Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

Творчество грузинского вундеркинда глазами русского учёного и поэта

Приятно давать “путёвку в жизнь”, подписывая в печать книгу молодого талантливого человека – поэта, прозаика, начинающего исследователя. “Талантам надо помогать, бездарности пробьются сами”. И Корпорация “Развитие и Совершенствование” создала этот проект с целью помогать молодым талантам делать первые шаги к читателю, зрителю, слушателю.

Так, автор предыдущей книги этого проекта учащаяся колледжа Сашенька Смирнова без проблем поступила в институт, нашла своих благодарных читателей, услышала первые благожелательные отклики профессиональных критиков.

У книги, которую вы держите в руках, судьба, увы, иная. Юный грузинский поэт, философ, художник, музыкант Дато Крацашвили никогда не возьмёт в руки этот небольшой томик, не услышит отзывов читателей, не поразит вузовских экзаменаторов “книгой о себе”, не прочтёт поклонникам свои стихи в переводе на русский язык из этой книги. Потому что родился Дато в июле 1963 года, а умер в июле 1980. Большинство героев нашего проекта в этом возрасте лишь вступают в жизнь. И, возможно, благодаря книгам проекта, это вступление проходит менее болезненно.

С Дато вышло иначе. Эта книга уже не поможет ему самому лучше понять себя. Но зато она поможет сотням молодых людей на постсоветском пространстве, ощущающих себя частью и своей национальной, и русской, и мировой культуры, на примере жизни Дато научиться вслушиваться в мелодию души другого человека. Красота помогает понять мир, но спасает мир человеческое взаимопонимание.

Эссе Георгия Миронова о Дато – это своего рода горькая и в то же время оптимистичная маленькая повесть о становлении человека. Наверное, трудно понять душу другого человека, если он на несколько десятков лет моложе тебя, живёт в другой стране, пишет стихи на чужом языке… Эта книга свидетельствует о том, что такое понимание возможно; нужно просто с любовью и уважением относиться к другой стране, другой культуре, иному менталитету, иным возрастным или национальным пристрастиям…

Сегодня это называют модным словом “толерантность”. Но смысл всё тот же, что и сотни лет назад – понять и полюбить.

Именем грузинского поэта и художника, прожившего на свете всего семнадцать лет, в 1988 году названа малая планета. А был он, при всей своей гениальности, обыкновенным мальчиком с планеты Земля. Но и не совсем обыкновенным. В полтора года начал рисовать, в 13 лет – написал свой первый автопортрет, в 15 лет в художественной школе его полушутя звали “профессором”, а за год до смерти в тбилисском Доме творчества ему вручили первую премию – приз “Венера” за лучшую живописную композицию.

К сожалению, по объективным причинам мы не можем в этой книге привести репродукции с картин Дато Крацашвили. А ещё он сочинял музыку, совсем не по-детски размышлял о смысле жизни в своих дневниках и писал очень зрелые стихи – о жизни, о природе, о людях, о любви. Я очень надеюсь, что, прочитав книгу Георгия Миронова и его переводы стихов Дато, вы непросто приблизите грузинского вундеркинда к своему сердцу, но начнёте лучше понимать и себя, и живущих рядом с вами людей.

С.В.Баранова, профессор, действительный член Европейской Академии (Париж), профессор Мальтийского университета, почётный доктор Открытого Средиземноморского университета (Рим), Президент Корпорации “Развитие и Совершенствование”

Маленький принц с планеты Дато

Я охотно начал бы эту грустную и удивительную историю жизни и открытия мира грузинским юношей Дато Крацашвили как волшебную сказку. Я хотел бы начать так:

“Жил да был Маленький принц. Он жил на планете, которая была чуть больше его самого…”

Потом я раскрыл бы том “Маленького принца” Антуана де Сент-Экзюпери и выписал из этой прекрасной сказки такие слова: “Я знал, что кроме таких больших планет, как Земля, Юпитер, Марс, Венера, существуют ещё сотни других и среди них такие маленькие, что их даже в телескоп трудно разглядеть. Когда астроном открывает такую планетку, он даёт ей не имя, а просто номер. Например, астероид 3251. У меня есть серьёзные основания полагать, что Маленький принц прилетел с такой планетки…”

Яркий талант – как звезда в ночи, он ярок и непривычен. Трудно поверить в его земное происхождение. Может быть, гении рождаются на других планетах, хотя бы и совсем маленьких? Как яркие астероиды проносятся они над планетой Земля, словно высвечивая людям их жизненный путь: ради чего стоит жить, а ради чего – не стоит… И возвращаются на свои маленькие планеты. А память о них остаётся в нас веками…

Именем грузинского художника и поэта Дато Крацашвили названа в 1988 году малая планета, и такое звёздно-сказочное начало было бы вполне к месту для рассказа о его жизни, яркой и до боли короткой.

Если бы не был он при всей своей необычайной одарённости самым обыкновенным мальчиком с самой обыкновенной планеты Земля, правда, другой такой планеты, судя по всему, нет. Нет, не было и не будет другого такого же – человека, художника, поэта, – как Дато Крацашвили. Это неверно, что незаменимых нет.

Каждый человек – особый мир. Гибнет человек – гибнет и его мир. Навсегда. Чем крупнее, значительнее личность человека, тем крупнее и его мир. Когда умирает гений, рушится мироздание… Нет, не на маленькой планете, затерявшейся во Вселенной, родился Дато Крацашвили, а на огромной планете Земля. И был он самым обыкновенным мальчишкой. Тыкался лбом в материнские руки, ожидая ласки. Восхищался отцом – музыкантом, журналистом, человеком, чьи руки извлекали чудесную музыку из трубы и могли построить дом и вырастить виноград… Был заботлив и нежен к бабушке. Он ходил по улицам Тбилиси, дружил и ссорился (иногда – и дрался, как все нормальные мальчишки) со своими сверстниками. Как и положено нормальному мальчишке, в 16 лет влюбился, и был счастлив, потому что лучше его избранницы в мире не было. Он наспех делал уроки и самозабвенно играл в футбол. Он умел быть весёлым и грустным, легкомысленным и мудрым. Не правда ли, только мудрые люди одинаково любят и солнце, и дождь?

И в то же время, он многое делал не так, как другие. Он начал рисовать в полтора(!) года. В 13 лет написал свой первый автопортрет, – ему было интересно заглянуть в себя и узнать: кто он, с какой планеты, ради чего живёт на земле… А в 15 лет уже получил учёное звание профессора… Да-да, не удивляйтесь. На одном из занятий в художественном училище им. Я.Николадзе он на глазах однокурсников написал работу “Туманный день” и получил за неё пятерку и… шутливое прозвище “профессора” от настоящего профессора живописи Урушадзе. Согласитесь, такая шутка дорогого стоит… Уже в 1979 г. на выставке в Доме творчества в Тбилиси он получил приз “Венера” за лучшую композицию “Дождливый день”.

Он многое делал не так, как другие. Он окончил восемь классов 3-й экспериментальной средней школы и семь классов музыкальной десятилетки им. В.Сараджинишвили при Тбилисской консерватории. Такой факт биографии был у многих. Но Дато ещё и сочинял музыку. По воспоминаниям близких и друзей, часто музицировал, создавал мелодии, порой, сложные композиции, за инструментом, импровизировал… А нотных записей его композиций не сохранилось. Успеется… Он ведь собирался жить долго и написать много музыки. Ведь музыка и живопись – как родные сёстры, им так хорошо рядом. А поэзия? Разве она не сестра живописи и музыке? Пусть будет вместе с ними… В 15 лет он начал писать стихи. И оказалось, что есть многое, что не выразить ни музыкой, ни живописью, – только стихами. Например, любовь…

Он был самым обыкновенным мальчишкой, – вначале с улицы Руставели, потом – с улицы Важа Пшавела. Самым обыкновенным гениальным мальчишкой… Ибо уж очень богато и гармонично одарила его природа, хватило бы на многих. У него есть такое короткое стихотворение:

То говоришь, что я ещё дитя,

То удивишься: как успел так много?!

Всё потому, что я спешу, хотя

Мы у начала. И длинна дорога…

Его дорога жизни оказалась очень короткой, она вместилась между двумя июльскими днями – родился 9 июля 1963 г. Умер 13 июля I980 года…

Его планета – не только в космосе. Она в картинах и рисунках, в стихах и воспоминаниях о нём, в многочисленных отзывах, оставленных посетителями его выставок. Есть постоянная экспозиция в музее Дато Крацашвили в Тбилиси: музей открылся в октябре 1985 г., дом для него был построен руками молодёжи Сигнахского района Грузии, земли его предков, были выставки – в Москве, Ленинграде, Тбилиси, Кутаиси и даже Софии. И везде – сотни людей, потрясённых, поражённых, удивлённых, восторженных… В отзывах – точный и тонкий искусствоведческий анализ работ Дато, и признания в любви, и слёзы боли от ранней его смерти.

Вот лишь несколько выписок, имеющих принципиальный характер для оценки творческого наследия и личности Дато. Художник ведь не только таков, каким представляется себе сам, но и таков, каким видят его люди. Дадим им слово^[1]:

“Ты пройдёшь сквозь время, Дато!”

Кандидат педагогических наук Г. Лабковская

“Каждый уходит отсюда очищенным и просветлённым. То, что Дато дал миру, каждый уносит в своём сердце”.

“Работы Дато – своеобразные сгустки мысли поразительно самостоятельной и мужественной по своему ходу, развитию, воплощению. Это не размышления по поводу увиденного или узнанного, да ещё тем более в искусстве; это самостоятельное, напряжённое, активно-страстное мышление-раздумье, в пульсе которого невозможно ощутить мальчика-подростка или даже юношу. Перед нами феномен исключительно ранней духовной зрелости…”

Канд. искусствоведения, чл. СХ СССР В.Алексеева

“Откуда у такого юного художника такая философская мудрость, такая зрелость? Удивительно! Эта короткая и яркая жизнь вызывает слёзы, восторг, понимание”.

Мама Нади Рушевой Н.Д. Ажикмаа

“Многие его рисунки выходят как бы из моего сердца!.. Особенно интересны натюрморты – они как музыка! Гармония цвета, формы создают настроение и зовут в вечность. Очень интересна и сюрреалистическая серия. Здесь сливаются глубина философа и тонкость художника. Что может быть прекраснее?!”

Татьяна Петрова, факультет психологии ЛГУ

Есть в “Книгах отзывов” записи просто поразительные, лишь прочитав их, понимаешь, как же много художник даёт людям – не только наслаждение, не только очищение, катарсис… Не от возраста художника – от его мудрости зависит, может ли он выполнить одну из главных функций своих – быть учителем и проповедником нравственности… Такие вот записи:

“Я очень хочу быть похожей на Дато”.

Наташа, учащаяся 1Б класса 538 школы

“До сих пор у меня не было, как это называется, идеала. Но теперь он есть. Дато – это человек в полном смысле этого слова!”

Учащаяся 10 класса 569 школы г. Москва

“Дато помогает понять и полюбить жизнь”.

“Он сумел за 17 лет прожить и понять целое поколение!”

“Он помог мне понять молодое поколение и отнестись к нему с большим уважением”.

Юный грузинский художник, прожив краткую, как молния, жизнь, успел помочь тысячам людей, живущим в Канаде и Ленинграде, Томске и Лондоне, Москве и Петрозаводске понять что-то новое в их жизни, в них самих, в других людях, в своём и иных поколениях.

Давно стало банальностью говорить, что язык живописи понятен всем. Но ведь это реальность – тысячи людей могут сегодня говорить друг с другом на “языке Дато”!

И это не парадокс: работы рано умершего художника поразительно жизненны, жизнеутверждающи, оптимистичны, несмотря на печальную тональность некоторых пейзажей, тревожность портретов, приглушённость цвета натюрмортов. Может быть, это потому, что умер он внезапно, в больнице, после операции.

I. Заглянуть в себя

Предчувствие смерти у него было – каждый художник и поэт задумывается об этих вечных проблемах – проблемах жизни и смерти, и в стихах это предчувствие находило, порой, поразительное (с точки зрения нашего, сегодняшнего, знания дальнейших событий) воплощение. Живопись же была печальной или радостной, но – жизненной.

В ней не было предощущения близкой смерти. Он собирался жить долго и счастливо, с любовью к людям, земле грузинской, винограду, старым домам и чинарам, тбилисским улицам и деревенским собакам…

Он собирался жить долго – рядом с бабушкой, отцом, матерью – которых бесконечно любил, рядом с друзьями, которые его понимали, с музыкой, которая звучала в его душе, с поэзией, ворвавшейся в его жизнь в 16 лет вместе с первой настоящей любовью и ставшей формой его существования.

Жизнь казалась ему радостной и праздничной, ибо в ней были исповедальность и искренность поэзии, возможность выплеснуть то, что тебя мучает, на холст; проиграть на фортепьяно…

Он вошёл в возраст, когда хочется себя выразить. И он был разносторонне талантлив, а стало быть – имел возможность для самовыражения в искусстве. И в этом отношении правы авторы записей в книге отзывов на его выставке: “Он был счастливым человеком!”

Тем трагичнее его смерть. Ибо он погиб на взлёте. У него не было предощущения конца, как бывает при долгой болезни. Вот почему даже в его грустных живописных композициях прорывается радость бытия. Талант радоваться жизни! Он собирался жить долго. Есть у Дато шутливая серия рисунков “Я и мои друзья в будущем”. Он как бы “проигрывал” варианты будущей жизни. Он был мудр, этот грузинский мальчик. И потому его волновало, не столько кем он будет (художником, поэтом, учителем, философом), сколько каким.

То, каким он хотел бы быть, он не высказывал ни в живописи, ни в поэзии. Но, конечно же, думал об этом. И свидетельство тому – этот шутливый рисунок. Да и действительно, кто в 16 лет всерьёз думает о старости? Итак, шутливый взгляд в будущее. “Художник у мольберта” – вариант судьбы. Старый, лысый маэстро – в руках то ли кисти, то ли дирижёрские палочки, он словно управляет красками, ложащимися на полотно, а руки художника перекрестились над головой, как бывает во время сложных пассажей при игре на фортепьяно. Конечно же, это Дато – живописец и композитор.

Тут – ассоциация первого ряда. Вот вариант более сложный (смотри, разгадывай ребус юного гения) – старый охотник на старой лошади, оба устали от этой езды-жизни; на стволе винтовки – старый ворон; старая собака сопровождает этот забавно-печальный кортеж, на её морде, обращённой к зрителю, написано отвращение к жизни. Может быть и такое будущее? Как застраховаться от него, избежать разочарований, опустошённости, апатии? Только труд, только творчество – спасение?

И тут же (эти рисунки висят в Музее Дато рядом) он “проигрывает” ещё один вариант: на рисунке крупно надпись “Блокнот”, – словно намёк на “нераспечатанные” страницы жизни (мог, дескать, пролистать их, но ограничился одним занятием – живописью). Телефонный круг – циферблат, – это палитра художника. Ещё одна ассоциация: не заменила ли живопись и друзей, любовь, родных… Ибо, тыкая кистью в выдавленную из тюбика краску, ни до кого не дозвонишься…

Он хотел многое понять и уже многое (поразительно многое для своего возраста) понял. Но и загадок оставалось для него достаточно.

Пытаясь понять смысл жизни, глупец смотрит в бинокль за горизонт. Мудрец заглядывает в себя. Редкий художник не пробует себя в автопортрете, особенно в зрелые годы. Вглядитесь на досуге в автопортреты художников разных времён и народов. Они не только свидетельствуют о попытках мастеров уже в зрелые годы понять себя, но и о том, что же они за прожитую жизнь поняли. Вы найдёте в них и философскую мудрость Мастера, вставшего над бытием, и душевную боль художника, жёстко и неудобно чувствующего себя в мире; радость живописца, постигшего праздничность жизни; печаль художника, предчувствующего свою скорую смерть; холодную уверенность, что техническое мастерство – это и есть мудрость; беспокойство знаменитости: созданное стало фактом культурной жизни, но стало ли произведением искусства?

Сколько людей, столько автопортретов, столько радостных и печальных рассказов о времени и о себе. Всего у Дато семь автопортретов. Факт для юного художника примечательный и красноречивый. Он мучительно хочет – прежде всего – понять себя! Видимо, не только ради поиска формы, решения чисто изобразительных задач обращается он к разным техникам, разным манерам (два автопортрета – символические, сюрреалистические, пять – сугубо реалистические).

Как было бы интересно, если бы таких автопортретов оказалось не семь, а семьдесят семь, и они были бы написаны в разные годы, и давали бы возможность увидеть формирование мировоззрения, изменение мироощущения, становление характера на протяжении нескольких десятилетий.

Думаю, останься жив Дато, только его галерея автопортретов вошла бы в историю искусства как поразительной точности и психологизма рассказ о времени, в котором он жил, о человеке, каким он становился, каким сотворял сам себя…

Их, увы, только семь, написанных в 13, 14, 15 лет… Но и эти автопортреты – замечательный материал для будущих биографов Дато.

Вот румяный, чуть улыбающийся, добрый, в добром доме выросший мальчуган, способный на размышление и озорство.

Год спустя – это подросток, уже знающий себе цену, может быть, впервые задумывающийся над сложными проблемами окружающего мира. Похоже, уже и первые неразгаданные загадки тревожат сердце и ум. И первая неудовлетворённость. И стремление к постижению.

Позднее (в его короткой жизни – через эпоху, но всего-то через год-два) он, как мне кажется, именно это состояние своей души передал в стихотворении “Бег”:

Мне надоела суета сует,

Бессмысленность пути и остановок.

Теряем что-то и находим снова,

А радости находки всё же нет.

Нашёл мечту, – она уже стара.

Нашёл себя, – а жизнь уже иная.

Бегу вдоль рельс, в пути не уставая.

Бессмысленная, жёсткая игра.

И всё-таки бегу, отлично зная,

Что не заменит в беге нас никто,

Что можно жить, лишь вечно познавая,

Кто ты такой, бегущий вдаль Дато?^[2]

Какой пронзительный, взрослый взгляд на автопортрете Дато, написанном им в 15 лет. Это портрет художника и поэта, знающего не только тайны ремесла, но и уже если не постигшего, то постигающего тайны бытия.

Тревожен и печален Дато на этом автопортрете. Тревожно и печально становится у этого полотна Дато и зрителю, даже не знающему трагической биографии художника. А когда её знаешь…

В 16 лет он пишет ещё один автопортрет, на этот раз символический. Карандашом на бумаге создаёт он большую и сложную композицию, лицо в профиль. И в фас. В жизни так не бывает? На то он и художник, чтобы одновременно смотреть в себя, на зрителя, и куда-то вдаль, куда нам, может быть, и заглянуть не дано.

Тут же привычная для автопортретов атрибутика: лира, и непривычная – шестерёнка (Примета века? Символ НТР, попирающей природу? Знак всего того, что не входит в круг понимаемого чистым гуманитарием?).

Есть тут знак, легко, наверное, читаемый каждым: клин журавлей, улетающих вдаль, как символ полёта, мечты.

И знак, внешне простой, но трудно соотносимый с остальными атрибутами, – дерево в человеческой пластике, склонённое в мольбе. Мольба к человеку – защити? Мольба к шестерёнке как символу НТР, – не убий? Скорее – мольба всего живого, незащищённого перед окружающим миром, в том числе, – и мольба художника; не просьба о защите, просьба о ненападении, о понимании. Этот автопортрет – ещё один шаг к постижению собственного “я” художника и поэта Дато Крацашвили. В тот же 1980 год (год смерти…) он пишет стихотворение “Разговор с автопортретом”.

Разговор с автопортретом

Стемнело. Шорох ночи на крыльце.

Я у мольберта. На холсте портрет.

Шестнадцать лет —

вот след – тень на лице.

Каким ты будешь в свои сорок лет?

Как за подрамник, в жизнь

не заглянуть…

Что хмуришься? И я узнать не прочь:

Ночь спрячется за день, а день – за ночь…

Но что же дальше? И каков мой путь?

В бессоннице я рву стихотворенье…

Портрет же пусть живёт

до дня рожденья.

Портрет дожил до дня рожденья и до сих пор украшает экспозицию музея и выставок. А сам Дато этот свой день рожденья пережил в том чёрном 1980 году лишь на четыре дня…

2. Вглядываясь в людей

Последний год жизни Дато был особенно насыщен трудом, открытиями, сомнениями, переживаниями. Почти все стихи Дато, дошедшие до нас, написаны в этот год. По воспоминаниям сверстников, и живопись, и графика давались ему легко. То и дело в этих воспоминаниях встречаешь фразу: “Он написал эту работу за 15 минут…” Эта лёгкость – на поверхности. А что за ней? Какие муки, – душевные, творческие, – переживал юный Дато? Да просто по количеству созданного – о лёгкости, поверхностности и речи быть не может!

Люди, окружающие Дато, видели лишь результат! Листаю его дневники. Вот, конечно же, подтверждение ежедневного, “каторжного” труда: “Ой, оказывается, уже половина четвёртого! Спина болит оттого, что рисовал целый день. Спать хочется…Приношу извинения. Спокойной ночи…”

Кому-то казалось, Дато всегда уверен в себе, даже порой самоуверен. А он – в стихах – выплёскивал свою боль и гнетущее недовольство собой.

Люди появляются уже в ранних рисунках и картинах Дато. Вначале они вызывают у него лишь стороннее любопытство: кто они? ради чего живут? что их интересует? какие они – добрые или злые, ленивые или “трудяги”?

В 14 лет он делает очень интересную серию карандашных зарисовок: старушка с палкой, стирающая бельё женщина, спящий мужчина, мужчина в трусах, женщина с ведром… Что-то увидел на улице, что-то подсмотрел в коммунальной квартире старого дома на Шота Руставели (очень красивый снаружи дом, внизу – знаменитые “Воды Лагидзе”, а внутри – обычная коммуналка)… Мимо этих людей он проходил не раз в течение дня… А эти – может быть, чем-то обидели Дато? Почему рисунок называется “Злой человек”? Или просто подсмотрел юный художник злобность за добродушной маской, да и зафиксировал увиденное внутренним зрением?

Уже в ранних рисунках – не просто стремление зафиксировать увиденное. Он вводит в обычные зарисовки элементы шаржа, гротеска. Злобность, глупость доводит до какого-то фантастического преувеличения. Как на рисунке “Человек с топором”: мыслимое ли дело, топором пытаться убить муху, сидящую у вас на носу? А мало ли подобных глупостей, доходящих до идиотизма, можно было подсмотреть внимательному художнику в нашей жизни “периода застоя”! До этой формулировки Дато не дожил. Но ведь драма его жизни, точнее – драма постижения им жизни и в том, что вся она, его жизнь, пришлась на эту “эпоху”…

Идиотизм жизни, который внимательный глаз Дато подмечал и который, конечно же, добавлял печали его прекрасным чёрным глазам, не мог избавить его от Богом данной и родными, видимо, мягко воспитанной доброты к людям.

Его “ласковые” портреты дедушки Спиридона и бабушки Оли очень интересны и с чисто изобразительной стороны. “Портрет дедушки Спиридона” (на некоторых выставках он назывался просто: “Спиридон”) выполнен в технике “сфумато” (от итальянского – затуманенный, затушёванный); и действительно, поразительно, как передаёт художник карандашной растушёвкой неуловимость очертаний лица деда.

“Портрет бабушки Оли” может даже показаться незаконченным, мягкость исполнения здесь на грани с недописанностью, эскизностью. А эффект воздействия неожидан: эскизность замечательно передаёт нежность, открытость людям бабушки Оли.

Мне посчастливилось в конце 80-х годов прошлого века не только познакомиться с нею, но и, смею надеяться, подружиться. На её и в старости красивом лице светятся людям лучистые глаза доброго и открытого человека. Дато очень дружил с бабушкой, которая, наверное, понимала его как никто другой. Точно подметила московский искусствовед Вера Алексеева: каждый штрих здесь, словно ласковое прикосновение к лицу!

Не только внешнее сходство передаёт Дато в портретах близких, но и их внутренний мир, озарённый добротой и духовностью, отличающей лучших представителей грузинской интеллигенции и грузинского крестьянства.

В.Алексеева отмечает, что пластика лиц в портретах близких передаётся так бережно потому, что “бережен” к своим портретируемым сам художник. “Портрет бабушки Оли” был написан Дато во время её болезни, потому здесь особенно ощутимо почти материализованное в живописи нежное отношение художника к своей “модели”.

Эти портреты, прежде всего, рассказывают о близких художнику людях, они психологично-повествовательны. Но мотивы этих портретов встречаются в работах Дато и позднее, и ранее…

Его картина “Любовь” – очень национальная работа и по цветовому решению, и по тематике, и по атрибутам. Это, конечно же, портрет-обобщение. Здесь и любовь грузинского крестьянина к виноградной лозе, вырастившей её земле, и любовь художника к человеку-созидателю, хозяину этой земли и кормильцу…

Две эти работы – “Портрет Спиридона” и “Любовь” – перекликаются как понятия “малая Родина” и “Родина”, – нельзя любить страну, не любя своё село, свой город, где ты родился и вырос. Как любовь к Родине начинается с твоего двора, так и любовь к твоему народу начинается с любви к близким. Тема эта не раз возникает в творчестве Дато. А в висящей в его Музее рядом с “Любовью” картине “Сбор винограда” находит и символическое продолжение, ибо мальчик, сидящий на коленях старика-крестьянина, – это не “семейный портрет в интерьере”, это символ продолжения лучших традиций грузинского народа, вечности человека и природы, их неразрывной связи и любви…

Разнообразен мир людей на картинах Дато: реалистические зарисовки с натуры; юмористические, шаржированные рисунки, скорее всего придуманных персонажей; доведённые до гротеска лица случайных прохожих; написанные с любовью, нежностью, пониманием лица близких…

Может быть, покажется странным, но почти нет в творческом наследии рисунков друзей, – по двору, по музыкальной или художественной школе, приятелей с детства… Потому ли, что считал эту часть своей жизни слишком интимной, не предназначенной для всенародного обозрения, или просто эти две жизни существовали как бы раздельно: отдельно друзья, отдельно – все остальные люди…

Трудно сказать, но факт остаётся фактом – среди сотен карандашных зарисовок, многочисленных портретов, жанровых композиций – лица друзей почти не встречаются. Но друзья у Дато были.

Он дарил им свои рисунки и картины, иногда специально, “по заказу” писал для них (об этом встречаются упоминания в его дневниках). Или, может быть, у него было множество приятелей? Они казались ему слишком знакомыми, чтобы переносить их лица на бумагу и холст, – слишком обычный, банальный сюжет? И был один друг, настоящий, это было “своё”, что на суд окружающих не выносится!?

В четвёртом или пятом классе он написал в школе сочинение на тему “мой друг”. Вот несколько фрагментов из него: “Человек должен не существовать, а жить. Да, а если он живёт, у него всегда есть друг. Человек может иметь много товарищей, а вот друга только одного, двух или трёх. Хотя, друзей можно и не иметь. Какая разница между товарищем и другом?

Товарищ – это то же самое, что знакомый, точнее, немного больше, чем знакомый. Среди товарищей можно чувствовать себя свободно.

С другом – что-то совсем иное. Другу откроешь секрет, и он тебя не выдаст, что-нибудь расскажешь – не будет смеяться, что-нибудь случится с тобой – будет с тобой рядом, что-нибудь тебе нужно – он поможет, и, кто знает, сколько ещё добрых дел он может сделать.

Если у других много друзей, то у меня – один-единственный, но этого одного я предпочитаю многим товарищам: я нашёл нечто общее между нами, вернее, оно само нашлось, какая-то невидимая нить протянулась между нами. И она оказалась такой прочной, что, думаю, её хватит на всю нашу жизнь.

Сегодня я могу спокойно сказать: “Я и мой друг…”… У меня есть один-единственный друг на свете. Мы вместе с нулевого класса, я люблю его как брата. Бывало, что мы ссорились, но что может убить дружбу, если она настоящая?”

В живописи, рисунках, стихах, дневниках Дато часто прорывается наблюдательность, ироничность, мудрость, самокритичность сложившегося взрослого человека. Но не будем забывать – речь идёт о мальчике 15–17 лет (именно в эти годы созданы наиболее значительные его работы)! И значит – неизбежные в этом возрасте минуты “непонимания” между ним и взрослыми. И, может быть, не на таком уровне осмысления, но встречающиеся в подростковом возрасте у многих попытки познать себя, своё место среди других, свою, если хотите, значимость, стоимость, цену…

Непонимание, “отторжение” взрослыми сбивает их в одну, живущую одной общей жизнью, компанию. Но понимание сверстников иногда – лишь иллюзия…

Есть у Дато такой, не сразу и поймёшь, шутливый или трагический рисунок – голый художник перед мольбертом. Шутка ли, драма ли уязвимости, ранимости художника?

Не всегда и самые близкие поймут, не всегда и со сверстниками – всё просто и ясно. Как соединить мечту и повседневность? Как соединить нежность и любовь к родителям и стремление быть со своими сверстниками, режим семьи и режим школьной компаний? Как соединить желание не выделяться из возрастной группы и посещающее тебя временами ощущение, что ты иной, не такой как все?

3 марта 1980 г. он записывает в дневнике: “Такая была красивая сегодня луна – глаз не оторвать… Опять возникают вопросы: от чего? от кого? почему? что случилось? Ничего не случилось, ничего… Ничего не изменилось: опять дом, опять наставления матери… опять шум, опять уединение, размышления, мечты, стихи, полотна и, наконец, сон… Никто, в том числе и сам человек, не может предугадать, кем или чем он станет через 30 лет. И всё же, кто я сейчас, в данный момент? Для себя я – и Леонардо, и Пикассо… А для других?”

Мальчик ищет себя, пытается понять себя, и наедине, и среди сверстников. И потому то уединяется, то уходит надолго с друзьями. А родители волнуются… С одной стороны, поступки Дато – поступки обычного подростка. С другой стороны, уж очень необычен этот подросток, – пишет картины, стихи, музыку. И почему такие печальные у Дато глаза, что такое узнал он, открыл для себя? Родители волнуются, и их понять можно. Понял их и Дато. Так родилось стихотворение

Разговор с мамой

Понятны мне, мама, и страх твой,

и грусть.

Всё кажется: мал, беззащитен и слаб я.

Не бойся, – я не потеряюсь, вернусь.

С удачей вернусь, или даже со славой!

Прости, но и с мамой делиться бедой

Не станет, поверь, настоящий мужчина.

И нету иной на сегодня причины

Того, что порой не бываю с тобой.

Я не потеряюсь, родная, вернусь,

Твой мальчик, то вдруг непослушный,

то тихий…

И, как оленёнок к родной оленихе,

К тебе, как и в детстве, покорно прижмусь.

Ты верь в меня, мама, и в нашу звезду.

Пусть дней в нашей жизни есть

множество серых…

Сильнейший магнит – материнское сердце!

И я на любовь непременно приду.

Дато очень любил родных, гордился родителями. В дневнике его есть такая запись: “Мой отец – человек искусства: музыкант, журналист, пишет стихи, короче говоря, во всё старается вложить свой талант. Вот и я живу искусством: рисую, пишу, играю…” В дневнике, не рассчитанном на публикацию, Дато как бы для самого себя ищет отчёты на вопросы: кто он? откуда?

Многие его способности, как он и сам предполагал, – от отца. Он гордился отцом. Сохранилось его школьное сочинение, написанное в 13 лет, – о поездке с отцом (это была служебная командировка Георгия Крацашвили в Боржомский заповедник, о котором он собирался делать телепередачу; туда, в Боржоми, он и взял с собой сына). Мальчик всё замечает, подмечает, – как относятся к отцу люди, как сам отец относится к людям, природе.

Да, Дато гордился отцом. Но написать его портрет тоже так и не сумел. Или – не успел? Но осталась совершенно замечательная – и по замыслу, и по исполнению – работа: “Руки отца”. Удивительна эта работа многим: и редким для юного художника сюжетом (аналога в мировой живописи не припомню), и поразительной характерностью… Это, если так можно сказать, “Портрет отца”, хотя “на экране” – лишь руки. Такое своего рода телевизионное укрупнение (не будем забывать, что отец Дато ряд лет работал на телевидении и какие-то специфические телевизионные приёмы, ракурсы могли быть Дато знакомы): не просто “вырванный из контекста” эскиз “чьих-то” рук, а осознанно скомпонованный “портрет” рук отца. Вглядитесь в рисунок: это сильные руки крестьянина, предки которого сотни лет ухаживали за виноградной лозой, но это и руки музыканта – с чуть выгнутыми кончиками пальцев интеллигента, чувствующего искусство…

Есть у Дато и автопортрет “Рука”. Именно автопортрет, настолько в этой руке переданы и его характер, и ремесло, которым он занимается (в высшем смысле этого слова, когда художника узнают по руке, а музыканта по пальцам).

И что самое поразительное: эти работы я видел в разных залах музея, но лишь спустя недели, разложив перед собой слайды, сделанные с почти тысячи картин и рисунков Дато, я понял, – достаточно поставить две эти работы рядом, и становится очевидно: это руки близких людей, более того, – руки отца и сына! А, казалось бы, – просто “подготовительные” работы, учебные студии (кто из художников не писал руки в качестве этюдов к портретам и жанровым картинам?) висят в разных залах музея, скромно и непритязательно… Я бы так их и назвал, как это ни покажется парадоксальным (к слову сказать, сам Дато – художник необычайной парадоксальности, – думаю, одобрил бы моё предложение; названия ведь большинства его работ давались после его смерти): “Рука. Автопортрет” и “Руки. Портрет отца”.

Уже на этом примере видно, как поразительно Дато умел через деталь передать своё отношение к человеку, создать обобщённый образ через частность. У него не так уж много портретов с обозначением портретируемых (чаще – просто зарисовки людей, – кто бы они ни были, они интересны художнику). Но если уж он обращается в своих портретных композициях к конкретным людям, то нередко к личностям великим, гениям национальной и мировой культуры. Необычны по замыслу его композиции, посвящённые Бетховену и Бараташвили… Он стремится не столько к передаче внешнего сходства, сколько к созданию обобщённого символа поэзии и музыки. Вот почему в обоих портретах на первое место выходит у Дато своего рода атрибут, обозначение поэзии и музыки. В картине “Николоз Бараташвили” символом поэзии Грузии предстают красные кони, мчащиеся на голубом фоне.

У Дато часто стихи перекликаются с картиной, картина – с рисунком, портрет – с жанром или пейзажем… Так и с конями. Кони (мечта – поэзия) как поэтическая, романтическая “связка” вновь появляется в композиции “На тему песен В.С.Высоцкого”. Как и на портрете грузинского поэта, здесь кони – лишь намёком – несущиеся вверх и вдаль… То ли бричка, то ли коляска. А в ней – опять без определённости – то ли ямщик, то ли автор композиции, поэт и художник, ибо – опять намёком – в руках его то ли палитра, то ли раскрытая книга.

Замечательно передано движение – композицией, вибрацией карандашного штриха… “Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее…” Кто не знает сегодня слова этого стихотворения-песни В.С.Высоцкого? В них – и трагедия Мастера, для которого время проносится быстрее, чем для других, и его высокое счастье, – прожить жизнь короткую, но на взлёте! Вот, мне кажется, всё это, – и преходящее, убегающее время, и тему “кони-мечта”, и взлёт таланта, взлёт фантазии поэта, – стремится передать Дато своими вихревыми изображениями бега иноходцев, пересекающими композиции картин, посвящённых поэтам, которых он чтил…

И так же как кони – символ поэзии Бараташвили – выходят на первое место в композиционном построении картины, так на первый план с кинематографическим (сознательном!) укрупнением в картине, посвящённой Бетховену, выходит жёсткий клубок скомканных листов нотной бумаги.

Дато всерьёз занимался музыкой и, конечно же, знал не только внешние штрихи биографии Бетховена. Знал о его творческих муках, вечной неудовлетворённости, страданиях композитора, сердце которого разрывала сочиняемая им музыка… Музыка, которой он не слышал… Думаю, обращение к образу Бетховена было продиктовано и другой темой, темой одиночества гения вообще и вундеркинда в частности. Чехословацкий писатель Антонин Згорж свою книгу о жизни Бетховена точно назвал “Один против всех”.

При всей общительности и открытости характера Дато, тема эта волновала и его, подтверждение тому находим в его дневниках: с одной стороны, ему хочется быть как все, в детстве – как все дети. С другой, – он рано почувствовал свою одарённость, своё, если хотите, предназначение, внутренним взором видел сотни картин, музыкальных произведений, стихов, которые он ещё напишет. Ощущал свою силу, верил в свои силы, – это ведь очень важно в искусстве.

Но человек, с детских лет принявший на ещё неокрепшие плечи такую ношу, обречён на очень трудную жизнь, Дато понимал и это. Вот почему, мне кажется, особый интерес Дато к личности творцов, и – удивительное проникновение 16-17-летнего мальчика в их душевные драмы, понимание их человеческих и творческих проблем…

Вглядываюсь в лица Николоза Бараташвили и Людвига Ван Бетховена: разные века, разные вековые культуры за их спинами, разные, наконец, творческие “профессии”. Причём, обратите внимание и на такой факт: всего 14 лет было Дато, когда он написал Бараташвили! А портрет Бетховена – и того раньше – в 13 лет! Рисунок лица композитора может показаться ученическим, наивным. Но понимание им сути Бетховена и сегодня, когда я сотый раз всматриваюсь в эту композицию, кажется мне гениальным озарением… Не представляю себе теперь, как можно иначе, точнее передать музыку Бетховена, – с её болью, надломленностью, взрывной экспрессией… Когда-то слышал фразу: “Музыка Бетховена – это взрыв существования”. Вот такой взрыв передаёт живописными средствами Дато в своей композиции…

Если Бетховен – это мука – взрыв, то портрет Галактиона Табидзе – это, я бы сказал, мука – покой. Портрет тоже трагичен. Вибрирующая, будто живая линия карандаша Дато создаёт на бумаге дерево, ветви, листва которого, в свою очередь, образует лицо поэта. Тут и точный образ, и метафора, и поэзия.

Дерево ещё и вызывает ассоциацию с женской фигурой, так что здесь внимательный зритель находит как бы и музу великого грузинского поэта, музу, словно произрастающую из прекрасной и многострадальной грузинской земли, соками своими питающей великую поэзию (этой темы мы ещё коснёмся, темы для Дато очень близкой, – темы “очеловечивания природы”, темы, трактуемой Дато поразительно разнообразно).

В творческом наследии Дато два портрета Галактиона Табидзе. Первый – просто лицо поэта. В нём и гордость (это ощущение во многом от постановки головы, – независимо и гордо отклонённой назад), и усталость, и детская наивность, и удивление перед человеческим несовершенством.

Трудно сказать, чем так приковывает внимание этот внешне непритязательный по манере портрет поэта. От глаз его некуда деться, они спрашивают, экзаменуют, делают ваше существование в этой жизни неуютным… Дато никогда не видел поэта, – он родился, когда великий Галактион уже умер. Но точно известно – его стихи он знал, читал их любимой. И недаром упоминание о Табидзе врывается в одно из лирических стихотворений самого Дато:

Ливень

Какой был ливень, боже мой,

Когда мы встретились с тобой!

Хочу на Мтацминда с тобой

Читать Табидзе до заката.

Хочу весь день с тобою рядом Пробыть, целуясь…

Чтоб небосвод был голубой,

Чтоб занесло нас листопадом…

Обиду ж вспоминать не надо,

Обид у, злую…

Какой был ливень, боже мой,

Когда расстались мы с тобой…

Конечно же, Табидзе появляется здесь не случайно: он близок Дато, близок своей эпичностью осмысления жизни, проникновенной лиричностью. Он нужен Дато и тогда, когда он гуляет по Тбилиси с любимой, и тогда, когда бродит один на природе. Но насколько же не поверхностно, глубоко, по-своему, через свою душу преломив, воспринимает он биографию поэта!

Вглядываясь в портреты Галактиона Табидзе, видишь: если в глазах на первом из них – вопрос, недоумение, то на втором – понимание, слёзы… А “прочитав” слёзы в глазах человека бывалого и мужественного, обращаешь внимание на ствол дерева, из которого как бы произрастает голова поэта, и видишь уже не прекрасную музу лирика, а горестно раскинувшую руки в мольбе за поэзию и культуру фигуру женщины-матери.

Знаменитый французский художник А.Матисс до старости вспоминал наказ своего учителя: “Смотреть на живопись как на страстное молчание”. Многие работы Дато – замечательный пример “страстного молчания”.

До сих пор для меня загадка, как в “годы застоя” удалось мальчику, иных годов практически и не знавшему, создать такой своеобразный и по-своему выдающийся памятник поруганной национальной культуре…

И вот что ещё интересно. Прямой связи в приводимом ниже факте с творческим замыслом Дато вроде бы нет, но “всё же, всё же”…

Когда ноябрьской ночью 1988 г. в музее Дато на окраине Тбилиси мы готовили его работы к репродуцированию, распаковав картину “Нищий”, обнаружили на обратной стороне… “Портрет Галактиона Табидзе”, тот, первый, с детскими, чистыми глазами, без дерева-музы…

А в нижнем зале музея, оказывается, висела искусно сделанная фоторепродукция. Неужели не нашлось у юного Дато лишнего куска картона? “Нищий” писался позднее “Галактиона”, работа в техническом отношении более совершенная. Но неужели Дато не видел гениальной озарённости своего раннего “Табидзе” Никогда не смогу в это поверить! Он мог писать и рисовать быстро, мог подарить картину другу… Но совершенно уверен, к труду своему относился очень серьёзно и ценил его, и цену созданному знал. Не мог он не оценить раннего “Табидзе”. Тогда что же?

Рассматривал портрет как заготовку к большой работе? Может быть, собирался перевести карандашный портрет в работу маслом? А может, всё-таки, сознательно соединил две работы вместе, – ведь впереди были (могли быть, должны были быть!) десятилетия творчества…

Мелькнула мысль, возникла ассоциация: “Что-то в этом есть!” А додумать, развить мысль, возможно, предполагал потом. Не успел! Не договорил…

Вглядываясь в его “Нищего”, видишь, что это не только очень интересная по живописи работа с приглушёнными, изящными, холодными полутонами, с характерными для Дато мерцающими сумерками, нагнетанием печального настроения. И это не просто портрет-сочувствие драме человека. Вытянутые стройные ноги “Нищего”, весь его облик, проникнутый артистизмом и одухотворённостью…

Интересны и детали – балетные тапочки-пуанты, жабо… Портрет танцовщика-неудачника? И только-то? Нет, тут синтез трагедии художника, возможно, не пришедшегося ко двору, или почему иному не нашедшего себя…

Поразительно умение Дато в небольшой картине, беглом карандашном наброске раскрыть биографию человека, а то и целого поколения.

О многом расскажет внимательному зрителю и “Голова старика”, и совершенно замечательный своей мягкой манерой, сочными мазками тушью, портретной характерностью, внутренним чётким ритмом композиции “Дворник” (написанный Дато в 15-летнем возрасте).

А две его удивительные по настроению зарисовки “Клоун” и “Усталый клоун”, так перекликающиеся с его “Нищим”?! Эти небольшие по размерам работы – как две изящные по пластике, орнаментальным намёкам (цветы, шахматный рисунок), символам (отброшенная в сторону скрипка) миниатюры.

В них – рассказ о судьбе конкретных, вот этих самых, на рисунках – клоунов, сочувствие к их драмам. Но это, конечно же, и обобщение, ибо рассказ о драме художника вообще. Судя по отброшенной скрипке и заплаканным глазам клоунов – речь идёт о драме непонятых художников. Но, думается, притчевость этих работ Дато ещё шире – это вообще о драме человека среди людей. Кто бы ты ни был, если тебя не поняли, и ты остался один, – это трагедия. Вот так часто у Дато: начинается, вроде бы, с улыбки – зарисовка клоунов, то есть людей, коим предназначено нас смешить. А они почему-то вызывают у зрителей слёзы. Не перестаю удивляться мудрости юного Дато: уметь видеть человека сквозь его внешность, предмет сквозь другие предметы, судьбы сквозь годы, – не каждому дано.

В конце концов, в истории искусства можно найти и другие примеры раннего творческого взлёта, овладения изобразительным мастерством. Может быть, в техническом отношении кому-то удавалось пройти и дальше, чем Дато. Он поражает, прежде всего, другим – способностью взрослея и открывая для себя мир живой и мёртвой природы, – открывать этот мир и нам, людям, жившим рядом с ним, и тем, кто будет жить спустя десятилетия после нас. Ибо всё развивается: техника, мастерство, технология, меняется и человек, – становится умелее в чём-то, в чём-то безнравственнее, но остаются вечные истины и вечные проблемы взаимоотношений человека и окружающего его мира, человека и людей, среди которых он живёт.

Вот эти проблемы, понятые Дато Крацашвили во второй половине 70-х гг. ХХ века, запечатлённые в его картинах, стихах, дневниковых записях, – останутся, и, кто знает, предложенные им решения чем-то помогут нашим потомкам… Мир людей в произведениях Дато… Знакомых и незнакомых, знаменитых творцов и простых тружеников… Неверное это слово – “простые” люди. Для настоящего философа и художника каждый человек – неимоверно сложен. Сложен и многогранен его мир, сложны его отношения с окружающей действительностью – властью, природой, другими людьми…

Если человек – Человек, то мир его беспределен и полностью – даже гениальным художником – непознаваем. Нет простых людей, все – сложные. Но на портретах (а так мне хочется называть все картины и рисунки Дато, даже без обозначения портретируемых, ибо по отношению художника к своим моделям, это – портреты) Дато все эти неимоверно сложные люди всё-таки понятны художнику, ибо вызывают у него и сочувствие, и понимание их проблем, и стремление (в чём-то это от сказочных волшебников), воссоздав лицо, абрис фигуры человека на холсте или картоне, бумаге, – магически, “шамански” воздействовать на его судьбу, помочь обрести счастье, мир в душе, признание, отвести беду.

Всматриваюсь в лица людей, воссоздаваемые Дато. Они очень разные, но ведь и сами люди, которых писал и рисовал Дато, были разными. У каждого за спиной своя прожитая жизнь, как правило – очень непростая. И это сумел увидеть и передать художник.

Жизнь, наложившая отпечаток на лица, измявшая, скрутившая тела, наделившая глаза мудростью или усталостью и апатией. Что общего в них, что поражает? Я бы сказал – сочувственное понимание. Дато – добрый художник. Нет, он не приукрашивает модель. Он словно реализуя пожелание Микеланджело, стирает с лика человеческого всё наносное, маскирующее, выявляет всё лучшее, что в человеке есть. Вот почему такое молодое лицо на “Портрете бабушки Оли”, вот почему мы видим гордость и муку на портретах Галактиона Табидзе, вот почему в “Портрете Паши”, прежде всего, читаются грусть и усталость, мудрость и доброта…

Он писал портреты людей, которых, как ему казалось, он уже понял, и тех, чью суть лишь пытался постичь. Ему хотелось скорее понять, разгадать человека и – закончить портрет. Но, закончив, не хотелось с ним расставаться, жаль было ставить последнюю точку, наносить последний штрих, мазок…

И потому во всех портретах, созданных Дато, есть какая-то магическая недосказанность, случайно – умышленная незаконченность. Человек удивительно музыкальный, он особенно охотно пишет портреты (они ведь у него чаще всего не с натуры) в дождливые ночи.

В его дневниках часты записи: “заработался заполночь…”, “Дождь за окном, пора спать… Уже четвёртый час…” В такой вот дождливый вечер, а точнее дождливую ночь, закончив (или почти закончив) очередную портретную композицию (какую, теперь уже, увы, не узнать), он пишет стихотворение:

Обидно

Обидно

не то, что лежу я без сна,

И дождь —

дна не видно…

Обидно,

что ты этой ночью одна.

Один я.

Обидно…

Вот новый портрет.

Он и мой, и не мой.

Дождь…

Льёт, как из бочки.

Портрет на мольберте —

слепой и немой.

И жаль

ставить точку.

Обидно, —

нельзя его сделать живым.

Опять что ли ливень?

Привык я к портрету,

Сроднился я с ним.

в тот вечер дождливый.

Он любил людей вообще и тех, кого писал, в особенности. О том, что эта любовь была взаимной, свидетельствуют и сотни записей в “Книгах отзывов” в музее Дато и на его выставках. Обратимся к этим записям ещё раз.

“Дорогой Дато! Больно расставаться с тобой. Я уже никогда не освобожусь от твоей совестливости, от твоих “дум высокого стремленья”, от твоего беспокойства…”

“После выставки Дато хочется жить! Пусть вечно цветёт его “дерево жизни!”

“Прекрасные работы. Яркая творческая жизнь, интереснейший человек с необычайным видением, восприятием… Тем больнее, что продолжения не будет…”

“Я плакала, открыв для себя этот мир… Такое чувство формы, цвета, композиции, философские обобщения! Для Дато Крацашвили характерно интуитивное проникновение в тайны мира. Поклон великий за этот свет”.

“Портреты Дато поражают пристальным вниманием к жизни человека, они насыщены острой мыслью, философскими размышлениями о сути человека”.

“Оставляем в Тбилиси свои сердца и свои слёзы! Удивительный мир взрослого ребёнка. Удивительное стремление в такие годы понять смысл жизни и проникнуть в суть человека, к чему мы обычно приходим к концу жизни…”

Есть и такие записи:

“Дато нельзя не любить…”

А успел ли полюбить сам Дато? Успел… И это тоже позволяет называть Дато Крацашвили счастливым человеком.

3. “Что движет солнце и светила?”

Задаваясь этим вопросом, Франческо Петрарка имел в виду любовь. Все три части “Божественной комедии” другого великого поэта Данте заканчиваются строчкой: “Любовь, движущая солнцем и прочими звёздами”.

Конечно же, в 1979–1980 годах, когда Дато пережил свою первую и единственную Любовь, никто не знал о существовании звезды по имени Дато. Такая звезда уже была, только имя Дато она получила позднее. А открыта была звезда, зарегистрированная в Международном центре малых планет под № 3146, ещё 17 мая 1972 года. Впрочем, Любовь “двигала” не той далёкой звездой, а звездой таланта Дато.

Дато был очень богатым человеком. Для того чтобы передать то, что его волновало, мучило, тревожило, возмущало, вызывало любовь и восхищение, у него были: Рисунок, Живопись, Слово, Мелодия…

Он прочитал как-то, что юный Джотто, выдающийся итальянский художник, родившийся в 1266 году в деревушке Солле ди Веспиньяно и считающийся родоначальником современного искусства, любил в детстве рисовать ягнят, телят, жеребят… Да и впоследствии появляются кони на его картине “Святой Франциск отдаёт свой плащ”, ягнята на картине “Возвращение Иоахима к пастухам”, в “Сне Иоахима”, в “Рождестве”… И Дато, в жилах которого текла кровь кахетинских крестьян, чтобы выразить своё доброе отношение к миру, подобно Джотто, с юности рисует “братьев наших меньших”…

У Дато печальное настроение, чувство грусти, неуверенности в себе, разочарования (редкого художника минуют такие настроения), – и Дато обращается к живописи, причём к конкретному жанру – пейзажу, и не просто пейзажу, а к “пейзажу с дождём”…

Подобно ребёнку, “вскрывающему” игрушку, Дато пытается понять, из чего состоит мир, в котором он живёт, и он обращается к натюрморту, пристально вглядывается в живой и неживой мир, в душу цветов, плодов, вещей…

А бывает и трудно передаваемое настроение, размытый замысел, неясные желания… Тут лучше всего помогает музыка, – и Дато часами импровизирует на фортепьяно (ещё и ещё раз – как жаль, что не сохранились в нотной записи его многолетние музыкальные импровизации, его фантазии, зафиксированные, увы, лишь в сиюминутных звуках мелодий, вылетающих на улицы Шота Руставели или Важа Пшавела и сливающихся с многоголосой звуковой палитрой Тбилиси…)

Когда его что-то мучило, сильно волновало – проблемы ли смысла жизни или гармонии в жизни, гуманистические – вечные – вопросы добра и зла, или проблемы, порождённые в основном нашим самоубийственным веком, – например, проблемы экологии, – Дато обращается к сюрреалистическим (чаще всего, карандашным) композициям…

Под каждое настроение, под каждую задачу – не только свой вид искусства, но и свой жанр. Это не правда, что все богатые люди – счастливы.

Главный вопрос – степень богатства. Так человек, у которого очень много денег, не столько думает о том, как бы их потратить, сколько, как ни странно, о том, как их сохранить. Парадоксальна человеческая психология…

Очень богато одарённые от природы, гармонично развитые люди, редко бывают в гармонии с окружающим их миром людей, редко бывают безоблачно счастливы. Неосуществлённые замыслы разрывают их сердца, мысли о благе – не своём, личном, – о благе человечества терзают души. Беспокойно живут талантливые люди. Иногда это большая жизнь, как у Леонардо да Винчи, иногда короткая, как у Рафаэля Санти. Оба были безмерно талантливы, и оба прожили свои – разные по длине – жизни в постоянном нетерпении и беспокойстве души.

Ассоциация с Рафаэлем естественна, хотя и трудно сравнивать судьбы художников, если один не дожил до сорока, другой – до двадцати… Но всмотритесь, листая альбомы по искусству, в портрет Рафаэля работы его современника Анджело Дони: какая настороженность, грусть, тревога в глазах молодого и прекрасного, талантливого и удачливого художника. Такие же глаза у Дато, – на фотографиях, автопортретах. Ранняя ли смерть предощущалась ими, или тревожила сердце боязнь не успеть сказать всё, что хотелось сказать, не успеть выговориться?

Дато успел так много нам рассказать, – о мире, о себе! А вот следов любви Дато, – сильной, красивой, – в главной сфере его творчества, жизнедеятельности, духовного существования – изобразительном искусстве – почти нет. Я пересмотрел сотни его картин и рисунков, – где она, романтическая возлюбленная Дато? Может быть, её и не было в реальной жизни. Дато придумал её? Нет, была. Была реальная тбилисская девочка, которую он любил, был счастлив, переживал, мучился, встречался с ней и расставался…

Со слов родных Дато, я знаю, что она навещала их и после трагической смерти юноши. Думаю, и до сих пор остался он в памяти её сердца. Но где её изображение – в живописи, рисунке? Может быть, её нужно искать в графической композиции “Влюблённые”, – такая милая Дато тема: городской уголок, дождливый день… Он и Она…

Но нет, этот рисунок сделан в 14 лет. Тут скорее наблюдение, размышление, если хотите – мечта о любви… Да и влюблённые на рисунке люди, скорее, пожилого возраста, – осенняя пора их жизни, прожитой вместе, в счастьи и гармонии. Иногда эта картина экспонировалась под названием “Влюблённые под дождём”. Рядом шли по жизни эти двое любящих людей, рядом сейчас, под одним зонтом, в осенний свой час. Как удивительно умел Дато выбирать манеру письма под тему, под настроение… Плавность, мягкость линий, закругленный ритм композиции, – всё наводит на мысль о покое души, о гармонии отношений…

Да вот же она! – таково первое ощущение, первая реакция, когда входишь в самый маленький зал Музея Дато в Тбилиси и видишь написанный густыми, сочными движениями чёрного фломастера портрет “Задумавшаяся девушка”. Очень хорош портрет, лаконичен, выразителен, написан, конечно же, с симпатией к портретируемой… И всё-таки, это, думается, не Она. Здесь, как говорится, имеет место цитата: в композиции, во всём абрисе фигуры девушки, – как бы воспоминание о виденных в альбомах картинах французских импрессионистов. Вряд ли, как-то уже представляя себе психологию Дато, можно предположить, чтобы рисуя её, единственную, любимую, он воспользовался готовым, чужим приёмом. Для неё – особые краски, особая композиция, особые слова…

Может быть, Она – девушка с рисунка “Грузинский дворик”? Нет, скорее это обычная жанровая зарисовка, – очаровательная в своём национальном колорите, с точно подмеченными деталями тбилисской жизни… Очень хорошая работа. Но девушка – не Она… Нет, ищу и не нахожу…

Если человек талантлив, он талантлив во всём. Сентенция, может быть, и спорная, – к Дато применима. Он был, смею утверждать, талантлив в любви. Нежен и бережен к любимой, как настоящий грузин; романтичен, как поэт; парадоксален, как живописец; гармоничен, как музыкант…

Его Любовь – это его Любовь. А картину, рисунок, – их может рассматривать каждый.

Это искусство – для всех. Какое же искусство остаётся для выражения любви? Какое же искусство самое личное, самое интимное, когда можно выговориться, и об этом, во всяком случае, пока сам этого не захочешь, никто не узнает? Конечно же, поэзия. Вот почему большинство стихотворений Дато написано им в 16 лет. И большинство его стихов – о Любви.

Открытию этому – много веков… Ещё великий Овидий писал почти две тысячи лет назад:

“То, что так трудно словами сказать,

Стихами расскажет любовь”.

Дато всё-таки создал портрет своей любимой. Но не кистью или карандашом, а стихами. Причём, как всегда в стихах о любви, здесь и портрет любимой, и автопортрет. Вот почему, когда вы будете читать стихи Дато о любви, прошу вас: попробуйте услышать его голос…

Первое ощущение от любви – удивление, поражение!

Апрель

Апрельской ночью луна распустила фиалки.

Ветер в ветках чинар шелестит,

как разбуженный улей.

Ночь как сон пролетела мгновенно,

и этого – жалко.

День настал. Я мечтал о тебе,

сидя на стуле.

Поэт в буквальном смысле слова “пригвождён” к месту неожиданно поразившей его любовью…

Первая ли это любовь? Были ли другие увлечения? Следов в живописи нет. В поэзии, – вот они:

Не люблю я тебя, прости

Не люблю я тебя, прости,

И лицо мне твоё не снится.

Да, подсчёты твои просты:

Мне – под двадцать,

тебе – под тридцать.^[3]

Всё сложней: ты не друг в судьбе,

И подругой стать не сумела…

Взрослость чувств, или взрослость тела

Привлекали меня в тебе?

К взрослым людям тянусь устало.

“Ты – взрослей!” – повторяю фразу.

Ну, а что ты во мне искала?

Не спросил я тебя ни разу…

Дато чувствует – не та любовь, о которой мечтал, не та любимая, какой поначалу казалась. Разочарование скребёт сердце. И выразить трудно, что беспокоит, что – не то?

На смену разочарованию приходит надежда, предощущение настоящей любви. Но пока оно ещё смутное, без чётких очертаний… А раз грусть, разочарование, – значит Дато снова и снова пишет дождливые пейзажи, – они так хорошо передают состояние души. Дождь на картинах, дождь в стихах… Стихах, написанных в бессонную ночь:

Бессонница

Луна свечей высвечивает мысли.

Дождь бьётся головой о лунный свет.

И руки тишины во тьме повисли

Беспомощно. Нигде им места нет…

На облаке моих воспоминаний

Под стук дождя лечу куда-то прочь.

Свеча сгорела лишь на четверть грани,

Меня же сном окутывает ночь…

Как странно: сон, а всё так ясно помнится!

Романтика сквозь жизненную прозу…

Не то был сон… Не то была бессонница…

Я думал – рано. Оказалось – поздно!

Луна грустит, о дождь облокотясь…

И дождь с размаху плюхается в грязь…

Взрослые люди забывают с годами, что в юности размолвка – трагедия, разочарование – планетарная катастрофа. Каждое увлечение кажется самым главным, последним… Так и хочется крикнуть Дато сквозь годы назад: не поздно ещё, дружок. Придёт к тебе весной твоя любовь… И будет тебе всего 15 лет… И всё будет впервые… Вернее, впереди у тебя будет целый год…

Удивительно, когда Любовь пришла, Дато вначале рассказал о ней… в прозе. Сохранилась замечательная дневниковая запись Дато, – что-то вроде неотправленного письма любимой. Приведу из него фрагмент:

“Я хочу рассказать тебе^[4] об одной ночи моей бестолковой жизни. Вначале это может показаться тебе скучным, но прошу тебя – дочитай до конца. Я уверен, ты услышишь много интересного для тебя”.

И далее Дато пересказывает свой сон, приснившийся ему в эту ночь:

“Мне снилось, что я проснулся. Привстал на постели. За окном шёл сильный дождь. Видимо, я спал недолго: ещё слышны были шаги бабушки, скоро и они затихли. Всё стихло. Присев на кровати, я стал вслушиваться в мелодию дождя. Постепенно и она затихла… Дождь не прекратился, продолжая идти, но звук его вдруг пропал, как бывает, когда выключишь радио или телевизор, – вдруг… Но это не звук пропал, это мысли мои улетели.

Теперь уж трудно вспомнить всё, что явилось мне в ту ночь. Передо мной пронеслась вся моя будто бы незначительная жизнь… Незначительная потому, что только 15 лет…

Пятнадцать лет назад явился я в этот сумасшедший мир. И как мог я – младенец с соской во рту – предвидеть, что через год на свете появится существо – представитель нежнейшей, тончайшей второй половины вселенной, и что мы встретимся однажды, что начнутся в сердце моём бесконечные дожди, и одному Богу известно, когда это кончится.

Мог ли я представить себе то счастье, которое ждало меня в пятнадцатое лето моей жизни, в пятнадцатое цветение фиалок при моей жизни?”

А потом Любовь прорвалась, вылилась в стихах.

Каждый день без любимой – мука. И когда с ней приходится даже ненадолго разлучиться, рождаются стихи:

Дождь прошёл

Сколько дней и ночей проглотила разлука!

Я – другой! Ну, а ты? Изменилась ли ты?

Глажу спину дождя. Он целует мне руку.

Понял дождь, как же дни

без любимой пусты!

Я стихи о любви посылаю с потоком…

Но поймёшь ли язык капель,

мчащихся вниз?

Быть с тобою – боюсь.

Без тебя – одиноко…

Всё же жду тебя снова под музыку брызг!

Какие интересные образы рождает любовь в голове художника! Он и самоироничен, и поэтичен; тут и притча, достойная философа, и наблюдательность живописца, и метафоричность поэта…

Прошли годы… Нет Дато… И нам никогда не узнать, что он думал, что говорил, встречаясь и расставаясь с любимой, за что полюбил эту девушку и почему они расстались… Что нам, сегодняшним, стихи Дато о любви? Почему я привожу их здесь, считая их необходимой частью рассказа об удивительном человеке по имени Дато Крацашвили? Объяснить логически это может быть трудно. Но обязательность здесь стихов о любви для меня безусловна. Позволю себе в объяснение привести строки из своего давнего (1969 г.) стихотворения “Мадонна”:

… И грациозно, нежно, ярко

Влюблённый в женщину Петрарка

Писал сонеты о любимой…

В них предстаёт Лаура зримо…

Но неизвестно: было ль это,

Была ль Лаура, был ли сон…

Любила ли она поэта

И был ли с нею близок он…

Какая разница? Осталась

В строю веков сонетов линия:

Его Любовь. Его усталость.

И им рождённая – Богиня!

Ещё раз подчеркну ранее высказанную мною мысль: поэзия у Дато – это и портрет, и автопортрет. И его стихи о Любви, о Любимой – это и стихи о самом Дато, они помогают нам понять его душу. А без этого, я убеждён, не постигнуть и мир творчества Дато!

Ему оставалось жить всего год… А в стихах “периода разлуки” часто встречается тема: возможная встреча через много лет с любимой… Кинематографически укрупнённая деталь – амулет, который он дарит любимой, “высвечивается” во время их “поздней” встречи:

Мартовская встреча

Ты в жизнь мою вошла с капелью марта,

Пропав внезапно с мартовской капелью…

Держал окно распахнутым в апреле, —

Печаль с лица не сдёрнешь, словно маску…

Так каждый март надеждою отмечен,

И, вопреки прогнозу на ненастье,

Окно и сердце я любви навстречу

Готов не просто приоткрыть, а – настежь!

Как пробужденье от зимы прекрасно!

Жду март за мартом…

Только всё напрасно…

Пройдут года. “Ах, март, —

сплошной обман!”

Свеча сгорела. Что ж, ничто не вечно.

При встрече на груди твоей замечу

Подаренный когда-то талисман.

С тобой – другой. Но и со мной – другая.

Ещё десятилетие пройдёт…

“Не слишком поседел я, дорогая?”

“Чуть-чуть, мой милый. Но тебе идёт…”

Какие по-юношески чистые, какие по-взрослому мудрые стихи писал Дато! Как он умел возвыситься над своей болью, переживаниями и не пересказывать сюжеты встреч и разлук, а писать стихи, которые сегодня интересно читать людям разных национальностей, возрастов, жизненного опыта и поэтической эрудиции.

Я это пишу так уверенно, потому что не раз замечал во время чтения своих переводов стихов Дато на поэтических вечерах слёзы на глазах девушек, ставшие вдруг серьёзными и печальными глаза юношей, разгладившиеся от морщин и ставшие добрее лица людей пожилых.

Чистый человек и в любви чист. Но настоящий поэт особенно выявляется в лирике. В лирических стихах поэт, как тот художник на одном из рисунков Дато – голый перед читателем, незащищённый, открытый в своих достоинствах и недостатках, своём благородстве или низости. Вот почему нужно читать стихи Дато, чтобы понять, что он был за человек. Но и представление о нём как о художнике они расширяют.

Зная или не зная об этом, но продолжая в том многовековые традиции грузинской поэзии, Дато, расставшись с любимой навсегда, обращается к природе, матери-земле, деревьям, траве, “выговаривая” своё горе:

Разговор с порхающим листом

Я просил: “Спой мне песню,

порхающий лист!”

Очень грустной была для меня

та апрельская ночь

(Даже вечер уже был обманчив,

тревожен и мглист).

Только лист улетел, и любовь

улетела прочь…

Ветерок напевал колыбельную для чинар.

Я же мысленно видел глаза твои,

полные слёз…

Как суметь пережить мне разлуки

этой удар?

А мелодию ветра порхающий лист унёс…

4. “Венок” Дато

Природу нельзя застигнуть неряшливой или полуодетой, – она всегда прекрасна. Но увидевший прекрасное, становится участником его создания. Ведь окидывая взглядом озеро, поле, лужайку в лесу, часть реки, мы как бы сами для себя создаём композицию пейзажа, – что глаз выбрал, то и “скомпоновал”. Каждый человек в этом случае становится художником-пейзажистом, ибо достаточно быть лишь хорошим, наблюдательным зрителем, любить и ценить мир вокруг, чтобы создать “свой” пейзаж.

У малоизвестного, к сожалению, немецкого поэта Анастазиуса Грюна есть множество точных поэтических наблюдений о взаимодействии тесно связанных между собой: человека – природы – искусства.

Вот несколько строк “из Грюна”:

Цветы найти нетрудно на любом пути.

И всё ж не каждому дано венок сплести.

Творить искусство может лишь избранник,

Любить искусство – всякий человек.

Вот почему люди, с любовью относящиеся к природе и искусству, бывают столь благодарны “избранникам”, – тем художникам, что обладают высоким талантом из факта природы делать факт искусства.

Обманчива простота пейзажной живописи. К пейзажу охотно обращаются начинающие живописцы, самодеятельные художники; кажется, так легко написать кусочек природы “похоже”…

Опытные мастера знают обманчивость этой простоты, годами бьются над передачей поэтичности природы, её философской мудрости, её многозначности.

Художник, освоивший все премудрости ремесла, постигший загадки отображения освещённости при закате и восходе, солнечных бликов лунных дорожек, отражений деревьев в воде и мерцания поверхности озера при лёгком ветерке, в старости нередко приходит к печальному выводу о том, что душу природы так и не научился передавать, так и не постиг её. Такое бывает часто.

А вот крайне редкий случай, когда совсем юный художник ищет в пейзажной живописи возможность не только передать красоту окружающего мира, но и душу природы, пытается через пейзаж поведать и о состоянии своей души…

Мир природы у Дато обычен и необычен. Городские сценки, серия карандашных зарисовок “Чинары”, сельские пейзажи со старыми домами и амбарами.

Мимо его работ нельзя проходить, бегло коснувшись их взглядом. Парадокс Дато ещё и в том, что многие его картины и рисунки создавались за короткий промежуток времени, но рассматривать их можно часами!

Объяснение здесь, мне кажется, только одно: мозг Дато работал с колоссальной нагрузкой, он всё время писал, рисовал свои картины, наброски, этюды мысленно, многократно перекомпоновывал их, размышляя над вечными гуманистическими проблемами, загадками человеческого бытия, всего живого на планете; он находил – мысленно – ответы, в том числе и в живой природе, закладывал в придумываемые им пейзажи множество загадок, видимых лишь при пристальном рассматривании сложных переплетений линий, сочетаний цветовых пятен… Остальное было делом техники.

Применительно к пейзажу он открыл для себя главное: хочешь понять жизнь – всматривайся в искусство, хочешь понять искусство – изучай жизнь. Вот почему в работах Дато природа так узнаваема и так неожиданна! Чтобы писать те пейзажи, которые писал Дато, мало быть просто наблюдательным человеком.

Ф.М. Достоевскому приписывается знаменитый афоризм о том, что красота спасёт мир. Но чтобы красота спасла мир, нужно, чтобы её все увидели. Художники будят в людях чувство красоты, спрятанное в глубине души каждого человека. Чтобы достучаться до души каждого, нужно обладать очень высоким пониманием красоты.

Но что есть красота, как не гармония? И понять красоту столь глубоко, чтобы будить потом красоту в других людях, может лишь человек поистине гармоничный: свободный в мышлении, чистый, красивый, добрый, настоящий… Дато, думаю, был именно таким. Вот почему столь разные люди на выставках его произведений, в его Музее так быстро откликаются на его голос.

Говорят, лучшую прозу пишут поэты. Можно сказать, что и лучшие пейзажи пишут поэты. Но самые лучшие пейзажи всё-таки пишут философы. Ибо часть природы, живущей вне нас, они превращают в часть нашей души. Редко в живописце сочетаются философ и поэт. Если такое происходит, рождается настоящий пейзажист. Пейзажи Дато заставляют радоваться глаз, но одновременно они заставляют трудиться ум и душу. И осуществляется высшая миссия искусства!

О том, что сочетание поэтичности и философичности в пейзажах Дато не случайность, а ещё одно проявление его поразительной гармоничности, свидетельствуют и его стихи.

Когда рассматриваешь картины, рисунки Дато, читаешь его стихи, возникает ощущение, что он знал язык природы, умел разговаривать с птицами, морем, облаками, чинарами… Не иначе, как любимые им чинары с проспекта Шота Руставели, где в доме над “Водами Лагидзе” прошло детство, рассказали ему драматическую философскую притчу, лёгшую в основу его стихотворения “Листья”.

Листья

Ствол при набегах ветра устоял

Чинары старой.

Но лист с неё сорвался и упал —

Слетел с чинары.

Ушибся он, но боли крик сдержал,

Чёрный от сажи.

Вдали, как шали, облака лежат

На шеях башен…

А чёрный дым из труб валом валит:

Снег был и – не был…

Скрути л мороз чинары жёлтый лист

Под белым небом.

Как в ссылку, в горы сослан зимний снег, —

Белеют гряды…

Слёзы Зимы ручьём бегут к Весне,

Бьют водопадом…

Прутья метлы – ни ласковы, ни злы:

“Лишь бы не грязно…”

Смиренно ждал пощады у метлы

Наш лист напрасно.

И снова лето распушит наряд

Чинарной кроны,

И листья ей окрасит всё подряд

Лишь в цвет зелёный.

Вновь лист один, от стужи голубой.

Вновь осень. Холод.

И, не стыдясь, предстанет пред Зимой

Чинара голой…

Вновь рвётся столбик дыма из трубы,

Как чёрный свиток.

Листы летят, прозрачны и слабы,

Нет им защиты…

Но лист один, наученный судьбой,

Вцепился в ветку:

Висел зимой, и раннею весной,

Не веря ветру.

И всё шептал: “Других, других срывай!

Меня не надо!”

И холодности ветер не скрывал:

Брал тех, кто рядом…

Вот снова красит май в цвета весны

Сады и скверы.

Чинары листья снова зелены.

Один лишь серый.

Учёл уроки предков филистер:

“Что ж, я не зелен…

Зато я – вверх, хотя и сух, и сер.

Они же – в землю!”

Ещё Леонардо да Винчи писал: живопись – это поэзия, которую видят, а поэзия – живопись, которую слышат.

Давайте вслушаемся в тему природы в изобразительном творчестве Дато. Первое, что бросается в глаза, – пейзажные работы Дато очень воздушные, мягкие, приглушённые по цвету.

Невольно вспоминается притча о древнем художнике, который сказал ученику, написавшему чересчур разнаряженную богиню Елену: “Ты не умел написать её прекрасной, а потому и написал её богато одетой”.

К пейзажной живописи эта притча имеет самое непосредственное отношение. Ибо чрезмерно богатой пишут природу те, кто не может написать её прекрасной. Лаконичность – и в живописи, и в графике, – отличительная черта пейзажей Дато. Какая изысканная архитектоника в его рисунке “Церковь”! А “Дом”? – Старый истинно грузинский дом показанным нам художником фрагментом занимает всё пространство, здесь иной, не божественный, а земной ритм. Хотя усиленность вертикальных линий словно раздвигает пространство, дом вырывается из заданной мастером композиции…

А набросок “Арба”, – всего несколько штрихов, рождающих и образ, и ряд ассоциаций, и национальный символ. Иногда Дато для размышлений об огромности и красоте мира достаточно совсем небольшого пространства. “Конюшня лесника в Нукриани” – сочная, свободная по манере работа маслом, колоритная, богатая по цвету, по изящной игре приглушённых световых пятен, чем-то напоминающая пейзажи с хижинами великого француза Гюстава Курбе. А вот “Амбар”, словно продолжение любимой темы Дато (старые строения), – эта работа маслом так же празднична по цвету и так же безлюдна… Но здесь уже иной цветовой поиск, попытка создать настроение не статичными цветовыми пятнами, а вибрирующими мазками белого на амбаре, на заборе…

И снова лаконичный набросок – “Хижина”, где так мало использовано изобразительных средств и так много вложено мысли, души, настроения… А вот и вовсе притча: “Пейзаж с калекой”. На первый взгляд – просто зарисовка. Но “вчитаемся” в её ритм: старый покосившийся калека-дом, старый, “покосившийся” калека-хозяин. За долгие годы люди становятся похожи на свои дома, живущие с людьми животные – на своих хозяев (вспомним зарисовку Дато “Я и моя друзья в будущем” – старый охотник на старой лошади, старая собака бредёт рядом, и все так похожи друг на друга!)… Всё так. На уровне наблюдения – точно. Но на уровне обобщения здесь, думается, ещё глубже – и дома, и деревья, как и люди, имеют свою судьбу и свою душу, они так же как люди страдают, пока живы, и так же умирают… Как и человек, природа может радоваться, печалиться, тревожиться. Одна из самых тревожных работ Дато, где ощущение тревоги передаётся чисто живописными средствами, – “Базилика. Тондо”. Жёлтые, серые, синие тона наложены густо, пастозно, рельефно.

Свою живописную роль играет и проступающая сквозь краски жёсткая металлическая текстура поверхности дна старого ведра (появился замысел, а другой основы у Дато под рукой не нашлось, – рассказывали родные). Чистый пейзаж – “Гамбори” – без людей и строений – редкость в творческом наследии Дато.

И здесь он не ограничивается решением чисто формальных задач (хотя надо отдать должное мастерству, с которым передано мерцание голубовато-зеленоватых тонов прозрачной акварельной дымки, мастерству ритмической организации пространства через чёткое чередование плоскостей), – достаточно задержаться у этой работы чуть подольше, и начинаешь испытывать сострадание к земле. Всего-то, казалось бы, горы… Овраги… Ничего не происходит перед нами. А внутри нас? Какие-то пласты переворачиваются в душе – художник сумел вызвать сочувствие к земле…

А как много мыслей рождают две его внешне неброские карандашные серии “Чинары” и “Ветви”! Тут и размышления о юности и старости, усталость и восторг, здесь любовь и ненависть, сострадание, потери близких, горе, одиночество… Всё это – о чинарах. И всё это – о людях. Ибо у Дато и люди, и животные, и растения – одушевлённые существа!

“Алазанская долина” тоже поначалу поражает прежде всего техническим совершенством: работа выполнена маслом, но столь тонко, прозрачно, что кажется акварелью, сделанной в солнечный день с натуры. Не видно с той точки, на которой находится и пишет художник и откуда приглашает нас взглянуть на долину, ни виноградников, ни людей, ни реки Алазани. Кажется, главный герой произведения – не сама долина, а воздух над ней, огромное пространство неба Грузии, уходящее за горизонт и продолжающееся далеко за гранью видимого. Необычайно хороша эта работа Дато! Трудно объяснить рождаемое ею ощущение возвышенности, духовности, чистоты. Просто долина, кстати, лишь угадываемая контурно в цветной утренней дымке. Просто пейзаж…

При самом первом, да ещё неподготовленном взгляде, – нечто вроде абстрактно решённой темы с многоголосием цветовых точек, коротких мазков, линий, плоскостей. Присмотревшись, видишь мастерски, с огромной любовью к родной земле сделанную работу. Но постоишь перед картиной подольше, и начинаешь, кажется, постигать загадку её очарования. Она словно бы написана с высоты птичьего полёта!

Бывает, что поэты, композиторы, художники видят “полётные” цветные сны. Ничего порочного или сверхъестественного тут нет. Просто люди творческие. Летают. (Летают во сне все люди, но – в детстве, пока растут). И видят природу, предметы с верхнего ракурса, с верхней точки. Это ведь так естественно, – взлететь и увидеть свою планету сверху. В жизни, это, увы, невозможно. Но ведь стоит закрыть глаза и…”Я лечу-у-у”.

В моём давнем стихотворении “Синие птицы” есть такая строфа:

Мы грустим, не умея взлететь в поднебесье.

Но не сами ли мир создаём из оков?

Ведь когда мы летим, мир прекрасен и весел!

Он цветной! Посмотрите его с облаков!

Да, Дато умел взлететь и увидеть мир сверху, прекрасным и печальным, близким и далёким. Чтобы написать “Алазанскую долину”, достаточно было на минуту взлететь. Чтобы создать “Дождливый день”, достаточно было на 15 минут остановиться.

Сам Дато, вспоминают родные, очень любил эту свою работу. Вставил её в рамку вместо висевшей на стене репродукции и заметил с улыбкой: “Уверяю вас, моя работа ценнее”. Он говорил о ней с некоторым даже удивлением: “Здесь ничего как-будто бы не нарисовано, но есть движение… Всё дышит”.

Он вынашивал эту работу давно, а написал действительно за несколько минут. Бабушка Оля, обожавшая Дато, как-то пожурила внука: мало рисуешь, ленишься… Дато улыбнулся и быстро написал эту весьма сложную по технике, внутреннему мелодическому ритму композицию. Сколько в ней намёком переданных характеристик людей – сразу видно, кто удачлив, кто потерян в этом грустном дождливом мире. Всё здесь движется, – и люди, и брички, и даже фонари!

Мокрая от дождя дорога делит лист бумаги надвое, акварельными прикосновеньями кисти лишь намечены – чёрные абрисы фонарей, фигуры случайных прохожих, сжавшихся под потоками дождя. Неуютность, неприкаянность, серость? Нет, тут иное: к дождю нужно философски относиться, как, впрочем, и вообще к жизненным трудностям, – словно говорит художник, – да и есть в непогоде своя строгая красота, своя эстетика.

Так же решена и акварель “Туманный день” (написанная в тот же весьма для художника плодотворный год его совершеннолетия), – те же скупые средства, та же мысль, интонация… Сюжет лишь другой. И, может быть, сильнее выражена тема незащищённости человека перед природой, непогодой и, как всегда у Дато, – шире, – перед смертью и жизнью. Нет никакой неизбежности победы смерти над жизнью. Просто и природа, и человек очень незащищены. И давайте будем помнить об этом. Вот и всё…

Если одна работа Дато напоминает Г.Курбе, другая П.Пикассо, а эта – “Туманный день” К.Коро, всё это вовсе не значит, что Дато ученик, цитирующий великих учителей. Просто перекликаются сюжеты, темы, настроения – во времени и пространстве. А эрудированный зритель всегда находит на выставках ассоциации…

Сам Дато говорил о “Туманном дне”, вспоминают родные и друзья: “Здесь всё символично: символична фигура женщины, символична машина, делающая символический поворот, и всё-таки по этой дороге можно вполне реально пройти, шлёпая босыми ногами!”

Это та самая работа, о которой экскурсоводы в Музее Дато не преминут рассказать посетителям как о картине, поразившей американского профессора живописи доктора Макса Рейтера, и процитируют его слова в переводе с английского на грузинский и русский: “Для того чтобы получить подобный цвет, нужно трудиться 20 лет!”. Конечно же, Дато много трудился, чтобы добиться подобной лёгкости передачи задуманного. Но не будем забывать, что и Бог награждает своих избранников.

Что же касается воздействия на творческую манеру Дато импрессионистской и экспрессионистской (а далее мы будем иметь возможность отметить – и сюрреалистической) школ, то здесь нельзя не согласиться с российским искусствоведом В.Алексеевой, отмечавшей в своих оценках живописи Дато, что его манера, при всех внешних сходствах с известными французскими или русскими школами, абсолютно самостоятельна, он создаёт своё искусство: “Через личность мальчика как бы проходят все остальные течения живописи и графики XX века, с той только разницей, что Дато никогда не расстаётся с реальностью образа, причём даже тогда, когда изображение не имеет своего прототипа в природе и являет собой причудливое детище воображения”.

Подтверждение тому мы находим в его карандашной композиции “Мир природы”. Эту работу, нарисованную 14-летним Дато, можно читать как книгу.

Первое впечатление может показаться поверхностным. Но, обнаружив на дне стеклянного сосуда погибший корабль и живого кита, полюбовавшись вполне реалистической пчелой, жужжащей на краю стакана, подивившись трансформации стеблей растения в женские груди (символ незащищённости, материнства, матери-природы), натыкаешься взглядом на фигуру человека, причудливым ракурсом поданного художником. И становится страшно – за весь этот мир вещей, животных, растений, живой и милый мир… Ибо “человек проходит как хозяин”. Огромные его сапоги-ботинки нависли над миром живой и неживой природы, грозя растоптать, уничтожить… Здесь ведь всё такое хрупкое, в этом мире…

Художник в реалистической манере изображает с любовью и пониманием долины и городские улочки, старые дома и амбары, туман и дождь, сочувствуя всему живому и решая лишь одну формальную задачу – что писать маслом, что акварелью, что делать в карандаше. Он равно талантливо передаёт любой техникой печаль и радость, одиночество, грусть и праздничность мира природы. Когда же возникает замысел передать свою тревогу за этот мир, Дато обращается к сюрреалистической манере и достигает замечательных успехов. Вся его жизнь пришлась на период, когда сюрреалистическая манера у нас, мягко говоря, не приветствовалась. А он был и остался свободным в своём выборе того, что и как писать. Ибо был истинным художником.

5. “Тихая жизнь” Дато

Термин этот – “натюрморт” – (в буквальном переводе с французского – “мёртвая натура”) уже многие десятилетия обозначает в искусстве жанр, посвящённый изображению предметов обихода, снеди, цветов и т. д. Значительно реже, лишь в искусствоведческих работах, используют немецкий термин “штиль лебен”, что означает “тихая жизнь”. Применительно к творчеству Дато этот термин точнее, но и он слаб и узок, чтобы передать ту жизненность, которую придаёт Дато своей “мёртвой натуре”.

Вглядываюсь в два его натюрморта, сделанных в 13 лет, до поступления в художественное училище. “Натюрморт с лампой” свидетельствует о рано достигнутом Дато мастерстве в технике акварели, его умении добиваться весьма интересных эффектов в сочетании тёмных и светлых тонов.

С помощью нескольких оттенков передаёт он и текстуру стекла, и фактуру металла. Именно эта работа, показанная специалисту вместе с “Натюрмортом с бутылкой шампанского”, дала основание рекомендовать мальчику, обладающему “искрой божьей”, поступать в художественное училище.

В “Натюрморте с бутылкой шампанского” Дато опять, что называется, не ищет лёгких путей: сочетание в акварели двух стеклянных поверхностей считается у художников сложной технической задачей, такой натюрморт ставят в Тбилиси студентам Академии художеств. А тут – мальчик, начинающий… Но… Дато начинает и… выигрывает, справляясь и с этой трудной задачей. Как свободно, заранее будучи уверенным в результате, использует Дато в натюрмортах самую сложную и разнообразную технику!

Как-то тётя попросила любимого племянника написать для неё цветы. “Но неужели тебе, столь тонкой и изысканной женщине, понравятся заурядные цветы, скажем, красные в синей вазе?” И нарисовал натюрморт “Чёрные цветы”, потом вновь вернулся к теме, сделав “Чёрные ромашки”. И ещё раз, написав очень интересную композицию “Мальчик за столом с чёрным букетом”, где в пластике мальчика есть и самоироничная цитата из Пикассо, есть и самоцитата, ибо чёрные цветы появились на этой картине из натюрморта “Чёрные цветы в чёрной вазе”… Кстати, и в “Чёрных цветах” есть что разглядывать: здесь и “картина в картине”, и перекличка чёрного цвета – цвета печали, траура, с цветами, “стекающими” потоком слов из вазы…

Лаконизм натюрмортов Дато был заложен как бы изначально. Он сознателен, выношен. В дневниковой записи “Что привело меня сюда?” (сюда – имеется в виду – в искусство) есть намёк на происхождение такого стиля: в самом раннем детстве, одно из первых ярких впечатлений, врезавшихся в память, – обложка книги Гурамишвили, на ней “был нарисован контур рыбы, больше ничего”.

Это – осталось, запомнилось. Но есть и другое. При всей декоративности современной грузинской живописи, сдержанность цвета – в традиции древнего искусства Грузии, столь оригинально и блистательно развитой гениальным Нико Пиросманишвили. Дато ничем, казалось бы, не похож на Пиросмани. Но человек, знающий работы Пиросмани и взглянувший хоть раз на один из натюрмортов Дато, уверен, тут же скажет: “Это грузинский мастер”.

В натюрмортах Дато, более чем в его работах иных жанров, ощутимы национальные корни. Даже в его созданных в лучших традициях европейской живописи произведениях (каждого человека, знающего и любящего живопись, здесь будут возникать свои ассоциации при уверенности в абсолютной самостоятельности манеры Дато!), как “Натюрморт с бутылкой и гранатами”, “Натюрморт с бутылкой и гранатом”, в отношении к предмету, в передаче цвета, в настроении, атмосфере “тихой жизни” явственно ощутима Грузия!

А уж “Натюрморт с виноградом” – понятно всем, написан грузинским художником, – грузинское здесь пробивается даже сквозь “европейскую” кубистическую манеру. Изысканная по цвету работа! Как интересно сочетаются и перекликаются в ней белый цвет скатерти, чёрный – бутылки, цвет винограда и цвет граната…

А вот в натюрморте “Серые груши” – совсем другие колористические задачи, здесь всё на полутонах, приглушённых цветовых эффектах. Только профессионалы знают, что и белый, и чёрный имеют десятки оттенков. Дато ищет это множество оттенков в сером. И находит!

“Натюрморт с яблоками и блюдом” – и по цветовой палитре, и по набору предметов и фруктов – напоминает чем-то работы русского Ильи Машкова, кажется, даже орнамент русский прорывается на блюде.

В “Натюрморте с белыми цветами в чёрной вазе” Дато располагает в пространстве картины белое, чёрное, голубое, создавая удивительно уравновешенную по цвету композицию. Если в этой работе каждый изображаемый объект несёт свой цвет, то в “Натюрморте с винным кувшином” художник решает новую задачу: выяснить, вскрыть и показать взаимодействие предмета и фона – он буквально впечатывает, врезает винный кувшин в серо-золотистый ритм фона, написанного широкими свободными мазками.

Интересный вариант цветового сочетания предметов между собой и с фоном Дато предлагает в “Натюрморте с бутылкой и кувшином”: блюдо с яблоками, кувшин, бутылка живут на картине каждый своей жизнью, самостоятельно, и в то же время, – во взаимоотношениях между собой образуя интересные цветовые эффекты, волнующий ритм композиции.

Рассмотрев несколько картин Дато, нельзя не заметить, сколь большую роль играет в них ритм. У каждой картины – свой. Иногда даже мелодию слышишь!

Прислушайтесь к мелодии “Натюрморта с грушами”. Здесь опытное ухо услышит и Шнитке, и Штокхаузена, опытный глаз увидит ассоциацию белой скатерти с белым цветом великого испанца Сурбарана, в соотношении жёстких плоскостей заметит связь с Сезанном, а в бликах зелёного фона на густой терракоте груш “прочитает” влияние Гогена и Ван Гога. И при всём том – работа безусловно самостоятельна. В том искусство художника, который и на фоне великих предшественников не выглядит бесстрастным учеником.

Что же касается ритма этой работы, тут скорее воздействие современной грузинской скульптуры, – груши “тянут” каждая в свою сторону, словно пытаясь разорвать хрупкую композицию, только что созданную юным художником.

А вот на картине “Натюрморт с бутылкой” предметы дружат друг с другом, бутылка явно тяготеет к гранату, словно сочувствуя ему, да и есть за что: расколот гранат неумолимым временем. И в то же время – жизнь продолжается, иная сила “вытягивает” бутылку вверх, придавая всей композиции какое-то трагическое очарование.

Если же учесть, что тень от бутылки придаёт оттенок потусторонности, второй жизни, то и вовсе не приходится говорить лишь о колористических задачах, решение которых предлагает натюрморт.

Хотя, конечно же, и колористические задачи ставит перед собой художник. Вот его блистательная акварель, созданная в 15 лет, – “Натюрморт с грушами и листьями чинары”. Есть здесь и сложная игра цветовых полутонов, и свой ритм линий: округлости яблок, рваной границы листьев чинары – извилистые их сочленения между собой и яблоками создают нарастание от приглушённого жёлтого в листьях до алого полыханья на боках яблок. Конечно же, очень грузинский натюрморт.

Его “Одуванчик”, – акварель того же года, – с уже знакомым нам в работах Дато многоцветием приглушённых тонов напоминает китайскую, японскую живопись тушью. Но вот опять сложная ритмическая мелодия: “Натюрморт с подсвечником и бутылкой”.

Здесь ритм задаётся тоже не только цветом, но и линией: чёрные линии бутылки, подсвечника прорезают, пробивают насквозь бордовые тона фона, стола, упираясь – как апофеоз заданной мелодии – в неясно намеченную на заднем плане икону…

Замечательна по цветовому решению работа Дато “Натюрморт с самоваром”. Это про неё сделал восторженную запись в “Книгу отзывов” доктор искусствоведения из США Макс Гэйтер, назвавший Дато гением.

Удивительно интересно наблюдать, как постепенно проявляют свой цвет холодная поверхность большого глиняного кувшина, зеленоватая ткань фона, как пробивается сквозь благородную патину медь в боках самовара, как её желтизна сочетается с серым цветом патины, как вспыхивает на переднем плане алое пятно красного перца, и как все эти цвета постепенно вплетаются в общую мелодию картины. Поистине, одна из самых музыкальных по цвету работ Дато!

Есть своя мелодия и у натюрморта “Цветы в красной вазе”, – здесь словно дали соло одному инструменту в сопровождении оркестра – среди чёрных цветов прорывается один красный, перекликаясь с основным цветом красной вазы…

Поразительно фантастичны натюрморты Дато. Но у него есть множество работ и фантастических открытий – по сюжету по замыслу.

6. Дато в мире фантазии

В работах Дато фантастично многое: и яркая, идущая куда-то по делам птица (работа так и называется “Птица идёт”), и необычайно печальный “Попугай”, – на земле просто нет таких грустных попугаев. А гигантская “Бабочка” – разве она земного происхождения?

Дато задумывается о проблемах глобальных: существования вселенной, планеты, человечества. Нередко средств реалистической живописи, рисунка для разговора со зрителем оказывается недостаточно. И тогда рождаются фантастические композиции, картины-притчи, рисунки-загадки.

Вот его композиция “Размышление о существовании”. Сложные переплетения ветвей-линий создают замкнутость формы, словно обозначая ограниченность нашего земного существования. Но здесь указание и на связь человека с природой, всем живущим на земле. А намёк на нимб на голове у существа, образуемого переплетением ветвей, даёт основание предположить, что это пророк, размышляющий о судьбах человечества. Единство всего живого на планете – тема композиции “Маски”.

Вглядываясь в неё, догадываешься, что не только отношение человека к животным беспокоит художника, но и отношения между людьми, и, не всегда понимаешь это, видна грань, отделяющая человеческое от звериного.

Откуда мы, кто мы, куда идём? Вопросы эти волновали Дато.

Очень интересна композиция “Рождение”, где Дато как бы демонстрирует “стихийную диалектику”, – без специального изучения философии, библейских сюжетов. Он самостоятельно приходит к выводам о происхождении (точнее, как бы сам формулирует для себя своё представление о происхождении) вселенной и человечества. Здесь и дерево жизни, и вверх идущая по спирали линия цивилизации, и поднявшийся выше всех человек с факелом знания в руках. И всё это движется, стоя на колёсах старой грузинской арбы.

“Старость” – композиция фантастическая не по сюжету, а по составляющим общее целое деталям. Несколько штрихов, линий, прямых и извилистых, – и перед вами “намёки” на старость! – трость, согнутые от усталости колени, опущенные плечи, – словно и старик-инопланетянин, а вроде бы и наш, земной старик. Намёк на старость превращается у мастера в символ старости… Так же философичны его “Дерево жизни”, “Всадник под деревом”, “Две фигуры” – печаль и радость, победа и поражение, кубизм и реализм, пустота и вдохновение, – так много мыслей и ассоциаций рождают эти непритязательные вроде бы, простые и лаконичные рисунки.

Многие фантастические работы Дато сложны лишь внешне, на первый взгляд, они легко читаются при близком с ними знакомстве. “Портрет старушки в клубке шерсти” – это ведь не мрачная сюрреалистическая композиция в рамках “драматургии ужасов”, – просто улыбка художника, созданная добрым сопряжением мира людей и мира вещей.

Так и “Художник-робот” – не из фантастического реального мира иной планеты – просто улыбка Дато, которому только что исполнилось 14 лет… Но есть у Дато и фантазии, вызывающие ассоциации с такими мастерами фантасмагорий, как Иероним Босх или Питер Брейгель старший. Тут и слон на арбе, которую тащит… цыплёнок, и фантастические насекомые, и аист с бокалом, и человеческие головы, высовывающиеся из-под огромной шляпы, и деревья, похожие на людей, и люди, похожие на зверей, и злые люди, с такими нечеловеческими лицами, каких на земле, казалось бы, и быть не может.

Но не страх рождают эти фантастические рисунки Дато: в одних случаях – улыбку, в других – тревогу за всё живое и доброе, в третьих – желание бороться с подлостью и злобой… Добрый человек Дато Крацашвили. И фантазии у него – добрые. Юмор у него присутствует в изображении деревьев и животных, людей и домов, цветов и фруктов. Если внимательно вглядеться, во многих работах Дато спрятана улыбка. Есть у него и специальные юмористические серии.

Но прежде – несколько замечаний об улыбке Дато, открывающейся зрителю в других его работах. Вглядываясь, например, в “Рождение Евы”, задумываешься: кто сотворяет Еву? Конечно же, Бог Саваоф, как и положено по всем правилам “евотворения”. Но почему у него руки в пятнах? Не краска ли? Не художника ли напоминает Бог? А если вспомнить зарисовку “Руки”, где изображены руки самого Дато, видишь, что они напоминают руки Бога. Разве же не спрятал здесь юный художник свою добрую улыбку? Да и намёк: свою Еву, дескать, хотел бы сотворить сам…

Но улыбка у Дато может быть и сочувствующей, печальной, как на работе “Мужчина с собакой”, – сам ритм картины создаёт ощущение одиночества человека, бредущего по мостовой со своим четвероногим другом, но одиночества, к которому сам человек относится с известной долей иронии.

А вот “Старушка с палкой” – это уже улыбка сочувствия, вон как старушку время согнуло? Да нет, кажется, очередная загадка Дато, иначе почему бы у старушки была такая короткая палка? Вот и в серии “Клоуны” Дато; “Клоун” и “Уставший клоун”… Как поразительно сочетает Дато улыбку и слёзы, комедию, драму и трагедию!

А уж в его работе “Клоун-гимнаст” от улыбки, кажется, ничего не остаётся: надо бы вверх, а сил не осталось. Вроде бы и улыбка. Да вглядитесь – лицо у клоуна – это лицо Дато. А усталость – сильнее стремления к цели… Об этом композиция Дато?

Но вот в его улыбчивых зарисовках животных, казалось бы, чистый юмор: собаки, движения которых переданы с поразительным чувством пластики, симпатией к младшим братьям. Более того: у каждой свой характер, своё “лицо”, свой рисунок движения. Жеребята, лошади, телята – тоже все с улыбкой. А вот и ненависть, гротеск – люди со звериными мордами. Словом, всё как в жизни, доброе и злое рядом, смех и слёзы – тоже соседи.

Вот, кажется, чисто юмористическая серия: “Дирижёр”, – написана она с точным знанием не только сути профессии, но и её пластики. Ах, как смешно присел дирижёр перед пюпитром на… фалды фрака! Только поднял дирижёрскую палочку, а пюпитр далеко внизу. Увлёкся, взлетел в музыке, фалды фрака – крылья музыканта. Закрутила мелодия, затянула в круговорот, звуковорот, вот и результат: фрака нет, зато признание публики за азарт, за вдохновение.

8. Печаль Дато

И всё-таки был он скорее печальным художником, ибо был не по годам мудрым человеком и слишком многое его беспокоило: боль поэта, преследуемого и унижаемого; слёзы деревьев, теряющих свои ветви; старость людей, остающихся в одиночестве; старость домов, дряхлость зданий, с годами теряющих свою силу и красоту; беззащитность цветов, плодов.

При всём интересе к вопросам глобальным, мог Дато с его добрым открытым сердцем откликнуться и на конкретную проблему, личную беду, его теперь уже известная многим по выставкам в разных городах и, судя по “Книгам отзывов”, получившая широкое признание картина “Какабетский набат” родилась в результате отклика души Дато на несчастье, случившееся в грузинском селе Какабети, где потерявшее всё человеческое преступники украли ребёнка с целью получения выкупа и зверски убили его. Какабетские колокола Дато Крацашвили – это торжественная и горькая пьеса, оплакивание погибшего, это боль, сочувствие близким, это призыв к отпору жестокости, безнравственности.

Рушится нравственность, складывавшаяся в народе веками, но может разрушиться и вся планета. Предсказание ли это планетарной катастрофы, или воспоминание об ужасе, который испытали наши прародители, придя на землю и предчувствуя её будущее? Печально и необычно решает тему Дато, показывая нам скорбное лицо мадонны и трагический лик младенца Христа, казалось бы, в столь традиционной по названию композиции “Мадонна с младенцем”. Опять загадка?

9. Романтика Дато

И всё-таки при всей глобальности и трагичности восприятия окружающего мира, среди главных мотивов творчества Дато – романтизм. Правда, он был печальным романтиком. Ну, да ведь весёлые романтики – они только в туристических песнях. А в жизни и в высоком искусстве романтика, как правило, печальна. Как в его стихотворении

Синие кони

В сказочном мире на синем коне

Мчусь я дорогою синей.

Раннее детство… И кажется мне:

Всех победить мне по силам!

Утро в тумане… А в нашем окне —

Я – отраженьем – на синем коне!

А за окошком чинара

Кажется грустной и старой…

Раннее детство. Капризы. Игра.

Споры. Ошибки. Отметки.

Детство… Обидная это пора:

Как оскорбление: “Детка…”

Детство имеет один лишь изъян:

Быстро проходит. В тумане

Годы проносятся, как ураган.

И ураган разгоняет туман

Детских бесплодных мечтаний…

Белым от старости стал синий конь,

Синяя грива его серебрится.

Нет, он уже не поскачет в огонь,

Синяя юность ему только снится.

Всадник, – он тоже с годами иной.

Вот – от забот уже некуда деться…

Память о детстве всё так же со мной.

Нет беззаботности милого детства.

Горько и больно, – откуда во мне

Зависть, сомнение, высокомерье?

Мне бы сейчас проскакать на коне, —

Только закрыты из взрослости двери…

Позднею осенью чёрной я видел

Старой чинары усталую ветку.

Право, меня бы никто не обидел,

Если б сейчас обозвал меня “деткой”…

В детстве казалось: на синем коне

Быть мне в сражениях непобедимым!

Синие кони… Увы, лишь во сне

Вы равнодушно проноситесь мимо…

Смерть подкрадётся с улыбкой игривой.

С нею сразиться б, да конь мой устал…

Грустно мне машет он синею гривой…

Я ж умирать не боюсь. Я мечтал!

Конечно же, умирать всегда страшно. Красиво у А. Блока сказано: “И гибель не страшна герою, пока безумствует мечта”. В пятом классе Дато посвятил свою классную работу теме “Мечта”:

“Первым делом человек должен задуматься: “Что случится, если его мечта не сбудется?” Я не могу себе представить, чтобы не сбылась моя мечта – стать художником. Почему? Во-первых, потому что я хочу этого всем сердцем, а ведь то, чего очень хочешь, всегда сбывается, правда, ты должен содействовать этому. Ну, и во-вторых, потому, что способности – это сокровище, которое у тебя никто не может отнять, если только ты сам не захочешь поделиться им. Ведь у Шота Руставели: “Что припрячешь, то пропало, что раздашь, вернётся снова”.

Вновь и вновь, как детскую считалку, повторяю про себя эти слова: “Что припрячешь, то пропало, что раздашь, вернётся снова”. Как же щедро раздавал он сокровища своей души, своего таланта! Каждый талантливый человек талантлив по-своему. Печальный гений Дато… Он был по-доброму талантлив, этот “маленький принц” с древней кахетинской земли…

Я снова раскрываю чудесную добрую сказку Антуана де Сент-Экзюпери, французского писателя, тоже трагически рано ушедшего из жизни, и вчитываюсь в этот диалог:

“– Самое главное – то, чего не увидишь глазами… – сказал он.

– Да, конечно…

– Это как с цветком. Если любишь цветок, что растёт где-то на далёкой звезде, хорошо ночью глядеть в небо. Все звёзды расцветают.

– Да, конечно…

– Это как с водой. Когда ты дал мне напиться, та вода была как музыка… Помнишь? Она была очень хорошая.

– Да, конечно…

– Ночью ты посмотришь на звёзды. Моя звезда очень маленькая, я не могу её тебе показать. Так лучше. Она будет для тебя просто одна из звёзд. И ты полюбишь смотреть на звёзды… Все они станут тебе друзьями”.

С тех пор, как узнал Дато, его стихи и картины^[5], всё чаще всматриваюсь в звёздное небо: всё кажется, – увижу звезду “Дато”. Ведь с 1988 г. открытая ещё 17 мая 1972 года астрономом Крымской обсерватории Т. Смирновой новая планета, зарегистрированная в международном центре малых планет под номером 3146, наречена именем Дато Крацашвили и отныне будет именоваться “Дато”…

Но увидеть её так и не довелось. И вам, друзья, её не увидеть. Она слишком далеко от нас. Но в память о Дато нужно чаще смотреть в небо, – ведь тогда полюбишь смотреть на звёзды и все они, как обещает Маленький принц, станут твоими друзьями.

В своей далекой от Тбилиси Москве я по-прежнему продолжаю смотреть в чёрное небо, выискивая звезду по имени “Дато”, звезду маленького принца из Грузии, с которым я, к сожалению, так и не успел встретиться при его жизни. Но память о его картинах, рисунках, стихах всегда со мной. Надеюсь, что теперь она будет и с тобой, читатель. Одно из последних его стихотворений:

И капли дождя меня позабудут

Как годы, в Арагви уносятся воды…

Часы пробивают часы, а не годы.

И детские годы, и юность – не вечны.

Осенним дождём умывается вечер…

В ту осень далёкую, что впереди,

Такие же серые будут дожди…

Мелодию красок я за пианино

Сумею найти и – озвучить картину!

И красок на холст разноликую лаву

Я бросил. И холст обречён был на славу!

Картина теперь поживёт пусть сама

В музее, на выставке и в магазине.

Я осень писал. Но наступит зима.

И значит – забота о новой картине.

Зима в седине улыбнётся счастливо.

Снежинки чинару не гнут, – лёгок груз…

Вновь осень притащится. Утром дождливым

С палитрой и кистью в руке я умру…

И знаю: дождю быть и в день похорон,

Ведь осенью любит поплакаться он…

Родные, друзья и толпа посторонних

В дождливое утро меня похоронят…

Дождь слёзы прольёт на цветочную груду.

А капли дождя обо мне позабудут…

Я расспращивал маму Дато и бабушку Олю: какой был день, когда умер Дато, какой, когда хоронили? Он не дожил до осени, умер 13 июля 1980 г. И без палитры, красок и кисти в руке. Умер в больнице после тяжёлой операции, едва пережив своё семнадцатилетие. А день? “Мрачный был день, пасмурный,” – сказала мама. “Чёрный был день”, – сказала бабушка Оля.

А дождя не было. Не сбылось это предсказание Дато. И капли дождя не позабыли его: каждая капля дождя, проливающаяся над Тбилиси, помнит его, Дато Крацашвили, посвятившего тбилисскому дождю столько прекрасных картин и стихов.

“Жил да был Маленький принц. Он жил на планете, которая была чуть побольше его самого…”

Загляните ещё раз в эту сказку. Обратите внимание: Маленький принц Антуана де Сент-Экзюпери жил на планете № 3251. А маленький принц из Грузии художник, поэт, философ Дато Крацашвили живёт теперь на планете № 3146.

Они ведь соседи!

А ещё говорят, что чудес не бывает. Просто чудеса совершают добрые и хорошие люди. Дато был яркой звездой при жизни. И это справедливо, что когда он умер – погиб на взлёте, – он стал звездой на небе.

Пусть ярко горит твоя звезда, Дато!

1987–2007 гг.

Георгий Миронов,

Доктор искусствоведения,

член Союза художников РФ,

Действительный член Академии российской словесности, Член Союза писателей РФ

Дато Крацашвили: штрихи к портрету

Искусство

Уходит детство, юность пролетает…

Воспоминаний сон приятно розов.

Но взрослость – ураган. И грёзы тают.

Развеивает взрослость мои грёзы.

Всё оказалось проще и сложней.

Не нравится? Но нет пути назад.

Рывок вперёд не удаётся мне.

Рывку назад и сам бы был не рад.

Я в дождь бреду куда-то в никуда,

Туда б пойти… Но я туда “не вхож”.

Приходят и уходят поезда.

Я сам со стороны на дождь похож.

Бессонница замучила вконец,

И жизнь моя бессмысленно пуста.

И тут я вижу: предо мной – дворец!

Огромные тяжёлые врата!

А там, за ними – ни добра, ни зла…

Не давит грудь сомнений тяжкий груз,

Торжественно гудят колокола.

Врата открыты в Храм Прекрасных Муз!

Вход старикам и юношам открыт,

Но не войдут подлец, глупец и хам.

Огонь искусства в алтаре горит.

Здесь божеству искусств воздвигнут Храм!

И нужно ль говорить, какие чувства

Я испытал, входя. Одна строка

На тех вратах во храм – слово

“ИСКУССТВО” —

Написано на разных языках.

Воспоминание о Пицунде

Забываются кипарисы,

Те, что видел уже не раз…

Дням прошедшим бросаю вызов:

Никогда не забуду вас! —

Море, дождь посредине дня…

Но и вы – не забудьте меня.

Лирика

То говоришь, что я ещё дитя,

То удивишься: как успел так много!?

Тост за тебя! Тост за тебя! Хотя

Мы у начала. И длинна дарога…

А эти выпали из гнезда

Вновь мчится поезд. Остановок нет.

Мы снова тянем дым из сигарет.

А что за нами? Незаметен след

Промчавшихся, но не забытых лет.

В Тбилиси – мать. Но провожатых нет.

Любимая! Но не пришёл ответ…

Лишь пишет дождь слезливый свой сонет

Строками брызг…Мотив уже напет…

И тот, кто юн, и кто давно уж сед,

На этот поезд получив билет,

Несутся в нём вперёд на лунный свет…

Покинувшим гнездо дороги нет…

Почему?

Почему почему почему? —

Повторяю я снова и снова, —

Должен друга искать другого?

Старших я никак не пойму…

Почему со своими друзьями

Вы всегда разбирались сами?

Вам всё кажется, что вокруг

Лучше вашего сына нет:

Тот не ровня, и тот – не друг…

Но ведь важно – кто они мне!

Оставьте меня

Все хотят мне добра. Говорят: “Будь таким,

Как такой-то, ведь всё хорошо, что – такое!”

Но поймите: Я – есть! Не хочу быть другим.

Ради Господа Бога, оставьте в покое!

Много вас, ибо имя у вас – легион.

“Посмотри нам в глаза!” – Говорите вы строго.

“Будь, как я!”, “Будь, как мы!”, “Как она!”,

“Будь, как он!”

Ах, оставьте ж меня, если верите в Бога!

Бег

Нам надоела суета сует.

Бессмысленность пути и остановок.

Находим что-то, и теряем снова.

А радости находки всё же нет…

Нашёл мечту, – она уже стара.

Нашёл себя, – а жизнь уже иная.

Бежим вдоль рельс, в пути не уставая.

Бессмысленная, жёсткая игра.

И всё-таки бежим, отлично зная,

Что не заменит в беге нас никто.

Что можно жить, лишь вечно познавая,

Кто ты такой, бегущий вдаль Дато?

Прощание

Мы встретились с тобой в последний раз,

В последний раз. Но я не знал об этом.

Могу ль быть живописцем и поэтом,

Не чувствуя, когда пробьёт мой час?

А день был тихий. Неба синева

Чуть закрывала сизой дымкой горы.

Мучительно искала ты слова.

А я играл “Аве, Мария” гордо…

Но то – до встречи. В поцелуе замер

Весь мир. Его с тобою обнимая,

Я целовал залитые слезами

Глаза любимой, слёз не ощущая!

В тот миг, надев тебе свой амулет,

Не знал, что не увижу много лет…

Разговор с порхающим листом

Я просил: “Спой мне песню,

порхающий лист!

Очень грустной была для меня та

апрельская ночь.

Даже вечер уже был обманчив,

тревожен и мглист,

Только лист улетел. И любовь

улетела прочь…

Ветерок напевал колыбельную

для чинар.

Я же мысленно видел глаза твои,

полные слёз…

Как суметь пережить мне разлуки

этой удар?

А мелодию ветра порхающий лист

унёс…

Ливень

О, Господи, какой был ливень,

Когда мы встретились с тобой!

И даже ливень был счастливым,

Когда мы встретились с тобой.

Я вновь мечтаю близ Куры

Полюбоваться на Метехи,

А в Ортачала – на дворы,

Одеты в камень, как в доспехи.

Хочу на Мтацминда с тобой

Читать Табидзе до заката.

Хочу весь день с тобою рядом

Пробыть, целуясь…

Чтоб небосвод был голубой,

Чтоб занесло нас листопадом…

Обиду ж вспоминать не надо,

Обиду злую…

Какой был ливень, боже мой,

Когда расстались мы с тобой!

Примечания

1

Подписи в “Книгах отзывов”, как правило, неразборчивы и приводятся в порядке исключения, когда есть возможность их точно атрибутировать.

(обратно)

2

Здесь и далее перевод с грузинского Георгия Миронова. – Ред.

(обратно)

3

Тут юный Дато позволяет себе некоторое преувеличение, поэтическую гиперболу.

(обратно)

4

В дневниках Дато часто встречается прямое обращение к “читателю”, но как правило, это обращение, явно, к Ней…

(обратно)

5

Первую статью о его творчестве я опубликовал ещё в 1989 г. См.: Георгий Миронов “Бессмертная свирель Дато”. – “Литературная Грузия”, 1989, № 7, с. 185–194.

(обратно)

Оглавление

Творчество грузинского вундеркинда глазами русского учёного и поэта

Маленький принц с планеты Дато

I. Заглянуть в себя

Разговор с автопортретом

2. Вглядываясь в людей

Разговор с мамой

Ливень

Обидно

3. “Что движет солнце и светила?”

Апрель

Бессонница

Дождь прошёл

Мартовская встреча

Разговор с порхающим листом

4. “Венок” Дато

Листья

5. “Тихая жизнь” Дато

6. Дато в мире фантазии

8. Печаль Дато

9. Романтика Дато

Синие кони

И капли дождя меня позабудут

Дато Крацашвили: штрихи к портрету

Искусство

Воспоминание о Пицунде

Лирика

Почему?

Оставьте меня

Бег

Прощание

Разговор с порхающим листом

Ливень

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © читать книги бесплатно