Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

К ЧИТАТЕЛЮ

По выражению известного историка М.Н. Покровского, "история – это политика, обращенная в прошлое". На мой взгляд, эта формула обретет более полное содержание при таком добавлении: но и политика – это история, опрокинутая в будущее. Когда мы научимся извлекать уроки из прошлого, только тогда мы сможем осуществлять настоящую политику в интересах народа.

Политическая жизнь быстротечна. Те события, которые еще вчера волновали всю страну и от исхода которых, казалось, зависит жизнь каждого и страны в целом, спустя немного времени оказываются позабытыми напрочь. Особенно важно не потерять канву происходящих событий, оставить в общей памяти народа и в памяти каждого человека подлинную картину происшедшего. Это необходимо и живущим сегодня, и будущим поколениям.

Историки будут вспоминать и описывать наше время как важнейший период в жизни страны и народа, как поворотный момент истории, не менее значимый, чем поворот, совершенный в Октябре 1917 года. Подобно тому как на протяжении уже многих десятилетий историки, политологи и широко читающая публика интересовались буквально каждым фактом, каждой подробностью событий Октября 1917 года и будут интересоваться этим всегда, происходящее в наши дни также будет предметом изучения и пристального внимания – вот почему оно не должно затеряться на страницах газет, в фонограммах теле- и радиопередач.

Это обстоятельство и побудило меня взяться за создание настоящей книги. При написании ее я стремился сохранить аромат времени, сохранить ту обстановку, в которой эти события происходили.

Книга нужна была прежде всего для меня самого, чтобы глубже осознать и понять смысл происходящего со страной и с каждым из нас. Ведь, возвращаясь к происшедшему даже спустя год или два, неожиданно для себя обнаруживаешь, что события, казавшиеся их очевидцам и участникам такими непредсказуемыми в момент их совершения, приобретают подчас другую окраску и иной смысл, став уже фактами истории. То, что еще вчера казалось таким непредсказуемым, сегодня, ретроспективно, кажется столь же очевидным и даже закономерным. И можно только удивляться тому, как по-разному воспринимались и интерпретировались эти события в момент, когда они происходили.

Конечно, ретроспективный взгляд всегда упрощает реальную картину событий, задним числом все происходящее нередко кажется самоочевидным. Правильную оценку прошлому можно дать, только проследив те закономерности, которые в суете повседневной жизни скрыты от глаз участников событий.

Все описываемое в книге – это, с одной стороны, материал для исследований и размышлений, для анализа ученого, а с другой стороны – взгляд очевидца, активного участника этих событий. Именно такой подход – стремление соединить трезвый, объективный анализ ученого с эмоциональным восприятием непосредственного участника событий – является для меня наиболее важным в этой книге.

Конечно, обращаясь к прошлому, прежде всего необходимо дать объективную оценку и попытаться выявить истинный смысл того, что произошло, но не менее важно передать тот дух времени, который сохраняется только в восприятии его очевидцев и участников.

Литературное творчество политических деятелей имеет две разновидности. Во-первых, это мемуары, свидетельство непосредственного участника исторических событий, ценность которых определяется личностью автора и сведениями, получаемыми из первых рук. Во-вторых, это размышления профессионального политика, пытающегося, прежде всего для самого себя, осмыслить происходящее, оторваться от текучки повседневной жизни и дать прогноз развития событий на будущее.

Мемуары обычно пишутся политиками, ушедшими на покой (единственное, пожалуй, исключение – мемуары генерала де Голля, написанные человеком, отошедшим от государственных дел, но затем вновь призванным жизнью к активной политической деятельности). Главное в них – воспоминания о прошедшем. "Я вспоминаю" – лейтмотив любых мемуаров.

Книги – размышления действующих политиков – это скорее политологические исследования, публицистика, чем мемуары, хотя момент воспоминаний о прошлом в них и присутствует. В этой книге мне хотелось не только сообщить читателю неизвестные ему подробности важнейших политических событий и восстановить подлинную картину заметных эпизодов нашей истории последнего времени, но и поделиться своими размышлениями о возможных альтернативах в ходе событий, о прогнозах на ближайшую историческую перспективу. Я не ставил своей целью дать систематическое изложение фактов истории страны за последние пять лет. Меня больше интересовали ключевые события: причины крушения коммунистического режима, сложности конституционного процесса, гримасы становления новой, демократической системы.

Все это живо в нашем сознании и является предупреждением против национализма и неокоммунизма, которые могут привести Россию и другие народы к новому испытанию фашизмом.

Нам еще предстоит длинная и трудная дорога возвращения к своим истокам, к возрождению нации, к возрождению экономики и культуры. Но для того чтобы пройти этот путь и совершить как можно меньше ошибок, очень важно на каждом отрезке его иметь ясное понимание происходящего, потому что только это позволит и прогнозировать будущее, и сохранить ту долю исторического оптимизма, которая так необходима нам всем.

Эти мотивы и побудили меня взяться за написание данной книги, несмотря на все сложности нашей жизни и хронический недостаток времени.

Таков был замысел. Как он реализован – судить читателю.

Не могу не поблагодарить Д. Гранина, И. Штемлера, А. Чернова, Е. Домнышеву и всех, кто взял на себя труд ознакомиться с рукописью и сделал замечания, позволившие автору завершить работу над книгой.

Глава 1

"ПРОЦЕСС ПОШЕЛ!"

(Хроника крушения коммунистического режима)

Жители Ибанска не живут, а осуществляют исторические мероприятия. Они осуществляют эти мероприятия даже тогда, когда о них ничего не знают и в них не участвуют. И даже тогда, когда мероприятия вообще не проводятся.

А. Зиновьев. Зияющие высоты

Все меняется так быстро, что события, наслаиваясь друг на друга, вытесняются из памяти. Сколько раз я ловлю себя на этом! Казалось, ну этого-то точно забыть невозможно! А ведь забывается, забывается…

Виновата не память. Это похоже на то, как забывается детство: человек становится другим, другим и живет, даже не подозревая, сколько он позабыл важного и нужного. Если вдруг обнаруживаешь, что тебе самому трудно воспроизвести логику собственных тревог и поступков, значит, и те тревоги, и те поступки уже в прошлой жизни. И неважно, что ты при этом подумаешь о себе: "Ай да Пушкин, ай да сукин сын!" или "Надо же было быть таким кретином!". Все – прожито, отлетело, ушло!

"Процесс пошел!" Подобной сентенцией обогатил русский язык первый и последний Президент СССР Михаил Горбачев. Да, пошел. Хотя и не туда, куда хотелось "главному инженеру перестройки". И совсем с другой скоростью! Затевалось одно – вышло совсем другое. Однако мы все еще находимся внутри этого процесса, а потому о его результатах судить нам, современникам, довольно трудно. Тем более что череда событий, начавшихся в нашей стране с середины восьмидесятых, была воистину шоковой и непредсказуемой.

Неожиданно для себя мы очутились в другой стране и в другой исторической эпохе. Самое время вспомнить, как это происходило.

ПРОЦЕСС ПОШЕЛ?

Начало 80-х

Одну из своих последних книг о России XIX века Юрий Трифонов начал словами: "В середине семидесятых годов современникам стало ясно, что Россия неизлечимо больна". К началу восьмидесятых годов XX столетия, на седьмом десятилетии своего существования, коммунистический режим медленно, но неотвратимо вползал в глубочайший экономический и политический кризис. Казалось, что это связано прежде всего с физическим одряхлением советского руководства, а также с грузом сталинского догматизма, перенесенного в иную эпоху теми, кто свою политическую карьеру начинал еще под опекой первого советского генсека и просто не смог преодолеть стереотипы минувшего.

Пока еще всюду висели лозунги, провозглашавшие славу мудрой политике КПСС, а саму коммунистическую партию именовавшие не иначе как "умом, честью и совестью нашей эпохи". В мудрости ее политики никто не смел усомниться. Во всяком случае, до ввода "ограниченного контингента" войск в Афганистан. На глазах у всех распадавшийся на части "дорогой товарищ Леонид Ильич Брежнев" продолжал украшать свой мундир золотыми звездами героя, лобызаясь с главами братских режимов и панибратски похлопывая по плечу прочих премьеров да президентов.

И все-таки что-то было уже не то, не как прежде.

Не заладилось с техническим прогрессом. Все больше пробуксовывала и обнаруживала свою неэффективность плановая социалистическая экономика. На Западе уже начиналась эра персональных компьютеров, эпоха информационной революции. У нас же так и не была доведена до конца предыдущая – научно-техническая. Пропасть между достижениями Запада и советскими реалиями становилась все больше и все фатальнее. Именно в это время стал популярен анекдот, в котором ответ на вопрос о том, когда мы догоним японцев и американцев, гласил: никогда!

Одновременно все очевиднее проявлялся кризис политической власти в условиях полного всевластия верхов и практически всеобщего послушания низов. Ситуация уникальная и раньше в истории не встречавшаяся.

Поэтому, когда на далекой гданьской верфи вспыхнули рабочие волнения и невесть откуда взявшаяся "Солидарность" парализовала своими действиями режим одной из верных социалистических стран, очень многие сказали себе и в СССР: ну вот и поехало…

Почему-то чувствовалось, особенно молодыми, что этого уже не задушить. Ни советскими танками, ни введением военного положения. В этом предчувствии не было никакой мистики. В дни Московской Олимпиады, полупровалившейся по причине советской агрессии в "дружественный Афганистан", одни мурлыкали оказавшиеся пророческими слова песенки о "ласковом Мише", другие вышли на беспримерную манифестацию, в которую превратились похороны народного поэта Владимира Высоцкого. Этих других было слишком много, чтобы аналитики вроде Юрия Андропова не поняли: дело и впрямь дрянь. Для них – дрянь.

Говорят, страх парализует. Старцы из Политбюро были парализованы страхом уже давно. Собственно, они всю жизнь в страхе и прожили. Это тоже было наследством сталинизма. Очень стойким наследством. Люди боялись себе подобных, но еще больше боялись не безмолвствовавшего разве только в анекдотах собственного народа. Мне рассказывали, что отправленный в отставку еще при Брежневе один из членов Политбюро нередко за семейным чаем приставал к своим детям и их друзьям с одним вопросом: "Как вы думаете, революции не будет?" Семья, конечно, воспринимала это как проявление старческих недугов, а дедушка-то был недалек от истины.

От накапливавшегося излишка "горючего материала" необходимо было избавиться. Об этом и задумывались самые сведущие и неглупые из кремлевской номенклатуры. Старые сталинские рецепты прямого уничтожения людей в новых условиях не годились. Действовали более гибко. Кроме психушек для диссидентов применялись и высылки за рубеж, и допущение браков с иностранцами, и разрешение еврейской эмиграции в Израиль, и славная "стройка века" Байкало-Амурская магистраль – все это было пилюлями для больного режима, еще не подозревающего сколь смертельна его болезнь.

Когда же выяснилось, что такое лечение малоэффективно, стали пробовать средства посерьезнее. Я имею в виду Афганистан. Кремлевским старцам показалось, что "маленькая победоносная война на окраине" империи не повредит. Большой войны они не хотели, ибо уже не могли чувствовать себя в безопасности даже в подземных бункерах. Но и с "Афганом", и с БАМом, и с тьмой других проблем (от коррупции до диссидентства) надо было что-то делать. Административно-командная система (так с легкой руки Гавриила Попова в первые перестроечные годы стала изящно называться система советского тоталитаризма) пришла к выводу, что она недостаточно административна и недостаточно командна. Иными словами, недостаточно тоталитарна. Ибо "народ разболтался".

Народ надо было поставить по стойке "смирно". Этого требовали не только генералы в погонах, но и хозяйственные генералы из военно-промышленного комплекса. На их языке это называлось "закрутить гайки".

Чего не знали генералы (и военные, и промышленные), так это того, что гайки уже не закрутить: резьба, проведенная сталинским резцом, казалось бы, на века, уже была сорвана. "Андроповский эксперимент" после смерти Брежнева не продлился и года. Людей хватали в кинотеатрах и магазинах во время рабочего дня, но люди находили тысячи причин для самооправдания. А начальство, к которому шли из милиции грозные бумаги с требованием наказать тунеядцев, блюло свой интерес. Мол, покарать можно, а где я другого найду на эту работу? А если найду, будет ли он лучше прежнего?

Власть – мощный наркотик. Но лишь до тех пор, пока обладатель власти сам верит в свое могущество. И будь Юрий Владимирович Андропов чуть помоложе и будь у него чуть поменьше болезней, вероятно, он успел бы наломать серьезных дров, прежде чем убедился в тщете затеянного. Но для старика хватило и опыта первых неудач: не привыкший к властным стрессам организм дряхлой политической системы отказал окончательно. А вместе с ним и организм самого генсека.

Коммунистические вожди наконец начали понимать, что перемены (даже столь вожделенные) в духе их комсомольско-партийной "тревожной" молодости – просто опасны. Пусть идет, как идет. (А после нас – хоть потоп!) И после смерти Андропова генсеком (еще на год) становится совершенно уже опереточный К.У. Черненко, тотчас же прозванный в народе "кучером".

Ни о каком кнуте этот "кучер", конечно, и не помышлял. Обе российские столицы обошла тогда фраза, то ли и впрямь сказанная кем-то из его родных, то ли сочиненная кем-то из народных остряков. Впрочем, полагаю, не сочиненная, ибо юмора в ней не было: "Хоть год, да наш!"

Этот нехитрый афоризм стал девизом агонии ортодоксального тоталитаризма. Бывший брежневский писарчук наивно полагал, что страна не свернет с проторенной за семьдесят лет дороги. И поэтому лучше ни во что не вмешиваться. И это оказалось куда мудрее, чем административный зуд по наведению порядка, сведший Андропова в могилу.

Период, названный в народе "пятилеткой похорон правительства", заканчивался. Необходимость перемен стала сознаваться даже в Политбюро. Нужен был молодой, но свой. Молодыми в Политбюро считались ленинградец Романов и москвич Гришин. Они-то как раз слишком явно рвались к власти и этим пугали стариков. Другое дело Горбачев – ставропольский протеже покойного Андропова. За несколько лет он сделал в ЦК беспримерную карьеру. Порученное ему сельское хозяйство, конечно, не поднял, но… И внимателен, и умен, и достаточно провинциален. А Ленина и Маркса может цитировать по любому поводу. К тому же умеет говорить без бумажки.

Так, безошибочно точно, система поставила на своего разрушителя и могильщика. Хотя ни о чем подобном ни сам М.С. Горбачев, ни окружающие не могли тогда даже подумать.

Глава 2

ИЗБИРАТЕЛЬНЫЙ МАРАФОН: УРОКИ НА БУДУЩЕЕ

Возьмемся за руки, друзья,

Чтоб не пропасть поодиночке.

Б. Окуджава

Реформа тоталитарной системы – процесс болезненный, но не безнадежный, если перемен хочет само общество. Архитекторы "первого в мире социалистического государства", казалось, предусмотрели все, чтобы в СССР были невозможны никакие демократические реформы. Тем удивительнее, что они просчитались. То, что не получилось у Хрущева и Косыгина, произошло в конце 80-х и в начале 90-х благодаря Горбачеву и Ельцину. И свершилось это путем эволюционным, а не революционным. Как ни парадоксально, но к классическим революционным методам прибегли (и даже дважды!) не реформаторы, а контрреформаторы: я имею в виду коммунистический путч в августе 1991-го и советский мятеж в октябре 1993-го. Об этом речь еще впереди, а сейчас остановимся на том, что можно назвать "избирательной пятилеткой" или "избирательным марафоном".

С весны 1989-го по весну 1994-го жители Петербурга, как и вся Россия, участвовали в пяти избирательных кампаниях и в трех референдумах. А поскольку первые союзные, российские и муниципальные выборы происходили в два тура (впрочем, как и муниципальные выборы 1994 года), нетрудно подсчитать, что ленинградцы (они же потом петербуржцы) в течение пяти лет приходили к избирательным урнам в среднем раз в полгода. Вот почему "избирательную пятилетку" мы без всякой натяжки можем назвать "пятилеткой гражданской усталости".

Гражданская усталость и порождаемое ею безразличие населения – плата не только за неизбежные ошибки в проведении реформ, но и за сам эволюционный, а не кроваво-революционный характер реформирования "Страны Советов".

При Сталине или Брежневе в "выборах без выбора" каждый раз принимало участие по официальной статистике как минимум 99,8 процента избирателей. Тайну реальных цифр хранили журналы избиркомов: при получении бюллетеней каждый гражданин предъявлял свой паспорт и расписывался в журнале, составленном по принципу места проживания, – на несколько домов по одному журналу. (Разумеется, речь идет о среднем городском доме, а не о многоквартирном и не о сельском.) Законопослушный советский избиратель знал, что неучастие в выборах – уже протест. Избиркомовские журналы были негласными кондуитами лояльности – "кнутом про запас". Кроме кнута существовал и "пряник" – система не стеснялась устраивать на избирательных участках "выездную торговлю". Хотя бы дефицитным пивом. Мне неизвестны случаи, чтобы в брежневское время на избирателя, игнорировавшего выборы, обрушивались какие-либо репрессии. Человека могли, скажем, не пустить за границу или не повысить в должности, но никто и никогда не сказал бы ему, что истинной причиной была неявка на избирательный участок. Если же он осмеливался написать на избирательном бюллетене что-нибудь нелояльное или оскорбительное по отношению к властям, то мог последовать вызов в Большой дом для беседы, после которой у него надолго (если не навсегда) пропадала охота показывать фигу в кармане властям предержащим. О подобных случаях я знаю доподлинно по рассказам моих студентов-заочников, служивших в КГБ.

Тоталитарная статистика лопнула уже на первых выборах народных депутатов СССР – весной 1989 года. При небывалой активности граждан явка все же не превышала 70-90 процентов. На следующих выборах (народных депутатов РСФСР и депутатов местных Советов), весной 1990 года, на избирательные участки пришло в среднем около двух третей населения только в крупных городах, а в сельской местности – значительно меньше.

О романтика и иллюзии первых выборов "с выбором"! Романтика "митинговой демократии" и наивного антикоммунизма тех лет. Чтобы победить на выборах 1989 или 1990 года, не надо было обладать какими-то реальными политическими достоинствами. Конечно, выборы есть выборы, и потому это всегда в известном смысле – лотерея. Достаточно вспомнить историю Черчилля, приведшего Англию к победе во второй мировой войне и буквально на следующий день после ее окончания проигравшего вчистую парламентские выборы. Для победы на первых демократических выборах в СССР достаточно было преодолеть страх перед системой, осмелиться вслух обличать партноменклатуру и обещать избирателям решить их проблемы. Неплохо к тому же, если имя твое на слуху, а язык остер и тебе удалось пройти "сито" предварительного отбора, – все остальное решит степень твоей собственной активности и неутомимости. Предвыборные программы конца восьмидесятых писались довольно просто: политическая часть составлялась из пересказа общедемократических лозунгов (некая смесь из наиболее актуальных и острых публикаций журнала "Огонек" и газеты "Московские новости"), прочее – из конкретных нужд избирателей, проживающих на данной территории.

Но самое удивительное, что при этом у большинства кандидатов меньше всего было цинизма и холодного расчета. Циники просто в силу природной осторожности еще не просчитали ситуации. Исключения, впрочем, были. Особенно на вторых выборах в 1990 году. Я имею в виду тех политиков, которые стартовали, казалось бы, из недр "Демократической России" или "Народного фронта", а уже через год-полтора оказались в лагере реакции. Каждый такой случай, конечно, заслуживает отдельного рассмотрения, но все они, по-моему, сводимы к трем типичным вариантам. Первый – самый, увы, распространенный: человек, чьи демократические идеалы слишком высоки и… слишком расплывчаты. Как правило, такие люди самих себя любят больше любых идеалов. Они органически не способны на черновую работу, амбициозны и обидчивы. А поскольку конкуренция среди демократически настроенных коллег весьма ощутима, то "вакансии " открываются в стане противника… Это путь перевертыша-эгоцентрика. Два других – в той или иной степени определены работой соответствующих спецслужб.

Наиболее банальный случай с российским депутатом Сергеем Бабуриным… Генерал КГБ Олег Калугин раскрыл тайну этого внедренного в демократическое движение агента по кличке Николай. И самое поразительное – на следующих выборах (уже после разоблачения) он был снова избран в парламент. Здесь все, кажется, ясно, но сколько таких "Николаев" реально действовало в депутатском корпусе, мы не знаем и до сих пор.

Третий случай – производный от первого и второго – является результатом не столько человеческой слабости или корысти, сколько (и чаще) пережитком имперских иллюзий и тоталитарного сознания, от которых не были свободны в той или иной степени все мы, называющие себя демократами. Депутат мог быть завербован, а мог и сознательно прийти в лагерь реакции, когда затрещал по швам СССР, когда декларации столкнулись с реалиями политического бытия. Так, например, произошло с двумя героями августа 1991-го: бывшим вице-президентом России Александром Руцким и бывшим спикером российского парламента Русланом Хасбулатовым. За два года эти люди оказались по собственной воле в одном лагере не только с Анатолием Лукьяновым и генералом Альбертом Макашовым, но и с откровенными русскими фашистами. Этим политикам не хватило даже обыкновенного здравого смысла понять, что в случае успеха октябрьского советского мятежа 1993 года они были бы в числе жертв нового режима, поскольку ни неокоммунисты, ни национал-патриоты никогда не простили бы им августа 1991 года.

Логика политического противостояния тем беспощаднее, чем случайнее человек в политике. Меж тем политический дилетантизм второй волны демократических политиков вполне очевиден. Как правило, депутатами РСФСР стали те, кому пришлось пережить горечь поражения на выборах в союзный парламент. Страна, даже такая огромная, как Россия, не в состоянии ежегодно генерировать по новому поколению политиков. (Тем более что до середины 80-х в СССР политики как профессии вообще не существовало!) И если в августовском путче повинен второй эшелон коммунистической номенклатуры, то октябрьский мятеж 1993 года – дело рук той части второго эшелона новых политиков из Верховного и региональных Советов, которые возмечтали о собственном всевластии. Эти люди были калифами на час. И если Язов, Павлов или Крючков в свое время все-таки были фигурами весьма значительными, хотя и несомненными реакционерами, то Руцкой и Хасбулатов, Константинов и Уражцев не умели ничего, кроме как витийствовать на митингах или с трибуны Верховного Совета, а весь их политический опыт сводился к критике прежней номенклатуры да к некоторым благоприобретенным навыкам аппаратных игр.

Политик – профессия не менее опасная, чем занятия горнолыжным спортом или альпинизмом. И если в гору всегда идти тяжелее, чем спускаться вниз, то как же может закружиться голова у того, кто был волею случая вознесен к вершинам власти, так и не узнав о трудностях, опасностях и ответственности, которые подстерегают всех, избравших эту стезю.

Конечно, тогда, в конце 80-х, мы мало об этом думали. И не от дела, а от слова заходился дух на предвыборных митингах и в теледебатах. Расплата – неизбежный непрофессионализм депутатов первых призывов российской демократии. И вынужденный компромисс новых политиков с кастой "исполнителей" – чиновников, живущих по правилам прежней системы; иначе говоря, компромисс с опытной советско-партийной бюрократией. Начинаешь лучше понимать Владимира Ленина, сетовавшего на то, что советская власть была вынуждена пойти на компромисс с бюрократией Российской империи… Правда, тут, пожалуй, случай даже обратный. Новая ленинская империя была империей идеологической, и главная претензия Ильича к "спецам" состояла в том, что эти люди просто не могли воспринять методов и идеологии "победившего пролетариата". Для этого они были, как правило, слишком грамотными специалистами.

Наш компромисс – компромисс со средней руки чиновниками, воспитанными в условиях коммунистического застоя. И сразу даже не скажешь, какой из них опаснее. Если большевики, придя к власти, поставили задачу сломать старую государственную машину, то демократы-реформаторы 80-х годов не были столь радикальны, а, напротив, стремились использовать кадры и организации прежнего режима, понимая, что открытая схватка с более чем трехмиллионным отрядом партийно-государственных функционеров (аппаратчиков) неизбежно выльется в гражданскую войну. А этого допустить было нельзя ни при каких обстоятельствах. Россия свою долю гражданских войн в двадцатом столетии отстрадала сверх меры.

Пылкая народная любовь, как любое слишком экзальтированное чувство, быстро угасает. Большевики когда-то пели: "Никто не даст нам избавленья – ни Бог, ни царь и ни герой…". Однако в обычаях русского народа всегда надеяться либо на Бога или царя, либо, в крайнем случае, на героя. Добиваться чего бы то ни было "своею собственной рукой" мы просто не привыкли. Однако обманутых ожиданий скорого решения всех проблем ни царю, ни тем более герою русский человек не прощает. Так случилось с Президентом Горбачевым. В какой-то степени – и с Президентом Ельциным.

И если в разгаре перестройки моим знакомым, путешествующим по Сибири, рыбак-крестьянин мог подарить двух огромных тайменей только за то, что они из Ленинграда ("Это вам за вашего Собчака!"), то сегодня я отдаю себе отчет: такой подарок, конечно, возможен, но такая его мотивировка – уже вряд ли. И это прекрасно! Потому что свидетельствует: люди начинают жить своим умом, без надежд и иллюзий. С детскими иллюзиями нация расстается куда труднее, чем каждый человек в отдельности. Но зато такое расставание уже необратимо. Другое дело, что политику, испытавшему на себе, что такое народное поклонение, требуются и мужество, и достаточная доза критического отношения к себе. Иначе слишком велик соблазн жить вчерашним днем, с воспоминаниями о его победах и достижениях, которых сегодня уже нет. Падение рейтинга популярности, конечно, всегда неприятно. Но катастрофа, если рейтинговая шкала становится для тебя самого чем-то самоценным. Поэтому из политики, как и со сцены, нужно уходить вовремя, чтобы спокойно смотреть в глаза людям и себе в душу.

То, что я сегодня пишу, – это не мемуары в привычном смысле этого слова, не воспоминания политика, ушедшего на покой. И читателю, и самому себе мне важно объяснить происходящее. Этого не сделать ни в газетной статье, ни в телевыступлении. Для политика переходной эпохи книга – не только род исповеди "на заданную тему", но и важный инструмент политического анализа, анализа собственного политического "я". В цивилизованных странах с хорошо отлаженной политической технологией нет необходимости в таких "преждевременных мемуарах" ни у общества, ни у самого политика. Зачем? Если рецептура принятия даже самого важного государственного решения все равно рутинна, а конкретные подробности представляют ценность разве что для узкого круга профессионалов-политологов, стоит ли красть у отдыха часы для написания книги? Поэтому книги пишут, как правило, политические деятели, ушедшие в отставку.

Совсем иное дело у нас. Восемьдесят шестой год породил новую "чернобыльскую" профессию – ликвидатор. Но в какой-то степени и все мы, политики первого "горбачевского призыва", вынуждены были стать ликвидаторами системы коммунистического тоталитаризма. У всех получилось это по-разному. Кто-то вошел во вкус и потерял себя, не заметив, что незримая радиация власти убивает не тело, а саму душу. Кто-то получил свою "дозу", но выжил, пройдя искушение медными и прочими трубами. А лучший, великий "ликвидатор" – Андрей Дмитриевич Сахаров – не дожил даже до отмены шестой статьи Конституции.

В странах западной, классической, демократии политические книги пишут в основном специалисты: политологи, историки и журналисты. В России три эти самостоятельные профессии пока поневоле совмещаются с профессией политика. Более того, политик, и только политик, здесь может увидеть то, чего не увидит ни политолог, ни даже социолог. Поэтому совершенно закономерно на первом этапе перестройки депутатами (то есть действующими политиками) становились именно журналисты и ученые самых разных специальностей.

Их вхождение в политическую деятельность происходило примерно одинаково. Попов и Тихонов, Черниченко и Емельянов, Афанасьев и Рыжов, так же как и я, стали политиками волею случая и в силу надежд на изменение страны, которые открывали перестройка и гласность. Помню, что я даже не хотел идти на предвыборное собрание трудового коллектива юридического факультета, на котором работал в то время, так как не очень верил в то, что на этот раз выборы могут быть другими, а не обычным фарсом, разыгрываемым аппаратчиками из райкома, горкома и обкома КПСС.

Наш председатель профсоюзного комитета, который организовывал предвыборное собрание, сказал мне, что есть предложенная райкомом кандидатура передового судосборщика Балтийского завода, которую мы должны поддержать, однако, поскольку объявлено, что выборы альтернативные, то могут быть выдвинуты и другие кандидаты. И действительно на собрании предложили шесть кандидатур, в том числе мою, и каждому кандидату была предоставлена возможность изложить свою программу.

Естественно, что никакой заранее подготовленной программы у меня не было, но я всегда размышлял над бедами и судьбой страны, поэтому мне было легко рассказать о необходимости реформ, о мерах по преодолению политического и экономического кризиса, о задачах демократизации страны. По-видимому, мое выступление убедило присутствующих, и коллеги отдали предпочтение мне. Для выдвижения кандидатуры на общеуниверситетское собрание необходимо было по положению набрать свыше 50 процентов голосов присутствующих на предвыборном собрании. Я был единственным, кому удалось это сделать.

Через две недели состоялось общеуниверситетское собрание, на которое различные факультеты и подразделения выдвинули одиннадцать претендентов. От 30-тысячного коллектива университета мог быть выдвинут один кандидат, набравший свыше 50 процентов голосов от числа присутствующих на предвыборном собрании.

Актовый зал университета был переполнен. Заслушивание выступлений каждого из кандидатов, ответы на вопросы, выступления в поддержку того или иного кандидата – все это длилось более восьми часов и закончилось далеко за полночь. Давно уже стены университета не слышали подобных речей и не видели такого накала эмоций. Именно в этом зале я впервые поставил вопрос о необходимости отмены шестой статьи Конституции об авангардной роли КПСС, показав, что нельзя реализовать лозунг о построении правового государства, выдвинутый Горбачевым и XIX партконференцией КПСС, в условиях сохранения однопартийной системы. Тогда в нашей аудитории это была неслыханная смелость. Может быть, поэтому присутствующие и отдали мне предпочтение – снова я был единственным кандидатом, набравшим свыше 50 процентов.

Но впереди было главное испытание – окружное предвыборное собрание, на котором и завершалась процедура официального выдвижения кандидата в народные депутаты. Вход на это собрание был строго по пропускам. Местом проведения собрания стал Дом культуры крупнейшего судостроительного завода – Балтийского, передовой рабочий которого был выдвиженцем партийных органов и ему всеми способами помогали одержать победу. В зале – стенды всех кандидатов. Мой стенд – довольно скромный – изготовили за ночь студенты-добровольцы. Несколько фотографий, обложки моих книг и краткая биография. Зато у моих соперников стенды побольше и оформлены побогаче.

Трудно сейчас поверить, но я провел практически всю избирательную кампанию, не имея ни гроша в кармане: собственных денег на это у меня просто не было, коммерческих структур, готовых оказать финансовую поддержку, тоже еще не существовало, а официальные государственные и партийные структуры работали против моего избрания.

Все было сделано, как говорится, "на голом энтузиазме".

На решающем предвыборном собрании мне выпал неудачный жребий: я должен был выступать с изложением своей предвыборной программы предпоследним. Было уже около полуночи, когда очередь дошла до меня. Все устали от выступлений и ответов на вопросы предыдущих девяти кандидатов. На изложение программы было отведено по десять минут и еще двадцать – для ответов на вопросы.

В момент, когда меня пригласили на трибуну, я понял, что вся моя заранее заготовленная речь о правовом государстве, о необходимости отмены монополии компартии в политической жизни и государственного монополизма в сфере экономики, о демократизации общества и т. д. никуда не годится и ее слушать никто не будет. И тут же я вспомнил, как начинал многие свои выступления Мартин Лютер Кинг: "У меня есть мечта!" " I have a dream!", – говорил он и далее объяснял слушателям, в чем она состоит.

Я так и начал свое выступление: "У меня есть мечта, что следующие выборы будут организовывать не структуры компартии, а сами избиратели и их объединения, что на предвыборные собрания вход будет не по пропускам, а по желанию, что каждый сможет выдвинуть себя или своего кандидата и что, наконец, не будет многоступенчатой системы отбора и отсева кандидатов, а им может стать любой, собравший определенное количество подписей в свою поддержку!". А затем изложил свои взгляды по наиболее острым проблемам страны и ответил на вопросы.

Голосование было тайным, и до момента объявления результатов я не мог быть уверен, что прошел в списки кандидатов. На собрании присутствовало более тысячи человек и только три представителя университета, в поддержке которых я мог быть уверен, а чтобы быть официально зарегистрированным кандидатом, необходимо было набрать более 50 процентов голосов присутствующих.

Голосование завершилось около двух часов ночи – требуемое количество голосов получили четверо из одиннадцати претендентов, и я в их числе.

А затем была настоящая предвыборная борьба: ежедневные митинги и встречи с избирателями, выступления у станций метро и даже теледебаты, организованные по моему предложению. В итоге труднейшей борьбы я победил – стал народным депутатом СССР, членом первого советского парламента, избранного на альтернативной основе в результате свободных выборов.

Тот же путь прошло большинство из народных депутатов, кроме, разумеется, "красной сотни", т. е. 100 депутатов от коммунистической партии, список которых был утвержден на Пленуме ЦК КПСС и которые даже не почувствовали накала предвыборной борьбы, что сполна испытали мы – депутаты от территориальных округов.

Именно эти депутаты, прошедшие суровую, но прекрасную школу открытой политической борьбы в период избирательной кампании, и составили "штаб" перестройки снизу, начав с острых и бескомпромиссных выступлений на Первом съезде народных депутатов, затем оформившись в первую официально признанную оппозицию – Межрегиональную депутатскую группу, из которой и вышли все последующие демократические организации: "Демократическая Россия", Движение демократических реформ, Демократическая партия России и т. д.

"ДемРоссия" вместе с другими демократическими организациями (объединениями избирателей и разного рода "народными фронтами") возникла в качестве альтернативной коммунистическому тоталитаризму силы, объединила людей самых разных взглядов, но выступающих против коммунизма, а потому и исчерпала себя с крахом коммунистической системы в августе 91-го. И дело даже не в том, что ушли во власть лидеры этих движений и объединений. У российской демократии не было опыта партийного строительства: она опиралась на авторитеты своих вождей, на "героев перестройки". Август 91-го показал, что демократы меньше всего были готовы принять на себя бремя власти: не было ни теневого кабинета, ни продуманной программы действий. Не было (да и до сих пор пока еще нет) сложившихся, крепко сколоченных демократических партий.

Постсоветское общество было ориентировано на демократические идеалы, но ему не хватало (и не хватает до сих пор) демократической структурированности. Две большие разницы, как говорят в ныне заграничном городе Одессе…

Итак, романтический, "перестроечный" период – это становление "советского парламентаризма". Мало кто догадывается, что такого политического явления нет и не может быть в природе, а упования на его создание сродни лысенковским мечтам скрестить пшеницу с яблоней. Однако это исторический факт, что в конце восьмидесятых общественная жизнь страны возродилась с последних иллюзий начала двадцатых: советский парламентаризм – это по сути лозунг кронштадтского восстания против большевиков: "Советы без коммунистов!"

В борьбе со всевластием коммунистической партии мы шли на выборы под старым лозунгом "Вся власть Советам!", надеясь, что именно через Советы удастся лишить коммунистов власти. Иллюзорность этих надежд обнаружилась вскоре после выборов 1990 года: многочисленные советские "парламенты", созданные от деревенского уровня и до самого верха, практически полностью дезорганизовали государственную жизнь.

Чем же так плоха советская власть и почему Советы органически не могут выполнять роль органа демократического народовластия? Ответить на этот вопрос нужно еще и потому, что до сих пор об особом, "советском" пути развития России рассуждают многие: от экс-президента СССР Михаила Горбачева и некоторых видных западных интеллектуалов, в свое время поддержавших горбачевскую перестройку, до неокоммунистов и неофашистов внутри распавшегося СССР. Конечно, мотивы у всех этих людей разные. И тем не менее сообща они пытаются тянуть Россию назад, в царство утопии. Одни потому, что не поняли самой сути происшедшего и не понимают того, что Советы сами по себе являются рассадником тоталитаризма, а другие слишком хорошо все понимают и стремятся использовать "советскую" идею для достижения власти.

Идеолог советской власти Владимир Ленин очень точно определил основное отличие Советов от стандартных институтов буржуазной демократии. По Ленину Советы – это и законодательный орган, и орган исполнительный (так называемые работающие Советы), и орган, осуществляющий контроль над исполнением принятых законов. Отсюда естественно вытекает и принцип всевластия Советов, закрепленный в сталинской Конституции 1936 года и в брежневской Конституции 1977 года. Последняя действовала до крушения советской власти в октябре 1993-го. В четвертой статье ее абсолютно четко и однозначно было записано, что вся власть в Российской Федерации принадлежит народу в лице Советов народных депутатов. Именно этот принцип всевластия Советов и противостоял главному принципу западной демократии – принципу разделения властей. Отсюда и взаимная неприемлемость, нестыкуемость этих политических систем. Или с Советами, но без демократии. Или с демократией, но без советской власти. Отсюда и вся внутренняя борьба, все то противостояние советских и президентско-правительственных структур, которое привело к трагическим событиям октября 1993 года и в конечном счете похоронило советскую систему.

Коммунисты были довольно последовательны, изобретя ярлык "антисоветская деятельность", или проще – "антисоветчина". Дело в том, что сама "советчина", как таковая, была лишь ширмой перед тоталитарным фасадом, а не каркасом имперского здания. Роль каркаса отводилась КПСС и ее карательным органам. Декларированные как всевластные органы народной (всенародной!) демократии, Советы ни на какую власть не претендовали. Не для того Троцкий, Парвус и Ленин их придумали еще в 1905 году, не для того крепил советскую систему человек, признававший сверху донизу только свою личную власть, – Иосиф Сталин.

Всевластие Сталина могло утвердиться только благодаря всевластию коммунистической партии, которая могла подмять под себя государство и всю страну только благодаря Советам. Отсюда и простой в своей очевидности вывод: Советы – неотъемлемая принадлежность тоталитаризма. Как и любая псевдодемократическая структура, они были способны породить лишь диктатуру. С коммунистами или без коммунистов!

К пониманию этого нас подвела сама жизнь. О необходимости принципиального реформирования всех властных структур, доставшихся нам от тоталитаризма, демократы говорили еще в 1989 году. Уже тогда было ясно, что и Съезд народных депутатов, и многоступенчатый парламент (съезд – Верховный Совет) равно неприемлемы независимо от состава депутатов. Состав может быть разным, но результаты работы этих органов (с коммунистами или без оных!) будут примерно одинаковы в силу конструктивной неспособности данной системы быть системой властной и одновременно демократической.

В течение семи десятилетий существования советской власти в партийную номенклатуру попадали вовсе не одни лишь отбросы общества. На входе (внизу) система засасывала, как пылесос, не одну лишь пыль да прах из самой что ни на есть народной, здоровой основы. Но во что превращались эти люди, пройдя по кругам номенклатурного восхождения!

И во что превратились многие народные депутаты России всего за четыре года советского барства в комиссиях и комитетах Верховного Совета… Любая неограниченная власть по своей природе самодостаточна: она не нуждается ни в обратной связи, ни в каком-либо самосовершенствовании. Как говорил Вольтер, любая власть разлагает, абсолютная власть разлагает абсолютно. В этом причина той метаморфозы, которая столь быстро произошла с Руцким, Хасбулатовым и иже с ними. Они могли искренне считать, что Верховный Совет занят делом, как проклятый принимая закон за законом, одну поправку к Конституции за другой, а некие враги из стана Президента и правительства толкают под руку, разрушают такую красивую и удобную для них законодательно-государственную химеру.

В этом смысле весьма показателен процесс изменений, происшедших с Верховным Советом России с августа 1991 года до сентября 1993 года.

Сейчас мало кто помнит об эпизоде, происшедшем сразу же после провала августовского коммунистического путча. На первом же послепутчевом заседании Борису Ельцину пришлось объявить перерыв, выйти на балкон Белого дома и самому поднять победный трехцветный флаг новой России. Случилось так, что депутаты уже в то самое первое утро свободной России почему-то вдруг стали цепляться за флаг РСФСР – красное знамя с голубой полоской, серпом и молотом. Почему? Ведь весь период трехдневного противостояния и ожидания штурма трехцветный флаг был символом новой, демократической России, символом победы над кровавыми полотнищами эпохи коммунизма. Этот эпизод очень характерен для Верховного Совета. Достаточно вспомнить, что в его составе было почти 84 процента функционеров бывшего режима: 24 процента – работники союзного и республиканского уровня (министры, работники центральных ведомств, сотрудники аппарата ЦК КПСС и Российской компартии и т. д.); 27 процентов – функционеры среднего (областного, краевого) звена – в основном партийные работники; 33 процента – директора предприятий, председатели колхозов, секретари райкомов и т. п.

Эти люди отнюдь не были противниками коммунистического режима. В противостоянии с союзными властями у них был свой интерес: получить больше власти, стать менее зависимыми от союзных структур, выйти на политическую авансцену. К тому же они оказались (многие поневоле) в роли преследуемых, что вызывает естественную защитную реакцию. Кто-то очень точно заметил: если вы хотите заставить человека проникнуться какими-то убеждениями, начните его за них преследовать!

Одно дело теоретически понимать, что Советы – не демократические и органически с демократией не сопрягаемые органы власти, другое – узнать это изнутри, убедиться в этом на собственном опыте. Наверное, мне очень повезло: в советском властном котле я варился всего два года. Срок достаточный, чтобы обжечься, но явно недостаточный, чтобы отказаться от тех идеалов, ради которых я решился на собственное "хождение во власть". При этом я, будучи "советским парламентарием" как член Верховного Совета СССР, с самого начала стал членом Межрегиональной депутатской группы, которая была первой легальной оппозицией в советском парламенте.

Декабрист Михаил Лунин, уже в Сибири, однажды меланхолически заметил, что официальный его титул все удлиняется и удлиняется. Сначала – просто государственный преступник. Потом – государственный преступник, осужденный по второму разряду. Потом – государственный преступник, осужденный по второму разряду со ссылкою в Сибирь навечно. Тут-то Михаил Сергеевич Лунин и съязвил, что в Англии сказали бы короче: Лунин – член оппозиции. Так уж случилось, что за два последних перестроечных года мой титул тоже разросся. Недавно наткнулся в столе на запасы неизрасходованных собственных визитных карточек: от народного депутата СССР до члена Верховного Совета СССР, председателя Ленинградского городского Совета народных депутатов и, наконец, мэра Санкт-Петербурга (а сначала Ленинграда) – всего за два с половиной года. Из них два – в чистой оппозиции коммунистическому режиму, а затем в очень сложных оппозиционных взаимоотношениях с Верховным Советом Российской Федерации и Ленинградским (Петербургским) городским Советом (так уж произошло помимо моей воли с самого начала работы председателем Совета, а затем мэром города).

Именно эта оппозиционность во многом определила мою судьбу. Собственно, только с августа 1991 года для меня по-настоящему и началось то "хождение во власть", о котором я писал еще в первой своей книге о рождении советского парламента. А значит, началась и особая пора испытаний на этом поприще.

Быть в оппозиции несравненно удобнее, чем нести на себе бремя ответственности за принятие решений пусть даже на муниципальном уровне "северной столицы России". Так сложилось исторически не только в нашей стране (но в нашей, где по существу оппозиции никогда не было, эта истина только очевиднее). Оппозиционер – что-то вроде соискателя или поклонника. Он мало за что отвечает, любое его предложение заманчиво уже потому, что он критикует власти, которые всегда – в большей или меньшей степени – его опасаются. Они "не знают, как надо". Он утверждает, что знает, даже если на самом деле и понятия не имеет. У находящегося в оппозиции положение всегда более выигрышное: ведь за ним ореол борца с несправедливостью и надежда, что будет лучше.

Так начиная с лета 1990 года Председатель Верховного Совета России Борис Ельцин неизменно обыгрывал в глазах избирателей Президента СССР Михаила Горбачева. Кредит доверия Ельцину был столь велик, что, став Президентом России в 1991 году, он не только сумел пережить распад СССР, сохранив Россию, но и выиграть в заведомо проигрышной позиции апрельский референдум 1993 года, когда и ситуация была сложнейшая, и сами вопросы были сформулированы его противниками отнюдь не с целью поддержать Президента. Причем к тому времени не Ельцин, а Верховный Совет России уже более полутора лет находился в оппозиции к Ельцину!

У политологов и журналистов принято ругать постсоветских харизматических лидеров, но давайте представим, что должной харизмы у Ельцина не оказалось бы. Невозможна была бы и "легитимная революция" (в ответ на коммунистический путч), приведшая к принятию демократической Конституции, невозможны были бы и сами реформы (другое дело, как они проводятся!). Видимо, при реформировании тоталитарной системы одного харизматического вождя недостаточно. Кремлевская "корона" пала с головы Горбачева не только вслед за падением его харизмы. Слава Богу, что при всей неразвитости нормальных оппозиционно-демократических политических структур к этому времени нация сумела обрести другого лидера-реформатора. Можно даже утверждать, что в наших российских условиях (а может быть, в условиях посттоталитарных вообще) срок действия харизмы не превышает четырех-пяти лет. Достаточно вспомнить судьбу Суареса в Испании, Ро Дэ У – в Южной Корее и т. п. Таков, выражаясь языком физики, период полураспада этого политического элемента.

Вот почему, во всяком случае на мой взгляд, Борис Ельцин должен был решительнее действовать в том же апреле 1993 года. К сентябрю гражданская апатия была уже слишком сильна.

Главное отличие политика-реформатора от политика-революционера, может быть, в том и состоит, что первый по преимуществу должен быть стратегом (иначе не проведет реформ, придя к власти), а второй – отменным тактиком (иначе ему и к власти не прийти).

Три из пяти избирательных кампаний последних пяти лет пришлись на романтический период становления российской демократии, и все же каждая не была похожа на другую. И прежде чем говорить об ошибках года девяносто третьего, вернемся еще раз в последние годы горбачевской перестройки, то есть в самое начало этого избирательного марафона. Ведь как бы ни складывались личные взаимоотношения реформаторов, трудно не признать, что, пока реформы идут, существует и преемственность их лидеров.

Доминанта первой избирательной кампании – ее абсолютная новизна. Непривычность и необычность как для кандидатов в депутаты, так и для избирателей, а также для партийных структур КПСС, призванных обеспечивать свои же собственные политические похороны. Более или менее уверенно они могли чувствовать себя лишь где-то в глубинке. Но, конечно, не в Москве и Ленинграде. И они растерялись. Ведь эти люди за семь десятилетий комфортной политической жизни без оппозиции (которая просто физически уничтожалась) отучились от какой бы то ни было открытой полемики. А тут – надо вступать в открытую дискуссию. И с кем?!

Конечно, сельская и провинциальная глубинка, где каждый человек на виду, тоже не была подготовлена к тому, чтобы восставать против "хозяев жизни". Другое дело – крупные промышленные российские города. Парткомы, райкомы и горкомы здесь тоже еще никто не отменял, но впервые всевластие их было ограничено, появился шанс на альтернативную инициативу, а значит, и на конкуренцию партийным структурам.

Представим себе на минуту, что ничего этого бы не было, кто-то (Горбачев или кто другой) указом сверху отменил или каким-то другим способом отодвинул партийные структуры от власти. Уверен, что ничего путного из этого бы не получилось. Нужна была конкуренция (пусть и в заведомо неравных условиях), нужно было, чтобы люди в предвыборной борьбе обрели свое право называться гражданами. Нужно было, чтобы общество, убаюканное коммунистическими мифами и лозунгами, проснулось. Поэтому даже там, где номенклатура на выборах победила, первое поражение ей было уже нанесено. Номенклатура лучше нас, грешных, знала, что она неконкурентоспособна в честном поединке прямых дебатов. Другое дело – донос, поклеп, навет. Вот образчик листовки из моего личного архива, иллюстрирующий это мое утверждение куда ярче, чем многое.

Глава 3

РОССИЙСКИЙ ПАРЛАМЕНТ: МЕЖДУ ПРОШЛЫМ И БУДУЩИМ

Судьба последнего советского парламента России трагична. Как известно, он был досрочно распущен и прекратил свое существование в начале октября 1993 года под звуки выстрелов из танковых орудий.

Это был тот же самый парламент, который вначале избрал Бориса Ельцина Председателем Верховного Совета, а затем принял решение об учреждении поста первого Президента России, что обеспечило в конечном итоге Ельцину путь к власти. Этот парламент также принял Декларацию о независимости России, утвердил Беловежское соглашение о распаде СССР, принял активное участие в подавлении августовского коммунистического путча, а в итоге сам стал центром заговора, направленного на устранение Президента и правительства, и главным очагом вооруженного мятежа против законно избранной власти.

Все перечисленные события уложились в короткий трехгодичный срок. И кажется совершенно невероятным, что их участниками были одни и те же люди. Для того чтобы понять, как все это произошло, обратимся к истокам.

Летом 1989 года, когда уже отгремели баталии Первого съезда народных депутатов и шла первая сессия нового Верховного Совета Союза ССР, там же в Кремле, но в другом зале, собралась последняя сессия старого Верховного Совета России. По делам, связанным с работой тбилисской комиссии, я пришел в этот зал, чтобы переговорить с Горбачевым. И пока дожидался перерыва, наблюдал за происходящим на этой сессии и не мог прийти в себя от удивления. Все в этом зале напоминало прошлое: увешанные орденами и звездами героев представители рабочих и крестьян; располневшие, в дорогих, но плохо сидящих костюмах и платьях, партийные и советские работники районного и областного звена, а в президиуме – Политбюро ЦК КПСС в полном составе. Я как раз застал часть выступления Лигачева. Меня поразило, как по-иному, чем на нашем Верховном Совете, он держался в этом зале. Видно было, какое громадное удовольствие он получает, выступая перед "своей" аудиторией. И хотя он привычно читал речь по бумажке, даже казенные слова казенной речи он произносил с необычайным воодушевлением, потому что в зале сидели его единомышленники и вся атмосфера в этом зале была пропитана крепким запахом советского нафталина. Ни одного живого слова не звучало в этой аудитории, и казалось, что мы снова вернулись во времена Брежнева.

Но именно этот Верховный Совет принял решение и новый Закон об учреждении российского Съезда народных депутатов (по образцу Съезда народных депутатов СССР), а также новые правила выборов в этот орган.

Затем весной 1990 года состоялись выборы. Выборы, которые проходили в атмосфере роста стремления к независимости и националистических настроений во всех без исключения республиках Советского Союза, в условиях острейшей критики существующей политической и экономической системы, в условиях полной дискредитации компартии и ее представителей, а также очевидной неспособности центра справиться с нараставшими каждый день политическими и экономическими проблемами. Поэтому выборы в новый российский парламент проходили под аккомпанемент критики существующих порядков, на фоне не столько демократических, сколько популистских и демагогических лозунгов.

Новый парламент России оказался очень разнородным по составу. В него попали представители партийного и советского аппарата, но в основном из второго и третьего эшелонов власти – функционеры республиканского, областного и районного звена. Другая заметная часть депутатского корпуса – директора предприятий и совхозов, председатели колхозов и другие руководители низовых производственных коллективов. И наконец, третья часть депутатского корпуса была представлена новыми людьми, которые с гордостью называли себя демократами и уже, как правило, участвовали в первых свободных выборах в союзный парламент, но потерпели поражение. Теперь они взяли реванш и стали депутатами.

Большинство из них прошло в парламент на волне критики злоупотреблений и привилегий коммунистического режима, без каких-либо ясных программ и взглядов, без опыта политической деятельности, парламентской работы, с явным преобладанием эмоций над разумом. Однако всех депутатов нового российского парламента (особенно в самом начале его деятельности) объединяло стремление повысить уровень независимости российских государственных структур от союзного центра, получить хотя бы тот объем полномочий, которого добились другие союзные республики. Не случайно одним из модных аргументов, часто повторявшихся на первых заседаниях Съезда народных депутатов России, был аргумент о неравноправии России по сравнению с другими республиками, которые имеют свои коммунистические партии, свои ЦК, а Россия ничего этого не имеет. Отсюда и стремление ускорить создание Российской коммунистической партии в рамках КПСС и получить больше власти за счет перераспределения ее из союзного центра.

Это стремление особенно ярко проявилось в речах представителей различных регионов России, интересы которых реально ущемлялись централизацией всей власти в союзных структурах.

Российский парламент начинал свою работу с того же, чем занимались в это же время новые Верховные Советы других союзных республик: с провозглашения суверенитета и независимости Российской Федерации в составе СССР. Начатый практически во всех республиках "парад суверенитетов" не мог не затронуть и российские структуры. Но судьба этого парламента (в большей своей части – более чем 80 процентов – представленного функционерами различных уровней) во многом определилась фигурой лидера, фигурой Председателя Верховного Совета России. К моменту избрания Съезда народных депутатов таким бесспорно признанным лидером российского демократического движения был Борис Николаевич Ельцин.

Однако позиции коммунистов были еще достаточно сильны, чтобы они могли противопоставить фигуре Ельцина своих претендентов на место Председателя Верховного Совета. Среди них были лидер российских коммунистов Иван Полозков, Председатель Президиума Верховного Совета прошлого созыва Виталий Воротников и другие. Уже с первого же тура голосования стало ясно, что именно по этому вопросу разгорятся страсти. Хотя в первом туре Ельцин и набрал наибольшее количество голосов, но до избрания (для этого необходимо было квалифицированное большинство в две трети) ему не хватало более ста голосов.

Я помню лихорадочную атмосферу Первого съезда народных депутатов России, на котором решался этот вопрос. Мы заседали в соседнем здании, в помещениях Верховного Совета СССР, шла рутинная работа по принятию новых законов, и я практически каждый день ходил на заседания Российского съезда, чтобы встретиться с моими ленинградскими коллегами и принять посильное участие в работе съезда. В кулуарных беседах с депутатами я пытался убедить сомневающихся в необходимости для России нового лидера и новой политики. В конечном итоге после третьего тура голосования, Ельцина избрали Председателем Верховного Совета России. Борьба была ожесточенная. Дело доходило до кулачных схваток, но демократические силы одержали первую победу. Мы уже тогда понимали, что многие из коммунистов и функционеров, особенно представители провинции, голосовали за Ельцина только потому, что видели в нем человека, способного утвердить приоритет российских властей перед союзными, человека, способного противостоять Горбачеву и Политбюро и тем самым утвердить независимость России.

Выбрав Ельцина председателем, представители советской и коммунистической номенклатуры не упустили своего шанса при выборах его заместителей. Ими стали в основном противники демократических преобразований, что и выявилось вскоре в виде так называемого выступления, или точнее, бунта, шести заместителей Ельцина по Верховному Совету. Они пытались отстранить его от власти и впервые поставили вопрос об импичменте. При тех настроениях, которые существовали тогда в Верховном Совете, и при том реальном раскладе политических сил на Съезде народных депутатов России подобное могло произойти.

Но Ельцину тогда невольно помогли Горбачев и союзные власти, которые, почуяв опасность с его стороны, едва не довели дело до открытого столкновения, введя в Москву войска накануне открытия Съезда народных депутатов России в марте 1991 года. Именно этот демарш союзных властей еще раз сплотил депутатов вокруг Ельцина и позволил тому не только сохранить свои позиции, но и провести Декларацию о независимости России, а также решение об избрании первого Президента России.

Как это ни покажется странным, но тем переломным моментом, который в конечном счете привел к октябрьской трагедии 1993 года, стали августовские события 1991 года. Поставленные перед лицом насилия и перед попыткой с помощью армии разогнать законно избранную власть России, российские депутаты объединились вокруг Ельцина в борьбе с путчистами, в борьбе с ГКЧП. Но последовавший за этим крах коммунистической системы заставил многих депутатов пересмотреть свои взгляды. Они вовсе не стремились к такому результату.

Были и еще два обстоятельства, которые окончательно изменили лицо съезда и Верховного Совета. России.

Первое – Беловежское соглашение и распад Советского Союза. Несмотря на то что российский парламент проголосовал за утверждение этого соглашения, для большинства депутатов оно являлось внутренне неприемлемым. И только растерянность и страх перед происходящим, а также отсутствие лидера, способного объединить оппозицию в этот момент, позволили Ельцину ратифицировать Беловежское соглашение в парламенте.

Последней точкой в процессе перерождения российского парламента и переходе его на антиреформаторские, антипрезидентские позиции стало избрание Председателем Верховного Совета Хасбулатова, чему все мы в немалой степени содействовали. Это была трагическая ошибка, связанная с тем, что мы не учли чисто национального и личного фактора: хитрости, коварства и непомерных властных амбиций, которые до поры до времени скрывались за личиной скромного ординарного профессора-экономиста, казалось всей душой поддерживавшего политику реформ. Этот пример еще раз подтверждает старое правило: из всех ошибок самыми тяжелыми и трудноисправимыми являются кадровые ошибки.

Процесс перерождения Верховного Совета и съезда и переход их на откровенно реакционные, антиреформаторские позиции занял почти два года. Два года ожесточенной политической борьбы, когда на каждом Съезде народных депутатов, начиная со Второго, неизменно в качестве дежурного вопроса поднимался вопрос об импичменте Президента. И были моменты, когда казалось, что противникам Ельцина удастся добиться задуманного. Последний раз это случилось летом 1993 года, когда Съезд народных депутатов, приняв очередную серию поправок к Конституции, начал обсуждать предложенные Комитетом по законодательству дополнительные поправки, касающиеся если не прямого устранения поста Президента, то максимального лишения Президента его полномочий и концентрации всех рычагов власти в Верховном Совете.

Если 1989-1990 годы были годами перемещения реальных рычагов власти из ЦК КПСС сначала в Верховный Совет, а затем в президентские структуры, то в 1992-1993 годах ясно обозначился процесс борьбы за перемещение основных рычагов власти из президентских и правительственных структур в руки Верховного Совета.

Хасбулатов стал злым гением Верховного Совета и в конечном счете одним из главных виновников того трагического конца, который постиг первый российский парламент. Я хотел бы напомнить, с каким трудом решался вопрос о преемнике Ельцина на посту Председателя Верховного Совета России. Уже прошло несколько месяцев после избрания Ельцина Президентом, а пост Председателя Верховного Совета оставался вакантным – депутаты никак не могли решить, кому отдать предпочтение.

Я помню встречу с Ельциным в конце июля 1991 года, на которой он спрашивал моего совета о возможной кандидатуре его преемника на посту Председателя Верховного Совета. Борис Николаевич назвал тогда фамилию Скокова. Я не советовал Ельцину поддерживать эту кандидатуру, потому что был и продолжаю оставаться очень невысокого мнения о личных и деловых качествах этого человека. Скоков – типичный, на мой взгляд, функционер среднего звена партсовноменклатуры с соответствующим кругозором и уровнем моральных представлений.

Мои симпатии были на стороне Лукина, ставшего впоследствии послом в Соединенных Штатах, или Филатова, ставшего впоследствии руководителем администрации Президента.

Но Ельцин отверг обе кандидатуры, сказав, что он готов поддержать их, но они не имеют шансов на избрание – съезд не проголосует ни за одного из них.

Возник вопрос и о кандидатуре Хасбулатова. Борис Николаевич очень сомневался в этом человеке, как будто предчувствовал последующее развитие событий.

Я посоветовал Ельцину поддержать Хасбулатова, считая, что тот сможет и удержать Верховный Совет от крайностей и последовательно проводить демократическую, реформистскую линию в Верховном Совете.

Как же я тогда ошибался! Основным соперником Хасбулатова в борьбе за пост Председателя Верховного Совета стал Бабурин, уже тогда активно участвовавший в рядах так называемой непримиримой оппозиции, человек с откровенно прокоммунистическими и националистическими, ура-патриотическими взглядами. Поэтому естественно, что все реформаторские, прогрессивные силы на Съезде народных депутатов были сориентированы на поддержку Хасбулатова.

После многократных голосований, большой работы среди депутатов по обеспечению поддержки Хасбулатова он в конечном итоге победил. И на Четвертом съезде народных депутатов, осенью 1991 года, был избран Председателем парламента.

Однако вскоре после избрания с ним стали происходить удивительные метаморфозы. Все больше проявлялись высокомерие, барская пренебрежительность по отношению к окружающим, стремление уязвить или даже оскорбить депутатов и целенаправленная деятельность по сосредоточению всех рычагов власти в Верховном Совете в своих руках. Первым серьезным звонком стало его распоряжение о распределении обязанностей между председателем и его заместителями, в соответствии с которым весь аппарат Верховного Совета был переподчинен лично ему, а роль заместителей была сведена лишь к роли порученцев или покорных исполнителей указаний Председателя Верховного Совета. Именно с этого момента демократически ориентированные депутаты почувствовали, какую ошибку они допустили, поддержав выдвижение Хасбулатова на этот пост. В то же время коммунистическая и национал-патриотическая оппозиция в парламенте очень быстро уловила перемену в настроениях и взглядах спикера и стала оказывать ему всяческую поддержку, требуя взамен расформировать комитеты, возглавляемые демократами, и стремясь провести своих представителей на ключевые должности в комиссиях и комитетах Верховного Совета. Они очень быстро нашли с Хасбулатовым общий язык – и вот уже сначала Комитет по экономической реформе, который возглавлял Сергей Красавченко, а затем Комитет по делам печати и средствам массовой информации были расформированы и их состав укомплектован депутатами, удобными для Хасбулатова и оппозиции.

Одновременно начался процесс выдвижения из серой депутатской массы тех членов депутатского корпуса, которые за два года работы в Верховном Совете никак себя не проявили, не были заметны на заседаниях съезда и Верховного Совета, оказались неспособными вести какую-либо позитивную работу в комиссиях и комитетах и т. д. Именно эти люди стали выдвигаться на ключевые посты. И здесь Хасбулатов действовал по традиционным правилам восточного деспотизма, окружая себя бесцветными и покорными исполнителями и избавляясь от людей независимых, ярких, талантливых.

К моменту, когда во второй половине 1992 года четко обозначилась линия на противостояние Верховного Совета Президенту и правительству, в окружении Президента возникла идея сделать Верховный Совет недееспособным за счет ухода из него демократически и реформаторски настроенных депутатов, постепенно перетягивая этих депутатов в различные правительственные и президентские структуры, привлекая их к работе на различные должности в госаппарате. Этот вопрос многократно обсуждался. Но, как показало время, уход демократов из Верховного Совета привел лишь к негативному результату.

Если бы уход демократически ориентированных депутатов из Верховного Совета был одномоментным и массовым и привел бы к утрате кворума в парламенте, тогда подобного рода акция имела бы несомненно положительное значение. Но этого не получилось, и прежде всего из-за нежелания депутатов терять насиженные места и связанное с этим положение, из-за недостаточной организованности демократической части российских депутатов, а также из-за того, что на какое-то время занятые решением сложнейших проблем, возникших после начала экономических реформ Гайдара, Президент и правительство перестали контактировать с Верховным Советом и оказывать влияние на его работу. К тому же ни в аппарате Президента, ни в аппарате правительства не было в тот момент структур или должностных лиц, которые бы отвечали за связь и работу с депутатским корпусом и Верховным Советом.

От съезда к съезду позиции Президента и правительства в парламенте становились все более слабыми, а поведение непримиримой оппозиции все более вызывающим и нетерпимым по отношению к исполнительным структурам власти.

После ухода из руководства Верховного Совета Филатова, Рябова, Красавченко и многих других, перешедших на работу в правительственные и президентские структуры, их места в руководстве Верховного Совета заняли представители непримиримой оппозиции. И с этого момента, начиная с Седьмого съезда в декабре 1992 года, когда оппозиция в очередной раз пыталась объявить импичмент Президенту и уже готова была праздновать победу, – с этого момента судьба парламента была решена.

В качестве основного орудия борьбы с Президентом и реформами Хасбулатов и его окружение избрали путь внесения таких изменений в Конституцию, которые позволили бы им устранить Президента из политической жизни или лишить его реальных полномочий, утвердив собственную власть.

Именно к этому времени четко обозначился основной центр противостояния и борьбы – борьбы за сохранение системы советской власти, за утверждение всевластия Советов и за подчинение всех остальных структур власти Верховному Совету. Вместо курса на подготовку и принятие новой Конституции Хасбулатов последовательно проводит курс на внесение бесконечных дополнений и изменений в действующую Конституцию. При этом грубейшим образом нарушается сама процедура внесения изменений в Конституцию, установленная в ней и в действовавшем тогда законодательстве.

Дело доходит до того, что некоторые поправки в текст Конституции были внесены путем голосования предложений, сделанных депутатами от микрофонов в зале съезда, без предварительной проработки соответствующих предложений в комиссиях и комитетах Верховного Совета.

В итоге за короткий период Конституция из законодательного документа превратилась в инструмент политической борьбы и средство реванша. Все очевиднее становились установки Верховного Совета и реакционного большинства депутатов на осуществление государственного переворота, изменение государственного строя и обеспечение реставрации прежних порядков путем внесения изменений в действующую Конституцию. Слова "Конституция", "конституционное поле", "легитимность" – с легкой руки Хасбулатова, Зорькина и других – стали наиболее расхожими в политическом лексиконе непримиримой оппозиции, всех коммунистических и национал-патриотических сил.

Именно с этим Верховный Совет подошел к весне 1993 года, когда стало очевидным, что противостояние различных структур власти ведет к параличу власти вообще и к возникновению опасных сепаратистских тенденций в республиках и регионах России, которые все чаще заявляют о возможности выхода из состава России, о своей независимости и суверенитете.

Ситуация противостояния парламента правительству и Президенту разрасталась, как злокачественная опухоль, втягивая в орбиту борьбы все новые и новые силы. Положение осложнялось еще и тем, что в условиях этого противостояния многие правительственные структуры вообще прекратили нормальное функционирование. Могу судить по своему опыту. Мэру крупнейшего города России стало чрезвычайно трудно соединиться по телефону со многими из членов правительства и решить какой-либо неотложный текущий вопрос. Каждый раз на мои звонки я получал один и тот же ответ: такой-то (кто был мне нужен) находится на слушаниях в Верховном Совете или вызван по требованию комитета Верховного Совета, или участвует в совещании, проводимом Хасбулатовым, и т. д.

Хасбулатов все более открыто присваивает себе функции, не свойственные спикеру парламента. Он выезжает в различные регионы России, где собирает совещания руководителей местных структур власти. На этих совещаниях даются указания, проводится инструктирование и принимаются решения по вопросам, входящим в компетенцию Президента и правительства.

Все чаще и в личных разговорах, и в публичных выступлениях Хасбулатов и люди из его окружения напоминают о том, что по Конституции (ст. 16) всенародно избранный Президент является лишь высшим должностным лицом исполнительной власти, а не главой государства, что функции главы государства в России выполняет Президиум Верховного Совета и его Председатель.

В Германии сотрудники аппарата федерального канцлера рассказали мне полуанекдотическую историю о том, как в период своего визита в Бонн в 1992 году Хасбулатов требовал, чтобы его принимали по протоколу как главу государства. Педантичные немцы сослались на то, что в России есть Президент и соответствующие правила (почетный караул и т. п.) применяются только в случае его визита. Хасбулатов в ответ долго объяснял своим собеседникам особенности государственного устройства России, где, в отличие от других стран, не один, а два высших должностных лица государства: Президент – глава исполнительной власти, Председатель Верховного Совета – глава законодательной власти и государства.

Желаемого результата он не достиг – принимали его как спикера парламента,- но этот случай наделал немало шума, вызвав удивление и насмешки в дипломатической среде, а также нанеся немалый ущерб репутации нашей страны.

Я неоднократно встречался с Хасбулатовым не только в Москве, но и в Петербурге, куда он регулярно приезжал на заседания Межпарламентской ассамблеи СНГ, председателем которой был избран. Обычно в период каждой очередной сессии Межпарламентской ассамблеи я как мэр города, в котором аккредитована Ассамблея, давал обед в честь глав парламентов стран СНГ. Меня неприятно удивили и насторожили разговоры участников этих приемов о будущем президентстве Хасбулатова. Как бы в шутку его спрашивали: когда он возьмет власть в свои твердые руки?! Хасбулатов отшучивался, но было видно, что разговоры эти доставляют ему удовольствие.

Так шаг за шагом создавалась атмосфера, открыто враждебная Президенту и правительству, формировались идеология и тактика двоевластия, с мечтами об утверждении всей полноты власти Советов, а следовательно, и персональной власти Хасбулатова, пребывавшего на самой вершине советской пирамиды. Именно эта политика привела Верховный Совет и съезд к трагическому и постыдному концу, но самое главное – она довела страну до опаснейшей грани, за которой уже только гражданская война.

Теперь, ретроспективно, лучше понимаешь, что это была продуманная тактика действий, направленная на то, чтобы парализовать работу исполнительной власти, сопровождаемая усиленной критикой Президента, правительства и их якобы неспособности решать возникающие проблемы.

Имена Ельцина, Гайдара, Чубайса, Федорова ежедневно предавались анафеме с трибуны Верховного Совета. Если вспомнить, что к этому времени депутаты наконец добились (так давно желаемого для них) телевизионного парламентского канала, то этот поток лжи, клеветы, безосновательных обвинений и провокационных призывов ежедневно выливался на головы россиян.

В сложившейся ситуации стала очевидной необходимость предпринять серьезные шаги, чтобы изменить политическую обстановку в пользу продолжения реформ.

В конце февраля, собравшись на очередное заседание Президентского совета, мы обсуждали извечный российский вопрос: что делать дальше? Все члены Президентского совета были крайне обеспокоены линией, проводимой руководством Верховного Совета, а также позицией вице-президента. Руцкой к этому времени полностью порвал с Президентом и правительством и принял позу обличителя членов правительства и администрации Президента в коррупции и злоупотреблениях, потрясая пресловутыми одиннадцатью чемоданами разоблачительных документов. Поэтому Президентский совет единодушно высказался за принятие срочных и серьезных шагов по оздоровлению обстановки.

Необходимо было ускорить процесс разработки новой Конституции и в связи с этим провести досрочные выборы парламента, усилить позиции исполнительной власти и поддержать правительство, создав ему условия для нормальной работы. Кроме того, необходимо было внести определенные коррективы в тактику и методы проведения экономической реформы, усилив ее социальный аспект и ужесточив борьбу с преступностью и т. д. Но главное – в условиях, когда противостояние различных ветвей власти достигло крайней степени ожесточения, необходимо было обратиться к народу и провести референдум по вопросу о доверии Президенту и другим структурам власти, по вопросу о принятии новой Конституции – найти политический выход из создавшейся ситуации.

К сожалению, решить этот конфликт общепринятыми в демократических государствах легитимными методами уже не представлялось возможным, так как с подачи Хасбулатова в действующую Конституцию Российской Федерации были внесены поправки, запрещающие роспуск парламента и объявляющие любые действия Президента по роспуску парламента государственным преступлением.

Возник законодательный и политический тупик. Ситуация ухудшалась с каждым днем. Поэтому идея проведения общенародного референдума как прямого обращения к народу за поддержкой в решении проблем, с которыми не может справиться существующая власть, представлялась единственно возможным выходом из создавшегося положения.

Многим памятно выступление Ельцина в марте 1993 года с обращением к народу и драматические события, последовавшие сразу же за этим выступлением. Понимая важность предстоящего выступления Президента, члены Президентского совета при обсуждении этого вопроса особо обращали внимание на элемент внезапности, на то, чтобы текст выступления и предлагаемые Президентом меры не ушли к оппозиции и в печать до их обнародования.

Наши опасения были обоснованны: такое уже многократно случалось, когда проекты документов, еще не подписанные Президентом, становились достоянием гласности и вызывали резко негативную реакцию общественности. К сожалению, так произошло и на этот раз. Кто-то из президентского окружения передал в руки Руцкого и Хасбулатова проект указа и текст выступления Президента.

Поэтому оппозиция была готова к этому выступлению и среагировала мгновенно. Спустя полчаса после выступления Президента россияне увидели на экранах телевизоров пресс-конференцию Хасбулатова, Руцкого и Воронина, к которым присоединились Председатель Конституционного суда Зорькин и Генеральный прокурор Степанков. Все они проявили трогательное единодушие в осуждении положений еще не опубликованного указа Президента и содержания его выступления. Заклеймили выступление Президента как антиконституционное, как попытку государственного переворота. Требовали призвать Президента к ответу. Это была спланированная оппозицией акция, за которой последовали выступления в средствах массовой информации и уличные выступления. Истины ради необходимо признать, что тексты указа и выступления Ельцина, к сожалению, существенно отличались от тех рекомендаций, что были сделаны на Президентском совете и с которыми Борис Николаевич согласился.

Не могу сегодня назвать имена тех, кто приложил руку к этим документам в последний момент, но факт остается фактом: в них содержались опасно двусмысленные выражения типа "особый порядок управления страной". За подобной фразой не скрывалось какое-то реальное содержание, но она давала обильную пищу для домыслов и критики в адрес Президента. Сегодня остается только гадать: по недомыслию или из провокационных соображений подобное появилось на свет?

Я встретился с Ельциным на следующий день после его выступления и пресс-конференции его противников. Он был подавлен и даже, как мне показалось, растерян. Конечно же он не ожидал того, что вместе с Руцким и Хасбулатовым против него выступят также Генеральный прокурор и Председатель Конституционного суда. Однако перчатка была брошена и останавливаться было нельзя. Нужно было внести необходимые уточнения в окончательную редакцию президентского указа о проведении конституционной реформы, что и было сделано. Были также проведены встречи с депутатскими фракциями и группами депутатов, с тем чтобы обеспечить поддержку позиции Президента на очередном внеочередном Съезде народных депутатов, который Хасбулатов не замедлил созвать.

Хасбулатов был уверен, что и на этот раз переиграл Ельцина, что уж на этом-то съезде после выступления Ельцина он добьется объявления ему импичмента. А Руцкой уже потирал руки в предвкушении того, что завтра он станет Президентом. Был на этом съезде критический момент голосования по вопросу об импичменте Президенту и о предании его суду за попытку государственного переворота. И был уход Ельцина со съезда после многочисленных оскорблений в его адрес, которые звучали с трибуны, и уход вслед за ним около 160 депутатов, поддержавших реформы и Президента. К сожалению, очень многие депутаты, еще вчера клявшиеся в поддержке Президента и правительства и громко именовавшие себя демократами, не только не попытались поддержать Президента в этой ситуации, но даже не набрались смелости уйти со съезда и тем самым сорвать голосование, лишив съезд необходимого кворума.

В этот день десятки тысяч москвичей пришли на Васильевский спуск к стенам Кремля в ожидании итогов голосования, понимая, что речь идет о возможном реванше коммунистических и националистических сил, и стремясь оказать поддержку Президенту. К счастью, все обошлось. Совсем малого не хватило оппозиции, чтобы объявить импичмент Президенту. Для его отстранения от должности требовалось 689 голосов, было подано 617. Совсем немного не хватило оппозиции, чтобы свалить Президента, но все-таки не хватило!

Более того, едва удержался в своем кресле Хасбулатов, которого непримиримая оппозиция обвинила в двойной игре, потребовав проголосовать вопрос о доверии спикеру. За включение в повестку дня съезда этого вопроса проголосовало 614 депутатов, тогда как для отрешения спикера от должности было достаточно всего 517 голосов. Но тут-то и выяснилось, что акция эта была организована подлинными распорядителями съезда, для того чтобы показать всем, и в первую очередь Хасбулатову, кто настоящий хозяин на съезде. Перед голосованием фракция коммунистов призвала своих сторонников поддержать Хасбулатова. В итоге за отзыв спикера проголосовало 339, против – 558 депутатов.

Таким образом Хасбулатову было убедительно дано понять, в чьих руках съезд и чьим указаниям необходимо следовать, чтобы сохранить свое место. Можно сказать, что в этом случае коммунистами была предпринята чисто воспитательная акция.

Мне не раз приходилось слышать, как представители непримиримой оппозиции открыто рассуждали о том, что Хасбулатов и его окружение были нужны им лишь для того, чтобы свалить Ельцина и удалить реформаторов от власти. Если бы это случилось, дальше они, не раздумывая, избавились бы и от самого Хасбулатова, а к власти привели своих лидеров, не скрывающих планов реставрации прежних порядков.

Стремясь покончить с противостоянием и двоевластием, поставившим страну на грань катастрофы, Ельцин предложил в качестве выхода провести референдум, на который вынести два вопроса: 1) Доверяете ли вы Президенту РФ? 2) Доверяете ли вы Съезду народных депутатов РФ? В постановлении съезда о проведении референдума должно быть записано, что в случае выражения недоверия Президенту проводятся новые (досрочные) выборы Президента; в случае выражения недоверия съезду проводятся досрочные выборы народных депутатов. Если ни Президент, ни съезд не получат доверия избирателей, то проводятся общие перевыборы. Просто, ясно и справедливо.

Однако депутаты боялись результатов референдума. Они хотели найти вариант: Президента убрать, а самим остаться на возможно более долгий срок. Как предложил один из депутатов, нужно продлить полномочия съезда на неопределенный срок, а депутатский мандат сделать постоянным. Вроде бы абсурд, однако в атмосфере политической шизофрении, царившей на съезде, это предложение всерьез обсуждалось.

Видя, что съезд не хочет идти на референдум, Президент сделал еще один компромиссный шаг: предложил в ноябре провести досрочные выборы депутатов и принять новую Конституцию. Но и на это съезд не согласился, а попытался объявить импичмент Президенту. Съезд принял ряд постановлений: о ликвидации института представителей Президента, об отмене ряда президентских указов, о передаче правительству всех управленческих органов, созданных при Президенте, и о поручении Президенту и премьеру создать коалиционное правительство.

В конце концов под давлением общественного мнения съезд был вынужден согласиться на проведение референдума, но, во-первых, утвердил собственные формулировки вопросов, а во-вторых, определил, что результаты референдума будут подсчитываться не по числу принявших участие в голосовании (как это было на президентских и парламентских выборах), а по списочному составу избирателей.

Вопросы, выносимые на референдум 25 апреля 1993 года, приняли такой вид:

Доверяете ли вы Президенту Российской Федерации Б.Н. Ельцину?

Одобряете ли вы социально-экономическую политику, осуществляемую Президентом Российской Федерации и правительством Российской Федерации с 1992 года?

Считаете ли вы необходимым проведение досрочных выборов Президента Российской Федерации?

Считаете ли вы необходимым проведение досрочных выборов народных депутатов Российской Федерации?

Закон о референдуме Российской Федерации запрещал выносить на референдум социально-экономические вопросы, и тем не менее съезд включил такой вопрос в расчете на недовольство населения трудностями жизни. Другие формулировки тоже не отличались объективностью и ставили Президента и правительство в заведомо неравные условия.

Однако для всех было ясно, о чем тут идет речь. На чьей ты стороне? На стороне Президента и политики реформ или на стороне тех, кто хочет вернуть страну к прошлому? Именно это – понимание того, что настал решающий момент, когда вся страна оказалась на распутье дорог, ведущих в прошлое или в будущее, понимание людьми исторической значимости момента – определило результаты референдума.

Россияне еще раз обнаружили удивительное чутье и здравый смысл и высказались за поддержку Президента. Несмотря на все трудности, которые сопровождали реформы, они высказались за недоверие съезду и Верховному Совету. Ельцин еще раз получил мандат доверия со стороны большинства населения.

Он получил также прекрасный шанс покончить с противостоянием, распустив съезд и Верховный Совет. Опираясь на этот мандат, он мог также применить и силовые меры борьбы с непримиримой оппозицией, которая открыто угрожала прибегнуть к силе для свержения правительства и Президента. Все окружение Ельцина было за применение радикальных мер в борьбе с оппозицией, за роспуск съезда. Но что-то удерживало Ельцина от этого шага. Возможно, это была интуиция и нежелание прибегать к силовым методам. Во всяком случае, каждый раз, когда заходил разговор об этом, он говорил и мне и другим членам Президентского совета, что не верит в эффективность силовых методов в решении политических проблем.

Теперь, когда мы знаем, как все произошло и чем закончилось, когда позади октябрьский мятеж и принятие новой Конституции, становятся более ясными мотивы, по которым Ельцин отверг практически единодушно предлагавшееся ему решение о применении силовых мер по роспуску съезда и Верховного Совета. а также более жесткой борьбы с непримиримой оппозицией.

Я думаю, он больше всего страшился обвинений в установлении диктатуры и нарушении законности, а то, что такие обвинения были бы сделаны и в стране, и за рубежом, сомнений быть не могло. Поэтому Ельцин предпочел иной путь – путь ускорения подготовки проекта новой Конституции, и для этого было найдено одно из самых удачных политических решений последних лет. Я имею в виду идею созыва Конституционного совещания с участием представителей всех социальных слоев и политических сил. Эта идея обсуждалась в течение последних двух лет неоднократно либо в виде предложения созвать Учредительное собрание, либо собрать Конституционное совещание. Решение о созыве Конституционного совещания было крупным политическим шагом и реакцией на результаты апрельского референдума. И уже в конце мая Конституционное совещание начало работу. Случилось так, что я стал председателем вначале одной из секций этого совещания (секции, в которой были представлены все политические партии, профсоюзные объединения и конфессии, зарегистрированные как общероссийские организации), а затем стал сопредседателем Конституционной палаты, в которую было преобразовано Конституционное совещание в сентябре 1993 года.

К началу июля текст новой Конституции был готов, и на общем собрании членов Конституционного совещания с участием Президента Ельцина, руководителей субъектов Федерации и руководителей Правительства в Кремлевском Дворце съездов состоялось его торжественное подписание.

Проект был подписан почти 96 процентами членов Конституционного совещания, после чего он был направлен в областные и республиканские Советы для обсуждения и представления своих замечаний. Предполагалось, что к сентябрю все Советы должны на своих сессиях обсудить этот документ, и тогда открывалась возможность еще до конца 93-го года провести референдум и принять новую Конституцию.

Руководство Верховного Совета и непримиримая оппозиция в штыки приняли этот документ и стали проводить активную подготовку к тому, чтобы сорвать завершение работы над проектом Конституции и проведение референдума. У них в памяти было еще живо поражение на апрельском референдуме, и они понимали, что за полгода мало что изменилось, а значит чем быстрее пройдет референдум по Конституции, тем больше шансов у Ельцина и реформаторов провести свой проект Конституции.

Хочу напомнить, что в этом проекте не упоминался даже термин "Советы", не предусматривалось существование Съезда народных депутатов и Верховного Совета, а провозглашалась Президентская Республика. Естественно, что для Хасбулатова, Руцкого и компании принятие такой Конституции означало полный политический крах. Поэтому они с каждым днем наращивали кампанию противостояния и угроз. Все это вынудило Президента после долгих колебаний и сомнений издать указ о поэтапном проведении конституционной реформы, роспуске Съезда народных депутатов и Верховного Совета, а также назначении референдума по новой Конституции России. Я помню эти многочисленные обсуждения и встречи, на которых главным пунктом тревог и сомнений был вопрос о легитимности действий Президента и о том, как провести референдум по Конституции и выборы в новый парламент в соответствии с этой Конституцией в условиях, когда Верховный Совет и Съезд народных депутатов наотрез отказываются от каких-либо компромиссов. Напротив, они готовы были сделать все, чтобы сохранить свои кресла и сделать свой срок пребывания в депутатских креслах постоянным.

Советчиков было много, и советы давались разные, но вся тяжесть ответственности за принятое решение все равно ложилась на плечи Президента. Он должен был сделать выбор: либо продолжать терпеть двоевластие и противостояние, ведущие страну к полному параличу власти, либо взять на себя ответственность и, вопреки принятым на Съезде народных депутатов решениям по изменению текста Конституции, объявить о досрочном прекращении их полномочий и назначении новых выборов. Знаю не с чужих слов, что Борис Николаевич долго колебался и поддерживал любые предложения по достижению компромисса и нахождению выхода из политического тупика без применения силы. Но в конце концов он решился, и 21 сентября был обнародован знаменитый указ № 1400 о поэтапном проведении конституционной реформы.

Дальнейшие события известны. Хасбулатов немедленно собрал съезд, который в нарушение установленных Конституцией правил объявил Президента отрешенным от должности и возложил обязанности Президента на Руцкого. Даже в этот момент еще не была потеряна возможность достичь договоренности и выйти из клинча политическим путем. Ельцин пытался вести переговоры через Филатова, Черномырдина, лидеров политических партий. В конечном счете он прибег к посредничеству Патриарха Алексия II, и начались переговоры в Свято-Даниловом монастыре, которые, казалось бы, завершились успешно. Было подписано соглашение о прекращении противостояния, снятии осады Белого дома, об амнистировании всех, кто принимал участие в этих событиях, и о начале для всех противоборствующих сил открытой, легальной политической борьбы за голоса избирателей на предстоящих выборах. Это соглашение открывало путь к прекращению конфликта, но, как показали последующие события, лидеры оппозиции во главе с Руцким уже приняли решение о вооруженном захвате власти и переговоры нужны были им лишь для накопления сил, для стягивания в Москву своих сторонников и их вооружения. Поэтому, когда председатель палаты республики В.Н. Соколов 1 октября с согласованным текстом, который был предварительно обсужден и одобрен Хасбулатовым, Руцким, Ворониным и другими руководителями съезда, возвратился в Белый дом, радуясь достигнутому результату, он был встречен обвинениями в предательстве. Депутаты, засевшие в Белом доме, продолжали именовать себя съездом, уже не имея на это право, так как не было необходимого кворума. Тем не менее, подталкиваемые Хасбулатовым и Руцким, они аннулировали это соглашение, объявили, что их представители, командированные для ведения переговоров, лишаются полномочий для продолжения переговоров, и тем самым отвергли последнюю возможность мирного разрешения конфликта.

А надо заметить, что в этот момент Ельцин был готов на максимальные уступки, вплоть до согласия на досрочные выборы Президента вместе с досрочными выборами парламента в декабре 1993 года и референдумом по принятию новой Конституции. Если бы лидеры оппозиции были немного дальновиднее и действовали как политики, думая о будущем, то для них принятие предложений Ельцина было бы выгодным и давало бы прекрасные позиции на будущих выборах. Более того, у них были неплохие шансы на победу, так как среди определенной части населения они несомненно стали бы героями, которые не побоялись пожертвовать собой во имя Конституции.

Но все дело как раз и заключалось в том, что этим людям не нужны были ни Конституция, ни будущее России, они жаждали одного – захвата власти, и как можно быстрее. Они уже почувствовали запах власти. Они уже решили, что власть сама падает к ним в руки. Они уже поспешили объявить Ельцина политическим трупом и преступником. Истинно говорят: когда Бог хочет наказать, он лишает тебя разума!

В воскресенье, 3 октября, переговоры в Свято-Даниловом монастыре еще продолжались, несмотря на отказ Съезда от достигнутых соглашений. Был прекрасный осенний день, и никто не ожидал того, что произошло во второй половине дня.

Сначала появились привычные за последние две недели сообщения о митингах и манифестациях оппозиции на улицах Москвы. Но затем, неожиданно для жителей Москвы и для московских властей, эти отдельные митинги и демонстрации вдруг выросли в мощную, хорошо вооруженную колонну, которая силой прорвала кольцо оцепления вокруг Белого дома, объединилась с теми, кто был в Белом доме, взяла штурмом мэрию Москвы, а затем двинулась на "Останкино". Все это происходило на улицах как будто вымершего города, из которого исчезли милиция, внутренние войска и вообще силы порядка. В городе, в котором проходят службу и учебу сотни тысяч курсантов военных и милицейских училищ и академий, которые могли бы быть использованы для наведения порядка, никого не оказалось на месте. На несколько часов Москва фактически оказалась в руках хорошо вооруженных и озлобленных мятежников, действовавших по гитлеровским рецептам захвата власти.

Почему же все это могло произойти и почему власти проявили такую беспомощность? Меня постоянно мучил этот вопрос, потому что в Петербурге в эти же часы все происходило по-другому. Я узнал о событиях в Москве только в три часа дня, когда мне позвонил Сергей Степашин (бывший руководитель Федеральной службы контрразведки), рассказал о происходящем и попросил оказать помощь Москве. После этого звонка я выехал с дачи в Петербург, и уже к пяти часам дня все службы мэрии и силы правопорядка были приведены в полную боевую готовность. Были также проведены профилактические мероприятия по отношению к членам некоторых экстремистских группировок, о которых мы знали, что они готовятся к выступлению. Мы не только сумели полностью сохранить порядок, но и направили в Москву в этот же вечер оперативный полк внутренних войск специального назначения численностью около тысячи человек, который уже в два часа ночи вступил в боевые действия и принял участие в освобождении от мятежников гостиницы "Мир" и мэрии Москвы. Анализ происшедшего в те дни показывает, что мятеж мог быть организован и даже иметь определенный успех только в условиях скрытого попустительства, скрытого пособничества со стороны определенных структур власти, и прежде всего правоохранительных органов. В тот трагический день, 3 октября, очень многие из тех, кто обязан был в. силу своих служебных обязанностей действовать, и действовать активно и решительно, образно выражаясь, предпочитали позицию "сидения на заборе и ожидания развязки", после которой можно было спрыгнуть по ту сторону забора, где будет победитель, и присоединиться к нему.

Я не стану описывать подробности событий: как принималось решение об использовании армии, что происходило с Президентом и его окружением в эти часы, потому что все это будут сведения из вторых рук. Но могу сказать (и это мое твердое убеждение), что лишь спокойная уверенность и верность своему долгу премьер-министра Виктора Черномырдина спасли ситуацию и позволили переломить ее. Я с уважением отношусь к поступку Егора Гайдара, который обратился к москвичам с призывом выйти на улицы. Это был мужественный и очень важный в моральном отношении поступок, благодаря которому десятки тысяч москвичей еще раз вышли на улицы, чтобы поддержать Президента, правительство и реформы.

В этот вечер все руководство Петербурга было на своих местах. Мы еще и еще раз проверяли обстановку в городе и принимали необходимые меры, чтобы она была полностью под контролем. И в то же время пристально наблюдали за происходящим в Москве. Из всего, что происходило и говорилось в этот вечер, мне запомнились слова прекрасной актрисы и замечательного человека Лии Ахеджаковой, которая пришла к Моссовету вместе с другими подлинными патриотами своей страны и в сердцах, со свойственными ей непосредственностью и искренностью воскликнула: "Да что же это за Конституция такая, из-за которой нас убивают?!"

После подавления мятежа не начались те репрессии, которыми мятежники угрожали демократам и которых они, естественно, ожидали после провала мятежа по отношению к себе. Напротив, многие из задержанных после штурма Белого дома были отпущены и усилия властей сосредоточились не на борьбе с оппозицией, хотя момент для того, чтобы расправиться с ней, был очень удобный, а на позитивных шагах по ускорению проведения новых выборов и принятия новой Конституции.

Сразу же было объявлено о дне новых выборов, созвана Конституционная палата для завершения работы над проектом Конституции. Поэтому большую часть октября я провел в Москве, председательствуя на заседаниях этой палаты и отрабатывая вместе с ее членами каждую статью, каждую поправку, каждую запятую в тексте проекта Конституции. К этому времени мы получили замечания от большинства субъектов Федерации. Кроме того, возникла необходимость уточнения и изъятия из проекта, утвержденного в июле, всех компромиссных положений, которые были навязаны Верховным Советом и оппозицией, и более четко и последовательно прописать в ней положения о Президентской Республике, федеративном устройстве государства и т. д.

Впереди предстояли выборы, избирательная кампания и повседневная работа по обеспечению нормальной, спокойной жизни пяти миллионов жителей Санкт-Петербурга.

Но все это уже не имеет отношения к рассказу о первом Российском парламенте, безвестно канувшем в прошлое. По иронии судьбы или мудрости провидения ни один из депутатов, главных виновников свершившихся событий, что поставили страну на грань катастрофы, на руках которых была кровь погибших в этих событиях в октябре 1993 года, – повторяю – ни один из депутатов не пострадал. Так же, как не пострадал ни один из работников аппарата Верховного Совета. Все они были благополучно отпущены по домам, а многие еще и до сих пор продолжают политическую деятельность, делая вид, что ничего не произошло и они ни за что не в ответе.

Однако ответ им все же придется держать перед высшими судьями: историей, Господом Богом и будущими поколениями!

Глава 4

КОНСТИТУЦИОННЫЕ СТРАДАНИЯ

Новая Конституция России рождалась в обстановке ожесточенной политической борьбы, едва не переросшей в октябре 1993 года в гражданскую войну. Почему же именно вокруг этого кипели страсти, а слова "Конституция", "конституционное поле", "конституционный порядок", "легитимность" и т. п. стали наиболее популярными в политическом лексиконе?

Ответ прост. Россия никогда в своей истории не имела конституции в подлинном смысле этого слова. Царская Россия так и не дождалась много раз обещанной народу Конституции – и это было одной из важных причин крушения монархии в 1917 году.

В Советской России за семьдесят пять лет большевистского режима было несколько документов, называемых Конституцией. Но как мало они были похожи на Конституцию, т. е. на Основной закон, по которому живут государство и общество! Призывы, лозунги, декларации – все это превращало советские конституции в идеологическую ширму режима. Они так и остались своеобразными памятниками коммунистической идеологии.

Этим диктовалось и отношение людей к Конституции. Все знали, что она есть, но никто не ощущал ее действия и поэтому не воспринимал всерьез. Если сегодня спросить у большинства моих сограждан, что для него важнее: получить квартиру, купить машину и т. д. или иметь Конституцию страны, ответ однозначно будет в пользу квартиры или машины. Отсутствует понимание того что, пока в стране нет твердого конституционного порядка, никто не может быть спокоен ни за свою собственность, ни за свою жизнь.

Если вспомнить старую притчу о судье, спрашивающем ответчика, как его судить – по закону или по справедливости? – то и сегодня большинство моих соотечественников ответит однозначно: "По справедливости!" Они будут, конечно, не правы. Но неправыми будут и те, кто им возразит, что судить можно только "по закону". Мы слишком привыкли к тому, что закон может быть в любой момент заменен "революционным правосознанием" или подправлен с помощью инструкций и циркуляров. В общем, жизнь приучила нас к тому, что закон как дышло (как повернешь, так и вышло), что судьи независимы и подчиняются только райкому и т. д.

Был закон, по которому подростка, укравшего несколько колосков с колхозного поля, можно было осудить к лишению свободы на срок до 25 лет. Пусть это не ваш ребенок, а соседа, с которым у вас не очень хорошие отношения. Но неужели вы не поможете, если от вас это будет зависеть, спасти его от такого правосудия? А как быть законопослушному гражданину, если издается закон, по которому он обязан под страхом уголовной ответственности доносить на своих близких, включая родителей? И что делать с судьями, ни разу в жизни не выносившими оправдательных приговоров?

Антигуманное законодательство в тоталитарной стране постоянно ставит гражданина в ситуации, из которых нет выхода, вернее есть только один выход – избавиться от такого режима. Но как долго – целых семьдесят пять лет – мы шли к нему!

Закон в правовом государстве должен срабатывать как сигнал красного светофора, предупреждающий, что этого делать нельзя. В тоталитарном государстве закон, напротив, изощренно гибок. Во-первых, он постоянно приспосабливается к меняющимся установкам носителей власти (подобно анекдоту брежневского времени: на вопрос анкеты, были ли отклонения от генеральной линии компартии, ответ гласил – колебался вместе с нею!); во-вторых, он претендует на подсудность не только действия, но и мысли, т. е. того, что подсудно лишь суду совести, Божьему суду!

Для удобства пользования законом была возведена целая иерархическая лестница, наверху которой располагалась Конституция, под нею – слой законов, главным среди которых был Уголовный кодекс – антигуманный и жестокий. Еще ниже – пласт сиюминутных указов Президиума Верховного Совета и постановлений ЦК КПСС (что, впрочем, было одно и то же, так как любой указ рождался в недрах ЦК КПСС). А в самом низу законодательной лестницы – бесчисленное множество ведомственных инструкций, положений и правил, издаваемых местными органами, с которыми ежедневно сталкивался и по которым, по существу, жил каждый гражданин.

Конституция была лишь фасадом, рекламной акцией тоталитарного режима, поэтому ее нормы прямого действия не имели, т. е. гражданин не мог защитить свои права, сославшись на нарушение той или иной статьи Конституции. Под это была подведена и соответствующая теоретическая база в виде особых понятий: социалистическая демократия, социалистическая законность, социалистическое правосознание и т. д. Просто законности или правосознания коммунисты не признавали. Прилагательное "социалистический" в данном случае выражало главную суть этих понятий, используемых лишь в качестве инструмента диктатуры пролетариата, т. е. диктатуры тех, кто присвоил себе право выступать от его имени.

Конституция, если рассматривать ее не с формальной точки зрения, – это не просто Основной закон, главный юридический документ страны.

Сама идея Конституции относится к той ступени развития человечества, когда возникает объективная потребность в демократических структурах власти, в ограждении общества от произвола носителей власти, в необходимости защитить человека от государства, закрепив его фундаментальные права и свободы.

В демократически развитых странах Конституция приобретает значение учредительного правового документа, закрепляющего основные демократические ценности и принципы, а также организующего политическую и правовую систему жизни общества. Как колокола свободы звучали в XVIII и XIX веках первые конституции новой эпохи, возвестившие о начале перехода от режима неограниченной власти и бесправия личности к демократическому строю, в котором утверждаются начала народовластия, правосудия, естественных прав человека, господство закона.

Но истории человечества известно и другое: во всех странах с фашистскими, коммунистическими и другими диктаторскими тоталитарными режимами существовали документы, именуемые конституциями, а конституционного строя не было и в помине. Как, например, сталинская Конституция 1936 года и режим открытого террора, установившийся в это время в нашей стране. Проблема Конституции, конституционного строя гораздо сложнее, чем просто принятие определенного юридического документа.

До крушения коммунистической системы демократия в СССР сумела добиться только одного: была отменена пресловутая шестая статья Конституции, закреплявшая монополизм КПСС в сфере руководства обществом. Любопытно, что в сталинской Конституции 1936 года этой статьи не было. И ВКП(б) могла держать народ в тоталитарной узде без помощи конституционного закрепления собственного монополизма. Увы, коммунисты брежневского разлива были куда глупее и трусливее, чем сталинисты.

Режим дряхлел, и в конце семидесятых годов политическое полновластие коммунистической партии требовало искусственных подпорок. Закрепив в Конституции руководящую роль КПСС, коммунисты сделали советский Основной закон уязвимым. Из рекламной акции он превратился в подлинный Основной закон тоталитарного государства, перейдя от благих и недостижимых пожеланий и деклараций в область практического (а значит, и потенциально критикуемого!) законодательства. Брежневские идеологи просто не поняли по-своему "гениальный" замысел "отца народов". И тем самым своими руками подготовили почву к вполне земным атакам на свою Конституцию.

Этим воспользовались первые советские правозащитники – диссиденты конца 60-х и начала 70-х.

Историческая заслуга этих людей состояла в том, что они увидели слабое место режима и потребовали самого простого – соблюдения в Стране Советов советской же Конституции. Но судили их, разумеется, не по Конституции, а по Уголовному кодексу.

Коммунистический неофеодализм (как иногда называют советский строй некоторые политологи) пал по той же причине собственной негибкости, что и феодализм средневековый. С началом горбачевской перестройки встал вопрос об отмене шестой статьи брежневской Конституции. И она была отменена. Но гибкости режиму это уже не прибавило.

Другое дело, что и демократы оказались не готовы к принятию новой Конституции даже в конце 1991 года, после крушения коммунизма как государственной идеологии и после неизбежного вслед за тем распада СССР.

Поразительно, но факт: Борис Ельцин, сам возглавивший конституционную комиссию Съезда народных депутатов РСФСР, после своего избрания Президентом России уже не мог контролировать работу над новой российской Конституцией. Став главой государства, Ельцин вынужден был начать разработку собственного конституционного проекта. А некоторые из его вчерашних соратников очень быстро переметнулись в лагерь непримиримой оппозиции.

Впрочем, ничего удивительного тут нет. С падением коммунистической идеологии Съезд народных депутатов и его Верховный Совет оказались самой реакционной советской государственной инстанцией. Это еще одно подтверждение уже доказанного историей факта, что Советы как государственный институт – сами плоть от плоти коммунистической системы. Должен признаться, что в погоне за цивилизованной политической фразеологией все мы нередко называли парламентом и Верховный Совет СССР, и Верховный Совет РСФСР. История показала, как мы ошибались в своих оценках. Тактически было оправданным, что в 1989 году демократы, борясь с монополизмом компартии, выдвинули ленинский лозунг "Вся власть Советам!". Стратегически же это было не только ошибкой, но и политической глупостью. Ибо всего через три года система Советов стала базой для реставрации коммунистической идеологии и тоталитаризма. За прекраснодушие 1989 года страна заплатила "расстрелом парламента" в 1993-м, заплатила десятками убитых и раненых на московских улицах и площадях во время советско-фашистского мятежа.

Случилось так, что я начал свою политическую карьеру в роли народного депутата СССР, затем был избран депутатом Ленинградского Совета и стал его председателем.

Уже летом 1991 года, за два месяца до путча, я ушел из советской системы, став первым всенародно избранным мэром Ленинграда. Сегодня мне трудно сказать, почему я, юрист, оставил близкую мне законодательную область государственной деятельности и ушел в систему исполнительной власти. Могу лишь предположить, что вел меня не трезвый расчет, а именно политический инстинкт. Будучи председателем Ленсовета, я не мог не видеть, сколь не эффективны Советы как институт законодательной и представительной власти. Более того, кроме неэффективности и безответственности у советской власти есть еще одно не лучшее качество: закоренелая реакционность, претензия на монополизм и всевластие. Так неожиданно для себя – по логике политической борьбы – я оказался в роли борца за ликвидацию советской системы власти, потому что Советы, с коммунистами или без них (вспомним лозунг кронштадтских моряков в 1921 году: "За Советы, но без коммунистов!"), никакого отношения к демократии и правовому государству не имеют.

***

Итак, к августу 1991 года Россия подошла с брежневской Конституцией 1977 года – Конституцией Российской Советской Федеративной Социалистической Республики,- ставящей целью построение коммунизма и развитие социалистической демократии. В ней содержались положения об авангардной роли коммунистической партии, о том, что народ осуществляет власть исключительно через Советы народных депутатов, которые являются политической основой общества, и множество других аналогичных положений.

Вопрос о необходимости подготовки и принятия новой Конституции давно назрел. Еще в 1989 году Съездом народных депутатов СССР была образована Комиссия по подготовке новой Конституции во главе с М. Горбачевым. Но она так и не завершила свою работу до момента распада СССР. На Первом съезде народных депутатов России в 1990 году также была сформирована конституционная комиссия во главе с Б. Ельциным и поставлена цель – подготовить проект новой Конституции. Но лишь после провала августовского путча стало ясно, что именно конституционный вопрос будет центральным вопросом политической жизни и политической борьбы в России на ближайшее время.

После краха Советского Союза эта задача стала особенно актуальной. Но вместо ускорения работы над текстом новой Конституции Верховный Совет во главе с Р. Хасбулатовым взял курс не на принятие новой, а на "совершенствование" действующей Конституции путем внесения в нее бесчисленных поправок и дополнений. С этого момента вся политическая борьба непримиримой оппозиции против курса демократических реформ сосредоточивается вокруг вопроса о Конституции. Во что бы то ни стало сохранить действующую Конституцию и провозглашенную в ней власть Советов как политическую основу контрреформации – таковы главный лозунг и смысл борьбы непримиримой оппозиции.

Именно поэтому Ельцин, формальный председатель конституционной комиссии, вынужден был искать обходные пути для продолжения работы над проектом новой Конституции. В результате появляется на свет так называемый президентский проект новой Конституции.

Работа над проектом новой российской Конституции претерпела несколько этапов. Первый – подготовка проекта новой Конституции депутатской конституционной комиссией, созданной съездом. В течение 1990-1992 годов именно ею и был подготовлен официальный проект Конституции, получивший название "румянцевского" – по имени ответственного секретаря этой комиссии (человека молодого и честолюбивого, физика по образованию, который по иронии судьбы и прихоти истории занялся столь необычным для себя делом).

По сравнению с действовавшей (брежневской) Конституцией этот проект являл собой несомненный шаг вперед. Но, будучи малопрофессиональным, многословным и противоречивым, он сохранял в неприкосновенности принцип всевластия Советов. Сохранял прежнее псевдофедеративное устройство Российской Федерации, с разделением ее субъектов на привычные республики, области, округа с совершенно разными правами. Этот проект и был в основном одобрен в декабре 1992 года Седьмым съездом народных депутатов. Съезд рекомендовал продолжить работу над проектом новой Конституции, но отнюдь не спешил принимать ее.

Пока шли дискуссии вокруг нового проекта, Хасбулатов настойчиво на каждом очередном и внеочередном съезде продолжал курс на внесение в действующую Конституцию бесконечных поправок. Вследствие этого она превратилась в совершенно не работающий документ, очень удобный для оппозиции инструмент борьбы с Президентом и правительством. За три года работы Съезда народных депутатов России в Конституцию было внесено более 300 поправок (напомню, что за всю двухсотлетнюю историю существования американской конституции в нее было внесено всего 26 поправок). Некоторые принимались "с голоса", от микрофонов, без предварительного обсуждения и проработки текста соответствующих конституционных статей, с грубейшими нарушениями существовавшего порядка изменения конституционных норм.

Второй этап работы над подготовкой новой Конституции начался в 1992 году. Тогда наряду с официальным проектом конституционной комиссии были созданы и представлены для обсуждения альтернативные проекты Конституции. Первым из них стал проект, подготовленный по инициативе политсовета Движения демократических реформ. Когда в начале 1992 года стало ясно, что официальный проект новой российской Конституции, готовящийся в недрах Верховного Совета, ориентируется на сохранение и усиление роли просоветских структур, руководство Российского движения Демократических реформ, в которое входил и я на правах сопредседателя, приняло решение подготовить в кратчайший срок проект Конституции, который мог бы быть предложен в качестве демократической альтернативы. Мы уже знали, что на съезд могут быть вынесены также проекты, подготовленные коммунистическими и националистическими организациями, проекты, направленные на реанимацию коммунистической системы власти.

Подготовить проект поручили мне и известному российскому юристу академику Сергею Алексееву, которого я хорошо знал и с которым сотрудничал в течение многих лет. Мы быстро создали рабочую группу. В нее вошли известные в стране юристы: Ю. Калмыков, Н. Хохлов и другие. И целый месяц, забросив все свои дела, работали над этим проектом. Это была удивительно увлекательная работа, в ходе которой постоянно появлялись новые идеи, оттачивались в бесконечных дискуссиях новые формулировки и положения будущей Конституции. Трудно передать ту атмосферу подлинной творческой работы, которая возникает в среде единомышленников и диктуется сознанием громадной исторической важности дела, которое ты делаешь.

С самого начала мы задумали наш альтернативный проект как проект Конституции Человека, Конституции, обращенной к Человеку, Конституции, призванной утвердить права личности как права равноценные и равновесные с правами государства, освободить личность от постоянного вмешательства государства в ее дела. По нашему проекту Конституция должна была содействовать созданию устойчивой, стабильной, равновесной системы и структуры государственных органов, чтобы Россия быстрее одолела переходный период – период глубочайших изменений и искушений. В апреле 1992 года проект был опубликован и передан в Верховный Совет и Президенту. Этот проект в дальнейшем был взят за основу при выработке президентского проекта.

Благодаря этим проектам обсуждение конституционных проблем приобрело большую объемность, но главное – впервые предметом широкого обсуждения общественности и официальных органов стал вопрос о ликвидации советской власти, ликвидации Советов как политической основы российской государственности. Прокоммунистически настроенное большинство съезда под руководством Хасбулатова увидело реальную опасность своим позициям и активизировало борьбу за преобразование России в парламентскую республику, за ликвидацию поста Президента и за утверждение всевластия Советов во всех сферах жизни.

С этой целью в Конституцию были внесены изменения, в соответствии с которыми Верховному Совету были подчинены Центральный банк, Российский фонд имуществ, Пенсионный и иные страховые фонды. В результате была создана дублирующая система (наряду с правительственной) управления финансами и имуществом государства, что и привело в конце 1992 года к возникновению политического двоевластия.

Третий этап пришелся на первые месяцы 1993 года, когда борьба между парламентом и Президентом достигла небывалой остроты. По инициативе Ельцина проводится Всероссийский референдум о доверии правительству и Президенту. Непосредственно перед референдумом Президент публикует в печати основные принципы новой Конституции, которые затем и легли в основу президентского проекта. Можно сказать, что эта публикация во многом определила исход референдума, на котором Президент получил народную поддержку.

И наконец, завершающий этап – с мая по ноябрь 1993 года, когда было созвано Конституционное совещание, преобразованное затем в Общественную палату при Президенте Российской Федерации. Именно Общественная палата, включившая в себя представителей всех структур власти и слоев населения, осуществила детальную отработку проекта новой российской Конституции на базе всех альтернативных проектов, изучения более 10 000 поправок и предложений, поступивших от субъектов Федерации и различных организаций. Работа завершилась 12 июля 1993 года одобрением компромиссного проекта новой Конституции, за принятие которого высказалось подавляющее большинство участников Конституционного совещания.

После провала советского мятежа 3-4 октября 1993 года возникла новая политическая ситуация. Она позволила доработать проект Конституции, устранить некоторые компромиссные положения, включенные в него под давлением руководителей автономных республик и депутатского корпуса. Речь шла прежде всего о формулировках пятой статьи, которая определяет принципы федеративного устройства России. В проекте, утвержденном 12 июля 1993 года, говорилось: "Республика – суверенное государство в составе Российской Федерации". В окончательной редакции этот пункт изложен так: "Республика (государство) имеет свою Конституцию и законодательство. Край, область, город федерального значения, автономная область, автономный округ имеют свой устав и законодательство", а также добавлено: "Федеративное устройство Российской Федерации основано на ее государственной целостности, единстве системы государственной власти, разграничении предметов ведения и полномочий между органами государственной власти Российской Федерации и органами государственной власти субъектов Российской Федерации, равноправии и самоопределении народов в России".

В окончательном варианте проект новой Конституции России был утвержден в конце октября Общественной палатой и совещанием руководителей исполнительных и представительных органов всех субъектов Российской Федерации. После утверждения Президентом проект в окончательном варианте был опубликован 11 ноября – за месяц до проведения референдума.

12 декабря 1993 года всенародный референдум большинством голосов одобряет новую Конституцию, которая затем вводится в действие указом Президента Российской Федерации. Такова вкратце история работы над новой Конституцией и борьбы за ее принятие.

***

В истории России конституционная проблема возникла давно. Но царская Россия подошла к своему крушению в октябре 1917 года, так и не имея официально принятой Конституции. Таким образом, Россия на сотни лет отстала от ведущих европейских стран в решении конституционного вопроса.

О необходимости дарования самодержавной России конституционного порядка передовые умы русского общества задумывались давно. Конституционные проекты Сперанского завершились, однако, дарованием Конституции не России, а Польше. Конституционные разработки декабристов отправили их на виселицу и в Сибирь. На памяти у нас и великие реформы Александра II, которые; в частности, привели к возникновению конституционного строя в Финляндии и по горькой иронии судьбы едва не завершились введением в действие первого в России конституционного документа. Накануне убийства Александр II подписал Манифест об основных политических свободах россиян. Но после его убийства у сына – Александра III – так и не хватило духу ввести этот Манифест в действие. Нарушив последнюю волю отца, Александр III уже и не помышлял более ни о реформах, ни тем более о Конституции.

Следующий конституционный проект о введении в России ограниченной конституционной монархии родился уже в царствование Николая II. В октябре 1905 года под давлением революционных событий он был вынужден принять Манифест об основных правах и свободах граждан России. Именно этот Манифест и стал первым конституционным документом Российской империи. Государственная дума, просуществовавшая с 1906 по 1917 год, продолжала работу по подготовке новой российской Конституции и свода законов, но так и не успела ее завершить.

Можно предположить, что если бы Конституция России была вовремя принята Александром II, то он избежал бы трагической смерти от рук террористов. Если бы Николай II своевременно осуществил конституционные преобразования Российской государственности, то вряд ли большевики захватили бы власть. Если бы Горбачев сумел осуществить реформирование СССР из унитарного государства в подлинную федерацию или даже конфедерацию государств (на базе новой Конституции), то, вероятнее всего, он сохранил бы целостность страны.

Все эти исторические альтернативы реально существовали. Однако волею судьбы и случая каждый раз происходило иное, и каждый раз огромная Россия оставалась без столь необходимой ей Конституции. Именно поэтому можно говорить о том, что нынешняя Конституция России выстрадана ею в жесточайших испытаниях и политических битвах.

1992-1993 годы мы прожили в условиях возрастающей по накалу политической борьбы. Борьбу за сохранение остатков коммунистического режима, за сохранение системы советской власти оппозиционные номенклатурные и националистические силы вели, прикрываясь брежневской Конституцией как щитом. Эта Конституция стала основным инструментом Политической борьбы, той политической дубинкой, которой стороны пытались оглушить друг друга в каждой новой схватке. Слова "Конституция" и "легитимность " произносились столь часто, что порою создавалось впечатление, что в России уже и нет никаких других проблем.

Вокруг чего же шла основная борьба?

Брежневско-хасбулатовская Конституция была сформулирована так, что давала Верховному Совету и съезду широкие возможности изменения текста Конституции, вплоть до изменения основ государственного строя и решения любых вопросов жизни государства и общества. В то же время каких-либо механизмов воздействия на Верховный Совет и съезд – путем, например, их досрочного роспуска или отзыва и переизбрания – она не предусматривала.

Когда в демократическом государстве возникает конфликт между различными ветвями власти (примеров тому немало дает и современная история), то конфликт обычно разрешается легальным путем: либо это уход правительства в отставку, либо роспуск и досрочные выборы парламента, либо импичмент и уход в отставку Президента и т. п.

Особенность ситуации, сложившейся в России, состояла в том, что осуществить роспуск и назначить досрочные выборы Съезда народных депутатов мог только сам съезд. Однако депутаты, вкусившие прелестей власти, не только не были склонны к самороспуску, но и с завидной настойчивостью и постоянством выступали за продление своих полномочий дольше срока, на который они избирались. Умело управляемый Хасбулатовым депутатский корпус всей душой был за то, чтобы сделать должность депутата постоянной и тем самым законсервировать ситуацию всевластия Советов, которая формально была закреплена еще в сталинской Конституции 1936 года. Таким образом, возможность легального разрешения возникшего между исполнительной и законодательной властью конфликта была исключена.

Важно обратить внимание еще на одно обстоятельство: в действовавшем на тот момент тексте Конституции Президенту отводилась лишь роль высшего должностного лица, возглавляющего исполнительную власть. Он не назывался главой государства, хотя по своему положению всенародно избранного Президента фактически и был главой государства. К тому же формула четвертой статьи Конституции о том, что Советы являются политической основой Российского государства, давала возможность в любой момент поставить под сомнение полномочия Президента или даже ликвидировать саму президентскую должность, на чем и были сосредоточены усилия непримиримой оппозиции.

С настойчивостью Катона Старшего – римского сенатора, который любое свое выступление сопровождал словами: "Карфаген должен быть разрушен!",- оппозиция на каждом очередном и внеочередном съезде ставила вопрос об импичменте Президенту, о ликвидации самого президентского поста.

К моменту октябрьских событий 1993 года, когда политическая борьба достигла апогея, парламентским комитетом по законодательству был подготовлен и одобрен проект поправок в Конституцию, направленный на фактическое устранение поста Президента с сохранением за ним чисто представительских функций. Тем самым предполагалось низведение Президента России до уровня английской королевы, которая олицетворяет государство, но лишена возможности не только управлять государством, но и вмешиваться в деятельность законодательных и исполнительных структур государственной власти.

Глубокие внутренние противоречия, возникшие в политической жизни России, – между наследием прошлого коммунистического режима (система Советов и социалистической демократии) и новыми демократическими институтами власти – с введением поста всенародно избираемого Президента не могли не отразиться и в самом тексте Конституции. Брежневская Конституция утратила былую цельность как Конституция сугубо коммунистическая. Хасбулатовский съезд внес в Конституцию множество взаимоисключающих положений, которые сделали невозможным использование ее как конституционного документа. Каждый мог обнаружить в ней близкие его сердцу строки. Коммунисты и сторонники восстановления СССР с радостью читали положения о социалистической демократии и всевластии Советов, а также о том, что все граждане и должностные лица России должны безукоснительно соблюдать Конституцию и законы уже не существующего Советского Союза. Сторонники демократических реформ обнаруживали в ней принцип разделения властей, положение об избрании Президента народом и декларации о правах и свободах гражданина.

Не сомневаюсь, что если бы в мае 1991 года захваченные азартом борьбы с союзным правительством российские депутаты не пошли на учреждение должности Президента России (чем мы хуже других республик, рассуждали они, ведь там уже введены президентские должности), а этим первым Президентом не стал Б. Ельцин, то борьба за сохранение советской власти в новой России закончилась бы победой ее сторонников.

Здесь нужно подчеркнуть, что при подготовке проекта новой Конституции первым вопросом, на который должны были ответить ее составители, был вопрос о парламентской или президентской форме будущего Российского государства. И в соответствии с этим – вопрос о распределении полномочий между парламентом и структурами исполнительной власти.

Существующая конституционная практика современных государств знает разные формы соединения элементов парламентской и президентской республик. Удельный вес властных полномочий структур законодательной или исполнительной власти может быть различным, но государство при этом остается и демократическим, и цивилизованным. Для России вопрос о выборе президентской или парламентской формы правления был вопросом не только тактики проведения демократических реформ, но и вопросом о том, состоятся ли реформы вообще.

В этой книге не место для рассуждений о преимуществах или недостатках президентской или парламентской республики. Для утверждения в России парламентской республики просто не было необходимых политических предпосылок. Всего три неполных года как была формально отменена просуществовавшая почти семьдесят пять лет однопартийная коммунистическая Система. Естественно, что за столь короткое время еще не могла сложиться система устойчивых и влиятельных политических партий, которые могли бы стать основой существования парламентской республики.

Нельзя также забывать, что в сложных условиях переходного периода, когда основные институты власти существенно ослабляются и крушение государственного режима может перерасти в социальный распад общества, в анархию, в гражданскую войну, – в этих условиях установление парламентской республики неизбежно приводит к бесконечной борьбе партий и политических групп на самоуничтожение и на уничтожение народа и государственности. Достаточно вспомнить трагический опыт Югославии, Грузии, Таджикистана, в которых после крушения тоталитарного режима была провозглашена парламентская республика. И что же? В условиях политической нестабильности и политической неструктурированности общества это автоматически привело к утрате народом своей государственности, к гражданской войне, к бесконечным и неизмеримым страданиям народов этих стран.

К этому же вели дело в России Хасбулатов и Руцкой. В случае победы хасбулатовско-прокоммунистической оппозиции и утверждения в России парламентской республики мы неизбежно получили бы хаос в государственной жизни, гражданскую войну, а в конечном итоге – жесточайшую диктатуру, т. е. возврат к тоталитаризму в его худшем варианте. Именно в этом главное преступление Хасбулатова, Руцкого, Воронина и иже с ними перед своим народом. При этом о Руцком можно сказать, что он действовал по недомыслию: что взять с фельдфебеля, неожиданно для себя ставшего генералом. Это был человек, у которого амбиции опасно превышали амуницию. Иное дело Хасбулатов. Тот сознательно вел дело к установлению единоличной собственной власти, ориентируясь на пример незабвенного "отца народов и гения всех времен".

Историческим уроком, который мы должны постоянно иметь в виду, является путь, пройденный Германией, – путь от демократической, парламентской Веймарской республики к фашистской диктатуре. Именно поэтому все трезвомыслящие государственные люди России, которые думали не о своих корыстных интересах, а о судьбах страны, понимали, что у России нет выбора, что только сохранение сильной президентской власти способно удержать многонациональную Россию от повторения судьбы Советского Союза. Перед нами стояла историческая задача – возродить российскую государственность, поскольку с 1917 по 19 9 0 год России, как государства, просто не существовало. Для всех, кто думал о будущем России, вопроса выбора между парламентской и президентской республикой просто не было. Уж скорее мог стоять вопрос о том, что предпочесть – президентскую республику или конституционную монархию, если бы была реальная фигура претендента на престол (но тут уж большевики в свое время постарались, уничтожив царскую семью).

Поэтому, готовя проект Конституции, мы думали лишь о правильном и взвешенном распределении полномочий между различными ветвями власти. Но был еще один вопрос, от решения которого зависело все остальное (в том числе и форма правления Россией),- вопрос о национально-государственном устройстве России.

В наследство от большевиков мы получили формулу о праве наций на самоопределение, доведенную до абсурда. В ленинско-сталинском варианте эта формула сводилась едва ли не к единственному праву – праву на выход из состава Федерации. И это право с тем большей легкостью декларировалось, что оно представлялось коммунистическим вождям абсолютно неосуществимым не только практически, но даже теоретически. Достаточно вспомнить, как этот вопрос трактовался в трудах классиков марксизма-ленинизма и в официальной юридической науке.

В сфере национально-государственных отношений коммунисты преуспели также по части произвольного изменения исторических и национальных границ. Особенно тяжело это сказалось на территории России, которую в целях "усиления пролетарского влияния и советской власти" передавали по частям то Украине (в 1923 году пять новороссийских губерний России: Харьковскую, Одесскую, Донецкую, Херсонскую, Николаевскую, в 1958 году – Крым), то Казахстану (южно-уральские и сибирские губернии), то Литве (Мемель) и т. д.

В результате мы получили совершенно искаженную картину национально-государственного устройства страны. Отсюда и жажда приобретения государственных суверенитетов республиками, которая была тем сильней, чем менее реальной была возможность реализовать это право. В связи с этим нелишне вспомнить, что и сегодня более половины субъектов Российской Федерации (прежде всего национальных) являются дотационными, т. е. не в состоянии прокормить сами себя.

Национальная политика коммунистов была насквозь лживой. С одной стороны, провозглашался приоритет коренных национальностей и тем самым поддерживались живучие традиции национализма, а с другой – целенаправленно проводилась политика ассимиляции, особенно затронувшая малые народы, и переселения (иногда насильственного) русского населения в другие республики. Как не вспомнить правила нашего административного и семейного законодательства, которые требовали обязательного указания в паспорте гражданина СССР его национальности. Одновременно разрешалось указывать либо национальность одного из родителей, либо русскую национальность. То есть в русские можно было записаться, даже если оба родителя принадлежали к другим национальностям.

Моими соседями по лестничной площадке была семейная пара: муж – татарин, жена – чувашка. Хорошие, простые люди. Случайно я узнаю, что оба их ребенка по документам значатся русскими. Удивленный этим, я поинтересовался, зачем они это сделали. Ответ был бесхитростен и точен: русскими им жить будет легче.

В итоге такой политики после распада СССР более 25 миллионов россиян оказались за пределами России в качестве дискриминируемого и нежелательного населения, а в самой России – десятки миллионов гектаров пустующих земель, тысячи вымирающих и брошенных деревень. Одновременно создавалась совершенно ненормальная ситуация, приводившая к утрате национальной самостоятельности, национальных традиций и даже языка. Когда произошло отделение республик Балтии от Советского Союза, некоторые из моих коллег в этих республиках, занимавшие высокие государственные должности вплоть до должности министра, вынуждены были их оставить только из-за того, что они не могли писать на родном языке. Они, конечно, владели разговорным языком и в семьях говорили на родном языке, но поскольку вся официальная документация велась только на русском, письменный родной язык размывался, исчезал.

Фактически, хотя во всех документах Советский Союз провозглашался Федерацией, он был заурядным унитарным государством имперского типа. Это создавало и продолжает создавать до сих пор множество проблем, приводит к кровопролитным межнациональным столкновениям и настоящим войнам, подобным карабахской или абхазской.

Поэтому вопрос о национально-государственном устройстве в будущей Конституции рассматривался как ключевой. Споры велись вокруг трех проблем.

Первая проблема, на первый взгляд, чисто юридическо-техническая: включать ли Федеративный Договор в текст Конституции и рассматривать его как составную часть или оставить за пределами конституционного текста.

Казалось бы, это сугубо теоретический вопрос. Однако на самом деле он имеет колоссальное практическое значение, потому что при включении Федеративного Договора в Конституцию все его положения приобретают силу конституционных норм. А это значит, что они могут быть изменены или отменены только в том порядке, в каком изменяются или отменяются нормы самой Конституции.

Этого делать было нельзя, если учесть, что в Федеративном Договоре зафиксировано неравноправие разных субъектов Федерации, так как придано приоритетное значение автономным республикам в ущерб территориальным образованиям и национальным областям и округам, и что 89 административных единиц получили статус субъектов Федерации. Иначе говоря, Федеративный Договор просто воспроизвел тоталитарную иерархию в национально-государственном устройстве, которая была введена еще Сталиным и существовала в официальных документах и в сознании народа как непреложная истина: один народ имеет право на создание автономной республики, другой народ – только на автономную область, третий должен удовлетворяться статусом национального округа.

В основу такого деления были положены соображения чисто количественного порядка: размеры территории, численность коренного населения и его процентное соотношение с иными национальностями, но отнюдь не какие-то принципиальные соображения. Не обращалось внимания и на то, что такая национально-государственная иерархия противоречит исходному принципу равноправия наций и права наций на самоопределение.

Но в 1991 году, когда мы, стремясь юридически оформить новую российскую государственность, заключали Федеративный Договор, то понимали необходимость сохранения статус-кво в столь деликатном вопросе, как национально-государственное устройство. Однако это, конечно, не значит, что подобное положение будет сохраняться всегда и его нужно законсервировать, придав силу конституционных норм.

По этим соображениям Конституционное совещание отказалось от идеи включения Федеративного Договора в текст Конституции, на чем настаивали Хасбулатов и компания. Вокруг этой проблемы за последние два года было сломано столько копий, что я могу только с удовлетворением отметить: в окончательном тексте Конституции, принятой на референдуме, отражена наша позиция. А Федеративный Договор, как ему и подобает, занял свое особое место в системе государственно-правовых документов. Это открыло возможность более гибкого решения вопросов государственного строительства. Напомню, что конституционные нормы можно менять лишь в исключительных случаях, поэтому предусмотрена очень сложная процедура внесения таких изменений в Конституцию. Положения же Федеративного Договора, например об объединении субъектов Федерации или изменении их территориальных границ, можно менять по соглашению между участниками Договора.

Например, сегодня с Татарстаном и Башкортостаном заключены особые договоры, регулирующие их взаимоотношения с федеральными властями. И на сегодняшний день – это политическая реальность, обеспечивающая мирное, без конфликтов и кровопролития, сосуществование Татарстана в рамках России и в то же время особое положение, на которое Татарстан претендует. Таким же образом может решаться вопрос и о взаимоотношениях с другими народами России.

Гибкое национально-государственное устройство когда-то было характерно для дореволюционной России, где разные регионы имели разную степень включенности в состав Российской империи. Финляндия и Бухарский Эмират, Грузия и Хива, а также другие национально-государственные образования имели разную форму взаимоотношений с имперскими властями и даже разное законодательство. Например, в Курляндии, Эстляндии и Лифляндии действовало особое земельное и семейное законодательство. Польша и Финляндия, в свое время входившие в состав Российской империи, имели свои Конституции. Разнообразие оказалось основой устойчивости такой громадной по размерам и неоднородной по составу страны, как Россия.

Асимметричность в регулировании взаимоотношений между федеральными структурами и субъектами Федерации вполне оправданна и закономерна. Но подобная асимметричность не исключает другого важнейшего принципа федеративного устройства – безусловного равенства субъектов Федерации между собой и во взаимоотношениях с федеральными органами.

И это было следующей проблемой, требовавшей нового конституционного решения ввиду особого положения, в котором находились и на которое притязали автономные республики. Собственные конституции и президенты, свое правительство, особый Совет руководителей автономий при Президенте России, куда не были вхожи руководители территориальных субъектов Федерации, и т. п. На этом фоне другие субъекты Федерации, особенно территориальные, выглядели всего лишь дальними родственниками в чужом доме. Притом что по экономическому потенциалу, по населению и другим показателям многие территориальные субъекты, такие, как Москва, Санкт-Петербург, Екатеринбург, Красноярский край и т. д., просто несравнимы с автономиями. Достаточно сказать, что большинство из районов Петербурга имеют бюджет, превышающий бюджеты многих автономных республик. И тем не менее положение складывалось таким образом, что мы находились как бы на вторых ролях.

Ситуация особенно обострилась, когда в 1992- 1993 годах среди территориальных субъектов Российской Федерации возникло движение за республиканизацию и суверенизацию путем придания им статуса республик. Эта идея возникла и оживленно обсуждалась на Урале, в Сибири, Вологде и других регионах, выдвинувших концепцию создания Уральской, Сибирской, Дальневосточной и других республик. И это были уже не просто разговоры и пожелания, а конкретные проекты, обсуждавшиеся на совещаниях руководителей регионов. А в Екатеринбурге были подготовлены соответствующие документы, проведен референдум и областной Совет проголосовал за создание Уральской республики.

Опаснейший для судеб России сепаратизм обосновывался ссылками на то, что, если произойдет "республиканизация" всех территориальных субъектов, они уравняются в правах с автономиями. Подобные разговоры были чрезвычайно популярны среди руководителей областей и краев, многие из которых спали и видели себя президентами республик.

Поэтому и в нашем проекте Конституции, и на Конституционном совещании моя позиция была однозначной: только равенство всех, без исключения, субъектов Федерации между собой и во взаимоотношениях с федеральными властями может спасти Россию от повторения печальной судьбы Советского Союза, т. е. от распада. Должен отметить, что именно эта формула вошла в окончательный текст новой Конституции России.

Наконец, были еще проблемы гражданства, государственного языка и разграничения законодательства Российской Федерации и субъектов Федерации. Нельзя было допустить возникновения самостоятельного (отдельного) гражданства у субъектов Федерации (на этом настаивали представители автономных республик), так как это неминуемо превращало бы Россию из федерации в конфедерацию самостоятельных государств.

Еще более болезненной была проблема введения государственных языков у субъектов Федерации наряду с русским как общегосударственным языком. Русский язык стал для всех народов России и языком межнационального общения, и официальным государственным языком, который цементирует единство и целостность государства. Давайте вспомним пример Соединенных Штатов, где английский язык стал мощным катализатором быстрого превращения эмигрантов из всех точек земного шара в единую нацию.

Любые попытки ввести в России, где проживает более 140 национальностей, различные государственные языки могут лишь усилить отчуждение, сепаратизм и национализм. Для сохранения и развития национального языка, самобытности и культуры нации государственно-правовые атрибуты не столь уж необходимы. Куда полезнее сосредоточить усилия на развитии образования, культуры и традиций народа, чем использовать проблему национального государственного языка в виде козырей в политической игре. Поэтому я всегда выступал противником как допущения гражданства автономных республик наряду с российским гражданством, так и умножения числа государственных языков.

И наконец, последний вопрос – о возможности свободного выхода из состава Федерации. Это как раз тот вопрос, который больше всего прокламировался, когда речь шла о федеративном устройстве Советского Союза, но не имел реального значения в условиях тоталитарного режима, когда любое инакомыслие, любая попытка противопоставить свое мнение официальным взглядам подавлялись силой. Так что поставить вопрос о выходе из состава СССР было просто некому.

Демагогический характер лозунга самоопределения наций очевиден, но не менее очевидна и опасность содержащегося в нем смысла. Именно опираясь на этот лозунг, национал-коммунисты довели процесс национального размежевания Югославии до самоуничтожения народа.

После долгих дискуссий на заседаниях Конституционного совещания мы пришли к единому мнению о необходимости отказа от этого лозунга и закрепления в тексте новой Конституции запрета на выход из состава Федерации. Свобода вхождения и недопустимость нарушения единства и целостности государства – вот та позиция, которую мы принципиально отстаивали.

В конце XX столетия право любой нации на самоопределение, столь актуальное в XIX веке и начале XX столетия, когда рушились мировые империи, утратило свой первоначальный смысл и приобрело реакционный характер. Почему? Да потому, что стремление реализовать это право неминуемо ведет к расовой и национальной ненависти, к нагнетанию представлений национальной исключительности, а в итоге приводит череде бесконечных национально-религиозных и национально-территориальных конфликтов и войн.

Характерно, что наши противники из стана непримиримой оппозиции в течение всего периода борьбы за новую российскую Конституцию настаивали на сохранении и этого большевистского лозунга, который был им очень удобен в борьбе за власть. Не могу не отметить, что после многочисленных споров и обсуждений новая российская Конституция впитала в себя и эту нашу идею. В исторической перспективе это, возможно, наибольший вклад, который был нами внесен в создание новой российской Конституции.

К проблемам национально-государственного устройства вплотную примыкают вопросы взаимодействия и объема полномочий разных федеральных структур. В рамках традиционного, но отнюдь не любовного треугольника – Президент, парламент, правительство – было крайне важно определить уровень самостоятельности и место каждого из этих звеньев, установить пределы их взаимной зависимости и взаимной свободы.

Мы исходили в этом вопросе из того, что принцип разделения властей – это относительное обособление каждой из ветвей власти в рамках единого государственного организма, а не обособленное функционирование их за пределами этого организма. Разделение властей должно иметь в качестве оборотной стороны взаимодействие и неразрывную обратную связь, поскольку сами по себе ни законодательная, ни исполнительная, ни судебная власти не в состоянии функционировать друг без друга. И в этом вопросе в проект Конституции был внесен ряд новшеств, которые принципиально отличали наш проект от официального проекта конституционной комиссии.

Отказ от системы Советов, учреждение президентской республики с двухпалатным парламентом, именуемым Федеральным собранием; независимое от. парламента правительство, несущее всю полноту ответственности за исполнительно-распорядительную сферу и функционирование аппарата; Президент, который, являясь главой государства, олицетворяет его и одновременно выступает высшим арбитром и координатором взаимодействий всех ветвей власти, – таковы были наши предложения по этому вопросу. К сожалению, далеко не все из этих идей были реализованы в проекте новой Конституции. Но об этом речь впереди.

В заключение не могу не рассказать о работе Конституционного совещания и том вкладе, которое оно внесло в подготовку проекта новой Конституции. Без этого рассказ о том, как готовилась новая Конституция России, будет неполным.

Когда стало ясно, что Съезд народных депутатов ни при каких условиях не примет новой демократической Конституции, все чаще взоры ученых и политиков стали обращаться к идее созыва Учредительного собрания для выработки и принятия новой Конституции. Идея эта, как говорится, носилась в воздухе и приобретала все большее число сторонников. Однажды я поднял этот вопрос на Президентском совете, но Б.Н. Ельцин отнесся к идее Учредительного собрания без энтузиазма: нужно проводить новые выборы, а в условиях политической нестабильности и двоевластия трудно предсказать их результаты.

Вместо этого для ускорения работы над принятием Конституции после апрельского референдума, поддержавшего Президента и правительство, было решено созвать Конституционное совещание, к работе которого привлечь представителей всех политических партий и движений, профсоюзов и религиозных конфессий, региональных и федеральных структур власти, включая депутатский корпус, предпринимателей.

Идея оказалась плодотворной. Первоначально в рамках Конституционного совещания было создано пять секций, одну из которых – секцию политических партий и общественных движений, профсоюзов и конфессий – было поручено возглавлять мне. Наша секция, которая впоследствии переросла в Общественную палату Конституционного совещания (наряду с Государственной палатой, в которую входили представители федеральных и региональных структур власти, а также органов местного самоуправления), была чрезвычайно пестрой по составу и достаточно сложной по характеру. В нее входили представители более ста политических партий и движений (первоначально их было 117, -но затем ее состав постепенно увеличивался), представители двадцати девяти конфессий и более семидесяти профсоюзных объединений. Всего в работе Конституционного совещания приняло участие более восьмисот человек, и это лучшее свидетельство его представительного характера.

К моменту начала работы Конституционного совещания, в конце мая 1993 года, у нас на руках уже был опубликованный в печати проект Конституции, подготовленный президентской командой. В этот проект вошли многие принципиальные положения из нашего альтернативного проекта.

Был еще проект депутатской конституционной комиссии Верховного Совета, а также четыре тома поправок к тексту президентского проекта. Поправки и дополнения были внесены субъектами Федерации, различными политическими партиями и общественными организациями, а также отдельными гражданами. Всего было более шести тысяч поправок и дополнений по тексту этого проекта. Затем по ходу дела их число превысило десять тысяч.

Место для работы нам отвели в Кремле – в историческом зале Верховного Совета СССР – в зале, где я провел три, может быть, самых ярких и напряженных года своей жизни. С самого начала мы решили, что будем обсуждать конкретные разделы и главы постатейно, рассматривая все имеющиеся письменные замечания, а также те поправки, что сделают участники нашей секции.

Это была трудная, но крайне интересная работа. Прежде всего, совершенно неожиданно для себя я обнаружил, что уровень дискуссий на совещании по профессионализму и глубине анализа был намного выше и интереснее, чем дискуссии по этим вопросам в Верховном Совете и на Съезде.

Как это ни покажется странным, но не члены парламента, а представители профсоюзов, конфессий и политических партий очень грамотно и квалифицированно оценивали каждое слово, каждую запятую, каждое положение проекта Конституции и вносили много своих очень дельных замечаний и предложений.

Во-вторых, меня поразило и то, что практически по всем самым спорным положениям, по которым высказывались, казалось бы, несовместимые суждения, мы приходили либо к единому мнению, либо спокойно решали эти вопросы большинством голосов. В конечном итоге те, кто остался в меньшинстве вынуждены были присоединяться к мнению большинства.

Первоначально предполагалось, что мы будем заниматься этой работой до середины июня, а затем пленарное заседание Конституционного совещания рассмотрит доработанный проект и вынесет его на рассмотрение Съезда народных депутатов или на референдум.

Но жизнь показала, что нам понадобилось гораздо больше времени, чем планировалось. Мы работали ежедневно с 9 до 18 часов, иногда споры заканчивались позднее, но затем, после окончания дискуссий, приходилось еще оставаться с членами редакционной комиссии и суммировать сделанное за день. Время летело незаметно, и только к концу июня мы завершили обсуждение проекта по секциям.

Ключевыми вопросами, вокруг которых кипели споры на Конституционном совещании, были проблемы становления социального государства и стремление (особенно со стороны представителей профсоюзов) придать социалистический характер тем или иным правам и свободам, проблема добровольности или обязательности воинской службы, проблема разграничения полномочий президента, парламента и правительства и т. п.

Больше всего меня радовало то, что обсуждение главного раздела – раздела о правах человека – протекало в обстановке удивительного единодушия. Не было конфронтации по этим вопросам ни со стороны представителей компартии, ни со стороны партии Жириновского. Во многом это объясняется тем, что этот раздел был основательно отработан. В нем мы постарались отразить все наиболее ценное, что было в мировом конституционном опыте. Сыграла свою роль и реакция общественного мнения – никто не хотел выглядеть ретроградом, особенно по такому вопросу, как права человека.

Картина подготовки и принятия новой российской Конституции была бы односторонней, если бы я умолчал о том, что нам не удалось решить" какие промахи и ошибки были допущены.

Начнем с Конституционного суда. Известно, какую негативную роль этот суд и его бывший Председатель товарищ Зорькин сыграли в политическом противоборстве последних лет.

Трудно объяснить, как это могло произойти, но факт остается фактом: в 1992 году Президент рекомендовал, а Съезд с радостью избрал членами Конституционного суда в основном кондовых, прокоммунистически настроенных судей. Ни по профессиональным, ни по чисто человеческим качествам эти люди (за редким исключением) не отвечали требованиям, предъявляемым во всем мире к членству в такой структуре, как Конституционный суд. Не было среди них ни известных в стране ученых-юристов, ни обладающих безупречной репутацией и окруженных всеобщим уважением судей-практиков. Самый яркий пример – товарищ Зорькин, малозначительный преподаватель из Высшей школы МВД, откуда он многократно пытался перейти в другие вузы или на аппаратную работу. Увы, его не брали. С ним просто никто не хотел иметь дела, поближе познакомившись с его профессиональными и человеческими качествами.

И вдруг такой Зорькин неожиданно для всех, да и для себя тоже, становится Председателем Конституционного суда. Мало этого, он еще пытается сыграть свою партию в политике, добившись за короткий срок полной дискредитации Конституционного суда. Единственное изобретение, которое внес этот субъект в теорию и практику деятельности Конституционного суда, – это абсолютно неправовое понятие "конституционное поле", выражение, которое стало излюбленным в устах депутатов и всей непримиримой оппозиции. В период противостояния слова "конституция", "конституционное поле" научились выговаривать даже крайние реакционеры типа Макашова и Баркашова, в жизни своей, по-видимому, не читавшие Конституцию и не имевшие о ней какого-либо понятия.

Этот удивительный выбор членов Конституционного суда, сделанный Президентом, едва не оказался для него роковым. Вспомним, что позиция Конституционного суда в мартовском и сентябрьском (1993 года) политических кризисах была антипрезидентской и едва не привела к уходу Президента с политической арены и к победе контрреформистов.

Не только Зорькин, но и большинство членов Конституционного суда сыграли здесь самую дурную роль, потому что, грубо выражаясь, полезли в политику, забыв о том, что они судьи и их главная обязанность – беспристрастность и строгое следование Конституции. Поэтому на заключительном этапе работы Конституционного совещания я предложил включить в заключительный раздел положение о полной замене членов Конституционного суда, т. е. о новых выборах всего состава суда. Это предложение было одобрено большинством участников совещания, а также поддержано руководителями субъектов Федерации.

На встрече с главами субъектов Федерации Ельцин после моего выступления на эту тему спросил у зала: "Так мы поддержим это предложение?" Весь зал ответил: "Да!" Я считал вопрос решенным, но каково же было мое изумление, когда 11 ноября я прочитал в газетах окончательный текст проекта, выносимого на референдум, и обнаружил, что упоминание о Конституционном суде вообще исчезло из переходных положений. Это означало, что прежний состав Конституционного суда полностью сохранялся, т. е. люди, не приемлющие существующий строй и выступавшие против принятия новой Конституции, будут отныне толковать ее положения. И ничего уже сделать было нельзя, так как по закону о референдуме текст выносимых на референдум документов должен быть опубликован за месяц до даты референдума.

Это одно из тех совершенно необъяснимых политических происшествий с печальными последствиями, которые произошли на последнем этапе подготовки конституционного проекта. Я так и не знаю, чья блудливая рука правила текст в последние минуты перед подписанием у Президента проекта Конституции, выносимого на референдум.

Для укрепления нового государственного строя России так важно было иметь в составе Конституционного суда не ретроградов с ортодоксально-коммунистическими взглядами, а прогрессивных и известных своей порядочностью и высоким профессионализмом людей, способных отстаивать принципы демократии и правового государства.

Аналогичная ситуация сложилась и по вопросу о сроке пребывания судей в их должностях. И здесь жизнь внесла очень серьезные поправки в наши теоретические (умозрительные) представления. На первый взгляд кажется неоспоримым, что установление определенного срока, на который избираются или назначаются судьи, делает их зависимыми. И напротив, бессрочный характер пребывания в должности якобы делает судью по-настоящему независимым. Однако при столкновении с российской действительностью, где практически весь судейский корпус сформировался в коммунистические времена из коммунистов по строго номенклатурному отбору, эти суждения обнаруживают свою несостоятельность. Прежде всего из-за невозможности полной замены старого судейского корпуса. Да и надо иметь в виду неизбежное старение и деградацию при бессрочном пребывании в должности, ибо даже выжившего из ума в силу преклонного возраста судью чрезвычайно трудно отстранить от занимаемой должности.

Тем не менее по инициативе Хасбулатова в брежневскую Конституцию была внесена поправка о том, что "полномочия судей в Российской Федерации не ограничиваются сроком, поскольку иное не установлено Конституцией и законами Российской Федерации. Судьи несменяемы". Несменяемость судей нужна была ему как сохранение одной из главных опор прежнего строя: тщательно отобранный, идеологически выдержанный и проверенный на борьбе с диссидентами судейский корпус, состоящий из судей, никогда не выносивших оправдательных приговоров!

И по этому вопросу на Конституционном совещании мы пришли к единому мнению о необходимости исключить из Конституции принцип несменяемости судей. А затем произошло то же самое, что и с положением о переизбрании Конституционного суда: в последний момент в тексте проекта была восстановлена запись о несменяемости судей. Но в данном случае мне известно, чьих рук это дело: академика Топорнина и его коллег из Института государства и права Академии наук, входивших в арбитражную комиссию по рассмотрению спорных вопросов, которая была создана при Сергее Филатове – руководителе администрации Президента. Эти люди никогда не отличались ни демократизмом, ни прогрессивными взглядами.

Сохранение этого принципа уже дало нам немало примеров циничного судебного фарса по делу ГКЧП, по делу генерала Варенникова, по применению амнистии к участникам советско-фашистского мятежа и др.

Сегодня можно с уверенностью утверждать, что конституционная реформа в наименьшей степени затронула наши так называемые правоохранительные органы: и судебная система, и прокуратура, сохраняющая сталинский принцип организации, и Министерство внутренних дел, выполняющее многие не свойственные ему функции, – все эти структуры должны пройти процесс глубокого реформирования, чтобы стать органами подлинно демократического государства и служить интересам общества, а не быть орудием в руках тех или иных политических сил.

Именно в этой области мы не сумели сделать решительного шага вперед. Надежда лишь на то, что сама жизнь продиктует необходимые изменения и в этой традиционно консервативной, если не сказать – реакционной, среде.

Новая Конституция России была принята 12 декабря 1993 года. С этого момента демократические реформы в стране получили твердый правовой фундамент, а новая российская государственность – правовое закрепление. Мы уже сегодня можем отметить, какие глубокие изменения в политической жизни страны произошли в связи с принятием новой Конституции. Начался процесс политической стабилизации и структурирования. Политическая борьба с улиц переместилась в парламент. Влияние политических партий и движений на власть стало более осмысленным и целенаправленным.

Сегодня все оппозиционные силы имеют своих представителей в парламенте и могут влиять на принятие законов и других важнейших государственных решений. У них появились стимул и шанс прийти к власти легальным демократическим путем, одержав победу на выборах. А это значит, что они уже не возьмут оружие в руки и не будут решать политические проблемы большевистскими средствами.

Отныне у всех здравомыслящих граждан России, у всех, кто думает о будущем, а не о прошлом, – одна задача: не допустить победы коммунистов и националистов на будущих парламентских и президентских выборах.

Судьба России, судьба наших детей и внуков – в наших руках. И мы должны сделать все, чтобы они выросли свободными людьми в свободной демократической стране.

Глава 5

СУД НАД КПСС

КПСС никогда не была просто партией, как все прочие. Она и не стремилась к этому. Она стремилась не к участию в осуществлении

государственной власти, а к ее захвату. Она добилась не просто контроля над государством; во всех отношениях, кроме названия, она была государством.

Маргарет Тэтчер.

Из заявления от 06.07.92 по поводу слушания в Конституционном суде дела о КПСС

Мы говорим "партия", подразумеваем – "государство".

В. Селюнин

Крах коммунистической партии, сумевшей, казалось, заполнить собой все поры общества, подчинить себе все государственные структуры, изгнать и подавить всякое инакомыслие, был как гром среди ясного неба, хотя симптомы самораспада обнаруживались давно, и тем не менее опирающаяся на почти двадцатимиллионную армию своих членов компартия казалась несокрушимым монолитом. Страшно было даже подумать о том, что его можно поколебать и разрушить. Со времен Сталина казалось (да так оно и было на самом деле), что компартия может делать со страной все, что придет в голову ее выжившим из ума престарелым руководителям. И вдруг на наших глазах все это стало рушиться как замок, построенный из песка.

Это был один из самых грандиозных социальных катаклизмов, сравнимый по масштабам и последствиям лишь с распадом Древнего Рима. Но там агония длилась более столетия и под напором внешних сил, а здесь все произошло мгновенно и вследствие внутренней реакции самораспада.

Когда пыль осела и первое потрясение прошло, на смену ему пришло чувство удивления тому, что из всей многомиллионной армии коммунистов не нашлось ни одного, кто поднял бы голос в защиту коммунистических идеалов и марксистско-ленинской идеологии. Вероятно, потому, что идеалов уже не было и король, сам не подозревая об этом, давно был голым.

И тем не менее многое в этой истории до сих пор остается непонятным и носит мистический характер: как быстро и, главное, бескровно рухнуло столь тщательно, семьдесят пять лет возводимое здание власти! А ведь коммунисты сумели создать самую уникальную в истории человечества систему власти, в которой невозможно было определить, кто угнетатели, а кто угнетенные. Все в этой системе власти выступали попеременно и в том, и в другом облике. Швейцар, шофер такси, водопроводчик, паспортистка и любой другой самый мелкий чиновник или рабочий имели свою долю социальной власти, выражавшуюся в возможности безнаказанно унизить любого человека, хотя бы на минуту оказавшегося в какой-то зависимости от него. Равенство в бесправии на повседневном житейском уровне поддерживало иллюзию всеобщего равенства, о котором денно и нощно твердила коммунистическая пропаганда на всех уровнях. Неочевидность власти, неясность, кто конкретно принимает то или иное решение, – лишь следствие сознательного стремления партноменклатуры (вплоть до высших звеньев) избежать бремени ответственности – стремления, истоки которого в подсознательном ощущении незаконности и даже преступности своей власти. Отсюда рождение известных формул при принятии решений: имеется мнение, существует указание и т. п. – без расшифровки, чье мнение, откуда указание.

Партийная номенклатура (включая Ленина и даже Сталина) всегда боялась ответственности за содеянное. Поэтому, когда за провалом коммунистического путча в августе 1991 года последовал запрет на деятельность КПСС, естественно возник вопрос о расследовании и обнародовании всех преступлений коммунистической партии против своего народа.

Мысль о судебном преследовании коммунистической партии, узурпировавшей власть, поправшей все законы человеческие и божеские, принесшей неслыханные страдания народу, заплатившему десятки миллионов жертв во имя построения "светлого" будущего, – такая мысль казалась совершенно естественной. Тем более что уже есть исторический прецедент международного Нюрнбергского трибунала, объявившего преступной гитлеровскую партию и поставившего нацистов вне закона. Этого как раз и боялась та партийная элита, у которой руки были по локоть в крови, а нарушения законов вообще в расчет не принимались.

К тому же были и более свежие примеры привлечения к суду руководителей "братских" компартий в Германии, Болгарии, Чехии, Румынии.

Некоторые из лиц, причастных к организации путча, так перепугались, что лишили себя жизни после его провала, и, по иронии судьбы, напрасно. Потому что в новой России никто и не помышлял о том, что КПСС следует судить и объявить преступной организацией. Новое руководство России было слишком связано с нею – можно сказать, вышло из недр компартии.

Когда прошел первый испуг и номенклатурная рать увидела, что ничто ей не угрожает, она стала смелеть день ото дня. Сначала бывшие функционеры довольствовались тем, что снова получили должности в разных присутственных местах, а потом, почувствовав свою силу и поддержку со стороны большей части депутатов Верховного Совета, перешли в наступление. Первым пробным шаром было обращение ряда депутатов-коммунистов в Конституционный суд с требованием признать незаконными, неконституционными указы Ельцина о запрете деятельности КПСС и Коммунистической партии (КП) РСФСР, а также об имуществе названных организаций.

Так, 7 июля 1992 года начался этот судебный фарс, условно обозначаемый мною как суд над КПСС, хотя настоящего суда, собственно говоря, и не было.

Давайте вспомним, как все происходило.

Действующие лица и исполнители:

Судьи: члены Конституционного суда во главе со своим председателем В. Д. Зорькиным. Все без исключения бывшие коммунисты. Некоторые из них (подобно судье-докладчику В.О. Лучину) с первого дня процесса не скрывают своих партийных пристрастий, а председатель суда – своего желания активно вмешиваться в политические процессы, что в последующем и привело к дискредитации Конституционного суда и его роли в системе властных органов государства.

Ходатайствующая сторона: группа народных депутатов России в составе тридцати семи человек, среди которых нынешний председатель Государственной думы И.П. Рыбкин, летчик-космонавт В.И. Севастьянов, лидер Аграрной партии М.Н. Лапшин и другие (в основном товарищи с солидным номенклатурным прошлым), подавшие 27 декабря 1991 года ходатайство о незаконности и проверке конституционности указов Президента России: от 23 августа 1991 года "О приостановлении деятельности Коммунистической партии"; от 25 августа 1991 года "Об имуществе КПСС и КП РСФСР" и от 6 ноября 1991 года "О деятельности КПСС и КП РСФСР".

В качестве представителей стороны, обратившейся в суд, были привлечены бывшие секретари КПСС и КП РСФСР Ивашко, Купцов, Мельников, Калашников, Зюганов, а также профессора-юристы, пожелавшие защищать позиции Коммунистической партии.

Был уведомлен о явке в качестве официального представителя КПСС ее последний Генеральный секретарь М. С. Горбачев, который от участия в процессе в этом качестве отказался.

Позднее, в сентябре 1992 года, Конституционный суд пытался вызвать Горбачева в качестве свидетеля и даже оштрафовал его за неявку. Как известно, Горбачев в суд так и не явился, последовательно соблюдая заложенную Лениным традицию отказа от явки в суд руководителей компартии, которая с самого начала своей деятельности поставила себя выше суда и закона.

Сторона, издавшая акты, конституционность которых оспаривается (так официально в документах Конституционного суда именовались представители Президента России): Бурбулис, Шахрай, Федотов, а также народные депутаты России Котенков, Румянцев, Безруков, подавшие встречное ходатайство по вопросу о признании неконституционными КПСС и КП РСФСР.

Первое заседание суда состоялось 7 июля 1992 года, постановление Конституционного суда по этому делу было вынесено 30 ноября 1992 года. По сути дела все заседания суда были посвящены обсуждению конституционности (а следовательно, законности) двух санкций, содержащихся в этих указах: 1) деятельность КПСС и КП РСФСР прекратить, а организационные структуры распустить; 2) имущество, находившееся в распоряжении или пользовании партийных органов и организаций, объявить собственностью государства.

Доказывая противозаконность и неконституционность этих санкций, представители компартии и приглашенные ими юридические эксперты ссылались в основном на то, что этими указами нарушены права граждан на объединение в общественные (в том числе политические) организации, а также конституционные нормы о собственности общественных организаций. Компартия, утверждали они, – это обычная общественная организация, такая же, как общество охотников или слепых, а Президент по действовавшей в тот момент Конституции не имел права прекращать деятельность общественной организации, даже если она нарушает закон. Сделать это может только суд. Один из представителей компартии, бывший народный депутат России В.И. Зоркальцев, договорился даже до того, что КП РСФСР задолго до издания президентских указов была по существу оппозиционной партией и никакого влияния на органы государственной власти оказывать не могла, так как "не входила ни в какие управленческие структуры". И это говорили, не моргнув глазом, представители той партии, которая поставила себя выше законов (вспомним многократные высказывания Ленина о власти пролетариата, не стесненной никакими законами), выше государства, выше религии и нравственности и которая десятилетиями бесконтрольно и безнаказанно распоряжалась судьбами сотен миллионов людей и всем достоянием страны.

Особенно смехотворными кажутся эти потуги приравнять компартию к обществу охотников или слепых, если вспомнить, что до брежневской Конституции СССР 1977 года положение КПСС (а до этого РКП(б), ВКП(б)) вообще никак, ни в каких законодательных актах закреплено не было. Компартия никогда не регистрировалась как общественно-политическая организация, т.е., если встать на чисто формально-юридические позиции, на которых была построена вся аргументация коммунистов, то коммунистическая партия в нашей стране вообще не существовала, а Ленин и Сталин, ЧК и КГБ, террор и репрессии – все это видимость, обман зрения, ничего этого с формально-юридической точки зрения вообще не было.

Но, утверждали далее в суде представители компартии, после того как была учреждена шестая статья Конституции, где КПСС именуется "руководящей и направляющей силой советского общества, ядром политической системы для всех государственных и общественных организаций, определяющим линию внутренней и внешней политики",- после этого любая деятельность компартии носила конституционный характер.

Попробуйте найти какой-либо вид деятельности, который не укладывался бы в формулу о руководящей и направляющей роли компартии в обществе. Поэтому, если и были в деятельности КПСС какие-то злоупотребления, то они должны быть адресованы не партии, а конкретным лицам из ее руководства. Однако расплывчатость и всеохватность формулировок шестой статьи Конституции, дополненных затем положениями воинских уставов, инструкций и положений МВД и КГБ, в соответствии с которыми они должны сообразовывать свою деятельность с партийными директивами и указаниями партийных органов, – лучший аргумент в пользу законности указов Президента. Ведь эти указы были направлены на прекращение деятельности не общественно-политической организации, каковой КПСС никогда не была, а псевдопартии, создавшей организационные структуры удержания власти и подчинения себе всех других государственных и общественных институтов в стране.

Система партийных органов – комитетов КПСС – была типичной не для политической партии, а для государственной структуры: она точно воспроизводила административно-территориальное деление СССР, но являлась более разветвленной, так как партийные организации были созданы буквально во всех низовых производственных и территориальных ячейках общества: на предприятиях, в учреждениях, вузах, школах, жилконторах и т. д.

Более того, компартия подгоняла административно-территориальную структуру страны под себя, для своих нужд. Известно, например, что районирование крупных городов и областей производилось в первую очередь по числу членов партии, обслуживаемых соответствующим райкомом. Увеличивалось количество коммунистов – соответственно принимались решения об образовании новых районов. Именно таким путем в Ленинграде к моменту крушения коммунистического режима было создано 24 района с населением от 80 до 550 тысяч человек, но с примерно равным числом членов КПСС в каждом районе. И так было повсюду. Структуры государства сохранялись лишь как внешний каркас, обрамляющий соответствующие структуры компартии. Сама структура партийных органов: промышленные отделы, сельхозотделы, отделы культуры, военные отделы, отделы административных органов и т. п. – была приспособлена для нужд государственного управления, а не общественно-политической деятельности. Этому же служил и партийно-номенклатурный порядок подбора и назначения кадров в структурах государственной власти на всех уровнях. Даже после отмены шестой статьи Конституции Политбюро и Секретариат ЦК КПСС продолжали осуществлять назначения должностных лиц в Министерстве обороны, Министерстве внутренних дел и на дипломатическую работу. Естественно, что должностные лица госаппарата, прошедшие такой порядок назначения на должность, должны были верой и правдой служить КПСС и нести ответственность перед соответствующими партийными структурами.

Аналогично обстояло дело и с партийными директивами. Они не носили, как это свойственно деятельности обычных политических партий, рекомендательного характера и были обращены не только к членам партии, но и к конкретным государственным органам. Почитайте любое постановление Пленума ЦК или съезда КПСС. Они наполнены конкретными указаниями и предписаниями в адрес Совета Министров, министерств и ведомств, исполкомов и других государственных органов. Директивы партийных инстанций по любому вопросу имели безусловный приоритет над законами и решениями всех других органов власти, даже если они были сформированы самой КПСС. Достаточно вспомнить историю с передачей Крыма Украине и южно-уральских и южно-сибирских губерний России Казахстану по соответствующим решениям Политбюро, чтобы в этом не оставалось никаких сомнений.

Я уже не говорю о том, что из-под прямого действия уголовного законодательства была выведена многомиллионная армия коммунистов, так как для их привлечения к уголовной ответственности, даже за бытовое преступление, требовалось сначала решение соответствующего партийного органа об исключении из рядов КПСС. Если партийный комитет такого согласия не давал, уголовное дело против коммуниста подлежало прекращению. Это ли не лучшее доказательство того", кто был носителем реальной государственной власти в стране. Поэтому КПСС просто невозможно рассматривать как политическую партию – она сама возвела свою идеологию в ранг государственной религии, а отступление от ее догматов наказывалось с такой жестокостью, которая и не снилась средневековым инквизиторам.

Немалое место в выступлениях и аргументации представителей компартии в Конституционном суде уделялось тезису о том, что партия в целом и ее рядовые члены не могут и не должны нести ответственности за действия ее отдельных руководителей или органов. Напомню, что этот аргумент постоянно использовали адвокаты нацистских бонз во время Нюрнбергского процесса, но это не помешало Международному трибуналу объявить национал-социалистическую партию Германии преступной организацией. В то же время нужно иметь в виду, что вопрос об ответственности компартии и ее членов является важнейшим в оценке ее деятельности, и Конституционный суд не мог обойти его.

Компартия с первого момента захвата государственной власти провозгласила курс на установление диктатуры пролетариата, считая, что диктатура большинства, да еще во имя построения социально справедливого общества, исторически необходима, а любые жертвы здесь заранее оправданы. Отсюда та легкость, с которой коммунистические вожди принимали решения о массовом терроре против своего народа. Приведу только несколько выдержек из документов, подписанных Лениным: "Образец надо дать… Повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не меньше 100… Сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал: душат…" (Из письма пензенским коммунистам от 11 августа 1918 года);

"…Тайно подготовить террор: необходимо срочно. А во вторник решим через СНК оформить или иначе" (Записка Крестинскому//Известия. 1992. 5 мая. С. 3);

"Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно, провести массовый террор по отношению ко всем казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью…" (Директива Оргбюро ЦК РКП(б) от 29 января 1919 года);

"Надо усилить взятие заложников с буржуазии и с семей офицеров – ввиду учащения измен. Сговоритесь с Дзержинским" (Полн. собр. соч. Т. 50. С. 343);

"Только сегодня мы услышали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и что вы (не Вы лично, а питерские чекисты и чекисты) удержали.

Протестую решительно!

Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную.

Это не-воз-мож-но!

Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров, и особенно в Питере, пример коего решает" (Из письма Г. Радомысльскому. – Полн. собр. соч. Т. 50. С. 106).

И таких свидетельств в опубликованных материалах и архивных документах сотни. Так что последующие действия Сталина и руководства компартии по развертыванию террора и репрессий полностью укладываются в представления В.И. Ленина о том, чем должно заниматься социалистическое государство.

Но компартия ответственна не только за создание тоталитарного режима и развертывание террора ВЧК-НКВД-КГБ, но и за губительные последствия для жизни страны решений по экономическим и внешнеполитическим вопросам. Проведенная Сталиным коллективизация не только повлекла массовые жертвы среди крестьянства, но и разрушила самые основы народного существования.

Хищническая эксплуатация природных ресурсов; ядерные катастрофы, тщательно скрываемые от народа (даже во времена гласности и перестройки руководство компартии сознательно скрывало размеры чернобыльской аварии, что имело губительные последствия для здоровья и жизни миллионов людей); использование колоссальных средств на оказание помощи коммунистическим партиям и националистическим режимам во имя химеры мировой революции; развязывание преступных войн и использование армии для подавления свободы в других странах (Венгрия, Польша, Чехословакия, Афганистан и т. д.) – вот далеко не полный перечень тех обвинений, которые должны бы быть предъявлены КПСС в случае проведения настоящего суда над этой партией.

В открытом письме бывшего заведующего секретариатом Международного отдела ЦК КПСС А. Смирнова, которое было опубликовано в 1992 году, точно сформулирована еще одна особенность деятельности компартии: "КПСС просто воровала!" Стандартной была ситуация, когда решением Политбюро (никогда не публиковавшимся) предписывалось Правлению Госбанка СССР (т. Геращенко В.В.)… выдать Фалину В.М. (начальнику Международного отдела ЦК КПСС) определенную сумму для передачи итальянским, греческим, французским или каким-либо иным коммунистическим или другим левым партиям. Такими же решениями Политбюро или Секретариата ЦК КПСС оформлялось изъятие денег из государственной казны на нужды партии для проведения различных идеологических и пропагандистских мероприятий (включая оплату из государственного кармана проведения партийных съездов, конференций и т. д.). Например, каждый день работы последнего, XXVIII съезда КПСС (без стоимости теле- и радиотрансляции заседаний съезда), обходился стране в 360 миллионов рублей (по действовавшему тогда курсу доллара для выезжающих за границу – в 36 миллионов долларов).

Обсуждая вопрос об ответственности компартии за преступления, совершенные против своей страны, нельзя, конечно, забывать о том, что созданная коммунистами тоталитарная система нивелировала и подчиняла себе всех, кто оказался в сфере ее действия. Личные качества человека, попадающего в эту систему, в принципе утрачивали значение: либо он приспосабливался к системе и вел себя в соответствии с установленными правилами игры, либо система освобождалась от него. Компартия строилась на безоговорочном подчинении вышестоящим партийным структурам. От рядовых членов партии мало что зависело.

Вместе с тем все важнейшие партийные решения, в том числе и очевидно преступные, наносящие ущерб стране, проводились по всей иерархической структуре партии – от собраний первичных парторганизаций до ЦК. Так что возможность выбора оставалась у каждого, включая рядовых членов партии, даже при понимании того, что от их выступления или мнения ничего не зависит и ничего не изменится. Разве что ты сам потеряешь работу или попадешь в тюрьму.

Поэтому речь должна идти об ответственности именно партии как таковой, как преступной организации, вмонтированной в структуру государства и подменившей собой, присвоившей себе все прерогативы государственной власти. Носителями ответственности теоретически должны были бы быть и те конкретные руководящие партийные деятели, в отношении которых установлено, что они принимали личное участие в выработке и принятии тех или иных решений преступного характера (например, решения о вводе войск в Афганистан либо об изъятии денег из государственной казны и т. п.). Конечно, об ответственности конкретных партийных деятелей сегодня можно говорить лишь гипотетически: иных уж нет, а кое-кто (как, например, В.М. Фалин) уехал за границу.

Что же касается почти двадцатимиллионной армии рядовых членов партии, то здесь речь должна идти о суде совести, о пересмотре взглядов и личном покаянии, т. е. об ответственности моральной. А это, как известно, глубоко личное дело каждого.

Поэтому указы Президента России о прекращении деятельности КПСС и КП РСФСР и роспуске их организационных структур если и заслуживают упрека, то только в половинчатости, в недоведении до логического конца решения этого вопроса, т. е. до предания суду этих организаций за преступления, совершенные против своего народа. Но вопрос еще не закрыт, а суда истории компартии все равно не избежать.

В процессе слушания дела в Конституционном суде из уст представителей компартии прозвучал также и такой аргумент: мы добиваемся не реанимации партии в прежнем виде, поскольку это невозможно, а права коммунистов самим решать судьбу своей организации. Поэтому, хотя бы временно, нужно восстановить деятельность КПСС, после чего провести пленум или съезд, которые определят, кто будет представлять интересы партии в КС.

Данная уловка понадобилась представителям компартии, чтобы получить возможность фактического возобновления деятельности организационных структур КПСС. Такую же цель преследовало заявление, поступившее в Конституционный суд на второй день его работы от членов секретариата, вновь избранного так называемым XXIX съездом КПСС (Сидорова В.А., Скворцова С.Б. и Азизова А.А.), с требованием допустить их на заседание вместо участвующих в нем представителей КПСС и КП РСФСР. Удовлетворение их требования означало бы фактическую легализацию компартии Конституционным судом. Но Конституционный суд отверг эти требования, будучи поддержан в этом не только представителями президентской стороны, но и представителями КПСС и КП РСФСР, уже участвующими в процессе.

Стремясь во что бы то ни стало легализовать КПСС, представители компартии прибегли к своеобразной аргументации, смахивающей на шантаж. "Может ли легальная компартия представлять угрозу для общества, например, угрозу совершения государственного переворота?" – спрашивали они. И отвечали: "Конечно нет, так как перевороты подготавливают и совершают партии, находящиеся на нелегальном положении, в подполье. Например, в 1917 году курс на узурпацию власти был взят большевиками только после запрета их партии Временным правительством".

Подтекст в этих рассуждениях очевиден: лучше легализуйте нас, отмените указы Президента, а то, не дай Бог, повторится 1917 год. Важно, однако, подчеркнуть, что верующим в истинность марксизма-ленинизма коммунистам никто не мешает создавать свои партии заново, как говорится, с нуля и на равных с другими политическими партиями. Но их это не устраивало. Они прекрасно понимали, что, даже если Конституционный суд легализует деятельность КПСС, это на деле не приведет к воссозданию всесоюзной коммунистической партии, какой была КПСС. Им важно было другое: вернуть имущество и денежные средства партии как основу последующей деятельности. Поэтому дело о КПСС в Конституционном суде только внешне выглядело политическим процессом, а в действительности его сердцевину составлял имущественный спор.

Характерно, что примерно в это же время я как мэр города получил заявление от бывшего первого секретаря Ленинградского обкома КПСС Б. Гидаспова, смысл которого заключался в требовании приостановить передачу и возвратить имущество, принадлежавшее Ленинградской организации КПСС, а также требование разместить структуры компартии в Доме политпросвещения и заселить жилой дом, построенный для обкома КПСС, работниками Ленинградской организации КПСС. Именно это интересовало представителей компартии в первую очередь.

В процессе рассмотрения в Конституционном суде дела КПСС постоянно возникали аналогии с запрещением деятельности и объявлением гитлеровской национал-социалистической партии преступной организацией. Конечно, прямые аналогии здесь просто неуместны. Достаточно напомнить, что и сам процесс начался по инициативе коммунистов, а не их противников. И тем не менее для нас небесполезно вспомнить, в чем обвинялись нацисты и за что Национал-социалистическая рабочая партия Германии (НСДАП) была объявлена преступной организацией, а ее деятельность прекращена.

Обратимся к обвинительному заключению и приговору Международного военного трибунала. Прежде всего нацисты обвинялись в заговоре с целью "захвата тотального (всеобъемлющего) контроля над Германией и обеспечения того, чтобы против них внутри самой Германии не могло возникнуть эффективного сопротивления".

Для того чтобы достигнуть своих целей и задач, нацистские заговорщики: 1) "…запретили все политические партии, за исключением нацистской партии. Они сделали нацистскую партию правящей организацией с обширными и чрезвычайными привилегиями".

Не правда ли, это очень напоминает ситуацию с действиями большевиков в России? Однако дополнительно к запрету других политических партий российским коммунистам могло бы быть предъявлено обвинение и в разгоне Учредительного собрания, и в физическом истреблении целых слоев общества (уничтожение кулачества как класса, ликвидация казачества, избиение дворянства и чиновничества и т. п.);

2) "…низвели рейхстаг (парламент) до положения органа, состоящего из их ставленников, и урезали свободу выборов по всей стране… Они объединили в лице Гитлера должности президента и канцлера; провели широкую чистку гражданских служащих; резко ограничили независимость суда и сделали его послушным орудием нацистских целей".

Как знакомо! Все это было и у нас: Советы всех уровней (включая Верховный Совет), состоящие из депутатов по должности – номенклатурных работников. КПСС; и псевдосвободные выборы; и объединение высших должностей в одном лице; и чистки (не только среди служащих, но и среди научных работников, деятелей культуры, работников промышленности, офицеров армии и милиции и т. д.); и суд, который подчиняется не закону, а райкому. Все это нам до боли знакомо, а кое в чем наши доморощенные коммунистические властители превзошли нацистов. Например, в том, как формировался состав парламента. Сначала в недрах ЦК КПСС определялось процентное соотношение мужчин и женщин, коммунистов и беспартийных, людей с различным уровнем образования и разных профессий, а затем уже на местах подбирались кандидаты в депутаты, отвечающие заранее спущенным вышестоящими партийными инстанциями так называемым объективкам, т. е. набору требований, которым они должны соответствовать;

3) "…создали и расширили систему террора против своих противников и предполагаемых или подозреваемых противников нацистского режима. В концентрационных лагерях было много заключенных, которые были отнесены к категории, называемой "мрак и туман". Эти заключенные были целиком отрезаны от внешнего мира, и им не позволялось ни посылать писем, ни получать их. Они бесследно исчезали, и германские власти никогда ничего не сообщали об их судьбе. Обвиняемые проводили политику преследования, репрессий и истребления тех граждан Германии, которые были врагами нацистского правительства… или рассматривались в качестве возможных врагов. Они бросали в тюрьмы людей без судебного процесса, содержали их в так называемом "превентивном заключении" и концентрационных лагерях, подвергали их преследованию, унижениям, ограблению, порабощению, пыткам и убивали их".

Помимо перечисленного, что в полном объеме было использовано и в нашей стране, большевики внесли в практику террора немало собственных изобретений, среди которых уничтожение не только противников режима, но и соратников по партии по малейшему доносу или подозрению в нелояльности, а также внедрение системы всеобщего доносительства (получившей у нас даже особое название – стукачество), направление инакомыслящих в специальные психиатрические лечебницы, высылка за границу нежелательных лиц, включая Нобелевских лауреатов, расправиться с которыми обычными методами не давало мировое общественное мнение, и т. п.

Сопоставление обвинений, выдвинутых в свое время против нацистской партии, с обвинениями, которые могли бы быть предъявлены КПСС, имеет для нас особый смысл. С одной стороны, это напоминание об исторической вине и ответственности компартии перед своим народом и перед историей за все, содеянное ею. С другой – это понимание того, что в существующей исторической ситуации в России невозможно проведение над компартией такого суда, который более сорока лет назад состоялся над нацистской партией, хотя все юридические и нравственные основания для этого есть.

Суд над нацистами осуществлял Международный трибунал, созданный странами антигитлеровской коалиции, победившими в одной из самых разрушительных войн. Поражение гитлеровской Германии открыло возможность для проведения такого суда.

Коммунистический режим в нашей стране рухнул стремительно и практически бескровно. Здесь не было победителей и побежденных, за небольшими исключениями все были правы и виноваты одновременно. Задача состояла в том, чтобы сохранить национальное согласие, уменьшив число проигравших (а только в рядах КПСС было около двадцати миллионов человек, и все они остались среди нас, и ни один из них не подвергся репрессиям).

Здесь некому было даже проводить подобный процесс – в Советском Союзе все судьи по должности должны были быть коммунистами. Все тринадцать членов Конституционного суда, участвовавших в деле о КПСС, до прекращения деятельности компартии были коммунистами. Ни один не сдал партбилет и не вышел из партии до ее роспуска, а некоторые из судей не стыдились публично заявлять о том, что они хранят свой партбилет и верность партии, хотя по закону о Конституционном суде его члены не могут состоять в каких-либо политических партиях.

К настоящему суду над КПСС не было готово ни руководство страны, в основном состоящее из бывших коммунистов, ни общественное мнение. Ведь после суда над нацистами последовала денацификация, т. е. увольнение от должностей всех членов НСДАП и тех, кто активно содействовал им. На такую чистку из всех посткоммунистических стран решилась только Чехия, народ которой не забыл и не простил коммунистам 1968 года. Поэтому там чистка госаппарата, армии, органов безопасности, полиции от бывших коммунистов прошла хотя и болезненно, но без эксцессов.

В нашей стране подобная чистка вероятнее всего, привела бы к гражданской войне. Реально ее можно было провести лишь в августе-сентябре 1991 года, на волне народного негодования против заговорщиков из руководства КПСС. Но в те месяцы российскому руководству было не до этого: в Москве делили должности и здания, а главным распорядителем дележа был небезызвестный Г. Бурбулис, возведенный в невиданную у нас должность Государственного секретаря, которая испарилась одновременно с его отставкой.

Хотя журналисты и называли этот процесс в Конституционном суде "судом над КПСС", в действительности подлинного суда над этой партией и объективной оценки ее деяний и преступлений против собственного народа так и не получилось.

Двусмысленность, постоянно царившая в зале Конституционного суда во время выступлений представителей КПСС, ее экспертов и свидетелей, в полной мере отразилась в решении по данному делу. С одной стороны, Конституционный суд признал соответствующими Конституции положения указа Президента России от 06.11.91 "О деятельности КПСС и КП РСФСР" применительно к роспуску руководящих организационных структур КПСС и КП РСФСР, а с другой – производство по делу о проверке конституционности этих партий было прекращено в связи с тем, что в августе – сентябре 1991 года КПСС фактически распалась и утратила статус общесоюзной организации.

Конституционный суд объявил неконституционными положения пункта первого указа Президента России о роспуске организационных структур КПСС применительно к первичным организациям КП РСФСР, которые были образованы по территориальному принципу, сохраняли свой общественный характер и не подменяли государственные структуры.

Признав право на продолжение деятельности лишь за первичными территориальными организациями КП РСФСР, суд тем самым подтвердил конституционность указа Ельцина, изданного еще до коммунистического путча – 20 июля 1991 года – и запретившего деятельность организационных структур политических партий и массовых общественных движений в государственных органах, учреждениях и организациях России. Напомню, что в это время в нашей стране подобного рода организационные структуры (парткомы, партбюро, партячейки и т. п.) в государственных учреждениях и на предприятиях имела лишь компартия. Именно ее деятельность затрагивал этот указ, и затрагивал основательно, так как первичные территориальные организации компартии традиционно состояли при жилконторах (по месту жительства) и объединяли только пенсионеров и ветеранов. Основу компартии составляли не территориальные первичные структуры, а партийные организации, функционировавшие в госаппарате, в армии, в госбезопасности и милиции, в судах и университетах и т. д.

Таким образом, решение Конституционного суда, хоть и признало право на существование территориальных первичных организаций компартии, фактически узаконило прекращение деятельности подавляющего большинства основных и наиболее дееспособных организационных структур компартии. Надежды коммунистов на быструю реанимацию своей партии были окончательно похоронены, а создать новую монолитную партию они были уже не способны из-за противоречий во взглядах, борьбы амбиций и отсутствия лидеров, способных объединить и повести за собой тех, кто еще окончательно не разуверился в коммунистических теориях.

При всей важности вопроса о судьбе организационных структур компартии все же наибольшее практическое значение имели решения Конституционного суда по поводу судьбы имущества компартии.

Конституционный суд по-разному определил свое отношение к двум видам имущества:

имуществу, собственником которого являлось государство, но которое на момент издания указа Президента фактически находилось во владении, пользовании и распоряжении компартии;

имуществу, собственником которого являлась компартия либо она владела и пользовалась таким имуществом, собственник которого не был определен на момент издания указа Президента. Первое в соответствии с указом Президента законно должно быть возвращено государству; второе принадлежит компартии, и указ Президента о его изъятии является неконституционным и исполнению не подлежит.

Вроде бы все логично и юридически точно. Но если вспомнить, что тем же решением подтверждена законность роспуска руководящих организационных структур компартии и никто не был признан правопреемником КПСС, то возникает неразрешимая ситуация: некому предъявлять иски о возврате имущества компартии и некому отвечать по этим искам.

В точном соответствии с известным анекдотом. Советский человек приходит к юристу и спрашивает: "Имею ли я право?" Тот, не дослушав, отвечает: "Да имеете!" Этот диалог повторяется несколько раз, пока проситель не меняет форму вопроса и спрашивает:

"Могу ли я?…" Юрист отвечает ему мгновенно: "Нет, не можете!!!"

Право на возврат имущества, принадлежавшего компартии, суд признал, но осуществлять его некому! Следовательно, все имущество КПСС, отошедшее по указу Президента к государству, остается за ним и истребовано быть не может. Но есть в этом решении определенный подвох, оставляющий коммунистам шанс на будущее, – а вдруг все повернется обратно: Советский Союз и КПСС будут восстановлены – вот тогда это решение Конституционного суда станет юридической основой для возврата компартии ее имущества!

Но это, как говорится, бабушка надвое сказала (будет или нет?!), а сейчас имущество компартии стало "выморочным", обрело новых хозяев, а коммунисты потеряли материальную базу для своей организационной и пропагандистской деятельности. Уже немало!

Пикантность ситуации состояла еще и в том, что по указу Президента здания райкомов и обкомов Коммунистической партии предписывалось передать под судебные органы, которые и должны будут рассматривать иски о возврате партийного имущества, если их все же кто-то предъявит!

Такова юридическая сторона дела, а фактически в августе 1991 года оборотистые партийные функционеры насоздавали множество фиктивных структур, которым поспешили передать имущество и деньги партии. Я пишу эти строки летом 1995 года, и до сих пор мэрия Петербурга судится с рядом коммерческих структур, созданных в августе 1991 года, которым были переданы здания гостиниц, резиденций, архива и т. п., пытаясь возвратить их государству. О партийных деньгах я уже и не говорю, так как через некоторое время после краха системы они всплыли в виде новых коммерческих банков и других структур. Партия, которая на словах пеклась исключительно об интересах народа, и в этом случае осталась верной себе: украденные у народа деньги и имущество так и не были ему возвращены полностью.

Во время процесса и после его окончания мною писалось и говорилось о политическом характере процесса, о том, что это противоречит статье первой Закона о Конституционном суде, которая запрещает ему рассматривать политические вопросы. Поэтому вопрос о конституционности или неконституционности указа Президента о прекращении деятельности компартии и роспуске ее организационных структур вообще не должен быть предметом судебного разбирательства в Конституционном суде.

Действительно, если определить цель, с которой было подано в Конституционный суд заявление о признании неконституционными положений указа Президента России о прекращении деятельности компартии, то цель эта чисто политическая – попытаться возродить компартию в прежнем виде и вернуть ей имущество. Политической была и цель встречного иска о признании неконституционности КПСС – помешать, не дать возможности ей возродиться в нынешних условиях! Значит ли это, что суд не должен был рассматривать данное дело?

Отнюдь нет! Дело Конституционного суда "устанавливать и решать только вопросы права" (ст. 32 Закона о Конституционном суде). Но в том-то и сложность, что любой вопрос, рассматриваемый в Конституционном суде, имеет политический подтекст и задача суда заключается в том, чтобы подойти к решению политических проблем правовым путем, не вдаваясь в политические оценки и рассуждения, дать в каждом конкретном случае точную юридическую оценку вопроса с точки зрения норм действующего законодательства и Конституции.

Поэтому сомнений в том, правильно ли поступил Конституционный суд, приняв это дело к своему производству, быть не должно. Другой вопрос, сумел ли суд во время процесса и в своем решении действовать в рамках закона, не обнаруживать своих политических пристрастий и не давать повода для разжигания политических страстей вокруг процесса. К сожалению, нет. И главный виновник тому – бывший председатель Конституционного суда В. Зорькин, политические амбиции которого во многом предопределили ход политической борьбы в России в 1993 году и способствовали кровавой развязке в октябре.

В прошлом Зорькина, сколько ни ищите, вы не обнаружите следов участия в политической жизни, ярких выступлений, или запоминающихся книг и статей или хотя бы успешной, заметной для глаз общественности научной или организационной деятельности. Ничего такого, что могло хоть как-то обосновать его назначение на столь высокий и ответственный пост. Просто произошло это в упоительный период раздачи должностей, освободившихся после краха коммунистического режима в таком изобилии, что и во сне не привидится.

В это время, наступившее после августа 1991 года, достаточно было попасться на глаза, войти в доверие к самому малозначительному человеку из окружения Президента, чтобы получить государственную должность на самом верху – в Правительстве, в администрации Президента или в Конституционном суде, – так мало находилось людей, на которых можно было положиться, и так много должностей освободилось сразу.

О том, как это происходило, существует множество рассказов. Например, о назначении на пост министра экономики Нечаева, которому коллеги по институту отказали в праве занять должность заведующего лабораторией из-за неспособности руководить ею, после чего он был сразу же назначен министром, или назначение на пост министра топливно-энергетического комплекса некоего Лопухина, у которого в багаже кроме сомнительного княжеского титула не было ничего – ни знаний, ни опыта. Но, пожалуй, самая печальная история – по последствиям, которые имели место, – это история назначения Зорькина на один из высших постов в государстве.

Появление на политической арене этого небольшого роста человека в самый разгар политического противостояния между парламентом и Президентом, его невнятные, двусмысленные речи, наполненные показным смирением и призывами к согласию, сразу же оживили в памяти образ Иудушки Головлева, одного из запоминающихся героев Салтыкова-Щедрина.

Формированию наполеоновского комплекса у Зорькина способствовали и журналисты, поспешившие объявить его миротворцем, человеком года и т.п. И у человека, который еще полгода назад был никому не известен, как говорят у нас в народе, "крыша поехала".

Ханжество, лицемерие, даже неизвестно откуда появившаяся показная набожность, соединенные со стремлением быть на виду и во что бы то ни стало играть политическую роль, – все это ярко проявилось в ходе процесса над КПСС. Особенно в интервью и выступлениях по поводу неявки в суд Михаила Горбачева. Вот только некоторые выдержки из публичных выступлений В. Зорькина по этому поводу:

"…Я считаю, что своей неявкой в суд Михаил Сергеевич подписал себе приговор… Я думаю, что он продемонстрировал тем самым, что он гражданин не России, я не знаю кого, Федеративной Республики Германии, Италии, в которую он хочет поехать, Франции, в которую он хочет поехать потом, Испании, которую он после этого хочет посетить, Южной Кореи, но только не России. Он не должен забывать, что тем самым он расстался с правами гражданина России…"

"Может, я нарушаю закон, открывая свои эти, так сказать, помыслы, но я все более склоняюсь к тому, что Горбачев в том качестве, в каком он находится сейчас, практически делается ненужным России", и т. д. и т. п.

Все эти эмоциональные, но юридически и этически малограмотные и весьма уязвимые высказывания можно было бы простить обывателю или даже политическому деятелю, но не Председателю Конституционного суда, да еще высказывающему свое мнение во время неоконченного процесса. Можно по-разному оценивать поведение М. Горбачева и отказ его от явки в суд, но напомню еще раз, что судья не имеет права ни оскорблять свидетеля, ни высказывать публично своего мнения, пока процесс не завершен.

Оценивая поведение В. Зорькина по отношению к вопросу о неявке М. Горбачева в суд сегодня, т. е. с учетом последующего поведения Зорькина и его выступлений совместно с Хасбулатовым и Руцким в марте и сентябре – октябре 1993 года, можно сделать вывод о небезосновательности опасений Горбачева, что коммунистическая оппозиция планировала устроить из процесса над КПСС суд над Горбачевым, придав ему с помощью В. Зорькина откровенно политический характер. Но не получилось! Горбачев оказался умнее своих противников, что и рассердило господина Зорькина.

Пока Конституционный суд рассматривал это дело, высказывалось немало мнений, в том числе М. Горбачевым, о необходимости его прекращения как дела, носящего политический, а не правовой характер. Ввиду очевидности того, что мы жили в неконституционной стране, где неконституционными были и компартия, и сама Конституция, и, наконец, сама жизнь, предлагалось вообще закрыть эту тему, а дело прекратить. Конституционный суд поступил иначе: он не рискнул ни признать КПСС и КП РСФСР неконституционными, ни признать их конституционность. Он не прекратил дела, но фактически ушел от принятия решения по главному вопросу под тем предлогом, что КПСС уже распалась и фактически не существует, а Компартия РСФСР не была должным образом оформлена и зарегистрирована.

Вследствие этого коммунисты России оказались поставленными перед дилеммой: если КП РСФСР становится самостоятельной политической партией, заново начинающей свою деятельность, то она не будет правопреемницей КПСС и утрачивает даже гипотетическую возможность претендовать на имущество, оставшееся после КПСС. Если КП РСФСР объявила бы себя составной частью КПСС и в этом качестве претендовала бы на имущество партии, то тем самым она нарушала бы постановление Конституционного суда от 30 ноября 1992 года, а ее структуры подлежали бы роспуску.

Так и закончился этот процесс. После его окончания в одном из интервью бывший Председатель Конституционного суда В. Зорькин дал новое определение понятия права: "Право – это плод определенных компромиссов, который позволяет людям жить в согласии друг с другом в каждую данную минуту". Чисто политическое и прагматическое понимание права и закона, которое удивительно слышать из уст судьи, но которое точно характеризует и политическую ситуацию вокруг процесса, и особенно решение Конституционного суда. Оно действительно было плодом политического компромисса. Но ведь могло быть и хуже, если вспомнить, что все без исключения члены Конституционного суда в этом процессе – бывшие члены КПСС, а один из судей был даже членом ЦК Российской компартии.

И сама КПСС, и суд по делу КПСС уже стали достоянием истории. Но помнить и говорить правду о них необходимо, чтобы будущие поколения россиян получили прочный иммунитет против вируса коммунистической демагогии и обещаний мировой революции и светлого будущего.

Глава 6

РОССИЯ ПОСЛЕ КОММУНИЗМА: ОТ ТОТАЛИТАРИЗМА К ДЕМОКРАТИИ

История не оставляет следов. Она оставляет лишь последствия, которые не похожи на породившие их обстоятельства.

А. Зиновьев. Зияющие высоты

Что сегодня в России больше всего бросается в глаза?

Секретари, секретари, секретари…

А. Солженицын. Из интервью

После краха коммунистической системы и распада Советского Союза народы России вновь оказались перед необходимостью сделать исторический выбор – заново осознать свое место в мире и найти свой путь в будущее. Как известно, разрушать гораздо легче, чем строить.

Перед народами всех стран посткоммунистического мира возникла проблема создания нового общества, проблема осуществления глубоких экономических и политических реформ. Проблемы эти необычайно сложны и кажутся подчас неразрешимыми. Стандартные рецепты здесь неприемлемы просто в силу нестандартности ситуации.

На протяжении одного столетия России дважды пришлось начинать путь в неведомое: впервые – когда она стремилась построить коммунизм в одной отдельно взятой стране; во второй раз – когда сегодня страна пытается выйти из этого состояния и вернуться на столбовую дорогу развития человеческой цивилизации.

Никто в истории еще не шел этим путем, и на нем нас подстерегает множество опасностей.

Прежде всего, это опасность реставрации старых коммунистических порядков. Она уменьшается с каждым днем, но будет сохраняться до тех пор, пока мы не преодолеем идеологические и психологические стереотипы, которые десятилетиями втирались в кожу и сознание людей. Опасность состоит даже не столько в том, что среди нас живут миллионы бывших функционеров компартии, многие из которых, утратив былую власть и привилегии, мечтают о реванше и всячески мешают нам нормально жить. Главная опасность заключается в другом. О ней прекрасно написал Э. Неизвестный: "Как реформировать этот строй? Ведь воспитан огромный класс идеологических бездельников на всех уровнях, которые живут только за счет того, что все время напоминают публике, что есть советская власть. Что делать с огромными армиями отвыкших от какого-либо труда людей? Недооценивать количество таких людей невозможно…" Добавлю от себя только одну цифру, подтверждающую эти слова: в Советском Союзе было около пятисот тысяч преподавателей истории КПСС, марксизма-ленинизма, научного коммунизма с кандидатскими и докторскими степенями. Все они после краха режима оказались без привычной работы и автоматически в оппозиции к новому строю.

Именно в этом – в живучести идей, а также практики уравнительности, социального иждивенчества, привычки плохо, недобросовестно работать и т. д. – и состоит трагедия посткоммунистического мира. В августе 1991 года наш народ отверг диктат коммунистической партии, выступил против попытки силой вернуть страну в лоно тоталитарного режима. Однако все иллюзии и предрассудки, создававшиеся в течение семидесятипятилетнего господства компартии, никуда не исчезли и сразу исчезнуть не могли.

Как пошутил один из юмористов (кажется, Жванецкий): "Мы все вышли из партии, но партия еще не вышла из нас". Пятая колонна коммунистического тоталитаризма таится в сознании каждого советского человека, хотя сегодня нет уже Советов ни с коммунистами, ни без оных. Люди, выросшие в условиях тоталитарного режима, продолжают мыслить и чувствовать тоталитарно, подчас неосознанно стремясь к утверждению диктата, а не согласия и сотрудничества.

Другая опасность переходного периода заключена в дискредитации в глазах народа всех институтов власти. Когда происходит смена государственного строя, всегда возникает угроза социального хаоса и распада общества. Негативное отношение к власти не может не затронуть основных понятий государства, законности, порядка и т. п., которые утрачивают в глазах народа свою незыблемую ценность.

Коммунистический режим строился на тотальной регламентации всех сторон жизни общества, которая осуществлялась преимущественно с помощью запретов. Запрещалось даже то, что в принципе режиму запрещать было не нужно. Делалось это просто для того, чтобы не появилось что-то другое, непредвиденное, а потому опасное. На всякий случай! Чтобы занять место! Чтобы не было зазора для неконтролируемого, самопроизвольного развития.

Но именно это развило в советских людях необыкновенные способности по преодолению, а точнее обходу, всех и всяческих запретов. Умение обойти любой закон приобрело более массовый характер, чем тяга к его соблюдению. А воровство из государственного кармана вообще превратилось в обиходную привычку, норму жизни миллионов. Устраиваясь на работу, рядовой советский человек оценивал не только размер будущей зарплаты, но что и как здесь можно будет украсть, чтобы на это выпить, да еще и похмелиться.

Деревня вообще была поставлена в такие условия существования, при которых не украсть – не прожить.

В основе этого массового явления лежало понимание людьми того, что и государство их обкрадывает, недоплачивает им за сделанную работу, а значит, не грех украсть у такого государства. Государства боялись, но в то же время, приспосабливаясь к нему, крали. Крали повсюду и повсеместно. Безделье, воровство и пьянство становились обыденной нормой жизни миллионов.

А потому, как только граждане почувствовали слабость власти, рост преступности и разложение дотоле казавшихся незыблемыми устоев общества приобрели угрожающий характер. Именно в переходный период, когда новые общественные и государственные институты еще не сложились, еще не устоялись, возникает наибольшая опасность погружения общества в социальный хаос, сопровождающийся всеобщим падением нравов.

В этих условиях для нового, демократического общества проблемы борьбы с преступностью, восстановления порядка и законности, восстановления доверия населения к правительству становятся определяющими. От того, как быстро общество справится с ними, зависит в конечном счете, состоится ли оно как демократическое общество.

История человечества, особенно в нашем столетии, дает множество примеров того, как переходное состояние общества, в котором правят бал коррупция, организованная преступность, безвластие и анархия, затягивается на десятилетия, порождая опасную тягу общества к сильной власти. Из этого обычно вырастают все военные и иные диктаторские режимы.

Многие политологи сегодня, пытаясь прогнозировать развитие событий в России, в качестве одного из наиболее вероятных вариантов рассматривают так называемый вариант Пиночета, т. е. захват власти генералами с целью сохранения целостности государства и наведения в нем порядка. Уже и в российских средствах массовой информации о Пиночете говорят и пишут только положительное, тщательно замалчивая кровавые деяния генерала. Уже и среди российского генералитета ищут фигуру, подходящую на эту роль. Лебедь, Громов… Кто еще?

Всем этим предсказателям невдомек, что с преступностью нужно бороться не генеральскими средствами, а преодолевая экономические неурядицы, формируя продуманную социальную политику, реформируя правоохранительные органы, т. е. в конечном счете формируя основные элементы здорового и стабильного демократического общества.

За этим вариантом стоит грозная опасность национализма во всех его оттенках и проявлениях, вплоть до реанимации национал-социализма, национал-фашизма.

Национализм имеет два лица: одно – это борьба каждого народа за свою национальную независимость и самосохранение; другое – является источником конфликтов, ксенофобии, агрессивности и ненависти. Новый национализм, рождающийся в посткоммунистическом мире, это в первую очередь реакция на крушение коммунистической системы. Он возникает на ее развалинах и сегодня во многом определяет политическую жизнь всех без исключения стран бывшего лагеря социализма. Национализм как крайне радикальное, политическое течение, опирающееся на национальные эмоции и предрассудки, всегда был наиболее удобным орудием удержания или захвата власти.

Высокопоставленные коммунистические функционеры в условиях полной дискредитации коммунистической идеологии очень быстро сообразили, что национализм – это последняя для них возможность удержаться у власти. Почти везде в посткоммунистическом мире (за некоторыми исключениями, лишь подтверждающими общее правило) президентами и лидерами новых независимых государств стали бывшие партийные секретари, мгновенно перекрасившиеся в самых крайних националистов.

Национализм опасен своим стремлением утвердить себя противопоставлением другим народам, а самое главное – стремлением переложить вину за экономические и социальные беды своего народа на людей других национальностей. Это могут быть евреи, кавказцы, негры или цыгане. Принципиального значения не имеет, кто именно выступает в роли такого врага, чаще всего его находят среди соседей или нацменьшинств. Националистическое правительство всегда опирается на милитаризм, пытаясь навязать силовое решение национальных и других проблем. Национализм, соединенный с милитаризмом, всегда в итоге ведет к фашизму.

В многонациональной России национализм, особенно русский, никогда не имел большого успеха. Поощряемый царской охранкой в целях борьбы с революцией, русский национализм в начале века заслужил название "черносотенство" и презрение всех слоев общества.

Необычайно быстрый рост русского национализма после 1991 года можно объяснить несколькими причинами. Прежде всего, это реакция на рост национализма в российских автономиях, а также на дискриминацию русских (и всего некоренного населения – "русскоязычного", по расхожей формуле) в бывших республиках Советского Союза, ставших независимыми государствами. Более двадцати пяти миллионов россиян оказались неожиданно для себя (внезапно и необъяснимо) в положении людей второго сорта, нежелательных и гонимых.

Исторический парадокс заключается в том, что эти люди (по большей части специалисты – инженеры, врачи, учителя, квалифицированные рабочие) нужны самой России, целые области которой запустели и обезлюдели. Но ей сегодня не до них – слишком много внутренних проблем и трудностей. Вот завтра! Но эти люди не могут ждать: им нужны помощь и надежда на будущее сегодня!

В политической жизни России в ближайшие годы "русскоязычная карта" может стать козырным тузом в руках беспринципных политиков, стремящихся к власти на волне национализма.

Новый русский национализм с момента своего возникновения еще при Горбачеве приобрел фарсовый, трагикомический характер. Вспомним о "Памяти", которая специализировалась на "еврейском вопросе", избрав антисемитизм в качестве знамени борьбы с большевизмом как сионистским заговором. Вот только Сталин не укладывался в эту концепцию… и неожиданно возникла чудовищная помесь антибольшевизма-антисемитизма, соединенная со сталинизмом. Но эту публику противоречия не пугают. Для них главное – напугать других!

Однако это уже история. По мере нарастания еврейской эмиграции, подстегиваемой выходками боевиков из "Памяти", сходит на нет ее голос в политической жизни России. Думаю, не так уж не правы были те, кто писал о том, что "Память" содержалась на израильские деньги в целях поощрения эмиграции ("утечки мозгов "). Как только потенциальные резервы интеллектуальной эмиграции в России иссякли, исчезла и "Память".

Но на смену ей пришла еще более удивительная разновидность политической шпаны – политическая хлестаковщина в исполнении Жириновского, обозвавшего себя и своих последователей "либерал-демократами".

Трудно придумать большую насмешку и издевательство над либеральной и демократической идеей!

Основная идея либерализма – осуществление свободы личности. Либерализм стремится устранить из жизни общества все, что грозит свободе личности или мешает ее развитию. Поэтому либерализм утверждает незыблемость частной собственности перед лицом государственной власти, личную инициативу, предпринимательский дух в сочетании с правовым государством как основу общественного порядка. И наконец, либерализм противоположен радикализму по методам действия. Либерализм отрицает революционный, насильственный путь изменения и развития общества, справедливо полагая, что любая революция несет страдания и произвол, разрушая как раз наиболее ценные элементы старого строя. Не слом, не разрушение старой государственной машины, как этого требовал Ленин, а эволюционное устранение тех институтов и полномочий государственной власти, которые ставят ее над правом и создают помехи осуществлению свободы личности.

Достаточно сравнить эти положения с той дикой смесью национализма и популизма, которой наполнены речи господина Жириновского, чтобы понять, что он и его партия ничего общего не имеют ни с либерализмом, ни с демократией.

Я всегда считал гоголевского Хлестакова фигурой гиперболической. Такого в реальной жизни быть не может, даже в глухом провинциальном Мухосранске или Тмутаракани. Но – о чудо! Не где-нибудь, а в самой столице в конце XX века из ниоткуда появляется новый Хлестаков-Жириновский – и виртуозно морочит голову целой стране, всерьез рассчитывая стать ее президентом.

Никто из поклонников Жириновского (да и его противников тоже) не в состоянии связно воспроизвести его взгляды и речи. Что и понятно, так как основная характеристическая черта Хлестакова-Жириновского – враль. И он врет вдохновенно, зажигаясь своим собственным враньем и тут же забывая, о чем только что говорил. Но он также врет избирательно: пенсионерам, которые возмущаются распущенностью молодежи, он обещает непременно запретить эту музыку, танцы и прочее. В молодежной аудитории он, напротив, сторонник рока и свободного секса и даже, не смущаясь, разглагольствует о пользе онанизма. Любителям выпить обещает дешевую водку; тем, кто привык зариться на чужое, сулит отобрать у богатых "мерседесы" и отдать им; лентяям рисует радужную перспективу: дойти до Индийского океана, в теплые страны, а там – не надо работать, лишь срывай правой рукой ананасы" левой – бананы и живи припеваючи!

Как же не соблазниться на такую "халяву"? Вот уж воистину прав был А. Галич:

Что ни враль – то Мессия,

Тысячелетья Россия ищет Россию.

Жириновский хорошо усвоил главное условие эффективной пропаганды: хочешь быть понятым – говори на языке масс, и говори то, что массы не только могут понять, но и хотят услышать. За все время своей политической деятельности Жириновский не высказал ни одной мысли, для выражения которой потребовалось бы сложноподчиненное предложение. Этим искусством стопроцентной демагогии и популизма прекрасно владели Ленин, Гитлер, Сталин… И хотя наш Хлестаков лишь жалкий эпигон и пародия на своих "великих" предшественников, но действует он теми же самыми методами и цель у него та же – захват власти любыми средствами.

Во имя этого он способен на все: и на публичное осмеяние собственного происхождения и собственных родителей (выражение "мама – русская, а папа – юрист" вошло в нашу жизнь наравне с афоризмами Остапа Бендера); и на беспардонную ложь и клевету в адрес собственной страны, и на абсурдные прожекты броска на юг, который должен завершиться мытьем сапог в Индийском океане, и т. п…

Если же попытаться серьезно проанализировать речи и высказывания Жириновского, то все, что он говорит, можно свести к нескольким весьма простым положениям: 1) пусть им всем там (читай – за границей) будет плохо, зато нам хорошо. Для того чтобы им было плохо, нужно только прекратить всякую помощь зарубежным странам (какая там помощь – мы начиная с 1989 года сами являемся крупнейшими потребителями мировой гуманитарной помощи. О том, чтобы мы кому-то помогали, давно уже и речи нет); 2) продавать наше оружие всем, кто захочет его купить, – и пусть убивают Друг друга (после чеченской войны, я думаю, вряд ли кому захочется покупать наше оружие. Не говоря уже о том, что оно непостижимым образом оказывается в руках у наших внутренних мятежников и бандформирований); 3) посадить в тюрьму или уничтожить пять тысяч бандитов, после чего в стране воцарятся мир и спокойствие.

Что же касается русскоязычного населения, то его нужно либо вывезти из бывших республик Советского Союза под охраной российских войск, либо еще лучше – силой восстановить прежнюю империю, заставив всех инородцев нам повиноваться. Пусть им будет плохо, а нам хорошо!

Ну и совсем пустяк – в заключительной части своей программы действий он считает, что нужно изменить границы большинства европейских государств: что-то отдать Германии, что-то отнять у Литвы и т. д. и т. п.

А если вы не согласны с этой программой, то вам уготована Петропавловская крепость или на худой конец – Бутырка. Вспомните шоу, организованное Максимовыми в Кремлевском Дворце съездов в ночь с 12 на 13 декабря (подведение итогов выборов), и распоясавшегося Жириновского с его угрозами присутствующим: посажу, разберусь и т. д. Жириновский предпочитает обещать и угрожать, не расшифровывая, как он собирается это осуществить. И никогда не говорит о том, на кого он опирается, кто за ним стоит.

А в самом деле, кто же за ним стоит? Откуда он?

Я вспоминаю, что весной 1990 года в Москве вдруг объявилась новая политическая сила под названием "Центристский блок". Возглавлял его В. Воронин – в прошлом известный спортсмен, потом сидевший в тюрьме (как он сам утверждает, за инакомыслие), а сейчас вдруг одномоментно ставший политическим деятелем. Сегодня уже никто и не помнит об этом блоке, да и не заслуживает он того, чтобы его вспоминали, если бы не два обстоятельства.

Первое – странное: никому не известные и никого не представляющие деятели из "Центристского блока" вдруг стали вхожи в Кремль, стали появляться на различных политических встречах и собраниях, начали устраивать пресс-конференции в престижных залах Москвы, которые заполучить не так-то просто, даже имея деньги.

Второе – именно в составе этого "Центристского блока" впервые и появился на политической арене Жириновский с его "либерально-демократической партией". Кто-то из публицистов, кажется Татьяна Иванова, писала о том, что Жириновский был введен в нашу политическую жизнь подобно вирусу СПИДа. Она даже не догадывалась, как была точна. Потому что теперь, задним числом, я понимаю, что вся затея с "Центристским блоком" была операцией КГБ, осуществленной в преддверии перехода к многопартийности. В этой организации раньше других поняли, что сохранить однопартийную систему не удастся и что рано или поздно шестая статья Конституции будет отменена. Поэтому они начали создавать различные политические организации типа "Центристского блока", которые были бы и управляемы, и могли бы создать видимость многопартийности. Представители этого блока настойчиво искали встречи со мной. Они даже опубликовали состав предлагаемого ими нового правительства, в котором я значился (не ведая об этом) премьер-министром, а Жириновский министром иностранных дел. Такая-то вот история с географией!

Характерно, что первое представление (презентация, как любят сейчас говорить) нового блока состоялось в пресс-центре ЦК КПСС. Кого же представляли: форум демократических сил Советского Союза "За единение"; Союз демократических сил имени Сахарова, Партию мира, "Синее движение", Либерально-демократическую партию Советского Союза, Народно-информационную партию России и Советского Союза и др. Иных уж нет… а Жириновский остался.

Любопытно вспомнить, о чем он говорил на своей пресс-конференции 19 сентября 1990 года. На вопрос об отношении "Центристского блока" к КПСС Жириновский ответил так: "С момента возникновения Либерально-демократической партии и "Центристского блока" мы выступаем за равные партнерские отношения со всеми политическими партиями страны. Коммунистическую партию Советского Союза рассматриваем как правящую партию. Нас не интересует идеология партии, и мы исходим из того, что в стране есть пока правящая партия. У нас не заложено в движении, чтобы мы заняли какую-то антикоммунистическую, антисоциалистическую или антинационалистическую позицию. У нас никакой позиции "анти".

Удивительная для того времени лояльность по отношению к КПСС, особенно если вспомнить последующие (после краха коммунистического режима в августе 1991 года) его заявления об антикоммунистической позиции ЛДПР.

Но самое интересное заявление было сделано Жириновским в конце пресс-конференции: "Я заявил при встрече Горбачеву и Рыжкову и другим руководителям КПСС, в том числе и члену Политбюро Прокофьеву, с которым мы уже начали переговоры между "Центристским блоком" и горкомом партии, о том, что если мы сформируем правительство и будем участвовать в этом правительстве, то мы не будем коммунистов ни резать, ни вешать, как обещают многие, мы с коммунистами будем сотрудничать…"

Однако Горбачев всегда отрицал, что имел какие-либо встречи с Жириновским. Я знаю по меньшей мере четырех человек, которые были посвящены в историю создания ЛДПР и запуска Жириновского на политическую орбиту: это Н. А. Крючков (бывший шеф КГБ);

А. Н. Яковлев, Е. М. Примаков и М. С. Горбачев. Все они, слава Богу, в добром здравии и хотя бы задним числом – во имя будущего России – могли бы рассказать эту историю своим согражданам.

Недавно при встрече со знаменитым нашим театральным режиссером Юрием Петровичем Любимовым я услышал от него такой рассказ. В 1993 году в Германии он был приглашен в один очень богатый дом. Гости были избранные, вечер был устроен в честь Горбачева. Любимов стал случайным свидетелем разговора с участием Горбачева, которого спросили, что он думает о Жириновском и имел ли отношение к созданию его партии. Горбачев ответил отрицательно, и тогда один из его помощников напомнил ему: "Помните, как в 1990 году к вам привели Жириновского, чтобы вы решили: запускать его или нет?"

Горбачев ушел от ответа, сославшись на то, что уже не помнит. Так ли или в другом варианте, но "запуск" состоялся, и наш новоявленный Хлестаков стал будоражить политическую жизнь России. И вот что удивительно: где бы он ни появлялся – тут же, как из-под земли, появлялись журналисты, записывавшие и обнародовавшие каждое его слово. Можно без преувеличения сказать, что Жириновский – первый российский политик, целиком созданный средствами массовой информации. Остается только вопрос, кто им за это платил. И платил немало!

В конце концов я дал согласие встретиться с представителями "левоцентристского" блока и провести дискуссию на злободневные политические темы. Встреча состоялась осенью 1990 года. Собралось человек десять. По мере того как Воронин представлял каждого из них, становилось все более ясно, что это за публика. Работники аппарата ЦК КПСС и ЦК ВЛКСМ, преподаватели из Академии общественных наук и т. д. Бесцветные люди с невнятными взглядами. Разговора не получилось. После этой встречи остался неприятный осадок и сложилось первое, столь же неприятное впечатление о Жириновском.

Тогда он еще был неизвестен широкой публике и если отличался от своих сотоварищей по блоку, то не тем, что говорил, а тем, как говорил: вызывающей манерой поведения, сразу обращающей на себя внимание; резким, в мгновение ока доходящим до крика голосом; бросающейся в глаза самоуверенностью и пренебрежением к другим. Он сразу же внес в разговор атмосферу коммунальной кухни, в которой не имеет значения, кто прав или виноват, а главное – нахрапом подавить оппонента, заставить его отступить.

Но тогда, в 1990 году, в самом начале его политической карьеры, в Жириновском была еще какая-то неуверенность в себе – как в актере, нетвердо заучившем роль и еще не нашедшем окончательного рисунка роли.

Поэтому, когда в марте 1991 года шестую статью Конституции все-таки отменили, я уже не удивился, узнав о том, что Жириновский сумел первым официально зарегистрировать свою "партию". И партии-то еще никакой не существовало, и на регистрацию в Минюст он вместо списка членов партии представил список жителей одного из микрорайонов Москвы – все это не имело никакого значения. Важно и нужно (для соответствующих органов), чтобы такая партия была, – и она появилась!

Сама биография Жириновского – с историей его выезда за границу и последующего пребывания в турецкой тюрьме, профессией военного переводчика – любому, кто знал нравы и реальные условия жизни в Советском Союзе в те годы, достаточно красноречиво говорит о его связях с соответствующими органами.

Вспомните важнейшую характеристику гоголевского Хлестакова: он не тот, за кого себя выдает. Наш политический Хлестаков тоже не тот, за кого себя выдает. И волнуют его не интересы русских, о которых он на словах хлопочет, а только власть. Как, впрочем, и тех, кто стоит за ним и оплачивает делаемую ему рекламу в средствах массовой информации. Не пора ли всем нам, и в первую очередь тем, кто уже отдавал свои голоса за нового Хлестакова, остановиться, оглянуться – ведь ничтожество, враль и каналья выдает себя за государственного деятеля. Как бы потом всем нам, россиянам, не пришлось повторять про себя (несколько перефразировав) знаменитый заключительный монолог городничего Сквозник-Дмухановского: "Вот смотрите, смотрите, весь мир, все христианство, все смотрите, как мы одурачены! Дурака нам, дурака, молодым и старым идиотам! Эх-ма! Пустозвона, сосульку, тряпку приняли за важного человека!… Вот подлинно, если бог хочет наказать, так отнимет прежде разум. Ну что было в этом вертопрахе похожего на депутата Государственной думы? Ничего не было! Вот просто ни на полмизинца не было похожего – и вдруг все: ревизор! ревизор!" (Хотел написать: депутат! депутат! – да простит мне Николай Васильевич Гоголь вольное обращение с текстом его знаменитой комедии.).

Почти полтора века назад была произнесена крылатая фраза о призраке коммунизма, который бродит по Европе. Но только сегодня, в наши дни, это выражение обрело более точный, изначально сакраментальный смысл. Коммунизм мертв, но останки его, став призраком, продолжают беспокоить и души людей, и вносить смуту в политическую жизнь народов и стран, имевших несчастье быть вовлеченными в омут коммунистической идеологии.

Призраков, как известно, принято бояться. Но может ли быть страшен для нас призрак идеологии, однажды уже попытавшейся "разрушить до основанья весь мир"? Или сегодняшние потуги неокоммунистов – это только фарс, который, однако, может быть разыгран по сценарию хорошо известной трагедии? Ведь, как заметил американский писатель Гор Видал: "Россия специализируется на трагедиях"!

Очевидно одно: хотя судьба коммунизма в России и других странах бывшего социалистического лагеря решена окончательно и бесповоротно, сегодня еще рано праздновать победу демократии и справлять поминки по коммунистической идеологии. Нам еще долгие годы предстоит выбираться из-под обломков коммунистической системы, модернизируя, приспосабливая, изменяя доставшуюся нам в наследство политическую, экономическую и социальную структуру общества.

Политическая структура советского общества накануне краха коммунистической системы характеризовалась безраздельным господством коммунистической партии, провозгласившей себя "умом, честью и совестью нашей эпохи" и осуществившей фактическую подмену государственного аппарата партийным. Монополия в идеологической и политической сфере показалась, однако, руководству партии недостаточной, и постепенно она стала выполнять роль аппарата непосредственного государственного и хозяйственного управления.

Власть в чистом виде – абсолютная и безраздельная – вот что стало целью и содержанием деятельности Компартии, а важнейшим инструментом проведения ее политики стал подбор кадров не по деловым признакам, а по политическим взглядам и принадлежности к партии. В первые десятилетия советской власти еще сохранялось понятие "спец" (специалиста – военного, технического и т. п.), который мог занимать командные должности в армии, министерстве, на предприятии, будучи беспартийным. Естественно, под присмотром соответствующего партийного работника – комиссара, секретаря парткома и т. д.

Но уже в пятидесятые годы членство в партии стало обязательным условием для назначения на сколько-нибудь заметную руководящую должность. Но и этого было мало. Для занятия одной из ступеней номенклатурной лестницы требовалось еще и утверждение в должности решением определенного партийного органа (партийного комитета завода или учреждения, райкома, обкома, ЦК компартии республики или ЦК КПСС). В этих условиях вступление в ряды коммунистической партии диктовалось, как правило, не идеологическими или политическими, а чисто прагматическими соображениями. Вот почему, когда в одночасье рухнула коммунистическая система, в партии не нашлось людей, которые могли бы или хотели бы отстаивать ее идеологию.

Конечно, среди вступавших в ряды компартии было немало людей, искренне веривших в истинность коммунистической идеологии, тем более что о какой-либо другой советский человек мог узнать лишь из разоблачительно-ругательных статей в официальной печати. Знакомство с философскими первоисточниками, например чтение "Вех" или Бердяева, могло закончиться тюремным заключением. Для интеллигенции устанавливалась очередь на вступление в компартию в соответствии с квотой, определяемой вышестоящими партийными комитетами. Это позволяло строго контролировать отбор руководящих кадров на всех уровнях. Энергичность, безнравственность и посредственность (не выделяться!) стали пропуском в ряды правящей номенклатуры. Когда Горбачев открыл шлюзы для состязательности и компетентности – это привело (наряду с другими факторами, о которых я уже писал) к гибели системы.

Как только для КПСС возникла реальная угроза превращения из государственной партии в обычную, рядовую политическую партию, равную среди равных в многопартийном спектре, она осознала смертельную опасность для себя. Желая удержаться на плаву, партийно-государственная номенклатура, подобно ящерице, решила отбросить мешающий ей "хвост" ортодоксальной коммунистической идеологии, дабы не быть совершенно отодвинутой от государственных дел.

За необычайно короткий срок призывы на знаменах КПСС сменились от открыто ортодоксальных, фундаменталистских на социал-демократические, реформистские.

За два-три месяца идеологи двадцатимиллионной Коммунистической партии Советского Союза, имеющей почти столетний опыт борьбы со всякого рода оппортунизмом и фракционностью, полностью ревизовали ее прежние идеологические установки, написав новую программу в духе современной социал-демократии. Как объяснить такую поспешность? Отчего в считанные месяцы признанные политические стайеры вдруг стали спринтерами? Осмелься кто-либо заговорить об этом несколько лет назад, он был бы пригвожден к позорному столбу, приговорен к политической смерти.

Очевидно, что за всем этим стоял страх потери власти, а не марксистско-ленинских идеалов, экономический интерес, а не вера в коммунистический иконостас. Удержать власть, остаться у государственной кормушки правящая элита пыталась любой ценой.

Первоначально выдвигается лозунг о необходимости разделить функции партии и государства, о построении правового государства и "социализма с человеческим лицом", однако под напором новых политических сил, возникших вначале в виде неформальных (поскольку формальные, т. е. легальные, были запрещены) объединений и народных фронтов, а затем уже и в виде официальной парламентской оппозиции – Межрегиональной депутатской группы, партия была вынуждена лавировать и отступать.

У Горбачева и его окружения не хватило политической воли и дальновидности отмежеваться от ортодоксального марксизма-ленинизма и пойти на создание демократически ориентированной социалистической партии (в русле социал-демократической традиции), как это предлагалось им сторонниками демократического обновления КПСС на XXVIII съезде, оказавшемся последним в ее истории. Между тем шанс, как показывает последующее развитие событий, радикально реформировать партию и избавить страну от множества страданий и испытаний существовал, но использован не был.

После краха коммунистической системы и запрета КПСС начался медленный процесс структурирований политической жизни страны. Демократическое движение, которое казалось единым, пока шла борьба против тоталитарной системы, немедленно раскололось в борьбе амбиций и фракций на множество течений. Параллельно этому происходит активизация неокоммунистических и националистических сил под лозунгом непримиримой оппозиции, в этих условиях руководители новых органов власти, начиная с Президента Ельцина, предпочли занять внепартийную позицию, чтобы уйти от политических дрязг и раздоров. Ясно, что долго такое положение сохраняться не могло, и уже на парламентских выборах в декабре 1993 года практически все представители властных структур объявили о своей принадлежности к той или иной партии, но на период так называемой демократуры (представляющей собой сложное переплетение элементов демократии с сохраняющимися элементами старого тоталитарного режима в политической и государственной жизни) такое дистанцирование от сиюминутной политической (партийной) борьбы было необходимо и давало больше возможностей заниматься прямым делом по налаживанию новой жизни.

Политические изменения в жизни нашей страны происходят столь стремительно, что мы не всегда успеваем полностью осознать масштабы происходящих событий. Ясно, однако, одно: что коммунизм с его "лагерной" идеологией, с его противостоянием нормальным процессам цивилизованного развития перестал быть альтернативой в выборе человечеством своего будущего. И в этом историческая заслуга молодой российской демократии, в муках рождающейся на развалинах коммунистической системы.

В Советском Союзе уже давно, начиная с 60-х годов, много писалось и говорилось о необходимости реформирования экономики. Но дальше слов дело не двигалось, так как сама система (политическая и экономическая) была к реформам невосприимчива. Устойчивые системы вырабатывают стойкое противоядие против реформ, стремясь свести их к незначительным модификациям существующего. И это способно парализовать любые реформы, особенно когда они предпринимаются с единственной целью: почистить фасад, наложить грим и вместо "казарменного" социализма получить "социализм с человеческим лицом".

Горбачев провозгласил реформаторский курс решительнее своих предшественников. Но отсутствие ясной концепции и цели реформ вместе с сильнейшим сопротивлением центральной и местных номенклатурных элит привело к тому, что реформы (перестройка) начали осуществляться на редкость бестолково.

Сначала на первый план выдвигается ускорение развития в рамках существующей системы, затем – неожиданно – стержнем перестройки становится антиалкогольная кампания, которую сменяют госприемка и программа развития машиностроения. Ни о реформе собственности, ни о земельной реформе, ни о политическом реформировании строя пока еще речи нет. Тем неожиданнее для всех жителей страны оказалось то, что произошло с ней буквально за два года – с мая 1989-го до августа 1991-го.

Все, что делалось, делалось методом проб и ошибок, а действия властей носили скорее ситуативный, импровизационный, чем продуманный, характер, – таково общее впечатление от экономической политики периода горбачевской перестройки. К сожалению, это полностью относится и к последующему этапу экономических реформ, связанному с именами Ельцина и Гайдара.

Реформы Гайдара, на первый взгляд, были более решительны и продуманны, чем все предшествующие попытки реформирования социалистической плановой экономики. Справедливости ради нужно отметить, что эти реформы начались в крайне неблагоприятных условиях: в момент, когда страна оказалась в глубочайшем политическом и экономическом кризисе. Все, казалось, было против объявленных реформ:

1) к 1991 году мы получили в наследство полностью разлаженную и деформированную административно-командную экономику, сердцевиной и двигателем которой была Коммунистическая партия. С ее исчезновением рухнуло и все остальное;

2) внешнеполитический, экономический и социальный фон в стране был крайне неблагоприятным для начала реформ. О предстоящей либерализации цен было объявлено загодя – за полтора месяца до начала. В результате к моменту проведения реформы полки магазинов были абсолютно пусты и серьезные трудности с продовольствием в стране начались задолго до начала реформы. Шоковая терапия еще не началась – о ней только говорили, – а большинство людей уже находилось в шоке от невозможности приобрести необходимые товары. Очереди и карточки стали неотъемлемой частью повседневного быта большей части населения страны. Невозможно было приобрести самые простые и необходимые вещи: зубную пасту, мыло, носки, обувь и т. п. Начало реформы было приурочено к 1 января, т. е. к наиболее неблагоприятному по сезону времени, когда ситуация с продовольствием объективно была особенно напряженной;

3) к началу реформы в стране отсутствовали как Правовая, так и фактическая основы рыночной экономики, так как в нетронутом виде сохранялся монополизм государственной собственности. Характерно, что первые официальные документы по приватизации государственных предприятий были подписаны Президентом и правительством только к концу января 1992 года, т. е. уже после начала реформы, а земельная реформа не осуществлена до сих пор.

О крайней неготовности общества к переходу на рельсы свободной рыночной экономики свидетельствовало все: преобладание госсобственности и отсутствие частной собственности на землю; финансово-кредитная система, рассчитанная на обслуживание планового хозяйства, и доминирование в экономике военно-промышленного комплекса; деформированная структура производства и преобладание в сельском хозяйстве неэффективной колхозно-совхозной системы; перевернутая пирамида цен и утрата у большинства населения понятия о собственности и т. д. Все было против реформ и, казалось, свидетельствовало о невозможности достичь успеха. Но в то же самое время люди инстинктивно осознавали, что альтернативы реформам нет, что "дальше так жить нельзя".

Однако наиболее негативно, на мой взгляд, на общую атмосферу, в которой начались реформы, повлияло то, что правительство так и не объявило сколько-нибудь развернутой и понятной широким слоям населения программы реформ. Практически ничего не было сделано для объяснения того, что можно ожидать от реформы и как правительство собирается достичь желаемых результатов.

Хочу напомнить о тех принципах, которые были положены в основу кардинальной экономической реформы, принятой на вооружение правительством Гайдара.

1. Либерализация цен.

2. Бездефицитный бюджет за счет сокращения финансирования военно-промышленного комплекса и снижения дотаций сельскому хозяйству и промышленности.

Создание смешанной экономики путем акционирования и приватизации государственных предприятий.

4. Стабилизация финансово-кредитной системы за счет привлечения крупных кредитов и инвестиций Запада.

В глазах рядового жителя России все перечисленные меры сводились к одному – к многократному повышению цен на все виды товаров и услуг. Все остальное его мало интересовало, да и было слишком сложным для понимания.

Первоначальные ожидания Гайдара и его команды, что в результате политики либерализации цен они повысятся примерно в два-три раза, были опровергнуты в первые же дни реформы, когда уже к концу января цены повысились в десять-пятнадцать раз, а за первое полугодие проведения реформы – более чем в сто раз. Избрание политики либерализации цен в качестве основного инструмента реформы при сохраняющемся монополизме государственной собственности не могло не привести к неконтролируемому и неоправданному росту цен. Уже в апреле 1992 года рост цен привел не только к резкому ухудшению жизни большинства населения" потере гражданами накоплений, которые они приобретали десятилетиями, но и создал колоссальные затруднения в работе всех без исключения государственных предприятий. Рост цен повлек за собой неизбежное проедание оборотных средств, взаимные неплатежи и угрозу массовой остановки предприятий. Все были должны друг другу, но никто не разорился. Суммы неплатежей стали исчисляться в триллионах, но никто толком не знал, кому и сколько должен. В таких условиях было не очень понятно, почему экономика продолжала еще функционировать. Скорее всего это происходило в силу инерции, а не понимания реальной ситуации и сути происходящего.

Я вспоминаю, сколько споров и рассуждений было в нашей экономической и общей печати о саморегулировании экономики и в 60-е годы, в период реформы Косыгина – Либермана, и в начале 80-х годов, когда началась перестройка Горбачева. Но вот впервые этот механизм саморегулирования был запущен Гайдаром, и для большинства не только простых людей, но и государственных деятелей это было полной неожиданностью и сильнейшим ударом, так как все мы (одни – инстинктивно, другие – более осознанно) ощутили, что происходит утрата контроля за экономическими процессами, а следом исчезает и понимание происходящего вокруг.

В этих условиях потребовались колоссальные усилия, чтобы летом несколько выправить ситуацию и приостановить рост неплатежей. Лишь проведение взаимных зачетов, выделение значительных бюджетных дотаций и начало массовой кампании акционирования и приватизации государственных предприятий несколько выправили ситуацию во втором полугодии 1992 года.

Социальная ситуация, достигшая крайней степени напряжения, тоже к концу года была смягчена мерами по повышению заработной платы, пенсий и пособий по социальному страхованию, а также принятием закона о бесплатной приватизации государственного жилого фонда.

Неожиданным для правительства реформаторов оказался и кризис наличности, который вызвал задержку выплат заработной платы, пенсий и пособий на два-три месяца и более. Справиться с кризисом наличности неожиданно помог переход республик Прибалтики и Украины на собственную валюту, в связи с чем произошел громадный сброс рублевых масс из этих республик в Россию.

Многие из экономических и социальных последствий реформы оказались неожиданными и для населения, и для правительства, так как развивались неконтролируемо, что и вызвало ожесточенную критику самой идеи реформы и методов ее проведения в парламенте и средствах массовой информации.

Характерно, что на январском (1993 года) заседании Президентского совета Б. Ельцин, подводя итоги первого года реформ, подчеркивал, что, "несмотря на множество допущенных в ходе реформ ошибок, он не считает 1992 год потерянным, а реформы неоправданными".

В самом деле, к этому времени отчетливо проявились и положительные результаты реформирования экономики. Некоторые из них оказались неожиданными и для самих реформаторов. Среди них можно выделить следующие.

Первое – ликвидация очередей за товарами и острого дефицита продовольствия, что было наиболее характерной чертой предшествующих лет. Уже к апрелю в большинстве регионов России, в том числе и в Петербурге, мы смогли отказаться от карточек ввиду их ненадобности.

Второе – цены на большинство продуктов и товаров приблизились к их реальной стоимости, что повлияло на изменение отношения людей к потреблению товаров, в первую очередь таких, как хлеб, мясомолочные продукты и так далее. Хочу напомнить о многолетней дискуссии и призывах со стороны государства не выбрасывать хлеб в отходы, что имело место в годы, предшествовавшие реформе. За первые же месяцы реформы эта проблема, как и многие другие, просто исчезла.

Третье – не произошло массового закрытия предприятий, не случилось предрекаемой всеми специалистами массовой безработицы и массовой эмиграции из страны.

И наконец, четвертое – началось психологическое привыкание руководителей предприятий, работников, а также широких масс населения к работе и жизни в условиях рынка.

Особенно показательно то, что произошло в перовые же месяцы реформы в сфере материально-технического снабжения производства. Десятилетиями мы жили в плановой системе распределения материальных ресурсов, когда каждый гвоздь, каждый болт (не говоря уже обо всем остальном) продвигался от производителя к потребителю по соответствующим указаниям из Москвы. Система распределения ресурсов и товаров в условиях тоталитарно-бюрократического государства, естественно, была сверхсложной. Объясняя своим студентам в университете эту систему, я всегда говорил, что если на Землю прибудут инопланетяне, то единственное, что они никогда не смогут понять (как бы они ни были высокоразвиты), так это нашу плановую систему распределения товаров и продукции – настолько она сложна и алогична. Эта система рождала повсеместный дефицит материальных ресурсов и товаров, ориентируя развитие экономики на количественный рост производства таких ресурсов. Вспомните, как в начале 50-х годов "вождь всех времен и народов" незабвенный И. Сталин определял главную экономическую задачу страны:

производство миллионов, а лучше – сотен миллионов тонн угля, нефти, чугуна и стали. Вот мы и производили! К концу 80-х годов СССР производил тракторов и стали в два раза больше, чем США, но почему-то от этого экономика нашей страны не становилась лучше.

В 1990-1991 годах все жалобы и просьбы, с которыми обращались ко мне как председателю Ленсовета, а затем к мэру города директора ленинградских госпредприятий, сводились к одному: помогите получить от правительства, Госплана и Госснаба фонды и наряды на сырье, топливо, полуфабрикаты и т. д. И я помогал.

Но с января 1992 года, когда началась реформа, эта проблема неожиданно исчезла. Исчезла надобность создавать на всякий случай громадные производственные запасы, исчезла возможность (из-за отсутствия денег) покупать то, что не нужно предприятию, – на всякий случай, вдруг пригодится. Но интереснее всего то, что появившиеся, как грибы после дождя, посреднические сбытоснабженческие фирмы куда оперативнее и лучше Госплана и Госснаба знали, кому и что нужно и где это можно достать. И неожиданно выяснилось, что наша экономика производит ресурсов больше, чем это необходимо.

Правда, тут же высвободившиеся ресурсы потекли за рубеж, и многие (прежде всего работники бывших госплановских и госснабовских структур) нажили на этом громадные деньги. Но это уже другая история – это вопрос о том, до каких пределов в переходный период можно и нужно сохранять государственное регулирование экономики.

К сожалению, при проведении экономической реформы правительство Е. Гайдара не имело ясного представления и твердых ориентиров в этом вопросе, что во многом определило методы реформирования и их последствия.

Вместе с тем ход экономической реформы показал, что без серьезного реформирования кредитно-финансовой системы, без принятия нового налогового и таможенного законодательства, без последовательно правовой и грамотной политики приватизации успех реформе обеспечить будет нельзя.

Таким образом, уже к концу первого года реформирования экономики стало очевидно, что формирование рыночной экономики – процесс длительный и сложный, что стране придется долгие годы жить в условиях инфляции и спада производства. И поэтому на первый план выдвинулись проблемы формирования социальной политики государства, учитывающей эти факторы.

И в то же время опыт проведения экономической реформы со всей очевидностью показал, что главной проблемой страны является модернизация производства, преодоление технической, прежде всего технологической, отсталости предприятий и освоение ими опыта работы в условиях рыночной экономики.

Мы начали экономическую реформу в условиях, когда ни общество в целом, ни отдельные люди не были подготовлены к правильному восприятию рыночных представлений, к жизни в условиях рыночной экономики. Не было и необходимых правовых, имущественных, кредитно-финансовых, телекоммуникационных и других предпосылок, без которых рыночная экономика функционировать не может. Вместе с тем мы не могли ждать, пока такие условия созреют. Мы не могли больше ждать, так как в обществе нарастало ощущение приближающейся катастрофы – экономического и социального хаоса. Вот почему российский парламент, который более чем на 80 процентов состоял из бывших коммунистических функционеров и вскоре перешел в непримиримую оппозицию к реформам и правительству реформаторов, даже этот парламент поначалу поддержал предложения Е. Гайдара и проголосовал за самые радикальные меры по либерализации цен, приватизации, отмене государственной монополии внешней торговли и т. п. Здесь, конечно, было и недопонимание того, к чему приведут эти меры, но еще большим был страх перед надвигающейся катастрофой. Перелистайте газеты того периода (осени 1991-го, зимы 1991/92 года) – они полны самых мрачных предсказаний голода, холода, гражданской войны и новых путчей. Астрологи и журналисты, казалось, соревновались в том, чьи предсказания будут мрачнее. Вот уж воистину: несбывшиеся пророчества хуже невыполненных обещаний.

Правительство Е. Гайдара не выполнило (да и не могло выполнить) всех своих обещаний, но, к счастью не сбылись и мрачные пророчества: мы прошли самое трудное время начального периода реформ без голода И холода, без гражданской войны и других социальных потрясений. Сегодня (спустя три года) особенно очевидно, что, не начни мы реформы в январе 1992 года, страну ожидали бы еще более худшие времена, а путь реформирования был бы еще болезненнее. Пример Украины, Белоруссии (не говоря уже о Грузии и других Закавказских республиках) лучше всего подтверждает этот вывод.

Нам помогло общее настроение, возникшее к этому времени в народе, – дальше так жить нельзя, а значит, альтернативы реформам нет. Это особенно ясно показала горбачевская перестройка, растянувшаяся почти на десятилетие бесплодных усилий по косметическому ремонту системы и окончательно убедившая всех, что нам нужна не видимость реформ и не разговоры о "социализме с человеческим лицом", а реальное и глубокое реформирование всего общества.

За три года, промелькнувшие с начала реформирования социалистической экономики, наша страна прошла очень болезненный, но совершенно необходимый этап создания предпосылок (базовых условий) для функционирования рыночной экономики. За этот фантастически короткий срок такие условия созданы: разрушен монополизм госсобственности и созданы частный и смешанный секторы экономики. К началу 1995 года по России приватизировано более 60 процентов объектов экономики (в Петербурге – около 80 процентов): торговля, легкая, пищевая, обувная промышленность, автомобильный транспорт и т. д. Подведена правовая основа под здание рыночной экономики: новая Конституция России, новый Гражданский кодекс, законы о собственности и защите иностранных инвестиций и т. д. Начато создание современной телекоммуникационной, банковско-финансовой, торгово-снабженческой, транспортной инфраструктуры рыночной экономики.

Сегодня мы уже живем в условиях рыночной экономики, но она еще не устоялась, в ней слишком силен элемент стихийности, самоустранения государства от регулирования тех экономических процессов, которые впрямую отражаются на социальном состоянии общества. Мы живем, следуя старой российской традиции впадать в крайности: из огня да в полымя, из заурегулированной до мельчайших деталей административно-плановой экономики – в стихию свободного рынка первоначальной стадии развития капитализма.

Неудивительно, что при таком ходе развития событий мы получили немало неприятных и неожиданных явлений в жизни общества: специфическую и быстро растущую преступность, банкротства и финансовые махинации, резкое расслоение общества по уровню жизни, обнищание значительной части населения и т. д. Многого можно было бы избежать при более профессиональном и осторожном проведении реформ; политика социального выравнивания, социальной сбалансированности и защиты людей, пострадавших в ходе реформ, не имеет альтернативы в посткоммунистическом обществе.

Сегодня в России никто, кроме небольшой прослойки ортодоксальных приверженцев коммунизма (своеобразных коммунистических фундаменталистов), не хочет возврата прежней, коммунистической системы. Но есть немало охотников среди множества политических партий и движений использовать просоциалистические настроения и ностальгию по прежней, хотя и несвободной и небогатой, однако относительно спокойной жизни.

На предстоящих парламентских и президентских выборах в России победит не тот, кто будет ратовать за абстрактные идеалы демократии и рыночной экономики, а тот, кто предложит избирателям конкретную программу улучшения жизни. Чем конкретнее и реалистичнее будет эта программа, тем больше шансов на победу в избирательном марафоне.

В период крушения коммунистической системы – этот период можно назвать романтическим в борьбе за построение демократии в России – люди были покорены неожиданно открывшейся свободой и новыми идеями демократии, рыночной экономики, критикой коммунистической партократии и системы привилегий и т. д. Все это в прошлом!

Суровая реальность рыночных реформ переключила интересы большинства населения с глобальных вопросов об устройстве государственной и общественной жизни на устройство личных дел и на достижение собственного благополучия. И на это бессмысленно сетовать, так как такое положение является закономерным результатом реформ.

Настроение общества быстро меняется, и это необходимо учитывать в борьбе за продолжение реформ и демократическое обновление России.

Глава 7

МИХАИЛ ГОРБАЧЕВ – ПОСЛЕДНИЙ ГЕНСЕК, ТАК И НЕ СТАВШИЙ ПРЕЗИДЕНТОМ

Но продуман распорядок действий,

И неотвратим конец пути!

Б. Пастернак

Невероятно до смешного:

Был целый мир – и нет его.

Г. Иванов

Михаил Горбачев вошел в мировую историю как человек, положивший конец холодной войне и сделавший возможным объединение Германии и снос Берлинской стены. С его именем связано также прекращение войны и вывод советских войск из Афганистана, распад социалистического лагеря и Варшавского военно-политического договора. Уже одного этого перечня более чем достаточно, для того чтобы считать М. Горбачева одной из наиболее ярких политических фигур последней четверти двадцатого столетия. Но если прибавить к этому крушение коммунистического режима и прекращение существования Советского Союза, первым и последним президентом которого он был, то станет понятно, почему и сегодня (спустя четыре года после его отрешения от власти) в мировой прессе продолжают обсуждаться вопросы: мог ли Горбачев сохранить власть в 1991 году и может ли он снова вернуться в политическую жизнь в качестве Президента России?

Если сравнивать М. Горбачева с его предшественниками на посту Генерального секретаря ЦК КПСС, такими, как Брежнев, Черненко или Андропов, то его превосходство очевидно. Единственное, в чем он уступал им – в осознании того, какой необъятной властью обладает Генеральный секретарь ЦК КПСС. Именно поэтому, а может быть в силу особенностей своего характера, он так и не научился этой властью пользоваться. Но справедливости ради нужно сказать, что этот недостаток Горбачева вполне компенсировался его женой – Раисой Максимовной, которая прекрасно знала цену власти и пользовалась ею в полном объеме.

Популярность Горбачева среди населения в Советском Союзе и во всем мире росла стремительно. Поначалу новый Генеральный секретарь говорил примерно то же, что и его предшественники: о необходимости идти ленинским путем к построению коммунизма, об опасности империализма и т. д. и т. п. Новым было то, как он это говорил! Мы впервые услышали выступления, не читаемые по бумажке, а произносимые свободно и без видимого напряжения.

Контраст со всеми предшественниками и собственным окружением Горбачева был столь велик, что поначалу для роста его популярности не имело значения, что он говорит. А затем появились и неизвестные ранее понятия и слова: "перестройка", "ускорение", "человеческий фактор", "новое мышление". Все скорее почувствовали, чем поняли, – грядут перемены.

Перед Горбачевым, когда он достиг вершины власти, сразу же возникла необходимость тяжелого выбора: страна находилась в длительной и глубокой стагнации (застое), затронувшей все стороны жизни общества, но особенно тяжело поразившей экономику. Экономика продолжала еще функционировать только потому, что страна получала нефтедоллары, а также потому, что население, которое ничего не могло купить из-за отсутствия товаров, относило большую часть получаемых денег в сберкассы, откуда они тут же изымались государством и бездарно тратились на поддержание военной мощи, войну в Афганистане, помощь другим компартиям, поддержку националистических режимов и т. д.

В этих условиях были только две возможности: первая – продолжать прежнюю политику, закручивая гайки, и усиливать репрессии, как это попытался сделать Андропов, или вторая – пойти по пути реформирования экономики и общества в целом, не очень представляя, чем все это может закончиться.

Горбачев выбрал второе, т. е. сделал исторический выбор в пользу реформ, в пользу создания другого общества, чем то в котором мы жили. Этот выбор определил все остальное. Очевидно, что если бы в апреле 1985 года в борьбе за кресло генсека победил один из его соперников – ленинградский секретарь романов или московский секретарь Гришин, – то выбор был бы иным, со всеми вытекающими отсюда последствиями, и прежде всего с катастрофическим ростом научного, технического и производственного отставания нашей страны от развитых стран.

Те, кто сегодня проклинает Горбачева и обвиняет его во всех смертных грехах, так и не поняли главного: он сделал правильный исторический выбор в пользу перемен, в пользу реформ. Другое дело, как он действовал потом и осуществлял эти реформы.

Попытки реформирования экономики предпринимались в Советском Союзе и раньше, но безуспешно. Наиболее серьезная попытка либерализации плановой экономики была предпринята в начале 70-х годов (реформы Косыгина-Либермана), но, встретив сопротивление партийной номенклатуры, реформы были вскоре свернуты.

Это еще раз показало невозможность постепенного реформирования (либерализации) экономической и политической системы при сохранении абсолютного господства партии в политической сфере, а государства в сфере экономики. Сама жизнь показала, что в нашей стране китайский (дэнсяопиновский) вариант экономических реформ – с развитием частного предпринимательства в ограниченной сфере – просто не проходит. Поэтому те, кто сегодня сетует, что мы пошли по другому пути, расписывая достоинства китайских реформ, с сохранением однопартийной системы и руководящей роли компартии, – просто выдают желаемое за действительное.

К моменту избрания Горбачева генсеком необходимость перемен ощущалась всеми. Речи и действия Горбачева поначалу вызывали практически единодушную поддержку и восхищение. Общие цели перестройки и нового мышления, провозглашенные Горбачевым: ускорение социально-экономического развития, совершенствование и модернизация хозяйственного механизма, гласность, построение правового государства и развитие демократических начал в жизни общества – отвечали ожиданиям общества и были поддержаны большинством населения и даже частью партийно-советской номенклатуры.

Название известного фильма "Так жить нельзя!" лучше всего выражало настроение общества, уставшего и от лжи, и от афганской войны, и от маразма правящей геронтократии. Характерно, что и сам Горбачев, ухе после отставки, отвечая на вопросы журналистов, почему он начал перестройку, сумел дать только одно объяснение: так дальше жить было невозможно.

Но как только от провозглашения общих целей перестройки Горбачев переходил к конкретным действиям, тут же обнаруживалось, что его начинания не получают единодушной поддержки, а, наоборот, встречают сильнейшее сопротивление аппарата. Да и сами начинания не отличались ни продуманностью, ни здравым смыслом. И борьба с алкоголизмом, и попытки реформирования экономики (ускорение, обернувшееся громадным ростом бюджетного дефицита; введение госприемки продукции на предприятиях, приведшее к массовому ее возврату на переделку, росту цен и увеличению дефицита товаров в магазинах; меры по совершенствованию хозяйственного механизма, вызвавшие его перебои, и т. д.) – все, что ни предпринимал Горбачев, почему-то давало обратный результат, подрывало доверие к перестройке в глазах населения.

Справедливости ради надо сказать, что дело тут не только в отсутствии у инициаторов перестройки сколько-нибудь продуманного и ясного плана реформ. Немалую роль в искажении и неудачах реформаторских начинаний Горбачева сыграло традиционное российское отношение к реформам и реформаторам. Реформы Александра I ("дней Александровых прекрасное начало"), как известно, завершились военными поселениями;

реформы Александра II – народовольческим террором и убийством царя; реформы Столыпина – его убийством и революцией, погубившей Россию. Печальные уроки, но тем более их надо было учитывать, начиная реформы.

Существуют диаметрально противоположные оценки не только самих реформ Горбачева, но и темпа их проведения. Радикал-демократы обвиняли и до сих пор обвиняют Горбачева в нерешительности, медлительности, склонности к компромиссам. По их мнению, изменения происходили слишком медленно. Коммунистические фундаменталисты типа Лигачева и даже умеренные – типа Рыжкова, напротив, считали, что он слишком спешит, слишком много свободы и прав дал советским людям, не готовым к этому и неспособным правильно ими распорядиться.

В действительности же ошибаются и те и другие. Истина состоит в том, что уже начиная с 1989 года ход реформ не контролировался ни Горбачевым, ни партаппаратом, ни тем более госаппаратом. Стоило приоткрыть шлюзы, ослабить давление, как накапливавшееся десятилетиями недовольство существующим строем обрушилось на головы реформаторов и дальнейший процесс пошел уже помимо их воли. Конечно, еще была возможность его удержать способом, который применили китайские власти в том же 1989 году на площади Тяньаньмэнь. Но к чести Горбачева, он не пошел по этому пути, а предпочел продолжать реформаторский курс, подвергаемый критике со всех сторон. Как написала в открытом письме Горбачеву известная правозащитница Виктория Чаликова: "Если бы Вы были Сталиным или Гитлером, толпы бы целовали Ваши портреты, обожали бы Вас. А Вас все ругают, даже малые дети знают про Ваши слабости и ошибки".

История каждого человека – это не только перечень его достижений и успехов, но и груз его заблуждений и ошибок.

После всего происшедшего с нами за шесть лет перестройки, когда Горбачев находился у власти, и особенно после его падения, желающих подсчитать его ошибки и выдвинуть против него обвинения более чем достаточно. Но если говорить сегодня об ошибках и заблуждениях Горбачева, то отнюдь не в целях его обвинения, а для урока на будущее, так как процесс модернизации страны и изменения строя, начавшийся при нем, далеко не завершен.

Является фактом то, что у Горбачева не было достаточно продуманной концепции реформ. Однако в тех условиях глубочайшей стагнации и кризиса, в которых он начинал, такой концепции и не могло быть. Будучи прагматиком, Горбачев осознал необходимость изменения существующего порядка вещей, и этого для начала было более чем достаточно.

Освободиться от догматического мышления и его носителей – соратников Брежнева, сделать страну более открытой миру и выдвинуть лозунг обновления социализма, очищения его от накопившихся деформаций – в тот момент это и была концепция перестройки, для осуществления которой, казалось, понадобятся многие годы. Сам термин "перестройка" своей неопределенностью и ожиданием нового, ориентацией на процесс изменений, а не на результаты как нельзя лучше соответствовал характеру и целям Горбачева. Ведь "перестройка" – это не модернизация, не реконструкция, не обновление, не реформы, не преобразования, а одновременно и то, и другое, и третье. Этот термин непереводим на другие языки, да и в русском не имеет синонима, который бы в полной мере отражал его смысл. Поскольку Горбачеву в момент выдвижения идеи перестройки и в голову не приходило, что может встать вопрос об отказе от социализма, от советского строя и господства КПСС, то именно перестройка как улучшение существующего, с элементами нового, лучше всего отвечала запросам дня и ожиданиям народа, униженной) материально и морально, испытывавшего непреходящее чувство стыда за то, кто и как правит страной.

Представим себе на минуту, что, придя к власти в 1985 году, Горбачев стал бы говорить об общечеловеческих ценностях (т. е. либерально-демократических ценностях западного мира, всегда отвергавшихся коммунистической идеологией как буржуазные) или об отказе от идеи мировой социалистической революции я даже о принятии теории конвергенции двух систем как фундаменте общего развития цивилизации, т. е. все то, о чем он стал говорить в 1990 и 1991 годах. Его судьба была бы решена без промедления.

Но, к счастью, Горбачев не был самоубийцей. Он был прагматиком и выдвигал только те идеи, которые усвоил сам и которые было способно усвоить его окружение.

Анализируя взгляды Горбачева в первые годы пребывания его у власти, необходимо отмести как совершенно несостоятельные предположения о том, что, во-первых, вся концепция перестройки и методы ее осуществления были разработаны задолго до Горбачева в недрах КГБ и предложены ему в целях спасения партноменклатуры и строя посредством косметических реформ (эту версию выдвинул известный в прошлом диссидент В. Буковский); что, во-вторых, перестройка – это результат деятельности западных спецслужб, а Горбачев – предатель и платный агент (эта версия принадлежит наиболее тупоголовым фундаменталистам от марксизма типа Макашова, Алксниса, Ампилова и т. д.); и что, наконец, в-третьих, у Горбачева якобы был ясный и продуманный на длительную перспективу план реформ, но обстоятельства вынуждали его до поры до времени этот план не раскрывать. В действительности все обстояло проще и сложнее: начиная реформы, Горбачев был убежденным сторонником коммунистической идеи и хотел лишь очистить ее от наслоений и искажений, возникших со времени Сталина. Иначе говоря, перестройка Горбачева вначале была ответом на накопившиеся внутренние и внешние изменения, которые объективно требовали модернизации системы, приспособления ее к изменившимся условиям – и ничего более! Еще в 1987 году в докладе, посвященном 70-летию Октябрьской революции, и в многочисленных интервью и выступлениях он постоянно говорит о верности идеалам социализма в достаточно традиционных выражениях. Пока еще в его речах нет даже упоминания о гуманном социализме или "социализме с человеческим лицом". Приведу отрывок из того, что он говорил в мае 1987 года: "В буржуазной прессе идущий у нас процесс демократизации толкуется превратно. Видно, кому-то очень хочется убедить своих читателей и слушателей в том, будто в Советском Союзе вознамерились наконец-то приблизиться к той демократии, которая на Западе. Дело обстоит, я бы сказал, совсем наоборот. Мы развиваем изначальную суть ленинских принципов советского социалистического демократизма с учетом накопленного политического и культурного потенциала советского общества и народа. Социалистическая демократия – и наша цель, и наше условие, и мощное средство перестройки" (Правда. 1987. 20 мая).

Но чем больше Горбачев клялся в верности марксистским догматам, тем больше становился разрыв между словами и делами, разрыв между целями перестройки и очевидной несостоятельностью догматического марксизма в современных условиях. Об атмосфере, царившей в этот период в советском обществе, очень точно написал в одной из своих статей Джордж Сорос: "Никто не уверен, какая часть системы перестраивается и какая еще действует: бюрократы не смеют сказать ни "да" ни "нет", поэтому почти все возможно и почти ничего не происходит".

Все это было похоже на сон. С мертвой точки советскую историю Горбачев сдвинул с помощью политических реформ: развитие гласности, альтернативные демократические выборы нового парламента, но самое главное – идея идеологического и политического плюрализма, выдвинутая им на фоне господствовавшего в стране идеологически одноцветного догматического мышления. Эта идея и была тем рычагом, с помощью которого Горбачев и его сподвижники перевернули коммунистический мир.

Поначалу страна с недоверием восприняла эту идею, и слово "плюрализм" с трудом входило в нашу жизнь. Но когда стало очевидно, что это означает официальное разрешение со стороны всемогущей власти на свободное выражение собственного мнения, то плотину прорвало и на поверхность политической жизни выплеснулось такое многообразие мнений, которое очень скоро вышло за социалистические рамки.

С этого момента Горбачев и его окружение, быстро менявшие свои взгляды в пользу социал-демократических, а затем и либерально-демократических идей, уже никогда не поспевали за демократизацией общества, за изменением общественного мнения. Тогда-то ими и было потеряно управление процессами перестройки: джинн был выпущен из бутылки.

Значит ли это, что я считаю допущение Горбачевым гласности и политического плюрализма преждевременным и ошибочным? Отнюдь нет! Ошибка состояла в другом: начиная с 1987 года происходит постоянное увеличение разрыва между политическими изменениями общества и отсутствием сколько-нибудь заметных изменений к лучшему в экономике. Все экономические начинания Горбачева: идея ускорения экономического развития, опережающее развитие машиностроения, госприемка, усиление самостоятельности госпредприятий и роли трудовых коллективов и т. д. все это вполне укладывалось в рамки административно-командной системы и перерабатывалось ею, не приводя к сколько-нибудь заметным позитивным результатам в силу инерции системы и сопротивления реформам со стороны большинства представителей партгосноменклатуры ("аппаратчиков", по обиходному выражению).

Более того, в результате разрушения или ослабления вертикальных структур отраслевого управления в 1987-1988 годах экономическая ситуация резко ухудшалось. Горбачев и его экономические советники так и не поняли, что в рамках административно-командной системы большая свобода производителей не гарантирует лучших производственных результатов, лучшего распределения ресурсов. Не поняли они и того, что для более плавного перехода экономической системы в новое качество необходимо сначала создать принципиально новые производственные ячейки, способные работать в режиме рыночной экономики, а затем уже разрушать административно-командную систему управления и распределения, которая была стержнем советской экономики.

Между тем у Горбачева была альтернатива – теория рыночного социализма, успешно развившаяся в начале 60-х годов, а затем разгромленная и отвергнутая как антисоциалистическая при Брежневе. Эта теория вполне могла стать основой концепции экономического реформирования страны. При ее последовательном проведении возникла бы возможность целенаправленного создания смешанной экономики, возникновения и развития различных форм собственности, проведения земельной реформы, создания новой социальной структуры общества, на базе которой можно было бы затем осуществить постепенный демонтаж административно-командной системы. Но что теперь говорить об этом: все произошло, как произошло.

Горбачев в 1993-1995 годах любил рассказывать в разных аудиториях такой анекдот: американский президент должен выбрать одну из 100 машин, но заранее известно, что среди них одна неисправная; французский президент должен выбрать одну из ста женщин, но известно, что среди них есть больная СПИДом; Горбачев советский президент, должен сделать выбор одного из ста советников-экономистов, хотя известно, что только один из них умный и дельный. С советниками-экономистами Горбачеву действительно не очень везло, но ведь выбор всегда делал он сам. И как мне кажется, главная причина неудач экономических начинаний Горбачева состояла в том, что ни он сам, ни тем более его окружение не были готовы проводить действительно кардинальные изменения в экономике, а стремились лишь подремонтировать систему, которая в принципе изжила себя и реформированию не подлежала.

Показательнее всего в этом отношении история со знаменитой экономической программой Шаталина – Явлинского "500 дней". У меня в архиве хранится копия соглашения, подписанного в августе 1990 года Горбачевым и Ельциным о разработке и реализации этой программы. Здесь не место для развернутой ее оценки, но несомненно, что она давала шанс на улучшение дел в экономике. Немаловажно и то, что это было первое соглашение, подписанное руководителями Союза и новой России, которое открывало перед ними возможность не конфронтации, а сотрудничества.

Как использовал этот шанс Горбачев? Под давлением правых он в одностороннем порядке, без каких-либо объяснений отказался от этой программы и поддержал уже в октябре того же года экономическую программу, предложенную правительством Рыжкова и не содержавшую ни одной оригинальной или эффективной идеи. Тем самым Горбачев окончательно испортил отношения с Ельциным, усилил подозрительность и недоверие руководителей других республик и объективно способствовал ухудшению экономического положения страны. К тому же на совещании "большой семерки" в Лондоне и в Международном валютном фонде программа оздоровления экономики, подготовленная Абалкиным-Рыжковым, была отвергнута и страна не получила столь необходимых ей кредитов. Это был последний шанс Горбачева изменить к лучшему положение дел в экономике, но он им не воспользовался.

Вообще 1990 год был для Горбачева годом упущенных возможностей. Когда в июле собрался XXVIII съезд КПСС, лидеры демократической оппозиции в партии (так называемая "демплатформа" в КПСС) предложили руководству партии разделить ее на две самостоятельные партии: ортодоксально-коммунистическую и социал-демократическую. Если бы это произошло, у КПСС появился бы шанс сохраниться в политической жизни хотя бы в качестве оппозиционной партии, а Горбачев наконец-то смог бы сложить с себя обязанности генсека и стать настоящим Президентом страны.

Но, увы, этого не случилось. В марте 1995 года Горбачев, отвечая на вопрос журналиста о том, что, может быть, в свое время надо было пойти на разделение КПСС, дает следующее объяснение, почему этого не случилось: "А вот давайте посмотрим, обратим свой взор в сегодняшний день. До сих пор огромно влияние коммунистической партии. А тогда, в то время, когда еще не состоялись, а лишь заявляли о себе новые партии, когда еще разделение властей формировалось, когда президентская власть только становилась на ноги и у нее не было опорных механизмов на местах, пойти на то, чтобы через колено ломать партию… Мы схлопотали бы больше неприятностей, чем выиграли очков" (Огонек. 1995. № 11. С. 43).

Лукавит Михаил Сергеевич! Напомню, что к этому моменту Съезд народных депутатов СССР уже отменил шестую статью Конституции о руководящей роли партии и ввел в политическую жизнь принцип многопартийности. XXVIII съезд КПСС в общем-то спокойно воспринял утрату партией своей руководящей роли и необходимость отныне работать в режиме многопартийности. И здравый смысл подсказывал, что лучше иметь в качестве политических соперников бывших товарищей по партии, оформившихся в самостоятельную партию, чем сотрудничать с новыми партиями и движениями, в основном антикоммунистической направленности.

Уверен, что партию не пришлось бы ни уговаривать, ни ломать через колено. В этом лучше всего убеждает то, что произошло после съезда, – массовый уход из партии демократически и реформаторски настроенных членов партии. Вот уж воистину: побоялись поступиться частью – потеряли все! Думаю, что решающую роль в этой истории сыграла боязнь Горбачева потерять пост генсека. Существовала реальная опасность того, что ни одна из партий, образовавшихся в результате раздела КПСС, не захочет иметь в своих рядах Горбачева: коммунисты-догматики ненавидели его за перестройку и вызванные ею неприятности; сторонники демократического крыла не доверяли и не могли простить ему двойственности, непоследовательности и готовности в любой момент пойти на поводу у реакционной части партаппарата.

На смелый шаг отказа от поста генсека и выхода из партии у Горбачева просто не хватило характера. Он так и не смог разорвать пуповину, связывающую его с партаппаратом, в недрах которого он вырос как политический деятель и варился всю свою жизнь. Он даже не решался помыслить об этом.

Для полноты картины нужно попытаться ответить на вопрос, кем считал себя сам М. Горбачев. Спасителем прогнившей системы или её разрушителем, а может быть, мессией-реформатором, который пришел нам дать свободу? Характерно, что сам Горбачев в своих многочисленных книгах и выступлениях предпочитает на эту тему не говорить и определений себе не давать.

Вообще-то, применительно к Горбачеву, это один из самых трудных вопросов, если вспомнить, какой необъятной властью он обладал и, кажется, сам все сделал для того, чтобы ее утратить. Ведь если бы он ограничился риторикой о необходимости перемен, ничего по существу не меняя, то инерции системы на его жизнь хватило бы. Когда он пришел к власти после распадавшихся на глазах от старости и болезней Брежнева, Андропова, Черненко – молодой, энергичный, излучающий обаяние и уверенность, все решили, что этот надолго! Если бы кто-то в 1985 году смог нарисовать картину ухода Горбачева из власти, как все это в действительности произошло в 1991 году, никто бы в это просто не поверил. Тогда подобный сюжет выглядел бы как ненаучная фантастика. Как же сильно изменились все мы, и всего за шесть лет! В этом и кроется самая большая загадка как личности Горбачева, так и того, что произошло с нами (часто помимо нашей воли) за эти годы.

За короткий период пребывания в должности генсека КПСС и Президента СССР взгляды Горбачева претерпели такую огромную эволюцию, что в это трудно поверить. Как я уже писал, вначале Горбачев исповедовал вполне традиционные догматические взгляды на социализм, затем он пришел к выводу о необходимости обновления социализма, об отказе от казарменного социализма и построении "социализма с человеческим лицом", а в конце своей политической деятельности по существу отказался от марксизма-ленинизма и утратил веру в возможность существования эффективной системы социализма.

И так по всем вопросам. Вплоть до 1989 года он утверждал ценности и преимущества социалистической демократии, а затем вдруг осознал, что не может быть особой демократии ни при социализме, ни при капитализме, что демократия одна для всех, и провел первые в истории страны альтернативные демократические выборы, раскрепостившие ее.

Начиная перестройку, Горбачев роль главного инструмента преобразований общества отводил коммунистической партии. Он ни минуты не сомневался ни в ее руководящей роли, ни в способности осуществить программу реформ. Затем он столкнулся со всевозрастающим сопротивлением партноменклатуры и осознал необходимость реформирования самой партии. Под напором массового демократического движения, требовавшего отмены шестой статьи Конституции, Горбачев на февральско-мартовском Пленуме ЦК КПСС в 1990 году, оставшись практически в одиночестве, сумел убедить и заставить пленум проголосовать за отмену шестой статьи Конституции и тем самым осуществил глубочайшее изменение политического строя страны – отказ от однопартийной системы и переход к многопартийной системе.

Таким образом, в условиях начатой по его инициативе демократизации общества Горбачев сам вынужден был постоянно менять свои взгляды и совершать в себе идеологический поворот к общечеловеческим ценностям, к признанию прав человека и идеи правового государства, к отказу от марксистско-ленинских догм и фразеологии, которые были с детства вмонтированы в сознание каждого из нас (и Горбачев здесь не исключение) и освобождение от которых происходило очень болезненно, требовало воли и мужества.

Эволюцию взглядов Горбачева легко проследить ретроспективно, оценивая и анализируя все, что произошло с ним и с нами за эти годы. Но в реальной жизни все происходило не так однозначно и прямолинейно: – Горбачев так часто менял свои взгляды, так часто вступал в альянс с самыми реакционными силами, что порой казалось: а не фарисейство ли все это, не мимикрия, продиктованная сиюминутными интересами сохранения власти?

В спорах на заседаниях Межрегиональной депутатской группы, когда я пытался отстаивать и разъяснять позиции Горбачева (естественно так, как я их воспринимал), главный аргумент моих оппонентов состоял в том, что Горбачеву нельзя верить ни в чем, что это человек с двойным и даже тройным дном. А на следующий день своими действиями Горбачев либо начисто опровергал это мнение, либо стопроцентно подтверждал его.

В своих мемуарах Е. Лигачев сокрушается: "Упустили мы Горбачева, просмотрели. Вижу в этом главную свою ошибку!" Все мы в каком-то смысле упустили Горбачева: в чем-то не поняли; в какой-то момент не поддержали, когда он нуждался в нашей помощи; в каких-то ситуациях не проявили твердости и решимости в отстаивании своих взглядов, с которыми он был не согласен, – и тем самым чаще всего оставляли его один на один с лигачевыми, полозковыми, чебриковыми, соломенцевыми и другими, цену которым он знал лучше нас всех. Как знал и то, что они способны на все, когда речь идет об их интересах, положении, привилегиях.

Отсюда и нерешительность, и противоречия, и уступки, и откаты назад, и многословие, то есть все то, что нас порой так раздражало в Горбачеве и так мешало разглядеть его истинное лицо.

Попробуем вспомнить, чем так привлек всех нас Горбачев в начале своей деятельности. Чем он достиг популярности и уважения в глазах мирового общественного мнения, завоевал дружбу и доверие Рейгана, Буша, Тэтчер, Коля и других выдающихся политических деятелей разных стран?

Свой авторитет Горбачев завоевал самыми простыми вещами: став генсеком, он отказался от образа "выдающегося деятеля партии и государства", "верного продолжателя дела Ленина" и т. д., который полагался ему по должности, а предстал перед нами и миром нормальным, живым человеком, с непосредственными реакциями, способным спорить и понимать своих собеседников, умеющим разговаривать с ними не как с акулами империализма и идеологическими врагами, а как с партнерами и достойными людьми. Это настолько было непохоже на обычный стиль поведения советских руководителей, что поначалу вызывало не только удивление, но и недоверие.

Пройдя все круги советской партноменклатуры и вкусив всех "прелестей" жизни ответственного партработника, Горбачев как-то ухитрился сохранить душевность, природный демократизм, обаяние и другие нормальные человеческие качества, не слишком искаженные совершенно специфической атмосферой жизни советских партийных деятелей, которых Эрнст Неизвестный очень образно определил как "людоедов в пиджаках, варящихся в собственной лжи". Конечно, не следует упрощать: Горбачев в полной мере усвоил аппаратные правила жизни, был мастером политической интриги, хитростью превзошел своих сотоварищей по Политбюро (иначе ему бы не удалось одного за другим отправить их на пенсию, а в апреле 1989 года он сумел за один прием отправить в отставку свыше трети ЦК – более ста человек).

И все же, и все же!!! На фоне своих предшественников и других политических деятелей той поры Горбачев выделялся, как белая ворона. Не отсюда ли истоки той звериной ненависти, которую вызывает Горбачев у деятелей бывшего партаппарата и ветеранов партии?

Но как бы ни оценивать те или иные взгляды или поступки Горбачева, никогда не надо забывать, что именно он – практически в одиночку, встречая сопротивление и непонимание как у себя дома, так и в других странах, – положил конец холодной войне и противостоянию двух систем. Тем самым человечество, хотя бы на время, избавлено от призрака ядерной катастрофы.

Для руководителя сверхдержавы, а именно ею был Советский Союз в момент прихода Горбачева к власти, жизненно важным был вопрос, на кого опереться при проведении реформ. Ретроспективно, с учетом всего случившегося с Горбачевым, совершенно очевидно, как узок был круг людей, на которых он мог опереться, которым он мог доверять. Кроме Александра Яковлева и Эдуарда Шеварднадзе, в руководстве компартии не было никого, кто искренне разделял бы идеи Горбачева или помогал ему их формулировать.

Остальные следовали за ним либо из благодарности за продвижение по службе (как Анатолий Лукьянов, который из заурядного чиновника – начальника канцелярии Верховного Совета – с помощью Горбачева стал сначала секретарем ЦК, а затем и членом Политбюро, или как Дмитрий Язов, который из заштатного генерала вдруг стал министром обороны и маршалом), либо из страха потерять место и должность, соединенного с обычным (утвердившимся со времен Сталина) чувством безоговорочного подчинения и почитания генсека.

Я помню, сколько разговоров вызвало назначение Язова министром обороны и как негативно это воспринималось не только среди военных, но и в интеллигентских кругах. Оправданием такому назначению служило одно: все понимали, что Горбачев хотел иметь на посту министра обороны своего человека. Такими же "своими" людьми (т. е. людьми, выдвинувшимися и сделавшими карьеру исключительно благодаря Горбачеву) были практически все участники заговора против него и путча в августе 1991 года: Крючков и Янаев, Павлов и Болдин, Пуго и Плеханов.

Около Горбачева был также очень узкий круг ученых и помощников, которым он доверял: Примаков и Шахназаров, Черняев и Аганбегян, Абалкин и Алексеев. Вот практически и весь перечень его советников и доверенных лиц. Маловато для первого лица такой громадной страны, как Советский Союз.

К тому же в самом начале Горбачев допустил две серьезнейшие кадровые ошибки, и можно предположить, что он сделал это сознательно, в виде уступки консервативному крылу партии. Я имею в виду выдвижение Е. Лигачева в качестве второго лица в партии, а фактически в качестве ее главного администратора, выполняющего основной объем оперативной работы, а также назначение В. Медведева, достаточно бесцветного и малозначительного человека, на пост главного идеолога партии.

Если и предположить, что в 1985-1987 годах Горбачев не мог избавиться от Лигачева, который олицетворял ортодоксальную часть партаппарата, т. е. его абсолютное большинство, то впоследствии таких возможностей у него было множество. Достаточно вспомнить доклад парламентской комиссии по тбилисским событиям, в котором Е. Лигачев был назван одним из главных виновников происшедшего. Но в отставку отправился не Лигачев, а Чебриков. Создается впечатление, что Лигачев был нужен Горбачеву в качестве пугала против растущей активности демократического крыла в партии. Можно предположить и другое: Горбачев так запугал себя и других зловещей фигурой не поступающегося догматическими принципами Лигачева, что и подумать не мог о его отставке. В любом случае оба предположения не делают чести Горбачеву. Но, как и в других ситуациях, у него была альтернатива: место Лигачева вполне мог занять Ельцин, лидер демократического крыла партии, а роль идеолога партии в период реформ по праву должна была принадлежать Александру Яковлеву, который в действительности и был идеологом перестройки

Выдвигая на ключевые посты в партии и государстве бесцветных и традиционалистски (или просто реакционно) настроенных людей, Горбачев тем самым создавал дополнительные помехи собственным начинаниям, подрывал веру в перестройку у самых широких слоев населения.

Для лидера любой страны формирование команды – первый и важнейший вопрос, от которого зависит успех или неуспех пребывания во главе государства. В сложившихся западных демократиях команда готовится внутри партии и задолго до выборов. Первое лицо, конечно, оказывает влияние на ее состав, но не оно, а партийные интересы являются определяющими в формировании команды. У Горбачева была другая ситуация: аппарат партии не столько помогал, сколько противостоял ему. К тому же к обычной атмосфере интриг вокруг первого лица добавлялись специфически советские, установившиеся со времен Сталина, – наушничество, подсиживание, стукачество, искажение информации соответствующими спецслужбами и т. д.

Однажды, уже в сентябре 1991 года, когда я был введен в состав Президентского совета при Горбачеве, я спросил у него, почему он не попытался опереться на новых лиц, пришедших в политику благодаря его реформам, т. е. на представителей демократической оппозиции и прогрессивно мыслящих ученых, которые могли бы противостоять старой партийной номенклатуре, служить противовесом ей. 0твет поразил меня своей однозначностью: "Как я мог это сделать, если на каждого из вас практически ежедневно от КГБ и других служб поступали компрометирующие материалы?"

Это, кстати, едва ли не главная проблема и нашего нынешнего Президента, руководители личной охраны которого взяли на себя труд поставлять ему тщательно подтасованную информацию и высосанный из пальца компромат практически на всех действующих в российской политике лиц, тем самым постоянно поддерживая у него чувство недоверия и нравственной изоляции.

Жить долго в таких условиях и пример Горбачева лучшее подтверждение тому – просто нельзя. Нравственная изоляция ослабляет самого сильного политического деятеля, загоняет его в тупик, делает неспособным к решительным действиям в кризисных ситуациях, делает его заложником ближайшего окружения. Варясь в атмосфере интриг и наветов, такой руководитель утрачивает способность правильно оценивать степень кризисности ситуации и принимать адекватные ей меры. Это как раз то, что роднит столь разных политических деятелей, как Горбачев и Ельцин, во всем остальном антагонистов, и что досталось им по наследству от советского строя, для ниспровержения которого оба они так много сделали.

В карьере любого политического деятеля есть два важных момента, в которых наиболее полно проявляется его личность, – момент вхождения во власть и момент ухода из нее. Если вначале происходит испытание славой, успехом, победой, одержанной над противниками и соперниками, то уход из власти носит, как правило, кризисный характер, связан с неудачами и поражениями.

Достойно уйти из власти гораздо, труднее, чем добиться успеха и завоевать ее.

Для политических деятелей, действующих в условиях западной демократии, момент ухода определен традициями и законом и можно продлить бремя власти, лишь победив на очередных выборах. В Советском Союзе было иначе: Генеральный секретарь компартии получал власть пожизненно, до момента смерти, если, конечно, не происходило непредвиденное, как с Хрущевым, которого отстранили от власти. Напомню, однако, что это был единственный случай в истории Советского Союза, – все остальные генсеки, от Ленина до Черненко включительно, скончались, пребывая в своей должности.

А это значит, что Горбачев рассчитывал оставаться в своей должности долго, если не всегда. При такой ментальности потерпеть крушение вместе с крушением системы, запретом партии и распадом страны, которую он возглавлял, означало катастрофу, конец света в точном смысле этого слова. Сохранить лицо в этих обстоятельствах и достойно уйти из власти было практически невозможно, но Горбачев сумел это сделать.

Может быть, будущие биографы и историки наиболее высоко из всей деятельности Горбачева на посту последнего генсека КПСС и первого Президента СССР оценят именно то, как он ушел из власти.

В его руках оставалось достаточно много средств, чтобы попытаться переиграть участников Беловежского соглашения, и прежде всего результаты общенародного референдума 17 марта 1991 года, высказавшегося за сохранение Советского Союза… Но тогда гражданская война со всеми ее ужасами была бы неизбежной. Я думаю, что это был главный мотив действий Горбачева в тот исторический момент, – он предпочел сдать власть, не цепляться за нее, чтобы не довести дело до гражданской войны.

К этому моменту Горбачев уже не определял ход развития событий, а лишь догонял их, полностью поглощенный тактикой удержания власти, вследствие чего многие из его потенциальных сторонников и последователей превратились в его политических противников. Но и в этих условиях было множество противников распада Советского Союза, на которых он мог опереться

В борьбе за сохранение Союза и одновременно своего президентского поста. Счастье для всех нас, что он не пошел по этому пути. Как точно написал впоследствии Один из журналистов: "Тот, кто радуется распаду Советского Союза, не имеет сердца, а тот, кто мечтает о его восстановлении, не имеет мозгов!"

В принципе Горбачев должен был бы благодарить судьбу за столь раннее отстранение его от власти. К концу 1991 года он из популярного и любимого лидера страны превратился в мишень для критики и ненависти со всех сторон. Казалось, все ополчились против него: коммунистические фундаменталисты, которые не могли ему простить распада компартии и того, как легко он смирился (по их мнению) с запретом КПСС; радикал-демократы, которые, напротив, не могли ему простить нерешительности и уступок партноменклатуре, что (по их мнению) постоянно ставило под удар политику реформ; и даже умеренные демократы (центристы), которые отказали ему в поддержке из-за сохранявшегося альянса с партноменклатурой, из-за неспособности выйти из роли партийного генсека и стать настоящим Президентом страны. Но самое главное – Горбачев к этому времени потерял доверие и поддержку широких народных масс, разглядевших пустоту многословных речей и переставших понимать логику и цели действий Горбачева.

Все это означало только одно: вопрос об уходе Горбачева – это лишь вопрос времени. Чем дольше бы Он оставался у власти, тем катастрофичнее для страны и для него лично был бы конец его политической карьеры. В этом заключается ответ на вопрос, может ли Горбачев вернуться к власти. Это исключено, потому что у него нет опоры ни в существующих сегодня в России политических структурах, ни в широких народных массах.

Последующие поколения россиян оценят вклад Горбачева в развитие и модернизацию страны, освобождение ее от пут марксистско-ленинского догматизма и Пробуждение к жизни и действию демократического потенциала страны. Многое из того, что произошло с нами затем, произошло вопреки воле и намерениям Горбачева, который никогда не стремился уничтожить Систему, вознесшую его на вершину власти, и тем не менее сделал это. Вернее, дал тот первый толчок, который повлек за собой лавину политических, экономических и социальных изменений. Он был первым, кто начал реформы в стране, и никому уже не понадобится делать то, что сделал он, и испить чашу испытаний, предназначенную судьбой для него. Будем же благодарны ему за это! Бывшие соратники Горбачева, такие, как Лукьянов, Лигачев или Рыжков, обвиняют его в том, что он предал свою партию, которая была каркасом государственной системы, каркасом СССР. Разрушив партию, говорят они, Горбачев разрушил не только коммунистический строй, но и СССР. Горбачев, по их мнению, сыграл роль Герострата: уничтожил, сжег святыню и оплот коммунизма! Обвинения эти по меньшей мере наивны (о недобросовестности и необъективности обвинителей я уже не говорю!).

Те, кто сегодня проклинает Горбачева, а это в основном люди старшего поколения, сами, не сознавая того, проклинают свою прошлую рабскую, нищую жизнь, с постоянным страхом, доносами, партийными собраниями и разбирательством личных дел, т. е. со всей той унизительной и мелочной суетой, в которой промелькнула их несостоявшаяся жизнь – жизнь не одного поколения советских людей. Раньше им льстили, называя особой породой людей – новой человеческой общностью, теперь о них презрительно говорят "совки". И, как в древности израильтяне, которых, избавляя от рабства, Моисей вывел из Египта в пустыню, они сегодня проклинают своего избавителя и требуют вернуться в такое спокойное и такое рабское существование, которое они по незнанию своему считали настоящей жизнью.

Отвечая на эти обвинения, достаточно поставить вопрос: разве Горбачев стремился разрушить партию, которую он возглавлял, или преследовал цель довести коммунистическую систему до краха? Ответ очевиден. Конечно нет. Напротив, он, как и все его предшественники, считал свой пост пожизненным и вовсе не собирался его оставлять. Он не собирался никого предавать и никогда не ставил задачу демонтировать существующий строй. Максимум, к чему он действительно стремился, – спасти, сохранить систему, облагородив и подремонтировав ее.

Красноречивее всего свидетельствует об этом то, о чем в первую очередь сказал Горбачев, возвратившись в Москву из Фороса 23 августа 1991 года. Он стал говорить о своей верности идеям социализма и твердом намерении продолжить усилия по реформированию существующего строя в целях его сохранения. Реакция всей прессы на это была однозначной: Горбачев так и не понял, что он вернулся в другую страну, которую уже невозможно повести за собой, провозглашая лозунги о "социализме с человеческим лицом", гуманном социализме и т. д.

То, что Горбачев этого не понял, было его личной трагедией. Однако у него хватило чутья и воли достойно уйти с политической арены. Как известно, Горбачев не принимал решения ни о роспуске партии, ни о своем выходе из партии. После известного указа Б. Ельцина о роспуске организационных структур КПСС он сложил с себя обязанности Генерального секретаря и предложил ЦК самораспуститься, а республиканским и местным парторганизациям определиться самим, что делать дальше. После Беловежских соглашений Горбачев добровольно сложил с себя обязанности Президента СССР. Это были невероятно трудные, но мужественные и правильные решения, потому что любая попытка удержать власть в той ситуации была смертельно опасной не только лично для него, но прежде всего для страны.

В школьных учебниках по истории описание деяний того или иного исторического лица часто напоминает бухгалтерские книги, в которых методично фиксируются их достижения и неудачи: победил там-то, не понял того-то, допустил ошибку в том-то и т. д. и т. п. Все это действительно существует в жизни и деяниях таких людей, но всегда есть и другое – тайна человеческой личности, сумевшей подняться над другими и своими поступками изменить ход истории. Это особенно верно, когда речь идет о реформаторах, которых и в нашей собственной истории, и в истории человечества не так уж и много.

Для нашей страны, не привыкшей к преемственности власти, к тому, что приход во власть нового руководителя страны – это не результат переворота или смерти предшественника, а нормальная государственная процедура, предусмотренная существующими правилами, важное значение имеет еще один урок, данный нам всем Горбачевым. Этот урок состоит в том, что после ухода из власти, после окончания властных полномочий бывший президент страны продолжает свою (в том числе и политическую) жизнь. Не следует забывать о том, что он живет среди нас, и будем с уважением относиться к тому, что он сделал, не возводя его человеческие слабости и допущенные им ошибки в разряд преступлений.

И будем всегда помнить старинную восточную мудрость: "Не проклинайте прошлого царя!"

Глава 8

РАЗМЫШЛЕНИЯ О БУДУЩЕМ РОССИИ И ЕЕ СЕГОДНЯШНЕМ ДНЕ

Жаль, что кто-то нас смог рассеять

И ничья не понятна вина.

Ты Расея, моя Расея,

Азиатская сторона.

С. Есенин

Из дел благих возникнут у

народа благие мысли.

Эсхил

Для российской политической традиции характерными являются поиски ответа на два вопроса: кто виноват и что делать? Не имея желания выступать ни в роли обвинителя, ни в роли провидца, я хотел бы в этих набросках, завершающих книгу, попытаться уяснить для себя и читателя, что с нами происходит, в чем состоят опасности, угрожающие нашему будущему, и какими мне видятся Россия и другие посткоммунистические страны на рубеже XXI века человеческой истории.

Политическая жизнь России сегодня определяется будущими парламентскими (декабрь 1995 года) и президентскими (июнь 1996 года) выборами. Эти выборы станут серьезным испытанием для реформистских и демократических сил, а также проверкой готовности российского общества следовать по пути демократических преобразований в стране. Новая Конституция России, закрепив демократические основы новой российской государственности, завершила митинговый период демократии и обозначила начало более зрелого, но и более сложного процесса усвоения обществом демократических норм жизни.

Если попытаться дать определение характеру власти 0 политическим процессам, происходящим в России, то их еще нельзя характеризовать как демократию в точном смысле этого слова. Более правильно говорить о процессе демократизации и реформирования страны, процессе становления и развития демократических начал в жизни общества.

На смену коммунистическому режиму у нас (как, впрочем, и в других посткоммунистических странах) на волне антикоммунистических настроений, популизма и национализма пришли новые люди и возникли новые движения. Большинство из них были далеки от понимания демократии и не имели ясно выраженных представлений и целей в борьбе за утверждение в стране демократических порядков. Не случайно до крушения коммунистической системы эти движения и организации именовались неформальными. Они не были официально признанными, действовали полулегально, и ими двигало в основном недовольство существующим положением вещей, желание и понимание необходимости перемен, т. е. реформистские по характеру настроения. Не были они готовы и к взятию власти – ни морально, ни в организационном и профессиональном плане. Поэтому после августа 1991 года процесс преобразования их в носителей власти, которыми они неожиданно для себя оказались, протекал столь болезненно и с такими потерями. Не случайно также и то, что плодами борьбы с коммунистической системой воспользовались не столько те, кто представлял демократическое движение, сколько представители старой партийно-государственной номенклатуры среднего звена. Эти люди, заинтересованные в укреплении своего нового положения, поначалу активно поддержали демократические реформы и преобразования в стране. Что и дало повод одному из лидеров демократического движения в стране, бывшему мэру Москвы Г. Попову, призвать всех демократов добровольно уйти из структур власти в оппозицию, уступив место представителям номенклатуры. Это могло бы, по его мнению, предотвратить дискредитацию демократии в условиях, когда новый слой номенклатуры, пришедший к власти, будет списывать все трудности переходного периода на демократию и "так называемых демократов".

В подобной позиции был свой резон, однако принять ее означало добровольно признать свое поражение и неосуществимость демократического обновления страны. К тому же в любом случае все трудности и ошибки переходного периода неокоммунистическая и национал-патриотическая оппозиция все равно списала бы на демократов.

Молодую российскую демократию трудности и опасности подстерегают со всех сторон. Это и неумение различных течений и групп договориться о совместных действиях во имя общей цели; это и ослабление всех институтов государства, влекущее за собой рост преступности; это и соблазны власти, подстерегающие новое поколение политиков. Но самая грозная опасность таится в возрождении национал-большевизма, национал-социализма, с их естественной тягой к насилию, стремлением к милитаризации страны и разрешению силовыми методами любых внутренних и внешних проблем страны.

Русский национализм вырастает сегодня на разочаровании в демократии тех слоев населения, которые больше всего потеряли от рыночных реформ Гайдара – Ельцина, на демагогии неокоммунистов, мечтающих вернуть себе власть на волне националистических настроений, но более всего – на реальных проблемах, возникших из-за дискриминации миллионов россиян, которые оказались за пределами России после распада СССР.

Поэтому в лагере так называемых "национал-патриотов" объединились сегодня люди типа Лукьянова и Крючкова, олицетворяющие прежнюю партократию, генерал-фельдфебели всех мастей – от Макашова, Стерлигова, Лебедя и до Руцкого, бывшие активные участники демократического движения типа Константинова и Хасбулатова, черносотенцы из "Памяти" и откровенные фашисты типа Баркашова. Гремучая смесь амбиций и недомыслия! Они мечтают о захвате власти и о том, как будут расправляться со своими противниками в случае прихода к власти. Достаточно вспомнить, чем занимались эти люди 3 октября 1993 года, когда на несколько часов они были предоставлены самим себе, и сколько преступлений было совершено ими за этот короткий срок, чтобы понять – это не пустые угрозы!

К счастью, не эти люди и не подобные идеи определяют сейчас политическую жизнь России. Новая Конституция России, которую она получила в результате тяжелейшей политической борьбы с силами прошлого, принципиально изменила ситуацию. Прежде всего благодаря принятию новой Конституции произошло перемещение политической борьбы с улиц в парламент.

Неокоммунистические и националистические силы сегодня широко представлены в парламенте, получили парламентскую трибуну для пропаганды своих взглядов и стремятся использовать легальные методы борьбы с властью. Они теперь планируют завоевание власти парламентским путем, победив на выборах, но… как известно, будни парламентской жизни отрезвляюще действуют на любых радикалов. Парламентская жизнь приучает все политические партии к компромиссам в мыслях и словах. Поэтому в рядах оппозиции сейчас уже нет былого единства, сцементированного ненавистью к демократическим реформам, нет того, что в 1991-1993 годах называлось непримиримой оппозицией. Происходит незаметный с виду, но набирающий силу процесс вымывания из политической жизни радикально-демократических партий и лиц. Радикал-демократы, по существу, отличаются от национал-патриотов и неокоммунистов, которых они при любом удобном случае ругают, не больше, чем Северный полюс от Южного. Падение влияния и авторитета представителей радикальных политических течений означает, что в ближайшие годы нас ожидает затяжная политическая борьба, коалиционные правительства, поиски компромиссных решений, то есть нормальное развитие многопартийной системы.

В конце концов политические драмы, когда они разыгрываются, больше всего волнуют тех, кто втянут в водоворот политической жизни. Большинство же населения предпочитает заниматься не политикой, а своими делами, устраивать свою жизнь. Политическая пассивность и апатия в наших условиях симптом не болезни, а выздоровления общества, подобно тому как падение производства в сфере военно-промышленного комплекса свидетельствует не о развале экономики, а о ее санации и модернизации, о переориентации на производство необходимых населению товаров.

Историческая память – это не просто память о прошедшем и не просто воспоминания о былых событиях, но это то, что у каждого народа образует его традиции, скрепляет единство нации, обеспечивает преемственность нравственных и государственно-правовых начал. Историческая память – важный элемент опыта накопленного человечеством. Поэтому можно сказать что понятия "историческая память" и "цивилизация" в определенном смысле совпадают. Как писал Святой Августин: память – присутствие прошлого в настоящем; то, что мы выбираем из прошлого. В памяти человечества, как и в памяти каждого народа, отложились не только достижения, но и негативный опыт: прошлые войны, прошлые страдания. Они реально и долго живут в народной памяти. Нельзя только допускать, чтобы эти воспоминания рождали ненависть и новые войны, новые страдания, как произошло, например, в Югославии, в Нагорном Карабахе и во множестве других мест на земле.

Для каждого народа историческая амнезия столь же пагубна, как и потеря памяти отдельным человеком. Однако особенно тяжкие последствия наступают тогда, когда утрата исторической памяти народом является следствием целенаправленной, десятилетиями осуществлявшейся политики искажения исторических фактов, умолчания о реальном развитии событий и вытравливания из памяти народа целых периодов его истории.

Как и всякое выздоровление, процесс выздоровления общества после большевистской эпидемии не может не быть болезненным. Но эта боль очищает и в конечном счете приводит к возрождению. Именно таким актом возвращения исторической памяти, восстановления исторической правды стало для моего города возвращение ему первоначального имени, переименование Ленинграда в Санкт-Петербург.

Город за его почти 300-летнюю историю переименовывали трижды. Сначала по повелению последнего императора Николая II в 1914 году, когда слишком немецкое звучание имени города было заменено на русифицированное "Петроград". Через десять лет, в связи со смертью Ленина, город был переименован в Ленинград. И наконец, спустя почти семьдесят лет, в 1991 году, ему было возвращено первоначальное имя. Важно отметить, что в 1 914 и в 1924 годах, переименовывая город, власти предержащие не спрашивали у горожан их мнения об этом. И только в демократической России был проведен референдум, и жители города высказали свое мнение об имени города. Большинство ленинградцев – свыше 56 процентов – высказалось за возвращение городу его первоначального имени.

За советский период истории имя города оказалось связано уже не столько с памятью о Ленине, тело которого по иронии судьбы было выставлено на всеобщее обозрение в Москве, сколько с невиданным мужеством и величием духа жителей города и воинов в годы героической блокады Ленинграда. Эти годы и этот подвиг навсегда вошли в историю человечества и навсегда останутся связанными с именем "Ленинград".

Имя Ленина, а точнее, не имя, а его партийная кличка, партийный псевдоним, оказалось идеологическим футляром на имени Святого Петра – покровителя нашего города. Особенно символичным было то, что возвращение исторического имени городу произошло в момент крушения коммунистического режима, после провала августовского путча 1991 года. Город, в котором в 1917 году произошла большевистская революция и из которого пошло установление коммунистического режима по всей стране, вернул свое историческое имя одновременно с крушением этого режима.

Историческая память важна для нас как фон, на котором формируются психология народа, его язык, культура, нравственность. В известном смысле историческая память является стержнем народного, национального сознания. Достаточно вспомнить, как много усилий коммунисты приложили для того, чтобы убить религиозные чувства у россиян: разрушали храмы, расстреливали и ссылали в концлагеря священников и просто верующих, принудительно воспитывали в атеистическом Духе несколько поколений советских людей. Но вот режим рухнул, и оказалось, что религиозное чувство Живо в памяти народа и всегда сохранялось в нем.

Память нации, память народа – понятия сложные и даже иррациональные, потому что никогда не знаешь, какие исторические факты оказываются наиболее живучими и дольше всего сохраняются в памяти народа. Как и память отдельного человека, память нации избирательна. Одни факты истории она бережно сохраняет, другие предает забвению. При этом одни и те же исторические события по-разному отражаются в памяти народов. Вспомним, например, Триумфальную арку в Париже, где в перечне побед Наполеона названа битва при Бородино. Но на Триумфальной арке в Москве, воздвигнутой в честь победы над Наполеоном, Бородино значится в перечне победных сражений русских войск. Кто же прав? По-видимому, и те и другие: после Бородинского сражения Наполеон вошел в Москву и потому мог считать это победой, но вместе с тем именно Бородино сломало хребет наполеоновской армии и положило начало ее конца.

Историческая память помогает любому народу сохранять свое национальное своеобразие, не позволяет ему раствориться и бесследно исчезнуть среди других народов. Но она же нередко служит источником его бед и страданий. Память о несправедливости и насилии в прошлом способна стать основой конфликтов, междоусобиц и войн в настоящем. Это всегда благоприятная почва для будущих столкновений и войн. Достаточно напомнить об одном только армяно-азербайджанском кровопролитии из-за Нагорного Карабаха, корни которого уходят далеко в историю. Поэтому мы должны не просто помнить о прошлом, но постоянно сверять его с настоящим, думая о будущем.

Уроки исторической памяти: помнить о прошлом – иметь ясную цель на будущее – не забывать о настоящем. Вот та цепочка, которая может дать народу силу, необходимую для решения его проблем, преодоления кризисов и прогрессивного развития.

Память народная и официальная государственная память народа – далеко не одно и то же. Официальная память всегда имеет идеологический оттенок и служит орудием существующего в стране режима для поучения и назидания, для формирования сознания и духа народа в благоприятном для власть имущих ключе. Народная память, в отличие от официальной, всегда несет на себе отпечаток коллективного творчества, поэтому реальные факты истории в народной памяти тесно переплетаются с фактами вымышленными. Отсюда проблемы идентичности исторической памяти, в которой наряду с событиями, реально имевшими место, всегда существует немало мифов и преданий.Среди жителей Ленинграда, переживших войну, существует предание о том, что осенью 1941 года Георгий Константинович Жуков, командовавший тогда Ленинградским фронтом, разрешил священникам Александро-Невской лавры с иконой Казанской Божьей Матери (чудотворной иконой, всегда хранившейся в лавре) обойти передовые позиции наших войск, после чего немцы не смогли продвинуться вперед ни на один метр. Эта красивая легенда стала частью исторической памяти о жесточайшей войне и блокаде, невиданных страданиях и мужестве, когда человеку трудно поверить в то, что он смог совершить, – настолько свершившееся превышает его силы и возможности.

Историческую память можно сравнить с глубоким неисчерпаемым колодцем, на дне которого таятся невиданные сокровища. Она помогает нам жить в настоящем и надеяться на будущее.

Вопрос о роли личности и роли народа всегда приобретает особую значимость в критические моменты истории. Нет, пожалуй, ни одного политического деятеля, который бы не говорил от имени народа, который бы не обещал народу исполнения всех его желаний, включая и те, о которых народ сам пока еще не подозревает.

При этом как-то забывается, что народ не только творит историю, но и является соучастником самых страшных преступлений в своей истории. Правда, когда историки вынуждены напоминать об этом, повествуя о массовых зверствах, совершенных во время революций и народных волнений, они используют другие выражения: толпа, чернь, быдло и т. п., как будто это уже не народ, а что-то другое.

Вспомним нашу послереволюционную историю. Когда в июле 1918 года большевики зверски уничтожили всю царскую семью, включая малолетних детей, народ не содрогнулся, принял это как должное и тем самым избрал для себя мучительный и трагический путь покорности, заблуждений и потерь. Конечно, в оправдание того, что народ безмолвствовал, можно сослаться на маховик красного террора, подминавший и уничтожавший всех, кто мог оказать сопротивление. Но по сравнению с последующими репрессиями (30-50-х годов) красный террор 1918 года кажется детской забавой.

Наш народ пошел за большевиками в 1917 году, соблазнившись обещаниями легкой наживы (под лозунгами типа "Грабь награбленное!"), быстрого обогащения и прекрасного будущего, в котором все и во всем будут абсолютно равны. В основе соблазна был ленинский лозунг "Отнять и переделить!". И отнять-то сумели, но, во-первых, пока отнимали, едва ли не большую часть отнятого уничтожили, а во-вторых, и то, что осталось, попало в другие руки. Самый печальный урок истории России в XX столетии как раз и заключается в том, что, позарившись на чужое добро, на быстрое обогащение "на халяву", народ сам собственными руками вверг себя в тяжелейшее рабство, в бесконечные войны, в нравственную деградацию и даже в физическое вырождение от пьянства и бессмысленности жизни. И тем не менее, даже после всего случившегося, в у нашей стране, как, впрочем, и в других странах посткоммунистического мира, сильна ностальгия по прошлому, жива тяга к уравнительности и сильной руке во главе государства. О беспощадности сталинского режима многие люди старшего поколения вспоминают не только без осуждения, но как о примере, достойном подражания! Почему? Ответ и прост и сложен.

Свободным быть труднее, чем рабом: появляется ответственность за себя и за других. Ты сам, а не государство за тебя должно решать свои проблемы. Но как раз этому нас и не учили. Учили другому – тому, что все уже определено за тебя государством: родильный дом, в котором ты можешь появиться на свет; школа, В которую ты можешь пойти учиться; и даже кладбище (по месту постоянной прописки), где тебя похоронят.

Возможность выбора если и оставалась, то только в рамках, жестко определенных государством. Например, русским немцам (а их было более двух миллионов человек) с 1941 года Сталин запретил получать высшее образование, и запрет этот действовал – до начала 70-х годов.

Точно так же за нас решали, какие фильмы и спектакли мы можем смотреть, какие книги читать, какую музыку слушать и т. д. И большинство людей предпочитало плыть по течению, а не против него. Так легче!

Но было в нашем недавнем прошлом и немало хорошего, что вдруг оказалось утраченным в новой жизни. Например, для россиян разом стали заграничными и малодоступными привычные для них курортные места Прибалтики, Украины, Крыма, Грузии, Абхазии и т. д. Утрачена также предсказуемость жизни, уверенность в том, что будет завтра и послезавтра, которую так высоко ценит большинство людей.

Социальное иждивенчество, ложь, возведенная в ранг государственной политики, подавление инициативы и незаинтересованность в результатах труда, безликая уравниловка с каждым годом усиливали процесс люмпенизации и нравственной деградации населения, а тем самым и процесс накопления социальной энергии раз рушения, которая оказалась высвобожденной вместе с либерализацией режима и последовавшим за этим крахом коммунистической системы. В чем основа стабильного развития и процветания демократических стран? Ответ известен – в существовании среднего класса, который составляет большинство населения и обеспечивает устойчивое развитие общества.

Проблема создания и развития среднего класса – одна из главных для всего посткоммунистического мира. В коммунистической системе средний класс в его точном понимании отсутствовал. А та его часть, которая была представлена интеллигенцией, именовалась прослойкой и во всем полностью зависела от государства. Но после крушения тоталитарного режима именно эта часть общества оказалась в наиболее трудном материальном положении и была серьезно затронута процессами люмпенизации, размывания. К тому же из нее формировался в прежние годы основной поток эмигрантов, что привело к общему уменьшению численности интеллигенции в стране и не могло не сказаться на снижении ее роли в жизни общества, а стало быть, и на снижении интеллектуального потенциала страны. Достаточно вспомнить имена Солженицына, Ростроповича, Плисецкой, Вишневской, Бродского, Неизвестного и имена сотен других талантливейших людей, которые были изгнаны из страны или вынуждены были ее оставить. Помимо нравственного урона общество несло и другие потери, потому что их место в нашей жизни, как правило, заполняли бездарности, пресмыкавшиеся перед власть имущими.

Другая часть среднего класса – мелкие и средние предприниматели, торговцы, фермеры – только начинает у нас возникать, и мы хорошо знаем, сколько злобы, зависти, недоброжелательства они вызывают.

В итоге на сегодняшний день в социальной структуре посткоммунистических стран отсутствует либо явно недостаточен именно тот элемент, который придает обществу устойчивость. Но политическая и экономическая стабильность недостижимы, если в обществе отсутствует социальная стабильность. Поэтому, если мы хотим иметь будущее, все политические и экономические реформы должны быть социально ориентированы на создание и развитие в стране среднего класса, иначе говоря, на обеспечение большинству населения достойных условий жизни. Достигнуть этого можно как путем государственной поддержки интеллигенции и обеспечения представителям ее, людям разных профессий, достойного уровня жизни, так и благодаря возникновению новых слоев населения через развитие фермерства, кооперации, малого бизнеса, ремесел и т. д. Создавая средний класс, мы вместе с тем противодействуем люмпенизации населения и накоплению в нем энергии социального разрушения. А это лучшая преграда возрождению нового тоталитаризма.

Единомыслие, насаждавшееся коммунистической идеологией, и всеобщий конформизм враз сменились после крушения режима многоголосием мнений и взглядов. Но чем больше различий во взглядах и чем острее политическая борьба, тем больше потребность в незыблемости конституционных норм, в стабильном законодательстве, в строгом следовании закону во всем. Известно ведь, что подчас по мере усиления борьбы за свободу ее остается все меньше и меньше. Поэтому для нас утверждение идеи правового государства, чтобы страной правили законы, а не люди, приобретает безусловный приоритет перед всем остальным.

Спасти страну от военной диктатуры, от нового тоталитаризма и новых страданий могут только строгое следование закону и здоровый прагматизм в политике и законодательстве. Вытеснение из нашей политической и государственной жизни популизма, демагогии, дилетантизма становится едва ли не главной задачей на ближайшие годы. До тех пор пока наша политическая жизнь до отказа заполнена всем этим, трудно ожидать стабильного и спокойного развития страны, в чем мы так нуждаемся!

Пять лет спокойной жизни – и Россия предстанет перед миром совершенно другой страной: динамично развивающейся, восприимчивой к новому и полностью освободившейся от коммунистических догм и иллюзий. Но "на блюдечке" этого никто не принесет. Наш народ сам должен пережить покаяние за прошлое, искупить вину за молчаливую покорность, позволившую безнаказанно уничтожать миллионы, и за "передовых" рабочих и доярок, которые кричали с трибун: "Я Солженицына не читал, но он недостоин жить в СССР".

Вспоминаю позорный митинг в Высшем техническом училище имени Баумана, где клеймили и изгоняли в ссылку А. Сахарова. Особенно старался пригвоздить к позорному столбу опального академика бывший космонавт Севастьянов. А где он теперь? В Государственной думе – один из лидеров фракции коммунистов, причем не только не испытывает стыда за свои прошлые поступки, но снова обещает народу "светлое коммунистическое будущее". Для людей, подобных ему, безнравственность – норма поведения. И неужели наш народ поверит им снова, так ничему и не научившись?

Среди множества проблем политической жизни любой страны проблема лидера, тем более общепризнанного лидера, – всегда одна из важнейших. Бывают периоды, когда страна обретает такого лидера и доверие к нему помогает объединить нацию и преодолевать стоящие перед ней проблемы.

Особенно важно иметь такого лидера во время испытаний и перемен. Достаточно вспомнить период второй мировой войны, когда де Голль во Франции, Черчилль в Великобритании, Рузвельт в Соединенных Штатах, Сталин в Советском Союзе были бесспорными лидерами своих стран, не имеющими соперников. Именно это помогло совместными усилиями победить фашизм.

В нашей стране сложилась традиция, искусственно, создаваемая и поддерживаемая в течение семидесяти пяти лет, в соответствии с которой в политической жизни действовало только одно лицо – Генеральный секретарь коммунистической партии. Все остальные были лишь его фоном. Поэтому, когда начались демократические изменения, все мы пребывали в полной уверенности, что страна не имеет и не может иметь другого лидера, кроме Горбачева. И до 1989 года он полностью доминировал в нашей политической жизни.

Когда на Первом съезде народных депутатов СССР в 1989 году возник вопрос о выборах нового Председателя Верховного Совета, все были практически единодушны в том, что Горбачев не имеет альтернативы. И фигура скромного инженера Оболенского, который; выдвинул себя в качестве соперника Горбачева, хотя и наделала много шума, но выглядела лишь забавным эпизодом, подчеркивавшим новизну политических нравов и глубину происходящих перемен. Результаты были предопределены. Горбачев стал; тогда Председателем Верховного Совета с абсолютным преимуществом.

Однако уже через год, когда был поставлен вопрос об учреждении поста Президента Советского Союза и его выборах, мнения среди депутатов и в средствах массовой информации были уже не столь единодушны и кандидатура Горбачева встретила серьезное сопротивление со стороны как демократической оппозиции – Межрегиональной депутатской группы, так и ортодоксальных номенклатурных слоев из высшей партийно-государственной элиты. В итоге избрание Горбачева первым Президентом СССР на Съезде народных депутатов было уже не столь триумфальным и, как показало последующее развитие событий, скорее проигрышем, чем выигрышем для самого Горбачева. Если бы он в 1990 году согласился на то, чтобы Президент избирался населением страны, как того требовала демократическая оппозиция, то в этом случае его шансы на победу были бы достаточно высоки и, скорее всего, именно он был бы избран Президентом. Однако шансы на сохранение единства страны и сохранение им президентских полномочий выросли бы во сто крат, поскольку избрание народом, всенародный мандат, придает посту Президента совершенно иную легитимность, а значит, у Горбачева были бы совершенно иные возможности для действия в последующие годы. Другое дело – смог бы он воспользоваться ими?

При выборах первого Президента России в 1991 году мы столкнулись с еще более резкой поляризацией политических сил. И хотя мощная фигура Ельцина, который после смерти Сахарова становится общепризнанным лидером демократических сил, затмевала других соперников, тем не менее соперников у него на выборах было достаточно и никто до самого последнего момента не мог предсказать, чем же завершатся эти выборы.

Первые президентские выборы в России в 1991 году принесли немало неожиданностей, однако уверенная победа Ельцина лишь подтвердила общее стремление народа расстаться с коммунистическим прошлым и поддержать демократические реформы. Сегодня, спустя три года, нет и речи о политическом лидировании Ельцина. И сам Ельцин, понимая это, в одном из своих интервью на вопрос о том, какая опасность подстерегает Россию, ответил так: "Самая большая опасность для России может возникнуть из-за того, кто станет ее следующим Президентом".

Это абсолютно точная характеристика ситуации, потому что сегодня, хотя жаждущих занять это место и уже объявивших себя потенциальными кандидатами более чем достаточно, никто не может с уверенностью предсказать, кто же победит на президентских выборах в 1996 году. А в условиях переходного периода, со всеми его опасностями и неопределенностями, когда люди пытаются найти новую опору в жизни и обрести новую уверенность в будущем, особенно важно, чтобы страна получила лидера, которому доверяет народ, лидера, способного повести ее вперед, а не назад.

"Вперед к прошлому" – так озаглавил свою книгу о реформах в России один из норвежских корреспондентов, работающих в Москве. "Будущее России: диктатура, хаос или реконструкция" – так звучит заглавие другой книги, опубликованной в Соединенных Штатах. Такая постановка вопроса продиктована неясностью политической ситуации, нечеткостью в расстановке политических сил и недостаточной структурированностью и определенностью политической жизни России, которые и дают повод для широкого спектра домыслов и спекуляций на тему о будущем России.

Обретение лидера – это сегодня одна из насущных потребностей российской жизни. И именно на президентских выборах 1996 года мы получим ответ на вопрос: сумеет ли Россия обрести нового лидера, либо власть окончательно вернется в руки номенклатуры, независимо от того, кто ее будет представлять – зловещая фарсовая фигура нового политического "Хлестакова" – Жириновского, или по-провинциальному неуклюжая, топорная фигура лидера коммунистов Зюганова, или представителя тех же сил в генеральском мундире?

Сегодня много пишется и говорится о необходимости обретения Россией своей цели, своих идеалов, а не о необходимости следования опыту других стран. И это естественно, ибо механическое перенесение на русскую почву опыта других стран, ничего, кроме вреда, дать не может. Но очевидно и то, что, строя новое общество, нам необходимо учиться не только на собственных, а и на чужих ошибках. И в частности, не забывать горький опыт демократического разброда и импотенции власти в Веймарской республике в Германии, которые в конечном итоге привели к власти Гитлера и фашизм.

Еще одного диктатора, еще одного кровопускания Россия после всего того, что с ней происходило в течение всего XX столетия, просто не выдержит.

Первый шаг от тоталитаризма к свободе и демократии – это шаг к Праву. Вспомним чеканную формулу Цицерона: "Legum servi esse debemus ut liberi esse possimus!" Чтобы быть свободным – нужно подчиняться законам! Мое право и моя свобода кончаются там, где начинаются право и свобода другого! Права государства заканчиваются там, где начинаются права человека!

Это простые истины, подобные категорическим императивам Иммануила Канта, но без них нет ни общества, ни свободы. Обществу, свободному от закона, грозит либо анархия, либо диктатура. Впрочем, здесь нет альтернативы, потому что анархия представляет собой диктатуру толпы – самую страшную из диктатур.

Привычка жить неправовой жизнью деформирует нравственность. За годы советской власти у широкого круга людей сформировалась привычка жить неправовой жизнью как следствие деформации нравственности. Сложился стойкий поведенческий стереотип неприятия закона, стремления его обойти. И в результате, когда народ получил свободу, одновременно произошла эскалация беззакония и безнаказанности.

Равнодушие, неверие в будущее, неумение считаться с другими людьми порождают пугающую легкость, с которой люди нарушают законы. Возникает состояние приученности к нарушению закона, как будто в этом нет ничего особенного, ничего аморального. И законы в результате не работают. Стремление это; опасно и тем, что любую самую здравую политическую или экономическую идею мы извращаем, а потом негодуем и ищем виновных в нашем бедственном положении.

М. Горбачев начал реальные перемены в нашей стране с лозунга о правовом государстве. Первоначально эта идея не содержала в себе ничего, кроме элементарного требования, чтобы государство подчинялось им же принятым законам. Но признанию даже этого требования противились многие члены Политбюро. Однако идея правового государства, после ее одобрения по инициативе Горбачева, совершенно естественно повлекла за собой необходимость разграничения функций партии и государства, а это уже касалось самой сути существовавшей в стране системы. Именно с этого момента коммунистическая система была обречена.

Неправовой характер партии и государства обнажился, стал самоочевидным, а отсюда в глазах общества. стала очевидной необходимость изменения такого положения.

Суть правового государства состоит в соблюдении и последовательном осуществлении нескольких принципиальных положений. К числу базовых принципов правового государства относятся следующие:

1. Конституционное закрепление основных прав человека, которые не могут быть ни пересмотрены, ни изменены, ни ограничены (прямо или косвенно) никем, включая парламент и Президента. Ограничение и изменение указанных прав возможно только в результате прямого волеизъявления народа – путем проведения референдума.

2. Равновеликость, равнозначность прав государства и конкретного человека, а также одинаковая неизбежность ответственности в случае нарушения закона.

С этого – с подчинения государства им же созданным законам – начинаются правовое государство и защищенность граждан.

Законные права должны быть неизменными и для конкретного человека, и для государства. Конечно, провозгласить это легко, но осуществить на деле чрезвычайно трудно, так как властные прерогативы государства постоянно создают соблазн воспользоваться ими в ущерб закону или морали. Поэтому нужен сильный и постоянно действующий ограничитель, сдерживающий инерцию вседозволенности, соблазн превышения и злоупотребления властью, тенденцию власть имущих действовать не в интересах общества, а использовать власть "в личных видах", в собственных интересах.

3. Недопустимость предоставления прав одним гражданам за счет других, что должно обеспечиваться не просто провозглашением равенства всех перед лицом закона, но и построением самого законодательства без системы льгот и привилегий социального либо национального характера. Известно, что действующее в нашей стране законодательство содержит множество такого рода льгот и привилегий. И в интересах осуществления принципов социальной справедливости необходим их пересмотр.

Гарантии реального осуществления прав личности" должны быть не просто провозглашены, но заложены в саму структуру государства: разделение законодательной, исполнительной и судебной власти, независимый конституционный контроль, судебное обжалование действий любого государственного органа или должностного лица и т. д.

4. Ответственность всех и каждого перед лицом закона за его строжайшее соблюдение, уважение к закону как элементу реального правосознания и поведения граждан.

Создание правового государства – это процесс длительный, сложный и противоречивый. Но основное в нем – продуманная, социально оправданная и эффективная система законодательства. Чем стабильнее законы, тем они глубже проникают в социально-общественную жизнь, а их соблюдение становится привычной формой поведения людей.

В условиях переходного периода мы стоим перед необходимостью тотального обновления законодательства, которое невозможно осуществить в очень короткие сроки. Но, с другой стороны, невозможна и нормальная жизнь без основных, базовых законов. Поэтому здесь, как нигде, важны мера и ответственное отношение к принятию нового законодательства. Можно без преувеличения сказать, что отсутствие до сих пор нового Уголовного кодекса является одной из существенных причин роста преступности в стране, так как многие преступления, рожденные в условиях рыночной экономики и перестройки общества, до сих пор не получили адекватной реакции закона.

Закон требует бережного отношения к себе, потому что его эффективность зависит от двух противоположных, порой взаимоисключающих качеств – стабильности (неизменности) и чуткости к переменам, происходящим в реальной жизни, без чего закон превращается в юридическую фикцию. Поэтому так важно не допускать произвольного обращения с законом на любом уровне, включая парламентский, который представлен сегодня множеством совершенно не подготовленных к законотворческой деятельности депутатов.

После крушения коммунистического режима проблема правового государства как бы отошла в тень была снята с повестки дня, так как вопрос о разграничении функций партии и государства, о подчинении государства им же созданным законам был решен самой жизнью. В условиях же ожесточенной политической борьбы, свидетелями которой мы были последние годы, все, что было связано с законодательством и правовым государством, как бы отошло на второй план. Но именно сейчас, когда мы сумели за короткий срок и в очень сложных условиях подготовить и принять новую Конституцию, новый Гражданский кодекс России, новые законы о собственности, о защите иностранных инвестиций и т. д. – именно сейчас проблемы совершенствования законодательства и его безукоснительного соблюдения выступают на первый план. Поэтому лозунг о построении правового государства снова становится определяющим политическим лозунгом, а реализация базовых принципов правового государства в реальной государственной практике – наилучшее средство укрепления российской государственности, повышения авторитета государства в глазах населения и обеспечения уверенного развития России в будущем.

Сегодня в России все чаще и в парламентских речах, и в высказываниях политиков, и в средствах массовой информации возникает тема восстановления российской монархии. Одни видят в этом единственное средство быстрого выхода России из того кризиса, в котором; она оказалась; другие говорят об этом с ностальгией по прошедшим временам; третьи, напротив, яростно и непримиримо отвергают мысль о возможности восстановления российской монархии.

После семидесяти пяти лет большевистского режима, сделавшего, казалось, все возможное и для дискредитации самой идеи монархии, и для физического уничтожения и подавления тех слоев населения, на которые опиралась монархия, трудно было рассчитывать на пробуждение в народе монархистских настроений. И тем не менее сейчас это происходит. В чем же здесь дело? По-видимому, нельзя сбрасывать со счетов почти тысячелетнюю историю российской монархии, многовековые монархические настроения, всегда соединявшие веру в Бога с верой в доброго царя. Рост религиозности народа, возвращение к своим духовным истокам неизбежно вызывают мысли о монархии.

В советский период вся история монархической России была полностью искажена и выписана только черными красками. Но, переживая период глубочайших и болезненных реформ, мы все чаще обращаемся к реформам Петра Великого, Екатерины Великой, Александра II, которые сыграли такую важную роль в прежней истории России. Обращаемся к нашему прошлому, чтобы найти там ответ на проблемы сегодняшней России.

С этим связан и рост монархических настроений в стране. Но, несмотря на это, я уверен, что реальных условий и почвы для восстановления российской монархии в посткоммунистической России нет. За последние десятилетия у нас в стране сложилась совершенно иная структура общества, совершенно другие экономические условия жизни, в которых монархия не может прижиться даже в качестве декоративного государственного элемента, исторически сохраняемого в Англии и некоторых других европейских странах.

Монархия как способ организации жизни государства и общества, несомненно, имеет определенные преимущества перед демократией. Институт монархии основан на доверии народа к своему монарху – доверии, которое имеет скорее эмоциональный, чем рациональный характер, базируется на религиозных и исторических традициях, что способствует объединению людей. Монархия необходима в том числе и для того, чтобы большинство людей могли осознать себя подданными, находящимися под чьей-то защитой и чувствующими незыблемость существующих порядков. Пример английской монархии убедительно доказывает, что это верное средство против революций и социальных потрясений.

Демократическое устройство общества, напротив, основано на недоверии избирателей к тем, кому они отдают свои голоса. Отсюда – требования постоянного и эффективного контроля за деятельностью народных избранников. Отсюда – та подозрительность, которую население и средства массовой информации постоянно испытывают по отношению к носителям власти.

Поэтому в смутные времена, времена перемен монархия может сыграть и сегодня позитивную объединительную роль, препятствуя распаду государства, распаду общества. Именно такую роль, например, сыграло восстановление монархии в Испании после крушения фашистского тоталитарного режима генерала Франко. Однако к России, к реальным российским условиям конца XX столетия это неприменимое у нас нет российского Хуана Карлоса, пользующегося всеобщим уважением и любовью народа (тут уж большевики постарались, уничтожив семью Романовых), нет и веры в то, что восстановление монархии может принести столь долгожданное облегчение жизни.

Поэтому современные рассуждения о возможности восстановления монархии в России представляются мне либо попытками отдельных политиков использовать эту, идею в своих собственных целях, либо надеждами тех потомков бывших властителей России, которые связывают с восстановлением монархии свое будущее.

При всех недостатках демократического устройства, общества именно оно наиболее соответствует условиям жизни и развития современного человечества.

Конечно, и в монархически организованных странах, можно создать режим демократии, сохраняя монархию как декоративную внешнюю сторону государственности. Но нужно ли это делать в России? Сейчас подобные; попытки не могут не выглядеть искусственным и к, тому же дорогостоящим мероприятием.

Новая Конституция России определила статус новой российской государственности в качестве президентской республики. В этих рамках получают удовлетворение и естественная тяга народа к сильной власти, и условия для развития демократии и свободы. Такова моя позиция.

Однако, восстанавливая российские исторические и национальные традиции, мы должны с величайшим уважением относиться к тому, что Россия более тысячи лет была монархической страной. На всех нас лежат, святой долг захоронения зверски уничтоженной семьи последнего российского императора и вина за это злодеяние монархия была не просто частью нашей истории, но и неотъемлемым элементом русской национальной жизни. Поэтому она всегда будет занимать определенное место в нашем историческом и национальном сознании. Нам предстоит большая работа по строительству новой российской государственности и нового общества, важными элементами которой являются уважение к прошлому и восстановление подлинной российской истории, в том числе и истории российской монархии. Гордость за свое отечество определяется не только вкладом россиян в мировую науку и культуру, но и великими деяниями российских монархов – от Владимира Святого до Петра Великого, Екатерины Великой, Александра I, заслужившего титул "освободитель Европы", Александра II – великого реформатора и освободителя славян от турецкого ига.

История российской монархии неотделима от истории России. Говоря о федеративном характере российского государства, о развитии федерализма в России, не нужно забывать, что еще совсем недавно, до июня 1990 года, РОССИЯ не только фактически, но и юридически не была ни государственным, ни федеративным образованием. Точнее, это была просто одна из административно-территориальных единиц Советского Союза, которая, как и все прочие – независимо от их официального наименования, – жила не по законам, а по соответствующим партийным постановлениям и правилам, кстати жила намного хуже, чем Прибалтика и Украина или Кавказ.

Лишь после того, как 12 июня 1990 года был провозглашен суверенитет Российской Федерации, возникла новая государственно-правовая ситуация, связанная с возрождением российской государственности. фактически Россия как самостоятельное государство стала функционировать только после подавления августовского путча 1991 года, когда структуры государственной власти России получили необходимый простор для самостоятельного решения как внутренних, так и внешних вопросов государственной жизни.

Становление новой российской государственности за прошедшие годы происходило в острейшей борьбе между двумя исторически сложившимися тенденциями. С одной стороны, тенденцией укрепления и развития унитарного централизованного государства, когда вся громадная Россия представляла собой единое пространство, управляемое из одного центра по одним рецептам. В период большевизма эта тенденция не только не исчезла, но, напротив, усилилась, так как коммунисты сумели осуществить печально знаменитый проект градоначальника города Глупова Угрюм-Бурчеева (одного из героев знаменитого русского сатирика Салтыкова-Щедрина) – ввести единомыслие на Руси. Они обеспечили единство не только в действиях всех государственных органов и чиновников, но и в мыслях всех граждан, а всех тех, кто такого единомыслия не принимал, объявляли, соответственно, инакомыслящими и подлежащими уничтожению, изгнанию или лечению в "психушках".

Естественной реакцией на тенденцию унитаризма, которая до сих пор не преодолена и достаточно сильна, является другая тенденция – сепаратизма, стремления противопоставить интересы мест, интересы отдельных регионов общегосударственным интересам, вплоть до отделения от России, вплоть до распада Российского государства. Достаточно вспомнить, как много до декабря 1993 года в российских и мировых средствах массовой информации писалось и говорилось о том, что Россию вот-вот постигнет судьба Советского Союза.

Этот процесс был остановлен принятием новой российской Конституции, которая заложила основы нормальных взаимоотношений между центром и регионами. Конечно, формирование этих отношений далеко не завершено и, как показал опыт чеченской войны, в нашем законодательстве и в деятельности федеральных структур власти остается немало вопросов, которые требуется решить, чтобы исключить из нашей жизни попытки силового решения вопросов национально-государственного устройства России.

Я хотел бы напомнить, что на декабрьском референдуме 1993 года кроме основного текста Конституции был одобрен и ряд переходных положений. Принятие этих положений означает провозглашение переходного периода в развитии российского государства, в том числе и в развитии его федеративной основы. Переходность этого периода означает и необходимость исправить допущенные ошибки, устранить те пробелы, которые обнаруживаются в нашем законодательстве, и выстроить нормальные взаимоотношения федеральной власти с субъектами Федерации.

До сих пор такой нормальной системы взаимоотношений, к сожалению, нет. Причина – в отсутствии четкого разграничения полномочий между федеральными и региональными структурами власти, так как новая российская Конституция заложила лишь основные принципы такого разграничения полномочий. Но если взять, например, предметы совместного ведения центра и регионов, к которым отнесено подавляющее большинство вопросов жизнедеятельности страны, то как раз в этих вопросах нет четкого разграничения, кто и за что отвечает, кто и какие решения может принимать. Это порождает множество проблем и конфликтов во взаимоотношениях центра и субъектов Федерации.

На мой взгляд, развитие российского федерализма должно происходить по двум направлениям: с одной стороны, становление и развитие федеральных структур власти и федерального законодательства, а с другой – укрепление и развитие субъектов Федерации, региональных структур власти, местного самоуправления, что должно выразиться в усилении начал самостоятельного решения этими органами и субъектами всей совокупности вопросов, отнесенных Конституцией к их ведению либо делегированных им федеральными структурами.

Оба этих направления должны развиваться только совместно, потому что всякое преувеличение того или другого ведет неизбежно к росту централизма, усилению унитарного начала либо, наоборот, к сепаратизму, угрожающему распадом российской государственности. Хочу напомнить об известной формуле, выдвинутой М. Горбачевым в 1989 году применительно к Советскому Союзу: сильный центр – сильные республики.

В этой формуле на первое место следовало поставить не центр, а республики, а взаимоотношения между республиками и центром решать в плоскости не силы, а распределения полномочий, самостоятельного решения своих проблем республиками и т. д. Процветающие республики – сильный центр – такое наполнение этой формулы более отвечало бы интересам как республик, так и центра. Наверное, не было бы столь печального исхода как для Горбачева, так и для СССР, если бы эта простая истина была понята первым и последним Президентом Великой Державы.

Все это сохраняет свое значение и для России, хотя она является более органичным образованием, чем Советский Союз. Среди главных проблем и опасностей, которые возникают на пути становления федерализма в России, я бы назвал три: первая – инерция все и вся решать по указаниям из Москвы, все делать с оглядкой на Москву, как это происходило последние семьдесят пять лет, т. е. сохраняющееся наследие унитарной (имперской) государственности; вторая – умножение числа федеральных органов власти в центре и в регионах, что создает новые препятствия процессу децентрализации власти, без чего федерального государства быть не может; третья – определение финансовой базы деятельности федеральных структур и регионов в законодательстве, которое принимается на уровне Федерации или ее субъектами.

Инерция унитаризма проявляется повсюду: от Президента, разрешающего или не разрешающего проводить выборы глав администраций в регионах, хотя в Конституции закреплен принцип их выборности, до любой федеральной структуры, стремящейся узурпировать права субъектов Федерации и по любому поводу заставить их получать разрешение или согласование на те или иные действия по вопросам, находящимся в -совместной компетенции центра и регионов. Примеров тому множество практически во всех сферах деятельности. Выпустить муниципальный заем, организовать денежно-вещевую лотерею, выдать лицензию на торговлю антиквариатом, установить размер штрафа за нарушение правил уличного движения или парковки автомобиля и т. д. и т. п.- на все это нужно получить разрешение либо правительства, либо других федеральных структур.

А рост числа федеральных органов, создаваемых в каждом из восьмидесяти девяти субъектов Федерации без какого-либо согласования с ними? Сегодня, например, в Петербурге действуют тридцать три федеральные структуры, в которых трудится более десяти тысяч человек, что значительно превышает численность работников мэрии и районных администраций, вместе взятых.

Исправить сложившееся положение можно как путем уменьшения числа этих органов и создания новых только по согласованию с каждым из субъектов Федерации, так и посредством их укрупнения по экономико-географическим районам, включающим несколько субъектов Федерации (Северо-Запад, Урал, Нечерноземный центр и т. д.). Например, много раз обсуждался вопрос об оправданности существования института представителей Президента в каждом из субъектов Федерации.

Если мы хотим иметь в будущем более целесообразное административно-территориальное деление России, чем сегодняшнее, которое мы получили в наследство от коммунистической системы и которое во многом – носит искусственный характер, то начинать эту работу лучше всего с укрупнения федеральных структур. Вполне целесообразно иметь одного представителя Президента на весь Северо-Запад, или Уральский, или Волго-Вятский экономический район. У представителя-Президента, курирующего целый крупный регион страны, будет совершенно иной кругозор и масштаб деятельности, чем сейчас. Он не станет тратить силы на борьбу с региональным начальством, как сплошь и рядом происходит при нынешнем положении дел, у него будет возможность сравнивать, как идут дела в разных субъектах Федерации, и он может стать не просто присматривающим, надзирающим "государевым оком", не просто контролирующим органом, а проводником новых идей, передового опыта, т. е. вносить существенный вклад в развитие федерализма и в укрепление региональных структур власти.

Немаловажно и то, что при этом произойдет укрепление вертикальной структуры исполнительной власти, а Президент и его администрация могли бы получать более достоверную информацию о происходящем в регионах. Точно так же можно поступить и с любой из тридцати трех федеральных структур, созданных сегодня в каждом из регионов. Именно с этого, по моему мнению, и нужно начинать процесс укрупнения субъектов Федерации и укрепления государственного единства России – с реформирования и укрупнения федеральных структур власти в регионах страны.

Аналогичная ситуация возникла и в определении финансовой базы деятельности субъектов Федерации. Ясно, что, принимая любой региональный закон, субъект Федерации может рассчитывать только на свою собственную финансовую базу. Нельзя даже представить себе местный закон, по которому рассчитывался бы федеральный бюджет. А вот обратная ситуация, когда федеральные органы принимают без согласования с субъектами Федерации законы, по которым расплачивается местный, а не федеральный бюджет, возникает постоянно. Достаточно вспомнить историю с принятием закона о ветеранах, по которому все льготы ветеранам должны оплачиваться из местных бюджетов. А где их взять? Точно таким же образом поступили федеральные власти при реализации указа о приравнивании блокадников Ленинграда к категории ветеранов войны.

Подобная деятельность высших федеральных органов России приводит только к нарушению единства страны, к новому всплеску сепаратизма. Сложилось положение, когда субъекты Федерации не могут обеспечить из своих бюджетов реализацию целого ряда федеральных законов и указов о бесплатных лекарствах, о повышении заработной платы работникам бюджетной сферы, о льготах ветеранам и т. д.

Данная проблема имеет не только финансовое значение. Это – проблема укрепления единства страны либо, напротив, противопоставления и противостояния федеральных структур власти и местных органов. В глазах населения дело выглядит таким образом, что местные власти, местные чиновники не хотят выполнять федеральные законы, а то, что они подчас заведомо невыполнимы и приняты в популистских целях, это мало кого интересует. Когда возникает подобная ситуация, то происходит дискредитация в глазах населения местных органов власти, наиболее многочисленных и стоящих ближе всего к населению: именно по их деятельности население судит о государстве в целом. Значит, их дискредитация – это одновременно и дискредитация государства в целом. Подобная политика близорука и безответственна, она таит в себе угрозу развитию федерализма и демократии в России.

Важным компонентом демократического устройства общества является местное самоуправление, которое служит мощным противовесом всесилию и злоупотреблениям со стороны государственных структур. Будучи негосударственным образованием, являясь средством самоорганизации граждан, живущих на определенной территории, местное или народное самоуправление существенно ограничивает сферу действия государственной власти и одновременно служит основой возникновения и развития гражданского общества.

В России местное самоуправление в форме земств было введено Александром II и просуществовало до 1917 года. Коммунистическая тоталитарная система отторгла саму идею существования местного самоуправления как системы, которая не находится под контролем государства. Поэтому взамен органов местного самоуправления была создана всеобъемлющая система Советов народных (рабочих, солдатских, крестьянских и др.) депутатов, полностью интегрированная в структуру государства и полностью (даже в мельчайших деталях) контролируемая КПСС. Показательно, что недавние традиции были таковы: проштрафившийся работник партноменклатуры обычно "переводился" (в зависимости от степени вины) на работу в Советах, в профсоюзах.

За семьдесят пять лет существования этого режима были утрачены кадры, навыки и традиции местного самоуправления. Поэтому сегодня в России мы начинаем создавать систему местного самоуправления заново – практически с нуля. Здесь нас подстерегает главная опасность – опасность возрождения под новым названием старой системы Советов. Опасность тем более реальная, что для большинства людей так понятнее и привычнее. А кроме того, кадры на местах почти повсеместно выкованы в "кузнице Советов".

Новая российская Конституция наделила органы местного самоуправления широкими полномочиями, но определила их в самой общей форме. Для создания дееспособной системы органов местного самоуправления на базе этих конституционных положений необходимы, как минимум, три условия:

1) формирование самостоятельной имущественной и финансовой (система налогов и неналоговых платежей), базы деятельности местного самоуправления;

2) четкое разграничение полномочий федеральных, региональных органов и органов местного самоуправления;

3) отработка механизма взаимного невмешательства государственных органов и органов местного самоуправления в дела друг друга. Последнее наиболее сложно осуществимо и потребует длительного времени Приучения и привыкания к такому режиму работы.

Россия многолика! Поэтому единые стандарты и формы местного самоуправления здесь неприемлемы. В городах и сельских поселениях, в национальных и территориальных субъектах Федерации органы самоуправления должны быть организованы с учетом специфики этих сообществ и поселений. Поэтому субъекты Федерации должны иметь право самостоятельно определять полномочия, структуру и формы деятельности органов местного самоуправления. В противном случае неизбежны конфликты между региональными властями и органами самоуправления, нарушение традиций, грубое вмешательство в естественный ход жизни разных народов, населяющих Россию.

И еще одно: воссоздание структур местного самоуправления не должно осуществляться большевистскими методами – путем проведения общенациональной кампании в заранее определенные сроки, как это происходило при коллективизации, борьбе с алкоголизмом и в других случаях. Здесь необходима неспешная, поэтапная – без торопливости и чрезмерного усердия со стороны государственных чиновников – работа. Эта система должна прорасти снизу – из гущи народной жизни. Она должна создаваться надолго, поэтому всякие эксперименты здесь противопоказаны.

По образному выражению А. Солженицына, "местное самоуправление подобно пирамиде, сужающейся кверху, а органы государственной власти должны строиться по принципу опрокинутой пирамиды: чем ближе к толще народной жизни – тем меньше должно ощущаться их присутствие".

Пирамиду местного самоуправления мы только начинаем строить – работы здесь непочатый край на многие годы. Но строить ее нужно не торопясь и не останавливаясь, надежно – на века, как строились египетские пирамиды.

Только развивая все три системы органов управления государственными и общественными делами: федеральные – региональные – местного самоуправления – и можно успешно решить задачу построения в России демократического общества.

Восстановление российской государственности началось в сложнейших экономических, нравственных, социальных и политических условиях застоя и кризиса. Чтобы быстрее выйти из этого состояния, нам нужны только время и спокойная, нормальная жизнь.

Не радикальные или тем более силовые решения, а поэтапное – шаг за шагом – строительство новых государственных, правовых, социальных элементов на той базе, которую мы имеем сегодня. Как можно меньше резать по живому – и чеченская трагедия лучше всего подтверждает это!

Развитие России как федеративного государства – единственный путь нормального становления российской государственности. Но для того чтобы пройти его, мы должны идти осторожно, бережно относясь к национальным, региональным и другим местным обычаям и традициям, а также создать нормальный баланс взаимодействия федеральных и региональных структур власти, включая органы местного самоуправления.

В середине прошлого века созданные по инициативе Александра II органы местного самоуправления – земства – сыграли огромную роль в просвещении, здравоохранении, благоустройстве России. Быть земским врачом, земским учителем, земским агрономом было престижным и подвижническим делом. Большевики всегда с иронией и отрицанием относились к этому5 институту. Напомню известные слова Ленина о земствах: "пятое колесо в телеге русского государственного устройства", т. е. вещь излишняя, ненужная.

Как бы нам сейчас не проморгать, не пропустить так малозначительную идею местного самоуправления! Иначе горбачевское небрежение к регионам, способствовавшее развалу "могучего и нерушимого" СССР, девятым валом накатится и на Россию. Спаси и сохрани нас от этого! Что значит сегодня быть русским? Задуматься над этим вопросом меня заставляют наши "круглосуточные патриоты", воинствующие националисты, которые склоняют это слово на каждом углу и во всех падежах. Они кричат о якобы существующей угрозе гибели русского народа и о своей миссии спасителей России от инородцев. И это происходит в стране, где испокон веку живут более 140 национальностей, где почти треть населения составляют люди, родившиеся от смешанных браков.

Для меня – русского по рождению, культуре, языку, всему образу жизни, человеку, не мыслящему жизни вне России, – ответить на этот вопрос не так просто. В Советском Союзе, где русский язык повсеместно был не только официальным государственным языком, но и языком повседневного межнационального общения, а русская культура стала фундаментом развития культуры разных народов, был придуман термин "новая человеческая общность", а проще говоря, все мы были советскими.

Но вот не стало Страны Советов, а значит, ушел в прошлое и термин "советский", но потребность в обозначении того, что всех нас объединяет, осталась. Тем более что для многих людей разных национальностей русский язык стал родным языком. В новой России утвердилось ранее редко употреблявшееся выражение "россиянин". До революции в Российской империи любой ее подданный автоматически становился русским, особенно когда выезжал за рубеж. Внутри страны, конечно, отличали татарина от украинца или белоруса от башкира, но за пределами России, в глазах других народов, все мы были русскими, принадлежащими России.

Проявлялось это во многих сторонах жизни: в терпимости к смешанным бракам, в веротерпимости, которая испокон веку отличала Россию, в возможности получить образование и занять государственные должности лицам нерусского происхождения и т. п. Да и столько в нашей истории было нашествий и завоевателей, что кто из русских может поручиться: не течет ли в его жилах татарская или монгольская кровь, кровь викингов, немецких рыцарей или турецких янычар? Ведь все они побывали на просторах России.

А смешанные браки? Русские всегда охотно вступали в браки с людьми иной веры и национальности. Может быть, поэтому наши женщины так красивы? В Советском Союзе насчитывалось около шестидесяти миллионов людей, родившихся от смешанных браков. Конечно, это было и следствием настойчиво проводимой коммунистами политики интернационализации и русификации. Но по большому счету – в исторической перспективе – народ от этого только выиграл. Представители национальных меньшинств, особенно малых народов, подчас чувствовали себя более комфортно в качестве русских.

История моей собственной семьи в этом смысле обычна для России: по отцу дед – обрусевший поляк, бабушка из добропорядочной чешской семьи; по матери – дед русский, бабушка украинка из-под Харькова. А в итоге – русские и по языку, и по культуре, и по тому, что Михаил Жванецкий точно определил как "русскожелудочное население". Русская кухня, общая склонность хорошо и вкусно поесть объединяют нас и делают похожими друг на друга, может быть, больше всего остального.

Мне приходилось участвовать во многих официальных мероприятиях с представителями бывших советских республик, а ныне самостоятельных государств. Пока идет официальная часть, все они говорят, как правило, на государственном языке своей республики, хотя нередко это создает массу неудобств (подчас с двойным или даже тройным переводом). Но вот переговоры или конференция закончены, и во время ужина или неформального общения все вновь говорят по-русски и делают это обычно с удовольствием, абсолютно естественно.

Хотя бывает, конечно, и другое. Вспоминаю 1992 год и Всемирный экономический форум в Давосе. Украинский президент Кравчук повсюду говорит только по-украински и делает вид, что не понимает по-русски, пока Григорий Явлинский не выдерживает и публично ему говорит: "А вы, господин Кравчук, не помните, как в 60-е годы, будучи заведующим областным отделом народного образования во Львове, запрещали мне, школьнику (как и всем другим тоже), изучать родной украинский язык, а теперь делаете вид, что не знаете русского?" На что Кравчук по-русски говорит окружающим: "Уберите от меня этого Явлинского – я видеть его не хочу!" Прорезался таки партийный секретарь в напыщенном аппаратчике, по иронии судьбы ставшем украинским президентом (к счастью для украинцев, на весьма короткий срок).

Имперское прошлое всегда создает языковую общность для разных народов. Россия в этом смысле не была исключением. При проживании в одной стране более ста национальностей должен быть общий язык и для официальных целей, и для повседневного общения. Неудивительно, что русский язык стал основным письменным языком в стране, и среди русских писателей, например, многие нерусского происхождения.

После распада СССР ситуация резко изменилась, потому что во всех бывших советских республиках в качестве государственного языка был объявлен родной язык коренного населения (к слову сказать, не всегда составляющего большинство в своей республике) и возникло новое понятие – "русскоязычное население", которое обозначает не только русскую диаспору, но и представителей всех национальностей (в том числе и коренной).

Ошибочно думать, что в Советском Союзе русское население находилось в каком-то привилегированном положении. Единственная привилегия, о которой можно всерьез говорить, заключалась в отсутствии необходимости изучать национальные языки тех республик, в которых по воле судьбы и начальства русские оказывались на жительстве. Для работы и для общения им вполне хватало русского языка.

Я сам учился в средней школе в Узбекистане. В школьной программе предусматривалось изучение узбекского языка, но уроков было мало, и преподавался он как второстепенная дисциплина – вяло и малорезультативно. Преподаватели и школьники узбекского происхождение предпочитали говорить на русском. Узбекского языка я так и не выучил, о чем сегодня жалею.

Во всем другом, кроме языка, русское население в других республиках не только не имело каких-либо преимуществ, но, напротив, во многих отношениях испытывало определенные неудобства и даже дискриминацию. В коммунистической системе действовало негласное правило, что первые должности – от директора бани или заведующего жилконторой и до первого секретаря компартии республики – должны занимать представители коренной национальности. Русский мог быть только вторым: вторым секретарем ЦК, обкома, райкома, заместителем директора и т. д. Поступить на учебу в высшее учебное заведение, получить хорошо оплачиваемую работу "националу" было куда легче, чем русскому. Правда, эти неудобства компенсировались известным чувством превосходства – профессионального и общекультурного, которое обозначало всегда некоторую дистанцию в отношениях между русскими и национальными меньшинствами. Поэтому русские ни в одной советской республике, кроме может быть, Украины и Белоруссии, никогда полностью не сливались с местным населением, не растворялись в нем.

Этим объясняется тот факт, что после крушения коммунистической системы, когда русскоязычное население лишилось своего единственного преимущества и было поставлено перед необходимостью (в ряде республик, например Балтии, в принудительном порядке) изучать местный язык, реакция на это была очень болезненной. Особенно среди людей пожилого возраста, которые из-за незнания языка оказались совершенно беспомощными: куда бы они ни обращались (получить справку, оформить пенсию, за медицинской помощью) – с ними никто не хочет разговаривать по-русски, а другого языка они не знают и вряд ли уже сумеют выучить. Именно этой неожиданной стороной обернулась для миллионов людей национальная политика большевиков, и, может быть, это – наиболее болезненные последствия краха коммунистической системы.

Новая государственность во всех бывших советских республиках утверждается, к сожалению, путем дискриминации значительной части населения. Русскоязычное население в глазах новых режимов (практически повсюду в бывших советских республиках имеющих националистическую окраску) и коренного населения стало олицетворять коммунистическое прошлое, а значит, быть ответственным за все преступления коммунистического режима. Самоутверждаясь в новом качестве руководителей независимого национального государства, бывшие представители коммунистической партноменклатуры избрали русскоязычное население в качестве козла отпущения и за свои собственные прошлые грехи.

Между тем следовало бы помнить, что от коммунистического режима больше всех пострадала Россия: русский народ понес наибольшие жертвы в годы войн и сталинских репрессий, в значительной мере за счет России восстанавливалась и развивалась экономика и культура всех без исключения советских республик, осуществлялись акции по поддержанию националистических и коммунистических режимов в мире и т. д. Достаточно напомнить, что богатейшая по своим природным и человеческим ресурсам Российская Федерация по уровню жизни не поднималась выше восьмого-десятого места (из пятнадцати республик). Сегодня, несмотря на экономические и политические трудности, уровень жизни в России значительно выше, чем в любой из бывших советских республик, хотя Россия расплачивается за долги всего Советского Союза.

Преамбула новой российской Конституции начинается словами: "Мы, многонациональный народ России…", т. е. подчеркивается множественность национальностей, из которых состоит наш народ. На мой взгляд, на первое место следовало бы поставить не множество, а единство, подчеркнув, что мы – россияне – являемся единой нацией, единым народом, сцементированным нашим общим историческим прошлым, общей культурой, общим языком, объединяемым общим политическим, экономическим и географическим пространством. Наша страна в течение столетий является евроазиатской, биконтинентальной, служит мостом между европейской и азиатской цивилизацией, внося свой существенный вклад в развитие и той и другой.

Мы с уважением относимся к языку, традициям, культуре каждого из народов, населяющих Россию. Но это не мешает нам чувствовать себя одной нацией, одним народом. Как жители Соединенных Штатов, которые независимо от этнического происхождения с гордостью говорят: я – американец, мы можем сказать, что мы – русские, мы принадлежим России. Характерно, что во всем мире эмигрантов из Советского Союза независимо от их национальности называют русскими.

Такие же процессы цементирования единства нации, единства народа будут происходить и в других бывших советских республиках, а ныне независимых государствах. Только тогда, когда там прекратится дискриминация по этническому признаку, когда каждый житель Эстонии с гордостью скажет, что он эстонец, а Казахстана, что он казах, имея в виду не этническую, а политическую, историческую и культурную общность, т. е. внутреннюю связь с государством, в котором человек живет, – только тогда можно будет с уверенностью сказать, что новая государственность в этих республиках состоялась, что они могут считаться полноправными членами сообщества наций, приверженных идеям свободы и демократии.

Быть русским для меня означает не только думать и говорить по-русски, но прежде всего принадлежать России, гордиться своей страной за ее вклад в мировую науку и культуру, испытывать стыд за чеченскую войну и Чернобыль, за пустующие колхозно-совхозные земли, зарастающие чертополохом, за убогий, неухоженный вид наших городов и деревень, за нашу нищету при неисчислимых природных богатствах, скорбеть о жертвах сталинских репрессий и межнациональных конфликтов, возмущаться плохо сделанной работой, пьянством и хамством.

И конечно верить! Верить в то, что, оглянувшись на свое прошлое, мы наконец извлечем уроки, покаявшись за трагические ошибки и испытав гордость за истинное величие нашего Отечества. Верить в то, что наша армия наконец перестанет быть постоянной угрозой для собственного народа и пугалом для других! Верить в мирную демократическую и процветающую Россию, которую мы должны оставить нашим детям и внукам!

Будем же неустанно и трудно работать, чтобы наша страна обрела достойное ее величие. Господи, сохрани и спаси Россию!

Санкт-Петербург-Москва

Анатолий Собчак

***

Оглавление

К ЧИТАТЕЛЮ

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Анатолий Собчак

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © читать книги бесплатно