либо работой по хозяйству.

Любви, как таковой, давно уже меж ними не было. Да и была ли она вообще? Трудно сказать. Так, какая-то непонятная привязанность и… некая жалость, непонятно – к чему или кому. И ещё, наверное, человеческий долг. По отношению к семье, к детям. Тот самый, что по обыкновению принят во многих чрезвычайно простых семьях.

Энергичная и бойкая по натуре Людмила, с ранних лет привыкшая к физическому труду и не избалованная чудесами современной техники, довольно быстро справлялась с домашними делами.

Наконец, наладив ужин и накрыв на стол, оборачивалась в сторону сарая:

– Сашка! – зычным голосом звала она своего супруга. – Ну, хватить уже скулить! Иди, давай: ужин стынет!

Садриддин неожиданно вздрагивал, заслышав её голос, «опускался на землю» и нехотя плёлся к дому…

Неизвестно, сколь долго ещё продолжалось бы это установившееся течение серых будней, если бы, в один из дней, тишину их дома не нарушил рокот старого КамАЗа, с узбекскими номерами на борту. Вначале, Садриддин не поверил своим глазам, сочтя за галлюцинацию столь знакомое до боли сочетание букв. Но, когда машина остановилась буквально в трёх шагах от него, и из кабины соскочил на землю «шоколадный» шофёр в тюбетейке, он от волнения потерял дар речи, застыв, словно статуя, на месте.

Очередной рейс моих братьев лежал через Иркутск. Волею случая, на короткое время им доведётся задержаться и быть гостями Садриддина и его жены.

Излишне, наверное, говорить о том, как обрадовался этой случайной встрече хозяин дома. Приезд моих братьев, явился для него таким же чудом, каким, в своё время, для Робинзона показался корабль с англичанами на борту, приставший к необитаемому острову. Он преданно смотрел в глаза своим «спасителям» и заворожено внимал узбекской речи, в упоении раскачиваясь из стороны в сторону и сладостно причмокивая языком.

В первую очередь, Садриддин счёл необходимым поинтересоваться – есть ли у земляков какие-либо новые кассеты и, получив утвердительный ответ, обезумел от счастья. Затем, выяснив, что гости вынуждены задержаться на неделю, уговорил их поселиться у себя. На радостях, он в первый же день закатил праздничный ужин, на котором и познакомил своих сородичей со всем своим семейством.

Его верная «Пятница» также была искренне рада друзьям мужа, видя, как тот ожил и преобразился: в последний раз улыбку на лице своего Сашки она видела в тот день, когда они поженились.

В гостях Людмиле импонировало всё: и скромность, и деликатность, и удивительная образованность, столь несвойственная её мужу. Но более всего, её покорил их добродушный юмор, который выражался в подтрунивании над новоиспечённым «сибиряком», сопровождающий тонкими ироническими намёками. Последнее обстоятельство настолько расположило хозяйку, что уже буквально через час небольшим, не осталось и следа от сдержанных жестов и былой скованности. В лице таких же, как и её собственный муж, восточных людей, она обрела столь необходимую ей моральную поддержку и была безумно рада судьбе за то, что та послала ей таких благодарных слушателей. Наконец, она могла выплеснуть им свою наболевшую душу, которую уж, кто-кто, а они поймут.

– Господи! Как я устала от него, Генка, если б ты только знал! – в сердцах обронила Людмила, едва лишь супруг, торопливо схватив подаренные ему гостями новые кассеты, встал из-за стола и поспешил в сторону сарая.

Ганижан понимающе улыбнулся:

– Ничего не поделаешь: ностальгия…

– Да какая к черту ностальгия? – не выдержала хозяйка. – Вот, например, взять вас с Шуриком (так, неожиданно, она окрестила Шухрата): образованные, начитанные ребята, знаете не только свою историю, но и нашу. Я даже столько не знаю! – созналась Людмила, окончившая некогда с трудом районную восьмилетку, и продолжила: – словом, с вами есть о чём поговорить. А этот… – кивнула она головой в сторону сарая. – Ни сам толком не выучился русскому, ни меня своему так и не научил! Дети, и те не знают – как его называть…

– А ты попробуй сама с ним поговорить. – рискнул посоветовать Шухрат. – Расспроси его: по-хорошему, полюбовно…

– Да какой, там… – безнадёжно махнула рукой хозяйка. – Он, ведь, окромя своего магнитофона, ни черта и слушать не желает.

И, повернувшись к Ганижану, в отчаянии выдала:

– Вот, веришь – нет, Генка: как заведёт свою нудную шарманку, так мне, хоть вешайся… ну прямо, стирать охота! Вот, честное слово!

Гости не выдержали и расхохотались. Людмила тоже расплылась в широкой улыбке: ей было приятно, что она доставила хорошим людям удовольствие.

Выросшая под Иркутском, в провинциальном посёлке, посреди русской бескрайней тайги и воспитанная на советской попсе, народных песнях и частушках, она особо-то и не задумывалась, что на свете может существовать другая музыка, другая культура. Выйдя замуж за своего Сашку, она выучилась только одному – тихо ненавидеть узбекскую классику. Она ревновала к ней собственного мужа. Эти протяжные и нудные – как ей казалось – звуки, способны были довести до исступления любого нормального человека. Они отнимали у неё законного супруга, а потому Людмила уже никогда не смогла бы воспринять эти мелодии иначе. Они являлись виновницей их семейного разлада. И осознание этого факта наводило гостей на горестные размышления.

Вскоре, со стороны сарая прибежал довольный Садриддин и, ласково взглянув на Людмилу, протянул ей магнитофон:

– Лудычка, ты тока паслущай, а? – он считал несправедливым не поделиться такой божественной музыкой с любимой: пусть она знает, что на свете существует настоящая мелодия, которая не может не затронуть любящее сердце.

– Ай, отстань ты! – попыталась она отмахнуться, состроив на лице хмурое выражение, но, перехватив взгляд моих братьев, не выдержала и расхохоталась, заграбастав в охапку своего тощего, но жилистого мужичонку. – Нет, ну вот что с ним поделать?! – как бы оправдываясь перед гостями, произнесла хозяйка и, не стесняясь, чмокнула его по-матерински в лоб.

Садриддин несколько под растерялся от такого неожиданного проявления чувств и укоризненно посмотрел на жену: столь откровенные сцены явно противоречили понятиям его морали и могли обидеть гостей. Но, кинув короткий взгляд на братьев и убедившись, что всё нормально, он вмиг успокоился и даже вскоре сам обнял за талию свою супругу…

Близилась к завершению последняя ночь пребывания земляков в гостеприимном доме. Гости и хозяева уже успели за короткое время настолько сдружиться и проникнуться взаимными симпатиями, что расставание казалось тяжёлым экзаменом для обеих сторон.

На завтра, братьям предстояла поездка далее, на север, через Братск к Усть-Илимску, а потому необходимо было сосредоточиться перед дорогой и собраться с мыслями. Однако, уснуть никак не удавалось. Сколько бы Ганижан не заставлял себя отвлечься, но мысли невольно возвращали его к этой удивительной паре.

«Что могло заставить встретиться на такой огромной планете, таких – казалось бы – совершенно непохожих и разных по характеру людей? – размышлял он, глядя в окно, на безжизненные звезды, в бесчисленном количестве раскинутые по бездонному небу. – Вероятно, вот точно так же, всматривается в эту тёмную бездну несчастный Садриддин, выискивая на небосклоне знакомые созвездия и мысленно представляя лежащим себя на деревянном тапчане, расположенном посреди своего большого огорода, в родном кишлаке Жондор. Где-то, совсем рядом, в арыке протекает прохладный ручеёк, в котором остужается сорванная накануне с бахчи огромная мирзачульская дыня. Пахнет глиной, соломой и засохшими кизяками. А ещё – тандыром, в котором рано поутру мать начнёт выпекать патыр – большие деревенские слоёные лепёшки…»

Рано утром, гости завели мотор и стали прощаться с друзьями. На Садриддина невозможно было смотреть без жалости и сострадания. Он весь как-то съёжился, осунулся и не проронил за всё время почти ни единого слова. И только после того, как братья, обнявшись по восточной традиции, простились с хозяином и сели в кабину КамАЗа, Ганижан вдруг почувствовал, как плотно прилип к телу влажный рукав рубашки, обильно орошённый слезами Садриддина.

Последнее, что успели зафиксировать братья в зеркале заднего вида, это стоящая посередине дороги странная пара: она, машущая своей лёгкой косынкой вослед удаляющей машине и он – стоящий рядом с нею, маленький тщедушный человечек в старой выцветшей узбекской тюбетейке.

Впереди лежала узкая лента дороги, ведущая в неизвестность, а за спиною оставалась ещё одна судьба, ещё одна история любви. Такая непонятная, жалкая и несуразная, но оттого и – трогательно щемящая, заставляющая задуматься над многими вопросами мирозданья.

Бусинка пятьдесят пятая – Жора

С Жорой – два друга, два «балтийца-питерца». Лен. область, 2012 г. Фото из архива автора.

Южные фрукты

С Жорой мы знакомы давно. С того самого времени, когда в начале 90-х годов прошлого столетия, в связи с распадом Союза, судьба-злодейка вынудила его покинуть родной сердцу Ташкент и, в поисках достойной жизни, перебраться в северную столицу.

Общие корни, восточный менталитет и ностальгия по щемящей душу молодости сблизили нас на новой почве настолько близко, что мы уже не представляем свою жизнь друг без друга. Что, однако, вовсе не мешает моему товарищу, временами, по-дружески поиздеваться надо мной. Впрочем, я и сам редко остаюсь в долгу. Изучив друг друга детально, с годами, эти подколы и шутки принимают всё более тонкий и изощрённый характер, учитывая отдельные особенности психологии каждого из нас.

Мы идём с приятелем, по улице Декабристов по направлению к Сенной площади. На дворе свирепствует суровая зима: трещат лютые крещенские морозы. Совершенно излишне говорить о том, какие чувства при этом испытывают два восточных фрукта.

Снег под ногами смачно хрустит. Леденящий холод так и норовит пробраться сквозь одежду к изнеженному южным солнцем телу. Морозный воздух сковывает дыхание и сводит скулы.

Натянув глубже шапки-ушанки и подняв повыше воротники, мы, молча, движемся к конечной цели, экономя физические ресурсы и стараясь как можно меньше говорить. У обоих, одна и та же мысль: поскорее добраться до метро и юркнуть в его тёплое чрево. И, хотя мы идём с приятелем, что называется, «плечом к плечу», тем не менее, Жоржик умудряется изредка и незаметно бросать на мою жалкую фигуру свои косые взгляды, полные иронии, усмешек и жалости одновременно.

– Какой ядрёный морозец, а?! – вроде бы, просто так обращает он моё внимание на естественный факт, заставляя меня ответить ему, а значит – предоставить свою пасть леденящей стуже.

– Ага! – быстро соглашаюсь я и, в следующую секунду, ещё глубже зарываюсь носом в шарф.

– Какая красота, а?! – продолжает восхищаться товарищ, толкая меня в бок. – Смотри: как кругом белым-бело!

Я начинаю заметно нервничать.

– Угу… угрюмо вынужден я подтвердить слова приятеля.

– А каково сейчас в лесу?! – не может угомониться Жора.

Я наивно полагаю, что на этот раз можно отмолчаться, а потому только коротко киваю головой.

– Нет, ты только представь себе эти ели и сосны, нарядно покрытые толстым слоем снега? Какая девственная красота стоит в лесу, а?!

– Да!! – раздражённо бросаю я в морозный воздух, чтобы вновь с головой уйти под шарф.

Между тем, искоса продолжая следить за моей реакцией, Жора продолжает живописать сказочную картину волшебного зимнего леса, и в конце восторженно выдаёт:

– А представь: встать бы сейчас на лыжи и пройтись эдак километров десять, а?!

– Да пошёл ты! – не выдерживаю, я наконец, с ужасом представив себе эту картину.

После чего, мой друг, не в силах более сдержаться, разряжается диким хохотом.

– Гад! – улыбаясь, коротко бросаю в его сторону, и мы энергично убыстряем свои шаги.

До метро остаётся совсем немного…

Отцы и дети

С Жорой мы знакомы уже давно. Нас сблизило многое: один и тот же возраст, одни и те же увлечения, очень похожее детство (хотя, мы жили и росли в совершенно разных городах Узбекистана), наконец, и то, что оба, волею судьбы оказались в России.

Единственное различие состоит в том, что Георгию Анатольевичу Павлову никак не удаётся совладать с ностальгией по прошлому, связанному с беззаботным детством, с озорной и весёлой молодостью, с той нелепой организацией системы оплаты труда в «советский» период, когда зарплата газоэлектросварщика, составляющая 200 рублей в месяц, позволяла ему совершенно спокойно находить «на стороне» ещё столько же за неделю, и ещё со многим тем, что сегодня безвозвратно сгинуло в прошлое. Вдобавок ко всему, родившись и прожив почти сорок лет в Узбекистане, он настолько глубоко впитал в себя культуру и психологию общения, свойственную коренным жителям Востока, что даже сегодня, прожив много лет в России, чувствует себя здесь, словно «не в своей тарелке», несмотря на то, что является русским.

В нем удивительным образом органично сочетаются восточное гостеприимство, и русская широта души, тонкий юмор и едкий сарказм; порою, он может выглядеть расчётливым и заботливым хозяином, а иногда – врождённая щедрость выплёскивается в этакую купеческую удаль, свойственную только русскому человеку. В такие минуты он не раздумывая может, в прямом и буквальном смысле, снять с себя последнюю рубаху и потратить последний рубль, не особо заботясь, при этом, о «завтрашнем дне». Правда, когда наступает «завтра», на него нельзя смотреть без сострадания. Но он никогда не сожалеет о случившемся, и никого не винит. Такая уж, у него натура и ничего с этим не поделаешь.

Самыми счастливыми являются те дни, когда у нас совпадают «выходные». Тогда мы навёрстываем упущенное, что называется «по полной программе», Для приличия, на стол расстилается дастархан (узбекская скатерть), на плите готовится плов (либо кабоб, лагман, манты), в холодильнике остужается водочка, ну а мы с Жоржем неторопливо нарезаем овощи, и заправляем салат, обмениваясь свежими впечатлениями и новостями, явно наслаждаясь предстоящим застольем.

В один из таких счастливых дней мы с сыном приехали к Жоре на дачу. Естественно, как и подобает такому случаю, Жора нас встретил «во всеоружии»: угли в мангале переливались гранатовым цветом, отменная свинина, насаженная на шампуры ждала – когда её уложат над углями, бутылка водки гордо возвышалась в центре стола. Рядом, на десертной тарелочке прозаично было нарезано несколько кружочков варёной колбасы. Мы с Жоржем, попросив моего сына – разлить «все, как полагается» и приготовить быстрый закусон, увлеклись процессом жарки шашлыка, предвкушая испить «по первой», дабы не нарушать сложившейся традиции.

– Все – готово – отвлёк нас от мангала голос сына.

Мы повернулись и, кинув взгляд на стол, мгновенно смолкли: со стороны, вероятно, смешно было видеть, как наши челюсти одновременно и медленно стали опускаться. На столе стояли две полные стопки с водкой, накрытые кусочком чёрного хлеба и ломтиком колбасы сверху.

– Ты кого собрался хоронить? – еле выдавил, наконец, из себя Жора.

– А что такого? – не понял сын.

Я не выдержал и расхохотался:

– Это ж, для покойничка накрывают стопку с хлебом – попытался я объяснить, трясясь от смеха.

– А я хотел – как лучше: выпили – и тут же закусили.

– Ну, спасибо, – отозвался Жора – заживо нас с папкой похоронил. Сообразительный и смышлёный сын у тебя растёт – обратился он ко мне и тоже, не выдержав, рассмеялся.

Сумерки богов

Три долгих месяца от Жоры не было никаких вестей.

«Значит, совсем плохо, бедняге…» – заключил я про себя, грустно уставившись в морозное окно.

Товарищ, ещё совсем недавно, названивавший мне трижды на дню, лишившись работы и потеряв всякую надежду на её скорое восстановление, к декабрю совсем притих, окончательно уйдя в зимнюю спячку, словно медведь в берлогу.

С началом нового года, та же участь постигла и меня. Сидим, каждый в своей «норе», и «лапу сосём»: денег нет, работы ждать неоткуда, кругом снег, холод, мороз… Зиму мы оба не переносим. Знаем и чувствуем только одно: «надо переждать, надо перетерпеть…»

Даже, справиться друг о друге у нас нет возможности: на телефоне – ноль.

Наконец, в начале марта, раздаётся звонок, и на том конце я снова слышу знакомый голос:

– Привет, дорогой! Как у тебя дела?

– Спасибо, Жоржик, у меня…

– Прости, но – если можно – говори короче – перебивает меня товарищ. – Кто-то бросил мне на трубку 50 рублей, но это вовсе не значит, что ты сейчас начнёшь в подробностях рассказывать – как у тебя дела. Ха-ха-ха!

Лицо невольно расплывается в улыбке: меня радует его своеобразный юмор. Более того, я почти уверен, что первый, кому он решил позвонить, это я.

– В общем, у меня ничего нового. А как ты? – интересуюсь, в свою очередь.

Жоржик тяжело вздыхает:

– Ты знаешь… как тебе сказать? Я уже не знаю – к кому обращаться… К Аллаху, там, к Будде, Христу, Иегове… – и вдруг в отчаянии выдаёт – В общем, я их всех проклял!

– Обана! – я ищу под собой стул, чтоб не свалиться от еле сдерживаемого приступа смеха на пол. – А чего так?!

– Да что от них толку? Как от козла молока! – и тут же, видимо спохватившись, успокаивает меня. – Но ты, главное, не переживай: выкрутимся, обязательно выкрутимся! Глянь на улицу, видишь – весна пришла, солнышко светит, птички поют… Вот увидишь – всё будет хорошо, всё у нас наладится…

И я начинаю понимать, что, пока у меня есть такие друзья, как Жора, я не пропаду.

– Конечно же, выкрутимся! – подбадриваю, в свою очередь, товарища – Всё наладится и будет хорошо. Не просто, «хорошо», а – отлично!

Бусинка пятьдесят шестая – Ремонт

Кухня. Санкт-Петербург, 2010 г. Фото автора.

Сделать ремонт на кухне, уговорили друзья.

– Люди умоляют нас сделать им за деньги, а тебе – дурачку – мы «за так» готовы… только разреши! – Не унимался Жора…

– Почему это вдруг «за так»?! – справедливо возмутился Шурик, – А манты, а водка?

Я знал, что Саня просто обожает манты.

– Соглашайся, кухня и в самом деле страшная. – встрял в разговор Денис – сын Жоржика. – Если что, я тоже готов тебе помочь.

В отличие от отца, Диня с молодости поставил себе цель: добиться независимого положения и во многом уже преуспел: он являлся соучредителем какой-то преуспевающей частной строительной фирмы и уже сам решал – на какой объект посылать ту или иную бригаду. Словом, дела у него шли в гору.

– Нет, нет и ещё раз нет! – категорически отрезал я, на секунду представив себе весь этот строительный мусор и бардак.

– Послушай меня, – не унимался Георгий, приводя разумные доводы, – нормальные люди уже позабыли, что такое фановые и цинковые трубы, грубые радиаторы и прочая дребедень. Все давно перешли на металлопластик и медь, гипрок и стеклопакеты, подвесные потолки и…

– Не надо мне никаких подвесных потолков! – не выдержав, перебил я товарища. – Не надо мне гипрока и стеклопакетов! Да и вообще, я ненавижу евроремонт: меня тошнит от этой аккуратной правильности, искусственного лоска ламината и хрупких навесных потолков!

– Хорошо-хорошо: не будет никаких потолков, ламината и стеклопакетов – тут же согласился мой настырный друг. О! Иногда я готов был за это его убить! – Но ты посмотри на эти кривые стены, на ржавые трубы: не сегодня-завтра легко может произойти авария, и тогда… ты попадёшь на конкретные бабки…

Я в унынии уставился на серые стены, со вздувшимися бледными обоями, непонятно какого цвета. Затем перевёл взгляд на страшные трубы. Конечно же, Жоржик был прав: так жить далее просто невозможно.

– Ну, решайся! – подтолкнул меня Денис. – Так уж, и быть: я берусь просчитать твою будущую стоимость мебели, установлю мойку, поклею обои и положу кафель.

«От мантов он тоже не отказался бы» – мелькнуло у меня в башке. Да что там говорить: мы все любим хорошо поесть и ещё лучше – выпить…

– А я возьму на себя стены и потолок – подал свой голос Шурик, скромно сидевший в углу. – Пока твои отдыхают в деревне, мы мигом управимся. Дней за десять.

«А что, – может быть, это и в самом деле шанс?» – подумалось мне, представив себе ругань и разногласия, которые неизбежно возникли бы у нас с женой, останься она дома.

– Так, – не выдержал Саня, уловив, что я всё ещё колеблюсь, и медленно поднимаясь со стула. Он протянул свою руку к стене и, подцепив пальцами гнилые обои, с силой потянул их вниз. В самом центре кухни образовалась внушительная «проплешина». Я даже и вскрикнуть не успел, так всё получилось неожиданно быстро.

– Вот теперь уже, ремонт просто необходим…– спокойно констатировал Шурик.

На следующий день работа закипела.

Денис, опытным взглядом окинув кухню, быстро начертил план предполагаемой расстановки основных агрегатов: мойки, стиральной машины, газовой плиты. Поняв, что ему пока здесь делать нечего, он оставил нас троих, умчавшись к себе на объект.

– Не вздумай покупать никаких материалов: всё необходимое я тебе пришлю! – предупредил он меня на прощанье.

Все пришли к единодушному мнению, что мебель разумнее и дешевле всего делать на заказ. Друзья прикинули размеры будущих навесных шкафчиков и нижних столов. Мне оставалось только с готовыми размерами сходить в ближайшую мастерскую, что я аккуратно и исполнил.

Шурик орудовал наверху, соскабливая с потолка старую извёстку и выравнивая стены, а Жора, взвалив на себя чёрную работу, воевал с трубами и канализацией. Буквально за день он разбил все фановые трубы, вплоть до основного стояка, расчистив место для новой проводки. Я помогал ему убирать мусор, со страхом взирая на образовавшиеся в стене большие дыры. «Как хорошо, что ничего этого не видит Лена» – мелькнуло в голове.

То, что Жоржик был мастером на все руки, мне было известно давно. У него был шестой разряд газо-электросварщика, но он столь же успешно владел, как сантехникой, так и прочими строительными специальностями. За его спиной был огромный опыт, а потому он не торопясь подходил к новой работе: закурив сигарету, товарищ, сосредоточенно что-то прокручивал в своей голове, не прикасаясь к инструменту. И только потом, когда будущая цепочка последовательных действий выстраивалась у него в определённую и ясную картину, приступал к делу. По ходу работы он любил меня просвещать.

– Видишь, как просто: шпок-шпок и – готово! – говорил он мне, демонстрируя, как состыковываются части современных пластиковых труб.

Работа в его руках спорилась легко и просто. Со стороны казалось, что ничего сложно в этом нет. Но я то, прекрасно догадывался, что за внешней простотой скрывался накопленный десятилетиями опыт.

– Жор, а почему наши не умеют делать такие вещи? – спрашиваю я его, кивая на импортные лёгкие канализационные трубы, такие аккуратные и изящные. А главное – очень удобные.

– Потому, что наши, кроме ракет, танков и самолётов ни до чего додуматься не могут…

Постепенно, по мере продвижения работы, меня стали посещать идеи. Одна из них заключалась в том, чтобы под широким подоконником соорудить небольшой естественный холодильник, который я видел во многих «сталинских» домах. Я поделился своими соображениями с другом. Тот, ничего не ответив, уставился на внушительную толстую стенку, которую ему предстояло долбить, и покорно кивнул головой.

Самым сложным было выбить первый кирпич.

– На совесть делали в советское время, а? – поделился я своими предположениями, наблюдая, с каким трудом ему удалось выбить несколько первых кирпичей.

– Погоди, скоро узнаем. – неопределённо ответил Жора, усердно продолжая орудовать кувалдой.

Толщина была приличная, где-то в четыре-пять кирпичей. Предполагалось выбить первые три ряда, оставив внешний, обращённый на улицу. Вскоре, расправившись с первым рядом кирпичей, мы вдруг наткнулись на серую груду непонятного застывшего раствора, состоявшую из обломков кирпичей, извести и какого-то тряпья.

– Хм, бутовка… – усмехнулся товарищ.

– Что это значит? – поинтересовался я.

– Строительный мусор. – пояснил мне Георгий. – В советские времена прорабы тоже хотели кушать. А потому, обложив внешние стены нормальным кирпичом, всю середину заливали отходами производства, экономя на этом для себя. Видишь: только на одном твоём окне сэкономлено почти с четверть куба. А теперь, встань, выгляни во двор и подсчитай, сколько в вашем доме окон. Вот тебе и небольшая дачка.

– Как же так? – поразился я. – А если рухнет дом?

– Не волнуйся, этот ещё долго простоит – улыбнулся товарищ. – Это не несущая стена. Под подоконниками можно выкроить без вреда.

Он немного помолчал, а потом добавил:

– Это сейчас здания рушатся как карточные домики, потому, что перестали соблюдать строительные нормы. А раньше контролирующих организаций хватало. Да и законы были посуровее.

– Но все равно, ведь, воровали?

– Воровали, – согласился Жора, – но только не в таких масштабах. Тогда сама система подстёгивала к изобретательности: и дом сдан, и себе выкроил. Разве можно сравнить те запросы с сегодняшними? Так что, воровали, но по-умному, не зарываясь. Помнишь наше восточное выражение «совестливый вор»?

– А сейчас?

– Ты что, телевизор не смотришь? – удивился Жора.

– Не смотрю. – пришлось сознаться.

– Да что там, телевизор, ты взгляни вокруг себя. – Обычно, немногословный друг неожиданно завёлся. – Кругом аварии, рушатся строения, падают самолёты, взрываются трубопроводы, проваливаются дороги…

– Ну-у, дорогой, ты всё сгрёб в одну кучу: и катаклизмы природного характера, и теракты, и…

– Ничего подобного, – перебил меня товарищ, – я ответственно берусь тебе обосновать причины. Возьмём, к примеру, строительство. Почему рушатся дома, едва их только сдали в эксплуатацию? За примерами далеко ходить не нужно: мы с ними сталкиваемся почти ежедневно.

Во-первых: никто не придерживается технических норм и стандартов. Помнишь, как мы в своё время смеялись над «Знаком Качества»? А теперь, и рады бы его вернуть снова, да времена не те, «демократия». А это означает, что многое сходит с рук.

Во-вторых: квалификация и компетентность. Откуда сегодня взяться квалификации, если старую «советскую» систему образования мы сломали, а взамен ничего не построили? Причём, заметь – сломали бесплатную и толковую. А сейчас, любая бестолочь, имеющая деньги, может приобрести какие угодно корочки.

В-третьих: зачем нанимать на работу высококлассного специалиста, когда можно сэкономить на гастарбайтерах из Украины, Белоруссии, Молдовы, Узбекистана и так далее? Дёшево и сердито. Построили, сдали объект и… разбежались. А на кого завтра дом рухнет, никого не волнует: денежки-то, уже в кармане…

– Перекурим? – предложил я, заподозрив в его словах изрядную долю правды.

Жоржик нехотя отложил в сторону тяжёлую кувалду.

Не проронивший за всё это время, Шурик, также спустился со стремянки, присоединившись к нам. Глубоко затянувшись сигаретой, Георгий продолжил:

– Давай, теперь подойдём с другой стороны. Почему в домах не выдерживает арматура, лопаются трубы, горит электропроводка, взрывается газ? Теракты тут ни при чем. Вот, ты мне ответь: в каком году в последний раз в вашем доме производился капремонт?

– В семьдесят пятом. – Эту дату я, почему-то, запомнил хорошо.

– А сейчас две тысячи десятый – подытожил товарищ. – Тридцать пять лет! И я скажу, что тебе ещё крупно повезло: в Питере полно домов, которые не видели ремонта поболее вашего. А ведь, в ругаемую нами эпоху, капитальный ремонт предусматривался не реже, чем раз в четверть века! Причём, за счёт государства.

А сегодня? Мало того, что цены на коммунальные услуги взвинчиваются чуть ли не ежемесячно, так не делается даже десятой доли необходимого. Сегодня, даже те крохи, что выделяются на эти работы, до копейки разворовываются коммунальщиками. Тут уж, о замене труб и говорить не приходится. Самим мало останется… Вот и лопаются ржавые трубы, течёт с крыши, горят дома, взрываются газовые и водопроводные магистрали.

Сегодня деньги делаются на всём. Перебрали списанные и отработанные моторы и двигатели, и вновь продали родным авиаторам. Поэтому, нет ничего удивительного в том, что наших «ТУшек» боятся как огня. Кому охота платить за собственную смерть?!

Или взять дороги.

Ты знаешь, сколько стоит построить один километр дороги в России и за рубежом? Нет? Так я тебе скажу – один километр четырехполосной автострады обходится Китаю в 2,9 миллиона долларов, Бразилии – в 3,6, России – в 13 миллионов долларов! Для участка автодороги Москва – Санкт-Петербург эта цифра составляет 134 миллиона «зелёненьких» за один километр; для Западного скоростного диаметра Санкт-Петербурга – 142 миллиона, а для четвёртого кольца Москвы – около 400 миллионов баксов!

– Впечатляет… – согласился я.

– Ещё бы! А теперь отгадай с трёх раз: где эти деньги? То-то! С кого спросить? Правильно, не с кого… Коррупция и отсутствие конкуренции – вот основные причины дороговизны наших дорог. Всё остальное – сказки для маленьких.

Наконец, Жора замолчал, уставившись в раздолбанную стену.

Я тоже, тяжело вздохнув, погрузился в размышления.

– Ребята, а хотите, я расскажу вам анекдот в тему? – предложил вдруг Саня, желая несколько развеселить компанию.

– Валяй! – согласились мы.

– Идёт суд. На скамье подсудимых трое: кирпич, арматура и бетон.

– Почему Вы рассыпались? – спрашивает судья у кирпича.

– Ну, как Вам сказать, наверное, плохо обожгли в печи, компонентов нужных не доложили в состав.

– А Вы, почему не выдержали? – призывают к ответу арматуру.

– Видать, решили немного сэкономить на мне, залив сталь не той марки…

– Ну, а Вы что скажете в своё оправдание? – грозно обратился судья к бетону.

– Простите, господин судья, но у меня железное алиби: меня там вообще не было…

Настроение у всех приподнялось, и мы вновь принялись за работу…

С каждым днём кухня преображалась.

Прекрасно изучив меня, Жора, шаг за шагом, осторожно мне намекал, что неплохо бы сменить ту или иную вещь. Так, постепенно, мы дошли до радиаторов отопления.

Тут я решил сопротивляться до последнего, однако «битвы» не получилось: Георгий сразил меня наповал, указав на истончённую трубу в месте стыка.

– Что это? – спросил он, ткнув пальцем в ржавое место. – Ты что, счётчик назад перематывал?

– Как это? – искренне удивился я, уставившись на всезнайку.

– Видишь – след от провода? Один конец сюда, другой – в розетку. Всё очень просто. Но учти: минус этой затеи состоит в том, что возникающие, так называемые, «блуждающие токи» способны очень быстро сожрать и истончить трубу, подвергая, тем самым, к риску и неизбежной аварии. Достаточно, малейшего давления в трубе…

– Да ты с ума сошёл! – разозлился я на товарища. – На фига мне заниматься подобной ерундой? Ты что, мне не веришь?!

Жоржик вновь перевёл свой взгляд на трубу. Не верить мне оснований у него не было.

– Что же, в таком случае, это могло быть? – задался вопросом друг, обращаясь скорее к себе.

И тут до меня дошло.

– Господи! Так это ж, я под заземление пытался приспособить! – вспомнил я, воскресив в памяти времена активного увлечения радиолюбительством.

– Вот видишь! – обрадовался Жорик, – Всё-таки, я не беспочвенно обвинил тебя.

И возвращая моё внимание к первоначальной теме нашего разговора, озабоченно произнёс:

– Будет очень жалко, если в один прекрасный день весь наш труд пойдёт насмарку…

– Почему?

– Да потому, что если мы в срочном порядке не поменяем эти трубы, то, не сегодня-завтра они у тебя лопнут, и именно в этом месте. Теперь тебе понятно?!

И мне вновь пришлось смириться.

Зато, в отношении полов, удалось отстоять свою позицию. Правда, и здесь не обошлось без просветительской лекции товарища, который открыл мне глаза на многое.

– А ты никогда не задавался вопросом: почему на кухне и в коридоре у вас положен один паркет, а в остальных комнатах – другой?

Только теперь я обратил внимание на эту разницу: это было просто поразительно!

– Потому что это не паркет, а гавно. – пояснил мне Жоржик. – Настоящий паркет, предназначавшийся для твоей кухни, положен в доме того прораба, который руководил этими работами в далёком 1975 году. А тебе досталась пародия на паркет…

Ремонт был завершён досрочно. Я ходил довольный по кухне и всё не мог нарадоваться её новому облику. Однако, наряду с восторгом, душу мою терзали тревожные мысли: «Как воспримет новую обстановку моя супруга? Что скажут дети?».

До их приезда оставалось менее суток.

– Не переживай: всё будет отлично! – успокоил меня Денис, поднимая стопку. – Ну, чтоб все! – напомнил он мне моё самое любимое произведение М. Булгакова.

И мы дружно сдвинули хрустальные рюмочки.

– Да за такие чудесные манты, я готов бесплатно сделать ремонт во всей квартире! – признался Шурик, отправив в рот горяченькую мантышку.

– За настоящий друзей! – чуть не прослезился я, произнося очередной тост. Мне действительно было приятно, что у меня такие замечательные товарищи. Я был горд и счастлив. Мне вдруг сделалось стыдно за то, что кроме мантов, я ничем не могу их отблагодарить. Хотя и понимал, что они вовсе не нуждались в достойной оплате: им просто, было хорошо оттого, что они помогли своему другу.

Серьёзный Жоржик большей частью молчал весь вечер, сосредоточивший на мантах и телевизоре. И только единожды, когда я попытался выключить этот дурацкий ящик, горячо запротестовал:

– Будь другом, не выключай! Сейчас будет интересный сериал…

– Я так и знала, что он поклеит тёмные обои… – с горечью произнесла Лена, убив во мне всё, перешагнув порог кухни.

– Но ведь, ты сама настаивала на нейтральном геометрическом орнаменте. – с трудом выдавил я из себя, ещё на что-то надеясь.

– Да, но я имела в виду совсем другой рисунок и цвет.

– Знаешь – что? Я… тут… – запинаясь от распиравшей меня злости, попытался я было подобрать нужные слова, но не выдержав, хлопнул дверью у неё под носом:

– Да пошли вы все…

Ночью я долго не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок и пытаясь заглушить в себе обиду. Наконец, во втором часу мне кое-как удалось расслабиться, и я стал проваливаться куда-то в небытие.

Пробудился я от жаркого дыхания и тёплых объятий. За спиной пристроилась жена, обвив меня за шею.

– Милый! Спасибо за чудесную кухню, – прошептала она страстно мне на ухо, – именно такую я всю жизнь и мечтала…

Естественно, после таких слов я постепенно стал оттаивать, разворачиваясь на сто восемьдесят градусов.

Той же ночью мне приснился… анекдот.

Одесса. В парикмахерскую Соломона Израилевича, расположенную на углу Дерибасовской и Решельевской входит государственная комиссия. Председатель:

– Нет, всё: так больше нельзя! Всё надо менять! Вы слышите меня, Соломон Израилевич?! Ну, куда это годится: помещение не проветривается, тут – грязно, здесь – волосы, инструмент у Вас, можно сказать, никакой, и одеколон можно было бы выбрать получше, и зеркало у Вас заляпано… В общем, так у нас дело не пойдёт! Надо кардинально менять всё!

– Я с Вами абсолютно согласен – отвечает старый парикмахер. – Всё надо менять, к чёртовой бабушке! Всю систему! Но скажите мне, пожалуйста, почему это вдруг Вы решили начать именно с меня, с этой несчастной парикмахерской?

Бусинка пятьдесят седьмая – «Отмороженный»

Маки. Бухара, 2009 г. Фото автора.

На днях, когда я, сидя, как обычно, за компьютером, работал над очередной статьёй, неожиданно глухо затрещал домашний телефон. Я удивлённо уставился на аппарат, как на некий странный и давно сгинувший в прошлое реликт первобытной эпохи: с тех пор, как в моду прочно вошли «мобильники», последний раз он звонил, наверное, в советские времена. Однако, вскоре, придя в себя, я поднял трубку и на другом конце провода услышал до боли знакомый голос:

– Здравствуйте, извините, можно попросить к телефону Галиба?

– Гриша! – радостно выкрикнул я в трубку, вспомнив, наконец, своего товарища по студенческой жизни.

– Узнал, скотина… – разочарованно произнёс приятель – а я собрался, было, тебя подколоть.

Я улыбнулся. В сознании мгновенно всплыли яркие и безоблачные картинки нашего, казалось бы, совсем недавнего прошлого, когда не проходило и дня без того, чтобы не подшутить над кем-либо из сокурсников, не по-прикалываться друг над другом. В этом отношении, мы с Гришей, на курсе, были своего рода Тарапунькой и Штепселем (или, как – чуть позже – Карцевым и Ильченко): он – высокий, худощавый и светловолосый, с озорными и хитроватыми, вечно смеющимися глазами, и я – чуть ниже среднего роста, смуглый брюнет, постоянно ищущий себе приключения на одно место.

– Ты где? В Питере?! – стало доходить до меня постепенно.

– Да! – окончательно рассеял мои сомнения друг – Уже с полчаса, как из «Пулково»…

– Где ты остановился? У кого? Какой район? – забросал я его вопросами, чувствуя, как из недр моего существа просыпается нечто давно уснувшее и в то же время, такое радостное, волнующее и щемящее душу чувство, словно я ждал этого момента всю жизнь.

– Проспект какого-то Славы…

– Дурак, – совершенно естественно вылетело из меня по привычке, как будто мы и не расставались никогда – не «какого-то», а просто – Славы! – крикнул я в трубку и, желая напомнить ему о студенческих подколах, назидательно просветил – Ты что, забыл, что приехал в город-герой, в «колыбель Революции»?

– В «могилу Революции»! – поправил меня Гриша и громко расхохотался своим зычным и неподражаемым смехом.

Рот автоматом растянулся в улыбке, потому, что именно в этот момент мой взгляд упёрся прямо перед собой, на стенку, где висела фотография времён студенчества. На ней был изображён эпизод из хлопковой кампании, где мы с Гришей и Дамиром устроились на арбе, а в качестве несчастного ишака, запряжён наш четвёртый товарищ.

– Короче: ты в «Купчино»… – попытался я уточнить, однако приятель меня перебил:

– Короче: я приехал сюда для того, чтобы пригласить тебя на свадьбу – и тут же пояснил – Понимаешь, у меня тут сын проживает… с девушкой. В общем, на днях они приняли решение официально зарегистрироваться и сыграть свадьбу. Поэтому, мы с Зоей здесь.

– Вот это, да! Поздравляю!

– Поздравлять будешь через три дня, на свадьбе, понял?

– Гриш, я не знаю… честное слово… – замялся я, мгновенно просчитав, что событие выпадает на середину моей рабочей недели, а потому, меня вряд-ли отпустят с работы. – Я бы с удовольствием, но у меня нет сменщика… я один…

– Ничего, я найду вам повара – огорошил меня друг – Не желаю ничего знать: если ты не придёшь, обижусь до конца жизни!

– Гришенька, милый! – взмолился я – Я, конечно же, постараюсь, но мы с тобой по любому встретимся и посидим у меня, за мантами с водочкой.

– Хорошо – смилостивился товарищ, с явной досадой в голосе.

– Только учти: я не пью – завязал…

– А чего так? – Послезавтра будет два дня, как завязал? – попытался я пошутить.

– Нет, я серьёзно – возразил приятель. – Видимо, своё я уже отпил. Могу только пиво.

– Ну, что ж: пиво, так пиво – примирительно заключил я – Собственно, не это главное…

Ё-моё, мне не верится: неужели прошло тридцать два года?! Сказать кому – не поверят… Мы ещё пообщались немного, после чего, обменявшись номерами мобильников, условились на завтра созвониться.

– А сейчас иди спать: всё-таки, второй час ночи – напомнил мне Гриша, жалея. – Да и у меня, после вчерашних проводов в аэропорту… голова трещит.

– Как?! – изумился я – Ты ведь сказал, что бросил?

– Бросил – поспешно согласился приятель – но тут… сам понимаешь…

– Понимаю… – протянул я многозначительно, и мы оба расхохотались.

После такого телефонного разговора, я долго не мог заснуть: перед глазами, словно в калейдоскопе, проплывали многочисленные эпизоды из нашей бурной молодости, полные безоглядного озорства и рискованных проделок и шуток, на грани жестокости…

С Гришей меня сближало многое. Не только весёлый нрав и похожий характер. Родившись и прожив немало лет в Бухаре, мы оба достаточно прочно усвоили многие традиции и неписанные правила Востока. Стоило нам вместе очутиться на каком-либо серьёзном и ответственном мероприятии или общественном месте, как чувство юмора мгновенно сменялось сдержанностью и соблюдением тех норм поведения, что диктовались условиями, сообразно текущему моменту. Бестактность, неуважение к традициям и отсутствие деликатности, проявляемые иногда со стороны некоторых неотёсанных болванов, одинаково чувствительно коробили и возмущали наши ранимые души, вызывая в нас вполне объяснимый гнев и осуждение. Я хорошо помню, как, на какую-то свадьбу, куда – как правило – принято приглашать конкретно (либо – с супругами), один молодой человек приволок за собой целый «хвост» друзей, знакомых и подруг. Хозяева были в шоке, однако, соблюдая известный такт, постарались не подать виду, дабы не расстраивать приглашённого.

– «Отмороженный!» – помнится, гневно, тогда, прошептал Григорий, и я увидел, как зло и осуждающе сверкнули стекла его очков…

«Интересно, – подумалось мне – прошло столько лет, а мы с ним нисколько не изменились. Впрочем, с чего это я, так уверенно утверждаю? Голос по телефону – это ещё ничего не значит».

Вдруг, я поймал себя на мысли, что меня начинают грызть смутные сомнения, причём, довольно-таки своеобразные по своей сути. «А что, если Гриша исключительно ради приличия пригласил меня на свадьбу? – вздрогнул я, перевернувшись в кровати на бок. – На Востоке, это привычное дело: хозяева должны настаивать, а гости обязаны отнекиваться и сдерживаться. А я… А что, собственно, я? Я же, ничего ещё не сказал… Нет, конечно, я всё понимаю: он искренне… в этом нет никаких сомнений. И, тем не менее… Нехорошо, как-то, наверное, получается… Мне ведь, ни разу не приходилось встречаться ни с его сыном, ни – тем более – с неизвестной мне невесткой. Боже мой! Ведь, там будут совершенно незнакомые мне люди! Удобно ли?» С раздражением я опять перевернулся на другой бок и закряхтел. «Ну вот: наверное, именно так и подкрадывается к человеку старость…» – словно в бреду пронеслись в голове последние мысли перед тем, как я окончательно отключился.

Наутро меня разбудил звонок «мобильника». Звонил, как я и предполагал, Гриша.

– Ну, что, старый пердун, ты договорился на работе со своей хозяйкой? – грозно осведомился он.

– Понимаешь, Гриша, я… у меня… скорее всего, ничего не получится – с трудом, пролепетал я, заплетающим языком – Я, конечно же, попробую её уговорить…

– Слухай меня сюда! – грубо перебил Гриня – Я прилетел сюда за тысячи километров в надежде, что увижусь с тобой, что мы вместе погуляем на свадьбе моего сына, что ты разделишь нашу общую радость… А ты, тут, мне плетёшь такое… Я тебя совершенно не узнаЮ! – и вдруг, сменив гнев на милость, неожиданно заговорил со мной так сердечно и доверительно, что я вновь перенёсся в те далёкие и близкие студенческие годы. – Дорогой! Я так по тебе соскучился! Так хочется с тобой пообщаться… наконец, обнять тебя крепко… Ну, хочешь, я переговорю с твоим руководством?

От былых ночных сомнений не осталось и следа. Мне сделалось стыдно перед своим другом.

– Не надо, Гриша: я сам обо всём договорюсь. Во всяком случае, приложу все усилия. Поверь!

Хозяйка на удивление легко согласилась дать мне отгул, отчего она сразу сделалась в моих глазах ещё более красивой и привлекательной. Оставалось лишь, приобрести свадебный подарок и, на всякий случай, приготовить речь. Настроение настолько поднялось и улучшилось, что я решил непременно связаться по телефону с приятелем, дабы поделиться своей радостью. Внезапно, совершенно спонтанно, мною овладело игривое настроение и проснулось давно подзабытое и столь знакомое чувство безнаказанности и вседозволенности. Тут же, пока я набирал номер друга, в голове стал вырисовываться очередной авантюристический замысел.

– Алё-алё, это Гриша? Привет, дорогой!

– ЗдорОво! – радостно откликнулся ничего не подозревающий товарищ и, с трудом сдерживая своё волнение, коротко поинтересовался – Ну, как?

– Значит, так: мы тут посовещались и единогласно решили, что едем все!

На том конце провода возникла некоторая пауза.

– Алёу, Гриша, ты меня слышишь?!

– Да-да – поспешил ответить мой друг и растерянно промямлил, заметно запинаясь – прости, кто – «все»… и куда «едем»?

Ты чего, не проснулся, что ли?! – прикинулся я раздражённо-обиженным, едва сдерживая смех. – Мы, домашние! Всей семьёй! Чего тут непонятного?!

На сей раз, пауза повисла на целых пять секунд. Наконец, с трудом переварив для себя эту неожиданную новость, бедный товарищ тихо выдавил из себя:

– Там, два… двое, только…

– Чего «двое»? – резко переспросил я, включив «дурку» на полную катушку.

– Два места… понимаешь… по списку… – этот лепет невозможно было слушать без сострадания к несчастному.

Я согнулся в три погибели, одной рукой схватившись за живот, другой – плотно прижимая микрофон. Однако, в последний момент, собрав оставшиеся силы, несколько развязным дружеским тоном произнёс:

– Да ладно, тебе, Гриш, какой «список», о чём ты: где двое, там и пять разместятся! Свои же люди! Кстати, нас чуть больше – семь чело… – сдерживаться далее, я уже не мог, а потому меня прорвало – Ха-ха-ха-ха!!!

– Ах-ха-ха-ха!!! – словно эхом прогремело на противоположном конце. – Надо же, сволочь! Как последнего лоха развёл! – ревел Гриша в «трубку» своим низким и хрипловатым голосом.

– Гриша, дорогой! Прости, конечно, но неужели ты всерьёз мог додуматься, что я настолько изменился?! – спросил я друга, когда мы, вдоволь насмеявшись, наконец, успокоились.

– Нет, конечно… – смущённо произнёс Гриша, и, словно оправдываясь, виновато продолжил – Просто… всё-таки, столько лет прошло. Мало ли. Я подумал, что может быть ты, со своей писаниной уже того… малость свихнулся. Ведь, всякое может случиться…

И мы вновь, одновременно не сдержались:

– Ха-ха-ха-ха!

Бусинка пятьдесят восьмая – Дети «индиго»

В короткое время, справившись с небольшим заказом и мгновенно убрав за собою рабочее место, я выхожу через чёрный ход на улицу, на перекур. Типичный питерский двор «колодец», с классической помойкой в углу. Правда, двор проходной, с двумя темными арками. Совсем рядом находится станция метро «Садовая», а потому, народ нескончаемой вереницей постоянно снуёт туда-сюда. Это заметно разнообразит скучную жизнь на работе, давая мне возможность, понаблюдать за различными типами людей.

На этот раз, едва я закурил, как из арки появляется пара – пожилой солидный мужчина с маленьким пятилетним мальчиком.

«Дед с внуком» – догадываюсь я.

И в самом деле: симпатичный курносый мальчишка удивительным образом похож на своего дедушку. Они крепко держатся за ручки и оживлённо беседуют.

– Понимаешь, – объясняет дед, склонив голову в сторону внука – можно, конечно и дупликатором или ризографом, но это зависит от необходимого количества экземпляров.

Внук, глядя в землю, внимательно слушает доводы деда и – как мне показалось – периодически уточняет какие-то детали.

– Нет, – возражает ему дед – тогда лучше всего использовать офсетную печать. Там технология печати, предусматривающая перенос краски с печатной формы на запечатываемый материал не напрямую, а через промежуточный офсетный цилиндр.

Откровенно говоря, я чуть не выронил сигарету изо рта. «Ни фига се… акселерация…» До этого, мне не раз доводилось слышать о продвинутых вундеркиндах, о так называемом поколении «детей-индиго», но сталкиваться вплотную… Я ошалело уставился на ребёнка. Ничем не примечательный мальчишка, такой же, как и тысячи его сверстников. Ну, совсем обычный малыш!

Тем временем, деду приходится отвечать на следующий вопрос, которого я, почему-то, вновь не расслышал.

– Не волнуйся: там, при печати используются системы контроля, основанные на денситометрии, колориметрии, а также цветопроба. Ну, тогда я не знаю… Давай, тогда – фотоофсетом…

Только тут я обращаю внимание на маленькие наушники, скрывающиеся в ушах пожилого мужчины, после чего, до меня, наконец, доходит.

«Бляха-муха! Напугал меня, хрен старый! А я-то… на бедного ребёнка грешу… „акселерация“, блин, „дети индиго“! – облегчённо выдыхаю я и лезу в карман за зажигалкой, чтобы снова закурить потухшую сигарету – Нет, ну надо же: совсем отстал от жизни…»

Бусинка пятьдесят девятая – Уроки восточной кухни

Лагман с дунганской лапшой. Фото автора.

Всю жизнь я мечтал открыть в Питере кафе или ресторан с уклоном в среднеазиатскую кухню. Наконец, на исходе второго тысячелетия вынашиваемая идея стала приобретать реальные очертания. Меня пригласили возглавить новое кафе, что было расположено в Центре Фирменной Торговли на Васильевском острове.

Хозяин-грек дал мне все полномочия, требуя от меня только одного – прибыли.

В короткое время я сколотил небольшой коллектив, разбил его на смены, составил меню, график работы поваров, официантов и, вскоре работа наладилась.

Молодая Света пришла к нам работать официанткой совсем недавно. Добросовестная, ответственная и трудолюбивая девушка с первых же дней зарекомендовала себя как отличный работник, стараясь постичь все премудрости новой профессии и – надо отдать ей должное – очень быстро влилась в коллектив. Она обладала привлекательной внешностью, приятными манерами и оказалась к тому же очень общительной и приветливой.

Как и все её ровесницы, она жутко обожала модные в то время дискотеки и ночные вечеринки. Едва заканчивался основной рабочий день, как она радостно начинала помогать буквально всем, параллельно обсуждая с подружками по телефону свои планы на предстоящий вечер. Понятное дело, что оттягивалась молодёжь почти до самого утра. А на утро Свете вновь предстояло идти на работу.

В один из дней, она приползла в кафе почти никакая. Было видно, что девочка не выспалась. Она с трудом заставляла себя делать необходимую работу, мечтая лишь об одном: поскорей бы всё закончить, чтобы дойти до дому и броситься в койку. Мне стало жаль её, но времени на разговоры и шутки, откровенно говоря, не было. Я метался между кухней и залом, проверяя – всё ли готово?

– Что у нас сегодня на второе? – спросил я свою заместительницу.

– Долма, плов, лагман…

– Лапша на лагман готова? – осведомился я и, получив утвердительный ответ, успокоился. Дунганскую лапшу мы делали сами: на этом настоял я и был откровенно горд тем, что даже в Питере можно отведать настоящий чузма-лагман.

Вскоре мы открылись, и поток посетителей хлынул, заполнив почти все столики. Официантки едва успевали…

Я находился в зале, когда Света подошла к очередному посетителю и уныло уставилась на него.

«Нет, так нельзя! – подумал я, глядя на её измождённое лицо. – Надо будет сделать ей внушение. Разве можно так обслуживать клиента?»

– А что такое «чузма-лагман»? – поинтересовался молодой человек.

И тут до моего слуха донеслось:

– Ну-у, как Вам сказать: всякие овощи… мясо… макарошки…

– Что-о?! – возмутился я, чуть не подавившись собственной слюной от переполнявшего меня гнева. Однако, вовремя взяв себя в руки, отозвал официантку в сторону.

– Света, опомнись: какие-такие, к черту, «макарошки»?! – выпучив глаза, ошалело смотрю на неё. – Ну, сколько раз можно повторять?!

И мне ещё раз пришлось терпеливо разъяснить – что собою представляет дунганская лапша и как правильно следует преподносить посетителям блюда восточной кухни.

– … И никаких «макарошек»! Поняла? – наказываю ей в заключение.

– Да-да: конечно… – виновато соглашается бедная девочка и спешит в зал.

Не проходит и получаса, как за её стол присаживается очередной голодный товарищ и раскрывает меню.

Я в этот момент нахожусь на кухне, но в приоткрытую дверь мне всё прекрасно видно и слышно.

– А что такое «лагман»? – любопытствует посетитель.

– О, лагман – это изумительное блюдо уйгурской кухни! – оживляется официантка. – Её изюминкой является знаменитая дунганская лапша, которая…

– А что такое «дунганская лапша»? – перебивает её дотошный клиент.

Света застывает на пару секунд, после чего, коротко оглянувшись по сторонам, склоняется к самому уху собеседника:

– Ну-у… всякие, там… макарошки…

Бусинка шестидесятая – Веники

Веники. Фото с сайта http://prom.ua/

Бизнес бывает разным.

Ака-Шариф решил сколотить себе состояние на… вениках.

После загрузки основного товара, предназначенного для отправки в Россию, в кузове «Камаза» оставалось ещё немного места, которое и было сплошь забито этой немудрённой продукцией в количестве тысячу штук.

Известный дефолт 1998 года приподнял иностранную валюту, чуть ли не в четыре раза, остановившись на отметке 25 рублей за доллар.

– Если я оптом сдам в Москве по доллару за веник, – мечтательно подсчитывал товарищ свою предполагаемую прибыль, – то в итоге я поимею тысячу «зелёненьких»!

Однако, москвичи не захотели по достоинству заценить качественный продукт, не проявив к нему никакого интереса.

Подобное отношение не только возмущало новоявленного предпринимателя, но и искренне изумляло:

– Они что – в доме у себя не подметают?!

– У них квартиры, – пояснил ему Ганижан, – а в квартирах – пылесосы…

Тогда ака-Шариф решил торговать в розницу. Всюду, где бы им ни пришлось остановиться, он предлагал свой нехитрый товар, расхваливая его преимущества перед дурацким пылесосом. Порою, кое-где подобная агитация приводила к успеху.

Тем не менее, по приезду Питер, непроданной оставалась ещё почти половина товара. К сбыту оставшейся продукции подключился и я, задействовав для этого все имеющиеся каналы и связи: друзья, знакомые коммерсанты и так далее. За две прошедшие недели, усилиям всех подключённых к этому делу людей, нам удалось сбыть ещё пару сотен веников.

Ака-Шариф уже не мог спокойно на них смотреть. Ещё через пару дней вопрос встал окончательно: что с ними делать? Необходимо было возвращаться домой. На обратный уже заказан товар, которым предполагалось забить все пространство кузова.

– А давай мы их просто выкинем, к чертям собачьим! – разозлился «бизнесмен».

– Куда? На Невский? – резонно вопросил брат.

Мы сидели у нас дома и пили чай. Неожиданно взгляд ака-Шарифа упал на мою каморку, которую я собирался приспособить под фотолабораторию.

– О! Идеальная площадь! – радостно воскликнул он, прикидывая, как необходимо сложить так, чтобы всё уместилось. – Считай, что это мой скромный тебе подарок!

– Спасибо! – только и смог я вымолвить…

Вскоре гости уехали, и мы с супругой принялись за свой домашний бизнес. Однако очень скоро поняли, что не обладаем коммерческой хваткой. За всё время, нам с женой удалось продать максимум с десяток веников, по десять рублей за штуку. Наконец, мы догадались, просто, дарить их всем нашим знакомым. На день рождение все нормальные люди шли с букетом цветов, мы же несли охапку свежих веников. Друзья по достоинству оценили наш продукт, и долгое время были нам благодарны. Охвачены были не только друзья, но и знакомые наших знакомых.

И всё равно, их оставалось ещё очень много.

Сам по себе, в единственном экземпляре, обычный веник, как правило, не пахнет ничем. Но когда их более двухсот… Да ещё лежат долгое время… Словом, просыпаясь по утрам, мы чувствовали себя не в центре Питера, а где-то в глухой деревушке. Пахло сеном и еле уловимой плесенью.

Веники пролежали в каморке почти два года. Наконец, я не вытерпел: выйдя на улицу, с трудом уговорил двух алкашей очистить мою фотолабораторию. Помню, что мы долго торговались. В конце концов, остановились на двух поллитровках водки.

«Какая мелочь! – подумал я про себя, радостно собираясь в магазин. – Зато, я наконец обрету долгожданную свободу и получу свой личный кабинет!»

Пройдёт ещё года два-три, когда раздастся звонок из Бухары, и на том конце провода я услышу знакомый бодрый голос ака-Шарифа.

– Как веники? – спросит он, через некоторое время. – Они хоть помогли тебе?

– Конечно, спасибо большое! – мне стало вдруг совестливо за то, что я не поблагодарил его вовремя. – Ещё как, помогли! Можно сказать, просто выручили нас! Спасибо!

Бусинка шестьдесят первая – Восточный гостинец

Бухарский завтрак. 2006 г. Фото автора.

– Поехали, неудобно уже, в самом деле… Нас там заждались! – уговаривал я брата. – Осталось-то, всего ничего: клиенты сами справятся.

– Ну, хорошо-хорошо. – уступил наконец моим настойчивым просьбам Ганижан. – Вот только переоденусь…

До этого он несколько раз бывал в Ленинграде, но с тёщей моей видеться не доводилось. Теперь же, такой случай представился, а потому он немного волновался.

Через пять минут Ганижан был готов.

– Ну как, – ничего? – спросил он меня, соскочив из кабины «Камаза» на землю.

– Отлично! Ну, что – поехали? – нетерпеливо взбрыкнул я копытами.

– Подожди… – остановил он меня и подойдя к таксисту, попросил его подогнать машину к фуре.

– Что ты ещё собираешься сделать? – состроил я ужасное лицо, хотя прекрасно догадывался, что этого все равно не избежать.

– А как ты хотел? – возразил в свою очередь брат. – С пустыми руками в гости? Я ещё не совсем отмороженный и без восточных гостинцев не пойду.

Тем временем, таксист открыл багажник, который стал заполняться большими жёлтыми дынями.

– Хватит, ну хватит уже! – безнадёжно пытался я остановить процесс.

Брат не слушал. Наконец, когда всё пространство багажника было заполнено, он удовлетворительно крякнул и сел в машину.

Елизавета Петровна встретила нас с лёгким упреком:

– Что же вы так долго: картошка успела остыть!

Однако, завидев, как по длинному коридору нескончаемой вереницей покатились дыни, всплеснула руками:

– Господи, Боже мой! Куда их столько?!

– Ничего, угостите родных и близких… – успокоил её Ганижан.

– Да у нас родственничков-то, всего раз-два и обчёлся… Господи! И что нам теперь с ними делать?

– Есть! – коротко бросил я, и мы направились с братом в ванную, мыть руки.

Вскоре вся квартира наполнилась тонкими благоуханиями бахчи. Естественно, на десерт, после ужина была подана сочная ароматная дыня. Тёща хвалила узбекские дыни, а брат всё никак не мог оторваться от варенья из крыжовника, попутно пробуя и свежую смороду, и джем из черники, и желе из морошки.

Стали сравнивать, что лучше – бахчевые культуры Средней Азии или лесные дары северо-запада России. Потом – как жилось раньше, и как теперь. Постепенно речь зашла о войне.

– Как?! – оживился брат – Вы пережили блокаду?!

Он никогда не верил официальной прессе, радио и телевидению, предпочитая живых свидетелей, чтобы таким образом выявить для себя настоящую правду. И сейчас такой живой свидетель, и непосредственный очевидец сидел как раз напротив него. Он с жадностью ловил каждое слово.

– Скажите, Елизавета Петровна, а правда, что голод был такой, что… – Ганижан попытался выразить свою мысль по деликатней, а потому тщательно подбирал слова.

– Ой, Ганижан, всяко бывало: и людей ели – помогла ему тёща, и голос её задрожал, а на глазах выступили слёзы. – Но мы до такого не дошли! Бог миловал…

13-летним ребёнком она пришла на Кировский завод, где ей поручили сваривать гусеницы танков. На одном из испытаний гусеница развалилась. Враг народа! Чудом удалось избежать сурового наказания.

– А о чем Вы тогда мечтали? – поинтересовался брат.

– Чтобы поскорей закончилась война и… наесться настоящего белого пшеничного хлеба!

А затем, немного помолчав, тёща продолжила:

– А немец, всё сбрасывал нам листовки. Одну из них и сейчас помню:

«Ленинградские дамочки!

Ройте себе ямочки.

Доедайте бобы

И готовьте гробы…»

По окончанию ужина, вышли на кухню, покурить. Елизавета Петровна привычно потянулась к своим папиросам. Она признавала только «Беломор-канал» фабрики Урицкого.

– Ты куда это собрался? – обратилась она к внуку, выпустив облако табачного дыма.

– К бабушкам… – коротко бросил сын.

Баба-Тома и баба-Соня – две сестры – жили в однокомнатной «хрущёвке» на Гражданке.

– Погоди одну минутку! – Тёща мгновенно вскочила и кинулась искать нож.

– Что Вы собираетесь делать? – полюбопытствовал я.

– Как «что» – угостить бабушек – ответила она и, отрезав четверть дыни, принялась аккуратно запихивать её в полиэтиленовый мешочек.

От изумления, у брата чуть не выпала сигарета изо рта. Я не выдержал и прыснул со смеху, догадавшись – от чего ошалел Ганижан.

– Что такое? – не поняла Елизавета Петровна.

– Да нет, всё нормально. – поспешил я успокоить её, с трудом сдерживая себя. – Просто, на Востоке принято дарить целую дыню. Там ни за что в жизни не догадались бы её разрезать и дарить частями.

– Мне не жалко, – смущённо ответила тёща, – но ведь, целую они не осилят?

И вдруг, не выдержав, тоже рассмеялась вместе с нами.

– Осилят, ещё как осилят! – убеждённо подтвердил Ганижан, отыскивая глазами самый крупный экземпляр.

Бусинка шестьдесят вторая – Загадочная русская душа

Кафе «РИ» на пр-те Стачек. Конец 90-х гг. ХХ в. Фото из архива автора.

Не знаю как вас, но меня и по сей день ввергает в шок концовка знаменитой и известной нам всем с детства сказки о царе Салтане А. С. Пушкина. Помните?

«Царь, на радости такой,

Отпустил всех трёх домой»

Нет, вы только себе представьте: после того, как ему сломали и искалечили личную жизнь, после такой чудовищной серии предательств, подлогов и обманов, за малейшую из которых, ещё совсем недавно «законопатили» бы на веки вечные в Сибирь, царь-Салтан так легко и великодушно прощает их всех и отпускает домой.

Это какой же душой следует обладать? Правильно, – русской.

Это один «полюс». А вот и другой – отрывок из «Апокалипсиса нашего времени» В. В. Розанова:

«Русь слиняла в два дня. Самое большее – в три. Даже «Новое Время» нельзя было закрыть так скоро, как закрылась Русь. Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей. И собственно, подобного потрясения никогда не бывало, не исключая «Великого переселения народов». Там была – эпоха, «два или три века». Здесь – три дня, кажется даже два. Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось войска, и не осталось рабочего класса. Чтo же осталось-то? Странным образом – буквально ничего.

Остался подлый народ, из коих вот один, старик лет 60 «и такой серьёзный», Новгородской губернии, выразился: «Из бывшего царя надо бы кожу по одному ремню тянуть». То есть не сразу сорвать кожу, как индейцы скальп, но надо по-русски вырезывать из его кожи ленточка за ленточкой.

И что ему царь сделал, этому «серьёзному мужичку»?»

Такой вот диапазон.

В конце прошлого столетия довелось мне поработать в одном из кафе, расположенном в очень уж неудачном и глухом месте, среди дворов, на проспекте Стачек. Было оно настолько малопосещаемым и нерентабельным, что, промучившись с многочисленными рекламными акциями, которые никоим образом не изменили положения дел, было решено использовать его исключительно для банкетов и свадеб. С этой целью срочно были напечатаны и разосланы специальные флаеры-визитки в несколько ЗАГСов и организаций, и дело немного сдвинулось с «мёртвой точки».

Обслуживающий персонал состоял всего из трёх-четырёх человек: администратор (она же – экспедитор, она же – помощник повара, она же, иногда – бухгалтер), буфетчицы (она же – посудомойщица, она же – уборщица), повара (он же – заведующий производством, он же – грузчик) и, собственно, самого хозяина, являющегося главным снабженцем маленького предприятия..

Мною наскоро было составлено приблизительное меню, которое наиболее оптимально учитывало как технико-производственную составляющую, так и все имеющиеся в наличие ресурсы и… постепенно мы стали понемногу окупать своё существование. В целом, типичная картина среднего российского бизнеса.

Теперь, я подхожу к главному герою своего повествования.

Я сознательно не упомянул ещё об одном нашем работнике потому, что для меня так и остался не выясненным до конца его статус.

С обратной стороны нашего кафе, противоположной центральному входу, имелся «чёрный ход», выходящий во двор, окружённый со всех сторон домами и с мусорными контейнерами в центре.. Там, перед самым выходом находилось небольшое помещеньице, пустовавшее бесхозно. И именно эту площадь наш предприимчивый молодой хозяин, мудро руководствуясь старой русской поговоркой: «Голь на выдумки хитра», быстро переоборудовал в некое подобие «забегаловки», поставив за наспех сколоченную стойку простого русского парня по имени Серёжа. Таким образом, из одной торговой точки, путём нехитрых комбинаций получилось две: одна «элитная», с парадным входом, предназначавшаяся для «высоких» гостей, свадеб и торжеств, и – с обратной стороны – обычная «забегаловка», со скромным входом для простого рабочего люда и бомжей разных мастей.

Моя же кухня находилась посередине двух миров, а потому картины, ежедневно происходящие как в обычном кафе, так и в «зазеркалье», достойны того, чтобы послужить основой для сюжетов великих классиков русской литературы.

К Серёже я проникся сразу и безоговорочно. Это тот редкий тип русских людей, простых до откровения, сочетающих в себе крестьянскую практичность и мужицкую хитрость, которая, впрочем, лежит на поверхности и раскусить которую не в состоянии разве что ребёнок. Внешность его напоминала мне молодого Есенина, только сильно приземлённого и без какого-либо налёта поэзии и вдохновенности в глазах. В сущности, он олицетворял собою один из типов современной русской прозы, очень близкой к литературным героям В. Шукшина.

Родившись под Колпино и живя довольно продолжительное время в Петербурге, он уже успел порядком «подпортить» свои гены от непосредственного соприкосновения с городской жизнью и соблазнами, искушающими целомудренную деревенскую душу. И, тем не менее, в редкие минуты, когда мы оставались с ним одни, после очередной опрокинутой стопки, он вдруг преображался и с нежнейшим трепетом начинал вспоминать своё прошлое: детство, дом, родителей, всецело доверившись мне и нисколько при этом не стесняясь. В такие минуты он был самим собою, откровенно презирающим и осуждающим своё теперешнее состояние и тоскуя по ушедшему куда-то навсегда, дорогому и близкому.

Очень часто нам доводилось оставаться на ночь в кафе: ему не хотелось уезжать в Колпино, а мне было откровенно лень, тратить время на дорогу домой, чтобы утром вновь возвращаться обратно. Мы составляли стулья, строя из них некое подобие кроватей и, после обильных возлияний и откровенных задушевных бесед, засыпали далеко за полночь, чтобы с рассветом вновь проснуться к обычной жизни.

Так мы и прожили, большую часть нашего времени, проводя вместе, на работе, иногда ссорясь и ругаясь чуть ли не до драки, но чаще всего подкалывая и подначивая друг друга, или – что было чаще – над различными рода посетителями и клиентами кафе.

Он не гнушался никакой «чёрной работы», берясь за неё с остервенением и быстро справляясь с нею в два счета. Правда, позже мог этим попрекнуть. Но, тут уж, как говорится, ничего не поделаешь.

Однажды меня обязали, вычистить все кастрюли в кафе: их следовало отскоблить от «многовековой» накипи, налёта, сажи и гари. Естественно, Серёжа вызвался надраить их вместо меня. В течение дня я старался обходить мойку стороной, поскольку находящийся там мой приятель «сложил все маты в один мешок» и, поливая ими меня и остальных сотрудников, добросовестно драил всю имевшуюся в наличии посуду. Уже ближе к вечеру, когда я проставился поллитровкой, мой друг немного отошёл и, зайдя вскоре ко мне на кухню, радостно от рапортовался:

– Иди глянь, как я их отпидарасил!

Войдя на мойку, я только тихо ахнул: на полках в ряд были выстроены абсолютно «новенькие», словно из магазина, кастрюли, радуя глаз своими ослепительно чистыми боками. Я понял все без слов и тихо поплёлся за второй бутылкой…

Но ничего вечного, как известно, не бывает. Как гласит одна французская пословица: «Если у вас всё хорошо, не переживайте – скоро это закончится». Вскоре наше кафе вынуждено было закрыться и наши пути с Серёжей разошлись. И только теперь, совсем недавно, до меня дошло: насколько, оказывается, я привязался к этому простому парню и проникся к нему симпатией; насколько мне не хватает сейчас его шуток, острых замечаний, злого сарказма, искренних обид, открытого смеха и даже его грубого мата, без которого не мыслима ни одна настоящая русская душа.

P. S. Не так давно я узнал, что Серёжа находится в больнице. «Что-то с лёгкими» – сообщили мне неопределённо, когда я попытался расспросить про диагноз. И чуть позже, навестив его, я выяснил, что работая в каком-то подпольном антикварном магазине Серёжа, практически проживая в сыром бетонном подвале этого заведения, ежедневно чистил от сажи и копоти старые самовары, которые затем сбывались предприимчивым хозяином иностранным туристам за крепкую валюту.

Бусинка шестьдесят третья – Запара

Банкет на природе. Лен. область, 2010 г. Фото из архива автора.

Повара – очень ранимые и нервные создания. Иногда, их лучше не трогать, а ещё лучше – обходить стороной за три версты. Особенно, в «час пик», когда, бывало, заказы сыплются на их несчастные головы один за другим. Тут, конечно, разумнее всего подальше держаться от кухни, которая в этот момент напоминает собою разъярённый термитник или опрокинутый улей. Тем более, в условиях российского бизнеса, когда в целях экономии средств, штат сокращается до минимума. Как, в нашем случае – до двух поваров: Вадима и меня.

– Запара! – перешёптываются между собой официанты.

– Запара! – потирает в удовлетворении свои руки начальство.

– Запара! – с ужасом восклицают повара, готовясь к самому худшему в их жизни.

Этим немудрёным и коротким словом называется самый сумасшедший отрезок времени, когда, в короткий срок, следует отпустить огромное количество разнообразных блюд. Причём, быстро и качественно.

Ругая и матеря самыми последними словами ни в чем не повинных клиентов, «бойцы невидимого фронта», как угорелые носятся по кухне, с остервенением швыряя сотейники, плошки и сковородки в переполненную мойку.

Как правило, в такие моменты, даже высокое руководство не рискует совать свой нос святая святых, поскольку кровно заинтересовано в увеличении наплыва посетителей, а посему, с пониманием относится к адской работе своих рабов.

Правда, начальство тоже, попадается разное. Нам с Вадимом «повезло»: как назло, в самый неподходящий и критический момент, у наших шефов просыпается зверский аппетит. Вот и на сей раз, в разгар ажиотажа, когда мы с коллегой, с выпученными глазами, что называется, «летаем» вокруг плит и холодильников, порог нашей кухни, на цыпочках переступает очаровательная ножка нашей начальницы.

– Ну, что: как дела, мальчики? – с невинным личиком, осторожно интересуется она, и, вероятно, тут же сообразив, что задала совершенно глупый вопрос, сочувственно произносит: – Чё, запара, да?

– Ага – коротко бросаем мы, не глядя на неё, словно демоны, нарезая круги по кухне и пытаясь удержать в памяти последовательность предстоящих операций.

Потоптавшись немного в нерешительности, она, некоторое время, жалостливо наблюдает за нами, а затем, благоразумно отойдя поближе к выходу, скороговоркой выдаёт:

– Ну, тогда пожарьте мне стейк с овощами, хорошо?

Броуновское движение белых колпаков на какую-то долю секунды внезапно замирает: мы с товарищем, с вытянувшимися лицами и свесившимися на бок языками, ошарашено оборачиваемся к директрисе. И, уже в следующее мгновение, с трудом сдержав себя, и выдавив только тактичное «угу», вновь окунаемся головой в работу.

– Только не забудьте, подать к нему грибной соус! – бросает напоследок начальница и, на дав нам опомниться, стремительно выбегает из кухни.

– С-суки!! – закатив глаза к потолку, взвывает Вадим.

Между тем, принтер безжалостно «выстреливает» очередной длинный заказ.

– Сволочи!! – вторю я в унисон своему напарнику «по галерам», извлекая из холодильника говяжью вырезку и в отчаянии, с силой ударяя её о разделочную доску.

Боковым зрением, успеваю заметить, как перепуганные официанты, на всякий «пожарный», осторожно отступают на почтительное расстояние от окна раздачи. Умудрённые опытом, они, как никто другой прекрасно понимают, что сейчас поварам, лучше всего, не задавать никаких вопросов: как-никак, запара, однако…

Бусинка шестьдесят четвёртая – Фая

Евгений Борисович Щеглов (1927—1991). Коммунальная квартира. Иллюстрация из журнала Крокодил. 1950-е гг.

Фая работает на мойке. Это одинокая, далеко не молодая женщина, которая живёт в типичной коммунальной квартире: на семь комнат – девятнадцать жильцов. Её несчастная судьба – это отдельная книга, в которой удивительным образом переплелись и озлобленность на человечество в целом, и надежда найти исцеление посредством обращения ко Христу, к церкви. Здесь замешано всё: и колдовство, и магия, и вера в Ксению Блаженную и Матрону Московскую…

Глядя на неё, я невольно вспоминаю Ф. Достоевского, а точнее, известные строки из его романа «Братья Карамазовы»: «Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей». Это сказано о ней.

Она рано осталась сиротой, и поэтому воспитывала её бабушка. Маму свою она «похоронила» заживо, поскольку функции матери закончились даже не начавшись: едва родив ребёнка, мать тут же, вновь упорхнула назад, в красивую жизнь. Дитя ей было серьёзной помехой. В общем, с раннего возраста и до самой пенсии, вся жизнь Фаины состояла из череды несчастий: трудное детство в пензенской области, самостоятельная жизнь в Средней Азии, затем переезд в столичный город, несколько неудачных замужеств, потеря работы, а затем и квартиры, виной чему служили мужчины, которым – по её словам – она доверяла всецело и без остатка. Одним словом – «козлы и суки».

Впрочем, доверчивой и наивной назвать её сложно. По её же собственному признанию, «маза» в огромной коммунальной квартире вне всяких сомнений всецело принадлежит ей. Несмотря на возраст, это ещё вполне бойкая и энергичная женщина. Наверное именно про таких и говорят: «Не баба, а конь с яйцами». Жильцы не то, чтобы трепещут, но видят в ней достойного соперника и старого ветерана, тело которого сплошь покрыто боевыми житейскими ранами. Как в прямом, так и в переносном смысле.

Коммуналка представляет собою завидный образец тараканника: если исходить из её слов, то тут собрался весь цвет отребья, начиная от проституток и заканчивая деградировавшим милиционером со своей сожительницей.

Странно: не имея даже полного среднего образования, Фаина с удивительной лёгкостью, короткими мазками, способна живописно набросать своему неискушённому слушателю, яркие характеристики, позволяющие как бы воочию представить себе всех обитателей этого клоповника.

– Знаешь, как танцует со своей, этот ментяра? – начинает она мне описывать своего злейшего врага. – Я однажды случайно проходила по коридору на кухню, а дверь их была приоткрыта. Так вот: стоит, значит, этот сучара на месте, мошна висит до колен, а сам он только как бы слегка приседает и подёргивается, словно обосрался… Тьфу!

Однажды они крепко сцепились. Вот как Фая поведала мне об этом.

– Стою я, значит, себе на кухне, капусту на щи х#ярю. И вдруг он… так, осторожно, по-ментовски, на цыпочках… по коридору. Просовывает свой тощий шнобель. Думает, я ничего не вижу. Ему же, суке, интересно – чего это я так притихла. Притаился за дверью и вынюхивает… вынюхивает, мусорок поганый.

Я с трудом сдерживаю себя, чтобы не рассмеяться. Тем временем Фая продолжает:

– И тут я резко так, х#як! – разворачиваюсь к нему и говорю: «Какого х#я тебе здесь надо?! Чего ты как п#дор, на цыпочках подкрадываешься?! Пошёл на х#й!

– Прямо так и сказала?

– А чё мне его бояться: у меня во втором отделении Лёшка работает – полковник – загрызёт его в два счёта. Так ты представляешь, что делает этот п#дарас?! Достаёт газовый баллончик и прыскает мне в морду! Так, я тоже, не растерялась: впихнула ему между яйцами, дверь на защёлку и, подбежав к распахнутому окну, ору «на всю ивановскую», во двор: «Милиция! Помогите!! Срочно вызовите милицию: грабят!!!»

И чё ты думаешь? Через десять минут приехали менты, а он обосрамшись сидит в своей каморке. Вначале они хотели по-тихому, между собой, дело замять. Менты же, всё-таки… Но ты ведь, меня знаешь… Я – к участковому: «Сука – говорю ему, – я знаю, что ты трахаешься с Лизкой! Сказать жене?! И вообще, тебе до пенсии год остался. Ты хочешь до неё спокойно дожить?! Я тебе устрою движуху!» Обоссался: хочу, грит, Фаечка… Бля буду – хочу.

А я, в тот же самый день собралась и – в отдел по правам человека. Х#як – ещё и ксиву в МВД. Я же знаю, куда и как обращаться. В общем, с тех самых пор, ментяру этого совсем не слышно в доме: как я с работы, так он – юрк, в свою каморку и – тишина…

На некоторое время воцаряется пауза.

– Да-а… – наконец, протягиваю я, – если хотя бы десять процентов из того, что испытала ты, выпало на мою долю, я даже не знаю…

– Это что-о… – воодушевляется она с новой силой. – А ты хоть знаешь, сколько раз они пытались меня отравить?! Но я выжила. Наверное, Бог испытывает меня.

– Кто – менты? – не сразу соображаю я.

– Да нет, там собак и без того хватает. Да взять, хотя бы, эту Лизку с её дочерью.

Фая закуривает очередную сигарету и смачно затянувшись, продолжает:

– Бл#ди, на которых негде клейма ставить. И эта её писЮчка: целый день красится и ждёт клиента. Ха! Давно ли лапти сбросили? А уже считают себя столичными. В комнату не зайти – грязь несусветная… Боже мой, видел бы ты их с утра… Уродины, одним словом…

– Может быть, они где-то, всё-таки, работают? – пытаюсь я робко их защитить.

– Ага: передком они только и умеют работать… Недавно подсыпали мне что-то в кастрюлю. Думали, что коньки отдам. А я – рраз! – и через неделю дома! Они ох#ели… А я им и говорю: «Чё – не ожидали?! Меня сам чёрт к себе не берёт!» Ха-ха! Я ведь, тебе рассказывала, что у меня прабабка ведьмой слыла… Так, они теперь тоже на цыпочках: стоит мне только в квартиру войти… А уж, если нарежусь на выходных – пи#дец: никого в квартире не видно и не слышно… Ссат, меня, ссуки!

– Ну, ладно – наконец не выдерживаю я – дай мне немного поработать.

– Да, что ты там всё пишешь? Х#йню какую-то… Дай, я тебе про жизнь свою расскажу… Такая книга получится…

– Не сомневаюсь – соглашаюсь я с ней.

Я вновь склоняюсь над своими черновиками, но вскоре понимаю, что ничего путного, уже не смогу написать.

– Эх! – в сердцах восклицаю я, отодвигая от себя листы…

– Чё эт, ты? – интересуется Фаина.

– Не умею искусственно выжимать из себя…– откровенно приходится сознаться в своём творческом бессилии.

– Ну и не пиши. Пошли, покурим – оживляется она вновь. – Когда у меня не идёт, я тоже не пишу.

– Как?! – изумляюсь я – Ты тоже пишешь?

– Ну да: жалобы в Москву, на этих сук…

Наконец, наш рабочий день подходит к концу. Я прощаюсь со всеми и ищу глазами Фаю. Её нигде нет. Тут я вспоминаю, что не вынес мусор. Выхожу на улицу и вдруг слышу:

– Кись-кись-кись!

– Фая! что ты тут делаешь?

– Да вот, кошечку хотела покормить. Давеча, тут ходила беременной… родила, наверное. Такая хорошенькая, ласковая… всё трётся и трётся… жалко. Третий день, как куда-то запропастилась. Прямо, не знаю – что думать… Может быть, мне её с котятками к себе взять, а? Всяко лучше, чем одной-то…

Бусинка шестьдесят пятая – Туалетная история

Исаакиевский собор в Санкт-Петербурге, 2010 г. Фото автора.

Одним из самых прибыльных видов деятельности, в эпоху «гласности» и «перестройки», являлся «туалетный бизнес». И в этом, вроде бы, ничего удивительного: «Любовь приходит и уходит, а какать хочется всегда»…

Серёге каким-то чудом удалось устроиться в одну из этих «престижных точек». И, не где-нибудь, а в самом сердце Питера. Прямо за Исаакиевским собором, в старом кирпичном заведении, что находилось на территории Александровского садика. Словом, повезло парню… Не повезло ему только с неразлучным товарищем.

Лёва, типичный петербуржец, с аристократическими манерами, начитанный и в меру эрудированный, весьма эффектно выделялся среди Серёжиных друзей. С ним и в самом деле, было интересно общаться: он обладал своеобразным тонким чувством юмора, его суждения, порою, носили философский оттенок, а сам он выглядел постоянно подтянутым и элегантным, всегда стараясь быть опрятным и открытым к дамам и жизни. В разговоре с противоположным полом, Лёва настолько преображался, что его невозможно было узнать: это была сама Галантность и Учтивость.

Кроме того, он неплохо играл в преферанс и при этом, как всякий нормальный петербуржец, любил выпить и порассуждать на отвлечённые темы. К сожалению, именно, это – последнее – и было его истинной страстью. С ним было интересно только до тех пор, пока он был трезв. Однако, он очень быстро хмелел и вскоре, алкоголь напрочь вышибал из него последние остатки аристократизма, низводя его до статуса обычного бомжа.

В один из дней, Лёва забрёл в гости к своему товарищу, на работу.

Здесь, следует отметить, что Серёга очень дорожил своей работой. Ещё бы: кроме обычной платы за пользование туалетом (один рубль), тут собирались фарцовщики, иностранцы и всякого рода авантюристы и сомнительные личности, шустро проворачивающие в «удобном» заведении свои дела, продавая и покупая различную иностранную валюту и – как правило – отстёгивая за это положенные проценты хозяину «точки». Впрочем, настоящим хозяином (а вернее – хозяйкой) была одна предприимчивая особа, в руках которой была сосредоточена целая сеть таких платных туалетов. Каждый день Серёжа ездил куда-то, в контору, сдавать выручку. А в конце дня, подсчитывал свой «навар». Словом, жилось неплохо… Лёва пришёл кстати: Серёже необходимо было сдать выручку.

– Побудь вместо меня немного? – умоляюще обратился он к другу. – Я мигом: туда и обратно.

– Какой разговор? Конечно, езжай! – быстро сориентировался Лёва. Он уже успел где-то вмазать, и ему не хватало только добавить. Вот только с деньгами было туго…

Когда через полчаса хозяйка случайно нагрянула с проверкой, то она застала трогательную картину, достойную кисти великих передвижников.

За столом, уронив голову на собственные руки, вовсю храпел довольный Лёва. Сбоку от него, на столике стояла картонная табличка – такса за вход, на которой обычной шариковой ручкой была перечёркнута «единичка», а вместо неё старательно выведена «двойка». Чуть поодаль, в углу валялась пустая бутылка…

На следующий день Серёга был уволен.

Бусинка шестьдесят шестая – Все мужики – козлы…

худ. Т. Жердина, «Мой Петербург» батик, 2005г.

– Все мужики – козлы! – резюмирует моя жена.

– Яволь, майн фюрер! – мгновенно соглашаюсь я, протягивая вперёд руку и чокаясь с ней во время нашего (ставшего уже традиционным) ужина.

Такие совместные вечера установились относительно недавно, когда нам перевалило (Боже мой! Неужели?!) за пятьдесят.

До этого я скакал и прыгал как горный козел, не упуская из виду ни одной юбки, что попадала в поле моего орлиного зрения. Теперь, я подслеповатый (от долгого сидения перед компьютером) старичок, которого ни за какие коврижки не уговорить выйти прогуляться. Вечно в своём старом рваном трико, выпуклым и стёртым в коленках; с появившимся уродливым животиком и со сгорбленной осанкой.

Я не сажусь ужинать, пока не дождусь своей Лены. Сейчас она придёт, и тогда мы сядем вместе и… жмякнем. Сначала по первой (во славу Его), потом – по второй (помянём), ну а затем и по третьей (за здоровье всех). Больше она не пьёт. Так положено: «Бог любит троицу». Ну, а мне – можно: я ни то, ни другое…

Я уже давно «никто» и звать меня «никак», но со мной всё ещё продолжают, почему-то, считаться: дети со мной на «Вы», как это принято у нас, откуда я родом, друзья обращаются за советом. Да и жена стала жалеть меня в последнее время.

Странный народ эти женщины! Их не поймёшь: слушаешь и начинаешь возражать (приводя разумные доводы) – раздражаются; не слушаешь, и во всем соглашается – ещё хуже («Ты что, меня – за дуру держишь?»).

Со временем я стал мудрее: уже не лезу на рожон. Рычу исключительно шёпотом. От Востока только имя осталось. Я на собственном примере убедился в правоте и мудрости древних: пытаться перевоспитывать женщину – гиблое и заранее обречённое на неудачу дело. Сколько её ни сгибай, на каком-то этапе жизни она все равно выпрямится и возьмёт своё, отыгравшись ровно на столько, на сколько ты пытался её выправить.

На внеочередном житейском симпозиуме старых пердунов, я пожаловался своему другу на то, как трудно вразумить «их».

– Что делать, Андрей? Как быть?

– Да никак! – спокойно отреагировал товарищ. – Бери пример с меня: моей Наташеньке стОит только крикнуть: «Андрей!», как я тут же предстаю пред её светлы очи и искренне произношу: «Виноват-с!» и, вытянувшись по стойке смирно, преданно смотрю в глаза своей госпоже. Действует безотказно…

Сегодня мы накрыли стол в гостиной. Я люблю ужинать именно здесь. И вовсе не потому, что тут телевизор (смотреть-то, по большому счету все равно нечего). И тем не менее…

Дети опять разбрелись кто куда. Мы одни. Мы снова совершенно одни, вдвоём. Словно брошены. Странно. Однако, ко всему, оказывается, привыкаешь.

– Слушай, Лена! – с тревогой обращаюсь я к супруге, кивая на графинчик с водочкой. – А не зачастили ли мы с этим? Ведь, чуть ли не каждый день, в последнее время. Как бы не спиться, а?

– Не сопьёмся – уверенно успокаивает меня жена. – Нам с Вами, папочка, это даже необходимо – принимать в небольших количествах, в нашем возрасте. Не злоупотребляя, естественно. Ну, – с Богом! (И тут же, шёпотом: «Господи! Прости нас, Господи!»)

После первой как-то хорошо и тепло делается на душе, и я машинально нащупываю пульт.

О! Нам повезло: на телеканале «Культура» показывают фильм советских времён «Суета Сует», с Галиной Польских и Фрунзе Мкртчяном в главных ролях. Боже мой! Как я люблю Фрунзика! И не только как актёра, но прежде всего как человека.

Рука автоматом тянется к графинчику.

– Между первой и второй, промежуток небольшой. – поясняю я, больше оправдываясь, нежели констатируя известную поговорку.

Я знаю: Лене также нравится этот фильм. И чем дальше, тем больше.

Почему?

Этого никто не сможет объяснить. Это как вера: она либо есть в душе, либо отсутствует. Либо ты принимаешь жизнь такой, как есть и становишься добрее и мудрее, либо отвергаешь и озлобляешься, противопоставляя своё эго всему вокруг.

Невольно, по ходу фильма, каждый из нас проводит параллели с собственной прожитой жизнью, примеряя роли главных героев на себя. Боже мой, как это всё близко и знакомо! И как противоречивы чувства.

– Все мужики козлы… – больше из-за приличия, нежели от искренности повторяет моя жена и мы, глядя друг другу в глаза, звонко чокаемся хрустальными рюмочками.

– Смотри, Лена, сейчас будет интересный эпизод: когда они на пешеходном переходе…

– Ой! Вот только давайте без Ваших комментариев, ладно?!

– Ладно… – Обиженно и демонстративно поворачиваюсь я спиной, только лишь для того, чтобы через пять минут забыться и вновь чокнуться с ней по установившейся традиции.

Конец фильма, связанный с «возвращением блудного мужа» особенно трогателен, заставляя зрителя проникнуться сочувствием и состраданием к этой несчастной паре. Особенно заключительные кадры, где герой неуклюже пришивает себе пуговицу.

В такие моменты я всегда отворачиваюсь, стараясь спрятать свои глаза. Ну не умею я смотреть такие фильмы, как «Отелло», «Гамлет», словом, классику. И ничего поделать с собой не могу.

Я замираю словно статуя, а слезы сами текут, по щекам, не останавливаясь.

И только кожей всего тела ощущаю нашу общую близость и боль за совместно прожитую жизнь. И, жалея её, каюсь. Каюсь, поражаясь качеству, которым Природа наделила исключительно женщину – её все простительной мудрости и любви, благодаря которым жива и пока ещё вертится наша маленькая планета…

Западный цикл

Бусинка шестьдесят седьмая – Первая ласточка

Прожив более 60-ти лет в Союзе, Мария Иосифовна ждала этого часа и наконец-таки, вырвалась из ужасного советского ада. Поселившись в Калифорнии, в силиконовой долине, она наслаждалась райским климатом и настоящей свободой. Только очутившись здесь, она впервые почувствовала себя человеком и по-настоящему ощутила на себе заботу государства. Того самого, которым её вечно пугали, которому она не отдала ни одного своего трудового дня. Все её прошлое, словно кошмарный сон или наваждение, осталось где-то далеко позади, и вспоминать о нем больше не хотелось.

Единственной ниточкой, связывающей её с бывшей родиной, оставалась семья: сын Иосиф, его жена – простая и кроткая русская женщина – Людмила и двое любимых внука – Рафик и Миша.

Старшая внучка – Татьяна, выйдя замуж и переехав на Украину, раньше остальных сумела вовремя сориентироваться и переправиться за океан. Обосновавшись с семьёй в Сан-Франциско, они с мужем постепенно открыли своё зубоврачебное дело.

Остальные члены семьи с волнением следили за Таниной судьбой, пока та прочно не встала на ноги. Вскоре от неё пришёл вызов.

Баба-Маня оказалась «первой ласточкой», рискнувшей вылететь из насиженного гнезда и теперь ничуть об этом не жалела. Жалость просыпалась только к тем, кто остался там, непонятно чего выжидая и вечно трясясь от страха перед родным государством. Как и всякая еврейская бабушка, она всем сердцем была накрепко привязана к своим внукам, которых вырастила буквально с пелёнок.

Периодически они созванивались по телефону.

Один из последних состоялся незадолго до того, как семья, наконец, приняла решение – ехать.

– Ба-аб, – страшно волнуясь и переживая, произнёс в трубку Рафик, – как ты там? Тебе не плохо?

На что последовал мгновенный ответ, вполне в духе бабы-Мани:

– Что-о?! «Мне – плохо?» Это вам, там плохо, а мне тут очень даже хорошо!

Бусинка шестьдесят восьмая – Алаверды по-белорусски

Первая лыжная прогулка. Минск, 1982 г. Фото из архива автора.

В незапамятные советские времена, довелось мне работать барменом в «Интуристе». Чего греха таить: молодость, интересные знакомства, шальные деньги, активная ночная жизнь. Однако, в отличие от своих «собратьев» по «барной стойке», я не копил денег, не строил дач, не приобретал машин.

Я увлекался исключительно коллекционированием друзей и подруг, в обществе которых мне было уютно и интересно проводить время. Работа была сезонная: весну, лето и первую часть осени я работал, а с конца октября до середины апреля у меня был отпуск. Так что, «всё, что было нажито честным трудом» за летний сезон, регулярно и добросовестно «спускалось» во время бесчисленных гастролей по Союзу, которые я всякий раз намечал для себя, как только подходила пора отпусков. Адресов накапливалось такое количество, что я без труда и на выбор мог составить для себя географию нового путешествия.

Так, в очередной раз, мне предстояло турне по Белоруссии.

«Край партизан» – как любит поговаривать мой минский друг, вкладывая в это понятие особый смысл («как от внешних врагов, так и от внутренней власти»). И я очень скоро влюблюсь «по уши» в жителей этой удивительной республики, побывав во многих городах и пообщавшись с самыми разными людьми.

Помимо упомянутого мною друга, мне предстояла также встреча с товарищами, побывавшими в своё время в Бухаре и отметившими своим посещением бар, в котором я работал.

Видимо, чувствуя себя неловко за проявленное к ним щедрое восточное гостеприимство, они сочли своим долгом отблагодарить меня, пригласив к себе в гости.

Из всего калейдоскопа бесчисленных пёстрых событий, я постепенно вспомнил и восстановил в подробностях тот день, как и когда, произошло наше знакомство. Помню, что сначала, сидя в «моём» баре, мы выпили бутылочку сухого белого вина. Затем, я послал гонца-мальчишку на базар за жареной уткой и горячими лепёшками. Запивать утку вином, знаете ли, некрасиво (в Бухаре могут за это и зарэзать), а потому на свет была извлечена бутылка холодненькой запотевшей «Столичной». А вечером мы поехали «на шашлыки», из настоящей баранины. С маринованным лучком на закуску и горячей самсой из тандыра…

– Мы тоже приготовили тебе сюрприз, – загадочно произнесла моя знакомая на том конце провода, едва я очутился в Минске – ты только адрес запиши.

Не знаю, как сейчас, но в начале 80-х годов прошлого века город Минск был вытянут на карте во всю длину, уподобившись озеру Байкал. Улица Правды находилась почти в самом конце этого странного «аппендицита». По бокам от неё расположились высокие и безликие многоэтажки. Словом, обычный «спальный район», застроенный многочисленными домами-коробками, лишёнными своего лица и архитектурной индивидуальности. Наверное, я неисправимый «сталинист»: ну, нравятся мне старые дома, построенные в сороковые-пятидесятые, с высокими потолками, (или – перестроенные) с камином, оставшимся с дореволюционных времён и со всякими лепными розетками и украшениями.

Поднявшись на лифте на требуемый этаж и подойдя к заветной двери, я с волнением нажал на кнопку звонка. И вскоре услышал характерный шорох, после чего, ключ дважды провернулся в замочной скважине и дверь, наконец, распахнулась. На пороге стояла Оля, широко улыбаясь и с нескрываемым любопытством разглядывая меня. Я вручил ей свой скромный свёрток и вошёл в прихожую. Где-то из глубины квартиры, послышались голоса, и через минуту меня облепила многочисленная толпа совершенно незнакомых мне людей.

– Это наши друзья – пояснила Оля. – Я рассказала им про нашу поездку и встречу с тобой, вот они и непременно возжелали увидеть тебя. Между прочим, мы тоже приготовили тебе кое-что, – хитро сощурив глазки, напомнила она мне про сюрприз, – тебя ждут настоящие белорусские драники!

– Ого! – искренне изумился я, совершенно не представляя, что это за блюдо и как оно выглядит. – Оля! Ну, зачем столько хлопот? Можно было бы и скромнее…

Мне сделалось очень неудобно, что я ввёл их в напрасные траты, хотя (чего греха таить?), одновременно мне это льстило.

Воспользовавшись любезно предоставленными тапками, я поднял голову кверху и, словно разглядывая потолок квартиры, стал энергично водить своим шнобелем в разные стороны, усиленно пытаясь втянуть в себя хоть какие-нибудь запахи жареного мяса. Шашлыками, почему-то, не пахло. Это ещё больше заинтриговало меня.

Наконец, всех пригласили к столу и уже через минуту принялись откупоривать бутылки. Вскоре вся компания привычно залязгала вилками и ножами.

На моей тарелке лежало два каких-то странных кружка не то теста, не то блина. Я был голодный как собака, а потому не вытерпел и решил перекусить столь необычной и экзотической закуской, пока не подали «основное» блюдо. Взяв аккуратно в левую руку вилку, а в правую нож, я старательно разрезал «оладьи» пополам и искренне удивился вслух:

– Ой! А где же тут начинка?

Все вокруг дружно засмеялись.

– Какая начинка, Галиб? – еле сдерживаясь, произнесла моя знакомая. – Это же драники! Понимаешь – дра-ни-ки.

Наверное, у меня в тот момент было удивительное выражение «морды лица». Однако понадобилось буквально две-три секунды и – до меня всё дошло. Мгновенно совладав со своими чувствами, гость из Востока вовремя взял себя в руки:

– А-а-а… – понимающе просиял я, широко улыбаясь, – так вот они, оказывается, какие – эти удивительные белорусские драники?! Надо же, вкуснотища-то какая!

Бусинка шестьдесят девятая – Тройная уха

На рыбалке. Бухара, 2006 г. Фото из архива автора.

Если б четверть века тому назад мне кто-нибудь сказал, что в Ленинграде – портовом городе – существует проблема с рыбопродуктами, я бы в это не поверил. Каково же было моё удивление, убедившись в этом воочию. Перебравшись окончательно в «колыбель революции» в 1984 году, я был шокирован отсутствием рыбы в городе, берега которого омываются водами Балтийского моря. Только не вздумайте опровергать моё утверждение, ссылаясь на обилие замороженной рыбы, лежащей в фирменных магазинах «Океан». Тот, кто понимает толк в рыбе, за километр будет обходить стороной такие заведения. Когда я произношу слово «рыба», то в первую очередь подразумеваю свежую живую рыбу.

Сейчас, конечно же, кое-где (например, в «Русской рыбалке»*) можно не только встретить, но и самому принять участие в выуживании осётра или стерляди, которую тут же, на ваших глазах приготовят и подадут к столу. Но позволить себе такую роскошь может далеко не каждый. Я, например, с трудом могу представить себе рабочего Кировского завода, который после тяжёлого трудового дня заглянул на часок в это заведение для того, чтобы пропустить стаканчик-другой холодной водочки, закусив при этом заливным из севрюжины или розовым стейком из лосося. Подобные заведения не для гегемона.

Что такое «мороженая рыба», до недавних пор, мои земляки не имели никакого представления, точно так же, как и жители Ленинграда не знали о существовании в продаже живой рыбы. Все это я называю парадоксом географии, ибо никак иначе сей «регбус» объяснить невозможно…

После знаменитой горбачёвской «перестройки» и ельциновской «демократии», в ходе которых во всех бывших республиках Советского Союза ускоренными темпами пошли преобразовательные процессы, сопровождавшиеся различного рода социальными эксцессами и прочее, наша квартира в Питере, на какое-то время, превратилась своего рода «перевалочную базу» или коммунальную квартиру. В поисках работы и лучшей (а вернее – достойной) жизни, люди вынуждены были покидать веками насиженные «гнезда», перебираясь кто куда: в Россию, в Израиль, в Германию, в Штаты…

Так, очередным гостем в нашей квартире оказался мой товарищ Витя А., с которым мы некогда прожили в одном дворе более двадцати лет. А надо сказать, что на родине, в Бухаре, он был уважаемым и исключительно «нужным» человеком. Что и говорить, – заведующий кожно-венерологическим диспансером – должность, знаете ли, требующая почтительного отношения со стороны любого мало-мальски воспитанного и культурного человека. Особенно же, в советскую эпоху.

Погостив у нас с недельку, Виктор, который не скрывал своего восторга по поводу нашего гостеприимства, перед своим отъездом, взял с меня слово – позвонить ему, когда я в очередной раз соберусь посетить Бухару. А поскольку я считаю себя человеком обязательным, то понял, что какую-то часть своего отпуска придётся посвятить своему товарищу.

Все так и случилось. Едва я ступил на землю Благословенной Бухары, как в квартире моей мамы, где я остановился, раздался телефонный звонок.

– Ну что, «питерский балтиец» – узнал я его голос, на другом конце провода, – небось, соскучился по настоящей рыбалке? В выходные ничего не планируй – мы поедем на Тудакуль.

И не дав мне опомниться, быстро повесил трубку.

Как и следовало ожидать, в выходные к нашему дому подъехала машина и стала сигналить. Я наспех переоделся, попрощался с домочадцами, и мы покатили в сторону волшебного изумрудного озера, расположенного в пятидесяти километрах от Бухары, среди жёлтых песчаных барханов.

– Слушай, Витя – внезапно вспомнил я. – А я ведь, не захватил с собой удочку?!

– Там все уже есть – улыбнулся моей наивности Виктор и, коротко переглянувшись с водителем, громко расхохотался.

Мы прибыли на какой-то совершенно безлюдный полуостров, в середине которого сиротливо ютилась небольшая рыбацкая хижина, покрытая вместо крыши тростниками камыша. Немного поодаль стояла машина-автолавка ГАЗ-53. Возле хижины суетились несколько человек, которые завидя нас, выстроились как по команде в ряд, улыбаясь и приветствуя, по-восточному скрестив руки на груди и прижав их к сердцу. Судя по тому, как почтительно они разговаривали с Витей, я понял, что все уже было обговорено и продумано заранее. Я тут же сник. Все это мне напомнило фильм «Особенности национальной рыбалки», который только-только вышел на экраны кинотеатров. Естественно, до меня наконец дошло, почему на мой вопрос об удочке, Витя так рассмеялся.

Тем временем шофёр, достав из багажника ящик водки, натужно пыхтя, пронёс его мимо меня вглубь хижины. Несколько в стороне, мой взгляд зафиксировал наспех сооружённый из глиняных кирпичей очаг, на который двое молодых людей устанавливали большой казан ёмкостью в тридцать литров. Витя жестом пригласил меня под навес, примыкавший к хижине. Здесь располагался длинный узкий стол, с обеих сторон, уставленный деревянными лавками. Под навесом было удивительно прохладно. Всюду, куда бы я ни бросил взгляд, меня окружало бескрайнее озеро. Поверхность «зеркала» была спокойной, но спокойствие это было величественным и умиротворяющим.

– Да-а, – подумалось мне в тот момент, – здесь никуда не надо спешить: ни тебе метро, ни «час пик». Господи, хорошо -то как!

– Ну что, начнём? – вернул меня Витя на грешную землю.

Зная, что сопротивляться бесполезно, я лишь беспомощно и покорно кивнул головой в ответ.

Один из парней подошёл к «автолавке» и открыл дверь. Моему взору предстал такой ассортимент свежей рыбы, что ему позавидовал бы не один директор фирменного рыбного ресторана.

– Сейчас специально для тебя приготовят тройную уху. – сказал Витя, разливая в стаканы охлаждённую водку.

Вначале в кипящий котёл были спущены небольшие (с ладонь) караси. Когда они сварились, повар выловил их и, уложив на блюдо, отправил угощение куда-то вглубь хижины. Затем в казан отправились сазаны средних размеров. Когда и они были сварены, я с удовольствием стал потирать руки, предвкушая отведать карпа, но товарищ меня остановил.

– Нет, наше блюдо ещё впереди – пояснил он мне.

Наконец, настала очередь жереха. Через некоторое время нам вынесли большое плоское блюдо, на котором были уложены в ряд несколько рыбин, спровоцировавшие своим внешним видом обильное выделение из слюнных желёз. Рядом в касушках** подали бульон, в котором варилось три вида рыбы. Что и говорить: слова тут бессильны выразить то наслаждение, которое я получил, запивая его после очередной стопки холодненькой водочки.

Одним словом, «порыбачили» мы славненько…

Не так давно в моей квартире раздался телефонный звонок. Звонил Витя. Из Германии. Теперь он живёт там. Правильнее будет сказать, что там присутствует только его тело. А сам он живёт, судя по его разговорам, в далёкой, но близкой его сердцу Бухаре. Там, где осталась частица его души, не смирившаяся ни с социальными, ни с политическими катаклизмами, происшедшими за тот относительно короткий промежуток времени, что останется в истории как «постперестроечное» время. Потому, что душа человека живёт по своим законам, в совершенно ином измерении, где главными ценностями являются такие «малозначащие» и незаметные (на первый взгляд) вещи, как детство и старый родительский дом, дворовые игры и озорные проделки, бегство с уроков в кинотеатр и вечный футбол до поздних сумерек, и ещё многое-многое другое из того сладостно-щемящего прошлого, что так согревает наши души теперь, когда мы стали взрослыми. А, следовательно, помогает нам жить и оставаться людьми.

* – элитный питерский ресторан

** – «каса» – на Востоке, фарфоровая (керамическая) посуда под «первое».

Бусинка семидесятая – Дженькуе бардзо

Медресе Абдулазиз-хана, XVII в. Бухара, 2013 г. Фото из архива автора.

Именно таким образом, польские туристы высказывали свою благодарность мне, – бармену восточного бара – утолив свою жажду холодным напитком в летний жаркий бухарский полдень, когда температура в тени доходила до +45 градусов по Цельсию. Я же, неизменно вежливо отвечал им: «прошэ, с пшиемнощчё» («пожалуйста, с удовольствием») и, отыскав намётанным взглядом «Казановы» наиболее привлекательную «жертву», угощал её ещё одним стаканом вожделенного напитка, оставляя себе взамен очередную записку, пахнущую Лодьзем, Краковом или Варшавой, и обещающую очередной незабываемый вечер.

Маршруты всех экскурсий, как правило, неизменно сходились в баре, в медресе Абдулазиз-хана – архитектурном памятнике XVII-го века, что был расположен в центре старого города-заповедника, по соседству с торговыми куполами «Токи заргарон» («купола ювелиров») и напротив красивейшего медресе, построенного в 1418 году по распоряжению внука великого Тамерлана – Улугбека, названного в его же честь.

Да, мне крупно повезло в 1979 – 1983 годы, так как именно на этот период пришёлся «золотой бум» советского туризма. Плюс ко всему, знаменитая московская Олимпиада.

За день через наш бар проходило не менее 20 – 25 иностранных и советских групп, в каждой из которых, в свою очередь, насчитывалось не менее 25 – 30 человек. Измотав по невыносимой жаре измученную жаждой группу, бедные гиды, приводили её в бар, словно диких зверей на «водопой», где и сами получали от меня в «награду» спасительный холодный напиток и возможность немного отдохнуть под толстыми прохладными сводами старинного здания, украшенными искусным и затейливо расписанным восточным растительным орнаментом, отражающим индийские мотивы.

Правда, гиды, конечно же, догадывались, что слово «спасительный» можно было произнести лишь с большой долей иронии: каждый местный житель Бухары прекрасно осведомлён, что от жары человека может спасти только горячий зелёный чай, но ни в коем случае – холодные напитки. Они лишь только в первое мгновение создают иллюзию удовлетворения, возбуждая через короткое время неистребимое желание, вновь испить чего-либо холодного. Понятное дело, я никоим образом не был заинтересован в подробном просвещении туристов, посещающих мой бар. Поскольку, это означало бы «рубить сук, на котором сидишь».

В мои «шкурные интересы» входило только одно: чтобы ни один член группы не остался бы без напитка и … ждать, когда они сами прибегут за очередным стаканом «живительной влаги».

Параллельно со своими прямыми обязанностями бармена, я неизменно старался не забывать и об обязанностях мужчины, возложенных на мои хрупкие плечи жестокой Природой: почти в каждой группе туристов обязательно находилось хотя бы одно «создание неземного происхождения», которое заставляло сильно стучать моё сердце и приводило меня в состояние «временного склеротического коллапса», потому что именно в таком необыкновенном эйфорическом состоянии, я чаще всего умудрялся забывать давать сдачу. Но стоило лишь, мне добиться расположения к себе объекта своих желаний, как по истечение суток мой прежний разум вновь возвращался ко мне и я с удивлением убеждался, что передо мной, оказывается, стоит вполне обычная нормальная женщина, не лишённая, правда, при этом, своих очаровательных женских прелестей, что заставляло меня просто, по-человечески восхищаться не только совершенными формами, но и нередко столь же совершенной душой.

По вечерам же, во внутреннем дворе медресе, для многочисленных иностранных и советских туристов местная филармония давала национальный фольклорный концерт, коронным номером которого обязательно являлся арабский танец живота. По всему периметру двора были расставлены тапчаны (деревянные кровати-возвышения), устланные по бокам атласными курпачами (стёганые одеяла), на которых с завидным комфортом восседали (или возлежали) зрители-туристы, подперев под себя национальные круглые подушки (лёъля), а посредине тапчана устанавливалась хон-тахта (низенький, на коротких ножках, стол), с заставленными коктейлями или бутылками сухого вина, приобретёнными накануне представления в «моём» баре.

С заходом солнца на импровизированной сцене включались мощные софиты и …начиналась «сказка из 1001-й ночи», длинною в два с лишним часа. Впереди, на сцене, артисты филармонии, в национальных красочных костюмах, исполняли народные танцы, а если поднять глаза кверху – взору представало глубокое тёмное южное небо, переливающееся многочисленными звёздами разной величины, усеявшими собою весь небосклон. Что и говорить, – зрелище, завораживающее и стоящее того, чтобы хоть раз в жизни увидеть эту красоту своими глазами. Одним словом, Париж там даже рядом не валялся.

В глубине одного из порталов медресе, расположенного за зрителями, на небольшом возвышении были расположены ещё три тапчана, для начальства и особо важных гостей. Тогда ещё не было таких понятий, как VIP-персона и т. д. Чаще всего эти места оставались пустыми, и, следовательно, как вы, вероятно, правильно уже догадались, зарезервированными для меня и моих гостей.

Таким образом, не один вечер был проведён в обществе друзей и прекрасного пола, и далеко не исключительно – только иностранцев. Хотя, честно говоря, с ними мне было наиболее предпочтительней общаться ввиду их совершенной открытости и раскрепощённости, столь не свойственному подавляющему большинству нашего контингента, в общении с которыми часто чувствовалась некая закомплексованность и насторожённость. Впрочем, и во мне самом не до конца были изжиты эти качества, поскольку сам я являлся «продуктом своего времени»

Возвращаясь к началу нашего разговора, следует отметить, что вечер, проведённый с моей гостьей из Польши, выдался на редкость продуктивным: мы не только хорошо провели время, скрепив своими объятиями советско-польскую дружбу на веки вечные, но я ещё вдобавок восполнил пробел в области лингвистического образования, выказав при этом незаурядные способности в освоении польского языка. Так, например, я узнал, что её любимым блюдом является бигос, рецепт которого переписал для себя, а также пополнил свой словарный запас некоторыми немаловажными польскими словами, аналогом которого в русском языке являются такие слова, как «мир», «дружба» и «любовь».

И уже совсем прощаясь, в знак признательности и восхищения моей собеседницей, я с искренней теплотой и уважением произнёс: «Дженькуе бардзо», что в переводе на русский означает – «Спасибо большое».

Бусинка семьдесят первая – Лаба дена

Вильнюс, костёл Св. Анны. Фото из «Википедии»

Именно так поприветствовал я Асту Вутвилайте в фойе шикарной гостиницы «Драугисте» («Дружба»), впервые попав на литовскую землю по приглашению моей знакомой в 1982 году.

– Добрый день, – ответила хозяйка мне по-русски, – добро пожаловать в Литву.

Она мило улыбнулась и жестом пригласила следовать за нею. Мы плавно пересекли почти безлюдное широкое фойе, оказавшись возле стойки «ресепшена». Аста тихо произнесла администратору свою фамилию, после чего мне мило улыбнулись и, пожелав приятного времяпровождения, вручили увесистый ключ от номера, где я должен был расположиться.

– Как? Ты ещё не Вутвилини? – состроив на лице изумление, спросил я, давая понять, что разбираюсь в различиях окончаний в литовских фамилиях, которые существенно разнятся между обычными девушками и женщинами, вышедшими замуж.

Мы поднялись на самый последний этаж гостиницы, где нашему взору предстала сказочно-великолепная и завораживающая картина Вильнюса и, миновав стойку с дежурной по этажу, очутились в помпезно обставленном номере. Я предложил отметить мой приезд шампанским, бутылочку которого заблаговременно припас для этого случая, попросив дежурную принести нам хоть какое-нибудь подобие стаканов. Когда спустя две минуты она вошла к нам с маленьким подносиком и двумя изящными бокалами, я остолбенел. Сбоку, на подносе покоилась мaленькая квадратная бумажка: «За предоставление услуг». И чуть ниже – «5 копеек». Не в силах выдавить из себя что-либо членораздельное, я в смятении машинально протянул эту бумажку своей хозяйке, которая, заметив моё явное замешательство, поспешила успокоить «дикого архара», пояснив:

– Успокойся: просто, это гостиница от Совета Министров Литовской ССР…

Спустя некоторое время, я уже сидел в мягком кожаном кресле, закинув ноги чуть ли не на стол, с сигаретой «Camel» во рту, обзванивая местные ночные заведения Вильнюса, а вокруг меня суетилась неугомонная горничная, которой я неосмотрительно подарил треснувшуюся по дороге дыню и оставил «на чай» один рубль. Она усердно и добросовестно протирала давно не существующую в номере пыль, не зная – каким ещё образом отблагодарить меня за столь «невообразимую щедрость».

– Ну, мне пора – поднялась Аста, убедившись, что устроила меня не хуже, чем принял её в своё время я, когда она была моей гостьей в Бухаре, – располагайся и чувствуй себя как дома, а вечером я тебя приглашаю к нам домой, на ужин. Смотри, не опаздывай, в 19—00.

Я с благодарностью посмотрел на свою сдержанную гостеприимную хозяйку и только крепко, по-дружески, пожал ей руку.

А уже вечером, находясь в чисто литовской аристократической семье, я мысленно хвалил себя за сообразительность: на мне был одет строгий тёмный, в еле заметную полоску, ненавистный мне костюм, хранившийся в единственном экземпляре, а ещё – по пути я догадался купить бутылку импортного коньяка и коробку шоколадных конфет в весьма эффектной упаковке.

Глава семейства – дедушка, с независимым гордым лицом и прямой осанкой – сидя в кресле, крепко сжал мужественную руку азиатского собрата по несчастью, также страдающего от деспотического тоталитарного режима. В этом его молчаливом акте я явственно прочитал дружественную солидарность и надежду на скорое освобождение, и независимость наших народов.

Ужин прошёл в типично прибалтийской манере: торжественно, строго и немногословно, с малозначительными репликами. Когда моё испытание подошло к концу и я, пожав уже на прощание руку старику, вышел на улицу, то непроизвольно выдохнул от облегчения. Аста несколько виновато опустила свои глаза. Неплохо изучив меня, она прекрасно видела и понимала, какие двойственные чувства я испытывал в тот момент. Наконец, вновь глотнув свежий воздух улицы и свободы, я грустно улыбнулся ей и задумчиво произнёс:

– Кто его знает, а может быть дедушка твой и прав?

Лабас вакарас

– Лабас вакарас («Добрый вечер») – нежно шепнул я в трубку.

– Лабас вакарас, – словно эхо отозвался на мое приветствие приятный женский голос на другом конце провода.

– Простите, – продолжил я по-русски, – не могли бы вы мне посоветовать самый лучший ночной бар Вильнюса?

Мне на выбор было предложено несколько адресов с заманчивыми и интригующими названиями. Среди прочих, числились также «Дайнава» и «Эрфурт». Я выбрал «Эрфурт» и… как всегда ошибся. Мне следовало выбрать самый молодёжный и демократичный бар «Дайнава». «Эрфурт» же, оказался хоть и самым дорогим на тот момент ночным заведением, но с солидным контингентом, включая почтенную в возрасте публику. Но это уже я узнал, как всегда, поздно.

– Вы будете один? – спросил меня все тот же голос. На мой утвердительный ответ, меня заверили, что постараются (если я не возражаю) подобрать мне такую же одинокую соседку по столику.

– О-о! Да, конечно же, да! – вырвалось у меня изнутри, обалдевшего от такого учтивого сервиса. «Даже – два!» – чуть не выкрикнул я, после некоторого замешательства, дабы подстраховаться и быть уверенным, что предвкушаемый вечер пройдёт «без облома», но на том конце уже послышались короткие гудки.

По означенному адресу я явился на целых сорок минут раньше положенного времени. Меня вежливо попросили подождать некоторое время в холле, однако «дикому мустангу среднеазиатских прерий» было невтерпёж, поскорее вкусить ночной жизни Вильнюса, а потому, увидев соседнюю дверь с надписью «ресторан», я рванулся со всех копыт туда, в надежде с пользой переждать оставшиеся полчаса.

Почти все места оказались заняты и лишь за одним столиком сидел молодой человек, который на мой вопрос: «Свободно ли?», утвердительно кивнул головой. Я тут же заказал графинчик водки, литовские цепеллины и уже через десять минут мы были с моим новым знакомым «неразлучными кровными братьями». Я даже не заметил, как прошёл час, а затем ещё полчаса. Внезапно взгляд мой упал на карточку-билет, приобретённый мною накануне и я вдруг с ужасом вспомнил, что мне давно пора быть уже в баре.

В ответ на мою барабанную дробь, дверь открыла симпатичная девушка в униформе, с красным фонариком в руках и сокрушённо качая головой, взволнованно произнесла с характерным прибалтийским акцентом:

– Поже мой, куда Фы пропали? Фаша сосетка уже тавно нервничает, и я не могу теперь гарантировать – как она себя теперь поведёт. Итёмте, я провожу Фас к столику.

Взяв меня за руку и подсвечивая перед собой красным лучиком, она протащила меня сквозь кромешную мглу, почти через весь зал, поднимаясь по ступенькам куда-то наверх. Наконец, когда мои глаза немного пообвыкли к интимному полумраку, я с трудом разглядел перегородку, отделяющую нас от остальной части посетителей. За столиком, обиженно надув губки, сидела достаточно взрослая, но не утратившая своих очаровательных и аппетитных форм, дама. Едва взглянув на мою пьяную рожу, она резко отвернулась, уставившись на сцену. Там уже почти два часа шло какое-то действо, что-то вроде стриптиза.

Вечер был безнадёжно испорчен и я, чтобы хоть как-то сгладить свою вину и компенсировать моральный ущерб, нанесённый моей соседке по столику, заказал бутылку шампанского и, пригубив для приличия несколько капель этого непонятного для меня вина, через некоторое время, вновь покинул свою гостью, шепнув ей на прощание: «Ачу.»

В ресторане, не найдя за нашим столиком своего «другана», я заказал с горя ещё один графинчик водки и, нажравшись до неприличия, стал оплакивать свой неудавшийся вечер, тщетно пытаясь поймать вилкой скользкий и давным-давно остывший кусок цепеллина.

Бусинка семьдесят вторая – Попугай, говорящий на русиш…

В гостях у немецких друзей: вид с балкона. Вмсбаден, 2012 г. Фото автора.

К моим немецким друзьям, проживающим в Висбадене, приехал в гости их старый знакомый из Киргизии. Понятное дело: торжественный приём с обильным возлиянием спиртного, настоящий узбекский плов, нетерпеливые расспросы и бесконечная беседа до глубокой ночи. Наутро, перед тем, как отправиться на работу, хозяева оставляют на столе записку, где в числе прочих пунктов, просьба – не забыть, покормить их домашнего питомца – зелёного попугая ару по кличке Жора.

С трудом продрав глаза после вчерашнего застолья, ничего не соображающий гость долго изучает содержимое листка, после чего, первым делом собирается накормить попугая. При попытке заменить воду в поилке, он второпях забывает захлопнуть дверцу клетки, в результате чего, экзотическая птица оказывается на свободе. Сделав пару кругов внутри гостиной, она вылетает на балкон и издав прощальный скрежет, исчезает в небесной синеве. Вмиг протрезвевший гость, хватается за сердце, с ужасом представляя, ЧТО он скажет хозяевам. Однако, понимая, что медлить нельзя и необходимо что-то срочно предпринять, наспех натягивает штаны, пулей выбегает на лестничную площадку и принимается барабанить в первую попавшуюся соседнюю дверь.

Педантичный сосед-немец, привыкший к тому, что за всю сознательную жизнь никто не смел нарушать его привычный режим, распахивает дверь и с неподдельным интересом вперивается в это чудо.

– К Вам Жора не залетал?! – автоматом выдаёт наш товарищ, отчего физиономия немца вытягивается настолько, что не поддаётся описанию.

Не дожидаясь ответа, гость бросается к другой двери, исступлённо стуча кулаками, хотя только слепой может не заметить электрического звонка.

– Попугай не залетал?! – умоляюще вопрошает бедолага, с надеждой взирая на очередного ошарашенного соседа, который – к несчастью – тоже оказывается коренным немцем.

Тот лишь, удивлённо выдавливает из себя:

– Was? (Что?)

– Попугай, понимаешь?! По-пу-гай! – прижав локти к рёбрам и тряся ладонями, пытается изобразить птичку, несчастный гость.

– Was willst du? (Что Вы хотите?) – округляет свои глаза немец.

Наконец, когда обезумевший гость начинает барабанить в третью дверь, оба предыдущих жильца, не сговариваясь, застывают на пороге, в явном предвкушении финала необычного спектакля. Словом, весь подъезд поднят «на уши»: изумлённые соседи тихо перешёптываясь друг с другом, кивают на пришельца, крутя пальцем у виска.

Однако, занавес опускается лишь после того, когда хозяева вернувшись с работы и узнав, что произошло, пытаются успокоить несчастного приятеля:

– Ну, подумаешь, птичка улетела: не стОит так из-за этого переживать…

На что, вконец измученный гость, кивая в сторону соседей, с искренним изумлением вопрошает:

– Они что: совсем не говорят по-русски?!

Бусинка семьдесят третья – Сверло

С другом Анатолием: «за пивОм, за пивОм»! Фото из архива автора

– Свой первый урок, относительно свежего взгляда и грамотного подхода к проблемам, касающихся сферы капиталистического воспроизводства товаров, я получил от своего пожилого наставника-немца. – не без усмешки над собой, делится со мною Анатолий, вспоминая первые месяцы пребывания в Германии. – Сейчас это, конечно, может показаться кому-то смешным, но тогда… Ты ведь, помнишь, что из себя представлял Советский Союз.

Я поспешно кивнул головой.

– Ну, так вот, помимо всякого барахла, над которым я трясся в Союзе и которое оказалось абсолютно ненужным здесь, я счёл необходимым также, прихватить с собою набор сверл, которые для меня – профессионального токаря-станочника – являлись бесценным сокровищем. Нет, я конечно же догадывался, что и на немецкой земле их хватает, более того, может быть и качеством получше. Но – тем не менее – резон в моих рассуждениях был, и вполне логичный: «К чему тратиться и покупать, когда можно сэкономить на своих?»

Иногда сверла в процессе работы притуплялись, и тогда мне их периодически приходилось подправлять, шлифуя и подводя на станке. За этой работой, как-то раз, и застал меня мой старший мастер.

– Что ты делаешь? – поинтересовался он.

– Подвожу сверло.

– А зачем?! – изумляется немец.

– Как «зачем»? Оно мне ещё не раз сослужит, экономя мои деньги. – простодушно разъясняю.

Старик-наставник немного помолчал, а потом заключил:

– Ты неправ: это в корне неверный подход.

– Почему?! – настала очередь удивляться мне.

– Потому, что с таким отношением, мы далеко не уедем. – и пояснил. – У тебя сточилось сверло, так?

– Так.

– Выбрось его и купи новое! Таким образом, ты не только приобретаешь более качественное сверло, но и даёшь возможность жить и развиваться экономике страны.

– Как это? – не понимаю я.

– Да очень просто: товар – деньги – товар, понимаешь? Ведь, вы Маркса изучали?! Говоря простым и доходчивым языком, твои деньги, уплаченные вовремя за новое сверло, позволяют кормить семью того мастера, который выточил это самое сверло, а также, семью продавца магазина. А если мы все станем подводить старые сверла, донашивать истёртую обувь и латать свои старые одежды, то никакого прогресса нам не видать! Потому, как, в лучшем случае, экономика страны будет топтаться на месте, ну а в худшем, мы вновь окажемся в каменном веке. Теперь, понятно?

– Вот так-то! – обращаясь ко мне, заключил Анатолий и, вынув из ящика стола старую выцветшую коробочку, открыл крышечку, пододвинув ко мне:

– Ну, а старые советские сверла я, все-таки, не выкинул. Берегу. Ностальгия, понимаешь…

Бусинка семьдесят четвёртая – Немецкие зарисовки

Домик, по дороге в Клостер-Эбербах. 2012 г. Фото автора.

О мультикультурности

Больше всего меня интересовала именно эта тема: уж, больно, хотелось взглянуть на данную проблему со стороны, так сказать, непредвзято. С грустью, вынужден констатировать, что несчастные немцы с этим явно поспешили. Выводы мои основываются не только на рассказах моих соотечественников, долгое время проживающих в Германии, но исходя из тех немногочисленных личных наблюдений, которые мне удалось зацепить краем глаза, находясь там во время двухнедельного отпуска..

В первую очередь, это касается румын, болгар и отдельных выходцев из стран Восточной Азии, которые – как правило – имеют обыкновение, зарабатывать свой хлеб насущный, занимаясь попрошайничеством и прочими нелицеприятными формами деятельности, пытаясь сыграть на искренних чувствах сердобольных коренных жителей. И хотя, основная масса немцев быстро раскусила тактику пришельцев, совершенно справедливо возмущаясь и не приемля такие качества, как лень, тунеядство и прочее, тем не менее, находится ещё немалое количество народа, которое склонно относиться с сочувствием к новоявленным «инвалидам» и «несчастным» всех мастей. Всё это – лично у меня – оставило неприятный осадок, заставляющий жалеть коренных европейцев, избалованных благами цивилизации и не ведающих о том, чем это, в скором времени, может для них обернуться. Вот всего лишь парочка эпизодов, выхваченных из жизни, в течение нашего кратковременного пребывания.

Первое путешествие в Кёльн, преподнесло нам очередной сюрприз. На одной из станций в вагон вошли два немецких мальчика, десяти лет от роду. Через полчаса, когда мы уже миновали с десяток остановок, появились кондукторы-контроллеры. Едва они подошли к юнцам, как я с неподдельным интересом повесил свои уши на гвоздь внимания, приготовившись к обычному (в нашем, российском варианте) сценарию: «Сейчас они скажут, что сели только что, вот на этой (предыдущей) остановке, с тем, чтобы сэкономить драгоценные евро».

Разгадав мои мысли, Виктор окончательно меня расстроил:

– Ребята сказали правду, сообщив кондуктору, где они сели.

– Как же так?! – невольно вырвалось из меня, вспоминая типичную картину наших пригородных электричек, где довольно часто приходится врать для того, чтобы заплатить как можно меньше.

– Всё очень просто – разъяснил спокойно мне друг. – Здесь с детства приучают говорить только правду. Иначе, может слишком дорого обойтись.

На этом фоне, примечательной выглядит следующая картинка, которая была зафиксирована нами в Кобленце, когда мы пересели на другую электричку. Пассажир – не то арабского, не то пакистанского происхождения – долго препирался с принципиальным контроллером, пытаясь всучить последнему заведомо ложные билеты, надеясь, таким образом, проехаться на халяву («авось, пронесёт…"). Однако терпеливый, но настойчивый кондуктор, с немецкой педантичностью, сарказмом и язвительностью (так, что даже я догадался) дал понять, что «тут вам, не – там», и по полной оштрафовал наглеца.

Проходим с супругой регистрацию во франкфуртском аэропорту. Как и положено, дисциплинированные немцы, привычно выстраиваются в небольшую очередь, которая, кстати, продвигается намного быстрее, чем – скажем – в Домодедово или Пулково. Внезапно, когда мы с женой готовимся поставить свою ручную кладь на весы, нас опережает неизвестно откуда взявшийся турок, из тех, кто проживает уже давно в Германии. Это видно по его уверенным жестам, которые он делает (не обращая на нас с Леной никакого внимания) в сторону своих земляков, укутанных в паранджу и в страхе озирающихся на всё вокруг происходящее.

– Бурья гяль! («Идите сюда!») – орёт он, как недорезанный ишак, своим зазевавшимся родственникам, пропихивая их вне очереди.

Наконец, увидев моё злобное выражение, несколько смущается и тихо что-то нашёптывает своим. Краем уха, я улавливаю его приблизительный смысл: «Пройдёте вот после этой уважаемой парочки».

Тоска по хамству

Помимо необыкновенной дисциплинированности, немцы покорили меня своей вежливостью, обходительностью и невероятной отзывчивостью. Всюду, куда бы я ни попадал и к кому бы ни обращался, везде находил отклик и готовность помочь. Я успел заметить, что это качество естественным образом передалось и бывшим нашим соотечественникам, довольно продолжительное время проживающим в Германии.

В один из вечеров, мы незаметно разговорились на эту тему со своими друзьями. Возможно, кому-то это может показаться странным, но меня рассмешило откровенное признание одного из местных товарищей, живописно описавшего свою поездку в Россию после десятилетнего «заточения» в бесконфликтной Германии.

– Ты знаешь, это так было весело! – делится своими впечатлениями Анатолий. – Стоим у одного из прилавков на рынке, перебираем овощи и вдруг слышим давно забытое: «Чего лапаете своим руками!» Ты не поверишь, но это так нас обрадовало и воодушевило, что мы с азартом приняли «правила игры» и тоже, на повышенных тонах: «А что тут такого?! Хочу – выбираю, я же не бесплатно собираюсь взять!» А продавец в ответ: «Хочешь – сразу покупай, не хочешь – проваливай отсюда!» Представляешь – как здОрово!

– Что «здОрово»? – не понимаю я, тупо уставившись на собеседника.

– Ну как же: это ведь, такой адреналинчик! – восклицает Анатолий и несколько секунд спустя сокрушённо поясняет. – Разве такое тут встретишь?

– Понимаю… – с грустью, наконец, доходит до меня. – Соскучились…

Инвалиды

Уже на второй день своего пребывания на немецкой земле, обращаю внимание на невероятно большое количество инвалидов. Надо отдать должное, для этой категории лиц предусмотрено всё: начиная от современных инвалидных колясок, оснащённых пультом управления (ну, просто, мини-автомобиль!) и заканчивая туалетами и специальными подъёмниками, позволяющими без посторенней помощи добраться до требуемого места.

Стоим на вокзале, в ожидании поезда на Кёльн и вдруг замечаем, как вдоль вагонов неспешно движется очередная инвалидная коляска. Пожилой старичок привычно нажимает на кнопки, а сзади его сопровождает сотрудник вокзала.

– Витя! – не выдерживаю я. – почему у вас столько много инвалидов?! У нас их практически не видно!

– Всё правильно. – спокойно разъясняет друг. – В отличие от немецких инвалидов, российские сидят дома.

Короткая справка из «Википедии»:

По оценкам ВОЗ (Всемирная организация здравоохранения) 2011 года, почти 15% населения во всем мире имеет инвалидность (что превышает сделанные ранее оценки ООН на 10%.

В 2002—2004 гг. в России 16,4% населения имели ту или иную степень инвалидности. Согласно официальной статистике, в России проживает около 10 млн инвалидов, по оценке Агентства социальной информации – не менее 15 млн.

Бусинка семьдесят пятая – Шоковая терапия

Статуя Свободы. Фото из «Википедии»

Наби относился к тому типу преуспевающих и удачливых людей, деловые качества которых могли раскрыться лишь в советскую эпоху. Являясь продуктом своего времени и не выделяясь чем-то особо примечательным, он, тем не менее, обладал исключительным обаянием, хорошо подвешенным языком и каким-то невероятным чутьём, позволяющим ему с поразительной лёгкостью располагать к себе чиновников всех мастей и устанавливать с ними тесные дружеские отношения. Его пронырливость (в хорошем смысле этого слова) и невероятная пробивная способность на пути к достижению поставленной цели, не могли не поражать современников и тех, кто лично его знал. Он был вхож во все существовавшие в то время «высшие круги», как принято теперь выражаться, «бомонда». Двери кабинетов больших начальников и сотрудников аппарата ЦК Обкома партии, открывались им чуть ли не лёгким пинком.

Являясь жизнерадостным по натуре, он ни на минуту не расслаблялся, проявляя кипучую деятельность и заражая своим оптимизмом всех, кто, так или иначе, соприкасался с ним. Идеи нескончаемым потоком низвергались из его светлой головушки, словно фонтаном, обдавая свежими искрами всех вокруг. Буквально, на ровном месте, из Ничего, он в короткое время мог сотворить Нечто, что повергало в изумление окружающих и знакомых. Одним словом, это был настоящий мотор, «вечный двигатель»… Его уникальные качества давно уже обросли в народе легендами и стали предметом весёлых историй, а его имя – нарицательным. Стоило кому-нибудь в городе проявить себя, осуществив какую либо удачную авантюру или реализовав оригинальную идею, как тут же, о нём могли с гордостью сказать: «Ну, прямо-таки, вылитый второй Наби!».

Даже в такой, казалось бы, строго контролируемой бдительными органами сфере, как «Интурист», его смекалка позволяла ему делать деньги из воздуха. Являясь, в своё время, одним из первых барменов валютного бара, Наби умудрялся протаскивать на работу плов, приготовленный дома его женой, после чего, восточное блюдо «по ложечке» скармливалось восторженным иностранцам. Естественно, не бесплатно.

Тем ошеломляющим показалось мне известие о том, что ныне – это, в общем-то, ничем не примечательный человек, который с развалом Союза, не сумел вовремя перестроиться и найти свою «достойную нишу» в этой жизни. Это может, вначале, показаться настолько невероятным, что даже трудно поверить. Однако со временем, мне станут известны судьбы многих подобных ему людей, непонятным образом не сумевших вписаться в нашу жёсткую действительность. Их громкая слава останется в прошлом, погребённая под развалинами некогда грозной и процветающей империи. Казалось бы, на первый взгляд, такой пируэт судьбы должен был сильно расстроить и надломить боевой дух бывшего «Остапа». В какой-то мере, возможно, так оно и было: нелегко расставаться со славой и былым ореолом. Тем не менее, Наби сумел сохранить свой жизнерадостный характер, оставшись оптимистом и успевшим запрыгнуть на подножку уходящего в неизвестность «поезда», только «классом» пониже. Более молодые и продвинутые его «ученики», давным-давно обогнали своего «патрона» на предпринимательском поприще, превратившись со временем в крупных бизнесменов и состоятельных людей. Одни, махнули в столичные города, туда, где крутятся большие денежные потоки, другие – перебрались заграницу и, обустроившись там, с ностальгией и известной долей грусти, предаются своим воспоминаниям об ушедшей молодости и неразрывно связанной с нею, несчастной стране, под названием СССР.

Игорь являлся одним из таких его товарищей. Подавшись, в поисках достойной жизни в Штаты и обосновавшись в городе Нью-Йорке, он вскоре вполне обжился и обустроился, работая в одной из престижных фирм. Не теряя связей с бывшими друзьями, он достаточно часто общался с Наби, настойчиво приглашая последнего к себе в гости. И вот, через пятнадцать лет, такая поездка стала реальной. Волновались оба, и это понятно: столько «воды утекло», мир стал совершенно другим, да и сами мы заметно изменились – каким окажется встреча?

Наконец, когда всё же, она состоялась, оба вскоре пришли к единодушному мнению, что безжалостное Время, сжалившись, обошло их стороной. Игорёк остался тем самым неунывающим, стройным и подтянутым пацаном, что запомнился ещё с студенческой поры, когда они вместе выступали в вокально-инструментальном ансамбле. Наби, также выглядел энергичным, бодреньким и живым, с озорными бегающими глазками и заметно округлившимся представительным животиком, что никоим образом не отразилось на его весёлом характере.

В первый же вечер, в доме гостеприимного хозяина был устроен пир, в лучших традициях Востока: плов, шашлыки, свежие фрукты и – конечно же – выпивка. А уже на следующий день, Наби предстояло столкнуться с первым шоком. Произошло это совершенно случайно, когда он впервые узнал, что для того, чтобы открыть свой собственный бизнес, совершенно излишне обивать многочисленные пороги начальственных кабинетов, «подмазывать» всяких пожарников, руководителей санэпидстанций и прочих «братков» и «крышевателей».

– Как? – искренне изумился он, выкатив на метр свои черные красивые глаза. – А кому «бабло» платить?!

– А зачем кому-то, что-то платить? – мягко улыбнулся в свою очередь Игорь. – Это ведь, твой бизнес: ты рискуешь своими кровными денежками…

– Нет, так не бывает… – долго ещё не мог успокоиться старший товарищ, чуть ли не с детства обученный нашим порядкам и привыкший к отечественной хитро-мудрой системе. – Тут явно должен существовать какой-то ключик…

Постепенно, по мере знакомства с Америкой, подобных шоков Наби испытает не единожды. И всякий раз, закалённый в боях с родной бюрократией, он будет лишь тихо восклицать:

– Так просто?! Не может этого быть! Вот это да-а…

Пользующийся огромной популярностью у себя на родине и известный своим ушлым характером и авантюристическим складом ума, Наби ни разу в жизни не позволил обвести себя вокруг пальца. Наоборот – как раз ему было свойственно, с лёгкостью обходить любые наши законы, с выгодой приобретая ту или иную вещь по бросовым ценам, по дешёвке. И этим он сдержанно гордился.

В один из дней, он, в явно приподнятом настроении, возвратится домой, радостный и довольный демонстрируя с порога свою очередную покупку.

– Гляди, что я приобрёл только что, в маленьком магазинчике, напротив! – и вытащив из пакета небольшую прямоугольную коробочку, нежно прижал её к своей щеке.

– Что это? – не понял товарищ.

– Выпрямитель. А точнее – понижающий трансформатор, который я так тщетно искал! – гордо пояснит Наби и перейдя почему-то на шёпот, хитро сощурит свои глазки: – А теперь скажи мне: как ты думаешь, за сколько я приобрёл эту вещицу, а?

Игорь улыбаясь, вопросительно уставился на товарища. Тот, не удержавшись, радостно продолжил:

– Всего за двенадцать долларов! А рядом, в соседнем супермаркете, лежал точно такой же, но за сорок пять баксов! Нет, ты себе представляешь?! Экономия почти 75 процентов! Обалдеть!!

Слегка усмехнувшись в ответ, Игорь тронул приятеля за плечо и скомандовал:

– Поехали!

– Куда? – не понял Наби.

– Сейчас узнаешь… – коротко бросил товарищ и друзья, удобно устроившись в уютненький «Форд-фокус», тронулись с места. Проехав три-четыре квартала, они припарковались к небольшому зданию, на фасаде которого висела внушительных размеров вывеска «Ninety-nine» с огромной цифрой «99» посередине.

– Побудь немного тут – попросил Игорь своего товарища – Я мигом: туда и – обратно.

Ничего не подозревающий Наби, согласно кивнул и полез в карман: ему ещё раз захотелось полюбоваться своей удачной покупкой. Через пять минут Игорь возвратился с похожей коробкой и, протянув её приятелю, весело бросил:

– Держи!

– Что это? – удивился Наби.

– Твой выпрямитель, точно такой же трансформатор – широко улыбаясь, произнёс друг, и заранее предвкушая удовольствие, указал на ценник – Ты сюда глянь!

То, что произошло с несчастным Наби в следующую минуту, невозможно описать. Это было жалкое зрелище. Держа перед собой в каждой руке по коробке, он ошалело переводил взгляд с одной на другую, тупо разглядывая ценники.

– Как?! – раздался, наконец, отчаянный вопль, который можно было услышать на противоположной улице. – Всего четыре доллара?! Да этого не может быть!

Ещё бы: такой подлянки от америкосов он, естественно, не ожидал. Ни слова не говоря, Игорь, удовлетворённый произведённым эффектом, весело нажал на педаль акселератора.

– И что мне теперь делать с этим? – расстроенно обратился Наби к товарищу, показывая на свою коробку.

– Как что – удивился в свою очередь Игорь – вернём назад, туда, где ты её приобрёл.

– Ты думаешь, что они заберут назад товар, который я уже распаковал? – с сомнением поинтересовался гость.

– Они не только без слов заберут обратно свой товар, но ещё и искренне посочувствуют, что не смогли тебе угодить. – спокойно разъяснил Игорь.

Когда, через десять минут, всё сказанное другом подтвердилось точь в точь, Наби лишь еле слышно прошептал:

– Дураки… Ей Богу, дураки…

После ужина, гость всё ещё никак не мог успокоиться, возбуждённо делясь своими мыслями с окружающими.

– Нет, вы только послушайте меня! Да ведь, они тут все ненормальные: я не понимаю – зачем покупать дорогую вещь, когда рядом точно такая же стоит гораздо дешевле?!

Все попытки хозяина дома просветить товарища и объяснить ему такие понятия, как «статус», «обязывающее положение», «разный достаток» и прочее, безуспешно разбивались о твёрдую и практичную голову бывшего советского «бизнесмена».

Перед самым отъездом, очередная «ознакомительная экскурсия» по продовольственному супермаркету, окончательно добила несчастного Наби. Узнав о том, что наисвежайшее парное мясо, пролежав на прилавке всего пару часов, автоматически переводится в «низший» разряд, с соответствующим значительным удешевлением, он окончательно махнёт рукой, воскликнув:

– Нет, честное слово: американцы глупые и наивные дети! Дураки, чего с них возьмёшь?..

И уже, выходя из магазина, наш «воротила» мечтательно закатит кверху свои красивые черные глаза и с досадой произнесёт:

– Эх, вот бы их к нам, на родину! Я бы живо правильному бизнесу научил…

Бусинка семьдесят шестая – Римские каникулы

С минским другом. Минск, 1981 г. Фото из архива автора.

Разговариваю по «скайпу» с приятелем, который отдыхает с женой в Италии.

Развалившись на широкой кровати у себя в номере и, поставив на грудь ноутбук, мой друг, заплетающимся пьяным языком, словно нехотя, излагает про достопримечательности Рима. Я понимаю: исколесив почти всю Европу вдоль и поперёк, он уже не испытывает того восторга, что охватывал и был так свойственен всем нам лет эдак тридцать тому назад, когда слово «заграница» в сознании советских людей вызывало трепет и благоговение. Тем не менее, от меня не ускользает его нарочитое равнодушие, которым он тщетно пытается скрыть свою радость. Меня это потихоньку начинает раздражать.

– Как, там, Сикстинская капелла?– интересуюсь я ради приличия.

– Ничего интересного… – зевая во весь рот, отмахивается товарищ.

– А как – собор Святого Петра?

– А-а… так: ничего особенного. – лениво машет он кистью. – Собор как собор, стоит себе, потихоньку…

– Ну, а как тебе Колизей?

– Гавно… – устало роняет друг, всем своим видом показывая, как ему всё это осточертело.

Меня уже трясёт и колбасит: чувствую, как начинаю скрежетать зубами. Однако, сохраняя благоразумие, всё же, выдавливаю:

– Как скоро вас ждать? Вы ведь, из Рима прямо домой?

– Нет, нам надо будет заехать ещё в Вену: я там, в одном месте, пообещал Наташеньку пивом угостить. – продолжает издеваться надо мной приятель.

– Ну, а оттуда, я надеюсь, домой? – сдерживаюсь я из последних сил.

– Нет, потом мы, наверное, заскочим по пути в Братиславу… – лениво протягивает приятель и слегка напрягается, пытаясь вспомнить – для чего им надо было туда заскочить.

– Ну, а там, как я догадываюсь, вы решили просто, попИсать после пивка, так?

Бусинка семьдесят седьмая – Учиться, учиться и учиться!

Иду по улице Декабристов в сторону Вознесенского проспекта.

Неожиданно, на моём пути возникает пожилая пара иностранцев – англичан.

– Excuse me («Извините» англ.) – обращается ко мне джентльмен в аккуратненьких таких очках и с седеющей благообразной бородкой, как у Чехова. И постукивая своими холеными пальцами по карте путеводителя, вопрошает:

– Nevsky?

Несмотря на то, что я тороплюсь, элементарная вежливость и ощущение некой сопричастности к Питеру, как к «культурной столице», заставляют меня замедлить свои шаги и остановиться. Безнадёжно и напрочь забыв некогда школьный английский, я с трудом пытаюсь вспомнить элементарное, и, не находя нужных слов, раскрываю свой рот и беззвучно вожу губами, словно рыба, выброшенная на берег.

Наконец, плюнув на всё, я – как Ильич – гордо вскинув руку вперёд («Верной дорогой идёте, товарищи!»), объясняю «камраду» по-нашенски, то есть по-русски:

– Сначала сюда! Потом (согнув в локте влево) – туда! А затем (вновь вернув руку в исходное положение) – туда! Ясно?

– Yes, yes! Thanks! («Да, да! Спасибо!») – искренно благодарит меня ошалевший иностранец.

А я вновь ускоряю свои шаги и, опустив низко голову, совестливо бормочу себе под нос в такт шагам:

– Надо учить английский! Надо учить английский! Надо учить английский!

Бусинка семьдесят восьмая – Версальские пассажи

Версаль, обзорная экскурсия. 2012 г. Фото автора.

Если б, не известные на весь мир достопримечательности французской столицы, то первое впечатление, какое ты испытываешь посетив Париж, словно попал на африканский континент. Во всяком случае, так показалось мне… И где бы не находился, куда бы не пошел, неизменно оказываешься в окружении негров. Практически, 90 процентов торгующих сувенирами, именно они. Они облипают тебя словно мухи, со всех сторон, едва лишь стоит выйти из туристического автобуса и ступить на тротуар. Они не дают тебе проходу ни на улице, ни на мосту, потрясая перед твоим лицом связками эйфелевых башенек и смешно коверкая русские слова. Наконец, они неотступно преследуют туриста, начиная от подножия Монмартра вплоть до самой вершины, где сияет своей ослепительной белизной базилика Сакре-Кёр.

Версаль, похоже, это их «клондайк», поскольку такого количества туристов и автобусов мне ещё не доводилось видеть нигде. Но, даже если вам удалось мужественно прорваться сквозь их плотный кордон и добежать до своего автобуса, это вовсе не означает, что все трудности остались позади: они умудряются привлечь ваше внимание к сувенирам, просунув голову в салон и монотонно бубня скороговоркой свою заведённую пластинку:

– Брат! Братан! Братуха! Братишка! На, давай-давай, бэри-бэри, магныты!

И буквально через секунду:

– Ола! Луда! Танья! Юла! Марина! Наташка! Сестра! Сеструха! Сестрёнка! Давай, иди-иди, сюда, давай, быстрей!

Вскоре, создаётся впечатление, что мы находимся на цыганской барахолке. Весь салон автобуса наполняется весёлой аурой и пассажиры начинают откровенно хихикать. А ему хоть бы что: не обращая внимания на наш смех, он добросовестно делает своё дело, безостановочно перебирая свои мантры:

– Брат! Братан! Сестра! Сеструха! Давай! Сюда! Иди! Бери! Ира! Света! Надья!

– Про Валю забыл! – подтрунивает над вспотевшим несчастным мой сосед. – Валя хочет купить…

Наконец, водитель заводит мотор, дверь автобуса захлопывается перед самым носом чернокожего продавца сувениров и мы потихоньку трогаемся. Я гляжу в окно: наш коммерсант мгновенно сгребает в охапку свои пожитки и наперегонки с собратом несётся со всех ног к следующему автобусу.

«Чёрный Абдулла»

– Ах! Увидеть Париж и – умереть!

Именно это выражение периодически вылетало из уст моей жены, листая туристические каталоги или уныло уставившись в ящик, из которого восторженный телеведущий верещал про красоты Версаля и Елисейские поля, про богемную жизнь Монмартра и знаменитый Лувр.

Наконец, в один из отпусков, нам удалось погостить у друзей, проживающих в Германии. Неожиданно выяснилось, что есть возможность, совершенно спокойно купить недорогой трёхдневный тур и посетить столицу мировой моды. Чем мы, естественно, не преминули воспользоваться.

По возвращению в Висбаден, сидим у друзей за ужином и восторженно делимся своими впечатлениями. В основном, жена. Я же, дабы несколько заглушить этот пёстрый калейдоскоп впечатляющих картинок и невольно сравнивая увиденное с нашей серой действительностью, усердно налегаю на водочку и, находясь в некоей прострации, вполуха слушаю эмоциональный рассказ жены. Про Лувр, про Версаль, Елисейские поля, Мулен Руж…

Наконец, после третьей стопки, поймав короткую паузу, устало наклоняюсь к супруге:

– Лена, скажи: разве я тебя не любил? Разве я тебе не показал Париж? Почему ты не умерла?!!

Бусинка семьдесят девятая – Азбука бармена

Помнится, самое первое, что я сделал, очутившись за стойкой бармена, это составил огромный список, который был разбит на две колонки: в левой её части мною старательно были выведены корявым почерком русские слова и предложения. После каждой строчки следовал прочерк, то есть тире и … далее – было пусто. С этим листком я поочерёдно подходил ко всем нашим гидам с единственной просьбой – заполнить пробел в правой колонке. Соответственно, на разных языках.

– Зачем тебе это надо? – с улыбкой поинтересовалась одна из моих знакомых, которая работала с итальянцами.

– Как это, «зачем»? Должен ведь, я как-то изъясняться с иностранцами?– в свою очередь, удивился я.

– Нет, ничего, конечно, – смущённо ответствовала подруга, с трудом сдерживая свои эмоции. – Ну, например, вот здесь! – ткнула она указательным пальцем в строчку и, не выдержав, громко рассмеялась. – Или вот тут!

«Что Вы делаете сегодня вечером?» – прочитал я, стараясь сохранить невозмутимость.

«На сколько дней Вы приехали в Бухару?» – стояло чуть ниже.

«Давайте выпьем».

«Хотите узнать, как выглядит восточная спальня?».

И так, до самого конца списка…

Бусинка восьмидесятая – «Голубая луна»

худ. Т. Жердина «Ирис», батик 2000г

Тема так называемой «гомосятины» давно не давала мне покоя. По всей вероятности, только затем, чтобы выплеснув накопившиеся и накипевшие, благополучно её забыть. Во-первых, сразу же обозначу свою позицию: в отличие от многочисленных соотечественников, готовых «расстрелять этих п#дарасов без суда и следствия», я весьма сдержанно отношусь как к самому факту их существования, так и относительно общей оценки, даваемой обществом применительно к данному феномену. Можно даже сказать, вполне философски, поскольку, явление это известно ещё с до сократовских времён.

Как вы уже вероятно догадались, мне также не удалось избежать общения с отдельными представителями этой специфической прослойки населения. Несколько перефразировав стихи Маяковского («Ведь, если звезды зажигают – значит, это кому-нибудь нужно?»), я бы, поставил вопрос так: «Ведь, если подобный феномен существует с незапамятных времён, то – следовательно – ЭТО для чего-то дано нам»?! Не знаю и не хочу копаться – почему и зачем: возможно, как некий урок, может быть, в назидание… Да, мало ли? В конце концов, какая разница?! Есть факт! И он – налицо. И мне остаётся лишь, принять его как данность, как явление, возникшее помимо моей воли. Тем не менее, подавляющее большинство, с негодованием поспешит отделить себя, от этой «аномалии», поскольку, оно чтит какие-то моральные и этические нормы, выработанные и выстраданные человечеством на протяжении нравственной эволюции. Но, что такое «мораль», «нравственность», «этика» и прочее? Для кого-то – пустой звук, кому-то это кажется фикцией, заблуждением и т. д. Словом, тут – сколько людей, столько и мнений. Лично я, зафиксировал для себя три основных этапа, характеризующих эмоциональное отношение российского общества к данной проблеме: от сдержанного любопытства, восхищения, а затем – до неприятия, вплоть до жгучей ненависти. А посему, воздерживаясь от каких-бы то ни было однозначных оценок, всего лишь, постараюсь поделиться исключительно личными впечатлениями от тех встреч, что «подарила» мне Судьба. Таких историй было три.

Володя

«Пушистый светловолосый нежный ангел, по ошибке попавший в компанию чертей и дьяволят!» Вероятно, именно так можно обрисовать моего героя, работавшего в конце 70-х годов прошлого века в ресторане гостиницы «Бухоро», и его коллег-садистов, которые, плотоядно и завистливо щерясь на манящую аппетитную попку, вслух же, выражали полное презрение и откровенную неприязнь. Это уже потом, много лет спустя, вспоминая те далёкие советские времена, близкий приятель поведает мне жуткую историю: о том, как халдеи, «накачав» Володю изрядным количеством горячительного, всей командой, по очереди, «пропустят» его сквозь строй. А под конец, попытаются засунуть в задний проход несчастного бутылку из под минеральной воды. «Да, ну?!» – воскликну я, на что товарищ, в свою очередь, искренне изумится моей дырявой памяти, поскольку, об этой истории знала «последняя собака» в городе. Впрочем, в этом нет ничего удивительного, поскольку, мне и в самом деле, обо всём доводится узнавать последним. И я стал припоминать, как и при каких обстоятельствах произошло наше первое знакомство с этим парн… э-э, пардон: скажем так – с этой личностью.

В те счастливые молодые годы, мне довелось стоять за барной стойкой Малого зала и обслуживать иностранных туристов. По негласной установившейся традиции, в сложной иерархической структуре «Интуриста», бармены занимали одно из самых высших и почётных ниш, а потому, официанты, которые самым тесным образом были связаны с ними, безмерно уважали «старших братьев», всячески пытаясь угодить нам. По утрам меня всегда ждал аппетитный завтрак, заботливо приготовленный одним из них. По своей рассеяности, я не сразу обращу внимание на тот факт, что меня – практически всегда – обслуживал один и тот же официант. Конечно – это был Володя. Милый, приветливый, обходительный – он постоянно излучал из себя какое-то доброе приветливое (я бы даже сказал – женственное) обаяние и готовность услужить. Причём, всё это выглядело совершенно искренне и от души. Поначалу, такое обхождение было приятным и даже радовало, однако, со временем, я стал замечать странные вещи.

Во-первых, ухаживания Володи стали приобретать всё более откровенные и мало понятные для меня формы: к примеру, подавая яичницу, он уже не просто, желал мне «приятного аппетита», но при этом, обязательно норовил погладить «своего кумира» по головке, либо нежно пройтись своей пухлой ладошкой по моей щеке; или же, поставив передо мной чашечку с чаем, с любовью и преданностью заглядывая прямо в глаза, милый дружок томным голосом недвусмысленно подчёркивал: «Это я заварил особым способом… специально для тебя», отчего, мне становилось немного не по себе, но врождённая вежливость и боязнь – причинить другому невольную обиду, заставляла меня всякий раз выражать ему свою признательность и благодарность.

Во-вторых, я стал замечать откровенные усмешки своих коллег по барной стойке и чувствовать за своей спиной неприятные шушуканья официантов. Наконец, я не выдержал и поделился накопившимся со своим напарником:

– Слушай, Саша, что всё это значит и чего он от меня хочет?!

– Отсосать у тебя он хочет: неужели, ты ещё не понял? – ошарашил меня своей «правдой-маткой» товарищ, поразившись, в свою очередь, столь редкой тупости и наивности.

«Обана!» – допрёт, наконец, до меня. Подобный сценарий развития событий, естественно, в мои планы не входил, вдохновляя меня менее всего. А потому, с определённого момента, завтракать я предпочту дома.

А вскоре, меня переведут в филиал, расположенный в одном из старинных памятников архитектуры ХVI века – медресе Абдулазиз-хана, где, под расписными сводами сталактитов бывшего лекционного зала, разместится уютный бар. Однако, дневную выручку приходилось сдавать в кассу, расположенную в главном корпусе «Интуриста». Так, в один из дней, совершенно случайно, мне доведётся столкнуться в коридорах ресторана со старым знакомым. Перебросившись наскоро дежурными приветствиями, я позволю себе необдуманно ляпнуть на прощание: «Заходи в гости…» О чём тут же, пожалею. Поскольку, уже в следующую секунду, цепко схватив меня за рукав, Володя притянет к себе и страстно выдохнет: «Я обязательно приду!».

Пройдёт ещё два-три дня, когда порог «моего» бара перешагнёт нога Володи. Распаренный, лоснящийся, розовощёкий, с авоськой в руке, он плавно проплывёт на фоне полумрака, прямо к стойке. Усевшись поудобнее на барный табурет, прижмёт к себе авоську и обдаст меня своей очаровательной улыбкой:

– Ну, здравствуй, плут! Как видишь, я умею сдерживать свои слова!

Мне не оставалось ничего другого, как – улыбнуться и предложить ему чашечку кофе с коньячком.

– С превеликим удовольствием! – отзовётся гость и кокетливо отметит. – Какая у тебя тут интимная атмосфера!

От моего внимания не ускользнёт – как необычно он выглядел в тот вечер: ярко рыжие волосы были обильно набриолинены и старательно уложены на бок изящными «волнами», лицо, с редкими выступающими угрями, пылало огнём (особенно, щёки), а вместо рубашки, на нём сидела какая-то странная шёлковая косоворотка, кричащая своим затейливым орнаментом и ослепительно контрастными красками. «О! Первый парень на деревне, вся рубаха в петухах!» – невольно пронесётся у меня в голове. Словом, по всему было видно, что он тщательно подготовился к этому визиту. Немного смущала непонятная сетка…

– А что это у тебя за свёрток? – не выдержал я, кивнув на авоську.

Володенька весь поплыл пунцовыми пятнами, скромно опустил свои глазки, и игриво пропел:

– Я из ба-а-ни…

В то же мгновение, из подсобного помещения раздался взрыв хохота, напрочь, заглушив лирическую музыку бара. Я ринулся за занавеску, застав кульминацию картины вовремя: по стенке, схватившись за животы, беззвучно сползали на пол мои помощники по работе. Наконец, придя в себя, один из них с трудом выдавил:

– Видишь: он уже и жопу подмыл…

– Значит так, – прервал я их идиотский смех. – Всё, что ни попросит Володя, нальёте и обслужите по полной, за мой счёт, ясно?!

– А ты куда?

– А меня «срочно вызывает директор», понятно?!

И, в следующую минуту, извинившись перед своим гостем, я пулей выскочил из бара.

Петенька и Аркаша

В середине 80-х годов прошлого века, окончательно переехав в (тогда ещё) Ленинград, я понял, что попал не столько в «колыбель Революции», сколько в «детские ясли для голубых», ибо, некоторое время спустя, подвергнув анализу отдельные исторические факты, события и документы, я вынужден буду констатировать – тут, без сомнения, была унавожена благодатная почва для процветания столь «модного» течения, охватившего в скором времени всё постсоветское пространство. Со свержением большевистского режима, наряду с закономерным возвратом к переосмыслению духовных ценностей, кардинальным образом было пересмотрено и отношение к секс-меньшинствам. И – как следствие – появление на торжественном рауте, без сопровождения «милого друга», уже вполне резонно могло быть расценено, по-меньшей мере, как отсталость, а уж, на светских тусовках новоявленного бомонда, и вовсе – как бестактность.

Именно на эту пору придётся расцвет таких «знаменитостей», как Сергей Пенкин, Борис Моисеев и пр.

Как уж, тут не вспомнить про трогательный древнегреческий миф об аире и карпе (Нонн. Деяния Диониса XI 387)?

Каламос, сын речного бога Меандра, был безумно влюблён в Карпоса – сына Зевса (другой вариант – Зефира) и богини цветов Хлориды. Во время состязаний в реке, Карпос, заплывший далеко, внезапно тонет. Безутешный Каламос же, не выдержав такого горя, также умирает (другие версии: тонет, лишает себя жизни…). Сжалившись, Боги превращают возлюбленного Каламоса в карпа, а его самого в тростник (камыш).

Таким образом, известную песню «Шумел камыш, деревья гнулись…» можно интерпретировать ещё и иначе: как плач по безвозвратно ушедшей любви. Или – как более определённо выразился один из отечественных блоггеров – «Всюду эти п#дарасы!… даже в шелесте тростника…»

Однако, оставляя без комментарий последнее замечание,. всё-же, вынужден признать, что «их» и в самом деле, становится все больше и больше, и вот уже повсеместно проводятся гей-парады, а в гражданском законодательстве ряда стран, принимаются поправки, где в графе о родителях слова «отец» и «мать» будут заменены на «родитель1» и «родитель 2».

И в этой связи, вспоминается очередная «сладкая парочка», с которой мне довелось поработать на исходе второго тысячелетия, в кооперативе «Анна», что был расположен на улице Хлопина, рядом со станцией метро «Площадь Мужества».

Семейные сцены ревности, устраиваемые между мужем и женой, не идут ни в какое сравнение с тем, с чем мне довелось столкнуться, наблюдая за совместной жизнью Петеньки и Аркаши, которых невозможно было представить по отдельности, ибо, они настолько были привязаны друг к другу, что даже в туалет ходили вместе, взявшись за ручку. В один из дней, их выяснения отношений переросли в такую ссору, что, практически весь коллектив, побросав свои рабочие места, занял скрытую диспозицию с тем, чтобы не пропустить такое зрелище. Тут было всё: и крики, переходящие в женскую истерику, и упрёки в неверности, сменяющиеся на угрозы суицида, и стоны, и непередаваемое заламывание рук… Одним словом, актёрам МХАТа не помешало бы понаблюдать за подобной сценой. Но, более всего, восхитил финал этой драмы, когда обманутый и оскорблённый в своих лучших чувствах Петенька, бросит своему возлюбленному в порыве праведного гнева: «Знай, Аркашенька, с этого момента не видать тебе моей жопы, как своих ушей!». Похоже, это было очень жестоко, поскольку, бедный Аркаша после этих слов чуть не лишится чувств. Во всяком случае, глаза его закатились, а ножки и в самом деле подкосились. Впрочем, той же ночью, спеша после смены домой, я буду вынужден пройти мимо каптёрки, служившей им спальней и услышу привычное воркование двух голубков, готовящихся отойти ко сну. И, усмехнувшись про себя, вдруг вспомню известную поговорку: «Муж и жена – одна сатана!».

Руслан и Людмила

В начале 2008 года, мне доведётся работать в кафе «Объект», что было расположено на углу набережной Мойки и Фонарного переулка. То есть, как раз, между Исаакиевским собором и моим домом. Собственно, я всегда сознательно старался выбирать себе работу исходя не из зарплаты (она примерно везде, одинаково нищенская), а с тем, чтобы это было рядом с домом.

В первый же день работы, шеф, коротко представив меня небольшому коллективу поваров, предложит мне разобрать отваренных и остывших цыплят.

– А что делать с «жопками»: оставлять их или выкидывать? – невинно осведомлюсь я у шефа.

И в ту же секунду, услышу до боли знакомые нотки, которые невозможно спутать ни с чем:

– О! Жопки?! Ну что Вы: это же самое нежное и восхитительное, что существует на свете! – подскочит ко мне Руслан, опередив шеф-повара и заинтересованно уставившись на тушку.

– Так, а ну марш на своё место! – прикрикнет на него Юлиан и несколько виновато глянет на меня.

Чуть позже, подыскав удобный момент, когда Руслан отлучится на несколько минут из кухни, молодой шеф-повар вновь подойдёт ко мне:

– Я Вам должен кое-что прояснить. Видите-ли… – промямлит Юлиан, не зная, как подступить к столь деликатной и неудобной теме. – Знаете…

– Знаю! – прервав его, мгновенно отреагирую я, избавив коллегу от дальнейших объяснений. – Мне уже доводилось работать с подобным контингентом. Так что, всё нормально.

И я замечу, как глаза моего шефа увлажнятся благодарностью и признанием.

А ещё через несколько дней, я настолько сдружусь со своим новым коллегой, что тот легко и непринуждённо поведает мне историю своего растления. В 15-летнем возрасте, Руслану, жившему на тот момент в Ташкенте, кто-то из «добрых людей» посоветует поехать с ним в Объединённые Арабские Эмираты – «заработать кучу денег». Ну, а дальше, известная схема: изъятие паспорта и перепродажа в третьи руки, с последующим статусом раба и невольника в различных гаремах. Затем – бегство, поимка, избиения, тюрьма и – наконец – депортация. Переезд в Россию не намного улучшил его положение: тут он тоже попадает в различные передряги, одна живописнее другой. Если послушать эти истории, то у нормального человека волосы встанут дыбом. Словом, довелось ему хлебнуть немало…

При этом, глядя на его интеллигентскую внешность, на жизнерадостность и весёлый нрав, трудно поверить, что всё это произошло именно с этим обаятельным и, в общем-то, довольно милым парнем, которому нет ещё и тридцати. И вообще, я обратил внимание на одну характерную деталь: почти все встречаемые на моём пути гомосексуалы, отличаются от прочих, начитанностью, повышенной эрудицией, обладают утончёнными манерами и достаточно высоким интеллектуальным багажом. Почему-то, я верю Руслану, поскольку, с развалом Советского Союза, мне такого довелось наслышаться и насмотреться за эти годы, что уже вряд-ли что-либо способно меня удивить.

Его закадычной подругой на работе, являлась бойкая и шустрая официантка Людмила, которая, подначивая и посмеиваясь над ориентацией друга, тем не менее, по-своему любила и оберегала его, ссужая иногда деньгами и живо интересуясь его жизнью вне работы. Какая-то материнская забота проглядывалась во всём этом, а потому, я сохраню трогательное и уважительное отношение к этой парочке.

– Руслан! Мне не нравится, как ты сегодня выглядишь. – озабоченно разглядывает своего дружка Людмила. – Что с тобой?

– Ай! – машет тот в ответ. – Не обращай внимания. Что-то, с головой… давление, наверное.

– Погоди! – мгновенно реагирует подруга. – Я тебе сейчас таблетки от головы принесу!

– Ага! – соглашается Руслан. – Е-Бе-Це, называются…

– Пошляк! – обиженно надувает губки Людмила и в следующую секунду, не выдержав, заливается смехом.

Забавно наблюдать за ними в процессе работы.

– Ну – как: готов мой заказ?! – подбегает к раздаточному окну Людмила. – Руслан! Я пятнадцать минут назад пробила тебе салат…

– Успокойся, уже отдаю: вот твой «Цезарь».

– Что это?! – возмущается официантка. – Это – «Цезарь»?! Что это за листья, и почему они так скрутились?!

На что, Руслан плавно разводит руки в стороны, вбирает шею в плечи и, жеманно изгибаясь всем телом, невозмутимо изрекает, с неподражаемой интонацией:

– Ну, что поделаешь, дорогая, если вся наша жизнь такая скрюченная?

В перерывах между заказами, мы иногда затрагиваем вопросы интимного характера. Несколько волнуясь, я осторожно интересуюсь:

– Скажи, а правда, что у геев всегда один исполняет активную роль, а другой – пассивную?

– Кто тебе сказал такую ерунду?

– Ну, это я так… – тушуюсь я. – Вот, скажем, ты кто?

– Я – универсал! – не без гордости заявляет Руслан. – Могу, как с бабами, так и с мужиками…

– А с козлами не пробовал? – встревает в разговор Юлиан.

– Заманчивая идея! – оживляется Руслан. – надо будет непременно поэкспериментировать…

Пройдёт месяца три и наш товарищ внезапно исчезнет. Безвозвратно. Все мои попытки, выяснить, что же произошло, не увенчаются успехом. Наконец, в один из дней, мне доведётся встретиться с Людмилой. Избегая подробностей, она всего лишь, как-то неопределённо проронит:

– Он опять попал в какую-то странную и непонятную передрягу…

Бусинка восемьдесят первая – Арабский пленник

Резная дверь. Самарканд, 2014 г. Фото автора.

Кафе «Орфей»

Прежде, работать с арабскими коммерсантами мне никогда не приходилось. Небольшое кафе в центре Питера. Хозяева – арендаторы арабы. Один из Ливана, другой – палестинец. В целом, вполне милые и добродушно настроенные люди. Со своими «тараканами» в голове.

Не совсем освоившись со спецификой российской жизни и, вероятно, не вполне представляя последствия своего «бизнеса» на новой почве, они, тем не менее, с оптимизмом смотрят в будущее, надеясь, что их врождённая «восточная хитрость» и «более глубокое и тонкое знание психологии» позволят им благополучно преодолеть все неожиданные превратности судьбы, от которых, к слову сказать, не застрахован даже видавший виды и готовый к любым самым неожиданным фокусам со стороны любимого государства обычный россиянин. Это обстоятельство меня слегка забавляет и одновременно заставляет умиляться моими новыми хозяевами.

Не считая самих хозяев, (вернее, арендаторов) штат дополняют лишь два человека: это гастарбайтерша со Средней Азии Шойра (автоматически превратившаяся в российскую «Шуру»), – уборщица, а заодно (по совместительству), являющаяся помощником повара, и – ваш покорный слуга, проработавший более четверти века в различных ресторанах, кафе и бизнес-центрах города на Неве и вынесший кучу разнообразной информации, которая в иных талантливых руках смогла бы составить не один том сочинений под названием «Кулинарные истории с чёрного хода».

«Разбавляет» восточную кровь этого пёстрого и неоднородного состава штата молодой русский парень Юра, являясь, как я понял, одним из соарендаторов данного кафе.

Иногда, эпизодически, как миражи в пустыне, на короткое время появляются официантки, которые проработав два-три дня, также внезапно исчезают в небытие. Ещё реже – посудомойщицы. Мне, к примеру, особенно запомнилась одна из них – Света – самая яркая и живописная личность, описание которой достойно отдельной главы, а потому об этом чуть ниже.

О расширении штата пока не может быть и речи. Объяснение всему этому очень простое: сменились арендаторы; помещение кафе небольшое и вдобавок ко всему расположено не совсем удачно, хотя, можно сказать, в центре города. Цены за каждый квадратный метр непомерно высокие, посещаемость – ниже некуда, отсюда и строгое ограничение в штате.

Вот и приходится оставшемуся рядовому персоналу обучаться смежным профессиям, зарекомендовав себя, таким образом, «многостаночниками-универсалами». Что касается меня, то я уже давно перестал удивляться подобным вещам, поскольку вся моя жизнь, можно сказать, прошла с той изнанки «культурной столицы», которую не принято обсуждать в «приличных семьях», и о которой вы вряд ли прочтёте в средствах массовой информации. Функции повара, калькулятора, технолога. заведующего производством, помощника мойщицы посуды, а иногда и экспедитора, давно и прочно числятся за мною уже многие годы. До недавнего времени, в этот «букет» входила ещё и должность грузчика. Однако, в один прекрасный день в одну из гостиниц города, где я тогда работал, приехала по срочному вызову «скорая», которая увезла меня прямо с работы в «Мариинскую больницу», с диагнозом «грыжа диска» и мне выдали справку о том, что более пяти-шести килограммов поднимать я не имею права. Так я «избавился» от должности грузчика.

Шура

Львиная доля обязанностей лежит на плечах Шойры. Надо отдать должное, справляется она безупречно: с той самой лёгкостью, с какой это делала Золушка по всем нам известному одноименному фильму. В ней и в самом деле, есть что-то от этого милого и трудолюбивого персонажа. Она искренне удивляется тому, что наша врождённая лень, сделала профессию уборщицы одной из дефицитной, а потому найти нормальную непьющую женщину, готовую убрать помещение – это непростая задача для многих коммерсантов. Нашим арабам повезло: Шура не только быстро и чистоплотно справляется со своими многочисленными обязанностями, но делает это легко и, порою, с песнями. Как у всякого трудолюбивого человека, выросшего в нелёгких условиях суровой действительности Узбекистана и впитавшего с молоком матери отношение к труду и ко всему, что касается чистоты и уборки, у ней есть тоже свои «слабости». К примеру, она ужасно любит мыть кафельные полы. Даже тогда, когда последние идеально чисты. Она как ребёнок радуется такому чуду, как горячая вода. Особенно тому, что эта вода присутствует постоянно и никогда не кончается. Все-таки, как-то непривычно, всё это…

Несмотря на то, что мы оба с ней выросли почти в одних и тех же краях, языковой барьер препятствует нам полноценному обмену мнениями. Она не понимает ни слова по-таджикски, а я, как на грех – с трудом угадываю некоторые узбекские слова. Об арабах – наших непосредственных шефах – я и вовсе промолчу: они целыми днями безостановочно что-то клокочут на своём, изредка забегая на кухню для того, чтобы лишний раз убедиться – не спёрли ли мы чего, попутно передразнивая мою землячку, которая и в самом деле иногда «отпускает» такие междометия, что вызывают улыбку даже у меня, привыкшего к узбекской речи и своеобразным её оборотам.

Невольно в сознании всплывают эпизоды из знаменитого фильма «Большая прогулка» с Луи де Фюнесом в одной из главных ролей, где герои-французы смеются над героями-англичанами, коверкая и имитируя английскую речь, а те, в свою очередь, издеваются над французским произношением. К счастью, нас всех объединяет «великий и могучий», благодаря которому команды хозяев и ответы подчинённых обретают некоторый смысл.

Света

Я живу словно в сказке. Или во сне. Возможно, это объясняется только тем единственным обстоятельством, что мне жутко «везёт на людей».

Света принадлежит к тому типу полу-спившихся женщин, возраст которых совершенно невозможно определить: с одинаковым успехом, ей можно дать и тридцать, и сорок, и пятьдесят. Единственное рабочее место подобных сотрудников – моечный цех, или, как обычно принято называть это помещение, «мойка». Правда и эту работу выполняют они, как правило, с неохотой, словно делают вам одолжение. И вдобавок – недоброкачественно. Ну, не хочет никто становиться возле гор немытой посуды и перемывать последнюю, за мизерный оклад! Вот и приходится хозяевам подобных заведений «закрывать глаза» и скрепя сердцем соглашаться на этот контингент. Как говорится, «тут уж, ничего не попишешь»…

Такие женщины, обычно, бывают двух типов: либо очень тихие, хмурые и замкнутые личности, глубоко скрывающие свои личные проблемы и не допуская никого к своим секретам, либо – наоборот – весёлые и легко идущие на контакт: они удивительно быстро осваивают около моечное пространство, свободно и естественно общаются с рядовым персоналом, не утруждая себя всякого рода предварительной «разведкой» и изучением окружающей обстановки и т. д. и т. п. Они, как правило, прямы и откровенны в речах (что думают, то и говорят), бесхитростны и беззлобны. При этом, однако, довольно чётко и однозначно прочерчивают линию, отделяя себя от «начальства». Правда, последним качеством наша Света не обладала, почти совершенно не делая различий и игнорируя принцип субординации. Во всяком случае, так она старалась держаться, поскольку, по всей вероятности, так ей представлялась свобода и всё, что связано с этим понятием.

О Свете я был наслышан. В её услугах отказались сразу же, как только нашли Шойру. Я же, пополнил собою этот небольшой коллектив спустя две недели после прихода землячки. Исходя из рассказов Шойры, которой довелось не только застать, но и поработать вместе со Светой два или три дня, я составил приблизительный психологический портрет последней, так до боли знакомый мне по предыдущим местам работы, что я искренне сожалел о том, что не застал эту яркую личность.

Мог ли я тогда себе предположить, что сожаление моё будет преждевременным и что буквально в считанные дни моя мечта осуществится? А произошло это при следующих обстоятельствах.

Банкет

В один из дней Шойра прихворнула, и хозяева кафе встали перед проблемой – кем заменить уборщицу. И надо же было такому случиться, что именно в этот день меня поставили перед фактом: во второй половине того же дня намечается банкет на тридцать человек.

Любому повару, мало-мальски знакомому с производством понятно, что подобные вещи должны оговариваться заранее с тем, чтобы успеть утвердить меню, составить список необходимых продуктов, сделать соответствующую подготовительную работу (почистить и отварить овощи, нарезать и т. д.). Не сложно представить, в каком состоянии я находился. Причём, на все мои попытки объяснить новоиспечённым «бизнесменам», что так это не делается и что необходимо предварительно хотя бы поставить в известность повара, они отмахивались и, снисходительно улыбаясь, повторяли мне все одно и то же: «Да брось ты, – это ведь, ерунда…»

Наконец, когда я осознал всю бессмысленность и бесполезность моих тщетных увещеваний, я взял себя в руки и хладнокровно заявил им следующее: «Хорошо, в таком случае, с этого самого момента я снимаю с себя всякую ответственность за предстоящий банкет и выполняю только функции обычного повара. Все остальное предоставляю вам».

Молодые хозяева разом смолкли, многозначительно переглянулись между собой и, мгновенно просчитав все последствия такого варианта развития событий, вновь уставились на меня, но уже совершенно по-новому: «Ну, хорошо, хорошо, – прости. Что необходимо нам приобрести, докупить и чем ещё тебе помочь?»

Я наспех набросал меню, ориентируясь, прежде всего, на имеющиеся в наличие продукты, составил список необходимого и наказал им не принимать никаких заказов от клиентов, находящихся в кафе, или – что ещё разумнее – временно закрыть кафе. Ну, и напоследок, выразил надежду, что мне предоставят хоть какую-нибудь помощницу. Как вы уже, вероятно, догадались, этой «спасительницей» явилась Света.

Жила она недалеко от кафе и моим шефам ничего другого не оставалось, как позвонить ей домой и попросить, выйти на смену. Именно так ей было сообщено: словно и не расставались с нею.

Нравственный аспект данного поступка, похоже, мало волновал как ту, так и другую стороны. Хозяева, ещё «вчера» с такой лёгкостью расставшиеся с ненужным им сотрудником, «сегодня» вновь сочли необходимым обратить свои взоры на отвергнутую, ни в малейшей степени не испытывая угрызений совести или неудобства. Свету же, в свою очередь, подобное поведение нисколько не оскорбило: по-видимому, она была выше таких понятий как гордость и самолюбие. Тем более, что выпивка дома подходила к концу, а тут «кстати» повернулся звонок…

– Ну, и где эти суки? – едва войдя в кафе и подойдя к барной стойке, за которой почему-то на тот момент оказался я, простодушно выпалила она и лукаво подмигнула, словно мы с ней были знакомы вечность. Под «суками», как я правильно её понял, она подразумевала хозяев.

Кивнув головой на кухню, я пригласил её пройти за мной. Как и предполагал, мой психологический портрет «один в один» совпал с оригиналом. Я был несказанно рад, ибо давно уже был лишён столь пикантного общества. Ну, а то, что «сюрпризы» – ещё впереди, в этом не было сомнений.

Внешне Света выглядела вполне прилично, можно даже сказать привлекательно: у ней сохранилась неплохая фигура, с аппетитными округлостями в соответствующих местах и милая, я бы даже назвал «детская» мордашечка, с большими наивно вопрошающими глазами. Не будь этих «мешочков» под глазами и испещрённой сети морщин, я бы ни за что в жизни не признал бы в ней свою ровесницу.

Хозяевам кафе пришлось состроить на лице дружескую улыбку, будто они ужасно рады встрече, и коротко обрисовать Свете круг её обязанностей.

– «Ну, что мне надо делать?» – дохнула она жутким перегаром, вплотную подойдя ко мне и уставив на меня свои очаровательные глаза-блюдца.

Задержав дыхание, я молча, рукой указал на пластиковое ведро и лежавший рядом мешок с картофелем. Она понимающе улыбнулась в ответ, просто и откровенно сознавшись:

– Вчера столько нае#енились… всяко-разного… Голова раскалывается. А сегодня, с утра, ещё эти… Нет, ты представляешь себе?»

Я представил. Как представил и то, что меня сегодня ждёт…

– Света! У нас с тобой сегодня куча дел. Поэтому давай поступим так: разговариваем, но заодно делаем дело, поняла? – попытался я дать ей установку, хотя глубоко в душе уже прокрутил, почему-то, самый наихудший из возможных сценариев. – Почисти пока срочно картошку.

– Хулишь тут неясного, – быстро согласилась со мною Света, – вот сейчас покурим и – начнём.

Мне стало смешно: про её частые перекуры я был наслышан ещё от Шойры. Однако, я сдержался и даже помог даме прикурить. Сам же, взвесив ситуацию и уяснив для себя, что рассчитывать на помощь глупо, стал срочно метаться по кухне, ставя на плиту кастрюли с овощами, яйцами и прочими продуктами, параллельно взявшись за разделку мяса. Она же, наблюдая за моими лихорадочными действиями со стороны, явно наслаждалась происходящим, и только изредка роняла в мою сторону едкие реплики:

– Господи! Да, какого х#я ты так носишься, как угорелый?! И чего ты переживаешь: это что – твоё кафе? Тебе оно надо? Да е#ись оно коньком-горбунком! Пусть, они бегают обосрамшись, а ты должен быть гордым!

При этом, она вскинула вверх свою маленькую головку и, сжав свои кулачки, вся выпрямилась, приняв стойку.

Меня же, охватывали двойственные чувства: с одной стороны я был безумно рад и счастлив знакомству и общению с таким удивительным «самородком», что готов был слушать её часами, но с другой – своими мыслями и заботами я был слишком далеко от своей героини: предстояло очень многое подготовить для банкета, а рассчитывать приходилось только на себя. У меня даже и мысли не возникло – обидеться на Свету за то, что она мне не помогает. Наоборот, она меня только вдохновляла своим присутствием, и мне этого было вполне достаточно. В голове крутилась только одна мысль: поскорее закончить с заготовками для того, чтобы иметь возможность оставшееся время уделить непосредственному общению с этим удивительным человеком. Она подкупала, прежде всего, своей искренностью, а это такая редкость в наши дни. Общение с людьми, подобными Свете, являлись для меня редким событием. И столь же значимым, как и посещение Эрмитажа или Русского музея. Созерцание живого уникального экземпляра в непосредственной близости, с её широчайшим спектром различных тонких нюансов, доставляет истинное наслаждение. Иногда оно способствует гораздо более глубокому осмыслению казалось бы простых и лежащих на поверхности истин и позволяет глубже проникнуть в душу собеседника, вызывая такие необъяснимые чувства, которые нечасто возникают при созерцании иных статических полотен. Понимаю, что это различные жанры, но экстаз, охватывающий от созерцания шедевра, практически исходит из одного и того же необъяснимого источника…

Наконец, убедившись в том, что к картофелю никто не прикасался, я засел за чистку.

Некое подобие смущения отразилось на её лице. Света вздохнула и нехотя села напротив, жалостливо уставившись на меня.

– Нет, ты хоть представляешь себе – с кем мы работаем? – немного понизив голос, устало обратилась она ко мне.

– Да, да, – с арабами. – быстро согласился я, угадав ход её мыслей, с удвоенной энергией сосредоточившись на своей работе.

– Это – пи#дец… – обречённо выдохнула она и – наконец – лениво вытащила из мешка небольшой клубень. C чисткой она явно не торопилась: тупо уставившись на картофелину и всецело погрузившись в свои тяжёлые думки. Но уже через минуту-другую, видя моё усердие, нехотя стала срезать обычным ножом толстую кожуру, подвергая несчастный клубень жесточайшей экзекуции. Вскоре в ведро, где лежало с десяток моих очищенных картофелин, плюхнулся и её огрызок.

– Нет, ты представляешь – они даже про трудовую книжку не спросили?!

Данный факт, почему-то, более всего покоробил мою знакомую.

– Всё это очень подозрительно – прошептала Света, наклонившись к самому уху. – Я проработала у них неделю, а зарплаты никакой: всё «завтраками» кормят. Мне это капитально надоело и я им заявляю: «Всё, бля, – достали: не уйду домой, пока зарплату не дадите!». А они мне, суки, представляешь, что отвечают? Грят, «сейчас денег нету, можешь натурпродуктом взять: вон, поешь солянки». Я, конечно, солянку люблю, но, бл#ть, не могу же я её шесть раз на дню есть?!

Тут уж, не сдержавшись, я откровенно рассмеялся. Света тоже прыснула сипло и с улыбкой уставилась на меня: ей явно пришлось по душе, что она сумела меня рассмешить.

Наконец, вскоре вернулись с рынка хозяева и принялись разгружать из багажника ржавой «шестёрки» пакеты с продуктами, ставя их прямо на пол. С последней партией они приволокли две десятилитровые канистры, которые водрузили на мой рабочий стол.

– Что это? – поинтересовался я.

– Водка – коротко бросил шеф, – нужно будет срочно разлить по графинам.

– С этим я в два счета, справлюсь – мигом оживилась Света.

– Нет, не сейчас – опомнились хозяева, бросив подозрительный взгляд на загоревшиеся глаза моей помощницы. И, на всякий случай, перетащили канистры куда-то к себе, за барную стойку.

– Бл#ди… – процедила им в спину Света.

И вдруг, резко повернувшись ко мне:

– У тебя не найдётся пятидесяти рублей? Голова раскалывается, опохмелиться надо срочно. Иначе я сдохну и не смогу работать.

К сожалению, денег при себе у меня не было. Света расстроилась и стала лихорадочно соображать – где бы раздобыть мелочь. Наконец взгляд её остановился на двух клиентах, мирно сидящих в углу и потягивающих пиво.

Когда через пять минут, войдя на кухню, она срочно стала напяливать на себя одежду, собираясь в магазин, я в шоке уставился на неё:

– Ты что: выпросила у клиентов деньги?!

– А хулишь… не умирать же… – и уже окончательно махнув в мою сторону рукой:

– Да, брось ты… х#йня всё это. Ща я мигом, хорошо? Если спросят меня эти (Света мотнула головой в сторону арабов), скажи, что я за сигаретами вышла.

Через полчаса, моя подруга, слегка разомлевшая и довольная, сидела напротив меня с баночкой «Невского» и без остановки несла какую-то чепуху и околесицу. Я старался делать вид, что внимательно слушаю её, думая о своих производственных проблемах. Света заметно ожила: на щеках появился лёгкий румянец, а глаза как-то необычно заблестели. Иногда она даже снисходила до того, что принимала личное участие: раскладывала мясную нарезку и заправляла готовые салаты.

За час до банкета, хозяева, забывшись, вновь притащили канистры на кухню и стали разливать содержимое по графинам. После чего, направились в зал, чтобы расставить водку по столам. Не успели они выйти из кухни, как Света мгновенно очутилась возле ёмкостей. Сорвав с полки первую же попавшую на глаза кружку, она ловко наполнила её доверху и также быстро задвинула куда-то вниз. И, буквально, в следующую секунду хозяева вернулись за очередной партией.

Я даже не успел испугаться: настолько это быстро и профессионально получилось у моей помощницы.

Подойдя к канистрам, они наполнили очередную партию графинов и вновь покинули кухню. И снова Света молниеносно проделала ту же самую операцию. Я жестом показал ей, что уже достаточно. Вскоре, по моим приблизительным подсчётам, в разных углах небольшой кухоньки скопилось около пяти-шести ёмкостей различного объёма. Это был настоящий праздник. Рай, Парадиз! Света пребывала вне себя от счастья, и без умолку рассказывала мне свои истории, предвкушая свой праздничный банкет.

Например, о том, как она работала в известном на весь Питер «Сенат-баре».

– Да, ну? – засомневался я, представив посещавшую это заведение публику. Однако, как оказалось, Света врать не умела:

– Да я живу рядом, на Галерной. Месяца два или три там работала. Вот там, вот, пи#дец был полный: столько посуды, столько посуды… Не успевала… Только вымою – опять, суки, несут… Чистую посуду ставить некуда… Ну, я их – на х#й – на пол и ставила…

– Не может быть!? – только и вырвалось из меня. Впрочем, вскоре я и сам вспомнил нечто подобное, когда работал рядом, на теплоходе «Мария», что расположен напротив памятника Медному всаднику. Может. Ещё как – может быть…

Не удивительно, что к середине мероприятия, Света была уже «хороша». Внезапно зайдя на кухню и бросив случайно взгляд на мою помощницу, один из потомков бедуинов, презирающий алкоголь и особенно пьяных женщин, не на шутку рассердился. Он дико вращал своими жгучими черными глазами, переводя взгляд со Светы на канистру и обратно…

– А ну-ка: стань прямо! – приказывал он, проверяя её на трезвость. – Вытяни руки вперёд! Подними голову вверх! Выше! А теперь иди прямо на меня!

Поразительно, но Света покорно выполнила все его команды и на удивление успешно выдержала экзамен, ни разу не покачнувшись и не сойдя с воображаемой прямой линии. Уткнувшись в араба, она взглянула на его довольную физиономию и, совершенно не стесняясь, бросила:

– Да, пошёл ты на х#й!

Хозяин повиновался, не забыв прихватить с собою канистру с остатками спиртного.

Ещё через час, моя помощница была окончательно «никакая»: сидя на стуле и глядя куда-то поверх моей головы, она бормотала какую-то абракадабру. В этот момент я жутко испугался за неё. Света ни в какую не желала ложиться на стулья, продолжая бредить. Взволнованные хозяева, также, не на шутку были напуганы произошедшим… «Не дай Аллах, копыта здесь ещё откинет?! На производстве! Беды не оберёшься!»

Когда ещё через полчаса моей «помощнице» немного полегчало, арабы тут же, отсчитали ей триста рублей за смену и, не дожидаясь конца рабочего дня, отправили её восвояси, домой. Так сказать, от греха подальше…

«Наш человек»

Прошло месяца два, прежде чем я осознал, что следует либо, срочно менять место работы, либо – я сойду с ума и меня пора отправлять в «дурку». И поводов для этого накопилось предостаточно.

Во-первых, изумляла стойкость и упёртость арабских соплеменников, которые столкнувшись с реалиями российского бизнеса, вынуждены были воздать должное своему более изощрённому и поднаторевшему в подобных делах северному соседу. Имея за плечами богатый тысячелетний опыт деловых рыночных отношений, они никак не ожидали, встретить достойного соперника, который настолько изловчился манипулировать всевозможными законами, подзаконными актами и постановлениями, ставя в тупик предпринимателей всех мастей, что у потомков Авраама поотвисали челюсти. И всё же, сдаваться они вовсе не собирались. Во всяком случае, пока…

Во-вторых, очень скоро я понял, что имею дело с самыми настоящими дилетантами, не имеющими никакого понятия о производстве в целом и её отдельных технологических звеньях в частности. Поначалу, им казалось, что достаточно приобрести побольше кальянов (а этого добра у них хватало) и наладить поставку с Ближнего Востока дешёвого табака, с разнообразными фруктовыми начинками, и… всё – можно подсчитывать прибыль и почивать на лаврах.

Моё предложение, что неплохо бы было составить традиционное меню и запастись для начала хотя бы минимальным перечнем необходимых продуктов, было встречено моими шефами с явной насторожённостью. Тем не менее, посовещавшись между собой за перегородкой, новоиспечённые бизнесмены нашли моё предложение не лишённым логики и скрепя сердце, согласились на самый минимум.

Вскоре я пойму, что все мои усилия по составлению калькуляций и технологических карточек, напрасная трата времени. Внукам вчерашних бедуинов, всё это было абсолютно «по барабану».

– Срочно, приготовь жареного мяса! – неожиданно влетит ко мне на кухню один из них – небольшого росточка, коренастый Валид – и округлив свои выразительные черные глаза, пояснит. – Очень уважаемый товарищ зашёл к нам в гости.

Я слегка опешу.

– Что значит «жареное мясо»?! Эскалоп, стейк, лангет или ромштекс? Другого мяса у нас в меню нету…

– Э-э… – недовольно протянет мой хозяин. – Какое «меню-пеню»?! Просто, сделай мясо с луком и томатной пастой! И не забудь добавить специй… А пока, дай мне быстро овощной салат!

Стиснув зубы, я приступлю к салату, в соответствии с технологической картой.

– Что ты делаешь?! – дико вращая своими глазищами, заверещит Валид. – Не надо так тонко резать помидоры!

– Но ведь, мы согласовали с тобой подачу салатов! – удивляюсь я.

– К чёрту, «подачу»! – прервёт меня начальник. – Это наш человек, понимаешь?! Ему надо крупно порезать… он так любит. И – побольше зелени!

– Понятно… – хрипло выдавлю, едва сдерживая себя. – А как мне посчитать мясо? Как эскалоп или – лангет?

– Считай, как хочешь, потом разберёмся…

Через месяц, когда наступит «потом», мои хозяева станут почёсывать свои затылки, подсчитывая свои немалые убытки и искоса поглядывая на меня. Я же, уподобившись известному герою Г. Вицина из «Операции Ы» («Чей туфля?!»), преспокойненько буду пить лимонад и напевать под нос песенку, разбирая только что привезённые продукты.

Пройдёт ещё немного времени, прежде чем я окончательно смогу убедиться в том, что первоначальные мои подозрения это не мираж, а – реальный диагноз. Худощавый флегматичный Исмаил, никогда не выпускающий из рук кальяна, поняв вскоре всю бесперспективность их усилий, окончательно забьёт на всё и вся, забившись в свой уголок и обволакивая себя густым облаком дыма. Я его прекрасно понимал: это был единственный способ, отвлечься и забыть на время холодную суровую Россию, с её идиотскими законами, переносясь в свою родную милую Палестину, где всё знакомо, понятно, а главное – тепло. И лишь, неугомонный Валид, продолжал носиться, как колобок, по всему кафе, изобретая очередные новые идеи, которые с успешным треском всякий раз рушились, столкнувшись о жестокую российскую реальность. И несмотря на то, что «восточной хитрости» в нём заметно поубавилось, тем не менее, остатки гордого и непокорного восточного темперамента, всё же, давали о себе ещё знать.

– Приготовь срочно овощной салат! – услышу я знакомый голос, из чего заключу, что в наше заведение пожаловал очередной «наш» человек. – Да, и прожарь хорошенько нормальный кусок мяса… Только не вздумай пересушить!

Порезав овощи крупно, я примусь было за «мясо», как вновь получу нагоняй:

– Зачем ты положил в салат болгарский перец?! – схватившись за голову, завопит как недорезанный ишак мой восточный повелитель. – Он терпеть не может эту гадость!

– Прости, но в прошлый раз, ты сам настоял на том, чтобы этой «гадости» было как можно больше? – пытаясь сохранить спокойствие и хладнокровие, напомню я Валиду, которого про себя окрещу «ливанским кедром».

– Э-э… – по привычке, раздражённо скривит свои губы араб и назидательно пояснит. – В прошлый раз был совсем другой наш знакомый. А этот – другой! Понимаешь?!

– Резонно… – вынужден буду согласиться я и, бросив на сковороду внушительный кусок говядины, мысленно обращусь не только к Аллаху, но и ко всем мировым богам.

И – как это ни странно – через несколько минут, боги меня услышат.

– Нет, это не то… – глянув на приготовленный стейк, сморщится мой шеф. – Ты уверен, что ему понравится?

– Послушай, ты хотел получить хорошо прожаренное мясо, но не пересушенное. – терпеливо попытаюсь я объясниться. – Существует, по крайней мере, пять степеней прожарки стейка. Судя по тому, что ты мне заказал, это более всего соответствует «well done», то есть, абсолютно прожаренное мясо, почти без сока…

– Я не знаю, что такое «well done», но чувствую, что не тот колор! – затопает своими коротенькими ножками Валид и, неожиданно перейдя на шёпот, пояснит. – Понимаешь: это НАШ человек!

Похоже, это было кульминацией, потому, что в следующую секунду, вспомнив почему-то другой мой любимый фильм замечательного режиссёра Г. Данелия – «Мимино» – я вдруг окончательно расслабившись, простодушно выдам:

– Тогда сам подбирай колор! – и сняв фартук, подытожу – И жарь так, как тебе вздумается! А меня здесь – нету!

И ни слова более не говоря, с облегчением покину своё очередное место работы, дав себе слово – никогда более в жизни, не иметь дело со своими ближневосточными соплеменниками.

Бусинка восемьдесят вторая – Издержки демократии (Почти по Зощенко)

Худ. А. Герасимов. Картина, известная в народе как «Два вождя после дождя»

Нет, братцы: что ни говори, а жить мы стали лучше. Несомненно, лучше.

Хотя и попадаются, конечно же, иногда отдельные несознательные типы, которые наговаривают на нынешнюю власть и с ностальгией вспоминают советские времена: мол, и продукты были качеством получше, и зарплаты хватало на нормальную человеческую жизнь, и цены, мол, не росли как на дрожжах, и так далее… Ну, что о них говорить: не стОит, одним словом.

Соскучились, видать, по старым временам: никак им про колбасу не забыть, за два двадцать. А про то, что никакой свободы выражения, никакой демократии не было, они уже подзабыли.

Помните: попробуй, – опоздай на работу хотя бы на пять минут! – сразу же пропесочат, а то и схлопочешь строгий выговор по партийной линии. А чтобы – не выйти на работу – так за это специальная статья была предусмотрена в Гражданском кодексе – «За тунеядство», называлась. Забыли, небось?

А сейчас? Никаких тебе лозунгов, соцсоревнований и передовиков производства. Сейчас у любого гражданина есть выбор: хочешь – работай, не хочешь – не работай! И никто тебя не спросит, никому до тебя дела нет. Твоё личное право. Демократия.

Конечно, быть безработным в наше время – хорошего мало: можно и «ноги протянуть». Зато у тебя появился шанс – стать предпринимателем, стать бизнесменом, миллионером, олигархом, наконец! А раньше?!

Разве, мы могли мечтать о таком времени ещё каких-то лет двадцать тому назад, когда пытались построить коммунизм? Чего уж, там: наивные, конечно, были. Верили во всякие, там, идеалы, постановления и съезды, делая вид, что не замечаем всего остального цивилизованного мира.

Ракеты, правда, были у нас неплохие, можно сказать, классные ракеты. И нацелены они были куда только возможно: и в космос, и на потенциального врага, и… на возможного друга. И жили мы изолированные от всего остального мира, ощетинившись, словно дикобраз этими самыми ракетами. Словом, боялись нас, косясь как на чумных, а потому и уважали. Хотя особого желания – пожить в нашей стране – у тамошнего населения, конечно, не возникало.

Это мы, наоборот, грозно клеймя их образ жизни на всяких партсобраниях и политинформациях, придя домой, тайно вздыхали об американской жвачке и джинсах, европейской помаде, духах и прочей дряни. И, чего уж там греха таить, завидовали ихнему рабочему и евонной жене. Совсем не подозревая, что «и на нашей улице – совсем скоро – будет праздник».

И вот он наступил!

Господи! Да рази ж, я знал, что буду так жить: свободно и вслух выражать свои мысли; не стоять больше в этих чёртовых очередях и брать не «по пол палки колбасы в руки», как раньше, а столько, сколько пожелаю. Неважно, что на большее, порой, и не хватает денег, зато свобода какая!

Или возьмите, к примеру, те же самые выборы. Раньше, ведь, как было: придёшь на избирательный участок, тебе аккуратно листок вручат, с отпечатанной на ём единственной фамилией, и ты его только опускаешь в урну. Никакой в помине альтернативы, никакого плюрализма. О том, чтобы хрястнуть кого-нибудь по чайнику или просто рожу набить, не могло быть даже и речи. Противно было в руки брать этот самый листок. А сейчас! Пожалуйста: столько партий развелось, как «собак нерезаных». Хочешь, голосуй за этих, хочешь – за других, а не хочешь, так можешь вообще ни за кого голосовать: отдельные несознательные элементы говорят, что все равно от нас ничего не зависит. Я им, естественно, не верю. Правда, в самом механизме голосования я до конца пока так и не разобрался, зато, свобода какая!..

А на Невский выйди, – ни в жизнь не узнаешь! Настолько он преобразился: всюду витрины и зеркала дорогущие; везде неоновые вывески и рекламы с гирляндами разноцветно бегущих огней; куда ни плюнь, сплошь бутики и шопы элитные. И все это для нас с вами! Если честно, то я один раз, все же, зашёл туда, но мне почему-то не понравилось: слишком уж чисто там, как в клинике, и персонал чересчур вежливый. В общем, не по-нашему себя там почувствовал. Даже плюнуть некуда! Я сразу же оттуда вышел, даже на цены не взглянул. Говорят, что вполне сносные…

Словом, умеем мы построить настоящий капитализм, если захотим!

Правда, есть кое-какие издержки, не без этого, конечно.

Например, ездить в транспорте стало накладнее, автобусов и трамваев заметно поубавилось. Зато «пробок» в метро прибавилось. Это как в физике – «закон сохранения энергии» – если в одном месте убавилось, то в другом обязательно должно прибавиться.

На одном из переходов в час «пик» меня как-то так зажали, черти, что не то, чтобы в рыло кому, а даже вздохнуть было невмоготу. А тут ещё бабка какая-то, рядом, визжит, словно её режут, но, при этом, так активно локтями, будто кочергой, вертит и дорогу себе прокладывает, что всякие опасения насчёт её здоровья сразу же отпали. Мужики сдержанно пыхтят себе под нос, отдельные истерички глаза закатывают: мол, куды вы тут со своими копытами прёте, мол, каблуки мне сломаете, скоты, колготки новые порвёте, подлюки. А с виду, вроде вполне интеллигентные дамочки…

С медицинским обслуживанием тоже, какая-то накладочка вышла: раньше, бывало, зайдёшь к зубному, он тебе выдернет зуб безо всяких импортных обезболивающих средств и – «гуляй, Вася!»: не по-людски, но зато бесплатно. А сейчас, чтобы записаться на одну медицинскую консультацию, уже денег стоит. Зато, правда, все чисто и стерильно. И персонал обходительный, вежливый такой.

В одной из таких поликлиник Тамарка – соседка моя – работает. Дома – ну, дура дурой: бывает, как нарежется своего медицинского спирта, так похлеще любого сапожника матом кроет, а если надо – то и по кумполу съездить, у ней не заржавеет.

А пришёл как-то к им зуб выдирать, не узнал её: вся в накрахмаленном голубом передничке, в тонких резиновых перчаточках и марля аккуратно полморды закрывает. Это, наверное, чтобы клиент не учуял перегара после вчерашнего. Подносит, там, какие-то струменты доктору, улыбается вся и попкой своей эдак, вертит в разные стороны. Это у них, по-научному, кажись, называется «ассистировать». Хотел ей пендаля врезать за вчерашнее, но врач отвлёк: велел мне рот открыть, чтобы сделать инъекцию импортного новокаина, за который я заплатил триста рублей. И, действительно, – через минуту чувствую, братцы, что… ну ничего не чувствую. Язык, и тот вроде не мой: ворочается непослушно, куда попало… А щека будто распухла до неимоверных размеров. В общем, выдернули мне несчастный зуб аккуратными и красивыми такими щипчиками за полминуты. Я, довольный и радостный, благодарю доктора, плачу приличную кругленькую сумму в окошечко кассы и возвращаюсь домой, а через час вдруг чувствую, что боль, почему-то, ещё больше усиливается. Потом выясняется, что выдернули совершенно другой зуб. Хорошо, что Тамарка в этот день домой не пришла: решила, на всякий случай, заночевать у подруги.

С общепитом тоже есть кое-какие мелкие погрешности. Раньше, к примеру, жрать захотел, а пойти некуда: всюду одни пельменные, сосисочные, пирожковые да невзрачные забегаловки. Кругом антисанитария и ассортимент бедный, можно сказать, никакой. Дёшево, правда, но все же…

А сейчас: хочешь – бистро, хочешь – Макдональдс, всякие пицца-хаты, швабские домики и харчевни. Словом, выбор огромный. От ассортимента аж в глазах рябит: одних салатов, поди, с дюжину наберётся. И обеды сами теперь называются не так, как раньше, там, «комплексный» или ещё как, а заманчиво красиво и приятно на слух: «бизнес-ланч». Это тебе, конечно, не хрен собачий.

На днях, будучи сильно голодным, не выдержал и зашёл в одно из таких заведений, что напротив Московского вокзала. Взял подносик и пристроился к небольшой очереди. Продвигаюсь потихоньку к кассе, и заодно наполняю свой поднос всякой вкуснятиной заморской. Правда, в кассе содрали с меня почти триста рублей. Ну, я не стал скандалить: там молоденькая девочка сидела, видать, из практикантов, ошиблась, наверное. Был бы мужик, так я ему бы пятак начистил, точно. А так, – неудобно, как-то, к Европе, все же, движемся.

Сел за столик, а у самого уже слюнки текут, даже не знаю с чего начать. Все красивое такое и непонятное: тут листочек из лука-порея аккуратно вырезан, там – «ромашечка» из яйца и варёной моркови, здесь – какое-то не то желе, не то холодец, но слоями разноцветными выложено. Сразу аппетит возбудился, как у бешеной собаки.

В общем, как я проглотил одним махом полподноса, – сам не понял. Даже вкуса никакого не почувствовал. Видать, здорово проголодался. Да и порции, по правде сказать, какие-то уж больно маленькие были.

Зато, кругом всё чисто, скатерти накрахмаленные, даже зубочистки почти, что на каждом столике. Бери сколько хочешь и ковыряйся в зубах, сколько твоей душе угодно, никто тебя не остановит, мол, хватит уже, другим оставьте.

Одноразовую посуду повторно уже почти не используют. Научились.

Вышел я оттуда немного разочарованный тем, что меня обсчитали, но в целом, гордый за страну: ведь, могём, когда захотим. Правда, второе ничем от столовского гуляша почти не отличалось, если не считать красиво вырезанной «розочки» из редиски.

Посчитал оставшуюся мелочь в кармане, прикинул: до аванса ещё неделя, и решил, что раньше, чем через месяц я вряд ли нагряну с повторным визитом.

Или возьмите, к примеру, пенсионеров.

И чего это они так взъерепенились? Чего им не хватает? Пенсии постоянно только увеличиваются. Вот, совсем на днях, государство им снова надбавило по сто с лишним рублей, а они все ещё чем-то недовольны. Неважно, что цены на продукты выросли почти вдвое: это нормальный экономический процесс. Ведь, ещё не так давно они получали какие-то несчастные тридцать-сорок рублей и были довольны. А сейчас? Меньше трёх тысяч вряд ли кто получает. Даже сравнивать, как-то, неудобно. Правда, за вычетом квартплаты и прочих коммунальных услуг, зубы можно положить на полку. Однако, прожить, тем не менее, очень даже можно. И потом: если уж быть до конца откровенным, есть мясо – слишком вредно для старческого организма.

Про студентов, я уж лучше промолчу: для кого, как не для них, повышенные стипендии и льготные карточки. Хотя, за обучение, большей частью, все же, приходится платить наличными. Но кто им мешает подрабатывать в свободное время от занятий? Сочетать, так сказать, умственный труд, с физическим. Тяжело, конечно, но что поделаешь: такова жертва за демократию.

Зато как раскрепостились средства массовой информации. Вы только почитайте: красная пресса клеймит позором демократическую, та, в свою очередь, критикует либеральную и правых, а те справно поливают и тех и других. Про жёлтую, даже и распространяться не хочется: что взбредёт в голову, то и пишут. Свобода, и только…

Вон, как на радио Веллер изводится чего-то там про справедливость. Ну и пусть себе надрывается, кто ж ему запрещает? У нас же плюрализм! Хоть визжи от отчаяния – это твоё священное право. Другое дело, – вряд ли тебя кто услышит. Но почему все должны слышать только вас? Это же, демократия.

Про телевидение я вообще молчу: разве было столько каналов при советской власти? Вспомните: читают два строгих диктора по бумажечке и даже не улыбнутся. А сейчас? Сейчас любой диктор или ведущий программы может свободно выразиться по-нашему, по-простому. Чувствуется близость к народу. Ну, чуть ли не сливается с ним. Да так, что иногда, бывает, родной русский язык забывает, ударение, порой, не там ставит, где следует. Ну и что с того?

Зато, сколько передач всяких развелось, и – каких! Да разве, могли мы раньше смотреть «Дом-2», к примеру, или такую интересную программу, как «Однако», с её ведущим М. Леонтьевым? Про проституток, секс и насилие я уж и не говорю: включай любой канал – не ошибёшься. Даже для шибко утончённых, ну, там, всяких слабонервных и больных оставили один канал, шоб все по справедливости было. «Культура», кажись, называется. Ну и пусть себе на здоровье разные балеты и театральные постановки смотрят. Кто ж, запрещает? У нас ведь, культурная страна, а не какая-то там, Гвиана. Хотя, некоторые поговаривают, что они, якобы, лучше нас живут. Врут всё, наверное…

А какие политические дебаты происходят по «ящику», просто диву даёшься: этот оппоненту в морду, стакан с водой выплеснул, другой – за косы дуру-депутатку тащит, третий уже рукава, так, активно засучивает, в пятак целится. В общем, Никулин со своим цирком, можно сказать, отдыхает…

Нет, не спорю, конечно: иногда это подрывает наш имидж на международной арене. Не без этого. Но ведь, мы стараемся…

Так что, издержки у нас, конечно, пока имеются.

Однако, я полагаю, что носят они временный характер. Даже там, на ихнем Западе от этого не никто не застрахован, хотя свою демократию они строили более трёхсот лет.

А мы – ка-а-к навалились всем народом и… раз! – за какие-то четверть века сразу догнали их. Возможно, даже скоро и перегоним их в чем-то. Хотя они, черти, почему-то не особо рады нашим успехам: в ВТО не принимают, на различных ассамблеях критикуют нас. Завидуют, наверное. Боятся честной конкуренции.

А нам-то что? Нам только дай волю, так мы весь мировой рынок завалим нашими продуктами. Правда, на селе народу почти не осталось, многие деревни и хутора давным-давно обезлюдели и вымерли. Но, ничего: если нам сверху скажут, что это необходимо для процветания России, то мы подсобим крестьянину, поможем.

Вон, сколько банков сейчас развелось. И любой, готов дать тебе какую угодно сумму. Под проценты, разумеется. Говорят, что вполне разумные проценты…

Конечно, недоработки есть, и никто их не отрицает. И более того, мы их не скрываем. Но кто вам сказал, что свобода даётся так легко? Мы столько страдали под прогнившим царским режимом, столько страдали из-за советской власти… Осталось совсем немножко.

Так что потерпите, граждане-господа-товарищи, дорогие. Ну, честное слово, совсем самую малость. Неужто, и в этот раз государство нас с вами объегорит? Что-то, я не очень-то в это верю.

А вы?

Бусинка восемьдесят третья – Моим Учителям…

Встреча одноклассников 37 лет спустя. Санкт-Петербург, 2011 г. Фото автора.

Глядя на немалую часть сегодняшнего поколения молодых людей, в сознании которых хамское поведение или наглая выходка расценивается как раскованность, а грубый и пошлый юмор – как удачная острота, невольно переносишься в своё недавнее прошлое и, сравнивая, приходишь к выводу, что мы жили, все же, намного интереснее.

И первая мысль, которая приходит сразу вслед за подобными рассуждениями – «наверное, я старею». И, тем не менее, невозможно списать на старость то, с чем приходится сталкиваться почти ежедневно. Когда совсем юные подростки-девочки, идя по улице и абсолютно не стесняясь и не обращая внимания на окружающих, средь бела дня, совершенно спокойно пересыпают свою речь таким «изысканным трёхэтажным» матом, от которого бывалого боцмана контузило и опрокинуло бы за борт, мне, откровенно говоря, становится немного не по себе. Когда более 80% встречаемых мною детей, закончивших школу, не умеют не только связно излагать свои мысли, грамотно говорить, но сплошь и рядом пишут с ужасающим количеством грамматических и орфографических ошибок, мне становится грустно. Когда молодые люди, утратив элементарную вежливость, былую галантность и учтивость, в разговоре с противоположным полом употребляют такие слова, от которых вянут и отваливаются уши, мне с горечью приходится констатировать, что размах деградации затронул значительный пласт сегодняшней молодёжи. И это только в Санкт-Петербурге! Что же, в таком случае, можно сказать об остальных регионах?

Впрочем, ничего удивительного здесь нет. После развала Союза и последующего вслед за этим огромного количества экспериментов, связанных с реформой школьной программы, отвечающей веяниям «нового времени» и с учётом изменившейся политической ситуации, мы «успешно» добились лишь одного: с присущей нам энергией, с завидным упорством, и привычкой – впадать в крайности («ломать – не строить!»), мы легко расстались с действующей системой школьного образования и живо переписав (в который раз!) историю собственного народа, предоставили нашим детям взамен… кукиш с маслом. С единственной разницей, что теперь, для того, чтобы получить хотя бы приблизительный уровень того образования, который в недалёком прошлом имел право любой гражданин получить бесплатно, следует раскошелиться на немалую сумму денег. Но даже и это не гарантирует Вам ничего, поскольку прежних учителей и педагогов уже не найти «днём с огнём».

В ВУЗах дело обстоит не намного лучше. Поэтому, вряд ли стоит удивляться такому огромному количеству неквалифицированных молодых кадров, заполонивших собою конторы и офисы крупных, средних и мелких предприятий страны. Ценностные ориентиры этих молодых людей, с «лёгкой руки» и подачи средств массовой информации, с их плоской по содержанию, но эффективной (с точки зрения внедрения в сознание молодёжи представления о «новом образе жизни») рекламой, уже давным-давно сместились из области духовных приоритетов в область сугубо материальную и потребительскую. Главная цель сегодняшнего молодого человека – добиться уютного и тёпленького местечка в какой-нибудь фирме, где платят много денег. Очень много. Чтобы в первую очередь – можно было бы купить машину, затем – квартиру. Дальше – у кого какая фантазия. В этом и заключается весь смысл жизни. И для достижения этой цели, многие готовы, если потребуется, буквально пройти по головам, не брезгуя никакими средствами.

Я же, с теплотой вспоминаю нашу школу номер 4 им. А. Навои, наш класс, наконец, наших учителей и преподавателей. До чего же мне повезло в жизни с учителями!

«Лицом к лицу лица не увидать,

Большое видится на расстоянии…»

Это сейчас, спустя столько лет (и чем дальше, тем больше!), я начинаю сознавать – какие, оказывается, замечательные педагоги жили рядом с нами, щедро одаривая своей теплотой, заботой и лаской, наполняя детские души любовью и знаниями, которые столь необходимы для становления независимой личности.

Как же мне отблагодарить Вас, уважаемая ЛЮБОВЬ МОИСЕЕВНА ЮХТМАХЕР, за то, что мне выпало огромное счастье – быть непосредственно одним из ваших учеников? Ваши уроки русского языка и литературы никогда не изгладятся из моей памяти. Потому, что Вы искренне и всей душой любили свой предмет и сумели привить эту любовь своим ученикам. Мне никогда не забыть, как на уроке, посвящённом Есенину, рассказывая о его творчестве и читая стихи, Вы не сдержались, и у Вас на глазах выступили слезы. И как весь класс, затаив дыхание, (пока Вы снова, не взяли себя в руки) слушал Вас с таким вниманием, что не обратил внимания на школьный звонок, извещающий об окончании урока.

Если верить окружающим, то «четвёрка», которую Вы поставили мне по русскому языку и литературе заработана мною честно.

Мне до конца своих дней не простить себе того, дорогой МИХАИЛ МИХАЙЛОВИЧ БЕЛОУСОВ, что на Ваших уроках по химии я частенько был невнимателен. И даже «тройку», полученную по вашему предмету, я считаю незаслуженно завышенной. Только теперь, по истечении многих лет, я осознал, что Вы являлись не только хорошим педагогом, но ещё и настоящим Воспитателем, сумевшим внушить своим подопечным такие понятия, как Честь, Совесть, Благородство.

Я в неоплатном долгу перед Вами, уважаемая МАРА МОИСЕЕВНА РЕЙХЕР. А ведь, как я боялся Вас и особенно вашего предмета – математики. И, оказывается, напрасно. Потому, что Вы сами же развеяли школьный миф «грозной учительницы», когда однажды, окончив школу, я навестил Вас дома. Я застану Вас такой «домашней», доверительно тёплой и сердечной, что на всю оставшуюся жизнь, Вы останетесь в моей памяти именно такой. А «тройкой» по алгебре и особенно «четвёркой» по геометрии я горжусь, по сей день.

Ну, почему же Вы не спросили меня о детекторном приёмнике, уважаемая ВЕРА ВАСИЛЬЕВНА ПОПОВА? Вы ведь прекрасно знали, что это единственная тема из всего, что я знал по физике, причём на «пять». И, тем не менее, Вы сжалились и поставили «тройку» вместо справедливо заслуживающей меня «двойки».

Наконец, я хочу до самой земли поклониться Вам, уважаемая АННА ВАСИЛЬЕВНА ИВКОВА, – моя первая учительница, научившая меня писать, читать и считать. Помните, как 1 сентября 1964 года, собрав нас во дворе школы, и обратившись ко мне, Вы спросили: «Как тебя зовут?». Растерявшись и полностью оробев, я лишь испуганно промямлил: «Не знаю», и все вокруг засмеялись, а я окончательно струсил, решив, что теперь уж, меня точно не примут в школу?

Через десять лет, после окончания школы, мне удастся собрать подавляющее большинство нашего класса. В ресторане гостиницы от ВАО «Интурист» мы «оторвались по полной», прекрасно проведя время и делясь друг с другом впечатлениями и воспоминаниями о нашей школьной жизни. И хотя стол наш был по современным меркам достаточно скромным, главное блюдо, заказанное нами на «второе», почему-то, зафиксировалось в памяти. Конечно же – бефстроганов…

Бусинка восемьдесят четвёртая – Дом, который построил…

Гостиная комната в традиционном бухарском доме. Бухара, 2014 г. Фото автора.

– Да что такое, в самом деле? Что я, управы, что ли, не найду на вас? Я на шестнадцати аршинах здесь сижу, и буду сидеть!

(М. Булгаков «Собачье сердце»)

Наверное, я наивный дурачок, которому всегда и во всем везло. До моей самой первой поездки в Россию (тогда ещё РСФСР), Москва и Ленинград казались мне эдакими Нью-Йорком и Чикаго, сверкающие по ночам своими бесчисленными неоновыми вывесками, гирляндами бегущих огней и – конечно же – со множеством ночных баров. Словом, «не жизнь, а малина»! Только окончательно перебравшись в город на Неве, я узнал много такого интересного, о чём прежде не имел ни малейшего представления. Например, о том, что такое «коммуналка».

– Да ну?! Не может быть! – не поверил я, когда впервые услышал о том, что в одной квартире могут жить две, три и более семей. Вопросы посыпались сами собой:

– А как же они моются по утрам? Ходят в туалет? Готовят пищу?

– По очереди – спокойно объяснили мне.

– Но ведь, невозможно по очереди ЖИТЬ! – воскликнул я тогда в изумлении.

А потом … притих. И – привык. Ибо очень скоро понял, что только в стране, которая гордится, что самой первой в мире запустила человека в космос, можно быстро привыкнуть ко всему. В том числе и к позору. А иначе, это явление назвать невозможно. Совок извратил наше сознание до такой степени, что многие из моих знакомых даже гордятся, что им когда-то в детстве довелось пройти эту суровую школу жизни, с нежностью и теплотой отзываясь о том незабываемом времени.

Я же, вспоминаю, как мой дед, всю жизнь проживший в собственном доме (с огородом, живностью и т. д.), смеялся, когда узнал, что его сыну государство предоставило отдельную квартиру в микрорайоне. В его голове не укладывалось – «как можно жить в таких клетушках?!». А ведь, нам предоставили трёхкомнатную квартиру. Причём, далеко не «хрущёвку», с высокими потолками и просторной верандой.

– Катакча! (тадж. – «голубятня») – долго ещё не мог успокоиться мой дед, сравнивая новые многоквартирные дома с обычными «курятниками». Простим ему: он ведь, рос в старой феодальной Бухаре, где понятие собственность и настоящий дом ещё чего-то стоили.

Я понятия не имел о том, что такое «квадратный метр». Позже я пойму, что за него, оказывается, нужно бороться. А ещё позднее, я узнаю, что за него могут даже совершенно спокойно убить. Вы скажете, «такое невозможно»? Я бы с радостью с вами согласился, если б на моих глазах не пропадали конкретные люди. Или – в лучшем случае – не скатывались до статуса обычных бомжей, копошащихся на помойках и ночующих где придётся..

Переехав в Питер, я научился испытывать вполне определённый стыд за то, что живу в отдельной квартире в то время, как некоторым коренным питерцам суждено будет родиться и умереть в родных коммуналках.

– Понаехало вас тут… – улыбается моя знакомая всякий раз, когда мы встречаемся с ней.

– Ага – «черножопых»! – заканчиваю я, и мы радостно бросаемся в объятия друг друга.

Лариса коренная ленинградка, вскормленная советской властью и очень болезненно воспринимающая то, к чему мы сегодня пришли. Оно и понятно: она родилась и воспитывалась в иное время, когда понятие о социальной справедливости хоть какое-то место, но всё же, имело в нашей жизни. На эту тему мы можем с ней говорить бесконечно долго. Мне кажется, что я сумел её переубедить, что не виноват, что волею судьбы оказался в её родном городе, и что нет моей вины в том, что проблема с коммуналками не решена до сих пор. Что коррупция и беспредел чиновников будут сопровождать эту страну до конца наших дней. И неважно, как назовут власти наш строй: социалистический, капиталистический, демократический… Какая разница? Уровень жизни простого человека не становится лучше, огромное число людей по-прежнему ютятся в коммуналках, и мне наплевать, что там ежедневно отрыгивает телеящик или трындит радиоточка на кухне. Можно объяснить всё, что угодно, но – оправдать…

Как можно оправдать тот факт, что на пороге третьего тысячелетия, в такой огромной и богатой природными ресурсами стране, человек продолжает жить в нечеловеческих условиях? Ведь, если хорошенько призадуматься, то выясняется парадоксальная вещь: люди живут порой в гораздо худших условиях, чем «братья наши меньшие». Даже представителям фауны неведомо такое понятие, как «коммуналка». У любого зверя есть, по крайней мере, своя собственная нора, берлога, своё логово, гнездо, словом, отдельное жилище. Так неужели, по истечении стольких лет, наши граждане не заслужили хотя бы маленькую, но отдельную, собственную нору?! Неужели человек хуже последней скотины?

Как можно говорить о каких-то нано технологиях, строить атомные подводные лодки, гордиться своими военными истребителями, запускать в космос человека, когда совсем под боком, рядом, собственные граждане не имеют отдельного крова? Этого я не понимал ни раньше, в советское время, ни – теперь.

Ларисе повезло: у неё отдельная однокомнатная квартира, которую удалось получить перед самой кончиной страны советов. Её единственной дочери, слава Богу, также не придётся ломать себе голову над тем, где найти астрономическую сумму, чтобы приобрести себе отдельное житьё. Чего не скажешь о подавляющем числе молодых людей, родившихся в после перестроечное время. Как верно выразился один мой знакомый, «государство сознательно толкает своих граждан на преступный путь, ибо очевидно, что никакой обычной зарплаты не хватит на приобретение жилья честным способом, копи ты её хоть всю свою жизнь»

Отсюда – голый расчёт и прагматизм, снисходительная усмешка по адресу тех, кто ещё бредит такими понятиями, как социальная справедливость, честность, порядочность, скромность и так далее. Души людей зачерствели, а потому кругом натыкаешься на грубость, жестокость, откровенное хамство и бескультурье.

– За что боролись, на то и напоролись… – подводит с грустью резюме моя подруга, разливая в хрустальные рюмочки холодную водочку.

Мы, вновь сидим у неё дома, где в который уже раз перемалываем косточки родимой власти. «Да, да!» – соглашается с нами – по телевизору – эта самая власть, воодушевлённо продолжая впихивать народу очередную порцию «лапши» и не обращая на нас с Ларисой никакого внимания. А нам, почему-то, не начхать на страну, в которой мы живём, и которую не выбирают.

– Ну, за советскую власть! – предлагает тост Лариса.

– За настоящую демократию! – поправляю я.

– Не, демократией уже объелись… – иронически замечает моя подруга.

– Так ею ещё и не пахло… – пытаюсь возразить, но она меня уже не слышит.

И мы, как всегда, поднимаем стопки за разное, одинаково желая родной стране процветания, народу – достатка, а его гражданину – собственного отдельного жилья.

Бусинка восемьдесят пятая – «Стукачок-с»

Не знаю, как обстоят дела сейчас, но в советскую эпоху работать в сфере гостиничного бизнеса, обслуживающего иностранных туристов, было нелегко. Если тебе дорого было твоё рабочее место, ты обязан был сотрудничать с органами госбезопасности. Иначе, легко лишался своего места. Это давно уже не секрет: об этом в той или иной форме прекрасно написано С. Довлатовым, М. Веллером и другими классиками. Меня сия чаша также не обошла стороной.

Ко мне также был прикреплён один из сотрудников бдительных органов, которого я обязан был информировать периодически о том, что происходит на вверенном мне участке, то есть в баре. Передавать на словах так, чтобы это не коснулось никого из друзей и знакомых, оставаясь, при этом, в ладах со своей совестью, было делом нелёгким. И, тем не менее, худо-бедно, но, в общем и целом я справлялся (благо, фантазии уже тогда переполняли мою юную душу). Хуже было другое: периодически я обязан был излагать свою информацию в письменной форме для того, чтобы в любой момент её можно было проверить и отследить по часам и минутам, если в этом появится настоятельная необходимость. Именно это обстоятельство больше всего меня и угнетало. Тем более, что аббревиатура да и сама система карательных органов, стоящих на «страже народа», была мне чужда по духу, вероятно, с самого рождения. Ставить свою подпись я соглашался только под одним документом, который назывался «Ведомость заработанной платы».

Я уже собрался было писать заявление об уходе «по собственному желанию», когда один из близких друзей остановил меня от этого шага, разъяснив – как следует поступить мне в данном положении.

– Ну и чего ты достигнешь? – резонно вопросил он меня. – На твоё место придёт какой-нибудь действительно мерзкий человек, который ради карьеры готов будет пройтись по головам своих же товарищей. Будь умней. «Им» ведь тоже, это необходимо скорее всего для «галочки» – от рапортоваться вышестоящему. А потому, раз уж это неизбежно, умей грамотно составлять свои «писульки» – не подставляя никого из своих и одновременно давая «ценную» информацию об иностранных фарцовщиках, коих всегда было предостаточно в сфере ВАО «Интурист».

А иностранцы, и в самом деле, были совершенно разные: попадались среди них и отталкивающие личности, любой ценой стремящиеся «делать деньги» на чем угодно, не гнушаясь ничем. Наверное, это естественно, но мне это всегда претило. Одним из таких въедливых и настырных типов, вызывавших во мне тошноту и рвоту, был худенький и смазливый итальяшка с жиденькой козлиной бородкой, предлагавший мне купить свой товар: начиная от обычной жвачки и презервативов, до джинсовых костюмов и женской косметики и нижнего белья. Наконец, видя мою очень вялую реакцию, он вдруг вытащил пачку зелёненьких долларов, предлагая за каждый доллар три или четыре (сейчас уже не помню) советских рубля.

Наверное, я был глупый бармен, поскольку доллары меня также мало интересовали. Более того, из газеты «Известия», мне было достоверно известно, что курс американского доллара оценивался тогда в…67 копеек. Я, конечно же, знал истинную цену этой иностранной валюты, как знал и то, что за подобные операции можно надолго угодить за решётку. Кроме того, меня вполне устраивали наши кровные советские рубли, которые были на порядок весомее сегодняшних «деревянных».

Одним словом, моя сделка с ним не состоялась. Через два дня эта группа уехала дальше по своему маршруту, а ещё через три – ко мне наведался «товарищ», которому мне необходимо было передать в письменной форме хоть что-то такое, за что могли бы, «его» – похвалить, а меня – оставить на некоторое время в покое. Таким образом, на жертвенный алтарь мне пришлось принести бедного итальянца.

В оправдание своё могу лишь сказать следующее: если «на том» свете мне придётся держать ответ ещё и перед ним, то я, глубоко осознавая, что был тогда неправ, непременно исправлюсь, предложив ему: «Извини, камрад, во искупление своей вины я согласен сегодня купить у тебя доллары по 5 рублей за штуку. Но, только оптом!»

Бусинка восемьдесят шестая – Суровые законы жизни

Мой близкий друг, родственники которого живут на Полтавщине, делится своими впечатлениями от поездки на Родину. Мне – родившемуся в советские времена – совершенно излишне рассказывать о гостеприимстве, об открытой и щедрой душе простого украинского селянина, а потому, Алексей, с присущим ему юмором, сразу приступает к самому главному:

– Представляешь, дядька, дабы не забыть своих многочисленных родственников, которые разъехались по всему белу свету, всех кабанчиков назвал именами племянников. И теперь, по двору бегают «нюрки», «мыколы», «галины» и так далее… С интересом разглядывая упитанных поросят, деликатно осведомляюсь: «Дядько, а де ж я?».

На что, старик, махнув рукой, как бы нехотя извещает:

– Та-а… Тебе ми з»їли ще на Різдво…» («Да-а… Тебя мы съели ещё на Рождество…").

Бусинка восемьдесят седьмая – Сладкие дни

В небольшом финском городке Куопио, расположенном почти в самом центре страны, живёт маленькая семья, состоящая из папы-Ласси, мамы-Валентины и семилетнего Костика, который очень любит своих родителей. Особенно маму. Потому, что мама для него – всё: она научила его читать и писать, она постоянно заботится о том, чтобы он всегда был сыт и хорошо одет, мама – этой самый лучший друг и советчик, с которым можно поделиться своими сокровенными тайнами. Вместе с мамой они часто гуляют вдоль восхитительного озера, расположенного рядом с их домом, в красивом сосновом лесу. Наконец, мама, пожалуй, единственный на свете человек, который знает, как безумно Костик обожает шоколадные конфеты и прочие сладости. Правда, мама очень строга, и потому редко, когда позволяет ему такую роскошь. Но, тем они желаннее и вкуснее…

Отложив в сторону свой любимый «тетрис», Костя пододвинул стул поближе к окну и, взобравшись на него с коленками, с грустью уставился на белую безжизненную полосу дороги. Туда, откуда должна, со дня на день, приехать мама.

Не прошло и недели со дня её отъезда, а его уже не радовало ничто: ни новые игрушки, ни книжки, ни компьютер, за которым ему разрешалось обычно проводить не более двух часов в сутки. Ничего не хотелось. Хотелось только одного: поскорей бы вернулась мама.

И тогда их тихий уголок вновь оживёт и расцветёт, словно, пробудившийся от долгой спячки, нежный подснежник. Снова дом наполнится живыми и тёплыми звуками, обои на стенах перестанут выглядеть унылыми и блеклыми, и весь мир за окном засверкает и вспыхнет яркими красками. Вновь Костик будет слышать любимый и звонкий мамин смех, и даже вечно занятый папа, отложит на время свои дела для того, чтобы принять активное участие в общем семейном веселье.

Словно добрая волшебница, мама начнёт извлекать на свет долгожданные подарки, а в конце, многозначительно подмигнув сыну, обязательно достанет огромную красивую коробку шоколадных конфет – самый главный подарок – от чего, Костик, радостно взвизгнув, подпрыгнет, чуть ли не до потолка и восторженно захлопает в ладоши. Он знает, что в этот день никто не посмеет ограничить его в любимом лакомстве, так как это исключительный день, когда можно оттянуться по полной программе. Пускай, через день-два, мама вновь станет строгой и требовательной, но в этот день…

Костя не выдержал и зажмурил глаза: уж, слишком живо и реально предстала перед его взором эта картинка.

– Чего грустим? – вернул его на грешную землю голос отца, встревоженного непонятной тишиной в доме. – Что-нибудь случилось?

В ответ, сын только тяжело вздохнул, молча слез со стула и уныло побрёл к своему компьютеру.

Догадавшись, что происходит в душе ребёнка, родитель беспомощно уставился на своего сына, не зная, как и чем тому помочь, чувствуя себя виноватым.

Наконец, он не выдержал и, подойдя вплотную, нежно обнял сына:

– Мы ведь, с тобой мужчины? А настоящие мужчины никогда не вешают носа, верно?

Костик, повернувшись к отцу, попытался улыбнуться.

Улыбка вышла жалкой и беспомощной, отчего сердце Ласси невыносимо сжалось. Вдруг, его осенило:

– А давай, мы сейчас свяжемся по «скайпу» с мамой?!

– Давай! – радостно согласился ребёнок.

…Когда через час с небольшим, папа с сыном, отужинав, уютно устроились напротив телевизора, настроение у обоих было явно приподнятым.

– Кстати, ты не знаешь, когда мама вернётся? – рассеянно щёлкая пультом, спросил отец.

– Знаю – уверенно ответил Костик и мечтательно закатил свои красивые глазки кверху.

На мгновение, папа застыл, изумлённо взглянув на сына: о конкретных сроках приезда Валентины, разговора, вроде бы, не было…

– Когда? – удивился Ласси.

– Когда наступят сладкие дни…

Бусинка восемьдесят восьмая – Борщ с пампушками

Собор Парижской Богоматери (фр. Notre Dame de Paris). Париж, 2012 г. Фото автора.

Один наш давний приятель, покинув в конце 90-х родину, перебрался во Францию. Следуя крылатой фразе «Увидеть Париж и умереть», принял решение – напоследок заскочить в этот город. Однако, умереть как-то сразу, не получилось, и он решил ещё немного помучаться. Хотя, звёзд с неба не хватал, но был ловок и пронырлив. Несмотря на обилие мест общественного питания, рискнул открыть собственную точку под оригинальным названием «Сытый русский». Как это ни странно, но заведение, незаметно и быстро приобрело колоссальную популярность, превратившись вскоре, в ресторан в стиле «а ля Русь», выдержанный в традиционной «классике» (официантки-матрёшки, балалаечный оркестр… и – естественно – русская кухня). Народ повалил валом, особенно, как ни удивительно, французы.

Причём, странные французы: темнокожие, черноволосые и изъяснявшиеся зачастую на таком французском, что приятель и его официанты понимали с трудом.

Не так давно, будучи в Париже по делу, и прогуливаясь по Елисейским полям, решили навестить своего старого знакомого. Вероятно, излишне говорить о его реакции: радости – выше Эйфелевой башни! Понятное дело: ностальгия – дело нешуточное… даже, в среде преуспевающих бизнесменов. Естественно, сразу же – шикарный стол, изысканное угощение, многочисленные расспросы и бесконечные воспоминания… Обед был классным, в русском стиле. Борщ, пельмени, квашеная капуста, рыбка и… сами понимаете: то, без чего не обходится любое русское застолье. Все это выгодно отличалось от безвкусной европейской кухни.

Наконец, вдоволь и власть, угостившись на «халяву» и с огромным удовольствием проведя остаток времени, мы, с тревогой стали поглядывать на часы: пора уже было прощаться и ехать в аэропорт. Наш товарищ, растроганный столь неожиданной и короткой встречей, и не в силах скрыть своей досады, проводив нас до самого порога, с кислой миной на лице, вдруг жалостливого произнёс:

– Может, останетесь, а? Вы ведь, неплохо готовите?

– Ну и что?

– Как – «что»? Я вам работу дам, неплохие бабки будете зарабатывать!

–???

И, в следующую минуту, видимо, осознав всю абсурдность своего предложения, глубоко вздохнув, горестно признался:

– Жаль, конечно: а то, у меня, блины негр печёт, из Буркина Фасо, а украинский борщ с пампушками, налаживает его собрат из Сенегала…

Бусинка восемьдесят девятая – Союз души и тела…

В одну из своих последних поездок в Голландию, будучи в Амстердаме, волею случая, довелось моему товарищу вместе с супругой, поселиться в районе «красных фонарей».

– Ты себе даже просто не представляешь… – делится своими впечатлениями Андрей. – Куда бы ты ни бросил свой взгляд, всё своими формами, указателями и кричащими рекламными вывесками напоминает тебе о том, что мир наш соткан исключительно из интимных органов человека.

Я заворожённо слушаю товарища, аккуратно сложив руки под столом между ногами. Сколько раз, мне доводилось слышать об этом злачном месте планеты от разных людей. Сколько раз я вожделенно пялился в телевизор, грустно вздыхая. Сколько раз, мечтательно закатывая глаза к небу, я представлял себя посреди этой райской улицы…

– Заходишь, например, в кондитерскую, – продолжает мой друг, – даже пирожные выполнены в виде фаллоса или женских гениталий…

– А проститутки? – нетерпеливо перебиваю я, с трудом сглатывая слюну. – Как там с проститутками?

– Проститутки – на Тверской – растолковывает мне разницу товарищ. – А там… язык не поворачивается назвать их таким словом. Там широкие витрины с симпатичными куколками… в лёгкой накидке или пеньюарчике.

– И ты прошёл мимо? – задаю я глупый вопрос.

Андрюша улыбается.

– Одна из них, чуть не захомутала меня, вынырнув прямо перед моим носом и нежно схватив за лацкан пиджака.

– А – ты?!

– Бр-р! – передёрнул своими плечами мой друг. – «Но-но-но! Руссо туристо! Хомо советикус!» сказал я ей, и дал дёру.

Однако более всего Андрея умилила другая сцена.

– Представляешь: огромная площадь, посреди которой расположена великолепной красоты готическая церковь, а по всей её окружности – витрины с девками. Союз души и тела! Уникальный симбиоз церкви и секса: трахнулась, перекрестилась, глядя на церковь и… вновь – в позу.

Бусинка девяностая – Табор, ушедший в небо…

худ. Т. Жердина «Яблочный Спас». Батик.

Очередной приезд Н… – кандидата медицинских наук, цыгана по национальности – как раз совпал с началом капитализации России и бурным ростом цен: к тому времени, всё уже было разворовано и «честно», «по-братски» поделено. Естественно, втайне от сумасшедшего народа. Петербург не являлся исключением.

И вот, решившись прогуляться по Невскому, мы незаметно для себя свернули на Большую Конюшенную и очутились вскоре внутри здания ДЛТ (Дом ленинградской торговли). Надо ли говорить, насколько изменился его облик с советских времён.

Нашему ошарашенному взору предстало всё буржуйское великолепие, которое раньше было доступно лишь на экране телевизора. Тут и там сверкали ослепительные витрины, с невиданным прежде товаром и непонятными для обычного смертного ценниками, заканчивающимися многими нулями. Все впечатляло и выглядело привлекательно, шокируя и гипнотизируя скудный ум обывателя, привыкшего видеть на прилавке только соль, сахар и спички…

И вот, находясь в эпицентре этой сказки, мой товарищ, как бы в прострации, окидывая изумлённым взором весь этот блеск, медленно и глубокомысленно изрёк, обращаясь скорее к самому себе, чем ко мне:

– Да-а… Я понял только лишь одно: надо воровать, воровать и ещё раз воровать.

В эту минуту я как никто лучше понимал, что творилось в бедной цыганской душе, а потому был вполне солидарен с его почти ленинской формулировкой, означающей всего лишь одно: рассчитывать в наше время на обычную зарплату не только бессмысленно, но даже глупо, если не сказать, преступно…

Бусинка девяносто первая – Дача Маннергейма

С Эммой довелось мне проработать всего лишь год, но её образ, почему-то, врезался в память надолго. Это тем более удивительно, что ничем особенным она, вроде, не выделялась – обычная российская женщина «бальзаковского» возраста. Впрочем, насколько мне помнится, классическая литература и книги, её интересовали меньше всего: так, разве что, сберегательная книжка или то, что написано на банкнотах. Зато, обожала «тихую охоту» и … настоящее застолье, с надёжным запасом выпивки. Именно по этой, последней причине, трудно было понять – сколько лет ей на самом деле. При этом внешне она выглядела вполне даже «ничего»: невысокого роста, миниатюрная, с довольно аппетитными соблазняющими выпуклостями и большим чувственным ртом, который она постоянно подчёркивала ярко-красной, жирной помадой. Стоило ей только улыбнуться (а по характеру своему, она была весёлой хохотушкой), как её рот мгновенно перекрывал добрых пол-лица. Оставшуюся половину – занимали её удивительно огромные, некогда голубые, глаза, выцветшие теперь уже основательно, но всё равно, сохранившие остатки былой детской наивности и очарования. К некоторой грусти, читаемой во всём её облике, прибавились заметные складки морщин, которые предательскими лучиками расходились от глаз, выдавая немолодой возраст их обладательницы.

Как правило, место таких работниц в прачечной кладовой, овощном цеху или – как в нашем случае – на «мойке» – в тесном и душном маленьком отсеке, где стоят покорёженные ржавые полки советского образца, с горами грязной посуды и мусорными баками для отбросов, издающими такое амбре, что только наш стойкий человек способен выдержать подобную атмосферу..

В маленьком коллективе, состоящим всего из четырёх человек, на неё были возложены обязанности мойщицы посуды, помощницы повара по чистке овощей и – святое дело – уборщицы. Работу она не любила, делала её безо всякого энтузиазма, и с нескрываемым безразличием. Не надо было быть царём Соломоном или особым провидцем, чтобы не догадаться о том – какие мысли терзали нашу героиню: поскорей бы завершился этот чёртов рабочий день с тем, чтобы побыстрей получить свои кровно заработанные и…

Меня она зауважала лишь после того, как стало известно, что я жутко люблю собирать грибы.

– Всё, завтра готовься: я тебя отвезу в такое место… В общем, ничего заранее не скажу. – заинтриговала меня окончательно Эмма, и, буквально через пару секунд, наклонившись к самому уху, дыхнула перегаром: – На дачу самого Маннергейма. «Белых» там – просто, немеряно!

Это было настолько неожиданно и невероятно, что я боялся в это поверить. Зная по личному опыту, что настоящие грибники, не особо склонны к разглашению заветных мест сбора грибов и ягод, тем не менее, безоговорочно поверил, что, наконец-то, и мне повезло: нашёлся бескорыстный альтруист, готовый щедро поделиться не только тайными полянами, но и предоставивший на ночь кров в таких хоромах. Словом, все тридцать три удовольствия разом!

«Надо же, как мне повело! – увлажнёнными глазами, полными благодарности и признательности взгляну я на Эмму. – К самому легендарному Маннергейму!».

Это уже значительно позже, когда я стану выяснять – сколько же дач, якобы принадлежавших финско-российскому полководцу, со шведскими корнями, существовало на территории нашей страны, пойму, что всё это блеф советских экспроприаторов, которые, для придания законности своим грабежам, прикрывались «гуманными» соображениями, с точки зрения классовой борьбы, марксизма-ленинизма. Дескать, сами видите, у кого отбираем – у буржуя, продажного генерала, угнетателя трудового народа.

– Можешь ничего с собой не брать: там, в прислуге, работают «свои люди», так что будешь валяться на царских перинах! – заверила, сойдя на шёпот, моя благодетельница, скромно прибавив, так, между прочим – Ну, разве что, запасись бормотухой.

Я, понимающе кивнул ей в ответ.

На следующий день, Эмма, её невзрачного вида друг (муж?) и я, отправились на электричке в сторону Выборга. Не помню, на какой станции мы вышли, но вскоре нашему взору предстал дивный лесной пейзаж, с огромным озером посередине. Красота была неописуемая.

– Во-о-н, видишь жёлтенький дом с белыми колоннами? – вытянула свою руку Эмма, показывая на противоположный берег, до которого пиликать предстояло добрых полдня. – Это и есть та самая дача. Там и заночуем.

Что ж, иного выбора не было: три с половиной часа мы брели вдоль берега, любуясь красотами Природы, собирая по пути редкие грибы и делая краткосрочные привалы. Каждый такой привал, традиционно отмечался извлечением очередной бутылки портвейна.

– Брось, тут ничего нет, иди, присоединяйся к нам! – звала меня коллега к импровизированному столу и вскоре добавляла – Вот когда дойдём, я тебе покажу одно такое место, что ты обалдеешь!

Вскоре, я обратил внимание на странное поведение спутников: чем меньше оставалось до заветной дачи, тем скучнее и кислее становились их лица. Наконец, порядком подуставшие мы вышли к какому-то утёсу, откуда открывался изумительный вид, с искрящимся солнечными бликами, отражавшими от серебряного «зеркала», уютно пристроившегося внизу. На этот раз, мои друзья расположились основательно: расчистили место и расстелили на траве огромный не то плед, не то платок. Я стал беспокоиться: как бы они не перепились и нам не остаться без крова. Прошло ещё с полчаса. Наконец, когда «хозяева» откинулись на спину, собравшись ко сну, я не вытерпел и робко пропищал:

Как бы нам… это… не опоздать на дачу… Шестой час, однако…

– Да ну их! Нам и здесь хорошо! – услышал я вдруг то, чего больше всего боялся, но старался спрятать эту мысль поглубже. – Посмотри, как тут красиво! Давай, останемся здесь, а завтра с утра, я тебе покажу такую колонию «белых», что ты не поверишь своим глазам.

В ответ я кисло улыбнулся и окончательно сник. Ясно было лишь одно: надо скорей двигаться назад, чтобы успеть на обратную электричку. Я кинул свой прощальный взгляд на дачу, до которой оставалось всего-ничего, тяжко вздохнул и скрылся в чаще леса.

Бусинка девяносто вторая – «Моцарт в ремонте»

В гостях у минского друга: как жену чужу-у-ю, обнимал берёзку». Минск, 1982 г. Фото из архива автора.

– Андрюш, существует ли, на твой взгляд, различие в менталитете… «восточный»… «западный»? И – если «да» – то в чём оно выражается

– Первое, что делаем МЫ (даже, если всё хорошо работает…) – вскрываем! Нам всё необходимо вскрыть, посмотреть: а что там, внутри… Это ж, так интересно! Это у нас, вероятно, в крови… с детства… Я тебе приведу пару примеров. Поехали мы приятелем в командировку, в Казахстан. А следует отметить, что именно в этот период, мы стали налаживать тесные связи с японцами. И вице-президент одной из известнейших компаний, как раз, прилетел в к нам для того, чтобы провести переговоры с моим шефом. А мы, значит, с коллегой в Казахстане, на конференции. Народу – полно. Смотрю – висит афиша по нашей теме. Я предлагаю: «Давай, зайдём: там должно быть куча наших людей?» Заходим, и действительно, встречаем массу своих знакомых, друзей. И, среди прочих, как раз, представители этой японской фирмы. Причём, я узнал одного из них, а с ним – целая бригада. Он бежит мне навстречу, а на нем нет лица. Белый, совершенно. «Понимаете, сообщает японец, у нас катастрофа!». «А в чем дело?» справляюсь я.

«Видите ли, второй вице-президент, через двадцать минут должен выступать с докладом, а у нас проектор не работает». Я поворачиваюсь к своему приятелю и говорю: «Сейчас я попрошу их, показать мне проектор, и, если это окажется „Пеленг-500“, который я, как старшина, после 20 лет службы, разбирающий автомат Калашникова с закрытыми глазами, знаю как облупленного, то…» Короче, выносят. Я смотрю – «Пеленг-500». Поворачиваюсь к товарищу: «Игорь, сейчас будет цирковое представление!» После чего, обращаюсь к японцу: «Вы знаете, я принципе, могу вам помочь». «Не может этого быть, господин профессор?!» – изумляется он. «Может. – спокойно отвечаю я, расстёгивая свой пиджачок – только мне нужен перочинный ножичек и небольшая монетка». Толпа японцев побежала исполнять.

А я уже заранее знал, что там произошло. Короче, вскрыл, убрал это… вставил монетку… в общем, там был один дефект, за что он и был позже снят с производства… но, это неважно… И в конце, обращаюсь к ним: «Я вам всё сделал, только переключать слайды вам придётся вручную, ясно?» Обмывая меня слезами с ног до головы, они схватили это дело и побежали к докладчику. На следующий день, во время приёма, завидев меня, вся японская делегация как по команде, выстроившись в аккуратную шеренгу, почтительно кланяется чуть ли не до пола. Все остальные участники вокруг, просто, в шоке! Но это ещё не всё.

По приезду домой, я был приглашён на совещание к шефу. Сидим втроём: шеф, ничего не подозревающий вице-президент японской компании, и я. Обсуждаем что-то. Вдруг, у японца звонит мобильный телефон. Он извиняется, внимательно слушает минуты две, а затем, обратившись к моему шефу, торжественно произносит: «Господин генеральный директор! От имени нашей компании и от себя лично, хочу попросить Вас – передать исключительную благодарность господину профессору (называет моё имя), который спас нашу делегацию, починив прибор!» Мой шеф, который знал, что я и прибор – вещи несовместимые, чуть не рухнул на пол.

Другой случай. Мои американские друзья. Не работает стиральная машина. А дело в том, что это – выходной день: ни кого не вызвать… Я обращаюсь к супруге моего товарища: «Дай, Мэри, я взгляну…» Она включила, слышу: гудит, но не работает. Ну, я тут же сообразил… говорю: «Отвёртка есть?» Открыл и вижу, что там, от мотора привод… к такому шкиву… а шкив сидит на валу, на такой шпонке. А шпонку срезало. Короче, нашли что-то, типа полу молотка, гвоздь… я эту шпону выбил. Естественно, её необходимо заменить на новую. Но, вставлять, конечно, лучше не стальную (иначе – хана!), а медную, чтобы её срезало… В общем, я её, каким-то огрызком топора вырубил, выровнял, вставил, запустил – заработало. Хозяева не верят своим глазам: сложная чудо-техника была починена русским «кулибиным» с помощью обыкновенного полу молотка и огрызка топора. Правда, без кувалды… Они на меня смотрели, как на благодетеля… Мэри: «Этого не может быть…»

Я смеюсь… А Андрей продолжает:

– Иногда, такие решения приходят в голову… неожиданные. Знаешь, как меня прозвала Наташа? «Моцарт в ремонте»! Скажем, поломалось что-то в доме. Наташа: «Ты можешь починить?» Я, сразу: «Нет!» Она: «Не может такого быть!» И начинает наседать на меня. Я отнекиваюсь, но уже вяло. Потом, соглашаюсь, смотрю… и в конце-концов получается. Наташа: «Ну вот, я же тебе говорила…» Поэтому, что тут можно сказать? В отличие от НИХ, мы ничего не боимся. Главное – вскрыть!

Бусинка девяносто третья – Заграница, заграница…

– У вас такие заграничные куртки в окно выкидывают?

– Нет. Это чистый хлопок. Это дорого.

– А у нас выкидывают…

(из к-ф «Осенний марафон»)

Что является основным показателем образованности на Западе? Правильно: диплом Кембриджского, Оксфордского или ещё какого-либо знаменитого университета. А – в России?

Не мучайтесь зря: всё равно не угадаете. Ответ можно сформулировать одним словом – «кухня». Ага, – самая обыкновенная домашняя кухня.

Мне доводилось слышать, что план большевистского переворота, который чуть позже обзовут Великой Октябрьской Социалистической революцией, тоже разрабатывался на одной из тесных кухонь Петрограда. Во всяком случае, я бы нисколько этому не удивился. Эта часть российской квартиры, вероятно, отмеченная какой-то особой печатью Бога, несомненно, даст фору всем вместе взятым «итонам» и «сорбоннам». Потому как здесь мы получаем не просто другое, а жизненно-высшее образование. Потому что, это единственное место, куда всех загнали, начиная с 17-го года и откуда уже не выкурить и не выманить нас ни за какие коврижки.

На питерских кухнях я насмотрелся, наслушался и научился многому тому, чего невозможно купить ни за какие деньги. Все престижные университеты мира – ничто, по сравнению с маленькой российской кухонькой. Правда, не со всякой. Такую ещё нужно поискать. Мне посчастливилось. Наверное, это ещё произошло и потому, что мне повезло с наставниками.

Я считаю, что величайшее искусство преподавателя состоит в том, чтобы, опустившись до уровня интеллекта ученика, совершенно на равных, не сюсюкаясь и не заигрываясь, заставить его мозг самостоятельно делать правильные выводы с тем, чтобы затем постепенно, шаг за шагом, вытянуть его немного наверх. А через некоторое время спустя, закрепив усвоенное, двигаться дальше. Увы, такое дано не каждому. Особенно, когда речь заходит о таком сложном предмете, который, к сожалению, не изучают серьёзно ни в одном из ВУЗов мира. И предмет это называется ЖИЗНЬ.

Боже мой! Сколько ночей мы провели с ним на кухне, до хрипоты споря и ругаясь, соглашаясь друг с другом и вновь разосравшись окончательно с тем, чтобы под утро …опять помириться. Такое вряд-ли можно встретить на Западе. Только теперь, я начинаю понимать тех друзей, которые по разным причинам покинули в своё время эту несчастную страну и, благополучно устроившись и сделав приличную карьеру, так страдают и тоскуют сегодня по России. Там нет кухни. Там некому излить свою боль. Там нет той задушевной атмосферы, где можно, сидя за бутылкой водки, поговорить за просто так, за жизнь, вылить ушаты грязных помоев на своё родное правительство и президента, посмеяться над собственным народом, обложить последними матами свою несчастную жизнь, но при этом – готовым первым перегрызть глотку тому, кто попробует сказать что-либо супротив родного отечества.

Ну как тут не вспомнить В. Розанова и его мысли, высказанные в «Уединённое»:

«Сам я постоянно ругаю русских. Даже почти только и делаю, что ругаю их… Но почему я ненавижу всякого, кто тоже их ругает? … Аномалия».

– Андрюша! Тебе довелось побывать во многих странах, встречаться с разными людьми. Каковы твои общие впечатления и выводы? Не испытывал ли ты некое чувство досады, разочарования, возвращаясь домой и сталкиваясь с тем, что тебя окружает здесь?

– Ты знаешь, я тебе скажу – нет. Сейчас постараюсь пояснить. Понимаешь, тут же тоже, всё не очень однозначно. Ведь, для меня то место, где я живу, оно не совсем ТО, что люди под этом склонны понимать. Для меня, связь с внешними структурами места проживания отсутствует. Ноль!

Вот, к примеру, моя дача, моя квартира, моё окружение. В этом окружении, никакого диссонанса или проблемы не существует. Мы одинаково, с радостью собираемся на дачу, а потом, точно также, с радостью возвращаемся домой. Я приехал из заграницы – для меня это дикая радость. Потому, что, оказавшись там, я уже на третий день начинаю скулить, что хочу к себе на дачу, в «Гадюкино».

Но, но… Я всегда предпочитаю ездить на своей машине. Я не люблю ездить в общественном транспорте, потому, что там сталкиваюсь с тем, что режет глаз: быдло всякое, хамство, грязь, толкотня, мат…

Именно в этот самый момент, неожиданно, перед нами выскакивает какой-то беспечный пешеход, который собирается перейти дорогу. Андрей, резко надавив на тормоза: – Ты, бл#дь, хоть бы посмотрел по сторонам, ссука!!! Так и хочется выдвижным бампером, ка-а-к пи#дануть по ногам, хорошенько!

После чего, немного придя в себя, поворачивается ко мне:

– Так, на чем мы остановились?

– Ты говорил о том, что не выносишь мата и прочее…

Взрыв хохота. Наконец, успокоившись, Андрей вновь становится серьёзным:

– Понимаешь, мне здесь максимально комфортно. И сегодня заграница потеряла то, что она раньше имела. Почему раньше рвались заграницу? Потому что, во-первых, это было малодоступно. То есть, фактор избранности. Помню, когда-то, как мы вылетали из Шереметьево-2. Он был пустой. Мы ходили по этому залу, здоровались с теми, кто там бывает. Ореол, понимаешь, избранности и ограниченная доступность, дополняли это дело. Дальше. Дикое различие между бытовыми вещами ТАМ и ЗДЕСЬ. Я помню, как мы из Чехословакии приезжали… у нас были сумки «мечта оккупанта». Продукты, там, всякие… настоящая венгерская колбаса-салями… Сейчас, весь быт ушёл намертво. У нас сейчас, всё то же самое есть.

Теперь, что касается архитектуры, музеев и всё такое прочее. К примеру, мы поехали на три-четыре дня в Голландию. Мы посмотрели и охватили всё, что нам было нужно. Более того, мы стали понимать других иностранных туристов, которые приезжали, не спеша завтракали, гуляли, отдыхали…

А как было раньше. Раньше, был «ПЛАН» – необходимо охватить с восьми утра… бежать туда-то, туда-то… потому, что ты попал заграницу. Уникальный случай, который неизвестно когда ещё представится. Дядька, помню, мне рассказывал, как он с восьми утра и до десяти вечера бегал по Парижу, чтобы успеть охватить как можно больше. Экономя, при этом, каждую копеечку. Потому, что «ПОПАЛ» – это раз в жизни такое бывает. Это как лотерея. Словом, повезло! А сейчас… Я приезжаю в Вену и никуда даже не хожу. Я просто отдыхаю, иду в какое-нибудь хорошее место, чтобы отдохнуть, в парке посидеть, поглазеть. Всё. Поэтому, заграница, которая стала абсолютно доступна, она потеряла тот прежний ореол. Сейчас, поездка, скажем, в Германию или Францию, это примерно то же самое, как поездка на дачу. Для меня, во всяком случае. А ведь, ещё не так давно… к поездке в соцлагерь мы готовились аж за две недели. А теперь, иногда спохватываешься – «блин! ведь, через час приедет такси, а у меня ещё ничего не собрано!». И все же, кое-что разочаровывает. Но, разочарование несколько иного рода. Меня расстроило то, с чем я столкнулся, когда мы были в Аргентине. Мы поехали на эти знаменитые водопады Игуазу: это, конечно, невозможно ни рассказать, ни описать… Это надо видеть своими глазами. Но меня потрясло другое. Это был не сезон и, тем не менее, толпы людей! Сделать снимок, чтобы, при этом, ни один человек не попал в кадр – для меня была целая проблема! А я, по натуре своей, более чувствителен к Природе. Нет, я также люблю архитектуру и прочее, но… при минимуме людей вокруг. Поэтому, мы с Наташей организовываем наши экскурсии, скажем там, в Амстердам, Антверпен, Брюгге или Гент, в октябре-ноябре – когда нет народу. В Венецию мы приехали, когда был не сезон: ходишь спокойно, наслаждаешься, никакого народа. А те, кто приезжает в разгар сезона… они рассказывают… «мы шли чуть ли не плечом к плечу!» В толпе… Представляешь? Ну, что это за удовольствие?

Кроме того, меня очень удручает глобализация, с точки зрения культуры, потому, что оказывается, что ничего национального не остаётся. Мы таскались по Буэнос-Айресу, пытаясь найти какой-нибудь оригинальный сувенир. И, кроме какого-то ширпотреба «сделано в Китае», ничего толком не нашли. Это очень печально. То есть, глобализация гробит национальную культуру, гробит самобытность, гробит всё… А это ж, так интересно! Ведь, возвращаясь к твоему вопросу… почему я всегда любил Россию, её необъятные просторы, нетронутые и сохранившие свою девственность? Такое ещё можно застать в Штатах, Канаде. А вся Европа, это – «плечом к плечу».

Знаешь, я тебе в общем вот что скажу: в жизни много событий, происходящих каждый час, каждый миг, и надо сделать так, чтобы все события были радостными, а не печальными. Поэтому, я радуюсь, когда я еду на дачу, радуюсь, когда еду заграницу, радуюсь, когда я ем, радуюсь, когда голодаю, радуюсь, когда возвращаюсь домой. Надо уметь радоваться этой жизни!

Бусинка девяносто четвертая – Беседы с минским другом

Минск, 2005 г. Фото из архива автора.

Не бойтесь тюрьмы, не бойтесь сумы,

Не бойтесь мора и глада,

А бойтесь единственно только того,

Кто скажет: «Я знаю, как надо!

(А. Галич «Поэма о Сталине»)

Не скрою: я был одним из тех, кто искренне приветствовал развал советской империи, поскольку надеялся ещё при своей жизни застать новое, возрождённое общество, которому представился шанс – сопоставив все плюсы и минусы минувшей истории, создать идеальную модель общества. Понадобится буквально несколько лет, чтобы окончательно осознать – насколько, оказывается, я был глуп и наивен. Впрочем, это вовсе не означает, что раскаялся в своих «заблуждениях», поскольку, вероятнее всего, я неисправимый «утопист-романтик», верящий, что существует-таки рецепт построения идеального общества, где каждый имел бы возможность самовыразиться и самореализоваться как свободная и творческая личность. Просто, он пока не найден…

Мы опять дискутируем с другом.

– Андрей, что значит «свести внешние факторы воздействия к минимуму, параллельно, расширяя и обогащая свой внутренний мир»?

– Прекрасно. Вот, возьмём Советский Союз. У меня когда-то состоялась дискуссия на эту тему. Скажу честно: я в советские времена жил – «зашибись!». Просто, слов нет, как хорошо! А оппонент мне: «Как? А – свобода?». Я ему говорю – про свободу мы поговорим отдельно, поскольку, что такое свобода, не знает никто. Кроме меня.

Не удержавшись, смеюсь. Однако, Андрюша, совершенно серьёзно:

– Сейчас я тебе постараюсь разъяснить. Я ему говорю – вот смотрите, игра футбол. Что значит быть отличным футболистом? Первое – нужно изучить правила. Но, надо помнить, что помимо правил, при этом, присутствует ещё и судья, который реагирует на наше поведение. Поэтому, если судья смотрит, то бегай правильно, а если судья чуток зазевался… можно въехать и по коленям. Но! Делай так, чтобы не получить жёлтую карточку и – не дай Бог – красную! Дальше. Ты должен чётко определиться: где ты играешь лучше. Вратарём ли, защитником, полузащитником, левым крайним нападающим, правым крайним, по центру и т. д. И, если ты, изучив правила, знаешь, когда можно пнуть соперника не попавшись, если ты правильно выбрал свой край, своё место, свою специальность в этой игре, то ты значит будешь выдающимся футболистом. В жизни, точно также.

– А как же – талант?

– Безусловно: в футболе, как и везде, есть таланты, но многое, прежде всего, достигается в результате тренировки. Но я хочу подчеркнуть другое. Даже талантливый человек, родившийся в стране, в обществе, обязан изучить «правила игры». И должен понимать, при этом, что – какие бы они не были, они есть правила. Нравятся они тебе, не нравятся… неважно. И ты должен понять, где эти правила можно нарушить так, чтобы не получить «горчичник». Ты должен выбрать для себя ту специальность, которая даёт тебе наибольшее соответствие твоих представлений о жизни, тому, что ты можешь реализовать. Если ты это сделаешь, то вопрос о приспособлении или не приспособлении перестанет звучат.

Теперь, возьмём другой момент. Каждый человек желает быть свободным. Но никто толком не понимает, что это значит. Не может определить, что такое свобода? Когда читаешь о том, что «свобода – это осознанная необходимость», то это ни на сколько не разъясняет суть: чего… как..? Поэтому, я слово «свобода» употребляю в редких случаях: закончил нудную, но необходимую работу – «свободен!» жену отправил в отпуск – «свобода!"… А в действительности происходит следующее: люди сражаются за СВОБОДУ ВЫБОРА! Не за свободу – вообще, а за свободу ВЫБОРА. Что это значит? Это означает, что если ты имеешь абсолютную свободу выбора, значит, вся твоя жизнь определяется только тобой. Причём, не просто определяется, а определяется в наиболее комфортном и понятном смысле для тебя. Если ты имеешь свободу выбора профессии, то это звучит так, что вокруг тебя толкутся люди и, с криками «Андрей Иванович, Вы у нас поработаете?» (другие: «Нет, нет – у нас, пожалуйста!»), раздирают тебя, ибо кровно заинтересованы в таком специалисте. Потому что ты – высочайшего уровня профессионал. И в этом плане, свобода выбора у тебя максимальна. Если ты обладаешь большими материальными ресурсами, то свобода выбора места жизни и образа жизни, является полной: «Хочу, буду жить в Питере, хочу – куплю дом в Минске…»

Чего бы мы ни коснулись, мы имеем стремление получить свободу выбора. Она ограничена – что очень важно! – правилами игры в стране. Скажем, в Советском Союзе. Что сделал я. Я чётко и ясно понимал, что физическая свобода передвижений, перемещений, имеет ограничение за пределами Союза и не имеет – внутри. Поэтому, все наши желания путешествовать, были реализованы в стране с блеском. И мы путешествовали совершенно везде и всюду, получая максимальное удовлетворение.

Дальше. Свобода профессиональная. Я сразу понял, что необходимо стать профессионалом, для того, чтобы у тебя материальная сторона была надёжно защищена: чтобы ты был свободен в выборе своего образа жизни, и прочее… Поэтому, я быстро защитился; быстро стал получать в те годы – когда средняя зарплата была 120 – 130 рублей – стал получать 350 – 400 рублей; у меня был почти двухмесячный отпуск. Короче говоря, я реализовал максимальную свободу выбора в Советском Союзе. Поэтому, я был совершенно свободен и спокоен. Мне было абсолютно плевать на всё остальное.

– Андрюша, в чём, на твой взгляд, состоит основное различие между нашим менталитетом и западным?

– Я выскажу сугубо личную точку зрения, которая, возможно и ошибочна. И – тем не менее – раз уж ты об этом спросил… На Западе вбивают в голову всем с младенчества, что всё зависит от тебя. Что ты ДОЛЖЕН, ты ОБЯЗАН, ты СМОЖЕШЬ! Вот, я приведу тебе, казалось бы, странный пример, но он очень показателен. У моего приятеля сын, точно так же, как и мой, живёт заграницей, только – в Голландии. У них дочка, которая ходит в обычную школу. Её отец, которого самого, в своё время, родители контролировали, проверяет дневники, тетради, где сплошь натыкается на положительные отзывы учительницы: у них там система оценок несколько отличается. Наконец, приходит на родительское собрание и видит, что практически по всем предметам у дочурки (в переводе на наш язык) одни «двойки» и «тройки». Естественно, он в шоке! Учительница ему: «Что Вы: у Вас замечательная девочка, прекрасный ребёнок! Умница! Ну, а то, что по предметам у неё плохо, так что Вы об этом переживаете? Подумаешь: у нас в стране куча разных профессий: официанты, уборщицы…» Родитель был ошеломлён. Тут он зубами схватился за дочку, стал дрессировать и прочее, прочее…

Для чего я этот пример привожу? Потому, что ТАМ психология совершенно иная, чем у нас. Вот, у нас, было что? Получил ученик «двойку». Сразу – педсовет… прикрепляют к отстающему ученика… берут на поруки всем классом. Все должны, все должны, все должны! То есть, существует некая коллективная ответственность. А на Западе, говорят так: всё в твоих руках! Хочешь учиться – пожалуйста, учись, развивайся. Не хочешь учиться? Прекрасно, у нас есть немало вакансий для официантов, уборщиц и дворников… При этом, ты хороший член общества, уважаемый человек… И поэтому там менталитет был всегда таков: что, если, что-то хреново, то это значит, что Я чего-то не доделал; если у соседа лучше, а у меня плохо, то Я в этом виноват. То есть, основным моментом ТАМ, является ответственность ИНДИВИДУУМА. А у нас – КОЛЛЕКТИВНАЯ.

Теперь, возвратимся к нам. Ведь, смотри, что получается. Мы все когда-то заканчивали школу, институт.. То есть, стартовые возможности по окончанию ВУЗа у всех были одинаковы. Что становится дальше? Мы видим, что кто-то стал ответственно относиться к себе и своей жизни, а кто-то – всё чего-то ждал со стороны… от государства: мол, вот, сейчас дадут квартиру… то… сё… словом, ждал, когда ему что-то упадёт сверху. Всё время ЖДУТ, всё время ПРОСЯТ, всё время ОЖИДАЮТ. Поэтому, когда в узком коллективе кто-то выделяется, то это не является стимулом – «да, я тоже стану таким хорошим», а наоборот – «шо ж, это он, сука, лезет… блат, наверное». Менталитет человека, выросшего в советское время, он в большей степени является продуктом коллективизма, причём, в худшем смысле этого слова.

– Столько времени прошло, почему ничего не изменилось, и всё осталось…

– А что ты хочешь? Прошло всего двадцать лет. Двадцать лет тому назад, мне было сорок лет. Моему сыну было пятнадцать, так? Он был сформирован в тех условиях. Конечно, ему легче было. Но неужели я – сорокалетний мужик, со сформировавшимися устойчивыми взглядами – так просто перейду в другую жизнь? А тем, кому было тогда двадцать пять лет, им сегодня сорок пять, и менталитет у них тот, прежний. Но тут есть одна существенная вещь. Есть люди, которые способны сразу и быстро перестраиваться. То есть, у них ДПДТ большое…

– Что-что-что, прости?

– Производное. Там, Дэ… Дэ икс ПэДэТэ…

– Прекрати материться и изъясняйся по-русски!

– Дурачок, это совсем просто: одним словом, это градиент… Он говорит о чем? Что, если у тебя ДэПэДэТэ равно нулю, то это прямая линия. Если этот показатель больше единицы, то кривая начинает расти вверх… То есть, он показывает степень кривизны… А что это значит? Предположим, у тебя он такой (сузив большой и указательный пальцы), следовательно, ты за маленькое время, очень легко обучился. Другими словами, это означает, что потенциал у тебя большой, и тебе требуется мало времени для того, чтобы быстро чему-то научиться, повысить квалификацию и так далее. Есть люди с малым наклоном: требуется огромное количество времени… по разным причинам.

– Ну, ладно: оставим математику в покое и вернёмся к жизни.

– Это не математика! Это наглядное иллюстрирование того, что есть люди, которые очень легко перестраиваются, очень быстро обучаются, любят учиться. Они, как бы, на подъёме. А есть люди, которые долго думают, сомневаются («а-а… делать – не делать… стОит – не стОит?»), долго собираются… у них, там, куча всяких оправданий…

Теперь, смотри, что происходит. Вот, мы окончили институт. Все на одной отправной точке. Далее – раз, поднялись на одну ступень, так?

– Ну, «так»…

– Начали работать. Ещё через какое-то время, раз! – на следующую ступень. И с каждой ступенью, начало движения и скорость начинали отличаться. Одни из нас, начинают раньше и заканчивают быстрее, другие – всё позже и медленнее. И поэтому, наступает такой момент, когда одна часть, карабкаясь и цепляясь, ещё только влезает на эту ступень, а другая – уже находится во-о-н на той вершине. Потому, что одни, фигурально выражаясь, прыгают через ступеньки… в то время, как другие – ползут. А теперь, если взять эти ступеньки и объединить их в одну кривую, то получится разительный контраст. У продвинутых и успешных эта кривая идёт круто вверх, в то время, как у остальных – очень медленно поднимаясь. И наступает такой момент, когда одни из нас уже на вершине, а другие остановились где-то на полпути и дальше они уже не сдвинутся. Всё – время ушло! Поэтому, когда, к примеру, я встречаю некоторых из своих вчерашних одноклассников, то – чаще всего – к сожалению, это старые… абсолютно старые (душой… мозгами…) люди. А ты вспомни, Галину Николаевну, как она часто повторяла: «стариков не люблю»

– Как же, прекрасно помню. Особенно, она не любила разговаривать со сверстниками по телефону, когда те жаловались ей на свои «болячки».

– Да, представляешь? Это они – здоровые – жаловались ей, с которой можно было запросто писать учебник практикующего врача, по всем болезням сразу. И – тем не менее – получается, что она была здоровее всех их, вместе взятых. Спрашивается: почему? Да потому, что она была молода душой, и это самое главное! Надо уметь оставаться молодым душой и тогда никакое время не властно над нами.

Бусинка девяносто пятая – Загадка сфинкса или осанна еврейскому народу

Фото-приколы из интернета.

Однажды у египетского фараона не на шутку разболелся живот. Лучших лекарей созвали на консилиум. Первым, осмотрев больного, ставит диагноз лекарь-нубиец:

– Следует немедленно ставить клизму.

– Кому – мне?! Фараону?! Клизму в ж… Отрубить голову, к чёртовой матери!

Следующим выносит свой вердикт лекарь-финикиец:

– Срочно нужно ставить клизму!

– Ты в своём уме?! – взревел в ярости фараон. – Сам-то соображаешь, какой бред ты несёшь? Повесить его!!

Наконец, настала очередь лекаря-еврея:

– Надо ставить клизму…

– Кому – мне?!! – начал, было, фараон…

– Нет – мне.

И египетскому монарху тут же сделалось хорошо…

С тех пор и повелось: как только власть предержащим становится плохо, евреям ставят клизму.

(Анекдот)

1

Видать, мне никогда не разгадать эту тайну, и я, наверное, умру, так и не узнав – в чем же так провинились евреи перед остальными народами планеты? Всегда: во все времена, на протяжении тысячелетней истории человечества. Начиная от фараонов и заканчивая самым последним скинхедом, один из которых не так давно в разговоре, свидетелем которого мне довелось быть, тупо, глядя куда-то вдаль, сокрушённо подытожил: «Да-а, мало их Гитлер посжигал в газовых камерах…»

Может ли мне кто-нибудь ответить – откуда все это началось?! И что же это за грех, за который Бог – тот самый Б-г, который открылся Моисею на горе Хорив, а затем дал еврейскому народу десять заповедей на горе Синай – так жестоко покарал Свой избранный народ, заставив его скитаться на протяжении тысячелетий и быть гонимым всюду всеми остальными народами, лишившись надолго своего гражданства и своей Родины? И как, каким чудом он сумел выжить после стольких чудовищных гонений, притеснений, костров инквизиции, газовых камер, концлагерей и печально известных погромов? То есть, после всего того, что и десятой доли которого, вполне было бы достаточно для того, чтобы иному народу быть исчезнувшим с исторической сцены навсегда…

Где бы мне ни приходилось жить, куда бы судьба меня ни забрасывала, всюду я натыкался на значительно окружение людей, в сознании которых прочно засел стереотип «хитрого еврея-стяжателя, который только и думает о том, как ему бы объегорить ближнего и обогатиться за счёт своей очередной жертвы». Но это так, «по мелкому». А вот, если взять «по-крупному», то – «конечно же, евреи появились на исторической арене только для того, чтобы осуществить чудовищный мировой сионистский заговор»! А как вы думали?! Признаться честно, я тоже об этом не догадывался до недавнего времени…

К чему лукавить и скрывать: я и сам, даже до сих пор, не сумел окончательно избавиться от некоторых (в чем-то, схожих) стереотипов. Объяснение этому, полагаю, нужно искать в моем далёком детстве. Когда, по мере взросления, я автоматически, как губка впитывал в себя, в своё сознание то умонастроение и то отношение, которое проявлялось к представителям этой нации со стороны всего остального населения, окружавшего меня. Я не задавался особо над тем – почему и откуда такое взялось: все выглядело естественным и само собой разумеющимся фактом. Скорее, даже не фактом, а аксиомой: есть обычные люди, а есть и евреи. То есть, вроде, тоже неплохие, в своей массе, люди, но… чересчур уж, они какие-то «хитромудрые» и, следовательно, не такие, как все остальные.

Несмотря на то, что рос я в самое что ни на есть советское время, когда про «дружбу народов» не мог сказать лишь новорождённый, и то – в силу того, что не научился ещё говорить, – даже в эти относительно «спокойные» для евреев годы, отношение к ним оставалось таким же, каким оно было и раньше. Просто, все это было несколько завуалировано, и под лицемерными и крикливыми лозунгами советской пропаганды, не столь откровенно бросалось в глаза. Я-то прекрасно помню, сколь снисходительными и терпимыми были эти отношения «на людях», и сколь насмешливо, а порою и презрительно эта тема обыгрывалась в «своём», что называется, «узком кругу». А тем, касательно «бедного несчастного» и одновременно «хитрожопого» еврея было, хоть отбавляй.

Эти стереотипы невольно на подсознательном уровне переносились даже на нас, дворовых мальчишек, гонявших до поздних сумерек мяч. Мне очень стыдно сейчас сознаться, но картина эта настолько ярко запала мне в душу, что, наверное, я до конца своих дней буду вспоминать об этом нехотя и не без горечи сожаления.

Широкий и ровный пустырь во дворе нашего дома, являющийся огромной ареной, где мы с утра и до ночи играли в футбол; впереди изо всех последних сил бежит тщедушный худощавый соседский мальчишка и, периодически оборачиваясь через плечо, зовёт на помощь: «Мама, мамочка!». За ним, дико визжа и улюлюкая, словно стая дикарей, несётся ватага таких же мальчишек, в черных сатиновых трусах, с угрожающими, высоко поднятыми руками. И, наконец, замыкает эту странную погоню обыкновенная, хотя и несколько полноватая, русская женщина. Волосы её растрёпаны, и лицо от волнения покрылось пунцовыми пятнами. Она также пытается не отстать от группы преследователей её сына, постоянно крича: «Рафик, Рафик!!!». Естественно, мы разбегаемся в разные стороны, и наконец, несчастные мама с сыном кидаются с плачем в объятия друг друга.

И, несмотря на то, что подоплёка содеянного всем совершенно очевидна, однако, обвинить детей в чем-либо, кроме озорства, вряд ли возможно.

Меня всегда поражала та двойственность, имевшая место быть в среде обычного обывателя по отношению к еврейству в общем или еврею в частности. При всей нарочитой восхищённостью перед еврейским умом, еврейской хваткой и расчётливостью, еврейской хозяйственностью, еврейской заботливостью по отношению к многочисленным членам своего семейства, наконец, перед самобытным и неповторимым еврейским юмором, параллельно неизменно присутствовала и некая скрытая неприязнь, довольно плохо скрытая ирония (если, не усмешка), и даже некоторая гордость за то, что Всевышний сподобил тебя родиться в иной, отличной среде.

Удивительное дело: прекрасно признавая за еврейским народом все те положительные качества, которые мною были отмечены выше, никто, тем не менее, не желал оказаться на месте последних. Это и понятно: кому охота быть объектом дискриминации только лишь по национальному признаку? Кого удобнее всего обвинить (при случае) во всех бедах и неудачах? Над кем, как «дамоклов меч» постоянно висит угроза массовых погромов? Не говоря уже об увольнении с работы из-за того же пресловутого пятого пункта.

2

Спрашивается – «за что»?!

Мы привыкли, оглядываясь назад в историю, оправдывать и списывать все явления подобного порядка на счёт «мрака средневековья», «невежества отдельных королей и политиков», на «несознательность массового сознания» в эпоху капитализма и так далее, вплоть до наших дней. Но кто мне ответит – В ЧЁМ КОНКРЕТНО ВИНОВАТЫ ЕВРЕИ? Сегодня, когда мы уже переступили за порог третьего тысячелетия? Не уж-то и впрямь, существует мировой заговор?

Что же касается меня, то после прочтения многих книг, касающихся данного вопроса (начиная с древнеримских историков и заканчивая классиками современной российской и зарубежной мысли), я тоже пришёл к мысли о некоем всеобщем заговоре.

Да-да, вы не ослышались, уважаемые читатели. Мировой заговор действительно имеет место быть, только он исходит не от евреев, а напротив, – направлен против самих евреев! Иначе, как ещё можно объяснить тот позорный факт, что даже сегодня в некоторых странах мира, претендующих на звание демократических и правовых, не изжита полностью дискриминационная политика по отношению к евреям? Я не буду сейчас касаться арабо-израильского конфликта, поскольку это совершенно отдельная тема, не имеющая ничего общего с сегодняшним разговором.

Недавно мне вновь пришлось «познакомиться» с Эфраимом Севелой – одним из самых моих почитаемых еврейских писателей, пишущем на русском языке. Автором знаменитых циклов «Моня Цацкес – знаменосец», «Попугай, говорящий на идиш», «Легенды инвалидной улицы» и не менее известного его произведения «Почему нет рая на земле?» – этой трогательно щемящей душу повести о простом еврейском мальчике по имени Береле Мац. Однако, на сей раз, мне попалась не художественная проза, а документальная повесть, озаглавленная как «Возраст Христа» и «Последние судороги неумирающего племени» – суровый и беспощадный анализ автора относительно «еврейской проблемы», сделанных исходя из последних событий, связанных с развалом некогда бывшей империи и затрагивающий различные аспекты данного вопроса. Честно говоря, мне было тяжело читать эту книгу, наполненную горестными фактами и горькими трагическими пессимистическими выводами автора.

Размышляя над анализом и оценками, данными автором, я невольно провёл параллели с другим, на этот раз уже русским известным мыслителем и философом начала ХХ-го века В. Розановым, который также мучился этим извечным вопросом, где в своём «Апокалипсисе нашего времени» в частности писал:

…Угол Литейной и Бассейной. Трамвай. Переполнен. И старается пожилой еврей с женою сесть с передней площадки, так как на задней «висят». Я осторожно, и стараясь быть не очень заметным – подсаживаю жену его. Когда вдруг схватил меня за плечо солдат, очевидно нетрезвый («ханжа»):

– С передней площадки запрещено садиться. Разве ты не знаешь?!!!..

Я всегда поражался, что эти господа и вообще вся российская публика, отменив у себя царскую власть «порывом», никак не может допустить, чтобы человек, тоже «порывом», вскочил на переднюю площадку вагона и поехал, куда ему нужно. Оттолкнув его, я продолжал поддерживать и пропихивать еврейку, сказав и еврею: «Садитесь, садитесь скорее!!»

Мотив был: еврей торопливо просил пропустить его «хоть с передней», ибо он спешил к отходу финляндского поезда. А всякий знает, что значит «опоздать к поезду». Это значит «опоздать и к обеду», и пошло расстройство всего дня. Я поэтому и старался помочь.

Солдат закричал, крикнув и другим тут стоявшим солдатам («на помощь»): «Тащите его в комиссариат, он оскорбил солдата». Я, правда, кажется, назвал его дураком. Я смутился: «с комиссариатом я ко всякому обеду у себя опоздаю» (а тоже спешил). Видя мое смущение и страх, еврей вступился за меня: «Что же этот господин сделал, он только помог моей жене».

И вот, я не забуду этого голоса, никогда его не забуду, потому что в нем стоял нож:

– Ж-ж-ид прок-ля-тый…

Это было так сказано.

И как музыка, старческое:

– Мы уже теперь все братья («гражданство», «свобода» – март): зачем же вы говорите, так (т. е. что «и еврей, и русский – братья», «нет большее евреев как чужих и посторонних»).

Я не догадался. Я не догадался…

Я слышал всю музыку голоса, глубоко благородного и глубоко удивляющегося.

Потом уже, назавтра, и даже «сегодня» ещё, я понял, что мне нужно было, сняв шапку, почти до земли поклониться ему и сказать: «Вот я считаюсь врагом еврейства, но на самом деле я не враг: и прошу у вас прощения за этого грубого солдата».

Но солдат так кричал и так пытался схватить и действительно хватал за руку со своим «комиссариатом», что впопыхах я не сделал естественного.

И опять этот звук голоса, какого на русской улице, – уж извините: на русской пох..ной улице, – не услышишь.

Никогда, никогда, никогда.

«Мы уже теперь все братья. Для чего же вы говорите так?»

Евреи наивны: евреи бывают очень наивны. Тайна и прелесть голоса (дребезжащего, старого) заключалась в том, что этот еврей, – и так, из полуобразованных, мещан, – глубоко и чисто поверил, со всем восточным доверием, что эти плуты русские, в самом деле «что-то почувствовав в душе своей», «не стерпели старого произвола» и вот «возгласили свободу». Тогда как, по заветам русской истории, это были просто Чичиковы, – ну «Чичиковы в помеси с Муразовыми». Но уже никак не больше.

3

Я до сих пор не перестаю удивляться тому, что, несмотря на все факты притеснений, и гонений евреев, имевших место и являющейся самой позорной страницей в истории человечества, несмотря на это, большинство встречаемых мною евреев не ожесточилось и вопреки своим же заветам («око за око» и «зуб за зуб») сумело сохранить и пронести через все катаклизмы свою утончённо-сентиментальную душу, свою наивную трогательность, свой самокритичный юмор.

Конечно же, я не летаю в воображаемых мною надуманных идеалах, и вполне осознаю, что, как и среди любого народа, среди евреев существуют довольно разные личности, которые при определённых обстоятельствах и иных условиях готовы не хуже любого другого типа «начистить личико», отстаивая, при этом, «свою правду». Но это ни в коей мере не может повлиять на мою позицию, основанную на жизненном опыте.

Вот почему, я всегда буду с любовью и нежностью относиться к этому небольшому, но гордому и живучему племени. Вот почему, я считаю вполне справедливым от имени человечества принести свои извинения всему еврейскому народу. Вот почему, я посчитал своим гражданским долгом откликнуться по столь наболевшей и давно волнующей меня теме хотя бы такой небольшой статьёй.

Ну, а поскольку эпиграфом к данной статье явился анекдот, то и закончить данную статью я счёл логичным завершить также одним из любимых анекдотов, на который случайно наткнулся на необозримых просторах интернета.

Собрались пятьдесят хасидов из Израиля лететь в Умань, на могилу своего раввина. Фрахтуют украинский самолёт с экипажем и – в путь.

Стюард думает: «Вот повезло, евреи они богатые, буду их обслуживать хорошо, а в конце полёта каждый из них мне по доллару даст чаевых, вот и будет у меня полтинник зелёненьких». Весь полёт он суетился, носился, словом, вылизывал своих клиентов.

Прилетели, подали трап, открыли дверь. Стюард стал у выхода. Выходит первый хасид и говорит:

– Боже ж мой! Вы такой молодец, так нас обслуживали, дай Бог вам здоровья!

Стюард протягивает руку за чаевыми. Тот пожимает ему руку и идёт к автобусу.

Второй выходит:

– Вы просто чудо! Ваша компания должна молиться на таких, как ВЫ! – пожимает руку и направляется к автобусу.

Третий:

– Если Ваши родители живы, дай им Бог здоровья за то, что воспитали такого сына! – сжимает крепко руку и тоже – в автобус.

И так все пятьдесят хасидов.

Стюард стоит и думает: «Какого хрена я напрягался, суетился, если даже и двадцати центов не дали».

Тут дверь автобуса открывается и старичок семенит. Подходит и говорит:

– Молодой человек, простите, склероз замучил! Вы нас так хорошо обслужили, вот Вам чек на пять тысяч долларов.

Стюард берет дрожащими руками чек и еле выдавливает из себя:

– Нет: я, конечно, не верю, что вы Христа убили, но мучили Вы его, бля, капитально!!!

Бусинка девяносто шестая – О религии, о совести, об обществе

худ. Корнелис ван Пуленбург «Пир Богов»

…И когда один из вас падает, он падает за тех, кто позади, чтобы те не споткнулись о камень.

Да, но он падает из-за тех, кто впереди, кто, хоть и силен в ногах и проворен, все же не убрал камень с дороги.

И скажу ещё то, что будет вам не по нраву:

Убитый не свободен от ответственности за убийство своё,

И ограбленный не безвинен за то, что ограблен.

И праведный не может отгородиться от дел греховодника,

И тот, у кого чистые руки – не чист в делах обманщика.

Да, виновный часто сам – жертва пострадавшего,

И ещё чаще осуждённый несёт своё бремя за тех, кто остался без греха и кого не винят.

Но нельзя отделить справедливое от несправедливого и хорошее от греховного,

Потому что они всегда едины перед лицом солнца, как белая нитка и чёрная, свитые вместе…

(Д. Х. Джебран «Пророк»)

Религиозные праздники у каждого из нас вызывают свои ассоциации. У меня, волею судьбы поделившего свою жизнь почти поровну между Россией и Средней Азией (в которой я родился и вырос), они тоже свои. Мы тоже, в семье, отдавая дань традиции, накрываем стол, отмечая самые главные даты православия и мусульманства. Вообще-то, если быть точным, то только два праздника – это пасха и навруз (новый год). Последний, впрочем, имеет к мусульманству примерно такое же отношение, как – скажем – искренняя забота депутатов Государственной Думы о процветании народа, поскольку этот праздник возник задолго до того, как на Аравийский полуостров пришёл ислам и корни его теряются в зороастризме. И, тем не менее…

Однако, для нас, в отличие от тех, кто себя мнит истинным православным, католиком или же настоящим мусульманином, это всего лишь ещё один хороший повод – собраться в узком и тесном кругу за столом: поговорить, поесть, посмеяться, ну и, конечно же, выпить. Какое же застолье без выпивки?

Представления моих домочадцев о боге ограничены рамками общих рассуждений и достаточно далеки от того, чтобы конкретизировать это понятие. В общих чертах оно сводится к следующему: да, есть Бог, он Сущий и Един не только для всех людей нашей маленькой планеты, но и для всей вселенной, всего мироздания. А, следовательно, все мы являемся Его созданиями, Его детьми. Невзирая ни на что, будь то: цвет кожи, национальность, вероисповедание, социальное происхождение и т. д.. Впрочем, по иному и не могло сложиться в семье, родителей которых можно отнести (условно, конечно же!) к людям, представляющим разные религии и впитавшим в себя совершенно различные культуры.

Правда, наряду с этим необходимо отметить и то, что объединяет их, и это, в первую очередь, общее воспитание в единой огромной стране, под названием СССР, идеология и моральные ценности которого не могли не наложить определённого отпечатка на становление и формирование каждого из них, как личности. Оба ходили в типичную советскую школу, изучая в основном одни и те же предметы, оба со временем поступили и закончили разные по профилю, но одинаковые по идеологическому содержанию институты, и оба, таким образом, оказались с примерно одинаковым багажом: как научным, так и житейским, мировоззренческим. И этим объясняется многое. В частности, и то – почему мы терпимо и с пониманием относимся к религиозным воззрениям друг друга.

Нам, можно сказать, здорово повезло: мы встретились и поженились ещё в советское время. Буквально сразу вслед за этим событием последовали горбачёвская «перестройка и гласность», ельциновская «демократия и независимость», и все последующие инициативы, приведшие нас к сегодняшнему «корыту».

Всё внезапно и в одночасье странным образом перевернулось в сознании народа, заставив меня серьёзно задуматься не только над тем, что такое настоящая демократия, но и над такими понятиями, как вера, религия, этика, наконец, просто – что такое элементарная порядочность. На моих глазах вчерашние коммунисты, ещё совсем недавно бьющие себя в грудь и с пеной у рта доказывающие «несознательным» гражданам отсутствие какого-то ни было бога, сегодня демонстративно стали сжигать свои партбилеты и, мгновенно обернувшись овечками, стремительно ломанулись в полупустые мечети, синагоги и храмы. Все стали вдруг крещёнными, обрезанными и есть исключительно из кошерной посуды.

Впрочем, справедливости ради, стоит отметить, что и меня сия участь не обошла стороной. Одно время, меня также бросило в обрядовость и во все, что связано с внешней стороной религиозной жизни. И, самое главное, как мне тогда казалось, делал я всё это искренне.

Более того: я выписался и настоял на том, чтобы мы всей семьёй переехали жить из (тогда ещё) Ленинграда ко мне на родину, в Бухару. И мы действительно прожили там почти год, где у меня родилась вторая дочь и, где я успешно справил «малую свадьбу» сына, сделав ему обрезание, согласно всем канонам и требованиям шариата.

Это было удивительное время, когда сразу же, вслед за «беловежскими соглашениями», Союз, словно карточный домик стал разваливаться буквально по кусочкам, прямо на наших глазах. Бывшие республики один за другим стали объявлять о своей независимости, очень надеясь, что наконец-то, с обретением самостоятельности и независимости от «центра», от Москвы они заживут по-настоящему. Знаменитое ельциновское: «Берите суверенитета столько, сколько сумеете проглотить», сподвигло и вдохновило многих тогдашних руководителей вновь образовавшихся стран на решительные действия. Для них это был шанс, дающий им рычаги и такие возможности, какие не снились при советской власти. Народ, уставший от идиотских лозунгов и дурацких пятилеток, также искренне верил, что наконец-то глотнёт свежего воздуха свободы, и на волне демократии стал строить свои иллюзии и возводить воздушные замки, чтобы очень скоро, (в который раз!) убедиться в тщетности своих надежд и разочароваться во всем окончательно, получив огромный кукиш с маслом под нос.

Очень скоро мы с женой пришли к выводу, что нам следует, все же, возвращаться. Причин было несколько: у нас не было собственной квартиры, а потому мы вынуждены были жить у младшего брата, стесняя и без того немалую семью (родители также, согласно традиции, жили в этом же доме). С работой у меня никак всё не клеилось; зарплата – просто смешная. Супруга находилась в декретном отпуске, и ей вполне хватало стирки и возни с тремя малышами. А главное, – она ужасно соскучилась по своей маме, оставленной в далёком Ленинграде. А та, в свою очередь, безумно желала видеть свою единственную дочь и трёх внучат. После долгих переговоров, осложнивших наши взаимоотношения до крайности, была поставлена, наконец, окончательная точка.

Не знаю, как это происходило с другими, но за себя могу сказать следующее: прозрение моё наступило столь же быстро, сколь и неожиданно.

Так уж случилось, что жене моей с дочерьми пришлось вылететь чуть раньше меня и сына. Я же, окончательно разобравшись с работой и, попрощавшись с друзьями и многочисленными родственниками, также через некоторое время вернулся в бурлящую митингами и многочисленными демонстрациями Россию. Здесь также царила всеобщая эйфория, вскружившая головы бедным россиянам и рисуя в их воображении самые радужные картины ближайшего светлого будущего. Они даже одними из последних вспомнили, что не провозгласили о своей независимости.

Именно тогда народ вдруг скопом осознал, что до сих пор ходит не крещённым. Естественно, что по приезду на родину и не без воздействия близкого окружения, моя жена также явилась в церковь, где и благополучно были крещены мои дочери.

Тут, вскоре возвращаюсь и я со своим сыном – «мусульманином» и узнаю эту удивительную для меня новость. Нетрудно себе представить – какой шок произвело подобное известие на новоиспечённого правоверного. Этот факт и заставил меня всерьёз и надолго призадуматься – что же такое религия? Кем являются мои дети? Как мне их воспитывать? И ещё очень много важных вопросов, которые в первую очередь, необходимо было ответить, прежде всего, самому себе.

«Как такое могло стать возможным?!» – спрашивал я себя, немного позднее, когда решил остановиться и оглядеться на творящее вокруг меня. Меня поразило то, насколько я был, оказывается, слеп и глуп, с отчаянием фанатика держась за внешнюю шелуху и искренне полагая, что именно это и есть тот самый стержень, то самое главное, без чего невозможно правильно прожить свою жизнь. Я прозрел окончательно, когда в сегодняшнем смиренном христианине или мусульманине, увидел вчерашнего атеиста и партийного функционера. Такая моментальная трансформация могла ещё случиться с библейским Савлом, превратившимся в апостола Павла, от которого, собственно, и пошло то христианство, которое мы понимаем под Новым Заветом. Но в массовое преображение душ я не мог поверить. Ну, хоть убей! Более того, я был уверен: сменись завтра власть, где основной религией будет объявлен буддизм, первыми из «просветлённых» будут именно они. В этом можно было не сомневаться.

Вера в Единого, по моему глубокому убеждению, эта есть некая трансформация души человека, которая происходит в должное время и по Его милости, ибо ни одно дерево не даёт раньше времени спелых и сочных плодов. Необходимо время, чтобы эти плоды созрели. Каждой вещи положен свой срок. Кроме того, необходимо деятельное участие со стороны самого человека. И, потом, как мне кажется: когда преображается душа человека, он вдруг понимает, осознает, что все люди вокруг являются лишь братьями и сёстрами, то есть детьми Одного Сущего, а потому, для истинно верующего не может существовать «наших» и «чужих», «белых» и «черных» и так далее. Попробуйте угадать, какой национальности, к примеру, яблоко или груша? «Бред», – скажите вы и – будете правы. Потому как, зрелый плод нас привлекает только одним – он вкусен! И достаточно часто – сладок.

Точно также, думаю, и происходит с нашей душой. И процесс этот происходит медленно, но неуклонно. «Стучите, – говорит нам Христос – и двери вам откроются». Примерно тоже самое неоднократно встречается и в суфийских текстах: «Если ты сделаешь хоть один шаг в направлении Аллаха, то Он в ответ сделает десять шагов тебе навстречу».

Только не следует представлять Его себе в образе добродушного и милого старичка, восседающего на краюшке облачка и, свесив свои босые ножки, с интересом наблюдающего за тем, как мы там, внизу, копошимся. Когда-то, одного суфия спросили: «Бог – „Что“ или „Кто“?», на что им дан был ответ: «Бог – ни „Что“ и ни „Кто“, но Он объемлет в Себе эти понятия, а потому искать и представлять Его в виде некоего конечного реального образа – бесполезное занятие. В каждом из нас, в глубине души лежит заветная жемчужина, достать которую и является задачей человека. И никто эту задачу за него не выполнит».

Как часто мы в нетерпении хотим получить всё и сразу. И, если по истечении короткого времени, не достигаем ожидаемого, то с лёгкостью перекладываем вину на Него, не утруждая себя хотя бы попытаться понять самое элементарное: арена духовного ристалища – это серьёзное поле брани, а не восточный базар, где можно поторговаться и выторговать для себя выгоду. Здесь, «Я» борется с «я», а потому, никакие хитрость, сноровка и обман тебя не спасут. Помощниками могут быть только честность перед самим собою, искренность намерений и глубокий самоанализ. Однако, такой «барьер» преодолеть по силам далеко не каждому, а потому, вспомните: сколько раз мы пытались достать этот труднодоступный плод и сколько раз, уподобляясь лисе из известной басни И. Крылова, вынуждены были свалить наши неудачи на кого угодно, но только не на себя.

Милосердность Его заключается в известном изречении, которое глубоко запало мне в душу: «Ты можешь сто раз обращаться к Богу и столько же раз отворачиваться от Него. Это не имеет никакого значения. Потому, что Он продолжает оставаться обращённым к тебе и терпеливо ждёт – когда же ты, наконец, достигнешь и упадёшь в Его объятия»…

Совсем мизерный процент населения составляют те, кто, в самом деле, глубоко осознал и раскаялся в своём образе жизни, решив остаток жизни прожить по совести. Остальные в массе своей почти ничем не отличаются от язычников и идолопоклонников, поклоняясь вполне осязаемым «богам»: квартире, даче, машине, славе, деньгам. Это – главное. А крестик… А что – крестик? Он уже давно превратился в фетиш, амулет, носимый на шее. Как свидетельство того, что обладатель его является христианином. То же самое можно сказать и про современных иудеев и мусульман. Из одной крайности, мы, как всегда, кинулись в другую, дискредитировав при этом не только моральные ценности, лежащие в основе любой из этих религий, но и стали кое-где, на бытовом уровне противопоставлять их друг другу, споря и доказывая – чья религия вернее, чище и нравственнее.

Однако, более всего поражает участие высших политических деятелей государства в религиозных обрядах и праздниках, в стране, где совершенно чётко прописано, что церковь и государство отделены друг от друга. Что можно сказать о том, когда первые лица государства откровенной демонстрацией своей приверженности к одной из (пусть и самой многочисленной) конфессий, нарушают важнейший из пунктов Конституции. Когда всерьёз рассматривается в законодательном порядке вопрос о введении «Закона Божьего» как обязательного предмета во всех школах на территории России… В таком случае, логичным представляется изменить сам текст Основного Закона, подчеркнув, что Россия отныне является Конституционной монархией, где основной религией является православие. И нечего морочить головы всему остальному населению. Иначе, всё это напоминает известный еврейский анекдот: «Абрам, ты или крестик сними, или трусы надень».

Речь уже не о том, насколько страна вписывается или нет в окружающее её мировое сообщество: этот контраст очевиден и заметен даже невооружённым взглядом. Речь идёт о нас с вами, о тех, кто живёт на этой многострадальной земле. Любит её по-своему и имеет право на своё видение проблем. Хватить ли мудрости тем, кто находится на политическом «олимпе» вовремя остановиться и трезво взглянуть окружающую нас действительность?

В свете вышесказанного невольно возникает вопрос: «Как растить и воспитывать своих детей представителям иных многочисленных конфессий, что живут на территории России? Как должны воспринять данный законопроект жители Татарии или Башкирии? Наконец, что делать атеистам и тем, кто вообще не связывает свою жизнь ни с одной из существующих религий?» Это очень важные вопросы, на которые совсем непросто дать однозначный и удовлетворительный ответ.

Мы так привыкли с удивительной лёгкостью ломать «старое» и строить «новое», что нечего поражаться тому, что история, оказывается, ничему нас не учит. Видимо, революционный бунтарский дух, что сидит во многих из нас ещё с советских времён, просто неистребим. Вся наша история – это череда бунтов, переворотов, революций и глобальных преобразований, ни один из которых так и не привёл нас к лучшей и достойной жизни. Мы уже просто, не представляем свою жизнь без проблем. Более того, мы научились создавать их на пустом месте. И, кажется, даже этим гордимся.

Чем больше мы удаляемся от нашего недавнего советского прошлого, черня и поливая грязью всё, что было связано с этим периодом, тем больше я начинаю осознавать – сколько, много хорошего и полезного можно было бы почерпнуть оттуда для нас.

Конечно же, я прекрасно понимаю, что вчерашним секретарям райкомов и обкомов, директорам заводов и фабрик, прибравшим к своим рукам после скорой приватизации народное добро, очень выгодно сейчас охаивать тот самый строй, в котором они росли и учились, проклиная на политинформациях буржуазный капитализм и частную собственность. Здесь, на российской почве эта собственность намного быстрее перекочевала в одни частные руки. Такое Западу и не снилось. Там, чтобы стать миллионером, необходимы годы упорного труда. Не то, что у нас. Вот мы и получили в итоге тот самый капитализм, которым нас пугали в советское время. И теперь любое необоснованное повышение цен запросто объясняем загадочным словосочетанием «законы рынка», перекладывая ответственность с собственных плеч в никуда.

Одну идеологию мы сменили на другую. То же самое произошло и с партией. Методы же, остались прежними. И теперь, всякого «инакомыслящего» мы пытаемся всеми правдами и неправдами подогнать под единый российский стандарт, что, в конечном счёте, перечёркивает и обесценивает то положительное, что и в самом деле удалось накопить в ходе многолетних преобразований.

Самым обидным, на мой взгляд, является какая-то странная отрешённость и равнодушие нынешней молодёжи к происходящим вокруг неё процессам, ценностные ориентиры которой благодаря умелой и хорошо поставленной рекламе и пропаганде, давно уже сдвинулись из области духовной в чисто практическую и материальную. Словарный запас многих молодых людей ограничен рамками интернетовских штампов, наподобие «превед», «какдила», «афтар жжот» и т. д. Про грамматику и орфографию я, уж, и вовсе промолчу.

Иногда, в целях самосовершенствования, я пытаюсь устраивать для своих домашних диктанты, результаты которых потом невольно сравниваю со знаниями, полученными из своего прошлого. И всякий раз убеждаюсь, что с многочисленными экспериментами в области школьной реформы, мы явно поторопились, истратив на это впустую немалое количество государственных средств.

Только в исключительные дни, когда к нам в гости приезжает мой минский друг, все домашние добровольно отменяют свои планы с тем, чтобы пообщаться с дядей-Андреем. Являясь тонким психологом и исключительно добрым и жизнерадостным по натуре, он быстро угадывает слабые струны своего оппонента и, находя в каждом нечто позитивное и положительное, умеет удивительным образом раскрыть это, заряжая своим оптимизмом и вселяя уверенность в своего собеседника.

Вот и на этот раз, перекинувшись дежурными шутками, тема разговора как бы незаметно и плавно перешла в острую дискуссию с молодыми людьми, подняв сложные вопросы нравственного порядка.

– Ну, хорошо, хорошо, – соглашается под неопровержимым шквалом разумно приведённых Андреем аргументов, мой сын, – а в чем, в таком случае, выражается различие между тактичностью и деликатностью?

– Тактичный молодой человек, застав даму в слезах, непременно предложит ей стул и подаст носовой платок. Деликатный же, помимо прочего, постарается усадить даму так, чтобы исключить возможность попадания прямого света на её лицо.

Да, соглашаюсь и я про себя: как, оказывается, все просто и понятно. Так, наверное, и должно быть не только в светском, но и в любом нормальном обществе, которое мы и собираемся строить. И тут же, видимо по ассоциации, в образе заплаканной дамы, почему-то, представляется Россия. Что? Ах, – кавалеры? А от «кавалеров» я уж, не жду особой деликатности. И, даже, черт с ней, с этой тактичностью. Я жду хотя бы одного – элементарного человеческого внимания…

Бусинка девяносто седьмая – Как я искал Бога

худ. П. Пикассо «Портрет Жаклин».

– Значит, если я тебя правильно понял, бога нет?

– Я сказал – нет. Теперь я скажу – да, есть. Налей-ка мне, сын мой, спирту, разбавь стакан на двадцать пять процентов водой и дай мне… – Поп выпил. – Теперь я скажу, что бог – есть. Имя ему – Жизнь.

(В. Шукшин «Верую»)

Наверное, в жизни каждого человека наступает такой момент, когда он пытается ответить себе на самый главный вопрос в своей жизни – «Кто – Я?» и откуда это «Я» возникло.

Мне очень хорошо запомнился тот день, вернее – та ночь, когда я «вдруг» задал себе этот вопрос. Я лежал в своей кровати в детской комнате; рядом, в двух шагах от меня, на соседней кровати спала сестра. Что-то не давало мне заснуть, хотя вокруг стояла полная тишина. Я сейчас не могу объяснить, как и откуда эта мысль возникла у меня, но, возникнув, она уже не давала мне покоя и требовала немедленного ответа. Мысль эта была проста – «Кто я?». И следом за нею другая – «Неужели я умру? Умру навсегда, навечно?». Мне сделалось как-то жутко и не по себе от этого и, первое, что попытался я сделать, это перевести своё внимание на что-либо другое, поскольку ответить на этот вопрос я был не в состоянии. Но уже раз, поймав меня, эта мысль следовала за мною неотступно, как я ни старался её заглушить. Я вдруг понял, что должен ответить себе на этот вопрос. Особенно на второй: «Неужели меня не будет?!».

Здесь следует сделать небольшое отступление, которое поможет прояснить моё тогдашнее состояние.

Как и все мои сверстники, я, по окончании детсада пошёл в обычную среднею школу, где нам с первого класса, наряду с азбукой, а затем и таблицей умножения, пытались объяснить что «бога нет и не может быть». Это было неудивительно, поскольку вся концепция строительства социализма в СССР основывалась исходя из марксистко-ленинского учения которое, естественно, отрицало существование бога. Следовательно, вся дальнейшая идеология (а в сфере образования – особенно) отталкивалась именно от этого основного постулата. Или, как принято было говорить по-научному: «Бытие определяет сознание». Все это настолько было впитано нашим поколением октябрят, пионеров, а затем и комсомольцев, что человек, пытающийся призвать нас к богу, казался нам каким-то чудом уцелевшим реликтом давно забытой и вымершей эпохи. Я нисколько не преувеличиваю, поскольку это может подтвердить подавляющее большинство моего поколения, воспитывавшегося в советскую эпоху. И чем старше мы становились, тем более укреплялись в этом утверждении, которое по мере дальнейшей учёбы переросло у нас в стойкое убеждение. Тем, кто учился в ВУЗах достаточно будет напомнить лишь некоторые предметы, обязательные практически для любого факультета: истмат (исторический материализм), диамат (диалектический материализм), научный коммунизм (была и такая дисциплина), философия (конечно же, марксистко-ленинская!)…

Правда, в ту ночь, о которой идёт речь, мне было всего 12 или 13 лет, но, в свете вышесказанного я думаю это не намного влияет на суть дела. Вполне понятно, что ответы на эти вопросы я попытался дать исходя из моего разума, вернее – исходя из моего интеллекта. Но интеллект был бессилен дать ясный и исчерпывающий ответ. Поворочавшись ещё некоторое время и бесполезно пытаясь занять свой ум чем-то другим, я понял, что от этой мысли мне не уйти и я должен на неё как-то ответить. Лёжа на спине, я постарался сосредоточиться на этой мысли, иначе говоря – я решил принять бой. Но уже при первых минутах попытки осознания, мне сделалось страшно от этой фатальной беспросветности. С какой бы стороны я ни подступал, концовка выглядела удручающе бессмысленна по сути и чудовищно– несправедлива по отношению ко мне, как к личности.

Внезапно я приподнялся на кровати и в страхе оглядел комнату; в двух шагах от меня беззаботно спала сестра. «Как она может спать?!»– мелькнуло у меня в голове. «Как она не осознает того факта, что все мы умрём? Неужели все остальные люди не знают этого? Нет, что это я говорю? – конечно же, знают». И вдруг с новой силой: «Тогда – тем более – как они могут при этом спокойно спать, есть, играть, смеяться?!». Я глянул в окно: двор был пуст, кругом стояла ночь и тишина. От этой тишины звенело в ушах.

«Почему должен умереть я?!». Эта мысль преобладала над всеми остальными. «Неважно, что других тоже не будет. Какое мне дело до других? Главное – не станет меня! Это небо, эти звезды хотя и безжизненные, но они во стократ счастливее меня потому, что они будут, а меня – нет. Мир не содрогнётся от ужаса, не перевернётся от того, что на свете не будет меня. Люди будут по-прежнему петь, смеяться и веселиться, но уже без меня. Но что значит „не будет“ и сколько? Неужели всю оставшуюся вечность? В таком случае – зачем я появился на этот свет? Для чего судьба сотворила со мной такую злую шутку?!».

…С того момента прошло уже немало лет. За истекший период произошло столько изменений и таких существенных, о которых я тогда и не мог предполагать. Судьба забросила меня за 4000 километров от родного порога и надолго. Той страны, в которой я рос и воспитывался, теперь уже нет на карте Мира. Да и много других изменений можно припомнить. Но как бы мир ни менялся, что бы ни происходило на протяжении многих веков истории человечества, какие бы катаклизмы ни сотрясали нашу планету, человек всегда пытался дать ответ на один единственный и самый главный вопрос своей жизни – «Кто Я?», «Зачем я здесь?» и «Какой смысл во всем этом?».

Если раньше я пытался отмахиваться от подобных вопросов, то с возрастом все труднее было это делать. Видимо, так уж устроен человек, что может привыкнуть ко всему. В частности и к такой мысли, что все мы смертны. Со временем тот детский страх утратил свою силу, и на смену ему пришло желание разобраться – все-таки – в этом вопросе. Да, я смирился с той неизбежностью, которая нас всех поджидает. Смирился, ибо изменить что-либо не в моих силах. Смирился, дабы не сойти с ума от вопросов, на которые мне никто не даст ответа. Таким образом, со «смертью» было покончено. Оставалось, однако, еще – по крайней – два вопроса, на которые следовало найти ответ. Это, первое – «ДЛЯ ЧЕГО ВСЕ ЭТО?» и второе – «ЧТО МНЕ НАДО ДЕЛАТЬ?».

Наверное, каждый уважающий себя человек должен честно ответить самому себе на поставленный жизнью вопрос: «Есть ли БОГ или ЕГО нет?» Вам не нравится слово «бог»? Тогда замените его другим – «истина», «смысл жизни» и так далее. Суть от этого не изменится.

Так вот, если придерживаться второго варианта, то мы заходим в тупик, поскольку кроме безнадёжности, огорчения и злобы он ничего не вызывает. Остаётся первый и единственный вариант. Да, его нельзя показать или доказать на примере. Это было бы слишком просто. Не случайно Иисус говорит Фоме: «ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны не видевшие и уверовавшие.» Евангелие от Иоанна, гл.20, ст.29.

Не зря говорят «надежда умирает последней».

Но даже если и это не убеждает человека в его изначальной связи с Сущим, то ведь есть такие понятия, доступные для понимания каждого, как добро и зло. И, наверное, связать свою жизнь с добром намного лучше и естественнее для человека, чем жить по принципу «после меня – хоть потоп»? Ведь, даже если следовать самой примитивной логике вещей, то невольно задаёшь себе вопрос: «Для чего-то – все-таки – мне дано это само рассуждение о конечной цели?!» Кем-то или чем-то? Мне не хотелось бы приводить примеры по аналогии с тем, что если дом построен, следовательно должен быть и архитектор и так далее, но тем не менее…

И я не вижу иного пути, как набраться терпения и, следуя заветам всех пророков и Учителей, живших до меня, постараться блюсти свою душу, не причиняя вреда окружающим, и ждать Его милости. Даже если и не в этой жизни. Ждать ради той конечной точки, где душа уже могла бы успокоиться и не задавать больше никаких вопросов.

Говорят, к каждому это понимание приходит по разному. И по времени тоже. Это как плоды: одни даже ещё не завязались – это те, кто совсем ни о чем не думает, другие уже обрели форму, но ещё зелёные – те, кто мечется в поисках, и третьи – спелые и созревшие, что сами падают в Его объятия. И если даже это просто метафора, она – все же – привлекательно красива и даёт хоть какую-то надежду. А когда ей суждено сбыться – не все ли равно…

К сожалению, человеку свойственно впадать в крайности. Так произошло и со мной в эпоху, так называемой, «перестройки». Вчерашние атеисты стали посещать мечеть или церковь, молиться по пять раз на дню и вспомнили «вдруг», что они ещё до сих пор ходят не крещёнными. Я не буду здесь говорить за всех, а попытаюсь ответить за себя. Я тоже пережил нечто подобное. И что самое главное – делал все это, как мне казалось, совершенно искренне. Совершенно естественно я заинтересовался историей религии. Вначале историей ислама. Затем стал изучать христианство, иудаизм, буддизм и другие религии. Это было время, когда ещё компьютеры не успели прочно войти в нашу повседневную жизнь, и поэтому довольно часто слишком интересный литературный материал мне приходилось ксерокопировать в Государственной Публичной библиотеке, в которой я был тогда почти что прописан.

Изучая религиозную литературу, я пытался выяснить для себя – какая же из религий сможет ответить на мой извечный вопрос, восстановив тем самым во мне душевное равновесие. И в каждой из них я находил то, что меня заставляло усомниться в ее истинности, хотя все они вместе говорили почти об одном и том же. Если подойти к пониманию толкований религиозных текстов поверхностно, то выходило до смешного, глупо. Обобщая, можно было выразить это примерно так: все грешники должны будут гореть в аду. Но в различных конфессиях, слово грешник имело свои, довольно специфические понятия. Так, в исламе грешниками являлись все, не принявшие ислам. В христианстве – все те, кто не принял Христа как сына божьего и кто не верит в святую троицу. В иудаизме – кто не следует заветам Моисея и не соблюдает субботы. Я сейчас не стану перечислять те многочисленные течения и ответвления, которые возникли внутри выше перечисленных религиозных конфессий. Все это как-то не состыковывалось с моими представлениями о боге. Да и само понятие «бог» ставило передо мной ряд вопросов, на которые трудно было ответить.

Так я терзался сомнениями вплоть до начала 90-х годов прошлого столетия, когда вдруг случайно не приобрёл в книжном магазине серию небольших книжек под общим названием «АУМ». Это было некое «ассорти» из статей и рассказов, посвящённых теме духовности и истории религий. Там я и натолкнулся на отрывки из книги Э. Мюррея «Человек творящий чудеса», рассказывающие об известном сегодня миллионам его поклонников во всем мире, пурна– Автаре нашего времени Бхагаване Шри Сатья Саи бабе, живущим на юге Индии. Я был настолько поражён и одновременно удивлён тем, что это не просто легенда (для этого достаточно было отправиться сомневающемуся по указанному адресу, дабы убедиться самому) и все это происходит в наше время, что прочитал её за короткое время и ещё долго ходил под впечатлением прочитанного. Потом как-то так сложилось, что житейские проблемы повседневной рутины заслонили собой все остальное, и я на некоторое продолжительное время забыл об этом.

Сейчас, оглядываясь назад, я заметил за собой удивительную вещь: вся моя жизнь состояла из определённых периодов внезапного увлечения духовной литературой, а затем постепенным спадом и забвением её. Образно это можно сравнить с волнами в океане, когда одна волна спадает и через некоторое время возникает следующая, более высокая, поглощающая тебя всего, с головой. Так, с очередной волной, поглотившей меня еще больше, произошло и моё знакомство со Шри Раманой Махарши. Маленькую книжицу «Свет Истины или евангелие от Шри Рамана Махарши» я приобрёл при совершенно таких же обстоятельствах, как и в свое время, книгу о Шри Сатья Саи бабе. Я не стану описывать свои переживания от прочтения этой книжки. Сделать это мне не по силам. Скажу лишь одно – знакомство с этим именем оставило в моей душе неизгладимый след. Затем снова на некоторое время последовало затишье. И вновь, через определённый промежуток передо мной явилась плеяда выдающихся имен: Рамакришна, Вивекананда, Бабаджи, Лахири Махасайя, Шри Юктешвар Гири, Парамаханса Иогананда, Шри Ауробиндо, Мать…

На первый взгляд может сложиться впечатление, что кроме Индии меня ничто не интересовало, но это далеко не так. Не в меньшей степени на меня произвели впечатления статьи и работы, касающиеся суфизма, труды Гурджиева, Дж. Беннета, А. Безант, книги, посвящённые сикхским Мастерам. И, все же, Индию хочется выделить особо. Видимо, за какие-то, (неведомые никому) заслуги отмечена эта часть земли благодатью бога.

Особо хочется отметить, как я заново открыл для себя Л. Н. Толстого. Читая его «Исповедь» или «В чем заключается моя вера?», я не мог отделаться от мысли, что все то, о чем он пишет, настолько созвучно моей душе, словно все это говорилось и обо мне тоже. Я был рад тому, что те вопросы, что мучили меня всю жизнь, столетием прежде задавал себе и этот великий писатель. Значит я не сумасшедший, значит это действительно первостепенные вопросы, на которое каждый человек должен рано или поздно, по мере сил своих постараться ответить. Мне сделалось немного легче и радостней на душе – я уже был не одинок. И хотя я по-прежнему продолжал искать бога и меня преследовали порою периоды полного уныния и отчаянья, тем не менее, то чувство, что я нахожусь на правильном пути не покидало теперь уже меня и не вызывало сомнений, вселяя уверенность в душу, и являясь источником вдохновения в дальнейших поисках.

Мне очень хочется верить, что там, в Астапове, умирая в квартире начальника железнодорожной станции И. Озолина, Л. Н. Толстой обрёл наконец-то то, что он искал в последние годы своей жизни. Во всяком случае, мне кажется, что он заслужил это своим чистосердечным раскаянием и искренностью…

Подводя итог вышесказанному, мне хотелось бы сказать вот о чем. Сегодня, наблюдая за событиями, происходящими в мире, невольно приходишь к печальным выводам: мир не изменился в лучшую сторону, скорее – больше прибавил проблем социального характера. К уже имевшим место в прошлом природным катаклизмам, все чаще стали отмечаться и техногенные аварии типа чернобыльской. Добавились и экологические проблемы. Идут споры в среде ученых об этических аспектах такого явления, как клонирование и т. д. и т. п. Все это не может вселять уверенность в правильности следуемого пути, выбранного человечеством, вступившим в третье тысячелетие. Не надо быть особо профессиональным политологом, социологом или провидцем, чтобы не видеть очевидные последствия той деятельности, которая ведёт к катастрофе. Вероятно, пора осознать, что извне к нам не придёт никакое спасение. Следовательно, настоящее спасение и избавление от всех бед следует искать в себе, в осознании истинной цели своего предназначения.

Бусинка девяносто восьмая – Заметка по поводу суфизма

Некрополь Чор-бакр. Бухара, 2014 г. Фото автора.

Просмотрев за последние 2 – 3 года сайты и странички интернета, посвящённые суфийской тематике, я поймал себя на мысли, что у меня давно уже чешутся руки написать статью, а если быть точнее – высказать своё мнение по данному вопросу. Тем более, что на правах одного из соавторов и создателей сайта сделать это, вроде бы и не составляет особого труда.

Но именно это обстоятельство, на самом деле, и затрудняет меня высказаться по данному вопросу, поскольку, одно дело – быть в качестве случайного гостя и, «брякнув» абы что, уйти со страниц сайта, и другое дело – сознавать всю глубину ответственности за то, что ты собираешься высказать на правах хозяина сайта по такой непростой теме как суфизм.

Не скрою, что почти две трети сайта, за исключением двух – трёх рубрик, в целом, посвящены данной теме, а именно – возрождению духовности и поиску тех жизненно важных ориентиров, ухватившись за которые можно было бы вырваться за ту черту, где человек перестал бы задавать себе и другим эти извечные и надоевшие вопросы: «кто я?», «зачем я?» и так далее, в том же духе.

В контексте вышесказанного становится понятно, что суфийская тематика в данном отношении играет одну из ключевых ролей. Именно поэтому поражает и несколько настораживает тот факт, что данная тема становится нечто вроде модного течения; удивительные суждения и определения иных авторов (часто довольно поверхностные и заштампованные) можно наблюдать на многих страницах интернета.

(«Ну, вот и ты туда же…» – невольно подумалось мне). Что ж, каюсь, однако хочу заметить, что не судить и критиковать я собираюсь, а только высказать свои, сугубо личные, впечатления от всего увиденного и прочитанного на просторах «всемирной паутины».

Для начала, в качестве «холодного душа», хотелось бы привести высказывания самих Учителей Мудрости из недавнего прошлого. Шейх Абу-ль-Хасан Фушнаджи сказал: «Раньше быть суфием было реальностью без названия. Сегодня это название без реальности». Или взять, к примеру, другого Мастера, который говорил примерно следующее: «Ты можешь быть одним из нас, пока не говоришь о суфизме, но ты не можешь быть одним нас, как только ты начинаешь говорить о нем.»

Кстати, несколько слов о самом термине «суфизм». Вот что говорит по этому поводу один из самых авторитетнейших учёных, комментаторов и пропагандистов идей суфизма Идрис Шах.

«В самом деле, когда появилось слово „суфизм“? Традиция гласит, что суфии существовали во все времена и во всех странах. Суфии как таковые и под тем же именем существовали и до Ислама, но если было название для последователей учения, то само учение названия не имело. Английское слово „суфизм“ образовано от латинского „суфизмус“. В 1821 году это слово было латинизировано одним немецким учёным, и теперь уже почти полностью натурализовалось в английском языке. До того употреблялось слово „тасаввуф“, обозначавшее состояние, практику или положение суфия.»

И далее:

«Суфизм называют разными именами в зависимости от того, о каком аспекте деятельности суфия идёт речь в данный момент. Так, например, можно встретить термин «ильм-аль-ма'рифат» (наука Познания) или «аль-«ирфан» (гностицизм), а организованные ордена или группы чаще всего называют «тарика». Подобным же образом суфиев называют Искателями, Опьянёнными, озарёнными добрыми. Друзьями, Близкими, дервишами, Факирами (смиренными, нищими духом) или Каландарами, познавшими (гностиками), мудрыми, влюблёнными, эзотеристами. Поскольку суфизм без суфиев не существует, это слово, прежде всего, применяется по отношению к людям, и его нельзя рассматривать как абстрактную форму, как, например, «филологию» или «коммунизм», которые соответственно могут означать изучение слов или теорию общественных действий. Таким образом, суфизм включает в себя самих суфиев и активную практику их культа. Это слово не может служить каким-нибудь теоретическим описанием Пути Суфиев. Не существует теоретического или интеллектуального суфизма, отличного от суфийского движения, которое, т. о., было бы уже излишним, ибо суть суфизма есть движение, включающее в себя все подобные явления. Существуют, например, «Христианские Суфии». Эту фразу могли использовать и использовали все суфии. В некоторых отношениях суфия называют даже «масихи батики» (эзотерический христианин)».

Для проведения параллелей невольно приходят на ум высказывания в буддизме о том, что ДАО познаётся без слов, или к примеру в христианстве, в книге пророка Даниила:

(дословно, к сожалению, не помню, но – суть!) «И вот грянул гром и вышел он из пещеры, но не было Бога… (И затем) Но вот, воцарилась тишина, и только шелест листьев от ветра… И вот Он был рядом с ним..»

Для чего я привожу все эти примеры? А всего лишь для того, чтобы подчеркнуть, что только лишь на уровне сердца можно прочувствовать в себе присутствие Бога, но никак не на уровне эмоционального, а тем более на уровне интеллектуального. «Разум великолепен и желателен только до тех пор, пока он не приведёт тебя к вратам Господа. Но едва ты достиг этих врат, оставь разум… отдай себя в руки Господа; теперь бесполезно спрашивать, как и отчего», – писал Руми.

Знакомясь же с некоторыми страницами в интернете, просто диву даёшься! Иной раз натыкаешься на такие «опусы», по прочтению которых у неискушённого человека вполне серьёзно может сложиться впечатление, что можно чуть ли не завтра пойти и записаться в ученики к какому-нибудь шейху, словно в некую спортивную секцию, скажем, по биатлону или стрельбе из лука. И вот уже он мюрид, адепт такого-то тариката! Что-то, вроде, сказки про Емелю: «По щучьему велению, по моему хотению…»

Не отдавая, при этом, отчёта, что суфизм – это не школа, не секта, не профессия, и – даже – не учение, благодаря которому можно стать приверженцем оного, и, следовательно, выучиться ему. Ибо, если это была бы приобретаемая вещь, то, соответственно, с нею также легко можно было бы и расстаться.

Но, суфизм – это есть опыт, переживание и трансформация души, которая происходит внутри человека и исключительно по милости Всевышнего, ибо только Он знает – созрела ли твоя душа для этого Пути. Поскольку Истине – конечной цели любой искренне ищущей души – нельзя и никак невозможно научиться. Она может быть только дарована Самим Богом.

Вот почему нам остаётся только молиться и уповать на милость Его.

Вот почему терпение и смирение являются одной из главных составляющих во многих религиях.

Вот почему, говоря об Истине, хочется сказать: «Слава Богу, что это единственное ТО, что невозможно ни приобрести самому, ни выторговать у кого-либо, ни купить за какие бы то ни было большие деньги. Поскольку, она одна светится как огромный, незапятнанный и неосквернённый ничем, бриллиант на недосягаемой высоте и ждёт того момента, когда каждый из нас приложит свои собственные духовные усилия к очищению своего сердца, к искоренению эгоизма, гордости и тщеславия, чтобы затем принять нас в свои объятия.

Более того, рискну высказать свою, сугубо личную точку зрения: суфизм своими корнями уходит гораздо глубже ислама, то есть он возник не в исламе, как склонны считать многие «специалисты», пишущие на данную тему. Просто, так уж случилось, что тот ислам, что существовал на заре своего становления, стал благодатной почвой для распространения идей суфизма. Выражаясь современным языком, можно сказать, что ранний ислам послужил идеальным «интерфейсом» для суфизма в целом.

Однако, волнует не столько – повальное увлечение суфизмом среди определённой части молодёжи, стремящейся, таким образом, подчеркнуть свою принадлежность к нечто возвышенному в интеллектуальном смысле (что, впрочем, легко объясняется отсутствием элементарной культуры), сколько, смущает чрезмерно схематично-поверхностные суждения о суфизме в среде учёных, пишущих на данную тему, которые стремятся методом научного анализа обосновать и сформулировать некоторые положения и аспекты суфизма.

Очень не хотелось бы приводить конкретные статьи, публикации, книги и их авторов – сплошь и рядом натыкаешься на них в интернете; труднее отыскать серьёзные работы на данную тему. К числу последних, на мой взгляд, принадлежат труды и публикации таких авторов, как Е. Бертельс, Дж. Беннетт, Идрис Шах, И. Калинин.

В замечательной статье «Суфизм», составителем которой является И. Калинин, прекрасно изложены основные понятия, цели и задачи суфизма. Хотелось бы привести отрывок из неё, иллюстрирующий понятие истинной любви:

«Настоящая любовь не имеет ничего общего с человеческой природой потому, что это птица, которая гнездится в вечности. В ней (любви) беспомощны рассудочность науки, расчёт догадки, философствование воображения, любопытство природы, представление памяти и расчётливость ума. В ней есть боль и горение, есть страдание и любовь.

Абдуллах Ансори

И далее:

«Суфии считают, что суфийские школы одинаково важны для суфизма независимо от того, существуют ли они в форме Ханаки, или их члены собираются где-нибудь в кафе в Западной Европе, потому что только в условиях школы можно изучать и практически использовать такие материалы как труд Ниффари, с учётом характерных особенностей ученика и потребностей социального климата, в условиях которого он работает. Поэтому суфийское движение должно осуществляться в условиях различных обществ. Но его нельзя импортировать, точно также методы, подходящие для Египта X века или йогической Индии, нельзя эффективно применять на Западе. Они могут натурализоваться, но это должно происходить строго определённым в каждом конкретном случае способом. Методы же обучения изменяются в зависимости от конкретного культурного контекста. Как любят говорить суфии: «Человек должен эволюционировать гармонично с эволюционирующей вселенной».

Усилие человека вновь соединиться с пониманием, от которого он отрезан, может быть названо «религией или долгом Любви». Но это не есть та религия, как её обычно понимают люди. «Глаз» – развитый орган восприятия того, от чего обычно человек отрезан, находится внутри человека. Внешние впечатления «обуславливают» человека настолько, что он не чувствителен к внутренним впечатлениям.

В заключение, хочется привести известную притчу от «Евангелие от Шри Рамана Махарши», где, в частности говорится:

«Все эти различия, делаемые между «я» и «вы», Учителем и учеником и т. п., являются лишь знаком неведения. Существует только единственное Высочайшее Я. Думать по-другому, значит заблуждаться. Очень поучительным в этом контексте является предание, содержащееся в Пуранах, о Мудреце Рибху и его ученике Нидагхе.

Рибху учил своего ученика Высочайшей Истине Единого Брахмана-без-второго, но Нидагха, несмотря на свою эрудицию и рациональное понимание, не достиг достаточной убеждённости, чтобы принять и следовать Пути джняны. Он поселился в своём родном городке и посвятил жизнь соблюдению религиозных обрядов и ритуалов. Но Мудрец любил своего ученика так же глубоко, как тот своего Учителя. Несмотря на возраст, Рибху сам собрался пойти к ученику, чтобы посмотреть, насколько далеко последний ушёл от ритуализма. При этом Мудрец переоделся, чтобы наблюдать действия Нидагхи, не будучи узнанным.

Однажды, переодетый деревенским жителем Рибху, в конце концов, нашёл Нидагху, когда тот внимательно наблюдал за царской процессией. Он спросил о причине суматохи и узнал, что в процессии присутствует сам царь.

«О! Сам царь! Он участвует в процессии! Но где он?» – спросил мудрец, одетый крестьянином.

«Тут, на этом слоне», – отвечал Нидагха.

«Вы говорите, что царь на этом слоне. Да, я вижу двоих, – сказал крестьянин. – Но который из них царь, и который слон?»

«Что! – воскликнул Нидагха. – Ты видишь двоих, но не знаешь, что человек сверху – это царь, а животное снизу – слон? О чем с тобой говорить?»

«Умоляю, не будьте столь раздражительны с таким невеждой, как я, – попросил селянин. – Но вы сказали „сверху“ и „снизу“. Что означают эти слова?»

Нидагха этого больше не мог вынести. «Ты видишь царя и слона, первый вверху, второй -внизу. Однако ты хочешь знать, что означает „вверху“ и „внизу“? – взорвался Нидагха. – Если вещи, которые ты видишь, и слова, которые слышишь, так мало говорят тебе, то только действие может научить тебя. Наклонись вперёд, и ты все очень хорошо узнаешь».

Крестьянин сделал так, как его просили. Нидагха уселся ему на плечи и сказал:

«Сейчас ты поймёшь. Я нахожусь сверху, как царь, а ты – снизу, как слон. Теперь ясно?»

«Нет, однако, неясно, – спокойно ответил деревенщина. – Вы говорите, что находитесь сверху, подобно царю, а я внизу, подобно слону. „Царь“, „слон“, „верх“ и „низ“ – до сих пор все понятно. Но умоляю сказать, что вы имеете в виду под „я“ и „ты“?»

Когда Нидагха был поставлен лицом к лицу со сложнейшей проблемой определения «ты» отдельно от «я», то он озарился свыше, сразу спрыгнул на землю и упал к ногам Учителя, говоря:

«Кто ещё, кроме моего почтенного Учителя Рибху, мог так повернуть мой ум от этих поверхностных представлений физического существования к подлинному Бытию Самости, Истинного Я! О милостивый Учитель, я прошу Вашего благословения».

Поэтому если ваша цель – превзойти здесь и сейчас эти поверхностные представления физического существования посредством Атма-вичары, то зачем различать «ты» и «я», которые относятся только к телу? Когда вы повернёте ум вовнутрь, ища Источник мысли, где будет «ты» и где «я»? Вы должны искать и быть Самостью, которая объемлет всё».

Бусинка девяносто девятая – Се – человек

худ. Антонио Чизери. Ecce Homo (Се, Человек!)

Сколько б я ни ленился и ни откладывал на «потом», изъясниться, все же, придётся. Речь пойдёт о стереотипах в сознании среднего обывателя, применительно к религии, Богу и о некоей «исключительности» отдельных народов.

Довольно часто (где бы я ни работал, в каком бы обществе ни вращался) мне приходилось сталкиваться с людьми, которые, общаясь на религиозную тему и соглашаясь со мною в общих вопросах, в заключение обескураживали и ставили меня в тупик своим безобидным, казалось бы, на первый взгляд, вопросом-утверждением: «Ты ведь мусульманин?».

Умом, конечно, я понимаю бесхитростную и железную логику своего собеседника, приведшую его к конечному заключению: «Ну как же?! передо мной стоит южный человек, с усами, из Средней Азии, над которым в детстве был совершён обряд обрезания, соблюдающий – в основном – многие традиции и ритуалы мусульманства. Как ещё его можно назвать?»

Себя, при этом, он автоматически причисляет к «противоположному стану», в зависимости от того – кем является мой собеседник. К примеру, если это поляк – то, понятное дело, беседу я веду с католиком, или если это русский – то, непременно, надо полагать – передо мной стоит истинно православный человек. Насколько он разбирается в вопросах возникновения католицизма или православия, их истории, основных догмах и постулатах – это уже десятый вопрос. Главное, он уже все разложил по полочкам, прочертив, при этом, чёткую границу – это «ваше», а это – «наше». Для него всё понятно и ясно. И если ему попытаться объяснить, что на Земле живут арабы-христиане, он наверняка удивится. И уж, совсем будет в шоке, когда узнает, что среди его собственных собратьев (будь это поляки, или же русские) существуют правоверные соотечественники – мусульмане.

«Счастливый человек» – часто думаю я про таких людей. Действительно, что толку от того, что на протяжении всей своей жизни, я каждый день, каждый миг, ставлю перед собой многочисленные вопросы, связанные с религией, нравственным началом в человеке, со смыслом жизни и отношением к Богу? Намного ли я продвинулся, если сам веду далеко не праведный образ жизни: совсем не безразличен к противоположному полу, курю и пью ежедневно; если не могу ответить на такой простой вопрос: «А мусульманин ли я?»

Раньше мне приходилось отшучиваться в многочисленных вариантах. Со временем – надоело. Теперь же, как мне кажется, я начинаю догадываться; так наверное говорят про собаку: понимает, да сказать не может.

В связи с этим, мне вспоминается фильм Б. Бертолуччи «Последний император». Есть там такой эпизод: наставник (американец) объясняет маленькому императору, ЧТО значит быть джентльменом, на что получает замечательный вопрос от «ученика»: «А Вы – джентльмен?». Было видно, что вопрос ошеломил и несколько обескуражил Учителя. Как принято говорить в таких случаях – «удар ниже пояса». Но он сумел выйти из положения достойно, ответив так: «Я стараюсь во всем походить на джентльмена».

Так вот, в отличие от своих собеседников, автоматически причисляющих себя к определённой конфессии, я бы, скорее ответил так:

Вы мне льстите и незаслуженно приписываете то, к чему я всей душой хотел бы устремиться, но у меня пока не получается. Поскольку, я также как и Вы, иногда делаю различия и – в редкие минуты гнева – могу противопоставлять одних людей другим. Потому что, просыпаясь утром, сам себе уже в тысячный раз повторяю как заклинание, что с этого момента брошу пить, но по окончании рабочего дня, скорее бегу домой и чуть ли не с порога, первым делом ставлю водку в морозилку, с тем, чтобы, когда переоденусь и вымою руки, она хоть немного бы остыла. Потому что я не совершаю многих обязательных ритуалов, предписанных для мусульман, поскольку молиться механически, без искренности я считаю ещё бОльшим прегрешением пред Ним, нежели не молиться вовсе.

Но, тем не менее, мне бы очень хотелось быть мусульманином. Настоящим мусульманином. Потому, что в моем понятии – быть настоящим мусульманином – это означает: не делать никаких различий между людьми, проявлять любовь и сострадание ко всему живому и неживому, стараться во всем быть искренним и правдивым, и пытаться каждый день понемногу избавляться от лицемерия, ханжества и лжи. Проявлять терпение и лояльность к оппоненту, уважать возраст человека и проявлять снисходительность по отношению к нему даже тогда, когда он (по твоему мнению) глубоко неправ. Пытаться уважать другую точку зрения, другую культуру, иные идеалы, мировоззрение и духовные ценности. Одинаково чтить всех пророков и Учителей мудрости, что были ниспосланы в назидание человечеству, поскольку источник, откуда они к нам пришли, Один и Един.

Правильно: в конечном итоге получается, что – быть настоящим мусульманином – это означает – быть настоящим иудеем, или христианином, или буддистом, ибо все эти конфессии являются надстройкой, институтами, созданными для удобства людей. И если один человек, в своей сокровенной молитве обращается к Будде, другой – к Христу, третий – к Яхве, четвёртый к Аллаху и так далее, то разве не к одному и тому же Сущему мы протягиваем свои руки?

Когда тебя мучает жажда, и ты хочешь пить, разве обращаешь особо внимание на сосуд, в котором тебе подаётся вода? Алюминиевая кружка, пиала, бокал или обычная чашка – какая разница – какую форму он имеет? Тебе ведь нужно содержимое, а не внешняя форма…

Я много раз думал над истоками возникновения национализма, шовинизма, фашизма, расизма и тому подобных «измов». Почему моё поколение, воспитанное в самом что ни на есть тоталитарном обществе, не было так поражено той «чумой», которая после так называемой перестройки стала расти бурными темпами, с каждым годом чуть ли не в геометрической прогрессии, покрывая метастазами бывшую территорию некогда огромного государства, под названием СССР?

Нет, нет: я далеко не сторонник оправдания тогдашнего режима и существовавшей в то время идеологии. Не знаю, кто сказал, но со сказанным согласен: «Тот, кто пытается повернуть историю вспять и восстановить бывший Союз – не имеет головы, но тот, кто охаивает и чернит своё прошлое – не имеет сердца».

Я то, прекрасно помню своих одноклассников, а затем и однокурсников: это теперь, задним числом, вдруг открываю для себя, что почти все мы были разных национальностей! А ведь, тогда мы даже и думать не смели, что этот – татарин, тот – узбек, этот – русский, а тот – еврей. Да, многие у нас имели клички, порою довольно обидные, но они никак не были связаны с национальностью конкретного человека. И, если кого-то, бывало, недолюбливали, то это – как правило – связывалось с какими-нибудь негативными качествами, чертами характера, которые осуждаются в любом обществе: жадность, скупость, лицемерие, эгоизм и так далее. Но, чтобы ненавидеть человека только за то, что он родился евреем, русским или таджиком – такого я не припомню. То есть я знал, что такие люди существуют на свете, но ничего, кроме жалости они во мне не вызывали, потому как, такое явление в сознании большинства нормальных людей считалось патологией, а больных следует жалеть.

Понимаю: меня, конечно же, вполне резонно могут упрекнуть в лукавстве, и в качестве примера привести случаи национализма и негативного отношения к русским имевшим место в ряде республик Прибалтики, в западной части Украины, да и в некоторых регионах России (та же Чечня, крымские татары и так далее…). Более того, в многочисленных своих поездках по бывшей стране, я и сам становился непосредственным свидетелем таких случаев: скажем, в той же самой Прибалтике («оккупанты» и прочее…) Но, в таком случае, давайте, и мы с вами постараемся честно ответить самим себе: «Как такое могло возникнуть, и почему они „ни с того, ни с сего“ затаили такую злобу на нас?» Но – как известно – «дыма без огня не бывает». И по некотором истечении времени, «вдруг» выясняются историками и политологами и предаются огласке такие факты, как: «сталинское переселение народов», пакт «Молотова и Риббентропа» и много других, не делающих чести тогдашнему руководству страны.

Нисколько, ни в малейшей степени, не оправдывая случаи национализма, имевшие место в этих республиках, я только хочу указать, что те ошибки, что были допущены имперской политикой бывшего руководства, вылились в настоящую трагедию и бумерангом возвратились в нашу сегодняшнюю жизнь.

На Востоке существует такая поговорка: разбитую чашку уже не склеишь. Что ж, возможно это и так. Но, на то и даётся история, чтобы человек, проследив за её ходом, сумел извлечь для себя и последующих поколений хоть какой-то урок.

Не сделаю открытия, если скажу: там, где доминирует политическая и идеологическая составляющая, базирующаяся на исключительной роли конкретной нации, и её влиянии на мировые процессы, там с определённой долей вероятности, можно сказать, подготовлена унавоженная и благодатная почва для всякого рода «измов», одним из которых является «патриотизм». Точнее по этому поводу выразился Самюэль Джонсон: «Патриотизм – это последнее прибежище негодяя». Поскольку, когда иссякают последние аргументы и крыть более нечем, тогда лезут за пазуху и вытаскивают огромный булыжник под названием «патриотизм».

«Как же так? – в благородном гневе вспыхнет воображаемый оппонент – А как же быть со здоровым чувством патриотизма, выраженном в стремлении защищать свою родину, свои духовные культурные ценности?»

Но в том то всё и дело, что истинные духовные ценности всегда, во все времена являлись общечеловеческими, вневременными ценностями; они были надрелигиозны, наднациональны и ни в коей мере не были связаны с идеологией, а уж с политикой – тем более. Совсем другое дело – обычаи, традиции, народный фольклор – словом, та самая этнографическая изюминка, без которой немыслим любой народ и который необходимо поддерживать и передавать из поколение в поколение, ибо всё возникшее там, возникло естественным путём из недр самого народа, что и составляет национальный стержень и неповторимый колорит той или иной нации.

Но когда, как главный аргумент, мне приводят стихи Ф. Тютчева —

«Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить…»

и вдобавок начинают мне объяснять – почему «у неё особенная стать», примерно на следующем варианте: «Почему слова „американец“, „француз“, „немец“ и так далее, являются существительными, и только слово „русский“ подпадает ещё и под определение (какой)?» – тогда я окончательно умолкаю, от осознания того, что дальнейший наш диспут бесперспективен и бесполезен.

Именно этот элемент – сознание особой исключительности своей нации – как раз таки – и мешает трезвому и нормальному восприятию окружающей действительности, а вместе с тем способствует возникновению в человеке нездоровых эмоций, ложных идей, имперских амбиций и яростного непримиримого отстаивания своей точки зрения в жёсткой форме.

То же самое я неоднократно наблюдал и на примере своих, так называемых, «земляков», превозносивших Восток и преимущества восточного менталитета над западным мышлением с её сухой рациональностью. И, как бы, в подтверждение, обильно приводились многочисленные имена, цитаты и биографии таких известных всему миру учёных, как Абу Али ибн Сина (Авиценна), Джалалиддин Руми, Хайям, Хафиз, Фараби и так далее.

В такие минуты мне так и хочется воскликнуть: «Как же тебе не стыдно прикрываться именами личностей, которые оставили свой след в истории только благодаря тому, что впитали в себя всю культуру своих предшественников, все духовное общечеловеческое наследие, что – собственно – и отличает цивилизованного человека от твердолобого обывателя?! Что лично ты сам привнёс в этот мир с тем, чтобы твои потомки могли гордиться тобой, как ты сейчас прикрываешься своими предшественниками? И почему сегодня, слово „Восток“ не вызывает к себе такого расположения, как в былые времена, и – в лучшем случае – ассоциируется с Объединёнными Арабскими Эмиратами и со сказками „Тысячу и одной ночи“, ну а в худшем – с ваххабизмом и терроризмом?»

Я заметил одну особенность: чем более ограничен, беднее духовно и патриотичнее настроен человек, тем сильнее в нем склонность – делить общество на «своих» и «чужих», тем явственнее выпячивается из него мнимая гордость за свою принадлежность к «особой» нации и касте, со всеми вытекающими отсюда последствиями – агрессивностью и категоричностью. И наоборот: чем проще и естественнее в своих поступках и речах, чем скромнее, демократичнее и искреннее человек, тем сильнее привязывает и располагает к себе собеседника своей непосредственностью и открытой душой, своим дружелюбием, заинтересованностью обсуждаемой темы, любопытствуя и стремясь вобрать в себя всё замечательное многообразие подаренной ему Природой жизни. Поскольку, у таких людей никогда не возникает мысль о том, – какой национальности, или какого образования человек перед ними стоит

Последние мне импонируют больше, потому, что в них нет никакой искусственности, и в моем понимании, они не только ничем не нарушают существующий миропорядок, но и существенно дополняют его, привнося в этот мир чистоту своих помыслов и органично вписываясь в окружающий нас ландшафт, как: этот лес, эта поляна, эта река и – наконец – этот родник. И я бы желал пить из этого родника, незамутнённого ничем, не требующего никакого хлорирования и дополнительной очистки.

Когда-то, две тысячи лет тому назад римский префект Понтий Пилат, обращаясь к синедриону и еврейскому народу, произнёс, указывая на Христа: «Се – человек».

Мне всегда казалось, что этим он, по меньшей мере, принизил Его, отвергая, тем самым, Его божественное происхождение. Но, глядя на сегодняшнее общество, я невольно задаюсь вопросом: «А так ли уж мало, и так ли легко заслужить это непростое право, чтобы о тебе могли сказать: Се – человек»?

Бусинка, дополняющая до ста – Старая-старая сказка

худ. Т. Жердина «Ромашки». Батик.

Однажды в детстве, я сочинил сказку, про страну, в которой жили одни лишь добрые волшебники. Однако ребята мне не поверили.

– Такого не может быть, – сказали мне они, – мир не может состоять сплошь из добра!

Тогда я не стал с ними спорить, и вернулся в свою сказку, где и поделился этой новостью с жителями сказочной страны.

– Не обращай внимания – ответили они, – Самое главное – ты сам убедился в том, что мы реально существуем. А с кем жить – решать тебе.

И тогда я сделал свой выбор, оставшись с ними.

Иногда, любопытства ради, я периодически, краем глаза, заглядываю в оставленный мною старый мир только лишь для того, чтобы лишний раз убедиться в том, что ребята, став взрослыми дядями и тётями, совершенно не изменились: более того, они совсем забыли про то, что я им когда-то рассказывал в детстве…

Примечания

1

– Пензенский велосипедный завод

(обратно)

2

– Не до конца распустившееся соцветие, бутон.

(обратно)

3

– похлёбка из маша

(обратно)

4

– Довольно странный, на первый взгляд, симбиоз русского и таджикского языков. «Даромадан» (тадж.) – «войти» – неопределенная форма глагола. «Медаром» означает – «войду», «влезу». В данном случае, пролетарское сознание продемонстрировало уникальный подход к грамматике: первый слог и окончание изъято из родного языка, а середина заимствована из русской речи. Но самое удивительное и парадоксальное заключается в общем контексте высказывания: мол, теперь я, всё равно, по-всякому влезу, и буду прав, поскольку это моя страна и я тут являюсь хозяином.

(обратно)