Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

Глава 1.
Уроки прошлого

Саддама Хусейна повесили в первый день праздника жертвоприношений Ид-аль-Адха – 30 декабря 2006 г. Это не была достойная казнь. Когда я читал газетные сообщения об этом ужасном – и неумелом – варварском акте, больше похожем на месть, нежели на справедливое возмездие, и смотрел видео, появившиеся в мобильном телефоне сразу же после этого, я был не единственным, кто чувствовал, что повседневный журналистский язык не может охватить такие беспримерные, неординарные события.

Армия жестокого тирана распадается. Сам он спасается бегством, исчезает на некоторое время из виду, но в конечном счете его обнаруживают, грязного и заросшего бородой, забившегося, как животное в нору. Его берут в плен, публично унижают, держат в одиночном заключении тысячу дней и ставят перед судом, приговор которого известен заранее. Осуществляя процедуру повешения, его торжествующие палачи чуть не отрывают ему голову.

Как и в библейские времена, Бог снова заговорил с людьми, наставляя тех, кто вершил историю. На тайном совещании высокопоставленных военачальников в Кувейте во время подготовки к Первой войне в Персидском заливе Саддам сказал, что он вторгся в Кувейт по недвусмысленному указанию Небес: «Бог мне свидетель в том, что это Он хотел, чтобы случилось то, что случилось. Это решение мы получили почти готовым от Бога… Наша роль в этом решении была почти никакая».

В документальном фильме Би-би-си, который транслировали по телевидению в октябре 2005 г., министр иностранных дел Палестинской администрации Набиль Шаат вспоминал, что «президент Буш сказал всем нам: „Я выполняю поручение Бога. Бог сказал мне: „Джордж, иди и воюй с этими террористами в Афганистане“. И я воевал. А потом Бог сказал мне: „Джордж, иди и положи конец тирании в Ираке…“ И я сделал это. И теперь я снова чувствую, что Бог обращается ко мне».

Не было бы неожиданностью, если бы этот конфликт начался с голоса, раздавшегося с небес: «О президент Саддам!», и продолжился бы, как в Книге пророка Даниила (4: 13): «Эти слова обращены к тебе. Царство у тебя отнято. И они прогонят тебя от людей, и твое жилище будет с дикими зверями в поле». Нужен язык Ветхого Завета, чтобы передать подробности кончины С. Хусейна во всей их почти мифической полноте. Итак:

«Было утро Шаббата еще до восхода солнца. И они привезли его в город на место казни.

И по своему обычаю перед казнью они связали ему руки и ноги. Они поносили его, говоря, что наступает конец сильным мира сего и „да будь ты проклят Богом“.

Они надели ему веревочную петлю на шею и снова поносили его, восхваляя имена и звания его врагов, посылая проклятия на его голову и говоря „Да провалиться тебе в преисподнюю“.

Он ответил: „И в этом ваша храбрость? Эта виселица – позор“.

И они опять заговорили с ним, советуя приготовиться к встрече с Богом. Он стал молиться Богу, говоря, что нет Бога, но есть Господь.

Так они повесили его. И на месте казни раздались громкие крики, а также на улицах и рынках. Было утро Шаббата, когда солнце встало над стенами Вавилона».

Взгляд на войну Джорджа У. Буша в Ираке через призму Библии – не просто изощренная метафора, а реакция человека вроде меня, ребенком узнавшего историю Среднего Востока посредством Библии. Саддам тоже видел себя преемником правителей древности. Он брал себе за образец Навуходоносора II (605–562 до н. э.) – завоевателя и разрушителя Иерусалима и его храма, называя этого человека сложным анахронизмом «араб из Ирака», который воевал, как и сам Хусейн, против персов и иудеев (Навуходоносор был не арабом, а халдеем; Ирак не появится еще две с половиной тысячи лет; а иудаизм, как мы знаем, еще не существовал). На эмблеме Международного фестиваля в Вавилоне в 1988 г. был изображен профиль Саддама на фоне профиля Навуходоносора. По словам журналиста «Нью-Йорк таймс», его нос был удлинен на этом изображении, чтобы придать ему еще большее сходство с царем Месопотамии. Хусейн также чтил Хаммурапи (1792–1750 до н. э.) – правителя Древневавилонского царства, известного своим сводом законов («око за око»), и назвал самую мощную ударную группировку иракской армии танковой дивизией республиканской гвардии «Хаммурапи»; другим подразделением была мотопехотная дивизия «Навуходоносор».

Иракский лидер был, по словам корреспондента Би-би-си Джона Симпсона, «заядлым строителем памятников самому себе» и занимался масштабными строительными проектами, сознательно подражая своим прославленным предшественникам. На огромных изображениях иракский лидер, подобно древнему шумерскому монарху, нес на плече корзинку со строительным инструментом, хотя древних изображали несущими первую порцию глины для изготовления кирпичей, тогда как Саддам представал с корытом цемента. Он начал масштабную реконструкцию Древнего Вавилона, хотя эти его работы, по словам одного историка – знатока архитектуры, были «жалкой стилизацией, зачастую ошибочной по масштабу и в деталях». Подобно монархам древних времен, Хусейн распоряжался подписывать кирпичи своим именем; на тысячах кирпичей зафиксирована надпись: «Вавилон Навуходоносора был восстановлен в эпоху вождя – президента Саддама Хусейна». Никогда не проявляя излишне хорошего вкуса, он распорядился написать этот текст на современном арабском языке, а не вавилонской клинописью.

Политические причины, по которым Хусейн был озабочен связью с далеким домусульманским прошлым своей страны, просты. Как в случае с шахом соседнего Ирана, который в 1971 г., как известно, заявил о своем родстве с Киром Великим – основателем первой Персидской империи Ахеменидов, любая степень лидерства на Среднем Востоке требует, чтобы претендент сначала нейтрализовал притязания священных Мекки и Медины в Саудовской Аравии – городов пророка – на то, что они являются единственным первоначальным источником исламской легитимности.

Есть много иронии в том, что англо-американская политика на Среднем Востоке, начиная от операции «Аякс» с целью смещения в 1953 г. со своего поста демократически избранного премьер-министра Мохаммеда Мосаддыка, антиклерикала и социалиста, до свержения антиклерикала диктатора-националиста Хусейна в 2003 г., фактически служила, если даже и не намеренно, тому, чтобы обеспечить власть ислама почти во всех странах этого региона, тем самым неизбежно поддерживая притязания салафитского ислама, который берет за образец непосредственных преемников пророка для принятия единственно истинных принципов с целью построения законного политического строя.

Наверное, Саддам – кем бы еще он ни был, а он не являлся ни глупым, ни политически близоруким человеком – также признавал другую, даже еще более важную истину в отношении силовой политики на Среднем Востоке. Образ жизни людей и понимание мира, вероятно, совершенно трансформировались с древних времен, но мы неоправданно льстим себе, если думаем, что по своему поведению сильно отличаемся от наших предков или тысячелетия очень изменили человеческую природу.

История гласит, что за этот регион, который греки называли Месопотамией, потому что он располагался между реками Тигром и Евфратом, воевали римляне и парфяне, византийцы и Сасаниды, мусульмане и волхвы, пока грубые чужеземцы – монголы и тюрки – завоеватели из далекой Центральной Азии и других регионов не устроили здесь пустыню и не назвали ее благодатью. Никто, хотя бы мимолетно знакомый с историей этого края, не мог бы удивиться его впадению в смуту после того, как в 1920-х годах с шеи Ирака упало тяжкое османское иго, или в хаос – после свержения в наши дни тирании партии БААС, которая удерживала вместе три бывшие провинции Османской империи, враждебные по отношению друг к другу и внешне объединенные только Лигой Наций, чтобы позволить великим державам добывать нефть.

Но попытки захватить власть на плодородной Месопотамской равнине начались даже еще задолго до римлян. На самом деле вдвое раньше. И хотя древние государства, соперничавшие за владычество, давно уже превратились в пыль, отзвуки их конфликтов все еще доносятся до нас.

Шумный и бурно развивающийся город, который в настоящее время называется Шуш, расположенный на юго-западе Ирана, где подножия Загросских гор тянутся к Месопотамской равнине, находится не более чем в 55 км от иракской границы и в 70 км от реки Тигр. Его улицы раскинулись по обоим берегам неспешно текущего притока реки Каркхех. Воздух здесь имеет сероватый оттенок из-за выхлопов не очень исправных автомобилей, которые борются за место под солнцем с толпами пешеходов, множеством велосипедов и людей, толкающих тяжело нагруженные тележки. Шуш – древний город Сузы – место действия библейских книг Неемии, Эсфири и Даниила: «Я был в шушанском дворце… – как гласит рассказ Даниила о его видениях (8: 2), – и увидел, будто я у реки Улай». Встаньте в наши дни на главной улице, которая идет параллельно реке, и вы не сможете не почувствовать древность этого места.

Перед вами между дорогой и берегом реки находится, как считают, древняя гробница самого Даниила – в ней нет ничего древнееврейского, просто мусульманская постройка с необычным спиралевидным конусом наверху из белой штукатурки (все, что происходило с Даниилом, случилось приблизительно в VI в. до н. э., а эта гробница датируется 1871 г.). Эту святыню очень чтят местные мусульмане-шииты. Посетители идут сюда нескончаемым потоком, чтобы упасть на колени, прочесть молитвы и поцеловать искусно выкованную позолоченную металлическую решетку, за которой стоит саркофаг.

На другой стороне улицы возвышается огромный холм – это место, на котором находился древний город. На его вершине сохранились каменные обломки – все, что осталось от зимней столицы персидских царей династии Ахеменидов. Обойдите развалины – вы будете ходить по осколкам кирпичей и керамики, которым может быть 5 тысяч лет, потому что Сузы – одно из самых древних постоянно обитаемых поселений в мире – основано, вероятно, не позднее 5-го тысячелетия до н. э. С середины 2-го тысячелетия до н. э. оно являлось столицей государства Элама, подчинившего себе эту часть Ирана задолго до прихода персов. Сузы основал народ, который, вполне возможно, исходя из лингвистических фактов, был родственным людям, говорившим на дравидийских языках, вроде каннада и малаялам, тамильского и телугу, – в настоящее время они сохранились только в Южной Индии.

Если бы вы приехали сюда, как и я, в 2001 г., то увидели бы возведенное у подножия этого холма вдоль тротуара длинное одноэтажное временное здание. В нем размещалась выставка, подробно освещавшая ужасные страдания городских жителей в ходе ирано-иракской войны – долгой борьбы, которая началась с нападения на Иран, санкционированного Хусейном в 1980 г., и закончилась, когда аятолла Хомейни неохотно подписался под соглашением о прекращении огня, приравняв свои действия к «принятию яда». По сообщению «Нью-Йорк таймс», окончательный обмен военнопленными произошел только 17 марта 2003 г. – лишь за шесть дней до следующей катастрофы нападения на Хусейна «коалиции добровольцев». Представьте себе ощущения бывших пленных, освобожденных после столь многих лет жестокого заключения, которым сразу же пришлось столкнуться с американской доктриной «Шок и трепет».

Хотя Шуш так и не был взят иракскими вооруженными силами, в какой-то момент он оказался чуть более чем в 3 км от линии фронта этого жестокого конфликта, который, казалось, повторял самые бесчеловечные крайности войны в Европе в 1914–1918 гг.: окопная война, штыковые атаки, самоубийственные штурмы и беспринципное использование одной стороной конфликта химического оружия. К этому добавились новые гротескные особенности: атаки Ирана «людская волна» и использование им в качестве мучеников юных добровольцев – живых минных тральщиков. Было более миллиона человеческих жертв; десятки тысяч гражданских лиц получили ранения.

Иранской культуре присуще прославление священного мученичества. На выставке, расположенной на главной улице Шуша, сохранился один из оборонительных окопов, вырытых в то время, когда существовал страх того, что город падет под натиском сил Саддама. В 2001 г. в нем все еще можно было увидеть множество обломков, оставшихся после прямых попаданий артиллерийских снарядов, смятую стальную каску, изорванный и запятнанный кровью ботинок, покореженную и погнутую скорострельную винтовку. Невыразимо потрясающие фотографии погибших в Шуше напомнили западным туристам о культурных различиях, касающихся того, какие ужасы можно демонстрировать публично. Выставки, имевшие целью воскресить в памяти реальности Первой мировой войны в Лондонском Имперском военном музее, потрясают, но не могут сравниться с ужасами, представленными в Шуше изображениями страшного кровопролития, которое происходило здесь чуть более десяти лет назад. У выхода можно было прочитать о том, как Саддам пытался завоевать провинции Хузестан, Илам и Керманшах, чтобы включить их в свою нечестивую империю; как Иран мужественно оказывал сопротивление, а затем взял реванш, успешно нанося сильные военные удары по Ираку до тех пор, пока из соображений гуманности не было милостиво заключено соглашение о прекращении огня под эгидой ООН.

Если бы вы, как и я, вернулись из этого древнего города на вершине большого холма, то не смогли бы не вспомнить длинный рассказ о его истории (был представлен на большом облупленном щите рядом с билетной кассой у входа на выставку) с подробным изложением попыток царей эламского города Сузы управлять городами-государствами и царствами Месопотамии. Там даже перечислялись артефакты, унесенные в качестве добычи эламскими налетчиками, включая знаменитую стелу, на которой был выбит свод законов Хаммурапи, – ее нашли при раскопках в Сузах современные европейские археологи. Конец борьбе за власть был положен самым драматическим образом, когда город был разрушен ассирийским императором Ашшурбанипалом в VII в. до н. э.

Гораздо позже, желая изучить историю Месопотамии более подробно, я прочел описание тех событий, сделанное самим завоевателем на глиняной табличке, откопанной в развалинах Ниневии сэром Остином Генри Лэйардом: «Я завоевал Сузы – великий священный город, обитель их богов, хранилище их тайн. Я вошел в его дворцы, открыл их сокровищницы, где были собраны серебро и золото, товары и богатства… Я разрушил зиккурат в Сузах. Я разбил его сияющие медные зубцы. Я превратил в ничто храмы Элама, а их богов и богинь я пустил по ветру. Я опустошил могилы их древних и недавних царей, выставил на солнце и увез их кости в страну Ашшур. Я разорил провинции Элама, а их земли усеял солью».

А в Британском музее я рассматривал алебастровый барельеф с изображением этого события: ассирийские саперы ломами и кирками разрушают стены, в то время как языки пламени, простираясь над высокими городскими башнями, вырываются из главных ворот; людской поток, состоящий из пленников и солдат, несущих свою богатую добычу, идет через окружающий город лес.

И здесь стало очевидно, что ирано-иракская война – не отдельный конфликт, начатый неистовым злобным современным диктатором. Не зависевшая от местных, личных и временных факторов, она была очередной акцией в длившихся тысячелетия ожесточенных разногласиях (без сомнения, они будут еще долго продолжаться и в будущем), касающихся проблемы установления контроля над Месопотамией, то есть с запада или с востока будут управлять долиной Тигра и Евфрата.

Местонахождение земель, втиснутых между Аравийским полуостровом и Азией, между пустыней и горами, между семитами и иранцами, унаследованное от тех и других и хранящее им верность, определило судьбу этого региона с самого начала его истории.

Оказалось, что это нелегкое дело – глубоко погрузиться в далекое прошлое со всеми его нюансами. Вскоре я обнаружил, что всякий, кто желает лучше понять современную геополитику, вчитываясь в документы древних времен, немедленно сталкивается с настоящим расточительством знаний о Месопотамии. Начиная с 1815 г., когда молодой британский подданный Клавдий Рич, проживавший в Багдаде, опубликовал свои «Мемуары о руинах Вавилона», мгновенно ставшие бестселлером и положившие начало растущему интересу во всей Европе к остаткам исчезнувшего мира, «полились потоком» научные и популярные книги, монографии, брошюры, статьи и научные труды, написанные для специальных изданий. Новые названия добавлялись каждый день. Несмотря на то что уже многое известно о жизни на древней равнине, расположенной между Тигром и Евфратом, тайн, с ней связанных, оказалось гораздо больше. Лишь незначительная часть общепризнанных мест, нуждающихся в археологических раскопках, исследована; только около миллиона документов, в настоящее время распределенных по музеям и частным коллекциям по всему миру, полностью изучены, расшифрованы и переведены. Во много раз большее их число, вероятно, еще ожидает своего явления миру. В 2008 г. в обувной коробке на полке в Университете Миннесоты нашли глиняный конус, покрытый надписями, который дожидался этого мига с 1970-х гг.; оказалось, на нем было описано правление ранее неизвестного нам царя Древнего Урука.

История – область знаний, которая постоянно изменяется. Не так давно почти все культурные изменения относили на счет вторжений и завоеваний, теперь же мы гораздо меньше в этом уверены. Четыре десятилетия назад еще считалось, что первая попытка создать империю, предпринятая Саргоном Аккадским, правившим около 2300 г. до н. э., представляла собой завоевание семитскими народами проживавших на этих землях шумеров. В настоящее время большинство фактов говорит о том, что эти два сообщества жили вместе мирно в этих краях с незапамятных времен. Или, например, имя хорошо известного шумерского царя, правившего в 2000 г. до н. э., сначала читали как Дунги, а недавно, после уточнения, он стал Шульги. Одно шумерское имя, широко известное сейчас как Гильгамеш, впервые появилось в 1891 г. и читалось как Издубар. Тексты могут быть переведены совершенно по-разному и даже иметь противоположный смысл. Приговор в деле об убийстве, которое рассматривало Ниппурское собрание в XX в. до н. э., один ученый истолковал как осуждение одной из обвиняемых на смерть, а другой – как снятие с нее вины.

Постоянно пересматриваются даты. Древние жители Месопотамии имели свои собственные системы датировки – хотя их отчетам верить не обязательно. Например, некоторым их царям приписываются нереально долгие годы правления, но по-прежнему очень трудно найти эквивалент этим датам в нашем календаре. Помогает то, что ведение точных наблюдений за небом было одной из первых наук, упрочившихся в древние времена, а сильная вера в приметы и знамения приводила к тому, что велась тщательная запись необычных небесных явлений. Так как наша ньютоновская астрономия позволяет нам утверждать с точностью, когда согласно нашему календарю происходили такие предсказуемые события, как солнечные и лунные затмения, то должна появиться возможность проставить точные даты древних отчетов.

И все же тексты зачастую такие непонятные, а наши возможности осознать их язык даже после полутора веков исследований столь несовершенны, что трудно разобрать, о чем именно идет речь. Так, отчет, очевидно описывающий в деталях солнечное затмение и написанный на табличке, найденной в Рас-Шамре (Сирия) в 1948 г., гласит: «День Луны Хийару был посрамлен. Солнце зашло вместе со своим привратником Рашапом» (Рашап может оказаться названием планеты Марс). Одни ученые считали, что этот текст связан с солнечным затмением, которое произошло 3 мая 1375 г. до н. э. (позднее дата этого события была перенесена на 5 марта 1223 г.). Совсем недавно этот текст стали связывать с солнечными затмениями 21 января 1192 г. и 9 мая 1012 г. И тем не менее другие в равной степени уважаемые исследователи подвергли сомнению тот факт, что табличка вообще имеет отношение к солнечному затмению.

В результате таких разногласий правление известного законодателя Хаммурапи – царя Вавилона датировалось по-разному: 1848–1806 гг. до н. э. (длинная хронология), 1792–1750 гг. до н. э. (средняя), 1728–1686 гг. до н. э. (короткая) и 1696–1654 гг. до н. э. (сверхкороткая).

Эта проблема возникла давно. Уже в 1923 г. редактор журнала «Панч» сэр Оуэн Симан громогласно выразил свой протест в стихах, объявив, что его душевное спокойствие нарушилось, когда эксперт Британского музея по клинописи Сирил Гадд сдвинул дату окончательного падения ассирийской Ниневии назад на шесть лет:

Но я все же рассчитывал на Прошлое,

Считая, что оно незыблемо, как скала;

История, сказал я, стоит прочно;

И испытал ужасный шок,

Это был жестокий удар для меня,

Когда я услышал весть о Ниневии.

Нас учили, что в 606 году до н. э.

Тот безбожный город пал,

А теперь новоявленные записи устанавливают

Более раннюю дату.

Он пал на самом деле в 612 году,

Так что то, чему они нас учили, было неправдой.

Господин, который рассчитал эту дату,

Взял ее из глиняной таблички.

И мою душу сушат сомнения,

Когда я вижу, что старые истины уходят.

Такое крушение иллюзий (благодаря Гадду)

Наверняка может свести человека с ума.

Если мы вместе с сэром Оуэном улыбнемся над такими людьми, как Сирил Гадд, для которых важна разница в шесть лет на временном отрезке более двух с половиной тысячелетий и которые весь свой труд посвящают сбору точных деталей, непонятных мелочей, имеющих отношение к давно исчезнувшему миру, и продолжают с упорством советских стахановцев делать то, что многие сочли бы не соответствующим современным интересам, мы также должны будем признать, что без фактов не может быть знаний, а без них нет понимания. А любое понимание того, как люди жили в прошлом, должно как-то опираться на настоящее и иметь отношение к будущему.

Когда вплотную занимаешься поворотами истории, важно, как гласит пословица, видеть за деревьями лес. В случае с Древней Месопотамией (Междуречьем), хотя детали могут и меняться, причем радикально, а знания о ней – еще многократно увеличиться, модель все же узнаваема. За новыми деревьями по-прежнему различим «лес», сначала неясный и затененный, но тем не менее определенной формы и очертаний – независимый рассказ о Древнем Среднем Востоке, который появляется из того, что на протяжении полутора веков было собрано, благодаря упорному интеллектуальному труду и неиссякаемому энтузиазму ученых и исследователей-ассириологов, ошибочно названных так потому, что Ассирия является одним из действующих лиц этого повествования.

На мой взгляд, то, что приобретает очертания, оформляется, – это удивительно, замечательно, необычно и поразительно.

Мне этот рассказ кажется особенным из-за своей долговечности. Если история человечества, согласно большинству определений, начинается с письменности, то тогда рождение, расцвет и падение Древней Месопотамии занимают добрую половину всей цивилизации. То, что превратилось в письменность под названием «клинопись» – значки-клинышки, выдавленные тростниковой палочкой для письма на глиняной табличке, появилось около 3000 г. до н. э. Это стало началом, terminus a quo. Независимая Месопотамия исчезла из истории после завоевания Вавилона персидским царем Киром Великим в 539 г. до н. э. Это был конец, terminus ad quem. Она просуществовала приблизительно 2500 лет. С 500 г. до н. э. до наших дней – приблизительно та же временная дистанция. С современной точки зрения победа персидского императора имела место так же давно в нашем прошлом, как и Кир II был далек от зарождения цивилизации, которую он и покорил, и унаследовал.

Эта история кажется замечательной из-за своей целостности: тот же самый временной промежуток, который переносит нас из классической Греции через расцвет и закат Рима, Византии, исламского халифата, Ренессанса, европейских империй в современность, Месопотамия сохраняла единую цивилизацию, используя одну-единственную систему письма – клинопись и придерживаясь традиций в литературе, искусстве, науке и религии. Несомненно, существовали культурные несходства между различными ее областями в разные времена. Житель Шумера, живший в 3000 г. до н. э. и перенесенный в Ассирию VII в., конечно, пришел бы в сильное замешательство и испытал бы культурный шок. Тем не менее, хотя во время активизации арамеев один из двух языков этой цивилизации – шумерский прекратил свое существование, а другой – аккадский разделился на два различных диалекта, все же оба этих языка оставались в ходу у живших на ее территории народов. Последний великий ассирийский император Ашшурбанипал (669–633 до н. э.) гордился тем, что умел читать «искусные шумерские таблички и на непонятном аккадском языке, который трудно правильно применять; мне доставляло удовольствие читать надписи, сделанные на камнях до Потопа».

Мне цивилизация Междуречья кажется необычной из-за своей креативности. На протяжении двух с половиной тысячелетий своего существования традиция, основанная на клинописи, изобрела или открыла почти все то, что мы ассоциируем с культурной жизнью. Начавшись как мир деревень эпохи неолита, сельскохозяйственных общин, которые в основном существовали на принципах самообеспечения, эта цивилизация превратилась не только в мир городов и империй, технологий, науки, закона, литературной мудрости, но и даже в нечто большее. То, что было названо мировой системой, в которой жили связанные между собой народы, общавшиеся, торговавшие и воевавшие друг с другом, распространилось по большой части земного шара. Таковы оказались достижения тех, кто использовал клинопись.

История Месопотамии поразительна также из-за того, что носители этой новаторской традиции не составляли одну нацию или один народ. С самого начала регион населяли по крайней мере две общины – семитская и несемитская; одна изначально была родом из пустынь, раскинувшихся на западе, а другая – возможно, с гор, возвышавшихся на севере. К этой этнической основе добавлялся генетический вклад многих захватчиков и завоевателей – гутиев (кутиев), касситов, амореев и арамеев, которые почти в каждом случае усваивали шумеро-аккадские культуру и язык. Тех, кто не вносил вклад в развитие принятого ими образа жизни, всегда вспоминали с презрением. Оба героя С. Хусейна – аморей Хаммурапи и халдей Навуходоносор, равно как и многие другие главные фигуры в истории Месопотамии, были выходцами из неместных семей, из числа иммигрантов.

Таким образом, родившаяся цивилизация, которая процветала и погибла на территории, расположенной между двумя реками, являлась не достижением какого-то конкретного народа, а результатом живучести уникального объединения идей, стилей, верований и поведения. История Междуречья – это рассказ об одной непрерывной культурной традиции, пусть даже люди – ее носители и распространители в различные времена были разными.

Еще одна неожиданная особенность производит на меня сильное впечатление. Ввиду того что эта история еще не закончена и мы можем смотреть на нее с достаточного расстояния, нельзя не заметить, насколько древняя цивилизация Месопотамии вела себя и как живой организм, будто ею управляли законы природы. Это похоже на просмотр череды кадров, пущенных с увеличенной скоростью, как иногда показывают в телевизионных программах о природе: семечко дает росток, тот вытягивается, растет, кустится, зацветает, дает семена, размножается, вянет и погибает – все это в течение около полминуты.

Но разве общества, империи и цивилизации, которые создает человек, не являются продуктом случайных, зависящих от обстоятельств и по сути непредсказуемых решений, принятых отдельными разумными личностями, и не далеки ли они от математического детерминизма? Возможно, в меньшей мере, чем мы думаем. Нетрудно увидеть, что если можно было бы изобразить энергию, креативность и производительность цивилизации Междуречья в виде графика, то он выглядел бы как длинная кривая в форме колокола, поднимающаяся сначала незаметно от основания, растущая в геометрической прогрессии до высокой точки (сохраняя энергию и живучесть на протяжении значительного времени, хотя и не без колебаний), а затем без предупреждения быстро снижающаяся, прежде чем наконец выровняться и еще медленнее приблизиться к нулевой отметке. Вот так: рождение, развитие, зрелость, упадок, одряхление и окончательное исчезновение.

Приблизительно около 10-го тысячелетия до н. э., вскоре после того как окончательно растаяли ледники на континентах (хоть и очень медленно сначала), люди начали вести более оседлый образ жизни, объединяясь в деревенские общины, и, вместо того чтобы просто пользоваться возможностями, данными природой, начали контролировать растения и животных, которыми питались. Они стали сеять сельскохозяйственные культуры, содержать стада в загонах; флора и фауна, жизненно необходимые для выживания людей, подвергались генетической модификации путем селекционного разведения, чтобы лучше служить их целям.

В этом относительно единообразном, обычно однородном и однотипном мире, в котором жили крестьянские деревушки, родилась идея цивилизации: в отдельном месте и в отдельно взятое время. Затем эта идея с удивительной скоростью распространилась и завоевала весь мир.

Но не все общины воспользовались этой возможностью. Что сдерживало тех, кто от нее отказался? Возможно, комфорт и эффективность их деревенского существования с хорошо налаженной повседневностью и отточенными навыками выживания. Как и во многих других областях человеческих устремлений, по-видимому, нужно было столкнуться с грубой реальностью Месопотамской аллювиальной равнины, сопротивлением этих негостеприимных окрестностей, трудностями жизни в этом неблагоприятном месте, чтобы заронить песчинку в устричную раковину – ядро, ставшее основой для огромного скачка человечества вперед.

Обработка новых земель Месопотамской равнины – потенциально плодородных, но на деле пустынных и бесплодных из-за очень небольшой годовой суммы осадков – требовала, чтобы люди объединялись для создания систем орошения. Американский автор немецкого происхождения Карл Виттфогель придумал термин «гидравлическая цивилизация» для обществ, в которых для необходимого контроля за расходом воды нужны были коллективные действия. Это стимулировало развитие организованной бюрократии, которая неизбежно, на его взгляд, привела к типичному для Востока деспотическому правлению. Данная идея, весьма влиятельная в начале XX в., больше «не пользуется уважением у ученых, которые обвиняют Виттфогеля в том, что он не позволяет фактам быть препятствием для привлекательной теории». И все же нельзя отрицать, что окружение этой территории двумя великими реками Среднего Востока действительно требовало от поселенцев этого края, для обеспечения их выживания, сотрудничества в организации ирригационных работ, что каким-то образом и привело к изобретению жизни в городах.

Остальное, как говорится, история. Начиная со своих таинственных, туманных истоков и до хорошо задокументированного конца Древняя Месопотамия выступала в роли экспериментальной лаборатории цивилизации: пробовала (зачастую до уничтожения) многие виды религий – от древнего обожествления сил природы до полноценного храмового жречества и даже первых шагов к монотеизму; разнообразные экономические и производительные системы – от государственного планирования и централизованного управления (их версии) до неолиберальной приватизации (их собственного варианта), а также разнообразные формы правления – от первобытной демократии и совещательной монархии до жестокой тирании и экспансивного империализма. Почти всему из вышеперечисленного можно найти аналогию в нашей недавней истории. Иногда кажется, будто древность служила генеральной репетицией для последующей цивилизации, нашей собственной, которая зародилась в греческих Афинах при Перикле – после гибели последней Месопотамской империи в VI в. до н. э. – и привела нас к тому состоянию, в котором мы сейчас находимся.

И хотя древние экспериментаторы уже давно умерли, их имена почти совсем забыты, их дома погребены, имущество рассеяно по свету, поля пусты, башни храмов разрушены, города скрыты под курганами песка, об их империях помнят – если помнят – только по названиям. Рассказ о них все же обещает дать нам знания о том, почему так, а не иначе мы живем сейчас. История не повторяется, но, как сказал Марк Твен, она рифмуется.

Глава 2.
Царский сан спущен с небес: «урбанистическая революция», до 4-го тысячелетия до н. э.

Эриду

Забудьте о современном транспорте, велосипедах, автомобилях и грузовиках, газующих по улицам Сент-Джайлс и Бомонт в Оксфорде, и зайдите в напыщенный, построенный в неоклассическом стиле Ашмолеанский музей. В стеклянной витрине в одной из галерей вы найдете глиняный предмет, квадратный в сечении, тусклого цвета, частично сломанный и покрытый чем-то, что на первый взгляд выглядит как птичьи следы. Возможно, вам придется изрядно поискать, чтобы найти его, потому что этот предмет всего 20 см высотой и 9 см шириной.

Он не выглядит сколько-нибудь значительным, однако таковым является. Посмотрите на него внимательно, и он перенесет вас назад через время к истокам цивилизации. Этот предмет называется «призма Вельда – Бланделла» по имени благотворителя, который купил его во время своего пребывания в Месопотамии весной 1921 г. Архитекторы Викторианской эпохи, вроде К. Р. Кокрелла, который в 1841 г. взял за основу плана музея план храма Аполлона в Бассах, полагали, что они прославляют корни нашей цивилизации. Но призма направляет нас еще дальше назад, задолго до греков, царя Соломона, Моисея, патриарха Авраама, даже задолго до Ноя и Потопа, ко времени, когда впервые в воображении людей появились города.

Птичьи следы – письмо: две колонки плотно написанного на каждой из четырех граней призмы текста, в котором зашифрована древняя версия Списка шумерских царей – это длинное и исчерпывающее перечисление династий разных месопотамских городов и годов правления их властителей. Какие-то из них совершенно невероятные, вроде царя Алулима, который правил 28 тысяч 800 лет, и Алалгара, правившего 36 тысяч лет. Но этот список прослеживает царей от Эриду до Бад-Тибиры, Ларсы, Сиппара, Шуруппака – «а затем нахлынул Потоп». Письменные значки были нанесены на призму безымянным писцом в городе Ларса в Вавилонии приблизительно в 1800 г. до н. э.

Клинописные тексты могут выглядеть бесцветными и неинтересными, но в них поистине есть нечто удивительно сокровенное. Я не могу отделаться от мысли, что эти значки нанес человек, который имел, вероятно, семью, жену (ученые полагают, что писцами были главным образом мужчины) и детей, жизненный опыт которого – строптивые подростки, споры с начальством, – вероятно, не сильно отличался в те времена от опыта в нашем с вами обществе. Если бы мы так же хорошо знали клинопись, как древние писцы, то наверняка разбирались бы в ее индивидуальных стилях. Жаль, что знакомство с ней для большинства из нас недоступно. Клинопись чрезвычайно трудно читать, но ученые, по крайней мере, сумели разобрать то, что написано на табличке. Текст начинается так: «После того как царский сан был спущен с небес, в Эриду появилось царство».

Писец из Ларсы не придумал это. Самая древняя известная версия Списка царей, скорее всего, была составлена по устным преданиям гораздо раньше – старшим чиновником при дворе «Владыки Четырех Сторон Света», как величал себя незадолго до 2100 г. до н. э. шумерский царь Утухенгаль из Урука, первого настоящего города в мире, расположенного на самом юге Месопотамии. Его цель, по-видимому, была политической. Утухенгаль вел войну с целью изгнания гутиев – оккупантов-варваров, пришедших с Иранских гор на восток и не имевших никакого понятия ни о цивилизации, ни о ее ценности – они на целый век погрузили Южную Месопотамию во «тьму». Теперь Утухенгаль хотел показать, что во всем Шумере существовал только один законно правящий город – Урук, а он, его владыка, по праву является наследником царской власти надо всем этим краем. Это, конечно, была выдумка, но такая, в которой имелось зерно правды: ведь все жители Междуречья знали, что цивилизация зародилась в Эриду, далеко на юге, на берегах Южного моря (для нас это Персидский или Аравийский залив) в местечке, которое в наши дни называется Абу-Шахрейн и находится уже в 190 км от воды.

Через 2 тысячи лет после правления Утухенгаля его цивилизация угасла. Об Эриду забыли, его местонахождение было потеряно, пока в 1854 г. по поручению Британского музея Джон Тейлор, почетный представитель Восточно-Индийской компании и британский вице-консул в Басре, не начал раскапывать, по его определению, Халдейские болота. Там он нашел несколько курганов и «разрушенное укрепление в окружении высоких стен с цитаделью или башней с одной стороны» на вершине холма рядом с центром высохшего озера. Это место было наполовину скрыто в долине шириной около 25 км, которая своим северным концом выходила к Евфрату. Большая ее часть, писал он, оказалась «покрыта азотистыми твердыми осадками, но местами были небольшие участки наносной земли, скудно поросшие кустарником и растениями, характерными для пустыни». Также поблизости, на северо-западе долины, Тейлор нашел неотчетливые следы древнего канала шириной 5,5 м. Он знал, что наткнулся на важные руины, потому что, по словам человека, проводившего раскопки позднее, «характерной чертой Шахрейна является „веер“ детрита, который простирается вокруг курганов и который принес с собой в пустыню тысячи предметов, относящихся к нижним пластам самих курганов… Каждую зиму дождевые паводки размывают неплотные песчаные курганы… и тащат с собой то, что осталось от всех эпох».

Будучи кадровым дипломатом, не обученным технике ведения археологических изысканий, Тейлор беспорядочно вырыл несколько ям и, к своему разочарованию, не нашел впечатляющих артефактов, которые он рассчитывал отправить на родину в Британский музей. А одна находка – «красивый, вырезанный из черного гранита лев» – была оставлена на месте ввиду нехватки транспорта. Но он все же нашел несколько кирпичей с клинописными надписями. Некоторых знаков, которые удалось прочитать всего лишь несколькими годами ранее, оказалось вполне достаточно, чтобы понять, что Тейлор обнаружил знаменитый древний священный город Эриду – место, где, как было известно царю Утухенгалю и всем древним жителям Месопотамии, началась цивилизация.

Абу-Шахрейн (название означает «отец лун-близнецов», возможно взятое из надписей на найденных здесь древних кирпичах с оттисками полумесяцев – символов бога луны) очень не похож на то место, откуда человечество могло сделать такой важный шаг. Сухие, пыльные и пустынные холмы желто-коричневого цвета выглядят такими же смятыми, как и постель после сна. Вокруг них простираются вдаль бесконечные, голые и ровные пески. В поле зрения нет ничего, что говорило бы о жизни, человечестве, прогрессе и достижениях. Даже река, когда-то сделавшая Эриду обитаемым местом, теперь так далеко, что ее не видно.

Чтобы понять историю этого края, нужно представить себе совершенно другой пейзаж, перевести часы назад почти на 7 тысяч лет, пока на юге вы не увидите соленые воды залива, по которому идут морские суда из (современных) Бахрейна, Катара и Омана. Океанские волны проникают в землю и образуют обширные морские топи, кишащие рыбой, животными и птицей, чтобы дать пищу бурно растущему населению. Нужно перенестись туда, где пески пустыни современной иракской провинции Аль-Мутанна переходят в покрытую травой и кустарником степь, которая кормит племена, разводящие овец и коз, мигрирующие к искрящимся озерам – от них сейчас осталось огромное песчаное море Ан-Нафуд в Саудовской Аравии. Туда, где по хорошо протоптанной дороге, по которой возили товары в Южную Месопотамию с Иранского нагорья на востоке еще в те древние времена, снова терпеливо шагают люди, несущие на своих спинах огромные тюки; они идут группами для защиты от диких зверей и грабителей (одомашнивание вьючных животных, даже ослов, не говоря уже о верблюдах и лошадях, еще в будущем). Туда, где небольшой холм в центре расположенной ниже окрестных речных наносов шестиметровой впадины, похожий на кратер, оставшийся от падения метеорита, поднимается над пресными водами огромного заболоченного озера, полного рыбы и пресноводных моллюсков, привлекая людей и животных со всей округи. Это озеро шумеры называли Абзу и думали, что здесь пресные подземные воды Мирового океана, на которых плавает сама Земля, поднялись на ее поверхность. Нужно перенестись туда, где великая река Евфрат, постоянно изменяющая направление своего извилистого течения по равнине, откладывая толстый слой ила на территории, наклонно понижающейся менее чем на 6 см на каждый километр, течет совсем близко, неся на себе, вероятно, на лодках первопроходцев с севера, уже имеющих опыт строительства оросительных канав и каналов для отвода воды.

Их умения были очень востребованы. Евфрат далеко не спокойная и дружелюбная река, как Нил с подъемами воды в конце лета, происходившими с регулярностью часового механизма и подготавливавшими землю к севу озимой пшеницы. Шумеры называли Евфрат «Буранун» (народная этимология, привлекательная, но ничем не подкрепленная, наводит на мысль, что это название происходит от шумерских слов, означающих «большой несущийся потоп»). Он периодически и непредсказуемо разрушает свои берега весной, когда семена, уже находящиеся в земле, нужно сначала защитить от того, чтобы они не были затоплены паводковыми водами, а затем – от высыхания под палящим солнцем, испаряющим более половины речного стока, прежде чем Евфрат достигнет моря.

Так что люди, которые первыми поселились здесь, построили себе тростниковые хижины у края воды, распахали поля, чтобы взрастить пшеницу и ячмень, разбили сады, чтобы выращивать овощи и финиковые пальмы, вывели своих животных пастись в степь, не выбирая себе путь наименьшего сопротивления. Если бы они хотели легкой жизни, они организовали бы свои поселения там, где достаточная ежегодная сумма осадков упрощает сельское хозяйство за невидимой линией, устанавливающей границу региона, в котором каждый год выпадает более 200 мм осадков, – географы называют ее изогиетой 200 мм. Эта линия изгибается огромным полукругом от подножия Загросских гор на востоке, проходит мимо Таврских гор на севере и выходит к средиземноморскому побережью на западе, образуя фигуру, которая подсказала американскому археологу Джеймсу Генри Брестеду назвать ее Плодородным Полумесяцем. В Южной Месопотамии внутри этого изгиба за год почти не выпадают никакие осадки. Здесь у пришедших сюда людей были только реки для полива своих посевов, но, чтобы даже организовать его, им пришлось сначала изменить саму землю с помощью плотин, сточных канав, рвов, водохранилищ и каналов.

В других уголках мира на протяжении нескольких тысяч лет мужчины и женщины счастливо жили благодаря сельскому хозяйству, прекрасно приспособленному к их нуждам и желаниям, и вели тот образ жизни, который едва ли изменился по своей сути до наших времен. Действительно, во многих местах так продолжается и по сей день. Этого оказалось недостаточно для первопроходцев Месопотамской равнины. У них не иссякли земли, пригодные для традиционного сельского хозяйства: население было очень небольшое и сильно рассредоточенное и оставалось достаточно места для новых сельскохозяйственных поселений. Но те, кто пришел сюда, очевидно, не пожелали, как их предки, приспосабливать свой образ жизни под природные условия в том виде, в каком они их нашли. Вместо этого они были полны решимости сделать обратное.

Это был революционный момент в человеческой истории. Вновь прибывшие сознательно ставили себе цель – ни много ни мало изменить мир. Они самыми первыми взяли на вооружение принцип, способствовавший прогрессу и развитию на протяжении истории, который по-прежнему двигает большинством из нас в настоящее время, – убеждение в том, что право, миссия и судьба человечества – преображать и улучшать природу и становиться ее хозяином.

С начала 4-го тысячелетия до н. э. последующие 10–15 веков народ Эриду и их соседи заложили фундамент почти всего, что нам известно как цивилизация. Это назвали «урбанистической революцией», хотя изобретение городов на самом деле было самой меньшей ее частью. Вместе с городом пришли централизованное государство, иерархия общественных классов, разделение труда, упорядоченная религия, монументальное и гражданское строительство, письменность, литература, скульптура, искусство, музыка, образование, математика и право. Кроме того, Южная Месопотамия подарила нам огромное количество изобретений и открытий, начиная от таких основных, как колесные средства передвижения и парусные корабли, и заканчивая обжиговой печью, металлургией и созданием синтетических материалов; а самое главное – пришло множество знаний и идей, настолько фундаментальных для нашего видения мира – вроде общего представления о числах или весе независимо от реальных исчисляемых или взвешиваемых предметов (число десять или 1 кг), что мы давно уже воспринимаем их как нечто само собой разумеющееся.

Писец, который написал текст на ашмолеанской призме, как и дворцовый чиновник при дворе царя Утухенгаля, знал, как произошел этот гигантский скачок вперед: царская форма правления была дарована Земле небесами. Это недалеко от предположений крайне упрямых современных толкователей, вроде Эриха фон Дэникена и Захария Ситчина, которые связывали ее с пришельцами из космоса. Другие на основе предрассудков своего времени объясняли такой подъем тем, что здесь собрались представители разных народов со своими характерами и способностями; марксистская теория подчеркивала социальные и экономические факторы, к одной из книг крупнейшего советского востоковеда Игоря Михайловича Дьяконова дан подзаголовок: «Рождение самых древних классовых обществ и первых центров рабовладельческой цивилизации». В настоящее время модной стала идея окружающей среды: меняется климат, фазы очень жаркой и сухой погоды чередуются с ее более дождливыми и холодными периодами, что вынуждает людей адаптировать к этому свой образ жизни. И все же другие исследователи считают, что появление цивилизации – неизбежное следствие начавшихся в конце последнего ледникового периода эволюционных изменений человеческого разума.

Однако и древние, и современные ученые относятся к людям как к пассивным объектам, мишеням сторонних сил, которые подвергаются их воздействию и являются послушными орудиями внешних факторов. Но мы, люди, на самом деле не такие, мы реагируем не столь бездумно.

Исследователи должны учитывать вечный конфликт прогрессисты – консерваторы: между стремлениями смотреть вперед и назад, между теми, кто предлагает: «Давайте сделаем что-нибудь новое», и теми, кто считает: «По старинке-то лучше», между теми, кто говорит: «Давайте это усовершенствуем», и теми, кто думает: «Если это не сломалось, не трогай его». Ни одно большое изменение в культуре не происходило вне такого контекста.

Так, произошедшая в период неолита революция, которая привела наших предков, живших небольшими родовыми общинами, от охоты и собирательства к оседлой жизни в деревенской общине и ведению сельского хозяйства ради пропитания, массово уничтожила умения, культуры и языки в человеческой истории. Накопленные в течение десятков тысяч лет знания и замысловатые традиции были отметены в сторону. Недавние исследования этого поворотного исторического периода дают право сделать вывод: ни одна группа охотников-собирателей просто не смогла бы отказаться от всего, что она знала, и не начала бы заниматься сельским хозяйством на одном месте, не вступив в колоссальную войну идей.

Охота и собирательство давали сравнительно легкие средства к существованию. Новые методы на первый взгляд были гораздо труднее и менее полезны, чем те, которые так долго уже служили человечеству.

Для автора Бытия революция в новом каменном веке означала падение человека: «Проклята из-за тебя земля; в печали будешь кормиться с нее до конца дней твоей жизни. Колючки и чертополох будет она родить тебе, и будешь ты питаться травами полевыми. В поте лица своего будешь ты добывать хлеб свой». Ту же самую идею недавно дополнил ученый и писатель Колин Тадж: «Заниматься сельским хозяйством в эпоху неолита было явно тяжело: первые народы-земледельцы были менее крепкими, чем предшествовавшие им охотники и собиратели, и страдали от расстройств пищеварения, травм и инфекций, от которых были избавлены их предки». В таком свете кажется, что важный переход к сельскому хозяйству как основе жизни осуществился лишь благодаря распространению мощной идеологии, неизбежно выраженной в те времена в форме новой религии, распространявшейся, как выразился выдающийся исследователь доисторических времен Жак Ковен в своей книге «Рождение богов и происхождение сельского хозяйства», с «мессианской самоуверенностью».

Следующая важная смена ценностей и идей привела в конечном счете от деревенского сельского хозяйства к нашей цивилизации городов. Урбанистическая революция оказалась не такой разрушительной по отношению к старым традициям, как переход от охоты и собирательства к сельскому хозяйству. Но те, кто выбрал этот путь, как уверенные в себе и независимые личности все же должны были от многого отказаться, включая свою независимость, свободу и саму идентичность. Вероятно, очень сильная вера убедила их последовать за мечтой, исполнение которой было непредсказуемо далеким где-то впереди; она смогла убедить мужчин и женщин, что это стоит жертв: жизнь в городах давала возможность лучшего будущего, и казалось реальным сделать его отличным от того, к чему все привыкли. Это был, прежде всего, идеологический выбор.

Истоки этой идеологии похоронены в песках Эриду. Где, если не здесь, мы могли бы наблюдать процессы, которые привели к появлению древнего города.

Бог прогресса

После Второй мировой войны Великобритания готовилась уйти из Ирака, что должно было стать значимым событием для этого региона. После того как Междуречьем правили Ахемениды, греки, римляне, исламские халифы, монголы, иранские Сасаниды, турки Османской империи и англичане, она должна была стать по-настоящему свободной и независимой впервые приблизительно за два с половиной тысячелетия – со времен завоевания Вавилона персидским царем Киром Великим в 539 г. до н. э.

Более 4 тысяч лет назад, после изгнания гутиев урукский царь Утухенгаль восстановил независимость шумеров и утвердил законность своей власти, приказав составить Список шумерских царей, начиная с дарованного небесами царства Эриду. В XX в. Генеральный директорат древностей Ирака принял решение отметить независимость страны и отдал распоряжение провести исследовательские раскопки в Абу-Шахрейне, чтобы продемонстрировать «сильную неразрывную связь с прошлым Ирака».

Когда археологи раскопали обнаруженную Джоном Тейлором огромную «разрушенную крепость», датированную теперь до нашей эры, под одним из ее углов они нашли гораздо меньших размеров постройку, оказавшуюся более древней – на 2 тысячи лет. Под ней находилось еще 16 культурных слоев, уходивших назад, к началу 5-го тысячелетия до н. э. Вскоре ученые достигли «дюны из чистого песка», на которой и была возведена первая «примитивная часовня» площадью чуть более трех квадратных метров – из высушенных на солнце кирпичей с возвышением для исполнения обетов напротив входа и нишей, возможно для скульптурного изображения.

Такое наслоение привело археологов в восторг: теперь они могли проследить историю этого места во всех подробностях на протяжении нескольких тысяч лет и узнать нечто важное о людях, которые здесь строили. Постройки из высушенного на солнце кирпича требуют постоянного ремонта. Именно его отсутствие, а не уничтожение превратило большинство древних шумерских городов в курганы пыли. И все же архитекторы древнего Эриду не довольствовались восстановлением или обновлением имевшихся зданий. Каждое строение, которое они возвели поверх почтительно сохраненных остатков предшественников, было крупнее и качественнее. Простая «часовня» площадью три с половиной на четыре с половиной метра спустя тысячелетие превратилась в храм монументальных пропорций: его внутреннее помещение – целла имела в длину 15 м. В отличие от современников древние архитекторы не были рабами традиций: никогда не довольствуясь достигнутым, они постоянно стремились к совершенству. Около десяти веков они сносили и возводили заново эти постройки одиннадцать раз – в среднем один раз в 90 лет, демонстрируя, что они горят нетерпением убрать старое и радушно приветствуют новое, почти как современные американцы.

Храм в Эриду являлся символом общины, члены которой придерживались (наверное, можно даже сказать об изобретении в качестве идеологии) идеи прогресса; они верили в то, что можно и даже желательно постоянно трудиться, чтобы будущее могло стать лучше, чем прошлое. Божественная сила, которую прославляли и почитали здесь, была выражением, воплощением и олицетворением этой идеи – бога или богини Цивилизации, никак не меньше.

Как же божество прогресса, которое помогло заложить фундамент современного мира, впервые придумали здесь, в этом заброшенном теперь месте? Это произошло непременно до изобретения письменности, так как она сама по себе была одним из более поздних продуктов этой прогрессивной идеологии. Все, что у нас есть, – это немые свидетельства, найденные археологами.

Они обнаружили слишком мало: керамику, естественно разбитую и целую – изящные тонкостенные, красиво украшенные изделия, которые можно было найти по всей Месопотамии того времени; посуду – не повседневную, а хрупкую и дорогую, по-видимому сделанную для сливок общества; несколько незначительных бусин, безделушек, амулетов и терракотовых статуэток. Но в основном археологи находили золу и рыбьи кости в огромных количествах: под полом, за стенами, на алтарях и даже в специально отведенных для этого комнатах. Изучение костей показало, что, возможно, священные ужины с рыбой играли важную роль в каких-то проводившихся здесь религиозных ритуалах.

Первые верующие пришли, вероятно, с отдаленных берегов Абзу – лагуны Эриду. Наверное, случилось что-то, что привлекло путешественников и было признано ими духовной силой, сверхъестественным влиянием, которое греки называли numen – Одобрение Бога. Египтолог Энтони Донохью показал, что несколько, а быть может, и большинство крупных религиозных центров Древнего Египта было построено в тех местах, где египтяне видели образы своих богов в природном ландшафте. В Эриду нет скал – только песок, ил и соль. Но вероятно, здесь произошло какое-нибудь событие – разразилась сильная буря и сверкнула огромная молния – на всю долину Евфрата, или здесь с громовым раскатом упал метеорит, пробил толстую корку и высвободил, словно чудом, из-под земли пресные грунтовые воды (к такому выводу пришла исследовательская группа в Южной Африке), или на поверхность поднялась прохладная пресная вода вопреки безжалостно палящему солнцу над солеными болотами. Можно допустить, что визиты сюда людей были сначала случайными, приуроченными к краткому сезону подъема воды, когда болото становилось озером порядочного размера, как это иногда бывает и в наши дни. Приходившие люди, вероятно, принадлежали к различным социальным группам; это могли быть те, кто проводили остальную часть года далеко друг от друга, относились к разным культурам, говорили на разных языках и уж точно придерживались собственного образа жизни. Даже сегодня любой человек, знакомый со страной, вроде Мали в Западной Африке, в которой все еще господствуют старые обычаи, знает, как быстро далекий барабанный бой из деревни, в которой танцуют танец в масках, может привлечь сотни людей из окрестных мест к берегам реки Нигер – земледельцев, говорящих на языке бамбара, рыбаков народа бозо, кочевников-фулани, торговцев из племени сонгхей.

Легко догадаться, что те, кто приходил к священному Абзу, объединялись на ритуальном праздновании богатого улова на болотах: в самых древних культурных пластах, раскопанных на этом месте, нашли массу раковин пресноводных моллюсков. Для наших предков пища никогда не утрачивала своего ритуального значения (как и в наши дни для верующих людей). Здесь, в Эриду, с его мистическими ассоциациями, священный прием пищи должен был быть серьезным, хотя и не обязательно торжественным событием. И из этого регулярно повторявшегося, может, ежегодно, а может, и раз в месяц мероприятия у священного болота на берегу моря постепенно сложилась совершенно новая групповая идентичность – «те, кто пришел к Абзу». Эти первопроходцы-поселенцы Южной Месопотамии самим своим присутствием и живучестью демонстрировали свой выбор – изменить земной ландшафт и обеспечить себе другое, лучшее будущее. Религиозные обряды, которые они исполняли у кромки воды, навсегда должны были связать божественный дух Абзу с этой верой.

Однажды – невозможно сказать, после скольких веков, – люди решили, что нужно построить постоянное святилище для их водного духа прогресса в виде небольшой часовни. Его прочность была поразительно необычной для этой местности. В то время как «те, кто пришел в Абзу», подобно всем остальным жителям этого края и местным арабам, которые жили в домах, построенных из связанного в пучки и переплетенного тростника, задуманный ими памятник решили построить из кирпича. Это стало сигналом, свидетельствовавшим о начале нового этапа в истории.

Культуру, как подчеркнул британский археолог Колин Ренфрю, не следует рассматривать как нечто, просто отражающее общественную реальность; вместо этого она может быть процессом, с помощью которого эта реальность получает свое существование. В своей книге «Предыстория: как сложился человеческий разум» Ренфрю рассматривает, что происходит, когда задумывается проект постоянного памятника.

«Чтобы осуществить его, довольно небольшой группе жителей территории, о которой идет речь, нужно вложить огромное количество своего времени. Им также может понадобиться помощь соседей, проживающих на прилегающих территориях, которых, без сомнения, стимулировала к этому перспектива поучаствовать в местном праздновании и пире. Можно представить себе, что, когда строительство памятника было закончено, он сам по себе мог стать местом дальнейших ежегодных церковных служб и празднеств. С той поры он служил и как место захоронения, и как общественный центр этой территории».

Так памятник становится центром того, что вскоре появится как непосредственный результат их деятельности, – соседской общины.

Более того, в этом уголке мира, где часто с пустыни дуют ветры, несущие песок, сглаживающий все знакомые приметы местности, направления течения рек всегда меняются, и гибельные наводнения часто уничтожают всякую отметку, которую люди пытаются оставить на ландшафте, постоянный памятник имеет особенно большое значение. Внезапно включенный в меняющийся калейдоскоп повседневной жизни, он внушает чувство непрерывности и, следовательно, чувство истории и времени. Человек может посмотреть на эту постройку, подумать: «Мой предок помогал ее строить» – и почувствовать связь со своими корнями, родом и давно исчезнувшим прошлым. А повторявшиеся расширение и усовершенствование постройки, всегда тщательно сохраняющие остатки старины под или внутри своей структуры, выступали в роли видимого издалека символа той веры в прогресс и развитие, материальным следствием которых являлся этот памятник.

Эта идея не осталась не замеченной соседями Эриду. Этот первый памятник – воплощение страны Шумер служил для них вдохновением, примером и образцом для подражания. С годами поблизости сформируются новые общины верующих, и другие храмы другим богам будут «посеяны, как брошенные в почву семена», по всему этому региону, где долины Тигра и Евфрата тянутся к Южному морю.

Существуют неясные воспоминания о тех временах в той версии истории, замаскированной, идеализированной и политизированной в гораздо более поздних мифах, которые шумеры и их потомки сочинили о своем происхождении и богах. И всегда с той поры, пока существовала месопотамская цивилизация, они помнили, что каждый город был основан по повелению собственного особого божества как его или ее обитель на земле. Названия городов писали с помощью символа, означавшего «бог», знака-символа имени бога и символа, определявших «место»: «Ниппур» писали как «бог-Энлиль-место», а «Урук» – «бог-Инанна-место» (шумерские клинописные значки-слова или логограммы обычно изображают заглавными буквами латинского алфавита).

И с той поры бога, почитаемого в Эриду, помнили как вдохновителя и основоположника ремесел цивилизации. В несколько неожиданном ракурсе его помнят и по сей день.

Топографические названия – топонимы, то есть названия рек, гор и долин относятся к самым консервативным и архаичным реликвиям человечества. В Англии реки Хамбер и Уз получили свои названия на неизвестном языке и носят их со времен неолита; во Франции место под названием Париж увековечивает память о кельтском племени железного века – паризиях.

То, что достоверно в отношении земли, еще более достоверно в отношении неба, которое со временем меняется меньше. Названия, под которыми мы знаем созвездия и знаки зодиака, в основном относятся ко временам древних греков; некоторые, вроде Льва и Быка, мы унаследовали от вавилонян. А одно название, вероятно, даже еще более древнее: далекое, очень слабое, но все еще звучащее эхо истории, которую древние рассказывали о боге, дом которого был построен в Эриду. Если вы живете в Северном полушарии и выйдете с картой звездного неба между девятью и десятью часами в безоблачный сентябрьский вечер, глядя на южный горизонт, то увидите группу слабо светящихся звезд, расположенных в форме треугольника. Они составляют созвездие Козерога. Нелегко различить, но, приложив к этой фигуре воображение, вы сможете увидеть в ней морского козла, верхняя часть туловища которого – козел, а нижняя – рыба. Это, вероятно, самое древнее созвездие, которое было замечено, наверное, потому, что в древние времена зимнее солнцестояние – самый короткий день в году – происходило тогда, когда солнце находилось в созвездии Козерога. И может быть, потому, что образ, выложенный звездами, с самого начала отождествляли с богом прогресса Эриду.

Одним из магических моментов древней истории Месопотамии является то, что она проливает свет на происхождение многого из того, что характерно для нашего мира в части религиозных мифов. Разумеется, имеется в виду не то, что религия впервые зародилась здесь, на аллювиальной равнине к северу от Персидского залива. Религии, безусловно, столько лет, сколько и самому человечеству, и даже больше; ее возникновение относится к тем временам, когда наши предки, существовавшие на Земле до появления человека, начали хоронить своих мертвых с определенными ритуалами. Но здесь, на этой земле, где началась их новая жизнь, поселенцам пришлось повторять процесс создания религии. Мы можем быть свидетелями того, как появились по крайней мере некоторые рассказы о богах, увидеть, сколько месопотамских божеств возникло в человеческой фантазии как олицетворения, ипостаси сил природы.

«Я не много знаю о богах, но я думаю, что река – это сильный коричневый бог, мрачный, неукротимый и непокорный», – писал Т. С. Элиот. Торкильд Якобсен, один из гениальных исследователей Шумера XX в., привел пример бога Нингирсу, «Владыки Гирсу» – главного района города-государства Лагаш, божества, ассоциировавшегося с войной и уничтожением.

«Нужно понимать, – писал он, – что Нингирсу был олицетворением ежегодного разлива реки Тигр. Каждый год, когда зимние снега начинают таять в горах Ирана, они льются водой с гор к их подножию многочисленными горными ручьями, и уровень воды в Тигре поднимается. В богословии это переживалось как дефлорация девственных предгорий Нинхурсаг – Богини Предгорий высокими горами Кур-гал; воды половодья олицетворяли собой его семя. Кур-гал – его другое имя Энлиль – таким образом является отцом Нингирсу. Мать Нингирсу – Нинхурсаг, Богиня Предгорий, и красновато-коричневый цвет разлившихся вод, появившийся от глины, которую несут с собой воды, протекая по предгорьям, представляется как кровь, являющаяся результатом этой дефлорации.

Паводок, к которому все это относится, сам бог Нингирсу внушает поистине благоговейный страх. Я видел, как вода в Тигре, протекающем через Багдад по широкой долине, поднимается на высоту больше четырехэтажного дома – зрелище, которое не так легко забыть».

Или возьмем птицу, известную как Зу, Анзу или Имдугуд. Солнце нещадно жжет равнину Шумера большую часть года. Но время от времени происходит внезапная буря. На южном горизонте сначала появляется чернильно-черная туча, которая поразительно быстро расширяется до тех пор, пока не затмевает все небо, и атакует землю под собой громом, молнией и ливневым дождем. Затем так же быстро туча исчезает в противоположном направлении. Нетрудно понять, почему шумеры предпочитали представлять себе эту грозовую тучу как огромную и наводящую ужас птицу грома с головой льва и крыльями орла.

Эти образы – более чем простые олицетворения. Толкование явлений природы в таких подробностях как действия богов демонстрирует буйную фантазию и поэтическую восприимчивость высочайшего порядка, акцентирующие восприятие религии как величайшее из всех коллективно созданных человечеством произведений искусства. Со временем, конечно, как это происходит со всеми метафорами, их свежесть блекнет; яркие образы, в которых сначала представали боги, упрощаются до простого символа. Бога, почитаемого в Эриду, творческий и художественный потенциал, присущий водам, несущим плодородие, «непостижимая внутренняя воля к созиданию в Океане», как писал Т. Якобсен, «стали рассматривать как гигантского дикого горного козла, рога которого торчали над водой в виде тростника». Так, Козерог – рогатый козел над уровнем воды и рыба в воде (также отражающая, мне хочется думать, его происхождение среди рыбаков и пастухов) есть образ, посредством которого память о нем передавалась потомкам. Также помнили и об Абзу – священном озере, из которого он появился; позднее оно предстало в виде чаши с пресной водой, устанавливаемой в каждом месопотамском храме, возможно, также в виде вуду или бассейна для омовений, имеющегося у каждой исламской мечети, и, может быть, даже в виде крестильной купели христианской церкви.

В более поздние времена бога Эриду изображали на печатях одетым в шерстяную мантию с рогатой короной на голове, с двумя текущими из его плеч потоками воды, полными рыбы, которые, вероятно, олицетворяли реки Евфрат и Тигр. Когда 2 тысячи лет спустя после основания храма шумерские писцы начали записывать свои мифы, открылось его имя. Тексты свидетельствуют, что Эриду был домом для бога Энки – Владыки Земли, царя Эриду, царя Абзу. Еще позднее Бытие (4: 17–18) делает его сыном Каина: «И от Эноха (Энки) был рожден Ирад (Эриду)».

Жители Междуречья считали Энки богом, который несет человечеству цивилизацию. Именно он дает правителям ум и знания, «открывает двери понимания». Он учит людей строить каналы и планировать храмы, «ставя их колышки для разметки фундамента точно в нужных местах»; «приносит изобилие в сверкающих водах». Он не правитель Вселенной, а мудрый советник богов и их старший брат, глава пантеона богов, Нудиммуд – созидающий, рождающий образы, покровитель ремесленников и мастеров. Энки прообраз в рассказе о Вавилонской башне: именно он разделил людей по языковому признаку, что, безусловно, является толкованием многочисленности языков, на которых говорили его первые верующие.

Энки, Бог изобилия, отдающий заслуживающие доверия приказы,

Бог мудрости, понимающий землю,

Глава богов,

Наделенный мудростью, Владыка Эриду

Изменил языки в их устах, [внес] неразбериху

В язык людей, который до этого был единым.

Еще важнее то, что Энки был хранителем Мэ, которое, возможно, произносилось как Ме. Это непереводимое шумерское выражение, которое великий ассириолог Сэмюэль Ной Крамер объяснял как «фундаментальный, неизменный, всеобъемлющий набор прав, обязанностей, норм и стандартов, правил и предписаний, имеющих отношение к… цивилизованной жизни» (можно было бы дать более короткое определение: базовые принципы цивилизации; это показывает, что древние жители Месопотамии сознавали разницу между цивилизацией и всеми другими образами жизни и ее превосходство настолько, что выразили это совершенно новым когнитивным концептом, эквивалента которому в нашем мышлении нет). Появившись благодаря вавилонским мифописателям, концепт Ме включает такие понятия власти, как верховное жречество, божество, благородная и прочная царская власть, царский трон, верховная власть, опора, священная мера. В этот концепт входит и то, что имеет отношение к войне: оружие, героизм, разрушение городов, победа и мир. Концепт Ме охватывает человеческие способности и качества – мудрость, рассудительность, принятие решений, сила и неприязнь; сильные эмоции – страх, соперничество, скука и тревога; искусства и ремесла – писца, музыканта, мастера по металлам, кузнеца, кожевника, строителя и плетельщика корзин, а также многочисленные и различные должности жрецов, евнухов и музыкальные инструменты.

Жители Месопотамии никогда не забывали о той роли, которую сыграл бог Эриду в заложении основ цивилизации, хотя подробности этой истории выявились по прошествии длительного времени. Около 4 тысяч лет после постройки первой часовни около Абзу, когда на Ближнем Востоке правили греки, вавилонский жрец по имени Берос написал историю своей страны, в которой изложил, как существо, ставшее посредником между богом и верующими в него людьми, вышло из вод, чтобы дать человечеству цивилизацию: «Он научил их строить города и храмы, составлять законы и объяснил им законы геометрии. Он научил их различать семена растений и показал им, как собирать плоды. Короче, он научил их всему, что могло смягчить нравы и облагородить их жизнь. С тех времен ничего существенного не прибавилось к его наставлениям, что улучшило бы их».

Город и секс

Первые поселенцы в Южной Месопотамии, обнаружившие новых богов на новой родине, не забыли свои прежние религиозные традиции. В 65 км от Эриду на другом, рассветном берегу непостоянной реки Буранун росло иное поселение вокруг другого храма. Сначала оно было известно как «Унуг», потом «Урук в стране Шумер», который иудеи в один прекрасный день назвали «Эрех в стране Шинар» (а некоторые полагают, что оно дало Ираку его нынешнее название). Храм в Унуге был посвящен одной ипостаси Великой богини, происхождение которой уходит корнями в палеолит, – она явилась выражением тройственной божественной природы женственности (девственница, мать, блудница).

Как мать она была кормящей коровой, «прекрасной коровой, к которой бог луны в образе сильного быка послал благовонные масла», указывается в одном гимне. Ее божественное молоко стало пищей особ королевской крови. В одном ассирийском тексте читаем: «Ты был мал, Ашшурбанипал, когда я доставил тебя к [Великой богине] Царице Ниневии; ты был слаб, когда сидел на ее коленях; четыре соска были вложены тебе в рот». Она считалась защитницей пастбищ, на которых паслось священное стадо, как это часто изображается на гравировке печатей и находящемся сегодня в Британском музее фризе древнего храма. Ее присутствие символизировали дверь священного коровника и ворота священного загона для скота: высокие врата древнего Междуречья. Парные вязанки тростника, которые обрамляли вход с кольцами наверху, чтобы вставлять шест, с которого когда-то свисала дверь из плетеного тростника, стали символом этой богини на различных изображениях, а позднее – в шумерской клинописи. Много-много лет спустя священное стойло станут помнить как Буколий – загон для быка, в котором, согласно Аристотелю, каждый год происходило символическое бракосочетание между супругой афинского правителя и богом Дионисом. Царица Небесная христианской церкви однажды родит на свет Младенца-спасителя в далеком хлеву, являющемся прямым потомком коровника богини-матери.

В Унуге Великую богиню почитали под именем Инанна. Но здесь в наибольшей степени акцентировалось ее распутство – аспект блудницы. И это неизбежно, так как города всегда были и остаются гораздо большими потребителями, нежели производителями человечества. Жившие скученно в антисанитарных условиях люди, которые заполняли узкие улочки между высокими стенами, существовали бок о бок с домашней птицей и скотиной, от которых распространялось большинство эпидемий среди людей, и жизнь их была недолгой. У нас нет письменных доказательств из древнего Шумера, но в римском Оксиринхе в Египте – городе, вероятно равном по размерам Уруку, «треть всех младенцев умирала, не достигнув годовалого возраста; половина всех детей не доживала до пяти лет; приблизительно треть населения была моложе 15 лет; менее 10 % – старше 55… до одной трети детей оставались без отца, не достигнув половой зрелости, более половины – до 25 лет; в среднем у десятилетнего ребенка был только один шанс из двух на то, что у него живы кто-нибудь из бабушек и дедушек». В Южной Месопотамии медленно текущие или стоячие воды болот, каналов и канав, вероятно, способствовали широкому распространению переносимых москитами болезней – малярии и болотной лихорадки.

Историки не уделяли много времени обсуждению инфекций как определяющих факторов древней истории. По сообщениям археологов, шумерские города иногда оказывались покинутыми на несколько лет или десятилетий, иногда веков, прежде чем в конечном итоге в них снова появлялись жители. Помимо войн, причину этого обычно приписывают изменению местной окружающей среды: сдвигу русла реки, подъему или снижению уровня грунтовых вод, наступлению пустыни, даже общему изменению климата. Но я задаю себе вопрос: а не следует ли нам также рассматривать возможность того, что болезни и эпидемии иногда уносили большую часть жителей из-за того, что сложную организацию городской жизни, в которой каждый житель был нужной шестеренкой городского механизма, больше нельзя было поддерживать?

Так это или нет, но колоссальная смертность, безусловно, оказывала сильное репродуктивное давление как на женщин, так и на мужчин. Либидо – тяга к сексу – имело первостепенную важность в поддержании численности населения. Способности богини Инанны, контролировавшей принуждение к половым отношениям, которую в наши более благопристойные времена мы называем богиней любви, были тем, что стояло между выживанием и вымиранием. Существовало правило: делай детей или исчезни. Когда Инанна уходила из мира живых, начинались бедствия:

Бык не влезал на корову, осел не оплодотворял ослицу.

Юноша не осеменял на улице девушку;

Юноша спал в своей отдельной комнате,

А девушка – в компании своих подружек.

Инанна считалась неотразимой. Когда она прихорашивалась и «входила к пастуху в овчарню, ее гениталии были восхитительны. Она превозносила себя, гордясь своими гениталиями». Никто, даже другой бог, не мог устоять перед ее чарами. А для мифотворцев Шумера, которые записали историю отношений Инанны с Энки, это сексуальное притяжение являлось таким же важным для основания их цивилизации, как и идеология прогресса Энки.

Шумерские мифы, по крайней мере в том виде, в каком мы их находим в клинописных текстах, очень отличаются от большинства других рассказов о древности, особенно рассказов Библии. Они притягательно приземленные и практичные; их сложные сюжетные линии и использование прямой речи нам гораздо больше напоминают современные мыльные оперы, чем высокопарные высказывания древнееврейских поэтов. Рассказ об Инанне и Энки не является исключением.

Инанна решает отправиться из своего дома в Унуг. «Я направлю свои стопы к Энки, – говорит она сама себе, – в Абзу, Эриду, и я сама буду говорить с ним, упрашивать его в Абзу, Эриду». Первые несколько строк текста отсутствуют, так что мы не знаем, какова была ее изначальная цель, но вскоре становится ясно, что богиня от владыки чего-то хочет. «Я обращусь с просьбой к Владыке Энки», – говорит она. Тот, в свою очередь, «обладает исключительными знаниями, знает божественные силы на небесах и земле, в своем собственном жилище знает намерения богов… еще до того, как святая Инанна приблизилась к нему на расстояние шести миль, он все знал о том, чего она хочет». Он посылает своего слугу с точными указаниями: «Иди сюда, друг мой, слушай мои слова… Когда дева Инанна придет в Абзу и Эриду… предложи ей пирог. Подай ей прохладной свежей воды. Налей ей пива перед Львиными воротами, дай ей почувствовать себя так, будто она в доме у своей подруги, окажи ей гостеприимство. Ты должен приветствовать святую Инанну за священным столом». Слуга делает так, как ему велено, и вскоре Энки и Инанна вместе пьют пиво в Абзу, наслаждаются вкусом сладкого финикового вина. «Бронзовые чаши наполнены до краев», и они вдвоем начинают пить, соревнуясь.

Следующая часть истории отсутствует, но из последующих событий ясно, что, по мере того как Инанна все больше пьянеет, она, используя свои сексуальные чары, выманивает у Энки более ста его Ме, которые Крамер – первый переводчик этого эпоса обозначил как «божественные решения, которые являются основой модели культуры шумерской цивилизации». Когда Энки в конце концов приходит в себя после пьяного помрачения, он осматривается и видит, что Инанны нет. Энки обращается к своему советнику Изимуду:

Изимуд, мой советник, благозвучное имя небес!

Энки, мой господин, я к вашим услугам! Чего вы желаете?

Раз она сказала, что не уедет отсюда… могу я еще застать ее?

Но святая Инанна собрала все божественные силы и

ступила на Небесный Корабль. Небесный Корабль уже

покинул пристань. Когда пивные пары выветрились у него

из головы… царь Энки обратил свое внимание на Эриду.

Он смотрит вокруг и с испугом замечает, что его Ме пропали. По-видимому, их представляли себе как материальные объекты, быть может, как таблички с какими-нибудь надписями.

Где должность жреца эн, должность жреца лагар,

божественная природа, великая и милостивая царская

власть, царский трон?

Мой господин подарил их своей дочери.

Где благородный скипетр, жезл и посох, величественные

одежды, власть духовного пастыря, царский сан?

Мой господин подарил их своей дочери.

Энки перебирает весь список Ме и приходит в смятение, обнаружив, что он все их отдал. И он приказывает своему советнику в сопровождении нескольких ужасных чудищ последовать за Инанной, плывущей на Небесном Корабле, и уговорить ее вернуть ему его Ме: «Иди сейчас же! Чудища enkum должны отнять у нее Небесный Корабль!»

И вот мы пускаемся в погоню:

«Советник Изимуд сказал святой Инанне: „Госпожа моя! Твой отец послал меня к тебе… То, что сказал Энки, очень серьезно. Его важные слова нельзя понять превратно“.

Святая Инанна ему ответила: „Что же сказал тебе мой отец, о чем он говорил? Почему его важные слова нельзя понять превратно?“

„Мой хозяин и господин Энки сказал мне: „Инанна может отправляться в Унуг, но для меня ты должен вернуть назад в Эриду Небесный Корабль“.

Святая Инанна сказала советнику Изимуду: „Как мог мой отец отступиться от того, что он сказал мне? Как он мог изменить свое обещание, которое дал мне? Как он мог опровергнуть свои важные слова, сказанные мне? Было ли ложью то, что мой отец сказал мне; было ли это притворством? Неужели он притворно клялся своей властью и именем Абзу? Неужели он вероломно послал тебя ко мне гонцом?“

Не успели еще эти слова слететь с ее уст, как он велел чудовищам enkum схватить Небесный Корабль».

Но Инанне удается ускользнуть. Еще шесть раз посылает Энки Изимуда и чудовищ, включая «пятьдесят великанов Эриду» и «всех огромных рыб вместе», чтобы отнять у Инанны Небесный Корабль. И еще шесть раз «Инанна снова овладевает божественными силами, которые были ей подарены, и Небесным Кораблем».

Когда Небесный Корабль приближается к Уруку, «ее советник Ниншубур говорит святой Инанне:

„Госпожа моя, сегодня вы привели Небесный Корабль к Вратам Радости в Унуг. Теперь в нашем городе начнется веселье“.

Святая Инанна отвечает:

„Сегодня я привела Небесный Корабль к Вратам Радости в Унуг. Он величественно проплывет вдоль улицы. Люди будут стоять полные благоговения… Царь прикажет забить быков, он принесет в жертву овец. Он будет лить пиво из чаши… Чужеземные страны будут превозносить мое величие. Мой народ будет меня восхвалять“».

Жаль, что глиняные таблички быстро крошатся по краям, особенно сверху и снизу. И вот когда мы задаем себе вопрос, как же закончится этот спор между двумя могущественными богами, текст становится отрывочным, а затем иссякает. Мы можем сказать, что Энки и богиня говорят друг другу что-то примирительное. Объявляется праздник. Ряд мест в Унуге получает памятные названия: «Там, где Корабль встал у причала, она назвала это место Белой пристанью». Но пока не найдется другая, более полная, копия текста этого мифа или, по крайней мере, текст, в котором сохранились отсутствующие пока части, мы так и не узнаем больше, чем сейчас.

Что мы должны понять из этого повествования? На первый взгляд он кажется просто рассказом о том, как Урук получил из Эриду ремесла и искусства цивилизации, навечно обязанный этим богине Инанне. Но возникает много вопросов, оставшихся без ответа. Например, почему Энки так не хотел отдавать Ме?

Следует помнить, что этот миф в том виде, в котором он у нас есть, не является священным текстом, данным нам откровением с небес. Это литературное произведение, созданное человеком. И тот, кто писал эти слова, имел в виду какую-то цель. Этот текст явно был предназначен для восхваления Великой богини, демонстрации ее исключительной хитрости и, возможно, для пения под аккомпанемент музыкальных инструментов в ее храме, что объяснило бы длинные отрывки, повторяемые слово в слово, подобно припевам песни.

Но вероятно, он также должен был подчеркнуть, что невозможно получить цивилизацию без необходимой доли распутства, чтобы объяснить или оправдать сексуальную распущенность горожан, на которую сельские жители жаловались на протяжении всей истории. Они, безусловно, делали это и в древние времена, когда города были известны своими куртизанками и проститутками, гомосексуалистами и трансвеститами, «мальчиками для вечеринок и мужчинами, которые меняют свою мужественность на женственность, чтобы заставить народ Иштар [другое, более позднее имя этой богини] почитать ее». В знаменитом сказании о Гильгамеше – одном из величайших литературных произведений Древнего мира – бесстыдная шлюха соблазняет первобытного дикаря – Энкиду, «который родился в горах: с газелями он привык есть траву, со скотом – пить воду». Она делает это для того, чтобы оторвать его от привычного существования и сделать его цивилизованным человеком, научить его прогрессивному укладу жизни. Он хорошо выучивает урок, хотя и испытывает сожаление. Древние жители Месопотамии считали (как, возможно, и мы это делаем и по сей день), что секс и жизнь в городе неразрывно связаны, что подавляющая сексуальность, консервативная мораль сельских жителей не может не разрушать те творческие, художественные и прогрессивные импульсы, которые улучшают жизнь людей.

Каждый житель Междуречья знал, что цивилизация зародилась в Эриду, но его бог Энки хранил ее основы – Ме, сокрыв их в Абзу, приберегая их для использования богами и делая их недоступными людям. Стащив их, богиня Инанна – царица секса получила для своего народа идеологию прогресса и развития и дала возможность своему городу Уруку, расположенному на рассветной стороне Большого Несущегося Потока, стать настоящим первым городом в мире.

Глава 3.
Город Гильгамеша: власть храма, 4 – 3-е тысячелетия до н. э.

Урук

Внешняя стена сияет на солнце, как ярчайшая медь;

Внутренняя стена – за пределами воображения царей.

Изучите кирпичную кладку, укрепления;

Взберитесь по огромной древней лестнице на террасу;

Исследуйте, как она построена;

С террасы вы увидите засеянные и возделанные поля,

Пруды и сады.

Одна лига – внутренний город,

Другая – сады,

Еще одна – поля за ними.

Там находится территория храма.

Три лиги и территория храма Иштар

Составляют Урук – город Гильгамеша.

Гильгамеш, легендарный правитель Урука, знаменитый пьяница, бабник и победитель чудовищ, был королем Артуром Древней Месопотамии, который отправился на поиски священного Грааля бессмертия. Он вполне мог быть исторической личностью: землекопы нашли надписи, доказывающие, что другие цари, считавшиеся до этого мифическими, вроде царя города Киша Энмебарагеси, когда-то ходили по этой земле. Согласно эпосу, когда Гильгамеш умер, горожане изменили течение Евфрата и похоронили его в русле реки, а потом вновь пустили ее воды над захоронением – такую же небылицу с тех пор рассказывали про многих других людей – от пророка Даниила до гунна Аттилы, гота Алариха и Чингисхана. В 2003 г. группа немецких археологов, проводившая магнитную разведку этого места, сообщила, что «посредине бывшего русла реки Евфрат обнаружены остатки постройки, которую можно истолковать как захоронение».

Я начинаю с Гильгамеша, потому что это, вероятно, единственное шумерское имя, о котором все знают сегодня, что является замечательным последствием повторного обнаружения его истории, записанной на глиняных табличках, найденных в 1853 г. в результате раскопок библиотеки ассирийского царя Ашшурбанипала в Ниневии. Это были поздние копии текста, составленного ученым писцом Син-Леки-Уннинни около 1200 г. до н. э., который работал с материалами, датированными еще 800 годами ранее. И все же, если Гильгамеш действительно жил и правил Уруком, его правление должно было происходить в период между XXVIII–XXVI вв. до н. э. И даже об этом времени узнали спустя века после того, как его город поднялся, расцвел, а затем пришел в упадок как культурный центр власти шумерского мира и источник того, что можно было бы назвать властью храма.

К концу 4-го тысячелетия до н. э., приблизительно в то время, когда изобрели письменность, но до того, как она получила возможность рассказать нам многое, Урук уже стоял на площади более 400 га и был больше по размерам и численности населения, чем Афины во времена Перикла или республиканский Рим три тысячелетия спустя. Исследования структуры поселений в Южной Месопотамии показывают, что численность деревенских жителей в этом регионе стремительно падала, в то время как городское население росло. Историки, изучающие окружающую среду, предполагают, что великое переселение народов из сельской местности в города вызвало изменение климата, который в то время стал суше, затрудняя ведение сельского хозяйства. Но возможно, они преувеличивают значение «палки» и недооценивают значение «морковки». В Уруке было нечто чрезвычайно привлекательное. В нашем мире есть города, которые являются мощными магнитами, притягивающими к себе новых людей из окрестностей и более отдаленных мест; здесь у каждого вновь прибывшего есть свои индивидуальные причины для перемены места жительства, но все они хотят одного – улучшить свою жизнь. Возможно, и в Урук люди приезжали потому, что там им больше всего хотелось жить.

Если судить и по более поздним документам, и по археологическим руинам, Урук был местом интенсивной деятельности, городом, в котором кипела общественная жизнь: рыбачьи лодки и шаланды, нагруженные разнообразной продукцией, сталкиваясь друг с другом, плыли по каналам, выступавшим в роли главных улиц, как в Венеции; грузчики, несущие огромные тюки на своих спинах, локтями прокладывали себе путь в узких улочках, запруженных жрецами, чиновниками, студентами, рабочими и рабами; процессии и празднования соперничали за пространство с проститутками и уличными шайками. По остаткам акведуков и ирригационных каналов, построенных из водонепроницаемых обожженных кирпичей, некоторые исследователи делают вывод, что в городе также имелись зеленые и тенистые общественные сады. Храмы, общественные здания, святыни и места для собраний теснились вокруг огороженной территории, прилегавшей к постройке под названием Эанна – «Дому Бога», в более поздние времена известному как земная резиденция богини Инанны, а также вокруг находившегося рядом второго религиозного центра, в котором почитали бога неба Ану. Это не были закрытые и тайные места, как многие храмы в других уголках Древнего мира, доступные только для жрецов и посвященных. В своей книге «Месопотамия: изобретение городов» Гвендолин Лейк отмечает, что «памятники Урука производят общее впечатление хорошо спланированных городских пространств, предназначенных для того, чтобы быть максимально доступными, и много внимания уделено тому, чтобы обеспечить уличное движение».

Временами Урук, вероятно, казался одной огромной строительной площадкой, на которой слышались громкие удары и крики плотников и строителей подмостей, изготовителей кирпичей и каменщиков, штукатуров и мастеров по мозаике, а также каменотесов, умело работавших по камню, привозимому за 80 км с запада. Большое количество камня использовалось для возведения некоторых памятников Урука, и технологические решения, придуманные архитекторами и строителями, веками оставались непревзойденными. Работы велись, вероятно, почти без перерыва, так как жители Урука, охваченные тягой к новизне, стремились оставить позади все старое, обновить и усовершенствовать – такова была характерная черта городской жизни в древнем Междуречье.

В середине 4-го тысячелетия до н. э. в центре Эанны на возвышении стояло огромное здание, по размерам превышавшее афинский Парфенон, частично или полностью построенное из привезенного известняка. Этот храм был даже еще более поразителен ввиду того факта, что его план почти в точности предвосхитил на 3 тысячи лет планировку древних христианских церквей. В нем имелись центральный и поперечный нефы, нартекс или притвор и апсида с одного конца с двумя помещениями по бокам, которые в христианском святилище станут называться «диаконник» и prosthesis. Рядом располагалась великолепная аллея, ведущая на широкую общественную террасу. Огромные, составляющие колоннаду вмурованные колонны 2 м в диаметре, построенные из высушенных на солнце кирпичей и с внутренней стороны укрепленные плотными вязанками тростника, были защищены от внешних повреждений уникальным месопотамским изобретением – конусами из обожженной глины, которым придавали форму колышков для гольфа больших размеров и раскрашивали в красный, белый и черный цвет; их вколачивали плотно друг к другу в поверхность, придавая ей вид плетеных ковриков из тростника. Рядом построили другое здание – «храм из каменных конусов», стены которого украшали разноцветные камни, вмурованные в штукатурку; отчасти его построили из известняка, а отчасти – из нового синтетического материала, изобретенного для придания постройкам типичного для Месопотамии великолепия, – литого бетона, приготовленного путем смешивания растертого в порошок обожженного кирпича и гипсовой штукатурки.

Труд, затраченный на неоднократные реконструкции этих построек, был огромен: на это ушло много миллионов рабочих часов. Только очень сильная идея могла заставить жителей Урука вкладывать столько сил в свой город. Тем не менее, хотя и существует много текстов более поздних времен, в которых описываются Урук и его знаменитый царь, эти рассказы не указывают на то, какие движущие силы лежали в основе впечатляющих инноваций, сделавших город Гильгамеша первой мастерской своего мира.

Строительный бум в Уруке, происходивший на протяжении нескольких веков, нельзя сравнивать с тем, что был в Древнем Египте чуть позже, когда памятники предназначались для прославления и увековечивания династий безжалостных правителей. Гробницы и храмы египтян были построены с целью сохранения до конца времен, в Уруке же, наоборот, эти строения являлись объектами реконструкции, привычной для всех древних обществ Месопотамии. И хотя в ней в свое время правили могущественные цари, все признаки этого периода указывают на общество, не испытывавшее чрезмерного почтения к богатству или власти.

Но мы можем узнать еще больше. До сих пор раскопки сосредоточивались на окрестностях храма, и большая часть Урука, который в настоящее время называется Варка, по-прежнему лежит, похороненная под песками. Там в ходе раскопок нашли два необычных изображения, созданные в те времена, когда Урук был единственным настоящим городом на земле. Одно из них наводит на мысль о собравшихся родственниках, объединенных поклонением своей верховной богине и той великой идее, которую она собой олицетворяла. Это барельеф вокруг алебастрового сосуда высотой 1 м, известного как ваза из Варки: пять рядов резьбы представляют процессию, идущую, чтобы оставить приношения у дверей храма богини. Другое изображение, вероятно, является портретом самой богини: это маска из Варки, также известная как Небесная царица Урука.

Голова Небесной царицы Урука в натуральную величину пятитысячелетней давности была повреждена еще в древности: там, где были глаза, зияют темные пустые отверстия; глубокие борозды на ее лбу, которые когда-то были инкрустированными бровями, пусты; парик, когда-то закрывавший голову, давно исчез; кончик носа отломан. И все же, несмотря на все это и на пятьдесят веков, которые отделяют ее от нас с вами, выражение ее лица все так же поражает и очаровывает. Андре Парро, ведущий французский археолог, выразился более поэтично: «Кажется, будто ловишь блеск живых глаз в пустых глазницах, а за лбом, обрамленным гладкими завитками волос, чувствуется живой, ясный ум. Губам не нужно размыкаться, чтобы мы услышали, что она хочет сказать; их изгиб, дополненный изгибом щек, говорит сам за себя». Даже в поврежденном состоянии Небесная царица Урука считается одним из величайших шедевров мирового искусства.

Ряды резьбы на вазе из Варки дополняют образ великой богини. Это предмет религиозного назначения с изображением символического момента в жизни ее храма Эанна в Уруке 4-го тысячелетия до н. э. Отсюда ощущение духовности, серьезности цели, спокойного достоинства, уверенности в себе и уравновешенности, которое исходит от изящно вырезанных фигур. На некотором расстоянии вокруг основания изображено волнистое русло реки: очевидно, это широкий Евфрат, дающий жизнь городу. Над ним – поля и сады, стебли ячменя, чередующиеся с финиковыми пальмами, – основной источник богатства и благосостояния Урука. Над ними ходят священные стада кудрявых овец и баранов с бородами и широкими рогами, посвященные богине. А вот идет людская процессия: впереди десять человек, обнаженные и обритые, и каждый из них держит корзину, горшок или керамический сосуд, в которых горкой лежат различные плоды земли, деревьев и лозы; это жрецы, быть может, или храмовые слуги. В верхнем ряду процессия приходит к священному месту, обозначенному связками тростника у церемониального дверного проема. Людей встречает изображение женской фигуры – верховной жрицы, представляющей богиню; она стоит снаружи в одеянии длиной до щиколоток и протягивает вперед правую руку с поднятым вверх большим пальцем – знак приветствия или благословения. Она принимает приношения из рук человека, возглавляющего обнаженных людей, за которым когда-то находилась фигура, сколотая еще в древности. От нее остались лишь босая ступня, бахромчатый край одежды и замысловатый пояс с кисточками, который держит одетая служанка. Мы догадываемся, что это был верховный жрец или какой-нибудь другой высокопоставленный сановник, а возможно, и «царь-жрец», которого вообразили себе некоторые историки. Вокруг этих фигур стоят пара сосудов с приношениями и два блюда с едой. Но есть еще более загадочное: также две одинаковые вазы, голова быка, баран, львенок и две женщины, держащие непонятные предметы – Гвендолин Лейк предполагает, что один из них напоминает более поздний значок письменности, означающий En, «жрец». Все это, безусловно, мгновенно узнали бы люди, которые здесь поклонялись богине, точно так же, как в христианском контексте мы понимаем, что лев означает святого Марка, орел – святого Иоанна, а телец святого Луку. Однако без ключа для разгадки символизма вазы из Варки для нас ее смысл остается трудным для понимания.

Некоторые утверждают, что эта сцена изображает правителя города, делающего жертвоприношения его богине-основательнице, другие – что на ней изображен сезонный праздник урожая; третьи предполагают, что это этап мистического бракосочетания, hieros gamos, в котором два человека – верховный жрец и верховная жрица публично вступают в брак, подражая Великой богине и ее супругу. И все же даже если у нас нет возможности узнать, какое событие изображено здесь, эта сцена рассказывает нам кое-что о жителях Урука и об их образе мыслей.

Homo ludens

Ваза из Варки показывает нам официальную церемонию, отличную от спонтанных и импровизированных танцев в масках и шаманских ритуалов, которые могли бы быть унаследованы с более древних времен, хотя они еще не исчезли ни в этот период, ни в последующий. Обнаженные мужчины в этой процессии не подвергались процедуре обрезания, но у них удалены волосы; они лишены любых признаков индивидуальности, статуса или положения в обществе. Их лица совершенно серьезны. Отсутствие у них бород, как и отсутствие бород у многих мужчин, изображенных в виде статуэток и фигурок того периода, наводит на мысль о том, что не стыдно вернуться к детской невинности. Каждый изображенный человек исполняет установленную для него роль в представленных событиях, напоминая нам о том, что религиозный ритуал, как и все церемонии, – разновидность спектакля, в котором актеры скрупулезно следуют предопределенному сценарию и в то же время бросаются в действие, не смущаясь, со всем воодушевлением, как дети. Британский антрополог Роберт Маретт предположил, что элемент «актерства», «притворства» был характерен для всех древних религий.

Греческий философ Платон пошел еще дальше в написанных им в 360 г. до н. э. «Законах», в которых он рассмотрел религиозный обряд как модель всей жизни: «Жизнь следует проживать как пьесу, играя в определенные игры, принося жертвы, исполняя песни и танцы, и тогда человек сможет умилостивить богов и защитить себя от врагов».

В 1938 г. голландский историк и философ Йохан Хейзинга опубликовал книгу Homo Ludens, исследование игрового элемента в культуре» (с латыни homo ludens переводится приблизительно как «человек играющий»). Хейзинга определил игру как «деятельность, которая явным порядком происходит в определенных границах времени и пространства по свободно принятым правилам вне области необходимости или материальной пользы». Он показал, что игра в широком смысле слова является необходимым элементом большинства аспектов цивилизации. Закон, утверждал он, является игрой, как и религия, искусства и стремление к знаниям. Даже в войне есть элементы игры. Хейзинга цитирует пророка Самуила (2: 4), когда два военачальника Абнер и Иоав противостоят друг другу у озера Gibeon:

И Абнер сказал Иоаву: «Пусть сейчас придут юноши и сыграют тут перед нами».

И Иоав сказал: «Пусть придут». И они схватили друг друга за головы,

И вонзили друг другу мечи в бок, и упали наземь вместе.

Древнееврейское слово «играть» происходит от корня sachaq, что означает «играть, веселиться, смеяться, радоваться, подшучивать». Даже во времена Первой мировой войны офицеры по обеим сторонам Западного фронта относились друг к другу с уважением и «играли по правилам», как и индийские и пакистанские офицеры во время разных войн, которые привели к независимости Бангладеш.

После опубликования в 1960-х гг. книги Хейзинги хиппи приняли ее как необходимый для себя текст в то самое игривое и веселое десятилетие. В 1970 г. австралийский писатель Ричард Невилл, тогдашний старейшина лондонской так называемой подпольной прессы, опубликовал книгу «Власть игры». Дух игры, вновь введенный в западное общество, как утверждает он, мог изменить внешний вид и организацию общества до неузнаваемости. Если он был прав, то размышление об игре может пролить немного света на расцвет города Гильгамеша, дав нам подсказку – поискать в неожиданном месте такой же бурный период прогресса и изменений.

Хейзинга, ученый-гуманист, родившийся в 1872 г., видел, как знакомый ему мир, в котором он чувствовал себя неуютно, уничтожила Первая мировая война. Он считал, что западная цивилизация постепенно рушится из-за отсутствия игры. «Девятнадцатый век, – писал он, – похоже, оставляет мало места для игры. Все более главенствуют тенденции, идущие вразрез со всем, что мы подразумеваем под игрой… Эти тенденции были усилены индустриальной революцией и ее завоеваниями в области технологий». Но, на мой взгляд, Хейзинга ошибался. Всякий, кто когда-нибудь наблюдал за тем, как развлекаются дети, признает, что научно-технологическая грань цивилизации является именно результатом игры в своем чистом виде. Подобно тому, как дети постоянно исследуют, экспериментируют, испытывают и пробуют разные вещи не с какой-то сознательной целью, а просто ради получения удовольствия от самой игры, так и чистая наука и прикладные технологии играют с идеями, принципами и материей, все время размышляя: «Предположим…» и спрашивая: «А что будет, если?..»

Наука, будучи далеко не такой опасной в своем зашоренном материализме, как считал Хейзинга, часто подвергается критике за свою явную бесполезность ввиду отсутствия своего практического применения. Британский математик Дж. Х. Харди скорее гордился этим фактом. Он писал, что в основном наука совершенно бесполезна: «Что касается меня, я ни разу не оказывался в ситуации, в которой такие научные знания, коими я обладаю, за пределами чистой математики принесли бы мне хоть малейшую пользу».

Таких обществ, в которых серьезность, традиция, следование догматам и приверженность давно установленным – зачастую предписанным Богом – способам делать что-то являются жестко навязанным правилом, было большинство всегда и во всех уголках мира. Эти народы неизвестны своим чувством юмора и нелегко идут на контакт, они редко улыбаются. Для них изменение всегда подозрительно и обычно заслуживает осуждения, и они едва ли вносят вклад в развитие человечества. И, напротив, общественный, художественный и научный прогресс, равно как и технологическое развитие, становятся наиболее очевидными там, где культура и идеология правления дают мужчинам и женщинам разрешение играть с идеями, верованиями, принципами или материалами. А там, где склонная к игре наука изменяет в людях понимание того, как функционирует физический мир, политические изменения и даже революция редко отстают.

Так что, хотя это и может показаться неожиданным и даже странным сравнением, ближайшим аналогом всплеска творчества и развития, имевшего место в доисторическом Уруке в течение 4-го тысячелетия до н. э., вполне мог стать тот переворот, который изменил поверхность земного шара ближе к концу XVIII в. В обоих случаях давно установленный и почитаемый образ жизни был свергнут, люди хлынули в города из сельской местности, новые изобретения и материалы следовали одно за другим, наступая друг другу на пятки, и структура самого общества приобрела невиданную доселе форму. Как однажды написал видный исследователь доисторических времен Эндрю Шерратт, «догадки, которые приходят путем сравнения эпизодов, сильно разделенных во времени, носят взаимный характер: знание об урбанистической революции дает толкование революции неолитической и наоборот… Разве не могли бы историки индустриальной революции, в свою очередь, извлечь выгоду из знаний об этих более древних трансформациях?»

Обратное, возможно, даже более полезно, так как идеи, лежащие в основе построения современного мира, были тщательно исследованы, тогда как нам почти неизвестны подробности культа великой богини Урука, как и идеология, которую она олицетворяла в умах жителей Месопотамии в 4-м тысячелетии до н. э. Но мы все же знаем, что их верования сделали возможным величайший известный нам взрыв общественного, материального и технологического прогресса, произошедший до индустриальной революции нашего времени. Это изменение, по-видимому, произошло так же быстро, так и в наше время. Как сказал профессор Петр Михаловски, один из самых уважаемых антропологов современности, «совокупность общественных и политических изменений, которые произошли в Месопотамии в позднеурукский период к концу 4-го тысячелетия, представляет собой значительный скачок беспрецедентного масштаба, а не постепенное эволюционное историческое развитие».

Разве не мог такой необычный всплеск творчества и изобретательности быть результатом признания игры в самом широком смысле этого слова как законного способа взаимодействия с миром? В 4-м тысячелетии до н. э. в Уруке, вероятно, очень много смеялись.

Посетите Музей Чикагского института искусств или зайдите на его сайт, чтобы подтвердить важность игры в жизни Древнего Междуречья. Посмотрите на очаровательные игрушки, выкопанные из песков Тель-аль-Асмар, Древней Эшнунны. Одна из них имеет в длину около 13 см и сделана из обожженной глины, с крошечной головой барашка, приставленной к большому цилиндрическому телу. Игрушка установлена на четырех тонких колесах, и спереди есть отверстие, через которое когда-то продевалась веревочка. Ее и не собирались сделать похожей на настоящее животное, голова барашка – не более чем жест (те, кто подобно мне всегда считал, что игрушки, которые тянут за собой на веревочке, должны иметь вид железнодорожных локомотивов, заметят, что ее полое туловище странным образом напоминает паровозик Томас). Эта простая игрушка сделана для удовольствия трех-, пятилетнего ребенка.

И хотя она была найдена в развалинах храма и, возможно, имела религиозное значение, ее форма почти заставляет представить себе, как ее тянет за собой по пыли тенистого двора или по оживленной городской улице маленький мальчик 5 тысяч лет назад. Когда он играет, взрослые вокруг него тоже это делают: придумывают длинный-длинный список новых творений и изобретений, которые сейчас впервые обнаружены среди археологических находок в Уруке и его окрестностях.

Ведь большинство основных технологий, которые поддерживали человеческую жизнь до тех пор, пока промышленное производство не начало какие-то два века назад захватывать мир, были впервые разработаны в это время и в этом уголке мира – родине пивоваренной бочки, печи для обжига и сушки гончарных изделий и ткацкого станка; плуга, рядовой сеялки и крестьянской телеги; флюгера и парусной лодки; арфы, лиры и лютни; технологии обжига кирпичей, свода и правильной арки.

И везде – как и на игрушке из Чикагского музея, на улицах, в полях и по берегам каналов – использовалось колесо, являющееся символом и средством, обеспечивающим людям мобильность.

Появление части изобретений, по-видимому, требует внезапной вспышки вдохновения и игры. Колесо – одно из них. Ученые спорили о его происхождении с большим пылом и мастерством, некоторые из них уверяли, что колеса развились из деревянных катков, которые с древних времен используются для перемещения на короткие расстояния тяжелых предметов на салазках, другие предполагали, что вращательное движение полного цикла само по себе было важной новой идеей. И все же многие историки убедительно доказывают, что принципы использования катка и колеса концептуально различны: катки – на самом деле мобильные средства продления поверхности, по которой перемещается груз; колеса же часть самого движущегося объекта. Эти авторы предлагают другой источник этой идеи: поворотный круг, закрепленный в центре на оси и использовавшийся для изготовления совершенно круглых горшков, который появляется в списке археологических находок до колеса. Если эти исследователи правы, то тогда кто-то когда-то, вероятно, взял поворотный круг, чтобы переместить, и естественным образом покатил его, повернув на край. Огромным скачком вперед стало открытие того, что, когда круг поворачивается, центральная ось, на которую насажен диск, всегда остается на одной и той же высоте над землей. Отсюда появилась идея приделать несколько поворотных кругов к салазкам, перенеся таким образом этот механизм из гончарной мастерской в область перевозок.

С другой стороны, существует много достижений, которые вполне могли быть результатом постепенной эволюции. Вероятно, аккуратных изготовителей красиво украшенной керамики того времени приводили в уныние неровный обжиг, грязные пятна, копоть и грязь, остававшиеся на горшках от горящего дерева во время обжига на открытом очаге. Очевидно, решено разделить сосуды и пламя. Прогрессивный метод проб и ошибок привел к появлению типичной для Междуречья печи для обжига в форме улья с отверстием наверху и дырчатым настилом, отделявшим топливо от камеры обжига.

Тем не менее даже постепенная эволюция таила свои сюрпризы. Оказалось – и конечно же не намеренно, – что помимо защиты тщательно подготовленной глиняной посуды от повреждений печи для обжига также позволяли достигать гораздо более высокой температуры процесса. И это превратило скромную печь в главный лабораторный инструмент Древней Месопотамии. И подобно тому, как современная химическая промышленность оказалась результатом случайного открытия синтетических красителей, что было более чем практично, так и верное духу игры первое достижение экспериментаторов Урука практичным не стало.

В древние времена сине-зеленый камень лазурит был ценным полудрагоценным камнем. Из него делали печати и украшения, бусины и браслеты, использовали для инкрустаций на скульптурах. В шумерской литературе его упоминают как украшение городских стен: «Теперь бойницы Аратты сделаны из зеленого лазурита, стены и кирпичные башни – ярко-красного цвета». То же касалось и храмов: «Он построил храм из драгоценного металла, украсил его лазуритом и изобильно покрыл его золотом». Богиня наставляет царя Лагаша Гудеа: «Открой свои склады и возьми из них древесину, построй колесницу для своего господина и впряги в нее жеребца, укрась эту колесницу очищенным серебром и лазуритом».

Но лазурит встречается редко, его можно добыть только в нескольких местах в Центральной Азии, а именно в горах Бадахшана на севере современного Афганистана, в 2500 км от Южной Месопотамии. Кажется просто удивительным, что могла существовать процветающая торговля на таком обширном пространстве в те времена, когда этот ценный камень нужно было нести пешком по диким горным тропам и гибельным пустыням, чтобы удовлетворить тщеславие месопотамских богов и царей. И все же это происходило, если судить по огромному количеству предметов из лазурита, найденных при раскопках по всему Среднему Востоку.

Учитывая цену такого материала и трудность его доставки, изобретательные умы вскоре приложили все свои усилия к тому, чтобы найти способ воспроизвести ярко-синий цвет. Им это удалось. Сделав это, они создали самый первый абсолютно искусственный материал – не в результате случайного или побочного наблюдения, а путем размышлений и экспериментов.

В 1960-х гг. я сам видел в действии данный процесс, разработанный этими пионерами синтетической химии 5 тысяч лет назад: искусственный лазурит (в настоящее время его ошибочно называют египетским фаянсом) изготовляли в мастерской позади мечети в Герате, в Афганистане. Грязная, похожая на пещеру лачуга, заполненная дымом и удушающими химическими газами; тонкие лучи солнечного света, пробивающиеся через щели в крыше, соревнующиеся с ослепительным сиянием раскаленной добела печи для обжига, расположенной в углу хижины. Юноша в большом тюрбане, как во сне, накачивает воздух в огонь огромными мехами. А владелец гордо показывает мне результат: бусины и безделушки, покрытые немного бугристой темной сине-зеленой глазурью.

Мы можем догадаться, как это изобретение могло появиться на свет. Мягкие медно-карбонатные минералы, зеленый малахит и синий азурит использовались, вероятно, со времен палеолита для изготовления пигментов для украшения ремесленных изделий, а также лиц: растертые в пудру и смешанные с жиром, они превращаются в достаточно стойкие тени для век. Подержите кусочек какого-либо минерала из перечисленных в огне, и он ярко вспыхнет синим или зеленым пламенем. Древние люди, незнакомые со спектрами или пирохимией, видимо, думали, что высокая температура вытягивает цвет из минерала в пламя. Им могло показаться осуществимым захватить этот цвет и наложить его на другой предмет. Но как остановить рассеивание цвета в воздухе вместе с дымом? Решение состояло в том, чтобы положить предмет, который нужно окрасить, вместе с измельченным минералом в закрытую емкость и нагреть их в печи для обжига. Экспериментаторы вскоре обнаружили, что на этот процесс уходит много времени, целый день, и необходима высокая температура, не намного меньше тысячи градусов Цельсия. Но это действовало тогда и по сей день работает в Герате. Предмет появлялся из печи с твердым, блестящим покрытием темного сине-зеленого цвета, не таким, быть может, красивым, как настоящий лазурит, но очень похожим.

Осознание того, что если смешать минералы и подвергнуть их высоким температурам, то можно полностью изменить их свойства и создать совершенно новые материалы, имело далекоидущие последствия. Homo ludens, вероятно, испытал эту процедуру на огромном количестве камней, минералов и других материалов. И случалось так – достаточно часто для того, чтобы подвигнуть к дальнейшим экспериментам, что результат приводил к чему-нибудь совершенно новому, вроде способа покрытия кирпичей соляной глазурью, для получения которой более поздний ассирийский рецепт предписывает: «Песок, щелочь из „рогатого“ растения нивяник обыкновенный измельчить и смешать, положить в неразогретую печь для обжига с четырьмя отверстиями для тяги, а затем перемещать смесь между отверстиями для тяги. Зажечь бездымный огонь. Вынуть смесь, дать ей остыть, снова растереть и добавить к нему соль без примесей. Положить в печь для обжига, зажечь бездымный огонь. Как только смесь станет желтой, дать ей натечь на кирпич; название этому – спекание».

Другими открытиями стали изобретение стекла и цемента, а также плавление меди. Затем было обнаружено, что добавка касситерита к медной руде изменяет к лучшему свойства получающегося в результате металла. Этот сплав оказался тверже, крепче, дольше сохранял острый край и, что еще более важно, плавился при более низкой температуре, упрощая литье. Это вывело Южное Междуречье из каменного века в век бронзовый, со всеми сопутствовавшими глубокими культурными, общественными и политическими изменениями.

Кузница богов

Один эпизод в эпосе о Гильгамеше повествует о том, как Урук получил от царя города Киша Ага сообщение с угрозой нападения:

«Гильгамеш представил этот вопрос на рассмотрение городских старейшин, ища решения: „…не поддадимся царю Киша, давайте вести войну!“

Созванное собрание городских старейшин ответило Гильгамешу: „…покоримся царю Киша, не будем вести войну!“

Гильгамеш… положившись на богиню Инанну, не принял во внимание то, что сказали городские старейшины. Он снова поставил этот вопрос, но перед городской молодежью, ища решения: „…не покоримся царю Киша, давайте воевать!“

Собравшиеся молодые люди города ответили Гильгамешу: „Стоять на изготовку, обслуживать, сопровождать царского сына – держать осла за задние ноги – у кого хватит на это духу? Не станем покоряться царю Киша, давайте воевать!“

„Урук – кузница богов, Эанны, царская династия ниспослана с небес – великие боги дали ее… Ты их царь и их воин! О, сокрушитель голов, принц, любимый богом Ан, когда он придет, чего бояться? Их армия мала, в ее тылу – сброд, их воины не устоят перед нами!“»

Гильгамеш ведет своих молодых людей сражаться, захватывает в плен царя Агу, а затем, неожиданно проявив великодушие, дарует ему свободу, чтобы тот возвратился в свой родной город.

Это не история, а литературный эпос, хотя, вполне возможно, он отражает реальный конфликт между Уруком и расположенным приблизительно в 150 км к северо-западу от него городом Кишем. Произведение было написано через столько же лет после описываемых в нем событий, сколько прошло между периодом правления короля Артура с его рыцарями Круглого стола и нашим временем. И, подобно романтическим историям о короле Артуре, в эпосе рассказывается гораздо больше о времени, когда он был написан, чем об эпохе, которую он описывает.

Тем не менее он дает нам возможность мельком увидеть один момент в истории Урука, когда тот постепенно двигался из каменного века в век железный («кузница богов»); от того, что Торкильд Якобсен назвал первобытной демократией (правитель все еще должен был советоваться с народом – «созванное собрание городских старейшин»), к царской власти и самодержавию (властитель поступал по своей воле, не спрашивая ничьего мнения); от мирного сосуществования к состоянию постоянной агрессивной воинственности («Давайте воевать!»). Все эти изменения, хорошие и плохие, были частью перехода от жизни в деревнях к полноценной цивилизации.

Сельские общества развиваются и естественным образом приспосабливаются к окружающей среде и политическим условиям, цивилизации же проектируются. В Уруке тот же самый экспериментальный подход, который применялся к материальному миру, использовали при разработке плана, связанного с жизнью всех людей в городе. Последний уподоблялся механизму, а его жители являлись движущимися винтиками, заставлявшими его работать.

В деревнях семьи в своем большинстве были относительно равны; в городе существовала иерархия общественного положения. В деревнях ответ на вопрос «Какая у тебя профессия?» не был важен, а в городе наоборот. Выживание сельского жителя зависело от его принадлежности к семье, пусть даже и в роли раба; горожанину внезапно стали доступны новые способы заработать себе на жизнь. Вместо того чтобы добывать средства к существованию своей разросшейся семьи (единственный вариант на протяжении прошедших времен), теперь вы могли работать на храм или во дворце и в обмен получать не место у очага, а заработную плату. Сохранившиеся до наших дней реликты наводят на мысль, что в городе Гильгамеша многие так делали.

Самые характерные предметы, найденные целыми и разбитыми на развалинах Урука (до половины всех керамических находок), – это грубые и довольно уродливые глиняные емкости, известные как вазы со скошенными краями, очень отличающиеся от изящной и тонкой раскрашенной керамики предыдущего периода. Эти сосуды были сделаны не путем сворачивания глины кольцами или ее вращения на гончарном круге, а в простых формах (недавно проведенный эксперимент подтвердил этот вывод). Возможно, это стало самым первым приложением принципа массового производства к потребительскому товару. В деревнях посуду делали в домашних хозяйствах по высоким эстетическим стандартам и со вкусом, ее украшали традиционными узорами, которые что-то значили для тех, кто ею пользовался. Сосуды со скошенными краями, произведенные массово, наоборот, были продукцией коммерческих мастерских и не обладали никаким иным значением, кроме полезности.

Это изменение получило название «эволюция простоты». По мере развития города производством начала заниматься каста профессиональных рабочих, что привело, по словам одного историка, «к эстетической депривации неэлиты». О керамике теперь судили только по ее эффективности и экономии: стандартные емкости, возможно и некрасивые, оказывались достаточно хороши и дешевы, чтобы отвечать нуждам нового общества. Это изменение было похоже на переход от ремесла к промышленному производству в Викторианскую эпоху, которому напрасно сопротивлялись и о котором сокрушались сначала Романтическое движение, а затем Движение искусств и ремесел. Возможно, некоторые жители Древней Месопотамии тоже протестовали.

Как делали сосуды со скошенными краями – на этот вопрос оказалось гораздо легче ответить, чем на вопрос «Для чего и почему?». По форме они напоминают наполненные до краев продукцией емкости, которые несли обнаженные люди, шедшие в процессии к храму богини на вазе из Варки. Но те сосуды выглядят довольно изящно; остальные предметы настолько грубы, что трудно представить себе, что из них кто-то ест, не говоря уже о том, чтобы приносить их богине. Они пористые, так что не годятся для воды или пива, и, очевидно, одноразовые, так как целых их было найдено столько же, сколько и в осколках (их сравнивают с полистироловыми контейнерами для гамбургеров, которыми в наши дни замусорены улицы и пляжи). В то время как некоторые исследователи по-прежнему считают, что жертвоприношения к храму приносили в сосудах со скошенными краями, большинство ученых полагают, что их, вероятно, использовали для раздачи отмеренного количества хлеба или зерна как заработной платы или доли провизии. Когда только появилась письменность, значок, означавший пищу, провизию или хлеб, был очень похож на сосуд со скошенными краями.

Заработная плата и нормы продовольствия подразумевают существование зависимой рабочей силы, которая уже не заботилась о своем собственном пропитании, как было при превращении сельского крестьянства в городской пролетариат в современной Европе. Если в Уруке происходило именно это, то над чем трудился этот новый рабочий класс и на кого? Безусловно, требовалось проведение строительных работ. Храмы, схожие с домохозяйствами, но в большем масштабе, имели свои собственные поля, сады и огороды, – там нуждались в сезонных работниках, а также в специалистах по гидравлике, регулировавших и поддерживавших в рабочем состоянии противопаводковые и оросительные системы. Еще были пастухи и женщины, ухаживавшие за овцами, козами и быками; ремесленники, производившие ткани, корзины и керамическую посуду, включая те самые вазы со скошенными краями; скульпторы и ювелиры, экспериментаторы, медеплавильщики, металлурги и металлообработчики Кузницы Богов.

В отличие от современной урбанистической революции там не было независимых предпринимателей, конкурировавших друг с другом. Первый в мире город развивался вокруг храмов, и лишь позднее какую-то роль стали играть дворцы. Взгляд его жителей на мир обусловливался, как и в древних обществах, тоталитарной религиозной верой. Так что складывается картина теократической командной экономики, организованной иерархически, управляемой из центра и регулируемой в соответствии с идеологией, распространяемой жрецами, которых 5 тысяч лет спустя советские марксисты назовут «инженерами человеческих душ». Такова была власть храма.

Как образ жизни общественно-экономическая система, которую поддерживало духовенство, на протяжении долгого времени оставалась поразительно успешной. В конце 4-го тысячелетия до н. э. Урук и другие города Южной Месопотамии бурно процветали и все разрастались. Более того, в ней и далеко за ее пределами вдоль главных торговых путей стали возникать поселения с типичными характерными чертами культуры своей родины. Они тоже имели храмы – как в Уруке, построенные из кирпичей точно такого же размера, выложенных по такому же образцу; их стены были часто украшены похожими конусами из обожженной глины. Их жители демонстрировали те же самые предпочтения в пище и использовали те же самые управленческие технологии. И они производили сосуды со скошенными краями вместе со всем тем, что они значили для общественного строя и заведенного порядка труда. Широкое распространение этих типично урукских изобретений наводит на мысль о том, что система политического управления Урука активно экспортировалась с южных равнин на весь этот регион, даже в далекие районы современных Турции, Сирии и Ирана, без сомнения с той же «мессианской самоуверенностью», которая, по мнению Жака Ковена, являлась движущей силой неолитической революции.

Некоторые отдаленные поселения были совершенно новыми, построенными на целине как миниатюрные копии родных городов их жителей. Другие представляли собой давно уже существовавшие здесь большие деревни или небольшие городки, где ранее властвовал образ жизни каменного века, но теперь возобладала культура Урука. А третьи больше походили на анклавы, городские кварталы, в который уруканцы жили по-своему, тогда как все остальные вокруг придерживались старых традиций.

Для некоторых ученых «экспансия Урука» означала только одно: целью колониальной империи стала эксплуатация природных ресурсов, не имевшихся на юге; и эта империя поддерживалась военной силой. Тем не менее следует помнить, что такое положение возникло до появления тех технологий, которые теперь кажутся предпосылками к удерживанию с помощью военной силы далеко раскинувшейся империи: эффективных и быстрых средств связи (письменность была изобретена лишь к концу эпохи владычества Урука) и хорошего транспорта, использовавшего одомашненных вьючных животных (первое из них – осел появился из Северной Африки ближе к периоду упадка, нежели расцвета Урука; местное копытное equid, «азиатский дикий осел, или онагр», как известно, неприручаем).

Другие археологи истолковали эти данные как появление мирных торговых поселений или даже как волны ищущих пристанища беженцев; все эти выводы основывались на вере в то, что новые уруканские поселения были основаны выходцами из родного города. Однако не следует недооценивать силу идей, которые без принуждения привлекали новых приверженцев модного образа жизни. Наша недавняя история ясно показывает, как модная идеология, вроде марксизма-ленинизма, может быть широко и с энтузиазмом воспринята и воплощена во многих самозваных и недолговечных демократических социалистических республиках безо всякого насилия. Более того, вера в «современность» западных технологий, архитектуры, одежды, пищи быстро распространилась по всему миру даже до тех мест, которые никогда не являлись или лишь на короткий промежуток времени были частью какой-либо европейской империи. В настоящее время едва ли найдется на земле уголок, где нет западных брендов. Все выглядит так, будто что-то похожее происходило и давным-давно, в 4-м тысячелетии до н. э., и ему суждено было иметь более глубокие последствия, чем чему-либо еще в истории, так как в конечном счете это дало толчок к изобретению письменности.

В феврале 2008 г. доктор Дэвид Венгроу из Юниверсити-колледжа Лондонского университета произвел сенсацию в академических и деловых кругах, когда опубликовал статью, доказывающую, что цивилизация Урука первой изобрела торговую марку. С началом массового производства тканей, керамики, напитков и обработанных продуктов питания потребители хотели быть уверенными в происхождении и качестве употребляемых продуктов. Такую функцию выполняли данные этим товарам торговые марки. В то время как наше слово «бренд» происходит из практики выжигания какого-то символа на чем-то, чтобы продемонстрировать его происхождение, жители Междуречья использовали вместо этого комки глины, помеченные легкоузнаваемыми знаками, чтобы запечатывать корзины, коробки, кувшины и другие емкости.

Возможно, это началось с амулетов с изображениями религиозных или мифологических сюжетов. Как продукция ручной работы каждый амулет отличался от других и ассоциировался с человеком, который его носил или для которого он был сделан. Оттиснутый на глине рисунок с амулета немедленно идентифицировал своего владельца.

Очевидным следующим шагом стало изготовление краски, предназначенной исключительно для того, чтобы быть оттиснутой на глине с рисунком, выгравированным специально для этого. Эти штампы-печати были первой формой печатания. Однако, чтобы создать картинку разумных размеров, требовалась большая печать, быть может неудобная для ношения с собой. И вскоре стало понятно, что если рисунок нанести вокруг цилиндра, а затем прокатать последний по глине, то полученное изображение будет более чем в три раза больше диаметра цилиндра. Так родилась цилиндрическая печать – одно из самых характерных и красивых изобретений Урука, которое существовало в повседневной жизни до самого конца месопотамской цивилизации.

Эти печати – не намного больше дюйма в длину – делали из всех мыслимых материалов – известняка, мрамора и гематита, полудрагоценных металлов вроде лазурита, сердолика, граната и агата и даже из обожженной глины и фаянса. Будучи практически неразрушимыми, они являются многочисленными находками археологов во всем регионе.

Со временем гравировка стала настолько тонкой, что историки предполагают, что у изготовителей печатей, возможно, имелись оптические устройства, основанные на принципе камеры-обскуры, – под палящим солнцем Междуречья даже самое крошечное отверстие пропускало бы достаточно света. Было даже выдвинуто предположение, что после изобретения прозрачного стекла использовалась какая-то форма примитивных линз, хотя овальный горный хрусталь, найденный при раскопках в ассирийском городе Нимруде в 1850 г., исследователи древних технологий уже не считают линзой.

Для историка цилиндрические печати бесценны, так как изображения, которые они оставляют, впервые показывают нам картину жизни в Древней Южной Месопотамии и за ее пределами. Многие из них представляют собой религиозные сцены: часто неизвестные боги и богини развлекаются у рек и в горах, дворцах и храмах; священные стада теснятся вокруг тростникового коровника Великой богини, удивительно похожего на тростниковые дома, которые все еще строят арабы у болот в наши дни; или мы видим верующих, плывущих к храму на лодке. Есть много сюжетов из мифологии, по-видимому с известными героями, сражающимися друг с другом или борющимися со зверями. Другие печати представляют нам зарисовки из повседневной жизни: домашних животных в полях, работников в сыроварне, ткачей, гончаров и кузнецов, а со временем появилось больше сцен сражений и военного хаоса.

В то время как эти печати, возможно, сначала использовались как логотипы бренда, они быстро стали личными идентификаторами, эквивалентными подписям в обществе, в котором даже после изобретения письменности грамотностью владели лишь немногие. Оттиски цилиндрических печатей делались на документах разного рода и с целью идентифицировать разнообразную личную собственность. Фактически древние применяли их настолько повсеместно, что это напоминает нам детей, которые только-только научились писать и вырисовывают свои имена на всем, включая стены и мебель. Такое использование наводит на мысль о том, что жители Урука и их соседи ценили индивидуальность, возможно, в такой же степени, в какой и мы. В отличие от многих других культур, древних и более поздних, анонимность их не привлекала; каждый человек стремился оставить свою личную метку в мире.

Активно это стало развиваться после того, как письменность распространилась повсеместно. По именам мы знаем больше людей, живших в Месопотамии, чем в любом другом уголке Древнего мира. Имена писали на всевозможных текстах – рецептах, накладных, торговых контрактах и судебных решениях, брачных договорах и соглашениях о разводе. Пока самый первый личный автограф найден в упражнении писца из Урука, датированный приблизительно 3100 г. до н. э. и подписанный с обратной стороны: «GAR.AMA».

Возможно, именно это желание оставить запись о своем существовании в какой-то перманентной форме подсказало некоторым жителям Урука преобразить простое счетное устройство в сложную систему маркирования глиняных табличек, придать письменную форму первым договорам и контрактам, затем идеям и верованиям, песням и рассказам, поэзии и прозе. Если так, то культ индивидуальности Древнего Междуречья изменил ход развития человечества. Идея письменности, безусловно, была самым большим подарком миру от города Гильгамеша.

Тайна клинописи

Согласно легенде, Септуагинта – перевод на греческий язык древнеиудейской Библии – появилась на свет тогда, когда главный библиотекарь Александрийской библиотеки в Египте Деметрий Фалерский убедил императора Птолемея II Филадельфа приобрести копию еврейской Торы. В ответ на приказ императора первосвященник Иерусалима послал в Александрию 72 ученых – по шесть от каждого из 12 племен израильских, где они жили на острове Фарос, совершали каждое утро ритуальные купания в море, – и, притом что каждый из них работал в одиночку, они создали чудесным образом идентичные переводы (на самом деле Септуагинта означает «семьдесят», а не «семьдесят два», но, как гласит старый еврейский анекдот, кто считает?).

Очевидно, ссылаясь на эту историю, в 1857 г. Лондонское Королевское азиатское общество отдало только что обнаруженный документ из Месопотамии четырем ведущим ученым того времени – Эдварду Хинксу, Жюлю Опперту, Генри (позднее сэру Генри) Кресвику Ролинсону и Уильяму Генри Фоксу Талботу (один из основоположников фотографии). Их попросили попытаться сделать перевод, не советуясь друг с другом. Их работы были поданы в запечатанном виде и (что удивительно или нет) оказались достаточно похожи. Общество провозгласило о разгадке тайны клинописи: «Исследователи подтверждают, что совпадения между переводами как в смысле передачи общего содержания, так и словесного перевода были удивительными. В большинстве случаев имело место сильное соответствие установленных значений, а иногда – любопытная идентичность выражений, если брать конкретные слова».

Если письменные документы определяют начало истории, то успех четырех дешифровщиков должен был установить дату начала, которой до этого считалась эпоха древних иудеев; и она отодвинулась на тысячи лет раньше, чем можно было себе представить.

История расшифровки месопотамской письменности началась на полвека раньше, когда немец Георг Гротефенд – учитель латыни, которому было едва за двадцать, заключил в пивнушке пари с друзьями о том, что он сможет объяснить значение некоторых текстов «cuneatis quas dicunt» («как говорят, клинописных»), взятых в древней столице Персии Персеполе. В его докладе Королевскому научному обществу Гёттингена говорилось, что из трех различных, хотя и явно связанных между собой видов письма один, представленный в известной древнеперсидской форме, был алфавитным по своему характеру, в котором каждый знак изображал звук речи, а слова читались слева направо. Используя сочетание бесспорного таланта, простой удачи и упорства, он сумел прочитать несколько имен – Дария, Ксеркса и Гистаспа – и некоторые королевские титулы.

Второй этап настал, когда такой же молодой бесстрашный британский армейский офицер Генри Ролинсон, рискуя жизнью и здоровьем, взобрался по скале Бехистун, находящейся в Северо-Западной Персии, чтобы скопировать длинную надпись, оставленную персидским императором Дарием I около 500 г. до н. э. Она тоже оказалась трехъязычной.

Основанная на работе Гротефенда древнеперсидская версия надписи Дария довольно быстро поддалась переводу, дав возможность взяться за другие языки, надписи на которых были вырезаны на скале. Вторым расшифрованным стал силлабический шрифт, в котором каждый значок представлял сочетание звуков, вроде «а», «ба», «аб» или «баб» и т. д. Перевод с помощью персидского текста показал, что это неизвестный язык, который после нахождения других написанных на нем документов в одной из частей Персии (в древности – Эламе) стал называться эламским.

Третья разновидность клинописи, найденная на скале Бехистун, оказалась самой трудной для дешифровки. Здесь имелось гораздо большее количество значков, чем в двух других системах письма. Этот вариант не был ни алфавитным, ни полностью слоговым. Одни и те же символы – сочетания клинописных значков – иногда использовались в качестве логограмм (то есть их следовало читать как слова, как, например, в современном китайском языке), а в других случаях – фонетических символов, обозначавших звуки речи. Некоторые символы указывали на некое количество разных вещей, и их также следовало читать как разные звуки. Часть звуков была представлена несколькими разными символами. Были символы, которые, по-видимому, не имели самостоятельного значения, но предназначались для уточнения общего смысла предыдущего или последующего символа – филологи теперь называют это детерминативами или классификаторами. Так, вертикальный клинышек всегда сопровождал имена людей, звездочка – имена богов, и совершенно другой код стоял перед названиями географических мест – но не всегда. По этой причине великий французский ассириолог Жан Боттеро назвал клинопись «дьявольской» письменностью.

Тем не менее исследователи в конечном счете установили, что эта письменность представляла собой семитский язык и, таким образом, была родственной древнефиникийскому, древнееврейскому и современному арабскому языкам. Именно это понимание дало возможность трем экспертам дать аналогичные переводы в ответ на сложную задачу, поставленную Королевским азиатским обществом в 1857 г. (они назвали эту письменность ассирийской по названию кровожадной библейской империи; в настоящее время она известна как аккадская, а вавилонский и ассирийский языки, соответственно, являются ее южным и северным диалектами).

Однако это был еще не конец истории. По мере того как прочитывалось все большее количество текстов, ученые начали медленно понимать, что в основе аккадской письменности должен лежать другой, более древний языковой пласт, о котором никто до этого и не подозревал. Такое понимание зародилось потому, что многие письменные знаки использовались в равной степени и как идеограммы, и как произносимые слоги. Иногда такой символ, который обычно обозначал быка, выражал «звук» gud, другой, – например «разделять», имел значение «смола» (tar). Слово «рот» порой изображался слогом ka. Но ни один из этих звуков нельзя было найти в семитском языке, где «бык» был alp, «разделение» – paras, а «рот» – pu. Поэтому изначально создателями этой письменности, видимо, являлись люди, в языке которых «бык» был gud, «разделять» – tar, а «рот» – ka.

Сначала попытки вытеснить семитскую форму с занимаемого ею места как первого языка Среднего Востока встретили сопротивление. Оппозицию возглавил франко-еврейский востоковед из Адрианополя Жозеф Галеви, который сделал себе имя на исследованиях Южной Аравии, выдавая себя за раввина из Иерусалима, собиравшего милостыню для бедных.

Европейских евреев «зауважали» после того, как обнаружилась их связь с семитскими основоположниками цивилизации, поэтому Галеви был потрясен смещением предков-семитов с этой позиции и возведением на нее какого-то недавно обнаруженного шумерского народа-выскочки. Он отказался поверить, что такой народ существовал всегда, утверждая, что шумерское письмо являлось не более чем тайнописью, придуманной семитскими священнослужителями с целью держать простой народ в невежестве. Публикация в 1900 г. его книги Le Sumerisme et l’Hisoire Babylonienne привела к известному скандалу, когда в Париже два выдающихся ученых подрались зонтиками в коридоре Ecole des Hautes Etudes.

Этот вопрос был улажен в 1905 г. публикацией связного и убедительного перевода нескольких шумерских надписей – благодаря ему могли реконструировать большую часть грамматики. Шумерский язык оказался действительно очень странным и не входил ни в одну из известных языковых групп, имел необычный синтаксис и словарный запас, состоявший в основном из односложных слов; в нем существовало большое количество омофонов – одинаково звучащих слов (иногда до десяти различных слов, которые произносились одинаково). Так, слово «А» означало воду, канал, наводнение, слезы, сперму, отпрыска или отца; «Э» – дом, храм или участок земли; «У» переводилось как «растение», «овощ», «трава», «еда», «хлеб», «пастбище», «груз», «сон», «сильный», «могущественный», «кормить» или «обеспечивать». Эти слова можно было соединить вместе, чтобы получить новые слова: «Э» (дом) плюс «ан» (небо, небеса) – и получалась Эанна – Небесный Дом, храм великой богини в Уруке; «лу» (человек) плюс «гал» (большой) – «лугаль» (большой человек, владыка или царь).

Ученые продолжают обдумывать этот вопрос. Некоторые полагают, что эти явно идентичные слоги дифференцировались, как в китайском языке, различными речевыми тонами. В конце 1980-х гг. Жан Боттеро предположил, что односложный словарный запас, вероятно, является ошибочным восприятием, вызванным тем фактом, что изобретатели письменности записывали только первый слог слов, и назвал это акрофонией. Не так давно один датский исследователь предположил, что шумерский язык, возможно, был креольским – результатом того, что в качестве родного языка люди учили пиджин – язык, грубо слепленный в условиях межъязыковых контактов, чтобы дать возможность людям, говорившим на разных языках (в данном случае многонациональным основателям Эриду, Урука и их соседям), общаться на базовом уровне. Поэтому впоследствии его почитали как язык основателей цивилизации.

Согласия нет даже по вопросу происхождения шумерской письменности. В настоящее время по одну строку «линии фронта» находятся ученые, которые видят ее появление как кульминацию постепенного процесса, длившегося тысячи лет с тех времен, когда древняя система счета животных и товаров изначально использовала камушки, а затем глиняные метки, которые для хранения запечатывали в глиняные емкости. Сначала такие метки прикладывали в качестве печати на внешнюю сторону конверта, чтобы показать, что содержится внутри. Позднее эти изображения рисовали на глине заостренной палочкой. В конечном счете сами эти метки были забыты, остались только «конверты» в виде глиняных табличек в качестве долговременной записи.

Другие исследователи полагают, что письменность являлась одним из значительных скачков, столь характерных для передовых жителей Южной Месопотамии, появилась она внезапно ближе к концу 4-го тысячелетия до н. э. и развивалась еще несколько веков – от рудиментарных условных обозначений к сложной системе, способной записывать стихи и литературную прозу, равно как и контракты и деловые счета.

Однако все сходятся в том, что в принципе, по иронии судьбы, утверждение Жозефа Галеви содержит крошечную крупицу правды. Самые древние тексты совсем не были письменностью, а на самом деле представляли собой нечто вроде кода. Первые знаки изображают не язык, а предметы. Они представляют собой фиксации о сделках и записаны упрощенными рисунками доставленных или полученных предметов – животных, людей, товаров. Изображение морды быка означало само это животное, а вазы со скошенными краями – пищу. Рисунок мог представлять не сам объект: бога изображала звезда, храм – нечто похожее на план здания на нулевой отметке.

На первых этапах эта система давала не более чем упрощенную личную запись, довольно неоднозначную памятную записку, вроде: «Две – овцы – храм – бог – Инанна». Кроме того, чиновники или управляющие, которые фиксировали подобное, без сомнения, имели свои собственные предпочтения среди символов и способов их начертания. В целях максимальной полезности эти символы должны были стать узнаваемыми для всех, кто их видел, и стандартными по коллективной договоренности. Отсюда и «словарные списки» – длинные перечни титулов, профессий, животных и товаров, эквивалентные словарям, которые служили основой обучения писцов и гарантировали, что все они применяют один и тот же символ для обозначения, например, быка, чаши с едой, овцы, храма или богини.

Из этой очень простой основы за века возник и накопился большой ассортимент символов – несколько тысяч. Но всему есть предел. Число предметов, которые нуждались в особом изображении, было в принципе бесконечно. Но если бы у всех объектов в мире существовали свои символы, то никто не смог бы их запомнить. Однако у этого затруднения имелось простое решение, знакомое нам из нашего собственного опыта использования символов.

Возьмем в качестве примера пиктограмму самолета. В аэропорту ее применяют для обозначения зала прилетов и отлетов; на дорожном знаке она может означать «в аэропорт» или предупреждать о низко летящих самолетах, а в рекламе – указывать на турпакет или вообще путешествие за границу. Иными словами, значение этой пиктограммы легко можно расширить от «самолета» до «полета», «отпуска», «путешествия» и, без сомнения, до многих понятий, связанных с предыдущими. Точно так же в системе знаков Древнего Урука изображение ноги стало означать не только саму нижнюю конечность, но и ступню, ходьбу, прогулку, стояние, лягание и др. Контекст определял значение. А в тех случаях, когда расширения значения было недостаточно, символы комбинировали в небольшие сложные картинки. Изображение миски с едой рядом с головой понималось как процесс поглощения пищи, а символы «женщина» и «гора» (три маленькие горки) сначала означали «иностранка», а позднее «рабыня-иностранка».

Некоторые сочетания символов предназначались для того, чтобы отличать разные значения одного символа. Так, сочетание плуга с символом «человек» обозначало пахаря, а с символом «лес» – само орудие труда, сделанное из дерева. Именам богов предшествовал символ бога – звезда. Такие символы известны как детерминативы, их будут широко использовать при развитии письменности позднее.

Здесь трудился типичный homo ludens, ведь есть что-то игривое в том, как были изобретены многие символы. Например, некоторые их сочетания, включающие такие, как «голова» и «ярость», оказываются особенно забавны: пиктограмма представляла собой голову с большой копной волос, стоящих дыбом. Концепт «женщина» предпочитали изображать в виде треугольника лобка; а символ «мужчина» представлял собой извергающий семя пенис.

Однако воспроизведение с помощью заостренного инструмента требует некоторых графических способностей, и не каждый писец мог быть квалифицированным рисовальщиком. Со временем знаки становились все менее похожими на картинки и больше походили на стилизованные символы. В результате они потеряли всю узнаваемую связь с изображаемыми объектами. Вместо того чтобы рисовать острием, в глину вдавливали стило с треугольным или квадратным сечением, создавая клиновидные значки, от которых и произошло название клинопись. И в этом процессе символы утратили свою беззаботность, которой изначально, возможно, обладали.

Однако следующий, поистине революционный, этап более чем компенсировал эту потерю. И наверняка сначала это произошло в шутку.

Какими бы полезными ни были такие изображения, они представляли собой всего лишь способ записи каких-то вещей, предметов и объектов, а не письменность. Запись «Две – овцы – храм – бог – Инанна» ничего не говорит нам о том, доставили ли овец в храм или получили от него; были ли это туши, живые животные или что-то еще. Тем не менее для административных целей этого оказывалось достаточно. В Древнем Междуречье существовало общество с устными традициями, в котором высоко ценилась память. Все, что было нужно, – лишь простое напоминание, что-нибудь такое же нейтральное, как символ пальца, указывающего налево, который можно прочитать как go left (англ.), a gauche (фр.), links gehen (нем.), a sinistra (ит.), «налево» или  (араб.). Чтобы быть более точным, требовался реальный язык, но на протяжении длительного времени идея отображения такой речи в форме знаков на глине никому не приходила в голову.

Наиболее вероятно, что идея, ставшая настоящим скачком (или, по крайней мере, идея, его вдохновившая), который продвинул письмо от записи каких-то вещей до фиксации звуков речи, изначально появилась как забава. Шумерский язык, в котором полно омофонов, а разные слова произносятся одинаково (или почти), вероятно, был площадкой для игр остряков, достойных награды. Тот факт, что среди сотен других примеров слова «стрела» и «жизнь» звучали одинаково – ti, или то, что слова «тростник» и «восстановление» произносились как gi, видим, давал большую возможность для словесного шутовства. Легко представить себе, как кто-нибудь среди шумерских храмовых чиновников применяет то же самое чувство юмора к символам, написанным на глиняной табличке, и извлекает из этой записи каламбурный и комический смысл – быть может, древний аналог короткой телевизионной комедии 1970-х гг., в которой покупатель в скобяной лавке читает из своего списка необходимых покупок fork handles («ручки вилок»), но продавец слышит four candles («четыре свечи»).

Шутка или нет, но закавыка оказывалась в способе записи понятий: их или вообще невозможно было нарисовать (например, «жизнь»), или для них еще не придумали символов. Так, шумерский барабан tigi изображали в виде стрелы ti плюс тростник gi, в результате мы понятия не имеем, как выглядел этот музыкальный инструмент.

Итак, полезность написания символов, которые обозначали не предметы, а слова и изображали звуки, должна была быстро обрести признание. Но по-видимому, потребовалось несколько веков для того, чтобы новый метод стал использоваться регулярно. Тем не менее принцип «не предметы, а звуки» все же закрепился, хотя фонограммы (символы звуков) так полностью и не вытеснили логограммы (символы предметов) в письменных текстах в течение всего периода использования клинописи.

Фонограммы доказали свою истинную пользу не только для обозначения слов, которые нельзя было изобразить картинкой, вроде «жизнь» или «барабан tigi», а что более важно – тех частей речи, которые необходимы, но не имеют самостоятельного значения: «к», «с», «у», например, а также того, что филологи называют связанными морфемами, – приставок, суффиксов и частиц. Каждый язык использует последние для формирования предложений, различия единственного и множественного числа, настоящего и прошлого времени, активной и пассивной формы, а также для расширения значения, как при добавлении ness (суффикс, образующий имя существительное от прилагательного. – Пер.) к happy («счастливый»), чтобы получить happiness («счастье»). Так как шумерский, по-видимому, был языком в основном односложных слов, всегда существовала возможность найти среди них такое, для которого имелся символ. Кроме того, это слово должно было походить на звучание частицы, чтобы та представляла его в письменном виде.

Так, со временем развилась эффективная и изящная система письма, способная максимально выражать слова шумерского языка. Однако эту систему было очень сложно освоить. Писцам требовалось много лет учения и тренировок, чтобы овладеть в полной мере всеми ее возможностями, а еще больше – чтобы творчески их применять. Как будто трудности любовно лелеяли. В то время как другие народы – эламиты, персы и жители Угарита – упрощали символы и сокращали их число, создав в конечном итоге короткий алфавит, в котором каждая буква представляла всего один звук, жители Месопотамии продолжали сохранять все это множество вычурных клинописных сложностей на протяжении всех трех тысячелетий существования их цивилизации. Вероятно, алфавиты им казались очень скудной и убогой формой письменности. Богатство значков, их неточность и многозначность создавали невероятный эффект от написанного клинописью текста, очень похожий на воздействие изящной каллиграфии на литературу Дальнего Востока.

Клинопись использовалась, разумеется, не только в высоких литературных целях. Ею также были сделаны самые первые записи о людях и событиях того времени, и с тех пор все, что случалось в мире, постоянно фиксировалось. Хотя это достижение археологи оценили только 5 тысяч лет спустя, оно реально воздействовало на свой мир, который радикально преобразился.

Эта ситуация мистическим образом перекликается с нашим временем. Подобно тому, как политико-технологическую революцию в Уруке можно сравнить с нашей недавней индустриальной революцией, превращение простой техники счета в эффективное средство коммуникации является прототипом постмодернистской эры. Скромное административное устройство – электромеханический табулятор перфорированных карточек, сконструированный горным инженером Германом Холлеритом для переписи населения США в 1890 г., – положило начало процессу, который постепенно привел к совершенно новому миру – информационному веку. В конце 4-го тысячелетия до н. э. простая техника счета с использованием глиняных меток была преобразована в городе Гильгамеша в замысловатую, универсальную и гибкую систему письма – достижение, с которого началась настоящая история.

Но для всякого нового начала должен быть конец того, что было раньше. Разграничительная линия проведена. То было тогда, а это – сейчас.

Глава 4.
Потоп: перерыв в истории

Рассказ халдеев о потопе

Между эрой мифов и эрой легенд вклинивается Потоп; как и между устными преданиями и письменными памятниками прошлого. А между тем временем, когда Месопотамия стала площадкой, давшей начало миру (Быт., гл. 1–9), и ханаанскими рассказами о патриархах пустынных кочевников (12), Библия древних иудеев рассказывает о Ное, его ковчеге и потомках.

Рассказ об истреблении Богом всех дышащих воздухом существ и о том, как Он пощадил лишь одного человека, его семью и тех, кого тот сумел спасти на борту своей огромной спасательной шлюпки, является центральным в иудейско-христианско-исламском представлении о человеческой истории. В начале XVII в. примас всей Ирландии архиепископ Джеймс Ашер, продемонстрировав виртуозное владение математикой, пришел к выводу, что ковчег сел на мель на горе Арарат в среду 5 мая 1491 г. до н. э. С той поры более 200 экспедиций отправлялись в Армению в поисках остатков ковчега; исследователи ожидали, что каким-то образом остатки тленного материала, из которого он был построен, сохранились через 3500 лет (по расчетам Ашера) пребывания на воздухе под воздействием стихий. Тем не менее около 40 поисковых групп возвратились с рассказами о виденных собственными глазами деревянных конструкциях, которые выглядели как части морского судна, замерзшие подо льдом или застрявшие в скалах.

Даже те, кто не принимает библейскую историю за чистую монету и не согласен с сюжетом о Божьем наказании всего мира за неискупимый грех человечества, все же верят, что этот рассказ, по крайней мере, основан на бедствии, произошедшем в реальной исторической обстановке. Одни предполагают, что он является воспоминанием о заполнении водой Персидского залива, который был сухой речной долиной, пока поднявшиеся воды Аравийского моря не перелились через каменистый шельф Ормузского пролива. Это, вероятно, произошло около 10 тысяч лет до н. э. Другие предлагают более вероятную модель: Средиземное море прорвалось через пролив Босфор и переполнило бассейн Черного моря, которое приблизительно 7500 лет назад было лишь пресноводным озером гораздо меньших размеров. «Возможно, что это наводнение так сильно повлияло на людей позднего палеолита, что они сочинили легенду о Великом потопе» – так говорилось в докладе, прочитанном Геологическому обществу США в 2003 г.

Убеждение, что история о наводнении и Ное отражает историческое событие, укрепилось после публичного объявления в 1872 г. о том, что у древних ассирийцев тоже была легенда, имевшая удивительные сходства с рассказом в Бытии. В ней наличествовали все подробности библейской истории: предупреждение одного человека, который должен был спастись, строительство огромного судна, буря, наводнение, понижение уровня воды, приземление на гору, отправка птиц – ворона, голубя, а потом – жертвоприношение, «приятный запах которого почувствовал Бог».

Обнаружение этого ассирийского рассказа-предшественника оказалось еще более пикантным, потому что нашедший его человек являлся одним из необычных любителей-самоучек, характерных исключительно для английской научной школы. Это был Джордж Смит. Он родился в 1840 г., бросил школу в 14 лет и пошел в ученики гравировщика штампов для банкнот в фирму, расположенную неподалеку от Британского музея. Быть может, кропотливый и тщательный ручной труд не удовлетворял его живой ум, так как он большую часть своего обеденного перерыва и много вечерних часов проводил рассматривая и изучая музейные коллекции, относившейся к Среднему Востоку. Вдохновленный случайной встречей со знаменитым сэром Генри Ролинсоном – одним из тех, кому приписывают расшифровку месопотамской письменности, а также невзначай высказанным сожалением служащего музея о том, что никто не предпринимал попыток разобрать «эти птичьи следы» на тысячах глиняных табличек, хранившихся в запаснике, он каким-то образом научился читать и клинопись, и надписи на ассирийском языке. Музейные ученые были поражены тем, что у молодого рабочего без высшего образования ушло на это лишь несколько месяцев. Они заметили, что Смит основывал свои переводы не на знании слов и синтаксиса древнего языка (этих знаний он не имел), а на интуиции и внушенном внутреннем зрении. Данные уникальные свойства уже после безвременной кончины этого человека в возрасте 37 лет превозносили в его некрологе как «чудесный инстинкт, благодаря которому господин Смит обрел реальную способность ориентироваться в ассирийских надписях, не всегда имея возможность провести филологический анализ содержащихся в них слов, что дает ему полное право на звание „интеллектуальной отмычки“, как его иногда называли».

Ролинсон, сильно пораженный сделанными Смитом несколькими впечатляющими открытиями, предложил, чтобы члены правления музея дали ему официальную должность. Его, двадцатисемилетнего молодого человека, назначили помощником в отдел ассириологии, где он и добился международной славы, когда начал переводить документ, оказавшийся частью 11-й таблички эпоса о Гильгамеше, найденной при раскопках в Ниневии в Северном Ираке. «Посмотрев на третью колонку, – позже писал Смит, – я зацепился взглядом за фразу, что корабль остановился на горе Низир, за которой последовал рассказ об отправке голубя, который, не найдя места для отдыха, вернулся на корабль. Я сразу же понял, что я обнаружил по крайней мере часть халдейского рассказа о Потопе».

К сожалению, табличка, с которой работал Смит, разбилась, и несколько ключевых строк были утрачены. Тем не менее он представил свои находки публике в своей лекции, прочитанной им в 1872 г. в Обществе библейской археологии; среди слушателей сидел ни много ни мало премьер-министр Гладстоун. Чуя удачу, газета «Дейли телеграф» предложила финансировать экспедицию к месту раскопок в Ниневии с бессмысленной, как могло показаться, целью – найти недостающую часть. Так Смит отправился на Средний Восток и после многих приключений прибыл к кургану Куюнджик, где когда-то стоял Северный дворец императора Ассирии Ашшурбанипала.

Он нашел это место полностью разоренным. В своей книге «Ассирийские открытия» Смит написал: «Здесь была большая яма, выкопанная предыдущими землекопами, в которой было найдено много табличек. Эту яму использовали с момента закрытия последних раскопок в качестве каменоломни, и из нее регулярно брали камень для строительства моста через реку Тигр в Мосуле. На дне этой ямы теперь было много крупных обломков камней из цоколя дворца, зажатого между грудами небольших каменных обломков, цемента, кирпичей и глины – все в полном беспорядке».

Он передвинул некоторые из этих камней с помощью лома и вообще сделал все возможное, чтобы собрать обломки табличек, до которых сумел добраться, хотя и без большой надежды на успех. В конце дня «[я] приступил к изучению всего запаса обломков клинописных надписей, добытых после дня раскопок. Я доставал их и стряхивал с них землю, чтобы прочесть, что на них написано. Очистив одну из них, к своим удивлению и радости, я обнаружил на ней большую часть из семнадцати строк надписи, относящейся к первой колонке халдейского рассказа о Потопе; она подходила к единственному месту, где в нем имелся серьезный пробел. Когда я впервые опубликовал отчет об этой табличке, я предполагал, что в этой части рассказа отсутствуют около пятнадцати строк, а теперь с этой недостающей частью я получил возможность сделать его почти полным» (этот фрагмент таблички все еще находится в Британском музее, должным образом маркированный черными чернилами «DT» – «Дейли телеграф»).

Таким образом установили, что задолго до того, как было написано Бытие, древние жители Месопотамии сами рассказывали историю о Всемирном потопе, насланном по божественному решению, чтобы уничтожить человечество. Вскоре были обнаружены и другие тексты, содержащие похожие рассказы, на других языках – шумерском, древнем аккадском и вавилонском – в нескольких различных версиях. В самом древнем тексте (на шумерском языке), написанном на табличке из города Ниппура, датированной приблизительно 1800 г. до н. э., роль Ноя исполняет царь Шуруппака по имени Зиудсура или Зиусудра, означающему «Он видел жизнь», потому что боги даровали ему бессмертие. В другом тексте, написанном в 1600 г. до н. э. на аккадском языке, главное действующее лицо носит имя Атрахасис – «Очень мудрый».

Однако месопотамские рассказы отличались от древнееврейской Библии одной важной чертой – мотивом, который побудил Бога наслать на людей Потоп. Причина, которую дает «Бытие», – порочность людей. С другой стороны, в эпосе об Атрахасисе говорится о том, что верховный бог Энлиль решил уничтожить человечество из-за бессонницы:

…Суша расширилась, и число людей умножилось.

Земля стала реветь, как бык.

Богу причинял беспокойство этот рев.

Энлиль услышал их шум

И обратился к великим богам:

«Шум от людей стал слишком громким,

Из-за него я лишился сна».

После этого он безуспешно испытал несколько разных способов избавиться от человечества, прежде чем решил устроить Всемирный потоп. Некоторые исследователи попытались вложить этическое значение в этот отрывок, предположив, что «шум» имеет отношение к безнравственному поступку или греху. Но не могло ли быть обратное: слишком много молитв и жертвоприношений нарушали покой Энлиля? Вспомните реакцию Господа на тех, кто его беспокоил, у пророка Исаии (1: 11–14):

«С какой целью это множество жертвоприношений для меня? – сказал Бог: я полон жертвоприношений – сожженных баранов, жира откормленных животных; и я не радуюсь крови быков, или ягнят, или козлов.

Когда вы приходите, чтобы явиться передо мной, кто требует от вас, чтобы вы ступали по моим чертогам?

Больше не делайте мне напрасных подношений; ладан (фимиам) – мерзость для меня; новолуния и шаббаты, созыв собраний я не могу терпеть, это зло, даже священное собрание.

Ваши новолуния и ваши назначенные праздники ненавидит моя душа, они причиняют мне беспокойство, я устал от них».

Единственного свидетеля – Библию можно было бы счесть ненадежным источником, но теперь, когда оказалось, что несколько предположительно независимых рассказчиков сходятся в том, что на самом деле произошел Всемирный потоп, ее историческая правда, по-видимому, установлена. Осталось только найти материальное подтверждение, и это произошло 16 марта 1929 г., когда археолог Леонард Вулли сообщил в письме в газету «Таймс», что он обнаружил доказательства Потопа.

Вулли углублял яму, как позднее написал он в своем бестселлере «Раскопки в Уре», когда на глубине около метра «не стало ни глиняных черепков, ни золы, а только чистый слой ила, и рабочий-араб внизу шахты сказал мне, что достиг девственной почвы». Это не было понятно Вулли, и он уговорил рабочего вопреки его убеждениям копать дальше. После двух с половиной метров одного лишь ила землекоп дошел до нижнего слоя, который снова продемонстрировал отчетливые признаки человеческого обитания: «Я еще раз залез в яму, изучил ее стенки и к тому моменту, когда написал свои заметки, убедился в том, что все это означало, но я хотел посмотреть, придут ли и другие к такому же выводу. Я привел двоих своих служащих и, указав им на факты, спросил, как они их истолкуют. Они не знали, что сказать. Пришла посмотреть и моя жена, и я задал ей тот же вопрос. Она отвернулась, заметив мимоходом: „Ну, разумеется, это Потоп“. Это был правильный ответ».

Я написал замечательный рассказ и помог распространиться славе Вулли, за которую он соперничал с египтологом Говардом Картером; его открытие гробницы Тутанхамона в Долине царей в 1922 г. сделало его имя известным всем. Но сообщение Вулли не было совсем правдивым. Потрясающе блестящий очерк, написанный пятнадцатилетним школьником Джейкобом Гиффордом Хедом, который получил Оксфордскую премию Уэйнрайта за ближневосточную археологию в 2004 г., указывает на то, что на самом деле раскопками руководил помощник Вулли Макс Маллован (который позднее стал «мистером Агата Кристи»), и его педантичные записи дают совершенно иной и гораздо более сдержанный отчет. Молодой очеркист цитирует письмо от 1928 г. в Верховную комиссию Ирака от чиновника министерства иностранных дел, в котором выражается желание «стимулировать интерес к археологии в Ираке и способствовать привлечению средств для дальнейших раскопок», и делает вывод о том, что Вулли был заинтересован в самостоятельной публикации и свою версию рассказа о Потопе он выдвинул с целью разрекламировать «себя и свою тему в глазах общественности».

Любой ученый, столкнувшись с необходимостью привлечь финансы к сфере своей деятельности и получив предупреждение от вышестоящих типа «опубликуй или умри», несомненно поймет, почему Вулли все приукрасил. Ведь кто хоть немного этим заинтересовался бы, если бы он объявил, что нашел доказательства не Потопа, а наводнения, которое затопило Ур много веков назад? Или о том, что такие же пласты различной толщины, нанесенные наводнением, но относящиеся к другим отрезкам времени, можно найти во многих, хотя и не во всех южных городах? В некоторых местах раскопок, вроде Эриду, расположенного всего в 11 км от Ура, вообще не нашли никаких следов наводнения.

Тогда почему, спрашивают те, которые верят в Потоп, все древние на Среднем Востоке сходятся в том (даже если отдельные детали разнятся), что когда-то произошло одно сильнейшее наводнение, которое разрушило весь их мир, оставив лишь горстку выживших? Такое событие, как это, со всеми его ужасами никогда не осталось бы забытым, когда бы оно ни произошло. Предание о нем передавалось бы из поколения в поколение до тех пор, пока в конце концов не было бы записано в различных версиях.

Лежала в основе рассказа настоящая катастрофа или нет, но существовала и более веская причина, по которой жители Междуречья рассказывали и пересказывали историю о Потопе: он сыграл решающую конструктивную роль в формировании взгляда древних на свою историю. Для шумеров Потоп стал границей между периодом отсутствия письменности и этапом, когда она уже появилась, между эпохой фольклора и эрой истории. Это была бездна, отделявшая времена, когда вся Месопотамия следовала культурному и идеологическому примеру Урука, от следующей эпохи, когда Шумер, расположенный на самой южной оконечности Месопотамской равнины, стал страной отдельных городов-государств, у каждого из которых оказалась своя судьба.

Археология рассказывает нам о важных изменениях, произошедших около 3000 г. до н. э. Внезапно – или это так кажется – контакты между многими центрами цивилизации, разбросанными по всему Междуречью, прекратились. Торговые пути, вроде тех, которые вели к афганским копям лазурита, были обрублены. Урукские дальние поселения исчезли из региона: из Ирана, Сирии и Анатолии. В городах и деревнях за пределами юга жители вернулись к прежним обычаям. Вновь установились прежние пищевые предпочтения, счет был заброшен, искусство письма забыто. Обнаруженные в центре Урука захоронения наводят на мысль, что меньше внимание стало уделяться сельскому хозяйству: в зерне полно сорняков, почва засолена. Резко сократилась средняя продолжительность жизни. Сельские поселения были заброшены, люди либо искали убежища в городе, либо становились кочевниками. В самом Уруке земли, принадлежавшие храмам, перешли крестьянам. Монументальные постройки Эанны были разрушены и заменены террасами и легкими конструкциями из тростника.

Все признаки указывают на крах урукской идеологии – квазиуравнительного общественного строя и командной храмовой экономики, которая веками с успехом обеспечивала культурное господство города. Причинами катастрофы назывались обычные «подозреваемые»: изменение климата принесло более холодную и сухую погоду – больше не выпадало достаточно дождей, чтобы напоить водой предгорья напрямую или удерживать ее уровни в реках достаточно высокими для успешной ирригации; завистливые и враждебно настроенные чужестранцы устраивали набеги и вторжения: вокруг дальних поселений были обнаружены массивные укрепления. Типичными стали крепостные валы толщиной более 3 метров со сторожевыми башнями наверху, пронизанные воротами, продублированные крепкой кирпичной стеной высотой 4,5 метра позади них, которые защищали Хабубу-Кабиру – бывшую колонию Урука на берегах Евфрата в Северной Сирии.

Это, как водится, просто внешние факторы, связываемые с упадком Урука. Тем не менее есть указания на то, что все ими не ограничивалось. Из нашего времени мы узнаем некоторые наследственные черты, которые могут мешать эгалитарным обществам управлять экономикой; как все то, что начинается как добровольное принятие утопической идеологии, может слишком часто заканчиваться противодействием и бунтом. Последующая тирания почти всегда нестабильна, и обычно результатом является растущая бедность.

Господство урукского образа жизни в любом случае не было достигнуто лишь мирным убеждением. Недавняя экспедиция, организованная Чикагским университетом и Департаментом древностей Сирии к месту проживания древних людей в Хамукаре, что в современной Сирии, обнаружила территорию, опустошенную войной. Американский соруководитель экспедиции Клеменс Райхель назвал ее «не просто стычкой», а проявлением военной доктрины «Шок и трепет» в 4-м тысячелетии до н. э. Городскую стену трехметровой высоты проломили благодаря массированному обстрелу каменными ядрами, постройки были подожжены, а жители перебиты. «Вполне вероятно, что южане сыграли определенную роль в разрушении этого города. В обломках, покрывавших постройки, в тот сезон были вырыты большие ямы, в которых нашли огромное количество урукской керамики с юга. Картина интригующая. Если жители Урука не были теми, кто обстреливал ядрами город, то они, безусловно, извлекли из этого выгоду. Они завладели этим местом сразу же после его разрушения». Позднее, ближе к концу этого периода силовые методы, по-видимому, понадобились даже в южных главных регионах урукского мира, чтобы укрепить власть системы.

Глиняная табличка из Урука, несущая на себе самый древний автограф, представляет собой упражнение для писцов с перечнем ряда официальных званий и профессий. Первая запись, очевидно самый старший чин, читается как «NAM GIS SITA», что означает «Повелитель Булавы». Если булава являлась тогда излюбленным оружием ближнего боя, то сам титул в более поздние века означал «царь». На цилиндрических печатях есть изображения того, как насаждается жесткая дисциплина. Типичный пример: пленников со связанными за спиной руками избивают, а один из них обращается с мольбой к руководителю экзекуции, который стоит, держа в руке копье, и смотрит на происходящее. Это не батальная сцена; пленники похожи не на воинов, а на рабочих. Есть искушение истолковать наказание как связанное с принудительной интенсификацией сельского хозяйства, ставшей необходимостью ввиду растущего городского населения. Подобно программе коллективизации в СССР в XX в. результатом стало, что парадоксально, снижение, а не повышение продуктивности почвы.

Засоление – подъем минеральных солей из подпочвенного слоя на ее поверхность, который делает землю непригодной для сельского хозяйства, – всегда является опасностью, исходящей от орошения, как обнаружили современные ученые на свою беду. Засоленность считалась серьезнейшей проблемой в Древнем Шумере, потому что большие реки Тигр и Евфрат необычно сильно «нагружены» минералами. За много веков земледельцы Месопотамии научились справляться с этой проблемой, как это по сей день делают их потомки. Им это удавалось благодаря тому, что они оставляли поля незасеянными каждый второй год. Профессор Макгвайер Гибсон из Чикагского университета объясняет: «В результате орошения уровень грунтовых вод в поле ближе ко времени сбора урожая находится приблизительно в полуметре от поверхности земли… Дикие растения тянут влагу из грунтовых вод и постепенно иссушают подпочву к зиме… Весной, так как поле не орошается, растения продолжают высушивать подпочву до глубины двух метров… Так как это бобовые растения, они также обогащают землю азотом и задерживают ветровую эрозию верхнего слоя почвы. Осенью, когда поле снова должно быть вспахано, сухость подпочвы позволяет оросительным водам вымывать соль с поверхности и уносить ее вниз, туда, где она обычно находится и является безвредной».

Нетрудно представить себе, как руководство храма, перед которым встала проблема растущего числа ртов, которые надо кормить, настаивает на совершении Большого скачка вперед в производстве зерна и на запрете, как, возможно, им казалось (администрация храма, в конце концов, мало понимает в сельском хозяйстве), порочной практики, в результате которой каждый год простаивала половина имевшихся земель. Сила вполне могла стать их способом настоять на своем. И в эпосе об Атрахасисе описываются неизбежные последствия:

Черные поля стали белыми,

Широкая равнина задохнулась от соли.

На первый год они ели траву,

На второй год они страдали от жажды.

Настал третий год.

Их черты [исказил] голод,

[Они были] на грани смерти.

Высокоорганизованные смешанные общества – чувствительные механизмы. Не требуется долгого времени, чтобы привести их к краху. «Из-за невбитого гвоздя… проиграли царство», как говорится в старом стишке. Цивилизации, основанные на идеологии, даже еще более хрупки, чем остальные. Как известно из истории XX в., как только люди перестают верить в систему, конец близок; никакое принуждение не может бесконечно продлевать ей жизнь. Когда последние уруканцы огляделись вокруг и увидели свои разоренные поля, соотечественников-работяг, подвергающихся насилию, свои отдаленные поселения, неспособные противостоять нападениям, они, вероятно, начали подвергать сомнению те убеждения, которые им так успешно внушали столь длительное время. Их мир рухнул, видимо, потому, что его жители утратили веру в преимущества своих верований, способность их идеологии обеспечить им счастливую и достойную награды жизнь, равно как по причине каких-то внешних воздействий.

Более поздние шумеры, скорее всего, предпочитали ни о чем таком не помнить. Мы не находим никаких явных ссылок в мифах, легендах и эпосах, которые дошли до нас. Возможно, это случилось потому, что письменность все еще находилась на первоначальном этапе развития и использовалась больше для бухгалтерии, нежели для записи исторических событий. Есть разве что один неясный намек на огромную утрату веры, который дошел до нас из древних устных преданий. В эпосе об Атрахасисе Потопу предшествовали попытки бога Энлиля сократить численность людей с помощью мора, за которым последовали засоление земель, засуха и голод. Люди восстали:

Я призвал старейшин:

Начните восстание в своем собственном доме,

Пусть глашатаи возвестят…

Пусть они поднимут громкий шум в стране:

Не поклоняйтесь вашим богам,

Не молитесь вашим богиням.

Официальная шумерская история, в общих чертах обрисованная в Списке царя Утухенгаля, обошла молчанием этот вопрос. Просто указывалось, что старый порядок был полностью уничтожен одним махом, «а затем начался Потоп». Словно люди, которые писали о новом руководстве, хотели подвести черту под прошлым: то случилось тогда, а это происходит теперь. Потоп символизировал полное неприятие давно минувшего. Эпоха регионального господства Урука ушла в небытие, и о ней лучше не вспоминать. Пора было начинать заново.

Глава 5.
«Большие люди» и цари: города-государства, 3000–2300 гг. до н. э.

Все еще видны спустя 5 тысяч лет

В апреле 2003 г. в Интернете появился отчет, в котором говорилось, что «иракские города Эль-Кут и Насирия напали друг на друга сразу же после падения Багдада, чтобы установить свое господство в новой стране». Западные захватчики-союзники, говорилось в нем, ответили тем, что приказали городам прекратить военные действия и заявили, что Багдад останется столицей Ирака. Насирия немедленно отступила. Однако «Эль-Кут послал снайперов на главные дороги, ведущие в город, с приказом не допустить входа в город сил вторжения».

Трудно установить, является ли это отчасти правдой или полной выдумкой. Источник информации нигде не указан. Тем не менее, правда это или ложь, схема знакомая. Она уходит корнями в прошлое по крайней мере на 5 тысяч лет назад ко времени появления самых первых городов на Древнем Среднем Востоке.

Около 3000–2900 гг. до н. э., когда начинает рассеиваться доисторический туман и постепенно вырисовываются некие подробности, мы начинаем различать события прошлого. Здесь имеет место почти непрекращающееся соперничество. Главные центры скопления населения на равнине Тигра– Евфрата родились в борьбе друг с другом, как Иаков и Исав, которые враждовали с рождения.

Несмотря на неоднократные попытки положить конец гибельному соперничеству на протяжении большей части 3-го тысячелетия до н. э., все конфликты слишком часто приводили к уничтожению целых городов и массовому убийству их жителей. И все же претенденты на главенство в Шумерском государстве хорошо осознавали и даже гордились тем, что имеют общие культуру и историю. Некоторые толкователи видят доказательства того, что временами существовала даже коалиция или конфедерация, которую греки позднее назовут Амфиктионией – объединением соседних племен, центром которого был храм верховного бога Энлиля в Ниппуре, ставший средоточием запасов продовольствия, материалов и даже вооруженных людей для защиты всего объединения от Кенгирского (Шумерского) союза. Аналогично в средневековой Италии дворяне таких городов, как Феррара, Флоренция, Генуя, и многих других почти постоянно воевали друг с другом, несмотря на то что признавали свое общее культурное наследие, но временами объединялись против внешних врагов.

В фильме «Третий человек» Орсон Уэллс, как вы помните, сделал колкое замечание: «В Италии при Борджиа на протяжении тридцати лет была война, царили террор, убийства, и шло кровопролитие, но они дали миру Микеланджело, Леонардо да Винчи и Ренессанс. В Швейцарии была братская любовь, и пятьсот лет царили демократия и мир – и что они дали миру? Часы с кукушкой». В 3-м тысячелетии до н. э. в Месопотамии разгорались соперничество и конфликты между независимыми государствами, царила братоубийственная вражда, шла борьба всех против всех за господство, и у них там тоже была война, террор, убийства и кровопролитие. Однако тем временем обожженные на солнце кирпичи укладывались один за другим – так строился фундамент нашей цивилизации.

Потребовалось всего несколько веков, чтобы город-государство, знакомый нам по классической Греции и современному Сингапуру, полностью сформировался; чтобы военачальники и цари стали главной властью вместо храмовых священнослужителей; чтобы относительно эгалитарное общество, в котором царила власть религии, раскололось на классы богатых и бедных, слабых и сильных. Все это неизбежно продолжалось как побочный эффект удивительно хорошо организованной, эффективной и продуктивной сельскохозяйственной системы, следы которой все еще видны спустя 5 тысяч лет.

С начала 1960-х гг. ЦРУ переключило свою слежку за Советским Союзом с использованием самолетов-шпионов на наблюдение из космоса, в частности с помощью спутников серии «Корона», которые могли различить любой объект на местности свыше 2 метров шириной. Отодвинув в сторону политику холодной войны, самыми крупными выгодоприобретателями от этого в недавнем прошлом были археологи, которые использовали 3D-изображения (рассекреченные в 1995 г.) для изучения беспрецедентных подробностей аэрофотоснимков всего Среднего Востока, находя на них следы, оставленные древними жителями в ходе их деятельности.

На этих изображениях регион испещрен точками давно покинутых деревень, маленьких и больших городов – Эриду и Эшнунна, Гирсу и Киш, Лагаш и Ларса, Ниппур, Сиппар и Шуруппак, Умма, Ур и Урук и других – общей численностью 35 населенных пунктов. Они ровно распределены по региону, а бесчисленные поселения меньших размеров заполняют пространство между ними. Каждый город включал обнесенную стеной собственную территорию и зависимые от него деревушки в окружении ревностно охранявшихся и интенсивно обрабатывавшихся земель и целинных степей, куда из городского центра уходили проселочные дороги. На протяжении тысяч лет земледельцы и скотоводы с первыми лучами солнца тянулись из своих городских домов к собственным земельным наделам, а затем возвращались, когда день близился к закату, оставляя на поверхности почвы, по которой они прошли, твердые и утоптанные до полуметра глубиной борозды. Эти следы до сих пор – 5 тысяч лет спустя – видны на спутниковых снимках.

Следы на самом деле настолько четкие, что можно легко представить, как вы сами каждый день на заре выходите на поля в 3-м тысячелетии до н. э., почти за тысячу лет до даты, которую обычно приписывают патриарху Аврааму. Вы идете вместе с крестьянами, одетыми в льняные или шерстяные саронги, несущими на плечах свои мотыги, грабли, колотушки для разбивания земляных комьев и лопаты для копания канав; некоторые ведут за собой нагруженных корзинами осликов или сидят, свесив ноги с борта запряженных скрипучих телег на четырех крепких деревянных колесах; каждое из них ловко сделано из трех слоев древесины – один тонкий слой дерева с мягкой внешней стороной износился бы слишком быстро.

Ваши спутники вели бы беседу на самых широко используемых в этой части мира языках: один мы называем шумерским, другой – семитским, который в более поздние времена станет известен как аккадский (а в рассматриваемое нами время город Аккад еще даже не начинали строить). В самой южной части Месопотамской равнины, которая примыкает к Персидскому заливу (современное название), вы, вероятно, услышите шумерский язык; дальше на север, где реки Тигр и Евфрат несут свои воды ближе всего друг к другу, – семитский; а между этими двумя регионами они оба используются. Раньше исследователи утверждали, что и люди, говорившие на шумерском и семитском языках, постоянно боролись за власть, в конечном итоге последние, применив военную силу, победили. Эту идею сейчас воспринимают скептически. Мы можем быть почти уверены в том, что с древних времен здесь говорили на обоих языках, и антагонизма при этом было не больше, чем между людьми, говорящими на французском, немецком, итальянском и ретороманском языках в современных кантонах Швейцарии.

Как мы можем узнать о столь эфемерном явлении, как повседневная речь исчезнувшего народа? Не по его письменным документам – на этом этапе они ограничивались шумерским языком, для которого была изобретена письменность, а по именам людей они с гордостью писали их на своих печатях и в текстах. В те далекие времена имена представляли собой главным образом благочестивые фразы. Нам известны такие имена, как «Энлиль – моя сила», «Мой бог оказался истинным», «Я хватаю ступню Энки» и даже «Посреди твоей пищи – раб» («Sag-gar-zu-erim» – на шумерском), что похоже на строку из молитвы. Как написал ученый Джордж Бартон: «Либо у родителя, который дал ребенку это имя, было чувство юмора, либо он был буквалистом, так же напрочь лишенным чувства юмора, как некоторые пуритане, которые давали своим детям имена, представлявшие собой длинные предложения».

Теперь вы проходите через высокие ворота, которые прорезают возвышающуюся кирпичную стену вашего родного города. Сразу же за ними вы видите огороды и сады, в которых растут яблони и виноградные лозы, чтобы собирать урожай плодов; лен и кунжут, чтобы получать волокно и масло; разнообразные овощи и бобовые – фасоль, нут, огурцы, чеснок, лук-порей, чечевица, латук, горчица, лук, репа и кресс водяной – плюс разные травы и специи, вроде кориандра, зиры, мяты и ягод можжевельника. Вокруг овощных делянок кормятся утки и гуси, которых разводят ради яиц и мяса, – позднее в этом тысячелетии к ним присоединились куры, их привезли сюда из Юго-Восточной Азии. Там и сям стоят рощицы из финиковых пальм (финики важны для рациона местных жителей), хотя можно увидеть и тополь, иву, тамариск и кизил, которые выращивают на древесину – она всегда в дефиците.

Садовая продукция обеспечивает разнообразную, богатую и изысканную кухню, подробно описанную позднее в нескольких собраниях клинописных табличек. Изученные в 1987 г., Жаном Боттеро эти рецепты выявляют утонченность вкуса жителей Древнего Междуречья. Есть даже инструкции по приготовлению выпечки – вершины искусства шеф-повара, хотя тексты страдают от того, что можно назвать «синдромом бабушкиных наставлений», когда указывается не точное количество продукта, а «достаточное количество» одного, «не слишком много» другого и «нужное количество» третьего: «После того как вы очистили муку, смягчите ее молоком и, когда она станет густой, замесите ее, добавляя siqqu [сброженный рыбный соус] и samidu [трава, похожая на лук], лук-порей и чеснок и достаточно молока и растительного масла, чтобы тесто вышло мягким. Внимательно смотрите за тестом, пока месите его. Разделите тесто на две части: одну половину оставьте в горшке, а другой придайте форму небольших хлебов sepetu [быть может, это разновидность гренок, которые Боттеро называет «fleurons»] и выпекайте их в печи».

По подобному рецепту, полностью расшифрованному профессором Боттеро, испекли пирог с мясом домашней птицы и сфотографировали его для соответствующей статьи. Хотя автор утверждал, что это было «настоящее угощение», но в письме к самому переводчику он «признался, что не пожелал бы такой еды никому, разве что своим злейшим врагам».

Основой питания была, конечно, крупа. В 3-м тысячелетии до н. э., когда бы вы оставляли позади город, вы проходили бы мимо одного поля, засеянного злаками, за другим – они простираются, насколько охватывает глаз, по обе стороны от проселочной дороги. Теперь люди стали выращивать здесь больше ячменя, чем пшеницы, так как ячмень лучше переносил соленую почву, а земля так и не восстановилась полностью после засоления почвы в предыдущий период. Сеть широких и судоходных каналов, более узких канальцев, узких и грязных канав указывала крестьянам путь среди полей – для полива их посевов, являвшихся основой жизни шумеров.

Возможно (представьте себя образованным, грамотным человеком), у вас в кармане в качестве справочника лежит копия текста, относящегося к концу 3-го тысячелетия до н. э., под названием «Наставления крестьянину» – документ, характерный для донаучного увлечения древних месопотамцев точными наблюдениями и тщательной классификацией (это же все еще Древний мир; чтобы защитить свои посадки от вредителей, «совершите обряд, отгоняющий мышей»). Это полный справочник, написанный в форме мудрых советов старого отца своему сыну и содержащий все, что вам нужно знать, чтобы успешно вырастить зерно. Он начинается с повторяющегося каждые два года возврата от пара к производству продукции:

«Когда ты должен подготовить поле, осмотри дамбы, каналы и насыпи, которые нужно открыть. Когда ты впустишь паводковую воду на поле, то эта вода не должна подниматься слишком высоко. Когда поле появится из-под воды, наблюдай за его площадью со стоящей водой; она должна быть огорожена. Не позволяй его вытаптывать скотине.

После того как ты обрежешь сорняки и установишь границы поля, выровняй его несколько раз мотыгой весом две трети мины [около 650 г.]. Пусть плоская мотыга сотрет следы быков, и пусть поле будет чистым. Колотушка должна выровнять борозды. С мотыгой следует обойти четыре стороны поля. Пока поле не просохнет, его следует сделать ровным».

Далее следуют инструкции по подготовке инструментов, оборудования и тягловых быков. Затем «после обработки пахотной площади плугом bardili, а потом плугом tugsaga [быть может, это плуг, переворачивающий дерн] вспаши поле плугом tuggur [возможно, это нечто вроде бороны]. Надо боронить один, два, три раза. Чтобы разбивать крепкие комья тяжелой колотушкой, ручка колотушки должна быть надежно прикреплена, иначе работать ею не получится так, как надо».

Плуг, который тянул один бык, должен был обработать от 50 до 65 гектаров земли или поле длиной менее километра и шириной 1 км. Это изнурительный, тяжкий труд. Но пусть это вас не отпугивает: «Когда твой труд в поле станет непомерным, ты не должен бросать его; никто не должен говорить кому-то: „Иди работать в поле!“ Когда созвездия на небе окажутся в нужном положении, не ленись много раз провести быков по полю. Мотыга должна обработать все».

Если вы следовали указаниям до буквы, вам гарантирован изобильный урожай ячменя – это имело решающее значение для вашего положения в общине, так как ячмень занимал центральное место в жизни Месопотамии. Это был основной продукт, производившийся в этом регионе, «хлеб и картошка» для всех слоев общества. Если урожай ячменя был плохим, люди голодали, а также испытывали недостаток питья, потому что эта культура являлась источником главного напитка, изготовлявшегося в регионе, – пива, которое пили каждый день: и для утоления жажды, и для веселья, и по религиозным праздникам, и во время церемоний.

Ведь если люди, жившие в далеких горах и предгорьях, могли пойти к хрустально-чистым ручьям и игристым родникам – единственным источником питьевой воды, то здесь, на равнине, были реки, каналы и канавы, либо сильно загрязненные, либо как следует удобренные – в зависимости от точки зрения заявлявшего об этом. С древних времен, даже в эпоху урукской цивилизации до 3000 г. до н. э., сточные воды домохозяйств напрямую спускали в реки и каналы по замысловатой системе отведения, состоявшей из труб, сделанных из обожженной глины. У каждого дома имелись трубы, отводившие отработанную и ливневую воду в коллектор, проходивший под улицей снаружи дома. Трубы соединялись в общегородскую систему канализации, водоотвод которой шел параллельно естественному склону местности, а окончательное место сброса сточных вод находилось далеко за пределами городских стен (многие дома в Великобритании не имели этого удобства до середины XX в.). Это было великолепное достижение инженерного искусства, но потенциальное бедствие для общественного здоровья.

Если водные источники становились ненадежными, буровые скважины и колодцы больше не давали питьевую воду, так как уровень грунтовых вод, содержащих соль, был слишком близко к поверхности. Поэтому пиво, стерилизованное слабоалкогольным содержимым, оставалось самым безопасным напитком – аналогично тому, как в западном мире до времен королевы Виктории его подавали к каждому приему пищи даже в больницах и сиротских домах. В Древнем Шумере пиво также составляло часть заработной платы, которую получал тот, кто должен был обслуживать других, зарабатывая себе на жизнь.

По-видимому, в Междуречье существовало много разновидностей пива, сброженного до различной крепости и в отсутствие хмеля приправленного разными ингредиентами. Обычно о нем плохо отзывались в научной литературе. Тот факт, что его часто пили через соломинки из больших емкостей, многих исследователей (возможно, как класс, они дают особую оценку пиву) наталкивает на мысль, что в напитке было полно частиц, которые не пропускала соломинка, совсем как umqombothi – густое домашнее пиво из кукурузы и проса, подававшееся в нелегальных южноафриканских питейных заведениях. Это, безусловно, несправедливо. На то, что шумерское пиво тщательно отфильтровывали, указывает гимн в честь Нинкаси – богини крепких напитков, относящийся к 1800 г. до н. э., но отражающий методы тысячелетней давности:

Фильтровальную бочку,

Которая издает приятный звук,

Ты ставишь надлежащим образом сверху

Большой бочки-коллектора.

Когда ты выливаешь отфильтрованное пиво

Из бочки-коллектора,

Оно похоже на стремительное течение

Тигра и Евфрата.

В любом случае пиво проверяется в процессе питья, и недавно несколько раз попытались испытать методы, подробно описанные в гимне Нинкаси. В 1988 г. пивоваренная компания «Анкор» из Сан-Франциско стала сотрудничать с антропологом доктором Соломоном Кацем с целью возродить шумерский напиток, который оказался больше похожим на русский квас, чем на пиво: из части смешанного с солодом ячменя сначала выпекали буханки хлеба или даже дважды выпекали, получая сухари, прежде чем их раскрошить и заквасить. Приготовленный таким образом напиток был вполне вкусный, с концентрацией алкоголя 3–5 процентов от объема, как и во многих современных светлых сортах пива. Писали, что у него «сухой вкус и недостает горечи и он похож на крепкий яблочный сидр».

Во времена шумеров празднества сопровождались «питейной» песней. Теперь все вместе:

Бочка gakkul, бочка gakkul! Бочка gakkul, бочка lamsare!

Бочка gakkul, которая приводит нас в веселое настроение!

Бочка lamsare, которая заставляет сердце радоваться!

Кувшин urugbal, процветание дома! Кувшин caggub, наполненный пивом!

Кувшин amam, в котором несут пиво из бочки lamsare!..

Когда я верчусь вокруг озера пива, я чувствую себя замечательно,

Замечательно, когда пью пиво в блаженном настроении,

Когда пью алкоголь и становлюсь хмельным,

С радостным сердцем и удовлетворенной печенью,

Мое сердце – это сердце, наполненное радостью!

«Что бы я ни предложил, будет неизменно»

В Шумере после потопа командная храмовая экономика предыдущей Урукской эры ушла в небытие и была забыта – что, разумеется, не означает, что священнослужители храма внезапно утратили все свое влияние. Но в это время частная собственность стала играть более важную роль в общественных и экономических делах. В середине 3-го тысячелетия в документах начинают появляться подробные описания продажи земель, полей и пальмовых рощ, а также появляются контракты и договоры, относящиеся к получению детьми – как мужчинами, так и женщинами – в наследство земельных участков от родителей. А там, где существует частная собственность с вытекающим из нее правом покупать и продавать, должен быть механизм определения цены. Кажется, что впервые в истории спрос и предложение стали приобретать особое значение.

Ученые много спорят о месте рынка в самом широком смысле слова в жизни Древней Месопотамии. Здесь больше, чем в других сферах исследования, политическая позиция играет главную роль в определении точки зрения. Марксисты и консерваторы интерпретируют прошлое очень по-разному: первые отрицают, что рыночные силы вообще играли какую-то роль в шумерской экономике, а последние убеждены, что они контролировали условия торговли с самого начала. Не многое можно найти в письменных документах в поддержку той или иной позиции. Профессор Моррис Сильвер из Городского колледжа в Нью-Йорке привлек в качестве доказательства литературу:

«В тексте, относящемся к третьему тысячелетию до н. э. … говорится о шумерском lu-se-sa-sa (по-аккадски «muqallu»), который жарил зерно и продавал его на рынке.

Литературный документ приблизительно того же времени рассказывает: „Купец – о, как он снизил цены!“

Чиновник сообщает в письме своему царю о том, что для отправки в столицу он закупил достаточное количество зерна (свыше 72 000 бушелей), но теперь цена на зерно удвоилась».

В ответ на замечание, что в шумерских городах не было площадей, на которых можно было торговать, или, по крайней мере, не говорилось ни слова о них, он привел доказательство «аж из третьего тысячелетия до н. э.» об уличных торговцах продуктами питания – солью, вином, домашним пивом, жареным зерном и щелочью (ее использовали вместо мыла). В документах часто можно увидеть слово «улица» (по-аккадски suqu), которое также имеет значение «рыночная площадь». В текстах второй половины 3-го тысячелетия до н. э. говорится о товарах «на улице».

Там, где есть рынок – suqu, suq или souk, – существует и конкуренция, а значит, должны быть победители и проигравшие. А где есть таковые, там будут и богатые и бедные, работодатели и работники, предприниматели и пролетариат. Теперь, в отличие от предыдущего периода (в основном эгалитарного), начали выделяться общественные классы, как разноцветные чернила на промокашке. Глядя на своих спутников, идущих утром по дороге в поле, вы бы не увидели представителей состоятельных слоев общества, которые могли позволить себе платить другим за выполнение вместо себя сельскохозяйственных работ. Вы будете встречать главным образом арендаторов небольших земельных участков, наемных работников и немного рабов, попавших в рабство за долги или захваченных в плен на войне. Богатые люди оставались дома, наслаждались своим обретенным богатством и придумывали способы его приумножить, что влекло за собой открытие неподвластных храмовым священнослужителям частных мастерских, в которых можно было производить на продажу и на экспорт ткани, глиняную посуду, изделия из металлов и другие ремесленные товары. По сути, эти мастерские стали первыми в истории «промышленными фабриками», хотя, согласно более поздним документам, их лучше называть «потогонными мастерскими».

Последствия такого накопления имущества оказались серьезными. «Обменивая свои запасы на земли, которые они, возможно, распределяли между своими приверженцами, – пишет чешский исследователь Петр Чарват о шумерских нуворишах, – они становились господами для групп населения, которые были совершенно независимы от традиционных общин, центром которых был храм, и правителями доисторических штатов Месопотамии». Шел процесс создания новой властной структуры.

Итак, вы прошли не более нескольких миль от городских стен и добрались до конца обработанных полей и начала обширной степи, которая простирается от подножия Загросских гор до Аравийского полуострова – пространство, названное шумерами edin и, как думают некоторые, давшее нам название библейского сада, в котором жили Адам и Ева. Здесь находятся пастбища для стай домашней птицы и стад домашнего скота и есть множество дичи для охоты: кабаны, олени, газели, сернобыки, страусы, дикие ослы и быки. Но здесь также таится и опасность, так как по этой дикой местности бродят львы и гепарды, шакалы и волки. Охота на львов – знакомая тема в искусстве Междуречья – необходимость, а не потворство капризам, если вы не хотите регулярного истребления овец, коз и крупного рогатого скота. Популярное изображение на цилиндрической печати – лев, нападающий на быка или оленя, – не полет художественной фантазии, а, к сожалению, обычная картина.

Люди-хищники тоже регулярно создают риски: это налетчики с восточных гор или западных пустынь. Временами, особенно во время сбора урожая, поблизости должны быть вооруженные люди для его защиты. Самая большая опасность нападения – на севере аллювиальной равнины, где люди говорят на семитском языке. Долина реки Диялы, которая тянется на 400 км от своего источника высоко в Загросских горах и вливается в Тигр ниже того места, где сейчас стоит Багдад, представляет собой легкий путь для грабителей, спускающихся с Иранского нагорья. Поэтому нет ничего удивительного в том, что самое важное политическое событие 3-го тысячелетия – возникновение монархической формы правления – впервые случилось именно в этом регионе, в частности в городе, известном в истории как Киш. «После того как Потоп схлынул, царская власть снова спустилась с небес, – говорится в Списке шумерских царей, – царская форма правления была в Кише».

Не считая его стратегического местоположения, есть ли что-то в Кише, что выделяет его как особый город, отличающийся от других, расположенных на юге Месопотамии, говорящих на шумерском языке, вроде Эриду и Урука – места сосредоточения прошлой истории этого региона, где можно было бы ожидать события, имеющего такое важное значение? В настоящее время Киш (не путать с островом-курортом, носящим такое же название и находящимся у южного побережья Ирана) представляет собой, как и многие другие известные в Междуречье места жительства древних людей, не более чем несколько тысяч гектаров пыльных безлюдных холмов. Однако есть одна существенная разница между ним и развалинами, лежащими южнее: здесь не так сухо и местность почти не напоминает пустыню. Действительно, холмы или курганы окружают разбросанные там и сям зеленые поля, так как этот район очень хорошо снабжается водой. Он расположен недалеко не только от того места, где в Тигр впадает река Дияла, но и где Тигр и Евфрат максимально сближаются друг с другом на расстояние около 50 км. Уж если где-то и существовала опасность наводнения, то это здесь. Раскопки выявили, что Киш действительно затоплялся несколько раз. Однако средством предотвращения в нем опасности наводнения стала простая ирригация, а его окрестности благоприятствовали богатым урожаям и тучным стадам. Возможно, именно это побуждало варваров с восточных гор устраивать частые набеги с целью грабежа и поживы, похожие на бандитский налет на деревеньку в фильме Акиры Куросавы «Семь самураев».

Когда приходила весть о том, что разбойники уже в пути, замеченные, возможно, пастухами, пасшими свои стада в диких местах далеко за пределами городских стен, раздавался призыв к мужчинам оказать сопротивление. Крестьяне превращались в городское ополчение, бросали лопаты и мотыги и брались за дубины и копья. Тем не менее если это, возможно, и считалось адекватным оборонительным ответом небольшим бандам, но отразить таким способом вторжение целого батальона налетчиков было невозможно. Для этого требовался отряд обученных полупрофессиональных воинов, а в конечном счете и полностью профессиональная армия. Более древние центры власти шумерского общества – храмовое жречество и собрания старейших не смогли бы ни собрать соответствующее число людей, ни повести их в бой. Эта задача выпала новой экономической элите, названной Петром Чарватом «большими людьми», Lugalene (по-шумерски lu – «человек», gal – «большой», ene – окончание множественного числа), с их огромными поместьями и доходами приверженцев, чьи масштабные накопленные богатства означали, что часть их рабочей силы можно выделить для регулярного обучения военному искусству. Но ни одной вооруженной группой людей не могут командовать несколько полководцев, конкурирующих друг с другом. Неизбежно один из них возвысится и станет главным Lugal, главным «большим человеком» Киша, которого римляне тысячелетие спустя назовут Dux Bellorum, или «военачальник». В Царском списке первым Lugal Киша значится Гушур, за которым последовали один за другим 22 обладателя этого титула, хотя их «правления» удивительной продолжительности, составившие «24 510 лет, три месяца и три с половиной дня», едва ли можно принять за правду.

Хотя о тех временах ничего не было записано в истории, сильно замаскированный и зашифрованный рассказ все же встречается в гораздо более позднем мифе вавилонского происхождения под названием Enuma Elish. Богам угрожают нападением чудовища, отпущенные на волю богиней первозданных соленых вод Тиамат (здесь: олицетворение хаоса). Не имея возможности противостоять нападению, они призывают молодого бога-героя Мардука стать их воителем и защитником. Он соглашается, но на одном условии:

Если я буду вашим мстителем, чтобы покорить Тиамат и дать вам жизнь,

Соберите ассамблею, поставьте меня во главе и провозгласите это…

С моим словом, равным вашему, я буду определять судьбу.

Что бы я ни предложил, будет неизменно,

Слово, слетевшее с моих губ, будет неизменно, и никто не пренебрежет им.

В то время как Lugal, возможно, начал с защиты своего города от налетчиков, он, вероятно, вскоре обнаружил, что стычки на границе с другими поселениями по соседству являются неплохим способом укрепить свое положение. Топографические съемки местности наводят на мысль о том, что Киш не позволял ни одному городу в северной части равнины соревноваться с ним в размерах или главенстве. Со временем, как подразумевает Царский список, его влияние, вероятно, распространилось на весь регион. После этого в истории Шумера титул Lugal навечно получал любой лидер, претендовавший на господство над всей страной.

Однако Киш не мог вечно диктовать свою волю. Города, расположенные южнее, со своей длинной историей и, без сомнения, самолюбием, в конечном счете выучили урок, полученный от своего северного соседа. Каждому городу нужна была армия, чтобы, по крайней мере, удерживать, если не расширять, сферу своих власти и влияния. Мы не знаем, сколько времени на это ушло, но в конце концов «большие люди» вышли на передний план в большинстве городов. Урук собрал достаточное войско, чтобы соперничать, бросить вызов и в конечном счете свергнуть власть Киша. С этого началось нескончаемое соперничество, бесконечная игра («музыкальный стул») с опустошающими и разрушающими последствиями, характерная для Южной Месопотамии начала 3-го тысячелетия до н. э. Между перечислениями Lugalene в каждом городе – условно называемых династиями, хотя следовавшие один за другим военачальники в основном не были связаны друг с другом родственными узами, – список шумерских царей рассказывает историю весьма ясно. В наши дни, говорят, политические карьеры всегда заканчиваются плохо, в Шумере временное место под солнцем каждого города заканчивалось неизбежным поражением:

Киш потерпел поражение, и царская власть отошла к Энанне (то есть Уруку)…

Затем Унуг (Урук) потерпел поражение, и власть перешла к Уру…

Затем Ур был разгромлен, и власть перешла к Авану…

Затем Аван был разгромлен, и власть перешла к Кишу…

Затем Киш потерпел поражение, и власть перешла к Хамази…

Затем Хамази потерпел пражение, и власть перешла к Унугу…

Затем Унуг был разгромлен, и власть перешла к Уриму…

Затем Урим был разгромлен, и власть перешла к Адабу…

Затем Адаб был разгромлен, и власть перешла к Мари…

Затем Мари потерпел поражение, и власть перешла к Кишу…

Затем Киш потерпел поражение, и власть перешла к Акшаку…

Затем Акшак потерпел поражение, и власть перешла к Кишу…

Затем Киш был разгромлен, и власть перешла к Унугу.

Эти фразы, без прикрас констатирующие факты завоеваний, ничего не рассказывают нам о том, что произошло на самом деле. Но у нас все же есть подробный отчет об одной значимой войне, хотя лишь с одной стороны – той, которая не упомянута в Царском списке. Это была война между городами Лагаш и Умма, и она тянулась больше 100 лет.

Разумеется, описания, которые у нас есть, созвучны древней культуре и верованиям Междуречья и нуждаются в некотором толковании. В Средневековье, раннем Новом времени и даже в наши дни политику вели и ведут люди, хотя все стороны в любом конфликте обычно провозглашают, что с ними Бог – обычно один и тот же. В мире древних шумеров, напротив, политику и ее продолжение – войну воспринимали как дело, которым занимаются боги; люди действовали лишь от их имени. Так, шумерская Столетняя война между Лагашем и Уммой была конфликтом между лагашским богом Нингирсу и уммским – Шарой. Люди сражались и умирали, и города разрушались, но реальный конфликт шел между богами.

Спор был из-за клочка земли – в надписях он назван полем Gu-Edin, «край степи». И хотя есть ссылка на орошенный участок пахотной земли, на самом деле изначально это была огороженная часть степи, которую использовали как пастбище. В Древней Месопотамии всегда не хватало такого дара природы, как пастбища, и за них сражались ожесточеннее, чем за земельные наделы для выращивания сельскохозяйственных культур, которые являлись, по сути, творениями рук человеческих. Землю в непосредственных окрестностях города отдали для выращивания зерна, и домашний скот должен был кормиться в степи, простиравшейся за полями. Но крупный рогатый скот и овцы, если их содержать на слишком маленькой площади, быстро делают ее бесполезной. Скот съедает зеленые листья с кустов и деревьев, а время от времени и их кору, в то время как овцы щиплют молодые побеги и подрост и таким образом мешают обновлению. Как только естественная растительность оказывается уничтоженной стадами, землю можно использовать только в сельскохозяйственных целях. Так, два города, которые изначально находились на достаточно приличном расстоянии друг от друга, могли попасть в ситуацию спора не из-за сельхозземель, а из-за оставшихся степных площадей, используемых под пастбища.

По-видимому, это и произошло с городами Лагаш и Умма, разделенными на первый взгляд приличным расстоянием 30 км, что тем не менее привело их к конфликту. И все же видеть в нем лишь разногласия по вопросу границ и права пасти скот – придавать, вероятно, ему меньшее значение, чем он того достоин. Ведь эти города боролись на самом деле за верховенство в самом Шумере. Геостратегическое развитие всей этой аллювиальной равнины было связано с их судьбой. Возможно, это могло показаться довольно тривиальной ссорой, борьбой за небольшой лоскут земли, но после того, как преимущество оказывалось то на одной стороне, то на другой на протяжении многих десятилетий, пришло время совершенно нового политического руководства, ознаменовавшего начало новой эры.

Конкретные детали этой долгой войны представляют интерес главным образом для специалистов: рассказ о том, как изначально некий Месилим, называемый царем Киша и поэтому номинальный правитель Шумера, получил от своего бога Кади приказ рассудить и определить границу между этими городами. Но тогда «по приказу своего бога энси [правитель] города Уммы Уш совершил налет и уничтожил Guedin – орошаемые земли, поле возлюбленной Нингирсу… вырвал пограничную метку и вступил на территорию Лагаша». Его жители ответили тем, что вышли сражаться во главе со своим вождем Эаннатумом, который «по приказу бога Энлиля накинул на них огромную сеть и собрал в кучу их тела на равнине… оставшиеся в живых обратились к Эаннатуму; ради своих жизней они пали ниц и зарыдали». Мирные соглашения заключались и без промедления нарушались: «Правитель Лагаша Эаннатум сражался с ним в Угиге – любимом поле Нингирсу. Любимый сын Эаннатума Энметена разгромил его. Урлума бежал, но он убил его в Умме. Его ослы – численностью 60 упряжек – были брошены на берегах канала Лумагирнунты. Кости их погонщиков были разбросаны по равнине».

Было ли достигнуто что-то после такого кровопролития? В память о том событии нам остался один из величайших шедевров древнемесопотамского искусства – Стела с грифами, названная так, потому что на ней изображены птицы, пожирающие трупы убитых. Это камень с округлой верхушкой чуть меньше 2 м в высоту, с одной стороны которого вырезаны скульптурные фигуры царя Лагаша Эаннатума, облаченного в боевые доспехи, пешего и в своей колеснице, ведущего своих суровых воинов в бой. На другой стороне стелы мы видим бога Нингирсу, захватившего в плен армию Уммы огромной охотничьей сетью и разбивающего головы воинов своей палицей. Работу завершает надпись, включающая подробный рассказ о сути спора, описание преступлений и вероломства жителей Уммы. Неудивительно, что эту стелу, находящуюся в настоящее время в Лувре, восстанавливали из многочисленных обломков, найденных при раскопках в Гирсу: в древности памятник был разбит на кусочки, очевидно жителями Уммы, которым не очень понравилось то, что про них написали.

Огромное количество времени и энергии, равно как и человеческих ресурсов, вероятно, тратилось на такие войны. Невозможно узнать, сколько людей выходило на поле боя в подобных конфликтах, но, согласно «Кембриджской истории Древнего мира», «один только храм в городе Лагаше выставил от 500 до 600 рекрутов из числа своих жителей». И это был, вероятно, не один из крупных центров. В сражениях целых армий могли быть задействованы до 10 тысяч воинов, а это большое число даже по современным меркам.

Стела с грифами – подобно другим крупным произведениям древнего искусства с изображением шумерских воинов и так называемого Штандарта Ура, который, вероятно, представлял собой украшенный звукосниматель музыкального инструмента, – изображает солдат, экипированных для ближнего боя: копьеносцев, защищенных кожаными шлемами, накидками и щитами, образующих плотную фалангу, их «большого человека» впереди с копьем, боевым топором или палицей с каменным наконечником. За ними катятся колесницы, хотя это слово дает ложное представление об их скорости и маневренности с учетом того, что они представляли собой приспособленные для двоих людей неуклюжие четырехколесные средства передвижения, запряженные ослами: они не могли двигаться намного быстрее, чем пеший человек. Возможно, лучше думать, что это были мобильные оружейные арсеналы – в пользу этого толкования говорит большое ведро спереди, в котором находятся предметы, похожие на дротики. Если это действительно метательные копья, то они являлись единственными метательными снарядами, представленными наглядно, что привело ученых к заключению: шумерские армии воевали врукопашную. Луки и стрелы не изображены в боевых сценах этого периода.

Но отсутствие доказательств не есть доказательство их отсутствия и может быть не более чем художественная условность. Археологические развалины вроде тех, которые нашли в городе Хамукаре в современной Сирии, подвергшемся нападению уруканцев в древние времена, дает совершенно другую и довольно неожиданную картину военных действий в древности.

Открытия в Хамукаре – доказательство того, что боевые силы Древней Месопотамии имели гораздо больше общего с современными армиями, чем мы думали, особенно в использовании метательных снарядов. На самом деле, оказывается, «пуля», которая ведет свою историю из Древнего Междуречья, имела такое же важное значение для шумерского воина, как и в случае с сегодняшним пехотинцем. Разница в том, что современные пули вылетают из автоматов, а в древние времена их метали из пращей, как описывается в одном из эпических сказаний тех времен:

Из города, словно из облака, дождем полетели камни;

Камни, пущенные из пращей, подобные дождю, выпавшему за год,

С громким свистом неслись со стен Аратты.

Когда Самуил (17: 50) описывает противостояние Давида и Голиафа, в котором первый одержал победу над филистимлянами («пращой и камнем он поразил филистимлянина и убил его, и не было меча в руке Давида»), создается впечатление, что у него на вооружении была не более чем мальчишеская игрушка. Однако это совершенно неверная интерпретация: в хорошо натренированных руках праща оказывается одним из самых смертоносных вооружений.

Праща функционально увеличивает поражающую длину руки метателя камня. Современный игрок – подающий в крикете или бейсболе – может запустить мяч с максимальной скоростью свыше 150 км/ч. Праща, по размеру равная длине руки бросающего, удвоит скорость метателя снаряда, придавая ему скорость, равную почти 100 м/с. Это уже значительно больше, чем скорость стрелы, пущенной из большого лука, скорость которой лишь около 60 м/с. Нет причины сомневаться в том, что интенсивно обучаемый с детства пращник довольно легко мог приблизить скорость своего снаряда даже к начальной скорости пули, выпущенной из пистолета 45-го калибра – около 150 м/с. Более того, гладкий камень для пращи имеет гораздо большую дальнобойность, чем стрела (при полете ее оперение создает сопротивление), – до полукилометра. Современный мировой рекорд по метанию камня из пращи поставил в 1981 г. Лэрри Брей, который сумел послать его на 437 м и полагал, что мог бы преодолеть 600-метровую отметку с лучшей пращой и свинцовыми метательными снарядами.

Всегда считалось, что недостаток пращи как оружия состоит в отсутствии точности, равно как и неспособности камней пробивать доспехи. Но найденные в Хамукаре метательные снаряды опровергают эти представления. Их заостренная форма сообщает нам о двух вещах: они могли пробивать доспехи, и пращники, вероятно, знали технику метания их с вращением подобно винтовочной пуле, чтобы придавать им должную ориентацию во время полета к цели. Точность метания пращников можно сравнить с левшами-бенджамитами, которые упоминаются в Книге Судей Израилевых (20: 16), каждый из которых «мог метать камни очень точно и не промахиваться». Даже позже Лайви в своей «Истории Рима» писал, что пращники из Эгиума, Патр и Дим, «обученные метать снаряды в кольцо с большого расстояния, могли не только нанести ранения в голову своим врагам, но и в любую часть лица, в которую целились».

Так что нам следует рассматривать любую шумерскую армию как отряд, состоящий из центральной ударной группы – компактной фаланги численностью в несколько сот, а быть может, тысяч копьеносцев. Для того чтобы ими управлять, их обучать и поддерживать среди них должный боевой порядок, потребовалось бы много опытных и громкоголосых сержантов. Чтобы они шли в ногу, двигались постоянно вперед или маневрировали в сомкнутом строю, им была бы необходима музыка, вероятно корпус барабанщиков. А позади этой центральной ударной группировки должны были идти в более свободном строю еще около тысячи пращников – аналог современных стрелков, фузилеров или даже канониров, которые жужжали бы, как рассерженные осы, посылая смертельный град маленьких и больших метательных снарядов в гущу вражеского войска при поддержке боевых колесниц, запряженных ослами, везущих боеприпасы.

Городской Lugal, способный собрать такую армию, должен был быть поистине грозной фигурой.

Шумерское слово Lugal обычно переводится на английский язык как «король», как и в аккадских словарях более позднего периода. Однако совсем не ясно, в какой именно момент Dux Bellorum становился монархом в том смысле, в каком мы используем это слово в настоящее время. Между ними двумя существует большая разница. Военачальник – это, безусловно, богатая, несомненно обладающая весом в обществе, харизматичная и притягивающая к себе личность, но он всего лишь человек. Даже легендарному Гильгамешу потребовалось одобрение по крайней мере одного собрания горожан Урука перед началом войны с царем Киша Агой.

Царь или царица, с другой стороны, отмечены, по крайней мере официально, божественным ореолом. До конца 1820-х гг. французский монарх все еще прикасался к пациентам, чтобы чудесным образом излечить их от золотухи – туберкулезного шейного лимфаденита. Только после Второй мировой войны император Японии под нажимом США был вынужден публично развенчать воплощенную в нем божественную сущность, хотя он никогда не отрицал, что является потомком богини солнца Аматэрасу. Перейти из одного состояния в другое, обменять земную человеческую сущность на небесную полубожественную, пройти путь от человека до полубога – нелегкое дело. Чтобы соотечественники приняли ваш новый статус и действительно поверили, что вы теперь по сути своей отличаетесь от них, требуется, чтобы случилось нечто экстраординарное. В Южной Месопотамии в городе Уре, позднее названном родным городом Авраама, эта трансформация, по-видимому, была достигнута путем постановки выдающегося драматического зрелища – великолепной религиозной пьесы. Она как непреднамеренное последствие передала нам в наследство не только Богом санкционированную монархию, ставшую с той поры неотъемлемой частью государственности, но и одну из самых великолепных древних коллекций сокровищ, которые были обнаружены до сих пор.

Арена жестокости

4 января 1928 г. Леонард Вулли телеграфировал из Ирака своим спонсорам в Пенсильванский университет – на латыни для сохранения конфиденциальности – будоражащую новость: «TUMULUS SAXIS EXSTRUCTUM LATERICIA ARCATUM INTEGRUM INVENI REGINAE SHUBAD VESTE GEMMATA CORONIS FLORIBUS BELLUISQUE INTEXTIS DECORAE MONILIBUS POCULIS AURI SUMPTUOSAE WOOLLEY».

На выцветшей телеграмме, находящейся в университетском музее, кто-то наспех написал приблизительный перевод: «Я нашел нетронутую гробницу, построенную из камня с кирпичными сводами, царицы Шубад в платье с драгоценными камнями, на котором вытканы цветочные венки и фигуры животных. В гробнице найдены великолепные ювелирные изделия и золотые чаши. Вулли».

Королевская усыпальница Ура соперничает с гробницей Тутанхамона в Египте и терракотовой армией первого императора Цинь Шихуанди за звание самого впечатляющего археологического открытия XX в. Но если Говарду Картеру в 1922 г. потребовалось всего лишь проделать «крошечную дыру в верхнем левом углу» дверного проема, всмотреться внутрь при свете свечи и увидеть «удивительные вещи», то успех Л. Вулли являлся результатом очень долгого периода чрезвычайно тяжелой работы, большую часть которой сделали он, его жена и один помощник. Вот что сказал сам Вулли: «Расчистка огромного кладбища отняла у нас много месяцев, и с самого начала и до конца не существовало ни дня, который не был бы счастливым днем при обычных раскопках. Если вспомнить именно царские гробницы, то дело не в том, что другие открытия не были впечатляющими, а потому, что требовался дополнительный труд». Этим тяжелым трудом занималась большая бригада местных рабочих, на невежество, небрежность и нечестность которых Вулли часто жаловался.

Вулли обнаружил в Уре два кладбища двух несколько отличающихся друг от друга периодов. На более древнем кладбище находились шестнадцать так называемых царских могил. Две из них – место последнего упокоения Мескаламдуга («Героя доброй страны») и женщины, имя которой раньше на шумерском языке читалось как Шубад, а теперь на семитском – Пуаби («Слово моего отца»), – подарили исследователям несколько самых прекрасных предметов, которые когда-либо отдавала земля Месопотамии, – искусно выгравированные цилиндрические печати, ювелирные украшения из лазурита и сердолика тонкой работы. В них были и музыкальные инструменты любопытной формы – арфы и лиры, украшенные инкрустацией из белых раковин на черном фоне и великолепными бычьими головами, изготовленными из драгоценного металла, и необычными накладными бородами из драгоценных камней. Там имелось оружие из меди и кремня, в изобилии золото и серебро, включая сделанный в форме парика золотой шлем (на нем были изящно выгравированы завитки, косы и локоны), который Вулли назвал «самой прекрасной вещью, которую мы нашли на кладбище» (это один из предметов, который похитили из Багдадского музея в 2003 г., и до сих пор его больше никто не видел). Работа мастера оказалась такой изысканной, что «ничего, подобного этим вещам, еще не было найдено при раскопках в Месопотамии. Они были такими оригинальными, что один признанный эксперт принял их за арабскую работу XIII в. н. э., и никто не мог обвинить его в ошибке, так как никто не мог и подозревать о существовании такого искусства в 3-м тысячелетии до Рождества Христова».

Но самым удивительным, выявленным раскопками, стало свидетельство крупномасштабных человеческих жертвоприношений. Каким бы ни был ранг людей, похороненных здесь (до сих пор существуют разногласия относительно статуса погребенных), в загробную жизнь их сопровождали большие свиты мужчин, женщин и животных. Некоторые ученые, вроде Гвендолин Лейк, указывают на отсутствие доказательств того, что похороненные слуги умерли in situ (на месте. – лат.), а не задолго до того, как были положены в могилы своих хозяев. Однако большинство исследователей полагают, что слуги умерли в гробнице, очевидно по доброй воле. Вулли описал одну из сцен захоронения так, как, ему казалось, она должна была происходить: «В открытую яму с покрытыми циновками дверью и стенами, пустую и без мебели, спускается вереница людей – придворные умершего правителя, солдаты, слуги и женщины – последние во всем блеске ярких нарядов и головных уборов, украшенных сердоликом и лазуритом, серебром и золотом, – офицеры со знаками отличия, музыканты с арфами или лирами, а затем по склону спускаются колесницы, запряженные быками или ослами, с возницами; конюхи держат головы тягловых животных, и все занимают отведенные им места внизу ямы. И наконец охрана из солдат становится у входа. Каждый мужчина и женщина принесли небольшую чашку из глины или камня или металла – единственное, что необходимо для ритуала, который должен последовать. По-видимому, здесь внизу происходит нечто вроде службы, по крайней мере, несомненно то, что музыканты играют до последнего. Затем каждый из них выпивает из своей чашки яд, который они принесли с собой или обнаружили приготовленным для них на этом месте (в одном случае мы нашли в центре ямы огромный медный горшок, из которого они могли зачерпывать), ложится и умирает».

Читая этот рассказ, вы должны постоянно напоминать себе о том, что все это предположение, что все то, что нашел Вулли, на самом деле представляло собой огромную яму, заполненную землей, в которой находились человеческие останки. Но у этого человека был более чем наметанный глаз превосходного археолога. Он обладал чувствительностью поэта или даже кинорежиссера. Если его описание вышеуказанной сцены походило на сахарную глазурь на пироге великого открытия, то вишенкой сверху, безусловно, стало его объяснение находки – серебряной ленточки, плотно свернутой кольцами, вблизи руки молодой женщины, вместо того чтобы быть обернутой вокруг ее головы, как у других служанок. Она опоздала, предположил Вулли, и поспешила занять свое место в смертельном действе, не имея времени повязать серебряную ленту поверх волос в качестве последнего штриха к костюму. Как в своей автобиографии написала Агата Кристи, вышедшая замуж за Макса Маллоуэна, являвшегося одно время помощником Вулли, что тот «видел глазами воображения: это место действия было таким же реальным для него, как и в 1500 г. до н. э. или несколькими тысячами лет раньше. Где бы он ни оказался, он мог оживить его… Это была его реконструкция прошлого, и он верил в него, и всякий, кто его слушал, тоже верил в него».

Живое описание этой погребальной сцены, по словам Вулли опубликованное в «Иллюстрейтед Лондон ньюс», было и включено в его заключительный отчет – с той поры подобные рассказы стали характерны для большинства отчетов о царских могилах Ура. Так возник общепризнанный образ того, что там произошло 5 тысяч лет назад, однако мы должны помнить, что кости на самом деле свидетельствуют о гораздо более неоднозначной истории, и точные подробности ритуалов, проведенных в Большой погребальной яме Ура, мы раскрыть не сможем.

Тем не менее ясно, что массовое человеческое жертвоприношение в Древнем Междуречье обычно не сопровождало погребальные обряды. Фактически открытое Вулли кладбище в Уре, датированное первой половиной 3-го тысячелетия до н. э. – около 2600 г. до н. э. или раньше, – является единственным известным нам примером. Обряды, которые сопровождали похороны царицы Пуаби и владыки Мескаламдуга, вероятно, были совершенно особыми. Могли ли они знаменовать момент перехода, когда смертные Lugalene («лугали») Ура становились царями-полубогами?

Обряды – глубокие и таинственные действия, воспроизводящие реальный мир, но с помощью усиленной символичности лексики. Исполнение обрядов объединяло, а в некоторых случаях, как, вероятно, в Эриду, даже создавало общины. Обычно считают, что обряды выражают верования в действиях, изучение же самых известных нам религий показывает, что истинно обратное: обряды появляются первыми, а верования развиваются позднее для их объяснения и подкрепления – так появилось богословие.

Например, в иудаизме древний доиудейский праздник сбора урожая пшеницы Шавуот истолковывали как годовщину дарования Богом Торы Моисею. В христианстве с незапамятных времен празднуемое зимнее солнцестояние стало празднованием рождения Иисуса. В исламе древняя языческая святыня Кааба в Мекке была объявлена творением Адама, восстановленным Авраамом и Ишмаэлем, и поэтому считалась достойной ежегодного паломничества мусульман – хаджа.

Чем менее обыденны компоненты обряда или церемонии, тем более памятным становится событие. Если коллективный опыт включает исполнение ужасающего ритуала массовой смерти, то его воздействие и верования, объясняющие и оправдывающие его, становятся незабываемыми. Брюс Диксон из Сельскохозяйственного и политехнического университета Техаса называет такие страшные общественные события аренами жестокости: «Государственная власть в соединении со сверхъестественными полномочиями могут создавать чрезвычайно могущественные „священные или божественные царства“, – пишет он. – Они должны вводить в практику акты публичной мистификации, примерами которой, по-видимому, являются царские могилы… Сами могилы являются частью усилий, приложенных владыками Ура с целью установления законности собственного правления путем демонстрации своего священного, святого и неординарного статуса».

Диксон приводит много примеров отвратительно кровожадных действий, вроде ужасающего публичного наказания Уильяма Уоллеса, средневекового шотландского вождя, которого голышом протащили по лондонскому Сити, привязанного позади лошади, до рыночной площади Смитфилд. Там его повесили, затем сняли еще живым с веревки, кастрировали, распотрошили – его внутренности сожгли на его глазах – и, наконец, обезглавили, а его голову выставили на пике над Лондонским мостом. И все это было сделано для того, чтобы превратить обычное правонарушение (вооруженное сопротивление) в преступление духовного порядка (изменнические действия против Богом назначенного правителя).

Таким образом, цель массовых человеческих жертвоприношений в Уре, возможно, состояла в том, чтобы дать свидетельства и доказательства богоподобной природы правящей династии. С другой стороны, вполне вероятно, что жертвы этого убийственного обряда в Уре добровольно сошли в могилу. Вулли, безусловно, думал именно так. А с учетом того, что мы знаем о средней продолжительности жизни в Шумере (царица Пуаби умерла в возрасте около 40 лет) и представлениях жителей Месопотамии о загробной жизни (мертвецы обитали в темном и мрачном потустороннем мире в жалких условиях без приличной еды; «Пища в загробном мире горька, вода – солона», – гласит «Смерть Ур-Намму»), мы не удивимся, если обнаружим, что представители низших слоев общества среднего возраста радостно меняли эту нежеланную перспективу на более светлое будущее, в котором они могли служить своим господам в Царстве Божьем.

Как бы мы ни толковали точное значение этих могил, если цель ужасных похорон в Уре состояла в том, чтобы подчеркнуть переход правителя из положения лугаля в сан царя, от простого смертного к монарху полубожественного происхождения, то, по-видимому, успех был достигнут. С этого момента в истории Шумера титул «царь», а не просто определение «большой человек» больше относится к деяниям монархов и их надписям. На самом деле далеко не все преемники тех, кто был погребен в царских могилах, недвусмысленно провозгласили себя богами.

Почему человеческие жертвоприношения практиковались только в Уре и во время такого короткого исторического периода? Невозможно сказать. Вероятно, горожане Ура оказались менее восприимчивы, чем другие, к обожествлению своих «больших людей» и нуждались в серии зрелищных аутодафе, которые должны были убедить их в этом. Или, возможно, вести о таких чрезвычайных событиях быстро распространились по всей Южной Месопотамии и возымели действие, не нуждавшееся в повторении.

Что бы ни означали церемонии в Большой погребальной яме Ура для их участников и зрителей, они зафиксировали тот момент, когда царский сан даровался небесами, как написано в Царском списке. Это исторический памятник, знаменующий появление царств в их полном современном смысле слова, – там правили монархи, духовные наследники которых по-прежнему находятся у власти во многих уголках современного мира. Здесь впервые провозгласили Божественное право царей.

***

Переход от общества, руководимого в мирное время священнослужителями и возглавляемого лишь во время войны «большим человеком», к царству, в котором всецело главенствует и которым управляет богопомазанный монарх или даже полубог, подразумевает глубокие экономические и общественные перемены. Жизнь простых людей это должно было затронуть больше всего и в основном в сторону ее ухудшения. И все же, по-видимому, данный этап развития должно было пройти каждое общество. Ни одно древнее государство не сумело сохранить полностью теократическую систему правления в исторические времена, и ей на смену пришла более прагматичная и сильная власть.

Есть искушение предположить, что царская власть появилась потому, что могущественные люди создавали и преувеличивали угрозу, исходившую от предполагаемых внешних врагов, чтобы укрепить собственное господство над своими обществами, – процесс, слишком знакомый нам по современному периоду. Тем не менее на Древнем Среднем Востоке царская власть, по-видимому, была весьма притягательна (сейчас нам трудно признать это), хотя люди прекрасно видели ее недостатки.

Так, например, Библия рассказывает нам, что по прошествии более тысячи лет после того, как в Шумере произошли эти изменения, еврейские племена в Святой земле стали стремиться перейти от теократической формы правления к военной. Так, они жаловались, что, в отличие от других народов, ими по-прежнему правили религиозные судьи, и у них нет царя, чтобы тот руководил ими. Они попросили пророка Самуила, чтобы тот попросил Бога дать им в правители царя. В Книге пророка Самуила (8: 11–18) зафиксированы его предупреждения их о последствиях:

«Вот как царь будет править вами: он возьмет ваших сыновей и назначит их служить себе, быть возницами на колесницах и конюхами; а некоторые будут бежать перед его колесницами.

И он назначит их начальниками над тысячами и сотнями, и он поставит их пахать свою землю и убирать свой урожай, делать для него оружие и колесницы.

И он возьмет ваших дочерей, чтобы они стали для него кондитерами, поварихами и пекарями.

И он заберет ваши поля, виноградники и оливковые сады – даже самые лучшие из них – и отдаст их своим слугам.

И он будет брать одну десятую часть вашего зерна, винограда и отдавать ее своим военачальникам и слугам.

И он отнимет у вас ваших слуг и служанок, самых лучших юношей и ваших ослов и поставит их работать на себя.

Он будет забирать себе каждую десятую овцу, а вы будете его слугами.

И вы возопите в тот день из-за вашего царя, который выберет вас, а Господь не услышит вас в тот день».

Из-за того что древние евреи пришли к царской форме правления относительно поздно, Самуил мог не быть пророком, чтобы предсказывать, как они будут жить под монаршей властью. Ему нужно было лишь взглянуть на опыт шумеров.

В Лагаше, например, вымогательство и экспроприация храмовой собственности правящими фамилиями, по-видимому, породили что-то вроде бунта священнослужителей во время перерыва в их бесконечной войне с городом Умма. После короткого междуцарствия, во время которого священнослужители, очевидно, попытались расширить свою власть над собственностью богов, новый правитель – узурпатор, не связанный родственными узами с предыдущим монархом, захватил трон, возможно при поддержке части жречества. Его звали «Урукагина» или «Уруинимгина» (клинописный символ «КА» – «рот» также можно читать как «ИНИМ» – «слово»), и он основывал легитимность своей власти на утверждении, что положил конец порочной эксплуатации простых людей и дворцом, и храмом. Рассказ о его знаменитых реформах был многократно переписан и в нескольких вариантах найден при раскопках на развалинах Лагаша.

При своем восшествии на престол Урукагина столкнулся с тяжелой ситуацией. Чиновничество постоянно нарушало закон: управляющий лодочников вел дела исключительно в своих финансовых интересах; инспектор крупного рогатого скота отнимал крупный и мелкий скот; смотритель рыбной ловли думал лишь о том, как бы набить собственные карманы. Правитель и его семья конфисковали большую часть лучших городских земель. Самыми обременительными стали налоги, которые должны были платить все. Позже появившаяся в Древнем Лагаше пословица гласила: «У тебя может быть господин, у тебя может быть царь, но бояться нужно сборщика налогов». Каждый горожанин, который привел во дворец белую овцу для стрижки, должен был заплатить 5 сиклов – около 2 унций серебра. Если мужчина разводился с женой, то обязывался заплатить правителю 5 сиклов, а его советнику – 1 сикл. Если парфюмер создавал новый аромат, правитель брал 5 сиклов, советник – 1 сикл и дворецкий – еще 1 сикл – все серебром. Храм и храмовые земли правитель эксплуатировал так, как будто они были его собственностью: «Быки богов пахали луковые делянки правителя; луковые и огуречные участки правителя находились на лучших полях бога». Но и среди священнослужителей бытовала коррупция. Жрец мог войти в сад бедного человека и срубить его деревья или забрать их плоды по своему желанию. Не существовало ничего более бесспорного, чем смерть и налоги. Когда горожанин умирал, лишившиеся его родственники должны были заплатить за привилегию похоронить тело семь кувшинов пива и 420 буханок хлеба; жрец получал половину гура (более 60 л) ячменя, облачение, кровать и табурет; его помощник – 12 галлонов ячменя.

Урукагина утверждал, что положил всему этому конец. Он усмирил чиновников, урезал налоги, а в некоторых случаях полностью их отменил, вернул храмам собственность, но позаботился о том, чтобы священнослужители больше не угнетали мирян. Он устранил неравенства власти, угнетение бедных богатыми: «Если дом богатого человека стоит рядом с домом бедного и если богатый человек говорит бедному: „Я хочу купить твой дом“, то, если бедный хочет продать его, он может сказать: „Заплати мне серебром столько, сколько я сочту справедливым, или возмести мне его стоимость эквивалентным количеством ячменя“. Но если бедный не хочет продавать свой дом, то богатый не может его заставить». Урукагина освободил горожан, которые не могли возместить долг или были ложно обвинены в краже или убийстве, «он пообещал богу Нингирсу, что не позволит вдовам и сиротам становиться жертвами сильных мира сего. Он дал свободу гражданам Лагаша».

Ученые все еще спорят о том, что на самом деле означали заявления Урукагины для народа Лагаша. Были ли его реформы просто поступками доброго и справедливого человека или, скорее, способом проявить добрые намерения правителя, который узурпировал трон законного обладателя? Было ли возвращение собственности храму реальной попыткой восстановить роль жречества в обществе Лагаша или, назначая себя и членов своей семьи на должности внутри храмовой иерархии – как он это сделал, – Урукагина сумел нагреть руки, изображая альтруизм и щедрость? Мы этого никогда не узнаем. Но этот спор, представляющий интерес для специалистов, на самом деле таит в себе нечто потенциально более важное: тексты, описывающие деяния Урукагины, открывают несколько совершенно неизвестных черт в истории управления государством.

Хотя древняя хронология все еще весьма спорна, правление Урукагины имело место почти наверняка не позже 2400 г. до н. э. В других уголках мира, за исключением Египта и, возможно, долины Инда, в это время люди все еще жили либо полукочевыми родовыми общинами охотников-собирателей, либо объединялись в небольшие поселения под передаваемой по наследству властью деревенских вождей, не зная письменности и технологий выплавки металлов (это меньшинство, которое совершило огромный скачок вперед к ведению сельского хозяйства). Тем не менее в Южной Месопотамии задолго до Платона и Аристотеля, Конфуция и Лао-цзы, Будды и Махавиры, еврейских пророков, Моисея и Заратустры, и даже задолго до Авраама в текстах звучат основные идеи морали и правосудия – проблема справедливости, ответственность за защиту вдов и сирот от богатых и могущественных людей. Также в этих текстах впервые встречается слово, которое можно перевести как «свобода»: «Он ввел свободу – amargi – или гражданство Лагаша».

Дальнейший смысл реформ Урукагины состоит в том, что он пытался извлечь поддержку своей власти, основываясь на принципе, который очень отличался от всего, что было раньше. Предыдущие монархи хвастались своими военными успехами и горами трупов, оставленными ими на поле боя. Одни, похороненные в царских могилах Ура, при жизни оправдывали собственную власть своим почти божественным статусом, другие основывали законность их пребывания на троне исключительно на страхе, который они внушали подвластному им народу. Теперь же мы видим что-то совершенно новое: тексты наводят на мысль, что Урукагина хотел, чтобы его народ его одобрял, даже любил.

Мы часто считаем само собой разумеющимся то, что древние люди настолько отличались от нас, что мы не можем представить их жизнь такой, какой они ее видели. Тем не менее в документах содержатся доказательства обратного. История Лагаша, его долгая война с Уммой и реформа его общественного строя, проведенная Урукагиной, дававшая защиту вдовам и сиротам и свободу жителям города, наводят на мысль о том, что за прошедшие четыре с половиной тысяч лет отношения между людьми мало изменились.

Какими бы ни были истинные мотивы Урукагины при проведении реформ, они принесли ему мало хорошего в конечном счете. Его правление в Лагаше продлилось едва ли больше восьми лет. Пока он занимался государственными проблемами, защищая интересы своих подданных и ища их одобрения, почти в 30 км от города в традиционно враждебном ему городе Умма потихоньку наращивал силы новый энергичный и амбициозный правитель Лугальзагеси, вынашивавший план мести за многие десятилетия унижений от Лагаша. И затем он нанес разрушительный удар. Горестное стенание, сочиненное после истребления населения и разорения Лагаша, рассказывает нам: «Правитель Уммы поджег храм Антасурры; он унес все серебро и лазурит… Он пролил кровь в храме богини Нанше и унес драгоценные металлы и камни… Разграбив Лагаш, Человек из Уммы совершил грех против бога Нингирсу… Да будет отрублена рука, которую он осмелился поднять против Нингирсу. Не было вины царя Лагаша Урукагины. Пусть Нисаба – богиня правителя Уммы Лугальзагеси заставит его нести свой смертный грех на шее».

Пророческие слова. Но прошло много лет, прежде чем это последнее проклятие осуществилось. А тем временем в добавление к Лагашу Лугальзагеси также покорил Киш, Ур, Ниппур, Ларсу и Урук, который он превратил в столицу своих расширившихся владений и на вазе в честь верховного бога Энлиля в храме города Ниппур приказал сделать надпись, в которой утверждалось, что он завоевал весь Шумер, равно как и окружающие его страны: «Когда Энлиль – царь всех стран отдал царскую власть над всем государством [Шумером] Лугальзагеси, на него обратились все взоры; он бросил все чужеземные государства к его ногам и заставил всех подчиниться ему от восхода до захода солнца, от Нижнего моря [Персидского залива] вдоль рек Тигр и Евфрат до Верхнего моря [Средиземного моря]. Энлиль убрал всех его соперников на всем пространстве от восхода до захода солнца. Все иные земли в изобилии находятся под ним как его пастбища. Все народы счастливы под его властью, все правители Шумера и вожди всех земель».

Утверждение Лугальзагеси о том, что он властвует над всем Плодородным Полумесяцем, по меньшей мере сомнительно. Вполне возможно, что он заключил некий пакт о ненападении с окрестными государствами – городами вроде Мари, которые, возможно, обладали в какой-то степени властью над племенами в Сирии. Но высокомерие, выраженное в напыщенной надписи на вазе, неизбежно привело к возмездию: так же как уничтожение им Лагаша было местью за долгое унижение Уммы, его падение было связано с одним из его собственных первых завоеваний.

Когда Лугальзагеси взял город Киш, он сверг его правителя Ур-Забабу, и именно тот человек, который когда-то был виночерпием у этого царя, и свершил кару богини Нисабы, обрушив ее на шею Лугальзагеси. Сделав это, он ввел в новую эру идеологию и принцип правления – не в страхе и любви, а в низкопоклонстве и преклонении перед героями. Новым правителем этой эры был Саргон, прозванный Великим. Он основал самую первую настоящую империю.

Глава 6.
Правители четырех сторон света: героический бронзовый век, 2300–2200 гг. до н. э.

Имперские амбиции

В ходе сезона раскопок 1931 г. Реджинальд Томпсон при наводке Макса Маллоуэна (британская группа археологов исследовала город Ниневию, расположенный на севере Месопотамии, который одно время был столицей Ассирии) наткнулся на отлитую из меди человеческую голову в натуральную величину. Ученые сразу поняли, что обнаружили реликвию, которая знаменует важный поворотный пункт в древней истории. Эта голова не походила ни на что, когда-либо найденное до этого; это был гигантский шаг от знакомого, довольно жесткого и официального жреческого скульптурного стиля шумеров. Вероятно, эта находка являлась изображением земного правителя, так как на ней не было никаких знаков или символов, которые всегда применялись в древние времена для обозначения божества, но качество исполнения скульптуры указывало на воплощение в ней действительно августейшей персоны.

Волосы тщательно заплетены в косы, схваченные ободком, надетым вокруг головы, и собраны в изящный шиньон, крепящийся тремя кольцами сзади, из-под которого на шею спускается бахрома из очаровательных колечек. Пряди так же тонко прочерчены, как и на золотом шлеме Мескаламдуга – одном из сокровищ, найденном Леонардом Вулли в погребальной яме в Уре. Ухоженная большая борода с искусно изображенными завитками и локонами делится надвое ниже подбородка. И хотя немедленно на ум приходит Озимандий Шелли, внушавший благоговейный страх в свое время, но забытый потомками, как образец древнего правителя: «Мои деянья зрите, властелины, и падайте духом» – здесь, на чувственных губах этой головы, видна легкая добрая улыбка, очень человеческая и сильно отличающаяся от «презрительной усмешки морщинистых губ, отдающих холодный приказ», как будто ей забавна сама мысль о пристальном внимании к ней далеких потомков.

Этот великолепный объект нашли недалеко от храма Иштар в Ниневии на уровне разрушения, датированном VII в. до н. э. Археологи решили, что обнаружили то, что осталось после разрушения и сожжения ассирийского города объединенной армией мидийцев и вавилонян в 612 г. до н. э.; это был удар, от которого город так и не оправился. Но, изучив материал, стиль и скульптурную технику, ученые пришли к выводу, что медная голова царя была создана приблизительно на 1500 лет раньше. Предположительно, когда-то она являлась частью полномерной статуи, за которой велся тщательный уход; вероятно, она стояла на почетном месте в храме, где с нее регулярно стирали пыль, смазывали маслом, полировали до блеска, и, быть может, ей даже поклонялись во время проведения официальных обрядов.

Большинство исследователей сходятся в том, что царь, которого изображает эта голова, – вероятнее всего, Саргон – основатель первой настоящей империи в Месопотамии. Саргон, Шаррукин – не просто имя, данное при рождении, а царское, означающее «законный царь» на семитском языке. Он появился ниоткуда в период между 2300 и 2200 гг. до н. э., чтобы сокрушить созданное царем Лугальзагеси объединенное царство, в которое входили Киш, Лагаш, Ларса, Ниппур, Ур и Урук, и начать строительство в этом регионе семитской империи, которая в пору своего расцвета простиралась от современного Ормузского пролива в Персидском заливе через Иранское нагорье и горы Анатолии до Средиземного моря – от Киликии до Ливана.

Я пишу «ниоткуда» больше метафорически, чем фактически. На самом деле Саргон был, вероятно, своим человеком во дворце. Более поздняя легенда гласит, что его воспитали как садовника и он работал на правителя Киша Ур-Забабу. Список шумерских царей, составленный вскоре после этого события, сообщает нам, что садовником все же был его отец, а он сам получил пост монаршего виночерпия (значительная должность при царе), прежде чем войти в историю как строитель империи.

Его повелитель Ур-Забаба вскоре исчезает из исторических документов; вероятно, его убил или сверг царь Уммы Лугальзагеси, стремившийся к гегемонии над всей Месопотамской равниной. Киш, вероятно, сразу же охватили паника и беспорядки. В древности самодержавные режимы, по-видимому, не имели отлаженного механизма смены устраненного правителя – не было никакого исполняющего обязанности, вице-правителя или официального заместителя. Даже отпрыскам монарха часто приходилось буквально сражаться за свое право на престолонаследие.

Саргон, у которого наверняка в течение какого-то времени рос аппетит к власти, уже давно собрал группу сподвижников, достаточно большую, чтобы обеспечить успех, ухватился за подвернувшуюся возможность и завладел троном. После этого он быстро стал на путь исполнения своих давно вынашиваемых имперских амбиций. Начав с юга, он пошел на Урук, снес знаменитые стены, построенные царем Гильгамешем, легко сломил оборону правителей пятидесяти шумерских городов, что следует из надписи, сделанной на цоколе статуи, сохранившейся в более позднем исполнении, взял в плен самого Лугальзагеси и протащил его «в колодке на шее к воротам Энлиля» в Ниппуре. Одержав полную победу над южными землями, он символически обмыл свое оружие в Нижнем море – Персидском заливе.

Это было лишь начало. В более позднем вавилонском документе «Летопись древних царей» сообщается, что Саргон «не имел ни соперников, ни равных себе. Слава о нем распространилась по землям. Он пересек море на востоке. На одиннадцатый год он завоевал земли на западе до самой дальней их точки и подвел их под единую власть. Он установил там свои статуи и на баржах вывозил с запада свои трофеи. На расстоянии пяти двойных часов друг от друга он расставил своих чиновников и правил единолично племенами этих земель».

По-видимому, целью Саргона было накопить богатства путем свободной торговли и открытых рынков и переправить их в глубь страны. Когда в каких-то землях это встречало сопротивление, он без колебаний посылал туда древний эквивалент канонерской лодки, хотя расстояние и оказывалось значительным, а время в дороге – долгим.

«Царь-воитель» – эпос, написанный в более поздний период, фрагменты и варианты которого были найдены в таких далеко расположенных друг от друга местах, как Египет, Сирия и Анатолия, – рассказывает о том, как местный царь притеснял далекую факторию в Пурушканде. Купцы просили Саргона прийти и облегчить их положение, но его бесхарактерные военные советники напомнили ему, как далеко находится это местечко и насколько опасен путь:

Когда мы сможем присесть? Отдохнем ли мы хоть минутку,

Когда в наших руках уже не будет силы,

А наши ноги устанут идти?

Если, как считают сейчас ученые, Пурушканда – это в настоящее время курган под названием Асемхоюк, расположенный в горнодобывающем регионе Центральной Анатолии вблизи большого соленого озера Туз, то она находилась на расстоянии более 1100 км от Аккада, если двигаться речным путем по прямой, и более 1600 км – если пешком. Армия Ксеркса во время своего вторжения в Грецию в 480 г. до н. э. прошла за 19 дней 450 км. Солдаты Александра Великого могли проходить 31 км за день, но из-за регулярных дней отдыха средняя величина дневного перехода составляла 24 км. При таких скоростях на преодоление расстояния 1100 км армии Саргона потребовалось бы от 40 до 50 дней форсированного марша. Дороги, тянувшиеся по берегам рек на Месопотамской равнине, ровные, поддерживавшиеся в рабочем состоянии и патрулировавшиеся, считались вполне безопасными. Карабкаться по малохоженым тропам предгорий и протискивать армию через узкие ущелья Таврских гор было бы гораздо рискованнее. Тем не менее эпос повествует, что Саргон пускается в путь, приходит с армией и нападает на город, вынуждая правителя Пурушканды, «Любимца Энлиля», сдаться. Саргон остается там довольно долго – три года, чтобы убедиться, что местный правитель признал свои обязанности перед его верховной властью.

Так как это сказание все же литературное произведение, а не история, то такое приключение едва ли имело место, хотя бы по той причине, что отсутствие Саргона в своей столице в течение трех лет, безусловно, привело бы к потере им трона. И все же оно подтверждает, что аккадские императоры всегда поддерживали с помощью военной силы даже свои самые отдаленные торговые колонии.

Завоевание империи – это не просто еще один этап нескончаемой саги о расширении территории, а период естественного развития от деревенского вождя к городскому главе, затем правителю большого города, царю и императору. Можно легко признать, что желание возглавить свой народ возникает как у мужчин, так и женщин. Не требуется очень уж большого психологического настроя, чтобы перестать быть первым среди равных, а стать лугалем – «большим человеком», а затем монархом. Также нетрудно любому человеку со всеми его слабостями, безрассудными поступками и недостатками оценить привлекательность возможности обладания властью над жизнью и смертью своих соотечественников, с удовольствием купаться в почитании, любви и лести, неизбежно направленных на личность, символизирующую всех граждан, и в то же время действовать как земной представитель реального монарха – бога города. Другое дело, если пожелать выйти за рамки своей собственной страны и не просто силой заставить жителей других земель подчиниться себе, платить щедрую дань, как это не раз делалось раньше, а сделать их своими последователями и поставить себя во главе их, став уже лидером смеси множества народов. Для этого человеку потребуется по-новому взглянуть на себя, на то, что лежит в основе его происхождения и служения собственному богу, составляет его личные качества, независимо от родного языка или культуры. Иными словами, быть императором – это отделиться от «своих», что требует определенного рода «героической» самодостаточности.

Поэтому, когда Саргон построил свою империю, он признал, что не сможет отделить себя от бремени традиционной царской власти и почтения к Забабе – богу Киша, не создав для себя новой столицы – города, который не был бы связан ни с семитами, ни с шумерами; основанного не богом, согласно традиции, а самим императором Саргоном. Новая столица получила название Агаде по-шумерски и Аккад по-семитски. А затем вся северная часть аллювиальной равнины, население которой говорило на семитском языке, была названа Аккад; появилась разновидность семитского языка – аккадский, а людей, живших здесь, стали называть аккадцами.

Нельзя сказать, чтобы Саргон игнорировал божественные силы. Он предпочел оказаться под покровительством богини Иштар – потомка доисторической великой богини, модели для греческой Афродиты и римской Венеры, которая подобно другим божествам Южной Месопотамии – богам пресной воды Энки и Эа, богам луны Нанне и Сину, богам солнца Уту и Шамашу слилась со своим шумерским аналогом, в данном случае с Инанной. Ее власть над войной и любовью, битвами и деторождением, агрессией и вожделением сделала ее «адреналиновой богиней», божеством сражений и веселья, совершенной небесной госпожой и защитницей воина-героя бронзового века.

Какая удача, что у нас есть изображение замечательного человека, который достиг всего этого. А так как скульптура, найденная Томпсоном и Маллоуэном, вполне могла быть создана при жизни Саргона (он правил более 50 лет), то она могла передавать большое сходство, пусть даже угодливое (можно допустить, что так требовалось, по крайней мере с точки зрения здоровья и безопасности скульптора).

Тем не менее голова была найдена с серьезными повреждениями, но причиненными не в ходе раскопок – их нанесли еще в древние времена.

И они также не были случайными. С первого взгляда заметнее всего то, что случилось с глазами. Инкрустация, которая когда-то представляла собой зрачок, возможно из драгоценного камня, отсутствует на обоих глазах, но, в то время как эта потеря с правой стороны выглядит естественно, как связанная с коррозией обычно гладкой медной поверхности, левый глаз явно был специально удален с помощью острой стамески. Может быть, важно то, что только один глаз покалечили таким образом. Вдобавок у головы отрезали уши, очевидно с помощью ударов стамески; удары наносились и по кончику носа и переносице, которые оказались поврежденными, а концы бороды были отломаны. Все это, вполне возможно, произошло и случайно – в ходе разграбления города и его храмов. Но с учетом того, что Ниневию в 612 г. до н. э. захватили мидийцы в союзе с вавилонянами, эти конкретные уродства не могут не воскресить в памяти ужасные увечья, причиненные мидийским повстанцам, которыми хвастался персидский император Дарий Великий в своей автобиографии, высеченной менее века спустя на скале Бехистун в Иране. Вот пример некоего Фраватиша, претендовавшего на трон Мидии в 522 г. до н. э., на подавление восстания которого у Дария ушло несколько месяцев: «Фраватиш был захвачен в плен и приведен ко мне. Я отрезал ему нос, уши и язык, выколол ему один глаз, и его держали в кандалах при входе в мой дворец, и все люди видели его. Затем я распял его в Хагматане [Экбатане]». В случае с найденной головой были также отрезаны оба уха, нос и выколот один глаз. Здесь явный подтекст – повреждения медной скульптуре нанесли специально, и это имело особый смысл: осквернение священного изображения почитаемого национального героя – удар по гордости побежденного народа, выражение презрения к традициям и верованиям ассирийцев – жителей Ниневии.

Если все так и было, то содеянное говорит нам о том, что по крайней мере через 1500 лет после своей смерти Саргон Великий (основатель Аккадской империи около 2230 г. до н. э.) считался полусвященной фигурой, святым покровителем всех последующих империй на Месопотамской равнине. Действительно, два царя гораздо более позднего периода, один из которых правил Ассирией приблизительно в 1900 г. до н. э., а другой – в конце VIII в. до н. э., взяли его официальное имя или, скорее, титул – Саргон, «законный царь», словно для того, чтобы украсть немного его громовой славы для себя.

То, что известность (честь и слава) отдельного правителя осталась незапятнанной и не потускнела за полтора тысячелетия, уже необычно. Спустя 4 тысячи лет эта легенда все еще производит впечатление.

«Она положила меня в корзину из тростника»

Во время довольно нелепого Международного Вавилонского фестиваля в 1990 г. С. Хусейн отпраздновал свой день рождения. Как написал журнал «Тайм», «не многие празднования дня рождения могли сравниться с представлением, поставленным иракским президентом Саддамом Хусейном, чтобы отметить свое 53-летие в прошлом месяце. Садам пригласил членов кабинета министров, выдающихся государственных деятелей и дипломатов в свою родную деревню Тикрит на роскошное торжество, включая двухчасовой парад с транспарантами, провозглашающими: „Твои свечи, Саддам, – это светочи для всех арабов“».

Празднества достигли своего апогея, когда выкатили деревянную хижину и толпы народу в одежде древних шумеров, аккадцев, вавилонян и ассирийцев простерлись перед ней ниц. Двери открылись, и все увидели пальму, с которой в небо взлетели 53 белых голубя. Под ними по ручью проплыл младенец Саддам, лежащий в корзине.

Репортер журнала «Тайм» был особенно поражен сюжетом «младенец в корзине» и назвал его «вернувшимся Моисеем». Но зачем, скажите на милость, Саддаму захотелось сравнить себя с вождем евреев? Журналист не понял главного. Эта идея была изобретением жителей Месопотамии задолго до того, как ее переняли древние евреи и применили к Моисею. Иракский диктатор намекал на древнейший и для него гораздо более яркий прецедент. Он изображал себя преемником Саргона – самого известного семитского императора древности.

Необыкновенному герою требовалась необычная история происхождения. В шумерской «Легенде о Саргоне», записанной тысячу лет спустя после того времени, о котором она рассказывает, хотя и задолго до времени, обычно приписываемого Моисею, «великий человек» говорит от своего лица:

Моя мать была жрицей, и я не знал своего отца.

Родственники моего отца живут в степях.

Моя родина – город Азупирану, что на берегах Евфрата.

Моя мать-жрица зачала меня и тайно родила.

Она положила меня в корзину из тростника и запечатала крышку смолой.

Она бросила меня в реку, воды которой поднялись надо мной.

Река поддержала меня и принесла к Акки, водоносу.

Водонос Акки принял меня как своего сына и вырастил.

Водонос Акки сделал меня своим садовником.

Пока я был садовником, [богиня] Иштар дарила мне свою любовь.

Разумеется, в Месопотамии и раньше были герои. Знаменитые цари Древнего Урука, вроде Гильгамеша и его отца Лугальбанды, являлись яркими персонажами ряда мифических историй и сказаний о странных деяниях, которые стали основой шумерского литературного канона, копировались и переписывались в школах писцов и особых дворцовых помещениях веками, иногда тысячелетиями. Но они относятся к веку не легенд о героях, а мифологии, где рассказывается о тесном общении с богами, о сражениях со страшными чудовищами, о поисках бессмертия и необычных, таинственных приключениях. С появлением Саргона, его сыновей и внуков сказания стали необязательно более правдоподобными, но, по крайней мере, сосредоточивались на земной жизни «здесь и сейчас».

В отличие от шумерской мифологической литературы, которую бесчисленное количество раз переписывали писцы и ученики, аккадские тексты о жизни их правителей совсем не многочисленны. При раскопках нашли лишь отрывки шести имеющих отношение к Саргону документов (все более поздние копии), а еще шесть – повествуют о его внуке Нарамсине. Большинство текстов читаются как диктант, записанный с устного повествования. Из этих фрагментов – многие из них написаны по меньшей мере спустя тысячелетие после описываемых событий – мы можем сделать предположение, что поэты, певцы и другие народные сказители продолжали исполнять эпические сказания о Саргоне и его династии еще много веков по прошествии его смерти. Они рассказывают о героической доблести своих главных героев на поле брани, об их религиозности, огромной озабоченности личной значимостью и честью, бесстрашных подвигах, которые никогда не совершал ни один человек, и об их смелых походах в такие места, где раньше не бывал ни один человек: «Теперь любой царь, который хочет называть себя равным мне, – Саргон бросает вызов своим преемникам, – пусть тоже идет туда, куда я ходил!»

Но в то же самое время великие цари были показаны и в «человеческом свете». В сочинении, известном как «Нарамсин и вражеские орды», после неисполнения воли богов и нескольких поражений в длинной череде сражений царь погружается в шекспировский самоанализ:

Я был озадачен. Я был сбит с толку.

Я был в отчаянии. Я стенал, горевал. Я изнемог.

Я думал так: «Что навлек бог на мое царствование?

Я царь, который не сохранил своей стране процветание,

И пастырь, который не сохранил свой народ.

На себя и свое царствование – что я навлек?»

Как подчеркнула доктор Джоан Вестенхольц, эта последняя строчка является эквивалентом заявлению: «Виноваты, дорогой Брут, не наши звезды, а мы сами» – замечательное озарение героя бронзового века почти за 2 тысячи лет до рождения философии в Древней Греции.

Поэт Гесиод, живший приблизительно за 700 лет до н. э., который делит с Гомером титул основоположника греческой – а значит, и европейской – литературы, стал первым, кто понял, что появление таких героев было связано с периодом, который нам известен как бронзовый век. Но под этим названием, в отличие от нас, он имел в виду нечто иное. Этот век он не связывал с технологиями, а считал третьим этапом в истории о деградации человечества от золотого к серебряному, бронзовому и железному векам. В «Трудах и днях» он написал, что после золотого и серебряного веков «…Зевс-отец создал третье поколение смертных людей, низкую расу, которая возникла из ясеня; и она не была равной расе серебряного века, но была ужасной и сильной. Этим людям нравились гнусные деяния Ареса [бог жестокости и кровопролития] и насилие; они не ели хлеб, но были тверды сердцем, как адамант, – страшные люди. Велика была их сила, и непобедимы руки, которые росли из их плеч на сильных телах. Их доспехи были сделаны из бронзы, и дома из бронзы, и бронзовой была их утварь – чугуна не было».

Однако в качестве приложения Гесиод вставил для контраста другой период, который не поместился в «металлический» образчик у других, – век, «…который был более возвышенным и праведным; когда жила богоподобная раса героев – людей, которых называют полубогами и которые предшествовали нашей собственной расе на всей нашей бескрайней земле. Беспощадная война и ужасное сражение уничтожили часть из них… но другим отец-Зевс – сын Крона дал жизнь и жилье и заставил их пребывать на краях земли. И они живут, не зная печали, на островах благословенных у берегов глубокого бурлящего Океана, счастливые герои, которым родящая зерно земля дает сладкие как мед плоды, созревающие три раза в год, далеко от бессмертных богов».

Честь и слава были паролем для этой породы людей. Они стремились не к роскоши и богатству, а к славе и поклонению. Они правили своим народом, основываясь на новом принципе. Те, кого эти великие герои вели за собой, следовали за ними не из страха или любви и уж точно не из уверенности в превосходстве и эффективности их руководства, а из благоговения перед их героизмом и в ослеплении их величием, желая хоть несколько мгновений понежиться в лучах отраженной славы, которые могут случайно на них упасть.

Конечно, Гесиод писал не историю, а стихи, записывая не факты, а мифы. И все же он каким-то образом додумался до связи между бронзовым веком и веком героев, которая требует более внимательного исследования. В большинстве обществ, древние этапы развития которых изучались по археологическим находкам и литературе, – в Месопотамии, Европе и Азии мы действительно обнаруживаем, что век героев соответствует наивысшей точке развития бронзового века, когда для изготовления орудий труда и оружия вместо камня применяли металл. В этом плане Месопотамия, по-видимому, служит образцом для далеких западных стран, но более позднего периода.

Исследователь Пол Треерн указал на произошедшее в Европе в бронзовом веке глубокое изменение в представлении мужчин о самих себе. Предметы для приведения себя в порядок, вроде пинцета и бритвы, появляются так часто среди найденных в могилах артефактов, как никогда раньше. Он предполагает, что это доказательства растущего чувства индивидуальности и нового акцента на украшении мужского тела, что, в свою очередь, ученый связывает с прославлением войны и охоты – с ритуальным поглощением алкоголя и культом «красоты воина». Все указывает на упрочение нового класса мужчин-воинов с высоким социальным статусом. В Греции это был век, о котором Гомер писал в Илиаде – поэме о Троянской войне и ее героях, вроде Ахиллеса. «Воин у Гомера, как позднее спартанский, кельтский или франкский воины, – пишет Треерн, напоминая нам о скульптурной голове Саргона с ее изысканной прической, – отращивал себе длинные волосы и получал удовольствие, ухаживая за ними».

Этот класс элиты не мог появиться в обществе, пока в ходу были все еще технологии каменного века. Камень – уравнительный материал. Даже особые его разновидности, необходимые для изготовления орудий труда, распространены повсеместно, и по давней традиции, уходящей корнями в истоки рода человеческого, в каждом домохозяйстве создавали собственные орудия труда. Без сомнения, всегда существовали специалисты, которые превосходили других в производстве конкретных вещей, но изготовление каменных орудий труда рассматривалось в основном как частная, домашняя деятельность.

Использование обработки металлов все изменило. Необходимые материалы – медная руда и касситерит – встречаются редко, и, возможно, их нужно было привозить (найти, купить и доставить) издалека. Чтобы овладеть ремеслом мастера по изготовлению изделий из бронзы, требовались годы обучения. Это не домашнее занятие, а профессиональная специализация, которой на непростом и дорогом оборудовании могли заниматься лишь немногие. Продукция бронзовщика, по крайней мере, поначалу была дорогостоящей, доступной только самым богатым людям. Изначально бронзу использовали для производства оружия (вероятно, так оно и было), и те, кто контролировал эту технологию, организовывал транспорт и платил оружейникам, вскоре обретали монополию на власть.

К тому же ни славы добиться, ни героизм проявить оказывалось невозможным, если воевать оружием каменного века. Трудно проявлять отстраненное безразличие и непринужденное превосходство, размахивая копьем, булавой или даже кремневым кинжалом. Победа в сражении в глубокой древности часто являлась коллективным достижением, зависевшим в значительной степени от числа людей и их движущей силы. Но технология выплавки бронзы дала возможность изготовить меч – оружие преимущественно ближнего боя, которое подняло его над грубой, неуклюжей и жестокой дракой. Вооруженные мечами воины уже не составляют неразличимую массу, но каждый из них выступает как отдельный боец, находясь в шаге-двух от своего противника, и, вместо того чтобы схватиться врукопашную или, как дикарь, наносить удары направо и налево дубиной или топором, он умело обменивается с противником точно нацеленными и рассчитанными колющими ударами, уклоняется от него, делает выпады и парирует ответные удары. Ведение боя таким образом давно рассматривается как искусство, обладающее своей собственной эстетикой.

Добавьте к бронзовому оружию еще одно важное дополнение к экипировке воина, которое тогда же впервые появилось в текстах и на изображениях – коня, вероятно прирученного и одомашненного в какой-то момент в начале 3-го тысячелетия до н. э. кочевниками в степи, простиравшейся как море травы от Украины до Монголии. Картинка, очень похожая на коней с всадниками, появилась на цилиндрических печатях приблизительно в то время, когда Саргон строил свою империю.

Насколько полезен оказался бы конь для воина бронзового века – спорный вопрос. Без седла и стремян – последние будут изобретены лишь через 2 тысячи лет – трудно уверенно держаться на спине коня в пылу сражения. В любом случае на этом этапе истории конь был бы экзотической и редкой наградой – дорогой для приобретения и содержания. Вероятно, больше всего воина-героя привлекал «предмет гордости с изогнутой дугой шеей». Чуть позже шумерский царь Шульги Третьей династии Ура одобрительно сравнивал себя «с конем на большой дороге, который со свистом рассекает воздух хвостом».

Естественно, для того чтобы появились последствия изменений, вызванных использованием бронзы и коней, потребовалось время. Принятие новых идей, как заслуживающих уважения, несмотря на их сильное воздействие на общество, происходило, как правило, в период равный жизни нескольких поколений. Мечи не фигурировали на скульптурных изображениях или цилиндрических печатях, пока не стали совершенно обычным оружием на поле боя. Спустя несколько веков царя Мари – города-государства в верхнем течении Евфрата в современной Сирии – укоряли за то, что на глазах у множества людей он ехал верхом на лошади – потном, вонючем животном, оскорбительном для достоинства монарха. Это было нежелательное напоминание о варварском, полукочевом происхождении царя: «Пусть мой властелин с уважением относится к своему сану. Ты можешь быть царем ханаанцев, но ты также и царь аккадцев. Пусть мой властелин ездит не на лошади, а в колеснице или на муле, чтобы принести славу своему величию».

И аналогично тому, как статуи, увековечившие память полководцев XIX в., изображают их с мечами на поясе, хотя те воевали в век огнестрельного оружия, так и в произведениях искусства Древней Месопотамии, совершенно недвусмысленно выражающих новый героический настрой, центральные фигуры представлены с традиционным для каменного века оружием в руках, а в поле зрения нет ни коня, ни меча.

Около 1120 г. до н. э. Шутрук-Наххунта, царь Элама – государства на юго-западе Ирана, вторгся на вавилонскую территорию и, как делали многие другие вожди-победители, приказал отправить в свою столицу Сузы многие бесценные произведения искусства. Среди них находилась стела из розового песчаника около 2 м в высоту – она была слегка повреждена у вершины и, к сожалению, подверглась эрозии, но, вероятно, все еще оставалась целой, когда ее увезли в качестве трофея из Сиппара – города бога солнца. Ее сделали за более чем тысячу лет до этого по приказу Нарамсина – третьего преемника Саргона и почти наверняка его внука. Для многих ассириологов это был самый выдающийся аккадец из всех, возглавлявший империю на протяжении десятилетий, когда она достигла таких больших размеров, что могла называться страной, включавшей «четыре стороны света».

Эту стелу изготовили в память о победе Нарамсина над племенами Загросских гор – луллубеями. Помимо того, что это выдающееся произведение искусства, претендующее на почетное место в списке величайших творений человечества, даже беглый взгляд показывает, как далеко продвинулись скульпторы за два века или около того со времен правления шумерских царей, изображенных на стеле с грифами царя Эаннатума.

Формальное расположение резных фигур было забыто. На стеле с грифами, как и на других шумерских скульптурах, вроде вазы из Варки, поверхность поделена на горизонтальные полосы, быть может ведущие свое происхождение от строк, на которые делится письменность, как рассказ об истории в картинках, если рассматривать их в правильном порядке. Здесь же, наоборот, вся поверхность являет собой единую композицию, выражающую, словно на фотографии, момент триумфа Нарамсина. Это не схема, а картина.

Место действия – поросшие лесом горы. Нарамсин со своими воинами поднимается по склону к вершине. Царь, вооруженный копьем, луком и боевым топором, идет впереди; за ним движутся два знаменосца и четыре-пять других воинов. Луллубеи были наголову разгромлены. Нарамсин изображен героем: он больше других скульптурных фигур и ногами попирает двух своих врагов. Еще двое – один совершенно безоружный, а другой со сломанным копьем – молят о пощаде; один человек, лежащий на земле, пытается вытащить из своей шеи стрелу, а еще двое летят в пропасть вниз головой. Каждый воин, будь он победителем или побежденным, изображен как отдельная фигура, как часть в общей массе.

На стеле с грифами царя Эаннатума самой крупной и важной фигурой является образ бога Нингирсу, изображенный с одной стороны монумента; бог держит в своей огромной сети захваченное вражеское войско. В тексте говорится, что победу одержал бог, а Эаннатум – лишь его послушный представитель. На стеле Нарамсина победа принадлежит царю. Да, боги тоже изображены, но лишь в виде двух звезд на небе. Здесь на самом Нарамсине надет шлем с рогами – символ божества. Это не отклонение от нормы: в какой-то момент правления этого царя в письменных документах перед его именем появилось слово DINGIR, клинописный символ которого похож на звезду и указывает на то, что последующее затем имя относится к богу. Может показаться, что в годы своего правления Нарамсин стал объектом поклонения. «Нарамсин Сильный, царь Аккада… – объясняет текст, дата написания которого неизвестна, – когда все четыре стороны света были ему враждебны, вышел победителем в девяти сражениях за один год благодаря любви к нему богини Иштар и взял в плен тех царей, которые поднялись против него.

Из-за того что он сумел сохранить свой город в переломный момент, горожане попросили Иштар в Эанне [здесь следует длинный перечень божеств другого города]… чтобы он стал богом их города Аккада. И они построили для него храм в центре Аккада».

Разумеется, это ничего не говорит нам о том, что могло означать обожествление правителя для жителей империи, но мы по меньшей мере должны признать, что произошло важное изменение в отношениях между небесами и землей, богами и людьми.

До этого момента цивилизация основывалась на вере в то, что человечество создали боги для своих целей. Города – хранилища цивилизации были основаны богами и возникли, видимо, как священные паломнические центры. Каждый город считался творением и домом конкретного бога: «настоящая жизнь» была та, которую проживали боги в своем царстве, а то, что происходило здесь, на земле, – это в значительной степени не относящиеся к ней второстепенные события.

Век Саргона и Нарамсина сместил фокус на мир людей и ввел новое понимание значения вселенной, что сделало людей, а не богов главными объектами истории Месопотамии. Теперь человечество стояло у руля. Мужчины и женщины стали владыками своих собственных судеб. Да, люди оставались набожными, по-прежнему в храмах приносили жертвы, делали возлияния, проводили обряды и при каждом удобном случае произносили имена богов. Но религиозность в этот век была совершенно иного рода. Когда Саргон назначил собственную дочь на должность жрицы Эн, которая, возможно, являлась аналогом должности управляющего или исполнительного директора храма бога луны Нанны в городе Уре – главного храма среди всех храмов луны, она привнесла элемент героического стиля бронзового века в саму религиозную практику. Даже здесь фокус сместился с небес на землю, от богов к людям, в них верующим. Дочь Саргона стала первым установленным автором в истории и первой, выразившей отношения, складывавшиеся между нею и ее богом.

Жрица Зирру, бога Нанны

В то время как язык, на котором говорили при дворе царя Саргона в северной части аллювиальной равнины, был семитским, и его дочь при рождении получила бы, без сомнения, семитское имя, при переезде в Ур (сердце шумерской культуры) она взяла себе официальный шумерский титул «Энхедуанна» – «Эн» (главный жрец или жрица), «хеду» – украшение, «анна» – небеса. Она переехала в большой и похожий на лабиринт религиозный комплекс Гипару в Уре, объединявший храм, жилье для священнослужителей, трапезную, кухню, купальни, а также кладбище, где хоронили жриц, хотя некоторых из них погребали под полами их домов. Документы наводят на мысль, что этим умершим жрицам продолжали делать жертвоприношения. Один из наиболее поразительных артефактов – физическое доказательство существования Энхедуанны, найденное в напластованиях нескольких веков после ее смерти, заставляет думать, что ее помнили и почитали еще долго после падения династии, которая назначила ее управлять храмом.

Этим артефактом является разбитый алебастровый диск, найденный при раскопках Вулли в 1926 г. На его обратной стороне есть надпись: «Энхедуанна, жрица Зирру бога Нанны, супруга бога Нанны, дочь Саргона – царя Киша… сделала алтарь и назвала его „Возвышение – небесный престол“». На его передней части после реставрации по отдельным кускам, найденным землекопами, имеется барельеф, имитирующий отпечаток цилиндрической печати с изображением самой жрицы, одетой в складчатое шерстяное платье, выполняющей свои религиозные обязанности, стоя позади обнаженного бритоголового жреца, который наливает жертвенный напиток. Справа от нее находятся две фигуры – одна с жезлом в руке, а другая – с кувшином или ритуальной корзиной. Жрица стоит с поднятой в благочестивом жесте рукой. Выражение ее лица, показанного в профиль, суровое. У нее мясистый нос.

Также среди обломков нашли печати и их оттиски, которые подтвердили ее пребывание в храме и выявили помимо прочего следующих персонажей: «Адда, управительница Энхедуанны», «О Энхеддуанна, дочь Саргона, писец Сагаду твой слуга» и – очень мило – «Илум Палилис, парикмахер Энхедуанны, дочери Саргона», хотя обладание таким чрезвычайно дорогостоящим предметом, как цилиндрическая печать из лазурита, означает, что это, вероятно, был смотритель дворцового отдела париков и косметики.

Сидя в своей комнате или, возможно, кабинете – ведь управляющей таким большим и престижным учреждением, как храм Нанны в Уре, наверняка были предоставлены самые лучшие апартаменты для работы – в красивой прическе, сделанной Илумом Палилисом и его подручными, занимаясь диктовкой своему писцу (быть может, тому самому Сагаду, печать которого нашел Вулли), Энхедуанна оставила след в истории, сочинив под своим собственным именем более сорока необычных литургических произведений, которые копировались и переписывались на протяжении еще почти 2 тысяч лет.

Ее сочинения, хотя и были заново открыты лишь в наше время, долго оставались в древности образцами просительной молитвы. Через вавилонян они вдохновили составителей молитв и псалмов еврейской Библии, повлияли на греческие гимны Гомера. Благодаря им даже в раннехристианских гимнах слышны слабые отзвуки сочинений Энхедуанны.

Ее всеобъемлющее сочинение, известное как «Гимны шумерского храма», представляет собой серию из 42 относительно коротких стихов, обращенных к каждому из храмов шумерской земли по очереди:

О Исин, город, основанный богом Ан [бог неба],

Который он построил на голой равнине!

Твой облик могуч, ты искусно украшен изнутри.

Твои божественный силы тебе даровал Ан.

О небольшое возвышение, любимое Энлилем,

О место, где Ан и Энлиль определяют судьбы всех,

Где принимают пищу великие боги, внушающие благоговейный трепет и ужас…

Твоя госпожа, великая целительница этой Страны,

Нининсина, дочь Ан,

Воздвигла дом в твоих пределах, о Дом Исина,

И заняла место на твоем возвышении.

И так она обращается к одному городу за другим, каждый описывает с соответствующими подробностями. И лишь в конце этой серии стихов мы получаем будто слабый намек на цель всего этого сочинения: написание всех этих гимнов вполне могло быть частью имперской политики Саргона с целью объединения его земель со множеством различных богов в одну конфессиональную общность. В строчке, которая звучит больше чем подражание самопрезентации ее отца Саргона как героя-первопроходца, верховная жрица объявляет ему: «Составительницей табличек была Энхедуанна. Мой царь, здесь было создано то, чего никто не создавал раньше!»

Именно в этом величайшем шедевре наиболее ясно выражен новый религиозный дух героического века – длинная молитва, обращенная к Инанне, известная по первым словам «Нин-ме-сара» – «Госпожа всех Ме» (Нин – «госпожа», Ме – те законы цивилизации, которые Инанна, как известно, выманила у их хранителя Энки, и «сара» здесь означает «все»). Дочь Саргона предпочитает обращаться не к владыке и официальному супругу – богу луны Нанне, а к покровительнице своего отца и помощнице Инанне – блистательной богине-воительнице Иштар.

Если бы мы только могли адекватно перевести на современный язык древнешумерский со всем богатством множества значений и прочтений, которые клинопись делает и возможным, и неизбежным, это пламенное обращение жрицы к богине Инанне стало бы перлом мировой литературы. К сожалению, мы можем узнать лишь его содержание, но не художественную красоту. Например, поразительный шквал восхвалений и лести – около сорока строк, в которых описываются и прославляются каждая мыслимая черта внешности богини, ее способности и деяния, – начинается со слов «Госпожа всех Ме, появляющаяся в сияющем свете…». Самая недавняя переводчица этой молитвы – доктор Анетта Зголь подчеркивает, что эта клинописная строка также означает «Царица бесчисленных сражений, налетающая как свирепая буря…». Тем не менее, если постижение красоты этой письменности находится за пределами наших возможностей, эта молитва выражает совершенно новые отношения, установившиеся между жрицей и богиней.

Верующие в Шумере всегда были смиренны и покорны богам, как рабы – своим хозяевам. Энхедуанна хотела, чтобы к ней относились серьезно, и требовала признания. Будучи не более чем человеком, она ждала, что Инанна послушает ее. Энхедуанна спорит с богиней и пытается убедить ее действовать, напоминая ей об обычной судьбе тех, кто отказывается признавать власть Инанны:

Госпожа, главенствующая над чужестранными землями,

Кто может взять что-то с твоей территории?

…Их огромные ворота пылают огнем.

Кровь льется в их реки из-за тебя…

Они ведут свои войска в плен перед тобой…

Беспорядки заполнили те места в городе, где раньше танцевали.

И противопоставляет этому свою собственную преданную службу:

Мудрая и знающая владычица чужеземных стран,

Жизненная сила множества людей:

Я буду петь тебе священную песнь!..

В глубине своей души добрая женщина с сияющим сердцем,

Я буду перечислять твои божественные способности.

Я, Энхедуанна, жрица Эн,

Вошла в святую Гипару, чтобы служить тебе.

Но что-то, по-видимому, не получилось у Энхедуанны на занимаемом ею посту в Уре. Вождь мятежного города Урука Лугаль-Ане, который, как нам известно из других источников, возглавил бунт против внука Саргона Нарамсина, еще и изгнал тетку царя из Гипару.

…Были принесены похоронные жертвоприношения,

Как будто я там никогда не жила.

Я приблизилась к свету, но свет опалил меня.

Я приблизилась к тени, но меня накрыла буря.

Мои медовые уста покрылись пеной.

Энхедуанна настаивала, чтобы о ее судьбе стало известно богу неба Ану:

Скажи Ану о Лугаль-Ане и моей судьбе!

Пусть Ан вернет все как было!

Как только ты скажешь об этом Ану, Ан освободит меня.

Ведь Лугаль-Ане показал себя нечестивцем и недостойным помощи богов:

Лугаль-Ане все изменил.

Он выдворил Ана из храма Э-Ана.

Он не стоял в благоговении перед величайшим богом.

Он превратил этот храм,

Обладавший неиссякаемым притяжением

И бесконечной красотой,

В развалины.

Что касается самой Энхедуанны, то ее судьба печальна:

Победитель, он стоял здесь и изгнал меня из храма.

Он заставил меня лететь, подобно ласточке, из окна;

Мои жизненные силы истощены.

Он заставил меня идти через колючий кустарник в горах.

Он лишил меня принадлежащего мне по праву венца жрицы-Эн.

Он дал мне нож и кинжал,

Сказав: «Они для тебя сейчас подходящие украшения».

В конце, по-видимому, Лугаля-Ане заставили повиноваться, а Энхедуанна вернулась на свое законное место в Гипару. Наградой богине за ее помощь является безудержное восхваление:

Моя госпожа, любимая Аном,

Пусть твое сердце будет спокойно ко мне,

Сверкающей Эн-жрице Нанны!

Об этом должны знать! Об этом должны знать!

Да будет известно, что ты так же возвышенна, как небеса!

Да будет известно, что ты так же широка, как земля!

Да будет известно, что ты уничтожаешь земли мятежников!

Да будет известно, что ты ревешь на чужеземные страны!

Да будет известно, что ты сносишь головы!

Да будет известно, что ты пожираешь трупы, как собака!

Да будет известно, что взгляд твой ужасен!

Да будет известно, что ты поднимаешь свой ужасный взор!

Да будет известно, что у тебя сверкающие глаза!

Да будет известно, что ты непреклонна и тверда!

Да будет известно, что ты всегда остаешься победительницей!

Расширившиеся горизонты

В истории обычно остаются лишь личности и деяния великих и хороших людей – или очень плохих. Гораздо труднее выявить, как обычные среднестатистические жители одного из процветающих городов Аккадской империи существовали в этом храбром и героическом мире бронзового века.

Мы можем выдвинуть несколько разумных предположений. Вероятно, это было сильно военизированное общество; вооруженных воинов часто видели патрулирующими улицы, особенно в провинциальных городах, на лояльность которых центр всегда мог положиться. Саргон написал, что каждый день в Аккаде на его глазах обедали 5400 воинов – возможно, ядро его регулярной армии. Более устрашающими для населения являлись бы часто вспыхивавшие восстания и бунты, с помощью которых патриоты – правители городов пытались стряхнуть с себя власть империи, как в случаях, когда сын Саргона Римуш оказался лицом к лицу с мятежами, поднятыми царем Ура и четырех других городов. Восстания тогда были безжалостно подавлены. Нарамсин стал «победителем в девяти сражениях, произошедших за один год»: чего стоили эти восстания невинным городским жителям, нигде не записано; людские потери и утрата собственности, вероятно, оказались невосполнимы.

Но никакая империя не может устоять без поддержки или, по крайней мере, молчаливого согласия большой части населения. Существовали компенсации за бремя имперского правления. Жители центральных территорий Шумера и Аккада, безусловно, признавали, что их горизонты неизмеримо расширились. Сюда стекались ценности, товары и сырье со всего обширного региона. Корабли из таких далей, как Бахрейн (на аккадском «Дильмун»), Оман («Маган»), и даже с берегов Инда («Мелухха») стояли в доках у аккадских причалов и сгружали свои сокровища; иноземные моряки, говорившие на незнакомых языках, переполняли улицы, расположенные неподалеку от гаваней. Баржи, груженные до планшира зерном из далеких краев, где урожай поливали дожди, за пределами аллювиальной долины ежедневно прибывали в гавань, извлекали свой груз, после чего их быстро разбирали, так как древесина предназначалась для использования в обширных местных строительных проектах. Саргон даже утверждал, что пересек «Западное море» (Средиземное), – хвастовство, от которого легко отмахнуться, если не вспомнить о том, что в 1870-х гг. на Кипре нашли печать с надписью «Апил-Иштар, сын Илюбани, слуга Божественного Нарамсина».

Экономическая система, вероятно, мало изменилась, сохранив вид разнородной рыночной торговли древних времен. Императоры могли обладать верховной властью, но предпочитали следовать установившимся обычаям и закону. Когда они искали землю, чтобы распределить ее между своими последователями и сторонниками, торги вполне могли быть принудительными, а продавцы наверняка подвергались давлению, но дворец платил. В надписи, нанесенной на черную диоритовую колонну времен правления сына Саргона Маништушу, говорится о покупке нескольких больших поместий общей площадью чуть меньше полутора квадратных миль, которые, очевидно, стоили монарху общепринятой суммы серебром плюс дополнительная сумма за постройки и подарки в виде ювелирных изделий и одежды за добрую волю. Чтобы все «участвовали в игре», царь, видим, еще и устроил угощение для 190 рабочих, пяти чиновников местечка под названием «Город Бога Луны» – Дурсин и 49 чиновников из столицы – города Аккада, включая начальников, главного советника, жреца-прорицателя, храмового гадателя, трех писцов, цирюльника, виночерпия, а также царского племянника и двоих сыновей правителя Уммы Шурушкина.

Разумеется, взимались налоги, чтобы оплатить и все это, и увеличивавшийся класс чиновников, и растущий класс ремесленников. В своей культуре, воспевшей героя, аккадцы ценили цивилизацию так же высоко, как и войну, признавая, что более мирные ремесла необходимы для поддержания мира и порядка в их владениях. Воины бронзового века любили поэзию. Мы можем быть уверены, что бардов, исполнителей баллад, музыкантов и артистов радушно принимали при дворе, особенно если они пели о героических подвигах правителя. Такие произведения быстро появлялись и исчезали, но мы знаем, что поощрялись и другие искусства и ремесла, судя по высотам, достигнутым в архитектурном проектировании, скульптуре из камня и в обработке металлов. Увы, драгоценные металлы всегда использовались повторно, так что вряд ли мы можем обрести какое-нибудь аккадское ювелирное изделие. Но это отсутствие отчасти компенсируется множеством найденных при раскопках археологами цилиндрических печатей, которые показывают, что аккадские мастера достигли уровня почти непревзойденного совершенства как в их рисунке, так и исполнении. Как выразился профессор Института ближневосточных исследований Колумбийского университета Марк ван де Миероп, «впечатление, которое получаешь от остатков материальной культуры этого периода, – это мастерство, внимание к мелочам и художественный талант».

В то же время были предприняты первые шаги к тому, чтобы привести в порядок хаотическую систему измерений шумеров. В доаккадские времена у каждого города имелись яростно отстаиваемая собственная система мер и весов и способы их записи – к тому же усиливали путаницу разнотипные системы счисления на различных основах для разных предметов и товаров. Но затем ввели универсальные меры длины, площади, емкости сыпучих и жидких веществ и веса – единицы, которые оставались стандартными более тысячи лет. Были предписаны официальные названия года:

Год, когда Саргон пошел в Симуррум,

Год, когда Нарамсин завоевал…

И валил кедры в Ливанских горах.

Год после года, когда Шаркалишарри пошел на Шумер в первый раз.

Наверное, самой важной и исторически значимой переменой, произошедшей благодаря аккадским правителям, стало использование в официальных документах их семитского языка, который теперь мы можем называть аккадским, хотя шумерский язык был в ходу до самого конца истории Месопотамии как язык науки и религии. Саргон и его потомки не собирались вытеснять культуру Южной Месопотамии, скорее они намеревались добиться славы, улучшая ее.

Клинопись какое-то время распространялась; ею записывали как семитскую, так и шумерскую речь. Для неискушенного глаза знаки этого вида письменности выглядят одинаково. Но новый официальный статус письменного аккадского языка сосредоточивал внимание на дополнительном уровне сложности, добавленном к уже непростой системе. Шумерские значения символов не были заменены, а шли параллельно своим аккадским эквивалентам. Так что каждый из них читался как шумерское (либо аккадское) слово (или слова) или в качестве их фонетических аналогов. Символ, который похож на звезду, мог оставаться немым, но он означал, что следующее слово имеет отношение к божеству или читается как «бог» или «небеса», по-шумерски dingir или an, по-аккадски shamum или ilum. Он также использовался для обозначения лишь звуков данных слов.

Это делает расшифровку клинописи настоящей головной болью для современных ученых, но она, очевидно, была гораздо более понятной для тех, чьим родным языком был шумерский или аккадский. В любом случае в древние времена, по-видимому, существовала иерархия среди писцов, и те, кто специализировался на выполнении практических задач, мог не знать или не понимать тайные сложности этой системы. Чтобы обеспечить единообразие, в школах писцов по всему региону – от Иранского нагорья до истоков Тигра и Евфрата в Анатолии и до берегов Средиземного моря – обучали стандартизированному стилю написания символов, экономичному и изящному «аккадскому письму». И посредством распространения этого упорядоченного письма аккадский стал языком межэтнического общения всего Ближнего Востока, оставаясь таковым до возвышения арамейского языка – спустя тысячу или более лет.

Так, Аккадская империя, предвосхищая шекспировского Юлия Цезаря, перекинулась через узкий Плодородный Полумесяц, как колосс: в военном, экономическом, культурном и языковом отношении. Несмотря на регулярно вспыхивавшие восстания, бунты и мятежи, Саргон и его потомки – все они герои бронзового века – более столетия крепко держали в руках долины притоков Тигра и Евфрата, равно как и окрестные земли к востоку, западу, северу и югу от них, распространяя шумерско-аккадскую цивилизацию на всю Месопотамскую равнину. Или, как они сами называли стороны света, в направлении «ветра с гор, ветра от амореев, штормового ветра и ветра, дующего в паруса кораблю, плывущему против течения».

И все же этому миру, подававшему такие надежды на будущее, суждено было исчезнуть в мгновение ока – или так это кажется в longue dur?e исторической перспективы. Варвары много веков пытались вытеснить Римскую империю Цезаря из Западной Европы в ее последний редут – Константинополь. Будучи преемником римлян в Малой Азии, Османская империя пришла в упадок приблизительно через 200 лет. Современные европейские империи рухнули менее чем за 50 лет. Кажется, что империя Саргона совершенно исчезла за какое-то мгновение.

С 1979 г. группа археологов из Йельского университета проводит раскопки в Тель-Лейлане в Сирии, который когда-то носил название Шекна. В период существования Аккадской империи это был крупный провинциальный центр, господствовавший в долине реки Кабул между верхним течением Евфрата и Тигра. Даже в настоящее время древние стены высятся местами на 15 м над землей. Археологи сумели в деталях проследить расцвет этого древнего поселения и его включение в Аккадскую империю, когда оно стало ее выставочным образцом, хотя и считалось провинциальным. Группа великолепных зданий стояла на акрополе, среди которых были зернохранилища, религиозная культовая платформа, школа, баня, огромный укрепленный блок административных помещений, а между ними – большие пространства садов.

Прямо на главной улице напротив здания школы шло крупное строительство, которое, вероятно, имело своей целью затмить все предыдущие постройки. Ведь в дополнение к обычным высушенным на солнце и обожженным в печи кирпичам стены и фундаменты этого символа имперской власти Аккада были выложены из камней 2 м толщиной, вырубленных из огромных базальтовых валунов, привезенных на стройку из мест, находившихся по крайней мере за 40 км от нее.

Строительство, по-видимому, шло хорошо, но, очевидно, как-то вечером работы внезапно остановились. Йельские археологи обнаружили, что, когда фундаменты были заложены, стены частично возведены и отштукатурены, рабочие вдруг резко бросили инструменты и ушли. Руководитель йельской группы доктор Харви Вайсс сообщил, что «несколько базальтовых валунов находились к югу-востоку от стройки рядом с частично возведенной стеной, оставленные в нескольких метрах от ее угла. Эти базальтовые глыбы были в различных стадиях готовности: некоторые уже могли быть использованы, на других виднелись следы зубила, но их форма оказалась еще далека от готовности, а третьи оставались еще необработанными». К тому же это внезапное прекращение деятельности совпадало со свидетельствами того, что жизнь полностью прекратилась и во всем городе. Похоже, что Шекну покинули ее жители и не возвращались в нее на протяжении нескольких веков.

Археологи, работавшие на курганах и руинах в других местах Северной Месопотамии, тоже сталкивались с внезапным концом следов цивилизации. Сразу над пластом, связанным с захоронениями представителей династии Саргона, не было ничего – никаких артефактов, глиняных черепков, печатей, табличек с письменами. Все признаки человеческого обитания либо полностью исчезли, либо резко сократились числом. В Тель-Браке, другом древнем поселении, расположенном поблизости, горожане ушли, чтобы ютиться в бывшем месте проживания.

Произошло что-то, что опустошило эти места. Но что? Список шумерских царей гласит: «Сто пятьдесят лет – вот годы правления династии Саргона. А потом кто был царем? Кто не был царем? Иргиги был царем, Ими был царем, Нанум был царем, Илулу был царем. Они вчетвером правили всего три года». После этого, похоже, империя сократилась до территории, расположенной непосредственно вокруг города Аккада, где с трудом в течение какого-то времени сохранялись суверенитет и независимость, прежде чем их окончательно не уничтожила волна варваров с гор.

Виновниками этого древние называли гутиев, которые обрушились с верховьев реки Диялы, разрушая все на своем пути. «Царскую власть забрали орды гутиев, у которых не было царя», – говорится в Списке царей. В более поздней песне «Проклятие Агаде» объясняется, что бог Энлиль «привел с гор тех, кто не похож на других людей; они не считаются частью Страны – гутии, необузданный народ с человеческим разумом, но собачьими инстинктами и обезьяньей внешностью».

Бедствие, которое они принесли Аккаду, было безжалостным: «Ничто не ускользало из их когтей, никто не избежал их хватки. Гонцы больше не ездили по дорогам, лодка посыльного больше не проплывала по рекам… Пленники встали на вахту. Разбойники заняли дороги. Ворота городов страны лежали выбитые в грязь, и все чужеземцы издавали злобные крики со стен своих городов».

Древние историки, по привычке приписывавшие все культурные изменения вторжениям и завоеваниям, приняли этот рассказ как нечто само собой разумеюще еся – что империя Саргона и Нарамсина просто не устояла под натиском варваров. В то время как действительно есть основания верить, что за Аккадской империей последовали мрачные времена длительностью несколько десятилетий или даже целый век, когда на большей части Месопотамии верховодили нецивилизованные племена, кажется маловероятным, что гутии в одиночку сумели сокрушить империю силой оружия. До них Аккадская империя без труда отражала нападения гораздо более организованных врагов.

В соответствии со своим мировоззрением сами жители Месопотамии перекладывали вину за это бедствие на гнев Божий из-за спеси императоров и их нечестивых поступков. Последовало неотвратимое возмездие, и боги наказали их за высокомерие, изменив привычный ход вещей и вызвав голод.

Впервые с тех времен, когда были основаны и построены города,

Поля не дали зерна,

Заливные луга не дали рыбы,

Орошаемые сады не дали ни патоки, ни вина.

Собравшиеся тучи не давали дождя, дерево масгурум перестало расти.

В то время на один сикл можно было купить лишь полкварты растительного масла,

И на один сикл – лишь полкварты зерна…

Кто спал на крыше, умер на крыше,

Кто спал в доме, остался непохороненным,

Люди качались от голода.

Ученые постоянно предупреждают нас, что документы всегда говорят гораздо больше о тех временах, в которые их создавали, чем о тех, на описание которых они претендуют. Так как «Проклятие Агаде» написали спустя много времени после этого события, то рассказ о повсеместном голоде никогда не воспринимался очень серьезно. Но раскопки йельской группы в Тель-Лейлане наводят на мысль о том, что, возможно, в подробностях, содержащихся в этом произведении, было гораздо больше правды, чем считалось раньше.

Анализ слоя почвы, толщиной почти 2 фута, лежавшего поверх последних остатков пребывания человека, не показал ничего, кроме мелкого, принесенного ветром песка и пыли, даже без дырочек от ходов земляных червей и следов насекомых. Это является сразу же узнаваемым признаком чрезвычайно сильной засухи – опустынивания. Точно такой же губительный саван нашли на обширной территории вокруг Тель-Лейлана и в других местах. Исследователи сумели обнаружить схожие изменения в подводных глубинных пластах и пробах грунта по всему Среднему Востоку. То, что случилось с Шекной, не являлось событием местного значения. Вся Северная Месопотамия просто высохла приблизительно на 300 лет. «Впервые резкое изменение климата было напрямую связано с крушением процветающей цивилизации, – отметил доктор Вайсс. – Через некоторое время после 2200 г. до н. э. дожди стали редки, и их сменили иссушающие бури. Из-за них опустели города; люди, спотыкаясь, побрели на юг вместе с пастухами-кочевниками искать пропитания вдоль рек и ручьев. Опустынивание продолжалось более ста лет, разрушая общества от Юго-Западной Европы до Центральной Азии». Посевы и животные погибали. Люди нищали, голодали и умирали. Подвоз зерна, выращенного на поливаемых дождем полях, в Аккад и города на юге равнины прекратился, поставив Шумер перед необходимостью самостоятельно кормить свое население. Тысячи людей покинули собственные дома на севере и заполнили дороги, ведущие к древним городам, усложняя проблему. Но ввиду гораздо меньшего количества дождя сами великие реки стали течь медленнее и обмелели, что осложнило ирригацию и сделало невозможным производство такого количества продовольствия, которое восполнило бы потери на севере.

Затем изменение климата нарушило спокойствие окружавших империю варварских народов, и на равнины со всех сторон хлынули гурийцы, гутии и амореи, чтобы захватить все, что можно, ради выживания. Среди такой сумятицы государство развалилось на части, и центр не мог их удержать. На мир спустилась анархия. Кто был царем, кто им не был?

Нетрудно представить себе страдания жителей Шекны и других имперских владений на севере страны, когда их поля засохли, а их превратившийся в ходячие скелеты скот вымер. Мы видели достаточное количество похожих бедствий, которые случались даже в XX в.

Как можно было ожидать, некоторые ученые категорически не согласны с версией группы археологов Йельского университета о падении Аккадской империи и обвиняют доктора Вайсса в преувеличении значимости своих находок, расширенном толковании результатов экспедиции и восприятии древних текстов слишком буквально. Не так важно, был ли Аккад уничтожен изменением климата, нападением варваров, ростом населения, бюрократической косностью, или он рухнул по любой другой причине, выдвинутой в качестве объяснения его поразительно внезапного исчезновения (возможно, в результате проявления нескольких или всех этих факторов), главное, что это действительно произошло.

Политическое образование, которое создал Саргон и его потомки, – Шумеро-Аккадская империя просто не была достаточно сильной, чтобы устоять под нажимом всех факторов, так как раздвинула свои границы и расширила свои ресурсы до максимально возможных пределов. Несмотря на развитые чиновничий аппарат и бухгалтерскую систему, самые передовые на тот момент, это все же была аграрная экономика, мир, в котором наиболее быстрым средством доставки товаров оставался караван ослов, посредством которого грузы могли быть перевезены не более чем на 25 км в день. Без необходимой инфраструктуры амбиции Аккада сильно превышали его возможности для их осуществления.

Если города и цивилизации подобны машинам, то есть искушение посмотреть на Аккадскую империю как на один из самолетов-истребителей середины XX в. – «спитфайр» или «Мессершмитт-109», обязанные своими успехами и господством в небе тому факту, что они предназначались для полетов на грани стабильности. Когда все шло хорошо, они были великолепны, но, получив повреждение уязвимой части, начинали крутиться и падали на землю. Другие самолеты более традиционной – и неуклюжей – конструкции могли дотянуть до родной авиабазы даже с продырявленными зенитным огнем крыльями и хвостом.

И снова, как это было с экспансией Урука в 4-м тысячелетии до н. э., самое прогрессивное общество оказалось наиболее слабым. И опять-таки осмотрительный и традиционный образ жизни шумерских городов в самых южных регионах Месопотамской равнины показал себя как стабильный и способный выдержать удары, нанесенные по нему историей.

Известнейший в период постаккадского междуцарствия правитель города Гудеа из Лагаша осторожничал и называл себя «не лугалем», «царем», а просто «правителем» – «Энси», будто, возвращаясь к древней традиции, истинным монархом был бог этого города Нингирсу, владыка булавы и боевого топора. При раскопках нашли более двух дюжин статуй, изображающих Гудеа, вероятно хорошо передающих сходство с ним, так как все они являются портретами одного и того же легкоузнаваемого человека. Все одни подчеркивают его глубокую набожность и многочисленные добрые дела – главным образом, строительство храмов и их восстановление. Мастерство исполнения статуй превосходно, квалификация скульпторов – высочайшая, но прежде всего все статуи Гудеа отражают возврат к шумерским ценностям – достоинству, соблюдению установленных правил, спокойствию – явный протест против гуманистического, полного энергии стиля аккадских императоров, просматривающегося в манере исполнения медной головы Саргона, триумфальной стелы Нарамсина.

Месопотамия не могла иметь будущего, пока власть гутиев каким-то образом не свергли, а страна не обрела вновь былое чувство собственного достоинства.

Глава 7.
Возрождающийся Шумер: политика активного вмешательства государства в экономику, 2100–2000 гг. до н. э.

Возвращение царской власти в Шумер

Человеком, который утверждал, что он избавил Месопотамию от гутиев, был Утухенгаль («Бог Солнца несет изобилие»). Вероятно, он долгое время готовился к своему восстанию, прежде чем сделал этот шаг, и потратил много месяцев, а быть может, и лет на то, чтобы собрать достаточно большую группу поддержки – людей, готовых рискнуть всем ради того, чтобы получить долю славы за освобождение страны от «горной змеи с ядовитыми зубами». У него наверняка имелись агенты, которые отправляли в его вотчину в Уруке сообщения с информацией об обстановке в регионах, которые эти чужеземцы, «люди, не считающиеся частью Страны», контролировали напрямую.

Он прекрасно знал, что варвары считали ниже своего достоинства устанавливать заново сложный государственный механизм своих аккадских предшественников или были просто не способны выполнить эту задачу, и из-за них, говорится в летописи, «на дорогах страны выросла высокая трава». Вместо этого, установив свое господство, они рассчитывали на слабость группировавшихся в верховьях Персидского залива древних шумерских городов, которым потребовалось много десятилетий, чтобы оправиться от бедствий, сваливших династию Саргона Великого. Действительно, гутиев нельзя простить за то, что они, в отличие других претендентов на власть в Междуречье, не проявляли никакого интереса к тому, чтобы подобрать эстафетную палочку цивилизации и понести ее вперед. Летописцы напоминают, что это были «несчастные люди, не знавшие, как поклоняться богам, несведущие в отправлении религиозных культов». Требовалось только время, чтобы возродить в жителях южных городов уверенность, которая заставила бы их объединить усилия и выдворить захватчиков за пределы родины.

Утухенгаль хотел быть уверенным в том, что ему одному приписывается этот успех. С другой стороны, поддерживая традиции древних времен, существовавшие до героической аккадской эпохи, он не стал претендовать на то, что это исключительно его заслуга. Фактически, восстание даже не являлось его собственной идеей: царь всех богов Энлиль решил, что гутиев нужно изгнать из Месопотамии, и выбрал его для выполнения этой задачи. Надпись, известная нам по трем своим более поздним копиям, рассказывает о его знаменитой победе; это первое имеющееся у нас подробное повествование о военной кампании в древние времена.

Сначала он остановился в храме, чтобы проинформировать свою покровительницу – богиню Инанну: «Моя госпожа, львица в сражении, которая наносит удары головой другим странам, Энлиль поручил мне вернуть царскую власть в Шумер. Будь мне помощницей в этом!» Вторым шагом стало получение поддержки городского населения: «Могущественный человек Утухенгаль вышел из Урука и встал лагерем у храма [бога бурь] Ишкура. Он обратился к жителям своего города и сказал так: „Бог Энлиль отдал мне гутиев. Моя госпожа – богиня Инанна стала моей союзницей“. Жители городов Урук и Кулаба обрадовались и последовали за ним по собственной воле».

Получив одобрение как небесных, так и земных сторонников, Утухенгаль со своими самыми лучшими войсками отправился на север вдоль течения Евфрата, а затем повернул на северо-восток и пошел вдоль канала Итурунгаль. Его экспедиционная армия проходила приблизительно 12–15 км в день, встав на четвертый день лагерем у города Нагсу. На следующий день он остановил своих воинов у храма Илитаппе, куда приехали вести с ним переговоры два эмиссара царя гутиев Тиригана, но их арестовали и заковали в цепи. К концу следующего дня армия Урука разбила лагерь у Каркара, но среди ночи тайно ушла из него на позицию позади вражеских порядков выше по течению от Адаба, что расположен приблизительно в 80 км от Урука, где и была устроена засада. В последовавшем сражении армию гутиев наголову разбили.

Тириган бросил свою боевую колесницу и бежал пеший, ища убежища вместе со своими женой и детьми в местечке Дабрум. Но его жители, узнав о разгроме гутиев, «что Утухенгаль – царь, облеченный властью Энлилем», схватили побежденного царя вместе с его домочадцами и передали их посланцу Утухенгаля. «Он надел ему на руки кандалы, а на глаза – повязку. Перед Уту [богом Солнца] Утухенгаль заставил пленника лежать у его ног и поставил свою ступню на его шею… Он вернул царскую власть в Шумер» (однако гутии отомстят спустя полторы тысячи лет, когда Кир Великий в ходе своего завоевания Вавилона пошлет впереди себя ударные отряды гутиев, а сам прибудет несколько дней спустя, чтобы сыграть роль великодушного освободителя).

Вернув «царскую власть в Шумер», Утухенгаль заложил основы самой замечательной общественной системы, которую когда-либо изобретали в Месопотамии, хотя сам не дожил до тех времен, когда она получила свое полное развитие.

Подробности «Победы Утухенгаля» – такое название дали ассириологии тексту, из которого взято приведенное выше описание, – наводят на мысль, что рассказ может быть довольно точным. Но документы вроде этого писали историки, незаинтересованные и объективные не более чем современные репортеры таблоидов. Некоторые из них занимались явной, даже грубой, пропагандой; у других были более коварные тайные планы. Когда государства впервые получают независимость или вновь обретают ее после долгого перерыва, они обычно пытаются сочинить национальную историю, оправдывающую их существование и доказывающую их корни и происхождение.

За годы, прошедшие после того, как иудеям, изгнанным в Вавилон, персидский император позволил вернуться в Иерусалим и начать восстанавливать место культа, из многочисленных источников была собрана Библия, чтобы превратиться в великую сагу о завоевании евреев, их заселении и правлении на Святой земле. Почтенный Беда написал свою «Церковную историю английского народа», когда короли Нортумбрии – региона, в котором он жил, – начали многовековой процесс объединения всей Англии. Аналогичным образом первая версия Списка шумерских царей была почти наверняка составлена спустя не очень много времени после изгнания гутиев с целью показать, что Утухенгаль – человек, по-видимому, не царского рода – тем не менее унаследовал мантию законного монарха и стал самым последним потомком длинной череды правителей, которая началась еще до Потопа.

Для некоторых рассказов точность и правдивость не являются главными. Когда в этот период возрождения Шумера писцы записывали сказания о Великом потопе, божествах вроде Инанны и Энки, героях-полубогах вроде Лугальбанды и Гильгамеша, земных царях вроде Энмеркара и Владыки Аратты (на самом деле большинство древних мифов и легенд, которые, видимо, веками составляли репертуар бардов и публичных чтецов), изначальным мотивом было их сохранение, а не политическое убеждение. Междуцарствие гутиев нанесло сильный удар по хранителям месопотамской культуры, подчеркнув хрупкость устных сказаний, опасность утраты древней мудрости и важность изложения на письме как можно большей информации. Именно по таким причинам впервые записали Священный Коран – после того, как многие из тех, кто помнили и рассказывали его наизусть, – хуфазы, – были убиты в гражданских войнах, начавшихся после смерти пророка ислама. Мы должны радоваться, что шумерам пошел впрок тот же урок. Если бы писцы усердно не записывали свои рассказы на глиняных табличках, которые мы находим при раскопках тысячелетия спустя, то мы так ничего и не узнали бы о них.

И все же там, где есть документы, предназначенные для фиксации национальной истории, читатели должны быть осторожны. Написанная, вероятно, через 300 лет после правления гутиев Вавилонская летопись, регламентирующая главным образом правильное принесение подношений новому богу Мардуку – покровителю нового города Вавилона (а Мардук и Вавилон были либо совершенно неизвестны, либо, по крайней мере, не имели большого значения во времена Утухенгаля), возлагает вину за конфликт между цивилизацией и варварством, между шумерами и гутиями на простой спор из-за вареной рыбы: «Рыбак Утухенгаль поймал рыбу на берегу моря для жертвоприношения. Ту рыбу нельзя было отдать никакому другому богу, кроме Мардука. Но гутии забрали вареную рыбу из его рук, прежде чем он сделал жертвоприношение. Так что по своему августейшему волеизъявлению Мардук сместил гутиев и отнял у них право властвовать на своей земле и передал его Утухенгалю».

Когда тот же самый текст рассказывает нам, что «рыбак Утухенгаль совершал преступные деяния против города Мардука, так что река унесла его труп», ссылаясь на легенду о том, что царь Урука был смыт волной и утонул, когда осматривал строительство плотины, трудно понять, чему верить. В нескольких вариантах Списка царей, обновленного после появления Утухенгаля, длительность его правления в разных версиях разная: 427 лет, 26 лет 2 месяца и 15 дней, 7 лет 6 месяцев и 5 дней. После чего «Урук был разгромлен, и царская власть перешла к Уру». Похоже, что правитель последнего Ур-Намму (или Ур-Намма), назначенный царем Урука, воспользовался неожиданно возникшим вакуумом власти, чтобы сражаться, нанести поражение и аннексировать Урук. Подробности того, как все это произошло, к сожалению, для нас утрачены.

Мы можем лишь быть уверены в том, что в какой-то момент около 2100 г. до н. э. страна Шумер начала восстанавливаться, а возрождающийся город Ур под властью Третьей династии (известной в ассириологии как Третья династия Ура) построил большое региональное государство-империю. В апогее своей власти эта новая Шумерская империя включала бо?льшую часть Месопотамии, где ранее независимые города стали провинциями, а окрестные вассальные территории под военным управлением платили центру налоги.

Шумерский язык снова стал языком управленческого аппарата (хотя на аккадском говорили на улицах), и военно-клерикальная верхушка вновь оказалась у власти. Искусство тоже отражало возврат к старым шумерским правилам. Но если внешне стиль новой шумерской культуры походил на консервативный, даже ретроградный, то успехи науки управления, достигнутые аккадской династией Саргона, были не забыты: требовалось и далее развивать менеджмент, организацию, экономику, политику, право и культуру письма наряду с математическими, астрономическими, календарными и использовавшимися ранее научными методами. В итоге централизованный государственный аппарат все активнее вмешивался в экономику. Или так считается на основании одного класса текстов, которому мы можем отчасти доверять, – административных документов?

Новое шумерское государство оставило нам огромное количество чиновничьих записей на глиняных табличках. К сожалению, многие из них были выкопаны незаконно, и их происхождение так и не задокументировали. Приблизительно 50 тысяч табличек расшифровали и перевели; около 15 тысяч еще предстоит изучить, и, по крайней мере, в 100 раз большее их число, вероятно находящееся под песками, «ожидает» своего обнаружения. Потребуются века, чтобы расшифровать и перевести их все.

Не имея никакой политической подоплеки и иной цели, кроме записи фактов экономических или общественных соглашений, административные таблички дают возможность восполнить многие пробелы в истории древнего общества. Однако нам все равно не удастся получить полной картины. Изучение табличек этого периода подобно открыванию смотрового люка, ведущего во внутренности какого-нибудь сложного механизма, общее назначение которого и план все еще остаются неясными. Или возьмем другую метафору: когда мы видим множество деревьев, конфигурация леса обычно ускользает от нас. И нам также следует проявлять осмотрительность, чтобы не получить искаженное впечатление. Считается, что «новые шумеры» были совершенно одержимы бюрократией. Это, разумеется, незаслуженное обвинение. Если бы в наши дни каждый список покупок, железнодорожный билет, кассовый чек, договор об аренде машины и любая выписка с кредитной карты каким-то чудесным образом сохранились, ученые в далеком будущем вполне могли бы прийти точно к таким же выводам о нас. Более того, внимание предыдущих поисковиков, которые всегда начеку в ожидании впечатляющих находок, сосредоточивалось на крупных государственных институтах – храмах и дворцах. Так, письменные документы, извлеченные из-под земли, всегда были склонны к необъективности в отношении всего, что являлось мелкомасштабным, домашним и частным. Ученые до такой степени привыкли писать о Третьей династии Ура как о тоталитарной всеохватывающей власти, осуществлявшей плотный контроль, что способ производства в Советском Союзе времен Леонида Брежнева выглядел как экономика свободного рынка, в которую не вмешивается государство.

Эта точка зрения теперь уже в прошлом; ее сменило признание того, что повседневная жизнь обычного горожанина почти не отражена в найденных документах. Например, в то время как есть множество записей о зерне, хлебе и иногда мясе и растительном масле, которые распределяло государство, чтобы накормить население, нет и намека на то, откуда люди получали одежду, мебель, кухонную утварь, а также овощи, которые варили в горшках, и фрукты, которыми украшали столы. Какая-то торговля, вероятно, шла, но, так как она велась вне рамок государственной системы, записей о ней не существовало.

При всем вышесказанном, однако, если отступить назад, прищуриться и посмотреть через полузакрытые глаза, как мы смотрим на ультраимпрессионистские картины, тем не менее можно получить какое-то представление о том, что за общество это было. И форма, которую приобретают его очертания, становится, по крайней мере для меня, неожиданностью, как часто это бывает в Древней Месопотамии. «Новые шумеры» процветали очень давно, в конце 3-го тысячелетия до н. э., более чем за тысячу лет до начала истории нашей собственной цивилизации, уходящей корнями в Древнюю Грецию 600 г. до н. э. Они жили еще до самых первых наших религиозных преданий, описанных в легендах об обитавших в палатках патриархах в еврейской Библии. И все же это шумерское государство, по-видимому, было настолько сложно устроено и высокоразвито, что – не считая очевидной и имеющей решающее значение нехватки технологий получения органического топлива – едва ли можно удивляться, обнаружив похожее политическое образование где-нибудь в мире XXI в.

Действительно, общественно-экономическое устройство немного напоминает некоторые коммунистические государства нашего недавнего прошлого – возможно, СССР или Китай времен Мао Цзэдуна или, по крайней мере, коммунизм в том виде, в каком его представляли (централизованное народное государство). Специалисты не замедлят подчеркнуть, что здесь нет реального сравнения. Идеологические основы этих систем слишком различны: коммунисты – воинствующие атеисты, а шумеры горячо преданы, по крайней мере, на людях, служению своим богам; коммунистическая система возникла благодаря революции и – по меньшей мере в теории – демократии; шумерская – вследствие эволюции и самодержавия (автократии). С другой стороны, существует много способов организовать контролируемое центром государство, так что сходства просто должны возникать. И современные коммунистические государства, и Древний Шумер опирались на тоталитарные идеологии, которые использовались для объяснения и оправдания их общественно-экономического устройства. В них существовала централизованная экономика, которая в теории брала от каждого по способностям и давала каждому по потребностям – хотя в социалистических республиках, как и, несомненно, при Третьей династии Ура, некоторые всегда были немножко более «равными», чем другие. В Шумере, как и в Советском Союзе, отдельный человек не имел голоса. «В городе Древней Месопотамии отдельные люди не принимались в расчет как граждане, – пишет Марк ван де Миероп. – Города объединяли различные группы населения, которые могли быть по своей природе родственными, этническими, связанными с местом жительства или профессиональными. Отдельный человек вне любой из этих групп не имел возможности участвовать в общественной и политической жизни города».

В обеих политических системах государство владело землей и производственными ресурсами, хотя все еще бушует горячий спор о сравнительной значимости общественного по отношению к частному сектору новой шумерской экономики. Самой убедительной является та точка зрения, что в империи каждый член общества обязывался служить государству по крайней мере часть года. Оставшееся время – если таковое было – разрешалось использовать в своих личных интересах. Понятие, известное как Bala, означающее что-то вроде «смена» или «обмен», разновидность политики «облагай налогом и перераспределяй», требовало, чтобы каждая провинция отдавала зерно и скот в центральную житницу – по некоторым оценкам, эта доля доходила почти до половины их продукции. А оттуда каждый мог брать запасы по мере необходимости. В 11 км к югу от Ниппура был построен городской центр Пузриш-Даган, также известный как Дрехем, предназначенный для сбора и распределения товаров Bala. Уцелевшие документы свидетельствуют, что более 20 домашних животных ежедневно доставлялись в этот город или отправлялись из него. Государственное пастбище неподалеку от Лагаша вмещало более 22 тысяч овец, почти тысячу коров и 1,5 тысячи быков.

Петру Штайнкеллеру, профессору ассириологии Гарвардского университета, это «напоминает систему обязательных поставок, которая действовала в разные времена и в различных формах в странах бывшего советского блока, особенно в сельском хозяйстве. Во многом, как в Вавилонии времен Третьей династии Ура, в коммунистической Польше независимый фермер должен был поставить государству часть своей продукции, за которую ему платили номинальную цену. Оставшуюся продукцию он мог теоретически свободно продать, хотя и не на по-настоящему свободном рынке, так как государство сохраняло за собой преимущественное право на покупку и регулировало цены».

Но шумеры пошли гораздо дальше, чем когда-либо осмеливались коммунисты, ведя счет обязательств и вознаграждений каждого горожанина, для чего чиновники Третьей династии Ура использовали замысловатую и жестокую систему сбалансированного счета. Представители самых низших социальных слоев – неквалифицированные работники и рабы – считались просто собственностью государства и, по-видимому, не имели никаких обязанностей, кроме каждодневного труда. Для их надсмотрщиков все было совсем по-другому. Здесь не идет речь о советском стиле: «Мы делаем вид, что работаем, а вы делаете вид, что нам платите». Коэффициент полезного действия бригадира рабочих был тщательно измерен и взвешен. В одной колонке перечислялся дебет: товары, материалы и труд (зерно, шерсть, кожа, металлы и число рабочих), предоставленные бригадиру государством. Все перечисленное затем конвертировалось, согласно установленной договоренности, в стандартные рабочие дни. Складывалась общая сумма. Во второй колонке значился кредит – выход готовой продукции этой бригады: например, количество смолотой муки, если это мельник; сотканных тканей, если это бригада ткачей, и т. д. Вычислялось число рабочих дней, равное количеству продукции с поправкой на время, потраченное на другие проекты (рабочие бригады часто реквизировались для срочных работ в другом месте – для сбора урожая, разгрузки кораблей или ремонта каналов) и на отгулы – на них имели право рабочие: один отгул за десять рабочих дней для мужчин и один выходной за пять или шесть рабочих дней для женщин. В конце каждого отчетного года подсчитывалась разница между кредитом и дебетом, и любой излишек или дефицит переносился первым пунктом на следующий период.

Конверсия рассчитывалась таким образом, чтобы сделать излишек действительно очень редким событием. Ожидаемый ежедневный выход продукции, по-видимому, выходил за рамки обычных возможностей рабочего, и многие или большинство бригадиров заканчивали тем, что их долг государству постоянно рос. Это, возможно, не имело бы значения, если бы эта система была просто бухгалтерским приемом, к которому не следовало относиться слишком серьезно. Но все оказывалось далеко не так. Государство могло потребовать выплаты долга в любое время. В одном типичном документе бригадир группы, состоящей из 37 женщин, которые в основном занимались помолом зерна на ручных мельницах, начал год с дефицитом 6760 рабочих дней и закончил его с задолженностью 7420 рабочих дней. Его долг, конвертированный в серебряные сиклы, составил бы двухгодичное жалованье. Когда он умер, долг должен был перейти его наследникам, которые могли не иметь другого способа его выплатить, кроме одного радикального средства – продать себя в рабство.

Промышленный парк

Чтобы испытать на себе отчасти советский привкус жизни в новом Шумере, присоединяйтесь ко мне в так называемом промышленном парке Гирсу – главном городском центре в провинции Лагаш в 2042 г. до н. э., взяв в качестве гида анализ одного конкретного собрания административных документов, проведенный Вольфгангом Хаймпелем из Калифорнийского университета, Беркли.

Мы находимся у дверей кухонной конторы, где распределяются продовольственные запасы, положенные многим, большинству или даже всем жителям империи Ура, когда они работают на государство. Количество продовольствия варьирует согласно служебному положению и положению в обществе. Как подобает хорошо организованной структуре этого учреждения, постоянно проживающий аудитор – писец-бухгалтер, грамотный и обладающий знаниями арифметики, ведет учет всего, что поступает на склад или покидает его. Ему вполне может помогать группа учеников. На это указывают факты: ведется учет их питания; некоторые документы неправильно составлены и нацарапаны далеко не безупречным почерком, что наводит на мысль о неопытности писавших.

Сегодня шестнадцатый день месяца урожая. Аудитор перечисляет по пунктам издержки путешественников в пути за день:

«5 л доброго пива, 5 л пива, 10 кг хлеба

Ур-Нинсуну – сыну царя;

5 л доброго пива, 5 л пива, 10 кг хлеба

Лала’а – брату Лугаль-магура;

5 л пива, 5 кг хлеба, 2 сикла растительного масла

Кубсину в пути за серпами».

И у принца Ур-Нинсуна, и у Лала’а есть большие свиты, которые нужно кормить; Кубсина сопровождают, возможно, несколько носильщиков. И вполне естественно, что высокородной шумерской номенклатуре дают «доброе пиво», а не «пиво», которое пьют простые люди. Других обеспечивают более стандартными рационами:

«2 л пива, 2 кг хлеба, 2 сикла растительного масла

Суази в пути за полотном;

2 л пива, 2 кг хлеба, 2 сикла растительного масла

Усгине в пути с тканями;

2 л пива, 2 кг хлеба, 2 сикла растительного масла

Кале в пути за тростниковыми коробами;

2 л пива, 2 кг хлеба, 2 сикла растительного масла

Адде-эламиту».

Эти путники или их представители приходят в кухонную контору, чтобы подать прошение и забрать свои продовольственные припасы. Мы предполагаем, что все они едут по государственным делам. Как они подтверждают, кто они такие, и как устанавливают свою личность, чтобы заявить о своем праве на получение поддержки? Несомненно, при них есть какие-нибудь официальные печати или, быть может, глиняные таблички – пропуск с проставленной печатью какого-нибудь вышестоящего чиновника.

Поток других просителей проходит мимо нас, пока мы ждем у двери кухонной конторы. Мы видим Лугаль-эзена – «смотрителя птичника», быть может голубятни; нескольких «аморейских женщин», возможно взятых в плен во время войны, и нескольких дрессировщиков собак со своими животными – тогда, как сейчас на Среднем Востоке, все стремятся избежать встречи с ними: собаки – нечистые животные, а их дрессировщики в обществе занимают самую низшую ступень. На изображениях того времени мы видим больших животных, вроде мастифа. Пища, которую они употребляли, наводит на мысль, что они были почти такими же крупными, как и мужчины, которые за ними ухаживали. Вероятнее всего, этих собак использовали в качестве сторожей и охраны. Их регулярные приходы и уходы подразумевают, что они также сопровождали караваны на дорогах.

Не все приходят к прилавку кухонной конторы, чтобы забрать свою порцию продовольствия. Аудитор делает запись о поставках хлеба и мяса и для ряда других учреждений в Гирсу. Продовольствие доставляется корабельщикам, строящим суда для торговли с Оманом, что подразумевает местный доступ к открытому морю, вероятно через реку Тигр; рабочим дровяного склада, который также вмещает запасы стройматериалов, вроде битума, тростника и соломы; охране и рабочим овчарни и коровника, в которых откармливают животных для жертвоприношений; охране и обитателям двух темниц разного размера (в темнице большего размера содержалось до пяти заключенных), а также тем, кто находится на тюремном корабле, используемом для транспортировки заключенных до места заключения и из него.

Рядом с тюрьмой расположен дом danna – государственный дом для отдыха, один из семи в этой провинции. Такие постоялые дворы, расположенные друг от друга на расстоянии приблизительно двухчасового перехода вдоль крупных магистралей Южной Месопотамии, то есть через каждые 15–16 км, предшественники почтовых станций Британской империи в Индии, – это места, где путешественники всех мастей могут отдохнуть, поесть, поспать и поменять своих мулов и ослов на свежих вьючных животных. Sikkum – государственная курьерская служба имеет на таких почтовых станциях свои конюшни.

Несколько помещений этого danna-дома занимает многочисленная свита высокопоставленного царского придворного zabar-dab («обладатель бронзы»), что бы этот титул ни значил. Его сопровождают несколько солдат, возможно его телохранители, а также оружейник, верховой, личный писец, три виночерпия и повар. Здесь «по дороге в поля» на неделю останавливался начальник по имени Ур-Шульги, который работает управляющим далеким поместьем храма, владеющего окрестными землями. «Насколько можно судить, – пишет доктор Хаймпель с необычной и доброжелательной легкостью, – он провел значительное количество времени в поле, исполняя свои обязанности. Очевидно, он был сторонником активного стиля управления и не сидел в своем кабинете, потягивая пиво».

Малообеспеченные члены общества здесь тоже получают продовольствие. Кухня кормит четверых «детей держателей носовых веревок губернатора» (думаю, что веревки привязаны к вьючным животным губернатора, а не к нему самому), а также двоих «сыновей смотрителя мулов», живущих в доме для отдыха вместе со своими семьями. Также порции продовольствия раздают удивительно большому числу инвалидов. Ур-Даму и Уребаду, назначенные на работу «для неполноценных», сидят рядом со зданием под названием «склад», без сомнения в качестве сторожей, совсем как привратники, которых повсюду можно встретить в современной Индии. Инвалиды также фигурируют в документах нескольких хозяйств как землепашцы, извозчики и погонщики быков, тогда как другие работают в овчарне и на дровяном складе. Их рационы меньше, чем у трудоспособных работников, но государство Третьей династии Ура озабочено их выживанием. Возможно, дело в намерении обеспечить эксплуатацию даже самых маргинальных экономических ресурсов, но выглядит так, чтобы дать место и положение в обществе тем, кто по какой-то причине не способен полностью включиться в конкуренцию.

Кто придумал эти замысловатые системы? Вероятно, состоялось много длинных заседаний чиновников, управляющих государственной экономикой, которые разбирались в агрономии, выращивании домашнего скота и ирригации, – представителей старшего класса писцов. Это было непросто – разработать национальный план, который вел счет, вводил в действие, платил и кормил, возможно, до миллиона работников, рассеянных по всей Большой Месопотамии, использовавших технологии бронзового века и ослов в качестве транспорта. То, что этот план, по-видимому, хорошо работал столько десятилетий, – это дань размышлениям, планированию и организационным способностям ответственных кураторов. Вплоть до наших времен не было предпринято ни одной попытки схожим образом комплексно контролировать экономику. Если бы мы могли найти какие-нибудь заметки, директивы, записанные во время их заседаний по планированию!

Абсолютно точно, что выдача стандартных норм продовольствия, подробно изложенных в документах промышленного парка Гирсу, происходила во всех городах и на всех зависимых территориях Шумера и Аккада. Мало что может оскорбить чувство справедливости и законности больше, чем ситуация, когда то, что ты получаешь, зависит от того, куда ты обратился. В любом случае все империи любят вводить единообразие на своих территориях, и Ур времен Третьей династии не стал исключением. Очевидная причина – эффективное управление, хотя приказывать выполнять те или иные действия стандартными способами часто является в такой же степени выражением власти, в какой и практической политикой.

С этой целью ввели государственный курс обучения писцов. В таких главных городах, как Ур и Ниппур, были учреждены государственные академии. Для использования в официальных документах предписали единообразный канцелярский стиль письма и набор фраз. Были упорядочены единицы мер и весов: одна надпись сообщает нам, что царь «создал бронзовую единицу измерения „sila“, ввел стандартную единицу веса – мину и привел в соответствии со стандартом каменную гирю, по весу равную одному сиклу серебра, по отношению к одной мине». Эти единицы измерения оставались эталонами до конца истории цивилизации Месопотамии. Придумали и имперский календарь: все провинции должны были следовать ему при записи государственных дел, хотя некоторые провинции продолжали свои старые местные традиции, когда речь шла о чисто местных делах. Такие реформы проводились во времена правления аккадской династии Саргона, но «новые шумеры» значительно активизировали этот процесс.

Однако единообразие приобретало огромную важность в вопросах права. В Древних Шумере и Аккаде преступников приводили к правителю, а затем отправляли на судебное разбирательство в городское собрание того или иного города. В деле об упоминаемом ранее убийстве – о нем знали и жители Месопотамии, так как отчет о нем веками использовался для обучения писцов искусству записи судебных разбирательств, и современные археологи, так как оно показывает трудность перевода древних текстов, – трое мужчин были признаны виновными в убийстве сына жреца. «Нанна-сиг, сын Лу-Сина, Ку-Энлила, сын цирюльника Ку-Нанны, и Энлиль-эннам, раб садовника Адда-каллы, убили Лу-Инанну, сына жреца Лугаль-уруду». Для получения приговора царь отправил их на городское собрание в Ниппур. Что касается убийц, то их судьба была известна: их ждала казнь. Но дело осложнял тот факт, что они рассказали жене жертвы о том, что они сделали, и она не сообщила об этом властям: «Когда Лу-Инанна, сын Лугаль-уруду, был убит, они рассказали его жене Нин-даде, дочери Лу-Нинурты, что ее муж убит. Нин-дада, дочь Лу-Нинурты, не открыла рта и утаила это». Девять выступивших по очереди требовали смертного приговора и для женщины: «Ур-Гула, сын Лугаль-ибила, птицелов Дуду, простолюдин Али-эллати, сын Лу-Сина Пузу, сын Тизкар-Эа Элути, горшечник Шешкалла, садовник Лугалькарн, сын Син-андула Лугаль-азида и сын Шарахара Шешкалла обратились к собранию: „Они убили человека, поэтому они уже неживые люди. Трое мужчин и женщина должны быть убиты перед троном Лу-Инанны, сына жреца Лугаль-уруду“». Но два члена собрания «Шукалилум, солдат из Нинурты и садовник Убар-Син высказались в ее защиту: „Разве Нин-дада, дочь Лу-Нинурты, убила своего мужа? Что такого сделала женщина, чтобы лишить ее жизни?“»

После обсуждения собрание вынесло решение:

«Враг мужчины мог знать, что женщина не ценит своего мужа, и мог убить его. Она узнала, что ее муж убит, так почему же она молчала об этом? Это она убила своего мужа; ее вина больше, чем вина мужчин, которые убили его.

На собрании Ниппура, после того как решение по делу было принято, Нанна-сиг, сын Лу-Сина, Ку-Энлила, сын цирюльника Ку-Нанны, Энлиль-эннам, раб садовника Аддакаллы, и Нин-дада, дочь Лу-Нинурты и жена Лу-Инанны, были отданы на казнь.

Вердикт собрания Ниппура».

Трудность чтения клинописных документов демонстрирует тот факт, что в более раннем переводе этого же текста Сэмюэлем Ноем Крамером женщину оправдали и освободили.

Каким бы ни был вердикт, ясно то, что это судебное собрание в Ниппуре не являлось собранием олигархов, ограниченным высокопоставленными и достойными людьми. В судебном разбирательстве принимали участие обычные работники, которые защищали или выступали против обвиняемых, – это птицелов, горшечник, садовник, солдат, приданный храму Нинурты, человек, названный простолюдином, – низшая ступень социальной лестницы. Правосудие в империи Третьей династии Ура осуществлялось, как должно быть и сейчас, перед равными по положению людьми. Но в отличие от наших судов наказание тоже определяли те же самые простые люди, а не профессионалы – скорее как народные заседатели в судах бывшего Советского Союза, которые не только имели право отклонить приговор, но и вызвать свидетелей, изучать улики, определять наказание и ущерб.

Но в этом-то и загвоздка. В каждом городе, без сомнения, имелись свои собственные юридические традиции, и исход суда и наложенное наказание могли зависеть в большей степени от того, где было объявлено решение суда, нежели от характера преступления. Чтобы избежать такого нежелательного результата, само государство провозглашало законы, в которых устанавливались наказания за разнообразные преступные посягательства, для того чтобы их применяли на всей территории новой Шумерской империи.

Первый известный сборник законов Кодекс Ур-Намму, будучи далеко не полным, не является настоящим законодательным сводом; и есть мнение, что он был введен не Ур-Намму, а его сыном (Ур-Намму – основатель Третьей династии Ура; его сын Шульги был величайшим из всех новых шумерских монархов). Свод это законов или нет? Хотя до нас дошли только фрагменты этого сборника, их достаточно, чтобы показать, что законы охватывали и гражданские, и уголовные дела. В уголовной части он определяет преступления, за которые предусматривалась смертная казнь – убийство, ограбление, дефлорация девственницы – жены другого мужчины и нарушение супружеской верности женщиной. За совершение других преступлений наказывали штрафом, который выплачивался серебром:

«Если человек совершил похищение другого человека, он должен быть заключен в тюрьму и выплатить 15 сиклов серебра.

Если мужчина силой лишил девственности рабыню другого мужчины, то он должен заплатить 5 сиклов серебра.

Если человек стал свидетелем, а оказался клятвопреступником, он должен заплатить 15 сиклов серебра».

По контрасту с более известными законами Хаммурапи, составленными приблизительно три века спустя с кровожадными положениями типа «око за око, зуб за зуб», здесь увечья тоже компенсировались финансово:

«Если человек выбил глаз другому человеку, он должен отвесить половину мины серебра.

Если человек выбил зуб другому человеку, он должен заплатить 2 сикла серебра.

Если человек в ходе драки сломал дубиной другому человеку конечность, он должен заплатить 1 мину серебра».

И да будет с почтением прославлена твоя сила!

Универсальные правовые декларации Ур-Намму представляют собой хороший пример стремления к унификации царей Ура: побуждение регламентировать каждую сторону жизни. Он говорит нам нечто важное о государстве Третьей династии Ура: правитель мог отменять местные традиции и настаивать на подчинении его диктату. Чтобы так крепко держать в руках многочисленные, контролируемые из центра правовые, экономические, общественные и образовательные системы и учреждения, требовался принцип управления особого рода.

Великий немецкий мыслитель Макс Вебер – один из основоположников современной социологии назвал Третью династию Ура патримониальным государством в том смысле, что оно было построено по образцу патриархальной семьи и правил в нем – зачастую железной рукой – стоявший во главе человек, обладавший авторитетом отца; а население образовывало пирамиду, располагавшуюся ниже, со сложной системой обязанностей и вознаграждений, связывавших всех воедино.

Чтобы патримониальное государство оставалось устойчивым на протяжении долгого времени, нужно было им править с согласия по крайней мере значительного меньшинства, если не большинства. Нормой должно стать бессознательное повиновение, иначе потребуется приложить слишком много усилий для подавления недовольства, чтобы достичь более широких целей власти. Однако согласие не всегда легко получить. Коллективные взгляды большинства обществ довольно консервативны: в основном люди предпочитают, чтобы социальное устройство времен их юности сохранялось и в их старости; чтобы все делалось, как освящено веками; они с подозрением относятся ко всему новому и сопротивляются переменам. Так что, когда по какой бы то ни было причине нужно будет предпринять радикальные действия, тяжкое бремя падет на их правителя-отца, которому потребуется преодолеть эту социальную косность и убедить своих подданных последовать за собой. Чтобы доминировала его воля, ему нужно будет внушить к себе огромное уважение, желательно низкопоклонство, а если возможно, то и абсолютное благоговение в своем народе.

Подобно Нарамсину, его аккадский предшественник – второй и величайший царь Третьей династии Ура Шульги был при жизни провозглашен богом, как и другие цари из его рода после него. И хотя, без сомнения, это оказывалось неплохо для самооценки самих правителей, но далеко не ясно, что оно означало на практике. Была ли это вежливая фикция, которую высмеял римский император Веспасиан, когда лежал на смертном одре и вздыхал: «Господи, кажется, я становлюсь богом»? Или подданные царя Шульги действительно верили, что он обладает сверхъестественными возможностями? Ну уж точно ими не являлись его приближенные, которые каждый день становились свидетелями его человеческой сущности. Но если бы это был только вопрос привлечения успеха и удачи к своему городу и собственной империи, то провозглашение богом означало бы чуть больше, чем назначение кем-то вроде национального или городского талисмана – роль, которую в настоящее время играют для нас в основном наши домашние любимцы. Но есть и другой способ понять этот феномен. Если, применяя причудливую метафору, сравнить новую Шумерскую империю с коммунистическими государствами XX в., обожествление царя можно рассматривать как древнюю версию слишком знакомого нам политического инструмента – культ личности.

Чрезвычайно сложная, использующая централизованное планирование общественно-экономическая система может находиться на плаву лишь до тех пор, пока люди в нее верят. После того как в январе 1924 г., приведя всех в замешательство, умер Владимир Ильич Ульянов, известный как Ленин, после двух лет все нараставших ожесточенных столкновений, которые тщательно скрывались от народа, функционеры партии большевиков признали, что требовать, чтобы население верило в марксизм, диалектический материализм или любую другую абстракцию вроде этой, – значит проиграть. Что на самом деле вызывало лояльность людей – так это личность вождя. Как сказал Троцкий, «мы спросили себя с тревогой, как люди – не члены партии примут эту весть – крестьяне, бойцы Красной армии. Ведь в нашем правительственном аппарате крестьянин верит прежде всего в Ленина». Поэтому ответом руководящих партийных кадров стало установление культа Ленина, а позднее Сталина, который на протяжении многих десятилетий служил тому, чтобы удерживать в целостности Советскую империю.

Правда, Советы никогда не провозглашали своих вождей бессмертными в буквальном смысле слова. Но их отношение к основателю государства – Ленину и в течение некоторого времени Сталину оказывалось весьма близким к этому: мумифицированные тела обоих сохранялись, чтобы люди могли увидеть их в Мавзолее на Красной площади, где собирались очереди из желающих посмотреть на них, которые с почтением проходили мимо их тел по выходным и праздничным дням. Детей в школах учили: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить». Фактически, сочетание культа и ритуала, веры и обожания мертвых вождей СССР доходило почти до некой советской религии. И хотя ни Сталина, ни Ленина никогда не провозглашали богами, как Шульги в его государстве, нелегко определить, какие из нижеприведенных строк были сочинены в честь генерального секретаря Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза, а какие – для древнего шумерского царя. Вот первые из них:

Кто так же могуч, как ты, и кто тебе соперник?

Кто с самого рождения был так же одарен разумом, как ты?

Да будет сиять твой героизм и впредь, и да будет

с почтением прославлена твоя сила!

А вот вторые:

Ты тот, кто дает человеку рождение,

Ты тот, кто заставляет плодоносить землю,

Ты тот, кто возрождает века,

Ты тот, кто вызывает весны цветенье,

Ты тот, кто порождает вибрацию музыкальных струн…

Ты – великолепие весны, о ты

Солнце, отраженное миллионами сердец.

На самом деле первый и сравнительно сдержанный пример – повторяющийся рефрен одного из более двадцати гимнов, написанных для прославления царя Шумера и Аккада Шульги, сочиненных, очевидно, для того, чтобы их пели или говорили нараспев в храмах – древних аналогах пиар-кампании. Второй, более нелепый вариант адресовывался «великому Сталину, вождю народов». Это стихотворение было опубликовано в «Правде» 1 февраля 1935 г.

Есть интересный контраст между лестью, посвященной двум вождям, разделенным 4 тысячами лет. Если прославление Сталина казалось сущим вздором, даже гротеском, если учитывать кровожадные наклонности вождя, то сочинители гимнов, посвященных Шульги, – они часто написаны от первого лица, будто он сам хвастается своими достижениями, – были осторожны, изображая своего царя в каком-то одном свете. Он являлся не просто великим правителем и воином, победителем всех врагов, сокрушителем соперников, принесшим процветание и счастье своим стране и народу, а гораздо больше – он был само воплощение, даже венец истории Шумера и шумерской цивилизации. Объединяя в своей личности дипломата, судью, ученого, музыканта, толкователя предзнаменований, искусного писца, покровителя наук и искусств, Шульги в хвалебных гимнах привел шумерскую цивилизацию к ее наивысшей точке.

«Я не глупец, если говорить о знаниях, полученных со времен, когда человечество под руководством небес ступило на свой путь: когда я обнаружил старинные гимны прошедших времен tigi и zamzam, я не объявил их ложными и не опровергал их содержание. Я сохранил эти древности и никогда не предавал их забвению. Где бы ни звучали tigi и zamzam, я получил все эти знания, а эти песни sir-gida по моему распоряжению замечательно исполняли в моем собственном доме. Чтобы они никогда не вышли из употребления, я добавил их в репертуар певцов и тем самым зажег сердца жителей страны».

Но для вождя недостаточно получать хвалу от льстивых дворцовых поэтов, ведь она мимолетна и эфемерна, да и в любом случае она ничего не стоит. Чтобы завоевать преданность своего народа, великий вождь должен также действовать соответствующим образом, а это начинается с того, что современная политика называет «фактами с места событий»: с материального доказательства его превосходства, которое каждый день будет напоминать о нем людям.

В послевоенные годы после победы над Гитлером Сталин возвел в Москве «Семь сестер», которые называют «сталинскими свадебными тортами» (на самом деле это сталинские высотки. – Пер.), – рассеянные по столице монументальные небоскребы, которые должны были возвышаться над ней. Сталин сказал: «Мы выиграли войну… в Москву будут приезжать иностранцы, ходить по городу, а в нем нет небоскребов. Если они будут сравнивать Москву с капиталистическими городами, это будет для нас моральным ударом». Эти небоскребы построили по принципу террас и ярусов, причем каждый уровень был немного меньше предыдущего – отсюда и прозвище «свадебный торт», – чтобы придать зданию устремленность вверх к центральной башне. Изначальным образцом для этого стиля стал созданный в 1930-х гг. эскиз Дворца Советов, который на первый взгляд кажется безумно грандиозной модернистской версией картины Питера Брейгеля «Вавилонская башня». Имея в высоту более 450 м, включая статую Ленина на его вершине, в то время дворец оказался бы самым высоким зданием в Европе – Сталин требовал, чтобы оно было выше Эйфелевой башни.

Дворец Советов так и не построили, но высотки «Семь сестер», в основу которых был положен тот не воплощенный в жизнь чертеж, сослужили свою службу хорошо и до сих пор каждый день напоминают москвичам о Сталине.

Есть много рассказов об источниках этого сталинского стиля в архитектуре, ссылающихся на влияние готического, неоклассического и русского православного стилей. Или, быть может, так должны выглядеть все здания, предназначенные для того, чтобы увековечивать память о своих творцах. Вероятно, по чистой случайности на русском языке такая конструкция называется «высотное здание, высотка», а если его перевести на аккадский, то ближайшим эквивалентом будет слово, которое мы произносим как «зиккурат». Но возможно, мы не должны удивляться тому, что форма сталинских архитектурных монументов странным образом напоминает мемориал, который служит памятником правлению Ур-Намму в Шумере приблизительно 2100 г. до н. э., – Великий зиккурат в Уре. Архитекторы Ур-Намму создали эскиз, который – после того как его открыл Вулли в 1923 г. – служит моделью для всех построек, призванных напоминать людям о величии их строителей.

Подобно сталинским «Семи сестрам», Великий зиккурат в Уре также выполнил свое предназначение. После того как его покинули, а это случилось приблизительно в начале христианской эры, место расположения города Ура продолжало заявлять о себе любому путешественнику, приближавшемуся к нему по плоской пустынной равнине, за много километров высоким коричневым холмом, который арабы называли «Телль-эль-Мукайяр», или «курган с вершиной». Руины огромной постройки Ур-Намму по-прежнему стоят спустя 4 тысячи лет. Ее верхние уровни разрушились под внешними атмосферными воздействиями, а нижние ярусы скрыты под накопившимися за тысячелетия каменными обломками – их тысячи тонн, если верить человеку, откопавшему ее, Л. Вулли, которому пришлось вывозить их по специально проложенной легкой железной дороге (она выглядит сегодня несколько странно, как новое, но лишь наполовину законченное здание, так как иракский Директорат древностей «отреставрировал» самую нижнюю часть руин в середине XX в.).

В древние времена это место показалось бы совершенно иным. То, что в настоящее время является пыльной пустыней с дрожащими миражами под безжалостным солнцем, было зеленой и золотой равниной, насколько охватывал глаз, на которой раскинулись поля зерновых, перечеркнутые блестящими нитками каналов, обсаженные по краям финиковыми пальмами, ивами и ольхой; невспаханные поля, на которых щипали траву стада кудрявых овец и жирного крупного рогатого скота. Вдали над горизонтом возвышался зиккурат, держа под бдительным присмотром свои земли. Снаружи он был отделан известковой штукатуркой, оставленной либо ослепительно-белой, либо, что более вероятно, цветной – каждый уровень покрасили в свой цвет. Если бы позволили взобраться на его вершину, что было запрещено простым смертным, вы увидели бы другой, похожий зиккурат, возвышавшийся в 20 километрах оттуда над первым шумерским городом Эриду. Со временем зиккураты стали строить в центрах многих других городов Месопотамии, следуя образцу, изначально установленному в Уре архитекторами при дворе Ур-Намму.

Их произведения, может быть, не такие большие и не такие старые, как Великие пирамиды Гизы в Египте и даже, если уж на то пошло, коническое земляное сооружение в Англии под названием Силбери-Хилл, – они на несколько веков старше, но зиккураты не уступают им как великие произведения искусства. Там, где другие монументы производят впечатление своими размерами и чрезвычайной простотой форм, гениальность зиккуратов выражена именно в их композиции. По замыслу своих шумерских создателей они должны были дать возможность на мгновение соприкоснуться человеческим и божественным пропорциям.

Здесь, в Уре, опорная поверхность здания составляет чуть более 600 45 м. Оно построено как твердая основа из высушенных на солнце кирпичей, заключенная в оболочку толщиной 2,5 м из обожженных в печи кирпичей, положенных на битум. Отвесная стена первого яруса имеет в высоту около 15 м, и она не ровная: особый интерес у зрителей вызывают чередующиеся на поверхности небольшие выступы и ниши – черта местного строительного стиля вплоть до XX в.

Над первым ярусом возвышается следующий, несколько меньший, который оставляет широкую дорожку вдоль фасада и тыла и террасу с каждой стороны. На самом верху – на третьем уровне – стоял священный храм богини луны Наннар. Три монументальные лестницы из 100 ступеней ведут от земли к первому ярусу – одна подходит почти перпендикулярно к фасадной стене, а две другие плотно прилегают к фасадной стене по всей своей длине. Они сходятся у огромных ворот, от которых отходит еще одна лестница – в направлении к святилищу. Так как Л. Вулли был готов к параллелям с Библией, то ему эта постройка напомнила рассказ о внуке Авраама – Якове:

«Когда Якову в Вефиле приснились лестницы, уходящие в Небеса, по которым спускаются и поднимаются ангелы, он, без сомнения, подсознательно вспоминал то, что ему рассказывал его дед, – об огромной постройке в Уре, лестницы которой уходили в небо – так и называлось святилище Наннар, – и о том, как в праздничные дни жрецы, несущие статую бога, поднимались вверх и спускались вниз по этим лестницам, и этот ритуал должен был обеспечить богатый урожай, рост поголовья скота и увеличение рождаемости людей».

Что произвело на Вулли особенное впечатление, так это следующее открытие: все кажущиеся прямыми линии постройки на самом деле имели легкий изгиб с целью подчеркнуть перспективу и придать всему зданию видимость силы в сочетании с легкостью, словно колоссальная постройка едва удерживается от того, чтобы не оторваться от земли. До раскопок зиккурата Ур-Намму историки архитектуры считали, что такое применение изогнутых линий (энтазис) было изобретено греками спустя полтора тысячелетия. «Вся композиция здания – шедевр, – писал Вулли. – Было бы так просто нагромоздить прямоугольник из кирпича на другой прямоугольник, и результат получился бы пресный и уродливый. А так высота различных ярусов умело рассчитана, наклон стен ведет взгляд вверх и в центр; резкий уклон тройной лестницы выделяет наклон стен и фиксирует внимание на святилище, расположенном наверху, которое было религиозным средоточием всей постройки; а поперек этих сходящихся линий проходят горизонтальные плоскости террас».

После обнаружения в земле Месопотамии зиккуратов ученые стали спорить об их назначении: либо они должны были представлять священную гору предполагаемой первоначальной родины шумеров, либо их построили, чтобы поднять святилище бога над уровнем разлившихся вод, что регулярно случалось в Южной Месопотамии; а может, чтобы держать простых людей подальше от святая святых. Но насколько все эти объяснения ни соответствовали бы действительности, необходимо подчеркнуть, что зиккураты прежде всего являются художественными произведениями. Так как они представляют собой произведения архитектурного искусства, их главная функция, как и всех построек, – привлечь к себе внимание посреди ландшафта. В этом зиккураты замечательно преуспели, всегда напоминая о верховном правителе, отдавшем приказ об их строительстве, – Ур-Намму.

Однако на завершение больших строительных проектов требуется много времени, часто больше, чем годы жизни тех, кто их задумал. Поэтому здания передают в основном посмертную славу. Строительные работы на зиккуратах Ур-Намму продолжились и в период правления его сына, что поставило перед Шульги вопрос: как донести до народа собственный сверхчеловеческий образ?

Он предпочел бежать из Ниппура – религиозного центра Шумера в столицу государства – Ур. Около 160 км. И обратно. За один день. Его цель была вполне ясна, как говорилось в одном из его хвалебных гимнов: «Чтобы мое имя осталось в памяти на долгие времена и никогда не было бы предано забвению; чтобы хвала мне распространилась по всей стране, а моя слава провозглашалась в иных землях, я, быстрый бегун, собрался с силами, и, чтобы доказать, как я быстр, сердце подсказало мне совершить обратный пробег из Ниппура в построенный из кирпичей Ур, как будто это расстояние лишь на двойной час бега». Он поставил себе цель – руководить религиозным праздником в обоих городах в один и тот же день.

И хотя гимн написан официальным языком самопрославления, за ним можно различить слабые контуры реального события. Царь готовится к забегу и надевает одежду, аналогичную у шумеров беговым шортам: «Я, лев, которого никогда не подводит его сила, твердо стою, полон сил, надев на бедра небольшие nijlam». И он выходит на дистанцию: «Как голубь, тревожно улетающий от змеи, я распростер свои крылья. Как птица Анзуд, поднимающая свой взор на горы, я направил вперед свои ноги». Вдоль всей дистанции во много рядов собираются зрители, сгорающие от нетерпения увидеть своего царя – своего царя! – бегущего, как один из его собственных курьеров, но гораздо быстрее и настолько дальше, что никто не поверил бы, что такое может совершить человек: «Жители городов, которые я основал на земле, выстроились, чтобы увидеть меня. Черноволосые люди, многочисленные, как овцы, смотрели на меня с восхищением». Он появляется у храма в Уре, «как горный козленок, спешащий в свое логово». Там он принимает участие в обрядах: «…я убил быков, я принес щедрые жертвоприношения – овец. Там громко звучали барабаны cem и ala, и сладкозвучно играли tigi». Затем наступает время для отправления в обратный путь, чтобы «соколом вернуться в Ниппур в своей силе». Но природа обращается против него и устраивает ему испытание: «Буря пронзительно свистела, а вокруг вихрем кружился западный ветер. Южный и северный ветры выли друг на друга. Молния вместе с семью ветрами соперничали друг с другом в небесах. Раскаты грома заставляли землю содрогаться… Маленькие и большие градины барабанили по моей спине». И все же он продолжает бежать без боязни: «Он несся вперед, как яростный лев, скакал галопом, как осел в пустыне». И он достигает Ниппура до захода солнца: «Я покрыл расстояние равное пятнадцати двойным часам к тому времени, когда [бог солнца] Уту собирался повернуть свой лик к своему дому. Мои жрецы смотрели на меня с восхищением. Я отпраздновал Eshesh и в Ниппуре, и в Уре в один и тот же день!»

Мог ли он на самом деле сделать это? Более старое поколение ассириологов считало такой успех невозможным, отмахиваясь от него, как от выдумки. Однако более недавние обсуждения этого вопроса предполагают обратное. Статья в «Журнале истории спорта» приводит два относящихся к делу рекорда: «За первые сорок восемь часов состязания по ходьбе из Сиднея в Мельбурн в 1985 г. греческий супермарафонец Яннис Курос пробежал 462 км. Эту впечатляющую дистанцию он покрыл, не делая перерывов на сон». В 1970-х гг. британский спортсмен на беговой дорожке покрыл расстояние 160 км за 11 часов и 31 минуту.

Нет причин думать, что шумеры были менее способны к спорту. В конце концов, их мир требовал гораздо больше физической подготовки, чем современный: скорость, сила и выносливость для них оказывались важнее, чем для нас в нашем мире с механизированным транспортом и устройствами, поднимающими большие грузы. Найденные при раскопках документы и оттиски печатей указывают на то, что шумеры с воодушевлением занимались многими различными видами спорта – борьбой, боксом, бегом на короткие дистанции, даже имелась игра, в которой по деревянному мячу били палкой, – мы бы назвали ее разновидностью хоккея. Были популярны соревнования по бегу: в текстах говорится о регулярных городских забегах и о том, что для натирания спортсменов выдавалось растительное масло. Чуть позднее у вавилонян даже появился «месяц соревнований по ходьбе».

Однако если Шульги и смог бы пробежать от Ниппура до Ура и обратно за один день, то зачем он это сделал? Ведь ни один монарх до него ничего подобного не предпринимал. Были предложены несколько объяснений – от религиозного до утилитарного: возможно, царь хотел продемонстрировать, как хорошо он обновил дорожную систему, построив дома для отдыха и путевые станции. Но забег с его сопутствующей и последующей известностью напоминал действие, за которым должен был стоять политический мотив. Когда правитель второпях стремится реализовать неприятную для потенциальной общественной оппозиции политику, то он понимает, что только эффектная демонстрация собственного физического превосходства даст ему власть осуществить ее.

Мао Цзэдуну – верховному вождю и Председателю Коммунистической партии Китая было за семьдесят, когда в 1966 г. он начал Великую пролетарскую «культурную революцию». Вождь находился вне поля зрения общественности больше года, в состоянии войны с членами своей собственной партии; ему грозила опасность потерять влияние и власть в скрытой, но смертельной шахматной игре, в которую превратилась китайская политика. И он решил оставить шахматную доску и использовать в качестве своего оружия группы недовольных студентов высших учебных заведений, Красную гвардию, молодежь, оказавшуюся за бортом колледжей или не имевшую перспектив получить приличную работу.

Ему нужен был символический поступок для атаки. 16 июля 1966 г. он присоединился к 5 тысячам молодых пловцов в ежегодном заплыве через реку Янцзы в Ухане. Китайская пресса с благоговением сообщала, что он проплыл 15 км чуть больше чем за час (приблизительно двойное превышение рекорда скорости на Олимпийских играх 2008 г.). Это явное чудо объяснялось тем фактом, что река в Ухане течет быстро и Мао почти без усилий держался на поверхности воды. По всему миру разошлись кинохроники, в которых маленькая круглая голова двигается вверх и вниз среди молодых пловцов, а вокруг него полощутся огромные транспаранты, знаменуя его успех. Соединение образа собственной доблести Мао с юностью, духом и энергией молодежи стало мастерским ходом. Его было достаточно, чтобы Мао приступил к осуществлению «культурной революции», которая длилась 10 лет и привела Китай к нищете, хаосу и обильному кровопролитию.

Было ли что-то такое в политической стратегии Шульги, что могло потребовать от него этого хорошо разрекламированного забега? Подробности его жизни и отдельные события того времени находятся для нас вне досягаемости и, вероятно, таковыми и останутся навсегда. Однако мы знаем, что он являлся вторым царем Третьей династии Ура, сыном первого царя, что знаменитый забег проходил в седьмой год правления Шульги. Известно и о том, что были приложены огромные усилия к тому, чтобы известить всех о деянии царя и гарантировать, что оно не будет забыто: хвалебный гимн, рассказывающий историю забега, написали вскоре после этого события. Гимн пели или читали нараспев в храмах по всему Шумеру и Аккаду, а седьмой год правления Шульги получил официальное название «Год, когда царь совершил путешествие из Ура в Ниппур и обратно за один день». Мы также знаем, что полнофункциональная социально-экономическая система Ура времен Третьей династии со своей политикой «облагай налогами и перераспределяй», сделавшей каждого горожанина слугой государства, и беспощадно контролируемым соотношением потребления и вклада в экономику каждого человека была полностью введена лишь на сорок восьмой год правления великого царя. И все же кажется возможным и даже вероятным, что забег Шульги стал тщательно подготовленным спектаклем, нацеленным на облечение его моральной властью, харизматичной силой для осуществления нового политического курса, направленного на преодоление сопротивления тех, кто придерживался обычаев прошлого.

Если намерение было действительно таким, то нужно сказать, что все сработало на все 100 процентов. Импульс, который получила такая социально-политическая политика, поддерживался на протяжении всех лет правления не только Шульги, но, согласно Списку царей, его сына, внука и правнука.

Люди стенали

Но веру в систему невозможно поддерживать вечно. Империи, опирающиеся исключительно на силу и власть и при этом позволяющие своим подданным делать то, что они хотят, могут существовать веками, а пытающимся контролировать повседневную жизнь своего народа устоять гораздо труднее. В древности неизбежные трудности, неудачи и, как их назвал Карл Маркс, внутренние противоречия любой сложной общественно-экономической машины можно отмести в сторону, как болезни роста. Позднее на них будет возложена вина за неудачи отдельных личностей (или на враждебность злопыхателей-иностранцев). Но в конце концов они неизбежно ведут к потере веры и силы духа народа. Причем это может происходить удивительно быстро (с избрания Михаила Горбачева генеральным секретарем ЦК КПСС до полного распада советской империи прошло всего шесть лет).

Едва ли больше времени потребовалось, чтобы рухнула империя Ура Третьей династии. Сохранившиеся записи дают нам возможность проследить этот процесс как в сильно замедленном действии. В начале правления последнего царя Ибби-Сина («Бог луны Син позвал его») перестали поступать налоги из далеких провинций. В конце второго года его правления писцы в Пузриш-Дагане перестали проставлять на табличках даты с указанием официальных названий годов империи. На четвертый год это распространилось на Умму, на пятый – на Гирсу, а на восьмой – на Ниппур. К девятому году его правления система Bala исчезла, как будто ее и не было. Удаленные провинции объявили о своей независимости. Вокруг ослабевшей империи собирались стервятники, чтобы при первой возможности отхватить кусок ее умирающего тела.

На востоке традиционные враги с подножия Загросских гор и Иранского нагорья, против которых, как хвастались цари Ура Третьей династии, посылали бесконечные карательные экспедиции, были готовы к мщению. Но гораздо большая проблема таилась на западе, где говорившие на семитских языках варвары («амурру» – на аккадском и «марту» или иногда «тиднум» – на шумерском) – для жителей Месопотамии «западники», племена, которые Библия называет амореями, – сыграли такую же роль, что и германцы 2,5 тысячи лет спустя при падении Западной Римской империи. В хорошие времена амореи проникали в Междуречье путем мирной иммиграции в поисках защиты и процветания. Когда империя ослабла, они явились в виде вооруженных отрядов иногда значительных размеров и, как собака, набрасывающаяся на своего хозяина, начали воевать за куски шумерской территории.

Во время правления Шульги через всю страну построили стену длиной более 250 км, чтобы защититься от аморейских вторжений. Ее называли «стеной, чтобы не допустить вторжений марту». Второй преемник Шульги приказал ее восстановить и укрепить, называя ее Muriq-Tidnum («Она не пускает тиднум»). Но стены должны же где-то заканчиваться, и враги всегда могут обойти их с фланга: в 1940 г. Гитлер сделал неприступную французскую линию Мажино ненужной, послав свои танки через Арденнские леса. Точно так же случилось и с Muriq-Tidnum. Чиновник, ответственный за строительные работы, объяснил царю:

«Ты представил мне дело таким образом: „Марту неоднократно совершали набеги на территорию“. Ты повелел мне построить укрепления, чтобы отрезать им путь, помешать им через проломы в оборонительных укреплениях устремиться на поля между Тигром и Евфратом…

Когда я построил стену длиной 26 данна [около 260 км] и достиг места между двумя горными хребтами, мне сообщили, что марту стоят лагерем в горах из-за моих строительных работ… Поэтому я отправился на это место между двумя горными хребтами Эбиха, чтобы противостоять им в сражении… Если мой Господин соизволит, он даст подкрепление моим работникам и моим вооруженным силам… Сейчас у меня достаточно работников, но недостаточно воинов. Если мой царь отдаст приказ освободить работников для воинской службы, когда налетит враг, я смогу сразиться с ним».

Несмотря на все усилия, укрепление стены не помогло. Западные варвары не прекращали своих набегов, прибавляя трудностей слабеющей империи. Без поставок из провинций стоимость зерна в Уре выросла в 15 раз, и оно стало слишком дорогим, чтобы скармливать его скоту. Когда Ур, казалось, находился на грани голода, его последний царь в отчаянии написал находившемуся на севере страны генералу Ишби-Эрра, умоляя его прислать в столицу зерно любой ценой, тот ответил: «Мне было приказано совершить поездку в Иссин и Казаллу, чтобы купить ячмень. Один кор ячменя стоит 1 сикл. На покупку ячменя мне дали 20 талантов серебра. Были получены сообщения о том, что враждебное племя марту вторглось на твою территорию, так что я привез весь ячмень – 72 000 кор в Иссин. Теперь марту полностью проникли в земли Шумера и захватили там все крепости. Из-за марту я не могу отдать ячмень на обмолот. Они сильнее меня».

Насколько все это было правдой, спорный вопрос. Решив, по-видимому, что империю Ура Третьей династии спасти нельзя, генерал на самом деле решил выйти из игры. На одиннадцатый год правления Ибби-Сина Ишби-Эрра покинул своего господина и основал собственное царство в городе Иссине. Еще ближе к Уру – всего лишь в 40 км от него – вождь племени амурру взял город Ларсу и провозгласил себя царем. Будущее Ура действительно выглядело безрадостным: его империя сократилась всего до нескольких квадратных километров.

Но в то время как глаза всех жителей Ура были прикованы, как у кролика, попавшего в свет автомобильных фар, к восстанию в Иссине и опустошениям, которые несли приближавшиеся западные варвары, реальный смертельный удар нанесли с противоположного направления. Новый правитель захватил Элам, стряхнул власть сюзерена – Шумера, повел экспедиционную армию на Южную Месопотамию и с неодолимой силой появился под стенами Ура.

Ворота были проломлены, и город пал. Царя Ибби-Сина волоком дотащили в Элам, и о нем больше никто никогда не слышал. Он занимал трон 24 года. Дни гегемонии Ура закончились навсегда:

«Люди в большом количестве скопились на окраинах, как глиняные черепки. Стены были проломлены. Люди стенали.

На высоких городских воротах, где когда-то гуляли люди, лежали мертвые тела. На бульварах, где раньше проходили праздники, были разбросаны человеческие головы. На всех улицах, по которым когда-то ходили люди, высились горы трупов. В местах, где проходили государственные празднества, штабелями лежали люди».

Город страдал под оккупацией эламитского гарнизона еще семь долгих лет, пока Ишби-Эрра не сумел выдворить его вон. После чего правитель заявил, что его город Иссин является наследником Шумерского царства. И хотя он стал основоположником местной династии, которая даст так или иначе пятнадцать следующих один за другим правителей, утверждение, что Иссин осуществлял какой-то контроль над всей Южной Месопотамией, оказалось фикцией. Эта территория снова и быстро была раздроблена на города-государства, которые яростно отстаивали свою независимость. Более того, большинством из них уже правили вожди амурру.

Жителей Месопотамии потрясли внезапные изменения в судьбе Ура. Почему, спрашивали они себя, боги полностью покинули этот город? Их ответ напоминал тот, что дал Вольтер, когда его спросили, почему пала Римская империя: «Потому что все должно иметь свой конец». Почти за 4 тысячи лет до него один месопотамский автор пришел почти к такому же заключению: «Уру действительно было дано царствовать, но не вечно. С незапамятных времен – после создания земли, пока не размножились люди, – видел ли кто-нибудь, чтобы какое-то царство вечно держало за собой первенство? Царская власть существовала действительно долго, но должна была исчерпать себя».

Таким образом, по мнению почти современника, новое Шумерское государство умерло от старости. Но непосредственными вершителями его судьбы считались западные варвары, о которых, как раньше о гутиях, ничего хорошего нельзя было сказать:

Марту, которые не знают зерна;

Марту, которые не знают ни домов, ни городов, дикари с гор…

Марту, которые выкапывают трюфели…

Марту, которые едят сырое мясо…

Их бог, которого тоже звали Амурру, не имел даже дома, который он мог бы назвать своим, говорится в «Кембриджской истории Древнего мира»; его нужно было обеспечить приличным домом и женой, прежде чем его приняли бы в общество богов.

Была ли это справедливая оценка? Так уж случилось, что мы можем бросить лишь беглый взгляд на образ жизни этих незваных амурру с их стороны «культурного водораздела». Ведь мы наконец дошли до момента в истории, пересекающегося с повествованиями, которые мы сами все еще рассказываем о своих собственных религиозных корнях.

В Бытии (11: 31) говорится: «И взял Фарра Аврама, сына своего, и Лота, сына Аранова, внука своего, и Сару, невестку свою, жену Аврама, сына своего, и вышел с ними из Ура Халдейского, чтобы идти в землю Ханаанскую; но, дойдя до Харрана, они остановились там».

Те, кто считает, что еврейская Библия является историей, занимаются поисками истоков сказания об Аврааме, его семье и их непростом путешествии по Плодородному Полумесяцу из халдейского Ура в Шумере в Харран на севере, а оттуда на запад в землю Ханаанскую в годы, последовавшие за крушением империи Ура. Они предполагают, что Фарра, возможно, забрал свою семью из Ура из-за нападения эламитов и последующего перемещения культа луны из завоеванного южного города в более безопасный Харран на севере. Члены семьи Фарры имеют имена, которые совпадают с названиями близлежащих мест, которые процветали в те времена: имя Серуг – деда Фарры соответствует Саруги, Серудж в наши дни; имя Нахор – отца Фарры и его второго сына соответствует названию города Нахур на реке Хабур; имя самого Фарры тождественно названию Тил-Турахи (современный Фарра) на реке Балик; имя его третьего сына Харран соответствует названию города, расположенного приблизительно в 50 км к юго-востоку от современного города Санлиурфа (ранее Эдесса) в Турции. Верующие предлагают считать, что названия этих городов увековечивают поселения, основанные людьми, упомянутыми в Библии. К тому же в письмах того времени Харран считается местом жительства племени, известного как «бенжамиты», что означает «сыны юга».

Члены семьи Фарры не были шумерами. Их давно отождествляют с теми самыми людьми – амарру, или амореями, на которых предания Месопотамии возлагают вину за падение Ура. Профессор ассириологии Йельского университета Уильям Халлоу утверждает, что «увеличивающееся количество лингвистических свидетельств, основанных главным образом на записанных личных именах людей, которые были признаны амореями… показывает, что эта новая группа людей говорила на разнообразных языках – от древнего семитского до более позднего древнееврейского, арамейского и финикийского». Более того, как отражено в Библии, подробности племенной организации патриархов, традиции присваивания имен, структура семьи, обычай наследования и землевладения, генеалогические схемы и другие следы кочевой жизни «слишком близки к более лаконичным свидетельствам клинописных документов, чтобы от них без раздумий отмахиваться, как от более поздних подделок».

Еврейские патриархи, о которых рассказывает Библия, очень отличаются от представленных в шумерских текстах совершенно неотесанных дикарей, путешествующих по степи со своими «стадами и шатрами» (верблюды Авраама – анахронизм; их одомашнят лишь через несколько веков). Их обычаи, возможно, и отличались от тех, которых придерживались люди, живущие в городах, но все же заслуживали не меньшего уважения и почитания.

Удивительно, но мы можем на самом деле узнать, как выглядели некоторые далекие родственники Авраама. Амореи взяли город Мари, расположенный на берегах Евфрата в современной Сирии, который в древние времена считался самым удаленным поселением шумерской цивилизации и местом, господствовавшим, как считалось, когда-то, приблизительно в XXV в. до н. э., на территории всей Месопотамии. Это место пришельцы-кочевники сделали центром влиятельного царства, где во дворце необыкновенных размеров и красоты жил царь. Около трехсот комнат на каждом из двух этажей занимали площадь 2,43 гектара.

Даже после опустошения и разорения в течение 4 тысяч лет геометрические композиции, украшавшие царские покои, по-прежнему поразительно свежи. Но более потрясающими являются панно со сценами из жизни Мари, когда-то украшавшие административный блок, которые представляют собой в основном религиозные церемонии и батальные сцены. Больше всего удивляют детали сцен с более скромными персонажами – амореями времен Авраама: солдат в плотном круглом белом шлеме с ремешком под подбородком и плаще с игриво завязанными тесемками вокруг шеи, надетом так, как и сейчас модно носить, смело устремляется вперед в бой, несмотря на стрелы, которые пронзили его тело; рыбак с коротко стриженными черными волосами и бородой уныло бредет домой, хотя на палке, что лежит на его плече, болтается большая рыба; мужчина с рассудительным лицом в черной шапке и официальном одеянии ведет жертвенного быка, на концы рогов которого надеты серебряные колпачки. К сожалению, у двух женщин у финиковой пальмы отслоились головы: на одной надето что-то вроде удивительного бикини, на другой – мини-платье откровенной длины. На листе пальмы, если цитировать Андре Парро (на протяжении 40 лет проводившего здесь раскопки по поручению французских национальных музеев), сидит «великолепная синяя птица с распростертыми крыльями, готовая взлететь. Мы всегда считали эту птицу творением фантазии художника, но однажды, прохаживаясь по дворцу в апреле 1950 г., мы заметили большую хищную птицу, почти в точности похожую на нее, которая при нашем приближении в панике улетела с развалин, где у нее было гнездо».

Если Фарра и члены его семьи были амореями и жили в это время, то почему он предпочел покинуть Шумер, куда, предположительно, пришли их предки не так уж и задолго до него, не взяв с собой большую часть своих родственников, как раз в то время, когда его соплеменники захватывали власть в Месопотамии? Почему он отказался от жизни в самом развитом городе на земле и вернулся в палатку в степи? И почему эту деталь помнят по прошествии столь долгого времени?

Возможно, это должно было напомнить нам о том, что, только оставив Ур, Фарра и его маленькая семья сумели сохранить свою идентичность амореев и собственный образ жизни, который был так важен для истории евреев. Если бы Фарра остался в Шумере, Авраама постигла бы совершенно другая судьба. Ведь завоеватели-амореи оказались не похожими на гутиев, разрушивших Аккадскую империю, для изгнания которых потребовалось слишком много усилий и времени. Амореи так никогда и не ушли. В конечном счете они настолько слились с местным населением, что после нескольких десятилетий было невозможно отличить их от их предшественников. Этому, вероятно, помогло то, что они говорили на языках той же самой большой лингвистической группы, к которой относился и аккадский – язык межнационального общения в Месопотамии. Вполне вероятно, их просто ослепило огромное богатство культуры и истории, с которым они столкнулись, и они захотели стать его частью. И – это имело решающее значение – они признали, что традиции шумерской цивилизации могут с успехом продолжаться, каким бы ни было происхождение человека, сидящего на троне в городском дворце. Их задача заключалась в том, чтобы принять эстафетную палочку и нести ее вперед.

Сделав это, правители амореев подняли достигнутые местной цивилизацией искусства и науки на новые высоты. Можно сказать, что их время оказалось поистине золотым веком месопотамской цивилизации. Из всех различных этнических групп населения они создали новый народ – вавилонян. Центром их государства стал новый город – Вавилон.

Глава 8.
Древний Вавилон: кульминация, 1900–1600 гг. до н. э.

Удивительный, мистический ассирийский Вавилон

И вот наконец мы прибываем в Вавилон – самый прославленный, великолепный, раскритикованный, вызывающий восхищение, поносимый город античных времен. Город, проживший самое долгое время в памяти европейцев.

Его название происходит от греческого варианта аккадской версии какого-то более древнего изначального наименования. Аккадцы усовершенствовали его, и оно стало означать «Баб-Илу» – «Врата Бога». В Бытии говорится, что оно происходит от древнееврейского корня Batal, что означает «спутать» – со ссылкой на смешение языков, которым были наказаны за спесь строители Вавилонской башни.

Своим местонахождением город обязан своему выгодному стратегическому положению, близкому к центру Месопотамской равнины, там, где Тигр и Евфрат ближе всего сходятся друг с другом, – в настоящее время на расстоянии около 500 км от побережья Персидского залива.

Вину за свою дурную репутацию город может смело возложить на Библию, в которой содержатся рассказы о вавилонской ссылке иудеев («У рек Вавилона мы сидели и рыдали, когда вспоминали Сион») и видении святого Иоанна в Откровениях о женщине, «одетой в пурпурные и алые одежды, украшенные золотом, драгоценными камнями и жемчугом, с золотой чашей в руке, полной мерзостей и скверны ее блуда. И на ее челе было написано имя – Тайна: Великий Вавилон – мать блудниц и мерзостей земных».

И в то же время название этого древнего города породило гораздо более позитивные ассоциации как среди взрослых, так и детей, которые даже в наши дни все еще поют иногда:

Сколько миль до Вавилона?

Три раза по двадцать и десять.

Я доберусь туда при свете свечи?

Да, туда и обратно.

Если твои пятки проворны и легки,

Ты доберешься туда при свете свечи.

Никто, по-видимому, не знает происхождение или значение этого детского стишка, который когда-то был связан с какой-то уличной игрой и упоминал среднюю продолжительность жизни – три раза по 20 и 10, – а также восприятие ее самой, представленной мерцающим пламенем свечи, освещающим путь. Никто даже не уверен, что в этом стишке всегда назывался Вавилон – когда-то, возможно, в нем упоминался Вифлеем или какое-то другое место со схожим по звучанию названием. Тем не менее к нашему времени стишок про Вавилон уже давно стал вне конкуренции и регулярно появляется в заглавиях романов, пьес, фильмов и даже песен. Самые крупные специалисты по детским песням и играм англоговорящего мира Иона и Питер Оупи пришли к выводу, что большинство детских песенок являются рудиментами когда-то популярных баллад и народных песен или забытых уличных кричалок и сценок страстей Господних, длинных устаревших молитв и крылатых выражений. Каким-то образом Вавилон – название самого крупного города Древнего мира, хотя и исчезнувшего с поверхности земли два тысячелетия назад, – застрял в воображении людей достаточно надолго, чтобы все еще быть упоминаемым детьми, играющими на улицах в XX в.

Центры империй Египта или Ассирии известны только тем людям, которые знают их историю. Большинство мест, известных евреям и христианам из Библии, – Иерусалим, Шехем, Назарет – черпают свою славу с гораздо более поздних времен. Иерихон является, возможно, одним из старейших обитаемых городских центров в мире, но в народной культуре ассоциируется лишь с падением его стен от звуков труб: «Иисус Навин выиграл битву при Иерихоне, и стены рухнули». С другой стороны, Вавилон все еще помнят за его языческое величие. Особенно в Англии, а еще конкретнее – в Лондоне.

Уже в XII в., рассказывает нам Питер Акройд в книге «Лондон: биография», часть его городской стены называлась Вавилоном; «причины такого названия неясны; возможно, в средневековом городе жители признавали языческое или мистическое значение той части каменной кладки». По мере того как Лондон рос в размерах и в течение веков повышалась его значимость, это древнее название все чаще применялось как метафора для обозначения всей столицы империи. Кто-то может подумать, что когда современный Лондон называли Вавилоном, то это придавало ему уничижительный смысл. Но нет, Акройд рассказывает, что Лондон XVIII в. называли «этот Вавилон», потому что он давал надежное убежище обездоленным: «le seul refuge des infortunes». Поэт Уильям Купер счел этот «растущий Лондон» с его разношерстным населением «более разнообразным, чем Древний Вавилон», и в его устах это была похвала. В то время как Артур Мейчен – валлийский автор «прекрасной эпохи» уточнял, что «Лондон вырисовывался передо мной, удивительный, мистический, как ассирийский Вавилон, полный неслыханных вещей и величайших открытий».

Если для модернизирующейся Британии название Вавилон символизировало таинственный, но живой многокультурный город-гигант, то в каждом из других преданий он вспоминается по-своему.

Для древних авторов это был город их мира безо всяких мистических подтекстов. Греческие и латинские авторы – от Геродота в V в. до н. э. до Диона Кассия, который жил в Риме в III в., – оставили нам прозаические, хотя иногда и причудливые рассказы о его истории, топографии, судьбе и окончательном упадке. По словам Диона, когда римский император Траян посетил это место в I в., он нашел здесь лишь груду развалин. С другой стороны, епископ Кипрский Теодорет в V в. утверждал, что в его время в Вавилоне еще жили люди (евреи).

Для праведных христиан Вавилон всегда будет блудницей из Откровений и символизировать все, что есть грешного и безнравственного в городской жизни. Для растафарианцев, следующих учению Марка Гарвея, это символ всего, что угнетает и подавляет чернокожих людей, играя главную роль в музыке регги, выражающей страдания и призывающей к сопротивлению.

Для мира ислама, на территории которого находился этот древний центр после арабских завоеваний в VII в., название Вавилон не значило почти ничего. Да, несколько маститых арабских географов отмечали его местоположение, хотя иногда и неверно. Но в общем отношение ислама ко временам jahilliyah – «незнания» (истинной веры), скажем, едкое, да и не было в нем никогда большого интереса к воспоминаниям о днях, когда этот древний город процветал. В Коране Вавилон назван лишь однажды и совершенно нейтрально в рассказе о двух ангелах, посланных на Землю Богом, чтобы искушать людей грешить: «Это не Соломон не уверовал, а бесы, которые учили людей колдовству; и это открылось двум ангелам в Вавилоне Харуту и Маруту, хотя они никого ничему не учили до тех пор, пока не сказали: „Мы искусители, так что не оставляйте веры“ (сура 2, «Корова», стих 14).

Земли вокруг Аль-Хиллаха, где опустевшие холмы Вавилона тихо спали на протяжении веков, видные всем на расстоянии многих километров на ровной равнине, жители мусульманских деревень в своем воображении населили демонами, джиннами и злыми духами или их физическими воплощениями – змеями и скорпионами; а также ангелами Харутом и Марутом, подвешенными за ноги, которые громко стенают, жалуясь на вечное наказание. Убедительная причина держаться подальше от этого места.

Таким образом евреям было предоставлено право сохранять многогранную реальность древнего центра цивилизации в западном культурном сознании в ожидании того времени, когда новый дух познания поведет европейских исследователей изучать его остатки, и новая отрасль науки – археология начнет строить картину такого Вавилона, каким он когда-то был, и его название аллегорически будет применяться еще к какому-нибудь новому центру мировой империи.

***

С тех времен, когда царь Навуходоносор после сожжения храма Иерусалимского сослал его правящий класс в Вавилон в 586 г. до н. э., Южная Месопотамия поддерживала самые большие и влиятельные еврейские общины. Именно там в течение V–VII вв. в вавилонских городах Нехардея, Сура и Пумбедита (последней была, вероятно, современная Фаллуджа) была собрана наиболее важная из двух редакций Талмуда: сборник юридических предписаний, истории народа и фольклора, который и по сей день лежит в основе веры и обрядов евреев. Там же находился и Рейш-Галута – экзиларх, или глава изгнанных, который, вероятно, вел свой род от царской династии царя Давида и был де-юре правителем всех евреев до XI в.

Поэтому неудивительно, что первым европейским путешественником, написавшим рассказ о своей поездке к развалинам Вавилона, оказался еврей: Бенджамин, рожденный в Туделе в Иберии, который с 1160-х гг. путешествовал по Ближнему Востоку и собирал информацию об условиях жизни еврейских общин. Возможно, его целью было обеспечить руководящими указаниями будущих беженцев, спасавшихся от все возраставшей жестокой дискриминации евреев в Испании после завоевания Наварры для христианской церкви в 1119 г. После долгих странствий он оказался в Ресене близ Евфрата, упоминаемом в Библии, но теперь утраченном для географии. «Оттуда день пути до Вавилона, – писал он в своем путевом дневнике. – Его развалины простираются на тридцать миль. Руины дворца Навуходоносора еще можно увидеть, но люди боятся входить в него из-за змей и скорпионов. Поблизости, на расстоянии мили^[1], живут три тысячи израильтян, которые молятся в синагоге древнего Павильона Даниила, им же построенного из отесанных камней и кирпичей. Между синагогой и дворцом Навуходоносора находится печь, в которую были брошены Ханания, Мисаил и Азария; это место находится в долине и известно всем».

***

За этим евреем последовали и другие, хотя большинство путешественников по этому краю, включая Марко Поло, с большей радостью повторяли слухи и фольклор, нежели проводили самостоятельные исследования. Но итальянский дворянин и искатель приключений Пьетро делла Валле, наоборот, лично посетил развалины неподалеку от Аль-Хиллаха в 1616 г., правильно опознав в них развалины Вавилона. Он считается первым европейцем, который признал, что необычные скопления клиновидных значков на обнаруженных им кирпичах, разбросанных в песках поблизости, – это не украшения, а письмо, а далее он каким-то образом пришел к выводу, что их надо читать слева направо. По возвращении в Италию в 1626 г. его торжественно встретили и назначили постельничим при папе. Но, несмотря на все это, похоже, что не в Риме, а в Лондоне возник самый острый интерес к открытиям делла Валле. Так говорит нам неожиданное открытие в конце XIX в.

В 1886 г. разрушительный пожар уничтожил церковь Святой Марии Магдалины и ряд старых купеческих домов на Найтрайдер-стрит в лондонском Сити – узкой средневековой улочке недалеко от реки Темзы, названной в честь того, что однажды по ней проехали рыцари, направлявшиеся из Тауэр-Роял на Кэннон-стрит на турнир в Смитфилде. После расчистки обугленных остатков строители начали раскапывать древние фундаменты. В глубоко лежавшем пласте они наткнулись на несколько обломков черного диорита с надписями, сделанными клинописными значками. Их отправили на идентификацию в Британский музей, и оказалось, что они относятся к временам, как радостно сообщили в прессе, «самого древнего из известных царств – Древневавилонского».

Эксперт Британского музея господин Б. Т. А. Эветс отметил, что дома, под которыми обнаружили эти камни, датируются второй половиной XVII века и вошли в зону реконструкции после уничтожения этого района во время Большого Лондонского пожара 1666 г. Упоминая обломки с надписями, он предположил, что «едва ли есть причины сомневаться в том, что они были похоронены среди фундаментов при последующем восстановлении улицы». Родившийся в Варшаве американец еврейского происхождения востоковед Моррис Ястров-младший сделал вывод, что больший интерес, чем ранее считалось, вызвали к себе опубликованные письма делла Валле и представленные им образцы вавилонских кирпичей: «Ученые мужи и научные общества начали проявлять интерес к этой теме, а так как поверхность курганов в Вавилонии обычно усыпана обломками камней, кусочками кирпичей и глиняной посуды, нет ничего более вероятного, чем то, что вследствие интереса, разбуженного путешественником делла Валле, какой-нибудь лондонский купец взял несколько образцов этих древностей для своей частной коллекции редкостей. Так как местонахождение вышеупомянутых кирпичей, привезенных делла Валле, неизвестно, Британский музей теперь имеет преимущество перед Лувром, самый древний экспонат вавилонской коллекции которого был привезен в Европу ботаником Мишо в 1782 г.».

Соперничество между Лондоном и Парижем было достаточно реальным. Искатели приключений многих национальностей веками использовали в своих интересах Древний Средний Восток. К концу Викторианской эпохи, когда европейские имперские державы начали «драться за Африку», между ними разгорелось соперничество за древности Леванта; каждая стремилась откопать и привезти к себе самые впечатляющие реликвии. К концу XIX в. это поле сузилось до трех стран – Британии, Франции и Германии, у каждой из которых имелись свои политические интересы в этом регионе. Британия была озабочена тем, чтобы защитить торговые пути к своей Индийской империи. Франция уже давно по договору являлась покровительницей католических христиан в Османской империи. Вновь объединившаяся Германская империя жаждала поддержки от султана против ощутимых попыток Британии сдерживать ее. По поводу прав на проведение раскопок между ними шли безобразные пререкания. Общественность лихорадило; выгода представлялась впечатляющей; на кону стояла национальная гордость. В Британском музее, парижском Лувре и берлинском Музее Передней Азии были организованы великолепные выставки. Но в то время как удивительные древности со всей Месопотамии привлекали к себе посетителей во все больших количествах, наивысшая слава ждала тех, кто смог бы, в воображении общественности, вернуть город Вавилон к жизни.

Здесь Германия определенно была победительницей. Ее все углубляющиеся теплые отношения со слабевшей Османской империей дали возможность Роберту Иоганну Колдевею, архитектору и историку искусств, ставшему археологом, найти при раскопках и вывезти к себе на родину целиком церемониальный портал, известный как Ворота Иштар, а также часть дороги, ведущей к нему, – все это было воссоздано по оригинальным разноцветным плиткам, найденным при раскопках. Казалось, что вскоре можно будет во всех подробностях восстановить историю Вавилона с древнейших времен.

Однако эти надежды вскоре разбились вдребезги. Несмотря на то что объекты, привезенные в Берлин, были, без сомнения, впечатляющими, вскоре стало ясно, что откопанный Вавилон представлял собой почти полностью последние века независимого существования столицы империи царя Навуходоносора и период иудейской ссылки. Будучи прекрасными, завораживающими и с исторической точки зрения важными, руины, обнаруженные путешественником делла Валле и его последователями, вовсе не являлись такими очень уж древними, а относились, как сочли бы в Греции, к позднему архаическому периоду и едва ли были намного старше, чем Афинский акрополь. Не нашли ничего, что датировалось бы намного раньше VII–VI вв. до н. э. Все это оказалось более чем на тысячу лет позднее эпохи превращения города в главного политического игрока среди новых государств, основанных аморейскими шейхами после упадка и краха Третьей династии Ура.

До более древних слоев добраться было невозможно; они являлись допотопными в прямом смысле этого слова. За тысячелетия уровень грунтовых вод неумолимо поднимался, делая все более ранние пласты жизнедеятельности людей недоступными для раскопок. Так, к огромному разочарованию ассириологов, у нас нет прямых археологических или документальных знаний о городе Вавилоне, относящихся к самому раннему периоду его существования. И вряд ли когда-нибудь человечество их получит. Мы вынуждены полагаться на косвенные намеки и случайные упоминания, когда речь идет о древней истории Вавилона. Это все равно что пытаться установить истоки европейского Ренессанса, если бы город Флоренцию давным-давно смыло рекой Арно.

Это сравнение не такое фантастическое, как может показаться. Много в равной степени бурных событий произошло за несколько веков, которые отделяли падение Третьей династии Ура от воцарения Вавилона как главного города Южной Месопотамии – центра наивысшей точки развития месопотамской цивилизации.

Ни один царь не может быть могущественным в одиночку

На протяжении нескольких сотен лет сотрясался политический калейдоскоп на всей территории Месопотамии. «Западники» («амурру» на аккадском языке) прибывали неодолимым потоком и не представляли собой один народ; их имена свидетельствуют, что они говорили по крайней мере на двух различных западносемитских диалектах. Другие народы приходили с востока и севера. Они часто воевали друг с другом. Династии приходили к власти и теряли ее. Власть была наградой за интриги и политические убийства. Один город соперничал с другим за главенство. Происходили крупные сражения. Цари выходили на поле брани: кто-то одерживал победу, кто-то погибал.

А некоторые находили более необычный конец. Когда знамения были особенно неблагоприятными, согласно традиции монарха тайно похищали и увозили в безопасное место, а на трон временно сажали простолюдина, чтобы он получал тот удар, который судьба уготовила человеку во дворце. Приблизительно в 1860 г. до н. э. судьба предсказала, вероятно в форме лунного затмения, угрозу шумерскому царю Иссина Ирра-Имитти. «Чтобы династия не закончилась, – объясняет более поздний текст, который ассириологи называют «Летописью древних царей», – монарх посадил садовника Энлиля-Бани на свое место на троне и возложил на его голову царскую корону». Узаконенный таким образом мнимый правитель руководил храмовыми обрядами и выполнял другие царские обязанности.

Обычный ход событий, который будет знаком читателям «Золотой ветви» антрополога Викторианской эпохи сэра Джеймса Фрейзера, в которой рассказывается о живучести этой практики в европейской истории, предполагал, что нужно подождать, пока минует опасность, а затем умертвить временного монарха. Но судьба была не так слепа, какой ее обычно рисуют, и, по-видимому, прекрасно сумела отличить фальшивого царя от настоящего: «Ирра-Имитти умер в своем дворце, проглотив кипящий бульон. Энлиль-Бани, который был на троне, не отказался от него и остался царем». Энлиль-Бани оказался удивительно успешным монархом, ему удалось удерживаться у власти на протяжении почти четверти века. Его провозгласили богом. Возможно, курьезная история его восхождения на престол была просто прикрытием того, что произошло на самом деле: дворцовый переворот – вряд ли необычное событие в тот неистовый век. Чуть позже в городе-государстве под названием Курда за 10 лет сменились четыре царя, то же самое произошло и в городе Шубат-Энлиле; город Ашнаккум за половину этого срока видел пять правителей. Один дворцовый чиновник из города Мари утверждал, что за время его пребывания в должности ни один царь не являлся «по-настоящему могущественным в одиночку: 10–15 царей следуют за Хаммурапи, царем Вавилона, столько же – за Рим-Сином, царем Ларсы, и столько же – за Ибал-пи-Элемом, царем Катны; но 20 царей следуют за Ярим-Лимом, царем Ямхада».

Государство Мари – самый северо-западный форпост южномесопотамской культуры, расположенный приблизительно в 400 км к северу от Вавилона в верхнем течении Евфрата, – было древним, прославленным и могло похвастаться дворцом, который являлся, вероятно, самым великолепным в те дни. Его искусно украшенный тронный зал и зал для аудиенций, приемную и трапезую с изображенными на фресках сценами из жизни Авраама, видимо, регулярно заполняла толпа приезжих сановников в экзотических нарядах. Сюда приезжали иноземные цари, чтобы засвидетельствовать свое уважение, вассалы с подарками, шейхи племен с данью. Огромная свита рабов, слуг, личных помощников, фрейлин и камергеров (персонал, обслуживавший повседневные нужды царя и его нескольких жен) теснилась в узких коридорах царских личных апартаментов, где находились корзины с одеждой, подносы с едой, кувшины с напитками и коробки с документами. Административное крыло, скорее всего, напоминало гудящий улей со всеми его посыльными, канцелярскими служащими, счетоводами и аудиторами, снующими секретарями, их помощниками, помощниками помощников секретарей и их заместителями, иностранными посланниками, надеющимися установить или скрепить политические союзы, и послами, недавно возвратившимися на родину для доклада и получения новых инструкций.

В одной части дворца на первом этаже находилось большое помещение для переписки рукописей, где делали чистовые документы с табличек, на которых буквы были нацарапаны под диктовку, в другой части – архив, где хранилась переписка царей Мари и чиновников, государственных эмиссаров, врагов и союзников, ближних и дальних.

Вся эта деловая и продуктивная жизнь совершенно внезапно прекратилась, когда царство Мари захватил Хаммурапи – аморейский царь Вавилона. Как только вавилонский гарнизон начал контролировать город, а сопротивление горожан было подавлено, завоеватель отправил туда оперативную группу для изучения архива. Агенты потратили много недель на чтение свыше 25 тысяч документов, сортируя их по авторам, темам и адресатам и помещая каждую группу документов в отдельный контейнер. Таблички, содержание которых касалось национальной безопасности Вавилона – все письма от Хаммурапи правителю царства Мари Зимри-Лим, например, были упакованы и отправлены с караваном ослов на юг, в столицу.

Через некоторое время, возможно после попытки мятежа, Хаммурапи очистил весь дворец от людей и сжег его дотла. После этого рабочие снесли и сровняли с землей те стены, которые оставались стоять после пожара. Трагедия Мари оказалась на пользу археологии. Дворцовый архив с его документами, рассортированными по категориям, корзина за корзиной, запекся благодаря последнему пожару навсегда, был похоронен под обломками, где и оставался до тех пор, пока 4 тысячи лет спустя начиная с 1930-х гг. его не откопала группа французских ассириологов во главе с Андре Парро. Более 23 тысяч табличек, которые они достали на свет божий, рисуют для нас поразительную картину жизни в древние времена.

Что особенно поражает, помимо подробностей политических махинаций и непостоянных союзов среди политических лидеров, военных диктаторов и мафиози, главенствовавших в Месопотамии, так это то, что, читая их письма, вы реально слышите, как они говорили. Свою переписку они не подгоняли под какой-то официальный шаблон, а «стреляли с бедра» и говорили от души. Это подлинные голоса предков, и в основном они пророчили войну:

«Этот вопрос не для обсуждения. Тем не менее я должен сказать это сейчас и дать выход своим чувствам. Ты великий царь. Когда ты попросил у меня двух коней, я приказал доставить их тебе. Но что касается тебя, ты прислал мне лишь двадцать фунтов олова.

Без сомнения, ты не мог быть великодушен со мной, когда ты послал мне это жалкое количество олова. Клянусь богом своего отца, если бы ты не прислал ничего, я, возможно, рассердился бы, [но не почувствовал себя оскорбленным].

У нас в Катне такие кони стоят десять фунтов серебра. А ты прислал мне всего лишь двадцать фунтов олова! Что сказал бы любой, услышав это? Да он не мог бы считать нас равными по могуществу».

Иными словами, «парень, прояви ко мне уважение!».

Но жаловавшийся правитель Катны совершил ошибку, связавшись с царем Экаллатума – старшим сыном Шамши-Адада, «a capo di tutti capi» («главный над главными». – Пер.), которого долго помнили и почитали в более поздней истории Ассирии и который распустил щупальца своей власти из собственной столицы Шубат-Энлиль. Все, что касалось отношений отца с его младшим сыном, правившим в царстве Мари, читалось как диалог из «Крестного отца». В то время как старший сын постоянно получал похвалы за свою страсть к сражениям, царя Мари регулярно ругали и порочили: «Как долго мы должны руководить тобой во всех вопросах? Разве ты ребенок, а не взрослый? Разве нет у тебя бороды? Когда ты начнешь руководить своим домом? Разве ты не видишь, что твой брат возглавляет огромные армии? Так и ты тоже бери в свои руки власть во дворце, своем доме». Теперь старый мафиозо хотел, чтобы его младший сын проучил царя Катны: «Пока твой брат здесь громит врагов, ты там лежишь среди женщин. Так что теперь, когда ты пойдешь в Катну с армией, будь мужчиной! Точно так же, как твой брат делает себе великое имя, ты в своей стране делай великое имя себе».

И хотя мы можем прочесть переписку этих похожих на гангстеров персонажей, мы на самом деле знаем очень мало о них как о людях. Это все равно что слушать радиопьесу с середины. Мы слышим слова, но не знаем, говорит ли их человек высокий или низкий, толстый или худой, старый или молодой, заслуживающий доверия или лживый, склонный к преувеличению или преуменьшению. И все же, если мы продолжим слушать достаточно долго, мы сможем начать узнавать отдельных героев.

В своем обращении к Американскому Восточному обществу (1997 г.) его президент профессор Джек Сэссон заговорил об исследовании всей своей жизни – изучении корреспонденции последнего монарха Мари Зимри-Лина, который отнял город у неудачливого младшего сына Шамши-Адада. Профессор представить нам ее краткое описание: «Несмотря на все неудачи, благодаря этим письмам мы сумели проникнуть в личность Зимри-Лина. По остроумным и крылатым выражениям, которые ему приписываются, мы смогли сделать вывод, что его чувство юмора было скорее тонким, чем грубым. Мы также узнали, что ему не было чуждо тщеславие, так как он допекал своих камердинеров за покрой одежды и яростно реагировал, когда считал, что его замечания игнорируют. Он был не лишен любознательности, так как имеются записи о длительных поездках за пределы своего царства. Его очень интересовали подробности управления, и он постоянно требовал ответы на разные вопросы. Но он также страдал от внутренних ссор и сплетен чиновников, соперничавших за его внимание. Также очевидно, что Зимри-Лин являлся набожным, богобоязненным человеком; он побуждал своих служащих проводить религиозные церемонии и просил держать его в курсе самых последних посланий богов. Тем не менее он любил поныть, особенно когда у него просили что-то, с чем он не хотел расставаться. Также он, по-видимому, был не уверен в себе».

Как закончил свои дни Зимри-Лин – неизвестно. Но это событие знаменует завершение долгого, беспокойного периода существования царства – между Третьей династией Ура и новой Вавилонской империей.

Новый общественный порядок

Когда месопотамский калейдоскоп наконец остановился, проявилась новая прочная структура, очень отличавшаяся от старой. Так как ее центр находился в Вавилоне, ученые называют ее древневавилонской эпохой.

На реальность этого нового общественного порядка проливает свет одна из наиболее известных реликвий. Царь Хаммурапи, шестой правитель первой династии Вавилона и объединитель Древневавилонской империи, известен благодаря своему своду законов, написанному на колонне из черного диорита, которую обнаружили не в Месопотамии, а в Сузах – столице государства Элам (теперь это Западный Иран). Эта колонна была взята в качестве военной добычи после завоевания эламитами Вавилонии в XIII в. до н. э., спустя половину тысячелетия после смерти автора кодекса.

Увенчанная изображением царя, получающего закон из рук Шамаша – бога солнца и покровителя юстиции, эта колонна, вероятно, когда-то стояла в общественном дворе храма в Сиппаре. Другие ее копии находили по всему царству, а именно: в храме бога Мардука в Вавилоне – Эсагиле, Доме с поднятой головой – культовом центре Вавилона и всей империи. В тексте сам Хаммурапи указывает назначение этой стелы: «Пусть угнетенный человек, у которого есть судебное дело, придет и встанет перед моим изображением справедливого царя. Пусть ему прочтут надпись на этом монументе, пусть он услышит мои драгоценные слова. Надпись разъяснит ему его судебное дело. Он узнает, что является справедливым, и его сердце возрадуется, и он скажет: „Хаммурапи – правитель, который для своих подданных как отец“».

Как и более древние законы Ур-Намму, это не свод юридических норм в нашем современном понимании – охватывает не все стороны жизни и не устанавливает правовые принципы. Вместо этого он предлагает перечень парадигм, записи образцов судебных дел, которые, вероятно, слушались царем, но на самом деле, наверное, представляли давнюю юридическую традицию, больше похожую на англосаксонское общее право, ставящее на первое место прецедент и прецедентное право, с его сильным неприятием всеохватывающих схем, как в европейском Кодексе Наполеона.

Тем не менее этот текст охватывает большой спектр случаев. После длинной преамбулы – восхваления Хаммурапи как защитника слабых и угнетенных и подробного описания регионов, которыми он правил, идет перечень приблизительно 280 судебных решений, касающихся семьи, рабства, профессиональных, торговых, сельскохозяйственных и административных законов, включая установление стандартных цен на товары и размера заработка наемных рабочих. Раздел семейного права самый большой; он регулирует вопросы, связанные с обручением, браком и разводом, супружеской неверностью и инцестом, детьми, усыновлением и наследованием.

Многие судебные решения поражают современного читателя как справедливые и разумные. Например:

«Если мужчина хочет уйти от женщины, которая родила ему детей, или от жены, которая родила ему детей, то он должен отдать той жене приданое и часть дохода с поля, сада и собственности, чтобы она могла растить своих детей. Когда она вырастит детей, часть того, что дано детям, равная доле одного сына, должна быть отдана ей. Тогда она может выйти замуж за мужчину, который ей по сердцу.

Если женщина ссорится со своим мужем и говорит: „Ты мне не годишься“, то она должна представить причины своего предубеждения. Если на ней нет вины, а он уходит и пренебрегает ею, то она должна взять свое приданое и вернуться в дом своего отца».

С другой стороны, законы Хаммурапи, как известно, отличаются от законов Ур-Намму тем, что, вместо того чтобы определять финансовые штрафы, многие судебные решения закрепляют принцип lex talionis – «закон возмездия», известный как «око за око»:

«Если человек выбьет глаз другому человеку, то у него будет выбит глаз.

Если он сломает кость другому человеку, у него будет сломана кость.

Если человек выбьет зубы человеку, равному ему по положению, то у него будут выбиты зубы.

Если строитель возводит для кого-то дом и делает это не должным образом, и дом, который он построил, рушится и убивает своего владельца, то этот строитель будет лишен жизни.

Если погибнет сын владельца дома, то будет лишен жизни сын того строителя».

Часто предполагалось, что эти явно более жестокие наказания раскрывают остаточную и непреодолимую дикость и варварство, присущие семитскому в противоположность благородному шумерскому менталитету. В таком суждении слышится сильное предубеждение. Гораздо более вероятно то, что законы Хаммурапи отражают потрясение от беспрецедентной общественной окружающей среды – многонационального и многоплеменного вавилонского мира.

В более древние шумеро-аккадские времена все общины ощущали себя членами одной семьи, все считались равными слугами под божьими очами. В таких обстоятельствах споры могли решить, обратившись к общепринятой системе ценностей, в которой кровь была гуще, чем вода, и справедливое возмещение убытков оказывалось желательнее мести. Однако теперь, когда городские жители жили бок о бок с кочевниками с совершенно другим образом жизни, когда люди, говорившие на нескольких западных семитско-амуррских языках, равно как и другие, оказались вместе с непонимающими аккадцами, противоречия, вероятно, легко выливались в конфликт. Кровная месть и родовая вражда, вероятно, часто угрожали единству империи. Драконовские вавилонские законы, как и схожие юридические положения еврейской Библии, отражают и пытаются ограничить возможность раздоров и насилия, которые всегда сопутствуют раздробленному обществу. Контраст с предыдущими сводами законов говорит нам о том, что правила игры изменились, возникли совершенно другие способы общественного урегулирования разногласий.

Ушло в небытие древнее восприятие земли как территории, поделенной на сферы влияния отдельных городов-государств со своими собственными правящими божествами, представление о городе, стране, народе, урожае и скоте как основе всего и собственности богов, которое царило на протяжении 2 тысяч лет. Вследствие этого возник новый образец государств с большой территорией. Появились два главных центра – Ашшур, контролировавший весь север, и Вавилон, правивший на всем юге.

Исчезло чувство единства всего населения, имевшего одних и тех же шумеро-аккадских предков, ношу и судьбу. Вряд ли могло быть иначе, когда столь многие представители правящего класса были родом из других мест. Сохранялось странное двойственное отношение к приезжим. В то самое время, когда литературные тексты обливали амурру презрением как примитивных и враждебных варваров, вавилонский царь Хаммурапи с гордостью называл себя царем амореев. Но хотя знаменитый свод законов подразумевал, что люди, принадлежавшие к разным народам, нередко сталкивались друг с другом лбами, по-видимому, в целом этнические раздоры не перешли людям в постоянное наследство. Правда, в своде законов мы все же находим намеки на социальное разделение.

Законы Хаммурапи говорят нам, что в Вавилоне существовали три класса: awilum – свободные люди или «господа», mushkenum – представители низших сословий и wardum – рабы. Слово mushkenum происходит от семитского слова, означающего «то или тот, кто есть, поставленный на свое место» (тот же самый семитский корень употребляется по сей день, почти четыре тысячелетия спустя, в некоторых современных романских языках, вроде французского, в котором mesquin означает «низкого происхождения, ничтожный или жалкий»). И хотя реальных фактов нет, есть искушение истолковать изначальное значение слова awilum как «представитель вторгшегося правящего класса амореев», а mushkenum – «уроженец этой земли», низведенный до более низкого социального положения. Так это или нет, безусловно, можно сказать, что утрата этнической однородности привела, как это часто происходило в разные времена и в различных местах, к исчезновению общественного единства. Давний шумерский идеал общества ушел в небытие и был похоронен.

Поэтому и исчезла тяга шумеров к коллективизму и централизованному планированию. С этого момента началась эра приватизации и привлечения внешних ресурсов для решения собственных проблем – не было такого понятия, как общество; существовали просто отдельные мужчины и женщины и семьи – какие-то богатые, какие-то бедные, одни слабые, другие могущественные. Конечно, оставались храмовое и дворцовое поместья, но большая часть их рабочей силы, а с ней и ответственность распространялись на тех, кто их обслуживал, – чиновников и ремесленников, равно как и землепашцев и пастухов. Между тем сельскохозяйственные работники и ремесленники нанимались и увольнялись с учетом сезона, а независимые предприниматели и налоговые откупщики брали на себя обязательства заниматься денежными и коммерческими делами поместий.

В итоге возникла финансовая система, очень похожая на современную – с ее банками и капиталовложениями, ссудами, закладными, паями и долговыми обязательствами, торговыми компаниями и деловым партнерством. Это был первый эксперимент в истории меркантилистского капитализма со всеми последствиями – как негативными, так и позитивными.

Положительный результат состоял в том, что некоторые люди стали очень богатыми. Во время своих раскопок Вулли обнаружил место, получившее название «финансовый район Ура», который был отделен от дворца и храмовой территории большим каналом, разделявшим город надвое. Это место не являлось, как могло подразумевать его альтернативное название «Уолл-стрит Ура», каким-то особенно великолепным участком, на котором величественные здания выстроились по обеим сторонам основных магистралей. Простые двухэтажные жилые дома теснились рядом друг с другом вдоль лабиринта извилистых улочек и проходов, настолько узких, что по ним мог пройти одновременно лишь один осел. Чтобы найти какой-то конкретный дом, вам пришлось бы следовать сложным указаниям, высмеянным в анекдоте того времени: «Войдете в Большие ворота и пройдете улицу, бульвар, площадь, улицу Тиллазида и переулки Нуску и Нининема слева. Спросите Нил-лугаль-Апсу, дочь Киагга-Энбилулу, невестку Ниншу-ана-Эа-такла, садовницу в Ненун-Энлильских садах, которая сидит на земле в Тиллазиде и продает сельскохозяйственные продукты. Она покажет вам». Прибыв по адресу, который Вулли назвал домом номер 3 по улице Ниш, можно найти контору и, возможно, дом бизнесмена Думузи-Гамиля – образованного, осторожного и расчетливого купца, который предпочитал вести свои записи самостоятельно и не нанимал писца либо из-за расходов, вызова его самоуважению или желания вести свои дела строго конфиденциально: нанятые писцы имели репутацию людей, не умевших держать рот на замке. Большое количество документов, найденных под полом, показывают, что он был чрезвычайно успешным представителем древневавилонской коммерции.

Незадолго до того, как Хаммурапи удалось объединить всю Вавилонию в одно большое государство-империю, Думузи-Гамиль и его деловой партнер Шуми-Абия взяли в долг чуть больше унции серебра у бизнесмена Шуми-Абума. Они вложили эти деньги в пекарни, которые поставляли зерно и хлеб в храмы и дворцы Ура и Ларсы. Вулли обнаружил квитанцию, выданную царем Ларсы, Иссина и Ура Рим-Сином за месячный запас – около 150 бушелей – ячменя. Эти партнеры имели дело не только с великими и могущественными людьми. Они одалживали гораздо меньшие суммы на гораздо меньшие сроки сельскохозяйственным рабочим и рыбакам, которым срочно были нужны ссуды на выплату налогов. В свою очередь, Шуми-Абум, который ссудил партнерам серебро, продал их долг другим партнерам – Нур-Илишу и Син-Ашареду. По-видимому, в Древнем Вавилоне существовал активный рынок долговых обязательств и того, что мы сейчас называем векселями. В папках Думузи-Гамиля аналогичным образом имелся перечень сумм, выданных в кредит, и долгов другим купцам как в его родном городе, так и в других местах. Эти документы можно было использовать как инструменты для ведения переговоров в качестве прототипа наших бумажных денег. Капиталовложения, сделанные в заморские торговые экспедиции, подводили вавилонских купцов близко к тому, что мы сейчас понимаем под товарными фьючерсами.

Короче, финансовая система, которая процветала в Вавилоне времен Хаммурапи, действовала теми самыми методами, которые, будучи обнаруженными несколько тысячелетий спустя, дали возможность сначала евреям, а затем ломбардцам и венецианцам финансировать экспансию европейской экономики в Средние века. Однако среди недостатков этой ранней либеральной экономической революции были поощрение долгов, все более расширявшийся разрыв между имущими и неимущими и доведение многих людей до нищеты и т. д.

Срок займа серебром, полученного Думузи-Гамилем, составлял пять лет. Ссудный процент закон определял для серебра в размере 20 процентов. Это непомерно высокий процент, но стоимость займа денег в те времена рассчитывалась по-другому. Процентным ставкам, возможно, не позволялось конкурентно варьировать, но, так как они взимались за весь срок долга, а не рассчитывались ежегодно, перемена даты их уплаты изменяла эквивалентный ежегодный процент. 20 процентов за пять лет, как в случае Думузи-Гамиля, – это около 3 процентов в год, что звучит гораздо разумнее. Если бы та же сумма взималась за два года, то это составило бы менее 10 процентов в год.

Записи Думузи-Гамиля показывают, что, когда он давал ссуды рабочим и ремесленникам, дата выплаты обычно определялась через один-два месяца. За такое короткое время ссудный процент был эквивалентен 800 процентам годовой процентной ставки: весьма выгодно для кредитора, но абсолютно убийственно для должника.

Посредники, приватизировавшие доходы, и налоговые откупщики, которые паразитировали на населении, оставались безжалостными. Они не только должны были изымать наличные, причитавшиеся сборщику налогов, но и повышать обязательства, чтобы обеспечить доход для самих себя. Многие их жертвы были вынуждены продавать себя или членов своей семьи в рабство, потому что просто не могли заплатить. В конце концов долг вырастал до таких огромных размеров, что требовалось срочно что-то менять. Были приведены в исполнение радикальные решения, отголоски которых долго еще звучали в истории финансов.

Закон предписывал, чтобы долговое рабство было ограничено лишь тремя годами. Свод законов Хаммурапи уточняет: «Если кто-то не может возместить долг и продает себя, своих жену, сына или дочь за деньги или отдает их на принудительный труд, то они должны работать три года в доме человека, который их купил, или собственника, и на четвертый год они должны быть освобождены».

Когда степень общей задолженности выросла настолько, что стала угрожать финансовой или даже политической стабильности государства, еще более существенным стало провозглашение общего «прощения долгов», когда все ссуды объявлялись потерявшими законную силу. Такие указы, часто сопровождавшие амнистию для государственных преступников, считались нормой при восшествии на престол нового правителя. Но иногда они провозглашались и посреди правления, когда, например, царь Рим-Син приблизительно за 10 лет до того, как его вотчину захватил Хаммурапи, внезапно провозгласил все ссуды недействительными и, сделав это, полностью уничтожил удобное партнерство Думузи-Гамиля, равно как и большую часть другой деловой активности в Уре. Есть предположения, что прощение долгов ограничивалось краткосрочными личными ссудами, которые финансировали потребление или выплату налогов, а заем для капиталовложения, равно как и выплаты штрафов и пеней, исключался. Этого было недостаточно, чтобы спасти бизнес в Вавилоне, и потребовалось много лет, чтобы деловая активность вернулась на прежний уровень.

Возможно, цикл деловой активности, навязанный таким грубым методом, оказался менее разрушительным для тех, кто испытал его, чем нам кажется. Этот урок был учтен много веков спустя евреями, которые во Второзаконии включили его в свой религиозный закон:

«В конце каждых семи лет ты должен давать освобождение.

И вот как проводится это освобождение: каждый кредитор, который ссужает под проценты своего соседа, должен освободить его – не взимать долг ни с соседа, ни с его брата, потому что это называется Божье избавление…

И если твой брат, еврей или еврейка, окажется проданным тебе и служит тебе шесть лет, то на седьмой год ты должен отпустить его от себя.

И когда ты отпускаешь его от себя, ты не должен отпускать его с пустыми руками».

И наконец, подчеркивая полный и резкий поворот в политической, общественной и экономической жизни, представленный в виде Древневавилонского царства, ушли в небытие последние следы шумерского культурного влияния.

Как живому языку шумерскому пришел конец. С этого времени Месопотамия стала территорией исключительно семитской повседневной культуры и семитского языка в повседневной жизни, хотя это не был западный семитский язык нового правящего класса, а диалект местного аккадского языка, который филологи называют древневавилонским. Никто не знает точно, когда шумерский язык перестал быть слышен на улицах. Наверное, в какой-то момент ближе к концу предыдущей эпохи Третьей династии Ура. Но это не значит, что использование шумерского языка прекратилось. Это случится не раньше самого конца месопотамской цивилизации, приблизительно через 2 тысячи лет после описываемых событий. Но он уцелел, чтобы на нем не говорили, а писали, сохранился скорее для религии и науки, нежели для простого общения.

Сохранение письменного шумерского языка в более поздние времена исследователи обычно сравнивают с той ролью, которую сыграла латынь как язык науки в истории Европы начиная с падения Западной Римской империи и почти до середины XX в., когда классические языки наконец перестали преподавать в большинстве школ. Аналогия эта несколько неточна, потому что на латыни, разумеется, никогда не переставали говорить: следуя обычному процессу лингвистической эволюции, разговорная латынь медленно превратилась во французский, итальянский, испанский, португальский и другие современные языки романской группы. С другой стороны, письменная латынь как язык ученых осталась застывшей на ступени, которой она достигла в I в.

Более подходящим сравнением для шумерского языка будет древнееврейский, который на протяжении более 2 тысяч лет после того, как на нем перестали говорить и заменили его в повседневной жизни сначала арамейским, а позднее местными языками еврейской диаспоры, оставался религиозным, литературным и научным языком евреев, а также средством обучения их детей чтению и письму. Какой бы язык ни царил в доме и на рабочем месте, древнееврейский алфавит адаптировался, чтобы его представлять. В конечном счете он стал основой, на которой разговорный древнееврейский был заново изобретен в конце XIX в. Аналогичным образом шумерский язык оставался основой грамотности столько времени, сколько просуществовала клинопись.

Что у шумерского, латинского и древнееврейского языков общего – так это их роль оселков, символических мемориальных досок своим традициям. Владение шумерским на любом уровне всегда будет входным билетом на участие в великой и непрерывающейся культурной традиции, которая теперь, в Вавилонии рассматриваемого периода, совершенно игнорируя постоянные «войны, ужасы, убийства и кровопролитие» вокруг, достигала пика своего развития.

Новые хозяева Месопотамии использовали язык шумеров и их культурные традиции как средство удержания вместе разношерстного населения своего государства. Подобно тому, как во Франции граждан воспитывают в духе верности Революции – Свободе, Равенству, Братству, а в США школьникам внушают верность государственному флагу, конституции и идеалам отцов-основателей, в Древнем Вавилоне царских подданных независимо от их происхождения учили чтить древние мифы, легенды и священные рассказы, а также обычаи и историю – насколько она была известна – их шумерских предшественников на этой земле. Религиозные верования оставались в основном неизменными; практически единственным нововведением стало появление в пантеоне города Вавилона бога-покровителя Мардука, который постепенно приобрел статус и привилегии Энлиля – прежнего царя богов. Известные писцы даже брали себе шумерские имена подобно тому, как европейские ученые в Средние века и даже позже, подражавшие классическому стилю, предпочитали, например, быть известными не просто как Ньюман, а Неандер, не Шварцерд, а Меланхтон, не просто Филипп фон Гогенгейм, а Филипп Теофраст Ауреол Бомбаст – Парацельс, если коротко.

Это делало образование чрезвычайно важным. На самом деле оно было главным в вавилонской цивилизации. Уже не являющаяся прерогативой больших и хорошо управляемых государством академий, как во времена Третьей династии Ура и царя Шульги, а приватизированная (как и все остальное в новой Вавилонии) система образования тем не менее оставила нам огромное наследие, состоящее из документальных свидетельств, – небольшую гору письменных упражнений и контрольных работ. В результате о процессе обучения в школах Древнего Вавилона нам известно значительно больше, чем о многих других аспектах жизни в нем.

Школа в Вавилоне

На шумерском языке школу называли E-Dubba, на вавилонском – Bet-Tuppi. Оба обозначения имеют отношение к табличкам, на которых писали документы. Все образование основывалось на чтении и написании шумерских и вавилонских текстов. Из резюме только что закончившего школу ученика:

«Общее количество дней, которые я провел в школе, таково: у меня были три дня каникул каждый месяц, а так как в каждом месяце есть три выходных дня, когда никто не работает, я поэтому проводил в школе двадцать четыре дня в каждом месяце. И мне не казалось это очень большим сроком!

Впредь я смогу посвящать себя переписыванию и составлению табличек, выполнению всех полезных математических действий. На самом деле я в совершенстве владею искусством письма, умею правильно располагать и писать строчки. Моему хозяину нужно только показать мне символ, и я могу немедленно по памяти присоединить к нему много других символов. Так как я посещал школу необходимое количество времени, я владею шумерским языком, знаю орфографию и содержание всех табличек».

Наш выпускник не только овладел чтением, письмом и арифметикой, но и приобрел также много навыков делопроизводства: «Я умею составлять все виды текстов: документы, связанные и измерениями объема от 300 до 180 000 тысяч литров ячменя, веса от 8 г до 10 кг; любые контракты, какие потребуются, – брачные, о партнерстве, продаже недвижимого имущества и рабов; гарантии обязательств в суммах серебром; договоры о найме сельскохозяйственных рабочих для работы на полях, выращивания пальмовых рощ, а также об усыновлении. Я умею составлять все эти документы».

Все это производит большое впечатление и даже может быть правдой, хотя звучит скорее как отрывок из современного школьного буклета. Рассказ нашего выпускника о своих способностях, без сомнения, рисует идеализированную картину не регулируемой государством системы образования Древнего Вавилона.

Мы получаем совершенно другое впечатление, возможно более близкое к правде, у безымянного автора – кого-то вроде Чарльза Диккенса или Томаса Хьюза Древнего Вавилона. Эта многократно переписанная короткая история получила название «Школьные годы» от ее первого переводчика и редактора Сэмюэля Ноя Крамера, который собрал ее из более двадцати отдельных фрагментов, находившихся в различных музеях. В ней высмеивается беспорядочный характер дисциплины, коррупция учителя и смехотворное отсутствие соответствия похвалы достижению. Да и ее главное действующее лицо не образец добродетели.

История начинается с рассказа об обычных событиях дня. Наш главный герой идет в школу, читает упражнение, обедает, переписывает тексты, возвращается домой и демонстрирует, чему он научился, своему отцу. Последний доволен его успехами, которые школьник внезапно принимает как предлог для того, чтобы превратиться в маленькое чудовище:

Я хочу пить! Дай мне попить!

Я хочу есть! Дай мне хлеба!

Вымой мне ноги, постели постель!

Я хочу пойти спать.

Разбуди меня рано утром.

Все это служит контрастом к тому, что происходит на следующий день. Сначала все выглядит достаточно обычным. Школьник встает рано утром, его мать дает ему с собой упакованную еду на обед. Мальчик уходит. Однако, когда он приходит в школу, его останавливает школьный надзиратель:

«Почему ты опоздал?»

Я испугался, и мое сердце сильно забилось.

Я вошел и сел на свое место, и учитель прочитал мою табличку. Он сказал: «Здесь чего-то не хватает!»

И он побил меня палкой.

Один из контролеров сказал: «Почему ты открыл рот без моего разрешения?»

И он побил меня палкой.

Ответственный за соблюдение правил сказал: «Почему ты встал без моего разрешения?»

И он побил меня палкой.

Привратник сказал: «Почему ты выходишь без моего разрешения?»

И он побил меня палкой.

Разливальщик пива сказал: «Почему ты выпил пива без моего разрешения?»

И он побил меня палкой.

Шумерский инспектор сказал: «Почему ты говорил по-аккадски?»

И он побил меня палкой.

Мой учитель сказал: «У тебя плохой почерк!»

И он побил меня палкой.

Сбитый с толку тем, что удача неожиданно отвернулась от него, мальчик идет домой и вынашивает план. Он предлагает своему отцу пригласить учителя на ужин. Но не для того, чтобы выразить несогласие с тем, как обошлись с его сыном. Линия поведения гораздо изощреннее:

На то, что сказал школьник, его отец дал свое согласие.

Учитель был приведен из школы.

Когда он вошел в дом, его усадили на почетное место.

Мальчик взял стул и сел напротив него.

Все свои умения в искусстве писца он предъявил своему отцу.

Его отец с радостным сердцем весело говорит его

«школьному отцу»: «Вы тренируете руку моего мальчика, вы

делаете из него специалиста. Покажите ему все тонкости искусства писца».

Цинично осыпав учителя похвалами, отец и сын начали

бесстыдно одаривать его продуктами, напитками и подарками.

Они налили ему хорошего финикового вина, принесли ему

подставку; как воду, наливали в его сосуд хорошего масла,

Одели его в новые одежды,

Дали ему в подарок браслет на запястье.

На что учитель отвечает так, как от него ожидают:

Раз ты дал мне то, что никак не обязан был давать,

Подарил мне подарок, который дороже моего заработка,

Проявил ко мне огромное уважение,

Пусть Нидаба [богиня писцов], царица божеств-защитников,

Станет твоей защитницей,

Проявит благосклонность к твоему тростниковому перу,

Не допустит ошибок в написанных тобой текстах.

Да будешь ты впереди своих братьев,

А среди своих товарищей – главным.

Да будешь ты первым среди всех учеников.

Если слово «школа» вызывает в памяти образ большого здания с площадкой для игр и множеством учеников, это ошибка. Какими бы ни были школы Ура и Ниппура, учрежденные царем Шульги, в Древневавилонском царстве учеба проходила в частных жилищах, больше похожих на учебные заведения для маленьких детей в Викторианскую эпоху, за исключением того, что обучались только мальчики. И хотя некоторые археологи считали, что обнаружили школьные классы, например остатки большого помещения со скамьями во дворце Мари, обнаруженном Андре Парро, на самом деле в основном учеба проходила на улице. Дети читали и писали клинописные тексты на открытом воздухе.

Чтобы читать написанное – как и в наше время – чернилами на папирусе, пергаменте или бумаге, необходимо было видеть контраст между черными или темными чернилами и белым или, по крайней мере, светлым фоном. И хотя в этом могло помочь хорошее освещение, оно было необязательным. Следы от клинописных значков на глине трехмерные. Нет контраста по цвету между символом и основой, на которой писали. Чтобы читать или писать клинописью, требовалось отличное и равномерное освещение.

Но в помещениях Древней Месопотамии было темно. Это очень жаркая страна на протяжении большей части года, которая может похвастаться самыми высокими температурами, какие только можно найти в мире. Нужно прилагать все усилия, чтобы избегать пребывания на солнце. В домах Вавилонии окна либо совершенно отсутствовали, либо были плотно закрыты днем. Грамоте учились – и практиковались – во дворе под открытым небом или, возможно, на крыше.

Тем не менее, хотя вавилонские здания с прилегающими постройками и участком земли и школы в XIX в., возможно, совсем не похожи внешне, все же у них есть много общего. Учитель в рассказе «Школьные годы», например, был склонен к взяточничеству, потому что он являлся оплачиваемым работником, а не аналогом мастера, обучавшего учеников. Инспекторами и надзирателями, которые били палкой героя рассказа, вполне могли бы быть более взрослые мальчики, «старшие братья», входившие в группу старших учеников, следящих за дисциплиной. И, как в XIX в., образование кажется в теории доступным всем. Мы не знаем, умели ли вавилонские цари, вроде Хаммурапи, читать и писать, в отличие от царя Ура Шульги, который хвастался своим образованием и способностями писца. Но ученые считают, что грамотность была гораздо шире распространена среди населения Древневавилонского царства, чем в любое другое время до или после него в истории Месопотамии. Учеником мог стать любой ребенок независимо от касты, вроде жрецов или чиновников. Как и в Викторианскую эпоху, отправить детей в школу могли, очевидно, родители, которым не нужно было, чтобы их отпрыски включались в заработки на благо семьи на протяжении довольно долгого времени – возможно, больше 10 лет. Для обычных семей это стало бы непомерно большой жертвой. В одном тексте отец, жалующийся на отношение своего сына к учебе, требует, чтобы он проявил должную признательность: «Никогда за всю свою жизнь я не заставлял тебя таскать тростник. Тот тростник, который носят подростки и дети, ты никогда в своей жизни не носил. Я никогда не говорил тебе: „Иди с моими караванами“. Я никогда не посылал тебя пахать свое поле. Я никогда не посылал тебя копать на своем поле. Я никогда не посылал тебя в работники. Никогда за свою жизнь я не сказал тебе: „Иди работай и обеспечивай меня“. Другие, вроде тебя, содержат своих родителей тем, что работают».

Мы не знаем, как оплачивалась учеба в школе и сколько это стоило. В любом случае только состоятельные семьи могли обойтись без труда своих детей, хотя бедных мальчиков иногда усыновляли и отправляли в школу. Как и во многих традиционных обществах вплоть до наших дней, чтение и письмо считались главным образом мужскими занятиями, хотя были и женщины-писцы, и имена некоторых из них известны.

Как и в европейских школах до недавнего времени, образование часто находилось в руках духовенства. Частные школы открывались в домах храмовых служащих, вроде Ур-Уту – жреца kalamahhum в городе под названием Сиппар-Амнанум, находившемся в 80 км от Вавилона. В его доме обнаружили несколько тысяч табличек с написанными учениками упражнениями. Но огромная разница между религией Месопотамии и христианством выражается в явном отсутствии точно определенного религиозного обучения. Нет текстов, в которых обсуждается божественная природа; нет табличек с рассуждениями о смысле жизни; нет документов, излагающих богословское учение или предписания, как правильно поклоняться богам. И хотя многие религиозные мифы и гимны многократно писались и переписывались в качестве письменных упражнений, образование, которое получали ученики, по-видимому, было в основном светским, что представляет собой огромный контраст по сравнению с современной системой образования, которой потребовалось почти 2 тысячи лет, чтобы дистанцироваться от церкви – своего изначального спонсора.

Так как школьное обучение в Вавилоне ограничивала элита – ей суждено было заполнять все вакансии, для которых требовалась грамотность, – ученики получали общее образование на основе учебного плана, не имевшего ничего общего с узким профессиональным обучением. У будущих писцов, обучавшихся не только всему тому, что им будет необходимо в профессиональном плане, было свободное расписание, которое включало все знания того времени. Без сомнения, каждый из них получал дальнейшее образование при вступлении в свою взрослую профессию, какой бы она ни была. Счетовод, администратор, архитектор, астролог, клерк, переписчик, военный инженер, нотариус, священник, писец, изготовитель печатей, секретарь, землемер, учитель – вот лишь некоторые профессии, которые нам известны. Но основы дальнейшего учения закладывались в школах.

Из недавнего резюме выпускника явствует, что арифметика считалась не менее важной для образования в Вавилонии, чем чтение и письмо. Более внимательный взгляд на то, как искусство работы с цифрами преподавали и изучали, рассказывает нам многое о том, каким являлся подход в Вавилонии ко всем формам знаний.

Для начала мы должны признать, что способность манипулировать цифрами была более развита в те древние времена, чем в эпоху европейской истории. В своей книге «За пределами способности к количественному мышлению» математик Джон Аллен Паулос рассказывает анекдот о средневековом немецком торговце, который спросил, куда ему следует отправить учиться своего сына, чтобы тот получил математическое образование. «Если вы хотите, чтобы он овладел сложением и вычитанием, – был ответ, – подойдет местный университет. Но если вы хотите, чтобы он также умел выполнять умножение и деление, вам придется отправить его учиться в Италию». Такие ограничения не относились к вавилонским школам. Но у них было преимущество. Их способ написания чисел намного превосходил римские цифры, которыми европейцам приходилось пользоваться до начала нашего времени. Здесь была самая древняя известная форма «позиционной нотации» – сотни, десятки и единицы, которые мы узнаем в детстве. Эта система отличалась от нашей современной лишь тем, что, используя так называемые арабские цифры, мы делаем каждую позицию слева в 10 раз больше, в то время как вавилоняне – в 60 раз. То, что они писали как (ТТТТ(ии)), нашими цифрами означало 216 000 + 3600 + 60 + 1, то есть 219 661. Как хорошо известно, мы по-прежнему сохраняем вавилонскую систему чисел, основанную на числах кратных 60, когда мы говорим, что 95 652 секунды – это 26 часов, 34 минуты и 12 секунд, или когда мы пишем величину угла как 26°34?12?. Для вавилонян это число выглядело так:.

Двумя символами, которых у вавилонян не существовало, были ноль и десятичная запятая. Имея возможность вместо ноля оставлять пробел в числе, как правило, они этого не делали. В результате только по контексту можно было отличить 26, 206, 2006, 260 или 2600. Пройдет еще не одна тысяча лет, прежде чем арабы распространят у себя взятое у индийцев понятие о том, что пустое место в ряду цифр можно обозначить, как и любое другое число (для его обозначения арабы использовали точку; наш ноль на самом деле пришел к нам из книги раввина Авраама ибн Эзры Sefer ha-Mispar – «Книги чисел», которая дала самое первое объяснение индо-арабских чисел; она была написана на древнееврейском языке и опубликована в Европе в Вероне в 1146 г.). На самом деле жители Месопотамии в конечном счете придумали способ обозначения пробела в числе, но гораздо позже, возможно не раньше 700 г. до н. э. И не для того, чтобы его использовать в конце числа. Числа в Вавилонии всегда были верны «плавающей десятичной запятой»: 26, 260, 2600, равно как и 2,6; 0,26 и 0,026 всегда изображались одинаково.

Производить действия в системе счисления, основанной на 60, а не 10, как у нас сегодня, оказывалось камнем преткновения для школьников, пытавшихся запомнить таблицу умножения. До десяти легко выучить наизусть, можно и чуть дальше. До перехода на десятичную систему исчисления британской денежной системы ученикам приходилось волей-неволей запоминать таблицы умножения до двенадцати, так как в шиллинге было 12 пенсов. Дюжины также по-прежнему оставались в широком ходу, и каждый школьник знал, что дюжина дюжин – это гросс. В начале компьютерной эры было полезно писать числа кратные 16, известные как шестнадцатеричная система счисления; приходилось вводить шесть дополнительных цифровых знаков: за цифрами от 1 до 9 следовали буквы от А до F. Многие компьютерные энтузиасты знали наизусть таблицы умножения до 16. Но держать в голове таблицы умножения для каждого числа до 60 – это уж слишком. Так что, проходя мимо вавилонской школы, мы, вероятно, не услышали бы знакомый хор детских голосов: «Дважды один – два, дважды два – четыре». А если бы и услышали, то уж точно не «тридцать один умножить на пятьдесят три – тысяча шестьсот сорок три». Вместо этого вавилонянам приходилось прибегать к таблицам умножения, написанным на глиняных табличках.

Использование таких таблиц, чтобы выполнить умножение даже очень больших чисел, было относительно простым, однако деление представляло собой проблему. Вавилоняне решали ее способом аналогичным тому, который признают большинство людей, которые ходили в школу до последней трети XX в. В тех случаях, когда мы сверялись с таблицами десятичных логарифмов, что давало возможность выполнять большие вычисления с применением только сложения и вычитания, они использовали таблицы обратных величин: единица, поделенная на соответствующее число (например, величина обратная двум – это одна вторая, или 0,5, обратная четырем – одна четвертая, или 0,25, обратная пяти – одна пятая, или 0,2). С таблицами обратных величин под рукой они могли превращать деление в умножение, потому что деление на какое-то число – это то же самое, что умножение на обратную ему величину: 12 разделить на 4 – это то же самое, что 12 умножить на 0,25.

Часто использовали и другие таблицы – квадратов и кубов, равно как и корней квадратных и кубических. С ними вавилонские ученики справлялись с по-настоящему сложными математическими задачами. Они умели решать линейные уравнения – метод, схожий, как отмечают современные математики, с методом исключения Гаусса – квадратные и кубические уравнения, вычислять гипотенузу прямоугольного треугольника (теорема Пифагора) и площадь многоугольников, работать с окружностями и хордами окружностей – они называли их тетивой. Вычисленное ими приближенное значение пи составляло 3¹/₈ или 3,125, что не сильно отличается от величины, которую используем мы, – 3,14159; по крайней мере, она ближе, чем значение 3, установленное в Библии приблизительно тысячелетием позднее.

Если все вышесказанное выглядит пугающе, то лишь потому, что оно выражено абстрактным языком современной математики. Вавилонские преподаватели придавали таким задачам более доступную форму. Как в школьных учебниках Викторианской эпохи, они помещали их в совершенно конкретные, практические ситуации. Как наши предки в XIX в. решали задачи типа «Если 8 человек за 14 дней могут скосить траву со 112 акров земли, то сколько нужно человек, чтобы за десять дней скосить траву с 2 тысяч акров?», так и вавилонские школьники бились над задачей: «С объемом земли равным 90 я захвачу город, враждебный Мардуку. С подножия земляной насыпи я прошел вперед 32 длины. Высота земляной насыпи – 36. Какое расстояние я должен пройти, чтобы захватить город?»

Выражение математики в форме практических задач распространялось даже на сложную алгебру. Если в наши дни мы можем попросить студента найти величину х в квадратном уравнении 11х² + 7х = 6,25, то текст, относящийся приблизительно к 1800 г. до н. э., гласит: «Я прибавил семь раз сторону моего квадрата к его площади, увеличенной в 11 раз, и получил 6,15». В вавилонской шестидесятеричной системе счисления 6 и ¹⁵/₆₀ представляют наше число 6,25, или шесть с четвертью^[2]. Задача сводилась к тому, чтобы найти длину стороны квадрата (она была сформулирована в терминах воображаемой геометрии, в которой можно складывать длину и площадь). Там, где современный математик использует общую квадратичную формулу, вавилоняне получали решение таким образом: «Берешь 7 и 11. Умножаешь 11 на 6;15 и получаешь 1,8;45. Делишь 7 пополам и получаешь 3;30. Умножаешь 3;30 на 3;30. Прибавляешь результат 12;15 к 1,8;45, и результат 1;21 дает 9 в качестве квадратного корня. Вычитаешь 3;30, которое ты умножал само на себя, из 9 и получаешь 5;30. Величина обратная 11 не делится. Что я должен умножить на 11, чтобы получить в результате 5;30? Множителем является 0;30. Сторона квадрата равна 0;30».

Что характерно для Вавилонии, процедура нахождения решения подробно описана, но никогда не объясняется и не сводится к принципу. Один современный математик предположил, что такой подход знаком любому, кто помнит, как «подвергался обучению старомодной алгебре в высшей школе, когда учился решать, скажем, квадратные уравнения, решая большое количество задач с различными коэффициентами вместо формулировки и доказательства теоремы, показывающей раз и навсегда, как решать любое квадратное уравнение, какое может встретиться».

Так ли это – я должен убедиться

Предпочтение конкретного абстрактному, практики – теории, конкретных примеров – общим законам распространялось на все области учения, мышления и интеллектуальной жизни в Вавилонии. Оно стало самой значительной характеристикой этой высшей точки месопотамской цивилизации, а также до и длительное время после нее, что, возможно, являлось одной из причин, по которой грекам, поддерживавшим противоположный подход, всегда приписывали изобретение и открытие большего из того, что на самом деле было унаследовано ими от Месопотамии. Например, вавилонская теория музыки опередила Пифагора и Платона более чем на тысячу лет, но ее идеи были выражены в форме практических инструкций для настройки струн музыкальных инструментов.

Основы наук заложили задолго до Аристотеля. У истоков реальных знаний стоят наблюдение и классификация: систематика должна предшествовать зоологии – правильное изложение того, как организован живой мир, должно предшествовать теории эволюции. До каждого Чарльза Дарвина должен быть сначала Карл Линней.

После изобретения клинописи обучение грамотности основывалось на таблицах слов, так называемых лексических списках. Это были длинные серии названий растений и животных, скал и камней, предметов материальной культуры (различные материалы, выражения и грамматические формы). Писцы учились узнавать и воспроизводить многочисленные символы клинописи, переписывая эти списки – сначала простые значки, состоящие из нескольких клинышков, а позже приходил черед более сложных написаний. Естественно, если ученики должны были стать полностью грамотными, списки являлись всесторонними. Как следствие, большинство всех мыслимых черт жизни в Месопотамии и ее окрестностях в конечном счете свели в таблицы. Внесенные в списки слова были расставлены согласно расположению их значков-клинышков, сходству звучания или классифицированы по функции, форме, размеру или вещественному составу.

Обычно утверждалось, что здесь и находились истоки науки, что, составляя упорядоченные списки, месопотамцы применяли первые принципы систематики к реалиям своего мира. Однако теперь ученые признают, что если это и так, то это была наука не внешней реальности, а всего лишь письма. Возможно, ведь признание важности системы, образца и порядка, которое демонстрируют словарные списки, являлось частью обучения каждого образованного жителя Месопотамии, что, вероятно, и повлияло на то, как он видел свой мир.

Это особенно заметно в других документах, которые обычно находят в собраниях вавилонских текстов: табличках знамений – перечнях событий и необычных происшествий, которые им предшествовали и считались предсказаниями или предостережениями. Для нас тот факт, что за одним событием следует другое, необязательно означает, что первое как-то связано со вторым. Тем не менее, будучи обманчивой, вера в предзнаменования рассказывает нам кое-что важное о мировоззрении вавилонян. В их глазах мир основывался на законах и правилах: если происходит один случай, то за ним должен последовать другой. Для них это происходило не потому, как некоторые религиозные люди утверждают сейчас, что так определили Бог или боги по своей воле. Вавилоняне не считали, как даже современные каббалисты, что мир существует день ото дня лишь чудом. Они скорее замечали, что в основе мироздания лежат порядок и логика, которые при тщательном наблюдении могут быть раскрыты. В наши дни мы называем это наукой.

Астрология, по сути своей вавилонская, без сомнения является таковой – быть может, ложной и, безусловно, отвергаемой современным пониманием Вселенной. Но это просто современная нам точка зрения. Попытка найти будущее в звездах была, конечно, исследованием, основанным на законах, правилах, наблюдениях и выводах. Сюда же относились и знамения – искали в печени принесенных в жертву животных, в цифрах, образовывавшихся после попадания в воду растительного масла, в формах, которые принимал поднимавшийся дым, в необычных очертаниях на ночном небе, в рисунках туч и рождении необычных людей или животных:

«Если утробный плод мужской и женский: это знамение Азаг-Бау, которая правила страной. [Бывшая хозяйка таверны, которая стала знаменитой царицей Киша приблизительно в 2500 г. до н. э.] Страна царя будет захвачена.

Если утробный плод мужской и женский без яичек: сын дворца будет править страной или утвердит себя против царя.

Если это двойной плод с соединенными головами, восемью ногами и только одним хребтом: в страну придет разрушительная буря».

И хотя сейчас можно посмеяться над всем этим, тем не менее мы должны признать: сами прорицатели считали, что работают с наблюдениями, основывающимися на опыте. Они относились к полученным ими фактам с уважением, которое современные исследователи, безусловно, одобрили бы:

«Знамение: если у утробного плода восемь ног и два хвоста, то правитель получит власть над миром.

Мясник по имени Уддану сообщил:

Свинья породила поросенка с восемью ногами и двумя хвостами. Я его засолил и храню в доме».

Но прорицатели и не медлили заявить, что необходимы дальнейшие исследования. Сообщение о рождении двух необычных ослят, например, толкуется как благоприятное предзнаменование, но с оговоркой: «Так ли это – я должен убедиться. Этот случай будет расследован согласно инструкции».

Таблицы знамений служат доказательством еще одного шага к признанной науке. Мы видим, как прорицатели – хотя еще и оставаясь верными конкретному и особенному – начали систематизировать свои открытия и экстраполировать их на заполнение пробелов в своих знаниях. Наилучшим образом видно, как это происходит, когда перечни знамений расширялись и включали чисто теоретически возможные явления и события, которые, как мы знаем, на самом деле невозможно было наблюдать: например, лунные затмения по ночам, когда Солнце и Луна освещены с одной и той же стороны Земли. В начале 2-го тысячелетия до н. э. астрономы, вероятно, не знали, что за лунными затмениями следовало наблюдать лишь в определенные дни месяца, но они, безусловно, признавали, что ни один вавилонянин никогда не переживал следующего: «Если солнце восходит ночью и в стране повсюду виден его свет, то в стране повсюду будут беспорядки».

Даже те, которые отвергают исследование знамений как суеверную чепуху, не считая его за науку, едва ли могут сказать то же самое о вавилонском подходе к медицине. Греческий историк Геродот был виноват в вопиющей выдумке, когда написал: «Они выносят своих больных на улицы, потому что у них нет нормальных врачей. Проходящие люди могут дать больному совет, основываясь либо на том, что они лично нашли в качестве исцеления от такого недуга, либо на том, что, как им известно, помогло кому-то другому. Никто не может пройти мимо больного, не спросив у него, что у него болит».

Это, наверное, чудесная и романтическая идея, но очень далекая от правды. Разумеется, в Вавилоне были врачи – на самом деле двух видов: ashipu, специализировавшиеся на знамениях и заклинаниях, и asu, ставившие диагнозы и прописывавшие средства от болезни. Приблизительно в 1800 г. до н. э. законы царя Хаммурапи определяли размер вознаграждения, которое следовало платить врачу в зависимости от положения и, следовательно, возможностей пациента. Закон также предписывал, какое должно быть наказание хирурга за его неудачу.

Возможно, Геродот не признавал вавилонских врачей, потому что, как жители Месопотамии, те были гораздо более заинтересованы в лекарствах и практических аспектах лечения, чем позже греческие теоретики в области медицины, которые занимались развитием великих, всеохватывавших, но ошибочных теорий болезни. Их мнение, что болезни вызываются нарушением равновесия четырех телесных «соков» – крови, черной желчи, желтой желчи и слизи, сбивали с толку практиковавших медиков более 2 тысяч лет. Сравните письмо царя Мари к своей жене, которое показывает понимание, которое озадачило бы большинство европейских врачей до конца XIX в.: «Я слышал, что госпожа Наннаме заболела. У нее много контактов с людьми во дворце. Она встречается со многими дамами в своем доме. Так что отдай строгое распоряжение, чтобы никто не пил из чашки, из которой она пьет, не сидел на стуле, на котором она сидит, не спал в постели, в которой она спит. Она больше не должна видеться со множеством дам в своем доме. Эта болезнь заразная».

Авторы собрания и перевода вавилонских медицинских текстов, опубликованных в 2005 г., заметили, что лечение в Месопотамии часто было соответствующим, потому что оно развилось за сотни лет осторожных экспериментов и наблюдений: «Некоторые средства по-прежнему в ходу, такие как хирургическое дренирование гноя, который иногда появляется между легкими и грудной стенкой у пациентов с пневмонией. Их точные инструкции „сделать отверстие в четвертом ребре кремневым ножом“, чтобы вставить свинцовую дренажную трубку, почти соответствуют современным процедурам». Но вот где трудно судить об эффективности лечения болезней в Вавилонии, так это в тех случаях, когда названия, которые они давали болезням, ничего не значат для современного читателя: «Если веки человека утолщаются, а из его глаз текут слезы, это [болезнь, известная как] „сильный порыв ветра“. Если больной в течение дня расслаблен, но начиная с сумерек и всю ночь он болен, то это [состояние называется] „нападение призрака“». С другой стороны, в тех случаях, когда симптомы описаны точно, мы часто можем узнать недуги, которые нам прекрасно знакомы. Артрит, например: «Если он болеет пять, десять, пятнадцать, двадцать дней… пальцы на его руках и ногах неподвижны и такие одеревеневшие, что он не может раскрыть ладони или стоять на ногах, то [это состояние известно как] „рука Иштар“». Или старческое слабоумие: «Его разум постоянно меняется, слова неразборчивы, и он забывает все, что говорит; это ветер сзади поражает его; он умрет в одиночестве, как чужак».

Большинство видов лечения были обязательно связаны с травами и диетой – пилюли и снадобья, ректальные и вагинальные суппозитории, повязки и пластыри – и действовали прекрасно. Некоторые из них даже соответствуют современным медицинским предписаниям. «Пара табличек описывает ночную слепоту, когда пациент может видеть при дневном свете, но слеп ночью, – пишут авторы сборника медицинских текстов. – В них говорится о том, что нужно отрезать кусочек печени и дать его пациенту, чтобы тот съел. Ночная слепота, как нам теперь известно, вызывается дефицитом витамина А, а в печени много витамина А». Вавилоняне также, по-видимому, заметили, что в косточке финика содержится вещество, которое мы называем эстрогеном. Симптомы состояния, которое они назвали Nahshatu, включали сильное маточное кровотечение. Чтобы вылечить его, «надо обжечь и перемолоть финиковые косточки, завернуть их в клочок шерсти и вставить полученное во влагалище».

На самом деле во многом вавилонская медицина оказывается достаточно хорошей, чтобы повысить возможность открытия какого-нибудь невыявленного лекарства для трудноизлечимых состояний в наше время. В конце концов, многие современные средства возникли из народных знаний и незападных медицинских традиций. Было бы неудивительно, если за 2 тысячи лет в ходе дальнейших экспериментов и наблюдений жители Месопотамии случайно обнаружили бы лекарственные средства, еще неизвестные нам.

Конец Древнего Вавилона

Нет ничего в унаследованной человечеством огромной коллекции документов древности, что показало бы нам какие-либо подробности того, как угасла процветающая и необыкновенная цивилизация с центром в Древнем Вавилоне. Среди его литературных жанров не было исторического, а закат и падение великого города, по-видимому, стали внезапным сюрпризом. Мы также не нашли ни одного документа, отражающего то, что чувствовало городское население, видя, что их культуре, по их мнению выдающейся, и образу жизни, в котором они чувствовали себя комфортно, угрожают радикальные перемены и в конечном счете исчезновение.

Отчасти это, вероятно, отражает отсутствие интереса к выражению абстрактных, теоретических идей, столь типичное для интеллектуальной жизни в Междуречье. Тем не менее предположить, как многие это делали, что вавилоняне совсем не интересовались философией, изучением природы человеческого существования, – значит сильно недооценить их. «Известно, что семит был непродуктивен в области теоретического мышления, – написал Д. Д. Лакенбилл из Чикагского университета в апреле 1924 г. – В древности пустыня, которая его окружала, сделала его сообразительным, уверенным в себе и эгоистичным. Так как его шансы на усовершенствование в этом мире были невелики, вряд ли в нем мог развиться оптимистический взгляд на жизнь по ту сторону… Он пессимистично смотрит на жизнь после смерти, и чем более он думает о таких вещах, как страдание, тем глубже он погружается в мрачную пропасть».

На самом деле, подобно упражнениям по математике, медицинские диагнозы и перечни знамений явно подразумевали (хотя никогда это открыто не утверждалось), что существуют общие базовые принципы, так что часть литературы, написанной в Древнем Вавилоне, строилась на понятиях, которые в наши дни мы признали бы философскими. Пусть это выражено в присущей жителям Месопотамии манере путем описания конкретных ситуаций, но это вряд ли отличается от большей части европейской литературы. В конце концов, кто в наши дни обвинил бы философа эпохи французского Просвещения Вольтера в том, что он «непродуктивен в области теоретического мышления», или разделил бы точку зрения британского историка Томаса Карлайла, что у него в жизни не появилось ни одной оригинальной идеи, потому что в «Кандиде» тот выразил свои размышления в форме сатирической повести?

Одна большая трудность состоит в том, что, поскольку мы незнакомы с типом мышления вавилонян, нам нелегко уловить, что пытается сказать автор, даже когда ясно, что в написанном содержится какое-то умозаключение. А еще труднее проследить исторические обстоятельства, которые послужили причиной написания работы. Вот типичный весьма загадочный текст, ставший предметом размышлений многих ученых: короткий диалог, в котором нерешительный хозяин предлагает своему рабу проделать разнообразные действия, а потом сразу меняет решение. Слуга довольно комично каждый раз находит способ одобрить решение хозяина:

«Слушай меня, раб!

– Я здесь, хозяин, я здесь!

– Быстро! Подай мне колесницу и запряги в нее коней. Я хочу поехать во дворец.

– Поезжай, хозяин, поезжай! Это будет тебе на пользу. Когда царь увидит тебя, он осыплет тебя почестями.

– Нет, раб, я не поеду во дворец!

– Не езди, хозяин, не езди! Когда царь увидит тебя, он может отослать тебя Бог знает куда, он может заставить тебя выбрать путь, которого ты не знаешь, он заставит тебя испытывать мучения днем и ночью».

И так далее. Хозяин сначала предполагает что-то сделать, а потом решает, что не хочет устраивать пир, пойти на охоту, жениться, поехать ко двору, возглавить революцию, заняться любовью, совершить жертвоприношение и т. д. И всякий раз у раба есть что сказать о каждом его решении. Изначально этот рассказ кажется сатирой на народную мудрость, когда мы противопоставляем пословицы вроде «семь раз отмерь – один раз отрежь» и «дорога ложка к обеду». И все же временами возникают моменты, когда раб демонстрирует почти гамлетовскую глубину ума. Хозяин высказывается против идеи пойти на государственную службу:

«– Нет, раб, я не хочу идти на государственную службу!

– Не ходи, хозяин, не ходи! Пойди к древним курганам и погуляй вокруг. Посмотри на черепа плебеев и знатных людей, лежащие вперемешку. Кто из них злодей, а кто благодетель?»

В последней части диалога, когда хозяин рассматривает возможность совершения самоубийства, слуга внезапно начинает говорить мистические вещи о пределах человеческого понимания и заканчивает эффектным комическим «приколом».

«– Раб, слушай меня!

– Я здесь, хозяин, я здесь!

– Что же тогда хорошо? Чтобы нам с тобой сломали шеи или чтобы бросили в реку? Это хорошо?

– Кто настолько высок, чтобы подняться на небеса? Кто настолько велик, чтобы охватить весь мир?

– Тогда, раб, я убью тебя и отправлю тебя первым!

– Да, но мой хозяин уж точно не переживет меня больше чем на три дня».

Что на самом деле может значить этот странный маленький рассказ? Это просто анекдот или, как в более позднем Екклесиасте (1: 14), выражение утраты вкуса к жизни, тщетности любых действий и бессмысленности бытия? «Я видел все работы, которые делают под солнцем, и увидел, что все есть суета и томление духа, – данный текст такой короткий и реальный, что, не будучи полностью знакомыми с миром Вавилонии, мы, вероятно, никогда по-настоящему не поймем замысел автора. А он, вероятно, был. Документы в Месопотамии не составляли – и уж точно не переписывали – в беззаботные моменты творческого полета. Данное повествование не могло быть просто игрой остроумия, бездумно записанной каким-нибудь любителем-интеллектуалом в минуты досуга. Мне кажется, нам следует воспринимать этот рассказ как упрек тем, кто списал вавилонян со счетов, как неспособных к глубоким раздумьям, и как указание на то, что, по-своему используя собственные способы выражения, древние жители Междуречья были так же заинтересованы в исследовании смысла человеческой жизни, как и все более поздние мыслители.

После Хаммурапи правили еще пять царей из рода Первой вавилонской династии, и каждый из них – более 20 лет. И хотя Древний Вавилон просуществовал дольше, чем Третья династия Ура, преемники великого правителя увидели, как уменьшается территория, которой они правили из его столицы. В годы правления сына Хаммурапи разразились крупные восстания, и, хотя военный успех сопутствовал царю на поле брани, он не мог помешать таким значительным городам, как Ниппур, ускользнуть из-под его власти. Новые народы, говорившие на незнакомых языках, – гурийцы родом, возможно, с Кавказа и касситы с Загросских гор, проникали в этот регион и занимали территорию Месопотамии.

Происходило и кое-что еще: в центре страны народ пришел в движение. Когда правительство пало, транспортные связи разорвались и класс чиновников распался, в городе стало невозможно жить. Почти все жители Ура покинули город; жрецы Урука перебрались в другое место. Люди бежали в сельскую местность. Численность городского населения упала до низшей отметки, зафиксированной за тысячу лет.

Наконец, как часто бывало раньше, смертельный удар был нанесен с совершенно неожиданной стороны. Новый исторический игрок – Хеттское царство в Центральной Анатолии, населенное нецивилизованными носителями варварского индоевропейского языка, – отправил на юг в долину Евфрата войско для расширенного вторжения. Возможно, хетты захватили врасплох военных Вавилона. Во всяком случае, они разграбили город и положили конец его прославленной династии.

Хетты не намеревались оккупировать регион, расположенный так далеко от их родины, поэтому немедленно его покинули. В момент отсутствия власти быстро появился новый правящий класс из числа недавних иммигрантов с востока – касситов, которые сохраняли здесь свое господство на протяжении более 400 лет. Наступил еще один долгий период, когда ремесла и искусства не были заброшены, но, медленно развиваясь, впали в застой. Огромные усилия предпринимались для того, чтобы собрать и сопоставить литературу более ранних веков, составить переводы канонических трудов с шумерского на аккадский – не касситский – язык, провести их новый анализ и дать комментарии. Менее значительные ремесла, вроде изготовления печатей и ювелирных украшений, были доведены до нового совершенства. Но касситский Вавилон оставался глубоко консервативным обществом, словно пришедший сюда править народ ощущал свою величайшую ответственность за сохранение того, что обнаружил по прибытии, и за обеспечение его продолжительного существования.

На протяжении следующей половины тысячелетия неиссякаемые источники нововведений и предпринимательства можно было найти гораздо севернее раскаленной Вавилонской равнины, на поливаемой дождями родине ассирийцев, которые поддерживали традиции месопотамской цивилизации, дав ей огромные тяжелые кулаки и самые острые зубы.

Глава 9.
Ассирийская империя: колосс 1-го тысячелетия, 1800 – 700 гг. до н. э.

Образец для всех будущих строителей империи

Неподалеку от центра Багхдеда – деревушки, растянувшейся неподалеку от города Мосула на севере современного Ирака, окруженного уродливыми бетонными зданиями, с плоских крыш которых, как сорняки, тянутся вверх телевизионные антенны и спутниковые тарелки, – поднимается восьмиметровый курган из осыпавшихся, высушенных на солнце кирпичей. Каменная лестница с одной его стороны ведет наверх, к древней церкви, посвященной Март Шмони.

В архитектуре этой церкви нет ничего, что особенно обратило бы на себя внимание: это приземистая, с белыми стенами постройка из саманного кирпича с короткой и толстой башней под куполом, увенчанным металлическим крестом. Но столь скромное место поклонения удивительным образом прямо связано с самым далеким прошлым и бросает вызов некоторым нашим безрассудным предположениям об истории Древнего мира.

Никто не знает, когда нынешняя постройка была впервые возведена, хотя эта церковь стоит на этом месте, безусловно, с VIII в., а возможно, и IV в. Ее план наводит на мысль, что до этого здесь была синагога – закругленная апсида со стороны Иерусалима, вероятно, вмещала aron kodesh – шкафчик с занавесками, в котором покоились свитки Торы в период между церемониями. Ведь Март Шмони не была христианской святой. Она и семь ее сыновей стали мучениками в борьбе евреев против принудительного слияния с греческой культурой и религией во II в. до н. э. – эта история содержится во Второй книге Маккавеев. То, что христиане этого региона почитали еврейскую героиню, подтверждают рассказы большого числа еврейских общин, которые жили в Северной Месопотамии в первые годы 1-го тысячелетия. Когда Бенджамин Тудельский приехал в Мосул в 1165 г., он обнаружил там дома 7 тысяч евреев. Десять племен Израиля, перемещенных в центр Ассирии в 722 г. до н. э. после уничтожения их царства императором Саргоном II, возможно, и не исчезли, как принято считать.

История места, где построена церковь Март Шмони, уносит нас назад во времена, этому предшествовавшие. Курган, на котором она стоит, показывает нам, что здесь собраны остатки нескольких один за другим построенных храмов и святилищ, вероятно посвященных богу луны Сину еще 2 тысячи лет до н. э. В соответствии с традициями Месопотамии их аккуратно сровняли с землей и построили новое здание. По сей день на территории, прилегающей к церкви (в отличие от других храмов, находящихся вокруг), нельзя выкопать ни могилу, ни колодец, чтобы не осквернить то, что было тут до нее, – хотя изначально на этом месте поклонялись языческому божеству.

Нет ничего необычного в том, что христианские постройки возводились там, где когда-то «правили» более древние боги. Многие английские церкви стоят на тех местах, где раньше находились священные рощи англосаксов. Их названия часто выявляют их дохристианское происхождение (Хэрроу на Холме, например; «хэрроу» было священным местом язычников). Но в большинстве случаев свидетельства древней святости того или иного места тщательно уничтожены.

Такая потеря памяти не свойственна Северной Месопотамии, где не только постройки признают свое прошлое. Верующие, посещающие здесь церковные службы, также гордятся своими предками. Называясь ассирийцами, они считают себя крещеными христианами – потомками граждан Ассирийской империи – колосса начала 1-го тысячелетия – 612 г. до н. э. (до ее уничтожения).

Название их страны – или ее части – тоже сохранилось. После ее завоевания Вавилоном западная половина ассирийских владений по-прежнему называлась провинцией Ассирией (позднее, потеряв начальную гласную, она стала Сирией). Персидская империя сохранила то же название – так поступил и Александр, создав свою империю, и правители ее преемника – государства Селевкидов и Римской империи, ставшей его наследницей. Ассириолог, покойный профессор Генри Саггс объяснил в своей книге «Древняя Ассирия», что после уничтожения Ассирийской империи «потомки ассирийских крестьян строили, если была возможность, новые деревни на месте старых городов и продолжали вести сельское хозяйство, помня предания о былых городах. Через семь или восемь веков после разных превратностей судьбы эти люди стали христианами.

Эти христиане и разбросанные среди них еврейские общины не только хранили память о своих ассирийских предшественниках, но и объединяли их с библейскими преданиями. Библия на самом деле стала мощным фактором в поддержании памяти об Ассирии».

Такая древняя идентичность дорого обошлась ее носителям. На протяжении многих веков их соседи проводили в отношении ассирийских христиан ужасные кампании дискриминации и репрессий, которые достигли своей кульминации в геноциде 1914–1920 гг., когда сотни тысяч из них были убиты членами движения «Младотурки». Они страшно пострадали и от недавних войн в Персидском заливе, подвергаясь нападениям как арабов, так и курдских вооруженных формирований и даже турецких ВВС из-за границы. Огромное их количество было вынуждено бежать из своей страны и искать убежища в изгнании.

Могут ли такие простые люди – эти владельцы магазинов, портные, сапожники, врачи, инженеры и университетские профессора – на самом деле быть потомками древних ассирийцев? Если да, то мы должны выверить нашу точку зрения на эту древнюю империю. Ведь Ассирия стоит в ряду государств с самой худшей репутацией в истории. Вавилон может быть синонимом разврата, упадка и греха, но ассирийцы и их знаменитые правители с такими внушающими ужас именами, как Салманасар, Тиглатпаласар, Синахериб, Асархаддон и Ашшурбанипал, стоят в общественном сознании рядом с Адольфом Гитлером и Чингисханом за жестокость, насилие и просто кровожадность. В большинстве очерков по истории Ассирии цитируются строки Байрона из «Поражения Синахериба». Я не буду исключением: «Ассирияне шли, как на стадо волки. В багрянце их и в злате сияли полки…» (перевод А. Плещеева).

И все же если посмотреть внимательнее на все, что известно об Ассирии и ее правителях, а это история о том, как она унаследовала у Древней Вавилонии звание центра цивилизации, то можно обнаружить настоящий парадокс. Репутация страшилищ, которая прикрепилась к ассирийским правителям и их воинствам, на самом деле базируется на правде. Какой другой основатель империи приказал бы, как Ашшурбанипал, изготовить для своего дворца скульптуру, изображающую, как он со своей супругой пируют в саду, в котором по обеим сторонам от них на деревьях висят отсеченные голова и рука царя Элама, словно жуткие рождественские игрушки или странные плоды?

На самом деле ассирийцы проявляли себя в бою не кровожаднее воинов других стран в те времена. Не более жестокими, чем римляне, которые имели обыкновение устанавливать вдоль дорог распятия, обрекая тысячи жертв умирать в агонии, как это было после восстания Спартака, когда 6 тысяч тел были таким образом выставлены у Аппиевой дороги и находились там до тех пор, пока не сгнили. Не так давно по историческим меркам в Англии наказанием за измену были публичное повешение, вытягивание и четвертование; мыслепреступление или ересь, колдовство или исповедание неправильной религии наказывались сожжением на костре; отрубленные головы врагов государства считались подходящим украшением для главных улиц Лондона. Даже в XX в. мы сочли приемлемым бомбить беззащитные деревни с воздуха, превращать в пепел население городов огненной бурей и сбрасывать атомные бомбы на японские города.

И тем не менее, совершая действия, которые теперь наполняют нас ужасом, Ассирийская империя сохранила и развила искусство и литературу Месопотамии, богословие, науку, математику и инженерное искусство, подняв их на новые высоты, и стала свидетельницей начала железного века в месопотамском мире. Ассирийские императоры повышали благосостояние и способствовали равенству своих подданных так, как ни одно государство раньше. Кроме еврейской Библии, обязанность воздерживаться от работы каждый седьмой день впервые зафиксирована в Ассирии, а финский ученый профессор Симо Парпола пишет, что «ассирийские религиозные верования и философские идеи и по сей день живы в еврейском, христианском и восточном мистицизме и философиях».

Владычество Ассирии послужило образцом для всех последующих строителей империй: существует прямая преемственность между Ассирийской, Вавилонской, Персидской, Эллинистической и Римской империями. Более того, большая часть месопотамских знаний и культуры через Грецию распространилась далее на запад, став частью европейского наследия. Пик ассирийской власти совпал с «азиатским» этапом в истории Греции, когда влияние Месопотамии на искусство, литературу и даже право стало тем мостом, по которому мир эллинов перешел из архаического в классический период развития. Один из наиболее выдающихся британских классицистов Мартин Уэст показал, что «существует значительный восточный элемент в древнейшем пласте греческой мифологии, в некоторых поэтических формах древнеархаического периода, богословии и натурфилософии седьмого и шестого веков». Он даже предполагает, что сочинения Гомера многим обязаны месопотамскому эпосу, особенно истории о Гильгамеше.

Ассирийский народ вышел из того же семитского рода, что и вавилонский на юге Междуречья, – на такую мысль наводят их языки. Ассирийский и вавилоно-аккадский языки были настолько родственными, что филологи считают их диалектами одного и того же языка. Ассирийские художественные и научные традиции вышли из основного потока месопотамской культуры. Религия тоже оказалась более или менее идентична с добавлением бога Ашшура в качестве замены или синонима вавилонского Мардука в универсальном пантеоне Месопотамии. Здесь был очень распространен культ бога луны Сина. Ниневийская богиня Иштар – «мать, девственница и шлюха», планетой которой считалась Венера, а символом – восьмиконечная звезда, стала популярна на всем Ближнем Востоке.

Некоторые исследователи пришли к выводу, что ассирийский народ возник тогда, когда приезжие из южных городов-государств стали селиться и смешиваться с коренными жителями северных долин и в конечном счете утвердили сначала собственную независимость, а затем и превосходство над своей изначальной родиной. Если это так, то унаследованная у Древнего Вавилона Ассирией роль нации-вождя походила на превращение США из британских колониальных владений в ведущую державу мира. «Особые отношения» между Ассирией и Вавилонией были чрезвычайно противоречивыми и колебались между крайностями любовь – ненависть, союзничество – враждебность. С одной стороны, Ассирия получила почти всю свою культуру от Вавилона и не могла не признавать этого, с другой – она оставалась его жестоким конкурентом и соперником в торговле и борьбе за власть. Ассирия нападала и разрушала город Вавилон не раз, но быстро начинала сожалеть об этом и делала попытки возместить убытки. Это выглядит так, будто два сильных игрока долгое время конкурировали за влияние на иностранную политику Ашшура: один из них – ярый националист и настроен против Вавилона, а другой – традиционалист и сторонник Вавилона.

Такие различия, которые отделяли Ассирию от ее южного соседа, стали следствием жизни в весьма разнящемся физическом и политическом окружении. Ландшафт и климат формируют народы. Люди, живущие в прибрежных регионах, не похожи на жителей степей, лесов и гор. Те, которые обливаются потом под палящим южным солнцем, имеют мало общего с теми, кто дрожит от холода среди северных снегов. Байрону было что сказать и по этому поводу, когда он связывал климат Британии с «нашими холодными женщинами» и утверждал: «То, что мужчины называют ухаживанием, а боги – прелюбодеянием, гораздо более распространено там, где климат жаркий».

Главные территории, которые когда-то были Ассирией, находятся недалеко от того места, где встречаются современные Турция, Сирия и Ирак, в изгибе огромного высокогорного Антитаврского хребта, который связывает турецкие Таврские горы на западе с иранскими Загросскими горами на юго-востоке. Узкие долины у подножия гор сбегают к широкой равнине, которую арабы называют Эль-Джазира («Остров»). Через нее с севера на юг течет река Тигр – быстрая, протекающая по глубокому руслу и более опасная река, чем «ее сестра» – река Евфрат, до которой отсюда 400 км на запад, хотя обе они подходят близко друг к другу в горах и снова соединяются вместе незадолго до впадения в Персидский залив.

За пределами равнины на юг простираются пустыни, а на запад – иссушенные степи, но большая часть самой Джазиры прячется под важной 200-миллиметровой изогнутой линией – границей, за которой количества ежегодно выпадающих осадков достаточно для развития сельского хозяйства. Так, в отличие от Вавилонии ассирийским землепашцам не нужно было постоянно предпринимать коллективные действия, чтобы на их поля постоянно текла вода; они не знали эту настоятельную необходимость совместного труда по рытью и содержанию каналов, дамб, плотин, запруд, протоков и шлюзов. И хотя позднее ассирийские императоры действительно приказывали копать акведуки, каналы и тоннели, чтобы провести воду с гор к новым основанным и разросшимся городам, это были проекты для поднятия престижа – скорее роскошь, нежели необходимость.

С древнейших времен по всей Южной Месопотамии, особенно вблизи Персидского залива, потребность в совместных усилиях и больших трудовых ресурсах привела к возникновению городов со значительным количеством населения, которые появлялись как грибы после дождя, иногда даже в пределах видимости друг друга. Последовавшие в результате этого соперничество и братоубийственная борьба формировали историю на протяжении тысячелетий. Здесь же, на севере, наоборот, помимо таких древних священных мест, как храм богини Иштар в Ниневии, вокруг которого появился самый многонаселенный город Ассирии, сначала был только один полностью сложившийся город – Ашшур с населением, вероятно, не более 15 тысяч человек. Защищенный с тыла скалами над Тигром, а спереди позднее – массивной высокой стеной с восемью огромными воротами и 15-метровой ширины рвом, Ашшур стал одновременно и именем бога, и названием города, и, в конечном счете, страны и империи, в которой он стал главным. За пределами этих немногих городских центров Ассирия оставалась страной фермеров, живших в небольших автономных поселениях, которые все же ввиду политических и стратегических настоятельных потребностей объединились во всеохватывающую раннефеодальную систему, подобную той, что сложилась в Европе в Средние века.

Милитаризм, которым прославилась Ассирия, возник из факта ее чрезвычайно опасного местонахождения, так что самооборона стала первым необходимым принципом национального выживания – отсюда и монументальные укрепления города Ашшур. Без естественной защиты этот регион являлся бы стратегически уязвимым, располагаясь на пути главных торговых и рейдерских путей с севера и востока, которые шли в обход гор, чтобы через Сирию добраться до Средиземного моря. Сильные варварские царства возникли за пределами северных границ Ассирии – это были хетты, разрушители древней Вавилонской империи, говорившие на языке индоевропейской семьи, со столицей в Хаттусе в Центральной Анатолии; и гурийцы, возможно с Кавказа, но с индо-иранским правящим классом, которые образовали государство Митанни, надолго подчинившее себе Ассирию.

Однако была польза и тем и другим. Хетты и гурийцы узнали от ассирийцев искусства цивилизации: самое важное – как писать на своих языках, адаптируя для этого аккадскую клинопись. В свою очередь северные народы встали во главе технологического развития, что оказало сильное воздействие на политическую историю. У хеттов ассирийцы научились плавить железо и изготавливать из него оружие; у гурийцев – искусству верховой езды и получили средство, которое должно было изменить картину боя – быструю, легкую деревянную колесницу, имевшую колеса не цельные, а со спицами.

Но в то время как варварские царства на севере оставались для ассирийцев и источником новых идей, и вызовом, который можно было встретить на поле боя и в конечном счете преодолеть, Джазира также оказалась уязвима и для второй угрозы, перед которой было гораздо труднее устоять. Этой угрозой стали постоянные проникновения и нападения врагов из пустыни и степи, находившихся на западе и юге. После одомашнивания верблюда во второй половине 2-го тысячелетия Ассирии пришлось оказывать противодействие новой волне семитских иммигрантов – говорившим на арамейском языке бедуинам из пустынь нынешней Сирии. И хотя они были слабы в бою, их количество делало их неодолимыми. Со временем они основательно изменят Ассирию.

То, что страна со всех сторон оказалась открыта внешнему миру, предоставляло ассирийцам возможность контакта с ними, чем они активно пользовались с древних времен. Ассирийская земля была гораздо беднее и менее плодородна, чем обширные аллювиальные пространства, на которых выращивали зерно, – их Вавилония и использовала на протяжении всей своей истории. Большая часть земель годилась только для выращивания овец и коз. Чтобы пополнить свои национальные ресурсы, ассирийцам нужна была торговля, чтобы они могли предлагать и изделия из шерсти, настриженной со своих стад, и ткани лучшего качества, купленные в соседней Вавилонии, и товары вроде металлических руд, добытых в горах к востоку от их страны. Бизнес принес ассирийцам ощутимую пользу. Потребности бизнеса меняли ассирийцев медленно, но верно (как и торгующие народы гораздо более недавнего времени – бельгийцев, британцев, голландцев и французов), превращая их из торговцев в строителей империи.

Все подробности того, как этот народ из кочующих купцов за чуть более тысячелетний срок стал населением внушающей трепет и страх имперской державы Древнего мира, нам не ясны. Исторических документов крайне мало. Археологии удалось открыть не более чем несколько узких окон на обширном промежутке времени, выходящих на эту величественную панораму. Но удача повернулась так, что мы можем увидеть начало этого процесса, когда международная торговля отправила народ Ашшура в их историческое приключение. Мы не видим ни сам город Ашшур, ни даже страну Ассирию; о них обоих мы не знаем почти ничего в этот период. Из нашего окна видно место, находящееся далеко от родины ассирийцев, глубоко в сердце Анатолии.

К концу XIX в. на международном рынке древностей появилось большое количество глиняных табличек с текстами на древнеассирийском диалекте аккадского языка. Долгое время никто не знал, откуда они взялись. В конце концов было установлено, что из местечка, находившегося далеко от Месопотамии, – Кюль-Тепе – курган в высокогорном районе Центральной Турции вблизи деревни Карахююк, расположенной у речки, известной грекам как Галис, а туркам – как Кызыл-Ирмак, Красная река. В 1926 г. чешский ученый Бедржих Грозный обнаружил, что эти таблички на самом деле выкапывают во второстепенном месте раскопок, находившемся приблизительно в сотне метров от основного. Более тщательное изучение показало, что это то, что осталось от эмигрантского анклава-поселения, в пределах которого было позволено жить ассирийским купцам и вести бизнес с местной общиной. Более молодые торговые империи назвали бы его «факторией», которой являлось первое представительство английской Ост-Индской компании в Сурате на западном побережье Индии. На древнеассирийском языке это поселение называлось Карум-Канеш, «порт Канеш». Это была далеко не единственная ассирийская фактория на анатолийской земле: имелось еще несколько других. Но Канеш был штаб-квартирой ассирийской торговли в Анатолии, которая контролировала и регулировала всю деловую активность и выступала в роли связующего центра между разбросанными далеко друг от друга факториями и самим Ашшуром, который они называли просто Город. Он процветал в начале 2-го тысячелетия до н. э., и этот период по лингвистическим причинам назвали «древнеассирийский».

Подобно европейским набобам в Индии, купцы Карум-Канеша находились далеко от дома. Потомки самых выдающихся и богатых ассирийских торговых домов отправлялись вести дела в интересах своих семей: получали партии товаров из Ашшура и продавали их местным жителям за серебро, которое затем отправляли на родину в сумках доверенных гонцов. Со временем некоторые становились жителями этих мест, брали в жены местных женщин и обзаводились детьми. В конце срока своего пребывания на чужбине закон позволял им разводиться с местными женщинами в случае, если до отъезда на родину они выплачивали соответствующую компенсацию как своим временным женам, так и отпрыскам.

Несколькими веками раньше аккадский царь Саргон прославился тем, что пришел на выручку месопотамским купцам из Пурушканды, страдавшим от угнетения местного анатолийского правителя. В те дни международная торговля была в основном делом государственным. Во времена же Древней Ассирии возникли частные предприятия, которые заложили в Восточном Средиземноморье торговые традиции, продолжающиеся по сей день. На самом деле роль ассирийских купцов в оказании помощи в развитии экономики Анатолии поразительно напоминает ту, которую сыграли евреи в открытии глубинных территорий Европы в Средние века. Наверное, это неудивительно: сами еврейская культура и традиции, как подробно прописано в вавилонском Талмуде, сложились в Месопотамии.

На протяжении нескольких поколений торговые дома Карум-Канеша процветали, а некоторые их представители стали чрезвычайно богатыми – миллионерами античных времен. Но не весь бизнес ограничивался рамками семьи. В Ашшуре имелась сложная банковская система, и часть капитала, который финансировал анатолийскую торговлю, шел от долгосрочных капиталовложений, сделанных независимыми дельцами в обмен на определенную контрактом прибыль. В современных товарных рынках нет почти ничего, что не было бы знакомо древнему ассирийцу.

Если бы мы сами посетили Карум-Канеш во времена расцвета этой торговой колонии в XX–XVIII вв. до н. э., мы повсюду заметили бы картины бурной торговой деятельности. На складском дворе мы, возможно, увидели бы молодого Пузур-Ашшура, которого мы знаем по его письмам: он приехал проследить за разгрузкой караванов, прибывших сюда с товарами, – 50 ослов или даже больше, на которых привезли главным образом тонкие ткани, а также металлическую руду annukum – большинство ученых переводят это слово как «олово», а некоторые – «свинец». Если это олово, то его использовали для изготовления бронзы. Было подсчитано, что приблизительно за 50 лет по крайней мере 80 т металлической руды было доставлено сюда с юго-востока на спинах ослов – достаточное количество для того, чтобы получить 800 т бронзы. Если, как предполагают другие, это был свинец, то он являлся необходимым ингредиентом для очистки серебра с помощью процесса, который используется и по сей день, под названием «купелирование». Серебро, разумеется, имелось здесь, в Анатолии. За него ассирийские купцы и продавали свои товары.

Животные и их погонщики наверняка были измучены тяжелой шестинедельной дорогой, она пролегала сначала вверх по течению реки Тигр до подножия гор, затем вела их в обход высокогорья до тех пор, пока они не переправились через Евфрат, после чего настал черед долгого и трудного подъема на Анатолийское плоскогорье. По пути они должны были справляться не только с неровностями дороги и крутыми склонами, но и с опасностью нападения со стороны грабителей и бандитов, которыми кишмя кишела эта дикая местность. Один маршрут даже носил название «Дорога опасностей» (Harran Sukinim) – его выбирали храбрецы, желавшие избежать таможни в Канеше. Письмо городского купца своему агенту, находившемуся за пределами родины, показывает, какому риску подвергали себя путешественники, проходившие через владения местных правителей даже недалеко от дома: «Аскур-Адду [царь Караны – города, расположенного в 80 км от Ашшура] пропустил караван на свои земли. Оттуда пятьдесят ослов и их погонщики пошли в Канеш. Но остальные были задержаны при его дворе». Судьба караванщиков становилась еще проблематичнее, если их ловили на перевозке запрещенных товаров. Пузур-Ашшур получил серьезное предупреждение от его родственников в Городе.

«Сын Ирры отправил контрабанду Пушу-Кену, но она была задержана, после чего дворцовая стража схватила Пушу-Кена и бросила его в тюрьму. Сторожа сильные. Царица послала сообщения в Лухусаддию, Хурраму, Шалахшуву и в свою страну, касающиеся контрабанды, и были назначены дозорные. „Пожалуйста, не вози контрабанду. Если будешь проходить через Тимилкию, оставь железо, которое ты везешь, в доме друзей в Тимилкии. Оставь с ним одного из своих ребят, которому ты доверяешь, и поезжай сам. Мы можем обсудить это дело после того, как ты прибудешь сюда“».

Железо (ashium) в то время, вероятно, было доступно только в виде метеоритов; оно считалось ценным и редким товаром.

Допустим, что они избежали всех опасностей пути. По прибытии каравана ослов в пункт назначения животных вместе с товарами, которые они везли, продали, а серебро, заработанное торговцами, отправили домой в специальных сумках с надежными курьерами. Возможно, это были те же самые гонцы, которые доставляли письма туда и обратно между городом Ашшуром и его торговыми колониями.

Прибыли оказывались высокими, чтобы размышлять о связанных с путешествием рисках: 100 процентов – с металлических руд и 200 процентов – с тканей, сотканных в Ассирии. Самый большой доход приносили высококачественные ткани, произведенные в Вавилонии. Но их не всегда можно было легко достать, особенно когда политические события вмешивались в торговлю, как один торговый дом Ашшура объяснял своему представителю в Канеше: «Что касается покупки аккадских [то есть вавилонских] тканей, о которых ты писал мне. С тех пор как ты уехал, аккадцы не приезжали в город Ашшур. В их стране восстание. Если они приедут раньше зимы и будет возможность купить то, что даст прибыль, мы купим для тебя и заплатим серебром из своих средств».

В отсутствие первоклассного товара предпринимались всевозможные попытки довести качество ассирийской продукции до такого же уровня. Лишь недавно Пузур-Ашшуру пришлось написать своей жене Ваккуртум в Город: «Что касается тонкой ткани, которую ты послала мне: ты должна сделать такой ткани еще больше и прислать мне через Ашшур-Иди. Тогда я пришлю тебе полфунта серебра. Сделай так, чтобы одна сторона ткани была чесаной, а не гладко бритой: она должна быть камвольной. По сравнению с тканями, которые ты присылала мне раньше, ты должна на один отрез ткани брать на один фунт больше шерсти, но ткань все равно должна быть тонкой. Обратная сторона ткани должна быть лишь слегка чесаной. Если она все же выглядит ворсистой, то тогда ее нужно коротко побрить, как ткань kutanu. Что касается ткани abarne, которую ты отправила мне, то больше такую посылать не надо. Если ты настаиваешь, то, по крайней мере, делай ее такой, как я привык носить».

Не все ткани изготавливали в домашних мастерских. Очевидно, в Ашшуре имелся рынок, где торговали тканями: «Если ты не хочешь делать тонкие ткани сама, то тогда купи их и отправь мне. Я слышал, что там их можно купить в большом количестве. Один законченный отрез ткани должен иметь девять элей в длину и восемь в ширину [около 4 на 3,5 м]».

Ясно, что жены купцов, находившиеся на родине в Городе, играли значительную роль в торговых делах своих мужей: они присматривали за производством тканей, загрузкой караванов и отправкой товаров. Позже ассирийский закон начнет демонстрировать сильную предвзятость к женщинам и их благосостоянию. Но, как и во многих обществах, в которых женщины де-юре занимают более низкое положение в сравнении с мужчинами, на практике в это время многие были явно готовы и способны дать имевшиеся у них хорошие ткани, и не останавливались перед тем, чтобы покритиковать и пожаловаться: «Почему ты все время пишешь мне: „Ткани, которые ты мне посылаешь, всегда плохого качества!“ Кто этот человек, который живет в твоем доме и критикует то, что ему привозят? Я со своей стороны стараюсь произвести и отправить тебе такие ткани, чтобы с каждой поездкой твой бизнес прирастал на десять сиклов серебра».

Жены, оставленные мужьями в Ашшуре, часто жаловались своим мужьям на то, что домой возвращалось недостаточное количество денег – их не хватало даже на еду. Последствия выглядели довольно серьезными – хотя кажется, что мужья не всегда относились к этим протестам настолько серьезно, насколько хотели бы их жены:

«Вот что ты написал мне: „Сохрани браслеты и кольца, которые у тебя есть; они понадобятся, чтобы купить вам еды“. Да, ты прислал мне через Или-Бани полфунта золота, но где оставленные тобой браслеты? Когда ты уехал, ты не оставил мне и сикла серебра. Ты обчистил дом и все забрал с собой.

С тех пор как ты покинул меня, в городе разразился голод. У меня нет и литра ячменя. Мне нужно покупать ячмень, чтобы питаться… Где тут расточительство, о котором ты мне все время пишешь? Нам нечего есть. Мы можем себе позволить потакать своим прихотям? Все, что у меня было, я собрала и послала тебе. Теперь я живу в пустом доме, и наступает другое время года. Потрудись прислать мне серебро за мои ткани, чтобы я, по крайней мере, могла купить десять мер ячменя… Почему ты слушаешь клевету и пишешь мне письма, которые меня раздражают?»

Больше всего эта переписка демонстрирует, как мало изменились за тысячелетия некоторые вещи. Если оставить в стороне экзотический религиозный язык, то мнение, выраженное в следующем письме женой, оправдывавшей долгое отсутствие ее мужа в доме необходимостью зарабатывать деньги, нам знакомо: «Мы спросили женщин, которые делают предсказания, женщин, которые толкуют знамения по внутренностям и разговаривают с духами предков. Бог Ашшур посылает тебе серьезное предостережение: „Ты любишь деньги. Ты ненавидишь жизнь“».

Тетрархия

В конце концов эта ассирийская жена получила желаемое. После трех или четырех поколений лихорадочное наживание денег впервые «споткнулось», а затем совсем прекратилось, а с этим и закончилась переписка между Ашшуром и Анатолией. Причины, как обычно, неясны. Возможно, были обнаружены локальные источники металлических руд или ассирийские и вавилонские ткани вышли из моды. Наверняка мы знаем лишь то, что наше окно в древнеассирийский мир закрылось.

Вероятнее всего, виной стали крупные политические перемены, наступившие в регионе ближе к началу 2-го тысячелетия до н. э. В Северной Месопотамии аморейский военачальник Шамши-Адад, которого долго потом помнили как основоположника Ассирийского государства, с помощью своих сыновей взял под свой контроль всю страну. Всего через несколько поколений после этого большая часть его владений была потеряна, а его род угас. О последовавшей за этим неразберихе, во время которой торговая деятельность Карум-Канеша подошла к концу, лаконично сказано в Списке ассирийских правителей, составленном несколько веков спустя: «Ашшур-Дугул, неизвестно, чей сын, который не имел права на трон, правил шесть лет. Во времена Ашшур-Дугула, сына непонятно кого, следующие шестеро неизвестно чьих сыновей правили каждый менее года: Ашшур-апла-иди, Насир-Суен, Суен-Намир, Ипки-Иштар, Адад-Салулу и Адаси».

До этого момента историю Междуречья можно было рассказывать без особых ссылок на соседние государства. Действительно, долгими веками жившие в долине Тигра и Евфрата люди могли претендовать на исключительное право обладать званием «цивилизованных». Однако после 2000 г. до н. э. на международной арене и другие народы делали себе имя. Четыре государства – тетрархия – стремились к власти и влиянию. Египет – не слишком молодое, но долговечное государство, чем любое другое в Месопотамии, и почти такое же развитое, хотя значительно более консервативное и в религии, и в политике, – расширял свою власть на восточное побережье Средиземного моря. Там египетские армии столкнулись с сопротивлением хеттов в Анатолии, относительно недавно там поселившихся, но умевших выплавлять и обрабатывать железо, ставших к 1500 г. до н. э. достаточно могущественными, чтобы привести к краху Древневавилонское царство. В свою очередь, хетты соперничали с государством Миттани, также известным как Канигалбат, которое наглухо закрыло северную часть Междуречья – от прибрежных районов на западе до гор на востоке, от района Алеппо до Киркука, сделав своим вассалом Ашшур. Совершив нападение на него, которое надолго запомнилось, царь Канигалбата разграбил город и вывез оттуда изумительные золотые и серебряные двери, чтобы поставить их в своем дворце. Тем временем в Центральной и Южной Месопотамии Вавилон, в котором правила Касситская династия, сохранял свое признанное место сильного игрока в союзе народов.

Небольшое торговое государство Ашшур не было ровней таким агрессивным милитаристским державам с их новым железным оружием, боевыми конями и колесницами. Унижение от зрелища, продемонстрировавшего, как их правителя принуждают подчиниться Миттани, стало сильным ударом. Последовавший за этим длительный экономический спад, обрушившийся на их страну, преподал ассирийцам урок, который они надолго запомнили: их целью было сохранение торговых путей и городов – перевалочных пунктов, как бы далеко они ни находились, под своим надежным контролем. Иначе они навечно обрекали себя на отсталость и нищету.

В результате ассирийцы стали рассматривать мир как опасное место, полное безжалостных врагов, которые желали им лишь зла. Из недавней истории мы прекрасно знаем, насколько разрушающим может быть такое отношение и как оно может привести народы к совершенно чрезмерно жестоким действиям. Сильные страдания не делают людей мягче и добрее. Жизненные угрозы, воспринимавшиеся как вызов самому выживанию нации, могут заставить ее действовать способами, которые история позднее всецело осудит. В случае с Ассирией нам, по счастью, удалось проследить эволюцию ее политического и стратегического безумия, которая выразилась в творениях народной культуры, оставленных нам Древним миром.

Почти все предметы искусства и произведения литературы, найденные при раскопках в Месопотамии, включают творения представителей элиты, изображающие то, каким правящий класс хотел, чтобы его видели собственные подданные, соперники за пределами страны и враги. При этом главной целью стали пропаганда и обращение к общественности. Такие произведения мало рассказывают нам о том, какими их создатели видели себя на самом деле и что они думали о своей жизни. Однако одна категория предметов имела гораздо больше личного содержания – цилиндрические печати. Эти крошечные, глубоко личные скульптурки предназначались для того, чтобы соотносить своих владельцев с конкретными изображениями. Разумеется, они являются элитными предметами: только люди, имевшие собственность, требовавшую отождествления, или возможность издавать приказы, нуждались в печатях. Тем не менее эти предметы, полные такого личного содержания, говорят намного больше об истинных верованиях и чувствах своих хозяев, чем любое публичное произведение искусства – дворец или храм.

Рисунки на печатях, которыми пользовалась бизнес-община в Кадеше – наш главный источник знаний о Древней Ассирии, показывают преемственность с их вавилонскими, аккадскими и даже шумерскими предшественниками. На них были изображения мифологических сцен, богов, богинь и зачастую владельцев печатей, представленных вместе со своими небесными покровителями, у которых они просят благословения. Обычно изображение статичное, величавое и спокойное, сопровождали длинные надписи на шумерском языке – гимны и молитвы. Такая печать не только устанавливала личность своего владельца, но и являлась амулетом или талисманом, ограждавшим от зла благодаря священному изображению и тексту – их она, подобно тибетскому молитвенному колесу, вмещала в себе и бесконечно воспроизводила.

После исчезновения Карум-Кадеша и заката счастливых дней Ассирии тематический «репертуар» печатей изменился – появился исконно ассирийский стиль. Надписи теперь встречались гораздо реже. Физическая энергия и действие стали основным принципом: преобладающая тема – смертельная битва с дикими зверями, кровожадными чудовищами и злыми демонами. На двух печатях с именами царей изображены ужасные крылатые создания, побеждающие небольших животных. В «Кембриджской истории Древнего мира» отмечено: «Такие крылатые призраки… наполняют ассирийские печати миром фантастической силы, который, кажется, имеет цель не рассказать какую-то историю, а лишь изобразить столкновение мифологических чудовищ с победителями демонов – людьми».

Возможность покончить со своей слабостью и обратить ее в нечто противоположное представилась Ассирии лишь в конце XIV в. до н. э. Хетты разграбили столицу Миттани, а правителя убил один из его собственных сыновей во время дворцового переворота. В Канигалбате воцарился хаос. И хетты, и ассирийцы отреагировали быстро и поспешили разделить между собой бо?льшую часть территории гурийцев.

С новыми обретенными землями Ашшур, возглавлявшийся энергичным правителем Ашшур-Убаллитом, уже претендовал на место игрока в большой игре за политическую власть на Среднем Востоке. Ассирийский властитель не замедлил написать письмо царю Египта – религиозному реформатору фараону Эхнатону, в котором объявил о своем новом статусе:

«Скажи царю Египта, что так говорит Ашшур-Убаллит, царь страны Ашшур:

Да будет все благополучно у тебя, в твоем доме, в твоей стране; да будут в порядке твои колесницы и твоя армия.

Я отправил своего посланника, чтобы он посетил тебя и увидел твою страну. До настоящего момента мои предки не посылали тебе вестей. Сегодня я лично отправил тебе послание. Я послал тебе в качестве дара доброй воли прекрасную колесницу, двух коней и драгоценный камень лазурит в форме финика.

Что касается моего посланника, которого я отправил к тебе, то не задерживай его. Пусть он прибудет и отбудет. Пусть он увидит твое гостеприимство и гостеприимство твоей страны, а затем позволь ему уехать».

Вероятно, Эхнатон ответил положительно на ассирийскую инициативу, так как в более поздние годы своего правления Ашшур-Убаллит снова написал в Египет, называя фараона братом – дипломатический код, означающий правителя, равного по положению: «Скажи… великому царю, царю Египта, моему брату, что ему пишет Ашшур-Убаллит, царь страны Ашшур, великий царь, его брат».

Этот статус равного по положению приходилось яростно защищать. Ассирийский правитель был чувствителен к любому намеку на пренебрежительное отношение. Там, где менее значительные монархи выражали покорность египетскому фараону в своих письмах («У ног моего господина – царя я простираюсь ниц семь по семь раз»), Ашшур-Убаллит брал прямой, если не сказать невежливый, тон в ответ на дар из Египта, который он счел не имевшим ценности:

«Это от великого царя такой дар? Золото – пыль в твоей стране, там его просто собирают. Почему она должна висеть перед тобой? Я намереваюсь построить новый дворец. Пришли мне достаточно золота для его украшения и отделки.

Когда мой предок Ашшур-надин-аххе написал в страну Египет, ему прислали двадцать талантов золота. Когда царь Канигалбата написал твоему отцу в страну Египет, ему прислали двадцать талантов золота.

Теперь я ровня царю Канигалбата, но ты присылаешь мне лишь… золота [к сожалению, сумма на табличке прописана неразборчиво]. Его не хватит даже на то, чтобы покрыть расходы моих посланцев на дорогу туда и обратно. Если на самом деле твои намерения дружеские, то пришли мне больше золота».

В своем более раннем письме Ашшур-Убаллит недвусмысленно утверждал, что раньше между его страной и Египтом не существовало контактов. Позднее он заявлял, что его предок не только поддерживал связь с современным ему фараоном, но и, в свою очередь, получил в дар большую сумму золота. Он явно считал, что его положение стало достаточно крепким, чтобы играть в дипломатические игры с историческими фактами. Во всяком случае, существовали более важные вещи, которые должны были его беспокоить. Например, тот факт, что его посланцев заставили стоять на солнце на протяжении долгих часов с явной опасностью для их жизней. Возможно, что их обязали участвовать в одном из ритуалов Эхнатона, поклонявшегося солнцу. Если так, то Ашшур-Убаллит не желал этого терпеть и с едким сарказмом замечал: «Зачем заставлять моих посланцев постоянно стоять на солнце, чтобы умереть от солнечного удара? Если это стояние на солнце приносит какую-то пользу царю, то пусть он сам стоит под солнцем и умирает от солнечного удара – при условии, что царю от этого есть какая-то польза».

Такая новая уверенность в себе ассирийцев не прошла незамеченной у соседних государств. Действительно, внезапный подъем этой страны-выскочки настолько встревожил касситский Вавилон – южного соседа Ашшура, что вавилонский царь отправил фараону срочную депешу: «Ассирийцы – мои подданные, но не я посылал их к тебе! Зачем они взяли на себя такой шаг и прибыли в твою страну? Если ты любишь меня, не разрешай им вести там дела, а отправь их назад ко мне с пустыми руками».

Нет никаких указаний на то, что египтянин обратил на это хоть малейшее внимание.

Но касситский правитель Вавилона, вероятно, достаточно хорошо понимал новую ситуацию. Вскоре после этого он убедил Ашшур-Убаллита отправить одну из его дочерей на юг, чтобы та стала женой вавилонского кронпринца. Их сын – наполовину ассириец, наполовину вавилонянин – занял трон после смерти своего отца. Однако спустя некоторое время произошел бунт касситской знати, в результате которого молодой человек был убит, а царь Ассирии пошел войной на Вавилон, разбил наголову заговорщиков и посадил во дворце правителя по своему выбору. Фортуна переменилась. Впервые вавилонский монарх стал подотчетен ассирийскому владыке. Теперь Вавилон оказался в тени Ашшура.

Борьба за владычество между Ассирией и Вавилоном длилась много веков. Подробности бесконечного конфликта между ними, не говоря уже о постоянной войне с окружавшими их государствами, большими и малыми, записанные позднее в нескончаемых эпосах и летописях, полных похвальбы и сомнительных заявлений о победах, запоминаются с трудом, и их очень утомительно рассказывать. Стало бы проще, если бы одна из этих соперниц покинула историческую сцену, как это сделала Хеттская империя после своего краха в конце XII в. до н. э., упростив картину. Достаточно сказать, что Ассирия постепенно расширилась территориально (хотя часто случались и обратные процессы) и достигла первой высокой точки своего развития в 1120-х гг. до н. э., когда царь Тиглатпаласар I переправился через Евфрат, захватил крупный город Каркемиш и достиг Черного и Средиземного морей, впервые создав Ассирийскую империю.

Она не просуществовала очень долго. Вскоре для всего Среднего Востока наступил период сильной нестабильности, когда туда с запада непреодолимым потоком хлынули говорившие на арамейском языке пастухи верблюдов. Границы владений ассирийского царя снова были отодвинуты. Ашшур опять оказался в пределах своих исконных земель более чем на столетие.

Тем не менее, хотя территориальный прирост при Тиглатпаласаре оказался непродолжительным, в Городе происходили перемены, связанные с отношением к происходившему и религией, которым суждено было иметь глубокие и долговременные последствия. Ассирийцы – наследники давних культурных и философских традиций Месопотамии, которые зародились у шумеров тысячелетием ранее, потихоньку заново переделывали их в верования, ставшие со временем частью основ их дальнейшей истории.

Женоненавистничество и монотеизм

Среди самых известных реликвий среднеассирийского периода можно назвать списки законов и дворцовых указов, найденные во время масштабных раскопок ассирийской столицы – города Ашшура, который в настоящее время называется Калъат-Шаргат. Раскопки вело Немецкое восточное общество в период между 1903 г. и началом войны в Европе в 1914 г. Нашли таблички с законами, датированные временем правления Тиглатпаласара, хотя только три документа, обозначенные буквами А, В и С, оказались в достаточно хорошем состоянии, чтобы их можно было расшифровать и прочитать. Таблички А и Б рассматривают вопросы, связанные с преступлениями и наказаниями, собственностью и долгом.

Самые поразительные стороны этих законов – это то, насколько суровыми и жестокими они кажутся по сравнению даже с принципом Хаммурапи «око за око» и как глубока выраженная в них ненависть к женщинам. Наказания включают жестокие порки, ужасающие членовредительства и отвратительные методы смертной казни – сдирание кожи заживо или сажание на кол, например, – изначальная модель для римских распятий. Вот какое наказание было предписано для женщины, которая делала аборт: «Если женщина своими действиями вызвала выкидыш, то после предъявления обвинения и вынесения ей приговора ее следует посадить на кол и не хоронить. Если она умерла при выкидыше, ее следует посадить на кол и не хоронить».

За нанесение ущерба мужской способности к воспроизведению потомства в качестве наказания предусматривалось увечье: «Если женщина во время ссоры раздавила мужчине яичко, ей следует отрубить один палец на руке. Если же повредилось и другое яичко путем передачи инфекции, хотя врач и перевязал его, или если она раздавила другое яичко во время ссоры, ей следует выколоть оба глаза».

Прелюбодеяние являлось преступлением, за которое следовали либо смертная казнь, либо обезображивание: «Если мужчина застал другого мужчину со своей женой, то после предъявления обвинения и вынесения приговора оба должны быть лишены жизни… Но если он отрежет своей жене нос, он должен сделать своего обидчика евнухом и изуродовать ему все лицо».

Следует признать, что мы не знаем, в какой степени эти наказания реализовывались на практике. Ассирийские правители энергично рекламировали себя, используя ужасающую кровожадность – историк Альберт Олмстед назвал это «умышленным наведением страха» – как средство подчинения и психологическое оружие. Надпись, посвященная Тиглатпаласару, в которой царь сравнивается с охотником, который «вышел до восхода солнца и прошел расстояние трех дней пути до зари», с гордостью гласит, что он «разрубал утробы беременных, ослеплял младенцев». И впрямь страшные и отвратительные действия, но очень близкие к тем, которые были предсказаны арамейскому царю Хазаэлю пророком Илией во Второй книге Царств (8: 11): «Их цитадели ты подожжешь, их молодых мужчин ты убьешь мечом, перебьешь их детей и вспорешь животы их беременных женщин». Так что возможно, что получение варварских удовольствий от расправ с женщинами и детьми являлось скорее литературной метафорой, нежели правдивым рассказом о реальных событиях. В конце концов, похожие повествования циркулировали во время Первой мировой войны – о зверствах и Антанты, и Центральных держав, хотя в данном случае целью было осуждение, а не похвала. Кровожадные положения законов Среднеассирийского царства, возможно, должны были стать средством устрашения, нежели прославлением жестокости.

Однако если драконовские наказания относились больше к теории, чем к практике, то их тон, направленный против женщин, нельзя отрицать. Мужчина мог свободно развестись со своей женой и выгнать ее из дома с пустыми руками; жена не имела права на развод. Женщины несли ответственность за долги своих мужей и подвергались наказаниям за их преступления. Мужья же не несли ответственности за нарушения законов женами. В то время как ни одно из известных нам древних обществ нельзя положа руку на сердце назвать раем, законы Среднеассирийского царства стали самыми жестокими в отношении женщин. Такое впечатление, будто их рассматривали как представительниц другой расы или даже другого вида животных. Жестко навязывалось публичное разделение полов. Здесь можно найти самое древнее из известных требований к женщинам – носить предмет одежды, который в настоящее время называется хиджаб: «Ни жены, ни вдовы, ни женщины, которые выходят на улицу, не могут идти с непокрытыми головами. Дочери знатных людей… должны покрывать себя шалью, накидкой или покрывалом… Когда они выходят на улицу в одиночку, они должны закрывать себя. Наложница, которая выходит на улицу вместе со своей госпожой, должна закрывать себя. Храмовая проститутка, находящаяся замужем за мужчиной, должна скрывать себя на улице, а та, которая не замужем, должна ходить по улице с непокрытой головой и не должна скрывать себя вуалью. Проститутка не должна прятаться под чадрой, ее голова не должна быть покрыта. У проститутки и служанки, которые прячутся под покрывалами, полагается отнять их покровы, облить их головы битумом и дать им пятьдесят ударов».

У рабыни, которая опрометчиво надела чадру, полагалось отнять одежду и отрезать уши. Более того, свидетели любого нарушения этих правил должны были сообщить о них под страхом судебного преследования: «Тот, кто увидел закрытую чадрой проститутку, должен задержать ее, взять свидетелей и отвести ее во дворец на суд; у нее не будут отнимать украшения, но тот, кто задержал ее, может забрать ее одежду. Она получит пятьдесят ударов палками, а ее голову обольют битумом».

Даже мужчины из высшего общества не были защищены от наказания, если их признавали виновными в нарушении своего гражданского долга: «Если благородный господин увидел проститутку под чадрой и не привел ее на суд во дворец, то этот господин получит пятьдесят ударов палками, ему проколют уши, проденут сквозь них шнурок и завяжут его на затылке. Он будет выполнять работу для царя на протяжении одного полного месяца».

Следует сказать, что самый ярый ваххабит или самый жестокий афганский талиб, вероятно, счел бы, что законы Среднеассирийского царства заходят слишком далеко в репрессиях женщин. Дворцовые указы оказывались еще беспощаднее. Их объектами являлись женщины царя, а целью становилось ограничение любой деятельности всех проживавших в женском крыле дворца, а также тех, кто вступал с ними в контакт. Это был прототип гарема. Сразу приходят на ум женские покои в османском дворце Топкапы («Пушечные ворота») в Стамбуле с его узкими извивающимися коридорами, потайными дверцами и зарешеченными окнами, скрытыми двориками и уединенными комнатами.

Женские покои дворца ассирийского властителя, в которых его жены и наложницы проводили всю свою жизнь, были всегда крепко заперты, чтобы мужчины не могли войти, а женщины – выйти. Всем строго воспрещался вход на женскую половину без особого разрешения дворцового правителя. Нахождение в любой части дворца, откуда можно было увидеть женщин, например на крыше, считалось серьезным преступлением. Такие ограничения касались даже дворцовых евнухов, которых там находилось, очевидно, много.

Посланный по делу в гарем евнух должен был, как и любой другой, сначала испросить разрешения у дворцового управляющего, который сам обязывался ожидать у входа, чтобы удостовериться, что евнух вышел. И, даже находясь внутри, евнух должен был вести себя очень осмотрительно: не слушать женские разговоры и пение. Если же он вдруг услышал бы, как женщины ссорятся, его приговорили бы к отрезанию одного уха и сотне ударов палками. Если евнуху требовалось поговорить по делу с одной из женщин, он не мог подойти к ней ближе чем на семь шагов. Если беседа длилась дольше, чем необходимо, даже если женщина была инициатором разговора, евнух подвергался порке и у него отбирали его одежду. Для мужчины вступить в разговор с женщиной из дворца, в отсутствие третьей стороны в лице дуэньи, считалось преступлением, караемым смертной казнью. Если кто-либо – придворный или другая дворцовая женщина – становился свидетелем такого нарушения правил и не донес об этом царю, то его или ее бросали в раскаленную печь – наверное, такую же, как «горящая огненная топка», в которую, как рассказывает нам Книга Даниила, были брошены Шадрах, Мешах и Абеднего.

Принципы строгого женского уединения, развитые в Древней Ассирии, стали образцом для многих обществ в будущем. Действительно, существует прямая преемственность гарема Старого дворца в Ашшуре на протяжении вавилонского, персидского и эллинского периодов и византийского царского двора, от которого, в свою очередь, имперский ислам унаследовал столь многое из своего предпочтения женского отсутствия на людях. Но исламское учение предназначалось для того, чтобы ввести социальную справедливость. Правила были демократично расширены и охватили всех женщин, а не только знатных. В Ассирии, как и в Византии, женщинам низших сословий строго запрещалось скрывать себя; в исламе же не предусматривалось различия между респектабельной и неуважаемой женщинами. Царицы, принцессы, знатные женщины, жены, наложницы, незамужние дочери, женщины-ремесленницы, работницы и рабыни – все они должны были быть скромно одетыми независимо от их положения в обществе. С точки зрения самого ислама требование от всех женщин сдержанности рассматривается не как ограничение, а как освобождение. Будет неправильным объяснять, как это делают некоторые, антиженский характер законов Среднеассирийского царства и дворцовых указов внутренне присущим семитским мужчинам шовинизмом. Письма в Карум-Канеш и ответы на них продемонстрировали, что женщины играли важную роль в ассирийском обществе, беря на себя ответственность за важные аспекты бизнеса своих мужей. Даже еще раньше женский пол играл важную роль в месопотамской религии. Еще со времен аккадского царя Саргона старшие дочери царей назначались на самые высокие посты, такие как верховная жрица в храме луны в Уре – главном из всех храмов луны. То, что жизнь женщин теперь так изменилась, является лишь симптомом глубокой трансформации религиозного мышления, радикальным сдвигом в оценке ассирийцами сил, правящих миром, и, как следствие, места мужчин в нем.

Эти преобразования религиозных верований повлекли за собой драматические последствия для мировой истории и стали первой ступенью переворота, сделавшего наш современный мир таким, каков он есть. Произошел переход от веры в богов имманентных, являющихся сверхъестественными отображениями сил природы, богов, которые населяют мир и олицетворяют собой явления природы, к богам трансцендентным, находящимся скорее вне природы и над ней, нежели являющимся ее частью.

Мы не должны позволять замысловатым словам «имманентный», «трансцендентный» затмить важность вышеназванного сдвига в религиозном ракурсе. Это было новое представление, которое в конечном счете уведет большую часть человечества от веры в священную землю, где каждая черта – небо, почва, море, горы, долины, реки, растения и животные, обитающие во всех них, – населена сверхъестественными силами, и приведет к вере в грешный материальный мир. Им руководят, как кукловоды, дергающие за веревочки своих неживых марионеток, божественные силы, скрытые за завесой внешних признаков, которую безымянный средневековый христианский мистик назвал «облаком неведения».

В древнейшие времена в Месопотамии богов воспринимали как олицетворения, ипостаси сил природы. Энлиль – владыка воздуха или атмосферы – в настоящее время мы могли бы назвать его владыкой биосферы – являлся верховным правителем царства богов. Его сын Энки – владыка земли, позднее известный как Эа, дух пресных вод, которые питают сельскохозяйственные земли, – считался тем, кто принес человечеству цивилизацию. Анну был владыкой небес; Нанна, а позднее Син были луной; Уту, а позднее Шамаш – солнцем. Инанна, которая у семитов называлась Иштар, была адреналиновой богиней, присутствовавшей везде, где мужчины воевали или занимались сексом. Даже при появлении новых божеств (как в случае, когда вавилоняне включили в пантеон бога своего города Мардука) предпринимались всевозможные попытки ассимилировать их в старую модель. Так, стали говорить, что Мардук – сын Эа – владыки цивилизации, с которым он правил в полной гармонии. Согласно рассказу в Enuma Elish его «наградили» компетенциями, прерогативами и способностями Энлиля – царя богов.

Во времена ассирийцев, как свидетельствуют печати и скульптуры того времени, связь «между богами и природой» начала медленно ослабевать, а затем совершенно порвалась. Раньше богов изображали в человеческом облике; они носили корону с рогами, как им и положено, были окружены своими атрибутами, как, например, в сцене введения в должность царя Вавилона богом солнца Шамашем, которая украшает верхнюю часть стелы, исписанной законами Хаммурапи. Но впредь богов будут представлять словно отстраненными от мира, их идолы поместят на пьедесталы и возвышения, а в конце концов их изображения вообще заменят символами: солнцем – Шамаша, луной – Сина, планетой Венера в виде звезды – богиню Иштар. На удивительном алтаре, найденном в храме Ашшура и находящемся в настоящее время в Берлинском музее, изображен посланец богов Нуску в виде таблички с письменами и стило, лежащих на подставке, словно ожидающих, что невидимая рука напишет на табличке благословение или пророчество. Ашшур был представлен в виде несущего божественный образ крылатого диска, парящего над миром, – символ, который позднее будет перенят персами, зороастрийская община которых и по сей день демонстрирует его для обозначения поклонения своему верховному богу Ахурамазде. Среди самых удивительных, далеких от иконописных изображений богов – следы ног бога длиной 1 м (это единственный знак его невидимого присутствия на Земле), которые «ведут» к святилищу храма, обнаруженного в Айн-Даре, что в 65 км от Алеппо в Сирии.

Вера в трансцендентность, а не в имманентность божественного имела важные последствия. Природу перестали обожествлять, освободили от религиозного флера. Так как боги находились вне природы и над ней, человечество (согласно месопотамским верованиям, созданное по их образу и подобию для служения им) должно было занимать такое же положение. Теперь род человеческий был главой и властелином Земли, а не неотъемлемой частью ее природы: «И Бог сказал: „Я сделаю человека по образу и подобию своему. Пусть он владеет рыбой в море, птицей в небе, скотом и всей землей и всеми ползающими тварями, которые есть на земле“» (Быт., 1: 26).

Все это прекрасно для мужчин, о которых недвусмысленно идет речь в этом отрывке, но для женщин оно представляет непреодолимую трудность. В то время как у мужчин есть возможность вводить себя и друг друга в заблуждение тем, что они находятся вне природы, над ней и являются ее хозяевами, женщины не могут с ними тягаться, так как их физиология делает их явно и определенно частью природного мира. Каждая из них рожает из собственного лона детей и обеспечивает их пищей из своей груди; менструальные циклы женщин связаны с луной. В современном обществе идея о том, что для них физиология – судьба, справедливо считается отвратительной. Во времена ассирийцев это считалось очевидным фактом, который полностью лишал женщин права называться людьми.

Далеко не случайно в настоящее время те религии, которые наибольший акцент делают на абсолютной трансцендентности Бога, переводят женщин на более низкую ступень бытия; им нехотя и очень редко позволяют участвовать в коллективных религиозных службах. Хорошо известно, что ортодоксальные еврейские мужчины молятся каждое утро так: «Благословен ты, Господи наш Боже, владыка Вселенной, Который не создал меня женщиной». Более того, скромное положение слабого пола, очевидно, заразительно и угрожает низвести мужчин до их уровня. Особенно подчеркивается, что в то время, когда физическая природа женщин неоспорима (сразу же после родов и во время менструаций, если верить дворцовым указам Среднеассирийского царства, а также ортодоксальным евреям и мусульманам в наше время), они считаются особенно нечистыми. Женщины в период менструаций не могли предстать перед ассирийским царем. Жрецы должны были быть особенно осторожными: все сексуальные контакты даже с их собственными женами требовали от них скорейшего ритуального очищения. Женщины представляли собой опасность для полубожественной природы мужчин. Представительницы слабого пола снова обретали небольшую долю религиозного уважения лишь тогда, когда христиане стали верить в Бога, Который был рожден естественным образом, как человек, и вошел в этот мир из лона земной женщины.

Это смещение между царством богов и царством природы имело еще одно бесценное и важное последствие. Поскольку разные боги больше не связывались напрямую с различными аспектами физического мира, то стало меньше причин придумывать их в большом количестве. Теперь боги, не связанные с природой и конкретными священными местами, где им поклонялись в святилищах, часовнях и храмах, перестали быть вездесущими. Можно было, например, молиться Ашшуру не только в посвященном ему храме и в городе, носившем его имя, но и везде. По мере того как расширяла свои границы Ассирийская империя, к этому богу могли обращаться даже в самых отдаленных ее уголках.

От веры в вездесущего бога к вере в одного-единственного шаг не такой уж и большой. Так как Он находился везде, люди стали думать, что в каком-то смысле местные божества были просто другими проявлениями все того же Ашшура. Некоторые ученые заметили, что у ассирийцев возникла склонность в одном боге соединять весь божественный пантеон, ради риторического воздействия. Другие обратили внимание на то, что, согласно месопотамским письменам, древние воспринимали далекое присутствие одного всеобщего божества за каждым конкретным богом, которому они поклонялись. Как выразился Симо Парпола во введении к своей книге «Ассирийские пророчества»: «Все разнообразные божества люди представляли себе как способности, аспекты, качества или отличительные черты Ашшура, которого часто называют просто Бог». И хотя утверждение Парполы о том, что большая часть еврейской метафизики уходит своими корнями в ассирийское пророчество, полностью отрицают равные ему по значимости ученые, один из его самых строгих критиков – Джеррольд Купер из Университета Джонса Хопкинса согласился с ним относительно того, что «для жителя Месопотамии „бог“ и „боги“ были по сути одной и той же божественной силой, которая определяла судьбы людей». Основы единобожия, ставшие благодаря еврейским племенам мировым наследием, закладывались здесь, в Ассирии, во второй половине 2-го тысячелетия до н. э.

Это не значит, что евреи позаимствовали идею единственного всемогущего и вездесущего Бога у своих ассирийских предшественников. Просто их новое богословие оказалось далеко от крайне революционного и беспрецедентного религиозного движения. Иудейско-христианско-исламская традиция, которая зародилась на Святой земле, не была полным разрывом с прошлым, а выросла из религиозных идей, которые уже овладели умами людей в Северной Месопотамии в конце бронзового – начале железного века, из взгляда на мир Ассирийского царства, распространившего в течение последующих столетий свою веру и власть на всю Западную Азию.

Идеология и империя

Тем временем арамейцы продолжали стекаться в Месопотамию из пустынь и степей, отвоевывая у Ассирии ее территории, которые столь старательно приобретались. Нам в XXI в. нетрудно представить себе, что чувствовали ассирийцы по этому поводу.

В истории бывают времена, когда кажется, будто весь мир пришел в движение; похоже, что в настоящее время мы сами переживаем такой период. По данным ООН, «в период между 1960 и 2005 гг. число международных мигрантов в мире более чем удвоилось с 75 миллионов человек в 1960 г. до почти 191 миллиона в 2005 г.». Более того, никто не знает, сколько незарегистрированных и нелегальных мигрантов следует добавить к этой общей цифре, – возможно, еще четверть или треть от нее.

Такие перемещения групп и отдельных людей отличаются от поддержанных военной силой исторических миграций целых народов: например, вторжение германоговорящих народов в Европу в середине 1-го тысячелетия или тюркские завоевания в Центральной и Западной Азии в первой половине 2-го тысячелетия. Захватам в принципе можно воспрепятствовать с помощью военной силы, миграция же неодолима: законы, которые государства издают для ее ограничения, как правило, никогда не исполняются.

У Ассирии было не больше шансов остановить людской поток, чем у правительства Великобритании – приток нелегальных приезжих в Соединенное Королевство, хотя Британские острова окружает реальный естественный ров. Мало надежды на то, что министерству национальной безопасности США будет в этом сопутствовать больший успех благодаря пограничным кордонам, чем царю Ура Шульги и его преемникам, чья стена для защиты от амореев не сумела помешать тому, что мигранты в конечном счете захватили всю Нижнюю Месопотамию и основали Древний Вавилон.

Этот регион всегда принимал периодически набегающие волны семитов-иммигрантов из западных степей и пустынь. В самые древние доисторические времена люди, говорившие на языке, который позднее станет аккадским, пришли сюда, чтобы вместе с шумерами эксплуатировать потенциальное плодородие аллювиальной равнины Тигра и Евфрата. Позднее прибыли западные семиты, которых называли амурру, амореями, а во времена Ассирии пришел черед и арамеев.

Массовые миграции являются результатом двух движущих сил – давления и тяги. У эмигрантов всегда есть причины покинуть свои родные места, и они выбирают особенно привлекательные для себя места назначения. В наше время люди покидают свои дома из-за безработицы и бедности, политического, экономического и религиозного угнетения, общественных беспорядков и войн. Их цель – добраться туда, где существуют лучшие перспективы на будущее. Схожие мотивы, вероятно, побуждали и людей, говоривших на семитских языках, постоянно просачиваться на земли Плодородного Полумесяца с самого начала документально засвидетельствованной истории. Но то, с чем столкнулись ассирийцы приблизительно на рубеже 1-го тысячелетия до н. э., было притоком людей, который по величине оказался по крайней мере на порядок больше, – наступлением, вызванным резким изменением климата, сделавшим земли на окраинах непригодными для жилья.

Есть много доказательств того, что в течение почти двух столетий начиная с 1200 г. до н. э. в Восточном Средиземноморье количество осадков уменьшилось приблизительно на 20 процентов, а средняя температура поднялась на 2–3 градуса Цельсия. Этого было достаточно, чтобы вызвать повсеместно голод среди населения степей и окраин пустынь. Это заставило огромное число представителей множества племена бежать, отчаянно спасая свою жизнь, во всех направлениях: на север – в Ассирию, на восток – в Нижнюю Месопотамию и на запад – к средиземноморскому побережью, где они образовали мелкие шейхства на землях, отнятых у предыдущих обитателей, которые сами были ослаблены от голода, вызванного изменением климата. Согласно ассирийской хронике, написанной вскоре после этого, «на тридцать второй год правления царя Тукулти-апил-Эсхарры [1082 г. до н. э.] голод был так жесток, что люди ели друг друга… Арамейские племена разграбили землю, захватили дороги, завоевали и взяли много укрепленных городов Ассирии. Жители Ассирии бежали в горы, спасая свою жизнь. Арамеи забрали их золото и серебро и собственность».

Эта картина выглядела аналогичным образом и с другой стороны этнического раздела. Именно в эти века засухи, голода и перемещения масс населения, когда арамеи потоком хлынули в этот регион, сыны Израилевы начали предъявлять права на землю, которая станет известна как Святая земля, о чем говорится в Библии. Во время Праздника первых плодов в Иерусалимском храме ежегодно читались строчки из Второзакония (26): «Кочевым арамеем был мой отец, и он пошел в Египет и временно жил там малым числом; и там он стал народом – великим, могучим и многочисленным». Власти Египта решили, что возникла серьезная угроза, исходившая от быстро растущего врага внутри страны: «И египтяне плохо с нами поступали, притесняли нас и ввергли нас в тяжелое рабство». Так что, продолжает Библия, Бог вывел евреев из Египта и привел в землю Ханаанскую, где они воспользовались временной слабостью основных государств этого региона и захватили эту территорию для себя: «И Господь вывел нас из Египта с простертой вперед рукой, с великим страхом, со знамениями и чудесами. И Он привел нас в это место и дал нам эту землю, на которой текут молочные реки с медовыми берегами». Через несколько поколений племенной жизни под руководством религиозных судей незадолго до 1000 г. до н. э. было основано Древнееврейское царство, согласно еврейскому преданию, царем Саулом.

Ученые спорят, миф это или история. Но безусловно, верно то, что Ханаанская земля начала приобретать израильскую идентичность как раз в то время, когда Ассирия была слабее всего, и древние тексты содержат сетования на приток новых народов на земли Плодородного Полумесяца. В любое другое время весьма маловероятно, чтобы Двенадцати племенам позволили бы стать хозяевами на Земле обетованной.

Опять-таки границы Ассирии были силой отодвинуты назад и определили ее минимальную, основную территорию. Большая часть земли, которая на протяжении нескольких веков являлась ассирийской, теперь оказалась разделенной между теми, кого они считали варварскими царствами. И снова город Ашшур утратил и большую часть своих отдаленных территорий, и контроль над международными торговыми путями, которые подпитывали его благосостояние и позволяли ему роскошествовать. Ашшур был близок к нищете.

Мораль состоит в том, что после этого бедствия ассирийские правители пришли к выводу: их собственная безопасность будет обеспечена только в случае обладания военной силой, которой нет равных. В жизни страны война становилась слишком важным фактором, чтобы в ней оставалось место романтическому героизму царей и полководцев. Если традиционные методы ведения войны не смогли сдержать толпы пастухов, разъезжавших на верблюдах, то правители Ашшура сосредоточились на разработке и создании военной машины нового вида, такой, которой никто не смог бы противостоять. Более того, единственный надежный способ остановить мигрирующие в Ашшур народы состоял в том, чтобы овладеть их родными землями и править ими железной рукой. Империя была необходимостью, а не роскошью. Если это не придаст им популярности, решили ее правители, что ж – так тому и быть. Как позднее выразился хорошо известной латинской фразой, предположительно своей излюбленной, полубезумный римский император Калигула: «Oderint dum Metuant» – «Пусть ненавидят, пока боятся».

Непобедимая армия не могла возникнуть за одну ночь. Помимо всего прочего, она стоила много денег, а их у Ашшура не было, так как страна являлась очень небольшой и бедной. Единственное, что она могла сделать, – начать брать дань со своих соседей, используя вооруженные силы, которые у нее уже имелись. По крайней мере, поначалу то, чего ассирийцам не хватало в плане численности войска – материальной части и умения, им приходилось компенсировать исключительно жестокостью.

Вскоре Ассирия узнала болезненную правду: империи похожи на финансовые пирамиды, когда доходы предыдущих инвесторов гарантируются благодаря взносам новых вкладчиков. Затраты на удерживание территории империи могли быть обеспечены только грабежами и данью, взимавшейся с постоянно прибавлявшихся новых завоеванных территорий. Империи должны продолжать расширяться, если не хотят рухнуть. Так что с начала X в. до н. э. Ассирия приступила к проекту возвращения себе своих бывших территорий путем поглощения окружавших ее арамейских царств и постепенного распространения собственного господства до границ своих бывших владений. А затем она вышла за их пределы, чтобы охватить территорию, которая оказалась больше, чем у какой-либо империи из известных ранее. Это было достигнуто к VIII в. до н. э., в годы правления царя Тиглатпаласара III. Во Второй книге Царств (15: 19) он назван Пулу – возможно, это было его личное имя, а не тронное; и под этим именем он впервые появляется на страницах Библии как ассирийский император: «И Пулу, царь Ассирии, напал на эту страну».

Период независимой монархии в Израиле и Иудее совпал с периодом величайшей повторной имперской экспансии Ассирии, и поэтому большинство имен ее правителей в эти славные дни известны нам по их приблизительным библейским соответствиям. Мы знаем царя Салманасара, а его имя было Шулман-ашарид – «(бог) Шулман – самый великий»; царя Саргона, а не Шарру-кена – «законного царя»; царя Синахериба, а не Синахе-Эриба – «Син (луна) занял место братьев»; царя Асархаддона, а не Ашшураххиддина – «Ашшур дал мне брата»; царя Тиглатпаласара, а не Тукульти-апал-Эшара – «Моя вера в наследника Эшара», а Эшар был великим храмом бога Ашшура в городе, носившем его имя.

Нападение Тиглатпаласара на Израиль произошло приблизительно в 740 г. до н. э. в годы правления Менахема – шестнадцатого правителя Северного древнееврейского царства. Менахему самому не была чужда жестокость, и он завладел троном благодаря дворцовому перевороту и убийству. Библия, как всегда выступающая за Иудею и против Израиля, приписывает ему, боровшемуся за укрепление своей власти, ужасающие зверства: «Затем Менахем обрушился на Типсах и всех, кто был там, и границы его от Тирзаха, потому что они не открылись перед ним, и поэтому он покарал его; и всем женщинам, которые носили детей, он вспорол животы» (2 Цар., 15: 16). Однако даже его устрашил бы вид ассирийской армии, выстроившейся в полных боевых доспехах у стен его столицы (города Шомрона), находившейся недалеко от современного Наблуса.

К этому времени уже несколько поколений императоров реформировали ассирийскую армию, превратив ее в первую по-настоящему современную боевую машину, образец для всех армий в будущем – до появления огнестрельного оружия и внедрения механизации. Армия была значительная, численностью от 30 до 50 тысяч человек, что эквивалентно пяти современным дивизиям – огромный контингент по меркам того времени. Царь Менахем, несомненно, вышел на самый верх огромной стены из тесаных камней, воздвигнутой его предшественником царем Омри вокруг городского акрополя, чтобы лучше разглядеть ассирийские боевые порядки, протянувшиеся на 2,5 км по фронту и почти на 200 м в глубину.

В центре боевого построения он мог видеть основные силы пехоты – компактные фаланги копьеносцев, наконечники копий которых блестели на солнце; в каждой фаланге было десять колонн и двадцать шеренг. Его, наверное, поразила и бросила в дрожь дисциплина и точность их маневров, что контрастировало с относительно свободной манерой действий предшествовавших армий, так как благодаря реформам в ассирийской армии появилось высокоразвитое и эффективное командование. Пехотинцы вели бой отделениями (во главе каждого стоял сержант), по десять человек группировались роты – от пяти до двадцати отделений в каждой под командованием капитана – kirsu. Они были хорошо защищены и даже лучше экипированы, так как Ассирия выводила на поле боя самые первые «железные» армии – с железными мечами, наконечниками копий, шлемами и даже железной чешуей, нашитой на рубахи воинов в качестве доспехов. Бронзовое оружие не могло по-настоящему соперничать с железным: его лезвие можно было заточить острее, и такое состояние сохранялось надолго; кроме того, новый материал являлся более дешевым, твердым и прочным. Железную руду нельзя найти в глубине территорий Северной Месопотамии, так что власти Ассирии прикладывали все усилия к тому, чтобы близлежащие источники этого металла находились у нее под контролем.

Ассирийские копьеносцы к тому же отличались большей маневренностью, чем их предшественники. Вместо сандалий они теперь носили ассирийское военное изобретение, которое, вероятно, было самым значительным и долгосрочным из всех известных тогда, – армейские ботинки. Они представляли собой кожаную обувь до колен с толстой подошвой, подбитой гвоздями, и железными пластинами, вставленными для защиты голени. В итоге впервые появилась у воинов Ассирии возможность воевать на любой местности – ухабистой, сырой, в горах или болотах в любое время года – зимой или летом. Это была первая всепогодная и всесезонная армия.

За фалангами копьеносцев стояли лучники и пращники, многие из которых являлись иностранными наемниками. Они также были разделены на роты и выпускали свои метательные снаряды поверх голов пехоты. Лучники теперь имели особое оружие – составной лук, еще одно ассирийское нововведение. Его изготовляли путем склеивания различных материалов – дерева, рога и сухожилий. И хотя этот лук очень страдал от влажной погоды, в отличие от традиционного, сделанного из одного куска дерева, требовал гораздо больше сил для воспроизведения выстрела (что, по версии некоторых исследователей, находилось за пределами современных спортивных возможностей) и нужны были два человека, чтобы натянуть тетиву, все же новое оружие могло стать мощнее и поэтому смертоноснее, чем предыдущее, целиком сделанное из древесины. Во главе ассирийского войска ехали ударные боевые порядки колесниц, передвижные метательные платформы – древние аналоги танков. Эти платформы теперь не тащили медленно бредущие ослики, а везли гораздо более быстрые, крупные и крепкие животные – кони. В каждую колесницу впрягалось до четырех коней, а в ней самой находился возница, который по мере развития искусства конной езды иногда ехал верхом на одном из коней и управлял другими с помощью системы постромок, оставляя место на платформе лучнику и двум щитоносцам для более свободного маневра в бою. Эти люди также были вооружены копьями, мечами и топорами, чтобы после начала атаки быть готовыми сойти с колесницы и сражаться как тяжелые пехотинцы, пока возница вернет свое транспортное средство в безопасное место.

Колесницы сами по себе не являлись новшеством для израильского царя. Древние евреи отличались в езде на боевых средствах передвижения, запряженных лошадьми. И через 100 лет после рассматриваемых нами событий израильские колесничие займут видное место в списке высших кавалерийских офицеров ассирийской армии, известном как Конный реестр. Но одно новшество на поле боя, примененное тогда ассирийцами, вероятно, было бы незнакомо царю – кавалерия. Если возница мог скакать на одном из коней, запряженных в колесницу, то то же самое мог проделать и совершенно самостоятельно. Такие бойцы, вооруженные копьями или луками, ездили с уздечками современного вида, но без седел или стремян, которые еще предстояло изобрести. Вместо этого они сидели на одеялах, удерживаемых на месте шлейкой, подпругой и подхвостником, и управляли лошадьми, сжимая их пятками. Кони стали играть такую важную роль в боевом порядке ассирийцев, что их ввозили даже из Нубии, страны Куш (по иронии судьбы израильтяне являлись самыми значительными посредниками в этой торговле), и Ассирийская империя расширила свои границы, чтобы включить в собственные владения самые лучшие коневодческие районы. Каждая провинция имела целый штат чиновников musarkisi для поставок лошадей для армии. Согласно документам, обнаруженным при раскопках города Ниневии, они могли обеспечить поставку около 3 тысяч лошадей в месяц, из которых приблизительно 60 процентов предназначалось для корпуса колесниц, 30 процентов – для кавалерии, а остальных оставляли на племя. Веком раньше ассирийский император Салманасар III заявлял, что выставил на поле боя армию численностью почти 35 тысяч человек, в том числе 20 тысяч пехотинцев, 1200 колесниц и 12 тысяч кавалеристов. Реальные цифры вполне могли быть преувеличены в целях пропаганды, но их соотношения, вероятно, отражают правду.

С городской стены Менахем мог бы увидеть лишь верхушку айсберга. Чтобы собрать, обеспечить и вывести на поле боя огромную боевую силу вроде этой, требовались глубокие изменения в ассирийском обществе, которое ко времени правления Тиглатпаласара III было милитаризовано вдоль и поперек. Армия стала сущностью – во всех смыслах этого слова – всего ассирийского народа. Каждый взрослый мужчина должен был служить в армии, если только он не посылал вместо себя замену или не платил, чтобы избавиться от службы. Три самых высоких воинских звания – главнокомандующий, командующий левым крылом и командующий правым крылом – принадлежали губернаторам провинций. К военным офицерам в переписке обращались по их гражданскому званию, и, по-видимому, не было никакого (или очень мало) различия между этими ролями точно так же, как в Европе в Средние века, когда титулы герцог, граф, рыцарь и эсквайр изначально имели отношение к воинскому званию. И, как в Средневековье, ассирийская знать получала от царя земли в обмен на военную службу – первичная феодальная система.

Многое из этого было известно Менахему, когда он смотрел сверху вниз на ассирийскую армию, стоявшую перед стенами его города. Также он прекрасно знал о судьбах тех, кто оказывали ей сопротивление, так как ассирийцы всегда заботились о том, чтобы никто не оставался в неведении относительно наказания. В соответствии с принципом Oderint dum metuant прапрапрадед Тиглатпаласара объявил миру: «Я построил колонну напротив городских ворот, я содрал заживо кожу с вождей, которые подняли восстание, и я покрыл эту колонну их кожей. Некоторых я посадил на колья, торчащие из этой колонны, а других привязал к столбам, расставленным вокруг нее… Я отрубил руки и ноги офицерам… которые подняли мятеж… Многих пленных… я сжег в огне, а многих взял живьем. У некоторых я отрезал носы, уши и пальцы, многим выколол глаза. Я сделал одну колонну из живых людей, а другую – из отрубленных голов, и я привязал их головы к стволам деревьев по всему городу. Их парней и девушек я сжег в огне. Остальных их воинов я истребил жаждой в пустыне Евфрата».

Менахем понимал, что он не может идти на риск и потерпеть поражение от такого жестокого врага, поэтому он заплатил ассирийцам щедрую контрибуцию. Во всяком случае, он считал, что поддержка мировой сверхдержавы укрепит его власть при сохранении трона Древнееврейского царства от любых посягательств, а таких предпринималось немало: «И Менахем дал Пулу тысячу талантов серебра, чтобы его поддержка была с ним для сохранения царства в его руках»; «И Менахем взыскал деньги израильские даже со всех богатых людей – по пятьдесят сиклов серебра с каждого, чтобы отдать царю Ассирии. Так что царь Ассирии повернул назад и не остался в стране» (1 Лет., 5: 26; 2 Цар., 15: 19).

Это решение и огромные расходы окупились. Благодаря помощи Ассирии Менахем во время этого периода анархии стал единственным израильским правителем, который сумел сохранить свое положение и умереть естественной смертью в собственной постели. Эту сделку лаконично подтверждает одна из личных надписей ассирийского царя: «Я получил дань от Кушташпи из Коммагенского царства, Резона из Дамаска и Менахема из Самарии [написано клинописью как «Ме-не-кхи-им-ме Са-ме-ри-на-а-а»]».

На тот момент царство Израиль, которое ассирийцы называли Самарией (или иногда страной Омри по имени могущественного основателя 4-й Израильской династии, свекра царицы Иезавель, который построил себе столицу Шомрон), влилось в число зависимых от империи государств, но не входило в состав самой Ассирии. Изначально политика империи состояла в том, чтобы позволять тем, чья лояльность была обеспечена, сохранять свою формальную автономию, подобно княжествам, которые продолжали существовать во время британского владычества в Индии.

Подобно британской Ост-Индской компании, Ассирия сначала росла за счет захватов торговых путей и складов и удерживания стратегически и экономически важных мест, а также обхода тех, что имели меньшую значимость, – но лишь пока они не представляли угрозу интересам Ассирии. Не будучи постоянным и единым блоком владений, империя оставалась до довольно позднего этапа своей истории скорее открытой структурой. Как пишет один историк того времени: «Империя – это не земельное пространство, а сеть коммуникаций, по которым возят материальные товары».

На протяжении длительного времени существовало разграничение между собственно Ассирией – неизменной территорией, управлявшейся из столицы и известной своим правителям и народу как Mat Ashur – страна Ашшур, и удаленными территориями, подчиненными Ашшуру, но отличающимися от его владений. Случись так, что правитель-данник отказался бы выполнять свои обязательства или, что еще хуже, вступил бы в заговор с целью напасть или причинить ущерб интересам Ашшура, он без промедления был бы низложен, а его царство стало бы собственностью империи.

Так, со временем «дыры в этой сети» заполнялись по мере того, как сопротивление и мятежи менее уступчивых зависимых правителей заставляли ассирийских императоров приводить все больше и больше номинально независимых царств под свой непосредственный контроль, как произошло в ситуации, когда царь Израиля Осия, пришедший к власти после трех правителей, но лишь через 17 лет после Менахема, перестал платить дань и начал строить заговор с фараоном Египта с целью свержения ассирийского ига. Как рассказывает Вторая книга Царств (18: 4):

«Царь Ассирии обнаружил заговор Осии, потому что тот отправлял послания царю Египта Со [вероятно, Осоркон IV из Двадцать второй династии] и не предложил никаких подарков царю Ассирии, как он делал год за годом. Поэтому царь Ассирии запер его в тюрьме и держал там.

Затем царь Ассирии прошел по всей стране, вышел к Самарии и осаждал ее три года.

На девятый год правления Осии царь Ассирии взял Самарию».

Сам Саргон так писал об этом событии: «Я осадил и завоевал Самарию. Я увел из нее 27 290 человек. Из них я сформировал отряд из 50 колесниц. Тех, кто остался, я заставил вернуться к своим обязанностям. Я поставил над ними одного из своих чиновников и обложил их данью, которую должен был мне платить предыдущий царь».

Это был конец Северного древнееврейского царства и, согласно религиозному преданию, десяти племен, которые его населяли. На место депортированных сюда привезли людей из других земель. Сама территория, включенная в собственно Ассирию, утратила свою идентичность. Ассирийские царские летописи обычно формулировали это таким образом: «К стране Ашшур я добавил страну, к ее народу я добавил народ».

Так к концу своего существования Ассирийская империя случайно или намеренно стала единой огромной территорией, включавшей почти весь Ближний Восток, простиравшейся через весь Плодородный Полумесяц – от средиземноморского побережья до Персидского залива, от Египта до Элама. Это были владения, каждый житель которых считался ассирийским гражданином, как в обширной Римской империи после императора Каракаллы, когда проживавший в ней любой свободный человек мог сказать: «Civis Romanus sum» («Я римский гражданин»). Ведь империи невозможно постоянно удерживать одной только силой. Подневольное население покорится голой военной силе лишь на время. Должны существовать еще вера и принципы. Ассирийская империя основывалась на твердой идеологии, оставшейся на протяжении всей истории образцом для империалистов.

Должно быть только одно государство. Всякая ассирийская территория, будь она прямо связана с родиной или отделена от нее зависимыми государствами, считалась и равной провинцией Страны, и, безусловно, частью национальной вотчины самого города Ашшура. Предыдущие империи позволяли своим отдельным владениям сохранять чувство этнической идентичности и правили ими посредством местных элит, кооптированных в имперскую систему. Малейший признак слабости центральной власти приводил к мятежу и восстанию. Ассирийская империя была единой; составлявшие ее части считались настолько же неотделимы от «материнской» территории, насколько неотъемлемой частью Франции являлись ее заморские имперские владения.

Должен существовать только один народ. Все, кто жил в Ассирии, были ассирийцами независимо от того, на каком языке они говорили или каких обычаев придерживались. Всем полагались одни и те же блага и одно и то же бремя, одни и те же налогообложение и воинская повинность. Отсюда возникло то, что принимают за наказания, налагавшиеся на завоеванные государства: депортация населения и его замена жителями из других районов империи. С точки зрения ассирийцев, это не считалось наказанием. Все это представляло собой ассирийский плавильный котел, способ гарантировать, что со временем каждая этническая принадлежность, отличная от ассирийской, и каждая лояльность, кроме как к империи, будут забыты. Исчезновение десяти израильских племен среди населения Ассирийской империи демонстрирует, насколько хорошо работала эта политика даже с таким сильно стремившимся к сохранению своей идентичности народом, как древние евреи.

Может быть только один вождь. Предыдущие правители Месопотамии являлись героями, которым поклонялись, которых почитали, а некоторых даже обожествляли. Они представали как слуги и земные представители богов-покровителей, которые на самом деле оставались действующими лицами истории. Ассирийские императоры были, напротив, максимальным выражением своего народа – воплощением Ассирии. Образ ассирийских императоров как деспотов самого худшего толка, предавшихся отвратительной жестокости и порочной роскоши, какими их описывали античные греки и изображали художники-ориенталисты вроде Эжена Делакруа на картине «Смерть Сарданапала», далек от того, какими мы их видим в ассирийских документальных источниках. «Для ассирийцев царь, погрязший в пьянстве и жестокостях, был бы омерзителен, – пишет Симо Парпола. – Царская власть для них являлась священной, спущенной с небес, а царь для них считался образцом человеческого совершенства, рассматриваемым как предпосылка личного спасения человека». Профессор археологии Тель-Авивского университета Израэль Финкельштейн предполагает, что для получения представления о том, каким на самом деле был царский двор в Ассирии в конце VIII–VII в. до н. э., когда правили цари от Тиглатпаласара III до Ашшурбанипала, нужно только раскрыть библейскую Книгу Царств и найти в ней то место, где говорится о царе Соломоне, его богатстве, мудрости и женах. Это, утверждает Финкельштейн, имеет мало общего с реальностью – неотесанным вождем горцев в X в. до н. э., а на самом деле отражает «представление об ассирийском монархе как идеале». Правителя страны Ашшур знали как «идеального человека»; это же самое выражение и по сей день применяется на арабском языке – «al-Insan al-Kamil» – к пророку Мухаммеду.

Может быть только один Бог: Ашшур являлся вездесущим на всей территории империи. В его родном городе находился всего один посвященный ему храм – Эшара. Он был образцом и для древних евреев Иудеи, которые «убрали властные должности, разбили изображения и вырубили рощи» (2 Цар., 18: 4), и они впервые сосредоточили свою веру на храме Бога в Иерусалиме. Тем не менее в то же самое время Ашшуру можно – и должно – поклоняться где угодно и везде: он стал первым божеством-миссионером. В рассказе об одной из своих побед Тиглатпаласар пишет: «Я возложил на них тяжелое иго своей империи. Я присоединил их к культу Ашшура, своего Бога». Да, старые боги сохраняли своих последователей. Церемонии, посвященные Иштар, продолжали проводить в Ниневии; культ луны – Сина не прекратил своего существования в Харране. Но на территории всей империи поощрялось представление о том, что все эти боги являются в той или иной степени отражениями, аспектами, проявлениями одного всемогущего и вездесущего всемирного главного Бога, все в большей степени отождествлявшегося с Ашшуром. Именно он, по представлению ассирийцев, дал логическое обоснование империи: подобно христианскому Богу византийцев и мусульманскому Богу халифов, он повелел, чтобы служение ему и его культ были распространены по всему этому региону. А его земным представителем считали ассирийского императора.

Так что мы могли бы, хотя и предвзято, суммировать ассирийскую имперскую идеологию лаконичной фразой: «Одно государство, один народ, один вождь». Более знакомо она звучит по-немецки: «Ein Reich, ein Volk, еin F?hrer». Однако, пусть и существовали только одно государство и только один вождь, позорное деление «подданных» Гитлера на Arier и Untermenschen – «арийцев» и «недочеловеков» ассирийцы сочли бы преступным предательством. Как демонстрируют тексты, все ассирийцы – будь они депортированными иностранцами или коренными жителями, подобно «qinnate sha Ninua labiruti» – «древним родам Ниневии», считались равными. Вновь прибывшим подробно объясняли их обязанности: «Народы с четырех [сторон света], говорящие на чужих языках, жители горных районов и равнин… по приказу Ашшура, моего Бога, я дал им всем один язык и расселил тут. Я сделал местных жителей Ассирии, владеющих всеми ремеслами, над ними надсмотрщиками и руководителями, чтобы они научили их подобающему поведению и почитанию Бога и царя».

В пользу того, что эта политика оказалась успешной, свидетельствуют иностранные имена, которые носили даже высшие государственные чиновники. Гирисапуну – правитель Расаппы, вероятно, был финикийцем, как и известный Ахикар – «хранитель царской печати и советник всей Ассирии» при Асархаддоне; его история станет классической в сирийской, арабской, эфиопской, армянской, турецкой и славянской литературе. Провинциальные и районные правители Гулусу, Арбайя и Адад-сури носили арамейские имена, как и Хануну – «командующий гвардией евнухов», Саламану – «командующий гвардией царицы-матери» и Абди-или из Ашкелона – «третий человек на колеснице главного евнуха». Куях, Хилкиях, Гириях и Ях-сури – чиновники, «живущие в крепостях», как это явствует из их имен, были израильтянами, верующими в древнееврейского бога.

Однако такая политика включения в состав государства множества народов и равенства для всех имела серьезные последствия. Вскоре новые ассирийцы, изъяснявшиеся на арамейском языке, стали численно превосходить старых. Недолгое время оставалось до того, как люди, говорившие на ассирийском аккадском диалекте, превратились в меньшинство в своей родной стране. Конечно, ученые и преподаватели упорно придерживались своих традиций, и все же они не могли остановить медленное, но неумолимое распространение нового языка, который стал первым альтернативным официальным языком и в конце концов главным канцелярским языком Ассирии.

Так имперская политика и высокие идеалы привели к тому, что арамейский язык положил конец двухтысячелетней цивилизации, построенной на шумерском и аккадском языках. Но, что парадоксально, в то же самое время он же гарантировал ей и бессмертие.

Глава 10.
Передача эстафеты: конец и начало, после 700 г. до н. э.

Секретное оружие

Ассирийский ученый, автор эпоса и летописей царского дома, как и составитель хроники Тиглатпаласара II, написанной на табличке из красноватой глины, верхняя часть которой в настоящее время лежит в Британском музее с ярлыком К3751, погрузившись в прошлое Месопотамии, убежденный в превосходстве своей цивилизации над любым другим образом жизни и заметивший, что люди, говорящие на арамейском языке, обещают стать большинством в населении империи, наверное, утешал себя мыслью, что это не ново. На протяжении тысяч лет чужаки приходили в Месопотамию либо как завоеватели, либо как иммигранты: гутии, эламиты, амореи, касситы и многие другие. Каждый из этих народов был в конечном счете либо изгнан, либо настолько растворился в местном населении, что исчез как отдельная этническая группа, способствуя развитию принятой шумеро-аккадской культуры.

Однако на этот раз с натурализацией носителей арамейского языка как ассирийцев исход стал совершенно другим, так как арамейцы принесли с собой секретное оружие столь непреодолимой силы, что оно сумело остановить давние месопотамские традиции, в конечном счете сокрушить их и скрыть то, что от них осталось, настолько тщательно, что прямые свидетельства великолепия двух с половиной тысячелетий исчезли с лица земли. И в то же время оно положило начало следующему историческому периоду (в его конце мы и живем), передав другим эстафетную палочку цивилизации и заложив основы современного мира. Оружием, с помощью которого был достигнут такой колоссальный успех, стал совершенно новый способ замораживать во времени мимолетную речь – алфавит. Буква К, написанная служащими Британского музея на верхнем крае «Хроники Тиглатпаласара», символизирует победу нового письма над старым и возникшего мира – над прежним.

В то время как клинопись, согласно общепринятой точке зрения, была изобретена счетоводами и развита писцами и учеными, алфавит, по-видимому, имел гораздо более плебейское происхождение. Самые недавние археологические находки дают возможность предположить, что алфавитное письмо стало блестящей идеей группы семитских иммигрантов, живших и работавших в Египте в начале 2-го тысячелетия до н. э. Вдохновленные пиктографической системой письма египтян (мы называем их иероглифами, «знаками жрецов»), они придумали условные стенографические знаки для своего собственного языка. По словам Джона Уилфорда – профессора ближневосточных исследований Университета Джонса Хопкинса, это оказалось случайным озарением семитов, «которые сначала были неграмотными и жили в неграмотном обществе. Только писец, учившийся всю свою жизнь, мог управляться с множеством различных символов в официальном письме. Так что эти люди придумали грубую систему письма на основе египетской письменности, которой они могли научиться не в течение жизни, а за несколько часов. Это было утилитарное изобретение для солдат, торговцев, купцов».

Такое скромное начало заложило основу для развития любых алфавитов и слоговых азбук (символы, которые представляют целые слоги, а не отдельные буквы), существующих в мире в настоящее время: от латинского, греческого и русского алфавитов до письменности Индии, Тибета и Монголии. Вполне естественно, что, для того чтобы стать, скажем, греческим или латинским алфавитом, многие символы изменили свою форму, хотя и не все. Наша буква А, когда-то символизировавшая рогатую голову быка, если смотреть на нее анфас, перевернулась вверх тормашками, но по-прежнему узнаваема; то же можно сказать о буквах L, M и N. Когда мы произносим слово «алфавит», то вспоминаем семитские слова, начинавшиеся с букв, имевших следующие значения: «алеф» – «бык» и «бет» – «дом».

Использование этой придуманной простыми рабочими скорописи быстро распространилось среди носителей семитского языка, живших на восточном побережье Средиземного моря, ханаанцев и финикийцев – их далеко раскинувшиеся торговые империи пронесли ее по всему региону, и каждый язык приспособил ее принципы к своим нуждам.

Арамейское письмо ассоциировалось с простыми работниками, тогда как клинопись считалась прерогативой образованной элиты; его сравнительно небольшое число символов – менее тридцати – можно было выучить за несколько недель в противоположность годам усиленной учебы, которая требовалась для овладения клинописью. Символы письма можно было писать почти на любой поверхности: чернилами на глиняных черепках, костях или листьях, мелом на стенах, острой палочкой на песке, а также на пергаменте или папирусе официальных документов каллиграфическим почерком. Для овладения же искусством клинописи нужны были умение и опыт – даже для того, чтобы приготовить глину для табличек. Нет ничего удивительного в том, что с изобретением письма грамотность быстро распространилась в обществе, притом гораздо шире, чем когда-либо это было возможно.

Тот факт, что на арамейском языке можно было писать, гарантировал, что он не исчезнет, как язык более древних групп иммигрантов. Как только носители арамейского языка превзошли по численности тех, кто говорил по-аккадски, новый язык быстро стал вторым государственным, а в конечном счете и основным официальным языком империи и управления, а также лингва франка всего этого региона, в котором аккадскому языку была уготована роль, которую когда-то играл шумерский: он стал языком дипломатии, наук и религии. Распространенная аналогия, по которой использование шумерского языка жителями Месопотамии сравнивается с местом латыни в Средние века, теперь должна измениться. Если аккадский язык был новой латынью, то шумерский стал тем, что представлял собой греческий в средневековой Европе.

Долгое время самые образованные ассирийцы, вероятно, были двуязычными, свободно владея как арамейским, так и ассирийским языком. Писцов стали изображать в скульптурах, на стеновых панелях и фресках парами, сидящими рядом: один писал на глиняной табличке, а другой – на коже или папирусе. Это, конечно, не фотографическая фиксация; возможно, они были больше символами, чем реальностью, и ученые по-разному их истолковывают. Но так как каждый вид письма ограничивался своим языком – по-ассирийски всегда писали клинописью, а по-арамейски – алфавитным письмом, – если два писца (один из которых писал клинописью, а другой – алфавитным письмом) когда-нибудь писали вместе диктант, то один из них, вероятно, делал одновременный перевод того, что им диктовали.

Когда происходит замена официального государственного языка, обычно следуют серьезные последствия. В данном случае они затронули не только древних ассирийцев, но и современных археологов: изменение языка и письменности повлекло за собой неминуемый конец нашего богатого наследия древних текстов. Глиняные таблички неуничтожимы, особенно если они в огне превратились в терракоту либо специально, либо в большом пожаре, как это часто случалось во время неистового разрушения зданий, где их и хранили. И хотя о них забыли на тысячелетия, они по-прежнему прекрасно сохраняют изначально написанные на них тексты. Так не ведут себя органические материалы – папирус и кожа, на которых писали документы на арамейском языке. Даже если эти носители и не были сожжены, то они разложились и исчезли, что обычно и происходило за несколько десятилетий, если не раньше. В результате наши знания о последних веках существования цивилизации в Месопотамии ограниченны. За некоторым исключением мы знаем лишь то, что древние решили записать на языке, который тогда становился языком ученых, священнослужителей и собирателей древностей. Для ассирийцев это должно было стать предупреждением о разрушительном итоге – потере для мира всей их истории.

В наше время нет примеров, которые помогли бы нам понять смысл того, что происходило с буквами ассирийского языка. Мы можем провести аналогию лишь с реформой турецкого языка 1920-х гг., которую проводил Мустафа Кемаль, позже названный Ататюрком, основатель и первый президент современной Турецкой Республики, которая сменила почти 500-летнюю Османскую империю. В 1928 г. использование арабской вязи для письма на турецком языке запретили, а вместо нее предложили использовать модифицированную форму латинского алфавита. И хотя сначала этому сопротивлялись, реформы были проведены незамедлительно. Через год пользоваться арабским письмом означало совершить уголовное преступление. Так вся страна внезапно стала неграмотной. Сам Ататюрк ездил по Турции с черной доской и мелом и давал импровизированные уроки грамоты на рыночных площадях и железнодорожных станциях. После этого с учреждением в 1932 г. Turk Dil Kurumu – Общества турецкого языка огромное количество арабских и персидских слов и выражений, которые были в ходу во времена Османской империи, из турецкого языка удалили, заменив их турецкими народными фразами и неологизмами. Всем туркам пришлось заново учиться говорить на родном языке. Последующие поколения, которые обучались только новым буквам и «очищенному» языку, не смогли прочесть ни одного текста, написанного до 1928 г. В результате были искоренены все знания о временах Османской империи. Разумеется, это произошло во исполнение благой или злонамеренной цели Ататюрка.

Предвидели ассирийцы или нет такую ситуацию в будущем? По мере все расширявшегося вторжения арамейского языка в их жизнь могли ли они представить себе, что все знания об их долгой истории в один прекрасный день могли быть утрачены? По-видимому, у них было ощущение того, что давние шумеро-аккадские традиции, гордыми наследниками которых они являлись, впервые оказались под угрозой.

В результате возникла идея создания в Ниневии царской библиотеки во дворце последнего великого ассирийского императора Ашшурбанипала (669 – ок. 629 до н. э.). Здесь находилось далеко не первое и не единственное большое собрание документов Древней Месопотамии, но, по-видимому, это был архив, созданный специально ради сохранения наследия прошлого – литературных богатств клинописной культуры. Об озабоченности царя этой проблемой свидетельствует фирменный знак на многих хранившихся в архиве табличках – надпись «Ради далеких дней».

Мы не знаем, сколько ассирийских правителей в более поздние времена были грамотными, способными по крайней мере читать письма и депеши, и не зависели от секретарей, которые могли прочитать им их вслух. Эта способность, вполне возможно, высоко ценилась не столько за демонстрацию образованности царя и его интеллекта, сколько за возможность добраться до сути того, что реально происходило вокруг. Легко представить себе писцов, тщательно «фильтрующих» то, что они говорят монарху. Многие из них вполне могли бояться быть носителями дурных новостей, особенно если царь оказывался вспыльчивым, подверженным взрывам раздражительности и склонным наказывать вестника неугодных вестей. О том, что такая цензура существовала, недвусмысленно говорится в предупреждении, содержащемся в одном из писем, адресованных во дворец: «Кто бы ты ни был, писец, который будет читать это письмо, не утаивай ничего от царя, моего господина, чтобы боги Бел и Набу милостиво отозвались о тебе царю».

Ашшурбанипал пошел дальше, чем просто научился читать, и заявил о полном овладении им всеми умениями писца: «Я, Ашшурбанипал, в своем дворце, понял мудрость Набу [бог учения]. Всем искусством письма… всякого рода я овладел полностью… Я читал хитроумно написанные таблички Шумера, а также на непонятном аккадском языке, который трудно правильно использовать; я получал удовольствие, читая надписи на камнях, сделанных до Потопа».

Он умел не только читать, но и писать: «Овладев в совершенстве искусством писца, научившись тому, чему ни один царь до меня не научился, я записал на табличках средства лечения болезней от головы до ногтей пальцев на ногах, неканонические сборники, мудрые учения, относящиеся к врачебному мастерству [богов] Нинурты и Гулы; я их проверил, сопоставил и разместил в своем дворце, чтобы внимательно перечитывать».

Возможно, даже существует реальное доказательство его способности писать клинописью: некоторые сохранившиеся таблички помечены словами «Ашшурбанипал, царь Ассирии», которые выведены явно неумелой рукой.

Собирание библиотеки, по-видимому, было данью не просто тщеславию этого просвещенного и хорошо образованного монарха. Он отправил указания во все уголки своей империи, чтобы имевшиеся на местах тексты присылали к нему в Ниневию. Например, у нас есть его письмо правителю Борсиппы – древнего города, расположенного неподалеку от Вавилона: «Слово царя – Шадуну: я здоров, и тебе хорошего настроения. В день, когда ты получишь мою табличку, ты должен взять с собой Шуму – сына Шум-икина, его брата Бель-Этира, Аплу – сына Аркат-Илани и знатока из Борсиппы, которого ты знаешь. Вы должны достать все таблички, которые есть в их домах, и те, которые находятся в Эзиде [главный храм бога города Борсиппы Набу]». Он был озабочен не просто тем, чтобы собрать как можно большую коллекцию текстов, но и хотел убедиться, что у него есть копии всех важных трудов церковного канона Месопотамии. В своем письме он перечисляет молитвы, заклинания и другие тексты, узнаваемые, как было принято в древние времена, по их начальным словам. Ему нужна серия табличек под названием «Сражение», а также «Их кровь», «В бою да не коснется человека копье» и «Отдохнуть в глуши и снова спать во дворце». Он также приказывает Шадуну собрать все то, чего, возможно, нет в дворцовой библиотеке:

«Ты должен искать и прислать мне… обряды, молитвы, надписи на камне и все то, что полезно царской власти, вроде текстов искупления для городов, для защиты от дурного глаза во время паники, и все то, что требуется во дворце, все, что есть в наличии, а также редкие таблички, копий которых не существует в Ассирии.

Я написал настоятелю храма и главному магистрату, что ты должен поместить таблички у себя на хранение и что никто не должен утаивать никаких табличек от тебя. А в случае, если ты увидишь какую-то табличку или ритуальный текст, о которых я не упомянул и которые нужны во дворце, изучи их, забери и пришли мне».

По счастливой случайности цель Ашшурбанипала – сохранить в своем архиве литературные плоды шумеро-аккадской культуры «ради далеких дней» – была достигнута. Его библиотека оказалась одной из первых находок, сделанных пионерами месопотамской археологии в 1840—1850-х гг., исполнив надежды царя на то, что в один прекрасный день его собрание поможет вернуть к памяти интеллектуальные богатства его цивилизации. Раскопки на месте Древней Ниневии (современного Куюнджика) дали массу текстов и их фрагментов общей численностью свыше 30 тысяч единиц, которые представляли собой много тысяч отдельных документов – летописей, мифов, эпических произведений, молитв, заклинаний, толковых словарей, списков примет, математических упражнений, астрономических таблиц, медицинских трактатов – настоящих подарков ученым, которые тогда работали над расшифровкой и переводом клинописи. Среди них находился даже подробный каталог царских приобретений с перечислением происхождения экспонатов из царской коллекции, например: «Одна табличка с текстом в одну колонку от колдовства, написанная Мушезибом-Набу, сыном Набу-Шум-Ишкуном, писцом царя Вавилона; две таблички с „Плачами“ и „Книга снов“ на ста двадцати пяти табличках, написанных Арабу, экзорцистом из Ниппура».

Обратная сторона такого раннего обнаружения библиотеки Ашшурбанипала состояла в том, что примитивные методы раскопок и отсутствие должного учета находок привели к следующему: таблички из различных зданий и даже разных мест раскопок оказались безвозвратно перемешанными. Работа по сортировке всей этой мешанины (выявлению фрагментов одних и тех же текстов, составление их вместе и т. д.) продолжается и по сей день.

Человек, которому принадлежит заслуга нахождения библиотеки Ашшурбанипала, – это Остин Генри Лэйард, британский искатель приключений французского происхождения, дипломат и политик, чьи исследования погребенных городов Ассирии хоть и принесли ему международную известность, на самом деле заняли чуть больше пяти лет в его долгой и успешной жизни. Большая часть работ была организована и проходила под наблюдением (и продолжалась после того, как Лэйард вернулся к своей политической карьере), что очень правильно, этнического ассирийца, то есть потомка народа Ашшурбанипала – Ормузда Рассамы. В своем отчете о раскопках Лэйард с благодарностью писал: «Господину Ормузду Рассаму, который обычно сопровождал меня в моих поездках, были поручены, как и раньше, общий контроль за работами, оплата труда рабочих, решение споров и разные другие вещи, с которыми мог справиться только человек, хорошо знающий, как он, занятых в раскопках арабов и людей разного вероисповедания и оказывающий личное влияние на них».

Нет и намека на высокомерие и даже презрение, с которыми к «восточным людям», по определению льстивым, слабым и ненадежным, часто относились европейцы в XIX в. Сэр Генри Ролинсон, который сыграл такую важную роль в расшифровке клинописи, не испытывал к Рассаме ничего, кроме презрения, и приложил много усилий к тому, чтобы отнять у него какую-либо официальную роль в раскопках. Лэйард, будущий заместитель министра иностранных дел в правительстве Великобритании, проявил совершенно другое отношение к своему ассирийскому помощнику – своей правой руке: «Его неустанным усилиям, честному и пунктуальному исполнению всех возложенных на него обязанностей, его неистощимому бодрому настроению в сочетании с необходимой твердостью, его знанию арабского характера и преданности, с которой к нему относились даже самые неуправляемые из тех, с кем нам приходилось вступать в контакт, попечители Британского музея обязаны не только большей частью успеха этих исследований, но и экономией средств, с которой я имел возможность их проводить. Без него было бы невозможно довести до конца и половины того, что было сделано, со средствами, имевшимися в моем распоряжении».

Нетрудно представить себе волнение, которое испытывали эти два человека и их команда, когда они стали первыми людьми за две с половиной тысячи лет, которые исследовали развалины великолепных дворцов ассирийских императоров, обнаруживали коридоры и покои, «охраняемые» колоссальными крылатыми быками с человеческими головами lamassu с рогатыми венцами богов и украшенные изысканными, пусть даже зачастую и страшными барельефами. В конце одного тоннеля они наткнулись на две огромные статуи, у которых сохранились только нижние части; тем не менее они моментально узнали облаченных как рыбы служителей бога Эриду Энки или Эа, который первым научил людей ремеслам и искусствам. Для исследователей наступил исторический момент, когда великолепие древней литературы должно было предстать перед современным миром.

Первые двери, «охраняемые» богами-рыбами, вели в два небольших помещения, соединявшиеся друг с другом, которые когда-то были украшены стенными барельефами, большая часть которых оказалась уничтожена. Лэйард первым объяснил то, что в те времена оказалось совершенно новым для широкой публики: жители Древней Месопотамии использовали глиняные таблички как средство для письма (об этом было заявлено задолго до 1857 г., когда Королевское Азиатское общество бросило вызов четырем исследователям-востоковедам по расшифровке клинописи): «Помещения, которые я описываю, по-видимому, являлись во дворце Ниневии хранилищем для таких документов. На высоту фута или более от пола они были полностью заполнены ими. Некоторые из табличек целые, но большая их часть разбита на множество кусочков, вероятно ввиду обрушения верхней части здания. Таблички разного размера: самые большие из них были плоскими 9 на 6,3 дюйма; маленькие – слегка выпуклыми, и некоторые имели в длину не более дюйма с одной-двумя написанными строчками. Клинописные символы на большинстве из них были исключительно четкими и определенными, но такими крошечными в некоторых случаях, что почти неразличимы без увеличительного стекла».

Как часто бывает, обретением библиотеки Ашшурбанипала мы обязаны катастрофе – разрушению дворца, в котором она хранилась, и «обрушению внутрь верхней части здания», на тысячелетия похоронившей ее под грудой обломков. Но мы все же знаем, как когда-то, вероятно, выглядел читальный зал, потому что архив, датируемый, возможно, веком позже, – около 800 табличек, целых и сохранившихся на больших полках вдоль стен этого помещения, тщательно рассортированных и четко помеченных бирками, – был обнаружен в 1986 г. в руинах города Сиппара, расположенного чуть севернее Вавилона. В нем оказалось немного документов, которые были новыми для исследователей. Но то, что они сохранились, обещало заполнить пробелы в уже известных текстах: «Это открытие, которое бывает раз в сто лет», как сказал смотритель хранящейся в Йельском университете коллекции вавилонских табличек.

Так как политика, практиковавшаяся в XIX в., когда такие находки массово вывозили в европейские музеи, была уже давно в прошлом, библиотека, найденная в Сиппаре, стала частью не имевшей себе равных коллекции табличек с более сотней тысяч документов Иракского национального музея древностей. Ее разграбили после падения Саддама Хусейна: деревянные ящики, в которых хранилась коллекция, были взломаны, а каталоги с описанием их содержимого сожжены. Надежды вернуть их почти нет. «Кладете все это в кузов грузовика и едете по ухабистой дороге, – сетовал один археолог, – и вскоре имеете полный мешок песка».

Так в конечном счете врагам Ассирии, которые до основания разрушили Ашшур и Ниневию в 612 г. до н. э., всего лишь через 15 лет после смерти Ашшурбанипала, все же не удалось достичь своей цели – стереть сведения об этой стране из памяти человечества. Хотя все это походило на уничтожение: так, когда греческий историк Ксенофонт и армия наемников в 401 г. до н. э. отступали мимо того места, где когда-то находилась Ниневия, они совершенно об этом не подозревали. Если верить сатирику Луциану, урожденному ассирийцу, писавшему на греческом языке, «Ниневия настолько сильно разрушена, что уже невозможно сказать, где она была. От нее не осталось и следа». Это стало неизбежным следствием имперской политики «Oderint dum Metuant» («Пусть ненавидят, лишь бы боялись»), потому что, когда страх преодолен, остается ненависть, – показательный урок даже в наше время для государств, которые основывают свои отношения с соседями на таком же принципе.

Ужасное поражение великого народа

Главной действующей силой и бенефициарием завоевания Ассирии и разрушения ее городов стала страна, с которой у северных империалистов были такие противоречивые отношения столь длительное время, – Вавилон. Ассирийские правители всячески пытались контролировать своего южного соседа. Некоторые, как Тиглатпаласар III, вводили прямое правление и создавали двойную монархию, называя себя царями Ассирии и Вавилона. Другие пытались посадить близкого и, надо думать, верного себе родственника на вавилонский трон. А третьи выбирали для Вавилона царя-вассала из местных. Ни один из этих вариантов в конечном счете не приносил успеха: мятежи и восстания происходили часто, а подавляли их с великой жестокостью.

Трудности Ассирии усложнял тот факт, что Вавилония являлась таким же объектом для наплыва новых иммигрантов – семитов-кочевников, что и Ассирия. На юге главным иммигрантом был народ, родственный, но не идентичный арамеям, – халдеи. Выступая в роли защитников независимости Вавилона, они упорно воевали против ассирийского господства. Запутанную, беспорядочную и очень ожесточенную политическую историю того времени иллюстрируют бурные события, которые имели место в столетие, последовавшее за аннексией Ассирией Израиля в 721 г. до н. э.

Все началось во времена военных походов императора Ассирии Саргона II. Халдейский принц и вождь клана Бейт-Якин по имени Мардук-апал-иддин II, известный в Библии как Меродах-Баладан, умудрился занимать вавилонский трон целых 10 лет вопреки попыткам ассирийского царя сместить его. В конечном счете Саргону удалось отправить его в изгнание в Элам и провозгласить себя царем Вавилона. Но после гибели Саргона в бою Мардук-апал-иддин II немедленно вернулся. Сын Саргона Синахериб повел армии на этого злостного обидчика, который удалился на свою опорную базу в болотах, расположенных в верхней части Персидского залива, пока ассирийский царь пытался умиротворить вавилонян, назначив им в цари некоего Бел-ибни, урожденного вавилонянина-аристократа, который провел детство в ассирийских дворцах в Ниневии. Но Бел-ибни тоже восстал против ассирийской гегемонии, и Синахериб был вынужден заменить его на своего собственного сына Ашшур-Надин-Шуми. Пока ассириец пытался выкурить Мардук-апал-иддина II из его крепости на южных болотах, царь Элама – вечный враг Междуречья воспользовался ситуацией, чтобы напасть на Вавилон, посадить туда правителя по собственному выбору и увезти сына Синахериба в кандалах – о нем больше никто ничего не слышал. Синахериб возвратился в Вавилон, захватил эламитского ставленника и отправился на восток, чтобы наказать эламитов и напасть на их столицу Сузы. Но пока он был этим занят, на вавилонский трон взобрался другой халдейский принц. Сильно разгневанный Синахериб осаждал город 15 месяцев, а когда он наконец проломил стены города, то взял в плен претендента на трон, его семью и других халдейских аристократов, разграбил дворцы и храмы и увез их ценности, стащил с пьедестала статую бога Мардука – защитника и главного бога Вавилона. Затем он приказал прорыть через центр города каналы и затопил весь город, чтобы никто больше в нем не жил.

Или, по крайней мере, так он утверждал в своих надписях: «Город и его дома от фундаментов до стен я разрушил, опустошил и спалил огнем. Внутреннюю и внешнюю стены, храмовую башню из кирпича и земли, храмы и богов – все, сколько их было, – я сровнял с землей и утопил в канале Арахту. Через центр города я прорыл каналы и затопил его водой, и саму его основу я уничтожил. Я разрушил его сильнее, чем затоплением. Чтобы в грядущие дни местонахождение этого города, его храмов и богов было забыто, я залил его потоками воды и превратил его в болото».

Время от времени мы читаем такие рассказы о тотальном уничтожении больших городов Месопотамии, и все же после сравнительно короткого промежутка времени они снова поднимались из развалин, словно ничего и не случилось. Вавилон – именно такой случай. Будучи полностью уничтоженным ассирийским императором в 689 г. до н. э., 60 лет спустя на том месте, о котором не должны были помнить, он процветал даже еще больше, чем раньше. Как это могло произойти? Неужели на самом деле разорение оказалось не таким радикальным, как мы думаем?

Возможно, нам следует вспомнить историю XX в. К концу 1945 г. многие европейские города были разрушены почти полностью. Берлин представлял собой море развалин, Минск выглядит на фотографиях не более чем океаном мелких обломков, простирающимся на километры. В Японии Хиросиму и Нагасаки стерли с лица земли первые атомные бомбы. Тем не менее через несколько десятилетий ущерб был почти полностью возмещен, а города отстроили заново – часто по первоначальному архитектурному плану. Кажется, что во многом то же самое произошло и в Вавилоне.

После того как Синахериб был убит во время дворцового переворота, власть перешла в руки его сына Асархаддона. В Вавилоне новый царь разрешил сосланным вернуться в свои дома, приказал восстановить статуи богов в храмах и вообще всячески старался компенсировать ущерб, который нанес его отец. Он попытался укрепить отношения между Ассирией и Вавилоном, назначив своего младшего сына Ашшурбанипала своим преемником на ассирийском троне, а другого сына – Шамашшумукина царем Вавилона.

Но даже это не сработало. Вскоре после смерти Асархаддона между братьями началась ожесточенная гражданская война, которая закончилась только тогда, когда Ашшурбанипал осадил Вавилон, пробил его ворота и напустил свою армию на население. Шамашшумукина погиб в своем горящем дворце. Ашшурбанипал посадил на трон нового царя-марионетку, а затем занялся союзниками своего мятежного брата.

Здесь он допустил серьезную политическую ошибку, хотя и не дожил до того, чтобы увидеть ее катастрофические последствия. Элам оказывал поддержку царю Вавилона в борьбе против него, так что в отместку Ашшурбанипал напал на Сузы и решил преподать показательный урок: он лишил дворцы всего, что было в них ценного, снес храмы, уничтожил зиккурат, разбил статуи предыдущих эламских царей и осквернил их могилы. Затем он обратил свое внимание на глубинные территории Элама: «Через месяц я сровнял с землей весь Элам. Я лишил его поля человеческих голосов, поступи быков и овец, радостных песен сборщиков урожая. Я превратил его в пастбище для диких ослов, газелей и других диких животных». Город Сузы был в конечном счете восстановлен, но Элам больше не смог вернуть себе звание крупной державы этого региона.

Это была тактическая победа, но стратегический просчет. Уничтожив Элам, Ашшурбанипал убрал не только барьер, который защищал Месопотамию от нападений с востока, но и государство, которое долгое время не давало новым народам завладеть Иранским нагорьем. Теперь, когда Элам заставили склонить голову, полукочевые племена из Центральной Азии могли захватить его. Мидийцы и персы, говорившие на индоевропейских языках, которые проникли в Иран через перевалы его гор на севере, быстро упрочились на Иранском нагорье как новые мощные лидеры. Будучи сильными воинами, мидийцы немедленно бросили вызов власти Ассирии. В 612 г. до н. э., всего лишь через 15 лет после смерти Ашшурбанипала, когда череда все более слабых императоров позволила еще дальше отодвинуть границы Ашшура, армии мидийцев пробили брешь в обороне Ассирии и при поддержке царя Вавилона, который предусмотрительно прибыл на поле боя с опозданием и не принял участия в сражении, привели некогда могущественное государство к внезапной, неожиданной, окончательной и жестокой гибели.

После «операций по зачистке» захваченной территории от противника, которые длились несколько лет, ассирийские провинции были поделены между победителями: мидийцы стали править в Анатолии и на севере-востоке, а вавилоняне – на всем Плодородном Полумесяце и в северной части Аравии. В сущности, Вавилон, возглавлявшийся своим новым царем – халдейским шейхом, взявшим аккадское имя Набу-Апла-Усур (Набопаласар), что означало «Набу защищает наследника», захватил империю своего давнего соперника. Так родилось, как его называют ассириологи, Нововавилонское царство.

Оно просуществовало недолго: приблизительно 70 лет – срок жизни человека или столько, сколько просуществовал СССР в XX в.; эту краткость срока удивительным образом подчеркнула одна из недавних крупных археологических находок.

В 1956 г. британский ученый доктор Дэвид Сторм Райс исследовал мечеть XII в. в Древнем Харране, который когда-то был городом бога луны, построенным по приказу Саладина – курдского полководца, отнявшего в 1187 г. Иерусалим у оккупировавших его христиан-крестоносцев. Райс пытался подтвердить свою гипотезу о том, что древнее язычество продолжало существовать в Харране до конца Средних веков. У каждого из трех входов в мечеть он обнаружил большие каменные плиты с признаками того, что они гораздо старше, чем все остальное здание. Перевернув их, он увидел резное изображение, на котором вавилонский царь поклонялся Сину, представленному в виде полумесяца. Камни были положены лицевой стороной вниз, чтобы правоверные шли по ним в мечеть на молитву, что символизировало окончательную победу веры в Аллаха над культом луны.

Это было удивительно, но в клинописном тексте, который сопровождал это изображение, царь назывался именем Набонид, а это был последний царь Вавилона; также текст включал биографию его матери. Несмотря на фантастические периоды правления, приписываемые древним царям Шумера, и невозможно долгие сроки жизни патриархов, указанные в Библии, здесь мы имеем самое первое документальное доказательство существования в древности человека, прожившего 100 лет: «Я госпожа Адда-гуппи, мать Набу-наида [Набонида], царя Вавилона». Она прожила «от 20-го года Ашшур-Бани-Апли [Ашшурбанипал], царя Ассирии, во время правления которого я была рождена, до 42-го года Ашшур-Бани-Апли, до 3-го года его сына Ашшур-Этиллу-Или, до 21-го года Набу-Апла-Усура [Набопаласар], до 43-го года Набу-Кудурри-Усура [Навуходоносор], до 2-го года Амель-Мардука [Эвил-Меродах], до 4-го года Нергал-Шару-Усура [Нериглиссар]». Более того, она пребывала в чрезвычайно хорошей форме до самого конца: «Син, царь богов, избрал меня и сделал мое имя известным в мире, добавив много дней и лет здравого ума к обычному сроку жизни, и тем самым сохранял мне жизнь от времен Ашшурбанипала, царя Ассирии, до 6-го года правления Набу-Наида, царя Вавилона, сына, вышедшего из моей утробы, то есть 104 счастливых года. Согласно тому, что обещал мне царь богов Син, мое зрение было острым, мой слух отличным, мои руки и ноги в отличном состоянии, моя дикция соответствовала обстоятельствам, пища и напитки хорошо усваивались… Я пребывала в хорошем настроении».

В заключение говорится: «На 9-й год правления Набу-Наида, царя Вавилона, она умерла естественной смертью, и Набу-Наид, царь Вавилона, плод ее утробы, любимец своей матери, положил ее тело в гроб, обшитый тонкими шерстяными тканями, великолепным полотном… украшенный драгоценными и дорогими камнями. Он обрызгал ее тело душистым маслом. Гроб поместили в могилу, находящуюся в надежном месте, и перед ней были забиты крупный рогатый скот и жирные овцы в присутствии собравшихся жителей Вавилона и Борсиппы».

Эта удивительная женщина жила со времени наивысшего расцвета власти Ассирии до того момента, когда через шесть лет настал конец Нововавилонского царства – век, который окажется одним из самых влиятельных во всей истории. Почему? Потому что именно во время царствования второго правителя Халдейской династии – сына Набопаласара Набу-Кудурри-Усура («Набу, сохрани первенца»), которого мы знаем по Библии как Навуходоносора, крошечное вассальное государство Иудея после неразумного восстания было наконец полностью включено во владения Вавилона. Иерусалимский храм разрушили, царя Седекию ослепили, его наследников казнили, весь правящий класс отправили в изгнание в столицу империи, и в результате популистской земельной реформы их владения широким жестом были отданы простым людям. Самым точным отчетом об этих событиях является, вероятно, не политически и теологически мотивированный рассказ, содержащийся в Книге Царств и летописях, а свидетельства очевидца – пророка Иеремии:

«И халдеи сожгли царский дом и дома людей огнем и разрушили стены Иерусалима.

Затем начальник гвардии Навузарадан увел в Вавилон пленных – остатки людей, которые оставались в городе, и тех, которые отступили от веры и попали к нему в руки вместе с теми, что остались.

Но начальник гвардии Навузарадан оставил бедняков, у которых ничего не было, на земле Иудеи и дал им виноградники и поля» (Иер., 39: 8—10).

Когда менее чем через 50 лет Нововавилонское царство оказалось в руках персов и иудейской знати было позволено возвратиться в Иерусалим и начать восстанавливать Храм, с той поры евреями стали считаться только те, кого выслали в Вавилон. Хотя простой народ, оставшийся в Иудее, «бедняки», обращались к вернувшимся и просили их позволить им принять участие в восстановительных работах, им было жестко сказано, чтобы они отстали: «Вы не можете с нами строить дом нашего Бога. Но мы вместе сами построим его для Бога Израиля, как повелел нам царь Персии Кир» (Эзр., 4: 3).

Во всяком случае, лишь меньшинство иудеев захотело заново поселяться в провинциях своей обедневшей родины. Большинство предпочло остаться в Месопотамии и продолжать наслаждаться преимуществами жизни в цивилизованной стране. На протяжении веков не Иерусалим, а Вавилония оставалась домом для самых больших еврейских общин. И именно в учебных заведениях Вавилона был создан Вавилонский Талмуд – текст, который придает форму иудаизму и по сей день. Не случись завоевания Иерусалима Навуходоносором и депортации евреев, иудаизм в том виде, в каком мы его знаем, а значит, в свою очередь, и христианство, и ислам никогда не возникли бы.

Такие серьезные и отдаленные последствия, разумеется, не могли предусмотреть люди, вроде Адды-гуппи, которые жили во времена Нововавилонского царства. На самом деле мало кто признал бы, что многое изменилось, когда власть Ассирии сменилась на власть Вавилона. Как и много раз до этого в истории Месопотамии, это был скорее государственный переворот, нежели настоящее завоевание.

С самого начала история цивилизации Междуречья напоминает рассказ об одном из гигантских промышленных предприятий нашего времени, в котором могут измениться собственник и держатели акций, но оно продолжает оставаться все той же компанией, продвигающей все те же бренды, производящей все ту же продукцию, кто бы ни получал дивиденды и ни готовил ежегодные финансовые отчеты. Для тех, кто не был городскими жителями Ашшура и Ниневии, чьи дома оказались стерты с лица земли, для простых крестьян, ремесленников, торговцев, не принадлежавших к правящему классу, не говоря уже о рабах, наверное, мало что изменилось.

Остались на своих местах чиновники и канцелярский язык – арамейский; сохранилась прежняя литература; звучала все та же музыка; произносились давние молитвы; поклонялись все тем же богам, за исключением ассирийского бога – покровителя Ашшура, который утратил все. На самом деле жители Месопотамии вполне могли ощущать, что произошло всего лишь возвращение на родину людей, стоявших во главе их традиций. Наблюдатели, вроде греческого историка Геродота, который жил спустя лишь век после «золотых дней» Вавилона, по-прежнему считали это царство Ассирийским, а победу Вавилона – всего лишь сменой адреса проживания правителя: «Ассирия владеет большим числом крупных городов, из которых самым известным и сильным в то время был Вавилон, куда после падения Ниневии переместилось руководство страны».

Вавилон со своей более чем тысячелетней историей, главный город страны Аккад, наследник шумеров – основателей цивилизации теперь снова стал центром своего мира. Навуходоносор отметил возвращение городу его статуса, подняв его на небывалую высоту. Он сделал Вавилон самым великолепным, а в глазах некоторых самым чарующим городом, когда-либо существовавшим в мире.

Снова Геродот: «Город стоит на широкой равнине и представляет собой правильный квадрат со стороной сто двадцать стадиев, так что периметр составляет четыреста восемьдесят стадиев. В то время как размеры его таковы, по великолепию ему нет равных. Он окружен, во-первых, широким и глубоким рвом, заполненным водой, за которым возвышается стена шириной пятьдесят локтей и высотой двести локтей».

Геродот, вполне возможно, сам не бывал в этом городе. Приведенные им размеры невозможно велики: стена высотой 200 локтей возвышалась бы почти на 100 м. А так как развалины города по-прежнему отчетливо видны на земле, мы знаем, что, каким бы ни был город огромным – около 910 гектаров – его внешняя граница составляла не около 80 км, как утверждал древний историк, а чуть более десяти.

Вавилон в том виде, в каком его нашли современные археологи, является в основном результатом далекоидущих и дорогостоящих восстановительных проектов Навуходоносора. Но это не означает, что город как-то существенно изменился. Те, кто восстанавливал Вавилон, старались не изменять то, что, по их мнению, было его богом данной формой. Действительно, археологические пласты, лежащие один на другом, по которым ученые определяют историю этого места, в случае Месопотамии являются не столько результатом естественного разрушения и реставрации, сколько плодами сознательной политики тщательного сохранения старого в контексте нового, которая восходит к традиции строительства и перестройки священного Эриду более чем 3 тысячами лет ранее.

Так, Навуходоносор, восстанавливая оборонительную стену Имгур-Энлиль («Энлиль милосердный»), сказал, что он «искал ее древний фундамент и нашел его». Он назвал себя тем, кто «ищет древние фундаменты… кто находит кирпичи прошлого, кто строит заново… на первоначальном фундаменте». Несколько десятилетий спустя последний царь династии Набонид перестроил храм Иштар в Агаде, утверждая, что его кирпичная кладка была положена непосредственно «поверх изначального фундамента… и даже на ширину пальца не выступала ни наружу, ни внутрь».

Точное воспроизведение древней структуры Вавилона при реставрации и повторном строительстве имело первостепенную важность, потому что этот город был символом всей шумеро-аккадской истории. Подъезжавшие к городу с любого направления путешественники в первую очередь заметили бы издалека огромные стены и возвышающийся зиккурат. Подъехав ближе, они увидели бы, что эти стены поднимаются из болота подобно тому, как древние мифы описывали сотворение земли Шумера и Аккада, появившейся из подземных вод под названием Абзу, в которых пребывал даровавший людям цивилизацию бог Энки/Эа, далеко на юге от Эриду вблизи побережья верхней части Персидского залива. «Вокруг Вавилона я насыпал огромные земляные валы, – написал Навуходоносор. – Огромные разрушительные потоки воды, подобные гигантским волнам, я заставил течь вокруг него; болотом я окружил его».

Войдя во внутреннюю часть города, находящуюся за двойной стеной на восточном берегу Евфрата, через бдительно охраняемые ворота, названные в честь бога Ураша (это про них сказано: «Их ненавидит враг»), посетители быстро пересекают торговый район под названием Шуанна и вскоре подходят к другим воротам – Рыночным. Согласно топографии города того времени, «от Рыночных ворот до Больших ворот местность называется Эриду». В квартале, носящем это таинственное название и представляющем сами истоки Древнего Шумера, известного нам как колыбель цивилизации, находилось самое важное религиозное здание Вавилона – Эсагила (что в переводе с шумерского означает «Дом, в котором поднимают голову»), являющееся земной обителью бога Мардука – основателя и защитника Вавилона, а также царя всех богов. Эсагила – это то самое название, которое носил храм Энки в Эриду. И, отделенная от него открытой площадкой 75-метровой ширины, здесь стояла самая известная постройка – Этеменанки («Дом основания неба и земли») – огромный, высотой 90 м зиккурат Вавилона, вдохновивший на сочинение рассказа о Вавилонской башне. Автор Библии, вероятно, знал ее аккадское название, когда писал: «И они сказали: „Идите; давайте построим себе город и башню, вершина которой достигнет неба“ (Быт., 11: 4). Не всегда надежный в своих рассказах Геродот написал о ней так:

«Башня массивной каменной кладки, имеющая один фарлонг в длину и ширину, на которой была возведена вторая башня, а на ней – третья, и так до восьми ступеней. Взойти на вершину можно по внешней стороне постройки по дорожке, которая обвивается вокруг всех башен. Приблизительно на полпути к вершине есть место для отдыха и сиденья, где люди обычно сидят некоторое время по дороге к вершине. На самой верхней части башни находится просторный храм, и внутри храма стоит кушетка необычных размеров, богато украшенная, а рядом с ней – золотой столик. Здесь нет никаких статуй, и это помещение ночью занимает лишь одна женщина из числа местных жительниц, которая, по утверждениям халдейских жрецов этого бога, избрана им для себя из всех женщин этой страны.

Они также заявляют – но я не верю этому, – что бог лично приходит в этот зал и спит на этой кушетке».

Однако рассказ Геродота – это не все. Пытаясь представить себе, как выглядела эта постройка, мы все же можем опереться на одно-единственное, очевидно относящееся к тому времени изображение. На разбитой черной стеле, большая часть которой находится в частной коллекции, начертаны и горизонтальная проекция этого здания, и его профиль; рядом с ними стоит царь Навуходоносор, и есть надпись, которая гласит: «Этеменанки – я превратил ее в чудо для народов мира. Я устремил ее вершину в небо, сделал двери для ворот и покрыл ее битумом и кирпичами». Барельеф делает поправку к рассказу Геродота, показывая не восемь, а лишь шесть ступеней с «просторным храмом» наверху.

В настоящее время нет даже развалин на том месте, где когда-то устремлялась к небу Этеменанки. После завоеваний в Азии Александр Македонский намеревался сделать Вавилон столицей своей империи. Равняясь на месопотамские традиции, он принял решение восстановить вавилонский зиккурат и начал разбирать стареющую конструкцию, готовя ее к реконструкции. Он не дожил до исполнения своего честолюбивого плана, так что все, что мы видим сегодня на том месте, которое когда-то было вавилонским Эриду, – это полузатопленный фундамент.

После Эсагилы и Этеменанки гости Вавилона проходили через другие ворота, чтобы попасть в прилегающий квартал: «От Больших ворот до Ворот Иштар место называется Кадингирр», – говорится в путеводителе. Кадингирр – это шумерское название аккадского «Баб-илу» – Вавилона, что толкуется как «Врата бога». Возможно, этот район когда-то был центром городского образования. Так Эриду – изначальное средоточие месопотамской культуры и Вавилон – ее последнее и самое прославленное выражение были символично объединены на этой земле.

Квартал Кадингирр был местом, где находился самый впечатляющий из проектов Навуходоносора по обновлению города – его собственные великолепные дворцы, дорога для процессий со стенами, изумительно украшенными изразцами в виде львов, которая вела в храм Мардука через величественные Ворота Иштар высотой 18 м с их зубчатыми бастионами, сверкающими синими фасадами, украшенными быками и драконами белого и желтого цвета, на которых имеется длинная надпись самого царя: «Так как эта улица Вавилона стала все больше понижаться, я снес ворота и заново заложил их фундамент на сливной плите с помощью асфальта и кирпичей. Я приказал сделать их заново из кирпичей с синим камнем, на котором были изображены удивительные быки и драконы. Я настелил на них крышу, перекрыв их величественными кедрами во всю длину. Я установил на всех воротах двери из древесины кедра, отделанной бронзой. Я поставил диких быков и свирепых драконов в воротах и тем самым украсил их, придав им роскошь и великолепие, чтобы человечество могло глядеть на них в удивлении».

Страх перед будущим

Озабоченность воспроизведением прошлого в качестве гарантии того, что символизм города Вавилона сохранится в будущем, можно рассматривать как продолжение давней традиции Месопотамии. Это касается как учреждения Ашшурбанипалом библиотеки «ради далеких дней», так и правителей Вавилона в 1-м тысячелетии до н. э., по-видимому обеспокоенных тем, что прошлое может совсем исчезнуть.

Большинство культур либо смотрят в грядущее, либо вглядываются в минувшее. Редко бывает и то и другое. Когда будущее подает радужные надежды и кажется самым волнующим, истории обычно предоставляют самой позаботиться о себе. Германские поселенцы в Западной Европе позволили большей части римских городов разрушаться: крытые соломой деревянные хижины на рыночных площадях, загоны для скота, свинарники в общественных банях. Средневековые строители соборов проявляли минимум уважения к часовням своих предков. Архитекторы Викторианской эпохи, занимавшиеся индустриализацией и модернизацией Великобритании с ее быстро развивавшейся наукой и огромными достижениями в машиностроении, не могли дождаться сноса всех этих жутких старомодных неоклассических домов времен королей Георгов. Да, их часто заменяли зданиями, спроектированными в фантазийной версии средневекового стиля, но оставлять сами старинные постройки не стояло в повестке дня XIX в.

В 1940-х гг., когда швейцарский историк-искусствовед Зигфрид Гидион исследовал революционный период, в течение которого американская промышленность прокладывала дорогу принципам массового производства, он написал: «Я сам посетил большое предприятие в пригороде Бостона, на котором после 1850 г. впервые начали собирать настенные, настольные, башенные и наручные часы из стандартных деталей (этот принцип позднее стал широко применяться при производстве автомобилей). Первые изделия этого предприятия упоминались некоторыми европейскими экспертами в 1870-х гг. Я захотел увидеть эти экземпляры и изучить первые каталоги компании. Старых каталогов не существовало вообще – компания уничтожила их принципиально, когда им исполнилось три года, и единственными наручными часами были те, которые поступили для ремонта».

В противоположность этому эпохи, зацикленные на сохранении прошлого, его защите и консервации, генеалогии, раскопках и исследовании доисторических артефактов, – это обычно те, вроде нашего времени, чье будущее выглядит неопределенным, даже угрожающим.

Настрой, который царил в середине 1-го тысячелетия до н. э., вероятно, имел нечто общее с нашим. Жители Междуречья всегда проявляли преданность своим предкам и традициям, но теперь на первый план вышла страсть к далекой древности. Действительно, в Вавилоне в VII–VI вв. до н. э. были изобретены археологические исследования – в нашем понимании. Профессор Ирен Уинтер, выдающийся историк-искусствовед Гарвардского университета, подчеркнула, что большинство критериев, по которым мы узнаем современную археологию, ввели правители Нововавилонского царства. Они проводили полевые экспедиции и прилагали огромные усилия к тому, чтобы выявить архитектурные руины. Некоторые из их документов не выглядели бы неуместными и в отчетах исследователей Месопотамии XIX в. Набонид отправился с экспедицией в Аккад в поисках развалин храма Иштар: «Я пытался найти этот храм, чтобы восстановить его; с этой целью я раскопал землю в Аккаде и начал искать его фундамент». В другом месте он пишет: «Куригалзу – царь Вавилона, который был моим предшественником, искал фундамент Эулмаша [храма Иштар] в Аккаде, о котором ничего не было известно со времен Саргона, царя Вавилона, и его сына Нарамсина [на самом деле это его внук]… но он не нашел его. Он оставил надпись, в которой говорилось: „Я непрестанно искал фундамент Эулмаша, но не нашел его“». Затем Набонид приписывает ассирийскому царю Асархаддону, его сыну Ашшурбанипалу и царю Вавилона Навуходоносору попытки безуспешных поисков остатков этого здания: «Что касается Навуходоносора, то он собрал своих многочисленных работников и неустанно искал… Он копал глубокие траншеи, но не нашел фундаментов». Наконец неослабевающее упорство было вознаграждено, и Набонид добился успеха: «На протяжении трех лет я проводил раскопки в котловане, вырытом Навуходоносором… Я смотрел направо и налево… вперед и назад… Затем прошел ливень, и образовалась вымоина… Я сказал… „Копайте траншею в этой вымоине“. Они стали там копать и нашли фундаменты Эулмаша».

Подобно другим правителям Нововавилонского царства, он исследовал развалины также и с целью найти древние тексты, которые затем он тщательно изучал: «Я посмотрел на старый фундамент царя Нарамсина, который царствовал ранее, и прочитал таблички из золота, лазурита и сердолика о строительстве Э-Баббара [храм бога солнца]». Затем он добавил свой собственный текст и вернул их все туда, где они изначально находились. Он также нашел сильно поврежденное изображение Саргона Аккадского, приказал его отреставрировать в своих мастерских, а потом вернуть на свое место в храме.

Другие артефакты, принадлежавшие к разным периодам, хранились в царской резиденции. Люди, проводившие раскопки, обнаружили в развалинах Северного дворца в Вавилоне предметы, датируемые от 3-го тысячелетия до н. э. до времен Навуходоносора. Могли ли они составлять коллекцию какого-нибудь дворцового музея? Каково бы ни было их предназначение, они еще раз показывают озабоченность правителей Нововавилонского царства сохранением своего прошлого перед лицом все возрастающей неопределенности будущего.

Существует даже предание, изложенное жрецом бога Мардука Беросом, который ранее описывал бога-рыбу, научившего людей ремеслам, и жил в начале III в. до н. э., когда в Месопотамии правили македонцы, о том, что Навуходоносор сам предвидел крушение вавилонского мира. Труды самого Бероса давно утрачены, но их выводы содержатся в произведениях более поздних авторов, включая отца церковной истории Евсевия Кесарийского, который жил в III–IV вв. и сообщает нам, что «Навуходоносор, взобравшийся на крышу своего дворца, был охвачен божественным озарением и произнес следующую речь: „Я, Навуходоносор, предсказываю вам, о вавилоняне, бедствие, которое должно обрушиться на вас и которое [бог] Бел, мой предок, и царица Белтис не могут уговорить судьбу отвратить. Придет персидский мул, которому будут оказывать поддержку ваши боги, и принесет вам рабство вместе со своим пособником-мидийцем, гордостью ассирийцев“».

Это, разумеется, не более чем оценка прошедших событий, спроецированная на великого халдейского императора. Тем не менее она наводит на мысль о том, что во времена Бероса и долгое время после него считалось, что последние династии Междуречья испытывали страх перед концом империи и считали, что пришел конец славе и мечте; короче, взгляд вавилонян на будущее оказался далек от оптимистического.

Хорошо бы узнать, были ли жители Нововавилонского царства так же подвержены влиянию дурных пророчеств предсказателей несчастий вроде тех, которые регулярно заполняют страницы наших газет сегодня. Не говоря уже о всклокоченных мужчинах, которые шли шаркающей походкой по улице Тиллазида, надев на себя двойной рекламный щит с лозунгом «Конец близок», написанный клинописью, разумеется. Мы унаследовали такую крошечную долю вавилонских произведений (и совсем ни одного на их повседневном арамейском языке), что ничего по этому поводу не можем сказать. В любом случае знакомое нам нежелание древних выражать свои идеи в виде теорий и рассуждений, а не в форме мифов о богах и эпических сказаний, полных тонкостей и умолчаний, скрывает многое об их образе мыслей от наших прозаичных, менее склонных к метафорам современных умов.

Однако время от времени какому-нибудь ученому удается приподнять завесу незнания. Около 60 лет назад покойный Нельс Бейлки, профессор Туланского университета, опубликовал статью с провокационным названием «Вавилонский философ об истории», в которой показал, как глубокое изучение и внимательное чтение текста могут иногда выявить его подтекст. Документ, о котором идет речь, на первый взгляд представляет собой типичный для Месопотамии рассказ о богах, известный как «Миф о боге чумы Ирре – царе всех селений» или «Эпос о Дибарре» (Бейлки датировал его эпохой Хаммурапи или чуть позже; в настоящее время ученые уверены, что он был написан гораздо позднее – либо в конце ассирийского владычества, либо во времена Нововавилонского царства). А он на самом деле совсем нетипичный.

Текст рассказывает нам, что посланец бога Ирры-Нергала, повелителя чумы и смерти и правителя подземного мира, «явил ночью [во сне] стихотворение его автору Кабити-Илани-Мардуку, сыну Дабибу. Когда тот проснулся утром, он не упустил ни одной строчки. И ни одной строчки он к нему не добавил». В таком случае это не поэзия, а пророчество. Кабити-Илани-Мардук не озабочен, как другие его современники, повторением древних сказаний и сохранением памяти о прошлом. Он получил послание для человечества, которое предсказывает будущее и, что более важно, объясняет его.

Стихотворение длинное – больше 600 строк, и оно распадается на три действия. Первое из них рассказывает о том, как бог чумы вмешивается в дела небесные, выступая против здоровой оппозиции, чтобы убедить других богов покинуть свои места и своих протеже на земле и позволить Ирре учинить опустошение на земле Шумера и Аккада. Ранее месопотамцы приписывали регулярно настигавшие их бедствия непредсказуемым действиям капризных богов. Однако Кабити-Илани-Мардук оправдывает Ирру словами, которые, не говоря уже об имени этого божества, не показались бы неуместными в устах еврейского пророка: «Оттого что они не боялись моего имени и отвергли слово правителя Мардука и оттого что они следуют зову своего сердца, я потребую от государя Мардука, чтобы он встал со своего трона и сокрушил человечество». Уничтожение не должно ограничиваться одним Вавилоном, городом Мардука; оно будет таким же масштабным, как и Великий потоп, имевший место ранее в истории Месопотамии: «Море не пощадит море, Субарту не пощадит Субарту, ассириец – ассирийца, эламит – эламита… земля – землю, город – город, дом – дом, брат – брата. Они будут убивать друг друга».

Во втором акте после убедительных доводов Ирра-Нергал делает по-своему, дав волю своей ужасающей ярости:

Дайте дорогу, я пойду по ней.

Дни сочтены, прошло назначенное время. Командовать буду я.

Я погашу великолепие солнца.

Я сокрою ночью луну.

Я опустошу землю и буду считать ее руинами.

Я разрушу города и превращу их в пустыню.

Происходит всеобщая катастрофа. Мы читаем отрывок за отрывком и видим, как Ирра разрушает города, портит поля, искореняет человечество, стирает цивилизацию с лица земли. Он созывает богов и хвастается:

Молчите все и запоминайте мои слова…

Мое сердце так неистовствовало, что я истребил народы…

Подобно тому, кто не сажает плодовые деревья, я не устаю рубить их.

Подобно грабителю, не разбирающему, кто честен, а кто грешен, я отбираю,

Я подобен пожирающему льву, из пасти которого не отнять труп.

И там, где один погиб в страхе, другой не будет давать ему совет.

Наконец в третьем акте нам показывают смысл и цель всего этого опустошения. Мир нужно построить заново, человечество – восстановить, города – перестроить, поля и рощи, стаи домашних птиц и стада домашних животных снова сделать плодоносящими. Как написал еврейский пророк Исаия в другом контексте: «Узрите, я создаю новые небеса и новую землю: а прежние будут забыты, их не будут вспоминать». По версии вавилонского провидца, Ирра-Нергал приказывает:

Ты вернешь на прежнее место богов на земле, которые были разгневаны на своих тронах.

Бога стад и богиню зерна ты заставишь спуститься на землю.

Ты сделаешь так, чтобы горы отдали свои недра, а море – свою дань.

Иссушенные поля ты заставишь давать урожай.

Правители будут посылать свою тяжкую дань в Вавилон изо всех своих городов.

В храмах, которые были уничтожены,

Подобно блеску солнца, засияют кадила.

Тигр и Евфрат покатят свои изобильные воды.

Так ради чего же все это совершилось, весь этот ужас и страдания? Все оказалось бессмысленно? Нет, утверждает Кабити-Илани-Мардук, опустошение не было своевольным актом божественного вандализма. Стирание прошлого позволило будущему развиваться заново. После разрушения наступает время нового строительства. Но то, что грядет сейчас, – это не просто возвращение прежнего золотого века, так как новый мир должен стать лучше, чем раньше. Цель уничтожения прошлого состояла в том, чтобы дать возможность свершиться высшему Божьему промыслу. Со слов профессора Бейлки: «Истинные природа и цель разрушительной работы Ирра-Нергала, тот факт, что изменения и прогресс – неотъемлемые характеристики человеческой истории, теперь будут осознаны всеми и выражены в форме хвалы Богу, которому была отдана ведущая роль в исторической драме и который появился сначала во втором акте в личине жестокого злодея, но в конце третьего акта оказался прозорливым героем всего действия».

Кабити-Илани-Мардук выдвигает поразительную, почти дарвинистскую, даже ницшеанскую концепцию: смерть и разрушение далеко не враги человечества, это позитивная, созидательная сила всей истории. Без нее не может быть прогресса. И это изменение, прогресс, постоянное преодоление себя и есть единственные настоящие цели существования человечества. Вавилонский пророк рассказывает своим слушателям: «Да, наступает конец. Да, земля, которую вы знаете и любите, будет уничтожена. Но из пепла возникнет новый, другой мир, который приведет развитие цивилизации к ее новой ступени». Донося это сообщение до людей, Кабити-Илани-Мардук верен той надежде на будущее, той вере жителей Месопотамии в бесконечное развитие, которую впервые познали те, которые собирались все эти тысячи лет вокруг чудодейственного пресноводного водоема, посвященного богу прогресса Энки, расположенного возле болот, простиравшихся вокруг Эриду далеко на юг у берега южного моря.

Независимость Месопотамии пережила Навуходоносора менее чем на четверть века. После его смерти от старости, которая наступила после 43 лет правления, его преемником стал его сын, принявший при восшествии на престол имя Амель-Мардук («Человек Мардука», Эвил-Мерода – в Библии). Два года осуществления властителем спорной политики привели к его убийству и замене на Нергал-Шару-усура («О Нергал, защити царя»), которого греки прозвали Нериглиссар. После его смерти власть в империи унаследовал его юный сын Ла-Абаши-Мардук («Да не буду я лишен жизни, о Мардук»). Но вскоре и его устранили – убили во время еще одного дворцового переворота. В документе, известном как «Династическое пророчество», объясняется, что он не мог осуществлять власть, так как был молод и не «научился, как нужно себя вести». Кто убил его – неясно. Заговорщики посадили на трон Набу-наида («Хвала тебе, Набу») – Набонида, как его называли греки, который к тому времени, вероятно, был уже зрелым человеком. Ему помогал его честолюбивый сын Белшаруцур («Бел, защити царя») – Валтасар в Книге пророка Даниила.

Тем временем мидийцев, которые привели Ассирию к краху, в свою очередь лишили роли владык Иранского нагорья их двоюродные братья – персы под руководством зятя мидийского царя Кира II. Затем Кир обратил свое внимание на запад. В 539 г. до н. э. после короткой войны, в которой город за городом оказывался в руках персов, был взят и сам Вавилон.

До нас дошли несколько рассказов об этом важном событии, так что мы имеем возможность восстановить картину того, как все это выглядело в глазах тех, кто это пережил.

Окончательное падение Вавилона

На 15-й день осеннего месяца Ташриту (12 октября) в самом большом городе на земле погода была теплой, небо – безоблачным и синим – уже без желтизны, как в течение всего лета, от песка, принесенного из пустыни. Первые неуверенные порывы Ishtanu – зимнего ветра с севера лениво шевелили мусор, лежавший в проходах между домами, и взбивали шерсть на голодных кошках, которые стаями разгуливали по улицам и набрасывались на каждый клочок соломы или стебель тростника, принесенный бризом.

Улицы были, вероятно, необычно тихи и пустынны в тот день, таверны и пивные – непривычно закрыты, рыночные площади – странно безлюдны, лотки торговцев рыбой, овощами и фруктами – сложены в штабель у стен цвета хаки без окон. Прилавки закусочных стояли пустые, их горшки закрыли крышками, не было служителей, ожидавших клиентов. В школе писцов Bet Thruppi учащиеся не читали нараспев свои упражнения и не взвизгивали, получив сильный удар тростью за небрежную работу, забывчивость или мечтательность. Наступил особенный день.

И все же город не был совершенно тих. Где бы вы ни находились, вы услышали бы гул, исходивший из храма Эсагилы, – звук тысяч голосов, поднимавшихся в пении и прославлении, сопровождавшийся звоном и монотонным бренчанием сотен музыкальных инструментов. Это был праздничный день. Запах святости, мяса забитого скота доносился с территории, прилегавшей к храму, где дюжинами приносили в жертву овец и быков. Жрецы и люди, отправлявшие церковную службу, сновали вверх и вниз по лестницам зиккурата Этеменанки, который был виден отовсюду в городе.

Бульвары на перекрестках, которые заканчивались у возвышавшейся стены с нишами и зубцами, с двух сторон огораживавшей торговую пристань Евфрата, который делил город на две части, также оказались пусты. У ворот в стене не было ни стражей, ни сборщиков таможенных пошлин. Вот почему никто не увидел, что уровень воды в реке быстро понижался в течение нескольких часов и теперь вода доходила человеку лишь до половины бедра.

Горожане скоро узнают об этом.

С двух концов реки, вверху и внизу по течению, появились тяжеловооруженные воины, которые шли по мелководью – сначала один взвод, пока его бойцы не поняли, что жители города совершенно не подозревают об их присутствии; тогда они позвали тех, которые оставались позади, идти вперед. Больше половины армии плескалась в воде, идя вперед; ее полководец заранее послал другую ее часть вверх по течению, чтобы открыть шлюзы и отвести воды реки в огромное водохранилище, вырытое по приказу царицы с целью защитить город от весенних паводков. Лучники и меченосцы взбирались по ступеням пристани, проходили через речные ворота, растекались по улицам и обеспечивали себе пути отступления.

Геродот: «Если бы вавилонян предупредили о намерениях Кира или если бы они заметили опасность, они никогда не позволили бы персам войти в город, а уничтожили бы их всех; ведь они охраняли бы все уличные ворота, выходившие на реку, взобрались бы на стены, идущие вдоль нее, и поймали бы врагов в какую-нибудь ловушку. Но все случилось так, что персы застали их врасплох и взяли город».

Генерал Гобриас, бывший правитель вавилонской провинции Гутиум (которая простиралась от восточного берега реки Тигр до Загросских гор), переметнулся на сторону персов, чтобы стать главнокомандующим армией персидского царя Кира. Любые честолюбивые планы, которые он мог вынашивать, в этот день, вероятно, превзошли его самые несбыточные мечты. Он взял величайший город на земле, колыбель цивилизации, центр мира. И горожане этого даже не заметили, как говорит Геродот: «Из-за огромных размеров города жители его центральных районов (как утверждают жители Вавилона) долго ничего не знали о том, что отдаленные от центра районы уже взяты, но так как они были заняты празднованием, то продолжали танцевать и пировать, пока не узнали об их захвате». Спустя две недели прибыл сам Кир и взял царя Набонида в плен.

Но Геродот родился через 50 лет после событий, о которых он повествует. Те люди, которые находились там в то время, рассказывали совершенно другое. Священнослужитель храма Мардука – официальный летописец времен правления Набонида описал довольно мирную оккупацию города, которую приветствовали горожане, отчаявшиеся дождаться перемен после нескольких лет гротескного правления скандально нечестивого и почти всегда отсутствовавшего монарха, который украл трон, убив предварительно своего предшественника на нем.

Он не проявлял никакого уважения к культу Мардука, предпочитая поклоняться Иштар, Шамашу (бог солнца) и особенно Сину (бог луны). Он много лет отсутствовал в столице, живя вместо нее в Тейме – городе, расположенном в одном из аравийских оазисов, что означало, что ежегодный праздник Akitu – ассирийский Новый год, самый важный религиозный праздник всего года, требовавший присутствия и участия монарха, от которого зависели безопасность, благополучие и удача государства Вавилония, – не мог быть отпразднован. Вместо себя он оставил своего сына и соправителя Балшазара.

Кир же обещал вернуть Мардука на его законное место в течение года и действительно подтвердил свое намерение поддерживать должное поклонение всем богам. Он был особенно выделен похвалами официальным летописцем – в отличие от нашего завоевателя Ирака в XXI в. – за то, что он поставил щитоносцев вокруг храма Мардука с его богатыми архивами, незаменимыми библиотеками и ценными древними артефактами, чтобы предотвратить грабежи и кражи в хаосе оккупации.

Еще более позитивно отозвался о великом и великодушном Кире храмовый священник, который сочинил романтический рассказ в стихотворной форме об этом завоевании. Он высказался крайне язвительно в адрес своего бывшего правителя:

Он создал неразбериху в обрядах,

Он привел в беспорядок пророчества.

Он приказал не проводить

Самые важные церемонии.

Он смотрел на священные образы в храме Эсагила

И произносил богохульства.

Все сошлись на том, что Кир – достойный царь, образец добродетели, преданный слуга Бога, который захватил священный город без единого акта насилия.

С другой стороны, через месяц после включения города в состав Персидской империи городская стена вокруг самых уязвимых городских ворот была выбрана для быстрой реставрации от ущерба, нанесенного ей во время оккупации. Разрушение оказалось серьезным, а восстановление – дорогостоящим. В квитанции подрядчика, подписанной четырьмя свидетелями, дается отчет за семь недель работ: «Нуреа, сын Бел-икиса из семьи жреца Нанайи, получил плату в размере 19 сиклов [около полуфунта] серебра от Мардука-Реманни, сына Иддина-Мардука из семьи Нурсина, за работу, выполнявшуюся на крепостном валу Больших ворот Энлиля с 14-го дня месяца Тевета [18 декабря] по 6-й день Адара [27 февраля]».

Кир много внимания уделил психологической войне. За несколько месяцев до его вторжения – возможно, даже за несколько лет – его представители усердно распространяли слухи о том, что вавилонский царь стал угрозой для своих соседей и угнетателем своего собственного народа; что его нужно свергнуть, чтобы вернуть свободу и справедливость в Вавилонию. Они превозносили щедрость шахиншаха и его заботу о соблюдении основных прав, отправляли тайные письма руководству Эсагилы и ее главе – шатаму, в которых уверяли в твердом намерении Кира поддержать культ Мардука и всех других богов, священных для городов Месопотамии. Вождям народов, депортированных Навуходоносором, они подтвердили, что в намерения Кира входит разрешить им вернуться. Тем придворным в городе Нехардее, которые служили сыновьям Иехония – последнего законного царя Иудеи, и главному религиозному агитатору и пропагандисту, который станет известен потомкам как Второй Исайя, они обещали, что Кир отомстит городу, который унизил Иерусалим. Рассылались агенты, которые должны были околачиваться в тавернах и подбивать недовольных жителей расстаться со своей верностью Набониду и ждать прихода нового правителя, который восстановит все древние традиции, пренебрегаемые узурпатором бессмертного трона Навуходоносора, и всем принесет милосердие и справедливость.

Для вавилонских сановников, вроде официального летописца, диктовавшего историю в своем кабинете, находившемся в храме, завоевание города персом не представляло никакой угрозы их образу жизни, особенно с учетом щедрых гарантий Кира. Оно означало не более чем еще одну – и очень долгожданную – смену руководства. В ходе длинной истории Шумера и Аккада ими правили цари многих национальностей – амореи, касситы, эламиты, ассирийцы, халдеи. Все ассимилировались с культурой Месопотамии и стали больше аккадцами и вавилонянами, чем сами аккадцы и вавилоняне. Теперь трон должен был занять этнический перс. А какая разница? Это не могло лишить страну ни ее положения – как показывали карты – в самом центре Вселенной, ни ее роли величайшего двигателя прогресса, который когда-либо знало человечество.

Если официальный летописец действительно так думал, то он ошибался. Потеря уверенности Месопотамии в своем будущем, впервые отмеченная во времена владычества Ассирии и вновь подтвержденная страстью к древностям во времена Нововавилонского царства, открыто выраженная Кабити-Илани-Мардуком, сигнализировала о том, что истинные перемены уже приближались. Впервые за всю историю этого края новые монархи предпочитали не располагать свою столицу в Вавилоне, а довольствовались тем, что правили, находясь в своих родных городах, то есть в Пасагарде, Экбатане (современный Хамадан), Персеполе (Тахте-Джамшид) и Сузах (Шуш) – бывшем главном городе врага Месопотамии в древности Элама. Каким-то образом Вавилон утратил свою ошеломляюще чарующую привлекательность.

Можно ли в таком случае сказать, что мы добрались до конца месопотамской цивилизации? До конца огромной дуги развития, которое началось почти за 3 тысячи лет до этого на богатых наносных почвах вокруг северной оконечности Персидского залива, поднялось до первых экспериментов в строительстве империи при аккадском царе Саргоне и централизованном планировании при царе Ура Шульги, достигло своей вершины в свободном предпринимательстве во времена Древневавилонского царства и пережило последний сильный подъем – образец для современного государства-империи – в период правления Ассирии?

На самом деле не можем. Традиции давностью 2 тысячи лет не исчезают за ночь, год, десятилетие или даже век. Еще долгое время у многих народов, населявших территорию, когда-то бывшую Нововавилонским царством, продолжалась жизнь: процветала торговля; они служили своим богам и превозносили их, наблюдали за небом, толковали знамения, изучали древние тексты, а города переполняли многонациональные и поликультурные толпы анатолийцев, египтян, греков, иудеев, персов и сирийцев.

И хотя Месопотамия превратилась в простую провинцию (пусть и сохранявшую все еще престижное название Ассирия) в империи, которая теперь простиралась более чем на 6,5 миллиона квадратных километров, персы никогда не предпринимали попыток заменить своими собственными традициями обычаи своих провинциальных подданных. Как могли они это сделать, когда их культура была такой бедной, а их собственная история – короткой? На самом деле движение шло в основном в другую сторону. Персы переняли клинопись для создания своих надписей на языке, на котором раньше не писали; использовали вавилонский аккадский язык для научных и официальных целей; переняли месопотамский арамейский язык (с той поры известный как «арамейский язык Персидской империи») как язык дипломатии и торговли даже на своей родине – в Персии.

И все же вавилоняне оказались далеко не единственным народом, у которого новые правители Западной Азии делали заимствования, чтобы обогатить свою цивилизацию. Их архитектура предоставляет богатые свидетельства того, что ремесленников со всей обширной Персидской империи нанимали на работу с целью украсить города – вавилоняне, ассирийцы, анатолийцы, египтяне, греки и все другие народы изображены во всем изяществе и подробностях несущими дары на скульптурных панелях, украшающих каменную кладку новой столицы Персии – Персеполя. Знаменитую автобиографическую надпись Дария Великого на скале Бехистун, в которой подробно рассказывается о его борьбе за трон и которая дала ключ к расшифровке клинописи, иллюстрируют барельефы на ассирийские мотивы; но написана она была на древнеперсидском, вавилонском и эламитском языках – предыдущих правителей земель Ирана. У персов был широкий выбор наставников.

Ведь отчуждение Вавилонии от Ассирии скрывало важное изменение в экологии древней цивилизации: Месопотамия больше не являлась «маяком» в мире варваров. Со всех концов новые культуры бросали вызов центральному положению Вавилона в истории прогресса. Другие близлежащие государства догнали лидера и быстро развивали свои собственные цивилизации, особенно греки, чей взгляд на жизнь, Вселенную и все на свете начался с совершенно другого ракурса и с VIII в. до н. э. повел их в совершенно другом направлении.

Контраст между персидской и греческой моделями общества вскоре стал причиной конфликта: сначала интеллектуального – на бумаге, когда греческие авторы сделали Персидское государство вечным архетипом восточного деспотизма, а затем реального – на поле боя. Этот конфликт продолжался все время существования Персидской империи – чуть более двух веков. Противоборствовавшие стороны были слишком равны по силам, чтобы одна из них добилась легкой победы над другой.

Точно так же, как неотесанные пришельцы – амореи создали Древневавилонское царство, а грубые иммигранты – арамеи отхватили себе огромную Ассирию, греческой власти, царству Македония, потребовались энергия и находчивость приезжих варваров, чтобы наконец изменить соотношение сил и добиться решающей победы для греческого, эллинистического образа жизни. Александр Македонский, прозванный Великим за эти победы, выиграл битвы при Иссе и Гавгамелах, преследовал царя Персии Дария III, бежавшего из самого сердца своего царства, чтобы встретить смерть от ножа своего родственника. Александр ознаменовал этот исторический момент тем, что по наущению афинской куртизанки сжег великолепный Персеполь и превратил его в пепел, как рассказывает нам греческий писатель Диодор Сицилийский.

Если нужно было бы выбирать день, когда закончилась первая половина истории человечества и началась вторая, когда изначальное представление о том, как должны жить в городах люди, заменили на новое, другое представление, когда первую цивилизацию, выражавшую себя в клинописном письме, обогнала вторая, выражавшая себя посредством алфавитов (ближе к концу которой живем мы сами), то тогда этой датой было бы 1 октября 331 г. до н. э.

Конечно, повторюсь, существующий издавна образ жизни не исчез за одну ночь. Если представить дугу цивилизации в виде графика, линии, изображающей, скажем, ее жизнеспособность во времени, измеренной каким-то образом, то сначала от нулевой отметки поднялась бы кривая в форме колокола, которая после этого стала бы все более круто задираться вверх; в конце эта кривая упала бы, сначала резко, а затем все замедляясь, прежде чем постепенно сойти на нет. Когда одна цивилизация уступает дорогу другой, их графики перекрываются часто на века и упадок одной совпадает с подъемом другой. Так было и в этом случае.

Прежде чем их тысячелетние традиции полностью исчезли, месопотамцы уже давно начали входить в совершенно новый мир, в котором повсюду возникали эллинские города, в ходе лихорадочного строительства появлялись новые общественные здания – храмы с колоннадами, базилики, гимнасии. В городах жило приводившее в замешательство многонациональное население: персы, индийцы, греки, египтяне и евреи, существовавшие бок о бок с вавилонянами, ассирийцами, армянами и скифами, а также совершенно новые группы людей, не имевшие аналогов при старом порядке: сомнительные предприниматели, харизматичные авантюристы, наемники, независимые мыслители и писатели, священники со свободным образом мыслей, религиозные революционеры.

И все же, хотя старый стиль жизни в древних городах продолжал существовать, изменение было неизбежно. В своей книге «Вавилоняне» Гвендолин Лейк рассказывает нам, что «большинство документов этого периода относятся к продаже рабов, земли и храмовых должностей – последнее было, очевидно, чрезвычайно прибыльной формой вложения капитала. Однако, когда греческие власти решили обложить налогом такую деятельность, начав с продажи рабов, храмовая администрация уже не заведовала регистрацией таких сделок, и новые записи теперь делали на более тленных материалах, вроде папируса. Вавилонский язык больше не был в повседневном обиходе, а клинопись все чаще стали изучать для овладения знаниями по астрономии и искусством прорицаний. Те люди, которые занимались этим, на Западе были известны как халдеи, маги и астрологи и принадлежали к немногим известным семьям писцов. Последние клинописные таблички датируются первым веком нашей эры и содержат результаты астрономических наблюдений».

Эти последние клинописные записи сделаны в Уруке, где приблизительно за 3 тысячи лет до этого началась долгая и яркая история развития месопотамской цивилизации после того, как из Эриду были принесены туда ее принципы – Ме.

Мы не должны думать, что все уже потеряно; что, когда древние города в конечном счете уходят в пески времени, их достижения сходят на нет; что их люди, говоря языком Екклесиаста, «которые не оставили памятников, канули в вечность, словно их никогда и не было, словно они никогда и не рождались, как и их дети после них». Ведь новая цивилизация, о которой возвестили македонские завоеватели, никогда не являлась чисто греческой. Эллинизм стал глубоко синкретической культурой, которая многое позаимствовала у старой и привнесла новое. Особенно здесь, в Месопотамии, эллинизм всегда был сложным сплавом греческой, ассирийской и персидской культур. Величайшее эллинское завещание миру – христианство появилось из многих источников – месопотамского иудаизма, эллинского язычества и иранского зороастризма.

Ассирийские и вавилонские идеи, литературные темы, философские понятия, музыкальные формы, астрономия и астрология, медицина и математика давно уже начали свой путь на Запад, чтобы быть включенными в фундамент новой, основанной на алфавите цивилизации. А так как можно привести убедительные доказательства того, что, несмотря на многие последующие изменения в политическом господстве, эллинская культура сохранилась (и великолепно) в македонские времена, периоды власти Селевкидов, римлян и парфян, и в конце трансформировалась в византийскую цивилизацию, которая и по сей день после стольких веков отдаленно воспроизводит изначальную ассирийскую модель управления империей, установленную Тиглатпаласаром I в XII в. до н. э., то можно даже сказать лишь чуть-чуть предвзято, что месопотамский мир так или иначе просуществовал до 1453 г., когда Мехмед Завоеватель наконец взял Константинополь и включил его в Османскую империю. Или даже – так как сами османы унаследовали столь многое у Византии – пока в 1920-х гг. не было основано современное светское Турецкое государство.

Так что же мы узнали из длинного рассказа, в котором описан период от начала, имевшего место за 4 тысячи лет до н. э., почти до настоящего времени? Что у него есть определенные форма и композиция.

Итальянский системный аналитик Чезаре Маркетти показал в своих написанных за всю его жизнь блестяще аргументированных докладах и статьях, как статистическую математику можно применить к социальным данным в конкретных уравнениях, впервые составленных в 1920-х гг. для модели соотношения между численностью видов хищников и их жертв. Маркетти успешно использовал их, чтобы показать, что такие несоизмеримые явления, как распространение в Лондоне чумы, история католической церкви, численность британской армии и даже творческая производительность ряда артистов, писателей, музыкантов, ученых и изобретателей, согласуются с предсказуемыми математическими моделями. С их помощью, например, он сумел показать, что на момент своей смерти в возрасте 35 лет Моцарт, вероятно, сочинил уже почти все, что он написал бы, если бы его жизнь продлилась дольше. Возможно, это можно счесть насмешкой, если не вспомнить, что Россини, родившийся на следующий год после смерти Моцарта, тоже завершил труды всей своей жизни к тому моменту, когда ему исполнилось 37 лет, хотя прожил он до семидесятишестилетнего возраста.

Применяя свой метод к долгосрочным явлениям вроде развития и упадка империй, Маркетти обнаружил, что и здесь математика вполне применима: «Тот факт, что рост империи следует одному… уравнению на протяжении сотен лет, наводит на мысль о том, что весь процесс находится под контролем автоматических механизмов гораздо больше, чем прихотей какого-нибудь Наполеона или Чингисхана». Полученные им результаты дают волнующую возможность предположить, что, следуя за подъемом и падением месопотамской цивилизации математическими методами, мы можем узнать что-то о естественных законах, формирующих все цивилизации, включая нашу собственную.

Но результаты Маркетти зависели от сбора большого количества данных. Например, он провел свою кривую творчества Моцарта, вычертив график совокупности всех его сочинений относительно лет их написания, тогда как его исследование жизнеспособности католической церкви зависело от документально подтвержденной истории, дат и чисел, канонизации святых и строительства соборов. До сих пор ни один ученый не занимался проблемой отбора и накопления достаточного количества данных, чтобы применить принципы и процессы Маркетти к древней истории Междуречья.

Но если Маркетти прав, то предсказуемые математические законы также должны применяться и к нашей с вами цивилизации.

Это должно дать нам время задуматься, так как мы тоже живем в конце некой эры. Многие черты нашего времени сильно напоминают последние века правления Ассирии и Нововавилонского царства. Наше общество тоже демонстрирует явные признаки утраты уверенности в будущем: одержимость прошлым, всепоглощающую страсть к сохранению и сбережению, увлечение музейной культурой, генеалогией и историей – примером тому, наверное, является эта книга. Мы знаем, что образ жизни людей во второй половине истории человечества, основанный на неограниченной эксплуатации ресурсов планеты, не может поддерживаться вечно. Мы признаем, что мир не выживет, если каждый индиец и китаец будут стремиться к образу жизни богатого Запада. Мы понимаем, что продолжающийся рост населения в существующей ныне геометрической прогрессии, безусловно, погубит земной шар. Мы также сознаем, что 2500-летняя алфавитная цивилизация, которая сделала нас теми, кем мы являемся сейчас, впервые сталкивается с серьезным вызовом – первыми движениями новой реальности, которую мы, наверное, могли бы назвать «цифровой цивилизацией», начавшейся с машины для переписи населения, изобретенной Германом Холлеритом в 1890-х гг. Как выразился приблизительно в 2000 г. до н. э. сочинитель «Плача о разрушении Шумера и Ура»: «Кто когда-нибудь видел, чтобы правление царя длилось вечно? Царская власть действительно была долгой, но должна была исчерпать себя».

Если это так, то мы можем немного утешиться моралью, впервые сформулированной философом Кабити-Илани-Мардуком, сочинителем «Мифа о Боге чумы Ирре» во времена Ассирии – Вавилонии: мы живем в мире, в котором упадок, крах и разрушение всегда предвещают некое возрождение; без уничтожения старого не может родиться новое; во всех этих взлетах и падениях ничто действительно ценное никогда навсегда не утрачивается, хотя его создатели могут быть давно забыты. Когда – быть может, раньше, а быть может, позже – наша цивилизация в конечном счете прикажет долго жить, некоторые из нас по-прежнему будут смотреть на звезды, как научили нас древние жители Месопотамии.

Библиографические комментарии

Глава 1. Уроки прошлого

Несколько авторов писали о Саддаме Хусейне и его стремлении презентовать себя как преемника монархов Древней Месопотамии, особенно давний автор «Нью-Йорк таймс» Элейн Скиолино (The Outlaw State: Saddam Hussein’s Quest and the Gulf Crisis. John Wiley, 1991) и Джон Симпсон (The Wars against Saddam: Taking the Hard Road to Bagdad. Macmillan, 2003).

Утверждение Саддама Хусейна о том, что Бог ему приказал вторгнуться в Кувейт, цитируется у Уманга Харкху в статье «История повторяется? Идеология Саддама Хусейна и эпоха Месопотамии» (Scientia Militaria: South African Journal of Military Studies, 2005. № 33). Рассказ о божественном озарении Джорджа Буша был в документальном фильме Нормы Перси, Марка Андерсона и Дэна Эджа «Ускользающий мир: Израиль и арабы», который транслировался Би-би-си 10, 17 и 24 октября 2005 г. Критика Дэна Крикшенка восстановления Саддамом Вавилона содержится в «Письме из Багдада» (Architectural Review. 2003. March).

Рассказ об обнаружении имени неизвестного царя Урука на забытом глиняном конусе изложен в информационном бюллетене факультета гуманитарных наук Университета Миннесоты, и его можно найти на сайте: http://cla.umn.edu/discoveries/language.php?entry=138909. Финский профессор Симо Парпола предположил, что шумеры некоторым образом лингвистически родственны людям, говорящим на языках вроде финского и венгерского, которые возникли, как он считает, в районе Северного Кавказа.

Стихи Оуэна Симана «О непостоянстве вещей» были опубликованы в журнале «Панч» 18 июля 1923 г.

Глава 2. Царский сан спущен с небес

Отчеты об археологических экспедициях в Древнюю Эриду, цитаты из которых я приводил, могут быть найдены в: Hilprecht H. V. Explorations in the Bible Lands during the 19^th Century, 1903; Hall H. R. The Excavations of 1919 at Ur, el-‘Obeid and Eridu, and the History of Early Babilonia // Man: Journal of the Royal Anthropological Institute of Great Britain and Ireland. 1925. № 25. January. Отличный современный рассказ об открытии в Эриду многих пластов жизнедеятельности человека содержится у Гвендолин Лейк (Mesopotamia, The Invention of the City. Penguin, 2002).

Замечание Колина Таджа о жестокости сельскохозяйственной революции взято из: Neanderthals, Bandits and Farmers: How Agriculture Really Began. Weidenfeld & Nicolson, 1998.

Точка зрения Энтони Донохью на то, что египетские стоянки древнего человека, связанные с религией, расположены в местах, где они видели изображения своих богов в особенностях ландшафта, была опубликована как статья «Богиня Фебской горы» (Antiquity, 1902. № 66).

Предположение о том, что метеорит мог врезаться в болота Южной Месопотамии, было высказано С. Мастером (A Possible Holocene Impact Structure in the Al ‘Amarah Marshes, near the Tigris – Euphrates confluence, Southern Iraque // Meteoritic and Planetary Science. 2001. № 36.

Колин Ренфрю излагает свои взгляды на связи между культурой и общественной реальностью: Prehistory: The Making of the Human Mind. Weidenfeld & Nicolson, 2007.

Торкильд Якобсен описал происхождение созвездия Козерога в Эриду (Towards the Image of Tammuz and other Essays on Mesopotamian History and Culture. Harvard University Press, 1970).

Отрывок, начинающийся со слов «Энки, Бог изобилия» взят из эпоса Enmerkar and the Lord of Aratta, переведенного С. Н. Крамером и Дж. Р. Майером, в: Myths of Enki, the Crafty God. Oxford University Press, 1989.

Более полный перечень Ме дают Диана Волькштайн и Сэмюэль Ной Крамер (Inanna, Queen of Heaven and Earth: Her Stories and Hymns from Sumer. Harper, 1983): «Профессия пастуха, царский сан, принцесса-жрица, божественная царица-жрица, жрец-заклинатель, благородный жрец, жрец возлияний, правда, спуск в преисподнюю, подъем из преисподней, kurgarra, кинжал и меч, черные одежды, яркие одежды, распускание волос, подвязывание волос, эталон, трепет, искусство любви, поцелуй фаллоса, искусство проституции, искусство быть удачливым, искусство прямой и открытой речи, искусство клеветнической речи, искусство цветистой речи, культовая проститутка, священная таверна, священная усыпальница, святая жрица небес, гулкий музыкальный инструмент, песенное искусство, искусство старшего, искусство героя, искусство власти, искусство предательства, искусство честности, разграбление городов, стенания, ликование сердца, обман, восставшая страна, искусство доброты, путешествие, безопасное место для жилья, искусство плотника, медника, писца, кузнеца, кожевенника, сукновала, строителя, искусство плетения из тростника, восприимчивый слух, сила внимания, священные обряды очищения, кормящий литературный труд, сгребание горячих углей, загон для овец, страх, оцепенение, смятение, кровожадный лев, разжигание огня, гашение огня, усталая рука, собравшаяся семья, произведение потомства на свет, разжигание вражды, консультация, умиротворение сердца, высказывание суждений, принятие решений».

Демография древнего города Оксиринха подробно изложена у Питера Парсонса (City of the Sharp-Nosed Fish: Greek Lives in Roman Egypt. Weidenfeld & Nicolson, 2007).

Строчки, описывающие то, что происходит, когда Инанна отлучается из мира, и сексуальную распущенность горожан, переведены у Стефани Дэлли в: Myths from Mesopotamia. Oxford University Press, 1989. Рассказ о том, как Инанна крадет Ме у Энки, взят из эпоса «Инанна и Энки» в переводе, имеющемся в: Oxford University Electronic Text Corpus of Sumerian Literature на сайте: http://etcsl.orinst.ox.ac.uk.

Глава 3. Город Гильгамеша

Захоронение гота Алариха в Козенце (Южная Италия) было описано Эдвардом Гиббоном в книге «Закат и падение Римской империи»: «Благодаря труду множества пленных они искусственно изменили течение небольшой речки Бузентин, которая омывает стены Консенции. Царская усыпальница, украшенная великолепными трофеями из Рима, была построена на освободившемся речном ложе. Затем воды были возвращены в свое естественное русло». Если этот рассказ правдив, то возможно, что сокровища, взятые римским полководцем (а позднее императором) Титом из Иерусалимского храма, могут быть найдены где-нибудь под водами реки Бузенто. Отчет о немецкой экспедиции с целью исследовать руины под водами Евфрата см.: Geophysical Research Abstracts. 2003. № 5.

Реакция Андре Парро на Богиню Урука, известную как маска Варка, описана в кн.: Sumer: The Dawn of Art. Thames and Hudson. 1960.

Роберт Маретт развивал свою идею о том, что все древние религии включали элемент театральной игры, см.: The Threshold of Religion. 1909.

Утверждение Дж. Х. Харди о том, что научные знания бесполезны, взято из его известной статьи: A Mathematician’s Apology. Cambridge University Press. 1940.

Заявление Петра Михаловски о том, что Урук переживал скорее революционное, нежели эволюционное развитие, сделано в: Tokenism // American Anthropologist. 1993. № 95.

Ссылки на то, что лазурит использовали для украшения городских стен, храмов и колесниц, взяты из текстов: Lugalbanda and the Anzud Bird («Лугалбанда и птица Анзуд»), Enki’s Journey to Nibru («Путешествие Энки в Нибру») и The Building of Ningirsu’s Temple («Строительство храма Нингирсу»).

Важный очерк Торкильда Якобсена, в котором он высказал идею о первобытной демократии, был озаглавлен «Первобытная демократия в Древней Месопотамии»: Journal of Near Eastern Studies. 1943. № 2.

Результаты изучения Дэвидом Венгроу «эстетического отрешения представителей неэлиты» опубликованы как «Эволюция простоты: эстетический труд и общественные перемены на Ближнем Востоке в эпоху неолита»: World Archeology. 2001. № 33. Его статья, доказывающая, что цивилизация Урука была автором изобретения торговой марки, называется Prehistories of Commodity Branding и опубликована в Current Anthropology. 2008. № 49. Точка зрения профессора Эндрю Шерратта (1946–2006) на то, что аналогии между неолитической, городской и индустриальной революциями заслуживают дальнейшего исследования, процитирована в том же очерке.

Полный отчет Королевского Азиатского общества о расшифровке клинописи, включая переводы, сделанные Фоксом Талботом, Хинксом, Оппертом и Ролинсоном, на момент написания этой книги доступен на сайте: www.let.leidenuniv.nl/IAA/RAScuco.pdf.

Рассуждения по поводу открытия того, что в основе аккадской системы письма должен был быть другой, более древний языковой пласт, взяты у Жана Боттеро: Mesopotamia: Writing, Reasoning, and the Gods. University of Chicago Press, 1992.

Датским ученым, предположившим, что шумерский язык мог быть креольским (сформировавшимся путем смешения двух языков или упрощения одного языка и ставшим родным для определенного коллектива носителей. – Пер.), был Йенс Хойруп. Свое предположение он делает в статье: Sumerian: The Descendant of a Proto-Historical Creole? опубликованной в AI?N: Annali del Dipartimento di Studi del Mondo Classico e del Mediterraneo Antico, Sezione linguistica, Instituto Universitario Orientale, Napoli, 1994. № 14.

Глава 4. Потоп

Великолепный рассказ профессора Эмерита Нормана Кона о значении Потопа при написании истории см.: Noah’s Flood: The Genesis Story in Western Thought. Yale University Press, 1999.

Перечень экспедиций, отправившихся на поиски остатков Ноева ковчега, есть на сайте: http://www.noahsarksearch.com/Expeditions.htm.

Доклад, прочитанный на заседании Геологического общества Америки в 2003 г. о затоплении Босфора Средиземным морем, был озаглавлен «Великий потоп позднего ледникового периода на Черном и Каспийском морях», его автор – Андрей Чепалыга, Институт географии РАН.

Короткий, но проясняющий рассказ о Джордже Смите и его открытиях приведен в статье Роберта С. Стротера «Великая Удача господина Смита»: Saudi Aramco World, 1971. Январь/ февраль. Некролог о Джордже Смите, написанный преподобным Арчибальдом Сейсом, был опубликован в Nature и перепечатан в Living Age 14 октября 1876 г. Я нашел его на сайте: http://cdl.library.cornell.edu/moa/browse.journals/livn.1876.html. Собственные отчеты Джорджа Смита о его работе см.: Assyrian Discoveries: An Account of Explorations and Discoveries on the Site of Nineveh during 1873 and 1874 (1875); The Chaldean Account of Genesis (1876).

«Потрясающе блестящий очерк», написанный 15-летним школьником, называется «В какой степени сэра Леонарда Вулли можно назвать скорее исследователем восточных империй, нежели ученым-археологом?»; автор – Джейкоб Гиффорд Хед (City of London School, 2004).

Важные перемены, которые произошли около 3000 г. до н. э., когда идеология Урука рухнула, подробно описаны у Петра Чарвата в The Kish Evidence and the Emergence of States in Mesopotamia // Current Anthropology. 1981. № 22; и у М. Штаубвассера и Х. Вайсса в Holocene Climate and Cultural Evolution in Late Prehistoric – Early Historic West Asia // Quarternary Research. 2005. № 66.

Недавняя экспедиция к месту нахождения древнего города Хамуркара в современной Сирии была предпринята Чикагским университетом и Департаментом древностей Сирии. Их находки подробно описаны в Earliest Evidence for Large Scale Organized Warfare in the Mesopotamian World, пресс-релиз Чикагского университета 16 декабря 2005 г.

Провал проекта при поддержке Соединенных Штатов озеленить долину реки Гильменд путем ирригации описан у Омара Закхилвала в: The Helmand Valley Project (Институт афганских исследований, 2004). Я взял его на сайте: http://afgan-studies.org/Foreign%20Affairs/us-afgan/helmand_o.htm.

Объяснение профессора Макгвайера Гибсона традиционных методов опреснения содержится в: Violation of Fallow: An Engineered Disaster in Mesopotamian Civilisation, в: Irrigation’s Impact on Society, Исследования по антропологии Университета Аризоны. University of Arizona Press, 1974.

Глава 5. «Большие люди» и цари

Пример рассказов, широко публикуемых в Интернете, об иракских городах Эль-Кут и Насирия, которые наносят удары друг по другу, есть на сайте: http://en.wikipedia.org/wiki/2003_invasion_of_iraq.

Комментарии Джорджа Бартона на тему шумерской ономастики можно найти в статье «Религиозные концепции, лежащие в основе шумерских имен собственных» (Journal of the American Oriental Society. 1915. № 34).

Лекция Жана Боттеро в 1987 г. Американскому восточному обществу на тему древней месопотамской кухни была опубликована под заголовком «Кулинарные таблички в Йеле» (Journal of the American Oriental Society. 1987. № 107). По рецепту, который удалось расшифровать Жану Боттеро, был приготовлен пирог с мясом птицы, сфотографирован как сенсация, а снимок опубликован во французском журнале Actuel. 1985. № 69–70. June – July.

Цитаты из «Наставлений крестьянину» были взяты из Корпуса электронных текстов шумерской литературы на: http://etcsl.orinst.ox.ac.uk.

Подробности древнешумерской канализации приведены у В. Лудвига: Mass, Sitte und Technik des Bauens in Habuba Kаbira S?d в Actes du colloque “Le Moyen Euphrate, zone de contacts et d’echanges”. Ed. J.-Cl. Margueron. E. J. Brill, 1980; Э. Штромменгера: Habuba Kabira S?d 1974 в Les Annales Archeologiques Arabes Syriennes. 1975. № 25; процитированы в «Кратком историческом словаре по городской гидрологии и канализации» (2006) Жан-Люка Бертрана-Краевски на http://jlbkpro.free.fr/shduhfromatoz/habuba-kebira.pdf.

Эксперимент с целью воссоздания древнего месопотамского пива описан Мигелем Сивилем в статье «Современные пивовары возрождают древнее пиво» (Chicago University Oriental Institute News and Notes. 1991) и Грегом Глейзером в статье «Пиво из прошлого» (Modern Brewery Age. 2003. March, 31).

Шумерская песня, сопровождающая распитие алкогольных напитков, была взята из Корпуса электронных текстов шумерской литературы на сайте: http://etcsl.orinst.ox.ac.uk.

Профессор Моррис Сильвер рассказывает о древних рынках в статье: Karl Polanyi and Markets in the Ancient Near East: The Challenge of the Evidence // Journal of Economic History. 1981. № 43.

Петр Чарват описывает шумерских нуворишей в статье: The Kish Evidence and the Emergence of States in Mesopotamia // Current Anthropology. 1981. № 22.

Отрывки из Enuma Elish адаптированы из перевода, сделанного Л. У. Кингом в: The Seven Tablets of Creation. 1902.

Дуайт У. Янг предполагает, что удивительные сроки правления, перечисленные в Списке шумерских царей, были взяты из школьных математических упражнений писцов, что описано в: A Mathematical Approach to Certain Dynastic Spans in the Sumerian King List // Journal of Near Eastern Studies. 1988. № 42.

Подробности столетней войны между Лагашем и Уммой изложены у Джорджа Руа в кн.: Ancient Iraq; у Марка У. Чаваласа в: The Ancient Near East: Historical Sources in Translation. Blackwell, 2006; в: Кембриджская история Древнего мира. Т. 1. Гл. 13. «Города Вавилонии».

Описание камней, выпущенных из пращей, дождем сыплющихся на стены Аратты, взято из эпоса, который ученые называют Enmerkar and the Lord of Aratta. Классическое описание ведения боевых действий с помощью пращей можно найти у Диодора Сицилийского в: Bibliotheca Historica. Кн. 19, 109. Более подробный анализ сражения с применением пращей можно найти у К. Дж. Линдблома в: The Sling, Especially in Africa (Стокгольм: Государственный этнографический музей, 1940) и на сайте: http://www.lloydianaspects.co.uk/weapons/sling2.html.

Отчеты о раскопках Вулли царских могил в Уре процитированы у Ричарда Л. Цеттлера, Ли Хорна, Дональда П. Хансена и Холли Питтмана в: Treasures from the Royal Tombs of Ur (Музей Пенсильванского университета, 1998), в собственных воспоминаниях сэра Леонарда Вулли: Excavations at Ur. (Эрнст Бенн, 1954) и у Агаты Кристи в «Автобиографии» (издательство «Коллинз», 1977).

Профессор Брюс Диксон об аренах жестокости: Public Transcripts Expressed in Theatres of Cruelty: The Royal Graves at Ur in Mesopotamia // Cambridge Archeological Journal. 2006. № 16.

«Пища в загробном мире горька, вода – солона» – это строчка из эпоса, известного как «Смерть Ур-Намму».

Отрывки, рассказывающие о реформах Урукагины, взяты из: Iscrizioni Reali Dal Vicino Oriente Antico в переводе Джузеппе Дель Монте (Universita di Pisa Facolta di Lettere e Filisofia, 2004), с сайта: http://history-world.org/reforms_of_urukagina.htm и из статьи Сэмюэля Ноя Крамера History Begins in Sumer. University of Pennsylvania Press, 1956.

Древняя пословица о господах, царях и налоговых сборщиках была взята из Корпуса электронных текстов шумерской литературы на сайте: http://etcsl.orinst.ox.ac.uk.

Глава 6. Правители четырех сторон света

Описание празднования 53-го дня рождения Саддама Хусейна появилось в журнале «Тайм» 21 мая 1993 г.

Хвастливые слова Саргона «Теперь любой царь, который хочет называть себя равным мне, пусть тоже идет туда, куда я ходил!» взяты из рассказа, известного как «Летопись древних царей».

Ученым, который подчеркнул, что слова «На себя и свое царствование – что же я навлек?» сродни заявлению «Виноваты не звезды, дорогой Брут, а мы сами», была Джоан Гудник Вестенхольц; а сделала она это в статье «Герои Аккада» (Journal of the American Oriental Society. 1983. № 103).

Исследование Пола Треерна The Warrior’s Beauty: The Masculine Body and Self-Identity in Bronze Age Europe было опубликовано в Journal of European Archeology. 1995. № 3.

«Гордость изогнутой шеи» коня и упрек царю Мари за то, что он ездит на коне, а не на муле, взяты у Дэвида У. Энтони в статье «Конь, колесо и язык: как всадники бронзового века из евразийских степей формировали современный мир» (Princeton University Press, 2007). Шумерским царем, который сравнивал себя с «конем на большой дороге, который со свистом рассекает воздух хвостом», был царь Третьей династии Ура Шульги.

Отрывок, описывающий обожествление Нарамсина, процитирован у Марка ван де Миеропа в «Древней истории Ближнего Востока».

«Самым последним переводчиком» Энхедуанны «Нин-месара», «Госпожи всех Ме», является доктор Аннетт Зголл. Другие возможные интерпретации первых строк приведены: Der Rechtsfall der En-hedu-Ana im Lied Nin-me-sara. Ugarit, 1997.

Печать с надписью «Апил-Иштар, сын Илубани, слуга Божественного Нарамсина» была найдена на Кипре в 1870-х гг. полковником, принимавшим участие в Гражданской войне США, любителем-археологом и первым директором нью-йоркского музея искусств Метрополитен Луиджи Пальма ди Чеснола.

Подробный список гостей, присутствовавших на празднестве в честь покупки царем Маништушу нескольких земельных поместий, приведен в «Кембриджской истории Древнего мира».

Мнение Марка ван де Миеропа о том, что материальные остатки времен правления Саргона демонстрируют «мастерство, внимание к деталям и художественный талант», фигурирует в его «Древней истории Ближнего Востока».

Официальные названия лет Аккадского царства приведены у Дж. Н. Постгейта в книге «Древняя Месопотамия: общество и экономика на заре истории».

Шумеро-аккадские названия сторон света взяты из «Кембриджской истории Древнего мира».

Отчет экспедиции Йельского университета в Тель-Лейлан содержится у Л. Риствета и Х. Вайсса: Imperial Responses to Environmental Dynamics at Late Third Millenium Tell Leilan // Orient-Express. О связи, установленной доктором Вайссом между изменением климата и закатом цивилизации, было сообщено в «Нью-Йорк таймс» 15 июля 1993 г. Его статья «Буря в пустыне» появилась в The Sciences в мае – июне 1996 г.

Глава 7. Возрождающийся Шумер

Подробности завоевания Утухенгалем гутиев дошли до нас из текста, известного как «Победа Утухенгаля». Вавилонский текст, приписывающий поражение гутиев тому факту, что они украли предназначенную Мардуку вареную рыбу, известен как летопись «Эсагила», а также Weidner Chronicle.

Неуместность отдельного человека в древнешумерском обществе описана у Марка ван де Миеропа в книге «Город Древней Месопотамии».

Сравнение Петром Штайнкеллером экономики Ура времен Третьей династии и бывшего советского блока взято из: Towards a Definition of Private Economic Activity in Third Millenium Babylonia // Commerce and Monetary Systems in the Ancient World: Means of Transmission and Cultural Interaction / Под ред. Р. Роллингера и Кристофа Ульфа. Изд-во Франца Штайнера, 2004.

Система Bala во времена Третьей династии Ура описана у Тония М. Шарлаха в: Provincial Taxation and the Ur III State. Клинописные монографии. Т. 26 (Э. Дж. Брилл, 2004).

Государственное пастбище неподалеку от Лагаша описано в «Кембриджской истории Древнего мира».

Документ, описывающий работу бригадира, руководящего тридцатью семью работницами, подробно изложен Робертом К. Инглундом из Независимого Берлинского университета в статье «Тяжелая работа: куда она тебя заведет? Управление землями в Месопотамии времен Третьей династии Ура» (Journal of Near Eastern Studies. 1991. № 50).

Анализ административных документов «промышленного парка» Гирсу, сделанный Вольфгангом Хаймпелем, озаглавлен «Промышленный парк Гирсу в 2042 г. до н. э.: толкование архива, собранного П. Мандером» (Journal of the American Oriental Society. 1998. № 118).

Описание стандартизации мер и весов Третьей династии Ура взято из вводной части к «Своду законов Ур-Намму».

Рассказ о судебном рассмотрении дела об убийстве, в котором женщина обвиняется в том, что она не сообщила об убийстве своего мужа, взят у Марка ван де Миеропа в книге «Город Древней Месопотамии»; приведена цитата, взятая из статьи Торкильда Якобсена «Как судили в Древней Месопотамии за убийство человека» (Analecta Biblica. 1959. № 12), перевода Дж. Н. Постгейта «Древняя Месопотамия». Альтернативный перевод, в котором женщину оправдывают, содержится у С. Н. Крамера «История начинается в Шумере» (University of Pennsylvania Press, 1956).

В статье 103 Конституции СССР от 1936 г. говорится: «Народные заседатели функционируют как непрофессиональные судьи и обладают полномочиями решать, виновен человек или не виновен, но также имеют права и полномочия профессиональных судей, включая право просматривать все следственные документы, вызывать и опрашивать свидетелей, изучать улики, назначать наказание и возмещать ущерб». См.: G. B. Smith. Reforming the Russian Legal System. Cambridge University Press, 2008.

Тревога Троцкого по поводу последствий, связанных со смертью Ленина, процитирована в статье Нины Тумаркиной «Ленин жив! Культ Ленина в Советской России» (Harvard University Press, 1997). Стихотворение, написанное А. О. Авдиенко, восхваляющее Сталина как человека, который «дает человеку рождение и заставляет плодоносить землю», процитировано у Мартина Макголи в книге «Сталин и сталинизм» (Longman, 2003). Стихотворение, восхваляющее царя Шульги, – «Гимн Шульги», было взято из Электронного корпуса текстов шумерской литературы на сайте: http://etcsl.orinst.ox.ac.uk. Требование Сталина построить в Москве небоскребы Википедия приписывает Дмитрию Хмельницкому, написавшему книгу «Сталин и архитектура», откуда и взята цитата из главы 11 этой книги, которая есть на сайте: http://www.archi.ru.

Сходство характерного строительного стиля в современном Ираке и его шумерского предшественника описано у Реймонда П. Догерти в статье «Пережитки шумерской архитектуры» (American Journal of Archeology. 1927. № 31).

Ссылка Вулли на внука Авраама Якова, которому приснились ангелы, поднимавшиеся вверх и спускавшиеся вниз по зиккурату Ура, и его хвала утонченности архитектуры зиккурата содержатся в книге сэра Леонарда Вулли «Раскопки в Уре» (Ernest Benn, 1954).

Рассказ о забеге царя Шульги из Ниппура в Ур и обратно взят из «Гимна Шульги», а тот – из Электронного корпуса текстов шумерской литературы на сайте: http://etcsl.orinst.ox.ac.uk. Современные сверхмарафоны описаны у Дина Андерсон Ламонта в: Running Phenomena in Ancietn Sumer // Journal of Sport History. 1995. № 22.

Рассказы генерала Шаррумбани о своем строительстве стены под названием Muriq-Tidnum («Она не пускает тиднум») и неспособности генерала Ишби-Эрры привезти зерно в Ур взяты у Марка У. Чаваласа: The Ancient Near East, Historical Sources in Translation. Blackwell, 2006.

Описание уничтожения Эламом Ура взято из текста, известного как Lament of the City of Ur. Неизбежность конца царской власти в Уре описана в Lamentation over the Destruction of Sumer and Ur.

Осуждение варваров-марту приведено Джорджем Ру в книге «Древний Ирак».

Отождествление профессором Уильямом Халлоу амореев с предками древних евреев подробно изложено в Encyclopedia Judaica в статье о Месопотамии.

Глава 8. Древний Вавилон

Книга Питера Акройда London: A Biography была опубликована в 2000 г.

Статья The Itinerary of Benjamin Tudela, Critical Text, Translation and Commentary Маркуса Натана Эдлера была опубликована в Oxford University Press в 1907 г.

Подробный отчет в прессе об обнаружении фрагментов диорита под Найтрайдер-стрит «времен Древневавилонского царства» Морриса Джастроу-младшего появился в «Нью-Йорк таймс» 11 января 1891 г.

Письмо от придворного мари, начинавшееся со слов «Ни один царь не может быть по-настоящему могущественным в одиночку», жалоба правителя Катны царю Экаллатума и описание личности царя Зимри-Лина, явствующее из его писем, взяты у Джека М. Сэссона в: The King and I: A Mari King in Changing Perceptions, обращение президента к Американскому восточному обществу, Майами, 1997 г. Критика Шамши-адада в адрес своего младшего сына содержится у Марка ван де Миеропа в «Древней истории Ближнего Востока» и у Джорджа Ру в «Древнем Ираке».

Инструкции по нахождению дороги к конкретному дому в Уре «Ты должен войти через Большие ворота» взяты у Адама Т. Смита: The Political Landscape: Constellations of Authority in Early Complex Polities. University of California Press, 2003.

Подробности деловой активности Думузи-Гамила есть у Марка ван де Миеропа: Society and Enterprise in Old Babylonian Ur. Dietrich Reimer, 1992, процитированы у Уильяма Н. Гётцмана в Financing Civilization на сайте: http://www.viking.com.yale.edu/will/finciv/chapter1.htm.

Отрывок из резюме недавно закончившего школу вавилонского писца взят у Жана Боттеро из статьи Жана Боттеро, Клариссы Херреншмидт и Жан-Пьера Вернана: Ancestor of the West: Writing, Reasoning and Religion in Mesopotamia, Elam and Greece (в переводе Терезы Лэвендер Фейган). University of Chicago Press, 2000.

Отрывки из рассказа под названием «Школьные годы», впервые переведенного Сэмюэлем Ноем Крамером, адаптированы у Стива Тинни: Texts, Tablets and Teaching: Scribal Education in Nippur and Ur // Еxpedition. 1998. № 40. Жалоба отца на то, что его сын слишком мало ценит свое образование, адаптирована из текста, известного как «Писец и его нерадивый сын», и процитирована у Карен Риа Немет-Неджат: Daily Life in Ancient Mesopotamia. Greenwood Press, 1998.

Задача, заданная вавилонским студентам и начинающаяся со слов «С массой земли, равной 90, я захвачу город, враждебный Мардуку», адаптирована у Дж. Н. Постгейта в: Early Mesopotamia: Society and Economy at the Dawn of History.

Современным математиком, который предположил, что вавилонский подход к решению математических задач будет знаком тем, кто помнит устаревшую вузовскую алгебру, был Асгер Аабоу: Episodes from the Early History of Mathematics (Американская математическая ассоциация, 1997).

Примеры того, как рождения уродов расценивались как знамения, взяты у Морриса Джастроу-младшего: Babylonian-Assyrian Birth-Omens. Alfred Topelman, 1914.

Указания царя Мари о том, что следует изолировать госпожу Наннаме от других людей ввиду ее заразности, взяты у Карен Риа Немет-Неджат: Daily Life in Ancient Mesopotamia. Greenwood Press, 1998. Авторы собрания вавилонских медицинских текстов, опубликованного в 2005 г., рассказали их историю Уильяму Маллену: Assyrian and Babylonian Medicine was Surpisingly (Advanced) (Ассирийская и вавилонская медицина была поразительно развита) // Chicago Tribune. 2005. October, 24.

Глава 9. Ассирийская империя

Авторитетный отчет Генри У. Ф. Саггса The Might That Was Assyria был опубликован издательством Sidgwick & Jackson в 1984 г.

Несколько спорные представления Симо Парполы о передаче ассирийских верований и философских теорий еврейскому, христианскому и восточному мистицизму изложены во введении к Assyrian Prophecies. Государственный архив Ассирии. Т. 9 (Helsinki University Press, 1997). Безжалостная критика Джерольда Купера взглядов профессора Парполы была опубликована в виде статьи: Assyrian Prophecies, the Assyrian Tree and the Mesopotamian Origins of Jewish Monotheism, Greek Philosophy, Christian Theology, Gnosticism and Much More // Journal of the American Oriental Society. 2000. № 120.

М. Л. Уэст, почетный профессор Олл-Соулз-колледжа, Оксфорд, пишет о передаче на запад ассирийских мифологии и поэтических форм в статье «Ближневосточный материал в эллинистической и римской литературе»: Harvard Studies in Classical Philology. 1968. № 73; East Face of Helicon, West Asiatic Elements in Greek Poetry and Myth. Clarendon Press, 1999.

Процитированные отрывки из писем ассирийских купцов из Карум-Канеша и их жен взяты у Дж. Н. Постгейта (Early Mesopotamia: Society and Economy at the Dawn of History), Марка ван де Миеропа (A History of the Ancient Near East) и у Амели Курт из главы «Древнеассирийские купцы» в: Trade, Traders and the Ancient City / Под ред. Х. Паркинс и К. Дж. Смита. Routledge, 1998.

Выдержки из законов и дворцовых указов Среднеассирийского царства взяты у Джеймса Б. Притчарда: Ancient Near Eastern Texts Relating to the Old Testament. Princeton University Press, 1969; и у Дж. Р. Драйвера и Дж. С. Майлза (The Assyrian Laws. Clarendon Press, 1935).

Профессор А. Т. Олмстед придумал выражение «умышленное наведение страха» для заголовка своей статьи: The Calculated Frightfulness of Ashur Nasir Apal // Journal of the American Oriental Society. 1918. № 38. Надпись Тиглатпаласара, в которой царь сравнивается с охотником, который вспарывает животы беременным женщинам и ослепляет младенцев, подробно рассмотрена у Мордехая Когана: «Ripping Open Pregnant Women» in Light of an Assyrian Analogue // Journal of the American Oriental Society. 1983. № 103.

«Нечистота» женщин в ассирийских традициях и законе описана у Элизабет М. Тетлоу: Women, Crime and Punishment in Ancient Law and Society. Т. 1: The Ancient Near East. Continuum Internationаl Publishing, 2005.

Цифры недавнего перемещения населения взяты из доклада отдела Департамента экономического и социального развития ООН, занимающегося вопросами населения: Trends in Total Migrant Stock: The 2005 Revision. Приток мигрантов – арамеев-кочевников в Ассирию приписывается изменению климата Дж. Ньюманном и С. Парполой: Climate Change and the Eleventh – Tenth-Century-Eclipse of Assyria and Babilonia // Journal of Near Eastern Studies. 1987. № 46.

Предположение о том, что натянуть составной лук не смогли бы современные спортсмены, выдвинуто Б. У. Коои и С. А. Бергманом в статье «Подход к изучению древнего искусства стрельбы из лука с использованием математического моделирования» (Antiquity. 1997. № 71).

Списки ассирийских всадников и израильских колесничих, служивших в ассирийской армии, приведены у Стефани Дэлли: Foreign Chariotry and Cavalry in the Armies of Tiglath-Pileser III and Sargon II // Iraq. 1985. № 71. Роль лошадей в ассирийской армии, их разведение и содержание описаны у Ричарда А. Габриэля: The Great Armies of Antiquity. Greenwood Press, 2002. Военные звания в ассирийской армии приведены в статье: The Invention of the Officer Corps // Journal of the Historical Society. 2007. № 7.

Слова Ашшурнасирпала (прапрапрадеда Тиглатпаласара) о том, как он наказал восставший против него город, приведены у Джорджа Ру в «Древнем Ираке».

«Империя – это не просто территория, а сеть коммуникаций, по которым перевозятся товары» – цит. по: Ливерани М. The Growth of the Assyrian Empire in the Habur/Middle Euphrates Area: A New Paradig // State Archives of Assyria Bulletin. 1988. № 2.

Рассказ о царской власти Симо Парполы взят из: Sons of God: The Ideology of Assyrian Kingship // Archeology Odissy Archives. 1999. December.

Предположение о том, что описание суда царя Соломона в Ветхом Завете на самом деле является отражением царской власти в Ассирии как идеала, содержится у Израиля Финкельштейна и Нила Ашера Зильбермана: David and Solomon. Free Press, 2006.

Тот принцип, что все ассирийцы, даже ссыльные, равны, утверждается в письме к ассирийскому царю, найденному в Ниневии, и в надписи Саргона II. Письмо, надпись и иностранные имена, которые носили высокопоставленные чиновники, приведены у Хаима Тадмора (The Aramaization of Assyria: Aspects of Western Impact), в кн.: Mesopotamien und seine Nachbarn: Politischeamd kulturelle Wechselbeziehungen im Alten Vorderasien vom 4 bis zum 1 Jahrtausend vor Chr / Под ред. Х.-Й. Ниссена и Й. Ренгера. Dietrich Reimer, 1982.

Глава 10. Передача эстафеты

Описание изобретения алфавитного письма как «утилитарного изобретения для солдат, торговцев, купцов» можно найти у Джона Нобла Уилфорда: Discovery of Egyptian Inscriptions Indicates an Earlier Date for Origin of the Alphabet // Нью-Йорк таймс. 1999. November, 13.

Наставление писцу – не скрывать ничего от царя и собственное заявление Ашшурбанипала о том, что он овладел искусством писца, взяты у Стивена Роджера Фишера: A History of Reading. Reaktion Books, 2004.

Письмо Ашшурбанипала к Шадану – правителю Борсиппы с указанием собирать документы для его библиотеки взято у Роя Маклеода: The Library of Alexandria: Centre of Learning in the Ancient World. J. B. Tauris, 2004.

Похвала Остина Лэйарда в адрес Ормузда Рассама и его отчет о находке при раскопках библиотеки Ашшурбанипала взяты из книги Остина Г. Лэйарда: Discoveries among the Ruins of Nineveh and Babylon. Harper @ Brothers, 1853.

Хранитель Вавилонской коллекции Йельского университета, ответ которого на обнаружение библиотеки в Сиппаре был опубликован в «Вашингтон пост» 19 апреля 2003 г., – это Бенджамин Фостер.

Хвастливое заявление Ашшурбанипала о том, что он уничтожил Элам, взято из «Кембриджской истории Древнего мира». Т. 1. Гл. 21. «Вавилония в тени Ассирии». Жизнеописание Адды-гуппи – матери Набунаида взято у Джеймса Б. Притчарда: Ancient Near Eastern Texts Relating to the Old Testament. Princeton University Press, 1969.

Отчеты об археологических изысканиях правителей Вавилона взяты у Ирен Дж. Уинтер из: «Вавилонские археологи о своем месопотамском прошлом»: Proceedings of the First International Congress of the Archeology of the Ancient Near East / Под ред. П. Матхайе, А. Энеа, Л. Пейлонеля и Ф. Пиннока. Dipartment di Scienze Storiche, Archeologiche dell’ Antichita, Universita degli Studi di Roma «La Sapienza», 2000.

Визит Зигфрида Гедеона на Бостонский часовой завод описан в: Space, Time and Architecture: The Growth of a New Tradition. Harvard University Press, 1941.

Рассказ жреца Бероса о пророчестве Навуходоносора о судьбе Вавилона взят у Евсевия в Praeparatio evangelica («Подготовка к Евангелию»). В свою очередь, он процитирован у Джорджа Ролинсона: The Testimony of the Truth of Scripture: Historical Illustrations of the Old Testament, Gathered from Ancient Records, Monuments and Inscriptions. Boston, 1898. Ролинсон, цитируя Евсевия, цитирует Бероса, а тот – Навуходоносора: превосходный пример четырехступенчатого источника.

Статья Нельса М. Бейлки «Вавилонский философ об истории» была опубликована в: Osiris. 1950. № 9.

Подтверждение приема работ, произведенных на крепостном валу Больших ворот Энлиля, переведен у П. А. Больё: An Episode in the Fall of Babylon to the Persians // Journal of Near Eastern Studies. 1993. № 52.

Уравнения, моделирующие соотношения между численностью хищных видов и их жертв, были развиты Альфредом Лоткой и Вито Вольтеррой, именем которых они и названы; они выражают s-функцию, известную как логистическая кривая. Архив, в который входит большая часть публикаций Чезаре Маркетти, доступен на сайте: http://cesaremarchetti.org. Стоит найти работы: Action Curves and Clockwork Genuises, 1985; Looking Forward – Looking Backward: A Very Simple Mathematical Model for Very Complex Social Systems, 1996; Is History Automatic and Are Wars a la Carte? 2005. Я признателен покойному Рексу Малику за то, что он познакомил меня с трудами доктора Маркетти.

Примечания

1

48,28 и 1,61 км соответственно. – Ред.

(обратно)

2

Вавилоняне использовали 60-ричную систему счисления, в современной научной литературе для удобства используется компактная запись вавилонского числа, например: 1,8;45 = 1 x 60 +8 + 45/60. – Ред.

(обратно)

Оглавление

Глава 1. Уроки прошлого

Глава 2. Царский сан спущен с небес: «урбанистическая революция», до 4-го тысячелетия до н. э.

  Эриду

  Бог прогресса

  Город и секс

Глава 3. Город Гильгамеша: власть храма, 4 – 3-е тысячелетия до н. э.

  Урук

  Homo ludens

  Кузница богов

  Тайна клинописи

Глава 4. Потоп: перерыв в истории

  Рассказ халдеев о потопе

Глава 5. «Большие люди» и цари: города-государства, 3000–2300 гг. до н. э.

  Все еще видны спустя 5 тысяч лет

  «Что бы я ни предложил, будет неизменно»

  Арена жестокости

Глава 6. Правители четырех сторон света: героический бронзовый век, 2300–2200 гг. до н. э.

  Имперские амбиции

  «Она положила меня в корзину из тростника»

  Жрица Зирру, бога Нанны

  Расширившиеся горизонты

Глава 7. Возрождающийся Шумер: политика активного вмешательства государства в экономику, 2100–2000 гг. до н. э.

  Возвращение царской власти в Шумер

  Промышленный парк

  Люди стенали

Глава 8. Древний Вавилон: кульминация, 1900–1600 гг. до н. э.

  Удивительный, мистический ассирийский Вавилон

  Ни один царь не может быть могущественным в одиночку

  Новый общественный порядок

  Школа в Вавилоне

  Так ли это – я должен убедиться

  Конец Древнего Вавилона

Глава 9. Ассирийская империя: колосс 1-го тысячелетия, 1800 – 700 гг. до н. э.

  Образец для всех будущих строителей империи

  Тетрархия

  Женоненавистничество и монотеизм

  Идеология и империя

Глава 10. Передача эстафеты: конец и начало, после 700 г. до н. э.

  Секретное оружие

  Ужасное поражение великого народа

  Страх перед будущим

  Окончательное падение Вавилона

Библиографические комментарии

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © читать книги бесплатно