|
|
Предисловие и благодарности
Я впервые стал размышлять над идеями, которые легли в основу этой книги, в 2008 г., когда лопнувший в Америке ипотечный пузырь привел к мировому финансовому кризису. За пару лет до этого была издана моя книга «Американская мания. Когда многого слишком мало» (American Mania: When More is Not Enough), в которой эта катастрофа, по сути, была предсказана. Почему же, спрашивал я себя, западная культура настолько пропитана безумием? О чем мы все думаем? Ведь если оглянуться назад, становится совершенно понятно: верить в то, что любая экономическая система, а тем более система глобального рынка, может неограниченно долго существовать за счет кредитов и спекуляций, бессмысленно.
В обстановке экономической сумятицы и глобальных природных катаклизмов не я один поднимал свой голос. Когда мировая рыночная машина замедлила свой ход, Европу и Америку охватила тревога и многие стали высказывать свое недовольство, непонимание и желание разобраться в происходящем. Естественно, все сразу бросились искать виноватых и, конечно же, нашли их, причем в большинстве списков первые места занимали банкиры. Однако практически никто почему-то не говорил о том, какую роль каждый из нас мог сыграть в разразившемся кризисе. Мы предпочитали искать объяснения «где-то там», не задумываясь о собственном поведении и гражданской ответственности.
Это меня заинтриговало. Человеческие слабости ни для кого не являются секретом, точно так же как и наши достижения в понимании того, кто мы есть. Современная наука добилась громадных успехов в исследовании биологии нашего мозга и его роли в построении человеческой цивилизации. Тем не менее, как только речь заходит о социальных и политических вопросах, мы как будто игнорируем все эти открытия, особенно те, что касаются нашего собственного поведения. Эта книга – моя попытка поговорить о роли естественно-научных знаний, способных помочь нам лучше понять себя и двигаться вперед как в личном, так и в общечеловеческом смысле. Но это только одна сторона задачи, которую я перед собой поставил. Люди как общественные существа обладают многими качествами, необходимыми для совместного выживания в беспокойном, перенасыщенном информацией мире, который они сами для себя создали. Однако человеку грозит опасность потерять ряд таких бесценных качеств. И я предпринял попытку собрать разрозненные элементы, объединив достижения истории, психологии и нейробиологии с социокультурными размышлениями и экономическими комментариями, чтобы построить связную концепцию, которая может внести свой вклад в будущее гармоничное развитие человечества.
Я прекрасно осознаю грандиозность поставленной перед собой задачи. В этом отношении я достаточно скромный человек. Нам еще многое предстоит узнать о человеческом поведении, и очевидно, что мой анализ не может быть полным. Но я давно понял, что критиковать и оглядываться назад гораздо проще, чем создавать что-то свое и предсказывать будущее, – так что не буду извиняться за предпринятую попытку.
Меня радует то, что я работал не один и получал советы и помощь, создавая эту книгу. Мне очень повезло с прекрасными учителями, коллегами, учениками и друзьями, от которых я узнал очень многое не только об идеях и мышлении, но и о жизни и о себе самом. Учиться и профессионально развиваться с их помощью я продолжаю по сей день. О некоторых из них я на страницах этой книги упоминаю, о других – нет, но всех их я хочу поблагодарить.
Я особенно обязан Мортену Крингельбаху, Хоакину Фустеру и Дэвиду Грегори, которые помогли мне сформулировать мои аргументы и уточнить их в ходе продолжительных дискуссий. Каждый из них великодушно тратил на это свое время и давал мне массу полезных советов. Кроме того, Хоакин и Дэвид, а также моя жена Нэнси Мэйн тщательно отрецензировали готовую рукопись. На каждом этапе работы их комментарии были для меня исключительно полезны. Ганс Вирц помог мне разобраться в практических трудностях, с которыми сталкиваются современные архитекторы и градостроители, а Дэвид Макгаф обогатил мои знания в области политики общественного образования. Дипак Лал своими великолепными трудами и просветительскими беседами помог мне отточить мои познания в экономике. Особую благодарность я также хочу высказать тем, кто позволил мне включить в эту книгу свои персональные истории. Они невероятно обогатили мое повествование.
Отдельно хочу поблагодарить Зою Паньяменту, моего литагента и старую подругу. Без постоянной поддержки, надзора, понимания и мудрых советов со стороны Зои я не смог бы довести дело до конца. Редактор Хелен Уайброу оказывала мне замечательную поддержку на ранних стадиях этого проекта, как и в моих предыдущих работах. В издательстве Norton мои попытки объединить научные данные и социальные размышления с самого начала были поддержаны Анджелой фон дер Липпе. Ее дело продолжила Эми Черри, которая сейчас является моим редактором в Norton. Она приложила свои многочисленные таланты как к усовершенствованию рукописи, так и к осуществлению процесса ее выхода в свет. Наконец, на финальной стадии производства мне очень помогала Бетси Макнили, чудесным образом превратившая мои громоздкие слайды и невразумительные подписи в понятные картинки, иллюстрирующие текст.
На научном фронте, в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе (UCLA), я особенно хочу поблагодарить Фози Фози, моего верного соратника и друга, а также многих других моих коллег, которые в ходе наших дискуссий не боялись выходить за общепринятые границы науки и делиться своими идеями. Отдельное спасибо за личный интерес и поддержку Джейн и Терри Семел (Институт имени Дж. и Т. Семел) – такие междисциплинарные связи обладают невероятной ценностью. Обретение мной разнообразного опыта, повлиявшего на мои ранние исследования, так же как и творческий отпуск, проведенный мной в Оксфордском университете, не стали бы возможны без Гая Гудвина, Джорджа Боуэна и Пола Мэддена, ректора Королевского колледжа. Особая благодарность Мэтью Нильсону из Бленхейма – благодаря ему у меня есть надежная гавань для размышлений и работы, в которую я постоянно возвращаюсь. И наконец, выражаю самую искреннюю признательность моим помощницам Трейси Альбери за ее постоянную поддержку и Шэрон Чавез, без доброго нрава и справедливых суждений которой все было бы далеко не так гладко. Шэрон вместе с Фози Фози дали мне необходимое для работы время.
Вудсток, графство Оксфордшир, сентябрь 2014 г.Введение
Эпоха человека: прогресс и стремление к нему
Прогресс…
Удел людей – ни Бога, ни зверей.
Роберт Браунинг. Смерть в пустыне (1864)[2]Все мы живем в тени наших достижений.
Наш сложный, технологичный, насыщенный мир – порождение взрывного экономического роста{1}. Население Земли за последние полвека выросло более чем вдвое, однако объем мирового производства при этом увеличился почти в восемь раз. В развитых странах Запада беспрецедентный рост привел к невероятному увеличению объема промышленных товаров и рыночного разнообразия – соответствующие перемены особенно заметны в потребительском обществе США, страны, которая более ста лет была мировым коммерческим и экономическим лидером.
Этими особенностями современный мир во многом обязан рынкам капитала и духу европейского Просвещения – эпохи, для которой Америка стала Великим Экспериментом. Экономическое изобилие, которым мы сегодня наслаждаемся, подтверждает правомерность просветительского принципа личной свободы и идеи о том, что научный и технологический прогресс лучше всего достигается при работе человеческого разума в конкурентной рыночной среде. Современное, сильно пересмотренное понятие условий человеческого существования, которое теперь подразумевает подчинение природы и максимизацию экономического роста как источник личного благополучия, мы и называем прогрессом.
Со времен последнего оледенения, произошедшего около 10 000 лет назад, в период, который геологи называют голоценом, климат Земли оставался на удивление стабильным, и именно это постоянство отчасти обусловило доминирование человека на планете. Однако за последние двести-триста лет – фактически как раз с эпохи Просвещения – мы пережили культурную революцию, которая способствовала этому доминированию в большей степени, чем какой-либо другой фактор в истории. Человек, подстегиваемый неутолимым любопытством и обладающий исключительным умом, изобрел способы использования энергии ископаемого топлива{2}, смог на время вырваться из основанного на органике энергетического цикла живого мира и научился применять себе на пользу огромные природные ресурсы нашей планеты.
Не испытывающий недостатка в энергии человек обрел невиданное ранее богатство и здоровье: увеличилась продолжительность жизни, подавляющее большинство наших детей перестали умирать в раннем возрасте, в мире широко распространилась грамотность, а в развитых странах многие люди сегодня имеют возможность жить так, как раньше не снилось и королям. И это еще не все: по мере ускорения экономического роста{3} и снижения уровня бедности современный американский идеал материального прогресса сформировал новые устремления китайцев, индийцев и многих других развивающихся наций{4}. Как сформулировал Джон Статц из института Теллуса, «мы – глобальное общество потребления, балансирующее на грани изобилия».
А может быть, всем этим мы лишь привлекаем несчастья на свою голову? Постепенно мы стали обнаруживать, что сумасшедшая гонка за прогрессом порой приводит к неожиданным последствиям как для отдельных людей, так и для окружающей среды. Меньше чем за сто лет человечеству удалось заметно изменить геологию и биосферу планеты. Сомнительным знаком наших достижений служит то, что последствия некоторых из наиболее масштабных проектов теперь можно увидеть даже с космической орбиты – например, исчезающее Аральское море или огромные выработки нефтеносных песков в Северной Альберте{5}. И наконец, учитывая нашу зависимость от ископаемого топлива, стоит обратить внимание на очевидные доказательства того, что человеческие аппетиты играют значительную роль в изменениях климата{6} (таких доказательств все больше, последними стали суперураганы вроде «Катрины» и «Сэнди»).
В мире глобальной коммерции человеческое вмешательство внезапно стало заметно повсюду. Мы монополизировали экосистему планеты для наших собственных нужд и существенно нарушили ее баланс. Современный мир – новая планета Зземля (Eaarth), как ее назвал эколог Билл Маккиббен{7}, – стал принципиально отличен от той среды, в которой развился человеческий вид. Известный биолог Эдвард Осборн Уилсон{8} подсчитал, что биомасса семимиллиардного человечества, которую сегодня должна поддерживать Земля своими ресурсами, примерно в сотню раз превосходит биомассу любого из ранее существовавших видов крупных животных. Некоторые ученые говорят о том, что мы больше не можем изучать «естественную» природу изолированно от влияния человека. Они, вслед за лауреатом Нобелевской премии по химии Паулем Крутценом, считают, что мы вступили в новую геологическую эпоху, которую лучше всего назвать «антропоценом», – мы живем в эпоху человека.{9}
Из этого логически вытекает, что в эпоху человека судьба человечества находится в наших собственных руках. А это ставит перед нами непростые вопросы. Каким образом человечество намерено выжить как вид на планете, обладающей ограниченными ресурсами, если оно будет продолжать проводить экономическую политику постоянного роста? Как мы сможем существовать в хрупкой и имеющей пределы биосфере, если материальное потребление будет по-прежнему расти? Такие вопросы не только подвергают сомнению устойчивость человеческого прогресса в его современном понимании, то есть в рамках конкурентной глобальной модели постоянного экономического роста, но и предполагают отрицание биологических основ человека как развитого существа, жизнь которого зависит от окружающей среды.
Наше коллективное поведение, идущее вразрез с биологическими основами и человеческими ценностями, уже никак не соответствует просветительскому принципу рациональности. Так, хотя время от времени высказываются опасения по поводу выбросов углекислого газа и связанных с этим экологических проблем, нам пока далеко до того, чтобы всерьез бороться с климатическими изменениями на международном уровне. Не желая вести себя иначе, мы продолжаем верить в то, что наука и техника найдут для нас панацею. Мы начали исследовать альтернативные источники энергии, боясь исчерпания запасов ископаемого топлива; из страха перед изменениями климата мы вводим зеленые стандарты в сферах строительства и транспорта. Но тем не менее наше видение будущего все еще весьма ограниченно и формируется преимущественно нашим опытом достижения экономического прогресса в недавнем прошлом. В основе нашей цивилизации – коммерческий дух материального эгоизма, потребления, стремление к бесконечному экономическому росту, и беспокойство за судьбу человечества как вида и окружающей среды крайне мало влияет на общую политику. Мы живем в мире, где мерилом личных и корпоративных достижений являются конкуренция и сиюминутное преимущество, а построению здравой экологической и социальной инфраструктуры, от которой должна зависеть вся рыночная экономика в долгосрочной перспективе, уделяется ничтожно мало внимания.
Подобная же близорукость и нежелание расставаться с закрепившимися привычками свойственны и нашей персональной жизни. Вместо того чтобы честно признать, что, имея неограниченный доступ к пище, мы стали есть слишком много, причем часто не то, что нужно, мы требуем от медиков поиска новых чудодейственных средств для борьбы с лишним весом, игнорируя социокультурные и экономические факторы, стоящие за распространением этого явления, которое в последние годы приняло поистине характер эпидемии. Мы обвиняем нефтяные компании в повышении цен на энергоресурсы, но при этом мало что делаем для того, чтобы справиться с собственной зависимостью от ископаемого топлива. Когда миллионы «рационально мыслящих» граждан берут на себя неприемлемые долговые обязательства, покупая дома, которые не могут себе позволить, а потом влезают в новые долги, чтобы обеспечить себе уровень жизни, не соответствующий их средствам, мы в первую очередь обвиняем банкиров и правительство, а не собственное расточительство и культуру, которая породила его.
Каждому из нас хочется верить, что кризисы, с которыми мы сталкиваемся, никак не зависят от нас самих и их причины нужно искать в ошибках правительства и большого бизнеса или еще в чьих-то неразумных действиях{10}. Но такой образ мыслей не делает чести нашему уму и не соответствует нашим знаниям о человеческом поведении. Если мы должны сами брать на себя ответственность за свои поступки и выбор ради собственного здоровья или будущего человечества, то первое необходимое условие для этого – научиться лучше понимать самих себя. Корень всех проблем именно в нашем поведении, поэтому мы должны научиться управлять им сознательно.
В этом и состоит основная идея книги «Мозг: Тонкая настройка». Я считаю, что трудности, с которыми мы сталкиваемся сегодня, могут быть преодолены методами рационального решения задач и проактивного планирования, но вначале мы должны признать, что мы такие, какие есть. В своем исследовании я обращаюсь в основном к культуре Соединенных Штатов, страны, которая вот уже 30 лет является моим вторым домом, но на самом деле у моих идей куда более широкая область подтверждения и применения. Я думаю, что настало время всерьез поразмыслить над всеми позитивными и негативными аспектами того, что мы узнали о человеческих существах с расцветом западного общества, ориентированного на рынок и материальные блага. Объединив то, что ученые знают сегодня о человеческом мозге, с тем, что мы забыли о себе как об общественных животных, мы сможем обновить понятие прогресса человечества и привнести больше гармонии в нашу повседневную жизнь. Однако очень важно, чтобы предпринимаемые нами шаги были обоснованными и могли быть адаптированы к изменяющимся обстоятельствам – только так мы сможем избежать потенциальных идеологических и физических ловушек, которые могут поджидать нас впереди. Если мы продолжим упорно следовать по сегодняшнему пути, то рискуем окончательно превратиться в бездумных потребителей и скатиться в колею рыночной идеологии, где главным стремлением является прибыль, а социальному капиталу и сохранению окружающей среды, по сути, не придается никакого значения. Говоря практически, чтобы изменить свое будущее, мы вначале должны лучше понять и изменить самих себя.
* * *
В настоящий момент многое в нашем поведении дает основания предположить, что мы серьезно запутались. Значительную часть обычных американцев банковский кризис 2008 г., поставивший весь мир на грань финансовой катастрофы, едва ли не впервые заставил усомниться в господствующей мифологии, согласно которой жизнеспособность национальной экономики и личное счастье граждан может гарантировать только постоянный экономический рост. Однако всего лишь через несколько месяцев яростных протестов против принципов, на которых основана банковская отрасль, и тревожных мыслей о том, что, возможно, качество жизни определяется не только материальными благами, мы легко вернулись к старым привычкам. Мы вновь начали слепо стремиться к экономическому росту, обеспеченному заемными деньгами. И мы упорствуем в этом, несмотря на растущую массу доказательств того, что, поступая так, мы порождаем социальное неравенство, вредим себе и другим видам живых существ и, вероятно, разрушаем среду, без которой не способны существовать.
Это загадочное поведение порождает два простых вопроса из области нейропсихологии. Во-первых, почему человек склонен к чрезмерному потреблению при избытке ресурсов? И во-вторых, почему, несмотря на постепенное осознание проблем, которые встают перед нами, нам все равно настолько трудно изменить свой образ жизни?{11} Ответы на эти вопросы и объяснение нашему деструктивному поведению следует искать в столкновении трех фундаментальных факторов: древнего инстинктивного стремления к краткосрочной выгоде, привычек, лежащих в основе эффективной работы мозга, и материального изобилия, закрепленного в современной рыночной культуре. Если сформулировать коротко: оказывается, что настройки человеческого мозга не соответствуют условиям современной жизни.
Первое – это наши инстинктивные стремления. Склонность к чрезмерному потреблению – пережиток тех времен, когда выживание индивида зависело от жесткой конкуренции за скудные ресурсы. Достижение изобилия не изменило этих основополагающих биологических схем. Действительно, избыточность материальных ресурсов, которой мы достигли, и наша приверженность модели прогресса, базирующейся на конкуренции и максимально возможном экономическом росте, только раскрывают и подкрепляют эти оставшиеся нам от предков склонности. Получается, что сосредоточенность на достижении сиюминутной выгоды, особенно явно видная на примере современного американского общества, берет свое начало из природных биологических характеристик млекопитающих. Наша склонность к приобретению и накопительству превратилась в манию и привела ко всем непредвиденным последствиям не потому, что человек по природе плох и грешен, а потому, что в эпоху изобилия эти инстинктивные доисторические стремления перестали выполнять свою изначальную роль. Когда-то желания каждого иметь больше еды, больше заниматься сексом и быть в большей безопасности регулировались ограниченными возможностями. Но времена изменились: сегодня, когда перед нами открылся океан искушений и возможностей, то, что когда-то было весьма полезной чертой, стало смертельно опасным недостатком.
Второе – это свойственные нам привычки. Одна из причин того, почему нам так сложно меняться и рассматривать вещи в долгосрочной перспективе, кроется в иллюзии, будто наши решения полностью контролируются нашим сознанием: мы верим, что все наши действия – это результат работы просвещенного разума. Однако в реальности наука говорит нам о том, что многое в наших внутренних ощущениях и восприятии окружающего мира, а также в действиях, которые мы совершаем на основании этого, зависит от подсознания. Иными словами, многие сложные мыслительные схемы, которые управляют нашими повседневными решениями и поведенческими привычками, функционируют параллельно или оказываются за пределами моментального осознания. Для описания таких стандартных процессов чаще всего прибегают к слову «привычка». Привычки – это поведенческие реакции, которые мозг использует при возникновении повторяющихся обстоятельств; такие реакции со временем настолько закрепляются, что практически не требуют сознательного внимания для их исполнения.
Без привычек наша повседневная жизнь просто немыслима. Они позволяют мозгу быстро и эффективно справляться со стандартными ситуациями в знакомой обстановке и служат нам, по сути, личным автопилотом, который, получив нужный сигнал из окружающего мира, начинает выполнять то или иное действие, соответствующее данным обстоятельствам. Когда утром вы берете в руки зубную щетку, сразу же включается программа сложных мышечных движений, позволяющих эффективно почистить зубы, и вы завершаете этот процесс, не задумываясь над тем, как выполнять соответствующие движения. Так же «на автомате» мы одеваемся и ведем машину по знакомой дороге на работу. Мы «не думаем об этом», пока что-либо непредвиденное, выбивающееся из стандартной схемы (например, неожиданное появление на дороге пешехода) не «привлечет наше внимание».
Привычки – это механизм, с помощью которого мозг настраивается на окружающий мир, чтобы взаимодействовать с ним оптимальным образом. Некоторые привычки мы стараемся культивировать в себе сознательно (например, играем в теннис или гольф), другие, такие как поглощение кофе с пончиками при стрессовой ситуации на работе, вторгаются в нашу жизнь без сознательного «разрешения». Эти привычки могут быть полезными, вредными и даже болезненными, но в любом случае от них бывает очень трудно отказаться. Привычки позволяют действовать эффективнее, мы этому радуемся и в наш суматошный век даже гордимся тем, что можем функционировать в «многозадачном режиме»; в то же время мы переживаем из-за «вредных» привычек и возможности их превращения в зависимость, как в случае неумеренного потребления газировки или беспрестанной проверки электронной почты.
Но помимо этих обыденных привычек у каждого из нас есть и другие, которые мы осознаем в гораздо меньшей степени, но которые при этом имеют огромное значение, если мы хотим найти способы борьбы с «потребительской зависимостью». Это мыслительные привычки – схемы мышления, выработки мнений, модели поведения в обществе. Они формируются на основе инстинктов, а затем оттачиваются под влиянием личного опыта. Такие привычки обычно называют интуицией; они по преимуществу бессознательны, однако неизбежно оказывают влияние на наш сознательный выбор и наше отношение к вещам, событиям, другим людям и к самим себе. Мы еще увидим, что в основе интуиции лежит особая сеть нейронных связей внутри головного мозга и что она является главной операционной системой, обеспечивающей эффективность мышления. Судя по имеющимся научным данным, примерно 80 % наших поведенческих реакций и действий бессознательны, интуитивны.
И наконец, третий фактор, нарушающий правильность настройки человеческого мозга, – это изменения в культурной сфере. Привычки интуитивного мышления формируются и обретают смысл под влиянием культурной среды, в которой мы рождаемся. И наоборот, культура формируется совокупностью индивидуальных привычек членов общества. Культурный опыт, приобретенный на ранних этапах жизни, оказывает продолжительный и мощный эффект не только на язык, на котором мы говорим, но и на наше поведение в зрелом возрасте, в том числе на выбор ценностей и смысл, которым мы их наделяем. Можно представить интуитивный процесс в виде повествования, личной истории, хранящейся в бессознательной библиотеке нашего разума. На протяжении жизни мы тщательно составляем главы нашей истории – индивидуальные схемы интуитивного мышления – из тысяч культурных и социальных подсказок, получаемых нами в каждодневном опыте. Создаваемые нами истории передаются от человека к человеку, из поколения в поколение, и основы нашей культуры поддерживаются этими общими мыслительными привычками, подстраивающимися под коллективный опыт. Короче говоря, частные интуитивные повествования и их частные проявления не только формируют общую культуру, но и служат агентом, объединяющим общество.
Сегодня в Соединенных Штатах и других западных государствах основное культурное повествование – наше привычное восприятие повседневной жизни – пишется на языке рынка. И каждый день, работая, занимаясь домашними делами или развлекаясь, мы подтверждаем верность этого рыночного повествования. Прибыль, конкуренция и накопление богатства стали главной и постоянно повторяющейся темой национальной истории. Хотя рыночные отношения далеко не полностью отражают общественные ценности, стремление к большему росту рынка прочно укоренилось в каждом из нас и оказывает доминирующее влияние на понимание смысла жизни. В частных жизненных повествованиях все более значительное место занимают коммерческие продукты – бренды, которые мы покупаем, развлечения, которые мы выбираем. Из-за этого мы получаем меньшее вознаграждение как неравнодушные граждане, чем как эгоистичные потребители. Мы привыкаем быть равнодушными к тем аспектам человеческой культуры, которые не попадают в пределы рынка.
«Счастье, – писал Адам Смит в 1759 г., – состоит в спокойствии и наслаждении»{12}, а американцы всегда стремились к счастью. Но где-то по пути, околдованные материальным успехом Великого Американского Эксперимента, мы пожертвовали спокойствием ради удобства немедленного удовлетворения своих потребностей и поддались искушениям нашего собственного производства. Теперь наши биологические инстинкты служат этой изменившейся культурной парадигме. Заложенное в нас издревле стремление к сиюминутному вознаграждению, с одной стороны, удовлетворяет потребность мирового рынка в постоянном экономическом росте, а с другой – подпитывает упорную веру в то, что в один прекрасный день прогресс сможет реализовать американскую мечту для всех{13}. Хотя с течением времени становится все более понятно, что наша зацикленность на потреблении и накоплении богатства не приносит среднестатистической американской семье обещанных благ – равенства возможностей, улучшения социальной мобильности, безопасности, личного благополучия и т. д. и т. п., мы как нация все равно не можем отказаться от мифа материального счастья.{14}
Здравый смысл подсказывает, что любому гражданскому обществу для поддержания своего здоровья и культурного единства нужно нечто большее, чем шопинг и потакание граждан своим слабостям, однако карусель повседневной жизни отвлекает нас от размышлений над рациональными альтернативами. Мы сами создали для себя некую форму обмана, и на какое-то время он срабатывает; как я объясню далее, это привычка, которую очень легко приобрести. Но, подталкиваемые инстинктом моментальной выгоды, мы получаем вовсе не наслаждение счастливой жизнью, а вечную погоню за ее материальным суррогатом. Мы потеряли настройку на то, кем мы являемся на самом деле, и поэтому никак не можем достичь гармонии.
* * *
Книга «Хорошо настроенный мозг» делится на две взаимодополняющие части. В первой, которая называется «Кто мы такие?», я рассматриваю то, что мы узнали о человеческом поведении в ходе эксперимента по построению общества потребления. Я начну с исследования столкновения факторов, которое только что обрисовал, на примере проблемы ожирения. Мы поговорим о том, как целый ряд элементов – биологических, поведенческих, экономических и культурных – сложился воедино, породив эту общественную болезнь, которая сегодня выбивает нас из колеи как в физическом, так и в экономическом смысле. С точки зрения врача и специалиста по эмоциональному и социальному поведению, который знает, какую роль эти факторы играют в развитии болезней и ограничении возможностей, я покажу вам, как стрессовые обстоятельства в совокупности с потребительской культурой влияют на нормальную человеческую физиологию, способствуя возникновению саморазрушительных привычек, которые очень сложно преодолеть. Как такие привычки формируются в головном мозге и что может дать нам нейропсихология для понимания происходящих в нем интуитивных процессов, вы узнаете из второй главы.
Двигателем потребительского общества служат личные интересы, но подпитывает его наша привычка и восхищение всем новым. Чтобы понять, как сложилась такая ситуация, в третьей главе мы заглянем в прошлое, во времена шотландского Просвещения и века рационализма, эпоху, которая породила промышленную революцию и основу сегодняшнего западного общества. Неудивительно, что в те времена в особом почете были естественные науки и промышленные товары. Именно там, в дискуссиях, которые шли более двух веков назад, мы можем обнаружить истоки идеи «рациональной» личности; формулирование этой идеи стало ключевым моментом зарождения западных демократических обществ и капиталистического строя. В частности, я рассматриваю здесь работы Адама Смита, посвященные свободному рынку как сбалансированной саморегулирующейся экономической системе и моральному развитию человека. В этих работах встречаются удивительные открытия, которые помогают объяснить современные проблемы и предлагают пути их решения.
Это приводит нас к вопросу о том, как мозг делает выбор. Я покажу вам с точки зрения поведенческой нейробиологии, как фундаментальные движущие принципы рыночной экономики – вознаграждение, ответственность и оценка риска – отражаются в механизмах обработки информации головным мозгом. Мы воспринимаем окружающий мир именно посредством этих механизмов, они дают нам возможность принимать решения и совершать действия, а также учиться, исходя из полученных результатов, чтобы при необходимости модифицировать свое поведение в будущем. Вся эта деятельность, по сути, является отражением собственного «внутреннего рынка» мозга, который также стремится к поддержанию равновесия путем постоянных взаимодействий со сложным, постоянно меняющимся миром. Так можно ли заключить, что принципы товарообмена внешнего рынка оказываются столь универсальны именно из-за этой природной особенности нашего мозга? Не потому ли бартер был и остается повсеместно распространенным в человеческом обществе, от торговых колоний Анатолии три с половиной тысячи лет назад до современных мировых мегакомпаний?
В конце первой части я исследую эту гипотезу и предлагаю вам еще один исторический пример, на этот раз сравнивая культурные ситуации в конкурировавших средиземноморских империях бронзового века и в США до и после глобального финансового кризиса 2008 г. Как понять поведение, которое столь явно ведет к саморазрушению? Я считаю, что в обоих случаях ответ на этот вопрос можно найти, если попробовать разобраться в том, как «внутренний рынок» мозга искажается близоруким стремлением к краткосрочным целям и одержимостью постоянным ростом. Я думаю, что такие современные проблемы, как кризис 2008 г., эпидемия ожирения и деградация природы, имеют одни и те же поведенческие причины, коренящиеся в искушениях изобилием, которые нарушают способность головного мозга к саморегуляции.
Получается, что материальные достижения – это всего лишь один из ингредиентов «рецепта счастья». США и другие богатые государства мира достигли в своем постиндустриальном эксперименте стадии, когда желательно и даже необходимо рациональное понимание того, в чем на самом деле состоит прогресс. Мы уже знаем, что изобилие, так же как и нищета, может вступить в конфликт с биологическими основами человеческого поведения, потенциально ведя к культурной амнезии, последствия которой – извращение формирования человеческого характера, саморазрушительные склонности и пренебрежение средой, в которой мы живем.
Исходя из этого, во второй части книги (под названием «Как нам жить?») я снова ставлю фундаментальные вопросы. Однако здесь диагностический анализ сменяется размышлениями о наших сильных сторонах, опираясь на которые мы можем выбрать правильный путь и придерживаться его. Как нам обуздать инстинктивное стремление к краткосрочной выгоде и сфокусироваться на долгосрочных решениях проблем окружающей среды и человеческой личности? Как нашему обществу воспитывать подрастающее поколение, чтобы оно было способно к свободному выбору и самодисциплине, могло найти правильный курс в океане соблазнительной, строящейся на долговых обязательствах потребительской культуры? Какие знания о себе самих мы потеряли и должны усвоить вновь в сумасшедшем современном мире? Как нам заново овладеть теми социальными навыками, которые так хорошо служили нам в прошлом? Короче говоря, как нам жить в эпоху человека?
Для рационального осознания существует множество помех. Современный коммерческий мир построен на предпосылке: чем больше человек имеет, тем для него лучше. Однако так случилось просто потому, что значительную часть человеческой истории люди жили в условиях дефицита. Теперь же обстоятельства изменились и в богатых, и в развивающихся странах. Впервые в человеческой истории нам приходится приспосабливаться к переизбытку информации, материальных благ, пищи – в общем, практически всего, кроме времени. Сегодня вместо дефицита мы должны бороться с изобилием, хотя для многих, в том числе для многих граждан Соединенных Штатов, это изобилие становится распределено все более неравномерно.
В настоящее время социальный и экономический прогресс уже не идут рука об руку. Парадокс современной жизни состоит в том, что при росте рыночных возможностей и материального благополучия здоровье, уровень образования и личная удовлетворенность достигли стадии, когда развитие остановилось. Великая идея Просвещения о том, что наука и разум должны нести всем счастье и устойчивый социальный прогресс, как-то потускнела. В Америке, несмотря на выдающийся экономический рост, качество жизни среднестатистического гражданина давно не меняется, но при этом неравномерность распределения благ между богатыми и бедными неуклонно возрастает. Америку уже нельзя назвать, как мечтали о том ее отцы-основатели, страной равных возможностей.
Кроме того, ткань нашего общества разрушает еще один фактор: в потребительском мире интуитивные акты необходимой человеческой заботы – то, что приносит удовольствие самому человеку и счастье тем, кто его окружает, – все больше удаляются от своего источника и переходят в сферу рынка. Воспитание детей, забота о пожилых, приготовление семейных обедов – вот лишь три простых примера. Деятельность такого рода теперь вносит свой вклад в валовой внутренний продукт, и достигнутые показатели считаются мерой растущего материального благосостояния. Однако в реальности эти показатели отражают не вновь обретенное богатство, а превращение бескорыстных человеческих поступков в товары и отношений между людьми – в услуги. Мы сегодня платим за то, что раньше делали друг для друга из любви или благодарности, тем самым не только лишая себя важного источника личного счастья, но и ослабляя социальные связи, необходимые для поддержания баланса в обществе.
Именно такие проблемы, таящиеся в тени наших достижений, я рассматриваю во второй части моей книги. В нескольких главах, опираясь на то, что нам известно о самих себе исходя из здравого смысла и достижений современной науки, я исследую развитие полезных поведенческих реакций, которые могли бы способствовать поддержанию порядка в обществе и личному росту, анализирую, какую роль они должны играть в образовании наших детей, в создании интересной среды для жизни каждого, в режиме питания, в творческих процессах и в поддержании благоприятных для человека экологических условий на планете.{15} Как мы увидим, социально и экологически оптимальную среду возможно создать и поддерживать только при наличии гармоничного сочетания всех этих элементов, и лишь такое сочетание создаст условия для личного роста, благополучия, взаимовыручки и ответственного поведения каждого из членов общества. Это напоминание о том, что человеческий прогресс определяется в первую очередь не простым накоплением материального богатства, а самосознанием и мудрым использованием наших достижений и ресурсов во благо себе и другим людям, будущим поколениям и всей планете.
* * *
Наконец, в заключение этого введения хочу немного сказать о названии «Мозг: Тонкая настройка». Хорошо настроенный мозг – это аллюзия на сборник Иоганна Себастьяна Баха, который называется «Хорошо темперированный клавир»{16}. В 1722 г., когда Баху было 37 лет, он был принят на престижную должность кантора хора церкви Святого Фомы в Лейпциге, которую занимал на протяжении 27 лет, до своей смерти в 1750 г. В обязанности кантора в числе прочего входило преподавание музыки ученикам, и «Хорошо темперированный клавир», по сути, является учебником, который Бах составил для них. Этот сборник прелюдий и фуг во всех возможных тональностях, по словам самого композитора, служит «для пользы и употребления стремящейся к учению музыкальной молодежи, равно как и для особого времяпрепровождения тех, кто в таковом учении уже преуспел»[3].
Что же означают слова «хорошо темперированный»? По словарному определению, «темперировать» – «смягчать», «объединять», «избавлять от лишнего» и «модифицировать в соответствии с необходимостью», то есть, говоря современным языком, настраивать. Таким образом, быть хорошо темперированным – значит находить оптимальный баланс, как при настройке струн клавишного инструмента для достижения гармонии в разных тональностях. Это может показаться несущественным, если рассматривать современное домашнее пианино, которое настраивают раз в год в так называемой равномерной темперации – когда между двумя соседними нотами всегда оказывается один и тот же интервал. Но, как давным-давно указал древнегреческий математик Пифагор, здесь не все так просто, потому что интервалы между нотами в музыкальном звукоряде совпадают не идеально: у природы своя математика. Начните с ноты до на струнном инструменте, проиграйте целую октаву, и, когда вы дойдете до следующего до, оно не совпадет с первым. Нота будет звучать фальшиво.
Во времена Баха это было большой проблемой, так как клавир – старинный клавесин – был весьма капризным инструментом, требующим постоянной подстройки. Изменение температуры в помещении или влажности воздуха из-за прошедшего дождя нарушало его тонкий баланс. Чтобы выступление прошло удачно, музыкант и клавиши должны были стать единым целым: они зависели друг от друга. Поэтому Бах, будучи истинным виртуозом, учил не только искусству игры, но и тому, как должно заботиться об инструменте и настраивать его, как уважать и любить его тонкую натуру. Равномерная темперация, в то время уже известная как практический метод настройки, не была общепринятой. Многие музыканты предпочитали неравномерно темперированный строй, в котором интервалы между нотами в октаве незначительно изменялись в зависимости от индивидуальных предпочтений исполнителя, и на инструменте можно было играть во всех тональностях, не перенастраивая его. Бах принадлежал как раз к этому лагерю, будучи преданным гибкости и чувствительности своих клавишных инструментов. Именно этому и посвящен «Хорошо темперированный клавир».
Рассказанная история может служить лишь весьма грубой аналогией при рассмотрении интерактивной чувствительности человеческого мозга и тонкой красоты мышления, однако мне она показалась полезной и захватывающей. Специалисты до сих пор не пришли к единому мнению о том, как именно Бах подстраивал свой клавир, чтобы сделать его «хорошо темперированным», но, судя по свидетельствам современников, это занимало у него немногим более 15 минут. Здесь, конечно, моя аналогия с мозгом сильно страдает, потому что для каждого из нас «уход» за своим мозгом, его настройка, как и понимание «музыки» работающего разума, – это задача всей жизни. Как мы увидим далее, легкого решения для настройки человеческого мозга (аналогичного настройке семейного фортепиано в равномерной темперации) не существует. Настройка мозга требует знаний, внимания и напряженной работы. Однако это самое выгодное вложение: стремление к гармонии с самим собой приносит огромную пользу и самому человеку, и обществу. Хорошо настроенный мозг – залог надежды на лучшее будущее для всех нас.
Часть I
Кто мы такие?
Поиск истинного знания о самом себе занимает человека уже многие столетия. Древние греки считали эту задачу захватывающей, но крайне непростой. Бенджамин Франклин в «Альманахе простака Ричарда»[4] говорил, что «есть три вещи, сделать которые необычайно трудно: сломать сталь, раскрошить алмаз и познать самого себя». Сегодня к этому поиску, который раньше был делом исключительно теологов и философов, подключились нейробиологи, генетики, инженеры и нанотехнологи.
Теперь мы пытаемся разобраться в самих себе, используя научные знания о человеческом мозге. Мы уже научились получать карты живого, работающего мозга и в реальном времени наблюдать, чем его активность у людей, страдающих, к примеру, депрессией, болезнью Альцгеймера или аутизмом, отличается от активности «нормального» мозга. Мы можем распознать основные нейронные связи в мозге и воспроизвести их с помощью компьютерной симуляции. Технологии, основанные на использовании стволовых клеток, скоро позволят нам лечить поврежденный мозг и восстанавливать нарушенные нейронные связи. Разработки в области нейронной инженерии и роботизированных систем дают возможность построить интерфейс, связывающий мозг с машинами. Все это удивительно. Это наука.
Но есть и другая, не менее важная задача для науки: понять, как работа мозга определяет поведение человека. Эта задача более непосредственно связана с нашей повседневной жизнью и обеспечением будущего для человечества. Нам нужно разобраться в том, как и почему общество массового потребления с его изобилием воздействует на определенные врожденные схемы и перестраивает нейронные пути, определяет наш выбор и формирует привычки, не давая нам задуматься о последствиях такого поведения. А мы уже знаем, что эти последствия могут оказаться самыми неожиданными. Парадокс нашего времени состоит в том, что изобилие – это не всегда и не во всем хорошо.
Глава 1
Нарушенный баланс: в чем подвох изобилия
…Человек со всеми его благородными качествами… тем не менее носит в своем физическом строении неизгладимую печать своего низкого происхождения.
Чарльз Дарвин. Происхождение человека (1871){17}Когда работа над этой книгой только начиналась, я провел год в Оксфордском университете. Мы с коллегами нашли жилье в Вудстоке, городке в нескольких милях от Оксфорда, живописном месте, над которым высится Бленхеймский дворец, родовое имение семьи Черчилль. Там ранней весной я познакомился с Генри, фазаном, который стал местной знаменитостью.
Судьба фазана в английском поместье не слишком завидна. Тот год вполне подтвердил справедливость этой мысли. Зима была долгой и суровой, всю землю покрывал снег и лед, и для охотников было настоящее раздолье. В отдельные дни по несколько сотен птиц становились жертвами охотников и их собак. Только не Генри, как его любовно называли. Это был хитрый петух, и ему хватало сил и ума, чтобы выживать даже в таких жестких условиях. Генри был красив: длинные блестящие шпоры на ногах, яркий медный хохолок на зеленой голове, сиявший в солнечных лучах. Вид и осанку он имел просто королевские; этот пернатый воин был явным победителем в борьбе за существование.
Но весной все пошло прахом: Генри погубило изобилие. Его излюбленным местом было пастбище у пруда, рядом с тем местом, где вода стекала с дамбы, образуя водопад. Зимой дамбу ремонтировали, и для лучшего контроля за уровнем воды в паводок была устроена новая дренажная система. После того как экскаваторы и самосвалы разъехались, луг снова засеяли. К началу марта все работы были завершены. Солнышко начало пригревать, берега пруда покрылись цветущими нарциссами, на лугу начали всходить злаки и клевер, и там появилось множество червяков и насекомых. Для фазана, восстанавливающего силы после зимней голодовки, это был невиданный пир.
В том, что касается выживания, фазанов никак нельзя назвать глупыми. Они быстро бегают, низко летают и своим отрывистым тревожным криком предупреждают об опасности всех окрестных птиц. Фазаны весьма осторожны – кормятся в основном рано утром и в конце дня, когда солнце начинает опускаться к горизонту. А самые жаркие дневные часы они проводят в местах, которые охотники зовут «бездельничьими укрытиями», – в молодой поросли или высокой траве, где можно спрятаться от хищников и некоторое время спокойно отдохнуть. Однако Генри в своем восторге от нежданно обретенной нирваны начал игнорировать эти принципы выживания. Он решил, что свежезасеянный луг теперь его личный заповедник. Каждый день, даже в полдень, он кормился там, низко опустив в траву голову. Никто больше не видел, чтобы Генри бегал; вместо этого он расхаживал с гордо поднятой головой, потряхивая ярко-красной бородой на фоне пурпурного горла.
Генри толстел и толстел; он потерял стройность и приобрел известность как самый крупный фазан в округе. Люди специально приходили на луг, чтобы посмотреть, как он кормится. Он стал оспаривать у водопада славу главной достопримечательности парка. Мальчишки швыряли в него камушками, но он едва замечал их, полностью отдавшись наслаждению едой. Казалось, ничто не могло помешать ему, как будто это он сам установил на краю пастбища таблички с надписью: «Свежезасеянная земля. Проход запрещен». Пережив долгую зиму и больше не опасаясь охотников, Генри под влиянием изобилия совершенно потерял осторожность. «Эта птица перестала соображать, – услышал я однажды от местного крестьянина, стоявшего в группе зевак, которые наблюдали за Генри. – Если он не обожрется до смерти, значит, его съест лиса». Крестьянин оказался прав. К середине апреля Генри пропал. Только спустя несколько дней, гуляя по холмам над прудом, я наткнулся на окровавленный скелет и пару ярких крыльев. Это было все, что осталось от Генри: я смог безошибочно узнать его по длинным блестящим шпорам.
* * *
История о том, как благородный фазан пал жертвой изобилия и лишился здравого смысла, могла бы занять место среди сказок Редьярда Киплинга. Но, как и положено сказке, в ней есть намек. Эпидемия ожирения, которая сегодня охватила многие страны мира, а Соединенные Штаты в особенности, свидетельствует о том, что, сталкиваясь с избытком продовольствия, мы, люди, ведем себя не более разумно, чем фазаны.
Так что же, Генри сгубила обыкновенная жадность? Пожалуй, нет: он просто был не готов к изобилию. Причиной его падения стало злополучное столкновение инстинкта, повинуясь которому Генри старался получить максимальную моментальную выгоду, с неизвестной ему доселе неограниченностью ресурсов свежезасеянного луга. Неожиданно открывшиеся возможности нарушили равновесие в его жизни, и он пренебрег долгосрочной целью выживания: эта птица буквально оказалась слишком жирной, чтобы летать.
Те, кто живет сегодня в Америке и других процветающих государствах, сталкиваются фактически с той же проблемой. Нас тоже изобилие застало врасплох. Мы захвачены подавляющей, чрезмерно богатой ресурсами культурой, созданной нашим материальным успехом. Получая все, о чем мы только можем помыслить, мы вступили в столкновение с нашей собственной биологией, оказавшись неспособными думать о долгосрочных последствиях своего поведения. Растущий уровень ожирения – это лишь наиболее очевидный признак целого ряда нарушений здоровья, связанных с несоответствием нашей биологии сложнейшей поведенческой задаче выживания в мире стремительных перемен, жесткой конкуренции и преобладания коммерческих интересов над всем остальным. Нет ничего удивительного в том, что ожирение часто идет рука об руку с диабетом II типа, сердечно-сосудистыми заболеваниями, тревожными и депрессивными состояниями, потому что все это – болезни общества с повышенным уровнем стресса. Все эти заболевания, в первую очередь связанные с нарушениями обмена веществ, являются «болезнями изобилия», а точнее, болезнями тех, кто, живя в условиях избытка ресурсов, по тем или иным причинам не чувствует себя в безопасности и испытывает постоянное давление.
Изобилие, определяемое как избыточность выбора при постоянно снижающейся цене{18}, служит для людей источником огромного искушения. Находясь под воздействием приятных стимулов и повторяющихся вознаграждений современной потребительской культуры, мы оказываемся подвержены излишествам и вызывающим зависимость привычкам во многих сферах нашей повседневной активности. Мы привыкли считать, что зависимость – это привыкание к кокаину, героину или алкоголю; аналогичным образом у Генри возникла зависимость от удовольствий весеннего луга. Но мы зачастую не осознаем, что за привычку съедать на обед двойной чизбургер у «нормального» человека отвечают те же самые нейронные связи, что и за привыкание к покупкам в кредит, видеоиграм, смартфонам, социальным сетям, интернет-серфингу, игре на бирже, порнографии и прочим бесчисленным новым удовольствиям, которые может предложить современное общество изобилия. В условиях, когда невероятная широта возможностей выбора воздействует прямо на наше инстинктивное стремление к удовольствию и вознаграждению, становится очень сложно контролировать себя.
Способность к самоограничению еще более нарушается рыночной культурой, которая не только поощряет такое потребительское поведение, но и становится экономически зависимой от него. С глобализацией промышленности и торговли модель постоянного роста материального благосостояния стала общепринятой моделью прогресса человечества. Коммерческий успех все чаще и чаще измеряется не только качеством, но и количеством проданного продукта. Поэтому экономика богатейших стран мира теперь вынуждена концентрироваться на вызывании и поощрении у потребителей зависимости от различных товаров и услуг. В США доля потребительских расходов населения в общей экономической активности составляет около 70 %. Количество того, что мы потребляем, стало мерой жизнеспособности нации. В современном обществе двумя движущими силами коммерческого роста служат обнаруженный торговцами факт, что при наличии материального изобилия человеческий мозг не может адекватно регулировать желания, и ошибочное утверждение классических экономистов о том, что он на это способен. Это американская мечта, как рисуют ее СМИ, – мир возможностей, материального благополучия, наслаждений, энергии и самовыражения. Но, как я поясню далее в этой главе, используя в качестве примера проблему ожирения в Соединенных Штатах, это также мир, где несоответствие между физиологическими и культурными факторами порождает неуверенность, вредные привычки и приводит к нарушениям обмена веществ, связанным со стрессом.
* * *
Американцы, лидируя среди других наций по таким параметрам, как материальное благосостояние, качество жизни, свобода выбора и развитие технологий, также приобрели сомнительную славу чуть ли не самых толстых людей на планете. В 2008 г., по оценке Центра по контролю заболеваний, 68 % населения США имели избыточный вес, а примерно 33 % из этой группы страдали ожирением, то есть их индекс массы тела (ИМТ){19} превышал 30. Чтобы вы лучше поняли общую картину, отмечу, что процент людей, страдающих ожирением, в США{20} в десять раз выше, чем в Японии. Такой ненормальный набор веса свидетельствует о нарушении физиологического баланса, которое не только грозит миллионам американцев развитием диабета II типа, сердечно-сосудистых и других хронических заболеваний, но и создает огромные трудности для здравоохранения и экономики страны.
При более глубоком анализе обнаруживается, что американцы потихоньку толстели на протяжении нескольких десятилетий{21}, но очевидно, что кривая среднего веса резко поползла вверх где-то в начале 80-х гг. прошлого века. Это совпадает по времени с изменением наших пищевых привычек{22} – с переходом от домашней еды ко все увеличивающемуся потреблению высококалорийных полуфабрикатов, содержащих большое количество очищенного сахара и насыщенных жиров и, что самое главное, легкодоступных, вкусных и дешевых.
Стоит спросить: как же мы оказались в таком положении? Ведь среди всех живых существ на Земле мы как будто самые разумные? Мы можем не только думать, выбирать и действовать, но и, что составляет предмет нашей особой гордости, учиться на собственном и чужом опыте! Мы в Америке привыкли считать, что вес – это личное дело каждого. Так почему же, столкнувшись с новообретенным изобилием, мы, такие разумные, повели себя столь же глупо, как фазан Генри на свежезасеянном лугу? Что случилось с нашей способностью к самоограничению, почему мы просто не можем сказать «нет» и держать свои пищевые привычки под контролем?
К несчастью, как стали постепенно осознавать американские граждане, поддержание нормального веса в нашей стране сегодня – по самым разным причинам, от генетических и физиологических до межличностных и культурных, – совсем не простая задача.
Ожирение стало проблемой номер один для американского здравоохранения. Чтобы понять ее корни, стоит начать с эволюционной истории нашего вида. Для человека жить в условиях изобилия дешевой и вкусной еды – это уникальный опыт, с которым он ранее не сталкивался. Как и у знаменитого фазана Генри, наш метаболизм и наши инстинкты рассчитаны на выживание в ситуации дефицита еды, а не ее избытка.
С точки зрения физиологии уравнение, лежащее в основе увеличения веса, выглядит очень просто: избыточный вес – прямое следствие запасания организмом излишков энергии, когда он получает с пищей больше калорий, чем ему требуется для выполнения своих функций. В поддержании баланса энергетических потребностей организма участвует много генов{23}, которые не только взаимодействуют друг с другом, но и реагируют на изменения условий среды. С этим сталкивался каждый из нас: просто вспомните лишние килограммы, набранные в День благодарения и прочие зимние праздники. Но для наших предков, у которых доступ к пище был неравномерным и непостоянным, возможность хранить излишки энергии с помощью увеличения массы тела была очень полезным эволюционным приобретением. В периоды голода такая адаптационная способность быстро становилась важнейшей для выживания. Поэтому у людей африканского и аборигенного южноамериканского происхождения метаболизм больше приспособлен к тому, чтобы запасать энергию, чем у европейцев: раннее развитие сельского хозяйства в Европе сделало доступ населения к пище более стабильным и дало возможность геному лучше приспособиться к новым условиям. Однако программы обмена веществ не так-то легко изменить. Поэтому, когда человек – особенно с метаболической предрасположенностью запасать калории – постоянно питается высококалорийными продуктами, тем более если это сочетается с сидячим образом жизни, вероятность развития избыточного веса и ожирения существенно возрастает, что представляет серьезную угрозу его здоровью.
Знаменитый и хорошо изученный пример такого взаимодействия генов со средой – резкое повышение уровня ожирения у индейцев пима в Аризоне{24} при переходе на высококалорийный «западный» рацион. Изначально этот генетически гомогенный «речной народ» жил охотой, рыболовством и натуральным сельским хозяйством. Физиологически и культурно индейцы пима были хорошо приспособлены к выживанию в периоды голода. В конце XIX века, когда белые поселенцы, обосновавшиеся выше по реке, изменили ее течение и лишили индейцев источника воды, их двухтысячелетние традиции оказались в значительной мере подорваны, что привело к жестокому голоду. Американское правительство стало обеспечивать пима пищей, преимущественно состоящей из животных жиров, рафинированных сахаров и белой муки, – и буквально за несколько десятилетий такой рацион вкупе с переходом индейцев к культурно чуждому им малоактивному образу жизни привел не только к появлению у большей части племени избыточного веса, но и к широкому распространению диабета II типа, которым в настоящее время страдает около 32 % аризонских пима.
Судьба этого племени из Аризоны резко контрастирует с судьбой другого сообщества со сходной генетической наследственностью, проживающего в нескольких сотнях миль к югу в мексиканских горах Сьерра-Мадре. Здесь индейцы пима сохранили свои древние традиции, в том числе рацион, состоящий преимущественно из кукурузы и тыквы с дополнениями в виде мелкой дичи и рыбы, – и в этом племени поддерживается нормальный средний вес, а распространенность диабета низка.
Во многом уникальный пример индейцев пима прекрасно демонстрирует закономерность: если в течение достаточно короткого времени нарушается соответствие между условиями среды и характером обмена веществ у людей, это может иметь серьезные последствия. При резком изменении культурных традиций и рациона биологические особенности, которые развились для запасания калорий и сохранения нормальной массы тела в условиях недостатка пропитания, не просто оказались неэффективными, но и привели к патологическому увеличению веса, когда количество получаемых калорий превысило количество затрачиваемых.
К аналогичным осложнениям при адаптации к изобилию приводит и наше инстинктивное поведение. В процессе эволюции не только генетические механизмы контроля метаболизма, но и наши инстинкты были запрограммированы на недостаток пищи. В среде, где пищевых ресурсов постоянно не хватало, человек должен был собирать и есть все, что возможно и когда возможно, потому что не мог рассчитывать на постоянный приток калорий. В то же время, как я покажу дальше, мозг, который управляет нашим поведением, не слишком хорошо подготовлен для выполнения требований конкретного момента{25}, потому что механизмы его функционирования сохранились с древнейших времен и их не так-то просто изменить. Когда наступает период изобилия, это оказывается проблемой. Процесс эволюции по своей сути консервативен: выбор из различных моделей адаптации наиболее подходящих для успеха и выживания происходит в течение долгого периода. Адаптивные механизмы, которые оказались ценными, остаются неизменными из поколения в поколение и даже в процессе появления новых видов. Таким образом, какие-то черты инстинктивного поведения, характерные для фазана Генри, имеются и у нас с вами.
В борьбе за существование боль и удовольствие служат соответственно красным и зеленым светом, которые формируют наше поведение и управляют адаптивной стратегией мозга. Страх и боль предупреждают нас о том, что мы можем пострадать, и заставляют отступать, а удовольствие является наградой за успешные действия, стимулируя любопытство и дальнейшие эксперименты в этом направлении. В нашей эволюционной истории мы часто сталкивались с болью, а получить вознаграждение было нелегко. В условиях постоянного поиска еды такая черта, как самоограничение, требовалась очень редко. Районы Африки к югу от Сахары, где произошло зарождение человека как вида, мало что могли предложить, и на это малое было много охотников. Таким образом, потребление энергии в виде калорий регулировалось скудностью источников пищи и жесткой конкуренцией. Когда древнему человеку везло – например, он натыкался на усыпанное фруктами дерево или останки крупного зверя, – этот опыт сохранялся в его эмоциональной памяти, что порождало желание пережить его вновь. Но такие счастливые моменты были крайне редки. Интересы каждого человеческого существа требовали хвататься за любую моментальную выгоду. Иначе говоря, дофаминовая система вознаграждения, порождающая ощущение удовольствия, была настроена на кратковременную активность: тот, кому сопутствовала удача на охоте, как можно быстрее съедал сколько мог и прятал остальное, чтобы никто не успел оспорить у него право на добычу.
В сегодняшнем мире изобилия все совсем иначе. В конце XX в. дешевая готовая еда, насыщенная солью и жирами, и безалкогольные напитки с высоким содержанием кофеина и кукурузного сиропа стали повсеместно доступны в США и других богатых странах; появилась в том числе возможность их доставки на дом. Это легкое изобилие сделало нас уязвимыми. Перед таким высококалорийным рационом – дешевым, удобным и обладающим притягательностью новизны – трудно устоять. Способность делать рациональный выбор была искажена интересом к новым продуктам и возможностью быстрого их получения. Система внутреннего вознаграждения, сформировавшаяся в нашем мозге в древние времена, в такой ситуации включается очень быстро и начинает доминировать, что может в конце концов привести к развитию реальной зависимости. Если человек постоянно поддается подобным искушениям, его организм начинает запасать излишки энергии и, соответственно, со временем набирать вес. Осложняет ситуацию то, что в краткосрочной перспективе такое поведение физиологически никак не наказывается, а, напротив, только вознаграждается. Когда уровень сахара в крови падает, что является признаком потенциальной угрозы голодания мозга, у нас, как и у наших далеких предков, в организме срабатывает тревожный сигнал: мы чувствуем себя слабыми и голодными. В то же время избыточное потребление калорий не вызывает у нас никаких предупредительных реакций – только приятное чувство сытости. На бензоколонке специальный предохранительный клапан не дает залить в машину больше бензина, чем нужно, у нас же такого клапана для лишних калорий нет. Таким образом, при развитии ожирения повышенный уровень сахара в крови, предвестник диабета, может годами оставаться незамеченным.
Итак, в сегодняшней Америке широта возможностей в сфере питания возросла невероятно, но при этом наше инстинктивное поведение никак не изменилось. Даже если мы пытаемся предпринимать какие-то сознательные усилия для поддержания веса в норме, удобство и доступность фастфуда застают наш мозг врасплох, и любые рациональные поползновения со стороны нашего сознания оказываются подавлены древним инстинктивным стремлением к быстрому получению вознаграждения. Усугубляет ситуацию малоподвижный образ жизни, связанный с развитием технологий, которые заменили физический труд. Кроме того, свою роль играет и экономический застой, заставляющий граждан, особенно среднего достатка, стремиться получать больше калорий за меньшую цену. В городских районах, где доступ к здоровой пище, как правило, ограничен, этот третий фактор в совокупности с первыми двумя приводит к тому, что ожирение в Америке становится болезнью бедных, а не богатых. В прошлом, как известно, было наоборот: избыточный вес обычно свидетельствовал о статусе и богатстве, обеспечивающем б?льшую доступность еды.
* * *
Надо отметить, что такими факторами, как генетическая предрасположенность, сформировавшиеся в древности желания и обретенные только сегодня возможности, дело не исчерпывается. Хотя они, несомненно, имеют очень большое значение, их недостаточно для того, чтобы объяснить лидирующее положение американцев в списке самых «толстых» наций. Среди жителей Соединенных Штатов много людей африканского и южноамериканского происхождения, генетически предрасположенных к запасанию калорий и, следовательно, к ожирению, однако в последнее время такие же тенденции наблюдаются при исследовании других групп населения – людей кавказского и европейского происхождения, особенно мужчин. Так, в 1999–2010 гг. процент страдающих ожирением (измеряемый по ИМТ) среди мужчин кавказского происхождения составил 36,2, афроамериканского – 38,8, а испанского – 37,0. Значит, помимо генетики имеются еще и некие общие культурные факторы{26}, влияющие на все группы.
Важность этих культурных обстоятельств подтверждается статистическими данными. Хотя средний вес тела увеличился в последние десятилетия XX в. у граждан большинства процветающих государств, это увеличение, как показывает статистика, было неравномерным и не зависело от дохода на душу населения. Несмотря на распространение американского фастфуда по всему миру (так что журнал The Economist даже использует цену на бигмак{27} как сравнительный показатель покупательной способности в разных регионах), большинство исследований показывает, что в начале списка стоят богатые англоязычные страны с Америкой во главе. В начале XXI в. распространенность ожирения в США, Великобритании, Австралии, Новой Зеландии и Канаде оказалась выше, чем в других процветающих странах, в том числе европейских (в частности, скандинавских), где доход на душу населения сопоставим с перечисленными выше.
Так что же отличает эти англоязычные нации? Возможно, философия рынка. Это предположение было высказано Авнером Оффером, профессором Оксфордского университета, специализирующимся на истории экономики. Профессор Оффер в ходе своих исследований, посвященных ожирению, заметил, что экспоненциальный рост этой болезни по всему миру совпадает по времени не только с увеличением распространения высококалорийных продуктов, но и с быстрым развитием глобальной, лишенной государственного контроля рыночной системы, первыми и ярыми поборниками которой стали в 1980-х гг. США и другие англоязычные страны. Вместе со своими оксфордскими коллегами Рэйчел Печи и Стэнли Ульячеком Авнер тщательно проанализировал 96 научных работ, посвященных весу людей (исследования проводились в одиннадцати странах мира в период с 1994 по 2004 г.). Ученые выявили положительную корреляцию между ожирением и кластером англо-американских экономических систем, в отличие от государств со сходным доходом на душу населения, но с меньшим разбросом в распределении доходов и более развитой социальной инфраструктурой.
Подтверждением этой гипотезы могут служить определенные черты американского образа жизни. Факторы, часто связанные с либеральной экономикой, такие как б?льшая продолжительность рабочего дня, увеличение конкуренции и финансовой нестабильности, могут приводить к постоянному метаболическому стрессу{28}, который, в свою очередь, способствует набору веса. Американцы работают каждый день дольше, а отпуск у них короче, чем в европейских странах. Более того, в сегодняшнем высокотехнологичном обществе многие факторы, ранее ограничивающие продолжительность рабочего дня, утратили свое влияние. Удобство работы с использованием Интернета, мгновенные электронные способы связи и революция транспортной системы разрушили барьеры для глобальной коммерческой активности, связанные с временем и пространством. Сосредоточенная на росте экономика порождает «быстрый новый мир», главной движущей силой которого служит потребительский спрос{29}. Этот мир никогда не отдыхает, так что работа становится нашим главным делом двадцать четыре часа в сутки, вытесняя из жизни семью, занятия физкультурой, свободное время и сон.
Что же такое метаболический стресс? Фундаментальные биологические основы стрессовой реакции заключаются в скоординированном ответе мозга и тела на неопределенность и угрозу. Стресс – жизненно важный механизм адаптации, общий для нас и наших эволюционных предков, так же как и внутренняя система вознаграждения. Это еще один проверенный временем механизм из нашего далекого прошлого. Стрессовая реакция, запускаемая в человеческом организме, по сути мало чем отличается от реакции в организме молодого фазана, увидевшего тень ястреба над гнездом. Однако все же мы не фазаны. Мы отличаемся от них тем, что обладаем умом, способностями к обучению и планированию, а также воображением. Наше восприятие стресса определяется уникальным индивидуальным опытом – спецификой социального контекста, в котором мы живем сейчас и жили в прошлом, и личными представлениями о том, насколько мы можем контролировать происходящее. Субъективное ощущение контроля{30} имеет первостепенное значение для человеческого мышления. Вот почему конкурентная профессиональная среда – где очень велико давление временных рамок и где постоянная конфронтация является нормой – обычно воспринимается как сильно стрессовая. Это особенно верно для людей, находящихся в подчиненном положении и часто ощущающих, что на своем рабочем месте они лишены возможности в полной мере контролировать события.
Хронический стресс требует жертв. Физиологически стрессовая реакция служит для защиты от острой опасности, когда мозг, активируя вегетативную нервную систему, вводит организм в состояние мгновенной «боевой готовности». Все мы испытывали покалывание в позвоночнике при сильном изумлении. Затем слегка учащается сердцебиение, растет артериальное давление: надпочечники выбрасывают в кровь адреналин, и субъективно мы ощущаем, что появилось напряжение, даже тревога и наше внимание повысилось. Вторичные защитные системы организма – эндокринная и иммунная – также активируются, подготавливая организм к возможным травмам. Но – и это имеет критическое значение – в ходе эволюции перечисленные системы приспособились быстро отключаться после того, как опасность миновала. Они не рассчитаны на постоянную активность и, если обстоятельства требуют от них функционирования в таком режиме, постепенно подрывают жизненный баланс организма, увеличивая вероятность воспалений и болезней.
Когда я был молодым врачом и был готов ездить по вызовам в любое время дня и ночи в любой день недели, это считалось отклонением от нормы. Но в сегодняшнем глобализированном обществе, где многие люди через электронные системы связаны со своей работой в течение 24 часов семь дней в неделю, такой выматывающий график перестал быть чем-то уникальным и зачастую воспринимается как вполне нормальный. Когда критические ситуации следуют одна за другой, тревожная сигнализация в мозге срабатывает постоянно, и мы все время находимся в состоянии стрессовой реакции. В таких условиях беспрестанно активируемая иммунная система наводняет организм цитокинами, важными сигнальными молекулами. А избыточное производство цитокинов может повысить склонность организма к развитию хронических заболеваний, связанных с обменом веществ, в том числе ожирения.
Цитокины – небольшие белковые молекулы, подобные гормонам, – участвуют в метаболизме жировых клеток. Но у человека, страдающего ожирением{31}, они также активно продуцируются жировыми запасами, стимулируя воспалительные процессы в организме. Предполагается, что цитокины могут служить медиаторами между стрессом и ожирением. Действительно, ожирение можно рассматривать как метаболическое расстройство, порождающее в организме воспалительные процессы, которые способствуют дальнейшему нарушению механизмов гомеостаза – поддержания равновесия. Если эти процессы уже запущены и тонкая настройка взаимодействий мозга и тела оказалась сбита, вырваться из порочного круга становится гораздо тяжелее, как прекрасно знают по себе те, кто страдает избыточным весом.
В Америке наиболее подвержены хроническому стрессу на работе{32} (и больше всего страдают от ожирения) квалифицированные и среднеквалифицированные работники обоих полов, принадлежащие к среднему классу. Они усердно трудятся, чтобы обеспечить себе хоть какую-то финансовую стабильность, часто пренебрегая ради этого семьями и собственным здоровьем. Считается, что финансовый риск, которому подвержен среднестатистический американский работник, постоянно возрастает начиная с 1980-х гг. Колебания годового дохода становятся больше, минимальная заработная плата при расчете по неизменному курсу падает, точно так же как непрерывность работы в одном месте и количество людей, получающих медицинскую страховку от работодателя. В последние годы также растет социальное неравенство{33}, что также указывает на увеличение стресса и снижение гарантий, причем и от этого в наибольшей степени страдает все тот же средний класс. Начиная с 1980-х средний доход в США остается примерно на одном и том же уровне, однако разрыв между минимальными и максимальными значениями постоянно растет. По данным бюджетного управления конгресса США за 2011 г., доля национального богатства, которой владеет 1 % самых богатых граждан, с 1980 г. увеличилась более чем вдвое. Параллельно вырос уровень безработицы, особенно во время спада, наступившего после кризиса 2008 г. Таким образом, для многих представителей среднего класса конкуренция на рабочих местах усилилась, а финансовая стабильность, напротив, понизилась, что привело к повышению уровня метаболического стресса, который часто проявляется в тревожных состояниях и наборе веса.
Метаболический стресс усугубляет нехватка сна{34}. Судя по данным опросов, большинство американцев в рабочие дни спят на час или два меньше нормы и стараются наверстать упущенное в выходные, что лишь вносит дополнительный вклад в цикл воспалительных процессов и хронического стресса. В масштабных исследованиях, в одном из которых приняло участие более миллиона человек, была обнаружена высокая степень корреляции между недостаточной продолжительностью сна (менее семи часов) и увеличением индекса массы тела. Мы можем воспринимать сон лишь как перерыв в дневной деятельности, однако на самом деле он играет жизненно важную восстановительную роль: Шекспир поэтически описал ее как «сматывание нитей с клубка забот»[5]. Однако многие американцы, не понимая этого, считают короткий ночной сон неизбежным злом.
Это очень вредная практика. Лабораторные исследования доказывают, что недостаток сна усиливает провоцирующую воспаления цитокиновую реакцию организма{35} (точно так же, как потеря контроля и хронический стресс), в три раза увеличивая количество генетических посредников, инициирующих производство цитокинов. Недостаток всего лишь одного часа сна может оказывать существенное влияние на производство воспалительных цитокинов и гормональную регуляцию аппетита, что помогает объяснить, почему после нарушенного сна человек просыпается порой с ощущением голода и подступающей болезни. В одном из исследований, в котором участвовали молодые здоровые мужчины с нормальным весом, были обнаружены поразительные изменения метаболизма, связанные с уменьшением продолжительности сна. У здорового человека существует суточный ритм выделения гормонов, синхронизированный с циклами сна и бодрствования. Однако при недостатке сна наблюдалось нарушение этого ритма и резкое повышение уровня гормонов стресса, таких как кортизол, что позволяет предположить сбой настройки механизмов обратной связи между телом и головным мозгом. Также в ходе эксперимента было отмечено нарушение метаболизма сахаров. Уровень глюкозы в крови после теста на толерантность к глюкозе у молодых людей, испытывавших недостаток сна, падал на 40 % медленнее, чем у нормально отдохнувших; аналогичные изменения в норме наблюдаются с возрастом и на ранних стадиях развития диабета.
После описанного эксперимента та же группа ученых изучила суточные изменения уровня лептина и грелина (гормонов, контролирующих аппетит){36}, параллельно собирая сведения о субъективном ощущении голода и пищевых предпочтениях испытуемых. Мужчины, участвовавшие в этом эксперименте, в течение двух суток спали по четыре часа в день, а затем им разрешили проспать десять часов, чтобы сымитировать условия реальной рабочей недели. В период недостатка сна было выявлено 18 %-ное снижение уровня подавляющего аппетит лептина и 28 %-ное увеличение уровня стимулирующего аппетит грелина по сравнению с периодом восстановления. Интересно, что, по сообщениям самих участников эксперимента, их чувство голода при нехватке сна существенно увеличилось (показатель – 24 %), причем они отмечали, что их в наибольшей степени тянет к калорийной пище с высоким содержанием углеводов. Отсюда можно сделать вывод, что тяга к фастфуду при недосыпании (я сам ее испытывал во время ночных дежурств) имеет под собой вполне конкретные метаболические основания. Возможно, еще большее значение для понимания роли стресса, вызванного недосыпанием, в развитии ожирения имеет тот факт, что жизненно важный баланс между лептином и грелином у людей с хронической бессонницей оказывается устойчиво нарушенным.
Результаты таких исследований позволяют нам выделить второй момент, важный для понимания феномена ожирения. Мы должны заключить, что жизнь в созданной нами экономической среде, характерные черты которой – ориентация на потребление, постоянный стресс и недостаток времени, имеет целый каскад последствий для нашего здоровья. Ожирение – всего лишь наиболее очевидное из этих последствий. Если проанализировать все данные, описанные и проиллюстрированные мной выше, становится совершенно понятно, что причины американской эпидемии ожирения и связанные с ней нарушения здоровья следует воспринимать как единый комплекс, в котором тесно переплетены эволюционные, биологические и культурные факторы. С точки зрения общественного здравоохранения это момент чрезвычайной важности. Порожденные стрессом заболевания и нарушения функций организма – это реакция человеческой физиологии на опасные колебания гомеостаза, то есть телесной гармонии, необходимой для здоровой жизни. Таким образом, распространение ожирения среди американских граждан служит всем нам предупреждением. Многие проблемы, связанные со здоровьем, – следствие неправильного выбора,{37} который делает человек, и его дальнейшего неадекватного поведения. Так не надо ли пересмотреть нашу привязанность к экономическому росту, основанному на потреблении, и к работе, которая требует нашей вовлеченности в течение 24 часов в сутки семь дней в неделю?
Это представляется вполне логичным. Так почему же мы продолжаем быть жертвами такого саморазрушения? Мне кажется, ответ нужно искать в резком изменении культурной среды, которое пережило человечество. Встав под знамена прогресса, мы на протяжении нескольких поколений пренебрегали социальными нормами, способствующими экономической ответственности и самоконтролю, предпочитая мгновенное удовлетворение, которое дает нам потребительство. Эта зависимость разрушила правильные привычки и способность к объективному выбору. Но еще хуже то, что наша близорукость привела к подрыву тех социальных институтов, которые передавали необходимые навыки следующим поколениям. Если члены семьи собираются вместе разве что в машине, никогда не едят за одним столом и оба родителя работают вне дома, хватая пищу на ходу, жизнь такой семьи сложно назвать счастливой и правильной, и она уж точно не способствует развитию у детей способности к самоконтролю. В культуре избытка{38} материальных благ бесконтрольные траты являются нормой и едва ли не единственное, что людям приходится выбирать, – это какую именно вещь приобрести. Неудивительно, что в таких условиях возможность мгновенного удовлетворения потребностей быстро подавляет любые попытки самоограничения, будь то в питании, эмоциях или поступках.
Итак, если мы хотим процветать в порожденной нами новой культуре больших скоростей – культуре, которая опережает наши возможности по поддержанию биологического, экологического и экономического равновесия, – мы должны использовать свой рассудок не как раба, помогающего моментально осуществлять наши желания, а как творческую силу, совершенствующую общественные системы, так чтобы в их рамках наши духовные и рациональные стремления не шли во вред долговременной устойчивости. Значение этого будет все более расти с дальнейшим развитием технологий, предлагающих все новые и новые объекты привыкания – «электронные наркотики». Мы должны найти время, чтобы обдумать и понять, кто мы такие, потому что нам еще многое предстоит узнать о себе в ходе эксперимента по существованию в рамках общества потребления.
В идеале мы должны вернуться к знаменитой идее «Познай самого себя»{39} – не из интереса к абстрактному философствованию, а ради практического понимания нашей тяги ко всему новому. Это даст нам возможность делать более правильный выбор, как интуитивно, так и сознательно, оказавшись среди мириад возможностей и ловушек высокотехнологичной рыночной культуры, которая формирует нашу жизнь в настоящее время.
Америка и другие богатые англоязычные страны первыми столкнулись с нарастающим кризисом в сфере общественного здоровья, но сегодня мы в этом уже не одиноки. По мере либерализации рынка, развития системы общепита и изменения традиционных схем питания в развивающихся странах подобные проблемы распространяются все шире. В докладе Всемирной организации здравоохранения за 2000 г. ожирение названо глобальной проблемой{40}, последствия которой существенно затронут как экономику, так и здоровье граждан не только постиндустриальных государств, но и быстро развивающихся стран, в частности Китая и стран Ближнего Востока.
США и другие англоязычные страны, использующие потребительскую модель, столкнулись с новой поведенческой проблемой: чем лучше общество способно обеспечить удовлетворение сиюминутных потребностей, тем менее каждый его член становится способен к самоограничению. Мы сейчас испытываем на себе влияние фактически тех же обстоятельств, которые убили Генри. Наши потребительские аппетиты подпитываются именно изобилием, царящим в американском обществе, – мы производим больше, потребляем больше и выбрасываем больше, чем любая другая группа людей на планете. В Америке, а все чаще и в других уголках земного шара человек оказывается жертвой соблазнов, которые сам для себя создал.
* * *
В январе 2012 г. Центр по контролю заболеваний в Атланте опубликовал в Journal of the American Medical Association новые статистические данные, касающиеся ожирения в США. Они вызвали у многих прилив надежды. Согласно этому отчету, в котором актуальные данные, суммированные за двухлетний период (2009–2011 гг.), сравниваются с данными предыдущего десятилетия, кривая роста ожирения понемногу выравнивается{41}. Исследования, проведенные среди 6000 взрослых и 4000 детей, свидетельствуют о том, что, хотя мужчины за эти десять лет стали еще немного толще (их средний ИМТ возрос с 27,7 до 28,7), у женщин ситуация стабилизировалась (показатель остался неизменным – на уровне 28,5). Конечно, около 78 млн людей в США – примерно каждый третий взрослый американец – все еще страдают ожирением, тем не менее такое замедление роста – сравнительно хорошая новость, учитывая, что «толщина» нации уверенно росла на протяжении тридцати лет, причем в течение более чем десяти из них увеличение было экспоненциальным.
Эта статистика также позволяет предположить, что американцы постепенно перестают игнорировать свои проблемы. В 2008 г. Центр по контролю заболеваний оценил расходы, связанные с ожирением в Америке, в $147 млрд; в эту сумму вошло все, начиная от растущих счетов за бензин, потраченный на перевозку потяжелевших граждан, и заканчивая увеличившейся стоимостью медицинских услуг в и так уже слишком дорогой и перегруженной системе здравоохранения. Денежные расходы американцы принимают во внимание в первую очередь, поэтому все большее количество людей осознает, что, каким бы ни был их собственный вес, как нация мы больше не можем позволять себе поддаваться соблазнам огромных порций и лозунгов «все, что вы можете съесть».
Среди возможных средств борьбы{42} предлагаются как идущие сверху законодательные запреты, так и методики типа «помоги себе сам», обращенные к отдельным гражданам. Первая леди Мишель Обама продвигает свою программу школьных обедов (закон «О здоровых и сытых детях» 2010 г.) и выращивает овощи на лужайке перед Белым домом; Майкл Блумберг в бытность мэром Нью-Йорка совершил смелый жест, предложив запретить в общественных местах продажу сладких газированных напитков в таре большого объема; движение за запрет автоматов с газированной водой в школах распространилось уже по всей стране. Предприятия фастфуда теперь должны предоставлять информацию о калорийности своих блюд и напитков – благодаря этому среднее количество калорий, потребляемых посетителем сети Starbucks, снизилось на 25 %, что дает надежду на хоть какой-то сдвиг в сфере самоконтроля граждан, пусть даже в отношении кофе с булочками.
На другом конце шкалы – соединение новых технологий с самосовершенствованием: все большую популярность приобретают приложения для смартфонов, контролирующие ваши показатели здоровья{43}. Одна из таких программ, разработанная в Сан-Франциско, позволяет отслеживать параметры аппетита, физической нагрузки, продолжительность сна и объем выпиваемых напитков с целью дальнейшего использования этих данных для самооценки и планирования будущего поведения. Сбор сведений для анализа того, в какой степени увеличивается эффективность принимаемых решений, – стандартная корпоративная практика на протяжении уже многих лет, но электронный анализ собственного поведения – нечто совсем другое. Помимо мониторинга конкретных поступков в свете долгосрочных целей, такие приложения берут на себя функцию технологической замены тех способностей, которыми мы обладали когда-то или не обладали вообще, например контроля головного мозга над аппетитом или потреблением алкоголя. В данном случае технологии, изначально созданные для облегчения и расширения человеческих коммуникаций, превратились в своего рода умственный протез.
Однако, если принимать во внимание масштабы проблемы, американцам, уже страдающим ожирением, подобные усилия помогают не намного больше, чем лейкопластырь. Жестокая реальность состоит в том, что, по всей видимости, этим людям грозят серьезные проблемы со здоровьем в старшем возрасте и даже уменьшение продолжительности жизни. Если мы хотим справиться с этой эпидемией, нам нужно сосредоточиться на детях и юношестве. А распространенность ожирения среди юных американцев продолжает расти, особенно среди мальчиков в возрасте до 19 лет: с 2000 по 2010 г. она увеличилась с 14 до 18,6 %. Для девочек же статистика дает более умеренные показатели: у них распространенность ожирения за десять лет выросла с 13,8 до 15 %.
К несчастью, меры, направленные на оздоровление питания подрастающего поколения{44} ради предотвращения диабета и других заболеваний в старшем возрасте, пока не дают существенных результатов, и не только в Америке. В школах двенадцати бедных районов штата Новый Южный Уэльс в Австралии была внедрена тщательно разработанная программа питания и добровольных занятий физкультурой для девочек в возрасте 12–14 лет, однако анализ результатов ее осуществления в течение года не выявил никаких изменений к лучшему. Перед началом реализации программы около 40 % детей находились на грани ожирения, а их средний вес составлял примерно 60 кг. Однако всего лишь 25 % девочек из задействованных в проекте школ согласились посещать занятия физкультурой, и только каждая десятая приняла участие в домашних программах здорового питания или физической активности. К концу года, что, вероятно, вас не удивляет, набор веса в экспериментальной группе практически ничем не отличался от контрольных показателей, и средний уровень распространенности ожирения по школам в целом был равен 33 %.
Из подобных исследований мы можем извлечь болезненные, но ценные уроки. Во-первых, изменить устоявшееся пищевое поведение нелегко, потому что, как я объясню в следующей главе, мы рабы своих привычек{45}: во взрослой жизни мы сохраняем пищевые предпочтения, выбирая еду, которая нравилась нам в детстве, будь она здоровая или нет. Это, конечно же, давно известно дельцам индустрии питания. Комплекты типа «Хэппи Мил» в сети McDonald's служат для закрепления таких предпочтений: детей кормят именно теми вкусными блюдами, которых им хочется, но которые им совершенно не нужны. Подобная программа существует и в сети Burger King, где вместе с гамбургером ребенок получает картонную корону. Эти и другие предприятия обращаются к детским умам и желудкам, потому что такая коммерческая стратегия беспроигрышна. Сейчас, когда общественная озабоченность здоровьем растет, начинают звучать голоса, призывающие запретить рекламу вредных для детей продуктов, однако инициативы такого рода сталкиваются с мощным противодействием со стороны представителей отрасли, особенно тех, кто сам вырос на фастфуде.
В 2010 г. в округе Лос-Анджелес, где каждый день подается 650 000 школьных обедов, случился бунт учащихся, не согласных с заменой традиционного школьного фастфуда здоровыми блюдами, такими как джамбалайя, овощное карри, чечевица и бурый рис. Протест охватил 13 % учеников, тысячи детей и подростков отказались от школьных обедов, а подпольный рынок чипсов, конфет и бургеров расцвел пышным цветом. Это еще раз подтверждает, что изменить стандарты питания в рамках культуры, выработавшей у людей привычку, если не привыкание, к фастфуду, трудно, особенно для семей из бедных районов, где мало магазинов со здоровой пищей, а преобладают готовые блюда и полуфабрикаты.
Наши пищевые привычки к юности оказываются уже полностью устоявшимися, поэтому следующий урок состоит в том, что начинать формировать предпочтения нужно как можно раньше{46}. Венди Слассер, педиатр из детской больницы Mattel в Лос-Анджелесе, разработала образовательную программу для родителей, основой которой стало поощрение разнообразия питания, физической активности и обмена опытом. В течение семи недель молодые матери латиноамериканского происхождения с низким доходом, которые имели страдающих ожирением детей в возрасте от двух до четырех лет, собирались в клинике для интерактивных занятий: они учились друг у друга, а затем применяли полученные знания дома. В отличие от австралийской программы этот проект оказался на удивление успешным: средний вес детей в этой группе снизился на 9 %, в то время как в контрольной группе, где матери не получали соответствующих консультаций, число детей, страдающих избыточным весом и ожирением, за это же время возросло на 16 %. Особое внимание к здоровому питанию маленьких детей, по всей видимости, уже дает свои плоды. Несмотря на то что распространенность ожирения в США в целом остается высокой, Центр по контролю заболеваний в Атланте в 2014 г. сообщил о 43 %-ном снижении уровня ожирения среди детей в возрасте от двух до пяти лет – это первое подобное снижение показателей в какой-либо группе за десять лет!
Эксперимент, проведенный в больнице Mattel, демонстрирует одну очевидную вещь, о которой, впрочем, мы склонны легко забывать: развитие каждого человека как уникальной личности во многом определяется привычками, формирующимися семьей, культурой, образованием, рынком, СМИ, иллюзиями и т. д. Однако не столь очевидно то, что многие из социальных привычек мы перенимаем на интуитивном уровне – вне поля зрения радара нашего сознания – и что контакты за пределами семьи также оказывают значительное влияние на формирование нашего поведения. Тем не менее существует множество доказательств того, что, к примеру, ожирение распространяется среди друзей{47} почти так же, как заразные простудные заболевания.
Наиболее интересное исследование этого феномена было проведено в Фрамингеме (штат Массачусетс), где ученые свыше 50 лет наблюдали за группой семей, которая сегодня превратилась в своего рода социальную сеть из более чем 12 000 человек. Проект начали реализовывать в 1948 г., в нем тогда участвовали 5000 человек, и изначально целью было отслеживание истории сердечно-сосудистых заболеваний; в 1971 г. в проект включили первое поколение потомков, в 2002-м – второе, что сделало его наиболее обширным долговременным исследованием состояния здоровья в США.
Помимо данных о поведенческих и физических параметрах, включая индекс массы тела, во фрамингемском исследовании на протяжении более чем 30 лет собиралась детальная информация о социальных взаимоотношениях между соседями, друзьями и родственниками. В 2007 г. Николас Кристакис из Гарварда и Джеймс Фаулер из Калифорнийского университета в Сан-Диего, использовав этот уникальный объем данных, провели анализ распространения ожирения во Фрамингеме с 1971 по 2003 г. Эти временные рамки очень важны, потому что практически точно соответствуют периоду нарастания эпидемии ожирения в Америке. Анализ в очередной раз подтвердил, что наше окружение сильно влияет на риск развития ожирения: мы перенимаем наши привычки от тех, кому доверяем.
В начале исследования в этой тесно переплетенной социальной сети, состоящей из 12 067 человек, легко выявлялись кластеры людей, страдающих ожирением. За последующие три десятка лет распространенность ожирения в выборке увеличилась, так же как и по стране в целом. Удивительно то, что этот рост не был распределен случайно, а зависел от социальных связей между людьми. Среди факторов прогнозирования ожирения социальные связи, особенно между близкими друзьями, оказались гораздо более значимыми, чем географическая удаленность и даже кровное родство. Если кто-то из близких друзей человека страдает от ожирения, шансы на то, что у него самого разовьется эта болезнь, увеличиваются на 57 %. У взрослых братьев и сестер этот показатель составляет 40 %, а у супругов – 37 %. Это воздействие сохраняется вне зависимости от того, живут ли друзья или дети из одной семьи рядом или в разных городах. И напротив, среди живущих по соседству семей, между которыми отсутствует тесное общение, такого эффекта не наблюдается.
Итак, мы можем заключить, что ожирение передается в дружеской среде подобно инфекционному заболеванию. И действительно, как показал последующий анализ, проведенный Николасом Кристакисом и его коллегами с использованием модели распространения инфекционных заболеваний, распространение ожирения через сеть социальных связей стало важным фактором в развитии эпидемии. В 1971 г. лишь 14 % участников фрамингемского исследования страдали ожирением, но затем этот показатель стал увеличиваться примерно теми же темпами, что и в американском обществе в целом. «Исходя из нашего анализа, можно сказать, что люди с 1971 г. достигли больших "успехов" в наборе веса, но не добились никаких результатов в борьбе с ним», – заключает ведущая исследовательница Элисон Хилл. Вероятность развития ожирения для взрослого американца в течение года составляет 2 %, и этот показатель за последние годы вырос. Если среди его близких друзей есть страдающий ожирением, вероятность возрастает на 0,5 %. Таким образом, наличие четырех друзей с ожирением увеличивает шансы человека на развитие у него ожирения вдвое. Основными факторами набора веса в сегодняшней Америке остаются высокий уровень стресса, короткий сон, доступность вредного фастфуда и низкий уровень физической активности, но жизнь в среде, где приверженность вредным привычкам широко распространена, также увеличивает риск ожирения. Учитывая, что две трети населения Америки уже имеет избыточный вес, подобная «субкультура» встречается повсеместно. В наших привычках мы подсознательно повторяем поведение людей, которые нам небезразличны.
В США, где изобилие пищи нас окружает повсеместно, переедание и набор веса также управляются малозаметными стимулами среды. Брайан Уонсинк{48}, профессор Корнеллского университета, специализирующийся на изучении потребительского поведения, продемонстрировал, как множество факторов мощно влияют на формирование и поддержание наших пищевых привычек и на то, сколько пищи мы потребляем каждый день. В своей книге «Бездумная еда» (Mindless Eating) профессор Уонсинк на основании ряда экспериментов, проведенных как в его лаборатории, так и в домах, ресторанах, кинотеатрах – в общем, везде, где люди едят, – показал, что аппетит и потребление могут сильно зависеть не только «от семьи и друзей, но и от упаковок и тарелок, названий и цифр, наклеек и освещения, расцветок и свечей, форм и запахов, отвлекающих факторов и расстояний, кухонных шкафов и коробок». На первый взгляд совершенно посторонние факторы – например, где мы храним еду, насколько она доступна или как она подается, – могут служить рефлекторным пусковым механизмом наших привычек и оказывать значительное влияние на то, что и когда мы едим. И действительно, я замечал подобные особенности и в моих собственных предпочтениях: чашечка утреннего кофе запускает у меня сильное желание поесть пончиков, а делая тосты с яйцами, я с детства не могу обойтись без дрожжевой пасты.
* * *
Многое из того, что мы делаем каждый день, обусловлено тем, что мы делали раньше. То, что мы называем привычками, – это устойчивые повторяющиеся поведенческие схемы, находящиеся преимущественно вне контроля нашего сознания. Исследования профессора Уонсинка, фрамингемский анализ дружеских связей и даже мои самонаблюдения, связанные с пончиками и дрожжевой пастой, дают нам наглядные примеры работы мозгового механизма привычек. Как я уже говорил во введении, привычки жизненно необходимы нам для того, чтобы конструктивно и эффективно справляться с повседневной деятельностью. Но они также могут нести большую эмоциональную нагрузку и быть неадекватными, особенно если подкрепляют краткосрочные инстинктивные стремления. Бич ожирения и наша реакция на новые возможности и материальное изобилие рыночного общества служат иллюстрациями к этому. Эмоциональной реакцией в данном случае оказывается не удовольствие или удовлетворение, а парадоксальное сверхпотребление, иллюзия, что чем больше мы имеем, тем лучше.
Все это напоминает мне классический роман Сервантеса «Дон Кихот Ламанчский», написанный во времена, когда Испанское государство оказалось на грани экономического хаоса. Покинув свою деревню, Дон Кихот пытался найти лучший мир, существовавший в его воображении (точно так же, как сегодня многие гонятся за американской мечтой), путая постоялые дворы с замками, стада овец – с армиями, а мельницы – с грозными великанами. У Сервантеса задачу возвращения героя с небес на землю выполняет его верный оруженосец Санчо Панса, который символизирует голос рассудка; это твердый реалист, понимающий мир во всей его повседневной сложности.
Мне кажется, книга Сервантеса еще многому способна нас научить. Если нам нужно переосмыслить американскую мечту для поддержания подлинного прогресса человечества, так чтобы благополучие живых существ – как нашего вида, так и других, с которыми мы делим планету, – улучшалось, а не подрывалось, каждый из нас должен понять и признать здравый смысл своего внутреннего Санчо. История, рассказанная Сервантесом, напоминает нам о том, что многие сигналы, формирующие наше поведение и придающие ему смысл, коренятся в культурных нормах и системах верований, окружающих нас, а также в интуитивных привычках разума, которые, в свою очередь, формируют и поддерживают наши верования и традиции. И вероятно, еще более важный урок, который можно извлечь из романа Сервантеса (так же как и из истории фазана Генри), такой: если мы хотим лучше подстраивать свое поведение под возможности и опасности, порожденные эпохой изобилия, мы должны разобраться в механизмах интуиции и привычек. Как наш мозг реагирует на мир, который нас окружает? Откуда берется наша ненасытность? Действительно ли то, что мы считаем сознательным выбором, нередко оказывается на самом деле бессознательной реакцией мозга, управляемой инстинктами, воображением и особенностями человека как общественного животного? Так ли часто мы совершаем сознательные поступки, как нам хотелось бы думать? Вот к этим вопросам мы и перейдем.
Глава 2
Привычки и интуиция: настройка мозга
Наш разум скорее проницателен, нежели последователен, и охватывает больше, чем в силах постичь[6].
Люк де Клапье, маркиз де Вовенарг{49}. Размышления и максимы (1746)Следите за своими привычками, ибо они могут стать вашим характером. Следите за своим характером, ибо он может стать вашей судьбой.
Эби Морган{50}. Железная леди (2011)Сегодня в нейрофизиологии наступила эпоха чудес. За время моей профессиональной карьеры, в течение тридцати с небольшим лет, мы узнали о мозге больше, чем за всю предшествующую историю человечества. Этот удивительно сложный орган – приемо-передаточное устройство, обеспечивающее взаимодействие между организмом и средой, – обладает внутренним балансом, гибкостью и исключительными возможностями для адаптации. Например, нам известно, что в головном мозге более сотни миллиардов нервных клеток – число, соперничающее с числом звезд в нашей Галактике, и каждая из этих клеток связана с соседними тысячами синаптических соединений – порталов химической коммуникации. Мы узнаем все больше об устройстве различных функциональных центров мозга, о сфере их ответственности, о том, как они выполняют свои обязанности, и об их эволюции.
Мы узнали о том, что человеческий мозг, как и мозг других млекопитающих, по сути объединяет в себе три мозга и обладает биологическими особенностями, сформировавшимися в ходе его уникального эволюционного развития{51}. Наш мозг, построенный на основе примитивного мозга рептилий (сходного с мозгом современных ящериц и не сильно отличающегося от мозга Генри, безрассудного фазана, о котором я рассказывал выше), – продукт эволюции приматов, получивший свои исключительные способности в результате развития коры больших полушарий. У человека эти полушария представляют собой структуру размером с небольшую дыню, разделенную на две зеркальные половинки, которые вместе составляют примерно 80 % всей массы головного мозга. Фронтальные области коры{52} – те самые части мозга, которые ответственны за принятие решений и действия, – развиты у человека очень сильно, что обеспечивает нам интеллект и сложное социальное поведение, отличающие нас от других видов.
На ранних стадиях эволюции, миллионы лет назад, произошло разделение основных структур древнего мозга, так что гиппокамп, место формирования воспоминаний, сдвинулся к центру, а миндалина, страж наших эмоций, – наоборот, к внешним границам мозга. Позже, из-за дальнейшего роста и мощного развития человеческого переднего мозга, эти две структуры, миндалина и гиппокамп, снова сошлись, сформировав вместе с другими элементами рептильного ядра лимбическую систему, которая контролирует физиологические процессы, происходящие в организме, и обеспечивает наше эмоциональное восприятие.
Ученые провели картирование скоростных автострад мозга (в первую очередь дофаминовых, серотониновых и норадреналиновых путей), которые поддерживают связи между жизненными центрами этой несколько хаотичной структуры. Также нам теперь многое известно о физических и химических процессах, обеспечивающих поток информации в нейронных сетях мозга. Мы уже начали разбираться в том, как память – способность, позволяющая человеку переживать свое прошлое и представлять будущее, – зависит от прочности связей, которые возникают между нейронами головного мозга в результате постоянного взаимодействия с внешним миром. А то, что наше сознание, мышление и действия порождены активностью головного мозга, сегодня известно каждому школьнику.
Главной задачей живого мозга является постоянная обработка информации: это орган, в котором калейдоскопический поток стимулов из окружающего мира целенаправленно объединяется с инстинктами и информацией о состоянии организма, обеспечивая действия, необходимые для выживания. Таким образом, если мы хотим до конца разобраться в таинстве мышления и в том, как мозг настраивается на адаптацию, нам необходимо установить взаимоотношения между его различными отделами. Как передается информация от клетки к клетке, какие центры и передаточные пути существуют в мозге? Как этот постоянный поток информации поддерживает равновесие жизни и формирует нашу личность? Кроме того, принимая во внимание, что человек является общественным животным, мы должны выйти за пределы биологии отдельного органа и поведения отдельного человека и спросить: как между людьми происходит информационный обмен, создающий сложную социальную сеть, которую мы называем человеческой культурой?
На каждого из нас действуют мощные культурные силы. Социальные нормы – общепринятые правила, основанные на привязанностях, обучении, общем опыте и намерениях, – участвуют в развитии нашего мозга в детстве и продолжают влиять на формирование характера на протяжении всей жизни. На первый взгляд такие общепринятые практики (например, ритуалы, связанные с рождением, браком, товарообменом) могут показаться уникальными для каждой культуры, но при ближайшем рассмотрении выясняется, что они имеют похожую форму в разных этнических и социальных группах. Исходя из этого, можно предположить, что в формировании нашего социального поведения участвуют появившиеся в ходе эволюции стандартные, общие для человеческого вида физиологические механизмы, подобные тем, которые обуславливают обучение ребенка речевой деятельности.
Кстати, следует отметить, что современные знания о таких физиологических механизмах и функционировании мозга на клеточном уровне основаны на редукционном анализе – важнейшем элементе научного исследования, который подразумевает разделение целого на составные части. Современная нейрофизиология в значительной мере полагается на этот метод, потому что он доказал свою эффективность в понимании молекулярных механизмов нейронного функционирования. В этом нам очень поспособствовали новые технологии. Без компьютерной революции, давшей ранее недоступные возможности в обработке информации, мы, к примеру, не разобрались бы в наборе генетических инструкций, на основании которых функционирует мозг. У нас было бы лишь примитивное представление о динамике клеточного метаболизма, и составить более или менее реальное представление о живом мозге мы бы просто не смогли.
Наше поведение – это постоянно совершаемый выбор тех или иных действий, и определяется оно слиянием нашей эволюционной биологии, личного опыта и приобретенных во взаимодействии с культурной средой привычек, в формировании которых одну из главных ролей играют рыночные отношения. Каждый из нас находит себя именно в этом сплетении и столкновении внешнего и внутреннего миров. Пытаясь отыскать свой путь в этой комплексной среде, мы считаем, что всегда делаем выбор сознательно и способны контролировать свое поведение либо намеренно, либо адаптируясь к изменяющимся обстоятельствам. Иначе говоря, мы гордимся осознанием себя как личности, своих привязанностей и склонностей, достижений и ответственности.
Только человеку свойственно сознательно связывать воедино все фрагменты знаний о самом себе, составляя из них имеющую смысл жизненную историю, согласно которой мы определяем, кто мы есть: любящая мать, плохой игрок в теннис, бывший алкоголик, вставший на правильный путь, и т. д. Несложно понять, что мы способны ответить на любые вопросы о себе, окружающем мире и своем месте в нем, обращаясь именно к этим личным историям. Каждый день мы используем такое рефлексивное, подкрепленное предыдущим опытом самосознание для выражения мнений и общения с другими людьми в сложной сети социальных взаимоотношений. Это наш разум в действии, проявление активности систем мозга, которые определяют нашу личность и, что более ценно с практической точки зрения, помогают нам, к примеру, вспомнить нужный номер телефона или найти нужную дорогу в городе.
Однако, как я объясню далее в этой главе, посвященной самонастройке мыслительных привычек, способность вспомнить детали своей биографии или сознательно решить ту или иную проблему – это только наиболее очевидные из механизмов, которые помогают нам жить в этом мире и находить наиболее безопасные и результативные способы взаимодействия с ним. Но, хотя нам кажется, что в нашей повседневной жизни мы обычно полагаемся на сознательный опыт и мнение, научные исследования говорят о том, что на самом деле огромную роль в нашем поведении играет система рефлекторного восприятия и ответных реакций нашего мозга. Эта рефлекторная система, действующая преимущественно на досознательном и бессознательном уровне, жизненно необходима для эффективного повседневного существования. И именно она с помощью приобретенных привычек незаметно, но очень мощно воздействует на наши верования, восприятие чужих мотивов, следование моральным правилам и принимаемые решения. Иногда это идет нам на пользу, иногда – нет. Если хотите, можете воспринимать это как нейронный мозговой механизм повседневной социальной активности, базовую операционную систему, которая необходима не только для создания личной истории каждого, но и для формирования и поддержания инфраструктуры, скрепляющей человеческое общество путем межличностных отношений. Эту досознательную систему рефлекторного самовосприятия принято называть интуицией.
* * *
Конечно, идея о том, что нашим разумом управляют досознательные или бессознательные силы, не нова. Зигмунду Фрейду{53} более, чем кому-либо другому в недавнем прошлом, удалось, благодаря использованию психоанализа и доступному языку его работ, привлечь общественное внимание к роли бессознательного в формировании нашего взгляда на мир. Эти первые подвижки в направлении исследования бессознательной деятельности человеческого мозга произошли на фоне бурлящей интеллектуальной жизни Вены начала XX в. Как писал в своей книге «Время прозрений» (Age of Insight) нобелевский лауреат Эрик Кандель, движение в направлении познания себя, захватившее как художников, так и ученых, отчасти было реакцией на представления великих умов эпохи Просвещения о разуме как единственной движущей силе прогресса.
В индустриальном обществе XIX в. в качестве средств совершенствования человека превыше всего ценились дисциплина, экономия, организованность и вера в Бога, а эмоции и инстинкты Викторианская эпоха называла низменными и аморальными. Революционные работы Фрейда пролили свет на то, что он считал психическими последствиями жизни в обществе, подавляющем человеческие инстинкты, в особенности сексуальное желание. С этим вполне согласуется тот факт, что, когда в Париже в 1913 г. состоялась премьера «Весны священной» Игоря Стравинского в эротической постановке Нижинского, среди публики это вызвало настоящий скандал. Таким образом, Фрейд, пытаясь через психоанализ разработать более сложную теорию разума, был первым, кто сказал о том, что наше поведение определяется не только сознанием и способностью к разумным умозаключениям, но и культурными и социальными факторами, а также нашими страстями.
Однако в изучении анатомии живого мозга и выяснении динамики нейронных коммуникаций, которая может быть основой его сознательной и бессознательной деятельности, возможности психоанализа все же ограничены. Хотя электрическая активность мозга впервые была установлена в экспериментах на животных в конце XIX в., лишь с появлением современных технологий сканирования{54} стало возможным рассмотреть его работу в реальном времени. Первым из таких методов стала электроэнцефалография (ЭЭГ), которая позволяет измерять спонтанные электрические импульсы в мозге через подсоединенные к коже головы электроды. Несмотря на свою простоту, эта технология выдержала испытание временем. В начале моей карьеры, работая в Лондоне, я познакомился с использованием электродов особого типа для диагностики сложных эпилептических припадков у детей – техникой, которая с тех пор изменилась очень мало и продолжает успешно применяться.
Затем, в 1970-х, появилась рентгеновская компьютерная томография (КТ), с помощью которой стало возможно наблюдать структуры мозга, не прибегая к хирургическому вмешательству. Однако истинным прорывом стала позитронно-эмиссионная томография (ПЭТ), при которой с помощью введения в кровь пациента короткоживущего радиоактивного изотопа можно наблюдать за изменением кровотока в разных отделах мозга. Благодаря тому что интенсивность кровообращения очень тесно связана с нейронной активностью, этот метод позволяет устанавливать в реальном времени, какие анатомические структуры мозга активизируются при выполнении тех или иных задач.
В течение нескольких лет после этого была разработана методология магнитно-резонансной томографии (МРТ). Она позволяет проводить исследования, не подвергая человека потенциальной опасности ионизирующего излучения, с которой связано применение ПЭТ. Технология МРТ основана на физическом явлении ядерного магнитного резонанса: в мощном магнитном поле атомы ведут себя словно крошечные стрелки компаса, и путем точных манипуляций с магнитом их можно выстраивать в линию, благодаря чему получается детальная анатомическая картина. В 1990-х гг. эта технология была усовершенствована, что позволило, опять же с помощью измерений интенсивности потока крови, наблюдать за функциональной динамикой активности живого мозга.
Получение изображений с помощью функциональной магнитно-резонансной томографии (фМРТ) можно сравнить с ночным полетом над городом: различная активность в его районах отражается в интенсивности видимых сверху световых пятен, между которыми протягиваются яркие полосы автомагистралей. Вы можете сказать, что такая картинка будет слишком грубой, и это действительно так; однако фМРТ впервые дала нам возможность картировать мозг (подобно первым картографам, наносившим на бумагу контуры континентов) и обнаруживать корреляции его активности с физиологическими функциями. Теперь мы буквально можем получать изображения интерактивных процессов мышления. В объективном исследовании загадки, занимавшей умы Фрейда и его венских коллег, – определении динамических отношений между мозгом, культурным опытом и сознательной и бессознательной сторонами человеческой личности – наступила новая эра.
* * *
Мэтт Либерман, профессор психологии и мой коллега по Калифорнийскому университету в Лос-Анджелесе, находится на переднем крае новых исследований, посвященных нашему самовосприятию. Мэтт, еще во времена учебы в Гарварде в начале 1990-х заинтересовавшийся проблемой социального поведения, стал пионером социальной когнитивной нейробиологии{55}. Эта новая дисциплина объединяет технологические возможности получения изображений мозга с проверенными экспериментальными методами когнитивной нейропсихологии с целью изучения нейронных основ сложного социального поведения.
Лаборатория социальной когнитивной нейробиологии находится во Франц-холле. Это комплекс зданий, занимаемый знаменитым отделением психологии Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Если вы пойдете в северную часть университетского городка, мимо плотной застройки, где располагается медицинский центр (там я и работаю), и пересечете Научный дворик, то увидите классический портик, обрамленный искривленными оливковыми деревьями и затененный гигантскими эвкалиптом и сосной. Это первое из строений Франц-холла. Все вместе они являются архитектурным отражением истории роста самого университета, от изъеденных временем кирпичных фасадов, свидетельствующих о былом романе с академиями Северной Италии, до массивного куба из бетона и зеркального стекла – постройки 1960-х, которая в тот вечер, когда я направлялся к Мэтту Либерману, расплескивала озера отраженного солнечного света на лежащие внизу сады.
Угловой кабинет Мэтта разместился на шестом этаже этого куба, и прямо к его окнам тянутся верхние ветви сосны. Когда я пришел, Мэтт был занят работой над своей новой книгой. «Она о том, как наш мозг обрел свою социальную сеть», – усмехнулся он, вставая из кресла. Мэтт – очень простой и приятный в общении человек с мужественной челюстью и коротко остриженными темными волосами, уже тронутыми сединой. Кабинет отражает его натуру. Кругом книги – не только на полках, но и стопками прямо на полу. Спектр названий очень широк – от тех, что можно ожидать увидеть в рабочем кабинете психолога, до менее привычных: социология, когнитивная нейробиология, физиология, анатомия, религия, теория эволюции – все вперемешку. Популярные имена философов, Фромм, Сартр, Ницше – много Ницше. На противоположной стене, над широким монитором со снимками МРТ и страницами из книги висит большая репродукция «Голконды» Магритта. Знакомая картина – городские фасады, на фоне которых идет дождь из мужчин в котелках, – кажется здесь удивительно на своем месте.
Заинтригованный, я спросил Мэтта, откуда у него такие разносторонние социальные и философские интересы. «Книги по философии я получил в наследство от моего отца, – начал Мэтт. – В молодости он хотел защитить докторскую диссертацию по философии, но поменял свои планы, когда начали появляться дети. В 70-х гг. молодому доктору философии трудно было бы найти работу, так что Либерман-старший переквалифицировался в юристы. Но у него остались книги, и, пока я рос, я читал все, что мне попадалось. Это была моя первая настоящая любовь в мире идей».
Интерес к когнитивной социологии пришел позже. Мэтт тогда учился в Ратгерском университете, и на него серьезно повлиял Брюс Уилшир, профессор, познакомивший его с Ницше, немецкой философией XIX в. и работами Уильяма Джеймса. Для Уилшира ключом к изучению общественного поведения было понимание субъективного опыта. Затем, поступив в аспирантуру в Гарварде, Мэтт открыл для себя мозговое картирование и начал работать под руководством знаменитого психолога Дэниела Гилберта{56}, чья книга «Спотыкаясь о счастье»[7] (Stumbling On Happiness) привлекла широкое внимание к теме влияния общества на сознание. «Я попался, – объясняет Мэтт. – Большую часть своей сознательной жизни мы проводим, пытаясь найти свой путь в социуме, и мне очень хотелось узнать больше о том, как эти процессы кодируются в человеческом мозге».
Я впервые обратил внимание на исследования Мэтта Либермана, прочитав одну из первых его научных работ{57} «Интуиция. Подход с точки зрения социальной когнитивной неврологии» (Intuition: A Social Cognitive Neuroscience Approach). В ней он высказывает предположение о том, что интуитивное мышление – это не мистика, как считают многие, а стратегия обработки информации мозгом, мыслительная привычка, которая основывается на так называемом скрытом обучении. В психологии этим понятием обозначается обучение, происходящее непреднамеренно, – такой способ получения информации об окружающем мире, при котором мы неосознанно усваиваем некие факты и подсказки об отношениях и силах, в нем действующих. Например, человек, оказавшись в чужой стране, перенимает слова, жесты и обычаи местных жителей, не задумываясь об этом. Другой пример: мы перемещаемся по знакомому городу, прекрасно понимая, в каком направлении нужно двигаться, и не прикладываем при этом никаких сознательных усилий. Так же объясняются неожиданные приливы оптимизма и радости, для которых вроде бы нет никаких внешних причин, и, наоборот, знакомое каждому чувство, порой возникающее при разговоре с кем-то: мы ощущаем, что что-то не так, хотя не можем это внятно истолковать. Стоит отметить интересный момент: мы часто допускаем, что такие рефлекторные реакции – «нутром чую» – могут быть важнее для принятия решений, чем сознательные попытки анализа ситуации.
Совершенно очевидно, что наш мозг может запускать привычные двигательные реакции{58}, не привлекая сознание к обдумыванию деталей. Так почему же что-то аналогичное не может происходить в области мышления? Почему какие-то мыслительные процессы не могут запускаться так же, то есть автоматически? Нас ведь не удивляет то, что многие моторные навыки и ряд когнитивных способностей – ловля мяча, катание на лыжах или велосипеде, чтение и письмо – со временем и практикой становятся автоматическими. Например, наблюдая за малышом, играющим в кроватке, легко можно заметить, что человек появляется на свет с врожденной способностью – «инстинктивным» стремлением тянуться к предметам и хватать их. Позднее, после многих часов практики, такие запрограммированные природой стремления трансформируются в эффективное «привычное» поведение – рефлекторные, прошедшие настройку навыки, которые дают нам возможность наслаждаться разнообразными играми с мячом.
Итак, Мэтт Либерман задумался, не может ли интуиция – рефлекторные знания, основанные на скрыто усвоенных социальных привычках мышления, – развиваться и действовать в принципе так же, как и моторные навыки (хотя, конечно же, интуиция более тонка и индивидуальна, чем, к примеру, умение ловить мяч). И если это действительно так, то на каких нейронных процессах основаны такие рефлекторные навыки{59}? Мэтт предположил, что если интуитивные знания действительно основаны на привычках, то базальные ганглии – скопление нейронных узлов в глубине нашего мозга, которые координируют двигательные программы, позволяющие нам ездить на велосипеде или ловить мяч, – вероятно, будут участвовать в приобретении и поддержании социальных отношений, например в том, что мы предпочитаем общение с определенными людьми или точно знаем, как нам больше всего нравится проводить время.
Однако теории остаются лишь предположениями, пока не будут доказаны, поэтому позже, в Калифорнийском университете, Мэтт провел серию экспериментов для проверки того, задействованы ли в рефлексивном, сознательном поведении с одной стороны и рефлекторном, основанном на интуиции или подсознании, – с другой различные структуры мозга. Эти эксперименты были весьма оригинальными. В одном из них Мэтт набрал две группы опытных профессионалов – футболистов и актеров импровизационного жанра (в конце концов, дело ведь происходило в Лос-Анджелесе!) и сравнил их друг с другом на основании того, каким способом они приобретали знания в этих двух областях, одной знакомой, а другой незнакомой для них. Мэтт рассуждал примерно так: у профессиональных футболистов должен быть иной жизненный опыт, более детальные неосознанные представления об игре в футбол, чем у профессиональных актеров, и наоборот.
В частности, Мэтт предположил, что люди, близко знакомые со всеми нюансами актерской профессии, должны быть способны рефлекторно (интуитивно) реагировать на предположения, относящиеся к их роду занятий (например, должен ли актер быть творческой, тонко чувствующей, сообразительной и т. д. личностью?); в то же время людям, далеким от актерской деятельности (в эксперименте это были футболисты), необходимо сознательно обдумать предложенные утверждения, прежде чем согласиться или не согласиться с ними. И конечно же, применительно к утверждениям о футболе результат в этих двух группах должен быть обратным. А если нейронные структуры, ответственные за интуитивную и сознательную обработку, действительно различаются, это должно отражаться в различиях кровотока, видимых на томографе.
В камере аппарата МРТ довольно шумно, поэтому участники через очки, подсоединенные к компьютеру, читали высказывания об их профессиональных областях вперемежку с нейтральными предложениями и отвечали, нажимая на одну из двух кнопок. Результаты эксперимента показали, что знания действительно поддерживаются двумя различными системами головного мозга. Хотя скорость, с которой здоровые молодые участники отвечали на два набора вопросов, отличалась незначительно, данные томографа четко выявляют функционирование двух различных, хотя и частично перекрывающихся нейронных систем.
Когда участник эксперимента выражает некое суждение о предмете, который ему близко знаком, он использует интуитивные, или рефлекторные, знания. Для их извлечения практически не требуется сознательных усилий. У испытуемого активируется сеть мозговых центров, в которую входят ядра двух древнейших структур, миндалины, стража наших эмоций, и базальных ганглиев, «гнезда привычек», но, кроме того, новый отдел мозга, называемый вентромедиальной префронтальной корой. Такое сочетание обеспечивает способность быстрого извлечения знаний, полученных скрытым образом. Параллельно с этими процессами активируется латеральная префронтальная кора (часть высокоспециализированной «высшей» коры), гиппокамп (место формирования воспоминаний) и части медиальной и височной доли коры.
* * *
Исследования Мэтта Либермана подтверждают тот факт, что в нашем самоосознании действительно участвуют «два разума». И Мэтт не единственный, кто проводил эксперименты в этой области. Предположение о том, что сохранение и извлечение знаний происходят посредством двух раздельных, но при этом параллельных процессов, обсуждалось нейропсихологами начиная с 1977 г., когда Уильям Шнайдер и Ричард Шифрин{60} впервые постулировали активность таких различных механизмов в головном мозге. В те годы эти системы просто обозначили как «системы 1 и 2», но теперь концепция двойного мыслительного процесса уже устоялась, а общественный интерес к ней привлекла вышедшая в 2011 г. книга «Думай медленно… Решай быстро» (Thinking Fast and Slow) Дэниэла Канемана[8]{61}, психолога, в прошлом десятилетии получившего Нобелевскую премию. Детали характерного для человека поведения, управляемого этим двойным механизмом, менялись в ходе эволюции, но, если говорить в общем, рефлексивное, сознательное мышление – это медленный, контролируемый, требующий усилий, последовательный и подчиняющийся правилам процесс, в то время как рефлекторная обработка информации, то есть интуитивные, настроившиеся под влиянием жизненного опыта привычки нашего мозга, – это процесс быстрый, бессознательный, параллельный, автоматический и происходящий без каких-либо усилий. Чтобы лучше понять разницу, вы можете представить себе рефлексивное мышление как активный процесс, который происходит в нашем сознании, если нам нужно принять взвешенное решение, а рефлекторное – как ощущение «пойманной волны» во время разговора.
Таким образом, с проблемы рефлекторной обработки информации мозгом спадает покров тайны, если знать, что анатомические структуры мозга, несущие ответственность за такую интуитивную деятельность, – это те же самые центры, которые поддерживают привычную моторную активность. Именно так, как и предполагал Мэтт Либерман. Иными словами, все, что мы научились хорошо делать благодаря практике и выработавшейся привычке, будь то игра на сцене, футбол или внимательное отношение к людям, срежиссировано и поддерживается областью мозга, называемой базальными ганглиями. Эта находящаяся в основании переднего мозга группа ядер, каждое из которых имеет свое латинское название, функционирует как единое целое. Исторически этим мозговым центрам, самый крупный из которых – corpus striatum (полосатое тело), приписывалась функция автопилотов двигательной активности человеческого тела. Однако теперь ученые признают, что те же самые анатомические структуры аналогичным образом участвуют в управлении стандартными схемами социального поведения и даже индивидуальными привычками. Такие схемы привычного поведения, запускаемые хорошо знакомыми подсказками и координируемые с помощью мощной сети, соединяющей ганглии с другими областями мозга, воспроизводятся рефлекторно, автоматически, без препятствий и сознательного осмысления. Точно так же, как благодаря практике мозг настраивается на успешную игру в теннис, наш опыт настраивает и наше социальное поведение.
То, что мы называем интуицией, – внезапное осознание результатов этого процесса. Таинственное, почти божественное ощущение, о котором мы говорим что-то вроде «У меня такое чувство» или «Я просто знаю, что это так», на самом деле отражает осознание в критической ситуации подсознательных схем мышления, которые давным-давно стали привычными для нас. Однако в большинстве случаев, как это бывает с любой автоматизированной системы контроля, мы практически не замечаем присутствия мозгового автопилота, пока его работа не даст сбой. Что представляет собой такой сбой, проще всего понять, описав потерю привычно настроенных двигательных функций, например, при болезни Паркинсона{62}. В социальном поведении это происходит по тому же сценарию. Одна из важнейших функций базальных ганглиев – поддержание положения тела в пространстве, то, чему мы учимся на раннем этапе жизни и что впоследствии обеспечивает нам способности к ходьбе, бегу, прыжкам и другой физической активности. Если нейроны, ответственные за эти функции, повреждаются или дегенерируют, как это происходит при болезни Паркинсона, в норме бессознательные, свободные движения конечностей и корпуса уступают место скованным и замедленным. Эта потеря моторных программ – или, если быть точным, неспособность к автоматическому запуску нейронных привычек – связана с дегенерацией substantia nigra (черного вещества) ганглиев, в частности с разрушением клеток, производящих дофамин.
Чтобы разобраться в том, как мы приобретаем привычки, очень важно понимать специфические биохимические процессы, происходящие в головном мозге. При болезни Паркинсона, характеризующейся дефицитом дофамина, лечение препаратами, содержащими L-dopa (дигидроксифенилаланин), предшественник дофамина, значительно улучшает физическое состояние многих больных и оказывает положительное влияние на их настроение. Вы также можете вспомнить о том, что именно дофаминовая система, с которой мы познакомились, когда я рассказывал историю Генри, управляет внутренним вознаграждением. Действительно, дофамин можно считать молекулой мотивации, влияющей на обучение (и развитие привычек) через подкрепление путем вознаграждения и наказания. Когда мы сознательно или бессознательно воспринимаем нечто как полезное и приятное, мы стараемся повторить такой опыт, и в эти моменты дофаминовые нейроны в полосатом теле усиливают свою работу. И наоборот, если в результате каких-либо действий мы испытываем негативные ощущения и боль, дофаминовая активность стриатума уменьшается. Именно так и работает система настройки мозга.
Эти процессы одинаковы для всех млекопитающих. Энн Грейбил{63}, ведущая исследовательница привычек из Института Макговерна при Массачусетском технологическом институте, показала на примере обучения крысы (животное проходило лабиринт, в конце которого его ждало вознаграждение в виде шоколада), что нейронная активность базальных ганглиев наиболее высока в начале процесса обучения, а также в самом конце, когда вознаграждение представляется достижимым. Такое «обучение» специфической группы нейронов путем повторения опыта позволяет мозгу накапливать информацию в виде легкоприменимых привычных схем, которые впоследствии быстро активируются при воздействии соответствующих подсказок из окружающей среды. После запуска привычные схемы поведения функционируют автоматически.
Таким образом, базальные ганглии являются центральным элементом мозговых сетей рефлекторной двигательной активности и интуитивного рефлекторного понимания, соединяя при этом новую фронтальную кору и древние лимбические структуры в непрерывный контур обработки информации. Развитие и настройка такого рефлекторного поведения дает огромные биологические преимущества: появляется возможность действовать «на автопилоте» и благодаря этому освобождать время для сознательной оценки ситуации и решения проблем, требующих тщательного осмысления. Эти привычные схемы очень мощны и сохраняются длительное время – вспомните, к примеру, как легко человеку снова начать кататься на лыжах или велосипеде даже после многолетнего перерыва или как на начальных стадиях болезни Альцгеймера больной вполне способен прилично вести себя в обществе, несмотря на нарушения кратковременной памяти. Однако такие стабильные привычки могут и причинять нам вред, например, когда написание эсэмэски становится настолько рутинным занятием, что мы пытаемся делать это даже за рулем автомобиля, или когда зависимое поведение, будь то употребление кокаина или страсть к фастфуду, азартные игры, секс или постоянное сидение в Интернете, запускается после получения некоей стандартной подсказки. Мы должны понять, что настроенные в нашем мозге схемы привычного поведения и интуитивного мышления, как полезные, так и вредные, обретают форму путем проб и ошибок, но, однажды закрепившись, весьма плохо поддаются изменению и еще хуже – истреблению.
* * *
Описанные интуитивные схемы надо отличать от таких необходимых первичных эмоций, как гнев, страх, удивление и отвращение, доставшихся нам от предков в виде врожденного набора для выживания. Рефлекторные умственные способности – возникающие на практике кратчайшие пути, обычно доступные для мгновенного использования в стандартных ситуациях, – вырабатываются постепенно на основании опыта в сочетании с первичными эмоциями. Эта функциональная связь становится очевидной, если рассмотреть сеть анатомических центров, обеспечивающих рефлекторные внутренние знания, – сеть распространения информации, которая связывает такие древние структуры, как миндалина и базальные ганглии, с вентромедиальной префронтальной корой, новой областью человеческого мозга, очень важной, как я объясню позже (в главе, посвященной выбору), для формирования предпочтения вознаграждения.
Какую же роль играет рефлекторная, интуитивная настройка мозга в сложных социальных взаимодействиях и эмоциональном обмене, из которых складывается наша повседневная жизнь? Как мы определяем, что этот человек «не моего типа», еще даже не поговорив с ним? Почему мы иногда пугаемся палки, приняв ее за змею, как это случилось с моим другом из сельской местности, который прогуливался среди деревьев рядом с Капитолием в Вашингтоне? Или испытываем приступ тошноты от запаха какой-нибудь пищи, как это происходило со мной много лет назад, когда у меня возникло отвращение к бекону и блюдам из печени? Все это примеры того, как наш мозг выносит автономные и досознательные суждения{64} перед лицом возможной опасности.
Возьмем для примера мое отвращение к печенке. Когда я проанализировал свой опыт, я смог найти причины такой реакции. Будучи молодым врачом, я жил в квартире при больнице и работал по очень напряженному графику – дежурил каждую вторую ночь. Нам предоставляли бесплатный завтрак и ужин в столовой. Однажды я подхватил желудочный вирус со стандартными симптомами в виде тошноты и рвоты, но, прежде чем болезнь проявилась, накануне вечером, я ел в столовой бекон и печенку с картофельным пюре – стандартный английский набор блюд. Тогда я не сопоставил эти два события, да и при сознательном обдумывании не счел бы их взаимообусловленными; однако нервные центры миндалины моего мозга, служащие системой безопасности, получающей сенсорную информацию от всех частей тела, в том числе от обонятельного анализатора, ошибочно связали желудочный грипп с запахами еды. Эти два явления оказались сцепленными в моем подсознании, подобно тому как у собаки Павлова звонок связывался с получением пищи. Таким образом этот рефлекс закрепился в моей личной истории. И стоило мне учуять запах печени и бекона, я получал эмоциональный сигнал тревоги от моего подсознания, который в сознании регистрировался как ощущение тошноты.
На основании неприятного опыта мой мозг «перенастроился» в неправильно понятых интересах выживания. Только позднее, после того как я проанализировал события, сопутствовавшие моей тогдашней болезни, эти сигналы тошноты в конце концов прекратились, притом что раньше я очень любил печенку. Это, конечно, пример ассоциативной связи, которую легко расшифровать. Но возникает вопрос: основана ли социальная интуиция – рефлекторная способность формировать мнения о людях, с которыми мы встречаемся (например, упомянутое мной выше необъяснимое отвращение к какому-нибудь незнакомцу), – на тех же самых, настраиваемых по ассоциации нейронных схемах? И как такие ассоциации влияют на наш жизненный путь?
* * *
Homo sapiens – вид с интенсивным социальным образом жизни{65}, и это было так на протяжении многих тысяч лет. Робин Данбар, британский антрополог и эволюционный психолог, доказал, что крупный передний мозг человека развился не за счет улучшения питания (так считали прежде), а как приспособление к сложным конкурентным отношениям в социальных группах. Эволюцией человеческого мозга управляла необходимость выживания не в природе, а в общественной среде. А учитывая особенности эволюции, всегда идущей по самому экономичному пути, вполне логично предположить, что и интуитивное социальное поведение, и развитие других бессознательных привычек строится на одной и той же нейронной платформе. Это могло бы объяснить, почему у ребенка примерно в одно время развивается способность понимать чувства окружающих и сопереживать им, причем эта способность – в более широком культурном контексте – предшествует формированию совершенного самоконтроля и пониманию принципа отсроченного вознаграждения, что необходимо для совместной работы в больших группах.
Леда Космидес и Джон Туби{66} из Центра эволюционной психологии Калифорнийского университета в Санта-Барбаре предположили, что для развития таких социальных привычек основополагающим является наличие так называемой мыслительной эвристики – «встроенных» в мозг правил, которые способствуют быстрому и эффективному принятию решений. По мнению профессоров Космидес и Туби, эти ментальные правила выработались путем проб и ошибок на том этапе истории наших древних предков, когда безопасность и выживание каждого из членов группы стали сильно зависеть от других ее членов. Исследователи считают, что подобное социальное поведение не является таким же древним и инстинктивным, как, к примеру, рефлексы ребенка, сосущего материнскую грудь. Скорее такие схемы социальных взаимодействий, способствующие быстрому взаимопониманию или предупреждающие о возможных межличностных конфликтах (по сути, поведенческие архетипы), возникли позднее в ходе естественного отбора и претерпевают усовершенствование в процессе приобретения личного опыта.
Здесь мы снова видим механизмы бессознательной операционной системы мозга в действии. Социальная интуиция, построенная на возникших в ходе эволюции мыслительных шаблонах, стала для каждого из нас досознательным хранилищем знаний и практических правил поведения в обществе, постоянно совершенствующихся под влиянием культурных и межличностных взаимодействий. Через такую рефлекторную досознательную интеграцию интуитивное мышление дополняет преднамеренную деятельность нашего рефлексивного сознания, помогая быстро и эффективно оценивать социальные нестыковки, возможности и риски. В процессе такой интеграции иногда возникает то самое «внутреннее чутье», которое «интуитивно» может показаться более ценным, чем результат сознательного осмысления ситуации. Это помогает объяснить рефлекторную реакцию отчуждения («не мой тип»), порой возникающую у нас при встрече с людьми. Только впоследствии, проведя рефлексивную оценку, мы можем осознать, что этот человек запустил в нашем мозге какую-то интуитивную схему – скажем, его громкий голос и напористость в общении напомнили вам о дядюшке, который все время дразнил вас за столом в День благодарения. На этом примере видно, как наши рефлексы подают нам сигнал тревоги (практически так же запах печенки в моей молодости рефлекторно заставлял мой желудок переворачиваться).
Отсюда можно сделать и более смелые предположения. Возможно, в человеческой культуре такие интегративные архетипы вышли за пределы личного опыта и стали основанием для качественных суждений – этических и моральных норм, сохранявшихся на протяжении многих поколений и формировавших представления об общественных добродетелях. На эту гипотезу проливают свет исследования Джонатана Хайдта{67}, профессора психологии Вирджинского университета, осуществившего масштабное исследование видоизменений моральных норм в разных культурах и при разных политических режимах.
Сравнительные исследования профессора Хайдта охватывают около 30 000 людей из разных стран мира, от Северной Америки и Европы до Южной Африки и Восточной Азии. На основе поведенческого анализа этой большой и разнообразной выборки Хайдт выделил пять универсальных мыслительных шаблонов. В их основе лежат такие качества, как забота о ближнем, честность, верность, уважение и нечистота, и на них в каждой культуре строилась собственная система моральных ценностей. Хайдт утверждает, что мы заботимся друг о друге и превозносим честность, поддерживая таким образом ткань социума даже в сложном современном мире, именно благодаря этим интуитивным схемам. Также основами социальной жизни являются верность семье, общине и народу и уважение к традициям и власти. Пятый кластер интуитивных эмоций, общий для всех культур, формирует понятие нечистота, которым мы определяем как отвратительные действия людей, так и загрязненную пищу и деградацию окружающей среды. Эти пять фундаментальных систем Хайдт рассматривает как интуитивные «модули обучения» развитого мозга, которые в ходе индивидуального развития помогают детям быстро научиться распознавать культурно-специфичные добродетели и грехи, во многом подобно тому, как они усваивают родной язык.
Рефлекторные мыслительные шаблоны, способствующие общественному объединению, также помогают в объяснении того, почему одни виды деятельности и институты в человеческом обществе существуют долгое время в самых разных этнических и культурных группах, в то время как другие прекращают свое существование достаточно быстро. Возьмем, к примеру, рыночный товарообмен, существующий в человеческом обществе уже тысячи лет (напомню, что он имеет особенно важное значение для наших рассуждений). Чтобы преодолеть захватившую Америку страсть к потреблению, необходимо понять, чем обусловлена наша тяга к искушениям свободного рынка. Может быть, она является примером того, как наше сознание превращается в марионетку наших рефлекторных привычек?
Нобелевский лауреат Дэниэл Канеман обращает особое внимание на то, что бессознательная система интуитивного обучения нашего мозга работает с тем, что воспринимает, а это восприятие порой бывает неверным. Таким образом можно объяснить, почему мы иногда совершаем иррациональные и импульсивные поступки под давлением привычных обстоятельств. Как нам ясно продемонстрировал финансовый кризис 2008 г., произошедший из-за того, что миллионы американцев взяли на себя долговые обязательства, которые были не в состоянии выполнить, интуитивное ощущение удачи не является автоматическим индикатором верности суждения. Канеман утверждает, что интуитивным озарениям можно доверять лишь в том случае, если ситуация, в которой находит озарение, типична, предсказуема и стабильна. В отсутствие таких обстоятельств, говорит Канеман, на интуицию полагаться не следует{68}.
* * *
Познать себя нелегко. Однако это необходимо для того, чтобы иметь хорошо настроенный мозг. На пути к самопознанию мы должны быть готовы принять установленные факты: многое из того, чем определяются наши действия, лежит за пределами нашего сознательного выбора; история зрелой, здоровой личности и значительная часть ее поведения формируются бессознательно, интуитивной частью мышления. Все мы «чужие самим себе», как образно выразился Тимоти Уилсон{69}, профессор психологии Вирджинского университета. Но само по себе это неплохо. Рефлекторные, интуитивные процессы сочетаются в мозге с рефлексивными, сознательными, и это обеспечивает его необходимыми для уверенной, безопасной и эффективной навигации в окружающем мире механизмами стабильности и ориентации (подобными килю корабля и компасу на нем). В идеале интуитивное мышление, принимающее на себя ответственность за повседневные задачи, экономит время и ресурсы, необходимые для сознательного принятия решений, при этом дополняя самоосознание деталями и функцией запоминания. Таким образом, в идеальном мире привычка формирует характер, который, в свою очередь, формирует персональную историю каждого из нас.
Однако мир, в котором мы живем, не идеален. Мы остаемся существами, биологические особенности которых сформировались эволюцией, но смысл жизни мы находим преимущественно в отношениях с другими людьми – и в культурном контексте этих отношений. Чтобы сохранить определенные личные свободы и наслаждаться ими, мы стараемся, живя вместе, достигать хоть какого-то подобия гармонии. Мы называем это демократией, которая представляет собой общественный строй, основанный на равенстве и разуме. С одной стороны, в частной сфере каждый человек обладает свободой принятия решений и несет ответственность за свои действия; никто не выбирает за нас, что нам делать. С другой – в правовой сфере все мы подчиняемся строгим законам, которые гарантируют свободу остальных людей в обществе. Между двумя этими сферами лежит обширная переходная область социальных взаимоотношений, в которой наш выбор и действия зависят (хотя и не полностью) от рациональных норм и общепринятых, поддерживающих культурное единство общества ценностей. Именно в этой переходной зоне во многом доминируют рефлекторные, интуитивные процессы мышления.
Какие же последствия для социума имеет тот факт, что мы, веря в сознательный контроль над своими решениями, на самом деле часто действуем под влиянием подсознания и имеющихся настроек поведения и правильность нашего выбора зависит от точности и эффективности этих рефлекторных привычек? Как отмечает Дэниэл Канеман, одно из скрытых последствий состоит в том, что рефлекторные привычки могут искажаться и терять адекватность, как и любое другое поведение. Наши привычки могут подпитывать сами себя, создавая порочный круг, как видно на примере американской эпидемии ожирения. В этом нет ничего удивительного. На интуицию очень сильно влияют опыт и культура, на которой мы выросли. И наоборот, наше интуитивное понимание мотивов и намерений других людей играет важнейшую роль в поддержании культурного единства. Таким образом, культура и интуиция образуют динамическое целое, взаимно подкрепляя друг друга, и тем самым цементируют все человеческие общества – к счастью или к сожалению.
Чем же эти знания о нас самих помогут нам в понимании нашей страсти к потреблению? В западных демократических государствах, в особенности в США, потребительский рынок считается гаванью личной свободы и сознательного выбора, сферой, где мы принимаем рациональные решения, направленные на достижение максимальной личной выгоды. Но цена и потребность не единственные факторы, оказывающие на нас влияние. На принятие решений в рыночной области, как я уже говорил, значительно влияют эмоциональные мотивы, культура и привычки. Как перед лицом сильнейших изменений культурного ландшафта в потребительском обществе, которое приобретает все более глобальный характер и главными движущими силами и идеалами которого являются непрерывный экономический рост, конкуренция и стремление к известности, мы можем продолжать верить, что в экономических вопросах мы остаемся преимущественно рациональными существами? И когда человек впервые решил, что обладает этим даром рациональности?
Я задал эти вопросы Мэтту Либерману во время нашего разговора в тот солнечный вечер в его университетском кабинете. «Да, в современном обществе концепция личности сильно изменилась, – согласился Мэтт. – За последние двести лет личность стали понимать совсем по-другому, чем это было прежде, например в Средние века. То, кем мы себя воспринимаем, больше не зависит напрямую от социального статуса, полученного при рождении, и церковных догм. Несмотря на свои недостатки, средневековое понятие личности было простым и стабильным. С наступлением эпохи Просвещения самоопределение стало очень сложным, даже проблематичным процессом»{70}.
Сегодня, в отличие от Средневековья, как подчеркивает социальный психолог Рой Баумейстер, личность должна сама определять себя в процессе свободного выбора.{71} Но мы считаем, что любой выбор должен быть сознательным, а важность социальной подстройки склонны недооценивать. Мэтт задается вопросом: объясняет ли это, почему в нашем все более усложняющемся обществе мы находим утешение в определении себя по «тем моментам в нашем прошлом, когда перед нами вставали задачи, которые… привычка… не помогала решить»? Мне это замечание показалось интересным. Может быть, действительно поэтому в претерпевающей значительные изменения культуре современного потребительского общества, с его социальным давлением и бесконечной рекламой все новых и новых продуктов, мы превозносим сознательный выбор на рынке как главную дорогу к самоудовлетворению? Считаем ли мы это единственной нашей точкой контроля?
Несмотря на то что доказательств значительного влияния интуиции на нас и наши действия становится все больше и больше, мы продолжаем убеждать себя в том, что всем правит разум. Как эта идея впервые появилась в век рационализма, а затем стала центральной в философском обосновании рыночного общества, я расскажу в следующей главе.
Глава 3
Эксперименты эпохи Просвещения: изобретение рыночного общества
Деньги порождают торговлю…
А торговля увеличивает количество денег…
Томас Ман{72}. Богатство Англии во внешней торговле (1664)– А вы кто такой? – спросил он.
– Не перебивайте меня, – сказал я[9].
Лоренс Стерн{73}. Тристрам Шенди (1759–1767)Если летним вечером вы проедете по тенистым дорогам графства Оксфордшир на запад от Бленхеймского дворца в Вудстоке, вы должны встретить на пути деревушку Ком. Ее дома сгрудились на небольшом холме, поодаль от того места, где она находилась когда-то, – у водяной мельницы на берегу извилистой реки Эвенлод. Местные жители утверждают, что мельница в том или ином виде существовала на этом месте еще до первой поземельной переписи, проведенной в 1086 г. королем Вильгельмом Завоевателем{74}. После того как деревню в XIV в. перенесли на холм, спасаясь от миазмов и черного мора, мельница продолжала работать. А в конце XVIII в. на смену воде пришел пар. В 2000 г. коммерческое использование мельницы прекратилось, но даже сегодня, когда она «под паром» – как это было в тот день, когда я посетил ее в 2012 г., – ее почтенная паровая машина шипит и бурлит жизнью, открывая окно в мир изобретений и технологий, которые более двух веков назад разожгли в Англии пожар промышленной революции.
Паровая машина мельницы Ком{75} – двигатель усовершенствованной конструкции, разработанный Джеймсом Уаттом и изготовленный предпринимателем Мэттью Болтоном на его фабрике в Сохо, нынешнем пригороде Бирмингема, в 60-х гг. XVIII в. Подобные машины изначально использовались для откачки воды из медных рудников Корнуолла. Благодаря таким паровым двигателям и огромным легкодоступным запасам каменного угля национальное производство Великобритании перестало зависеть от годичного цикла и погодных условий, и началась эра зависимости от ископаемого топлива{76}. Машины повсеместно стали заменять лошадей в качестве основной движущей силы, и технический прогресс охватил все отрасли – от добычи полезных ископаемых и металлургии до текстильного производства и транспорта.
Уатт и Болтон были членами так называемого Лунного общества Бирмингема{77}, которое первоначально представляло собой группу друзей, собиравшихся на неформальные встречи в доме энтузиаста Болтона по воскресеньям в полнолуние, чтобы делиться идеями за столом с обильными закусками и напитками. Одним из основателей общества был близкий друг Болтона Эразм Дарвин (философ, изобретатель, поэт и дедушка Чарльза Дарвина), имевший врачебную практику в близлежащем Личфилде. Членами общества были люди самых разнообразных талантов, и все они были захвачены научными идеями того времени и ратовали за их применение на благо общества (о Болтоне говорили, что, узнав о любом деле, он сразу же начинал искать возможности для его совершенствования). Среди них были Джон Уайтхёрст, мастер по изготовлению часов и различных инструментов, Джозайя Уэджвуд, начинающий художник-керамист и бизнесмен, и Джозеф Пристли, радикальный проповедник и химик, первым в мире получивший кислород; его дом сожгли в 1791 г. за то, что он открыто поддерживал Французскую революцию.
Это сборище ярчайших личностей интересовало меня уже давно. Впервые я узнал об их изысканиях из вышедшей в 1963 г. книги Роберта Скофилда «Лунное общество Бирмингема» (The Lunar Society of Birmingham), которую я прочел в свою бытность начинающим врачом в Лондоне. Скофилд пишет, что эта группа товарищей была «блестящим микрокосмом представителей тонкой прослойки провинциальных промышленников и мастеров, которые получили Англию аграрной страной с экономикой, полностью зависящей от сельского хозяйства, а оставили ее урбанистической индустриальной державой». После прочтения книги мы с друзьями тоже собрали свою группу по образу и подобию Лунного общества и стали регулярно встречаться в пабе для «дискуссий и выпивки». Хотя мы, конечно, не были такими блестящими умами, как те, кто послужил нам примером для подражания, все же у нас было некоторое количество безумных вечеров и мы действительно многое узнавали друг от друга.
Среди прочего я узнал, что Роберт Скофилд, автор книги, которая так меня захватила, был американским физиком и историком. Это вначале удивило меня как англичанина, но потом я понял, что на самом деле Лунное общество имело многочисленные связи с Америкой. Позже, особенно после того как в 1970-х гг. я сам уехал в Штаты, я еще более увлекся историей жизни членов Лунного общества из-за моего собственного интереса к Америке, которую я стал считать великим социальным экспериментом по применению принципов Просвещения. Бенджамин Франклин, который был в Англии в 1758 г. как представитель Пенсильванской ассамблеи, оказался связан с «лунатиками» благодаря их общему интересу к электричеству. А когда Уильям Смолл, который в начале 1760-х учил натурфилософии и математике Томаса Джефферсона в Уильямсбурге, вернулся в Бирмингем к своей врачебной практике, он быстро стал центральной фигурой интеллектуальной жизни Общества. Короче говоря, Лунное общество было удивительным товариществом умных и веселых людей, полных энергии, любопытства и любви к эксперименту, которые собирались, как скромно описал это Эразм Дарвин, чтобы «слегка философски посмеяться»{78} в неформальной обстановке.
Но Лунное общество было не просто забавным союзом. Как я поясню дальше, оно может служить символом перемены культурного видения, которое постепенно стало определяющим для сегодняшнего рыночного общества. Как и члены других клубов, они пили, шутили и спорили, но при этом были полны стремления реформировать культуру, в которой жили и работали. Страсть к материальным усовершенствованиям влекла их за пределы чистой философии – в сферу рынка. Вместе с выдающимися теоретиками экономики и социологии того времени – Смитом, Юмом и Локком – они верили в гибкость человеческого разума и мечтали о лучшем будущем, в котором блага общества должны проистекать из талантов его членов и сознательной работы над рациональным выбором. В этой главе мы поговорим о том, как развитие идей Просвещения привело к формированию системы человеческих взаимоотношений, которую мы теперь называем капитализмом, почему баланс этих отношений в современном мире изобилия оказался нарушен и как нейропсихология помогает нам разобраться в этом.
* * *
Во времена Лунного общества Британия уже была коммерчески процветающим государством, а Бирмингем – быстрорастущим индустриальным центром со сталелитейными, текстильными, керамическими и зарождающимися химическими предприятиями. Столетием ранее в результате революции и последовавших за ней политических пертурбаций в обществе повысилось влияние коммерсантов и богатых землевладельцев. Смерть Кромвеля, коронация Карла II и восстановление монархии в 1660 г. сыграли зарождающемуся торговому классу Великобритании только на руку. Карл многому научился за время своего изгнания в Нидерландах (голландцы были успешными торговцами, в предприимчивости соперничающими с англичанами), а кроме того, ему были нужны деньги{79} для выплаты долгов Кромвеля и восстановления своего королевского двора. Банкиры из разных стран Европы получали в Лондоне самый радушный прием, права собственности были упорядочены, а частные инвестиции приветствовались. Следующее десятилетие было неспокойным из-за повторяющихся попыток Карла утвердить свою власть над парламентом. Однако после смерти Карла и свержения его брата Якова II в 1688 г. союз с Нидерландами и Вильгельмом Оранским дал Британии политическую стабильность{80} и запустил революционные изменения в финансовом мире. К середине XVIII в. продуктивность британской экономики значительно выросла. Рост коммерческой мощи и расширение торговых связей давали возможность делать деньги.
В сфере философии и культуры также происходили огромные перемены: росла вера в разум и возможности человека. Особенно важное значение имели начинавшийся расцвет протестантизма и уменьшение влияния Римско-католической церкви, которая доминировала в европейской культуре на протяжении тысячи лет. В 1704 г. войска «короля-солнца», католика Людовика XIV, были разгромлены герцогом Мальборо в битве при Бленхейме.{81} Это была значительная победа, за которую Джон Черчилль был пожалован имением в Вудстоке (частью этого имения до сих пор остается мельница в деревне Ком); она ознаменовала окончательную победу идей протестантизма над католицизмом и имперскими амбициями Франции.
Рост торговли в протестантской Британии повлек за собой увеличение личных свобод и расцвет предпринимательства. В обществе царила религиозная толерантность, крестьяне стали пользоваться достижениями науки, общественные земли были огорожены, организовывались банки, строились дороги и каналы, резко увеличивалось городское население, в связи с чем местные органы управления получали все больше власти. В период с 1730 по 1780 г. Англия начала превращаться из аграрной державы в новое, «модернизированное» промышленное государство. С повышением благосостояния граждан неожиданно вырос спрос на предметы домашнего обихода, наличие которых сегодня мы воспринимаем как должное, – занавески, столовые приборы, ковры, часы. Для удовлетворения потребностей развивающейся экономики в грамотных людях были расширены возможности получить образование: по всей стране стали открываться средние школы и благотворительные учебные заведения для бедных. Появлялось все больше читающих людей – преимущественно представителей среднего класса с характерной для протестантов склонностью к бережливости и упорному труду; для них стали издаваться книги, газеты и брошюры. Члены Лунного общества, несмотря на свои связи с Лондонским королевским обществом, Обществом искусств и другими клубами лондонского истеблишмента, были представителями этой новой образованной элиты, людьми, имевшими свободу, возможности и деньги для того, чтобы воплощать свои стремления и идеи.
Эти свободомыслящие люди не только занимались политикой и коммерцией – они глубоко задумывались о человеческом поведении и смысле жизни. В те времена, когда в целом, несмотря на растущую урбанизацию, в обществе еще господствовала аграрная культура и зарождающиеся технологии еще не стали тем, чем они являются сегодня, человек был близок к природе. Мыслители тех лет были одновременно и философами, и естествоиспытателями. К примеру, Эразм Дарвин последние десять лет жизни посвятил своему уникальному труду «Зоономия, или Законы органической жизни»{82} (Zoonomia; or the Laws of Organic Life). В нем он не только предложил исчерпывающую теорию заболеваний, утверждая, что все болезни «от нервов» и «от нашей чувствительности», но и высказал гипотезу о том, что все теплокровные животные произошли от единого общего предка; дифференциация существ происходила под воздействием «живой силы», которая способствовала развитию приспособительных функций, необходимых для успешного решения задач пропитания, устройства убежища и защиты, причем эти полезные приспособления у каждого вида наследовались, обеспечивая его выживание и дальнейшее развитие. Эти идеи и стали толчком к исследованиям в области эволюции, которым посвятил всю свою жизнь внук Эразма, Чарльз Дарвин.
Параллельно с поисками фундаментальных принципов, на которых построена природа, мыслители задавались вопросами, касающимися основ организации общества. Что должно поддерживать мораль и общественный порядок при снижении влияния церкви? Является ли человек от природы общественным животным? И если это так, заложены ли в нем навыки социального поведения от рождения или они приобретаются в процессе обучения? Что такое свобода личности? Как достичь и поддерживать баланс между личностью и обществом в условиях меняющейся культуры? И какую роль в обретении этой гармонии может сыграть рынок?
* * *
Это была эпоха рационализма. Интеллектуальным двигателем Просвещения стал научный метод. Сбор и анализ фактов в ходе эксперимента и распознавание общих закономерностей и принципов вносили свой вклад в понимание человеком мира. Общая идея была такова: в стремлении к знаниям первостепенное значение имеет разум, потому что только с его помощью может осуществляться прогресс человечества, более не зависящий от природы. Наблюдая расцвет науки и личных свобод, мыслители того времени, такие как члены Лунного общества, считали, что будущее в их руках{83}: научные достижения обещали бесконечный прогресс социальных благ – в медицине, технологиях, образовании и торговле. А основой для прогресса во всех этих сферах было понимание разумной человеческой личности.
Современными представлениями о личности как «сознательной мыслящей вещи», а также идеей о важности опыта в самоосознании мы обязаны Джону Локку (1632–1704){84}. Этот врач, которому довелось работать с одним из основателей клинической медицины, «английским Гиппократом» Томасом Сиденгамом, привнес в зарождающееся изучение мыслительных процессов навыки наблюдения, анализа и сравнения, отточенные годами медицинской практики. Локк, которому были недоступны идеи современной генетики, считал, что разум в начале человеческой жизни представляет собой «чистую доску», tabula rasa. Мы создаем свою личность, принимая решения и делая выбор, и в процессе этого неизбежно что-то черпаем из окружающего мира: каждый наш шаг связан с прошлым и будущим. Лоренс Стерн, тщательно изучивший идеи Локка, представил их в сатирической форме в своем девятитомном романе «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена», который начал выходить в свет в 1759 г. Локк утверждал, что личность любого человека, как и его умения и вклад в общество, уникальны и эта уникальность достигается выбором и опытом. Гражданское право каждого на выражение этих исключительных качеств стало основой рассуждений Локка о свободе, собственности и религиозной терпимости, которые впоследствии оказали огромное влияние на архитекторов Американской революции.
Если сегодня идеи Локка кажутся вам банальными, вспомните, что вплоть до XVI в. мало кто занимался анализом своего внутреннего мира{85}. В этом отношении первым современным человеком можно считать Мишеля Монтеня{86} (1533–1592) с его сочинениями, описывающими опыт самонаблюдения. Для ранней христианской церкви спасение было общественным предприятием, и даже во времена Локка согласно пуританской доктрине предопределения считалось, что спасение или проклятие заранее записано в человеческой судьбе; это не способствовало размышлениям о собственной личности. Кроме того, идеи Локка противоречили многочисленным свидетельствам того, что поведение человеческих существ далеко от рационального. Смутное время гражданских волнений в Англии XVII в. развеяло иллюзии о врожденном благородстве человеческой натуры. Многим стало понятно (можно сослаться на утверждения Томаса Гоббса{87} в его главном труде «Левиафан», опубликованном в 1651 г.), что полагаться на человеческие суждения нельзя. Предоставленные сами себе, мы склонны следовать своим страстям, проявлять жадность и агрессию под влиянием сиюминутных стимулов боли или удовольствия. Таким образом, пропагандируя главенствующую роль разума в экономических и политических делах, в первую очередь нужно было объяснить, сможет ли (и каким образом) рациональное мышление стать надежным средством для обуздания страстей, заложенных в человеческих существах от рождения.
По другую сторону баррикады находился Бернард де Мандевиль{88}, видевший мало толку в продолжении дискуссии, которую он считал выражением извечной борьбы между разумом и страстями человеческими. У Мандевиля, отличавшегося довольно злым юмором, была своя интерпретация человеческой природы – весьма практичная, хоть и бесстыдная, особенно в том, что касалось рынка. Этот голландский врач, родившийся в 1670 г., в возрасте 29 лет переехал в Англию, по некоторым сведениям для того, чтобы выучить английский язык. Тамошние нравы и люди пришлись ему по душе, он быстро обрел вкус к британской сатире и решил остаться. В 1705-м Мандевиль опубликовал плохонькие стишки под названием «Возроптавший улей», вошедшие затем в его сочинение «Басня о пчелах». Он утверждал, что жадность и любовь к роскоши служат двигателями экономического роста и потому полезны для общества. Такие идеи не способствовали популярности Мандевиля среди церковных деятелей того времени, которые в качестве механизма социального контроля почитали добродетели, а не грехи. Однако, публично назвав «Басню о пчелах» оскорбительной, служители церкви не уловили сути. Произведение Мандевиля было мощной социальной метафорой: пчелиная «промышленность» преобразовывала добываемую пыльцу точно так же, как паровая машина Уатта позднее стала преобразовывать пар в энергию на пользу как отдельным личностям, так и обществу в целом{89}. Семя идеи было заронено и после длительных дебатов в конце концов проросло, в частности в знаменитых работах Адама Смита, став изящным аргументом в защиту личного интереса как основы свободной рыночной экономики.
Еще одна из центральных фигур в философской дискуссии, посвященной изменчивым взаимоотношениям между личностью и обществом, – Дэвид Юм{90}, родившийся в 1711 г. Последователь Локка, Юм развил его концепцию сознательной личности. На мой взгляд, Юм более, чем кто-либо из его современников, способствовал переходу человеческой мысли из области суеверий и идолопоклонства в сферу естественно-научного знания. Конечно, философские инструменты самоанализа и тонких наблюдений того времени могут показаться примитивными в сравнении с методами сегодняшней экспериментальной нейрофизиологии, граничащими с чудесами, тем не менее прозрения Юма были удивительно точными. К тому же его гений расцвел очень рано: «Трактат о человеческой природе», который многие ученые считают лучшим его трудом, вышел, когда автору было всего 26 лет. Для нас в этой работе особенно важен интерес Юма к «психологии действия» (почему мы ведем себя так, а не иначе) и к соотношению между разумом и страстями. Юм считал, что человеческими действиями движет страсть. Разум, говорил он, хотя и отличает человека от иных живых существ, очень редко руководит нашими действиями (что, кстати, прекрасно известно сегодня любому специалисту по рекламе). Согласно Юму, страсть – это изменение в самоосознании, будь то чувство голода, половое влечение или какие-то более сложные чувства, например любопытство или социальные амбиции, и каждый из нас действует, руководствуясь изменчивым балансом между осознанием личных нужд и объективной социальной ситуации. Таким образом, разум является «рабом страстей» и его роль сводится по преимуществу к стратегическому планированию, помогающему нам достичь эмоционального удовлетворения.
Итак, мы имеем парадокс. Если Юм прав и наш разум действительно порабощен страстями, то каким образом алчность и эгоизм – как утверждал Бернард де Мандевиль – могут стать общественным благом? Можно сформулировать вопрос по-другому: что ограничивает и что формирует в каждом человеке жадность и неумеренность, которые, по мнению церковников XVIII в., угрожают общественной морали? Если придерживаться теории Мандевиля, то следует сказать, что в свободном обществе алчность – это просто цена прогресса. Как он сам описывает это в своей цветистой поэме:
Здесь роскошь бедных выручалаТем, что работу им давала;Ей гордость в этом помогала;А зависть и тщеславье тутОблагораживали труд[10].В английском обществе того времени, где большинство влачило довольно жалкое крестьянское существование, возможностей для проявления личной инициативы, если не принимать во внимание таких преступлений, как воровство и контрабанда, было не так уж много. Несмотря на наступление эпохи Просвещения и расширение свобод, ими наслаждались лишь немногие, основной массе населения XVIII в. мог предложить куда больше поводов для страдания, чем для наслаждения. Так быть не должно, считает Мандевиль. Подчеркивая стремление человека к самосовершенствованию, он пытался увидеть в тех качествах человеческой природы, которые питали мрачные взгляды Томаса Гоббса, основания для гордости. Мандевиль был против меркантилизма и сосредоточения инструментов общественного контроля в руках элиты, поэтому проповедовал свободный рынок и возможность выбора для каждого. Эгоизм, по его мнению, не просто помогает человеку добиваться своего, а является еще и двигателем общественного прогресса.
То, что в начале XVIII в. принято было называть «страстями», сегодня мы зовем «первобытными» эмоциями, проявляющимися у человека с самого рождения, – в первую очередь речь идет о страхе, отвращении, гневе и радости. Это универсальные эмоции, управляемые фундаментальным инстинктом самосохранения – стремлением к безопасности, насыщению и сексу, и, как я уже говорил, они связаны с функционированием самых древних отделов нашего мозга. Более сложным вторичным эмоциям, свойственным зрелой личности (таким, как жалость, гордость, стыд и чувство вины), в XVIII в. соответствовало понятие «моральные чувства». Юм считал, что этим эмоциональным состояниям человек учится, они проявляются не столь интенсивно, как первичные страсти, и зависят от суждений, которые человек выносит в соответствии с моральными стандартами. Значит, чувства «подвержены социальному культивированию» и, согласно теории разума Юма, приобретенная способность к сопереживанию играет важнейшую роль в уравновешивании страстей во всех сферах повседневной жизни, в том числе в сфере рыночных отношений.
Таким образом, для Юма личность – «сознательная мыслящая вещь», как ее определял Локк, – это вовсе не единое целое. Юм описывает ее как «нечто вроде театра (курсив мой. – П. У.), в котором выступают друг за другом различные восприятия; они проходят, возвращаются, исчезают и смешиваются друг с другом в бесконечно разнообразных положениях и сочетаниях»[11]. Выразительное сравнение процесса мышления с театром (Мэтт Либерман описал бы этот процесс как изящный танец рефлекторных и рефлексивных процессов) – еще и удивительно провидческая метафора. По сути, Юм описывает непрерывный процесс оценивания (динамический обмен информацией и оформление идей, лежащие в основе человеческого выбора), который, по представлениям современной поведенческой нейрофизиологии, связан с интегрированным функционированием коры больших полушарий. Как я подробнее объясню в следующей главе, основной декорацией этой драмы является орбитофронтальная кора, самая новая и уникальная область человеческого мозга, расположенная прямо над глазницами. Именно здесь, зачастую за пределами осознанного внимания, формируется адаптивная стратегия мозга, – здесь «восприятия» страсти и разума, говоря словами Юма, «проходят, возвращаются, исчезают и смешиваются» в процессе проверки «бесконечного разнообразия» альтернатив. Юм описывает динамические мыслительные процессы, которые перед тем, как мы совершим то или иное действие, предоставляют нашему разуму информацию не только путем рефлексивного осознания, но и используя рефлекторный, досознательный личный опыт.
* * *
Предложенная Дэвидом Юмом концепция разума как динамического взаимодействия конкурирующих сил оказала огромное влияние на его более молодого коллегу и близкого друга Адама Смита{91}. Смит, шотландец, чей портрет красуется на британской двадцатифунтовой банкноте, сейчас обрел статус святого, покровителя капитализма благодаря тому, что в «Богатстве народов» он сформулировал принципы функционирования экономики. Родившись в городке Керколди неподалеку от Эдинбурга в 1723 г., Смит рос нелюдимым и большую часть времени тратил на обдумывание идей, появлявшихся в его собственной голове. В Университете Глазго с 1737 по 1740 г. он изучал моральную философию и попал под влияние Фрэнсиса Хатчесона{92}, теолога и мыслителя шотландско-ирландского происхождения. Хатчесон не слишком жаловал писания Бернарда де Мандевиля, считая, что на свободном рынке доход, не потраченный на предметы роскоши, очень быстро найдет себе применение, позволив сделать разумные покупки. Личность Хатчесон воспринимал как набор чувств – и регистрируемых сознанием, и находящихся вне сферы его влияния; наиболее важными из них он считал благожелательность и нравственные чувства: они отражают взаимодействующие мыслительные процессы, «с помощью которых мы воспринимаем добродетель и грех в себе и в других». Принципы взаимодействия, лежащие в основе этих идей, впечатлили Смита и впоследствии серьезно повлияли на его собственные размышления и труды.
После Глазго в жизни Смита наступил не столь интересный период частных исследований и обучения в Бейлиол-колледже в Оксфорде, когда жизнь ему скрашивало лишь чтение «Трактата о человеческой природе» Юма. Затем Смит вернулся в Шотландию, к интеллектуальным наслаждениям Эдинбурга, бывшего тогда кузницей шотландского Просвещения. Там в 1750 г. он лично познакомился с Дэвидом Юмом, и вскоре они стали друзьями.
Адам Смит был вовсе не догматиком, проповедовавшим свободу торговли, как его часто изображают, а внимательным исследователем человеческого поведения, серьезно размышлявшим о социальных проблемах. Под влиянием двух своих великих учителей, Хатчесона и Юма, Смит осознал, что любое исследование общества должно начинаться с понимания человеческих взаимоотношений в повседневной жизни. Юм заложил основы социальной теории человеческой природы, описывая ее как поведение, формируемое культурной средой, и Смит с энтузиазмом продолжил исследования в этом направлении, согласуя их с новейшими идеями в сфере морали, коммерции и политэкономии.
В 1748 г. в Эдинбурге Смит начал читать курс лекций, который послужил основой его первого знаменитого труда «Теория нравственных чувств», опубликованного в 1759 г. Вслед за Юмом Смит верил, что человеческий прогресс основывается на страстях и удовлетворении потребностей, однако не поддерживал тезиса Мандевиля о том, что в рыночном обществе общественная польза проистекает из личных пороков. Ему казалось, что человеческая природа выражается не только в инстинкте самосохранения и проявлении первобытных страстей, но и в разнообразных способностях, в том числе в творчестве, стремлении к прекрасному, промышленности, изобретениях, духовности и сострадании. Разве эти качества и интерес к другим людям, спрашивает Смит, не занимают также наш рассудок, не удовлетворяют природных устремлений и не способствуют благоденствию? По словам Николаса Филлипсона, ведущего деятеля шотландского Просвещения и автора книги «Адам Смит. Просвещенная жизнь» (Adam Smith. An Enlightened Life), «Теория нравственных чувств» «была уникальной попыткой разработки связной и убедительной теории освоения человеком моральных принципов в повседневном опыте, свободной от мандевилевского цинизма». По сути, это книга о взаимодействиях между людьми и о природе сочувствия, «на котором строятся все формы человеческой коммуникации»{93}.
Согласно Смиту, сочувствие («социальная чувствительность») – это способность не только к выражению сопереживания другим, как характеризовал его Юм, но и к представлению чувств других (сегодня мы назвали бы это эмпатией). Представьте себе, предлагает Смит, что мы находимся в камере пыток и видим такого же, как мы, человека на дыбе{94}. «…Чувства наши никогда не доставили бы нам понятия о том, что он страдает, если бы мы не знали ничего другого, кроме своего благого состояния. Чувства наши ни в коем случае не могут представить нам ничего, кроме того, что есть в нас самих, поэтому только посредством воображения мы сможем представить себе ощущения этого страдающего человека. Но и само воображение доставляет нам это понятие только потому, что при его содействии мы представляем себе, что бы мы испытывали на его месте. ‹…› Оно переносит нас в его положение: мы чувствуем страдание от его мук, мы как бы ставим себя на его место, мы составляем с ним нечто единое. ‹…› Мы сами начинаем ощущать страдания и содрогаемся при одной мысли о том, что он испытывает».
Смит считает, что именно это переживание чувств близких людей посредством воображения и является базисом личных моральных суждений и связующим началом в свободном обществе. Согласно моральному учению того времени, основанному на христианском представлении о добродетелях, человек, прежде чем оценивать действия других, должен рассмотреть собственные действия. Смит перевернул эту идею, утверждая, что на практике человек, как существо социальное, с младенчества наблюдает за нравственным поведением окружающих, а взрослея, понимает, что тоже подвергается изучению со стороны и учится судить других. Этот непрерывный процесс социального обмена, начинающийся с раннего детства, наделяет человека способностью объективного самоосознания («беспристрастным наблюдателем», или просто сознанием), которая позволяет ему судить о своем собственном поведении, а также способностью к контролируемому самовыражению. Одного сочувствия недостаточно для того, чтобы объединить общество; нравственное развитие и социальный порядок невозможны без более глубокой эмпатии – социального чувства, позволяющего представить себя в чужой шкуре.
В этих рассуждениях о нравственных чувствах мы находим концептуальные связи с более поздними идеями Смита, сформулированными в «Богатстве народов». Исследуя мораль в «Теории нравственных чувств», Смит придерживается одной непрерывной интеллектуальной нити, говоря о том, что спонтанный и непреднамеренный социальный порядок возникает через постоянный и динамичный обмен информацией между отдельными личностями. Эту же идею динамического обмена Смит использует для анализа системы человеческих взаимоотношений, которую представляет собой рыночная экономика. Согласно утверждению Джеймса Оттесона{95}, профессора философии Университета Уэйк Форест и автора книги «Рынок жизни Адама Смита» (Adam Smith's Marketplace of Life), Смит, анализируя человеческое поведение, последовательно проводит идею о том, что в стремлении к взаимному сопереживанию обмен ведет к установлению моральных норм общества, а индивидуальная тяга к лучшим экономическим условиям стимулирует обмен в рыночной сфере.
Прозрения Смита поразительны. Живя в обществе, мы зависим друг от друга и постоянно нуждаемся в помощи окружающих. Мы ищем этой помощи в своих собственных интересах, но, чтобы достичь желаемого как в эмоциональной, так и в материальной сфере, мы должны думать и об интересах других. Как отмечал Смит в «Богатстве народов»: «Не от благожелательности мясника, пивовара или булочника ожидаем мы получить свой обед, а от соблюдения ими своих собственных интересов. Мы обращаемся не к их гуманности, а к их эгоизму…»{96} На рынке, так же как и в свободном обществе, мы стараемся заключить взаимовыгодную сделку, используя нашу способность к сочувственному пониманию чужих мыслей. Хотя рынок, возможно, не лучший пример проявления мотивов человеческого повеления, он, по словам Адама Гопника{97}, эссеиста и обозревателя журнала New Yorker, «больше всего бросается в глаза: здесь у каждого свой интерес». Таким образом, рыночный обмен эффективно обслуживает повседневные человеческие нужды, причем естественный порядок устанавливается не по какому-то заранее составленному плану, а через множество мирных, совершаемых по взаимной договоренности сделок – сходно с тем, как формируются моральные нормы в обществе.
В этой динамичной социальной структуре особую роль, по мнению Смита, играет происходящая из инстинкта самосохранения любовь к себе – то, что сегодня мы называем «эгоизмом», а Мандевиль описывал как свойственную человеку «жажду самосовершенствования». Именно любовь к себе является божественным «непостижимым средством», которое позволяет достичь саморегулирующегося экономического порядка. Эгоистическая деятельность, приобретающая нужную форму посредством бартера – взаимовыгодного рыночного обмена, делает возможным существование общества, регулируемого как будто «невидимой рукой». В нем продукты индивидуального труда становятся объектом свободной торговли и достойная жизнь оказывается доступна всем. В условиях рыночной экономики каждый из нас становится на социальной сцене одновременно актером и зрителем: мы стремимся к удовлетворению собственных желаний, но при этом сознательно стараемся держать свою жадность в узде, чтобы завоевать «сочувственную» благосклонность окружающих и улучшить нашу личную репутацию в социальной группе. Говоря в общем, аргументация Смита сводится к тому, что топливо, на котором работает двигатель рыночного общества, – это эгоизм и такие врожденные свойства, как любопытство и честолюбие, а социальная чувствительность и мораль «беспристрастного наблюдателя» служат регуляторами нашего поведения, не давая ходу извращениям и чрезмерной жадности.
Смитовская формулировка саморегулирующегося рыночного общества отражает, конечно, идеализированную концепцию. Для определенных социальных условий – например, для тех, которые существовали во времена самого Смита, когда экономика оставалась преимущественно аграрной, – эта концепция действительно достаточно достоверна. Если принимаются некоторые моральные нормы – уважение к частной собственности, стандартные денежные соглашения и честный обмен, – локально капитализированные рынки действительно поддерживают свой рациональный порядок, именно потому, что они построены на прочной системе личных взаимоотношений, скрепленных общепринятой моралью. Но к концу XVIII в. – как раз тогда, когда в Бирмингеме проходили встречи Лунного общества, а Смит в Эдинбурге собирал материалы для своего «Богатства народов», – общество начало меняться и тонкий баланс, описанный Смитом, менялся вместе с ним. Современная поведенческая нейрофизиология помогает нам понять, почему так происходило.
Экономические рынки – это сложные самоподдерживающиеся системы, и, будучи такими, они стремятся к спонтанному порядку и равновесию.
Как показано выше, я считаю удобным представить смитовскую идею рыночной динамики в виде аптекарских весов. Если описывать функциональные элементы диаграммы языком самого Смита, с левой стороны расположены движущие силы рыночной деятельности – личные интересы, любопытство, любовь к новизне и общественные амбиции. С точки зрения нейробиологии это инстинктивное поведение, служащее самосохранению, управляется древней, рептильной зоной нашего мозга. Это поведение стабильно, практически не нуждается в подкреплении и представляет собой те самые первобытные инстинкты, которые заставляют нас каждое утро вылезать из постели.
С правой стороны диаграммы находятся поведенческие реакции, обеспечивающие ограничения и изменчивость (Смит объединял их под общим понятием «социальные чувства»); это моральное самосознание и самоконтроль, свойственные «беспристрастному наблюдателю». Такое поведение интуитивно и более сложно, чем инстинктивные модели, являющиеся движущими силами рынка. Говоря языком поведенческой нейрофизиологии, это культурно детерминированные и приобретенные мыслительные привычки, функционирующие преимущественно на рефлекторном, досознательном уровне. Иными словами, это вырабатываемое под влиянием общества интуитивное поведение, которое Смит представлял в виде «моральной тормозной системы», ограничивающей эгоистические стремления; в его модели это достаточно шаткий, изменчивый компонент. Я называю его шатким потому, что способность этих социальных чувств ограничивать алчность меняется с изменением культурной ситуации. При размывании нравственности в обществе внутренняя способность рынка к саморегуляции изменяется, приводя к непредсказуемым последствиям. Возвращаясь к моей метафоре «хорошо темперированного клавира», можно сказать, что при изменении культурного климата гармония исчезает и мы обнаруживаем, что утратили верную настройку.
* * *
И действительно, в конце XVIII в. на горизонте обозначились огромные перемены. Адам Смит и члены Лунного общества находились на гребне волны культурных сдвигов, которым суждено было породить промышленную революцию. За несколько десятилетий Британия совершила переход от традиционной социальной организации и типа мышления, соответствующих сельскохозяйственной экономике, к доминированию индустриализованного капиталоемкого производства. Эффект, вызванный этими переменами (сегодня мы называем их «модернизацией») в человеческом поведении, описал в 1887 г. немецкий социолог Фердинанд Тённис{98} в своем труде «Gemeinschaft und Gesellschaft», название которого можно примерно перевести как «От общины к обществу».
Тённис родился в 1855 г. в Шлезвиг-Гольштейне в семье с крестьянскими корнями. Поэтому он был непосредственным свидетелем прихода в Германию промышленной революции и изменений в привычной для него культуре под влиянием механизации и коммерциализации. Наблюдения за братом, занимавшимся торговлей с Великобританией, помогло ему понять мышление торговца, который думает в основном о прибыли и этим резко отличается от представителя традиционной общины, где главенствующее положение занимали сельское хозяйство, натуральный обмен и навыки владения ремеслом.
Для Тённиса переход от общины к обществу представлялся закономерным следствием изменений в экономическом устройстве. С социологической точки зрения Gemeinschaft – это община с тесными связями, построенная на основе семьи и рода; простые экономические нужды удовлетворяются в ней путем собственного производства и бартера. Такая традиционная община невелика и стабильна. Любое изменение в поведении ее членов не может остаться незамеченным, и общие взгляды на жизнь весьма консервативны. Моральные чувства, имеющие большое значение в качестве мер социального контроля, усиливаются фольклором, иерархией и естественной солидарностью, необходимой для выживания. Короче говоря, при такой организации общества отдельный человек занимает подчиненное положение по отношению к своей социальной группе.
Напротив, Gesellschaft – это современное рыночное общество, в котором эффективность производства зависит от личных интересов и разделения труда, так что необходимыми условиями для выживания становятся потребление и непрерывный экономический рост. Свободное передвижение капитала и использование денег для получения прибыли – это основа любого предприятия, а цены определяются исключительно рыночными факторами. Хотя семья продолжает служить социальным якорем, она уже не в такой степени доминирует над индивидуумом, и между людьми возникают многочисленные временные отношения, управляемые мотивом личной выгоды. Конкуренция способствует росту материального производства, однако идеальная смитовская концепция рыночных отношений, регулируемых социальными чувствами и моральными нормами, здесь больше не работает. По мере нарушения равновесия саморегулирующегося рынка и увеличения неравномерности распределения благ влияние морали на поведение личности ослабевает и общественный контроль все больше переходит в ведение муниципальных и государственных органов.
Современные развитые экономические системы европейских стран и США с культурной точки зрения определяются как Gesellschaft. Локальный масштаб взаимодействий, обеспечивавший тесные экономические и социальные связи внутри общины, где личные интересы были ограничены, сегодня уступил место вездесущности коммерческих предприятий, которые управляются и контролируются дистанционно глобальными корпорациями. Такая перемена в экономической организации общества, которой сопутствовали кардинальные изменения источников энергии, транспортных систем и информационных потоков, была бы невозможна без эксплуатации ископаемого топлива. Изобилие, которым мы наслаждаемся сегодня, построено на человеческой изобретательности и угольных пластах прошлого, о котором нам скромно напоминают механизмы, подобные паровой машине мельницы в деревне Ком.
Вместе с тем мотивы, определяющие человеческое поведение, со времен Просвещения изменились мало. Похоже, что Бернард де Мандевиль в конечном итоге оказался прав. Под воздействием быстрых изменений культурной ситуации, происходящих в современном потребительском обществе, баланс в модели саморегулирующегося рынка Смита, которую я представил в виде аптекарских весов, нарушается и стрелка весов очень сильно смещается влево. Разум, как замечал Юм, остается слугой страстей. Среди мотивов рыночной деятельности доминирует инстинкт – личный интерес, очень часто доходящий до степени жадности. Неправильно интерпретируя наследие Адама Смита, мы разделили его философию надвое, и она потеряла свою целостность. Мы сосредотачиваемся на «Богатстве народов», игнорируя предупреждения, данные автором в «Теории нравственных чувств», а классическая экономика придерживается модели, согласно которой во всех экономических кризисах стоит винить вмешательство в функционирование рынка.
К такому разделению привела убежденность в том, что в любой экономической деятельности человек ведет себя разумно и рационально. Но это противоречит здравому смыслу и научным данным. По определению Тони Ригли{99}, выдающегося кембриджского специалиста в сфере экономической истории, рациональность подразумевает поведение, «которое дает максимальную экономическую выгоду… при выборе между различными возможными вариантами действий». Аналогично защита личных интересов – это такое поведение, которое позволяет отдельному человеку или семье завладеть определенными экономическими преимуществами. В обоих случаях нормой считается рефлексивное сознательное намерение и рациональный выбор, несмотря на убедительные доказательства того, что мы далеко не всегда ведем себя разумно и последовательно. В то же время рефлекторное, подсознательное принятие решений и социальные институты, формирующие наше интуитивное поведение, остаются вне пределов рассмотрения.
Время от времени, совершая какую-либо сделку, касающуюся чего-то особенно важного для нас, мы действительно можем сознательно размышлять о мотивах продавца и о способах достижения желанной цели. Но чаще мы принимаем решения рефлекторно и интуитивно, под воздействием настройки на поведение окружающих и закрепленных в памяти шаблонов, сформировавшихся за долгие годы рыночного опыта. Здесь мы видим силу мыслительных привычек – в отношении определенных брендов, определенных продавцов или как следствие ностальгии по детским впечатлениям. Таким образом в потребительском обществе способная к рефлексии личность становится марионеткой рефлекторного выбора.
* * *
Книга Адама Смита «Исследование о природе и причинах богатства народов» вышла в 1776 г., в год провозглашения независимости Соединенных Штатов Америки. Смит симпатизировал стремлению колонистов к экономической свободе, и многие члены Лунного общества также выступали защитниками Американской республики. Действительно, создание США многие воспринимали как практическое воплощение идей Просвещения, великий эксперимент демократии, которая должна была строиться на личной свободе, инициативе и усердном труде, а не на авторитарной власти или религии. Гэри Уиллс{100}, известный американский историк, в своей книге «Изобретая Америку» (Inventing America) высказал мысль о том, что текст Декларации независимости отражает характерный для просвещенных людей XVIII в. интерес к ньютоновской науке и моральной философии. В этом документе Томас Джефферсон, прекрасно знакомый с работами Локка, Юма, Хатчесона, Смита и других мыслителей своего времени, красноречиво высказывается о том, кем были или хотели быть лидеры американских колонистов.
Декларация независимости – это одновременно и политический, и нравственный документ. Стремление к жизни, свободе и счастью – «самоочевидные истины», о которых постоянно говорит Джефферсон, выковывались личным и коллективным опытом человечества. Философский идеал Просвещения требовал от людей, живущих в обществе, ответственности и внутренней силы, то есть, в терминологии Смита, проявления нравственных чувств. Свобода подразумевала, что в стремлении к счастью человек заботится о собственном благополучии и добродетелях и развивает на рабочем месте свои способности. Идея счастья сама по себе была динамичной и отражала совершенный баланс между желаниями и разумом, то есть между личными достижениями и вкладом в жизнь общества. В этой схеме идея счастья не является фиксированным состоянием рассудка, а оказывается подобной идее цены{101}, устанавливаемой путем рыночных операций, – это меняющийся индекс субъективной значимости, измеряемый исходя из социального обмена.
Отсюда, с точки зрения просвещенного рассудка, следует, что, если желаемая выгода выходит за рамки привычных возможностей, разумным подходом будет либо обуздать собственные желания, либо увеличить продуктивные усилия – а лучше и то и другое. При ином отношении настройка нарушается и человека ждет страдание. Сегодня мы как будто забыли этот урок. Но в колониальной Америке жизнь была непростой, требовавшей как физической выносливости, так и остроты ума, и для немногочисленных основателей нового общества подобная философская основа вполне соответствовала этим условиям. Действительно, такие общественные чувства мы можем найти в автобиографии Бенджамина Франклина – в тринадцати добродетелях, которым, по его мнению, нужно следовать для развития характера; вероятно, именно они заложили основы модели самосовершенствования, до сих пор столь привлекательной для переселенческого мышления американцев.
Однако сегодня стало очевидно, что результаты великого американского эксперимента не вполне соответствуют тому, что планировалось. И в этом нужно винить не столько эрудицию Томаса Джефферсона и других отцов-основателей, сколько человеческую природу. Человек, для которого фундаментальным мотивом является личный интерес, при столкновении с изобилием привыкает к нему и оказывается склонен к жадности и коррупции. Это тоже «самоочевидные истины», хотя и менее приятные, чем те, о которых писал Джефферсон. Их ясно осознавал Адам Смит – отсюда его отрицание идей Мандевиля, упор на развитие моральных качеств и оптимистическое стремление оправдать рациональное рыночное мышление. Смит понимал, что его видение сбалансированной, саморегулирующейся общественной системы, основанной на рыночном обмене, производно от интуитивного социального понимания, но он ошибочно предположил, что эта взаимосвязь будет сохраняться вне зависимости от изменения обстоятельств. Человек XVIII в. с его чрезмерным оптимизмом, Смит считал человеческий разум королем рынка, и экономисты классической школы верят в это до сих пор. Смит (точно так же как члены Лунного общества и отцы-основатели Америки) не мог предвидеть огромных экономических и социальных перемен, которые произошли в течение какой-нибудь сотни лет благодаря тому, что люди открыли и научились использовать ископаемое топливо.
Даже сейчас, в начале XXI в., нам не до конца понятно, что мы совершили. Как бы мы ни хотели вернуться к простой и однозначной, на наш взгляд, морали XVIII столетия и принципам Декларации независимости (такие стремления отражает, к примеру, «Движение чаепития»{102} Республиканской партии США), мир изменился, и обстоятельства, формирующие наше поведение, изменились вместе с ним. В условиях изобилия и безудержного потребительства наше рыночное общество больше не находится в равновесии. Мы забыли о социальных институтах, которые обеспечивали работу нравственного автопилота интуитивного понимания, о необходимых долгосрочных инвестициях, благодаря которым возможно поддержание равновесия на рынке, и вместо этого отдали предпочтение краткосрочным конкурентным преимуществам и известности. Почему мы склонны к такому близорукому поведению в отношении будущего и какие именно отделы мозга ответственны за этот важнейший выбор, я расскажу в следующей главе.
Глава 4
Выбор: внутренний рынок мозга
Дайте мне поэтому – что выше всех свобод – свободу знать, свободу выражать свои мысли и свободу судить по своей совести.
Джон Мильтон. Ареопагитика (1644){103}Теплый летний вечер. Поезд с протяжным свистком вырывается из темноты тоннеля. Огибая скалистые возвышенности, он стремится к маленькой альпийской деревушке. Вагоны Восточного экспресса сверкают в вечернем свете, безупречные в своем голубом, кремовом и золотом убранстве. Люди, собравшиеся на площади вокруг эстрады, оборачиваются и машут; перед церковью только что обвенчавшаяся чета молодоженов улыбается перед объективами камер. Через окна вагона-ресторана можно увидеть пассажиров, обедающих в роскошной обстановке ар-деко. И вот, снова засвистев, легендарный экспресс входит в поворот и скрывается из глаз так же быстро, как и появился.
Что это такое? Может быть, абзац из какой-то статьи в журнале для путешественников Cond? Nast Traveller? Или фрагмент воспоминаний из чьего-то дневника? Или начало романа в духе Агаты Кристи? Нет, боюсь, ничего из этого. На самом деле я описал то, что нередко происходит по вечерам в комнате на втором этаже лос-анджелесского дома профессора Хоакина Фустера{104}. Он известный нейрофизиолог и один из ведущих мировых специалистов по проблемам памяти. А кроме того, доктор Фустер очень давно увлекается моделями поездов.
«Я любил поезда с самого своего детства в Барселоне», – сказал мне Хоакин, когда я однажды пришел к нему и его жене Элизабет на обед. Они познакомились, еще будучи детьми. «Когда мы были маленькими, мы ездили на каникулы в одну и ту же деревню», – объяснила Элизабет. Но это были трудные для Испании годы. Отец Хоакина, врач, был на стороне тех, кто проиграл в гражданской войне, а когда началась Вторая мировая война, жизнь в Барселоне стала еще более тревожной. Для Хоакина, маленького мальчика, оказавшегося среди всей этой неразберихи, поезда и наблюдение за ними стали островком спокойствия.
Однако особая привязанность к Восточному экспрессу{105} возникла у него в 50-х гг. в Австрии. Окончив медицинский институт в Барселоне, он переехал в Инсбрук, чтобы продолжить образование в области психиатрии, начатое в Испании. «Меня очень интересовала анатомия мозга, – объяснил Хоакин, – а в клинике, где я стажировался, имелась замечательная коллекция образцов». Это увлечение и врачебные обязанности часто заставляли Хоакина работать допоздна, иногда в ущерб сну. Но в ночных бдениях было одно дополнительное удовольствие: окна кабинета Хоакина выходили на железную дорогу, и раз в сутки ровно в полночь под ними проходил Восточный экспресс, следовавший в Венецию. Путешествие на этом поезде, овеянном романтическими легендами, было доступно только богатым и знаменитым, а связанные с Восточным экспрессом таинственные истории Грэма Грина и Агаты Кристи, которые сами были его пассажирами в 1930-х гг., добавляли восхищения и будили фантазию. «Мне совсем не надоедало это ночное зрелище, шум и свистки чудесного поезда, – признавался Хоакин. – Я ловил себя на том, что представляю себе жизнь его пассажиров. Это стало моим постоянным развлечением. Так давно это было… – Он замолчал, глядя, как его миниатюрный экспресс снова пролетает мимо нас. – Но, как видите, – добавил он с улыбкой, – Восточный экспресс все еще ездит по моей спальне, а я все еще размышляю об анатомии, работе мозга и памяти».
* * *
Головной мозг специализируется на управлении информацией – ее получении, хранении, извлечении – и на выборе между альтернативными вариантами действий, необходимых для поддержания жизни. Конечно, схема нейронных путей в нем гораздо сложнее, чем любая железнодорожная сеть. Однако общее в этих системах то, что функции целого невозможно установить путем одного лишь рассмотрения составляющих частей. Для понимания работы мозга необходимо разобраться в том, почему и как его отдельные центры связываются и взаимодействуют между собой. Например, благодаря недавно запущенному проекту «Коннектом человека»{106}, использующему современные технологии получения изображений и компьютерное моделирование для картирования нейронных путей, мы узнали, что в мозге есть множество узлов локальной активности, которые взаимодействуют благодаря высокоскоростным протяженным связям. Здесь можно провести грубую аналогию с тем, как обширная сеть Лондонского метрополитена связана наземными экспрессами с различными городами севера и запада Англии. В обоих случаях критически важным фактором служит совместное функционирование частей системы как динамического целого.
Проект «Коннектом» позволил сделать большой шаг вперед в уточнении наших знаний о нейронных сетях головного мозга. Но это достижение лишь открывает новую главу в наших исследованиях личности. Вопреки распространенному мнению, мозг не запрограммирован, подобно компьютеру, на последовательное выполнение действий, а работает с информацией из различных источников параллельно, анализируя ее для достижения максимальной выгоды. Этот процесс в чем-то сходен с рыночным обменом, с помощью которого устанавливаются цены. В этой главе мы рассмотрим, что нам известно о принципах такого уникального функционирования мозга и о роли памяти, попытаемся понять, как происходит принятие решений, как при идеальных обстоятельствах инстинкты и разум интегрируются в этом процессе и почему порой наши самые благие намерения оказываются искажены привычкой и предпочтением краткосрочной выгоды.
Исследование этих вопросов я начну с памяти. Она вызывала жгучий интерес Хоакина Фустера на протяжении всей его карьеры, так как в ней он видел ключ к пониманию того, как происходят в мозге процессы обучения и выбора. Профессор Фустер первым описал активные клетки памяти в коре у приматов. В качестве иллюстрации того, как работает память, мы можем рассмотреть пример воспоминаний Хоакина о Восточном экспрессе, к которым он возвращается уже в течение нескольких десятилетий. Чтобы объяснить, как сохраняются и извлекаются из памяти какие-то устойчивые воспоминания, мы должны разобраться в структурах мозга, обеспечивающих их возникновение, и в нейронных механизмах, которые их поддерживают.
Благодаря достижениям нейробиологии мы уже кое-что знаем об анатомических и физиологических аспектах процессов, связанных с приобретением воспоминаний. Например, нам известно, что в кратковременной памяти важнейшую роль играет гиппокамп{107} (вы помните, что на самом деле этих структур две, они расположены в глубине каждой из височных долей мозга). Но что происходит с воспоминаниями, существующими на протяжении долгих лет, где и как они сохраняются? Главным кандидатом на роль хранилища воспоминаний оказывается кора больших полушарий, а в активном их извлечении участвуют в первую очередь лобные доли{108}, изучением которых как раз и занимался Хоакин Фустер.
Головной мозг, как и любой другой орган тела, способен к адаптации и обновлению. Нейроны коры и сеть связей между ними все время строятся, перестраиваются и разрушаются. В мозге Хоакина с момента его первой встречи в юности с легендарным экспрессом связи между десятками тысяч, а возможно, и миллионами нервных клеток постоянно перестраивались в ответ на различные происходившие события; кроме того, некоторые из клеток умирали, какие-то оказывались повреждены, а какие-то восстанавливались. И тем не менее, хотя прошло несколько десятков лет, вся эта активность никак не влияла на дорогие для Хоакина воспоминания о Восточном экспрессе. Таким образом, на основании имеющихся данных вполне разумным будет заключить, что в головном мозге Хоакина Фустера нет какого-то особого отдела, где хранятся воспоминания о поездах: нельзя определить какую-то одну или несколько нервных клеток, ответственных за них.
Скорее можно предположить, что воспоминания, относящиеся к поездам, путешествиям по железным дорогам, к их моделированию и т. д., сохраняются в нейронной сети, то есть что для нервных клеток память и мышление – это коллективная деятельность. Таким образом, воспоминания о Восточном экспрессе поддерживаются через рабочие отношения (Хоакин называет их когнитами), сложившиеся между группами нейронов. Повторяющиеся взаимодействия между этими клетками обогащают первоначальное событие деталями – цветами, запахами, звуками и эмоциями. Полный образ, который впервые был записан в памяти при виде проходящего под окнами инсбрукской клиники мощного локомотива, теперь постоянно подкрепляется и уточняется с каждым новым релевантным событием – от постройки миниатюрной деревни в спальне Хоакина до реальных удовольствий от железнодорожных поездок, которые они совершали вдвоем с Элизабет. За многие годы информация, проходившая через нейронные сети мозга, создала ткань персонального опыта{109}, который постоянно обогащается за счет силы воображения – функции мозга, позволяющей воспоминаниям из прошлого оказывать влияние на наше представление о будущем.{110}
Память жизненно необходима для выполнения мозгом его основных функций, для воображения и познания себя. «Не бывает совершенно новой памяти, – пояснил мне Хоакин. – То, что мы считаем знаниями о самих себе, на самом деле память о фактах и отношениях между ними, а также значение, которое мы им приписываем, значение, освещаемое как опытом прошлого, так и представлениями о будущем». И действительно, личный опыт подтверждает такое понимание. Давайте проведем эксперимент: закройте глаза и слушайте тишину или звуки, которые вас окружают. Очень быстро вы обнаружите, что вы либо погрузились в воспоминания, как-то связанные с тем, что вы слышите, либо начали думать о чем-то, что вам предстоит или что может случиться в будущем. Но и образы будущего неизбежно оказываются тесно связаны с вашими личными воспоминаниями, в том числе с культурой, в которой вы живете. Память обладает свойством удерживать не только слова и зрительные образы, но и запахи, звуки, эмоции, смысл и прочие детали, ассоциирующиеся у нас с субъективными переживаниями прошлого.
Вспоминая какую-то конкретную пережитую ситуацию, мы не восстанавливаем в голове ее точную копию, а собираем из разных источников имеющую к ней отношение информацию, из которой «реконструируем» прошлый опыт. Хотя за формирование воспоминаний ответственны два гиппокампа, расположенные в височных долях мозга, долговременная память существует в нейронной сети, протянувшейся по всей коре: составляющие память нейронные следы объединяют как перекрывающиеся, так и далеко расположенные области затылочной, височной и теменной долей. Таким образом, для извлечения этих разрозненных элементов, установления связей между ними и их объединения в осмысленные воспоминания – для всего того, что только что происходило в вашем мозге, когда вы закрыли глаза, – нужна совместная работа различных нейронных путей мозга. Такая схема экономична, так как не требует помнить каждую деталь всего, что случалось с нами на протяжении жизни, но она же приводит к тому, что мы порой ошибаемся, вспоминая прошлое. С другой стороны, эта гибкость памяти служит ключевым моментом в планировании будущего. Собирая фрагменты прошлого опыта, мы можем представить различные сценарии, следующие из определенного набора обстоятельств, – например, жизнь с определенным партнером или дизайн нового дома. Этот процесс можно сравнить с тем, как опытный игрок в шахматы планирует ходы в игре, только в нашем случае это происходит на реальном жизненном поле: способность помнить прошлое позволяет нам представлять будущее.
Долгие годы исследований привели Хоакина Фустера к убеждению, что место, где собирается информация, воссоздающая воспоминания о прошлом и помогающая вообразить будущее, – объединенные нейронные сети мозга. Это подтверждается работами лауреата Нобелевской премии Эрика Канделя{111}, который продемонстрировал, что долговременная память у крупного морского моллюска аплизии физиологически детерминирована изменениями силы сигнала в межнейронных синапсах, и доказал сходство фундаментальных нейронных механизмов у организмов, стоящих на разных ступенях эволюционного развития. Ицхак Фрид{112}, нейрохирург из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, записывал сигналы непосредственно от нервных клеток мозга у пациентов, страдающих эпилепсией, и обнаружил, что кластеры нейронов могут специфично и устойчиво возбуждаться знакомыми образами. Принимая во внимание все эти доказательства, можно заключить, что активность и развитие мышления – как рефлекторного, интуитивного (о нем мы говорили во второй главе), так и рефлексивного, сознательного, с которым мы ассоциируем нашу личность, – физически основаны на связях и взаимозависимости нейронных сетей коры больших полушарий головного мозга. Каждый нейрон может находиться в составе не одной, а многих активных кортикальных сетей – когнитов профессора Фустера – и таким образом участвовать в процессах, связанных с различными воспоминаниями, приобретенными поведенческими реакциями или упорядоченными хранилищами знаний. Короче говоря, кем является каждый из нас как уникальная, чувствующая и свободно мыслящая личность, определяется способностями сетевых нейронных коммуникаций мозга выделять, запоминать, упорядочивать и выбирать, используя рассеянную информацию из прошлого опыта.
* * *
Откуда же взялись эти сети – когниты мышления и памяти? Какие силы управляли их эволюцией? Если не углубляться в научную терминологию, ответы на эти вопросы следует искать в способности мозга к обучению посредством взаимного обмена с окружающим миром – процесса, который начинается с самого рождения и даже раньше. Если упростить еще больше, впрочем не погрешив против истины, можно сказать, что задняя часть мозга – затылочная кора – получает информацию от органов чувств, а передняя – фронтальная кора – несет ответственность за принятие решений и действия. Хоакин Фустер говорит об этом постоянном процессе обмена с окружающей средой как о цикле «восприятие – действие». В этом контексте восприятие означает не просто сигналы из окружающего мира, попадающие в мозг через органы чувств, но и активную сортировку новой информации и ее интерпретацию на основании предшествующего опыта. Таким образом, как заметил Хоакин во время нашей беседы, восприятие – это своего рода тавтология: «Мы воспринимаем то, что мы помним, когда вспоминаем то, что воспринимаем».
Описанный цикл восприятия, обучения и действий служит основным двигателем мышления как в процессе его развития, так и в зрелом состоянии; именно этот цикл обеспечивает непрерывную обработку информации, поступающей от наших пяти чувств, так чтобы предпринимаемые на основе интуиции или сознательного выбора действия лучше всего соответствовали имеющимся возможностям.
Итак, нейронные сети обучения и памяти, участвующие в цикле «восприятие – действие», поддерживают сбор информации и обеспечивают принятие решений. Эти сети организованы иерархически, и их сложность увеличивается по мере созревания головного мозга. На ранних стадиях развития мозга циклы, имеющие решающее значение для выживания (например, способность младенца тянуться к груди и сосать), возникали в ходе естественного отбора. Хоакин Фустер назвал эти важнейшие сети филетическими, от слова филогения – изучение эволюционных взаимоотношений. Такие рефлекторные поведенческие реакции генетически запрограммированы, но при этом все равно осуществляются через цикл «восприятие – действие». Если конкретизировать приведенный мной пример, у питающегося младенца сенсорные восприятия материнского запаха, прикосновения к груди, вкуса молока и звука дыхания матери запускают двигательную программу действия сосания. Во второй части этой книги я подробнее расскажу о том, что более тонкая настройка такого инстинктивного когнита начинается сразу же после рождения, когда мать и ребенок на основании опыта учатся друг у друга и между ними возникает взаимная нежная привязанность, в конечном итоге служащая основой доверия. Сенсорные сигналы смешиваются в разуме ребенка, создавая уникальную сеть памяти, означающую «мать». Если же эта быстро закрепившаяся схема не подтверждается – например, к ребенку подходит чужой человек, то запускается иная моторная программа, соответствующая беспокойству и плачу.
В первые месяцы жизни мозг ребенка развивается очень быстро, ежедневно интегрируя информацию, поступающую от органов чувств, и очень скоро это приводит к освоению новых двигательных навыков. Если мы вернемся к приведенному во второй главе примеру с малышом в кроватке, хватающимся за разноцветный мячик, то увидим, что цикл «восприятие – действие» является основой привычки и интуитивных мыслительных процессов. Ребенок фактически учит сам себя, методом проб и ошибок настраивая свой цикл восприятия и действий, пока не достигнет совершенства в смыкании пальцев в нужный момент, после чего способность становится автоматической.
В отличие от филетической, заранее запрограммированной памяти новорожденного, учащегося сосать, нейронные сети, поддерживающие различные приобретенные и вошедшие в привычку типы поведения – распознавание лиц, питание, способность ходить, социальные взаимодействия и т. д., менее подвержены генетическому контролю. Специфическое обучение в подобных случаях, по сути, управляется силой стимула, несущего информацию. Наиболее важную роль в развитии и активности нейронной сети играют такие факторы, как временн?я близость стимулов, их повторяемость и эмоциональная окраска – как, например, в случае развития речи. Здесь человек обладает огромным преимуществом благодаря уникальной емкости коры больших полушарий. При рождении эта ассоциативная кора, как ее иногда называют, содержит эквивалент множества гигабайтов компьютерной памяти, которой еще только предстоит быть заполненной программами. По мере созревания мозга в нем улучшается изоляция аксонов, служащих суперскоростными магистралями для передачи электрических нервных импульсов, что повышает эффективность передачи информации. «Голый» аксон проводит импульсы медленно, со скоростью примерно 9 м/с, в то время как в аксоне, покрытом так называемой миелиновой (жировой) оболочкой{113}, скорость может возрастать до 120 м/с – скорости торнадо.
Говоря компьютерным языком, миелин позволяет увеличить «пропускную способность», ускоряя передачу информации из одной локальной сети мозга в другую. Однако на это усовершенствование нужно время. Исследования изображений, полученных при сканировании, показывают, что в онтогенезе головного мозга, то есть в процессе его индивидуального развития и созревания, миелинизация происходит по генетически запрограммированному временн?му графику. Так, в областях коры, ответственных за движения конечностей, необходимые для того, чтобы научиться ходить, а также в участках, получающих сигналы от важнейших органов чувств – зрения и слуха, миелинизация происходит гораздо раньше, чем в ассоциативной коре, созревание которой продолжается в подростковом и юношеском возрасте, способствуя совершенствованию абстрактного мышления и сложного социального поведения. В полностью развитом человеческом мозге миелиновые оболочки, называемые «белым веществом» из-за бледной окраски на свежих срезах, отличающейся от розовато-серых областей скопления тел нервных клеток, составляют около 42 % общего объема мозга. Таким образом, если снова воспользоваться компьютерной терминологией, в зрелом головном мозге мощный процессор (много мегагерцев) соединен с памятью огромного объема (много гигабайтов).
Это усовершенствование имеет далеко идущие последствия. По мере развития фронтальной коры и повышения миелинизации и эффективности проводящих путей в ассоциативных зонах растущий ребенок получает возможность реагировать на стимулы не только физическими действиями. Все более улучшается его способность к концептуальному мышлению, возрастает интеллектуальная независимость. Ключом к такому освобождению от мира чувств становится речь, посредством которой мысли и эмоции могут быть переданы окружающим. Словарный запас возрастает в геометрической прогрессии, символы и воображение начинают играть не менее важную роль, чем поток ощущений от органов чувств. Эмоциональная привязанность к другим людям как фактор, управляющий поведением, все более заменяется креативным разумом – автономной формой обработки информации, сфокусированной на будущем, позволяющей ставить цели, намечать проекты и принимать решения, выбирая из возможных вариантов действий. Такая деятельность, кодируемая языком, развивается на базе знаний, полученных (сознательно и бессознательно) в процессе непрерывного взаимодействия с окружающим миром.
Неудивительно, что развитие таких способностей отражается в изменениях связей между функциональными нейронными сетями мозга, хотя доказательства этого ученые смогли получить лишь недавно. Как я говорил, обсуждая во второй главе формирование привычек, мы уже достаточно давно знаем, что мозг ведет постоянный диалог сам с собой даже в состоянии покоя. Однако сегодня технологии МРТ дали нам возможность исследовать даже у маленьких детей физиологические структуры, связанные с этим внутренним общением, и следить за тем, как они изменяются в ходе индивидуального развития.
На то, что нейронные сети нашего мозга постоянно и активно работают, не вовлекая в эту деятельность сознание, ученые обратили внимание в начале 1990-х гг., когда Маркус Райхл из Медицинской школы Университета Вашингтона в Сент-Луисе (штат Миссури) сообщил, что уровень кровоснабжения мозга, измеряемый методами ПЭТ и фМРТ, падает, когда человек сознательно сосредотачивается на выполнении визуальной задачи. Эти результаты оказались сюрпризом для исследователей, предположивших, «что, скорее всего, функции мозга куда шире, чем это можно показать в экспериментах, манипулирующих (сознательными) потребностями (испытуемых)». По-видимому, в состоянии «покоя» мозг на самом деле вовсе не отдыхает{114}. Профессор Райхл с коллегами назвали эту бурную нейронную активность мозга в «покое» деятельностью по умолчанию и предположили, что она является свидетельством постоянной «независимой от стимулов» активности нейронных центров мозга.
Последовавшие за этим исследования на людях в состоянии покоя – испытуемые спокойно лежали в сканирующей камере и думали о своем – доказали наличие этой внутренней организованной активности мозга. Кроме того, подтвердилось предположение о том, что связи между функциональными нейронными сетями мозга меняются с возрастом{115}. Однако в подростковом и молодом возрасте, когда происходит миелинизация нейронных «трасс», коммуникация между основными узлами управляется чисто функциональными задачами. Также в этом возрастном промежутке малоиспользуемые нейронные пути «обрезаются», то есть уничтожаются в пользу тех сетей, которые необходимы для выполнения функций взрослого организма. Иными словами, более необходимые сети сохраняются за счет тех, которые в меньшей степени нужны для взаимодействия с окружающим миром. Таким образом, схема нейронных сетей настраивается и отлаживается в соответствии с возрастом и опытом.
Хотя выводы, сделанные на основе измерений кровотока в отдельных участках и их электрической активности, в чем-то можно считать приблизительными, полученные результаты ясно свидетельствуют о том, что мозг остается очень активным органом даже тогда, когда мы отдыхаем. В состоянии такого «покоя» потребляется примерно 60–80 % всей необходимой ему энергии. Более того, мыслительные задачи, требующие подключения сознания, мало что добавляют к этой энергетической нагрузке. Но в чем смысл такой внутренней скрытой активности? Не исключено, что потребление энергии нейронными сетями в состоянии покоя указывает на непрерывную активность цикла «восприятие – действие», который используется в рефлекторной обработке постоянно получаемого нами потока информации, его проверке и выделении из него деталей. Возможно, что в таком состоянии (когда я писал об этом, мне напомнили про Винни-Пуха с его мечтами о горшочках меда) мы можем уловить проблеск работы интуиции, которая помогает нам рефлекторно приспосабливаться к выполнению необходимых задач и креативно представлять возможности, лежащие перед нами.
В конце беседы с Хоакином Фустером я спросил, что он об этом думает. Мое предположение показалось ему вполне правдоподобным. «Кора всегда активна, – заметил Хоакин. – С помощью цикла "восприятие – действие" мозг постоянно корректирует поведение – если хотите, занимается самоорганизацией, – чтобы оно как можно лучше соответствовало среде, даже если вы этого не сознаете». С точки зрения Хоакина, сознание – это не какая-то отдельная функция мозга, а лишь состояние повышенной активности (особенно это касается коры), которое пробуждает субъективное осознание процесса мышления. «Если бы мы учились только осознанно, – продолжал Хоакин, – нам было бы сложно обдумывать то, что мы уже знаем. У нас в памяти хранится огромное количество информации, поэтому мозг активно настраивается на новое. Мы постоянно оцениваем новые возможности и отслеживаем любые отклонения от ожидаемого – будь то перестановка мебели в комнате или изменение эмоциональных реакций у любимого человека. Эта информация может стать объектом сознательного внимания только позднее. Действительно, огромная часть повседневной жизни происходит без участия сознания – действия запускаются какими-то сигналами среды, интуитивно соответствующими установившимся привычкам».
Вслед за этим Хоакин рассказал мне занятную историю. Недавно он вернулся из Сан-Франциско, где читал лекции на деловой конференции. Однажды днем, когда он был свободен и прогуливался по району Ноб-Хилл, ему вдруг очень захотелось посетить Музей канатного трамвая. Это показалось ему странным, потому что раньше он уже бывал там несколько раз, но все-таки он поддался своему желанию и в результате прекрасно провел время. «Мое изначальное намерение точно было несознательным, – сказал Хоакин, – но тем не менее решение было принято. Понятно, что мое стремление в тот день было обусловлено впечатлениями от прошлого визита, которые, в свою очередь, были связаны с более широким набором досознательных когнитов, относящихся к теме трамваев, поездов и общественного транспорта в целом. – Хоакин засмеялся и добавил: – Так что мы вновь возвращаемся к Инсбруку и Восточному экспрессу. Вот вам наглядный пример работы цикла "восприятие – действие". Как любил подчеркивать, хотя и по другим причинам, Фрейд, мозг часто делает выбор без нашего сознательного участия, и только потом мы рационализируем этот выбор».
* * *
Выбор может быть осознанным или интуитивным, но именно он определяет действия. Иногда процессом принятия решения управляют инстинктивные стремления – к примеру, сильное чувство голода, но, как правило, большинство принимаемых решений и осуществляемых действий основано на знаниях из прошлого опыта и на сенсорной информации, имеющей отношение к ситуации. Как я уже говорил в этой главе, нейронные сети мозга, оценивающие наше восприятие мира, функционируют в основном без участия сознания. Управлять этим анализом помогает память, а его дальнейшее уточнение происходит под влиянием новизны и перемен – фундаментальных факторов, на которые мозг настроился в ходе эволюционной адаптации. В конечном итоге процесс выбора и обоснованных действий основан на всех этих потоках информации.
По сути, мозг выбирает один из двух способов действия. Первый – действие через приобретенную привычку, о котором мы узнали во второй главе. Такой метод принятия решений быстр, рефлекторен и управляется стимулами; в нем преимущественно задействованы базальные ганглии мозга. Именно этот механизм обеспечивает мозгу состояние «автопилота» – преднастроенные досознательные реакции; изначально это состояние могло быть приобретено сознательно, но со временем стало интуитивным. Такой тип принятия решений эффективен в стабильных условиях, когда требуются предсказуемые действия, приводящие к неизменным последствиям.
Второй метод принятия решений мозгом, на котором я здесь остановлюсь подробнее, основан на процессе внутренней конкуренции. Он заключается в анализе отношений между действиями (реальными и воображаемыми) и их последствиями, а также в сохранении и кодировании информации для будущего использования. Этот процесс целенаправленного действия и принятия решений преимущественно сознателен, рефлексивен и основан на работе орбитофронтальной коры.
Вы, наверное, помните, что орбитофронтальная кора, также называемая просто префронтальной или «исполнительной» корой, – это самая передняя часть больших полушарий, расположенная внутри черепа над глазницами. Когда в 1960-х гг. я учился в медицинском институте, о функциях этого плотно упакованного лабиринта было известно очень мало. Фронтальные доли были настоящим студенческим кошмаром. На аккуратных рисунках в «Анатомии Грея»[12] каждая возвышенность и впадина на поверхности коры подписана латинским названием – вот эти названия мы и должны были запоминать, не владея никакими фактами, которые помогли бы нам в них разобраться.
Однако уже в классических медицинских историях, содержащихся в архивах, таких как трагедия Финеаса Гейджа{116}, можно найти интересные догадки, которые указывают на то, что фронтальная кора играет важную роль в планировании, эмоциональном контроле и социальном поведении. Гейдж работал на строительстве железной дороге в Вермонте и в 1848 г. перенес страшную травму, когда во время случайного взрыва металлический стержень воткнулся ему в верхнюю челюсть и вышел с левой стороны лба. Поразительно, но Гейдж выжил, однако с этого времени превратился из спокойного и ответственного человека в импульсивного, взрывного и несдержанного в обществе. Впоследствии нейропсихологическая оценка и сканирование мозга людей, также получивших повреждения лобных долей, показали сходные изменения в поведении и подтвердили главенствующую роль префронтальной области в управлении выбором и планированием.
Теперь давайте попробуем разобраться, что позволяет нам сделать выбор, ведущий к действиям. Мортен Крингельбах{117}, старший научный сотрудник Королевского колледжа в Оксфорде и профессор нейробиологии Орхусского университета (Дания), считает, что ключом к раскрытию этой тайны является признание главенствующей роли удовольствия в мотивации человеческого поведения. «Удовольствие – это движущая сила, выходящая за рамки эволюционного императива физического выживания, – объяснил мне Мортен, когда я посетил его лабораторию в больнице Уорнефорд в Оксфорде. – Задумайтесь об этом. Для большинства людей чувственные удовольствия и общение столь же важны, как питание, возможно даже важнее. Ангедония – неспособность испытывать удовольствие – считается заболеванием, и многие люди, страдающие им, кончают с собой. Удовольствие занимает в жизни центральное место». Как руководитель исследовательской группы «Гедония» (Hedonia: Trygfonden Research Group) и признанный лидер в исследованиях удовольствия, Мортен Крингельбах знает, что говорит.
Как объяснил мне Мортен, процесс выбора в мозге динамичен и интерактивен. Данные, полученные как на людях, так и на животных, подтверждают, что орбитофронтальная кора (состоящая из двух частей, правой и левой, расположенных рядом) несет ответственность за принятие решений, но обработка информации, от которой зависит любой выбор, осуществляется совместно несколькими взаимодополняющими участками коры. К сожалению, для того, чтобы ориентироваться в этой новой географии, до сих пор приходится пользоваться некоторыми старыми анатомическими терминами латинского происхождения – вентральный, дорсальный, медиальный и латеральный, так что давайте повторим их, чтобы вам было проще разобраться в моих объяснениях. Мортен предложил для облегчения запоминания представить каждое полушарие головного мозга в виде комнаты. Если вы стоите в середине правого полушария, то перед вами будет вентральная поверхность коры, сзади вас – дорсальный полюс, справа – латеральная граница, а слева – внутренняя медиальная стенка, которая смыкается с такой же медиальной стенкой левого полушария. У каждой из этих областей свои обязанности в обработке входящей информации. В общем можно сказать, что медиальная область фронтальной коры постоянно следит за поступающей информацией и оценивает ее потенциал в отношении удовольствия и вознаграждения, а латеральная осуществляет контроль, в частности подавляет деятельность, которая может быть источником болезненных ощущений, и модифицирует устоявшиеся модели поведения.
На основе метаанализа различных исследований, как своих, так и проведенных другими учеными, Мортен составил анатомическую карту, которую я воспроизвожу. Эта карта поможет вам понять, как проходят информационные потоки в этом сложном участке фронтальной коры и какие аналитические функции здесь выполняются. Результаты исследований Мортена согласуются с теорией Хоакина Фустера о цикле «восприятие – действие» и подтверждают, что первичное структурирование восприятия происходит в задней части мозга. Таламус, который является центром сбора сенсорных стимулов, объединяет информацию от пяти основных чувств – вкуса, обоняния, осязания, слуха и зрения – с сигналами, поступающими от внутренних органов, и постоянно передает ее дальше, в задние (дорсальные) участки орбитофронтальной коры. По мере приближения к ним этот мощный поток интегрируется с информацией от важнейших центров эмоций, расположенных в древней лимбической системе мозга. К таким центрам относятся гипоталамус, который отвечает за выработку гормонов и поддержание гомеостатического баланса различных жизненно важных функций организма, гиппокамп, где формируются воспоминания, миндалина, служащая стражем эмоций и охранной системой социальных отношений, и островок, настроенный на получение информации от внутренних органов.
Таким образом, у нас, по сути, существуют два параллельных интерактивных цикла восприятия и действия: «думающий», цикл разума, осуществляемый новыми структурами коры и латеральной префронтальной областью, и «эмоциональный», интегрирующий информацию из лимбической системы и вентральной префронтальной коры. В результате «диалога» этих двух циклов возникает динамическое сбалансированное целое.
Продолжая свой путь, этот непрерывный поток первичной информации запускает фазу действия в цикле. К собранным фактам добавляются знания, хранящиеся в нейронных сетях памяти, и этой совокупной информации присваивается некое значение потенциала вознаграждения или наказания. Как видно из рисунка, область мозга, ответственная за этот процесс оценивания, получила название «вентромедиальная орбитофронтальная кора» от анатомического расположения. При появлении возможности, обладающей потенциалом получения удовольствия, исполнительная кора вычисляет ценность этой возможности, сравнивая ее с предшествующим опытом, – и только после этого выбирается оптимальная схема поведения. Исследования позволяют предположить, что, например, при выборе пищи орбитофронтальная кора определяет возможность наслаждения данным продуктом и его питательную ценность на основании прошлого опыта и имеющейся информации и затем вычисляет потенциал вознаграждения, которое можно получить при его поедании.
Как предложил Мортен во время нашей беседы, если все это кажется вам слишком сложным, то попытайтесь представить некий виртуальный рынок, существующий внутри головного мозга, – место сбора информации, установления цен и принятия решений. Предположим, вы пришли к продавцу, чтобы приобрести что-то существенное, скажем новый автомобиль. По каким параметрам вы должны оценить машину, чтобы гарантировать, что она наилучшим образом соответствует вашим нуждам, вы можете себе ее позволить и будете получать удовольствие от вождения? Чтобы сделать такой выбор, большинство из нас вначале собирают как можно больше информации о товаре, его доступности, компании-производителе, цене, вспоминают о собственном прошлом опыте эксплуатации подобных вещей и т. д.
Этот процесс, привычный для каждого из нас, можно во многом сравнить с тем, что происходит в орбитофронтальной коре во время цикла «восприятие – действие». Проводящие пути мозга, то есть различные функциональные сети, доносят информацию до орбитофронтальной коры, где конкурируют за внимание точно так же, как на рынке. Однако в мозге показатель «поддержки» определенного решения, которое мы в конце концов принимаем (если хотите, «решимости купить»), зависит не от конкурентной цены, а от того, сколько нейронов задействовано в определенный момент времени и/или какова сила сигнала в синапсах между этими нейронами до того, как будет достигнут критический уровень и совершено действие.
Принятие решения мозгом – это не случайная деятельность, а процесс, специально организованный для непрерывного адаптивного совершенствования; конечной целью является позитивный опыт. Если следовать рыночной аналогии, орбитофронтальная кора постоянно проводит сложную онлайн-оценку всех деловых операций, включающую анализ побочных возможностей и неудач, с которыми вы могли сталкиваться ранее, и составляет исчерпывающий каталог, позволяющий быстро реагировать на изменение ситуации. Это, вместе с пластичностью нейронной сети мозга, дает нам большую степень гибкости в выборе и действиях.
Знание о ценности вознаграждения (субъективного удовольствия), связанное с предыдущим опытом, хранится в памяти и записано в вентромедиальной области исполнительной коры, отделе мозга, в котором Маркус Райхл наблюдал особо сильную активность при своих исследованиях кровоснабжения в состоянии «покоя»{118}. Таким образом, по описанию Мортена Крингельбаха, вентромедиальная область фронтальной коры контролирует предпочтения, основываясь на воспоминаниях об удовольствиях прошлого. На мой взгляд, эта часть коры устанавливает гедонистическую ценность того, что анализируется мозгом, и подпитывает движущие силы эгоизма: это те самые «животные духи», которые управляют моделью саморегулирующегося рынка Адама Смита.
С другой стороны, вентролатеральная префронтальная кора является тормозной системой{119} в модели Смита, так как ее деятельность преимущественно определяет планирование и выбор, обеспечивающие надежное будущее: таким образом, вентролатеральная кора служит мозговым агентом «самоконтроля». Если необходимо найти компромисс между любопытством или личным удовольствием и безопасностью или разумной адаптацией, именно вентролатеральная префронтальная кора, особенно правого полушария, включает ограничения. Таким образом, ее функции можно сравнить с голосом сознания, или с «беспристрастным наблюдателем» Адама Смита.
* * *
При заключении сделок на рынке суть состоит в поиске баланса между риском потери и страданий и вознаграждением в виде удовольствия и прибыли. И орбитофронтальная кора эволюционировала именно для выполнения этой функции. Говоря простым языком, вентролатеральная префронтальная кора в первую очередь оценивает риск, в то время как вентромедиальная занимается получением удовольствия. В идеале эти два участка коры при помощи опыта настраиваются на сотрудничество ради правильного выбора. Перефразируя то, что Дэвид Юм говорил двести лет назад, можно сказать, что, хотя нами движет страсть (подставим в формулировку вентромедиальную кору), призыв к действию озвучивается в театре разума – в вентролатеральной коре, где «восприятия… проходят, возвращаются, исчезают и смешиваются» в ходе проверки «бесконечного разнообразия» альтернатив. Однако в реальности между двумя этими областями коры существует постоянная внутренняя конкуренция. Это особенно хорошо проявляется в тех случаях, когда в уравнение включается время получения вознаграждения. Почему, к примеру, мы постоянно откладываем принятие каких-либо долгосрочных решений, как индивидуальных, так и общественных? Почему решение с нового года начать новую жизнь мы выполняем всего неделю или две? Чтобы проиллюстрировать это, я расскажу вам случай из собственной жизни.
В том районе Лос-Анджелеса, где я живу, есть маленькое франко-канадское бистро под названием Soleil. Оно находится на бульваре Вествуд, на углу, поблизости от книжного магазина, в конце череды иранских лавок. Между его посетителями давно установились приятельские взаимоотношения. Это приятное и оживленное место без претензий. Стена украшена знаменитыми «Подсолнухами» Винсента Ван Гога, и в целом место чем-то напоминает маленький домик художника в Арле, только кухня здесь гораздо лучше – я это точно знаю.
Владелец и шеф-повар этого заведения, Люк Алари, родился в Монреале. Это здоровенный мужик с хитрой ухмылкой – его легко было бы представить играющим в хоккей за клуб Montreal Canadiens, если бы он не был таким благодушным и веселым. В меню есть все, чего вы только можете ожидать от французского бистро: улитки, мясо по-бургундски, стейки на гриле с перечным соусом и, конечно же, жареная картошка. Стоит лишь раз попробовать эти тонкие хрустящие кусочки в Soleil – и вы попались. Как старый наркоман, я стараюсь вести себя осторожно, приходя туда исключительно с друзьями и настаивая на том, чтобы платить вместе.
В тот самый январский вечер, о котором я хочу рассказать, мы были там втроем. Не помню, что именно мы хотели отметить, но настроение у нас было прекрасное, как и у Люка. Мы много шутили и много ели, несмотря на новогоднее решение ограничить калории. На столе были улитки, прекрасный кок-о-вен (петух в вине), вино и, конечно же, блюдо с картошкой. В конце концов мы решили, что наелись и нам больше ничего не хочется. «Нет, сегодня обойдемся без десерта, спасибо, – сказали мы Люку, когда он подошел к нам, – дайте счет». – «Mon Dieu, c'est impossible! – воскликнул шеф, воздев руки к потолку. – Сегодня я приготовил специально для вас особый монреальский карамельный чизкейк!» – «Нет-нет, – запротестовали мы. – С нас уже хватит!» Люк продолжал настаивать, мы продолжали протестовать, пока в конце концов он не удалился со скорбным видом. Мы облегченно вздохнули. Нам подали счет. И тут вдруг Люк вернулся с широкой улыбкой и тарелкой, на которой лежал кусочек его последнего триумфа, карамельного чизкейка, и три вилки. «Просто попробуйте», – сказал он, гордо водружая тарелку перед нами. Мы переглянулись. «Ну давайте. Попробуйте же, – повторил Люк, продолжая улыбаться. Мы снова посмотрели друг на друга. Через пару минут тарелка была пуста.
Конечно, в этом случае нет ничего особенного, потому что нечто подобное происходит каждый вечер в миллионах ресторанов по всей Америке. Джордж Эйнсли{120}, профессор психиатрии из Темпльского университета в Филадельфии (штат Пенсильвания), один из первых, кто изучал этот феномен, назвал его интертемпоральным, или отсроченным, обесцениванием – когда перед лицом сиюминутного вознаграждения мы недооцениваем будущие последствия. Исследования доктора Эйнсли подтверждают мой опыт в ресторане Soleil: по сути, предвкушаемое краткосрочное удовольствие от вкусного чизкейка в тот момент перевесило долгосрочные преимущества отказа от жирной пищи. Для мозга в краткосрочной перспективе ценность устанавливается не логикой решения, а внутренним бартером.
Краеугольным камнем экономической теории является постулат, согласно которому люди при обмене и выборе руководствуются рациональными личными интересами; другими словами, считается, что мы ответственно подходим к принятию решений, устойчиво стремясь к максимальной выгоде. Если бы это было так, то наши предпочтения можно было бы описать экспоненциальной кривой (см. иллюстрацию выше), показывающей, что большее вознаграждение всегда воспринимается как более ценное, чем меньшее, вне зависимости от времени получения. К несчастью, такое последовательное преследование своих целей далеко от нормы. Лабораторные исследования подтверждают идею Эйнсли об интертемпоральных сделках, при которых время получения потенциальной награды оказывает существенное влияние на окончательное решение. Таким образом, процесс принятия решений человеком лучше всего описывается гиперболой. По мере того как возможность получения небольшого вознаграждения приближается во времени, оно воспринимается как все более привлекательное, пока в какой-то момент не становится предпочтительнее более существенной возможности, отложенной на какой-то срок.
Исследования интертемпорального обесценивания дают нам возможность заглянуть на внутренний рынок мозга в действии. Эксперименты с использованием технологии фМРТ подтверждают, что за оценку моментальных и отсроченных вознаграждений несут ответственность разные системы мозга{121}. В общем, из этих экспериментов следует, что краткосрочная импульсивность, как и следовало предполагать, управляется древними лимбическими структурами и прилежащим ядром, которое называют центром удовольствия мозга, так как к нему приводят нервные пути дофаминового вознаграждения. Эти древние структуры работают совместно с вентромедиальной областью орбитофронтальной коры, которая, как вы помните, имеет непосредственное отношение к воспоминаниям о субъективных удовольствиях, полученных в прошлом. С другой стороны, оценка потенциального отсроченного вознаграждения происходит в вентролатеральных участках (тормозной системе мозга) и в дорсальной области префронтальной коры, особенно правого полушария, что прекрасно согласуется с анализом Мортена Крингельбаха, о котором я рассказывал ранее.
Особенно интересно то, что в долгосрочной перспективе как ограничивающее, так и освобождающее влияние вентролатеральных областей префронтальной коры на поведение, по-видимому, никак не зависит от времени вознаграждения: просто ограничительная способность мозга проигрывает соблазну, когда процессы краткосрочного обмена становятся слишком интенсивными. Нейронная сеть орбитофронтальной коры, задействованная в долгосрочном планировании, отсроченном вознаграждении и абстрактном мышлении, доминирует в тех случаях, когда вознаграждение возможно лишь в отдаленном будущем, но по мере того, как момент его получения приближается, ее влияние снижается и более сильное воздействие на выбор начинают оказывать вентромедиальная кора, лимбические структуры и система дофаминового подкрепления. Согласно данным исследований, та же самая архитектура мозга ассоциирована с импульсивным поведением и привыканием, что позволяет объяснить, почему сенсорные сигналы, в том числе прикосновение, запахи и зрительные образы, так тесно связаны с непреодолимыми желаниями и импульсивным поведением. Исходя из этого, также становится понятно, почему пища, с которой люди редко сталкивались в ходе эволюции, например сладкий карамельный чизкейк, так легко побеждает наши благие намерения и удовлетворенный аппетит: просто обещание гедонистического удовлетворения, пробуждаемое такой пищей, слишком сильно, особенно когда мы ее видим и чувствуем запах.
* * *
Итак, что же мы с вами узнали из этой главы? Один урок предельно ясен: в процессе выбора мы, люди, оказываемся рабами краткосрочной перспективы – так уж мы устроены. Говоря языком нейробиологии, если мы не предпринимаем усилий для достижения противоположного результата, отсроченное обесценивание подавляет ответственность. На протяжении многих веков, когда нас было мало и нам приходилось жить в опасной и скудной среде, эта способность хвататься за любую моментальную возможность прекрасно помогала в борьбе за существование. Однако мир меняется: сейчас нас много – несколько миллиардов, и то, почему, как и что мы выбираем, имеет очень большое значение в долгосрочной перспективе. Смотреть в будущее в нашем потребительском обществе, где главной валютой стало получение моментального вознаграждения, оказывается особенно сложно, вне зависимости от политических убеждений. Каким бы сложным ни было наше сознание, наши интуитивные привычки затягивают нас в «сделку с дьяволом», ограничивающую возможности долгосрочного планирования. При изобилии мгновенно доступных вариантов отсроченное обесценивание становится для мозга режимом по умолчанию; мы непреднамеренно перенастраиваем и переподключаем наши нейронные структуры так, что предпочтение краткосрочной выгоды становится все более и более сильным.
На первый взгляд две системы принятия решения в нашем мозге – рефлекторный выбор, совершаемый по привычке под влиянием стимулов, и рефлексивный выбор, совершаемый целенаправленно с учетом последствий, – разные вещи. Однако на самом деле их функции и задачи перекрываются и каждая может подкреплять функционирование другой. Обе они способны помочь в принятии решения, что делать дальше{122}. В петле обратной связи обучения и памяти настройка привычек может либо способствовать рациональному выбору, либо подавлять его.
Привычка, как я уже говорил ранее, – это сила, потенциально полезная как для эффективности мышления, так и для поддержания культурных связей в человеческом обществе. Поэтому в Лос-Анджелесе даже воскресным утром, когда машин на дороге совсем мало, я интуитивно держусь правой стороны бульвара Уилшир, несмотря на наличие восьми полос, создающих достаточно пространства для маневра. Это привычка – рефлекторная настройка, активно работающая ради поддержания общественной безопасности. Я не думаю о своем поведении. Однако когда я приезжаю в Англию, то, хотя я здесь и родился, мой перенастроенный на американский лад образ мышления представляет опасность, и мне приходится обращать сознательное внимание на движение по левой стороне.
В социальном контексте привычка – это соответствие нормам. Такие нормы очевидны в любой культуре – в одежде, рационе, манерах, верованиях и т. д., и они могут очень сильно влиять на поведение. В нашей культуре время, которое мы уделяем сознательным размышлениям о той или иной общественной норме (езде по правой стороне, реальности глобального потепления, пользе или вреде экономического роста для Америки), обратно пропорционально ее влиянию на нас. Однако, если характерный для данной культуры образ мышления становится распространенным действительно повсеместно, ортодоксальность подкрепляет сама себя и мы подчиняемся нормам без размышлений. Мы «переподключаем» настройку мозга, или, как сказал об этом психолог Джошуа Эпштейн{123} в журнале Computational Economics, «мы учимся не думать».
При этом мы поступаемся свободой выбора. «Бездумно» попадая в экономическую и эмоциональную зависимость от привычного потребления, мы разрушаем внутренний рынок мозга. Центры привычек в базальных ганглиях, оказавшись в сговоре с любящей удовольствия вентромедиальной префронтальной корой и ее лимбическими союзниками, сопротивляются неприятным ограничениям со стороны соседа – вентролатеральной префронтальной коры. Как я обнаружил при встрече с карамельным чизкейком Люка, это соревнование оказывается не слишком честным. Когда наши гедонистические предпочтения подкрепляются моментальной возможностью их удовлетворения, способность к самоограничению обычно проигрывает. Сегодня мы в нашей безумной коммерческой гонке непреднамеренно подвергаем внутреннюю тормозную систему мозга чрезмерным перегрузкам. Мы – как личности и как общество – потеряли равновесие.
Глава 5
Рыночный беспредел: о музеях и деньгах
Разделение труда, приводящее к таким выгодам, отнюдь не является результатом чьей-либо мудрости, предвидевшей и осознавшей то общее благосостояние, которое будет порождено им: оно представляет собою последствие – хотя очень медленно и постепенно развивающееся – определенной склонности человеческой природы, которая отнюдь не имела в виду такой полезной цели, а именно склонности к торговле, к обмену одного предмета на другой.{124}
Адам Смит. Исследование о природе и причинах богатства народов. Книга I, глава 2 (1776)День благодарения 2008 г. я провел в Нью-Йорке и посетил в те выходные выставку «За пределами Вавилона»{125}, только что открывшуюся в Метрополитен-музее. Теперь тема той выставки – торговля между городами-государствами Средиземноморья в конце бронзового века – кажется мне ироничной, даже сатирической. Всего за десять недель до этого произошел резкий и опасный спад деловой активности на Уолл-стрит, точно так же как в экономике бронзового века, которая внезапно пошатнулась примерно 4000 лет назад.
За четыре катастрофических дня в середине сентября индекс Доу – Джонса упал на 1000 пунктов, чтобы потом снова подняться, после того как стало известно о возможном масштабном вмешательстве государства. К концу недели мир лишился Lehman Brothers – инвестиционного банка с 158-летней историей, а страховой гигант AIG объявил, что ему требуется помощь Федеральной резервной системы в размере $70 млрд, чтобы избежать банкротства. Это была неделя, которая – как с несвойственной ему скорбью отметил Wall Street Journal – изменила американский капитализм{126}. Такого шока экономика не испытывала со времен Великой депрессии, и вскоре мировые финансовые рынки застыли в страхе. К началу октября практически все торгуемые активы обвалились: всего за неделю индекс S&P 500 потерял более 20 %, что повлияло на инвесторов по всему миру. Началась Великая рецессия, первая в новом тысячелетии. Мировая экономика рушилась почти так же, как когда-то состояния династий бронзового века.
На следующих страницах я обрисую типичные нейроповеденческие тенденции, характеризующие наше действия на рынке на протяжении тысячелетий, используя то, что я узнал, посетив музей и проанализировав финансовый кризис 2008 г. Если говорить более конкретно, то, взяв в качестве примера финансовую индустрию, я покажу вам, как древняя инстинктивная сила близорукого эгоизма совместно с изменяющимися культурными привычками и инструментами социальной регуляции разрушают способности к самоограничению, порождая рыночный беспредел. На мой взгляд (который согласуется с высказыванием, приписываемым Марку Твену), если человеческая история и не повторяется, она точно время от времени звучит в рифму, что дает нам ценные уроки на будущее.
* * *
Рынки появляются везде, где собирается достаточное количество людей: на берегу реки, во дворе или на деревенской улице. Идеальный рынок отражает человеческие нужды и желания, ценность наших трудов, наши надежды и страхи. В современной западной культуре считается, что в основе рыночного обмена лежит свобода выбора. Цены на товары определяются совместно продавцом и покупателем и зависят от личных предпочтений. Без свободы личного выбора и защиты собственности рынок существовать не может. Таким образом, сегодня мы защищаем рынки, говоря словами Адама Смита, как «простую и незамысловатую систему естественной свободы»{127}. Таково наше современное понимание, однако на протяжении тысяч лет оно претерпело определенную эволюцию.
Бартер и обмен существуют дольше, чем сельское хозяйство{128}. Взаимовыгодный обмен благами – груминг (выбирание насекомых и колючек из шкуры сородича) у приматов или сплетни у нашего собственного вида – играет важнейшую роль в поддержании единства групп у общественных животных. Давным-давно мы поняли, что такое общение – удачная альтернатива дракам: «если ты почешешь мне спинку, я почешу тебе». Когда мы переросли уклад кочевого охотничьего общества и стали жить в более крупных, относительно стабильных группах, где различные задачи разделялись между членами, следующим естественным этапом стало предлагать другим то, что не нужно нам самим. По мере того как структура общин усложнялась, торговля между ними стала необходима для выживания. Отдельная группа людей, какими бы умелыми и талантливыми они ни были, редко могла обеспечить себя всем необходимым даже на минимальном уровне. Таким образом, с развитием человеческих поселений – задолго до того, как для облегчения рыночного обмена были придуманы деньги, и за целую вечность до публикации знаменитого труда Адама Смита – разделение труда и обмен товарными излишками стали социальным императивом.
В конце бронзового века Средиземноморье было центром торговли{129}. На выставке в Метрополитен-музее я увидел яркую спутниковую фотографию Восточного Средиземноморья, обрамленного с севера Северо-Анатолийскими горами. Она служила напоминанием о том, что 4000 лет назад эта чаша голубой воды была средоточием коммерческой деятельности, поддерживая морские торговые пути, которые соединялись с сухопутными караванными дорогами и были жизненно необходимы для перевозки между империями зерна, масла и драгоценных металлов.
Главными экспонатами выставки были предметы с торгового судна бронзового века, найденного у турецкого побережья. Согласно радиоуглеродной датировке дерева с этого судна, оно затонуло примерно за 1300 лет до н. э., и, таким образом, его гибель стала самым древним известным кораблекрушением в истории. Мыс Улу-Бурун, в честь которого оно получило свое название,{130} – это небольшой кусочек земли на юго-западном побережье Анатолии, расположенный прямо у основания полуострова, выдающегося в Эгейское море и окруженного множеством островов. Это удивительно красивые места, в чем я сам когда-то убедился, побывав там. В лазурном море отражается залитое солнцем небо с маленькими кудрявыми облачками, висящими над красноватыми песчаниковыми утесами. Однако они могут быть и опасны: у берегов проходят коварные течения, дно усеяно острыми скалами, и, когда разражается шторм, что бывает даже в летние месяцы, мореплавателю грозит гибель – что и случилось с улу-бурунскими купцами.
Самое чудесное в затонувших в древности кораблях – то, что они дают нам уникальный исторический срез, в котором сохранены детали повседневной жизни, мирной или военной. Это в полной мере относится к улу-бурунскому кораблю: помимо десяти тонн кипрской меди и олова из Центральной Азии, из которых можно было выплавить достаточно бронзы, чтобы вооружить небольшую армию, на нем были обнаружены амфоры с маслами, оливки, зерно и немалый груз различных готовых изделий. Это было весьма богатое судно, направлявшееся на запад, в Эгейское море.
Конец бронзового века был особенно ярким периодом истории Средиземноморья, увековеченным в поэмах Гомера. Если радиоуглеродная датировка верна, то улу-бурунский корабль нашел свою гибель примерно за сотню лет до жестокой осады Трои и упадка других богатых торговых государств Восточного Средиземноморья. На протяжении нескольких столетий до этого там существовали и процветали сложные феодальные общества, в том числе Хеттское царство, бывшее супердержавой того времени.
Коммерция была необходима для роста государств и аристократических культурных центров, которые, когда не заключали между собой союзы, частенько воевали. Денег тогда еще не существовало. Торговля между правящими домами успешно осуществлялась на основе сложной системы бартера, древнейшей формы коммерции. Это была приобретшая ритуальную форму практика взаимных даров: послы и купцы, представляющие влиятельные роды землевладельцев, доставляли грузы в знак уважения к другому семейству, которое, в свою очередь, отправляло союзникам ответные дары. Сухопутные караванные пути, соединявшие города Египта, Месопотамии и государства хеттов на Анатолийском полуострове, дополнялись морскими перевозками между Северной Африкой, Кипром, Критом и Эгейскими островами, которые осуществляли сирийские, ханаанские и, конечно же, греческие мореходы. Это экономическое взаимодействие, во многом порожденное потребностью в сырье и товарах первой необходимости, также способствовало совершенствованию конструкции судов и установлению культурных связей.
Особенно ценным товаром, который перевозили в больших количествах, была медь. Этот тускло-бурый металл, ассоциирующийся у нас с церковными колоколами, сантехникой и памятниками героям войны, – один из самых удобных для обработки и изготовления многофункциональных сплавов. Его открытие в процессе экспериментов с плавлением металлических руд стало значительной вехой технологического прогресса. Бронза, которая представляет собой медь с добавлением олова для большей прочности, использовалась для изготовления инструментов, оружия и доспехов и была ценным ресурсом и предметом соперничества почти так же, как нефть сегодня. Поскольку основная масса медной руды добывалась на Кипре, морская торговля была очень актуальна, к тому же вместе с медью стали перевозить и другие грузы: глиняные сосуды из Греции наполнялись маслом или вином из Египта и обменивались на вавилонское зерно или африканскую слоновую кость.
В тот период морские путешествия были рискованным и опасным делом. Методы навигации оставались очень примитивными, а на судах стояли прямые паруса – это означало, что плавать на них было лучше всего при строго попутном ветре, что ограничивало мореходство летними месяцами, когда в Восточном Средиземноморье господствовали северо-западные ветра. Поэтому судно, отправившееся из Греции, имело хорошие шансы достичь Африки: промахнуться было бы сложно. Однако обратный путь приходилось совершать против часовой стрелки, не выпуская из виду берегов Леванта и Анатолии. Это объясняет, почему улу-бурунское крушение произошло так близко от берега. Попав в неожиданный шквал, тяжело груженные суда с прямыми парусами нередко оказывались на рифах, и шансов на выживание в таких случаях было мало.
А улу-бурунский корабль действительно был тяжело нагружен. По найденным личным вещам ученые установили, что купцы, скорее всего, отплыли из ханаанского порта Тель-Абу-Хавам, находившегося на севере современного Израиля. Кроме того, судя по числу медных слитков и большому количеству прекрасно сохранившейся кипрской посуды и столовых приборов, перевозившихся в больших керамических горшках, корабль заходил на Кипр, прежде чем продолжить свое путешествие на запад вдоль берегов Анатолии. И должно быть, всего лишь через несколько дней он не смог из-за шторма или ошибки удачно миновать скалистую оконечность мыса Улу-Бурун и пошел на дно. Соскользнув по подводному склону, он упокоился на глубине вместе со всем грузом и командой и оставался там более 3000 лет.
Археологи, проделав поистине детективную работу, выяснили, что на борту корабля находились три или четыре сирийско-ханаанских купца. Также были обнаружены свидетельства того, что на нем плыли домой два грека-микенца, имевшие высокий статус в обществе. Это подтверждается находками двух бронзовых мечей и изящных личных вещиц, в том числе столовых приборов, бритв и бус (всё микенского производства), а также кубков и ножей из того же региона. Их спутник, достаточно таинственная личность, судя по обнаруженным мечу, копейным наконечникам и булаве, возможно, был воином из северной Греции или даже с Балкан, которого наняли для защиты путешественников и груза от пиратов.
На борту улу-бурунского корабля действительно было много такого, что порадовало бы любого пирата. Исключительное мастерство, с которым были изготовлены предметы, представленные теперь за музейным стеклом, служит напоминанием о том, что властители того времени не только конкурировали за бронзу, нужную для поддержания военной мощи, но и старались превзойти друг друга в изящных искусствах. Выставленные экспонаты произвели на меня большое впечатление: их красота опровергала любые мысли о том, что живой ум, умелые руки и художественный талант присущи человеку лишь с недавних пор. В ту эпоху, не знавшую денег, качественные, красивые вещи точно так же, как и сейчас, служили символом социального статуса и ценились как подарки. Но, кроме того, они использовались в качестве взяток и пошлин, выплачивавшихся иноземцами за ввоз товаров и сырья, которых не было в стране.
Со времен Адама Смита мы привыкли думать, что рыночная экономика управляется личным выбором. Вам что-то нравится, у вас есть деньги (или вы берете кредит) – и вы просто это покупаете. В бронзовом веке все было совсем не так. Экономика того времени основывалась не на индивидуальном потреблении, а на демонстрации силы правящих домов. Для такой экономики, которую называют «дворцовой»{131}, была характерна иерархическая структура и строгий контроль, а все товары и услуги были собственностью правителя. Общины, насчитывавшие иногда по 30 000–40 000 человек, изначально возникали в плодородных долинах и строились на излишках сельскохозяйственного производства. Затем эти излишки стали изыматься в качестве дани на содержание армии, удовлетворение прихотей возвысившихся классов жрецов и воинов и в конечном итоге на поддержание роскошного существования правящей элиты. Таким образом процветающая крестьянская община, где все жители работали бок о бок, постепенно трансформировалась в иерархическое общество.
Поддержание порядка в такой контролируемой центром экономике и защита накапливающегося богатства были непростым делом для правящей элиты. Помимо постоянных природных угроз, им приходилось опасаться мошенников и предателей. Для защиты от этих рисков влиятельные роды не только собирали большие армии, оснащенные колесницами (отсюда огромные потребности в бронзе), но и нанимали собственных блюстителей порядка. Эти лояльные торговцы и «послы», к числу которых, вероятно, принадлежали микенцы, путешествовавшие на улу-бурунском судне, несли ответственность за правильную оценку товаров и безопасность сделок.
Ценность большинства товаров определялась их весом{132}. С места улу-бурунского крушения было поднято 139 гирь, большинство из которых явно часто использовалось. Некоторые были сделаны в форме животных (лягушки, утки, быка, головы льва и даже мухи), очевидно для того, чтобы было проще их различать. Точность имела значение, поэтому у опытных торговцев всегда был под рукой набор гирь для правильного определения веса таких ценных металлов, как золото и серебро, и другой – для более тяжелых вещей. При обмене таких товаров, как масло или зерно, для приблизительной оценки их веса и, следовательно, стоимости пользовались мерами объема. Традиционными емкостями для морских перевозок были амфоры с двумя ручками – высокие изящные глиняные сосуды, миниатюрные копии которых сегодня можно найти в любой сувенирной лавке в Турции или Греции. Благодаря коническому основанию они легко и надежно закреплялись в песке, служившем балластом на судне. В амфорах перевозилось практически все, что угодно, – вино, оливковое масло, зерно, рыба и даже керамические изделия.
К концу бронзового века товары отправляли на большие расстояния и доставляли в земли, где жили разнообразные народы, говорившие на разных языках, так что купцам приходилось проводить месяцы и даже годы вдали от дома и семьи. Поэтому защита сделок от мошенничества была постоянной проблемой. Хотя для ведения счетов и обмена посланиями между знатью широко использовались клинописные глиняные таблички, большинство людей не умели ни читать, ни писать. Первым способом обойти эту проблему и снизить риск сделок между представителями разных стран стали каменные «печати», на которые наносились понятные всем рисунки. Такая «печать» цилиндрической формы делалась из горного хрусталя или другого полудрагоценного камня, и по ней можно было идентифицировать владельца. Можете считать это прообразом личной кредитной карты. На печати были вырезаны символические фигуры и рисунки, уникальные для каждого владельца и указывающие на то, откуда он прибыл, и когда такой цилиндр прокатывали по влажной глине или воску, он оставлял уникальный отпечаток. Как только наступало время скрепить сделку, этот простой инструмент позволял зафиксировать права собственности, долг или получение товара.
Торговля бронзового века была выгодной, если способствовала поддержанию политических союзов. Поэтому распределение товаров зависело в первую очередь от взаимоотношений между родами и дворцами, а не от отдельных личностей и цен. Гнаться за прибылью и торговаться было возможно только на периферийных рынках, куда сильные, но жестокие правители посылали своих эмиссаров. Такие рынки также давали местным производителям возможность торговать за пределами своего социального круга. Смешение различных культур, существовавшее в таких местах, способствовало расцвету творчества. Влиятельные династии боролись не только за самых отважных воинов, но и за лучших строителей, врачей, поэтов и музыкантов, а также за обладание самыми экзотическими предметами искусства. Возникшая в результате широчайшая сеть международных торговых связей стимулировала развитие уникальной цивилизации.
* * *
А потом это все неожиданно начало разваливаться. За несколько десятилетий, примерно между 1200 и 1150 г. до н. э., экономики восточносредиземноморских феодальных государств рухнули,{133} уничтожив Хеттскую, Троянскую и Греко-Микенскую империи и серьезно подорвав стабильность в Египте. Что именно произошло, то сих пор служит предметом дискуссий специалистов, изучающих этот период истории. Однако итог совершенно ясен: как указал в своей авторитетной работе «Конец бронзового века» (The End of the Bronze Age) Роберт Дрюз, с политической и культурной точки зрения это была катастрофа, превосходящая по своим масштабам падение Римской империи. Наиболее загадочны описания прекрасно вооруженных налетчиков: появившись откуда-то с запада, возможно с островов Эгейского моря и из-за его пределов, они уничтожили важнейшие портовые города и коммерческие центры. Еще в XIX в. археологи прозвали их «морским народом», и это имя с тех пор прижилось. Однако остается непонятным, было ли нашествие этих мародеров главной причиной упадка или морские бродяги просто разграбили уже внутренне подорванные, но еще богатые феодальные государства.
Одно противоречивое, но тем не менее интригующее предположение высказал Эберхард Цангер{134}, геолог, получивший образование в Стэнфорде и в настоящее время работающий в Швейцарии. Цангер считает, что ключ к загадке нужно искать в событиях, приведших примерно в 1195 г. до н. э. к греко-троянской войне и осаде Трои{135}. Цангер, тщательно изучивший археологические свидетельства и произведения Гомера и Платона – литературные обработки, на создание которых ушло несколько сотен лет, – считает, что в конце бронзового века политическое и военное равновесие в Западном Средиземноморье было нарушено.
Растущая мощь противостоящих друг другу эгейских держав – Греко-Микенской и Троянской – ограничивала влияние древней и когда-то доминировавшей Хеттской империи, которой к тому же с востока угрожали ассирийцы. Находясь под таким давлением и стараясь сохранить контроль над важнейшими источниками меди и поставками зерна из Египта, хетты вторглись на Кипр, еще больше разозлив своих западных соседей-мореходов. Троя с союзниками со своей стороны постепенно прибирали к рукам острова Эгейского моря, с которых, как предполагают некоторые ученые, мог прийти «морской народ». Кроме того, троянцы контролировали важный морской торговый путь через Дарданеллы в Черное море, таким образом еще более усугубляя свой давний конфликт с микенцами, который в конечном итоге и привел к осаде Трои, поэтически увековеченной Гомером.
Хотя, как считают некоторые ученые, давление, испытываемое правителями торговых династий, усилилось в результате климатических изменений, приводивших к периодическим засухам и потере урожая (из письменных источников известно, что хетты действительно столкнулись с такой проблемой), скорее всего, основной причиной их внезапного падения послужила коммерческая зависимость, переросшая имеющуюся базу активов, что привело к соперничеству, взаимным подозрениям и потере эффективности торговли. Богатство феодальных государств Средиземноморья строилось на эксплуатации природных ресурсов, которые, естественно, были распределены неравномерно, и именно это неравенство на протяжении столетий стимулировало торговлю. Главными товарами были зерно, необходимое для пропитания работников, медь для вооружения и древесина для плавильных печей и строительства. С уменьшением количества этих ресурсов борьба за них становилась все более жестокой, примером чего служат греко-троянские войны.
Древесина была необходима для поддержания экономик бронзового века точно так же, как сегодня – ископаемое топливо. При плавлении руды уголь давал более высокую температуру, чем дерево, но из одной тонны древесины в среднем получалось всего 180 кг угля. Однако дело не только в этом. Металлообработка, обжиг глиняных изделий, строительство кораблей и домов – все это требовало древесины. К концу бронзового века человеческие потребности превысили возможности естественного обновления природных ресурсов. В Египте практически не было лесов, а знаменитые ливанские кедры уже давно были истреблены чуть ли не полностью. Таким образом, в десятилетия, предшествующие обвалу экономической системы, великие торговые нации бронзового века уже серьезно исчерпали свои энергетические ресурсы. Сложная, взаимозависимая экономика, основанная на конкуренции правящих элит, превысила свои возможности и потеряла устойчивость.
Окончательный упадок наступил быстро. С распадом торговых и снабженческих связей возник критический недостаток пищевых и топливных ресурсов, к которому «дворцовые» экономические системы с жестким контролем не могли адаптироваться. Возможностей для торговли и поддержания армий становилось все меньше, и феодальная власть ослабла, лишившись также способности к эффективной обороне, что породило мятежи и восстания тех, кого раньше подавляли. Среди шаек голодных морских разбойников{136} было много тех, кто по окончании длительной войны стал выживать за счет пиратства. Важнейшие портовые города и дворцы богачей были разграблены и сожжены, и торговля прекратилась. Те, кто выжил, скрывались в деревнях, стараясь обеспечить себе будущее за счет более простой экономики, основанной на сельском хозяйстве. По описанию Цангера, «цивилизация, построенная аристократами, превратилась в общество скотоводов и пастухов», и, «когда закончились войны, целые языки и письменности исчезли с лица земли». А до возвышения греческих городов-государств, которые ныне считаются колыбелью западной цивилизации и где был восстановлен знакомый цикл торговли, конкуренции и конфликтов, оставалось еще несколько веков.
* * *
Когда я в тот ноябрьский вечер наконец покинул выставку и стал спускаться по ступенькам музея к Центральному парку, уже сгущались сумерки и воздух стал значительно холоднее. Туман клубился над озером и полосами тянулся среди деревьев. Все вокруг казалось упорядоченным, однако свежие воспоминания о хаосе на Уолл-стрит настроили меня на размышления.
Музеи – это часть коллективной памяти человечества, места, где предметы, пережившие много людских поколений, рассказывают нам о том, кто мы такие и как любопытство, мастерство или конфликты наших предков определили черты того мира, который в конечном итоге достался нам. Посреди современной суматошной жизни музеи демонстрируют нам застывшие срезы общей памяти, которые мы называем историей человечества.{137} Я считаю, что для понимания существующей реальности необходимо осознать прошлое.
Погруженный в эти размышления, я повернулся и пошел обратно через парк к Пятой авеню. Пешеходы ускоряли шаги. Уличные продавцы торопливо собирали свои лотки, чтобы успеть до наступления темноты. Это были современные наследники кочующих купцов бронзового века – тех, кто с набором гирек и печатями в руках блестяще вели международную торговлю, не имея практически ничего, кроме точной памяти, умелых рук и прекрасно развитой интуиции, – ни ноутбуков, ни мобильных телефонов, ни штрихкодов, ни даже счётов. Они напомнили мне о нити, которой на протяжении тысячелетий сшивалась ткань коммерции; эта нить – наша вечная страсть к обмену.
Как же нам лучше разобраться в циклических чередованиях расширения, взрыва и коллапса, которые на протяжении многих веков сопровождали эту страсть? Чем можно объяснить головокружительные взлеты и падения в современном финансовом мире? С моей точки зрения как специалиста по поведению, такие поведенческие колебания характерны для открытой, динамической системы. В 1969 г. Людвиг фон Берталанфи{138}, отец теории систем, одним из первых высказал идею о том, что живые образования, к числу которых относятся как человеческий разум, так и рыночная экономика, избегают дезорганизации и коллапса, поддерживая интерактивное равновесие с окружением путем поглощения энергии. Фундаментальная особенность таких саморегулирующихся живых систем – способность к анализу значимых обстоятельств и адаптации к ним с помощью выбора между альтернативами.
Фридрих Август фон Хайек, знаменитый австрийский экономист и лауреат Нобелевской премии 1974 г., на которого повлияли работы Берталанфи, был впечатлен идеей сходства рынка и мышления. В середине своей карьеры Хайек опубликовал книгу «Сенсорный порядок»{139} (The Sensory Order) – исследование мозга как самоорганизующейся и целенаправленной системы, которая стремится к поддержанию гомеостатического равновесия, устанавливая приоритетный порядок конкурирующей информации. В более поздних работах Хайек рассматривал рынок как подобную открытую систему, способную к самокоррекции. Он считал, что рынки – это не политическая конструкция, а естественный продукт человеческих общественных отношений.{140}
В любом обществе главной экономической проблемой является наилучшая организация производства и использование доступных ресурсов для удовлетворения потребностей и желаний многих отличающихся друг от друга людей. Хайек утверждает, что рассеянная информация о материальных богатствах и их применении для удовлетворения потребностей будет организована наиболее эффективно, если позволить отдельным людям, принимающим решения, конкурентно реагировать на свободно устанавливаемые цены. При этом должно возникнуть такое распределение ресурсов труда, капитала и человеческих способностей, которое невозможно повторить, используя централизованное планирование, каким бы превосходным оно ни было. Поскольку рынок является результатом эгоистичных человеческих действий, он саморегулируется независимо от намерения отдельного человека. Спонтанный общественный порядок, хорошо структурированный, динамичный и самокорректирующийся, достигается благодаря действиям множества людей, обладающих свободой выбора, – эквивалентом которых в биологической системе являются, к примеру, отдельные нервные клетки мозга.
Эти идеи перекликаются с самой известной метафорой Адама Смита, который двести лет назад описывал гомеостатический баланс, говоря о том, что рынок в открытом обществе ведет себя так, будто управляется некоей «невидимой рукой»{141}. С точки зрения поведения и человеческий разум, и свободные рынки обладают естественной структурой – являются открытыми динамическими системами, создающимися в результате взаимодействия миллиардов нейронов или миллионов людей. Система как целое стремится к равновесию путем выбора между альтернативными вариантами действий на основании личных предпочтений – здесь экономист и нейрофизиолог находят взаимопонимание.
Общий принцип действия этих динамических систем, биологической и социальной, состоит в том, что на всех уровнях организации они регулируются механизмами, обеспечивающими постоянную коррекцию поведения, как в цикле «восприятие – действие» мозга, описанном в четвертой главе. Эти механизмы контроля представляют собой петли обратной связи, фиксирующие отклонения от заданных величин, оптимальных для выживания. В совокупности такие контрольные механизмы формируют поддерживающее жизнь динамическое целое, интегрируя знания о цепях поставки исходных материалов и скорости их потребления. Установление цены продукта на рынке и поддержание живым мозгом стабильного уровня глюкозы, поступающей из самых разнообразных источников в окружающей среде, – вот простые примеры таких петель обратной связи.
Заданные величины, вокруг которых функционируют такие системы, могут изменяться в зависимости от изменений среды – настраиваться с учетом обстоятельств, но если оказывать на них слишком сильное давление, то жизненно необходимое равновесие системы все же нарушается. Так, недостаток доступных ресурсов (как при уменьшении запасов древесины в конце бронзового века) или их избыток (как при современном изобилии высококалорийной пищи) может исказить или разрушить важнейшие регуляторные механизмы. Это нарушает способность системы поддерживать баланс. Таким образом, неправильно думать, что динамические системы – рынок или мозг – способны к бесконечной адаптации. Устойчивая и объективная обратная связь необходима не только для роста и стабильности, но и для поддержания здоровых ограничений. Без такой регуляции возникает дестабилизация функций, которая, если не будет вовремя скорректирована, ведет к коллапсу.
Если рассматривать общество бронзового века в этом динамическом контексте, становится ясно, что способность такой экономической системы к адаптации была невелика. Хотя, как и сегодня, для поддержания равновесия требовался учет возможностей и рисков, природные ресурсы были ограничены и постоянно присутствовал страх конфликта. Именно эти переменные ограничивали экономическое развитие. Движущими силами коммерческого роста были, как я уже рассказывал ранее, инстинктивные поведенческие схемы жадности, эгоизма и любви ко всему новому, но здесь каждая из них была доведена до предела стяжательскими аппетитами горстки властных правящих династий, между которыми существовала жестокая конкуренция. Торговцам были выгодны безопасные региональные монополии, дарованные им элитой, однако взамен они должны были обеспечивать наличие стабильных источников сырья и эксклюзивные рынки, необходимые для поддержания престижа и власти правящих династий. Но эти феодальные города-государства, редко способные обеспечить себя сами, жестко контролировали производство и распространение всех товаров массового потребления и предметов роскоши. Пока ресурсы были в избытке, правящие круги, контролировавшие эти «дворцовые» экономики, достигали хрупкого социального равновесия с другими династиями с помощью даров и бартера. Но в нестабильные времена, не обладая преимуществом точной и своевременной коммуникации, они утратили необходимый элемент доверия и скатились к страху и паранойе, что стимулировало агрессию, конфликты и в конечном итоге развал системы.
В биологии нарушение регуляторной обратной связи также является предвестником саморазрушения, что подтверждается неконтролируемым ростом раковых клеток или губительным хаосом маний либо анорексии. То же самое верно и в отношении современного «саморегулирующегося свободного рынка», который на самом деле не свободный в общепринятом смысле этого слова. Как говорил Адам Смит, идеальный маленький рынок самостоятельно достигает рационального порядка, будучи основанным на петлях обратной связи обмена, управляемого личными интересами участников. Масштабные рынки капитала также должны функционировать в рамках установленных регуляторных норм, чтобы оставаться в динамическом равновесии. То, что ученым удалось узнать о преобразовании нормальных клеток в раковые, так же верно для рыночной системы, которая разрушается под влиянием страха или подавляется жадностью: регуляция имеет значение.
* * *
Если американский бизнес давно принял на вооружение теорию и динамические принципы идеологии саморегулирующегося свободного рынка Адама Смита, чем объясняется великий финансовый крах 2008 г.? Что пошло не так? С точки зрения социологии ответ очень прост: как сказал почетный профессор экономики Мюнхенского университета Джон Комлос, «мы больше не живем в деревенской экономике Адама Смита»{142}. Комлос считает, что культурные и материальные обстоятельства, регулирующие (несмотря на деятельность центробанков и антимонопольное законодательство) современные рынки, значительно отличаются от существовавших во времена Смита, когда «была принята доминирующая (саморегулирующаяся) мораль, которая больше не имеет ценности».
Современная банковская индустрия дает нам пример такой потери «моральной настройки» и самокоррекции. Сегодняшние финансовые рынки в целом контролируются олигархией влиятельных международных организаций, поведение которой в значительной степени определяется близоруким стремлением к быстрому получению выгоды. Оно подкрепляется намеренным разрушением социальных механизмов регуляторной обратной связи и тем, что деньги становятся все более абстрактным понятием.
Сегодня вещественные дары бронзового века в качестве основных регуляторов экономической активности заменились деньгами и финансовыми инструментами. Рыночная экономика на основе бартера была бы слишком громоздкой и неудобной: вам пришлось бы искать человека, у которого есть то, что вам необходимо, и надеяться, что ему потребуется то, что есть у вас. Если вы действуете в масштабе, превышающем пределы отдельного селения, к этому нужно прилагать слишком много усилий, что хорошо понимали торговцы бронзового века. Некоторые из них договаривались между собой, и поэтому регулируемая система обмена становилась необходимой. Отпечаток резного камня, оставленный на глине древним купцом, можно считать прообразом одновременно и денег, и кредита – символическим знаком, который потом можно обменять на полученные или поставленные товары. Впоследствии в качестве средств обмена стали использовать золото и серебро, что облегчило учет; еще позже драгоценные металлы превратились в резерв ценности, что значительно повысило эффективность рынков.
Однако для поддержания равновесия и эффективности любого рынка в основе обмена должно оставаться доверие между людьми, как в деревенской экономике. Деньги расширяют это доверие, если, как в джентльменском соглашении, стороны уважают их номинальную стоимость. В современной экономике банки в своей самой простой форме служат посредниками таких доверительных отношений; благодаря тем, кто хранит в банке свои сбережения, они могут выдавать кредиты другим людям. На вклады начисляются определенные проценты, а вкладчик может при необходимости забрать свои деньги обратно (в определенных пределах). Когда-то, не так уж и давно (даже на моей памяти), такие местные банковские сделки совершались на основе простой договоренности. Если вы как достойный доверия гражданин хотели получить ссуду на покупку машины, то вначале должны были проконсультироваться с менеджером банка. По сути, назначение современной финансовой индустрии остается тем же: как можно надежнее и продуктивнее вложить сбережения американских семей.
Однако моральные идеалы изменились, и банковская система изменилась тоже. Сейчас крупные международные банки в основном заинтересованы в спекулятивных инвестициях с целью получения повышенной прибыли для менеджеров и акционеров, а не в организации обслуживания клиентов. Более того, для среднестатистического американца в эпоху электронных технологий деньги теряют свой смысл как материальный актив, превращаясь в строчку цифр, отражающую все суммы, которые мы получаем, тратим или кому-то должны. В повседневной жизни деньги перестали ассоциироваться с обменом драгоценных металлов. Даже бумажные деньги постепенно исчезают, все больше заменяясь пластиковыми картами, а в ближайшем будущем, вероятно, их полностью заменят виртуальные электронные деньги. Тем не менее эта абстрактная идея денег занимает в нашей жизни все более принципиальное место и фактически приравнивается к рынку. Равновесие между кажущимися абстракцией финансовыми рынками и банковской индустрией сегодня служит мерой здоровья экономики. Богатыми или бедными нас делают колебания набора цифр на компьютерном экране.
Хайек в своей книге «Пагубная самонадеянность» (The Fatal Conceit)[13] предупреждал об опасности такого абстрагирования: «Как только бартерная торговля заменяется опосредованным обменом с использованием денег, она перестает быть легкопонятной простому человеку»[14]. Деньги в их современном абстрактном смысле впервые стали использоваться в начале VI в. до н. э. в греческих городах-государствах, восставших, словно феникс, из тьмы столетий, последовавших за упадком цивилизации бронзового века. Греки же обнаружили, что деньги дают новую форму власти. Взаимовыручка, разделение собственности, родственные отношения, ритуалы, сложные сделки – все это при наличии достаточного количества денег переставало иметь решающее значение. Социальное доминирование стало определяться не доверительными межличностными взаимоотношениями, а владением деньгами, в результате чего стала возможной хищническая власть, где только деньги способны удовлетворить потребности и любые желания. Можно иметь слишком много еды, слишком много питья, даже слишком много секса, но денег теоретически слишком много не бывает. Древние инстинктивные регуляторные контуры обратной связи перестают работать. Хотя в мифе о печально известном царе Мидасе{143} жажда золота и богатства изображается как извращение морали, в реальности в современном абстрактном мире кредитов вряд ли найдется много людей, стремящихся ограничить свою денежную прибыль и материальные блага, с ней связанные.
* * *
Задним числом всем стало понятно, что возникновению «жилищного пузыря» и кризису субстандартной ипотеки, которые и стали основной причиной глобального экономического кризиса 2008 г., способствовали легкие кредиты, чрезмерный объем займов и сложная ипотечная система. Экономисты назвали это затейливым термином «моральный риск», однако эта история начиналась достаточно невинно, когда лет десять назад группа молодых предприимчивых менеджеров из банка JP Morgan придумала новый способ увеличить доходы с продаж.{144} Пенсионные и прочие фонды, столкнувшись в конце XX в. с глобальным перенасыщением сберегательной сферы и низкими процентными ставками, стали требовать надежных и доходных инвестиций. Крупные международные банки также начали исследовать инновационные методы управления рисками, составляя пакеты займов, которые финансировались и продавались как единое целое, таким образом снижая объем банковского капитала, необходимый для покрытия потенциального неисполнения обязательств.
К концу 1990-х, когда шумиха вокруг бума доткомов пошла на спад, а банковское законодательство становилось все более либеральным, федеральные органы регулирования США признали создание таких «кредитных дериватов» легальным. Финансовый мир, в том числе такие страховые гиганты, как AIG, восприняли это с энтузиазмом. Поначалу все шло хорошо, так как пакеты создавались в основном из активов уважаемых компаний, добившихся в своей деятельности хороших результатов. Однако, когда все поняли, что здесь кроется прекрасная возможность для быстрого получения прибыли, аппетиты возросли. Вскоре в общий котел добавились ипотечные кредиты, недостатка в которых не было. Стадное чувство быстро взяло верх, и за десять лет рынок вторичных ценных бумаг вырос до $12 трлн. Но начали возникать и проблемы. Разобраться в сложных ценных бумагах было нелегко даже для тех, кто их продавал, и точно оценить риск было практически невозможно. Однако на это мало кто обращал внимание, поскольку продаваемые пакеты были прочно связаны с доходом дельцов: вторичные ценные бумаги, облигации с ипотечным покрытием, свопы и прочие загадочные финансовые инструменты пакетировались и перепакетировались, и вскоре возник огромный мировой рынок, порождавший триллионы воображаемых долларов.
Плохое качество таких капиталовложений явно мало интересовало банки, торгующие вторичными ценными бумагами: для этих банков первостепенное значение, как всегда, имела быстрая прибыль. Согласно результатам исследования, проведенного бизнес-школой Чикагского университета (использовались данные, собранные правительственными органами в 3000 почтовых округов), взрывной рост ипотечного кредитования был связан с легкостью получения займов, особенно теми, кто в наименьшей степени мог себе это позволить. В районах, где до 1996 г. было очень много отказов в ипотеке, в период бума 2001–2005 гг. процент одобренных кредитов стал наивысшим. В этих районах, названных округами с «высокими скрытыми потребностями»{145}, в те же самые годы наблюдалось снижение доходов на душу населения и низкий уровень занятости. Иными словами, стандартный уровень риска при оценке кредитования был снижен до минимальных размеров, и стало весьма вероятным, что при экономическом спаде очень многие люди окажутся неспособными выполнить свои кредитные обязательства.
Основы роста любого капиталистического предприятия – партнерство с гражданами и стимулирование их желания вкладывать деньги, покупать товары или брать займы, так как это дает новые средства. Традиционно, даже еще до промышленной революции, экономический рост зависел от накопления капитала и инвестиций. Однако с появлением современного потребительского общества общепринятым инструментом финансового партнерства, особенно в США, стали займы. «Экономика задолженностей», основанная на предположении о непрерывном росте{146}, – чисто американское изобретение. После Второй мировой войны благодаря Бреттон-Вудскому международному валютному соглашению 1944 г. американский доллар занял исключительное положение в международной торговле: курсы важнейших мировых валют были привязаны к доллару, курс которого, в свою очередь, был привязан к курсу золота. Когда в 1971 г. Ричард Никсон разорвал эту связь между золотом и долларом, мировой денежный оборот начал быстро расти, способствуя упрощению выдачи кредитов и экспоненциальному росту их объемов. Во многих богатых государствах, особенно в Соединенных Штатах, наряду с ростом государственных расходов поощрялись частные займы. Правительство снижало налоговые ставки на ипотечные кредиты и корпоративные займы, в результате чего они превратились в приемлемое средство{147} обеспечения экономического роста и нечто привлекательное для простых граждан, и таким образом была создана новая экономическая парадигма.
Взрыв кредитования в американской экономике – к 2007 г. долг составил более $50 трлн – не только породил «жилищный пузырь», но и повлиял на наши привычки{148}. Он нарушил саморегуляцию, и на всех уровнях рынка поведение стало менее благоразумным; появился дестабилизирующий контур положительной обратной связи, как показано на схеме. Древняя цепочка поведенческих реакций, направленных на выживание (осознание возможности, оценка риска и действие на основании принятого решения, за которым следует цикл обратной связи в виде вознаграждения или наказания), оказалась разрушена пропагандой необходимости иллюзорного экономического роста и поощрением со стороны культурной среды близорукой погони за прибылью.
Вероятно, впервые в человеческой истории при расчетах риска стала доминировать возможность вознаграждения, а не наказания. Исказив объективную оценку риска, легкие кредиты породили ложное ощущение обеспеченности надежного будущего. В результате этого произошла перенастройка мозга. Кроме того, кредиты подкрепляют наше предпочтение мгновенной выгоды, точно так же как карамельный чизкейк, который заставил меня пренебречь долгосрочным преимуществом поддержания здорового веса ради получения моментального удовольствия. Взяв кредит, мы можем получить сегодня то, что в противном случае нам пришлось бы отложить до завтра или на более длительный срок. Однако при этом мы отдаем в залог наше будущее. Таким образом, упрощение получения кредитов может стимулировать расточительное поведение, когда мы отказываемся читать мелкий шрифт в договоре и «не замечаем» 30 %-ную кредитную ставку. Говоря языком нейрофизиологии, из-за упрощения получения кредита в мозге создаются интуитивные привычки, подрывающие цикл «восприятие – действие».
В моменты рационального размышления большинство из нас понимают, что брать непосильные кредиты в счет собственного будущего – это неблагоразумно. Однако накануне кризиса 2008 г. домовладельцы, инвесторы, банки и правительство делали именно это, накапливая долги, пока вся американская нация не оказалась захлестнута кредитным цунами. Безудержная жадность взяла верх, и пузырь спекулятивных инвестиций и ценных бумаг, обеспеченных ипотекой, раздувался все больше и больше. Параллельно с этим процессом лидеры американской банковской индустрии превращались в олигархию, во многом сходную по своей экономической власти с правящими элитами бронзового века. Как отметил почетный профессор Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе Дипак Лал{149}, это доминирование отразилось в изменении доли финансовой индустрии в общем корпоративном доходе США. С 1973 по 1985 г. она колебалась вокруг величины 16 %, но в преддверии кризиса 2008 г. взлетела до 41 %. В тот же самый период все большая доля дохода от таких спекулятивных инвестиций оседала в карманах банковских менеджеров, страховщиков и специалистов по кредитным рейтингам.
Стремление к максимизации быстрой прибыли привело к тому, что заработки в американской финансовой индустрии все росли, пока в 2007 г. средний доход банкира не составил 181 % от среднего заработка топ-менеджера частной корпорации. Обычно при дележе годового дохода банка половина идет самим банкирам. При огромных возможностях для обогащения и низкой степени риска как интуитивный, так и сознательный самоконтроль оказался подавлен, и «беспристрастный наблюдатель» Адама Смита отошел в область преданий. Жадность и амбиции поглотили голос разума.
Оправдания таких непомерных заработков звучали примерно одинаково: в условиях рынка для того, чтобы сохранить лучшие умы, требуется достойная компенсация их труда. Но у такой расточительности были свои последствия. Банк Англии{150} в 2009 г. объявил, что «если бы сумма произвольно распределенных средств (читай: надбавок. – П.У.) за каждый год в период с 2000-го по 2008-й была бы ниже на 20 %, у крупнейших британских банков было бы примерно 75 млрд фунтов дополнительного капитала – больше, чем требовалось от общественного сектора во время кризиса».
Задним числом все кажется очень просто{151}. Начиная с 1980-х гг. Америка в основном отказалась от любых общественных ограничений банковской индустрии, а вслед за ней это сделали и многие другие богатые государства. Традиционное разделение банков на коммерческие и инвестиционные было забыто, и обычной практикой как в США, так и в Европе стала «игорная» банковская деятельность с высокими рисками. Привлекательность таких спекуляций с точки зрения наших древних инстинктивных стремлений очевидна, но в преддверии ипотечного кризиса действовали и другие соблазны. К примеру, в финансировании банками вторичных ценных бумаг была очень велика доля заемного капитала, поступающего преимущественно от публичных размещений акций. Поскольку рисковать институциональными активами практически не приходилось, это еще более подрывало ощущение личной ответственности как у отдельных банкиров, так и у страховых агентств вроде AIG. Вследствие этого по мере роста уровня спекулятивных инвестиций стоимость продаваемых вторичных ценных бумаг оказывалась все менее подкрепленной ликвидными активами.
Действительно, с началом краха долги крупных частных банков были быстро переведены на публичные счета из страха, что банковский коллапс повлечет за собой падение всей мировой финансовой системы. Не только банки были «слишком велики для провала»{152}, но и их владельцы были «слишком велики для тюрьмы». Таким образом, за исключением топ-менеджеров Lehman, большинство руководителей мегабанков пережили кризис практически без потерь благодаря государственным мерам. Такое отсутствие негативной обратной связи – а именно страха потенциального наказания за сделанный выбор – нарушает фундаментальные принципы корректирующих действий, необходимых для подстройки поведения любой динамической системы. Олигархия, участвовавшая в финансовом кризисе, несмотря на свою жадность и чрезвычайную рискованность проводившейся политики, вышла из него практически невредимой.{153}
* * *
И наоборот, по большинству американцев финансовый кризис нанес серьезный удар. Сейчас нам понятно, что в нестабильности американской финансовой системы также было виновато растущее социальное неравенство{154}, которое после кризиса только усилилось. После Второй мировой войны, в период с 1952 по 1980 г., заработок 1 % самых богатых американцев составлял примерно 10 % всего национального дохода. К 2007-му эта доля увеличилась до 23,5 %. Раньше подобная ситуация была лишь в 1920-х гг., накануне Великой депрессии.
Характер трат американцев дает основание предположить, что это социальное неравенство сыграло значительную роль в раздувании долгов. Упрощение кредитования помогло на короткий срок решить многие проблемы людям с минимальными доходами и послужило временной мерой стимулирования экономического роста. Подкрепленные кредитами траты небогатых людей на предметы роскоши и дорогие услуги (то, что журнал The Economist назвал «просачивающимся» потреблением) в период, предшествовавший кризису 2008 г., объяснялись отчасти стремлением угнаться за образом жизни богатых и знаменитых. Профессор Школы бизнеса имени Бута Чикагского университета Рагурам Раджан{155} в книге «Линии разлома» (Fault Lines)[15] предположил, что, следовательно, именно сочетание социального неравенства и ослабления ограничений на кредиты способствовало развитию финансового кризиса.
Хотя обычному гражданину непросто идентифицировать социальные искажения, позволившие банкирам скрыться с миллионами долларов, многие из порочных соблазнов, повлиявших на их действия, аналогичным образом формируют и поведение каждого из нас. Приятно, конечно, обвинить во всем Уолл-стрит и международных финансистов, но на самом деле их роль не так велика, если рассматривать картину в целом – драму нескромных привычек, долгов и самообмана, в которой каждый из нас сыграл свою роль. Говоря знаменитыми словами из комикса Уолта Келли{156} «Пого», «мы встретились с врагом, и он оказался нами». Корень конфликта – в наших собственных головах; переводить стрелки на других – это не более чем попытка самоутешения. Если поразмыслить о нашем собственном поведении, это именно мы в близоруком стремлении к большему коллективно раздули кредитный пузырь и помогли банкирам заработать их миллионы. Будучи активными участниками экономического роста и в конечном итоге виновниками перенапряжения потребительского общества, мы должны признать нашу часть вины за его финансовые проблемы.
Конечно, можно сказать, что у нас были смягчающие обстоятельства. В последние 25 лет ХХ столетия доля времени, в течение которого американская экономика испытывала спад, составила всего 5 %{157}, тогда как в предыдущую четверть века – 22 %. Понятно, что долгие периоды непрерывного роста породили в людях благодушие и успокоенность. Наши интуитивные привычки нашептывали нам, что хорошие времена никогда не закончатся; это особенно верно для тех, кто вырос в эту эпоху. Мы научились не размышлять, предположив, что будущее будет точно таким, как недавнее прошлое, то есть впав в то, что Дэниэл Канеман называл «грехом экстраполяции»{158}. Чего мы не желали признавать – так это того, что в случае Америки экономический рост в значительной части базировался на займах{159}, которые рано или поздно нужно было возвращать. До 1985 г. американские потребители в среднем откладывали по 9 % своего дохода, но к 2005-му большинство уже не могли делать сбережения, так как долги по ипотеке, кредитным картам и прочим потребительским займам составляли до 127 % дохода. Дядя Сэм продолжал истекать красными чернилами[16], и мы в своем стремлении иметь все больше превратили Америку из мирового банка в нацию должников.
Мы заключили «сделку с дьяволом». Последние 30 лет, подстрекаемые соблазнами потребительства, мы упорно перенастраивали нашу нейронную архитектуру. С точки зрения поведенческой нейрофизиологии, поддаваясь потребительским удовольствиям, мы разрушили мозговой цикл «восприятие – действие», сместив интуитивный баланс между гедонистической вентромедиальной и ограничивающей вентролатеральной корой, таким образом нарушив работу автопилотов внутреннего рынка мозга. Страсти возобладали над рассудком: мы создали порочный положительный контур обратной связи, направленный на реализацию краткосрочных эгоистических стремлений в ущерб долгосрочным преимуществам благоразумного самоограничения.
* * *
Адам Смит верил, что люди становятся независимыми нравственными существами под влиянием общества. Как я объяснял ранее, этот процесс, по его мнению, отнюдь не пассивный: он осуществляется с помощью социальных взаимодействий на протяжении всей жизни человека. Таким образом, если спросить, кто несет ответственность за моральное развитие, одного ответа здесь быть не может, так как это коллективная деятельность. Кроме того, формирование моральной чувствительности – это не случайный процесс. Скорее он основан на объективном самоосознании, качестве ума, которое мы приобретаем, изучая других людей, – вначале представляя себя на чьем-то месте, а затем делая выводы из этого опыта, сравнивая чувства, которые испытываем, с наблюдаемыми действиями.
В этом смысле моральные принципы развиваются через социальные взаимодействия. Это процесс, основанный на многократных повторах. В идеале со временем человек становится лучшим критиком самого себя: он обретает интуитивную способность следить за своими мыслями и действиями и на основании этого учиться, по сути воспринимая собственное поведение как бы со стороны. Вы можете вспомнить, что Смит называл эту интуитивную способность «беспристрастным наблюдателем» и считал, что она помогает усмирять постоянную борьбу между страстью и рассудком. Этого «наблюдателя» можно воспринимать как дружелюбного модератора, который старается обеспечить гармонию. Говоря словами самого Смита, для установления основы необходимы «беспристрастие, воздержанность, то самообладание, с которым мы подчиняем всякое движение нашей природы требованиям нашего достоинства и нашей чести».
В общем эти основные добродетели называются «характером»{160}: это внутреннее чувство саморегуляции, принятие личной ответственности и способность управлять собственными эмоциями, а особенно отказываться от мгновенной выгоды ради более отдаленных целей. С характером не рождаются, его воспитывают{161}. Но вот что странно: когда мы нуждаемся в этом больше всего, учитывая, что именно характер помогает нам игнорировать искушения потребительского общества, тема воспитания «правильного» характера становится совершенно непопулярной и никто не хочет уделять этому время и силы.
Это действительно печально, потому что именно последовательное проявление просоциальных[17] добродетелей индивидуального характера способствует поддержанию культуры взаимного доверия, необходимой для цивилизованного общества. Доверие – это чувство, появляющееся в обществе в том случае, когда честность и кооперация становятся привычной нормой для всех. Человеческое стремление к привязанности – социальная симпатия Смита – и конкурентное поведение, характерное для рыночного обмена, являются двумя сторонами одной медали. Когда люди привычно трудятся вместе в свободном обществе, сочетание этих двух фундаментальных схем социального поведения – стремления к осмысленному сотрудничеству и поиска лучших экономических условий – становится залогом успеха. Именно эти взаимодействия гарантируют стабильный социальный порядок и существование рыночного общества, которое служит как личной инициативе, так и общественному благу. Урок заключается в том, что нельзя разделять рынок и культуру, которая его поддерживает: общество с высокой степенью доверия имеет мощный социальный капитал и процветающую экономику.
Но верно и обратное. Со снижением степени доверия скрепляющие общество силы перестают действовать{162}. А после кризиса 2008 г. доверие в обществе упало очень сильно. Когда международная финансовая система на несколько недель застыла в страхе, это был кризис, случившийся из-за того, что утратилось основополагающее доверие между инвесторами, банкирами, правительством и обычными гражданами. В дальнейшем барометр доверия продолжал падать по мере того, как рос список неподобающих действий{163}, о которых становилось известно: члены британского парламента врали о своих расходах; некоторые избранные лидеры в США доводили свои муниципалитеты до банкротства, обещая всем огромные пенсии; федеральные агентства требовали сотни миллионов долларов с крупных финансовых корпораций, как американских, так и зарубежных, в качестве пени за их участие в скандале с субстандартной ипотекой; кроме того, летом 2012 г. появились убедительные доказательства того, что крупные банки пытались манипулировать LIBOR – Лондонской межбанковской ставкой предложения, определяющей процентную ставку по межбанковским кредитам.
Все эти истории, которые постепенно становятся достоянием гласности, заставляют усомниться не только в добропорядочности финансовых и правительственных организаций, оказавшихся в них замешанными, но и в нравственных и этических качествах наших лидеров. Для нас же особенное значение имеет то, что они в очередной раз доказывают, насколько важно, как я уже отмечал в первых главах этой книги, понимать принципы работы человеческого мозга. С точки зрения поведенческой нейрофизиологии кризис 2008 г. был предсказуем: стимулирование эгоистичного, краткосрочного, нацеленного на получение вознаграждения и подпитываемого долгами потребления привело к рискованному поведению и зависимости. Доминирование в обществе ничем не сдерживаемых личных интересов, азарта, вошедшая в привычку нечистоплотность породили жадность и мошенничество в самых высоких сферах{164}, что заставляет задуматься о том, не является ли модель современной рыночной экономики разрушительной для доверия, развития характера и культурного равновесия.
После кризиса призывы к принятию регуляторных мер в области международных финансов зазвучали отовсюду, и понятно, что они действительно необходимы. Но возникает сомнение в том, что таких навязанных извне мер будет достаточно: невозможно следить за миллионами операций, происходящих по всему миру, а тем более за моральными качествами как тех, кто осуществляет эти операции, так и тех, кто их будет контролировать. Нет, пусть это прозвучит старомодно в наше время с его технологическими новшествами, дефицитом времени, стрессами и распадом родственных отношений, однако именно сейчас следует вернуться к исследованиям о том, как воспитывать «правильный» характер, и к социальным институтам, которые лучше всего могли бы осуществлять эту жизненно важную задачу.
Об этом мы и поговорим во II части книги.
Часть II
Как нам жить?
Древние греки называли состояние ненарушаемого спокойствия и душевного умиротворения атараксией. Для Эпикура она была основой эвдемонии, радости человеческого процветания. Через 2000 лет Адам Смит согласился с ним. Он считал, что счастье порождается спокойствием и радостью – плодами хорошо настроенного мозга.
Но покой несвойствен человеку от природы. Человеческий разум не приходит в спокойное состояние сам по себе: атараксию нужно культивировать упорным трудом и самодисциплиной, которую мы называем характером. Такая настройка возникает из понимания истинной природы мира и ограничений нашего бытия. Для достижения самоконтроля мы в первую очередь должны принять себя такими, какие мы есть: ведомыми инстинктами, любопытными, эгоистичными, гонящимися за сиюминутными удовольствиями и подчиняющимися привычкам. Все эти качества соединяются в нас с уникальными возможностями ума – способностями к восприятию, анализу, воображению и принятию решений. Но, кроме того, мы глубоко общественные существа, которым необходимо братство себе подобных. Трудность в том, что нужно достичь гармонии этих разных сторон человеческой натуры, объединив разум и страсть – без этого невозможно осознать реальные обстоятельства окружающей нас действительности и представить устойчивое будущее человечества, способствующее личному благополучию каждого.
Мы живем в замечательные, однако непростые времена. Нет ничего более несовместимого с атараксией, чем живущее в кредит потребительское общество, которое своей материальной ненасытностью провоцирует рост неравенства и заигрывает с саморазрушением. Но как же выбраться из этой лавины? Адам Смит выделял три главнейших качества человека, на которых основывается стабильный общественный порядок: честность, добросердечие и скромность. Эти качества характера закладываются в детстве и развиваются на протяжении жизни. Социальная гармония возможна только при их культивировании и пропаганде. Таким образом, будущее процветание человечества – это проблема сознательного выбора и общей ответственности. Здоровые дети вырастают в здоровых семьях, здоровых школах и здоровом обществе. Мы процветаем в среде, ориентированной на человека, и помогает нам в этом рынок, дающий свободу возможностей и выбора. Это не меняется с годами и веками. Чтобы представить себе будущее, мы должны извлекать уроки из прошлого.
Глава 6
Любовь: плетение паутины доверия
У нашей Мэри есть баран.
Собаки он верней.
В грозу, и в бурю, и в туман
Баран бредет за ней.{165}
Американская детская песенка. Слова Сары Джозефы Хейл (1830)[18]Какую бы степень эгоизма мы ни предположили в человеке, природе его, очевидно, свойственно участие к тому, что случается с другими, участие, вследствие которого счастье их необходимо для него, даже если бы оно состояло только в удовольствии быть его свидетелем.{166}
Адам Смит. Теория нравственных чувств (1759)Для овцевода в Вермонте последние недели зимы – это время надежды и беспокойства. Солнце светит сильнее и поднимается выше, но ночи пока еще очень холодные. Несмотря на солнечные дни, северо-западный ветер пробирает до костей даже через теплую парку. Серп пасхальной луны обещает, что весна скоро наступит, но пока льет свой серебряный свет на замерзшие пастбища. И в такие ясные ночи вы можете увидеть призрачные силуэты. Они выходят из леса и собираются в воющий, лающий и визжащий хоровод, сжимая круг все теснее. Это сезон окота у овец, а койоты после голодных зимних месяцев голодны.
В эти холодные недели убывающей луны опасность нападения койотов – лишь одна из причин для беспокойства, которая заставляет мою дочь проводить с овцами много ночей. Хелен{167} завела свое стадо из 60 исландских овец за несколько лет до рождения ее собственной дочери. Врен, которая родилась в феврале, провела свою первую весну, выглядывая из-под парки матери и оказавшись в самом центре событий – рождения и кормления ягнят. С тех пор каждую весну – сейчас Врен пять – она всюду следует за Хелен по ферме, возится с новорожденными, впитывает привычки их матерей и иногда получает тычок головой от овцы, которая принимает ее за чужого ягненка.
Овцы и их жизнь очаровывают Врен. Завершив все дела на ферме и оказавшись дома, в тепле, Врен, после того как все поужинают, обязательно требует рассказать ей на ночь «еще что-нибудь про овечек». Больше всего Врен любит истории про Рассет, старую овцу с выщербленными рогами и тускло-медной шерстью. Рассет ворует детей: ее материнский инстинкт настолько силен, что каждый год, прежде чем родить собственных ягнят, она пытается увести чужих от их матерей. Первое время после того, как Рассет появилась в стаде, Хелен ничего не знала о ее трюках. И однажды утром, когда она обнаружила Рассет с новорожденным беленьким барашком и Шай, другую молодую мать, с такой же беленькой овечкой, то решила, что обе овцы принесли потомство в одну ночь.
Исландские овцы – сильные существа. Они в течение 14 веков приспосабливались к спартанским условиям исландских холмов, и новорожденные ягнята начинают сосать материнское молоко почти сразу же после появления на свет. А овцы-матери постоянно «переговариваются» с ними и очень быстро учатся различать своих детенышей по запаху и голосу. Таким образом, связь между овцой и ее ягненком возникает практически сразу же после рождения. Казалось, что у Рассет и Шай все происходит именно так: оба ягненка прекрасно ели и держались рядом со своими матерями. Хелен решила, что у них все идет как положено.
Итак, как гласит любимая история Врен, все было в порядке, пока через четыре дня Рассет не родила собственных ягнят-близнецов. Новорожденные малыши, появившиеся на свет в особенно холодную ночь, очень нуждались в молоке. Но приемный белый барашек Рассет был уже намного больше и сильнее новорожденных и пил очень много молока. К тому времени, когда Хелен пришла, как обычно, навестить овец, через час или около того после рождения близнецов, они уже так замерзли и ослабли, что не могли сосать. Она забрала их в дом, устроила в коробке рядом с печкой и стала выкармливать через трубку, давая молоко каждый час на протяжении оставшейся ночи. Один ягненок выжил, второй нет. Выжившей оказалась девочка, которую назвали Руби, – первый ягненок, выкормленный на ферме искусственно. Она неделю прожила на кухне, постоянно крутясь вокруг Врен, которая тогда как раз училась ходить.
«Рассказывай дальше, – всегда просит Врен в этом месте и после паузы строго добавляет: – Нельзя красть чужих детей». И ее мать продолжает рассказывать. После этого Хелен поняла, чем занимается Рассет, и следующие два года все было нормально. А затем, когда все подумали, что Рассет отказалась от своих привычек, она неожиданно вновь взялась за старое. Молодая овечка по имени Джуно в первый раз принесла близнецов, и, не успела она понять, что случилось, Рассет убедила одного из ягнят, что это она его мать. Но обмануть Хелен ей уже не удалось – она отделила Рассет от других овец, однако вернуть детеныша матери оказалось не так-то просто.
Когда у Рассет отобрали чужого ягненка, она очень расстроилась и начала биться о стену бокса, куда ее поместили. А Джуно, неопытная молодая мать, не хотела больше кормить ягненка, который пах чужой овцой. Тогда Хелен все-таки решила отдать бедного брошенного малыша Рассет, понадеявшись, что, если у нее появятся свои ягнята, она сможет выкормить их всех. Так, к счастью, и произошло.
Врен удовлетворенно вздыхает. «Но эта Рассет плохая, – замечает она, подводя мораль истории. – Малышам нужны их настоящие мамы, если придут злые волки». Для Врен истории об овцах – это основанные на реальных событиях рассказы-предупреждения (чем-то похожим двести лет назад были для детей сказки братьев Гримм{168}), потому что маленькие беззащитные ягнята действительно могут попасть в зубы койотам. Наверное, поэтому Врен, демонстрируя то ли зарождающийся материнский инстинкт, то ли собственную тревогу, всегда берет меня за руку, когда мы с ней отправляемся по весне к овцам, чтобы проверить, все ли ягнята знают своих мам, и убедиться, что никто не плачет и не потерялся. Врен, как настоящий пастушок, прекрасно понимает важность эмоциональных привязанностей и общественного порядка.
Когда Врен исполнилось три года, Руби, овечка, в спасении и воспитании которой Врен принимала участие, родила собственного малыша. К удивлению родителей, девочка была в отчаянии. Хелен не могла понять, что случилось, пока Врен сквозь рыдания не объяснила, что Руби была ее «младшей сестричкой», а теперь у нее свой ребенок и все уже никогда не будет как прежде. Это был острый момент для развивающихся в душе маленькой девочки чувств любви и потери. Но расстройство Врен показывает нам, насколько мы даже в столь нежном возрасте приспособлены к сложному социальному устройству нашего мира.
* * *
Быстрое возникновение привязанности между ягненком и его матерью в последние дни холодной вермонтской зимы объясняется свойственным млекопитающим инстинктом, необходимым для выживания в ожидании солнечных и веселых весенних дней. Эта связь формируется фактически мгновенно под влиянием запаха и тепла материнского тела, так как без нее ягненок наверняка погибнет в течение нескольких часов. У человека также присутствует эта инстинктивная, свойственная всем млекопитающим привязанность между родителями и младенцем, «записанная» в филетической памяти нашего вида. Большое количество проведенных научных исследований помогло нам понять, что связи, которые наблюдала Врен в овечьем стаде, управляются теми же самыми биохимическими реакциями в нейронах, которые свойственны и человеку. Между овцой и ее ягненком существует привязанность, подобная той, что существует между Хелен и Врен. Это и есть химия любви.
Далее я покажу, что тот же самый волшебный эликсир управляет развитием доверия и социальных связей, необходимых для воспитания характера и построения общества. Вопреки образам, внушаемым нам рекламными агентствами Мэдисон-авеню, в здоровом обществе самореализация основана не только на шопинге и личных интересах, но также на сотрудничестве и заботе о ближних. Действительно, уникальная способность к заботе и взаимному доверию – краеугольный камень эволюции общественного поведения, свойственного нашему виду, а также нашего индивидуального развития. В наших собственных интересах – добиваться всемерного укрепления таких связей путем лучшего понимания других людей. То, как мы с раннего детства справляемся с переживаниями любви и потерь, формирует интуитивное самоосознание, которое управляет нашим поведением в обществе, когда мы становимся взрослыми. В свою очередь, коллективное выражение таких социальных чувств обеспечивает стабильность наших культурных институтов, наполняет смыслом истории, которыми мы делимся, сочиняя литературные, музыкальные произведения, ставя спектакли и рисуя картины, и поддерживает социальные связи, дающие нам многие из самых ценных наград в жизни.
В этой главе мы рассмотрим, как плетется эта интерактивная социальная сеть в нашем раннем детстве, а в следующей поговорим о том, почему и как в школьном возрасте она формирует схемы, на которых строится обучение и развитие характера. Для нашего общего благополучия необходимо понимать и подкреплять здоровый процесс взросления, поэтому темы двух глав прочно связаны между собой. Но, кроме того, мы должны найти ответ на фундаментальный вопрос: обладаем ли мы коллективной и политической волей, необходимой для осознания и стимулирования самоконтроля ради обеспечения устойчивого будущего человечества?
Я начну с сексуальных связей. Что может рассказать нам наука об эликсире любви? Интересно, что человек относится к тем 3–5 % млекопитающих, которым свойственна моногамия, идет ли речь об отдельных связях или выборе партнера на всю жизнь. Из всех изученных видов, которые формируют стабильные пары, разделяющие ответственность за воспитание потомства, более всех известны степные полевки Microtus ochrogaster – мелкие грызуны, обитающие в североамериканской прерии. Так же как и люди, эти существа обладают сложной социальной организацией, и благодаря им нам удалось многое узнать о генетических и биохимических основах формирования привязанности. Для полового поведения этого вида полевок характерна истинная верность; как правило, они выбирают одного партнера на всю жизнь. В то же время их родственники, горные полевки, совершенно неразборчивы в своих связях.
Интересно, чем же объясняются такие значительные различия в социальном поведении? Этот вопрос долгое время занимал Ларри Янга, нейрофизиолога и профессора психиатрии из Университета Эмори. Во время своей учебы в аспирантуре в Техасе Янг изучал молекулярные механизмы, лежащие в основе различий в сексуальном поведении пресмыкающихся, а затем, перейдя работать в Эмори, начал сотрудничать с Томасом Инселом, который в настоящее время руководит Национальным институтом психического здоровья в Вашингтоне. Взяв за основу революционные исследования Инсела, доктор Янг обнаружил ряд интересных различий между горными и степными полевками. Если говорить коротко, суммируя результаты многолетних исследований, у верных степных полевок, в отличие от их неразборчивых горных родственников, гораздо больше окситоциновых и вазопрессиновых рецепторов в тех отделах мозга, которые играют самую существенную роль в процессах вознаграждения и подкрепления. Окситоцин и вазопрессин – это как раз те гормоны, от наличия которых зависит формирование привязанности.
Эти «гормоны любви»{169} высвобождаются при сексуальном контакте у степных полевок. Параллельно происходит повышение уровня дофамина в прилежащем ядре мозга, которое, как вы помните, является центром удовольствия и входит в состав базальных ганглиев, где формируются привычки. Иными словами, в мозге степной полевки центры вознаграждения полового поведения и формирования привязанности оказываются тесно связаны друг с другом. После первых интенсивных сексуальных контактов, которые могут продолжаться по несколько часов, моногамия закрепляется в виде условно-рефлекторной привычки, которая при повторе соответствующего поведения вызывает у степных полевок приятные ощущения. Говоря человеческим языком, грызуны «влюбляются» друг в друга. Однако, если химически блокировать «рецепторы любви» у степных полевок, как это делал доктор Янг в своих экспериментах, окситоцин и вазопрессин не смогут прикрепиться к своим рецепторам; в этом случае связь между партнерами не формируется и поведение степных полевок становится точно таким же, как у горных.
Так, может быть, воровство Рассет, которое так огорчило мою внучку, объясняется извращенной комбинацией химии «рецепторов любви» и вознаграждения? Такое действительно возможно. Нам известно, что окситоцин играет важную роль в формировании привязанности между матерью-овцой и ягненком и что в этом процессе также участвует запах (о чем вам скажет любой фермер-овцевод). Очевидно, что именно по этой причине Джуно не желала принимать своего ягненка, которого Хелен ей вернула. После того как он сосал молоко у Рассет, он пах «неправильно». Запах играет важную роль не только для степных полевок и овец, но и для нас. Существует множество доказательств того, что возникновение привязанности у человека, в том числе между ребенком и отцом, тесно связано с запахом{170}. Кроме того, известно, что у разных людей существуют различные вариации гена вазопрессина, что помогает объяснить, почему одни из нас более постоянны в отношениях, чем другие. Также нет ничего удивительного в привязанности Врен к ягненку, которого она помогала растить: у детей уже в возрасте 18 месяцев проявляется забота об окружающих{171} и стремление утешить того, кто плачет или просто чем-то огорчен.
* * *
Такое сочетание биологических особенностей и способности к взаимной заботе – филетическая память, изначально возникшая в суровых условиях выживания и затем отточенная благодаря опыту получения вознаграждений и наказаний, – позволило людям создать наиболее сложный общественный порядок на этой планете. Эволюционно этому способствовало то, что ребенок неизбежно приковывает внимание окружающих, точно так же, как и резвящийся на лугу ягненок. Даже Чарльза Дарвина{172}, который был очень застенчивым и необщительным человеком, восхищали детские улыбки и лепет. В 1872 г. вышла его книга «Выражение эмоций у человека и животных», не столь известная, как «Происхождение видов», но не менее значительная для любого, кто интересуется социальной коммуникацией. Всем нам приходилось такое видеть: взрослый человек склоняется над детской кроваткой и начинает строить гримасы и сюсюкать. Хотя младенцы совершенно беспомощны на вид, на самом деле они обладают исключительной способностью влиять на поведение окружающих{173}.
Сара Хрди{174}, профессор антропологии Калифорнийского университета в Дэвисе, в своей книге «Матери и прочие: эволюционное происхождение взаимопонимания» (Mothers and Others: The Evolutionary Origins of Mutual Understanding) пишет о том, что именно эта способность младенцев заинтересовывать других людей, а не только своих матерей отличает нас от крупных человекообразных обезьян и является основой нашего уникального дара общения. Ссылаясь на исследования центральноафриканских племен, до сих пор живущих собирательством, она указывает, что до появления городов дети проводили больше половины времени с людьми, которые не были их биологическими родителями. Профессор Хрди уверена, что именно из-за того, что человеческий детеныш так долго остается уязвимым, у нас и выработалась уникальная способность к сотрудничеству. Наш социальный успех берет начало в стратегии «кооперативного воспитания», при которой ответственность за заботу о детях несут все члены племени, просто потому, что это необходимо.
В древности наши предки жили преимущественно изолированными группами, члены которых были связаны между собой той или иной степенью родства. В трудные времена выживание больше зависело от сотрудничества и здоровых отношений в группе, чем от чьих-то индивидуальных достижений в битвах или на охоте. Мирные взаимодействия с другими людьми служили общему благу, повышая шансы каждого члена группы на выживание и способствуя успешному воспитанию детей. Альтернативой такой взаимовыручке была голодная смерть. Таким образом, работающая мать – это вовсе не современное изобретение: известно, что при необходимости отцы могли становиться няньками на всех этапах развития человечества.
На ранних этапах этого развития основными проблемами были поиск места для жилья и недостаток пищи. Хрди предполагает, что в охотничье-собирательских обществах, как у нашего собственного вида, Homo sapiens, так и у существовавших ранее Homo erectus, агрессия во взаимоотношениях между группами была достаточно редким явлением. Отчасти это объяснялось тем, что до недавнего времени нас на Земле было довольно мало. Homo erectus пришли из Африки много сотен тысяч лет назад – известно, что этот вид просуществовал примерно 1,6 млн лет, прежде чем исчезнуть с лица Земли, – и тем не менее археологических свидетельств их существования крайне мало. Поэтому, считает профессор Хрди, малочисленным племенам не нужно было враждовать друг с другом, если вместо этого можно было просто откочевать на несколько километров и спокойно охотиться там.
Это предположение поддерживается обширными исследованиями Полли Висснер, известного культурного антрополога, которая работала в различных племенах бушменов пустыни Калахари{175} на протяжении более 30 лет. Бушмены, которых также иногда называют сан, – это аборигенное население Южной Африки; они жили в одном и том же полупустынном регионе в течение примерно 80 000 лет. Профессор Висснер сообщает, что культурной нормой, способствующей поддержанию широкой сети родственных отношений между бушменами, является практика дарения, рассказывания историй и посещений. Эта социальная технология по своим функциям сходна с экономикой даров, которую сформировали богатые династии бронзового века, о чем я рассказывал ранее. Борьба между родственниками ради обеспечения выживания встречается гораздо реже, чем борьба за сексуальных партнеров, однако во многих группах система социальных договоренностей о браках практически свела на нет даже это поведение, так как члены группы понимают, что соперничество отнимает у людей энергию, а ее разумнее потратить на охоту и собирательство, обеспечивающие существование группы в целом.
Таким образом, необходимость поддерживать стабильный общественный порядок, по всей видимости, связана с большой уязвимостью человеческих детей. Дарение создает долго сохраняющиеся связи и сеть социального партнерства, которая помогает более эффективно растить детей. Из этих связей возникает склонность к взаимному доверию, и первый человек, которому начинают доверять, – это мать. Такая коллективная забота на протяжении поколений закрепилась в культурном сознании, то есть в понятиях здравого смысла, подсказывающих нам, что любые трудные времена легче переживать вместе. Как пишет профессор Висснер, безопасность группы увеличивается, когда «ответственность за благополучие каждого ложится на плечи остальных».
* * *
Но что же поддерживает социальные связи в нашем обществе изобилия? Можно ли сказать, что сегодня, когда каждый из нас поглощен самим собой, мы больше не живем в небольших экономических группах и повседневные проблемы и способы их решения преломляются через линзу коммерции, социальные чувства начинают разрушаться? Как я уже говорил, изобилие определенно оказывает влияние на наши инстинктивные стремления и способствует близорукому потаканию себе. Однако в моменты катастроф{176} – например, когда случается землетрясение или ураган либо после трагедий массовых убийств – совершенно незнакомые люди приходят на помощь пострадавшим. Когда в 2004 г. на Индию обрушилось мощное цунами, в наилучшем положении оказались не те, кто был богаче других, а те, кто имел больше всего социальных связей в своих общинах. Получается, что взаимная забота остается коллективным свойством человечества.
Одним из проявлений этого врожденного свойства служит чувство справедливости, которое, как вы, возможно, помните, Адам Смит считал одной из важнейших добродетелей. Эту склонность к справедливости можно продемонстрировать, обратившись к результатам изобретательных научных экспериментов, например игры «Ультиматум»{177}, придуманной немецким экономистом Вернером Гютом. Двух участников просят разделить между собой определенную сумму денег или что-нибудь другое, например кусочек торта. Один из игроков, предлагающий, делает предложение отвечающему, который сидит в другой комнате и может либо согласиться на предложенное разделение, либо отвергнуть его. Однако, согласно правилам игры, роль отвечающего не совсем пассивна: если он отвергает вариант предлагающего, то оба игрока не получают ничего. Этот эксперимент неоднократно проводился с участием людей, принадлежавших к разным культурам, и результаты были одинаковыми: практически никто не соглашается получить долю меньше чем 20 %. Но что интересно, такие предложения также встречаются нечасто: обычно предлагающий согласен отдать отвечающему 40 или 50 %.
Многие исследователи считают, что, помимо родственных связей, поддерживать гармонию и доверие в больших группах позволяет это уникальное человеческое чувство справедливости{178} – совместно со способностью мозга следить за разнообразными сложными взаимодействиями между людьми. По сути, именно чувство, что к другим надо относиться так же, как мы хотим, чтобы они относились к нам, скрепляет общество и отличает нас от других живых существ. Взаимное отторжение и ощущение, что к кому-то относятся плохо, воспринимается как болезненное. В этом контексте переживания Врен, связанные с тем, что Рассет «крадет» чужих ягнят, отражают появление у ребенка этого чувства заботы о других.
С точки зрения поведенческой нейрофизиологии такие «отзеркаленные» чувства, с помощью которых регистрируются честные и нечестные поступки окружающих, – это поведенческие реакции, подобные тем, что я описывал ранее, интуитивные привычки, построенные на опыте, который, в свою очередь, управляется филетическими шаблонами. Как показали мои коллеги из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе Наоми Эйзенбергер и Мэтт Либерман{179}, такие привычки помогают нам интерпретировать сложное социальное устройство мира и формировать реакции на него. Более того, из работ этих и других ученых становится ясно, что, отслеживая эмоциональные взлеты и падения при социальных взаимодействиях, мозг пользуется теми же самыми нейрохимическими реакциями, которые кодируют физическую боль и удовольствие.
Это объясняет, как отмечал Адам Смит в «Теории нравственных чувств», почему мы чувствуем боль человека, вздернутого на дыбу. У каждого найдутся примеры из личного опыта. Вот, скажем, случай из современной жизни: недавно моя подруга рассказала мне, как ее мужа, который страдает хроническим заболеванием и имеет протез бедренного сустава, без всякой необходимости и очень бесцеремонно обыскали в аэропорту после того, как металлоискатель отреагировал на его протез. «Меня взбесила несправедливость происходящего, – вспоминала она. – Его боль была моей болью».
Физический и эмоциональный опыт человека тесно сплетены между собой. Нейронные сети вознаграждения, в которых записывается физическое наслаждение от еды и секса, – медиальная орбитальная фронтальная кора, миндалина и богатое дофамином прилежащее ядро – также записывают эмоциональное наслаждение от социальных взаимоотношений и симпатии со стороны окружающих. И наоборот, физическая боль регистрируется в задней части поясной извилины, в островке и структурах в глубине древнего среднего мозга, а эмоциональные переживания, вызванные социальным неприятием (их измеряют в лабораториях с помощью компьютерных методов), не только регистрируются в тех же самых структурах мозга, но и приводят к возникновению воспалительного иммунного ответа. Получается, что мозговые схемы, связанные с социальными и физическими переживаниями боли и удовольствия, действительно тесно связаны.
Любовные гормоны привязанности и эмоциональной регуляции, которые, как мы видели, так важны для выживания новорожденных, значимы и во взрослой жизни, потому что управляют социальными нейронными сетями. Если при игре в «Ультиматум» ввести предлагающему окситоцин в форме назального спрея, частота щедрых предложений увеличивается{180} на 80 %; если же отвечающий сидит на диете с низким содержанием триптофана, что уменьшает уровень серотонина в головном мозге, он менее склонен принимать несправедливые предложения{181}. Таким образом, функционирование привычно запрограммированных нейронных сетей головного мозга модулируется действием связанных с эмоциями химических агентов, в результате чего наше поведение может подстраиваться под изменяющиеся социальные и физические условия. И то и другое служит опорой нашего выживания: разум и тело действительно едины. Однако если избегание физической боли происходит в основном инстинктивно (ребенку достаточно одного раза, чтобы больше не прикасаться к горячей плите), то способность «влезать в чужую шкуру» и соответственно модулировать свои эмоции приобретается по мере созревания мозга и накопления практического опыта социальных взаимодействий. В широком смысле эта способность называется эмпатией и играет критическую роль в развитии хорошо настроенного мозга.
* * *
Способность разума к сочувственному пониманию, необходимая для доверия и построения социальных связей, развивается медленно, на основании привязанностей, которые возникают еще в младенчестве. Такие ценные качества, как честность, терпение и сострадание{182}, не появляются сразу полностью сформированными, а строятся постепенно, фиксируясь в мозге с помощью памяти, осмысления и привычки. Позвольте мне снова проиллюстрировать это на примере детского жизненного опыта моей внучки Врен. Для нее семья и экономическая среда совпадают, что в наши времена случается не так уж часто. Ферма «Нолл» в Фейстоне (штат Вермонт), где она живет с родителями и старшей сестрой, – это не просто ферма, а место работы Центра за здоровое общество, организации, которая занимается именно тем, что и предполагает ее название.
Летом, когда в Центре проводятся семинары и мастер-классы, он полон людьми с самыми разными мнениями и идеями, представителями различных культур и выходцами из разных мест. Для Врен это время интенсивного и разнообразного общения. Как следствие, в своем социальном развитии она постоянно решает проблему поиска персонального смысла в хитросплетениях ее опыта – поиска, требующего интегрировать эмоциональную вовлеченность и рациональный анализ усвоенных уроков. Такая интеграция эмоций и разума занимает центральное место в развитии нейронных сетей и настройки мозга, необходимых для взросления, и это нелегкий процесс.
Врен – маленькая хрупкая девочка, почти что эльф, с короткими каштановыми волосами и блестящими карими глазами. Однако, как и во всех здоровых детях, в этой крохе масса энергии и неутолимого любопытства. Жизнь с животными, родителями и сестрой на пять лет старше дает этому любопытству прекрасную пищу. Особенно хорошо Врен разбирается в том, что происходит на ферме и какие обязанности должен выполнять фермер. Помню, как однажды вечером в конце лета мы с ней занимались обычными вечерними делами: кормили кур, собирали яйца, проверяли, надежно ли заперты овцы, и срывали на огороде овощи к ужину. Врен с самого начала дала мне понять, что я выполняю роль ее помощника. Я получил точнейшие инструкции не только о том, как вести себя с животными, но также о порядке выполнения дел. Все это сопровождалось непрерывным потоком слов, жестов и мимики, которые не оставляли никаких неясностей по поводу ее намерений и моего участия в деле. Поэтому, когда какие-то мои действия не соответствовали ожиданиям внучки, мне вежливо напоминали, где мое место.
Возможно, по моим рассказам у вас сложилось впечатление, что Врен слишком много берет на себя и слишком много о себе воображает. На самом деле рассмотрение ее поведения в контексте нормального развития ребенка помогает продемонстрировать, как благодаря совместной работе мышления и эмпатии начинает сплетаться сеть привычек. Совместная работа – поведение, сочетающееся с заботой об окружающих, – в значительной степени зависит от интуитивного согласия с общими целями, особенно в трудные времена. Именно в такие периоды отщепенцы и нонконформисты усложняют жизнь общества, поэтому гораздо лучше формировать поведение, поощряя сотрудничество, до того, как наступит кризис. Например, бушмены учат детей делиться полученной пищей и предлагать ее половину кому-то другому; еще одна традиция – дарить товарищам свои бусы. Однако для формирования социального поведения личного примера недостаточно – используются еще и мягкие, но настойчивые замечания{183}.
Врен, определенно подвергавшейся такому мягкому воздействию, результаты которого кодируются интуитивно, было интересно испробовать свои умения на практике во время нашей совместной работы на ферме. Я был для нее новичком, которого нужно обучить. Врен узнала основные элементы ухода за курами и овцами не только через чьи-то инструкции, но и из собственных наблюдений и бессознательного усвоения привычек – стандартного поведения, навыки которого ей очень хотелось передать мне. На практическом уровне она считала необходимым ясно обозначить свои желания{184} и научить меня важным фермерским делам, но в процессе этого она также оттачивала свое мастерство. В своем поведении Врен начинала использовать привычку к самоконтролю, функцию созревающей латеральной префронтальной коры.
* * *
Чтобы способность к самоконтролю формировалась правильно, обучение в детском возрасте должно опираться на стабильные эмоциональные связи, возникшие еще в младенчестве. Как известно всем внимательным родителям, маленькие дети очень рано начинают ясно выражать свои желания. Врожденная способность к передаче основных эмоций с помощью лицевых мышц – сигналы страха, радости, боли и неудовольствия – проявляется уже в первые недели жизни. Аналогичным образом младенцы могут прочитывать эмоции окружающих. Значительная часть головного мозга человека, в особенности фронтальная кора и височно-теменная область, занята распознаванием лиц{185} и интерпретацией отражающихся на них эмоций, что быстро усваивают молодые родители, развлекая своих малышей смешными гримасами.
Чарльз Дарвин, экспериментируя со своим маленьким сыном, обратил внимание на то, что у ребенка появлялось печальное выражение лица, когда горничная делала вид, что плачет, несмотря на то что он был слишком мал для сознательной реакции. Дарвин заключил, что такое эмоциональное поведение должно быть врожденным, унаследованным от предков инстинктом выживания. Настройка общения начинается у новорожденного практически сразу же. Мать, интерпретируя запрограммированную мимику младенца как улыбку, начинает улыбаться в ответ. В мозге у ребенка активируется филетическая нейронная программа, которая воспринимает приятные ощущения, связанные с материнской заботой, как вознаграждение, и схема, повторяясь, закрепляется. Этот интерактивный контур положительного подкрепления в рамках формирующейся тесной связи между родителем и ребенком способствует развитию сложного социального поведения на более позднем этапе.
Лица зачаровывают не только детей, но и взрослых. Способность прочитывать выражение лиц окружающих необходима для социальных взаимодействий на протяжении всей жизни. Именно глядя на лица, мы воспринимаем заботу близких или расслабляемся среди дружеских улыбок. Чтение эмоций по лицам – довербальный универсальный способ человеческого общения. Эта способность встроена в нас очень прочно и глубоко, что недавно было подтверждено уникальным исследованием израильских ученых, которые сравнивали выражения лиц у слепых людей и зрячих членов их семей. Оказалось, что даже у слепых от рождения печаль и радость отражаются на лицах так же, как у их зрячих родственников. Эмоции, инстинктивно выражаемые с помощью мимических лицевых мышц, – это первичный человеческий язык.
На основе этих эмоциональных сигналов головной мозг человека также настраивается на окружающий социум путем наблюдений и копирования. Мы бессознательно уясняем и повторяем поведение других людей, постепенно учась понимать их намерения, представлять себя на их месте и, по ассоциации, испытывать те же эмоции, что и они, как проницательно описал Адам Смит еще двести лет назад. Сейчас нам уже известно, что за такое имитационное поведение в мозге отвечает структура, метко названная зеркальными нейронами. Их изучение, вероятно, позволит нам лучше понять механизмы развития моторных привычек и даже то, как маленькие дети совершенствуют способности к социальной коммуникации.
Зеркальные нейроны были открыты случайно в 1996 г. командой итальянских ученых под руководством Джакомо Риццолатти, которая изучала, как мозг инициирует движение. Проводя эксперименты на обезьянах, они заметили, что у одной из них произошло возбуждение нейронов, когда она увидела, как присутствующий в комнате аспирант собирается есть мороженое. При этом сама обезьяна не двигалась. Подобная активность нейронов наблюдалась у обезьян и раньше, и всегда это было связано с присутствием какой-нибудь еды – орешков, изюма и т. д. Несмотря на то что само животное не участвовало в поедании пищи, стоило ему услышать или увидеть, как кто-то ест, нейроны, находящиеся поблизости от моторной области коры, сразу же возбуждались.
Вскоре с помощью различных техник получения изображений мозга подобные же системы зеркальных нейронов были обнаружены в различных областях коры у человека. По всей видимости, они принимают участие в разных процессах – от молчаливого копирования действий других людей до интуитивного понимания. Помимо областей мозга, ответственных за восприятие и движение, группы зеркальных нейронов были найдены в тех участках коры, которые связаны со способностью понимать чужие эмоции и намерения (в височной и задней теменной долях), а также в островке, который играет важную роль в субъективном восприятии внутреннего состояния организма и боли.
Марко Якобони, профессор неврологии из Института неврологии и поведения человека имени Дж. и Т. Семел при Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, считает, что именно кора островка{186} помогает модулировать инстинктивные сигналы древнего рептильного мозга, обеспечивая эмпатическое понимание. Чем же отличается эмпатия от простого сочувствия? Если разделить эмпатию на элементы, то ее можно охарактеризовать как способность чувствовать эмоциональное состояние другого человека и представлять себя в его положении и таким образом фактически воссоздавать чужой опыт в собственном разуме, при этом продолжая отделять себя от другого как автономную личность.
Исследования доктора Якобони с коллегами, проведенные с использованием фМРТ, показали: у испытуемых, которых просили сымитировать выражение эмоций на лицах других людей или просто понаблюдать за ними, кровоснабжение островка было намного выше во время имитации, чем во время простого наблюдения. Это позволяет предположить, что островок действительно принимает активное участие в процессе понимания чужих эмоций. Эта гипотеза также подтверждается тем, что при неврологических поражениях островка у пациентов ухудшается восприятие эмоциональных сигналов и нарушается эмпатическое понимание.
Однако за пределами научных лабораторий нас продолжает интересовать очень важный вопрос: какое поведение в повседневной жизни порождают эти «зеркальные» механизмы мозга? Профессор Риццолатти предположил, что они «обеспечивают прямое понимание действий и эмоций окружающих, без <необходимости> участия когнитивных структур более высокого порядка». Иными словами, возвращаясь к моему разговору с Хоакином Фустером, зеркальные системы мозга, действуя совместно с циклом «восприятие – действие», повышают способность к быстрому рефлекторному принятию решений на основании интуитивных привычек. Это помогает объяснить в числе прочего исключительную эффективность приобретенных привычек. Системы зеркальных нейронов мозга не только настраивают физические навыки, необходимые, к примеру, для игры в теннис, но и помогают нам интуитивно и эффективно существовать в социуме.
Социальная способность распознавать намерения окружающих при помощи такой мыслительной гимнастики получила в психологии громкое название «теория разума». Считается, что приобретение разумом способности функционировать в очень сложной социальной сети взаимодействий – это важная ступень эволюции, отличающая наше социальное поведение от поведения других приматов. Наблюдая за поведением других людей и воспроизводя то, что мы видим, мы добиваемся лучшего понимания чужих мыслей и чувств. При этом мы изначально признаем, что другие люди также обладают разумом (отсюда и название «теория разума») и что их разум столь же уникален и отличается от нашего. Действительно, такая способность к эмпатии в своем наивысшем проявлении часто считается мудростью. Но самое интересное – и трагичное – состоит в том, что у некоторых детей эта фундаментальная способность к социальному пониманию не развивается как положено.
Я, конечно же, говорю об аутизме. Это отклонение в развитии, при котором, в частности, страдает понимание эмоций, проявляемых другими людьми. Некоторые аутичные дети бывают настолько подавлены сложностью социальных отношений, что, будучи предоставлены сами себе, полностью переключаются на неодушевленные предметы и ритуальное поведение. Мирелла Дапретто, специалист в области психологии развития, провела эксперимент: детей с легкой степенью аутизма просили сымитировать выражения лиц на фотографиях. Исследование показало, что у испытуемых аутистов зеркальные нейроны мозга остаются менее активными{187}, чем у тех, чье социальное поведение развивается нормально.
Трудности, с которыми сталкиваются аутисты в школе и на рабочем месте, подчеркивают крайнюю важность социума в формировании нас как личностей. Человеческая индивидуальность начинает складываться с самого рождения, однако это длительный процесс, протекающий далеко не линейно. Как пишет в своей книге «Следы пятницы: Как общество формирует человеческий разум» (Friday's Footprint: How Society Shapes the Human Mind) психиатр Лесли Бразерс{188}, хотя нам нравится думать, что наш мозг, подобно хорошему журналисту, стремящемуся дать объективную оценку ситуации, выполняет функции самописца, безразлично фиксируя все, что мы переживаем, на самом деле такая упрощенная метафора далека от истины, когда дело касается развития и настройки личности. В процессе постоянного взаимодействия с окружающими ребенок приобретает социальные мыслительные привычки, формирующие организацию мозга, и в конечном итоге с помощью разума совершенствует устную и письменную речь; этот процесс в сочетании с эмоциональным пониманием создает тот сплав биологической основы, опыта и воображения, которым является уникальная личность каждого.
* * *
Пятилетняя Врен, пытающаяся разобраться в себе и в своем мире, создает собственную «теорию разума». В этом возрасте взаимодействие между привязанностями раннего детства и осваиваемым культурным опытом активно формирует самосознание. Таким образом, Врен медленно движется через фантазию от конкретного к абстрактному. У нее начинается развитие психологических инструментов и привычек, которые понадобятся ей для того, чтобы разобраться во всех «почему» и «как» окружающего мира. В своих играх с воображением, привлекая сестру, родителей и всех, кто этого пожелает, она проверяет в действии свое понимание мира: как это – быть фермером, поваром или мамой. Ящик становится столом, угол амбара – домом, палка от метлы – лошадью, а садовый сарай с инструментами превращается в форт, откуда вместе с верным товарищем собакой можно осуществлять вылазки в таинственные заросли ежевики, которые еще не подрезали по весне. С помощью таких интерактивных игр Врен, как и все дети, развивает абстрактное мышление, накапливая персональный опыт, имеющий для нее уникальное значение и отделенный от реальных объектов окружающего мира.
Игра – это процесс многократного перебора. Точно так же как мы учимся ездить на велосипеде или ловить мяч, координируя моторные системы, ответственные за движения конечностей и глаз, в творческих играх мы стараемся интегрировать нейронные сети в эмоционально-мыслительный цикл «восприятие – действие». Каждое поколение познает эти истины заново, пока они не наполняются личным смыслом и в виде привычек не встраиваются в характер, формируя общие нормы этического поведения, связывающие нас как общество. Врен сейчас находится в самом начале этого пути, потому что для достижения гармонии и социальной зрелости, которая служит признаком взрослого человека, требуется лет десять, а то и двадцать. Это отчасти объясняется тем, что системы эмоций и поощрения древнего мозга включаются на гораздо более ранней стадии развития, чем фронтальная кора, которой для эффективного функционирования и объективного принятия решений требуется миелинизация нервных путей.
В этом отношении подростковый возраст – особенно сложное время. Однако мы часто забываем о том, что значительная часть особенностей поведения, проявляющихся в этот бурный период, закладывается на более раннем этапе. В том, как проходит подростковый период, огромную роль играют привязанности и привычки, сформировавшиеся в «спокойные» годы, в возрасте примерно от 6 до 12 лет, и сложившиеся тогда же отношения со сверстниками. Вместе с расцветающей сексуальностью подростка начинают особо волновать взаимоотношения в группе сверстников, его место в обществе; эти переживания, будучи направленными в нужное русло, полезны для воспитания характера. В это время быстро возрастает склонность к рискованному поведению{189}, особенно в компании товарищей, что иногда может иметь трагические последствия.
Именно в этот период постоянное руководство родителей и положительное влияние окружающей среды приобретают особенно важное значение. Прочные семейные узы смягчают такое поведение{190}. Мой коллега Эндрю Фулиньи и его сотрудники в серии экспериментов с использованием фМРТ показали, что значимость родственных отношений положительно влияет на подростков, снижая склонность к рискованному поведению. В исследовании участвовали 48 подростков; ученые измеряли их уровень самоконтроля, а также оценивали их склонность к риску с помощью психологической игры BART (Balloon Analogue Risk Task). Результаты этой игры хорошо коррелируют со склонностью подростков к рискованному поведению в реальной жизни, например к курению или беспорядочным половым контактам. Каждому участнику игры предлагается ряд возможностей для того, чтобы надуть виртуальный воздушный шар: чем большего размера он будет, тем больше денег может получить участник. Однако, если надуть шар слишком сильно, он лопнет, и все деньги будут потеряны. Подростки с прочными семейными связями, особенно те, кто активно участвовал в выполнении домашних обязанностей и других семейных делах (что служит неформальной мерой эмпатии), продемонстрировали лучшую способность к самоограничению при надувании шара. С таким самоограничением оказалась связана сниженная активность центров вознаграждения мозга и, наоборот, повышенная активность дорсолатеральной префронтальной коры, которая, как вы помните, служит «тормозной системой» мозга и основным регулятором эмоционального поведения. Эти исследования позволяют предположить, что адекватное социальное поведение и самоконтроль в своем развитии тесно связаны с эмпатией и близкими отношениями в семье.
Канадский деятель образования и социальный работник Мэри Гордон{191}, признавая важность укрепления социальных связей, считает, что прививать детям навыки эмпатии можно в школах. Гордон продемонстрировала инновационную программу, в которой могли участвовать дети с трехлетнего возраста. Каждый класс или группа детей «усыновляет» ребенка (предпочтительно, чтобы в момент запуска программы малышу было около полугода), и мать или отец вместе с обученным инструктором приходит с ним в класс раз в месяц на протяжении всего учебного года. Во время стандартного визита ученики собираются вокруг малыша, наблюдают за его поведением, задают родителю вопросы, строят предположения о темпераменте ребенка, о том, в каком настроении он находится, что означают издаваемые им звуки и т. д. Дети, наблюдая на протяжении учебного года за общением матери (или отца) с развивающимся малышом, начинают с помощью своего эмпатического чувства не только осознавать смысл его поведения, но и лучше разбираться в поведении собственных братьев и сестер, других членов семьи и товарищей.
Эта программа, получившая название «Корни эмпатии» (Roots of Empathy), была внедрена в 1980-х гг. в семейном центре в Торонто, а к настоящему времени охватила более 68 000 детей по всей Канаде. Мэри Гордон говорит, что программа основана на «мудрости младенцев» и ее цель состоит в развитии морального воображения детей – уникальной человеческой способности к сопереживанию и к адекватной реакции на поведение других людей в обществе. Хотя мы, жители развитых стран, считаем, что сильнее всего на развитие эмпатического чувства у детей влияют родители и ближайшие родственники, овладение этими навыками во многом зависит от того, испытывал ли ребенок их на себе со стороны других людей. К несчастью, из-за разрушения структуры семьи в XXI в. найти такую устойчивость человеческих взаимоотношений все труднее{192}. С этим и пытается справиться Мэри Гордон. И действительно, программа «Корни эмпатии» помогает снизить уровень хулиганства и агрессии в школах. Однако цели Мэри Гордон шире: развивая в детях моральное воображение, она надеется укрепить в них самоконтроль и ответственность, служащие основой взаимовыручки и доверия.
* * *
Теперь нам понятно, что благодаря раннему формированию привязанностей, способности к моральному воображению и последовательному подходу к воспитанию характера человек предрасположен к созданию крепкого общества, основанного на эмпатии. Но как нашему мозгу удается упорядочивать устанавливаемые нами социальные связи? Как мы не путаемся в мириадах отношений, которые поддерживаем с другими людьми? Что отличает нас от других общественных животных, существующих в больших группах, помимо стремления к сотрудничеству?
Человеческие социальные группы гораздо крупнее по размеру, чем сообщества других приматов, где взаимоотношения поддерживаются преимущественно с помощью взаимного груминга. Но даже в группах обезьян, обладающих достаточно сложной структурой социальных и родственных связей, прослеживать все дружественные и враждебные отношения – очень сложная задача. Способность к этому, по всей видимости, связана с размерами головного мозга. Профессор Робин Данбар{193}, директор Института когнитивной и эволюционной антропологии при Оксфордском университете, считает, что развитие коры приматов было обусловлено сложными расчетами, необходимыми для существования в общественных группах. И наоборот, размеры группы в конечном итоге определяются степенью развития новой коры (неокортекса). Свой тезис Данбар подкрепляет выкладками, согласно которым неокортикальный индекс – отношение размеров новой коры к общему размеру головного мозга – обладает высокой степенью корреляции со средним размером групп у 36 различных видов приматов.
Профессор Данбар утверждает, что размеры функциональной группы в человеческом обществе точно так же, как и у остальных приматов, связаны с объемом коры. Конечно, человеческие сообщества слишком крупны, чтобы поддерживаться с помощью взаимного груминга. Данбар даже не поленился рассчитать, что для того, чтобы человеческое общество держалось на поиске друг у друга вшей и колючек, нам нужно будет уделять этому 42 % всего времени, когда мы не спим. Но если отставить эти не слишком серьезные расчеты в сторону, рассуждения Данбара действительно помогают нам разобраться в естественном социальном порядке человеческих отношений.
У Homo sapiens объем новой коры составляет примерно 1000 см?, а всего мозга – примерно 1250 см?, и неокортикальный индекс оказывается на 50 % выше, чем у любого вида человекообразных обезьян{194}. Исходя из этого, Данбар заключает, что в человеческом обществе размер стабильной группы должен составлять максимум 150 особей. Это число, которое теперь называют «числом Данбара»{195}, соответствует численности многих сообществ, зафиксированных в ранней истории человечества. Так, в неолитической деревне в Месопотамии около 8000 лет назад проживало 20–25 семей, что как раз и составляет около 150 человек. Из Книги Судного дня – первой переписи населения, проведенной в Англии XI в. по приказу Вильгельма Завоевателя, – известно, что в деревнях Англии и Уэльса в среднем проживало 150–180 человек. Аналогичным образом на протяжении всей военной истории основная боевая единица в профессиональной армии имела численность, примерно соответствующую числу Данбара. В Римской империи центурион командовал сотней человек, и в наше время положение дел практически не изменилось.
Такая боевая единица должна была действовать слаженно, так же как жители древнего поселения или бушмены пустыни Калахари, совместно противостоящие тяжелым условиям среды. Но что же происходит в современных демократических обществах, где в каждом городе проживает много тысяч людей, а города, в свою очередь, объединены в государства, население которых исчисляется миллионами? Как поддерживается стабильность в таких огромных образованиях? Само собой, в данном случае необходимы законы и правоохранительная система, однако есть еще два фактора, помогающие объяснить эту головоломку. Первый – это значимость микроструктуры и самоорганизации человеческих социальных отношений, а второй – роль языка.
Данбар вычислил количественный предел группы с осмысленными отношениями, однако он никогда не утверждал, как считают некоторые, что такие группы одинаковы по своей структуре. Ученый просто предположил, что из-за ограниченной способности нашего мозга к обработке информации мы не можем эффективно организовать отношения, а тем более поддерживать расширенные связи с более широким кругом людей, чем указанное число друзей и знакомых. Несмотря на то что современные технологии способствуют расширению коммуникаций, нет никаких доказательств того, что они улучшают нашу способность поддерживать осмысленные взаимоотношения с б?льшим числом людей.
Что же такое осмысленные взаимоотношения? Последние исследования в области социологии подтверждают соображения здравого смысла: у большинства людей есть несколько очень близких друзей, но при этом мы получаем удовольствие от общения с более широким кругом товарищей и знакомых. Если хотите, можете представить свои социальные связи в виде концентрических кругов с вами в середине. Самый внутренний круг – возможно, в нем всего пять или шесть человек – состоит из тех, кому вы можете доверить практически все и к кому вы обращаетесь в самые тяжелые моменты, в том числе из близких родственников. За пределами этого круга располагается группа из 15–20 друзей; вы поддерживаете с ними частые контакты, разделяете их взгляды на жизнь, и вы близки с ними настолько, что их болезнь или смерть вызовет у вас глубокие переживания. В следующем круге обычно находится около 50 человек (позже я объясню, почему количество людей в каждом круге увеличивается примерно в три раза), с которыми мы не теряем контакт, но видимся нерегулярно. Таким образом, среднестатистическая социальная сеть расширяется в виде ряда иерархических подгрупп, в которых близость, значимость и доверие уменьшаются с уменьшением времени, потраченного на общение.
Получается, что чем шире социальные связи, тем слабее привязанность между отдельными людьми{196}. Количество близких взаимодействий для человека лимитируется как временем, так и интеллектуальными усилиями, необходимыми для их поддержания. Конечно, некоторым людям игра с социальными связями удается лучше, чем другим: в качестве мастера коммуникации на ум тотчас же приходит Билл Клинтон, а если обратиться к более давней истории – Уинстон Черчилль и Бен Франклин. Да, индивидуальные особенности, вероятно заложенные от рождения, действительно существуют. К примеру, с помощью фМРТ-исследований удалось показать, что вентральная часть медиальной фронтальной коры играет решающую роль в социальных умениях, что в очередной раз подтверждает гипотезу профессора Данбара о том, что именно новая кора определила превосходство человека в социальных коммуникациях. Но, помимо навыков общения, Клинтон, Франклин и Черчилль обладали исключительными вербальными возможностями. Именно речь, дополняющая ум и эмпатическое понимание, крайне важна для нашего успеха в обществе.
* * *
Мы не знаем, когда появилась человеческая речь, потому что она не оставляет никаких физических следов (подобных следам использования инструментов или огня), которые могли бы обнаружить археологи. Однако очевидно, что люди умеют говорить, а наши ближайшие родственники, шимпанзе, обладают лишь очень ограниченной способностью к вербальной коммуникации, хотя и у них, вероятно, есть собственная примитивная «теория разума». При этом наш геном на 98 % совпадает с геномом шимпанзе. Так где же кроется разница? Эволюция – это весьма консервативный процесс. Хорошо работающие участки генетического кода – шаблоны, кодирующие особенности строения и функций, удачно приспособленные к условиям окружающей среды, – остаются одними и теми же у разных видов. Только при изменении кода в результате мутации или рекомбинации и подтверждении пользы этих трансформаций в ходе естественного отбора возникают эволюционные изменения.
Первое свидетельство в пользу того, что речь появилась в результате случайной мутации, которая не возникла у шимпанзе, ученые получили благодаря одной лондонской семье. В трех поколениях этой семьи (в научной литературе ее стали обозначать как «семья КЕ») почти половина членов страдали от дефектов речи. При этом их проблемы заключались не только в произношении слов и составлении предложений, но и в контроле над точными движениями мимических мышц и рта, необходимыми для артикуляции, то есть для образования звуков, на которых основан человеческий язык. В 2001 г. нейрогенетик Саймон Фишер вместе с коллегами из Лондона и Оксфорда обнаружили, что у страдающих речевыми нарушениями членов этой семьи ген FOXP2{197}, находящийся в седьмой хромосоме, несет структурные повреждения, нарушающие его регуляторную роль в развитии нервной и мышечной систем, связанных с нормальной речью.
FOXP2 – это один из «главных» генов (такие гены сохраняют постоянство в ходе эволюции и играют важную роль в управлении основными жизненными функциями). Структура этого гена у дрожжей, мышей, собак и высших приматов практически одинакова. Однако у человека этот ген отличается от гена других приматов двумя парами оснований, и это незначительное отличие оказалось столь ценным, что быстро распространилось по всей популяции наших предков, способствуя развитию речи. Интересно, что у неандертальцев, наших близких родственников, с которыми предки Homo sapiens эволюционно разошлись примерно 300 000–400 000 лет назад и которые вымерли примерно 30 000 лет назад, также, по всей видимости, имелась эта мутация.
Однако у шимпанзе, от предков которых предки человека отделились 5–7 млн лет назад, такой мутации нет. Небольшие изменения в человеческом гене FOXP2 обусловили изменения в активности целого каскада других генов, которые участвуют в мозговом контроле двигательных функций и формировании лица, черепа, хрящевой и соединительной ткани. Человеческий ген FOXP2 направляет активность других генов, ответственных не только за функционирование самого головного мозга, но и за осуществление контроля над мышцами рта, голосовыми связками и дыхательной системой, что необходимо для формирования звуков речи. Следовательно, хотя ген FOXP2 как таковой нельзя считать «геном речи», при распространении в человеческой популяции 10–40 000 лет назад он, по-видимому, способствовал ее развитию.
Это удачное изменение невероятно улучшило нашу социальную адаптацию, так как способствовало общению и увеличению размеров групп и стимулировало рост коры, создав положительную обратную связь, давшую Homo sapiens уникальные эволюционные преимущества. Разговор оказался не только эффективным и информативным средством общения, но и развлечением. Он помогает нам при выполнении различных задач{198} и в разнообразных социальных ситуациях. А особенно мы любим поговорить друг о друге. Мы называем этот новый вариант груминга сплетнями{199}, и это не только главная составляющая Facebook, ток-шоу и желтой прессы, но и фактор, поддерживающий наши повседневные социальные взаимодействия. Профессор менеджмента Уортонской школы бизнеса при Пенсильванском университете Эрик Фостер{200}, проводивший обширные исследования слухов и сплетен, заключил, что темы, касающиеся всех присутствующих и отсутствующих людей, являются главными в разговорах примерно две трети всего времени, при этом – что, возможно, вас удивит – «нет никаких эмпирических доказательств того, что женщины сплетничают больше, чем мужчины».
* * *
Как известно всем родителям, когда дети начинают говорить, они начинают спрашивать. С раннего возраста дети задают множество вопросов – к четвертому году жизни это множество исчисляется сотнями вопросов в день. Сплетничанье у взрослых можно рассматривать как продолжение этой стадии развития, когда ребенок начинает представлять себе события, свидетелем которых никогда не был, и людей, с которыми никогда не встречался. Через такое представление у нас постепенно формируется набор внутренних «карт», поддерживающих нашу уникальную сеть общения. В детстве это необходимое упражнение для развивающегося ума (сродни настройке привычных моторных навыков с помощью физических игр); оно помогает ребенку интуитивно установить существующий в мире порядок и научиться отделять факты от вымысла, что необходимо для дальнейшего формального обучения и грамотности.
Для пятилетнего ребенка, такого как Врен, вопросы означают раннюю стадию формирования стабильной группы привязанностей, которая во взрослом возрасте становится основой постоянных и реальных социальных взаимодействий. Развитие такой воображаемой фиксированной системы взаимоотношений, как считает культурный антрополог Морис Блох{201}, является основой человеческой культуры. Хотя в реальной жизни повседневные взаимодействия могут быть очень подвижны и непостоянны, мы строим устойчивую культурную систему – политическую, законодательную, нравственную и социальную – именно благодаря этим представлениям. Эту способность представлять себе будущее стабильной социальной структуры, в которую включены как отдельные люди, так и организации, мы называем доверием. Доверие – это нечто, свойственное лишь человеку. Если рассматривать это понятие во всей его сложности, начинается доверие с привязанности между матерью и младенцем, обретает смысл через эмпатию и становится эффективным благодаря интуитивному пониманию.
Но формирующееся доверие очень хрупко. Давайте рассмотрим вехи эмоционального и интеллектуального развития пятилетнего ребенка, которые я кратко обрисовал на примере Врен. В течение короткого промежутка – начиная с надежности материнской любви, через тревожную неоднозначность общения с новыми людьми, смену привязанностей и начало контактов со сверстниками – разум ребенка усваивает бессознательную эффективность привычек, медленно формируя самосознание и начиная все более активно пользоваться воображением и языком. В идеальном мире эти достижения сплетают тонкую сеть, поддерживающую в ребенке способность доверять людям. Эта сеть доверия в ее коллективном выражении является основой человеческого общества.
Эту сеть очень легко разорвать. Мать в депрессии, сложности в отношениях между родителями, заброшенность, серьезная травма, бедность или, наоборот, избыточные соблазны изобилия – все эти проблемы могут не только нарушить ход раннего развития, но и оставить на всю жизнь в разуме человека неизгладимые следы, осложняющие процесс школьного обучения и в дальнейшем приводящие к тревожным состояниям, депрессии и саморазрушительному поведению. Все это известно уже не одно десятилетие, однако до недавнего времени не признавалось, что такие неблагоприятные внешние социальные условия могут очень сильно влиять на базовые внутренние биологические процессы{202}, в том числе на экспрессию генов, формирующую наше поведение.
Урок заключается в том, что наша судьба определяется отнюдь не только генетическими инструкциями, заложенными в каждом из нас, но и взаимодействием этих инструкций с семьей, культурой и личным опытом, что оказывает мощнейшее влияние на то, как мы мыслим и чувствуем и какой будет наша взрослая жизнь. Если вернуться к моей аналогии с хорошо темперированным клавиром Баха, этот интерактивный процесс можно представить как первые шаги к самонастройке нашего мозга и как начало личного путешествия длиною в жизнь. Однако для каждого из нас в нынешние безумные времена главная проблема заключается в том, что нужные качества характера оказывается очень трудно развить в условиях потребительской культуры, которая практически не способна их поддерживать. При этом то, насколько умело мы сможем осуществлять самонастройку, очень важно не только для личной стойкости, но и для общественной политики – для формирования выбора, который мы делаем, культурных институтов, которые мы продвигаем, городов, которые мы строим, пищи, которую мы едим, уважения, с которым мы относимся к окружающей среде. И – возможно, это самое главное – для того, чему и как мы будем учить следующее поколение детей.
Вот об этом мы теперь и поговорим.
Глава 7
Характер: образование и самоконтроль
В младенческом возрасте человек не имеет никакого самообладания. Но под влиянием каких бы чувств он ни действовал – страха ли, боли или гнева, – он постоянно старается криками обратить на себя внимание кормилицы или матери… Когда он подрастет до такой степени, что сможет посещать школу и жить с товарищами, то вскоре заметит, что последние вовсе не расположены к такому пристрастию к нему, как его родители… Таким образом, он получает первый урок самообладания, за которым следует все большее и большее его господство над самим собой, так что наконец он подчиняет собственную свою чувствительность правилам…{203}
Адам Смит. Теория нравственных чувств (1759)Студент оксфордский с нами рядом плелся…
Хотел учиться и других учить[19]{204}.
Джеффри Чосер (1342–1400). Кентерберийские рассказыКаждый из нас в своей жизни бывает учеником и учителем. Но как нужно учиться и чему учить? Только фактам, как настаивал мистер Томас Грэдграйнд из романа Чарльза Диккенса «Тяжелые времена»{205}? «Итак, я требую фактов. Учите этих мальчиков и девочек только фактам. В жизни требуются одни факты». Но, естественно, как и многие герои Диккенса, Грэдграйнд к концу романа раскаивается, осознав, что факты появляются благодаря любопытству, воображению и осмыслению. Невозможно превратить ребенка в бесчувственное механическое существо, сыплющее голыми формулами и фактами. Диккенс на примере своего героя доказывает нам, что люди с их надеждами и страхами – это не утилитарные машины.
Диккенс писал об этом в середине XIX в., но дебаты не стихают по сей день. Некоторые факты действительно имеют большое значение, и изучать их бывает очень интересно. В это верил мой гимназический учитель физики мистер Вессон, которого я и сейчас вижу как живого. Мистер Вессон заставлял нас всех жить в постоянном ужасе: стоило кому-нибудь взглянуть в окно, его тут же хватала за воротник твердая рука, напоминая, что интересоваться нужно работой, а не окружающим миром. Но при этом мы все равно любили его и присущие ему многочисленные милые странности. Ему было тогда, вероятно, за шестьдесят (в детстве трудно оценить возраст старших), он имел забавную привычку оставлять щеки небритыми и, расхаживая по классу и рассказывая нам что-то, постоянно крутил и дергал два пучка своих щетинистых лицевых украшений. Еще больше приводили нас в восторг его штаны на подтяжках, которые дополнительно поддерживались обвязанным вокруг талии шлангом от горелки. Он постоянно очень смешно и нередко самоуничижительно шутил. В общем, это был эксцентричный, но в то же время очень заботливый человек, что вместе с приверженностью дисциплине – «это ради твоего будущего, сынок» – делало его исключительным педагогом.
Мистер Вессон, со всеми своими странностями, прекрасно понимал, как воспитывать в детях привычку полагаться на самих себя, которая служит основой для формирования характера и обучения на протяжении всей жизни. Все мы были согласны с тем, что он, как никто, мог вытащить любого из состояния беспечной лени и заставить по-новому взглянуть на мир. Поэтому, когда на второй год моего изучения физики он внезапно скончался, по слухам от карциномы, вся школа погрузилась в печаль. Сейчас я уже мало что помню из тех фактов, которым он меня учил, однако готовность всегда искать новое и увлеченность идеями, лежавшие в основе его преподавания, остались со мной. Мистер Вессон был выдающимся учителем, и факты здесь не были главным.
* * *
Что же делает учителя выдающимся? Какие элементы составляют успешное преподавание и как их совокупность помогает ученикам достигать высоких результатов? Что отличает лучшие школы? Благодаря программе Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР){206}, в рамках которой начиная с 2000 г. в 34 странах-участницах отслеживаются успехи 15-летних школьников в чтении, математике и естественных науках, мы теперь можем попытаться найти ответы на эти вопросы, сравнив методологические принципы и результаты преподавания в разных образовательных и культурных системах.
Результаты оказались удивительными. Например, выяснилось, что основная причина низких результатов в школе – отнюдь не недостаточное финансирование, как утверждают многие профсоюзы учителей в Соединенных Штатах. Как я покажу далее в этой главе, распределение финансов имеет значение, как и социокультурные факторы, однако одним наличием или отсутствием денег у школы никак нельзя объяснить разницу в достижениях учеников. Действительно, по данным Международной программы оценки школьников (PISA), разработанной ОЭСР, государственное финансирование может определять менее 10 % вариабельности общих результатов. Так, когда в Соединенных Штатах осознали, что в других развитых странах качество образования лучше, финансирование в расчете на одного учащегося с 1980 по 2005 г. было увеличено на 73 % (с учетом инфляции). Однако результаты исследований PISA остались практически на том же низком уровне. Хотя некоторые штаты, особенно Массачусетс и Коннектикут, в исследовании 2009 г. показали неплохие достижения, США в целом заняли 17, 31 и 23-е места по чтению, математике и естественным наукам соответственно. В 2012 г. наметилась небольшая тенденция к улучшению в математике и естественных науках, тем не менее общий международный рейтинг США остался практически неизменным. В Великобритании, которая находится на среднем уровне по математике и естественным наукам и выше среднего по чтению, результаты с 2006 по 2012 г. также не улучшились. В то же время в других странах и регионах, в том числе в Шанхае (Китай), Сингапуре, Канаде, Саксонии (Германия) и Польше, наблюдается устойчивое улучшение.
Заинтересовавшись такими различиями, международная консалтинговая компания McKinsey в 2007 г. провела исследование{207} 25 наиболее эффективных систем школьного образования в мире. Результаты позволили заключить, что наибольшее значение имеют три фактора: во-первых, привлечение лучших людей к преподавательской работе; во-вторых, поддержка их постоянного профессионального роста; в-третьих, обеспечение доступности качественного образования для всех детей вне зависимости от обстоятельств.
Именно на этих принципах построена образовательная система в Финляндии, которая может служить примером для всех в отношении академической успеваемости учащихся. В этой маленькой стране проживает всего 5,4 млн человек, но она неизменно занимает самые высокие места в рейтинге PISA с момента запуска этой программы в 2000 г. Финляндия, которую журнал The Atlantic назвал{208} «правящей образовательной супердержавой Запада», отличается от других стран не только высокими средними баллами учащихся, но и тем, что разброс индивидуальных результатов в ней очень невелик, что доказывает возможность стабильно высоких показателей во всех социально-экономических группах. Однако при ближайшем рассмотрении, если сравнить с доминирующей в западном мире тенденцией вносить в образование рыночную конкуренцию или с системой жесткой зубрежки, характерной для Восточной Азии, формула успеха Финляндии выглядит неким анахронизмом.
Финская система образования основана в первую очередь на равенстве возможностей для всех учеников, то есть на третьем компоненте триединой формулы McKinsey. Далее, возможность стать учителем предоставляется только лучшим умам. С самого начала карьеры их труд прекрасно оплачивается, и каждый учитель вместе с ответственностью получает достаточную степень независимости в своей работе. В среднем в Финляндии поступить на педагогические специальности могут лишь 10 % от всех желающих – такой серьезный конкурс гарантирует, что преподавание становится уделом только лучших. За пять – семь лет в университете будущие педагоги проходят серьезную научную и практическую подготовку и выпускаются со степенью магистра. Молодым учителям предоставляют свободу в формировании учебной программы, а также все возможности и поддержку для разработки собственного подхода к обучению. Таким образом, профессия школьного учителя в Финляндии желанна, престижна и интересна.
Экзамены в финской школе проходят нечасто, их заменяет вдумчивая оценка каждого ученика его личными преподавателями, при этом для него регулярно разрабатываются персональные учебные планы с прицелом на совершенствование знаний и устранение пробелов. Здесь практически отсутствует конкурентная модель с постоянным тестированием и стремлением к вершине и преподавание осуществляется на основе сотрудничества, в спокойном, почти ленивом темпе. Дети идут в начальную школу в семь лет; продолжительность учебного дня меньше, чем в большинстве школ США или Великобритании; занятия основаны на креативном, игровом взаимодействии с окружающим миром. Результат – низкий уровень стресса у учащихся и упор на прочные личные контакты, благодаря чему ученики и учителя получают удовлетворение от обучения. Кажется, что все это слишком хорошо, чтобы быть правдой, но, если учесть постоянные высокие места Финляндии в международном рейтинге успеваемости, система явно работает. Паси Салберг{209}, директор Центра международной мобильности при министерстве образования и культуры Финляндии, в книге «Финские уроки» (Finnish Lessons) подчеркивает, что для достижения отличных результатов важна не конкуренция между школами{210}, а равные возможности для всех учеников вне зависимости от экономического статуса их семей. Образовательная система Финляндии процветает не за счет стимуляции соперничества между учениками, а благодаря сотрудничеству и выработке у учащихся умения коллективно решать проблемы.
Создание эффективных образовательных систем – это, конечно, не ядерная физика, но здесь тоже все далеко не просто. Исследование McKinsey, авторы которого сделали из количественных результатов PISA собственные выводы, помогает разобраться в том, что отличает эффективные школьные системы. Например, оно заставляет усомниться в том, что на успехи учащихся серьезно влияет структурная реорганизация. И в Британии, и в США проводились эксперименты со слиянием образовательных учреждений, децентрализацией, внедрением программ по выбору и соревнований между школами. Ни одно из этих нововведений как таковое не дало устойчивых улучшений в показателях успеваемости учащихся. Точно так же, судя по результатам более 100 исследований, уменьшение количества учеников на одного учителя{211}, если рассматривать только этот показатель без учета программ и методов, практически не влияет на успеваемость (за исключением начальных классов).
Что же следует из всех этих результатов? Если мы ненадолго вернемся назад и взглянем на исследование McKinsey в контексте того, что нам известно о развитии человека, то финский эксперимент покажется вполне осмысленным. Он напоминает нам о том, что именно личная связь между доверяющими учителям школьниками и увлеченными преподавателями, мастерами своего дела, закладывает основы хорошей успеваемости. Важнейший фактор для финской школы, по словам Паси Салберга, – это «признание большей ценности (личной) ответственности и доверия, а не результатов тестов». Это напоминает нам о том, что в свободном обществе образование, помимо сообщения фактологической информации, должно служить нравственным целям – развивать характер и способности к личному росту. Я называю это эффектом Вессона.
Финский эксперимент порождает ряд очень важных вопросов. Почему англо-американская модель среднего образования оказалась неудачной? Не потому ли, что мы игнорируем гуманитарные стороны обучения и его аспекты, касающиеся развития? Неужели мы забыли о том, что на протяжении всей жизни, а в особенности в юном возрасте, мы лучше всего учимся на собственном опыте, методом проб и ошибок, в безопасной среде под руководством тех, кому мы доверяем? Не окажется ли, что мы, столкнувшись с растущей экономической конкуренцией по всему миру и с ухудшением качества образования у себя дома, выбрали решение, которое не может дать долговременный эффект? Не поймем ли мы со временем, что, применяя в образовании «корпоративный» стиль с вертикальным планированием и погоней за цифрами и пренебрегая стимулированием профессионализма, доступностью образования и укреплением взаимоотношений между учителями, учениками и семьями (все это, конечно же, требует больше времени и усилий), мы непреднамеренно пожертвовали хорошим образованием для всех в пользу успеха немногих?
С точки зрения поведенческой нейрофизиологии описать среду образовательного развития можно четырьмя простыми словами: привязанность, осмысленность, привычка и доверие. Эти понятия образуют прогрессивную последовательность и отражают процесс взросления, который я уже описывал ранее в главе, посвященной любви. Пятый элемент этой цепочки – возможность, и при ее наличии цикл «образование – взросление» продолжается всю жизнь. Для каждого человека как общественного существа первостепенное значение имеет привязанность; только в рамках надежной взаимной привязанности появляется личностный смысл; а из уверенности, которую несет с собой социальная осмысленность, вырастают эмпатическое понимание и эффективные интуитивные привычки. В этом цикле «образование – взросление», где все эти элементы сплетаются, развивается самоосознание вместе с личным благополучием и способностью доверять другим. Аналогичным образом через эту последовательность мы вырабатываем в себе самостоятельность – способность к самонастройке и разумной адаптации к обстоятельствам, которую мы называем характером. Если же эта последовательность оказывается забыта или разорвана, развитие затормаживается или искажается.
В нашем стремлении к зрелости и самостоятельности мы базируемся на врожденном темпераменте, но характер во многом формируется благодаря тому, что мы узнаем от других, и привычкам, которые мы приобретаем. С точки зрения нейрофизиологии это работа мозгового цикла «восприятие – действие», танец, в котором эмоциональная чувствительность, объединяясь с растущим интеллектуальным осознанием мира, создает интуитивные привычки, убеждения и способность к ответственным действиям, характерные для поведения взрослого человека. Для Адама Смита это были «уроки самообладания», циклический процесс, с помощью которого мы получаем «все большее и большее господство» над собой, переживая гармоничное слияние страсти и разума. Именно через самообладание происходит настройка мозга.
* * *
Самообладание, которое помогает развить правильная система образования, также необходимо для процветания рыночной экономики. США были одним из первых государств, которые осознали важность этого. Клаудиа Голдин{212}, профессор экономики из Гарварда, в своих работах подробно рассматривает распространение массового образования в Америке на протяжении XX в. и считает, что именно этот процесс сыграл ключевую роль в ее экономическом успехе и восхождении к мировому господству. Корни этих достижений нужно искать в развернувшемся в XIX в. движении за начальное образование и последующем быстром росте доступности среднего образования. К началу 1960-х гг. более чем у 70 % населения США было среднее образование, и этот показатель был гораздо выше, чем в европейских странах. Этот рост шел рука об руку с ростом потребности в грамотной и профессиональной рабочей силе, необходимой для сохранения лидирующих позиций США в технологиях, производстве и международной торговле.
Но сегодня, 50 лет спустя, мы постепенно теряем свои завидные позиции. «Кризис образования угрожает США»{213}, – провозгласил весной 2012 г. Wall Street Journal. И действительно, сегодня, несмотря на свои честолюбивые устремления, многие молодые американцы образованы хуже, чем их родители. Примечательно, что, хотя 70 % выпускников школ поступают в колледж, многие так и не получают диплома или ученой степени; 43 % от числа студентов, начавших обучение в вузах в 2002 г., через шесть лет их не окончили. В результате США стали отставать от других развитых государств по такому показателю, как доля граждан, имеющих высшее образование, и сейчас находятся лишь на 15-м месте в мире. При этом США тратят на высшее образование больше, чем любая другая страна мира.
Частично эти перемены, в том числе большое число людей, которые поступают в колледж, но не могут его окончить, объясняются дороговизной высшего образования в США{214}, которая делает его недоступным для многих представителей среднего класса. С 1980 по 2000 г. рост стоимости обучения в американских университетах опережал инфляцию в пять раз. В 2013 г. за год учебы в любом из престижных частных университетов, входящих в Лигу плюща, нужно было выложить около $40 000. Даже в общественных колледжах и государственных университетах из-за сокращения финансирования стоимость обучения и прочих взносов выросла на 72 % и составила почти $9000. Из-за этого общая сумма студенческих займов в США в настоящее время превышает сумму задолженностей по кредитным картам, раздувшись с 41 млрд в 1999 г. до 87 млрд десятилетием позже.
Эти цифры отражают растущее неравенство возможностей получить образование для юных американцев. Похожая ситуация и в Великобритании. Хотя ведущие университеты США сохраняют свои позиции в мире (из 100 лучших мировых вузов половина находится в Штатах) и продолжают выпускать замечательных ученых и деятелей искусств, повышение стоимости образования серьезно ограничивает их доступность. Появляется все больше свидетельств того, что Америка постепенно отстает от других стран по гибкости и широте образования своих граждан{215}. В 2005 г. Благотворительный фонд Пью профинансировал исследование, в котором участвовали 1827 выпускников восьмидесяти случайным образом выбранных общественных и частных колледжей с двух– и четырехгодичным обучением. Согласно результатам, только 50 % получивших дипломы по окончании четырехлетнего курса обладали базовыми навыками вычислений и грамотности, например умением определить сравнительную ценность потенциальных покупок или проследить логику письменной аргументации. Все это не слишком хорошо для будущего нации.
Идеальное образование помогает развить в человеке способности к мышлению и коммуникации: в демократическом обществе это необходимые социальные навыки. Однако, к несчастью, в культуре, где господствуют конкуренция и ориентация на рынок, очень легко попасться в ловушку мистера Грэдграйнда. Ставя на первое место имеющие экономическую ценность факты, мы рискуем ограничить креативность студентов и превратить процесс обучения в производственную линию, где главным показателем успеха становятся результаты тестов. Человек ставит себе целью поступить в «хороший» вуз, потом получить «хорошую» работу, которая даст возможность вести «хорошую» жизнь, но при этом очень мало внимания уделяется тем вещам, из которых эта «хорошая» жизнь на самом деле должна состоять.
Такой вариант «сборочного конвейера» в образовании во многих смыслах представляет собой скрытую форму центрального планирования, при которой молодые люди являются лишь «винтиками» и должны соответствовать заранее заданным параметрам, чтобы обеспечить их будущий вклад в экономику. Но связь между процветающей экономикой и выученными в колледже фактами не так прочна. Учитывая скорость инноваций в развитых экономиках и все меньшую потребность в непосредственно человеческом труде, очень сложно предсказать, какие работники будут нужны Америке в следующем десятилетии, не говоря уже о следующем веке. С точки зрения здравого смысла лучше учить студентов самостоятельному мышлению и самоконтролю, необходимым для развития интеллектуальных навыков, которые будут полезны для них самих и для общества и позволят им адаптироваться и учиться на протяжении всей жизни.
Однако, если рыночное потребительское общество не может достичь максимальных экономических показателей, это считается провалом. Если цель образования состоит в поддержании экономического роста, то это чревато пренебрежением к удовлетворению нужд демократического общества в коллективной мудрости, хотя разработка новых товаров, несомненно, стимулирует технологические инновации и потребительские желания. Как отмечают Джеймс Энгелл и Энтони Дэнджерфилд{216} в книге «Как спасти высшее образование в эпоху денег» (Saving Higher Education in the Age of Money), «родители и ученики больше не выбирают лучшее образование, которое могут купить за деньги… (но) вынуждены выбирать колледж… который потом принесет больше денег им». Вполне понятно, почему в конкурентном обществе семьи стремятся вложить деньги так, чтобы сохранить позиции на неустойчивом глобальном рынке рабочей силы. Но если определять качество образования в колледже только путем экономического анализа, то вузы перестанут соответствовать своим более широким образовательным функциям. Наши университеты постепенно становятся тоже ориентированными на потребление.
Фундаментальная истина состоит в том, что покупка образования – это совсем не то, что покупка холодильника{217}. Студенты больше подобны мастерам-ремесленникам, чем потребителям: они не пассивно используют продукт, а создают собственный набор знаний, взаимодействуя с преподавателями, сверстниками и другими людьми, оказывающими на них влияние. В результате должна получаться гармоничная личность, которая представляет собой мощный инструмент экономического процветания. Таким образом, в нашем быстро меняющемся мире гарантии занятости и личного счастья остаются теми же, что и были всегда: сила характера и способность к самоконтролю, то есть нравственные черты, которые дают человеку возможность постоянно учиться и быть ответственным гражданином. Я считаю, что главная задача высшего образования – воспитание качеств, составляющих эти сильные стороны характера: критического мышления, аналитических навыков, чувства справедливости, понимания прекрасного и эмпатии. Результат такого тонкого процесса невозможно измерить в рыночных показателях, как выгодность покупки того или иного холодильника. Высшее образование должно взять на себя ответственность за развитие самосознания студентов и за понимание ими человеческой природы. Короче говоря, обеспечить нам лидерство в будущем может только расширение образовательных возможностей.
* * *
Британский экономист Джон Мейнард Кейнс, получивший диплом математика в Кембридже в 1904 г., верил в нравственное значение образования – в то, что основная общественная роль университетов{218} заключается в развитии интеллекта и характера путем оттачивания в студентах навыков размышления и общения. Если присутствует эта основа, считал Кейнс, то частности любой избранной профессии освоить гораздо легче.
Сегодня, через сто лет, с Кейнсом совершенно согласен Джордж Боуэн, читающий лекции по менеджменту в Королевском колледже и Бизнес-школе имени Саида при Оксфордском университете. Я познакомился с Джорджем на борту парома, плывшего по Ирландскому морю в штормовую погоду, – ничего опасного для жизни, однако достаточно неприятно, чтобы способствовать разговорам с попутчиками, – и очень скоро мы обнаружили общность интересов в теме образования. Джордж, который начал свою преподавательскую карьеру после нескольких десятилетий, проведенных на руководящих постах в текстильной промышленности, – горячий сторонник системы тьюторов, или наставников, которая является отличительной особенностью оксфордского образования с XIX в., а как неформальная традиция существует гораздо дольше.
Как объяснил мне Джордж как-то днем, когда мы сидели в комнате отдыха преподавателей в Королевском колледже среди мрачных портретов королей и давно почивших принцев, главным упражнением для развития навыков рассуждений и коммуникации служит эссе. «Я знаю, это звучит слишком просто, – говорил Джордж, устроившись в кресле с чашечкой кофе, – но студенты приходят в Оксфорд для того, чтобы научиться писать эссе. Каждую неделю на протяжении всего учебного года каждый студент пишет мини-работу по теме, которую выбирает вместе с наставником». Главная цель этого упражнения – научиться логически выстраивать аргументы, подводя к конечным выводам.
«Я говорю своим ученикам, – продолжает Джордж, – что, если они хотят доказать, что луна не желтая, а зеленая, все в порядке. Мы не спорим о том, что верно, а что нет. Мне просто нужно увидеть, как они выстраивают свою аргументацию и логичны ли сделанные выводы. Я хочу, прочитав два абзаца, понять, как они видят тему своего сочинения, прежде чем пускаться в объяснения. Нам не нужно, чтобы все вопросы были поставлены с самого начала, главное, что автор обдумал тему и лишь затем начал писать. Следовательно, задание состоит в том, чтобы кратко рассмотреть литературные источники, развить свою аргументацию и прийти к разумным выводам.
При оценке эссе 30 % – это структура, 30 % – содержание, а все остальное – это сила и оригинальность доводов, – продолжает Джордж. – Это означает, что студент должен не просто ознакомиться с суждениями авторитетов в данном вопросе, но и дополнить их собственными источниками и авторами. Нам нужно, чтобы студенты не рассказывали нам, что написано в книгах (подразумевается, что они должны читать их), а сопоставляли то, что в них написано, и включались в обсуждение проблемы, излагая собственные мысли».
По опыту Джорджа, час занятий с каждым студентом в неделю в сочетании с написанием эссе позволяют наставнику оценить личные навыки и знания подопечного, постепенно поднимая планку, пока тот не освоит дисциплину аналитического мышления. «Так что вы предоставлены сами себе, – поясняет Джордж. – У вас нет другого выхода, кроме как сесть и работать. Мы даем студентам главные жизненные уроки, способы раскрытия достоверной информации, логического мышления и вынесения четких суждений».
Итак, получается, что настоящая работа Джорджа в Королевском колледже состоит не в преподавании менеджмента, а в развитии у студентов правильных привычек с помощью поддержки и заботливого отношения. Оттачивая навыки написания эссе, студенты развивают способность своего мозга к интуитивному обучению и высвобождают мощь орбитофронтальной коры (исполнительного мозга), для того чтобы она выполняла свое предназначение – думать и выбирать. Когда я изложил свои соображения Джорджу, он кивнул. «Эссе – это всего лишь средство, – согласился он, – а интерактивный формат наставничества укрепляет человеческие взаимоотношения между наставником и учеником». Джорджу кажется, что это особенно важно для некоторых иностранных, в том числе американских, студентов, многие из которых не умеют выражать собственные мнения. «Для них это становится в некотором роде шоком, – поясняет Джордж, – потому что многие привыкли просто заучивать факты, пересказывать содержание книги или примечаний к ней, вместо того чтобы отложить ее и подумать своей головой».
Я предположил, что эта совокупность навыков в чем-то подобна работе хорошего психотерапевта, который начинает с приятной для пациента темы, а затем раскрывает то, что для него значимо (то есть задействует прогрессивную последовательность процесса созревания – привязанность, смысл, привычка и т. д., о чем я говорил ранее в этой главе), а не просто погружается в абстрактную дискуссию. «Это именно так, – ответил Джордж. – Вначале я пытаюсь завязать со студентом важный, значимый разговор: откуда он приехал, какие у него взгляды на жизнь, где он хотел бы видеть себя через несколько лет. А дальше я строю наше общение на том, что узнал из этого разговора, в первую очередь на том, что для человека особенно приятно и особенно хорошо ему удается. Зачастую мы преподаем какие-то весьма абстрактные вещи: накопление богатства, провалы в управлении и т. д., и очень важно, особенно вначале, увязать написание эссе и курс лекций с тем, что студентам легко понять. Так что мне приходится связывать аномальные прибыли рынка предметов роскоши с интересом девушек к дизайнерским сумочкам или страсть юношей к авиамоделизму с проблемами Boeing Aircraft, компании, которая, несмотря на свои лидирующие позиции в отрасли, столкнулась с проблемами из-за конкуренции с корпорацией Airbus, пользовавшейся государственной поддержкой. Короче говоря, я стараюсь научить их новому, используя то, что им знакомо».
Джордж немного помолчал. «Оксфорд – очень занятное место, – продолжил он, махнув рукой в сторону портретов на стене. – Это частное учебное заведение, которое остается таким вот уже примерно тысячу лет. Многие студенты решают поступать сюда именно из-за системы наставничества. Эссе – наш эвристический инструмент. Его корни можно найти у древних греков, в аргументации Сократа и Платона. В период Ренессанса оно было изобретено заново и стало основной формой обучения. Оксфорд и ему подобные места сохраняют свою привлекательность благодаря такой форме образования, основанного на близких личных контактах. В целом, если говорить о независимости и дисциплине, слова у нас не расходятся с делом: в отличие от многих других университетов на моих семинарах никто не сидит просто так. Подразумевается, что, если кому-то не понравится то, что я делаю или говорю, мне об этом сообщат. Для меня после стольких лет в бизнесе эта профессиональная среда кажется очень странной! Продуктивность и эффективность здесь определяется вовсе не так, как на рынке, но тем не менее личности с навыками лидерства постоянно проявляются в этих стенах».
«А что можно сказать о сегодняшнем дне? – спросил я. – Лишь очень немногие могут попасть в Оксфорд и ему подобные элитные заведения. Что же делать остальным?» – «Да, это проблема, – согласился Джордж. – Но давайте все-таки не терять леса за деревьями. Цель либерального образования – стимулировать в людях воображение и самостоятельность мышления. Это непростая задача в современном мире, где вся информация подается мгновенно, в уже переваренном виде. Здесь мы находимся в привилегированном положении: у наших студентов сильная базовая подготовка, и обычно они жаждут учиться. Я осознаю эту привилегированность, но это отвлекает нас от того, о чем я хочу сказать. Наследие и история таких старинных образовательных заведений показывают нам, что люди обучаются на примерах: именно близкие отношения между студентом и преподавателем дисциплинируют ум и рождают самоконтроль. Это ключ к обучению длиною в жизнь. И это работает. По мере роста уверенности студента в себе растет гибкость его мышления и страсть к фактам, за которыми сегодня надо постоянно следить. Вот урок, который мы должны выносить отсюда и из подобных мест».
* * *
Пока я пересказывал вам мой разговор с Джорджем, мои мысли вернулись к гимназии, в которой я учился в 50-х гг. Джордж совершенно прав. Мы знаем, что формула академического успеха заключается в тандеме ученика и учителя, обеспечивающем прогрессивную последовательность процесса образования, потому что именно так человеческий мозг на протяжении тысячелетий творит свою магию. Но как, не разрушая этой близости, удовлетворить потребности многих? Вам это может показаться странным, но я думаю, что именно в стремлении решить эту задачу мы случайно забыли о роли близости в процессе образования и в результате получили растущее неравенство возможностей в англо-американской модели среднего образования{219}.
Спустя 20 лет после моего обучения в гимназии подобные учебные заведения фактически перестали существовать в Великобритании и им на смену пришли так называемые общеобразовательные школы. Благой целью реформы было повышение доступности высшего образования. Изменяя образовательную систему, Британия откровенно ориентировалась на американский идеал – его в начале XX в. пропагандировали Джон Дьюи и другие, утверждавшие, что основой демократического общества должна быть всеобщая доступность среднего образования, дающего всем возможности для дальнейшего обучения.
Перемены в британской образовательной системе стали реакцией на принятый в 1940-х гг. стандарт, по которому детей в возрасте 11 лет тестировали и разделяли для дальнейшего обучения. Примерно 25 % попадали в гимназии, а остальные – в школы, где основное внимание уделялось профессиональной подготовке и практическим занятиям. В годы послевоенного беби-бума в стране, пытавшейся возродить свою экономическую жизнеспособность, многие сочли такие ограничения растратой потенциальных талантов. Поэтому по примеру американской модели в 1965 г. была введена программа общеобразовательных школ с отменой экзаменов в 11 лет; целью было увеличение количества учащихся, получающих возможность поступить в университет. Классовая принадлежность больше не ограничивала доступность образования.
И действительно, в середине XX в. американская система общего среднего образования достигла впечатляющих результатов. Исследование Национальной академии наук 1968 г. показало, что Америка стала «мировым лидером в воспитании математических талантов». Но при этом продолжали кипеть дебаты о конкурентоспособности США, особенно в годы после запуска первого спутника, когда из страха перед доминированием Советского Союза образовательные приоритеты стали постепенно смещаться в сторону науки и технологий. К тому же Америка быстро росла: с 1960 по 2012 г. ее население увеличилось на 74 %, примерно с 180 до 315 млн. Средние учебные заведения тоже росли в размерах и изменялись в соответствии с индустриализированным конвейерным подходом к подготовке квалифицированных кадров, необходимых для растущей экономики.
Объединяющиеся ради повышения экономической эффективности и требующие больших участков земли, средние школы стали смещаться на окраины городов и строиться по проектам, напоминавшим окружающие их жилые дома пригородов. Начиная с 1970-х гг. на школы повлияли законодательные требования расовой интеграции в отдельных районах – многие ученики оказались далеко от мест своего жительства в незнакомой обстановке, ходить в школу пешком стало невозможно. Образовательная среда изменилась также в архитектурном плане{220}. После энергетического кризиса 1970-х гг. школьные здания стали больше углубляться в землю, во многих классных комнатах отсутствовали окна, а крыши стали плоскими. Элементы готики и ренессанса, господствовавшие в предшествующие десятилетия, ушли в прошлое, и новым мотивом стало единообразие с минимумом украшений.
Вскоре в большинстве новых средних школ стало учиться по 1500 и более учеников, в некоторых даже до 4000–5000. Стимулирующая образовательная среда с индивидуальным подходом и доверительными отношениями между учениками и учителями быстро оказалась жертвой этого безличного расширения. Нет ничего удивительного в том, что при разрушении прогрессивной последовательности образовательного взросления уровень мотивированности и достижений учащихся стал падать, особенно в неблагополучных и малообеспеченных группах населения; параллельно вырос уровень поведенческих проблем и насилия. К 1983 г. стало понятно, что упущено что-то очень важное{221}. Администрация Рейгана в ответ на растущее беспокойство выступила с докладом «Нация в опасности: необходимость образовательной реформы», посвященным в основном среднему школьному образованию. Отметив, что за предыдущие 20 лет результаты SAT[20] у старшеклассников, подавших документы в колледжи, неуклонно ухудшались, что явилось лишь одним из признаков падения уровня школьной подготовки, правительственная комиссия поставила под сомнение качество американской системы образования и ее конкурентоспособность по сравнению с системами других развитых стран.
В тот же период сходные тревожные тенденции стали заметны и в британской системе общеобразовательных школ{222}. Джордж Боуэн в ходе нашего разговора заметил: «Идея о предоставлении всем равных возможностей была встречена с восторгом, однако осуществление плана оказалось не на высоте. Новые школы получали недостаточное финансирование, здания строились отвратительно, а количество учеников в классах доходило до 40–50. Это точно был не рецепт успеха». И в Великобритании, и в США в наиболее невыгодном положении снова оказались дети из социально неблагополучных семей и семей иммигрантов; согласно отчету ОЭСР, опубликованному в 2012 г., 20 % учащихся заканчивают обучение в 16 лет и достаточно большое число бросает школу еще раньше.
У многих сложилось мнение, что общеобразовательные школы уже не дают адекватной подготовки для поступления в колледж. Очень скоро и в Великобритании, и в США семьи, которые могли себе это позволить, и даже те, которые не могли, стали отдавать детей в частные или приходские школы{223}. Хотя лишь 7 % населения Великобритании и 11 % населения США получили образование в частных школах, процент этих людей среди бизнесменов, специалистов разных профилей и политиков непропорционально высок. Так, в Оксфорде и Кембридже примерно половина студентов – выпускники частных школ. Подобные же тенденции можно обнаружить в Америке, где перемещений между социальными классами на сегодняшний день меньше{224}, чем в большинстве европейских стран. «Индустриализация» среднего образования, предпринятая ради того, чтобы большее число школьников получило возможность поступить в колледж, не только не достигла своей цели, но и усугубила проблемы, которые призвана была решить.
* * *
Существующее неравенство возможностей и неудача реформы среднего образования в США совершенно очевидны для Сьюзан Корбин, которая прикладывает все силы к тому, чтобы восполнить причиненный ущерб. С 2000 г. Сьюзан преподает в общественном двухгодичном колледже «Эль Камино» в Торрансе (штат Калифорния), где обучаются 25 000 студентов. Торранс – это урбанизированный нефтяной район на тихоокеанском побережье к юго-западу от Лос-Анджелеса. Мы встретились со Сьюзан в жаркий день в кафе неподалеку от кампуса. Она широко улыбалась, не желая поддаваться унынию. «Вы, наверное, недоумеваете, почему я выгляжу такой довольной? – спросила она, когда мы поздоровались. – Начало июня, семестр почти закончился, и результаты моих студентов улучшились. Это радует преподавателя общественного колледжа!»
Внешность Сьюзан Корбин такая же кельтская, как и ее фамилия: волнистые каштановые волосы, голубые глаза и заразительная улыбка. Мы познакомились с ней за несколько месяцев до этого в больнице через ее мужа-врача. В тот год Калифорния столкнулась с бюджетными проблемами, в том числе с драконовским урезанием расходов на образование, и я заинтересовался, как справляется с этими трудностями преданный своему делу преподаватель. Из разговора стало очевидно, что подход Сьюзан, которая стремится улучшить успеваемость студентов из низших слоев общества, желающих продолжать обучение, во многом интуитивно опирается на принципы поведенческой нейрофизиологии, поэтому мой интерес к ее методике и практике еще более усилился.
«Когда я только начала работу в колледже, – рассказала Сьюзан, – меня просто потрясло, насколько тяжела жизнь многих студентов. Я вроде бы должна была читать курсы, соответствующие обычному для колледжей уровню, но обнаружила, что процентов 85 моих учеников никак не дотягивают до него ни по грамотности, ни по математическим навыкам. Но, к счастью, такое отставание – это не приговор». Прежде чем поступить в магистратуру, Сьюзан изучала философию в колледже и работала журналистом. Основной областью ее исследований стала социальная лингвистика и грамотность населения, поэтому она оказалась замечательным кандидатом на должность преподавателя, занимающегося языком и литературой с отстающими учениками. «В первые же недели работы я была поражена, узнав, что мои коллеги требуют от студентов запоминать огромные списки словарных слов, когда на самом деле их грамотность и понимание соответствуют уровню начальной школы, – вспоминала Сьюзан. – По-моему, это все равно что просить их выучить все кусочки головоломки, даже не дав посмотреть на целую картинку. Мне показалось, что все это страшно контрпродуктивно: если вы, как преподаватель, считаете, что для улучшения навыков чтения и письма нужно составлять в цепочки разные слова, не обращая внимания на их смысл, то ваши студенты вряд ли достигнут больших успехов в изучении языка и литературы. Я сразу же стала непопулярна в учительской».
Сьюзан изначально не принадлежала к кругу профессиональных преподавателей (проторенная дорожка в педагогическое училище была не для нее), и зубрежка как основной метод повышения грамотности и словарного запаса не казалась ей нормой. А воспоминания о собственном детстве лишь укрепили в ней эти представления. «Когда мои родители учили меня читать, – вспоминала она, – они просто сажали меня к себе на колени. Мой отец тогда был аспирантом, поэтому мы читали какие-то книжки по физике, но, наверное благодаря певучему голосу отца, они казались мне интересными». Впоследствии, вспоминая этот детский опыт, Сьюзан поняла, что никогда сознательно не пыталась заучивать какие-то слова: «Я просто сидела на коленях, и значимыми были близость и общий интерес, а не слова на странице. Но почему-то те, кто учит отстающих в средней школе или колледже начальной ступени, думают, что главное – это механическое запоминание. Я доказала, что это не так. Отстающие студенты больше, чем все остальные, нуждаются в ощущении принадлежности к чему-то общему. Когда между ними и преподавателем возникает доверие, он может начать завоевывать их интерес, как мой отец когда-то заинтересовал меня. Многие учащиеся воспринимают чтение как некий механический процесс, и обучение в колледже им нужно исключительно для того, чтобы иметь возможность получить более высокооплачиваемую работу. Словари не изменяют такого отношения». Пытаясь найти решение этой проблемы, Сьюзан подумала, что студенты в аудитории могли бы читать рэп-композиции или делать что-то подобное. Это, как она полагает, и было идеей, от которой она потом стала отталкиваться в разработке своей методики.
Подружившись со своими учениками, Сьюзан быстро поняла, что у выходцев из неблагополучных рабочих семей представление об образовании совершенно иное, чем было у ее собственной семьи. Большинство ребят в детстве почти не читали книг. Очевидно, они были умными и целеустремленными – сумели поступить в общественный колледж, несмотря на многочисленные препятствия, но чтение было для них непривычным занятием. В их семьях было принято делиться письменной информацией: полученные письма всегда зачитывались вслух для всех. Делать что-то в одиночестве казалось им странным. Поэтому студент мог привыкнуть сидеть в одиночестве за партой, но без приложения определенных усилий со стороны преподавателя у него не могли выработаться навыки аналитического мышления, необходимые для того, чтобы вынести что-то из занятий и домашних заданий. А члены его семьи просто не понимали, что для учебы необходим тихий уголок без включенного телевизора.
Многие из учеников Сьюзан сдали выпускные экзамены в школах, и их родителям было непонятно, чем же они теперь занимаются. «Мне часто задавали вопросы типа: если моя дочь уже окончила школу, почему она опять учится по учебнику английского за девятый класс? – рассказывала мне Сьюзан. – Это один из промахов американской системы образования: у детей из низших социальных слоев отсутствует культура обучения, и мы просто ставим им отметки о сдаче экзаменов, чтобы не усложнять себе жизнь. – Она помолчала. – Зачем учиться? Выработать в себе привычку к учебе нелегко. Я могу внушать им абстрактные понятия ответственности, но когда они сталкиваются с реальными условиями и трудностями повседневного существования, им непросто вести себя ответственно, руководствуясь интуицией. Без осмысления, которое производно от понимания, они не могут взглянуть на все в более широкой перспективе.
Поэтому в последние год-два, – продолжала Сьюзан, – вспомнив свою идею о рэпе, я изменила свое преподавание. Я стала вначале давать ученикам значимый социальный контекст, а уже затем заниматься выработкой привычек». Сьюзан объяснила мне, как в своей группе отстающих она, вместо того чтобы просто задавать положенные по программе тексты, стала читать со студентами книги, таким образом развивая в них правильные привычки к обучению. «Да, я понимаю, что это звучит очень просто и скучно, – сказала она, снова улыбаясь, – но тем не менее это в каком-то смысле революционный подход. Я начинаю с „Пакта“{225}. Это реальная история жизни трех врачей, которые выросли на улицах города Ньюарк в штате Нью-Джерси, встретились в старших классах и смогли вместе поступить в медицинский институт благодаря дружбе и заботе друг о друге. Студентам она нравится. Книга как будто говорит с ними. Много раз я видела, как парни, вышедшие из преступной среды Торранса, отсидевшие в тюрьме, плакали над этой книгой. Ребят берет за живое именно социальный контекст: эти молодые мужчины, плачущие в классе, тоже прежде заключили пакт, только неверный. Привычки и правила преступного мира не помогли им в жизни. А им также нужны дружба и социальная значимость: они тоже хотят, чтобы их понимали. Они просто один раз оступились».
После того как студенты увлекутся книгой, то есть когда тема и судьбы героев станут вызывать у них эмоции, Сьюзан начинает делать упор на тех мыслительных привычках, которые необходимы для самостоятельного усвоения знаний. Сначала она знакомит студентов с понятиями мнения и выбора как основы аналитического мышления, спрашивая: «Какие отрывки из книги вы можете сопоставить с собственным жизненным опытом, что вам эмоционально близко в этом рассказе?» Также она старается добиться, чтобы студенты делились друг с другом своими мыслями, чего многие, как она объяснила мне, поначалу не хотят делать из страха, что над ними могут посмеяться. Постепенно они начинают доверять друг другу и преподавателю. Перед ними возникают новые перспективы, и каждый студент начинает писать о том, что интересует его лично. Сьюзан избегает сложных вопросов о грамматике. «На этом этапе моя цель состоит в укреплении способности делать выводы из личного опыта», – объяснила она. Чтобы заставить учеников читать вслух, Сьюзан иногда предлагает им немножко побыть актерами – произносить текст книги так, будто это их собственные слова, таким образом прививая им навык выступления перед публикой как важный способ социальной коммуникации.
«Моя идея заключается в том, чтобы развить в них уверенность, начав со знакомых тем в эмоционально безопасной среде. И студенты быстро понимают, что этого можно добиться просто совместным чтением. – Она снова улыбнулась. – Конечно, я тоже принимаю в этом самое активное участие. Чтение книги, в которой они находят смысл, побуждает их к развитию, но точно таким же мотивом становится для них и отклик преподавателя, который проявляет неподдельный интерес. Когда я предлагаю студентам прочитывать по сто страниц в неделю, вначале это кажется им абсурдом. Но благодаря доверию, которое рождается в аудитории не только между мной и группой, но и между ними самими, они постепенно начинают сами стремиться к этому.
Через несколько недель, когда мы входим в ритм, я перехожу к "Семи навыкам высокоэффективных людей" (The Seven Habits of Highly Successful People) Стивена Кови[21]{226}. Конечно, это совершенно другая книга, более сложная, чем «Пакт», потому что она требует от читателя покопаться в собственной голове и ощутить себя уникальной личностью. Обсуждать свои собственные привычки и чувства гораздо сложнее. Поэтому я говорю студентам, что если они не хотят говорить о себе, то могут взять в качестве примера героев «Пакта». Некоторые мои коллеги считают, что «Семь навыков…» – это слишком сложная книга, но я утешаюсь тем, что, учась в школе, я тоже понимала не все, что читала, особенно с первого раза, в чем честно и признаюсь. Я просто старалась вынести из уроков как можно больше, и я говорю своим студентам, что они должны относиться к учебе так же. Поначалу этого достаточно. Очень важно быть честным с самим собой, но при этом стремиться к большему: узнавать новое, развивать самодисциплину, стараться выходить за пределы зоны комфорта. Я объясняю им, что обучение в колледже в чем-то похоже на учебный военный лагерь для мозга. Те, кто служил в армии, улавливают мою мысль. Кстати, такие молодые люди обычно оказываются среди лучших: у них есть целеустремленность, они умеют слушать и извлекать пользу из услышанного. – Сьюзан снова помолчала, потом продолжила: – Они помогли мне понять, что не нужно путать приобретение ценных жизненных навыков с обучением в колледже. Честно говоря, я не уверена, что мы не обманываем американский народ. Мы умудрились внушить всем мысль о том, что колледж обеспечивает будущее и придает человеку ценность. Но ведь и хороший сантехник способен обеспечить себе и своей семье достойную жизнь и очень ценен, когда мы в нем нуждаемся, что всем нам прекрасно известно по личному опыту».
Джордж Боуэн говорил мне то же самое. «На нас, британцев, всегда очень сильно влиял образ древнегреческой публичной школы, где ум ценили больше, чем навыки работы руками». Ни в Британии, ни в США нет хороших профессионально-технических учебных заведений. У нас нет традиции среднего образования, которое бы служило базой для приобретения полезных профессиональных навыков. А вот в Германии примерно половина всех выпускников средних школ после 16 лет продолжают обучение в профессиональных училищах. Там более 40 % молодых людей изучают различные ремесла{227}, а в Америке эта цифра составляет менее 1 %. И эти различия ясно видны при сравнении уровня безработицы в двух странах. В США примерно 15 % юношей и девушек в возрасте от 16 до 24 лет не имеют работы, а в Германии их вполовину меньше. Это упущенная возможность{228}: то, что американская молодежь не желает идти в рабочие профессии, не приносит пользы экономике страны.
В этом также отражается несоответствие между потребностями рынка труда и тем, что предлагает сфера образования. Поэтому 15 % американских таксистов, 25 % менеджеров по продажам и даже 5 % дворников имеют дипломы о высшем образовании. Должностные обязанности полностью соответствуют полученному образованию только в верхнем сегменте – у тех, кто имеет высшие ученые степени. И молодые люди начинают это замечать. Когда немецкая компания Siemens объявила в своем американском представительстве в Северной Каролине о наборе 50 стажеров по специальностям «машиностроение» и «программирование», было подано 2000 заявлений, но лишь 10 % соискателей смогли пройти вступительные испытания.
Сьюзан считает, что вполне возможно перестроить систему общественных колледжей так, чтобы обеспечить более тесную связь с различными отраслями промышленности. В Германии давно создана такая модель сотрудничества, в которой участвуют работодатели и профсоюзы; она гарантирует, что программы профессионально-технических училищ соответствуют потребностям рынка труда. Ученики, выбравшие ту или иную рабочую специальность, получают стипендию, и примерно половина из них после выпуска остаются в тех же компаниях, где проходили стажировку. «Некоторые из моих студентов с радостью бы на такое согласились», – говорит Сьюзан и вновь улыбается.
* * *
Сьюзан Корбин – талантливый преподаватель, выполняющий свою работу вопреки многим трудностям. В связи с этим мне вспоминается, как Альбер Камю интерпретировал миф о Сизифе{229}: «Одной борьбы за вершину достаточно, чтобы заполнить сердце человека»[22]. Упорство Сьюзан меня заинтриговало. Я заподозрил, что ее увлеченность преподаванием должна корениться где-то в раннем жизненном опыте. И действительно, ее родители были настоящими идеалистами – молодыми людьми, которых война во Вьетнаме лишила иллюзий; вместе со своими друзьями они отвергли существующую систему, устроив собственную школу. Поэтому в ранние годы Сьюзан, по сути, обучалась дома, пойдя в общеобразовательную школу только в возрасте десяти лет. Это было в Виргинии. «Мы жили вне мейнстрима, – сказала она, – так что с самого начала я смотрела на процесс преподавания и обучения немного иначе, чем мои сверстники». Эти важные для формирования характера и взглядов на жизнь годы принесли свои плоды: своим вдохновенным подходом к преподаванию Сьюзан иллюстрирует, насколько опыт, полученный на раннем этапе жизни, важен для формирования интуитивного поведения взрослого человека.
Джеймс Хекман{230}, выдающийся экономист и лауреат Нобелевской премии, согласен с этим. На ребенка гораздо сильнее влияет недостаток родительского внимания, чем бедность семьи. Хекман продемонстрировал, что неравенство в заработке на протяжении всей жизни примерно наполовину определяется «факторами, имевшими место до 18-летнего возраста». Хекман обвиняет общественную политику США в том, что акцент ставится на когнитивных способностях и именно они положены в основу тестов, измеряющих успеваемость школьников. Такие методы не отражают сути проблемы. Американская «мания тестов»{231}, как назвала ее газета The New York Times, когда конгресс требует от штатов каждый год тестировать учеников средних классов по математике и чтению, игнорирует социальные навыки и развитие ответственного самоконтроля, поэтому результаты тестов плохо соотносятся с тем, что действительно нужно для успеха в жизни. Хекман прекрасно говорит об этом: «Формирование жизненных навыков по своей природе динамично. Один навык порождает другой; мотивация порождает новую мотивацию… и они стимулируют друг друга». Если у ребенка на раннем этапе жизни не появляется мотивации и интереса к обучению из-за недостаточного внимания к этому родителей и других взрослых, то, скорее всего, в дальнейшей жизни он не сможет добиться социального и экономического успеха. Общественным нуждам в большей степени соответствовала бы не политика кнута и пряника конкурентного тестирования и распределения финансирования в зависимости от результатов тестов, а отмена подобных законов и постепенное построение учителями доверительных отношений с учениками и их родителями. Сьюзан Корбин на собственном опыте раскрыла силу и возможности, которые дает привязанность, и успех финского образования определяется теми же самыми принципами.
Среди факторов, мешающих принять такую стратегию и поддержать американских учителей, – численность, многообразие и экономическая неоднородность нашей нации. Существенным препятствием в США служит качественная разница в образовании, которое могут получить дети в разных штатах и разных школьных округах, к которым они приписаны. Это происходит потому, что финансирование государственных школ в США очень сильно зависит от местных налогов на недвижимость{232}, а вклад штата и государства обычно очень невелик. В некоторых штатах инвестиции в богатых округах вполне могут превышать инвестиции в более бедных в два или даже, как в Калифорнии, в три раза. По оценкам, из-за этого около 40 % учеников государственных школ получают образование в округах, испытывающих значительный недостаток финансирования.
В столь богатой стране, как США, такое неравенство вызывает беспокойство, особенно если вспомнить, что, согласно исследованию McKinsey, для повышения средних показателей успеваемости необходимо обеспечить всем равные образовательные возможности. Допуская, чтобы треть американских школьников обучалась в относительно бедных школах, которые проигрывают другим в качестве преподавания и доступных ресурсах, мы подставляем себя под двойной удар. Мы не только ограничиваем возможности для развития независимых и умелых граждан, но и, подрывая будущие трудовые ресурсы страны, взваливаем слишком большой груз на нашу экономику в долгосрочной перспективе. Если ситуация не изменится, главной угрозой для американской экономики станет не уменьшение количества людей, получающих высшее образование, а увеличение количества тех, кому оно не принесет никакой пользы.
Ухудшение качества образования вызывало и вызывает горячие политические споры в США и Великобритании. Разногласия в этом вопросе очень сильны. Консерваторы, особенно в Соединенных Штатах, утверждают, что систему образования могут спасти лишь приватизация и конкуренция. Влиятельные профсоюзы учителей противятся подобному вмешательству, отстаивая свои интересы и демократические идеалы одной системы для всех.
Попыткой примирить эти две крайности и добиться улучшения положения учащихся из неблагополучных слоев общества стал проект чартерных школ{233}. Чартерные школы, как и недавно получившие популярность в Великобритании так называемые академии{234}, заменившие старые гимназии, финансируются государством, но управляются независимо, получая больший контроль над программой и выбором учителей. Такое изменение политики потенциально дает возможность уменьшить размер классов и создать доверительные отношения между учителями и учениками. Эта формула завоевала популярность у родителей в обеих странах, и число таких независимых школ растет.
В США в 2013 г. было более 6000 чартерных школ, в них обучалось примерно 2,3 млн детей. Однако это всего лишь 4 % всех школьников страны. Сведения об успехах чартерной программы неоднозначны{235}. Наиболее авторитетное исследование было проведено Центром изучения результатов образования (CREDO) при Стэнфордском университете. Используя информацию, предоставленную штатами – участниками программы, ученые в 2013 г. составили базу данных о 1 532 506 учениках чартерных школ и сравнили их с примерно такой же группой учеников обычных государственных школ. В выборке за 2009 г. в 16 штатах в исследовании CREDO было обнаружено, что примерно в 17 % чартерных школ результаты были лучше, чем в общеобразовательных, а в 37 % – хуже. Тем не менее есть один важный результат: чартерные школы действительно помогают ученикам афроамериканского и латиноамериканского происхождения из неблагополучных семей. Например, движение KIPP{236} (Knowledge Is Power Program – программа «Знание – сила»), основанное в 1994 г. и действующее в бедных кварталах различных штатов (так, в Вашингтоне чартерные школы составляют около 44 % финансируемых государством учебных заведений), показало, что дети из неблагополучных семей могут хорошо учиться и поступать в колледжи, если им предоставить возможности, хороших учителей и необходимые ресурсы. Эти результаты были подтверждены и исследованием CREDO 2013 г. (из общего числа включенных в базу данных учащихся 54 % учеников из 26 штатов были из бедных семей).
* * *
В политических дебатах, касающихся образования, практически не затрагивается то, что известно науке о созревании мозга и влиянии этого процесса на обучение. Однако эти знания из области нейробиологии и психологии развития имеют очень большое практическое значение. Ребенок, развиваясь, решает важные задачи, оттачивая способность к концентрации внимания и улучшая самоконтроль, в особенности умение сдерживать эмоциональные импульсы ради будущей выгоды.
Классическая работа знаменитого психолога Уолтера Мишела, посвященная отсроченному вознаграждению, проливает свет на важность совершенствования таких умений. С конца 1960-х гг. Мишел провел ряд исследований и обнаружил, что способность ждать вознаграждения не просто варьируется у маленьких детей, а коррелирует с дальнейшими их успехами в жизни. В его знаменитом «маршмеллоу-тесте» детям в возрасте около четырех лет предлагали маршмеллоу (разновидность зефира) и говорили, что если они подождут и не съедят его, пока экспериментатор не вернется в комнату, то получат вдвое больше. Примерно 30 % детей могли выдержать около 15 минут, обычно используя различные мыслительные трюки, чтобы отвлечь свое внимание от сладости (например, закрывали глаза или смотрели в сторону). Проследив за их дальнейшей судьбой, Уолтер Мишел обнаружил, что в школьном возрасте у них оказалась более хорошая успеваемость и они достигли б?льших социальных успехов, а результаты SAT в среднем были у них на 200 баллов выше, чем у тех, кто мог продержаться лишь 30 секунд.
Люди различаются потенциальной врожденной способностью к самоконтролю. Однако, к счастью, при определенной настойчивости и правильном обучении способность откладывать вознаграждение{237} можно улучшить. Уолтер Мишел занимался этим со своими маленькими испытуемыми и обнаружил, что их самоконтроль можно усовершенствовать, научив переосмыслять отношение к сладостям (представлять, например, что на самом деле они нарисованные и, следовательно, несъедобны) либо переключать внимание на другие мысли или предметы в комнате. Следующий этап для ребенка, родителей и педагогов – превратить эти маленькие хитрости в интуитивные привычки. Движения чартерных школ – «Учи на благо Америки» (Teach for America) в США и «Сначала научи» (Teach First) в Великобритании – стремятся в оценке результатов обучения выйти за рамки механического запоминания и перечисления фактов и статистических данных и подбирать учителей, которые не только смогут завоевать доверие учащихся, но и будут работать над повышением их успеваемости и социализированности, воспитывая самоконтроль и навыки общения. Один из основателей программы KIPP Дэвид Левин совместно с Мишелом добивается того, чтобы тренировка таких навыков была включена в школьную программу. Используя методы, сходные с методами Мэри Гордон (канадская программа «Корни эмпатии»), детей в возрасте от четырех до восьми лет учат делиться в классе своими стратегиями, общаясь между собой и с учителем, и переключать внимание в присутствии кратковременных отвлекающих факторов.
Хотя размер головного мозга шестилетнего ребенка уже составляет 90 % от мозга взрослого, ему требуется еще 20 лет, прежде чем будет достигнута функциональная зрелость и произойдет полная миелинизация нейронных путей. Миелин, как уже говорилось, – это жировая изолирующая оболочка аксонов, необходимая для эффективного проведения импульсов. Процесс миелинизации идет с разной скоростью в разных участках мозга. Особенно важно то, что созревание исполнительной коры, в частности префронтальной зоны и латерального ингибиторного участка, отстает от развития лимбической системы, где расположены древние центры эмоций. Кроме того, в конце периода полового созревания пластичность мозга резко возрастает за счет развития нервных клеток и синапсов, деятельность которых впоследствии ограничивается и модифицируется под влиянием важных взаимодействий со средой. Такое «обрезание» лишних связей также влияет на различие темпов созревания префронтальной коры и лимбической системы, особенно прилежащего ядра – центра удовольствия мозга.
Эти меняющиеся связи между различными областями мозга оказывают влияние на способность к самоконтролю. Б. Дж. Кейси{238}, профессор нью-йоркского Института имени Саклера Медицинского колледжа Вейл Корнелл, занимающаяся нейрофизиологией развития, в ряде экспериментов получила доказательства того, что сложности и проблемы подросткового периода объясняются именно разной скоростью созревания древних и новых структур головного мозга. Доктор Кейси и ее коллеги сравнивали умение владеть собой у детей, подростков и взрослых, предлагая им задания, специально разработанные для проверки контроля импульсивных реакций, и параллельно измеряя кровоснабжение различных участков мозга методом фМРТ. У подростков по сравнению с детьми и взрослыми контроль импульсивных реакций оказался хуже, при этом усиление кровотока отмечалось у них в прилежащем ядре (центре удовольствия), а в исполнительной коре, в частности орбитофронтальной, характер кровотока был ближе к детскому типу, чем ко взрослому. Это позволяет предположить, что при созревании мозга развитие областей, отвечающих за способность к самоконтролю, отстает от развития древних эмоциональных центров удовольствия, из-за чего подростки более склонны выбирать сиюминутное вознаграждение.
Всем известно, что важным признаком зрелости является способность человека подавлять импульсивное или неподобающее поведение, особенно провоцируемое какими-либо соблазнами. Однако эта способность развивается медленно, постепенно и только при надлежащей тренировке. Так, приобретение интуитивного социального понимания и развитие навыков вычислений и грамотности – основные цели образования – требуют времени и усилий, в том числе на то, чтобы научить молодого человека отказываться от риска и импульсивного поведения, которые кажутся столь привлекательными в подростковом возрасте. Этот период жизни, таким образом, парадоксален. С одной стороны, мозг подростка еще сохраняет удивительную пластичность и повышенную способность к быстрому обучению и запоминанию, а с другой – самоконтроль еще очень неустойчив, особенно при наличии эмоциональной стимуляции. Следовательно, обучение подростков должно фокусироваться на осмысленном самопознании и упорядоченном исследовании нового под руководством надежного наставника, будь то директор школы, учитель или родители. Это очень сложная задача. Однако при правильном надзоре и управлении человек в этот период может приобрести незаменимый набор качеств, которые принесут ему в жизни огромную пользу.
Итак, данные, полученные специалистами в области биологии развития, подкрепляют соображения здравого смысла и результаты исследования McKinsey, которые я описывал в начале этой главы: качественное образование представляет собой сочетание профессионального преподавания, осуществляемого заинтересованными, преданными своему делу и получающими достойное вознаграждение учителями, с равенством возможностей для всех учащихся. Как отметила Сьюзан Корбин во время нашей с ней беседы в Торрансе, «опытный учитель всегда пользуется своими интуитивными навыками». Каждый семестр, каждая группа, каждый студент уникальны. «Нужно всегда быть готовым, как в автомобиле, переключить передачу – это сложно, но в то же время очень интересно; однако самое трудное – совмещать такое преподавание с необходимостью натаскивать учеников на тесты и следовать программам, утвержденным на федеральном уровне». Мнение Сьюзан соответствует экономическим данным. Национальное бюро экономических исследований, проанализировав сведения, накопленные за 20 лет, недавно показало, что жизненные успехи людей, в том числе их занятость, в значительной степени определяются тем, учились ли они у одаренных и опытных преподавателей.{239}
* * *
В идеале формальное образование должно быть продолжением раннего родительского воспитания. Этот процесс призван поддерживать стремление ученика к обретению и оттачиванию адаптивных навыков, необходимых для личной независимости и постоянного направленного роста в течение всей жизни. Мы называем такой набор навыков жизненной стойкости, эмпатии, самоконтроля и разумного планирования характером{240}. Это слово происходит от греческого charakt?r, что означает «печать, оттиск», как, к примеру, на монете. Следовательно, на понятном всем языке под характером подразумеваются отличительные признаки поведения личности – стабильные качества и привычки человека, определяющие его поведение в социальном контексте.
Обычно принято делить качества характера на хорошие и плохие и на их основании выносить общее моральное суждение о человеке. Возникновение подобных суждений в разных культурах происходит очень сходно, это явление называется интуитивной этикой{241}. Близко к этому стоит представление о добродетелях. Так, эмпатическое понимание отражается в добродетели сочувствия; способность откладывать вознаграждение – это добродетель благоразумия; умение концентрировать внимание и завершать начатое превращается в добродетель стойкости, а умение справляться с превратностями судьбы – в добродетель самообладания.
Это те самые навыки самонастройки, которые позволяют каждому из нас успешно существовать в социуме, интуитивные мыслительные привычки, на которых строятся наши персональные таланты – быть хорошим учителем, ответственным гражданином или умелым мастером. Эти интуитивные навыки не являются какими-то фиксированными качествами, а скорее просто дают нам практическую повседневную мудрость, способствующую спокойствию и благополучию, то качество разума, которое греки называли атараксией. Теми же привычками к терпению, взаимодействию с людьми и заботе обеспечиваются хорошие манеры, помогающие нам существовать в обществе. Степенью развития этих социальных навыков и тем, как каждый из нас применяет их, определяется, находится ли наша культура в расцвете или упадке. Короче говоря, персональный характер – это позвоночный столб живого человеческого общества.
Развитие характера растущего человека – коллективная ответственность. Как я уже показал, в первые несколько лет наибольшая ноша приходится на плечи родителей и близких родственников. Но выполнение этих обязанностей во многом зависит от того вклада, который вносят остальные члены общества, обеспечивая разностороннюю поддержку молодого поколения{242}. Например, в 2011 г. почти 60 % американских женщин работали вне дома, тем не менее США остаются одной из немногих богатых стран, в которых не предоставляется оплачиваемый отпуск по уходу за ребенком. Но большинству из нас прекрасно известно, насколько важно создать и поддерживать здоровую и прочную привязанность между родителем и младенцем, так как первые шаги по лестнице взросления и созревания – это инвестиции в будущее.
С другой стороны, в нашей культуре принято совершенно спокойно относиться к коммерциализации жизни детей{243} с самого раннего возраста. Типичный американский ребенок полутора лет умеет отличать логотипы любимых продуктов (обычно благодаря телевидению), а трехлетний уже постоянно их просит. И это только начало. В 2009 г. на рекламу, адресованную напрямую детям, было потрачено от $15 млрд до $17 млрд. Ситуация с покупкой игрушек в целом такая же. Притом что на долю США приходится лишь 3,1 % всех детей мира, американские семьи ежегодно покупают более 40 % всех продаваемых в мире игрушек, общая розничная стоимость которых составляет около $20 млрд.
Мы, американцы, гордимся своей любовью к детям, однако сегодня наше поведение выходит за грани: мы чрезмерно балуем детей{244}. И урон от этого не только материальный. Такое расточительство быстро подрывает наши коллективные обязательства по привитию детям правильных привычек и воспитанию характера. Создается впечатление, что Америка достигла совершенства в неоднозначных посланиях. Мы чувствуем удовлетворение от своей работоспособности – редко уходим в отпуск и трудимся чуть ли не сутками, но при этом наши избалованные дети не готовы к жизни в трудоголической среде, которую мы создали. Например, календарь учебного года{245} до сих пор соответствует своим аграрным корням. 32-часовая учебная неделя в школах США – одна из самых коротких в мире; на другом конце спектра находится Швеция с 60 учебными часами в неделю. Долгие часы незанятой второй половины дня и трехмесячные летние каникулы, которые когда-то были придуманы исходя из требований сельской жизни, теперь оказываются временем, которое школьники проводят практически без надзора взрослых. Для подросткового ума это не только приглашение к проказам, употреблению наркотиков и погружению в киберпространство, но и потенциальный путь к тревожным состояниям и серьезным личностным конфликтам.
Это может казаться парадоксальным, но материальная обеспеченность играет очень большую роль в возникновении таких проблем{246}. Сунья Лютар и Шон Латендрессе из Педагогического колледжа при Колумбийском университете (Нью-Йорк) в ряде исследований обнаружили, что дети из богатых семей, посещающие элитные пригородные школы, гораздо чаще употребляют табак, алкоголь, марихуану и тяжелые наркотики, чем их сверстники из обычных городских школ. Для таких групп школьников из обеспеченных семей факторами, влияющими на сниженную самооценку и плохую успеваемость в школе, являются отгороженность от ролевых моделей взрослого поведения, сильное давление со стороны учителей, требующих выполнения тестов, и нехватка общения в семье.
Еще более парадоксально то, что бедность в Америке фактически не защищает от безумия потребительства, которое охватило все социально-экономические группы. Общество изобилия (а как вы помните, изобилие в таком обществе определяется как постоянное появление новых товаров по постоянно снижающимся ценам) увеличивает риск. Семьи с низким доходом страдают не просто от недостатка доступных возможностей, а зачастую еще и от узости кругозора: они не осознают, насколько вредна одержимость потребительством для развития характера.
Можно сказать, что Америка подверглась масштабному социальному эксперименту в области образования и воспитания характера. После трех головокружительных десятилетий пропаганды моментального вознаграждения, потакания своим капризам и безоглядных трат мы вдруг обнаружили, что адекватное социальное поведение, сдержанность и самоконтроль стали очень редкими качествами среди американцев{247}. Мы, как общество, в своем близоруком стремлении к воплощению любой мечты в сфере материального забыли, как хорошо у нас получается имитировать поведение окружающих, особенно в том, что касается интуитивного развития привычек, неважно, плохих или хороших. Культура изобилия разрушает благоразумие и способность к целенаправленному развитию, лишая мозг механизмов самоконтроля.
Совершенно очевидно, что работы у нас непочатый край. Наши социальные, экономические и экологические проблемы усугубляются с ростом числа людей, делающих неправильный выбор. Если мы хотим возродить культурную гармонию, восстановление гуманистического аспекта образования может быть достойным началом.
Глава 8
Место обитания: по человеческой мерке
Чем больше живых схем присутствует в архитектурном объекте, будь то комната, здание или город, тем больше он оживает как целое, тем больше он сияет внутренним огнем, приобретая качество, которому нет названия.
Это процесс появления порядка из ничего; этого нельзя добиться специально, это происходит само по себе, если мы позволяем этому произойти.
Кристофер Александер. Строительство вне времени (1979){248}Итальянский городок Саббьонета{249} вздымается над плодородной равниной северной Ломбардии, словно декорации какого-то голливудского фильма. Это укрепленное поселение, построенное в конце XVI в., отражает честолюбивый замысел одного человека, Веспасиано Гонзаги{250}, благородного солдата, военного инженера и покровителя искусств, который мечтал создать совершенный город Возрождения.
Я впервые посетил Саббьонету в солнечный воскресный день в конце июля. Нашим попутчиком и гидом был Ганс Вирц, архитектор и специалист по городскому дизайну из швейцарского Базеля; я дружу с Гансом уже много лет. Надеясь завершить двухчасовую поездку до наступления самых жарких дневных часов, мы пораньше выехали из Villa di Monte, старинного особняка в холмах примерно в 30 км от Флоренции, где Ганс и его жена Анна, известный нейробиолог, проводили лето.
Начало поездки было изумительным. Тоскана – это не просто красивейшие места, а живой урок истории и архитектуры. Человеческие руки здесь коснулись буквально каждого дюйма земли. Извилистая дорога изобиловала мостами и туннелями, а по сторонам паслись, позвякивая колокольчиками, стада свежепостриженных овец, явно недовольных нашим присутствием. Повсюду среди ухоженных холмов, расчерченных виноградниками и полями, были разбросаны маленькие фермы, на протяжении веков собиравшиеся в деревушки. Но не прошло и часа, как мы выехали на шоссе, связывающее Рим с индустриальным севером страны, и все эти пасторальные сцены остались позади.
Вскоре перед нами открылась долина реки По в мерцающей дымке. Лето в тот год выдалось очень жарким, и Саббьонета была раскалена, как печь. Городок построен на песчаных берегах живописной излучины реки (sabbia по-итальянски значит «песок»), и его внушительные укрепления сохранились практически нетронутыми. В простых оштукатуренных домиках, теснящихся вдоль мощенных булыжником улиц, проживает около 1700 семей. Если убрать припаркованные автомобили, электрические фонари, свисающие на проводах над мостовой, и выставленные кое-где во дворы пластмассовые кресла, то может возникнуть ощущение, что с момента основания города 450 лет назад здесь мало что изменилось, даже численность населения осталась прежней.
Семья Гонзага, прославившаяся разведением лошадей, военной доблестью и политическими аферами, господствовала в долине По более 400 лет, с 1328 г. до первой половины XVIII в. В начале своего восхождения к власти ее представители проявляли деспотичность, но с приходом эпохи Возрождения открыли в себе мягкость и утонченность и стали завоевывать престиж и место в обществе с помощью меценатства, благотворительности и архитектурных инноваций. В результате этого в XVI в. Мантуя, их родовое гнездо, превратилась во влиятельный культурный центр Северной Италии. Саббьонета, одна из самых маленьких городских коммун, управлявшихся членами семьи Гонзага, располагается всего в 30 км к юго-западу от Мантуи и тоже отражает эстетические предпочтения того времени. Этот миниатюрный городок и сегодня демонстрирует нам ренессансные ценности в области живописи, архитектуры и городского планирования{251}.
Создатель Саббьонеты Веспасиано Гонзага (1531–1591), по материнской линии тесно связанный с Ватиканом, был, судя по всему, весьма интеллигентным и культурным человеком. Он вырос при испанском дворе под покровительством Филиппа II, а затем стал вице-королем Наварры. Таланты военачальника он сочетал с увлечением классической римской архитектурой. Заветной его мечтой было перестроить Саббьонету, маленький город, доставшийся ему по наследству, и сделать его неприступной крепостью, придерживаясь при этом идеалов Возрождения. Он мечтал создать совершенный город своего времени (в котором сам он будет герцогом и патроном) – с дворцами для друзей-аристократов, академией, художественной галереей, общественным театром и летней резиденцией для себя. Веспасиано отдался этому делу с непоколебимым упорством и всего лишь за тридцать лет сумел воплотить утопию, перестроив старинную крепость и деревушку.
В проекте Саббьонеты совместились принципы военной инженерии тех лет и древнеримского городского планирования. Это город, полностью окруженный защитными стенами в форме звезды. Внутри располагается сеть улочек, пересекающихся под прямыми углами, – лабиринт, в котором мы очень быстро заблудились. В город можно попасть с двух сторон через внушительные ворота, а в центре находятся две площади, вокруг которых размещены основные общественные здания. Город действительно совершенен с точки зрения человека – наверное, даже Уолт Дисней мог бы извлечь что-то ценное из такого пристального внимания к деталям. Классическая симметрия многих зданий в Саббьонете напомнила мне георгианскую архитектуру Лондона. Ганс заметил, что в этом нет ничего удивительного, так как на придуманную герцогом планировку значительно повлиял стиль венецианского архитектора Андреа Палладио{252}. Палладио был современником Веспасиано, и его элегантные постройки, в которых сочетаются функциональность и красота, в XVII в. стали образцом для многих европейских архитекторов; ими же был вдохновлен Томас Джефферсон, проектировавший свою усадьбу Монтичелло.
Поэтому вполне естественно, что, хотя Веспасиано был успешным профессиональным военным с суровым характером, Саббьонету никак нельзя назвать минималистичным военным укреплением. Герцог, выросший на ренессансных идеях рационального гуманизма, в своей страсти был перфекционистом, черпавшим вдохновение и силы в древней истории. Согласно этому кредо, визуальную гармонию нужно искать в математических пропорциях зданий и отношениях целых чисел, отраженных в божественных пропорциях человеческого тела (которые прославил Леонардо да Винчи своим «Витрувианским человеком»). Но, в отличие от фамильной резиденции в Мантуе, которая постепенно, на протяжении веков, вбирала в себя различные идеи, встраивая их в оригинальный римский план, Саббьонета представляет собой совершенно новый город, спланированный и построенный на протяжении жизни одного поколения. И хотя ее архитектура точно отражает актуальные для того времени идеи, образ города почти целиком плод фантазии его создателя. Веспасиано консультировался с рядом ведущих архитекторов своего времени, однако общий дизайн, масштаб и размещение герцогских и общественных зданий принадлежат ему самому (хотя они и испытали влияние римских образцов). В результате фасады зданий, при всей своей простоте и солидности, удивительно похожи между собой.
Однако для декорирования своих дворцов и общественных зданий Веспасиано призвал лучших художников Ломбардии, в том числе Бернардино Кампи, который основал в Саббьонете собственную школу. Многие из фресок, в особенности росписи потолков, сохранили свой оригинальный вид по сей день. В общественных зданиях традиционные картины из греческой и римской мифологии перемежаются оптическими иллюзиями, придающими пространству особую глубину. Также здесь, среди фамильных портретов и геральдических атрибутов рода Гонзага, сюжетов из римской мифологии и изображений личных подвигов самого Веспасиано, можно увидеть картинки, не лишенные грубоватого юмора. Одна из росписей особенно привлекла мое внимание: на куполообразном потолке личного кабинета Веспасиано в герцогском дворце изображено движение солнечной колесницы по небу. Художник, вероятно, имел в виду Фаэтона, который, пытаясь справиться с колесницей своего отца, потерял контроль над ней и поджег землю, и нарисовал колесничего, с трудом балансирующего на своей повозке и безуспешно пытающегося удержать двух мощных коней; при этом его плащ и туника вздымаются у него над головой, оголяя тщательно выписанные детали обнаженного тела.
Но, несомненно, самым знаменитым зданием Саббьонеты, которое действительно заслуживает этого звания благодаря своему дизайну и многочисленным фрескам и статуям, является Театр в античном стиле, созданный в 1588–1590 гг. учеником и последователем Палладио Винченцо Скамоцци. Это было одно из первых европейских театральных зданий такого типа – отдельно стоящее, с крышей, обладающее и рядом других новаций, например отдельным входом для музыкантов и актеров, фиксированными декорациями с изображением городского пейзажа и наклонной сценой для улучшения зрительского обзора. Театр, строительство которого было завершено прямо перед смертью герцога, представляет собой вершину его архитектурных достижений. Построив Саббьонету, Веспасиано исполнил свою мечту, создав подлинную жемчужину Ренессанса.
* * *
Чему же может научиться на примере Саббьонеты современный градостроитель? Когда мы, покрытые пылью и с пересохшим горлом, уселись наконец выпить пива в тени Палаццо-дель-Джардино, у длинной галереи, где Веспасиано когда-то держал свою коллекцию греческой и римской скульптуры, я задал этот вопрос Гансу Вирцу.
«Сразу можно сказать одно, – ответил Ганс не задумываясь. – Такое планирование "сверху вниз" редко дает хороший результат. При всей классической красоте и внимании к деталям в Саббьонете нет genius loci, духа места. Этот город – отражение воли одного человека, воли герцога, воли солдата. Веспасиано спланировал Саббьонету при участии умелых архитекторов и художников, но, по сути, проигнорировал нужды и мнения людей, которые здесь жили и трудились. Поэтому, если отвлечься от мечты герцога, здесь нет ничего естественного».
Дальше Ганс объяснил мне, что при жизни герцога Веспасиано город подчинялся его контролю, но, когда власть перешла к его зятю, начались бунты. Очень быстро стало понятно, что люди Саббьонеты больше не чувствуют какой-то особой связи со своим правителем, и дочь герцога предпочла перебраться в более спокойный и безопасный Неаполь. XVI в. в итальянской истории был непростым периодом. В то время как Англия и Франция уже превратились в объединенные монархии, Италия оставалась лоскутным одеялом городов-государств и воюющих между собой партий. Герцог, как интеллектуал и воин, принял этот вызов. Укрепления Саббьонеты, спроектированные Веспасиано, прекрасно ему служили и вкупе с мощным гарнизоном обеспечивали безопасность горожан. Однако детали, составляющие сердце городской жизни, оказались не столь удачны.
«Видно, что план города выстроен очень жестко и иерархично, – отметил Ганс. – Герцог не смог создать коммуну, которая бы жила своей жизнью за пределами его прекрасных зданий. Например, он очень хотел построить театр, который бы превосходил герцогский театр в Мантуе, но, когда он сделал это, оказалось, что зрители в него не идут. Поэтому Веспасиано стал сгонять туда солдат и крестьян; они приходили и аплодировали, но все это было искусственно. Не было духа места.
Когда герцога не стало, Саббьонета быстро превратилась в сонную провинцию, – продолжал Ганс, – и остается такой и сегодня, поэтому ее архитектура так хорошо сохранилась. К тому же расположение города тоже оказалось не слишком удачным: вот вам и следующий урок. Саббьонета даже в дни своей славы находилась в стороне от крупных торговых путей вроде тех, что подпитывали Мантую или великую Флоренцию».
Ганс противопоставляет Саббьонету другим тосканским городам и деревням, через которые мы проезжали тем утром. На его взгляд, там, среди пасторальных холмов, можно найти примеры того, как ландшафт, архитектура и экономика сочетаются, создавая естественную гармонию, «где правильные здания расположены в правильных местах». На протяжении многих поколений человеческий талант использовал ландшафт и климат, чтобы обеспечить себе самые благоприятные условия проживания: источники воды, лучшие пастбища, выгодные места с точки зрения обороны. Но строительство всегда определялось функциональностью и служило на благо отдельных семей и общины в целом – чего не было в Саббьонете.
Наш разговор прервался. Тени на площади удлинялись, и в воздухе повеяло прохладой. Я заметил, что мы сидели лицом к северу, защищенные от палящего зноя каменными стенами дворца. Я подумал, что Ганс все-таки, кажется, недооценивает Веспасиано: здесь, в тенистом саду, мы наслаждались теми самыми архитектурными принципами, о которых только что шла речь. Еще я вспомнил старую нью-хэмпширскую ферму{253} (она долгие годы была моим домом в Америке) – прекрасный пример жилища, созданного из материалов, которые были под рукой. Выстроенная в конце XVIII в., она смотрит на юг, защищенная небольшим выступом холма, который высится над речкой и окрестными полями. Старый клен летом защищает дом от солнца, так что можно обойтись без кондиционера. В центре дома находится массивная труба, сложенная из местного камня и кирпичей; к ней подведены дымоходы от очагов в жилых комнатах, и зимой она выполняет роль центрального отопления. Весь дом отделан местным деревом и представляет собой тип здания, построенного во времена европейских колонистов из имевшихся материалов в соответствии с климатом и технологиями того времени.
Я стал рассуждать о мастерстве строителей Новой Англии тех времен, и Ганс, соглашаясь, кивнул. «В любом экономически процветающем обществе дух места создается и поддерживается нуждами и действиями обычных людей, – заметил он. – Поэтому автократическое планирование сверху редко дает хороший результат». Веспасиано благодаря богатству и власти мог себе позволить проигнорировать этот принцип. По мнению Ганса, современные технологии в ряде случаев способствуют такой же слепоте: «Если взглянуть с технической точки зрения, мы можем построить практически все, что угодно, но это не означает, что построенное понравится людям или простоит долго. Сегодня мы буквально можем сбросить с парашютом в любую точку Земли домик с отоплением и кондиционером. Но это не будет соответствовать топографии. Это не даст устойчивый симбиоз человека и природы.
Нас очень часто увлекают современные технологии, но при этом важно осознавать и другую реальность, – продолжал Ганс. – С помощью различных ухищрений мы и сегодня можем строить дома и городские центры так, чтобы они обладали теми же объединяющими свойствами, которые были в старинных поселениях. Все, что для этого нужно, – талантливые архитекторы, проектировщики, способные мыслить гибко, и креативные инженеры, работающие в гармонии с реальными людьми, которым предстоит здесь жить. Тогда технология будет инструментом, а не самоцелью. Во многих маленьких тосканских городках жизнь сегодня так же привлекательна, как и двести лет назад. Они адаптируются к сегодняшним потребностям. Гибкость – это основа устойчивости».
Пиво закончилось, жажду мы утолили. Нам предстоял долгий путь обратно. Заходящее солнце скрылось за крепостными стенами, и с ним исчезло большинство дневных туристов. Пока мы шли к машине, Ганс, все такой же энергичный, подвел итог нашему разговору, наверное так же, как он делал это в конце лекции для студентов в Лондоне, Париже или Базеле. «В архитектуре и городском проектировании, – сказал он, махнув рукой в сторону длинной галереи Веспасиано, – устойчивость не тождественна длительной сохранности, как у этих монументальных сооружений». По мнению Ганса, устойчивость зависит от того, насколько мудрым был проект: «Если проводить аналогии с компьютерными технологиями, то это можно представить как "железо" и программное обеспечение. Детали, из которых состоит компьютер, – это то же самое, что кирпич, мрамор и бетон в архитектурном сооружении, а программное обеспечение – это человеческие потребности и различные точки зрения тех, для кого построено здание, как отдельных людей сегодня, так и тех, кто будет его использовать потом». Со сменой поколений меняются потребности и интересы – и жизненное «программное обеспечение» должно быть адаптивным. При этом в устойчивом сооружении материальная основа также должна быть способна к функциональным изменениям без потери единства. Старинный дом может превратиться из простого жилища в ферму, может стать офисом или магазином. Но при всех вариантах использования структурная основа остается неизменной. «Поэтому genius loci создается интеграцией меняющихся схем взаимодействия человека и места, – заключил Ганс. – Веспасиано ошибся при первом же ходе, однако он был умным человеком. Кто знает, проживи он еще десяток-другой лет, может быть, такая интеграция была бы достигнута и здесь».
* * *
Характер места раскрывается и запоминается благодаря повторяющимся событиям, которые мы переживаем. Многие из них совершенно обыденны и происходят в неизменном порядке изо дня в день, но именно наши повседневные привычки – завтрак на кухне, утренние новости, сборы на работу, возвращение домой, ужин, отход ко сну – определяют среду, в которой мы живем. Эти схемы, закрепленные во времени и пространстве, создают структуру человеческого мира.
Таким образом, строения, в которых мы живем, формируют наше отношение к своему жилищу и его взаимодействию с природой именно через память и привычки. У каждого из нас своя точка отсчета. Так, в моей памяти почему-то лучше всего отпечатался образ старого дома в Нью-Хэмпшире: это картинка кухни в начале зимы, с потрескивающей печкой и готовящимся ужином. И еще один образ, на этот раз связанный с Италией и летом: солнечные лучи, ранним вечером падающие на сосновые и оливковые деревья на Villa di Monte, и разлитое в воздухе спокойствие, которого не может нарушить даже какофония гудков автомобилей, бесконечной вереницей тянущихся вверх по ближайшей дороге.
Осознание места и способность творчески выразить это осознание появляется у человека в раннем возрасте. Помните, как в детстве вы играли в «дом»? У моей коллеги Нэнси, которая выросла на ферме в Мичигане, любимыми местами для таких игр были амбар ее бабушки или пустое кукурузное хранилище, которое обладало тем преимуществом, что, находясь внутри, можно было через щели увидеть, кто приближается. «Мы предпочитали места, где потемнее. Мы выметали оттуда насекомых, остатки зерна и паутину – это были настоящие подвиги, совершить которые дома нас было невозможно заставить». Старая посуда, консервные банки, полотенца, обрезки ткани – все, отсутствие чего взрослые бы не заметили, стаскивалось туда. «Столы мы делали из ящиков для зерна. Они же были стульями. Тряпки становились скатертями. Мы собирали цветы, "пекли" пирожки из грязи, готовили молочные коктейли и салаты из сорняков. Мы занавешивали воображаемые окна, потому что настоящие окна нам были совершенно не нужны: мы не хотели, чтобы на нас смотрели. Это был наш воображаемый мир, и мы не хотели, чтобы взрослые нарушили эту иллюзию». В сарае для кукурузы создавались тайные, личные и памятные места, места фантазий, где воображение было необходимым предметом обстановки. «Но мы почти никогда не делали кроватей, – вспоминает Нэнси. – Спать нам было некогда».
Кристофер Александер, знаменитый архитектор{254}, неустанно выступающий за внесение в жилищное строительство и городское планирование такого элемента, как человеческие ценности, считает, что именно благодаря детским воспоминаниям мы впервые осознаем истинные взаимоотношения между тем, что нас окружает, и нами самими. Тяга к строительству, по мнению Александера, – это фундаментальное человеческое стремление, такое же, как стремление к продолжению рода. Но чтобы овладеть «языком», с помощью которого можно проявить этот инстинкт, мы вначале должны создать его словарь. Александер называет это интуитивное чувство языком шаблонов. Как обычный язык дает нам возможность создать бесконечное множество фраз, так и язык шаблонов позволяет спланировать бесконечное множество вариантов оформления пространства, которое будет живым и полным энергии. Как устройство дома помогает членам семьи взаимодействовать друг с другом? Где лучше всего расположить окно в комнате, чтобы внутрь проникало больше света и было удобнее смотреть наружу? Как комфортно обустроить место у этого окна, чтобы в домашнем тепле наслаждаться видом? Александер считает, что язык шаблонов дает нам бесконечный источник практических ответов на подобные вопросы. Сосредоточенность на потребностях, памяти и воображении при разработке человеческого жилища – «это вневременной способ строительства, – говорит Александер. – Ему уже тысяча лет, и сегодня он все тот же, каким был всегда».
* * *
Кто-то может назвать Кристофера Александера неисправимым романтиком. Однако его подход к совершенствованию архитектуры – дизайн должен сочетаться с природой и поддерживать спонтанность человеческих взаимоотношений – получает все больший отклик среди проектировщиков и строителей, сталкивающихся со сложностями современной действительности. Жизнь в сегодняшнем мире изобилия, во многом благодаря доминированию автотранспорта, имеет центробежную тенденцию, а такая разбросанность в пространстве требует больших временных затрат и способствует разрушению связей внутри семьи и в других человеческих сообществах. Александер не единственный, кто осознал вред таких тенденций для нормальной человеческой заботы друг о друге. Например, в революционных работах Уильяма Уайта и Джейн Джекобс{255} еще в начале 1960-х гг. высказывались пророческие идеи о природе больших городов и о важности понимания поведенческих схем для разработки правильного дизайна общественных пространств.
Джейн Джекобс, канадская активистка и писательница американского происхождения, впервые заинтересовалась проблемами городской жизни, когда жила в нью-йоркском районе Гринвич-Виллидж в начале 1950-х. Работая на дому, она обратила внимание на то, что мелкие рыночные взаимодействия – обычный шопинг и прочие повседневные дела – часто имеют достаточно большое социальное значение и помогают в формировании приемлемого поведения. В частности, она заметила, что взрослые, работающие и делающие покупки в том же районе, где они живут, следили за безопасностью и поведением детей, играющих на улице. Джекобс высказала предположение, что такие взаимодействия и общий опыт, определяющие характер людской общности, порождают чувство гордости, причастности и единства. В те времена, когда по всему миру в крупных городах сносили трущобы и заменяли их высотными многоквартирными домами, отдаленными от центров экономической жизни, Джейн Джекобс выступала за диаметрально противоположное: за б?льшую плотность связей, единение и разнообразие как необходимую основу существования в городских условиях.
Уильям Уайт{256}, социолог, автор книги «Функционер» (The Organization Man) и учитель Джейн Джекобс, помог оформить многие ее идеи, сопроводив их своими подробнейшими наблюдениями. В 1969 г., выполняя заказ Комиссии по городскому планированию Нью-Йорка, Уайт приступил к исследованию общественных мест с помощью видеосъемки; по итогам работы, длившейся десять лет, он выпустил документальный фильм и ставший классическим труд «Общественная жизнь малых городских пространств» (The Social Life of Small Urban Spaces; 1-е изд. – 1980). Это не исследование жизни общества, а изучение конкретных площадей и прочих мест скопления людей с отслеживанием во времени поведения местных жителей и случайных прохожих. Уайт задался несколькими вопросами. Что делает общественные места привлекательными? Как и кем они используются? От чего зависит, станут ли они популярными? Какую роль играет обстановка (места для сидения, деревья, фонтаны), соотношение солнечного света и тени? Важно ли расположение общественных мест – имеют ли значение окружающие улицы и примыкающие строения? Какую роль играет пространство в создании и поддержании живого общества? Но, кроме всего прочего, работы этих исследователей показывают нам, что сила общества в значительной степени зависит от характера живущих в нем людей и что успешное городское развитие, по сути, является выражением этого коллективного характера. Таким образом, дизайн общественных пространств не может быть удачным, если не принимать во внимание процессы «снизу» (это же относится к городскому планированию в целом).
Наглядный пример того, насколько это верно, я нашел в нескольких кварталах от собственной лос-анджелесской квартиры. Хотя Лос-Анджелес – зеленый и солнечный город, у нас в районе мало парков, и местный совет, заботясь об общем благе, в последние годы предпринимает все возможные усилия, чтобы это изменить. К несчастью, по крайней мере в моем районе, был принят план, явно игнорирующий принципы Уайта: жители практически не принимали участия в разработке проекта, а создатели не слишком интересовались тем, какой деятельности горожан он должен способствовать. В результате, когда между аптекой и парковкой неожиданно появились деревья и забор с воротами, запирающимися на ночь, местные жители, несмотря на близость общественной библиотеки, не проявили особого интереса и энтузиазма в отношении нового места для прогулок. Снова приходится вспомнить о том, что планирование «сверху» редко оказывается эффективным: так было в старинной Саббьонете, так осталось и в современном Лос-Анджелесе.
Однако недостаточная продуманность – это лишь часть проблемы. Есть еще одна переменная, которая помогает объяснить неудачу с нашим районным парком. В Лос-Анджелесе мало кто ходит пешком – здесь невозможно представить жизнь без автомобиля, и горожане ездят на машине куда угодно, даже в расположенную по соседству библиотеку. Так было не всегда. В 1920-х гг. трамвайная сеть Лос-Анджелеса{257}, основанная в начале XX в. промышленным магнатом Генри Хантингтоном, стала самой протяженной в мире. Хантингтон был застройщиком, и прокладка трамвайных линий отвечала его интересам. Трамваи Хантингтона просуществовали, чуть в меньшем количестве, до 1940-х гг., когда сеть была куплена конгломератом производителей автомобилей, бензина и шин (под предводительством General Motors), которые, естественно, также действовали в собственных интересах. Но, по сути, общественный транспорт в Лос-Анджелесе на этом и кончился. У нас не оставалось ничего, кроме автобусов и такси, пока в начале XXI в. не появились скоростные трамваи.
Тем не менее сегодня городская жизнь Лос-Анджелеса продолжает полностью зависеть от автомобилей{258}, причем это проблема не только транспортная, но и экономическая. Примерно на 38 % территории в центре города расположены парковки, и участки приносят своим владельцам $5 млрд в год. На протяжении более чем 50 лет большая часть городского ландшафта формировалась машинами и для машин, однако дорожная ситуация остается самой плохой в стране и среднее время в пути от дома до работы составляет больше часа. Я живу совсем рядом с университетом, поэтому, слава богу, мне удается всего этого избежать, но я, вероятно, один из очень немногих, кто в Лос-Анджелесе ходит на работу пешком. Когда я только приехал в город, заботливые горожане время от времени останавливались и спрашивали, не нужна ли мне помощь, настолько крепко укоренилась в них привычка к автомобилям.
С другой стороны, моя ассистентка каждый день ездит на работу из Валенсии, пригородного поселка, расположенного примерно в 50 км к северу от города. Согласно Google Maps, дорога занимает{259} 30–45 минут, однако это время увеличивается в утренние часы пик в полтора раза, а по вечерам иногда и вдвое, так что домой она порой добирается более полутора часов. И это само по себе иронично. Виктор Грюн{260}, архитектор, спроектировавший Валенсию, а также придумавший в 1960-х гг. торговые центры и вообще сделавший очень много для формирования пригородной Америки в ее нынешнем виде, ненавидел автомобили. Мечтой Грюна, эмигрировавшего из Австрии (он бежал из Вены от фашистской оккупации, практически ничего не взяв с собой), было воссоздание живой атмосферы пешеходного торгового центра европейского города, который должен быть окружен находящимися в пешей доступности жилыми кварталами; частично эти представления отразились в разработанном Грюном урбанистическом проекте моллов. По словам этого энтузиаста, Валенсия должна была стать «островком разумности на пути расползающегося города».
По сравнению со многими другими пригородными районами Америки Валенсия неплохое место{261}, особенно для молодых семей. До ипотечного кризиса 2008 г. жилые кварталы, наряду с предприятиями легкой промышленности и мелким бизнесом, продолжали здесь расти. В 1987 г. Валенсия слилась с рядом населенных пунктов, расположенных по соседству, и появился город Санта-Кларита с населением около 150 000 человек и годовым доходом на семью, примерно вдвое превышающим средние показатели по США. И все же Валенсия, даже несмотря на расположенные здесь парки развлечений «Шесть флагов», остается не более чем пригородным анклавом. Выстроенный в испанском стиле центр – спокойный и чистый, с ландшафтным дизайном, фонтанами, кинотеатрами и ресторанами, тем не менее в городской застройке доминируют отдельные частные дома, и в целом здесь не ощущается тот дух места, о котором говорил Ганс Вирц. Общественный транспорт отсутствует; хотя в Валенсии проложено множество велодорожек, большинство людей предпочитают автомобили, и примерно половина из них, включая мою ассистентку, каждый день ездят на работу в Лос-Анджелес. За пятьдесят лет передвижение на личном автотранспорте стало одним из элементов американского стиля жизни, и сломать такие привычки очень трудно.
* * *
Однако времена меняются. Хотя Валенсия пережила Великую рецессию лучше, чем многие другие пригородные районы Америки, цены на недвижимость все равно упали на 35 % по сравнению с пиком 2007 г. В начале 2014-го, когда я пишу эти строки, цены вновь выросли, на продажу выставлено около 300 домов, примерно треть из них принадлежат банкам или находятся на разных стадиях изъятия. Такие новости могут показаться не слишком хорошими, однако смотря с чем сравнивать: в районе Франклин-Резерв в Северной Калифорнии поблизости от Сакраменто из 10 000 пригородных домов, построенных с 2003 по 2006 г., многие стоят пустыми и заброшенными. В 2014 г. число домовладельцев здесь меньше, чем когда-либо начиная с 1970-х гг. И этот упадок продолжается{262}. По некоторым оценкам, к третьей декаде XXI в. в американских пригородах будет примерно 20 млн свободных домов.
Хотелось бы объяснить этот обвал на рынке пригородной недвижимости ипотечным коллапсом, последующей рецессией и высокими ценами на бензин. Однако появляется все больше доказательств в пользу другой версии. Возможно, экономический кризис действительно сыграл роль катализатора, но важно и то, что люди стали иначе относиться к жизни в пригородах. На протяжении 60 лет американские семьи переезжали сюда, стремясь освободиться от городской духоты и суеты, но теперь, кажется, мы наблюдаем противоположную тенденцию. Расползающиеся пригороды, которые попали в зависимость от автотранспорта, похоже, исчерпали себя. С увеличением числа американцев, которые живут одни, и молодые и пожилые все чаще предпочитают жизнь в густонаселенных деловых городских центрах, где можно передвигаться пешком или пользоваться рельсовым транспортом. Эта тенденция отражается на рынке недвижимости: цены на дома падают особенно сильно в тех районах, до которых надо долго добираться{263}. Стоимость квадратного метра жилья в городских кварталах сегодня на 40–200 % выше, чем в пригородах, изолированных от мест шопинга, работы и развлечений. По той же причине города-спутники, где в центре есть прогулочные зоны и прочая инфраструктура (такие, как Валенсия), более привлекательны, чем «спальные» пригородные районы. Неожиданно оказалось, что, если людям предоставить выбор, они предпочитают жить в более оживленных районах, где есть разнообразные магазины, а тротуары забиты пешеходами. Предсказания Уильяма Уайта оправдались.
Такая перемена в настроениях американцев дает основания предположить, что происходит пересмотр каких-то очень глубоко укоренившихся привычек. Американская мечта впервые стала явью для многих американских семей среднего класса именно в соблазнительных объятиях огромных торговых центров и пригородного жилья{264}. Распространение моллов в пригородных и загородных районах, начавшееся после Второй мировой войны и поддерживающееся налоговыми льготами, имело разрушительные последствия для экономики многих городских центров. Но сегодня, когда городская жизнь переживает ренессанс, сложно переделать пригороды так, чтобы они стали удобны для пешеходов и более привлекательны для проживания. В США на каждого человека приходится чуть больше двух квадратных метров торговых площадей, и по этому показателю мы далеко опережаем прочие страны. Наш ближайший конкурент, Канада, может похвастаться лишь 60 % от этой величины, а в Швеции, которая возглавляет европейские страны, на каждого человека приходится примерно 0,3 м?.
Кроме того, автомобильный бум также идет на спад{265}. В этом тоже сыграли свою роль экономический кризис и увеличение цен на топливо, однако и здесь влияют более долгосрочные факторы. Молодые американцы сегодня покупают гораздо меньше автомобилей и гораздо меньше ездят на них, чем поколение их родителей. Зачем стоять в пробках по дороге в молл, если можно заказать товары с доставкой по Интернету? А если просто хочется с кем-то пообщаться, есть социальные сети. И эта тенденция наблюдается не только в Америке: использование автомобилей, в показателях как числа поездок, так и пройденных миль, падает и в Британии, и в Швеции, и во Франции. Учитывая, что расходы на транспорт и жилье сегодня съедают около половины бюджета среднестатистической семьи, уже не только молодежь пытается искать альтернативы. Почему бы не вернуться в город? Можно продать машину, купить смартфон, пользоваться общественным транспортом и продолжать жить полной жизнью, вдвое уменьшив расходы. А если вам вдруг захочется поехать в какое-нибудь необычное место, куда не доберешься на общественном транспорте, к вашим услугам всегда фирмы, предоставляющие машины в аренду, или Zipcar – наиболее быстро растущая система обмена автомобилями в мире, уже насчитывающая около миллиона членов.
* * *
В 2010 г. 82 % американцев проживали в городах; по оценкам, к 2050 г. этот показатель достигнет 90 %. Если задуматься о том, что города тратят примерно две трети всей производимой энергии и 60 % воды и выделяют в атмосферу примерно такую же долю парниковых газов, обеспечить нашей цивилизации устойчивое будущее крайне непросто{266}. И тем не менее возможностей для улучшения людской среды обитания огромное множество. «Новый урбанизм», как называют теперь это направление, – потенциально здоровый, во всех смыслах этого слова, путь развития, способствующий как физическим нагрузкам и общению людей, так и эффективному энергопотреблению. Однако путь к переменам не может быть легким. Развивать новую систему жилой застройки и поддерживающую ее инфраструктуру особенно сложно в районах вокруг таких мегаполисов «Солнечного пояса»[23], как Лос-Анджелес, Финикс, Атланта и Хьюстон. Но другие, менее крупные города – в качестве примера можно привести Портленд (штат Орегон){267} – уже гигантскими шагами движутся к «прогрессивной» городской культуре: большинство их жителей ездят на работу на велосипеде или на поезде, занимаются вторичной переработкой материалов и в целом стараются жить ближе к природе.
Если вам кажется, что Америка движется в сторону европейского образа жизни, то вы правы: это действительно так. Портленд часто сравнивают с немецким городом Фрайбург-им-Брайсгау или со швейцарским Цюрихом: в этих городах открываются столь же впечатляющие виды на далекие снежные вершины, а их жителей роднит с портлендцами любовь к трамваям. Ганс Вирц, швейцарский градостроитель, с которым вы познакомились ранее в этой главе, прекрасно знает эти города, и недавно мы снова встретились с ним в Лондоне, чтобы поговорить об общих чертах в их развитии.
Ганс время от времени читает лекции в Университетском колледже в Лондоне, в знаменитой Архитектурной школе Бартлетт, которая без лишней скромности провозглашает себя «мировым лидером многопрофильного образования и исследований по созданию жилой среды». Когда мы в этот раз встретились с Гансом, он только что прочитал студентам вводную лекцию на тему «Что такое правильное городское планирование», на которой я тоже побывал – признаюсь, не без ностальгии, так как я учился в этом колледже в 1960-х, прежде чем начать занятия медициной в университетской больнице через дорогу.
Ганс согласился с тем, что Европа и Соединенные Штаты действительно переживают сходные культурные подвижки. «Все дело в плотности, – объяснил он. – Плотность – вот ключевое слово. Вам нужна такая минимальная плотность населения, или численность жителей на гектар, которая была бы способна оправдать и поддерживать существование трамвайной сети или метро. Пригороды просто недостаточно плотно заселены, отсюда неизбежно следует зависимость от частного автотранспорта. Будущее за другим, – убежденно добавил он. – Когда удается сделать все правильно, преимущества становятся очевидны очень быстро. У вас все равно остается ваша собственная жилая ячейка, сохраняющая приватность (отдельная часть дома или таунхаус), но при этом вы получаете удобство и выбор, так как легко можете дойти пешком до магазинов, ресторана, кафе, театра, поликлиники и т. д.». Поэтому главная сложность современного градостроительства заключается в том, чтобы найти старые города с подходящей плотностью населения или построить в их пределах новые районы и при этом тонко сместить акцент с создания жилья как такового на восприятие его как скелета, на основе которого строится первоклассная жизнь».
Конечно, в идеале новое видение должно сложиться самопроизвольно, но в реальном мире, чтобы такие перемены начали осуществляться, обычно требуются определенные действия властей. «Во всех удачных случаях, которые мне известны, имелся мэр (например, мэр Портленда Сэм Адамс) и городской совет, которым хватило смелости и инициативности, чтобы начать двигаться в этом направлении, – сказал Ганс. – И в сообществе должно быть достаточно талантов – инженеров и архитекторов, мыслящих в правильном направлении и знающих, что делать. А кроме того, сами граждане должны быть достаточно просвещенными для того, чтобы поддержать такие социальные перемены. На личном уровне мотивация бывает различной: один человек поддерживает такие решения, чтобы потреблять меньше энергии, отказаться от машины и таким образом снизить расходы, другой – просто ради расширения возможностей для общения и развлечений. И конечно же, нельзя забывать о бизнесменах, особенно на рынке строительства жилья: должны быть заинтересованные застройщики, готовые использовать современные технологии, такие как панели с фотоэлементами, теплонасосы и т. д. Должна изменяться культура в целом».
В своей лекции Ганс особо отметил, что перепланировка городов – это задача, которую не завершишь за один день. На процесс создания и воплощения крупного проекта обычно уходят даже не месяцы, а годы. К тому же это процесс, требующий большой точности, и при измерении результата необходимо учитывать ряд конкретных показателей. Функциональность, порядок, узнаваемость и привлекательность – альфа и омега любого планирования, а успех или неудача любой идеи определяется коллективным мнением тех, кто постоянно живет в этой среде. Мы воспринимаем свою среду обитания, так же как и весь окружающий мир, преимущественно с помощью пяти чувств (осязания, зрения, слуха, вкуса и обоняния) и действуем сообразно их сигналам по классическому мозговому циклу «восприятие – действие» Хоакина Фустера, который я описывал в одной из предыдущих глав. Главное здесь – субъективное ощущение сбалансированности и увлекательности среды, в которой мы оказываемся. Оно возникает, когда в разуме непосредственного участника все кусочки встают на отведенное им место. Чтобы результат был наилучшим, на начальной стадии любого проекта должны быть проведены серьезные исследования. Городское планирование по своей сути является интерактивным, итерационным и демократическим процессом. Инвесторы, жители, бизнесмены и представители власти – все должны быть вовлечены в определение целей проекта, должны обсуждать все предложенные варианты их воплощения и выбирать единственно правильный. Только после этого возможно начало строительства.
Ганс считает, что в Европе лучшие примеры успешно осуществленных перемен следует искать в Германии: Фрайбург-им-Брайсгау и Тюбинген в их числе. Сам Ганс некоторое время работал в Саарбрюккене, бывшем промышленном и транспортном центре, который сейчас также перестраивается. По словам Ганса, это был процесс, «требовавший большого упорства и некоторого терпения». Но тут же он, улыбаясь, добавил: «Когда бурые пустыри превращаются в чудесные жилые кварталы с яркой, нестандартной архитектурой и множеством счастливых лиц, вам не нужен никакой опрос, чтобы оценить результаты». И такое обновление не ограничивается свежей застройкой: успеха, как заверил меня Ганс, можно достичь и в исторических городах, и в давно сложившихся городских центрах. И я знал, что это действительно так, потому что собственными глазами видел, как изменился лондонский квартал Мэрилебон, расположенный всего лишь в миле к югу от Университетского колледжа. У нас с Гансом было свободное время, и мы решили потратить его на то, чтобы посмотреть, как там идут дела.
* * *
Будучи студентом-медиком, я жил в Мэрилебоне на Хай-стрит, идущей вдоль Риджентс-парка на запад параллельно Бейкер-стрит. Сегодня эта улица стала модным местом для шопинга, но в те годы назвать ее модной и престижной было никак нельзя. Скорее она заслуживала эпитета убогой. Временами ходить по ней было просто опасно: за углами маячили сомнительные личности. Но в те времена ничего лучшего я себе позволить не мог. За пять фунтов в неделю я нашел комнату над музыкальным магазином прямо у маленького кладбища, когда-то окружавшего церковь, где в 1803 г. лорд Нельсон и леди Гамильтон крестили свою незаконнорожденную дочь Горацию. Это место дышит историей. Моя комнатка на третьем этаже была крохотной. Я буквально мог встать посередине и дотянуться руками до всех предметов ее обстановки: колченогой кровати, маленького письменного стола, одноконфорочной электрической плитки, миниатюрной раковины и платной батареи газового отопления, которая принимала монеты в один шиллинг. Одним словом, площадь использовалась очень эффективно. Единственным недостатком, который я могу припомнить, было расположение туалета: он находился в задней части здания на втором этаже и нависал над школьным двором, как бомба замедленного действия. Но я был счастлив в доме № 65 по Хай-стрит, и мое маленькое жизненное пространство прекрасно мне служило.
После получения диплома я время от времени возвращался в Мэрилебон. В бывшем музыкальном магазине стали продавать сэндвичи, а потом открыли кафе; могильные камни по соседству чуть больше заросли мхом, но в остальном мало что менялось. Я уехал в Америку; прошли десятилетия. А потом, в конце лета 2005 г., я приехал на конференцию по живописи и дизайну, организованную лондонским Центральным колледжем искусства и дизайна Святого Мартина, и познакомился с Патрицией Михельсон, которая родилась в Мэрилебоне и владеет сырной лавкой La Fromagerie{268} совсем рядом с Хай-стрит. Однако, как я очень быстро узнал, это вовсе не обычный магазин сыров: эксперты считают его одним из лучших в Англии. Так я начал заново открывать для себя Мэрилебон как динамичный, процветающий и разнообразный городской район.
По словам Патриции, возрождение началось с наступлением нового тысячелетия, когда руководство компании Howard de Walden Estates{269} запустило десятилетнюю программу обновления Хай-стрит. Здесь необходим небольшой экскурс в историю. Лондон не имеет единого плана застройки, и его развитие в значительной степени определяют компании, управляющие владениями древних аристократических родов. Бароны Уолденские Говарды – одна из таких семей, которая владеет примерно 90 акрами дорогой земли в лондонском Вест-Энде, в том числе Хай-стрит в Мэрилебоне.
То, что сегодня называется городским кварталом Мэрилебон, возникло в результате великой урбанистической экспансии XVIII в., когда Лондон расширился на запад и север, поглотив фермерские поля и остатки дворянских охотничьих угодий. Здесь преобладает георгианская архитектура с налетом стиля Палладио, хотя фасады не столь похожи друг на друга, как в Саббьонете. На самом деле совсем не похожи, потому что за десятилетия к ним приложили руку самые разные архитекторы, создав разнообразный и привлекательный городской пейзаж. За Хай-стрит, которая в своей нижней части повторяет изгибы речушки Тайберн, находится сеть улочек и скверов, где сегодня можно найти самые разнообразные жилые и офисные здания, церкви, маленькие колледжи и по крайней мере один знаменитый концертный зал – и все это вносит свой вклад в процветание района. Строения здесь по большей части исторические, охраняемые как памятники архитектуры, однако при сохранении фасадов функции их внутреннего пространства постоянно меняются. Поэтому, хотя георгианский характер Мэрилебона сохранился, использование зданий меняется в динамической синхронности с изменяющимися потребностями тех, кто здесь живет и работает. Помимо красоты, эти благородные старинные дома обладают, если вспомнить определение Ганса Вирца, бесконечной, вневременной устойчивостью.{270}
Вот на этом фоне примерно в 2000 г. управляющая компания Howard de Walden Estates начала предпринимать попытки возродить Хай-стрит, которая к тому моменту была такой же одряхлевшей и неказистой, какой я запомнил ее со студенческих времен. План был достаточно прост: привлечь разнообразных торговцев и ремесленников, которые привнесли бы в коммерческое сердце района энергию и новизну, и создать своего рода «деревенскую» атмосферу, которая удовлетворяла бы местных жителей, но при этом не нанесла ущерба репутации Лондона как одного из самых привлекательных городов на земле. Короче говоря, это было то самое планирование «снизу вверх». После того как улица была «зафиксирована» с северного и южного концов магазином дорогой мебели и стильной бакалейной лавкой, руководство Howard de Walden Estates занялось сдачей в аренду многочисленных более мелких магазинов. Сознательно отказавшись от привлечения крупных сетевых ретейлеров (несмотря на то что они могли бы принести более быстрый доход), реформаторы сосредоточились на мелких независимых предпринимателях, которые верили в идеи преобразования района, и предложили им выгодные условия аренды и ответственное управление. Это давало, по выражению Патриции Михельсон, «возможность расти вместе с Хай-стрит» в смешанной рыночной среде – рядом с мясниками, пекарями и даже изготовителями свечей – при поддержке заинтересованного тесного сообщества местных жителей и с постоянным доходом от иностранных туристов.
Перемены оказались поразительными. Мэрилебон прекрасно обеспечен общественным транспортом, и в течение трех-четырех лет количество пешеходов здесь утроилось. Квартал превратился в место, где людям хочется жить и работать, поэтому наряду с доходами от розничной торговли значительно увеличились и прибыли от продажи окружающей жилой и коммерческой недвижимости. Местный дух можно лучше всего почувствовать на ежегодной летней ярмарке, которая привлекает до 30 000 посетителей, или на сельском рынке, который открывается каждую субботу в любое время года. Активная ассоциация ретейлеров также стимулирует общественную жизнь и организует различные мероприятия, еще более способствуя поддержанию genius loci – духа места. Раз в два месяца выходит The Marylebone Journal, в котором публикуются материалы, посвященные различным аспектам жизни квартала – торговле, медицине (больница London Clinic является частью сообщества Харли-стрит), кафе и ресторанам; особое внимание уделяется искусству и истории района.
* * *
А истории, которую можно прославлять, в Мэрилебоне полно: здесь жили многие выдающиеся люди, в том числе и некоторые выдающиеся негодяи. Идея «Рождественской песни» пришла в голову Чарльзу Диккенсу именно тогда, когда он жил на Хай-стрит. В характере Скруджа для нас интересно то, что он, мизантроп по натуре, оказался отщепенцем. Мы, как общественные создания, по своей природе не любим одиночества, способны процветать лишь вместе, и у нас это прекрасно получается. Оживленным вечером в Мэрилебоне улицы полны суетящихся, куда-то спешащих, смеющихся и восхищающихся людей, но при этом практически не возникает ощущения толчеи. Никто не пихается и не врезается друг в друга, люди для этого слишком умны и прекрасно научились справляться с проблемой: мы интуитивно прочитываем подсказки в языке тела и взглядах окружающих, даже двигаясь в толпе, и соответственно намечаем себе путь. Современный человек приспособился к жизни в городах – искусственно созданных местах обитания. И сейчас мы должны проявить весь свой ум, разрабатывая городские планы, стараясь сделать города более пригодными для самих людей, а не для автомобилей, как это было на протяжении последних ста лет.
Кое-какой прогресс уже достигнут: городская жизнь действительно может быть более здоровой. Если взять в качестве примера Лондон, то жесткий контроль за использованием ископаемого топлива очистил улицы от едкого удушающего смога, которым я вдоволь надышался в студенческие годы. Но еще многое предстоит сделать. Преобразование городской среды должно гармонично сочетаться с нашей потребностью в устойчивом будущем, в то же время оставляя каждому пространство и возможности для персонального самовыражения. Главная проблема заключается как раз в том, о чем я говорю на протяжении всей этой книги: мы должны победить нашу сформированную изобилием инстинктивную близорукость и научиться мыслить в долгосрочной перспективе. К примеру, сегодня, перед лицом эпидемического распространения ожирения (Великобритания здесь занимает второе место после США: 64 % ее жителей страдают ожирением или избыточным весом){271}, нам необходима городская среда, способствующая физической активности{272}, с широкими тротуарами, безопасными велодорожками, местами для активного отдыха и широким спектром возможностей для занятий спортом. Это вполне достижимая цель, нужно лишь проявить творческий подход. Что физические упражнения могут быть занимательными и для детей, и для взрослых, доказывает пример экспериментальной музыкальной лестницы при входе в метро на площади Оденплан в Стокгольме. Когда вы наступаете на ступеньки, они издают звуки, словно клавиши пианино. После постройки этой лестницы тех, кто предпочитает ее эскалатору, стало на 66 % больше.
Создание жизнеспособных городских сообществ также полезно с точки зрения экономики, что демонстрирует реконструкция квартала Мэрилебон. Люди всех возрастов хотят жить в подобных местах. Известно, что горожане, которые ведут активную жизнь, ходят пешком, ездят на велосипедах и общественном транспорте, в целом здоровее и счастливее, чем те, кто вынужден каждый день стоять в пробках по дороге на работу. Эта тенденция отражается в демографических показателях: количество образованных молодых людей (выпускников колледжей в возрасте от 25 до 34 лет), выбирающих для жительства внутренние городские районы, сейчас вдвое превышает количество тех, кто предпочитает районы на окраинах и пригороды. Но и пенсионеры также все больше стремятся «состариться на месте», оставаясь в городе и сохраняя близость к старым друзьям и любимым магазинам.
Но важнее всего в борьбе с бичом ожирения обновить наше отношение к пище и ее источникам{273}. Издавна места жительства людей и производства пропитания были тесно связаны между собой, и город был одновременно «столовой, рынком и фермой». Если планировщики, дизайнеры и архитекторы будут работать вместе, возможно создать среду, в которой город и село будут взаимодействовать на взаимовыгодной основе. Благодаря стимулированию такого обновленного осознания естественных циклов различные сообщества в Америке и Европе уже переживают новый расцвет. Тот же дух обновления можно почувствовать и на Хай-стрит в Мэрилебоне, буквально по соседству с домом № 65, где я когда-то жил.
Два успешных специалиста в области питания, повар Эндрю Джордан и мясник Джон Бартлетт, имеющие на двоих пятьдесят лет опыта, в 2008 г. основали The Natural Kitchen{274}. Их предприятие – это кафе, еда навынос, продажа деликатесов и органическая мясная лавка, а целью владельцев является возвращение продуктов местного производства в городской центр. «Легкий, доступный и привлекательный выбор здоровой пищи» – так описывает их концепцию главный менеджер Харриет Бервуд. При этом используется любая возможность, чтобы предоставить этот выбор с юмором. Когда мы с Гансом в тот вечер проходили мимо, в The Natural Kitchen как раз привезли продукты. Нам в глаза сразу бросились яркие наклейки на коробках: «Внимание! Настоящая еда. Побочные эффекты могут включать повышение уровня энергии, сексуального влечения и работоспособности, а также сияющую кожу». Вот вам часть среды обитания, скроенной по человеческой мерке.
Глава 9
Еда: основа жизни
Земледелие по праву можно поставить во главу человеческих ремесел, потому что оно имеет огромные преимущества перед всеми остальными как по своей древности, так и по приносимой пользе. Оно родилось вместе с миром и всегда было истинным источником прочного богатства и подлинных сокровищ, потому что снабжает людей всем необходимым для ведения счастливой и достойной жизни.
Полный справочник фермера (1777){275}Сельское хозяйство – самое важное из человеческих предприятий: оно всегда было для нас основным источником пищи, более всего влияло на развитие человечества и саму землю. Оно основа всего, чего мы только можем мечтать достичь, от хорошего здоровья до мира во всем мире и сохранения живой природы. Это дело, в котором мы не имеем права допускать ошибок. Чтобы добиться успеха, мы должны рассматривать сельское хозяйство как упражнение в прикладной экологии.
Колин Тадж.{276} Красота в малом (Literary Review, декабрь 2013 г.)Пища и питание необходимы для всех живых созданий, но для людей это всегда было чем-то большим. Чувственное наслаждение, которое мы получаем от пищи, – самый понятный из инстинктов, который быстрее всего приобрел социальное значение. Начиная с самых ранних этапов человеческой истории поиск пропитания был коллективной задачей, стимулирующей социальные взаимодействия и питающей любопытство.
История еды – это история культурного развития человечества. Сегодня мы воспринимаем сельское хозяйство как формирующую силу цивилизации, как изобретение, позволившее нам перестать зависеть от дикой природы и пищи, которая добывалась охотой и собирательством. Развивая земледелие и скотоводство, люди старались преодолеть сезонные ограничения доступности пищевых ресурсов. В дополнение к этому благодаря свойственному нам любопытству мы стали изучать процессы ферментации и обратили их себе на пользу, научившись делать хлеб, сыр, пиво и вино. Но самая главная инновация в истории человеческого питания – это, несомненно, приготовление пищи на огне{277}. Из всех живых существ на земле только человек использует для этого огонь. С его помощью мы смогли превратить то, что дает нам природа, в нечто совершенно иное и сугубо человеческое.
Наша находчивость позволила трансформировать болезненное чувство голода в наслаждение плодами земли. Свидетельство тому – ежегодные праздники урожая, встречающиеся буквально в каждой культуре. Выращенные и собранные нами растения, выпасаемые животные остаются нашей единственной связью с живой природой, но то, что мы едим и как мы это готовим, зависит от свойственной нам культуры. По словам историка Массимо Монтанари, «еда – это культура»{278}.
Совместные трапезы укрепляют наши связи как друг с другом, так и с общей культурой. Но в сумасшедшем современном мире такая общность встречается все реже. К концу XX в. привычки, связанные с едой, изменились вслед за Америкой уже и в Европе. Суматошный образ жизни и полуфабрикаты, ставшие основной составляющей «западной» диеты, угрожают не только традициям застолья, но и общественному здоровью. Из-за недостатка времени мы стали рабами скорости, это нарушило естественный ритм жизни и уничтожило социальные ритуалы, которые строились вокруг еды и ее приготовления. В сегодняшней Америке мы чаще едим в одиночестве.
Не менее серьезная перемена заключается в том, что мы больше не находимся в непосредственной близости от источников пищи. Производство пищевых продуктов на всех этапах, от обработки земли до подачи на стол, индустриализировалось{279} и управляется теперь скорее погоней за прибылью, чем удовлетворением человеческих вкусов. То, что едят сегодня люди по всей Америке, производится немногочисленными продуктовыми гигантами, которые продают, в общем-то, одни и те же продукты через одни и те же торговые сети. Например, в американских магазинах Walmart, которые в принципе не считаются продуктовыми, в 2013 г. было продано около 25 % всех пищевых продуктов на сумму, составляющую целых 55 % от общего объема американских продаж компании. На мировом продовольственном рынке доминируют всего несколько американских и европейских розничных сетей, на долю которых приходится около 30 % всей мировой торговли. Полуфабрикаты сегодня настолько дешевы и калорийны, что проблема ожирения коснулась даже людей с низкими доходами и стала поистине глобальной.
Парадокс наших достижений состоит в том, что мы живем в эру продовольственного изобилия с мозгом, запрограммированным на недостаток еды, совсем как не раз уже упомянутый фазан Генри. Однако для американцев проблема не только в биологии – она усугубляется нашими культурными представлениями, связанными с пищей и продовольствием. Производя в пересчете на калории больше продуктов, чем мы можем потребить, мы теряем к ним интерес и легко ими разбрасываемся. Можно даже сказать, что мы перестали уважать пищу, которую едим. Моя знакомая Патриция Михельсон, владелица сырной лавки в Мэрилебоне, сообщила мне то, что в XVIII в. было известно всем: коровам лучше пастись на диких пастбищах, потому что тогда из их молока получается более вкусный сыр. К несчастью, спустя двести лет мы потеряли связь с естественной экологией{280} и большинство из нас утратили способность судить о таких деталях. Местные рынки, эксперименты на маминой кухне и живые дискуссии за столом больше не учат нас, что нужно есть и как получать наслаждение от разных блюд. Типичная американская семья теперь собирается скорее в автомобиле, чем за обеденным столом.
С наступлением эры фастфуда мы сменили скудность пропитания на нищету самопонимания. Мы путаем ажиотаж с эффективностью, жертвуем качеством ради количества и разучились получать удовольствие от еды. Традиционная культурная роль пищи в обществе оказалась искажена и в некоторых случаях подавлена агрессивным маркетингом. Совместный прием пищи служит антидотом для стресса. Если мы будем ежедневно разделять с близкими трапезу, то обретем более тесную связь с ними и спокойствие, которое нам не способен дать рабочий день. Культивирование таких традиций помогает культивировать собственную личность: семейный стол в хаотичном мире становится местом общего сбора и воссоединения. И кроме того, узнавая больше о пище, которую мы едим, и о том, откуда она взялась, мы можем восстановить наше единение с природой.
По моему мнению, это необходимо для будущего здоровья нашей нации. Я уже говорил о том, что американцы удерживают сомнительное лидерство как самые толстые люди на земле, что отчасти объясняется высоким уровнем стресса и ориентацией нашего стиля жизни на потребление. Но также несомненно, что современное увеличение заболеваемости диабетом II типа, сердечно-сосудистыми заболеваниями и некоторыми формами рака связано с утратой местных источников продовольствия и постоянным повышением уровня индустриализации пищевой промышленности – особенно это касается городов, где живет большинство из нас. Мы делаем себя больными, сами того не осознавая. Как своеобразно сформулировал журналист и поборник здорового питания Майкл Поллан{281}, мы, американцы, «выпустили на мировую сцену новое создание: человека, который умудряется одновременно переедать и плохо питаться».
В последнее время американцы, озабоченные такими неприятными тенденциями, наконец-то вновь начали проявлять интерес к тому, чем и как мы питаемся{282}. Примерно 50 % блюд и закусок в США производится вне дома. И люди начинают задавать вопросы. Что содержится в этих блюдах? Каково происхождение этих продуктов? Как их готовили? Из чего эти блюда состоят и кто производит эти ингредиенты? Какова связь между здоровьем нации и упакованной в целлофан едой, которую мы потребляем?
До сегодняшнего дня такие вопросы не привели ни к каким заметным переменам в стандартном американском рационе, состоящем из гамбургеров и жареной картошки. Однако они стимулировали появление различных общественных движений, призывающих вернуться к традиционной пище местного производства и проявлять большую гражданскую ответственность в отношении пищевой промышленности. Благодаря этому по всей стране стали возникать фермерские рынки, местные сети и бакалейные магазины, ориентированные на «органически» выращенную продукцию. В сфере СМИ выбор продуктов и приготовление различных блюд превратились в своего рода популярный спорт{283}: этому посвящены специальные журналы, модные рестораны соревнуются друг с другом в новых предложениях, а знаменитые повара занимают телевизионный прайм-тайм. Американцы не одиноки в таких стремлениях: в Италии еще в 1980-х гг. было организовано движение Slow Food («Медленная еда»){284}, отделения которого существуют теперь по всей Европе и США. В 1999-м инициатива была распространена на другие сферы и трансформировалась в идею «медленного города» – места, где жители могут неспешно наслаждаться сменой времен года, местной кухней и обычаями, ведя здоровый образ жизни, но не отказываясь при этом от социальных и технологических достижений.
Мне кажется, что мы в Америке находимся сейчас на гребне общественных перемен. Наше отношение к пище перестает определяться простым удобством, и мы склоняемся к восприятию еды как центрального фактора человеческой культуры и здоровья. Чем вызваны эти перемены, что они нам сулят и какие ловушки подстерегают нас на этом пути, я рассмотрю на следующих страницах.
* * *
Человек выяснял, что съедобно, а чего стоит избегать, путем эксперимента – методом проб и ошибок. В западной медицине на протяжении 2000 лет доминировали принципы отношения к человеческому телу, сформулированные еще древнеримским врачом Галеном. Он считал, что основой всего служит гармония вселенских элементов, распределяющихся попарно: жара – холод, сухое – влажное. Человек здоров, если четыре элемента, из которых состоит его тело (воздух, огонь, земля и вода), распределены гармонично. Приготовление пищи должно следовать тем же принципам, обеспечивая вкусный и питательный рацион за счет правильного сочетания ингредиентов.
Медицина и кулинария возникли из одного и того же источника мудрости: наслаждение и здоровье должны взаимно укреплять друг друга благодаря потреблению хорошей пищи – так считали древние мыслители. Им ничего не было известно о том, что говорит современная биохимия, к примеру, об антиоксидантах и их способности обезвреживать в организме молекулы, которые могут повредить клетки. Однако инстинктивно человек, как и другие существа, всегда стремился к полезной пище. Так, антиоксидантами очень богата черника, которую все мы любим добавлять в утреннюю кашу. Мартин Шефер, ученый из Фрайбургского университета, выяснил, что маленькая птичка славка-черноголовка тоже очень ее любит и специально выбирает эти ягоды, богатые антиоксидантами, по цвету и вкусу{285}, придерживаясь таким образом своего рода диеты.
Пока в медицине не произошла техническая революция, диетическое питание было основным терапевтическим средством при большинстве заболеваний. Возьмите любой медицинский текст XIX в. или посетите аптеку в городе-музее Уильямсберге (штат Вирджиния), и вы поймете, что я имею в виду. Позже, с развитием медицинской науки, внимание переключилось на «дефицит питательных веществ». Я до сих пор помню, чему меня учили в медицинском институте: недостаток витамина D вызывает рахит, недостаток витамина С – цингу.
Но сегодня маятник качнулся в другую сторону, и нам приходится уделять повышенное внимание уже не недостатку, а избытку чего-либо. Мы толстеем просто потому, что едим слишком много, причем не то, что нужно. Предприятия быстрого питания соблазняют нас блюдами, перенасыщенными животными жирами, сахаром и солью – ингредиентами, к которым нас тянет потому, что людям в эпоху палеолита их хронически не хватало. Такие соблазны подорвали наши кулинарные вкусы. Однако это только часть проблемы. Скорее всего, мы еще и недополучаем что-то крайне важное для здоровья из-за промышленной переработки продуктов, основной целью которой часто является увеличение срока их хранения. Вполне возможно, что «питательные вещества», список которых можно найти на каждой упаковке, вовсе не являются адекватной заменой того, что организм получает при потреблении свежих продуктов прямо с огорода. В таком случае даже при сегодняшнем изобилии мы все равно испытываем дефицит питательных веществ. Получается, что мы действительно одновременно переедаем и плохо питаемся.
Стоит вспомнить, что предпосылки для «болезней дефицита», таких как рахит и цинга, по сути были созданы самим человеком. Почерневшая кожа и кровоточащие десны моряков, слишком много времени проводивших в плавании, были типичным бедствием до тех пор, пока не выяснили, что цингу вызывает нехватка аскорбиновой кислоты, содержащейся в свежих фруктах и овощах. Цинга была таким же «заболеванием обстоятельств», как и размягчение костей – признак детского рахита, возникающего из-за дефицита витамина D. Однако нехватка этого вещества может объясняться не только плохим питанием, но и недостатком солнечного света и задымленной атмосферой, как, например, в городах северной Англии во времена долгого перехода от аграрной экономики к промышленной.
Задним числом все это кажется просто. Но с дефицитом чего мы можем сталкиваться сегодня из-за индустриализации производства пищи? Пока это не до конца понятно. Однако постепенно мы вновь начинаем осознавать разницу между едой и питанием благодаря не столько науке, сколько простым интуитивным ощущениям, которые помогают нам распознать вкусные овощи, когда мы их пробуем. А наука, как в историях с цингой и рахитом, постепенно облегчает наше понимание. Накапливается все больше доказательств того, что даже при онкологических заболеваниях рацион, богатый свежими овощами и фруктами, играет важную роль в подавлении рецидивов{286}, выключая гены, стимулирующие развитие раковых клеток, и поддерживая метаболические процессы, которые подавляют это развитие.
Если сравнивать с рационом наших предков-гоминидов, к которому наша генетика подстраивалась в течение 5–7 млн лет, толчок к огромным переменам в том, что мы едим и как мы живем, дало зарождение сельского хозяйства{287}, произошедшее всего лишь 10 000 лет назад. Питание древних людей было смешанным (в основном растительная и небольшое количество животной пищи) и очень сильно варьировалось в зависимости от местных климатических и географических условий, но постепенно, особенно с началом возделывания зерновых, еда стала более унифицированной. Основные культуры, которые с тех пор поддерживают развитие цивилизации (ячмень и пшеница в Средиземноморье и на Ближнем Востоке, просо и рис в Азии, кукуруза в Америке), были не случайными находками, а результатом селекции и целенаправленного разведения древними земледельцами. Вначале первые крестьяне занимались этим параллельно с охотой и собирательством. Сначала едва заметно, а потом, с распространением домашнего скота, более быстрыми темпами такие изменения в рационе вносили разлад в генетически закрепленные физиологические процессы, порождая несоответствие между древним опытом и новой культурой.
Естественный отбор постоянно пытается угнаться за такими переменами, и иногда это получается. Хороший пример того, чего мы достигли в понимании основ человеческой биологии, – история с лактозой{288}, сахаром, присутствующим в молочных продуктах. Для их переваривания необходим пищеварительный фермент лактаза, количество которого в человеческом организме резко уменьшается после того, как мы перестаем питаться материнским молоком. Для большинства людей такое изменение метаболизма совершенно естественно, и из-за него взрослый человек может плохо усваивать молочные продукты (вплоть до полной непереносимости лактозы). Однако в некоторых ограниченных популяциях (например, в тех европейских сельских культурах, где потребление большого количества молочных продуктов было нормой на протяжении многих поколений) возникла устойчивость к лактозе благодаря естественному отбору генотипов.
Несомненно, в нашем генотипе происходило множество таких адаптаций, о которых мы еще просто не знаем, но в целом можно сказать, что культурная эволюция значительно ограничила способность человека приспосабливаться к различным условиям как поведенчески, так и физиологически. Это стало особенно верно с наступлением эры индустриализации и продвинутых технологий. Приблизительно 70 % продуктов, составляющих суточный рацион среднего американца (молочные продукты, крупы, алкоголь, растительное масло и печально знаменитые рафинированные сахара, в особенности фруктоза, содержащиеся в выпечке, безалкогольных напитках и закусках), не соответствуют тем источникам калорий, которые присутствовали в пище наших предков, живших в досельскохозяйственную эпоху. Поэтому, заменив натуральную растительную пищу промышленно переработанными продуктами, мы получили повышение уровня глюкозы в крови, изменение состава жирных кислот в организме, нарушение биохимического баланса, снижение количества клетчатки в рационе и проблему хронического метаболического стресса. Вся эта совокупность биохимических изменений порождает сегодняшние «болезни цивилизации». Хотя многие стремятся найти этим заболеваниям однозначное объяснение, говоря, например, о том, что сердечно-сосудистые нарушения порождаются повышенным потреблением жиров, на самом деле более вероятно, что самые разные особенности нашего «постиндустриального» рациона{289} вместе с образом жизни оказывают значительное влияние на состояние здоровья.
Хотя современные американцы больше не верят в гуморальные теории Галена, которые базировались на учении о четырех элементах, человечество по-прежнему стремится найти гармонию, дающую здоровье. Об этом свидетельствуют миллиарды долларов, потраченных на различные товары для «оздоровления» организма вроде аюрведических пищевых добавок, экзотических круп или травяных чаев. Возможно, таким образом мы подсознательно пытаемся вернуться к природе, вновь подсоединиться к интуитивной силе нашей филетической памяти. Не свидетельствуют ли такие попытки о нашем отчуждении от земли, которая нас кормит? И если так, то почему это произошло? Что породило индустриализацию нашей пищевой цепочки? Чтобы ответить на эти вопросы, мы должны вновь вернуться к рассмотрению роли городов, где живет большинство из нас.
* * *
Кэролин Стил{290} в книге «Голодный город: Как еда определяет нашу жизнь» (Hungry City: How Food Shapes Our Lives)[24] говорит о тесной связи между ростом города и тем, как и что едят его жители. Кэролин живет в Лондоне и работает архитектором, а также преподает принципы устойчивого городского планирования в Кембридже. «Обеспечение городов продовольствием, – сказала она мне при нашей первой встрече в 2009 г., – вероятно, оказывает на нас и нашу планету большее физическое и социальное влияние, чем любая другая человеческая деятельность. Только подумайте: для такого города, как Лондон, ежедневно требуется продуктов на 30 млн приемов пищи – их надо произвести, ввезти, продать, приготовить, съесть, а потом переработать отходы. И нечто подобное происходит каждый день с любым крупным городом на земле».
Если действительно так взглянуть на проблему, то становится вполне понятно, что обеспечение и удовлетворение аппетитов крупного современного города неизбежно влияет на наше отношение к пище. «Исторически потребности голодных городов обеспечивались за счет зерна, необходимого для выпечки хлеба, – объясняет Кэролин. – Поэтому для процветания были нужны судоходная река и плодородные земли поблизости – в этом изначально и заключались стратегические преимущества Лондона. А открытые централизованные рынки обеспечивали необходимую инфраструктуру для управления доставкой пищевых продуктов жителям».
Это известно мне на собственном опыте. Большие специализированные рынки центра Лондона – фруктово-овощной в Ковент-Гардене, рыбный Биллинсгейт у реки и мясной Смитфилд – действовали на своих исторических местах, когда я был студентом в 1960-х. Сегодня Смитфилд пока еще не сменил своего местоположения, но и Ковент-Гарден, и Биллинсгейт переместились из городского центра туда, где земля дешевле, а транспортная ситуация лучше. Продукты в супермаркеты Лондона (как и других городов) теперь доставляют преимущественно по ночам на огромных грузовиках, прибывающих из никому не известных дальних краев.
Скот, который когда-то приходил на рынок на своих четырех, а потом перевозился по железной дороге, теперь забивают тоже где-то далеко, и ежедневные потребности мясных лавок и ресторанов в свежем мясе удовлетворяют туши, доставленные в рефрижераторах. Основная масса современных городских жителей обитает в тысячах миль от тех мест, которые ее кормят. В городских условиях у нас больше нет эмоциональной связи с источниками нашего пропитания, но при этом производство и продажа пищи все равно влияют на нашу жизнь. Кэролин сформулировала очень кратко и точно: «Те жизненно важные виды деятельности, которые были наиболее очевидными в доиндустриальном городе, теперь стали практически невидимы».
Возможно, самое удивительное в том, что эти огромные культурные перемены свершились относительно быстро. Адам Смит считал, что сельское хозяйство составляет основу богатства нации, но и он признавал, что для постоянного движения вперед необходимо взаимодействие села с городом. «В каждом развитом обществе главный товарообмен происходит между городскими и сельскими жителями. ‹…›{291} Деревня снабжает город предметами продовольствия и материалами для переработки. Город оплачивает это снабжение тем, что отсылает часть готовых изделий жителям деревни. ‹…› Выгоды их обоюдны и взаимно обусловлены…» – писал Смит в «Богатстве народов». Но всего лишь через год после публикации этого труда, в 1777-м, в «Полном справочнике фермера», из которого я взял эпиграф для этой главы, было подробно описано, как сельская жизнь в Англии отрывается от своих древних аграрных корней.
Веком ранее английский парламент высказался за огораживание общинных земель, и их место заняли прямоугольники частных владений, которые сегодня мы воспринимаем как типичный британский пейзаж. Совершенствование методов земледелия позволило повысить урожаи, так как на открытые поля попадало больше солнечного света. Но это было только начало. С открытием ископаемого топлива и возможностей его использования в значительной мере снизилась традиционная зависимость от годичного органического цикла. Параллельно, благодаря людям вроде членов Лунного общества, шел вперед научно-технический прогресс. Механизация и система каналов, использующаяся для транспорта грузов, улучшили сельскохозяйственное производство и распределение продукции. А когда к середине XIX в. в стране появились паровозы и протяженная сеть железных дорог, близость места производства к месту потребления очень быстро перестала иметь принципиально важное значение.
Однако потребность городов в продовольствии росла. Популяционный взрыв в индустриальных центрах и разнообразные мальтузианские катастрофы заставили изменить взгляд на вещи. Чтобы можно было накормить голодные орды, производство сельскохозяйственной продукции должно было стать предельно эффективным, дешевым и надежным. Главным врагом в достижении этой цели стали капризы природы. Масштабный и невиданный доселе рост индустриальных центров – городов, которые близлежащая сельская местность больше не была способна прокормить, – требовал внедрения новых методов сельского хозяйства. Вот так и начался переход от освященного временем устойчивого сельского хозяйства Адама Смита к сегодняшнему индустриализованному сельскохозяйственному бизнесу.
В этом переходе очень важную роль сыграла биохимия. В начале XIX в. немец Юстус фон Либих и француз Жан Батист Буссенго внесли революционный вклад в сельскохозяйственную науку{292}. В 1836 г., сравнив содержание азота в навозе, крови, костях и рыбе, Буссенго обнаружил, что эффективность удобрения прямо пропорциональна содержанию в нем азота. Для хорошего роста растениям необходимы разные питательные вещества, в том числе фосфор и калий, но больше всего рост зависит от азота; в природе его добывают из атмосферы и связывают особые микробы, живущие в корнях некоторых бобовых, а также в помете животных. На этом процессе основано устойчивое обновление почв с помощью севооборота. Однако природные источники активного азота ограничены.
Либих одним из первых указал на эти ограничения и предложил использовать в качестве искусственных удобрений, которые можно вносить прямо в почву у корней растений, азотсодержащие вещества, например аммиак. Затем в 1908 г. немецкий химик Фриц Габер запатентовал процесс производства аммиака из водорода и азота под давлением, при высокой температуре и в присутствии оксида железа. Карл Бош довел этот метод «фиксации» атмосферного азота до промышленного применения, и он начал использоваться в разнообразных отраслях, но особенно широко – для производства взрывчатки и искусственных удобрений. Таким образом, благодаря открытию Габера урожай с одного гектара пахотных земель увеличился более чем вдвое: в 1908 г. с него могло прокормиться 1,9 человека, а сегодня – 4,3.
Однако в этих исключительных достижениях сельского хозяйства сыграли роль не только удобрения. К середине XX в. для дальнейшего повышения урожайности стали использовать методы селекции и новые принципы земледелия. Наиболее известны работы Нормана Борлоуга{293}, американского агронома, в 1940-х гг. работавшего на Фонд Рокфеллера. Применяя гибридизацию, он пытался создать зерновые культуры, которые могли бы наиболее эффективно усваивать доступный азот. Результатом стало выведение высокоурожайных карликовых разновидностей пшеницы и риса, которые после 1970 г. быстро распространились по всему миру. К 2000 г. доля этих сортов в урожае пшеницы составила поразительные 86 % в Азии, 90 % в Латинской Америке и 66 % на Ближнем Востоке и в Африке. Выведенные Борлоугом сорта риса дают 74 % урожаев в Азии в целом, а в Китае вообще выращивают только их.
Но, как совершенно справедливо заметила в нашем разговоре Кэролин Стил, здесь надо отметить один парадокс. Индустриализация сельского хозяйства триумфально обеспечила миллиарды жителей Земли продовольствием, однако она имеет и темную сторону. Не думая о последствиях, мы вмешиваемся в естественные природные циклы в беспрецедентных масштабах, используя плохо проверенные удобрения и гербициды, а кроме того, конвейерный подход в животноводстве. Страшная засуха, в 1930-х гг. превратившая Великие равнины – мировую житницу – в пыль, породила не утихающие по сей день дискуссии о преимуществах и ограничениях органического и индустриального сельского хозяйства.
«Образование огромной пыльной чаши действительно послужило первым звонком, – говорит Кэролин. – Думаю, именно это вдохновило леди Ив Бальфур{294} на ее интереснейшие экологические эксперименты с почвами, которые описаны в ее классической книге „Живая почва“ (The Living Soil), вышедшей в 1943 г. И конечно же, была еще „Безмолвная весна“» (Silent Spring) Рэйчел Карсон{295}, в которой она открыла людям глаза на разрушительное воздействие ДДТ, изменив политику Америки в отношении пестицидов. Они были пионерами своего дела, но я боюсь, что их прозрения не имеют особого значения для среднестатистического горожанина. Индустриализация сельского хозяйства вообще не попадает в список широко обсуждаемых и считающихся важными вопросов. Такое ощущение, что чем ближе друг к другу мы живем, тем дальше уходим от понимания природы».
Это действительно так. Зеленая революция, как называют послевоенный успех Нормана Борлоуга в химизации земледелия и гибридизации растений, была необходима для того, чтобы сейчас мы могли прокормить семь с лишним миллиардов жителей планеты. С 1950 по 2000 г. мировое производство зерна выросло втрое, хотя площадь пахотных земель увеличилась всего лишь на 10 %. Однако такие замечательные урожаи не остаются без последствий и, как правило, не идут на пользу окружающей среде. Многие из выведенных сортов зерновых оказались менее устойчивы к болезням, чем предполагалось, и поэтому для поддержания их роста необходимы пестициды. Вещества, разработанные во время войны для борьбы со вшами, прекрасно убивают вредителей на полях, но, помимо них, медленно уничтожают и других существ, в том числе птиц и полезных насекомых, составляющих биологическое разнообразие на Земле.
Кроме того, новые разновидности высокоурожайных зерновых требуют не только внесения искусственных удобрений, но и большого количества воды, что вызывает ее нехватку в ряде регионов и другие проблемы, которых никто не предвидел. Азот, вымываемый из почвы, во многих прибрежных районах отравляет рыбу и других морских животных и способствует росту водорослей и сорняков. В Индии, особенно в Пенджабе, колыбели индийской зеленой революции{296}, истощение водяных пластов глубокого залегания привело к весьма значительному понижению уровня грунтовых вод – примерно на 4,6 м всего лишь за десять лет, с 1993-го по 2003-й. В результате многие крестьяне больше не могут обеспечить своим полям требуемое орошение, что приводит к снижению урожайности. И такое происходит не только в Индии. Уровень водоносного горизонта под Великими равнинами{297} на Среднем Западе США, простирающегося от Южной Дакоты и Вайоминга до так называемого Техасского выступа, также падает. Полвека круговой ирригации – использования глубоких скважин и оросительных установок, которые создают картину концентрических кругов растительности, прекрасно видимых при полете над территорией, – значительно снизило ресурсы доступных грунтовых вод, что приводит к пересыханию рек и грозит катастрофическими последствиями для этого важнейшего земледельческого региона в случае засухи.
Знакомый урок. Стремясь справиться с какой-то старой проблемой, в данном случае с голодом, мы создаем новую. Сегодня нам становится понятно, что зеленая революция с ее установками на ископаемое топливо и масштабное использование удобрений и пестицидов разрушительно воздействовала на биоразнообразие и биологический баланс почв, необходимый для производства здоровых пищевых продуктов. Так что потенциально она оказалась контрпродуктивна: повысила риск быстрой приспособляемости вредителей и развития болезней, уничтожающих посевы, что может еще больше подорвать источники пропитания на Земле. Производителям полуфабрикатов и фастфуда, играющим основную роль в снабжении питанием голодных городов, для снижения расходов необходимы индустриализированное сельское хозяйство и дешевый транспорт, что поддерживают и усугубляют эти потенциальные проблемы.
«Мы зависимы от продовольственных корпораций в такой же степени, в какой жители древних городов были зависимы от своего короля или императора, – заметила Кэролин во время нашего разговора. – Но, в отличие от них, у нас нет прямых взаимоотношений с теми, кто нас кормит, – за исключением разве что того момента, когда мы отдаем деньги кассиру в магазине. Супермаркеты обеспечивают 80 % продаж пищевых продуктов в Великобритании. Во имя эффективности мы пытаемся модернизировать саму природу. Самое смешное, что это мы, горожане, внушили всем идею о том, что еда дешева, – продолжала Кэролин. – Нет ничего более далекого от истины. Единственный способ поддерживать эту иллюзию – это экстернализация[25] и скрытие издержек. Поэтому в реальности треть парниковых газов на планете производится пищевой промышленностью, которая также потребляет около 70 % всей используемой человечеством воды. Для того чтобы на столе американца оказалась 1 калория еды, требуется потратить 10 калорий энергии, поэтому гамбургер на самом деле должен стоить около 200 долларов. Это очень дорогая система, производящая к тому же очень большое количество отходов{298}: в Великобритании ежегодно выбрасывается 6,7 млн тонн пищевых продуктов – примерно треть того, что мы покупаем. Совершенно очевидно, что такая модель не может быть устойчивой».
Для Кэролин Стил жизнь полна удивительных загадок. То, как мы подходим к их решению, формирует способ нашего мышления. Одна из таких головоломок – это распределение пищи в городе. С точки зрения человека, увлеченного городским дизайном, если место, где мы живем, формируется тем, что мы едим, значит, еда потенциально может служить творческим инструментом для создания лучшего места. Логика примерно такова. В эпоху индустриализации городские центры, строившиеся вокруг колоритных продовольственных рынков, отошли в прошлое. Пища теперь появляется преимущественно не в центрах городов, а в мегамаркетах на окраинах, и, чтобы купить еду, нам нужно уехать из города. А внутри города хорошая еда отправляется туда, где есть деньги, при этом более бедные районы становятся «пищевыми пустынями». Фактически наши города формируются коммерцией.
Но еда – это культура. Еда – это общая необходимость, и она создает единый для всех способ мышления. Смысл еды выходит за рамки того, что лежит у нас на тарелке, и демонстрирует связь всех повседневных элементов нашей жизни: еда обладает значением и ценностью. Поэтому если мы остановимся и посмотрим на мир сквозь призму еды, то окажемся лицом к лицу с тем, что мы сами создали. Короче говоря, для Кэролин Стил мысли о еде неизбежно приводят к размышлениям о великих идеях. «Какое общество мы пытаемся создать? – спрашивает она. – Когда мы говорим о продовольственных системах, мы спрашиваем: как мы намерены прокормить мир? Но на самом деле мы должны спросить: какой мир мы хотим прокормить? Мы задаем неправильный вопрос».
Из таких размышлений следует, что нам нужна вторая зеленая революция, на этот раз в буквальном смысле, – не столь зависящая от индустриализированного сельского хозяйства и масштабного использования ископаемого топлива. Мы должны каким-то образом сбалансировать слепую веру в технологию монокультур с приверженностью «органическим» идеям и принципам. К счастью, такие перемены уже постепенно начинают происходить, потому что мы стали мудрее. По отдельности ни индустриализированное сельское хозяйство, ни «органическое» фермерство не могут прокормить миллиарды. Нам нужен третий путь{299}, объединяющий древнюю мудрость с современными технологиями. Элементом глобальной пищевой цепи должна стать динамическая система местных хозяйств, поддерживаемых мощной инфраструктурой. В этом состоит философия движения «медленной еды»: потребитель и производитель должны восстановить динамические взаимоотношения, при которых производство будет более точно соответствовать потребностям, а количество отходов снизится. Но где найти таких образованных местных фермеров в XXI в.?
* * *
Охай – городок километрах в 150 к северу от Лос-Анджелеса. Расположенный среди гор, он остается сельскохозяйственной общиной, где растят цитрусовые и авокадо. Кроме того, он стал прибежищем для частных школ, а также для художников и работников индустрии развлечений, уставших от жизни в большом городе. На главной улице расположены парк и ряды магазинов с фасадами в испанском стиле. Рядом с почтой пристроился маленький кинотеатр, воскрешающий воспоминания о лучших днях Голливуда, когда его власть еще не была подорвана ни телевидением, ни электронными гаджетами. В фойе до сих пор продается попкорн из стеклянного ящика со столбиками красного дерева, а на стенах висят фотографии давно ушедших звезд.
Однажды осенью, прямо перед Днем благодарения, меня пригласили на показ нового документального фильма. Его сняла одна из жительниц города, энтузиастка «органического» сельского хозяйства, глубоко озабоченная, кроме того, трагедиями войн. Фильм назывался просто: «Наземные операции» (Ground Operations).{300}
Кинотеатр был полон. В первых кадрах две смутные фигуры в бронежилетах и с оружием осторожно пробирались в тумане. Постепенно туман рассеялся, и мы увидели двоих молодых людей в футболках и джинсах, идущих под ярким солнцем по сельской дороге. Камера повернулась, показав нам залитую солнцем долину в разноцветье осенних листьев, а потом спустилась ниже, и мы оказались перед стадом коров, спокойно пережевывавших свою жвачку.
И тут тишина наконец оборвалась: экран как будто бросился нам навстречу, и вокруг снова была война; в треске выстрелов перед нами разверзлась воронка от взрыва и нашу машину бросило в сторону…
«Задумайтесь, – сказала мне Делани Эллис, продюсер фильма, когда на следующий день мы встретились с ней за завтраком, – в Америке сельское население составляет всего 16 %, и тем не менее 40 % тех, кто идет на военную службу, – деревенские парни. Непропорционально большое их число сражается в наших войнах на Ближнем Востоке. И многие из них, возвращаясь домой, не находят работы. Ветеранам нужны реальные возможности, чтобы лечиться, платить по счетам, обеспечивать семьи, начать новую жизнь. Они не жалуются. Они говорят, что сами выбрали военную службу. Но мне кажется, пострадать на войне и потом вернуться домой в пустоту – двойная трагедия. И здесь, я знаю, сельское хозяйство может помочь».
Делани – очень увлеченная и энергичная женщина, но в то же время очень практичная. Те, кто давно с ней знаком, говорят, что она всегда была такой. Она выросла в долине Сан-Фернандо еще до того, как ее захватил разросшийся Лос-Анджелес, любила лошадей и открытые пространства, но эта жизнь неожиданно закончилась, когда ее отец сменил работу и переехал с семьей в город. После колледжа у Делани началась многообещающая карьера в Голливуде, но потом в киноиндустрии случился очередной экономический кризис, и дела сразу пошли хуже. Стремясь обезопасить себя, она сбежала в округ Вентура (у ее семьи там был домик) – и влюбилась в Охай и его сады. «Я училась садоводству по книгам, – честно признается Делани, – и наделала кучу ошибок. Но это были полезные ошибки. Такие неудачи помогают вам осознать, насколько сложно на самом деле производить продукты питания. Это заставляет вас уважать плоды чьих-то трудов». Итак, она обрела свое призвание, и даже очередной подъем экономики не заставил ее вернуться в Лос-Анджелес. «Моя дочь, – гордо добавляет Делани, – начала вместе со мной заниматься садом и готовить еду, когда ей было два года».
Вдохновленная своим новым увлечением, Делани вернулась к режиссуре и сосредоточилась на документалистике. Первый ее фильм был о сохранении сельскохозяйственных угодий. «Если сформулировать кратко, – говорит Делани, – то решение этой задачи заключается в совершенствовании городского планирования. Нужно расти вверх, как Европа, а не вширь». Ее второй фильм был о фермерах, третий – об управлении земельными ресурсами. А потом она познакомилась с Майклом О'Горманом, основателем Сельскохозяйственного союза ветеранов, некоммерческой организации, цель которой – возродить мелкое фермерство, привлекая для этого ветеранов войн{301}. Делани, как режиссеру, этот проект показался даром Небес. «Я накинулась на эту идею как одержимая». Итогом стали «Наземные операции».
Серия показов, прошедших в Калифорнии и на северо-западе, помогла объединить ветеранов друг с другом, с местными производителями пищевых продуктов и с бизнесменами. «Мы всегда начинаем с ужина, приготовленного из местных продуктов. Потом выступают ветераны, а потом уже мы показываем фильм, – объясняет Делани. – Это незабываемый опыт. Истории, которые рассказывают эти молодые мужчины и женщины, одновременно ранят и вдохновляют. Они служат живым свидетельством того, что оставленные войной шрамы – травматический стресс, последствия контузий – можно излечить и вернуть себе радость. Я уж не говорю о тех замечательных вещах, которые они приносят к столу. Недавно в Санта-Монике один молодой фермер принес медовуху из собственного меда; другой делает кетчуп из помидоров, которые его семья растит много лет. Аудиторию впечатляют и такие перемены – от воина к фермеру, от штыков к садовым ножницам, – и их деловая хватка».
Америке нужны батальоны таких земледельцев. Из 320 с лишним миллионов жителей США меньше 1 % считают себя фермерами, и большая их часть – уже немолодые люди. Фермеров старше 65 лет в восемь раз больше, чем тех, кому нет 35. Производство продовольствия все больше концентрируется в секторе индустриализованного сельского хозяйства{302}. По данным министерства сельского хозяйства США за 2007 г., всего 187 816 ферм из зарегистрированных в Америке 2,2 млн производят 63 % всей продаваемой сельскохозяйственной продукции. Жизненно необходимая для Америки база мелких ферм, снабжающих местные рынки (доходы таких ферм колеблются в пределах 100 000–250 000 долларов), разрушалась на протяжении десятилетий. И вероятно, печальнее всего то, что вместе с ней разрушаются традиции и передаваемые из поколения в поколение знания о сезонных работах, устойчивом севообороте и других естественных практиках.
«Чтобы удовлетворить растущие потребности в местных рынках, нам нужно, чтобы каждый год в течение последующих десяти лет появлялось примерно по 100 000 новых фермеров, – объяснила Делани во время нашего разговора за завтраком. – И вот как раз здесь ветераны могут помочь. Это замечательный союз. Для мелкого фермерства нужны разнообразные таланты и способность получить результат, пользуясь тем, что есть. А это ветераны прекрасно понимают и умеют делать, они постоянно тренировали эти навыки под огнем. Они разбираются в технике, умеют заставить любой механизм исправно работать. К тому же они владеют оценкой риска и стратегическим планированием. Вот такие люди и нужны нам на местных фермах – люди, которые не спасуют перед неудачами. А для пожилых опытных фермеров это прекрасная возможность передать свои знания, их привлекает увлеченная и энергичная молодежь. Да, это замечательный союз: молодежь из сельскохозяйственного пояса возвращается домой».
Такая передача опыта молодым фермерам соответствует давней американской традиции. 4H-клубы (head, heart, hands and health – голова, сердце, руки и здоровье) существуют уже как минимум сто лет. Это движение, поддерживаемое местными колледжами, властями округов и семьями энтузиастов, сохраняет сильные позиции на Среднем Западе и в других сельскохозяйственных районах. Я знаю это на собственном опыте: мои дочери Кейт и Хелен, выросшие на маленькой ферме в Нью-Хэмпшире, сами зарабатывали себе на колледж, занимаясь уходом за телятами, и в итоге Кейт стала ветеринаром, специализирующимся на крупных животных, а Хелен – овцеводом.
Скорее всего, корни американской страсти к биотехнологическим инновациям, увеличению урожаев и дохода нужно искать в агрессивной пропаганде новых методов{303} сельскохозяйственными колледжами и 4Н-клубами во время освоения земель северо-запада в конце XIX в. В США, в отличие от многих европейских стран, к продовольствию всегда относились как к товару, который требует максимизации производства и торговли, а не как к продолжению культуры, источнику изысканных блюд и застольных бесед. Поэтому, если гибридные сорта кукурузы давали больший урожай, чем традиционные, это считалось полезным достижением. Это иной способ мышления, которым, вероятно, и объясняются индустриализация и разделение сельского хозяйства Америки на крупные и мелкие фермы во второй половине XX в.
Я спросил Делани, что она думает по этому поводу. «Возможно, это правда, – быстро ответила она, – но здесь не может быть или – или. Нам все равно нужно крупномасштабное земледелие. Мы же не будем растить пшеницу или сою на ферме в пять акров. И скоту нужны большие пастбища. Но должен быть баланс между крупным и малым. Главная проблема сегодня в том, что крупные сельхозпредприятия определяют американское законодательство в этой области. Закон о сельском хозяйстве был принят в период Великой депрессии, когда начались проблемы с продовольствием, и его целью было удержать фермеров на их землях и спасти людей от голода. Но с тех пор многое изменилось, и сейчас этот закон, по сути, поддерживает крупный сельскохозяйственный бизнес и практически ничем не помогает мелкому фермеру. Например, – продолжала Делани, – знаете ли вы, что на фермерском рынке в Охае нельзя использовать продуктовые талоны? Какой в этом смысл при наших проблемах с ожирением? Получается, что федеральная политика вынуждает малоимущих использовать талоны только для покупки ненатуральных переработанных продуктов».
Делани ненадолго замолчала. «Нам нужно достичь верного баланса между индустриализированным монокультурным сельским хозяйством и разнообразным, устойчивым местным фермерством. Центры наших крупных городов превратились в продуктовую пустыню. Почему бы не вернуть производство настоящих продуктов поближе к городам и не работать на благо тех, кто там живет? Наши ветераны могут в этом помочь, нужно только отдать им часть рынка и обеспечить их политической поддержкой. У подростков нет летней подработки – мы можем это изменить. Многие американцы питаются неправильно – изменить это тоже в наших силах. Поэтому моя работа с ветеранами – это лишь небольшой вклад в решение целого ряда проблем. Мы должны восстановить непосредственные связи между фермером и потребителем; это принесет пользу как экономике, так и здоровью нации».
* * *
Восстановить такие связи в Америке сейчас становится возможным. После более чем полувека государственной поддержки интенсивного монокультурного земледелия, которая была направлена на перепроизводство и снижение цен, стоимость продовольственных товаров вновь стала расти. Это вызвано целым рядом причин: экспорт мяса в Китай увеличился вдвое; движение за использование биотоплива привело к тому, что треть американского урожая кукурузы теперь идет на его производство (чтобы наполнить бак вашей машины этанолом, требуется столько же калорий, сколько нужно одному человеку на целый год); стоимость и доступность водных ресурсов для крупных хозяйств постоянно растет, как и затраты на добычу ископаемого топлива. Но парадокс состоит в том, что такое увеличение издержек как раз и открывает путь для мелких производителей, заинтересованных в развитии устойчивой бизнес-модели обеспечения близлежащих городов свежими продуктами.
Ряд факторов уже способствуют такому предпринимательству. Прежде всего, примерно 80 % мелких ферм, торгующих на местном уровне, расположены в урбанистических округах или поблизости от них. Кроме того, судя по данным исследований, 30 % покупателей готовы сменить место покупки продуктов, если у них появится возможность приобретать местную продукцию{304}. Это классический пример того, что называется «назад в будущее». Городские власти, как в старые времена, начинают понимать, что могут улучшить региональную экономику, стимулируя крепкие связи с местными фермерами, а в качестве бонуса еще и укрепить общественное здоровье.
И этим новые веяния не ограничиваются. Повышение интереса к местной натуральной продукции изменяет не только привычки потребителей, но и методы работы продавцов. В Лос-Анджелесе сеть супермаркетов Whole Foods (лозунг сети – «Обеспечим вас пищей, которая для вас полезна») переживает рост бизнеса по сравнению со своими традиционными конкурентами. В ответ на это Safeway Stores и другие крупные торговые сети, в том числе британская Tesco, стали открывать мелкие магазины шаговой доступности, торгующие свежей продукцией. На стандартном жаргоне Мэдисон-авеню их цель формулируется как предложение покупателям «нового образа жизни». Даже крупнейший розничный гигант Walmart сейчас развивает сеть мелких продовольственных магазинов под названием Marketside, которые закупают продукцию у местных поставщиков. Все это, считает Делани Эллис, доказывает, что идеологические движения, возникающие внутри общества, могут изменить не только потребительские привычки, но и привычные бизнес-практики.
Городские магазины нового типа удобны для покупателей, поскольку предлагают ограниченный выбор в каждой категории продуктов. Слишком широкий выбор смущает (мало кому нужны 15 разновидностей кетчупа), при наличии небольшого числа вариантов легче сделать разумную покупку быстро. Поэтому количество наименований товаров составляет здесь всего лишь 15 % от ассортимента крупных супермаркетов, однако примерно половина из них – это свежие фрукты и овощи, мясо местного производства, сыры и здоровые готовые блюда. Некоторые из таких магазинов совмещены с предприятиями общественного питания, как, например, Desert Rain Caf?{305} в Селлсе (штат Аризона), которым управляют индейцы племени тохоно-оодхам. Цель этого предприятия – вернуть в рацион индейцев традиционные местные продукты и тем самым сделать первый шаг в борьбе с эпидемией ожирения.
Движение идет и с другой стороны: фермеры сами открывают свои магазины. Некоторые из них поддерживаются ресурсами существующих предприятий, например ресторана Blue Hill at Stone Barns в долине реки Гудзон, другие создаются собственными силами. В Охае тоже можно найти пример такого предприятия – это The Farmer and the Cook, который держат Стив Спринкл и Оливия Чейз. Их ресторанчик и магазин участвуют в программе «общественной поддержки сельского хозяйства» – члены этого клуба платят по 100 долларов в месяц и круглый год получают свежие овощи, фрукты и травы. Пока The Farmer and the Cook может обслуживать только 60 таких клиентов, и желающие вступить в клуб встают в очередь, что отражает исключительный энтузиазм американцев в отношении местной продукции.
Однако энтузиазм еще не обязательно означает устойчивость. Воссоздание жизнеспособной системы снабжения свежими продуктами – очень сложная задача{306}. Конечно же, основные ее элементы – потребитель и фермер, но им также необходима динамическая целостная инфраструктура, обеспечивающая сохранение земель и эффективное управление фермерскими хозяйствами, а также возможность рациональных прямых закупок свежей местной продукции городскими торговыми предприятиями. Проще говоря, нам нужны свободные, работающие местные рынки.
По словам Майкла Смита, моего друга и коллеги, владеющего фермой Gypsy Meadows Organic Farm в Плэйнфилде (штат Нью-Хэмпшир), у местных фермеров две заботы: как вырастить и куда деть. «Чтобы что-то вырастить, нужно много работать, – говорит Майкл, – но в каком-то смысле это очень просто: растения растут сами. Я не хочу преуменьшать значение человеческого труда, но это действительно несложно. Если вы знаете, что делать, и внимательны к тому, что происходит, у вас вырастет прекрасный урожай. Но вот продать его – это уже сложнее, особенно если вы придерживаетесь старомодной идеи о том, что стоимость покупки должна отражать стоимость производства. Для снижения издержек нужна эффективная инфраструктура, а в большинстве случаев она отсутствует. Устойчивую экономическую систему производства и продажи свежей продукции нельзя построить, опираясь только на местные фермерские рынки».
Почти в 5000 км к западу, в Калифорнии, мнение Майкла поддерживает Ларри Йи{307}, один из основателей и президент Food Commons, аналитического центра, разрабатывающего новую экономическую парадигму устойчивого сельского хозяйства. Более трех десятилетий Ларри, будучи госслужащим и сотрудником Калифорнийского университета, неустанно трудился над созданием инновационных методов местного продовольственного маркетинга. В восстановлении любой местной системы производства и распространения свежей продукции основная задача – создание сетевой инфраструктуры поддержки, в том числе финансовой и дистрибьюторской. А сделать это непросто. Для успеха требуются заинтересованное отношение местных властей, общественная и политическая помощь, а также устойчивые инвестиции (в качестве первоначального толчка часто нужны благотворительные взносы).
Филадельфийский Common Market{308} («Общественный рынок») – один из ярчайших примеров успеха в подобных начинаниях. Когда Татьяна Гарсия-Гранадос и Хэйл Джонстон, выпускники Уортонской школы бизнеса при Пенсильванском университете, поселились в районе Строберри-Мэншн Филадельфии, они очень быстро обнаружили, что живут в месте, где невозможно найти свежую продукцию. Они стали убеждать местных жителей, что в районе нужно открыть фермерский рынок, но оказалось, что корни проблемы лежат гораздо глубже. Связи, ранее существовавшие между Филадельфией и окрестными фермами, атрофировались из-за отсутствия стабильной потребительской базы и системы доставки. Не имея потребителя, местные фермеры бросали свой бизнес.
Решив взяться за дело всерьез, в 2008 г. Гарсия-Гранадос и Джонстон организовали некоммерческое предприятие Common Market для создания связи между находящимися на грани вымирания фермами и испытывающими недостаток свежей продукции городскими сообществами. Основателей предприятия волновало состояние здоровья горожан, проживающих в бедных районах, и они прекрасно осознавали роль здорового питания в развитии подрастающего поколения, поэтому сначала усилия Common Market были направлены на то, чтобы заинтересовать учреждения, особенно школы и больницы. Эта стратегия давала двойное преимущество: во-первых, свежие продукты попадали на стол к тем, кто более других в них нуждался, а во-вторых, таким образом создавался стабильный рынок для местных производителей. Получив грант на развитие $1,1 млн от Фонда Келлога и щедрые кредиты по программе социального финансирования Фонда Рудольфа Штайнера на быстрые и честные выплаты фермерам, необходимые для защиты их от бюрократических проволочек, Common Market начал быстро продвигаться вперед.
В 2011 г. его клиентами уже были более 50 общеобразовательных и чартерных школ в Филадельфии и Нью-Джерси, а также местные продовольственные магазины и больницы. И статистика весьма убедительна: при работе с Common Market фермеру достаются 76 центов с каждого доллара, полученного от продажи его товара, в то время как при работе с обычными дистрибьюторами – меньше 12 центов. И продукция у них действительно свежая: путь от фермы до стола составляет всего лишь 300 км с небольшим (сравните с почти 2500 км в среднем для обычных магазинов). Благодаря этому местные фрукты и овощи, доходящие до потребителя через Common Market, обычно продаются в течение 72 часов после того, как были собраны. По словам Хэйла Джонстона, их работа – это вклад в обеспечение людям от рождения до смерти «полноценной жизни и здорового питания».
* * *
Мой зять Питер Форбс{309} давно утверждает, что хорошее питание начинается с хорошей земли. «На том, что мы едим и пьем, строятся наши важнейшие ежедневные отношения с землей», – говорит он, неся к столу кастрюлю со свежеприготовленной домашней бараниной. «Замаринована в йогурте с имбирем, – сообщает Хелен. – А Врен чистила картошку и сделала этот замечательный салат».
Все это происходило во время ужина на ферме «Нолл» примерно с год назад. Мы сидели, глядя на пруд и большой старый амбар. Возбужденные голоса, собачий лай, соблазнительное потрескивание поленьев… Все дневные дела были переделаны. Овец согнали на ночь с поля, боясь нападения койота: жившая на ферме лама недавно умерла, и овцы лишились своего естественного защитника. Куры вернулись в курятник, к своему зерну и мясным обрезкам. Врен разложила на столе разноцветные салфетки и записочки с именами для всех, кроме себя: она знала, где всегда сидит. К баранине подали свежие огурцы в рисовом вине, лук-шалот, красный листовой салат и молодую картошку. Изобилие довершал салат из трех сортов местных помидоров: красных, зеленых и шафранно-желтых. «Все это с нашей фермы», – гордо прошептала мне на ухо Врен, когда мы уселись. Я кивнул и понимающе улыбнулся.
Это был особый ужин. Я стараюсь не упускать возможности навестить своих дочерей и их семьи, но на этот раз приехал в Вермонт специально для того, чтобы узнать от Хелен и Питера об итогах десяти лет их фермерства. Мне хотелось не просто поностальгировать о мостах с крышами[26] и осенних листьях, а узнать, что необходимо для создания экономически жизнеспособного фермерского хозяйства в сельском районе. Фейстон находится неподалеку от Уэйтсфилда в долине Мэд-Ривер; летом сюда приезжают желающие полюбоваться прекрасными пейзажами, а зимой – спортсмены-горнолыжники. Меня распирало любопытство. Как местное фермерство вписывается в культуру, приобретающую все больше городских черт? Насколько серьезно здесь относятся к производству и продаже свежих продуктов?
«Смотря кого спросить, – ответила Хелен. – Те, чьи семьи живут здесь уже много поколений, всегда растили собственные продукты, так что для них это вполне естественно. Но для людей, которые приезжают сюда только на лето или недавно перебрались из города, возможность питаться местными продуктами – это откровение. Однако они быстро схватывают идею, что хорошая пища означает хорошее здоровье; конечно, нужна поддержка соседей, нужно держаться вместе и учиться чему-то новому. Для них это новая культура: это интересно, это захватывает, и это для всех хорошо. В Вермонте фермерские рынки быстро набирают популярность. Фермеры здесь получают от прямых продаж своей продукции в три-четыре раза больше, чем в большинстве других штатов. Это показатель местной заинтересованности. Кроме того, это совершенно иной общественный опыт, что, вероятно, и привлекает новичков. Покупка свежих продуктов у местного фермера дает гораздо больше возможностей для общения, чем посещение обычного супермаркета».
В начале второго десятилетия XXI в. фермерские рынки быстро распространяются по всей стране. «Движение ширится во всех штатах, – говорит Питер. – Таких рынков сейчас стало раз в десять больше, и их число, наверное, уже достигло 10 000». Как считает Питер, дело в том, что люди заново открывают для себя взаимоотношения – не только с едой, но и друг с другом. «Поэтому так популярны книги Майкла Поллана; поэтому мы наблюдаем расцвет устойчивого сельского хозяйства. В нашем перенасыщенном технологиями мире движение за местные продукты дает людям возможность общения. Какой-нибудь циник может сказать, что я слишком романтичен, но здесь, в Вермонте, все на самом деле так. И в других частях страны происходит то же самое. Продукция местных фермеров дешевле, полезнее и интереснее как для производителя, так и для потребителя».
Ферма Хелен и Питера стоит на холме и занимает примерно 56 га пастбищ и кленовых рощ. Она существует с 1804 г. Земля и постройки включены в государственный реестр исторических мест и охраняются Земельным трастом Вермонта. Главный элемент фермерского хозяйства здесь – стадо чистопородных исландских овец, знаменитых своей мягкой шерстью и вкусным мясом. Каждую весну рождаются 40–50 ягнят, которые примерно до восьми месяцев кормятся материнским молоком и травой на пастбищах. После этого лучших животных оставляют для разведения, а остальных продают местным ресторанам и частным лицам. Кроме того, выращивается восемь видов ягод для местных рынков и посетителей фермы, которые могут сами собирать их за определенную плату. На ферме есть магазин, открытый с июня по октябрь, где продаются ягоды, овощи, фрукты, повидло, яйца, баранина, шерсть, пряжа, одеяла и овечьи шкуры. Предприятие приносит доход, однако его недостаточно для того, чтобы полностью обеспечивать семью. Поэтому, как и многим мелким фермерам, Хелен и Питеру приходится работать на стороне: Хелен пишет и редактирует тексты, а Питер читает лекции по сохранению и управлению землями. Дополняют картину семинары Центра за здоровое общество, посвященные устойчивому фермерству; на них в летнее время собираются экологи и общественные активисты.
И Хелен, и Питер довольны разнообразием своей жизни. По их мнению, то, что они, обрабатывая землю, принимают в расчет будущие поколения, имеет более важное значение, чем любые аспекты бизнеса. «Кто-то может раскритиковать наше дело, – говорит Питер, – потому что оно не приносит больших денег, но где есть большие деньги, там обычно нет перемен». И он прав: Скотт Ниринг[27] трудился не ради доходов, так же как Ив Бальфур и Рэйчел Карсон, но именно пример Ниринга помог развитию движения земельных трастов спустя десятилетия после его смерти.
По мнению Питера, неравнодушие к тому, зачем, как и что мы едим, может вернуть ощущение смысла жизни даже самому занятому человеку. Поэтому для домохозяйки из Аннаполиса с кучей долгов и двоими детьми, которых она пытается воспитать посещение местной фермы для сбора овощей становится значимым моментом в ее лихорадочном существовании. Дети узнают, на что похожа настоящая морковка, а мать приобретает более тесные связи с соседями. «С этого и начинаются перемены, – утверждает Питер. – Такие моменты происходят в жизни разных людей по всей стране. В эпоху Интернета движение за свежие продукты помогает людям вернуться к своим социальным корням. То, что начинается на экономических окраинах, в маленьких городках Вермонта или на побережьях, постепенно приобретает государственное значение. И не только в сельских районах. Вспомните такие организации и предприятия, как Just Food в Нью-Йорке, Growing Power в Милуоки и Чикаго или People Grocery в калифорнийском Окленде. В США сейчас примерно 2200 CSA – ферм с общественной поддержкой, и это число быстро растет».
Я еще раз напомнил себе: еда – это культура, имеющая глубокие корни. В различных американских субкультурах имеются замечательные традиции питания и приготовления пищи. Во многих семьях живы воспоминания о том, как готовили вместе с бабушкой, о разговорах и наслаждении каким-нибудь супом. Культурный опыт не ограничивается едой как таковой: за ней стоят коллективная память, этническая идентичность и исторические корни.
В общем контексте человеческой истории эпоха индустриального сельского хозяйства – всего лишь краткий промежуток. Но, как заметила Хелен тогда за ужином, «индустриализация настолько широко и глубоко распространилась повсюду, что два последних поколения американцев уже не представляют, что такое пойти в огород и сорвать помидор». Поэтому, чтобы быть успешным, движение за «настоящую еду» должно перестать быть чем-то доступным лишь ограниченному кругу, должно выйти за рамки романтических образов и глянцевых книжек с картинками и поставить себе целью образование и переориентацию следующего поколения детей, начав как можно раньше прививать им привычки к здоровому питанию и знакомить с натуральными продуктами. Во время Второй мировой войны многие американские общины и семьи дополняли свой рацион, сажая «сады победы»{310}. К 1943 г. таких садов и огородов было более 20 млн (у домов, в парках и на школьных участках), и они производили более 8 млн тонн свежих фруктов и овощей. Сегодня этот опыт вновь востребован благодаря программе пришкольных участков, которая возникла как ответ на эпидемию ожирения и повышение озабоченности здоровьем нации. Это начало культурного пробуждения. С помощью таких программ дети учатся делать выбор, создавая на своих грядках островки надежды на лучшее будущее.
В тот вечер Питер напомнил мне о геологическом термине terra refugere – так называют кусочки земли, оставшиеся не затронутыми последним ледником при его движении на юг. Такие участки могут быть совсем маленькими, в четверть акра или даже меньше, но на них полностью сохранилась доледниковая флора и микроорганизмы. Немалая часть нашей современной природы, включая и те места обитания, которые поддерживают нашу жизнь, происходит из этих маленьких островков-убежищ. Возвращение к устойчивым методам сельского хозяйства даст нам возможность сохранять их и в дальнейшем – как для того, чтобы научить наших детей и внуков уважать хрупкую экологию нашей планеты, так и для того, чтобы постоянно совершенствовать взаимодействие с ней в интересах будущего здоровья и процветания человечества.
Глава 10
Воображение: игривый, творческий мозг
…Воображения узывный глас[28].
Сэмюэл Тейлор Кольридж. Уныние: ода (1802){311}У меня достаточно художественная натура, чтобы свободно пользоваться воображением. Воображение важнее знания. Знание ограничено. Воображение охватывает весь мир.
Альберт Эйнштейн (Saturday Evening Post, 1929){312}Музей юрских технологий{313} может «реально снести вам башню», как сказал мне один долговязый подросток, когда я недавно посетил это место. Музей (для своих просто МЮТ) расположен в неухоженном конце Венецианского бульвара на краю Калвер-Сити (пригород Лос-Анджелеса), и само это кажется чем-то нелепым. Здания, зажатые между магазином ковров и постоянно закрытым агентством недвижимости, окруженные бензозаправками, мини-маркетами и автомастерскими, меньше всего похожи на место, где вам придет в голову искать «образовательную организацию, целью которой является повышение информированности общественности о раннеюрском периоде».
Даже само название музея совершенно загадочно. «Раннеюрский период – это что-то связанное с динозаврами?» – спросил я подругу, которая впервые привела меня сюда. «Нет, динозавры тут совершенно ни при чем», – ответила она. Как выяснилось, в этом вся суть. МЮТ специально устроен так, чтобы лишать вас душевного равновесия: это место, где ничего никогда толком не понятно.
Позже, когда я познакомился с основателем и владельцем музея Дэвидом Уилсоном, который в 2001 г. за свою исключительную креативность получил «грант для гениев», как иногда называют стипендию Макартура, я начал кое-что понимать. Дэвид, очкарик с мягким голосом, такими же мягкими манерами и седоватой бородкой а-ля Эйб Линкольн, увлечен своим делом до самозабвения. Он объяснил мне, что изначально музей задумывался как место для созерцания, где разум может отрешиться от повседневных дел. В старину для таких полетов мысли служили кунсткамеры – кабинеты чудес, коллекции всяческих диковинок, которые собирали европейские богачи в XVII–XVIII вв. МЮТ продолжает традицию.
Дэвид Уилсон, вероятно по примеру этих ранних естествоиспытателей, вначале изучал городскую энтомологию – постельных клопов, ковровых жучков и прочих паразитов, а затем решил заняться кинематографией в Калифорнийском институте искусств. Оба этих предмета его вдохновляли. Действительно, по тщательной проработке экспозиций музея можно догадаться, что Дэвид на протяжении десяти лет зарабатывал себе и своей жене на хлеб с маслом (как и на создание МЮТ) мультипликацией и спецэффектами. Но, по его собственным словам, открыть музей было нелегко, и, вероятно, ничего бы не вышло без поддержки преданных друзей и коллег, истинных соратников Дэвида, которых зацепила его идея. Учитывая, что в музее нет установленной входной платы, «его экономика – это в лучшем случае чудо». Идеалом для Дэвида служит музей «Филдс» в Филадельфии (основанный в 1802 г., он сразу был «открыт для всех, в том числе для детей и прекрасного пола») – место, где посетитель всегда переходит от знакомого к незнакомому, ведомый «цепью цветов в глубины тайн жизни».
Вначале, прежде чем осесть на Венецианском бульваре, МЮТ переезжал с места на место. Музей останавливался «везде, где его были не против принять, – рассказал Дэвид Уилсон, – постепенно обрастая все новыми и новыми вещами, например тяжелыми стеклянными витринами. В конце концов это стало просто смешно, и тогда мы решили, что нужно приводить людей в музей, а не наоборот». В первые дни на новом месте владельца музея часто можно было увидеть у его входа играющим на аккордеоне – чтобы убить время и заодно завлечь посетителей в свой лабиринт тускло освещенных залов, полных поразительных головоломок.
МЮТ, занимающий сейчас три скромных городских дома, таит в себе опыт, который невозможно найти больше нигде в Лос-Анджелесе и за его пределами. Хотя в экспозициях присутствуют историчность и формальность, свойственные обычным музеям, они призывают вас к совершенно иному мышлению, порождая вначале любопытство, а потом легкое беспокойство, потому что музейная история разворачивается таким образом, что поверить в нее непросто. Вы переходите от миниатюрной раскрашенной фигурки папы Иоанна Павла II, сделанной из человеческих волос, к вонючему камерунскому муравью, убитому грибами, проросшими из его головы; от экспоната, отразившего простонародные верования прошлого, согласно которым ночное недержание можно преодолеть, съев бутерброд с дохлой мышью, к хитроумной ловушке на DeprongMori, проникающего дьявола (летучую мышь, которая якобы могла проникать в дома через каменные стены) – и экспозиция своей странностью будоражит ваше воображение. Сегодня, в нашем насыщенном информацией и технологиями мире, где тайны остались только в детективных романах и фильмах ужасов, все это воспринимается как вызов и повод для искреннего удивления. Долговязый подросток был прав: это действительно «сносит вам башню».
Мой друг Грегори, антрополог, в тот день посетивший со мной МЮТ, заметил: «Наверное, самое ужасное заключается в том, что при должном внимании к деталям во всем этом можно найти смысл». Он напомнил, что Дарвин, создавая «Происхождение видов», основывался на ранее написанных им четырех томах, которые были посвящены усоногим рачкам. «Если не делать поспешных выводов о том, что все это просто смешно, – добавил Грегори, – то понимаешь, что это собрание экспонатов, обладающее уникальной эстетической ценностью, пример того, чего может достичь разум, нанизывая отдельные бусины истины на единую нить воображения. Наверное, самое гениальное в человеческом мозге – это способность самостоятельно создать историю, которая делает такое нанизывание возможным». Мне показалось, что это верно. Именно мозг придумывает сюжеты. Но верно и то, что через некоторое время разум начинает беспокоиться, стремясь отыскать разгадку и завершить историю. Всем нам всегда очень хочется приоткрыть завесу – и найти Волшебника страны Оз. В этом, как мне кажется, и состоит озорная магия Музея юрских технологий. Показывая вроде бы разумные вещи, Дэвид Уилсон вносит в них толику безумия, которая разрушает уютные повседневные привычки, почти как та «известная доля скептицизма», с которой надо ко всему относиться, чтобы защитить разум от порчи. Затейливые истории, которые МЮТ рассказывает посетителю, оставляют того в подвешенном состоянии – между удивлением и недоверием. Этот музей, разбивая твердую скорлупу определенности, прославляет творческую силу человеческого воображения.
* * *
Чувство удивления возникает при интеллектуальной инвентаризации, порожденной любопытством, но заполнять пробелы в знаниях в процессе понимания чего-либо – это задача воображения. Оно дает нам возможность посмотреть на наш мир как бы со стороны, а затем реконструировать его, мысленно добавив что-то, не полностью присутствующее и не до конца ясное. Эта уникальная человеческая способность ответственна за разнообразные типы повседневного поведения, которые мы воспринимаем как должное. Рассказывание историй, надежда на лучшее будущее, детские игры, сочувствие к положению другого человека, увлеченность приключениями вымышленных героев вроде Гарри Поттера – все это основано на способности к образному мышлению. Реконструкция, которую осуществляет воображение, – это мысленная проекция, позволяющая нам создавать произведения искусства, сохранять религиозные верования, исследовать научные гипотезы и развивать технологии. Короче говоря, именно воображение и творчество дают жизненные силы и нашему мозгу, и нашей культуре.
Семена творческого мышления начинают прорастать в человеческом мозге еще в младенчестве. Сравнивая по такому параметру, как развитие интеллекта, человека с нашими ближайшими родственниками – высшими приматами{314}, можно увидеть очень много общего (это касается, например, распознавания лиц, имитации и игр типа куча-мала), но в то же время и существенные различия, в особенности в том, что касается сложности и прогресса социальных взаимодействий. Например, маленькие дети начиная примерно с полутора лет стремятся помогать другим, как я уже показывал на примере моей внучки, увлеченной занятиями с овцами. Молодые шимпанзе, воспитанные людьми, могут вести себя сходным образом, то есть альтруистически, но так происходит далеко не всегда.
В немногочисленных лабораторных исследованиях, где проводилось прямое сравнение человеческих детей в возрасте двух – четырех лет с шимпанзе и бонобо того же возраста, различия в развитии, особенно в темпах и закономерностях социализации, были продемонстрированы очень ясно. К четырем годам дети значительно опережают молодых шимпанзе по способности к концентрации внимания, а многие в этом возрасте уже прекрасно умеют определять мотивы и потребности других людей. Например, если экспериментатор показывал детям головоломку из трех фрагментов пластмассовой трубы, которые нужно было соединить друг с другом, и делал вид, что не может ее собрать, большинство детей после этого быстро решало задачу, в то время как большинство молодых шимпанзе с удовольствием развлекались с новой игрушкой (изучали, бросали ее, стучали друг о друга фрагментами трубы), но практически не пытались ее собрать.
Если мы хотим понять, как работает детский мозг, задачи с головоломками очень информативны. Их решение требовало пристального внимания, но, кроме того, юным участникам нужно было представить себе, чего хочет достичь экспериментатор. И вот здесь человеческие дети намного превосходят обезьян. Такие догадки служат первым шагом к тому, что потом превратится в эмпатическое понимание, то есть в способность представлять себя на чужом месте, но начинается все с умения наблюдать, слушать и имитировать чужое поведение. И высшие приматы, и люди учатся повторять действия окружающих, например показывать язык, уже вскоре после рождения, но у человека такие грубые, простейшие реакции достаточно быстро исчезают с развитием способностей к игре. Для самых маленьких детей характерна деятельность в одиночку, но затем предпочтение отдается общению со сверстниками, причем и люди, и шимпанзе пользуются для коммуникации и заключения союзов языком мимики. Однако в отслеживании происходящих вокруг взаимодействий и участии в них человеческие дети очень быстро оставляют шимпанзе позади. Как я уже отмечал ранее, наделение предметов смыслом и общее использование их в играх – отличительный признак человеческого детства по сравнению с ранним развитием родственных нам приматов.
Воображение, необходимое для фантазийных игр, еще более укрепляется с развитием речи. Такие игры создают альтернативный, придуманный мир, в котором мы постигаем сложное устройство человеческого социума – узнаем об эмоциональных особенностях других людей, перебираем варианты развития событий и учимся отличать факты от вымысла. Девочка становится «мамой» своему плюшевому мишке, при этом оставаясь собой. Развивающийся ум прекрасно осознает такое разграничение: мишка – это настоящий живой друг, с которым можно поделиться секретом, но в то же время он простая игрушка, хотя и имеющая особенное значение. Придумывая действия, приписываемые Мишутке и другим воображаемым друзьям, ребенок начинает составлять рассказы и постепенно осознает причинно-следственную связь событий: Мишутка любит посидеть и попить чайку, но, увлекшись беседой, часто проливает чай, потому что он такой неуклюжий! Так было в моем детстве. Когда мне было за сорок, моя мать скоропостижно скончалась, и какие-то неизвестные родственники выбросили вместе с другими вещами из ее дома ободранное медведеподобное существо со сломанной лапой, давно лишившееся глаз. Вместе с ним оказались потеряны многие фантазии моего детства.
Именно благодаря воображению и таким играм мы впервые учимся мыслить параллельно на двух уровнях (что необходимо для когнитивного развития) и быстро достигаем в этом большого мастерства. Как описывал в своих книгах «Работа воображения» (The Work of the Imagination) и «Как доверять тому, что вам говорят» (Trusting What You're Told) известный специалист по психологии развития Пол Харрис{315}, дети сплетают воедино то, что узнают из собственных наблюдений и образных представлений, с информацией, полученной от других людей, которым они верят: вспомните, что рассказывала мне Сьюзан Корбин о том, как училась читать, забираясь с книгой на колени к отцу. В этом состоит особый человеческий талант: нам нравится учить друг друга и мы радуемся общему пониманию. В отличие от других видов живых существ мы учимся, слушая, что нам говорят. Благодаря этому и возможен быстрый культурный прогресс: у нас нет необходимости заново открывать что-либо, потому что мы склонны полагаться на других и их знания. Затем человек сам оценивает достоверность узнанного с помощью собственного воображения и проверки на основании уже имеющегося опыта (между прочим, именно поэтому, проведя час или около того в Музее юрских технологий, посетитель начинает оглядываться вокруг в поисках Волшебника страны Оз).
В фантазийных играх ребенок впервые учится рассматривать альтернативные варианты развития событий. Человек обладает тем преимуществом, что в своем индивидуальном развитии ориентируется не только на подражание, но и на воображение, которое помогает усовершенствовать знания, приобретенные предыдущими поколениями. Эта способность, возникшая в ходе человеческой эволюции, прекрасно видна в наших ритуалах, технологиях, кулинарии и попытках (удачных и не очень) управлять окружающей средой. Напротив, прочие приматы практически ничего не предпринимают, чтобы приобрести какие-то преимущества и изменить место своего обитания. Они могут научиться определенным полезным хитростям и использованию примитивных инструментов от своих родителей и товарищей, но такие «ноу-хау» редко передаются по наследству.
* * *
Ролевые игры и связанное с ними рассказывание историй можно считать тренировочной площадкой для решения задач и для творчества, прелюдией к «представлению будущего» (Хоакин Фустер), отражающей уникальную человеческую способность проникать в суть вещей и изобретать что-то новое путем слияния абстрактного мышления и памяти. Эта способность требуется нам постоянно: в быстро меняющемся, динамичном мире человеческой личности именно воображение выступает в качестве сценариста, создающего целостную индивидуальность. Возникает вопрос: где именно в мозговой «мастерской» творится эта магия?
Попробуем разобраться в этом вопросе и для начала рассмотрим музыку. Почему серия кратковременных звуков может казаться нам привлекательной? Для большинства людей отдельные музыкальные звуки – это абстракции, не имеющие никакого собственного значения. Тем не менее на психологическом уровне мы знаем, что музыка способна определенным образом и очень сильно влиять на настроение{316} и сознание человека, даже не имеющего музыкального образования.
Тот факт, что музыка не имеет какой-то очевидной функции, волновал точный ум Чарльза Дарвина. При этом он считал, что музыка обладает большей, чем слово, силой в объединении эмоций человеческих толп, «заставляя небо спускаться на землю», или в возбуждении «чувства триумфа и славного воинского пыла в битве». В своей книге «Происхождение человека», опубликованной в 1871 г., Дарвин размышляет над этой загадкой{317}. «Так как ни наслаждение музыкой, ни способность производить музыкальные звуки не принадлежат к способностям, сколько-нибудь полезным человеку в обыденной жизни, то их нужно отнести к наиболее загадочным из всех его способностей… (и однако)… они встречаются… у людей всех рас». Дарвин осторожно заключает, что, вероятно, музыка привлекательна для человека как инструмент ухаживания, способствующий продолжению рода. Такие романтические виды искусства, как пение и танцы, а также поэзия, уже существовали «в самые древние времена, о каких только мы имеем какие-либо свидетельства».
Вероятно, один из источников затруднений Дарвина заключался в том, что, хотя «музыка выражается в звуках, звуки сами по себе еще не есть музыка», как удачно заметил знаменитый пианист и дирижер Даниэль Баренбойм{318}. Музыка (при всем ее разнообразии, определяемом особенностями национальных культур) – это универсальный вид деятельности, который естественным образом близок к абстрактному мышлению и речи: музыка является функцией не звука, а работы мозга. Так же как и в случае речи, мозг структурирует и наделяет смыслом высоту и последовательность звуков, которые мы воспринимаем. В наиболее развитой форме такое структурирование – это искусство музыканта, создающего ритм и гармонию певческого голоса или звучания инструмента. Другими словами, как создание, так и воздействие музыки служит превосходным примером работы цикла «восприятие – действие», основополагающей динамической функции адаптивного мозга, о чем я подробно рассказывал в четвертой главе.
Проанализированный нами пример позволяет приблизиться к ответу на мой вопрос. Музыка в своем многообразии обладает универсальной привлекательностью потому, что особым образом использует цикл «восприятие – действие»: силой воображения непосредственные звуковые стимулы связываются с рефлекторным пониманием, обеспечиваемым интуитивным мышлением. Хорошо построенная музыкальная тема, обладая способностью вызывать к жизни полузабытые мысли, образы людей или мест, знакомые запахи или эхо прошедшей страсти, воздействует на интуитивную память, запуская диалог между эмоциями и рассудком, который, в свою очередь, порождает дальнейшие ассоциации. Музыка может объединять нации – это дело гимнов, но на личном уровне у каждого из нас есть свои темы. Меня, например, очень трогают сюиты Баха для виолончели. Мне достаточно услышать первые торжественные ноты прелюдии, чтобы мгновенно перенестись в прошлое. Я снова ощущаю липкую лондонскую жару в конце лета, сладкий вкус дешевого греческого вина и переживаю свои юношеские мечты когда-нибудь тоже научиться производить такие волшебные звуки.
Увы, как я ни мечтал, талант во мне так и не проснулся. Но теперь, став нейрофизиологом, я размышляю о том моменте, который в моем воображении не менее реален, чем декорации театральной пьесы, и, соединяя этот опыт с теми данными, которые были получены наукой в последнее время, оказываюсь чуть ближе к пониманию структур, создающих «мастерскую воображения» в нашем мозге.
Как каждый из нас знает на личном опыте, музыкальные звуки могут порождать целый спектр эмоций, в том числе явный дискомфорт, когда мы слышим диссонанс. Стефан Кёльш из Института нейробиологии и когнитивных наук общества Макса Планка в Лейпциге (Германия) воспользовался этим явлением. Он набрал для своего эксперимента людей без музыкального образования и измерял с помощью технологии фМРТ, как изменяется кровоснабжение в различных областях головного мозга при разных эмоциональных реакциях на приятную и неприятную музыку{319}. Вполне ожидаемо оказалось, что миндалина – мозговой «страж эмоций» – возбуждается при прослушивании как приятной, так и неприятной для слуха музыки. Увеличивается и кровоснабжение гиппокампа, играющего важнейшую роль в обработке информации и вспоминании, а также связанных с ним и миндалиной соседних областей коры. Кроме того, было показано, что в отслеживании музыкального ритма принимают участие базальные ганглии, которые, как вы помните, участвуют в приобретении интуитивных привычек.
Однако для получения удовольствия от музыки, помимо этой базовой активности, требуется включение других нейронных сетей, в частности медиальной префронтальной зоны, которая осуществляет надзор за центрами наслаждения, исполнения и планирования фронтальной коры. Исходя из того, что кровоток в этих областях усиливается при прослушивании и оценивании приятной музыки, можно заключить, что они тесно связаны с обработкой структуры и последовательности прослушиваемой мелодии. Согласитесь, в головном мозге при стимулировании воображения музыкой происходит много разных событий. Подобные эксперименты показывают, что во время прослушивания музыки мозг становится очень оживленным местом – как в те моменты, когда И.-С. Бах переносит меня в прошлое, к моим юношеским романтическим отношениям с виолончелью. Примерно то же самое происходит при чтении романа: у ребенка (или взрослого), увлеченного приключениями Гарри Поттера, возникновение мысленных образов предполагает высокую активность разных участков коры. Таким образом, можно заключить, что для работы воображения нужно включение и соединение нейронных сетей, охватывающих практически весь мозг{320}.
Но пробуждение силы воображения при прослушивании музыки или чтении книги значительно отличается от процессов, происходящих в мозге человека, придумывающего новую мелодию, пишущего рассказ или создающего полотно в стиле кубизма на основе образа виолончели. Здесь мы оказываемся на территории творчества, закадычного друга воображения. Конечно, составление любой уникальной фразы, чем мы занимаемся на протяжении всего дня, – это тоже творческий процесс, но я сейчас говорю о том, что происходит, «когда мы от созерцания человека в одно время и лошади в другое время создаем в уме образ кентавра»[29], как замечал в своей книге «Левиафан», вышедшей в 1651 г., Томас Гоббс{321}. Как мы создаем подобные новые визуальные образы из знакомых или абстрактных форм? Какие нейронные сети мозга поддерживают его способность к такому изобретательству?
Профессор Питер Ульрик Це и его коллеги с кафедры психологии и нейробиологии Дартмутского колледжа в Хановере (штат Нью-Хэмпшир) изучали эти вопросы в серии экспериментов с целью лучше определить то, что они назвали «ментальным рабочим пространством» мозга{322}. Технологию фМРТ ученые сочетали с нейропсихологическим тестированием и сетевым анализом. Вначале для лабораторного изучения мозговых структур, участвующих в творческом процессе, команда разработала 100 абстрактных изображений. Они служили визуальными стимулами (испытуемые могли использовать их для воображаемых манипуляций), одновременно измерялся уровень кровоснабжения различных зон головного мозга с помощью фМРТ.
В ходе эксперимента 15 участников попросили мысленно соединить данные им абстрактные стимулы, чтобы получить новые сложные изображения. Затем, на втором этапе, испытуемые должны были в зависимости от инструкций либо мысленно разбирать получившиеся образы обратно на составные части, либо продолжать представлять их как целое. Ученые предположили, что для обработки абстрактных визуальных стимулов и осуществления мыслительных упражнений в сфере воображения необходима координация распределенных по всему мозгу нейронных сетей. Их эксперименты доказали справедливость гипотезы. С помощью мультивариантного анализа мозгового кровоснабжения профессор Це и его коллеги подтвердили наличие «разветвленной и комплексной сети обработки информации… поддерживающей мысленные действия с визуальными образами», в которой координирующую роль выполняют дорсолатеральная префронтальная кора исполнительного мозга и задняя теменная область.
Если объединить данные, полученные профессором Це, с исследованиями восприятия музыки, можно предположить, что «рабочее пространство» мозга, задействованное в воображении и творчестве, обширно и разнообразно: оно включает в себя сеть динамических взаимосвязанных систем, поддерживающих эмоции, рабочую память, рациональную обработку информации и выбор. Эти идентифицированные сети сходны с «когнитами» Хоакина Фустера, объединяющими рефлекторное, интуитивное мышление с сознательным, рефлексивным в функциональной гармонии цикла «восприятие – действие». Воображение отражает этот непрерывный обмен, но вместе с тем выходит за пределы непосредственного опыта, создавая истории прошлого и представления о будущем, преломляя их через цветные линзы субъективного смысла. Творчество, требующее эффективной и дисциплинированной памяти, а также смелости для разрушения устоявшихся привычек мышления, расширяет образные манипуляции с абстрактными идеями, преобразуя их в идеи и действия, воспринимаемые и оцениваемые окружающими. Это вершина интеллектуальных достижений человека, особая мудрость, закрепленная в биологии человеческого мозга и уникальным образом выражающаяся в наиболее зрелом способе действия.
* * *
Воображение – это умственная способность, отличающая нас от всех остальных видов, причем не только на уровне биологии. Воображение также является мощным стимулом для многих социальных и культурных достижений человечества. Просвещение мы сейчас считаем эрой разума, когда впервые приобрели известность работы Исаака Ньютона и научная революция позволила людям размышлять о материальном мире, не ссылаясь на Божественные силы. Но на самом деле это упрощение. В XVIII в. Дэвид Юм и Адам Смит признавали, что воображение необходимо{323}, чтобы думать о вещах, недоступных для непосредственного восприятия, к чему бы они ни относились – к повседневной жизни, науке или искусству. Этот «воображения узывный глас», как назвал его Сэмюэл Кольридж в 1802 г., заполняет пробелы восприятия и придает опыту связность. С самого детства воображение служит человеку своего рода клеем, скрепляющим его воедино, делающим личностью и социальным существом.
Образное мышление отличает нас от животных, так как позволяет заниматься не только тем, что непосредственно присутствует рядом с нами. Например, собака может воспринимать лошадь на слух и по запаху и аналогичным образом воспринимать человека, но в собачьем сознании это будут два раздельных информационных «файла». Мозг собаки не способен объединить эти два образа и создать образ гоббсовского кентавра: такое смешение никак не будет способствовать ее выживанию. Собаке свойственно унимодулярное внимание. Напротив, в человеческом мозге выработалась в ходе эволюции способность к перекрестному, или кросс-модулярному, вниманию, которое позволяет не только перекрестно обрабатывать разные информационные файлы с помощью разных нейронных сетей, но и интегрировать их для создания новых символических форм, что мы впервые начинаем делать в ходе наших детских игр. По словам профессора Питера Це, по сравнению с мозгом животных «в человеческом мозге не просто больше нейронных связей, но они еще и качественно иные»{324}.
Когда же у Homo sapiens появились эти особенности мышления, отличающие нас от наших ближайших предков и родственников – Homo erectus и Homo neanderthalensis? Ричард Клейн{325}, профессор антропологии и биологии Стэнфордского университета и ведущий специалист по инструментам и артефактам древних людей, считает, что это произошло примерно 40 000–50 000 лет назад, то есть в верхнем палеолите, также называемом древним каменным веком. Именно этим периодом, отмечает профессор Клейн, датируются значительные изменения в ископаемых остатках: кроме широко распространенных примитивных каменных орудий, появляются «бесспорно относящиеся к искусству предметы и личные украшения», что позволяет предположить развитие у древнего человека «способности к абстрактному, или „символическому“, мышлению».
В археологической летописи Западной Европы это зарождение творческих способностей отражено в пещерных рисунках, найденных во Франции и Испании{326}; возраст наиболее древних из них – 30 000–40 000 лет. Как раз в это время на Пиренейский полуостров из Африки впервые пришли люди современного типа, обладающие новыми социальными навыками и инструментами. В результате миграции они столкнулись с неандертальцами{327} – охотниками и собирателями, которые владели каменными орудиями и, приспособившись к холодному климату, проживали почти на всей территории Евразии к тому времени уже более 200 000 лет. Захватчиков обычно именуют кроманьонцами – по названию пещеры на юго-западе Франции, где в 1868 г. были впервые обнаружены их останки. По всей видимости, кроманьонцы жили организованными поселениями, носили одежду, вырезали орнаменты на костях и пользовались оружием из колотого кремня. Судя по археологическим находкам, их численность стала быстро расти. Профессор Клейн наряду с другими учеными предполагает, что именно быстрый рост кроманьонской популяции и их превосходящие творческие способности внесли свой вклад в исчезновение неандертальцев, произошедшее примерно 30 000 лет назад.
Что же способствовало такому внезапному расцвету инновационных практик у кроманьонцев? В ходе более ранней эволюции приматов и гоминидов совершенствование адаптивного поведения было связано с увеличением размеров головного мозга (вспомните работы Робина Данбара), но, судя по размерам полости черепа, у неандертальцев мозг был не меньше, а даже, возможно, больше, чем у ранних Homo sapiens современного типа. У кроманьонцев изменилась взаимосвязь между поведенческими преимуществами и морфологией мозга. Возможно, это произошло в результате того, что между нейронными сетями образовались новые связи, способствовавшие переходу к кросс-модулярному мышлению и обеспечившие гибкость внимания; а образование связей, в свою очередь, могло объясняться удачной мутацией. Если это действительно так, сравнимы ли такие изменения по своему воздействию с небольшой вариацией в человеческом гене FOXP2, о которой я говорил в главе, посвященной любви, и которая, по всей видимости, сыграла ключевую роль в развитии речи? Было ли это поворотным моментом в человеческой эволюции, возвестившим о зарождении воображения?
Древние рисунки в пещерах Франции и Испании удивительны и достаточно сложны в эстетическом отношении. Как правило, это изображения крупных животных, населявших тогда Европу (зубров, оленей, горных козлов, лошадей, мамонтов и туров); такие рисунки перемежаются изображениями женских половых органов и очертаний ладоней. Джудит Турман, посетившая пещеры в Ардеше на юге центральной Франции, в своей статье в The New Yorker (2008) описывала общее впечатление от этих рисунков: изображения, составляющие этот своеобразный бестиарий, «настолько живые и точные, что в отблесках факелов казалось, будто звери вот-вот бросятся на нас со стены». Нет никаких сомнений, что эти рисунки свидетельствуют о возникновении у человека новой ментальной способности – воображения.
Однако возникает вопрос: имели ли эти замечательные существа, изображенные нашими предками, какое-либо символическое значение? Об этом ведутся нескончаемые споры. Были ли пещеры для древних кочевых охотников просто убежищем от холода и прочих климатических невзгод? Или же они имели ритуальное значение для ранних шаманистических культов, обеспечивавших связь зримого и незримого миров{328}? Роль шамана, судя по сохранившимся сегодня сообществам охотников и собирателей, состояла в путешествиях между этими мирами, общении с предками, духами, прошлым и будущим и получении в результате этого особой мудрости, необходимой для решения насущных задач. Выполняли ли наскальные рисунки какую-то функцию в этом общении с воображаемыми мирами, где шаман был проводником? Некоторые ученые считают, что расположение этих рисунков в отдаленных участках пещер и их концентрация вокруг проходов или трещин в скалах свидетельствуют в пользу этой гипотезы. Обведенные краской отпечатки ладоней могли выполнять определенную ритуальную роль, обозначая связь с богами подземного мира.
Но даже если оставить в стороне эти споры, само по себе искусство верхнего палеолита имело большое социальное значение, считает профессор антропологии Лондонской школы экономики Морис Блох{329}. По его мнению, эти артефакты сигнализируют о радикальных изменениях в человеческом мышлении и социальном порядке. Блох считает, что «религиозные представления являются неотъемлемой частью ключевой адаптации, появившейся только у людей современного типа… способности представлять иные миры», и добавляет, что это «адаптация, на которой основано современное общество». Иными словами, именно гибкость воображения, о появлении которой свидетельствуют пещерные рисунки, отличала кроманьонцев, первых людей современного типа, от их предков.
Вслед за Адамом Смитом профессор Блох утверждает, что человеческое общество существует как система социального порядка благодаря взаимодействиям составляющих его людей. В этом смысле социальная организация групп у людей и высших приматов, ближайших наших родственников из ныне существующих видов, мало чем отличается. Например, шимпанзе, как и мы, могут создавать долговременные союзы; они, если допустимо так выразиться, эгоистичны, однако проявляют заботу о родственниках; иногда делятся пищей; при необходимости способны на хитрость ради достижения определенных «политических» целей. Профессор Блох называет такие взаимодействия антропологическим термином «операционно-социальные», и именно они необходимы для того, что описывается концепцией бартера и обмена Адама Смита. Однако такое поведение нужно отличать от «трансцендентно-социального», которое в основе своей является продуктом воображения и определяет сложность человеческой культуры. Такое поведение нехарактерно ни для шимпанзе, ни для других высших приматов.
В человеческом обществе эти два типа поведения – операционное и трансцендентное – тесно переплетены. Это очень наглядно проявляется в организации рыночного общества, где центральную роль играют товарно-денежные операции. Однако такие абстрактные понятия, как деньги, ценность или наследование собственности, обеспечивающие жизнеспособность рынка, – продукты воображения: это трансцендентные понятия. По сути, трансцендентно-социальное поведение отражает человеческое стремление к порядку и смыслу. Жизнь быстротечна в своем движении от рождения через развитие, воспроизводство и старение к смерти. Так в чем же ее назначение в более широком смысле? Человеческое самосознание рождает подобные вопросы и стимулирует постоянный поиск ответов на них. В воображении мы можем представлять себе трансцендентные процессы и разгадывать эти загадки, создавая миры и социальные роли, которые структурируют наше существование, поскольку позволяют выйти за рамки биологической предопределенности жизненного цикла. Человек, наделенный способностью мысленно выступать в любой роли (например, сострадательного врача или доброй матери), представлять даже смерть и то, что за ее пределами, может таким образом воспринимать себя вне времени и повседневных взаимодействий, становясь частью всеобъемлющей социальной сети, связывающей поколения.
Именно через трансцендентное поведение (пример – духовное общение шамана с иными мирами) воображение обычно помогало человеку обрести стабильность и смысл в вечно изменчивом мире. Используя воображение, люди всегда поверяли свой путь в многогранном социальном мире. Блох считает, что логика такой адаптации очень проста. Если человек одновременно взаимодействует с операционным и трансцендентным (то есть оперирует фактами, но также живет и фантазиями) и делает это начиная с раннего детства, то вполне очевидно, что общество должно быть устроено по сходным принципам. То, что зарождается как детская ролевая игра, затем становится определяемой культурой реальностью, которая дополняет повседневный опыт. В этой реальности можно жить, отдавать дань уважения предкам, в нее можно вовлекать других людей. В качестве примера приведу целый ряд современных культурных стереотипов. «Я американец. Я живу в стране возможностей и свобод, которые воплотились благодаря идеям и жертвам отцов-основателей». «Как христианин, я живу в единстве с Сыном Божьим, Спасителем нашим». Подобные социокультурные схемы, как светские, так и религиозные, создают устойчивые во времени сети сложных социальных взаимоотношений, выходящих за рамки обычного человеческого общения и дополняющих его. Это исторический вклад воображения в стабильность и вечные ценности человеческой культуры.
* * *
Однако сегодня эти «вечные» ценности изменяются. Проникающие повсюду «интеллектуальные технологии» подрывают традиционную роль воображения в обществе, особенно в западном, с его вездесущими гаджетами, нехваткой времени и материальным изобилием. Американский писатель и критик Нил Постман{330} в 1992 г. назвал это новое общество технополией, подразумевая, что основная идея, формирующая человеческую историю, изменилась. Мы стали рабами наших устройств.
11 мая 1997 г. начался матч между гроссмейстером Гарри Каспаровым{331}, который в тот момент был действующим чемпионом мира по шахматам, и компьютером Deep Blue, созданным IBM. Это был уже повторный матч, проходивший по классическим правилам международных турниров. За год с небольшим до этого состоялся первый матч, в котором Каспаров победил компьютер и команду помогавших ему людей со счетом 4: 2. На этот раз все было иначе: суперкомпьютер, который подвергся апгрейду и мог теперь оценивать 200 млн возможных ходов в секунду, в конечном итоге выиграл у Каспарова со счетом 3 1/2 : 2 1/2 с помощью «грубой цифровой силы». Это было выдающееся достижение IBM; другой вопрос – имела ли эта победа отношение к природе человеческого воображения и творческих способностей? Deep Blue, как заметил сам Каспаров, «умен» не в большей степени, чем программируемый будильник, хотя, добавил чемпион, его «нисколько не утешает, что [он] проиграл будильнику за 10 млн долларов».
Символическая победа Deep Blue тем не менее порождает важные вопросы, касающиеся и людей, и культуры. Если сегодня, в нашу эру электронных технологий, грубая сила программирования способна показать лучшую игру в шахматы, то зачем прикладывать усилия к тому, чтобы стать гроссмейстером? Зачем напрягать ум и память? Зачем усердно работать? И тем не менее Гарри Каспаров, будучи человеком, не сомневается в том, что обучение игре в шахматы того стоит. Как он сам пишет в своей книге «Шахматы как модель жизни» (2007), эта благородная игра – «уникальное познавательное поле, та сфера, где наука и искусство соединяются в человеческом представлении, а затем оттачиваются и совершенствуются по мере накопления опыта»[30]. Шахматы – своего рода военная игра (war game) с полуторатысячелетней историей, требующая стратегического мышления и мастерства, игра, являющаяся символом человеческого разума, – это уникальная лаборатория для тренировки памяти, воображения и оценки риска.
Несмотря на впечатляющий технологический триумф Deep Blue, его бездушную способность к обработке огромного объема данных никак нельзя сравнивать с человеческим интеллектом и изобретательностью. Если бы Deep Blue действительно «мыслил», то делал бы это линейно, не понимая процесса. У компьютера отсутствуют интуитивные кросс-модулярные способности, которые дают человеку возможность достигать совершенства и получать удовлетворение от хорошей шахматной партии – или от успешной жизни. Напротив, как подчеркнул Гарри Каспаров, когда человек начинает тренировать свой мозг с помощью игры в шахматы, сама игра развивает в нем эти способности.
Чтобы испытать на себе «эффект Deep Blue» и то влияние, которое оказывают технологии на наше мышление и обработку информации, не обязательно быть шахматным гроссмейстером. Машины, подобные Deep Blue, усердно трудятся в нашем обществе и повсеместно участвуют в структурировании различных составляющих нашей повседневной жизни. Для меня ноутбук, на котором я пишу этот текст, стал невероятно ценным, даже незаменимым, особенно для форматирования и редактирования. И новая программа распознавания голоса, которую я временами использую, чтобы увеличить скорость набора текста, оказалась полезнее и делает меньше ошибок, чем старая, которую я покупал несколько лет назад. Конечно, ни эти программы, ни те, что были до них, в концептуальном смысле не понимают ни слова из того, что я говорю. Мой распознаватель голоса просто запрограммирован на печатание проговариваемых мной слов, и основывается он на их звучании, а не смысле. Это замечательная система, облегчающая труд многих писателей, однако она не способна мыслить самостоятельно.
Совсем не так обстоит дело с чтением слов: как и в древности, чтение остается искусством. Когда вы читаете печатный текст, ваш мозг постоянно наделяет его смыслом, выполняя незримые приказы – руководствуясь интуитивным набором правил, настолько же знакомых вам, как правила шахматной игры Гарри Каспарову, и эти правила позволяют вам составлять из напечатанных на странице значков слова, которые вы слышите внутренним слухом. Ваш мозг воспринимает эти значки и с помощью интуитивной памяти делает их осмысленными, благодаря чему вы, читатель, понимаете то, что я хочу до вас донести. Мозг собирает и сортирует информацию, выделяет из нее определенные элементы и с помощью воображения превращает ее в свою собственность. Только человеческий мозг знает, как это делается, и наши попытки воспроизвести этот процесс пока крайне далеки от совершенства. Это одновременно хорошая и плохая новость. Хорошая, потому что можно утешаться тем, что мы все еще властны над нашими машинами, а не наоборот. А минус состоит в том, что в обработке больших объемов информации, порождаемых современным высокотехнологичным миром, возможности человеческого мозга ограничены. По сути, именно поэтому Deep Blue может выигрывать у человека в шахматы, не понимая принципов игры.
Письменная речь существует давным-давно (даже с момента изобретения печатного станка прошло уже около 600 лет), но цунами информации, которое ежедневно захлестывает нас{332}, порождено компьютерными технологиями и широким доступом к Всемирной паутине. По оценке журнала Bloomberg Businessweek, среднестатистический современный человек ежедневно обрабатывает 63 000 слов новой информации – это сравнимо с объемом полновесного романа. Информация с местных рынков, из кафе, телевидения, газет и любых других источников преобразуется в цифровую форму и возникает заново на экранах наших компьютеров и смартфонов. Сегодня мы уже не охотимся за информацией: она сама преследует нас везде, где бы мы ни были.
Хуже то, что бесконечный поток информации – мощный отвлекающий фактор. Информационный бюллетень по мобильным технологиям Исследовательского центра Пью за 2013 г. сообщает, что в этом году 90 % взрослых американцев имели сотовые телефоны, в том числе 58 % – смартфоны. Около 44 % опрошенных сообщили, что не расстаются со своими телефонами, когда спят, чтобы не пропустить звонок или еще какую-либо информацию в ночное время, а 29 % «не могут представить себе жизни» без этого устройства. Возможно, еще более удивительно то, что технологии более-менее равномерно распространились по всем возрастным, социальным и этническим группам. Три четверти владельцев смартфонов используют их для хранения телефонных номеров, электронной почты и городских адресов, а также в качестве навигаторов (даже в своем родном городе), при этом 55 % пользователей мобильного Интернета недовольны скоростью его работы. Для большинства людей личное общение через Интернет «стало необходимым». Все это отражает серьезные культурные сдвиги в нашем общении, получении и обработке информации. В этом отношении Америка ничем не отличается от других развитых стран{333}.
Сегодня в зале ожидания аэропорта или в кафе практически не услышишь голосов, никто не разговаривает. Мы получаем информацию не устно, а через электронную почту, Facebook, Google, рекламные сообщения и прочие приложения. Каждый из нас физически присутствует в мире, но жизнь все в большей степени происходит где-то еще, и участвовать в ней можно через интерфейс сенсорных экранов наших электронных устройств. Технологии доминируют в культурной среде, и мы все сильнее ощущаем их давление. Характерно то, что для решения проблем, созданных технологиями, мы бездумно пытаемся вновь обратиться к технологиям. Действительно, почему бы не приобрести рекламируемое в Businessweek новое приложение для смартфона (с симпатичным именем Cue), которое будет проверять за вас вашу электронную почту, соцсети и прочие средства общения и собирать все сообщения в одну папку, снабженную поиском? Так вы сможете получить все ваши 63 000 слов ежедневного «романа» уже собранными в удобный унифицированный пакет. Но, само собой, эти слова все равно нужно будет прочесть.
* * *
Мы индустриализировали обработку информации, по сути, так же, как ранее индустриализировали сельское хозяйство и производство пищи или как усовершенствовали конвейерное производство автомобилей. Эти инновации прошлого были направлены на достижение большей экономической эффективности и увеличение производительности, о чем впервые заговорил Фредерик Тейлор, создавший в начале XX в. научную теорию труда и менеджмент{334}. Все технические усовершенствования во все времена осуществляются ради увеличения прибыли, также они способствуют снижению стоимости для потребителя. Однако оказалось, что заменить машинами мышечную силу человека или повысить скорость и удобство путешествий – это совсем не то, что помочь человеку мыслить{335}, особенно если основной мотивацией остается продажа продукта. Покупка снегоочистителя для облегчения зимней уборки двора или билета на поезд не может привести к вмешательству в вашу частную жизнь или принятие решений, а вот онлайн-шопинг может{336}, что постепенно становится все более очевидным.
Интернет, который вначале был просто пучком проводов и сетью связанных ими серверов, превратился в идеологию, день за днем влияющую на наши мысли, поведение и жизнь. К концу первого десятилетия XXI в. в потребительском Интернете доминировали четыре конкурирующие между собой процветающие компании{337} – Google, Apple, Facebook и Amazon.com. Собранные ими данные (персональные файлы, составляющие их корпоративное богатство) позволяют каждой из этих компаний знать о нас больше, чем мы знаем о себе сами. При этом значительную часть информации мы первоначально предоставляем совершенно добровольно. Социальные интернет-сети стимулируют нас к накоплению наших личных данных и обмену ими с друзьями; мы рассказываем о том, где мы едим, какую музыку слушаем, и многое-многое другое. Мы делимся этой информацией, чтобы потом иметь возможность узнать о том, что нас интересует. Когда мы ищем что-то в Google, появляется ставшее привычным предупреждение: «Идентификационные файлы cookie помогают нам оказывать вам услуги. Пользуясь нашими услугами, вы соглашаетесь на использование нами файлов cookie». С тем же самым предупреждением, только в зашифрованном виде, мы сталкиваемся при покупке на Amazon. Cookie – это ключ к покупкам в один щелчок мышки и к тем персональным рекомендациям, которые мы получаем отовсюду в Интернете каждый день. Так Google делает деньги: вы кликаете рекламу, и его виртуальный кассовый аппарат радостно звенит. Я заказал билеты на рейс в Нью-Йорк, и тут же на меня посыпался град объявлений, предлагающих взять напрокат машину, найти отель или обеспечить компанию на вечер.
Иногда кажется, что в Интернете меня принимают лучше, чем в моем любимом ресторане. Каждое обращение ко мне через монитор моего компьютера удивительным образом имеет отношение к тому, что я когда-то купил или только собирался купить; меня приветствуют места, где я побывал или только собирался побывать, порой исключительно в собственных фантазиях. Такое ощущение, что я каким-то образом, сам того не сознавая, поделился с сетевым миром не только своими воспоминаниями, но и своим любопытством и воображением. Добавьте к этому общедоступную информацию, которую как будто кто-то регулярно выметает из углов Интернета, – о вашем возрасте, расовой принадлежности, образовании, детях, доме и машине, политических взглядах и подписках на журналы – и можно больше не беспокоиться о том, не следят ли за вами спецслужбы: ваш профиль уже есть в Сети. Жить в современном электронном мире – значит жить на виду у всех. Это и есть технополия Нила Постмана.
Как же влияет эта новая культура на наш образ мышления?{338} Николас Карр, автор книги «Пустышка: Что Интернет делает с нашими мозгами» (The Shallows: What the Internet is Doing to Our Brains)[31], считает, что это влияние весьма существенно. На основании собственного писательского опыта и тщательного изучения научных данных Карр делает вывод, что сетевой мир «подрывает наши способности к концентрации и размышлению». Интернет, предлагая соблазнительно легкий доступ практически ко всему, что угодно, стимулирует «невнимательное чтение, поспешное и неглубокое мышление и поверхностные знания». Хотя, по мнению Карра, «можно вдумчиво подходить к интернет-серфингу (и наоборот – можно бездумно проглатывать книгу), технологии не поощряют и не вознаграждают такой тип мышления». Наш мозг, отвлекающийся на гиперссылки, видеоклипы и завлекательные боковые панели, начинает быстро переключаться от чтения к просмотру, от просмотра к прослушиванию и т. д., собирая попутно огромное количество информации, но не делая из нее никаких важных выводов и не накапливая ценных знаний. Жизнь в Сети, утверждает Карр, превращает наш мозг в «жонглера».
Такое «жонглирование» мозга имеет много общего с тем, что раньше называлось работой в многозадачном режиме – когда мы, тщетно надеясь повысить эффективность, пытаемся одновременно делать несколько дел, например отвечать на письма, слушать радио и говорить по телефону. На самом деле такие попытки снижают мыслительные способности, разделяя внимание и нарушая процессы обработки, кодирования и накопления информации мозгом. Однако, как я знаю из своего опыта преподавания, такое сегодня происходит даже в учебных аудиториях, значительно влияя на эффективность обучения. Достоверные, хорошо поставленные и контролируемые научные исследования показывают, что подключенные к Интернету ноутбуки или другие устройства, которые студенты используют на лекциях для записей, создают даже для самых дисциплинированных учеников слишком мощный соблазн{339}, отвлекая не только того, перед кем непосредственно находится монитор, но и всех сидящих поблизости.
Итак, грозит ли творческому, склонному к игре человеческому мозгу опасность быть ограбленным Интернетом? Возможно, «грабить» не совсем точное слово, однако Сеть определенно обладает способностью притягивать и вызывать привыкание. Также нельзя забывать о том, что мы, будучи кочевыми животными, подвержены таким соблазнам, так как склонность легко отвлекаться и сосредотачиваться на краткосрочных целях заложена в нашей натуре. Это часть системы выживания: мы постоянно настороже, в поисках потенциальной опасности, возможностей и социального вознаграждения. Таким образом, подпитывая наше воображение новой информацией и приятными возможностями шопинга, Интернет играет на наших древних склонностях, доставшихся в наследство еще от охотников и собирателей, – в целом это сравнимо с тем, как наша древняя тяга к соли, жирам и сахару помогает распространению эпидемии ожирения. Убедительная и мощная интерактивная технология Интернета предлагает потребителю мгновенный доступ к информации и иллюзию новизны и знаний. Несмотря на то что компании нередко допускают промахи и в мгновение ока возникают и исчезают на просторах Сети, сам Интернет продолжает неуклонно менять наш образ жизни.
В Кремниевой долине и Сиэтле[32] промахов не бывает. Там все дело только в распределении долей рынка. Благодаря своему доминированию в информационной сфере четыре гиганта потребительского Интернета разработали эффективный бизнес-план, особенно выгодный для них самих и их акционеров. Джарон Ланье в своей книге «Кто владеет будущим» (Who Owns the Future) цитирует слова историка культуры Майкла Сэйлера{340}, профессора Калифорнийского университета в Дэвисе: «Информация в Интернете только кажется бесплатной. На самом деле обычные пользователи передают компаниям свои личные данные и взамен получают услуги – это форма бартера. Денежная ценность того, что вкладывают эти люди в информационную экономику, не вносится в бухгалтерские книги и оседает в карманах интернет-корпораций». Мы обмениваем на сетевые услуги свою частную жизнь.
По мере того как корпоративные системы сбора данных становятся все более мощными, информация, которую мы вольно и невольно оставляем в Сети (так называемые цифровые следы поисковых запросов{341}, покупок по кредитным картам, пользования мобильными телефонами и т. д.), все более активно используется в бизнес-аналитике для коммерческих целей. По-видимому, эксплуатация этих «больших данных» (big data) породит следующую волну массового отслеживания и количественного анализа нашего поведения. В современном гиперсвязанном мире наши мысли, чувства и мечты переместились из надежно скрытой от посторонних взглядов сферы внутренних процессов нашего мозга на доступную всем онлайн-арену. Впервые в человеческой истории мы отдаем свои привычки, мышление и самих себя на откуп машинам и всем желающим.
* * *
Как и в конце 1990-х, накануне краха пузыря доткомов, сейчас мы рискуем потерять видение будущего. Интернет обеспечивает нам невероятное удобство и повышает эффективность во многих сферах, но сам по себе он не является образом жизни – если только мы не делаем выбор в его пользу.
Так, создается впечатление, что все без исключения дети очарованы электронными устройствами. Действительно, калейдоскопическая смена картинок и интерактивные возможности сенсорных экранов очень притягательны для них, особенно для самых маленьких. Однако на самом деле детей привлекает то, что делают их родители, а те действительно проводят огромное количество времени, «общаясь» с этими самыми устройствами. Таким образом мы неосмотрительно прививаем детям привычки, ограничивающие возможности для исследования реального большого мира. Кроме того, если мы, разговаривая с детьми, не поддерживаем с ними зрительный контакт, потому что одновременно проверяем электронную почту, то они с пугающей скоростью перенимают и эту привычку, способствующую социальной изоляции. Происходящие при этом процессы сходны с теми, что ведут к эпидемическому распространению ожирения: ребенка тянет к мерцающему экрану точно так же, как к сладкой газировке.
У современного человека на протяжении тысяч лет вырабатывалась способность к устойчивой концентрации внимания на чем-то интересном, удержанию его в памяти и дальнейшему вдумчивому, сознательному анализу его смысла. Сегодня, оказавшись в рабстве у «интеллектуальных технологий» Интернета, мы бездумно транжирим эти способности. Когда место памяти и воображения занимают рефлекторные привычки и имитация, мы очень многое утрачиваем в сфере сознания. Например, смартфон – удобное приспособление для запоминания чего-либо, однако, полагаясь исключительно на него, мы рискуем лишиться не только всех нужных данных при потере телефона, но и гибких функций рабочей памяти мозга. Мы все лучше умеем создавать связи через сенсорный экран, но при этом разрушаем те, что существуют в нашем мозге: нельзя путать Интернет с нейронными сетями.
Можете ли вы вспомнить телефонные номера своих ближайших друзей или хотя бы собственный номер, если в вашем мобильном вдруг сядет батарейка? Уверены ли вы, что сможете подсчитать, правильно ли вам дали сдачу, если кассовый аппарат сломается и заплатить кредиткой будет невозможно? Мозг как главный инструмент обработки информации нуждается в постоянной занятости и практике. Сближенность во времени эмоций, запоминания и повтора опыта очень важна для укрепления нейронных сетей. Когда обработка информации прекращается, мозг теряет «тонус», как мышцы без физических нагрузок. Все очень просто: мозг может поддерживать высокий уровень работоспособности только при постоянном активном взаимодействии с реальным миром, а не при постоянном «сидении» в Интернете. Нельзя мыслить кончиками пальцев.
В слепой погоне за технологиями мы также рискуем лишиться и других талантов – в частности, практического понимания мира и удовольствия делать что-то своими руками. При старательном совершенствовании любых навыков воображение, творчество и техническое понимание сливаются воедино. Американский социолог Ричард Сеннетт{342} в своей книге «Мастер» (The Craftsman) говорит о том, что такое приобретенное и постоянно практикуемое искусное умение дает человеку якорь, помогающий противостоять волне материальных соблазнов. Мастерство рук и разума создает ощущение собственной значимости{343}. До наступления эпохи индустриализации было гораздо проще, чем сейчас, осознать смысл этой идеи и достичь чего-либо реального в жизни. Тогда большинство людей понимали, как сделаны те немногочисленные вещи, которыми они пользовались. Сегодня все происходит с точностью до наоборот. Очень мало кто разбирается в устройстве и принципах функционирования приборов, которыми мы ежедневно пользуемся, не говоря уже о том, что почти никто не знает, как именно они были изготовлены. Автоматизация большинства производственных процессов превратила нас в пассивных наблюдателей и пользователей. Слуга превратился в хозяина.
И тем не менее у каждого из нас сохраняется потребность в обретении собственного мастерства. Одна из привилегий человека состоит в том, что мы можем изучать, настраивать и совершенствовать собственный разум на протяжении всей жизни. Наш мозг – уникальный инструмент, который при правильной настройке способен дать потрясающее вознаграждение. Это знает Гарри Каспаров, как и, задолго до него, Иоганн Себастьян Бах. Мы, как я объяснял вам в последних главах, по мере созревания мозга и привыкания к тому, кем мы являемся, постепенно учимся оттачивать самосознание и не просто пользоваться способностями, переданными нам предками, а еще и ценить и пропагандировать достижения и чувства других людей – тот социальный вклад, который объединяет наше общество.
Воображение играет критически важную роль в этой постоянной подстройке на личном и культурном уровне. Это не нечто мистическое, время от времени проявляющееся в ходе обучения какого-нибудь особо одаренного артиста, это не талант, данный только выдающимся предпринимателям. Как я уже говорил, воображение – это слияние нескольких функций мозга (восприятия, эмоций, памяти, привычек и способности принимать решения), которое происходит особым, свойственным только человеку образом. Чувство удивительного, подпитывающее воображение, присутствует в нас каждый день и в каждый момент времени. Но сегодня, когда оно вынуждено конкурировать с материальными соблазнами и новинками, которые постоянно поставляет нам глобализированная промышленность, мы должны намеренно культивировать в себе это чувство, избегая влияния рынка.
Не стоит пользоваться коммерческим, техническим, электронно запрограммированным методом тренировки мозга. Лучше обратите более пристальное внимание на вашу повседневную жизнь и открывайте заново настоящий, живой мир. Вглядитесь в то, что существует в этом мире, в то, что вас окружает. Заново учитесь обращать на все внимание. Такой взгляд на жизнь ничего не стоит в материальном смысле, но при этом дает вам бесконечные возможности использования вашего любопытства и воображения. Не расстраивайтесь, если вам приходится стоять в очереди в кассу в супермаркете, – лучше попробуйте представить себе, чем живет человек, стоящий перед вами, или даже завяжите с ним разговор. Пойдите с ребенком в парк – забыв дома мобильный телефон – и понаблюдайте, что делает ваш ребенок, если предоставить его самому себе. Рассмотрите фасады зданий в районе вашей работы и попробуйте догадаться, когда они были построены, не обращаясь к Google. Почитайте хорошую книгу, сидя в удобном кресле в тихой, хорошо освещенной комнате. Займитесь теннисом, садоводством или шахматами. Если хотите – научитесь настраивать клавесин. А если ничего не поможет, идите в Музей юрских технологий. Одним словом, думайте.
* * *
Воображение – и в качестве инструмента выживания, и как продукт вдумчивого любопытства – со времен кроманьонцев обеспечивало нам приспособляемость к переменам и накопление новых знаний. Сегодня оно приобрело особое значение, так как многие из привычных измерений повседневной жизни вокруг нас меняются и нам нужно постоянное подтверждение того, что сложность и незнание являются лишь прелюдией и стимулом к узнаванию. В сегодняшнем сложном мире нам необходимо сознательно холить и лелеять наше воображение.
Воображение, объединяющее рефлекторное и рефлексивное мышление, – ценный инструмент исследования для каждого человека, для науки и общества. Но также очевидно, что каждого из нас воображение подвигает к разному. Как видно на примерах историй людей, упомянутых в главах этой книги, для одного это может быть обеспечение района свежими продуктами, для другого – составление карты мозга человека как социального существа, для третьего – разработка нового подхода к образованию, для четвертого – понимание внутреннего рынка мозга, для пятого – создание эффективной транспортной системы и т. д.; в масштабах мира список будет бесконечным. Сила воображения, представляющая будущее и способная что-то изменить, создается не предметом рассмотрения, а человеческой сосредоточенностью, увлеченностью и умением – то есть самонастройкой. Также необходимые компоненты – самодисциплина и сила характера: они позволяют объективно оценить и подвергнуть сомнению привычные схемы повседневной жизни и порождающие их нарушения баланса и потребности.
Никакие перемены не могут быть простыми, а перемены в социальном поведении – особенно. Для них требуются коллективные усилия – объединенное воображение многих людей. Кроме того, как известно любому творческому человеку, даже самые замечательные открытия, подкрепленные убедительным и подробным анализом, редко ведут непосредственно к «правильному» решению. В какой-то момент бывает необходимо совершить смелый, но тем не менее подкрепленный знаниями прыжок. Такое видение, способное вырваться за рамки конкретного момента, сделать правильные выводы из опыта прошлого и реалий настоящего и вообразить их по-новому, мы называем мудростью.
Реприза
Мудрость: перенастройка на устойчивое будущее
Человечество создало цивилизацию, развивая определенные правила поведения и приучаясь следовать им… Зачастую эти правила запрещали индивиду совершать поступки, диктуемые инстинктом… Человек не рождается мудрым, рациональным и добрым – чтобы стать таким, он должен обучиться. ‹…› Человек стал мыслящим существом благодаря усвоению традиций – то есть того, что лежит между разумом и инстинктом[33].
Фридрих фон Хайек. Пагубная самонадеянность (1988)Валовой внутренний продукт сам по себе не обеспечивает здоровья наших детей, качества их образования или их радости от игры. Он не включает в себя красоту нашей поэзии или крепость наших браков, разумность наших публичных дебатов или честность представителей нашей власти.
Роберт Кеннеди. Речь в Канзасском университете, 18 марта 1968 г.{344}Позвольте мне вновь обратиться к тому, с чего я начал эту книгу. Собирая пазл нового видения прогресса, которое предполагает восстановление баланса с природной средой, мы не должны забыть о еще одной важной составляющей этой картинки. В социальной эволюции нашего вида биология и культура следуют параллельными путями, но с разной скоростью. Культурные перемены могут очень быстро и не без вреда для нас обгонять биологические изменения. Как я уже продемонстрировал вам в предыдущих главах, такое несоответствие обусловливает многие проблемы, с которыми мы сталкиваемся в развитом мире.
Чтобы вы лучше поняли, как складывается эта головоломка, я хочу вернуть вас к источнику знаний об эволюции. В Тихом океане, на экваторе, примерно в 1000 км от побережья Эквадора, лежат Галапагосские острова. Когда там побывал Чарльз Дарвин, эта отдаленная группа вулканических островов представляла собой, по его определению, «замкнутый мирок». Такой она остается и сейчас благодаря строгому надзору эквадорского правительства и местного комитета по охране природы. Галапагосы, расположенные при слиянии трех океанических течений и до сих пор подвергающиеся воздействию вулканической и сейсмической активности, которая сформировала их 8–10 млн лет назад, остаются уникальной экологической системой. Именно эта система помогла Дарвину сформулировать его принципы эволюционного учения.
Поэтому я был очень рад возможности поучаствовать в организации специальной встречи общества «Мон Пелерин»{345} (MPS) под названием «Эволюция, гуманитарные науки и свобода», проходившей на острове Сан-Кристобаль в галапагосском кампусе Университета Святого Франциска в Кито. Наша встреча вполне соответствовала по духу представлениям Фридриха фон Хайека о сообществе людей, которые, занимаясь естественными науками в самом широком смысле, должны продвигать в массы «принципы и обычаи свободного общества».
Сан-Кристобаль, самый восточный остров архипелага, был первым, к которому корабль Дарвина «Бигль»{346} пристал 17 сентября 1835 г. На том месте, где ученый впервые ступил на землю Галапагосов, буквально в нескольких шагах от университетского исследовательского центра, теперь стоит памятник. Примерно в полутора километрах к югу вырос административный центр Галапагосов Пуэрто-Бакерисо-Морено, процветающий город с населением более 6000 жителей, но, если не принимать его во внимание, первое впечатление от острова удивительно похоже на то, что описывал в своем дневнике Дарвин.
Скалистое побережье острова сложено из черных вулканических пород, на фоне которых эффектно выделяются суетящиеся повсюду ярко-красные крабы. В трещинах и под камнями прячутся черные морские игуаны – «бесы тьмы», как называл их Дарвин. Сегодня на берегу уже не встретишь валяющиеся панцири гигантских черепах – тяжеловесных созданий, которых раньше нещадно истребляли заходившие на острова китобои; выжившие потомки тех черепах сейчас служат туристической достопримечательностью и находятся под строгой охраной. Однако морские львы до сих пор многочисленны, и если они не ловят рыбу в океане, то нежатся на солнышке прямо на общественных пляжах у набережной.
Знаменитое путешествие «Бигля» продолжалось почти четыре года, когда Дарвин наконец оказался на Галапагосах. К тому времени идея общих принципов устройства живого мира уже формировалась у него в голове, и пять недель наземных экспедиций, сбора коллекций и плаваний между 19 островами лишь укрепили его в этих мыслях. Естественная история архипелага показалась Дарвину «исключительно любопытной», особенно тот факт, что на всех островах как флора, так и фауна слегка различались. Учитывая, что острова были созданы в результате извержений и расстояние между наиболее крупными образованиями составляет от 50 до 100 км, маловероятно, чтобы когда-либо они были единым участком суши. Нелетающие бакланы, игуаны, голубоногие олуши, ястребы, гигантские черепахи – встреча с каждым из этих животных все увеличивала восторг Дарвина, заметившего, что «различные острова в значительной степени населены различным составом живых существ». Практически помимо своей воли Дарвин постепенно начал задумываться о том, не стал ли он свидетелем происходящей прямо перед ним адаптации к различающимся условиям существования. Это были опасные мысли для тех времен, потому что каждое животное или растение тогда считалось чем-то неизменным, созданным Творцом.
Еще более усложняли дело галапагосские вьюрки. Как признался сам Дарвин в своих «Дневниках и замечаниях» о путешествии на «Бигле», опубликованных в 1839 г. по возвращении в Англию, поначалу он не придал особого значения этой «совершенно своеобразной группе вьюрков, родственных между собой одинаковым строением клюва, короткими хвостами, одинаковой формой тела и оперением». Я вполне понимаю это первоначальное упущение Дарвина. Хотя теперь эти птицы приобрели огромную известность в научных кругах, на самом деле они совершенно невзрачны, и на них легко не обратить внимания. Маленькая гостиница, в которой я жил, располагалась прямо над гаванью. Учитывая, что мы находились на экваторе, а с океана задувал свежий ветерок, закрывать окна не было необходимости, так что каждое утро вьюрки с удовольствием присоединялись ко мне за завтраком. В полном соответствии с описанием Дарвина, у птичек размером примерно с британского воробья были короткие хвосты и грязновато-черное оперение. Мне легко было заметить различия в размере и форме клювов – и никак от них не зависящее общее пристрастие к яичнице.
После того как Дарвин вернулся в Англию и внимательно изучил чучела вьюрков, имевшиеся в коллекции Зоологического общества Лондона, он описал 13 видов галапагосских вьюрков. Потомки общего предка (по всей видимости, южноамериканского), который гнездился на земле и питался семенами, на протяжении тысяч лет выработали те или иные адаптивные приспособления, соответствующие условиям на разных островах Галапагосского архипелага. «…Можно действительно представить себе, – замечает Дарвин, – что вследствие первоначальной малочисленности птиц на этом архипелаге был взят один вид и видоизменен в различных целях».
Клюв служит любой птице необходимым для выживания инструментом. Конечно, клевать яичницу легко всем. Но для птиц, питающихся семенами, небольшие различия в форме и силе клюва могут иметь существенное значение, особенно в периоды засухи. Не все семена и косточки одинаково легко расколоть, поэтому преимущество оказывается у птиц, обладающих более толстыми и сильными клювами. Принципы такой адаптации были подтверждены исследованиями британских эволюционных биологов Питера и Розмари Грант{347}, профессоров Принстонского университета, которые прожили на Галапагосах не один десяток лет. Гранты продемонстрировали, что изменения климатических условий действительно очень сильно повлияли на характер и количество пищи для вьюрков. При таких меняющихся обстоятельствах вариабельность структуры клюва отдельных птиц обеспечила им выживание путем естественного отбора, что подтверждает фундаментальные эволюционные принципы, сформулированные Дарвином в «Происхождении видов». Этому революционному труду, опубликованному в 1859 г., было суждено изменить направление человеческой мысли.
* * *
Биологическая эволюция по своей сути – постепенный процесс изменений, их отбора и воспроизведения; этим путем живые существа ради собственного выживания адаптируются к меняющимся условиям среды. Фридрих фон Хайек{348} в книге «Пагубная самонадеянность: ошибки социализма» говорил о своем глубочайшем преклонении перед Чарльзом Дарвином, «как и перед всяким, кому удалось первым разработать последовательную… теорию эволюции в какой-либо области». Однако Хайек тут же добавляет, что идеи Дарвина имеют корни в более ранних социокультурных трудах, в том числе Томаса Мальтуса и Адама Смита. Действительно, из записок Дарвина понятно, что в 1838 г., когда всеобъемлющая теория эволюции уже начала занимать его ум (с момента возвращения из путешествия на «Бигле» прошло меньше двух лет), он читал «Эссе на философские темы» и «Теорию нравственных чувств» Смита.
Идеи Смита, Дарвина и фон Хайека имеют много общего. Концептуальная нить, связывающая понимание социального порядка и эволюционную биологию, заключается в способности сложных биологических систем, свободно взаимодействующих с существующими обстоятельствами, к естественной организации, адаптации и установлению равновесия. Джон Кей, британский экономист, сделавший обзор{349} организованной обществом «Мон Пелерин» встречи на Галапагосских островах для Financial Times, описывает эволюцию как комплексный процесс, который позволяет «построить крайне сложные и эффективные системы без чьего-либо постороннего вмешательства».
Хайек называет такие спонтанные самоорганизующиеся и самокорректирующиеся системы системами расширенного порядка. В биологическом мире условия среды производят естественный отбор из ряда физических характеристик и типов поведения, обеспечивая оптимальную приспособленность и, следовательно, выживание живых организмов. Аналогичным образом в социуме, в том числе в рыночных системах, адаптивные стратегии возникают из поведения большого числа людей, выбирающих варианты, лучше всего соответствующие их личным возможностям и коллективным потребностям. И в том и в другом случае системы расширенного порядка появляются и развиваются в динамическом танце вариантов и отбора – без помощи всемогущего Создателя. Однако между биологическим миром и человеческим обществом есть различия в динамике организации и поддержания систем. Два из них имеют для нас наиболее важное значение, если мы хотим верно определить свое место в общем мировом устройстве.
Первое отличие, уже упомянутое в начале этой главы, – разница в скорости адаптации. Говоря простым языком, в биологической эволюции любого организма, в том числе человека, генетические вариации и приспособленность к условиям среды создаются спонтанными мутациями. Поэтому мы в той же степени не способны влиять на ход нашей биологической эволюции, как галапагосские вьюрки или любые другие создания. Биология человека, если мерить продолжительностью жизни одного поколения, развивается медленно.
С другой стороны, общественные и технологические достижения развиваются достаточно быстро. Каждое поколение людей передает следующему ценные знания и поведение, формируя культурное наследие. Со времен эпохи Просвещения и начала добычи ископаемого топлива наша социокультурная эволюция движется вперед особенно большими шагами, намного опережая биологическую адаптацию.
Второе важное отличие, отмеченное фон Хайеком, заключается в том, что, хотя свободное рыночное общество динамично и открыто в своем функционировании, оно не обладает свободой самоорганизации. Хайек утверждает, что, по мере того как сообщество, вышедшее за пределы связей между родственниками и ближайшими соседями, растет в размерах и масштабе, оно все больше скрепляется не только личными интересами и привязанностями, но и культурными правилами и ритуалами, которые люди перенимают друг от друга и передают следующим поколениям. Согласно Хайеку, между инстинктами и разумом помещается «традиция» (то, что я в этой книге называю интуитивными привычками), и она поддерживает общественный порядок{350}. В ходе культурной эволюции, сознаем мы это или нет, приобретенные нами привычки играют свою роль в формировании структуры общества. Но, как мы узнаем далее, традиции порой бывают весьма неподатливыми, ограничивая нашу способность к адаптации, когда она нам необходима.
* * *
Мозг настраивается на преобладающие условия существования с помощью привычек. Или, говоря более точно, мозг настраивает себя, приобретая привычки. Такая досознательная настройка, как вы помните, способствует эффективности рефлекторных реакций, и она необходима в повседневной жизни. Однако за рамками стандартных повседневных задач привычки могут быть как благословением, так и проклятием – в зависимости от гибкости имеющейся настройки. Без намеренной и сознательной оценки часто бывает сложно отличить адаптивные привычки от тех, что ограничивают наши возможности. Это объясняется тем, что традиции и привычки на уровне интуиции связывают нас с прошлым опытом, затрудняя поведенческие изменения.
Биологические особенности, которые мы приобрели в ходе эволюции, усугубляют проблему. У эволюции нет плана; она просто выбирает лучший доступный вариант из тех, что были полезны в прошлом. Это может оказаться весьма вредным для человека в тех случаях, когда, например, культурные обстоятельства подкрепляют наше внутреннее инстинктивное стремление хвататься за возможность быстрого получения выгоды вне зависимости от долговременных последствий. В результате – как мы можем наблюдать в современном обществе изобилия – мы, близоруко стремясь к вознаграждению, заключаем сделку с дьяволом и получаем эпидемию ожирения, финансовые злоупотребления и полное игнорирование будущих проблем.
Сегодня одной из разрушительных для здоровья и устойчивости общества привычек стало то, что мы смешали показатели экономического роста с идеей прогресса{351} и общественного благополучия. Это не всегда было так. Согласно Оксфордскому словарю английского языка, прогресс – это движение вперед или переход к лучшему состоянию; именно в этом понимании он служил вдохновляющей идеей западной цивилизации со времен Просвещения. Целями, к которым должно стремиться общество, стали считаться свобода, терпимость, равенство возможностей и социальный порядок. Каждое техническое достижение, каждый шаг на пути к новым знаниям, каждый усовершенствованный инструмент должен был приближать нас к идеалу и счастью; прогресс зависел от человеческой свободы и воли. Сейчас эта путеводная звезда постепенно гаснет перед нами. Прогресс все больше определяется экономическими терминами и становится просто синонимом увеличения производства товаров и оказания услуг.
В этой схеме объективным показателем прогресса становится валовой внутренний продукт (ВВП){352}, отражающий ежегодный рост внутренней экономики страны. В утверждении, что благополучие повышается при наличии доступных денег, необходимых для обеспечения достойного существования, конечно, есть смысл{353}, и многочисленные исследования, проведенные в разных странах мира, позволяют предположить, что при повышении дохода до уровня примерно $10 000 в год на человека это действительно так. Однако за пределами этой отметки картина вырисовывается неоднозначная. Так, в 2013 г. ВВП Соединенных Штатов составил $15,8 трлн{354}, что в пересчете на душу населения составляет $53 143. Более 70 % ВВП, $11,501 трлн, приходится на долю личных потребительских расходов. Тем не менее, несмотря на этот рост доходов и расходов, показатели субъективного уровня благополучия, например личное счастье, практически не меняются в США начиная с середины 1960-х гг., когда средний доход на душу населения был примерно втрое меньше, чем в 2013-м.
В Америке шопинг – это традиция{355}. Объективные свидетельства того, что счастье невозможно купить за деньги, мало влияют на поведение людей в магазине. Потребительские расходы были и остаются основной движущей силой экономического роста в США на протяжении десятков лет, достигнув в 2007 г., накануне финансового кризиса, рекордных 75 % ВВП. Более того, когда последовавшая за кризисом рецессия заставила людей затянуть пояса, а получить кредиты стало гораздо труднее, начало увеличиваться социальное неравенство. Американское общество раскололось на «имущих» и «неимущих». В этом нет ничего удивительного. Уже за десять лет до этого большинство американских граждан, участвовавших в соцопросах NBC News и Wall Street Journal, говорили о том, что страна «движется неверным курсом». Основным результатом этого общественного недовольства стало усиление идеологической пропаганды. «Что случилось со стремлениями и духом нашей страны?»{356} – спрашивал весной 2014 г. журналист New York Times Фрэнк Бруни. Хотя США оставались на тот момент самой богатой страной мира по показателю ВВП, две трети американцев считали мировым экономическим лидером Китай. Также становится очевидно, как я уже упоминал, что в Европе растет социальная мобильность, в то время как качество образования в американской школьной системе отстает от качества образовательных систем многих развитых стран. В свою очередь, Вашингтон на фоне внутренних разногласий призывает вернуться к домашнему производству и укреплять доверие потребителей. «Чайная партия» набирает очки. В воздухе висит ностальгия.
Я, возможно, несколько карикатурно изобразил ситуацию, чтобы проиллюстрировать свою основную мысль. Показатель ВВП больше не в состоянии отражать растущую неуверенность в завтрашнем дне многих представителей среднего класса, так же как он не способен дать представление о трудностях, с которыми нам предстоит столкнуться. Он никак не разделяет количественный и качественный рост{357}: это очевидно следует хотя бы из того, что расходы на здравоохранение в США по сравнению с другими развитыми странами увеличиваются, а исход при многих болезнях оказывается неблагоприятным. Точно так же игнорируется состояние окружающей среды и проблемы устойчивости: если фермер сохраняет семена для следующей посевной, это нигде не регистрируется; живой лес вносит вклад в ВВП только после того, как становится мертвым и распиленным на древесину; ценность рыбных запасов измеряется в тоннах пойманной рыбы, как будто ее запасы бесконечны. Аналогичные претензии можно предъявить в отношении сохранения водных и почвенных ресурсов, добычи сырья и т. д. и т. п.
Показатель ВВП оказался оторван от социального капитала и природных ресурсов, которые должны обеспечить устойчивое будущее нам и нашим потомкам. США находятся под властью традиционного мифа, согласно которому будущее лучше всего предсказывать исходя из прошлого, основной стратегией должен оставаться экономический рост, а ВВП – это мерило успеха. Но с точки зрения эволюции наше положение правильнее всего описывать как потерю адаптивных свойств – растущее несоответствие между тем, что мы делаем, и тем, что необходимо для устойчивого благополучия человечества и всей планеты. И мы все равно не желаем менять свое поведение.
* * *
Так, может быть, это моральная проблема? Мне кажется, нет, по крайней мере в своей основе. Скорее это проблема устойчивости человеческих привычек – еще одного несоответствия между биологией в широком смысле и скоростью нашей культурной эволюции. С точки зрения поведения, с учетом нашего интеллекта, это невозможность рационального приспособления к меняющимся обстоятельствам. Фон Хайек правильно определял традицию как стража культуры, но с тем же успехом традиция способна тормозить динамическую эволюцию культурных приспособлений.
Развитые (по показателям производства) страны на протяжении более чем двух столетий весьма успешно адаптировались к жизни за счет того, что когда-то казалось неисчерпаемым источником ресурсов и легкодоступной энергии. Открыв эту сокровищницу – беспрецедентную нишу возможностей, мы благодаря изобретательности и усердному труду достигли феноменального развития общества и столь же феноменального увеличения нашей численности на планете. Этот опыт сформировал наши культурные привычки, и этой схемы продолжают придерживаться развитые государства.
Переняв у Великобритании лидерство в промышленной революции еще в конце XIX в., США, население которых составляет всего лишь 5 % всего населения Земли, сейчас потребляют примерно 25 % всех мировых ресурсов{358}. Косвенным образом все крупные вложения государства в инфраструктуру, технологии, экономический рост и повышение стандартов жизни так или иначе связаны с потреблением ископаемого топлива. Усердие и культурные традиции американцев способствовали накоплению невероятных материальных богатств. Притом что наш мозг не может так быстро приспособиться к изобилию, мы, американцы, склонны игнорировать будущее и разнообразные мрачные прогнозы. Будучи умными и успешными, мы смогли преобразить экосистему планеты, не обращая на нее внимания. Это темная сторона нашего успеха. Но при таком росте мировой экономики и народонаселения эту реальность больше игнорировать нельзя. Мы рискуем подорваться на собственной мине. Наш разум стал заложником интуитивных привычек, выступающих в союзе с инстинктивной системой вознаграждения мозга.
Теория естественного отбора Дарвина и его блестящий ум впервые придали вес идее о том, что одни организмы могут появляться, а другие исчезать, и на протяжении различных эпох нашу планету населяли разные организмы. По оценкам ученых, за последние 500 млн лет в истории Земли было пять периодов массового вымирания видов; причина – резкие изменения климата. Появляется все больше доказательств того, что сейчас мы можем стоять на пороге шестого периода, ускоряя его наступление своей изобретательностью и бесцеремонным доминированием.
В эпоху человека наша планета снова с ужасающей скоростью лишается многих видов живых существ{359}. Если мы не изменим наш курс и наше поведение, Homo sapiens в недалеком будущем может постичь та же судьба. Если мы будем продолжать придерживаться глобальной экономической стратегии постоянного роста, не обращая внимания на человеческое благополучие и здоровье нашей планеты, то можем поставить себя на грань вымирания. Мы сами строим себе машину Судного дня, работа которой не будет столь впечатляющей, как ядерная катастрофа, но в долгосрочной перспективе не менее эффективной и масштабной. Учитывая, сколько знаний мы накопили и продолжаем накапливать, подступающий кризис может быть моральной проблемой только в том случае, если мы решим и дальше его игнорировать.
* * *
Как пророчески заметил американский юморист и поэт Огден Нэш{360} незадолго до своей смерти в 1971 г., «наверное, с прогрессом раньше было все в порядке, но он продолжается уже слишком долго». Я попробовал представить себе, что будет с городскими вьюрками, которые прилетали ко мне завтракать во время моего посещения Галапагосских островов, если им снова, после десятков лет питания яичницей, придется вернуться к традиционным семенам. Если они окажутся без легкой пищи, вновь настроить поведение на реалии мира природы, вероятно, будет довольно трудно.
Для нас это тоже нелегко, однако, к счастью, мы не вьюрки. Человек обладает достаточными знаниями для того, чтобы изобрести адаптивную стратегию, не сводящуюся к экспоненциальному росту. Но хватит ли у нас коллективной воли, чтобы изменить наши привычки? Если нам нужна рациональная и устойчивая идея прогресса{361}, мы должны упорядочить и привести к гармонии сложное взаимодействие между нашими инстинктивными стремлениями и культурными решениями. Чтобы достичь общего успеха, это должен сделать каждый из нас. Если снова вспомнить мое сравнение с «Хорошо темперированным клавиром» Баха, то попытки культурной стандартизации – аналогичные настройке современного домашнего пианино в равномерной темперации – не приведут ни к чему хорошему. Настройка привычек на достижение единства в потреблении ограничивает нашу гибкость и изобретательность. Мы, как баховский клавир, нуждаемся в индивидуальном подходе.
Нам, людям, настолько хорошо удается копировать чужое поведение, что стоит нам услышать призывные трубы потребления, как мы тут же теряем голову и забываем о будущем: в потребительском обществе всех нас влечет к себе мгновенное вознаграждение. Такие привычки, плотно укоренившиеся в нашей культуре, политике и бизнесе, действуют на нас подобно усыпляющему наркотику, стоит завести речь о каких-то изменениях. Мы уже знаем, что коммунистическая социальная инженерия 1950-х гг., которой уделил такое пристальное внимание фон Хайек, равно как и олигархия коррумпированного капитализма, не срабатывает. Создаваемый ими порядок слишком хрупок и под давлением легко разрушается. Идея о том, что социальный баланс может быть достигнут путем вмешательства сверху, – это, пользуясь определением Хайека, «пагубная самонадеянность». Точно так же этот баланс невозможно обеспечить повсеместной социальной стандартизацией и чисто законодательными мерами, об этом в своей книге «Ничейные правила: Как спасти Америку от мертвых законов и неработающего правительства» (The Rule of Nobody: Saving America from Dead Laws and Broken Government) пишет американский юрист и социальный критик Филип Ховард{362}.
Нет, для решения проблемы нам нужны объединенные творческие усилия энергичных, знающих и изобретательных людей{363}. Мы сможем взять свое поведение под контроль, только если будем обладать активным самоосознанием – мудростью, приобретаемой в процессе постоянной настройки мозга. Чтобы создать устойчивое будущее, каждый из нас должен пересмотреть свой личный комплекс подсознательных привычек. Через этот сознательный процесс, задействующий такие замечательные возможности нашего разума, как восприятие, анализ, воображение и принятие решений, возможно вдумчиво выровнять и привести к гармонии динамику биологических, экологических и культурологических перемен. Знания из области нейрофизиологии и эволюционной теории помогут нам найти верный путь такой социальной трансформации. Кроме того, мы должны взять на себя ответственность за рациональное решение проблем и активно участвовать в создании и укреплении социальных институтов, стимулирующих образование, свободу выбора, развитие характера и социальное товарищество. Реальное будущее, которое мы создаем, определяется индивидуальным выбором каждого из нас. Мы должны снова научиться уважать и принимать отведенное нам место в мире природы.
* * *
Хорошо то, что поиск перемен нам не нужно начинать с чистого листа. В Соединенных Штатах и во всем мире много людей, думающих и работающих за рамками потребительства. Мне повезло познакомить вас с некоторыми из них на страницах этой книги. Среди широкой общественности стремление к переменам также становится все более явным{364} и распространенным. Проблема социального неравенства активно обсуждается в Америке и Великобритании, в том числе политиками. После финансового кризиса 2008 г. многие американцы снова стали делать сбережения, отчасти по необходимости. Возможно, я чересчур оптимистичен, однако кажется, что человеческая жадность к материальным благам постепенно утихает, особенно среди молодежи. Кроме того, из-за резких и необычных изменений погоды и многочисленных природных катастроф все больше людей начинают задумываться о том, что глобальное потепление может иметь для человечества крайне неприятные последствия. Ситуация меняется, но пока медленно.
В сфере промышленности, опять же по необходимости, также намечаются некоторые положительные тенденции. Компании, особенно мирового масштаба, начинают осознавать угрозу{365}, которую несут их прибылям и традиционным методам ведения дел ограниченность ресурсов, климатические изменения и погодные катаклизмы. В частности, мировой гигант Coca-Cola в 2004 г. был вынужден остановить работу своего крупнейшего завода в Индии, который ежедневно потреблял почти миллион литров воды из подземных водоносных горизонтов и тем самым разрушил местное сельское хозяйство. Влияние резких погодных изменений испытывает на себе и компания Nike, производящая спортивную обувь; 700 фабрик этой фирмы расположены в 49 странах мира, в том числе многие из них – в Азии. В результате наводнения 2008 г. закрылись четыре принадлежащие Nike фабрики в Таиланде, а засуха в разных частях света ставит под удар поставки хлопка.
Из-за подобных экономических проблем и растущей обеспокоенности людей во всем мире в 2014 г. изменения природной среды стали основным вопросом повестки дня Всемирного экономического форума{366} в Давосе. Целых 35 заседаний форума были посвящены климатическим изменениям, вложениям в экологически безопасное производство и возможностям устойчивой «циклической» экономики. Идею последней впервые предложил в 1970-х гг. швейцарский архитектор Уолтер Стахель{367}, который видел в ней замену существующей линейной индустриальной модели постоянного ресурсозависимого роста. Для темы нашего обсуждения важно, что эта модель, по сути, основана на регенерационной динамике биологических систем.
Современная индустриальная экономика использует для производства различной продукции, которая в конце своего «жизненного цикла» становится отходами, сырье растительного и ископаемого происхождения. Циклическая экономика, напротив, изначально предусматривает регенерацию: пищевые и прочие органические продукты возвращаются в почву; материалы, получаемые из ископаемого сырья, в том числе такие нефтепродукты, как пластмасса, отправляются на вторичную переработку. Товары длительного использования изготавливаются таким образом, чтобы их можно было разобрать и усовершенствовать с минимальными затратами. В выигрыше оказываются все: потребитель, производитель и планета.
Циклическую экономику популяризирует Эллен Макартур{368}, британская яхтсменка, которая в 2005 г. в возрасте 28 лет установила рекорд в одиночном кругосветном плавании и была награждена орденом Британской империи. В 2010 г. специально для пропаганды идеи циклической экономики она организовала благотворительный фонд. Макартур оказалась талантливым оратором, и ее программа быстро получила широкий отклик и финансовую поддержку от многих серьезных международных компаний, в их числе McKinsey, Philips, Cisco, Kingfisher и Renault.
Для Макартур с ее профессиональным опытом предусматриваемые циклической экономикой технологии сохранения и повторного использования ресурсов имеют как экологический, так и деловой смысл. «Отправляясь в плавание вокруг света, вы берете с собой все, что необходимо для выживания, – объясняет Макартур в интервью 2014 г. – Три с половиной месяца вы находитесь на борту яхты со всем, что взяли с собой: у вас нет других источников пищи или топлива. Когда вы видите, как ваши запасы иссякают, вы очень четко осознаете их конечность, потому что находитесь в 4000 км от ближайшего города. И я поняла, что ситуация в мировой экономике ничем не отличается. Экономика использует ресурсы, которые также конечны».
* * *
Есть что-то поэтичное в харизматичной и образованной женщине, понимающей и знающей море и призывающей человечество к экологичной экономике. Когда глядишь на Тихий океан с каменистого вулканического берега (как я во время пребывания на Галапагосах), трудно представить, что нечто столь огромное и мощное может быть таким уязвимым. Но, к сожалению, это так. Океан покрывает около 70 % поверхности Земли, но наша эксплуатация ресурсов и невнимание наносят ему серьезный вред. Однако пока у нас все же остается надежда – если мы возьмем на вооружение методы устойчивого хозяйствования.
На жизнь морских обитателей отрицательно влияют многие факторы: загрязнение{369} за счет смываемых с побережья вредных веществ, используемых в сельском хозяйстве, повышение температуры, закисление и уничтожение природных местообитаний. Но сильнее всего подрывает ресурсы Мирового океана индустриальный рыбный промысел. В нашем близоруком стремлении к получению быстрой выгоды мы уже уничтожили многие рыболовные угодья. Британская песчаная отмель Доггер-банка, где раньше добывали огромное количество сельди, истощилась в 1960-х гг.; в 1990-х практически исчезла ньюфаундлендская треска. В целом общемировой вылов рыбы вырос с 35 млн тонн в 1950 г. до 150 млн в 2009-м, что намного превышает возможности естественного восстановления. Численность некоторых из наиболее популярных видов рыб, таких как треска, тунец, пикша, камбала, снизилась настолько, что им грозит полное истребление к 2050 г. Дэниел Поли, морской биолог французского происхождения, профессор зоологии, ведущий проект «Море вокруг нас» (Sea Around Us) в Университете Британской Колумбии в Ванкувере, считает, что биомасса крупной рыбы в Мировом океане за последние 100 лет уменьшилась более чем на 95 %. Мы очень быстро движемся к созданию морской пустыни.
Пытаясь как-то справиться с этой маячащей экологической катастрофой, правительства разных стран стали создавать морские охраняемые территории. Одна из них была установлена на Галапагосских островах{370} в 1974 г., а в 1998-м ее площадь увеличилась, включив акваторию в радиусе 40 морских миль от островов. Во всех прибрежных зонах экология моря и суши тесно связана, и на Галапагосах это видно особенно хорошо. Пропитание многих птиц, в том числе уникальных нелетающих бакланов, полностью зависит от моря. Точно так же морские ресурсы необходимы для рыбаков, снабжающих рыбой население островов и посетителей Национального парка. Местное руководство проявляет достаточную мудрость, стараясь достичь баланса между человеческими потребностями и сохранением экосистемы архипелага. Создание охраняемых зон – хороший способ ограничения человеческой деятельности, но и в этом случае нужно учитывать изменение состояния окружающей среды и различия в рентабельности рыболовных угодий.
Многочисленные исследования ученых со всего мира показывают, что для правильного управления как морскими ресурсами, так и любыми другими экосистемами необходимо вначале разобраться в человеческом поведении. Любая сложная динамическая природная система способна к самоупорядочиванию, если защитить ее от хищнического использования. Но эти же системы с экономической точки зрения служат важными источниками обеспечения человеческого существования. Примерно для миллиарда людей в мире океан служит основным источником пропитания и дохода. Анализ таких систем полезен для поиска решений в более крупном масштабе, так как они способны указать нам путь к достижению устойчивости.
Очевидно, что изменить человеческое поведение, лишь взывая к морали без учета личных интересов, невозможно. Еще Дэвид Юм говорил о том, что разум – раб страстей. Это абсолютная истина, поэтому она верна и применительно к рыболовству. Для изменения поведения нужна система, основанная на поощрении{371}. Простое объявление какой-то акватории охраняемой зоной и введение ограничений на вылов обычно мало влияют на коммерческий рыбный промысел. Подобные законодательные меры только стимулируют недальновидные действия, приводя к конкурентной «гонке за рыбой» в огромных масштабах и исключению менее ценных видов из отчетов о вылове. Главная хитрость состоит в том, чтобы заменить эгоистичный краткосрочный интерес истинным чувством общей разумной ответственности.
Один из способов решения этой задачи, который уже показал свою эффективность, – наделение рыбаков гарантированными и долгосрочными индивидуальными правами на вылов на определенной территории. Такая стратегия оказывается особенно успешной, если участники объединяются в коллективное предприятие на взаимовыгодных началах. При этом, когда благодаря улучшению информированности, разумному отношению к ресурсам и честному выполнению обязательств экосистема постепенно восстанавливается, качество уловов повышается и выигрывают все, в том числе рыба и прочие морские обитатели. Как вы, возможно, поняли, то, что я описываю, по сути рыболовный вариант знаменитого «маршмеллоу-теста» Мишела. Как с детским угощением, так и с рыбой в океане: отсрочка получения желаемого вознаграждается.
Айана Элизабет Джонсон, морской биолог{372} из Института Уайатта в Вашингтоне, специалист в сфере устойчивого использования ресурсов Мирового океана, применяла подобную стратегию для изучения роли поведенческих и социальных факторов в сохранении экосистем. В своем исследовании, которое стало основой ее докторской диссертации, Джонсон изучала временные предпочтения и подходы к управлению ресурсами 350 рыбаков и дайверов с островов Кюрасао и Бонэйр (Малые Антильские острова). Эксперимент Джонсон был подобен тесту Мишела: исследовательница предлагала участникам $50 через некоторое время или меньшую сумму немедленно. Оказалось, что большинство участников соглашалось на моментальное получение суммы примерно $35 (что приблизительно равнялось стоимости ящика самого популярного местного пива); если же им предлагали меньше, они предпочитали подождать более крупного вознаграждения.
Однако в ходе эксперимента также выяснился ряд интересных деталей. Как и следовало ожидать, финансовые затруднения играют существенную роль в принятии решения. Это особенно верно для местных рыбаков, большинству из которых нужно содержать семьи. Аквалангисты, преимущественно молодые люди из Нидерландов, обычно богаче. Эти различия между группами также влияют на их отношение к охране окружающей среды: доход рыбаков зависит от вылова рыбы из моря, в то время как аквалангистам, заработок которых зависит от туристов, выгодно сохранение рыб и других морских обитателей в их естественной среде. Смысл исследования Джонсон совершенно ясен: если мы стремимся к практике устойчивого рыбного промысла, то необходимо принимать во внимание поведенческие предпочтения и социоэкономические обстоятельства. Поведение имеет значение.
Если мы хотим достичь успеха в устойчивом использовании экосистем, то на первое место должна ставиться важность понимания человеческого поведения. Без сбалансированного вознаграждения люди, действующие в своих личных интересах, исчерпают все доступные ресурсы, не задумываясь о будущем благе. Американский эколог Гарретт Хардин{373} описал это противоречие в 1968 г. в знаменитой статье под провокационным названием «Трагедия общинного поля» (Tragedy of the Commons), опубликованной в журнале Science. В работах профессора Хардина, специалиста по росту популяций, заметен налет определенной мальтузианской мизантропии. Но при этом он мыслил системно и свято верил в разрушительные последствия эгоизма, в том числе в то, что смерть и голод являются механизмами обратной связи, которая обеспечивает постепенное возвращение упорядоченной системы к равновесию. Но, конечно, в идеале нам стоит разрабатывать и поощрять более мягкие методы самокоррекции.
Политолог и экономист Элинор Остром, лауреат Нобелевской премии по экономике за 2009 г., изучавшая, как управляют ресурсами общего пользования{374} во всем мире (диапазон – от вылова лобстеров в штате Мэн до ирригационных систем в Непале), более оптимистично смотрела на человеческую природу. В ходе своих исследований Остром обнаружила, что местные сообщества, заинтересованные в долговременном использовании имеющихся ресурсов и вкладывающие в это средства и силы, часто создают успешные и разумные системы управления. Принципиально важные факторы в этой ситуации – размер сообщества и взаимоотношения между основными игроками, участвующими в разработке общего ресурса. И здесь мы, конечно же, возвращаемся к Адаму Смиту: небольшие сообщества, интересы участников которых взаимосвязаны, склонны к самоупорядочиванию. Однако прав был и Хайек: с расширением сообщества и повышением анонимности участников уравновешивающие силы перестают действовать. Сегодня наша цель состоит в том, чтобы разработать способы взаимодействия, способствующие сохранению этой балансирующей системы. Мне хочется верить, что у человечества как вида для этого достаточно мудрости{375}. Как я показал вам в этой книге, в семьях, школах, сообществах граждан, университетах, на рабочих местах и за общим столом такие перемены возможно осуществить – при наличии взаимных привязанностей и личной ответственности. На протяжении всей человеческой истории совместная деятельность оказывалась более интересной и выгодной, чем преследование неограниченных личных интересов. Глубоко внутри нас это культурное чувство не изменилось.
* * *
Когда я писал это, в Англию после долгой холодной зимы пришла весна. О том, что она придет, знали нарциссы, гуси на пруду и мы, как живые существа, тоже. Это часть ежегодного сезонного цикла бытия всего живого. Каждое существо привязано к миру природы, и человек тоже никак не может быть от нее независимым. Каждый из нас как отдельная личность представляет собой систему взаимодействий: уберите эти взаимодействия, и человека не останется. Это экологическое видение мира. Слово экология включает в себя часть, по-гречески обозначающую «дом». А здоровую обстановку в доме создают не раздоры и конкуренция между его обитателями, а сочувствие и сотрудничество. Экология семьи предполагает множество взаимодействий – близких, взаимоусиливающих и взаимовыгодных. В рамках этой экологии возникают, совершенствуются и проявляются личная свобода и личная ответственность.
В научных исследованиях мы рассматриваем природную экологию и сводим ее к ряду элементов. Человеческой мысли, преклоняющейся перед сложностью устройства мира, проще работать таким образом – линейно. С помощью этого метода мы достигли большого прогресса в понимании кусочков головоломки и продвижении нашего общества вперед. Но еще больше нам только предстоит узнать и понять. Очень радостно и заманчиво верить в то, что, разделив биологию на составные части, мы найдем путь к достижению разнообразных целей – как сиюминутных, так и более масштабных и долгосрочных.
Но если мы серьезно намерены разобраться в том, что может ждать нашу планету в будущем, тогда наука в широком смысле должна также использовать метод интеграции – чтобы понимать и уважать сложность экологической парадигмы. Нам стоит задаться несколькими вопросами. Как новые знания помогут нам лучше представить свое место в мироустройстве? Какую ответственность мы должны принять на себя, чтобы сохранить человеческий опыт для будущих поколений? Как лучше настроить мозг для решения будущих задач? Как музыканту найти более совершенную гармонию, сидя перед клавишами своего инструмента в эпоху человека? Конечно, это метафора. Но метафора всегда была для человека первым шагом к пониманию мира.
Сноски
1
Пер. Л. Е. Павловой. – Здесь и далее примечания редактора.
(обратно)2
«Смерть в пустыне» – один из драматических монологов английского поэта Роберта Браунинга (1812–1889), опубликованный в 1864 г. В нем Браунинг пытается обозначить место человека как существа, стоящего между Богом и зверями, считая прогресс отличительным признаком нашего разума. Строчка из поэмы цитируется в переводе Е. Галахова.
(обратно)3
Пер. В. Ерохина.
(обратно)4
«Альманах простака Ричарда» (Poor Richard's Almanack) – ежегодное издание Бенджамина Франклина, выходившее в 1732–1758 гг. Альманах содержал разнообразную практическую информацию, полезные советы, сентенции и афоризмы. Пользовался большой популярностью (тираж достигал 10 000 экз.).
(обратно)5
«Не надо больше спать! Рукой Макбета / Зарезан сон! – Невинный сон, тот сон, / Который тихо сматывает нити / С клубка забот, хоронит с миром дни…» (Шекспир У. Макбет / пер. Б. Пастернака. – Акт II. – Сцена 2).
(обратно)6
Пер. Ю. Б. Корнеева и Э. Л. Линецкой.
(обратно)7
Гилберт Д. Спотыкаясь о счастье. – М.: Альпина Паблишер, 2015.
(обратно)8
Канеман Д. Думай медленно… Решай быстро. – М.: АСТ, 2014.
(обратно)9
Пер. А. Франковского.
(обратно)10
Пер. Е. С. Лагутина.
(обратно)11
Пер. С. И. Церетели.
(обратно)12
«Анатомия Грея» (Gray's Anatomy) – классический англоязычный учебник анатомии человека. Написан британским анатомом и хирургом Генри Греем (1827–1861), впервые издан в 1858 г. Многократно переиздавался (40-е изд. – 2008 г.).
(обратно)13
Хайек Ф. А. фон. Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма. – М.: Новости, 1992.
(обратно)14
Пер. Е. Осиновой.
(обратно)15
Раджан Р. Г. Линии разлома: скрытые трещины, все еще угрожающие мировой экономике. – 2-е изд. – М.: Изд-во Ин-та Гайдара, 2013.
(обратно)16
То есть фиксировать рост долговой нагрузки. В бухгалтерском балансе долги по традиции записывались красными чернилами.
(обратно)17
Просоциальный – направленный на общественное благо. В психологии просоциальным поведением (prosocial behavior) называют общественно полезные по своему характеру реакции или действия, влекущие очевидную выгоду не того, кто так поступает, а других людей.
(обратно)18
Пер. С. Я. Маршака.
(обратно)19
Пер. И. Кашкина.
(обратно)20
SAT (Scholastic Aptitude Test) – стандартизированный тест, необходимый для поступления в высшие учебные заведения США.
(обратно)21
Кови С. Семь навыков высокоэффективных людей: Мощные инструменты развития личности. – 10-е изд. – М.: Альпина Паблишер, 2015.
(обратно)22
Пер. А. М. Руткевича.
(обратно)23
«Поясами» в США неофициально именуют совокупность регионов (штатов), объединенных по тому или иному параметру («Библейский пояс», «Черный пояс», «Ржавый (промышленный) пояс» и др.). В «Солнечный пояс» объединяют штаты с теплым климатом, расположенные на юге и юго-западе страны.
(обратно)24
Стил К. Голодный город: Как еда определяет нашу жизнь. – М.: Strelka Press, 2014.
(обратно)25
Экстернализация – выделение каких-либо аспектов деятельности предприятия (производство, бизнес-процессы, коммерческие функции и т. п.) и поручение их компаниям-партнерам, связанным с основным предприятием различными формами договорных отношений.
(обратно)26
Деревянные мосты, строившиеся в Европе и Америке в XIX и начале XX в., часто покрывались крышами, вероятнее всего для защиты от осадков и продления таким образом срока их эксплуатации. Сейчас немногочисленные сохранившиеся мосты с крышами – примета патриархальной Америки – стали туристическими достопримечательностями.
(обратно)27
Скотт Ниринг (1883–1983) – американский активист движения за мир, радикальный сторонник движения за простоту жизни (simple living).
(обратно)28
Пер. М. Рогова.
(обратно)29
Пер. А. Гутермана.
(обратно)30
Каспаров Г. К. Шахматы как модель жизни / Г. Каспаров при участии М. Грингарда, Э. Эйлазяна, Д. Плисецкого, К. Савельева. – М.: Эксмо, 2007. – С. 29.
(обратно)31
Карр Н. Пустышка: Что Интернет делает с нашими мозгами. – СПб.: BestBusinessBooks, 2012.
(обратно)32
Сиэтл, как и Кремниевая долина, – один из центров IT-индустрии. В городе и его окрестностях располагаются штаб-квартиры ведущих IT-компаний, в частности Microsoft и Amazon.com.
(обратно)33
Пер. Е. Осиновой.
(обратно)(обратно)Комментарии
1
Maddison А. Contours of the World Economy. 1-2030 AD: Essays in Macro-Economic History. Oxford University Press, 2007.
(обратно)2
Wrigley E.A. Energy and the English Industrial Revolution. Cambridge University Press, 2010.
(обратно)3
Global Poverty: A fall to cheer. The Economist, March 3, 2012.
(обратно)4
Mammon's New Monarchs: The emerging-world consumer is king. The Economist, January 5, 2013: Stutz J. The three-front war: pursuing sustainability in a world shaped by explosive growth. In Sustainability: Science, Practice and Policy, 6 (2): 49–59, 2010.
(обратно)5
Kunzig R. Scraping Bottom: once considered too expensive, as well as too damaging to the land, exploitation of Alberta's oil sands is now a gamble worth billions. National Geographic Magazine, March 2009; Micklin P., Aladin N.V. Reclaiming the Aral Sea: recklessly starving the world's fourth largest lake to irrigate crops turned rich waters into a barren wasteland. Now the northern part, at least, is coming back. Scientific American, March 17, 2008.
(обратно)6
Leitzell K. Greenland's glaciers and the Arctic climate. The National Snow and Ice Data Center, University of Colorado, Boulder, (nsidc.org), September 21, 2011. См. также: The Melting North, Special report: The Arctic. The Economist, June 16, 2012; Justin Gillis Satellites show sea ice in Arctic is at record low; New York Times, August 28, 2012. Также: Climate Change: The Heat is On; A new analysis of the temperature record leaves little room for the doubters. The world is warming. The Economist, October 22, 2011. Также: Kaplan Th. Most New Yorkers Think Climate Change caused Hurricane, Poll Finds. New York Times, December 3, 2012. Также см.: Intergovernmental Panel on Climate Change: Climate Change 2013: The Physical Science Basis. http://www.climatechange2013.org.
(обратно)7
McKibben B. Eaarth: Making a Life on a Tough New Planet. St Martin, 2011.
(обратно)8
См.: Kolbert Е. Enter the Anthropocene – Age of Man. National Geographic Magazine, March 2011.
(обратно)9
Zalasiewicz J., Williams M., Steffen W., Crutzen P. The New World of the Anthropocene: The Anthropocene, following the lost world of the Holocene, holds challenges for both science and society. Environmental Science & Technology, 44 (7): 2228–2231, 2010. Также: A man-made world: science is recognizing humans as a geological force to be reckoned with. The Economist, May 28, 2011.
(обратно)10
Henniger D. The Age of Indiscretion. The Wall Street Journal, April 21, 2012.
(обратно)11
Rees W. What's blocking sustainability? Human nature, cognition and denial. In Sustainability: Science, Practice and Policy, 6 (2): 1–13, 2010.
(обратно)12
«Счастье состоит в спокойствии и наслаждении» – цитата из трактата Адама Смита «Теория нравственных чувств» (Ч. III. Гл. III «О влиянии и авторитете совести»). Цит. по: Смит А. Теория нравственных чувств. – М.: Республика, 1997 (пер. П. Бибикова под ред. А. Грязнова). Далее цитаты из трактата приводятся в этом переводе.
(обратно)13
Meacham J. Making of America: Keeping the Dream Alive. Time Magazine, June 21, 2012. Также: Speth G. What is the American Dream? Dueling dualities in the American Tradition. Опубликовано на сайте Grist, June 25, 2011. http://grist.org/politics/2011-06-24-what-is-the-american-dream-dueling-dualities-in-the-american-tra/
(обратно)14
Фоли М. Век абсурда: почему в современной жизни трудно быть счастливым. – М.: United Press, 2011. Также: Brockmann H., Delhey J. (eds.). Human Happiness and the Pursuit of Maximization: Is More Always Better? Springer, 2013.
(обратно)15
Jackson T. Prosperity without growth? The transition to a sustainable economy. Sustainable Development Commission Report, UK. March 2009.
(обратно)16
Проблемы настройки и темперирования кратко обсуждаются в эссе Перси Шоулса (Percy A. Scholes) в The Oxford Companion to Music (с. 1012 и далее), 10th ed., ed. by Ward J.O. (Oxford University Press, 1970). Также см.: Lehman B. Bach's Extraordinary Temperament: Our Rosetta Stone. Early Music, 33 (1): 3–24 (pt. 1), 33 (2): 211–232 (pt. 2). Oxford University Press, 2005. По предположению Брэдли Лемана, то, что считалось просто декоративными каракулями на первой странице рабочей тетради Баха, на самом деле является ключом к его методу настройки. См.: Stereophile Magazine. Рp. 47–53, February 2007. Если вы хотите более подробно узнать об истории этого вопроса и баховском методе настройки, см.: Duffin R. How Equal Temperament Ruined Harmony (and Why You Should Care). Norton, 2007. Даффин, известный профессор из Университета Кейс Вестерн Резерв, считает, что Леман правильно интерпретировал метод настройки, применявшийся Бахом.
(обратно)17
Полностью цитата из этого труда выглядит так: «Мы должны, однако, признать, что человек со всеми его благородными качествами, сочувствием, которое он распространяет и на самых отверженных, доброжелательством, которое он простирает не только на других людей, но и на последних из живых существ, с его божественным умом, который постиг движение и устройство Солнечной системы, человек со всеми его высокими способностями, – тем не менее носит в своем физическом строении неизгладимую печать своего низкого происхождения» (Дарвин Ч. Сочинения. – Т. 5. – М.: Изд-во АН СССР, 1953. – С. 656).
(обратно)18
A. Offer. The Challenge of Affluence: Self-Control and Well-Being in the United States and Britain since 1950. Oxford: Oxford University Press, 2006.
(обратно)19
Индекс массы тела (ИМТ) – показатель, измеряемый путем деления массы тела человека на его рост (в метрах), возведенный в квадрат. Нормальным считается ИМТ между 18,5 и 24,9. Индекс выше 25 указывает на избыточный вес (пороговое значение соответствует весу 77 кг для человека ростом 175 см). Если ИМТ превышает 30, это считается ожирением.
(обратно)20
Процент людей, страдающих ожирением в США. – 68 % американцев страдают избыточным весом, а примерно 33 % из этой группы – ожирением. Самые последние данные на эту тему, откуда взяты приведенные показатели, а также карты распространения ожирения за последние 20 лет по отдельным штатам можно найти на веб-сайте Центров по контролю и профилактике заболеваний: http://www.cdc.gov. Сведения о распространении ожирения в других странах мира основаны на данных ОЭСР за 2009 г., приведенных в статье: Smith T.G. Behavioral Biology and Obesity. Proceedings of the British Academy, 174, 69 to 81. 2012.
(обратно)21
См.: Komlos J., Brabec M. The trend of mean BMI values of US adults, birth cohorts 1882–1986, indicates that the obesity epidemic began earlier than hitherto thought. Working Paper 15862. National Bureau of Economic Research, April 2010.
(обратно)22
Drewnowski A., Darmon N. Food Choices and Diet Costs: An Economic Analysis. Journal of Nutrition, 135: 900–904, 2005.
(обратно)23
O'Rahilly S. Human genetics illuminates the paths to metabolic disease. Nature, 462: 307–314, 2009. Также см.: Yung Seng Lee. The Role of Genes in the Current Obesity Epidemic. Ann Acad Med Singapore, 38: 45–47, 2009.
(обратно)24
Bennett P.H. Type 2 diabetes among the Pima Indians of Arizona: an epidemic attributable to environmental change? Nutritional Reviews, 57: S51–S54, 1999. Также: Ravussin E., Valencia M., Esparza J., et al. Effects of Traditional Lifestyle on Obesity in Pima Indians. Diabetes Care, 17: 1067–1074, 1994.
(обратно)25
MacLean P.D. The Triune Brain in Evolution. New York: Plenum Press, 1990. См. также: Whybrow P.S. Dangerously Addictive: Why we are biologically ill-suited to the riches of modern America. The Chronicle Review; the Chronicle of Higher Education. March 13, 2009.
(обратно)26
Flegal K.M., Carroll M.D., Kit B.K., Ogden C.L. Prevalence of obesity and trends in the distribution of body mass index among US adults, 1999–2010. Journal of the American Medical Association, 307: 491–497, 2012.
(обратно)27
См.: Big Mac Index. The Economist, January 14, 2012.
(обратно)28
Offer A., Pechey R., Ulijaszek S. Obesity under affluence varies by welfare regimes: The effect of fast food, insecurity, and inequality. Economics and Human Biology, 8: 297–315, 2010. Также: Insecurity, Inequality & Obesity…, ed. by Offer A.. Pechey R., Ulijaszek S. Proceedings of the British Academy, 174. Oxford University Press, 2012. Также: Smith T.G. Behavioral Biology and Obesity. Proceedings of the British Academy, 174: 69–81, 2012.
(обратно)29
Whybrow P.C. American Mania: When More Is Not Enough. Norton, 2006.
(обратно)30
Whybrow P.G. Of Human Bondage, Chapter 8, pages 169–194, in A Mood Apart; The Thinkers Guide to Emotion and Its Disorder. Harper Perrenial, 1998.
(обратно)31
Cannon J.G. Inflammatory cytokines in non-pathological states. News in Physiological Science, 15: 298–303, 2000. Также: Coppack S.W. Pro-inflammatory cytokines and adipose tissue. Proceedings of the Nutrition Society: 60, 349–356, 2001. Также: Karalis K.P., Giannogonas P., Kodela E., et al. Mechanisms of obesity and related pathology: linking immune responses to metabolic stress. Federation of European Biochemical Societies Journal, 276: 5747–5754, 2009.
(обратно)32
Gosselin P. If America is richer, why are its families so much less secure? Los Angeles Times, October 10, 2004.
(обратно)33
Stiglitz J. The Price of Inequality; Idem. How Today's Divided Society Endangers our Future, Norton, 2012. Также: Murray Ch. The New American Divide. The Wall Street Journal, January 21, 2012; Hacker A. We're More Unequal Than You Think. The New York Review of Books, February 23, 2012.
Несмотря на более длинный рабочий день и короткий отпуск (в 2007 г. американцы работали на девять недель в год больше, чем немцы, и на четыре недели больше, чем британцы), к 2007 г. средний заработок в США не менялся уже на протяжении двух десятилетий, но при этом разрыв между богатыми и бедными неуклонно растет. См.: Trends in the Distribution of Household Income between 1979 and 2007, Congressional Budget Office, Congress of the United States, October 2011. Такое происходит не только в Америке: подобные тенденции заметны и в Великобритании. См. обзор книги Фердинанда Маунта «Новые немногочисленные» (Mount M. The New Few): Cohen N. The Haves and the Have-Some-Mores. Literary Review, May 2012.
(обратно)34
Kripke D.F., Garfinkel L., Wingard D.L., et al. Mortality associated with sleep duration and insomnia. Archives of General Psychiatry, 59: 131–136, 2002. Также: Whybrow P.C. Time Urgency, Sleep Loss and Obesity. Proceedings of the British Academy, 174: 129–140, 2012.
(обратно)35
Motivala S.J., Irwin M.R. Sleep and immunity: cytokine pathways linking sleep and health outcomes. Current Directions in Psychological Science, 16: 21–25, 2007. Также: Spiegel K., Leproult R., Van Cauter E. Impact of sleep debt on metabolic and endocrine function. Lancet, 354: 1435–1439, 1999.
(обратно)36
Spiegel K., Talasi E., Penev P., et al. Brief communication: sleep curtailment in healthy young man is associated with decreased leptin levels, elevated ghrelin levels and increased hunger and appetite. Annals of Internal Medicine, 14: 846–850, 2004. Также: Dixit V.D., Schaffer E.M., Pyle R.S., et al. Ghrelin inhibits leptin and activation induced pro-inflamatory cytokine expression by human monocytes and T cells. Journal of Clinical Investigation, 114: 57–66, 2004. Также: Motivalа S.J., Tomiyama A.J., Zeigler M., et al. Nocturnal levels of ghrelin and leptin and sleep in chronic insomnia. Journal of Psychoneuroendocrinology, 34: 540–545, 2009.
(обратно)37
Americans have worse health than people in other high-income countries; Health disadvantage is pervasive across age and socio-economic groups. Report from the National Research Council and Institute of Medicine, January 9, 2013. http://national-Academies.org.
(обратно)38
Arnold J., Graesch A., Ochs E., Ragazzini E. Life at Home in the Twenty-first Century: 32 Families Open their Doors. Cotsen Institute of Archaeology, Los Angeles, 2012. Также: Warner J. The Way We Live Now: Dysregulation Nation, New York Times Magazine, June 14, 2010.
(обратно)39
«Познай самого себя» – древнегреческий афоризм, часто использовавшийся Платоном в его диалогах; предположительно был выбит на камне во внешнем дворе храма Аполлона в Дельфах. См. также: Wilson T.D. Know Thyself. Perspectives on Psychological Science, 4: 384–389, July 2009.
(обратно)40
См.: Obesity: Preventing and Managing the Global if Epidemic. WHO Obesity Technical Report Series, p. 894, 2000; World Health Organization, Geneva, Switzerland. См. также: Growing Pains: chronic diseases in developing countries. The Economist September, 24, 2011, и специальный репортаж об ожирении The Big Picture. The Economist, December 12, 2012. Также: A Sense of Crisis as China Confronts Ailments of Affluence. Science, 328: 422–424, 2010.
(обратно)41
Ogden C.L., Carroll M.D., Kit B.K., Flegal K.M. Prevalence of Obesity in the United States, 2009–2010. NHCS Data Brief, 82, January 2012. См. также: Babey S.H., Wolstein J., Diamant A.L., Bloom A. http://dialogue4health.ning.com/profiles/blogs/while-patchwork-for-progress-report-offers-promise-strengthening A Patchwork of Progress; changes in overweight and obesity among California 5th, 7th, and 9th graders, 2005–2010. UCLA Center for Health Policy Research and the California Center for Public Health Advocacy, 2011. О снижении уровня детского ожирения в 2014 г. см.: Obesity rate for young children plummets 43 % in a decade. International New York Times, February 25, 2014. (Данные из ст.: Ogden C., et al. Prevalence of Childhood and Adult Obesity in the United States, 2011–2012. Journal of the American Medical Association, 311: 806–814, 2014.)
(обратно)42
Pullmann J. Michelle Obama's school lunch program leaves children hungry. The Washington Times, October 2, 2012. Также: Lexington: Stick or Carrot? The Economist, June 9, 2012. Также: Surowiecki J. The Financial Page: Downsizing Supersize. The New Yorker, August 1320, 2012.
(обратно)43
The Quantified Self: Counting every moment. The Economist Technology Quarter, March 3, 2012. Бесплатные приложения для смартфонов также приобретают все большую популярность. Одна из таких программ, MyFitnessPal, к 2012 г. уже широко использовалась, но еще не была объективно оценена. К несчастью, то же самое можно сказать о многих электронных устройствах, предназначенных для улучшения самоконтроля.
(обратно)44
См.: Lubans D.R., Morgan Ph.J., Okely A.D., et al. Preventing Obesity Among Adolescent Girls: One-Year Outcomes of the Nutrition and Enjoyable Activity for Teen Girls (NEAT Girls) Cluster: Randomized Controlled Trial. Archives Pediatric Adolescent Medicine, 41: 1–7, 2012.
(обратно)45
Economics Focus: The Marmite Effect; Habits formed early in life may affect the gains that consumers make from trade. The Economist, September 25, 2010. См. также: Bittman M. Selling Junk to Kids Department, bittman.blogs.nytimes.com: November 7, 2011. Также: Watanabe T. Los Angeles schools' healthful meal program panned by students. Los Angeles Times, December 17, 2011.
(обратно)46
Wendy Slusser W., Frankel F., Robison K., Fischer F., Cumberland W.G., Neumann Ch. Pediatric Overweight Prevention through a Parent Training Program for 2–4 Year Old Latino Children in Childhood Obesity, 8: 52–59, 2012.
(обратно)47
Christakis N.A., Fowler J.H. The Spread of Obesity in a Large Social Network over 32 Years. New England Journal of Medicine, 357: 370–379, 2007. См. также: Hill A.L., Rand D.G., Nowak M.A., Christakis N.A. Infectious Disease Modeling of Social Contagion in Networks. PLoS Computational Biology published online, November 4, 2010.
(обратно)48
Wansink B. Mindless Eating: Why We Eat More Than We Think. Bantam Dell, 2006.
(обратно)49
Маркиз де Вовенарг (1715–1747) был обедневшим французским дворянином, другом Вольтера. Цитата из его «Размышлений и максим» приведена в переводе Ю. Б. Корнеева и Э. Л. Линецкой, см.: Клапье де Вовенарг Л. Введение в познание человеческого разума; Фрагменты; Критические замечания; Размышления и максимы. – Л.: Наука: Ленинградское отделение, 1988. – С. 151. – (Лит. памятники).
(обратно)50
Эби Морган – британская сценаристка. Цитируется сценарий фильма «Железная леди» (2011), посвященного Маргарет Тэтчер. В фильме показаны последние годы жизни Тэтчер, когда она, борясь с потерей памяти и старческим слабоумием, вспоминает основные этапы своей политической карьеры. В эпизоде, из которого взята цитируемая реплика, врач спрашивает: «Маргарет, о чем вы думаете?» – а она отвечает: «Следите за своими мыслями, ибо они могут стать словами. Следите за своими словами, ибо они могут стать действиями. Следите за своими действиями, ибо они могут стать привычками. Следите за своими привычками, ибо они могут стать вашим характером. Следите за своим характером, ибо он может стать вашей судьбой. Мы становимся тем, о чем мы думаем. Так всегда говорил мой отец».
(обратно)51
См.: MacLean P. The Triune Brain in Evolution. New York: Plenum Press, 1990. Пол Маклин, нейробиолог, работающий в Национальном институте здравоохранения в Бетеcде (штат Мэриленд), первым предложил концепцию «триединого» мозга, позволяющую объяснить то, что человеку присуще сочетание примитивного и продвинутого поведения. Исследования Маклина, продолжавшиеся тридцать лет, привели к всеобщему признанию идеи о лимбической системе как анатомическом «доме» эмоций. Тем, кто интересуется эволюцией человеческого поведения, я советую ознакомиться с этой книгой, насыщенной анатомическими подробностями и детальными описаниями экспериментов и в то же время содержащей философский, иногда нестандартный взгляд на сложность человеческого поведения. Краткий обзор основных идей Маклина можно найти на с. 33–57 книги: Washburn S.L., McCown E.R. (ed.). Human Evolution: Biosocial Perspectives. Menlo Park, CA: Benjamin Cummings Publishing Company, 1978.
(обратно)52
Fuster J.M. The Prefrontal Cortex. Academic Press, 2008.
(обратно)53
См.: Джонс Э. Жизнь и творения Зигмунда Фрейда. – М.: Гуманитарий, 1997. В своих работах Фрейд изучал подсознание, опираясь на длительную историю человеческой мысли. Задолго до него, в IV в. до н. э., Платон считал сны и воображение свидетельством подсознательного знания. А. Шопенгауэр и Ф. Ницше, столпы немецкой философской традиции, заложили основу для создания Фрейдом теории разума, согласно которой наше поведение формируется инстинктивными стремлениями, детскими переживаниями и воспоминаниями, хранящимися за пределами сознания. Но, вероятно, в наиболее значительной степени идеи Фрейда опираются на психологические труды Иоганна Фридриха Гербарта (1776–1841), оказавшие большое влияние на образование в Германии XIX в. Гербарт сформулировал собственную динамическую теорию подсознания, дополненную концепцией подавления, тем самым предвосхитив исследования истерии, осуществленные Фрейдом и Йозефом Брейером. Подробнее см.: Whybrow P.C. The Meaning of Loss; Psychoanalytic Explorations in Mood disorders: Toward a New Psychobiology, pp. 81–93. New York: Plenum Press, 1984.
(обратно)54
См.: Posner M.I., Raichle M.E. Images of Mind, Scientific American Library, 1994, где кратко описаны существенные этапы истории картирования головного мозга. Моторные и сенсорные системы мозга изучались на протяжении многих десятилетий на основании данных, которые были получены при исследовании пациентов, перенесших инсульт или другие неврологические заболевания, либо во время хирургических операций при неконтролируемой эпилепсии. Изучение ускорилось благодаря опытам с вживлением электродов животным, в том числе приматам. Однако тайны мышления – сложная деятельность мозга, определяющая нашу личность, – оставались нераскрытыми. Только в последние десятилетия XX в. продвинутые компьютерные технологии вкупе с прикладными методами биофизики сделали возможным картирование процессов, лежащих в основе человеческого мышления и эмоций. Появление технологии магнитно-резонансной томографии (МРТ) стало поворотным моментом в наших достижениях. Эта технология основана на открытии Лайнуса Полинга, сделанном в 1935 г.: он обнаружил, что магнитные свойства молекулы гемоглобина изменяются в зависимости от количества переносимого ею кислорода, благодаря чему можно различить артериальную и венозную кровь. Когда в определенном участке мозга повышается активность нейронов, увеличивается приток к ним крови, богатой кислородом. Технически градиент этих изменений можно отследить с помощью измерения магнитных свойств гемоглобина в месте метаболической активности, что позволяет сделать выводы об активности групп нейронов в головном мозге.
(обратно)55
См.: Lieberman M.D. A geographical history of social cognitive neuroscience. Neuroimage, 61: 432–436, 2012. См. также: Idem. Social Cognitive Neuroscience: A Review of Core Processes. Annual Revue of Psychology, 58: 259–289, 2007.
(обратно)56
Gilbert D. Stumbling on Happiness. New York: Knopf, 2006.
(обратно)57
Lieberman M.D. Intuition: A Social Cognitive Neuroscience Approach. Psychological Bulletin, 126: 109–137, 2000.
(обратно)58
Kaufman S.B., DeYoung C.G., Gray J.R., et al. Implicit Learning As An Ability. Cognition, 116: 321–340, 2010.
(обратно)59
См.: Lieberman M.D., Jarcho J.M., Satpute A.B. Evidence-Based and Intuition-Based Self-Knowledge: An fMRI Study. Journal of Personality and Social Psychology, 87: 421–435, 2004. Для большей простоты профессор Либерман обозначает нервные центры, активирующиеся при сознательной обработке подкрепленных доказательствами знаний о себе, зависящих от памяти и извлечения личной информации, как С-систему (от англ. reflective), а интуитивные, досознательные нейронные связи, обладающие способностью вынесения суждения на основании собранных ранее свидетельств без использования сознательного извлечения информации, X-системой (от англ. reflexive).
(обратно)60
Schneider W., Shriffrin R.M. Controlled and Automatic Human Information Processing I. Detection, search and attention. Psychological Review, 84: 1–66, 1977.
(обратно)61
Kahneman D. Thinking Fast and Slow. New York: Farrar, Straus and Giroux, 2011.
(обратно)62
До того как медики начали использовать L-dopa для лечения болезни Паркинсона, пациенты с этим заболеваниям были менее способны к обучению с положительной обратной связью (подробнее см.: Frank M., Seeberger L., O'Reilly R. By Carrot or by Stick: Cognitive Reinforcement Learning in Parkinsonism. Science, 306: 1940–1943, 2004). По-видимому, подобные же механизмы лежат в основе ряда других неврологических расстройств, в частности синдрома дефицита внимания и компульсивного повторения движений и мыслей. Аналогично повышенная дофаминовая активность отмечается у наркоманов и людей с другими зависимостями (например, с патологической тягой к риску); они также являются примерами поведенческих привычек, преодолеть которые очень трудно. Заставлять нас испытывать удовлетворение от получения награды могут самые различные типы социального поведения, в этом случае они становятся аналогом шоколадного торта, которого нам хочется снова и снова.
(обратно)63
Graybiel A.M. The basal ganglia: Learning new tricks and loving it. Current Opinion in Neurobiology, 15: 638–644, 2005. Также см.: Barnes T., Kubota Y., Hu D., Jin D., Graybiel A. Activity of striatal neurons reflects dynamic encoding and recoding of procedural memories. Science, 437: 1159–1161, 2005; Sukel K. Basal Ganglia Contribute to Learning but Also Certain Disorders. Brain Work, The Dana Foundation, January – February, 2007. Также: Graybiel A. The Basal Ganglia: Moving Beyond Movement. Advances in Brain Research, The Dana Foundation, New York, NY, 2007.
(обратно)64
См.: Ledoux J.E. Rethinking the Emotional Brain. Neuron, 73: 653–676, 2012. См. также более раннюю работу профессора Леду, посвященную тому же предмету: The Emotional Brain: The Mysterious Underpinnings of Emotional Life. New York: Simon and Schuster, 1996.
(обратно)65
Susanne Schultz, Robin Dunbar: Encephalization is not a universal macroevolutionary phenomenon in mammals but is associated with sociality. Proc Natl Acad Sci, 107 (50): 21582–21586, 2010.
(обратно)66
Cosmides L., Tooby J. The Adapted Mind: Evolutionary Psychology and the Generation of Culture. Oxford University press, 1992.
(обратно)67
См.: Haidt J., Kesebir S. Morality. Handbook of Social Psychology, 5th ed., vol. 1 [ed. Fiske S., Gilbert D., Lindsey G.]. New Jersey: Wiley and Sons, 2010. В последнее время профессор Хайдт обращает все более пристальное внимание на проблему моральных основ политики и на то, как справиться с подковерными политическими «культурными войнами» с помощью открытий из области психологии нравственности. См.: Haidt J., Graham J., Joseph C. Above and below left-right: Ideological narratives and moral foundations. Psychological Inquiry, 20: 110–119, 2009. См. о том же в общественной прессе: Crook C. US fiscal crisis is a morality play. Financial Times, July 4, 2011.
(обратно)68
Kahneman D., Klein G. Conditions for Intuitive Expertise: a Failure to Disagree. American Psychologist, 64: 515–526, 2009.
(обратно)69
Wilson T.D. Strangers to Ourselves: Discovering the Adaptive Unconscious. Harvard University Press, 2002.
(обратно)70
См.: Lieberman M., Eisenberger N. Conflict and Habit: A Social Cognitive Neuroscience Approach to the Self. In A. Tesser, J.V. Wood, D.A. Stapel (eds.). On Building, Defending and Regulating the Self: A Psychological Perspective. P. 77–102. New York, NY: Psychology Press, 2004.
(обратно)71
См.: Baumeister R.F. How the Self Became a Problem: A Psychological Review of Historical Research, Journal of Personality and Social Research, 52: 163–176, 1987.
(обратно)72
Томас Ман. – О Томасе Мане известно немного, за исключением того, что он был видным лондонским торговцем середины XVII в. и директором Ост-Индской компании. Источник: McCulloch J.R. in A Select Collection of Early English Tracks on Commerce, printed for the Political Economy Club, London, 1856.
(обратно)73
Лоренс Стерн (1713–1768) – английский проповедник и юморист, ставший знаменитым в 46 лет сразу же после выхода двух первых выпусков романа «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена». Приведенная цитата взята из 33-й главы 7-й книги романа.
(обратно)74
Первое земельное описание Англии – так называемая Книга Судного дня, составленная по указу Вильгельма Завоевателя в 1085–1086 гг.; в ней описано более 13 000 селений и городов Англии и Уэльса. См.: http://www.domesdaybook.co.uk/oxfordshire1.html.
(обратно)75
Мельница Ком. – Исторические подробности, касающиеся мельницы, взяты из справочника, изданного Combe Mill Society в 2009 г. Более подробную информацию можно найти на сайте http://www.combemill.org.
(обратно)76
Wrigley E.A. Energy and the English Industrial Revolution. Cambridge University Press, 2010.
(обратно)77
Информация взята из книг: Schofield R. The Lunar Society of Birmingham. Oxford University Press, 1963; Unglow J. The Lunar Men; Five Friends Whose Curiosity Changed the World. New York: Farrar, Straus and Giroux, 2002.
(обратно)78
Письмо Эразма Дарвина Мэттью Болтону от 11 марта 1766 г. Упоминается в книге Jenny Unglow (см. выше), Prologue, p. XV.
(обратно)79
См.: Unglow J. A Gambling Man: Charles II's Restoration Game. New York: Farrar, Straus and Giroux, 2002, в особенности гл. 21 «Дельцы и купцы» (Money-men and Merchants. pp. 289–304).
(обратно)80
Jones J.R. Country and Court: England 1658–1714. Harvard University Press, 1978.
(обратно)81
Spencer Ch. Blenheim: Battle for Europe, How two men stopped the French conquest of Europe. Phoenix Books, 2005.
(обратно)82
Книга издана в 1794 г., по сути является трудом по медицине, в котором Дарвин исследует функционирование человеческого тела, затрагивая в том числе анатомию, психологию и патологию. Дарвин изучал медицину в Кембридже, получил ученую степень в 1755 г. и оставался активно практикующим врачом на протяжении практически всей жизни.
(обратно)83
См.: Hutton W. An History of Birmingham, 1783: «Каждый человек держит свое будущее в собственных руках». Хаттон (1723–1815), издатель и краевед, опубликовал свою историю Бирмингема в 1782 г. (доступна онлайн: http://www.gutenberg.org/ebooks/13926).
(обратно)84
Отец Локка был сельским юристом, бывшим на службе у Кромвеля; отчасти благодаря этим связям Локк поступил в Вестминстерскую школу, а затем в колледж Крайст-Чёрч в Оксфорде. Там он познакомился с рядом лучших ученых своего времени, порвавших с аристотелевскими традициями и положивших систематические наблюдения в основу метода естествознания и медицины. В 1666 г. Локк познакомился с лордом Эшли (позднее получившим титул графа Шефтсбери) – одним из самых богатых людей в Англии; впоследствии стал его личным врачом, секретарем и политическим поверенным. Живя с Эшли в Лондоне, Локк оказался в центре английской политической жизни в бурные годы правления Карла II. Эшли считал, что процветание Англии зависит от торговли, и убедил короля основать Торговую палату, законодательный орган, управлявший американскими колониями до революции. Локк стал секретарем палаты, участвовал в том числе в написании конституции американской провинции Каролина. На протяжении всего этого времени Локк оставался философом. Его «Опыт о человеческом разумении», где он рассуждает о природе личности, впервые вышел в свет в 1688 г. и при жизни автора был несколько раз переиздан с исправлениями.
(обратно)85
Baumeister R. How the Self became a problem: A Psychological Review of Historical Research. Journal of Personality and Social Psychology, 52: 163–176, 1987.
(обратно)86
См.: Bakewell S. How to Live, or A Life of Montaigne in One Question and Twenty Attempts at an Answer. Other Press, 2010.
(обратно)87
Томас Гоббс был пессимистом, хотя, вероятно, его можно за это простить, учитывая все, что выпало ему на долю. Родившись в 1588 г., во времена Елизаветы I, он пережил жестокости и хаос гражданской войны, в том числе казнь Карла I. Больше всего в своей долгой жизни, а умер он в 1679 г., Гоббс боялся социальных и политических беспорядков. Он утверждал, что только наука и «знание последствий» могут дать человеку надежду на преодоление его слабостей. Гоббс был приверженцем зарождающегося научного метода; своими механистическими рассуждениями он в каком-то смысле пытался отгородиться от смутного в эмоциональном и политическом смысле времени, в которое он жил. Он проводил параллели между телом, контролируемым головой (мозгом), и государством, «голова» которого должна решать, что делать. Однако свойственный Гоббсу механистический подход ограничивал его размышления о человеческой природе. По сути, он оставался человеком Средневековья, и в политической сфере его видение было еще более мрачным: он считал, что в условиях ослабления влияния религии только автократия способна поддерживать стабильный общественный порядок.
(обратно)88
Mandeville B. de. The Fable of the Bees, or Private Vices, Public Benefits (1732), with commentary by Kaye F.B. Oxford University Press, special edition for Sandpiper Books, 2001.
(обратно)89
См.: Gay P. The Enlightenment: An Interpretation. The Science of Freedom. New York: Norton, 1969.
(обратно)90
Юм Д. Трактат о человеческой природе // Соч.: В 2 т. – Т. 1. – М.: Мысль, 1965.
(обратно)91
Жизни и воззрениям Адама Смита посвящены многочисленные труды; как философ и экономист он лучше всего представлен в кн.: Phillipson N. Adam Smith, An Enlightened Life. Yale University Press, 2010. Также можно порекомендовать кн.: Buchan J. The Authentic Adam Smith: His Life and Ideas. New York: Norton, 2006.
(обратно)92
Краткое обсуждение вклада Хатчесона в философию Просвещения и его влияния на идеи и труды Адама Смита см. в кн.: Phillipson N. Op. cit. Ch. 2 «Glasgow, Glasgow University and Francis Hutcheson's Enlightenment», pp. 24–55.
(обратно)93
Цитата из кн.: Phillipson N. Op. cit. P. 148.
(обратно)94
Цитата из трактата «Теория нравственных чувств» (Ч. I. – Отд. I. – Гл. 1).
(обратно)95
Otteson J.R. Adam Smith's Marketplace of Life. Cambridge University Press, 2002.
(обратно)96
Цитата из гл. 2 кн. 1 трактата Адама Смита (Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. – М.: Соцэгиз, 1962. – С. 28).
(обратно)97
Adam Gopnik. Market Man, what did Adam Smith really believe? The New Yorker, October 18, 2010.
(обратно)98
T?nnies F. Community and Society (Gemeinschaft und Gesellschaft). Transl. by Loomis Ch.P. New York: Dover publications, 2002. Труд Gemeinschaft und Gesellschaft Тённис впервые опубликовал в 1887 г.
(обратно)99
Wrigley E.A. Energy and the English Industrial Revolution. Cambridge University Press, 2010. (Цитата из гл. 8 Modernization and the Industrial Revolution in England.)
(обратно)100
Wills G. Inventing America; Jefferson's Declaration of Independence. New York: Doubleday & Co., 1978.
(обратно)101
См.: Potts J. The use of happiness in society: An evolutionary / Hayekian approach to happiness economics. Proceedings of the Mont Pelerin Society, Annual Meeting, 2010.
(обратно)102
Lexington: The perils of constitution-worship. The Economist, September 25, 2010.
(обратно)103
Цитата из его речи в парламенте, направленной против цензуры (23 ноября 1644 г. речь была выпущена в виде памфлета «Ареопагитика»).
(обратно)104
Автобиографию доктора Фустера можно найти в кн.: The History of Neuroscience in Autobiography. Vol. 7. Ed. by Squire L.R. P. 58–97. Oxford University Press, 2011.
(обратно)105
Bastable J. Orient Express, 1982. Cond? Nast Traveller, April 2009.
(обратно)106
Collins F. The Symphony Inside Your Brain, NIH Director's Blog, November 5, 2012. http://directorsblog.nih.gov/2012/11/05/the-symphony-inside-your-brain/. См. также: The Brain Activity Map. Sciencexpress. Science Magazine, March 7, 2013.
(обратно)107
Ключевая роль гиппокампа в формировании воспоминаний была трагически продемонстрирована случаем Генри Молисона (Henry Molaison), которого при его жизни называли «пациент HM». У Генри, родившегося в 1926 г., в раннем подростковом возрасте развилась эпилепсия, и к 27 годам болезнь прогрессировала настолько, что у него случалось по 11 тяжелейших приступов в неделю. Врачам удалось определить локализацию судорожной активности в лобных долях мозга, в том числе в гиппокампе и миндалине. Обе эти структуры были удалены хирургическим путем, чтобы прекратить приступы. После операции эпилептические припадки у Генри действительно прекратились, однако, к удивлению врачей, он сразу же потерял кратковременную память, хотя более ранние воспоминания, предшествовавшие операции, у него сохранились. Генри прожил 82 года (умер в 2008-м), но неспособность запоминать только что произошедшее сохранилась у него на всю жизнь. Трагедия HM, который на протяжении всей жизни был объектом глубоких нейропсихологических исследований, дала ученым очень много для понимания роли гиппокампа в возникновении и извлечении воспоминаний. Репринт оригинальной статьи Уильяма Бичера Сковилла и Бренды Милнер (Scoville W.B., Milner B. Loss of recent memory after bilateral hippocampal lesions. Journal of Neurology Neurosurgery and Psychiatry, 20: 11–21, 1957) можно найти в Journal of Neuropsychiatry and Clinical Neuroscience 12:1, 2000. Популярный обзор исследований, проведенных на момент смерти HM, см. в некрологе: HM. The Economist, December 20, 2008.
(обратно)108
Fuster J.M. The Prefrontal Cortex. Elsevier Press, 2008. Также: Idem. The Neuroscience of Freedom and Creativity. Cambridge University Press, 2013.
(обратно)109
Fuster J.M. Cortex and Mind: Unifying Cognition. Oxford University Press, 2003.
(обратно)110
Schachter D.L., Addis D.R. Constructive Memory: the ghosts of past and future. Nature, 445: 27, 2007.
(обратно)111
Kandel E.R. Nobel Lecture, (December 8, 2000). The Molecular Biology of Memory Storage: A Dialog Between Genes and Synapses. Bioscience Reports, 24: 477–522. 2004.
(обратно)112
Изящный и краткий обзор трудов Ицхака Фрида и его коллег см. в работе: Quiroga R., Fried I., Koch Ch. Brain Cells for Grandmother. Scientific American, February 2013.
(обратно)113
Bartzokis G., Po H. Lu, Tingus K., et al. Lifespan trajectory of myelin integrity and maximum motor speed. Neurobiology of Aging, 31: 1554–1562. 2010.
(обратно)114
Raichle M., Snyder A. A default mode of brain function: a brief history of an evolving idea. NeuroImage, 37: 1083–1090, 2007.
(обратно)115
Fair D., Cohen A., Power J., et al. Functional brain networks develop from a «local to distributed» organization. PLoS Computational Biology, 5, May 2009. Также: Power J., Fair D., Schlagger B., Peterson S. The development of functional brain networks. Neuron, 67: 735–748, 2010.
(обратно)116
Van Horn J., Irimia A., Torgeson C., Chambers M., Kikinis R., Toga A. Mapping Connectivity Damage in the Case of Phineas Gage. PLoS One, 7, May 2012.
(обратно)117
Kringelbach M.L. The Human Orbitalfrontal Cortex; Linking reward to Hedonic Experience. Nature Reviews: Neuroscience, 6: 691–702, 2005. См. также: Idem. The Pleasure Center: Trust Your Animal Instincts. Oxford University Press, 2009.
(обратно)118
При фМРТ– и ПЭТ-исследованиях обнаруживается постоянная активность сетей «пассивного» режима работы мозга в вентромедиальной области префронтальной коры. По всей видимости, эта область, наряду с корой задней части поясной извилины, несет ответственность за взаимодействие различных центров «исполнительного» мозга. Поясная извилина – это одна из частей первого слоя «новой» коры, покрывающей более древние лимбические структуры. См.: Saey T.H. You are who you are by default. Science News, July 18, 2009.
(обратно)119
Cohen C., Lieberman M. The Common Neural Basis of Exerting Self-Control in Multiple Domains. In: Trope Y., Hassin R., Ochsner K.N. (eds.). Self Control. Oxford University Press, 2010. Ch. 8. P. 141–160.
(обратно)120
Ainslie G. Pr?cis of Breakdown of Will. Behavioral and Brain Sciences, 28: 635–673, 2005.
(обратно)121
McClure S.M., Laibson D.J., Loewenstein G, Cohen J.D. Separate Neuronal Systems Value Immediate and Delayed Monetary Awards. Science, 306: 503–507, 2004. Также комментарии: Ainslie G., Monterosso J. A Marketplace in the Brain? Science, 306: 503–507, 2004. Большое значение имеет также время вознаграждения: моментальная награда обычно оказывается предпочтительнее долгосрочной выгоды. См.: Mclure, et al. Time Discounting for Primary Rewards. J Neuroscience, 27: 5796–5804, 2007. См. также: Gregorios-Pippas, et al. J Neurophysiology, 101: 1507–1523, 2009.
(обратно)122
Balleine B., O'Doherty J. Human and Rodent Homologies in Action Control: Corticostriatal determinants of Goal-Directed and Habitual Action. Neuropharmacology Reviews, 1–22, 2009.
(обратно)123
Epstein J.M. Learning to be thoughtless: social norms and individual computation. Computational Economics, 18: 9–24, 2001. Вариант этого феномена – так называемый эффект Лачинса, который состоит в том, что при решении задач мы склонны подходить к ним с предубеждением, сложившимся на основании прошлого опыта. См.: Bilalic M. Peter McLeod and Ferdinand Goget. Current Directions in Psychological Science, 19: 111–115, 2010.
(обратно)124
Одно из самых знаменитых положений Адама Смита из «Богатства народов» посвящено обмену как основному виду общественных отношений, из которого затем развиваются различные институциональные соглашения; именно их мы и называем «свободным» рынком. Цитата из гл. 2 кн. 1 трактата (Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. – М.: Соцэгиз, 1962. – С. 27).
(обратно)125
См. каталог выставки: Aruz J., Benzel K., Evans J. (ed.). Beyond Babylon: Art, Trade, and Diplomacy in the Second Millenium B.C. New York: Metropolitan Museum of Art, 2008.
(обратно)126
См.: The Week that Changed American Capitalism, Wall Street Journal, September 20, 2008.
(обратно)127
Цитата из гл. 9 кн. 4 трактата А. Смита (Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. – М.: Соцэгиз, 1962. – С. 497).
(обратно)128
Излагая экономическую историю, А. Смит придерживался теории четырех стадий: экономика, основанная сначала на охоте, затем на скотоводстве, потом на сельском хозяйстве и, наконец, на торговле; эта теория была разработана Генри Хоумом (впоследствии получившим титул лорда Кеймса) в его книге «Заметки об истории человечества» (Sketches on the History of Man), опубликованной в 1734 г. В охотничье-собирательском обществе проблема конкуренции за ресурсы решалась путем поиска новых территорий; скотоводство дало возможности для существования более крупным группам людей, но необходимости в законах не возникало, так как социальный контроль обеспечивался на семейно-родовом уровне; оседлость и земледелие породили более сложный общественный порядок, требовавший соглашений и обязательств. Наконец, в коммерческом обществе нужны строгие регуляторные меры для обеспечения защиты собственности и распределения обязанностей между гражданами и социальными группами. Принципиальное значение приобретает честность в операциях, проявляющаяся как в уважении чужой собственности, так и в установлении справедливых цен на обмениваемые товары. Но самое главное – все участники обмена должны демонстрировать моральные качества и добрую волю, в противном случае доверие подрывается и сложная сеть социальных связей рыночной культуры очень быстро оказывается разрушенной.
(обратно)129
См.: Polanyi K., Arensberg C., Pearson H. Trade and Market in the Early Empires. Henry Regnery Company, 1971. Также: Humphreys S.C.. History, Economics, and Anthropology: The Work of Karl Polanyi. History and Theory, 8: 165–212, 1969.
(обратно)130
Улу-бурунский корабль был поднят со дна Джорджем Бассом, которого многие считают отцом подводной археологии; он основал Институт морской археологии с крупным исследовательским центром в турецком городе Бодрум, где можно увидеть многие из улу-бурунских находок. См.: Keiger D. The Underwater World of George Bass. Johns Hopkins Magazine, April 1997.
(обратно)131
Finley M.I. The World of Odysseus. NYRB Classics, 2002.
(обратно)132
Масса воды, содержащейся в одной амфоре, называлась талантом, что на древнегреческом языке означало «весы» или «равновесие». Талантом также назывался слиток драгоценного металла такой же массы. На этой первой стадии развития наличных денег ценные металлы, в том числе медь, использовались для покупки зерна или иных товаров общего потребления. Идея золотых и серебряных денег возникла позже, когда торговля стала более организованной. Однако лишь спустя много веков Алиатту, отцу Креза, правившему в Анатолии около 600 г. до н. э., пришла в голову блестящая идея гарантировать вес и чистоту драгоценных металлов, имевших хождение в его государстве, что существенно облегчило все торговые операции.
(обратно)133
Drews R. The End of the Bronze Age. Princeton University Press, 1995. Также: Cline E.H. 1177 B.C.: The Year Civilization Collapsed. Princeton University Press, 2014.
(обратно)134
Zangger E. Who were the Sea People? Saudi Aramco World, May – June, 1995.
(обратно)135
Latacz J. Troy and Homer: Towards a Solution of an Old Mystery. Oxford University Press, 2005. Также: Alexander C. The War That Killed Achilles: The True Story of the Iliad. Viking Penguin, 2009.
(обратно)136
Schwartz M. Darkness Descends. Ancient Warfare. Vol. IV, 4. August – September, 2010.
(обратно)137
Bunting M. The Memory of Humankind Preserves our Global Sanity. The Guardian, March 15, 2007.
(обратно)138
Bertalanffy L. von. General Systems Theory. George Braziller Inc. New York, 1969.
(обратно)139
Hayek F.A. The Sensory Order: An Inquiry into the Foundations of Theoretical Psychology. University of Chicago Press, 1976.
(обратно)140
Hayek F.A. The Fatal Conceit: The Errors of Socialism. University of Chicago Press, 1988.
(обратно)141
Хотя метафора «невидимой руки» упоминается постоянно, сам Смит использовал ее редко. В «Богатстве народов», например, она появляется в следующем пассаже, посвященном международной торговле: «Предпочитая оказывать поддержку отечественной промышленности, а не иностранной, он [каждый отдельный человек] имеет в виду лишь свой собственный интерес, а направляя эту промышленность таким образом, чтобы ее продукт обладал максимальной стоимостью, он преследует лишь собственную выгоду, причем в этом случае, как и во многих других, он невидимой рукой направляется к цели, которая совсем и не входила в его намерения» (кн. IV, гл. 2; Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. – М.: Соцэгиз, 1962. – С. 332). Сегодня классические экономисты распространяют смысл этой фразы и на кооперацию, осуществляемую без ограничений.
(обратно)142
Komlos J. A Critique of Pure Economics. Challenge: The Magazine of Economic Affairs, 55; 21–57, 2012.
(обратно)143
Seaford R. World without limits: The Greek discovery that man could never be too rich. Times literary Supplement, June 19, 2009. Миф о царе Мидасе служит нам предупреждением. Мидас, фригийский царь, «был мудр и добродетелен»; в награду за то, что он спас Силена, которого однажды, когда он был пьян, поймали и связали крестьяне на берегу реки Сангариус, Дионис предложил ему выполнить любое его желание. «Мидас попросил, чтобы все, к чему он прикасается, превращалось в золото. Вскоре он осознал свою глупость, потому что даже пища, которую он ел, мгновенно превращалась в золото. Дионис сжалился над ним и послал его для очищения в реку Пактол, которая с тех пор несет в своем течении крупицы золота» (New Larousse Encyclopedia of Mythology, p. 150, New York: Crescent Books, 1989).
(обратно)144
Tett G. Fool's Gold: The Inside Story of JP Morgan and how Wall Street Greed Corrupted its Bold Dream and Created a Financial Crisis. Free Press, 2010. Изначальной целью финансовой индустрии было оказание поддержки коммерции и стимулирование развития. Функционируя как «создатель рынка» – покупая и продавая акции и прочие финансовые инструменты, – она получала прибыль от разницы цен между предложением и продажей, обеспечивая ликвидность на рынке и способствуя торговле. См. также: Tett G. Genesis of the debt crisis. Financial Times, May 1, 2009.
(обратно)145
Chain of Fools: Hard evidence that securitization encouraged lax mortgage lending in America. The Economist, February 9, 2008.
(обратно)146
Suroweicki J. The Debt Economy. The New Yorker, November 23, 2009.
(обратно)147
Duncan R. The New Depression: The Breakdown of the Paper Money Economy. John Wiley, 2012.
(обратно)148
Buttonwood: Duncan Dough Notes, A thought provoking analysis of the debt crisis. The Economist, July 7, 2012. Объем частных кредитов в США вырос со 120 % от ВВП в 1980 г. до 300 % в 2009-м, что превышает показатели 1929 г. – начала Великой депрессии. В частности, ипотечные кредиты, породившие пузырь, первые признаки «сдувания» которого появились в 2007 г., возросли с $6,5 трлн в 2000 г. до почти $15 трлн к 2008-му. Clark M. It's Private Debt, not Public Debt that got us into this Mess, http://seekingalpha.com, May 7, 2012.
(обратно)149
Lal D. The Great Crash of 2008: Causes and Consequences. Cato Journal, 30: 265–277, 2010. Goldman Sachs, как лидер банковской олигархии, помог росту кредитной экономики, пропагандируя либерализацию требований к капиталу. Из этого банка вышли два секретаря казначейства и бесчисленное множество правительственных советников. Параллельно с ростом государственного долга финансовая индустрия продвигала в Вашингтоне снижение надзора за своими активами. Большая часть этих попыток была направлена на отмену законодательных актов, принятых после Великой депрессии с целью ограничения финансовых спекуляций, и в особенности закона Гласса – Стиголла. Согласно этому закону банки, напрямую работающие с физическими лицами (именно эти банки традиционно занимались оценкой займов и управлением счетами, которые частично покрывались системой федеральной страховки), подчинялись иным правилам, чем инвестиционные банки, для которых не существовало ограничений на любые операции на открытом рынке. Основным аргументом против таких мер было то, что они якобы ограничивают здоровую конкуренцию. После многолетних атак на эти законодательные нормы закон наконец был отменен в 1999 г. при президенте Клинтоне. Аналогичное движение за снятие ограничений имело место в лондонском Сити, в результате чего в 1980-х гг. его финансовые рынки стали открыты для международной конкуренции и электронных торгов.
(обратно)150
См.: Hosking P. Bank says crisis could have been avoided if bonuses had been 20 % less: Bank of England steps up case for restraint by saying extra reserves might have made rescues unnecessary. The Times, December 18, 2009.
(обратно)151
Wolf M. The World after the Financial Crisis; Kuessenberg N. (ed.). Argument Among Friends. Edinburgh: David Hume Institute, 2010.
(обратно)152
Sorkin A.R. Realities behind Prosecuting Big Banks, Business Day. New York Times, March 12, 2013. Также: Admati A., Hellwig M. The Banker's New Clothes: What's Wrong With Banking and What to Do About It, Princeton University Press, 2013. Prosecuting bankers: Blind Justice, Why have so few bankers gone to jail for their part in the crisis? The Economist, May 4, 2013.
(обратно)153
См.: Wall Street and the Financial Crisis: Anatomy of a Financial Collapse. US Senate Permanent Subcommittee on Investigations, Carl Levine, Chairman. В этом двухпартийном отчете о крахе мировой финансовой системы подкомитет сената США по расследованиям заключил, что «кризис был не естественной катастрофой, а результатом использования сложных финансовых продуктов с высоким риском, неразрешенного конфликта интересов и неспособности законодателей, кредитно-рейтинговых агентств и самого рынка обуздать непомерные запросы Уолл-стрит» (pt. I, p. 9, April 13, 2011). См. также: Morgenson G., Story L. Naming Culprits in the Financial Crisis. New York Times, April 13, 2011.
(обратно)154
Freeland Ch. The new global super-rich no longer look so benign. Financial Times, January 2, 2010. Также: Reich R.B. The Limping Middle Class. New York Times, September 4, 2011. Также см.: Free Exchange: Body of Evidence; Is a concentration of wealth at the top to blame for financial crises? The Economist, March 17, 2012.
(обратно)155
Rajan R. Fault Lines: How Hidden Fractures Still Threaten the World Economy. Princeton University Press, 2011.
(обратно)156
американский карикатурист (1913–1973). Фразу «Мы встретились с врагом, и он оказался нами» он впервые использовал на плакате ко Дню Земли в 1970 г. http://www.igopogo.com/we_have_met.htm.
(обратно)157
National Bureau of Economic Research. US business Cycle of Expansions and Contractions. http://www.nber.org/cycles.html.
(обратно)158
См.: Канеман Д. Думай медленно… Решай быстро. – М.: АСТ, 2014. Хотя эта фраза и принадлежит Канеману, скорее всего первым, кто описал это явление, был экономист Хайман Мински; в середине XX в. он впервые обратил внимание на роль финансовой индустрии в увеличении экономических циклов. См.: Buttonwood: Minsky's moment, a new appraisal of an economist's theories challenges the blind faith in free markets. The Economist, April 4, 2009.
(обратно)159
Manuel D. Saving Rates in the United States have collapsed since mid '80s. January 1, 2010. http://www.davemanuel.com.
(обратно)160
Смит А. Теория нравственных чувств. – Ч. I. – Отд. I. – Гл. 5.
(обратно)161
Reeves R. A Question of Character. Prospect, August, 2008.
(обратно)162
CESifo Group Munich: EEAG Report on the European Economy, 2010. http://www.cesifo-group.de. Также: Hope-Hailey V. Trust is in short supply – if we want our economy to grow, we need it. The Guardian, January 23, 2012. Также: Ron Fournier and Sophie Quinton. How Americans lost trust in our greatest institutions: It's not just Washington. Across the country, citizens' faith in their city halls, newspapers, and churches is fading. The Atlantic, April 20, 2012.
(обратно)163
MPs' expenses scandal: the timeline. The Independent, February, 2010; Guerrera F., Sender H., Baer J. Goldman Sachs settles with SEC. Financial Times, July 16, 2010; Banks shares suffer as J.P. Morgan's $2 billion loss raises heat over risk-taking. Financial Times Weekend, May 12–13, 2012. Также: Dimon and his lieutenants caught in the spotlight over risk management. Financial Times Weekend, March 16–17, 2013. Также: The LIBOR scandal: The rotten heart of finance. The Economist, July 7, 2012. Также: Retirement benefits: Who pays the bill? The Economist, July 27, 2013.
(обратно)164
Freeland Ch. Is Capitalism in Trouble? CEOs are growing nervous. Can they help save our system from its worst excesses? The Atlantic, December 2013.
(обратно)165
Детская песенка, опубликованная в 1830 г. Сарой Джозефой Хейл, американской писательницей-самоучкой. Считается, что миссис Хейл взяла за основу три строфы, сочиненные Джоном Роулстоуном; этот молодой человек, учившийся в Стерлинге (штат Массачусетс) у своего дядюшки, преподобного Кейпена, лично наблюдал, как ручной барашек Мэри Сойер идет за ней по пятам в школу. http://en.wikipedia.org/wiki/Sarah_Josepha_Hale.
(обратно)166
Фразой, взятой в качестве эпиграфа, начинается труд А. Смита «Теория нравственных чувств». Смит построил свою теорию коммерции на идее о склонности человека к обмену и эффективности разделения труда; также он утверждал, что данное человеку от природы «участие к тому, что случается с другими» служит основой организованного общества. См.: отдел I «О чувстве… приличия», глава 1 «О симпатии».
(обратно)167
Whybrow H. Lambing Time. Vermont's Local Banquet, 16, Spring 2011. Врен – самая младшая в семье, живет со своей сестрой Уиллоу и родителями Хелен Уайброу и Питером Форбсом на ферме «Нолл» в Фейстоне (штат Вермонт).
(обратно)168
Вильгельм и Якоб Гриммы были немецкими литературоведами, родившимися с разницей всего в полтора года во второй половине XVIII в. Их собрание немецких сказок, увидевшее свет в 1812 г., содержало несколько историй о волках и их приключениях; самой известной из них, вероятно, является «Красная Шапочка».
(обратно)169
Степные полевки и гормоны «любви». – Источники приводимых сведений – статьи: Insel T.R., Shapiro L. Oxytocin receptor distribution reflects social organization in monogamous and polygamist voles. Proceedings National Academy of Sciences, 89: 5981–5985, 1992; Young L.J., Wang Z. The Neurobiology of Pair Bonding. Nature Neuroscience, 7: 1048–1054, 2004; Young L.J., Murphy Young A.Z., Hammock E. Anatomy and Neurochemistry of the Pair Bond. The Journal of Comparative Neurology, 493: 51–57, 2005. Краткий обзор см.: The Science of Love: I get a kick out of you. The Economist, February 14, 2004.
(обратно)170
Porter R.H., Cernoch J.M., McLaughlin F.J. Maternal recognition of neonates through olfactory cues. Physiology and Behavior, 30: 151–154, 1983. Paternity and parental investment: Like father, like son. The Economist, June 18, 2009.
(обратно)171
Felix Warneken and Michael Tomasello. Altruistic Helping in Human Infants and Young Chimpanzees. Science Magazine, 311: 1301–1303, 2006.
(обратно)172
Труд Дарвина «Выражение эмоций у человека и животных» был опубликован в 1872 г., через тринадцать лет после «Происхождения видов». Однако этому предшествовала долгая история, так как Дарвин начал делать записи о возможной связи наследственных черт с эмоциями еще в 1838 г. В Викторианскую эпоху эмоции были связаны в общественном мнении с духовностью, как праведной, так и злой, и научное исследование человеческого поведения, скорее всего, стало бы объектом общественного и церковного порицания. Поэтому Дарвин в своей книге сосредоточился в основном на выражении человеческих эмоций у животных, а не наоборот.
(обратно)173
Kringelbach M., Lehtonen A., Squire S., et al. A Specific and Rapid Neural Signature for Parental Instinct. PLoS, 3, 1–7, 2008. http://www.plosone.org. В исследовании с использованием метода магнитоэнцефалографии (МЭГ) авторы получили доказательства того, что мозг взрослого человека в течение буквально миллисекунд реагирует на незнакомые детские лица (в отличие от лиц незнакомых взрослых).
(обратно)174
Сара Блаффер Хрди. – Hrdy S.B. Mothers and Others: The Evolutionary Origins of Mutual Understanding. The Belknap Press of Harvard University, 2009. Сара Хрди приводит убедительные аргументы в пользу уникальной природы человеческого сотрудничества. Какой еще вид приматов, спрашивает Хрди в начале книги, по доброй воле согласится провести несколько часов запертым в металлической трубе (самолете), а потом выйдет из нее целым и невредимым? Ни одна другая высшая человекообразная обезьяна не способна к такому терпению и взаимопониманию – поведению, которое, по мнению Хрди, появилось в результате практики общего воспитания детей.
(обратно)175
Wiessner P. Taking the risk out of risky transactions: A forager's dilemma. In: Salter F. Risky Transactions. Ch. 2. P. 21–43. New York and Oxford: Berghahn Books. См. также: Where Gifts and Stories are Crucial to Survival: A conversation with Pauline Wiessner. New York Times, May 25, 2009. Яркое свидетельство из первых рук о жизни бушменов и их кочевой жизни до и после столкновения с индустриальной цивилизацией, которая лишила их 95 % территории проживания, см. в книге «Безобидный народ» Элизабет Маршалл Томас (Thomas E.M. The Harmless People), антрополога, которая жила среди бушменов в 1950-х гг., а затем снова вернулась к ним в 1980-х. См. также: Спенсер У. Генетическая одиссея человека. – М.: Династия: Альпина нон-фикшн, 2014.
(обратно)176
Vedantam Sh. The Key to Disaster Survival? Friends and Neighbors. National Public Radio, July 4, 2011. Истории о групповой поддержке постоянно появляются в новостях после каких-либо катастрофических событий. Еще один пример из прессы – статья, посвященная пожару в районе Ранчо Бернардо в Южной Калифорнии, во время которого сгорело 1700 домов: Amid ashes, neighbors rally and life stirs anew; They lost so much, but they may have regained a sense of community. Hennessy-Friske M. Los Angeles Times, November 3, 2007.
(обратно)177
G?the W., Schmittberger R., Schwarze B. An Experimental Analysis of Ultimatum Bargaining. Journal of Economic Behavior and Organization, 3: 367–388, 1982. Также: Oosterbeek H., Sloof R., Van de Kuilen G. Cultural differences in ultimatum game experiments: evidence from a meta-analysis. Experimental Economics, 7: 171–188, 2004.
(обратно)178
У наших ближайших родственников шимпанзе, по всей видимости, отсутствует такой свойственный человеку беспристрастный взгляд. Когда шимпанзе в экспериментах также предоставляли возможность разделить с другими полученное лакомство, например изюм или шоколад, они практически не выказывали желания делиться. Хотя результаты экспериментов нельзя трактовать однозначно, они все же позволяют предположить, что в мире шимпанзе вор обычно бывает наказан, тем не менее тот, кто что-то получает, обычно не испытывает никаких угрызений совести за то, что забирает все. Эксперименты Кейта Дженсена, Джозефа Колла и других ученых из Института эволюционной антропологии Общества Макса Планка в Лейпциге показали, что, если предлагать шимпанзе изюм, они с готовностью принимают любое его количество. Отсюда следует, что, вопреки взглядам экономистов неоклассической школы, это не мы, люди, склонны всегда максимизировать личную выгоду, а наши родственники – шимпанзе. Jensen K., Call J., Tomasello M. Chimpanzees are rational maximizers in an ultimatum game. Science, 318: 107–109, 2007. Также: Jensen K., Call J., Tomasello M. Chimpanzees are vengeful but not spiteful. Proceedings of the National Academy of Sciences, 104: 13046–13050, 2007. Также: Kaiser I., Jensen K., Call J., Tomasello M. Theft in an ultimatum game: chimpanzees and bonobos are insensitive to unfairness. Royal Society Biology Letters, 10: 0519, 2012. Дарби Проктор и ее коллеги из Национального центра приматологии имени Йеркса не согласны с этим мнением и утверждают, что «человек и шимпанзе проявляют сходные предпочтения при дележе вознаграждения». Proceedings of the National Academy of Sciences, January 14, 2013.
(обратно)179
Eisenberger N., Lieberman M. Why rejection hurts: a common neural alarm system for physical and social pain. Trends in Cognitive Sciences, 8: 294–300, 2004. Также: Lieberman M.D., Eisenberger N.I. Pains and pleasures of Social Life. Science, 323: 890–891, 2009. Биохимия боли и удовольствия также в значительной степени перекрывается. Например, опиат морфин используется в медицине как обезболивающее и при этом способен на генетическом уровне воздействовать на опиоидную систему вознаграждения головного мозга, ослабляя формирование привязанности у слепых, глухих и голодных новорожденных мышат. См.: Moles A., Kieffer B., D'Amato F. Deficit in Attachment Behavior in Mice Lacking the µ-Opioid Receptor Gene. Science, 304: 1983–1986, 2004.
(обратно)180
Zak P.J., Stanton A.A., Ahmadi S. Oxytocin Increases Generosity in Humans. PLoS ONE, 2: 2007.
(обратно)181
Crockett M., Clark L., Tabibnia G., Lieberman M., and Robbins T. Serotonin Modulates Behavioral Reactions to Unfairness. Science, 320: 1739, 2008.
(обратно)182
Patience, Fairness and the Human Condition: Apes are patient, but only people are fair. That may explain why people came out on top. The Economist, October 6, 2007.
(обратно)183
Boyd R., Gintis H., Bowles S., Richerson P. The evolution of altruistic punishment. PNAS, 100: 3531–3535, 2003.
(обратно)184
Murray L., Andrews L. The Social Baby: Understanding Babies; Communication from Birth. Children's Project, U.K., 2000. Подробный и практичный справочник по первому году развития ребенка и общению с новорожденным.
(обратно)185
Основой для изложения обсуждаемой темы послужили следующие оригинальные исследования: Tsao D., Freiwald W., Tootell R., Livingstone M. A Cortical Region Consisting Entirely of Face-Selective Cells. Science, 311: 670–674, 2006. См. также: Meltzoff A., Moore K. Imitation of facial and manual gestures by human neonates. Science, 198: 75–78, 1977. Также: Your Mother's Smile: Evidence mounts that making, and perhaps recognizing, expressions is inherited. The Economist, October 21, 2006. Также: Parsons C.E., Young K.S., Murray L., Stein A., Kringelbach M.L. The functional neuroanatomy of the evolving parent-infant relationship. Progress in Neurobiology, 91: 220–241, 2010. См. также: Peleg G, Katzin G, Peleg O., et al. Hereditary family signature of facial expression. PNAS, 103: 15921–15926, 2006.
(обратно)186
Carr L., Iacoboni M., Dubeau M.-Ch., Mazziotta J., Lenzi G. Neural mechanisms of empathy in humans: A relay from neural systems of imitation to limbic areas. PNAS, 100: 5497–5502, 2003.
(обратно)187
Dapretto M., Davies M., Pfeifer J., et al. Understanding emotions in others: mirror dysfunction in children with autism spectrum disorders. Nature Neuroscience, 9: 28–30, 2006.
(обратно)188
Brothers L. Friday's Footprint: How Society Shapes the Human Mind. Oxford University Press, 1997.
(обратно)189
Склонность к рискованному поведению (у подростков). – Casey B.J., Getz S., Galvan.The Adolescent Brain. Developmental Review, 28: 62–77, 2008.
(обратно)190
Telzer E., Fuligni A., Lieberman M., Galvan A. Meaningful Family Relationships: Neurocognitive Buffers of Adolescent Risk Taking. Journal of Cognitive Neuroscience, 25: 374–387, 2013. Создание прочных семейных уз – процесс, не зависящий от дохода. На самом деле существует ряд доказательств того, что тинейджеры из богатых семей (с годовым доходом $120 000 и выше) пьют, курят и употребляют тяжелые наркотики чаще, чем среднестатистические старшеклассники. Уровень тревожных состояний и депрессии особенно высок у девочек. См.: Luthar S.S. The Culture of Affluence: Psychological Costs of Material Wealth. Child Development, 74: 1581–1593, 2003. Это и подобные исследования заставляют предположить, что для адаптивного развития с наступлением периода полового созревания и эффективного управления эмоциями и поведением необходима интеграция орбитофронтальной коры и аффективных систем головного мозга. Pfeifer J.H., Master C.L., W.E. Moore W.E., Dapretto M., et al. Longitudinal Changes in Neural Responses to Emotional Expressions: Associations with Resistance to Peer influence and Risky Behavior During the Transition from Childhood to adolescence. Neuron, 69: 1029–1036, 2011.
(обратно)191
Gordon M. Roots of Empathy: Changing the World Child by Child. Thomas Allen, Publishers, 2005. Первое использование термина «моральное воображение» в описании эмпатии Гордон приписывает Томасу Маккалоу (McCollough Th.E. The Moral Imagination and Public Life, 1991).
(обратно)192
Arnold J., Graesch A. Enzo Ragazzini and Elinor Ochs. Life at Home in the Twenty-First Century: 32 Families Open their Doors. Cotsen Institute Press, UCLA, 2012.
(обратно)193
Robin Dunbar. Neocortex size as a constraint on group size in primates. Journal of Human Evolution, 20: 469–493, 1992.
(обратно)194
Stephan J.H., Frahm H., Baron G. New and Revised Data on Volumes of Brain Structures in Insectivores and Primates. Folia Primatologica, 35: 1–9, 1981.
(обратно)195
Robin Dunbar, Co-evolution of neocortex size, group size and language in humans. Behavioral and Brain Sciences, 16: 681–735, 1993.
(обратно)196
Roberts S., Dunbar R., Pollet Th., Kuppens T. Exploring variation in active network size; Constraints and ego characteristics. Social Networks, 31: 138–146, 2009. Также: Lewis P., Rezale R., Browne R., Roberts N., Dunbar R. Ventromedial prefrontal volume predicts understanding of others and social network size. NeuroImage, 57: 1624–1629, 2011.
(обратно)197
Lai C.S., Fisher S.E., Hurst J.A., Vargha-Khadem F., Monaco A.P. A forkhead-domain gene is mutated in a severe speech and language disorder. Nature, 413: 519–523, 2001. Ген FOXP2 в эволюции весьма консервативен, см.: Enard W., Przeworski M., Fisher S.E., Lai C.S., Wiebe V., Kitano T., Monaco A.P., P??bo S. Molecular evolution of FOXP2, a gene involved in speech and language. Nature, 418: 869–872, 2002. У современного человека имеются небольшие отличия в коде, которые, по всей видимости, существовали и у неандертальцев (Krause J., Lalueza-Fox C., Orlando L., P??bo S., et al. The Derived FOXP2 Variant of Modern Humans was shared with Neanderthals. Current Biology, 17: 1–5, 2007; см. также: The Neanderthal genome: A cave man blinking in the light. The Economist, May 8, 2010), но отсутствуют у шимпанзе (Konopka G., Bomar J., Winden K., Geschwind D., et al. Human-Specific transcriptional regulation of CNS Development Genes by FOXP2. Nature, 462: 213–217, 2009).
(обратно)198
Chattering Classes: The rules for verbal exchanges are surprisingly enduring. The Economist, December 23, 2006. Беседа – это утонченная форма сплетен. Доведенный до уровня искусства во Франции XVIII в. и в английских кофейнях эпохи Просвещения, разговор по определению является взаимодействием. Это речевая игра. Дейл Карнеги в книге «Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей» сформулировал ее основные правила: запоминайте имена, слушайте внимательно, проявляйте искренний интерес, улыбайтесь, сосредоточьтесь на собеседнике (а не на себе) и заставьте его почувствовать, что он для вас важен. Разговор – это одно из величайших удовольствий в жизни для энтузиастов и основа цивилизованного общества.
(обратно)199
См.: Rodriguez G. A Community of Fans: Believe it or not, celebrity gossip can be good for you. Los Angeles Times, July 2, 2007. В июле 2013 г. по запросу «Paris Hilton» Google выдавал 199,8 млн ссылок за 0,21 секунды, а по запросу «Queen Elizabeth» («королева Елизавета») – 191,5 млн ссылок за 0,25 секунды, причем они включали упоминания как о Елизавете I, так и о Елизавете II. Плохо ли это? Свидетельствует ли такое внимание к Пэрис Хилтон, у которой нет ничего, кроме сети отелей, денег и молодости, в сравнении с обеими королевами Елизаветами, которые отражают богатую британскую историю, о том, что наше общество больно? Не обязательно, утверждает Грегори Родригес: сплетни о знаменитостях могут быть для нас полезны. При исследовании английских школьников выяснилось, что знаменитости могут играть для тинейджеров роль псевдодрузей и обсуждение их жизни помогает укреплять реальные взаимоотношения со сверстниками. Для некоторых молодых женщин сплетни о знаменитостях – способ избежать неловкого молчания. Для мужчин ту же роль выполняют сплетни о спорте.
(обратно)200
Foster E.K. Research on Gossip: Taxonomy, Methods and Future Directions. Review of General Psychology, 8: 78–99, 2004. Это исследование, проведенное в Пенсильванском университете, напоминает мне о 1980-х, когда я тоже преподавал там. В те дни факультетский клуб был просторным и оживленным местом (думаю, он таким и остается), особенно в обеденное время. Столы в столовой были круглыми, диаметром примерно полтора метра, и располагались настолько тесно, что, когда разговор в помещении шел крещендо, невозможно было расслышать, что говорит сидящий напротив. Однажды я обратил на это внимание своих старших коллег, чем вызвал у них громкий хохот. Профессора, объяснили они мне, в отличие от психиатров, предпочитают не слушать, а говорить. Поэтому им не так важно, что детали разговора за столом теряются в какофонии, тем более что общее направление аргументации обычно совершенно ясно. Большее значение имеют сплетни о тех, кто сидит прямо сзади, за соседним столом. Благодаря размеру и расположению столов в помещении в таких обсуждениях легко участвовать, несмотря на шум. Подслушивание за обедом – замечательное времяпрепровождение для ученых умов, которых заботят последние новости.
(обратно)201
Bloch M. Why Religion is Nothing Special but Central. Philosophical Transactions of the Royal Society: Biological Sciences, 363: 2055–2061, 2008. Также: Harris P.L. Wiley-Blackwell: The Work of the Imagination, 2000.
(обратно)202
Slavich G., Cole S. The Emerging Field of Human Social Genomics. Clinical Psychological Science, January 2013. http://cpx.sagepub.com.
(обратно)203
Цитата из трактата «Теория нравственных чувств» (Ч. III. Гл. 3 «О влиянии и авторитете совести»).
(обратно)204
Цитата из Общего пролога к «Кентерберийским рассказам», из истории студента: «Прервав над логикой усердный труд, / Студент оксфордский с нами рядом плелся. ‹…› И, бедняком предпочитая жить, / Хотел учиться и других учить». (Чосер Дж. Кентерберийские рассказы / пер. И. Кашкина. – М.: Наука, 2012. – С. 14–15. – (Литературные памятники).
(обратно)205
«Тяжелые времена» впервые опубликованы в 1854 г. в форме романа с продолжением. Общественный критицизм Диккенса направлен на утилитаристскую теорию И. Бентама и Дж. Милля, предполагавшую наибольшее счастье для наибольшего числа людей, – философию, которая, по мнению Диккенса, подрывала инициативу, особенно среди рабочего класса, подавленного промышленной революцией. Цитата из гл. 1 кн. I романа приводится по изд.: Диккенс Ч. Собр. соч.: В 30 т. – М.: ГИХЛ, 1960. – Т. 9 (пер. В. Топер).
(обратно)206
Обзор см. в статье: The Great Schools Revolution: Dresden, New York and Wroclaw. The Economist, September 17, 2011. Хотя данные по США в целом не слишком утешительны в сравнении с данными по другим странам, между разными штатами имеются значительные различия. Подробности и обсуждение международного рейтинга отдельных штатов США см.: Gewertz C. In Math, Science, Most States Surpass the Global Average. Education Week, October 30, 2013. http://www.oecd.org/pisa/pisaproducts/pisa2000/.
(обратно)207
How the world's best performing schools come out on top: why is it that some school systems consistently perform and improve faster than others? McKinsey on Society, September 2007. Онлайн-публикацию см. на сайте: http://mckinseyonsociety.com/. Общий обзор: How to be top. What works in education: the lessons according to McKinsey. The Economist, October 20, 2007.
(обратно)208
Partanen A. What Americans Keep Ignoring About Finland's School Success. The Scandinavian country is an education superpower because it values equality more than excellence. December 2011.
(обратно)209
Sahlberg P. Finnish Lessons: what can the world learn from educational change in Finland? Teachers College Press, 2011.
(обратно)210
National Assessment of Educational Progress. America's Charter Schools: Results from the NAEP 2003 Pilot Study, 2006.
(обратно)211
Hanushek E. The Evidence on Class Size. W. Allen Wallis Institute on Political Economy, University of Rochester (1998); Shapson S.M., et al. An experimental study on the effects of class size. American Educational Research Journal, 141–152, 1980; Akerhielm K. Does class size matter? Economics of Education Review, 229–241, 1995. Все эти исследования процитированы в отчете McKinsey по лучшим школам. См. также: Krueger A.B. Economic Considerations and Class Size. The Economics Journal, F34–F63, 2003.
(обратно)212
Exploring the Present Through the Past: Claudia Goldin on human capital, gender and the lessons from history. An interview with introduction by Brian Snowdon. World Economics, 8 (4): 61–124, 2007.
(обратно)213
Wessel D., Banchero S. Education Slowdown Threatens US. Wall Street Journal, April 26, 2012.
(обратно)214
Источники сведений: Higher Education: Not what it used to be. American universities represent declining value for money to their students. The Economist, December 11, 2012; Lewin T. College May Become Unaffordable for Most in US. New York Times, December 3, 2008; How to make college cheaper: Better management would allow American universities to do more with less. The Economist, July 9, 2011; Student Loans: College on Credit. The Economist, January 10, 2009; Weissmann J. How Colleges Are Selling Out the Poor to Court the Rich. The Atlantic, May, 2013.
(обратно)215
Pryor J.H., Eagan M.K., Blake L.P., Hurtado S., Berdan J., Case M.H. The American Freshman: National Norms Fall 2012. http://www.heri.ucla.edu. Также: Romano L. Literacy of College Graduates is on the Decline. The Washington Post, December 25, 2005. Полный обзор см.: The Literacy of America's College Students. American Institutes for Research, Report 636, 2006. http://www.air.org.
(обратно)216
Engell J., Dangerfield A. Saving Higher Education in the Age of Money. University of Virginia Press, 2005. Стоимость высшего образования быстро растет не только в США. Пытаясь сдержать рост цен, Великобритания, являющаяся наряду с США лидером в области высшего образования, начала применять для оценки академической продуктивности рыночные концепции и доплаты к государственному финансированию для британских студентов, так что стоимость поступления в университет очень скоро сравняется с таковой в США. См.: Head S. The Grim Threat To British Universities. The New York Review of Books, January 13, 2011. См. также: Paying for University: Tinkering with the ivories. The Economist, July 2, 2011; Foreign University Students: Will they come. The Economist, August 7, 2010.
(обратно)217
Whybrow P.C. My, my, haven't we grown? Times Higher Education, January 6, 2006.
(обратно)218
Слова Кейнса цитируются в статье: Thomas K. What are universities for? Times Literary Supplement, May 7, 2010.
(обратно)219
Tanner D. The Comprehensive High School in American Education. Educational Leadership, pp. 606–613, May 1982.
(обратно)220
An Honor and an Ornament: Public School Buildings in Michigan. Michigan Department of History, Arts and Libraries. September, 2003.
(обратно)221
Gardner D.P. A Nation at Risk: The Imperative for Educational Reform. Institute of Education Sciences, 1983. http://eric.ed.gov/?id=ED226006.
(обратно)222
OECD Equity and Quality in Education: Supporting Disadvantaged Students and Schools, OECD Publishing. (2012). http://dx.doi.org/10.1787/9789264130852-en. См. также: Paton G. OECD: Fifth of British teenagers «drop out of school at 16», Daily Telegraph, February 9, 2012.
(обратно)223
Private Education: Is it worth it? The Economist, March 1, 2008. См. также: Staying on Board: In both Britain and America recession has done little to dent the demand for private education. The Economist, July 4, 2009.
(обратно)224
Like father, not like son: Measuring social mobility. The Economist, October 13, 2012.
(обратно)225
Речь идет о книге: Davis S., Jenkins J., Hunt R., Frazier Page L. The Pact: Three Young Men Make a Promise and Fulfill a Dream. Riverhead Trade, 2003.
(обратно)226
Covey S.R. The Seven Habits of Highly Effective People: Powerful Lessons in Personal Change. Revised Edition; Free Press, 2004.
(обратно)227
Edward Luce. Why the US is looking to Germany for answers. Financial Times, April 15, 2013. Также см.: Westervelt E. The Secret to Germany's Low Youth Unemployment. NPR, April 4, 2012. http://www.npr.org/2012/04/04/149927290.
(обратно)228
Belfield C.R., Levin H.M., Rosen R. The Economic Value of Opportunity Youth. W.K. Kellogg Foundation, January, 2012.
(обратно)229
Цит. по кн.: Камю А. Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство. – М.: Политиздат, 1990. – С. 92.
(обратно)230
Heckman J. Schools, Skills and Synapses. Discussion Paper № 3515, Institute for the Study of Labor (IZA) Bonn, Germany, 2008.
(обратно)231
Джеймс Хекман, «мания тестов». – См.: The Trouble with Testing Mania: By focusing on exams, the nation has neglected teacher training and other reforms. The New York Times, July 14, 2013. В ответ на ухудшение показателей по результатам тестов в сравнении с другими странами в 2001 г. конгресс США обнародовал законодательный акт «Ни один ребенок не должен остаться за бортом» (No Child Left Behind Act), в котором ответственность за тестирование возлагалась на школы в обмен на федеральную дотацию на образование. Предшествующие исследования показывали некоторое улучшение результатов, особенно в связи с привлечением одаренных учителей, но, к несчастью, требования постоянного тестирования во многих случаях мешают хорошему преподаванию, так как школы стремятся натаскивать учеников исключительно на выполнение тестов, а иногда даже идут на мошенничество, как это было в Атланте (Winerip M. Ex-schools chief in Atlanta is indicted in testing scandal. New York Times, March 29, 2013). Очевидно, что тесты с вариантами ответов не развивают в учениках навыки логического и самостоятельного мышления, которые гораздо лучше проверять с помощью развернутых сочинений. Поэтому неудивительно, что в большинстве стран с высокими показателями качества образования не применяется система стандартизированного тестирования. Напротив, США оказались жертвой такой стандартизации, понадеявшись на нее как на универсальный рецепт успеха. Но факты свидетельствуют об обратном: для личных и экономических достижений гораздо большее значение имеет то, чему мы учимся друг от друга, – доверие, любознательность, практические и социальные навыки.
(обратно)232
Editorial: Why Other Countries Teach Better. The New York Times, December 17, 2013.
(обратно)233
Источник информации: Ravitch D. The Myth of Charter Schools. The New York Review of Books (рецензия на фильм «В ожидании супермена» режиссера Дэвиса Гуггенхайма), November 11, 2010; Charting a better course: Charter Schools raise educational standards for vulnerable children. The Economist, July 7, 2012; U.S. Department of Education, National Center for Education Statistics. The Condition of Education 2013 (NCES 2013–037), Charter School Enrollment.
(обратно)234
Обзор перемен, происходящих в британской школьной системе, см.: Transforming British Schools: A classroom revolution. The Economist, April 24, 2010. Bagehot: Lessons from a great school; Autonomy for schools is producing some remarkable successes. Can others learn from them? The Economist, February 4, 2012. См. также: Griffiths S Me and my 350 schools. The Sunday Times (London), February 21, 2010.
(обратно)235
См.: Multiple Choice: Charter School Performance in 16 States. Center for Research on Education Outcomes (CREDO). June, 2009. См. также: National Charter School Study, 2013. Center for Research on Education Outcomes (CREDO), 2013. http://credo.stanford.edu.
(обратно)236
Дэвид Левин и Майкл Фейнберг основали некоммерческую программу «Знание – сила» (Knowledge is Power Program; KIPP) в 1994 г. в Нью-Йорке и Хьюстоне соответственно; их вдохновила на это двухлетняя работа в федеральной программе «Учи на благо Америки» (Teach for America). Сейчас KIPP стала самой широко распространенной в США чартерной программой, в которой, по данным на 2013 г., участвовала 141 школа в 20 штатах и округе Колумбия; общее количество учеников – около 50 000, 86 % из них были из малообеспеченных семей. http://kipp.org.
(обратно)237
Mischel W., Shoda Y., Rodriguez M.L. Delay of gratification in children. Science, 244: 933–938, 1989. О развитии экспериментов Мишела и их применении в школах см.: Lehrer J. Don't: The Secret of Self Control. The New Yorker Magazine, May 18, 2009.
(обратно)238
Casey B.J., Jones R.M., Hare T.A. The Adolescent Brain. Annals of New York Academy of Sciences, 1124: 111–126, 2008. См. также: Galvan A., Hare T.A., Parra C.E., Penn J., Voss H., Glover G., Casey B.J. Earlier development of the accumbens relative to orbitofrontal cortex might underlie risk-taking behavior in adolescents. The Journal of Neuroscience, 26 (25): 6885–6892, 2006. Также: Casey B.J., Somerville L.H., Gotlib I.H., Ayduk O., Franklin N.T., Askren M.K., Jonides J., Berman M.G., Wilson N.L., Teslovich T., Glover G., Zayas V., Mischel W., Shoda Y. Behavioral and neural correlates of delay of gratification 40 years later. Proceedings of the National Academy of Sciences, 108 (36): 14998–15003, 2011. Также: Mischel W., Ayduk O., Berman M.G., Casey B.J., Gotlib I.H., Jonides J., Kross E., Teslovich T., Wilson N.L., Zayas V., Shoda Y. 'Willpower' over the life span: decomposing self-regulation. Social Cognitive and Affective Neuroscience, 6 (2): 252–256, 2011.
(обратно)239
Chetty R., Friedman J.N., Rockoff J.E. The long-term impacts of teachers: Teacher value-added and student outcomes in adulthood. Working papers № 17699 and № 19423. National Bureau of Economic Research. http://www.nber.org/papers/. Общий обзор. См. также: Free Exchange: Knowledge for earnings' sake. The Economist, October 12, 2013.
(обратно)240
Согласно удобному, хотя и несколько упрощенному определению, бытовавшему в старой психологической литературе, характер – это приобретенные, преимущественно на интуитивном уровне, особенности поведения. Характер – противоположность темпераменту, который является наследственной совокупностью эмоциональных черт, заметных у человека уже с младенчества. Таким образом, личность – это сумма этих двух элементов поведения. Дальнейшие объяснения можно найти в кн.: Whybrow P.C., Akiskal H.S., McKinney W.T. Mood Disorders: Toward a New Psychobiology. Jr. Plenum Press, 1984. P. 185.
(обратно)241
См.: Haidt J., Kesebir S. Morality. In Handbook of Social Psychology, 5th ed., vol. 1 [ed. Fiske S., Gilbert D., Lindsey G.]. New Jersey: Wiley and Sons, 2010.
(обратно)242
Khazan O.. The Countries Where Women Have the Best Lives, in Charts. The Atlantic, March, 2013.
(обратно)243
Schor J. America's Most Wanted: Inside the World of Young Consumers. Boston College Magazine, Fall, 2004; Idem, Born To Buy. Scribner, 2004. Также: Powell L.M., Harris J.L., Fox T. Food marketing expenditures aimed at youth: putting the numbers in context. American Journal of Preventive Medicine, 45: 453–61, 2013. См. также: Shah A. Children as Consumers. 2010. http://www.globalissues.org/print/article/237.
(обратно)244
См. обзор литературы, посвященной опасностям такого поведения: Kolbert E. Spoiled Rotten: Why do kids rule the roost? The New Yorker, July 12, 2012. См. также: Warner E. Kids Gone Wild. The New York Times, November 27, 2005.
(обратно)245
The Underworked American: Children are exceptions to the country's work ethic. The Economist, June 15, 2009.
(обратно)246
Luthar S., Latendresse S. Children of Affluence: Challenges to Well-Being. Current Directions in Psychological Science, 14: 49–53, 2005.
(обратно)247
Reeves R. A question of character. Prospect. August, 2008.
(обратно)248
Alexander Ch. The Timeless Way of Building. New York: Oxford University Press, 1979. Приведенные фразы служат эпиграфами к главам 1 и 7 книги Александера.
(обратно)249
В 2008 г. город внесен в Список всемирного наследия ЮНЕСКО как уникальный образец городского планирования эпохи Возрождения (http://whc.unesco.org/en/list/1287). Об архитектуре Саббьонеты написано много, но для начала неплохо обратиться к официальному справочнику: Maffezzoli U. Sabbioneta: guida alla visita della citt?; Il Bulino, edizioni d'arte, 1992. См. также: Mead A Cracking the Code of the Ideal City. The Architectural Review, September 21, 2011. Достаточно оригинальное и глубокое исследование города и замысла его создателя Веспасиано Гонзаги: Madge J. Sabbioneta, Cryptic City. London: Bibliotheque McLean, 2011.
(обратно)250
Представители семьи Гонзага и их родовое гнездо Мантуя сыграли важную роль в междоусобицах и распрях, царивших в Италии эпохи Возрождения на протяжении более двухсот лет. Занимательный рассказ об излишествах и культурных достижениях того времени: Simon K. Renaissance Tapestry: The Gonzaga of Mantua. New York: Harper & Row, 1988. Гонзага, по сути, были наемниками, или кондотьерами, служившими в войсках за деньги. В тогдашней Италии это было нормой. Венеция, постоянно боровшаяся с Османской империей, одним из первых городов-государств начала содержать войско кондотьеров, и несколько представителей рода Гонзага оказывали ей соответствующие услуги. Такая практика была распространена по всей Европе и особенно в Северной Италии, когда Габсбурги и другие правящие династии пытались захватить контроль над полуостровом. Веспасиано Гонзага, принадлежавший к младшей ветви рода, представлял собой классический пример человека, разбогатевшего благодаря своей службе в качестве наемника. Он получил образование при испанском дворе, где находился с 11 лет, и затем выполнял военные и дипломатические поручения Филиппа II. Дальнейшая служба на Габсбургов, а также земли, которые перешли к нему по наследству и в качестве приданого супруги, сделали его богатым человеком. См.: Parrott D. The Business of War: Military Enterprise and Military Revolution in Early Modern Europe. Cambridge University Press, 2012.
(обратно)251
Pieper J. Sabbioneta: Measuring the shape of an ideal city. RWTH University of Aachen, 2012. Замечательный обзор архитектора профессора Пьепера; приведен анализ плана города, составленного в соответствии с римскими принципами: в частности, улицы прокладывались по направлению внутрь города от сторон квадрата или прямоугольника, образованного крепостными стенами. Кроме того, город был ориентирован астрономически по оси восхода солнца в день рождения основателя, Веспасиано Гонзаги, – 6 декабря. http://arch.rwth-aachen.de/cms/Architektur/Forschung/Forschungsprojekte/Cultural_Heritage/~cqcn/Sabbioneta/lidx/1/.
(обратно)252
Boucher B. The Architect in his Time. Abbeville Press, 1998.
(обратно)253
Williams H.L., Williams O.K. Old American Houses 1700–1850. New York: Bonanza Books, 1967.
(обратно)254
Александер – белая ворона в архитектурном мире. Он родился в Вене в 1936 г., вырос в Англии, где изучал математику в Тринити-колледже в Кембридже, затем в 1958-м переехал в США. После получения докторской степени по архитектуре в Гарварде он остался работать на факультете, изучал процесс человеческого познания; в 1963-м перебрался в Беркли, где преподавал около 30 лет. Основная идея его работ состоит в том, что люди могут сами создавать для себя дизайн и даже должны это делать. Эта идея основана на наблюдениях Александера: он заметил, что большинство красивейших мест на Земле не были созданы архитекторами, а развивались благодаря повседневной деятельности живущих и работающих там людей. Это относится не только к зданиям в целом, но и к деталям их внутренней структуры. Возьмем, к примеру, дизайн привлекательного места у окна. Закройте глаза и сконцентрируйтесь на образах, которые приходят вам на память. Оживите их: льющийся из окна свет, форма самого окна, место для сидения… Используйте силу своего воображения, чтобы вызвать сцены из вашей памяти. Таким образом вы получаете «язык шаблонов». Он должен оставаться простым. Самое главное, объясняет Александер, в следующем: если человек может мысленно представить себе место у окна, оно затем может быть нарисовано, а если оно может быть нарисовано, то оно может быть построено. Это и есть «вневременной способ строительства».
Из работ Александера наиболее известна трилогия о языке шаблонов, опубликованная издательством Oxford University Press: The Pattern Language (1977), The Timeless Way of Building (1979) и The Oregon Experiment (1975); в заключительной книге описывается, как Александер с коллегами из Центра структурирования среды в Беркли разрабатывали и воплощали в жизнь генеральный план Орегонского университета.
(обратно)255
Как и Кристофер Александер, Джейн Джекобс (1916–2006) верила в способность людей самостоятельно создавать для себя места обитания. См. ее статью: Jacobs J. Downtown is for People. Fortune Magazine, April 1958, а также ее книгу The Life and Death of Great American Cities (50th Anniversary Edition, Modern Library, 2011); в них она защищает идею органического роста городов и обоснованно критикует концепции городского обновления 1950-х гг. Особенно она протестовала против прокладывания в городских центрах автострад, разрезающих плотно застроенные кварталы, и во многом способствовала отмене проекта скоростной автострады в Нижнем Манхэттене в Нью-Йорке. В отношении проблем расширения пригородных зон в контексте городского планирования многие из ее аргументов сохраняют ценность до сих пор. Краткое изложение важнейших идей Джекобс см.: Lewis P. «Salvation by Brick» in The Future of Community. London: Pluto Press, 2008.
(обратно)256
Whyte W.H. The Social Life of Small Urban Spaces; труд переиздан организацией Project for Public Spaces (PPS) в 2001 г. Уильям Уайт (1917–1999) верил в незыблемость и сохранение во времени общественных мест и был косвенно связан с основанием PPS, «некоммерческой организации по планированию, дизайну и образованию, целью которой является помощь людям в создании и поддержании общественных мест, укрепляющих сообщества». http://www.pps.org.
(обратно)257
Post R.C. Street Railways and the Growth of Los Angeles. Golden West Books, 1989.
(обратно)258
Источник данных: Pavement Paradise: American Parking Space. Publication of The Center for Land Use Interpretation. Culver City, California, 2007.
(обратно)259
Данные компании TomTom, North American Congestion Index 2012. TomTom – европейская компания; основана в 1991 г., занимается разработкой программного обеспечения для мобильных устройств, в том числе дорожных планировщиков и навигаторов. http://corporate.tomtom.com.
(обратно)260
Интересный портрет Виктора Грюна и рассказ о его наследии см.: Talk of the Town: New City, by Andy Logan and Brendan Gill. The New Yorker, March 17, 1956; а также: Annals of Commerce: The Terrazzo Jungle. 50 years ago, the mall was born. America would never be the same, by Malcolm Gladwell. The New Yorker, March 15, 2004.
(обратно)261
См.: America's Suburbs; An Age of Transformation. The Economist, May 31, 2008. Сведения о рыночных тенденциях 2014 г. см. на городском сайте http://www.valencia.com и Trulia.com: (Valencia, zip code 91355, accessed May, 2014.)
(обратно)262
Leinberger C.B. The Next Slum: the subprime crisis is just the tip of the iceberg. Fundamental changes in American life may turn today's McMansions into tomorrow's tenements. The Atlantic March, 2008. См. также: Sangree H., Reese Ph. County ownership at lowest level since '70s: neighborhoods see effects of foreclosures and investors. Sacramento Bee, May 12, 2014.
(обратно)263
Schalch K. Home prices drop most in areas with long commute. National Public Radio, April 21, 2008. «Средняя цена на дома по всей стране продолжает падать, но ряд экспертов отмечают связь между снижением цен и расстоянием, которое требуется преодолевать жителям по пути на работу и обратно. В пригородах, от которых до городского центра нужно ехать час или более, наблюдается наиболее резкое снижение цен на недвижимость».
(обратно)264
Приведенная информация взята из нескольких источников: Birth, death and shopping, the rise and fall of the shopping mall. The Economist, December 22, 2007; Leinberger Ch.B. Here comes the neighborhood. The Atlantic, June 2010. Сравнительная статистика по площади магазинов – из репортажа National Public Radio, February 20, 2009 (Planet Money: Most mall space? That would be us) и TMFDeej's Caps Blog. The US has too many stores, June 15, 2009. http://caps.fool.com.
(обратно)265
См.: The road less traveled: car use is peaking in the rich world; Briefing: the future of driving. Seeing the back of the car, обе – The Economist, September 22, 2012. См. также анализ изменения покупательских предпочтений 20–30-летних американцев: Thompson D., Weissmann J. The Cheapest Generation: why Millennial's aren't buying cars or houses and what that means for the economy. The Atlantic, September 2012.
(обратно)266
Данные из отчета компании Siemens «Smarter Neighborhoods, Smarter City» – 2012. http://www.usa.seimens.com/sustainable-cities/?stc=usccc025504.
(обратно)267
The new model: Portland and «elite cities». Is Oregon's metropolis a leader among American cities or just strange? The Economist, April 15, 2010.
(обратно)268
Как рассказывает Патриция Михельсон, она впервые заинтересовалась сырами во время горнолыжного отдыха во Франции. Потом, продавая в своем садике в Хайбери Beaufort Chalet d'Alpage и другие сыры, она обнаружила, что соседи разделяют ее энтузиазм. Следующим шагом стало открытие в 1992 г. лавки. Самостоятельно обучившись тонкостям сыроделия, Патриция начала тщательно выбирать для продажи домашние сыры из разных уголков Европы, а также Англии и Уэльса. Попутно она продолжала постигать процессы приготовления и созревания различных сыров, в том числе редких и необычных. Через десять лет она открыла второй магазин в Мэрилебоне. Ее репутацию укрепили книги The Cheese Room (2001) и Cheese (2010). http://www.lafromagerie.co.uk. (На русском языке выходила книга: Михельсон П. Лучшие сыры мира. Путешествие в мир вкуса, традиций и местного колорита. – М.: Арт-родник, 2011. – Ред.)
(обратно)269
Триста лет назад Лондон ограничивался в основном территорией Вестминстера, а жителей в нем было очень много. После чумы 1665 г. и Большого пожара год спустя появилась потребность в расширении, и аристократы, владевшие недвижимостью, начали развивать свои сельскохозяйственные угодья вокруг столицы, сдавая их в аренду застройщикам и прочим дельцам на 99 лет. Владельцы собирали плату за использование своих владений, но при этом земли сохраняли родовое название и арендаторы не могли ничего на них строить без одобрения владельцев. Эта система действует до сих пор и, если оставить в стороне политику, долгие годы обеспечивает стабильное развитие с сохранением традиционного стиля нескольких районов сегодняшнего «центрального» Лондона. См.: The Great Estates: sustainable development over the centuries – каталог выставки в лондонском The Building Center 2006 г. Его можно скачать по адресу: http://www.landvaluetax.org/download-document/128-the-great-estates-who-owns-london.html.
(обратно)270
McGuirk T. My Kind of Town: Marylebone, London. Architecture Today, July 2, 2008.
(обратно)271
NHS Choices: Latest obesity stats for England are alarming: (2013). http://www.nhs.uk/news/2013/02February/Pages/Latest-obesity-stats-for-England-are-alarming-reading.aspx.
(обратно)272
Eitler Th., McMahon E., Thoerig Th. Ten Principles for Building Healthy Places. Washington, D.C.: Urban Land Institute, 2013. Также: Piano Stairs: видео см. на Thefuntheory.com.
(обратно)273
См.: Franck K. (еd.). Food and the City (Architectural Design). Academy Press, 2005.
(обратно)274
77–78 Marylebone High Street, London, W1U 5JX.
(обратно)275
Опубликован в Лондоне в 1777 г. «сообществом джентльменов», посвятивших себя «поощрению искусств, промышленности и коммерции». Цитата взята из предисловия к книге, имеющего название «Реклама». Это уникальное издание – справочник по сельскохозяйственной практике конца XVIII в.; он отличается «простой и крайне разумной манерой» изложения и содержит «сведения обо всех открытиях, сделанных к этому времени во всех частях Европы». Издание служит нам напоминанием о том, что когда-то было привычным делом в «искусстве пахоты, унавоживания и обработки земли ради поддержания ее плодородия» в соответствии с естественной сменой времен года, но теперь забыто широкой общественностью.
(обратно)276
Колин Тадж – британский популяризатор науки. Цитируется его рецензия на книгу: McMahon P. Feeding Frenzy: The New Politics of Food. Profile Books, 2013. См. также: Tudge К. So Shall We Reap: the Concept of Enlightened Agriculture. London: Penguin Books, 2004.
(обратно)277
Wrangham R. Catching Fire: How Cooking Made Us Human. Basic Books, 2010. См. также: What's Cooking? The Economist, February 21, 2009. Приготовление пищи – исключительно человеческая особенность. Без этого не существует общества. Действительно, можно утверждать, что без обработки пищи, необходимой для получения питательных веществ в легкоусвояемой форме, человеческому мозгу, который использует 25 % всей получаемой организмом энергии, было бы трудно удовлетворять свои потребности без значительных усилий.
(обратно)278
Montanari M. Food Is Culture. Transl. from the Italian by Albert Sonnenfeld. New York: Columbia Press, 2006. (На русском языке опубликованы две книги М. Монтанари (одна из них – в соавторстве): Капатти А., Монтанари М. Итальянская кухня. История одной культуры. – М.: Новое литературное обозрение, 2006; Монтанари М. Голод и изобилие. Как питались европейцы. – СПб.: Alexandria, 2008. – Ред.)
(обратно)279
Farfan B. World's largest Supermarkets and Groceries, 2013. В 2013 г. мировой объем розничных продаж пищевых продуктов составил, по данным министерства сельского хозяйства США, более $4 трлн. http://retailindustry.about.com/od/famousretailers/a/worlds_largest-2013-supermarkets-retail_grocery-store-chains_global_rankings_list.htm. Также см.: Leeb S. Wal-Mart fattens up on poor America with 25 percent of US grocery sales. Forbes Magazine, May 20, 2013, on line at http://www.forbes.com.
(обратно)280
Levy P. Good enough for the Welsh. Times Literary Supplement, November 9, 2007. Обзор книги: Thirsk J. Food in Early Modern England, Phases, Fads, Fashions 1500–1760.
(обратно)281
Pollan M. In Defense of Food: an Eater's Manifesto. Penguin Books, 2008. Обзор книги: Epstein J. A New Way to Think About Eating, New York review of Books, March 20, 2008. См. также открытое письмо Майкла Поллана избранному президенту: «Farmer in Chief: What the next president can and should do to remake the way we grow and eat our food». New York Times Magazine, October 12, 2008.
(обратно)282
Hasler C.M. The Changing Face of Functional Foods. Journal of the American College of Nutrition, 19 (supplement 5): 499–506, 2000.
(обратно)283
«Тенденция может означать движение, даже революцию», – говорит Джейн Хандел, редактор Edible Ojai, одного из журналов, «пропагандирующих местные продукты сезон за сезоном» (см.: Edible Ojai, Spring 2008). Не менее популярна эксцентричная статья Edward Behr «The Art of Eating» (см.: Chaffin J. No Artificial Sweeteners, Financial Times Weekend, January 11, 2009). В том же десятилетии вышло множество книг о правильных продуктах и питании (см.: Godfrey J. Armchair Feast: A celebration of books, articles and stories about food and agriculture. Edible Ojai, Spring 2008). Среди знаменитых поваров один из наиболее провокационных – британец Джейми Оливер (автор книг и герой сериала Naked Chef), который стремится побороть нездоровые пищевые привычки населения Великобритании и США.
(обратно)284
См. сайт: http://www.slowfood.com. В 2008 г. движение было представлено 85 000 групп в 132 странах мира.
(обратно)285
Schaefer H.M., McGraw K., Catoni C. Birds use fruit color as honest signal of dietary antioxidant rewards. Functional Ecology, 22: 303–310, 2008.
(обратно)286
Greenwald P., Clifford C.K., Milner J.A. Diet and cancer prevention. European Journal of Cancer, 37: 948–965, 2001. Частота заболеваний различными видами рака существенно варьируется у жителей разных стран; исследования позволяют предположить, что это отчасти объясняется различиями в питании. Ученым еще предстоит установить точные молекулярные механизмы, обеспечивающие защиту или, наоборот, предопределяющие уязвимость человека. См.: McCoullough M.L., Giovannucci E.L. Diet and Cancer Prevention. Oncogene, 23: 6349–6364, 2004. Изучение на животных рака поджелудочной железы (одного из видов, наиболее часто приводящих к смерти) показывает, что ожирение, вызванное высококалорийной и богатой жирами пищей, может стимулировать неоплазию. См.: Dawson D.W., Hertzer K., Eibl G.E., et al. Cancer Prevention Research, 6 (10): 1064–1073, 2013.
(обратно)287
Standage Т. An Edible History of Humanity. New York: Walker and Company, 2009.
(обратно)288
Enattah N.S., Sahi T., Peltonen L., et al. Identification of a variant associated with adult-type hypolactasia. Nature genetics, 30: 233–237, 2002. Результаты исследований свидетельствуют в пользу теории о том, что изначально у всех людей, за исключением младенцев, присутствовала непереносимость лактозы, а способность употреблять молоко во взрослом возрасте появилась благодаря генетической изменчивости, обеспечившей продолжение выработки лактазы на протяжении всей жизни. Без этого фермента лактоза, содержащаяся в молоке, не может перевариваться желудком и перерабатывается бактериями в толстом кишечнике, что вызывает вздутие и газы, хорошо знакомые тем, кто страдает непереносимостью лактозы.
(обратно)289
Cordain L., Eaton Boyd S., Sebastian A., et al. Origins and evolution of the Western diet: health implications for the 21st century. American Journal of Clinical Nutrition, 81: 341–354, 2005. Появляется все больше доказательств того, что кукурузный сироп с высоким процентом фруктозы, в большом количестве содержащийся в безалкогольных прохладительных напитках и полуфабрикатах, играет большую роль в развитии ожирения и диабета II типа, так как перерабатывается в организме иначе, чем глюкоза, и может приводить к накоплению жира в печени и в конечном итоге к повышению содержания липидов в крови. См.: Lyssiotis C., Cantley L. F stands for fructose and fat. Nature, 502: 181–182, 2013.
(обратно)290
Steel C. Hungry City: How Food Shapes Our Lives. Random House UK, 2009. Стил рассматривает зарождение в так называемом Плодородном полумесяце сельского хозяйства и развитие производства зерна, а затем характеризует разницу между городской цивилизацией Древнего Рима и укладом жизни готов-завоевателей.
Урок, который она извлекает из этого столкновения культур, состоит в том, что исторически существуют различные способы обеспечения населения продовольствием. В Афинах многие жители содержали загородные фермы, в Риме обработанные земли, окружавшие плотно населенные районы, считались столь же важными для города. Однако за пределами средиземноморской зоны Европа была покрыта густыми лесами. Германские племена существовали за счет охоты и рыболовства, а также пасли в лесах коней, коров и свиней. Значительную часть их рациона составляли молоко, сыр и мясо, что организованному уму римлян представлялось варварством.
Однако в определенный момент сам Рим, превратившись в миллионный город, практически полностью зависящий от поставок зерна с завоеванных территорий, стал отклонением от нормы. После его падения городская цивилизация испытала упадок, и охотничьи племена вернулись к восприятию лесов как привилегированной территории. В начале эпохи феодализма земли, окружавшие города и деревни, обычно принадлежали господину и обрабатывались крестьянами. Городская цивилизация начала возвращаться в эпоху Возрождения. Повсеместное распространение получили самодостаточные города-коммуны, окруженные крепостными стенами и участками для выращивания овощей и фруктов на продажу. Такие укрепленные поселения развились по всей Европе, и их до сих пор можно увидеть в Тоскане, где город и село существуют в гармонии. Как говорит Стил, «заботьтесь о своей земле, и она позаботится о вас». Краткий обзор работ и взглядов Стил см. в ее лекции: http://www.youtube.com/watch?v=aLOHsc86Ikc.
(обратно)291
Цитата из «Богатства народов» Адама Смита (Кн. 3. – Гл. 1 «О естественном развитии благосостояния» (Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. – М.: Соцэгиз, 1962. – С. 279)).
(обратно)292
См.: Fernandez-Armesto F. Near a Thousand Tables: A History of Food. New York: Free Press, 2002 (особенно гл. 8: Feeding the Giants: Food and Industrialization in the Nineteenth and Twentieth Centuries). Также: Smil V. Enriching the Earth: Fritz Haber, Carl Bosch and the Transformation of World Food Production. Cambridge, Massachusetts: MIT Press, 2001; Erisman J.W., Sutton M.A., Galloway J., Klimont Z., Winiwarter W. How a century of ammonia synthesis changed the world. Nature Geoscience, 1: 636–639, 2008.
(обратно)293
Борлоуг скончался в 2009 г. в возрасте 95 лет. Он родился в семье фермера норвежского происхождения в Айове; во время Великой депрессии, будучи молодым человеком, посетил Миннеаполис и был поражен благотворительными столовыми и общим голодом, который наблюдал там. Его первые исследования были посвящены болезням растений, а затем он занялся выведением новых сортов сельскохозяйственных культур с более высокой урожайностью, вначале в Мексике, а затем и по всему миру. См. некролог: Borlaug N. Feeder of the World. The Economist, September 19, 2009.
(обратно)294
Balfour E.B. The Living Soil, London: Faber & Faber, 1943. Ив Бальфур (1899–1990) была ключевой фигурой в создании движения органического земледелия и одной из основательниц Британского общества почв. В своих классических экспериментах она разделила принадлежавшую ей землю в Хофли (графство Суффолк) на две части: одна обрабатывалась «органически», а вторая – традиционным способом, с применением химических удобрений. В книге «Живая почва» она зафиксировала результаты опытов в Хофли и свои открытия. «Здоровье почвы, растений, животных и людей едино и неделимо», – утверждает Бальфур. На протяжении всей своей жизни (прожила 91 год) она применяла на практике то, что пропагандировала.
(обратно)295
Carson R. Silent Spring. Houghton Mifflin, 1962. Рэйчел Карсон (1907–1964) была гидробиологом; в 1950-х гг. она увлеклась изучением проблем охраны окружающей среды и опасного воздействия синтетических пестицидов. Многие из этих веществ были разработаны во время Второй мировой войны, а в послевоенный период стали повсеместно использоваться для борьбы с сорняками. Карсон на протяжении нескольких лет фиксировала вред, наносимый этими веществами (особенно ДДТ) окружающей среде, и изучала их потенциальную опасность для человеческого здоровья и пищевых цепочек. Труды Карсон подвергались резкой критике со стороны деятелей химической промышленности, однако именно ее работы в 1970-х гг. привели к организации Агентства по охране окружающей среды США.
(обратно)296
Punjab Heading for Water crisis. The Times of India, June 20, 2012.
(обратно)297
Wines M. Wells Dry, Fertile Plains Turn to Dust. The New York Times, May 19, 2013. Также см.: Charles D. Kansas farmers commit to taking less water from the ground. NPR, All Things Considered, October 21, 2013. Китай столкнулся с еще более серьезными проблемами, см.: Water: All dried up. The Economist, October 12, 2013. В ответ на это местные крестьяне возвращаются к выращиванию древних культур, не затронутых индустриальной сельскохозяйственной практикой, например сорго, которое является основной культурой на засушливых землях Африки и требует гораздо меньше воды, при этом устойчиво к внешним неблагоприятным воздействиям и питательно. Dykes L., and Rooney L.W. (2006). Sorghum and millet phenols and antioxidants. J. Cereal Science, 44: 236–251, 2007.
(обратно)298
Цены на продукты в большинстве случаев неадекватны, рыночные искажения отчасти объясняются государственными субсидиями и другими стимулирующими мерами. Подробнее об этом см.: The End of Cheap Food. The Economist, December 8, 2007. Также: Stuart T. No appetite for waste: From farm to plate, a staggering percentage of the food we produce is simply thrown away. Financial Times Magazine, July 4–5, 2009. Стюарт, английский писатель, защитник окружающей среды и общественный деятель, пишет об отходах в Великобритании. В США, по оценкам, выбрасывается 8–10 % «скоропортящейся» еды, что в год составляет сумму примерно $20 млрд для розничных продавцов, а еще $28 млрд выбрасывается жителями и ресторанами. См.: Shrink rapped: America's food retailers should wage a tougher war on waste. The Economist, May 17, 2008.
(обратно)299
The 9 billion-people Question: A special report on feeding the world. The Economist, February 26, 2011. См. также: Business and Food Sustainability: How to Feed People and Save the Planet, Financial Times Special Report, January 27, 2010.
(обратно)300
Ground Operations. Battlefields to Farmfields. 2012. Producer Dulanie Ellis. http://www.facebook.com/GroundOperations.
(обратно)301
Simons C. Helping Veterans. Helping Farmers. Michael O'Gorman's Farmer-Veteran Project, Food First. Institute for Food and Development Policy, July 23, 2012. http://www.foodfirst.org
(обратно)302
Данные с сайта U.S. Environmental Protection Agency, Demographics, 2013. http://www.epa.gov/agriculture/ag101/demographics.html.
(обратно)303
Lexington, Farming as Rocket Science. The Economist, September 7, 2013.
(обратно)304
Pansing C., Fisk J., Muldoon M., Wasserman A., Kiraly S., Benjamin T. Changing Tastes: Urban Sustainability Directors Network. Wallace Center at Winrock International. Arlington, VA, 2013. См. также: Hirsch J. Natural selection among grocers. Los Angeles Times, November 3, 2007; Idem. Grocery stores down size to better fit local needs. Los Angeles Times, May 17, 2008. См. также: Kummer C. The Great Grocery Smackdown: Will Walmart, not Whole Foods, save the small farm and make America healthy? The Atlantic Magazine, March 1, 2010.
(обратно)305
Ted Robbins. Arizona Caf? Makes Healthy Fare for Native Americans. NPR: All Things Considered, June 19, 2009. http://www.desertraincafe.com.
(обратно)306
Shaffer D. Remaking the Food System: Investors and philanthropists must work together to generate more ecologically responsible and locally grown food for more people. Stanford Social Innovation Review, September 30, 2013.
(обратно)307
The Food Commons 2.0: Imagine, Design, Build. October 2011. http://www.thefoodcommons.org.
(обратно)308
Подробнее о программе см.: http://commonmarketphila.org. Также см. новые статьи: Marder D. Philadelphia's Common Market wins $1.1 million grant. The Inquirer, philly.com: June 30, 2011; Common Market Boosts Urban Access to Fresh Food, Helps Local Farms Thrive. RSF Social Finance (rsfsocialfinance.org), September 6, 2012.
(обратно)309
Forbes P. The Great Remembering: Further thoughts on land, soul, and society. San Francisco, California: The Trust for Public Land, 2001. Питер Форбс, фотограф, писатель и защитник окружающей среды, на протяжении десяти лет был лидером движения за охраняемые территории в Новой Англии. В 2001 г. вместе с Хелен Уайброу основал Центр за здоровое общество, располагающийся на их ферме в Фейстоне в штате Вермонт. http://www.knollfarm.org.
(обратно)310
MacVean M. Echoes of Victory: People are planting a new generation of victory gardens to save money on their grocery bill, reduce pollution, and nurture a sense of community. Los Angeles Times, January 10, 2009. В Лос-Анджелесе в 2013 г. было зарегистрировано 1261 сельскохозяйственный участок в городской черте – школьные, общественные и коммерческие сады. «Городские фермеры» для доставки своей продукции в среднем преодолевают 13,9 мили. Данные UCLA Luskin School of Public Affairs, August 15, 2013 (cultivatelosangeles.org).
(обратно)311
«Уныние: ода» – автобиографическое стихотворение, впервые опубликованное в лондонской Morning Post 4 октября 1802 г. Кольридж, разочаровавшийся в своем браке, употреблявший опиум и влюбленный в Сару Хатчинсон (сестру будущей жены Вордсворта), боится, что его поэтический дар угасает: «А ныне я придавлен грузом бед, / Мне безразлично, что веселья нет, / И отнимает каждый час / То, что всегда внимал я с детских лет: / Воображения узывный глас» (пер. В. В. Рогова; цит. по: Кольридж С. Т. Стихи. – М.: Наука, 1974. – С. 136–137. – (Литературные памятники)).
(обратно)312
См.: Viereck G.S. What Life Means to Einstein: An Interview. The Saturday Evening Post, October 26, 1929.
(обратно)313
После выхода книги Лоуренса Уэсчлера (Lawrence Weschler, Mr. Wilson's Cabinet of Wonder, 1995, Random House) МЮТ приобрел несколько скандальную известность, не слишком радующую его основателя Дэвида Уилсона. См.: Scheper J. Feasting on Technologies of Recycling in the Jurassic, an interview with David Wilson, Other Voices. http://www.othervoices.org. May 2007; Cubero G. Mr. Wilson's Ways of Knowing. https://gemmacubero.wordpress.com/2011/12/06/mr-wilsons-ways-of-knowing. Виртуальный визит: DVD, Inhaling the Spore: A Journey through The Museum of Jurassic Technology, directed by Leonard Feinstein, 2006. Юбилейный каталог, The Museum of Jurassic Technology, был опубликован в 2002 г. издательством McNaughton and Gunn.
(обратно)314
Данные взяты из следующих источников: Cordoni G., Palagi E. Ontogenetic Trajectories of Chimpanzee Social Play: Similarities with Humans. PLoS ONE, November 16, 2011; Felix Warneken and Michael Tomasello. Altruistic Helping in Human Infants and Young Chimpanzees. Science, 311: 1301–1303, 2006; Wobbler V., Herrmann E., Hare B., Wrangham R., Tomasello M. Differences in the Early Cognitive Development of Children and Great Apes. Developmental Psychobiology, 2013. doi.1002/dev.21125.
(обратно)315
Пол Харрис – профессор магистратуры по образованию в Гарварде. См.: Harris P.L. The Work of the Imagination. Oxford University Press, 2000; Idem. Trusting What You're Told: How Children Learn from Others. Harvard University Press, 2012.
(обратно)316
Meyer L.B. Emotion and Meaning in Music. University of Chicago Press, 1956.
(обратно)317
Цитата из гл. XIX (раздел «Голос и музыкальные способности») ч. III «Происхождения человека» (Дарвин Ч. Собр. соч. – Т. 5. – М.: Изд-во Акад. наук СССР, 1953. – С. 614).
(обратно)318
Barenboim D. Everything is Connected: The Power of Music. Orion Books, 2007.
(обратно)319
Koelsch S., Fritz Th., Cramon Y., M?ller K., Friederici A. Investigating Emotion with Music: An fMRI Study. Human Brain Mapping, 27: 239–250, 2006. О связи музыкального ритма и активации базальных ганглиев см.: Grahn J. The Neurosciences and Music III: Disorders and Plasticity. Annuals of The New York Academy of Sciences, 1169: 35–45, 2009.
(обратно)320
Costa V., Lang P., Sabatinelli D., Versace F., Bradley M. Emotional Imagery: Assessing Pleasure and Arousal in the Brain's Reward Circuitry. Human Brain Mapping, 31: 1446–1457, 2010.
(обратно)321
«Левиафан» Т. Гоббса впервые издан в 1651 г. Цит. по: Гоббс Т. Соч.: В 2 т. – Т. 2. – М.: Мысль, 1991. – С. 12.
(обратно)322
Schlegel A., Kohler P., Fogelson S., Alexander P., Konuthula D., Tse P. Network Structure and Dynamics of the Mental Workspace. Proceedings of the National Academy of Sciences, 2013. doi: 10.1073/pnas.1311149110.
(обратно)323
Downie R. Science and the Imagination in the Age of Reason. Journal of Medical Ethics: Medical Humanities, 27: 58–63, 2001.
(обратно)324
Tse P. Symbolic Thought and the Evolution of Human Morality. In: Sinnott-Armstrong W. (ed.). Moral Psychology, The Evolution of Morality: Adaptations and Innateness. Vol. 1, The MIT Press, 2007.
(обратно)325
Klein R. Out of Africa and the Evolution of Human Behavior. Evolutionary Anthropology, 17: 267–281, 2008.
(обратно)326
Clottes J. Cave Art, Phaidon Press, 2008. Жан Клотт – историк, собравший команду для изучения пещер Шове (названных так в честь Жан-Мари Шове, открывшего их в 1994 г.) в районе реки Ардеш на юге центральной Франции. Предысторию этих открытий и обсуждение значения европейских палеолитических рисунков см.: Thurman J. First Impressions: What does the world's oldest art say about us? The New Yorker, June 23, 2008.
(обратно)327
Callaway E. Modern human genomes reveal our inner Neanderthal. Nature News, January 29, 2014: «Скрещивание, возможно, давало современному человеку гены, способствующие выживанию в более холодном, чем в Африке, климате, однако гибридное потомство, вероятно, было неплодовито».
(обратно)328
Curtis G. The Cave Painters: Probing the Mysteries of the World's First Artists. Anchor Publishing, 2007.
(обратно)329
Maurice Bloch. Why religion is nothing special but is central. Philosophical Transactions of the Royal Society, 363: 2055–2061, 2008.
(обратно)330
Neil Postman. Technopoly: The Surrender of Culture to Technology. Vintage Books, 1993.
(обратно)331
Kasparov G. The Chess master and the Computer. The New York Review of Books, February 11, 2010; Idem. How Life Imitates Chess. Arrow Books, 2008.
(обратно)332
Sheridan B. Is Cue the Cure for Information Overload. Bloomberg BusinessWeek, June 19, 2012.
(обратно)333
Mobile Technology Research Fact Sheet; Pew Research Center's Internet and American Life Project. http://www.pewinternet.org/fact-sheets/social-networking-fact-sheet/.
(обратно)334
Taneja S., Pryor M., Toombs L. Frederick W. Taylor's Scientific Management Principles: Relevance and Validity. Journal of Applied Management and Entrepreneurship, vol. 16, is. 3, 2011.
(обратно)335
Fallows J. The 50 Greatest Breakthroughs Since the Wheel. The Atlantic, November 2013.
(обратно)336
Marwick A. How your data are being deeply mined. The New York Review of Books, January 9, 2014.
(обратно)337
См.: Another Game of Thrones: Google, Apple, Facebook, and Amazon are at each other's throats in all sorts of ways. The Economist, December 1, 2012.
(обратно)338
Carr N. The Shallows: What the Internet is Doing to Our Brains. W.W. Norton, 2010.
(обратно)339
Sana F., Weston T., Cepeda N. Laptop multitasking hinders classroom learning for both users and nearby peers. Computers and Education, 62: 24–31, 2013.
(обратно)340
Michael Saler. The Hidden Cost: How the Internet is using us all. (Обзор книги: Jaron Lanier. Who Owns the Future). Times Literary Supplement, May 24, 2013.
(обратно)341
Harford T. Big Data: Are We Making a Big Mistake? Financial Times Magazine, March 29/30, 2014.
(обратно)342
Sennett R. The Craftsman, Yale University Press, 2008.
(обратно)343
Charny D. Power of Making: The importance of being skilled. London: Victoria and Albert Museum Publishing, 2011; Idem. Design and the Elastic Mind. The Museum of Modern Art, 2008.
(обратно)344
Цитата из первой речи Роберта Кеннеди в ходе его президентской кампании как кандидата от Демократической партии; произнесена в Канзасском университете 18 марта 1968 г.
(обратно)345
Общество «Мон Пелерин» (The Mont P?lerin Society, MPS) организовано после Второй мировой войны группой ученых, преимущественно экономистов, которые стремились к распространению ценностей западной демократии и укреплению либерализма в его классическом понимании. Общество, впервые собранное Фридрихом фон Хайеком, получило свое название по месту первого совещания в местечке Мон-Пелерин, неподалеку от Монтрё (Швейцария), в апреле 1947 г.
(обратно)346
Изначально построенный как фрегат и спущенный на воду в 1820 г., «Бигль» вскоре был переоборудован в исследовательское судно и в период с 1826 по 1843 г. совершил три плавания. Чарльз Дарвин в возрасте 22 лет был выбран в качестве натуралиста для сопровождения капитана Роберта Фицроя во время второй экспедиции, которая, прежде чем прибыть на Галапагосы, провела обширное исследование Южной Америки. Путешествие (по сути кругосветное) заняло пять лет. Приятная, хорошо иллюстрированная книга об этой эпической экспедиции: Moorehead A. Darwin and the Beagle. Harper and Row, 1969. Оригинальные описания и открытия самого Дарвина описаны в кн.: Дарвин Ч. Путешествие натуралиста вокруг света на корабле «Бигль». – М.: Терра – Книжный клуб, 2009. Приведенная цитата взята из главы 17, в которой Дарвин описывает свое посещение Галапагосских островов. Все сочинения Дарвина на языке оригинала см. на сайте: http://darwin-online.org.uk.
(обратно)347
Галапагосские вьюрки питаются семенами, как и их предки с материковой части Южной Америки, однако, в отличие от них, приспособились жить в кактусах и приобрели в ходе эволюции более длинный и тонкий клюв или же, став лесными обитателями, научились питаться как семенами, так и насекомыми. См.: Weiner J. Beak of the Finch, Vintage Books, 1995.
(обратно)348
Hayek F.A. The Fatal Conceit: The Errors of Socialism. The Collected Works of F.A. Hayek. Vol. I. Ed. by Bartley W.W. University of Chicago Press, 1988. Цитаты и упоминания о дневниках Дарвина взяты из главы 1 «Между инстинктом и разумом» (Цит. по: Хайек Ф. А. фон. Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма. – М.: Новости, 1992). Также я хочу здесь выразить свою признательность Ларри Арнхарту за его эссе «Эволюция дарвиновского либерализма» (The Evolution of Darwinian Liberalism), представленное на встрече общества «Мон Пелерин» «Эволюция, гуманитарные науки и свобода» (Evolution, the Human Sciences, and Liberty) 22–29 июня 2013 г. С философией Хайека и обзором его работ можно познакомиться в статье: Cassidy J. The Price Prophet: The long-forgotten economist whose controversial theories help explain today's market mania. The New Yorker, February 7, 2000.
(обратно)349
Kay J. Darwin's humbling lesson for business. Financial Times, July 3, 2013.
(обратно)350
См.: Hayek F.A. The Fatal Conceit: The Errors of Socialism. Vol. I. Ed. by Bartley W.W. University of Chicago Press, 1988. P. 21 (Хайек Ф. А. фон. Указ. изд. Гл. 1). См. также: Pagel M. Wired for Culture: Origins of the Human Social Mind. W.W. Norton, 2012. Пэйджел, эволюционный биолог, строит свою аргументацию на идее социального обучения, а не традиции, но, по сути, приходит к тем же выводам: социальное обучение влияет на общество и формирует его.
(обратно)351
Этот короткий обзор взят из кн.: Bury J.B. The Idea of Progress: An Inquiry into Its Origins and Growth. Джон Багнелл Бьюри (1861–1927) – ирландский историк, последние 25 лет своей жизни служил профессором современной истории в Кембриджском университете. «Идея прогресса», впервые выпущенная в 1920 г., была переиздана в 2008-м (New York. Cosimo, Inc.).
(обратно)352
Понятие введено в 1930 г. Саймоном Кузнецом (в то время более употребительным был термин «валовой национальный продукт», ВНП), американским экономистом русского происхождения, который в 1971 г. получил за свои труды Нобелевскую премию. Этот показатель, помимо отслеживания внутренней динамики произведенных в стране товаров и услуг, позволяет проводить сравнение экономической активности в разных странах и в разное время. Но, как подчеркивал Кузнец, он не должен служить точным индексом благополучия, если, конечно, не выводить его только из материального потребления. См.: Fogel R., Fogel E., Mark Guglielmo, Grotte N. Political Arithmetic: Simon Kuznets and the Empirical Tradition in Economics. University of Chicago Press, 2013.
(обратно)353
Это сложная и противоречивая область исследований, хотя проводимые опросы обычно свидетельствуют о том, что люди в более богатых странах более счастливы; см.: Deiner E., Suh E.M. National differences in subjective well-being. In: Kahnemann E., Diener E., Schwartz N. (ed.). Well-being: the foundations of hedonic psychology (pр. 434–450). New York: Russell Sage foundation, 1999. Однако, судя по данным Всемирного банка, столь же очевидно, что, после того как ВВП на душу населения достигает примерно $9500 в год, корреляция с благополучием ослабляется и дальнейшее увеличение ВВП оказывает все меньшее влияние на показатели счастья (Meyers D.G. The Funds, Friends and Faith of Happy People. American Psychologist, 55: 55–67, 2000). См. также: Hamid Z.A., Duraiappah A. The growing disconnect between GDP and well-being. World Economic Forum: Blog, May 16, 2014.
(обратно)354
Данные из раздела US Economy сайта About.com, подготовлены Кимберли Амадео.
Валовой национальный продукт (ВНП) включает в себя экономический вклад всех граждан и компаний, считающихся американскими, вне зависимости от их местоположения. Валовой внутренний продукт (ВВП) – сходная величина, отличие которой состоит в том, что она включает все товары, изготовленные и проданные в США, вне зависимости от национальной принадлежности производителя.
ВВП состоит из четырех основных компонентов. Первый – это частное потребление, объем которого в 2013 г. составил 70 % всех произведенных в США товаров и оказанных услуг. Эта категория включает несколько групп: товары долгосрочного применения (автомобили, холодильники, мебель и т. п.), товары краткосрочного применения (например, продукты питания, энергия), а также потребленные услуги. Последняя группа составляет 48 % всего потребления США, и эта доля существенно возросла в период после Второй мировой войны. Остальные три категории – это бизнес-инвестиции, государственные расходы и чистый экспорт товаров и услуг.
(обратно)355
А кроме того, шопинг приводит к долгам. К началу 1990-х гг. сумма годовых персональных накоплений, которые в период с 1946 по 1980 г. составляли 8–10 % дохода, стала меньше, чем сумма задолженностей по кредитным картам. В 2007 г., прямо накануне финансового кризиса, частные задолженности в США достигли уровня 132 % от наличного дохода. Приведенную здесь статистику можно найти в следующих источниках: Dropping the Shopping. The Economist, July 25, 2009; Starr P. A different road to a fair society. New York Review of Books, May 22, 2014; Leonhardt D. All for the 1 percent, 1 percent for all. New York Times Magazine, May 4, 2014. Annie Lowrey. Recovery has created far more low-wage jobs than better paid ones. New York Times, April 28, 2014.
(обратно)356
Bruni F. America the Shrunken. New York Times, May 4, 2014.
(обратно)357
Boyd R. Economic Growth: A Social Pathology. Resilience, November, 2013. http://www.resilience.org/stories-list/79717-economy.
(обратно)358
Scheer R., Moss D. Use It and Lose it: The Outsize Effect of US Consumption on the Environment. Scientific American, September 14, 2012.
(обратно)359
Kolbert E. The Sixth Extinction: An Unnatural History. Henry Holt, 2014. Также: Pimm S.L., Jenkins C.N., Abell R., Brooks T.M., Gittleman J.L., Joppa L.N., Raven P.H., Roberts C.M., Sexton J.O. The biodiversity of species and their rates of extinction, distribution and protection. Science Magazine, 30 May, 2014.
(обратно)360
Годы его жизни: 1902–1971. См.: Parker D., Gioia D. Ogden Nash: The Life and Work of America's Laureate of Light Verse. Ivan R. Dee, 2005.
(обратно)361
Speth J.G. The Bridge at the Edge of the World: Capitalism, the Environment, and Crossing from Crisis to Sustainability. Yale University Press, 2009.
(обратно)362
Howard Ph.K. The Rule of Nobody: Saving America from Dead Laws and Broken Government. W.W. Norton, 2014.
(обратно)363
Walker B., Salt D., Reid W. Resilience Thinking: Sustaining Ecosystems and People in a Changing World. Island Press, 2006.
(обратно)364
См.: Ariely D. Americans want to live in a much more equal country (they just don't realize it). The Atlantic, August, 2012. Неравенство в американском обществе гораздо сильнее, чем считают многие американцы. Более того, они мечтают о еще большем равенстве, чем то, которое у них есть. Эти выводы сделаны на основании опроса 5522 человек. Опрошенные предположили, что примерно 9 % всего богатства приходится на долю двух нижних квинтилей (40 %) населения, а 59 % – на долю верхних 20 % (квинтиль – термин статистики и социологии, обозначающий одну пятую часть выборки. – Ред.). На самом же деле наименее обеспеченные 40 % владеют лишь 0,3 % богатства в стране, а наиболее обеспеченные 20 % – 84 % богатства. Если использовать определение из вышедшей в 1971 г. книги Джона Ролза «Теория справедливости» (см.: Rawls J. A Theory of Justice. Belknap Press, 1999; в рус. пер.: Ролз Дж. Теория справедливости. – Изд. 2-е. – М.: URSS, 2010), согласно которому справедливое общество – это то, в котором хотел бы жить человек, обладая информацией о существующих там условиях, то респонденты предпочли бы общество с б?льшим уровнем равенства, чем любое из существующих в мире: общество, где верхней квинтили принадлежит 32 % богатства страны, а нижней – 11 %. Политические взгляды практически не оказывают влияния на это мнение.
(обратно)365
См.: The Cost of Doing Nothing: Climate Change and the Economy: The Economist, June 28, 2014. См. также: Davenport C. Industry Awakens to the Threat of Climate Change. International New York Times, January 23, 2014; Brown P. Coca-Cola in India accused of leaving farms parched and land poisoned. The Guardian, July 23, 2003; Indian officials order Coca-Cola plant to close for using too much water. The Guardian, June 18, 2014.
(обратно)366
Всемирный экономический форум – швейцарская неправительственная организация, «призванная улучшить положение в мире». Основана в 1971 г. Клаусом Швабом; базируется в Женеве, финансируется 1000 компаний-членов; годовой бюджет организации составляет около $5 млрд. http://www.weforum.org.
(обратно)367
Циклическая экономика направлена на отделение богатства от потребления ресурсов путем практического применения теории систем и динамической обратной связи. Краткое введение в тему см.: Braungart M., McDonough B. Cradle to Cradle: Remaking the Way We Make Things. North Point Press, 2002.
(обратно)368
Цитаты из интервью: Navigating the circular economy: a conversation with Dame Ellen MacArthur. McKinsey and Company, February 2014. (http://www.mckinsey.com).
(обратно)369
Pauly D. 5 Easy Pieces: The Impact of Fisheries on Marine Ecosystems (The State of the World's Oceans). Island Press, 2010. Также: Leake D. Fish stocks eaten to distinction by 2050: The true scale of mankind's devastation of the oceans is finally to be revealed. The Sunday Times, November 7, 2010. Также: Stone G. The five biggest threats to our oceans. World Economic Forum, June 5, 2014.
(обратно)370
Данные с сайта: http://www.galapagospark.org.
(обратно)371
Grafton R.Q., Arnason R., Bjorndal T., el al. Incentive-based approaches to sustainable fisheries. Canadian Journal of Fisheries and Aquatic Science. 63: 699–710, 2006.
(обратно)372
Johnson A.E., Saunders D.K. Time Preferences and the management of coral reef fisheries. Ecological Economics, pp. 130–139, April 2014. Также см.: Narula S.K. How the Famous Marshmallow Study Explains Environmental Conservation. The Atlantic, March, 2014.
(обратно)373
Hardin G. The Tragedy of the Commons. Science Magazine, 162: 1243–1248, 1968.
(обратно)374
Наиболее вдумчивый обзор работ профессора Остром (она умерла в 2012 г. в возрасте 78 лет): by Poteele A., Janssen M., Ostrom E. Working Together: Collective Action, the Commons, and Multiple Methods in Practice. Princeton University Press, 2010.
(обратно)375
При кросс-культурных исследованиях выясняется, что определения мудрости имеют общие для всех элементы. Среди них: рациональное принятие решений, основанных на общем знании жизни; просоциальное поведение, включающее эмпатию, сочувствие и альтруизм; эмоциональная устойчивость; глубокое понимание и самоанализ; решимость перед лицом неопределенности и толерантность к другим системам ценностей. См.: Jeste D., Harris J. Wisdom – A Neuroscience Perspective. Journal of the American Medical Association, 304: 1602, 2010.
(обратно)(обратно)Оглавление
Предисловие и благодарности Введение Эпоха человека: прогресс и стремление к нему Часть I Кто мы такие? Глава 1 Нарушенный баланс: в чем подвох изобилия Глава 2 Привычки и интуиция: настройка мозга Глава 3 Эксперименты эпохи Просвещения: изобретение рыночного общества Глава 4 Выбор: внутренний рынок мозга Глава 5 Рыночный беспредел: о музеях и деньгах Часть II Как нам жить? Глава 6 Любовь: плетение паутины доверия Глава 7 Характер: образование и самоконтроль Глава 8 Место обитания: по человеческой мерке Глава 9 Еда: основа жизни Глава 10 Воображение: игривый, творческий мозг Реприза Мудрость: перенастройка на устойчивое будущее
