Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

Часть первая Принципы жизни зануд и ботанов

Глава первая Дао числа «фи»

Эта книга обо всем сразу. Обо всем, что я знаю, и обо всем, что стоит знать вам.

Звучит это, конечно, диковато, но я говорю совершенно серьезно. Мы живем в эпоху беспрецедентного доступа к информации. Когда вы берете телефон или включаете ноутбук и выходите в Интернет, в вашем распоряжении мгновенно оказываются триллионы триллионов байтов данных — а это единица с 24 нулями. Каждый год по Интернету бродит еще миллиард триллионов байтов данных — все, что угодно, от видео с котиками, как же без них, до загадочных, но невероятно подробных отчетов о результатах столкновений субатомных частиц на Большом адронном коллайдере. С этой точки зрения легко говорить обо «всем и сразу». Все, что мы с вами знаем, все, что нам нужно знать, уже здесь — протяни руку и бери.

Но несмотря на все эти головокружительные нули и единицы — коллективный разум миллиардов человеческих мозгов, — меня не покидает ощущение, что мы какие-то ужасно… глупые, что ли. Мы не пользуемся всей этой коллективной мудростью для решения масштабных задач. Мы не справляемся с изменениями климата. Так и не придумали, где взять надежный источник экологически чистой возобновляемой энергии, доступной всем и каждому. Очень уж часто люди погибают в автокатастрофах, которые можно было предотвратить, и умирают от болезней, которые можно было вылечить, очень уж часто им не хватает пищи и питьевой воды, не говоря уже о доступе в Интернет — коллективный разум, подобный пчелиному улью. Да, каналы связи сегодня работают как никогда, но от этого мы не стали щедрее и добрее друг к другу и не пытаемся лучше друг друга понять, предпочитая прятаться за стеной отрицания и предрассудков. Обилие информации позволило нам все знать, но, очевидно, мало просто знать . Надо уметь сортировать факты и претворять знание в действие — и потому-то я и написал эту книгу.

Я хочу увидеть, как человечество объединяется и меняет мир к лучшему. Я думаю, для подобных задач нужна и личность особого склада, человек, который умеет управлять бурным потоком информации, видеть все и сразу, но отбирать только нужное, только главное. Это требует предельно честного отношения к природе наших проблем, а еще — презрения к авторитетам в стремлении найти творческие решения. Законы природы и научный процесс не оглядываются на наши предубеждения и нашу политику. Они просто ставят пределы возможного, определяют внешние границы того, чего мы сможем достичь — или не сможем, если испугаемся трудностей.

К счастью, есть большая и постоянно пополняющаяся группа людей, которые именно так и думают и больше всего на свете любят применять орудия логики к решению самых неразрешимых на первый взгляд задач. Таких людей мы с детства называем «ботанами», и мне хватает смирения (читай — гордыни) причислять к ним и себя. Я посвятил жизнь тому, чтобы выработать у себя мировоззрение ботана и воспитать в себе восхитительные, хотя подчас и трудноуловимые качества, присущие этой породе людей: упорство в стремлении к высокой цели, стойкость, позволяющую не оставлять стараний, невзирая на препятствия, умение мириться с тем, что какой-то подход оказался тупиковым, и терпение, позволяющее изучать задачу с разных сторон, пока не станет ясно, как сделать шаг вперед. Если вы уже считаете себя одним из нас, давайте вместе постараемся чаще применять свое ботанство и занудство к решению важнейших насущных задач, а не только к мелочам и пустякам (хотя и на это у нас наверняка останется полно времени). Если же вы пока не считаете себя ботаном, все равно присоединяйтесь: в каждом из нас дремлет ботан, который только и ждет, когда его разбудит верно подобранная страсть. Вся моя жизнь была чередой подобных пробуждений, моментов озарения, когда я с новой силой осознавал, сколько радости приносит могущество физики, математики, техники и инженерного дела.

Именно такое озарение произошло со мной в одиннадцатом классе, когда я учился в школе в Вашингтоне и в первый раз пришел на урок физики повышенного уровня. Мы, ботаны, в таких случаях пускаемся в рассуждение о «золотых» денечках и норовим написать «фи-зика», и нам кажется, что это очень смешно. «Фи» мы любим неспроста. Дело в том, что «фи» — название греческой буквы ?, а о ней настоящий ботан знает много интересного. Например, очень многие научные термины позаимствованы из древнегреческого и когда-то писались через эту букву. Когда мы видим ученое слово, начинающееся на «ф», то сразу понимаем, что оно, скорее всего, древнегреческое, — вот, например, «физика» или «фосфаты». В современный язык науки эти слова чаще всего приходили через латынь. Поэтому в языках, использующих латиницу, они пишутся через «ph» — а все потому, что латинская буква «р» немного похожа на ? по форме (да, тоже ученое греческое слово на ?), а «h» римляне в свое время добавили, чтобы передать придыхание. Лингвисты называют это «транслитерация», что значит «передача через буквы». Много сотен лет назад какой-то заядлый транслитератор, возможно настоящий маньяк своего дела, придумал, что нужно добавить «h» к «р», и так и повелось, а ведь все могло бы быть гораздо проще. «Фи! Какое занудство!» — скажете вы, но для нас это комплимент.

Это небольшое отступление показывает, каково это, когда ты так погружен в какую-то тему, так ?антастически очарован какой-то особенностью природы или человеческого опыта, так на ней с?окусирован, что окружающие считают тебя занудой и ботаном, — а главное, ты сам так считаешь. Чтобы от души насладиться словесной игрой с подменой буковок, я основательно изучил, что стоит за буквами ?, «ф», «ph» и «f». Я заметил, что большинство носителей английского языка произносят ? как второй слог в слове «вай-фай», однако греки обычно говорят «фи» — как в сказочной песенке «Фи-фай-фо-фух — слышу здесь ботанский дух». А еще у буквы ? есть интересные связи с физикой помимо лингвистических. Это математический символ, обозначающий золотое сечение, фундаментальную геометрическую пропорцию, широко представленную в биологии, экономике, а особенно в искусстве (отсюда, кстати, и шутка про «золотые» денечки). В статистике прописной буквой ? обозначается мера корреляции между двумя независимыми факторами, позволяющая отличить причинно-следственные связи в научных экспериментах от случайных совпадений. Полезнейшая вещь!

Вам, наверное, кажется, что я наговорил вам всяких забавных пустяков, — но я настаиваю, что нет, здесь совсем другое дело. Одержимость греческой буковкой ? позволила мне накопить знания, которые меня несколько изменили — и вас тоже. Стремление докопаться до всех подробностей — главная черта моего подхода к решению задач, которого я придерживался всю жизнь. Не случайно, что это еще и главная черта племени ботанов. Приведу еще один довод в пользу своего пристрастия к деталям. Задолго до Интернета мои приятели говорили: «Погоди, вот сейчас Билл достанет словарь — тогда начнется настоящее веселье». Мне всегда интересно выяснять не только значения слов, но и происхождение — их этимологию. Но сейчас, пока я тут рассуждал о букве ? и диграфе «ph», я думал и о том, с чего началась эта цепочка рассуждений, — о физике, об изучении природы, особенно движения и энергии, о радости, которая охватила меня, когда я столкнулся с физикой в первый раз.

Слово «scientist» — «ученый» — ввел в обращение английский натурфилософ Уильям Уивелл в 1833 году. Раньше такие люди назывались, собственно, натурфилософами, — сейчас это звучит несколько диковинно, но тогда все так говорили. Философия — наука о познании; философы ищут способы выяснить, что истинно, а что нет; натурфилософия — это наука о том, что истинно в природе. То есть на современном языке ученый — это натурфилософ, ищущий объективные истины.

Мы ищем законы природы, которые позволят всем и каждому делать конкретные прогнозы результатов испытаний и экспериментов. Наука принадлежит всем, кто любит думать и ищет связи и закономерности в природе. Все отнюдь не сводится к математике, числам и измерениям — однако, представьте себе, именно математика придает прогнозам чарующую точность. Мы можем рассчитать движение далеких планет с такой точностью, что посадим на Марс ровер «Кьюриосити» или отправим за Плутон зонд «Новые горизонты» — и не промахнемся практически ни на метр. Мы можем измерить точный возраст скалы, которой миллиард лет, наблюдая распад заключенных в ней радиоактивных атомов. Математика и физика вместе обладают потрясающей силой. Именно поэтому они так привлекают ботанов — однако открытия, которые дарит физика, вдохновляют даже тех, кто никогда не планировал вгрызаться в числа.

Тот, кто подхватил «естественно-научную заразу», всегда склонен к отступлениям и микроманиям. Среди ботанов часто встречаются те, кто занимается на первый взгляд сущей ерундой или обожает копаться в очень мелких деталях какой-то области изучения. Например, живо интересуется названиями округов в Мэриленде и Миссисипи или титрами «Звездного пути». Я твердо убежден, что эти ботаны и зануды благодаря изучению мелких деталей узнают что-то новое и о картине в целом. Специалист по пустякам (пустяколог?) держит в голове словно бы каркас, на котором можно выстроить целую отрасль знаний, снабженный соответствующими полочками, чтобы класть туда новую информацию, которая, в свою очередь, обогатит общую картину.

Например, выучить названия округов гораздо проще, если хранишь в голове карту штата, где отмечены, какие округа с какими граничат. Названия, границы, расстояния по шоссе до столицы штата — все это куда легче запомнить, если заранее нанести все подробности на ментальную карту. Большая картина как каркас в сочетании с подробными представлениями об устройстве мира помогает лучше ориентироваться на дорогах округа, командовать парусным судном или делать нейрохирургические операции. Насколько я могу судить, это красной нитью проходит через все эпизоды моей биографии, которые сформировали меня как личность: детали дополняют картину в целом, а картина в целом организует детали. Может быть, достаточно просто знать, где на карте находится Мэриленд? Конечно, но дополнительные представления о внутреннем устройстве штата делают картину гораздо яснее — и неизмеримо ценнее.

Отрадно видеть, как глубоко привычки и манера поведения ботанов укоренились в культуре общества. Не так давно ботаны по определению были полной противоположностью главным заводилам и первым красавицам в классе. Сегодня одержимость деталями стала прямо-таки модной — причем не только в науке, а практически во всем. Знания обо всяких пустяках, которые когда-то считались прерогативой интеллектуальных игр на телевидении, уделом «знатоков», стали теперь основной темой светских вечеринок по четвергам в модных барах. Радует и другое. Сейчас, когда я пишу эти строки, самым популярным телесериалом считается «Теория Большого взрыва» — она еженедельно обгоняет в рейтинге все комедии, драмы и даже новости. Судя по всему, десятки миллионов человек отождествляют себя с горсткой отменных чудаков, которые, конечно, занимаются очень сложной наукой, но при этом проявляют самые человеческие черты и слабости.

Но как бы я ни любил ботанов и ботанскую культуру, не могу не отметить некоторые тревожные тенденции, наметившиеся в последние годы, не могу о них молчать. На поверхностный взгляд все очень многообещающе. Интерес к изучению физики, техники, инженерного дела и математики стремительно растет, и то, что программисты и предприниматели, занимающиеся продвижением технологий, стали в нашей культуре главными знаменитостями, просто прекрасно. Ведь наше общество все сильнее зависит от высоких технологий, и не миновать беды, если только избранные будут понимать, на каких научных идеях эти технологии основаны. Казалось бы, все лучше некуда. Крепнущая любовь к мелочам и болтовне на околонаучные темы — это же замечательно!

Однако нынешняя поп-версия культуры ботанов вызывает у меня тревогу, от которой никак не удается отделаться. Быть ботаном, заучкой, чудиком, например, фанатеть от комиксов, иногда бывает очень весело и интересно. Не исключено, что в результате возникнет сообщество людей, чья жизнь станет богаче благодаря общим интересам. Ежегодно на разные Комик-коны съезжаются тысячи человек. Однако это определенно не то же самое, что прилежно изучать физику, химию, биологию и математику с конкретной целью разобраться в хитросплетениях климата, вырастить пшеницу, устойчивую к болезням и вредителям, или пополнить ряды тех, кто в наши дни служит эталоном умницы-ученого, — исследователей космоса. Стремление стать ботаном вызывается тем же инстинктом, что и страсть к накоплению информации, но ведь главное — уметь применять знания, а это совсем другое дело и к тому же гораздо труднее. Это возвращает нас к первоначальной мысли: информация и ее применение — совсем разные вещи. Когда я с почтительным трепетом описываю ботанский склад ума, то превозношу достоинства мировоззрения, согласно которому надо собирать как можно больше информации и постоянно искать способы применить ее во благо.

Моему читателю, должно быть, очевидно, в чем разница между информацией и ее применением, однако общество в целом не всегда это понимает. На свете много шарлатанов и сектантов, способных выдавать ложные сведения и предрассудки за факты и логику. Я постоянно встречаю людей, которые отстаивают свою личную версию происхождения вселенной и человечества и тоже пытаются выдавать ложные сведения и предрассудки за факты и логику. Я сейчас говорю не об обычных верующих — я говорю о тех, кто приплетает общепринятые научные концепции к своим собственным квазифизическим теориям Большого взрыва (или черных дыр, или каких-то тайных способов «исправить» теорию относительности Эйнштейна). Кроме того, я часто — хотелось бы пореже — встречаю людей, которые эксплуатируют вырванные из контекста научные идеи для продвижения никчемных товаров, пропаганды политических догм, противоречащих объективным фактам, для запугивания общества или оправдания сексистских или расистских предрассудков, а еще чаще слышу о таких случаях. Иногда эти люди искренне убеждены, будто занимаются наукой, но на самом деле это не так. Подчас они даже причисляют себя к ботанам — но и это, конечно, не так. Они овладели жаргоном физиков и биологов, но не потрудились изучить классическую науку и современные представления о звездах и пространстве-времени, где эти звезды обитают.

И еще одна важная оговорка: всем нам вместе и каждому в отдельности легко сделать ложные выводы на основании слишком маленького набора фактов. Поверхностное знакомство с ботанским образом мысли этому, к сожалению, лишь способствует. Если вы выключили свет в своей комнате и в этот самый миг на улице под окном столкнулись две машины, легко сделать вывод, будто это вы вызвали аварию, выключив свет. Возникнет искушение дать себе зарок никогда больше не притрагиваться к выключателю, по крайней мере, когда мимо едут машины. Или дождаться, когда мимо проедет особенно вредный сосед, и защелкать выключателем изо всех сил.

Разумеется, это предельный случай, и всем очевидно, что проводить причинно-следственные связи здесь нельзя. Думаю, читатели без труда сделают вывод, что выключатель в доме, скорее всего, не имеет никакого отношения к вниманию за рулем (если, конечно, ваш выключатель не включает мощный прожектор, который светит прямо в лобовое стекло проезжающим автомобилям, а тогда выключите его поскорее, пожалуйста). Но что, если речь идет о явлении куда более сложном — например, если вы читаете, что люди, регулярно пьющие красное вино, меньше подвержены риску инфаркта? Или что у людей с тем или иным цветом кожи в среднем ниже IQ? А ведь бывали времена, когда очень влиятельные исследователи были убеждены, что между этими фактами есть связь. Можно ли им верить?

В случае подобных ложных корреляций одержимость деталями, свойственная ботанам, увы, не помогает. Читатель вправе заметить, что и связь между занятиями наукой и ботанским складом характера — тоже ложная корреляция: ботаны обожают детали и мастерски ими пользуются, но если ты обожаешь детали, это не значит, что ты умеешь мыслить критически, как ученый-ботан. Поиски причинно-следственных связей, одна из фундаментальных ? в физике, требуют усердия и внимания. Но и тогда нужно быть постоянно начеку: не самообман ли это? Мало просто заучить несколько новомодных научных словечек или завести себе ботанское хобби. Невозможно изменить мир к лучшему, если не можешь разобраться, как правильно это сделать.

Когда я поступил в десятый класс престижной школы «Сидуэлл Френдс» в Вашингтоне, то и не подозревал, что все это вот-вот на меня обрушится. До этого я ходил в другие, обычные государственные школы в округе Колумбия, которые стремительно деградировали из-за неумелого руководства тогдашнего главы отдела народного образования, печально знаменитого Мариона Барри; впоследствии он несколько раз избирался на пост мэра Вашингтона, несмотря на обвинения в наркомании. Когда в соседней государственной школе застрелили ученика, мои родители решили, что надо что-то менять. Поэтому они решили отправить меня в частную школу и выбрали «Сидуэлл Френдс».

Мне пришлось попотеть, чтобы догнать соучеников и доказать, что я достоин там учиться. Однако через год я вполне освоился в новой школе. Мне вручили круглую логарифмическую линейку как ученику, достигшему «наибольшего прогресса» по математике. Для меня это было двойное признание. Мало того что я смог удержаться в школе, где программа была гораздо сложнее прежнего, — меня окружала культура, где ценились числа, умение видеть картину в целом и все прочие ботанские штучки, которые были мне так дороги — и дороги сейчас.

И это случилось. Я влюбился. Я влюбился в физику (?-зику?) на уроках мистера Лэнга.

Как-то раз в одиннадцатом классе мы с моим приятелем Кеном Северином делали по собственной инициативе лабораторную работу — проверяли формулу для периода колебаний маятника, определяя, сколько секунд ему надо, чтобы качнуться. Если вы готовы следить за ходом нашей мысли, то этот период пропорционален квадратному корню отношения длины струны, цепочки или веревки, на которой висит груз, к ускорению свободного падения. (Если это для вас китайская грамота, посмотрите в Интернете. Уравнение маятника — лишь один из мириад интересных физических фактов и формул — ?актов и ?ормул? — в Сети.) Мы сделали маятник. Вроде бы все шло хорошо, однако сопротивление воздуха и трение волокон веревки сильно тормозили наш первый опытный образец, и нам это не понравилось. Тогда мы подвесили маятник на длинной веревке, тянувшейся из-под самого потолка. Оккупировали лестничный пролет и повесили веревку на четыре этажа, прицепив к ней тяжелую гирю. И тогда оказалось, что мы двигались в верном направлении: уравнение предсказывало период колебания нашего маятника с приятной точностью. Ощущение было такое, что мы раскрыли великую тайну мироздания.

Наука и так называемое «критическое мышление» — термин, возникший не так давно, — требуют усердия и самодисциплины. Мы, люди, так славно устраиваем свою жизнь здесь, на Земле, благодаря способности делать прогнозы, выявив природные закономерности, а затем применять их себе на благо. Представьте себе, насколько проще вести крестьянское хозяйство, если умеешь считать дни и понимаешь, что такое времена года: точно знаешь, когда лучше всего сажать посевы и собирать урожай. Представьте себе, насколько проще стало первобытным людям охотиться, когда они уловили закономерности миграции дичи — главного источника белка в их рационе. Представьте себе, насколько интереснее было нам с Кеном Северином глядеть, как качается наш маятник, когда мы поняли, что он качается именно так, как мы предсказали, поскольку мы своими глазами увидели, как прекрасен причинно-следственный научный анализ: он и вправду работает!

Так совпало, что в тот день я должен был сходить к врачу на прививку, но из-за эксперимента застрял в школе, и родители меня потеряли. Потом оказалось, что нас с Кеном битый час вызывали по школьной громкой связи, но мы ничего не слышали. Мы так увлеклись своим экспериментом, приходили в полнейший ботанский экстаз при каждом щелчке секундомера, каждом движении логарифмической линейки — это было задолго до электронных калькуляторов, не говоря уже о компьютерах в школьных кабинетах. Не то чтобы мы с каждым колебанием маятника узнавали что-то новое, что-то такое, чего до нас никто не знал. Нет, мы просто учились. Но сам процесс, но чистая радость познания! Каждая деталь нашего эксперимента говорила нам чуть больше о синусах, косинусах и тангенсах, о сопротивлении воздуха, о терпении. С этим ничего не сравнится: я не представляю себе занятия более вдохновляющего, чем наука.

Я так увлекся по двум причинам. Прежде всего, я впервые столкнулся с предсказательной мощью физики. Мы часто прибегаем к метафоре маятника в политике и при всякого рода общественных коллизиях, но смысл этой метафоры чисто импрессионистский: когда-нибудь, рано или поздно, все снова изменится. А в физике движение маятника имеет конкретный математический смысл. Если аккуратно зарегистрировать все исходные данные эксперимента, можно точно предсказать, насколько маятник отклонится и когда он вернется на место. Если ты так же прилежен, как французский физик XIX века Леон Фуко, то при помощи качающегося маятника можно доказать, что Земля вращается, и даже определить, далеко ли ты находишься от экватора. Поработай с формулами еще немного — и сумеешь измерить, как наша вращающаяся планета искажает пространство и время вокруг себя: именно это сделал спутник НАСА Gravity Probe B. А все благодаря тому, что кто-то взял себя в руки и разобрался, как ведет себя гиря на веревочке.

Вторая причина моей страсти к физике — люди. Все мальчики и девочка (тогда она была только одна) в моем одиннадцатом классе, которые вместе со мной ходили на физику, были люди, что называется, из моей песочницы. Это был факультативный предмет, для аттестата его не требовалось, и в то время туда брали всех желающих безо всяких вступительных испытаний. Просто мы обожали математику, и нам нравилось изучать движение, разбираться, почему все в мире происходит именно так, а не иначе, на самом глубинном уровне. В нашей шикарной частной школе было много очень умных детей, которых вырастили очень умные родители с крепкой традицией академических достижений. А ребята из нашего физического кружка были особенно талантливы. Мне пришлось из кожи вон лезть, чтобы поспевать за ними, но эта гонка доставляла мне истинное наслаждение. Мы смешили друг друга дурацкими каламбурами для посвященных из серии «физики шутят», но сплачивало нас, конечно, не это. Можно сказать, что мы плыли в одной лодке к единой цели — хотели точно понять, как устроена природа, или, по крайней мере, приблизиться к истине настолько, насколько на это способен наш мозг. Короче говоря, все мы были те еще ботаны.

Думать по-ботански — это на всю жизнь, и я приглашаю вас ступить на этот путь вместе со мной. Я искренне убежден, что это лучший способ провести отпущенные вам годы на нашей планете. Вы будете всегда готовы воспринять новые идеи. Повседневные дела — завязать шнурки, припарковать машину, посмотреть в окно на метель — станут для вас настоящими научными опытами и подарят интереснейшие открытия. Если результаты окажутся неожиданными, вы не отступитесь и выясните, в чем дело, и придумаете более точный метод исследования. Такой способ смотреть на мир быстро становится второй натурой. Остается только дивиться, почему вокруг столько людей, которые этого не делают. Вот честное слово, если бы они не ленились, мы изменили бы мир гораздо быстрее!

Мой брат часто вспоминает, как ребенком я высовывал руку из пассажирского окна нашей машины на автотрассе. В Национальном аэропорту в Вашингтоне (теперь это Международный аэропорт имени Рейгана) я видел, как у самолетов при посадке на передней части крыла выдвигаются изогнутые металлические пластины — они называются предкрылки. Поэтому я и пытался выгнуть пальцы как-нибудь так, чтобы рука была будто крыло, а большой или указательный палец — как предкрылок. Положим, воздушный поток я ловил, и рука поднималась, как крыло (я до сих пор так могу). Но пальцы у меня круглые, а не тонкие и изогнутые, как предкрылки. Палец не может служить так называемым «устройством повышения подъемной силы». И тем не менее я до сих пор люблю опустить стекло и попробовать сделать так, чтобы ладонь «полетала». А представление о том, откуда у самолетных крыльев берется подъемная сила, очень пригодилось мне потом, когда я работал инженером в компании «Боинг», но даже если бы я избрал совершенно иную профессию, подобного рода знания послужили бы мне подспорьем в самых разных случаях.

Я всегда был по натуре экспериментатором, и все мои друзья и близкие к этому привыкли. Я вечно высматриваю подробности, которые приведут меня к чему-нибудь полезному, и неважно, чем я при этом занят — планирую будущее космических исследований (такая у меня работа — я директор Планетного общества) или вожусь с новой солнечной батареей на крыше собственного дома. На страницах этой книги я расскажу вам об эксперименте, объектом которого служу я сам, и поделюсь самыми яркими моментами из жизни завзятого ботана, чтобы вы сумели развить ботанские склонности и у себя и начать менять мир к лучшему. Жизнь научила меня, что нет на свете ничего интереснее, чем ?-зика, — ведь это самый мощный инструмент во всей истории человечества. Я прокладываю свой путь к истине и счастью благодаря тому, что занял позицию, откуда видна картина в целом. И пытаюсь вобрать в себя все детали, все и сразу, а потом просеять их, чтобы выявить осмысленные закономерности, и все это ради того, чтобы сделать мир чуть-чуть лучше. Но я-то один. А с вами и с миллионами таких, как вы, мы сможем воплотить в жизнь лучшие свои идеи. Сможем решить самые насущные проблемы и начать жить лучше. Следуйте за мной — и вы сами удивитесь, как много в вашей власти.

Глава вторая Бойскауты-спасатели

В детстве мой папа был выдающимся бойскаутом. Он мог пройти двадцать миль в день, потому что умел тщательно рассчитать силы и выбрать оптимальные тропы. Мог разжечь костер под дождем, а потом приготовить на нем обед. У нас в семье хранится много фотографий, на которых папа-подросток в новенькой скаутской форме буквально лучится от гордости. Свое мастерство он передал нам с братом. Мы приучились к бойскаутской походной жизни, поскольку для нас это был способ изучать природу и сохранять уверенность в своих силах, несмотря на зной, дождь и снег.

Оказалось, что если обладаешь навыками выживания на природе, то можешь выжить и во многих других жизненных ситуациях. Во всем этом был некий имплицитный экспериментальный метод, хотя Нед Най, несомненно, не стал бы это так формулировать. Если ты в лесу и что-то идет не так, надо немножко сосредоточиться и понять, что делать. Не получилось — придумывай другой вариант.

Программа обучения бойскаутов — это небольшой, но красивый пример, который показывает, насколько огромна роль практического подхода в науке и технике для выживания homo sapiens как биологического вида и в наши дни, и в прошлом. Вот, например, важное правило, касающееся умения согреться: если очутился под открытым небом ночью в дождь, надо хорошо знать, как устроен костер, иначе не сможешь развести его. Тут главное — наколоть дров топором, а потом ножом наделать тонкой щепы из внутренней части полена, тогда у тебя будет сухая растопка. Пасмурным днем в палаточном лагере выдалась свободная минутка? Заготовь себе «метелочек»: наколи палочек диаметром с толстый фломастер и надсеки их ножом со всех сторон вдоль, чтобы получились стружки на стебле. И положи в сухое место — ночью пригодятся. Тонкие деревянные стружки горят как порох, от них загорается сама палочка, а с ее помощью можно разжечь и более крупные, нормального размера поленья.

Подобного рода открытия наши предки начали делать, наверное, миллион лет назад, возможно, на территории нынешней Восточной Африки. Это, разумеется, далось им после множества проб и ошибок, причем без классных бойскаутских складных ножей, и полученные знания они передавали следующим поколениям — сначала просто показывали и лишь гораздо позднее научились составлять письменные инструкции. Наши предки все время осваивали новые территории, мигрировали из Африки в Европу, на Ближний Восток, в Азию. С каждой волной миграции появлялись новые опасности и новые эксперименты по выживанию в непривычной обстановке. Людям пришлось бороться с незнакомыми хищниками, выяснять, каких животных легко поймать, какие растения можно есть, придумать одежду и жилища, подходящие к местным условиям. Еще им пришлось учиться сотрудничать. Постоянное расширение запаса знаний и помогло им выжить и сохраниться — по крайней мере, некоторым.

Я вступил в бойскауты в одиннадцать лет. Довольно скоро мне пришлось помогать старшему мальчику по имени Робби разжигать костер под дождем. Мы по очереди кололи щепу из большого полена и подсовывали в огонь. И не то чтобы увлеклись; нет-нет, просто, когда у тебя есть стимул — ты промерз до костей под моросящим дождем, а скоро уже стемнеет, — можно, оказывается, разжечь такой жаркий костер, что просто ух. Помню, как наш вожатый сказал: «Ой! Э-э… вот это да, отличный костер получился». (На самом деле он хотел сказать: «Ой, ребята, какой огромный костер, нам такой большой не нужен!») А нам не хотелось останавливаться. Когда костер разгорелся, от крупных сырых веток и поленьев повалил пар — и напомнил нам, как сильно можно замерзнуть, когда попал под дождь во время лесного похода и весь промок. Случалось ли вам так продрогнуть? Помните, какая это радость, когда оказываешься в тепле? Словами это не описать — подобный научный эксперимент нужно пережить самому, и тогда уже не забудешь.

Скаутское движение появилось в Англии в 1907 году, его основал Роберт Баден-Пауэлл. Он был британским военачальником и вдохновлялся, видимо, опытом колониальных войн в Африке. Роберт Баден-Пауэлл отметил, что много его солдат погибают в джунглях не в результате вражеских действий, а просто потому, что теряются и остаются одни, причем происходило это в сравнительно теплых краях, где пища сама росла на деревьях повсюду. Тогда Баден-Пауэлл написал для своих солдат книгу — руководство по основам разведки и выживания в условиях дикой природы. Впоследствии он переработал ее и издал под названием «Скаутинг для мальчиков». Книга разошлась тиражом в 150 миллионов экзем пляров и, по данным газеты «Гардиан», стала четвертой по популярности книгой в ХХ веке.

Если знаешь и умеешь выживать в лесу, это придает много сил. Разные варианты реалити-шоу «Последний герой» показывают в десятках стран, а в США эта программа занимала верхние места в рейтингах более 15 лет, породила множество спин-оффов и других программ, в разной степени основанных на идее, что можно выжить практически в любой глуши, если знаешь, что делаешь. Я, как скаут, всей душой разделял эти представления. У тебя все получится. Надо только следовать девизу: «Будь готов!»

Программа обучения скаутов — это предельный случай практического ботанства. У многих возникают вопросы по поводу применимости идей математики и физики: как часто родителям приходится слушать, как их ребенок возмущается, мол, кому в реальной жизни пригодится теорема Пифагора? Так вот, когда мы были бойскаутами и изучали физику сгорания древесины или охлаждения влажной ткани при испарении, то точно знали, зачем человеку нужны все эти ботанские подробности. Правда, по большей части мы не отдавали себе отчета, что изучаем физику. Просто понимали, что это законы природы, и если ими овладеешь, станешь способным на великие свершения. Короче говоря, с этого начинаются настоящие приключения.

Сколько себя помню, мама требовала, чтобы мы с братом и сестрой учились плавать. Поскольку в вашингтонском детстве я очень страдал от дурацкого летнего зноя (в доме еще не поставили кондиционеры), то не упускал случая запрыгнуть в прохладный бассейн. И научился плавать как рыба — чувствовал себя в воде абсолютно уверенно. Заставить руку летать, выставив ее из окна машины, мне так и не удалось, но заставить руки толкать меня в воде я умел. Я мог двигаться вверх и вниз, вправо и влево. Это было точь-в-точь как летать, только в воде, — и с физической точки зрения я и вправду летал. И ни чуточки не боялся утонуть: я был в своей стихии.

Мне еще не было и десяти лет, но благодаря тому, что лето мы проводили на озере Уолленпопак в Пенсильвании, я набрался такой самоуверенности, что не боялся заплывать туда, где не было видно дна. Нырял с маской и маневрировал в темно-зеленых глубинах, опускаясь все ниже и ниже, видел камни и глубоководных рыб. Теперь я понимаю, что эти озерные приключения лишь подхлестывали мою тягу к науке. Рыб я не очень интересовал, им и так было куда податься и с кем поиграть. А у меня было чувство, будто я наблюдаю природу так, словно других людей на свете нет. Еще я экспериментировал с плавучестью и сопротивлением воды.

В старших классах я прошел курсы спасателей и получил сертификат. Номинально на этих занятиях учат спасать утопающих. Однако чтобы спасти соученика, который лишь притворяется, будто тонет, нужна сосредоточенность иного рода — еще сильнее. Сначала подплываешь к лжеутопающему и ныряешь перед ним. С его точки зрения, ты исчез. Под водой обхватываешь его под коленки и разворачиваешь спиной к берегу или краю бассейна. Потом одной рукой обхватываешь его поперек груди, а другой рукой выгребаешь на сушу или к бортику. Это была вовсе не теория. Мы очень много тренировались. Должен сказать, когда лжежертвой случайно оказывалась одна моя одноклассница, которая потрясающе выглядела в бикини, спасать ее по всем правилам было очень трудно, но я справлялся.

Потом я стал бойскаутом-спасателем и воплотил свои знания на практике. Сдать экзамен на бойскаута-спасателя — примерно то же самое, что получить нашивку дипломированного спасателя, но от бойскаута еще требуется умение управляться с веслами, поскольку в бойскаутских лагерях на озерах часто бывают пляжи и участки для заплывов. В те годы алгоритм спасения на водах для бойскаутов был не совсем такой, как тот, которому меня учили в школе. Нужно было поднырнуть под утопающего — видимо, это был особый бойскаутский стиль. Потом требовалось заплыть под водой со стороны, противоположной берегу. Затем утопающего нужно было крепко захватить, развернуться на 180 градусов и вместе с ним (никаких девушек в скаутских лагерях не было) выплыть на берег.

Идея состояла в том, чтобы симулировать реальную ситуацию. Знать приемы было недостаточно. Нужно было понимать человеческую природу и понимать, что делать, когда инстинктивные действия утопающего мешают спасателю или даже опасны для него. Самое трудное в обоих экзаменах — и на спасателя в школе, и на бойскаута-спасателя — было то, что утопающий всегда в панике, причем не цепенеет от нее, а, наоборот, отчаянно бьется. Нам всем очень хотелось сыграть роль утопающего. Можно было разойтись как следует, а если повезет, подвернется шанс на законных основаниях влепить оплеуху знакомцу или сопернику: мало ли, не рассчитал, когда шлепал руками по воде. Впрочем, экзамены проходили в разных условиях: одно дело — спасать утопающего в школьном бассейне, где занимались и мальчики и девочки, и совсем другое — в озере, на берегу которого стоял лагерь для бойскаутов, где, напомню, девочек не было.

По давней традиции бойскауты, желавшие получить значок спасателя, должны были «спасать» вожатых, которые были на несколько лет старше, крупнее, сильнее и гораздо задиристее нас. Это было страшно. Как мне, задохлику Биллу, вытащить из воды Верзилу Вожатого? На моей стороне — знания и опыт, а еще — храбрость и упорство (но это уже не точно). Всех нас — тех, кто хотел сдавать экзамен, — выстроили на пирсе, рядом стояли вожатые. Крепкие молодые ребята, игравшие роль жертв, отплыли от пирса метров на двадцать, а потом по сигналу ведущего бешено замахали руками, изображая охваченных паникой утопающих. Можете себе представить, как им было весело: подобраться к ним было не легче, чем к разъяренному быку, а ухватить так же просто, как намазанную жиром наковальню. Наверное, меня считали конченым зазнайкой и в наказание велели «спасать» вожатого по прозвищу Джон Великан. Мне было 15, ему 19. Он был сантиметров на 35 выше меня и на 20 кило мышечной массы тяжелее. Джон Великан твердо решил не дать мне обхватить себя поперек туловища и оттащить к пирсу. А я не менее твердо решил доказать, что мои знания и опыт сильнее его желания испортить мне жизнь.

На занятиях нам сто раз повторяли: если утопающий совсем потерял голову, ничего страшного. Главное — обхватить его, а там уж пусть машет руками сколько хочет. Если он погружает голову в воду, не мешайте ему. Нас уверяли, что поскольку он бьется хаотически, то скоро сам собой вынырнет, а пока он переводит дыхание, и у спасателя будет передышка. А потом снова двигайтесь к берегу. Все это звучало логично, только Джон Великан был настоящей мощной размахивательной машиной. Я обхватил его поперек груди и поплыл к берегу, изо всех сил выгребая свободной рукой и изо всех сил перебирая ногами: этот прием называется «перевернутые ножницы». Это неестественное положение, требующее тренировки, даже если у тебя нет обузы вроде Джона Великана, который отбивался без устали.

Еще на занятиях учили, что если утопающий разошелся не на шутку, отчаянно отбивается или, как в данном случае, твердо намерен тебе помешать, придется обхватить его двумя руками — сверху и снизу. Как я ни старался удержать Джона Великана одной рукой, он умудрялся выкрутиться. Предприняв несколько неудачных попыток этим методом, я был вынужден обхватить его обеими руками. А значит, тягловую силу мне обеспечивали только перевернутые ножницы. На то, чтобы выволочь отбивавшегося Джона на пирс, выгребая одними ногами, у меня ушла прорва времени, но в конце концов я сумел это сделать. И с изумлением узнал, что в то утро спасти утопающего удалось мне одному.

Приписывать свой успех каким-то спортивным способностям мне и в голову не пришло бы. В тот день мальчикам гораздо крупнее и сильнее меня приходилось «спасать» куда менее вредных вожатых. Я уверен, что мне помог подход к решению задачи. Скауты-инструкторы говорили нам, как поступать в каждой ситуации. У меня была книжка, где все было расписано. Подныриваешь под утопающего, выныриваешь за ним. Описываешь полукруг. Делаешь обратные ножницы. Если утопающий потерял голову, нужно держать его обеими руками. Я очутился во внутренней реальности эксперимента, воспроизводящего ситуацию спасения на водах. И не стал учитывать, по каким мотивам вожатый так сильно усложнял мне задачу, а просто принял условия как они есть и сосредоточился исключительно на решении. Я просто должен был сделать дело. И сделал. И я уверен, что все остальные мальчики не доставили своих утопающих вожатых на берег, потому что в глубине души знали, что это не обязательно. Все в лагере умели плавать. Все провели много времени в воде, оттачивая прием «перевернутые ножницы». Предполагалось, что у всех хватит сил сделать все правильно и в реальной серьезной ситуации вытащить на берег и ребенка и взрослого. Каждый бойскаут показал своему вожатому в воде, что он умеет и на что способен, и после этого вожатый, даже если его не «спасли», сказал: «Ну ладно, тебе зачет. Поплыли к берегу». Но передо мной стояла более масштабная цель. Я хотел сделать все совсем-совсем всерьез. Хотел основательно проверить теорию — и проверил, и оказалось, что она правильная. По крайней мере, для меня. Все остальные ребята стояли на берегу руки в боки и смотрели на меня без всякого восхищения. Весь их вид говорил приблизительно так: «Ну что, приплыл наконец? Мы-то сдали без лишнего плеска».

С тех пор прошло много лет, но я часто вспоминаю то утро. Я применил все накопленные знания и в пароксизме ботанского честолюбия попытался повести себя самую малость честолюбивее, чем было мне по силам, — как я думал. Рано или поздно подобное чувство возникает у всех нас. Так бывает, когда впервые получилось проехаться на велосипеде, поддался какой-нибудь прием в гимнастике, удалось забить эффектный гол или в первый раз сыграть от начала до конца без запинки музыкальное произведение. Точно так же чувствует себя ученый, когда после длинной череды экспериментов видит, что данные наконец-то встают на свои места и теперь он глубже понимает происходящее. Я обнаружил, что если сосредоточиться, следовать процедуре и твердо стоять на своем — очень-очень твердо! — то сам удивишься, на что ты способен.

Нет, в то время я, конечно, ничего такого не проповедовал. Просто знал, что изучил все правила спасания на водах и, черт возьми, проверю их на практике, а Джон Великан пусть делает что хочет. Я твердо вознамерился решить эту задачу, потому что у меня был стимул, и я был убежден, что решу ее, хотя это и кажется невозможным: надо только довериться себе.

Наверное, такие случаи и называют «уроками жизни».

Глава третья О встрече с валуном

Нет лучше средства оценить возможности науки и техники, чем славная, бодрящая смертельная опасность. Но погодите: все по порядку. Вернемся вместе со мной в мои детские годы — в шестидесятые.

Наверное, вы уже догадались, что я обожаю плавать. Не только в воде, но и по воде — люблю управлять плавательным средством. Эта моя вторая любовь зародилась в 11 лет, когда я вместе с другими новоиспеченными бойскаутами впервые сел в каноэ. Вожатый нашего отряда по фамилии Хансен — мы звали его «дядя Боб» — был биржевым маклером, мелким фермером-любителем и страстным походником. Для сюжета важно, что у него был близкий друг по имени Джон Берри — чемпион по каноэ, который дома сам делал лодки из стекловолокна. Послушать рассказы нашего вожатого — так этот Джон практически лично изобрел каноэ с палубой.

Каноэ с палубой очень похоже на каяк, но с небольшими отличиями. Каноэ более бокастое, борта у него круглее, чем у каяка, а нос и корма сильнее выгнуты вверх. Если плавание научило меня уважать физику воды, то общение с каноэ научило понимать, что одной физики недостаточно. Когда оказываешься на опасном речном пороге, важнейшую роль играют инженерные решения.

И у каяка и у каноэ давняя история инженерных решений; это продукты разных культур, которые ставили перед собой разные задачи на разных континентах. Каяки изобрели эскимосы, юпики и алеуты Северной Америки. Первые известные каноэ построили в Северной Европе, хотя точно такая же конструкция (очевидно, независимо) была создана и в Австралии, и в Америке — Северной и Южной.

Похожие конструкции — не совпадение. Людям повсюду приходилось решать общие задачи: как раздобыть пищу, проплыв по воде. На первый взгляд каноэ похоже на каяк, а каяк на каноэ. Но стоит приглядеться повнимательнее — и становится понятно, что народы реки и народы подледного лова вполне осознанно прибегали к разным инженерным решениям, чтобы оптимизировать поведение своих судов. Каноэ предназначено для перевозки грузов вроде звериных шкур и мешков зерна, поэтому у него дно шире и в целом оно устойчивее. Каяк был нужен, чтобы догонять и гарпунить рыбу, поэтому он маневреннее — наверное, это было особенно кстати в ледоход.

У каждого типа лодок свое весло и свои приемы гребли. Гребец в каяке держит длинное весло с двумя лопастями — по одной на каждом конце. По традиции и в результате тридцати пяти тысяч лет проб и ошибок гребец в каноэ орудует коротким веслом с одной лопастью. В каяке плывешь сидя. Ноги помогают вкладывать силу в каждый гребок, но эта сила ограничена из-за позы. В каноэ, как я быстро усвоил, нужно стоять на коленях, а не сидеть, и грести надо непрерывно, иначе река сделает с тобой что захочет. При такой позе бедра очень помогают толкать и поворачивать лодку — так сильно, что никаких рук не хватит, разве что будешь держать одно весло двумя руками.

Десяток с чем-то каноэ, которые выделили нам, скаутам, летом 1967 года, были открытые, крепкие, испытанные временем и сделанные из вандалоустойчивого алюминия. Мы с приятелями-бойскаутами обнаружили, что на них можно проходить пороги довольно легко и просто. Потом на бортах обнаружились вмятины и царапины, но на ходовые качества это не влияло. Вожатые и инструкторы показали, как наклонять киль, как делать так, чтобы речное течение само сносило тебя вправо или влево, как определить, где камни залегают глубоко и над ними можно пройти, а где рискуешь застрять носом, и лодку развернет. Более того, нам даже на словах рассказали, как проскакивать белопенные стремнины. Тем не менее мы — я убежден, что все мы до единого, не только я, — перепугались до полусмерти. Наши ботанские способности раскрылись еще не вполне, и мы это понимали.

Весло от каноэ с одной лопастью позволяет проделывать кое-какие трюки, благодаря которым можно быстро сделать сразу много гребков. Вероятно, вы знакомы с третьим законом Ньютона, даже если не знаете, как он называется: сила действия равна силе противодействия. Этот научный принцип запускает ракеты — масса сгоревшего топлива вырывается вниз, а масса самой ракеты взлетает вверх. Точно так же, когда толкаешь воду, вода толкает тебя с той же силой и двигает лодку в другую сторону. А когда налегаешь на весло, то подтягиваешь к нему лодку. Когда освоишь это по-настоящему, лодка становится послушной, словно по волшебству. Но, как я обожаю подчеркивать, на самом деле это вовсе не волшебство, а наука. Движение лодки можно прекрасно, более того, идеально предсказать — при условии, что ты знаешь, что делаешь.

Когда сидишь в каноэ, не нужно изучать физику, чтобы понять принцип действия и противодействия. Действие и противодействие, вязкость речной воды, сопротивление ветра, турбулентность потока, сила равна массе, умноженной на ускорение, — всю эту теорию знать не обязательно, чтобы управлять каяком, но при этом надо, разумеется, знать, как это все работает. Когда опускаешь весло в воду, изучаешь все это соматически, буквально каждой клеточкой тела. Так делали первые эскимосы, австралийские аборигены и представители других культур, умевших строить лодки и ходить на них по воде, и именно этим я занимался в Пенсильвании летом 1967 года, когда мы пошли в поход по реке Югиогейни. Я овладевал фундаментальными технологическими познаниями, изучал устройство природы, как делали другие любознательные дети за тысячи лет до меня. Если вы когда-то сидели на веслах, то понимаете меня. А если не сидели — ну что ж, очень рекомендую.

Во многом все получается интуитивно, но не всегда: есть несколько важных соображений, которые одной интуицией не понять.

Например, одна из ступеней посвящения для гребца на каяке или каноэ с палубой (они называются C-1) — так называемый «эскимосский переворот». Здесь физика покорна и предсказуема, если знаешь, что делаешь. И страшно мстит, если не знаешь.

Умелые гребцы из любой культуры могут полностью перевернуть свою лодку — вверх дном и обратно — одним плавным (это я нарочно скаламбурил) движением. Голова и плечи у них полностью уходят под воду, но лишь на несколько мгновений. Вот здесь и пригодится инженерная сметка. Неважно, ради чего ты переворачиваешься — смеха ради или у тебя лодка опрокинулась, и ты отчаянно пытаешься встать на киль, — вполне вероятно, что ты застрянешь в воде головой вниз без воздуха. Это плохо. Тогда придется или вообще бросить лодку — то есть выбраться из нее и поплыть прямо вниз, а это непросто, когда сидишь в тесном каяке или каноэ с палубой, — либо сделать идеально точный гребок из-за головы к бедру и снова выправиться. Иначе говоря, можно запросто утонуть под собственной лодкой, якобы очень маневренной.

Закадычный друг моего вожатого, наш храбрый мистер Берри, был феноменальным гребцом — просто оторопь брала. Скользя по белой пене, он курил трубку — вот какой он был спокойный и собранный. Как-то раз прохладным утром на тихом участке реки он показал нам «эскимосский переворот», да так быстро, что даже трубка не погасла: мне запомнилось, как от тлеющего табака пошел пар. Не знаю, как все было на самом деле, но никогда не забуду то ощущение, которое вызвало это зрелище в моей неокрепшей душе. Мистер Берри в совершенстве владел управлением лодкой и полностью контролировал свое положение на реке. Он ничуть не боялся ни врезаться в скалы, ни опрокинуться на порогах, ни сесть на камни, даже перевернуться в водовороте. Он понимал, как устроено его каноэ, на что оно способно с инженерной точки зрения, и выучил физику на соматическом уровне от и до. Я уповал на то, что когда-нибудь и сам достигну такого мастерства — не тревожиться, что что-то пойдет не так, и быть готовым быстро выйти из любого неприятного положения. Такую уверенность обретаешь только после того, как докажешь себе, что можешь уверенно грести и переворачиваться, когда этого требует река, какие бы опасности она ни готовила.

Чтобы повернуть каноэ, нужна слаженная работа: тот, кто на корме, должен вовремя рулить быстрыми движениями, а тот, что на носу, несколько раз основательно налечь на весло. Главное — быстрота. Кто-нибудь то и дело переворачивался, потому что неправильно сочетал тягу на носу и толчки на корме. А перевернуться — это примерно как врезаться на машине в дерево. Не советую. Конечно, если перевернешься на каноэ, последствия этого гораздо легче, чем при автомобильной аварии, но все равно промокнешь, замерзнешь и сгоришь со стыда. Я много раз видел, как мои товарищи-бойскауты выползали на берег или на высокий сухой валун в реке, переворачивали свое каноэ, чтобы вылить воду, а потом приводили в порядок промокшее лагерное снаряжение.

Баковый гребец — тот, что на носу, — не только обеспечивает движущую силу, но и, так сказать, первым прибывает на место аварии. Поскольку я был новичком-бойскаутом, меня сажали на нос, и я обычно греб изо всех сил и к вечеру не помнил себя от усталости. Все это мне безумно нравилось, но я не забывал, к каким неприятным последствиям могут привести малейшие просчеты. Я знал, что такое перевернуться, очутиться в воде, промочить все свои запасы на выходные и продрогнуть до костей.

И я не уберегся: один раз мы налетели на камень и перевернулись. В каноэ нас, как полагается, было двое. Я до сих пор готов поклясться, что виноват был не я. Я был на носу и налегал на весло. А тот, кто сидел на корме, должен был рулить (логично?). Но если на быстрой воде что-то идет не так, события развиваются очень быстро. Это правило справедливо для любой высокоскоростной деятельности, которая сильно зависит от времени реакции человека, в том числе для лыж и, что более актуально, для скоростных автотрасс. Мы налетели на скалу. Когда нос застрял, корму захватило течением, и лодка развернулась. Вода перелилась через планширы (борта), наше снаряжение полетело во все стороны. Я тут же очутился в воде по колено. Мы запросто могли оказаться в той части реки, откуда было бы непросто выбраться, но все же сумели вырулить лодку к большому валуну и вылезти на него.

К этому времени в каноэ натекло столько воды, что оно вело себя не как лодка, а как полное ведро. Оказавшись на твердом камне, мы наклонили каноэ на борт, чтобы вылить воду. Это была совсем не та смертельная опасность, о которой я писал в начале главы, — нет, просто позор. Когда мы наконец вернулись в лагерь, было такое чувство, что остальные бойскауты только меня и дожидались. Но я был не просто смущен: у меня появилась новая мечта. Я мечтал когда-нибудь показать себя на реке молодцом. Но это было потом, а тогда я был в таких встрепанных чувствах, что думал, что больше никогда-никогда не захочу сесть в лодку. Однако потом, после нескольких часов, а может быть, и дней размышлений, мне по-настоящему захотелось снова на воду, захотелось всему научиться, почувствовать себя уверенно. Так бывает у всех ботанов. Это неотъемлемое свойство ботанства. Как гласит народная мудрость: «Когда ты упал, на тебя всем наплевать. Важно, каким ты встанешь». Вот и я хотел встать после этого падения — оправиться после небольшой аварии и стать великим или, по крайней мере, отличным гребцом.

Шли годы, а с ними и сезоны водных походов. Прошло их ровно четыре. Хотя дядя Боб и другие взрослые устраивали нашему бойскаутскому отряду походы и на нескольких западных реках, в тот день мы снова очутились на реке Югиогейни в горах Аллегейни в штате Пенсильвания. Теперь мне было пятнадцать, я удостоился чести сидеть на руле, а на весле — на носу каноэ — у меня был новичок по имени Кен. Все шло прекрасно. Течение было бурное, но не слишком, небо — ясное, ветер — и говорить не о чем. Тем же утром, всего за несколько минут до аварии, мы с Кеном видели, как другая лодка с размаху села на мель, развернулась боком и опрокинулась. Кен ужасно перепугался. Это чувство было мне знакомо, более того, я его разделял, но по другим причинам: Кен еще не усвоил физику, технику и инженерное дело гребли на каноэ, а подобная неуверенность вселяет ужас. У Кена не было никакой возможности ощутить уверенность в себе.

Поначалу все шло гладко, а потом раз — и перестало: на реке все всегда бывает внезапно. Нас понесло течением, и я на миг позднее, чем следовало, понял, что мы сейчас налетим на валун. Нет, это была не скала разновидности «Монумент Смерти», хотя и таких там полно. Просто большой валун — меньше нашего каноэ. Однако мы набрали приличную скорость, и я понимал, что если мы налетим на валун — плохи наши дела: мы окажемся в холодной воде при быстром течении, и выйти из этого положения будет невозможно. Тут я увидел, что Кен съежился и замер. С его точки зрения, мы должны были разбиться насмерть. Четыре года назад и я бы замер. Я и сейчас отчетливо помню, как увидел, что Кен запаниковал, и сообразил, какая участь нас ожидает: «Погодите, я тут старший. Я разберусь!» Все ботанские знания в моей голове мгновенно превратились из информации в действие. И моя реакция была сугубо интуитивной, машинальной.

Я не успел ни о чем подумать — честное слово, я вообще не думал! — и завопил:

— Поворот!

Кен знал команду и машинально поставил весло поперек бортов, чтобы оно не влияло на направление нашего движения. А я тем временем налег на весло, чтобы обойти валун, — и обошел, чудом не зацепив. Там, на реке Югиогейни, мне грозила настоящая опасность — а я сумел ее избежать. Я взял на себя контроль над ситуацией. К тому времени у меня за плечами было четыре года водных походов на каноэ. Я мгновенно оценил задачу — обойти надвигающийся валун, — учел конструкцию каноэ, ограниченные возможности гребца на носу, динамику воды и третий закон Ньютона. Гребец на носу был совсем как я, просто на несколько лет моложе. Не исключено, что в голове у него тоже была вся нужная физика, просто ему не хватало уверенности, которую дает повторение. Он не знал, как превратить знания в действие.

Наверняка я знал не все, зато понимал, как плыть по течению в буквальном и переносном смысле. Дело не в том, что я как-то по-особенному думал о гребле; я по-особенному думал о мире в целом. Это был стиль жизни. Тебя всегда ожидает что-то неизвестное, всегда будут моменты, когда ты (или я) смотришь в глаза беде — и тогда… Тогда ты или паникуешь и съеживаешься, или тебя осеняет: «Я знаю, что происходит, я разберусь!» За несколько секунд до того, как врезаться в камень, я с кристальной четкостью осознал, чего могу достичь, если просканирую скучную базу данных в собственном мозгу и применю на практике то, что знаю. Я учел все и сразу — и смог найти решение задачи о валуне.

Может показаться, что я делаю слона из мухи — из мелкого валуна на прекрасной реке, где таких валунов полным-полно, — но для меня это был судьбоносный момент. Я уже повзрослел и начал понимать, что могу найти выход из любой ситуации, даже самой опасной, надо только быть внимательным и не терять головы. Этот момент сделал меня лучше. Я готов признать, что если бы мы налетели на тот валун, то едва ли погибли бы и вряд ли сильно покалечились. Ну, окунулись бы, ну, сошли бы с дистанции. Взрослым пришлось бы повозиться с нами — выгрести против течения, чтобы спасти наше снаряжение. А мы разве что понаставили бы себе синяков и ссадин. И до вечера мерзли и грустили бы. Но главное — другие бойскауты подняли бы нас на смех. Нам было бы стыдно и неловко, если бы мы перевернулись, но мы пошли другим путем. Мы в последний момент обогнули валун и поплыли дальше.

В тот день, когда мы обошли валун, мне захотелось научиться принимать верные решения — более или менее всегда. Но возможно ли это? И нужно ли, если уж на то пошло? Ведь терять голову время от времени — это совсем не плохо. Однако всегда полезно быть готовым ко всему. Ботанские знания тем и хороши, что оказываются под рукой в нужный момент. Поэтому когда я думаю о том, что мне хотелось бы изменить в обществе, то сразу вспоминаю, как обошел валун в реке, потому что контролировал ситуацию и был готов. Я думаю о профильтрованных знаниях, нашедших правильное применение. И мне кажется, что каноэ, валун, политика энергосбережения и перемены климата — вещи взаимосвязанные. Я не шучу.

Я знаю многих, кто, пережив подобный опыт, забыл бы о нем. Знаю и тех, кто подошел бы к нему с другой стороны и счел духовным знаком. Для меня это было незабываемо, однако не послужило свидетельством существования неких высших сил, которые меня берегут. Нас с Кеном тогда спасла программа обучения старших бойскаутов и терпеливое руководство мистера Берри и дяди Боба, нашего вожатого, и его помощников. Они научили меня, как ведет себя река и как устроены лодка и весла. Заставили меня усвоить необходимые сведения. Обучили меня так, чтобы знания не остались мертвым теоретическим грузом, а сохранились в мышечной памяти благодаря подготовке, в ходе которой симулировались самые разные ситуации, вполне возможные в реальном мире. И когда я очутился в одной из этих ситуаций, то понял, что, как известно, «ремесло не пропьешь».

Обеспечить себе полезное научное откровение — тоже своего рода искусство. Жизнь щедро снабжает всех нас всевозможным поучительным опытом, но от нас зависит, как его осмыслить и что с ним делать. Лично я советовал бы усвоить его, отнестись к нему как к тренировке в боевых условиях, а не как к информации на книжной странице.

К сожалению, мы сплошь и рядом упускаем такую возможность. Я стараюсь внимательно относиться ко всему, что меня окружает, а затем применять мощный ментальный фильтр, чтобы сосредоточиться только на самом главном. Особенно внимательно я отношусь к событиям, проясняющим новые подробности устройства окружающего мира и подсказывающим, как заставить его работать на нас.

Такова огромная разница между религиозным и научным мировоззрением. Если для того, чтобы творить великие дела, тебе нужно чудо, ты радуешься моментам, когда перестаешь контролировать происходящее. Если же ты думаешь, как ботан, то радуешься моментам, когда ты, наоборот, контролируешь все, когда видишь, как выглядит теория в реальном мире, в реальном времени. Дело не в том, что ты не ценишь чудес, которые дарит тебе жизнь, — нет, просто ты изо всех сил стараешься их понять, узнать о них как можно больше и добавить их в сокровищницу знаний у себя в голове. Чем больше учишься, тем сильнее тебя радует мир и тем больше ты в силах сделать, чтобы его контролировать.

Глава четвертая В эпоху логарифмических линеек

Сэм Кук — автор множества замечательных песен, которые внесли весомый вклад в мировую музыкальную культуру. В частности, он записал один из величайших шлягеров шестидесятых — песню «Wonderful World» («Чудесный мир»). Это душевная поп-песенка в ритме ча-ча-ча — примерно 130 ударов в минуту. Сэм поет:

Don’t know much about geography

Don’t know much trigonometry

Don’t know much about algebra

Don’t know what a slide rule is for

But l do know one and one is two

And if this one could be with you

What a wonderful world this would be!

(«Мало что знаю про географию, не особенно разбираюсь в тригонометрии, мало что знаю про алгебру, не знаю, зачем нужна логарифмическая линейка, зато знаю, что один и один — это два, и если бы этот один мог быть с тобой, каким чудесным стал бы этот мир!»)

Эту песню любят люди всех возрастов — и не только за запоминающуюся мелодию, но и за слова, находящие отклик во многих душах. В детстве она мне очень нравилась, да и до сих пор нравится.

Я тоже часто подумываю о том, как мало знаю о географии (я уверен, что не найду Александрию, Массилию, Сиракузы, Антиохию, Гадес и Карфаген на побережье Средиземноморья, а между тем этот вопрос задавали на вступительных испытаниях в Корнельский университет в 1891 году. Впрочем, нет, Александрию, пожалуй, нашел бы). Но вот зачем нужна логарифмическая линейка, я знаю точно. Я, можно сказать, вырос с ней в руках. Если хочешь понять, каковы корни современной ботанской культуры, как мы научились везде и повсюду видеть числа и информацию, попробуй научиться пользоваться логарифмической линейкой. Плавание и гребля дали мне почувствовать, как устроена физика, зато логарифмическая линейка научила множеству тонкостей в применении научного метода к реальной жизни. Если можешь расшифровать законы природы при помощи чисел — что ж, тогда мир и вправду станет чудесным, при всем уважении к Сэму Куку.

Логарифмическая линейка — это калькулятор, только не электронный, а, так сказать, наоборот. Это прелестный механизм из деревянных, пластиковых или металлических полосок, на которых нанесены точнейшие насечки. Эти полоски прилажены так, чтобы свободно скользить относительно друг друга. Чтобы понять, как умножать и делить, находить квадраты, квадратные корни, кубы, кубические корни и некоторые полезные тригонометрические функции в мгновение ока — всего лишь подвигав полоски на линейке, — начнем вот с чего. Вам когда-нибудь приходилось находить ширину чего-нибудь при помощи листа бумаги или картона? Делаешь на бумаге отметку, потом прикладываешь к ней линейку, чтобы узнать размер. Если одного листа бумаги не хватает, кладешь рядом следующий и ставишь отметку на нем: потом можно будет прибавить полученную величину к полному размеру первого листа. Проще простого.

Если вы из тех, кто любит измерять, может быть, вам случалось измерять длину двумя линейками. Две линейки, немного смекалки — и можно добавить полную длину первой линейки к части длины второй. Отлично. Предположим, у вас есть прикроватный или журнальный столик шириной 16 дюймов (40 сантиметров). Приложите двенадцатидюймовую (тридцатисантиметровую) линейку к столику, а потом рядом приложите следующую. Посмотрите, что получилось на второй линейке. Ручаюсь, что вы увидите отметку в 4 дюйма (10 сантиметров). Прибавьте 4 к 12 — и вы, скорее всего, получите 16 (дюймов). Прибавьте 10 к 30 — и вы получите 40 (сантиметров). Этот подход прекрасно подходит для целых и даже дробных чисел: достаточно уметь складывать в уме. (Впредь я буду пользоваться метрической системой. Метрическая система — основа универсального преобразования данных, воплощенное все и сразу. Как правило, у нас на руках 10 пальцев, поэтому мы, чтобы выразить любое число в природе, пользуемся 10 цифрами — от 0 до 9.) Логарифмическая линейка делает примерно то же самое, но складывает и вычитает при помощи особых шкал, размеченных на полосках из бамбука, стали, пластмассы или даже слоновой кости. Обычно логарифмическая линейка состоит из двух шкал — подвижной и неподвижной. На обеих размечены деления, но это не обычная длина, как на простой линейке, а логарифм числа. Кстати, логарифмические линейки снабжены визиром — тонкой проволочкой или настоящим волоском, впаянным в стекло или пластик, чтобы числа на подвижной и неподвижной шкалах можно было сопоставлять с предельной точностью: ведь точность — это очень важно. А известно ли вам, любезный читатель, как называется эта прозрачная пластинка с волоском? Она называется «курсор» (или «бегунок»). Это слово вошло в обиход на сотни лет раньше, чем появились компьютеры с их курсорами. Сегодня его употребляют сплошь и рядом, и не подозревая, что оно восходит корнями к ранней истории моих собратьев-ботанов. Эта тайная связь переполняет меня гордостью за нас.

Если вы случайно забыли, что такое логарифмы, напомню, что в них нет ничего особенно сложного и страшного. Смотрите: 100 — это 10 в квадрате, или 102. Так вот, логарифм 100 — это просто 2. Число 2 пишется, как видите, справа сверху и называется экспонентой — от латинского глагола, означающего «поместить в стороне». Экспонента описывает логарифм. Число 1000 можно записать как 103, и логарифм 103 — э3. Если умножить 100 на 1000, получится 100 000. Думаю, вы уже понимаете, к чему я клоню. 100 000 можно записать как 105, а это то же самое, что сказать, что логарифм 100 000 — это 5. Прелестно. Значит, 102 умножить на 103 будет 105. Перемножать числа не нужно. Сложите логарифмы — и все: 2 + 3 = 5. Логарифмы облегчают жизнь именно так, как любят ботаны. Делают ее, можно сказать, экспоненциально легче. Но это не все, отнюдь не все. Логарифм не обязательно представляет собой целое число. Логарифм 10 — это 1 (101 = 10), логарифм 100 — 2. Интуитивно понятно, что логарифм 50 должен быть где-то между 1 и 2. И верно: он равен примерно 1,70. Получите еще одну дозу арифметических красот. Логарифм 1 — это 0 (100 = 1), поэтому логарифм 5 очень близок к 0,70: это всего-навсего логарифм 50 минус логарифм 10.

Не верится, что любое число в нулевой степени равно 1? А между тем так и есть, и я вам это докажу одним предложением: все, что угодно, помноженное на 1, остается самим собой, поэтому все, что угодно, возведенное в нулевую степень, должно быть равно 1, иначе умножение не сработает. Звучит бравурная музыка.

Логарифмы — важнейшая часть языка науки, поскольку дают удобный способ записывать головокружительно большие и маленькие числа, с которыми сталкиваешься, когда выходишь за рамки восприятия человеческих органов чувств. Сколько звезд в наблюдаемой Вселенной? Да примерно 1023. Сколько атомов на Земле? Примерно 1050. Благодаря логарифмам так приятно пользоваться логарифмической линейкой — надо просто привыкнуть. Когда двигаешь одну логарифмическую шкалу относительно другой логарифмической шкалы и читаешь, что получилось в сумме, точно так же как мы делали, когда измеряли ширину столика, у тебя получаются не привычные числа системы 2 + 2. Получаются сложенные логарифмы. Иначе говоря, мы умножаем, складывая. А когда двигаем шкалу в обратном направлении, то делим числа, вычитая логарифмы. Ну и дела! Снова звучит бравурная музыка.

В старших классах и в колледже мы устраивали соревнования — кто быстрее умножит, поделит, умножит на число ? (пи), извлечет квадратный корень и тому подобные развлечения. Обычный такой соревновательный вид спорта у ботанов. Я показывал приличные результаты. Однако в высшей лиге у нас был Кен Северин. Он получил целых 800 — высший балл — за отборочный тест SAT второго уровня^[1]. После школы он поступил в Калифорнийский технологический институт (Калтех) и стал специалистом по применению электронов для получения изображений очень мелких предметов — теперь это обычный инструмент в любой лаборатории, он называется электронный микроскоп. Потом, уже став доктором Северином, он преподавал в Университете штата Аляска и основал там Лабораторию передового оборудования для геологических исследований. В школе мы с ним были лучшие друзья. Вместе устраивали всякие ботанские приключения, возились с резисторами, транзисторами, конденсаторами и тому подобным.

Если тонкости обращения с логарифмической линейкой вас несколько смутили, не огорчайтесь. Чтобы научиться держать в памяти все численные закономерности, нужно много тренироваться, и отчасти в этом-то и дело. Чтобы овладеть математикой, физикой и другими сложными ремеслами, придется потрудиться. Поэтому логарифмическая линейка — это символ интеллектуальной гордости, своего рода медаль. Нет, что вы, какая медаль! Это гигантский маячище, будто прожектор на взлетно-посадочной полосе, оповещающий всех вокруг, что вы принадлежите к миру ботанов. Мы обожали свои логарифмические линейки. Это были объекты поклонения. Мы натирали подвижную шкалу тальком, чтобы лучше скользила. Мы подтягивали винтики-ограничители, чтобы шкала двигалась с идеальным трением — максимум скорости, минимум погрешностей из-за неточного совпадения делений. И дорожить ими у нас была особая причина, помимо бахвальства: если умеешь пользоваться логарифмической линейкой, начинаешь интуитивно чувствовать относительные размеры более или менее всего на свете. Моя логарифмическая линейка изменила мою жизнь. Я понял, что если просто двигать шкалы друг относительно друга, можно быстро пройти весь диапазон физики от атомов до целой Вселенной. Весь мир на кончиках пальцев!

В один памятный день в 1972 году, когда я уже учился в старших классах, мой соученик из семьи инженеров притащил в школу новенький «Хьюлетт-Паккард 35» — самый первый карманный калькулятор. «35» означало, что у него было 35 клавиш. Он умел не просто умножать и делить, но еще и находил синусы и косинусы и извлекал квадратные корни. Даже находил неуловимые «натуральные логарифмы» чисел! Вот это да. Это был прародитель всех прочих карманных калькуляторов, которых появилось потом великое множество. А еще это был провозвестник революции персональных электронных устройств, в результате которой годы спустя появились домашние компьютеры, ноутбуки и смартфоны.

А надо вам сказать, что для нас, ботанов, и тогда и сейчас умение тонко чувствовать числа — предмет особой гордости. Мы заранее ощущаем, каким примерно должно быть то или иное число. Я имею в виду, что когда мы работаем с числами, даже очень большими или очень маленькими, то сразу, в уме, понимаем, где должна стоять десятичная запятая. Во дни моей молодости мы считали, что это благодаря применению логарифмической линейки. На ней 1,7 выглядит точно так же, как 17, 0,17, 170 или 1 миллион 700 тысяч. И «линейщики» вроде нас должны были внимательно следить за степенями десятки, прикидывая, каким должен быть ответ по порядку величины. Нужно было нутром чувствовать числа. Электронный калькулятор позволяет об этом не думать. Поэтому тогда нам казалось, что позволять какой-то коробчонке с проводками делать за тебя всю работу — это жульничество. Только представьте себе: если умножать на HP-35, скажем, 9 на 9, получишь 81 (все верно), но если попросишь его подсчитать 92, то есть 9 в квадрате, получишь 80,999999. Значит, где-то в электронную логику вкралась крошечная ошибка округления. Ой-ой-ой, подумал я. Лучше буду и дальше считать на моей логарифмической линейке.

Дело кончилось тем, что электронные калькуляторы не произвели на нас с приятелями особого впечатления, по крайней мере поначалу. Мы сочли, что они неоправданно дороги и явно полны недостатков.

Первый HP-35 стоил 395 долларов — по нынешним ценам это приблизительно 2300 долларов. Ничего себе.

Свою верную логарифмическую линейку производства фирмы «Пикетт», модель N3-ES, я взял с собой из школы в колледж. Когда я поступил в техническую школу, там у всех еще были логарифмические линейки, большинство из нас ими очень дорожили. Моя «Пикетт» из магниевого сплава, как говорят, была точно такой же, как и та, которую астронавты с «Аполлона-11» брали с собой на Луну: вдруг придется проверить кое-какие числа? Впоследствии я обнаружил, что моя модель во многом даже лучше, чем у НАСА. На ней было больше шкал, чем на тех, которые слетали в космос и обратно, а значит, она могла производить больше разных вычислений. Видите? Меня могли взять в астронавты!

Когда перемены пришли наконец и в мир ботанов, революция была быстрой и жестокой. Помнится, произошла она зимой 1975 года, когда все вернулись домой после новогодних праздников — и все принесли на занятия электронные калькуляторы. Каждый праздновал свое — кто Рождество, кто Хануку, кто просто Новый год — но у всех были родители, которые предвидели, как все повернется, и знали, что подарить своему чаду, чтобы оно не отстало от времени. Моим первым калькулятором был «Техас Инструментс SR-50». А знаете, что значит «SR»? Slide rule — «логарифмическая линейка». Производитель прямо-таки кричал: «Эта машинка не хуже логарифмической линейки!»

Если вы ждете, что я сейчас пролью ностальгическую слезу по старым добрым дням, тогда, дорогой читатель, вас ждет разочарование. Да, я охотно признаю: мой SR-50 был ничуть не хуже логарифмической линейки. Он был лучше. Он считал гиперболические синусы и косинусы — это же с ума сойти можно! К тому же у электронного калькулятора было еще одно важное свойство: он был демократичнее логарифмической линейки. Людям стало проще работать с числами и улавливать научные понятия, и это фундаментальная победа знаний и информации, что, в свою очередь, принесло фундаментальную пользу ботанам. Конечно, мы с приятелями демонстративно морщили носы, мол, теперь доступ в клуб ботанов открыт кому попало, раз не обязательно осваивать обращение с логарифмической линейкой. Но в глубине души мы понимали: чем больше народу будет в клубе ботанов, тем лучше. Мы не считали себя аутсайдерами, нет, мы считали, что наше мировоззрение — самое лучшее, самое честное (я до сих пор так считаю).

Очень скоро оказалось, что многие люди и не подозревают, для чего нужна логарифмическая линейка; такие находились даже среди ботанов. Рукотворные технологии подарили нам более экономичный и быстрый способ продираться сквозь числа, определяющие результаты научных исследований, которые, в свою очередь, направляют инженерную мысль. Кстати, моя «Пикетт N3-ES» больше не со мной, она передана в коллекцию Смитсоновского института. Пришли архивисты и «сосчитали меня» — и с тех пор моя логарифмическая линейка хранится на благо будущих поколений в каком-то надежном тайнике. Отличное место для устройства, которое помогло нам достичь нынешней ступени прогресса, но не послужило последним шагом. Логарифмическая линейка естественным образом отошла в прошлое — вместе с астролябией, секстаном и другими инструментами, продвигавшими науку, пока наука их не переросла.

Сегодня зачастую трудно понять, как инженерам удавалось выполнять свою работу без компьютеров и электронных калькуляторов. Я часто шучу про черно-белые киносъемки первых ракетных запусков — как они все время падают и взрываются: мол, все потому, что тогда у разработчиков не было ничего, кроме логарифмических линеек. Но на самом-то деле они старались как могли. Не только инженеры из НАСА: я говорю обо всех тех, кто в доэлектронную эпоху находили действенные способы расширить диапазон человеческого восприятия благодаря операциям с числами, которые мозг выполнять не способен. Я имею в виду всех наших предков — вплоть до шумеров, которые примерно четыре с половиной тысячи лет назад изобрели счеты. И до Уильяма Отреда, англиканского священника и культового героя всех ботанов, который изобрел логарифмическую линейку в 1622 году.

На протяжении всей истории человечества ученые и инженеры (как бы они сами себя ни называли) опирались на новейшие доступные технологии, чтобы количественно оценивать окружающий мир. Так что, как ни любил я свои старые приспособления, вымирание логарифмических линеек меня ничуть не огорчает. Они исчезли из школьных классов, студенческих аудиторий и математических кружков отнюдь не потому, что мы потеряли интерес к науке, — наоборот, потому, что наука теперь играет в нашей жизни еще более важную роль. Сегодня мы располагаем другими способами управляться с числами — гораздо лучше, гораздо мощнее, — и было бы, мягко говоря, странно, если бы мы ими не пользовались.

Сегодня всякий, у кого есть возможность выйти в Интернет, получает доступ к бесчисленному множеству передовых математических программ и всевозможных простых в употреблении инструментов. Вбиваешь что-то вроде «y = ln (78)» — и тут же тебе выскакивает «y = 4,35671» (и сколько угодно цифр после запятой, только скажи). Многие из этих программ бесплатные или, по крайней мере, обходятся не в пример дешевле моей старой логарифмической линейки «Пикетт N3-ES», а вытворяют такое, за что я в юности, право слово, отдал бы любимый галстук-бабочку. А как только становится легче считать, сразу становится легче и проводить научные исследования. Следствия из этого носят как практический, так и космический характер. Например, медицинские исследования станут гораздо надежнее, поскольку статистика станет понятнее. А с другой стороны, астрономы скоро выявят природу темного вещества, поскольку располагают доступом к зеттабайтам данных о движении звезд.

Страсть, которая охватила меня в старших классах, как раз и сводится к тому, что я понимаю, как пользоваться всеми этими возможностями. Логарифмическая линейка была лишь средством для достижения вполне определенной цели: с помощью набора из 10 цифр и десятка математических операций позволить человеческому сознанию путешествовать в пространстве и времени, общаться со всеми явлениями природы на языке математики. В наши дни эта страсть стала доступнее. Открытые исследовательские проекты из области «гражданской науки» позволяют всем желающим участвовать в исследовании климата, сканировать далекие галактики, изучать микрофлору кишечника или выискивать в космическом шуме сигналы внеземных цивилизаций. В Интернете есть бесплатные курсы по изучению высшей теории чисел. Отчасти поэтому в начале книги я сказал об эпохе беспрецедентного доступа к информации. Логарифмическая линейка была для меня осязаемым символом единства с собратьями-ботанами, и это, пожалуй, единственное, чего мне недостает. Да, по этому поводу я время от времени роняю ностальгическую слезу. Но я рад, что между нами и глубоким пониманием мироустройства стало на один барьер меньше. Теперь я прошу вас не сосредотачиваться на символике логарифмической линейки (и любых других атрибутов ботанского шика), а смотреть в будущее, но при этом, как пел Сэм Кук, «знать, зачем нужна логарифмическая линейка». Играйте с числами. Подмечайте закономерности. Применяйте свои знания о мире в самых неожиданных местах. Ощутите свое место во вселенной, ощутите вселенную в себе. Если можете, способствуйте научному прогрессу, если нет — просто читайте, слушайте и радуйтесь. Если тех, кто старается глубже понять мир благодаря математическому мышлению, станет больше, каким чудесным станет этот мир!

Глава пятая Первый День Земли и всеобщая гражданская повинность

Двадцать второго апреля 1970 года, в самый первый День Земли, я катил на велосипеде по Эспланаде в Вашингтоне. Если кто-то из вас тоскует по эпохе диско, вынужден вам напомнить, что это были вовсе не добрые старые времена. Вашингтон был городом контрастов — даже сильнее, чем сейчас. После гибели Мартина Лютера Кинга в 1968 году и последовавших беспорядков довольно крупные районы городского центра оказались физически и экономически разрушены, и между относительно благополучной белой частью города и относительно бедными районами, где обитали меньшинства, пролегала неофициальная, однако весьма заметная граница. США в целом увязли во Вьетнамской войне, крайне непопулярной и приносившей все больше жертв. Молодежь вроде меня жила в страхе получить повестку о призыве с одним из первых номеров (тогда среди молодых людей 1944–1950 годов рождения проводили призывную лотерею, и чем меньше было число в повестке, тем скорее ты подлежал призыву). Но когда я прибыл на праздник по случаю Дня Земли, меня охватило чувство единства — а с ним пробудилась и надежда.

Безусловно, мир скатывался в кризис, но мне предстояло познакомиться с людьми, готовыми с этим бороться.

И у меня был шанс участвовать в решении этой задачи. Я был так увлечен этим, что даже изготовил картонную табличку и привязал ее бечевкой пониже спины. Табличка гласила: «Велосипед — экологически чистый транспорт». Причем букву «О» в слове «велосипед» я изобразил в виде греческой буквы ? — «тэта» — служившей символом Дня Земли: «Вел?сипед». Смейтесь, смейтесь: произошедшее тогда изменило ход истории. Двадцать миллионов человек по всей стране решили стать частью движения в защиту окружающей среды. И последствия этого мы ощущаем до сих пор.

Я пристегнул свой велосипед «Швинн-супер-спорт» к флагштоку у монумента Вашингтону — как будто в маленьком провинциальном городке. (Попробуйте проделать то же самое сегодня — и ваш велик, скорее всего, увезут куда-то далеко-далеко, в безопасное место, просветят рентгеном и уничтожат. Времена меняются.) А потом присоединился к тысячам демонстрантов на Эспланаде. На той стороне Эспланады, что ближе к Капитолию, соорудили трибуну, и на ней постоянно сменялись ораторы, рассказывавшие леденящие душу истории о том, как люди губят планету, и убеждавшие нас отказаться от вредных для окружающей среды привычек.

В те дни борьбе за чистоту окружающей среды уделялось много внимания. Года не прошло, как река Кайахога в Кливленде буквально вспыхнула: загорелось большое нефтяное пятно возле комбината компании «Репаблик Стил». Этот речной пожар стал символом бесконтрольной индустриализации. Помню, как примерно тогда же ехал на велосипеде вдоль реки Потомак и удивился, увидев катера и лодки. Мне казалось, что никто в здравом уме и твердой памяти и близко не подойдет к Потомаку, не говоря уже о том, чтобы выйти на воду на судне: «Вода такая грязная — разве можно плавать по ней на дорогих лодках? Не может быть! А если брызги попадут кому-то в рот? Он же после этого умрет в считаные часы, а может быть, и минуты!»

Если вы считаете, что современные борцы за охрану окружающей среды напрасно запугивают общественность, жаль, что вы не слышали тогдашних ораторов. Основная мысль их выступлений была мне ясна: «Люди — зло», «Не садись за руль», а еще — «Береги воду — ходи в грязном» (как всякий порядочный хиппи, дитя цветов). В целом ораторы утверждали, что люди — враги всему живому, да и самим себе, то есть нам. Ученые только начали оценивать масштаб нашего влияния на родную планету. Слово «экосистема» было в новинку, как и вся наука экология. Однако общая тенденция была очевидна. Живые существа взаимодействуют предсказуемым образом, а мы сильно мешаем этим взаимодействиям. Возможно, я несколько утрирую, но ведь подростки склонны утрировать. Однако мне представлялось, что все эти предостережения логичны и убедительны. Нельзя продолжать жить прежней жизнью, поскольку мы губим свой мир. Многим подобные взгляды казались тогда прямо-таки экстремистскими, и в некоторых кругах укреплялись во мнении, что День Земли — это плод воображаемого заговора немытых хиппи.

В тот день я усвоил и другую идею, которая произвела на меня гораздо более сильное впечатление: мы несем коллективную ответственность, а следовательно, способны на коллективные действия.

Большинство из этих двадцати миллионов, участвовавших в митингах и демонстрациях, были простые люди, представители всех классов и культур, озабоченные состоянием окружающей среды. А когда столько народу озабочено одним и тем же, это очень влиятельная сила. Несколько фракций Конгресса США быстро договорились с президентом Ричардом Никсоном и основали Управление по защите окружающей среды. Этот эпизод из истории охраны окружающей среды часто забывают: правительственное агентство, призванное бороться с загрязнителями окружающей среды и сделать нашу страну чище, было основано при консервативном президенте-республиканце. Не менее удивительно и то, что закон об учреждении Управления был принят всего через 8 месяцев после Дня Земли. Когда речь идет об охране природы, можно обойтись и без мелочных споров, и без проволочек.

Со дня основания Управление по защите окружающей среды исправно делает свое дело. Его миссия — защищать здоровье людей и окружающую среду. Оно неустанно трудится на благо общества в ситуации, когда и целые промышленные отрасли, и отдельные люди норовят всеми силами экстернализировать свои затраты. На языке экономистов это означает «пусть за это платит кто-то другой». Внешние затраты — следствие избитой истины, что за все надо платить. В целом загрязнять проще, чем не загрязнять, иначе никто этого не делал бы. В результате за то, чтобы оставлять после себя чистоту и не вредить природе, приходится чем-то расплачиваться. Это мгновенно подводит нас к следующей избитой истине: никто не захочет расплачиваться, если можно повесить счет на кого-то другого. В наши дни учреждения и отдельные граждане отчаянно бьются друг с другом за то, чтобы экстернализировать стоимость своего существования. Беда в том, что кому-то все равно придется платить за услуги по обеспечению качества окружающей среды, в которой нам всем хочется жить.

Если речь идет об охране природы, то все мы платим за вывоз и переработку отходов, то есть за комплексные системы, позволяющие избавиться от всей грязи, которую мы производим, от промышленного мусора и химикатов до побочных продуктов приготовления и переваривания пищи и грязного моторного масла, которое вашему соседу вздумалось спустить в канализацию. Если электростанция на реке Потомак сливала в реку настолько горячие сточные воды, что от них погибала рыба, теоретически все должно было быть организовано так, чтобы нам, прибрежным жителям, не пришлось иметь дело с гниющими рыбьими скелетами ниже по течению.

А нам пришлось. Когда я был бойскаутом, я как-то раз плыл на каноэ через целый остров дохлой рыбы на реке Потомак. Зрелище было весьма и весьма поучительное (как, впрочем, и запах). Рыба подохла, потому что в то время местная электростанция не была обязана охлаждать горячую воду из генератора, прежде чем сливать ее обратно в реку. Потом, когда электрическая компания решила эту проблему — установила дорогостоящие системы охлаждения, — она повысила и тарифы за электричество, чтобы окупить холодильное оборудование и здания, которые пришлось для него построить. Таким образом, компания переложила (экстернализировала) затраты на людей, оплачивающих счета за электричество, а не, скажем, на рыбу или на тех, кому иначе пришлось бы разгребать гниющие рыбьи скелеты.

Подобные ситуации экономисты называют «трагедией деревенского пастбища» — это они имеют в виду общие пастбища на Британских островах. Некоторые скотоводы решают, что ничего страшного не случится, если они будут выгонять на общее пастбище на одну-две головы скота больше, чем предусмотрено по договоренности с остальными жителями деревни. Подумаешь, слегка сжульничали, никто и не заметит. Но если так будет поступать большинство, очень скоро пастбище истощится и не сможет прокормить никого. Иначе говоря, общедоступные ресурсы исчезнут, если люди не разделят ответственность за их поддержание и пополнение. Как же гарантировать, что никто — ни человек, ни организация — не будет злоупотреблять ни деревенским пастбищем, ни другими общедоступными ресурсами, поставив свои интересы выше общественного блага?

Вот тут-то и выходит на сцену безвинно опороченное слово «регламент». Я, как инженер, считаю, что регламент — это как сложный современный завод, оборудованный конвейерными лентами, автоматизированными сварочными аппаратами, сортировочными устройствами и так далее. Когда проектируешь такой завод, легко увлечься, закупить слишком много машин и сделать сборочную линию слишком извилистой. Это приведет к неоправданным расходам, снижению производительности, а может быть, и к сбоям в производственном процессе. С другой стороны, есть какой-то критический минимум оборудования, без которого завод не сможет работать. Нельзя просто взять и сказать: «Не нравится мне выражение лица вон того робота, так что давайте выкинем из производственного процесса этап сварки». А как только определишься с количеством оборудования, которого будет достаточно, чтобы все шло гладко, придется учесть возможные неисправности. Нельзя, чтобы изнашивались ремни: если за ними не следить, они порвутся, и весь завод встанет.

С охраной природы все точно так же. Мы хотим, чтобы у нас были все необходимые правила и ничего лишнего. Если правил слишком много — мы начнем мешать инновациям и экономическому росту, не получая взамен никакой практической пользы. Но если законодательная защита слабовата, сильнее риск. Если не уделять достаточно внимания общей ответственности, мы нанесем серьезный ущерб и людям, и другим биологическим видам, от которых мы зависим. Загрязнение окружающей среды, особенно выбросы углекислого газа, который считают виновником изменения климата, — это тоже трагедия деревенского пастбища, только в более крупном масштабе, крупнее и не придумаешь.

Законодательный регламент — это просто юридический аналог грамотного инженерного решения. Он формализует наши представления о том, как лучше заботиться о планете (и о себе) и сделать так, чтобы вся система работала без сбоев.

Сегодня в некоторых кругах стало модно говорить о правительственных агентствах так, словно это какие-то автономные устройства, которые работают для себя и в своих интересах, а остальное их не волнует. Это примерно так же глупо, как критиковать начальника цеха на фабрике за то, что он больше думает о своих станках, чем о конечном продукте.

Заботиться о машинах — неотъемлемая часть заботы о производственном процессе. Вот и правительственные агентства вроде Управления по защите окружающей среды созданы для того, чтобы заботиться о планете и предотвращать трагедии. Как человек, лично побывавший на первом Дне Земли, должен сказать, что едва ли можно представить себе что-то более человечное, нежели встревоженная, страстная пестрая толпа, собравшаяся ради агитации за чистоту на планете. Управление по защите окружающей среды и все прочие агентства, занимающиеся примерно тем же, состоит из пламенных ботанов, которые изо всех сил стараются сосредоточиться на картине в целом и удовлетворять потребности большинства, а не избранных. И нападать на такие учреждения — это нападать на всех нас, а нам нужно защищать свои общие интересы.

Управление по защите окружающей среды — это американский народ, а все мы — это Управление по защите окружающей среды. По крайней мере, в идеале.

Сейчас об этом уже и не вспомнишь, но очень долго сама мысль, что люди могут повлиять на жизнь на планете, казалась просто смешной. Со времен начала Промышленной революции принято было считать, что Земля такая огромная, а людишки так ничтожны, что мы можем навредить разве что совсем немножко.

Это представление всерьез изменилось лишь в шестидесятые, и на то было несколько причин. Астрономы начали сравнивать климат других планет с климатом Земли. Появилось первое фото Земли — такой одинокой и хрупкой за иллюминатором командного отсека «Аполлона-8»: оно разошлось по всему миру в конце декабря 1968 года и оказало колоссальное влияние на настроения в обществе. Первые портреты нашей планеты, снятой издалека, заставили нас радикально пересмотреть свое мировоззрение.

А потом настал первый День Земли. Не «День борьбы за чистоту в нашем районе», не «Национальный день окружающей среды». Этот митинг должен был донести до всех нас, что наша планета — это огромная единая экосистема, что Земля — это глобальное деревенское пастбище. В мировоззрении «все и сразу» изначально заложены моральные принципы. Все мы в ответе за глобальное пастбище. Все мы должны помогать соседям, а теперь стало понятно, что соседями нужно считать и тех, кто живет в другом полушарии. Кем бы ты ни был, ученым или художником, великим политиком или рядовым гражданином, ты обязан отстаивать общее благо. Вскоре такой образ мыслей стал уже не просто разумным, но и очевидным — по крайней мере, для многих. Поэтому да, День Земли достиг своей цели. И продолжает влиять на нас до сих пор.

Шумный успех первого Дня Земли привел к тому, что теперь его отмечают 22 апреля каждый год. В старших классах, в начале семидесятых, я побывал еще на нескольких демонстрациях по этому случаю. Как и многое в нашем обществе, со временем празднование Дня Земли стало более организованным — и более коммерческим.

Казалось бы, мои велосипедные поездки на эти демонстрации не принесли особой пользы. Читатель вправе заметить, что лично мое присутствие на митингах не оказало никакого материального воздействия на настроения политиков, заправляющих в Капитолии и Белом доме. Но тут я поспорю. Я считаю, что многолюдные митинги, повторявшиеся каждый год, помогли поддержать и Управление по охране окружающей среды, и многие другие, не такие заметные, государственные агентства, которые способствуют его работе.

И уж наверняка тот День Земли оказался мощным стимулом для меня лично. Я был убежден, что нам как биологическому виду грозит страшная опасность, если мы не научимся рациональнее применять собственный мозг, и День Земли определил и мое отношение к своему собственному влиянию на окружающую среду, и мои цели на будущее.

С тех пор я делал все, что мог, чтобы биться за правое дело и привлекать вас на свою сторону. Поддерживайте дело, которое считаете правым. Ходите на митинги и демонстрации. Найдите единомышленников — или сами создайте свой круг. Поддерживайте и пропагандируйте ботанскую страсть и идею общей ответственности. Заявите о себе, станьте активным, а не пассивным членом демократического общества. А на митингах старайтесь разобраться, какой сделать следующий шаг, чтобы продолжать менять жизнь к лучшему — и локально и глобально.

Многое из того, что я сделал за последние сорок лет — в том числе книга, которую вы сейчас читаете, — было вдохновлено потребностью объяснить людям, что это значит — быть господствующим видом на планете. Мы, люди, знаем, что способны изменить мир, поскольку именно этим мы и заняты, но до сих пор у нас это получалось разве что случайно. Теперь же наша задача — взять на себя ответственность за свои действия, а это предполагает осознанный контроль над переменами. И это наше общее дело. Переложить экстернализованные затраты нам не на кого. И в самом деле, кому посылать счет? Уверен, такого адреса нет ни у кого из нас — ха-ха-ха (?).

Ботаны никогда не опускают руки перед нерешенной задачей, поэтому и я изо всех сил трудился над проблемой изменения климата и удваивал усилия, чтобы попробовать сделать все и сразу. Я пишу об изменении климата в детских книгах и не упускал случая рассказать о нем во время телепрограммы «Билл Най — Человек-физика» (Bill Nye the Science Guy). Я выступал на Днях Земли в Вашингтоне по приглашению президентов — и республиканцев и демократов. Я вел передачу на канале «Нэшнл джиографик» с Арнольдом Шварценеггером — мы с ним рассказывали о загрязнении окружающей среды и глобальном потеплении.

Все это привело к тому, что в 2015 году президент Барак Обама пригласил меня на очередной День Земли в качестве своего почетного гостя. Мы отправились во Флориду, чтобы привлечь общественное внимание к вопросам охраны природы и отпраздновать создание перестроенной системы общественных сооружений — дорог, плотин, мостов, развязок, — которые в совокупности позволили масштабно перераспределить поверхностные воды в Национальном парке Эверглейдс и его окрестностях. Эверглейдс — уникальная и хрупкая экосистема, там обитают растения и животные, которых нет больше нигде на планете. Чтобы в Южной Флориде была чистая вода, нужно, чтобы ее фильтровала сложная взвесь химических веществ, вырабатываемая экосистемами на севере и в центре штата. Все это нужно хранить и оберегать, и в этом направлении сегодня ведется самая серьезная работа. Об этом и хотел поговорить со мной президент Обама.

Однако восстановление Национального парка Эверглейдс — это пресловутая капля в море. Глобальная температура повышается, а с ней и уровень моря. Большие территории во Флориде в наши дни затопляет соленая океанская вода — она попадает в том числе и в Эверглейдс. Человечество, а в особенности США, почти ничего не предпринимает для борьбы с изменениями климата. Нам нужно подналечь и шире применять ботанское мировоззрение. Я делаю все, что могу, на индивидуальном уровне. Я отдаю мусор на переработку. По делам и на встречи, если это недалеко, я езжу на велосипеде. У меня электромобиль. На крыше дома я установил солнечные батареи. У меня есть система подогрева воды от солнечной энергии. И большинство моих знакомых тоже стараются как могут. Но этого мало. Нам надо надеть очки модели «все и сразу» и вспомнить, на что способны прикладная наука и техника, особенно вместе взятые.

Я спрашиваю себя — и надеюсь, что и вы себя спрашиваете: что станет переломным моментом на этот раз? Что заставит США и остальной мир взять себя в руки и начать разбираться с причинами, по которым на планете неуклонно теплеет? Я убежден, что для этого нужно, чтобы все мы объединились ради общего дела. Идиотский глобальный идеализм на самом деле никакой не идиотский. Его вполне можно применить на практике. Сегодня воздух и вода почти во всех развитых странах не в пример чище, чем в семидесятые. Реки в США больше не горят. Вашингтон в наши дни гораздо симпатичнее и богаче, чем тогда, и кварталы, сгоревшие дотла во время беспорядков, снова стали благополучными районами, где кипит жизнь. Однако в наши дни недостает ощущения, что законы об охране природы нужно принимать безотлагательно. «Кризисная ментальность» семидесятых была очень неприятна, зато принесла результаты.

Ответственность лежит на всех нас. Как ни формулировать задачу — в терминах трагедии деревенского пастбища или в терминах «все и сразу», — идея остается прежней. Нужно бороться с изменениями климата всеми доступными средствами с опорой на лучшие научные методы. Нужно стараться, чтобы было меньше отходов, и делать гораздо больше из гораздо меньшего количества сырья. Нужно разрабатывать экологически чистые способы выработки энергии. А еще нужно давать доступ к разработанным технологиям всем, кому мы только можем. И делать это нужно не только каждому из нас в отдельности, но и в масштабах страны и планеты. Это нравственный императив — а еще императив выживания.

Чтобы воплотить нынешние представления об охране окружающей среды в жизнь, нам нужно вернуть обществу то чувство ответственности, которое возникло у нас в тот первый День Земли, когда нас было так много. Сегодня мы в значительной степени стали жертвами собственных успехов. Окружающая среда почти во всем западном мире стала гораздо чище, а экономика — гораздо сильнее. Когда метеорологи предупреждают о небывалой жаре или наводнении, это не вызывает такой бурной реакции в обществе, как когда-то «речные пожары». Люди относятся к правительственным учреждениям все циничнее и куда меньше стремятся участвовать в общественной жизни. Однозначного выхода из положения не придумать, но есть одна мысль, которая не идет у меня из головы.

Когда я учился в колледже, то хотел вступить в ряды ВВС США — наверное, дело в том, что у меня и отец и мать были ветеранами. Я считал себя патриотом, живо интересовался самолетами и хотел послужить стране — особенно если учесть, что тогда армия отчасти оплатила бы мне обучение в колледже. Поэтому в 1975 году я проделал первые шаги, чтобы поступить в Учебный корпус офицеров запаса. Пока я ждал медосмотра на авиабазе ВВС в городе Рома в штате Нью-Йорк, то разговорился с тамошними пилотами. Я спросил, как часто у них вылеты, и они ответили: «Да раз в пару месяцев, иногда даже в полтора». Тогда я спросил, чем они занимаются между полетами. Они ответили: «Учим протоколы, составляем отчеты». Пилоты стремительно теряли квалификацию.

То, что рассказали мне эти летучие ковбои, навевало тоску, поэтому я передумал. И забрал заявление без всяких последствий. Однако часто я задумываюсь о том, насколько иначе сложилась бы у меня жизнь, если бы я остался в ВВС: вдруг там меня ждала какая-то интересная роль, не обязательно связанная с самолетами. Может быть, я посвятил бы жизнь службе родной стране. Ну или, по крайней мере, получил бы бесценный опыт воинской повинности. И на разные вопросы внутренней и внешней политики смотрел бы теперь совершенно иначе. Может быть, я даже быстрее додумался бы до идей коллективной ответственности и коллективного решения задач.

А потом я думаю, как отнеслись бы к этому мои родители. Во время Второй мировой отец попал в лагерь для военнопленных. А если уж попал в лагерь для военнопленных, придется идти до конца — оттуда заявление не заберешь. Мама в это время работала в ВМФ шифровальщицей, способствовала победе и все время думала о своем женихе, пропавшем с далекого тихоокеанского острова. Для них воинская повинность не была вопросом выбора. Они трудились бок о бок с людьми из самых разных слоев общества, но цель у них была одна. Заводские рабочие воевали рядом со вчерашними студентами-юристами. Женщины из богатых и бедных районов клепали самолетные крылья на соседних станках. Общему делу служили все, поскольку положение было нешуточное, и все понимали, что значило тогдашнее расхожее выражение «экзистенциальная угроза». На кону стояло само существование общей родины.

Может быть, нам удастся воскресить дух того времени, возродив идею службы на благо родной страны? Мне видится система, при которой каждый гражданин США до достижения им 26 лет должен отслужить один год. Программу следует запустить на международном уровне, так что служить можно будет не только на родине, но и за границей: получится международная версия Управления общественных работ, придуманного для трудоустройства безработных в ходе «Нового курса» в тридцатые-сороковые годы. Можно пойти служить в армию, а можно поработать на строительстве ветряков и опор для линий электропередач. Можно помогать разрабатывать дешевые элементы для солнечных батарей. Можно ассистировать учителям в школах. Можно ухаживать за стариками. А можно поехать за границу и помочь обеспечивать жителей развивающихся стран чистой водой, возобновляемыми источниками электроэнергии и доступом в Интернет. Можно стать посланцем западной культуры и распространителем ботанских знаний, добиваться сотрудничества и доверия по международной линии. Тогда уж точно не будет ощущения, что ты тратишь время на имитацию деятельности и заучивание бесполезных правил.

Мне видится нечто большее, чем Корпус мира и даже «Америкорпс». Служба должна быть обязательной, а ее срок составит не одно лето, а целый год. Это будет закон, обязывающий отслужить каждого из нас, всех до единого. Можно пойти на службу сразу после школы, после колледжа, в перерыве при смене места работы. Но если планируешь пойти в аспирантуру, придется все-таки прервать академическую карьеру и отслужить. Думаю, многие аспиранты выберут время между защитами магистерской и докторской диссертации. Дух единства, возникший в первый День Земли, войдет в законодательство страны независимо от конкретной научной специализации.

Кого-то из вас такая идея наверняка коробит, но я убежден, что программа гражданской повинности изменит нас к лучшему, сломает барьеры, которые делят нас на фракции и группировки, на левых и правых. Либералы в целом с подозрением относятся к любым правительственным начинаниям, зато с жаром поддерживают идею гуманитарных программ. Консерваторы в целом с подозрением относятся к правительственным социальным программам, зато с жаром поддерживают обязательную службу на благо страны. И те и другие в наши дни совсем не доверяют правительственным учреждениям. Хорошо, тогда давайте запустим аналогичные программы в рамках отдельных штатов. А их участники, например, получат преимущество при поступлении в лучшие государственные учебные заведения. Тогда, если такую программу запустит, скажем, Индиана, это заставит принять аналогичные законы и в Огайо — иначе Огайо проиграет в конкурентной борьбе. Тогда постепенно, шаг за шагом гражданская служба станет обязательной и в масштабах всей страны. Такая программа запустит процесс исцеления. Вот я и дарю эту идею читателям: может быть, среди вас найдется политик или просто прирожденный лидер, который подхватит ее и когда-нибудь объединит нас на благо страны и всего мира.

Позвольте напомнить, что сам я ни дня не прослужил ни в армии, ни в Корпусе мира. Но когда я сравниваю свой опыт с опытом родителей, их друзей и современников, то чувствую, что такая служба была бы крайне полезной и мне, и другим людям. Она сплотила бы нас, сблизила с другими странами, избавила от ксенофобии и страха перед будущим.

Национальная программа гражданской службы потребовала бы финансирования (за счет налогов), однако затраченные деньги тут же влились бы обратно в экономику. Миллионы людей, проходящих службу, восстанавливали бы инфраструктуру, помогали бы перейти на возобновляемые источники энергии, работали бы с гражданами других стран, чтобы обеспечить им широкий доступ к чистой воде и цифровой информации. Первоначально День Земли был задуман как манифестация альтернативной культуры. А государственная гражданская служба тут же вернула бы его в русло мейнстрима.

Давайте вместе помечтаем. Когда-нибудь мы увидим, как молодые американцы сооружают ветряки, монтируют солнечные батареи и налаживают водоочистные сооружения там, где они нужнее всего. Они распространят возобновляемые источники энергии в Аппалачах и наладят сотовый доступ в Интернет в Эфиопии. Каждый шаг на этом пути будет сметать все политические, общественные и культурные барьеры, которых мы так много нагородили в последнее время. Каждая гражданская программа позволит лишь немного противодействовать изменениям климата, зато заметно поспособствует ощущению общей цели, и уже тогда мы сможем вместе налечь на решение главной задачи, на преодоление полномасштабного кризиса.

Не знаю, удастся ли мне воплотить в жизнь идею «гражданской повинности», но главное в другом: есть много способов возродить дух семидесятых и с его помощью решать насущные задачи. Если президент Никсон сумел после Дня Земли создать Управление по охране окружающей среды практически мгновенно, то нынешний президент и нынешний конгресс тоже наверняка способны на великие свершения. Надо только согласиться, что это нужно, взяться за дело — и на полной скорости устремиться в будущее.

Глава шестая Как мои родители бросили курить

Настоящим утверждаю, что если хочешь, чтобы взрослые перестали болтать о важных проблемах вроде изменения климата и начали что-то предпринимать, один из лучших способов — вовлечь в процесс их детей. Молодежи свойственны юношеский пыл, идеализм и любознательность, которые делают их идеальными исследователями и пропагандистами всякого рода перемен, основанных на научных данных. А еще у детей перед нами огромное тактическое преимущество: они живут дома и потому могут убеждать родителей в чем угодно с самого близкого расстояния. Это я знаю не понаслышке с тех самых пор, как мне было двенадцать лет и на мою долю выпали незабываемые приключения. А все из-за сигарет.

В шестидесятые годы, когда я был маленьким и жил в Вашингтоне, почти все мои знакомые взрослые курили. Такое ощущение, что в то время курили практически все. Курили мои мама с папой. Курил даже наш сосед-врач. И практически все мои знакомые курильщики говорили, как им хочется бросить. Да, им нравилось курить, но все равно в глубине души они мечтали бросить.

С пятидесятых годов на табачные компании начали подавать в суд — и отдельные люди, и всякого рода объединения и организации. Помню, как об этом говорили в теленовостях, которые я смотрел вместе с родными. Руководители табачных компаний с самыми честными лицами утверждали, что и не подозревали о связи курения и рака.

Родители были категорически против того, чтобы я начинал курить, и часто говорили, как трудно потом бросить. Планировать бросить курить было почти так же модно, как собственно курить. То и дело по радио пускали социальную рекламу — треск пламени, вой сирен и голос пожарного, мрачно говоривший, что этот несчастный случай произошел, потому что «кто-то курил в постели». Но гораздо более глубокое впечатление на меня произвело выступление актера Уильяма Тэлмана, который играл окружного прокурора Гамильтона Бургера в популярнейшем телесериале «Перри Мейсон».

Если для вас это каменный век, вспомните, как много появилось в последнее время детективных телесериалов с участием юристов и адвокатов: «Закон Лос-Анджелеса», «Закон и порядок», «Юристы Бостона», «Практика», «Элли Макбил», «Лучше звоните Солу» и «Хорошая жена» (список, разумеется, далеко не полон). Так вот, «Перри Мейсон» был первым сериалом в этом жанре. Обратите внимание, что имя и фамилия — Гамильтон Бургер очень похожи на «гамбургер» — а все потому, что каждую неделю главный герой Перри Мейсон, сверхъестественно одаренный адвокат, глотал этого персонажа, практически не жуя. Перри, как мы его называли, всегда оказывался умнее и окружного прокурора, и полицейских и добивался признания настоящего убийцы за минуту до последнего перерыва на рекламу. Перри обеспечивал закон и порядок благодаря непоколебимой логике и знанию людей. Я любил этот сериал, просто обожал. И когда Гамильтон Бургер, то есть Уильям Тэлман, появился на телеэкране и сказал: «Когда вы это увидите, меня уже не будет в живых. Прошу вас, не курите!» — я прямо взвился. У меня появился стимул к действию. Надо срочно спасать родителей. Признаться, свою роль здесь сыграла и обида на «этих взрослых, которые вечно говорят: делай, как я говорю, но не как я делаю». Однако, полагаю, это был еще и зачаток моего стремления менять мир к лучшему. Мне было всего двенадцать, и я ставил себе более скромную цель — изменить к лучшему жизнь в нашем доме. Я совершенно затравил и задергал… гм… в общем, я постоянно напоминал родителям, что они оба дали слово бросить курить. На это я получал старую заезженную пластинку: да, они очень-очень хотят бросить, но это так трудно, ты себе не представляешь, так что никогда-никогда не начинай курить.

Как и любые другие родители, мама с папой хотели «обеспечить мне полноценный летний отдых» — с языка хороших родителей это переводится как «ты, Билл, уже староват для малышового лагеря с играми и развлечениями, но еще не дорос до того, чтобы найти нормальную работу за деньги, однако дома сидеть мы тебе тоже не дадим». И вот для вящей полноценности моего отдыха родители записали меня на летние курсы в Смитсоновский институт, расположенный в центре Вашингтона, благо туда было несложно добираться от дома. В результате я узнал все об океанографии — тогда мне казалось, что ничего лучше просто не бывает. Для начинающего ученого лето выдалось что надо. А мои родители, страдавшие никотиновой зависимостью, считали, что смогут хотя бы несколько недель передохнуть от моих приставаний и настойчивого насаждения добра. О как они заблуждались!

Чтобы попасть в Смитсоновский институт, мне нужно было сесть на автобус в центр. По пути ко мне подсаживались соученики, участники той же программы; по большей части они были старше на класс-другой. По дороге мы болтали и в конце концов подружились. Потом мы договорились встречаться на другой остановке, потому что оттуда путь пролегал мимо потрясающего магазина на Пенсильвания-авеню, который назывался «Волшебная лавка Эла». Это была настоящая достопримечательность, просуществовавшая 58 лет. Хозяин магазина Эл Коэн продавал не только муляжи отрубленных пальцев, компактные складные шелковые цветы и всевозможные наборы для карточных фокусов, но еще и так называемые «сигаретные заряды». Это были крошечные пиротехнические устройства, похожие на отломанное острие зубочистки. Их нужно было втыкать в кончик сигареты. Стоило ничего не подозревающему курильщику зажечь ее, и через несколько минут или даже секунд — в зависимости от того, насколько глубоко засунешь заряд, — сигарета взрывается. Очень зрелищно. После взрыва бумажная обертка сигареты выглядит как кожура идеально очищенного банана. А остатки сигареты — как взорвавшаяся сигара из мультика компании «Уорнер Бразерс», ну, там, где у Даффи Дака все лицо черное и клюв на сторону. Все это чистой воды хулиганство, очень страшно и обидно и, честно говоря, просто чудесно. Сигаретные заряды — это идеальное приспособление для подростковых шалостей.

Как вы думаете, что сделал я, одаренный юноша творческого склада со склонностью к экспериментам? Разумеется, я купил сигаретных зарядов и аккуратно засунул их в родительские сигареты. А нечего было клясться мне бросить, а самим курить как ни в чем не бывало! Я был подающим надежды инженером, поэтому немного подправил схему: не стал точно следовать инструкции, где производитель рекомендовал вытряхнуть из сигареты немного табака и поместить заряд в самый кончик. Нет, я взял длинную иглу из маминого сундучка с рукоделием и затолкал заряды поглубже, чтобы их не было видно — совсем-совсем. Это было чревато некоторыми физическими осложнениями, о которых я особенно не задумался. Если заряд засунут глубоко в табак, то взрыв может получиться несколько сильнее из-за «кольцевого напряжения» бумаги.

Провернуть все это оказалось проще простого. Сигаретные заряды совсем крошечные, с рисовое зернышко, поэтому спрятать их было несложно. Папа по вечерам вынимал все из карманов и в том числе доставал начатую пачку сигарет и оставлял ее на журнальном столике вместе с ключами и бумажником. Так что у меня была прекрасная возможность завладеть его запасами и уединиться с ними на несколько минут.

Однажды вечером родители ушли в гости к соседям. Так бывало частенько. Мы с соседями дружили семьями. Стояло лето, а, как вы, должно быть, помните, летом в Вашингтоне бывает до неприличия, до одури жарко и душно. Поэтому было принято звать друзей на поздний ужин — прекрасный повод расслабиться и пообщаться. Поскольку кондиционеров у нас не было, окна были распахнуты, чтобы впустить хоть сколько-нибудь условно прохладного ветерка, искусственно создаваемого электрическими вентиляторами, которые стояли у нас буквально в каждом углу. У соседей было то же самое. Поэтому, когда в соседнем доме взрывались сигареты, я прекрасно слышал все эти четкие, сухие щелчки — вот она, чистая радость! Ура!

Как ни странно, взрослые отнеслись к этому довольно благодушно. Они сразу поняли, чьи уши тут торчат. Я слышал, как они смеялись, прикуривая за кофе с пирожными. «Бах! Бах! Бах!» Каждые несколько минут они предпринимали новую попытку закурить — и их ждал новый сюрприз. Оказалось, что я в ходе эксперимента со взрывами допустил одну погрешность, которая придала ему особый смак. Время между прикуриванием и взрывом было не одинаковым, все зависело от того, насколько глубоко я затолкал заряд. Ни родители, ни соседи не знали, когда взорвется очередная сигарета и что будет, когда они прикурят следующую: бюджет у меня был ограничен, так что заряжены были не все сигареты. Поэтому время взаимодействия курильщика с сигаретой было непредсказуемым, а это добавило эксперименту психологической напряженности.

Если хочешь приучить подопытную крысу нажимать лапкой на рычаг, сделай механизм, чтобы за каждое нажатие крыса получала семечко подсолнуха или еще что-нибудь вкусненькое в награду. Если хочешь, чтобы крыса не наступала на металлическую пластину, сделай механизм, который будет слегка ударять ее током каждый раз, когда она дотронется до нее лапкой. Это открыл Иван Петрович Павлов. Но если хочешь, чтобы крыса свихнулась, награждай ее и ударяй током не всегда, а от случая к случаю. Никакой определенности, только изматывающий хаос — вот что потреплет ей нервы! Именно это я и проделал со взрослыми — юный, подающий надежды и не то чтобы злой гений (звучит демонический смех).

Потом оказалось, что, несмотря на веселье, которое меня так подбодрило, родители были не в восторге от моей проделки с пиротехникой. Они провели со мной воспитательную беседу: взрывы напугали их друзей и попортили мебель, и получилось неловко. Однако что они могли возразить против моих мотивов?

— Мы хотим бросить курить, но не делай так, чтобы мы боялись закуривать!

— А почему, мамочка? Почему, папочка?

— Ну… это… гхм…

Я — человек научного склада ума, сумевший прожить в нашем обществе шесть десятков лет, поэтому отдаю себе отчет, что вредные привычки — совсем не шутка. При сжигании табака высвобождается никотин, который влияет на мозг курильщика. Всевозможные наркоманы начинают применять наркотические вещества и заниматься деятельностью, вызывающей нездоровое привыкание, потому что это приятно, а потом уже не могут перестать, поскольку им, как гласит пословица, не так хорошо с привычкой, как плохо без нее. Последствия воздействия на мозг сами по себе страшны и удивительны. Но помимо химических причин привыкания, есть еще и поведенческие. Курение — не просто привычка, это ритуал. То же самое происходит и с алкоголем, и с другими наркотиками, и даже с привычкой объедать ся и с азартными играми.

Вот, например, мои родители и наши соседи привыкли закуривать после сладкого. В то время это было обычной составляющей светского общения и для них, и для многих других людей нашего круга. Мы видели это и в кино, и по телевизору (и в том числе в сериале «Перри Мейсон»). Однако мои сигаретные заряды произвели на родителей и их друзей сильное впечатление, даже сильнее, чем я рассчитывал. Моя проделка не просто напугала родителей. Она их потрясла. Они остро осознали свою вредную привычку — настолько, что сумели от нее отказаться.

С учетом всего этого логично заключить, что нарушение привычного поведения позволяет избавиться от вредной привычки. Так далеко я не загадывал и не собирался, по крайней мере сознательно, вырабатывать у мамы с папой условный рефлекс, как у собак Павлова. Мне просто хотелось им по-доброму, с сочувствием напомнить, какая это гадость — сигареты. Ладно, не стану скрывать, мне, конечно, приятно было представить себе, как они запрыгают, и, похоже, они и правда прыгали очень выразительно (они были в гостях, так что своими глазами я этого не видел). Но после «вечера взрывающихся сигарет» родители всерьез задумались, что пора бросать. Должно быть, сигаретные заряды добились того, чего я не мог добиться за все годы приставаний к маме с папой. Родители не знали, сколько сигаретных зарядов я купил, не говоря уже о том, где я их беру. Вдруг я решу нанести новый удар, невзирая на воспитательную беседу? Они не могли предугадать, не превратится ли очередная «раковая палочка», которую они запалят, в шумный разрушительный фейерверк. Я лишил родителей возможности предаваться вредной привычке в обществе — испортил им ритуал.

Я отдаю себе отчет в том, что моя проделка — не единственная причина, по которой они бросили курить, а может быть, и не главная. Однако она помогла им изменить поведение, а этого оказалось достаточно, чтобы подтолкнуть к отказу от привычки, от которой они не могли избавиться много лет.

Здесь я должен со всей настойчивостью добавить, что в целом не одобряю применение взрывчатых веществ для розыгрышей друзей и родных даже с самыми благородными намерениями. Не хотелось бы терять потенциальных читателей — и к тому же это ужасное и непростительное… гм… хулиганство. Сигареты своих родителей я зарядил только потому, что был совершенно уверен, что заряды из «Волшебной лавки Эла» абсолютно безопасны. А вот что я в целом одобряю — это активные действия с целью изменить к лучшему жизнь в своем собственном доме. Когда стремишься изменить мир, проще всего начинать с тех, на кого ты можешь сильнее всего повлиять. А если перемены можно осуществить при помощи науки — еще лучше.

Мои взрывчатые сигареты оказались частью куда более масштабного движения. Уильям Тэлман безвременно скончался через несколько месяцев в возрасте 53 лет, а движение противников курения лишь набирало силу. В наши дни курят несравнимо меньше — по крайней мере, в западных странах. Изменились общественные нормы. Курить запрещено в барах и клубах почти во всей стране. В Нью-Йорке владельцы многих ресторанов делали мрачные прогнозы — мол, их бизнес рухнет, если посетителям не разрешат курить за кофе после десерта. Но этого не произошло. Более того, люди стали засиживаться дольше и заказывать больше блюд. Доходы ресторанов возросли. Сегодня курение перестало быть модной привычкой положительных киногероев, разве что в фильме рассказывается об эпохе свинга и стоит цель воссоздать атмосферу.

Зачастую эти перемены зарождались на местах, на уровне семей и отдельных людей, — как и в случае супругов Най. Родственники убеждали любимых отказаться от опасной привычки. Относительно небольшое количество самых ярых активистов постарались изменить и социальную среду — и в конце концов больше людей стало вести себя по-другому, придерживаться здорового образа жизни. А это очень важно. Миллионы людей бросили курить, еще миллионы не стали и начинать, и в результате миллионы потенциальных жертв рака легких или хронической обструктивной болезни легких остались живы и здоровы. Это мелодичное звонкое эхо того несильного грохота, который учинил малютка Билли своими сигаретными зарядами в нужное время и в нужном месте.

Тем больше у нас причин знакомить детей с наукой и готовить к тому, чтобы они сами учиняли свои взрывы, толкающие нас по пути прогресса. Мои родители сердились на меня за сигареты, но понимали, какова моя цель, — возможно, даже лучше меня самого. К двенадцати годам я нахватался достаточно знаний, чтобы знать, чем опасно курение и что стоит на кону. Я хотел, чтобы мои родители остались живы. Так что я не просто радовался пиротехнической шутке — я сделал это из любви к ним, а это было гораздо важнее. Я вижу, что в наши дни разыгрывается тот же сценарий: именно дети уговаривают родителей перерабатывать мусор, отказаться от использования полиэтиленовых пакетов, поменьше выбрасывать и побольше узнавать о том, как сделать мир лучше в будущем. Ими движет гремучая смесь идеализма и заботы о ближних, в которой мне слышится что-то родное.

Вот почему высококачественное естественно-научное образование становится вдвойне важным ингредиентом перемен. С одной стороны — и это очевидно — оно снабжает следующее поколение информацией и инструментами критического мышления, без которых невозможно принятие рациональных решений, вдохновляет юношеское воображение на квантовые скачки, обусловленные надежными данными, даже если дети в дальнейшем и не изберут сугубо научную карьеру. С другой — и это не так очевидно — оно помогает детям стать катализаторами перемен, что называется, в тылу.

Дети по природе своей легче учатся новому, чем их родители. Они полны энергии и не знают удержу, что не всегда хорошо. И если мы на самых ранних этапах научим их мировоззрению «все и сразу», то направим больше энергии в мирное русло. Я не имею в виду детское нытье и истерики. Я говорю о том, что убеждать людей гораздо проще, когда ведешь агитацию у себя дома, как было со мной и моими родителями.

Не следует недооценивать силу семейных уз. Каждое поколение хочет, чтобы их дети жили лучше, — а еще дети нужны каждому поколению, чтобы быть честными с самими собой. Если мы хотим изменить привычки людей, надо убедить их детей, что их родителям надо начать вести себя правильно. Думаю, дети обеспечат человечеству светлое будущее. Если молодежь разделяет идею эволюции, понимает основы науки о жизни и представляет себе, как мутируют патогенные бактерии и вирусы, никто не станет отказываться от прививок, и общество станет здоровее. Если мы объясним молодежи, почему меняется климат и как с этим бороться, следующие поколения, вероятно, научатся гораздо лучше оберегать Землю и ее экосистемы.

Разумеется, оценивать данные и трудиться на благо всего мира способна не только молодежь. Но всем нам надо равняться на молодежь с ее энергией и пылом. Всем нам, независимо от возраста, по силам мелкие поступки и конструктивное сопротивление, способствующие движению по пути прогресса.

За дело!

Глава седьмая Нед Най и табличка «спасибо»

Мой папа Нед любил водить машину, но водитель из него был не очень хороший. А иногда, честно говоря, из рук вон плохой. Он слишком резко вписывался в поток, отчего водителю следующей машины приходилось резко тормозить, чтобы избежать столкновения. А иногда папа без предупреждения перестраивался в другой ряд — мол, те, кто там едет, «сами все видят» и сообразят, что делать. Все это очень мило и трогательно-старомодно — только другой водитель не обязан «сам все видеть». В наши дни водители все реже «сами все видят», потому что отвлекаются на навигаторы, эсэмэски и прочие приложения в наших вездесущих мобильных телефонах (в ближайшем будущем это, впрочем, изменится, когда навигаторы станут еще умнее и появятся беспилотные автомобили).

Пожалуй, стоит благодарить судьбу, что всего этого не было в моем детстве. Страшно представить себе, каким рассеянным стал бы тогда папа. Поймите меня правильно: он не играл в игры и не беседовал с далекими друзьями, такое ему и в голову бы не пришло. Нет, просто он постоянно сверялся с компасом и высотомером. Да-да, с высотомером, который показывал, на какой высоте папина машина находится над уровнем моря (в детстве меня поражало, что можно и это узнать). Кроме того, папа был изобретателем-самородком. Поскольку он очень увлекался разными техническими новинками, ценил взаимную вежливость и предупредительность и часто по рассеянности не замечал происходящего на дороге, то довольно много времени посвящал раздумьям над способами общения между водителями. Как настоящий ботан, отец никогда не забывал об общественном благе. За несколько десятков лет до того, как в обиход вошло выражение «агрессивный стиль вождения», он понял, как опасно садиться за руль, когда ты в гневе. И решил, что с этим надо что-то делать — в своем стиле изобретателя-самородка. Он придумал лозунг «сделай сам» задолго до того, как всяческий хенд-мейд вошел в моду.

Отец решил, что выходом из положения будет табличка «Спасибо!», которую можно показывать другим водителям, если хочешь их поблагодарить, а они тебя не слышат. Это была не просто концепция. Мы с братом всячески поддержали папу и изготовили табличку по его техническому заданию. Отец вполне мог отпилить кусок фанеры, вырезать по трафарету буквы, разметить табличку при помощи линейки, наклеить буквы и так далее, но у него были другие заботы. Изготовление таблички стало общественно полезным делом, позволяющим не просто научить сыновей каким-то техническим приемам, но и рассказать им о более важных вещах — о вежливости, сотрудничестве и эффективной организации дорожного движения. Я уже упоминал о семейных узах. Отец и об этом тоже подумал. И вот мы с братом по его указаниям приделали к заднему бамперу отцовского «Рено-16» кусок фанеры на петлях, прикрутили шуруп с ушком к потолку салона и пропустили через ушко леску от таблички до зеркала заднего вида. Я даже приделал ременную петельку к концу лески, чтобы водителю было удобнее хвататься.

Вот как это все работало. Скажем, мой отец перестроился в другой ряд, не просигналив, или взял вправо перед другой машиной, оставив ее водителю совсем немного места, и тот едва не врезался в него. Чтобы выразить признательность мастерству другого водителя, ловко избежавшего столкновения в последний момент, отец дергал за петлю, прикрепленную к зеркалу заднего вида, и над задним бампером машины появлялась табличка с шестидюймовыми буквами. На ней значилось просто «Спасибо!». И тогда водитель позади не сердился на отца за безответственное поведение на дороге, а, наоборот, гордился собой: «Ух ты, как это разумно со стороны этого водителя, в которого я едва не въехал! Он меня благодарит. А ведь и в самом деле, какой я вежливый, что пропустил его вперед!»

Если вдуматься, отец, возможно, был не таким уж плохим водителем. Может статься, в моей памяти засели избирательные воспоминания о тех моментах, когда я думал, что наша жизнь висит на волоске, или когда я, например, в четыре года при резком торможении разбил нос о рулевое колесо. Одно очевидно: Нед Най хорошо представлял себе, что, если мы все будем сотрудничать и помогать друг другу, вместо того чтобы состязаться за место на улицах родной страны, водить машину всем станет немного легче.

Сегодня, казалось бы, мы в некоторой степени контролируем дорожное движение и избегаем пробок, поскольку прокладываем маршрут при помощи Google Maps, Apple Maps или Waze (и любых других ультрасовременных приложений и программ, которые наверняка появятся после того, как я это напишу, к тому времени, как вы это прочитаете), которые принимают во внимание заторы. Не исключено, что завтра у вашей машины будет автопилот, который возьмет на себя общение с другими машинами, чтобы регулировать скорость или менять маршрут для оптимизации потока транспорта. А моему папе эта идея пришла в голову давным-давно, только он, чтобы добиться цели, полагался не только на технику, но и на прелестное сочетание техники и душевного сочувствия к собратьям — откидную табличку на леске.

Его изобретение работало просто прекрасно. Водители, двигавшиеся за отцом, в полной мере оценивали его хитроумие и добрые намерения, а может быть, и мастерство его сыновей. Стоило отцу неожиданно ударить по тормозам перед кем-то, как он показывал табличку «Спасибо!» — и практически не было случая, чтобы другой водитель в ответ не бибикнул или не мигнул фарами. После каждого применения таблички, когда мы видели эти ответные знаки благодарности за наши хорошие манеры, у нас в машине завязывалась веселая беседа: «Как здорово! Он нас понял! Он нам просигналил!» (Какие мы молодцы и так далее.) Не исключено, что это и было конечной целью отцовского плана. Так или иначе, табличка работала так славно, что я до сих пор вспоминаю о ней с восхищением, пусть и осторожным. Мне приятно думать, что это и в самом деле был осмысленный шаг на долгом пути оптимизации дорожного движения.

Прошло несколько лет, и мой брат уехал в колледж. Я в одиночку наладил похожую систему с табличкой «Спасибо!» еще на двух отцовских машинах, которые были у него после «Рено». Инженерный процесс разработки, изготовления и отладки по современным стандартам был грубым и трудоемким. Сейчас, как правило, нам не приходится сверлить дырки в собственной машине, — да что там, об этом и думать неприятно. Если бы кто-нибудь придумывал подобную систему сегодня, то, скорее всего, устройство было бы электронное, возможно, на основе красивого, яркого жидкокристаллического дисплея. Оно подключалось бы с помощью проводов или через «Bluetooth» — никакой лески. Скорее всего, оно бы работало примерно как бегущая строка-суфлер в помощь лектору или телеведущему. При такой системе текст выводился бы на экран в зеркальном отражении, а потом проецировался бы на наклонное заднее стекло автомобиля, которое можно было бы сделать полуметаллизированным, чтобы слова были видны другим водителям, но не заслоняли обзор водителю самой машины и пассажирам. Немножко похоже на рекламные проекторы, просто с перевернутым текстом, рассчитанным на водителей в других машинах. Погодите, схожу-ка в мастерскую…

***

Даже если папина технология окончательно устарела — что с того? Мысль, что можно сделать мир лучше, если везде показывать знак «Спасибо!», кажется мне очень дельной. Я всегда восхищался умением отца мыслить в терминах решения реальных задач. Еще я всегда восхищался им за то, что он не просто обдумывал идею, а воплощал ее в жизнь и широко применял. И еще более — за то, что он и нас заставил воплощать и применять.

Нед Най был кладезем подобных идей. Ему принадлежит и другое гениальное (?) изобретение, повышающее безопасность автовождения: звонок для пешеходов, деликатная альтернатива автомобильным гудкам, от которых, того и гляди, удар хватит. У нас в семье дважды были автомобили «Рено-16» французской сборки. (В те годы Нед с большим уважением относился к зарубежным автомобильным новинкам. Но поскольку во время войны он побывал в лагере для военнопленных, японские автомобили ему не нравились.) Отец попросил меня приделать под капот электрический велосипедный звонок — в первом воплощении этого изобретения звонок работал от батарейки. Этот звонок включался от такой же кнопки, которая была бы на руле велосипеда, если бы устройство применялось по прямому назначению. Отец приделал кнопку поверх рукоятки подсоса (не обращайте внимания, это такой старый технический термин). Если перед машиной появлялся рассеянный пешеход, отец нажимал кнопку и привлекал его внимание. Звонок был достаточно громкий, чтобы его услышал пешеход, но тише обычного автомобильного гудка, так что другие водители либо не слышали его, либо не считали, что он предназначен для их ушей. Как и табличка «Спасибо!», звонок для пешеходов был попыткой достичь больших результатов малыми средствами. А потом я на основании того, чему научился на школьных уроках физики, запитал звонок от электрической цепи с делителем напряжения. Все-таки батарейки в первой версии звонка так и летели. Получилось просто здорово.

При помощи этих изобретений отец боролся с отрицательными эмоциями на дороге и призывал всех нас относиться друг к другу мягче — что и показывал всем, с кем общался, а особенно нам, членам семьи, вовлеченным в творческий процесс. Таким образом он делал мир чуточку лучше, поскольку помогал экономить душевные силы, и уж точно снижал уровень стресса.

Сегодня подобная система нужна еще сильнее, поскольку современные пешеходы норовят переходить улицу, уткнувшись в мобильные телефоны. В городе Пасадена в Калифорнии городская администрация наклеила на края тротуаров у пешеходных переходов износостойкие стикеры. На стикерах написано: «Подними голову». Лично мне кажется, что читать их нужно примерно так: «ГОЛОВУ ПОДНИМИ!!! СРОЧНО!!!» Но папа, наверное, был не такой темпераментный. Он был просто изобретатель-самоучка, который хотел, чтобы все стали немного спокойнее, тратили меньше сил и были чуть вежливее друг к другу. И табличка и звонок были нацелены против неучтивости (sic!), которую он видел кругом. Тогда могло показаться, будто Нед придумал какой-то чудной выход из положения, да и сейчас, признаться, его изобретения выглядят несколько эксцентрично. Никто не сулил нам златые горы за их массовое производство. Однако они все же по-своему изменили мир к лучшему, по крайней мере, в моих глазах. Насколько мне известно, сейчас, когда прошло почти полвека с тех пор, когда Нед раздумывал, как сделать мир безопаснее для пешеходов, остальное человечество только подтягивается: например, некоторые современные автомобили оборудованы гудком двух типов — погромче и потише.

Опыт сборки и применения изобретений моего чудака-отца научил меня глубоко ценить его верность взаимному уважению. Ведь если кто-то подрезает тебя на дороге и вынуждает ударить по тормозам, все инстинкты кричат, что ты имеешь право на агрессию. Очень легко обрушить потоки непечатной брани на пешехода, сошедшего с тротуара чуть позже, чем нужно, из-за чего тебе придется опять же ударить по тормозам, чтобы не наехать на него, или ждать, когда можно будет повернуть направо (в некоторых странах налево). Есть большое искушение воинственно засигналить, если водитель перед тобой включает сигнал поворота уже после того, как загорелся зеленый. К чему скрывать: вы, читатель, наверняка часто — да что там, бессчетное множество раз выходили за рамки приличий в таких случаях. Готов признаться — и я грешен. И я, конечно, понимаю, что вы, как и все мы до единого, считаете себя очень неплохим водителем, выше среднего. Тем не менее у меня есть сильное подозрение, что и вам на дороге время от времени случается совершать оплошности.

Сегодня при конструировании автомобилей стараются снизить риск дорожных аварий, лишив водителя возможности контролировать происходящее. Это один из способов борьбы с непокорным человеческим фактором, и, думаю, он принесет прекрасные плоды, спасет много жизней и освободит много времени. Об этом мы с вами еще поговорим (надеюсь, вы не бросите читать эту книгу). Отец ставил перед собой более скромные цели. Он хотел стать лучше как водитель, оставшись человеком, а не роботом, вести себя добрее и предупредительнее, как подобает тому, кто контролирует эмоциональную сторону вождения и старается, чтобы обстановка на дороге стала безопаснее.

Но постойте, какие же это скромные цели? Они гораздо масштабнее задач, которые ставят перед собой автопроизводители. Да они просто огромны! И к тому же вполне соответствуют стилю «все и сразу». Если мы научимся признавать мелкие ошибки, которые все мы совершаем время от времени — и как водители, и как пешеходы, — если постараемся их исправить, это заставит нас внимательнее отнестись к общей картине коллективных действий и коллективной ответственности. Автомобильное движение в том виде, в каком мы его знаем, не может существовать без системы правил и стандартов, по поводу которых мы все согласны. К некоторым мы так привыкли, что уже и не замечаем их: знаки «стоп», светофоры, дорожная разметка и так далее. Некоторые не так очевидны, например, стандарты безопасности или правила Управления по охране окружающей среды, регулирующие состав автомобильных выхлопных газов и дающие нам возможность дышать даже городским воздухом.

В каком-то смысле мой отец подступился к самым фундаментальным вопросам технологии: зачем она нужна? Кому она идет на пользу? Какие обязанности мы берем на себя, когда изобретаем что-то новое в этой области? Табличка «Спасибо!» стала неброским символом его ответа. Технология призвана улучшать нашу жизнь, делать ее счастливее, безопаснее, спокойнее и продуктивнее и приносить пользу всякому, кто с ней соприкасается. То есть, в принципе, всем и каждому. Казалось бы, это очевидно, но оглядитесь вокруг — и вы увидите, как редко эти идеи находят практическое воплощение. Многие люди и корпорации создают новые товары, не особенно задумываясь о последствиях, а иногда охотно признают, что некоторые инновации принесут пользу лишь отдельным счастливчикам, а всем остальным, вероятно, даже навредят. А значит, они, по моему скромному выражению, не проходят «тест Неда Ная».

Даже если мы решим вверить управление автомобилями компьютерам, даже если вся система будет работать бесперебойно и не придется показывать никаких табличек, значение коллективной ответственности, которую так остро ощущал мой отец, от этого не уменьшится. Нам все равно придется строить дороги и мосты и поддерживать их в порядке. Люди все равно будут переезжать с места на место, поэтому мы должны будем строить новую инфраструктуру и разрабатывать новые типы транспорта, чтобы угнаться за переменами. Для всего этого нужны налоги, хорошая работа правительства и заинтересованное гражданское общество. Как говорится, главная должность в правительстве называется «гражданин». Для многих из нас все это не очень-то гламурно, как и откидная табличка на отцовском авто, честно говоря, — но все равно необходимо. Все это часть молчаливого уговора, которому следуем все мы: быть добрыми друг к другу, брать на себя ответственность ради общего блага.

Пока мы соблюдаем этот уговор, идет прогресс. Как только мы его нарушаем, все летит под откос. Прогресс — не создание новых вещей и предметов: зданий повыше, мостов подлиннее, компьютеров побыстрее. Это использование и обуздание науки и технологии ради того, чтобы сделать жизнь лучше. Это применение человеческой изобретательности для преодоления препятствий, которые ставит нам окружающий мир. В число этих препятствий входит и человеческая природа как таковая. Мы зачастую ведем себя мелочно, ревниво и тщеславно, но можем быть и щедрыми, мудрыми и честными, можем помогать друг другу. Так что все зависит от нас — в наших силах выбрать прогресс (настоящий) и стремиться к нему во всем — великом и малом.

Вот о чем на самом деле говорила табличка на отцовской машине. Вот что все мы должны постоянно показывать друг другу.

Глава восьмая Что за галстук-бабочка?!

Встречая на жизненном пути новых людей, я часто смотрю на их обувь. Это ни в коем случае не проявление неуважения. Я не прячу от вас глаза. Нет, просто я привык обращать внимание на несовершенства этого мира и стараюсь помочь исправлять их по мере сил. Понимаете, шнурки на ботинках — это не просто шнурки, когда смотришь на них сквозь призму «все и сразу». Шнурки — исходный материал для узлов, а узлы — воплощение математической красоты; а математическая красота, как известно, — прекрасный инструмент для рационального решения задач; а рациональное решение задач — это, несомненно, самое мощное орудие изменения жизни к лучшему. С моей, сугубо биллнаевской точки зрения, искусно завязать узел — как будто дать слово участвовать во всем этом славном процессе. И обычно при мне три таких узла: два на ботинках и один на шее в виде моего любимого галстука-бабочки. Но когда я смотрю на узлы в окружающем мире — увы и ах! Работы — непочатый край!

Попробуйте сами опустить глаза — и что вы увидите? Добрая половина тех, кого я встречаю на жизненном пути, завязывают шнурки на бантик, да так, что эти узлы неминуемо развяжутся от неизбежной тряски при ходьбе. В отчаянной попытке помешать этому любители бантиков зачастую громоздят друг на друга сразу два асимметричных узла или, хуже того, то и дело ходят с волочащимися по земле развязанными шнурками.

Но ведь все можно исправить! Немного вдумчивости и внимания — и ваши шнурки, один из самых рутинных объектов повседневной жизни, всегда будут в порядке, а это очень освежает и бодрит. Да и ботинки будут сидеть удобнее.

Начнем с простого эксперимента, который мы можем проделать вместе, прямо здесь и сейчас. Для него ничего не нужно, кроме развязанных шнурков на вашем ботинке. Для начала завяжите один из самых полезных узлов на свете — квадратный узел. Его еще называют «рифовый узел»: с его помощью и раньше и теперь иногда уменьшают площадь парусов на судах, то есть «берут рифы», при шторме или сильном ветре.

Попробуйте завязать такой же узел, как на рисунке слева. Для этого вам нужно сначала завязать простой узел в одном направлении (например, справа налево), а потом в противоположном (слева направо). Возможно, вы слышали запоминалку «правое поверх левого, левое поверх правого». Посмотрите на этот узел. Он красивый и симметричный — сердечный союз двух петель. У вас получился и в самом деле квадратный узел. Это основа так называемого «бантика». Теперь развяжите второй оборот шнурка и проделайте другое движение — «правое поверх правого, правое поверх правого». Взгляните на этот узел. Надеюсь, вы заметили, что он не так хорош, как вышеописанный рифовый.

Если вы, читатель, такой же, как я, вы воскликнете: «Ой, асимметрия!» У меня разрывается сердце при мысли о том, что эта дисгармония налицо примерно в половине узлов на шнурках. Что для нас главное в квадратном — рифовом — узле? Симметрия. Наша конечная цель — математическая красота. Дело не в красоте ради красоты, хотя и это не так уж плохо. Дело в функциональности. Если шнурки на ботинке завязаны рифовым узлом, узел сохранится еще долго после того, как развяжутся все остальные, не такие надежные. В узлах на шнурках, как и в физике вообще, симметрия — залог стабильности и равновесия.

Когда вы завязываете шнурки на обычный бантик, посмотрите, как лежат две петельки — «заячьи ушки»: поперек стопы, справа налево, или вдоль, от пятки к носку. Если петельки (ушки) аккуратно лежат поперек (на траверзе, как говорим мы, старые морские волки), все правильно, этого мы и добиваемся. Это симметрично, и такой узел едва ли развяжется. Я называю его «квадратным бантиком». Если осторожно потянуть за петельки и высвободить концы шнурков, останется все тот же прелестный квадратный узел. Даже если шнурки у вас сплетены из скользких нитей, квадратный бантик не развяжется — надо лишь его деликатно, но плотненько затянуть. А вот несимметричный узел будет развязываться на каждом шагу. При первом же вашем движении, при малейшем напряжении он сразу утратит форму, цельность и стабильность. А тогда — о какое разочарование, о сколько мук!

Как вы, должно быть, уже догадались, свои шнурки я завязываю следующим образом: делаю петлю, потом обворачиваю свободный конец шнурка вокруг ее основания. Если вы из тех, кто завершает бантик при помощи двух петель (ушек), поступайте точно так же. Уверяю вас, даже заядлые любители ушек вполне могут завязать точно такой же квадратный бантик. Сначала завяжите простой узел, потом заложите свои две петли и завяжите их в противоположном простому узлу направлении, и у вас получится чудесный квадратный бантик.

Знаете, я любил своих бабушек. Это были выдающиеся женщины. Ведь они вырастили моих родителей, и я уверен, что все, кто их видел, думали: «Какая светлая голова у этой прекрасной дамы!» И тем не менее асимметричный, неправильный рифовый узел по давней традиции зачастую называют «бабушкиным» (а также «бабьим» и «девичьим» — так уж повелось, никого не хочу обидеть). Прости, Нана. Прости, Мини. «Бабушкин» узел нам ни к чему — мы предпочитаем квадратный.

Если вы уже много лет мучаетесь с асимметричными «бабушкиными» узлами, избавиться от этой привычки будет нелегко. Нелегко, но возможно. Попробуйте вот как: завязывайте первый простой узел в обратном направлении. Не справа налево, а наоборот, слева направо. А затем давайте волю мышечной памяти — и завязывайте узел, как привыкли, либо петлями, либо просто шнурками.

На первый взгляд все эти разговоры о шнурках на ботинках — сущие пустяки, мелочи повседневной жизни. Но без них вы буквально шагу не сможете ступить. А кроме того, способы завязывать шнурки — метафора научного подхода к решению задач. Ведь так много людей приучились завязывать шнурки «бабушкиным» узлом и смирились с этим несовершенным, несимметричным методом, из-за которого им приходится тратить много времени, вместо того чтобы копнуть чуть глубже — и в долгосрочной перспективе получить массу преимуществ. Так что, когда я выспренно воспеваю красоту квадратного узла, дело вовсе не в том, что я хвастаюсь умением вязать морские узлы, дело в том, что хорошая инженерная задумка должна быть хороша до мелочей, даже если речь идет о чем-то довольно прямолинейном — вроде узлов на шнурках. Думаю, всем нам нужно приучиться требовать от себя наилучшего решения всех задач, а начать лучше всего с инженерных задач повседневной жизни. А потом уже можно будет увязать их с чем-то более масштабным (увязать! Как шнурки! Понимаете, в чем соль каламбура? Нет?.. Извините).

Здесь под видом маленькой идеи спрятана большая. Даже если вы всю жизнь завязывали шнурки иначе — «бабушкиным» узлом — у вас есть шанс измениться. Постоянная возможность измениться к лучшему — самая основа научного мировоззрения. В политике и в религии менять свои взгляды — это риск и даже ересь. В науке отказаться от привычки, которая была с тобой десятилетиями, в ответ на новую информацию — значит проявить широту кругозора, без которой никакая наука невозможна: ни фундаментального открытия не сделаешь, ни шнурков не завяжешь.

А теперь о личной стороне теории узлов, о том, что особенно близко моему сердцу, хотя, строго говоря, находится чуть выше и правее. Разумеется, я имею в виду галстук-бабочку — наконец-то к делу! Галстук-бабочка завязывается симметричным бантиком — точно таким же, как шнурки на ботинках. Да-да, точно таким же! Те же петли, те же кончики. И неважно, чем вы заняты — завязываете шнурки, собираетесь на торжественный прием или работаете на парусном судне, — условимся называть свободные концы «ходовыми». Кстати, маленькие пластмассовые или металлические наконечники шнурков называются «пистончики». Можете блеснуть эрудицией. А закрепленный конец веревки или шнурка называется «коренным» и на море зачастую крепится к деревянному штырю, так называемому «кнехту» или «битсу» — запомните эти слова, пригодятся для игры в «Эрудит» (подобные мелочи — отрада для ботанского ума). Галстук-бабочка подчиняется тем же математическим законам, тем же принципам симметрии, которые я описал для других видов узлов. Нужно накинуть галстук на шею, связать ходовые концы, заложить ушки, аккуратно и плотненько подтянуть узел — и получится красота. Само совершенство!

Как сказал мне и еще нескольким известным юмористам Джерри Сайнфелд за воскресным завтраком — дело было еще в те времена, когда он разъезжал с гастролями по большим городам, а слава телезвезды ждала его впереди, — «одеваться нужно лучше, чем твоя аудитория». Тщательный выбор сервировки и одежды, как и хорошие манеры за столом, — это проявление уважения к окружающим, а значит, очередной важный инструмент изменения жизни к лучшему, да и просто полезный навык общения. Я заметил, что когда я нарядно одет, то и держусь прямее. Словно я превращаюсь в свое лучшее «я», обретаю лоск и уверенность в себе, как в лучшие дни, а следовательно, лучших дней у меня становится больше. Я проникаюсь уважением к себе, не в последнюю очередь потому, что знаю, что всегда могу показать лицом свой товар — прикладную математику, прекрасный инструмент, такой же нужный и полезный, как хорошо завязанные шнурки.

У нас в семейном архиве сохранилось фото, где мне четыре года и я на каком-то празднике щеголяю крошечной стильной бабочкой, однако всерьез я увлекся галстуками-бабочками только в старших классах школы. У нас проводился ежегодный «Банкет спортсменок», на котором мальчики служили официантами. Я решил, что раз мы будем официантами, то произведем хорошее первое впечатление, если и одеты будем как профессиональные официанты. Мне пришло в голову, что если нам предстоит подавать девочкам угощение, особенно десерты, то некоторые из них почти наверняка с нами поговорят — пусть даже случайно, пусть даже и несколько секунд. Я подумал — а вдруг это станет началом прекрасной дружбы с одной юной дамой?

Мой отец, большой знаток узлов, научил меня завязывать бабочку, для наглядности завязав ее у меня на ноге. Так проще, чем на шее, объяснил он, по крайней мере, для тренировки. Ноги и шеи (у людей) в обхвате примерно одинаковы, поэтому галстук для ноги нужен той же длины, что и для шеи. Я основательно потренировался под очередную серию «Перри Мейсона» и приобрел не только навык завязывания бабочки, но и интуитивное понимание механики и отношений петель и ходовых концов. Еще неделя «Перри Мейсона» — и я без труда завязывал бабочки и на чужих шеях. Поэтому перед «Банкетом спортсменок» в школьном туалете я по очереди завязал галстуки всем мальчикам. Потом мы подавали дамам лучшие угощения по школьным стандартам. И у меня все получилось — в некотором смысле. Девушка моей мечты и правда поговорила со мной, однако я не то чтобы достиг цели. Зато усвоил куда более важный урок, который в долгосрочной перспективе помог мне достичь других целей, куда более важных для любого подростка: я обрел уверенность в себе. Когда у тебя на шее галстук-бабочка, ты производишь впечатление человека респектабельного. И я это запомнил.

Опыт «Банкета спортсменок» показал мне, что у галстука-бабочки есть и еще одно преимущество перед обычным галстуком: он не свисает вдоль застежки рубашки. А значит, не попадет в суп за обедом, на поднос, когда ты служишь официантом, или в химическую посуду, когда смешиваешь растворители или ПАВ. То есть галстук-бабочка — это шик и удобство в одном, так сказать, элегантном флаконе. В общем, одни сплошные плюсы.

Тем не менее я на некоторое время перешел на менее экстравагантные галстуки. После выпуска из школы и потом я обычно носил на работу и в церковь обычный галстук. Мне казалось, что этого ждет от меня Общество. Однако в восьмидесятые, вскоре после того, как я попробовал себя в роли юмориста, я стал экспериментировать с галстуком-бабочкой, чтобы выделиться среди десятков других начинающих юмористов, а еще — чтобы галстук не мешал физической стороне моих выступлений. Я ведь махал руками, выдувал воздушные шары, а к бедру у меня иногда был пристегнут гаечный ключ. Признаться, мои выступления были не особенно смешными. Иногда мне все же удавалось добиться смеха в зале, но речь сейчас идет не о реакции на мои шуточки: я хочу сказать, что выступать в галстуке-бабочке мне становилось все удобнее. Он стал неотъемлемой частью действия, особенностью моего сценического образа. А юмористы в стиле «стенд-ап» должны быть в первую очередь честными. Надо, чтобы твой персонаж был непротиворечивым — трудно смеяться, если исполнитель явно кривляется. Как говорят опытные актеры, «можно притвориться серьезным, но нельзя притвориться смешным». И это у меня явно получалось: я с самого начала был не просто смешным сам по себе, но и выглядел смешно.

После работы я приходил домой, ложился вздремнуть, снимал приличный галстук «для Общества» и отправлялся в какой-нибудь клуб юмористов. Постойте! Я, наверное, сначала все же снимал галстук, а уже потом ложился вздремнуть. А проснувшись, надевал бабочку — и вперед. При этом я всегда носил накрахмаленную рубашку — и с обычным галстуком, и с бабочкой. Нужно было тщательно соблюдать принятые в Обществе правила. Когда я впервые выступил по телевизору в первом выпуске своей программы «Человек-физика», то тоже был в обычном галстуке. Я ведь снимался на телевидении и пытался соответствовать тамошним приличиям. Шли месяцы, настала весна, я снял еще несколько выпусков «Человека-физики» — и обнаружил, что бабочка попросту практичнее. Не съезжает, не перекашивается, не попадает в растворители. Да и в толпе сразу выделяешься.

Конечно, иногда я возвращался к обычному галстуку. Экспериментировал с ним в 2004–2005 годах, когда запустил новую программу — The Eyes of Nye («Глазами Ная»). В ней я знакомил зрителей с новой точкой зрения на разные научные вопросы, особенно на те, у которых нет однозначного ответа. Можно ли создать новые антибиотики, которые не приведут к возникновению устойчивых к ним патогенных бактерий? Можно ли организовать безопасное хранение ядерных отходов? Почему все живые организмы интересуются сексом? И так далее. Поскольку я осваивал совершенно новое направление, мы с продюсерами решили попробовать новый образ с обычным галстуком. Образ получился вполне приличный, но не более того, поскольку к этому времени я уже много лет появлялся в своей программе «Человек-физика» в бабочке. И, кстати, мне кажется, что «Человек-физика» своим успехом во многом обязан тому, что я на экране был самим собой. Как говорила наш редактор Фелисити, «У Билла все без обмана — что видишь, то и получаешь». Думаю, она считала это комплиментом.

Я уже давно полюбил бабочку за практичность и оригинальность, но это не все ее преимущества. История галстука-бабочки полна прелестных высокохудожественных узлов — а это очередная доза тех пустяков и мелочей, которые так дороги сердцу ботанов.

Традиция ношения галстуков восходит к XVII веку, когда хорватские наемники в бою надевали шарфы, чтобы за работой — то есть расчленяя, обезглавливая и иными способами убивая врагов — распознавать, на чьей они стороне (не на той, на которой враги). Но солдаты не все время воюют, поэтому шарфы стали принадлежностью парадной формы. В XVIII веке моду подхватили французские аристократы, поэтому хорватский шарф превратился в шейный платок из дорогой ткани, который завязывали по особым правилам, неведомым простому люду из среднего и низшего класса. А из шейного платка получился галстук-бабочка — предмет нашей беседы. В этой истории мне особенно нравится, как галстук превратился из боевого знака различия в мирный знак уважения к союзникам и людям своего круга. Очередной шаг к тому, чтобы улучшить мир при помощи узлов!

Так или иначе, сегодня галстук-бабочка — моя коронная черта. Свернуть с этого пути было бы трудно. Когда я езжу по студенческим кампусам, бабочки становятся темой дня. Многие студенты приходят на наши встречи в бабочках. Это бальзам на мою душу. Галстук-бабочка, подобно логарифмической линейке или карманному футляру для авторучек, превратился в ботанский орден. Он символизирует и глубокое уважение к традициям, и легкость и непринужденность человека, выделяющегося из толпы. Широта кругозора и умение сотрудничать обычно считаются положительными качествами хорошего, производительного начальника и работника. А узлы галстука-бабочки помогают еще сильнее повысить производительность — придумать новые способы работы. А еще они свидетельствуют о том, что обладатель галстука-бабочки готов стоять на своем, а в повседневной жизни особенно ценит функциональность и красивые инженерные решения: это основы ботанского образа жизни.

Может быть, я придаю галстуку-бабочке слишком много значения? Но разве это в принципе возможно? Пожалуй, нет: это не вяжется (снова извините) с трезвостью научного ума.

Хорошо завязанный узел, особенно на галстуке, говорит об умении ценить вечное — симметрию — в противоположность мимолетному — переменчивым веяниям делового стиля. Поэтому меня радует, что галстуки-бабочки в последнее время снова вошли в моду. Приятно думать, что стойкая приверженность последним тенденциям — и лично моя, и моих собратьев-ботанов — помогла вернуть галстук-бабочку. С его возвращением снова вспыхнул спрос на практическое воплощение теории узлов, позволяющих галстуку выглядеть так строго и стильно. А узлы — это ботанский конек. Судя по данным, собранным на разных коктейльных приемах, — я, знаете ли, не слепой и не глухой, — в наши дни многие не знают, как завязать бабочку, и стесняются ее носить. Когда я оказываюсь на солидном мероприятии и кругом полным-полно взрослых мужчин, случается, что только у меня бабочка завязана как следует.

Инженерный подарочек для вас, любезный читатель.

Как завязать несколько самых полезных узлов, которые пригодятся, если нужно привезти домой на верхнем багажнике матрац или новогоднюю елку, пришвартовать лодку, надежно привязать собаку, чтобы заказать чашечку кофе, или просто крепко держать в руке бечевку. Если вы еще не знаете этих узлов, надеюсь, вы возьмете на себя труд их выучить. Даже если у вас нет ни машины, ни лодки, ни собаки, ни ботинок, всегда полезно приобрести новый навык. Знание — сила. А каждый узел — это маленький урок симметрии и распределения сил, микрокосм математической красоты. Убежден, что каждый должен уметь завязывать следующие узлы:

Квадратный узел

Квадратный бантик

Два полуузла

Булинь

Выбленочный узел

Пушкарский узел

(Водительский узел)

Такое и с вами может случиться. И вот что я думаю: ладно вам, ребята, не тушуйтесь, попытайте счастья, и все у вас получится! Хотя галстук-бабочка не позволяет легко и просто расстегнуть воротничок, в отличие от обычного галстука, зато узлы на нем обладают особым обаянием, которого обычный галстук лишен. Попробуйте. Повяжите. Или вам слабо?

Всего полдюжины узлов — и вы сможете привязать почти все почти ко всему. Большинству их вполне хватает, другие можно и не разучивать. Однако, оценив красоту продуманного узла, вы, вероятно, обнаружите, что узлы вызывают привыкание (здоровое). Узлы, как и математические уравнения, бесконечно разнообразны, хотя и похожи внешне, но при этом обладают головокружительным диапазоном свойств. Одни практически невозможно распутать, другие на вид прочные, но легко развязываются, третьи непринужденно, но почти намертво соединяют два куска веревки.

Если вы, читатель, похожи на меня, то наверняка захотите продолжить обучение и познакомиться с другими знаменитыми узлами.

Колышка

Пожарный стул

Двойной булинь

Тройной булинь

Испанский булинь (путеводный узел)

Последние несколько узлов я включил нарочно для самых отъявленных ботанов. Большинство о них никогда и не услышит, однако каждый из них по-своему важен и прекрасен. У всех разное происхождение, разная история, разное применение. Например, двойной булинь часто применяется в скалолазании. А испанский булинь — не просто изысканный образец симметрии с двумя петлями, но и очень помогает поднимать предметы. Если окажетесь в глубокой пещере или упадете в расселину, спасатели спустят вам трос с ним. Изящный выход из ужасного положения. Добро пожаловать в новый уголок мира «все и сразу»!

Глава девятая Земля свободы, родина ботанов

Как ни стараюсь я мыслить глобальными категориями, от своего происхождения не убежишь. Я родился в США, здесь получил диплом инженера и лицензию на занятия инженерным делом, здесь работаю, здесь живу. Поэтому не исключено, что я не вполне объективно оцениваю качество и продуктивность работы американского правительства. Так или иначе, каждый раз, когда я бываю в Национальном архиве в Вашингтоне, меня переполняет изумление, благоговение и смущение. Архив расположен в центре города, неподалеку от Эспланады, по соседству с несколькими куда более известными достопримечательностями, в том числе с Национальным музеем естественной истории Смитсоновского института, Национальным музеем американской истории, Национальным музеем афроамериканской истории и культуры и чудесным Национальным музеем авиации и космонавтики, поэтому о Национальном архиве зачастую незаслуженно забывают. Недавно я снова там побывал — и снова вышел потрясенный. Ух ты!

На мои ощущения не может повлиять никакой результат выборов. Если будете в Вашингтоне, обязательно сходите в Архив. Настоятельно рекомендую.

По-моему, Национальный архив — это рай для ботанов, причем не только для ботанов-американцев, а для всех, кто хочет своими глазами увидеть, что бывает, когда применяешь научные принципы для создания целой страны с нуля. Здесь можно посмотреть на письма и документы, в которых отражен весь этот процесс. Основатели нашей страны были сыны эпохи Просвещения — интеллектуального движения XVIII века, которое считало умение рассуждать логически первейшим качеством человеческого разума. Томас Джефферсон, Бенджамин Франклин и их единомышленники стремились создать правительство, которое было бы лучше всех прежних, и считали, что для этого нужно задавать честные вопросы, изучать данные, досконально обсуждать все «за» и «против» различных решений и действовать логично. Идею «все и сразу» придумал не я — где мне! Она красной нитью проходит по всей истории нашей страны, хотя о ней очень часто забывают. Между тем возрождение этого духа станет неисчерпаемым источником вдохновения, где бы вы ни жили.

Когда приходишь в Национальный архив, сначала поднимаешься по длинной-длинной лестнице: по замыслу архитектора, уже одно это оставляет сильное впечатление. Широкие каменные ступени словно бы (впрочем, и буквально тоже) возвышают разум (и мозг). Само здание мраморное, величественное и отражает давнюю американскую традицию восхищения древнегреческими храмами и колоннадами и подражания грекам и всему греческому, в том числе и достопамятным экспериментам по представительной демократии. В главной галерее находится знаменитая коллекция документов. Экспозиция постоянно меняется, поэтому при каждом визите видишь что-то новое.

Когда я был в Архиве в последний раз, темой выставки были права человека, и там были и Патриотический акт 2001 года, и Великая хартия вольностей. Смена экспозиции — живое напоминание, что по сути своей Национальный архив — это исполинское хранилище данных.

Пока идешь по главному залу, со всех сторон на тебя смотрят неярко освещенные листы пергамента. Бросается в глаза, какие они большие — форматом с плакат к какому-нибудь боевику или с фасад уютной гостиницы в каком-нибудь национальном парке, — и это наталкивает на мысль об их историческом значении. Впервые я увидел эти документы в раннем детстве, когда еще не мог вполне понять, что передо мной. Зато вторая встреча с ними навсегда запечатлелась в моей памяти. Я был подростком; помню, как подумал, едва войдя в Архив: «Ух ты, а это, похоже, Декларация независимости, а рядом, кажется, лежит Конституция США!» До меня не сразу дошло, что это подлинники — не факсимиле, не фотокопии, а самые настоящие документы об основании Соединенных Штатов Америки. Прямо передо мной была рукопись, начертанная самим Томасом Джефферсоном, и в ней на тонком-тонком пергаменте излагались колоссального размаха идеи свободы и независимости.

Вот это я понимаю — изменили мир! Декларация независимости и Конституция (а с ними и Билль о правах — он тоже хранится здесь, в Национальном архиве) рассказывают о принципах создания не только новой страны, но и правительства нового типа. Джефферсон, Франклин, Джеймс Мэдисон, Александер Гамильтон, Говернер Моррис, Джон Хэнкок и другие отцы-основатели снабдили историю и современную политическую философию наилучшими представлениями о том, как должно работать правительство. Они вдохновлялись мечтами поколений переселенцев в Новом Свете: избавление от тирании, справедливое представительство в органах власти, свобода от предрассудков и притеснений, возможность исповедовать любую религию или вовсе никакой. Главной идеей совершенно современной страны, воплощавшей идеалы свободы и разума эпохи Просвещения, стало отделение церкви от государства. Потенциал прогрессивных перемен, на котором основана Конституция США, напоминает дарвиновскую эволюцию, а с более фундаментальной точки зрения — научный метод как таковой. Подобно тому, как наука не претендует на обретение абсолютной истины, Конституция не претендует на создание утопически-идеального правительства. Она обещает не «совершенный союз», а «более совершенный союз». Основатели понимали, что документы, которые они написали, не последнее слово (или слова) в вопросе о том, как сделать общество мирным и справедливым. Нет — они понимали, что законы страны должны допускать перемены при возникновении новых потребностей и появлении новой информации, подобно тому как научные теории меняются в ответ на новые теории и новые данные. Сравните это с монархией, при которой король или царь может принимать незыблемые законы и отдавать любые приказы, в том числе смертельно опасный приказ развязать войну. Монархия по сути своей статична, если, конечно, народ не восстанет и не устроит революцию. Американская революция в каком-то смысле была не только политической, но и научной. Правительственная система адаптируется даже к антинаучным силам, пришедшим к власти после выборов 2016 года, поскольку в нее встроена возможность перемен, а заложенный в ней процесс управления страной сродни научному методу.

Когда читаешь письма Джефферсона, Франклина, Гамильтона и других отцов-основателей, видишь, что пишут они цветисто, но бесстрастно и сурово. Остается только поражаться, на какой риск они были готовы. Если бы Война за независимость обернулась не в их пользу, их всех расстреляли бы, повесили или обезглавили за такие намерения в зависимости от прихотей военачальника-победителя. Они считали, что то, что они делают, важнее даже их жизни.

Только представьте себе, какие настроения царили в начале лета 1776 года, когда разрыв с Англией из пустого ультиматума превратился в реальность, меняющую мир. Джефферсон и другие авторы Декларации независимости могли бы создать документ, просто обосновывающий военный мятеж, и отчасти это они и сделали: перечислили причины, по которым они хотели избавиться от власти короля Георга III. Но они пошли гораздо дальше. Они подумали: «Если нам удастся как следует продумать все устройство государства сверху донизу, у нас будет система, которая постоянно самосовершенствуется, самозатачивается, — у нас будет фантастическое государство». Ключевая фраза Декларации независимости настолько у всех на слуху, что легко забыть, как смело для своего времени она звучит: «Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью» (пер. О. Жидкова).

Величайшие умы американских колоний собрались, объединенные головокружительным ощущением общей цели. Они провозгласили независимость не от короля, а от целого мировоззрения. Они провозгласили всеобщее равенство перед законом — по крайней мере, настолько, насколько это было возможно с учетом устоев той эпохи. Равенство и сегодня остается одной из главнейших целей политического прогресса во всем мире. А основатели Соединенных Штатов были тоже люди и, разумеется, исходили из установок, предрассудков и идеологии своего времени. Например, женщины в Конституции вообще не учитывались. О чернокожих говорилось так, словно чернокожий человек в статистике не та же единица, что белый, а примерно две трети от него, хуже того, если речь идет о голосовании на выборах и других основных демократических правах, он вообще не человек, а собственность, вещь.

На жаргоне ботанов можно сказать, что отцы-основатели создали наилучшую из возможных политических систем на основании имевшихся тогда данных. Врачи того времени лечили как могли, хотя и не подозревали о бактериальной теории болезней. Инженеры делали полезные изобретения, хотя им и мешало непонимание законов термодинамики и законов поведения атомов. Мы часто забываем, что законодательство — это тоже научное открытие, однако именно это и происходило во время и сразу после Американской революции. Группа ученых разыскала и сопоставила лучшие образцы систем управления и при всей скудости данных постаралась на их основании изобрести — или открыть — что-то еще лучше. Отцы-основатели были далеко не единодушны. Они спорили, ссорились, искали компромиссы, неохотно признавали, что осуществимое компромиссное решение все-таки лучше, чем недостижимый идеал. И прошли все испытания, неизбежные при подходе «все и сразу», и получили восхитительный результат. Не без недостатков, разумеется, а как же иначе? Однако главные идеи Декларации независимости и Конституции Соединенных Штатов оказались невероятно важными и влиятельными.

С научной точки зрения люди есть люди. Все мы представители одного подвида Homo sapiens sapiens и с генетической точки зрения различаемся на удивление мало. Все мы произошли от общего предка, а региональные вариации, которые мы зовем расами, — полная ерунда на фоне нашей биологической и генетической общности. За сотни лет до того, как это было научно доказано, Джефферсон и остальные отцы-основатели сформулировали то же самое в терминах политики. В их системе ни одна женщина не станет королевой только потому, что не нашлось подходящего мужчины или она сделала выгодную партию. Ни один мужчина не станет королем только потому, что его отец был король. «Все люди созданы равными» — это пророческое обещание нового мира, где все основано на данных и где людей судят по поступкам, а не по неконтролируемым социальным обстоятельствам их рождения.

Вы, наверное, думаете: эх, Билл, что-то ты увлекся патриотическими воплями «Да здравствует Америка!» и стремлением везде притянуть за уши науку. Нет, я, конечно, не считаю, что отцы-основатели были настоящими учеными в нынешнем понимании этих слов. А впрочем… да нет же, как раз были! Я не хвастаюсь своей страной, но ребята, которых мы называем отцами-основателями, были — практически все до единого — натурфилософами, а в наши дни это слово и значит «ученый». Они изучали, как государства были устроены раньше, а лабораторией для этого служила история. Они тщательно продумали систему, которая будет работать справедливо и бесперебойно еще долго после того, как их самих не станет. Кроме того, они изучали устройство мира природы. Речь идет не только о Бенджамине Франклине, который проделывал эксперименты с электричеством при помощи стеклянных палочек и исследовал молнии, запуская воздушный змей. Кстати, он помогал составлять карту Гольфстрима, изобрел бифокальные линзы, громоотвод, высокоэффективную кухонную плиту, улучшенную электрическую батарею и, простите, катетер для мочевого пузыря. А Томас Джефферсон разработал улучшенную модель плуга, придумал приемы археологических раскопок и опубликовал первую в США статью по палеонтологии. Так что, по-моему, не будет натяжкой назвать эту компанию ботанами-основателями.

Я чувствую глубокое душевное родство и с ними самими, и с их научными или почти-научными методами. Свой род я возвожу к Бенджамину Наю, который открыл лавку в Массачусетсе в 1656 году (так что я не шутил, когда говорил, что от происхождения не убежишь). Он отплыл из Англии в поисках приключений, а также, чтобы уклониться от агрессивных законов о торговле, установленных англиканской церковью. В скандинавских языках «най» — nye — значит «новый», и люди из семейства Най в самом деле не раз оказывались новичками, пришельцами. Сначала они перебрались из Дании в Англию, потом покинули Англию и отправились в Новый Свет, каждый раз в неустанных поисках лучшей жизни. Мои предки участвовали в Войне за независимость. Они были моряками и коммерсантами, искателями приключений, всегда стремившимися что-нибудь разведать или изобрести. Я — звено в длинной цепи. Мой отец, изобретатель-самородок, называл себя «Нед Най, ученый-недоучка». А мама прямо загоралась, если речь заходила о химии или криптографии; она приучила меня решать головоломки так же настойчиво, как когда-то, в войну, сама она взламывала шифры. Так что я сражаюсь под теми же знаменами спустя примерно 240 лет после того, как Бенджамин Най вместе с двумя миллионами других колонистов поставил нашу страну на нынешние рельсы.

Чтобы не слишком увлечься, отмечу, что я никогда не забываю о коренном населении нашего континента, о тех, кто в древности пришел или приплыл в Северную Америку из Азии и много веков спустя был безжалостно изгнан со своей территории европейскими поселенцами. Это была война, а во время войны всегда совершается множество гуманитарных преступлений. И возместить этот ущерб жертвам очень трудно.

Несмотря на злодеяния, творимые и до и после основания США, я убежден, что наша государственная система была и остается выдающимся экспериментом, заложившим механизмы не только для политического, но и для нравственного прогресса.

Иногда представляется, что в моей родной стране творится не пойми что, однако сюда по-прежнему стекаются люди со всего мира, а еще больше людей мечтает сюда попасть. Они мечтают работать в США и стать американскими гражданами. И во многом им хочется попытать счастья в чужой стране, потому что они знают, что здесь царит равенство. Законы США ставят заслуги выше происхождения. В нашу государственную систему изначально заложена ботанская честность, и США по сей день служит ее эталоном. В нашей Конституции описано государство лучше и гуманнее всех в истории. В документах, с которыми я познакомился в Национальном архиве, прослеживается и другая идея эпохи Просвещения: исторический прогресс неустанно ведет к лучшему, а продвигает его рациональная мысль.

Ботаны так дорожат знаниями, поскольку именно знания позволяют нам находить ответы и вырабатывать новые решения. Они обещают лучшее завтра, поскольку мы сделаем его лучше. Такой подход — залог прогресса, и в этом смысле я не сомневаюсь, что Джефферсон, Франклин, Гамильтон и компания были полномасштабными ботанами-прогрессистами.

Иногда прогресс идет медленно, но со временем его последствия принимают огромный размах. Так развивается любая система, выстроенная на последовательном и рациональном наборе правил, которые дают идеям возможность меняться, приспосабливаться и конкурировать. Вдумайтесь, насколько сегодняшняя Америка отличается от Америки 1789 года. Самым поразительным шагом вперед был запрет рабства, но на этом пути были и другие рывки, преобразившие общество. Моя прабабушка вызвала массу вопросов у своей родни, когда в 1913 году, вместо того чтобы ухаживать за своим первым внуком (моим дядей), которому было два дня от роду, пошла на демонстрацию суфражисток, боровшихся за избирательное право для женщин. Прабабушка была возмущена тем, что половине населения страны не дают возможности руководить государством. Я бы тоже возмутился на ее месте. Но, с другой стороны, не могу удержаться от мысли, что это все-таки перебор. Получается, для нее возможность занять место у кормила власти была важнее… более или менее всего остального в жизни. Прабабушка добилась своего в 1920 году, когда была принята Девятнадцатая поправка к Конституции.

Я наблюдал демократический процесс и собственными глазами. Когда я был маленьким, жители моего родного города Вашингтона не участвовали в выборах президента. Это был неприятный реликт постановления о федеральной юрисдикции Вашингтона как города, не входящего ни в какой штат. Видимо, отцам-основателям казалось правильным держать граждан столицы подальше от президентских кампаний. «Этот город будет стоять особняком, и люди, которые там работают, не станут отвлекаться на выбор кандидатуры в самом главном голосовании для граждан нашей страны, — рассуждали они. — Да и о ком мы говорим? Их всего несколько тысяч». Однако Вашингтон рос, в нем было уже несколько сотен тысяч жителей, и стало очевидно, что такое положение дел попросту несправедливо, — и тогда закон изменили. Я был совсем маленький, но прекрасно это помню. Мои родители, ветераны Второй мировой войны, впервые голосовали за президента в 1964 году. Это было всего за год до принятия Закона об избирательных правах — очередной вехи в расширении и защите американской демократии (Вашингтон до сих пор недостаточно представлен в Конгрессе; ничего не меняется в одночасье).

Подобные перемены стали возможны благодаря людям, составившим документы, которые теперь выставлены за толстым пуленепробиваемым стеклом в главном зале Национального архива. Авторы этих документов рассуждали целиком и полностью в стиле «все и сразу». Они знали, что находятся в самом начале пути, они писали свой холст (или пергамент) широкими мазками и принимали важнейшие решения, сформировавшие все будущее. Они знали, что нужно предельно ясно поставить цели и с беспощадной честностью продумывать все последствия своих действий. Они черпали из самых известных интеллектуальных источников на тот момент (от Платона с Аристотелем до Фрэнсиса Бэкона и Джона Локка), чтобы уравновесить потребности страны в справедливости и силе. Они понимали, что нацелились на крупные долгосрочные перемены и в государстве, и в природе государства как таковой. В мюзикле «Гамильтон» этот дух уловлен в самых запоминающихся строках — когда Александер Гамильтон с жаром восклицает: «Нет, вы не собьете мне прицел!» Он нацелился на то, чтобы изменить мир, и у него это получилось.

По-моему, непрерывный процесс политических перемен в Америке напоминает биологическую эволюцию. Я именно это имел в виду, когда говорил, что наше законодательство позволяет конкурировать и приспосабливаться. Люди, создавшие Конституцию и Билль о правах, понимали, что мало верить в возможность прогресса: нужны конкретные юридические механизмы, которые его обеспечат. Опираясь на философию Просвещения, они выработали подход к управлению государством, в котором прослеживаются любопытные параллели с дарвиновской теорией эволюции путем естественного отбора, а между тем даже до рождения Дарвина оставалось еще двадцать лет.

Отцы-основатели задумали юридическую систему, краеугольными камнями которой стали вполне конкретные нерушимые законы: свобода, мир, справедливость, благосостояние человека. Но при этом они допускали и поправки к законам, проводимые снизу вверх на основании воли избирателей. Например, мы решили, что будем ездить не по левой стороне дороги, а по правой. Это прописано в наших законах, но в Конституции таких подробностей нет. Президент может руководить действиями правительства, Конгресс — постоянно писать новые законы, а судьи Верховного суда — постоянно толковать Конституцию в свете новых общественных, политических, экономических и научных реалий. В природе лучше приспособленные организмы обладают конкурентными преимуществами перед менее приспособленными. При конституционной демократии хорошие законы обладают конкурентными преимуществами перед плохими или не такими хорошими. Конституция задает фундаментальные правила, но это не конец американского законодательства, а только начало. На основании этих правил можно вводить различные новшества — вот, например, расширять понятие права голоса, давать новые свободы, учреждать новые правительственные структуры, скажем, Национальный научный фонд или Управление по защите окружающей среды. И я поражаюсь этой прозорливости, основанной на вере в разум, каждый раз, когда прихожу в главный зал Национального архива.

Не знаю, совершите ли вы когда-нибудь паломничество в Национальный архив, не знаю, кто вы — гражданин США или другой страны, житель Вашингтона или турист, — но наследие той революции вы все равно видите — ежедневно и ежечасно, во всем. Она вокруг вас — это наши дороги, наши линии электропередач, наше природоохранное законодательство, наши конституционные права. Если вы живете в другой стране, вас все равно затрагивают прекрасные идеи Просвещения. Ключевые понятия философии той эпохи — демократия, равенство, рациональный подход к законодательству — встроены в самые свободные, самые продуктивные политические системы во всем мире. А в основе этих понятий лежит глубоко научный образ мысли.

Когда мне случается работать над сложным проектом, я изо всех сил сопротивляюсь мысли «ну все, готово», которая возникает, когда дело близится к официальному завершению. Над чем бы я ни трудился — над чертежом переносного «круга питчера» для бейсбола или над вводной для очередной передачи Bill Nye Saves the World («Билл Най спасает мир») компании «Нетфликс» (Netfl ix), — я отдаю себе отчет, что первые наброски неизбежно нуждаются в доработке и переработке. И настоятельно не рекомендую писателям, продюсерам и редакторам писать «окончательная версия» в заголовке любого документа. Нет ничего окончательного в телепрограмме, пока она не записана и не вышла в эфир. И это относится к любой творческой задаче. Если хочешь хорошо делать свое дело, выработай у себя способность меняться и приспосабливаться. Природа так и поступает, вот и мы должны.

Думается, самое трогательное в этих листах старого пергамента — то, что когда смотришь на них, понимаешь, насколько они современные. Да, они тускло освещены, чтобы чернила не выцвели, они выставлены в герметичных витринах с инертным газом аргоном, чтобы пергамент не рассыпался в прах, но слова на них живы, как прежде. Это яркое напоминание, что в законе, как и в науке, не бывает ничего «достаточно хорошего». Вот почему Конституцию приходится постоянно толковать заново. И это возвращает нас к чудесной идее прогресса. Может быть, когда-нибудь мы даже избавимся от Коллегии выборщиков. Нельзя же основывать современную медицину на принципах, заложенных до бактериальной теории болезней, или строить ракетный двигатель на основании старой теории о «теплороде». К счастью, отцы-основатели приветствовали неустанный поиск лучших идей и решений. Конституция США — прекраснейший пример подхода «все и сразу» и вдохновляет не только политиков, но и обычных людей.

Можно говорить что угодно о недостатках американского общества — и да, тут есть что сказать, — но наш прогрессивный стиль, наш образ действий постоянно напоминает нам, что мы способны на великие свершения. Не обязательно принимать все как есть. Можно сопротивляться, приспосабливаться, пересматривать, развивать, улучшать — и менять мир к лучшему.

Глава десятая Каждый знает что-то, чего не знаешь ты

Вдумайтесь в название этой главы. Надеюсь, у вас есть минутка, чтобы как следует усвоить эту фразу. Мысль эта очень проста, но мне представляется, что это мощный инструмент, который одновременно и придает сил, и учит смирению. Вас окружают люди, каждый из которых — специалист в той или иной области, и большинство из них охотно поделится с вами знаниями. Нужно всего лишь найти подход — то есть проявить внимание, приветливость и любознательность.

Не исключено, что знания окажутся совсем не такими, как ожидаем мы с вами. Не исключено, что вы их даже не сразу заметите. Готов ручаться, что любой дворник знает о химических взаимодействиях растворителей в чистящих средствах гораздо больше среднего обывателя. Стюардесса наверняка прекрасно осведомлена о самых современных методах реанимации. Контролер-кассир в супермаркете наверняка многое может рассказать о текстуре кожицы спелого помидора или тайном смысле срока реализации на пакете молока. Как чудесно понимать, сколько удивительных знаний окружают тебя в каждую секунду!

Однако чтобы черпать из источника этой великой мудрости, все равно нужно сделать усилие и попросить об этом. Но тут у нас нет недостатка в отговорках. Мы слишком заняты, слишком застенчивы, слишком горды, слишком забывчивы. Очень часто мы просто не замечаем других людей либо так убеждены, что наши познания лучше и обширнее (или, по крайней мере, достаточно велики), что не даем себе труда задать вопрос. Но вдумайтесь: чему бы вы ни учились, как бы ни был обширен ваш жизненный опыт, кто-то другой учился тому, чего вы не знаете, и пережил то, что вам и не снилось.

Я — ходячий пример человека, который знает кучу всего о куче всего и при этом феерически невежествен. Особенно остро я ощущал это, когда пришел работать инженером в компанию «Боинг» в 1977 году: в те времена образования у меня было гораздо больше, чем опыта. Мне предстояло усовершенствовать инженерные решения, используемые в самом большом и знаменитом самолете компании — «Боинге-747». К счастью, мой босс Джефф Саммитт был человек потрясающий. Он вырос на логарифмических линейках и интуитивно чувствовал силы, давления и механизмы. Я хотел поразить его своей компетентностью и так старался ему подражать, что даже носил рабочие ботинки той же марки и на обед в столовой брал то же самое.

В «Боинге» был один летчик-испытатель, которого всерьез беспокоила вибрация рукоятки управления модели 747 — самолетного руля. Я говорю «вибрация», но на самом деле речь шла всего лишь о еле заметном дрожании. Нужно было сосредоточиться, чтобы его ощутить. Зато потом ты уже чувствовал его каждый раз, стоило прикоснуться к рукоятке (а летчик держится за нее весь полет). Джефф поручил мне придумать, как избавиться от этих «вредных вибраций».

«Боинг-747» был первым коммерческим авиалайнером, летающим на чистой гидравлике, то есть в нем не было прямых, ничем не усиленных соединений между приборной панелью в кабине пилота и аэродинамическими поверхностями (элеронами, рулями направления, рулями высоты), которые управляют самолетом. Чтобы летчик тем не менее мог почувствовать, что делает самолет в воздухе, было создано особое устройство под названием «вычислитель автомата нагрузки». Это устройство размером с ломтик хлеба при помощи гидравлической жидкости под давлением 2 мегапаскаля (3000 фунтов на квадратный дюйм) генерировал искусственное сопротивление рукояток управления. Когда поворачиваешь руль автомобиля, он сопротивляется, давит тебе на руки, — и точно так же вычислитель автомата нагрузки обеспечивал летчикам в кабине обратную связь с механизмами управления. У «Боинга-747» четыре гидравлические системы с резервированием, которые помогают справляться с невероятными силами, необходимыми для контроля над таким огромным самолетом, летящим с такой большой скоростью. Подобная конструкция означает, что нет практически ни единого шанса, что один сбой и даже сочетание нескольких сбоев выведет самолет из строя.

Откуда же взялась эта вибрация? «Боинг-747» — это сложный многоступенчатый механизм, поэтому Джефф помог мне разбить задачу на части. Если все четыре гидравлические системы работают при полном давлении, то есть в нормальных условиях, они иногда в какой-то степени действуют друг против друга или, по крайней мере, в противоположном направлении. Когда я только приступил к рассмотрению задачи, Джефф сухо заметил, что любая вибрация, которую ощущают летчики, наверняка исходит из этих гидравлических систем, а не из воздуха. Я изучил явление подробнее и проверил всю систему поэтапно. И в конце концов пришел к выводу, что виноваты сами трубы: по всей их немалой длине в гидравлической жидкости возникала еле заметная высокочастотная волна. Ничего не заметно, только в пальцах слегка жужжит.

Теперь наша задача стала четче: надо было решить, как погасить искусственно генерируемые вибрации. Мы добавили еще немного гидравлических труб, чтобы заставить волну деструктивно интерферировать с самой собой. Это был хитрый фокус из теории колебаний. Когда амплитуда волны росла, амплитуда нашей искусственной антиволны тоже росла и сводила проблему на нет. Поскольку я только-только выпустился из инженерной школы, Джефф поручил мне проделать расчеты. Я вычислил скорость волны в жидкости и объем, необходимый, чтобы сгенерировать нужную антиволну. Цифры, которые я получил, легли в основу нашего с Джеффом решения, и вибрации утихли. Но мне до сих пор не дает покоя мысль о том, как мало я знал о том, что Джефф мне поручил. Он не только обладал подробными познаниями в гидравлике и системах управления, но и понимал, как отфильтровать эти знания. А такую фильтрацию мы и зовем интуицией. У меня ушло некоторое время на то, чтобы понять, сколько всего Джефф знает, чего я не знаю, но он был со мной терпелив. Он никогда не допускал, чтобы мне было неловко задавать вопросы. Джефф ввел меня в свою рабочую группу, обращался со всеми уважительно, поощрял нас делиться тем, в чем мы были сильны. Все мы принимали участие в решении задачи, проектировании, создании и испытаниях нашей антивибрационной системы. Это было начало большого пути.

Прошло много лет; я ушел из «Боинга» и сменил много инженерных должностей в других компаниях. В 1982 году я поступил на работу в фирму «Сандстренд Дата Контрол», которая делала большинство «черных ящиков» для самолетов. Это прямо через дорогу от нынешнего кампуса «Майкрософт». А тогда это было прямо через дорогу от коровьего пастбища.

«Сандстренд» делала не только «черные ящики», но и разную другую авиационную электронику — авионику. А в авиаэлектронные приборы часто входили маленькие и невероятно точные акселерометры — сверхчувствительные приборы, измеряющие мелкие рывки и торможение. И не просто сверх, а сверх-сверх. Даже в те годы акселерометры были такими точными, что регистрировали притяжение Луны с поверхности Земли, а это около 30 миллионных ускорения свободного падения, известного школьникам как «g». Чтобы было понятнее, мои напольные весы говорят, что мой вес на поверхности Земли составляет каких-то жалких 70 кило (да, я тощий). Когда у меня над головой проходит Луна, ее гравитация чуть-чуть притягивает меня, и я вешу капельку меньше. А точнее, если раньше на весах было ровно 70 кило, то теперь мой вес составляет на 30 миллионных долей меньше — то есть 69,99979 кило.

Конечно, человек не может заметить такую крошечную тягу, а сверх-сверхчувствительный автопилот сверхзвукового самолета еще как может. Но акселерометры в автопилотах предназначены не для того, чтобы улавливать притяжение Луны, а для того, чтобы измерять рывки и торможение при движении самолета в так называемом инерциальном пространстве. А еще их можно применять под землей, чтобы направлять бурильщиков при прокладывании туннеля или оборудования нефтяной скважины. Мы с коллегами-инженерами из «Сандстренд» решали конкретную задачу: как при подземных бурильных работах очень точно определять, где низ. Когда сидишь глубоко под землей, вверх и вниз ничего не видно, а при этом нужно точно знать, куда направлен твой бур. Мы применяли сочетание акселерометров типа x, y, z (обычно запад-восток, север-юг и верх-низ) и с их помощью направляли и нацеливали сложные тяжелые буровые установки.

И снова я столкнулся с задачей, решение которой выходило за рамки моих познаний. Когда проектируешь систему вроде этой комбинации акселерометров, у тебя очень много вариантов. Например, можно спроектировать некоторые части с очень жестким допуском, а для этого собирать их в помещении с особым температурным режимом. Это трудоемко, зато даст возможность делать остальные части не с таким жестким допуском, а это в конечном итоге упрощает работу над устройством. А можно сделать все части с относительно нежестким допуском, а потом тщательно настроить их в соответствии друг с другом и очень жестко закрепить при помощи дополнительного приспособления, сделанного с очень жестким допуском. Тогда это приспособление само будет держать общую структуру, отвечать за согласованность работы разных частей и сглаживать ее.

Какое из этих решений правильное? Если бы вы спросили меня тогда, как спросила моя команда, я оказался бы в тупике. Мне представлялось, что второй вариант вообще нереалистичен: «Мы так сможем? Разве наши инструменты способны добиться такой согласованности?» Так я думал тогда, но лишь из-за ограниченности собственных знаний, а не потому, что никакого решения не было. Я не был уверен, что задачу в принципе можно решить, и имел весьма приблизительные представления о том, с чего начинать. Я буквально сомневался, за какой конец браться (и что должно быть сверху, а что снизу, что на юге, что на севере и т. д.). Иногда без посторонней помощи не разобраться, как справиться с ограниченностью собственных знаний. Вот это со мной и произошло. Когда мне поручили решать эту задачу, я не испугался, нет, — скорее, так сказать, «призадумался». И обратился к коллеге, талантливому проектировщику Джеку Морроу. Он тоже не знал, как подойти к задаче, зато знал, где узнать. И сказал мне: «Идите спросите у ребят из мастерской». Он имел в виду механиков — рабочих, которые резали металл на больших и сложных станках со сверхтвердыми сверлами, лезвиями и резцами. На этих станках можно было изготовить практически любую деталь на свете. Я не знал ничего о том, какой формы детали можно вырезать из металла и с какими допусками, но Джек справедливо заметил, что ребята из мастерской это наверняка знают. После чего донес до меня основную мысль одной простой фразой, которую я запомнил навсегда: «Каждый, с кем вы встречаетесь, знают что-то, чего не знаете вы».

Я прошел по длинному коридору в мастерскую и поговорил там с Роджером, Моузом и Филом. Они показали мне, какие детали моего будущего кренометра (прибора для измерения наклона через ускорение) легко изготовить, а какие трудно. Мы с ними подробно обсудили процесс проектировки с их точки зрения, и механики рассказали о типичных ошибках при расчете металлических конструкций, объяснили, чего ждать от металлов, и подсказали, какие есть полезные приемы, позволяющие избежать несогласованности. Они помогли мне, а в результате и всей команде разработчиков сделать хороший прибор. И представьте себе, они не посмеялись надо мной и не заставили меня почувствовать себя полным идиотом. Не отпустили ни единой шуточки про новичка, который еще пороху не нюхал, а туда же — лезет в координатно-расточный станок. Они были только рады и горды поделиться своими профессиональными знаниями. Я вот что имею в виду: кто же упустит случай похвастаться, сколько всего он знает? Кроме того, у меня сложилось впечатление, что они очень признательны нам, что мы пришли советоваться с ними на ранних стадиях разработки, когда их мнение и правда многое меняло. Они вошли в команду разработчиков с самого начала — а обычно взбешенные инженеры вызывали их в самом конце, когда нужно было решать проблемы, вкравшиеся в окончательный проект из-за людей, которые чего-то недопоняли. Так что ситуация сложилась взаимовыгодная — все сэкономили много времени, потому что мы сотрудничали с самого начала и вместе пришли к наилучшему практическому решению.

Когда я совещался со своим начальником в «Боинге», было очевидно, кто знает больше. Но несколько лет спустя в мастерской я вдруг понял, что очень часто это бывает совсем не очевидно. В данном случае до людей, которые знали гораздо больше меня, было рукой подать, только я об этом не догадывался. Несколько уроков у механиков — и я вернулся к чертежной доске (да-да, самой настоящей) и воплотил их советы, которые позволили мне выбрать точки отсчета, понять, какие параметры считать базовыми и что с чем согласовывать. Под руководством Джека я усвоил новый в те годы стандарт под названием «измерение и назначение предельных допусков на точность позиционирования». Не знаете, что это такое? Добро пожаловать в клуб. Зато вы понимаете, каково мне пришлось. Ужасное чувство собственной никчемности, когда не понимаешь, что происходит. Зато потом, когда спросишь и узнаешь, — о как это приятно!

Не стану притворяться, будто в компании у всех был одинаковый статус. Зарплату всем платили разную: одно дело механики, которые долго учились, чтобы занять свои ответственные должности, и совсем другое — Карл, уборщик. Как правило, команды игроков в софтбол набирались среди коллег, работавших друг с другом и близко знакомых. Инженеры с инженерами, механики с механиками. Однако все мы уважали друг друга. У каждого была своя роль, и мы понимали, что не можем делать свое дело правильно без сотрудничества со всеми остальными и без чужих знаний. Там, где у всех налажено подобное сотрудничество, особенно бросается в глаза одно обстоятельство: ничего не происходит. Делаешь свое дело, и получается чуточку легче, чем ты рассчитывал, поскольку все действуют в одном направлении — как слаженная команда. Но бывал я и в других организациях — и их было много-много, — где никто не ценил чужие знания, и там все совсем иначе. Атмосфера там напряженная и даже депрессивная. В такой обстановке ничего выдающегося не создашь.

Можно по-разному пропагандировать умение слушать и даже наделить эту мысль законным статусом. В официальной организационной схеме многих крупных корпораций, в том числе «Боинга», и некоммерческих организаций, в том числе Планетного общества, прописана иерархия сотрудников. На самом верху — генеральный директор. Спуститесь вниз — и обнаружите менеджеров среднего звена. А в самом низу вы найдете инженера Эми и уборщика Карла. Однако в гостиничном деле, например, все наоборот.

Директор гостиницы в самом низу, а наверху — постоялец. Отличный ракурс. Мы в Планетном обществе придумали похожую схему, чтобы воздать должное членам общества, которые нас поддерживают. В моей телепрограмме «Билл Най спасает мир» компании «Нетфликс» самая важная персона — это зритель. Я попросил, чтобы в разнарядке передачи (это такой документ, где перечислены все, кто работал в тот или иной день, и ведущие, и технический персонал, и указано, кто что делал) меня указывали в разделе «Операторы», а не «Звезды», вопреки традиции. Мое дело — доносить до зрителя звук и изображение, а звезды в нашей программе — мы все до единого. Операторы, гримеры, звукооператоры, осветители и рабочие — все они знают массу всего, чего я не знаю. Еще бы! Мы слаженная команда трудимся вместе, помогая друг другу, чтобы у нас получались интересные передачи. И нам не приходится корчить из себя всезнаек, потому что мы можем задавать вопросы друг другу. Мы друг друга уважаем.

Я тешу себя мыслью, что ботаны от природы умеют слушать, поскольку они от природы умеют учиться, а это дает им (нам) большую фору, когда нужно пробиться за стену чьей-то замкнутости. И все равно это постоянная борьба. Во многом — и в большом и в малом — общество приучает нас не обращать внимания на тех, кто не похож на нас. Однако невозможно применять метод «все и сразу», если не готов воспринять ту его часть, которая называется «все».

Все эти мысли о важности профессиональных знаний и уважения обрели для меня особую важность после одного случая, который произошел со мной в прошлом году, когда я летел домой из Гвадалахары. Я возвращался с Международного конгресса по астронавтике, где своими глазами видел, как Илон Маск рассказывал всему миру о своих планах переброски сотен пассажиров на Марс на борту огромных ракет. Многие зрители (пусть и мимолетно) сравнили доклад Маска с речью Джона Кеннеди о полете на Луну, которую тот произнес в 1962 году. Аудитория была в восторге, и в самолете все только и говорили, что о полетах на Марс. Интересно, что много разговоров касалось именно профессиональных знаний: знает ли Маск, что именно нужно, чтобы воплотить его фантастические планы, или мечты у него все-таки масштабнее способностей?

И вот под все эти оживленные, а иногда и жаркие споры я устроился поудобнее на борту «Боинга-737», предвкушая, как обычно, момент, когда можно будет заказать у стюардессы что-нибудь выпить. Стюардесса как раз не спеша приближалась по проходу, обращаясь к пассажирам с безупречной вышколенной приветливостью, и вдруг ни с того ни с сего пассажир в кресле прямо передо мной возмутился, что она «оскорбила его чувства». Он заявил, что стюардесса, когда спрашивала, кто что будет пить, обратилась сначала не к нему, хотя была его очередь, а к его соседу, что еда ужасная, что он не заслужил подобного обращения, и так далее и тому подобное.

Я ушам своим не поверил. И подумал: «Эй, парень, возьми себя в руки». Я и сам еле сдерживался, хотя сидел у скандалиста, повторяю, прямо за спиной. То есть меня происходящее вроде бы и не касалось. Но боже мой, как хороша была стюардесса! Она сохранила полнейшее спокойствие и попробовала разрядить обстановку несколькими способами. С милой улыбкой попросила прощения за то, что выбор блюд на ужин его не удовлетворил. Спросила, не предпочтет ли он взамен фирменные закуски — сыр и хумус с крекерами и оливками. Скандалист не унимался еще минуты две, но в конце концов сдался под напором ее спокойствия. А может быть, до него дошло, что ее доброта и приветливость выставляют его на посмешище. Не исключено, что это и было то самое уважение, которого он, по собственному мнению, заслуживал. Так или иначе, стюардесса его раскусила — и ей удалось его утихомирить. Думаю, стюардесс специально учат быть непоколебимо вежливыми с разбушевавшимися пассажирами, но на меня и на всех прочих соседей скандалиста это произвело сильнейшее впечатление.

Так вот, я в целом убежден, что этот буян не думал о стюардессе как о живом человеке, о личности со своими мыслями, чувствами и представлениями. Возможно, он из тех, кому нравится ощущать свою власть над людьми, работающими в сфере услуг, поскольку в других областях жизни он мало что контролирует. А может быть, он думал, что сейчас, на борту самолета, он главный, поскольку клиент всегда прав. Но в эти несколько неловких минут я яснее ясного увидел, что власть была в руках у стюардессы. Очевидно, скандалист считал, что раз она работает в сфере услуг, то стоит ниже его по социальной лестнице и не заслуживает ни уважения, ни культурного обращения, но на самом деле ему самому не хватило культуры. Такое отношение — не важно, чем оно объяснялось, — не давало ему увидеть, что стюардесса — мастер своего дела, профессионал, выполняющий свою работу в соответствии с самыми высокими стандартами. Эта безобразная сцена помогла мне понять, сколько всего должна знать и уметь стюардесса. Она знает расписание полетов, распорядок работы экипажа, разные технические стили разных пилотов. Ее научили алгоритмам поведения в самых разных чрезвычайных ситуациях, и она справится с чем угодно, от аварийной посадки (может быть, прямо на реку Гудзон) до сердечного приступа у пассажира, превратившегося в пациента. Но главное — она прекрасно умеет руководить людьми, любыми людьми, в замкнутом пространстве, в обстановке, вызывающей у многих тревогу и беспокойство. Умение управлять — это невероятно важно. Если у вас когда-нибудь был плохой начальник, а я подозреваю, что без этого не обошлось, вы понимаете, что я имею в виду. Наверняка вы бывали и в ресторанах, и в организациях, которыми плохо управляли, и это чувствуется с порога. Может быть, вы и сами были плохим управленцем.

Возможно, этой стюардессе не приходило в голову написать книгу «Как управлять людьми на высоте 35 000 футов», но при желании она написала бы ее в два счета. А я бы ее прочитал.

Потом я задумался о господине Разъяренном Пассажире. Не слишком ли строго я его сужу? Ведь я его совсем не знаю. Может быть, у него позади очень тяжелый день. Может быть, он только что получил страшное известие. Более того, я и сам наверняка бываю резок с людьми. Устаю. Злюсь. Этот мелкий эпизод напомнил мне, как легко подчас сорваться, как просто забыть, что все мы в одной лодке. Сходства у нас гораздо больше, чем различий. Все мы люди, все равноправны согласно Конституции.

Отец учил меня относиться к людям с уважением: надо изо всех сил стараться смотреть на ближних с состраданием и ценить знания, которыми они обладают.

Когда все понемногу улеглось и все занялись обычными для пассажиров делами, я хорошенько задумался, что же я видел. Стюардесса преподала мне важнейший урок о том, каковы составные части умения: помимо всей технической информации, которой она, конечно, располагала, помимо инструкций по поведению в чрезвычайных ситуациях и логистических талантов, помогающих лавировать в такой тесноте, стюардесса должна обладать глубоким знанием людей. Это знание невозможно измерить количественно, его обычно не указывают в резюме и даже не демонстрируют на собеседовании при приеме на работу, но тот, кто знает людей, оказывает заметное стойкое влияние на все свое окружение. Если обращаться с людьми терпеливо, уважительно и с пониманием, это не только заставляет так же обращаться с тобой — это еще и первый шаг к знакомству, разговорам и сотрудничеству, благодаря которым повседневная жизнь становится чуточку лучше.

Каждый человек обладает ценнейшими знаниями и умениями, и мы обязаны уважать знания и умения каждого.

Каждого — значит каждого, независимо от должности, образования и общественного положения. Такая широта кругозора соответствует кодексу чести ботанов и к тому же служит сугубо эгоистическим целям, а мы, ботаны, известные эгоисты. Однако сейчас, когда я пишу эту главу, очень многие и у меня на родине, и во всем цивилизованном мире активно отвергают знания других людей, особенно тех, кого считают «элитой». В наши дни природу власти, которую дают знания ученого, понимают катастрофически неправильно.

Я то и дело слышу гневные выпады в адрес ученых-климатологов и политиков, которые им симпатизируют. Принято считать, что некоторые из этих ученых стремятся провести новые законы, получить власть и, очевидно, запугать нас страшными прогнозами и подчинить себе. На самом деле климатологи просто делают свое дело. Один из самых неприятных инцидентов такого рода — кампания против исследователей вроде Майкла Манна из Университета штата Пенсильвания. Многие пришли к выводу, что эти ученые стремятся изменить структуру налогообложения в своих интересах, а вовсе не помочь нам создать надежную, возобновляемую, экологически чистую и более экономичную, чем сейчас, энергетику.

Любители отрицать очевидное и сторонники теории заговоров упускают из виду фундаментальную истину: каждый знает что-то, чего не знаешь ты. Более того, они еще и дико извратили эту мысль. Их доводы зачастую выглядят примерно так: кто, собственно, такие эти «эксперты», чтобы говорить мне, как обстоят дела с климатом? Они думают, будто знают что-то, чего я не знаю, а может быть, это я знаю больше, чем они!

Так вот, учтите, звание эксперта надо заслужить. Другие знают то, чего вы не знаете, поскольку учились тому, чему вы не учились, работали там, где вы не работали, и жили иначе, чем вы. Эксперты-климатологи потому и эксперты, что всю жизнь учились, задавали вопросы и искали честных ответов. Я готов продолжать бесконечно, лишь бы разъяснить, что подлинная цель климатологов — сделать жизнь человечества здоровее и безопаснее.

Быть готовым воспринимать чужие знания трудно, а иногда даже неприятно, особенно если носители этих знаний совсем не такие, как ты. Досадно чувствовать, что кто-то знает больше тебя, и к тому же в природе человеческой смущаться и теряться, когда сталкиваешься с непонятной информацией и не сразу соображаешь, что происходит. Скандалист из моей истории не понимал, что стюардесса стремится ему помочь, поскольку заранее был твердо уверен, что все норовят его обидеть, а с кем-то обращаются лучше.

Мы, ботаны, ученые и сочувствующие, обязаны с этим бороться — и у нас есть для этого два способа. Во-первых, мы должны бороться с теми, кто активно пытается обесценить знания, доставшиеся нам с таким трудом. Я убежден, что нам нужно отстаивать научные идеи, а главное — отстаивать идею научного процесса, принципиальной готовности воспринимать новое. Нам следует всеми силами продвигать мысль, что каждый знает что-то, чего не знаешь ты. Для этого надо участвовать в работе местных школ, в образовательных проектах, много и честно разговаривать с родными и близкими, общаться с политиками. Кроме того, надо уметь вести дружеские дискуссии (а не бурные споры) о том, откуда мы получаем научные знания и почему уверены в их истинности, особенно когда речь идет о человеческом факторе в изменениях климата. Думаю, что продвинуть дискуссию вперед поможет именно ответ на вопрос «откуда мы знаем?».

Во-вторых, нам нужно самим быть готовыми воспринять новое. Нельзя ограничиваться изучением самого интересного, самого ботанского просто потому, что нам кажется, что это здорово. Надо много думать о том, как воплотить в жизнь свою любовь к прогрессу. Это может быть не просто здорово — мы еще и изменим мир к лучшему и обеспечим доступ к достижениям науки всему человечеству. Сколько раз я слышал «дебаты» по вопросам изменения климата, в которых участвовали, с одной стороны, неверы, утверждавшие, что все это заговор и мошенничество, а с другой — узколобые «научники», которые возражали в том ключе, что неверы либо идиоты, либо отпетые злодеи, у которых нет ни стыда, ни совести. Понимаете, я прекрасно знаю, как бывает неприятно говорить с людьми, отрицающими научные данные, но я совершенно уверен: история не знает примеров, чтобы человек изменил свое мнение в результате того, что его обозвали идиотом.

Нам надо защищать ключевые учреждения, в том числе Управление по защите окружающей среды, а для этого понятно объяснять, чем они занимаются и зачем. Нам нужно призвать к ответу вожаков тех, кто отрицает влияние человека на изменения климата, врагов идеи, что каждый знает что-то, чего не знаешь ты. Надо показать всем, чего они не знают, и дискредитировать их. При этом нам нужно найти способы распространять информацию и подлинные данные таким образом, чтобы они вызывали доверие. Нам следует делать все, чтобы смещать с выборных должностей тех, кто не заботится об окружающей среде, рассказывать об их преступлениях и предлагать экологически чистые альтернативные варианты, которые защитят всех нас и сделают нашу жизнь лучше. Но кто же эти «мы», о которых я тут разглагольствую? Все мы. Разумный ответ на перемены климата — дальнейшие научные исследования и инженерные решения. А еще нужно лоббирование, просветительская работа, организация экологических проектов на местах, движение за смещение с должностей тех, кто их не заслуживает, и содействие со стороны корпораций.

Всей этой деятельности очень способствуют занятия на первый взгляд пустяковые: поболтать с уборщиком Карлом о его работе или понаблюдать, как стюардесса управляется со вздорным пассажиром. Настоящий ботан никогда не упускает случая узнать что-то новое.

Над всем этим работаю и я — вместе с лучшими ботанами на свете. Я наблюдаю за поведением окружающих и стараюсь лучше руководить своими небольшими предприятиями. Стараюсь нанимать на каждую должность только лучших, а кроме того, делегирую своим сотрудникам как можно больше управленческих полномочий, насколько им по силам. Ведь если каким-то проектом или какой-то работой руководит кто-то другой, мне не нужно этим заниматься. Очень скоро этот человек будет знать столько, сколько мне и не снилось, и станет для меня новым источником профессиональных знаний, настоящим экспертом. Если относишься к людям с доверием и уважением, обязательно получишь отличную команду. Все будут больше успевать и веселее жить. Если говорить о нашем Планетном обществе, это значит, что нам с большей вероятностью удастся сделать солнечные паруса и исследовать другие планеты. Если говорить о телепередаче компании «Нетфликс», это значит, что мне удастся сильнее заинтересовать зрителей, передать им важную информацию и расшевелить их воображение.

Если мы все постараемся усвоить, что каждый знает что-то, чего не знаем мы, гораздо больше людей сможет вместе трудиться на благо общества. А это еще один шаг на пути к лучшему миру.

Часть вторая От ботанских теорий к ботанской практике

Глава одиннадцатая Радости несовершенства

Никогда не забуду один из первых уроков физики в старших классах, когда мистер Лэнг нарисовал на доске эллипс. Эллипс — это такая сплюснутая (или вытянутая) окружность, примерно так выглядит автотрек или на редкость симметричное яйцо. Именно эллипс — теоретически идеальный — описывает ежегодно Земля вокруг Солнца. Однако рисунок моего учителя было не так-то просто узнать. Его эллипс был наклонен относительно осей X и Y и относительно пола, желобка для мела под доской и, в общем и целом, всего остального. Мистер Лэнг вызвал меня к доске и поставил задачу: что это за фигура и как описать ее математически? Могу ли я написать уравнение наклоненного эллипса?

Числа и уравнения применяют для описания всех сторон окружающего нас мира. Однако для этого они должны не просто соответствовать идеальным фигурам со страниц учебника, а охватывать все сложные неуклюжие детали реальности. Уравнения должны иметь смысл и без миллиметровки и систем координат. Ну и разумеется, я, как прилежный ученик, мог разобраться, как описать простой эллипс, который всего-навсего наклонили. Я взялся за дело. По алгебре у меня были неплохие оценки, и я решил: ладно, добавим-ка поправки на наклон по осям X и Y и, пожалуй, кое-какие синусы с косинусами. Добавил. М-да. Такое уравнение никому было не по зубам — не то что одиннадцатикласснику, который пытался громко заявить о себе в начале учебного года.

Мистер Лэнг понял, куда меня несет, и остановил меня простыми словами:

— Най, это не эллипс наклонен, а вы!

В этой короткой фразе заключена глубокая мудрость. Мистер Лэнг призвал меня взглянуть на задачу с другой точки зрения. На первый взгляд задача казалась невероятно трудной, однако учитель подсказал, что трудность не в самой задаче, а в том, как я на нее смотрю. Секрет был в том, чтобы не думать об остальных предметах вокруг эллипса (о доске, комнате и себе самом), поскольку они не имели никакого отношения к наклоненному контуру. Я попытался забыть о страшном наклоне рисунка на доске, просто посмотрев на него иначе. И когда я представил себе, что весь рисунок существует в наклоненном мире, оказалось, что это совершенно заурядный эллипс, после чего я решил задачу в два счета. Мне не нужно было искать сложное решение сложной на первый взгляд задачи — достаточно было посмотреть на нее со стороны и понять, что на самом деле от меня требуется. А требовалось всего-навсего наклонить голову — буквально.

Недостаток знаний по алгебре и тригонометрии уберег меня от необходимости решать сложнейшее уравнение, которое я вывел первоначально, и он же заставил искать другое решение, которое в конечном итоге оказалось гораздо лучше.

Обычно мы говорим о недостатке знаний и прочих ограничениях так, словно это плохо. Они мешают нам что-то сделать, зачастую именно то, что нам особенно хочется. Но я сейчас докажу, что ограничения — это полезно и даже прекрасно. Ограничения помогают принимать жизненные решения, от самых маленьких до самых главных. Благодаря ограничениям можно найти подход к нерешаемым задачам. Они помогают вам понять, чего не стоит делать, а главное — от каких идей отказаться. Помогают решать, что купить, что съесть, какую профессию выбрать, с кем связать судьбу (или ни с кем не связывать). Они делают мир постижимым с научной и математической точки зрения. Именно это и помог мне понять мистер Лэнг в тот якобы ничем не примечательный день.

В этой книге я много говорю о том, как важно рассматривать все и сразу. Но когда нужно действовать, невозможно осознать все. Нельзя просеять сквозь сито логики буквально все возможные варианты, так и спятить недолго, да и времени на это понадобится столько, что до собственно действия дело не дойдет. Поэтому надо научиться принимать решения с ограничениями. Одним деталям придаешь больше веса, другим меньше и постоянно оцениваешь, какая информация самая нужная и надежная. Некоторые величайшие научно-технические победы, например Манхэттенский проект или высадка «Аполлона» на Луну, были одержаны при очень сильных ограничениях. Именно так мы и живем в царстве ботанов, и не важно, что перед нами — маленькая теоретическая задача или гигантская реальная проблема всемирного масштаба: мы пересматриваем свои ресурсы и навыки, смотрим на задачу со всех сторон и делаем самое лучшее, что можно сделать с тем, что у нас есть. Одно из чудес человеческого мозга в том и состоит, что он способен быстро сортировать поступающую информацию — то есть достаточно быстро, чтобы наш биологический вид сохранился и пережил несколько минувших тысячелетий. Мы не знаем всего о том, что происходит вокруг нас, поэтому приходится полагаться на имеющиеся знания и выбирать нужный курс действий. Вот, скажем, мы в саванне и нас преследует лев, который хочет съесть нас на обед. У нас совсем мало времени, чтобы решить, что делать — прятаться или бежать сломя голову. Чтобы запрограммировать робота на решение подобных задач, понадобится много времени, но наш мозг очень быстро сортирует звуки, запахи, направление ветра, расстояние до ближайшего дерева, на которое можно залезть. И вообще неясно, зачем роботу убегать от львов. Правда, может быть, у него вкусный мясной аккумулятор?

Те же основные навыки нужны солдатам на поле боя, водителям на дороге, игрокам на футбольном поле, покупателям в супермаркете. В каждом случае нужно дистиллировать одно-единственное действие из множества вариантов.

Ученые провели множество исследований, в ходе которых студентам задавали разные правила для выполнения домашней работы. Одним не сообщали конкретного срока сдачи работы, другим говорили дату, но добавляли, что срок можно подвинуть, третьим назначали жесткий срок. Всегда получалось, что лучше всех, причем с большим отрывом, работу выполняли те, у кого был жесткий срок. Им задавали ограничения — нужно было закончить работу к определенному дню, — и это заставляло их тщательно планировать время и в нужной степени сосредоточиться на задаче. Ограничения подталкивают нас к решению или к подходу, при помощи которого нам удастся все сделать. Без ограничений мы, как правило, забываем, что главное, а что второстепенное, — в точности как безалаберные студенты во все времена.

Наглядный пример могущества ограничений наблюдается в наши дни в моем (наполовину) родном городе Нью-Йорке. В конце октября 2012 года на побережье Нью-Джерси и некоторые районы Нью-Йорка обрушился очень серьезный шторм «Сэнди» (остатки урагана «Сэнди», отчасти, но далеко не полностью растерявшего свирепость). Особенно пострадала южная, самая низменная часть Манхэттена. Последовали затопления, отключения электричества, перебои в работе предприятий; на восстановительные работы нужно было много средств. А поскольку Нью-Йорк и его окрестности играют важнейшую роль в экономике, это бедствие плохо повлияло на экономику всего мира. Тогда штаты Нью-Йорк и Нью-Джерси стали искать инженерные решения, которые позволили бы защитить город от штормов и избежать подобных разрушений в дальнейшем.

Архитекторы столкнулись с целым рядом жестких ограничений. Прибрежные районы нужно было сохранить в прежнем, уютном и обитаемом виде. Люди должны были по-прежнему ходить и ездить по своим делам, пересаживаться на другие виды транспорта, встречаться, ходить в кафе и рестораны, гулять в прибрежных парках, сидеть на причалах, писать книги и так далее. Но при этом, когда налетит очередной шторм, нужно, чтобы все парки, прогулочные дорожки, шоссе и линии метро в зоне поражения обладали достаточным запасом гибкости и прочности и можно было вывести и вывезти людей в безопасные места, а потом, когда наводнение схлынет, все эти районы должны как можно скорее снова стать пригодными для жизни и работы. Нетривиальная задача. Ливни и штормовые ветра вызывают наводнения. Электрические подстанции оборудованы системами, которые отключают их при затоплении, а если тоннели метро заливает водой, по ним не проехать.

Чтобы придумать разные варианты, как уберечь город от разрушений при шторме, не обязательно много знать о реках и потопах. Казалось бы, все просто: берешь и строишь высоченную водостойкую стену или дамбу. Но вот в чем беда: чтобы уберечь Нью-Йорк такой дамбой от шторма вроде «Сэнди», дамба должна быть высотой как минимум три метра. И много километров длиной. С технической точки зрения это, наверное, возможно, но выглядеть она будет кошмарно и не поспособствует сохранению уюта и обитаемости. Длинная извилистая дамба отрезала бы город от реки. Этот вариант исключается, поскольку городская экономика очень зависит от реки. Отрежем реку — отрежем огромную часть предприятий. То же самое и с блокировкой берега моря: пострадают предприятия знаменитого ньюджерсийского побережья.

Если бы правительство состояло только из подрядчиков по бетонным работам, они бы сказали: «Да, именно так и надо сделать». Местные импортеры, экспортеры, предприятия водного транспорта, туристические компании и так далее и тому подобное вынуждены будут передислоцироваться выше по реке и, соответственно, выше над уровнем моря. Однако в нашей демократической реальности проект великой дамбы пришлось тут же отмести. Не подлежало никакому сомнению, что ньюйоркцев и всех тех, кто ведет дела с ньюйоркцами, никогда не уговорить согласиться с проектом огромной стены, которая повлияет на весь их бизнес. Вот оно, ограничение. Оно заставило архитекторов и инженеров наточить карандаши, побарабанить по клавиатурам, пощелкать мышками, нарисовать еще несколько линий в чертежных программах.

Датская компания «Бьерке-Ингельс-груп», которая получила контракт на защиту манхэттенского побережья от будущих бурь, не пожалела сил, чтобы разработать проект, удовлетворявший всем практическим и эстетическим требованиям. Сотрудники компании разработали план целого ряда взаимосвязанных сооружений, призванных так или иначе помогать горожанам при возможном наводнении, но сооружения эти были разные, поскольку опасности во всех районах от центра до окраин тоже различались. На карте, ориентированной так, что сверху был север, проектировщики наметили десятикилометровую цепь из парков, тоннелей, берм и объездных дорог, приподнятых над поверхностью земли и специально укрепленных, — они способны выдержать и сильнейший напор воды, чем неизбежно грозил очередной супершторм, и постепенное повышение уровня моря. Эти сооружения на карте были похожи на подкову, поэтому проект назвали «Большая U». У архитекторов был не только список ограничений — район должен остаться пригодным для деловой жизни и как минимум таким же удобным и уютным, как раньше, а прокладывать новые улицы и дороги нельзя, — но и очень много полезной информации. Данные о разрушениях после супершторма «Сэнди» очень подробны и точны. У инженеров сложилось отчетливое представление обо всем, что может пойти не так. Перестроенные прибрежные районы были спроектированы с таким расчетом, чтобы практически всегда функционировать нормально, но при сильном шторме укрепленная береговая линия должна поглощать наводнения. После очередного гигантского шторма побережье останется почти не тронутым и полностью пригодным для жизни. Нужна будет основательная уборка, ведь наводнение в городе, схлынув, всегда оставляет много мусора и прочих неприятных вещей, однако планировщики убеждены, что жилые районы и метро будут в гораздо лучшем состоянии, чем после «Сэнди».

Еще одно ограничение — это, естественно, деньги. Смета проекта по перестройке побережья Манхэттена, согласно «Бьерке-Ингельс-груп», составит примерно 335 миллионов долларов. На первый взгляд куча денег, однако это приблизительно одна двухсотая доля того, во что обошелся городу ураган «Сэнди», если учесть разрушенную инфраструктуру и простой предприятий. Если «Большая U» будет работать как запланировано, она мгновенно окупится.

Обычно мы без труда формулируем проблему, которую хотим решить. Сложности в другом — понять, почему эта проблема стала проблемой. Если мы выявим причину, это прояснит суть ограничений и найти решение станет легче. В случае с моим эллипсом причина была в том, что я не умел поворачивать системы координат. Если заглядываешь в подвал собственного дома и видишь, что его, например, затопило, на то может быть множество разных причин. Разладился дренаж и надо поставить насос? Или прежние хозяева плохо загерметизировали стены с восточной стороны дома? Или от глобального потепления стало больше осадков и здесь больше жить нельзя?

Вот тут-то и нужна независимая экспертиза, незаменимый коллективный разум ботанов. На уроках физики мне не пришлось далеко ходить: роль стороннего профессионала играл мистер Лэнг. Однако в случае гипотетической воды в подвале я бы оценил ситуацию как мог, но потом, вероятно, обратился бы к людям, обладающим знаниями, которые дополняют мои. Может быть, мне пришлось бы обратиться к нескольким экспертам — от водопроводчика и инженера-строителя до ученого-эколога, — и лишь потом я сумел бы точно определить причину потопа и сказать спасибо ограниченности своих знаний. Обратиться к специалистам — это не значит утратить контроль над ситуацией, это значит его усилить. Сдается мне, этот момент часто понимают неправильно, когда жалуются, что всякие там «эксперты» учат, что делать и чего не делать. Эксперты помогают определить задачу и двинуться вперед. Без них тоже можно «что-то делать», однако велика вероятность, что ты будешь делать не то.

Если меня нет в Нью-Йорке, значит, я, скорее всего, в Лос-Анджелесе — исполняю обязанности директора Планетного общества. Там меня окружают такие эксперты, что просто ах. Мои коллеги долго уговаривали меня, что эта работа мне по силам, и иногда мне самому не верится, что я тут главный (об этом подробнее рассказано в двадцать первой главе). Планетное общество — крупнейшая общественная организация, поддерживающая и пропагандирующая исследования космоса. Я, как начальник, стараюсь убеждать космические ведомства по всей планете искать доказательства существования инопланетной жизни. Я убежден, что такое открытие стало бы одним из величайших событий в истории человечества. Однако в глазах большинства законодателей в любой стране отправлять роботов бурить марсианские скалы в поисках микробов — это непозволительная роскошь. Где взять столько денег? Попытки примирить две точки зрения — еще один классический пример ограничений.

Иногда главное ограничение, с которым мы сталкиваемся, — невозможность привлечь внимание к проблемам, которые мы хотим решить, особенно если решения, которые мы предлагаем, требуют времени, денег, сил и опять же внимания. Бывали времена, когда для пропаганды исследований космоса было достаточно геополитических тенденций. «Аполлоны» полетели на Луну ради победы в «холодной войне», этого не случилось бы, если бы США и СССР не соперничали. Те из нас, кто искренне верит в важность космических исследований, должны придумывать новые способы пропаганды, чтобы преодолевать политические препоны современности. Нам нужно основательно подумать, что главное в космических исследованиях и чем оно полезно нам, жителям Земли.

Успех ботана во многом зависит от того, как рассказать о проблеме, как подать ее так, чтобы окружающие только радовались возможности принять участие в ее решении. Например, лично я убежден, что исследования космоса позволяют человечеству показать себя с лучшей стороны: когда мы исследуем происходящее за пределами земной атмосферы и отправляем туда наши лучшие исследовательские инструменты, созданные нашими лучшими учеными и инженерами, чтобы совершать открытия в окрестностях и на поверхности других планет, то достигаем великих целей. Чем сильнее ограничения, в которых мы вынуждены работать, тем масштабнее наши достижения.

Во-первых, это служит образовательным целям. Исследования космоса — мощный стимул, который привлекает детей в науку и технику. Министерство образования США тратит ежегодно почти 80 миллиардов долларов. Для сравнения: бюджет исследований планет НАСА — около полутора миллиардов, примерно в пятьдесят раз меньше. Возникает вопрос: что больше интересует школьников и вдохновляет браться за тяжкий труд изучения математического анализа и факультативной физики и химии повышенного уровня?

Еще космические исследования способствуют научно-техническому прогрессу. Я говорю не только об изобретениях, ставших побочным продуктом исследований НАСА и его программ, хотя их очень много, от топливных элементов до цифровых камер. Подумайте о куда более масштабных достижениях — Интернете, прогнозах погоды, GPS. Однако, с моей точки зрения, несравнимо важнее другое: исследования космоса помогают нам больше узнать о самих себе и нашем месте во Вселенной. Исследуя другие планеты, мы решаем задачи, которых раньше не решали. А когда мы привыкаем решать задачи, которых раньше не решали, мир вокруг нас становится лучше. Исследования космоса создали культуру инноваций, которая влияет на повседневную жизнь всех землян до единого.

Возможно, вы заметили, что здесь идет речь об обратной связи ограничений и недостатков. Когда инженеры преодолевают технологические ограничения при запуске космических аппаратов на другие планеты, то ищут самые творческие подходы, а творчество, в свою очередь, помогает преодолевать политические ограничения, из-за которых подобные запуски зачастую бывают невозможны. А поскольку к работе над задачами исследований космоса постоянно привлекают ботанов, это в качестве побочного продукта приносит обществу огромную пользу во многих областях. Это укрепляет всю цепочку экспертизы. Очень ловко. В полном соответствии с принципом «все и сразу».

Когда речь идет о рафинированно-интеллектуальных задачах вроде освоения космоса, борьба с ограничениями кажется делом интересным и захватывающим, но если говорить о рутине, все выглядит иначе. Даже конкретный проект вроде «Большой U» в Нью-Йорке требует огромного количества совершенно негламурных уговоров и компромиссов. В масштабных проектах ограничения обычно приводят людей в отчаяние, вызывают апатию и пессимизм. Очень легко сосредоточиться на том, что для нас недоступно, на тех путях, которые для нас отрезаны, и решить, что вперед дороги нет. Тут уже рукой подать до попыток отрицать очевидное или ностальгической тоски по старым добрым временам, когда все было гораздо проще.

Если вы хоть сколько-нибудь меня знаете, а я уверен, что к одиннадцатой главе этой книги мы с вами уже хорошо знакомы, то, наверное, догадываетесь, что когда я думаю о прогрессе в одной области, то сразу прикидываю, как применить его в других областях и дисциплинах. И я никогда не забываю о нашей стремительно нагревающейся планете, о стремительно меняющемся климате. Сегодня очень многие считают — или говорят, что считают, — будто никаких изменений климата нет. Многие политики и предприниматели утверждают, что для нас будет гораздо лучше притормозить и вернуться в эпоху нефти и угля. Ограничения в энергетике ближайшего будущего пугают их так сильно, что они предпочитают о них не думать. Но я убежден, что кризис веры мы скоро преодолеем. Не в первый раз.

Исследования космоса заставляют ученых и инженеров расширять кругозор — именно потому, что там так много мощнейших ограничений. У проекта защиты берегов Манхэттена от будущих штормов тоже были ограничения, но сугубо практические: грузоперевозки, пешеходная доступность. А у миссий, задуманных и финансируемых Планетным обществом, ограничения сугубо непрактические — иногда до смешного. Иногда разговор о проекте начинается, например, с такого мозгового штурма: «В общем, ребята, надо доставить на Марс автомобиль. Поехали!» И это не выдуманный пример. Это задача, которую нужно было решить НАСА, когда там проектировали марсоход «Кьюриосити», до сих пор бегающий по Марсу, и которую придется решать снова ближе к концу десятилетия, когда агентство отправит на Марс еще более совершенный марсоход под условным названием «Марс-2020». Оба марсохода размером и весом примерно с автомобиль «Шевроле-Спарк». Ну и как это сделать?

Если вы еще не избавились от наивной самоуверенности начинающего инженера, то, наверное, думаете: «А что тут сложного? Надо просто подождать, когда марсоход замедлится в атмосфере, а потом спокойно покатиться или заскользить по поверхности — и потихоньку остановиться. Мы же каждый день сажаем самолеты. И на Луну кучу всего высадили. В принципе мы понимаем, как это делается». Иначе говоря, вы начнете с известной вам задачи, как я, когда пытался вывести уравнение эллипса при помощи известной мне математики. Однако, оказывается, вся эта история с мягкой посадкой на поверхность Марса просто нечеловечески сложная. На Земле в твоем распоряжении много воздуха, и даже самые быстрые истребители летают с неизмеримо меньшей скоростью. Когда космический аппарат с «Кьюриозити» приблизился к Марсу, его скорость была более чем в шесть раз выше, чем у F-35 на полном газу. Нужно было рассеять очень много энергии.

С годами талантливые инженеры из НАСА, применив творческий подход, придумали несколько прелестных систем тормозных ракет. Примерно как в старом комиксе про Флэша Гордона, посадочные модули «Викинга» в семидесятые садились на Марс хвостом вперед, а тормозные ракеты полыхали под ними (полнейшее ретро… пардон). Но при всей своей зрелищности тормозные ракеты не годятся для посадки марсохода, слишком много издержек. Ракеты поднимают много пыли, которая может повредить чувствительные инструменты и подвижные части. Кроме того, от них получается небольшой кратер, и марсоходу будет трудно из него выбраться, то есть осложнения начнутся сразу после посадки. К тому же топливо и устройства, которые направляют выхлоп, очень тяжелые. Так что минус знакомое решение номер один.

Теперь номер два — тормозить в атмосфере. Два посадочных модуля «Викинг» были оснащены теплозащитой, чтобы пройти сквозь атмосферу и в результате трения немного сбросить скорость, набранную в космическом пространстве, чтобы тормозные ракеты не перенапряглись.

Если теплозащита позволяет замедлиться лишь немного, может быть, лучше парашют — он-то прекрасно тормозит? Увы, здесь снова приходится учитывать «промежуточность» Марса. Оказывается, марсианская атмосфера такая разреженная, что обычные земные крылья и парашюты в ней не помогают. Атмосферное давление на Марсе — всего 0,7 процента нашего. Там просто не хватит молекул воздуха, и парашюту будет не на что опереться. Более того, приближающийся космический аппарат со своим парашютом должны двигаться в верхних слоях атмосферы Марса со сверхзвуковой скоростью. А при входе в атмосферу со сверхзвуковой скоростью возникают перепады давления и ударные волны, которые, чего доброго, разорвут парашют в клочья. Бум — и конец.

Получается, у нас не было готового технологического приема, способного решить эту задачу. Пришлось инженерам из Лаборатории реактивного движения НАСА в Пасадене наклонить голову и посмотреть на задачу под другим углом. Ограничения и препятствия — беспрецедентные условия среды, недостатки имеющейся технологии — вынудили их создать что-то невиданное, смешать старое с чем-то совершенно новым. Они сформулировали задачу, сосредоточились на причинах проблемы, обратились к экспертам с разных сторон и достигли прекрасных результатов. Они опирались не только на технологические находки космических аппаратов прошлого, но и на исследования военных сверхзвуковых истребителей и результаты испытаний автомобилей на безопасность. Так что сами видите: препятствия при планировании космических путешествий — это очень полезно и конструктивно.

Прорыв наступил, когда инженеры обнаружили, что им не обязательно полностью останавливать космический аппарат — надо всего лишь обеспечить достаточно мягкую посадку, чтобы марсоход не пострадал. Начали они с обычного вытяжного парашюта для применения на сверхзвуковых скоростях, чтобы немного замедлить всю систему, затем следовала фаза тормозных ракет, чтобы замедлить систему еще немного, и, наконец, фаза посадки, для которой понадобилось… четыре огромных воздушных шара (все новое — хорошо забытое старое!) Честное слово. Перед самым соприкосновением с землей модули с марсоходами выбрасывали четыре сверхпрочные воздушные подушки. Свободно падали последние несколько метров, потом, подскакивая и покачиваясь, проезжали по красному песку дистанцию, примерно равную десятку-полутора футбольных полей, после чего подушки сдувались, модули открывались, и спрятанные внутри марсоходы выкатывались. Этот прием позволил НАСА с полным успехом высадить на Марс уже целых три марсохода — «Саджорнер», «Спайрит» и «Оппортьюнити».

Четвертый марсоход — «Кьюриосити» — был заметно крупнее прежних и нес больше оборудования. Больше веса — новые ограничения и препятствия. Воздушных подушек уже не хватило бы. Пришлось инженерам снова наклонить головы, и после мозгового штурма они вынесли решение еще диковиннее. На этот раз они решили, что от тормозных ракет не будет вреда, пока они далеко от поверхности Марса и не поднимают облака пыли. Итак, надо начать с замедления при помощи парашюта для сверхзвуковых скоростей, но с особым клапаном. Потом запустить тормозные ракеты, но так, чтобы сопла были далеко от поверхности. Потом спустить «Кьюриозити» с нижней стороны комплекта из восьми ракет, который инженеры назвали «Небесным краном». Затем запустить ракеты «Небесного крана» и почти совсем остановить систему, чтобы она зависла на несколько секунд примерно в 20 метрах от поверхности Марса. Потом марсоход весом в тонну быстро сбрасывает вниз три нейлоновых троса — как спецназовец, чтобы спуститься с боевого вертолета. Когда марсоход благополучно оказывается на поверхности, тросы отстегиваются, и «Небесный кран» снова запускает ракеты, отлетает на безопасное расстояние и там падает. Как ни удивительно, такая система тоже прекрасно сработала.

Раз уж мы все равно на Марсе… Ах нет, мы по-прежнему на Земле. Я хочу сказать, что раз уж мы все равно затронули тему полетов на Марс, давайте подумаем, что нам нужно, чтобы отправлять туда людей. Для пилотируемого полета одной тонны груза явно не хватит. Нам предстоит доставлять за один раз десятки тонн, может быть, тридцать или сорок. Ведь нужно будет послать достаточно оборудования, чтобы выстроить полную систему жизнеобеспечения и резервные системы, оснащенные защитой от радиации и сурового марсианского климата. Нужно будет доставить провизию и медицинское оборудование. И все это помимо научного оборудования, необходимого для изучения планеты и поисков марсианских микробов (марсобов?), живых или ископаемых. Нам надо рассмотреть все эти ограничения и препятствия и сделать вывод, что посылать астронавтов на Марс все равно стоит, даже если учесть все перечисленное.

Это принципиально новый набор препятствий, и задачи, с ними связанные, с большим отрывом труднее всех, с какими мы сталкивались раньше. Они похожи на вопрос о высадке на Марс автомобиля, но несопоставимо сложнее. Пока что убедительного ответа у нас нет. Инженеры из НАСА и компании «Спейс-Икс», которой руководит Илон Маск, тот самый, который придумал знаменитый электромобиль «Тесла», так и стоят, наклонив голову, однако у них уже появилась многообещающая концепция. Поскольку и у парашютов, и у тормозных ракет есть свои недостатки, подумали инженеры, может быть, построить систему, которая сочетала бы их достоинства? И придумали систему, которая запускала бы тормозные ракеты под таким углом и с такой скоростью, чтобы они служили в разреженной марсианской атмосфере аналогом гигантского парашюта. Испытать подобную систему очень трудно. Самое точное приближение здесь, на Земле, — это эксперименты с ракетами высоко в горах. В конце концов, чтобы доказать, что это рабочий вариант, придется по-настоящему сесть на Марс. Если посадка будет успешной, это станет результатом тех же уроков, что усвоил и я в старших классах. Когда знаешь, какие методы не годятся, легче найти подходящие. Если и эти методы не помогут, узнаешь о новых препятствиях и предпримешь следующую попытку.

Все это я рассказывал для того, чтобы очертить процесс решения творческих задач. Все инженерные находки, о которых я говорил, — воздушные подушки, «Небесный кран», парашют из ракет, — уже вошли в арсенал, необходимый для освоения космоса. Каждое препятствие дарит нам новое решение, на которое можно опереться в будущем. Я уверен, что когда-нибудь мы отправим исследовательские аппараты на новые удивительные планеты и астероиды, в том числе на Европу, спутник Юпитера, и на Титан, спутник Сатурна, покрытый озерами жидкого метана и этана. И тогда инженеры воспользуются старыми наработками. Если же ни одно из имеющихся решений их не устроит, они снова посмотрят на доску, наклонив голову. А накапливающиеся коллективные знания помогут преодолевать различные препятствия и здесь, на Земле.

Двести лет назад все боялись, что победить черную оспу не удастся и человечество рано или поздно вымрет от нее. В девяностые годы XVIII века, как и потом, в шестидесятые годы ХХ века, уже на моей памяти, многие опасались, что рост населения опередит наши способности производить достаточно пищи, и землян ждет голод. Сейчас уже странно об этом думать, но ведь в конце 1999 года вспыхнула настоящая паника из-за «Проблемы 2000 года» (Y2K): вдруг сбои компьютерных часов по всему миру парализуют наше общество? И вероятно, так и было бы, если бы инженеры не взяли дело в свои руки и не подправили часы в каждом конкретном компьютере. «Проблема 2000 года» не обернулась бедой не по волшебству, а благодаря дотошности и вниманию к деталям, примененному на крупных масштабах.

Но самая большая проблема, с которой нам до сих пор доводилось сталкиваться, — это изменения климата. Я надеюсь, что она еще сильнее прежних вдохновляет на творческое решение и привлекает еще больше внимания, чем все остальные задачи в истории человечества, поскольку такова природа прогресса. Поскольку мы ставим перед собой все более и более масштабные цели, нам приходится иметь дело со все более и более суровыми ограничениями и трудными препятствиями. Тогда эти препятствия заставляют нас наклонять голову и искать новые, более серьезные и творческие решения. Это относится и к каждому из нас в отдельности, и к обществу в целом. Но мы не можем позволить себе остановиться и даже притормозить. Нам необходимо преодолевать препятствия, как только мы их замечаем.

Я уверен: когда дело принимает крутой оборот, за дело принимаются крутые ребята. Очень скоро и другим прибрежным городам придется укреплять береговую линию по примеру Нью-Йорка. Эта работа начинается как ответ на катастрофические стихийные бедствия, бушующие по всему миру. Когда в Норфолке и Пенсаколе, в Галвестоне и Майами на первых этажах будет стоять по щиколотку воды днем и ночью, люди начнут относиться к происходящему серьезно. И тогда они смогут опереться на инженерные разработки, которые начались в Нью-Йорке и других городах, обладающих быстрой реакцией. Но только подумайте, сколько трагедий и разрушений мы могли бы предотвратить, если бы искали решения до того, как сталкивались с проблемой!

С точки зрения науки и техники мы вполне можем предугадать их, а данных и сведений у нас более чем достаточно, чтобы заранее понять, с какими препятствиями и ограничениями мы столкнемся. Не надо бегать и махать руками — или, хуже того, продолжать заниматься своими делами, закрыв глаза на происходящее. Надо приниматься за работу уже сегодня. В наших силах поставить ветряки по всему Восточному побережью США, Канады и Мексики. В наших силах смонтировать солнечные батареи практически везде, где светит Солнце. В наших силах отапливать и охлаждать свои жилища, кабинеты, фабрики при помощи геотермальных источников. Мы можем создавать рабочие места, подстегивать экономику, очищать воздух и работать с переменами климата. Если вы хотите, чтобы ваша страна и весь остальной мир стали подлинно великими, вот чем вам (то есть нам) надо заниматься. На первый взгляд это титанический труд — и да, так и есть, однако, как мы снова и снова убеждаемся, титанические перемены начинаются с маленьких, но постоянных сдвигов.

Я уверен, что и перед вами вставали задачи, которые поначалу казались невероятно сложными, но потом, стоило вам наклонить голову и подумать минутку, оказывалось, что решение пришло само собой. Такое бывает со всеми нами. Почти всегда это мелочи, однако мелочи весьма поучительные, например, попытки разобраться, что за эллипс нарисовал на доске этот вредный мелок. Но случается, что перед нами встает задача поистине огромная. И тогда накопленный на мелочах опыт вдохновляет нас и показывает, как нужно действовать. Показывает, как препятствия и ограничения делают задачу проще и помогают найти самые практичные решения. Именно такова сейчас, похоже, ситуация во всем мире. Нам нужно опереться на самый поучительный жизненный опыт. И не впадать в отчаяние, не закрывать глаза, а учесть все препятствия и ограничения, посмотреть проблеме в глаза и приниматься за работу.

Глава двенадцатая Перевернутая пирамида инженерного проекта

Молодежь часто просит у меня совета, как добиться успеха в жизни. В моем ответе отражаются уроки, которые я усвоил в первые дни работы инженером. Если у тебя есть ботанские наклонности, если тебе нравится возиться с настройкой и наладкой, а это в какой-то степени свойственно каждому из нас, очень советую подключаться к проекту в самом начале. «Стой у истоков» — один из моих любимых афоризмов. Если подключаешься к диалогу в момент рождения идеи — будь то решение насущной задачи, открытие нового предприятия или разработка нового продукта, — сможешь повлиять на процесс разработки и точно знать, что сделал все возможное, чтобы поучаствовать в благом начинании. Разумеется, это рискованно. Можешь случайно поучаствовать в не очень благом начинании или попросту влипнуть по уши. Но лучше рискнуть и проявить себя с лучшей стороны, чем работать над чем-то заурядным, от чего остается ощущение, будто ты старый «Форд-Пинто» или «Шевроле-Вега» (никудышные были модели). Но я опережаю события. В те дни я работал в фирме «Сандстренд Дата Контрол» с совершенно гениальным, пусть и несколько прижимистым, разработчиком по имени Джек Морроу. Он был потрясающий. Ему было за пятьдесят (тогда мне казалось, что он уже старик, но теперь я понимаю, что когда тебе за пятьдесят, ты, конечно, только начинаешь жить). Несмотря на «преклонный» возраст, Джек был фантастический лыжник, настоящий спортсмен. И шевелил мозгами без устали, как, впрочем, и всем остальным, — даже когда говорил, он постоянно снимал и надевал очки. Остальные менеджеры занимались исключительно перекладыванием бумажек и отслеживанием чужого продвижения по службе на организационной схеме фирмы, а Джек не просто думал, как работать, невзирая на препятствия. У него в голове была своя организационная схема фирмы.

Должно быть, он почувствовал, что мне не помешает совет умудренных опытом товарищей, поэтому часто говорил со мной о том, как важно правильно ухватить суть будущего проекта, его общую концепцию. «Если концепция плохая, — говорил Джек, — то как бы все ни старались, в результате ничего хорошего не выйдет» (или, по крайней мере, не выйдет так хорошо, как могло бы быть). В «Сандстренд» я входил в рабочую группу, которая проектировала бурильные установки, тяжелые машины, и Джек всячески советовал, точнее, категорически требовал, чтобы мы сначала тщательно проверяли, что все размеры сходятся, и только потом просили механиков резать металл. Он, так сказать, пробурил мне дырку в голове: сначала проработай все на бумаге и проверь, что все работает идеально, и только потом требуй, чтобы другие тратили время, мастерство и материалы на изготовление реальной детали или устройства.

Джек хорошо понимал, как просто сделать все почти совсем правильно. Даже инженеры и разработчики, работающие над дорогостоящими тяжелыми машинами, постоянно борются с искушением остановиться, когда все уже на 90 процентов неплохо. Отчасти причина в лени, но не только. Если находишь рабочее решение, даже отчасти рабочее, тебя охватывает чувство облегчения и удовлетворения: вот и еще одно препятствие преодолено. Наверняка вы понимаете, о чем я: то же самое чувство возникает, когда в квартире почти совсем убрано, посуда почти вся вымыта, второй слой краски прекрасно лег и вроде бы можно ничего не подправлять… А сделать все идеально гораздо труднее. Но пока я работал рядом с Джеком в фирме «Сандстренд», мне стало ясно: если что-то почти работает — значит, оно не совсем работает, то есть, откровенно говоря, не работает вообще. Через несколько месяцев после того, как я оттуда уволился, на компанию подали в суд за то, что та указала в налоговой декларации нерабочие блоки авионики как настоящие рабочие блоки, и это было частью налоговой махинации. Как видно, не все сотрудники фирмы думали, как Джек.

Если ты решил что-то создать, будь то крючок, чтобы вешать куртку, или строчка компьютерного кода, который сажает самолет, нужно уделить время общей концепции. Чем больше времени у тебя будет на размышления, напоминал мне Джек, тем лучше окажется окончательный результат. Чтобы добиваться прогресса по принципу «все и сразу», необходимо два навыка: умение тщательно фильтровать информацию, чтобы находить лучшие решения задачи, а затем — умение полностью прорабатывать свои соображения в теории, гипотетически, прежде чем браться за их материальное воплощение, и тогда полученная система будет делать именно то, ради чего ты ее создавал. Писать об этом легко, а вот осуществить зачастую очень трудно.

И вот я, юный Билл, трудился, не покладая рук, в фирме «Сандстренд» над устройствами, помогающими направлять бурильные установки в нужную сторону. При этом я жадно впитывал все, что Джек и другие мои коллеги говорили о положении инженерного дела в США в целом. В то время, особенно в автомобильной промышленности, мы стремительно отставали от зарубежных конкурентов. Так что Джеку и прочим было о чем беспокоиться.

Я не занимался проектированием автомобилей — ни тогда, ни сейчас. Я — инженер-механик и люблю разбираться в механизмах. Но поскольку я ботан, то ради развлечения иногда занимался какими-то инженерно-техническими фокусами с автомобилями — отсоединял сцепление и вынимал двигатели или менял шарниры равных угловых скоростей в легковушках и грузовичках приятелей. Автомобильная культура была тогда в большом почете, гораздо больше нынешнего. Машинами увлекались даже мои родители. Поскольку в роду у нас были французы, на подъездной дорожке у нас последовательно стояло несколько «Рено», в том числе тот самый «Рено-16», где мы с братом установили первый знак «Спасибо». Еще в старших классах я понимал, как много в этих французских машинках хитрых технических новинок. Если их что-то и подводило, то только материалы, а идеи были прекрасные. Они были с передним приводом, что освобождало место для пассажиров, поскольку его не занимал карданный вал, который идет от двигателя к задним колесам. У них был дисковый тормоз, чтобы лучше останавливаться. Руль с реечной передачей. Подвески «макферсон» — компактные и экономичные. В багажнике было просторнее, поскольку две задние полуоси монтировались рядом, а не друг над другом. Примерно с начала семидесятых я начал понимать, что Детройт не поспевает за достижениями заграничных проектировщиков. У японцев и европейцев было больше технических новинок.

Все время, пока я учился в политехнической школе в Корнеллском университете, меня огорчал образ действий или, точнее, бездействий американской автомобильной промышленности. Как раз тогда американские автопроизводители создали те самые легендарно-никудышные машинки — «Форд-Пинто» и «Шевроле-Вега», — которые постоянно подтверждали мое дурное мнение о них. Чтобы провести обычное техобслуживание «Веги», нужно было осла бить монтажные опоры двигателя и наклонить сам двигатель: иначе было не добраться до свечей зажигания. Блок цилиндров двигателя был алюминиевый, а крышка — железная. Таковы были представления «Дженерал Моторс» о прогрессивном инженерном деле, однако алюминиевый блок при высоких температурах обычно перекашивался, отчего протекали смазка и охлаждающая жидкость. Масло там перегорало, и двигатель иногда заклинивало, и вообще все страшно ломалось. А как у них ржавели крылья — не по дням, а по часам!

«Пинто» были еще хуже: они печально славились тем, что загорались при ударе сзади. В руководстве «Форда» знали о такой опасности, однако убедили себя, что не нужно переделывать бензобак, чтобы машина меньше страдала при ударе сзади, мол, игра не стоит свеч. Руководство «Форда» нарушило законы морали и нравственности, а еще, как выяснилось потом, и законы экономики. При пожарах после столкновений погибло не меньше 27 человек, было подано 117 судебных исков, и репутация «Форда» была подорвана на долгие годы.

В последующие десятилетия на американском рынке резко выросла доля импортных машин, особенно японских. И не случайно. Детройт начал с плохих концепций, а потом стало только хуже. Мы с коллегами много говорили об этом тревожном повороте событий. В эру «Аполлона» Джеку было столько лет, сколько мне, когда я работал в «Сандстренд». Джек участвовал в разработке систем и механизмов, при помощи которых людей высаживали на Луну. А теперь смотрел, как целая страна катится по наклонной, по крайней мере, в области инженерного дела. Он хотел участвовать в том, чтобы вернуть автомобильной промышленности былое величие, поощряя хорошие проекты, и именно поэтому дал мне незабываемый совет.

Джек нарисовал чертеж, в соответствии с которым я с тех пор и стараюсь жить вот уже много лет. Он назвал его «перевернутая пирамида» — треугольник вершиной вниз. Я по очевидным причинам немного приукрасил этот заголовок — «перевернутая пирамида проекта» — и превратил его в генеральный план достижения успеха в инженерном деле. Мы разделили пирамиду на горизонтальные слои, каждый из которых был шагом в проектировании или производстве чего-то. Перевернутая пирамида инженерного проекта еще не превратилась в символ ботанства вроде логарифмической линейки, но всему свое время. Ведь это наглядное пособие, показывающее, как лучше всего претворять мысль в действие.

Поскольку я тут много писал о машинах, с них для примера и начнем. Внизу, в вершине треугольника, зарождается концепция. Проектировщики автомобилей учитывают очень многое: ведущие колеса, количество сидений, безопасность, общий вид. Скажем, как изменится управление машиной и пространство салона, если двигатель вращает не передние колеса, а задние? Сколько понадобится клемм, сколько краски, сколько шин и шарниров? Все это надо выяснить. В целом на этом этапе задействовано меньше всего людей. Это самый дешевый шаг в процессе продвижения продукта на рынок. Просто люди сидят и обдумывают все требования, формы, материалы, вид и ощущения. Но когда он пройден, ваша автомобильная компания (строительная фирма, киностудия или любое другое предприятие) начинает тратить настоящие деньги. Вот почему первая фаза — самая главная.

Над этапом зарождения концепции в перевернутой пирамиде стоит этап закупок: вы собираете все, что вам нужно, чтобы создать что-то. Например, для автомобиля понадобится листовая сталь, пластик, стекло, резина, провода и так далее. Если речь об архитектурном сооружении, нужно закупить цемент, обшивочные листы, теплоизоляцию и стекло. Если вы портной, то именно сейчас вы покупаете ткань, раскладываете выкройку и начинаете вырезать детали будущей одежды. На этом этапе пути назад уже нет — ни в финансовом, ни в портняжном смысле (ткань-то уже раскроена). Здесь придется раскошелиться. Кто-то должен всем запастись. Мы сейчас говорим об отделе закупок, об инженерах-технологах, о тех, кто знает, где взять материалы, что должно быть какого качества и в каком количестве, какие цены считать приемлемыми и где все это лучше всего раздобыть за разумное время. На этапе концепции платишь зарплату разработчикам. А на этапе закупок надо и платить зарплату, и закупать материалы. Если планируется выпускать автомобили — миллионы машин — сырье для этих машин обойдется во много миллионов долларов. На этапе закупок тоже нужно принимать важные решения. Выбор материалов очень сильно влияет на окончательный результат. Дешевая ткань сведет на нет самый гениальный покрой. Прекрасные новые здания никто не заметит, если они будут все в потеках грязи из-за дешевого раствора, скрепляющего блоки. Твердая глянцевая пластмасса в салоне роскошного автомобиля сделает из него подобие бюджетной прокатной машины из аэропорта.

Схема проекта, или Правила дорожного движения

Пора переходить на следующую ступень пирамиды. Теперь из закупленного сырья нужно изготовить детали: колеса, бамперы, коробки передач, бензобаки, крылья. Еще на ступень выше поджидают сварщики и маляры. Еще на шаг выше — и пора приступать к сборке готовой конструкции из закупленных и изготовленных деталей. И вот тут приходится расходовать очень много денег, поскольку на всех этапах нужны квалифицированные работники, внимательно относящиеся к своему делу. Миллионы и миллионы долларов, иен, евро так и летают туда-сюда. Наконец, на самом верху перевернутой пирамиды находится оккультный слой, именуемый общим термином «маркетинг». Готовые машины нужно развезти по всему континенту или по всему миру, и на первое место выходит конкуренция. Взобраться по той же пирамиде хочет множество других производителей. Маркетинг решает судьбу нового авто.

Естественно, точно так же обстоят дела с миллионом других товаров, причем не только материальных. Те же принципы пирамиды применимы и к программному обеспечению, и к кабельному телевидению. Если концепция плоха, ничего хорошего из продукта не выйдет. «Эппл» придумала хорошую концепцию айфона — и процветает, хотя мобильные телефоны на тот момент уже продавало множество других фирм. «Гугл» придумал хорошую концепцию поиска в Сети — и процветает, хотя браузеров и до него было очень много. Внесу и я свой пятачок (прошу прощения за нескромность): мою программу «Человек-физика» до сих пор смотрят и в школе и дома. Думаю, это потому, что мы как следует все продумали заранее и тщательно соблюдали формат и логичность повествования.

В любом случае у этой пирамиды есть удивительное свойство: вся ее широченная верхняя ступень, шатко балансирующая на обращенной вниз вершине, то место, где плод фантазии наконец находит воплощение и будоражит воображение целевой аудитории (или не будоражит), — зависит от крошечного треугольничка внизу, там, где зарождается концепция. Можно собрать бригаду лучших маляров во вселенной, и они придут и дружно отделают кузов так, что просто загляденье. Можно позвать сварщиков, которые за работой будут распевать «С нашей распрекрасной сваркой и зимою станет жарко» бархатным баритоном не хуже Синатры, несказанно гордясь своим мастерством. Обивщики с любовью установят в салоне самые прекрасные кресла, какие только можно раздобыть за разумные деньги. Электрики уложат кабели плавными кривыми и закрепят их изящными крепежными скобочками. Но если не задалась первоначальная концепция, все эти люди совместными усилиями создадут разве что никудышный «Форд-Пинто». С твоего конвейера не сойдет ничего лучше этого драндулета — ничего лучше того, что было вначале создано на доске, на миллиметровке, на экране компьютера.

Если концепция плоха, ничего хорошего в результате не выйдет, как бы ни старались все участники. Если речь идет о телепрограмме, можно пригласить самого обаятельного ведущего на свете, лучшего продюсера, целую армию самых проворных и остроглазых операторов во всей киноиндустрии, но если идея программы провальная, сама программа тоже провалится. Видеобиблиотеки и серверы на телестудиях битком набиты передачами, которые выдержали лишь несколько первых выпусков, поскольку первоначальная идея или концепция не удалась.

С другой стороны, если концепция чудо как хороша, вполне можно рассчитывать на такой же чудесный конечный результат, и создатели будут гордиться своим творением, а потребители — охотно раскошеливаться, чтобы его приобрести или посмотреть. Я твердо усвоил это во время работы в фирме «Сандстренд» и не забуду никогда. Хорошая концепция не гарантирует отличный конечный результат, потому что в процессе реализации есть масса возможностей для ошибок, но еще никто и никогда не создавал отличный продукт без хорошей концепции.

Не забуду я и другой афоризм, который услышал, когда заседал в Совете по организации велосипедного движения в Сиэтле: «Что хорошо придумано, то невозможно использовать неправильно». Я уже много лет стараюсь передвигаться в больших городах на велосипеде. Это гораздо приятнее, чем сидеть в машине или в электричке, если только все понимают, для чего предназначена велосипедная дорожка. Но вот, предположим, водитель едет по незнакомой улице, где есть велосипедная дорожка, — сразу ли он поймет, где здесь должны ездить машины, а где велосипедисты? Очень много аварий с участием велосипедов и автомобилей, зачастую с трагическим исходом, случаются именно из-за нечеткого обозначения зон велосипедного движения, а ведь этого можно было избежать: водители должны всегда точно знать, какое пространство им нужно держать свободным для велосипедистов, везде должны быть дорожные знаки и светофоры, недвусмысленно показывающие, кто имеет право здесь ездить. Примеров, когда хорошая инженерная задумка не должна оставлять лазеек для неправильного использования, бесконечно много. Приборы управления в кабине пилота самолета должны сами показывать, для чего они нужны и что с ними делать. Мне часто приходило в голову, что хорошо бы никогда не путаться, куда открывается дверь — на себя или от себя, — когда берешься за ручку. Задумайтесь об этом, и у вас появится случай придумать какое-нибудь ценное усовершенствование.

В начале работы над проектом все мы полны надежд, но помните, что с первого раза редко что-нибудь получается. Даже если руководствоваться принципом перевернутой пирамиды, все равно без сбоев не обойтись, будь то модель одежды, новая система торможения космического аппарата в атмосфере или программный модуль. Но на этапе концепции вы ничем не рискуете! Очень легко поддаться на чужие рекламные трюки или согласиться с мнением большой группы, поскольку это путь наименьшего сопротивления. И вот что я вам скажу: не надо так. Если соглашаться с чужими ценностями, не задавая вопросов, того и гляди, подаришь миру «Пинто». Прежде чем тратить деньги, нужно применить ключевые ботанские ценности. Спросите себя, искренне ли вы убеждены, что именно так и надо действовать? Решит ли ваш продукт реальную проблему? Напрашивается ли он на правильное использование? Сделает ли он мир лучше? Если ваш продукт добьется успеха, будете ли вы им гордиться? Если он потерпит неудачу, научитесь ли вы чему-то в процессе, будете ли радоваться, что хотя бы попытались что-то сделать?

Вот почему я настоятельно советую охотно смотреть на свое творение со стороны, отдавать себе отчет, что даже если первое ваше творение выйдет хорошо, нельзя исключать, что получится все-таки не настолько хорошо, чтобы продавать его незнакомым людям. По моему мнению (а мое мнение, как видите, обычно правильное), почти всегда придется создавать второй прототип.

Не просто не жалейте времени на первоначальную концепцию, но еще и заложите в бюджет и в планы больше времени на то, чтобы откусить второй кусочек. Вы наверняка наделаете ошибок, иначе не бывает, поэтому запланируйте, как будете на них учиться. Большинству из нас этот урок дается трудно, поскольку за него приходится платить временем, а его у нас, как правило, очень мало, однако в перспективе он помогает сберечь время (а также силы, деньги и репутацию) — надо только дать себе слово улучшить все, что только можно, прежде чем переходить к следующему этапу разработки.

Если уделить время оценке своей работы и найти способы ее улучшить, все пойдет совсем иначе. Практически одновременно с «Вегой» и «Пинто» был создан еще один малолитражный автомобиль — «Датсун-В210» фирмы, которая теперь называется «Ниссан». Он был сделан из того же сырья, что его американские собратья, но работал лучше и пробегал гораздо больше 150 000 километров. Разработчики исходили из той же идеи (маленькая бюджетная машина), но выстроили на этой основе гораздо больше. Благодаря броскому оригинальному облику и невероятной надежности у этих машин появились преданные поклонники. Затем, через десять с лишним лет после модели В210, другая японская компания — «Мазда» — выпустила на рынок «Миату». «Миата», как и «Дацун», напоминала конкурентов по внешнему виду и материалам, но оставила их далеко позади по потребительским качествам. Ни по внешнему виду, ни по удобству управления она ничем не уступала британским спортивным автомобилям, вдохновившим ее создателей. Главным отличием было то, что она всегда ездила безупречно. Сейчас выпущено уже четвертое поколение «Миаты» — мирового рекордсмена по продажам среди спортивных автомобилей.

Когда я видел, что инженерное дело и производство в США переживают упадок, это меня несказанно угнетало. Я видел, как безнадежно американские автомобили отстают от производимых в остальном мире. Примерно тогда же начался кризис на американских судоверфях, сталелитейных заводах и во многих других отраслях тяжелой промышленности. Я видел все это изнутри, поскольку работал в высокотехнологичной инженерной компании, где меня заставили изготавливать блоки авионики, которые не работали и не подлежали продаже. Я был глубоко разочарован и хотел заняться чем-нибудь другим. Мне нравилось инженерное дело, я очень любил родную страну, но будущее и того и другой меня глубоко тревожило.

Я много думал о том, в чем же корень зла. США — большая страна, и ее предприятия будут находить покупателей еще долго после того, как начнут продавать некачественные товары. Во многих случаях эти компании — ведущие в своей отрасли, а это приводит к обманчивому ощущению собственного превосходства: и начальство, и инженеры не могут себе представить, что конкуренты уже выпускают такую же, а то и более качественную продукцию.

Между тем портятся отношения между работниками и руководством. Факторов много, а результат один: неумение признавать свои ошибки, постоянно повышать стандарты качества, отказываться от неудачных проектов привело целый ряд компаний к убыткам, а в конечном итоге и к разорению. Еще я много думал о будущем нашей страны. Я понимал, что на настоящие перемены уйдут годы, но все же это посильная задача. Если мы сосредоточимся на молодежи, то когда-нибудь Америка вернется на прежний путь процветания, снова начнет внедрять гениальные инженерные разработки и выпускать прекрасную продукцию, которая изменит жизнь к лучшему.

Когда я ушел из «Сандстренд», то свел воедино все свои соображения о хороших концепциях и совершил на первый взгляд абсолютно бессмысленный поступок. Я решил стать юмористом и вести свою передачу. Я всерьез обдумал, чем хочу заниматься и какой вклад в благополучие человечества могу внести. Я не претендую на то, что от природы умею смешить, но я очень старался. Я прокладывал новый путь, который и привел меня к программе «Человек-физика», к передаче «Билл Най спасает мир», к этой книге. С моей точки зрения, разработать систему или устройство, которое кто-нибудь сочтет полезным, — в точности то же самое, что написать книжку или придумать формат телепередачи, которую кто-нибудь сочтет забавной. Это самый фундамент, шасси или скелет — кому что нравится.

Казалось бы, у телепрограммы с автомобилем мало общего, однако принципы хорошего проекта применимы ко всему. Телепрограмма с ведущим будет иметь успех только в том случае, если она продолжает линию «человека-вывески». «Вечернее шоу Джимми Феллона» — продолжение лукавого добродушия Джимми Феллона. «Ночное шоу Стива Колберта» — продолжение едкого остроумия Стива Колберта. То же самое с передачей «Челси» ведущей Челси Хендлер и, надеюсь, с моей программой «Билл Най спасает мир». Чтобы моя программа имела успех, она должна была стать продолжением меня самого и моего мировоззрения. Она должна была полностью соответствовать концепции в самом низу перевернутой пирамиды. Если мы четко определим свои представления о целях, структуре, интонации и основной мысли программы, все, кто трудится над проектом, будут действовать слаженно и стремиться к общему, понятному для всех результату.

Смесь науки со стенд-апом и по сей день моя страсть. А ваша страсть наверняка отражает особенности ваших знаний, опыта и желаний. Возможно, ваша профессия выглядит совсем иначе. И тем не менее все мы работаем исходя из одних и тех же принципов. Если хорошо понимаешь, что проектируешь, и стоишь у истоков, можно совершить великие дела. Хорошая инженерная задумка обеспечивает правильное применение.

Сейчас нас со всех сторон — в политике, бизнесе, инженерном деле, да где угодно — одолевают соблазны: временные решения, дешевые подделки, поспешные выводы. А когда все идет наперекосяк — а в таких обстоятельствах подобного не избежать — получается сущее позорище. И хочется опустить руки. Но как научил меня многолетний жизненный опыт, когда видишь, как твой замысел проходит весь путь до воплощения, пересекая отметку в 90 процентов, потому что ты сумел его осуществить с учетом всех практических ограничений и препятствий, это приносит глубочайшую радость. Сугубо ботанское счастье — не терпеть посредственности.

Если руководствоваться принципом перевернутой пирамиды, можно сосредоточиться именно на том, что нужно сделать, чтобы мир стал лучше, — начиная с уровня концепции.

Глава тринадцатая Мы с моим чувством юмора

Если бы я мог показать вам видеоролики из моего детства, вы без труда поняли бы, откуда взялось у меня чувство юмора (если оно есть). Мой отец был смешной. Мама тоже. Сестра хохочет заливистее всех на свете. Иногда от хохота у нее даже дыхание перехватывает. Я постоянно твержу, что мой брат — самый смешной человек в мире, то есть не с виду смешной, а с ним хорошо смеяться вместе. Понимаете? Смешить несложно. Но, как человек, который многократно пытался заставить зрителей смеяться в нужных местах, могу сказать, что смешить очень сложно. Нужна чуткость и дальновидность. Очень важно уметь увидеть смешное, сойдя с привычной точки зрения, и не просто чтобы сестра хохотала до икоты. Я бы сказал, что юмор — это глубоко недооцененный инструмент, позволяющий по-новому взглянуть на жизненные задачи и найти принципиально новые решения.

Мне повезло: в моей семье юмор ценился до такой степени, что мы считали совершенно нормальным дни напролет состязаться в острословии. Шутки и потешные реплики были неотъемлемой частью нашего обихода. Если кто-то говорил «Пойду приму душ», ему отвечали: «Прими его как он есть». Если вы не поняли шутки, значит, сарказм не ваша сильная сторона. Что ж, примите это… пардон. Не удержался. Эта бесконечная свистопляска «хватит уже каламбурить про душ» продолжается до сих пор. У меня уже рефлекс. В колледже моему соседу по комнате Дейву Адамсу надоело постоянно слушать «Прими его как он есть», и он всегда бурчал: «Нет, я его люблю и хочу, чтобы он стал лучше». Миновали десятилетия, а у моих родных эта фраза до сих пор в ходу. Что подсказывает, что и шуточка про душ тоже никуда не делась.

В детстве я не сразу сообразил, что шутить и дурачиться принято не во всех семьях. Когда я подрос, то обнаружил, что все, с кем я дружу, как правило, очень забавные, но это скорее общее правило, чем непреложный закон. А еще я заметил, что некоторые люди сохраняют серьезность в любых обстоятельствах. (Уверен, вы сами не знаете, к какой категории принадлежите.) Более того, некоторым лучше прочих удается смешить и смеяться. (Мы-то знаем, кто вы.) Я задумался, в чем разница. И в конце концов понял, что разницы-то и нет. Посмеяться от души любят все, независимо от чувства юмора, склонности смешить и семейных традиций.

Приятно отметить, что среди ботанов юмор в особом почете. У комиков есть очевидно ботанские черты — от Граучо Маркса и Стива Мартина до Луиса Си Кея. Почему же среди ботанов столько людей с отменным чувством юмора — или, наоборот, почему среди людей с отменным чувством юмора столько ботанов? Пожалуй, отчасти подсказка в том, что среди ботанов крайне популярна особая разновидность шуток — каламбуры. Наверное, вы заметили, что шуточка про душ похожа на другие мои шуточки на этих страницах: вспомните, как я объяснялся в любви греческой букве ? и норовил писать через нее все подряд. Но ведь я тогда думал в основном о том, что для меня буква ? символизирует взаимосвязь разных областей знаний. А теперь я понимаю, что при этом происходило много другого интересного. Каламбур по природе своей проводит неожиданные параллели между несовместимыми понятиями. (Если вы так и не разобрались в параллелях между «принять душ» и «принять что-то как оно есть», то упустили соль презабавной шутки и… в общем, мне жаль вас.) Именно столкновение несовместимых смыслов и делает каламбур смешным — но это и серьезный творческий акт. Каламбуры приучают мозг к гибкому восприятию понятий, к отделению принципиально возможных интерпретаций от буквального значения слова или понятия. Сочетание далеких смыслов, создание новых неожиданных связей — один из важнейших источников творчества и в науке и в искусстве. Именно так и должно быть, oui?

Я пытаюсь намекнуть, что каламбуры — это форма игры с информацией. Еще бы ботаны их не любили! Каждая их шутка создает новые связи, и чем чаще они каламбурят, тем лучше у них получается: повторение — мать учения. Тут возникает забавная положительная обратная связь: юмор поощряет новые взаимосвязи, а новые взаимосвязи раскрепощают мозг и порождают новые разновидности шуток. Это сугубо ботанский процесс, хотя, разумеется, в нем нет монополистов. Подобными умственными упражнениями можно заниматься, если ты готов воспринимать всю сокровищницу абсурдных сопоставлений в окружающем мире. И тогда сам удивляешься, какие параллели прокладываешь. А может, удастся еще и посмешить кого-нибудь, пусть даже только себя самого.

Поскольку юмор помогает менять точку зрения, это еще и мощный механизм выживания перед лицом жизненных невзгод. Я уверен, что вы сталкивались с так называемым «юмором висельника» — когда в напряженных или печальных обстоятельствах человека накрывает волна спасительного смеха. Это похоже на процесс рождения каламбура, но по-другому: человек ищет новую интерпретацию событий и в конце концов находит какую-то ноту абсурда, которая и вызывает смех. Наверняка здесь и таятся корни чувства юмора семейства Най. Восьмого декабря 1941 года, в день трагедии Пёрл-Харбора (к западу от международной линии перемены дат) мой отец с товарищами попал под атаку Военно-морского флота Японии. Двадцать четвертого декабря 1941 года мой отец со своим подразделением был взят в плен моряками Военно-морского флота Японии на далеком атолле Уэйк-Айленд посреди безбрежного Тихого океана. Потом он провел в японском лагере для военнопленных 44 месяца — почти 4 года. Раза два меня брали на встречу выживших защитников Уэйк-Айленда, и, послушав их рассказы, я сделал вывод, что отца спасло чувство юмора.

Быть военнопленным — это, как бы так выразиться, сильный стресс. Ежедневные побои. Ежедневный голод. Ежедневная изнурительная усталость. Летом они работали на солнцепеке. Зимой мерзли до костей. То и дело кого-то выбирали — совершенно случайно — и сносили ему голову мечом: эта безумная реконструкция ритуала, принятого в Эдо в XVII веке, была призвана всего-навсего напомнить пленным, что лагерное начальство серьезно настроено. Мой отец называл лагерных охранников «вояками» (gung ho — это сильно американизированный вариант японского выражения, означающего «а ну-ка все вместе», вошедший в пословицу среди американских военных моряков). Ничего себе! Они рубят людям головы — и он называет их просто «вояками»?! Но именно так папа с друзьями пытался выжить в сложившихся обстоятельствах: жизнь была такой страшной, что о ней невозможно было говорить прямо, и тогда и сейчас, даже с женами и детьми.

Словесные игры стали для отца и других военнопленных мощным средством поддержать боевой дух. Они придумали свой язык под названием «тут», чтобы лагерное начальство не понимало их личных разговоров, то есть создали информационную игру. На языке «тут» слова надо произносить побуквенно и очень быстро: согласный звук произносится как «звук-у-звук», то есть вместо «б» надо произносить «буб», а вместо «ф» — «фуф». А гласные произносятся нормально. Но есть исключения: буква «с» — английская «си» — читается «кэш», чтобы отличить ее от «k» — «кей», которая читается «кук». Четыре года практики — и все очень бегло «тутировали» любые фразы. Папины друзья называли его «Нун-е-дуд» — «Нед». «Эй, Нунедуд, гугдуде тута лулопупатута?» — «Эй, Нед, где та лопата?»

Много лет спустя, когда папа учил всех нас языку «тут», это была просто дурашливая словесная игра, в которую мы играли всей семьей и соревновались, кто говорит быстрее. Но тогда, под прицелом японских охранников, эти словесные игры были делом весьма серьезным. Отец и другие бывшие узники лагеря для военнопленных неохотно делились воспоминаниями о военном времени и даже просто молчали о них, так что я не знаю, что там на самом деле было. Но поскольку Нед Най и его лучший друг Чарли Варни так бегло говорили на своем языке «тут», думаю, для них это было не просто развлечение. Подозреваю, что узники предупреждали друг друга об опасности лаконичными фразами, которые их охранники не могли разобрать. Не удивлюсь, если наречие «тут» спасло кому-то жизнь. И оно совершенно точно помогло узникам сохранить рассудок и целеустремленность.

Принцип «нет худа без добра» — главное достоинство юмора. В повседневной жизни лагеря для военнопленных, помимо голода, зубовного скрежета, непосильного труда и необходимости постоянно держать себя в руках, был еще и некий капитан ВМФ США, который теоретически должен был отвечать за папин отряд. По отцовским воспоминаниям, этот капитан панически всего боялся, но прятал это за бахвальством и внушительным, по собственному мнению, лексиконом. В частности, он щедро сдабривал свою речь словечками вроде «небеспременно». Честно говоря, в словарях такого не найдешь, да и «беспременно» не самое частое слово. А приставка «не» лишала его всякого смысла, хотя с математической точки зрения вроде бы меняла плюс на минус. А мой отец очень тонко чувствовал язык, поэтому для него постоянно слышать от капитана это несуществующее слово стало настоящей пыткой, которая со временем вполне могла тягаться и с голодом, и с побоями, и со всем прочим. И тогда отец сделал из него рычаг для сдвига точки зрения, необходимого, чтобы сохранить здравый смысл: ведь можно было сосредоточиться на мелкой нелепице вместо непреодолимого ужаса.

Постараюсь передать ход мыслей отца как можно точнее: «Война — кошмар. Лагерь — кошмар. Все — кошмар. Но теперь… теперь у меня есть этот придурок со своим „небеспременно“ — и это уже полный кошмар». И это слово стало одной из самых смешных шуток в жизни отца. Оно помогло ему отстраниться от ужасной ситуации, подарило некоторое облегчение, позволило отвлечься, поскольку восстановило связь с чувством языка, которое жило в нем и было для него важно независимо от реальности плена и вопреки ей. Возможность морщиться при слове «небеспременно» в таких чудовищных обстоятельствах помогла отцу вспомнить о важнейшей стороне собственной личности — о том, что он человек воспитанный, образованный, гуманный, что был таким дома и рассчитывает снова стать таким, как только кончится война. Юмор во многом и придуман, чтобы сбрасывать напряжение, и велеречивость капитана тоже прочно вошла в арсенал наших семейных шуток. Мы с братом и сестрой до сих пор говорим «небеспременно» (иногда сокращая до «НБП») в смысле «но это не точно».

И это подводит меня к третьему способу, которым юмор помогает сменить точку зрения. Он позволяет по-новому взглянуть не только на понятия и ситуации, но и на людей. Многие классические формы комического заставляют забыть о себе и задуматься о том, как видят мир окружающие, а иногда заставляют окружающих взглянуть на мир вашими глазами. Вот самая суть иронической отстраненности: заходят как-то в бар поп, раввин и ксендз, а бармен смотрит на них и спрашивает: это что, анекдот такой? Это смешно, потому что, с одной стороны, знакомо, а с другой — кончается неожиданным поворотом. (По правде говоря, перед нами шутка второго уровня, которая заставляет слушателя встать на точку зрения рассказчика, который рассказывает анекдот слушателю, который уже знает более раннюю версию анекдота. Все это очень сложно.) Полагаю, отец мог представить себе ход мыслей капитана, его тупое, упорное желание бросаться пышными словами в жалкой надежде, что это поможет ему чувствовать себя главным в ситуации, которую в принципе невозможно было контролировать. А главное — отец помогал собратьям-военнопленным тоже увидеть абсурдность ситуации. И тогда они посмеивались вместе — и тем самым сохраняли крепкие дружеские связи, без которых было не выжить.

Для меня это один из главнейших уроков взрослой жизни: юмор — это игровой эксперимент с неожиданными мыслями. Юмор — способ перенаправить гнев и пережить стресс. Юмор — возможность установить прочные связи с окружающими. Юмор — это переосмысление самого мрачного жизненного опыта.

В детстве я этого не понимал. Просто мне было приятно смеяться и смешить, приятно чувствовать, как воспринимают это окружающие. Но в старших классах учитель английского предложил мне сыграть в школьной постановке «Укрощения строптивой». Я сорвал аплодисменты в роли Транио и навсегда полюбил комедию. Тем временем мой брат Дарби познакомил меня с поразительным искусством комического монолога — как теперь говорят, стенд-апа. Дарби очень любил вступительные монологи Джонни Карсона к его телепрограммам и восхищался его способностью смешно рассказывать о повседневной жизни. Мы с братом всегда смотрели программу Джонни Карсона по пятницам перед сном. Я внимательно смотрел, как Джонни это делает — как один человек развлекает обширную аудиторию по всей стране.

Много лет спустя мой давний друг и коллега Росс Шафер рассказал, как однажды встречался с Джонни Карсоном за чашкой кофе. Росс спросил у Джонни, как тому удалось продержаться на телевидении тридцать лет. Джонни ответил: «Я никогда не пытался стать звездой собственного шоу». Он предпочитал проявлять искренний интерес к своим гостям и держался на разумной дистанции от себя самого. И обладал золотым стандартом комического — умением менять точку зрения. Он чутко относился к своим гостям и, что не менее важно, к зрителям, — вызывал у них ощущение, что они тоже полноправные участники передачи. Этот подход предполагает предельную честность и открытость, поскольку ведущий отказывается от маски и остается совершенно беззащитен. Когда Джонни выступал, то тоже постоянно вставал на чужую точку зрения, вот почему его монологи казались мне такими убедительными. Его юмор сближал, а не разделял.

То же самое и у Луиса Си Кея. Есть определенный типаж комика, который вовлекает зрителя в свой круг, создает мощное чувство товарищества. Их зрители смеются не только над ними, но и вместе с ними.

Когда я поступил в колледж, физика и техника в моем неокрепшем, но одаренном мозгу смешались с юмористикой и выступлениями на сцене. Я объединил усилия с Одри Морленд, которая училась на инженера-градостроителя (то есть была таким же ботаном, как и я), и мы выступили на университетском конкурсе талантов с танцевальным джазовым номером, который сами и поставили. Мы заняли четвертое место — но как нам аплодировали, с ума сойти! Прямо овацию устроили. Тогда мы отправились на гастроли, то есть в бар по соседству с кампусом, и поучаствовали в местной версии популярных шоу системы «Алло, мы ищем таланты». И неплохо выступили. Выиграли пару танцевальных конкурсов и так далее. И вот как-то раз мой приятель Дейв Лакс примчался ко мне, лепеча: «Иди посмотри! Иди посмотри, что он вытворяет!» (Мы с Дейвом на первом курсе жили в одной комнате. Он занимался материаловедением, а я — машиностроением. Так и слышу, как вы шепчете: «Надо же, как интересно». Между прочим, нам было интересно, и еще как. Дейв тоже из породы смешных ботанов.)

Оказалось, что у Дейва и его соседей по общежитию появилась эта новомодная штуковина под названием кабельное телевидение. Кабельное телевидение произвело настоящий переворот в том, как информация влияет на культуру. В то время в США было три канала вещательного телевидения — ABC, CBS и NBC — плюс-минус какие-то маргинальные телестанции. А кабельное телевидение разбило поток информации на множество ручейков, каждый со своей специализацией, и у жителей США и всего мира появился доступ ко всевозможным записям, которые им раньше негде было увидеть. Это был сущий пшик (очень мало) по сравнению с лавиной данных, которая хлынула на людей в девяностые с появлением Интернета (очень много), но тогда кабельное телевидение было настоящим открытием. А Дейв звал меня посмотреть запись, которая никогда не попала бы на три главных канала: Стив Мартин в ночном клубе «Бординг-Хауз» в Сан-Франциско.

Дело не в том, что Стив Мартин умел смешить. Он смешил совсем не так, как смешили нас, телезрителей, до этого. И его манера смешить была чем-то… знакомой. И тут Дейв воскликнул: «Да ты посмотри, посмотри на него! Он же совсем как ты!»

Я решил, что мировоззрение Стива Мартина, его умение менять точку зрения — это просто гениально. И хотел стать частью этой картины. Мне казалось, что у нас с ним одинаковое чувство иронии и абсурда. И да, признаюсь, я был убежден, что и чувство ритма у меня не хуже, да и галстуки… Удалось ли мне сравниться с ним — судить вам, зрителям. Как-то раз Стив Мартин показал абсурдистскую миниатюру, в которой притворился, будто уверен, что его зрители — все сплошь сантехники, которым безумно смешно слушать шутки про «Сантехнический справочник Кинсли» и семидюймовые гаечные ключи, — так вот, это подозрительно напоминает мои искрометные пассажи о нержавеющей стали марки 316. Или не напоминает? А я-то надеялся…

Я понял, что ремесло юмориста не должно ограничиваться обращениями к населению всей страны, как у Джонни Карсона. Мнимые импровизации Стива Мартина обладали неповторимым стилем.

Одно его выступление особенно меня поразило, поскольку показывало самую суть комического жанра. В нем он сделал упор на подспудное ощущение, что наше общество расколото надвое — кто-то допущен к тайным знаниям, а кто-то нет. Так вот, Стив Мартин начал выступление притворно-интимным тоном: «Помните, как взорвалась наша планета и нам пришлось перебраться сюда на огромном космическом ковчеге? Помните, правительство решило ничего не говорить глупым обывателям, поскольку боялось, что…» — и небольшая пауза, буквально миг, и наконец публика улавливает соль и начинает хохотать. Это было блестяще. Оказывается, все мы, все зрители, — те самые глупые обыватели, не допущенные к тайным знаниям. Засеките время: полная перемена точки зрения за двенадцать с половиной секунд. Неплохо!

Во всех этих примерах юмористического стиля я вижу кое-что общее. Все они играют с точкой зрения «изнутри» и «снаружи» и тем самым создают ощущение сопричастности. В них нет жестокости, когда постоянно высмеивают какого-то одного вечного чужака, поскольку комик заставляет зрителей почувствовать себя и на той и на другой стороне: иногда мы все чужаки, а иногда — посвященные. Это движение туда-сюда под руководством умелого артиста способно показать зрителям одну и ту же проблему под разными углами и слегка встряхнуть публику. Стив Мартин не знает себе равных в умении переключаться с якобы-высокомерия на якобы-смирение, ведя за собой зрителей.

Когда мой отец был в лагере военнопленных, то ничего не мог изменить, однако они с товарищами были группой посвященных, которые знали, что значит слово «беспременно».

Способность свободно перемещаться между двумя полюсами — посвященные и чужаки — позволяет увидеть мир сразу с нескольких ракурсов и, следовательно, разглядеть куда больше.

С того момента, как Дейв показал мне видеозапись Стива Мартина, во мне началась яростная борьба инженера с комиком. Она продолжалась все первые годы моей карьеры. Но поскольку физика, техника и инженерное дело — это чудесно, я любил свою работу. Любил смотреть, как детали разных размеров, идеально подогнанные друг к другу, сливаются в экстазе (ладно вам, я же говорю про технику, да-да, про детали из металла и пластика, а вы что подумали?), чувствовать, как чертеж в моих руках обретает форму. Работать за длинной чертежной доской, придумывать чудесные механизмы — это особое искусство, точное, изысканное, прекрасное на вид и на ощупь. Дело было в 1978 году, я был совсем молод и мечтал нести миру добро. Меня восхищали коллеги, способные представить себе и спроектировать элегантные сцепления — механизмы, соединяющие панель управления в кабине пилота с подвижными рулевыми поверхностями самолета. Знаете ли вы, что управлять «Боингом-737» можно, даже если откажут оба двигателя? Сцепления позволяют пилоту задействовать энергию движения воздуха, чтобы двигать рулевые поверхности, которые, в свою очередь, направляют самолет. Кто откажется быть среди тех, кто обдумывает подобные устройства?

Техника и комедийный стенд-ап, два величайших ботанских искусства, сражались за мое время и внимание. Стив Мартин добился потрясающего успеха. Он выпускал платиновые альбомы. Один был настолько популярен, что компания «Уорнер Бразерс» учредила конкурс двойников Стива Мартина. Мои новые друзья из Сиэтла волей-неволей знали все о моем страстном увлечении… ну хорошо, о моем пристальном интересе к таланту «Дикого и бешеного» (так называется один из альбомов Стива Мартина). Думаю, им в общем и целом нравилось меня слушать, поскольку они уговорили меня поучаствовать в конкурсе двойников. Я отправился в легендарный магазин «Пичез Рикордс энд Тейпс» и записался (дело было в эпоху виниловых пластинок). Довольно скоро я отправился в один ночной клуб в Монтане (он давным-давно сгорел), где конкурсанты выступали с номерами в стиле Стива (я зову его просто Стив). Я тоже выступил — и выиграл. И оглянулся не успел, как приветливые ребята из «Уорнер Бразерс» уже отправили меня на юг, в Сан-Франциско, где моими соперниками были актеры с куда более солидным сценическим опытом, и я не прошел отбор. Тем не менее меня заметили. Я совершенно уверен, что не писал бы сейчас эту книгу и не стал бы «Человеком-наукой», если бы не удивительное духовное родство с гением Стива Мартина.

После моего скромного успеха в роли подражателя различные импресарио просили меня изобразить Стива Мартина на всяких праздниках и корпоративах. Несколько раз я их послушался, и у меня получилось вполне прилично, но не более того. А я хотел стать независимым юмористом и вести свою программу, сочинять свои шутки и слышать лично заслуженный зрительский смех. И не оставлял попыток. Чтобы сориентироваться, я ходил на вечера самодеятельности в клубы юмористов, где каждый желающий может выступить со своим материалом. Иногда мне случалось вызвать искренний хохот, и это было как наркотик. Благодаря стремительному распространению кабельного телевидения во всех крупных городах в США и Канаде появилось как минимум один-два телевизионных клуба юмористов. Стандартный формат такой передачи — три участника: конферансье, который разогревает публику, потом комик второго плана, которого так и называют «второй», и, наконец, приглашенная звезда. Я мечтал быть комиком второго плана. Я приходил домой с работы (где я чертил чертежи, составлял техническую документацию или проектировал что-то на компьютере) и тут же ложился спать. Потом примерно в половине восьмого вечера вставал и мчался в клуб юмористов.

Там-то я и познакомился с Россом Шафером, бывшим владельцем комбинированного зоо-музыкального магазинчика, который в конце концов стал вести несколько программ по местному кабельному телевидению вместе с напарником — комиком Джоном Кейстером. И они перевернули мою жизнь. Года через два мы стали сотрудничать. На одной местной телестанции KING-TV работал Боб Джонс, обязанностью которого было распределять время выхода программ. И так получилось, что Боб нанял Росса вести программу под названием «Кривой эфир», где Джон изображал независимого корреспондента. А Джон пригласил меня сыграть сумасшедшего в скетче, где Росса похищают. Как видно, я достаточно смешно изобразил психа во вьетнамской шляпе из коктейльных трубочек. У меня понемногу развивалось собственное чувство нелепого.

Так или иначе, Росс и Джон не упускали меня из виду довольно долго, и в конце концов я набрался достаточно храбрости, чтобы уволиться из аэрокосмической отрасли. Дело было третьего октября 1986 года или около того. Точно, именно тогда все и случилось. В банке у меня было 5000 долларов. Я подсчитал, что этого хватит на полгода, даже если я не заработаю за это время ни цента. Мне нужно было выплачивать недорогую ипотеку — ну и так далее. Но мне казалось, что надо рискнуть. Думаю, мои друзья сочли мое решение странноватым, однако поддерживали меня как могли. Если мне не очень хорошо удавалось смешить публику во время сета (так называется время на сцене), они огорчались. А такое случалось… гм… не раз. И не два. В личных беседах они всячески хвалили меня за то, что я следую призванию, однако советовали все же окучивать всю поляну. То есть на всякий случай не забывать, что я инженер. И я послушался их совета.

Тогда я больше всего боялся, что потерплю неудачу и окажусь непригодным и как артист, и как инженер. Меня одолел синдром самозванца (об этом подробнее в главе 21). Программа «Кривой эфир» выходила 26 раз в год — иногда раз в неделю, иногда с непредсказуемыми перерывами. Меня одолевала тревога, что нужно занять остальные 26 недель чем-то, что приносит доход. И считал, что мне повезло, если удавалось находить подряды. Свою жизнь я считал инженерным проектом и изо всех сил старался, чтобы все детали подходили друг к другу. Я брал заказы на проектирование в нескольких мелких инженерных фирмах в Сиэтле, а в промежутках писал диалоги и сочинял шутки для «Кривого эфира», выступал в местных клубах и время от времени снимался на телевидении.

На тот момент Росс Шафер вел не только «Кривой эфир», но и самую популярную ежедневную радиопередачу в Сиэтле и окрестностях, которая выходила как раз тогда, когда все ехали домой с работы и слушали ее в машинах. Это было очень давно («Ты помнишь, как все начиналось?»). Так давно, что самая популярная радиостанция в городе вещала в АМ-диапазоне. Для своего шоу Росс писал фальшивые интервью с несуществующими людьми, а потом читал их на разные голоса. Я слушал его каждый день — часто за чертежной доской, где выполнял заказы фирмы «Автех», аэрокосмической компании из Сиэтла, которая изготавливала дисплеи для кабин пилотов и приборные доски самолетов. Я разработал влагонепроницаемую ручку радионастройки для кабин: это такое цветистое выражение, которое попросту означает, что на нее можно пролить кофе или колу и ничего не будет. В общем, я применял свои инженерные навыки к любым заказам, лишь бы за них платили.

Так вот, в один прекрасный день, когда я слушал передачу Росса, кто-то (настоящий, живой слушатель!) позвонил в эфир, чтобы ответить на вопрос о первом фильме «Назад в будущее». Там было что-то про то, сколько электроэнергии потребовалось бы, чтобы отправить «Делореан» путешествовать во времени. Росс сказал, что правильный ответ — 1,21 «джигаватт». Такое невежество я не мог не исправить. И позвонил через несколько секунд, чтобы сказать, что мы, ученые, предпочитаем говорить «1,21 гигаватт» — через «г». Глупости, конечно, но любовь к родному языку у семейства Най в крови, и каждый хороший ботан знает, как аккуратно нужно обращаться с терминологией. Оказалось, что слушатели (по крайней мере, Росс) сочли мое занудство смешным и забавным. Мало-помалу я получил задание звонить в программу Росса каждый день в 16.35 и давать науко образный ответ на вопросы слушателей.

Тут где-то в подсознании у меня зародилась одна мысль. Я не сразу ее осознал, по крайней мере, поначалу, но потом она оформилась, и вот что получилось. Юмор рождает неожиданные связи, а значит, это прекрасный способ привлечь внимание публики к науке. Многие скажут, что наука — это скучно, не для всех или просто не смешно, но я добивался, чтобы меня слушали и смеялись. Я играл с идеями, и сплошь и рядом радиослушатели, наверняка и не подозревавшие, что они ботаны, ими увлекались. А кроме того, я чувствовал, что США сдают позиции в науке и технике. Может быть, я немного помогу?..

И тут последовало очередное звено в великой цепи моего везения — если можно так выразиться. В январе 1987 года я участвовал в совете авторов «Кривого эфира», и тут оказалось, что наша гостья не приедет. Помнится, это была Рита Дженретт, известная журналистка (она прославилась тем, что утверждала, будто занималась сексом прямо на ступенях Капитолия, а самое странное — сексом она занималась с собственным мужем, подумать только). Когда эту историю рассказывает Росс, он утверждает, что к нам не приехал знаменитый адвокат Херальдо Ривера. А Билл Стентон, известный шутник и продюсер «Кривого эфира», считает, что это был Эдди Велдер, голос группы «Пирл-Джем». Суматошное было время, в голове все смешалось. Так или иначе, нам надо было срочно занять 6–7 минут эфира. В телевизионном мире это очень много. Только представьте себе, что вам нужно смотреть в пустой экран, пока варятся два яйца (последовательно). Росс, как и все мы, прямо-таки отчаянно пытался хоть что-нибудь придумать («Какова мера прямо-таки отчаяния Росса?»). Мера прямо-таки отчаяния его была такова, что он сказал мне: «Слушай, а давай-ка ты расскажешь про что-нибудь научное, как обычно. Назовем тебя… ну, я не знаю, „Билл Най — Человек-физика“ или что-то в этом роде».

Миг — и две независимые ипостаси моего ботанства слепились в один ком. Нет, пожалуй, это было все же мягкое слияние двух моих жизней.

Первое, что пришло мне в голову, — нарисовать что-нибудь жидким азотом: много тумана, роскошные расплывающиеся цветы. Вместе с нашим главным сценаристом Джимом Шарпом мы придумали название «Жидкий азот в быту». Я решил, что это забавно. Более того, другие люди тоже так решили. Я выиграл местную премию «Эмми». После этого меня приглашали исполнить что-нибудь из репертуара Человека-физики каждые три недели. Я понимал, что на телевидении возможны любые трюки, стоит только захотеть прибегнуть к спецэффектам, и я, в сущности, могу просто показывать фокусы. А фокусы — надежный способ подольститься к публике, к тому же это очень подходит ботанам с их вниманием к деталям, которых другие не замечают. Я даже попробовал проделать такой фокус — запитать электромоторчик от грейпфрута: естественно, такое возможно, только если спрятать батарейку и проводку. Однако фокусы и волшебство меня совсем не радовали, нет. Я хотел показывать зрителям настоящие чудеса, что-то такое, о чем они и не подозревали, и при этом поставил себе условие: это должны быть настоящие научные опыты. У стенд-апа с наукой много общего: и то и другое зависит от смены точки зрения, которая возможна, только если честно относиться к своему предмету.

Мало-помалу успех моих фрагментов «Кривого эфира» создал мне репутацию хорошего актера и — пусть и в меньшей степени — сценариста. Дальше все цеплялось одно за другое. Два работника KING-TV — Джон Маккенна и Эррен Готлиб — основали собственную телекомпанию и пригласили меня вести цикл образовательных передач по заказу Министерства охраны окружающей среды штата Вашингтон. Цикл назывался Fabulous Wetlands («Чудесные болота»). Думаю, дело было в моей одержимости охраной природы: я же ездил на работу на велосипеде и все такое прочее. Я сочинял шутки, прошло немного времени, настал 1992 год — и мы выпустили пилотную серию цикла «Билл Най — Человек-физика».

Дальше вы, возможно, кое-что и сами знаете. Я вложил в программу всю душу. Я обожаю науку и обожаю юмор. Что может быть лучше, если тебе удается наладить связь со зрителями при помощи юмора и науки, чтобы научить их чуть больше ценить и то и другое? А зрительский отклик на нашу программу не устает меня поражать и восхищать. Мне всегда интересно, как зрители ответят на вопрос: «Что вам больше всего понравилось?» За эти годы мне многие говорили, что для них главное — что это «образовательная передача». Да, я и правда задумал образовательную передачу, и такая она у нас и получилась. Но не забывайте, что телепередача в первую очередь, всегда, во всех без исключения случаях должна была быть развлекательной. Если программа не развлекает, зрителей ищи-свищи. А надежный способ развлекать — это смешить, но, разумеется, лишь при условии, что ты сумеешь рассмешить зрителей. По-настоящему. Всерьез.

В своей телепрограмме я не чураюсь никаких дурацких старомодных шуточек, лишь бы заставить зрителя улыбнуться. Точнее, я заставляю улыбаться свою команду, поскольку во время выступления передо мной именно они. Поскольку съемка у нас однокамерная — и при подготовке «Человека-физики», и на репетициях нашей новой программы «Билл Най спасает мир», — обычно меня не видит никто, кроме съемочной группы. Особенно приятно, когда удается выжать «операторскую усмешку» — то есть когда съемочная группа изо всех сил подавляет хохот. Мне это удавалось даже на «Фокс Ньюс», где стараются ни над чем не смеяться. Съемочная группа вынуждает меня искать смех где угодно. Торт в лицо? Конечно! Въехать головой в настоящие, увесистые деревянные кегли? Запросто! Завязнуть в грязи и притворяться, будто не могу вылезти, потому что и вправду не могу? Хорошая мысль! Ведро воды на голову? Ну, это как-то банально. Комедия положения сочетается с более тонкими, возвышенными шутками: ну например, я объясняю что-то серьезное и вдруг спотыкаюсь о провод и падаю ничком или вскрикиваю от испуга при виде человеческого черепа — мол, я и забыл, что держу его в руке! Наука открывает прямую дорогу к юмору, но иногда юмор открывает неожиданное окно в науку и человеческую природу. Какова бы ни была шутка, если засмеялась съемочная группа, значит, мы попали в точку.

Полезный совет: если на тебя должны опрокинуть ведро воды, когда ты в лабораторном халате (именно такой должна быть стандартная процедура), надень рубашку навыпуск. Тогда накрахмаленная хлопчатобумажная ткань оттолкнет довольно много воды, и она не зальется за ремень. И брюки, а в особенности трусы, промокнут совсем не так сильно, как при заправленной рубашке. Маленький неожиданный урок по гидродинамике.

Казалось бы, мои шалости бесконечно далеки от словесных игр моего отца и его языка «Тут», но, сдается мне, не так уж они и различаются. Оба опираются на сугубо ботанское внимание к внутреннему миру и на соединительную связь, которая возникает благодаря происходящим в результате сдвигам точки зрения. Каким надо быть человеком, чтобы бодро выпалить «Гугдуде тута лулапупатута?»? Каким надо быть человеком, чтобы позволять постоянно издеваться над собой во имя науки? Человеком, готовым поступиться (отчасти) чувством собственного достоинства ради окружающих; человеком, готовым стать объектом шуток, лишь бы преподать важный урок или укрепить чувство общности.

Зрители смеются над комедией положения во многом от облегчения — как будто тоненький голосок в голове говорит: «Гляди-ка, что сейчас будет, а он и не видит! Хорошо, что это не я! Я бы так никогда не сделал. Или сделал бы?» На миг видишь себя со стороны — и словно пробуждаешься, острее воспринимаешь реальность. В этот момент мужчина в лабораторном халате перестает быть обезличенным носителем авторитета. Это симпатичный парень, который сближает зрителей, позволяя им (пусть и неосознанно) радоваться могуществу третьего закона Ньютона. А как только он завоевывает зрительские симпатии, публике легче воспринимать то, что он говорит, и интереснее узнавать, что интересно ему. Оказывается, юмор и симпатия — прекрасные способы склонить собеседника на свою точку зрения. Я и сейчас полагаюсь на них в повседневной жизни.

Путь от сынишки Неда и Джеки Най до «Билла Ная, Человека-физики» на первый взгляд кажется чередой случайных совпадений, но мне видится здесь организующий принцип. Во-первых, я убежден, что никаких «великих переломов» не бывает, это просто переломы. Я шел туда, куда вели меня мои глаза, и старался, чтобы гордость и предубеждение не ставили палки в колеса моего любопытства. Я работал над тем, чтобы ясно представлять себе, что может таиться за поворотом. Похоже, я собирал все крохи собственных знаний, чтобы прокладывать путь в любой ситуации, даже в тех случаях, когда решение казалось не самым простым и естественным. Я пошел в инженеры, потому что люблю шмелей и велосипеды, и к тому же такая профессия сулила стабильный доход. А людей смешить я начал, наверное, потому, что это была естественная составная часть общего лексикона ботанов, а на сцену вышел, чтобы смешить еще больше людей. Я попробовал себя в этом жанре, поскольку заставил смеяться кое-кого из друзей, а потом обнаружил, что мое подлинное призвание — популяризатор науки, поскольку это позволяет сочетать две главные страсти в моей жизни, и это произошло на совещании сценаристов-юмористов. На каждом шаге я сосредотачивался на том, чем занимался в данный момент, однако старался не растерять и остальные кусочки мозаики. Вспомните историю собственного успеха — и вы наверняка убедитесь, что следовали той же методике.

Мой профессиональный путь актера-комика далеко не завершен. На первых местах в списке моих желаний стоит, например, роль ведущего «Субботним вечером в прямом эфире», где прошло несколько лучших выступлений Стива Мартина. Особенно мне понравился «Теодорих Йоркский, средневековый цирюльник», где персонаж мистера Мартина первым делом советует своим клиентам всякие антинаучные методы лечения вроде кровопускания. А потом делает паузу — и погружается в мечты об эпохе Просвещения, когда все эти бесчеловечные процедуры останутся в прошлом, и взамен предлагает наш современный научный метод. Доходит до совершенного экстаза — а потом издает насмешливое «Да ну-у-у!». Теодорих явил нам две половины человеческой натуры: стремление к величию — и неподъемное бремя лени и сомнений. Нелепость этого персонажа волей-неволей заставляет задуматься о том, чего могли бы достичь мы все, если бы раз и навсегда решили следовать путем разума, просвещения и логики. И тогда все предлоги отказаться от него кажутся просто смешными.

Мой жизненный путь — это юмор и техника, но наверняка моя история во многом повторяет вашу. Надеюсь, и вам нравятся каламбуры и словесные игры. И вы стараетесь смотреть на мир с чужой точки зрения. Добродушно посмеиваетесь над своими оплошностями. Думаете, как при помощи шутки сблизить малознакомых людей. Короче говоря, вы тоже комик-ботан.

Юмор помогает отказаться от застарелых предрассудков, и тогда разум раскрывается навстречу множеству открытий, которые иначе просмотрел бы. Именно это и нужно, чтобы отточить навыки проектировщика — а проект может быть любым: панель управления «Боинга-747», заявление о приеме на работу, акварельный натюрморт или смешной до колик трюк. Тогда вы сможете налаживать связи и сотрудничество с людьми, которых иначе не заметили бы. Это прямой путь к экспертным знаниям. Да еще и от души повеселитесь по дороге.

Если прорвешься и посмеешься, обретаешь свободу. И к тому же начинаешь нравиться окружающим (или, по крайней мере, перестаешь их бесить). По крайней мере, мне так говорили. Ботанство — это же так смешно. Просто прелесть!

Глава четырнадцатая Остерегайтесь подделок!

Каков главный продукт Голливуда? Блокбастеры? Мода и гламур? Тайная жизнь звезд? Мне думается, подлинная сокровищница Голливуда — сценаристы. Все на свете, в том числе и сказочное богатство, начинается с хорошо рассказанной истории. Так что Голливуд — загадочный и весьма поучительный парадокс. Почти все тамошние истории — выдуманные (даже те, что «основаны на реальных событиях», щедро сдобрены плодами воображения), но при этом они должны быть абсолютно искренними. Завоевать и удержать внимание зрителя — задача не из простых. Если история не кажется остро, убедительно, обезоруживающе подлинной, публика уйдет.

На случай если вы начали читать книгу с этой страницы, скажу, что в 1990 году, за два года до запуска «Человека-физики», я и сам приобщился к этому великому парадоксу. 26 недель в году я работал над комедийной программой «Кривой эфир», а на досуге подрабатывал инженером-механиком. Я не знал, что меня ждет, но был готов к новым приключениям. Именно в такие моменты приключения и приключаются. У Стива Уилсона, главного режиссера «Кривого эфира», был приятель Джон Ладлин, лос-анджелесский продюсер. Джон вместе со сценаристом Бобом Гейлом сочинял мультсериал «Назад в будущее», основанный на одноименной кинотрилогии, которая как раз только что вышла, и предназначенный для показа в субботу утром на канале CBS. По мысли создателей, в каждой серии должен был излагаться какой-нибудь научный факт. Герои оказывались в опасности, и, чтобы спастись, им нужны были… точно! Научные знания! Джон видел мои скетчи в «Кривом эфире», они ему, представьте себе, понравились, и он пригласил меня сниматься в коротких научно-популярных роликах, которые пускали в середине мультипликационной серии. Факты с вымыслом бок о бок.

А должен вам сказать, что, с моей точки зрения, нет на свете научно-фантастических фильмов лучше и смешнее трилогии «Назад в будущее» (да-да, дорогие поклонники «Звездного пути» и «Звездных войн»). Прежде всего, три взаимосвязанные истории основаны на передовых технологиях и путешествии во времени, а это все любят. Во-вторых, герои трилогии — люди творческие и мыслящие, что умница Марти Макфлай, что его наставник и проводник в путешествиях во времени Док Браун, изобретатель с безумным взглядом, а злодеи — из тех, кто только и думает, что о власти и деньгах. В-третьих, в «Назад в будущее» мир будущего обрисован оптимистически — в нем вовсю идет научный прогресс, а у людей хватает изобретательности, чтобы направить науку во благо, а не во зло. Когда Джон позвал меня, я мгновенно согласился.

И вот совершенно неожиданно я начал регулярно выступать по национальному телевидению; мои сценки назывались «Видеоэнциклопедия» к мультсериалу «Назад в будущее». Это была отличная идея. Продюсеры пригласили Кристофера Ллойда — актера, который сыграл Дока Брауна в кино. У него великолепная манера держаться и голос — точь-в-точь рассеянный профессор. Когда Марти с друзьями застревали где-то во времени, Док Браун предлагал заглянуть в «Видеоэнциклопедию». Мультфильм прерывался, и на экране появлялся совершенно не мультяшный Билл Най в лабораторном халате, серой рубашке и фирменном галстуке-бабочке. Я безмолвно показывал, как сделать батарейку из лимона или почему мяч при обманном броске летит по кривой. В те дни операторы морщились при виде белоснежной одежды, поскольку считали, что она слишком яркая и ее трудно точно воспроизвести на видеопленке. Поэтому я, как Человек-физика, носил и до сих пор ношу бледно-голубой халат. А когда продюсеры и костюмеры слышат «лабораторный халат», то вечно тащат белый, и не подозревая, что на свете полно голубых. Я только сокрушенно качаю головой.

В этих виньетках из «Назад в будущее» — как правило, не длиннее двух минут — я всегда показывал какой-то наглядный опыт, бразды правления которым находились в моих руках. Поэтому я подумал: «Здорово! У меня будет образовательная программа!»

В науке главное — полная ботанская честность. Если подтасовать данные исследований, это не просто мошенничество. Фальсификация данных нарушает весь процесс проверки гипотез и поиска лучших ответов на вопросы о том, как что устроено, будь то далекие звезды, опухоли мозга или гидравлическое сцепление в «Боинге-737». Когда по твоей вине случайно проскакивают неверные результаты — пусть даже самую малость неверные — сильно рискуешь, поэтому никогда, ни за что нельзя допускать, чтобы фактами считались заведомо неверные данные. Мне было очевидно, что мои уроки «Видеоэнциклопедии» тоже должны быть честными.

В одной из первых серий мультсериала герои столкнулись со статическим электричеством невероятной силы. Я в своей образовательной врезке подошел к делу как обычный популяризатор науки. Взял лабораторную стойку — просто металлический стержень с зажимом — и подвесил к ней воздушный шарик на нитке, чтобы он мог свободно вращаться в ответ на положительный или отрицательный электрический заряд. Это классический опыт с урока физики. Идея в том, чтобы потереть второй шарик о собственные волосы, в данном случае мои, и создать статический заряд, а потом поднести заряженный шарик к висящему на стойке. Если нормально проделать этот эксперимент, у шариков хватит электромагнитного заряда, чтобы сначала оттолкнуться друг от друга, а потом, когда второй шарик повернется другой стороной, притянуться. Самый эффектный момент — когда тащишь один шарик другим. Отрицательно заряженный шарик у тебя в руках притягивает противоположно — то есть положительно — заряженный шарик на стойке. Наблюдатель (как и телезритель) без труда замечает это движение. В классе или на сцене театра «Ирвинг-Плаза» я после этого обычно с шутками и прибаутками объясняю, что случилось.

И вот мы все были готовы к съемке самого наглядного, самого восхитительного эксперимента, пусть и простенького — лабораторной работы «Движение воздушного шарика под воздействием статического электричества». Но сначала режиссер решил, что хочет переставить фильтр на одном из юпитеров, чтобы было эффектнее. А я стоял и ждал с заряженным шариком в руках и с волосами, которые гримеры полили каким-то своим «средством». И когда режиссер закричал «Мотор», ничего не произошло. Я поднес шарик в руках к шарику на ниточке, но никакого взаимодействия не добился. Беда в том, что мы слишком долго ждали. Режиссер хотел, чтобы я не двигался, пока камера снимает шарики крупным планом, — то есть мы с шариками остались в подвешенном состоянии. А воздух, особенно влажный, немного проводит электричество, поэтому статические заряды, как правило, через несколько минут рассеиваются. Пока режиссер бесконечно возился со светом и поругивал безответственных операторов, шарик у меня в руке растерял заряд — отдал его окружающему воздуху.

Да, признаюсь, во время этого опыта шарик зачастую удается утащить не очень далеко, но он всегда качается и крутится, это факт. Но помощник режиссера отчего-то нервничал и впал в состояние «наплевать, надо все поскорее снять и забыть». И потребовал принести клей! Примчался ассистент и набрызгал на висящий шарик какого-то клея из баллончика. После чего, как нетрудно догадаться, шарики должны были склеиться намертво. Поскольку все на меня давили, а я был низшим звеном в цепочке, по которой передавались приказы, я смирился и прижал шарики друг к другу, чтобы они слиплись, и клей сделал свое дело. Но это был не настоящий опыт. Шарики прилипли друг к другу не благодаря статическому электричеству, что я, собственно, хотел показать. Выходит, я просто изобразил при помощи подручных средств, как должен был пойти эксперимент, если бы я все сделал правильно. Казалось бы, пустяк, а я до сих пор жалею, что дал слабину. И сегодня, когда я вижу этот ролик, мне не по себе. Происходящее на экране выглядит очень нарочито. А ради чего?! Мы же хотели увлекать зрителей, показывать им настоящие опыты, наглядно демонстрировать то, о чем говорится в мультфильме!

Возможно, вы, читатель, скажете, как говорила мне в тот день вся съемочная группа: «Брось, Билл, это же ерунда». Так ведь я и последовал их совету — и мне до сих пор стыдно! Наука зависит от честности, а я, собственно, соврал зрителям. А ложь есть ложь, даже самая маленькая. Но, можно сказать, нет худа без добра, и я сделал выводы из своих ошибок. Я тут же дал себе слово: если у меня будет собственная передача, мы будем показывать только настоящую науку. И по сей день я рассказываю эту историю, чтобы напомнить всем своим сотрудникам: главное — наука. К счастью, я сумел переснять эксперимент со статическим электричеством. Его можно увидеть в 25-м выпуске передачи «Билл Най, Человек-физика».

Благодаря тому, что мы в детской передаче показывали только настоящую науку, у нас установились доверительные отношения со зрительской аудиторией. В большинстве современных развлекательных передач полным-полно трюков и спецэффектов на грани волшебства. Люди летают на тросах, которые потом стирают в компьютере. Люди мчатся по лесу со сверхъестественной скоростью — а на самом деле у них пояса, приделанные к лебедкам. В фильмах и телесериалах столько всего ненастоящего, что зрители изначально предполагают, что им показывают спецэффекты, то есть, собственно, ждут, что их обманут. Думаю, подобный выученный цинизм и стал причиной укоренившегося в нашей культуре представления, что практически все, что мы переживаем и воспринимаем, сугубо субъективно.

Но ведь на самом-то деле все иначе, особенно в науке. Я придумал метод борьбы с такими представлениями: это приверженность реальности — стремление показывать все удивительное, что окружает нас в реальном мире. Так я по мере сил заявляю, что на свете есть и непоколебимая истина, и факты и что объективную реальность стоит изучать, поскольку она восхитительна, неизменна и нужна для создания здорового и безопасного мира.

В своей передаче «Человек-физика» мне зачастую бывает трудно придерживаться принципа «только реальность». Даже съемки опыта со статическим электричеством вымотали меня до предела, я сам удивился, как устал за день, как будто меня самого разрядили. Для съемок я взял генератор Ван де Граафа — это такая машина с резиновым ремнем, которая вырабатывает статическое электричество и названа в честь одного из создателей атомной бомбы. Такие машины обычно стоят в естественно-научных музеях, и экскурсовод вызывает кого-нибудь из посетителей с длинными волосами и просит ее (ну или его) положить руку на устройство. При этом посетитель (ница) стоит на изолированной площадке, и волосы у нее очень зрелищно встают дыбом, поскольку каждый волос отталкивается от соседних. Именно этот эффект я и хотел продемонстрировать, поэтому нацепил длинный парик — я назвал его «парик рок-физика» — чтобы волосы у меня встали дыбом, как у психа в кино. Я уверен, что всех, кто дочитал до этого места, хотя бы раз в жизни ударяло статическим током. Может быть, вы взялись за дверную ручку в солнечный зимний день. Может быть, надевали колючий наэлектризованный свитер. А может быть, даже получили крепкий удар током от ограды сада или пастбища. Простите, если из-за меня у вас пробудились неприятные воспоминания.

В моем случае одно дело — получить удар током. И совсем другое — получить сотни ударов током на протяжении одного долгого съемочного дня, дубль за дублем.

Зато после всех трудов и неудобств мы сняли выпуск как положено. Показали слипающиеся шарики. Показали, как действует громоотвод. И ничего не подделали. Труднее ли снять все опыты со статическим электричеством вживую, а не брызгать клеем на все подряд? С практической точки зрения — да, труднее. Но с точки зрения истины и смысла — конечно нет. Я убежден, что в результате наша передача обрела подлинность, за которую зрители так любят ее и ценят. И тем больше ее любят и ценят мои обожаемые коллеги — популяризаторы науки.

Точно так же все мы должны оберегать подлинность в собственной жизни и быть всегда готовыми ее отстаивать. Наверняка вам встретятся люди, которые захотят, чтобы все было сделано как можно быстрее, и ради этого будут готовы срезать углы. Ведь многие торопятся поскорее покинуть нижний уровень перевернутой пирамиды проекта и зачастую готовы принести в жертву общую истинность и неподдельность проекта или продукта. «Многие» — это в том числе и я. Ручаюсь, что и вы.

Всячески рекомендую в таких случаях вспомнить о честности и принципиальности ботанской культуры. Всегда кажется, что в краткосрочной перспективе быстрее и вроде бы даже проще что-то подделать — да, это так, только лучше от того не станет. Не исключено, что вы столкнетесь с непреодолимыми сложностями на полпути и придется начинать сначала. Хуже того, вы рискуете дойти до самого конца и обнаружить, что создали «Форд-Пинто», нечто куда более серьезное и опасное, чем жульничество при опыте со статическим электричеством, однако порожденное все тем же желанием: лишь бы получить результат, лишь бы не ждать. В обоих случаях вы только сами себя обманываете. А стремление к истинности заставляет понять свою идею, свой замысел до конца, искать оптимальные решения любой задачи, вставшей перед вами. Оно поощряет новаторские методы и помогает распознать жульничество и подделки в окружающем мире. Обратите внимание, что истинность и неподдельность — неотъемлемые условия научного процесса, по крайней мере, там, где он правильно организован. Великая сила научного метода в том и состоит, что он требует подтверждать гипотезу данными. Считайте это кодексом чести ботанов. Жульничество в науке иногда ненадолго сходит с рук, но в конечном итоге тайное всегда становится явным. Пожалуй, самое знаменитое мошенничество в истории — это «Пилтдаунский человек», якобы недостающее звено между людьми и обезьянами, «обнаруженное» в 1912 году. Некоторое время его считали самым настоящим биологическим видом, хотя некоторые ученые засомневались с самого начала, а затем расследование, продлившееся много лет, последовательно доказало, что останки — подделка. А совсем недавно мы стали свидетелями еще одного очень опасного случая научного мошенничества: я говорю о статье, где якобы доказывалась связь между прививками и аутизмом, которую опубликовал британский ученый-медик Эндрю Уэйкфилд. Другие ученые не смогли воспроизвести его результаты и заподозрили неладное, а впоследствии оказалось, что Уэйкфилд подделал данные. Статью отозвали, а Уэйкфилду запретили вести медицинскую практику в Великобритании, однако его лживые заявления до сих пор льют масло в огонь антипрививочного движения. Чем упорнее стремишься к истине, тем легче почуять подделку, и невинную, и потенциально смертоносную.

Польза кристальной честности ботанов наукой не ограничивается. Вспомните своих друзей, которые с вами прямы и откровенны. Не их ли вы считаете самыми близкими? Вспомните своих сотрудников, которым вы сразу верите. Не с ними ли вам приятнее всего работать, а все потому, что вы убеждены, что они сделают свое дело как надо? Когда следуешь кодексу чести ботанов, жизнь становится легче и приятнее. Не то чтобы ботаны не подвержены двуличию и лицемерию (ах, если бы!), просто в стране неподдельности ко всему такому относятся нетолерантно. Я изо всех сил стараюсь оставаться в зоне истины и вижу в этом источник ежедневного облегчения. Ведь с инженерной точки зрения все проще простого: не говори и не показывай ничего, если не уверен, что это истинно! Признаюсь, что и я склонен преувеличивать, особенно если мне очень-очень хочется, чтобы преувеличение было правдой. Но я стараюсь, как могу, не отрываться от действительности и почаще напоминать себе, что самое восхитительное — это когда ты работаешь в рамках, заданных реальностью, и получаешь чудесные результаты.

Когда мы снимали первый сезон программы «Билл Най, Человек-физика» для канала «Дисней», то на несколько дней опоздали с отправкой отснятого материала техникам из «Диснея» в Калифорнию. Компания отправила в нашу студию в Сиэтле двух сотрудников в солидных костюмах, чтобы выяснить причину задержки. Они пришли к нам в павильон, оборудованный в складском здании у побережья, и тут же возомнили, что им все ясно. И с плохо скрытой снисходительностью спросили: «Ребята, а зачем вам такой высоченный кирпичный задник?»

Я не сразу понял, что им не понравилось. А потом сообразил, что эти высокопоставленные телевизионщики привыкли к голливудским съемочным павильонам, где все декорации и оборудование состоят из готовых блоков и их легко разбирать и применять потом где-то еще. А тут они смотрели на оборудование «Лабораторий Ная», занимавшее два этажа, и не могли понять, зачем мы потратили столько времени и денег на изготовление бутафорской кирпичной стены. В конце концов мне удалось им втолковать, что мы не делали никаких дорогущих «кирпичных задников», а снимаем свою передачу в настоящем здании из настоящих кирпичей. Тут мои спецы из «Диснея» несколько смутились, но я не стал корить их за ошибку, и мы прекрасно поладили, когда я разъяснил недоразумение. Сотрудники «Диснея» так привыкли к искусственным декорациям, к тому, что при съемках ну никак не обойтись без бутафорских кирпичей и клея в баллончике, что не узнали настоящую кирпичную стену. От подобных ошибок не застрахован никто из нас. Мы со всех сторон окружены светящимися экранами и экранчиками, которые развлекают нас яркими эскапистскими образами. Даже разумные люди возомнили, будто знают толк в военном деле, потому что насмотрелись кино о Второй мировой войне, и верят в сомнительные истории о том, что кто-то где-то изобрел двигатель, работающий на кривизне пространства, потому что видели такое в телесериалах. Вездесущие подделки не дают разглядеть то, что у нас под носом, мы и кирпичную стену не узнаем, пока не врежемся в нее. Поэтому в программе «Человек-физика» мы бодро шагали в противоположном направлении — тщательно подчеркивали все научно-технические стороны передач. Как-то раз мы снимали выпуск о пищеварении (если вы посматриваете мою передачу в записи, уточню, что это седьмой выпуск). Чтобы донести до зрителей то важное обстоятельство, что мы, люди, получаем энергию, чтобы расти и двигаться, из пищи, мы решили запустить миниатюрную модель автомобиля, но не на бензине или батарейках, а с паровым двигателем, и этот паровой двигатель будет работать от сгорания кукурузных хлопьев с сахаром (мы взяли хлопья «Фростид Флейкс»). Химическая энергия, высвобождаемая при сгорании хлопьев, примерно та же, что и химическая энергия, высвобождаемая при переваривании хлопьев организмом. Огромная разница между пламенем и вашим желудком — температура. Ваш организм применяет удивительные ферменты, благодаря которым сахара реагируют с кислородом при умеренных температурах биологических систем. При обычном горении химическая реакция высвобождает тепло гораздо быстрее, вот почему получаются всем нам знакомые высоченные температуры пламени свечи, выхлопа ракеты… и паровой машины.

И вот, когда мы готовились к съемкам, возник вопрос: как должна выглядеть эта Пищеварительно-научная машина на хлопьях «Фростид Флейкс»? Мы с Биллом Слитом, художником-постановщиком, посовещались с минутку и решили, что этот транспорт должен выглядеть — цитирую нас обоих — «как настоящий». Разумеется, машин на «Фростид Флейкс», вообще говоря, не бывает. Тем не менее мы поняли друг друга с полуслова: это должна быть машина, все функциональные механизмы которой показаны честно, прямо и понятно. Зритель должен видеть, какие технические приемы мы применяли, ему нельзя подсовывать мультяшную версию автомобильчика, у которого спрятаны все движущиеся части. Гораздо проще было бы собрать электрическую игрушку с дистанционным управлением и поставить на нее мисочку бутафорских хлопьев, но тогда мне пришлось бы сказать зрителям что-то вроде «А это просто для наглядности». Нет, так мы не поступали.

В результате Билл Слит и его команда собрали модельку паровой машины из классического металлического конструктора. Было сразу видно, где сгорают хлопья, где жар от них создает пар, где пар давит на клапан, где движущийся клапан поворачивает колеса. Это был эталон ботанской честности. Да, мы могли бы сделать модель покрасивее и чтобы блестела, но тогда машина получилась бы совсем не такой интересной. А интересной она была именно потому, что открыто показывала, как функционирует, и вдохновляла вас, зрителей, разобраться, что именно происходит. Команда Билла сделала ее просто превосходно. И все это время те же самые «диснеевские» спецы качали головами и посмеивались над нами, деревенскими дурачками, и нашими глупыми фантазиями о том, чтобы снять все будто бы взаправду. Но нам это удалось — и игра стоила свеч. Мои источники уверяют меня, что программа «Человек-физика» и по сей день служит главным источником дохода для подразделения «Дисней», которое занимается образовательными передачами, и, сдается мне, важнейшая причина такого успеха — ботанская честность, воплощенная в Пищеварительной машине.

Размышления о прелестной в своей наготе функциональности нашего маленького устройства не раз и не два помогали мне в самых разных сферах жизни. Надеюсь, подобная неподдельность поможет и вам. И наверняка она помогла многим высокопоставленным инженерам и телепродюсерам, с которыми я сотрудничал за эти годы, не говоря уже о целом воинстве политиков и будущих ученых, с которыми мне довелось встречаться. Эта мысль и побудила меня написать краткое руководство по связи с реальностью.

На первый взгляд все это простенькие уроки, которые можно усвоить на примере воздушного шарика, кирпичей и машины, которая ест кукурузные хлопья, но только представьте себе, что будет, если больше людей станет жить в соответствии с этими принципами. Тогда вам не придется думать, нет ли каких-то низменных мотивов у сотрудника торгового отдела, с которым вы работаете, не бояться, что подрядчик халтурит, лишь бы поскорее сдать объект, не сомневаться, что кто-то вам чего-то не договаривает в сугубо личных интересах. Это значит, что вы будете честны со зрителями, покупателями, инженерами — со всеми на свете, а главное, с самими собой, — и не иногда, а решительно всегда, даже если возникнет соблазн где-то схалтурить и сжульничать. Это значит, что вы продумаете каждый шаг во всем процессе на пределе своих способностей, а следовательно, при этом расширите свой кругозор и вырастете над собой. А потом с истинно ботанским упорством воплотите планы в жизнь, пока не получите именно то, что хотели, на любой тяге — обычной или кукурузной.

Итак, с учетом всего вышесказанного — мой Кодекс чести ботанов.

• Будь честным и открытым.

• Не притворяйся, будто что-то знаешь, если не знаешь (как бы это ни было легко и просто).

• Показывай мир таким, какой он есть, а не каким тебе хочется его видеть.

• Уважай факты, не отрицай их просто потому, что они тебе не нравятся.

• Двигайся вперед, только если уверен в замысле.

Глава пятнадцатая В ритме ботанской музыки

С моей точки зрения, телевидение — необычайно действенный способ сметать барьеры и пропагандировать ботанское мировоззрение. Вот почему я бросил работу инженера. Когда я 22 января 1987 года выходил с площадки после съемок первого выпуска передачи «Билл Най, Человек-физика», то был убежден, что принял верное решение. Чувство было такое, словно я попал в яблочко — как говорим мы, профессиональные юмористы. Разве что язык у меня слегка замерз: пришлось жевать зефир, замороженный в жидком азоте. Но даже это было как-то естественно. Однако я хотел не просто смешить, а еще и доносить до зрителя больше информации о реальном мире. Мои короткие врезки в «Кривом эфире» были и вправду очень короткие и скорее смешили, чем учили. Я чувствовал, что в принципе возможно создать смешную образовательную телепрограмму, а вести ее по силам только… мне. Тогда я решил обсудить свою карьеру с человеком, который знал об искусстве телеведущего куда больше меня: с Карлом Саганом.

Благодаря слепой фортуне я еще студентом в Корнелле ходил на курс астрономии к профессору Сагану. Это было за три года до его знаменитого сериала «Космос», хотя у него уже была просветительская жилка, делавшая его превосходным лектором. А к 1987 году у Сагана накопился обширнейший опыт и знания о том, как говорить о науке на телевидении. Я рассудил так: «Ух ты, да он же всем специалистам специалист. Надо обсудить с ним мои карьерные соображения». А почему бы и нет? Приближалась встреча выпускников по случаю десятилетия окончания Корнеллского университета, и я все равно собирался в Итаку в штате Нью-Йорк. Я позвонил в офис Сагана и после долгих уговоров убедил секретаршу записать меня на десятиминутную встречу с профессором. Рассказал ему о серии телевизионных выступлений «В подвале у Билла», над которой я тогда работал, и представил свои соображения о куда более масштабных проектах в образе «Человека-науки». Профессор внимательно меня выслушал. Сказал, что в целом мои концепции ему нравятся, но он бы посоветовал избегать демонстраций инженерных устройств и сосредоточиться на чистой науке. И пояснил это одной фразой — столь же сухой, сколь и запоминающейся: «Дети резонируют с чистой наукой». «Резонируют». Он употребил именно этот глагол. Чудесное слово «резонанс» встречается во множестве самых разных научных дисциплин. Профессор Саган время от времени говорил о резонансе на занятиях, когда рассказывал, как согласуется орбита планеты с периодом ее вращения вокруг оси. Луна делает ровно один оборот вокруг своей оси за один оборот по орбите вокруг Земли. Движения этих тел согласованы — находятся в синхронном резонансе. Когда качаешься на качелях или раскачиваешь на них ребенка, то делаешь это синхронно с движением качелей. Добавляешь энергии на резонансной частоте колебаний. Резонанс происходит, когда предметы вибрируют в своем естественном ритме — и тогда они дают сильную реакцию на слабые импульсы. И именно так мы создаем музыку. Когда перебираешь гитарные струны, дуешь в мундштук флейты, ударяешь в литавры, то вносишь энергию в музыкальную систему — струну, воздух, металл — в нужном темпе, чтобы усилить природную склонность материала вибрировать. Тогда небольшого движения или дуновения достаточно, чтобы извлечь сильный звук. То есть пробуждаешь красоту резонанса словно бы из ничего. Но вот передо мной профессор Саган — и он говорит о резонансе в другом контексте, совершенно новом для меня, повзрослевшего школяра.

Мне в этом послышалась ярчайшая метафора. Просветители считают, что один-единственный урок, преподанный нужным образом, срезонирует в душе ребенка, повлияет на всю его дальнейшую жизнь, на все его мировоззрение. Это же мечта любого учителя, любых родителей! Иногда на такое способно даже телевидение, подумалось мне. Логично, тем более что у меня самого есть подобный опыт. В старших классах мы с моим лучшим другом Кеном Северином после уроков несколько раз посмотрели в школьной физической лаборатории «Системы отсчета» — фильм об инерции и движении, в котором рассказчиками были доктора Юм и Айви, наделенные подлинным артистическим даром и остроумием. Кстати, я давно смирился, что мне не удастся создать ничего столь прекрасного, как «Системы отсчета». Но я не сдаюсь. Я стараюсь добиться резонанса во всех своих выступлениях — и в этой книге тоже.

Сами по себе книга, фильм, скетч или митинг — это просто маленькое доброе дело. Но если телепрограмма снята хорошо, если она находит путь к зрителю, то ее воздействие может быть огромным, думал (и надеялся) я. Если описать это в технических терминах, я бы сказал, что резонансная амплитуда может стать гораздо больше амплитуды воздействия, которое его вызвало. А если выразиться человеческим языком, то простые уроки по науке и технике, рассказанные с юмором, напором и симпатией к зрителю, не просто способны изменить мировоззрение. Они в принципе могут изменить весь мир. Так что, получив лаконичное наставление от Карла Сагана, я примерно этим и занимаюсь.

Я много думал о том, как передать суть ботанского образа мыслей и научного метода. Все свои соображения я воплотил в телепрограмме «Билл Най, Человек-физика» на канале «Дисней». Передача завоевала 18 премий «Эмми», и ее до сих пор показывают в школах, так что, пожалуй, получилось неплохо. Замечание профессора Сагана расширило мой кругозор, мои передачи расширили кругозор у множества зрителей, и процесс идет и по сей день. Мне приятно думать, что дети до сих пор резонируют с наукой, которую показали им мы с моей съемочной бригадой. Надеюсь, что поклонники моей передачи несут в мир собственный резонанс.

Профессиональный путь Карла Сагана сам по себе может служить примером ботанского резонанса. Самое известное творение Сагана — это, пожалуй, сериал «Космос», вышедший в восьмидесятые годы, который был вызван, так сказать, вибрациями его научно-популярных сочинений и телевизионных выступлений в семидесятые, а те, в свою очередь, коренятся в исследованиях планет, которыми Саган занимался в шестидесятые благодаря страсти к науке, зародившейся у него во время обучения в Чикагском университете в пятидесятые. Шестидесятые были пиком «холодной войны», и казалось, что ядерные державы вот-вот развяжут атомную войну из-за любой провокации, а может быть, и вовсе случайно. Еще совсем недавно Хрущев произнес в адрес США свое знаменитое «Мы вас похороним», а Саган изо всех сил старался привлечь коллег из СССР и социалистического лагеря к научному сотрудничеству. Общество думало в основном о крылатых ракетах и боеголовках, а Саган привлекал внимание к планетам Солнечной системы. США высадили на Марс два «Викинга». СССР — «Венеру» на Венеру. Ученые, разрабатывавшие эти космические аппараты, мечтали об одном и том же, невзирая на государственные границы. А Саган был в резонансе со всем и сразу, соединял независимые на сторонний взгляд концепции из разных научных дисциплин.

Среди самых животрепещущих тем в науке о планетах в пятидесятые-шестидесятые годы было изучение кратеров. Исследователи лишь недавно сошлись на том, что большинство, а может быть, и все лунные кратеры не вулканического, а астероидного происхождения. Когда смотришь на Луну, видно, что она вся изрыта, поэтому напрашивается вывод, что на ранних этапах существования Солнечной системы столкновения с астероидами случались очень часто. Но если так, где их следы на Земле? Если посмотреть на нашу родную планету, кратеров на ней немного. И тогда ученые поняли, что мы не видим картину в целом. На поверхности Земли происходит много такого, чего на лунной поверхности не бывает. У Земли есть атмосфера. У нас бывают дожди, снегопады, ветер, а значит — эрозия и выветривание. А главное, земная поверхность постоянно меняет форму из-за тектонических сдвигов в глобальном масштабе. Геофизики того времени только начали понимать, что земная кора состоит из исполинских пластин — тектонических плит. Их медленным движением управляют мощные силы, заключенные внутри планеты. Плиты движутся необычайно медленно, примерно в том же темпе, в каком у вас растут ногти, но со временем движение земной коры прекрасно сравняло все кратеры. Тектонические плиты трутся друг о друга. Наезжают поверх друг друга, норовят подковырнуть снизу. Вызывают извержения вулканов, создают горные кряжи. И даже если от всего этого кратеры не исчезнут полностью, после миллионов лет выветривания их едва ли удастся найти. А на Луне и на Марсе нет движения тектонических плит, да и атмосфера у Марса — одно название, так что шрам после удара виден еще очень долго. А здесь, на Земле, кратеры тают и исчезают.

Карл Саган и его современники, в том числе первопроходцы кратерных исследований Юджин и Кэролайн Шумейкер, задумались о том, сколько ударов вынесла Земля за всю свою жизнь — четыре с половиной миллиарда лет. Кое-какие подсказки можно найти на Луне. В 1965 году космический зонд НАСА «Маринер-4» пролетел мимо Марса, и оказалось, что там тоже поразительно много кратеров. Земля — более крупная мишень, и гравитация у нее сильнее, поэтому, вероятно, астероиды падали на нее чаще, чем на Марс, и наверняка гораздо чаще, чем на Луну. Саган, Шумейкеры и другие ученые задумались о том, к чему приводили столкновения нашей планеты с крупными астероидами. Поднимались колоссальные тучи пыли. Само соударение и вторичные взаимодействия огромного количества вещества, поднятого в воздух, высвобождали невероятное количество тепла, отчего начиналась огненная буря всемирного масштаба. Пыль и дым застилали солнце, и потом на планете много-много лет царил холод. Наступала климатическая катастрофа.

В 1977 году, когда я ходил к профессору Сагану на лекции по астрономии в Корнеллском университете, он рассказывал нам, студентам, о новом направлении своих исследований. Он говорил, что катастрофические изменения на поверхности Земли вызывают не только астероиды. Огромный вред окружающей среде способны нанести и ядерные взрывы. Саган в сотрудничестве с исследователем атмосферы Джеймсом Поллаком разработал компьютерную модель, которая предсказывала, что будет с земным климатом в случае полномасштабной ядерной войны. Симуляция Сагана и Поллака давала до ужаса знакомые результаты: пожары, исполинские клубы дыма и пыли, а потом — долгое похолодание. Все это было очень похоже на последствия столкновения с астероидом, но на тот момент ядерная война между СССР и США казалась куда более вероятной.

Свое открытие Саган и Поллак назвали «ядерная зима». Саган подробно рассказывал о ней на лекциях. Тем самым он стремился показать нам, на что способны компьютерные модели, какую важную роль они играют в современном мире и какие взаимосвязи обнаруживаются между далекими научными дисциплинами. Думаю, еще он стремился, чтобы у нас сложилось верное представление о роли ответственности ученого. Если мы хотим предотвратить ядерную войну и ядерную зиму, надо что-то предпринять. И то и другое нашло во мне отклик и оставило яркое впечатление на долгие годы.

От исследований ядерной зимы и столкновений с астероидами у меня остался и другой, совершенно иной осадок (простите). В конце семидесятых ученые Луис и Вальтер Альварес, отец и сын, физик и геолог соответственно, искали химические свидетельства о том, насколько быстро вымерли древние динозавры в самом конце мелового периода. При этом они обнаружили интереснейший геологический слой, богатый иридием. Обычно иридий находят в скальных породах определенной эпохи по всей Земле. Находка показалась странной, поскольку так близко к поверхности иридия, как правило, нет. Это очень плотный металл, вдвое плотнее свинца. Геофизики предполагали, что когда Земля была юной и расплавленной, иридий по большей части должен был утонуть и оказаться в недрах планеты ближе к ядру, далеко от коры. Однако исследования метеоритов показали, что в них часто содержится довольно много иридия. Как правило, метеориты малы и поэтому не могут долго оставаться в расплавленном состоянии, к тому же у них в целом не хватает гравитации, чтобы сортировать вещество по плотности, как в толще Земли. Альваресы сделали вывод, что иридий не мог попасть в обнаруженный ими слой из недр земли, а следовательно, имеет внеземное происхождение. Его принес астероид.

Тут начинается самое интересное: слои иридия встречаются в скальной породе возрастом около 65 миллионов лет, то есть относящейся именно к тому периоду, когда вымерли динозавры. Это сильное косвенное свидетельство, что массовое вымирание было вызвано падением астероида, стершего динозавров с лица земли. Открытие дало ответ на давний вопрос о том, что случилось с динозаврами. Мне этот ответ кажется вполне удовлетворительным, особенно на фоне других популярных теорий того времени. Когда я был во втором классе, моя учительница миссис Макгонагол читала нам толстую книгу, где утверждалось, что динозавры вымерли, потому что какие-то млекопитающие съели всю их еду. Даже сама миссис Макгонагол отдавала себе отчет в том, что это как-то неубедительно. Какой-то там протокролик отобрал у тираннозавра деньги на завтрак в школьной столовой?! Скорее уж тираннозавр раздавил бы кролика, как слон — муравья, думалось мне.

Мы отталкивались от исследования слоя, содержащего иридий, и в результате дальнейшего изучения получили еще более убедительное объяснение, что же произошло в далеком прошлом. Альваресы понимали, что удар такой мощности, чтобы покрыть всю Землю иридием, должен был оставить исполинский кратер, такой огромный, что его следы должны были сохраниться и по сей день, невзирая на маскировочную мощь динамики земной коры. Они понимали, что если им удастся обнаружить кратер, это послужит веским доводом в пользу их теории того, что случилось с динозаврами. Вальтер Альварес начинал геологом в нефтяной отрасли. Обычно геологи-нефтедобытчики применяют магнитометры (похожие на очень чувствительные компасы), чтобы составлять карты подземных геологических структур. И вот его коллеги-химики опубликовали данные, говорившие о следах иридия в огромном кратере Чиксулуб диаметром в 180 километров, по большей части засыпанном слоем осадочных пород. Все данные указывают на то, что гибель динозавров в древности связана именно с этим кратером, расположенным у побережья полуострова Юкатан на востоке Мексики.

Итак, вот как разворачивался сюжет. Исследования Луны и Марса показали, что падения астероидов должны были заметно повлиять и на нашу планету. На основании этой теории Карл Саган начал разговоры о ядерной зиме — мол, знаете, нам надо вместе что-то предпринять. Луис и Вальтер Альваресы подтвердили его слова, показав, что такое уже было: суровая ядерная зима, вызванная падением огромного астероида, опустошила планету и стерла с лица земли древних динозавров. Тектоника плит скрыла большинство улик, однако слой иридия все же выдал, как все было. А огромная дыра в земле у побережья Мексики указала на место действия. Вот вам ярчайший пример научного резонанса.

В моей жизни резонанс тоже идет полным ходом. Много лет назад, в 1980 году, вдохновленный лекциями Карла Сагана, которые я слышал в университете, я вступил в Планетное общество. В 1983 году это общество организовало экспедицию в Белиз, на край кратера Чиксулуб, для сбора образцов пород, а недавно группа исследователей попросила разрешения повторно исследовать эти образцы. Возможно, в них содержится больше данных о массовом вымирании, произошедшем 65 миллионов лет назад. Сегодня я директор Планетного общества, среди основателей которого был профессор Саган. Разработанные нашим обществом космические аппараты «Лайтсейл®-1» и «Лайтсейл®-2», движимые давлением солнечного света, основаны непосредственно на представлениях профессора Сагана, изложенных в телепередаче «Сегодня вечером». А теперь я пропагандирую идею космических аппаратов, которые будут регистрировать и отклонять с опасных траекторий астероиды, чтобы нам не грозило вымирание из-за какой-то космической каменюки, как бедным динозаврам. Любая идея ведет к более глубокому пониманию устройства мироздания, а это, в свою очередь, приводит к углублению знаний о том, как нам сберечь и улучшить свой мир. Труды ученых, исследователей, испытателей прошлого находят резонанс в нашей сегодняшней работе — а наши действия формируют все то, что будут знать и чем будут заниматься будущие поколения. Впрочем, я ни на чем не настаиваю.

В 1993 году я написал детскую книжку под названием «Большой физический фейерверк от Билла Ная, Человека-физики» (Bill Nye the Science Guy’s Big Blast of Science). Там есть и объяснение парникового эффекта, и я сравниваю Землю с ближайшей планетой — Венерой. Средняя температура на Земле составляет примерно 15 °C. На Венере средняя температура около 460 °C. Венера ближе к Солнцу, но такой огромной разницы это не объясняет; солнечного света ей достается вдвое больше, но при этом она окутана облаками, отражающими вдвое больше энергии обратно в космос. На самом деле главное отличие Венеры от нашей планеты — это атмосфера, которая в 90 раз плотнее земной и состоит практически полностью из углекислого газа. Весь этот CO2 создает суперпарниковый эффект, а в результате получилась планета, на которой свинцовое рыболовное грузило превратится в лужицу даже в самый морозный денек.

Сравнение Венеры с Землей — педагогический прием, который применил Карл Саган за двадцать лет до нашего разговора, когда я у него учился. Карл Саган и Джеймс Хансен, ученый-климатолог, поняли, что экстремальные венерианские температуры вызваны именно парниковым эффектом. В дальнейшем они связали результаты исследований Венеры с вероятными климатическими изменениями на Земле. Как и в случае падения астероидов и ядерной зимы, Саган обнаружил связь между двумя на первый взгляд далекими идеями — и они идеально сошлись с приятным щелчком.

Я участвую в борьбе с изменениями климата уже более 23 лет, и у меня множество соратников — профессиональных климатологов. Хансен, бывший директор Годдардовского института космических исследований НАСА, уже давно проделал исследования, однозначно показавшие, что углекислый газ, вырабатывающийся в результате деятельности человека, заставляет климат на планете теплеть быстрее, чем в любой период за последние сотни тысяч лет. Майкл Манн из Пенсильванского университета начертил знаменитый график в виде клюшки, иллюстрирующий изменения температуры на планете за несколько тысяч лет. Средняя температура на Земле оставалась постоянной на протяжении тысячелетий, а теперь всего за 250 лет стремительно повысилась.

На посту директора Годдардовского института Хансена сменил Гэвин Шмидт, который с каждым днем развивает и оттачивает наши модели климата. Однако в нашем мире, населенном людьми, которые распространяют заведомо ложные сведения в своих интересах, зачастую приходится по-настоящему бороться за то, чтобы реальность воспринимали всерьез. Но значит ли это, что нужно сдаться? Значит ли это, что мы должны опустить руки и смотреть, как эти люди губят наше будущее, чтобы потом сказать: «А я же говорил»? Конечно нет! Это значит, что нам нужно еще ревностнее отстаивать точку зрения Сагана. Оценивать долгосрочную перспективу. Сохранять оптимизм, не теряя решительности. Доносить до широкой общественности свои идеи ясно и понятно — приводить наглядные примеры, строить личные связи. Искать способы мелкими делами добиваться масштабных эффектов. Стать постоянной резонирующей силой.

Открыть всем своим согражданам, всем жителям Земли блестящие перспективы — вот к чему я стремлюсь. Нельзя допустить, чтобы наш парниковый эффект вышел из-под контроля. Саган предупреждал: нельзя быть как Венера. Мы умеем по-новому вырабатывать экологически чистое электричество. Мы располагаем технологическими приемами, позволяющими обратить себе на пользу и солнечный свет, и энергию ветра. Огромные запасы энергии содержатся и в первичной теплоте Земли, и мы можем до нее добраться — стоит лишь пробурить скважину глубиной в несколько сотен, а иногда и десятков метров. И вот что еще стоит запомнить: нельзя отдать на аутсорсинг возведение ветряка. Нельзя поставить опоры ЛЭП где угодно — надо сначала подвести туда саму ЛЭП. Рабочие места для нового типа экономики на возобновляемых ресурсах нужно создавать прямо на родной почве. Не так давно мы стали свидетелями волны популизма, вызванного отчасти недовольством местных властей, утративших контроль над собственной экономикой. А между тем, если хочешь производить энергию на местах, нет ничего лучше, чем ветер, солнце, геотермальная энергия и приливы. Вот очередной пример того, что лучшее решение, которое устраивает всех, — это решение, которое предлагают дипломированные ботаны.

Через год после того, как я запустил передачу «Человек-физика», у Сагана нашли рак крови. Еще через два года он умер. Это была тяжелейшая утрата для всего мира. Саган был страстным пропагандистом не только науки как таковой, но и научного образа мысли. Он был ботаном из ботанов, однако обладал обезоруживающим обаянием и открытостью, благодаря которой зрители не могли оторваться от экранов, когда он беседовал с Джонни Карсоном. Сагана всегда было интересно слушать. Его слова вызывали естественный резонанс. Я уверен, что он и по сей день был бы страстным оратором и призывал бы не молчать и бороться с изменением климата. Такая помощь была бы нам очень кстати — однако подобный резонанс никогда не зависит только от одного человека. Он зависит от всех нас.

Эта книга во многом затем и написана, чтобы заручиться вашей помощью в достижении практических целей, сделать вас частью резонанса. Помогите людям связать климатические катастрофы с глобальным потеплением, из-за которого их вероятность повышается. Помогите понять, что для производства возобновляемой энергии необходим контроль на местах. Покажите, как связаны интереснейшие открытия исследователей космоса со стремительными изменениями климата на нашей планете. Умение найти личные и понятийные параллели между далекими на первый взгляд идеями — это очень по-сагановски: именно так он рассказывал о научном прогрессе. Я уверен, что так и надо, поскольку видел, как это действует.

***

Однако донести свои идеи бывает трудно, и едва ли не самое большое препятствие на этом пути — сомнение. И здесь я снова вдохновляюсь примером Сагана. Мне часто приходится слышать, как путают слова «скептицизм» и «отрицание» (причем особенно часто этим грешат те, кто отказывается признавать глобальное потепление), а ведь это отнюдь не одно и то же! Скептицизм — это умственная дисциплина, компонент критического мышления, который убережет тебя от обмана и самообмана; вот и Саган учил не расставаться с «набором распознавания лапши» (которую вешают на уши) (пер. Л. Сумм). А отрицание — это словно замок на коробочке с этим набором: он не дает даже задуматься о том, что тебе не нравится.

Первыми профессиональному отрицанию научились, похоже, сигаретные компании. Табачные фирмы нанимали ученых, которые осторожно говорили, что не уверены на сто процентов в связи рака легких и курения. Они добавляли, что их дело — выдвигать гипотезы и ставить под сомнение общепринятые истины. Клуб отрицающих ухватился за эту особенность научных исследований и поразительно ловко вывернул ее наизнанку: они заявили, что если есть пятипроцентный шанс, что рак легких у вашего приятеля вызван не курением, значит, нельзя доказать, что курение опасно. Они исказили ботанскую объективность в своих интересах. Старайся побольше сомневаться, а задумываться особенно не стоит, — вот что они хотели внушить. И тем самым мешали людям проводить параллели, которые в другой обстановке были бы очевидны.

В науке всегда должно быть место неуверенности, поэтому избавиться от подобных уязвимых мест невозможно. И это касается не только изменений климата: к подобным подтасовкам прибегают и противники прививок, и те, кто иррационально боится генетически модифицированных организмов (ГМО) — вплоть до маргиналов, убежденных, что на Луну никто не высаживался и все это заговор и фальсификация. Подобные рукотворные сомнения можно развеять только одним способом: воспитать у широкой общественности базовые навыки критического мышления. Возьмем пример с Луной: только представьте себе, как трудно было бы тем, кто фальсифицировал высадку на Луну, сфабриковать тонны документов, образовавшихся в процессе подготовки программы «Аполлон». Да это труднее, чем взять и отправить астронавтов на Луну! Обладатели критического мышления умеют распознавать обман и манипуляции. Настоятельно рекомендую пропагандировать критическое мышление и прибегать к нему как можно чаще. Несите его в мир и распространяйте. Мне повезло: я вырос в семье, где научный метод считался нормальным повседневным способом мышления и решения житейских проблем. Но не всем выпало подобное счастье.

Возможно, во время «холодной войны», когда Карл Саган занимался своими исследованиями, а я был еще маленький, было несколько легче. Тогда научный образ мыслей был необходим как воздух, поскольку исследования приводили к созданию новых видов оружия, чем дальше, тем смертоноснее. Ощущение кризиса вынуждало забыть о различиях. А сегодня наука и техника достигли невиданных высот, однако многие из нас попадают в ловушку сомнений и апатии. Именно мы, ботаны, обязаны возродить ощущение общей цели и общей пользы. Когда посвящаешь себя распространению научно-технической мысли, без поддержки общества не обойтись. Прогресс требует коллективных вложений, и интеллектуальных, и материальных: ему нужны мозги и деньги. Такова обратная сторона резонанса: разрушительные импульсы, как сверху вниз, так и снизу вверх, могут расшатать всю систему. В восьмидесятые годы администрация Рейгана толкнула развитие науки на неверный путь. Президент убрал солнечные батареи с крыши Белого дома, и это послужило символическим жестом. Его помощники поначалу не принимали всерьез ни СПИД, ни кислотные дожди. Отказались финансировать жизненно необходимые исследовательские программы. Сегодняшнее антинаучное, антиэкспертное движение родилось не в одночасье, оно формировалось десятилетиями. А теперь нам надо приложить все силы, чтобы вернуть прежнее положение дел. Нам, ботанам, нужно сообща опереться на свои представления о картине в целом и провести личные и понятийные параллели, нужно всюду и везде укреплять и расширять свое влияние. Наш долг — писать, говорить, учить, публиковать, делать все, что можно, чтобы прийти в резонанс с целым миром. По-моему, главное открытие человечества в том и состоит, что мы с вами и все, что можно увидеть и потрогать, состоит из того же вещества и движимо той же энергией, что и все остальное во Вселенной. Мы едины друг с другом, с планетой и с космосом. Все мы движемся в ритме одной ботанской музыки, и если мы подарим миру что-то прекрасное, оно сумеет разрастись и распространиться.

Глава шестнадцатая Критически мыслить — значит критически фильтровать

В детстве, когда мне хотелось почитать про что-нибудь странное или неочевидное или требовались какие-то сведения, например, к какой политической партии принадлежал Миллард Филлмор, тринадцатый президент США, я зарывался в книги в местной библиотеке — да-да, в настоящие бумажные книги. Когда в старших классах мне требовалось узнать атомное число рубидия, я искал его в Британской энциклопедии, а если хотелось почувствовать себя крутым, то в старом добром Справочнике по химии и физике издательства CRC, который переиздается практически ежегодно с 1913 года (в нем почти 3000 страниц). А сегодня я просто открываю ноутбук или беру шикарный новый смартфон и смотрю в «Гугле». И там (586 000 результатов, 0,46 секунды) узнаю, что Филлмор был последним президентом, не относившимся ни к демократам, ни к республиканцам, — даже завидно. А 146 000 результатов говорят мне, что атомное число рубидия — обозначается Rb — 37, то есть в ядре рубидия 37 протонов. Если мне вздумается узнать его плотность, я увижу и 1,53 г/см3, и 1,532 г/см3. Очень много данных, их трудно усвоить, а между тем это лишь крошечная доля того, что дает мне «Гугл». Теперь мне нужно решить, какие детали мне важны и каким источникам я доверяю. Вот, например, две разные величины плотности: можно ли считать, что первое число — это округленное второе? Если у тебя есть на то серьезный стимул, можно перелопатить десяток источников, посмотреть, кто когда и что измерял, и, вероятно, определить, кто и что округлил. В старину, чтобы сберечь время, надо было справляться всего в нескольких надежных источниках. В современном мире, где данных через край, легко проделать кое-какие дополнительные изыскания. Информация приходит к нам так быстро, что главный вопрос уже не в скорости и в эффективности, а в том, как понять, какие из этих 146 000 результатов содержат самые качественные ответы. Хотя мы с вами в целом доверяем поисковому алгоритму «Гугла», который помещает в верхние строчки списка самую хорошую информацию, мы все же не ждем, что лучший ответ окажется прямо в первой строчке. Да и вообще, мало ли как он устроен, этот поисковый алгоритм!

Информация — это твердая валюта ботанского мировоззрения, поэтому наплыв интернет-сведений несказанно нас бодрит. Но есть у него и некоторые неприятные черты — ложка дегтя в бочке меда. Каким бы совершенным ни был поисковый алгоритм, у него найдутся слабые места, тем более что пользователи постоянно пытаются обжулить систему и делают ставку на своего рода ментальность толпы. Ролики всевозможных мошенников и фальсификаторов на YouTube выглядят не менее элегантно, чем видео самых солидных академических и правительственных учреждений. И только поглядите, что творится на «Фейсбуке»! Комментарии друзей, комментарии совершенно незнакомых людей, контекстная реклама, официальные новости и коммерческая пропаганда смешаны в кучу, и в ней не разобраться. Когда кругом столько всего, и осмысленного, и бессмысленного, как понять, где правда, а где нет? Нам нужен тонкий фильтр, пропускающий только высококачественную информацию.

Можно, конечно, попробовать фильтрацию сверху вниз — когда кто-то или какая-то система решает, что можно публиковать в Интернете, а что нет, — но ни к чему хорошему это не приведет. Ограничивать доступ к информации нельзя, это практически наверняка чревато катастрофой. Я не одобрил бы такой подход, даже если бы воплощать его поручили ботанам, хотя готов ручаться, что такого уж точно никогда не будет. Тогда государства смогут попросту вымарывать новости, которые им не нравятся, примерно как в СССР в 1986 году замалчивали подробности чернобыльской катастрофы или как правительство Северной Кореи запрещает почти весь интернет-контент. Тогда целые классы, целые страны будут отрезаны от всего мира: они получат доступ к какой-то информации, которая на вид ничем не отличается от реальной, а на самом деле лжива. При таком развитии событий проблема качества информации выйдет совсем на другой уровень.

Подлинное — и единственное осмысленное — решение состоит в том, чтобы научиться самостоятельно оценивать данные и решать проблему снизу вверх. Поэтому сегодня, в XXI веке, умение грамотно фильтровать данные важно не менее, чем научная грамотность. Это можно назвать более привычным словосочетанием «критическое мышление». Так или иначе, это защитит и от перегрузки информацией, и от предвзятости в трактовке данных. Карл Саган называл список вопросов, которые должен задавать себе обладатель критического мышления, «набором распознавания лапши». С моей точки зрения, когда сталкиваешься с каким-то заявлением, нужно задать три главных вопроса. Первый: это конкретное заявление? Второй: основано ли оно на самой простой интерпретации явления? Третий: прошло ли оно независимую проверку? Более того, все это можно объединить в одно слово: «Докажите!» Поясню, что я имею в виду.

Начнем с конкретности. Осмысленное заявление должно быть достаточно точным: нужно, чтобы собеседники были уверены, что говорят об одном и том же. Если это так, мы можем проверить это заявление. Если нет и оно не конкретно, надо сразу же остановиться. Расплывчатое заявление либо неверно, либо бесполезно, третьего не дано.

Классический пример. Вам говорят: «Мы живем на огромном-преогромном шаре». Отбросьте все, чему вас учили, и задумайтесь, почему вы должны этому верить? Сами посудите, заявление очень смелое. На огромном шаре? Да ну?! Пройдитесь по окрестностям собственного дома — и вы увидите, что согласно картине в целом все кругом довольно-таки плоское. Даже если рядом высятся неприступные горы, все равно кажется, что Земля плоская, просто покрыта буграми, большими и маленькими. На шар она точно не похожа. Если посмотреть на горизонт, можно сделать вывод, что мир плоский, но очень большой. Все, что за горизонтом, очень далеко и поэтому не видно. Особенно сильно это ощущение, что мир плоский, когда стоишь на палубе корабля посреди океана. Тогда горизонт и в самом деле очень похож на далекий край плоского диска Земли. Если исходить из личных наблюдений подобного рода, непохоже, что Земля круглая, более того, такое заявление представляется бессмысленным.

Однако утверждение, что Земля круглая, сухое и точное. Его нетрудно проверить. Давайте посмотрим на тень Земли на Луне во время затмения. Или понаблюдаем, как уплывают за горизонт корабли — а потом возникают снова и возвращаются в порт. Построим космический корабль и сделаем снимки Земли с большой высоты. Заявление «Мы живем на шаре или сфере» подлежит проверке, и мы можем его доказать самыми разными способами. Эти доказательства так очевидны, что о том, что Земля — шар, греческие ученые и философы догадались более 2000 лет назад. И что бы ни гласили популярные мифы, образованные представители западной цивилизации с тех пор единодушно считали, что Земля круглая. (Очередной образчик современной дезинформации. Мысль, что многие или большинство когда-то считали, будто Земля плоская, — это конкретное заявление, которое легко опровергнуть: достаточно заглянуть в средневековые рукописи.)

Теперь рассмотрим критерий простоты. Это связано с так называемой «бритвой Оккама». Согласно бритве Оккама, простое объяснение того или иного явления скорее окажется верным, чем сложное. Уильям Оккам — английский философ XIV века, который сформулировал этот принцип в рамках более масштабной борьбы с абстрактностью и сложностью мироздания. Очень надежный путь к разумным выводам. Сами попробуйте: «Сегодня мне позвонила моя покойная тетушка. Я видел ее номер на экране телефона, но когда снял трубку, никто не ответил. Думаю, это был ее дух». Конечно, может быть такое, что мертвецы являются нам в виде бестелесных духов (хотя зарегистрировать их приборами пока не удалось) и что духи способны звонить по телефону (безо всяких мыслимых причин), причем на экране телефона того человека, кому они звонят, высвечивается именно тот номер, которым они пользовались при жизни. А может быть, телефонная компания отдала номер вашей покойной тетушки кому-то другому, а он случайно позвонил вам и, услышав в трубке незнакомый голос, дал отбой. Какое объяснение вероятнее? Этот пример нравится мне, поскольку взят из реальной жизни. Одного моего друга-скептика пытались заинтриговать подобной историей, и он опроверг ее именно так.

Бритва Оккама хороша еще и тем, что помогает отсекать (пардон) всевозможные теории заговоров. Если вам говорят, что врачи, ученые, фармацевтические компании, правительственные учреждения и журналисты сообща стремятся скрыть от общественности, как опасно прививаться, вдумайтесь, какая сложная координация для этого нужна и сколько всего необходимо сфабриковать: иначе ничего не получится. Подумайте о мотивах всех участников. А теперь рассмотрите альтернативное толкование: когда с человеком или с его ребенком случилась беда, он от природы склонен искать этому объяснение, а вакцина — что-то, что вводят в организм извне примерно в том же возрасте, когда у ребенка проявляется аутизм, — очень удобный объект для проекции своих страхов, когда не удается найти никакой другой причины. Какое объяснение проще? И какое правдоподобнее?

Наконец, есть еще вопрос о возможности проверки. Конкретность и простота помогают к нему подойти — ведь без них даже не знаешь, что, собственно, проверять. Однако простое и конкретное не обязательно истинно, поэтому даже утверждения, дошедшие до этой стадии, нуждаются в проверке. Я практически уверен, что у вас нет ни времени, ни ресурсов на проверку всех до единого разумных на первый взгляд фактов из Интернета. К счастью, многие другие уже прошли за вас фазу «Докажите!», так что вам осталось просто внимательно проследить за ходом их мысли. Даже «Википедия» — энциклопедия для занятых (или ленивых) — полна ссылок на источники (у статьи про рубидий, например, их 60). Если у информации нет источника, она сразу становится подозрительной: ведь неизвестно, проверяли ли ее, и если да, то как. Если ссылки на источники есть, посмотрите, ведут ли они к какому-то журналу, учебнику, исследователю или крупному исследовательскому институту. Здесь можно положиться на знания экспертов, живого воплощения принципа «каждый знает что-то, чего не знаешь ты». Как показывают примеры из начала главы, Интернет делает процесс контроля простым и быстрым — надо только немного потренироваться.

При всем при том мы живем в тяжелые для критического мышления времена. Яркий пример — изменения климата. Несколько десятков лет назад ученые стали замечать признаки потепления в масштабах всей планеты. С тех пор накоплено огромное количество данных, подтверждающих это открытие, и глобальное потепление описано количественно. Сегодня это заявление звучит вполне конкретно: температура на Земле повышается, и главная причина этого — промышленные выбросы. Это можно проверить, и почти все климатологи скажут, что данные за глобальное потепление, вызванное деятельностью человека, прошли всевозможные проверки. Однако сообщество решительно настроенных противников теории глобального потепления умудряется сеять сомнения даже на этом этапе. Они сомневаются в чистоте намерений исследователей. Сомневаются в качестве и количестве данных, предполагая (ошибочно), будто в кругах климатологов нет консенсуса. Вот почему другие ученые и популяризаторы науки ведут ответную атаку и отмечают, что 97 процентов климатологов согласны, что в переменах климата виноваты люди. Нет, они не имеют в виду, что большинство всегда право. Это скорее отсылка к бритве Оккама. Ведь для того, чтобы так много ученых подписалось под некачественными или фальсифицированными результатами, нужен очень сложный заговор. Гораздо проще объяснить происходящее тем, что исследователи заняты именно тем, чем заняты, то есть собирают самые лучшие доступные данные и подвергают их самому лучшему анализу.

Доводы противников теории изменения климата не кажутся мне обоснованными, однако я серьезно отношусь к необходимости мыслить критически. Это великолепная возможность применить стандарт «Докажите!» к себе самому. Думаю, стоит разобраться, откуда у вас фундаментальное знание, что Земля круглая. Поэтому я всячески советую всем и каждому, когда речь идет об изменении климата и глобальном потеплении, оценить преобладающие данные и изучить публикации специалистов-климатологов. Вы как обладатель критического мышления — словно присяжный на очень важном судебном процессе, возможно, самом важном в истории человечества. Ведь исход разбираемого дела определит благополучие миллиардов людей.

За дело, мой собрат-ботан!

Проверка гипотез — это на данный момент лучшая система, какую только удалось разработать человечеству, чтобы обрести честное и прогрессивное понимание устройства природы. Этот метод прекрасно помогает обходить предрассудки и недочеты в работе мозга. Всякий философ скажет, что доверять собственным чувствам — последнее дело. Вспомним хотя бы Рене Декарта и его «cogito ergo sum» — «мыслю, следовательно, существую»: единственное, в чем можно быть абсолютно уверенным, — в том, что ты мыслишь. Все остальное подлежит сомнению: увидеть — не обязательно значит поверить. Казалось бы, это чересчур общее и расплывчатое утверждение, однако следствия у него вполне реальные и конкретные. Именно так зарабатывают на хлеб всевозможные маги и волшебники. Именно поэтому наука требует повторять наблюдения, проводить независимые проверки и выдвигать опровержимые гипотезы: идея признается жизнеспособной только в том случае, если есть логичный способ показать, что она неверна. Если Земля плоская, почему мне из Калифорнии не видно Австралию? А цель у всех этих проверок одна: искоренить нечестность и субъективизм. Кроме того, мы располагаем инструментами, позволяющими получить объективную информацию о мире природы, хотя собирать и обрабатывать эту информацию все равно должны живые люди.

Мне хотелось бы увидеть такое общество, где каждый понимает, как действует научный метод и почему это так важно. Большинство обычных людей никогда не станут применять его в профессиональной жизни, если они не ученые, однако каждый должен располагать доступом к этому важнейшему отделу ботанского инструментария при рутинном фильтровании информации. А между тем нам так и не удалось этого добиться, невзирая на непрерывные реформы образования. Вполне можно учить детей оценивать качество и надежность данных, находить ошибки и распознавать фальсификации на уроках физики и естественных наук. По большей части все механизмы у нас уже налажены. Прекрасное начало. Теперь, чтобы эти механизмы заработали, нужно направить школьников в классы, где работают компетентные преподаватели физики и естественных наук, и расширить учебные программы. Но и этого обычно не хватает, поскольку на все нужно время.

Чтобы научиться распознавать псевдонауку, фальсификации, мошенничество и все такое прочее, надо много тренироваться. В школе почти никого из нас этому не учили. Для этого нужны продвинутые навыки «все и сразу». Прекрасный наглядный пример такого подхода — веб-сайт, посвященный редкому северо-западно-тихоокеанскому древесному осьминогу. Это удивительное создание обитает всего лишь в одной ограниченной зоне умеренно влажных лесов в штате Вашингтон. Древесный осьминог нападает на грызунов и лягушек с ветвей, а затем снова прячется высоко в кронах. Он покрыт слизью, предохраняющей его тело от высыхания. Этот вид — эволюционный курьез: его предки жили в воде, однако, когда океан отступил, оказались изолированными на суше, и одна изолированная популяция сумела приспособиться, развив уникальную способность лазить по деревьям. Настоящее биологическое чудо. Сайт, посвященный древесным осьминогам, призывает пользователей стать «друзьями» древесного осьминога, поскольку бедным созданиям грозит вымирание: ведь алчные лесопромышленники вырубают деревья и так далее. Сайт призывает к действию: «Давайте вместе организуем кампанию по спасению древесного осьминога!» История приобретает эмоциональный накал, отчего производит еще более сильное впечатление.

Как? Неужели вы не слышали про древесного осьминога? Вот и хорошо. Дело в том, что на самом деле никаких древесных осьминогов на свете нет. Это мистификация, организованная неким ловким шутником, который называет себя Лайл Запато. Это он создал на диво правдоподобный, изобилующий подробностями сайт, посвященный вымышленному чуду природы.

В ходе одного исследования учителя из штата Коннектикут показали сайт древесного осьминога группе из 25 семиклассников. Все они до единого не заподозрили подвоха. В ходе исследования все дети заходили на один и тот же фальшивый веб-сайт, находили одну и ту же ложную информацию, выписывали ложные сведения и сравнивали, что у кого получилось. Потом все сделали единодушный вывод: все это правдивые «факты». Никому из детей не пришло в голову найти другие сайты, сверить информацию из нескольких источников. Они не отфильтровали некачественную информацию, потому что их не учили, как это делать. Сегодня, если ввести в «Гугл» запрос «древесный осьминог», первым делом (естественно) получишь ссылку на этот сайт. Правда, сейчас рядом появляется еще ссылка на страничку сайта «Snopes», где опровергается разного рода ложь, распространяемая в Интернете, но все равно поддаться на соблазнительные россказни сайта Запато легче легкого. Какая чудесная тема для урока — спасибо, Лайл Запато (если вас действительно так зовут)! Но с моей точки зрения это тема для гораздо более глубоких размышлений.

Высококачественное естественно-научное образование привьет школьникам иммунитет против легковерия, из-за которого древесный осьминог не вызывает вопросов. И я, разумеется, надеюсь, что на жизненном пути каждого ребенка еще до вручения аттестата зрелости встретится несколько страстных и одаренных учителей-естественников. Однако все мы должны отдавать себе отчет, что учителям не под силу в одиночку решить задачу о фильтровании информации: она слишком масштабная. Мы имеем дело с проблемой, затрагивающей общество в целом, и решать ее необходимо совместными усилиями. Это работа для нас, ботанов.

Неспособностью мыслить критически страдаем мы все — дети, подростки, юношество, молодые специалисты, люди среднего возраста и пожилые. Нам нужно стать послами доброй воли. Надо учить системе критических рассуждений своих родных и близких, друзей и знакомых, требовать ее от родителей и хвалить за нее сотрудников. Надо возражать, когда кто-то выдвигает или повторяет сенсационную гипотезу, которую невозможно опровергнуть логически. Как часто споры выливаются в непродуктивную перепалку: «Ты не прав! Нет, это ты не прав!» А мне бы хотелось, чтобы все мы строили аргументацию осмысленно, по-ботански: где ты это видел? Откуда ты знаешь, что это правда? А вдруг нет? Так я на обыденном языке переформулировал стандарты проверки, о которых говорил чуть раньше, и эти вопросы заставляют о многом задуматься.

Погодите, сейчас я расскажу еще подробнее. На нашем пути встречается столько информации, что просеять все сквозь частое сито просто невозможно. Поэтому надо обращать внимание на определенные признаки, которые должны сразу вызывать сомнения в правдивости того или иного утверждения, еще до того, как начнешь искать подтверждения и источники.

• Это реклама или материал «на правах рекламы».

• Это очевидно приносит выгоду какому-то конкретному человеку или организации.

• У этого материала нет никакого очевидного источника.

• Он противоречит тому, что вы уже слышали. (Нет, это не значит, что это неправда. Просто стоит засомневаться.)

• Вам очень-очень хочется, чтобы это было правдой. (Внимание! Опасность!)

Вот простая проверка, которую все мы можем проводить каждый день. И не надо снова реформировать образование. Зато надо всячески распространять и пропагандировать ботанскую культуру, которая ценит честную информацию (и посматривает свысока на тех, кто ее не ценит).

Среди важнейших навыков фильтрования информации — полезные привычки, которые предохранят ваш фильтр от поломки из-за столкновения с особенно вредоносными материалами. Некоторые источники так себя скомпрометировали, что на них не надо обращать внимания вовсе. Тем из вас, кто помногу изучает новости в Интернете, дам простой совет: «Никогда не читайте комментарии». Пространство, где каждый может высказать свое авторитетное мнение по поводу той или иной статьи или поста, — это настоящая клоака информации, где эмоции захлестывают через край, а качественных данных днем с огнем не сыщешь. Недавно мне позвонила приятельница-журналистка по поводу моей критики в адрес тех, кто отрицает глобальное потепление. «Ты что, не видел комментарии?! — изумилась она. — Срочно отвечай на них!» Я преспокойно ответил, что нет, и в самом деле не видел. Такая позиция соответствует современной интернет-пословице «Кто хочет ненавидеть, будет ненавидеть». Как правило, я не отвечаю на нападки анонимных спорщиков, которые день и ночь страстно барабанят по клавиатуре и только и высматривают, на что бы наброситься (ведь это для них вопрос жизни и смерти), а иногда набрасываются просто так, из чистого стремления изрыгнуть желчь в окошко для комментариев, даже если статья, которую они комментируют, не дает для этого никакого повода.

Склонность сосредотачиваться на критике свойственна человеку от природы, однако надо учитывать, что она искажает информационный ландшафт. Гневные комментарии, пусть и непреднамеренно, создают цифровой шум, в котором тонут научные статьи, честная журналистика и серьезный анализ, вызвавший эту реакцию. Безудержный натиск злобных твитов или онлайновых комментариев — современное расширенное воплощение так называемого «смещения отбора». Мозг сам собой сосредотачивается на единичных грозных комментариях, письмах или замечаниях, а не на гораздо более распространенных простых и нейтральных ответах. Не исключено, что эта пагуба преследует нас с тех самых пор, когда наш пещерный предок Ог нарычал на нашего пещерного предка Тага. Очень часто гневные комментарии разной степени справедливости появляются под новостными статьями. В эпоху печатной прессы самые безумные и провокационные письма видели только репортеры и редакторы. А теперь, когда появилось окошко для комментариев и социальные сети, позволяющие мгновенно распространять информацию, оказалось, что несколько тысяч крайне неравнодушных людей и куча хорошо отлаженных ботов способны перекосить общественное восприятие горячей политической или научной новости. Это настолько действенно, что впору испугаться, и нам нужно научиться приглушать звук громкого и назойливого, но, скорее всего, бессмысленного карканья ворон.

Злобные комментарии и мошеннические сайты совместно вносят сумятицу: чем дальше, чем труднее понять, что правда, а что нет и насколько весом тот или иной довод. И это опасно. Иногда заметить обман несложно, но иногда ложь маскируют академически-строгим стилем блогов или создают информационные ресурсы от имени респектабельных учреждений и организаций. В этих источниках тоже подается отфильтрованная информация, только фильтруется она не ради улучшения ее качества, а ради личной выгоды. Те, кто отрицает изменения климата, тщательно отбирают разрозненные факты и создают схемы и графики, основанные на смешанных, неправильных или искаженных выборках либо на данных из предвзятых источников. Волей-неволей вспоминается сенатор Тед Круз, выдающийся мастер подтасовки данных о температуре на планете. Авторы интернет-газеты Patriot Post без зазрения совести смешивают данные с разных диаграмм и, по сути дела, создают не имеющую отношения к действительности собственную базу климатических данных, чтобы доказать свою точку зрения. Все это я отправляю в отвал как источники информации, доказавшие свою интеллектуальную несостоятельность, которые можно спокойно игнорировать.

В сущности, комментарии зачастую вырываются на свободу и начинают жить собственной жизнью. Кое-кто, вместо того чтобы самовыражаться на «Фейсбуке» (или в дополнение к этому), генерирует правдоподобные на вид истории, полные как ошибочной, так и заведомо ложной информации. Как ни печально, речь идет о материях куда менее забавных, чем древесный осьминог. На YouTube полно видеороликов о том, как НАСА замалчивает появление НЛО, или о том, что Земля плоская (с убедительными доказательствами). Перемены климата и глобальное потепление породили всевозможные сайты, где говорится, что их нет. И все это можно прочитать с экрана компьютера, сидя в удобном кресле, или с телефона за чашкой кофе.

Так что давайте культивировать критическое мышление не только в школьных классах, но и просто в повседневной жизни как родители, друзья и добропорядочные граждане. Натренируйтесь прогонять всю информацию по списку вопросов и «тревожных признаков», чтобы не чувствовать себя перегруженными, и сделайте это своей второй натурой. Пусть фильтровать информацию будет вам в радость. Наслаждайтесь мелочами и пустяками. Относитесь ко всему, что слушаете и читаете, с иронией и юмором. Острый взгляд и твердая рука типичного ботана, вооруженного бритвой Оккама, помогут отсечь белый шум. Все мы в состоянии научиться оценивать утверждения и заявления и докапываться до истины. А если ехидное ботанское занудство добавляет перцу в вашу жизнь и иногда смешит — только лучше.

***

Фильтрование и иронически-осознанное отношение к информации не просто занимает много времени, оно еще и требует совершенно новых способов взаимодействия с миром. Сегодня очень многое происходит гораздо быстрее прежнего. И речь идет не только о выяснении атомного числа рубидия: в наши дни стало легче решать практически любые задачи по поиску информации, а практически любые механические задачи можно автоматизировать. В результате у нас стало больше свободного времени — но при этом нам отнюдь не кажется, что мы больше отдыхаем. Так чем же заполняется освободившееся время? Переработкой информации. Большинство из нас поглощено переработкой бесконечного потока имейлов, текстовых сообщений, комментариев на «Фейсбуке», постов в «Инстаграме», твитов и так далее, который захлестывает нас с утра до вечера. Несколько лет назад мне в 9.45 утра позвонил мой обожаемый предшественник на посту руководителя Планетного общества Лу Фридман и спросил, получил ли я имейл, который он отправил мне ранним утром. Сегодня другие протагонисты других сюжетов моей жизни прислали бы мне эсэмэску или другое текстовое сообщение по поводу имейла, а потом позвонили бы моей секретарше по поводу… эсэмэски по поводу имейла.

Надеюсь, вы сейчас улыбнулись или засмеялись, поскольку понимаете меня. «Я пришлю имейл еще раз, чтобы он был у вас верхним в списке непрочитанных писем». Ох! Данные могут летать с места на место практически мгновенно, но люди-то не умеют мгновенно принимать решения. Нашему мозгу приходится перерабатывать неслыханно много информации. Я, конечно, надеюсь, что народные избранники и их помощники постепенно набираются мастерства в обработке неукротимого потока сведений. Но опасаюсь, что они относятся к сообщениям традиционно, то есть считают, что все они одинаково важные, или, хуже того, уделяют ненужное внимание неверной информации. А если в голове у начальника не установлен хороший фильтр, он не сможет нормально руководить.

Но если взять на себя необходимый труд и вооружиться ботанской иронией и ботанскими навыками фильтрования, это принесет огромную пользу всем нам, от рядовых граждан до верхних эшелонов власти. Мы до того пресыщены Интернетом, что рискуем забыть, какой это замечательный инструмент. Теперь все на свете (по крайней мере, теоретически) могут узнать все, что угодно, в их распоряжении вся мудрость человечества, и для этого нужен сущий пустяк — надежное интернет-соединение. Достаточно телефона и вайфая, чтобы найти нужную страницу в Библиотеке Конгресса, прочитать рукописи Галилея, Ньютона и Эйнштейна, проштудировать лежащие в открытом доступе версии самых свежих статей из самых авторитетных научных журналов. Тридцать лет назад ни у кого в мире не хватило бы времени и денег, чтобы прочитать все то, что вы можете найти в «Гугле» за ближайшие полминуты.

Мало того, Интернет еще и двусторонний: можно не только брать из него информацию, но и размещать свою. До сих пор я писал в основном об отрицательных сторонах Всемирной паутины, обо всем том шлаке и злобе, которые вываливают туда пользователи. Но, к счастью, в Интернете есть и настоящие сокровища.

Интернет способствует не только информационной перегрузке, но накоплению полезной информации. Пользователи делятся там экспертными знаниями, создают общую базу данных, и только посмотрите, что будет, если задать вопрос в какой-нибудь большой группе. В результате почти наверняка получишь более качественный ответ — не просто быстрее, но и точнее и полнее прежнего. В сущности, снимаешь сливки сразу со всей народной мудрости и с коллективных знаний, сложившихся из мелких фрагментов. Как-то раз я видел на фестивале TED в Лонг-Бич в Калифорнии совершенно поразительное выступление. Один из участников вывел на сцену вола — огромного, мускулистого бывшего быка — и попросил зрителей оценить его вес. В зале сидело около двух тысяч человек, и когда собрали все версии ответа и подсчитали среднее, оказалось, что зал угадал с погрешностью меньше килограмма. Коллективное знание, которое иногда называют «мудрость толпы», несколько лет назад бурно обсуждалось и вызывало много кривотолков, но на самом деле от него много пользы, и оно это доказало. Номер с волом удался во многом потому, что оценки, из которых потом выводили среднее, делали зрители, у каждого из которых был многолетний опыт оценки веса живых существ. Я имею в виду, что все мы примерно знаем, сколько весим мы сами, и можем оценить вес окружающих по их габаритам. Волы и люди сделаны из одних и тех же материалов (да, мы состоим из мяса), поэтому наши оценки вполне могут оказаться приблизительно верными. А если усреднить наблюдения двух тысяч опытных мозгов и пар глаз, ответ получается по-настоящему точный.

Соберите достаточно участников — и их коллективные информационные фильтры получатся просто фантастическими. Примерно на таком принципе строится «Википедия»: открытая система информационных потоков и управляемая фильтрация высочайшего качества. Так же организовано и постоянно растущее число научно-просветительских проектов, позволяющих заинтересованным лицам в любой точке планеты участвовать в исследовательских проектах с использованием большого количества данных. Например, вы можете просматривать радиосигналы в поисках чего-то необычного, что может оказаться посланием инопланетной цивилизации (SETI@home); можете изучать изображения галактик и сортировать их (Galaxy Zoo, «Зоопарк галактик»). Эти проекты — как и упомянутое выступление на фестивале TED — сочетают коллективный жизненный опыт большого числа людей, чтобы получать осмысленные точные ответы. В таком случае можно получать по-настоящему свежие открытия. Проект Galaxy Zoo привел к открытию нового класса космических объектов — так называемых «форверпов» (слово-то какое!), светящихся облаков поблизости от активных галактик.

А с менее формальной точки зрения все мы участвуем в масштабном эксперименте по изучению «мудрости толпы». Больше доступных знаний — больше связей, больше творчества, а еще — больше организованности, позволяющей фильтровать и сортировать информацию. Если поощрять у себя тягу к знаниям, все эти навыки подкрепляют друг друга, отчего наш мир взаимосвязей становится неизмеримо лучше. Надеюсь, теперь вас уже не так сильно тяготит необходимость ежедневно перерабатывать массу информации. Интернет избавляет вас от огромного количества рутины, и теперь у вас есть свободное время, чтобы расширять ботанский кругозор. Однако чему Интернет научить не может, так это умению проводить параллели, которые приводят к приливам вдохновения и открытиям, меняющим жизнь на планете.

Вот почему я так подчеркиваю важность критического мышления и умелого фильтрования. Если хорошо умеешь классифицировать непрерывный бурный поток информации, если понимаешь, как обратить себе на пользу все эти связи и связность, не угодив в сеть мистификаций и противоречивых доводов, выйдешь на более глубокий уровень понимания, чем миллиарды твоих предшественников. Вот она, скоростная трасса ко всему и сразу, открытая — по крайней мере, потенциально — каждому жителю Земли. Поэтому сомневайтесь во всем, что вы там видите. Сделайте ботанскую честность мерилом истины. Отбрасывайте недоброкачественные, непрозрачные заявления. С подозрением взирайте на теории заговора и другие избыточные объяснения.

Ищите проверяемые, многократно подтвержденные идеи. Держитесь за принцип «Докажите!». Убеждайте окружающих брать с вас пример и относиться ко всему так же критично. Не учите людей, что надо думать, лучше покажите, как надо думать. Это в ваших силах. Вы можете стать гражданином будущего — носителем критического мышления.

Критическое мышление — вопрос вселенской важности, такой же насущный, как перегруженность информацией, по крайней мере, он заслуживает того же внимания. Я постоянно повторяю, что доступ в Интернет надо причислять к правам человека наряду с доступом к электричеству и питьевой воде. Ботаны есть везде, однако единственный способ дать им себя проявить — это подключить их к одному информационному улью и научить хорошо фильтровать информацию. Если это у нас получится, если мы превратим Интернет в общее достояние и дадим всем и каждому надежный доступ к нему, Земля станет неизмеримо лучше. Кто знает, какие идеи тогда появятся, какие перемены удастся осуществить? Оставайтесь на связи, и мы все увидим.

Глава семнадцатая Прививка от обмана

Случалось ли вам ходить босиком по костру, плясать на раскаленных углях, как будто вы неуязвимы? Мне случалось, но я не неуязвим. Случалось ли вам смотреть, как четыре маленькие девочки бегают по коридору, спасаясь от привидения, которое выключало им свет — по крайней мере, все на это указывало? Мне случалось, но привидения не щелкают выключателями. Случалось ли вам поверить на слово репортерам, которые утверждали, что поскольку углекислый газ составляет всего 0,04 процента атмосферы, он не имеет никакого отношения к глобальному потеплению? Мне не случалось, как они ни старались, и да, в глобальном потеплении виноват углекислый газ.

Пусть все эти примеры послужат вам предостережением. Даже если в совершенстве овладеть ботанским умением критически мыслить и отфильтровывать информационный шлак, этого еще не достаточно. Как я намекнул в предыдущей главе, в наши дни перед нами стоят две задачки-близняшки: как воспринять информацию и как не принять откровенный обман. На свете полным-полно злоумышленников, которые только и высматривают, у кого фильтр похуже. Особенно хорошо они умеют делать заявления и утверждения, до того правдоподобные на первый взгляд, что не очень надежные оборонные сооружения их пропускают, и побеждать недостаточно бдительных, нацепив маску искренности. К счастью, у ботанов было вдоволь времени, чтобы приготовиться и дать обманщикам достойный отпор. Да, мы еще не сталкивались с таким обилием информации, однако тенденция лгать и обманывать в личных интересах отнюдь не нова. Появление новых информационных технологий всегда открывает дорогу новым способам обмана. Печатный станок Гутенберга способствовал распространению антисемитских пасквилей, сенсации в желтой прессе XIX века помогли разжечь Испано-американскую войну. А некоторые самые простые способы наживы на легковерных, вроде хиромантии и исцеления молитвой, насчитывают, очевидно, не одну тысячу лет.

Гуляя по родным городам — Лос-Анджелесу и Нью-Йорку — я и сегодня вижу в каждом квартале вывески хиромантов и экстрасенсов, рекламу «клиник» всевозможных целителей, а в супермаркетах и продуктовых магазинах, даже самых шикарных, где (как предполагаются) покупают еду самые образованные среди нас, — целые проходы, полные пищевых добавок сомнительной эффективности. Если бы мы обладали навыками критического мышления, позволяющими противостоять манипуляциям, всего этого не было бы. Как не было бы и сплоченного движения родителей против прививок, и сонма тех, кто не верит в глобальное потепление, — по крайней мере, они не влияли бы так сильно на государство. Все мы, да, все, даже те, кто полагает, будто он выше всего этого, должны отладить защитные информационные фильтры, о которых я писал, и сделать их оружием обороны против отвратительной волны обмана. Для начала стоит узнать врага в лицо и разобраться, как он действует.

Чтобы позабавить вас, я начну с хождения по горящим углям. Это классический пример того, как жулики и шарлатаны пользуются человеческой склонностью верить, не задавая вопросов. Я несколько раз ходил по углям в телепередачах, чтобы доказать, что в этом нет ничего сверхъестественного. Типичная демонстрация хождения по горящим углям организована так: устроители заводят речь о том, что главное — соответственный духовный настрой (эта преамбула призвана приковать внимание публики и к тому же скоротать время до той поры, пока угли не подернутся золой). Мол, когда идешь босиком по горящим дровам, твое внутреннее что-то там или высшие силы сделают так, чтобы кожа касалась горящих углей без всякого вреда. Сильное заявление, да и зрелище впечатляющее. Огонь-то и вправду горит, тут никаких сомнений нет. Мне как бойскауту доводилось готовить еду на костре и случалось раза два обжигаться до второй степени, и это неприятно. На коже мгновенно вздуваются волдыри. Однако прошу отметить один важный факт: когда я ходил по углям, то обжегся всего один раз и то чуть-чуть. И вовсе не потому, что практиковал какие-то духовные ритуалы мумбо-юмбо и обрел надлежащий духовный настрой или призвал высшие силы, ничего подобного. Можете не верить, но все дело в одной маленькой, но великой штучке, которая называется «физика».

Развею ореол тайны. Как правило, те, кто устраивает хождение по углям, разводят костер на траве. Я два раза во время двух не связанных между собой телесъемок видел, как устроители первым делом притаскивали на парковку при телестудии пласты свежего дерна. Из него нарезали полосы и выкладывали прямоугольник — костер получался будто бы в раме, словно картина. Устроители утверждали, что дерн не дает огню распространиться, но это вряд ли, поскольку костер разводили на асфальте. На самом деле дерн кладут, чтобы удерживать воду: и на лесной поляне, и на парковке устроители следят, чтобы почва вокруг костра была совсем мокрая. Когда костер прогорит и останутся тлеющие угли, их разгребают кочергой, чтобы получился восьмисантиметровый проход из оранжевых угольев. Каждый, кто намерен пройти по огню, сначала встает босиком на мокрый дерн или траву, потом делает глубокий вдох и проходит по раскаленным углям. Примерно пять широких шагов — и ты уже на мокрой земле по другую сторону огненного прямоугольника.

Если не знаешь, что на самом деле происходит, это производит сокрушительное впечатление. Иногда до того сокрушительное (что нужно, чтобы сокрушить вас?), что тут же и платишь 4495 долларов за курс занятий по духовным практикам, которые ведет устроитель. Но позвольте сберечь ваши денежки и выдать кое-какие не особенно секретные сведения, благодаря которым вы сможете проделать в точности то же самое, не задействовав ничего, кроме физики.

Во-первых, идти надо быстро. Когда смотришь видео, где люди ходят по углям, видно, что они ворон не считают. Они спешат, а значит, жар не успевает опалить кожу. Во-вторых, при этом твои (или их) подошвы покрыты пленкой воды с мокрой травы, а она прекрасно охлаждает, — вот почему устроители старательно увлажняют почву вокруг костра. Когда ступаешь на раскаленные угли, вода превращается в пар. Чтобы разогнать молекулы воды из жидкого состояния в газообразное, нужно много тепловой энергии: это называется «фазовый переход». Когда вода испаряется, она не разогревается выше ста градусов, и по той же причине температура кипятка в чайнике не может быть больше.

В-третьих, горящее дерево плохо проводит тепло. Именно поэтому, если нужно размешать в кастрюле овсянку или соус, обычно берут деревянную ложку. От соуса к вам по деревянной ручке дойдет совсем немного тепла. Так вот, оказывается, от раскаленных деревянных углей к ногам жар тоже идет не очень хорошо.

И наконец, у хождения по углям есть еще одна, пожалуй, самая удивительная особенность. Кости и мышцы ваших стоп — это более или менее куски мяса размером с ботинок, которые способны поглотить довольно много тепловой энергии, не дав ей затронуть кожу. В результате можно быстро пройти по тлеющему огню, и ноги даже не ощутят тепла.

Есть и еще один эффект, который стоит учитывать. Большинство из нас, готовясь ступить в костер, несколько, гм, нервничают. А по древним эволюционным причинам, когда нам страшно, у нас сужаются кровеносные сосуды в конечностях. Для этого есть медицинский термин «вазоконстрикция». Так что получается буквально бледный вид и холодные ноги. Поэтому огонь сначала должен согреть ноги до обычной температуры тела. Если получишь порез или ссадину во время драки или при встрече с разъяренным медведем, благодаря сужению сосудов кровопотеря будет меньше. Холодные ноги — это очень кстати, когда ходишь по углям.

А если условия складываются неподходящим образом, чересчур легковерные любители ходить по углям получают запоминающийся урок критического мышления. Кто-то идет слишком медленно, и мышцы успевают поглотить тепло. Кто-то проходит по слишком длинной дорожке и обжигается ближе к концу или случайно поддевает угли, и они попадают на верхнюю часть стопы, где кожа гораздо тоньше и чувствительнее. И когда человек понимает, что хождение по углям не имеет ни малейшего отношения к надлежащему духовному настрою и тонкому миру, он подает в суд. Однако, с моей точки зрения, такие люди — сами соучастники мошенничества, поскольку не подумали как следует. Они не дали себе труда заметить, что во всей этой ситуации есть что-то подозрительное и стоит ее проанализировать и поэкспериментировать. Они не взвесили возможность, что мистическая мощь хождения по углям, вероятно, имеет отношение скорее к физике, чем к метафизике, а потом не уделили времени тому, чтобы подумать, какая замечательная физика, должно быть, стоит за грамотно организованным хождением по углям. Не стану ни на кого указывать пальцем, но настоящий ботан не обжегся бы.

Если вам интересно, единственный раз, когда я обжегся при хождении по углям, это случилось потому, что тот, кто разжигал костер для телепередачи, поздно начал, и угли не успели как следует прогореть. Я готовил очередной выпуск «Билл Най спасает мир», и график съемок поджимал. Мне нужно было успеть пробежаться по углям, пока у съемочной группы не закончился рабочий день, и это было задолго до того, как огонь полностью погас. Тлеющих углей было гораздо больше, а пепла гораздо меньше положенного, но надо было закончить съемку, и я пошел. Ноги у меня утонули в углях и впитали слишком много тепла. Уверен, какой-нибудь не слишком щепетильный духовный наставник с радостью сообщил бы мне, что мы имеем дело с победой материи над сознанием. На самом деле материя делала ровно то, что должна была делать. Ходить по углям — это научный опыт, а не экстрасенсорный фокус.

— Ладно вам, Билл, — скажете вы, — я уже научился критическому мышлению и после предыдущей главы наверняка сам разобрался бы, что к чему. Все, больше не страшны мне мошенники и суеверия!

То есть мне очень нравится представлять себе, как это говорят многие из вас, мои читатели. Я такое слышу постоянно. Но я вынужден спросить вас:

— Точно? У вас никогда не бывало иррационального чувства, что какое-то место или какая-то дата для вас «несчастливые»? Вы никогда не говорили, пусть и в шутку, что дождь всегда идет именно тогда, когда вы выезжаете на пикник?

Я имею в виду, что критическое мышление всем нам дается не без труда, только и всего.

Недавно я был в гостях у старых друзей, которые перебрались в Калифорнию и переехали в новый дом в Бербанке. Их дети полушутя, полусерьезно говорили, что в коридоре водится привидение. Я говорю «полу-», потому что младшим девочкам было по-настоящему страшно. Когда они пробегали по коридору нового дома, свет всегда гас, и они не могли придумать никакого рационального объяснения. Естественно, они решили, будто во всем виновато привидение и прежние жильцы, должно быть, из-за него и съехали. Конечно, дети есть дети, но это были очень умные девочки, и тем не менее они сразу согласились с версией о привидении. Думаю, причина в том, что наша культура изобилует историями о привидениях. Даже если мы уверены, что все это художественный вымысел, эти истории застревают в сознании, и сама мысль о привидениях уже не кажется такой уж неправдоподобной. А родители девочек, мои друзья, не знали, как быть, и только и твердили, что привидений не бывает.

Я не стал распространяться о том, как нелепо верить в привидения. Мне хотелось донести до девочек куда более важное соображение. Я хотел, чтобы у них появилась привычка во что бы то ни стало искать объяснение всего непонятного, в том числе — но не только — сверхъестественных явлений. Девочки были еще маленькие, и я хотел, чтобы они не боялись подобных вещей. Поэтому мы с ними сели и совместно выработали гипотезу. Я предположил, что, наверное, дело в электропроводке. Посоветовал девочкам подумать, не расшатался ли где-то контакт. Возможно, электрик плохо затянул соединительный изолирующий зажим — это такая металлическая трубочка с внутренней резьбой в пластиковом колпачке, как от тюбика. Я объяснил, что в современных домах, когда надо соединить провода, у них зачищают кончики на несколько миллиметров, скручивают эти кончики, потом надевают на них соединительный изолирующий зажим и затягивают его, будто винт.

Потом мы проверили, удастся ли воспроизвести явление. Я начал топать по полу примерно там, где до этого бегали девочки. Лампы замигали как бешеные. Я открыл дверь наружу на тот маловероятный случай, что электрик подсоединил лампы к другой коробке на внешней стене. Подумав немного, я решил, что это все-таки слишком экзотическая гипотеза (бритва Оккама!). Нашел второй выключатель в том же коридоре. Увидел, что штабель ящиков, еще не разобранных после переезда, высится до самой кнопки выключателя. Когда девочки бегали по коридору, пол дрожал, и коробки качались, задевая кнопку второго выключателя: вот почему свет то гас, то загорался. У нас появилось воспроизводимое и проверяемое объяснение. У девочек ушла ровно секунда на то, чтобы осознать, что тайна разгадана и никаких привидений для этого не потребовалось. Они пополнили ряды носителей критического мышления, но лишь после того, как я буквально за руку привел их ко второму выключателю. Я заверил и самого себя, и родителей, что даже самое долгое путешествие начинается с одного простого шага.

Когда речь идет о науке, нам следует разрабатывать гипотезы и продумывать эксперименты, которые покажут, что то или иное утверждение ложно, а не просто гипотезы и проверки, которые лишь подтверждают, что то или иное утверждение истинно или что оправдались те или иные ожидания. От неопровержимой гипотезы мало проку. Например, если бы я заявил, что эта книга только что сама по себе исчезла, а на ее месте появился огнедышащий дракончик размером с кота, после чего дракон мгновенно исчез, а книга снова появилась, причем все произошло так быстро, что вы ничего не заметили и не почувствовали… Короче говоря, не очень полезная гипотеза. Та часть, где «все произошло так быстро», сразу вычеркивает всю эту чушь и отправляет в отвал, поскольку ее невозможно логически опровергнуть. Вы скажете: «Хорошо, а вдруг у меня есть высокоскоростная камера?» Я отвечу: «Даже камера не успеет». Вы возразите: «А если у меня есть тепловой датчик, который зарегистрирует драконий огонь?» Я отвечу: «Пламя сразу гаснет, ваш гаджет не успеет его зарегистрировать, даже самый чувствительный». Такие ответы я могу генерировать бесконечно. А теперь попробуйте с учетом всего этого придумать собственную неопровержимую гипотезу. Интересное и поучительное упражнение.

Мы, ботаны, должны исполнять свой священный долг и всячески убеждать родных и близких сомневаться, задавать вопросы и проверять «доказательства», которые другие выдают за факты. Надо прививать всем ботанский образ мыслей, поскольку нам необходимо как можно больше союзников. Кругом столько разговоров о сверхъестественном, что ситуация сама себя усугубляет: если так много народу верит в иррациональное, может быть, оно не такое уж иррациональное? В радиусе 10 километров от моего дома в Лос-Анджелесе насчитывается 14 практикующих экстрасенсов. Экстрасенсы умеют заставить клиента рассказать все необходимое, чтобы «гадание» вышло убедительным. А завоевав доверие клиента, экстрасенс говорит именно то, что тот желает услышать. Главное — доверие, это основной инструмент всякого мошенника. Как они зарабатывают себе на жизнь? Им платят. А кто им платит? В нашей округе живут в основном люди с высшим образованием, вполне состоявшиеся в жизни, которые едва ли причисляют себя к суеверным обывателям.

Однако у этих алчных обманщиков есть достойные противники — несколько организаций скептиков, которые изо всех сил отстаивают научную точку зрения. Во главе этого движения стоят Комитет скептических расследований (Committee for Skeptical Inquiry) и Общество скептиков (Skeptics Society). Они находят конкретные утверждения, оценивают их и публикуют свои варианты процесса, который я прошел с девочками и призраками. И Комитет скептических расследований, и Общество скептиков издают журналы, в агрессивной форме пропагандирующие критическое мышление, необходимое, чтобы выработать у нас иммунитет против обмана. Видные члены этих обществ, в том числе Джо Никелл и Джеймс Рэнди, пишут увлекательные книги и статьи, где разоблачают экстрасенсов и их методы. Настоятельно рекомендую вам, читатель, поддерживать подобные организации.

Ваш мозг устроен так, чтобы подтверждать укрепившееся представление о причине и следствии. Иначе говоря, от природы мы не приспособлены для критического мышления. От гороскопов, может быть, и правда нет особого вреда, однако, если речь идет о других идеях и понятиях, аналогичная предвзятость может быть очень опасной. Из-за того, что у родителей возникает беспочвенный страх перед прививками, умирают дети. Нам надо стать частью системы, которая борется с иррациональными предположениями и подводит к гипотезам, отражающим подлинные законы реального мира. Это трудно дается даже ботанам, как показывают всевозможные истории о фальсификациях, мошенничествах и опровержениях уже опубликованных научных статей.

В мире науки для сопротивления подделкам разработан особый механизм — чудесная традиция под названием «экспертная оценка». Чтобы опубликовать результаты своего исследования в солидном научном журнале, надо договориться с коллегами из своей области, чтобы они прочитали и отрецензировали статью, и только после этого издатель ее принимает. Экспертная оценка — надежный способ искоренять подтасовку результатов, искаженные данные и другие методы научного обмана. Можно ли перенять подобные процедуры и применять их в повседневной жизни? Конечно можно. В наших силах сделать призыв «Докажите!» стандартом школьной учебной методики, причем не только на математике, физике и химии, но и на истории, обществознании, литературе. В наших силах способствовать неформальной экспертной оценке в обычной жизни. Столкнувшись с невероятным или чересчур громким заявлением, спросите друга или коллегу — любого, кто, по вашему мнению, хорошо разбирается в теме. Пусть ваши друзья знают, что и к вам всегда можно обратиться с подобным вопросом. Социальные сети и текстовые сообщения сильно облегчают подобный обмен мнениями — это быстро, просто и не требует усилий. Те, кто устраивает хождение по углям, пропагандируют культуру легковерия. А мы будем пропагандировать культуру скептицизма.

Однако работать ботаном на полную ставку при таких условиях будет непросто, сами понимаете. Предубежденность и стремление подтвердить свою точку зрения свойственны нам от природы. Это помогает быстро покончить с тем или иным вопросом и перейти к следующему пункту повестки дня. А научный метод требует, чтобы мы генерировали гипотезы и продумывали методы проверки, позволяющие опровергнуть наши убеждения. Нам необходимо постоянно сомневаться в своих представлениях об «очевидной» истине. Доверять своему ответу можно только после того, как изо всех сил постараешься его опровергнуть, но он все равно подтвердится. Нам нужно ходить по раскаленным углям иного рода — по интеллектуальному огню, который тоже по-своему больно жжется, — чтобы обрести просветление, которое и вправду что-то значит. Такова суть критического мышления.

Ваша задача — мыслить критически, несмотря на постоянные попытки общественного мнения сбить вас с толку, несмотря на склонность мозга к самообману. В последнее время появилась социальная реклама с лозунгом «Заметил — скажи». Она призывает нас бдительно следить за происходящим вокруг и сообщать о подозрительных людях и предметах во избежание терактов. Однако мошенники атакуют гораздо чаще террористов. Так что заметил — подумай! Подумай! Можно ли верить тому, что ты видишь? Можно ли верить тому, что обещает тебе потенциальный шарлатан?

Когда речь идет о привидениях и экстрасенсах, быть бдительным легко и естественно, однако это не означает, что у вас надежный иммунитет против иррационального убеждения. Если кто-то говорит вам о лекарстве, «о котором врачи вам не скажут», этот человек практически наверняка либо лжет, либо заблуждается. А если вам говорят, что в красном вине есть вещества, замедляющие старение? Или что в НАСА изобрели ракетный двигатель, работающий за счет искривления пространства, который в считаные секунды донесет на другой конец Галактики безо всякого топлива? Или что от генетически модифицированных продуктов бывают врожденные уродства? Между тем все эти заявления и в самом деле циркулируют, и для оценки любого из них требуются особые навыки критического мышления. То есть к ним применимы и стандарты для снятия лапши с ушей, о которых я уже писал, но этого недостаточно. Чем настойчивее заявление, тем бдительнее надо быть. Пройдемся по списку основных вопросов, которые нужно себе задать.

• Начните с самого утверждения. Оно должно быть четким и конкретным, а не просто выражать, к примеру, смутные сомнения, вроде «мне кажется, никто на самом деле не понимает, что происходит с климатом».

• Надо, чтобы утверждение, заявление или суждение можно было проверить, причем результаты проверки должны быть воспроизводимыми. Фраза «одно исследование показало» должна настораживать.

• Задумайтесь, какие у вас мотивы поверить в это утверждение. Может быть, вы очень хотите, чтобы оно было правдой (вот было бы здорово, если бы бокал красного вина в день — а лучше два — и в самом деле был залогом долголетия!)?

Критическое мышление — важнейший навык для всех нас. Дело не в том, что оно позволит нам зазнаваться и чувствовать себя лучше окружающих, — дело в том, что оно поможет улучшить мир. Один из самых ярких примеров — прививки от болезней. Первые надежные вакцины создал Эдвард Дженнер в девяностые годы XVIII века. С тех пор тысячи исследователей защитили нас от сотен тысяч смертоносных микробов. Прививки уберегают от болезней. Они спасают от смерти. Они настолько хорошо делают свое дело, что многие люди уже забыли или недопоняли, для чего мы, собственно, прививаемся. Мы, скептики, называем это «парадокс защищенности». Если все кругом привиты, а ты — нет, все равно есть очень маленькая вероятность, что противный микроб найдет тебя и заразит. При этом ты думаешь: «Мне не нужно прививаться». На этот парадокс и опираются антипрививочники, однако в смягченной форме он распространен гораздо шире. Очень многие думают, что хотя риск, связанный с прививкой, очень невелик, с отказом от прививки не связано вообще никакого риска. Или думают: «Ладно, не буду прививаться от гриппа в этом сезоне, подумаешь, ерунда!»

В младшей школе у меня был одноклассник, переболевший полиомиелитом. Никому не пожелаю болеть полиомиелитом, честное слово. В США и Западной Европе прививают почти всех, поэтому сейчас полиомиелит кажется пережитком далекого прошлого. Но не везде. Недавно в одном выпуске программы «Билл Най спасает мир» наш корреспондент Эмили Каландрелли отправилась в Индию и взяла интервью у юного программиста, прикованного к инвалидной коляске. Мальчик подхватил полиомиелит до того, как прививка вошла в обиход. Считается, что он последний непривитый в стране. Как заметили они с Эмили, в Индии нет никакого антипрививочного движения, поскольку все видят, как по улицам ездят жертвы полиомиелита. Все понимают, что от этой болезни можно стать калекой, и вот наглядный пример. Когда опасность смотрит тебе в лицо, ее легко понять. И гораздо, гораздо труднее понять, чем рискуешь, когда опасность кажется далекой, — как кажется она далекой нам, американцам. И вот тут критическое мышление становится и в самом деле… критически важным.

С научной точки зрения антипрививочники ставят под удар окружающих. Надо прививаться и прививать своих детей. Это доказуемый, обоснованный научный факт. А вот основная статья, где проводится связь между вакцинацией и аутизмом, с другой стороны, опровергнута и отозвана. У тех, кто до сих пор верит в эту связь, несомненно, есть причины упорствовать в своем заблуждении, однако эти причины не относятся к научным данным. В том, чтобы не дать себя обмануть, есть и моральная составляющая. Я имею в виду, что поддаваться лжи и фантазиям непорядочно. Чтобы найти честную информацию, иногда нужно быть честным с самим собой.

Когда вам говорят, что могут победить огонь силой разума, отнеситесь к этому скептически. Когда вам говорят, что все врачи не правы и вакцины все-таки вызывают аутизм, отнеситесь к этому точно так же скептически. Усвойте основные правила скептического мышления в самом простом и агрессивном виде. И помните: если вы позволяете себя обмануть, скорее всего, пострадаете не только вы. С другой стороны, если вы внесете свой вклад в культуру осторожного скептицизма, это будет полезно не только вам. Так что начнем с этого. С набора распознавания чепухи Билла Ная. Не выходите без него из дома — и вообще никуда без него не ходите.

Глава восемнадцатая К черту судьбу! Полный вперед!

Иногда складывается впечатление, будто стать Биллом Наем — Человеком-физикой мне предначертано судьбой. Вот, например, мой отец, изобретатель и экспериментатор, называл себя «Нед Най, Мальчик-ученый». А мама, например, была мастерица решать головоломки и взламывать шифры. В старших классах я познал радости игр с осциллоскопом и раскачивания маятника в три этажа длиной в компании моего закадычного приятеля Кена Северина. В выпускном классе, когда собирали фотографии для ежегодного альбома, я дал фотографию, на которой я обнимаю этот осциллоскоп, с подписью: «С таким осциллоскопом я, осмелюсь сказать, смогу править миром». Это я, кажется, переврал или перекорежил фразу актера Бориса Карлоффа. Неважно, главное — цитата засела у меня в голове. Шли годы, и она превратилась в «изменить мир» и стала моим жизненным принципом. Она не давала мне покоя и в конце концов заставила уйти со стабильной (быть может, слишком стабильной) работы в «Сандстренд», покинуть мир инженерии и пойти ва-банк — обратиться к массовой аудитории по телевидению.

«Изменим мир» стало моим рекламным слоганом в телепрограмме «Человек-физика». На банкетах в Планетном обществе я часто поднимаю бокал и начинаю: «Давайте, осмелюсь сказать…» — и тут коллеги скандируют: «Говорите! Говорите!» — «Изменим мир!» Ничего не могу с собой поделать. И вот к чему это привело.

Но если хочешь изменить мир, понятие судьбы чревато опасностями. Чтобы стать проводником перемен, нужен обширный инструментарий. Одной ботанской честности не хватит. Прибавьте отточенные принципы построения концепции и высокое чувство ответственности — но и этого не хватит. Надо самому верить в перемены, в мысль о том, что ты можешь сам выбирать жизненный путь и влиять на будущее, — и к черту судьбу.

У всех нас, работающих в сфере инженерного дела и охраны окружающей среды, есть одна огромная проблема: противоположная точка зрения, которую пропагандируют многие из тех, кто отрицает изменения климата, и их союзники из деловых и политических кругов. Они признают, что на планете становится теплее, но утверждают, что люди не в силах ничего с этим сделать. Я убежден, что это они просто подводят рациональную базу под использование углеводородного топлива и сопротивляются новым идеям, которые кажутся им разрушительными (а может быть, еще и невыгодными). И все же иногда закрадывается мысль: а вдруг они правы? Вдруг мы как биологический вид так погрязли в своих привычках, разрушающих окружающую среду, что уже не можем изменить свой образ действий? Вдруг мы не можем изменить мир? Как Человек-физика, я должен по меньшей мере рассмотреть и проверить противоположную гипотезу.

Начну с разбора самой простой, предельной версии этого аргумента. Нет на свете никакой судьбы, никакого предрешенного будущего. Нет и быть не может. Ботаны в него не верят. Нет никакого пророчества, гласящего, что нам суждено перегреть планету. Судьба, она же рок, провидение и так далее, называйте как хотите, предполагает, что грядущие события где-то записаны и могут произойти одним и только одним образом. Мы знаем, что это неправда.

Прежде всего, никакие наблюдения и эксперименты никогда не показывали, что существует заранее определенная запись будущего, и да, ее много кто искал. Во-вторых, в квантовой механике есть принцип неопределенности, который гласит, что в законах физики прописана определенная доля непознаваемого. Принцип неопределенности не просто задает границы, за которыми человек ничего не может узнать, он говорит о границах того, что в принципе можно узнать, исходя из структуры физической информации. Вселенной от природы присуща некоторая расплывчатость, причем именно такая, что это раз и навсегда исключает идею ясного предопределенного будущего. И в-третьих, есть еще вопрос потока информации. Согласно эйнштейновской общей теории относительности, информация из будущего не может течь в прошлое, иначе получится, что следствие предшествует причине, и вся система реальности развалится. Судьба требует получения информации из будущего, а все, что мы знаем, говорит, что это невозможно.

Однако у судьбы-предопределенности есть смазанные формы, которые трудно исключить научными доводами. Очень многие считают, что они не в силах контролировать будущее, и не из-за физических законов, а потому, что они не верят, что в состоянии делать осмысленный выбор или, по крайней мере, принимать практические, осуществимые решения. По этим причинам многие и отрицают саму возможность перемен. Кто-то считает, что «система порочна» и ей манипулируют власть имущие, корпорации и правительственные учреждения. Кто-то чувствует себя в ловушке социальных, экономических или личных обстоятельств, которые не оставляют никаких видимых вариантов. Парадокс в том, что в американском обществе принято поощрять задиристых и непокорных, которые вытаскивают себя за уши из любого болота благодаря упорному труду и верным решениям. С биологической точки зрения не приходится сомневаться, что поведение человека ограничено рамками.

Некоторые нейрофизиологи даже утверждают, что на самом деле никакой свободы воли нет, это иллюзия, призванная замаскировать бессознательные процессы принятия решений в мозге. С другой стороны, любой психически здоровый взрослый способен понять последствия своих действий. Это юридический критерий, позволяющий определить, подлежит ли человек суду. А вот как мы пользуемся этой способностью — совсем другой вопрос.

Одна моя близкая приятельница вот уже лет двадцать постоянно забывает заправить машину, и у нее раз за разом кончается бензин. В психологии это называется «рекапитуляция» — склонность повторять одни и те же поступки, невзирая на последствия. Моя приятельница охотно признает, что могла бы вести себя иначе, однако никогда так не делает — или почти никогда. Однако одно обстоятельство вселяет в меня надежду. Время от времени моя приятельница все-таки понимает, что опять предалась рекапитуляции, и заранее заправляет полный бак. Если бы езда с пустым баком приводила к более серьезным последствиям, а моя приятельница искренне постаралась изменить свои привычки, не сомневаюсь, что у нее это получилось бы. Вспомните, как бросили курить мои родители, когда на них достаточно сильно надавили. Я хочу, чтобы именно к такой свободе воли мы и прибегали. Я хочу, чтобы человечество поступало по-новому, поскольку мы понимаем, что если откажемся так поступать, последствия будут слишком тяжелыми. Определение человека в том и состоит, что мы способны контролировать свое окружение и самих себя, в отличие от остальных биологических видов. В этом наша сила — ужасная и прекрасная.

Тут нужно снова вспомнить о ботанской честности, поскольку именно она — ключ от этого контроля. Она помогает нам осознать, в чем мы предвзяты, что воспринимаем искаженно. Она помогает понять, кто мы и как дошли до жизни такой. С учетом всего этого я стал перебирать в памяти некоторые особенно яркие моменты на собственном пути… к чему? Гм. Точно не к своему предназначению. В конце восьмидесятых я работал инженером-фрилансером и сочинял скетчи или, по крайней мере, пытался сочинять скетчи. Время от времени мне удавалось недельку поработать в юмористической передаче. Я накопил денег и решил, что пора продать свой семнадцатилетний «Фольксваген-жук» и купить себе новую подержанную машину, то есть подержанную машину, которая была бы для меня новой. И купил «Ниссан-стэнзе», сделанный в переходный для этой фирмы год: у моей машины сзади был значок «Ниссан», а на переднем радиаторе — табличка «Датсун». Так вот, оказалось, что на другом конце страны моя сестра купила машину того же производителя, той же модели и того же года выпуска. У нас с ней были одинаковые четырехдверные хетчбэки, белые, с красной обивкой салона. Если это чистое совпадение, то какое-то уж слишком точное. Однако я ни за что не согласился бы, что в мой выбор машины вмешалась судьба. Поэтому я еще немного подумал, как же так вышло.

В детстве мы с родителями часто ездили в отпуск всей семьей. Чтобы в машине хватало места, мама с папой приобрели белый универсал «Шевроле-Бель-Эйр» 1963 года выпуска. Отец хотел белую машину с голубым салоном. Но в той партии нашлась только белая машина с красным салоном. Помню, мама пришла в восторг. Она сказала продавцу по телефону: «Берем!» В этой машине мы провели прекрасные часы. Мы проехали по автомобильным кемпингам вдоль «Скайлайн-драйв» в Национальном парке Шенандоа в Виргинии. Ездили на море в Делавэр. Отец медленно катил по улицам нашего квартала, когда мы с братом разносили воскресную «Вашингтон пост»: выскакивали из задних дверей автомобиля с тяжелыми пачками газет под мышками, а потом заскакивали обратно.

Самое счастливое время наша семья проводила в белом универсале с красным салоном. Поэтому не так уж удивительно, что сестра, решив купить машину, взяла пример с меня. Или я взял пример с нее? Нет, мы не обсуждали эти покупки, совершенные в разных концах страны. Нам просто понравился один и тот же автомобиль, похожий на машину, в которой нам было хорошо. Это ничего не говорит ни о судьбе, ни о генетике. Зато мне это говорит о том, что мы зачастую принимаем за свободу воли сильнейшее влияние уже накопившегося у нас жизненного опыта. Мы — вечные пленники собственного прошлого.

Если мы с вами (надеюсь) хотим стать движителями перемен, нам стоит помнить о своем жизненном опыте и о том, как стойко его воздействие. Мои родители получили высшее образование и служили своей стране во время Второй мировой войны. В японском лагере для военнопленных отец приобрел крайне неприятный опыт. Мама работала в секретном подразделении и была офицером Военно-морского флота. Оба впоследствии сочувствовали Прогрессивной партии. Они не любили об этом говорить, однако я уверен, что и мама и папа считали войну настоящей трагедией, преступным разбазариванием интеллекта и ресурсов человечества. При этом они ценили ту огромную роль, которую способно сыграть государство — не только во время войны, когда нужно отразить врага, но и в обеспечении достойной жизни для своих граждан. Эти ценности передались и мне, причем речь идет о материях куда более важных, чем аккуратненькая белая машинка с красной обивкой сидений. Если я и сам превратился в рьяного прогрессиста, а так и случилось, тут не обошлось без Неда с Джеки. Я знаю, откуда взялись мои ценности, и этот источник мне нравится.

Что касается моих брата и сестры, с годами они разошлись во взглядах. Сестра училась в колледже в Виргинии, в городе Данвилл, вышла замуж за однокурсника, вырастила троих детей. Она работала в разных муниципальных службах Данвилла, в том числе диспетчером на 911. Ее семья живет у самой границы Северной Каролины, в довольно консервативной части страны. В целом сестра такой же либерал, как и я, однако ее детям мои политические пристрастия не по душе. У нас довольно много общих генов, однако мировоззрение у них чуть ли не диаметрально противоположное. Государством племянники, мягко говоря, недовольны и считают, что оно слишком вмешивается в личную жизнь. А брат осел в окрестностях Вашингтона. Его дети выросли там, и все они разделяют прогрессистские взгляды. Поясню свою мысль: семейная генетика — это очень важно, однако среда и окружение влияют на человека ничуть не меньше. Но природа и воспитание — это тоже не судьба.

Так же и с белыми четырехдверными хетчбэками с красным салоном. Свободная воля — это сумма нашего жизненного опыта, влияния семьи, друзей, социальной среды, а в последнее время — все больше еще и интернет-среды. Нас с племянниками, детьми сестры, воспитывали по-разному, и хотя по природе мы почти одинаковые, политические взгляды у нас в итоге разнятся. Дети брата выросли в большом городе, где и люди и уклад примерно такие же, как и в моем детстве, и в результате у них сложилось мировоззрение, похожее на мое. Интересно, что при всей разнице мировоззрений смешит нас одно и то же (я бы рассказал, что именно, но тогда вы решили бы, что наши шутки какие-то не смешные. А это повлияло бы на ваше отношение к моим родственникам, которые уже давно не отвечают за мои юмористические предпочтения).

В моей семье, как и у моего отца и его друзей по лагерю для военнопленных, главное — общее чувство юмора, а политика — дело десятое. Мне кажется логичным, что чувство иронии — это следствие способа смотреть на мир, особенно — манеры воспринимать и толковать чужие поступки. Возможно, семьи держатся вместе отчасти из-за того, какие шутки их смешат, и не исключено, что в этом нет никакой свободы воли. По-моему, гипотеза стоящая, только проверить ее будет непросто, то есть работа предстоит нешуточная (ну вот, я опять… пардон).

Во всех этих разговорах о поведении и свободе воли есть один скрытый парадокс: исследователи, которые все это изуча ют, и люди вроде меня, которым эта тема интересна, пытаются разобраться, как работает наш мозг, однако единственный инструмент для этого — это тоже наш мозг. Мозги пытаются понять мозги.

Это подмножество более общей проблемы неотъемлемой субъективности человеческого разума. Научный метод разработан именно для того, чтобы обойти эту проблему: его приемы учитывают нашу несовершенную интуицию и позволяют по мере сил сделать на нее поправку. Лучший способ перестать быть тупым орудием в руках семейного опыта, влияния друзей и среды — следовать этому алгоритму: наблюдение, гипотеза, эксперимент, сравнение результатов с ожиданиями, а потом — и это главное — все то же самое еще раз. Только так можно выбраться из эхокамеры в собственной голове. Эта ежедневная тренировка для свободы воли.

Научный метод заставляет нас сомневаться в своих предположениях и искоренять идеи, основанные на слухах, чужом мнении, укоренившихся привычках и прочем багаже, который мы тащим за собой. Этот подход очень похож на главные вопросы, которые задают себе репортеры, когда ведут журналистское расследование: что я знаю и откуда? К сожалению, человеческий мозг обладает встроенным механизмом, который направляет нас в противоположную сторону. Это называется «стремление подтвердить свою точку зрения», склонность выбирать доводы в пользу своих предположений и считать их верными и истинными.

Для ученого, проводящего эксперимент, такая предвзятость — огромная помеха. Тут уж ни о какой свободе воли речи нет, это очевидно. Бессознательное подводит нас к ответам, которых мы ожидаем, поскольку обременены определенным багажом, а не к настоящим, истинным, которые мы на самом деле ищем.

У этого могут быть крайне неприятные последствия. Ученые-медики, убежденные, что регулярная маммография снижает смертность от рака груди, именно это и обнаруживают, даже если в дальнейшем исследования не подтверждают этот результат. Похоже, в итоге огромному количеству женщин делают ненужные операции — а больше ничего. Подобная предвзятость обнаруживается всякий раз, когда мы подходим к решению какой-то задачи, заранее зная, какой ответ нам хочется получить. Если ваш начальник (ребенок, спутник жизни, друг и т. д.) когда-нибудь просил у вас совета, а потом явно слушал только то, что совпадало с его желаниями и намерениями, вы понимаете, о чем я говорю.

Чтобы преодолеть подобную предвзятость, можно опираться на алгоритмы, которые придумали ученые. Мы подходим к работе совсем не с той стороны, с какой представляют себе многие. Когда мы придумываем эксперимент, то не стремимся доказать, что гипотеза верна, а изо всех сил изобретаем разные способы и приемы, которые показали бы, что гипотеза ошибочна. Мы активно стараемся освободить мозг от предвзятости. Когда человек кодифицировал процесс научного исследования, это был огромный скачок вперед в культуре мышления.

Насколько мне видится, жизнь устроена ступенчато. Мы находимся на верхней ступени с точки зрения интеллекта (как минимум умнее большинства собак, но не вашей, конечно), и я предполагаю, что мы стоим довольно высоко с точки зрения интуиции и способности рассуждать логически. Научный метод, то есть ботанский образ мыслей, сказал бы я не без некоторого самодовольства, — это наша попытка как биологического вида выйти за свои неподатливые эволюционные границы. Это самое осмысленное приближение к свободе воли, по крайней мере, к той свободе, которую допускает наш мозг.

Мы ищем теории, позволяющие делать прогнозы о космосе, своей планете и себе самих. Мы хотим знать законы природы. Можно ли считать, что наше любопытство тоже запрограммировано эволюцией? Полагаю, да, иначе никак. Наши предки, относившиеся к окружающему миру без всякого любопытства, проигрывали в естественном отборе другим полуголым парням и девушкам, которых интересовали ответы на насущные жизненные вопросы. Где я сегодня буду спать? Что я буду есть зимой? Можете считать это первыми попытками восстать против идеи судьбы и взять будущее в свои руки. Если мы знаем, что нас ждет, то можем подготовиться и повлиять на результат (например, не умереть зимой от голода). Обобщим: не исключено, что желание свободно выбирать тоже запрограммировано эволюцией. От размышлений обо всем этом впору свихнуться, но будет весело. Все говорит мне о том, что именно люди — в отличие от других видов — преодолели свои эволюционные импульсы и научились выбирать, как вести себя друг с другом и с планетой Земля.

Я уверен, что и способности принимать решения у нас тоже ступенчатые. Я купил машину по причинам, которые не мог сформулировать и, возможно, даже не осознавал. Я несколько месяцев не мог решиться бросить должность инженера и зарабатывать на жизнь сочинительством и выступлениями. Примерно столько же, а то и больше ушло у меня на то, чтобы понять, что мне, человеку без всякого опыта руководящей работы, по силам управлять некоммерческой организацией с капиталом в много миллионов долларов — Планетным обществом. Чем важнее было решение, тем сильнее я задействовал ботанскую сторону и тем отчетливее понимал, что нужно хватать информацию в стиле «все и сразу», а потом бешено ее фильтровать. И когда я наконец доходил до точки «Поехали!», то точно знал, что процесс, который меня к ней привел, был именно свободой воли — в очень глубоком смысле этих слов.

В чем я уверен на сто процентов, так это в том, что мы никогда не совершим великих дел и никогда, осмелюсь сказать, не изменим мир, если не научимся пользоваться своей человеческой свободой. На самом простом уровне это означает, что надо отказаться от соблазнительного цинизма и жалоб на порочную систему, запретить себе думать, что один человек ничего не в силах изменить. Надо научиться отчетливо видеть, какие задачи ставит окружающий мир, сбросить завесу предвзятости. Нужно сделать ботанскую честность стилем повседневной жизни, а не тонким инструментом, предназначенным исключительно для научных исследований.

Тогда мы сможем всерьез подступиться к ответу на вопрос, что происходит и как лучше всего решать наши проблемы. Конкретный метод рационального исследования — подход, оценка, решение этих проблем — и будет трансцендентным актом свободы воли, и мы должны сделать сознательный выбор, чтобы его применять. Однако еще более ярким выражением свободы будет следующий шаг — само применение научного метода. Руководствуйтесь им в повседневной жизни, и тогда в каждый момент вам будут открываться более обширные перспективы. Выявите свой личный потенциал. Возьмите на себя ответственность. Боритесь с глобальным потеплением. Боритесь с нищетой. Расширяйте доступ к информации. Нет поступка более человечного, чем отказаться от мысли о судьбе и предопределении и опереться на науку, чтобы изменить мир — масштабно, смело и очень свободно.

Глава девятнадцатая Поспешай не торопясь

В наши дни стало модно похваляться необычайными способностями к многозадачности. Как вы знаете, я никогда не следую веяниям моды (ну ладно, почти никогда), поэтому позвольте честно и немодно заметить, что, по моему мнению, многозадачность — это такой современный миф. Название этой книги, вероятно, натолкнуло вас на ошибочную мысль, будто я рекомендую делать одновременно бессчетное множество дел. Так вот, я не это имел в виду, совсем наоборот. Именно поэтому я так часто повторяю, что все нужно фильтровать. Я хочу, чтобы все мы разумно оценивали не только то, что надо сделать, но и то, когда этим заниматься. Иначе говоря, если хочешь стать хорошим движителем перемен, нужно научиться отфильтровывать позывы спешить.

Начну с нескольких глобальных примеров. Нам надо удовлетворять потребности людей, живущих за чертой бедности, и одновременно нужно подготовиться к резким изменениям береговой линии и реформировать сельское хозяйство из-за растущей температуры на планете. Это неотложные дела, однако они будут требовать нашего внимания еще несколько десятков лет. Еще нам надо искать жизнь в Солнечной системе и за ее пределами. Это совсем не так срочно, зато очень важно для меня лично — и тоже потребует не одного десятка лет. Чтобы продвигать эти проекты, мы должны сначала собирать информацию, всю и сразу, потом фильтровать ее, отбирать самую качественную и взвешенно продумывать планы. Главное при этом — тщательно расставлять приоритеты, а важнейший первый шаг — не поддаться на обман многозадачности.

В наши дни разразилась настоящая эпидемия невнимательности. В Лос-Анджелесе, где я живу, я видел уйму автомобильных аварий, которые могли произойти исключительно в том случае, если водители попросту не смотрели на дорогу. Если вам когда-нибудь случалось ехать за мной в пробке, вы, наверное, заметили мою броскую номерную табличку, которую я заказал в рамках борьбы с многозадачностью и невнимательностью на дорогах. Она торжественно гласит: «ОДНОЗАДАЧНОСТЬ РУЛИТ».

Насколько мне известно, слова «однозадачность» в словарях еще нет — до поры до времени. Думаю, скоро оно туда попадет, потому что на самом деле никакой многозадачности не бывает, человек не может делать два дела (или десять) одновременно. Даже циркачи, которые едут на одноколесном велосипеде и при этом жонглируют, делают только одно: они исполняют свой номер, и их действиями руководит подсознание. Они не думают о двух задачах одновременно. Если бы какой-нибудь цирковой артист и вправду делал много дел одновременно, опираясь на свое сознательное, на рассудок, если бы его мозг контролировал каждую отдельную составляющую выступления, у него ничего не получилось бы. Артист упустил бы из виду подлинную цель и в результате разбил бы себе нос или, наоборот, ушиб копчик.

По-моему, те, кто добился особенно крупных успехов в жизни, не практикуют никакой многозадачности, они просто умеют управлять множеством процессов параллельно, полностью сосредотачиваясь на каждой отдельной задаче в тот момент, когда этого требуют приоритеты. Подобная последовательная однозадачность напоминает мне другой цирковой номер — там, где эквилибрист так красиво крутит тарелки. По традиции в это время на заднем плане звучит «Танец с саблями» Хачатуряна. Сначала артист раскручивает тарелку на упругом штыре. Потом вторую, потом третью. Прежде чем раскрутить четвертую тарелку, он бежит к первой и чуть-чуть подкручивает ее, чтобы не замедлилась. Потом вторую и третью. Только после этого он бежит обратно к четвертой — и так далее. Так что нет никакой многозадачности — только отдельные задачи: артист раскручивает тарелки по очереди, полностью сосредотачиваясь на той, которую нужно подкрутить именно сейчас. Думаю, только так и можно что-то сделать, точнее, только так мы все и делаем. Каким бы сложным ни было действие, каким бы оно ни было быстрым или медленным, мы совершаем нужные шаги по одному в нужной последовательности. Типичное ботанство. Как только человек забывает, что все нужно делать последовательно, он сразу попадает в аварию на автостраде. Может быть, кто-то попробовал уделять одинаковое внимание дороге и радио или решил, что отправить очередную эсэмэску важнее, чем оценить дистанцию до машины впереди.

Многозадачность — рецепт автомобильной аварии и в буквальном, и в переносном смысле. А то, о чем я говорю, как это ни называй, однозадачностью или просто решением задач, дает возможность по-настоящему делать и доделывать дела. Правда, однозадачность не подсказывает, на каких задачах нужно сосредоточиться. И не говорит, когда можно чуть-чуть отвлечься от дороги и какую тарелку надо срочно подкрутить, чтобы номер не провалился.

Все это напоминает мне дни, когда я зарабатывал на жизнь сочинением комических сценариев для «Кривого эфира» в Сиэтле. Я придумал номер под названием «Адекватность и наоборот». Обеденный перерыв. Один клерк опрокидывает чашку горячего кофе прямо на штаны соседу. Жертва в ответ спокойно выливает ему на штаны стакан ледяной воды; в это время из кофеварки вырывается облако пара, чтобы показать зрителю, каким горячим был кофе. Голос за кадром объявляет, что перед нами пример «адекватной реакции». Картинка меняется. Девушка сообщает мужчине, что не пойдет с ним в ресторан. В ответ он бьет себя бутылкой по голове и рвет зубами диванную подушку. Голос за кадром объявляет, что это пример «неадекватной реакции». Наконец, в третьем эпизоде водитель за рулем большой машины видит свободное место на парковке, но пока он маневрирует, чтобы занять его, туда ловко проскакивает машинка гораздо меньшего размера. Как только водитель машинки выходит, первый водитель бросается на него с кулаками. Голос за кадром объявляет, что занимать место на парковке — это страшное оскорбление, требующее самой жестокой мести, и каменным голосом добавляет, что перед нами снова пример «адекватной реакции».

Номер вышел смешной (по крайней мере, должен был быть смешным), поскольку, как и любой юмористический скетч, он рассказывает истинную правду о человеческой натуре. Мы непрерывно оцениваем, какие жизненные обстоятельства требуют с нашей стороны лишь небольшого вложения сил, а на какие надо бросить все ресурсы. Вообще-то, любой проект, от приготовления бутерброда до строительства городских водоочистительных сооружений в развивающейся стране, требует исключительно адекватной реакции. Как и выбор между космическими исследованиями и борьбой с бедностью и множество мелких дел, которые приходится выполнять каждому из нас.

У каждого из нас, жителя нашей планеты, досадно мало времени, и мы способны сделать лишь ограниченное количество дел. Многое из того, что происходит вокруг, волей-неволей приходится игнорировать, однако нужно также уделять пристальное внимание самому важному. Мы, ботаны, особенно чутко настроены на картину в целом и на глобальные вопросы, поэтому на нас лежит большая ответственность — именно мы должны придумывать, как бороться с напастями, которые мы видим, и именно мы должны доводить дело до конца. Как же примирить эти противоречия? Нужно стать специалистами по адекватной реакции. Для этого всего лишь достаточно соразмерять свои действия чуть внимательнее водителя большой машины из скетча, которому не досталось отличного места на парковке.

Мне часто приходится слышать, как те, кто не верит в глобальное потепление (или, точнее, сеет по этому поводу пораженческие настроения), сетуют, что у проблем, которые совокупно вызывают повышение температуры на планете, нет нормальных решений. Они утверждают, что все наши предложения требуют слишком много времени. Из этого они делают вывод, что даже если предостережения ученых верны, нет никакого смысла принимать неотложные меры, потому что все равно уже поздно. Обычно мне сразу же приходит в голову что-то вроде «Откуда ты знаешь, что на это уйдет слишком много времени, если ты считаешь, что глобального потепления вообще нет?» Но потом я беру себя в руки и волей-неволей признаю, что в этом беспомощном нытье есть здравое зерно. Мы снова сталкиваемся с проблемой адекватной реакции.

Нам действительно надо понять, с какой скоростью происходят изменения климата. Проблема скорости и связанный с ней вопрос, насколько неотложных мер требует нынешнее положение дел, — предмет интенсивных климатологических исследований. Ученые следят за таянием ледников и повышением уровня моря, а мы, исходя из этих данных, можем рассчитать, насколько спешно нам следует готовиться к затоплению побережий (об этом я гораздо подробнее расскажу в главе 24). Климатологи следят за переменами температуры на Земле, а затем проверяют, как их наблюдения соответствуют подробным климатологическим моделям, изучают данные об изменении погоды за последние сотни тысяч лет. Все это опирается на вековечный принцип: если мы хотим изменить мир, надо понять, какие процессы в нем идут и с какой скоростью.

Адекватная реакция — понятие не новое. Оно такое же древнее, как и стремление контролировать природу, и восходит как минимум ко времени создания первых календарей, а это было много тысяч лет назад. Я считаю, что календарь — это, вероятно, величайшее изобретение человечества, во многом превосходящее даже изобретение колеса. В некоторых доколумбовых культурах Центральной и Южной Америки обходились без колесных повозок, зато разработали тончайшие системы исчисления времени. Календарь был, без всяких преувеличений, вопросом жизни и смерти. Он был создан, чтобы осознавать степень срочности и спешки в любое время года. К примеру, наши предки при помощи календарей определяли, когда пора сажать посевы, когда готовиться к сезонным ливням и наводнениям, когда заготавливать дрова для обогрева зимой. Человеку нужно было постоянно, на протяжении всего года следить за своими приоритетами. А ботаны-времяизмерители веками трудились над уточнением и усовершенствованием счета времени. Когда мы покупаем календарь в местном магазинчике, то уверены, что все дни и месяцы в нем расставлены как надо, но ведь у человечества ушли тысячи лет на разработку этого самого простого инструмента расчета срочности и адекватности реакций. Древняя история календаря обладает и другой удивительной чертой, которую мы не всегда замечаем: речь идет о роли религии и мифологии. Календарь, точный до нескольких дней, годился для полевых работ, но если религиозная обрядность требовала точно знать, когда ожидается лунное затмение или необычное положение планет, необходимы были гораздо более точные расчеты. Надо было знать долгосрочные закономерности движения небесных тел и уметь их заблаговременно рассчитывать. Поэтому жрецы и шаманы тщательно изучали небо и умели точно предсказывать движения небесных тел. Они изобрели астрологию, предшественницу современной астрономии, и разработали на удивление мощный инструмент для расчета срочности. (Однако не поймите меня неправильно: последнее слово науки и техники четырехтысячелетней давности сегодня безнадежно устарело. С тех пор ботаны успели добиться, гм, некоторого прогресса. Ведь вы не доверили бы свою жизнь шумерскому лекарю, верно? Не стали бы, почувствовав себя дурно, просить цирюльника сделать вам кровопускание? Надеюсь, вы уловили мою мысль.)

Но сегодня перед нами встала другая трудность — перегруженность информацией. Мы знаем так много о таком множестве разных проблем, у нас столько разных способов измерить срочность, что разобраться в этом подчас непосильный труд. Даже если вы поверите мне на слово (право, мне стоит верить!), что многозадачность — это миф, от конфликта приоритетов впору впасть в полный паралич. Невозможно всегда прикладывать к каждой задаче равное количество сил — от этого можно свихнуться (в моем случае — свихнуться еще сильнее). Если считать любую проблему страшной катастрофой, требующей первоочередных мер, легко скатиться обратно в черную дыру многозадачности. Это касается не только отдельного человека, но и общества в целом. Возможно, наши чиновники раз за разом выбирают слишком маленький временной диапазон и от этого полностью упускают суть. А может быть, они просто исполняют наши наказы и виноваты во всем мы, избиратели. И конечно, каждый из нас время от времени скатывается в пучину мелких краткосрочных задач, потому что выбирает, напротив, слишком большой временной диапазон. Нам представляется, что все проходит и это тоже пройдет, вот мы ничего и не делаем. В любом случае результат один — бездействие.

Неумение выбрать адекватную реакцию приводит к весьма ощутимым последствиям для человечества. Ежегодно сотни миллионов человек заболевает дизентерией, малярией и другими предотвратимыми болезнями, потому что… Постойте, с чего же начать? Конечно, вам знакомо это чувство. Если вы когда-нибудь жертвовали на благотворительность, наверняка после этого ваши почтовые ящики, и реальные, и электронные, переполнялись просьбами о новых пожертвованиях. «Твиттер» засыпал вас гневными разоблачениями и призывами к действию. Новостная лента «Фейсбука» пестрела приглашениями во всевозможные группы, на всевозможные марши и митинги, просьбами дать денег на сотни разных дел, каждое из которых по отдельности представляется нужным и достойным. Стоит неадекватно сильно отреагировать на первые такие просьбы — и может оказаться, что вы бросили все силы на третьестепенный проект. Стоит отреагировать неадекватно вяло — и вы упустите возможность помочь нужному и важному делу. И даже и не думайте участвовать во всем — на это всей жизни не хватит, не то что круглых суток. А тем временем вы (или не вы — вы-то человек умный и здравомыслящий — но кто-то вроде вас) ввязываетесь в какой-то интернет-баттл по поводу науки или политики, который вынимает из вас всю душу. Это непродуктивная, избыточная неадекватная реакция — примерно так же отвергнутый любовник рвал зубами подушку.

Однако мы стремимся не только к адекватной реакции, но и к адекватной срочности. Тут ботанам следует задействовать фильтрацию второго типа, на которую я намекал в начале главы: поставить фильтр времени. Это способ точно рассчитать меру адекватной реакции и расставить свои дела по порядку. Владение методами расчета времени с поправкой на особенности нашего общества — суть подхода «все и сразу».

Как же это сделать? Давайте вспомним мою любимую перевернутую пирамиду проекта. Пирамида — это не просто способ рассчитать затраты на всех этапах процесса. Это еще и хронологическая ось, которая ведет от точки внизу к широкому основанию вверху. Ось эта непростая, метки на ней расставлены нелинейно. Например, в автомобилестроении производители должны начать привлекать покупателей до того, как закончат сборку машин (а при создании программного обеспечения — до того, как отладят компьютерный код), поэтому отдельные уровни пирамиды иногда перекрываются во времени. У математиков для обозначения того, как ось времени проходит сквозь пирамиду проекта, есть славное слово «ортогонально», то есть «под прямым углом». Ход времени ортогонален основанию пирамиды. Время влияет на все ступени этого зиккурата и все их проходит, нигде не останавливаясь.

Считайте пирамиду наглядной иллюстрацией моей идеи об однозадачности в противовес многозадачности. Мы применяем критическое мышление, чтобы отфильтровывать информацию, после чего нам становится ясно, какие проблемы нужно решать. Кроме того, отфильтрованная информация подсказывает методы решения. А перевернутая пирамида проекта помогает отфильтровать, когда их решать. Даже очень серьезную проблему вроде глобального потепления можно уподобить проекту и разбить на составляющие: усовершенствовать выработку электричества, снизить выбросы углекислого газа, установить больше ветряков и солнечных батарей, выстроить дамбы, расширить водохранилища и так далее. К примеру, не в наших силах прямо завтра остановить все заводы, работающие на углеводородном топливе, поскольку это приведет к краху экономики и мы не успеем создать инфраструктуру для получения возобновляемой электроэнергии. Потом надо разбить каждую из составляющих на свои этапы, превратив ее в отдельный проект с отдельной пирамидой и своими научно-техническими приоритетами — то есть создать отдельный список адекватных приоритетов.

Тот же принцип применим и к другим насущным вопросам. Нельзя посадить всех непривитых на карантин под домашний арест, пока они не согласятся сделать прививку. Напротив, надо решать задачу снизу вверх и при ортогональном течении времени. То же самое касается вашего личного вклада в великие решения великих глобальных задач. Признаюсь, и мне иногда случается слегка ошеломиться (все-таки полностью ошеломленным я бываю редко) из-за обилия задач. Но тут я вспоминаю пирамиду проекта, меняю точку зрения, представляю себе набор мелких дел и приписываю каждому из них приоритет, чтобы шаг за шагом пройти всю пирамиду от точки внизу до конечного продукта наверху.

Если, например, стоит задача что-то закупить — не важно, продукты или химическую посуду в лабораторию, — я всегда составляю список покупок. Это небольшая и в высшей степени посильная задача. В каждом списке, само собой, сразу видны приоритеты. Какие-то продукты надо купить сегодня, иначе нечего будет приготовить на ужин. Кроме того, в супермаркете продают и несъедобные товары — например, стиральный порошок или бумажные полотенца. Далее, иногда нужно купить что-то в хозяйственном магазине или в Интернете, это важно, но не так срочно. Каждый пункт списка аккуратно встает на свое место в соответствии не только с тем, где его купить, но и с тем, когда: имеется в виду и тот момент, когда этот товар попадется мне на пути в магазине, и тот момент, когда он мне по-настоящему понадобится. Это простое упражнение упрощает процесс покупок и в конечном итоге напоминает мне, что ботану вроде меня все по плечу. Списки я составляю, не задумываясь, — уверен, что и вы тоже. У вас уже выработалось инстинктивное умение соразмерять срочность повседневных дел. Осталось только обобщить это умение на больший масштаб и применить его к задачам, о которых вы, вероятно, под таким углом еще не думали — до поры до времени.

Главное в пирамиде проекта и в ортогональной оси времени — то, что мы, ботаны, можем разбить любую задачу, большую и малую, на так называемые подзадачки. Когда мы говорили об автопроизводстве, я обозначил четыре уровня перевернутой пирамиды — концепцию, закупки, производство и маркетинг. Для оценки адекватной реакции и адекватной срочности нам придется назвать уровни иначе, чтобы было понятно, что речь идет о времени.

• Сформулируйте задачу (например, нам нужна вода для деревни или долины).

• Продумайте решение (например, нам надо поставить плотину в нужном месте).

• Обеспечьте поддержку и ресурсы (например, задействуйте местное самоуправление и жителей деревни, чтобы они согласились, что это насущно необходимо, и закупили бетон, арматуру и приводы для шлюзовых механизмов).

• Сделайте дело (например, постройте дамбу).

Этот список очень напоминает перевернутую пирамиду проекта. Начинается он с того, что ботаны ставят задачу в научных или технических терминах, и часто приходится исполнять все четыре пункта хоть и по порядку, но с некоторым перекрыванием, — точь-в-точь эквилибрист с тарелками, который собрался изменить мир. Чтобы построить плотину, нужно заручиться поддержкой местных жителей. Кроме того, нужно, чтобы местные жители понимали, что плотина решит их проблемы с недостатком воды и удовлетворит потребности сельского хозяйства. А в конечном итоге местные жители совершенно точно понадобятся вам для того, чтобы построить эту треклятую дамбу. Начинать всегда можно с того, чтобы оценить, закроет ли два первых уровня действие, которое вы намерены предпринять, или дело, которое вы намерены поддержать. Относится ли это к конкретной проблеме? Описывает ли конкретное решение? Если да, можно переставить эту задачу повыше в иерархии приоритетов. (Споры с незнакомыми людьми в Интернете никогда, ни при каких обстоятельствах не проходят этот фильтр. Если почувствуете тягу к подобному времяпрепровождению, немедленно займите себя чем-то другим.) Если перед вами проект, нацеленный на более высокие уровни, проверьте, пройдены ли первые два. Если нет, вы имеете дело с неадекватно сильной реакцией, преждевременной попыткой добиться результатов без трудной предварительной работы по закладке фундамента.

В целом нам следует усвоить, что мы в силах решить любые задачи, даже самые неподъемные — разобраться с глобальным потеплением, снабдить засушливые районы питьевой водой, наладить надежную выработку электроэнергии из возобновляемых источников, обеспечить всем и каждому доступ к электронной информации: надо лишь разбить их на мелкие посильные подзадачки и ортогонально профильтровать по срочности. Только так можно обратить прекрасные порывы в осуществимую политику и проекты, меняющие жизнь к лучшему. Это движение должны возглавить мы, ботаны, наша задача — показать миру, чего мы можем добиться, когда ставим верные цели, вооружаемся верной информацией и действуем в верном, размеренном, адекватном темпе. А если по пути нам случается делать ошибки — не беда, у ботанов и на этот случай налажена отличная система их исправления. Читайте дальше!

Глава двадцатая Как приятно иногда передумать

В 1987 году Карл Саган выступал на конференции «Комитета скептических исследований» и обронил фразу, которая не идет у меня из головы все эти годы: «В мире науки часто случается, что ученый говорит: „Знаете, а это отличный довод, мое мнение ошибочно“, после чего и в самом деле меняет точку зрения, и больше вы от него старых гипотез не услышите. Да, ученые так и поступают. Хотелось бы, чтобы такое происходило еще чаще, но ученые тоже люди, а меняться зачастую тяжело. Однако подобное случается каждый день. Что-то не припомню, когда в последний раз такое бывало в политике или в религии».

Изменить мнение. Передумать. Как это замечательно! Ведь если нет возможности меняться, нельзя и сохранить честное и открытое отношение к реальности. Если вы всерьез решили жить по ботанским стандартам и искать лучшие решения любых задач, нужно быть готовыми отказаться от необоснованного мнения, если появятся новые данные. Этот принцип легко хвалить, но трудно воплощать. Не знаю, в чем тут дело, в гордости, самолюбии или каком-то глубоко заложенном древнем инстинкте, но мы считаем, будто изменить мнение — это значит быть неправыми, плохими, а значит, слабыми. Но вот в чем дело: если хочешь всегда быть прав, иногда приходится пересматривать, обновлять и дополнять свои воззрения. Сами понимаете. Я точно понимаю, поскольку недавно изменил свое мнение по поводу одной солидной научной идеи — и заявил об этом публично.

В первом издании моей книги «Неотрицаемое. Наш мир и теория эволюции», которое вышло в 2014 году, есть глава про ГМО. В то время я относился к ним с недоверием, пусть и не по тем причинам, которые обычно приводят. У меня не было и нет причин сомневаться, что генетически модифицированные продукты безопасны для здоровья и их можно есть. Ученые кормили лабораторных мышей генетически модифицированным зерном и наблюдали за их самочувствием. Не хочу вас пугать, но потом ученые еще и вскрывали этих зверюшек и тщательно изучали, не чаще ли обычного у них встречаются разные опухоли и другие медицинские отклонения. Эти испытания не выявили ни малейшего вреда от потребления генетически модифицированных продуктов. Вообще никакого. Так что я уже давно пребываю в уверенности, что и людям от них нет никакого вреда. Заботит меня другое: непредсказуемое влияние ГМО на экосистемы.

Мой скептицизм порожден соображениями, которые появились у меня еще в 1970 году, после первого Дня Земли, когда я осознал, как легко человеку нарушить равновесие в природе. Это была эпоха книг Рэйчел Карсон «Безмолвная весна» и «Море вокруг нас». Рэйчел Карсон — авторитетный биолог, специалист по морским экосистемам, ее книги стали бестселлерами и обсуждаются до сих пор. Сейчас и вы, и историки можете относиться к Рэйчел Карсон как угодно, но тогда, в шестидесятые, она стала провозвестником идей об опасности загрязнения окружающей среды. И я отнесся к ее настоятельным предостережениям со всей серьезностью. Я рассуждал так: поскольку мы не знаем, как наши действия повлияют на окружающую среду, нам нужно крайне осторожно продумывать любые крупные нововведения. Разумеется, именно так надо подходить и к распространению генетически модифицированных сельскохозяйственных культур. Меня тревожили непредвиденные последствия.

Я придумал сценарий, при котором ученые, скажем, создали растение, устойчивое к определенным видам гусениц-вредителей. Модифицированная версия растения вырабатывает белок, токсичный для гусениц; примерно так устроен самый настоящий сорт кукурузы под названием Bt (в честь Bacillus thuringiensis). В результате в окрестностях угодий, где фермеры выращивают новый устойчивый сорт, снижается популяция гусениц и бабочек. И все бы ничего, но только вдруг тут же живет вид летучих мышей, которые питаются этими бабочками, когда летают по ночам? Исчезнет бабочка — и летучие мыши начнут вести себя иначе. Кто-то, возможно, погибнет от голода. В любом случае они перестанут летать на свое любимое ближайшее озеро, где раньше съедали огромное количество комаров. Тогда популяция комаров на озере выйдет из-под контроля и они начнут распространять по всей округе болезни, опасные и для людей и для животных.

Этот сценарий вовсе не фантастический. Подобное экологическое домино случается в природе сплошь и рядом. Мой довод состоит в том, что невозможно изучить тот или иной организм настолько, чтобы просчитать все последствия. И тут я задумался.

Кроме того, меня осенило, что у нас и так уже хватает пищи, чтобы накормить весь мир, даже без ГМО. Так что проблема не в запасах продовольствия, а в неумении его распределять. Тем временем я наблюдал жаркие диспуты вокруг ГМО. Очень многие отказывались их есть. Некоторых фермеров тревожил вопрос авторского права: кому принадлежат семена, созданные при помощи уникальных инженерных технологий с целью сопротивляться трипсам, кукурузным мотылькам, гусеницам и прочим вредителям. Поэтому я заключил, что нам, возможно, и не нужны никакие ГМО, и не надо тратить правительственные доллары на патенты и защиту законных прав корпораций, которые хотят их создавать. Я обсудил эти соображения с Кори Пауэллом, моим редактором, которого я глубоко уважаю, основательно продумал свою аргументацию и все это описал в книге «Неотрицаемое».

Потом произошли кое-какие события, заставившие меня еще раз обдумать свою позицию. В декабре 2014 года я побывал на публичных дебатах о ГМО в Нью-Йорке. Это было через пару месяцев после выхода моей книги, и услышанное оказалось для меня неожиданностью. На стороне скептиков, настроенных против ГМО, была Маргарет Меллон (все зовут ее Марди) из Центра оценки безопасности пищевых продуктов. Мы с Марди познакомились за несколько лет до этого, когда она заведовала сельскохозяйственной политикой в Союзе обеспокоенных ученых. Ее доводы касались устойчивости: она утверждала, что ГМО не привели к сокращению применения инсектицидов и лишь повысили применение гербицидов. И вправду, вопросы, которые задала Марди, были очень интересные. Однако мне представилось, что Робб Фрэйли, главный технолог из компании «Монсанто», дал на них исчерпывающие ответы. Робб был одним из тех, кто создал сорта, устойчивые к гербициду глифосату, и его профессионализм в сочетании с очевидной заботой об охране окружающей среды производили сильное впечатление. После дебатов я еще немного поговорил с Марди и Роббом. Мне хотелось усвоить и переварить эту новую информацию.

Робб пригласил меня в «Монсанто» показать, чем они там занимаются. Я купил билет на самолет и отправился в Сент-Луис. Все свои вопросы я задал непосредственно исследователям из «Монсанто», и их ответы показались мне вполне убедительными. Я изо всех сил постарался отрешиться от эмоций и предположений и собрать как можно больше высококачественной информации о подлинных сильных и слабых сторонах генетически модифицированных сельскохозяйственных культур. И выяснил много неожиданного. Оказывается, современные инструменты секвенирования ДНК позволяют выявить каждый ген в ДНК растения примерно за 10 минут. Эти инструменты анализируют и природные, и модифицированные гены, а потом точно определяют, как эти гены себя поведут и как они будут взаимодействовать с другими организмами, например с насекомыми-вредителями, когда эта культура окажется на полях.

Робб показал мне, с какой тщательностью и осторожностью агрономы из «Монсанто» выращивают тестовые популяции новых сортов сначала в теплицах, потом на ограниченных участках, подлежащих строгому контролю, по каким строгим протоколам они сажают и отслеживают эти пробные образцы. Мне показалось, что конкретность соблюдается здесь на самом высоком уровне, и я понял, что неопределенности в этом процессе гораздо меньше, чем я думал. Кроме того, Робб и его коллеги-исследователи из «Монсанто» убедили меня, что любая селекция в принципе искусственна. Фермы не могут существовать без людей, которые пашут и боронят землю, а в последнее время еще и распыляют гербициды и пестициды. Мы генетически модифицировали сельскохозяйственные культуры тысячелетиями, когда подвергали их тщательному отбору. Никаких «натуральных» фермерских хозяйств, никаких «диких» культур в природе не существует. Мы можем сеять и жать ГМО, а можем сеять и жать другие сорта, созданные при помощи традиционных приемов, без высокотехнологичных модификаций. В любом случае наши фермы с точки зрения природы (если она у нее есть) сугубо противоестественны.

В результате я переписал эту главу для нового массового издания «Неотрицаемого» в бумажной обложке. В новой версии я сделал вывод, что напрасно боялся за экосистемы: оказалось, что влияние на них ГМО — задача решаемая, и генетически модифицированные сельскохозяйственные культуры вполне могут сыграть важную роль в пополнении запасов продовольствия в будущем. Однако я был честен с самим собой, следил за новой информацией — и… передумал.

Я еще лучше разобрался в том, что на самом деле происходит при применении технологий генетической модификации. Ученые из «Монсанто» и других химических компаний и лабораторий нашли способы инкорпорировать в растения гены, которые позволяют им вырабатывать белки, обычно встречающиеся у бактерий в почве. Один из таких белков делает растение устойчивым к распространенному вредителю — личинке (гусенице) мотылька кукурузного. Если гусеница ест модифицированное зерно, белок накапливается у нее в пищеварительном тракте и там кристаллизуется. Вредитель погибает. Личинки мотылька кукурузного никогда не едят бактерий из почвы, но после того, как ученые поработали над кукурузой, они не могут есть и кукурузу тоже. Кукурузу модифицировали так, чтобы она вырабатывала такой же ядовитый для гусениц белок. Что ж, гусеницы больше не могут есть кукурузу, поэтому ищут себе другую пищу, а на поля не суются. Отлично.

Но от словосочетания «белок-убийца» становится не по себе. И тут важно знать вот что. Фермеры, выращивающие «органические» злаки, овощи и фрукты, опрыскивают свои посевы жидким раствором того же самого белка — токсином Bacillus thuringiensis (потому-то и Bt). Это самый что ни на есть органический пестицид в том смысле, что его вырабатывает организм, встречающийся в природе. Единственная разница между фермером, выращивающим «органические» посевы, и фермером, выращивающим ГМО, состоит в том, что первый распыляет химикат на растения, а не заставляет их вырабатывать токсин самостоятельно. Модифицированное растение лучше сопротивляется гусенице мотылька кукурузного, и опрыскивать его нужно меньше. Белок попадает во все части растения, но на нас никак не влияет. А вот гусениц он не просто отпугивает — он их убивает. Знаете, мне уже перевалило за шестьдесят. Я ем попкорн каждый день, иногда по два раза, а попкорн уже почти двадцать лет делают из генетически модифицированной кукурузы. Я, конечно, не знаю, когда вы читаете эту книгу, но велика вероятность, что прямо-таки вчера вечером я сделал себе очередную порцию попкорна. ГМО меня не тревожат, к тому же мне приятно, что эти зернышки меньше опыляли химикатами.

Еще одна необычайно удачная генетическая модификация создает растения, устойчивые к глифосату, мощнейшему гербициду. Глифосат еще известен под торговым названием «Раундап», ненавистью к которому многие гордятся. «Раундап» на удивление хорошо истребляет растения. Когда его изобрели, произошло сразу две вещи: 1) все его испугались и 2) все стали его применять. Фермеры, садоводы, домовладельцы — все применяют глифосат, поскольку он прекрасно истребляет сорняки. Но стоит снабдить нужным геном свои культурные растения — сою, хлопок, кукурузу — и можно применять глифосат, чтобы убивать сорняки, не повреждая посевов. Первыми растениями, у которых нашли ген устойчивости, оказались петунии. Представьте себе. Фермеры, выращивающие «Раундап»-устойчивые растения, щедро опрыскивают их, чтобы избавиться от сорняков вокруг. Но если бы у них не было «Раундап»-устойчивых растений, они все равно опрыскивали бы посадки каким-нибудь гербицидом, к тому же им пришлось бы гораздо чаще рыхлить почву, чтобы истребить сорняки, подставив их корни солнцу. Фермерам все равно нужно как-то держать сорняки под контролем, и оказалось, что глифосат для них настоящее спасение. Ученые, работающие над созданием генетически модифицированных сортов, утверждают, что распылять глифосат для окружающей среды даже полезнее, чем использовать традиционные методы борьбы с сорняками. Они объясняют это тем, что рыхление пересушивает почву и губит ее естественную экосистему. Еще они говорят, что глифосат в отличие от традиционных гербицидов быстро распадается в естественной среде. Через несколько недель он полностью исчезает.

Я изо всех сил стараюсь не соглашаться с громкими заявлениями и всегда ищу доказательств, поэтому изучил литературу, прошедшую экспертную оценку. Я прочитал статьи и очень рад, что это правда. Генетическое разнообразие микробов и многоклеточных организмов, населяющих почву (червей, насекомых, личинок) в полях, обрабатываемых глифосатом, гораздо больше, чем в полях, которые постоянно рыхлят. И глифосат состоит из солей, которые и в самом деле очень быстро распадаются. То есть поля, обрабатываемые глифосатом, в этом смысле здоровее необработанных «органических» полей, которые просто рыхлят, а это очень важно. Таких последствий я не предвидел, а они оказались благоприятными. Эти особенности применения ГМО в сельском хозяйстве тоже помогли мне изменить точку зрения.

Но даже с учетом всей этой информации, которая меня порадовала, меня по-прежнему подтачивали (как гусеницы-вредители) кое-какие сомнения. В моем гипотетическом сценарии, с которого мы начали этот разговор, я рассказал о гипотетическом виде летучих мышей, у которых в результате культивации ГМО возникнет нехватка бабочек. Что-то похожее на первую часть моей истории произошло на самом деле. Когда фермеры опыляли свои модифицированные посевы «Раундапом», то истребили много молочая, очень распространенного сорняка, который растет на фермах и вокруг. На молочае откладывают яйца бабочки-монархи, и когда гусеницы вылупляются, то питаются листьями молочая — и только молочая. Как выяснилось, молочай гибнет даже от ничтожных количеств глифосата. Итак, фермеры опрыскивают поля, молочай исчезает, монархам негде размножаться. «Раундап»-устойчивые растения — во многом причина сокращения популяции бабочек-монархов на 80 процентов за последние годы. Это классический пример непредвиденных последствий.

Но не все так плохо. Популяция бабочек-монархов стремительно восстанавливается. В апреле 2015 года в Миннеаполисе прошла конференция под названием «Спасем монархов», на которой группа экологов, активистов и бизнесменов вместе искала пути борьбы с вымиранием этих бабочек. Я там был и слушал выступления с утра до вечера. Особенно меня порадовало, что так же внимательно, похоже, слушали все. Хиппи и акулы капитализма разговаривали друг с другом, как положено ботанам с их широким кругозором, и нашли общий язык. Вместе они разработали план, основанный на самых лучших доступных данных. Они сошлись на том, что у фермеров должны быть нетронутые участки молочая на путях пролета монархов — естественных «шоссе» в небе, где ветер дует с юга на север и помогает монархам и птицам во время ежегодной миграции. «Спасители» расположили поля молочая на таком расстоянии, чтобы мигрирующие монархи могли там отдохнуть, подкрепиться и отложить яйца. В прошлом году популяция бабочек-монархов, зимующая в Мексике, оказалась почти в четыре раза больше, чем в позапрошлом. Несомненно, этому поспособствовала хорошая погода, но все равно есть чему радоваться.

В завершение расследования я тоже провел внутреннюю проверку реальностью. Может быть, мне вскружило голову повышенное внимание сотрудников «Монсанто»? Да нет, вряд ли. Я следил за собой. Все, что я видел в «Монсанто», и все, что я узнал, когда проводил массу дополнительных исследований, говорит мне, что тамошние сотрудники искренне стараются помочь фермерам повысить урожайность. Разумеется, они при этом хотят немного заработать. Фермеры тоже. И тот парнишка, который торгует органическими овощами и фруктами в местном супермаркете. Финансовая заинтересованность вообще ничего не говорит о том, кто прав и кто виноват. Поэтому разумный подход к вопросу должен быть всесторонним, открытым, честным и соответствовать принципу «все и сразу». И я изменил точку зрения именно так.

***

Когда я переписал главу из книги и объявил, что теперь придерживаюсь другой позиции по ГМО, научное сообщество очень разволновалось. На меня до сих пор сыплются имейлы. Некоторым исследователям было особенно приятно, что я стал их союзником и теперь буду пропагандировать пользу ГМО. Однако гораздо больше моих корреспондентов писали, как это здорово, что Билл Най изменил точку зрения, поскольку переосмыслил научные данные. Они очень радовались, что такие перемены, оказывается, возможны в реальной жизни.

Мне было трудно полностью отказаться от прежнего мнения о ГМО, однако удалось с начала и до конца сохранять широту кругозора. Я говорил со многими учеными, штудировал литературу и изо всех сил старался не отбирать данные в пользу той или иной точки зрения. Я летал в Сент-Луис и Миннеаполис, причем за свои кровные. На это ушло время и силы, а кроме того, пришлось заняться самокопанием. Мне ведь нужно было примириться с неприятной мыслью, что я был не прав. А еще мне пришлось отфильтровать очень много информации за очевидную необъективность. Сопротивляться собственной интуиции очень тяжело, но еще тяжелее, когда на твоей (нынешней) стороне очень много народу и все убеждают тебя на ней оставаться.

Недавно я наткнулся на митинг противников ГМО на Манхэттене, а в это время его снимали кинодокументалисты. Некоторые доводы протестующих меня потрясли — в плохом смысле — своим невежеством. Я пытался завязать разговор о генетических модификациях кое с кем из демонстрантов, однако все, к кому я обращался, быстро сворачивали беседу либо путали научные и экономические данные о ГМО с другими политическими вопросами. Похоже, им никогда не хватало широты кругозора ни чтобы выслушать другую точку зрения, ни чтобы изменить свое мнение. По-моему, подобный твердолобый идеологизированный подход лишь выставлял протестующих дураками. Сам по себе он ничего не говорит о том, хороши или плохи генетически модифицированные продукты, зато свидетельствует о дефиците ботанской честности. Многие митингующие были уверены, что стоят на строго научной позиции. У них была какая-то статистика, примеры, доводы, которые им нравилось повторять. Но им не хватало умения смотреть на вещи широко, а в науке без этого никак. Они не фильтровали информацию из Интернета и без всякой критики блокировали все, что грозило поставить под сомнение их линию аргументации.

Изменить свое мнение — это вам не выключатель перещелкнуть. Такое умение — это привычка, которую усваиваешь в рамках жизненной философии. Когда примеряешь на себя новую идею, нужно быть готовым сказать: «Похоже, дельная мысль, но я не уверен». Когда обдумываешь спорную тему, нужно быть готовым признать: «Мне всегда казалось, что это так, но моих собственных доводов недостаточно. Мне нужно больше информации, хотя это будет мне стоить времени и сил». Нужно воспитать в себе неуемную любознательность. Берегите детский интерес и любопытство, добейтесь, чтобы призыв «Докажите!» был не сердитым требованием, а дорогой к восхитительным открытиям. Все это должно стать вашим привычным образом мыслей. Сделайте своим приоритетом стремление к самым точным фактам и самым лучшим данным, а не к ощущению своей правоты. Мое расследование по поводу ГМО напомнило мне об этой фундаментальной мысли — и напомнило очень настойчиво.

Кроме того, никогда не забывайте о чисто человеческой тенденции искать подтверждение собственной точки зрения, о которой мы говорили в главе 18. Об этом я говорил и на публичных выступлениях. Этому посвящен целый выпуск программы «Билл Най спасает мир». Давайте повторим: скажем, вы выросли в семье, где кто-то из родителей верит в гороскопы. Тогда вы, скорее всего, и сами будете склонны верить в гороскопы. Если кто-то предоставит вам данные, что астрология — лженаука, вам это, вероятно, не очень понравится. «Я всю жизнь читал гороскопы — а теперь вы мне говорите, что это выдумки?!» Да, именно это мы вам и говорим. Очень может быть, что вы начнете искать контрпримеры: «Мой гороскоп три дня подряд сбывался на сто процентов!» — или что-то в этом роде. Это и есть предвзятость, вызванная стремлением подтвердить свою точку зрения: вы ставите неисправный фильтр, который пропускает все факты, подтверждающие то, во что вы уже верите, однако блокирует все остальное. Чтобы преодолеть подобную предвзятость, нужно много времени.

Именно поэтому я о ней напоминаю. По моему опыту — и популяризатора науки, и просто рядового гражданина — человеку нужно много раз столкнуться с критическим мышлением, только тогда он будет готов усомниться в собственных убеждениях. А еще нужно поверить в то, что можешь ошибаться. Большинство из нас убеждено, что мы прекрасно умеем водить машину, верно? О, если бы! В среднем мы посредственные водители — и посредственные мыслители. Иначе и быть не может!

Даже в науке и инженерном деле проблема предвзятости, вызванной стремлением подтвердить свою точку зрения, сохраняет актуальность, и с ней нужно постоянно бороться. Наш мозг запрограммирован на то, чтобы видеть то, что мы ожидаем, и верить своему собственному мнению. Физикам нужно постоянно проверять, что они на самом деле видят, — настоящую частицу или просто сигнал, который ожидают увидеть, якобы вызванный их любимой теорией (или любимой частицей). Исследователи рака изо всех сил стараются проверять, что они на самом деле видят настоящую реакцию на новый метод лечения, даже если ставят на положительный результат все свои надежды, всю профессиональную гордость. Климатологи потратили десятилетия на то, чтобы обрести стопроцентную уверенность в реальности замеченных тенденций. Это очень трудно. Я годами думал про науку и при этом гарантирую вам, что среди моих убеждений найдется абсолютная ложь (но еще гарантирую, что это не относится к реальности глобального потепления: за него слишком много данных).

Впрочем, не все так плохо: смирение и широта кругозора всегда помогут узнать что-нибудь новое. Всегда можно уточнить свою точку зрения, понять что-то глубже, честнее и точнее. Да, ботанская открытость противоречит инстинктивным порывам, зато она пробуждает лучшие стороны человеческой натуры: способность накапливать знания и улучшать жизнь вокруг.

Если вы и дальше будете думать обо всем по-прежнему и искать прежние источники, которые по-старому освещают интересующие вас вопросы, вы постоянно будете получать прежние ответы и приходить к тем же выводам. Если же вы признаете, что можно передумать, будьте готовы принимать информацию из разных источников. Я все твержу, как это трудно, однако дух перемен приучил меня думать по-новому и о переменах как таковых. Почему многим нравится уезжать куда-то в отпуск? Потому что хочется вырваться из рутины. Увидеть другие части света. Позаниматься спортом. Повидаться с теми, кого давно не видели, напомнить о себе родственникам, завести новых друзей. Вот она, ботанская открытость. Она означает, что вы всегда готовы мгновенно собрать чемодан и укатить в отпуск от привычного мировоззрения.

Я люблю — ну ладно, мне нравится — выходить из зоны комфорта. Очень важно время от времени вылезать из норы и глядеть, что делается в норе по соседству. Не нужно далеко ездить, не нужно заранее все планировать — достаточно самых мелких шагов, зато постоянно. Я не большой поклонник «Фокс Ньюс», но все же смотрю «Фокс Ньюс», поскольку мне необходимо знать, что думают и слушают другие. Если вы убеждены, что противник не слушает вас, тем больше у вас причин прислушаться к нему и честно оценить, что он имеет сказать. Это единственный надежный метод передумать, получить возможность повлиять на чужую точку зрения — а в результате реально посмотреть на то, как изменить мир.

Часть третья Как изменить мир

Глава двадцать первая А вдруг ты самозванец?

В 2010 году, когда я согласился стать директором Планетного общества, я сильно сомневался, что эта задача мне по силам. Мой предшественник Лу Фридман был одним из основателей Общества и руководил им тридцать лет. При этом я практически не умел руководить (это не то же самое, что быть лидером) и вообще ничего не знал о некоммерческих организациях. Сотрудники Планетного общества получают зарплату, им оплачивают больничный и страховку, а мне, выходит, за всех отвечать. У меня случился приступ синдрома самозванца — иррационального ужаса, который накрывает, когда ждешь от себя слишком многого и уверен, что другие справятся лучше. Этот психологический «баг» в мозгах отвлекает от главного и не дает заниматься тем, чем хочешь. В сущности, это излишне критическое самокритичное мышление. Чем больше в человеке ботанства, тем сильнее он подвержен этому недугу. Поскольку вы читаете эту книгу, велика вероятность, что и вы от него страдаете в той или иной форме. Надеюсь, мы с вами найдем на него управу.

Переменить отношение к себе мне помогло общение с тремя людьми. Во-первых, это Нил Деграсс Тайсон, заседавший в совете директоров Планетного общества; возможно, вы о нем слышали или видели его в роли ведущего новой версии программы «Космос», а может быть, слушали его (и иногда мои) подкасты StarTalk. Во-вторых, на меня повлиял Дэн Джераси, председатель совета директоров Общества. У Дэна есть инвестиционная компания, базирующаяся в основном в Канаде, и у него колоссальный опыт обращения и с деньгами, и с людьми. А третьим стал Джим Белл, мой старый друг. А еще Джим — президент совета директоров Общества и неисчерпаемый источник открытий, но мне думается, что главное, что мы делаем друг для друга, — это друг друга смешим. Они втроем уговорили меня занять эту должность и по сей день снабжают меня дельными советами и соображениями и помогают как могут. Трудно переоценить важность группы поддержки, когда она состоит из добрых друзей, способных подвергнуть экспертной оценке твои сильные и слабые стороны.

Мы с Нилом, Дэном и Джимом поехали в Англию на конференцию, на которой Планетное общество номинировало Стивена Хокинга на премию «Космос» за выдающиеся достижения в популяризации науки. Хокинг лично прибыл на вручение награды и оказал нам честь, отобедав с нами — несомненно, этим мы обязаны наследию Карла Сагана. Это был огромный успех Планетного общества, однако всем было очевидно, что мы им в полной мере не воспользовались. Британская пресса о премии почти не упоминала, а должна была трубить во все трубы. Многие из приглашенных членов Планетного общества не потрудились соответствующим образом одеться. Конечно, это их дело, но мне было неловко. Это же не кто-нибудь, а Стивен Хокинг, не где-нибудь, а в Оксфордской библиотеке, да чтоб мне провалиться! Самый новый стул в зале был XVII века. Все мероприятие прошло не так, как положено, мы плохо справились со своей задачей гордо рассказать яркую историю о том, как мы собрались вместе, чтобы вершить великие дела и почитать великих людей. То же самое думали мои коллеги из совета директоров. Вечер, когда Стивен Хокинг получил премию «Космос», должен был запомниться надолго, а у нас это не получилось. Тогда-то я и понял, что Планетному обществу нужно двинуться в новом направлении, иначе оно заглохнет.

Я изучил Общество и сделал вывод, что это лучшая на свете некоммерческая организация по космическим исследованиям, но еще я понял, что могу влить в нее свежую кровь, которая так нужна ей именно сейчас. Поэтому под некоторым давлением вышеупомянутых коллег я решил стать директором Планетного общества. Я приходил на работу до восьми утра, потому что у меня была масса планов, как все наладить и улучшить. Прошло семь лет, и Общество не узнать. И да, это моя заслуга, благодаря помощи, подсказкам и стараниям множества других людей, особенно Дженнифер Вон, моего исполнительного директора. Мы с ней сообща изменили общую тональность работы Общества, и, с моей точки зрения, теперь все стало гораздо лучше. Иногда перемены шли болезненно. Я был вынужден брать на себя ответственность за увольнение сотрудников. Мне требовались новые сотрудники с новыми навыками. И самому мне пришлось учиться новому, в том числе оккультным методам бухгалтерской системы двойной записи. Но когда я во всем разобрался, налаженная система позволила мне контролировать расходы и в конечном итоге больше успевать. Наш давний финансовый менеджер Лу Коффинг помогла мне переработать бюджет нашего «Лайтсейла», экспериментального космического аппарата, который двигается за счет солнечного паруса. Первый «Лайтсейл» был запущен в 2015 году, а второй, более мощный, мы планируем вывести на высокую орбиту в конце 2017-го — начале 2018 года.

Теперь, вспоминая то время, я вижу, что весь этот процесс был обратной стороной понимания, что каждый знает что-то, чего не знаешь ты: я понимал, что и сам знаю что-то такое, чего не знают другие, и могу поделиться дельными соображениями. Страх тоже нужно фильтровать, как и любую другую информацию. Мне нужно было основательно пересмотреть свои умения и сосредоточиться на том, что мог дать нашей организации только я и никто другой. Тогда я получил возможность опереться на необходимый опыт и свои сильные стороны, а кроме того, придумать, как четче и понятнее всего доносить до окружающих, что я намерен сделать. Руководительских навыков в традиционном смысле слова у меня нет, однако когда я работал инженером, то много узнал о том, как решать сложные задачи в команде. А когда готовил передачи «Человек-физика», много узнал о хитросплетениях бюджета. Мне страстно хотелось, чтобы Планетное общество добилось успеха, и я хорошо представлял себе, как должен выглядеть этот успех. А главное — и в этом я уверен — я научился слушать окружающих и распознавать качественную информацию. Да, я хвастаюсь. Но в целом я хочу сказать, что у каждого из нас свои неповторимые таланты, которые мы можем воплотить в жизнь. К сожалению, когда речь заходит о раскрытии собственного потенциала, мы зачастую превращаемся в лютых врагов самим себе. Между тем умение честно оценивать собственные неповторимые таланты — мощная защита от синдрома самозванца.

Если ты честен с самим собой, легко судить и о том, насколько реалистичны притязания других людей. Возьмем, к примеру, Илона Маска, основателя «Тесла Моторс» и Space-X, персоны весьма спорной. Многие его любят, однако и скептицизма он вызывает предостаточно. Осенью 2016 года я побывал на конференции Международного конгресса по астронавтике в Гвадалахаре, где Маск рассказал о своих, мягко говоря, смелых планах по запуску гигантских ракет на Марс и строительстве там колоний. Свое выступление он проиллюстрировал потрясающими фотореалистичными электронными слайдами. И мне пришлось спросить себя, как человека, который вот уже шесть лет крутится в среде всевозможных ракетно-космических проектов: верю ли я, что он говорит серьезно?

Синдромом самозванца Маск не страдает, это точно. Его феерическое выступление в Гвадалахаре можно посмотреть на веб-сайте Space-X. И многое в нем кажется мне нереалистичным. По-моему, колонизировать Марс на самом деле никому не нужно — не больше, чем колонизировать Антарктиду. Одно дело — научная база, куда геологи и экзобиологи прибывают на смены продолжительностью несколько месяцев. Но пришельцы-поселенцы, которые проведут на Марсе всю жизнь и будут там поколениями растить детей — с акушерками, манежами и ходунками, — это совсем другое. Впрочем, не исключено, что я отстал от жизни, а Маск — нет. Не исключено, что я не умею мечтать масштабно. Идеи Маска явно вдохновляют людей, особенно тех, кто работает в Space-X и других компаниях, стремящихся к прорыву в космических исследованиях. Сотрудники Маска приходят на работу на заре и задерживаются до полуночи. Возможно, именно такие мечтатели-идеалисты и нужны, чтобы воплотить проект подобного размаха. Расхожая фраза «Не бойся стрелять в луну: промахнешься — может, звезду сшибешь», конечно, не имеет никакого смысла, когда речь идет о космических полетах. Однако суть поговорки в том, что никогда не знаешь, чего достигнешь, если мечтаешь масштабно, и тут дело именно в этом. Сотрудники Space-X на пути к этим целям уже совершили много достойного. Именно этой компании принадлежит отличная, похоже, мысль повторно использовать отделяемую ступень ракеты «Фэлкон-9». После запуска первая ступень возвращается на Землю и включает двигатели, чтобы совершить мягкую посадку в вертикальном положении. Несколько пробных запусков не обошлись без осложнений, однако теперь Space-X научилась сажать отделяемые ступени очень точно (почти всегда). План состоит в том, чтобы использовать их много раз, отчего запускать ракеты станет гораздо дешевле. Инженеры из Space-X заключили, что ступень можно использовать раз десять, но никто не уверен, удастся ли это на практике. Интересно, предложит ли компания скидку клиенту, согласному поставить свой космический аппарат на ракету-носитель, которая полетит уже в десятый или одиннадцатый раз? Пока что представляется, что повторно использовать ступень можно лишь ограниченное количество раз, а стоимость ошибки очень велика, что ставит под вопрос экономию. Возможно, дальнейшие разработки и накопленный опыт изменят ситуацию. Например, если через несколько полетов у отделяемой ступени возникнет протечка, это конец. Если этого так и не произойдет, отлично. Но если ракета выходит из строя, как правило, происходит взрыв, и ремонтировать уже нечего.

До сих пор еще никто не пытался летать на одной и той же ракете несколько раз, если не считать шаттлов, стоимость которых просто зашкаливает. А вот Space-X умеют это делать, причем все лучше и лучше. Значит ли это, что Space-X знает, как отправить людей на Марс? Еще нет. Честно говоря, мне кажется, что Маск, возможно, не вполне отдает себе отчет, насколько неблагоприятные на Марсе условия. Кроме того, я сомневаюсь в тезисе Маска, что мы как биологический вид можем сохраниться, только если будем обитать на двух планетах. Если с Землей случится какая-то катастрофа, едва ли мы сделаем своим убежищем Марс. Мне думается, гораздо легче и куда как практичнее охранять и защищать нашу Землю.

И вот теперь, сопоставив все громкие заявления с реальными достижениями, я повторяю вопрос: уж не самозванец ли Маск? Мой самозванцеметр говорит, что нет, ни в коем случае. Маск создал Space-X с нуля и теперь успешно конкурирует и с «Боингом», и с «Локхид-Мартином». Он возглавляет первую компанию, которой удалось благополучно посадить ракету после запуска. Он ни из кого не трясет деньги на воплощение своей марсианской мечты. Я скептически отношусь к тому, сумеет ли Маск достичь всех своих грандиозных целей, но он показал, что способен проработать пирамиду проекта снизу доверху и добиться того, чего раньше никому не удавалось. Этот человек не шутки шутит.

Между тем полновесный синдром самозванца, явление, которое описали в 1978 году клинические психологи Паулина Клэнс и Сюзанна Аймс, — это самая настоящая тяжелая болезнь. И я не собираюсь относиться к ней легкомысленно. Однако мой опыт в Планетном обществе показал, что легкая форма синдрома самозванца — это совсем не так плохо. Если ты ни в чем не уверен и всего боишься, тебе будет очень трудно кого-то возглавить. Но если ты совсем не сомневаешься в себе, легко зазнаться и поддаться самообману. Чтобы уравновесить комплекс самозванца, нужно настроить фильтры страха так, чтобы все было пропорционально. Учиться этому придется всю жизнь. Вспоминается совет телеведущего Тома Берджертона — возможно, вы его знаете по программам «Самые смешные домашние видео США» (America’s Funniest Home Videos) и «Танцы со звездами» (Dancing with the Star): «Переработай нервозность в кураж». На сцене, перед микрофоном, в кресле руководителя небольшой некоммерческой организации — да где угодно! — знай: если тебе немножко страшно, значит, ты идешь на риск и ставишь перед собой интересную задачу.

Все, кто выступает на сцене и на экране, знают и другую чудесную народную мудрость: «Перестал нервничать — пора уходить». Нервозность означает, что ты набрался смелости и решился на что-то важное. Когда вам страшно, знайте, что вы на верном пути. Сначала поддайтесь страху, потом не пожалейте времени на то, чтобы убедить себя, что вам все по плечу, что у вас все получится. Если нужно, составьте список своих любимых достижений в прошлом, до периода сомнений в себе. Эти краеугольные камни не обязательно должны быть известны всем на свете. Может быть, вы блестяще сыграли в школьном спектакле, может быть, ваш закадычный друг Расти написал потом в стенгазете, что вы держались молодцом, а вы доверяете его мнению (это самый что ни на есть реальный случай из моей собственной биографии).

Если хорошо умеешь принимать и преодолевать страх, никто и не догадается, что тебе было страшно. Вспомним хотя бы Джеймса Кэмерона. Он спускался на дно океана в собственном батискафе «Дипси-Челленджер» стоимостью в 23 миллиона долларов. Конечно, он делал это ради науки, но при этом хотел и испытать себя. И разумеется, он это задумал, потому что по натуре исследователь и давно увлекался океанологией. При этом ему наверняка много раз было страшно: не сомневаюсь, что он был полон сомнений в тот миг, когда его капсулу отсоединили от троса и когда он услышал очень громкое «бух» — это страшное давление вдавило люк. Очень многие скептически относились к его проекту, поскольку считали, что Кэмерон кинорежиссер, а не исследователь. Все знают, что после выхода «Титаника» Кэмерон провозгласил себя «властелином мира», но речь тогда шла о мире кино. А в мире подводных исследований Кэмерона почти никто не знал. Поэтому он и решил снова показать, на что способен. Сам спроектировал батискаф и спустился в нем в одиночку. Он достиг дна Бездны Челленджера, находящейся на 11 километров ниже уровня моря, и сел на него гораздо аккуратнее, чем исследовательская миссия ВМС США в шестидесятые годы: обошлось без огромных туч ила. В частности, Кэмерон сделал одно интереснейшее наблюдение: в нескольких километрах оттуда, где глубина меньше всего на 30 метров, кипит жизнь. А там, где опустился «Дипси-Челленджер», не было практически ничего живого. Видимо, вода, попадая на самое дно глубочайших океанских глубин, лишается всего, что необходимо живым организмам, — кислорода, питательных веществ и нужных минералов. Мы никогда не узнали бы этот примечательный факт, если бы Джеймс Кэмерон не решил, что он не только кинематографист, но и ученый. Кэмерон провел на океанском дне несколько отличных научных экспериментов, открыл перед океанологами новые перспективы и обеспечил их новыми материалами для работы.

Даже если вы никогда не спускались на дно океана и не проектировали ракет для полетов на Марс, существует две разновидности синдрома самозванца, знакомые практически каждому из нас, и их нужно обязательно преодолевать, иначе вас ждет крах. Первая — это вопрос: «А вдруг я на самом деле плохой и только прикидываюсь хорошим человеком?» Я слышу это со всех сторон и часто задаю этот вопрос сам себе. Многие задумываются, не совершают ли они добрые дела из сугубо эгоистических побуждений. Почему я ратую за прививки — ради блага всего человечества или просто для того, чтобы мой ребенок не болел? Почему я поддерживаю экологически чистые способы производства электроэнергии — может быть, только потому, что так легче всего оправдывать свой комфортабельный образ жизни? Почему я жертвую деньги в благотворительный фонд, занимающийся поставками питьевой воды, — может быть, я просто хочу получить налоговый вычет?

Если придерживаешься подхода «все и сразу», с этими самозванскими чувствами удается постепенно совладать. Мало-помалу приходишь к пониманию, что то, что выгодно тебе, выгодно и окружающим. Бороться с инфекционными болезнями, замедлять глобальное потепление, помогать развивающимся странам строить инфраструктуру — все это помощь общему делу. Что эгоизм, что самоотверженность — все равно: они ведут к одному и тому же. Никто не хочет жить в нищете. Когда люди бедны, они больше склонны нарушать закон, меньше вкладывают в экономику и чаще болеют. Например, нищета в Чаде прямо влияет на здоровье нации. Ожидаемая средняя продолжительность жизни там всего пятьдесят лет. Поэтому в наших общих интересах, чтобы все жили достойно. Даже если вы последняя эгоистичная свинья, в ваших интересах, чтобы у всех был высокий уровень жизни, поскольку вам же будет лучше. Лучшее решение — не всегда самое простое, зато в конечном итоге оно выгодно всем. Поэтому я и говорю, что мы должны менять мир ради нас самих. Если проект хорошо продуман, прибыль гарантирована всем.

Что касается второй разновидности синдрома самозванца, она, похоже, самая распространенная. Это ощущение, что все проблемы нашего мира — бедность, болезни, глобальное потепление — очень уж масштабны, а все варианты их решения такие сложные, что впору растеряться, поэтому нелепо считать, будто нам это по силам. Даже подступаться к таким задачам глупо и самонадеянно — а поэтому очень легко опустить руки и подумать: «Ну вот, как видно, я на самом деле плохой человек, поскольку отказываюсь смотреть в лицо суровой реальности». Это обратная сторона подлинного самозванства. Если вас одолевают подобные чувства, вспомните один из величайших даров ботанской честности. Смотреть на все и сразу — не значит мгновенно решать все и сразу проблемы. Давайте будем откровенны: такого вообще не бывает. Зато каждый из нас может действовать в соответствии со строгими стандартами. Страх оказаться самозванцем можно преодолеть, пусть даже прыгнув выше головы. Вы преследуете собственные интересы, действуя во благо общества? Положительный ответ обеспечивают не только крупные проекты, но и мелкие поступки. Причем стандарты не обязательно должны быть чудовищно жесткими, достаточно их просто хорошо продумать.

Как вы уже знаете, я обожаю учить новые слова. И здесь стоит упомянуть слово, которое недавно подарил мне Кори Пауэлл — «нелтилицтли». Это ацтекское слово, означающее «обоснованный, искренний, истинный». Так ацтеки понимали путь к достойной жизни в мире, полном неопределенности, на Земле, где иногда становится опасно: надо не искать подтверждения своей точки зрения, а изо всех сил стараться жить в гармонии со своим окружением. Мы, носители западной культуры, обычно не связываем ацтекскую цивилизацию с развитием науки, однако именно ацтеки нашли прекрасное в своей лаконичности определение ботанской честности. Чтобы преодолеть синдром самозванца, нужно быть искренним, а путь искренности — это путь к улучшению мира.

Глава двадцать вторая Докуда мы дотянемся?

Несколько лет назад меня позвали консультантом в «Дженерал Моторс». По условиям договора в «Дженерал Моторс» должны были дать мне покататься на своем первом электромобиле EV1, а я за это обязался прочитать несколько лекций и дать обратную связь разработчикам малотоксичных двигателей и пиар-менеджерам компании. Мой интерес заключался в том, чтобы сдвинуть рынок в сторону нетоксичных автомобилей, к тому же мне было искренне интересно узнать, что творится за кулисами «Дженерал Моторс». На одном совещании сотрудник начал выступление со слов: «Мы хотим, чтобы наши малотоннажные грузовики были пригодны для переработки на 50 процентов». Это задело меня за живое. Я не сдержался и выпалил: «Нет-нет-нет! Вы хотите, чтобы ваши грузовики были пригодны для переработки на 100 процентов! Вот такой должна быть цель!»

Сам не знаю, как так вышло. Остаток совещания прошел будто в тумане, но одна фраза мне запомнилась. Кажется, тот сотрудник спросил: «Ну, троечку-то вы мне поставите?» Бедняга очутился в комнате, полной блестящих, умных, трудолюбивых людей, еле-еле пробившихся сквозь чащобу фильтрования, расчета времени, сомнений в себе и так далее, — а к чему это все привело? К полной путанице между краткосрочными реалиями и долгосрочными целями. Если хочешь изменить мир — а создание практичного современного электромобиля, несомненно, было и есть шагом в этом направлении, — надо уметь очень четко отделять одно от другого. Нельзя делать конечной целью посредственное достижение. Говорите о маленьких шагах сколько хотите, но делать их надо в сторону крупной цели.

Наблюдать подобную путаницу в «Дженерал Моторс» было, прямо скажем, неприятно, но мне было еще неприятнее обнаружить, что подобное происходит и в старом добром НАСА. Здесь все наоборот: с представлением о долгосрочных целях все прекрасно, однако краткосрочные ожидания абсолютно нереалистичны. Мы в Планетном обществе подписаны на множество рассылок из различных организаций, занимающихся космическими и авиакосмическими исследованиями. И вот каждый месяц и даже каждую неделю мне приходят имейлы из пиар-отдела НАСА, полные самых смелых надежд. Эти письма просят меня поделиться соображениями по поводу какого-то нового проекта НАСА и выглядят, как правило, примерно так: «Мы ждем конкретных предложений по развитию уникального, революционного, прорывного космического аппарата, который сейчас находится на начальном уровне разработки, однако обладает потенциалом для радикального преобразования системы в целом. Особенно нас интересуют предложения по одному из следующих…»

Уникальный! Революционный! Прорывной! Нет и еще раз нет: научно-технический прогресс так не делается, и кому это знать, как не ученым и инженерам из НАСА. Настоящий прогресс происходит постепенно, в результате череды мелких усовершенствований при движении к ясной крупной цели. Ждать немедленного радикального преображения — значит прямой дорогой шагать к тупикам и разочарованиям. Долгосрочных целей так не достигают, более того, это им только мешает. Ни капли не сомневаюсь, что настоящие исследователи и изобретатели из НАСА прекрасно это знают. А происходит вот что: какая-то руководящая структура всеми силами пытается продавить революционные открытия и считает, что у нее все получится, если просто создать проект с внушительным названием, где будет много нужных умных слов, и разослать кучу имейлов с отчаянными мольбами о замечаниях и предложениях. Подобные поиски легких и коротких путей типичны для организации, которая чувствует, что вынуждена под давлением извне жить не по средствам.

Все это очень похоже на бейсбол. Тренер говорит: «Вот тебе бита, иди вот сюда и пробей хоумран». Это не так-то просто, иначе мы бы постоянно так и поступали. Просто попасть по летящему мячу — и то достижение. А выбить его за пределы аутфилда очень и очень трудно. В НАСА подобное деструктивное хоумрановое мышление, вероятно, пережитки эры «Аполлона». В то время бюджет НАСА достигал рекордной отметки в четыре с небольшим процента госбюджета США. Это очень много денег для любой программы. НАСА купалось в деньгах, не знало недостатка в молодых и талантливых сотрудниках, к тому же перед ним стояла цель четче некуда: доставить человека на Луну. Прогресс по-прежнему происходил постепенно и мелкими шагами, но при этом с такой быстротой появлялось так много нового, что зачастую возникала видимость мгновенного успеха, особенно в ретроспективе.

Сегодня бюджет НАСА составляет всего 0,4 процента, то есть более чем в десять раз меньше прежней доли НАСА в госбюджете, а его целям недостает прежней четкости формулировок. Не исключено, что руководители агентства, особенно те, что постарше, по-прежнему питают радужные надежды, соответствующие ресурсам НАСА в дни расцвета. Но скорее всего проблема глубже и шире. Думаю, руководители программ в целом понимают, что их ожидания нереалистичны, но им кажется, будто у них нет выбора и надо блефовать. Подобное положение дел бывает отнюдь не только в космических агентствах. Если певец записал хит, то студия звукозаписи интересуется, когда будет готов следующий хит. Компании и отдельные люди зарабатывают себе репутацию на инновациях, а потом на них все сильнее давит необходимость выдавать новые инновации. Нужно удовлетворить запросы инвесторов, друзей, а в случае НАСА — комиссий конгресса. Если рискуешь понести финансовые потери, давление возрастает еще сильнее. А если тебе не удается соответствовать ожиданиям, от тебя требуют новых громких обещаний и давят с утроенной силой.

Вот тут нам, тем, кто хочет изменить мир, становится особенно трудно. Если отхватишь кусок не по зубам, не сможешь его проглотить. С другой стороны, если будешь строить слишком скромные планы — вроде того бедняги из «Дженерал Моторс» — ничего особенного и не достигнешь.

На случай если вы еще не поняли, подчеркну, что строю нешуточные планы по изменению мира. Я намерен перестроить нашу транспортную сеть, решить вопрос с глобальным потеплением, резко снизить количество бедных и несказанно улучшить здоровье нации. По сравнению со всем этим крепкая космическая программа представляется делом второстепенным. А вот и нет! Более того, я настаиваю, что все наоборот. Исследования космоса ставят перед нами далекие цели, которые помогают достичь всего остального. Кроме того, они заставляют очень хорошо понять, как добраться до этих возвышенных пунктов назначения, и избавляют от путаницы с долгосрочным и краткосрочным, которая мешает любому планированию в стиле «все и сразу», когда пора переходить к действиям. К тому же, признаюсь, у меня здесь не обошлось без личных интересов. Я энтузиаст космических исследований. Я твердо верю, что изучение Вселенной преображает. Потому-то я и стал директором Планетного общества, где мы во многом подражаем НАСА прежних лет — и рассчитываем спасти новое НАСА от самого себя.

Я постоянно повторяю, что НАСА — лучший бренд Америки, который знают во всем мире. Сама аббревиатура НАСА — символ блистательных инженерных решений, радостей научного знания, возможности выстрелить прямо в Луну в буквальном смысле и попасть туда, по пути прилежно и дотошно преодолев все невероятно трудные этапы.

В НАСА полно великолепных инженеров и выдающихся ученых, там даже менеджеры и начальство не знают себе равных (при всех моих претензиях). Таких возможностей, как у НАСА, нет больше ни у одной организации на свете. Тем не менее и там, очевидно, действует хоумрановое давление. Вот уже несколько лет НАСА пропагандирует «полет человека на Марс» на ракетах, которых не существует, и при помощи технологий жизнеобеспечения, которые еще не разработаны. А главное — у всего этого нет никакого финансирования. Пока что экспедиция на Марс — это не реальное оборудование, а красивые картинки в компьютере.

Но только подумайте, как будет здорово, если удастся заставить НАСА заработать по-прежнему, добиться гармонии между его долгосрочными и краткосрочными планами! Подумайте, какую роль в истории человечества сыграло бы настоящее путешествие на Марс! Мы получили бы ответ на самый животрепещущий вопрос планетологии, а может быть, и науки вообще: одиноки ли мы во Вселенной или вне Земли тоже существует жизнь?

Если мы найдем свидетельства, что на Марсе когда-то была жизнь — или, что еще удивительнее, обнаружим там что-то живое, — это перевернет наши представления о жизни здесь, на Земле. Это будет революция в религиозно-философских убеждениях человечества. И мощный толчок для естественно-научного образования. Это открытие практически наверняка затронет и медицину, и биотехнологии, и экологию. Оно поможет нам во всех наших начинаниях по изменению мира. Но мне кажется, что главное — и самое «все-и-сразовое» — в том, что оно изменит нас. Оно скажет нам, что мы не одни во Вселенной.

Думаю, такое открытие изменит мир так же глубоко, как открытие, что Земля круглая, а не плоская или что звезды — это другие солнца. Открытие внеземной жизни заставит нас по-новому думать о том, что значит быть живым в космосе. Вот к такой долгосрочной цели НАСА и должно стремиться.

У нас есть для этого средства, мы не знаем недостатка в планировании и системной архитектуре. Нам не хватает другого — хороших, исполнимых планов, соответствующих принципам ботанского проектирования на всех этапах. Зато начало уже положено. Наши чудесные марсоходы — «Соджорнер», «Спирит», «Оппортьюнити» и «Кьюриозити» — уже перевернули представление о красной планете. А марсоход «Марс-2020» будет еще лучше — с радарным зрением и сканером, выявляющим органические соединения. Но хотя эти машины создали самые лучшие робототехники, хотя ими управляют самые умелые операторы, хотя всем этим руководят лучшие на свете ученые-планетологи, этого мало.

Да, нам и в самом деле нужно отправить на Марс людей. Конечно, у них будет и научная подготовка, но главное — они будут исследователями и разведчиками. Когда мы посылаем людей на неизведанную территорию, происходит две вещи. Во-первых, они делают открытия. Во-вторых, с ними случаются приключения, каких раньше ни с кем не случалось. Когда люди выйдут на марсианскую орбиту или ступят на поверхность Марса, этот опыт разделят с ними все жители Земли. Подсчитано, что все, что наши лучшие роботы делают за неделю, живой исследователь (при наличии соответствующего снаряжения) сделает за пять минут. Если на Марсе есть жизнь, если там есть места, подходящие, чтобы искать жизнь, астронавты обнаружат ее в мгновение ока (относительно).

Так почему мы даже не начали этим заниматься? Перед нами снова проблема долгосрочной и краткосрочной перспективы. Человечество уже несколько раз пыталось так и сяк поискать жизнь на Марсе (или типа того), но всегда слишком напирало на долгосрочное в ущерб краткосрочному. Администрация Буша — Буша-старшего — разработала проект под названием Space Exploration Initiative («Инициатива космических исследований»), целью которого была отправка людей на Луну — повторно, — а потом и на Марс. Сроки обозначались как-то туманно, а стоил проект около 500 миллиардов долларов (между прочим, в долларах 1989 года), рассроченных на два десятка лет. В 2004 году Буш-младший предложил пересмотренную версию проекта Vision for Space Exploration («Мечта о космических исследованиях»), которая в конечном итоге лет через тридцать должна была отправить людей на Марс. Этот проект породил программу «Созвездие», которую все-таки попытались осуществить; ее целью было создание нового поколения гигантских ракет. Но все эти планы ни к чему не привели. Сплошные начала без концов — никакой долгосрочной стратегии.

Принято считать, что если уж НАСА запускает проект, конгресс придумает, как его профинансировать, и за ценой не постоит. А на самом деле конгресс взглянул на программу одним глазком и зарубил план Буша-старшего на корню. А когда в 2008 году президентом стал Обама, он закрыл и проект «Созвездие», так что и второй план экспедиции на Марс пошел прахом. Обаме за это крепко досталось от энтузиастов освоения космоса, но ведь официального финансирования «Созвездие» так и не получило. Нельзя приступать к созданию ракет, не продумав до конца план, как их делать. Нед Най вдалбливал это нам с братом и сестрой еще в детстве: хорошее начало — половина дела, но потом надо довести его до конца!

Я считаю, что в мои должностные обязанности в Планетном обществе входит и задача помочь НАСА разобраться с этой краткосрочно-долгосрочной путаницей и составить взвешенный, осуществимый план великих свершений. Года два назад мы запустили программу, которая призвана позволить НАСА поискать жизнь на Марсе при нынешнем уровне финансирования и достичь основных целей этого проекта в политически осмысленные сроки — скажем, не за 20–30 лет, а за один-два президентских срока. Сегодня у нас есть такой план.

Начали мы вот с чего: чтобы снизить расходы и повысить свою политическую популярность, надо опираться на то, что у нас уже есть, на существующую технологию освоения космоса, которой располагают НАСА и частные ракетные компании. Ракета-носитель Space Launch System («Система космических запусков») НАСА разрабатывается полным ходом, готовятся ее испытания. У компании Space X почти готова ракета Falcon Heavy, а еще одна компания под названием Blue Origin недавно заявила, что проектирует ракету-конкурента New Glenn. Так что давайте не будем разрабатывать новые ракеты-носители, не надо начинать с нуля. Вспомним, чему меня научил опыт EV1 «Дженерал Моторс»: никаких заурядных целей. Но еще вспомним, чему меня научил опыт прежних марсианских программ НАСА: никаких непомерных притязаний на немедленный хоумран. Никаких призывов к сенсационным революционным прорывам.

Первым делом наша рабочая группа из Планетного общества придумала архитектуру, для которой не требуется сколько-нибудь существенного увеличения бюджета НАСА. Нужно всего лишь периодически согласовывать его с инфляцией, как в любой другой правительственной программе. Друзья мои, для сообщества исследователей Марса это неслыханное вольнодумство. Во-вторых, мы поставили жесткий срок, к которому люди должны прибыть на Марс: 2033 год. В-третьих, сначала мы не будем высаживать людей на поверхность Марса, а запустим их на орбиту. Именно так мы попали на Луну. Сначала люди вышли на лунную орбиту на «Аполлоне-8», а уже потом высадились на Луну на «Аполлоне-11». Высадка людей на Марс произойдет лишь в 2039 году, спустя шесть земных лет. Планетное общество рассказало об этих планах в исследовании Humans Orbiting Mars («Люди на орбите вокруг Марса»), опубликованном в 2015 году, в котором поучаствовали более семидесяти специалистов из Лаборатории реактивного движения и других ведущих организаций, занимающихся космическими полетами.

Чтобы не выйти за пределы бюджета, мы предложили, чтобы НАСА в 2024 году отказалось от использования Международной космической станции (МКС) и передало ее в другие руки по контракту, что позволит сэкономить по меньшей мере три миллиарда долларов в год. Есть и другие организации, которые выражают заинтересованность в том, чтобы заниматься МКС. Сэкономленные деньги можно перенаправить на создание перевалочных станций на Луне, если нужно, и в цис-лунном пространстве. Какое чудесное слово — «цис-лунный»! Оно означает все пространство между Землей и Луной (буквально «по эту сторону Луны»), в том числе точки устойчивого равновесия на лунной орбите, которые могут сыграть важнейшую роль в астрономических исследованиях. Мы пробились сквозь вычисления и обнаружили, что можно создать надежную архитектуру марсианской миссии. Мы можем отправить людей на орбиту вокруг Марса в 2033 году, не увеличивая бюджет НАСА.

Раз уж мы размышляем над тем, как перенаправить деятельность НАСА, я настаиваю, что будет огромным шагом вперед, если мы преобразуем восемь центров НАСА в так называемые центры исследований и разработок на федеральном финансировании, хотя с политической точки зрения это очень трудно. Тогда они станут квазинезависимыми, получат возможность увольнять сотрудников, а это, уверяю вас, пойдет на пользу всем участникам. Так функционирует Лаборатория реактивного движения в Пасадене, сотрудничающая с Калифорнийским технологическим институтом; так устроена Лаборатория прикладной физики близ Балтимора при Университете Джонса Хопкинса. Не случайно именно в этих двух лабораториях велись работы по самым знаменитым проектам НАСА за последнее время — именно они запустили марсоходы «Спирит», «Оппортьюнити» и «Кьюриозити», «Кассини» на Сатурн, «Дон» — на астероиды Весту и Цереру, «МЕССЕНДЖЕР» — на Меркурий, «Юнону» на Юпитер и «Новые Горизонты» в окрестность Плутона.

Планетное общество не вправе указывать ни президенту, ни конгрессу, однако мы все же надеемся, что исследование Humans Orbiting Mars послужит руководством к действию. Исследования космоса тем и хороши, что в них все на одной стороне, они не предполагают никакой повестки дня, кроме собственно исследований, и живо интересуют всех независимо от места в политическом спектре. Главная помеха изучению Вселенной — мнение, что это роскошь, не окупающаяся на практике, и я с этим работаю. Время от времени я беру с собой несколько сотрудников Планетного общества и еду в Вашингтон. Там мы целый день беседуем с конгрессменами. Мы показываем им, зачем нужно исследовать космос, какой вклад это вносит в науку, технику и образование. Излагаем свои методические планы. А главное — мы подробно рассказываем, какие выдающиеся открытия ждут нас на Марсе и за ним. Как-то раз мы устроили вечерний прием для членов Общества и сочувствующих в Мотт-Хаус — это в квартале от Капитолия. В числе гостей был конгрессмен Адам Шифф, в чей округ входит Калифорнийский технологический институт; он обратился к нам с речью. Атмосфера была самая дружественная. Поглядим, что из этого получится. Мы делаем все возможное, чтобы усилить свое влияние.

Кроме того, я должен сказать, что при всей моей вере в перспективность поисков жизни на Марсе это не единственное место для исследований, расширяющих кругозор и подобных тому, чем занималось НАСА на заре своего существования и что так вдохновляло всех нас. Я уже говорил о проекте «Лайтсейл-2» — это экспериментальный космический аппарат, так называемый «солнечный парус», движущийся на солнечной энергии, который разработало и создало Планетное общество. Надеюсь, мы его запустим в конце 2017-го или в начале 2018 года. Само НАСА тоже готовит несколько столь же интересных запусков. Недавно я был на мысе Канаверал и наблюдал запуск космической станции OSIRIS-REx (знаете, как это расшифровывается? Origins, Spectral Interpretation, Resource Identifi cation, Security-Regolith Explorer — «Исследователь происхождения, спектральной интерпретации, идентификации ресурсов и безопасного забора реголита». Однако!). В 2018 году зонд опустится на астероид Бенну и возьмет пробы грунта, а затем доставит их обратно на Землю. Вещества, из которых состоит Бенну, — одни из самых примитивных в Солнечной системе. К тому же орбита этого астероида проходит очень близко от Земли. OSIRIS-REx поможет ученым узнать много нового о происхождении нашей планеты и остальной Солнечной системы. Зонд соберет данные и протестирует технологические приемы, без которых нам не обойтись, если когда-нибудь придется защищать свою планету от падения астероида. Еще на стадии разработки в НАСА находятся проекты миссий на Европу, гигантский ледяной спутник Юпитера. Под коркой льда на Европе скрывается океан, вдвое превышающий по объему все запасы воды на Земле. Еще одно интереснейшее место, где можно поискать жизнь. Если все пойдет по плану, именно этим мы и будем заниматься в середине двадцатых годов нынешнего века. НАСА и в наши дни способно на потрясающие инновации, надо только, чтобы ему не мешали бюрократы, а смелые мечтатели получили возможность разрабатывать, планировать и осуществлять и краткосрочные и долгосрочные стратегии. Все эти космические миссии и проекты нужны не только потому, что они раздвигают границы инженерно-технической мысли, но и потому, что стимулируют воображение. Это самые что ни на есть ботанские свершения, меняющие угол зрения. Я уже упоминал, что будет, если мы найдем жизнь в других уголках Вселенной. А если нет? Вдруг мы так ничего и не найдем? Из этого тоже последуют потрясающие выводы. Так или иначе, ответ откроет нам фундаментальную истину о нашем месте во Вселенной: кто мы — часть живой космической сети или что-то уникальное и неповторимое? Если и вправду окажется, что мы одиноки во Вселенной, значит, проблема защиты окружающей среды на нашей планете станет еще более острой и глубокой.

Мне то и дело задают вопрос: разве можно тратить деньги на исследования космоса, когда здесь, на Земле, столько нерешенных проблем? Понятно, что при этом имеется в виду, но вот в чем дело: эти проблемы взаимосвязаны. Инженеры из «Дженерал Моторс» и их коллеги из НАСА решают одни и те же задачи, причем не только концептуальные вопросы краткосрочности и долгосрочности, но и всевозможные чисто технические задачи: устройство аккумуляторов, систем контроля, беспилотной навигации и так далее. Не случайно у Илона Маска две главные компании — Space X и «Тесла»: очевидно, он тоже прослеживает эту связь. Если мы дотянемся до поисков жизни на Марсе, то дотянемся и до развития экологически чистого производства энергии, одолеем бедность и изменим концепцию путешествий здесь, на Земле. За работу!

Глава двадцать третья Трагедия мелких аварий

Как практически любой водитель на свете, за много лет я несколько раз попадал в аварии. Пока ничего серьезного, но каждый раз, когда что-то случается, я невольно задумываюсь, насколько бездарно организовано дорожное движение как таковое. Еду себе спокойно, слежу за дорогой — и вдруг кто-то врезается в меня сзади, или вылетает на красный и мнет левое крыло моего «Фольксвагена-жука», или подрезает такси, в котором я еду. Или я сам не соблюдаю дистанцию до впереди идущей машины. Вроде бы ничего криминального — но она резко тормозит, мне вроде бы удается избежать столкновения, и тут меня задевает задняя машина, и я с размаху въезжаю переднему авто в бампер. Все это бывало со мной, и каждый раз я задумываюсь, как это странно, что мы бросаем столько научно-технических сил на улучшение системы, которая фундаментально порочна, — во все эти машины на всех этих дорогах.

В каком-то смысле нынешнее положение дел, конечно, гораздо лучше, чем двести лет назад. Ведь очень многим из нас удается попасть в очень много разных мест в любое время дня и ночи и практически при любой погоде. Автомобили значительно быстрее и надежнее лошадей и к тому же не заваливают дороги навозом. В проектировке и создании всех этих дорог, дорожных знаков и разметки, светофоров и самих машин участвовали лучшие инженеры. Но с другой точки зрения то, что мы творим в этой области сегодня, сущее безумие. Только посмотрите, какая машина огромная по сравнению с водителем. Посмотрите, какой широкой делают проезжую часть по сравнению с тротуаром. Посмотрите на всех этих специально обученных водителей, управляющих тяжелыми транспортными средствами на высоких скоростях. А между тем, если бы нам пришлось сегодня строить всю дорожную инфраструктуру с нуля, какая доля нынешних сооружений осталась бы прежней? Может быть, стоит взглянуть на картину в целом, на все и сразу и позволить ботанам все перестроить — всю пирамиду снизу вверх с упором на безопасность и экономичность? Может быть, у нас получилось бы лучше — и как вы думаете, насколько лучше? Мне кажется, несравненно лучше. Думаю, скоро мы так и поступим.

Сегодня транспортная система обладает, по выражению инженеров-строителей, высоким уровнем загрузки движением, то есть позволяет легко перемещаться с место на место и от двери до двери по дорогам на машинах и грузовиках, но лишь до тех пор, пока машин не слишком много и пока все идет хорошо. Почему плохо, когда машин слишком много, — это очевидно: нужно, чтобы между машинами соблюдалась дистанция, возникают задержки транспортного потока на перекрестках, съездах и въездах и ненужные волны быстрых и медленных автомобилей из-за того, что водители выбирают скорость, не совпадающую с движением потока. Все это в совокупности сильно замедляет дорожное движение. А если хотите основательно все испортить, устройте аварию на улице или автостраде. Это происходит постоянно и в основном потому, что в авариях участвуют люди, мы с вами, а людям свойственно ошибаться. Хорошо, допустим, вы в аварии не попадаете, вы — высококлассный водитель и потрясающе делаете свое дело, несмотря на то что вас изо дня в день окружают сущие болваны за рулем других машин. Понимаю, понимаю, таков ваш тяжкий крест.

Однако статистика отрезвляет. За один лишь 2015 год на дорогах США погибло 38 300 человек. Тяжелые травмы получили 4,4 миллиона. Возможно, и у вас кто-то из знакомых погиб в автокатастрофе. И почти наверняка вы знаете кого-то, кто пострадал в аварии, а может быть, этот кто-то — вы сами. А где травмы, там расходы на врачей, судебные тяжбы, потеря трудоспособности, а главное — человеческое горе, и всего этого хочется избежать. Ничего удивительного: таковы последствия того, что сотни миллионов человек управляют стремительными техническими устройствами из металла и стекла, причем от откровенных глупостей (сесть за руль пьяным или невыспавшимся или просто отвлечься от дороги на настройку радио или возню с телефоном) их удерживают очень слабые внешние силы. А потери и расходы приходится нести всем нам.

Однако же даже нынешний уровень функционирования транспортной системы приходится признать удивительно высоким. Основная причина — смирение перед фундаментальными законами физики. Это заслуга инженеров-ботанов, которые по большей части стараются как могут, если не считать ошибок руководства, пытавшегося пойти путем наименьшего сопротивления: я имею в виду провалы вроде «Форда-Пинто» и «Шевроле-Вега I». Аварии в наши дни случаются с прежней частотой, но сегодня водители обычно уходят с места катастрофы на своих двоих: смертность на дорогах уже десятилетиями неуклонно снижается, поскольку целая армия инженеров прилежно трудилась с учетом всей ограниченности нашей системы, чтобы сделать машины безопаснее, раз они все равно рано или поздно попадут в аварию. Столкновения так часто обходятся без серьезных последствий для здоровья и жизни, поскольку мы понимаем, по каким законам рассчитывать энергию удара и как она перераспределяется по конструктивным деталям машины. Возможно, вы слышали выражение «зона смятия», она же «поглощающая зона безопасности». Так называется часть машины, которая спроектирована с расчетом, что при столкновении она буквально сомнется. Попробуйте смять пивную банку — вам придется изрядно покряхтеть; точно так же нужно много энергии, чтобы смять периферические детали машины. Современные автомобили, и легковые, и микроавтобусы, и так называемые «семейные машины», проектируются с «зонами смятия», чтобы поглотить энергию столкновения, которая иначе передалась бы водителю и пассажирам. Чтобы понять, как это хорошо действует, советую посмотреть весь процесс в движении.

Если вы еще не видели ролик краш-теста, где «Шевроле-Бель-Эйр» 1959 года врезается в «Шевроле-Малибу» 2009 года, найдите в Интернете и посмотрите (его легко найти на YouTube.) Там показано нецентральное прямое столкновение — то есть машины сталкиваются спереди, со стороны водительского кресла. Многие из нас тоскуют по добрым старым временам, когда машины, казалось бы, строили с большим запасом прочности. Но когда смотришь видеозапись краш-теста, снятую с разных точек и под разными углами, просто поразительно, насколько лучше современный «Малибу» защищает водителя и пассажира. А «Бель-Эйр», наоборот, после аварии выглядит так, словно его проектировали как машину для истребления водителей и пассажиров. В старых автомобилях много стали, но к столкновениям они приспособлены плохо. Их корпус посылал всю энергию столкновения в салон. Сила есть — ума не надо, что и говорить. Одна и та же марка, один и тот же тип кузова — средний седан, — но построены машины с разницей в полвека, за которые мы стали гораздо лучше понимать, как и отчего люди получают травмы.

Весь этот стильный листовой металл плохо подходил и для главной задачи машины, которая, разумеется, состоит в перевозке людей. Если заглянуть под капот старой машины, увидишь очень много неиспользованного пространства. Если ты взрослый среднего роста и телосложения и имеешь склонность перепрыгивать через решетку радиатора, то легко поместишься между двигателем и внутренней частью переднего крыла с обеих сторон. Отчасти дело в издержках стиля пятидесятых, но отчасти пустое пространство оказалось там честно и откровенно, безо всяких предлогов и оправданий. Общая длина автомобиля в основном определялась необходимостью сделать так, чтобы вращающийся карданный вал, который передавал усилие от двигателя на задний мост, был достаточно длинным и движения задне го моста вверх-вниз по ухабам не выбивали двигатель вверх. Поначалу ведущими колесами у машин были задние, потому что было сложновато заставить передние колеса выполнять две функции — и поворачивать машину, и продвигать ее вперед. Сегодня большинство пассажирских автомобилей переднеприводные, потому что так лучше тяга и больше места для пассажиров внутри. Лучше компоновка, как говорим мы, инженеры.

Современный автомобиль (микроавтобус, «семейная машина») — самое сложное устройство в вашем доме, оно как плита, холодильник, мобильный телефон и вся мебель из гостиной, переплетенные друг с дружкой и поставленные на колеса. Существует всего несколько конфигураций, обеспечивающих, чтобы все в автомобиле работало хорошо, зато конфигураций, при которых ничего работать не будет, практически бесконечное множество. В точности то же самое можно сказать о любом современном промышленном изделии. При проектировании устроить хаос и разрушение проще простого, а гармония и экономичность требует колоссальных усилий. Вот почему следует ценить и уважать хорошие проекты во всем вокруг. Кто-то не пожалел трудов, чтобы собрать все кусочки воедино, и благодаря этому результат, будь то город, автомобиль или поднос в кафетерии, прекрасно выполняет свое предназначение. Чтобы проект получился хорошим, нужно сочетание широты кругозора и прицельного внимания к деталям.

Подход «все и сразу» — тщательный расчет ударной нагрузки, распределения мощности от двигателя, формы и расположения сидений и тысячи других мелочей — показывает, что не стоит размещать двигатель и задние колеса более или менее на одной линии: требуется более сложное решение. Прежние способы устарели, а усложненная конструкция современного автомобиля вполне оправдывается тем, что машины стали лучше и надежнее. Этот подход усовершенствовал и процесс сборки. Причем не надо ограничиваться примером автомобилестроения. Чем больше мелочей учитывают инженеры, тем лучше окончательный результат. Как часто мы пренебрегаем огромной практической пользой, которую нам принесли ботанские усовершенствования в науке и технике: почти все, чем вы сегодня пользуетесь, сегодня стало лучше, чем в прошлом. И холодильники, и стиральные машины, и горнолыжные куртки, и велосипеды, и ветряки. Сравните пылесос пятидесятилетней давности с современным и подумайте, с чем вам больше хочется делать уборку в доме? Со времен «Бель-Эйр» 1959 года мы добились поразительного прогресса почти что во всем.

По случайному совпадению автомобиль моих родителей — «Шевроле Бель-Эйр» 1963 года — не слишком отличался от участвовавшего в краш-тесте. Как-то раз отец резко затормозил, и я расквасил нос о руль. Это было еще до того, как во всех машинах стали делать ремни безопасности; мой отец, человек инженерного склада, установил их, но там, где меня усадили, — в середине переднего сиденья-дивана, — ремня не было. Кроме того, отмечу, что это было до того, как отец изобрел знак «Спасибо», чтобы сигналить другим участникам движения. От удара у меня искривилась носовая перегородка, и я отчасти утратил обоняние; оно восстановилось лишь через много лет, когда мне сделали операцию после другой травмы во время экстремальной игры в «летающую тарелку» (фрисби). Так что я не понаслышке знаю, как круто старые машины обращались с пассажирами. И они не изменились бы, если бы не полвека работы ботанских инженеров. Тем более что новые модели с точки зрения безопасности были, конечно, лучше старых, но не сильно. Отделы продаж в пирамидах проектов хорошо знали свое дело, даже слишком хорошо, поэтому покупатели мирились со старыми стандартами безопасности. Но потом все изменилось.

Такого рывка в стандартах безопасности не было бы, если бы не законодательство. Вспомним Рейчел Карсон, которая пробудила движение защитников окружающей среды, так ярко проявившее себя в первый День Земли; у истоков спроса на более прочные и безопасные автомобили тоже стоял такой человек — Ральф Нейдер, возглавивший небольшую группу единомышленников-активистов. Правда, впоследствии Нейдер зашел слишком далеко и стал чуть ли не экстремистом. Но в те годы, когда он выступил с критикой «Шевроле-Корвейр», к нему прислушались и согласились, что будет гораздо лучше, если принять несколько законов, которые защитят всех нас от халтурно спроектированных товаров. Об этом просило общество, этого требовали законодатели, и инженерам дали карт-бланш на создание более удачных конструкций. Только тогда мы получили современные автомобили с «зонами смятия» не только спереди, но и сзади и по бокам. Ботаны рассмотрели все условия задачи, все ограничения — и нашли хорошее решение: пусть при столкновении машина сминается, не страшно, главное, чтобы люди остались целы. В наши дни после серьезной аварии машины часто отправляются на свалку, зато водители и пассажиры гибнут гораздо реже. Если после крупного ДТП машина смята в гармошку, это верный признак, что какие-то инженеры, которых вы, скорее всего, не знаете, очень хорошо сделали свое дело. Автомобилестроению было непросто выйти на нынешний уровень инженерной утонченности, поскольку проектировать машину в принципе сложно, но это только одна сторона медали. Еще автомобильная промышленность так долго буксовала (простите), поскольку была склонна к половинчатым решениям, наглядный пример которых я и наблюдал на встрече с инженерами «Дженерал Моторс» (кстати, маленького электрического грузовика у нас нет до сих пор). Дело в том, что мы меняем мир, когда хотим. А когда не добиваемся перемен, это смерть — причем буквально. И при всем нашем прогрессе нам еще предстоит долгий путь.

Как бы я ни расхваливал ?антастические ?изические расчеты, которые не дают нам убиться в современных машинах, не могу не признать, что все вышеописанные технические приемы крайне неэкономичны. Когда мы как общество решили, что нам нужны легкомнущиеся машины, мы, в сущности, согласились на то, что будем очень часто попадать в аварии и постоянно мять машины. То есть мы признали, что с автокатастрофами как таковыми мы ничего поделать не можем и они всегда будут мешать развитию транспортной системы и определять наши технические решения. А теперь мы (ботаны, законодатели, потребители — все до единого) должны посмотреть на это препятствие прогрессу и придумать какой-то выход — не смягчать последствия неизбежных катастроф, а искоренить их в принципе. Я убежден, что выход уже найден, более того, все мы готовы с ним согласиться.

Если вы не догадались, я говорю о беспилотных автомобилях. Создание таких машин и сопутствующей инфраструктуры — процесс «все и сразу», где требуется посмотреть на вещи очень широко, чтобы увидеть все перспективы и все возможные последствия. Ездить станет безопаснее, это очевидно. Наконец-то, наконец-то мы сможем по-настоящему решить эту задачу и предотвращать аварии, а не пытаться минимизировать их количество. Уже сегодня летать в 200 000 раз безопаснее, чем ездить. Проведем небольшой мысленный эксперимент. Вам нужно, скажем, десять раз доехать из Портленда (штат Орегон) в Орландо (штат Флорида). Это займет у вас месяца два. А я тем временем десять раз слетаю из Портленда в Орегон и обратно. Как вы думаете, у кого больше всего вероятность погибнуть или получить травму? У вас — у водителя. А самолеты как таковые и система контроля над воздушными путями гораздо безопаснее, тут и говорить не о чем. Точно такими же будут и беспилотные автомобили будущего. Автомобильные аварии, конечно, будут происходить, но очень редко, к тому же машины, участвующие в них, станут еще безопаснее нынешнего. Инженеры продолжат работать над повышением безопасности где только можно. Готов спорить, что наши потомки будут слушать рассказы стариков о страшных автокатастрофах, недоверчиво качая головой: трудно заглянуть за завесу десятилетий.

Когда в нашем распоряжении окажется сверхбезопасный личный транспорт, которым человеку не нужно управлять, мы получим возможность разведывать новые способы перемещения. Возможно, сегодня вы, читатель, не большой поклонник общественного транспорта: не очень удобные маршруты, не очень надежное расписание, иногда приходится стоять в тесноте всю дорогу. А теперь представьте себе, что вы в любой момент можете вызвать личный автомобиль, который тут же подкатит прямо к двери и доставит вас именно туда, куда надо. Будете ли вы возражать, если у вас окажется несколько попутчиков, особенно если в дороге получите возможность отдохнуть, поработать на компьютере или поиграть в телефон? Такой общественный транспорт, пожалуй, станет неслыханно популярным. Независимый автомобиль, который можно вызвать, доставит пассажира в самые отдаленные точки, куда не предусмотрены регулярные маршруты, поскольку это невыгодно муниципальному транспорту. Да и по накатанным маршрутам, например, между Вашингтоном, Нью-Йорком и Бостоном, гораздо быстрее и удобнее спокойно проехать в электрическом беспилотном автомобиле, а не тащиться в аэропорт и садиться в самолет либо добираться по железной дороге. И это уж точно лучше и к тому же экономичнее, чем катить на собственной машине в бурном потоке на шоссе I-95.

А тогда мне несложно представить себе мир, где владеть автомобилями и брать на себя все сопутствующие хлопоты согласятся лишь единицы. Индустрия автомобилестроения станет совсем иной. На смену стильным новым моделям, представляемым каждый год, придут надежные, добротные, крепкие корпуса, двигатели и запчасти к ним, и это станет нормой. Транспорт превратится в услугу, которую включаешь только когда нужно, вроде доступа в Интернет или кабельного телевидения. Конечно, время от времени можно и сесть за руль ради развлечения, но в основном все заботы и неудобства, связанные с владением и техобслуживанием автотранспорта, возьмут на себя муниципальные власти и транспортные компании. Мне, как инженеру, представляется, что это очень разумно. Перемены в привычках и поведении повлекут за собой перемены в инфраструктуре. Например, можно будет перестроить улицы в центрах крупных городов, где вечные пробки, и тогда миниатюрные такси-беспилотники («таксиподы»?) смогут ехать более тесным потоком, чем непомерно громадные автомобили наших дней. Парковки превратятся в новые пешеходные или развлекательные зоны. Территории нынешних гаражей и подъездных дорог можно будет застроить жилыми домами. И современные представления о жизни во многом станут темой увлекательных рассказов о прошлом.

Многие сомневаются, готова ли индустрия транспорта к такому ботанскому перевороту. Личный автомобиль — неотъемлемая часть западной и особенно американской культуры, и представляется, что здесь нельзя ничего менять, это покажется возмутительным вольнодумством. Однако представьте себе, среди моих сотрудников есть несколько молодых людей, у которых нет своих машин. К их услугам дешевые такси или прокатные автомобили, которые они вызывают по мобильному телефону. Мне думается, что с автомобилями сегодня та же ситуация, что когда-то, сто лет назад, с лошадьми: есть люди, которые любят лошадей и по-прежнему тратят деньги и досуг на верховую езду и уход за лошадьми. Но большинство из нас считает, что на машине и метро ездить гораздо проще и удобнее, чем верхом.

Задумайтесь, как вырастет производительность труда, если нам больше не нужно будет тратить несколько часов в неделю, чтобы перемещаться из одной точки в другую в режиме ручного управления. А еще задумайтесь, скольких потерь в производительности труда нам удастся избежать. Не будет больше страшной боли и страданий, больниц, страховых выплат, судебных исков. Мне не придется ездить по улицам в вечном страхе, что кто-то врежется в меня сзади, что я сам помну кому-нибудь бампер, что мою машину разобьет какой-нибудь вчерашний школьник, которому приспичило за рулем написать эсэмэску. Если освободиться от необходимости управлять автомобилем, мы — каждый взрослый американец — получим в среднем 45 минут свободного времени в день. Потерянное время станет найденным, когда мы сможем занять свой массивный мозг чтением, письмом, созданием произведений искусства, играми, общением с друзьями, всевозможным нефизическим трудом и всем диапазоном современных видов досуга. У нас будет больше времени подумать над «всем и сразу» и обеспечить положительную обратную связь, которую предполагает этот подход: размышления вдохновляют ботанов, что приводит к появлению новых автоматизированных систем, благодаря которым наша жизнь становится еще немножко лучше.

А если идея автоматизированного транспорта вам не по душе, надеюсь, вы сейчас сидите на стуле, поскольку у меня для вас неприятная новость: когда вы садитесь в самолет, то тоже доверяете свою жизнь автоматизированным системам. «За штурвалом» современного самолета на протяжении почти всего полета находится автопилот. Точнее, автопилоты во множественном числе: возможно, там три системы автопилотирования, которые проводят голосование (электронное), а если им не удается найти компромисс, пищат (громко), и только тогда за дело берется пилот-человек. Автопилоты могут удерживать самолет в воздухе и направлять его по прямой из одной точки в другую без всякого участия человека, маневрировать при посадке и действовать по протоколу в случае чрезвычайных ситуаций на всем протяжении полета. Подобные системы основаны на еще более умных версиях, которые устанавливают на военные самолеты. Это напоминает мне анекдот, который рассказывали инженеры в «Боинге»: «Слышали про бомбардировщик В-3? Там в кабине места для пилота и бультерьера. Пилот — чтобы следить за приборами, а бультерьер — чтобы пилот ничего не трогал». Пока что никаких В-3 с такими параметрами не делают, но анекдот смешной (по крайней мере, мне так кажется), поскольку это легко себе представить. Кстати, похожие мысли возникают у меня по поводу некоторых высокопоставленных чиновников, уполномоченных принимать решения по насущным вопросам современности. Они, конечно, пилоты, но тогда нам надо быть бультерьерами.

Я за то, чтобы все наши системы были по возможности автоматизированными, при условии что мы будем операторами. Если мы допускаем, чтобы наши машины были опасными, виноваты в этом не машины, а кто-то из нас. Если мы допускаем, чтобы наши правительства вели себя как им заблагорассудится, это тоже наша вина.

Судя по тому, какой восторг вызвали в обществе первые эксперименты с беспилотными автомобилями и как быстро появляются новые модели, мы готовы уже совсем скоро отказаться от контроля на новом уровне, куда выше трамваев и самолетов. Вот-вот мы примиримся с мыслью, что можно стать пассивным пассажиром в собственном автомобиле, даже если мы едем в одиночестве. В чем-то автомобили станут такими же, как самолеты, а в чем-то — совсем нет. Сейчас за всеми полетами надзирают авиадиспетчеры (все те, кто работает в таких высоченных башнях в аэропорту) и подвластные им системы. Они следят, чтобы самолеты держались на нужном расстоянии друг от друга, назначают каждому самолету время и место взлета, устанавливают очередность посадки для тех, кто в воздухе. Система контроля воздушного движения по большей части устроена сверху вниз: централизованные компьютерные системы отслеживают все движение и руководят им, и самолетам разрешают или запрещают движение согласно одному общему плану.

Так вот, движение беспилотных автомобилей, скорее всего, так организовать не удастся. Просто люди вроде вас будут садиться в машину и командовать, куда ехать. По большей части мы еще находимся на этапе разработки своих представлений о том, каким будет мир беспилотных автомобилей, но эта эпоха не за горами. Мы совершенствуем автоматизированные системы и с каждой милей подбираемся все ближе. Сейчас, когда я пишу эти строки, компания «Убер» уже запустила экспериментальный парк беспилотных автомобилей в Питсбурге. Вот-вот появятся похожие сети такси и у других компаний, а затем настанет черед беспилотных личных автомобилей в широкой продаже. Прежде чем мы будем к этому готовы, надо решить много разных задач, но инженеры во всем мире, не покладая рук, ищут возможные проблемы и методы их решения. Компании-производители уверенно движутся вверх по перевернутой пирамиде проекта. Нам понадобится критически оценить все проекты на каждой стадии и много раз передумать, когда мы обнаружим, что тот или иной подход не оправдывает надежд. И в целом нам придется применять строжайшие стандарты, гарантирующие, что беспилотный автомобиль ездит лучше и аккуратнее, чем мы с вами, причем всегда, каждый раз, когда вы выезжаете в нем на дорогу.

Если вспомнить историю, станет понятно, что эта идея не нова. На Всемирной выставке 1939 года в Нью-Йорке, во времена, когда мои родители Нед и Джеки были парочкой влюбленных студентов, а я еще даже не проектировался, в павильоне «Футурама» показывали беспилотные радиоуправляемые электромобили. Одна беда: они были ненастоящие. Это были вдохновенные мечты промышленного дизайнера по имени Норман Бель Геддес, одного из основоположников футуризма в дизайне. Технология того времени не позволяла даже приблизиться к созданию подобных автомобилей, и у реальности ушло больше семидесяти лет на то, чтобы придумать оптимальное решение (или, по крайней мере, относительно оптимальное решение) соблазнительных задач, порожденных воображением ботанов вроде Беля Геддеса. А знаете, что самое приятное? Мы все-таки приближаемся к цели, хотя на это потребовалось несколько поколений.

Всякий раз, когда я смотрю вниз из самолетного иллюминатора или выглядываю из окна верхнего этажа высотного дома, меня поражает, как много сил и средств расходуется впустую. Человеческий мозг, драгоценная биологическая система, способная выбирать, какие клапаны нажимать на кларнете, и рассчитывать математические кривые, по нашему приказу вынужден распоряжаться газом и тормозом и рулить машинами на дорогах, где царит хаос и стоит один раз дернуться, на миг отвлечься — и тебя ждет смерть. Я, как инженер, все не могу дождаться, когда наконец появятся настоящие решения задачи о безопасности дорожного движения, а не уловки «по мере поступления» вроде бамперов и «зон смятия». Сегодня этот процесс уже идет. Машины с ручным управлением исчезнут из повседневной жизни как элементы системы, которая, как мы скоро поймем, просто до нелепого опасна и неэффективна. Мы с радостью примем более удачные проекты, как уже неоднократно делали в прошлом.

Первые самоуправляемые машины не смогут быть полностью автономными, их системы будут не лучше и не умнее, чем люди, их создавшие, — но, поверьте, это прекрасное начало. Они будут улучшаться, и очень быстро. Это уже происходит. Затем, когда несколько инженеров решат все задачи, связанные с самостоятельным движением, — научат машины самостоятельно прокладывать маршрут, самостоятельно избегать столкновений, самостоятельно договариваться, кто первый пересекает перекресток, — нам сразу станет проще жить в этом мире. Такие машины возьмут на себя все тяготы езды в пробках или на скучных длинных перегонах по шоссе. Они существенно увеличат мобильность пожилых людей и инвалидов. Благополучно доставят домой всякого, кто перебрал за ужином. Вероятно, в настройках самоуправляемых автомобилях будет предусмотрена возможность и для вас сесть за руль, но, скорее всего, они не разрешат вам бешено разгоняться или метаться из ряда в ряд. Роботов-полицейских в будущем не понадобится, система сама заставит другие машины блокировать вас, если вам вздумается лихачить.

Чтобы привыкнуть к самоуправляемым машинам как к концепции, всем нам, водителям, понадобится большой сдвиг в сознании, ведь мы привыкли сами управлять своим авто, но мы откажемся от личного контроля ради общественного блага. И такое в истории уже бывало: точно так же мы доверяемся и самолетам, и метро, и другим водителям, когда садимся к ним в машину. Это не бремя, а естественное течение прогресса. А можно выразиться иначе: благодаря развитию техники мы получим дозу ботанской вежливости и ответственности. Она заставит нас предупредительнее относиться друг к другу.

Глава двадцать четвертая О прочных льдах без излишней горячности

Летом 2016 года я был свидетелем работы организации EGRIP (East Greenland Ice-core Project): группа ученых-климатологов бурит Гренландский ледяной щит — четырехсоткилометровую книгу со снежными страницами.

Для меня путешествие по Гренландии стало эмоциональным переживанием. Я уже двадцать лет изучаю неопровержимые доказательства того, что люди влияют на климат на нашей планете. Постоянно говорю об этом по телевидению, на публичных лекциях, в книгах. И все равно мне, как и большинству из нас, трудно представить себе происходящее наглядно, непосредственно, почувствовать его нутром. Мир так велик, что почти никому из нас не удается думать о каждой экосистеме в отдельности, а изменения климата — процесс сложный и деликатный. Да и временные масштабы — сотни тысяч лет… Нет, вы только представьте себе, чем все занимались сто тысяч лет назад? Да и были ли они, эти «все»? Думать об этом увлекательно, но очень трудно. Наш век так короток по сравнению с этими эпохами. А когда приезжаешь в Гренландию, абстракции становятся реальностью. Здесь видна вся переменчивость и хрупкость земной природы. Здесь не удается отмахнуться от вероятности внезапных катастрофических перемен. Здесь отпадают всякие сомнения в том, что действовать нужно срочно. Мы можем заглянуть глубоко в прошлое, чтобы понять, что ждет нас в будущем, благодаря прогностическим возможностям науки. Именно этим и занимаются исследователи гренландских льдов.

То, что я видел, меня очень встревожило.

Гренландия содержит полный отчет о древнем климате Земли, поскольку все, что там происходит, естественным образом сохраняется в морозилке (в буквальном смысле слова) больше полутора километров глубиной. Здешние данные до того очевидны, что ученым почти ничего не нужно фильтровать: и так понятно, что происходит. Хотя я побывал в Гренландии летом, температура в центре ледяного щита никогда не поднималась выше минус пяти. А так называемой «ночью» опускалась еще ниже, до минус двадцати. «Ночь» в данном случае надо понимать условно — как определенный промежуток времени на часах. В течение нескольких месяцев до и после летнего солнцестояния Солнце не заходит, а в течение нескольких зимних месяцев — не восходит. Как-то раз во время той поездки я проснулся в три часа ночи и сделал несколько фотографий, поскольку на улице было светло почти как в десять утра.

Каждый год на ледники, покрывающие Гренландию, ложатся новые слои снега, и так формируются исполинские стокилометровые пласты сплошного льда. По состоянию снега можно судить об атмосферных условиях соответствующего времени. Колебания температуры и влажности сказываются на размерах и толщине снежинок. В зависимости от ветра в толще снежного слоя или поверх него могут оказаться частички почвы, принесенные с других континентов. Снег, накопившийся за сезон, говорит о состоянии окружающей среды в тот год. Зимние и летние снега несколько различаются по некоторым параметрам. Снег в Гренландии шел круглый год сотни тысяч лет подряд и не таял, поэтому снега там и вправду много — толстенные слоистые пласты. Под весом верхних слоев снежинки в нижних спрессовываются. Воздуху некуда деться, и он остается в крошечных пузырьках, прячущихся между иголочками снежинок. Так что Гренландский ледяной щит состоит из прессованных снежинок, сохранившихся на холоде больше ста тысяч снежных лет и зим. Потому-то исследователи льда — гляциологи — и называют его снежной книгой. Естественный гроссбух, где педантично фиксировалась смена времен года, состояние древней атмосферы и климатические условия на Земле.

Вот уже лет сорок инженеры разрабатывают особые ледяные буры, чтобы поднять эти страницы истории климата на поверхность и прочитать. Сами понимаете, как это трудно. Работу EGRIP финансирует Копенгагенский университет, поэтому меню исследователей составлено в традиционном датском стиле, то есть просто фантастически: такая пища насыщает энергией, а без этого в краях вечных льдов никак. Все сотрудники — и бурильщики, и палеоклиматологи, и столяр, и электрик, и врач, и повар — прилагают все силы, чтобы поднять пробы льда на поверхность и сохранить их для дальнейшего изучения. Особенно тяжело приходится небольшой бригаде бурильщиков. Для защиты от ветра и солнечных лучей они работают в искусственных пещерах: сначала выдалбливают траншеи в 30 метров длиной, 10 метров шириной и 10 метров глубиной при помощи гусеничных машин вроде тех, которые применяют на горнолыжных курортах. В траншеях надувают здоровенные воздушные шары в форме сосисок. А потом при помощи снегометов делают крышу — покрывают шары трехметровым слоем снега. В результате всех этих трудов и получается огромная ледяная пещера. Больше всего она похожа на логово архизлодея из комиксов. Ледяные туннели защищают от разгула стихий, но ни о каком уюте речи нет. Это настоящая морозилка — я не шучу. Там даже холоднее, чем на поверхности. Чтобы там работать, приходится напяливать на себя несколько слоев теплой одежды: сначала термобелье с длинными рукавами и штанинами, потом толстые термоизолирующие штаны, тяжелые термоизолирующие ботинки и, как правило, очень толстый пуховик. Во всем этом довольно тяжело передвигаться. А еще нужны темные очки, чтобы не слепили солнечные лучи, отраженные от снега. Изучение изменений климата — это вам не синекура. Такие исследования нужно проводить без излишней горячности.

Прибыв на ледяные просторы, рабочая группа EGRIP первым делом нашла самое толстое место при помощи особых радаров. Там залегает больше всего слоев древнего снега, на который ушло больше всего лет снегопадов, а поэтому и записи о климате прошлого самые длинные и самые древние. Так что исследователи выбрали именно этот участок в самом центре восточной части Гренландского ледяного щита ради самых лучших данных. Чтобы добраться до этих данных — самых древних и в самой глубине — ученые пробурили невероятно плотный лед особой хитроумной бурильной установкой. Полый бур оборудован электромотором, который вращает острые резаки. Бурильщики опускают бур все ниже и ниже и извлекают длинные толстые ледяные цилиндры; кроме того, бур снабжен пружинными металлическими «лапками», которые подхватывают конец образовавшегося ледяного цилиндра, после чего его поднимают на поверхность на стальном кабеле-поводке. Затем лед попадает в холодную пещеру-лабораторию, где исследователи аккуратно пилят цилиндры на стандартные 55-сантиметровые чушки, взвешивают каждую из них и отмечают все видимые дефекты, которые могут быть вызваны недостатками бурильной установки.

Но все это бурение, пиление, взвешивание и измерение — это только самое начало процесса. Ученые подробнейшим образом изучают химические особенности льда и заключенных в нем пузырьков воздуха. Мы можем точно определить, сколько лет назад выпал снег и каким тогда был климат. Мы можем узнать, каков был тогда состав атмосферы и откуда взялась пыль, попавшая в толщу льда. Мы читаем страницы исторической хроники климатологов. Проведи пальцем по пробе из бурильной установки EGRIP — и ты почувствуешь ход древнего времени. Я так и сделал, и это потрясающе.

Поскольку я знаю инженерный жаргон (а может быть, просто потому, что я приехал со съемочной группой и все равно собирался раскрывать некоторые секреты), ученые дали мне подержать несколько драгоценных образцов. А ведь случись что, и получить замену будет очень трудно: в некотором смысле пробы бесценны. За один раз на поверхность достают цилиндр длиной около двух метров. Это довольно много льда, поэтому цилиндр получается увесистый, но когда меня пустили в ледяную пещеру и дали подержать образец, я от волнения даже не заметил его тяжести.

Затем исследователи считают слои льда; это происходит либо прямо там, в холодной-холодной искусственной пещере-лаборатории по соседству с бурильной установкой, либо уже в лаборатории в Копенгагене или Денвере (такой же холодной). Слои льда считают точно так же, как и годичные кольца на спиле дерева, и делают из них примерно те же выводы: каждый слой или группа из нескольких плотно спрессованных слоев — это один год (сезон) снегопада. Если границы годичных слоев оптически не очевидны, исследователи еще подробнее изучают лед при помощи пары электродов, измеряющих электропроводность льда, и отмечают мелкие различия в составе снега в разные годы. Ближе к поверхности, где древние слои снега спрессованы не очень плотно, вмерзшие пузырьки воздуха видны невооруженным глазом. Глубже слои, соответствующие каждому сезону, под возрастающим давлением накапливающегося сверху снега делаются все тоньше и тоньше. Пузырьки воздуха в них по-прежнему есть, но сжаты практически до невидимости. А еще глубже они сжаты так, что и вправду исчезают, полностью растворяются в толще льда.

Я пробыл там долго и видел, как бурильщики прошли «фирн» — относительно неплотный слой зернистого снега, слежавшегося, но с видимыми порами. Я помогал (ну или пытался помочь), когда доставали пробу за 1889 год. Все ученые сразу узнали этот слой, как только образец положили на особый измерительный стол, — вот как хорошо они знакомы с видами льда. Я различил отчетливую тонкую линию, отмечавшую, что год выдался особенно теплым. Сейчас, когда я пишу эти строки, на основании исследования льдов и метеорологических данных на всей планете установлено, что 2016 год был самым теплым за всю историю наблюдений. Это закономерно для постиндустриальной эпохи, которая длится уже 250 лет. Во льду хранятся следы всепроникающей деятельности человека.

В честь первого дня бурения в очередной бурильный сезон мы распили бутылку превосходного шотландского виски, отметив начало новой линии исследований (то есть нового цилиндра), и работа закипела. Когда образцы льда поднимают с огромной глубины в пещеру возле бурильной установки, пузырьки воздуха, которые в них содержатся, могут лопнуть из-за перепада давления. Очень забавно взять кусочек льда из отходов, застрявших между бурильной трубой и ее внешним чехлом, и бросить в бокал скотча. Пузырьки сжатого воздуха из атмосферы Земли в далеком прошлом вырываются на поверхность после тысячелетнего плена, и лед шипит.

Главное, что нужно знать об исследованиях EGRIP, — что это не просто хроники прошлого. Это еще и голые (гололедные?) факты, говорящие о наших перспективах на будущее. Все фантазии, все порочные теории о том, что люди якобы не влияют на изменения климата, разбиваются о твердо установленные факты и абсолютно неопровержимые данные. Помимо страшных доказательств виновности человечества в переменах климата в наши дни, есть и другой крайне тревожный феномен. Гренландский лед хранит подробные сведения о так называемом «резком изменении климата» — это гляциологический термин. Так вот, друзья, это серьезно. Закономерности выпадения дождя и снега меняются за очень короткое время. Меняются и закономерности бурь и штормов, и пути океанских течений. И короткое время — это не по геологическим меркам. Речь у нас идет о заметных изменениях климата за десятки лет, а иногда и просто за считаные годы. Если какое-то резкое изменение климата произошло в момент вашего рождения, то к тому времени, когда вы окончите школу, земли, с которых вы кормились, могут оказаться совершенно бесплодными. Успеют ли сельскохозяйственные системы перебраться на другие угодья, чтобы всех накормить? Этот тревожный сценарий изложил мне климатолог Джим Уайт из Университета штата Колорадо. Такие резкие перемены иногда происходят и в рамках природных процессов с их обычно неспешным темпом (по человеческим меркам). Но сегодня мы вмешиваемся в климатическую систему Земли гораздо быстрее любого мыслимого природного процесса. И очень может быть, что рано или поздно мы столкнемся с резким фазовым переходом в климатической системе, но когда это будет, мы не знаем. В некотором смысле то, чего компьютерные модели не могут предсказать (пока), даже страшнее, чем то, что они предсказывают. Яркий пример масштабов изменений климата — ледниковые периоды. Мы с вами живем спустя 10 000 лет после последнего длительного похолодания, однако следы ледниковых периодов налицо повсюду. Я учился в колледже в городе Итаке в штате Нью-Йорк, на озере Кайюга. Начал работать инженером в «Боинге» в Сиэтле, на озере Вашингтон. Мой лучший школьный друг Брайан живет в Кливленде, на берегу озера Эри. Все эти огромные водохранилища созданы ледниками. Озеро Кайюга, как и остальные озера из группы Фингер-Лейкс, тянется с севера на юг — как и озеро Вашингтон. Все они следуют путями давно исчезнувших ледяных пластов, которые раздирали землю, наползая с морозного Севера. При движении эти пласты оставляли глубокие борозды, превратившиеся потом в озера.

Великие озера порождены «мертвыми льдами», колоссальными ледяными массивами, которые ползли себе вниз под гору, а потом остановились и своим весом продавили долины, выдолбленные и расширенные движением их предшественников-ледников.

Между тем процессы, запустившие эти масштабные события, были на удивление деликатными. Как правило, ледниковые периоды вызываются изменениями формы земной орбиты, а также углом и направлением наклона земной оси относительно Солнца. Эти изменения цикличны с периодами около 100 000 лет, 41 000 лет и 23 000 лет и называются циклами Миланковича в честь Милутина Миланковича, сербского математика, который открыл их в 1912 году. Но сегодня климат меняется гораздо быстрее любого цикла Миланковича. Наша ситуация требует срочного и продуманного вмешательства.

Когда влияние всех циклов в совокупности приводит к тому, что на поверхность Земли попадает чуть меньше солнечного света, чем обычно, наша планета слегка охлаждается. Когда циклы совпадают так, что солнечного света становится больше, Земля чуть-чуть нагревается. Химия и циркуляция океанов усиливают этот эффект. Когда Земля нагревается, океаны выпускают в атмосферу часть растворенного в них углекислого газа, и вода испаряется из них быстрее, а дополнительный CO2 и водяной пар способствуют дальнейшему потеплению. А когда циклы Миланковича сообща приводят к тому, что солнечного света становится меньше, океаны поглощают углекислый газ и в воздух попадает меньше водяного пара. Это ускоряет охлаждение — и тогда здравствуй, ледниковый период.

Чтобы посмотреть на изменения климата с разных сторон, по-ботански, на самом деле нужно провести на планете цикл экспериментов, чтобы посмотреть, как она себя ведет, то есть изучить причины и следствия. Этого мы проделать не можем, поэтому строим компьютерные модели и сравниваем их результаты с данными, получаемыми изо льдов. Смотрим, удастся ли нам создать программный код, который предсказывает прошлое и моделирует факты, наблюдаемые во льдах. Так мы можем исключить предвзятость и искажения фактов.

Так вот, изучая образцы льда из Гренландии и других мест, мы видим, как резко меняется структура слоев. Это доказывает, что крупные перемены климата могут произойти меньше чем за двадцать лет. Как именно они происходят, мы не знаем, зато прекрасно понимаем, по какой причине: дело во взаимодействии температуры, содержания углекислого газа, океанских течений, испарения воды и живых существ, которые на все это реагируют. Есть и другие важные факторы. Если зимой выпадает меньше снега и появляется меньше льда, поверхность Земли в целом темнее, а значит, она поглощает больше света, что приводит к дальнейшему потеплению. Если гренландские ледники растают, в Атлантический океан вольется больше талой воды, а значит, нарушится соотношение между пресной и соленой водой, что может изменить течения. Океанские течения распределяют тепло по планете, поэтому любой сдвиг в этой области имеет далекоидущие последствия. И во все эти процессы вмешиваются люди — жгут углеводородное топливо, вырубают леса и вообще всячески способствуют парниковому эффекту на Земле. Упомянутый 2016 год стал вехой на этом пути: концентрация углекислого газа в атмосфере превысила отметку в четыреста долей на миллион впервые за четыре миллиона лет. В этом виноваты люди — и людям за это платить. Главный вопрос — кому именно и насколько высокой окажется цена.

Мы вступили на нехоженую территорию, и поэтому так важно двинуться в сторону безуглеводородного будущего, причем прямо сегодня. Исследователи ледяных покровов говорят, что Земля — система хаотическая. Грубо говоря, для хаотической системы характерны взаимодействия, способные в результате мелких нарушений приводить к непредсказуемым и зачастую колоссальным переменам. Вероятно, вам знакомы слова «эффект бабочки»: стоит одной-единственной бабочке в Южной Америке взмахнуть крылышками, и это вызовет ураган на Западном побережье Африки. Так вот, возможно, именно с таким эффектом мы и столкнулись. Это записано и в гренландских льдах. Роль бабочки играют люди, но мы не трепещем крылышками, а накачиваем атмосферу углекислым газом и метаном (который еще больше способствует парниковому эффекту) в миллион раз быстрее, чем силы природы.

Самопровозглашенные скептики иногда подчеркивают, что климат менялся всегда. Так и есть — но лишь в определенной степени. Да, он всегда менялся, но сейчас мы, люди, навязываем ему такие темпы изменений, каких история еще не знала. Это можно представить себе наглядно: когда едешь по скоростному шоссе, то разгоняешься до 100 километров в час. А когда подъезжаешь к дому и останавливаешься, то движешься со скоростью 0 километров в час. И все у тебя складывается неплохо. Но зарубите себе на носу, что затормозить со 100 до 0 километров в час можно и врезавшись в кирпичную стену. Тут результат будет несколько иным. Теперь представьте себе, что вы едете по шоссе, когда за рулем кто-то другой, и видите впереди поперек дороги кирпичную стену. Вы кричите: «Эй, остановись!» А водитель отвечает: «Подумаешь, кирпичная стена, у машин и так постоянно меняется скорость!» Так вот, уважаемые коллеги, беда не в самом изменении, а в скорости изменения, от нее-то люди и гибнут! И с климатом то же самое. А теперь представьте себе, что стена приближается, а тот же водитель говорит вам: «Не слушай всех этих специалистов по автокатастрофам, они просто выбивают из правительства гранты на физические исследования!»

По-моему, в наши дни на каждого настоящего эксперта-ботана приходится один пропагандист ложных сомнений. Вот почему нам так важно объединиться, разумно профильтровать информацию и добиться, чтобы голоса тех, кто знает, как все обстоит на самом деле, были услышаны. Надо стараться, чтобы все понимали, какова реальная ситуация: на кону благополучие планеты (и тех из нас, кто на ней почему-то живет).

Там, среди гренландских льдов, я почувствовал, что у меня почва уходит из-под ног. И причина не в медленном движении ледяного пласта, который смещается примерно на 15 сантиметров в день. Причина в том, что у меня екнуло сердце, когда я задумался о последствиях совершаемых здесь открытий. То, что происходит в Гренландии, происходит и на Земле в целом. Расцвет и упадок ледниковых периодов, записанных в полуметровых пробах льда EGRIP, — это древние перемены климата, которые потрясли весь мир, и не исключено, что они ожидают нас в ближайшем будущем. Стремительное потепление, которое сейчас идет полным ходом, тоже затронет всю планету. Помимо сильных снежных бурь, нам, вероятно, придется стать свидетелями частых засух в Калифорнии, аномальной летней жары в Европе, катастрофических наводнений в Южной Азии. Наверняка у этого эффекта бабочки будут и другие последствия, о которых мы пока не задумывались. Это трагедия общинных пастбищ в крайнем ее проявлении. Никому из нас и в голову не приходило, что мы можем повлиять на климат всей Земли. Но если все мы и дальше будем жить по-прежнему, придерживаться прежнего образа действий, последствия не заставят себя ожидать и мы ощутим их в полной мере.

Исследователи предсказывают и оценивают, что нас ждет. Резкое изменение ритма осадков чревато постоянными неурожаями основных сельскохозяйственных культур — риса, пшеницы, кукурузы, сои и хлопка. Теплые зимы приведут к распространению насекомых. Насекомые будут уничтожать посевы и переносить в Москву, Лондон, Токио и Миннеаполис болезни, которые раньше встречались только в тропиках, вроде малярии и лихорадки денге. В крупных городах возникнет нехватка питьевой воды. А без нормальной канализации вспыхнут всевозможные эпидемии.

В предельном случае хаос, вызванный изменениями климата, станет настолько непредсказуемым, стремительным и катастрофическим, что станет трудно предусматривать адекватные долгосрочные меры. Даже если изменения климата пойдут не так резко и более предсказуемо, нетрудно догадаться, что нас ждет дефицит продуктов и электричества, засухи, пожары, жара, сбои в работе канализации, и не исключено, что мы не в состоянии этого предотвратить ни целиком, ни даже отчасти.

Перемены климата для нас — суровая проверка на критическое мышление. До сих пор мы думали одним образом. Теперь нам надо научиться думать лучше. Надо свести воедино все самое качественное, и данные, и проекты, и исполнение, призвать всех к коллективной ответственности и взяться за работу. Надо обуздать выбросы парниковых газов. Обеспечить каждого жителя Земли чистой водой и надежными возобновляемыми источниками электроэнергии. И надо спешить: чем дольше мы медлим, тем сильнее усугубляется положение. Начинать нужно прямо сейчас. Никакая страна, никакое правительство не в состоянии решить эту проблему в одиночку. Если власть имущие не договорятся в ближайшем будущем о коллективных действиях, придется нам с вами самим брать власть. А если те, кто отрицает очевидное и мешает нам, подняли шум и сбивают всех с толку, надо добиться, чтобы наши ботанские голоса звучали громче и отчетливее.

Я хочу, чтобы наши потомки, посмотрев на данные гренландских льдов за XXI век, сразу заметили, в каком году мы принялись за дело. Подобные крутые изменения курса потребуют стараний всего человечества в течение долгого времени. Чтобы спасти нашу планету, сохранить ее для нас, людей, мы должны сосредоточиться на наших общих интересах, перестать быть хаотической толпой узколобых эгоистов. Надо овладеть знаниями и взять на себя ответственность.

Наш долг — изменить мир к лучшему ради всех живых существ на Земле, а главное — ради нас самих.

Глава двадцать пятая Западная Виргиния, ее обитатели и горы угля

В октябре 2015 года меня пригласили выступить на заседании Комитета по высшему образованию Западной Виргинии с лекцией о науке и окружающей среде. Дело было в городе Чарльстон, столице штата. Главной темой моей лекции была необходимость переходить на экологически чистые возобновляемые источники энергии. Эта часть всегда вызывает бурную реакцию слушателей. Иногда надо мной смеются, иногда кивают в самых серьезных местах. А иногда — и это я люблю больше всего — мотают головой в знак категорического несогласия, и это означает, что я затронул чувствительные струны и, вероятно, спровоцировал слушателей на то, чтобы пересмотреть свою точку зрения. Так что когда я обращался к толпе жителей Западной Виргинии, то ждал, что все будут так или иначе мотать головой. Это же край угольных шахт, а я собирался высказать много нелицеприятного по поводу черного камня.

Тем из вас, кто не бывал в Чарльстоне, должен сказать, что это прекрасный город, вполне соответствующий гимну штата — Take Me Home, Country Roads («Приведите меня домой, проселки») Джона Денвера. Там можно проехаться по самому настоящему проселку, идеальному, как с открытки, и перед тобой предстанет… огромный угледобывающий комбинат, словно бы стремящийся поглотить все вокруг. Из иллюминатора самолета я заметил огромные серые каменные проплешины — будто бесплодные острова в море зеленых деревьев. В некоторых местах почти все было серое, будто кто-то расплескал по пейзажу громадное ведро масляной краски. Там и сям виднелись грязные озера, серо-бурые пятна: я и не думал, что это вода, пока на них не заблестело солнце. Да и не вода это была, а стоки, гигантские помойные ведра, куда с шахт сливают всякую жижу.

У всякого, кто хоть на миг задумывается о безопасности окружающей среды, подобный пейзаж вызывает отчаяние. Как мы только могли вырубить столько лесов? Зачем мы выкапываем древние яды и оставляем их прямо тут, на земле? Как нам удалось настолько опустошить прекрасные зеленые предгорья Аппалачей всего за двести лет? Мы выстроили дороги и корабли, заводы и города на энергии ископаемого топлива, но многие из тех, кто когда-то любил эту землю, больше не могут здесь жить. Близ рукотворных озер промышленной дряни невозможно ни охотиться, ни выращивать посевы, во многих местах не осталось чистой питьевой воды. Предприниматели прошлого не понимали, каковы краткосрочные и среднесрочные последствия их действий, не говоря уже о долгосрочных, — не понимали или просто не задумывались. Компаниям нужна была сверхприбыль. Политики принимали решения, защищавшие рабочие места на ближайшие два-четыре года — а не на двадцать или сорок. А теперь остался только уголь низкого качества, и добывать его не так просто. Цели, оправдывавшие такие средства, туманны, — налицо наглядный пример того, что бывает, когда в обмен на краткосрочную выгоду получаешь долгосрочные убытки.

Глядя на этот унылый пейзаж, я говорил себе, что нужно придерживаться исторической точки зрения. Полномасштабное изменение природного ландшафта — свидетельство научно-технического прогресса и промышленной мощи человечества. Прежние поколения ботанов придумывали, как обуздать химическую энергию, заключенную в некогда живых зеленых растениях древних болот, в растениях, которые погибли и перегнили миллионы лет назад, слежались, спеклись под воздействием высоких температур и превратились в уголь. Новаторы индустриальной эпохи придумали способы добыть уголь, запустить с его помощью паровые машины или преобразовать его скрытую энергию в электричество, получаемое из углеводородного топлива, которое и питает по большей части наш современный мир. Все это подлинные проявления ботанской гениальности. Многие из этих ученых и инженеров далекого прошлого соблюдали самые высокие стандарты проектирования и работали с самой лучшей информацией, какую только могли заполучить в те дни. Они тоже старались сделать мир лучше. Но их решения в конце концов оказались краткосрочными. А нам нужно меняться.

Лет двести промышленный мир жил, в сущности, по одному закону: копай, копай, копай, жги, жги, жги! Земные ресурсы казались неисчерпаемыми — ведь человеку нужно так мало. Однако, как знает любой водитель, которому случалось заблудиться, бензин и в самом деле может кончиться. На создание угля (и нефти, и природного газа) у природы ушли миллионы лет. Когда эти ископаемые кончатся, они уже не появятся — до этого не доживет ни один ваш знакомый. Рано или поздно нам придется перейти на новые, более совершенные источники энергии, и чем дольше мы медлим, тем хуже может все обернуться для всех жителей планеты. Воздух нужен всем.

Однако технология добычи энергии из ископаемого топлива давно налажена, а тот, кто сжигает ресурсы, получает надежную прибыль. Промышленность вынуждена придерживаться вредных энергетических привычек, которые коренятся на устаревших представлениях о способности Земли поглощать углекислый газ, а все потому, что за этим стоят колоссальные общественно-политические силы.

По мере технического прогресса шахтеры добыли в этом регионе весь самый легкодоступный уголь, и процесс становился все более вредным и опасным. Даже если вы лишь смутно помните слово «штольня», не сомневаюсь, что вы вполне можете представить себе вход в шахту (это слово, как и прочие не слишком частотные слова, стоит запомнить и присовокупить к своим ?-?айлам; шансов, что оно выручит вас при игре в «Эрудит», не очень много, зато его любят составители кроссвордов). Традиционная штольня ведет прямо в холм или в гору, под которыми лежит месторождение. Слои угля часто бывают практически горизонтальными — уголь лежит пластами, вроде дна тихого пруда, на котором миллионы лет назад, когда уголь формировался, образовалась рябь.

Сегодня, когда едешь по Западной Виргинии, штольни и шахтенные галереи иногда попадаются, но это скорее пережитки прошлого. Сейчас на смену им пришло сверхмощное угледобывающее оборудование, самосвалы и экскаваторы. Не случайно в последние пять лет безработными стали десять тысяч человек: причина этого одна — механизация. Современные машины очень массивные. До того массивные, что самосвал может быть высотой с трехэтажный дом. Обычно проще просто-напросто срыть гору при помощи этих машин, чем делать в ней туннель. Этот новый стиль добычи комбинаты окрестили неприятным словосочетанием «разработка в нагорном карьере». Не надо быть специалистом по угледобывающей промышленности, чтобы осознать, в чем тут главная проблема: карьер — это яма, и когда он появляется на горе, куда, собственно, девается сама гора? Что происходит со всей ее флорой и фауной, с растениями, птицами, жуками и деревьями, которые жили тут до вашего появления? Что станет с ними, когда вы уйдете? Ответы вас не порадуют. Везде, где роют карьеры, так называемую «вскрышу» — собственно гору, которая издревле стояла над угольным пластом, — срывают и в целом сваливают в долину внизу. От этого и произошли безлесные проплешины, видные с самолета. Когда-то там высились леса с кронами, подлеском, почвами и ручьями, где роились насекомые и резвилась форель. По плодородным землям долин струились реки, питавшие дикую экосистему и снабжавшие местных жителей водой для питья и чистки зубов. Все это осталось в прошлом. В реки просачиваются минералы из горных пород, зачастую отравляющие воду. По популяциям местных птиц и рыб постоянно наносят сокрушительные удары. Местные жители гораздо чаще болеют раком и сердечно-сосудистыми заболеваниями, и виной тому, вероятно, вредные вещества в воздухе и воде. И очень много денег уходит на переселение тех, чьи дома и собственность оказались в зоне загрязнения или были попросту разрушены. Когда все портишь, это дорого обходится. И разработка в нагорных карьерах перекладывает расходы на всех нас.

Прекрасно понимаю, какие противоречивые чувства все это вызывает у любого жителя Западной Виргинии. Добывать уголь здесь начали еще в середине XVIII века. Для многих семей это традиция, сохранявшаяся много поколений. Даже сейчас, когда уголь уже почти весь выбран, в Западной Виргинии есть еще 51 рабочий угольный пласт, что в совокупности ежегодно дает 60 миллионов тонн угля, разрабатываемого открытым способом, и еще 80 миллионов тонн, разрабатываемых подземным способом. Более трети электроэнергии в США получают из угля; в мире этот показатель еще выше, более 40 процентов. Уголь играет в современном мире важную роль. Даже слишком важную, в том-то и беда. По сравнению с остальными видами ископаемого топлива в угле больше всего углерода, поэтому сжигание угля стоит на первом месте среди рукотворных источников парниковых газов. Это не вопросы мнений или политики — это факты.

Чтобы не тратить слов впустую, сформулирую кратко: чтобы обеспечить будущее планеты Земля, нам надо лишить будущего каменный уголь как источник энергии. Если мы хотим прекратить портить свое глобальное общинное пастбище, нужно двинуться дальше и найти более совершенные методы добычи энергии. Именно с этим резким заявлением я и прибыл в Западную Виргинию, сомневаясь, много ли там найдется благодарных слушателей. Я не знал, готовы ли они взглянуть на мир глазами постороннего, который склонен сопереживать не их мелочному стремлению к краткосрочной выгоде, а колоссальным долгосрочным потерям, которые несет наша планета.

По дороге на доклад я прочитал сообщение, которое отправил мне один из организаторов мероприятия, проводившегося в прекрасном культурном центре «Клэй-Сентер» в центре Чарльстона. «Политика президента Обамы очень скверно сказалась на благополучии нашего региона, — говорилось в письме, — поэтому, к сожалению, любые упоминания об изменении климата будут встречены без особой доброжелательности». Я поднял голову и сказал себе, точнее, оператору с камерой, который меня сопровождал: «Да уж, к сожалению, так к сожалению». И решил не следовать этому совету. Оператор вместе с остальной съемочной группой в том же году, уже после Западной Виргинии, побывал со мной и в нескольких университетах, и в Гренландии.

Когда перед докладом я приехал в гостиницу, у меня в голове уже были готовы все аргументы за и против угля. У каменного угля весьма достойное прошлое, он снабжал энергией практически всю современную промышленность, но я искренне убежден, что «каменноугольный век» подходит к концу. Как же иначе? Уголь не возобновляется и не позволяет уберечь окружающую среду, он вреден и для самих шахтеров, которые все равно скоро останутся без работы, и для всех нас, кому приходится иметь дело с вредными газами. Это должны понять все, особенно те, на кого последствия применения каменного угля влияют в первую очередь. Я собирался первым делом сообщить жителям Западной Виргинии, что экономика, зависящая от каменного угля, — это плохой план даже на первое время, не говоря уже о ближайших пятидесяти годах.

Мы со съемочной группой расположились в конференц-зале гостиницы, чтобы поработать рекламой проекта Kickstarter, предназначенного для раскручивания стартапов, и тут заметили, что вокруг бродят три человека. Оказалось, что это не кто иные, как Дональд Бланкеншип и два его тело хранителя. Бланкеншип — «Каменноугольный король», фигура одиозная (да-да). В то время ему грозил суд за мошенничество в особо крупных размерах. В тех краях Бланкеншипа знали все, и не с лучшей стороны. Он страстно пропагандировал разработку в нагорных карьерах. Своих конкурентов он попытался обойти при помощи теневых сделок с недвижимостью, что привело к судебным искам и крупным штрафам. Своим сотрудникам Бланкеншип писал гневные циркуляры: «Если менеджеры проектов, начальники, инженеры или еще кто-то потребует от кого-то из вас заняться чем-то, кроме добычи угля, вы должны оставить их просьбу без внимания и добывать уголь. Я был вынужден разослать этот циркуляр только потому, что мы, похоже, не понимаем, что уголь позволяет нам платить по счетам»… Еще Бланкеншип писал, что шахтерам не нужно задумываться об оборудовании «отводов» — импровизированных вентиляционных шахт, которые горняки продалбливают в скале и угольных пластах, чтобы выводить взрывоопасные метановые испарения. «Вопросы вентиляции» будут решены когда-нибудь потом, писал он. Но до того, как настало это «потом», произошел страшный взрыв на шахте «Аппер-Биг-Бранч», в результате которого за несколько минут погибло 29 шахтеров, причем некоторые жертвы находились на расстоянии больше полутора километров от эпицентра. Со всех точек зрения Бланкеншипа было легче привлечь к ответственности за мошенничество и вымогательство, чем за злонамеренную халатность и нарушение правил техники безопасности, повлекшие за собой человеческие жертвы. Но в конце концов его все же признали виновным в злостном нарушении техники безопасности при добыче полезных ископаемых, а поскольку это считается мелким правонарушением, присудили к году лишения свободы. Однако все это было позднее, а тогда Дональд Бланкеншип разгуливал по моей гостинице в компании телохранителей, и все морщились при виде него.

А я тем временем готовил слайды с наглядными примерами дезинформации, которую сеют те, кто отрицает изменения климата, подкупленные индустрией углеродного топлива, а также другие слайды с наглядными примерами того, как замечательно заживут обитатели Западной Виргинии, если перейдут на энергию ветра и солнца. У них появятся новые рабочие места в сфере возобновляемой электроэнергии. Генерировать ее можно будет прямо на месте почти без вреда для окружающей среды. Воздух и вода станут чище и здоровее. А экономика — стабильнее. В отличие от угля, ветер и солнце нельзя вытеснить с рынка более дешевым ветром и солнцем из других стран. Возобновляемая энергия будет производиться там же, где ее потребляют, — в Западной Виргинии для жителей Западной Виргинии, что лишь укрепит присущий этому штату дух независимости. Но тут я задумался о поколениях местных жителей, которые зарабатывали себе на хлеб добычей угля. Станет ли моя аудитория слушать высоколобого чужака с его призывами к радикальным переменам? Сумею ли я добиться, чтобы мои слова вызвали резонанс даже здесь?

Если хочешь заставить людей передумать, будь готов к разговору с теми, кто видит все иначе. Была не была! Я начал доклад — и, представьте себе, через пять минут обнаружил, что люди, собравшиеся в «Клэй-Сентер», по большей части сыты по горло добычей угля. Все-таки я довольно долго занимался полупрофессиональным стендапом, по крайней мере, мне так говорили, поэтому смех в зале, его громкость и длительность подсказывали мне, что слушатели на моей стороне. Правда, это были мои добровольные фанаты — группа жителей Западной Виргинии, решивших потратить свои кровные денежки, заработанные тяжким трудом, на то, чтобы посмотреть на меня. К тому же я приехал в город, где последствия добычи угля особенно тяжелы. Я рассказал, что сейчас на весь штат приходится всего 30 000 рабочих мест, связанных с угледобывающей промышленностью, — это данные Управления по здравоохранению, безопасности и обучению шахтеров Западной Виргинии. Тридцать тысяч — это меньше трех процентов населения штата. Вот что я имею в виду: конечно, уголь в Западной Виргинии — это серьезный бизнес, просто он уже не такой серьезный, как раньше. Я уверен, что жителям Западной Виргинии будет гораздо приятнее, если они изменят образ жизни и приучатся чуть меньше вредить окружающей среде и чуть дальше заглядывать в будущее.

Если живешь в Западной Виргинии, то, скорее всего, болеешь за команду «Питсбург Стилерс» Национальной футбольной лиги, поскольку ее стадион стоит прямо на шоссе номер 79. В день матча на трибунах любой игры НФЛ сидит вдвое больше народу, чем занято в угледобывающей промышленности Западной Виргинии. Если говорить о Питсбурге и «Стилерс», то свое название команда получила в честь традиционной сталелитейной промышленности своего родного города. Но сегодня промышленность Питсбурга не узнать. Да, там остались кое-какие сталелитейные предприятия, но гораздо больше долларов крутится в здравоохранении, страховании и связи. Очень может быть, что и ваш мобильный телефон, и его тариф придуманы в Питсбурге. Дома на улицах Питсбурга, некогда черные от угольной пыли, сверкают чистотой. Промзоны у воды перестроены и превратились в оживленный торговый район. Перемены возможны всегда.

Я говорил, говорил — и видел, как слушатели склоняются на мою сторону. Они не просто смеялись моим шуткам — они становились на мою точку зрения и перенимали мои масштабные идеи. Они понимали, что вполне могут обойтись без индустрии добычи угля и газа, которая погубила прекрасный пейзаж Западной Виргинии. После доклада я побеседовал с некоторыми слушателями. Да, это, конечно, были слушатели Билла Ная, но нашлись среди них и местные, которым просто стало интересно, что я скажу. Мне не пришлось их запугивать и силой навязывать свое мировоззрение. Они были готовы меня выслушать. И они уже думали о том, как устроен мир за границами Западной Виргинии и как выглядит будущее после ближайшей зарплаты. Я постарался, чтобы картина будущего вышла оптимистической. Может быть, уже скоро жители Западной Виргинии подадут всему миру пример и перейдут на экологически чистую экономику. Может быть, именно они станут двигателями перемен.

Нам есть на что надеяться.

Поездка в Западную Виргинию в очередной раз заставила меня задуматься о дедушке и дяде Баде. Дело в том, что мой дедушка, отец дяди Бада, почти всю жизнь провел на свежем воздухе. В его времена автомобиль был роскошью. Чтобы перемещаться с места на место и заниматься повседневными делами, нужно было уметь ездить верхом. Верхом ездили и на работу, и в гости к друзьям. Вокруг конного транспорта сложилась соответствующая инфраструктура — кузнецы, конюшни, коновязи, доставка фуража, конюхи и магазины, торгующие упряжью. Все это осталось в прошлом, когда появились безлошадные повозки. Все, кто работал в конном бизнесе, нашли себе другую работу. Это было не хорошо и не плохо — просто так сложилось. Меняется жизнь, меняется работа, улучшаются проекты.

Сегодня на лошадях ездят только ради спорта, но и в начале ХХ века уже нельзя было рассчитывать, что экономика коммерческого коневодства сохранится и переживет экономику автомобильного транспорта.

Мой дядя Бад тоже ездил верхом, но исключительно как спортсмен. Он стал егермейстером окрестностей Канзас-Сити, где вышел на покой. Охотники некоторое время разъезжают верхом по полям и лесам, а затем возвращаются в главную конюшню, где их ждет обильная трапеза с апельсиновым соком пополам с шампанским. Все изменилось за каких-то пятнадцать лет — с поколения деда до поколения дяди! Так вот, настала пора новых крупных перемен, на сей раз в производстве энергии.

Мы со съемочной группой побывали и на заводе «Боинга», где я когда-то работал, в городе Эверетт в штате Вашингтон. Там мы познакомились с одним выдающимся человеком. Для меня он стал символом того самого духа адаптации, который так необходим в Западной Виргинии и на всем земном шаре. Занимается он тем, что устанавливает на «Боинги-747» проводку, без которой самолет не будет летать. А раньше он работал каменщиком. Для новой работы ему нужны, в сущности, те же навыки: распознавать закономерности и помещать материалы на нужное место аккуратно, надежно и красиво, просто теперь он применяет эти навыки для создания удивительных машин, преобразивших экономику и объединивших людей во всем мире. Этот мастер сумел адаптироваться к новым задачам, применяя прежние навыки. Он видел картину в целом и понимал, что его традиционные умения позволяют найти новый способ заработать на хлеб. Столкнувшись с проблемой, он наклонил голову — и сумел воспользоваться выгодными предложениями, которые делала ему жизнь.

Понимаете, в чем дело, коллеги: и в Западной Виргинии, и во всем мире мы прекрасно видим, что происходит с нашим климатом, поскольку изучаем годичные кольца, содержание пыльцы в воздухе, осадки на океанском дне и глубинный лед. Мы видим, слышим и обоняем, что происходит, когда мы добываем и жжем уголь. Прилежные ученые старательно фильтруют данные и оценивают гипотезы. Если мы будем придерживаться научных данных, то увидим, что нам надо переходить на более совершенные варианты всего и сразу. И вы в силах помочь. Во многих уголках нашей страны уже можно перейти на безуглеводородное электричество. Можно голосовать за кандидатов, которые ратуют за законы об ограничении парниковых газов и справедливое налогообложение возобновляемых источников энергии и поддерживают организации, пропагандирующие эти конструктивные идеи. Можно работать волонтером или жертвовать деньги на помощь тем уголкам страны и мира, которым переход на новые источники энергии дается особенно тяжело. Можно просто рассказывать всем и каждому, что переход на экологически чистую энергию — не бремя, а освобождение, как делал я в Западной Виргинии. Конечно, без сбоев и страданий не обойдется. Кто-то останется без работы, поскольку такие специалисты окажутся больше не нужны. С другой стороны, откроются новые возможности и появятся новые поводы для радости. Возобновляемые источники энергии позволят обеспечить долгосрочный рост без вреда для планеты, в противоположность послаблениям в законодательстве, позволяющим грязной угледобывающей промышленности протянуть еще чуть-чуть. Возникнут новые потрясающие рабочие места, которые получат люди всех мыслимых профессий и склонностей. А если мы ничего не сделаем, то сбоев и страданий будет несопоставимо больше. Климат Земли меняется так быстро, что мы не сможем без труда приспособиться к переменам. Вся информация у нас уже есть. Теперь осталось самое трудное: большие перемены ради изменения мира.

Глава двадцать шестая Ботанство и безопасность

В трудные времена проявляются и лучшие и худшие стороны человеческого ума. Кризис пробуждает не только колоссальные способности рационально решать задачи, но и сильнейший страх, провоцирующий на иррациональные действия или просто на бездействие. А мы живем в трудные времена, тут сомневаться не приходится. Чтобы справиться с кризисом и оставить его в прошлом, нужна вся наша ботанская изобретательность, и речь не только об инженерных проектах, но и об удовлетворении наших эмоциональных потребностей в масштабе всей страны. Нам надо добиться, чтобы все были счастливы, пусть и не вполне понятно, что это такое. В связи с этим я задумался об обращении Франклина Д. Рузвельта к конгрессу США «О положении в стране» 6 января 1941 года. В Европе бушевала война, и Рузвельт, как и большинство американцев, был озабочен вопросами национальной безопасности. Соединенные штаты были готовы снабжать союзников продовольствием и прочими предметами первой необходимости через трансокеанские конвои, а также обеспечивать боеприпасами и вооружением, в том числе бомбардировщиками B-17 с экипажами. Рузвельт понимал, что Америка вот-вот будет втянута в конфликт. Ему этого совсем не хотелось, но еще сильнее было в нем желание создать такую систему мироустройства, в котором подобные страшные смертоносные схватки станут невозможны.

В своем обращении к конгрессу Рузвельт сформулировал набор положений, призванных помочь США (и другим странам) выжить в мире, охваченном войной, и это примерно те же принципы, которые формулируют директора крупных компаний, когда руководят подчиненными сверху вниз. Если представить себе страну как огромный инженерный проект, можно назвать эти положения рузвельтовскими принципами дизайна. А можно прибегнуть к языку политики и назвать их попросту принципами лидерства. Обращение 6 января стали называть «Четыре свободы». Вот что сказал президент Рузвельт:

«В будущем, которое мы стремимся сделать безопасным, мы надеемся создать мир, основанный на четырех основополагающих человеческих свободах.

Первая — это свобода слова и высказываний — повсюду в мире.

Вторая — это свобода каждого человека поклоняться Богу тем способом, который он сам избирает, — повсюду в мире.

Третья — это свобода от нужды, что в переводе на понятный всем язык означает экономические договоренности, которые обеспечат населению всех государств здоровую мирную жизнь, — повсюду в мире.

Четвертая — это свобода от страха, что в переводе на понятный всем язык означает такое основательное сокращение вооружений во всем мире, чтобы ни одно государство не было способно совершить акт физической агрессии против кого-либо из своих соседей, — повсюду в мире».

С первыми двумя свободами мы знакомы. Свобода печати и свобода вероисповедания — основополагающие права человека в США, вписанные в Конституцию руками ботанов-основателей — прошу прощения, отцов-основателей. Свобода от голода и нужды — тут еще надо постараться, это и для моих современников пока что завышенная цель.

Соединенные Штаты — страна очень богатая, но бедные есть и здесь, а во всем остальном мире очень многие живут в крайней нужде, поэтому эта свобода даже как цель еще далеко не достигнута. Здесь свою роль играет и умение распределять ресурсы, и всякого рода культурные сложности.

Но вот последняя свобода — свобода от страха — с моей точки зрения, настоящее открытие. Свободе от страха и посвящена эта глава. Я имею в виду — разве такое возможно? Да и нужно ли? Бывают времена, когда страх полезен и даже необходим. Например, когда идешь по краю обрыва, бояться оступиться — очень верное решение. Наш мозг неспроста запрограммирован выдавать такую мощную реакцию страха — на то есть веские причины. Тем не менее Рузвельт был совершенно прав. Нам надо взять свой страх под контроль. Когда страх берет под контроль нас, результат может быть каким угодно в диапазоне от неприятности до катастрофы.

Контролировать страх так важно, поскольку на самом деле в этом умении заключены все три остальные свободы (а в самом страхе — угрозы этим свободам). Страх коренится в ощущении, что кто-то может забрать то, что принадлежит нам, — наше благополучие, власть, религию, право говорить и делать, что хотим. Вдумайтесь, сколько злобы и конфликтов в мире можно объяснить такого рода неуверенностью и страхом, который она вызывает. Подобное мировоззрение системы «мы — они» иногда называют трибализмом (от латинского tribus — «округ, подразделение»), и это одна из самых первобытных сил в природе человека. Все мы отождествляем себя с какой-то группой (трибой), а кроме нее, в мире есть все остальные группы, которые конкурируют с нашей.

Президент Рузвельт в своей речи «Четыре свободы», разумеется, не употреблял слова «трибализм» (не то было время), но, несомненно, знал, что это такое. Он понимал, что когда не удается обеспечить основные свободы, люди начинают конкурировать друг с другом, и конфликт неизбежен, когда же свободы обеспечены, мир устанавливается надолго. Учитывая тогдашние обстоятельства, Рузвельт говорил, что кратчайший путь к миру лежит через разоружение, и это можно понять. Он высказывал предположение, что правительства всего мира почувствуют себя увереннее и спокойнее, если их граждане не будут на военном положении. Тем не менее у него не было иллюзии, будто достаточно избавиться от вооружений как таковых. Чтобы добиться мира, нужно искоренять неравенство и несправедливость, из-за которых и возникает желание владеть оружием, то есть стремиться к свободе от страха во всех его формах.

Это в высшей степени ботанское представление о политике, основанное на идее хорошего проекта, и сегодня, 76 лет спустя, мне по-прежнему кажется, что перед нами блистательный алгоритм рационального подхода к глобальным правам человека. Только представьте себе, насколько больше могли бы достичь разные страны, если бы не тратили бюджеты на армию. Только подумайте, чего мы добились бы, если бы и на уровне отдельных стран, и на международном уровне договорились переключиться на безуглеводородную возобновляемую энергию и обеспечить ею каждого жителя Земли. Планета станет чище и здоровее. Деньги, которые сегодня тратят на оружие, можно будет направить на борьбу с голодом и болезнями, на очистку воды и создание новых технологий, на изучение Вселенной. Жизнь каждого человека станет счастливее и насыщеннее. Мир — это меньше бедности, а чем меньше бедности, тем крепче мир.

Для этого у нас есть все средства. Во-первых, прогрессивная юридическая структура нашей конституции. Во-вторых, умение фильтровать информацию, чтобы исключать обман и разжигание конфликтов. А еще в этот набор инструментов входят ботанская честность, коллективная ответственность, практический научный метод. Но если мы всерьез зададимся целью добиться мира во всем мире, нужно глубже исследовать психику человека и разбираться, откуда в ней чувство неуверенности. Ботанам предстоит понять природу страха как такового.

Страх — причина иррационального поведения, но сам по себе страх не иррационален. Это важнейший механизм выживания, который заставляет нас сосредоточиться на непосредственной угрозе, точнее, на том, что мы считаем непосредственной угрозой. Например, мне страшно, что человечество не успеет принять меры против изменений климата, а я — один из самых рациональных людей среди моих знакомых (ха-ха?). Трибализм и связанный с ним страх перед людьми, которых мы считаем иными, тоже не иррационален сам по себе. Мы доверяем людям из своей трибы, поскольку знаем их или поскольку они так похожи на нас, что нам кажется, будто мы их знаем (слово «триба» из лексикона историков, которое опять же стоит запомнить, я употребляю в очень широком смысле — это все те, с которыми мы отождествляемся с точки зрения культуры, общественного класса, языка, внешности, религии и т. п.). Более того, если кто-то из нашей трибы обидит кого-то из своих, у нас общие ценности и общие представления о правосудии и мерах наказания. Мы знаем, как отнесется к случившемуся остальная триба. Людям из другой трибы мы зачастую не доверяем, поскольку они непредсказуемы и потенциально опасны. Вдруг они попытаются что-то у нас украсть? Вдруг захотят убить? Мы не знаем, кто они и чего хотят, поэтому вынуждены готовиться к худшему. На членов другой трибы проецируется весь наш неприятный жизненный опыт, поскольку мы не можем ручаться, что они не задумали что-то в этом роде. Перед нами очередной пример предвзятости, подтверждающей нашу точку зрения: мы заведомо ищем достойные доверия черты у людей, похожих на нас, и подозрительные — у тех, кто на нас не похож. От этого никто не застрахован. Никто, даже я. И даже вы — если вы по-ботански честны с самим собой.

Ментальность «мы-или-они» неизбежна, будь то мировая война или семейный спор о том, кому достанется бабушкино лоскутное одеяло. Особенно часто она наблюдается при взаимодействии между народами, хотя видна и на любом политическом уровне. Земли, чистая вода, бобровые шкуры — страны всегда найдут, из-за чего поссориться. Популярнейший повод — религия. Бытует мнение, что если чья-то вера хотя бы чуть-чуть отличается от твоей, с ним явно что-то не то. Слово «ксенофобия» — боязнь чужих людей — происходит от греческих слов, которые именно это и означают: «чужой» и «страх». «Не подпускайте к себе других, и у нас все будет хорошо» — вот ксенофобия в своем самом мощном и самом скверном проявлении.

Позвольте напомнить: у нас гораздо больше общего, чем различий. С биологической точки зрения мы практически идентичны. Последовательности ДНК совпадают у нас более чем на 99,9 процента. В пределах типичной географической популяции (скажем, среди коренного населения Северной Америки — индейцев, эскимосов и алеутов) этот показатель приближается к 99,994 процента. Если нас навестит исследователь из другой звездной системы, он едва ли сумеет нас различить. С учетом этих ботанских знаний, а также открывшихся в последнее время возможностей путешествовать по всему земному шару, в целом мы узнаем друг друга все ближе и ближе и когда-нибудь научимся принимать друг друга как есть. Очень надеюсь, что это произойдет довольно скоро.

Как бы мне ни нравилась мысль о том, что все люди на свете возьмутся за руки и споют у костра (фу, какая пошлость, но в целом вы наверняка улавливаете мою мысль), я прекрасно понимаю, что трибализм останется с нами навсегда. У фанатов «Бостон Ред Сокс» всегда будут претензии к фанатам «Нью-Йорк Янки», а у меня как уроженца Вашингтона и бейсбольного фаната всегда будут претензии к обеим командам, причем крупные претензии. Чтобы выжить в несовершенном мире, нужно, в частности, расставлять разумные и здоровые границы. Как гласит народная мудрость, «Сосед хорош, когда забор хороший» (пер. М. Зенкевича). Хороший забор означает, что тебе не нужно волноваться, что соседская семья, то есть другая триба, потопчет тебе грядки или возьмет что-то из сарая без спроса. Да и соседка наверняка не хочет, чтобы ты подсматривал, как она загорает неглиже. А может, она совсем не хочет случайно подсмотреть, как ты загораешь неглиже. Людям нужно частное пространство. Странам и народам нужны границы, чтобы определять область действия их законов.

Прошу отметить, что добровольно установленные границы — это не стены. Оберегать частное пространство — не то же самое, что отгораживаться ото всех. Отгородиться от всего мира — затея неосуществимая; даже если бы это удалось, все равно это первобытчина, противоречащая и накопленному научному опыту, и понятию о равных правах для каждого. Мы, как ботаны, должны уважать остальных игроков и обуздывать свой страх. Что опять же соответствует четырем свободам. Горький опыт научил нас, что доктрина «равенство порознь» нежизнеспособна. Она приводит к неравенству и в правах, и в благосостоянии, а значит, прямиком возвращает нас к страху и конфликту. Рациональное мышление отвергает спорную картину мира «мы-или-они».

Но уважение к частному пространству при всей его значимости всего лишь одна составляющая свободы от страха. Когда активно изолируешь сам себя, то ограничиваешь собственные возможности. Изоляция не дает открыто обмениваться идеями и сведениями, а ведь это основа мышления «все и сразу» и, соответственно, почти всего современного научно-технического прогресса. В изоляции неизбежно упускаешь возможность общаться, торговать, делиться новым. Хочется думать, что в один прекрасный день страны смогут и вовсе отказаться от вооружений и войны уйдут в прошлое. Правда, едва ли я до этого доживу. Признаться, я такого и представить-то себе не могу. Зато легко могу себе представить, какие научно-технические приемы — совсем не такие затратные и агрессивные, как танки, кассетные бомбы и ядерные боеголовки, — позволят создать безопасные границы и подарить ощущение защищенности. Эти приемы пусть немного, но приблизят нас к мечте президента Рузвельта о мире без оружия.

Когда я стал директором Планетного общества, у меня появилась возможность изучить передовые технологические подходы к решению подобных задач. Меня пригласили выступить на официальном приеме в Исследовательской лаборатории ВВС США в Альбукерке. И там, пока я знакомился с чудесным процессом точечной сварки, при помощи которого мы делали гики нашего космического зонда «Лайтсейл», принимающая сторона порадовала меня демонстрацией нового устройства, с которым они тогда экспериментировали в лаборатории. Это устройство называется Active Denial System (ADS). Это приспособление, точнее, гм, система, отпугивает людей, не прикасаясь и даже не приближаясь к ним. И отпугивает очень хорошо, гораздо лучше, чем незваный собеседник на свадьбе, у которого дурно пахнет изо рта.

ADS — это большая, размером с двуспальную кровать, антенна, установленная стоймя на легковой автомобиль. Нацелившись на тебя, антенна испускает пучок радиоволн с частотой 95 гигагерц (почти 1011 циклов в секунду, примерно в десять раз выше энергии обычного радара). Это как не очень мощная микроволновка, облучающая все твое тело. На самом деле общая энергия пучка радиоволн гораздо меньше энергии микроволновки, зато частота их гораздо выше, и это, как бы так выразиться, пробирает до костей. Установка тем и результативна, что вызывает неприятные ощущения очень быстро. Бр-р! В тот день антенну ADS установили на «Хаммер», что придало ей внушительности.

От дизельного двигателя «Хаммера» питался большой электрогенератор, от которого и работала эта чудовищно действенная установка. Ух какая действенная!

Машину поставили на холмик примерно в километре от места, где стояла наша небольшая компания. Вокруг меня военные разметили оранжевыми конусами прямоугольную испытательную площадку примерно четыре на пять метров. Нам велели встать на нее. Едва военные развернули антенну и нацелили в мою сторону, как у меня вся кожа как будто запылала огнем. Я инстинктивно бросился прочь с площадки. И стоило мне выскочить за ограждение из конусов (то есть покинуть зону действия антенны), как ощущение тут же исчезло, как не бывало. По мысли создателей, ADS должна распугивать толпу или отгонять людей от какого-то важного места во время уличных беспорядков или на поле боя. И установка прекрасно работает — до жути. Машину видят все, в том числе потенциальные участники беспорядков, к тому же генератор громко гудит. Однако сам луч совершенно невидим.

Это технологическое достижение вызывает у меня противоречивые чувства. Если армия и полиция будет применять ADS в опасных ситуациях вместо ружей и пистолетов, это, конечно, большой шаг вперед. Просто мне бы не хотелось, чтобы ее применяли для разгона мирных манифестаций. Ведь это пока исключительно военная технология, и обществу неоткуда узнать, где и как ее испытывали. По всей видимости, армия возила ADS в Афганистан, но в бою не использовала, возможно, потому, что машина с антенной — легкая мишень. Тем не менее я понимаю, что ADS — это более действенный и менее насильственный метод подавления определенного рода беспорядков, чем слезоточивый газ и резиновые пули.

ADS меня очень напугала, однако вызвала и сильное уважение. Передо мной был результат подлинно ботанских попыток найти более мирный способ совладать со вспышками насилия. При помощи достижений технологии можно справиться со страхом, не подвергая людей смертельной опасности, а это пусть крошечный, но все же шажок в сторону смягчения конфликтов между трибами. Исследователи предлагают и другие технические новинки, позволяющие сделать жизнь гораздо безопаснее: сканеры для поиска оружия в грузовых контейнерах, системы обработки данных для паспортного контроля, миниатюрные полицейские видеокамеры и видеорегистраторы, системы наблюдения на улицах и в общественных местах. При всех своих недостатках это все же не оружие нападения. Поэтому подобные устройства способствуют свободе от страха, а в более общем смысле, дают возможность принимать более рациональные решения, но, к сожалению, далеко не во всем и не всегда.

Жду не дождусь того дня, когда все эти рациональные решения позволят нам по-настоящему разрешать неизбежные конфликты друг с другом. Понимаете, все дело в источнике конфликта, то есть в нас. Как сказал президент Рузвельт в речи о «Четырех свободах», для этого нужно не разрабатывать более совершенные виды оружия и даже не избавляться от оружия как такового. Надо преодолеть все четыре страха, а для этого бороться с трибализмом как таковым. Кризисная ментальность только сильнее загоняет людей в угол их трибы. Следовательно, лучший способ приглушить трибализм и укрепить мир — это снизить ощущение кризиса. Гм. Легко сказать!

Да. И трудно сделать, очень трудно. Труднее всего на свете. Мы снова задумались о том, как изменить мир. Но ведь в этом наше предназначение. Значит, это мы и сделаем.

Я убежден, что инженеры, ученые и политические аналитики могут при помощи достижений науки и техники практически полностью избавить нас от страха в масштабах планеты. А вы, читатель, поскольку принадлежите к породе людей, покупающих мои книжки (за что вам большое спасибо!), возможно, знаете это лучше всех прочих: есть два способа разбогатеть. Можно больше иметь, а можно меньше хотеть. Так вот, решение нашей задачи — и то и другое. Ботанское мышление позволяет не только кардинально улучшить производительность, но и заметно увеличить общие ресурсы — энергию, продовольствие, доступ к медицинскому обслуживанию и информации. Зовите меня Билл Фантазер. Возможно, я, как всякий ботан, полагаюсь на то, что, по сути, у любой задачи есть техническое решение, но я в это верю.

Конечно, я знаю, что разные трибы тысячелетиями швыряют друг в друга камни и оскорбления. И завтра это не прекратится. Тем не менее нам приходится разрешать конфликты каждый день. Цель нам ясна, так давайте к ней двигаться. Я рассчитываю, что, помимо инстинктивного стремления делать колючую проволоку, гигантские тюрьмы и всякие там ADS, мы в состоянии разрабатывать технологии, обеспечивающие не просто трибалистическую защищенность, а целую систему, в которой люди могут доверять друг другу.

Я представляю себе высокопроизводительные пленочные солнечные батареи, прибрежные ветряки, линии электропередач на углеродных нанотрубках, благодаря которым у каждого из нас будет вдоволь энергии. Я представляю себе новые технологии экономичной очистки питьевой воды, благодаря которым нам больше не придется сражаться за водные ресурсы на разогретой планете. Я представляю себе глобальную атаку на бедность и нужду, благодаря которой во всем мире сразу станет гораздо больше свободы и меньше трибализма в духе «мы-или-они». Точное соотношение крупномасштабных и мелкомасштабных технологий могло бы по-настоящему уравнять силы на всемирном игровом поле. А если вам не нравится сравнение с плоским игровым полем — ведь наша Земля все-таки круглая — давайте постараемся, чтобы все жители планеты очутились на сфере с экономически равным радиусом. Или этот образ отдает излишним ботанством? Тогда представьте себе равные возможности для всех. Это в наших силах. Приступим.

Глава двадцать седьмая Думай космически, действуй глобально

В 1968 году, как раз когда мне исполнилось 13 лет, астронавт Билл Андерс во время того самого полета «Аполлона-8», о котором я писал в пятой главе, сделал знаменитый снимок земного полумесяца в черном небе над лунной поверхностью на переднем плане. Это легендарное изображение называется «Восход Земли на Луне». Тогда мы, люди, в первый раз увидели родную планету со стороны, из другого мира. Мы, обитатели земной поверхности, привыкли думать, что Земля — это огромная планета с миллиардами жителей, населяющих тысячи городов и миллионы деревень, но астронавты, которые смотрели на нее издалека, с лунной поверхности, видят наше место во Вселенной совсем иначе: маленькая голубая планетка, висящая словно бы сама по себе в полной пустоте, хрупкая, конечная, неповторимая. Планет, подобных ей, мы до сих пор нигде не находили, и это единственное место (пока что), где, как мы точно знаем, возможна жизнь.

Никто не ожидал, что фото «Восход Земли» произведет такое сильное впечатление. Билл Андерс посмотрел в иллюминатор кабины «Аполлона», увидел красивое зрелище, схватил фотоаппарат и снял, по своему мнению, прекрасный вид Земли. Едва ли он собирался одним снимком перевернуть мировоззрение миллиардов. Однако именно это у него и получилось.

С огромного цис-лунного расстояния очевидно, что Земля — это один замкнутый мир. Одно это вселяет оптимизм в ботанов вроде меня. Космос и оптимистическое мировоззрение привлекали меня еще до того, как я подавал заявление в команду астронавтов НАСА, решив последовать примеру Андерса (безуспешно, четыре раза): возможно, дело в том, что я вырос на оригинальном «Звездном пути», выходившем в эфир (когда телевидение еще было «эфирным») полвека назад. Каждую неделю звездолет «Энтерпрайз» (NCC-1701) мчался через Вселенную и либо посещал какую-то другую цивилизацию, либо сражался с ней. То есть все приключения происходили даже не в других странах, а в других мирах. И когда у нас появилось фото «Восход Земли», мы тоже стали думать о своей планете со всеми ее экосистемами и океанами как об одном мире, совсем как в телесериале, только взаправду. И это все меняет.

Ботанское мировоззрение «все и сразу» очень напоминает «Звездный путь». В их основе лежит один и тот же принцип: все мы в одной лодке. Телесериал и его персонажи вошли в фонд мировой культуры подобно Диснею и Микки-Маусу. Фанатов «Звездного пути» можно найти в любом уголке планеты. Но главное — в любом уголке планеты можно найти людей, на становление которых повлиял этот сериал и его мировоззрение (то есть космовоззрение). Идея сериала принадлежит Юджину Родденберри, чьи сюжеты основаны на оптимистическом представлении о будущем, когда общество будет заботиться о каждом своем члене. В Объединенной федерации планет нет бедняков. Жители вселенной «Звездного пути» наверняка когда-то добились всего и сразу. В их описываемом будущем любое живое существо окружено уютом и комфортом благодаря достижениям науки и техники. Там не встретишь звездолет, где кончилось продовольствие, не увидишь планету Федерации, где простые люди замерзают насмерть, потому что у них нет электричества. Все рутинные задачи с обеспечением пищи, одежды и крова давно решены. Мы предполагаем, что продвинутые технологии будущего смогут сделать то, чего не можем мы сегодня. Еще мы предполагаем, что весь этот уют и комфорт — плоды исключительно… науки. Ведь на всех кораблях есть «научные офицеры». И нет ни «офицеров-экстрасенсов», ни «специалистов по нетрадиционной медицине», ни «офицеров по усердной молитве». У них есть репликаторы, способные создать практически все необходимое, и медицинские трикордеры, мгновенно исцеляющие любую болезнь. В этом научно-фантастическом произведении все и правда основано исключительно на науке.

Подобно вымышленным планетам, на которые летали звездолеты из «Звездного пути», Земля, если смотреть на нее с Луны, лишена политических границ и примет. Нет на ней и природных барьеров, которые ограничивали бы область изменений климата. И она такая крошечная на фоне космических просторов. Земная атмосфера до того тонка, что если бы вам удалось проехать на автомобиле по вертикали с той же скоростью, что и по шоссе, вы вышли бы в открытый космос меньше чем за час. Всякие мысли из разряда «мы-или-они» кажутся сущей нелепицей, когда понимаешь, что каждый живой человек на всем белом свете гравитационно притянут к одному и тому же мокрому камню диаметром 12 742 километра, который несется куда-то в пустом пространстве. Тут никто в одиночку ничего не сможет. Мы все в одной лодке.

В отличие от сюжетов «Звездного пути» здесь, на нашем настоящем звездолете-планете, мы не научились бороться со многими болезнями. Люди у нас голодают. Не могут молиться тем богам, каким хотят. На нашей планете по-прежнему бушуют войны, и никто не свободен от страха. Мы пока не научились применять свои научные способности честно и в полной мере. Мы еще очень и очень далеки от плоской Земли всеобщего равенства, о которой я говорил в конце предыдущей главы. За последние двадцать лет уровень бедности на планете упал более чем вдвое, однако почти 11 процентов населения (примерно 770 миллионов человек), согласно последним исследованиям Всемирного банка, по-прежнему живет в крайней нищете. А уровень нищеты в Черной Африке, похоже, вообще не изменился за это время. Между прочим, крайняя нищета — это вовсе не фигура речи. Так называется жизнь на эквивалент одного доллара девяноста центов в день. Даже если учесть огромный разброс покупательной способности в разных странах, это все равно очень и очень убогое существование.

Нам надо улучшить положение. И мы можем улучшить положение, если научимся мыслить масштабно. Поднять уровень жизни всех жителей Земли — всех и сразу — значит сделать мир лучше и безопаснее для каждого из нас. Если человек может работать и зарабатывать себе на жизнь, он и работает на благо общества, а не разочаровывается в нем и предпочитает бороться. Люди, выбравшиеся из нищеты, больше способствуют экономическому росту и расширению границ человеческого знания. Прогресс порождает прогресс, а это выгодно всем нам.

На свете очень много организаций и правительственных учреждений, которые потихоньку решают проблему нищеты — умно, по-ботански, на основании надежных данных. Я уже давно состою в Союзе обеспокоенных ученых, который провозгласил своей целью «безопасный здоровый мир». Например, в Союзе есть инженеры, которые анализируют выхлопы автомобильного транспорта и связанные с этим расходы. А затем на основе такого инженерного анализа составляют рекомендации конгрессу США, какие можно принимать стандарты КПД топлива. Еще в Союзе есть специалисты по сельскому хозяйству и диетологии, составляющие рекомендации по повышению урожайности. Союз обеспокоенных ученых был создан из-за реакции общества на создание, размещение и обслуживание ядерных вооружений и радиоактивных материалов — все это вызывало и вызывает сильную тревогу. Все проекты Союза — разумные, практичные способы делать мир безопаснее и здоровее благодаря применению ботанского мышления. И хотя деятельность Союза в основном ограничена Соединенными Штатами, он сыграл заметную роль в защите тропических лесов и при этом поддерживал устойчивое развитие во всем мире, чтобы сохранение лесов не подрывало местную экономику.

Большое уважение вызывает и организация Global Citizen (в прошлом Global Poverty Project), цель которой — искоренение крайней нищеты во всем мире к 2030 году. Я горжусь тем, что сотрудничаю с ней. Сотрудники Global Citizen поставили перед собой трудную цель, однако идут к ней разумно и продуманно. Global Citizen собирает деньги организацией высококлассных концертов и фестивалей, а также интернет-компаний с тщательно отобранной целевой аудиторией. Собранные средства тщательно перераспределяются и идут в основном на улучшение санитарных условий, образование, здравоохранение и финансирование небольших инноваций. Программы Global Citizen отнюдь не ограничиваются раздачей продуктовых наборов, за которой ничего не следует. Ученые давно показали, что подобные разовые акции не приводят ни к чему хорошему. Они решают проблему на день, а назавтра все становится по-прежнему — ярчайший пример краткосрочных действий без долгосрочной поддержки. Напротив, штатные сотрудники Global Citizen работают с местными партнерами и разрабатывают долгосрочные стратегии, рассчитанные на далекую перспективу.

Организации вроде Союза обеспокоенных ученых и Global Citizen так хорошо работают, поскольку у них есть отчетливое представление о своей миссии, охватывающее последовательно все ступени перевернутой пирамиды проекта. Начнем с идеи, что вы хотите сделать мир здоровее. Как этого добиться? Надо, чтобы люди дышали чистым воздухом и пили чистую воду. А этого как добиться? Можно действовать сверху вниз, а можно снизу вверх. Союз обеспокоенных ученых смотрит на все и сразу и отфильтровывает ту информацию, которая позволит действовать результативнее. Он прибегает к подходу сверху вниз — то есть продвигает законы, которые заставляют людей меньше загрязнять окружающую среду. Однако он применяет и подход снизу вверх — посещает жителей регионов, где воздух особенно загрязнен или случаются катастрофические наводнения. Global Citizen агитирует знаменитостей, корпорации, фонды и просто людей делать благотворительные взносы. Собранные средства идут на конкретные цели — искоренение полиомиелита в Индии, устойчивое сельское хозяйство в Африке: перед нами снова разумное сочетание подходов сверху вниз и снизу вверх.

Я искренне убежден, что для обеспечения благосостояния всех жителей нашей планеты до единого нужны всего три вещи: электричество из надежных возобновляемых источников, чистая вода и доступ в Интернет. Главное — электричество, поскольку оно обеспечивает и работу водоочистных сооружений, и передачу цифровой информации. Среди моих любимых организаций, лидирующих в области обеспечения возобновляемых источников энергии, — Solutions Project. Это группа инженеров, которые провели честные исследования и показали, что источники возобновляемой энергии — ветер, солнечный свет, приливы, геотермальная энергия — к 2050 году способны покрыть общемировую потребность в электричестве. Один из основателей Solutions Project — Марк Джейкобсон, инженер-строитель из Стэнфордского университета. Solutions Project собирает средства на проведение необходимых тщательных исследований и на оплату труда сотрудников, которые агитируют на местных и общенациональных выборах за тех, кто готов проводить в жизнь практические проекты на основании собранных данных. Из общего ряда Solutions Project выделяется тем, что его предложения не основаны на нереалистичных интуитивных догадках и не предполагают применения еще не разработанных технических средств. Скажем, инженеры Solutions Project предлагают сделать весь наземный транспорт электрическим — все автомобили, грузовики и поезда должны ездить на электрических батареях или по линиям электропередач. Для этого уже есть вся технологическая инфраструктура. Вот я, например, уже езжу на электромобиле «Шевроле Болт» американского производства. Если бы у нас были миллионы электромобилей и грузовиков, оборудованных батареями, мы могли бы запасать энергию для всех и каждого в любом уголке Земли и в любое время. Я постоянно езжу из Нью-Йорка в Вашингтон и обратно на электропоезде «Асела». Если бы мы производили электричество из возобновляемых источников, поезда не вредили бы окружающей среде. Тех, кто сомневается, что это осуществимо, прошу подумать еще раз. Сотрудники Solutions Project так и поступили. Все их планы методически продуманы, краткосрочные и долгосрочные цели уравновешены, и все это основано на прилежном изучении возобновляемых источников энергии, доступных поблизости от тех мест, где нужно электричество. До настоящего времени никто не проводил такого последовательного анализа возобновляемых источников энергии, поскольку углеводородное топливо так прочно и повсеместно укоренилось в энергетической инфраструктуре, что никому не приходило в голову рассмотреть другие варианты. А сегодня появились новая информация и новые алгоритмы, позволяющие усовершенствовать эту инфраструктуру, поэтому двигаться вперед будет гораздо проще.

По плану Solutions Project мы в течение 30 лет перейдем с централизованной выработки энергии на местную. Это большая работа, но ведь мир очень маленький (взгляните на фото «Восход Земли» — и вы ощутите, насколько верно и то и другое). Вспомните, что технологии создания воспроизводимых источников энергии уже существуют. Можно поделиться ими и приспособить под местные нужды в любом уголке Земли. Сотрудники Solutions Project уверены, что все это нам по силам, надо лишь взяться за работу, всего лишь расшевелить общество. Вот почему, помимо технической работы, Solutions Project занимается еще и пропагандой возобновляемых источников энергии не только на уровне правительства США и сотни других стран, но и на местном и региональном уровне. Распространение экологически чистой электроэнергии стремительно повысит благосостояние и резко снизит неравенство, трибализм, конфликты и страх. Это оптимистическое представление о будущем, где правит наука. Прямо как будто «Звездный путь» снизошел на Землю.

Здесь я рассказал о тех организациях, с которыми близко знаком и непосредственно сотрудничал. Я уверен, что они сильно способствуют уплощению нашей планеты… либо делают ее сферичнее. Однако на свете много и других достойных объединений, работающих в этом направлении. Данные по благотворительности нужно фильтровать не менее тщательно, чем все прочие. Ищите организации, у которых относительно невысоки накладные расходы (то есть они не очень много тратят на собственную деятельность как таковую) и доказанный послужной список, а также хорошо продуманная декларация о намерениях и четкие цели. Быстро проверить, что к чему, позволят организации-наблюдатели, например BBB Wise Giving Alliance и CharityWatch. Их легко найти в Интернете.

Вероятно, вы помните, что в 2016 году в Мексике, в Гвадалахаре, проходил Международный конгресс астронавтики, и да, я там побывал. Это был настоящий фестиваль безудержного ботанства, где под одной крышей конгресс-центра продавали и огромные коммерческие ракеты, и маленькие космические зонды, созданные в рамках студенческих проектов. А еще это был интереснейший пример того, как мир начинает объединяться (пока что с трудом). Организаторы конгресса выбрали Гвадалахару, поскольку этот город понемногу становится ведущим инкубатором новых технологий в Мексике. Здешние предприятия смотрят на прогресс с космической точки зрения. Гвадалахара — красивый, развитый современный город. Экономика здесь, похоже, крепкая, и есть все возможности провести крупную международную конференцию. Но я вижу, что здесь еще есть простор для деятельности. Иностранцев вроде меня предупреждали, что воду из-под крана пить нельзя, поскольку в нашем пищеварительном тракте нет антител, которые выработались у местных жителей против всяческих неприятных микробов, кишащих в мексиканской водопроводной воде. То есть научно-технический прогресс еще не просочился на уровень водопроводных кранов и питьевых фонтанчиков. А это иллюстрация на масштабе города более крупной проблемы: с бедностью надо бороться на всех масштабах — на всех и сразу. Когда целишь в звезды, все равно надо думать о канализации. Буквально! Журналисты время от времени спрашивают у меня, что я считаю величайшим изобретением человечества. Наверное, думают, что я отвечу «айфон» или «электрическая лампочка». А я всегда говорю: «Сточные канавы». Если бы в деревнях не было средств для отвода отходов человеческой жизнедеятельности, а с ними и всех болезнетворных микробов, они стали бы благодатной почвой для роста всевозможных жутких паразитов. Если вода, которую пьют все жители деревни, загрязнена, даже чуть-чуть, люди часто болеют. А больные люди не в состоянии работать, к тому же кто-то должен за ними ухаживать, особенно за детьми. Во всем мире около 800 миллионам человек не хватает чистой питьевой воды, а у 2,5 миллиарда нет доступа к современной санитарии и гигиене. Поэтому, если хочешь обеспечить развивающиеся страны чистой водой, а следовательно, подтолкнуть их к тому, чтобы выбраться из нищеты, первым делом надо оборудовать сточные канавы.

В экономически развитых странах инженеры-строители и муниципалитеты уже решили проблему отходов и инфекционных болезней. Они обеспечивают жителей чистой водой при помощи хитроумных систем — баков-отстойников, установок для насыщения воды кислородом, хлопьеобразующих веществ, контроля кислотности и фантастически продуманного водопровода и канализации. В Канаде, Великобритании, Дании, Японии, США и прочих странах западной культуры это настолько привычно, что большинство из вас, читателей, наверное, особенно и не задумывается об этом. С другой стороны, если вы выросли в местах, где нет фантастически продуманного водопровода, вы об этом тоже не задумываетесь, поскольку никогда не видели его своими глазами. Мы, жители развитых стран, можем это исправить. Я заявляю, что в наших же интересах оборудовать повсюду сточные канавы и современные водоочистные сооружения. Воплотить это на уровне отдельных стран и всего мира помогут различные организации, о которых я только что рассказывал.

Вода и электричество неразрывно связаны. Чистая вода обеспечивает здоровье населения, и тогда можно внедрять современные методы ведения сельского хозяйства и строить новую энергетическую инфраструктуру. Энергия обеспечивает санитарию и очистные технологии, необходимые, чтобы вода была чистой. В совокупности они способствуют решению глобального вопроса свободы и избавления от страха во всем мире, а также равенству, и все это в наших же интересах. Чистая энергия, чистая вода — и мы укрепим здоровье населения. Дадим возможность пользоваться мобильными телефонами и Интернетом. Расширим доступ к образованию и экономические перспективы. И тогда продуктивность повысится у целых стран — а значит, станет больше трудоспособных людей, с которыми можно вести дела. В конечном итоге у нас будет больше стран, которые не прозябают, не ждут помощи со стороны, а укрепляют мировую экономику.

Как часто бывает с инвестициями, сначала кажется, будто современные очистные сооружения и возобновляемые источники энергии на всей планете — это очень дорого, но это пока не задумаешься, сколько придется заплатить, если этого не делать. Только представьте себе, сколько мы теряем с точки зрения производительности труда, экономического роста, науки и техники, когда убираем из уравнения огромную долю населения Земли. Все мы можем постараться это исправить. И вы можете. Жертвуйте деньги организациям, о которых я писал, работайте волонтером — или сами создайте организацию, которая ускорит этот процесс. Каждая некоммерческая организация, меняющая мир к лучшему, началась с героя-одиночки. Следующим можете стать вы. Прогрессивные цели, о которых говорили отцы-основатели, четыре свободы, которые перечислил Франклин Рузвельт, и по сей день остаются залогом глобального прогресса и процветания. Когда меня слегка заносит, вот как сейчас, мне представляется, что если мы откажемся от этих принципов, это будет совсем не по-американски. И уж точно не по-ботански.

За последние сорок лет «Звездный путь», как, впрочем, и другая идеалистическая научная фантастика, помогли создать картину будущего, где все величайшие мировые проблемы решены при помощи науки. Чтобы эта мечта стала реальностью, надо идти по пути всего и сразу. Кроме того, «Звездный путь» помог осознать, что смелые долгосрочные проекты вроде космической программы — вовсе не непозволительная роскошь даже для развивающихся стран (по моему скромному мнению, это чистая правда). Развивающиеся страны получат от освоения космоса такую же пользу, о которой я здесь говорил (то есть писал), и даже, пожалуй, больше. Космическая программа ставит возвышенные цели, способствующие развитию образования, изобретательства и критического мышления, а это выгодно всей стране сверху донизу: вспомним, как полезны оказались Соединенным Штатам исследовательские программы НАСА.

Сегодня по всему миру зарождаются новые космические программы. В 2014 году Индия запустила космическую станцию «Мангальян» («Марсианский зонд») на орбиту вокруг Марса, а ее космическое агентство разрешило частной компании «ТимИндус» высадить ровер на Луну в 2018 году. В том или ином виде свои космические программы разработали и приняли самые разные страны — Малайзия, Бразилия, Иран, Нигерия, Вьетнам. Особенно пристально я слежу за происходящим в Мексике, поскольку эта страна всегда отставала по части научно-технического прогресса, несмотря на большой объем торговли с США. Именно репутация отсталой страны и сделала Мексику мишенью всевозможных демагогов, которые стремятся разорвать договоры об иммиграции и торговле. Но все меняется. Мексика не просто провела у себя конференцию по астронавтике, у нее теперь есть своя собственная космическая программа. А Гвадалахару даже называют Мексиканской кремниевой долиной (конечно, это преувеличение, но все же).

Признаюсь, что космос во мне навеки, точно так же как сам я часть космоса. Планетное общество основал в 1980 году Карл Саган, а я был одним из его соучредителей. А сегодня я директор этого общества. Я взялся за эту работу, потому что искренне убежден, что космос позволяет нам проявить себя с лучшей стороны. В исследования космоса вовлечены люди во всем мире. Я уже говорил, что исследования космоса выше политических доктрин, а теперь добавлю, что они выше и культурных различий, и государственных границ. В них нет никаких триб, это символ свободы и возможности прогресса для каждого человека, кем бы он ни был и где бы ни жил. С какими бы невзгодами ни столкнулось человечество, всем нам хочется узнать, откуда мы взялись и как попали на Землю. Цель нашего Планетного общества откровенно глобальна: мы помогаем жителям Земли узнать, что такое космос и каково наше место в нем. Приобщиться к великому хочется каждому из нас.

Всегда найдется вдоволь скептиков, считающих, что финансирование космического паруса «Лайтсейл», строительство лунохода, отправка робота на Марс — задачи вторичные, а сначала нужно искоренить нищету и сделать мир здоровым и безопасным. Они упускают одно очень важное обстоятельство: когда мы исследуем Вселенную, каждый из нас острее ощущает принадлежность к миру, полнее живет и продуктивнее работает. Когда «Мангальян» успешно достиг своей орбиты и прислал первые изображения Марса, вся Индия ликовала. Они праздновали победу разума над предрассудками, победу сотрудничества над страхом и разобщенностью. Это не вопрос «или-или» — или покончим с бедностью, или будем исследовать космос. Одно неразрывно связано с другим. Исследования и наука — это составная часть общего прогресса человечества. Я рад, что участвую в нем.

И снова мне вспоминается фотография восхода Земли на Луне — сверкающий самоцвет, подвешенный в пустоте. Когда смотришь на нашу планету с большого расстояния, это производит необычайно сильное впечатление — до того сильное, что для него придумали научный термин: «эффект обзора». Об этом чувстве часто рассказывают астронавты, вернувшиеся из полетов: у них разом стираются все привычные представления о границах стран и триб. Мы не можем массово вылететь в космос (до поры до времени), зато можем сделать над собой усилие и перенять это чувство, а потом по мере сил рассказывать о нем.

Процесс установления доверительных отношений между странами требует распространения знаний, обмена научно-техническими новинками и в целом умения рационально, по-ботански решать задачи. Только так можно искоренить сам источник бедности. Эти цели масштабнее, чем удовлетворение базовых потребностей в воде, энергии и информации. Они позволят удовлетворить и все наши потребности, которые возникнут в грядущем, а кроме того, обеспечат соблюдение основных прав человека. Учреждения и организации, исходящие в своей работе из эффекта обзора, у нас уже есть, и это не только некоммерческие организации вроде Союза обеспокоенных ученых, Solutions Project и Global Citizen, но и ООН, программы альтернативной службы, глобальные корпорации. Даже самые крупные учреждения, управляемые по вертикали сверху вниз, должны понимать, что одновременно надо действовать и снизу вверх — развивать местные предприятия и местные рынки.

Казалось бы, перед нами неподъемная задача, однако эффект обзора нам поможет. Не все мы эксперты по этим вопросам, да это и не требуется. Просто нужно наладить сотрудничество и уважать принцип «каждый знает что-то, чего не знаешь ты». Так давайте искать этих экспертов, официальных и неофициальных, брать их в команду или присоединяться к их команде. Давайте соблюдать лучшие стандарты проектирования, пробовать разные подходы, строить опытные образцы, оттачивать принимаемые решения. И если перед нами неподъемная задача, давайте разобьем ее на несколько мелких — вполне подъемных. Давайте искоренять нищету самыми лучшими, разумными, сугубо ботанскими методами и стараться сделать как можно больше всего и сразу.

Надеюсь, уже скоро мы увидим, как наша молодежь примется за работу и будет строить ветряки, солнечные батареи и новые, возможно, даже сенсационно-новые линии электропередач везде, где это требуется, и в нашей стране, и за рубежом. Может быть, когда я в следующий раз соберусь в Гвадалахару, Мексика уже запустит свои спутники связи, а туристы смогут пить воду из-под крана, не опасаясь последствий. Хотелось бы, чтобы в следующий раз, когда я посмотрю на графики уровня бедности на планете, линии на них устремились к нулю. Жду не дождусь того дня, когда отпадет нужда в подобных разговорах, потому что все это уже произойдет. И я уверен, что мы сумеем сделать мечту реальностью — поэтапно, шаг за шагом.

Глава двадцать восьмая Раз уж люди контролируют Землю, надо слушаться ботанов

В последнее время я то и дело слышу новый научный термин «антропоцен». Это греческое слово, означающее «эпоха человека», и так ученые называют нынешнюю геологическую эпоху, когда человечество оказывает существенное влияние на естественные процессы. Нас на Земле семь с половиной миллиардов, мы дышим, сжигаем топливо, загрязняем воздух — неудивительно, что мы меняем климат. Согласно одному крупному исследованию, люди изменили 83 процента поверхности Земли, в том числе 98 процентов территорий, пригодных для сельского хозяйства. Своими бульдозерами, ирригационным оборудованием и динамитом мы, люди, перелопачиваем почти 100 миллиардов тонн почвы в год. Мы перемещаем больше земли, чем сама Земля, — быстрее вулканов, эрозии и тектонических сдвигов, вместе взятых. Мы перенаправляем русла рек, срываем горы, выкапываем карьеры и меняем дренажные системы при строительстве дорог, мы переиначиваем самую структуру земли, морей и воздуха. Под нашим натиском ландшафт планеты меняется как минимум в 100 000 раз быстрее, чем под воздействием природных сил. Вот каково наше могущество.

По-моему, идея антропоцена заставляет задать интереснейший и довольно страшный вопрос: когда это началось?

То есть в какой момент влияние человечества на Землю стало заметным? Иногда считают, что это случилось в середине ХХ века, когда атомные бомбы изменили изотопный состав поверхности планеты. Иногда говорят, что это произошло еще раньше, в XIX веке, когда для повышения урожайности стали применять химические удобрения. А может быть, и вовсе в XVIII веке, с началом Промышленной революции, или даже в XVI веке, когда колонизаторы-европейцы начали перевозить растения и животных (вместе с инфекционными болезнями) из Нового Света в Старый и обратно. Я могу продолжать до бесконечности. Например, логично было бы заявить, что все началось 10 000 лет назад, когда мы начали давить на окружающую среду, открыв сельское хозяйство… или и вовсе миллион лет назад, когда мы открыли огонь? Да, пожалуй, я могу продолжать до бесконечности, но не стану.

Граница между естественным и человеческим воздействием на планету размыта. Мы меняли Землю под свои нужды с тех самых пор, как мы стали технологическим видом. Мы не имели в виду ничего плохого. И даже не всегда знали, что мы, собственно, делали. Иногда мои собеседники, взглянув на современные экологические проблемы, спрашивают: как мы, вид homo sapiens, допустили такое? О чем мы только думали? Коротко говоря, ответ в том, что мы вообще не думали, только действовали. Удовлетворяли свои потребности и эволюционные инстинкты, а последствия своих действий на этом масштабе не просчитывали и не предвидели.

Тут, конечно, впору опустить руки. Или — или заложить полицейский разворот и встать на другую точку зрения. Если вы раньше не верили, когда я говорил, что мы можем изменить мир, возможно, поверите сейчас, потому что мы его уже меняем. Повернуть время вспять мы не в силах, даже если самые страстные защитники окружающей среды приложат для этого все старания. Мы не можем вернуть на место срытые в Западной Виргинии горы. Едва ли мы станем сносить города или запахивать сельскохозяйственные угодья. Мы не в состоянии обратить прогресс человечества — да этого и не требуется. Никто не хочет отказываться от комфорта, удобства, развитой связи и быстрого транспорта, от здоровья и других прекрасных вещей, которые дарят нам современные технологии. Никто не хочет, чтобы в мире стало больше бедности и трибализма и меньше информации. Современному населению планеты невозможно навязать традиционный образ жизни. Дорога у нас одна — вперед.

Мы, люди, должны беречь Землю, больше никто не возьмет на себя эту задачу, а поэтому нам надо сделать мир таким, каким нам хочется (или переделать его). Чтобы заботиться друг о друге, надо заботиться обо всем голубом шарике. Мы живем, будто герои научной фантастики, властители своей планеты. Хорошо, что для этого у нас есть все средства, и мы это знаем. Но теперь нам потребуется мудрость, руководство и мастерство в исполнении, только тогда мы сумеем применить эти средства на практике предельно конструктивно. Люди контролируют Землю, но мы еще не вполне научились контролировать самих себя. Нам нужно стать мудрее и применять принципы хорошего проекта в масштабах планеты. Нам нужны эксперты, глубоко понимающие, как мы, человечество, взаимодействуем с природой. Нам нужно координировать свои действия на таком уровне, на который мы еще не выходили и даже не задумывались всерьез о том, что подобное возможно.

Наконец-то мы ступили на верный путь, пусть даже для этого потребовались кризисы и конфликты (в очередной раз). Вторая мировая война показала, что нам грозит самоуничтожение, и человечество пришло в ужас, поэтому после войны появились новые учреждения и организации, способствующие конструктивному сотрудничеству во всем мире. Иногда с этой целью заключали международные соглашения. Иногда создавали сети взаимосвязанных научно-технических и природозащитных программ. ООН при всех своих слабостях и недостатках обеспечивает нам площадку для международных дискуссий и принятия совместных решений. Организация «Врачи без границ» объединяет врачей со всего мира, чтобы обеспечивать медицинскую помощь всем нуждающимся. «Конвенция о международной торговле видами дикой фауны и флоры, находящимися под угрозой исчезновения» и Международное общество сохранения природы борются с браконьерством и сохраняют исчезающие виды. Конференция по климату в Париже в 2015 году (COP21) приняла самое здравое на сегодня международное соглашение по снижению выбросов парниковых газов.

В идеале мы должны проводить регулярные конференции и регулярно принимать и обновлять договоры и соглашения вроде COP21 по всевозможным глобальным вопросам. В прекрасном мире Билла Ная ученые и инженеры из разных стран встречаются, чтобы установить стандарты чистого воздуха, чистой воды, возобновляемых источников энергии. Богатые страны стараются помогать бедным странам — снабжают их технологиями, проводят образовательные программы для всех школьников и студентов во всех странах. Мы разрабатываем стратегии борьбы с бедностью, способствующие равенству. Мы вместе запускаем перспективные, воодушевляющие общество проекты по борьбе с раком во всех его разнообразных формах, по проведению физических экспериментов — но метим и выше: не забываем об исследованиях космоса. Все это очень смелые замыслы, но я никогда не забываю о неопровержимой истине: самый далекий путь начинается с одного шага.

И не думайте, будто вас оставили на обочине прогресса: очень многие маленькие шаги должны сделать именно вы. Важную роль играют личные поступки. Дорог каждый пенни в банке. Вы сами решаете, какую машину покупать, в каком доме жить, какую плиту или холодильник поставить. Во многих местах уже можно выбирать, к какой линии электропередач подключаться, и предпочесть местную безуглеводородную электростанцию. Именно вы определяете, чему учатся ваши дети и какие ценности они усваивают. Вы можете стать движителем перемен в местной школе. Только подумайте, сколько у вас способов расширить свой контроль над Землей. Чтобы сберечь, сохранить и улучшить окружающую среду, необходимы международные соглашения и торговые договоры. Эти соглашения заключаются не на пустом месте. Они возникают в ответ на мнение политиков о том, что главное на свете, точнее, что главное для их электората. И это справедливо на всех уровнях — государственном, региональном и местном.

Как я повторяю при каждом удобном случае, голосуйте. Голосуйте! Погодите, вы думаете, я шучу? Голосуйте!!! Для нас, граждан демократических стран на всей планете, это главный способ повлиять на политику. Сейчас особенно очевидно, как важно ходить на выборы. Пример других стран сильно влияет даже на недемократические государства. Моральный долг тех из нас, кому посчастливилось жить в Америке или других прогрессивных демократических странах по всему миру, — показывать хороший пример: это наша обязанность и перед самими собой, и перед остальным человечеством.

Добиваться, чтобы твой политический голос услышали, так важно, поскольку политика состоит не только в том, чтобы устанавливать правила и практики, но еще и в том, чтобы искать и выбирать тех, кто станет нашими лидерами. Правильная политика, правильный бюджет, правильные лидеры на правильных местах — и можно смело браться за дело. Не нужно огорчаться, если на каких-то выборах прошел не тот кандидат. Не стоит почивать на лаврах, если выбрали того, кого вы хотели. Апатия — одно из главных препятствий ботанскому прогрессу.

Хорошо, Билл, предположим, голосование — самая важная обязанность гражданина. Но как же гражданам выбирать, за кого голосовать? Перед нами снова задачка про фильтрование. Опирайтесь на пропагандистские организации, которые ведут послужные списки — кто поддерживал благие начинания и достиг результатов не на словах, а на деле. Некоторые организации, о которых я уже упоминал, в том числе Союз обеспокоенных ученых, также пристально следят за тем, кто из политиков сильнее и продуктивнее всего поддерживает глобальные программы охраны окружающей среды и повышения благосостояния общества. Кроме того, Союз проводит независимый анализ влияния общественно-политических решений на здоровье общества и дает рекомендации по стратегиям развития конгрессменам и их помощникам, которые в основном и формируют политический лексикон. Планетное общество, мой обожаемый работодатель, постоянно выступает с докладами о важных политических новшествах. Поскольку мы некоммерческая организация, то, строго говоря, по закону не имеем права ничего лоббировать. Поэтому мы занимаемся агитацией и пропагандой. Проводим совещания экспертов, встречаемся с народными избранниками, настойчиво советуем членам Общества обращаться с петициями к своим представителям. На первый взгляд все это не слишком действенные меры, но они приносят результаты. Ведь правительства состоят из людей. Политика в основном основана на логических доводах, которые принимаются или отвергаются на основании взаимодействия людей.

А наша задача — вступать в эти отношения, искать такие организации и оценивать их работу, рассказывать о них друзьям и коллегам, а в конечном итоге поддерживать их деньгами и временем. Наше общество устроено очень сложно, поэтому мы должны придерживаться аналитического подхода к выборам и распределению ресурсов. Вот что я имею в виду: всем нам нужно следить за политикой и участвовать в процессе, а не просто лезть с непрошеными советами. Иногда для этого нужно заговорить, даже если не хочется (записаться на прием к местному депутату, пойти на собрание в городской администрации). Иногда придется поддержать политика или закон, даже если они далеки от совершенства. Вы в ответе за всю планету, так что иногда надо проявлять прагматизм.

Как вы, наверное, уже поняли, я считаю, что чем больше у власти людей, мыслящих по-ботански, тем лучше у нас получится управлять вверенной нам планетой. За последние несколько лет в популярной культуре снова стало немодно доверять «специалистам». Не будь это так глупо, я бы даже забеспокоился. Вдумайтесь, что происходит. Станет ли авиасообщение лучше, если переведутся эксперты по радарам? Станем ли мы здоровее, если никто не будет интересоваться химией и микробиологией очистки сточных вод? Станет ли безопаснее на наших шоссе, если не останется никого, кто понимает, куда ставить дорожные знаки и как их освещать? Между тем все это «специальные знания», сугубо технические, и нам не стоит от них отказываться. Подозреваю, что нападки на экспертов и специалистов — вопрос скорее трибализма, чем экспертных знаний как таковых. Кое-кто боится, что борьба с бедностью за границей лишит их благосостояния дома, а глобальные программы означают, что никто не поможет им на местах. С логической точки зрения это не выдерживает никакой критики, зато замешано на бурлящих эмоциях. Такое мнение подпитывается ментальностью «мы-они».

Я уповаю на умение мыслить и говорить в терминах контроля человечества над всей Землей. Если планета проиграет, не выиграет никто, но главное — если планета выиграет, скорее всего, никто не проиграет. Нам следует сделать мир честнее и справедливее (по крайней мере, я надеюсь, что вы со мной согласны) не только потому, что это хорошо с моральной точки зрения, но и потому, что так будет лучше для всех нас. Сомневаюсь, что найдется хоть кто-нибудь, кто считает, будто честность и справедливость — это плохо.

Но справедливость хороша не сама по себе. Чтобы плоды процветания справедливо распределялись между всеми нами, нам нужна свобода вести открытые дискуссии и умение быть честными друг с другом. А еще — повторяя слова Франклина Рузвельта — для здоровой счастливой жизни надо удовлетворить основные потребности. Когда я играю роль дядюшки Билла, то главная жалоба, которую я слышу от своих племянников и племянниц, — это «Так нечестно!» («Мою сестрицу берут на экскурсию в дом с привидениями в Финляндии, а меня нет! Так нечестно!») Едва ли это когда-нибудь изменится. Когда человеку кажется, что с ним обошлись нечестно, это и у взрослых сплошь и рядом вызывает конфликты. Честность и справедливость — важнейшие составляющие лучшего мира.

Итак, чтобы контролировать планету, нужна правильная политика — раз. Правильные цели — два. А еще — правильная наука и инженерное дело: надо, чтобы любая программа управляемых глобальных перемен, которую мы разрабатываем, была основана на самом прочном фундаменте. Когда мы определяем, что хотим сделать с Землей, нужно точно знать, что мы можем сделать — сейчас или в ближайшем будущем.

На сегодня мы знаем достаточно, чтобы заключать всеобъемлющие соглашения и договоры о справедливом распределении водных ресурсов как в США, так и во всем мире. Мы в состоянии договориться о том, чтобы не перегружать почвы на своих фермах азотными удобрениями — иначе они попадают в наши реки, заливы и моря, где из-за них зацветают ядовитые водоросли, а ядовитые водоросли убивают огромные популяции рыб. И вроде бы нет никаких споров по поводу того, что надо перестать жечь уголь, чтобы готовить пищу, согревать дома и генерировать электричество (если кто-то и спорит об этом, то разве что профессиональные спорщики). Все это в совокупности поможет вернуть нашу планету в состояние равновесия.

В наших силах за ближайшие десятилетия отточить методы ведения сельского хозяйства до такой степени, что мы получим возможность прокормить 9–10 миллиардов человек, задействовав меньше площадей, чем сегодня. Во многом решить эту задачу помогут генетически модифицированные растения. Мы в состоянии при помощи генной инженерии научить растения прекрасно себя чувствовать в более жарком климате, сопротивляться засухам, выдерживать ураганы. Ведь мы знаем, что подобные изменения климата неизбежны. Могу себе представить, что мы введем деревьям новые гены, и им не будут страшны новые виды вредителей, которые мы привезли из других краев: эта задача перед нами уже стоит. А еще я могу себе представить систему международных соглашений, которая позволит фермерам и генетикам создавать семена усовершенствованных растений или гусеницеустойчивых деревьев, а затем распределять их по всему миру в рамках глобальной программы развития. Такие меры помогут скомпенсировать перемены в окружающей среде, которые мы уже вызвали и не в силах обратить вспять.

Вся экосистема Земли строится на энергии солнечного света, и в нашем ботанском мире, полном новых инженерных решений, электричество мы тоже будем по большей части получать из солнечного света. Нашим генератором станет само Солнце. Недавно я узнал о калифорнийской компании Rayton Solar, ее инженеры нашли способ изготовления солнечных батарей, при котором возникает гораздо меньше отходов, чем при традиционных технологических процессах. К тому же их батареи тоньше и экономичнее. Современные солнечные батареи преобразуют в электричество около 20 процентов собранной солнечной энергии.

Если нам удастся добиться пятидесятипроцентной эффективности, мир преобразится в мгновение ока. В этом направлении работает множество компаний, университетов, правительственных исследовательских групп. Затем энергетические компании из чисто экономических соображений быстро переключатся с углеводородного топлива на солнечное. Развивающиеся страны смогут поставить у себя недорогие солнечные генераторы, чтобы заткнуть многочисленные прорехи в своих электросетях. Всем станет гораздо проще двигаться в сторону экономики, которая больше не насыщает земную атмосферу парниковыми газами.

Подобным же образом в наших силах перестроить весь ландшафт таким образом, чтобы получать энергию и из ветра, раз уж он все равно дует. Ветряки можно поставить по всему Среднему Западу. По Восточному побережью, где живет половина населения нашей страны, ресурсы ветра огромны и пока совсем не востребованы. Вот же она, энергия, надо только ее поймать, распределить и изобрести хорошие способы ее хранить. Впереди большая работа. Нам нужно заново продумать инженерное устройство электрических сетей и понять, как сохранить энергию, пока она не понадобится, тратя на это как можно меньше средств. Все это вполне решаемые задачи, надо лишь выделить на них достаточно средств и подойти к ним умно, по принципу «все и сразу».

Эпоха антропоцена предоставляет нам очень важный инструментарий. Наука и техника, которые позволяют нам пустить его в ход, коренятся все в том же — в ботанстве. И решать, когда пустить его в ход, тоже будем мы — ботаны, будущие ботаны и сочувствующие (да, я оптимист). Однако чтобы принимать верные решения, нужно сломать барьеры трибализма и донести до всех, что мы контролируем Землю. Вот почему нам жизненно необходимо перейти к действиям, о которых я пишу. Если вы не станете задавать повестку дня Земли, это сделают другие. Если мы не станем думать, как именно контролировать судьбу собственной планеты, мы все равно будем ее контролировать, только слепо и беспечно. С должности контролера планеты нельзя так просто уволиться.

Признать, что все мы теперь заседаем в Совете Директоров Планеты Земля, — значит взять на себя огромную ответственность. А еще это значит резко переменить свои представления об отношениях природы и человека, особенно у тех из нас, кто давно участвует в экологическом движении. Вместо того чтобы «позволить природе взять свое», придется уделять гораздо больше внимания принципу «Мы здесь главные. Давайте подумаем, как тут всем управлять». В долгосрочной перспективе это сулит радикальные преобразования. Мы уже разобрались методом проб и ошибок, какие кнопки и рычаги управляют климатом планеты. В какой-то момент, возможно, мы решим, что надо нажать на эти кнопки и рычаги, чтобы сделать климат планеты предельно благоприятным, то есть не просто возместить непреднамеренный ущерб, который мы нанесли Земле, а менять климат по своей воле. Мы случайно вызвали изменения климата в одну сторону. Может быть, нам удастся склонить чашу весов и в другую сторону, прямо как в научно-фантастических романах?

Идею глобальных манипуляций с климатом принято называть геоинженерией, и некоторые ученые и инженеры относятся к ней очень серьезно. Об этом я подробно пишу в своей книге Unstoppable («Неостановимое»). Отличная книжка, кстати. Почитайте, не пожалеете. Ученые предложили целый ряд конкретных экспериментов, в основном для того, чтобы перераспределить облака, содержащиеся в атмосфере частицы или цветовые пятна на поверхности морей с целью отразить обратно в космос малую толику солнечного света. Пока что подобные эксперименты не выходят за пределы лабораторий или компьютерных моделей. Но ведь и в реальном мире испытания в малых масштабах, скорее всего, приведут не к таким значительным результатам, как испытания в масштабах всей Земли. В общем, когда играешь с планетой, надо быть очень-очень осторожным. Нам и так уже приходится жить с набором нечаянных осложнений, и новые нам ни к чему.

Есть надежда, что ботанская осторожность и пошаговый подход в сочетании с некоторыми смелыми идеями помогут нам понять, что такое контролировать планету и в каком направлении надо действовать. И если какие-то геоинженерные проекты покажутся разумными, есть надежда, что граждане земного шара проявят и осторожность, и доверие к науке. При таком сценарии будущего, назовем его «Позаботимся о каждом», мы применим перевернутую пирамиду проекта к Земле в целом. Это будет просто головокружительно — и при этом полезно планете в целом. Контроль над своей планетой — величайшее испытание, с каким только приходилось сталкиваться виду homo sapiens. Чтобы его пройти, нужны наши лучшие умы, лучшие фильтры и лучшие планы. А еще нам сейчас особенно необходимо преодолеть подозрительность и предрассудки и опереться на логику и разум. Давайте руководить планетой чутко и продуманно, с прицелом на наилучший результат. Давайте править миром по-ботански — чтобы жить в нем стало лучше нам всем.

Глава двадцать девятая Манифест рационализма

В начале июня 2016 года, когда кругом, набирая обороты, бушевала незабываемая предвыборная кампания, я поехал в Вашингтон, чтобы выступить на втором Reason Rally — «Фестивале разума». Это мероприятие организуют для своих сторонников те, кто хочет, чтобы наше правительство и наши законодательные органы руководствовались научным мышлением. Кроме того, это съезд особого сообщества. Кому-то нравится организовывать религиозные собрания, принимать программы религиозного образования, проводить религиозные праздники, — вот и мы, участники «Фестиваля разума», любим встречаться, общаться, обмениваться соображениями с теми, кто в целом разделяет наши представления о жизни. По большей части на «Фестиваль разума» приезжают атеисты, но не только. С точки зрения атеистов, нет никакого сверхкомпетентного божества, которое всем заправляет. В нашем сообществе принято считать, что вся ответственность за действия человечества лежит на нас самих, а больше ни на ком и ни на чем. Мое выступление удивительным образом напомнило мне поездку на первый День Земли сорок шесть лет назад, с той лишь разницей, что теперь я был наверху, на сцене, а не внизу, среди зрителей.

Обычно я, признаться, не люблю говорить о религии, разве что в тех случаях, когда на интервью у меня прямо спрашивают, каковы мои религиозные взгляды, ну или кто-нибудь из верующих непосредственно выступает против науки (когда скандально известный креационист по имени Кен Хэм, который отрицает буквально все, что мы знаем о геологии и естественной истории Земли, вызвал меня на дебаты, я понял, что надо идти, и полученный опыт впоследствии лег в основу моей книги «Неотрицаемое». Еще одна отличная книжка и хороший подарок, впрочем, я отвлекся). Во всех прочих случаях я только рад оставаться Человеком-физикой и директором Планетного общества и не оскорблять ничьих чувств. И на то есть несколько причин. Вера — дело сугубо личное, и любые разговоры о ней, к сожалению, чреваты недоразумениями и конфликтами. Малейший неверный нюанс — и трибализм не смягчается, а, наоборот, цветет буйным цветом. Но поскольку структура этой книги предполагает картину в целом, обойти религиозный вопрос не удастся. Религия влияет на то, как многие люди фильтруют информацию об окружающем мире, как видят коллективную ответственность, как откликаются на… гм… все на свете. Можно собрать данные, которые скажут вам, что происходит в мире, но лишь внутренний кодекс говорит, что с этими данными делать, как изменить мир к лучшему и стоит ли за это браться.

Чтобы читателю был ясен контекст, отмечу, что с религией я знаком отнюдь не понаслышке. Меня воспитывали в лоне епископальной церкви. Я служил алтарником. Нес крест и исполнял все обязанности помощника священника с большим трепетом. И я и по сей день с удовольствием праздную Рождество Ньютоново — как известно, Ньютон родился в Англии 25 декабря 1642 года (мама крошки Исаака считала, что это Рождество Христово). В молодости я всерьез пытался понять, какие ответы дает церковь на вопросы о нашем месте в космосе — и лично моем, и моих собратьев-землян. Окончив инженерную школу, я каждое воскресенье садился читать Библию. Я прочел ее от корки до корки дважды, на это ушло около двух лет. Я ходил в христианский книжный магазин и покупал там карты Ближнего Востока, где были отмечены реальные или предполагаемые места библейских событий. Я продирался через рассказы о библейских героях, которые убивали друг друга, были готовы принести в жертву сыновей, охотно отдавали дочерей на побиение камнями и так далее. Хотя я и не воспринимал эти истории буквально, все же мне бросалось в глаза, что с моральной точки зрения они сомнительны. И еще сложнее мне было примириться с мыслью, что какое-то божество взяло и истребило все живое на Земле, кроме одной семейки, практиковавшей инцест, и их живности. Это тоже нельзя воспринимать буквально. Как и все остальные библейские чудеса. Если бы они происходили в точности так, как написано, последствия для нас, людей, были бы довольно мрачными.

Вот к чему я клоню. Чудеса — это магия, а в науке магия попросту невозможна. Чудо — это в лучшем случае попытка срезать напрямик и объяснить природные явления, что называется, в лоб. Недавно я познакомился с тремя очень юными, очень образованными и очень убежденными иудеями-креационистами — причем в баре (сам не ожидал). Они были серьезные и любознательные и к тому же (еще сильнее сам не ожидал) большие поклонники передачи «Человек-физика». И все равно, когда у нас завязался диспут, у них ушла ровно секунда на то, чтобы переметнуться на сторону магического мышления. Их аргументация выглядела приблизительно так: наука постоянно придумывает новое, а Библия не меняется. Поэтому Библия — единственный источник истины, а все, что мы наблюдаем научными методами, по определению неточно или, по крайней мере, ненадежно. Юноши предполагали, что Бог, создавая вселенную примерно 5700 лет назад, сумел упихнуть в нее всю историю нашей планеты, которая насчитывает 4,6 миллиарда лет. Однако они признали (опять же сам не ожидал), что Господь, в принципе, мог создать мир и вчера, снабдив его всеми нашими воспоминаниями и историями, так сказать, задним числом, — причем все они оказались на своем месте в точном соответствии друг с другом, — если такова была Его воля. На это я только и мог, что ответить приблизительно: «Значит, возможно, на свете нет ничего реального? Гм. Правда? Ну ладно, мальчики, пейте вино, приятного вам вечера».

Но я их понимаю. Человеку одновременно нужна и уверенность, и ощущение тайны. Наука помогает разрешить этот парадокс. Каждая тайна — это путь к новым знаниям. Эта мысль когда-то привела меня в восторг на уроке физики в старшей школе, и с тех пор это чувство не покидает меня. Мы никогда не узнаем всего, не обретем тотального всеведения, это да, зато все, что мы узнаем, будет настоящее, реальное, причем одинаково реальное для всех на планете (и для любого разумного существа во Вселенной). Такого уровня уверенности не предлагает никакая религия. Наука дарит восторг и утешение, о которых религия и мечтать не может. Ученый исходит из предположения, что мир природы можно постичь, что реальность реальна. При помощи наблюдений, гипотезы, эксперимента, результата, новой гипотезы, нового эксперимента, нового результата и так далее мы можем узнать больше и о природе, и о себе. Если мы наблюдаем что-то, что не вписывается в существующий корпус знаний, то у нас есть возможность узнать что-то новое. Тайна — не конец пути, а выход на новый уровень понимания. А если хочешь изменить мир, без глубокого понимания не обойтись.

Невольно вспоминается чудная цитата из Айзека Азимова, одного из величайших популяризаторов науки всех времен. Он писал: «Самая восхитительная фраза, какую только можно услышать в мире науки, фраза, которая возвещает об открытии, — это вовсе не „Эврика!“, а скорее „Гм! Как интересно!“». То есть если тебе интересно, значит, у тебя впереди открытие. Вот она, наука. Если нельзя будет верить тому, что мы видим, или, точнее, наблюдаем, развалится вся система нашего мышления. Как только вместо объяснения природного явления подставляешь что-то вроде чуда или волшебства, это тупик. Значит, ты имеешь дело с чем-то по определению лежащим за пределами рационального объяснения. Если что-то объясняется чудом, не остается никаких рациональных методов профильтровать информацию и проверить гипотезы. Научный принцип гласит: у нас есть процесс, благодаря которому мы можем при помощи разума познать природу. Ключевые слова — «можем» и «познать».

Вы вправе спросить: разве не самонадеянно, столкнувшись с чем-то совершенно новым и неожиданным, сразу предполагать, что наука всегда поможет? Так вот, любая хорошая тайна требует расследования, иногда очень глубокого. История раз за разом показывает, как великие и неразрешимые на первый взгляд тайны — от причин болезней до движения планет — уступали место богатейшим, интереснейшим, доказуемым и бесспорно точным научным объяснением. Участники «Фестиваля разума» скажут вам, что до сих пор на протяжении всей истории человечества все до единого чудеса, явления и даже ощущения, приписываемые религии, гораздо лучше и убедительнее объяснялись наукой. Призовите свои способности мыслить критически и сформулируйте противоположный вопрос: представьте себе, что вы наблюдаете что-то новое и непонятное и решаете, что это до того странно, что наука этого не объяснит. К такому выводу можно прийти только при условии, что вы считаете, что вам уже известно все, что можно узнать о природе, все мыслимые объяснения, какие только можно найти в нашем мире и в нашей вселенной, и что вы первый человек на свете, натолкнувшийся на внешнюю границу науки. Вот это я понимаю — самонадеянность. Правда, мои ученые друзья из бара?

Если мы когда-нибудь натолкнемся на загадку, неподвластную научному методу, это будет настоящее потрясение. Тогда мы узнаем, что обнаружили неизвестную силу или сущность, способную приостановить действие законов природы.

Но если мы начнем приписывать знакомые явления божественному вмешательству, не миновать очень серьезных осложнений. Люди более сведущие в логике и философии, чем я, мгновенно загонят вас в мысленный тупик. Если существует божество, которое отвечает на молитвы, почему с моими родными и близкими то и дело происходит какая-то гадость? В наши дни постоянно видишь, как спортсмены после удачного выступления благодарят высшие силы. А видели ли вы, как те же спортсмены сердятся на высшие силы после неудачного выступления? Хотя бы разочек? А как же люди, которые не знают про твое личное божество, — что будет с ними? Если твое божество контролирует все законы природы, как можно строить хоть какие-нибудь прогнозы и планы? Снова вспоминаются ребята из бара, Кен Хэм и иже с ними. Откуда тебе знать, когда в твою реальность вмешивается божество, а когда можно рассчитывать на то, что все происходит как положено, нормально и предсказуемо? Вопросам нет конца, а ответов — хороших, приемлемых или принятых — что-то не появляется, в отличие от науки. Тут я хотел бы подчеркнуть, что обычно у меня не возникает никаких проблем с религией как таковой, просто мне не нравится, когда религию используют, чтобы спрятаться от мира, а не взаимодействовать с ним. Многих религиозных людей очень греет чувство общности и поддержка родных и близких, которые мыслят так же. Вера вдохновляет их быть добрыми, проявлять щедрость и великодушие к соседям, вообще мыслить в терминах вселенского блага. Это вызывает у меня восхищение и уважение, просто я давно уже понял, что религиозный подход — не для меня. Чувство общности дарят мне единомышленники с «Фестиваля разума», которые так же страстно, как и я, применяют научные знания, чтобы сделать мир лучше. С такими людьми я и предпочитаю общаться. Именно к ним я обращаюсь за новыми соображениями о проектах и фильтровании. Именно их я считаю катализаторами перемен.

Поэтому мне и пришлось очень тщательно продумать свое выступление на фестивале. Выйти на эту сцену — большая честь, поскольку среди слушателей были известные космологи, физики, а главное, пожалуй, — фокусники (те, кто по профессии должен нас дурачить — обманщики нашей же забавы ради). Напряжение нарастало. Мы ведь собирались перед Мемориалом Линкольна, между прочим! Я вложил в выступление всю душу (и вспомнил, что мы на самом деле имеем в виду и что чувствуем, когда говорим «вложить всю душу»).

Фестиваль проходил четвертого июня, с астрономической точки зрения это была еще весна, а не лето (официально лето начинается в день солнцестояния, 21 июня), но стояла типичная для Вашингтона летняя жара. Все старались спрятаться от солнца под деревьями вдоль северной и южной сторон бассейна, в котором отражается монумент Вашингтону. Это была неприятная метафора первой реакции человечества на изменения климата: беги и прячься. Но бежать нам некуда. Нам надо прямо сегодня осознать свою ответственность, набраться отваги и взять планету под контроль. Поэтому я приведу здесь пересмотренный и дополненный текст моего обращения примерно к 15 000 собравшимся в тот день. Я надеюсь, что он побудит вас примкнуть к нам или удвоить свои усилия — или просто глубже задуматься о том, в какие времена мы живем, и применить свои ботанские умения на практике.

Начал я примерно так:

— Леди и джентльмены, мальчики и девочки, скептики, нетеисты, а особенно — верующие, если они здесь есть, спасибо, что включили меня в сегодняшнюю программу. Поскольку мы собрались здесь, перед святилищем Авраама Линкольна, одного из величайших критических мыслителей в истории человечества, мне приходит в голову, что мы живем в критическое время, в поворотный момент в истории моих любимых Соединенных Штатов и всего человечества. Наша способность рационально мыслить уже помогла нам обеспечить большую часть населения развитых стран чистой водой, надежными источниками электричества и доступом к инфраструктуре электронной информации. Всем этим мы обязаны критическому мышлению, логике и науке. И эти традиции помогут нам донести технические блага до всех жителей Земли и, осмелюсь сказать, изменить мир. (Далее я несколько отредактировал отдельные фрагменты речи, чтобы в них вошли дополнительные соображения, о которых говорилось в этой книге.)

Сегодня население всего мира столкнулось с огромными затратами и небывалыми трудностями, вызванными стремительным повышением уровня моря и стихийными бедствиями. Наводнения в Техасе, страшные ураганы в центральной части США, потопы на юге Германии и в Париже, городе, где совсем недавно проходила Конференция по климату COP21. Там присутствовали представители более 190 стран, и все они рассчитывали сообща решить глобальную проблему повышения температуры атмосферы и океанских вод, проблему изменений климата, которую большинство из нас, американцев, до сих пор упускало из виду.

Наша промышленность и сельское хозяйство перегрузили атмосферу Земли углекислым газом, метаном и другими парниковыми газами. Мы выкапываем и сжигаем углеводородное топливо, которое разогревает нашу планету в десять в шестой — в миллион — раз быстрее природных процессов, которые создали это топливо. Человечество в этом виновно, ему это и исправлять. Сегодня мы только подступаемся к решению этого вопроса. Я, как инженер и гражданин США, не могу не задаваться вопросом, почему это так. Почему наша страна, которая вот уже более ста лет лидирует в мировой науке, инженерном деле и изобретательстве, не стала мировым лидером в области возобновляемой электроэнергии, а особенно в области политики борьбы с парниковыми газами, притом что принять эти меры как можно скорее — наша первейшая обязанность?

Горстке тех, кто отрицает глобальное потепление, удалось нас одурачить, убедить, будто среди подавляющего большинства ученых нет согласия в оценке серьезности и последствий глобальных изменений климата, даже если все наши реки выходят из берегов. Мы, не особенно задумываясь, позволяем тем, кто отрицает глобальное потепление, приравнять обычную для научного процесса неопределенность — скажем, плюс-минус два процента, — к сомнениям в наблюдаемых переменах климата как таковых, то есть плюс-минус сто процентов. Когда я выражаю положение дел в таком процентном соотношении, всем нам становится очевидно, что противники теории изменения климата говорят неправду либо очень сильно обманываются. Некоторые из них, особенно красноречивые, предполагают, что существует всемирный заговор ученых, решивших лишить работы угледобывающую промышленность. Заговор? Тридцати тысяч ученых? Вы когда-нибудь с ними разговаривали? В научной среде царит лютая конкуренция. Любой ученый спит и видит, как бы доказать, что его коллеги ошибаются. Такие люди попросту не способны составить заговор. Однако заметная доля наших современников соглашаются с противниками теории глобального потепления, даже не пытаясь усомниться в их пустой аргументации и обструкционистских политических заявлениях. Здесь я должен подчеркнуть, что на последних выборах к обструкционистам присоединилась почти половина населения страны. Это тревожит — но одновременно и бодрит: может быть, хотя бы такой поворот заставит всех нас наконец наладить сотрудничество.

Отрицание глобального потепления — явление сугубо поколенческое. Среди молодежи этих глупых представлений придерживаются лишь единицы. Но какое же будущее ждет этих детей? Когда они повзрослеют настолько, что смогут взяться за дело, возможно, будет уже поздно. Нельзя их подвести. Надо ответить на перемены климата переменами в себе.

Те, кто отрицает глобальное потепление, строго говоря, не отрицают перемены климата как таковые, и в этом они, безусловно, правы. Просто они не считают, что перемены, с которыми мы сталкиваемся сегодня, вызваны нами, людьми. Причем климат меняется очень быстро, природа сама по себе на такое не способна. Мой дед сражался на полях Первой мировой верхом на коне. Многим из нас трудно в это поверить. Судя по всему, дед был прекрасным наездником. Он скакал на коне в темноте, под огнем противника, среди окопов. Сегодня мало кому из военных нужно умение ездить верхом. Методы ведения войны с тех пор изменились, и солдаты исполняют другие задачи. Точно так же изменились и многие другие профессии. Те, кто занят добычей полезных ископаемых — роют угольные шахты, бурят нефтяные и газовые скважины, — когда-нибудь, причем довольно скоро, найдут себе другое занятие в том же энергетическом секторе: будут воздвигать ветряки, изготавливать солнечные батареи, подключать соседей в Интернет. Без работы они не останутся. Они будут строить будущее. Это в наших силах.

Но сначала нам надо преодолеть сопротивление тех, кто не верит, что будущее формирует наука. Недавно один консорциум коммерческих и некоммерческих организаций под эгидой Answers in Genesis («Ответы в книге Бытия») открыл в штате Кентукки парк развлечений с религиозной тематикой. Эти «клирики», как они сами себя называют, утверждают, будто никакой эволюции не было, а главное — настаивают, что нет никакого глобального потепления. Причем клирики распространяют эти выдумки среди своих последователей. Чтобы получить работу в их «Музее Сотворения мира» или Библейско-буквалистском парке «Встречаем Ковчег», надо подтвердить, что веришь в то же, что и клирики. Казалось бы, это нарушение Первой поправки к нашей Конституции, которую можно прочитать в оригинале всего в нескольких кварталах отсюда (к востоку от Мемориала Линкольна) в еще одном прекрасном здании — Национальном архиве.

Очевидно, клирики Answers in Genesis рассчитывают финансировать свои аттракционы из законных источников. Когда их обвиняют в дискриминации при приеме на работу, они ссылаются на свою религиозную принадлежность. Когда им требуется инфраструктура, привлекающая туристов, они прибегают к помощи некоммерческой организации «Кроссуотер Каньон» и на этом основании получают налоговые льготы и практически бесплатно пользуются недвижимостью, принадлежащей штату Кентукки и его налогоплательщикам. И если входящие в консорциум организации прошли все юридические проверки в Кентукки, то лишь благодаря губернатору, членам комитета по туризму и верховному судье: все они верующие. Они сами признают, что их религия не отделена от правительства штата и от государства в целом, как должно было быть. Я настоятельно советую гражданам штата Кентукки и всем нам представить себе, что консорциум намерен открыть, скажем, «Мечеть под открытым небом» — парк развлечений и аттракционов, призванный пропагандировать мусульманскую веру. Думаете, чиновники, согласившиеся на весь этот библейский бизнес, стали бы ратовать за подобный проект? Лично я убежден, что ответ будет приблизительно: «Катитесь куда подальше!»

Можно подумать, что история с парком «Ковчег» — печальный, но не слишком показательный опыт, что есть в этом что-то даже старомодно-умилительное, что-то от американских традиций. Но на самом деле ставки здесь очень высоки: наше будущее. Проект «Ковчег» — всего лишь один пример куда более масштабного антинаучного, антипрогрессистского движения. Когда живешь в тех частях страны, где влияние этого удивительного мировоззрения ощущается не везде, его легко не заметить. Но во многих других местах это движение очень распространено и весьма влиятельно. Я убежден, что если в каких-то областях нашей страны воспитывают поколение людей, не приученных самостоятельно думать, платить за это придется нам всем. На всех нас ляжет обязанность переучивать этих детей и юношество. Работники, занятые в экономиках наших соседей, не усвоят с малых лет принципы научного метода и логических рассуждений, которые помогают нам всем понять происходящее в мире. Они не усвоят традиции изобретательства, которые привели к созданию интернет-поисковиков, смартфонов, магнитно-резонансной томографии и спортивных электромобилей. Какой жуткий парадокс! Эти люди вовсю пользуются электронными рассылками, веб-сайтами и социальными сетями, чтобы создать виртуальное сообщество верующих. Они эксплуатируют труды инженеров и техников, получивших научное образование, чтобы внушать своей пастве идеи, враждебные научно-техническому прогрессу. И еще они апеллируют к трудящимся в одной из самых слаборазвитых экономических зон нашей страны и толкают их на путь, который лишь усугубит их страдания. Это обидно, недальновидно и горько!

Но у этой медали есть и другая, положительная сторона. Большинство верующих вовсе не разделяют буквалистскую креационистскую идеологию. Жители США и всего мира повсеместно хотят лучшей жизни для своих детей и прекрасно понимают, что это им обеспечат именно наука и техника. Руководители Answers in Genesis пытаются разжечь современную войну с наукой. Но мы не собираемся играть в их игры. В наших силах развить свое движение сторонников фактов и данных в нечто столь крупное, мощное и притягательное, что все те, кто не верит в научный прогресс или не хочет его, будут вынуждены сдаться.

Когда на кону климат всей Земли, нетрудно найти общий язык. Недавно папа Франциск опубликовал энциклику «Наш общий дом», в которой поразительно разумно оценивает состояние нашей планеты и ее будущее. Вот нам пример того, как люди верующие и люди научного склада не просто находят общую цель, но и придерживаются общих методов и даже общей философии; пожалуй, более значительного примера нам и не найти. Ведь папа Франциск, бесспорно, человек в нашем мире очень влиятельный. Только представьте себе, чего мы сумеем достичь, если объединимся с его паствой и станем вместе бороться с нищетой, обеспечивать образование для девочек и женщин, по мере сил удовлетворять потребность в возобновляемых источниках энергии, чистой воде и доступе в Интернет. Как я часто говорю, если вы человек небезразличный, сейчас ваше время. У нас тут террористы-самоубийцы, гонка ядерных вооружений и вирус Зика. Зато это время потрясающих перспектив и оптимизма — по крайней мере, так должно быть.

Всегда найдутся те, кто скажет, что нам не о чем беспокоиться, поскольку мир не в наших, а в Божьих руках. Они не понимают, что Земля на самом деле именно в наших руках, не понимают, насколько велика наша власть над ней. Наша задача — не слушать апологетов бездействия и срочно взять на себя ответственность за свои собственные действия. Надо собраться с силами и обеспечить себе лучшее будущее.

Так принято думать у нас, на «Фестивале разума», но для того, чтобы придерживаться такой точки зрения, вовсе не обязательно быть атеистом. Есть среди нас и те, кто скептически относятся к возобновляемой электроэнергии и даже активно борются против ее внедрения в нашу энергетическую систему. Иногда это вызвано устарелыми финансовыми соображениями, как в случае руководителей шахт в Западной Виргинии, — мол, мы продаем уголь, это наша работа, почему мы должны от нее отказываться? Иногда дело в потаенных опасениях, что сторонники зеленой энергии не до конца продумали все трудности, например вопросы о хранении электроэнергии и ненадежности ветра и солнечного света. Еще многих беспокоит, что возобновляемые источники не покроют все наши нужды и нам не удастся сохранить прежний уровень жизни.

Тем, кто считает, что мы не сможем достаточно быстро наладить работу возобновляемых источников энергии, отвечу вот что. Я часто упоминаю, что мои родители — участники Второй мировой войны; их прах покоится на противоположном от Монумента Линкольна берегу реки, на Арлингтонском национальном кладбище. Мой отец почти четыре года провел в лагере для военнопленных на острове Уэйк. Мама служила в ВМФ США шифровальщицей, участвовала во взломе нацистского кода «Энигма». Они были частью так называемого «Величайшего поколения» — поколения тех, кто вырос во времена Великой депрессии, а потом участвовал во Второй мировой войне, — но мама с папой вовсе не претендовали на величие. Они просто разыгрывали те карты, которые им сдали. Их поколение всего за 5 лет пресекло глобальный конфликт и начало строить новый мир — демократический и технически развитый. Они встали на путь прогресса благодаря целеустремленности и отзывчивости.

Нынешнее поколение должно брать с них пример и задействовать критическое мышление и способность рассуждать логически. На этот раз глобальной проблемой стали перемены климата. Нам тоже придется разыгрывать те карты, которые нам сдали, ничего не поделаешь. Вместе мы сможем изменить мир. Спасибо.

Сегодня так просто замкнуться в границах узкого круга единомышленников, будь то «Фестиваль разума» или политическая партия. Мы читаем друг друга на «Фейсбуке», смотрим одни и те же передачи на одних и тех же каналах (HBO и «Нетфликс»), живем в похожих районах, ходим в похожие кофейни. Мы рассчитывали, что новые технологии разрушат барьеры, а они в некоторых случаях возвели новые. В нашей природе окружать себя единомышленниками — не только друзьями и родными, но и незнакомыми. Но нам нельзя утрачивать представления о всем многообразии мнений, культур и чаяний тех, о чьей жизни мы ничего не знаем. Нельзя утрачивать способность договариваться с теми, кто с нами не согласен, нельзя терять широту кругозора и способность четко определять общие цели.

Пожалуй, это самая трудная задача критического мышления. Здесь я умолкаю, а читателю придется упражняться в нем всю жизнь. Эта задача состоит из множества компонентов. Тренируйтесь сомневаться в собственных убеждениях. Позвольте себе честно и открыто выслушивать аргументы против вашей точки зрения. Постоянно применяйте стандарт «Докажите!». Отвечайте без ехидства. Участвуйте в программах, где можно сотрудничать с людьми, объединенными общей целью, а не идеологией. Нам нужно быть ботанами и собираться на фестивали в защиту разума, но вне фестивалей наша задача показать, почему мы их устраиваем. Следите за тем, чему вы служите — сносите стены или воздвигаете их. Подумайте, что нужно, чтобы мир стал лучше. От вас многое зависит.

Глава тридцатая Проект прекрасного будущего

Когда мне случается впасть в созерцательное настроение, я часто задумываюсь о числе 30 000. Это число дней щедро отмеренного срока человеческой жизни — 82 года и 7 недель, 30 000 кругов, которые описывает тень по диску солнечных часов. Скорее всего, вам ежедневно приходится сталкиваться с гораздо большими числами. Представьте себе классический футбольный стадион вроде «Розовой чаши» в Калифорнийской Пасадене. Если каждый день садиться на новое место, вы успеете побывать только на трети из них. С этим сроком вам и придется работать — если повезет. Это не так уж много времени. Когда я сравниваю это число с возрастом вселенной, скромный человеческий век кажется мне совсем незначительным. Зато это число напоминает мне, сколько всего может произойти за 30 000 дней. Только подумайте, сколько знаний и опыта вы можете накопить, скольких людей можете чему-то научить, на скольких сумеете повлиять, а особенно — сколько поступков успеете совершить. С такой точки зрения у вас, оказывается, много возможностей оставить крупный след на нашей маленькой планете.

Мой отец всегда говорил, что хочет внушить родным и близким две вещи: во-первых, каждый сам отвечает за свои поступки, во-вторых, надо, чтобы после тебя мир стал лучше прежнего. Первая мысль вполне понятна. Никто не собирается брать на себя ответственность за то, что ты сделал или что у тебя не получилось. Если ты соврал, тебе за это отвечать. Но если ты кому-то помогаешь, заслуга тоже твоя. Вторая мысль несколько сложнее. Ведь просто чтобы получить правдоподобный ответ на вопрос, что такое «лучше», нужно основательно потрудиться. Надо отфильтровать информацию, мыслить критически, рассмотреть много разных точек зрения честно и с искренним сочувствием. Надо внимательно подходить ко всем своим проектам, и к замыслу, и к исполнению. И даже в этом случае нельзя быть уверенным, что оставишь подобающее наследие. У кого не возникало желания заглянуть в будущее, чтобы увидеть, чем все обернется? Кто не задавался вопросом, действительно ли его жизнь оставила след в мире? Думаю, именно поэтому путешествия во времени стали таким расхожим штампом в научной фантастике — начиная с 1895 года, когда Герберт Уэллс опубликовал «Машину Времени». Путешествия во времени — главная тема киноэпопей «Назад в будущее» и «Терминатор». Сейчас, когда я пишу эти строки, идут четыре новых телесериала о путешествиях во времени. Каждый мечтает хотя бы одним глазком подсмотреть, как будет выглядеть остаток наших 30 000 дней — и те дни, которые настанут потом. На это физика дает огорчительный ответ: путешествия во времени невозможны. Мы помним только прошлое, а не будущее. Информация течет лишь в одну сторону. Грустно, я понимаю, но такова жизнь.

Мы — пленники так называемой оси времени, и это, похоже, связано с одним из нерушимых законов природы: постоянным нарастанием энтропии, которую физики определяют как меру беспорядка в системе. Большие группы объектов, предоставленные сами себе, например молекулы воздуха в комнате, естественным образом переходят из состояния порядка в состояние беспорядка. Возьмем небольшой пример: у вас есть чашка горячего чая и кубик льда на блюдце. Номинально это отдельные объекты, а не часть остальной комнаты. У каждого из них свое количество энергии (тепловой). Они находятся в состоянии высокого порядка: все высокоэнергичные молекулы сосредоточены в чашке, а низкоэнергичные упакованы в кубик льда. Совместите их — и их тепловая энергия перераспределится и перейдет в менее независимое промежуточное, еле теплое состояние. Впрочем, если вы не будете их совмещать, результат получится тот же самый. Чай остынет до комнатной температуры, лед растает и согреется до той же комнатной температуры. Все движется к промежуточности, перемешанности и одинаковости энергии. Если бы не постоянный приток энергии Солнца, Земля уже давно остыла бы. Поэтому все наши старания изменить мир в конечном итоге сводятся к управлению энергией и борьбе с тенденцией к беспорядку. Эта тенденция и есть энтропия, и она, похоже, следует из природы времени. А может быть, как думают некоторые теоретики, однонаправленная ось времени — это следствие энтропии. Насколько мы можем судить, для нас, смертных землян, разницы никакой. В результате мы говорим, что время течет «вперед», поскольку, как бы ни соблазнительно было думать, что мы можем повернуть назад, вернуться в прошлое и все исправить или даже улучшить, — это попросту невозможно. Если вам кажется, что вы постоянно боретесь с хаосом, вы совершенно правы. Когда что-то меняешь, приходится учитывать и энтропию.

Обмен веществ в вашем организме — это пожизненная битва с энтропией. Каждая клетка вашего тела делает то же самое, что и вы, — пытается повлиять на будущее. Все ваше существование, все, что вы делаете, — это битва с энтропией, стремление превратить беспорядок в порядок, создать человека из химических соединений. Энтропия — вовсе не зло, как и гравитация. Без энтропии вселенная не могла бы существовать. Без нее не шло бы время. Благодаря пониманию энтропии мы управляем самолетами и поездами, автомобилями и линиями электропередач. Математически энтропию описывает знаменитый второй закон термодинамики, который к тому же говорит нам, как преобразуется энергия в двигателе, в ходе химической реакции, при распаде магнитного поля, силовые линии которого перезамыкаются, или в утепленном доме. Мы так хорошо понимаем этот закон природы, что научились массово производить пластмассы и эффективные лекарства при помощи очень тонких химических процессов с управляемым распределением энергии. Благодаря научному методу ученые-ботаны выявили законы природы и придумали, как обратить их нам на пользу.

Так что энтропия не просто замедляет и останавливает все на свете. Она приводит нас в движение — то есть мы ею движимы, вот что я хочу сказать. Представьте себе, какой была бы ваша жизнь без энтропии, если бы вы могли ее одолеть и заставить энергию не распространяться и рассеиваться, а наоборот. Вы победили бы законы термодинамики и само время. В конце концов вы узнали бы будущее. Как бы вы изменили свою жизнь, если бы кто-то сказал вам точно, когда и при каких обстоятельствах вы умрете? Ничего поделать вы не сможете, вы все равно умрете именно так и именно тогда, иначе нет никакого смысла знать будущее. Либо от судьбы не уйдешь, либо будущее непознаваемо. Свобода воли и рациональные действия неразрывно связаны с непознаваемой природой будущего. Нам, как ботанам-аналитикам и просто как людям, дает свободу именно бесконечный диапазон вариантов грядущего. Именно он придает нам оптимизм, дает возможность добиваться поставленных целей и делать мир лучше, чем до нас.

С годами я начал замечать, что жалеть о том, что ты сделал, приходится относительно редко; гораздо чаще жалеешь о том, чего не сделал. Вот и вам наверняка часто приходится бурчать себе под нос: «Надо было мне тогда взять и сделать…» Заранее понимать, о чем ты пожалеешь, если не сделаешь, — превосходный прием фильтрования. Он помогает хорошо понять, чего ты планируешь достичь. Именно благодаря этому приему я сумел уйти из компании «Сандстренд» в тот достопамятный день в 1986 году. Как ты распорядишься своей свободой? Точнее, как ты не распорядишься своей свободой, чего ты не сделаешь такого, что надо сделать? Мы не можем заглянуть в будущее, зато можем его создать. Смирение перед природой времени и осознание нашего места во вселенной — на Земле, которая вращается вокруг среднего размера звезды на краю, что называется, типовой Галактики, — заставляют меня особенно серьезно относиться к отцовскому совету. Насколько мы можем судить, кроме людей на нашей планете (да и во всей известной нам Вселенной, если уж на то пошло), нет никого, кто способен изучить причины и следствия, понять, как сильнее всего повлиять на обстоятельства, и следовать избранной стратегии, позволяющей прогнуть этот мир под нас. В наших силах всего лишь разыгрывать карты, которые нам сдали. Но послушайте! Представьте себе, как это здорово! Разыгрывать карты, которые нам сдали, в наших силах! В наших силах как-то распоряжаться отпущенным нам временем! Каждый день сулит новые возможности что-то сделать, каждый миг драгоценен. Мы не тешимся фантазиями, что за все отвечает какая-то высшая сила, и не отчаиваемся, полагая, будто мы ни на что не влияем. Мы знаем, что можем взяться за дело все вместе и добиться перемен к лучшему. Что может быть восхитительнее?

В начале восьмидесятых я работал в Сиэтле в фирме, поставлявшей устройства для сбора разлившейся нефти на месторождения в Техасе и Нью-Мехико, и мне в память врезался всепроникающий густой запах нефти. Вся одежда пропахла бензином на веки вечные. Нефтью пахло все: рабочий комбинезон, носки, даже белье. Стирай сколько хочешь, но запах никуда не денется. В конце концов приходилось заводить комплект рабочей одежды, которую больше никуда нельзя было надевать. Старый комбинезон хранится у меня до сих пор, и от него и сейчас, спустя столько лет, слегка попахивает. Это запах одного из сценариев будущего — подхода «сидим-сложа-руки», при котором мы и дальше будем выскребывать и выкачивать из Земли ископаемое топливо, запасы которого ограниченны, и загонять в атмосферу безумное количество углекислого газа. Недавно я снова съездил в город Мидленд в штате Техас, чтобы выступить в Мидлендском колледже — в самом сердце нефтяных разработок. Там, над характерными силуэтами нефтяных насосов, похожих на кивающих кузнечиков, высились ветряки — головокружительно-огромные пропеллеры на фоне небес. Люди, которые мыслят так же, как и я, решили поймать попутный ветер (это я нарочно каламбурю) и вырулить Техас в сторону иного будущего — будущего, где электроэнергию берут из экологически чистых возобновляемых источников. Теперь эти ветряки дают десять процентов электричества в штате. Глаз не отвести, как величественно и мощно вращаются они в вышине, и никакого запаха. Ветряки, которые я видел в тот день, находятся всего в двадцати милях от того места, где я, молодой инженер, тридцатью годами раньше программировал клапанные управляющие устройства для нефтяных разработок. Пройдет еще тридцать лет — и нефтяные насосы демонтируют, пустят на металлолом, расплавят и сделают новые ветряки. Я, конечно, не знаю, будет ли это будущее именно таким, но мы (с вами) в силах внести свой вклад в то, чтобы это сбылось (или получилось что-то очень похожее).

Мышление в стиле «все и сразу» снабжает нас инструментарием, который позволяет ставить задачи и придумывать решения как можно честнее и эффективнее. Но не надо на этом останавливаться: научное знание позволяет конструировать обоснованные проекции и прогнозы, предсказывать, к чему приведут эти задачи и наши решения. Это очередной способ противостоять непредсказуемости будущего. Мы можем делать достаточно точные оценки, предсказывая, что будет в тех или иных точках впереди по оси времени. Это ценнейший результат многовекового отбора данных, критического мышления и проверки гипотез научным методом: теперь нам не надо оказываться в эпицентре кризиса, чтобы понять, что кризис грядет.

Теперь мы точно знаем, что если не решить задачу с глобальным потеплением, наш мир ждут серьезные сложности. Это несомненно и потому тревожит. Нет никакой необходимости гадать, как будет лучше для планеты — поставить больше нефтяных насосов или больше ветряков. Все данные сходятся — и пробы гренландских льдов, и суперкомпьютерные модели, и спутниковые наблюдения Земли, и изучение Венеры и других планет. Вот она, точка приложения наших усилий, — именно на это лучше всего потратить основную часть своих тридцати тысяч дней (ну или больше, если повезет).

Предсказательные возможности науки подчас поражают. Я присутствовал при запуске космического аппарата OSIRISREx, о котором уже шла речь в этой книге. Он летит на астероид Бенну, где возьмет пробы астероидной пыли, возраст которой составляет 4,6 миллиарда лет, поместит пробы в контейнер и доставит его обратно на Землю для анализа. Аппарат запустили с мыса Канаверал во Флориде 8 сентября 2016 года. Пролетев сотни миллионов километров, он опустится на парашюте на Учебно-испытательный полигон в штате Юта в 130 километрах к западу от Солт-Лейк-Сити 24 сентября 2023 года. Точный расчет полета, правда?

Сам запуск был очень ярким и воодушевляющим. Солнце стояло низко над горизонтом, поэтому, когда космический аппарат поднимался в воздух, его дымовой хвост был красиво подсвечен. Когда кончилось твердое топливо в стартовом двигателе, цвет и фактура дыма изменились. Потом в темнеющем синем вечернем небе осталась только жутковатая тень от дымной полосы. Ух! Сколько энергии, безупречно управляемой всеми учеными и инженерами, участвовавшими в подготовке запуска! Технологии, разработанные для OSIRIS-REx, когда-нибудь позволят добывать полезные ископаемые на астероидах и наладить производство в космосе. Пока мы не можем покинуть свою планету, но, возможно, так будет не всегда. За время встречи с Бенну космический аппарат соберет еще и данные, которые нам понадобятся, если когда-нибудь придется отражать опасный астероид. Пожалуй, нам удастся избежать участи динозавров, погибших от падения космического булыжника. Вот очередной пример, как можно стать хозяевами своей судьбы.

И все же многим из нас, даже ботанам, зачастую становится не по себе при мысли о такой свободе воли. Когда я выступаю перед студентами, они иногда спрашивают меня о «сингулярности» — гипотетическом моменте, когда компьютеры станут умнее и способнее человеческого мозга и вместе с ним составят новый гибридный разум. Главный пропагандист этой идеи — изобретатель Рей Курцвайль, и у него довольно много сторонников, особенно в Кремниевой долине и в окрестностях Бостона, где так много университетов. Думаю, Курцвайль просто пытается создать собственную картину будущего, но меня несколько обескураживает его убежденность, что люди должны с нетерпением ожидать того дня, когда мы будем вынуждены передать власть всяким устройствам, которые сами и создали. На мой взгляд, это какая-то избыточная мистика и неоправданная пассивность.

В последнее время многие философы и специалисты по информатике продвигают идею, что все мы живем в гигантской компьютерной симуляции. Эту гипотезу первым выдвинул оксфордский философ Ник Бостром, и к ней серьезно относится даже мой друг Нил Деграсс Тайсон. Да ладно! Если этот мир создал какой-то программист, кто на самом деле виноват, что все разваливается? Если мы вот-вот сольемся с компьютерами, которые считают несравнимо быстрее нас, может, стоит просто расслабиться, и пусть они командуют? Стоит мне немного подумать в этом направлении, сразу хочется топнуть ногой и отвернуться. Да и вам, наверно, тоже. Очень уж это близко к своего рода магическому мышлению, к тому самому, которое ученые так стараются изничтожить вот уже лет, гм, пятьсот.

Я призываю присматриваться к окружающему миру. Вступайте в организации, которые, по вашему мнению, ведут человечество к лучшему будущему, поддерживайте подобные начинания. Вместе трудитесь ради высших целей. Сами организуйте какое-нибудь движение. И каждый день действуйте — честно, осознанно, справедливо.

Нам необходимо бороться с энтропией не только в химических реакциях, благодаря которым мы стали живыми и обитаем на нашей планете, но и в постоянном человеческом стремлении найти хоть какой-нибудь способ переложить ответственность на соседа. Тут-то и выходит на передний план первый принцип Неда Ная — за все в ответе мы. Это наша задача — сделать мир лучше, честнее, здоровее, добиться, чтобы у каждого из нас был доступ к трем фундаментальным ресурсам: чистой воде, возобновляемым источникам энергии, Всемирной информационной сети. Мы, ботаны, прекрасно подходим на эту должность — то есть на эти должности. Без нас никак. Да, мы собираемся сделать все это, причем все и сразу.

***

Быть ботаном нелегко. Ведь это не просто определенное умонастроение. Умонастроение никоим образом не избавляет нас от грубой, безобразной, зачастую беспощадной внешней реальности со всеми ее проблемами. Иногда эти проблемы воплощены в людях, которых не интересуют факты и не привлекает общее благо. Но мы все равно должны вырулить человечество в сторону самого лучшего будущего, какое только можем себе представить, на основании лучших идей, которые заимствуем из прошлого и друг у друга.

У каждого из нас неповторимый запас опыта и знаний, к которым каждый день из тридцати тысяч добавляются новые крупицы. Некоторыми крупицами собственного опыта, самыми достопамятными, я поделился с вами. Я сумел обогнуть валун на каноэ и вытащить на берег «утопающего» вожатого. Лицом к лицу противостоял креационистам и дискутировал с теми, кто не верит в глобальное потепление. Работал за чертежной доской и добивался резонанса перед телекамерой. Придумал машину, работающую на кукурузных хлопьях, и помогал вывести в космос «Лайтсейл». И всеми силами старался извлечь уроки изо всех этих историй до единой. Убежден, что и у вас накопился не менее впечатляющий и поучительный жизненный опыт. Ваш ботанский долг — его вспомнить. Профильтровать. Найти причины и следствия. Неустанно высматривать новые, самые лучшие шаги в будущее. Затем экстраполировать полученные выводы — и обобщать свои представления, расширяя охват.

Многое из того, о чем я писал в этой книге, призвано показать, что нерешаемая на первый взгляд задача на самом деле вполне решаема. Люди научного склада ума преодолевали подобные трудности с тех пор, как на свете возникло нечто, отдаленно похожее на науку. Мы изучаем окружающую реальность, собирая информацию и проверяя гипотезы. Концепция «всего и сразу» в том и состоит, чтобы действовать на максимально возможных масштабах, а затем фильтровать результаты со всей мыслимой тщательностью. Если информацию не фильтровать, решить эту задачу и вправду не в силах человеческих. Она и так заставляет нас напрягать все свои способности. Критическое мышление, готовность слушать и предельная честность не то чтобы в крови у каждого из нас, по крайней мере, поначалу их ни у кого нет. Это навыки, которые нужно приобретать, оттачивать, внедрять, только тогда они будут у вас в крови.

Нужно усваивать их до тех пор, пока вы не научитесь обходить магическое мышление и трибалистские порывы, как я — тот валун. И это ваша обязанность и ответственность.

Далее, есть еще одна параллельная задача: как претворять идеи в жизнь. За то, что предаешься смелым мечтаниям наедине с собой в своей комнате, очков не добавляют. Нам всем нужно обязательно участвовать в политической деятельности. Следите за новостями, изучайте мнения тех, кто стоит у власти. Ищите единомышленников и работайте с ними. Ищите тех, с кем вы не согласны, и старайтесь их понять. Они знают что-то, чего не знаете вы. Преодолевайте трибализм. Работайте волонтерами в проектах и начинаниях, соответствующих вашим убеждениям. Энтропия ограничивает наш срок здесь, на Земле, и пусть эта ограниченность вдохновляет вас. Нужно, чтобы нашей планетой руководили ботаны. Такова ваша роль на пути к улучшению жизни.

Отец дал мне и третий совет — он сформулировал его не так отчетливо, как два первых, но этот принцип повлиял на мою жизнь ничуть не слабее: людей надо уважать. Вот оно, золотое правило! Этот простой принцип показывает, ради чего мы делаем все остальное. Он определяет, что такое «лучше», когда мы хотим «сделать лучше». В сущности, к нему и сводится вся методика «все и сразу». У знания есть цель. У научных теорий есть конечная цель — объяснить все в природе. У инженерного дела тоже есть крупная цель. И все это сводится к одному — к улучшению человеческой жизни. Свобода, равенство, перспективы, здоровье, мир — все это разные грани одного бриллианта: человеческой доброты.

А теперь, учитывая все это, вернемся к научному методу. Итак, мы полагаемся на данные и на личные успехи и неудачи, чтобы генерировать решения глобальных задач. Если какое-то решение не подходит, мы продолжаем тестировать, подправлять, продумывать заново. Мы никогда не забываем о 30 000 дней, и при этом сохраняем широту кругозора и помним о поколениях предков, благодаря которым мы здесь оказались, и о поколениях потомков, которые зависят от нас. Мы помним, как мала и беззащитна наша планета, и радуемся возможности послужить и помочь ей. Второй закон термодинамики неумолим, поэтому мы не знаем, какое будущее ждет наших потомков. Однако в наших силах сегодня приложить все старания, чтобы их будущее было светлым.

Я уже в том возрасте, когда прекрасно понимаешь, что большая часть жизни уже позади. Нет-нет, я прекрасно себя чувствую! Как ни странно, меня это не тревожит (ну то есть, не очень тревожит). Подлинное счастье — быть живым здесь и сейчас, когда у меня есть знания, свобода воли и обширный круг единомышленников. Я рад, что вы дочитали до этого места и прошли этот путь вместе со мной. Мы с вами делим этот миг и располагаем одними и теми же инструментами. И все мы, шаг за шагом, потихоньку-полегоньку, вместе сумеем… осмелюсь сказать… изменить мир.

Благодарности

Я хотел бы поблагодарить Шведскую академию… Ой нет, что это я! Я имел в виду — спасибо, Кори Пауэлл! Он верил в меня и мою книгу. И убедил меня, что мне и в самом деле есть что сказать полезного. Если бы Кори не подбадривал меня на каждом шагу, не было бы никакого «все и сразу». То же самое относится и к Лее Миллер, нашему редактору из «Родейл», которая не давала нам сбиться с пути и выравнивала и расставляла по местам наши зачастую путаные мысли. Если говорить (или писать) о тех, кто участвовал в формировании моего характера и мировоззрения, стоит начать с родителей. Они вырастили меня в доме, где чтили традиции научных достижений. Они воспитали во мне любовь к естественным наукам — этому послужили и колбы и реторты, доставшиеся в наследство от деда, занимавшегося органической химией, и верстак, и аквариум, и различные столярные инструменты, и паяльник. Сьюзен и Дарби, мои сестра и брат, многому научили меня и во многом показали дорогу в жизни (они старше меня и навсегда останутся старшими). За последние несколько лет мне удалось сделать очень много, но у меня ничего не получилось бы без моей чудесной помощницы Кристины Спозари и терпеливого литературного агента Ника Пампенеллы.

По стечению обстоятельств сейчас, когда я дописываю эту книгу, я запускаю новую телепередачу — «Билл Най спасает мир». В сценарной комнате этой программы я сотрудничал с совершенно гениальными людьми. Спасибо вам, Майк Друкер, Флора Лихтман, Фил Плэйт, Эбби Планте.

Си-Си Плизентс, Санден Тотен, Прашант Венкат, Тиген Уолл и особенно Майкл Найдус, главный сценарист и мой добрый друг. Все вы подарили мне замечательные идеи и потрясающие открытия.

Наконец, я должен поблагодарить Джека, Джона, Джина, дядю Боба, дядю Бада, Джеффа и особенно Джорджа. С ними всеми вы познакомились на страницах этой книги. Они показали мне, в чем моя цель, и рассказали о том, о чем я бы сам не догадался. А теперь я хочу изменить мир к лучшему, поскольку считаю, что это в моих силах, и поскольку видел их за работой.

И наконец, огромное спасибо всем моим бесчисленным поклонникам, которые писали мне и говорили со мной в последние 30 лет и уговаривали и дальше делать свое дело.

Билл Най,

Нью-Йорк, Большое-Пребольшое Яблоко

Выходные данные книги

Издательский текст

«Всё и разум. Научное мышление для решения любых задач»: Издательство АСТ; М.; 2018

ISBN 978-5-17-106995-7

© 2017 by Bill Nye

© Бродоцкая А., перевод на русский язык, 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2018

Примечания

1

SAT Reasoning Test (а также Scholastic Aptitude Test и Scholastic Assessment Test, дословно «Академический оценочный тест») — стандартизованный тест для приема в высшие учебные заведения в США.

(обратно)

Оглавление

Часть первая Принципы жизни зануд и ботанов

  Глава первая Дао числа «фи»

  Глава вторая Бойскауты-спасатели

  Глава третья О встрече с валуном

  Глава четвертая В эпоху логарифмических линеек

  Глава пятая Первый День Земли и всеобщая гражданская повинность

  Глава шестая Как мои родители бросили курить

  Глава седьмая Нед Най и табличка «спасибо»

  Глава восьмая Что за галстук-бабочка?!

  Глава девятая Земля свободы, родина ботанов

  Глава десятая Каждый знает что-то, чего не знаешь ты

Часть вторая От ботанских теорий к ботанской практике

  Глава одиннадцатая Радости несовершенства

  Глава двенадцатая Перевернутая пирамида инженерного проекта

  Глава тринадцатая Мы с моим чувством юмора

  Глава четырнадцатая Остерегайтесь подделок!

  Глава пятнадцатая В ритме ботанской музыки

  Глава шестнадцатая Критически мыслить — значит критически фильтровать

  Глава семнадцатая Прививка от обмана

  Глава восемнадцатая К черту судьбу! Полный вперед!

  Глава девятнадцатая Поспешай не торопясь

  Глава двадцатая Как приятно иногда передумать

Часть третья Как изменить мир

  Глава двадцать первая А вдруг ты самозванец?

  Глава двадцать вторая Докуда мы дотянемся?

  Глава двадцать третья Трагедия мелких аварий

  Глава двадцать четвертая О прочных льдах без излишней горячности

  Глава двадцать пятая Западная Виргиния, ее обитатели и горы угля

  Глава двадцать шестая Ботанство и безопасность

  Глава двадцать седьмая Думай космически, действуй глобально

  Глава двадцать восьмая Раз уж люди контролируют Землю, надо слушаться ботанов

  Глава двадцать девятая Манифест рационализма

  Глава тридцатая Проект прекрасного будущего

Благодарности

Выходные данные книги

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © читать книги бесплатно