Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

От автора

Вспоминая Ингу Артамонову, я, ее родной брат Владимир Артамонов, с горечью переживаю те далекие трагические события гибели сестры, случившейся полвека назад, 4 января 1966 года, когда ей было всего двадцать девять лет.

Сегодня возраст Инги подошел к отметке в восемьдесят лет, пятьдесят лет как ее нет с нами.

Сказано о ней немало, выпущены фильмы… Однако не все так просто, как может показаться на первый взгляд.

По свидетельству Марии Исаковой, Инга была очень одинока. И это так. Ей, как и вообще большому чемпиону, приходилось (и, наверное, еще кому-то приходится) жить среди немалого числа завистников, как со стороны непосредственных соперников по спорту, так и некоторых тренеров, чиновников, которым когда-то она в чем-то не уступила, оказалась независимой, самобытной… И тогда-то начали распространять клевету, подбрасывать анонимки, фальсифицировать ее результаты на отборочных соревнованиях к первенству мира, Олимпийским играм, чтобы не допустить туда… Ингу исключали из сборной, делали невыездной. Ее, сильнейшую в тот период, не пустили на чемпионат мира 1960 года и на две Олимпиады 1960 и 1964 годов, чтобы она ни в коем случае не стала еще и олимпийской чемпионкой.

Однажды Инга призналась нам, родственникам: «Как неудачно выступлю, сразу ко мне проявляют заботу, внимание, как выиграю, так никто не смотрит, обходят стороной, не замечают, словно нет меня».

Как тут не почувствовать себя одинокой! Именно поэтому она искала поддержки у родственников, восхищения у болельщиков, радовалась их теплым письмам, укрепляющим ее веру в себя.

В конце концов уходят в небытие интриги, недоброжелательства, откровенное вредительство… Остается имя того большого чемпиона, которым была и осталась в истории мирового спорта Инга Артамонова.

Инга погибла от руки своего мужа Геннадия Воронина, человека злобного и мстительного. Ее выдающиеся достижения напоминали ему о его ничтожности.

Но теперь мы знаем также, изучив материалы уголовного дела, что кто-то еще «поспособствовал» этой гибели, ведь некоторым «индивидуумам» ее победы были как кость в горле – необычайно талантливой оказалась она для того времени. Все делалось для того, чтобы вывести спортсменку из равновесия, поколебать ее веру в собственные силы, внести сумятицу в ее семейные отношения, и без того напряженные из-за необузданности мужа.

Но Инга со всем этим, во славу ей, справлялась. Неизменно она старалась успешно выступать в соревнованиях, показывать наилучшие результаты, отстаивать честь страны.

И сейчас, спустя полвека, по-прежнему стараются замалчивать ее победы – видно, не удастся сегодня, как в прошлые далекие годы, похвастать необыкновенными достижениями в конькобежном спорте!

Кое-кто не понимает, что забвение прошлого не сулит ничего хорошего в будущем…

Так кто же еще был причастен к гибели Инги Артамоновой, кто был заинтересован в этом?

В книге приводятся факты, по которым читатель многое сам додумает.

Приглашение к повествованию

В Финляндии, как и в соседних с ней Скандинавских странах, очень любят зимние виды спорта. Здесь занимаются ими почти все. Местные болельщики высоко ценят достижения чемпионов мира, знают их пофамильно и в лицо. Сейчас внимание болельщиков сосредоточилось на Инге Артамоновой – феноменальной советской конькобежке, высокой очаровательной русской девушке, которая в очередной раз здесь, в Финляндии, стала чемпионкой мира.

Прошедшие состязания были очень интересными, хотя и трудными для самих спортсменок. Советским конькобежкам, в отличие от прошлых лет, пришлось на этот раз несколько потесниться. Очень успешно выступили молодые зарубежные конькобежки.

Но как бы ни было трудно отстаивать право на многолетнюю гегемонию, Инга Артамонова по-прежнему сильна. У нее мировая популярность, ей рукоплещут миллионы болельщиков, которые ждут от нее новых достижений.

Спортсмен и зритель. Быстро они находят общий язык. Подобные отношения напоминают родственные. Кажется, что зрители живут в эти мгновения чувствами спортсмена, сопереживают, подбадривают его. Русский ты или американец, швед или голландец – не важно! Публике, которой ты полюбился, достаточно уже того, что ты есть.

Публике нужен быстрый и красивый бег – это да. Но она и помнит своего кумира. Нередко всю свою жизнь. Только станет известно, что намечается встреча, как зритель уже ждет не дождется предстоящего свидания.

Любимая спортсменка. Сколько же этой привлекательной русской девушке пришлось потрудиться, чтобы такого достичь! Преодолела она, видимо, многие препятствия. Физическую усталость. Сомнение и неудачу. Волнение из-за непомерной ответственности. Выработать нужно было спокойствие – надежный спутник успеха.

Сейчас Инге выходить на лед. Ей предстоит выступить в показательных соревнованиях. Блеск коньков скрыт пока надетыми на полозья чехлами. Главное – не затупить их, когда идешь по раздевалке, а то на льду, говорит Инга, поедешь совсем не туда, куда нужно.

Она дошла до двери. Зачем-то расстегнула молнию на белом, свободно сидящем на ней свитере, под которым был другой, темный, плотно облегающий свитер с красным гербом на груди.

Вечером сегодня начнется банкет в честь победителей, в ее честь. Она в Москве сшила своими руками несколько платьев и привезла их с собой. Сегодня на банкете она нарядится в красивое платье, сделает прическу. Сегодня на нее все будут смотреть и удивляться. «И вы утверждаете, – скажет какая-нибудь иностранная дама, – что эта восхитительная женщина может всех обогнать на льду? Но почему она так свежа, ухоженна? За ней, наверное, целая свита прислуг ездит».

Первенство мира Инга считала чем-то вроде боя, где она одна могла защитить свою страну. Выигрывая, она старалась улыбаться, чтобы не были заметны ее усилия. Это придавало обаяния ее победе, покоряло сердца зрителей. Ингой гордились подруги по сборной – ее соперницы. Они говорили: «Инга – идеал чемпионок, мы на нее равняемся».

В радостные минуты забываются невезения и поражения, обиды и даже чье-то недостойное поведение.

Толкнув рукой дверь, Инга вышла на воздух. Теперь нужно было спуститься по лестнице трибуны на лед. Солнце слепило глаза, не верилось, что такое яркое оно может быть зимой. Зрители улыбались, устремив на спортсменку взоры. Мальчишки суетились внизу лестницы с бумажками для автографа. Сейчас они начнут свою бойкую работу: дергать за рукав, протягивать свои бумажки.

Ингу отлично здесь знают: трижды она выигрывала в стране Суоми чемпионаты мира. Ее портреты в период соревнований печатались на первых страницах многих выходящих здесь газет. Интервью с ней передавали по радио, ее показывали по телевидению. Редкая популярность для иностранной конькобежки!

Спортсменка отстегнула чехлы на коньках, вышла на лед.

Лед накатистый. По радио слышится оживленная финская речь. Инга услышала свою фамилию. Трибуны аплодируют. Проезжая мимо трибуны, накрытой козырьком, которая сразу затихает при ее приближении, она артистически медленно подносит руку к губам и посылает трибуне воздушный поцелуй, который, как выстрел из стартового пистолета, отзывается мгновенной реакцией – коротким, но гулким всплеском аплодисментов.

Позади много тренировок. Сегодня они воплотились в мировое признание.

С каждым годом круг знакомых и друзей все более расширяется. Все больше приходит писем. В них столько вопросов, что невольно глубже задумываешься над всем пройденным тобой. Вспоминаешь родных, переживающих за тебя, улицу, где прошло военное детство, девчонок со двора, которые придут потом с поздравлениями, динамовский свой коллектив, который вскоре после первенства мира, несмотря на непомерную усталость твою, придется выручать, выступая совсем не в крупных соревнованиях – может быть, всего лишь за свой райсовет…

И приходит очень много писем, на которые уже пора бы дать ответ…

Повествование первое. Детство

Маленькая и такая большая Инга

Когда я смотрю на вас, Инга, то думаю: а всегда ли вы были такой? Как, интересно, на вас повлияли обстановка, в которой вы воспитывались, и окружавшие вас люди?

Клавдия Рогозина, Пермь

Бомба разорвалась недалеко. Дом, в котором мы жили, качнуло, словно могучий корабль при шторме, вздрогнули, как живые, оконные рамы, стекла звонко посыпались, распахнулись двери комнат.

Наша мама замерла на месте, глаза ее застыли в испуге. Она подумала о нас. Не успели мы сразу в бомбоубежище, замешкались, а потом уже было поздно.

Где-то, но уже гораздо дальше, раздался новый взрыв, и наш дом опять содрогнулся, но по всему чувствовалось, что прорвавшиеся в черту Москвы фашистские самолеты под натиском зениток отходили.

Мама пошла на кухню, чтобы выглянуть из окна во двор: не появился ли кто из знакомых. Жутко сидеть одним в квартире: бомба – попади она в дом – насквозь прошьет его, как иголка подушечку, а стены осыплются песком вниз, как пыль.

Маме предлагали эвакуироваться. И ее подруга Александра тоже советовала, удивляясь, как можно так рисковать! Но мама будто не слышала ее слов. Все так перепуталось в голове. А тут еще неурядицы в семейной жизни…

Возможно, она и поехала бы, если бы не старушка из нашей квартиры, совсем слепая. Ей хотелось подсобить нашей маме: не мог человек не поделиться добротой…

– Ты, дочка, ребенка-то покорми кашей, – говорила она, – он и кричать не будет. А я давай его покачаю, я такой секрет знаю…

А когда мама почти собралась эвакуироваться, она сказала:

– Никуда не езди с такими мальцами. Не замай. – Это означало: не тронь, оставь в покое.

Так и порешила мама: чему быть, того не миновать. Всю войну мы оставались в Москве.

Может быть, это родилось в чьем-то воображении, а может, и было правдой (ничего удивительного – война!) – эшелон с эвакуированными, в котором должны были уехать мы – мама, сестра Инга и я, – в пути разбомбили немецкие самолеты.

Маме приходилось трудно. Единственное облегчение было в том, что Инга рано начала помогать по хозяйству. В пять-шесть лет ей поручалось уже многое: помыть полы, сходить в магазин (по записке), присмотреть за мной…

Вся трудность военной жизни понималась пока только взрослыми. Дети оставались детьми. Инга была непосредственной (так, кстати, и оставшейся ею на всю жизнь), часто принимала какие-то вещи за чистую монету. Так, однажды, когда война уже пошла на убыль, и мы нередко теперь оставались дома одни, а мама и бабушка работали, к нам приехала погостить бабушкина родная сестра тетя Варя из Павловского Посада. Привезла она нам гостинцев, сели мы чай пить. Тетя Варя, добродушно улыбаясь, как бы между прочим сказала:

– Все вроде у нас есть, вот только сахару… Ну ничего, будем сегодня пить чай с таком.

Она налила три стакана чаю, по одному поставила перед нами. Я активно принялся за чаепитие. Только Инга почему-то сидела неподвижно. Тетя Варя удивилась:

– Иночка, а чего же ты не пьешь-то?

– А я жду.

– А чего же ты ждешь?

– А я жду, когда вы так достанете. Ведь вы же сказали, что мы сегодня с таком чай будем пить.

Инга, подрастая, становилась боевой девочкой. Она была заводилой, умела создавать атмосферу праздничности, веселья, романтичности. Ее очень любили девчонки. Но их родителям приходилось беспокоиться: из-за этой бедовой Инги их дочери являлись домой насквозь мокрые. Под ее предводительством девчонки строили какие-то немыслимые снежные пещеры, залезали в них, устраивали там костер, а то делали ледяную горку, по которой потом взбирались и скатывались, полируя ее своей одеждой. Конечно, дома им попадало. И когда узнавали, что зачинщицей всех этих действий была Инга, запрещали своим детям в другой раз иг рать с этой сорвиголовой. Но проходили день или два, и снова все повторялось.

Инга нравилась всем во дворе тем, что никогда никому не ябедничала, умела хранить тайны и была очень терпелива.

Еще во время войны мама достала три литра сиропа на сахарине. Из него можно было варить кисель, и этого количества очень надолго хватало. Но оказывается, сироп тайком пила Инга, и, видно, в немалом количестве. Но чтобы не было подозрений, доливала каждый раз в банку воды. Мама ничего не замечала. И вот как-то в бане она увидела у Инги на животе волдыри, словно от ожога. Вернее, Инга сама выдала себя тем, что вскрикнула от боли, когда мама случайно задела ее живот мочалкой. Пришлось признаваться в том, что пила сироп, а в банку доливала водички. Сироп-то и дал такую реакцию. А пока никто ничего не подозревал, вынуждена была терпеть боль. За сироп мама ее не ругала.

Как-то мы с Ингой пошли доставать новогоднюю елку. Смеркалось. Вовремя о елке позаботиться не сочли нужным: думали, что без нее обойдемся. А когда тридцатого числа все в квартире начали наряжать эти колючие, свежие и восхитительно пахнущие деревца, вешая на них разноцветные игрушки и опоясывая их электропроводами с лампочками, которые потом загорались и высвечивали каждую иголочку, нам стало завидно и обидно, что этого всего у нас не будет. И мы решили во что бы то ни стало устроить то же самое у себя.

Инге тогда было лет тринадцать, и это давало ей право отправляться в «путешествие» хоть на край Москвы. Ну а поскольку существовал такой надежный вожатый, я, естественно, был отпущен вместе с сестрой.

Организованной продажи елок в столь поздний час, да к тому же накануне Нового года, вполне понятно, уже не было, и мы отправились на Курский вокзал. Купля-продажа на перроне происходила, как говорится, не глядя: елка была завязана, и нам оставалось только отдать двадцать пять рублей (по старому курсу) и идти восвояси. Покупку сделали – обрадовались, но решили для успокоения все-таки развязать и посмотреть, что купили. Каково же было наше разочарование, когда мы увидели, что елка однобокая. Подсунули! Поначалу оба расстроились, но потом нашли мудрое решение: и эту елку оставить, авось пригодится, и постараться купить новую (деньги для этого еще были).

На новую елку ушло все, вплоть до последней копейки, зато и елка была хороша. Но очень велика. Ни в один автобус с такой махиной, конечно, не пустили бы. Да и деньгам пришел конец. Оставался единственный вариант – пешком. Инга, как старшая сестра, приказала мне взять маленькую елку, совсем не тяжелую, а сама взвалила на плечо ту громадную.

Пот с Инги катил градом, а она шла и не останавливалась. Мне было больно смотреть, и я, чувствуя себя все-таки мужчиной, украдкой старался ей помочь, подставляя свою свободную ручонку под конец тяжелой елки. Но она замечала это и одергивала меня:

– Ты маленький еще и можешь надорваться.

А сама все шла и шла. Не жаловалась на усталость, не отдыхала и краем глаза следила, не помогаю ли я ей.

Мама, когда мы пришли, не могла поверить, что это «бревно», как она выразилась, могла принести с Курского вокзала на Петровку ее Инга.

Инга во все времена, особенно когда жилось материально трудно, старалась хоть чем-то помочь семье. В один из зимних пасмурных дней она предложила:

– Мама, у нас в школе продают бублики по шесть копеек за штуку. Ты знаешь, некоторые не покупают, и, если ты мне дашь тридцать копеек, я смогу купить целых пять штук.

Несмотря на сильное желание съесть их все, Инга приносила каждый раз эти бублики в полной сохранности.

С детства ей очень хотелось заниматься музыкой. Но средств на покупку пианино (она мечтала о нем) в нашей семье не было. Тогда Инга выдвигала ящик нашего старого комода, садилась на стул, ударяла по воображаемым клавишам и начинала петь.

Позже мама купила патефон. Теперь можно было подпевать артисту. Особенно хорошо у Инги получались песни, исполняемые популярной в то время певицей Розой Баглановой.

Вместе с Ингой мы нередко выступали в нашем домашнем театре. Постоянные зрители – мама и бабушка. Инга, как старшая, исполняла еще роль балерины. «Артистам» приготовиться к спектаклю не составляло большого труда. Наряжались посмешнее, подкрашивали брови, а я еще и усы. Я старался придать нужную выразительность своему голосу, когда произносил: «Выступает артистка Советского Союза, цыганская плясунья Инга Артамонова». Аплодисменты, смех. Выходила «цыганка» в длинном красном халате, с распущенными волосами, подхваченными ленточкой, в маминых сережках, и начинала плясать, то извиваясь, то приседая, то делая по-восточному головой вправо-влево, вперед-назад.

С третьего или четвертого класса Инга стала участвовать в хореографическом и одновременно драматическом кружках. Но оценки стала приносить домой не совсем те, которым рады родители. Мама пошла в школу: что же, товарищи руководители кружков, не много ли вы ее нагружаете, учиться-то она стала плохо! Взмолились тогда руководители:

– Ради бога, не забирайте ее у нас. Если только Ингу возьмете, у нас сразу все развалится. В хоре нашем некому будет запевать. А в учебе она обязательно подтянется.

Мама махнула рукой: как знаете, вам видней.

Врывается как-то Инга домой, счастливая, и говорит:

– Мамочка, приходи обязательно меня посмотреть, я буду песенку петь, мы там все будем петь.

Мама собралась и пошла на «премьеру» своей дочери в Дом культуры «Красный пролетарий». Уж так мало приходилось ей смотреть на своих детей – работала она от зари до зари, а тут такая радость: выступление дочери на сцене!

Мама пришла в клуб, когда все уже было готово к началу концерта: занавес открыт и на сцене расположился хор. Увидела мама и Ингу, она стояла выше всех и звонко, с большим чувством пела: «Широка страна моя родная…»

Зал был набит битком и притих, слушая мелодию, а мама, сев где-то в глубине зала, услышала тихую, восхищенную реплику одной женщины:

– Ах, какая девочка, как она поет, ну просто прелесть!

А тем временем Инга, исполняя песню, все время глазами искала маму. Пропет был уже куплет, а мама все не находилась. И вдруг Инга увидела ее. Как же она с самого начала-то ее не смогла отыскать, ведь взглядом пробегала по ней несколько раз. Она так обрадовалась этому, так вся засияла, что о песне совсем забыла и на мгновение прекратила петь, потому что, наверное, у нее от радости вылетели из головы все слова. Но эта заминка продолжалась какой-то миг, собравшись, Инга продолжала выступление.

В драматическом кружке она играла самые главные роли. А на Новый год – непременно Деда Мороза. Мама ей тогда сшила пальто, а Инга его превратила в дедморозовскую шубу, для чего навешала на него много ваты. Еще сшила себе сапоги и стала настоящим Дедом Морозом на школьном новогоднем вечере. А потом, уже у себя во дворе, нарядив ребят – кого в волка, кого в Снегурочку, – пошла по квартирам нашего дома поздравлять всех с Новым годом. Жильцы нашего дома на другой день, встречая нашу маму, делились с ней:

– Ты знаешь, Ань, я сначала Ингу-то твою и не узнала, когда открыла ей дверь, и голос ведь сумеет так подделать, вот чертенок, ха-ха…

А однажды Инга решила стать балериной. Тут уж ее отговаривать вряд ли имело смысл: решительности ее хватило бы на нескольких человек.

Взяла она у мамы метров пятнадцать марли и сшила себе платье, как у балерин в «Лебедином озере». Да на это дело сагитировала соседку Риту. И вот вдвоем они, одетые в марлевые платья, одна маленькая-премаленькая, а вторая большая-пребольшая, торжественно шли по Петровке, совершенно не обращая внимания на улыбки прохожих, строго держа курс в хореографическое училище при Большом театре. Они считали, что, появившись там в подобных нарядах, они сразу всех удивят, всем сразу станет ясно, что это же настоящие балерины.

Там и вправду обратили внимание. Придя домой, Инга сообщила маме, что ее приняли в училище и что маме нужно со своим паспортом явиться в училище, чтобы оформить ее, Ингу, как говорится, документально.

Но мама начала ее отговаривать, убеждая, что в балете Инге будет очень трудно из-за ее высокого роста, да и кавалера вряд ли такого большого ей там смогут подобрать, а если даже и подберут, то он все равно ее не поднимет.

Было у Инги такое качество: если она что-то задумала, то принималась за дело немедленно, сию же минуту. При этом, правда, ошибалась в чем-то, но на фоне стремительного движения вперед подобные промахи никак не влияли на успех дела.

Нередко на лето бабушка брала нас с собой в Павловский Посад. Там жили две ее сестры. Одна близко от станции, а вторая, тетя Варя, – у самого леса, хуторком называли односельчане ее дом. Местность – залюбуешься: просторно, зелено и трава – в рост человека. Едет Инга в поезде (бабушка сидит рядом), и видятся ей уже эти красоты деревенской жизни. Тут подсела к бабушке какая-то цыганка.

– Слушай, давай погадаю, – обращается она к ней.

– Нечего мне гадать, я без тебя все уже знаю, – напрямик, как всегда, отвечала бабушка, зная, что для цыганки это повод заработать.

– Я правду тебе скажу, самую верную, – убеждала спокойно цыганка. – Ну не хочешь про себя узнать, давай я твоей внучке погадаю.

– Гадай ты или не гадай, – успокаиваясь, ответила бабушка, – только денег у меня все равно нет.

Цыганка взяла Ингину смуглую руку, погладила ее, посмотрела ей в лицо; оно было спокойным и безмятежным, глаза излучали тепло и голубой свет. Цыганка зачарованно смотрела на девочку, словно чему-то не верила.

– Ба-ба-ба, – тихо лепетала она, – счастливая у тебя внучка. Ей в жизни придет много почестей, блеска и золота. Она у тебя будет очень знаменитая…

– Э-эх, – горько-насмешливо вздохнула бабушка, – золота-то нет, а прорех хватает.

Цыганка, как бы поверяя свои мысли, опять взглянула на девочку, и едва заметная улыбка пробежала по лицу пожилой женщины.

– Я знаю, что говорю. У этой девочки будет много славы, по глазам видно.

Впрочем, что Инге за дело до цыганки? Золото, золото… Откуда оно может взяться? Бабушка права.

А может, ей суждено найти какой-нибудь клад? Как обрадовались бы мама и бабушка… Нередко она слышала истории о таинственных сундуках с бриллиантами, золотыми коронами… Только вот неясно, кем же ей нужно будет стать, чтобы найти предписанное судьбой золото. А-а! Она станет геологом и найдет такое месторождение золота, которого хватит ее стране на долгие времена.

Наследственная ветвь

Меня часто спрашивают: «Что вы считаете, Инга, главным в себе?»

Из письма Инги

Наша мама вышла замуж в тридцать пятом году. Тогда же она и переехала жить из Павловского Посада в Москву, на Петровку, 26, в квартиру 44, где Артамоновы занимали две большие проходные комнаты.

Она не видела раньше таких длинных домов, как на Петровке, 26. В сущности, он соединяет две улицы – Петровку и Неглинную. Дом в старое время был отведен под гостиницы, прачечную и прочее. Во дворе сохранились еще винные погреба, соединявшиеся с домом подземными ходами.

– Вот здесь мы и будем жить, – сказал ей наш будущий отец, входя вместе с женой в комнату.

На молодых все обращали внимание. Мама была смуглой и кудрявой, с живыми карими глазами. Отец – светловолосый, голубоглазый, с широкими плечами и большими рабочими руками. В ее глазах сверкал боевой огонек. Его облик был озарен мягким, спокойным светом.

В ней била ключом энергия молодости и чувствовалась целеустремленность волевого человека, способного преодолеть любые трудности на своем пути. У него был добрый нрав, который располагает всегда к простоте и искренности отношений.

Отец и живший там же дед (отец нашего отца – Михаил) были похожи как две капли воды. Только у более пожилого глаза, окруженные морщинками, всегда улыбались. Оба они были одинаково хорошими мастерами. Починить часы, отциклевать полы, отремонтировать любой бытовой прибор, даже тот, который впервые им попадался, «сработать» красивую, изящную мебель, которую в магазине не всегда купишь, им ничего не стоило.

– Подожди, дочка, – говорил нашей маме дед с видом человека, который задумал сделать какое-то невиданное доселе добро, но специально не говорит какое, чтобы потом больше обрадовать, – вот родишь, я тебе такой подарок преподнесу, секрет пока…

Но больше всего он преуспел в своей основной профессии – кондитера. Выполненную им работу можно было назвать искусством, которое, хотя и жило непродолжительное время, доставляло радость – и ему, как мастеру, и тому, кто это искусство мог наблюдать и, главное, попробовать на вкус.

В Москву дед приехал еще в двадцать втором году из Николаева. Нужно было присмотреть жилье и работу. Как только этот вопрос был решен, вызвал к себе жену Прасковью с тремя детьми.

Вскоре с дедом случилось несчастье: он обгорел на пожаре. Его доставили в больницу Склифосовского в тяжелейшем состоянии. Врачи сказали: «Дня через два умрет», но дед прожил еще тринадцать суток.

Он так и не дождался рождения своей первой внучки, так и не подарил Анне своего «секретного» подарка. Врачи удивлялись, что при таком тяжелом ожоге человек прожил почти полмесяца. У деда было очень крепкое сердце. Это признали и врачи.

Таким же здоровым было и сердце у нашего отца. Врачи, осматривая его, состоявшего на учете в туберкулезном диспансере, на вопрос нашей мамы, не опасно ли, что у мужа обнаружили в легком каверну, пошутили: «Ваш муж может без обоих легких жить, у него сердце могучее».

От плохого, вероятно, питания наш отец и его сестра Леля еще в детстве заболели туберкулезом. Сильный организм отца справлялся с этой страшной болезнью, поэтому болезнь не прогрессировала, у Лели же часты были обострения. Родив Светлану, Леля через два года умерла – двадцатисемилетней.

Прасковья Игнатьевна, мать нашего отца, несмотря на различные превратности судьбы, пережила многих и скончалась в возрасте почти девяноста лет. Она всю жизнь много работала, была исключительно вынослива, с ней не могли в этом соперничать не только люди ее возраста, но и гораздо более молодые.

Прасковье Игнатьевне жаль было своей площади, на которую пришла сноха Анна. Это обстоятельство не всегда имело добрые последствия для нашей семьи.

Мы особенно любили с Ингой, когда бабушка Паша пекла пирожки в масле. Я до сих пор не встречал, чтобы кто-то мог лучше это делать: пирожки таяли во рту.

И еще: она не забудет принести их нам на красивой тарелочке с золотистой каемочкой. При этом обязательно изящно подаст блюдо, улыбнется, пошевелит как-то по-особенному губами и с доброй хитрецой настоящего профессионала-мастера посмотрит на нас, ценителей ее работы. Это получалось у нее очень артистично, она как будто хотела этим сказать: «Знаю, что ждете, сейчас, сейчас».

Инге немало качеств досталось по наследству. От отца она унаследовала внешность, прекрасные физические данные (став взрослой, уже известной спортсменкой, она имела рост 177 см, объем легких – 5500 мл!) и хороший характер, который помогал ей сравнительно легко переносить жизненные невзгоды.

А их было немало, особенно в последние годы ее жизни.

Но все-таки врожденное свойство натуры – не принимать огорчения близко к сердцу – помогало Инге всегда. И в личной жизни, и в спортивной, где, к удивлению окружающих, Инга с легкостью, казалось, переносила напряжения соревновательной борьбы, происходящей буквально у всех на виду, что само по себе уже нелегко.

Ингин веселый характер, беззаботность помогали отдыхать ее нервам и телу. Детская легкость нрава (и как следствие этого – легкость натуры, доброжелательность к людям, отсутствие всякой зависти), доверчивость и уступчивость, с которыми вроде бы не могли никогда ужиться непокорность и упрямство, неприступность и хладнокровие, переходящее в гордую, но не злую насмешливость, тем не менее прекрасно в Инге уживались.

Ингин характер начал проявляться довольно рано, лет с двух. Уж если она не захочет идти ножками, то никакая сила не заставит ее сделать хотя бы один шаг – ни уговоры и обещания, ни даже шлепок. Она не будет капризничать, валяться на асфальте, просто не пойдет, и все. И выразит свой отказ спокойно и невозмутимо.

Так и приходилось маме брать на руки этого тяжелого ребенка (в прямом и переносном смысле) и нести его километра два, что отделяли наш дом от яслей.

Но в то же время и в яслях, и потом в саду все внимание устремлялось на Ингу: смотрите, вот какие упитанные и розовощекие дети у нас!

От отца и деда Инге передались сметливость и хваткость в работе – так же все в руках горело. От бабушки Евдокии Федотовны, о которой я расскажу, – сочувствие к людям, сердечность и отзывчивость. От другой бабушки – артистизм. От мамы – настойчивость.

Дочь Прасковьи Игнатьевны Леля, у которой был туберкулез, и ее муж до войны жили в одной комнате с нашей семьей – нашей мамой, отцом и Ингой. Леля часто играла с маленькой Ингой, ласкала ее. Все это, видно, послужило причиной того, что у Инги уже в подростковом возрасте тоже были обнаружены признаки туберкулеза. Впервые они проявились у нее как-то поутру. Мы разбужены были осторожно-тревожным стуком в дверь нашей комнаты. Открыв глаза, я увидел бабушку Пашу у двери, лицо ее выражало крайний испуг, было бледным.

Интуитивно я повернул голову к кровати, на которой должна была спать Инга. Кровать была пуста, несмотря на очень раннее время – часов пять утра.

Бабушка Паша, призывно дрогнув голосом, выкрикнула:

– Что вы спите, с Ингой плохо!

Мы все – мама, бабушка Евдокия Федотовна и я – побежали на кухню.

На кухонной скамейке, у окна, вцепившись в нее пальцами, так что ногти впились в доску, сидела Инга в халате, закрыв глаза, бледная, прислонившись спиной к двери, выходившей на черный ход. Сидела совершенно тихо, и только сдвинутые к переносице брови и испарина на лбу выдавали ее усилия, с помощью которых она старалась перетерпеть в себе что-то болезненно-неприятное.

Мы подхватили ее, уложили в постель.

Тогда-то, после исследований, и обнаружен у нее был небольшой туберкулезный очаг.

Министерство здравоохранения, одна сторона здания которого выходила прямо в наш двор, шефствовало над жителями нашего дома, и Инге, как туберкулезнице (а ее уже поставили на учет в специальный диспансер), выделило путевку в санаторий. Это было в сорок девятом году. Санаторий, куда Инга была помещена, находился недалеко от Киева – станция Ворзель.

Рациональное питание, свежий лесной воздух и внимательное отношение к больной дали прекрасные результаты. За три месяца пребывания в санатории Инга заметно поправила свое здоровье. (Кстати, она умела очень быстро набирать вес: за те три месяца она поправилась на целых девять килограммов!) Только один раз потом что-то похожее на эту болезнь проявилось у нее – в пятьдесят девятом году, на соревновании, когда врачи определили у нее воспаление легких.

К нам переехала бабушка

Передавайте привет моей бабушке. Здесь, на сборах, я без нее очень скучаю.

Из письма Инги домой

Бабушка Евдокия Федотовна – мамина мама – к нам переехала жить в 1943 году. Но этому предшествовало много событий.

Из Павловского Посада она ездила к нам в Москву потому, что родился я, ее второй внук, и ее дочери Анне приходилось совсем нелегко. Собственно, так бы и все ничего, да муж-то у Анны, то есть наш отец, как-то несерьезно отнесся к своей семье, видно, не успел еще он понять людей. Да еще и так сказать: с детства он не испытал настоящей материнской ласки, Прасковья больше благоволила к старшему сыну Николаю, а этот предоставлен был самому себе. Так он и рос без должного родительского надзора. А у Евдокии Федотовны сердце изнывало.

Он ходил в резиновых тапочках – она справила ему недорогие ботинки. Наступили холода, и ему нечего было надеть на голову – она ему сшила из своего старого воротничка шапчонку.

Евдокия думала нередко: «Сваха все норовит для старшего сына что-то сделать, а этот словно не ее».

А когда она вспоминала, как сваха, чтобы выжить Анну с площади, придумала небылицу, что она не смотрит за Ингой, и через суд решила у Анны забрать Ингу, ей становилось даже нехорошо. Как можно?!

Может, потому, что Ингу так пытались дергать в детстве, бабушка к ней прониклась неугасающей любовью на всю жизнь. Более важного, чем Инга, человека для бабушки не существовало, хотя и мама наша и, конечно, я были ей так же дороги.

Ей очень нравились люди высокого роста (а сама она была совсем малюсенькая, меньше и не найдешь), с простым и незлобивым характером, который как раз и был у Инги. И рост, и мягкость, и обаятельность Инги были отцовскими. Бабушка любила и его, что редко бывает, когда зять не живет в дочерней семье, не оказывает ей никакой поддержки, а бабушка была расположена к зятю, жалела его как родного.

Отец наш всегда отзывался на доброту, был до слез тронут ею. Он был неплохим человеком, но нелегкая и путаная жизнь исковеркала его судьбу. Он от нас оказался далеко.

Неприятности близких очень мобилизовывали душевные силы Евдокии Федотовны. Она сама пригласила Анну рожать в Павловский Посад, чтобы дочери не было так страшно, как было страшно в Москве… Эти бомбежки, пропади они пропадом, и необходимость на день по нескольку раз ходить в укрытие в метро…

Евдокия очень поэтому обрадовалась, что полуденным поездом к ней приезжала Нюра (она так звала нашу маму) с Ингой.

Анна – единственная из оставшихся в живых детей Евдокии Федотовны. Один ее ребенок вскоре, как родился, умер. Другая дочь, Клавдия, погибла тринадцатилетней девчонкой… Когда мысли о ней закрадывались в сознание Евдокии, во всех подробностях оживал тот несчастный и тяжелый день. К внучке Инне она так поэтому и привязалась. Заботы о других притупляют страдания.

«Тоска-то», – сказала себе Евдокия: это слово в Рязанской губернии употребляли издавна, когда хотели сказать: «Не все потеряно, авось образуется». Она так и думала: «Как-нибудь у Нюры, может статься, все будет ничего».

Своих детей сюда, в Павловский Посад, Евдокия привезла в двадцать третьем году. А родилась она и прожила свои молодые годы на Рязанщине, в деревне Заречье. Родители ее имели добротное хозяйство, но едва успела Евдокия стать на ноги, как почти в одно и то же время они заболели и умерли.

Ее муж Михаил родом был из соседней деревни Добрый Сот. Семья его победнее Дуниной, но ей надо было перейти жить туда, потому что, на беду, и его родители вскоре скончались, а маленьких братьев и сестер Михаила воспитывать было некому.

И только она хотела, все перетерпев и дождавшись с Гражданской войны мужа, хотя и с трудностью, тянуть эту нелегкую семейную поклажу, как пришло известие, которое каждую минуту она могла получить, но о котором никогда не думала: защищая советскую власть, погиб ее муж.

Теперь восемь человек одна, в том числе своих двоих детей, выхаживала Евдокия. И самой было всего только двадцать четыре года. Хозяйство полностью ее поглотило. Одного хлеба зараз съедали по нескольку ковриг. Сколько же приходилось его печь!

Деверья подрастали, у них появились мыслишки делить хозяйство, большой дом, в котором они жили. Была тут доля и Дунина с ее двумя детьми, но свою долю она сразу же отдала обделенному младшему из деверей, а сама вернулась к брату Леньке и сестре Татьяне в деревню Заречье.

Вот тут-то, чтобы не быть лишним ртом, и отправилась она добывать на пропитание себе и детям туда, где требовались рабочие руки. Так она оказалась в Павловском Посаде.

Сначала домработницей, потом прачкой в больнице работала здесь Евдокия. И как только образовалось с работой, привезла к себе детей. Комнатку ей отделили всего четыре метра, но и этому Евдокия была рада, потому что соскучилась она по детям, оставшимся хотя и не у чужих, но не рядом… И потом, если брат Ленька отрежет лишний раз ребятам кусок сала, то у Татьяны-то особо не разживешься, Дуня знает.

Четыре метра комната – тоже не ахти как много. Дуня соберет в тюки грязное белье с коек да на тюках прямо и заночует: ребятам посвободнее спать.

Заработок у нее был сорок восемь рублей. Еще пятнадцать рублей платили за погибшего мужа. А десятку нужно отдавать за жилье.

Когда брат Ленька, приехав к ним в гости, увидел, как стесненно они живут, сказал:

– Дуня, давай я Клавдию заберу к нам.

Клавдия, живя у брата Леньки в Заречье, вот-вот должна была окончить сельскую школу, но не удалось ей ее окончить. Пошла она купить карандаши и бумагу в прибывший на станцию вагон-лавку. Уже набрала всего, как вдруг сильно дернулся вагон – это примкнул паровоз. Сейчас он его загонит в тупик, и шагать очень долго до дому придется. Выпрыгнула Клавдия из набравшего скорость вагона. Другие тоже выпрыгнули. Но она неудачно, на ее пути оказалась гора картофеля, которая медленно начала под ней оседать и так же медленно подвигать ее прямо к железнодорожному полотну…

Дуня в этот день поседела… У нее осталась теперь одна «розедная» (единственная) Анна.

…Оказалось ошибочным мнение, что в Павловском Посаде война будет тише, меньше будет страха и роженице придется легче. Фашистские самолеты, словно в отместку за то, что им никак не дают пройти в Москву, бомбили подмосковные села и города, строчили из пулеметов по живым беспомощным мишеням.

Еще много раз делали налеты самолеты, но как в день приезда Анны, так и после все обошлось для нашей семьи благополучно. Только Евдокия была бледнее обычного, выглядела чересчур утомленной. Для нее страшными были эти налеты. «Не приведи господь, что случись опять», – думала она, побаиваясь смерти самых дорогих ей людей. Уж тогда б она не смогла перенести горя, сил не хватило бы.

Инга, своим детским разумом еще не понимавшая ужасов войны, не испытывала страха. Ей только не хотелось оставаться одной, когда мама и бабушка пошли вечером в больницу. Но зато на следующий день чуть свет она уже нашла туда дорогу. Дня два только и было забот у нее: из какого окна выглянет мама? Наконец она увидела ее через стекло и, волнуясь, спросила:

– Мама, а сколько сосочек братику купить – пять или шесть? И каких – длинненьких или маленьких?

Сейчас Анне дочь показалась старше своих лет. На все семь выглядела, хотя исполнилось ей только пять. «Даже маленькие дети становятся в такое время старше», – подумала она.

Инга была неприхотливой и некапризной. В раннем возрасте все спит и спит целыми днями. Анна прибежит в обед ее покормить, а она и не пробуждается, сопит носиком. Уж жива ли? Только однажды перепутала день с ночью, стала просыпаться в двенадцать часов ночи – и стой, непременно держи ее под зажженным абажуром до шести утра. Но не кто угодно, а только мама.

Пять килограммов шестьсот граммов родилась – смугленькой, голубоглазой. Все сбежались в роддоме смотреть ее, даже обслуживающий персонал. «Вот это девчонка», – говорили. «Как ее назвать?» – думала Анна. Тогда и выбрала она это имя: Инга – вычитала в какой-то книге. А теперь по инициативе Инги ее брата назовут Володькой, как звали ее большую куклу, которую Инге подарили на Анниной работе.

И Анна теперь с теплотой вспомнила о своей службе в иностранной юридической коллегии адвокатов по наследственным делам, где она работала секретарем… Утром, как обычно, входил Дмитрий Иванович Кудрявцев, начальник отдела, сердечно со всеми здоровался, подбодрял. За понимание людей, обходительность все его очень любили. В отделе было много молодежи, и Дмитрий Иванович нередко наставлял молодежь на путь истинный, подсказывал, как поступить в том или ином затруднительном положении.

Дмитрий Иванович рекомендовал Анну в партию.

На праздники для детей сотрудников выдавали подарки. Инге однажды подарили зимнее пальто, а в другой раз ту самую куклу по имени Володька, гораздо выше ростом, чем она сама.

О Павловском Посаде вспоминалось с трепетом. Здесь началась трудовая жизнь Анны. Райкомом комсомола она была направлена заведующей в павловопосадский диспансер для подростков, потом ее перевели в райком партии, откуда направили секретарем парткома на шелкоткацкую фабрику.

Все для Анны могло бы сложиться иначе. Но тут неудачное замужество, война, двое детей, ради которых пришлось поступиться своими жизненными устремлениями…

Бабушка всю свою оставшуюся жизнь посвятила нам. Ее на хороший оклад куда-то приглашали работать, но это было далеко, на внучат времени бы не осталось. И она устроилась санитаркой в диспансер на Неглинной, что ей очень подходило из-за близкого расстояния… С сожалением увольнялась Евдокия с ткацкой павловопосадской фабрики, где много лет проработала ткачихой, была в числе передовиков, ее портрет был постоянно на Доске почета…

К бабушке сватались «кавалеры» (и это было предметом наших шуток), но она их всех выпроваживала, хотя внешне и старалась казаться обходительной.

– Нет, нет, у меня внучата, я не могу…

Евдокия Федотовна, наш дорогой маленький человечек, вытерпевший то, что под силу было только могучему человеку, заболела потом тяжело, и большое горе, свалившееся много лет спустя на нашу семью тяжелым камнем, – гибель Инги, ускорило ее смерть. Бабушка скончалась через сорок дней после этого.

Сватаясь к Евдокии, ее будущий муж Михаил, высокий деревенский парень с льняными мягкими волосами, когда-то говорил:

– Хотя ты, Дуняша, и мала росточком, но ты мне нравишься своим характером.

Очевидно, он имел в виду верность ее. Он не ошибся.

Бабушка повлияла на всех нас, особенно на Ингу, к которой Евдокия Федотовна была особенно расположена.

Когда сидели за обеденным столом, бабушка придвигала к Инге (только к ней!) все кушанья. Инга даже смущалась.

– Бабушка, да я вон какая большая, – говорила она, – я и так достану.

Но куда там – и это повторялось снова и снова.

Бабушка любила Ингу, как любят родители особенно незадачливых детей, за которых из-за чрезмерной их непоседливости постоянно приходится бояться, как бы они босой ногой не наскочили на гвоздь, как бы не разорвали только что сшитую одежду, за которую родители будут сильно ругать… И бабушка своим чутким отношением к Инге словно предупреждала ее неосторожные движения, могущие причинить ей неприятность. Она сердцем любящего человека чувствовала что-то такое в Инге, что ей, Евдокии Федотовне, робкому и пугливому человеку, следовало бы попридержать, сбавить ее энергию.

Инга не замечала себя со стороны, и этим была особенно привлекательна. Она была неудержима в своих устремлениях. Бабушка Ингу за все это любила и одновременно вот чего боялась: как бы снова не пришлось перед матерью выгораживать внучку, как однажды было, когда отдала Инга кому-то свой шерстяной спортивный свитер, а ей его не вернули. Конечно же мать сильно ругала, когда о таком головотяпстве узнала. Здорово попало и бабушке. Но только миг пребывала она в роли обвиняемой. Кровь приливала к ее лицу, какой-то внутренний огонек воспламенял ее всю.

– Подумаешь, свитер! – разгорячившись говорила она. – Да наплевать на него… – И этим высказыванием она словно завоевывала себе ту позицию, когда с мнением начинают считаться: значат ли что-нибудь свитера, съеденное варенье, разбитое во дворе стекло по сравнению с самим человеком? Тьфу, мелочь!

Этот робкий человек, до смерти боявшийся червяков, мышей и раскатов грома (она убегала из комнаты в коридор), шел на любой компромисс, лишь бы защитить интересы своих внучат. Не приведи господь их кому-нибудь обидеть! Не всегда оказывалась права, но, защищая нас, была поистине замечательна. В этом случае она не страшилась никого. Помню, принесла Инга в получку… два рубля (она работала тогда на фабрике). Бабушка возмутилась и пошла в дирекцию. Для нее не существовало проблемы, как найти компетентного в данном случае человека. Бабушка его находила. А разговор ее по содержанию был предельно ясен: «Да я ей на дорогу каждый день по пятерке даю». И перед бабушкой отступали. Да такого и быть не могло, чтобы за целый месяц – два рубля… Потом уже дома все это она пересказывала, конечно, принеся недостающую зарплату внучки и все еще взволнованная от несправедливости и одержанной победы.

– Как же ты могла там доказать свое? – удивлялись мы.

– Не смотри, что я неграмотная! – неколебимо отвечала она.

Или в другой раз, когда ходила в школу, где училась Инга. А дело было так…

Инга училась в пятом классе. Она была способной в общем-то девочкой, но отличалась непоседливостью. Классный руководитель, стараясь как-то увлечь эту непокорную девчонку учебой, пробовала для этих целей один способ за другим. Но ничего не помогало. И видимо, совсем выбившись из сил, на общем собрании родителей в сердцах назвала ее дылдой. Но на беду учительницы, на задней парте, за спинами родителей, притаилась бабушка. Она и просидела бы все собрание молча, но когда про единственную и самую любимую внучку сказали такое, «извини подвинься» (как она всегда говорила) – от бабушки в таких случаях жди взрыва. Так и есть. Она тут же дала о себе знать и пошла искать «дилектора» школы, чтобы сказать ему:

– Знаешь что, ты как хошь думай про меня, а для учителя все ребята должны быть одинаковыми. А то – дылда! Она такой же ребенок, как и все, только выше ростом, чем они, а кто же виноват, что они такие сморчки уродились? А Ина у нас без отца росла, и туберкулез у ней… Это она на вид такая бедовая, а дома-то с ней плохо бывает… Ты не гляди, что она высокая… поэтому учительницу-то свою предупреди…

А в диспансере, где она работала санитаркой! К празднику забыли подарить ее внучатам подарки. Конечно, она ведь больше их всех получает! Своих они небось не забыли, а вот на ее, Дуни, внучат им наплевать! У нее муж погиб в Гражданскую войну за советскую власть, брат Ленька – в Отечественную…

«Мне не дорог ваш копеечный подарок, – высказалась горячо она, – дорого внимание».

Весь диспансер сбился с ног, и сразу несколько человек, и среди них врачи, бросились покупать подарок для тети-Дуниных внучат: и как это могло произойти – склероз, что ли, у всех? Извинялись, говорили теплые слова, думали, что не простит.

Только могла ли тетя Дуня, этот мягкий человек, долго сердиться? И также на соседа по квартире, который невзначай что-то насчет чистоты полов в квартире сказал… Евдокия Федотовна (ее «бабкой» в квартире все звали, что по интонации соответствовало слову «прокурор») тут же его отчитала. Поскольку он по возрасту мог быть на фронте, но не был, она его резанула суровой правдой: «Окопался, тут сидишь, а на фронте другие воюют! Да еще в бабьи дела лезешь». Извинялся потом тоже: «Бабк, прости меня, по дурости как-то брякнул».

Да что там, разве она сердится? Все бывает. Она поспешит заулыбаться, лицо ее зардеется, ей теперь немного неловко, что она так резко напустилась на человека. А чего уж он особенного-то сделал? Да ничего!

От большого внимания к себе она страшно смущалась, краснела и в ответ на доброе расположение готова была отдать последнее. А от благ, которые ей предлагают, будет отказываться, всем своим видом давая понять, что она человек-то очень маленький, и напрасно вы ей уделяете столько внимания, она совсем этого не заслуживает – грамоты в ней никакой нет, на работах она ответственных никаких не работала…

Она готова протянуть вам руку, но если опять повторится бестактность, то…

Она всегда говорила, когда речь заходила о покупке каких-либо продуктов:

– Я сейчас сбегаю. – И это в ее-то возрасте бегать?!

Но она именно бегала. Вернее сказать, конечно, ходила, но очень быстро, и получалось все равно что бегом. Но вызывалась она «сбегать» не потому, что не хотела утруждать своих внучат, а потому, что по своему характеру была беспокойной и отзывчивой. Мы к бабушке тоже относились с нежностью и в магазин старались ходить сами.

Она не любила людей, которые кривили душой, и сама не кривила. Если уж вы у нее в гостях, то вам придется все о себе рассказать как есть. Ей не просто нужно узнать о вас, она хочет быть участницей вашей жизни, посочувствовать вам, поддержать вас морально. Поэтому всех наших приятелей, не знакомых с этой бабушкиной чертой все выспрашивать, мы предупреждали: «Если бабушка будет о чем спрашивать, не юлите, говорите только правду». А вопросы ее были самые простые и нехитрые: «Сколько получаешь?», «Кем у тебя мать работает?», «Встречаешься ли с кем?»…

Ребята воспринимали это должным образом и, не дожидаясь бабушкиных вопросов, давали точные о себе сведения. Как в отделе кадров. А в другой раз при встрече с нами интересовались, как поживает наша бабушка, улыбаясь, восхищались ее участием в них и просили передать ей большой привет.

Стремясь сделать тебе приятное, она даже могла взяться за дело, которое ей вовсе не было знакомо, скажем глаженье брюк: кому она когда гладила! В твое отсутствие она их тебе отутюжит, но отутюжит «трубой», без стрелок, не подозревая даже о том, что они должны быть, и радуясь своей работе, потому что она взялась за дело, которое ей не было привычно, и постаралась его сделать хорошо.

Она была совсем неграмотна, по полчаса выводила свою фамилию в каком-нибудь документе, но она никогда в жизни не нарушила самого главного из своих жизненных правил: не смотреть на человека как на средство для достижения каких-либо целей.

Бабушка отличалась горячностью, но эта горячность вытекала из ее честности, порядочности, бескомпромиссности.

Все эти качества я потом наблюдал в Инге.

У нас в семье принято было всегда открыто выражать свои чувства. Это не всегда служило нам добрую службу, но получалось, что если мы, дети, выражая свои чувства, открывались с лучшей стороны, то поддерживались взрослыми, если с плохой, то тоже имело положительный эффект: о тебе узнавали и могли тебя исправить. Но в другой раз мама нам говорила:

– Не жалуйтесь, когда вас побьют во дворе.

И мы переживали обиды молча. Но зато когда кто-то пытался сравнивать своих детей с внуками нашей бабушки, то наперед можно было сказать, что он не получит преимущества.

Чтобы придать силу своим словам (это когда она нас ругала), бабушка прибавляла к нашему возрасту несколько лет. Например, шестнадцатилетней Инге она могла сказать в этом случае:

– Девке скоро двадцать лет, а все за ней ходишь как за малым ребенком.

Когда же кто-то из нас разбивал во дворе стекло, бабушка искала «оружие» для защиты. Про ту же шестнадцатилетнюю Ингу она в этом случае уже говорила:

– Ребенку всего-то чуть больше десяти лет, а вы штраф с него хотите взять…

Бабушка нередко одним лишь замечанием, одной только фразой выражала большой смысл. Бывало, придет Инга расстроенная из-за чьего-то резкого слова, а бабушка, качнув головой и сомкнув в усмешке губы, скажет спокойно, как бы между прочим:

– Не бойся собаку, которая брешет, а бойся ту, которая молчит.

Заботясь о нас, бабушка понимала, что за ней больше никто не стоит. Она и хозяйка, и друг, и товарищ для своих внучат, их крепость и их меч.

Наш теплый дом

В какую бы точку земного шара меня ни забросила спортивная судьба, я всегда стремлюсь домой.

Из письма Инги к маме

Сегодня к Речному вокзалу в Химках поздно вечером приходит пароход «Роза Люксембург». Нам это не безразлично: на нем приплывает наша мама – она работает в речном пароходстве.

Вечером мы – бабушка, Инга и я – были на пристани. О причал шлепались темные с блестками волны, приятно пахло пароходным дымом и смолой, дул свежий ветер. Мы впились глазами в речную даль, где стали видны сквозь туман расплывчатые огни приближающегося парохода. Это был он.

Нас ожидали лакомства – астраханские арбузы, ягоды, из которых бабушка наварит различные варенья, вяленая рыба… Красотища!

Конечно, это во-вторых. А сейчас мы ждем маму. Почему-то стягивает в горле и глаза начинают чаще моргать. Вот бросили чалку, положили трап, теперь нам можно бежать на пароход.

Мы и сами нередко отправлялись с мамой в длительный рейс, но после того, как однажды ночью баржа налетела на пароход, на котором плыла мама, мама нас с собой брать не стала. Теперь мы ее только встречали.

Мы по ней скучали две недели, но зато не были голодны. Утром с Ингой встанем – бабушка на работе, – чего, думаем, поесть? Начинаем с варенья. Распоряжалась Инга. В две тарелки для первого она накладывает разных сортов варенья, но преимущественно все-таки клубничное, оно вкуснее. Наедались его с хлебом и запивали чаем. Котлеты там разные, рыбу есть с утра совсем не хотелось. А варенье – хорошо!

Ели так, ели, а потом смотрим – варенье-то клубничное в банке почти все кончилось. Инга не придала этому значения, я долил в банку водички.

Собралась как-то бабушка попить «чайкю» с клубничным вареньем. Шасть – и в шкаф, за банкой, достала ее – что-то не то. От изумления открылся рот. Сразу видно – догадалась. А вот когда она сощуривала глаза, это значило – она себя ругала: «Эх, недоварила я…»

На этот раз она сказала:

– Да что ж вы, варенье-то все слопали, а воды налили…

Но больше ничего говорить не стала. Как будто даже улыбнулась глазами. Это значило, что она хотя и не одобряла содеянного нами, но, как умудренный жизнью человек, в душе нас оправдывала: «Пускай посластаешничают, не видели они ничего прежде».

И она, вероятно, начинала представлять, как мы ничего не видели.

«Нюра молодец, – думала Евдокия Федотовна, – что сумела их обеспечить без отца. Всю войну была донором». Сердце Евдокии Федотовны растоплялось от блаженных мыслей. Она в душе не только хвалила Анну, она готова была благодарить всех, даже тех, кто не был причастен к воспитанию ее внучат, за то, что Бог помог им стать на ноги, несмотря на нужду и плохое питание…

«Нюра, бывало, принесет две пачки дрожжей, – думала Евдокия Федотовна, – разведет их водой, нарежет луку и все это зажарит. Ребята едят, едят… А Ина еще и скажет: «Когда вырасту, буду только такую запеканку есть, но помногу». А за очистками картофельными в очереди стояли в квартире, вот ведь как… Промоешь, бывало, сваришь и ешь… А когда из картошки, помню, сварила Нюра суп, Ина все просила: «Мама, мне погуще!» Много чего было, эх…»

Однажды от недоедания у нас сильно разболелись десны, зубы качались. Жутко хотелось есть. Мы плохо понимали, что еды негде достать, сидели и скулили, чем окончательно расстроили свою сильно переживавшую по этому поводу маму. И вдруг ей словно кто-то подсказал обратиться за помощью к нашему соседу дяде Боре.

– Сходи, Инга, к дяде Боре, может быть, у него остался хлеб, попроси, – вымолвила с трудом мама.

Инга постучала в дверь к дяде Боре. В следующее мгновение он уже знал, что от него требуется. Тут же спохватился, словно ругал себя за то, что раньше ему не пришло в голову предложить ребятам хлеб, который, правда, уже сильно зачерствел. Но он знал, что это дело поправимое: хлеб можно размочить, и он вновь будет мягкий. Так он делал и сам.

– Да-да, Иночка, я сейчас.

Борис Александрович вынул из шкафчика почти целый батон белого, но черствого хлеба, быстрым движением протянул его Инге.

Скороговоркой поблагодарив дядю Борю, Инга быстро вышла из комнаты: голод ее торопил. Оставшись наедине с собой в коридоре, она не удержалась, чтобы сейчас же не попробовать хлеба. Не успев осознать всего, она только почувствовала резкую боль во рту. Зубы заскрипели и чуть не поломались, десны горели огнем. Из глаз Инги покатились крупные слезы.

И вот она уже на пороге нашей комнаты. Мама увидела ее страдальческое лицо, а в руке батон, мокрый от слез, и ей стало все понятно. Она заплакала.

В квартире нашей во все времена царил дух доброжелательности. В холода, особенно в войну, всей квартирой «собирали» тепло. Для этого жильцы располагались в какой-нибудь одной комнате. Там пили все чай, делились продуктами. Чай готовили в большом самоваре, который затапливали деревянными щепками от разбитых железнодорожных вагонов. Щепки приносил сосед дядя Ваня, работавший в депо.

Дяде Боре никто не поручал за нами, детьми, присматривать, когда мы оставались дома одни, но он незаметно делал это: мало ли кто мог прийти в квартиру.

Дядя Боря, встречая тебя во дворе, сунет, бывало, незаметно в твой карман рублишко и идет как ни в чем не бывало… На Новый год он наряжал елку конфетами, мандаринами, которые потом снимал и угощал всех детей нашей квартиры. Обращался ко всем он – к взрослым, детям – не иначе как «Анечка», «Иночка»… Доброй шуткой он старался людей развеселить, подбодрить. Когда Инга отправлялась на каток и, встретив дядю Борю, приглашала его с собой, он весело отвечал:

– Да что ты, Иночка, я же лед сразу проломлю: во мне ведь сто двадцать килограммов да плюс еще одежда.

В нашей квартире жила одинокая худенькая женщина – Зоря Шарафутдиновна. Когда она шла по улице, казалось, что она вот-вот может упасть. Она имела высшее образование, по специальности была геологом, но из-за болезни вот уже который год не могла работать. Ей помогали почти все годы ее родственники, которые к ней приезжали или присылали ей продукты и деньги. Вечер-другой она приходила скоротать в нашу семью.

Она очень тихо открывала дверь, входила и незаметно присаживалась к нам. (Так же неслышно открывала всегда дверь кошка Мурка. Бабушка, если улавливала шорох открываемой двери, насмешливо-грубовато говорила: «Либо Мурка, либо Зоря».)

Зоря Шарафутдиновна была очень культурным человеком и даже нас, детей, звала только на «вы». Она была нашей неизменной палочкой-выручалочкой в решении арифметических задач. В этом нам помогала и другая соседка – тетя Дуня (Евдокия Андреевна), но когда задача была особенно трудной, тетя Дуня говорила: «Сходи-ка к Зоре».

Помнится восточная сказка-быль, которую нам рассказывала Зоря Шарафутдиновна… Один человек пришел в гости в богатый дом плохо одетым. Его не встретили, не накормили, не обогрели и постарались быстрее выпроводить. Каково же было его удивление, когда он, надев на себя богатые наряды, пришел в этот дом во второй раз. Его встретили с большим вниманием, усадили на место для самых почетных гостей и предложили самую лучшую еду. Сел этот человек за трапезу, а сам все оттягивает рукав своего богатого костюма в сторону еды и приговаривает: «Ешь, костюм, ешь, костюм».

Инга тогда слушала эту сказку внимательно и гордилась, как я вспоминаю, тем, что этот умный человек так тонко высмеял богачей, для которых человек сам по себе ничего не значил.

Инга более всего ценила в людях доброжелательность и душевность.

Повествование второе. Во дворе

Вы счастливая, что родились в доме, где под окнами стадион. Это, наверное, и помогло вам стать классной спортсменкой?

Раиса Нестеренко, Красноярск

Каток вот-вот должен был открыться. И диктор-радист Бодя (так его почему-то звали ребята с Петровки, 26) готовился запустить музыку, которая потом не будет смолкать до двадцати трех часов. В его фонотеке имелась веселая и грустная музыка, медленная и быстрая, трогательная и очень жизнерадостная. Катающиеся волей-неволей поддавались настроению этой музыки и, вопреки своему желанию, то кружились в медленном вальсе, то носились в таком ураганном вихре, что милиционеры, призванные блюсти порядок на катке, и те шарахались в стороны, совсем не понимая, что же такое происходит. А в это время уже звучало: «Мишка, Мишка…» Ребята, разогнавшись, резко тормозили около девушек, обдавая их ледяной пылью, и подпевали на свой лад в такт песне: «…где твоя сберкнижка…» Но вновь сменялась музыка. Вот уже раздаются звуки другой мелодии, как я узнал позже – симфонии Моцарта; кажется, и ребята в это мгновение оставляют в покое девушек, и все подчиняется торжественному восприятию романтических звуков, пробивающихся сквозь морозный туман, просвечиваемый со всех сторон лучами прожекторов. Звуки поднимаются высоко-высоко, до самых звезд, они настолько стремительны и порывисты, что, кажется, нет силы, способной приостановить этот взлет.

Я смотрел в такие минуты из окна нашей комнаты и искал глазами Ингу. Детей до шестнадцати лет вечером на каток не пускали, а мне не было не только шестнадцати, но и десяти, и потому я сидел у окна – и весь каток, как кишевший муравейник, был перед моим взором. Инге не было еще и пятнадцати, но ее давным-давно пускали вечером на каток и вообще на любой «взрослый» фильм, на который не пускали Риту, нашу соседку, Ингину одногодку, на полгода старше ее, но маленькую-маленькую. Когда им исполнилось по восемнадцать, Риту продолжали не пускать ни в кино, ни на каток. А если она начинала «бастовать», то контролер ей спокойно отвечал: «Ты же еще совсем ребенок. Дома бы лучше сидела. Вот тетю, которая с тобой, я пропущу». Рита поэтому тоже оставалась дома.

Я продолжал сидеть у окна, слушать музыку – знал, за какой последует какая, потому что музыка ведь была записана на магнитной ленте, и немножко сожалел, что меня нет среди катающихся. Я на мгновение отвлекался от своих мыслей чьим-нибудь столкновением на льду, но вот снова мимо окна мелькала высокая фигура. Это – Инга. На ней был байковый костюм, светлые шерстяные носки, в них заправлены шаровары. Она смотрела в мою сторону, и, хотя лица ее не было видно, по всему чувствовалось, что она улыбалась. Я в ответ тоже. Сейчас не пройдет и минуты, как она вновь поравняется со мной, обежав очередной, уже не знаю какой по счету, круг. Выпрямлялась и поднимала для приветствия правую руку, точь-в-точь как это делают чемпионы. В этом Ингином жесте было все: и усталость, чувствовавшаяся во всем теле, – шутка ли, столько времени кататься не разгибаясь, – и сестринское внимание («Я тебя вижу»), и извинение перед бабушкой («Скажи ей, что я скоро приду, пусть не ворчит»). И тут же вдруг куда-то исчезала, потому что к ней подъезжала ватага знакомых ребят и девчонок и увлекала ее за собой: наверное, в раздевалку погреться и в буфете попить горячего чайку с лимоном и булочкой.

Я знал, что она будет кататься до самого закрытия. Диктор Бодя несколько раз повторит: «Товарищи, время катания окончено, просьба освободить территорию катка, повторяю…»

После того как погасят огни на катке, Ингу ожидай минут через сорок, что-нибудь около двенадцати, хотя завтра рано вставать в школу: ведь нужно еще побалагурить с подругами, с которыми совсем не хочется расставаться. И вот, слышишь, стучится, не в дверь квартиры, а в стенку. Влетает морозная, красивая и веселая, ущипнет меня («Эй, брат»), а ворчащую бабушку обнимет, и та сразу растает. Перехватит поесть, ложится спать и мгновенно засыпает. Просыпаясь утром на том же боку, за всю ночь даже не шевельнувшись и как будто не дыша, словно ее нет в комнате. Даже начни палить из пушки, она не услышит.

Или придет, расскажет, как один парень пристроился за ней на катке и все катается, катается, а отставать ему неудобно от девчонки, хотя и рослой. У нее шаги размашистые, мощные, и вот – круг за кругом, а парень не отстает, тянется.

– Я уже круг десятый пошла, обернулась, а он, бедный, весь запарился, а на одиннадцатом гляжу – зашатался, и к сугробу. Проезжаю через два круга, а ему нехорошо. – И рассказывает этот случай без издевки. Конечно, сначала хотелось проучить парня, чтобы знал, с кем тягаться, а потом жалко стало.

У Инги поначалу были коньки «английский спорт», их отдала нашей маме одна ее знакомая. Прикручивать их к валенкам приходилось с помощью веревок и двух палок. Лезвия у коньков были широкие, это больше подходило для катания на снегу.

Но валенок трудно было наготовиться: на них то и дело образовывались дырки. Пришлось маме купить Инге настоящие коньки с ботинками. Коньки эти были уже выше классом – так называемые «гаги». Они изящнее и острее. На них-то и гоняла Инга по льду лет до семнадцати.

Инга дневала и ночевала на катке. Для нее коньки были – ну как для многих девчонок танцы, которые они никогда не пропускали. Только, в отличие от них, Инга ходила на каток каждый день и даже по два раза – утром и вечером. Инге было предписано как можно больше бывать на воздухе. Вот и не так давно ее осматривали в туберкулезном диспансере, и было сделано такое заключение.

– Ну что ж, это же замечательно, – сказал врач, – никаких следов! – И посоветовал: – Продолжайте в том же духе, ибо болезнь это подлая и отказ от пребывания на воздухе будет ей только на руку.

Инга проводила на катке все свободное время. Учила ли она заданное в школе стихотворение («Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя») или помогала бабушке убираться, когда была наша очередь, в квартире, ее то и дело тянуло к окну: как там, на катке? Еще не открыли? Нужно обязательно быть первой на льду!

Попробуй-ка тут усиди дома. Сегодня все девчонки и ребята будут на катке – так договорились. И Валя Рожкова, и Рита (ее сегодня надо постараться провести на каток), и Женька Сухарев, и Алик Сабиров…

Можно будет поскользить по льду, заложив руки за спину, показать мальчишкам класс: они – чистые хоккеисты, гоняют по всему катку как угорелые, иногда даже едут против движения, а вот подолгу кататься, по-конькобежному, не могут, выдыхаются круга после четвертого. А Инга катается по двадцать и тридцать кругов!

Она тоже, правда, может носиться как хоккеист, но последнее время ей нравится кататься так.

– А вообще-то мальчишкам лучше, – не раз говорила Инга. – Они ловчее, находчивее и активнее девчонок.

Скажем, вот окно ее, Ингиной, комнаты выходит прямо на теннисные корты, которые устраиваются в летнее время, занимайся себе преспокойно теннисом. И напротив, на одной с ней лестничной клетке, живет контролерша стадион-чика тетя Зоя, которая снабжает ребят списанными теннисными ракетками. Перетяни струны – и играй.

Ребята перетягивают вручную, вставляя в дырочки обода спички, чтобы не выползали струны. Смышленые, черти. Девчонкам же с этим возиться неохота. И Ингу теннис не заинтересовал. В то время как среди мальчишек выросло даже два мастера спорта – Виктор Балахненко и Игорь Всеволодов (ныне старший преподаватель кафедры тенниса в Институте физкультуры, а ныне – академии, кандидат педагогических наук).

Мальчишки находят удовольствие в ловле теннисных мячей, чтобы в конце лета подсчитать, кто сколько наловил, и определить победителя. По 80–90 мячей за лето наиболее удачливые из них собирали. А Рифат, делая подкопы под забором и прикрывая лунки дощечками, посыпаемыми землицей, почти всегда был чемпионом, собирая по сто с лишним мячей. Конечно, мальчишки из-под носа у теннисистов порой уносили мячи. А потом пойманные эти мячи не знали куда деть. На этот раз они устраивали уже другие соревнования: кто закинет мяч на пятиэтажный дом, довольно высокий, на который закинуть мяч не каждому удавалось; кто перекинет мяч через соперника и тем самым загонит его в тупик, после чего победитель в знак превосходства над соперником посылает мяч прямо на Неглинную, на проезжую часть, и за мячом уже не бежит. Глядите, вон какие мы!

Или возьмите футбол. Ребята в него играют, кажется, круглосуточно. А когда на стадионе межсезонье – ни зима, ни лето, – они гоняют там. Уж здесь начинается прямо-таки большой футбол. Стекается ребятня со всей округи – из Столешникова, Колобовских, Цветного, Трубной, Малюшенки, Москвина… Евгений Папугин (впоследствии пятикратный чемпион мира по хоккею с мячом) вместе со своим братом Михаилом приводил свою «сборную» по футболу из Столешникова, чтобы сразиться со «сборной» двора, в котором жила Инга.

Мальчишки играли на стадионе в волейбол, баскетбол, городки. И было на кого им посмотреть, с кого взять пример. На площадки выходили настоящие мастера. Например, знаменитый волейболист Щагин. Ребята вечером потом сядут на бревна на заднем дворе и обсуждают баталии мастеров. А кто-то встает и показывает, как с прогибом в пояснице, далеко отведя руку назад, нужно гасить мяч.

Но это было все не для Инги.

Разбирались ребята и в вопросах судейства и гордились, что во дворе живет известный спортивный судья Николай Латышев.

Девчонкам оставалось значительно меньше. На забор не полезешь, в футбол играть как будто не очень прилично – у мальчишек там настоящие соревнования. Штандер, казаки-разбойники – вот здесь еще можно девчонкам применить свою изобретательность, запутать «казаков», когда бываешь «разбойником», ставя мелом на стенках стрелки, которые сбивают соперника с толку. «Разбойники» уже давно дома, а «казак» все еще носится по Петровке, Неглинной, Дмитровке, Козицкому, заглядывая в различные проходнушки, надеясь захватить в плен противника.

Частенько собирались на заднем дворе и строили в земле «немецкие» блиндажи. По ним вскоре должна была открыться стрельба из «настоящей» пушки, тоже миниатюрной, которую умел мастерить живший на первом этаже Женька Сухарев. Все, а девчонки в особенности, восхищались его умением! У пушки были и ствол, и станины, а «снаряды» имели натуральный пороховой заряд. Вскоре отдавалась команда «Огонь!», гремел выстрел, и цель поражалась. Все девчонки и мальчишки были рады этой Женькиной затее, вскидывали вверх руки, когда «фашистские» блиндажи взлетали в воздух.

Вечером на заднем дворе, у окна того же Женьки Сухарева, инициатора всех интереснейших дел во дворе (о нем, как об очень способном инженере, писала потом «Комсомолка»), устраивались танцы под радиолу. Мальчишки и здесь были тут как тут. Пока Инга и ее подруги танцуют, эти только толкаются. А то, чего доброго, шлепнут по уху ладонью: отгадай попробуй, кто из них это сделал. Отвечаешь тем же первому попавшему.

Малышня, когда ребятам повзрослее все-таки удается пригласить на танец девчонок, бегает среди танцующих и, фыркая оттого, что танцуют «женихи» с «невестами», дергает девчонок за косы и кричит по-тарзаньи.

Этот крик их уже всем надоел во дворе, с утра до вечера голосят. Посмотрели раз по пятнадцать многосерийный фильм про Тарзана, дикаря из джунглей, и теперь подражают.

Уже совсем стемнело, только из открытого освещенного окна Сухаревых, около которого топчутся, шаркая, танцующие, льется приглушенная из-за позднего времени мелодия танго. Голоса внизу стали еле слышными. Но сверху все же проскрипел знакомый сердитый голосок:

– Опьять вы эту шарманку запустили на всю ночь…

Это старушка с четвертого этажа. Ее, кажется, зовут Олимпиада… не то Гавриловна, не то еще как-то. Одним словом, Олимпиада Спартакиадовна – ее так окрестили ребята. Внизу слышатся пофыркивания, всякие шуточки, но расходиться надо. Потому что однажды после этого «опьять» ребята загомонили было еще сильнее, как из окна старушки брызнула вода. Поэтому кто-то из ребят предупредил:

– Пошли по домам, а то Олимпиада Спартакиадовна сейчам нам «опьять» душ устроит.

И все же зимой намного интереснее. Падает снежок, на оконном стекле причудливый зимний орнамент, который в лучах прожекторов с катка сверкает голубовато-красными звездочками, обладающими какой-то волшебной силой, влекущей на улицу.

Вообще все, что было связано с зимой, волновало Ингу больше всего. Даже запахи зимы и те действовали на нее положительно. Даже пахнущий морозом мяч для игры в русский хоккей… Однажды мы сидели за обеденным столом у себя в комнате. Не успев даже испугаться, увидели, как стекла нашего окна словно пулей были пробиты хоккейным мячом, пущенным кем-то из нападающих выше ворот соперника. Да-да, раньше, в сороковых годах и начале пятидесятых, на нашем катке играли в хоккей с мячом. Уже потом, когда здесь не стали проводить игры и тренировки по этому виду спорта, ледяное поле было предоставлено для массового катания. С утра до вечера с небольшим перерывом.

А тогда нередко замерзший мяч, перелетев забор, врезался в стену дома, а иногда продырявливал стекло. К счастью, мяч никого из нас, сидевших за столом, не задел. Инга полезла под кровать. Через мгновение она держала его в руках. Мяч был покрыт белыми звездочками. Они еще не успели растаять и, видно, привлекли внимание Инги.

Зиму любили больше других времен года и мальчишки. Алик Сабиров из соседнего подъезда, отличный теннисист, пропадал на катке целыми днями. А потом занимался хоккеем в секции, играя в одной команде с неизвестными еще тогда Старшиновым и братьями Майоровыми. Из первого подъезда гонял здесь Илья Фридман, ставший впоследствии мастером спорта по хоккею с шайбой и игравший в высшей лиге за команду киевского «Динамо». Вместе с ним на каток приходил и его товарищ Игорь Деконский, которому этот счастливый лед также выдал путевку в большой хоккей: он выступал за прославленный армейский коллектив – ЦСКА.

Нередко на катке во время массового катания или летом на площадках можно было видеть великолепных хоккеистов Николая Сологубова и Ивана Трегубова, футболист Борис Татушин нередко выходил на лед покататься. В соседнем подъезде жили два брата. Они занимались конькобежным спортом в секции, были мастерами спорта. Отличались вдумчивостью и собранностью. Ребята на них смотрели с уважением. Только их почему-то никогда не видно было на нашем катке. Наверное, думали ребята, они стали взрослыми.

Очень, очень давно на месте теперешнего катка, рассказывали старики, было озеро, по которому плавали величественные яхты. Это была водная станция яхт-клуба. Здесь в 1889 году на замерзшем озере проводился первый чемпионат России по конькам. Круг на ледовом стадионе был, правда, небольшим – всего двести метров, но это не помешало разыграть здесь соревнования на три версты. Первым победителем чемпионата России стал Александр Паншин из Петербурга.

Сколько потом выросло в России прекрасных конькобежцев!

Совершенно очевидно, что при прочих немаловажных причинах достижений Инги в спорте во многом помогли ей добиться успеха спортивные традиции двора и благоприятные условия для занятий там спортом. Помногу катаясь на льду в детстве и юности, в свое удовольствие, без напряжения, Инга незаметно подготовила себя к большому спорту.

Повествование третье. Открывший новую звезду

Инга, с чего начиналась ваша жизнь в спорте? Кто был вашим первым наставником?

Эльвира Кальвина, Москва

Высокий, сутуловатый человек, напоминавший медлительностью старика, имел зоркие молодые глаза. Он с виду только казался чудаковатым. На самом же деле его отличали очень многие достоинства – и глубокое понимание окружающего, и здравый ум, и умение весело пошутить, подзадорить для пользы дела кого-то… И был он далеко не старик – всего лет тридцати. Девчонки, к которым он подходил на улицах, в трамваях и предлагал им заниматься у него в гребной секции, сразу проникались к нему доверием. Располагал он к себе, скорее всего, подкупающей непосредственностью. Звали его Павел Михайлович Санин.

Он ходил в спортзалы и там, уже среди занимающихся в различных секциях, все выискивал подходящих для гребли девчонок. После таких его визитов в спортзалы юные спортсменки нередко переквалифицировались. Переманивал-таки.

Однажды зимой, выйдя из спортзала на Цветном бульваре, где смотрел встречу по волейболу, он решил зайти на каток «Динамо» на Петровке – это совсем рядом. Наверное, и на каток его потянуло по привычке – посмотреть что-нибудь для своей секции.

Как только вышел на лед, обратил внимание на одну катающуюся зигзагами, как хоккеист, девчонку. «Рослая и сильная, – подумал он. – Такая, пожалуй, подойдет». На вид ей было лет шестнадцать.

Но вот со всего разгона она подлетела к ступенькам, ведущим в раздевалку, и, лихо затормозив сразу двумя коньками, остановилась как вкопанная. Теперь сию же секунду нужно мчаться к ней, а то может улизнуть.

Разогнался что было мочи. Подъехал. Прикинул: ростом подходящая – за метр семьдесят.

– Хотела бы заниматься греблей? – атаковал ее Санин.

– Да что-то не очень, – ответила не моргнув глазом она. Потом, немного поразмыслив, спросила: – А это как, на ялах, что ли? На которых моряки плавают?

Санин не успел объяснить: нет, не на ялах, а на специальных спортивных лодках, легких, изящных и грациозных, как лебеди… Девчонка, словно позабыв о разговоре, уже поднималась по ступенькам в раздевалку.

Но вряд ли тренеру стоило огорчаться. Все равно зимой негде заниматься. Река скована льдом, а крытых гребных бассейнов нет. Какое-то время спустя их, конечно, построят, и Павел Михайлович будет этому свидетель. А тогда…

Подумал: «Ближе к весне, когда спустим лодки на воду, постараюсь ее убедить. А сейчас, может, даже к лучшему, что так. Пускай пока покумекает».

В марте лед стал похож на подмоченный сахар, Санин снова появился на катке. У контролерши тети Шуры, которая эту девчонку знала как облупленную и единственную пускала на каток бесплатно, он узнал, как ее зовут.

Оказывается, ей не шестнадцать было, а неполных тринадцать.

– Ну как, решено, будешь заниматься? – не отставал от нее Павел Михайлович.

– Даже не знаю, – отвечала Инга. – Я очень тяжелая, – она улыбнулась, – лодка ко дну может пойти…

– Ну подумай, дома посоветуйся, а лодку, не волнуйся, подберем тебе.

Заниматься или не заниматься? Этот вопрос волновал теперь Ингу. Вечером дома она поделилась мыслями. Мама не советовала: «От школы отстанешь». Бабушка, подозрительно сощурив глаза, произнесла: «Там глубина-то какая!»

Но решение созревало. «Будешь заниматься академической греблей, – слышались ей слова Павла Михайловича, – тебе выдадут настоящую спортивную форму, она такая голубая, под цвет твоих глаз».

Инга реже теперь появлялась в своем дворе, подруги удивлялись такой перемене. Серьезная, что ли, стала или зазналась? Они пытались вернуть ее к себе, скучно без Инги во дворе.

– Да что ты, не видела эту греблю?! И добираться на другой конец Москвы – почти до Речного вокзала…

Подруги еще не знали, что и Ингина мама не очень-то поощряла ее занятия греблей. Но Инга, даже если ей не дашь денег на проезд, могла пешком идти от Петровки до водного стадиона «Динамо» – километров пятнадцать, не меньше. Немного задержится в пути, но на тренировку явится обязательно.

Павел Михайлович еще пристальнее приглядывался к ней. Трудолюбивая. На какую лодку ни посадишь, везде здорово гребет. Гребок мощный, без видимых усилий. Веселая, общительная. Чистая душой, бесхитростная, доверчивая, не завистливая. Обожает спортивную форму. Это хороший признак. Правда, непоседа и инициатор всяких детских шалостей. Но это даже хорошо.

Начались регулярные тренировки. Уходила она в выходной день на водный стадион «Динамо» с самого утра и лишь поздно вечером возвращалась уставшая домой. А в будни тренировалась до занятий в школе, если училась во вторую смену, или после, когда занятия приходились на первую половину дня.

Инга стала еще крепче, румянее. Летнее солнце, свежий воздух реки оказали свое благотворное воздействие. Особенно ей шел загар – и он приставал к ней быстро. После спортивных летних сборов в каникулы она приезжала шоколадная от загара. Лишь единственное в ней было неизменно – глазенки голубенькие. И по-прежнему добродушная, спокойная-спокойная, словно только что проснулась.

У нее был большой запас физических сил. По мере освоения техники спорта движения ее становились все более совершенными. Ее взрывной энергии хватило бы на нескольких сверстниц. И что очень важно, Инга чувствовала свою силу, это прибавляло ей настроения, вселяло уверенность в себе. Занимаясь академической греблей, Инга добилась замечательных результатов, стала мастером спорта, выиграла первенство страны среди девушек.

…Это первенство проводилось в Москве, на привычном для Инги водном стадионе «Динамо». Ей доверили выступать за команду Москвы в соревнованиях распашных двоек. Ее и Зину Коротову из «Крылышек» посадили в одну лодку.

Утренний теплый ветер трепал флаги, гнал гребешки волн. Спортсменки на лодках-двойках, готовые состязаться, подъехали к линии старта. Инге с Зиной нельзя было долго оставаться на месте. Лодка им досталась старая, без задней стенки, и, хотя образовавшийся пролом девчонки старательно заложили свитерами, вода продолжала поступать в лодку тем сильнее, чем дольше она оставалась на месте. Это грозило полным затоплением, и тогда уж мысль о соревновании пришлось бы оставить. Единственное спасение – плыть как можно быстрее вперед.

Девчата, помня это, взяли старт так резво, что к трети дистанции опережали ближайших своих соперниц примерно на два корпуса лодки. К финишу преследования, в сущности, уже не было, но они сбавить набранного хода не имели возможности, поскольку, остановившись, лодка могла потонуть. Они спешили к плотам, на которых, зная этот казус, заблаговременно для приема лодки и высадки девчат стояли ребята из секции – Славка Солдатов и Всеволод Марат.

Летний сезон прошел. Инга снова достала коньки и вышла на лед родного катка. Соскучилась по льду. Этот врывающийся в легкие колючий ветер, освежающий кровь, как будто нарочно хотел выветрить из нее все то, что связано с летним солнцем, теплом. Романтика морозных вечеров на катке вновь завладела Ингой. Ощущение радости испытывала она во всем теле. Было что-то такое, отчего хотелось двигаться, беспрерывно бежать, бежать, пока не иссякнут силы и она не упадет от усталости.

За лето, занимаясь греблей, она окрепла и теперь на коньках мчалась еще быстрее, ног под собой не чувствовала и могла, не останавливаясь, кататься буквально целый день.

Но каковы планы на будущее? Как и прежде, обгонять на своем катке знакомых девчонок и ребят? И ждать следующего лета, чтобы снова победить на гребном канале соперниц, выступая в очередном первенстве страны?

«Какова ее судьба в спорте?» – нередко задумывался и неутомимый в своих заботах о талантливой молодежи Павел Михайлович Санин. Сверстниц своих она давно переросла, перерастет в скором времени и взрослых. Это самородок. «В любой восьмерке, – рассуждал Павел Михайлович, – она будет сильнейшей, к ней придут победы в самых крупных международных соревнованиях… Но все-таки этого для нее мало». Он знал, что Инга будет по этому поводу советоваться с ним.

Она продолжала дневать и ночевать на катке. Ее знал весь обслуживающий персонал и даже директор катка Дмитрий Алексеевич Алексеев. Инга, любившая продемонстрировать свою ловкость в движениях, пригласила на каток маму. Мама считала, что она прекрасно видит свою дочь из окна. Но Инга настаивала:

– Что ты, мама, разве из окна так увидишь?

– Да, но ведь меня могут не пропустить без билета, – опять не соглашалась мама.

– Да что ты, мама, ты только скажи, что ты ко мне, и тебя сразу пропустят.

Мама пришла как-то вечером на каток и обращается вкрадчиво, не веря Ингиным словам, к контролеру тете Шуре:

– Вы знаете, мне только нужно Ингу посмотреть.

– А-а, пожалуйста, пожалуйста, проходите, – приветствовала ее тетя Шура.

А в другой раз неожиданно раздается с улицы:

– Посторонитесь, все отойдите в сторону. Сейчас в забеге старт примет Инга Артамонова – будущая чемпионка мира.

Мама, услышав это, изумилась, подошла к окну. Ей открылась такая картина. Все катающиеся остановились по краям, а Инга одна проходит круг за кругом в быстром темпе. Кругов десять подряд прошла не разгибаясь. Придя домой, поделилась:

– Понимаешь, мам, директор катка решил проверить по секундомеру, за сколько я пробегу круги. А потом мне сказал: «Знаешь, Инга, тебе нужно серьезно заняться конькобежным спортом. Если хочешь, я тебя порекомендую тренерам».

Инга безумно любила катание на коньках. Она могла кататься и в мороз, и в ветер, и даже когда все растает. Только вот как ей, такой уже взрослой, прийти в секцию и сказать: «Я хочу заниматься коньками»? Нужно, чтобы кто-то из знакомых поддержал морально. Но кто? Конечно же Павел Михайлович. Она отправилась к нему.

А накануне произошли следующие события… Уютный каток на Петровке любили многие известные конькобежки, они часто приходили потренироваться сюда. Инга не раз видела их здесь, старалась им подражать. Однажды на балкончике здания катка стояли Дмитрий Алексеевич и Зоя Холщевникова, известная конькобежка, заканчивавшая выступать в большом спорте.

– Сюда ходит девчонка одна, – говорит Алексеев Холщевниковой, – ну такая классная… Правда, она занимается у вас на «Динамо» греблей, но так ее тянет к конькам… Достала конькобежные рейтузы, все заштопанные… Да вон она катается…

Зоя Холщевникова посмотрела в центр катка и увидела высокую задорную девчонку, которая старалась воспроизвести когда-то увиденные движения хороших конькобежцев. Зоя сразу заметила, что движения ее пока угловатые, не очень координированные, с точки зрения специалиста конькобежного спорта, но целеустремленность и боевой характер сразу видны.

Проскользив плавно еще несколько кругов, Инга выпрямилась, уперев руки в бока, и направилась к тому месту, где стояли Холщевникова и Алексеев.

Директор катка познакомил Ингу с Зоей Федоровной Холщевниковой, будущим ее тренером. Но тренироваться под ее руководством Инга начнет некоторое время спустя.

Когда зима вступила в свои права, Павел Михайлович и Инга отправились в конькобежную секцию к Григорию Васильевичу Кушину. С Саниным Кушин знаком давно, они состоят в одном обществе «Динамо» много лет. Спрашивает его Павел Михайлович, показывая на вошедшую с ним девушку, не взял бы он тренировать ее к себе?

– А сколько ей лет-то? – задает вопрос Кушин.

– Семнадцать.

– Да ты что! Что я с таким переростком буду делать? Нет, нет…

Ходили еще к какому-то детскому тренеру. То же самое. К третьему… Безрезультатно. Инга обиделась и говорит:

– Пал Михалыч, пойду я сразу во взрослую секцию.

А тут как раз первенство Московского городского совета «Динамо» по конькобежному спорту. Павел Михайлович добился Ингиного участия в них. Он подумал: «Девка может захандрить, столько отказов ей сразу».

Вместе с Ингой они вышли на сверкающий, отполированный лед малого поля стадиона «Динамо», подошли к будочке, около которой стоял главный судья этих соревнований Иван Иванович Хайдин.

– Иван Иванович, – обратился к нему Санин, – вот эту девчонку нужно заявить, а сейчас коньки помоги ей найти какие-нибудь…

Стоявшие тут же другие судьи, тренеры, участницы удивленно осмотрели пришедших: вот еще, гребцы вмешиваются в коньки, с каких это пор?

Хайдин немного подумал и говорит дипломатически:

– У нас сорок девять пар, одна участница лишняя. Пусть с ней твоя и бежит. Не помешает.

Нашли какие-то старые коньки – на Ингу они еле налезли. Ножка ничего себе – сороковой размер. Все смотрят на нее как на пришельца с другой планеты. Ну и ну! «Кто это такая?» – то и дело спрашивают конькобежки друг у друга. «Да гребчиха какая-то».

При старте бега на 500 метров Инге попался маленький камушек под лезвие конька, и вышибло искру. Все смеются: чтобы искры летели из-под коньков, которые с таким старанием оберегают от всего каменно-твердого, такого, знаете ли, конькобежцы еще не видывали. Думали, что сейчас удастся эту гребчиху проучить как следует, чтобы в следующий раз было неповадно совать нос туда, куда не положено.

Подруги из секции гребли расположились на трибуне и подбадривали ее возгласами: «Инга, Инга!», что раскрывало другой смысл, вложенный в этот призыв: «Раз они, Инга, смеются над нами, покажи, как гребцы умеют выигрывать».

Последнего места, к удивлению конькобежцев, она не заняла. По результату была где-то в середине. Хайдин подтрунивал теперь над конькобежцами:

– Вот так гребчиха, причесала она вас.

Кто-то вынужден был сказать:

– А не такая уж она и «сырая».

Следующая дистанция – 3000 метров (а на другой день – 1000 и 5000 метров: раньше женщины-конькобежки бегали на такие дистанции). Инга подъехала к Павлу Михайловичу, стоявшему прямо на льду. Еще не отдышавшись, взволнованная, говорит:

– Ну, Пал Михалыч, сейчас мы им покажем.

И действительно, на очередной дистанции она выступила еще лучше: 1000 метров – четвертое место, 5000 метров – второе, вслед за Марией Исаковой, тоже динамовкой, трехкратной чемпионкой мира по конькам, к тому времени самой титулованной чемпионкой.

«Вот это да, – открыто удивлялись теперь все, – вот это гребчиха».

Потом уже стали говорить так: «Инга у меня начала заниматься, я ее тренер», «Нет, ко мне она впервые пришла, я ее тренер».

Душой же она всегда оставалась со своими подругами по гребле, хотя спустя несколько лет прочно обосновалась в конькобежном спорте и добилась там выдающихся результатов. Подруги из секции гребли спрашивали ее:

– Инга, где тебе лучше – в гребле или в коньках?

– У вас лучше, – отвечала она. – Потому что в гребле, в восьмерке, как мало в каком другом виде спорта, каждый старается помочь рядом сидящему, ведь от этого зависит общий успех команды…

Но в коньках, индивидуальном виде спорта, больше шансов раскрыть способности отдельного человека. Это понимал Санин. К этому стремилась и сама Инга.

Прошло много лет, но Инга продолжала оставаться верной коллективу гребцов, привязанности ко всему тому, что ее роднило с ее спортивной юностью. С Павлом Михайловичем она стала видеться реже, потому что различные соревнования самого высокого уровня по конькобежному спорту не оставляли совсем свободного времени. И все-таки нет-нет да и навестит Инга своего первого тренера, перебросится двумя-тремя словами о житье-бытье, вспомнит о тренировках на воде, оказавших влияние на ее успехи в конькобежном спорте.

Повествование четвертое. Первая ступенька

Инга, я многому у вас научилась.

Людмила Алексеева, мастер спорта, Свердловск

Марии Исаковой, уже заканчивающей выступать, как будущему тренеру, поручили присмотреть за юными конькобежцами в соревнованиях первенства Москвы. Она и раньше уже видела Ингу, и Зоя Холщевникова ей до этого рассказывала про нее, но каждый раз, глядя на эту рослую девушку, она невольно думала: «Как же ей будет трудно – такой высокой!»

Прежде считалось, что у низкорослого конькобежца быстрее сокращаются мышцы ног, а у высокого – медленнее, они длиннее и отнюдь не способствуют быстрому бегу. Это сейчас стало привычным, что большинство сильнейших конькобежцев – люди высокого роста, и тренеры в секции теперь принимают прямо-таки гулливеров из числа мальчишек и девчонок.

Мария Григорьевна вошла в раздевалку и увидела сидевшую на скамейке и ожидавшую ее Ингу. Хотя Инга и неплохо выступила на своих первых соревнованиях, все же ей было многое непривычно в новой для нее области. Она переросла в мастерстве катания на простых коньках своих подруг во дворе, но, встав на «норвежки», поняла, что хотя на беговых и можно гораздо быстрее кататься, чем на «гагах», но обгонять соперниц с помощью одной силы вряд ли удастся. Необходима техника.

Исакова подсела к ней, проверила, хорошо ли сидят на ее ногах ботинки с коньками: они были тесноваты, но Инга этого не замечала, потому что во все глаза смотрела на проходивших мимо нее конькобежек. Мария Григорьевна, лукаво улыбнувшись, поинтересовалась:

– Инга, все в порядке?

– Конечно, – отвечает тихо она, а сама все продолжает наблюдать. – А это кто? – спрашивает то и дело, показывая на незнакомую конькобежку.

– Да это участники, – улыбается Мария Григорьевна. – Ты не волнуйся, – успокаивает она ее, – не обязательно ведь занимать только первые места. Сейчас нужно выступить за команду, принести ей зачетные очки. Мы все тебя поддержим, ты не бойся. Если даже и упадешь, быстро вставай и беги дальше.

Выйдя на старт, Инга преобразилась. Стала собранной, воинственной. Настоящий боец. Раз есть такое желание соревноваться, подумала Исакова, это уже неплохо. Инга своей собранностью и боевитостью напомнила ей Зою Холщевникову, отличную конькобежку, ее недавнюю подругу по сборной СССР. Мария причисляла себя к спортсменам-«трудовикам», для которых главным было умение все хорошо рассчитать, ничего не упустив. Точно так же и бег на ледяной дорожке должен основываться на глубоком расчете: шаг – скорость, шаг – скорость… То есть необходимо вести постоянный «мысленный» контроль за своими действиями. Холщевникова же словно всю себя встряхивала в нужный момент, раззадоривала, что ли. Она придет на соревнование, как-то мужественно взглянет на всех, как будто предупреждает, что ее не сбить с нужного ей настроения… И Инга Марии Исаковой показалась похожей на Зою, только она увидела в ней такие колоссальные возможности, которых ни у кого прежде не наблюдала. Вопрос был лишь в одном: как удастся ей их использовать? Трудно!

Раздался выстрел стартера. Нога у Инги соскользнула, поэтому не было явного движения вперед. В поворот она, как говорят конькобежцы, не могла вписаться – этот технический элемент не так оказался прост для освоения. Как, впрочем, и низкая посадка конькобежца – бедра параллельны льду, спина выгнута, руки сзади, – для отработки которой требуется много времени – год, два, а то и больше: спину ломит, ноги не выдерживают согнутого положения, хочется навсегда оставить это тяжелое занятие и выбрать что-то спокойное, размеренное, ну, скажем, прогулку по лесу: вдох-выдох, вдох-выдох – и больше ничего. Устал – посидел.

Исакова заторопилась к противоположной прямой, крикнула пробегавшей Инге:

– Набирай скорость, набирай – это все.

Следующий поворот Инга прошла уже увереннее и успешно закончила дистанцию. Мария Григорьевна подбежала к ней, радуется:

– Ну ты молодчина, как зайчик проскакала поворот-то.

В этих соревнованиях, выступая в группе спортсменов третьего разряда, Инга, буквально через месяц с начала занятий конькобежным спортом, заняла первое место и выполнила норму второго спортивного разряда. Примерно еще через месяц, участвуя в первенстве центрального совета «Динамо» в Иркутске, которое одновременно было отборочным соревнованием к первенству СССР, Инга снова заняла первое место, выполнила норматив первого спортивного разряда. Эта победа сделала ее участницей первенства СССР 1955 года по конькобежному спорту. За каких-то два-три месяца такой скачок! От новичка до участницы первенства СССР!

Стали о ней говорить тренеры между собой: «Это что-то неслыханное! Ведь такого достигают за несколько лет наиболее способные, а тут за месяцы… Непостижимо!»

Вскоре Инга и в семье объявила:

– Мама, а меня включают в сборную.

В какую сборную – мы тогда не знали (конечно же центрального совета «Динамо»), а если бы даже и узнали, то, вероятно, все равно нам не было ясно, что именно это такое – сборная.

– Правда, нас двое кандидатов, – продолжала Инга, – но попаду обязательно я.

В этот день у Инги было и еще одно событие: день получки на фабрике, на которой она тогда работала. Только-только она начала самостоятельно зарабатывать. Ей было очень приятно чувствовать себя вполне взрослой. Получив деньги, она купила много-много конфет, но не каких-нибудь, а подушечек, очень простых и дешевых, которые ей когда-то приходилось пробовать в детстве, но в небольшом количестве: штучки по две-три. И вдруг ей навстречу идет Зоя Федоровна Холщевникова, ставшая к тому времени ее тренером. Увидела и Зоя Федоровна свою ученицу, у которой в руках был большой кулек, из него она то и дело что-то вынимала и на ходу клала в рот. Зоя Федоровна поинтересовалась:

– Инга, что это ты несешь?

– Это конфеты, угощайтесь, пожалуйста. Я сегодня получила зарплату.

Она была очень счастливая и радостная от сознания того, что теперь пришла самостоятельность к ней, что самостоятельность вообще приходит ко всем тем, кто сам умеет зарабатывать. Инга протянула Зое Федоровне пакет, в котором слипшимися комочками нежно зеленели конфеты-подушечки. Их там был целый килограмм. Зоя Федоровна рассчитывала увидеть в кульке что-то особенное, тем более что в лице Инги было столько торжественности, гордости. А там оказались подушечки, и Зоя Федоровна, растроганная такой непосредственностью своей воспитанницы, со слезами на глазах расхохоталась и этим смехом увлекла Ингу, с которой они шли, и до самого центра смеялись, и ели подушечки, и обе были необыкновенно счастливы, как если бы они сделали для себя большое в жизни открытие.

Инга торопилась освоить премудрости конькобежного спорта, не очень-то хотелось плестись в хвосте, быть неумелым переростком в секции. Она твердо и решительно сообщила Зое Федоровне о своих серьезных намерениях тренироваться. Она сказала, будто давала присягу, что готова выполнять любую работу, какую ей предложит тренер. Этой клятве она была верна всю свою последующую жизнь. Ее отличала исключительная последовательность в достижении намеченной цели. Бывало, что даже тренера она изумляла своим ревностным отношением к тренировкам. Не дай бог Зое Федоровне, когда катается Инга на льду, отвернуться на минуту, отвлечься, заговорить с кем-нибудь, как Инга тут же бросает кататься, подъезжает к тренеру и, уязвленная невниманием к себе, говорит:

– Нет, вы мой бег-то контролируйте, а то я так не люблю.

Тренировки стали для нее такой же необходимостью, как и те радостные посещения своего родного катка на Петровке.

В первое время занятий коньками она очень часто падала на льду, тело у нее было всегда в синяках. Почти при любой, самой низкой температуре приходится конькобежцу тренироваться, а тем более в намеченные сроки выступать на соревнованиях. Мороз крепко иногда хватал за щеки, потом приходилось их растирать салом…

Бабушка, бывало, скажет:

– Да ты б, Ина, не ходила нынче на тренировку-то, уж больно холодно…

– Нет, – отвечала Инга, – раз уж взялась, надо ходить. – И она шла, укутывая лицо и вообще потеплее одеваясь.

Холщевникова гордилась своей ученицей, да и как можно было не гордиться. Другому подопечному дай, например, задание кататься самостоятельно, без тренерского присмотра, пятнадцать кругов, и он это будет делать бесстрастно, как робот. Инга же отдавалась тренировкам полностью, для нее ни один день не должен был быть бесполезным.

Медео, близ Алма-Аты, куда она приехала для участия в своем первом первенстве страны, очень ей понравился. Каток там высокогорный, всегда солнечно, ветер гуляет по кругу и дует в спину конькобежцу, бежать легко. Только вот нужно приспособиться к новым, «бескислородным» условиям.

Инга заняла в этих соревнованиях не ближнее, но и не слишком дальнее для новичка место – двадцать первое. Тот, кто видел ее раньше, заметил большую перемену в технике ее бега – она значительно улучшилась, можно даже было поставить четверку. А на лице Инги появилось такое выражение: «Обождите, мне еще чуть-чуть покататься со всеми вами, и уж тогда я вам кое-что покажу».

Было очевидно, что Инге не хватало пока соревновательного опыта, но она приобретала его с поразительной быстротой. Это всегда удается тем, кто умеет «схватить» движение, кто в душе артист, хороший имитатор, способный увиденное приспособить к своим возможностям и выполнить то, что приобрел, по-своему, самобытно, как не сможет никто другой.

Некоторые же тренеры по-прежнему не верили в ее возможности.

– Из нее никогда ничего не выйдет, – говорили они, – слишком длинные волокна мышц.

Другие так говорили:

– Если и выйдет, то только стайер.

Когда же такие разговоры доходили до Инги, она вся вспыхивала:

– Ну это мы еще посмотрим…

Двадцать первым местом на Медео Инга вовсе не была расстроена. Скорее наоборот: она знала, что теперь делать. По приезде оттуда она встретилась с Зоей Федоровной, которая не присутствовала на Медео. Холщевникова спросила:

– Ну, как твои впечатления? Умеют там бегать чемпионы? – И улыбнулась: ничего, мол, Инга, не ты первая, не ты последняя – обстреляешься со временем. Однако то, что она услышала от Инги в следующее мгновение, заставило ее удивиться и задуматься: не звездная ли болезнь так рано проявилась у ее воспитанницы? А сказала Инга вот что:

– На следующий год я у всех у них выиграю.

Ингу включили в сборную команду страны. У нее был всего лишь первый спортивный разряд. Летом 1955 года она отправилась на свой первый тренировочный сбор в Мюссер.

В горах, вот так запросто гуляя, она была впервые. Жителями городов горный чистый воздух воспринимается всегда как божественный бальзам. Несколько лет еще ей придется привыкать к разреженности высокогорных катков, а тогда, в Мюссере, она чувствовала себя превосходно, дышалось легко и свободно.

В горах она встретила одну из сильнейших конькобежек страны Софью Кондакову. Они познакомились. Софья об Инге уже кое-что слышала. А незадолго до отъезда в Мюссер один из динамовских тренеров сказал не очень веселую для всех ведущих конькобежек фразу:

– Есть одна девочка, она скоро вас всех положит на лопатки.

И эту девочку она сегодня встретила. Голубые глаза, бархатистая смуглая кожа, правильные черты лица, ровные белые зубы и очень добрый, располагающий взгляд…

Инга вскоре подружилась со «старой гвардией», как она называла Селихову, Акифьеву, Жукову, Кондакову… Тех, кто уже был испытан конькобежными ледяными дорожками и еще выступал. В свою очередь, «старые гвардейцы» нередко удивлялись, что Инга, несмотря на молодость, развита намного лучше своих сверстниц. Она здраво рассуждала о людях, жизненных ситуациях – как умудренный жизненным опытом человек. И Инга признавалась, что ей среди «старых гвардейцев» быть гораздо интереснее.

Наступил очередной спортивный сезон (1955/56 года). Приближалось первенство страны по конькобежному спорту в Свердловске. Уезжая на соревнования, Инга посоветовала нам, ее родным, послушать радиотрансляции о конькобежных баталиях, на которые она отправлялась. Кстати, об этом она напоминала каждый раз, уезжая на чемпионаты мира, страны, и всегда просила за нее болеть. Она даже точно называла время старта и умоляла:

– Мама, только начинай обо мне думать ровно за три дня до соревнований, ладно?

Анна Михайловна всегда точно выполняла эту Ингину «инструкцию».

К слову сказать, Инге вообще было небезразлично, смотрят на нее или нет. Зоя Федоровна нередко замечала такую особенность. Вдруг, как будто без явной причины, Инга начинает быстрее пробегать круги во время тренировки, словно хочет обогнать секундомер. Что такое, долго не могла понять тренер. А потом оказалось вот что: кто-нибудь из знакомых Инги приходил на трибуну, она замечала его и старалась показать класс. Как Инга начала ускорять бег, значит, кто-то пришел – динамовское ли руководство, подруги ли из секции гребли… От сознания того, что на нее смотрят, интересуются ею, что она является объектом внимания, вдохновлялась, становилась сильнее.

Рада она была и приходу на стадион родственников. Бывало, только еще подходишь к трибунам, а уж Инга заметит первая, потому что ожидает. Однажды я опоздал. Она бежит уже по дистанции, вижу, осматривает сугробы, на которых расположились зрители, ищет взглядом меня, беспокоится. А потом на очередном витке увидела меня, стоящего на сугробе у поворота, кивнула: мол, вот ты куда забрался, решил, что не увижу? Увидела! А закончив дистанцию, она подъезжала ко мне и через все ледяное поле уводила погреться в теплую раздевалку, пахнущую апельсинами, кофе и шерстяными костюмами конькобежцев…

Откровенно признаться, мы, родные, в те годы не ждали от Инги особых успехов, а бабушка – так та даже вообще усомнилась: «Да чего она там может показать, конькобежка какая». Однако как только началась радиопередача из Свердловска, мы прильнули к радиоприемнику. Диктор называл такие прославленные имена, как Тамара Рылова – рекордсменка мира на спринтерской дистанции, Лидия Селихова, Римма Жукова, Софья Кондакова – абсолютные чемпионки мира. Куда там нашей Инге! Так оно и есть. На первой дистанции она показывает результат, соответствующий норме первого спортивного разряда. Слабо.

– Ну вот, я же говорила, – резюмировала бабушка, – это тебе не на нашем катке кататься…

«На самой короткой дистанции я заняла только одиннадцатое место, – расскажет потом Инга. – Секундомеры зафиксировали 50,8 секунды… Можно занять одиннадцатое место… А я-то проигрывала ей (победительнице. – В. А.) три с половиной секунды! Чтобы отыграть их, мне нужно было выиграть тысячу метров с разрывом в семь секунд, полторы тысячи метров – с преимуществом в девять с половиной секунд, а три километра необходимо было пройти на двадцать одну секунду быстрее. Двадцать одна секунда – это почти двести метров».

Началась вторая дистанция первого дня – 1500 метров. Пробегает одна спортсменка за другой. В хорошем темпе проходит дистанцию абсолютная чемпионка мира этого года Софья Кондакова. У нее пока лучшее время дня. Но вот диктор называет фамилию Артамонова. Мы застыли у радиоприемника, прямо не дышим. Ну, думаем, что же будет? Слышим – диктор начинает очень вдохновенно комментировать бег Инги. Он говорит, что молодая чемпионка Москвы из «Динамо» очень умело и, главное, тактически грамотно проходит дистанцию, что она близка к тому, чтобы превзойти результат Кондаковой. И действительно, она заканчивает бег на 0,6 секунды быстрее, чем чемпионка мира. Тут же диктор оценивает ситуацию: «Быть может, динамовка выиграет звание чемпионки страны на полторы тысячи метров?» Вон куда хватил! Мы все переглянулись. Но он тут же поправился: «Однако не будем забегать вперед, ведь впереди еще двенадцать пар. Еще не принимали старт Селихова и Белова».

Римма Белова отыграла у Инги одну с лишним секунды и заняла первое место. Инга стала серебряным призером на этой дистанции.

Мы загорелись надеждой, у нас даже появился какой-то азарт. Бабушка тут же вышла в коридор нашей квартиры, чтобы сказать соседям:

– Вы слышали про Ину-то?

На следующий день диктор сообщил о положении в турнирной таблице после первого дня соревнований. Инга шла на четвертом месте – после Беловой, Кондаковой и Рыловой.

И вот стартуют в одной паре лидеры – Кондакова и Белова. Выигрывает забег чемпионка мира и выходит вперед по сумме многоборья. Снова слышим взволнованный голос диктора: «Кто же будет победителем на дистанции тысяча метров? Давайте, дорогие друзья, немного подождем».

Вызывается на старт Инга. Начало ее бега значительно медленнее, чем у других. Но какой финиш! Диктор не может сдержать своих эмоций: «Сколько воли в этой спортсменке, а какой красивый стиль бега! Умению так финишировать не грешно было бы поучиться у этой молодой динамовки многим нашим опытным спортсменкам».

Инга дистанцию тысяча метров выиграла и по сумме трех дистанций переместилась на второе место, отставая всего на 0,4 очка от Софьи Кондаковой.

Внимание в беге на три километра сосредоточено на седьмой паре, в которой бежит Инга. Кондакова уже закончила дистанцию. У нее хороший результат. Сможет ли Инга пробежать лучше? Если да, то она абсолютная чемпионка страны. Правда, с ней в паре бежит Римма Белова, которая по сумме трех дистанций отстает от нее всего на 0,65 очка. Значит, здесь тоже нужно не проморгать.

Чтобы в сумме оказаться первой, Инге следовало отыграть у Кондаковой на трех километрах 2,4 секунды, но и вместе с тем не проиграть в паре Беловой. Инга не только выиграла у напарницы по забегу, но и отыграла у лидера 11,5 секунды. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы стать недосягаемой по сумме многоборья для всех участниц. Но самое главное – она установила новый мировой рекорд в сумме многоборья. Отныне он равнялся 206,016 очка. Это было ошеломляюще.

Газеты на следующий день подводили итог:

«Результаты, показанные победительницами четырех забегов женщин, а также чемпионкой Союза на соревнованиях в Свердловске, намного лучше результатов победительниц первенства мира по скоростному бегу на коньках среди женщин, проходившего в феврале этого года в шведском городе Кварнсведен». (На этот чемпионат Ингу побоялись брать: только-только пришла в коньки.)

Инга завоевала симпатии свердловчан и получила несколько лестных отзывов в свой адрес со страниц центральных газет:

«Успех И. Артамоновой говорит о появлении в советском спорте нового большого таланта».

«Следует отметить одну особенность бега Артамоновой. Она, пожалуй, единственная из участниц соревнований смело и уверенно, четко и правильно входит в поворот и его преодолевает».

Со своего первого победного чемпионата страны Инга приехала такая радостная, счастливая! И мы от счастья тоже были на седьмом небе. Все знакомые поздравляли и Ингу, и всех нас. В газетах тогда сообщили, что совсем недавно, какой-нибудь год с небольшим назад, Инга Артамонова впервые встала на беговые коньки. Это было действительно так.

Начало следующего спортивного сезона (календарный все тот же 1956 год) было для нее вновь удачным. Она выиграла матч семи городов, газета «Советский спорт» дала крупным заголовком: «Инга Артамонова восхищает зрителей». Это было полным признанием.

Но для того чтобы стать участницей конькобежного мирового форума, Инге необходимо выступить в отборочных соревнованиях на высокогорном льду Медео. Там большие скорости, и справиться с ними не каждый может.

Несколько десятков тысяч любителей спорта Казахстана собрались в этот день на склоне сопки Мохнатой. Все ожидают рекордных секунд. Да это и оправданно – здесь выступает весь цвет конькобежного спорта.

С нетерпением ожидалось появление на льду Медео новоиспеченной чемпионки страны Артамоновой. Но на пятисотметровой дистанции она заняла всего лишь одиннадцатое место. Болельщикам, правда, уже было известно, что Инга хорошо проходит длинные дистанции. Зрители на нее здесь надеялись. Однако… На последующих дистанциях она хотя и пробежала лучше, но в сумме многоборья заняла лишь седьмое место. Могла не попасть на чемпионат мира…

Но ее, как чемпионку страны, включили в команду для поездки на первенство мира. Даже если и неудачно она там выступит, советская сборная ничего не потеряет, наверняка кто-то из наших спортсменок станет чемпионкой мира. Так уже повелось традиционно. Мария Исакова, Лидия Селихова, Римма Жукова, Халида Щеголеева, Софья Кондакова в общей сложности восемь раз выигрывали чемпионат мира…

На Медео с блеском выступила Тамара Рылова, установив мировой рекорд для высокогорных катков, набрав в многоборье 199,266 очка. Ей отводилась роль претендентки на лавровый венок чемпионки мира. Инге же ничего не оставалось, как доказать, что ее не зря, несмотря на провал, включили в команду. Тем более что кое-кто продолжал еще сомневаться в ней.

О тайном намерении Инги – преподнести сюрприз на чемпионате мира – мы тогда не догадывались. Лично мне казалось, что ее излишний порыв вряд ли позволит ей добиться выдающихся успехов в спорте. Поэтому первому ее успеху, хотя и большому, на первенстве страны мы не придали особого значения и даже поездку за границу не восприняли должным образом.

А между тем началось смелое и энергичное восхождение Артамоновой на мировую конькобежную вершину, в успехе которого в полной мере была уверена одна только Инга.

Повествование пятое. Следы, оставленные на льду

Инга, я вас не знаю как человека, но по-отцовски люблю и болею за вас. Большое тебе спасибо, дочка.

И. Т. Поликарпов, Ленинград

Инге хорошими спутниками в занятиях спортом были ее веселый нрав и художническое восприятие окружающего. Она стала бы, вероятно, художником, не будь такой привязанности к спорту. Портреты, выполненные ею в карандаше, были превосходны. Люди с художническим взглядом наблюдательны: не потому ли Инга так цепко схватывала различные спортивные элементы, постигала окружающий ее мир? Не через проникновенное ли отношение к спорту она стала внимательна к тому, на что прежде не обращала внимания? Как же изменилась она, как стала много читать и знать! Трудно было поверить, что это та самая Инга, от которой учителя ждали гораздо большего в учебе… Значит, есть средства, способные пробудить интерес человека к знаниям, можно найти ключик от двери в мир прекрасного и войти в него. И увидишь, какой ты возвышенный человек, сколько всего в тебе заложено, как ты можешь чувствовать, а потом, развивая лучшее в себе, добиться невиданных тобой результатов.

Инга ехала в поезде, следовавшем в Финляндию, на свой первый чемпионат мира. Она смотрела в окно. Падал неслышно снег. Седые от мороза деревья мелькали с поразительной быстротой. В какой-то момент сорока пускалась наперегонки с поездом. Взмахи ее крыльев напоминали работу маховичка в часовом механизме: то, кажется, быстро-быстро пойдет, то в два раза медленнее. А вон промелькнула старая береза с крючковатыми «руками», вытянувшимися дугами вверх. Ствол ее раздвоен и напоминает седло…

Глаза вскоре устали от однообразия ландшафта. Она достала из большой спортивной сумки маленькие, прямоугольничком нарезанные бумажки. На них, оказывается, записаны финские слова. Очень хорошо запоминать. Достал бумажку, посмотрел, как произносится слово и что оно обозначает, убери – думай потом. Сегодня десятком слов овладеешь, завтра… А там, глядишь, уже можно связывать слова во фразы.

У Инги была способность к языкам. На мой взгляд, ей в этом помогало ее желание по-хорошему удивить людей. А их удивление отзывалось в ней радостью, которая давала ей новые силы, будила мысли, вдохновляла сердце. Инге приятно было перед кем-нибудь – нередко передо мной – щегольнуть знанием хотя бы десяти английских слов. Ты удивлялся ее способности (иногда специально), а это, в свою очередь, стимулировало ее выучивать еще с десяток слов. Да прибавит два-три выдуманных слова, совсем не английских, а только похожих на них, чтобы дать настрой себе соответствующий. Смотришь, по капельке, по капельке – и уже свободно разговаривает.

И так, в какую бы страну она ни выезжала, она выучивала, сколько могла, слов незнакомого или уже знакомого ей языка. А потом, если особенно нравился язык, занималась им систематически, иногда даже под руководством преподавателя. Впоследствии она умела говорить по-английски, ориентировалась немного в языках Скандинавских стран – там чаще всего проводились первенства мира. Из скандинавских языков ей особенно нравился шведский, она исподволь начала его изучать, точно так же выписывая слова на отдельные листочки бумаги, которые она забирала с собой, отправляясь в ту или иную поездку…

Рядом с Ингой в поезде расположилась прошлогодняя чемпионка мира Софья Кондакова. В сравнении с Ингой она казалась миниатюрной. Но это ей не помешало в прошлом сезоне стать чемпионкой мира. Сейчас было бы неплохо повторить успех. Но предупреждение того тренера, что «есть одна девочка…», вторглось все же в сознание. Задумаешься над дальнейшим выступлением в большом спорте, когда уже сильно устала… И эти юные высоченные создания… Что ни говори, а будущее все-таки за ними. Посмотрите, вон она сидит справа. Едет на свой первый чемпионат мира. Волнения никакого. Перебирает какие-то бумажки и смотрит в окно. Взгляд уверенный и веселый. Понимает ли она, эта девочка, что такое предстартовое волнение, бьющее всю тебя как в лихорадке? Нет. Она едет на этот чемпионат как на праздник. В ней нет и тени сомнения, что это будет не радостное представление. Она еще и знать не знает, как можно совершенно не сомкнуть глаз в ночь перед соревнованиями…

Инга в представлении Софьи Кондаковой была такой же самобытной, какими она знала Римму Жукову и Зою Холщевникову. Они своей энергией, необычностью подчиняли буквально всех. Соне смотреть на Ингу хотелось всегда и слушать ее всегда, будь то что-то умное, сказанное ею, или детски наивное. При этом Соня не переставала каждый раз удивляться врожденной способности Инги: что бы она ни сказала, как бы ни повела себя, все равно все будут слушать и воспринимать ее как яркое явление.

Инге побыстрее хотелось оказаться в Иматре. Этот финский городок находится на границе с Советским Союзом, на берегу бурной реки Вуоксы. Рассказывали, что здесь был когда-то знаменитый на всю Европу водопад Иматра. Теперь там построили плотину.

В Иматре очень любят конькобежный спорт, население города гордится своим кумиром и земляком Лесси Парккиненом, чемпионом мира 1947 года в этом виде спорта. Немаловажное обстоятельство, которое нужно учитывать участницам нынешнего чемпионата, и ей, Инге, тоже надо поддержать у болельщиков интерес к конькам, сделать все для того, чтобы была настоящая, захватывающая спортивная борьба. Она постарается.

На следующее утро поехали на стадион. Селихова, Жукова, Кондакова, Рылова, Постникова – известные имена. Неизвестна из советской команды только Инга. Лицо Жуковой, как всегда, словно в лучах утреннего солнца. Но немножко волнуется чемпионка мира 1955 года: «Что будет на этот раз?» Двукратная чемпионка мира Селихова сосредоточенна. «Постараюсь, конечно, – говорил ее вид, – но я, что могла, уже сделала». Мировая рекордсменка Рылова решает в уме какую-то важную задачу, наверное эту: «Только бы повезло со жребием». Ей приходится об этом думать, она спринтер, длинные дистанции у нее идут хуже…

Лед оказался изумительным. Вокруг – высокие сосны. Ветра нет. Вот и проведена первая тренировка. Все, что было до этого, казалось теперь Инге таким незначительным, второстепенным. Чемпионат мира – вот соревнование, о котором можно было мечтать. Все подчинено ему: зрители возбужденно переговариваются, судьи что-то повторяют в уме, как ученики перед экзаменами, прилаживают, доделывают… Даже от флагов веет торжественностью: «Учтите, вы на чемпионате мира, учтите…»

Но впечатления Ингу одолевали не меньше, чем думы о самом ответственном в ее жизни испытании. Они потом очень запомнятся ей.

И вот наконец 18:00, суббота. Мэр города поздравил участников и зрителей с открытием первенства мира. Участники прошли колоннами вдоль трибун. Подо льдом виднелись трава и цветы. Инга вспоминала в своей книге «Я учусь ходить по земле», что рассказывал об этом господин Парккинен: «Зима в этом году пришла неожиданно. Еще зеленела трава и цветы не хотели умирать, как ударили морозы. Стужа сковала землю. Не дожидаясь снега, мы начали заливать каток. Брали родниковую воду, душистую и прозрачную, втайне надеясь покрыть этот цветной ковер прозрачным, словно стекло, льдом. Выпавший снег мы тщательно выметали, боясь повредить прозрачный лед. Заливали каток только в сильные морозы. И, как видите, сюрприз получился».

Мороз был умеренный: минус двенадцать градусов. Кондакова Соня стартует первой. Она бежит с полькой Пилейчик и показывает неплохой результат. У Тамары Рыловой на 0,2 секунды хуже, чем у Сони.

В девятой паре стартует Инга вместе с финской школьницей Куронен, которой всего пятнадцать лет. Она ребенком выглядит в сравнении с Ингой. Зрители улыбаются, а Инга, все еще не освободившись от стеснения за свой высокий рост, думает, слегка сокрушаясь: «Ставят же бежать с такими кнопками… Точь-в-точь как моя подружка Рита».

Старт дан. Куронен так быстро заработала миниатюрными ручками и ножками, что высокая и, казалось, медлительная Инга совсем остановилась. Как кстати было бы иным специалистам вспомнить в этот момент о ее «длинных» мышцах. Однако это только казалось. Шаг за шагом, мощнее один другого, она все дальше уходила от юной соперницы… Финиш!

Результат? В одни секунды пробежала с Тамарой Рыловой. Ну что ж, это могло радовать Ингу: Тамара – рекордсменка мира на дистанции 500 метров. Инге лучше удаются длинные дистанции, недаром тогда и говорили: «Если получится из нее, то только стайер». А тут она и спринт «сработала» отменно. «Уж что-что, – подумала она, – а длинные-то дистанции мне отдай и не греши». Но вскоре она поймет: не все получается так, как намечаешь, даже неоспоримое преимущество не всегда на руку.

Инга вошла в азарт, все силы отдав последующим двум дистанциям – 1500 и 1000 метров, которые она, совсем еще молодая и неопытная, бежала в числе первых участниц, что очень невыгодно, так как на твой результат смотрят как на что-то свершившееся и стараются его улучшить.

Но как ни старались участницы в последующих забегах, никому из них не удалось показать времени лучшего, чем было у Инги на двух дистанциях – 1500 и 1000 метров. Она завоевала две малые золотые медали. Первые золотые на чемпионатах мира!

И вправду, сил у нее больше не осталось. Может, и не нужно было так обгонять на тысячеметровой дистанции финку Хуттонен, чемпионку мира 1951 года, может быть, тогда бы Инга сохранила силы на последнюю дистанцию – 3000 метров. Но финка сама предложила неимоверно высокий темп. Инга его приняла, пока еще не владея искусством тактической борьбы, и уходила все дальше и дальше от финской спорт сменки, опередив ее в конце дистанции на целую прямую – сто метров.

Потом пришлось пожалеть. В беге на 3000 метров впереди нее оказались та же Эвви Хуттонен и Римма Жукова. Вот тебе и коронная дистанция – «отдай и не греши».

Но и третьего места в беге на 3000 метров было достаточно, чтобы по сумме четырех дистанций намного оторваться от всех соперниц. Последующие места также заняли советские спортсменки – Рылова, Селихова, Кондакова, Жукова, Постникова.

Инга – чемпионка мира 1957 года. Ее увенчали лавровым (на самом деле магнолиевым) венком. Теперь уже никто не скажет: «Какая-то неизвестная спортсменка». Теперь на ней венок чемпионки. С ним, как и положено по регламенту, она должна была проехать круг почета. В своей книге она напишет: «Этот круг – одно из самых незабываемых впечатлений в жизни. Пятая дистанция, красивая, приятная… Ты, единственная из всех спортсменок, выступаешь не на четырех, на пяти дистанциях. И о том, что именно ты выступаешь на этой пятой дистанции, ты узнаешь в самую последнюю минуту. Круг почета – он вмещает в себя все: и первые успехи, и последующие неудачи, и взлеты. Все!

Медленно катилась я по стадиону. Сверху, со снежных трибун, к моим ногам летели цветы».

Зрители выбегают на дорожку! Чемпионку обнимают, целуют. Восторженная группа болельщиков поднимает ее на руки и несет по стадиону. Советская газета информировала читателей: «Чемпионка мира Инга Артамонова является сейчас, пожалуй, самой популярной спортсменкой в Финляндии. Ее останавливают на улицах, у входа на стадион, в гостинице и просят автограф… Ингу беспрерывно вызывали по телефону из Москвы, поздравляли». Финская газета писала так: «Звание чемпионки мира выиграла москвичка Инга Артамонова. Эта миловидная девушка необыкновенно физически сильная».

На первом своем в жизни чемпионате мира она завоевала три золотые медали, в том числе одну большую за победу в многоборье, одну серебряную и одну бронзовую. Успех, который для иного мог бы быть смыслом всей жизни, заветной целью…

За два блистательных сезона 1956/57 и 1957/58 годов, без передышки, Инга завоевала на чемпионатах мира и Советского Союза, которые по силе участников и накалу борьбы были примерно равнозначны, – 15 золотых, 6 серебряных и 2 бронзовые медали. Всего же Инга четырежды станет абсолютной чемпионкой мира – рекорд, никем из конькобежек нашей страны до сих пор не побитый (а до середины 70-х годов это достижение оставалось и лучшим в мире), пять раз абсолютной чемпионкой страны, 12 раз чемпионкой мира на отдельных дистанциях, 23 – чемпионкой СССР на отдельных дистанциях, 11 раз улучшит мировые рекорды… Сколько бы Инга еще могла сделать! Но в 1966 году, на самом пике спортивного восхождения Инги, ее жизнь трагически оборвалась… Каждый чемпионат мира неповторим. Каждая завоеванная награда – драгоценная реликвия, имеющая свою интересную историю. Каждый миг удачи навечно врезается в память. Сколько этих мигов было у Инги!

…Сидя за праздничным столом в нашем доме на Петровке, по случаю победы Инги, ее тренер Зоя Федоровна Холщевникова вдохновенно говорила:

– Быть Инге абсолютной чемпионкой мира не один раз, а, наверное, раз десять.

Для такого утверждения было немало веских аргументов. Ну прежде всего она завоевала титул чемпионки мира в двадцать лет. Ни одной конькобежке мира прежде не удавалось в столь молодые годы быть сильнейшей в мире. Тоже своеобразный рекорд. Инга прошла путь от новичка в конькобежном спорте до чемпионки мира за два с половиной года – этого тоже прежде никому не удавалось: за такое короткое время большинство новичков успевали лишь освоиться в спортивной секции, наиболее способные – получить третий-второй разряд. Чаще всего путь талантливого спортсмена от начала занятий до вершин большого спорта равняется семи-восьми годам. Инга значительно сократила этот срок. Первые большие победы не вскружили ей голову, словно их и не было, она продолжала усиленно готовиться к очередным соревнованиям. Почти все они были выиграны ею как бы на одном дыхании. К тренировкам она продолжала относиться исключительно добросовестно. А ведь нередко бывает так: только спортсмен стал на ноги, как начинает задирать нос… Своему тренеру он заявляет: «Не хочу писать план тренировок, я и так все знаю». Тренер иной раз идет на поводу у него: составляет за него план. Инга такого не позволяла себе. На сборы или соревнования она нередко выезжала без тренера. Зоя Федоровна ей только говорила, чтобы она аккуратно там вела дневники тренировок, соревнований. Инга всю эту «бухгалтерию» вела самым тщательным образом. Она фиксировала в записях даже то, что выходило за рамки тренерских указаний. К природному таланту Инги прибавилась глубокая осознанность действий, больше свойственная многоопытным спортсменам.

…После первенства мира Инга чувствовала себя усталой. А отдыхать долго не пришлось. Вскоре предстояло не менее трудное соревнование – первенство СССР. По существу, тот же чемпионат мира, где борьба вот уже который год разгоралась в основном среди советских конькобежек. Конечно, она мечтала выиграть и первенство страны, но сумела на этот раз одержать победы на двух дистанциях, а в общем зачете первой была Рылова. Инга заняла второе место. Они как бы поменялись местами с Тамарой: на чемпионате мира первой была Инга, второй – Тамара, а здесь наоборот.

Но это не поколебало Ингиной решимости идти только вперед, доказать всему миру, что первые победы не были случайными. В конце концов, самолюбие требовало поставить точку, положить конец всяким сомнениям относительно ее права быть самой сильной конькобежкой в мире.

В 1958 году первенство СССР проводилось в Ленинграде, в отличие от прошлого сезона – до чемпионата мира. «Звезды» собрались в том же составе. Только теперь претендентками на победы все чаще стали называть Артамонову и Рылову. Между ними и развернулась основная борьба.

Тамара на первой дистанции – 500 метров – обеспечила себе большое преимущество: более чем на две секунды она пробежала спринт лучше Инги. Это равнозначно примерно двенадцати секундам на «тройке». То есть целую прямую нужно выиграть. Попробуй-ка!

Стали спорить: Рылова или Артамонова? «Конечно, Рылова, – говорили одни, – она такую фору имеет». «Не скажи, – возражали другие, – вы что, не знаете Артамонову?»

Тренеры в раздевалке настраивают своих подопечных на боевой лад. Около Софьи Кондаковой и Риммы Жуковой – тренер Евгений Сопов, Тамару Рылову опекает Иван Аниканов, Зоя Холщевникова дает последние указания Инге… Обстановка накалилась, только развязка может всех успокоить.

Отрыв Рыловой был настолько ощутим, что, выиграв даже «полуторку» (1500 метров), Инга, хотя и заметно поправила свое турнирное положение, по сумме многоборья шла все-таки за Тамарой. Вот что значит выпустить из рук жар-птицу. Поймай-ка ее потом! И это несмотря на выигранную дистанцию 1500 метров, которую называют ключевой: по ней судят о шансах конькобежек на длинной стайерской дистанции, а также о примерном распределении мест при окончательном подсчете очков.

Догонять всегда труднее, слишком велик психологический груз «долга» перед соперником. Но что поделаешь, возникшая картина лишний раз убеждала: без хороших секунд в спринте побеждать в многоборье неимоверно тяжело. В будущем Инге придется подумать об этом основательно.

На следующий день поднялся сильный ветер, прямо с ног сшибал, иногда утихал. Но с тем, кто силен, и ветер справиться не всегда может. Инга, решив с лихвой расквитаться с соперницей за проигрыш на «пятисотке», лучше всех пробежала обе дистанции второго дня. Ей вручили красный свитер абсолютной чемпионки страны. Второй была Тамара. Далее – Белова, Савинцева, Кондакова и Стенина.

Что ж, три дистанции из четырех перед первенством мира, которое в феврале должно было состояться в шведском городе Кристинехамне, выиграть совсем неплохо. Уверенность Инги была на высоте, уверенность же соперниц поколеблена: как-никак, а начнут думать о своей слабинке. Только исключительно сильные способны оправиться от этого психологического шока.

Но это на дорожке приходится соперничать. В обычной же обстановке, не соревновательной, нет и намека на стремление кого-то опережать. Хочется простых, человеческих отношений, и встреча с черствостью всегда обижает. При всей доброжелательности большинства людей обиженному сердцу видится всеобщая несправедливость. Впечатление это способно разрастаться, подчиняя себе порой самые светлые и добрые умы.

Инга уловила эту немудреную, но очень важную истину. Во всех обстоятельствах, где она могла помочь другим, она помогала. И совсем не вдруг перед первенством мира 1958 года она вступилась за свою подругу Соню Кондакову… Кандидатура Софьи для включения в сборную команду СССР была под вопросом, хотя по результатам отборочных соревнований она в нее и вошла. Вместо Сони хотели взять более молодую конькобежку (ох уж это омоложение!). Из-за неопределенности – то ли поедет на чемпионат, то ли нет – Кондакова нервничала. Инга все чаще оказывалась рядом с ней. Она ободряла ее, говоря: «Раз ты по результатам отборочных попала в команду, значит, обязательно поедешь на первенство мира. Все должно быть по справедливости».

Инга, чтобы поддержать Соню морально, вместе с ней тренировалась, ходила с ней в столовую… Соня и не заметила, как настроение ее пришло в норму. А тут, к счастью, и радостная весть: Кондакова едет…

Соня ликовала, благодарила Ингу за все. Может быть, поэтому так великолепно и выступит она на чемпионате мира в Кристинехамне. Она, ветеран конькобежного спорта, над всеми, даже самыми сильными и молодыми, одержит здесь верх в беге на 1000 метров, а в сумме многоборья станет бронзовым призером…

Город Кристинехамн – тоже небольшой по численности населения, но так же, как и в Иматре, на соревнования, казалось, пришли все его жители. Местом «паломничества» на этот раз стал каток «Беркваллен», что в переводе означает «Березовая лужайка». А ребята, которые во всех странах одинаковые – отличаются непревзойденным умением «изобретать», – залезли на сосны, окружавшие каток, и оттуда наблюдали за перипетиями спортивного состязания.

Одной из первых старт принимает Инга. И на этот раз она показывает довольно слабый результат, который перекрывают и С. Кондакова, и Т. Рылова. А Тамара Рылова, так та вообще намного отрывается от всех: почти на две секунды она снова опережает Ингу.

В сущности, та же картина, что и на последнем первенстве СССР. Зачем же так испытывать себя, не легче ли подтянуться в спринте? Только вот сию же минуту не побежишь. Нужно тренироваться – долго и упорно. Но это уже потом, а сейчас… Инге снова досталась роль преследователя. На 1500 метров она заняла первое место. Но лидером по-прежнему оставалась Тамара. Инга шла второй. Как все повторяется!

На следующий день, в воскресенье, Инге предстояло по результатам жеребьевки выступать в первой паре. Это плохо. Опять становишься пристрелочной мишенью – у всех на виду, ничего не утаишь. Вот если бы лед был мягкий, тогда о старте в первой паре можно было бы мечтать, ведь потом лед изрежут, как к двадцати трем часам на массовом катке. Сегодня же лед отменный, температура воздуха минус восемнадцать.

Инга пробежала 1000 метров, показав второй результат дня. Кондакова ее превзошла – ровно на одну секунду. Тамара Рылова заняла третье место, но по сумме многоборья оставалась лидером. Правда, их отделяли сотые доли очка. Что покажет последняя дистанция? Специалисты анализировали ситуацию: «Инге нужно выиграть на «тройке» у Тамары всего лишь две секунды, это для нее пустяк». На этот раз мнение было общим – победит снова Инга Артамонова.

А Тамаре пришлось и открывать забеги на последней, трехкилометровой, дистанции. Если бы она бежала вслед за Ингой, можно еще на что-то надеяться, правда, надежда была довольно шаткой – Тамара понимала. Но все же… Теперь, пробежав дистанцию, она окончательно расстроилась. Что из того, что ее считают «чистым» спринтером, – разве ей не хочется выиграть чемпионат мира, к которому она так старательно готовилась? Потом уже, много лет спустя, для конькобежцев-спринтеров начнут устраивать отдельные чемпионаты мира. Да, там бы Тамара не знала себе равных на протяжении долгих лет! Знай беги только 500 и 1000 метров в один день, а на следующий повтори то же самое! А тут поди ж ты, три тысячи, да к тому же после этой высоченной Инги.

На старт вызываются Артамонова и Гермер (ГДР). Бег спортсменок сопровождается нарастающим гулом трибун. Пройден первый круг: по времени хуже, чем у Рыловой на 1,2 секунды. Но вот Инга наращивает темп, она значительно опережает график бега своей ближайшей соперницы Тамары Рыловой. Красивый и мощный бег Инги и особенно ее энергичный финиш вызывают у зрителей бурный восторг.

Инга сумела пробежать «тройку» на десять с лишним секунд лучше Тамары и вновь обеспечила себе звание сильнейшей конькобежки планеты. Тамара – на втором месте.

Чемпионку увенчивают лавровым венком (на этот раз натуральным). Вновь, как и с предыдущего чемпионата мира, она увезет с собой много медалей: три золотые и одну серебряную. «Копилка» ее медалей пополнялась щедро. Кстати, все пятнадцать из разыгранных наград отправлялись в СССР – их завоевали наши девушки, установив тем самым рекорд чемпионатов мира по числу медалей, пришедшихся на представителей одной страны. Собственно, рекорд этот побить невозможно, как невозможно стрелку выбить более шестисот очков из шестисот возможных.

Повествование шестое. Восхождение

Глядя на вас, Инга, кажется, что вам легко выигрывать. Видно, вы так хорошо подготовлены, что не чувствуете усталости и во время бега даже улыбаетесь.

Галина Яценко, Свердловск

Зима на глазах таяла. Уже на ветках прилепились капли то ли растаявшего снега, то ли дождя, похожие на белые очень мелкие ягоды. Даже если закрыть глаза, все равно почувствуешь весну. Инга, переложив большую коричневую сумку со спортивной амуницией в левую руку, присела и взяла свободной рукой немного снега, сжала ладонь, и образовавшийся комочек бросила в дерево. «Если попаду, – загадала она, – то исполнится…»

Шлепок снежка спугнул двух ворон, и они прошуршали над самой ее головой своими какими-то изодранными крыльями. Молодой глупый вороненок, оставшийся на верхушке дерева, начал каркать, вытягивая слабую шею. Это карканье задевало за сердце, нагоняло тоску.

Восприятие ее стало в последнее время острее. Наверное, это все-таки от усталости. Систематические занятия спортом в течение вот уже второго десятка лет приучили ее быть строгой и требовательной к себе, контролировать себя во всем. Это очень тяжело.

Инге в пятьдесят девятом году общество «Динамо» предоставило комнату в доме на 3-й Фрунзенской улице. В другую комнату этой же квартиры поселили тоже динамовца-конькобежца Геннадия Воронина. Он был спринтером, выиграл даже однажды дистанцию 500 метров на чемпионате мира в 1959 году. Подавал надежды. Вскоре они стали мужем и женой.

Мама с бабушкой приняли это известие в штыки: что-то им в этом не нравилось – может, они ревновали? Трудно понять пожилых людей – на самое досконально обдуманное решение своего чада они нередко ворчат: «Да надо бы посмотреть еще, да все ли учтено?»

Однако решение принято. Поступки ее, как бы там ни было, основывались всегда на искреннейшей убежденности, что она поступила правильно, от всего сердца.

Успехи же в спорте от нее теперь отвернулись. Спорт требует полной отдачи, он жутко ревнивый, еще больше, чем родители.

Нет-нет, она осталась такой же сильной, только теперь не было того неоспоримого преимущества перед соперницами, как прежде. Теперь только самую малость не хватало для победы. А второе место в соревнованиях на первенстве расценивалось ею как проигрыш. Только победа – вот что могло принести удовлетворение, успокоить и укрепить уверенность в себе. Эта уверенность в последние годы словно выветрилась на ледяных полях, где так вольно гуляет обжигающий морозом ветер.

Усталая Инга возвращалась со стадиона «Динамо» на Ленинградском проспекте домой. Она вошла в подошедший вагон поезда метрополитена, села на свободное место. Задумавшись, она глядела на свое отражение в стекле напротив, не видя себя… Трудно не думать о прошедшем, оно, как старая кинолента, возвращает к пройденному, воскрешает минувшее…

Сезон 1958/59 года

Болезни привязались к ней, как может привязаться комарье в теплый вечер. Газета перед первенством СССР в Челябинске писала: «Инге Артамоновой не удастся выступить в полную силу: на дорожку она вышла с повышенной температурой».

Заболела же она еще раньше, в декабре, перед матчем спортивных обществ в Горьком, – катар верхних дыхательных путей. Спортивная форма у нее была отличная, не думала она, что болезнь спутает все карты. Она усиленно готовилась к матчу: свое общество «Динамо» нельзя было подводить. Но вмешались доктора, запретившие тренироваться. Сейчас рентген обнаружил очаг в правом легком – прикорневая пневмония. А с легкими у нее было когда-то не все в порядке – может быть, они и дали о себе знать?

Время брало свое, «старые гвардейцы» заканчивали выступления, появились перспективные молодые конькобежки. На соревнованиях в Челябинске наряду с известными именами – Лидией Селиховой, Софьей Кондаковой, Тамарой Рыловой, Ингой Артамоновой – в судейских протоколах значились и другие, малоизвестные пока – Лидия Скобликова и Валентина Стенина. Скобликова моложе Инги на три года, а заниматься конькобежным спортом начала примерно в те же годы, что и она. В 1956 году Скобликова стала чемпионкой города Златоуста, в котором выросла. В следующем сезоне она уже входила в список ста лучших конькобежцев СССР, занимая 24-е место по сумме многоборья, а на большой стайерской дистанции – 9-е место с неплохим для того времени результатом – 5.37,6.

Валентина Стенина, уроженка Бобруйска, немало лет уже занималась коньками и считалась «молодой и перспективной», хотя старше Инги была на два года.

Чемпионат мира по конькобежному спорту среди женщин впервые проводился в нашей стране. Местом соревнований был выбран город Свердловск, давший когда-то спорту чемпионку мира Римму Жукову.

Конечно же болезни помешали Инге, но и наступление нового поколения конькобежцев ощущалось. Казалось, довольно было Инге успешно выступить в первый день – что она и сделала, хорошо пройдя 500 метров, а на «полуторке» установив даже мировой рекорд для равнинных катков, – чтобы уверенно пройти, как это у нее не раз получалось, к общей победе в многоборье. Но, видно, победа на дистанции 1500 метров далась ей дорогой ценой. Во второй день она почувствовала тяжелую усталость и недомогание. Она слабо прошла 1000 метров, правда, заняла здесь третье место, проиграв полторы секунды претендентке на первое место Т. Рыловой. К моменту выступления на «тройке» – коронной дистанции Инги – силы совершенно оставили ее. В сумме многоборья она не смогла попасть даже в тройку призеров, оставшись на четвертом месте.

Чемпионкой мира впервые стала Тамара Рылова (в том же году она выиграла и первенство страны). А Валентина Стенина и Лидия Скобликова поднялись вместе с Тамарой на пьедестал почета, заняв соответственно второе и третье места в сумме многоборья. Инга пришла в номер гостиницы, где жила, чтобы немножко, оставшись одной, поплакать. «Ничего я больше не смогу показать, – думала она, – ничего». К ней приходило спокойствие безнадежности.

Она раскрыла книгу, стала читать. Слова принадлежали мудрому человеку. Она посмотрела на обложку: Михаил Пришвин. «Долгое время жизни моей, – читала она, – попадали в меня пульки и дробинки откуда-то в душу мою, и от них остались ранки. Уже когда жизнь пошла на убыль, ранки эти бесчисленные стали заживать. Где была ранка – вырастает мысль».

Значит, не все еще упущено, есть надежда, только нужно отойти на несколько шагов в сторону и посмотреть на себя – спокойно и внимательно. Может быть, избаловалась победами? И теперешнее поражение поэтому сильное для тебя потрясение, а потрясения делают человека проще, естественнее, очищают от всего наносного. Стало быть, имеют и положительное влияние?

В номер вошла горничная, сказала:

– Вот, Инга, письма для вас, возьмите.

Инга вскрыла нехотя один из конвертов, все еще до конца не освободившись от гнетущего состояния, хотя на душе стало как-то легче и окружавшее не казалось таким мрачным, каким виделось недавно.

«Здравствуй, наша дорогая Инга! – читала она в одном письме. – Пишут тебе твои верные болельщики – свердловчане. Мы очень переживали твои неудачи и поражения, но как было нам приятно, когда тебе вручили золотую медаль.

Мы надеемся, Инга, что ты приложишь все силы, чтобы на следующем чемпионате завоевать обязательно 1-е место. Чтобы это не было сплошной идеализацией, скажем, что ты сильнее других и в твоих силах удержать первенство, чего мы очень желаем. Только нам неясно, почему ты так «съехала», что тебя «отодвинули» Стенина и Скобликова?

Коротенько напиши о семье своей. Хорошо? Это останется между нами.

Тамара Быстроумова и Людмила Большакова».

Лицо Инги просветлело, она улыбнулась. И грусть немного отступила.

«А действительно, – подтрунивала она теперь над собой, – почему ты так, Инга, «съехала», что тебя «отодвинули» другие? Раньше длинные дистанции были твоим козырем, теперь, научившись хорошо бегать на спринтерских дистанциях, ты на «тройке» проигрываешь. Или выносливость, которой ты славилась, израсходована вся?

С чего начинала-то, вспомни-ка? С гребли. У тебя был большой запас физических сил и энергии, когда ты пришла в коньки. А вспомни-ка, на сколько очков ты оторвалась от ближайшей соперницы на своем первом чемпионате мира? На три с лишним очка! Если все четыре дистанции вытянуть в одну, то ты пробежала ее быстрее самой сильной из твоих соперниц на полкруга стадиона, а это двести метров. На следующем чемпионате мира ты только на сто метров обогнала основную свою соперницу. Тоже много, но уже меньше. И вот сейчас ты проиграла. Не кажется ли тебе, что где-то расслабилась, слишком понадеялась на свой большой запас сил. А соперницы действовали. Тамара Рылова стремилась взять реванш за все проигрыши. И новички решили показать, что и у них тоже есть зубки. Вот так. Делай теперь выводы».

…Инга вышла из гостиницы. Она не сразу заметила, как к ней подошла худенькая девочка с большими внимательными глазами и протянула в ее сторону тоненькую ручонку, в которой белела открытка.

– Подпишите на память, – попросила она. Это была юная болельщица.

Инга взяла открытку, достала из сумки авторучку, ласково-вопросительно посмотрела на девочку, невольно задержала взгляд на ней, как задерживают его матери на своих детях, когда видят, что в их внешнем виде не все благополучно.

На девочке было старенькое пальто. Инга вспомнила себя. Как она ходила в школу в холодных резиновых ботиночках, в которых страшно мерзли ноги. А нужно было по Неглинной пройти до Трубной, пересечь ее, пройти дальше за цирк и рынок – добрый километр до школы № 187… Вспомнила, как приехал с Дальнего Востока дядя Коля, брат отца, служивший там в армии, и почти всем детям-родственникам привез подарки – пуховые шапочки и что-то еще, только Инге ничего.

А однажды отец принес ордер на детские валенки и галоши, предназначенные для Инги. Но Прасковья Игнатьевна взяла этот ордер у отца и по нему купила галоши и валенки другой своей внучке… А Инга продолжала ходить в школу в резиновых ботинках… Может быть, и этой девочке что-то предназначалось, а кто-то забрал…

– Знаешь что, – сказала Инга девочке, не показывая вида, что расстроилась, – пойдем, я тебе пальто куплю.

Девочка эта, я знаю, была под таким впечатлением от ее материнской доброты, настолько растрогана, что, придя в школу, она только и могла, что в тетради для сочинения, которое им задали в тот день на уроке, написать на всех страницах одно лишь слово «Инга». Все листки сочинения были заполнены им одним: «Инга, Инга, Инга…»

Девочка эта впервые встретилась с добротой не в книжках или кинофильмах, а наяву. Можно было твердо сказать, что она никогда не поступит дурно, потому что еще в детстве она познала хорошее и светлое в людях. Эта девочка стала уже взрослой, матерью, добилась больших успехов в своей работе, ее знают даже за рубежом.

Сезон 1959/60 года

«Главное – участие в олимпийских играх» – таков девиз. Но плох тот олимпиец, который не хочет выиграть на Олимпиаде. «Если б только поехать туда, я бы победила», – думала Инга. Ведь там не нужна сумма очков, каждая дис танция в отдельности – это и есть олимпийская цель для конькобежца. По две дистанции в день не бежишь – каждой дистанции посвящается день. Ты можешь выступить там, где особенно силен. Спринтер – на спринтерской дистанции (500, 1000 метров), стайер – на стайерской (1500, 3000 метров).

Шли отборочные соревнования на Медео. Высота расположения катка над уровнем моря и связанные с этим остальные условия примерно те же, что и на высокогорном катке в американском местечке Скво-Вэлли. Та же разреженность воздуха, так же трудно дышать с непривычки. Сейчас точно известно, какому организму сколько нужно времени на акклиматизацию. Тогда же высчитывать дни, необходимые для полной перестройки организма в новых, непривычных для него условиях, не умели. Были лишь отдельные наметки, наблюдения, но все их можно было сравнить с наводкой при стрельбе из пушки по принципу: отводи ствол в сторону на два локтя от солнца.

В те годы многие конькобежцы, не зная методики акклиматизации в высокогорье, так и не смогли приладиться к высокогорному льду. И он был действительно непонятен и коварен. Самые опытные только постигли его нрав: нужно либо сразу же по приезде на высокогорный каток выступать в соревнованиях, не дожидаясь перестройки организма, либо уж отсидеться «наверху» столько, сколько это необходимо для полного его приспособления. И еще учитывать нужно, как говорят в спорте, «индивидуальные особенности».

Лед Медео долгое время был неудачным для Инги. Выступая на нем в 1957 году в отборочных соревнованиях к первенству мира, она еле-еле попадает в сборную команду, заняв общее седьмое место (и выигрывает на первенстве мира!). Она жаловалась тогда на нехватку воздуха («Я прямо задыхаюсь»). На этот раз ей и вовсе не повезло, она упала на дистанции 500 метров и на остальных дистанциях выступала вне конкурса.

Непонятно, по какому принципу шел отбор в команду, но Ингу, отставшую на «тройке» от победительницы Л. Скобликовой всего лишь на 0,1 секунды, в команду не зачислили. Хотя на Олимпийских играх учитывается результат на каждой отдельной дистанции, а не сумма многоборья. Стали глядеть сразу на ярлычок: «Инга не умеет бегать на высокогорье».

И еще вот почему не посчитались с ней. Отличных конькобежек в Союзе было много: не Артамонова, так Рылова выиграет, не Рылова, так Стенина… И это перечисление фамилий можно было бы продолжить до десяти. Ты расстроилась, тебе обидно – никому нет до этого дела: «Все в рамках правил!» Но в том-то и дело, что эти рамки устанавливали нередко те, кто в спорте понимал мало. Занял одно из трех призовых мест на дистанции – поезжай на Олимпиаду, не занял – оставайся дома. Но тут еще гадали – кому ехать, а кому не ехать… Появлялись и призывы: «Омолодить сборную, омолодить сборную». Омолодили. Через несколько лет на первенствах мира по конькобежному спорту стали занимать мы десятые – тринадцатые места. Но это уже после гибели Инги…

Всего этого, кажется, давно уже нет в нашем спорте, а вернуть былую славу нашим отечественным конькам пока еще в полной мере не удается.

Наряду с нашей поддержкой, ее родственников, в эти нелегкие для нее дни разочарования помогали ей очень морально и письма болельщиков. В который уже раз они оказывали на нее живительное воздействие, давали ей возможность почувствовать себя необходимой людям, вновь приободриться, приподняться духовно еще на одну ступеньку. Она так всегда была рада теплым письмам и так их всегда ждала!

Если она не на все из них ответила, то только из-за учащенного ритма своей спортивной жизни, прошедшей в разъездах из города в город, из страны в страну, и постоянного выступления в крупнейших соревнованиях в течение десяти лет, отданных ею конькобежному спорту.

Особенно после первых больших побед приходило столько ей писем на Петровку, 26, где мы жили, что не только читать, но и получать их она не всегда успевала.

На этот раз письмо застало ее дома. Ей писал большой любитель катания на коньках, один из ее верных болель щиков:

«Я часто посещаю катки для массового катания… Но только я не знаю, может быть, эти катки вы теперь не посещаете? Вы и летом тренируетесь или, как кончается зима, вы кладете коньки и забываете о них до следующей зимы, вроде меня?

Анатолий Миронович Зайцев, Мордовская АССР».

Коньки, конечно, «отдыхают» от зимней работы, это верно, но спортсмен – нет. Только месяц отпуска, как и всем, дается ему на отдых – и то активный, с выполнением легких гимнастических упражнений, участием в спортивных играх, как сказал бы тренер, для расслабления и поддержания тренировочного тонуса. Необходимо и укрепить здоровье.

Но подметил болельщик верно: не посещала она теперь катков для массового катания. А почему, собственно, не посещала? Не потому ли, что была двукратной чемпионкой мира, которой неудобно прийти покататься на маленький каточек для разрядки, чтобы вновь почувствовать себя непринужденно?

С легкой усмешкой Инга вспомнила, как ее одноклубница, фигуристка Татьяна Тарасова, шутливо ей предлагала: «Да переходи ты, Инга, к нам в фигурное катание». – «А что, – отвечала Инга, – если так будут относиться, и перейду. Только из-за своего высокого роста я буду выступать на большой ледовой арене, где играют в «русский хоккей».

С идеей покататься на своем каточке во дворе она сразу согласилась. Летом, решила она, займется снова греблей. Гребля когда-то ей помогла, возможно, поможет и на этот раз. И вообще нужно активнее заниматься летом различными видами спорта!

Муж Инги, попав в олимпийскую команду, уехал в Скво-Вэлли. Инга осталась в Москве. Мы пошли с ней вдвоем на каток «Динамо» в нашем дворе. Лед был очищен и залит, специально для нее. На катке – ни души. До вечернего массового катания еще далеко, времени у нас достаточно.

Мы вышли на лед. Я надел свои «канады» в надежде не отставать от нее, когда она начнет отмерять круги. Но вскоре убедился, что моя попытка напрасна. Угнаться за настоящей конькобежкой конечно же было не под силу даже хорошо державшемуся на коньках и игравшему в хоккей человеку.

Дом наш по-прежнему смотрел на каток своими глазами-окнами. Как по мановению волшебной палочки раздался почти одновременный стук форточек – и «трибуна» была готова к зрелищу. А Инга, проезжая мимо своего окна, кивала болельщику номер один – нашей бабушке Евдокии Федотовне, которая, просунув кое-как голову в узкую форточку, следила за бегом внучки.

Когда она после двадцати – тридцати кругов давала себе непродолжительный отдых, мы ехали вместе, вспоминая, глядя на нашу бабушку, так комично воткнувшуюся в форточку, о всяких смешных историях, связанных с ней. Одна из них была вот какая.

Как-то мы всей семьей собрались у себя в комнате. Инга делилась с мамой своими планами, связанными с ее поездкой на очередной тренировочный сбор. Ей нужно было решить какой-то формальный вопрос и для этого зайти к одному из руководителей общества «Динамо», в прошлом известному футболисту Михаилу Семичастному. К фамилии Семичастный мы все давно привыкли. Только бабушка каждый раз терялась в догадках. Сегодня она наконец решила спросить, чтобы окончательно поставить точку в своих сомнениях:

– А что вы все говорите: «Семичастный, Семичастный»? Он что, по семь часов работает, что ли?

Бабушке еще долго пришлось растолковывать, как это слово следует понимать, и ее сомнения относительно правильности наших объяснений еще долго, до ручьев в глазах, веселили нас.

Инга не попала на Олимпиаду-60 в Скво-Вэлли. Не участвовала она и в первенстве мира этого года.

Сезон 1960/61 года

Почти все прошедшее лето она провела на водном стадионе «Динамо», преодолев много километров водного пространства. «На водохранилище, – рассказывала она в своей книге, – я усаживаюсь в изящную одиночку, вместе со мной тренируется чемпионка Европы по гребле моя подруга Галя Константинова. Я любуюсь Галкой и стараюсь не отставать. Вспоминаю, как тренировалась у Санина».

Легкая атлетика, плавание, кросс в лесу, катание на роликовых коньках, работа с отягощениями, зимой лыжи – вот дополнительно те виды, которыми она занималась для развития необходимых качеств.

Инга так старалась внести как можно больше новизны в тренировочный процесс, как стремится каждый, кто устал от приевшегося однообразия, когда даже воспоминание о том, от чего устал, тяготит.

Инга начала тренироваться под руководством нового тренера – Лило Феодосьевича Горкунова. «Вместе с тренером, – рассказывала она, – мы нашли недалеко от Москвы уютное местечко, где протянулась стрелочка асфальта… Мне нравится чувствовать скорость. Я привязываюсь веревкой к машине… Машина бежит со скоростью сорок километров в час. Приучаю себя к скорости, побеждаю тошнотворное чувство страха, которое рождается, когда подо мной проносится зернистое, как наждачная бумага, полотно асфальта».

Даже падения на асфальт и ссадины на теле не смогли сдержать ее порыва в приобретении нужных качеств.

Можно считать, что заметный шаг на пути к этому она сделала. Неплохие результаты, показанные ею на первенстве Советского Союза в Куйбышеве, подтверждали верное направление, выбранное ею вместе с тренером.

На чемпионате СССР возникла ситуация, напоминавшая турнирное положение Инги после трех дистанций в конкуренции когда-то с Тамарой Рыловой: Инге вновь пришлось необходимые секунды отыгрывать на «тройке». На этот раз у Валентины Стениной, которая по сумме шла впереди.

И вот на последней дистанции они бегут с ней в одной паре, причем в самой первой. Все повороты Инга проходит сбрасывая руку со спины, а за полтора круга до финиша пускает в ход и другую руку, начиная свой ставший знаменитым бурный финиш. Однако маленькая Валентина словно приклеилась и не хочет отставать. Инга предпринимает все возможное и первой пересекает финишный створ. У нее лучшее время на «тройке», хотя она и стартовала в первой паре. Однако для победы в многоборье ей необходимо было выиграть у Стениной пять секунд, а она отыграла чуть больше трех и осталась в сумме на втором месте.

Первенство мира она могла выиграть, поскольку вновь приобрела свойственную ей былую выносливость, так необходимую для успешного преодоления стайерских дистанций. За спринт свой она теперь была спокойна. Только горькая случайность помешала ей осуществить задуманное. Успех окрылил бы ее, но она упала на «пятисотке», заняв на этой дистанции последнее место. Газета «Советский спорт» в отчете о соревнованиях в норвежском городе Тенсберге писала про Ингу: «Ей пришлось проявить поистине героические усилия, чтобы догнать шедших впереди подруг по команде. Она показала лучший результат мировых чемпионатов на дистанции 3000 метров…»

На «полуторке» она была второй, по сумме многоборья из-за падения на первой дистанции заняла десятое место. Если бы не падение! Но на этот раз Инга не плакала. Она сама себе сказала: «Я упала, видно, из-за укоренившейся во мне привычки ожидания неудачи».

Теперь только этот недостаток предстояло ликвидировать.

И улыбка, о которой упоминалось в письмах болельщиков, как и прежде, должна была вновь засиять на ее лице. За ней стояли всякие трудности тренировочной работы, которых было немало, и там, где Инге приходилось бывать наедине с ними, улыбка исчезала с ее лица, словно могла помешать, отвлечь от главного. Ведь тренировка – это черновая работа в три смены, непрерывная и монотонная, серьезная и ответственная и столь же необходимая. Отсюда – бойцовский характер Инги на соревнованиях. Потому-то и улыбка на время исчезала с лица, словно отдыхала, а может, подзаряжалась, аккумулировалась, чтобы вновь засиять на ее лице во время соревнований. А Инга, движимая вперед не только своей натренированной силой и стремлением победить, но и под воздействием гипнотически направленных на нее глаз болельщиков, уверенно приближалась к цели. У нее был фантастический финиш. Сколько страсти, стремительности, будто и не было позади этого трудного пути.

За всем этим блеском стояли годы упорных тренировок.

Сезон 1961/62 года

Бабушка Евдокия Федотовна в последние годы чувствовала тревогу. Сколько она за свою дорогую внучку пережила! Ей сделалось даже плохо, когда Инга потерпела поражение в пятьдесят девятом году. «Что-то у внучки, видно, было не так, – размышляла Евдокия Федотовна, – и в спорте, и в семейной жизни». «Судьба играет человеком», – нередко отмечала она. Конечно, хотелось бы надеяться на благоприятный исход, что как-нибудь все образуется, но на душе продолжало оставаться неспокойно.

Теперь она знала все секунды Инги назубок, как судья всесоюзной категории, разбиралась в правилах конькобежных соревнований, по первым результатам сезона могла определить, кто в какой степени подготовлен из конькобежек, могла после первого дня соревнований заранее назвать порядок распределения мест. Соперниц Инги она уважала и была объективна к ним. Она говорила: «На этот раз Тамарка Рылова, пожалуй, выиграет», «Скобликова все-таки сильная спортсменка, ничего не скажешь», «Иринка Егорова очень волнуется, потому и проигрывает…».

Ее внучка, самая сильная из всех, что-то сдала. Победы к ней не идут, а ведь Евдокия Федотовна регулярно, каждую неделю, ставила в церкви свечку и шептала молитву: «Помяни, Господи, Адама и Еву, мать их Елену и отца Константина… Дай, Бог, им царствия небесного, а нашей Ине счастья и благополучия…» Ради нее она заставляла себя сильнее верить во Всевышнего, часто ходить в церковь и в пост не есть скоромного, хотя всему этому в прежние времена не следовала так строго – круглый год ела скоромное, а в церковь ходила в год раз по обещанию, в большие праздники.

Сегодня Евдокия Федотовна волновалась больше обычного: Инга выступала в соревнованиях – уж повезло бы ей хоть! Соседа Петра Филипповича настраивала целыми днями. «Ты, Петр, – говорила она, – следи за передачами, чуть что – сразу мне скажи».

…Как-то внучка ее выступала по телевидению, но никому из близких не сказала об этом: вероятно, забыла, а потом как-то случайно сказала… Бабушка, услышав это, мгновенно переменилась в лице, начала сокрушаться, что не видела эту передачу, и даже упрекнула внучку:

– Ну что ж ты мне не сказала-то, я бы посмотрела…

На что Инга шутливо ответила:

– Да что ж ты меня не видела, что ли, вот я – смотри на меня.

Но бабушке хотелось смотреть на Ингу всегда…

Ожидать от Инги высоких результатов были основания. Она очень много потрудилась в подготовительном периоде^[1]. Закончив сезон 1960/61 года, Инга снизила тренировочные нагрузки. Организму необходима была разрядка, как говорят спортсмены, следовало выйти из спортивной формы. Но выйти постепенно, то есть постепенно при этом снижать нагрузки. В марте поэтому она гуляла в лесу, а в апреле бегала кроссы и плавала в бассейне. Все это делалось легко и непринужденно.

В мае она уезжает на тренировочный сбор в Адлер. Здесь уже нужно также постепенно включиться в работу. Она по-прежнему плавает, но уже много, постепенно увеличивает продолжительность кроссовых дистанций, повышая с каждым разом скорость бега. Ежедневно делает утреннюю гимнастику, в которой вместо толкания ядра и метания диска, как обычно летом, она использует такие средства, как бросание камней, приседания, пешие переходы – до двадцати километров за один раз.

Приехав после сбора в Москву, Инга усиленно занимается греблей. Весь июнь она полностью посвящает гребле и плаванию, продолжает бегать кроссовые дистанции, много уделяет внимания катанию на роликовых коньках.

Летом на сборах в Дубне заслушивали и просматривали каждого «сборника». Инга тоже демонстрировала здесь свое мастерство в беге на роликовых коньках. Она показала, прицепившись за машину, как можно приучаться к большой скорости. Потом продемонстрировала технику катания. Тренеры наблюдали. Каждый из них старался в увиденном что-то найти, выбрать для своих воспитанников. Так ведь всегда бывает: когда смотришь, обязательно что-нибудь почерпнешь для себя. В то время катание на роликовых коньках как средство тренировки пропагандировали специалисты. Пригласили Ингу. Ее катание взяли за образец. Тренеры жадно ловили ее движения. Мария Исакова, приехавшая на эти сборы, увидев Ингу, сказала тренерам-коллегам: «Ингин труд не пропадет, она выиграет все».

Второй этап тренировочных занятий проходил в городе Отепя Эстонской ССР. На этом этапе нужно было развивать силу, скорость, скоростную выносливость, то есть продолжать совершенствовать те качества, что и в июле, но на базе уже имеющейся тренированности. Средства тренировки те же плюс штанга. Нагрузки на этом этапе у Инги значительно повысились. Количество тренировок в неделю было прежним – пять раз, но значительно увеличился их объем. Для выработки скорости она пробегает более короткие отрезки дистанции: начинает тренироваться по два раза в день, что способствует развитию силы и выносливости.

21–22 августа были проведены контрольные соревнования по общефизической и специальной подготовке. Двухкилометровую кроссовую дистанцию она пробегает почти на тридцать секунд лучше, чем в июле! Это обнадеживало.

Возвратившись в Москву, она весь сентябрь и половину октября почти целиком посвящает катанию на роликовых коньках и катанию на коньках на искусственном льду; меньше бегает кроссы и изредка проводит тренировки по легкоатлетическим видам.

Дневниковые записи свидетельствуют о том, что еще до выхода на большой лед Инга подготовила себя для длительной и кропотливой работы в период вкатывания, то есть когда спортсмен начинает приспосабливаться ко льду, от которого он, пока не было мороза, изрядно отвык.

Первые тренировки на льду начались 24 октября в Иркутске. Инге следовало подготовиться к основному периоду – соревновательному, а также к объемным зимним тренировкам.

Она хорошо подготовилась к будущим крупным соревнованиям. Правда, результаты первых стартов на льду были сравнительно невысоки. Но ей всегда требовалась небольшая раскачка, прежде чем она приобретала боевое настроение. Нередко в прикидочных соревнованиях летом ее опережали даже рядовые мастера-конькобежцы, но при выходе на лед они всегда отставали.

В декабре в соревнованиях на приз Я. Ф. Мельникова в Тамбове она сравнительно легко бежала: заняла три вторых места и одно первое на ключевой дистанции 1500 метров. По достигнутым в начале года показателям в дальнейшем можно было ожидать ровных, стабильных результатов на всех четырех дистанциях. Инга теперь одинаково ровно проходила как спринтерские, так и стайерские дистанции.

После соревнований в Тамбове она много внимания уделяет развитию скоростных качеств.

И вот те ответственные соревнования, которые так ожидала наша бабушка, – первенство Советского Союза на высокогорном катке Медео. В сознании многих Инга прочно утвердилась как не разгадавшая хитростей высокогорного льда, а следовательно, не способная пробежать там хорошо. Это подтверждалось раз за разом: внизу бежит отлично, а поднявшись в горы, становится неузнаваемой. Нет былой энергии в движениях, задыхается.

Но разгадала она все же тайну высокогорного катка! Проанализировав предыдущие неудачи, сделала следующие выводы: появление вялости, неуверенности в движениях, сильных головных болей связано с недостаточным временем на акклиматизацию, которой прежде не придавалось серьезного значения. За десять – двенадцать дней пребывания на высокогорье ее организм не успевал перестраиваться на новый режим работы – в условиях недостатка кислорода. Вывод следовал сам собой: надо было увеличить количество дней пребывания в этих условиях. Инга выехала поэтому в Алма-Ату за двадцать семь дней до начала первенства СССР. Основная задача состояла в том, чтобы добиться высокой работоспособности в горах.

«Все двадцать семь дней перед первенством страны, – рассказывала она в своей книге, – я тренировалась по специальному плану. Тренировки делали свое дело. Я начала думать о стартах, но уже думала о них с радостью, с ожиданием «бури», которая должна была разыграться на первенстве Союза. Мне хотелось этой бури, этой борьбы, хотелось скорости и победы».

Средства тренировки применялись ею те же, что и в период вкатывания. Нагрузки намечено было увеличить после десятидневного пребывания в горах.

Прилетела Инга в Алма-Ату накануне Нового года. Потренировавшись несколько дней на равнинном катке, внизу, Инга поднялась на высокогорье.

На пятый день приезда – первая тренировка наверху. На льду ни одного человека. Лед хороший, самочувствие тоже хорошее, только трудно немного дышать. Во вторую тренировку оказалось, что сильно затупились коньки, на них невозможно было держаться. Скоростная тренировка не состоялась, каталась спокойно, на технику.

Постепенно самочувствие ухудшалось, на пятнадцатый день совсем было плохим, тяжело бежала, каждый круг проходила всего лишь за 46 секунд (на «пятисотке» при такой скорости было бы всего 52 секунды!). Только на семнадцатый день наступило улучшение. В своем дневнике она вскоре записала: «21/1. Самочувствие хорошее, только ноги тяжелые». Расчеты ее оправдывались.

Активно отдохнув в течение двух дней – утренняя зарядка, гуляние в горах, массаж, теплый душ, – она за день до соревнований слегка потренировалась. В дневнике ее появилась запись: «Самочувствие хорошее, старт почти не получается, но скорость есть. Мысленно представляю, как надо работать на дистанции, чтобы был хороший результат. Постараюсь доказать, что именно здесь, на Медео, я могу хорошо бежать».

В день, предшествующий соревнованию, Инга днем спала; вечером легла пораньше спать, утром чувствовала себя отдохнувшей. В день соревнований самочувствие было превосходным, она слегка волновалась, что являлось ее обычным, рабочим состоянием. Рано утром сделала зарядку, в половине десятого началась разминка на льду.

После недолгого парада, подъема флага – Инга поднимала флаг – начались забеги. Она ожидала старта в девятой паре. Досталась ей большая дорожка – Инга не очень этим довольна, потому что на переходной прямой ветер дует в спину, а это невыгодно для нее, заканчивающей бег по малой дорожке.

Разгон у нее был неважный, остальные четыреста метров пройдены хорошо, особенно переходная прямая, за которую она боялась, и конечно же финишная. Дистанцию бежала почти без ошибок. Она установила новый мировой рекорд, впервые «разменяв» 45 секунд – 44,9! Прежний рекорд – 45,6 – был побит еще несколькими участницами, но ее результат так и остался лучшим.

Часам к двенадцати все участницы пробежали «пятисотку», однако лед от яркого солнца стал на глазах таять, забеги на дистанцию 1500 метров назначили на 14:00.

Пока все шло точно по намеченному тренером графику.

На «полуторке» она приняла старт в одной паре с Евой Ивановой. Основная соперница Лидия Скобликова бежала после Инги, зная уже ее результат. График для Инги был составлен на 2 минуты 20 секунд – намного выше мирового рекорда. Она пробежала еще быстрее – 2.19. В дневнике потом отметила: «Самочувствие прекрасное, настроение великолепное. РАДА!» И сбоку, на полях дневника, нарисовала веселую рожицу.

Теперь все ждите завтрашнего дня. Что-то будет еще!

Ночью опять спала хорошо – не упивалась достигнутым и не предвосхищала событий предстоящего дня, отдыхала – спокойно и размеренно. Как заметно она прибавила в таком важном качестве, как выдержка, самообладание.

Видно, с утра еще подготовила дневник для последующей записи. Потому-то написала жирно слово «Буду», означавшее, вероятно, «Буду стараться», и подчеркнула его двумя линиями.

Разгон на дистанции 1000 метров у нее получился слабый, но последующие два круга прошла хорошо. Всего лишь две десятые секунды не хватило до рекорда мира. Но результат ее все равно лучший, она так никогда не бегала – 1.33,6.

Повторилась картина первого дня: катастрофически начал таять лед. Старт на 3000 метров тоже назначили на более позднее время.

Инга ощущала сильную нервную усталость. Собственно, по правилам соревнований, она, выиграв три дистанции из четырех, автоматически становилась победительницей первенства в общем зачете. Даже обгони ее кто-нибудь не на двадцать – тридцать секунд, а на несколько минут, все равно это не испортит погоды для Инги. Она могла последнюю дистанцию просто откататься.

Но она этого не позволила бы себе. Напряжение действительно было жуткое, но она бежала с двукратной олимпийской чемпионкой Скво-Вэлли Лидией Скобликовой…

«…Надо взять не только реванш за прошлые неудачи, – вспоминала Инга в своей книге, – но и победить с ошеломляющим преимуществом, чтобы не оставить места для любых разговоров о случайностях и везениях, чтобы сказать себе: «Ты победила потому, что сильнее. Вы бежали на одной дорожке, при одинаковом ветре. Лицом к лицу. Ты победила – тем почетнее твое достижение».

Пять кругов бег вела Скобликова, опережая Ингу метров на двадцать. Но Инга не волновалась, у нее все точно было выверено, это не та теперь Инга, что была пять лет назад, когда при подобных ситуациях бросалась в погоню за соперницей очертя голову. Теперь она была разумным тактиком. На тысячеметровой дистанции она приберегла силенок для «тройки». Кто бы мог подумать, что это возможно для Инги! А то, что на двадцать метров Лида сейчас впереди, это еще ничего не значило.

Пройдено пять кругов – два километра. На этом большом отрезке, проигрывая, Инга старалась активно пробегать повороты и очень размеренно, без суеты проходить прямые, следя за мощностью и правильностью толчка. Нередко догоняющий на поворотах сбрасывает одну руку с поясницы, начинает ею помогать ногам, но Инга руки не сбрасывала – берегла энергию для финишного спурта. И сохранила ее в таком количестве, что за триста метров до финиша, начав свое знаменитое ускорение, сбросила лишь одну руку, а не две, как обычно бывает под конец дистанции. Забег она выиграла. Собственно говоря, она выполняла график – 5.07 (значительно выше мирового рекорда), но пробежала лучше – 5.06. Отныне этот результат был рекордом. Сумма многоборья, когда сложились сразу четыре ее великолепных результата, получилась тоже рекордная – 189,033, – лучше прежней на целых семь очков.

«Не знаю, что нужно еще написать в дневнике, – отмечала она. – Все. Впереди еще много других соревнований, к которым я буду готовиться с таким же настроением».

Впоследствии Римма Жукова писала: «Они (рекорды. – В. А.) были столь великолепны, что все прежние спортивные подвиги в скоростном беге на коньках померкли перед ними. Инга почти полностью обновила таблицу мировых рекордов. Она побила рекорд Тамары Рыловой на дистанции 500 метров, который держался 7 лет; Лидии Скобликовой – на дистанции 1500 метров, который устанавливался ею в Скво-Вэлли; Риммы Жуковой – на дистанции 3000 метров, продержавшийся 9 лет, и, наконец, рекорд в многоборье, набрав фантастическую сумму – 189,033 очка… Ингу поздравлял весь спортивный мир».

Вдогонку за этими событиями шли телеграммы. Одна из них: «Браво! Молодец, Инга! Мария Исакова».

«Комсомольская правда» подводила черту: «Такой спортивный подвиг едва ли кто-нибудь повторит».

В том же 1962 году Инга выиграла все, что могла. В том числе в третий раз стала абсолютной чемпионкой мира. Этот чемпионат мира проводился, как и пять лет назад (в 1957 году), в финском городе Иматре. Потом она скажет:

– Несколько лет ждала я этой счастливой минуты…

Правда, и на последнем чемпионате не обошлось без падения. Что за рок ее преследовал? Перед самым финишем на пятисотметровой дистанции Инга споткнулась о лед и упала. Так и проехала финишную черту, сидя на льду. Это украло драгоценные секунды. Зато на всех остальных дистанциях она победила. Гимн Советского Союза играли в ее честь многократно.

А в первый день соревнований, после забега на полторы тысячи метров, Инга получила из Москвы известие о присвоении ей почетного звания «Заслуженный мастер спорта СССР».

Это была очередная славная победа советских конькобежек на чемпионатах мира. Газета «Советский спорт» резюмировала:

«В свете прожекторов на пьедестале почета в снежном финском городе Иматре стоят три советские спортсменки – Инга Артамонова, Лидия Скобликова и Альбина Тузова. Пьедестал невысок, но Родина видит на нем своих славных дочерей». А про чемпионку мира та же газета писала: «Нет, Инга Артамонова не имеет себе равных в мире».

Однако легко ей не было и на этот раз. Вновь обратимся к лаконичным записям ее дневника… Запись, сделанная 17 февраля 1962 года:

«Иматра. Первенство мира. Народу много. Лед не очень хороший. Стартую во второй паре с финкой Мустонен. Бежала хорошо, но метров за 50 до финиша были сильные сбои, а перед самым финишем упала. Но в паре выиграла. Результат 48,6 – 9-е место.

Через 40 минут – старт на 1500 м в шестой паре с японкой Фемия Хама. Лед перед этой дистанцией не готовился, он очень плохой. Результат – 2 мин. 32,2 сек. – 1-е место. Самочувствие ужасное, чувствую, что заболела, так тяжело. Но ведь я уже половину сделала, нет, отступать просто невозможно. Буду работать и завтра, чтобы взять то, к чему я уже стремлюсь все три года и каждый раз неудачно.

Старт на 1000 м в седьмой паре снова с Мустонен. Результат – 1 мин. 41,6 сек. – 1-е место. Бежать было тяжело, лед очень плохой. С утра шел снег. И я очень устала и плохо себя чувствую. Ой, как трудно! Не знаю, как пробегу 3000 м. Но буду очень стараться.

Старт на 3000 м. Во второй паре бегу с японкой Такихаси. Она хорошо бегает длинные дистанции. Результат – 5 мин. 27,3 сек. – 1-е место.

В предыдущей паре бежала Л. Скобликова. Я могла ей проиграть 6 секунд без ущерба для себя, но… не могла этого сделать. Итак, первенство закончилось. Я стала в третий раз чемпионкой мира. Мечта моя наполовину сбылась. Очень устала, хочу спать и быть одной».

Ну что же, Инга, ты повторила то, что удалось сделать лишь одной Марии Исаковой, – стать трехкратной абсолютной чемпионкой мира. Быть может, на этом поставить точку? Будет красиво.

Но Инга не думала оставлять спорт, тем более сейчас, когда снова появилась уверенность в себе. Не думали так и те, кто знал возможности Инги. А знали про нее следующее. Инга могла болеть и при этом долго не тренироваться, могла быстро прибавить в весе за это время, но проходил небольшой период, и она вновь была в хорошей форме.

В Ингу всегда верили, даже когда она, казалось, совершенно не в состоянии была передвигаться. Тренеры. Спортсмены. Болельщики. Потому что, например, для подруг по команде она была очень близким человеком, ее звали «наша мать». К ней всегда приходили со своими бедами: смотришь – и полегчало. Знали также, что Инга с одинаковой ответственностью будет выступать и на самых крупных соревнованиях, и на самых незначительных. Она могла себя плохо чувствовать, могла быть не в форме. Но никогда не бывало, чтобы Инга остановилась бы в нерешительности перед трудностями, отступилась бы от борьбы в соревнованиях. Там она боец. Это знали все. Инга до последнего отдается борьбе – открытой, прямой, бесхитростной, как сама.

Сразу же после первенства мира сильнейшие спортсменки еще не раз встречались на ледяной дорожке, и все соревнования, демонстрируя свое мастерство, Инга выигрывала с большим преимуществом. Она была лучшей на 1-й зимней Спартакиаде народов СССР, где выиграла три дистанции из четырех и установила на дистанции 1000 м новый рекорд СССР для равнинных катков – 1.37,3. В соревнованиях на приз С. М. Кирова она была первой на всех дистанциях.

В своем дневнике Инга писала:

«Я очень счастлива, что работа, которая была проделана в течение трех лет, не пропала даром. В последние годы я научилась падать, и меня долгое время преследовали падения. В этом году я приобрела уверенность как никогда».

Вот таким нелегким и счастливым было восхождение Инги на пик конькобежного мастерства. Вновь заговорили о ее силе, таланте, самоотверженности, о всем том, чем она славна была прежде. Специалисты отмечали красоту и пластичность ее движений. Мария Исакова делилась: «Вот когда нужно было снять на пленку каждый ее шаг на беговой дорожке. Это было восхитительное зрелище. А поворот! Ох, какой поворот был! Это был поворот, знаете ли, стелющегося такого планера. Как будто его вот только запустили и он, гонимый потоком ветра, наклонившись на одно крыло, делает глубокий вираж со скоростью реактивного самолета. Она очень красиво бежала в тот год!»

Для Инги открывались новые горизонты.

Повествование седьмое. «Мой путь к лавровым венкам…»

Инга, в чем секрет вашего успеха?

Из писем болельщиков

Стартер, с выстрелом которого спортсмены начинают бег по дистанции, не должен высказывать своих впечатлений от успеха или неуспеха кого-то из спортсменов. Он – беспристрастный судья. Но даже этот строгий человек не вытерпел, чтобы не воскликнуть, когда Инга за одно соревнование, на Медео, установила сразу четыре мировых рекорда:

– Такие результаты стоит высечь на скалах, окружающих каток!

И вправду было примечательно в тот сезон: она не проиграла ни одного соревнования, завоевав в трех крупнейших состязаниях – первенстве мира, СССР и 1-й зимней Спартакиаде народов СССР – двенадцать золотых моделей! За один только сезон! (Еще четыре большие медали ей были вручены за выдающиеся спортивные достижения – мировые рекорды на Медео.)

В чем же, действительно, был секрет? Инга в своей книге отвечала так:

«Все идет закономерно, своим путем – путем упорной тренировки, учебы и приобретения опыта во многих соревнованиях. На мой взгляд, истинная причина успеха в состязании заключается в правильной оценке завоеванных результатов, которая служит исходной точкой для достижения более высоких результатов и целеустремленных тренировок…

Стартуя во многих соревнованиях, я приобрела большой опыт, довела до совершенства технику. Все ли было гладко? Конечно нет! Мой путь к лавровым венкам и золотым медалям не отличается от пути, пройденного любым спортсменом высокого класса. Здесь не могло быть неожиданностей, ибо каждый успех мой служил подготовительным этапом к дальнейшему совершенствованию и улучшению результатов».

Инге выпала доля рано с себя спросить: спортивный талант обязывал ее к этому. Внешне она по-прежнему оставалась фантазеркой, такой же неуемной, солнечной, милой, артистичной, даже еще в большей степени, чем раньше, потому что любовь и внимание окружающих стимулировали ее взлет и держали ее в том состоянии, когда поет душа и хочется сделать что-то необыкновенное, наперед чувствуя, что у тебя это получится, потому что тебя поддерживают.

К слову сказать, успех в спорте окрылил ее и помог ей почувствовать себя уверенно во всех других делах: она занималась общественной работой в Комитете советских женщин, была членом Союза советских обществ дружбы и культурных связей с зарубежными странами, много выступала перед рабочими, студентами, школьниками.

Но мало кто замечал, как у Инги ломался характер, как перестраивалась она, оставаясь неизменно тем же милым человеком. В ее внутреннем «механизме» – мышлении – происходила своеобразная подстройка, отчего работа его становилась еще совершеннее, слаженнее. Казалось, Ингу подстерегала опасность в том, что, постоянно относясь к себе с придиркой, она могла изменить не только свой характер, но, соответственно, измениться внешне – сделаться в лице строже, неулыбчивее, потому что трудности нередко деформируют всего тебя. И нередко бывает, что из общительного человека тот или иной из нас превращается в молчаливого, и мы даже его начинаем сторониться. Нет-нет, ты не стал хуже, слава героя не вскружила тебе голову, ты не стал алчным, тебе удалось сохранить черты простого человека. Но ты, предъявив повышенные требования к себе, изменился внешне. Ты стал для кого-то менее интересным, быть может, только самую малость. Но менее.

Перестраиваясь внутренне, делаясь строже к себе, собраннее, Инга становилась еще более обаятельной, храня в себе восприятие всего того, что она видела, слышала, чувствовала, будучи ребенком. Поэтому ее любили не меньше, чем раньше. И писем ей стало приходить еще больше. А она, в свою очередь, хорошо знала, что от нее ждут не только побед, но и улыбок.

В представлении некоторых она продолжала быть такой же кипучей, немного взбудораженной, любимой, правда, ими, какой ее помнили с детства или слышали, что она была такой в детстве. И они не видели той перестройки, которая незаметно происходила в ней, а не видя, нередко упрекали Ингу в несерьезности, делая вывод, вытекающий из представления о ее кипучем, деятельном характере, что, того и гляди, понесет ее не в ту сторону. Казалось, что Инге и выиграть-то соревнование ничего не стоит. Так думали некоторые, а может быть, и многие, но это было не так.

Я тогда уже знал, что подобное непонимание обижало Ингу, а обида прибавляла ей спортивного азарта.

«В те дни, когда цепная реакция случайностей и неудач преследовала меня, – писала она в книге, – я попала под безжалостную и необъективную критику со стороны тренеров, товарищей и, уж разумеется, журналистов. Мое имя склонялось, когда нужно было привести пример, что спортсмен, ежели он зазнается, перестает быть настоящим спортсменом. Мои подруги шептали про меня:

– Сломалась наша мать! Она совершенно не верит в себя!

В одном из своих очерков Римма Жукова, прославленная советская чемпионка мира, писала про меня так:

«На фоне успехов Инги ненужными казались усилия трудолюбивой Тамары Рыловой и волевой Валентины Стениной. Инга могла поразить всех на тренировке, идя круг за кругом, не отставая от мужчин-скороходов, но она могла и совсем не прийти на занятия. Все зависело от настроения. Целеустремленности не чувствовалось».

…Я не помню случая, чтобы пропустила тренировку просто потому, что мне не хотелось работать. Чаще всего у меня были какие-то причины… Я приходила к людям с готовым утверждением. И если я вправду отсутствовала на тренировках, как пишет Римма Михайловна, то это значит, что в эти часы я занималась не на стадионе «Динамо», где готовилась сборная Москвы или страны, а на тихом стадиончике «Красное знамя», где катавшиеся даже не подозревали, что вместе с ними на льду скользит чемпионка мира. Это освобождало меня от скованности – ведь перед подругами по сборной я не разрешила бы себе кататься кое-как, нетехнично…»

Инга всегда спокойно относилась к своим победам. Со стороны даже казалось, что она должным образом не оценивает своих заслуг. Все кругом шумят, хвалят, поздравляют, а она смотрит с недоумением на окружающих, и на ее лице будто написано: «Произошла ошибка, это не обо мне, что вы!» И о спортивных своих замыслах она никогда не говорила вслух. Такого, например, легковесного признания, как «Я в следующем году пробегу еще лучше», от нее никогда не услышишь.

Умела она не думать о предстоящих соревнованиях, не «сушить» свою нервную систему ненужными переживаниями. Далеко не каждому это удается. Думая о них, не можешь ночью сомкнуть глаз, в результате выходишь на старт, а сил нет никаких. Непонимание подобной причины успеха или неудачи ставит перед некоторыми неразрешимые задачи: дескать, вот тот-то и тот-то сильный на вид спортсмен и бежит здорово, и техника у него отменная, а не выходит у него ничего, когда наступает момент по-настоящему себя показать. И они откровенно недоумевают: почему же такое происходит?

Или другое. Появляется на спортивном небосклоне феномен, на протяжении потом многих лет удивляющий всех своими необыкновенными результатами и стабильностью, и его тут же нарекают «рожденным природой», талантом, какого еще свет не видывал. Но почему же в таком случае о нем не говорили мы раньше, когда он не был известен, что же нам мешало «взвесить» прежде этот талант и заранее представить его будущее? Вместо этого мы скажем: «Великолепно, замечательно, такого больше не будет». Но правы мы только в выражении своих эмоций.

На тренировках Инга всецело была поглощена выполнением намеченной программы, к ней нельзя даже было подходить в эти моменты – она могла надерзить. Вот когда отдышится – добрее ее никого не найдешь.

Спортсменам высокого класса хорошо известно, как добываются победы. Нам, зрителям и болельщикам, кажется, что выиграть соревнование просто. А ведь спортсмен такой же живой человек, как и мы все. У него может быть сильная ангина, которая надолго уложит его в постель, в результате чего спортивная форма значительно ухудшается: потом беги, догоняй время. У него могут быть какие-то неприятности личного характера. В конце концов, у него в какие-то периоды может не ладиться техника, могут уставать ноги или при сильных нагрузках пронзительно заколет в боку…

«Спорт никогда не был для меня самоцелью, – писала Инга в книге, – я не смотрела на него потребительски через призму секунд, килограммов и километров…

Поэтому-то на вопрос «В чем секрет ваших успехов?» я могу сказать:

– Самый главный секрет – я не боюсь работы на тренировках, простой, черновой, будничной работы… Пройдет лет десять, я оставлю спорт, но разве смогу я день прожить без тенистых аллей парка, где бегают кроссмены, разве не сяду я за весла в гребном бассейне? Пройдут годы, вырастут и окрепнут уже мои дети, и я им передам, как эстафету, осознанное и гордое утверждение, что спорт делает человека полнокровным, здоровым и, если угодно, участливым».

Из кого же может получиться чемпион? – спросим мы. Из того ли, кто имеет только природные данные – рост, силу, быстроту, хорошую координацию движений? Для чемпионского титула этого еще недостаточно. Почему? Да потому что, кто знает, быть может, буквально завтра у человека, пусть даже с подобными данными, просто пропадет желание заниматься спортом или не захочется ему идти на тренировку.

А может быть, после первых успехов ему покажется, что достиг он всего на свете, и этого вполне достаточно, чтобы уже получать какие-то блага.

«Настоящий спортсмен, – говорила Инга, – даже если он будет жить в глухомани, разыщет условия, как я поняла, для тренировки, создаст их себе, в конце концов, уедет за тысячу километров, чтобы найти их. Да настоящий спортсмен вам землю пробуравит по экватору и все-таки придет к тому, что ищет. Конечно, для этого нужно иметь кое-что еще помимо хороших физических данных, выносливости и пусть даже решительности. Нужно иметь необыкновенную убежденность в правильности своих действий. Убежденность, которую у вас никто никогда не сможет поколебать.

Для того чтобы выработать в себе стойкую убежденность, нужно приобрести жизненный опыт, который воспламенит вашу веру в ту идею, которую вы себе выбрали в жизни и ради которой можете пожертвовать всем на свете. На помощь в этом смысле могут прийти книги, которые откроют многое из того, что не встречалось человеку прежде.

Нужно очень хорошо представлять, ради чего ты себя посвящаешь спорту, как, впрочем, и всему остальному. Ведь в спорт можно пойти ради славы, ради того, чтобы поехать за границу или не без помощи своих спортивных успехов поступить в вуз.

Еще нужно быть романтиком, мечтателем, нужно быть психологически подготовленным к необычайным испытаниям, которыми обязательно встретит вас спорт. И если вы не готовы к такой встрече, лучше не приходите – разочаруетесь на всю жизнь. Ведь, что греха таить, некоторым большой спорт представляется как развлечение: поездки за границу, приобретение личной автомашины, встречи, банкеты, потоки писем, лавровые венки и золотые медали… Нет, не с этого начинается знакомство со спортом.

Конечно, борьба за свое утверждение в спорте, как и в других сферах нашей жизни, отнимает много сил, и, может быть, не в девятнадцать и даже не в двадцать пять, а лишь в тридцать с лишним удастся кому-то проявить себя в спорте. Может случиться и так, что человек израсходует вообще все силы на эту борьбу и не сможет стать знаменитым спортсменом, ведь в жизни бывают самые непредвиденные обстоятельства… Не отчаивайтесь, у каждого человека свой талант».

Повествование восьмое. «Вы очень похожи на мою маму…»

Не знаю почему, но что-то просто притягивает душой к тебе. Я на стадионе стеснялась подойти к тебе, Инга, и пишу не знаю куда.

Тамара Шиманова, школьница, Свердловск

Однажды в поезде у Инги произошла встреча с одним человеком. Она была к тому времени уже неоднократной чемпионкой мира. Он ехал из заключения. Так получилось, что между ними состоялся разговор. Он узнал ее (фотографии ее часто публиковались в газетах и журналах). Почему-то разоткровенничался. Он считал, что в его жизни все потеряно, что верить людям никак уже нельзя, что на него все смотрят волками… У него не было денег, и он не знал, куда сейчас едет, потому что возвращаться туда, где он жил до заключения, не представлялось возможным: близкий когда-то человек поступил не совсем честно.

Инга убеждала его: трудные периоды в жизни бывают у каждого, нужно только заставить себя посмотреть на мир иными глазами, как мы смотрели на него в детстве; собственно, мир и не так уж несправедливо устроен, как может в отдельные моменты показаться. Даже когда тебе говорят: «Выше голову, выше» – это уже приятно, это уже хорошо, это и есть поддержка, которую нужно почувствовать сердцем, как, впрочем, научиться быть чутким к доброте, исходящей от людей, от окружающей природы. И ты заметишь, как плохое настроение исчезнет. В другой раз, глядишь – кто-то из знакомых уважительно с тобой поздоровался, кто-то другой заметил твою старательность в работе, а кто-то просто на тебя ласково посмотрел, и много ль человеку надо – ты преобразился, расцвел и совсем не стал похож на того, кому совсем недавно, какую-нибудь минуту назад, весь мир, казалось, опостылел. Только всем своим поведением нужно вызывать такое доброе начало в людях. И на твою долю придутся мгновения, которым ты будешь рад.

Когда они стали расставаться, Инга вынула из сумки деньги и протянула их этому человеку, еще не старому, но уже было потерявшему веру во все.

Прошло два года. Однажды в ее квартире раздался звонок. Инга открыла дверь… и от неожиданности даже испугалась. Перед ней стоял тот бывший уголовник, ехавший с ней когда-то в поезде. Он что-то достал из кармана плаща. Это были деньги.

– Инга, я вам принес долг, – сказал он. – Спасибо. Вы были правы тогда.

Его глаза выдавали волнение человека, сделавшего открытие, но пока еще не сообщенное другим, потому что следовало еще что-то выверить.

Инга в людях видела всегда хорошее, помогала им, ей это доставляло радость.

Среди спортсменок она слыла исключительно доброжелательным человеком, брала вечно под опеку молодых конькобежек – в свое время Таню Растопшину, говоря про нее, что Таня когда-нибудь станет абсолютной чемпионкой мира: правда, Таня не стала ею, но Инга верила в нее, передавала ей свой богатый опыт испытанного бойца-конькобежца.

Она и сама была рада вниманию к ней окружающих. И я, спеша на стадион, где Инга тренировалась или выступала на соревнованиях, знал, что она будет беспокоиться, пока не дождется и взглядом не отыщет меня на снежном бруствере стадиона. А увидит, сразу просияет, помашет рукой, подъедет ко мне, потом, когда я замерзну, возьмет с собой в теплушку, и каждый раз, проезжая мимо по ледяному овалу, хоть глазами да поприветствует…

Возвращаясь с соревнований из Ленинграда, она не преминет отправить мне телеграмму в Калинин, где я в начале шестидесятых годов проходил службу в армии. И я бежал навстречу поезду, в котором ехала Инга и другие конькобежцы, чтобы побыть с ней минут пять, пока была остановка… И сразу же после денежной реформы она не забыла, помню, прислать мне, солдату первого года службы, новую, необычную пятерочку. Я все не верил, пока не получил перевод и не осознал курса новых денег, в десять раз меньших в количественном отношении, что это не розыгрыш. Я знал, что она хотела специально обрадовать меня и немного заинтриговать.

Сегодня мы с ней отправлялись по магазинам искать маме подарок ко дню ее рождения.

Ингу прохожие узнавали на улице, улыбались, глядели на нее приветливо, останавливались и долго провожали ее взглядом.

В нашей семье всегда было весело, когда мы собирались все вместе. Нередко в день рождения мамы или бабушки Инга приходила неожиданно, хотя (как это порой бывало) мама переносила, скажем, свой день рождения на выходной, объявляя об этом заранее. Но Инга опять же, чтобы доставить удовольствие маме своим вниманием к ней, как-то особо подчеркнуть его, не признавала таких переносов и приходила тогда, когда был истинный день рождения. Мама, бывало, спохватится:

– Инга, мы ведь хотели посидеть в воскресенье.

На что Инга отвечала шутя:

– Ничего не знаю: у тебя день рождения сегодня, вот я сегодня и пришла.

Мы садились за стол, и начинался пир горой. Инга говорила:

– Не было бы бабушки – не было бы мамы, не было бы мамы – не было бы и меня.

В такие дни всем нам было особенно весело, и главным инициатором этого веселья конечно же была Инга. Лились песни, исполняемые и хором, и каждым в отдельности. Бабушка, раскрасневшаяся и заметно повеселевшая, под натиском наших с Ингой просьб спеть что-нибудь, затягивала печальную старинную песню, потому что, хотя и была веселым человеком, больше любила именно такие песни – задумчивые, жизненно правдивые.

Вы не вейтесь, черные кудри,

Над моею больной головой…

Бывало, что она не вытягивала верхние ноты – голос был не такой силы, как в молодости, – или вдруг осекалась, потому что дыхание уже не слушалось, она по ходу поэтому вынуждена была брать на тон ниже, а нам с Ингой становилось от этого смешно, но мы смеялись незаметно, чтобы не спугнуть бабушкину мелодию. А она тем временем продолжала петь, страстно ударяя рукой по воздуху в такт мелодии.

Инга тоже любила песни задумчивые, лиричные, с большим смыслом. Я подпевал.

Поздно ночью мы вдвоем грезим и поем,

Только каждый, только каждый о своем,

Отчего так быстро ночь улетает прочь

И не хочет мне помочь, а я не спал всю ночь…

Эту песню сменяла другая, Инга ее особенно любила.

Ты спеши, ты спеши ко мне,

Если я вдали, если трудно мне…

Она могла, правда, принимаясь за песню, слегка в особо трудном месте споткнуться, недотянуть, но у нее это получалось очень мило, как у ребенка, у которого еще голос не совсем установился, но даже если он и не установится, ребенок этот все равно будет петь, потому что его сердце очень полюбило многоголосую, богатую своими оттенками гамму звуков.

В эти дни было всегда так много песен, столько смеха, что соседям казалось, будто у нас много гостей. На следующий день соседи то и дело спрашивали нашу маму:

– У вас вчера, наверное, были гости?

И их крайне удивляло, когда она отвечала:

– Да никого не было, кроме нас самих.

Нередко устраивались веселые розыгрыши. Инициатором их была чаще всего Инга.

Как-то бабушка была на вечере сотрудников диспансера, в котором работала, и потом очень красочно все это описывала, подробно охарактеризовывая при этом каждого его участника: и кто он такой, да хороший ли, душевный или нет, кто пользуется наибольшим уважением среди больных и почему… Обо всем этом она рассказывала вполне откровенно, тем более что никого, кроме внуков, в комнате не было. Однако не догадывалась совсем бабушка, что «штучка», которую на минуточку дала ей подержать в руке Инга, было не что иное, как микрофон, соединенный с магнитофоном, записывавшим ее немудреный рассказ о своих сослуживцах.

Вскоре наступила кульминация: Инга объявила бабушке, что все ею рассказанное записано на пленку и будет передано по радио. Евдокия Федотовна всплеснула руками: «Если бы я знала…» Тут вошла мама, а Инга – быстро к ней, чтобы предупредить о розыгрыше. Мама к нам присоединилась. Инга же, чтобы создать у бабушки полную иллюзию, что ее речь сию же минуту начнут передавать по радио, подключила магнитофон к приемнику, из которого вскоре полилась плавная речь Евдокии Федотовны, богатая интонациями, с неожиданными остановками и перепадами в голосе, расцвеченная многообразием красок и оттенков богатого русского разговорного языка. Но сквозь всеобщий смех кто-то из нас тут же спешил успокоить бабушку. Ее, как и нас, веселила эта шутка. Только немножко она смущалась, что ее, такую старую, разыграли как маленького ребенка.

День рождения на этот раз был таким же веселым, как и всегда, – с шумом, гамом, розыгрышами. Пели песни, разговаривали. Мама сказала:

– Пора бы тебе, Инга, мне уже и внучат принести.

– Когда выиграю Олимпиаду, – ответила она, – закончу выступать, вот тогда нарожаю тебе много внучат, их назову так – Тимошка, Дмитрий, Федор… – А потом, сделавшись на минуту серьезной, сказала мечтательно-грустно: – Если бы возможно было, мам, бегать на коньках лет до пятидесяти, не ради призов, а чтобы только соревноваться, я бы бегала… Я коньки безумно люблю.

Стали уходить – я пошел провожать сестру до метро. Мама вспомнила, что Инге пришло письмо от кого-то из болельщиков. Привычное дело, немудрено и забыть.

Инга взяла его, тут же стала читать. Текст письма был таков:

«Здравствуйте, Инга! (Я можно буду называть тебя на «ты»?) Пишет тебе свердловская пионерка Тамара Шиманова. Я учусь в 5-м классе «Б» школы № 36. Если ты получила мое письмо в Вологде, то ты уже кое-что знаешь, ну а если нет, то так лучше. И вообще-то письмо было плохое, мне за него стыдно.

Я звеньевая звена № 1. Все четыре класса училась только на «отлично», но теперь учусь хуже. Я обещаю исправиться. Теперь я как только начну писать небрежно, говорю себе: «А что бы сказала Инга, увидев такую писанину?» И везде так останавливаю себя. На первенстве мира я очень болела за тебя. Я сама занимаюсь в секции фигурного катания, имею 3-й разряд. Я хочу быть еще и конькобежкой, но не знаю, где записаться в секцию. Все взрослые и ребята зовут меня «мальчишкой в юбке». Я очень люблю играть в подвижные игры, и я капитан классной волейбольной команды девочек. Ты, наверное, меня видела в раздевалке, я все время грелась там и преподносила цветы на открытии – только не тебе, а польским спортсменкам. Посылаю тебе свою крошечную фотку – это я в 4-м кл. После пришлю фото – куда большее, – только оно еще не готово.

Поздравляю с Международным женским днем 8 Марта. Желаю в следующем году обязательно стать чемпионкой мира. Ты для меня, Инга, во всем пример. У нас есть пионерская песня, в ней поется: «Кто хочет, тот добьется, кто ищет, тот всегда найдет». Не знаю почему, но что-то просто притягивает душой к тебе. Я на стадионе стеснялась подойти к тебе, Инга, и пишу не знаю куда».

На конверте было выведено: «Москва, Всенародный союз конькобежцев (ИСУ), общество «Динамо». Конькобежке Инге Артамоновой». Адрес на конверте был неточен, но письмо уверенно, хотя и не быстро, нашло своего адресата.

Инга всегда аккуратно хранила эти письма и подчас перечитывала их. Они помогали ей, ободряли, радовали…

«Спортсмен, – говорила не раз Инга, – не имеет права быть плохим человеком».

Детьми Инга и вправду решила обзавестись после победы на Олимпиаде. А пока не было своих детей, она занималась чужими. Схватит, бывало, маленького ребенка каких-нибудь своих знакомых и возится с ним целыми днями, каждому встречному говоря, что это ее, Ингин, ребенок. Некоторые принимали это за действительность. Она и сестру свою младшую, Галку, беря с собой на тренировочный сбор, подговаривала, что если кто будет спрашивать ее, Галку, кем ей доводится Инга, чтобы говорила – мама. Детей она всегда так тискала от своей большой любви к ним, осыпая их поцелуями, подбрасывая вверх или наряжая в какие-то немыслимые одеяния (если тот или иной из них оказывался у нее в гостях), что не каждому это было по вкусу. Но если ребенок был таким же безудержным, как и она, то он сразу повисал на ней и в другой раз ждал только случая, чтобы еще раз побыть в той обстановке, которую умеет создавать этот необычный взрослый человек – веселый, смешной, такой же подвижный, как и он, не строгий, но которого уважаешь и бедокурить при нем не станешь. Который щедро накормит всякими сладостями и обязательно подарит какую-нибудь необычную, как сам, вещичку, отчего дух захватит, потому что ни у кого из приятелей такой не увидишь, и они будут только завидовать.

Уезжая из Москвы, Инга не забывала присылать нам письма. Их она писала обычно в веселом тоне. Вот одно из ее писем, присланных из Иркутска:

«Здравствуйте, мои рыбачки! Почему до сих пор молчите? Я жду от вас письмо, а вы зубок на зубок и молчок.

…Здесь у нас все хорошо. Я тренируюсь и занимаюсь английским языком. Прочла уже полкниги, могу даже написать письмо на английском языке. Тренируюсь, как всегда, много. Чувствую себя хорошо. Как вы там? Как моя бабушка себя чувствует? Пусть хоть нарисует что-нибудь, я буду рада. Я по ней соскучилась, некому на меня поворчать. Привет ей от меня. Скажите, что мне, так же как и ей, каждый день делают укол «автомины», то бишь витамина В₁.

Как Галочка учится? Пусть напишет мне письмо, но только самостоятельно.

Профессор Артамонов (я учился в институте. – В. А.) хотя бы написал мне какую-нибудь сказку…

…Отцу Александру (отец Галки. – В. А.) большой персональный привет. С прошедшим его праздником артиллерии…»

В ее письмах всегда присутствовало слово «хорошо» и никогда не присутствовало – «плохо», хотя было немало оснований встать ему в строку вместо какого-нибудь более приятного слова. Инга этого не делала, потому что помнила: даже маленькие ее жалобы осядут тяжелым грузом на сердце мамы и бабушки.

Я неспроста рассказал о бабушке. Бабушкины сердечность, отзывчивость, а иногда и вспыльчивость клубочком отмотались к Инге. Доброта Инги на первый взгляд могла показаться странной. К чужим людям, даже незнакомым, она могла проявить больше чуткости, чем к своим родным, будто те могли обидеться, а ты нет. Она забудет порой предложить тебе поесть, когда находишься у нее в гостях, и в то же время у нее можно было хоть полквартиры вывезти, и она не обратит на это внимания: приходи и бери, что тебе нужно, не спрашивай, ты же свой человек и должен все понимать.

Она была остроумной и рассказывать умела забавно, да чуточку, как и заведено у истинных рассказчиков, что-то прибавит от себя.

Она не стеснялась быть оригинальной и интересной для людей («Для чего ж мы живем?»). На соревнованиях на приз Совета министров Казахской ССР как победительнице этих соревнований ей предоставили возможность разрезать большого гуся и раздать его по своему усмотрению присутствующим. Инга проделала эту операцию очень остроумно, с хорошим, добрым юмором. Так, кому-то досталась голова, потому что его «амплуа» – забота о других и, следовательно, приходилось больше думать, чем другим; кому-то были необходимы быстрые ноги – на его тарелке поэтому оказались гусиные лапки; кому-то нужно было не просто бегать, а еще и летать – ему предназначались крылышки.

Сопротивлялась Инга тому, что шло вразрез с ее убеждениями, достоинством, было ей не по сердцу.

Однажды сестре поручили выступить, произнести речь по случаю какого-то события. И дали шпаргалку, по которой она должна была на следующий день говорить с трибуны. Инга прочитала ее и неожиданно для «поручителя» этого дела сказала:

– Как здесь написано, я так говорить не буду. Если вас устраивает, я сама напишу – то, что считаю нужным.

На следующий день Инга принесла текст своей речи. Дала посмотреть ответственному лицу… Тот прочитал бумажку, написанную ею, и потом все восхищался:

– Какая молодец, ну просто молодчина… Так написать!

Она оставляла за собой право – и берегла его – поступать во всех жизненных обстоятельствах так, как считает правильным.

Я не помню, чтобы к Инге в ее присутствии кто-нибудь неуважительно отнесся: она не давала для этого и малейшего повода. С нею всегда считались. Кое-кто ее даже побаивался: как бы она не увидела истинного лица, она, этот светлый человек, который верил в дружбу и настоящую любовь. Если она обнаруживала обман, то сильно переживала. С ней нельзя было фальшивить, играть. Если заметит – навсегда отвернется от этого человека. Принципиальность, непримиримость к плохому украшали Ингу. Закономерна поэтому теплота писем, адресованных ей. В них видны и забота о ней, и любовь, какую испытывают обычно к самым близким, дорогим людям. Вот, например:

«Меня зовут Рина. Я учусь в восьмом классе. С 28 февраля по 1 марта я была на стадионе, как, впрочем, и многие свердловчане. Как ни странно, но я болела больше за Вас, а не за свою землячку В. Стенину. Я очень была рада, когда в забеге на 1500 метров Вы получили золотую медаль, и страшно огорчилась, когда Вам не повезло в забеге на 3000 метров. Но если Вы будете принимать участие в Олимпийских играх, то обязательно займете первое место, да? А сейчас Вы не огорчайтесь. У Вас еще много времени впереди, и Вы еще не раз будете занимать первое место. Конечно, обидно, но еще терпимо, а вот я сейчас ни на что вообще не надеюсь. Я раньше увлекалась коньками и легкой атлетикой, а в 1957 году заболела и получила осложнение на сердце. Сейчас, кроме утренней гимнастики, никаким видом спорта нельзя заниматься. А что такое утренняя гимнастика по сравнению с прежним!

Я знаете, почему Вам пишу? Потому что Вы очень похожи на мою маму. Она у меня умерла, когда мне было 12 лет».

В подобных письмах по-детски все очень просто, бесхитростно, искренне… Письма лишь слегка желтеют, но чувства в них остаются.

В Инге ценно было еще вот что… Каждый ли из нас выдержит тяжесть груза, сопутствующего популярности, при этом сохраняя или приобретая лучшие человеческие качества, на которые смотрит весь мир, без боязни, что затраченное время на их приобретение может отрицательно повлиять на дело, которое принесло всеобщее признание? Думаю, что нет. Вот если бы проследить за двумя состояниями человека – в период, когда он известен небольшому кругу людей и когда к нему пришла всемирная слава. Как ни печально, но кое-кто из нас не нашел бы в себе многого из того, что прежде было любимо окружающими. Представьте себе, что вы как раз и есть тот самый прогремевший, пусть только на «всю округу», человек. Вам почет, прохожие останавливаются на улице и восхищенно глядят вам вслед, вы являетесь желанным гостем в любом доме, с вами хотят познакомиться, вам пишут письма, к вашему мнению прислушиваются и передают его из уст в уста… И вот при всеобщем признании нужно остаться простым и скромным человеком. Ох, как трудно это бывает сделать! Так и хочется о себе подумать необыкновенное. Попробуй хоть немножко переменить тон со своими давнишними знакомыми, как сразу прилепится марка «зазнался». Играть здесь невозможно, показывая и доказывая каждому встречному, что ты такой же простой, как и был, а в душе лелеять высокомерие…

Инга оставалась всегда скромной и простой.

Она была на редкость способным человеком. Это проявлялось в ее умении все схватывать на лету, мгновенно перерабатывать полученную (увиденную) информацию.

И еще благодаря постоянному труду Инга стала такой, какой ее все запомнили – интересной, с большой культурой. Она постоянно была в действии, в заботах о большом разнообразии больших и малых дел, помимо спортивных. Это учеба на курсах иностранных языков, как я уже говорил, частые выступления перед рабочими, студентами, участие в работе общественных организаций… Этому она посвящала почти все свое свободное время, которого было совсем мало. Сюда еще прибавить занятия рукоделием – вязанием свитеров, шапочек, шитьем платьев себе и подругам (раз-два – раскроила, иди только прострочи)… Еще нужно переставить в квартире мебель, приготовить необычное блюдо, которому удивятся видавшие виды хозяйки, например наша мама.

Поначалу мы думали, что ей очень трудно будет вести домашнее хозяйство, когда ей дали комнату и она стала жить самостоятельно. Ведь этим прежде занимались мама и бабушка. А как Инга, справится ли? Каково же было их удивление, когда они в скором времени сняли первые пробы с блюд, приготовленных Ингой. Они были поражены ее искусством. Никто ее не учил. А рецепт, как печь пирог под каким-то хитрым названием, пришлось уже маме брать у Инги. Мы приятно удивились также ее успехам в вязании и шитье. У нее получались очень красивые кофты и платья.

Умение всегда трудиться стало ее привычкой. Даже дома вечно она что-то делает: то носится с разными выкройками, перебрав груду журналов, то готовит печенье по только что услышанному рецепту, то делает себе новую прическу… Правда, если она уставала, то все бросала, просто отдыхала – спала и ничего не делала (в такой период приходила бабушка и помогала).

Мне думается, что основным недостатком людей, желающих достичь какой-то цели, является ожидание советов наставника, который в каждом случае нас обязан научить, направить. И вот если человек привыкнет жить чужим умом, он в будущем, за что бы ни взялся, побоится самостоятельности. Все он чего-то ждет, подстраховывается, в результате даже из человека потенциально способного получается ни то ни се.

И наоборот, привыкнув проявлять самостоятельность, инициативу, пусть даже имея средние задатки, вскоре можешь быть приятно удивлен, что изменился в лучшую сторону и, следовательно, многого достиг. Ты не обращай внимания на авторитеты. Конечно, прислушивайся к их мнению. Но не считай, что ты сам ни на что не способен. Не делай поправку на свои 18–19 лет. Ты уже личность. Сегодня, сию минуту. Ты должен сам испытать себя, свои силы, чтобы убедиться, можешь ли ты вообще что-нибудь сделать хорошее. Ингина жизнь в спорте подтверждала это.

Часто бывало, что достоинства Инги – скажем, веселое восприятие окружающего мира – казались кому-то серьезными недостатками. Мне думается, так казалось тем, кто привык все видеть в мрачных тонах, завидовать, что не способен, например, быть веселым, общительным и любимым другими. Они старались принизить в других людях эти достоинства – надежные и вечные спутники больших и малых достижений, красоты, обаяния и любви.

Боялась она очень плохого мнения о себе. На протяжении почти всех семи лет супружеской жизни у нее было много поводов для развода. Здесь двух мнений быть не могло. Но Инга рассуждала иначе. Она на этот счет говорила маме: «Я бы развелась, но как обо мне подумают, я же известный человек». Ее убеждали, в том числе и мама: «Да что ты, Инга, ничего тут позорного нет». Но поняла она это слишком поздно. И это ее понимание, как ни странно, стало причиной ее гибели. Словно злая судьба решила поставить опыт, что может быть, если рядом с прекрасным человеком существует его полная противоположность. И ждала, пока этот прекрасный человек начнет исправлять ту ошибку, когда к выбору спутника в жизни, уже не сказочного, относятся без внимания, как к делу второстепенному, не главному. И судьба тогда выходит из-за угла и говорит: «Ну вот, вы пренебрегали выбором, теперь же смотрите, что вышло».

Инга еще не знала, как многие женщины во главу угла ставят вопрос замужества и ради успешного его решения готовы пожертвовать порой даже делом, которое им до этого было дороже всего на свете. Для нее же на первом месте, наоборот, всегда было любимое дело, которое, она считала, нужно ей, людям, ее стране. Из-за этого она всегда стремилась быть первой, готова была выступать больная в соревнованиях, переживала остро свои неудачи. Потому что они были неудачами всех болевших за нее, неудачами страны, пережить которые было даже ей, необыкновенно духовно сильной, крайне тяжело. Но у нее вновь откуда-то появлялись силы.

«Женихи», которые начали все чаще и чаще осаждать наш дом на Петровке, когда она стала уже взрослой, все до одного отвергались ею. Ей было не до них. Она себя утверждала в спорте. Ребята они были славные – я помню. А может, они просто пришлись ей не по душе. Но «женихи» – то приходили в другой раз опять…

Ей и ее чистому сердцу нужна была большая любовь. Она добилась бы еще большего, любовь подняла бы ее еще выше. Но из-за обета, который она дала в душе людям быть во всем на высоте, по неопытности подменив свою любовь, которая у нее могла быть, на нелюбовь, которую она выдумала себе взамен несостоявшейся, готова была терпеть даже унижения, не говоря никому о них, лишь бы о ней не подумали плохо. И когда она преодолела в себе эту ложную робость ни в чем не повинного человека, поднявшись еще выше в своем духовном росте, произошло непоправимое.

Я теперь понимаю ее слезы при звуках полонеза Огинского. Ее лицо, всегда такое красивое, изящное, вдруг как-то непривычно напрягалось, а потом обмякало от слез… Трогательные звуки полонеза, слышанные, быть может, ею в ситуации, памятной ее сердцу, сейчас, напоминая о ней, заставляли сожалеть о несбывшемся, не состоявшемся в ее жизни. И верно, поэтому она стала в последнее время легкоранимой…

Помню, мы из-за пустяка какого-то слегка разобиделись друг на друга. А тем временем приближался день ее рождения – 29 августа, и я долго не мог решить, как мне поступить в этот день. Наконец, пересилив свою мелкую обиду, решил все-таки идти к ней и вручить букет любимых ею гвоздик. Но только вручить и не больше, чтобы все-таки показать, что еще сержусь. Приехал я на Фрунзенскую, поднялся на шестой этаж, нажал кнопку звонка, но дверь не открывалась. Инги дома не было. Она свой день рождения не любила справлять с большой помпой, не устраивала никогда пышных банкетов в свою честь, не наставляла разных яств и выпивки. Всем и так было хорошо. Все наши дни рождения – бабушкин ли, мамин ли или наш с Ингой – справлялись всегда скромно, с чаепитием, но не с вином, не превращались никогда в события.

Не рассчитывал я на помпезность и того дня рождения, когда нес ей букет… Просто хотел вручить его, и все. Но не застал дома. Попросил соседку по лестничной клетке передать ей букет. Узнал потом, что Ингу очень тронул этот букет и она всплакнула. Может быть, мне нужно было вслух выразить свою обиду. И я знаю, она не придала бы этому значения, а только бы посмотрела с усмешкой и беззлобно сказала бы: «Ты что это расшумелся?» Сказала бы спокойно, ровно, как старшая сестра, как человек, который быстро разглядел сущность всего того, что составляло конфликт… Все пришло бы в равновесие, а я был бы вынужден отступить: никуда не денешься – старшим почет! А получив букет, она расстроилась. Расстроилась от утвердившегося еще раз мнения, что нет ничего дороже, когда к тебе приходят просто так – доставить хотя бы самым малым ту радость, которую ничем не заменишь, не купишь ни за какие деньги…

У Инги обида проходила быстро. Она вообще не умела по-настоящему обижаться. Это очень здорово, но, наверное, и не всегда хорошо, когда прощаешь сверх положенного. Но что сделаешь, она потому и Инга, которая такой именно и запомнилась всем… Невозможно было обидеться и на нее. Потому что она посмотрит, бывало, так лучисто и бесхитростно, словно и не она задела кого-то, а может быть, и задела, но совсем случайно, и ее поэтому тут же прощали.

Я знаю, почему она любила такую песню:

То ли встречу, то ль не встречу,

То ль найду свою судьбу, то ли нет,

То ли утро, то ли вечер

Принесут мне долгожданный ответ.

Я не скрою, всей душою

Я хочу тебя увидеть, найти,

За хорошей за мечтою

Никогда я не устану идти…

Если бы Инга была жива, то пела бы и такую песню:

Сто дождей пройдет, сто снегов,

Прежде чем найдешь ты любовь,

Лишь она даст ответ,

Ты родное встретил сердце или нет…

Но, к большому огорчению, сто дождей и сто снегов для нее так и не успели пройти…

Уверен, что ее волновали строки: «Я знаете почему Вам пишу? Потому что Вы очень похожи на мою маму. Она у меня умерла, когда мне было 12 лет».

Я тоже волнуюсь от таких, казалось бы, обычных слов, какие поются в песне: «Поговори со мною, мама…», потому что моей второй мамой была Инга, и я часто мысленно обращаюсь к ней с этими словами… Но мне никто не отвечает…

Если бы я был музыкантом, то выразил бы свое отношение к Инге, свои чувства к ней и, главное, показал бы тем очень добрым и бескорыстным человеком, каким она была, с помощью музыки, потому что звук обладает большим чувством, нежели слово. Я даже знаю, какая должна быть о ней музыка: светлая, лучистая, жизненно правдивая, а потому иной раз очень трогательная.

Вам становилось бы то очень грустно, даже больно за то, что этому человеку при всей его знаменитости и казавшейся легкости во всем, что он делал, пришлось немало пережить, столько перенести. То вы вдруг бы нежно улыбнулись и потеплели, когда звуки донесли бы до вас частичку ее души – доверчивой, бескорыстной, когда-то наивной…

Повествование девятое. Ради красоты спорта

Отрадно было на душе, когда я прочитала, что в список кандидатов в олимпийскую команду попала и ты, Инга. Может, слово «попала» несколько скромно, как бы случайно звучит. Ты бы все равно была в их числе. Ведь так?

Тамара Быстроумова, Свердловск

Поздней невеселой осенью 1963 года Инга возвращалась из больницы домой. «Теперь придется начинать все сначала», – думала она. И еще она пришла к такому выводу: бережнее нужно относиться к своему здоровью. В конечном итоге победы проходят, о них забывают, а здоровье может и не вернуться…

Смотри на других, другие осмотрительнее. У них точный расчет. Даже на победы. Но Инга так не считала. «У каждого спортсмена, – говорила она, – свои рубежи. Каждый сам намечает их себе».

В прошедшем сезоне один из них она успешно преодолела. В ее дневнике 4 марта 1962 года в период соревнований 1-й зимней Спартакиады народов СССР в Свердловске появилась такая запись: «Первая в моей спортивной жизни золотая медаль на 500 м на первенстве СССР. Очень рада!» И добавлено: «Это не случайность!»

При стольких высоких титулах и радость от победы на одной из дистанций, пятисотметровой? Именно! Потому что к кому, как не к Инге, предъявлялись на первых порах претензии по поводу ее плохого спринта. Она и теперь вспоминала слова тренеров: «В крайнем случае из нее выйдет стайер». Но из нее вышел и спринтер. Просто на себя нужно полагаться. «Вот я вам доказала, – говорила своими результатами Инга, – а теперь уж думайте что хотите».

Но немножечко спутала сестра. Впервые она выиграла «пятисотку» на чемпионате страны в Алма-Ате месяц с небольшим назад, когда установила сразу столько мировых рекордов. Надо сказать, что довольно часто она не помнила своих результатов и достижений. Это свидетельствовало не только о большом количестве ее рекордов и побед, но и о быстром забвении своих заслуг. Черта большинства скромных людей.

Рубежи, рубежи. До них не каждый может дотянуться. Для Инги важны были любые соревнования. После трудного сезона, проигранного (на первенстве мира заняла «только» второе место), она спешит и на свои последние соревнования – первенство Москвы… (Сейчас отдельные спортсмены отдыхают даже от первенства страны.)

Инга, будучи неоднократной чемпионкой страны и мира, не раз выигрывавшая в единоборстве у Скобликовой, так и не побывала на Олимпийских играх. Лида там конкурировала с другими.

После полосы неудач у Инги появилась жгучая жажда реабилитировать себя за проигрыш. Она добилась в сезоне 1961/62 года поставленной цели, намного перевыполнив свою программу. Ее мировые рекорды были побиты не скоро: на дистанции 500 метров – через шесть лет, на дистанции 1500 метров – через семь, на дистанции 3000 метров – через пять, в сумме многоборья также через пять лет. Если сложить все эти годы, то получится двадцать три года – почти вся ее жизнь. Потом уже не проходило и года, чтобы какой-нибудь из рекордов у женщин не был бы побит. Это лишний раз говорило о феноменальности достижений Инги.

Теперь-то ни один из ее результатов не входит даже в список двадцати пяти лучших, показанных спортсменами за все годы. Вот как возросли скорости. Но они не всегда еще приносят лавровые венки чемпионов!

Успех после серии неудач, судя по дневниковым записям, должен был прийти к ней раньше 1962 года, а потом стабилизироваться: довольно основательно она подготовилась. Но то и дело мешали успеху какие-то непредвиденные обстоятельства, случайности, например падение на первенстве мира в норвежском городе Тенсберге в 1961 году. Была, правда, там не совсем привычная для зимы погода, о чем есть запись в ее дневнике: «Все растаяло, на стадионе вода, конек проваливается по трубку в лед, 1+4°». Но погода была для всех одинаковая. Другое дело, имелись еще детали, на которые Инга обратила внимание гораздо позже, перечитывая свои дневниковые записи. Тогда же она только фиксировала: «Самочувствие свое никак не могу понять – вялость». Может, от чрезмерного рвения в предыдущем периоде? Вот пометка тренера на полях дневника, относящаяся к 20 июля 1960 года: «Слишком большая нагрузка». Она и вправду переработала: приседала в одну только тренировку с сорокапятикилограммовой штангой 90 раз, шестидесятикилограммовой – 80 раз, пятидесятикилограммовой – 100 раз… Видно, поэтому и появилась приписка: «Заболела печень». Но Инга продолжала тренировки: набиралась выносливости, бегая в лесу кроссовые дистанции, несмотря ни на что («Первые три километра были боли в боку»), вырабатывала в себе силу, преодолевая на лодках расстояние по двадцать – двадцать пять километров за один раз («Самочувствие хорошее, на руках мозоли от гребли»)… Она хотела успешно выступить в Тенсберге. Ради этого так упорно и тренировалась, даже когда не было желания («Самочувствие после тренировки не очень бодрое, чувствуется усталость. Комбинацию выполняла без охоты, но выполнила до конца, потому что заставила себя»). Не всегда было одинаковое настроение из-за усталости, но и этот барьер она перешагивала. А простуды? Они выбивали из привычного и необходимого ритма тренировочного процесса… Снова приходилось наверстывать. Даже летом, тренируясь на искусственном льду в Сокольниках, этом маленьком пятачке, нужно было следить за тем, «чтобы левую ногу ставить строго под себя на вираже», помня, как необходимо это будет зимой во время ответственных соревнований. Инга прислушивалась всегда к замечанию тренера («Левую ногу ставить плотнее к правой и не выкатывать ее вперед при повороте»), потому что взгляд со стороны всегда объективнее собственного. Для снятия напряжения пришлось научиться отдыхать в лесу («После тренировки спала в лесу 2 часа»). Она радовалась, когда появлялась легкость («Самочувствие прекрасное, необыкновенная легкость в движении»).

И приходило настроение тренироваться после успеха в соревновании («Тренировка короткая, удовлетворение получила большое от десяти кругов». 1 марта 1961 года, после первенства РСФСР в Кирове). Но не всегда и успех приносил удовлетворение («Соревнования провела без внутреннего подъема, но сила была». 28 декабря 1960 года, после победного выступления в соревнованиях на приз Я. Ф. Мельникова).

Бывало и такое (12 декабря 1960 года): «От тяжелого льда ноги как свинец». Или (27 декабря 1960 года): «Бежала очень плохо, повороты все работала без рук, забыла про них». Это от усталости. Тот же вывод и в дневнике (2 января 1961 года): «Катаюсь без желания, кажется, что устала, не буду больше кататься на скорость, надо медленно и спокойно». Или (20 января 1961 года, накануне первенства СССР в Куйбышеве): «Самочувствие хорошее, чувствую необыкновенную легкость, но нервы шалят». На соревнованиях в Куйбышеве чуточку не хватило до победы в многоборье, и она, неудачница последних лет, но не отвыкшая от стремления побеждать, искренне удивилась (22 января 1961 года): «Не отыграла 1,7 сек. Невероятно!» Дистанцию три километра выиграла и в соревнованиях, и в соперничестве с лидером этих соревнований Стениной. Но та не проиграла Инге на «тройке» столько, сколько ей было нужно для победы – 1,7 секунды. Менее 0,3, если перевести на результат «пятисотки». Но и этого было достаточно. Вот наглядный пример точного расчета.

Хорошо, что удалось еще набраться умения вовремя остановиться, снизить темп, дать себе передышку («Последнюю серию ускорений выполнять не хотелось. Появилась жуткая усталость. Решила два дня отдохнуть». 9 ноября 1960 года). Но такой поблажкой Инга редко пользовалась. А она была иногда нужна. Запись 12 ноября 1960 года: «После отдыха гораздо лучше себя чувствую, катаюсь хорошо». Ну вот.

Нужно было отвлечься от однообразия («Целый день вязала»), и это правильно: нередко приезд откуда-нибудь со сборов и отъезд на соревнования приходились на один и тот же день. Дороги, дороги, от них кружилась голова…

И вот первенство мира в Тенсберге, к которому Инга так тщательно готовилась… Обстановка ей нравилась: «Расположение катка очень хорошее, кругом огромные ели». Но потом началось это… «За 30 м до финиша – падение, потеряла около 10 секунд… Очень трудно заставить себя собраться и через 30 минут бежать 1500 м».

На «пятисотке», после этого падения, она занимала 30-е место с результатом 56,6. Можно было уже собирать чемодан в дорогу. Но на дистанции 1500 метров все-таки выступила, причем выступила хорошо, показав на ней второй результат дня. По сумме двух дистанций подвинулась всего на полшага вперед – двадцать шестое место занимала, но все-таки подвинулась.

После первого дня соревнований записала в дневнике: «Очень плохо спала ночь. Собраться страшно тяжко, но сдаваться не хочу. Буду работать до конца».

На второй день: «Дистанцию 1000 м шла нервно, физически не устала. Заняла пятое место».

Столько сил положила и нервной энергии! Может, уж больше не выдержишь? Все равно теперь не победить. Но нет, дистанцию 3000 метров прошла лучше всех, установив мировой рекорд для равнинных катков. В дневнике появляется запись: «Дистанцию промчалась хорошо, но хотелось бы лучше». И немного погодя вывод: «Соревнования проходили в очень тяжелых для меня условиях… И неожиданное па дение».

Место, которое заняла Инга в этих соревнованиях по сумме многоборья – десятое, – выше иной победы.

Зато как плохо ей было через день после этого героического самоутверждения: «Самочувствие очень плохое. У меня сильный кашель и температура 37,8°. Болит голова и желудок».

Пять дней еще, судя по дневниковым записям, настроение оставалось подавленным от проигранных центральных соревнований года. Но ровно через месяц, в марте, на Спартакиаде народов РСФСР в Свердловске все увидели прежнюю Ингу – победительницу, которая выиграла соревнования с великолепной для того времени суммой очков на равнинном катке: 200,100 (на чемпионате мира в Тенсберге у победительницы было 202,533). И одна запись в дневнике объясняет причину отличного результата в многоборье: «3000 м бежали вечером в 7 часов в первой паре с Валентиной. Результат – 5.14,1 – мировой рекорд для равнинных катков». На первенстве мира у Инги, победительницы на «тройке», было 5.23,4, что являлось также мировым достижением для равнины. За месяц улучшить свой же рекорд мира на девять с лишним секунд под силу конечно же только выдающемуся спортсмену.

Инга проиграла этот сезон, но она его и выиграла, проявив необычайную силу воли.

Казалось, она и не рассчитывала отдыхать: уже начала исподволь, после периода снижения нагрузок, готовиться к следующему сезону. Правда, дни отдыха себе все-таки давала (11 июня 1962 года): «Убиралась дома, мыла полы, стирала белье». Юмор.

Инга научилась очень много работать, используя время для отдыха прямо на ходу. 4 июля 1962 года сразу две тренировки уложились в один день. Утром – гребля десять километров, вечером – кросс, гимнастика, многоскоки, имитационные и другие упражнения еще на полтора часа. Но вот в чем хитрость, почему удалось это выдержать. «Днем, после обеда, спала в лесу. Самочувствие хорошее».

Хорошо, что какие бы ни были у нее заботы по спорту, она всегда старалась украсить жизнь – свою и других людей. 19 августа 1961 года, город Отепя, Эстонская ССР: «Должны быть нормативы, но целый день шел дождь, готовились к самодеятельности, целый день танцевали ритмичные танцы типа рока».

Но появлялись другие ощущения – болезненные. 28 августа 1961 года, там же: «Упала на тренировке и разбила правую коленку». 21 сентября – 5 октября 1961 года, Москва: «Перенесла тяжелую форму флегманозной ангины, 5 дней t 39–40°». И вскоре же в себе ощутила перемену в худшую сторону (16 октября): «Я какая-то тяжелая и очень худая». Это признаки переутомления и растренированности.

Но Инга, как только могла, следила за собой: «23 октября прилетели в Иркутск в 7 часов утра. Это день полного отдыха. Целый день спала». Контролировала свой вес и давление (74,6 кг и 100/60). Выяснила, что с ногой, подлечивала ее: «Сделали снимок, у меня воспаление надкостницы. Делаю согревательные компрессы».

Но в каких-то тренировках все-таки перестаралась. Тонкая здесь «политика»! Запись от 14 ноября 1961 года: «Самочувствие непонятное. Кататься совсем не хотелось. Очень уставала, особенно уставали бедра. Почти заставила себя выполнить тренировку до конца». И далее (15 ноября): «Сегодня делали измерения. Показатели очень странные. Максимальное давление довольно высокое, восстанавливаюсь хорошо».

Отрадно, что последовало такое заключение в этой записи: «Буду отдыхать два дня». Да, медицина – незаменимый помощник спортсмену!

Интенсивность тренировок после ухудшения самочувствия в последующие дни необходимо несколько снизить. 21 ноября: «2 раза по 500 м в 1/2 силы… Катание 5 кругов, в каждом круге «работать» одну прямую…»

Но стоит заболеть или потренироваться вполсилы, как появляется недовольство собой, упреки самой себе: (26 ноября, Иркутск, первый старт сезона): «Бежала плохо, почти не толкалась строго в сторону. Плохо бежала первые 1500 м, разгона не было, в последний поворот вошла с левой ноги. Позор!» Она беспощадно критиковала себя: «В спринте корпус болтается как маятник» (21 ноября 1961 года); «Для 3000 м круги должны быть по 45 секунд, а у меня они были по 46–47, когда другие по такому льду (Аида Грач) бежали по 44–46» (30 ноября 1961 года); «Старт взяла плохо. Безобразие!» (5 декабря 1961 года).

Постоянно сомневалась и искала, не переставая контролировать свое самочувствие, которое было одним из верных показателей готовности организма к большим напряжениям. Вследствие этого и приходил успех, который радовал и являлся стимулом к еще более высоким нагрузкам. И она чувствовала, как постепенно скапливается внутри огромная энергия, готовая в нужный момент вырваться наружу и неудержимо понести, словно на крыльях, вперед и вперед.

Еще никто и думать не мог о ее возможностях в наступившем новом сезоне, а она уже ощущала в себе то возвышенное чувство, которое, если приходило, приносило с собой свежий ветер победы. Она по-прежнему обычными словами обозначала в дневнике свое трепетное, так долго ожидаемое состояние, как будто даже словам не решалась доверять своей дорогой тайны, чтобы не спугнуть ее. Она писала 21 декабря 1961 года в период соревнований на приз Я. Ф. Мельникова: «Я получила огромное удовлетворение от бега на 500 м». Хотя она и не заняла на этой дистанции первого места, а стала второй, но была уверена в своих возможностях. И в скором времени ее уверенность подкрепилась фактами: мировые рекорды на Медео, выигрыш чемпионата мира в Иматре в 1962 году… И никакие, самые тяжелые, погодные условия, как, например, тогда в Финляндии («Целый день идет снег, и рабочие катка не могут из-за него подготовить лед. Когда мы вышли на лед, он был как булыжная мостовая. Ужасный! К тому же кругом сугробы, дорожек не видно»), не могли уже стать для нее препятствием в достижении цели.

После чемпионата мира 1962 года еще в трех городах Финляндии пришлось выступать в показательных соревнованиях. В перерывах между ними появлялись записи в дневнике: «Очень устала, вечером банкет, а утром едем в другой город» (19 февраля 1962 года). Не забывала и записывать свои впечатления, словно делала зарубки в памяти: «Город маленький, но очень чистый, много леса» (о финском городке).

Но скоро ли можно будет отдохнуть? Этот вопрос теперь был не последним. «Вечером банкет, а ночью уезжаем в Хельсинки. Хочу домой, очень устала, больше не могу держаться» (21 февраля 1962 года). Осталось недолго ждать: «22 февраля. Хельсинки. Жили на олимпийском стадионе. Целый день бродила по городу. Как прекрасно! Солнышко! Вечером идем в наше посольство. Там я должна выступать, рассказать о себе. Завтра утром мы уезжаем в Москву. Домой». И подчеркнула последнее слово: дорого ей это понятие – домой!

Всего неделя отдыха – и уже на первенство СССР в Свердловск: «Скорости я не потеряла. Относительно отдохнула. Хочу обязательно выиграть дистанцию 500 м».

И выиграла. Это тот самый рубеж, о котором мы уже знаем.

Вот и подведен итог, в который запрессовалось главное, составлявшее смысл всей работы над собой, проходившей в сомнениях, взлетах и падениях настроения, в безжалостном режиме тренировок, постоянно исключающем всякие облегченные условия. Она записала: «Спортивная форма сохранялась у меня почти четыре месяца».

Удастся ли теперь разумно распорядиться тем, что приобрела, и часть приобретенных запасов физических и духовных сил сохранить для следующего сезона? Эти запасы не сохранишь, как продукты в холодильнике. Их, наоборот, нужно постоянно подогревать. Но все же, удастся ли?

И, как всегда, в жизненную круговерть она окунается с головой: «Завтра день отдыха, едем на завод Уралмаш, где я буду выступать» (2 марта 1962 года).

Оставался последний рубеж сезона – соревнование на приз им. С. М. Кирова (Инга его выигрывала восемь раз – тоже рекорд): «Еще одни маленькие соревнования в Кирове и все» (7 марта 1962 года).

Когда соревнований в сезоне не осталось, она, словно путник, присевший на обочине дороги и почувствовавший, что не может больше идти, призналась: «Хотелось только отдыхать. Я так устала, что думала – месяца для отдыха мне не хватит».

Потом последовал разгрузочный от тренировок месяц (только физзарядка), за ним следующий – активный отдых на курорте в Карловых Варах – гимнастика, легкая атлетика, кроссы на природе, лазание по горам… Принимала лечебные процедуры… Ездила смотреть Прагу, крепость Карла IV… Ходила на концерт…

Помня, что часто простужалась, из-за чего утрачивала боевую форму, стала закалять себя, обливаясь холодной водой или купаясь рано поутру в реке, когда вода холодом обжигает все тело. Зато потом, растеревшись полотенцем, чувствуешь, как начинает поторапливаться кровь в жилах, как каждая клеточка заявляет о себе: «Это я, это я…»

Результаты контрольных нормативов летом 1962 года были схожи с теми, какие она показывала ровно год назад в эти же месяцы лета, что свидетельствовало о хорошем сохранении спортивной формы и вселяло уверенность в свои силы.

Приходила к выводу, что не все может есть. Она записала по этому поводу (19 июля 1962 года): «3-й день болит печень, потому что съела не то, что надо (свинина)».

Боли она скрывала от врачей. Не хотела и сама к ним прислушиваться. Пыталась заглушить, не слышать их ноющих звуков. И заглушала их непрекращающейся тренировочной работой.

11 августа 1962 года в районе Домбайской долины, этой причудливой местности на Западном Кавказе, снова начались тренировки: «Поход на ледник, через альплагерь «Алибек». Подъем в гору и спуски, высота около 3000 м. Прошли 21–22 км». Еще выше, чем на Медео и где бы то ни было на высокогорном катке! Всегда хотелось подняться выше той вершины, на которую по обязательной твоей программе тебе следовало взойти.

14 августа путешествие продолжалось: «Поход 30 км. Чучхурский перевал прошла легко. Устала очень мало. Купалась в горной реке». При этом наблюдала и слушала природу: «Горели рыжим огнем камушки под водой. Клокотал ручеек».

18 августа: «День активного отдыха. Сыграла 50 партий в настольный теннис».

Осенью, 20 сентября, на полях дневника появилась веселая рожица. Значит, все было превосходно. Давление, правда, немного понизилось (95/50), возможно из-за перенесенной легкой простуды.

7 октября 1962 года пришла на уютный, запрятавшийся в лесу стадиончик «Трудовые резервы» в Измайлове. Какое чудесное место – в самой Москве, и не слышно городских звуков! Вот где построить бы искусственную конькобежную дорожку… На стадиончике этом сдавала нормативы, бежала кросс три километра. Потом, уже в Иркутске, она напишет (13 ноября 1962 года): «Лед чувствую хорошо, не забыла ритма спринта. Такое чувство, будто и не было летнего перерыва». Активность ее в тренировках не знала границ:

«Катание в «гусе» за мужчинами»; «17 кругов – за Стениным. Круг по 40–41 секунде» (17 ноября 1962 года).

Но давление… «Утром и вечером давление не мое – 120/60» (20 ноября 1962 года).

Отрабатывала технику поворота. Он важен, ибо два раза за круг приходится его преодолевать. В трех километрах поворотов целых пятнадцать! Техничное прохождение каждого поворота – это разумное использование энергии центробежной силы, возникающей при движении тела, это экономия долей секунды в беге… Поэтому: «Основное внимание – на вход в поворот и выход. Середина поворота – по инерции».

Первый старт сезона состоялся 25 ноября 1962 года в Черемхове, под Иркутском. «Сильный мороз – 30°. Отморозила щеки на дистанции… Старт на 500 м. Прошла дистанцию, совсем ее не почувствовала. Дистанцию 3000 м прошла хорошо, очень, очень легко, без усилий».

И опять на полях дневника – рожица. Это значило: приближаются многочисленные соревнования, будь готова!

Перед матчем городов в Кирове погода не подарок: «Сильный ветер и снег. Каток весь замело. Снегу по колено» (15 декабря 1962 года).

Первый день соревнований (24 декабря 1962 года) прошел так: «Бежала плохо. Начинала по маленькой дорожке. По ветру. Не «удержала» поворот, вынесло на большую дорожку. Из 500 м работала 150 м. Ария Гулите первая на дистанции 1500 м. Я очень устала на этой дистанции. Я ее не тренировала ни разу».

Второй день соревнований (25 декабря 1962 года) внес некоторое оживление в настроение: «Уверенно и легко прошла обе дистанции. 1000 м – новый мировой рекорд, 1-е место; 3000 м – 1-е место. Общая сумма – 200,900 очка».

Для равнины великолепная сумма. В начале сезона – мировой рекорд! Здорово. Так бы на самых главных соревнованиях!

Но снова неприятный сигнал (4 января 1963 года): «Очень плохо сплю и ем». Далее (9 января 1963 года): «Настроение холерическое». Она старалась его не замечать. «Ходила на просмотр французских фильмов «Дьявол и десять заповедей» и «Тайны Парижа». Понравились». «Лыжи. Сильный мороз. Солнце. Я просто счастлива, что вижу такую прекрасную русскую природу. Великолепно!» (10 января 1963 года)

Как будто бы наступило улучшение: «Стала лучше спать, настроение хорошее» (15 января 1963 года). Но тут же запись настораживала: «Утром взвесилась – 69.800». Это вместо обычных 74–75 килограммов? Что-то не то.

Накануне первенства СССР в Москве: «Целый день спала. Совершенно не чувствую, что предстоят крупные и ответственные соревнования. Меня ничто не волнует».

Ночью спала хорошо, утром сделала зарядку.

Первый день соревнований (19 января 1963 года):

«Вторая пара на 500 м – с Т. Рыловой. Большая дорожка. Разгон 11,5 – неплохо. Вошла в поворот, шаг и… сбой. Весь поворот прошла «на двух ногах», боясь упасть. После сбоя трудно было на переходной прямой. Плохо вошла в маленький поворот, что-то не держит левый конек.

Через 40 минут старт на дистанцию 1500 м. Девятая пара. Эту дистанцию я прошла великолепно. Удачно ушла со старта и все повороты работала правильно и сильно…

После двух дистанций иду на первом месте, в запасе имею около двух очков, что отделяют меня от занимающего второе место».

Второй день соревнований (20 января): «1000 м. Левый конек не держит. Все 800 м были сбои. 70 м по прямой, чтобы не упасть, ехала «на двух ногах»… А повороты вообще не получались».

Так было на самом деле. Но со стороны виделось иначе. После первого дня известный специалист конькобежного спорта И. Ипполитов, наблюдавший за ее стартом, отметил: «Мне кажется, что тренеры должны обратить внимание на стартовую подготовку абсолютной чемпионки страны». О ее беге на 1000 метров он же писал: «Она с трудом победила даже в своем забеге, не говоря уже о чемпионских лаврах».

Снова дневник:

«На 3000 м в шестой паре бегу со Стениной. Я очень много проигрываю занимающей первое место Т. Рыловой – 9 секунд. По сумме трех дистанций четвертая. Л. Скобликова бежала 3000 м с Т. Рыловой. Она выиграла у нее по сумме четырех дистанций, став лидером. Мне нужно не проиграть ей около четырех секунд.

Мороз! Ветер! Снег!

Неслась как ракета, очень грамотно. Выиграла у всех. Стала чемпионкой СССР – в 4-й раз. Борьба была упорной. За мной были – Стенина, Скобликова, Каунисте, Рылова, Нестерова».

Но возникли серьезные осложнения в беге на последней дистанции. Рылова пробежала «тройку» раньше Инги. У нее 5 минут 44,2 секунды. Инге отыграть нужно у нее девять секунд. И вот тут-то, когда уже пройдено треть дистанции, по радио объявляют результат предыдущего забега:

– Результат Лидии Скобликовой – 5.29,1 секунды. Она стала лидером соревнований.

С «биржи» (так называется место на льду, откуда тренеры корректируют бег своих подопечных) она услышала, что необходимо еще прибавить в скорости. По такой погоде результат Скобликовой великолепный. А Инге надо еще быстрее пробежать на четыре секунды. Задача нелегкая.

Она резко увеличивает темп. Как будто все, что было позади, – не работа. Бежит легко и размашисто. Температура воздуха минус двадцать, а мороз ей нипочем. У Скобликовой отыграны две секунды, потом – четыре, семь… Трибуны такого давно не видели, да еще землячка бежит – как тут не пошуметь. Народу много (для прошлых лет это характерно).

Вот и финиш. Инга, не переводя дыхания, только и могла спросить:

– Чемпионка?

…Она превзошла время Скобликовой на одиннадцать с лишним секунд, Рыловой – более чем на двадцать пять!

Пока все следили за бегом Инги, совсем забыли о бежавшей с ней Валентине Стениной. Она почти не отставала. Тренер Валентины с «биржи» выкрикивал ей нужные цифры. И оказалось, что, умело рассчитав свои силы, она смогла показать все, на что была способна в этот день. Проиграв Инге около пяти секунд на «тройке», она стала серебряным призером на этой дистанции и по сумме многоборья – тоже.

Инга записала свое мнение о прошедшем первенстве: «Не имею полного удовлетворения от соревнований. Спринта у меня совсем не было, но не потому, что не могла справиться с техникой, а просто из-за конька, сбоев… Сил осталось много».

Спортивный обозреватель Римма Жукова давала оценку увиденному:

«Секунды Инги… на стайерских дистанциях в неблагоприятную погоду указывают на огромные резервы ее скоростной выносливости…

Много толков вызвал бег Валентины Стениной на дистанции 1000 метров. Прямую она проходила в 18–20 шагов, поворот – в 10–20. Этот рисунок бега не в манере Сте ниной…

В новом стиле бежала дистанцию 3000 метров и Лидия Скобликова: не было свойственного ей мощного толчка, хорошего проката, она частила – делала короткие шаги-толчки. Известно, что любая перестройка техники бега обязательно скажется на результатах. И трудно сказать, хороша ли такая перестройка для Скобликовой.

Тамаре Рыловой с ее отличной техникой и умением бороться до конца не хватает выносливости. Впрочем, это ее старая болезнь.

И все-таки накопленное мастерство остается мастерством. Отлично выступили наши прославленные скороходы – Инга Артамонова, Тамара Рылова, Валентина Стенина, Лидия Скобликова. Еще многому надо учиться у них молодым мастерам».

Обеспокоена Римма Жукова, тонкий знаток конькобежного спорта, была еще и вот чем:

«Последние годы мне не довелось быть свидетельницей борьбы конькобежек на первенстве Союза. Наверное, поэтому и плюсы, и минусы чемпионата обозначились резче – так всегда бывает, когда долго не видишь знакомого человека или родной город.

Мороз? Да, фактор не из приятных, он снизил результаты. Силы участниц волей-неволей уходили на борьбу с ним. Но мороз и объективно рассортировал участниц по степени физической выносливости.

И тут явный пробел. Сравните великолепные секунды Инги на 1500 и 3000 метров – 2.30,7 и 5.18,6 – с результатами других участниц… Если на дистанции 1500 метров результаты первой десятки разнятся не так уж сильно, то на дистанции 3000 метров пробел более значителен. Именно эта стайерская дистанция выявила, что скоростной выносливости, основанной на хорошей физической подготовке, не хватает многим, и, к сожалению, не только спринтерам, но и стайерам. А главное, молодым конькобежкам. Лично я ждала гораздо большего, например, от бега Арии Гулите после тех великолепных оценок, которые ей давала спортивная пресса. Это настораживает: по-видимому, есть пробелы в методике тренировок. И это болезнь не данного года: физическая подготовка – процесс длительный.

Я уже писала об этом ранее: слишком быстро появляющиеся звезды быстро гаснут. Пора разобраться серьезно в соотношении специализированных тренировок конькобежцев с тренировками общефизического характера как в подготовительный, так и в ледовый период, серьезно обобщить опыт лучших скороходов нашей страны и зарубежных стран.

В настоящее время сделан крен в сторону обобщения опыта техники бега. Это неплохо. Но как раз в технике бега, как известно, очень много индивидуального, и, мне кажется, такого рода индивидуальность не всегда правомерно и обоснованно пропагандируется. Время и усилия затрачиваются не на то. Внешняя «похожесть» на бег знаменитостей не гарантия правильных движений. У многих молодых спортсменок я не увидела органически вплетенного в рисунок бега расслабления, а ведь это один из основных элементов техники. Отсюда скованность в движениях, нет красоты бега.

И тактика еще хромает. Это очень хорошо было видно на самой коварной дистанции – 1500 метров, где особенно нужна правильная «раскладка» сил по кругам. Она осталась, по-видимому, в графиках тренеров. Участницы начинали излишне резво, в бурном темпе проходили первый поворот и излишне скромно финишировали. Правда, не все. Мне понравились на этой дистанции очень молодые по спортивному стажу Л. Каунисте (Рига) и К. Серегина (Алма-Ата).

И еще хотелось бы сказать о моральной ответственности. Очень часто после проигрыша молодых скороходов обвиняют в недостаточности волевой подготовки. Это тоже ахиллесова пята у молодежи. Ведь волевая подготовка совсем не состоит в категорическом приказе тренера: «Выиграть! Мы возлагаем на тебя надежды».

На молодых участниц, которым удалось показать отдельные высокие результаты, рано возлагать надежды не только на выигрыш ими многоборья, но и отдельных дистанций. Если у спортсмена нет стабильности в мастерстве, тактике и целеустремленности – это не закаленный боец. Значит, у него могут быть случайности. Неподготовленная нервная система сдает. Существует своего рода парадокс: очень часто выигрывают те скороходы, на кого меньше возлагалось надежд, то есть меньше и обращалось внимания. А про пагандируемые конькобежцы бегут излишне нервно, в несвойственном им стиле. Отсюда падения, неверная тактика. Так бежали на этом первенстве Ария Гулите, Надежда Титова.

И тренерам, и спортивной прессе нужно учитывать только реальную возможность высоких результатов у молодежи, дать возможность молодому поколению пройти всю лесенку от солдата, а не возводить в ранг генерала сразу.

Пусть молодые спортсменки знают, что первая ласточка весны не делает. И в то же время молодых, необстрелянных бойцов надо опекать получше.

Да, в десятке сильнейших появилось много новых имен, но это еще не та волна высокого мастерства, которая нужна для стабильных побед в мировом конькобежном спорте.

…Форварды соревнований по-прежнему заслуженные мастера спорта Инга Воронина, Валентина Стенина, Лидия Скобликова, Тамара Рылова.

Хвалить их не буду, не в этом они нуждаются. Секундомер к ним устойчиво благосклонен, а уж кто лучше его может оценить бег. Но впереди – Япония».

Вечером того же дня конькобежцы – мужчины и женщины – отбывали в Алма-Ату для участия в соревнованиях на приз Совета министров Казахской ССР.

Пометка в дневнике на следующий день после приезда: «Ноги гудят от бессонной ночи и семичасового сидения в самолете». Действительно, для чего такая спешка с вылетом? Впрочем, спортсмену лучше не обращать внимания на организационные несовершенства…

Соревнования обещали быть интересными. Первыми выступали мужчины. Инга переживала за своего мужа: «Пошел снег. Геннадий упал на 500 м через 40 м после старта, сломал конек. Очень обидно. Я думаю, он бы выиграл в паре у Грача и, конечно, мог бы бороться в многоборье за приз. Жаль! Бежал потом на чужих коньках 5000 метров и очень мало проиграл в паре Косичкину… Он расстроен, завтра не бежит, сам не хочет… Я бы так никогда не сделала».

Не сделала. Это факт.

Почему-то на этот раз Инга не придала значения акклиматизации в горных условиях. Ведь знала же, что только после двадцати дней пребывания в горах едва-едва привыкала к «бескислородным» условиям, а на двадцать седьмой приобретала боевую форму. Теперь же начала соревноваться через пятнадцать дней после своего приезда сюда. Обидно, что не выступит так, как могла бы.

Впрочем, она, как никто другой, знала, насколько победа прибавляет сил, а неуспех отнимает их. Хотя соревнования эти – не первенство мира или СССР, но они накануне первенства мира. Это важно.

На пятнадцатый день пребывания в горах у нее и не могло быть хорошего самочувствия, она знала. Вот и в дневнике запись (4 февраля 1963 года): «Самочувствие гадкое, бежать нет никакого желания. Делаю все через силу. Лед хороший… 1500 м еле добежала, так трудно было дышать, ноги будто каменные». И как следствие всего – ее же вывод (5 февраля 1963 года): «Соревнования закончены. Прошли очень тяжело. Болит голова, я очень устала. Заняла второе место».

Результатами была недовольна настолько, что даже не вписала их в дневник.

Еще несколько дней пребывания на Медео. Снова запись (7 февраля 1963 года): «Погода великолепная. Солнце. Кататься нет желания, но надо, потому что долго не буду тренироваться». Предстояли снова дороги, а через две недели – чемпионат мира в Японии – туда надо добираться «на перекладных», то есть самолету нужно сделать посадку в Индии.

Ну ничего. На перекладных так на перекладных! Еще немножко потренировалась в Москве, отметив в дневнике (10 февраля 1963 года): «Сильный мороз – 21. Замерзли ноги и руки. Каталась очень хорошо и так легко». Все верно: вот сейчас бы ей, по времени, пробежать по льду Медео! Но что теперь размахивать кулаками? Впереди Япония. До нее длинная дорога, она писала: «Утром прилетели в Алма-Ату, через час вылетаем в Бомбей. Здесь мы ночевали, а утром вылетели в Дели. Жара невозможная. Не могу поверить, что еду на первенство мира по конькам. Вечером прилетели в Токио».

«12 февраля. Целый день в Токио. Ездила в центр на машине. Завтра утром уезжаем в Хаконэ, где будут проходить международные соревнования по отдельным дистанциям».

«13 февраля. Приехали в Хаконэ вечером. Остановились в очень милом отеле. Завтра первая тренировка в Японии».

Хаконэ и Каруидзава – высокогорные места. Правда, каток в Каруидзаве находится на высоте 1020 метров (Медео – 1691 м), но все равно высоко. Может быть, поэтому и провели они пятнадцать дней на Медео, чтобы быть готовыми для Каруидзавы?

Но тем не менее: «14 февраля. Дышать очень трудно. Болит и кружится голова, даже тошнит. Болят ноги. Все перепутала: здесь разница во времени с Москвой шесть часов. Очень устала от этих дорог».

В международных соревнованиях в Хаконэ из-за болезни не участвовала.

«17 февраля уехали в Токио, куда прибыли поздно вечером. Заночевали».

«18 февраля утром на автобусе выехали в Каруидзаву, где будет проходить первенство мира. Приехали вечером. Я чуть не умерла, не могу переносить поездку в автобусе, а тут ехали около 4,5 часов. Кошмар! Мне все время было плохо, а потом вообще тошнило. Я уже больше не могу выдержать ни одного автобусного рейса… Спала очень крепко… Место здесь красивое. Два катка – один 400-метровый с трибунами, другой, рядом, – 333-метровый крытый… Завтра последняя тренировка перед первенством мира».

«19 февраля… Волнения никакого не чувствую. Завтра открытие соревнований. Парад… Ходила гулять по городу, он маленький, но красивый. Каталась с ледяной горки на санках. Вечером перед сном гуляли с Валентиной около часа».

«20 февраля. Спала хорошо. Утром – зарядка с бегом.

Парад. Все было очень торжественно и красиво. На трибунах много зрителей. Японцы меня зовут «госпожа Воронина».

«21 февраля… Первый день соревнований закончился поздно вечером. Я почти не устала, но плохо себя чувствую. Организм мой какой-то «густой», ноги тоже… Я совсем не хочу есть и очень хочу спать. Обе дистанции бежала тяжело, легкости – никакой. Сегодня вообще было трудно, посмотрим, что покажет завтрашний день».

«22 февраля… На разминке не чувствую легкости – это плохо! На последней дистанции, за два круга до финиша, ноги «отвалились» совсем».

…Чемпионкой мира стала Лидия Скобликова, Инга была второй. Им двоим всегда было тесно на одной дорожке. Поэтому либо одна, великолепно подготовившись, «начисто» выигрывала сезон, либо другая, проделав то же самое, выигрывала следующий. К этим соревнованиям, главным в сезоне, Лида подготовилась и рассчитала свои силы лучше, чем Инга. Таков спорт. Инга изучила его и теперь философски относилась к своим проигрышам. Ведь расстраиваться – терять только силы, а с годами они все-таки убывают у человека, а не наоборот.

По возвращении с первенства мира – снова на соревнования небольшого масштаба, на Спартакиаду «Динамо». (Другие лидеры отдыхали.) С первенства мира Инга прилетела утром 1 марта, а вечером того же дня держала путь в Свердловск, где и устраивались эти соревнования. Ей даже и мысль в голову не приходила не ехать на них, отказаться от участия, даже хотя бы захандрить – ведь настроение было плохое, проиграла… Нет-нет… В Свердловск! Ее там всегда ждут, рады ей, как не поехать? Не важно, что не возьмет Инга реванша у Скобликовой – она из «Буревестника» и не будет участвовать в этих соревнованиях. Но Инге вновь представилась возможность соревноваться, и это для нее все. А люди! Прекрасные люди этого города! Сколько писем от них, сколько пожеланий успехов!

Закончив выступления в Свердловске, она поехала еще соревноваться в Киров. Кстати, интересно: соревнования на приз С. М. Кирова в большинстве случаев выигрывали чемпионки мира, причем в основном неоднократные. Они же являлись и неоднократными чемпионками страны. Вот по скольку раз выигрывали этот приз: Исакова – пять, Жукова – четыре, Селихова – два… И Инга этим призом владела с 1958 по 1965 год без перерыва – восемь раз! Уж не потому ли она так беспрерывно в этих соревнованиях выступала, что увидела закономерность: тот, кто не один раз выиграл их, чаще и одерживал победы на чемпионатах мира. Причем чем большее число раз победитель выигрывал в Кирове, тем в основном и чаще побеждал на чемпионате мира. Придав всем этим цифрам систему, увидишь: только показатели Риммы Жуковой будут исключением из этой закономерности – она выиграла четыре раза в Кирове и один – на чемпионате мира (но с ней тоже случались там неудачи). Остальные же распределялись вполне логично. Селихова, выигравшая приз Кирова дважды, стала двукратной чемпионкой мира, Исакова, выигравшая там пять раз, стала трехкратной чемпионкой мира, а Инга при восьми победах – четырехкратной. Теперь можно было сказать молодым спортсменкам: «Если хотите побеждать на чемпионатах мира, постоянно одерживайте верх в соревнованиях на приз имени Кирова».

Ну так что же еще осталось? А-а, первенство города Москвы. В дневнике она отметила 21 марта 1963 года: «Кажется, это последние соревнования».

Еще много записей можно найти в дневнике, характеризующих ее неувядающее стремление много-много раз побеждать в будущем: «Сегодня ходила в гребной бассейн, тре нировалась час»; «Кошмарная жара была 18 апреля, кросс бежала на Ленинских горах, думала, что не добегу» (и нарисовала вновь рожицу, показывающую, как ей было жарко); «Разучивала новый стиль плавания – «дельфин»; «Отбегала легко, спокойно»; «Сегодня у меня день спринтера. Много играла в бадминтон и плавала на скорость»; «Академическая гребля, 20 км – на четверке распашной. Вечером устаю, но утром опять свежая и хочу работать»; «На целый день уехали в лес. Утром – гимнастика, кросс, после обеда – катание на роликовых коньках»; «Усталость приятная, ночью спала хорошо, завтра целый день тренировка на воде»… Собственно говоря, апрель и май 1963 года по количеству проведенных тренировок не отличались от зимних месяцев. Только средства тренировки были, естественно, другие. На первом месте гребля, на втором – легкая атлетика, гимнастика, катание на роликовых коньках, на третьем – плавание, на четвертом – спортивные игры.

Впервые только встретилась запись, что она пила виноградное вино, но это было на праздник Первого мая. А 2 мая в Лужниках: «В 14 часов сбор спортсменов на парад. Я выношу государственный флаг». Многие помнят тот веселый, солнечный день… Над стадионом неслись звуки «Марша спортсменов», по-особому воспринимались его слова: «В любом успехе, в любом рекорде – победа юности и мира над землей… Под нашими знаменами советская шагает молодежь… Во всех забегах, во всех заплывах мы неустанно умножаем славу родины своей…» Запомнилась и Инга. Она была в белой вязаной кофточке с кружевами на воротнике, волосы собраны в пучок и завязаны лентой. Правое плечо опоясано красной широкой лентой с регалиями. Она несла флаг своей родины – гордо и в то же время без высокомерия, очень просто, с улыбкой. Ее сразу все узнали на трибунах. «Это Инга, – говорили, – это Инга, кто ж еще». А потом, когда спортсмены остановились и повернулись лицом к полю, зазвучал Гимн Советского Союза, зрители встали со своих мест, и на фоне зрителей, стоявших за Ингой, она и вправду выглядела представителем народа, который во всех ее спортивных делах доверял ей. Со стороны даже казалось, что происходил неслышный разговор между зрителями и ею: «Ну как, Инга, поживаешь?» – «Да неплохо. Правда, бывает тяжеловато иногда, но я всегда чувствую вашу поддержку».

…Но в отдельных случаях тренировки ее были чересчур объемными. Как, например, 29 мая 1963 года: «Утром в Лужниках каталась на роликах 15 км. В 16 часов случайно попала на греблю, в восьмерку – у них не было одного номера, и поэтому мне пришлось провести еще вторую тренировку. Прошли 40 км, правда, через каждые 10 км делали остановку, но я устала до предела. Натерла руки и ноги. Болит спина и голова».

А говорят ведь про нее многие так: «Артамонова просто талантлива, вот поэтому и выигрывает». Нет, не просто. У нее таланта трудиться не меньше. Иным и одного его достаточно.

На сборах в Закарпатье в июне она себя плохо почувствовала.

Тренировки, однако, продолжала, выполняла фартлек – бег с интервалами, например, 30 минут +30 минут, с отдыхом между ними 9 минут. В первой тридцатиминутке наращивала продолжительность ускорений в секундном выражении в следующем порядке: 10…+25…+35, во второй – 25…+35…+45. Была жара неимоверная: «Земля, как пекло». Но она в одной тренировке подняла в общей сложности 3 тонны 100 килограммов веса.

Теперь можно и вздохнуть с облегчением – приехали в Москву 30 июня: «Дома встретил дождь. Это было великолепно и непривычно. В такую погоду я хорошо себя чувствую».

Из-за обострения аппендицита врачи освободили ее от тренировок на неделю. На сборах из Отепя в Тарту она ездила в физкультурный диспансер, чтобы узнать, почему болит спина. Ей сказали – хронический радикулит. Постоянно в согбенном положении – что ж ты хочешь?

Со сборов ехала на машине. Периодически она садилась за руль, сама вела машину.

Потом все чаще появляется фраза: «Болит желудок». Тренировки продолжаются до тех пор, пока уже станет невмоготу. Не хотела она поддаваться болезням. Но ничего не сделаешь. Отметила в дневнике: «Тренироваться больше не могу, все болит». И потом только скрепя сердце отважилась пойти и рассказать все врачу: «Ходила в диспансер на прием к Мышалову… 23 октября иду на рентген».

Рентген обнаружил язву. Потом в дневнике появилась такая запись: «С 24 октября по 16 ноября лежала в боль нице».

После больницы встретила на «Динамо» своего одноклубника Льва Яшина. Хотя Инга и не стоит в воротах, а Яшин не бегает по ледяной дорожке, но они прекрасно понимают друг друга. Уважают друг в друге товарищей по спорту. Он заботливо спросил ее: «Как самочувствие, Инга?» А перед больницей пошутил, когда увидел ее, сильно изменившуюся: «Мы с тобой, хозяйка, так выглядим хорошо, что нас нужно класть в ящик и заколачивать гвоздями». Посмеялись тогда, хотя и не совсем весело было.

Ну что ж, придется наверстывать упущенное.

Сезон 1963/64 года

Олимпийские игры. Что могло быть главнее для нее? Они стали ориентиром. Мысли ее витали уже там, в Инсбруке. Вскоре выдали и олимпийскую одежду – изумрудную шубку. Как участницу Ингу зачислили в списки, которые опубликовали в газете. Но что же произошло потом? Почему ее не было в Инсбруке? Или, быть может, она немножко обленилась после столь длительного бездействия во время болезни, так непривычного для труженицы, какой всегда была, и не успела набрать нужной формы? Заглянем в дневник.

7 ноября 1963 года: «Поздно вечером прилетела в Иркутск. Вчера вышла из больницы. Очень сильно болят ноги от долгого лежания. Просто не верю, что я на «свободе». Очень хорошо быть здоровым человеком. Здесь сильный мороз».

Жажда соревноваться видна.

21 ноября: «Болят спина и ноги от катания».

Привыкают мышцы к работе.

26 ноября: «Технически каталась хорошо. Только очень болит спина, но все равно я терпела эти 15 кругов. Болит голова. Настроение хорошее».

30 ноября: «От этой тренировки я очень устала, так как лед сегодня был тяжелый, пришлось работать усиленно. Самочувствие хорошее. После тренировки спала 2 часа. Завтра выходной день. Бегут девочки, интересно посмотреть, что будет. Завидую им, потому что очень люблю соревноваться».

В этих соревнованиях она пока не участвовала.

5 декабря: «Всего 76 кругов – 30,4 км». 7 декабря: «Всего 40 кругов – 16 км».

«За шесть тренировок сделано 315 кругов – 126 км».

«За пятнадцать тренировок сделано 790 кругов – 316 км».

Это вторая половина ноября и чуть-чуть декабря.

К соревнованиям врачи пока не допустили Ингу. В Челябинске поэтому только тренировалась и была зрителем. «Сегодня соревнования у женщин – приз Мельникова. Переживала за всех. Болеть труднее, чем бежать самой» (21 декабря 1963 года).

В форму она пока действительно не вошла. Очень старалась придать мышцам прежние свойства, побыстрее при учить их к работе. Почти после каждой тренировки ей делают массаж. С его помощью снимается усталость. Нередки такие записи: «Сегодня приняла токи Бернара. Сделан массаж».

Спортивную форму она постепенно обретала. 30 декабря 1963 года: «Самочувствие нормальное. Чувствую скорость. Разгоняюсь уже хорошо. От тренировки получаю удовлетворение. Вечером массаж и ванна».

А вот подводящая некоторый итог запись: «За двадцать семь тренировок после болезни преодолено 1276 кругов – 502 километра».

Потом и подавно дело пошло на поправку: «Очень хорошо чувствую лед, чувствую «падение» с ноги на ногу, вместе с корпусом хороший упор в лед» (2 января 1964 года).

Утерянная на время боевая форма вновь возвращалась, и приближающиеся отборочные соревнования в Москве должны были это только подтвердить.

Тренер сборной совершенно определенно сказал: поскольку физическое состояние Инги было несколько ослаблено, ей, чтобы попасть в олимпийскую команду, на одной из дистанций необходимо занять призовое место.

И в больницу тогда приходили к ней руководители, уверяли, зная, что для Инги значат Олимпийские игры: «Не волнуйся, Инга, ты обязательно поедешь».

«Решив, что мне нечего терять, – рассказывала потом Инга в своей книге, – я стала готовиться спокойно. И странное дело – результаты стремительно поползли вверх. Я удивилась. Удивились и тренеры сборной. Они сказали:

– Если ты на отборочных соревнованиях победишь Панову и Гулите, то поедешь на Олимпиаду.

– Только их? – уточнила я. – А если кто-то из спортс менок, явно не претендующих на место в сборной, обгонит меня?

– Мы же сказали: тебе нужно быть впереди Пановой и Гулите».

Инга очень старалась. Соревнования проводились на малом поле стадиона «Динамо» в Москве, и мы за нее пришли поболеть. В перерывах между забегами спускались с трибуны к ней в раздевалку, чтобы подбодрить, сказать, что мы все верим и надеемся…

Инга не только выполнила, но и перевыполнила ту программу, которую для нее определили тренеры, став, как и необходимо было, призером. Обогнала Панову и Гулите.

Пришли на стадион поболеть за нее многие ее знакомые… Поздно вечером с катка, помню, шли мы все вместе, в том числе и фигуристы Нина и Станислав Жук, первыми из советских фигуристов «прорубившие окно в Европу». Ей была приятна поддержка друзей, теперь она знала, что в Инсбрук поедет. Но по чьей-то воле все изменилось…

«На отборочных соревнованиях, – рассказывала Инга, – я выиграла у Пановой и Гулите, но впереди меня оказалась Клара Нестерова».

Мы сидели в один из зимних дней дома, ничего не подозревая. Как вдруг приходит она. Ей открыли дверь, она вошла, но даже в темноте прихожей по ее едва еще видимому в полумраке лицу угадывалось какое-то непоправимое горе. Инга, ничего не говоря, быстро разделась, скорее прошла в комнату на свет и села, словно только в этом могло быть облегчение. Она села на краешек дивана, как можно больше, насколько позволяла боковая его стенка, повернувшись к стене, с меловым неподвижным лицом, застыв взглядом в стекле серванта. И, вспомнив подсознательно о возможных наших вопросах, предупредительно, быстро и тихо, с дрожью в голосе сказала:

– Только ни о чем не спрашивайте, я не еду…

Так она просидела целых полтора часа и не произнесла ни единого слова. И нам никакие слова нельзя было произносить. Бабушка тихо плакала, мама тоже. Горечь эта была на всех нас поделена поровну.

При всем ее оптимизме, при всей ее стойкости настроение резко испортилось. Второй уж раз она, сильная, обладающая таким запасом энергии и еще не до конца раскрывшая свои возможности, оказывалась вне Олимпиад.

«Я сжимала пальцы, – делилась она в своей книге, – старалась не смотреть ни на кого, – понимала, что ничего не сумела достичь… что олимпийский год пропал для меня, а с Олимпиадой мы снова разошлись как в море корабли. Грустный это был юмор. Но что оставалось делать?»

До конца сезона не было уже пометок в ее дневнике. Последняя пометка в этом сезоне была такой: «Безумно тяжело морально». Она решила, наверное, все бросить, оставить спорт… Как ей было трудно! Но в один прекрасный момент заговорил ее настойчивый спортивный характер. Она сказала: «Я им докажу еще». И отправилась на Медео, чтобы принять старт в соревнованиях на приз Совета министров Казахской ССР. Инге было облегчением уже то, что она превысила здесь результаты, показанные победителями недавно прошедших Олимпийских игр. Для нее это было победой. Пусть заочной, достигнутой в других условиях, но победой… Жаль только, что наградами были не олимпийские медали.

Может быть, ей, недавно перенесшей болезнь, отказали в участии в таких напряженных соревнованиях ради ее же здоровья. Может. Но как же так? Пообещать – и не сдержать своего слова!

Это отразилось на настроении, но не испортило его.

На чемпионат мира должна была поехать та же команда, что выступала на Олимпиаде в Инсбруке. А раз так, значит, Инге суждено было остаться опять дома. Словно какой-то невидимый злодей решил повторить невеселые для нее события шестидесятого года – и на Олимпиаду не поехала, и на первенство мира тоже.

Но хотя она и не писала, расстроившись, больше в дневнике о соревнованиях, на всех последующих выступала, в том числе на первенстве мира и Советского Союза. С первых соревнований она привезла четыре медали серебряного достоинства, став второй, вслед за Л. Скобликовой, а со вторых, при том же составе сильнейших, – точно столько же медалей, но уже золотого достоинства.

Незадолго до этих соревнований, ничего не подозревая, Инга, приехав с Медео, была несказанно рада, узнав, что едет на первенство мира. Она пришла домой к маме и говорит:

– Знаешь, мам, в комитете сказали: «Кого угодно исключайте из команды, но Инга должна ехать».

А потом – первенство мира в шведском городке Кристинехамне, уже знакомом ей по 1958 году, когда она выиграла здесь свой второй лавровый венок чемпионки мира. Мало что изменилось здесь с тех пор. Тот же стадион, те же, кажется, и лица болельщиков. Все знакомо и привычно.

Она чувствовала себя неплохо, но чего-то не хватало для полного великолепия в настроении, которое было верным для нее признаком блестящей спортивной формы. По-видимому, не было того, что у спортсменов называется «мышечной радостью». Да-да, чувствовала она себя хорошо, но не было в ней ощущения легкости, как у птицы в полете, автоматизма движений, которые при исключительной натренированности тела приходят независимо от сознания, сами собой. Тогда не грозит одно неудавшееся движение успеху, потому что другое движение тут же исправит предыдущее, а последующие закрепят успех и не позволят даже сознанию вспомнить о былой ошибке. Весь организм, все тело, различные группы мышц работают ритмично и слаженно. Вот тогда и можно сказать, что спортивная форма достигла самого высокого пика… И из-за отсутствия этого «чего-то» она совсем на чуть-чуть опаздывала на этот раз от победительницы Лидии Скобликовой.

И вот скоро последняя дистанция 3000 метров. Но перед этим – после трех дистанций – подготовка льда. Зашуршали по дорожке машины, стал постепенно покрываться блеском лед. Члены судейской коллегии приняли решение провести жеребьевку участников для последней дистанции в отеле. Поэтому Инга пошла пообедать. Однако судьи передумали и остались на стадионе. Она уже была в столовой. Нужно было бежать, вышла на старт напарница Хельга Хаазе, а Инги все нет. Диктор охрип, вызывая ее по радио. Но хорошо, что разыскали не совсем уж поздно. Зато пришлось бежать без разминки. Это плохо для спортсмена.

Надеяться на то, что она на последней дистанции отыграет у лидера все недостающие для победы секунды, не представлялось возможным. Инга показала отличный результат на «тройке», но Скобликовой, стартовавшей после нее, удалось на 0,9 секунды быть впереди. Инга была второй, третьей стала Тамара Рылова. Но на этот раз зарубежные конькобежки больше уже не хотели мириться с положением статистов в этих больших спортивных спектаклях. В шестерку сильнейших на этот раз вклинились финка К. Мустонен и кореянка Пил Хва Хан. Вскоре попытки зарубежных спортсменок занимать призовые места станут еще более дерзкими. А еще через несколько лет, когда от нас победы отвернутся совсем, тринадцатое место дебютантки нашей команды на подобных соревнованиях будет расцениваться большим успехом… Верно говорят: не покушаешь горького, не попробуешь и сладкого.

И вновь Свердловск. Этот город был для нее счастливым. С ним связана первая победа Инги на чемпионате СССР 1956 года, когда мы прильнули дома в Москве к приемнику, слушая передачу с затаенным дыханием. Как это было давно. Сколько было радостей и слез, бурь и солнца. В Свердловске (если она не болела, как на первенстве мира 1959 года) выступала удачно. За нее приходили болеть почти все артисты Театра музыкальной комедии этого города. После каждой поездки в Свердловск она всегда много рассказывала о спектаклях этого театра, непременно вспоминая о высоком мастерстве Маренича и других актеров.

А на дворе был уже март. Но температура явно не весенняя – минус семнадцать. Отправлялись в путь по дистанции одна за другой пары участниц. Сильно дул ветер, словно зная, что в последний раз в этом сезоне пускается в единоборство с конькобежцами, и как будто напоследок проверял, кто из них стойкий, а кто нет. Многие конькобежки спасовали тогда перед порывистым весенним ветром. Только Инге никак нельзя было поддаваться ему. Потому что в этих соревнованиях выступали сразу две олимпийские чемпионки – Лидия Скобликова и Клара Нестерова (Гусева): на их долю за две Олимпиады, на которых не было как раз Инги, приходилось семь золотых наград. Собственно, у них было сосредоточено все олимпийское золото, имевшееся на этот период у наших женщин-конькобежек. Не самый ли подходящий момент «поговорить» с ними на языке спорта? Собственно, конечно, только с Лидой – она и спринтер, и стайер, и великолепный многоборец.

Словом, в понимании Инги такой конькобежец, с широким диапазоном возможностей, только и имеет право называться истинным конькобежцем. Им была Инга.

«Комсомольская правда» в отчете об этих соревнованиях писала о том, что Артамонова, «невзирая на стужу, превзошла соперниц на всех дистанциях и в многоборье установила свои личные достижения на равнине, достойно защитив от посягательств олимпийцев титул абсолютной чемпионки страны». Она выиграла три дистанции и в сумме многоборья показала результат, с которым не стыдно было бы выиграть и на высокогорном льду, – 195,216 очка. Лидия Скобликова отстала от Инги почти на три очка. Это было большой победой. Особенно захватывающей оказалась борьба на трехкилометровой дистанции, где две сильнейшие конькобежки бежали в одной паре. Лида отстала на целую прямую. Потом Инга скажет: «Мне очень хотелось взять реванш за январские неудачи и поражения на двух последних чемпионатах мира».

Римма Жукова дополнит:

«Мало кто знает, что, не побывав на Олимпийских играх, Инга выиграла, может быть, одно из самых трудных сражений в своей жизни. В очень короткий срок она сумела вновь войти в боевую форму… и в пятый раз стала абсолютной чемпионкой страны».

Что же еще оставалось ждать, коль были побеждены все олимпийцы-конькобежки? Какие еще загадывать желания и ставить перед собой цели? На эти вопросы можно было получить ответ позже, а сейчас, после очередного напряженного сезона, следовало немного отдохнуть.

Сезон 1964/65 года

Рейс самолета в Иркутск, куда Инга отправлялась на первый лед, задерживался из-за нелетной погоды. Пришлось долго ждать. В дневнике она сделала отметку: «Сидела в аэропорту». Придет время, когда самолетам капризы погоды будут нипочем, а сейчас их приходится учитывать. Капризы. А в себе различные капризы человек подавляет, иначе с ними далеко не уедешь. Вот, скажем, распределение своих сил в любой деятельности. И в спорте тоже. В сущности, проблема эта сводится к исключительной экономии ресурсов физических, нервных… «У лыжников, – думала Инга, – представителям других видов спорта можно поучиться умению распределять свои силы… Экономия и еще раз экономия движений. Она является решающей в достижении победы». И Инга невольно вспоминала своих друзей-лыжников из «Динамо» – Алю и Пашу Колчиных, многократных чемпионов мира, олимпийских чемпионов. Как начнут носиться по опилочной дорожке стадиона «Динамо» круг за кругом – конца нет. Небольшие росточком, складненькие, своей неустанностью и ритмичностью они всегда удивляют. Невольно остановишься и поклонишься их таланту так самоотверженно работать.

«Да и нам, конькобежцам, – думала Инга, – об экономии приходится постоянно думать. И не только на соревнованиях. Накопление энергии при отдыхе – та же экономия».

Сейчас она ехала на первый лед. Хорошо бы в сезоне не израсходовать запала, набранного летом и осенью. Да еще и так сказать: довольно уж занимать два сезона подряд вторые места на чемпионатах мира. Довольно! Нужно радикальным образом изменить такое положение. У человеческого организма всегда найдутся резервы. Вопрос только в том, каким путем идти… Только ли увеличением тренировочной нагрузки можно добиться улучшения спортивных результатов? Или подумать о чем-то еще, что могло бы положительно повлиять на них? Надо искать. Теперь те секунды, которые ты показала когда-то на высокогорном Медео, надо показать уже на равнине… Но за счет чего это сделать? Думай. Сейчас самочувствие ей подсказывало, что она выбрала правильный курс.

После активного отдыха в мае в Карловых Варах Инга поехала на сборы в прибалтийский город Ниду. Вскоре появилась следующая запись: «Самочувствие хорошее. Бегать кросс здесь очень приятно. Есть желание тренироваться».

Поработала она летом действительно много (прыжки со штангой на плечах, гребля, плавание), чередуя тренировки с отдыхом: «Много спала на воздухе».

Находила все новые тренировочные средства. Эффективными ли они будут? Об этом станет известно в конце сезона.

На сборах в Зарасае она записала (27 июля):

«Активный отдых. 1. Плавание 1000 м. 2. Катание на водных лыжах – 30 минут. 3. Танцы «твист» – 40 минут.

Самочувствие нормальное. Вечером участвовала в художественной самодеятельности».

Приехав в Москву, пять дней подряд ходила в театры. Когда не думаешь о деле, гораздо больше пользы бывает. Инга пришла к выводу: психика быстрее устает, чем мышцы. С годами не так уж крепко спит человек, как в юности, не так легко забывает обиды, как раньше.

Заодно нужно было находить новые средства тренировки или идти еще дальше, используя старые. Взять хотя бы то же катание на роликах за машиной. Что, если увеличить накат километров, привязавшись к машине веревкой? Даст ли это положительный эффект? Ведь некоторые специалисты конькобежного спорта предостерегают от чрезмерного увлечения роликами, поскольку, дескать, не все нужные конькобежцу мышцы работают.

Вообще-то к различным новым течениям в спорте следует относиться чрезвычайно осторожно. Была как-то мода развивать все группы мышц, «накачивать» их. Опытные спортсмены на такую удочку не поддались: это вы детям, мол, рассказывайте, а нас не проведешь. К числу их относится и Гришин – четырехкратный олимпийский чемпион, всю жизнь сам себя контролировавший, человек волевой и зоркий. Он знал, что делал. До сорока лет почти бегал, да притом на Олимпиадах. А сколько талантливых спортсменов поверили этому новому веянию? Немало. Мышцы их вскоре были «забиты» до такой степени, что они как конькобежцы практически перестали существовать.

Так что и ей приходилось исследовать скрупулезно новые тренировочные средства. Конечно, был определенный риск в этом, но мог быть и успех. Тогда уже сама по себе радость такого открытия удесятеряла силы и веру в себя. Любое явление существует в тесной связи с другими, а не само по себе. Такой вывод с годами все чаще и чаще давал о себе знать.

И все-таки – катание на роликах за машиной. На сборах в Паланге решила этим заняться. Август – вполне подходящее для роликов время: на дороге не скользко. Первая запись о такой тренировке на сборах там: «10 км за машиной на веревке». В ушах свистит ветер – ведь машина идет со скоростью сорок километров в час. Преодолевается «звуковой барьер», как в авиации, другими словами, приобретается ощущение, свойственное человеку при больших скоростях. Ведь как бывает? Силу спортсмен чувствует, а преодолеть свой «барьер» не может. И остается всю свою спортивную жизнь на уровне середнячка. Ему бы быть чемпионом, а он чемпионом не становится.

К концу лета Инга тренировалась уже в Москве, увеличила прокат на роликах. Отметила в дневнике 4 сентября: «За тренировку – 29 км 600 м».

Приходилось, однако, ко многим неожиданностям относиться спокойно. В Паланге случилась неприятность: «В середине тренировки упала на роликах и расшибла ногу. Обрабатывали в медпункте в аэропорту». Но, несмотря на это, в этот же день: «Продолжала тренировку. Самочувствие хорошее, только болит нога. На роликах катаюсь хорошо». Потом через два дня: «Потянула мышцу бедра. Тренировку пришлось прекратить. Болит еще нога, поврежденная на роликовой тренировке. Общее самочувствие нормальное».

Но вот и первый сигнал: «Самочувствие хорошее, устали, правда, ноги. Они очень «забиты». Это было в конце августа. И затем как следствие (через три дня): «Очень устала. Кататься надоело. Даже не могла плавать. Спала днем 2 часа. Ноги гудят».

Раз сигнал был, следует сделать вывод: тренировку на роликовых коньках прекратить, перейти к поднятию штанги. Нагрузка совсем иного рода – непродолжительная, но интенсивная. Опять же «смена декорации». Интересно, что она даст? Прыжки и приседания со штангой, жим – в общей сложности за одну тренировку (1 октября 1964 года) поднято 6 тонн 575 килограммов.

Правильность в выборе и смене тренировочных средств проверяется опять-таки в чем-то другом. Например, в беге по пересеченной местности. Читаем: «Самочувствие – норма. Усталости почти нет. Кросс бегала легко, по маленьким горкам» (17 октября). Кроссовые тренировки, когда она была в Москве, проводила на Ленинских горах. Ей это место необыкновенно нравилось: деревья «видели» ее бег – как ни говорите, а зрители тоже.

Но к концу октября надоел грунт, как надоедает асфальт городскому жителю, и он при каждой возможности старается ступить на лесную тропинку – ноги не испытывают сопротивления, словно не идут по земле, а плывут по воздуху. И она отмечает 22 октября 1964 года: «Самочувствие хорошее, но тренироваться «на земле» уже постепенно надоедает. Хочу на лед. Объемы тренировок буду немного уменьшать. Отдохну перед льдом».

…И вот сейчас она на самом деле летит. В Иркутск. С высоты полета какими-то картинными, резко очерченными, видятся участки пахотной земли. Причем имеют они различную форму – то в виде прямоугольников, то трапеций, то большой величины шестигранников с неодинаковыми сторонами. А ландшафт! С различными ответвлениями, изогнутыми, как змеи, реками, своей декоративностью красок он напоминает карту-макет, которую мы встречаем на выставках по архитектуре. Земля с высоты полета при хо рошей видимости часто окутана голубой дымкой. Самолет, кажется, завис над землей, а если и движется, то медленно, как дирижабль. И по-прежнему отчетливо видны желтоватые и светло-зеленые полотна сжатых или еще несжатых полей и похожие на скопления маленьких камушков строения больших и малых городов и аккуратных, помещающихся на ладони, маленьких деревень. Как много можно увидеть сверху.

Земля с высоты кажется еще более могучей, зато люди, живущие на ней, совсем не видны. Но в том-то и дело, что каждый из них продолжает свое движение по земле, невидимое сверху, и этот громадный мир многое замечает.

Инга имела романтическое воображение. Какое-то случавшееся осложнение она любила своим домысливанием непременно усилить. Ее впечатление от полета в самолете было таким: самолет то и дело попадал в воздушные ямы, его бросало поэтому из стороны в сторону, как щепку в пучине волн, а пассажиров швыряло от кабины пилотов к хвостовой части, а потом обратно, от пола к потолку, от иллюминатора с одной стороны самолета к иллюминатору с другой. Я не летал еще в самолетах и верил Инге беспредельно.

Прилетела она в Иркутск в ноябре, второго числа, и утром следующего дня – прямо на лед: «Первая ледовая тренировка на озере – в 21-м километре от Иркутска. Погода очень хорошая. Солнце. Лед крепкий. Но кататься тяжело». В начале сезона так всегда бывает, потом мышцы приходят в норму.

В первую тренировку накатала четырнадцать километров, во вторую – восемнадцать, в третью – двадцать один километр.

Все шло неплохо: «Самочувствие хорошее, настроение тоже»; «Каталась очень легко, свободно, почти не уставала». Единственное, что выбивало из колеи: «Ночью плохо сплю. Разница во времени».

Для чего, спрашивается, так помногу километров нужно преодолевать конькобежкам на тренировках? Ведь за два дня соревнований они проходят расстояние из четырех дистанций, равное всего лишь шести километрам. В день выходит по три километра! А за тренировку – по пятнадцать, двадцать, а то и более. Такое различие в объемах вызывается разницей в интенсивности проводимой работы. Вот одна характерная запись, сделанная Ингой на сборах в Ангарске в ноябре того же года: «За 12 тренировок 340,8 км. Из них интенсивной работы 6 км 700 м». Шесть километров семьсот метров составляют примерно одну сорок восьмую долю от трехсот сорока километров. Вот как тяжела интенсивная работа! Становится понятным, почему ее меньше, чем объемной работы, более «медленной», неспешной, но необходимой для развития выносливости. Интенсивная тренировка нужна больше для развития скоростной выносливости, то есть чтобы не только не «умереть» на дистанции, но еще пройти ее и на высокой скорости, может быть, даже улучшить существующее мировое достижение. И так все четыре дистанции – примерно на одном и том же высоком уровне. Так что шесть километров соревновательных дистанций приравниваются, как теперь можно понять, примерно к тремстам с лишним километрам сравнительно спокойного, но тоже быстрого бега на льду.

Чтобы выдержать большую интенсивную работу, периодически повторяющуюся, нужно много тренироваться. Инга ее выдерживала. В эту зиму она устраивала для себя исключительные по интенсивности тренировки. Вот одна отметка в ее дневнике (10 ноября): «По технике замечаний нет. Получается неплохо. Каталась за ребятами – за Косичкиным, Гришиным. Но мне не было трудно. На координацию 400 м – работала четко, старалась правильно толкаться в сторону по прямой. Самочувствие отличное». Или другая запись, свидетельствующая о ее тренировке на первом льду в Иркутске: «Почти все время тренировалась в «гусе» за мужчинами».

И постоянно вела строгий контроль своего состояния: «Пульс до работы – 16 ударов в 10 секунд, после – 25-26 ударов». Это ее рабочий пульс.

14 ноября 1964 года подходила уже к пику больших нагрузок: «Сегодня самая большая тренировка – 40 км». Всего один день отдыха, и потом опять работа, напоминавшая экзамен на тренированность, готовность к предстоящим стартам. Вот каковы были ее ощущения 16 ноября 1964 года: «Самочувствие отличное. На тренировке выполняла все очень легко. Повторная работа прошла просто незаметно, так легко я работала. Внутреннее состояние трудно передать, настолько хорошо чувствую себя. По технике замечаний нет. Всего 53 круга – 21 км 200 м. Интенсивной работы 3 км 200 м».

В последующие дни тренировок отметка такая: «Самочувствие отличное».

Расчет был правильным, и средства тренировочные оказались подходящими. Можно еще «поддать газу». И вот запись: «На сборах в Ангарске 7 кругов по 41,5 за Матусевичем». Это три тысячи метров примерно за пять минут. Выше мирового рекорда. Но быстрее пяти минут начнут бегать спортсменки через пять-шесть лет, когда Инги уже не будет на свете. Ей нужно было жить долго, потому что она очень основательно и не спеша, последовательно готовила из себя спортсменку с большой буквы – не ради того, чтобы выступить пару раз успешно, ошеломить всех и выдохнуться. А ради того, чтобы доказать самой себе, на что можно рассчитывать, когда вдумчиво относишься к своим действиям – не с бухты-барахты, а как это делают самые тонкие исследователи. И конечно же ради того, чтобы свое открытие сделать достоянием советского спорта.

И ради этого шла неустанная работа над собой, постоянно шлифовалась техника. Кажется, низкую посадку – да будь она неладна – и этот вход в поворот спортсменка за десять с лишним лет бега по ледяной дорожке должна была выучить назубок. Но все повторялось из года в год, из тренировки в тренировку. А ведь эти элементы, в сущности, азы конькобежного спорта, без них не может обойтись и второразрядник.

Инга не теряла головы, знала, что в тренировочном процессе принцип постепенности обязателен. Нельзя ни слишком спешить, чтобы потом занемочь, нельзя и очень медлить, чтобы потом отстать. Всему определены жесточайшие границы. Она это знала. И неукоснительно соблюдала выработанные ею же строжайшие законы, которые не каждому по плечу и по силам.

Но было порой и еще труднее…

Она с обидой в сердце, что ее не понимал рядом живущий с ней человек, которого она своим примером мужества и человечности хотела увлечь в мир доброты и честного отношения к труду, несмотря на все это, продолжала упорно тренироваться. И никто из окружающих, кроме нас, ее родственников, не знал, что на самом деле испытывает она из-за этого непонимания и как ей трудно одновременно и заботиться о своей тренированности, нести ответственность за спортивную честь страны на международных состязаниях, и бороться за человека, который, как ей казалось, мог стать лучше. И она с этой болью в сердце, с упорством человека, преодолевающего барьер за барьером, не отступала ни на шаг от того ориентира в спорте, который сама себе наметила, – побеждать. Она вела записи в дневнике, употребляя знакомые слова, и каждая новая запись открывает нам какую-то частичку ее души. Даже технические записи («На тренировке круги бежала по 39,5–40,0») сообщают многое.

Несмотря на кажущуюся со стороны легкость в достижении ею успехов в спорте, она сама считала, что у нее очень много недостатков технического порядка. На сборах в Иркутске она записала: «Дыхание на интенсивную работу не поставлено». Это от безжалостной требовательности к себе. И когда вновь встречается запись: «Самочувствие хорошее. Выполняла работу легко. Лед нормальный. Устала. Спала хорошо», делается спокойнее нам. Веришь, что Инга вновь поймала нити успеха, и уж до конца сезона она их не выпустит из своих рук, пока не выиграет сезон, пока вновь не докажет, что она самая сильная на земле в своем деле.

Она не позволяла унынию взять над собой верх, была по-прежнему привычна к любым соревновательным и жизненным неблагоприятным условиям, лишь бы быть в спорте, лишь бы всегда иметь возможность испытывать чувство соперничества, приносящее ей радость и облегчение, причем тем большее, чем больше сгущались тучи над ее личной жизнью, превратившейся в замкнутый круг, выхода из которого из-за ее великодушия и терпения она не видела.

Зарубежные конькобежки, которые вскоре после ее гибели надолго заняли пьедестал почета, в годы ее выступления находились в гораздо лучших условиях (о каких – я сейчас скажу), чтобы быть впереди. Но могла ли она позволить им быть впереди себя! А скольких советских конькобежек вдохновлял ее пример!

Дело в том, что во многих зарубежных конькобежных странах уже в годы выступления Инги функционировало много искусственных дорожек, причем построенных в умеренных или даже теплых климатических областях. На них можно было раньше начинать кататься, уже в августе. При этом увеличивалась ледовая подготовка. Кроме того, катаясь в тепле, а не на морозе, как в России, когда теплоотдача организма во много раз больше, не терять так много тепла. Энергия тела – это тепло. Нет тепла – нет энергии – нет жизни. У Инги, как и у других ее подруг по сборной, энергия находилась.

На международных соревнованиях за рубежом – в Гьевике, перед первенством мира, куда она отправилась накануне Нового года, Инга показала великолепные результаты на дистанции 3000 метров – на три секунды хуже, чем при установлении мировых рекордов на Медео! Это на равнине, где разница в результатах с высокогорьем составляет на этой дистанции в среднем десять секунд! В дневнике она записала: «3000 м бежала совершенно свободно».

Соревнования прошли еще в трех городах Скандинавии. Все они, вместе взятые, составляли программу новогодних стартов.

10 января прибыли в столицу Норвегии Осло. Вновь предстояли выступления в международных соревнованиях. В Осло погода была осенняя. Лил дождь, на льду скопились лужи. Из-за дождя в день приезда тренировка не состоялась. На следующий день воздух был пропитан мелкой изморосью, а в день соревнований, 12-го, дождь разразился пуще прежнего. Спортсменки разминались в плащах, даже под зонтиками, ботинки и трико у всех были мокрые. Тут уж не до высоких результатов. Инга записала: «Бежала как получится». Обе дистанции она выиграла. Прошла их «свободно, без напряжения». Потом еще матч СССР – Норвегия…

Проба сил перед первенством мира в финском городе Оулу закончилась успешно. Это было важно. Спортсмен, кажется, круглый год не отдыхает, и в то же время ему нужно сделать так, чтобы полноценно отдохнуть и быть свежим и натренированным к началу очередного сезона.

И вот уже в Оулу. «Каток – прекрасный, большой», – писала она в дневнике. На первой же тренировке, вечером, ударилась ногой о не замеченную в потемках лавочку. Как лавочка оказалась на льду? Ушибла ногу. Сильно болела. Накануне соревнований вынуждена была написать: «Самочувствие – норма. Немного болит нога при толчке». Неважное начало. Что же будет потом? Завтра открытие чемпионата.

Могла ли Инга знать, что это ее последний в жизни чемпионат мира? Могла ли она предположить, что ровно через год, на следующем чемпионате, который выиграет Вален тина Стенина, светлую память о ней все присутствующие почтут минутой молчания? Наверное, поэтому-то судьба и захотела еще раз удостовериться, не иссяк ли боевой дух прославленной Инги Артамоновой, выступающей в последний раз, и предложила ей на всех четырех дистанциях открывать забеги. Одна из газет писала после: «Трудно поверить, но, наверное, впервые за всю историю чемпионатов по конькобежному спорту одному и тому же спортсмену приходилось открывать все четыре дистанции». Читатель знает, как это трудно, ведь становишься ориентиром для остальных.

Но было и еще одно немаловажное обстоятельство. «Борьба обещала быть жестокой, – расскажет потом Инга в своей книге. – Ни на одном чемпионате мира не собирались такие грозные для нас противники. После Олимпийских игр в обманчивом затишье подросли способные конькобежцы. Особенно меня поразила голландская бегунья Стин Кайзер. Эта девушка не уступала мне в росте… Внушительное впечатление произвели на нас кореянки. Возглавляемые серебряным призером Олимпиады в Инсбруке Пил Хва Хан, они освоили широкий мужской шаг, научились развивать и удерживать такую скорость, которая позволяла им надеяться на самый серьезный успех».

Старт первой пары на дистанции 500 метров дан. Роль «пристрельщиков» обычно отводится первой паре. В последующих забегах появляются, как правило, высокие секунды. И даже установившаяся тишина перед выстрелом стартера, казалось, была с этим согласна. Трибуны затихли, и все затихло. Бежит Инга, что будет?

Первая дистанция многое решает. Каждая завоеванная доля секунды имеет цену. Складываясь с другими, в сумме они приносят победу или поражение.

Ей, никогда не выигрывавшей 500 метров на чемпионатах мира, слывшей в основном многоборцем с уклоном к стайерским дистанциям, пришлось начинать спринт, к тому же здесь, в Оулу, в первой паре. Ну уж, знаете ли, это слишком…

Треснул выстрел. Раздались шлепки коньков по льду при разгоне, как будто дворники пробовали скребком лед, перед тем как колоть его. С ней в паре старт приняла полька Адель Мроске. К первому повороту нужно подойти с хорошей скоростью, а потом наклонить влево туловище и, используя скорость, отработать поворот. Отработать так, как отрабатывала тысячи раз на тренировке. Только с еще большей быстротой, еще более технично.

Первые сто метров пройдены Ингой за 11,6 секунды. Теперь левый конек перемещай на внешнюю грань, правым коньком отталкивайся быстрей и отсекай путь левого конька, который тут же ото льда, плавно, чтобы не потерять равновесие, но быстро, отрывается… Хорошо. Скорость увеличилась. Теперь наращивай темп на следующих ста метрах – изо всех сил, отдохнешь на малом повороте, большой ты уже прошла. Переходная прямая – это когда конькобежки меняются дорожками (так положено на каждом круге для уравнения дистанций при беге по большой и малой дорожкам ледяного поля). «На переходной прямой, – отмечала она в дневнике, – скорость была большая, боялась, что не удержать малый поворот. Вошла глубоко, но не смело. Дистанцию прошла хорошо, но удовлетворения не было, так как не люблю заканчивать бег по малой дорожке при ветре в спину».

При старте ветер дул навстречу движению. На противоположной прямой – в спину. Сначала задерживал, а потом подгонял. И вот перед выходом вновь на стартовую прямую идти навстречу ветру по большому повороту было для Инги легче, чем по малому…

Как ни старались другие участницы, но никому из них, в том числе ни серебряному призеру Олимпиады в Инсбруке Ирине Егоровой, ни выдвигавшейся на позиции лидеров голландке Стин Кайзер, так и не удалось показать результата лучше Ингиного. Впервые на чемпионатах мира она стала сильнейшей на самой короткой дистанции.

Вновь Инга первой стартует на дистанции 1500 метров. В интервью она потом делилась: «Я бежала круг, второй и пробовала лед. Никак не решусь выбрать себе график. Когда уже по радио объявили, что мой результат равен 2.29,7, я поняла, что даже подумать о том, что это время останется лучшим, было бы смешно».

Вскоре ее результат улучшили В. Стенина, С. Кайзер, дебютантка чемпионата Л. Осинцева, кореянка Пил Хва Хан. Инга имела пятый результат.

Но лидерские свои позиции она сохраняла, по пятам ее преследовала Стенина.

«Хотя я осталась по сумме двух дистанций на первом месте, – рассказывала Инга в своей книге, – тревожное состояние не покидало меня всю ночь. Не скажу, чтобы я боялась, просто была бдительна и к любой спортсменке относилась с должным вниманием, ожидая от нее сенсации».

Ее впечатления после первого дня, отмеченные в дневнике, были такими: «О дистанции 500 м даже не знаю, что писать. Шла втемную, вяло и очень устала. Состояние непонятное. Очень волновалась перед дистанцией, может быть, это отразилось на результате. Ночь спала плохо, чутко, снилось много всякой ерунды. Думаю, что все должно быть хорошо. Я этого очень хочу. Завтра будет тяжело, но я сделаю все, что могу. Буду стараться».

По жеребьевке ей предстояло бежать вместе со Стин Кайзер. Голландке хотелось походить во всем на Ингу. Стин как будто сама себя спрашивала: «Можно ли, Инга, тебя обогнать, ведь ты мне так нравишься?» И она решила шутливо спросить об этом у Инги перед стартом. Жестами она ей сообщила. Инга поняла так, что голландка просто-напросто самоуверенна и бахвалится, что выиграет сейчас у нее забег. Ну, знаете ли… Это взорвало Ингу.

Она потом писала в книге: «Снова я открывала забег. На этот раз в паре со мной стартовала двадцатишестилетняя машинистка из голландского города Дельф Стин Кайзер. Эта девушка вчера сумела у меня выиграть. А сегодня, возобновив трудную битву на льду, она мечтала опередить меня в забеге, выиграть лицом к лицу».

Корреспонденты засуетились: Инга вновь начинает забеги. И бежит вместе с сильно выступающей на этом чемпионате Кайзер. Один из корреспондентов потом писал: «Инга вышла на старт по-особому подтянутая и сосредоточенная, точно рассчитывала каждое свое движение. Снова, как и на «пятисотке», четкий, короткий разбег, вход в малый поворот, но на пути стала плотная воздушная стена. Она сопротивляется, не хочет пропустить спортсменку, но вынуждена уступить ее упорству, силе, настойчивости.

И вот награда. 1.37,7 – так и осталось лучшим временем дня. Не сумела превзойти этот результат ни Егорова, ни Стенина. Теперь уже несколько разрядилось напряжение. Теперь уже Инга была впереди на 1,017 очка, а разрыв между Стениной и Кайзер достиг 0,733».

Сама же Инга так охарактеризовала свой бег на 1000 метров: «Начинала по малой дорожке. Разогналась хорошо, против ветра. Хороший второй круг. Бежала смело, весело и технически хорошо».

Когда ее раззадоривали, происходила мобилизация всех ее сил, и тогда победить Ингу было просто невозможно.

Еще она рассказывала в своей книге вот что: «Во время бега я заметила, как за мной следит глазок телеоператора. Значит, подумала я, мой бег видят в Москве родные, друзья. И я бежала еще быстрее».

«А тем временем, – писал корреспондент, – начались забеги на последнюю дистанцию… Инга стала не только четырежды чемпионкой мира, но и четырежды пионером 1965 года. Ей снова пришлось торить дорожку остальным спортсменкам, и снова никому не удалось пройти ее с такой же скоростью – 5.18,2.

В историю конькобежного спорта вписана новая замечательная страница… Инга… спортсменка из СССР, стала четырежды чемпионкой мира. Такой результат еще ни разу не был зафиксирован в протоколах первенства. Вот победительница совершает круг почета по стадиону «Раатти» в финском городе Оулу. В струну под напором тугого ветра вытянулись парадом государственные флаги стран – участниц первенства. В центре поля на самом высоком флагштоке и на том, что рядом поменьше, пламенеют два красных полотнища. Они подняты в знак уважения к успехам спортсменок Советской страны, в честь их победы. Рядом флаг Голландии.

Только что над стадионом смолкли последние звуки мелодии советского гимна. По трибунам вслед за новой чемпионкой мира прокатилась, как прибой, волна оваций. Без помощи солдат финской армии, следивших за порядком на стадионе, Инге бы не протиснуться…

Каждый непременно хотел коснуться рукой чемпионки, получить автограф…

А через несколько часов состоялось торжественное чествование чемпионки. В окружении организаторов первенства и почетных граждан города, перед лицом всех соперниц, которых она сумела превзойти, сидела виновница торжества. В ее честь звучали торжественные речи, воздавалось должное ее мастерству. В эти минуты вряд ли кто-либо задумывался о той титанической работе, которую спортсменке пришлось проделать для победы, о тех огромных усилиях, которые ей пришлось приложить здесь, в Оулу, для ее достижения».

После соревнований Инга скажет:

– Я безмерно рада победе. Мне даже порой кажется, что Финляндия приносит мне какое-то особое спортивное счастье. Здесь я впервые стала чемпионкой мира, здесь я получила три из четырех лавровых венка. Выиграть этот последний поединок мне было очень трудно. К соперницам – подругам по команде присоединилась сейчас целая группа очень сильных, способных спортсменок из Голландии, КНДР… Не могу не сознаться, что мне немного и повезло (несмотря на то, что четырежды стартовала первой. – В. А.). В беге на 1000 м я стартовала по малой дорожке, что облегчило мне выигрыш на этой дистанции, а с ней и звание чемпионки мира.

Этот титул я завоевала четырежды, а на Олимпийских играх не выступала ни разу: в 1960 году помешало падение на ледяной дорожке, а в 1964-м – болезнь. Теперь моя мечта поехать на Игры в Гренобль, конечно, выступить там как можно лучше.

А в дневнике после этих соревнований появилась запись: «Вечером банкет и, конечно, танцы».

Еще в двух городах Финляндии выступила она в показательных соревнованиях. Всей советской командой посетили Финский рабочий клуб – ТУЛ. Ингу приветствовали, ей улыбались. Как это прекрасно, когда улыбаются, и как досадно, когда сердятся.

Но почему же, судя по ее дневниковым записям, не радовалась она жизни так, как должна была радоваться всемирно известная спортсменка, впервые за всю историю ставшая четырехкратной чемпионкой мира? Или кому-то ее громкие победы не давали покоя? Или улыбки окружающих, предназначавшиеся ей, и приветствия в ее адрес возбуждали у кого-то зависть? Почему же в дневнике по приезде в Москву появляется такая запись: «Самочувствие хорошее. Настроение кошмарное». Значит, это не от боли физической, а от боли душевной. Чем же ты так была опечалена, скажи ты всем, Инга.

Теперь тренировки для нее стали не только привычным средством для совершенствования своего мастерства, но и тем необходимым, которое отгоняло ее думы о неприятностях личной жизни. И она старалась быть все больше в тренировках, все больше в соревнованиях. Не думать, не думать…

На очередь стали следующие соревнования – первенство СССР в Горьком.

Приехав туда, она почувствовала недомогание, слабость. Соревнования уже начались, отказываться неприлично. И потом – честь команды! В дневнике она записала: «Погода ветреная, да и состояние паршивое – t 37,7°. Грипп настоящий. Бегу за команду, а так бы снялась с соревнований».

Удивительно, но и здесь ей на двух дистанциях первого дня пришлось начинать первой. Что за жребий выпал на ее долю в этом году? Стартовать первой на шести дистанциях самых ответственных соревнований!

Спринт на этот раз не удался. Ее опередили многие. На полуторке ее обгоняет только Стенина. На двух дистанциях второго дня Инге приходится приложить максимум усилий. Она не только их выигрывает, но и показывает лучшие результаты сезона в мире: 1000 метров – 1 минута 35,5 секунды; 3000 метров – 5 минут 8,4 секунды. В дневнике записала: «Самочувствие плохое. Стоило большого труда быть сегодня первой. 3000 м бежала в паре с В. Стениной, выиграла у нее 20–30 м». Но даже эти героические усилия не помогли ей на этот раз стать абсолютной чемпионкой страны. Ею стала В. Стенина. Инга была второй.

И последние соревнования сезона – на приз С. М. Кирова. В дневнике сестра записала: «Желание отыграться заставило меня приехать в Киров и еще раз встретиться с В. Стениной. После болезни только начинаю отходить. Самочувствие удовлетворительное».

Все четыре дистанции она выиграла, показав великолепный для равнинных катков для того времени результат – 193,783. Пора уже снова подниматься на высокогорье, чтобы улучшить принадлежавшие ей же мировые рекорды. Пора. Но это на следующий сезон…

…Но следующий сезон для нее не состоялся…

Для кого-то из спортсменов характеристика «он стал даже призером на чемпионате» лестна и вполне объективна. Про Ингу же справедливее было бы сказать: «Она стала абсолютной чемпионкой мира всего лишь четыре раза».

Приезжала она с первенства мира всегда сильно уставшая, под глазами синяки. И какой ценой ей давалась победа, становилось понятным. Не на банкетах, нет, когда светилось в бокалах шампанское в ее честь, а она искрилась от счастья, не на парадах, когда на ней были чемпионские ленты с медалями… А вот именно в эти минуты. Есть одна фотография Инги, которая в тысячу раз больше может сказать о цене ее побед и о ней как о человеке, чем сто красивых эпитетов. Инга запечатлена в момент приступа язвы. Глаза ввалились, губы делают усилие, чтобы получилось глотательное движение… Больно, очень больно там внутри! Но в глазах терпеливость – спокойная, упрямая, гордая! Потом, когда немножко боль утихнет, Инга может отшутиться («Сейчас очень модно иметь какую-нибудь болезнь») или признаться маме в своих достижениях по излечению язвы («Мама, а я вчера даже кусочек куриной шкурки съела, и, знаешь, ничего…»).

Всегда, когда я был в Москве, я с радостью встречал Ингу из заграничных поездок, хотя и не всегда они были радостными для нее самой. Не беда. Важно совсем иное. Когда сестра приезжала с победой, она почти ничего не рассказывала о ней, а если и рассказывала, то обыденно, без ликований – это подчеркивало ее скромность. Если она проигрывала, то не плакала, не жаловалась и не ссылалась на неудачи – это свидетельствовало о ее мужестве.

Инга всегда оставалась Ингой. В обычных вещах, которыми иные вовсе пренебрегают, она находила необычное. Это ее и сделало настоящим творцом в спорте. Как в жизни, так и в спорте она словно хотела сказать словами своей бабушки: «Э-э, а мы и со своей простотой проживем». Без всяких хитростей, честно смотря всем в глаза. Ни разу не сфальшивив и не склонив головы перед трудностями…

И она всю свою спортивную жизнь прошла не опуская глаз, увлекая всех своим примером. За ней потянулись в спорт многие тысячи мальчишек и девчонок… И так своим честным и бескорыстным отношением к делу, которое любила, она подняла на еще большую высоту наш конькобежный спорт.

Повествование десятое. Последний день

Милая и добрая Инга! От всей души, от всего сердца поздравляю Вас с наступающим Новым, 1966 годом! Желаю Вам самых наилучших успехов в учебе, отличных выступлений в большом спорте, хорошего здоровья и счастья в личной жизни! Желаю, чтобы в Новом году сбылись все Ваши мечты.

Зинаида Панова, Москва

На дворе был мороз, снег под ногами хрустел, солнце расплылось в тумане… А дома было тепло. Уже давно не вставала бабушка: она была тяжелобольна.

Анна Михайловна была в заботах о ней: помыть, накормить, сменить белье стало дополнением к ее домашним делам.

Мне некоторое время назад сделали операцию. Я уже ходил, хотя шов еще беспокоил.

За несколько дней до Нового года у Инги с мужем произошел очередной разлад. Наверное, по счету сотый. Мы так к этим разладам привыкли, что теперь и не представляли без них ее жизнь.

Наконец-то она решила развестись с ним раз и навсегда. Теперь она добивалась для него отдельной квартиры.

Не думала она, что 4 января станет последним днем ее жизни. К середине дня ее не стало. Она погибла от руки Воронина. Писать о нем не хочется…

Полгода примерно спустя после этого трагического события я подходил к дому скульптора Елены Александровны Манизер на 1-й улице Восьмого Марта. В этот одноэтажный дом за забором приходила не раз Инга позировать. Елена Александровна сделала прекрасный ее скульптурный портрет. И я шел спросить совета, что нужно сделать, чтобы скульптурку перевести в бронзу и поставить памятник на могиле сестры.

После долгого ожидания с момента нажатия на кнопку звонка рядом с прорезью двери в заборе мне открыла древняя старушка с добрым лицом, очень какая-то домашняя. Это была сама Елена Александровна. Прежде чем прийти, я с ней договорился по телефону, но сейчас она уже запамятовала. Мягко улыбнувшись, она тихо сказала:

– Вы уж старуху извините, что она ничего не помнит.

В саду около дома было много ее работ. Величественные и маленькие, известные мне и виденные впервые. Я знал, что барельефчики в кружочках с изображениями спортсменов в фойе станции метро «Динамо» – это ее произведения. Получалось, что и Инга, и эта пожилая женщина-скульптор имели отношение к «Динамо».

Елена Александровна знала о случившемся. Она принесла глянцевую с черным фоном фотографию на плотной основе – снимок со скульптуры Инги, на обороте сделала дарственную надпись и отдала фото на память мне. А насчет самой скульптуры она сказала так, совсем забыв, очевидно, что на могилу нужен не гипсовый оригинал, а копия из более прочного материала, из бронзы например:

– Я вам отдам эту скульптурку насовсем…

Сейчас на могиле Инги на Ваганьковском кладбище стоит совсем другой памятник, из мрамора, сделанный другим скульптором. Ту единственную гипсовую головку мне жалко было забирать у Елены Александровны. Не ровен час – а вдруг! Пусть она лучше останется в ее доме. И сохранится как можно дольше…

Сестра, став четырехкратной чемпионкой мира, приобрела еще большую популярность. О ней много писали. Она вошла в число десяти лучших спортсменов по итогам 1965 года. Советское торгпредство в ЧССР обращалось к ней: «Дорогой друг! Искренне поздравляя Вас с Вашим определением в число десяти лучших советских спортсменов, мы решили записать Вас в нашей золотой книге. Будем рады получить Ваше согласие на эту запись».

Поток писем еще более увеличивался. Ее популярность как спортсменки переродилась в популярность знаменитого человека. К ней обращались за советом как к близкому другу или матери. Одна девочка-сибирячка писала: «Я с давних пор мечтаю стать актрисой и о кино думаю больше, чем о чем-то другом. Не подскажете ли мне…» И Инга подсказывала…

Ее имя стало символом спортивной доблести, ориентиром для юных спортсменок. «Мои одноклассники говорят, – писала Горшкова Инна из Орехово-Зуевского района Московской области, – что я хорошо хожу на коньках, и зовут меня Ингой».

Инга была проникнута чувством большой ответственности, связанной с высоким положением известного человека.

Постоянные приглашения выступить в том или ином трудовом коллективе, вузе, воинской части, все увеличивавшийся объем общественной работы стали составной частью ее жизни. Ее общительность и доброта побуждали людей искать с ней встречи. Были среди них знаменитые производственники, заслуженные фронтовики, студенты, к которым она была особенно добра, популярные актеры, певцы, поэты… Как-то, найдя маленькую книжечку Роберта Рождественского, я увидел на титуле надпись, сделанную автором: «Знаменитой и хорошей Инге – от человека, который в коньках ни бум-бум. Р-Р-Р-Р». Там есть такие стихи.

Мне говорят:

«Послушайте,

упрямиться

чего вам?

Пришла пора исправить

ошибки отцов.

Перемените имя.

Станьте Родионом.

Или же

Романом,

В конце концов…»

Мне это повторяют…

А у меня на родине

в начале тридцатых

в круговерти дней

партийные родители

называли

Робертами

спеленатых,

розовых,

орущих парней…

Кулацкие обрезы

ухали страшно.

Кружилась над Алтаем

Рыжая листва…

Мне шепчут:

«Имя Роберт

пахнет иностранщиной…»

А я усмехаюсь на эти слова.

Сейчас очень много Инг, названных этим иностранным именем в честь Инги Артамоновой.

Веселая и бесхитростная, она положительно влияла на людей, сразу же располагала к себе.

Был ли у нее какой-либо недостаток? Был. Из-за своей доверчивости она не всегда отличала искренность от хитрости. Более того, людей суровых на вид, неприветливых, жаловала, по незнанию, в меньшей степени, чем веселых и удалых. Сегодня эти люди веселятся за твоим столом. Завтра их можно не найти. Послезавтра они могут пройти мимо, сделают вид, что вовсе не заметили…

Приходило разочарование от таких мелких выходок, но оптимизм брал в ней верх. Это была Инга. Ошибающаяся и вновь верящая в людей. Недостаток? Нет, достоинство! Отними его у нее – и была бы уже не Инга, а кто-то другой.

Она была естественна в отношениях с людьми, но быть постоянно на виду у всех – немалое напряжение. Это равнозначно умению держаться на высоте. А когда находишься на высоте, необходимо думать о равновесии. Инга его сохраняла.

Она с видимой легкостью взлетела на высочайший пик спортивной славы. Это была награда за весь тот нелегкий путь в спорте, который она прошла. Всей своей жизнью она как бы вторила словам известной песни: «В спорте надо жить ярко, надо побеждать честно».

Впоследствии она хотела заняться тоже каким-нибудь очень важным делом. При всей любви к спорту она бы в нем не осталась. Ее увлекала романтика неизведанного, совершенно нового. К тренерской работе ее почему-то не тянуло. Возможно, потом кто-то и сожалел бы о ее решении сменить область деятельности: «Эх, если бы Ингу сюда, да она б, и не бегая на коньках, повела бы всех за собой – своим духом».

Повести за собой других – не так мало для человека. Но для Инги этого мало. Когда-то она делала больше, выступая на ледяной дорожке. И в поражениях ли, в победах – всегда с аплодисментами. Она не любила себя так, чтобы восхищаться собой очень, но ей нравилось, что ее любили окружающие. И она, вероятно, имела право быть любимой, поскольку любовь эту завоевала своим трудом.

Я знаю, что она исчезла бы потом со спортивного горизонта и, как яркая звездочка, вновь засветилась бы где-нибудь в другой части «неба».

Но в спорте она еще долго собиралась оставаться. Она заботилась о максимально успешном выступлении в каждом соревновании. Перед первенством мира она специально долго не виделась со своими друзьями. Когда же оставался один-два дня до отъезда, начинала всем названивать, ходить в гости, балагурить, дурачиться, чтобы создать себе атмосферу беззаботности, психологической легкости, интуитивно осознавая, что организму это «раскрепощение» совершенно необходимо. Она относилась к числу тех выдающихся спортсменов, которых, казалось, вообще никто никогда не учил управлять своим настроением, гасить эмоциональное возбуждение или активно выбираться из тупика заторможенности, отвлекаться от окружающей обстановки, которая тебя окончательно может положить на лопатки, и ты уже не боец. Это очень важно в спорте. Инга понимала.

И наоборот, после чемпионата мира она не будет тренироваться неделю, прибавит в весе килограммов пять, хотя почти ничего не будет есть, но зато много спать.

К чемпионату мира 1966 года Инга готовилась со свойственным ей прилежанием. По результатам прикидочных соревнований на «первом льду» в конце 1965 года она была подготовлена лучше всех своих подруг по сборной. Спортивная форма ее хорошо сохранилась с прошлого сезона. Казалось, что в пятый раз она сможет стать сильнейшей конькобежкой мира.

Перед Новым, 1966 годом она всем своим знакомым отправила поздравительные открытки, в которых было неизменное пожелание успехов в работе, здоровья, счастья в личной жизни. Этого счастья она желала всем…

Если бы убийца мог себе представить, что его ожидает после, когда все от него отвернутся?

Я много раз замечал, что даже у самого циничного человека появляется на лице подобие улыбки при виде чьей-то непосредственности, или теплоты, или бескорыстности… То ли воспоминание детских лет озаряет его лицо, то ли еще что, сказать трудно… Не сознавая себя в эту минуту, циник безотчетно тянется к добру, хотя и не ставит перед собой задачу сделаться лучше. Прекрасное влечет его. И может быть, в нем никогда не пробудится это прекрасное, но ему лестно почувствовать себя причастным к нему.

Воронин всегда находился во власти своего настроения, он стал его рабом.

Его прочили когда-то в спортивные «звезды», но в «звезду» он не вырос. Не хватило настойчивости. Здоровых увлечений стало меньше, жизнь для него теперь заключалась в достижении максимальных благ. Наступали, правда, озарения, но дальше разговоров дело не шло. Ему не хватало последовательности. Он был трутнем.

Видела ли Инга все это? Видела. Ее юношеская мечта находиться рядом с великодушным и благородным человеком не сбылась.

Он с «горькими» слезами много раз просил у нее прощения за свои грубые, непристойные выходки, клялся, что такого больше никогда не повторится, наперед зная, что она простит, потому что ей будет непременно жалко его… С ним много раз разговаривали и другие… Она устала от этих клятв.

Когда же окончательно решила с ним развестись, он совершил преступление. Воронин словно почувствовал, что прощать его больше не будут.

Оставить Ингу около себя он был уже не в силах, а расстаться с ней ему было жаль, как жаль скряге отдать что-нибудь другим.

В послесловии вышедшей после Ингиной гибели ее книги «Я учусь ходить по земле» словно высказывалось мнение всей общественности нашей страны о случившемся. Вот некоторые выдержки:

«Эта трагедия представляется нам не просто семейной историей.

Есть в ней подводное течение. Его нельзя не видеть и глупо не обращать на него внимания. История нравственного падения Воронина, бывшего мастера спорта и чемпиона мира на дистанции 500 метров, заставляет нас кропотливо и тщательно изучить причины этого падения.

…Неумолимое время со всей строгостью показало, что элемент случайности, который присутствовал при возникновении семьи, вырос в парадокс: в одной семье сложились два разнополярных отношения к спорту. И естественно, что возникла борьба. Инга – принципиальный и чуткий человек – вела в своей семье последовательную, ни на один день не прекращающуюся борьбу с мужем. За него же самого.

…Многие поколения спортсменов еще будут изучать технику Инги, думать о ее славном спортивном пути. И пусть во имя Инги, во имя того, что ей стало трижды дорого, – Спорта! – пусть люди, вспоминая о январской трагедии, поймут, что трагедия эта не только в том, что ничтожный человек убил великую спортсменку. Трагедия в том, что один из спортсменов докатился до преступления – обокрал себя, опустошил свою душу, заболел завистью ко всем спортсменам, которые были выше его в спорте. Вырвать почву из-под ног геннадиев ворониных!..»

…Можно было дать более полную характеристику ему, но я подумал о том, что читатель сам многое додумает и поймет.

Суд вынес такой приговор:

«Воронин виновен в том, что он 4 января 1966 года около 13 часов, будучи в нетрезвом виде, из ревности и мести за отказ от продолжения супружеской жизни… совершил умышленное убийство своей жены… Инги… нанеся ей ножевое ранение, которое оказалось смертельным, в область сердца…

Согласно заключению судебно-психиатрической экспертизы, Воронин в отношении инкриминируемого ему деяния признан вменяемым.

Признать его виновным по ст. 103 УК РСФСР и определить по этому закону наказание в виде десяти лет лишения свободы, с отбыванием первых пяти лет заключения в тюрьме и последующих пяти лет в исправительно-трудовой колонии усиленного режима» (наказание впоследствии было снижено, но об этом в последующих страницах книги).

Ингу хоронила вся Москва…

Что еще можно добавить? Как смягчить боль в душе? Как забыть тот день, который опустился на сердце свинцовой печалью на всю жизнь… Был сильный мороз, под ногами хрустел снег, солнце слегка затуманилось и плохо видело, как плохо видят глаза, когда в них много слез…

Гибель Инги потрясла весь спортивный мир.

В день ее похорон 7 января 1966 года на Ленинградском проспекте в районе стадиона «Динамо» было полностью парализовано движение транспорта. В помещении плавательного бассейна стадиона прощались с Ингой. Мы с нашей мамой Анной Михайловной подъезжали на динамовской машине к стадиону. Увидели невообразимое количество людей, целое море. Едва-едва нам удалось въехать на территорию стадиона. Даже конная милиция не могла сдержать напора огромных масс людей и была оттеснена к забору.

Неподалеку от плавательного бассейна, уже за забором, я увидел группу ребят, своих приятелей, из нашего двора с Петровки, 26. Их было человек пять-шесть. Очевидно, они представились соседями Инги и их пропустили. Теперь они ждали, когда приедем мы с мамой, чтобы своим присутствием выразить соболезнование и поддержать нас морально. Я увидел их и кивнул им.

Потом мы с мамой находились около Инги, мимо которой шли тысячи людей, чтобы проститься. Я не сумею описать того состояния, в котором мы тогда находились. Это было нечто неосознаваемое. В бело-розовом лежала наша родная Инга – лежала неподвижно и беззвучно. Это не укладывалось в сознании…

Затем Ваганьковское кладбище, и вновь море людей.

В эти дни тысячи откликов, письменных и устных, поступали в редакции центральных изданий, Спорткомитет, правительственные органы, в прокуратуру СССР, нам, родственникам. Газета «Советский спорт» от 6 января 1966 года сообщала:

«Преждевременно и трагично оборвалась жизнь Инги… Выдающаяся советская спортсменка… замечательный человек, всю свою жизнь она посвятила развитию советского спорта.

…В жизни Инга совершила спортивный подвиг. Четыре лавровых венка абсолютной чемпионки мира были достойной наградой за ее выступления на международной арене… Ей принадлежат многие рекорды мира.

Инга Воронина завоевала своими замечательными человеческими качествами, выдающимися спортивными достижениями, теплым и товарищеским отношением к людям всеобщую любовь и признательность среди широких кругов спортивной общественности как в нашей стране, так и за ее пределами.

Ее хорошо знали школьники и студенты, рабочие и колхозники, воины Советской армии…»

Мама сохраняла, и я до сих пор сохраняю газетные и журнальные вырезки, в которых сообщается о ее спортивных достижениях, письма читателей, поздравительные открытки. Некоторая их часть вошла в материалы уголовного дела как иллюстрация ее спортивного авторитета и признания. С годами в наших домашних архивах нет-нет да и отыскивалась еще какая-нибудь стопка таких материалов – писем, газетно-журнальных вырезок, засунутых где-нибудь в укромном месте. Тогда вновь душу охватывало волнение, как если бы каким-то образом ты встретил живую Ингу.

Письма часто без указания адреса, например такие: «Москва, чемпионке мира Инге Артамоновой…»

Или адресом выбирают редакцию газеты, телевидение, общество «Динамо», федерацию конькобежного спорта…

Рассказывая о трагических событиях, вновь и вновь хочется рассказывать об Инге живой. Поэтому расскажу еще о двух эпизодах, довольно точно сфокусировавших в себе ее характер и душу. Оба они относятся к последнему году ее жизни – 1965-му.

…Инга подогнала свою «Волгу» к железным больничным воротам. За ними стоял я, недавно оперированный и собиравшийся «сбежать» на пару часов домой. Такое «партизанское» решение возникло совершенно неожиданно, по инициативе сестры, которая приехала меня навестить, и мы встретились, как и условились, в садике больницы… Сидим на лавочке, разговариваем: то да се. А потом она мне и говорит:

– Слушай-ка, давай-ка съездим к маме, а потом я привезу тебя опять!

– Да я даже не знаю, – смутился я, не ожидая такого поворота, – ведь это же больница…

– Что, сдрейфил?

– Ну ладно, поехали, – махнул я рукой.

Она обычным путем, через дверь, пошла к машине. Мне же предстояло перелезть через те самые ворота… Как только мне это удалось, я увидел, что задняя дверца машины открыта, а Инга занавешивает все окна: ведь я был в больничной робе.

От больницы до дома совсем недалеко: минут пять езды… И вот мы уже подъезжаем к своему подъезду. В следующее мгновение я как-то украдкой, чтобы никто не видел, выскользнул из машины и быстро направился в подъезд, не оглядываясь по сторонам. Инга шла за мной следом, а сама все фыркает – ей смешно! – предвкушая интересные события впереди, когда мама, открыв дверь, неожиданно увидит нас двоих на пороге, Инга скажет: «Вот твой сын, Анна Михайловна, цел и невредим». Как это будет восхитительно! Мама обрадуется и удивится… Ну как в этом поступке не узнать Ингу? Невольно вспомнишь слова старой ее учительницы: «Она у вас просто вожак. Если захочет, весь класс уведет с урока…»

…И второй… Я работал тогда в типографии газеты «Правда». Работал ночью, потому что ведь ночью делают газеты, а утром люди узнают о новостях. Так вот, сделал я оттиск с одной полосы (мы готовили отпечатки с полос очередного номера «Правды» для передачи по фототелеграфу), привычным взглядом просматриваю – вышли ли заголовочки, фотографии и рисунки в будущей газете, и вдруг… указ Президиума Верховного Совета СССР. Наградить Ингу за большие спортивные заслуги орденом. Уже вторым по счету.

Был час ночи. Думаю, сообщу ей прямо сейчас, чтобы порадовать, не важно, что уже спит. Такое нечасто бывает у человека… Узнал я одним из первых, завтра узнают все, опоздаешь удивить… Звоню. Долго она не снимает трубку. Наконец слышу полусонный голос:

– Алло?

– Хозяйка, ты что же там все спишь? – специально пытаюсь ее встряхнуть (потому так и «грозен»).

И слышу в ответ испуганное:

– Ой, это ты? Что случилось?

– Да ничего не случилось, – уже успокаиваю ее, чтобы она действительно не разволновалась напрасно. – Ты вот все спишь, – говорю шутливо я, – а тебя орденами награждают, а брат тут печатай…

– Да ну? – удивляется она известию, и сон ее сразу отлетел. – Правда? – спрашивает она. Ей очень приятно это сообщение. И кажется мне – в один миг перед ней пронеслось все ее предыдущее, которое минуту назад было очень далеко… Детство, первые занятия спортом, быстрая слава, длительный путь поражений, поисков и, в конце концов, вновь побед… И миллионы людей, любящих и верящих в нее… «Все это недаром, недаром, – думала Инга, – как прекрасно…» Наступила пауза… Может, она вспомнила о чем-то еще… А может, у нее навернулись слезы – от счастья, радости и благодарности болельщикам. Их отзывчивость была необходима ей, как необходимо было болельщикам видеть Ингу – обаятельную и несокрушимую, призывавшую всех своими действиями жить красиво, ярко, быть благородными… И побеждать!

Если бы люди научились возвращать время назад…

Повествование одиннадцатое. Осталась в памяти

Письмо в редакцию журнала «Физкультура и спорт»: «Больше пишите, больше рассказывайте о судьбе этого человека, в жизни которого есть чему поучиться и современному поколению молодежи, и будущему. Мне очень хочется, чтобы на мою просьбу откликнулись все близкие, все друзья – все те, кто знал Ингу как человека и как спортсменку.

Светлана Повзанюк, студентка Ленинградского педагогического института, 1966 год

Что же нас привлекает в человеке – то ли, чего он достиг в своей работе, или то, что больше всего характеризует его как человека? Не подменяем ли мы одно другим? Не путаем ли, не смешиваем ли мы эти две стороны? Если мы так поступаем, то правы ли мы?

Послушаем мнения тех, кто знал Ингу в спорте, общался с ней в обыденной обстановке.

«Инги нет, но она осталась в памяти людей, – вспоминает Римма Михайловна Жукова, чемпионка мира, заслуженный мастер спорта. – Какой была Инга? Красивой. В разные века известны различные каноны пропорциональности и пластичности человека. И дело не только в математической согласованности отдельных частей тела, а в общей гармонии движений.

Высокая, стройная, женственная, с мягкими движениями и плавной походкой, Инга сразу привлекала внимание окружающих. Выделить в ее облике что-то одно невозможно. О ней не скажешь: «У нее красивые глаза» или «Очаровательная улыбка». Ее красота воспринималась в комплексе.

Инга привлекала внимание художников и скульпторов, в ней они видели ту гармонию движений, которую стремятся выразить в полотнах художественных произведений и в скульптурных изображениях.

Это была не только врожденная красота. Инга много работала, именно работала, чтобы быть красивой. И та непринужденность, которая так органична в ее движениях, оттачивалась Ингой филигранно. Она тянулась ко всему красивому, и это проявлялось в ее манерах, одежде, косметике. Обладая вкусом, Инга безошибочно определяла в костюме ту единственную цветовую гамму, которая подчеркивала ее внешность.

У нее были умелые руки. И они ей достались трудом. Инга сама шила, вязала и здесь добивалась точности, красоты линий. Ее прическа – дело тех же рук.

Инга – поэтическая натура. Художник угадывался в ней. Она лепила себя как скульптор. Достигнув внешней красоты, Инга с таким же усердием начала учиться. Она тянулась к знаниям, понимала, что одной внешности мало. Дорожила встречами с интересными людьми, много читала, изучала иностранные языки.

В 1964 году, находясь на учебно-тренировочном сборе, Инга подолгу засиживалась в моем номере гостиницы. Пили чай, разговаривали. Для меня Инга открылась другой, ранее незнаемой. Она делилась своими планами. В этот год мы особенно подружились. Я почувствовала большую неустроенность в жизни Инги, за которой скрывалась драма. Я никогда ни о чем не расспрашивала ее. Иногда она приходила, садилась в кресло и вязала, думая о чем-то своем, так же неожиданно уходила. Инга тянулась к нашему поколению: «Люблю вашу гвардию. С тобой люблю говорить, Жукова, – так иногда в разговоре она обращалась ко мне. – Буду приходить к тебе». И она приходила.

Впервые об Инге я услышала в 1956 году, когда вернулись конькобежцы из Горького, где проходило первенство ЦС «Динамо». «Через год эту длинную Артамонову никто не обгонит», – слышала я.

Я помню, мне удалось на Спартакиаде в 1958 году выиграть 3000 метров. Инга была второй. Поздравляя меня, она пропела: «Сегодня – ты, а завтра – я». Мне очень понравилась эта веселая девушка, и я подумала, что выиграть у нее будет не так просто. Врачи запретили мне заниматься спортом.

1959 год. Свердловск. Женский чемпионат мира по конькам. Впервые я в роли зрителя. Трибуны полны. Болеют за наших спортсменок. Но среди болельщиков большинство Ингиных. Она умела брать в плен сердца болельщиков. Умела, не отвлекаясь от сложной настройки и разминки перед стартом, весело улыбнуться, поприветствовать, пошутить, сфотографироваться среди зрителей. И между спортсменкой и зрителем протягивалась та необходимая нить контакта, которая становилась мобилизующей силой в беге на дорожке. Инге всегда хотелось доставить зрителям удовольствие своим мощным, красивым бегом. Она не бросалась очертя голову в поединок на дорожке, она тактически верно строила бег и выходила победителем. В этот раз не получилось. Не потому, что Инга была слабее, просто другая была подготовлена лучше. Инга стояла на пьедестале почета и поздравляла новую чемпионку мира – Тамару Рылову, много лет шедшую к этой победе. Тамара совершала круг почета, а Инга уходила в раздевалку. Я стояла у входа, Инга надевала чехлы на коньки. «Не получилось», – сказала она. И тут я ей пропела, как когда-то она мне: «Сегодня – ты, а завтра – я». Потом я ей сказала: «Лучше дай автографы, видишь, тянут блокноты, для них ты останешься Ингой».

Думается, тогда и произошла переоценка отношения к тренировкам у Инги. Она сумела найти мужество и, объективно оценив происшедшее, признаться в поражении. В поражении, которое было преддверием новых побед. Она улыбалась, а улыбка Инги в такой ситуации ничего хорошего не предвещала соперницам, но доставила много радости болельщикам.

Как я понимала тогда Ингу! Трижды я падала на чемпионатах мира и оставалась второй. В минуты горечи я всегда вспоминаю строки Иосифа Уткина.

Ну что же?

Прикажете плакать?

Нет так нет!

Человек, который улыбается, плакать не умеет. Мы все помним улыбку Юрия Гагарина, конькобежцы, болельщики помнят и улыбку Инги.

Улыбку Инги помнят и жители эстонского города Отепя. Находясь на сборе (я уже в роли тренера), мы решили организовать во Дворце культуры вечер встречи с населением и дать концерт силами конькобежцев. Эстонский зритель не простой, музыкальная культура отличает население. И все же мы решились на этот концерт. Инга отвечала за постановку танцев с Люсей Силиной. Были и «маленькие лебеди» во главе с Олегом Гончаренко, и хоровод «Березка» – с Эдуардом Матусевичем, была и хореографическая постановка «Эволюция танцев» в исполнении Инги. Разные танцы, разных времен и народов. Инга с большим мастерством, а подчас и с юмором, сохраняя национальные колориты, переходила от одного танца к другому, сменяя ритмы. Высокая, но очень пластичная, Инга танцевала великолепно. Зрителям концерт так понравился, что пришлось выступать еще. До сих пор в Отепя об этом концерте вспоминают.

Позже, в городе Зарасае (Литва) на летних тренировках, мы катались с Ингой на водных лыжах. И здесь она показала высший класс «трюкачества». Когда, где успевала она научиться – сказать трудно.

В отношениях к людям она занимала полюсные позиции: либо принимала, либо нет. Разочарование в друзьях больно переживала. Рассказала мне об одной спортсменке по команде, после ссоры с которой дружбы не возобновляла.

В личной жизни мучилась противоречиями. Здесь Инга выбора не делала.

Спортсменам приходится много разъезжать по разным городам, и в каждом городе есть друзья, семьи, где тебе всегда рады. Знаю я такую семью в городе Кирове – Искру Байгозину и ее маму Татьяну Ивановну (ее уже нет), где Ингу считали родным человеком. Много хороших теплых вечеров провела Инга в этой семье.

Кировчане считали Ингу своей, она с радостью ехала в этот город.

Но есть целые коллективы болельщиков-друзей. Свердловский театр музыкальной комедии всегда тепло нас, конькобежцев, встречал. Артисты приходили за нас болеть на стадион, мы – на их спектакли. Потом собирались за кулисами, начинался тот разговор, который ведется между друзьями.

Последняя встреча с Ингой состоялась перед Новым годом на стадионе. Она была грустной. «Развожусь, – сказала Инга. – Не могу».

Поговорили о предстоящем матче СССР – Норвегия на стадионе «Динамо». Вдруг она сказала: «Давай соберемся всей гвардией у тебя (я жила у стадиона) после матча». Решили стряпать пельмени…

Об Инге-спортсменке уже написано и напишут еще. Я рассказала о днях, которые запомнились.

Остальное – трагедия. Нелепость.

Я стояла у гроба Инги, даже смерть не тронула ее красоты. На ней было что-то бело-розовое, и все цветы, цветы…

Шли люди, очень много людей…»

Делится воспоминаниями об Инге ее подруга чемпионка мира Софья Кондакова:

«Незадолго до ее гибели, когда ей самой-то было тяжело из-за постоянных неприятностей в супружеской жизни, она и в это трудное для себя время была моей поддержкой… Мне было тогда очень тяжело, я испытывала какую-то душевную депрессию, много болела. Коньки для меня давно уже были в прошлом, я стала тренером… Но что-то в этот момент у меня внутри надломилось, и было тяжело. Помню, навестила меня Инга – она это делала много раз, выкраивая время между сборами и соревнованиями, – возможно, и ей тоже хотелось со мной поделиться, потому что у нее за плечами было уже достаточно невзгод, правда, и радостей и счастливых минут в спорте тоже немало ей выпало – больше, чем было у каждого из нас. Я видела, чувствовала, что и ей приходилось тяжело морально, но она старалась не показывать виду, наоборот, для меня еще находила слова утешения. Мол, ну что ты нос-то повесила? Это она мне. «Вот скоро кончится сезон, нашьем мы себе новых туалетов, покажемся на людях, и будет все хорошо. Ты подержись, потерпи немного, вот кончится у меня сезон… А у тебя, кстати, грация еще цела? – помню, шутливо-внимательно спросила она. – Смотри же у меня. Я тебя должна видеть всегда грациозной. Помни это».

Рассказывает Валентина Стенина, подруга Инги, трехкратная чемпионка мира:

«Я старше Инги на два года, но в большой спорт пришла позднее, чем она. Инга уже была известной на весь мир спортсменкой.

Включили, помню, меня впервые в сборную команду страны. Мы отправились на чемпионат мира. Участницы от нашей команды как-то сами собой сгруппировались по парам: они уже не первый год выступают в команде, привыкли друг к другу. Я осталась в стороне. Новичок. А примкнуть к ним как-то не осмеливалась – вдруг покажется, что навязываюсь. Они и осматривать город идут, и покупают сувениры, и собираются в номерах, а я все вроде не у дела. Совсем отчаялась. Сижу – грустно, даже есть ничего не хочется. Вдруг слышу, стук в дверь. Входит Инга – веселая, задорная и говорит: «Ты чего тут скучаешь?» И вижу у нее в руке сухарик и конфетку. Подходит ко мне и протягивает этот скромный, можно сказать, детский подарочек: «На-ка, подкрепись маленько, а то я вижу, ты совсем нос повесила. Еще, чего доброго, ослабнешь и совсем не сможешь бежать». У меня внутри словно все расцвело, я засияла. Тем более Инга проделала все это в таком юмористическом ключе, который, однако, имел и глубокий смысл, выражающийся такими словами: «Это тебе только кажется, что ты никому не нужна, мы прекрасно все понимаем – для тебя чемпионат впервые. Ты не обижайся, у нас сейчас другие заботы – ты потом это поймешь, когда испытаешь радость побед и тебе захочется повторить успех, а сейчас не унывай. Вот видишь, я и пришла к тебе, чтобы вручить подарочек, который под Новый год вручает Дед Мороз детям. Ты сама понимаешь, это шутка, которой, однако, я хочу сказать, что я тебе желаю только добра».

Я в этот момент почувствовала себя очень счастливой, словно меня в трудный момент поддержали сильные руки.

Прошло много лет с тех пор… Но тот маленький сухарик, который Инга мне преподнесла в знак нашей дружбы, я до сих пор храню в своем серванте. Этот необычный сувенир для меня – память о чудесном человеке, красивом душой».

Вспоминает Мария Григорьевна Исакова, трехкратная чемпионка мира:

«К нам впервые, помню, приехали польские конькобежки. Это было, кажется, в 1957 или 1958 году. Они тогда еще были совсем неопытные, плохо катались, ну, в общем, ничего похожего на настоящих конькобежцев. И здесь самой активной оказалась Инга. Она так внимательно отнеслась к ним… Было изумительно смотреть… И вот польские конькобежцы восприняли впоследствии всю нашу технику, которую им тогда показала Инга. Они ее бег восприняли как эталон. Польские конькобежки потом сделали резкий скачок – занимали неплохие места на чемпионатах мира, даже становились призерами на отдельных дистанциях (Хелена Пилейчик, 1000 м, 1960 г.), призерами Олимпиады (Эльвира Серочинска и та же Хелена Пилейчик, 1500 м, 1960 г.). Инга в буквальном смысле слова «вывозила» их за своей спиной. Она с ними, как мать с детьми, занималась. У нее было очень ценное качество – передавать то, что имеешь, причем все сполна. Она им показывала технику с таким удовольствием, с такой любовью и старательностью, как делает это старый учитель, знакомя первоклассников с алфавитом.

И вот Эльвира Серочинска, которая теперь уже давно тренер, приезжая ко мне в гости, с восхищением, любовью и с какой-то особой нежностью вспоминает Ингу… Она очень долго стояла на ее могиле».

Борис Александрович Цыбин, в прошлом известный конькобежец, а затем тренер сборной страны, рассказал мне следующее об Инге.

Вначале он охарактеризовал ее как очень тактичного, чуткого и порядочного человека. Бывают отдельные спортсмены, говорил он, отличающиеся сверхгордыней и сверхсамолюбием. Есть они и среди чемпионов. Подавай им только первые места. Конечно, похвально и необходимо в спорте стремление быть сильнее всех, и Инга, кстати, тоже такое стремление имела. Но иногда приходится и проигрывать – и к этому тоже надо быть готовым, как говорится, достойно принять поражение. Так вот иные гордецы могут себе позволить в случае своего поражения вовсе не выйти на вручение награды за второе-третье место. Инга себе этого никогда не позволяла. Конечно, в душе она огорчалась, но не показывала виду, всегда была весела, общительна, и как бы ей ни было неприятно это поражение – а второе место на чемпионате мира или страны это отнюдь не поражение! – она тем не менее всегда выходила к пьедесталу.

Инга вообще была очень человечна и чутко относилась к людям, особенно простым, сочувствовала им, старалась помочь. Потому-то никогда и не позволяла обмануть их надежд, была сердечной и доброй. Могла последней вещью поделиться.

Вот так отозвался о ней Б. А. Цыбин.

А вот письмо Надежды Медведевой, известного фоторепортера из Свердловска:

«Сейчас бы Инга за меня порадовалась – это я точно знаю. Я считаю себя обязанной ей, так как, впервые увидев ее, потянулась за ней как за идеалом. Если бы, Володя, ты написал так, чтобы люди поняли и полюбили ее и чтоб не смогли забыть… Многие ли из известных спортсменов могут похвастать, что они стали такими необходимыми для людей, часто к спорту и отношения не имеющих… Напиши, как она была добра, о ее щедрости душевной, очень редкой в наше время, к сожалению. Ведь талант ее был не только спортивный. Мне всегда казалось, что за что бы она ни взялась, все бы у нее получилось так же легко, красиво, изящно, как ее прекрасный бег на коньках. Мне кажется, что даже если ее рекорды перекроют намного, не в этом дело. Не в секундах секрет, а в красоте. Все, что ни делала она, было красиво. Это уж от Бога ей было дано. И поэтому она неповторима. Она была человеком исключительной доброты. Это, Володя, говорю я, которая при ее жизни была ноль, и она могла отмахнуться от меня, как от назойливой мухи. Но она не отмахнулась, а ведь я ей только докучала, теряя дар речи при ней, и ей было, наверное, скучно со мной. Доброта, Володя, самое драгоценное в человеке… Обязательно напиши книгу хорошую, такую, чтобы и потом люди, не видевшие ее [Ингу] никогда, прочли твою книгу и поняли, что за человек она была и как это страшно, что ее нет и не будет никогда. Мне, например, ее всегда будет не хватать… За эти годы, что ее нет, я чего-то достигла, в городе меня уважают, и не только в городе: мне пишут из многих городов и республик, из социалистических стран. Правда, я складываю письма стопкой, не отвечая, и каждый раз думаю: «А как же она мне отвечала, девчонке, ничего не значащей для нее». Инга была человеком духовно богатым, душевно щедрым. Среди спортсменов не всегда такое встретишь. К сожалению, я знала ее так мало, но верила ей беспредельно».

Наш с Ингой отец

Долго я колебался, рассказывать об отце или нет. Но потом подумал, что раз уж выбрал откровенный стиль в своем рассказе, так надо и здесь быть откровенным, хотя не очень это будет веселое повествование.

Я уже рассказывал о том, что наша мама, Анна Михайловна, после продолжительного проживания на Рязанщине, где родилась и где прошли ее детские и юношеские годы, переехала затем вместе со своей мамой Евдокией Федотовной в подмосковный Павловский Посад. С нашим же будущим отцом она познакомилась в Москве в 1933 году. Так случилось, что она приехала погостить к своей подруге, жившей в Доме крестьянина на Неглинной улице, где как раз и произошла эта встреча.

Он был скромным и обходительным парнем, высокого роста, под сто девяносто, атлетически хорошо сложенным, с красивыми и мужественными чертами лица.

Некоторое время спустя они поженились. Это произошло в 1935 году, когда им не исполнилось еще и двадцати. Регистрация состоялась в павловопосадском ЗАГСе. В Павловском Посаде же сняли комнату, а затем, когда освободилась площадь у матери мужа Прасковьи Игнатьевны в доме на Петровке, 26, они переехали жить туда: дочь свекрови Леля вышла замуж и переехала к мужу.

Еще такое было: у Прасковьи Игнатьевны муж пил, и она перестала его пускать домой, и он теперь ночевал на бульваре, на лавочке, где, будучи нетрезвым, уснул, загорелся – загорелась его одежда от горящей папиросы – и в тяжелейшем состоянии был доставлен в больницу Склифосовского, где спустя тринадцать дней умер, до рождения своей внучки Инги.

Домоуправление могло изъять излишки площади, поэтому Прасковья Игнатьевна и согласилась прописать на свою площадь сноху Анну.

В Москве Анна устроилась работать в Министерство общего машиностроения, начальником канцелярии. А для дополнительного заработка вечерами печатала на пишущей машинке. Сверхурочные были необходимы, так как вскоре оказалось, что муж ленив и работать совсем не собирается. Поначалу она еще надеялась, что он переменится, и содержала его какое-то время за свой счет. Кроме того, нужно было половину стоимости квартплаты отдавать свекрови.

В 1936 году, в августе, родилась Инга. Когда ей исполнилось месяцев семь, муж наконец-то пошел работать – токарем на завод, находившийся в здании бывшего Петровского монастыря в Крапивенском переулке, что почти в двух шагах от их дома. За месяц работы он приносил домой мизер – рублей тридцать пять, не больше. А то скажет, что зарплату у него украли, и вовсе не принесет ни копейки. Или забюллетенит. Нередко жена будит его утром: вставай, на работу опоздаешь, а он отвечает, что ему во вторую смену. Во вторую смену вновь не идет. «Мне в ночь», – скажет. В ночь идет и всю ночь спит на работе.

– Специалист он хороший, – говорили про него на работе, – но ленивый, а ночью вообще только спит. Поэтому у него и зарплата такая ничтожная…

В 1937 году его призвали в армию. Служил он в погранвойсках в Средней Азии. С плеч Анны словно свалился большой груз. Она рассказывала впоследствии:

– Мне стало намного легче: на работе мне помогали, к празднику дарили подарки для Инги, я немножко вздохнула, ожила…

Ингу через Горздрав удалось определить в ясли. И вот там Анна сдружилась с воспитательницей – Наташей Бибикиной, которая очень полюбила Ингу, молчаливую и спокойную. Когда Анна задерживалась на работе, Наташа могла привезти ребенка домой к Анне и сама остаться ночевать у нее, а также к себе взять Ингу.

Но до окончания своей армейской службы муж приезжал еще раз домой. Это было в 1939 году. Приехал он сделать операцию колена, на котором образовался нарост, мешавший ему ездить верхом на лошади. Операцию сделали благополучно – в клинике у Петровских Ворот. Но вновь, в течение полутора месяцев, он был на иждивении своей жены.

Закончилась у него служба в 1941 году, в январе. Но то ли из-за того, что свекровь Прасковья Игнатьевна что-то накляузничала в письмах ее сыну, то ли у него была своя цель, только он на этот раз приехал не домой, а к сестре Леле, жившей у мужа на Комсомольском проспекте, и от Анны его приезд скрыли.

Леля позвонила ничего не подозревавшей Анне на работу и попросила:

– Ты дай нам Ингу, пускай она у нас немножко побудет.

Четырехлетнюю Ингу к ним отвезла свекровь Прасковья Игнатьевна.

Инга побыла там несколько дней, Анна звонит и говорит:

– Я заеду за Ингой, хватит уж, загостилась…

И слышит неожиданное:

– Никто тебе ее не отдаст.

…Анна застала там всех, в том числе и мужа. Вот тогда и узнала, что он, оказывается, приехал и находится в Москве. Стала требовать отдать ей ребенка. Но Ингу не отдавали. И даже стали драться. Муж Анны, хотя и был податливым по натуре, на жену никогда не замахнулся и никому не дал ее тронуть. Он всячески отгораживал ее от махавших руками своих единомышленников. Но и Анна не растерялась, она сняла с Инги валеночек и стала им бить по го ловам нападавших – поверх рук мужа, который всячески мешал противоборствующей стороне наносить ответные удары.

От криков, от шума Инга испугалась и заплакала. Квартира имела коридорную систему, и вскоре из всех комнат вышли соседи. Видя, что ребенок плачет, они заявили:

– Ребенок плачет и не хочет у вас оставаться, зачем же вы задерживаете его?

Когда мать и дочь шли домой, Инга говорит:

– Мамочка, мы больше сюда никогда не придем…

Несколько позже муж Лели, работник органов, сказал как-то Анне:

– Прасковья Игнатьевна всех разбивает, мой брак с Лелей разбивает, не даст и тебе она житья.

Впоследствии я был свидетелем несложившейся семейной жизни у старшего сына Прасковьи Игнатьевны – Николая Михайловича.

Но родственники не успокоились. Прасковья Игнатьевна и иже с ней подали в суд – лишить Анну родительских прав, поскольку, дескать, она плохо воспитывает дочь, не следит за ней и т. п. И кроме того, ее надо выселить с жилплощади. Это было главным для Прасковьи Игнатьевны. Жизнь у сына с Анной, по всей видимости, уже разрушена, а отдавать площадь Анне жалко.

Со стороны Прасковьи Игнатьевны были двенадцать свидетелей, в том числе и те, которых Анна впервые увидела здесь, на суде. С ее стороны – всего лишь ее подруга Наталья Бибикина, работавшая воспитательницей яслей, и соседка по квартире Ксения Титовна, прямая по характеру, всегда говорившая то, что было на самом деле.

И еще Анна взяла с собой Ингу, ее не с кем было оставить дома. Одела ее в новенькое, недавно купленное пальтишко, надела меховую шапку и валеночки. Инга была упитанным ребенком, всегда всем нравилась. Пройдясь с мамой по улице, до здания суда, она посвежела, и щечки у нее стали похожи на два красных больших яблока.

После опроса свидетелей с речью выступила прокурор. Она сказала такие слова:

– Все можно купить или одолжить – пальтишко, шарфик, шапку, валенки, но вот такие налитые щечки, как у этой девочки, пухленькие, красненькие, ни у кого не одолжишь, нигде их не возьмешь…

Суд по иску приостановил дело, а поскольку отец не обес печивал семью, ему в принудительном порядке предписано было выплачивать алименты в пользу дочери.

Некоторое время спустя Анна случайно встретила на улице судью, под председательством которого рассматривалось то дело. Он узнал Анну, подошел, разговорились.

– Я видел, – сказал он, – что это был наговор, поэтому и приостановил дело и присудил алименты…

А муж после этого скрылся. Как узнала позже Анна, он сошелся с другой женщиной, жившей где-то на Рогожской улице, родители которой были в отъезде за границей, в Китае. Он находился на ее иждивении. А алиментов Анна так и не могла с него получить. Тогда и подала во всесоюзный розыск. Это было в том же 1941 году.

Так он периодически женился то на одной, то на другой, и только когда в прокуратуру Коминтерновского района Москвы прислала письмо одна из его очередных жен, сообщив о том, что он, будучи не разведенным, женился на ней, Анна и узнала о такой его практике. К тому времени он уже махнул в Вологду. Туда сей же час полетел исполнительный лист. Но вскоре муж вновь исчез в неизвестном направ лении.

Через много-много лет он опять приехал в Москву, устроился работать в речном пароходстве, где вновь его настиг исполнительный лист. Но после уплаты единоразовой ничтожной суммы он, как это было и прежде, испарился. И с того времени Анна о нем уже не слышала и не видела его долгие и долгие годы – до 1953 года. Как оказалось потом, он сидел два года за многоженство.

В 1941 году, в сентябре, родился я. Мама родила меня в Павловском Посаде, где в то время жила ее мать, наша с Ингой бабушка Евдокия Федотовна, покоящаяся теперь рядом со своей внучкой Ингой на Ваганьковском кладбище. В Москве были сильные бомбежки, особенно в последней десятидневке июля 1941 года, поэтому мама перед родами и отправилась вместе с Ингой в более спокойное Подмосковье к своей матери. Из Москвы эвакуировалось предприятие за предприятием, в том числе и Министерство общего машиностроения, в котором работала Анна. Но ей предстояло скоро родить, и она сочла опасным отправляться в дальний путь.

Когда мама возвратилась из Павловского Посада назад с Ингой и со мной, то узнала, что ее выписали с площади в доме на Петровке, 26. Свекровь Прасковья Игнатьевна наконец-то реализовала свою давнюю задумку. И мы все трое оказались на улице. В домоуправлении, куда мама обратилась за продовольственными карточками, – а тогда продукты можно было приобрести только по карточкам, – ей сказала знакомая учетчица:

– Тебя, Ань, выписали. Приходили свекровь и твой муж. Они хотели тебя выписать насовсем, а домоуправ Зайцев сказал, что этого делать не имеет права, а может только временно…

Мама обратилась в районное, 17-е, отделение милиции: мол, выписана с площади, продовольственных карточек нет, куда идти с двумя детьми и чем их кормить? В милиции сказали, что не могут вновь прописать, так как выписка произведена по причине эвакуации на длительный срок, пока не закончится война.

Тогда она отправилась в Главное управление внутренних дел – на Петровку, 38, благо что и это учреждение недалеко: попробуй-ка, походи с ребенком на руках! Сначала не хотели и разговаривать – по той же самой причине: закон есть закон! Но добилась приема у более высокого начальника, вновь объясняла, вновь показывала документы: вот, пожалуйста, справка из роддома, а также справка о том, что народившийся сын зарегистрирован в ЗАГСе Коминтерновского района, согласно ее паспортным данным, где значится, что она прописана на Петровке, 26. И привела такие аргументы:

– Куда я теперь должна идти – опять в родильный дом? Меня там не примут. Так где я должна жить?

Я был у нее на руках, завернутый в одеяло, а пятилетняя Инга стояла с ней рядом. В самом деле, куда ж ей с двумя детьми податься? Начальник внимательно посмотрел на всех нас, удостоверившись, наверное, что мы не шпионы, сердце его дрогнуло, и он сказал:

– Идите в 17-е отделение, и вас пропишут.

Нас прописали лишь в январе 1942 года. Но карточки полагались только со следующего месяца, поэтому приходилось надеяться на кого-то из знакомых нашей мамы, которые могли хоть как-то помочь с продуктами. К тому же в полном разгаре была зима, квартира не отапливалась, и в комнате стоял такой холод, что с оконных стекол и подоконника приходилось счищать снег, чтобы как-то уменьшить стужу. Но это было в основном психологическое мероприятие, не исключавшее все же наших болезней. Мы заболевали. Несмотря на то что меня клали на кровать в середину (между мамой и Ингой), чтобы прибавить мне тепла, я вскоре заболел воспалением легких. Это было неотвратимо, поскольку перепеленовывание происходило, в сущности, на открытом морозном воздухе.

За «подвиги» отца мама мне присвоила отчество не Григорьевич, а Иванович. Поэтому в моем свидетельстве о рождении (так же как и в паспорте) записано: Владимир Иванович. Инга получила от него за восемнадцать лет ничтожную сумму, я же – ни копейки. Зато добровольно помогал нам в течение восемнадцати лет один знакомый нашей семьи: низкий ему поклон за его доброе сердце, и теперь уже – светлая ему память.

В 1959 году у нас с отцом произошло объяснение. Я без всякой дипломатии спросил его:

– Скажи, ты мой отец?

Он расплакался, все тело его затряслось. Он горячо обнял меня и сказал, обливаясь слезами:

– Конечно, конечно… Неужели ты думаешь, что какой-то там Иван, при чем он тут?

Я увидел, что это были искренние, правдивые слезы и что у него, по-видимому, прорывалось человеческое, сердечное. В те минуты нашего единственного в жизни трогательного объяснения я словно почувствовал всю суть отца и увидел трагичность и ошибочность его прошлой жизни, в которой он, судя по его реакции, раскаивался. И мне стало жаль его. Я понял, что он был потенциально неплохим человеком, но слишком поддавался минутному настроению, которое нередко подталкивало его к неправедным поступкам. Виной тут была и его мать Прасковья Игнатьевна, которая всегда больше уделяла внимания старшему сыну Николаю, а Гришка вроде бы был ни при чем, так, сбоку припеку. Не чувствуя поддержки дома, Григорий все чаще находил ее на улице, среди своих приятелей. Со временем у него, по-видимому, и выработалось легкое отношение к жизни…

Задолго до этой нашей встречи отец собирался на целину в Казахстан. Это было в 1953 году. Он пообещал шестнадцатилетней Инге дать денег, которые должен был получить на работе. Работа его (строительная организация) находилась на Неглинной улице.

– Пойдем, я деньги буду получать, дам тебе…

Инга просидела в коридоре, где он ее оставил, до самого вечера и вернулась домой ни с чем. Вероятно, под впечатлением какой-то минуты, сбившей его с толку, он забыл про дочь и, не помня про обещанное, уехал в Казахстан.

Но все проходит. Инги уже нет почти сорок лет. Да и многие, фигурирующие в моем повествовании люди, умерли. Не так давно умерла наша с Ингой мама (4 декабря 2001 года, на 87-м году жизни). Наш отец жив ли он, не знаю, но многие годы был жив – и слава богу. Но если жив, то сейчас ему под девяносто. И если это так, то такая продолжительная жизнь ему дана, возможно, для того, чтобы он хорошо осмыслил свои прошлые годы и поступки. Лично я и в свое время наша мама Анна Михайловна не держали на него зла и не желали ему плохого (а я и сейчас не держу и не желаю). Все пережито, все прошло, и каждый получает свое.

С годами мы простили Григорию Михайловичу как его уклонение от уплаты алиментов, так и то, что он подал на наследство Инги после ее смерти в 1966 году. Это также очень поучительная история. Был суд, и я предлагаю вам некоторые выдержки из выступления адвоката, представлявшего интересы нашей мамы на этом процессе. Выступление его вошло потом в сборник под названием «Речи советских адвокатов по гражданским делам» (М.: Юридическая литература, 1976. С. 211–219). В публикации была изменена фамилия Артамоновы на Грачевы, а также некоторые имена, например, Инга на Инну. Итак, выдержки из речи канди дата юридических наук адвоката Д. С. Левенсона по делу А. М. Грачевой (то есть нашей мамы Анны Михайловны Артамоновой), а впереди дается краткая вводка, предваряющая эту публикацию и объясняющая суть дела.

«4 января 1966 г. трагически погибла известная спорт сменка Инна Грачева.

22 января 1966 г. ее отцом, Г. М. Грачевым, проживающим в г. Алма-Ате, было подано заявление в Первую нотариальную контору Москвы с просьбой выдать свидетельство о праве на наследство.

А. М. Грачева (мать погибшей) предъявила иск к Г. М. Грачеву о лишении его права наследования. Иск был основан на ст. 531 ГК РСФСР, согласно которой родители, злостно уклонявшиеся от выполнения лежащих на них в силу закона обязанностей по содержанию наследодателя, если это обстоятельство подтверждено в судебном порядке, не имеют право наследовать.

Д. С. Левенсон».

«Безутешен Григорий Михайлович Грачев. В расцвете сил погибла его дочь, знаменитая спортсменка Инна. Легко можно представить горе отца, который очень любил «Инночку». Только так в суде называл Григорий Михайлович свою дочь – ласково и нежно: «Инночка». «У меня с дочерью были прекрасные отношения, мы постоянно с ней переписывались», – заявил он суду.

Григория Михайловича, судя по его словам, меньше всего интересует наследство, открывшееся после смерти дочери. Просто Грачев хочет, чтобы его по закону признали отцом Инги. Это и только это волнует его.

В письме к сыну Владимиру он писал: «Ты хорошо знаешь, что я не хотел претендовать ни на какое наследство. Однако поведение твоей матери заставило меня изменить свое решение. Вещами, которые ты передал мне, твоя мать оскорбила меня».

После похорон Грачев улетел в Алма-Ату. Вещи, которые ему были переданы на память об Инне и осмотренные им дома, в Алма-Ате, своей незначительной стоимостью обидели его, оскорбили, разгневали.

Об этом же сообщил суду и брат ответчика, свидетель Грачев (Николай Михайлович Артамонов. – В. А.): «Откровенно говоря, после смерти Инны Гриша не хотел претендовать на наследство ее имущества. Он просил дать спортивный костюм Инны и несколько сувениров, из которых он у себя дома хотел сделать уголок памяти Инны. Но после того, как над ним надсмеялись, он был вынужден изменить свое решение».

У кого не дрогнет сердце от жалости! Убитый горем отец хочет в память о дочери сделать мемориальный уголок, а его обманывают: дают вещи, но не те, что он просил, не те, из которых можно было бы сделать задуманный уголок. Но так ли все это?

Как видно из наследственного дела, истребованного судом, оно было заведено в нотариальной конторе по заявлению Григория Михайловича, поданному за несколько дней до отлета в Алма-Ату и через несколько дней после похорон дочери. Матери тогда было не до оскорблений, не до сведения счетов взаимных обид. Она была парализована, убита горем.

Если Григорий Михайлович подал заявление нотариусу о выдаче свидетельства о праве на наследство через 11 дней после похорон, то Анна Михайловна подала такое заявление только через шесть месяцев. Интересна и такая деталь: Грачев в заявлении скрупулезно указывает все вещи, в том числе и залоговые ломбардные квитанции, на которые он, как наследник, претендует.

Ответчик хочет наследовать, это желание является ясным, и оно четко выражено еще до того, как его «обидели».

А может быть, мы зря придираемся? В конце концов, родители имеют право наследовать после смерти детей, это ясно и четко записано в законе, в ст. 532 ГК РСФСР. Можно ли ставить ему в упрек, что Григорий Михайлович слишком быстро оправился от горя и стал заниматься имущественными делами?

Разные родители, разные характеры, и в общем-то закону это безразлично. Но закону не безразлично отношение родителей к детям. Если родители злостно уклонялись от обязанностей по содержанию детей, то в силу ст. 531 ГК РСФСР они могут быть лишены права наследования.

Пленум Верховного суда СССР в постановлении от 1 июля 1965 г. «О судебной практике по делам наследования» указал, что факт злостного уклонения от родительских обязанностей должен быть подтвержден приговором суда, либо материалами гражданского дела о взыскании алиментов, или другими представленными доказательствами.

Вот теперь-то и настал черед посмотреть, как Грачев выполнял свои родительские обязанности. Причем нас будет интересовать отнюдь не тот период, о котором говорил ответчик, не то время, когда Инна Грачева была увенчана лавровыми венками, когда ее спортивным достижениям рукоплескал мир. Мы должны проследить поведение отца, отношение его к дочери с момента рождения в августе 1936 года до ее совершеннолетия, то есть до августа 1954 года.

В 1937 году Грачев был призван в армию и возвратился только в январе 1941 года. Вряд ли он мог в эти годы, будучи солдатом, оказывать какую-либо материальную помощь. Да с него в то время никто ее и не требовал. Возвратившись домой, Грачев… оставил семью.

Только тогда Анна Михайловна впервые обратилась в суд с иском о взыскании алиментов с Грачева.

…Только пять месяцев платил деньги Грачев, а в августе покинул службу, конечно не сообщив своего нового места работы.

Анна Михайловна, как рассказали свидетели, ходила по судам, прокурорам, милициям с просьбой разыскать Григория Михайловича.

Свидетель Лягова была с Грачевой в отделении милиции, в котором последняя просила объявить розыск мужа, уклонявшегося от уплаты алиментов. Да разве разыщешь в Москве человека, если прописка у него прежняя, а место жительства он меняет ежегодно.

…И вот удача, в конце 1948 года Грачев был найден. С 1945 года, как оказалось, он работал на фабрике «Красное знамя» в г. Раменское Московской области. Но только один раз были удержаны алименты в сумме 42 руб. Теперь Грачев решил не ждать и пяти месяцев и, уволившись с работы, переехал в Вологодскую область.

Третий и последний исполнительный лист догоняет Грачева в 1953 году в Черниговской области. Уплатив 193 руб. в одну зарплату, он поступил так же, как поступал ранее по им же разработанной методе: ушел с работы и переехал на другое место.

Россия велика, и есть где спрятаться алиментщику от несовершеннолетней дочери. Ах, если бы знать, что из этой долговязой девчонки вырастет чемпионка мира, не прятался бы тогда от нее родной отец. Но этого никто не знал, в том числе и Григорий Михайлович, и поэтому он уезжает в Казахстан. А через год он наконец может спокойно вздохнуть: Инне исполнилось 18 лет.

А в 1956 году, когда Инна впервые завоевала первенство Союза, к ней явился с покаянием блудный папаша. Платить не надо, а поживиться можно, и он начинает выуживать деньги у дочери, которую бросил…

Нам не представляло большого труда подсчитать, сколько же месяцев Грачев фактически платил алименты. Мы почти обошлись пальцами одной руки. Шесть месяцев из 15 лет (мы исключили время пребывания ответчика в армии).

…Картина воспитания внучки заботливой бабушкой (матерью отца, Прасковьей Игнатьевной. – В. А.) создана пылким воображением Григория Михайловича, жаждущего получения наследства, и внушена им своей матери Прасковье Игнатьевне (скорее всего, наоборот. – В. А.). Инна никогда не находилась на воспитании бабушки в том смысле, как это понимает наш закон.

Семья Анны Михайловны жила в комнате 17 кв. м, смежной с комнатой Прасковьи Игнатьевны, размером 33 кв. м. Но уже в 1941 году эти комнаты были превращены в изолированные. Свидетели Яблоков, Соколовский, Айсина и другие подтвердили, что семья Анны Михайловны состояла из трех человек: матери, двоих детей – Инны и Владимира. Жили они отдельно от Прасковьи Игнатьевны и вели раздельное хозяйство.

…Одна, со старой матерью (в 1943 году к нам переехала бабушка Евдокия Федотовна. – В. А.), двумя маленькими детьми, эта женщина жила на небольшую заработную плату. Свидетели рассказали, как Анна Михайловна билась точно рыба об лед, пока поставила детей на ноги.

Она искала мужа, а он бегал с работы на работу, из одной области в другую, лишь бы не платить алименты.

Григорий Михайлович пытался смешать с грязью свою жену… Но насколько лучше выглядела Анна Михайловна, когда ей, так же как и Григорию Михайловичу, пришлось отвечать на вопрос: болела ли когда-нибудь Инна?

Отец ответил, что дочь всегда была здоровой. А мать рассказала, что девочка с 1942 по 1947 год болела туберкулезом.

Интересно и другое. Анна Михайловна рассказала с мельчайшими подробностями, где, когда и у кого лечилась дочь, а вот Прасковья Игнатьевна, претендующая на роль воспитателя Инны, об этой новости узнала впервые здесь, в суде.

И еще надо сказать об одном незримо присутствующем свидетеле. Это о самой Инне, из-за безвременной смерти которой и рассматривается настоящее дело.

Инне было 29 лет. Редко кому в таком возрасте выпадает мировая слава. Четыре раза она завоевывала первенство мира.

Когда она сдавала в издательство в октябре 1965 года рукопись своей книги, она не думала умирать. Жанр этой книги определен в договоре как автобиографическая повесть. Живая Инна писала о своей жизни, о людях, которые ее окружали, о добрых и злых, о благородных и подлых. Она прямо указала их имена, беря на себя высокую моральную ответственность после выхода книги в свет каждому из этих людей посмотреть в глаза, ответить за каждое слово.

Вам был представлен один экземпляр рукописи, на титульном листе которой стоит подпись Инны Грачевой.

Инна очень тепло пишет о матери, рассказывает о тех трудностях, которые ей пришлось пережить.

А об отце… я не буду рассказывать. Послушайте, что говорит сама Инна: «Я думала, что отец на фронте. «Он у тебя от алиментов бегает», – сказала однажды соседка по лестнице. Я не понимала, что значат слова: «бегает от алиментов», но мне стало больно. Отец был слизняком – пристраивался там, где легче. Он любил жить легко, обманывать, играть на доверии людей».

Хватит. Я прочитал только маленький отрывок из главы, посвященной Григорию Михайловичу. Для нас достаточно свидетельства того, от кого бегал Грачев.

Нет надобности читать другие обидные и жестокие слова, которые заслужил ответчик.

Мне представляется, что иск Анны Михайловны Грачевой о лишении права на наследство Григория Михайловича Грачева обоснован, доказан и потому подлежит удовлетворению.

И еще несколько слов.

Хочется верить Григорию Михайловичу, что сейчас он не тот человек, каким был в 1940–1954 гг. Он говорит, что в его семье воспитывается приемная дочь. Пусть Григорий Михайлович заменит отца приемной дочери, отца, которого не было у его родной дочери.

Пусть своей любовью, теплым отношением к приемной дочери он искупит, хотя бы частично, свою большую вину перед погибшей кровной дочерью».

И заканчивается эта публикация словами: «Решением народного суда иск был удовлетворен. Решение вступило в законную силу».

Отца лишили права на наследование имущества дочери Инги.

Можно было бы посвятить целую большую главу трудностям в сборе нужных документов по выплате алиментов нашим отцом. Во все города и веси, где он бывал, посылались официальные запросы. И приходилось ждать, ждать, ждать… И долгое время ни один суд Москвы вообще не принимал это дело к производству. Говорили, что обращаться нужно по месту жительства ответчика, то есть нашего отца. Потом приняли все же к производству дело в нарсуде Ленинского района Москвы, по месту жительства Инги.

Но кроме этих были и еще проблемы. Вот что потом рассказывала мне мама:

«Когда я подала в суд, мне нужно было большую госпошлину заплатить за наследство, которое осталось, – за машину, за гараж… У меня денег не было никаких. Судья очень долго не могла назначить суд в связи с тем, что хлопотала у главного судьи, чтобы мне отменили госпошлину. Мне отменили ее. Потом, когда нужно было переводить машину, за нее также необходимо было уплатить госпошлину в размере 350 рублей. В нотариальной конторе посоветовали: «Вы напишите заявление, обратитесь в финансовый отдел Москвы». Обратилась. Ко мне пришли обследовать материальное положение семьи и сняли госпошлину».

Я рассказал об отце не по злобе. Мы давно, как я уже сказал, его простили. Но история злопамятна – и с этим ничего не поделаешь. Пусть рассказанное мной будет кому-то уроком и предостережением.

Наша родина – Петровка

Вновь перенесемся в далекие годы детства.

Излишне подробно рассказывать о трудностях, с которыми сталкивалась наша семья в послевоенное время. Нехватка денег, недоедание и даже голод (в 1947 году) были распространенным явлением того времени. Но один эпизод и по сей день вызывает у меня жуткое ощущение.

Помню, Инга и я так изголодались, что не могли сдерживать себя и беспрестанно скулили:

– Ой, мама, есть хочется, есть хочется…

Разволновавшись от наших причитаний, мама встала на стул, потом на стол, за которым мы сидели и над которым висел на большом крюке широкий матерчатый абажур красного цвета, и сказала, вернее, выкрикнула трагическим, рыдающим голосом:

– Ешьте меня… Я повешусь, а вы ешьте…

И она вытянула вверх руки с поясом от халата, намереваясь зацепить им за крюк…

Мы закричали с Ингой не своими голосами:

– Мама! – и подняли страшный рев.

Нам это так ударило по нервам, что мы долго не могли успокоиться. О еде и о голоде забыли в тот же миг. Мама, сев на стул, плакала – она не видела выхода из создавшегося положения, мы плакали, потому что испугались за маму. Тогда-то она и послала Ингу к соседу дяде Боре за хлебом, о чем я упоминал в начале своей книги.

Не буду рассказывать о том, что Инга и я всеми силами старались каким-то образом внести свою лепту в доход семьи. Инга экономила на школьных завтраках и приносила домой несъеденные бублики. Я вставал в очередь за мукой в качестве подставного лица, с тем чтобы получить за эту «работу» рублишко и принести его тут же маме. Инга в девять-десять лет была уже настоящей мамой, а я лет с пяти в отсутствие остальных был за хозяина в доме: мог сам себя покормить, закрыть дверь комнаты, пойти на любую улицу – без опасения взрослых за меня…

Мне кажется, что почти с самого рождения мы были приучены к самостоятельности и дисциплине. У каждого из нас были обязанности по дому. Инга прекрасно умела вышивать, кроить, шить, готовить еду… Я в пять лет мог уже натирать паркетные полы, ходить в магазины… Все это кажется таким обычным, что не о чем тут как будто и говорить.

Но был еще один запомнившийся мне эпизод, когда хотели украсть Ингу.

Мы остались с сестрой как-то дома одни. Ей было лет двенадцать. У нее заканчивались летние каникулы, оставалось всего несколько дней до начала занятий в школе. И вдруг приходит в квартиру незнакомая женщина с серьезным лицом, в очках, в руках у нее маленький черный чемоданчик, и говорит властным голосом:

– Кто тут Инга?

К нашему счастью, помимо нас с Ингой в квартире находился и сосед дядя Боря – Борис Александрович, душа нашей коммуналки, тепло относившийся ко всем ее жителям и особенно заботливо – к нам, детям.

Инга, растерявшись, отвечает этой женщине:

– Я…

– Так веди меня в комнату, – сказала она, как только увидела, что Инга направилась на кухню. Голос у незнакомки был начальственно-раздраженный, она как бы даже прикрикнула.

Инга изменила направление и повела ее в комнату, по-прежнему ничего не понимая.

Когда мы втроем оказались в нашей комнате, женщина засуетилась и стала быстро объяснять:

– Инга, ты должна ехать сейчас в санаторий. Доставай мамин паспорт, и поедем.

У сестры врачи обнаружили когда-то туберкулез, и она состояла на учете в туберкулезном диспансере, так что на первый взгляд предложение было логичным. Но почему этот вопрос не согласуется с нашей мамой, а приходит незнакомая женщина и говорит это?

Инга побледнела и автоматически сказала то, о чем постоянно думала в эти последние два-три дня каникул:

– Но мне же в школу!

– Делай что тебе говорят! – опять последовал приказ.

Не знаю, чем бы все это закончилось, если бы не дядя Боря. Вероятно почувствовав что-то неладное, он не стал уходить в свою комнату, а продолжал оставаться в коридоре, лишь только подойдя поближе к двери нашей комнаты. Когда он услышал распоряжение этой женщины насчет санатория, он немедленно открыл дверь и, войдя, сразу спросил:

– Вы почему кричите на ребенка? И о каком таком санатории идет речь?

В ту же секунду женщина в очках схватила свой чемоданчик, юркнула под рукой огромного дяди Бори, – и мы следом все направились за ней, уверовавшись в один миг, что это какой-то нечестный человек, – и стала с молниеносной быстротой спускаться по лестнице, что там спускаться – буквально бежать. А дядя Боря ей еще и вдогонку что-то грозное крикнул, примерно:

– Если я вас еще раз увижу, то отведу куда следует…

Поскольку я о нашем соседе упомянул, то скажу о нем еще несколько добрых слов.

Мы все его безгранично любили и очень благодарны за поддержку и заботу. Он давно уже умер, но я его часто вспоминаю за душевное отношение вообще к людям и, в частности, ко всем нам. Умирал он, помню, от рака горла. Но не паниковал, вел себя достойно, что само по себе уже восхищало. Я приехал из армии в отпуск, на побывку домой, и, узнав о его состоянии, сразу его навестил. И вот вхожу в его комнату. Прежде самый веселый из всех наших соседей, на Новый год наряжавший всегда елку конфетами, мандаринами, огромными кусками колбасы, сыра и другими съестными продуктами, предназначавшимися специально для нас, детей квартиры, теперь выглядел увядшим, потускневшим. Но как только я подсел к нему на краешек кровати, он улыбнулся мне и сказал едва слышно:

– А, Вовочка, приехал…

Потом спросил:

– Как ты думаешь, встану я или нет?

– Конечно, конечно, – отвечаю я не колеблясь. Так хотелось верить в это.

Но он, покачав головой, сказал:

– Нет, Вовочка, это конец…

Он знал все о своей болезни и так спокойно, по крайней мере внешне, к этому относился!

Я до сих пор воспринимаю его как очень близкого нам человека. Спасибо ему. Не так уж много оказывается таких сердечных людей в жизни. В иные минуты до сих пор ощущаю себя ребенком, которому так не хватает отцовской поддержки и отцовского доброго слова. Дядя Боря соседским своим вниманием в какой-то мере заменил нам отца.

…Но кто была эта женщина, кем она послана, до сих пор осталось для всех нас загадкой. А также – что лежало в ее черном чемоданчике, какова цель ее визита? Возможно, это был отзвук тех прежних козней, которые строились вокруг нашей мамы, Инги и всей нашей семьи.

В детстве, как известно, кажется все гораздо ярче, значительнее. У нас, ребят военного времени, несмотря на материальные трудности, было много впечатлений. И моя сестра Инга, и я, и все дети нашей квартиры и, думаю, в целом всего нашего двора, и вообще все ребята того времени жизнь воспринимали с большой радостью и были по-своему счастливы. У нас к тому же во дворе был великолепный стадион (он и сейчас там), филиал известного стадиона «Динамо». Это являлось большой отдушиной для нас. Здесь началось незаметное для всех становление Инги как великой спорт сменки, о которой потом заговорил мир. Но и кроме пребывания на стадионе, где мы все научились и кататься на коньках, и играть в хоккей, в большой теннис, волейбол, баскетбол, а во дворе – и в футбол, мы как губки впитывали в себя жизнь, разворачивающуюся прямо у нас на глазах в нашем дворе. И это нас сделало людьми очень широкого эмоционального кругозора, приучило подмечать различные особенности, нюансы жизни. Еще, бывало, спишь утром, а уже сквозь сон слышишь доносящиеся с улицы привычные слова точильщика и стекольщика:

– То-чить ножи, ножницы…

– Встав-лять стекла…

Особенно они упирали на «чить» и «лять», по существу, не произнося первых частей слов, и это звучало у них как «…чить ножи, ножницы», «…лять стекла», и в пробудившемся сознании это повторялось эхом. Потом картинка менялась на другую, и уже слышишь:

– Товарищ домоуправ, что-то у нас плохо течет кран…

– Хорошо, вечером зайдем со слесарем…

Этот разговор происходит не в домоуправлении, а прямо на ходу: по двору идет домоуправ, который всех знает в доме и знает, кто в какой квартире живет, а из окна как раз поджидает его жиличка… Не нужно было ни звонить диспетчеру, ни тем более ходить в домоуправление, чтобы сделать заявку на исправление крана, электропроводки… Все держалось на устной договоренности. А в домоуправлении вместе с домоуправом работали всего несколько человек, и это при том, что в нашем доме жили ни много ни мало четыре тысячи человек! Двор был всегда чисто выметен, полит, очищен от снега в зимнее время, скользкие места посыпаны песком…

Или сквозь сон вспоминаются недавно слышанные смешные слова уличного торговца пельменями на Трубной площади:

– Пельмени «Мишка на севере», «Мишка на севере».

Именно такая надпись была на коробке, и там же был изображен белый медведь, шагавший среди безмолвия льдин. Но прохожие шли мимо, как бы не слышали торговца. И тогда вслед им он говорил те смешные слова, словно пытаясь уже шуткой привлечь их внимание и одновременно подчеркнуть этим, как нелегка его доля:

– Машка – на юге, Машка – на юге…

В квартире гуляли крысы, бессовестно шаря по кастрюлям на кухнях, а уж мышей под полами, клопов в диванах и кроватях было вообще несметное количество – они ходили целыми полчищами. Бабушка наша, Евдокия Федотовна, жутко боялась мышей (а о крысах и говорить не приходится). Как увидит, мышь где-нибудь юркнет в комнате, выбегает тотчас в коридор и стоит там ни жива ни мертва. Спрашиваю:

– Ты что здесь стоишь?

– Мышэнэк там, – говорит. Она именно так произносила это слово: «мышэнэк».

И со всеми этими «спутниками жизни» приходилось вести борьбу. Кошка Мурка не могла одна справиться с грызунами, и помогала ей в этом тетя Ксеня (Ксения Титовна). Она как-то ловко прижимала крысу щеткой к полу, а Мурка в это время впивалась в нее когтями и зубами.

Мурку котенком в квартиру принесли Инга и Рита. В течение всех семнадцати лет жизни Мурки, родившей множество котят, которых, прости господи за грехи человеческие, из-за невозможности прокормить топили наши женщины в ведре с водой, предварительно запихнув их в старый чулок, она была кошкой строгих правил, никому не позволяя себя даже погладить. Она сидела на здоровенном двухметровом кованом сундуке Прасковьи Игнатьевны, стоявшем на коридоре и называемом нами «бабушкиной шкатулкой», и никто не отваживался ее погладить, поскольку Мурке это не нравилось и она тут же могла цапнуть. И когда она однажды подавилась рыбьей костью, никто не знал, как к ней подступиться из-за ее такого строгого характера. И только Инга и Рита, «крестные» Мурки, смогли спокойно разрешить эту задачу. Когда они подошли к ней, на удивление всех соседей, кошка сама открыла рот. Рита держала ее за голову, а Инга осторожно вытаскивала из горла кость. И вытащила. Это было настоящим событием. Все восхищались «хирургическими способностями» Инги и Риты, а также необычайным мужеством и памятливостью Мурки. Все только и говорили:

– Надо же, запомнила девчонок, которые ее когда-то подобрали, и только им доверилась!

Инга вообще располагала к себе. Она могла подойти к самой страшной и большой собаке, и та сразу начинала вилять хвостом. Инга гладила ее, взъерошивала руками шерсть, приговаривая:

– Какая же ты хорошая собаченция…

Она всю жизнь мечтала о собачке с «кожаным» носом, у которой глазки-бусинки едва проглядывали бы из-за густой шерсти на мордочке.

Уныния не чувствовалось ни в ком из жильцов. Почти всегда из окон дома слышались песни с пластинок, проигрываемых на патефонах. Пройдешь по двору и словно побываешь на большом концерте. Из одного окна слышишь, из другого, из третьего…

– «Парень я моло-дой-о-ой, а хожу я с бородой, бриться, мыться, наряжаться, с милкой целоваться…»

– «Давай закурим, товарищ дорогой, давай закурим, товарищ мой…»

И мы, мальчишки, влезали под крышу длинного гаража на заднем дворе и курили папиросы «Спорт», на коробке которых был изображен теннисист с ракеткой. Пачек восемь купим на троих и, пока не выкурим их все, не вылезаем оттуда. Из дырки дым валит коромыслом, и кто-то думает, что это пожар. Мама, заподозрив меня в курении, проверяла:

– Ну-ка, дыхни, дай-ка я посмотрю твои карманы…

Я тянул время, чтобы размять в кармане брюк оставшуюся папиросу и протолкнуть ее в дырочку кармана…

Из-за этого баловства, к которому нас приобщил более взрослый парень Виталик, приехавший из прибалтийского Калининграда и умевший пускать дымовые кольца изо рта, мы целыми днями, а то и неделями прогуливали школу. Так было и со мной, когда я классе в четвертом прогулял подряд четыре дня. Я попался самым неожиданным образом. Мама в трамвае случайно встретила мою классную руководительницу, которая, естественно, и поинтересовалась, почему я четыре дня отсутствую – очевидно, заболел? Утром мама меня и спрашивает: как дела, как учеба? А ведь я каждый день имитировал уход в школу, сообщая бабушке, находившейся на кухне, что я пошел, на что она отвечала: «Иди, иди». Я хлопал входной дверью, потом возвращался на цыпочках в комнату, засовывал свой портфель за диван и так же на цыпочках тихо выходил из квартиры. И вот, не подозревая подвоха, отвечаю бодро и четко: дела нормальные, учеба проходит успешно… Но почему-то Инга озорно взглядывает на меня и смеется. По ее реакции начинаю догадываться: что-то тут не так.

– Значит, нормально? – еще раз уточняет мама.

– Нормально, – все еще бодро отвечаю я, хотя и чувствую некоторую неуверенность, но для убедительности прибавляю к ответу еще некоторое вранье: мол, я на таком хорошем счету, что учителя только тем и занимаются, что хвалят меня за примерное поведение! Надо сказать, что в нашей семье не принято было свои обязанности, в данном случае учебные дела, перекладывать на кого-то другого, проще говоря – беспокоить своими проблемами маму, у которой и без того хватало дел.

– А я встретила тут твою учительницу в трамвае… Она говорит, что ты в школу не ходишь.

Внутри так все и похолодело у меня: изобличен! Стыдобища. И обидно – ведь так продуманно и тонко действовал, а все равно попался. Приперт к самой стене! Чувствую, к лицу приливает краска. Инга хохочет уже в открытую, а я не знаю, куда деваться…

Аналогично было и у Инги, еще раньше, когда она училась классе в пятом-шестом. Классная руководительница ее, Наталья Михайловна, старалась, чтобы Инга более внимательно относилась к учебе, а Инге такая опека, конечно, не нравилась, и она тоже стала прогуливать школу. Уж мама хватилась:

– Ты что же сегодня в школу-то опять не идешь?

– Ты знаешь, мам, – мгновенно придумала версию Инга, – наша учительница умерла.

Ну как тут не посочувствуешь, да и учительница хорошая, словом, большое горе.

И можете себе представить, как была удивлена мама, когда через некоторое время встретилась в школе с «покойной» учительницей. Так и хотелось маме воскликнуть:

– Наталья Михайловна, так вы же…

Спасительное вранье детства перевоплотилось потом в редчайшую способность у Инги сообщать о себе такую фантазию, которая помогала ей в спорте не только выдерживать жесточайшие нагрузки, но и побеждать своих соперниц, причем с блеском, с непостижимой красотой и легкостью. Все так и думали, что ей это очень легко дается. А для Инги «такой порядок» был как бы «высшим шиком». Это ее приподнимало и добавляло уверенности в новых предстоящих победах. Это был стимул в жизни, самоутверждение, личное изобретение, знак качества! Вроде всем кажется легко – так попробуйте вы сами, получится у вас?

Расскажу о таком эпизоде.

Когда Инга вернулась со своего последнего чемпионата мира, где в четвертый раз выиграла чемпионат мира и стала рекордсменкой по числу одержанных побед одной конькобежкой в мировых первенствах, то мы, близкие, были свидетелями одного удивительного факта. Для привезенного ею из Финляндии в 1965 году четвертого лаврового венка был уже заранее вбит гвоздь в стене – и кем бы вы думали? Самой Ингой – до ее отъезда на первенство мира! Вот какая уверенность в себе была воспитана ею! Она психологически совершенно однозначно подготавливала себя к соревнованиям: побеждать и только побеждать! Вторые места на чемпионатах мира, что уже является, без сомнения, выдающимся достижением, она воспринимала как поражение и внутри, не показывая, конечно, этого, была сильно недовольна собой. Но в отличие от некоторых чемпионок, которые из-за этого могли не выйти даже на вручение наград, Инга, как бы ни было ей тяжело, не показывала своего состояния и, неизменно улыбаясь, выходила на вручение и поздравляла с успехом соперниц. А вторые места все же бывали, бывали даже и провалы. Это спорт. Когда-то плохо почувствовал себя спортсмен, недоспал, перетренировался, получил травму и т. п.

…И вот снова идешь по двору, опять слышишь из окон…

– «Ветер шумит, звезда за кормой, в кубрике спит матрос молодой, матросу снятся девичьи косы…»

– «Давно мы дома не были…»

– «Вам возвращая ваш портрет, я о любви вас не молю, в моем письме упрека нет, я вас по-прежнему люблю…»

– «Ах, что-то движется там по реке…»

– «Липа вековая над рекой шумит…»

– «Прощай, моя родная, не полюбить мне в жизни больше никого…»

– «Отчего, ты спросишь, я всегда в печали, слезы, подступая, льются через кра-ай…»

– «Да кэ ин мо де ту аи, э ту аи ри-ра-а-на, ой кынтайо, ой кынтайо, кын ты кулу цыга-а-на… Если в сердце ноет ра-на-а, если взор тоска туманит, запою я песнь цыгана, она сердце не обманет…»

– «На улице дождик з ведра поливает… землю прибивает… брат сестру качает… Вырастешь большая, отдадут тя замуж… во чужу деревню… в семью несогласну…»

В квартире у нас пели почти все. Дядя Боря под гитару исполнял старинные романсы. Тетя Валя, жена нашего дядьки Николая, брата отца, под собственный аккомпанемент на пианино часто пела:

– «В глубокой теснине Дарьяла, где роется Терек во мгле, старинная башня стояла, темнея на черной скале. В той башне, высокой и тесной, царица Тамара жила, прекрасна, как ангел небесный, коварна, как демон, и зла…»

Это она пела, наверное, про свою свекровь Прасковью Игнатьевну…

А пианино было куплено для их дочери Гали, занимавшейся в музыкальной школе и часто игравшей для нас, других детей квартиры, «Собачий вальс».

В праздники устраивались пляски во дворе, прямо у нашего подъезда (и около других подъездов тоже). Гармошка, веселые лица, шмурыгания и притопывания ног по асфальту – все это запечатлелось в памяти… Фронтовик Степан, с рукой-протезом в черной перчатке, живший холостяком на первом этаже в нашем подъезде, тоже веселился и веселил других. Мы, мальчишки, считали его чудаковатым, подсмеивались над ним, потому что все разговоры у него сводились к теме о еде, сне и самочувствии, и даже исполняемая им частушка была о том же:

– «Чтобы елось и пилося, чтоб хотелось и моглося, их ты…»

Окно Степана выходило на задний двор, где мы как раз играли в футбол и часто мячом разбивали у него стекло. Не успеет он опомниться, как мы уже удираем в сторону Крапивенского переулка и слышим уже в отдалении, как он кричит нам вслед:

– Фулюганы…

Потом жалуется бабкам во дворе:

– Какие-то фулюганы учерась разбили стекло.

Бабки, окружив его, внимательно слушают. А словоохотливый Степан начинает рассказывать эту историю основательно, предваряя ее такими подробностями:

– Сварил я себе учерась щэць, сжамичательные такие, укусныи! – И он закрыл глаза и закачал головой. – Пообедал. Думаю, дай-ка посплю. Только задремал – бац! – и стякла нету…

А в другой раз он рассказывал тем же бабкам, одна из которых, бабушка Варя, высокая, краснолицая, с мужественным лицом, знаменитая тем, что с одним яйцом съедала восьмисотграммовый батон (может, кто помнит – за 24 копейки), и мы ее за такую выправку прозвали гренадером… Так вот Степан рассказывал, что как-то нечистая сила стучала ему поздно вечером в стекло, когда он опять-таки лег спать. А это были мы, ребята. Мы иголкой протыкали картофелину, так что ее острие выходило наружу, и, оттягивая эту «конструкцию» ниткой, постукивали иголочкой по стеклу. Цок-цок-цок-цок – звучало в комнате Степана таинственно и жутко. «Что это за нечистая сила, об чем же она предупреждает?» – очевидно, думал Степан.

Еще у нас жили два друга – скорняк-портной Иосип Макарович и столяр-плотник Семен. Первый по нашей просьбе шил нам брюки по дешевой цене, как знакомым, а второй, когда пошла мода на круглые столы, по просьбе наших родителей делал из квадратных столов круглые – и тоже по дешевке, как знакомым. И у того и у другого была одна такса – десять рублей (это еще до денежной реформы 1961 года), что означало работу почти за бесплатно. Но им хватало, чтобы к вечеру выпить в забегаловке на Трубной площади и закусить бутербродом с маслом и красной икрой.

Когда Иосип Макарович, пьяненький, с прокуренными желтыми усами и выпученными красными глазищами, оказывался у подъезда, мы его тут же обступали, чтобы послушать что-нибудь остренькое. Часто он говорил следующее:

– На свете всего три Иосипа – Иосип Броз Тито, Иосип Виссарионович и я, Иосип Макарович…

Сталина, как видите, он тоже называл Иосипом.

Нам, ребятам, никто никогда из взрослых не организовывал наш досуг. Вокруг было столько интересного и так мы были инициативны! В каких только кружках мы не занимались! И в «Умелых руках», и в «Авиамодельном»… А когда становились постарше, то серьезно увлекались спортом. Думаю, что именно жажда познания окружающей нас действительности, со всем ее плохим и хорошим, грустным и смешным, увлекала нас в большую жизнь, научила лучше ее понимать. Из одного лишь нашего подъезда вышло немало первоклассных специалистов. Это и инженеры, и авиаконструктор, и солист Большого театра, и военные…

…Группой мальчишек человек в пятнадцать, босиком, в одних трусах, мы бежали по Петровке, затем сворачивали в Столешников переулок, чтобы, добежав почти до памятника Юрию Долгорукому, броситься в воду фонтанчика перед зданием Института марксизма-ленинизма на Советской площади, подгадывая как раз время обеда сторожа. Так приятно было купаться в жару, что мы о стороже тут же забывали, а он, пообедав, возвращался и видел такое неслыханное нарушение порядка, да где – прямо перед окнами Института марксизма-ленинизма и около Моссовета! И он начинал с неистовством свистеть в свой свисток. И вот уже все мы сверкаем пятками, мчась вниз по Столешникову и вызывая у прохожих улыбки и, наверное, воспоминания их собственного детства.

Налетали также саранчой мы и на скверик перед Большим театром и обтрясывали с деревьев красненькие яблочки-китайки, сочные и звенящие на зубах. И это «мероприятие» также продолжается до свистка сторожа. Как-то я сагитировал и Ингу, и мы поздно вечером пошли к Большому театру поднабрать яблочек.

Когда, кажется, все изведано в округе, начинаем шалить – пристраиваемся сзади за каким-нибудь важным господином на улице, часто на той же Петровке, и идем с ним в ногу, подражая его походке, движениям тела и даже выражению лица – сосредоточенного или высокомерного, строгого или чудаковатого…

И уж признаюсь теперь, – за давностью лет нас не осудят, – как мы «оприходовали» однажды в ресторане «Узбекистан» немалое количество ящиков с помидорами. К нам, игравшим на заднем дворе в футбол, подошел завскладом ресторана и попросил срочно разгрузить приехавшую туда машину с помидорами. Наш двор отделяется от ресторанного склада внешней его стеной. Зданьице невысокое, так что на его крышу можно вполне влезть. Кто-то из ребят постарше тут же смекнул и направил одну группу туда. Так мы и разгрузили машину: ящик – на склад, ящик – на крышу. Завскладом, когда машина была уже освобождена, заглянул в помещение – ящики стоят, все нормально, он дал нам два ящика за разгрузку, поблагодарил. Мы делаем вид, что очень тронуты его щедростью, и тоже благодарим, благодарим, пока уже не исчезаем из его поля зрения. А сами, как только побежали, смеемся, копируем на ходу заведующего складом («П-амидор будем разгружать, да?»), а потом во дворе принимаем с крыши ящики с помидорами. Каждому достается минимум по ящику. Я тащу свой тут же домой. Мама останавливает меня еще в коридоре:

– Откуда?

Да вот, так и так – мямлю что-то.

– Иди отнеси назад, и чтобы я больше этого никогда не видела…

С такой радостью я поднимался по лестнице домой, думал, что всех сейчас обрадую, и так ошарашенно чувствую себя, когда спускаю помидоры вниз на улицу!

Но, конечно, по мере сил мы занимались и школьными делами. Однако сразу придется признаться, что многие из нас за все десять лет учебы домашние задания выполняли прямо на уроках, поскольку во дворе у нас была «уйма дел», и дома выполнять домашние задания мы уже не успевали. Изредка только занимались дома – если задавали какое-то правило, которое полагалось зазубрить. Например, по русскому языку, когда нас обязывали хорошо запомнить «стишок о суффиксах»: «Все глаголы, что имеют суффикс «ить», – ко спряжению второму, кроме «брить». А также – гнать, дышать, терпеть, зависеть, видеть, слышать и смотреть, и дышать, и ненавидеть, и обидеть, и вертеть». Немножко своеобразно звучал стишок, но что-то запоминалось.

Грамоты набирались мы преимущественно от своих родных, как, например, я от своей бабушки Евдокии Федотовны, не закончившей ни одного класса и едва умевшей за полчаса вывести всего лишь свою фамилию на документе. Она меня однажды послала в аптеку за «аверьяновкой». Я прихожу туда и говорю:

– Мне аверьяновки.

Там никак не поймут, что это такое. Когда расспросили и узнали, что это бабушка меня послала, только тогда сообразили – валерьяновка! Я шел домой и не был уверен, что именно то лекарство несу бабушке, которое она просила. Так меня «сбили с толку» аптечные работники! «Быть может, они ошиблись?» – долго сомневался я. Вот как живуче то, к чему мы привыкаем.

Но и та же самая бабушка Евдокия Федотовна показывала всем нам пример добросердечия и бескорыстия, делая это, конечно, не из педагогических соображений, не «в целях воспитания», а по велению своего сердца.

Во время празднеств в жаркие дни, как это было, помню, на Первое мая, бабушка выходила с ведром питьевой воды и кружкой на Неглинную улицу и поила (конечно же бесплатно) проходивших мимо веселых демонстрантов. Стоявшая неподалеку кибитка с газировкой не могла напоить всех жаждущих, и именно это обстоятельство бабушка и подметила и решила поступить вот таким образом. Демонстранты ведь идут большими потоками, им нет времени выстаивать в очереди за газировкой, хотя и мучает жажда… А бабушка очень ускорила этот процесс, черпая одной и той же кружкой освежающую холодненькую водичку из ведра и предлагая всем желающим напиться… Быстро и хорошо, а главное, совсем бесплатно… Каждый легко себе может представить неожиданно появившуюся возможность утолить свою жажду, когда, кажется, нет никаких оснований об этом даже мечтать.

– Бабушка, какая же вы молодец! – говорили с восхищением демонстранты.

– Пейте, ребятки, пейте, я сейчас еще сбегаю, – отвечала живо бабушка.

И она «бегала» за водой еще несколько раз.

Я думаю, бабушку за ее бескорыстие, отзывчивость и доброту можно назвать великим человеком.

Она еще и проявляла очень широкий интерес ко всему. Любила, например, хоккей, и певцов хороших умела определить сразу же. И замечательную игру драматических актеров тоже… Ей бы образование дать, она смогла бы и хорошим режиссером стать. А что вы думаете!

И еще такая в ней была особенность – ко всему относиться с душой, с необычайной заинтересованностью, как будто это было главным делом ее жизни. Однажды смотрим хоккей по телевизору, кого-то из игроков удаляют на две минуты за нарушение правил. А там ведь фиксируется только чистое время. Бабушка с нетерпением ожидает, когда же вновь выпустят на поле оштрафованного, и, не выдержав, говорит:

– Как долго две минуты длятся в хоккее, ну ты скажи…

Горести со временем отступали на задний план. Да и обижаться подолгу не приходилось, тем более что и обидчики, и обиженные жили рядом, бок о бок. Невольно забывались прошлые конфликты, отношения нормализовывались, даже становились хорошими. Мы с Ингой к бабушке Паше относились хорошо, тем более что мама никогда не посвящала нас в прошлые свои отношения с ней. Наоборот, бывало, с кем-то повздорит из соседей, но нам строго-настрого накажет быть уважительными, всегда здороваться, проявлять доброжелательность. Так мы и поступали.

Бабушка Паша по-своему была интересным человеком. Она умела с удовольствием рассказывать о чем-то, приковывая внимание слушающих мягкой интонацией, не скупясь при этом на самые яркие и вдохновенные слова, нередко, правда, преувеличивая свои впечатления. И наша мама, и другая сноха Прасковьи Игнатьевны Валентина Васильевна (тетя Валя) признавали, что свекровь, когда ей бывает нужно, захвалит кого хочешь. Валентина Васильевна, будучи человеком с критическим направлением ума, при случае всегда поддевала свекровь, вставляла какое-нибудь острое словцо. Как-то Прасковья Игнатьевна делилась своими впечатлениями о квартире, которую недавно получила ее знакомая Лида, подслеповатая женщина, часто бывавшая в нашей коммуналке.

– Ох, какие зеркала, какие зеркала у нее в квартире! – восхищенно сообщала Прасковья Игнатьевна, на что тут же последовал «укол» Валентины, проходившей как раз мимо по коридору:

– Ну да, она же слепая, ей зеркала нужны…

И еще Прасковья Игнатьевна была непревзойденным слушателем. Лично я другого такого больше не встречал. Она ни в коем случае не перебивала рассказчика (это ясно), была вся внимание (это тоже является необходимым атрибутом), но главное – она добавляла в рассказ, который слушала, свое сочувственное «да, да, да», причем в разных эмоциональных вариациях. То это была констатация (да, жизнь, она нелегкая), то удивление (надо же!), то возмущение (ну вы скажете, ай-ай-ай!)… Это, наверное, можно было сравнить с тем, как великий Паганини играл на скрипке всего с одной струной. Столько значило это ее единственное междометие, исполняемое как бы на разные голоса, что одно ее участие в разговоре сообщало ему какое-то высокое эстетическое звучание. У нее была необычайная способность мастерски выражать свои чувства, как у настоящей артистки. И это, возможно, влекло нас к ней.

Тетя Валя известна была в квартире своими хохмачествами, умела мгновенно подбирать рифмы, очень часто не очень разборчивого свойства, к услышанным словам и фразам.

Однажды я учил дома французские слова и выражения, которые мне задали в институте (это было уже году в шестьдесят четвертом). По-французски фраза «Меня зовут» звучит так – «Жэм апэль». Я сидел в комнате, выучивал текст, который как раз начинался с этой французской фразы, часто повторяя по нескольку раз следующую связку: «Меня зовут» – «Жэм апэль», «Меня зовут» – «Жэм апэль». Младшей моей сестренке Галке (она от отчима Александра Фе доровича), видимо, понравилось это выражение. Она его запомнила, выбежала в коридор, потом на кухню, где как раз прикуривала папиросу тетя Валя, и, вся сияя от радости и счастья, выпалила:

– Тетя Валя, меня зовут – жэм апэль!

Тетя Валя невозмутимо раскурила папиросу, посмотрела в окно и, мгновенно подобрав к услышанной французской фразе рифму, сказала артистически задумчиво, продолжая смотреть в окно:

– Жэм апэль – ж… ель!

В общем, она и пела, и сочиняла стихи, хотя подчас они и не укладывались в общепринятые поэтические рамки. Но что поделаешь, выбирать нам не приходилось.

Наш дядька Николай Михайлович, брат отца, военный прокурор, подполковник, после своей службы в различных местах Союза, а также за границей затем приехал в Москву и здесь осел. По случаю его приезда (а может, и по какому-то другому поводу, я уже не помню) в квартире был организован стол, на который Артамоновы пригласили всех пожелавших в нем участвовать соседей. Кроме моей бабушки Евдокии Федотовны, мамы и меня (Инга уже активно занималась спортом, была на тренировочных сборах, поэтому отсутствовала) здесь были тетя Дуня (Евдокия Андреевна), помогавшая нам, детям, решать арифметические задачки, тетя Катя Ларькова, у которой сын был тоже военный, и Ксения Титовна, выступившая, как я уже упоминал, на стороне нашей мамы на суде, когда Артамоновы решили выжить ее с жилплощади. Муж Ксении Титовны, латыш, служил в органах и был репрессирован, а году в сорок шестом погиб. Я хорошо помню ее отчаянные рыдания, на которые сбежались все соседи квартиры, чтобы как-то ее утешить. Тетя Ксеня лежала на кровати, мотала головой из стороны в сторону и беспрестанно повторяла:

– Ни-ча-во я не хочу, только мужа я хочу…

По рассказу моей мамы, муж у тети Ксени был истинный красавец, веселый и общительный человек. Тетя Ксеня его конечно же любила и сейчас тяжело переживала это горе… Когда погибла Инга в 1966 году, я узнал, что значит потерять близкого человека. Нас с мамой это сильно подкосило… С того дня тетя Ксеня начала седеть – а она ведь была сравнительно еще молодой – и вскоре стала совершенно седой. Еще раньше, в 1935 году, у нее умерла совсем крошечная дочка Раечка. Обе они теперь вместе похоронены на Ваганьковском кладбище, где, кстати, похоронены многие соседи нашей квартиры.

В комнате Артамоновых два стола по длине были соединены и накрыты белыми скатертями, которые пестрели «воронеными» фужерами, синеватыми и зелеными салатницами, сверкали серебром ножи и вилки, ласкали взгляд золотыми ободками дорогие, привезенные из-за границы тарелки и всевозможные чашечки…

Меня усадили на стороне стола, где сидели моя мама, бабушка Евдокия Федотовна и тетя Ксеня. Она меня очень любила за уважительность. И ей меньше нравились кипучие натуры, которые могли побеспокоить своей шумливостью, непоседливостью. Но очень часто, как известно, в жизни бывает так, что на кого не делаешь ставку, из того как раз что-то и получается стоящее, что и произошло с Ингой. Казалось бы, ее явные недостатки – в частности, не очень-то считаться с мнением окружающих – позволили ей через несколько лет смело ступить на чемпионскую конькобежную дорожку, совсем не уважив признанных авторитетов в той области. Я прежде рассказывал, какие были в отношении сестры на первых порах ее занятий коньками суждения насчет ее высокого роста – нетипичного для конькобежек-чемпионок тех лет. Говорили, что, поскольку Инга такая высоченная (у нее было 177 см) и поскольку в числе чемпионок были низкорослые спортсменки, у которых мышцы более короткие и им легче сокращаться, ей не видать успехов на ледяной дорожке. Считали даже, что ее занятия – это напрасно потраченное время. Таким образом, ее «недостаток» – не очень-то обращать внимание на чье-то мнение – обернулся достоинством, как только она оказалась в спорте. Напротив же, мое «хорошее качество» уважительность, учитывание мнения окружающих не принесли мне заметных успехов в спорте. (Я стал всего лишь спортсменом-разрядником и в целом всего лишь неплохим физкультурником.) И мне теперь ясно, что у каждого достоинства и недостатка есть свои оборотные стороны, свои продолжения, и важно это знать.

На противоположной от нас стороне сидела давнишняя знакомая Прасковьи Игнатьевны – Лида, подслеповатая, некрасивая женщина средних лет, которой, по сообщению Прасковьи Игнатьевны, дали квартиру с зеркалами и по поводу чего сострила Валентина Васильевна. Лицо у Лиды было рыхлое, оспяное, глаза выкатившиеся, неподвижно смотрящие, губы вывернуты как будто наизнанку. А рядом с ней сидел ее муж, совершенно слепой и, что особенно контрастировало, необычайной красоты и привлекательности. Аккуратно подстриженные седые волосы, правильные и нежные черты лица, обходительность и ласковость немедленно вызвали к нему симпатию всех окружающих. Это был фронтовик, летчик, потерявший на войне зрение. По взглядам, устремленным на него, я чувствовал, что им и любуются, и гордятся им как настоящим человеком, который не отсиживался где-то в тылу, а пошел воевать и был летчиком, и пожертвовал даже своим зрением в борьбе с врагом. Откровенно говоря, его жена Лида не смотрелась рядом с ним. К тому же у Лиды была замедленная, какая-то вялая речь, но она тем не менее беспрестанно что-то рассказывала. Порой даже было трудно понять из-за ее дефекта речи, о чем она говорила, но все как бы из уважения к летчику не перебивали ее. Лишь только бескомпромиссная тетя Ксеня не могла уже больше выдерживать это беспрерывное бубнение, и я видел, как все больше и больше искажалось в неприязни к Лиде ее лицо. Сначала слетела с нее веселость от восприятия праздничной атмосферы, потом сощурились глаза в презрительной усмешке, затем губы ее начали что-то недовольно шептать, так что я стал уже отчетливо слышать произносимые ею бранные слова в адрес сильно не понравившейся ей Лиды. У меня было какое-то сочувствие к Лиде, но, как и всем, мне тоже нравился больше симпатичный летчик, который когда-то, как я представлял себе, управлял самолетом, на который, возможно, напало сразу несколько фашистских истребителей, отчего его машина была подбита, загорелась, но он все же смог выброситься из нее в самый последний момент и, тяжело раненный, обожженный, спуститься с парашютом на землю. Сейчас он с благоговением слушал свою жену, и она, по-видимому, очень много значила в его жизни. Его лицо все больше озарялось каким-то сиянием. Лицо же тети Ксени все больше мрачнело. Летчик свое отношение к людям выражал похвалой – искренней, сердечной, словно призывал всех быть друг к другу внимательными, добрыми.

– Моя Лида, – сказал он с каким-то особенным удовольствием, обратив свое лицо к жене, – красавица! – И дотронулся до ее руки повыше локтя.

Это уже было выше сил тети Ксени. Щелочки глаз ее до предела сузились, она не удержалась и произнесла нараспев, негромко, но так, что наш ряд – мама, бабушка, я и соседка тетя Дуня, сидевшая невдалеке, – отчетливо услышал ее.

– Эх, милый, – в тоне народной сказительницы произнесла тетя Ксеня, – если бы ты прозрел и увидел, какая возле тебя сидит красавица, ты бы верст сто бег без оглядки…

Мама, бабушка и тетя Дуня негромко рассмеялись. Осклабилась и тетя Ксеня, выместив наконец свою нелюбовь к Лиде.

Дядя Коля, в трезвом состоянии всегда мрачный и неразговорчивый, как только пьянел, брал бразды правления в свои руки и толкал речь, по его мнению, вероятно, очень важную и необходимую. Чтобы приковать к себе внимание присутствующих, он подчеркнуто медленно вставал и делал значительную паузу, прежде чем начать говорить. Его не слушали и не сразу прекращали разговоры. И тогда дядя Коля убийственно взглядывал на них, потом отворачивал лицо в противоположную сторону от них, как бы говоря: «Нет, вы подумайте, я уже встал, а они все болтают!»

Так было и на этот раз.

Кто-то «поддержал» Николая Михайловича и, пряча усмешку, сказал:

– Тише, товарищи, Николай Михайлович речь хочет держать…

Все замолкли, а дядя Коля еще долго смотрел к себе в тарелку, продолжал молчать, словно подчеркивал, что и в абсолютной-то тишине не сразу настроишься на речь, а уж когда шумят и не слушают…

И опять кто-то не выдержал. Это его жена тетя Валя, человек открытый и прямой. Громко и весело она сказала:

– Ну чего ты резину тянешь, давай же…

Николай Михайлович посмотрел на нее с вызовом, безнадежно выдохнул из ноздрей воздух и под общий смех засмеялся тоже – что с этой его Валькой можно было поделать?

Во время своей речи он причмокивал губами, делал многозначительные позы, и все знали, что его речь никому не нужна, но что она вроде необходима, как должный атрибут подобного рода собраний под водительством Николая Михайловича. Что эта встреча и организована им для того, чтобы он мог сказать свою никому не нужную речь.

Так в течение всего этого долгого выступления его всегда кто-нибудь прерывал, вызывая теперь уже мольбу у Николая Михайловича: «Да подождите вы!», что прибавляло веселья и вынуждало его самого сбиваться на шутливую волну, заключающую в себе поток придуманных им на ходу житейских вопросов всем окружающим.

– Ответьте мне, пожалуйста, – призывал теперь он, – на такой вопрос: что такое жизнь?

– Это сплошная неразбериха! – под общий хохот рубила с плеча его Валентина.

Николаю нравился такой шутливый ответ, он пьяно смеялся и задавал новый вопрос. Теперь он обращался к заехавшему в гости нашему отцу-«путешественнику», на которого наша мама давно уже махнула рукой.

– Гриша, – обратился Николай к брату, – скажи мне, что такое, – он опять сделал паузу, – что такое, Гриша, родня?

– Ну что такое родня? – переспросил находчивый Григорий Михайлович. – Ну не дай бог кому-нибудь такую родню, как у нас с тобой…

Над этим ответом дольше всех смеялся сам Николай Михайлович. Всем нам была предельно понятна суть высказывания нашего с Ингой отца. По его мнению, бабка Паша (Прасковья Игнатьевна), их мать, являлась главной раздорницей и поджигательницей его отношений с нашей матерью. И на Колькину жизнь она повлияла. Таков был поэтому ответ. Потому-то и смеялся дольше всех Николай. Только бабка Паша слегка заерзала на стуле, сделала обидчивую мину, вытянув в линию свои тонкие губы, отчего еще больше заострился ее интеллигентский носик.

Потом все стали разбредаться, а кто-то из мужчин, кажется брат подслеповатой Лиды, увлек меня на застекленный широкий балкон Артамоновых, усадил рядом и стал толковать мне «за жизнь».

– Вот что, – сказал он, обняв меня на плечи. – Когда вырастешь и будешь выбирать жену, обойди ее со всех четырех сторон. Если с трех хороша, а с четвертой – нет, не бери…

И как я со временем понял, он был прав, советуя не закрывать глаза на ту сторону, которая не вызывает расположения с первых встреч, ибо то, что не нравится вначале, в полной мере проявится после, как на хорошо выдержанном в проявителе фотографическом отпечатке.

Из рассказанного, думаю, можно представить обстановку, в которой мы росли, наше окружение, условия жизни. Человек не отдает даже себе отчета в том, как он впитывает в себя все увиденное и услышанное, особенно в детские свои годы, как незаметно перенимает у других понравившееся ему поведение, и может даже всю жизнь кому-то подражать, стараться быть похожим на него. Скажем, наша бабушка по отцу Прасковья Игнатьевна, хотя и поступала порой неблаговидно, отличалась яркой артистичностью, изяществом своей речи, что не могло не обратить на себя внимание. Борис Александрович был человеком, который всегда оставался самим собой, не притворяясь, не подделываясь под кого-то. И это тоже не прошло для нас незамеченным. Соседка Зоря Шарафутдиновна, кроткий и тихий человек, называвшая нас, детей, только на «вы», вызывала к себе наше ответное к ней уважение, и мы в некотором роде тоже хотели быть на нее похожими. А хохмачества Валентины Васильевны разве остались не замеченными нами? А внимательность и радивость соседки Евдокии Андреевны, несмотря на материальные трудности того периода всегда выкраивавшей нам порциончик из своего скудного семейного меню, когда мы, дети, оказывались у нее в гостях, – разве можно забыть? Я уж не говорю об уникальном бескорыстии, о сердечности и душевной чистоте нашей бабушки Евдокии Федотовны и настойчивости и последовательности нашей мамы, конечно же нашедших отражение в том числе и в наших характерах, особенно в характере Инги… Я думаю, что продолжать не стоит. Все мы друг на друга влияем. Бабушка и мама повлияли на нас, Инга на меня, я на Ингу, повлияли соседи, знакомые, ребята во дворе… Как сказал один профессор, у которого я когда-то брал интервью: «Мы сейчас с вами побеседовали и стали другими людьми. Вы повлияли на меня, я повлиял на вас. И мы уже не те, что были прежде».

О личном и трагическом

Судьба-злодейка

Часто в повествовании о деятельности какого-то человека личная жизнь затрагивается отчасти. Да и незачем, казалось бы, приводить подробности, которые могут заинтересовать лишь болезненно любопытных людей. Но о моей сестре Инге после ее гибели ходило немало кривотолков, поэтому мне, ее родному брату, необходимо рассказать о ее личной жизни и гибели с той мерой правдивости, которая бы окончательно сняла ненужные вопросы, устранила бы белые пятна в понимании ее образа.

Мемуарная литература часто обеляет, оправдывает кого-то, ее жанр позволяет автору успешно это осуществлять. Я же рассказываю об обстоятельствах с помощью документов – материалов следствия, судебного процесса. И поэтому на этом фоне мои личные впечатления не могут быть наигранными, ложными.

Начну свой рассказ с того, что в первые годы своего выступления в большом спорте, а точнее, на чемпионате мира в Швеции в 1958 году (естественно, до своего замужества с Ворониным) Инга встретила человека, шведского гражданина по имени Бенгт, которого полюбила. И он полюбил ее тоже. Но им не суждено было соединиться в брачный союз. Ингу начали преследовать наши власти, на какое-то время она была исключена из сборной страны, один раз ее не пустили на первенство мира (и дважды исключали из команды для поездки на Олимпийские игры в 1960 и 1964 годах). Так что эта история имела для нее довольно тяжелые последствия. Впрочем, подробнее об этом рассказывает наша мама, Анна Михайловна:

«Инга любила одного шведа по имени Бенгт. Она познакомилась с ним в 1958 году на чемпионате по конькобежному спорту в Швеции. Он был высокий, красивый, добрый нравом, светловолосый. Он полюбил ее тоже. Они хотели пожениться. Ингу стали опекать сотрудники КГБ. При выходе из станции метро к ней подходил сотрудник и вел ее до дома. Он говорил о том, что если она уедет в Швецию, то ее родственники могут пострадать, так что она должна об этом помнить.

Инге за опоздание на первомайскую демонстрацию, где она должна была прошествовать в колонне прославленных спортсменов, значительно снизили стипендию (до 90 рублей) и, «приплюсовав» к этому ее любовь к иностранцу, сделали ее невыездной спортсменкой. В КГБ доложил кто-то об этом из близких по спорту людей…

В те годы – до замужества Инги с Ворониным – Инга как-то мне рассказала: «Когда меня сотрудник из органов предупредил, что в случае моего отъезда в Швецию может пострадать семья, я подумала: «Конечно, я могу заставить себя сделать то, что требуется, но в сердце моем все равно он останется навсегда». И потом добавила: «Знаешь, мам, если бы мне сказали, что можно пойти к нему пешком, я бы пошла пешком до самой Швеции».

А вот свидетельское показание тогдашнего тренера Инги, З. Ф. Холщевниковой:

«В 1958 году женская сборная команда СССР, в состав которой входила и Инга, выехала на чемпионат мира по конькам в Швецию, в г. Кристинехамн, где этот чемпионат проходил 11–12 февраля 1958 года. Я тогда как тренер тоже выехала туда с женской сборной командой. Мы до чемпионата мира в этом городе жили дней десять. Там Инга познакомилась со шведом по имени Бенгт, фамилии его я не знала. Он был одним из членов организационного комитета первенства мира по конькам, и потом он входил в судейскую коллегию в период проведения чемпионата мира. Инга влюбилась в него. После чемпионата мира наша команда переехала для проведения показательных соревнований в г. Бурленх (правильнее Бурленге. – В. А.). Бенгт жил в этом городе. Накануне нашего отъезда на родину, вечером, Инга поехала кататься на автомашине с Бенгтом. Вернулась Инга только на следующий день утром, в 6 часов. Мы возвратились на родину. Инга стала переписываться с Бенгтом, она говорила, что в это вмешался Всесоюзный комитет спорта, и ее переписка с Бенгтом прекратилась. О том, приезжал ли в СССР Бенгт, я лично об этом не знаю, хотя среди наших спортсменов ходили разговоры, что вроде Бенгт приезжал в СССР. По-моему, переписка Инги с Бенгтом была до ее замужества с Геннадием Ворониным» (Дело № 38301, т. 2, л. 193, об.).

За супружескую свою жизнь с Ворониным Инга не нарушила клятвы верности. Я об этом говорю с полной уверенностью, как человек, хорошо знавший свою сестру. Это подтверждают и материалы следствия.

Прошло более тридцати лет после ее гибели. Нашей маме рассказывали, что на Ваганьковское кладбище к могиле Инги приезжал один иностранец, высокий, интересный, и горько, горько плакал, совершенно не стесняясь своих слез и того, что на него обращали внимание. Мама мне рассказывала об этом, и мы оба подумали, кто это мог быть.

Расскажу о наших родственных с сестрой отношениях.

Инга была старше меня на пять лет, и мне, более младшему по возрасту, не пристало ей давать советов. У нас это выработалось само собой, по интуиции. К тому же я понимал, насколько напряженными были у нее тренировки, не говоря уже о соревнованиях, и не беспокоил ее даже обычными расспросами. Иногда я просто молчал в ее присутствии, чтобы дать возможность ее нервам отдохнуть, восстановиться. И все принимаемые ею решения на «личном фронте» по этой же причине я не комментировал. Я знал, что Инга очень надеется в этом на поддержку близких, и не хотел огорчить ее каким-то своим сомнением, ибо любое давление сильно расстраивало ее. Все мы вышли из нашей нелегкой жизни, приучившей нас надеяться на самих себя и самим решать свои проблемы, в том числе искать свой путь для самоутверждения. Инга его нашла, причем самым достойным образом, – и я это понимал и считал это самым главным из всех ее поступков. Поэтому сопутствующие ей в этом какие-то ошибки мне представлялись мелочью, которую не стоит даже принимать в расчет. Что я и делал. По этой же причине я не отговаривал ее от принимаемых решений, за исключением, правда, одного – когда ей стало совсем невозможно жить с Ворониным, который все чаще стал злоупотреблять спиртным, скандалить, распускать руки. Тогда, зная ее прощенческий характер, я попытался настойчиво ее поддержать в сформировавшемся было у нее решении развестись с ним. Но, к сожалению, она быстро забывала обиды, которые ей наносились, и вообще не умела держать на кого-то зла. Прощала она очень много раз и Воронина, его порой неприличное поведение. Много раз она хотела развестись, но какое-то время спустя отношения с мужем нормализовывались, потом снова портились – и так это продолжалось на протяжении всех лет супружеской жизни. И мои усилия по перемене этой ненормальности с обилием в ее жизни стрессов и трепки нервов оказывались бесполезными. И мы все, мама, бабушка, я, в том числе и сама Инга, не умевшая принять твердого, окончательного решения в этом вопросе, устали, запутались и не видели выхода из заколдованного, казалось бы, круга. Наверное, только силовой метод смог бы разорвать эти отношения. Попросту говоря, не спрашивая ее, надо было взять ее за руку, перевести на спокойное место в жизни, расторгнуть брак, приставить к ней надежного человека, который к тому же предостерегал бы ее от излишней жалости к тем, кто делает ей в конечном итоге плохо, от всепрощенчества. Но как можно вторгнуться в брачные отношения, в которых главными действующими лицами являются супруги и которым дано главенствующее право решать, быть или не быть вместе. Эта ее детскость – в таком, казалось бы, гиганте, сгустке воли, мужественности, терпеливости – была парадоксом натуры Инги. Она доверилась Воронину и с первых же встреч с ним искренне рассказала ему о своей жизни и тем самым как бы попала в железные тиски этого прагматичного, расчетливого, к тому же очень ревнивого, мнительного и мстительного человека. По всей видимости, он возомнил себя властелином, который теперь имел право диктовать ей свои условия жизни и поведения. Инга приняла эти правила и тем самым подписала себе приговор, ибо любой теперь ее мало-мальски самостоятельный шаг мог расцениваться им как отступление от клятвы. Вступив в брачные отношения с Ворониным, она оказалась в роли заведомо провинившейся, для обвинения которой неуравновешенному человеку достаточно было всего лишь слуха, сплетни, чтобы вновь считать ее в чем-то виноватой. На мой взгляд, они были не пара во многих отношениях. Ей нужен был очень покладистый, спокойный и разумный человек. Но судьба-злодейка часто соединяет нас совсем не с теми людьми, как бы желая позабавиться, поставить опыты, посмеяться над нами.

Одна только наша мама, Анна Михайловна, сразу увидела его суть. Без всяких дипломатий, с самого начала она воспротивилась браку Инги с Ворониным. Инга расписалась ведь с ним втайне от нас, словно и предполагала, что мама не одобрит ее выбора. А маму действительно с самого начала что-то насторожило в этом человеке с недобро смотрящими маленькими черными глазками. Она наверняка стала бы отговаривать Ингу от такого союза.

Вспоминаю я и свое первое впечатление от встречи с Ворониным. Это было в 1959 году. Я пришел в квартиру Инги в доме на 3-й Фрунзенской, где его и увидел. (Общество «Динамо», в котором они оба состояли, дало им по комнате в двухкомнатной квартире.) Передо мной стоял среднего роста, но ниже Инги, мужчина со сбитой фигурой, уже заметно лысеющий, с цепким, оценивающим взглядом сумрачных черных глаз. Я знал, что он тоже конькобежец, правда, не такой знаменитый, как Инга, и что в основном он бегает спринтерские дистанции. По его цепкому взгляду я мог судить, что он парень не промах и своего не упустит.

Еще его отличал какой-то будоражащий стиль разговора, провоцирующий на конфликтность. Он словно специально создавал взрывоопасную обстановку в отношениях с людьми, и, казалось, ему это даже нравилось и он искал этих острых ощущений. Я потом встречал таких людей. Это был для них допинг. Одновременно его конфликтность, как мне казалось, употреблялась им как средство для усиления своей значимости и вместе с тем выдавала в нем человека, не склонного к кропотливой, изнуряющей, требующей терпения и усидчивости работе.

Мне было тогда восемнадцать лет. Я работал на заводе токарем и ожидал через год призыва в армию (тогда призывали с девятнадцати лет).

Сестра Инга, к тому времени уже двукратная чемпионка мира по конькобежному спорту, была для меня, младшего по возрасту, авторитетом, я ее уважал и гордился ею. Горжусь ею и поныне, когда ее давно уже нет. В наших отношениях с ней, как я уже упоминал, сам собой установился такой порядок: все, что делает сестра, мне, как младшему, должно нравиться, и я не смею выражать недовольство ее решениями, поступками, предпочтениями и симпатиями. Может, такой порядок образовался потому, что Инга, когда я родился, стала мне второй мамой, а, как известно, родителям дети не должны перечить. Словом, Инга в своих решениях была независимой, хотя, конечно, и советовалась в чем-то, делилась какими-то своими невзгодами. Я Ингу уважал и любил и, следовательно, принимал все ее решения и поступки такими, какими они были в действительности. Интуитивно я понимал это так: раз я уважаю ее чемпионство, горжусь им, почему же я должен не уважать какое-то иное ее решение в жизни?

Инга отличалась яркой самобытностью. Некоторые хотели бы изменить, исправить Ингу, оставить за ней только выигрыши ею первенств, а все остальное подавить, снивелировать, сделать ее похожей на заурядности, от которых мы не ждем и не требуем необыкновенных каких-то дел, очень нас радующих и восхищающих.

В той первой встрече с Ворониным я конечно же имел свое впечатление о нем, но не высказал его Инге. Тем более я почувствовал, что он уже состоит с ней в доверительных отношениях. Мое впечатление, что этот парень не промах и своего не упустит, оказалось верным. Вскоре же после приезда в эту квартиру он расположил Ингу к себе, отшив человека, с которым она в это время встречалась и за которого собиралась выйти замуж. Инга и Воронин в том же, 1959 году, в сентябре, расписались.

Еще такой штрих к первому впечатлению от Воронина.

На его лице тогда я заметил выражение победителя. В нем угадывалось самодовольство, что, дескать, перед ним нет тех преград, которые бы ему помешали осуществить задуманное, в том числе и по отношению к Инге. Меня это невольно задело и оскорбило.

Но пришлось подавить свои чувства: раз Инга решила связать с ним свою судьбу – что же поделаешь? Поэтому первое, не очень приятное впечатление о нем отодвигалось на второй план. Нередко ведь приходилось сидеть за одним столом, вести разговоры, чем-то делиться. Воронин стал мужем Инги, а следовательно, всем нам – родственником.

Но даже мне, лояльно относившемуся к решениям Инги, с первой же встречи с Геннадием бросились в глаза его несдержанность и вспыльчивость, вносившие часто в его отношения с другими людьми раздор, накаленность. Если я еще как-то мог стерпеть его, то Инга, будучи по натуре реактивной, нередко взрывалась тоже. И получался конфликт. Сначала казалось, что это притирка характеров, что потом все войдет в свою колею. Но с годами отношения их только ухудшались. Конечно, бывали и периоды смягчения отношений. Но какая-то мелочь вновь нарушала благодать и наступала тьма.

Как-то в моем присутствии они сильно повздорили. Я у них был тогда в гостях. Воронин, разбушевавшись, выпалил такие слова:

– А все твои венки потом пойдут тебе на могилу…

Когда он совершил убийство, я вспомнил их, но Воронин отрицал сказанное им когда-то, как и многое другое, невыгодное ему.

Сестра, невзирая ни на какие препятствия в личной жизни, ухудшавшие конечно же ее тренировочное и моральное самочувствие, продолжала свое спортивное самосовершенствование, поддерживала свой психологический тонус, и с точки зрения достижения поставленной перед собой цели была по характеру сильнее Воронина. Он же как спортсмен постепенно сникал, меньше уделял внимания тренировкам, часто стал заглядывать в рюмку. Тому, кто знаком с подобной проблемой в своей семье, ясна суть трений с пьющим человеком. Инга все больше из себя делала великую спортсменку, совершенствовалась как личность, а он все больше деградировал и как спортсмен, и как личность. Он уже в какой-то степени не понимал Ингу, которая шла все вперед и вперед, а она его теперь не могла воспринимать такого, каким он уже сделался. Был большой разрыв их жизненных позиций. Он мог бы как спортсмен быть еще в строю, но не захотел трудиться и сломался. И в этой ситуации Инга все еще старалась его вытянуть, ходила к руководству «Динамо», защищала его перед начальством, просила Олега Гончаренко, тогда одного из руководителей конькобежного спорта «Динамо», чтобы Воронина назначили ее тренером. И ей пошли навстречу – он стал ее тренировать. Его ради нее брали на сборы, соревнования. Но эти его «воскрешения» оказались лишь эпизодами. Он отучился трудиться, а отказаться от своих пристрастий уже был не в силах. Не желая терять Ингу, он не понимал, что ей теперь уже с ним не по пути. Он старался своими буйными выходками привлечь к себе ее внимание. К сожалению, она сама во многом виновата в том, что довела дело до крайности, не провела вовремя черты, за которую он не посмел бы заступить. И вновь она попала в такое положение, когда не знала, что делать. И какие-то ее отвлечения от Воронина, совершенно чистого свойства, но предпринятые ею в неподходящий момент (я о них расскажу), когда Воронин уже вступил в период «агонии», ощущения, что теряет Ингу, оказались роковыми для нее.

Она искала выход из создавшегося положения, возможно опять-таки неумело, а это его потом подтолкнуло к преступлению и дало козырь, который он на следствии и на суде выставлял как основополагающий в своем преступном действе.

Если же заглянуть в самую глубину, то нетрудно будет увидеть, что его изъела слава Инги и она не давала теперь ему спокойно жить. Добиваться самому чего-то стоящего в жизни ему было лень, а постоянно слышать, как восхищаются другим человеком, продолжающим упорно трудиться, стало выше его сил.

Одному из своих товарищей-конькобежцев Воронин в прежние годы сказал, что если он будет разводиться с Ингой, то об этом узнает весь мир. Что он имел в виду? Вероятно, то, что и произошло.

Следовательно, любое расставание с ней при самых даже безобидных для него обстоятельствах не могло произойти мирно, по-человечески. Это своего рода садизм, в котором, возможно, и сам Воронин не признавался себе. Этот садизм, как жало, проник в его подсознание и до поры до времени не проявлял себя в столь откровенной форме. Возможно, Воронин сам боялся в себе этого, а потому многие неопровержимые факты отрицал, а кое-какие детали своего преступления вовсе утаил. Например, он отрицал умышленность убийства. На самом деле он все продумал до мелочей и нож заранее спрятал в рукав пиджака (этот эпизод мы подробнее рассмотрим), когда пришел к нам в квартиру, где договорился встретиться с Ингой, а не вынул нож из бокового кармана (в ответ на ее якобы грубые слова), как он утверждал, и на что мы обратили бы свое внимание…

Потому-то мы все прозевали этот удар ножом – как раз из-за его тщательной подготовленности, продуманности. И отнюдь не какая-то еще причина могла подтолкнуть его к такому преступлению, а месть за отказ с ним жить – опустившимся, деградировавшим.

Но ему, тяжко преступившему закон, чтобы спасти себя, выгодно было теперь ее оболгать, представить ее изменницей (не только мужу, но и Родине, имея в виду ее прежние отношения со шведом!), чтобы все ее возненавидели, а ему посочувствовали как оскорбленному. Расчет был на это. К тому же и кое-кто из свидетелей своими показаниями, которые потом прочитал Воронин (такое право имеется у подследственного), помог ему еще больше укрепить свою позицию «обманутого мужа», и, собравшись с мыслями, он все более и более затем упирал на ее «прошлую жизнь», ничего и никого не стесняясь… Однако он просчитался – было много свидетелей, которые имели совсем иное мнение о ней и о нем.

Давайте послушаем их.

Людмила Силина, в прошлом конькобежка, выступавшая вместе с Ингой за общество «Динамо»:

«…Геннадий Воронин по характеру несколько резкий, вспыльчивый до грубости и к тому же драчлив, он конфликтовал со многими спортсменами. Были случаи, когда он оскорблял и бил Ингу. Это было всем известно. В моем присутствии такой случай был только один раз, когда Инга сидела в нашем номере. Это было на сборах в Эстонии. Геннадий требовал у нее денег на выпивку. Она ему отказала, и он ударил ее по лицу. Нам пришлось его выгнать. И все это Инга прощала, причем очень быстро, буквально на следующий день.

…Последний раз я видела Ингу в декабре 1965 года, когда ее принимали в партию. В этот день мы долго с ней разговаривали. Я спросила, как она живет с мужем. Инга ответила, что плохо и что после этого сезона она хочет решить вопрос окончательно… Я думаю, что после супружества, по крайней мере первые годы, когда я еще сама бегала на коньках, Инга была верной женой. Да и изменить Геннадию было трудно, он не отпускал ее ни на шаг. Несмотря на такие отношения, все-таки убийство Инги было неожиданностью» (т. 4, л. 69–70).

Ирина Егорова, призер Олимпийских игр по конькобежному спорту, выступавшая вместе с Ингой за сборную СССР:

«Между ними происходили ссоры, скандалы, ругань, и Геннадий ее бил. В июне – июле 1963 г. … на сборах… тоже происходили ссоры, скандалы» (т. 4, л. 28).

Тамара Рылова, чемпионка мира по конькобежному спорту, выступавшая много лет вместе с Ингой за сборную СССР:

«В сборной СССР я состояла с 1953 года до 1965-го, являюсь заслуженным мастером спорта СССР. Ингу Воронину знаю с момента прихода ее в сборную в 1955 году. Хотя в отдельные годы мы были конкурентами по спорту, у меня остались об Инге самые хорошие воспоминания как о человеке добром, хорошей души… О Воронине могу сказать меньше, так как больше знаю Ингу. Однако о нем у меня сложилось мнение, что он хамоват, надменен… На мой взгляд, заводной, возбужденный, усугубляющий обстановку. Об Инге, как и о большинстве ведущих и, так сказать, знаменитых спортсменах, болтают много, сплетничают. В то же время, лично зная покойную, могу сказать, что она была хорошим человеком….[Был период взлета], когда у нее, как и у многих, от славы могла закружиться голова, что было связано с ее окружением в то время, в частности с тренерским. Для меня, как и других членов сборной, была неожиданной женитьба Инги и Геннадия. Каких-либо взаимных отношений перед этим, особых встреч никто не замечал. В то же время внешне это были разные люди. Инга была внешне виднее Геннадия да и выше его ростом. О любви их до замужества я лично не слышала. И первым, что было объединяющим для Ворониных, о чем я лично узнала, так это получение комнат в одной квартире от «Динамо». Инга всегда защищала Воронина… В зарубежных поездках много имевшихся денег тратила на покупку вещей мужу. В ноябре – декабре я была на тренировочных сборах вместе с Ворониными. И надо сказать, что внешне, для окружающих, отношения между ними были хорошими. Инга заботилась о Геннадии, связала ему свитер… В последние годы Инга стала собраннее. Это было заметно и на собрании… и в отношениях ее со спортсменами сборной… И раньше она, на мой взгляд, была неплохим товарищем… Ни для кого не было секретом, что уже вскоре после женитьбы Ворониных они стали плохо жить, и было известно, что Геннадий издевается над ней, бьет. Об этом, то есть о неладах в семейной жизни Инги, знали все и говорили тренеры. Я лично никогда не слышала и не знала, чтобы Инга давала Геннадию какие-либо поводы для ревности. По крайней мере, в период совместного нахождения на сборах никакой речи об этом не было. Они часто ссорились. Инга была не удовлетворена семейной жизнью, неоднократно, и в частности во время сборов в Тракае, собиралась уходить от Геннадия, о чем говорила ее тренер Степаненко. Да и мне в то время было видно, что она была удрученная. Зная Воронина и оценивая случившееся, считаю, что уход Инги от Геннадия был связан с тем, что просто переполнилась чаша терпения Инги от хамства Геннадия, совместная жизнь с которым, на мой взгляд, облагораживала, поднимала Геннадия, да и считались с ним в последнее время, конечно, из-за Инги. До 27 декабря 1965 г. я после отъезда Инги оставалась в Перми. Последние два дня Геннадий на мужских соревнованиях присутствовал, «прикидывался», «грелся у стойки». Надо сказать, что и во время нахождения в Ангарске Геннадий, видимо, часто выпивал, так как по лицу его было видно, что он после выпивки. Новый год я встречала в Москве. Вечером 2 января я встретила Ингу на тренировке на катке. Мы немного поговорили с ней, она сказала, что надела чужие коньки, нога дрожит, но ничего о Геннадии не говорили. 5-го мне позвонили и сказали о случившемся. Я ездила на квартиру к матери» (т. 4, л. 7–9).

Борис Стенин, чемпион мира, выступавший в те же годы, что и Инга, в большом спорте:

«Как мне известно, Инга и Геннадий жили между собой недружно, ссорились и Геннадий даже избивал ее. Неоднократно мы видели ее с синяками на лице. Помню, в 1961 году на сборах в Риге она была с синяком под глазом. Иногда она и выступала плохо из-за разлада в семье. Им говорили товарищи, что лучше уж разойтись, чем так жить. На что Геннадий якобы всегда отвечал, что если он с Ингой разойдется, то об этом узнает весь мир. Я сам этих слов не слышал и о их взаимоотношениях не разговаривал… Он грубый, невыдержанный, любит выпить. Хорошего о нем ничего не могу сказать. Инга же была женщина добрая по характеру, общительная, многим нравилась. Товарищей у нее было много, но в близких отношениях она ни с кем не была. В последний раз я видел их в Перми. Инга была чем-то подавлена. Пока мы устраивались в гостинице, она сидела в углу и даже не встала со стула. Это было не похоже на нее» (в Перми Воронин вновь учинил скандал. – В. А.) (т. 4, л. 44–45).

Борис Шилков, чемпион мира, выступавший в те же годы, что и Инга, в большом спорте:

«Могу сказать, что человек он (Воронин. – В. А.) поверхностный, на мой взгляд, недостаточно культурный, хулиганистый, вспыльчивый. Допускаю, что Воронин мог испытывать ко мне неприязнь. В связи с тем, что в 1961 году, перестав сам заниматься лично спортом, я был оставлен тренером сборной СССР, в которой раньше был просто спортсменом. На сборах, на соревнованиях мне приходилось делать замечания членам сборной, и в частности, примерно в 1962–1963 гг. на сборах в Иркутске я застал Воронина за игрой в карты с молодыми участниками сборов, делал ему замечания. Этот факт обсуждался на тренерском совете. Позднее Шилыковский, также член сборной СССР, говорил мне, что Воронин в связи с указанным выше… высказывал ему недовольство мною. Из разговора с Шилыковским, спортсменами я слышал, что Воронин бьет Ингу, довольно свободно держит себя в семье в том плане, что в любое время отправляется куда заблагорассудится, без ведома Инги и прочее. При этом в основном все началось с того момента, когда Воронин, разумеется на деньги Инги, приобрел машину. Из прошлых встреч с Ворониным по сборной могу характеризовать его коварным человеком, действующим продуманно, исподтишка (подчеркнуто мной. – В. А.)… В 1957–1958 гг. у Воронина произошел скандал с Гришиным на сборах, и Гришин тогда его ударил. Воронин, как говорят, утерся и ушел. Через день или два, видимо обдумав все, Воронин подошел к Гришину, когда тот с кем-то разговаривал, окликнул его со спины, а когда Гришин обернулся, ударил его в зубы.

…Для членов сборной СССР, для тренеров был неожиданным брак Инги и Геннадия. До их женитьбы внешне между ними не было ничего общего. Мне, как и другим, казалось, что их соединило только то, что они получили по комнате в общей квартире.

…Слышал, что Геннадий бьет Ингу, а от Шилыковского, что Инга появляется в Москве с синяками… От товарищей слышал, что после ухода Геннадия от активного спорта он правдами и неправдами добивался поездки на соревнования, в которых участвовала Инга» (т. 4, л. 3–4).

Олег Гончаренко, трехкратный чемпион мира, старший тренер «Динамо» по конькобежному спорту:

«Ворониных я знаю несколько лет. Инга Воронина мне нравилась больше, чем Геннадий. Она была общительна, весела, проста, без тени зазнайства. Он не отличался этими качествами. Он был человеком трезвого ума…

Геннадий под горячую руку бил Ингу. Основанием для этого вывода может являться такой случай. Кажется, в 1960 г. мы были в Риге на сборах. Там между Ворониными произошел крупный скандал, после которого Инга ходила с синяками (из дальнейших показаний О. Г. Гончаренко явствует, что Инга, чтобы поддержать, возвысить Воронина, просила Олега Георгиевича назначить Воронина ее тренером, и Гончаренко согласился. – В. А.).

«…Я успокоил ее и выяснил, что она хочет, чтобы Геннадий стал ее тренером… На этом порешили. Воронин был в Кирове вместе с Ингой и тренировал ее там. Когда Инга завоевала первенство мира в последний раз, поведение Геннадия как-то несколько изменилось, причем, на мой взгляд, не в лучшую сторону. У меня было такое ощущение, что он как-то примазывается… к ее славе» (т. 2, л. 189–190).

Константин Кудрявцев, тренер сборной СССР по конькобежному спорту:

«До меня стали доходить разговоры, что в семье Ворониных происходят скандалы и драки. Я часто видел Ингу с синяками на лице.

…Я спросил у Геннадия, почему они себя так ведут. Геннадий мне ответил: «Прошу не вмешиваться в нашу жизнь, вы ничего не знаете». Несмотря на это, они опять были вместе. Кстати, когда Геннадия… вывели из сборной команды, так как он не показывал результатов, Инга хлопотала за него, говорила, что это несправедливо…

Скандал затевал Геннадий… Инга никогда не жаловалась никуда.

…Последние два года Геннадий стал злоупотреблять алкоголем… Мое мнение, что он пил и жил за счет Инги, которая хорошо зарабатывала. В дополнение хочу отметить, что после замужества Инги никаких данных о том, что Инга была неверна мужу, не было. С этой стороны ее поведение не вызывало никаких подозрений. Ингу в последний раз я видел в городе Перми на соревнованиях. Геннадия в последний раз я видел утром 27 декабря 1965 года в кафе в городе Перми. Я зашел туда перекусить. Геннадий пришел туда, выпил там немного, чувствовалось, что он зашел опохмелиться» (т. 2, л. 156–157).

А. А. Куприянов, председатель ЦС «Динамо»:

«Она часто выезжала на сборы и соревнования. Естественно, круг участников этих мероприятий очень узкий, поэтому любое отклонение в поведении от нормы сразу же становится известно. Однако никаких сигналов о неправильном поведении Инги не было. Скорее наоборот, были сигналы, что сам Воронин ведет себя неправильно, и в частности, выпивает. Года три или четыре назад поступили сигналы о ненормальных отношениях Ворониных… Проверить это обстоятельство, если надо, помочь я поручил Дерюгину (председателю МГС «Динамо». – В. А.), тем более что Воронина, придя ко мне, сказала, что дальше жить с Ворониным не может и серьезно думает о разводе. Стало известно, что Воронин с ней груб, резок, ведет себя вызывающе.

По поведению Инги я могу сказать, что она занимала… линию… чтобы помочь ему буквально во всем и сделать все, чтобы ему было лучше. Такой пример. Летом 1965 г. ко мне пришла Инга и попросила ей помочь в ряде вопросов. Прежде всего она попросила помочь ей и мужу получить трехкомнатную квартиру. Мотивировала тем, что мать мужа необходимо забрать к себе, так как у нее умер муж и она осталась одна. Вторым основанием к этому было заявление Инги о том, что она после Олимпийских игр 1968 г. перестанет заниматься спортом и обзаведется детьми. Я объяснил ей, что это несерьезно и планы могут быть решены и в двухкомнатной квартире.

…Оказалось, что она хочет, чтобы мужа аттестовали и присвоили ему звание офицера. Я объяснил, что это сделать можно… что Геннадий пусть проявит себя, что требуется время. Однако Инга поставила условия о немедленной аттестации мужа, и в этом я ей отказал. Инга была очень недовольна этим и заявила, что (они) собираются уйти из «Динамо». Это уже походило на ультиматум, и я поговорил с ней в резких тонах» (т. 2, л. 154–155).

З. Ф. Холщевникова, тренер:

«В 1959 г. Инга мне сказала, что зарегистрировала брак с Ворониным. Я была удивлена, зная, что у них никогда не было обоюдных симпатий, хотя они знали друг друга как спортсмены давно. Инга мне сказала, что они полюбили друг друга. В первое время я наблюдала… Ворониных на людях, как Воронины ласково относились…

В городе Кирове в марте 1963 г. мы были на стадионе на соревнованиях на приз им. Кирова. Там же были и Воронины. На банкете я обратила внимание, что Геннадий с Ингой о чем-то препираются, но разговора я их не слышала. Затем Геннадий подозвал меня и спросил: «Скажи, как вы раньше время с артистами проводили?» Я ему ответила: «Тебе тоже бы неплохо ходить в театр» – и отошла от него и села на свое место. Затем я увидела, как Геннадий резко и грубо схватил Ингу за руку и вытащил Ингу из-за стола, и вывел из зала. Журналист из газеты «Советский спорт» Михаил Марьин вышел вслед за ними и разговаривал с Геннадием. Больше я свидетельницей их ссор не была. Но как-то слышала, что Геннадий выгнал Ингу из дома, и Бендеров (тогда секретарь партийной организации «Динамо». – В. А.) выезжал разбираться.

В 1964 г. мы были на соревнованиях на первенство ЦС «Динамо» в Свердловске. Как-то в то время я была вместе с Ингой и ее мужем в гостях у главного администратора Театра музыкальной комедии Якова Григорьевича Льва. Там, в гостях, Геннадий стал затевать ссору, придираться к ее словам, раздражался на все ее разговоры, проявляя какую-то сверхнервозность. Я обратила внимание, что если Геннадий начинал вести себя несдержанно в отношении Инги, то его совершенно не стесняли окружающая среда и присутствие посторонних людей. У меня создалось такое впечатление, что когда Геннадий выпьет, то он становится необузданным, несдержанным, не реагирует ни на какие замечания, говорит все, что хочет» (т. 2, л. 191–192).

Софья Кондакова, чемпионка мира по конькобежному спорту, несколько лет выступавшая вместе с Ингой за сборную СССР.

«…Если к Инге я относилась с симпатией, то к Воронину без таковой, и старалась не иметь с ним никаких отношений. Впрочем, к нему так относилась не только я, а многие наши спортсмены. Воронин несдержан, вспыльчив, не терпит возражений и резок. Эти качества часто приводили его к ссорам со спортсменами, а иногда к дракам в прямом смысле этого слова.

Женитьба Инги и Геннадия была неожиданностью, так как они были противоположны друг другу, и было непонятно, что у них общего. Когда это высказывали Инге окружающие, то она брала его под защиту и требовала, чтобы к нему относились с должным уважением. Со слов Инги мне было известно, что семейная жизнь их плохо ладится. Они часто ссорятся, а Геннадий много пил, особенно в последнее время… Конкретных мотивов ссоры я не знаю, но говорили, что он ревнует Ингу… Я лично не видела никаких оснований для ревности» (т. 1, л. 167).

А. В. Сайкин, начальник физподготовки Таманской дивизии, в которой когда-то проходил службу Г. Воронин:

«Про Геннадия… я могу сказать, что… это человек, у которого взгляд на жизнь материалистический, все он оценивает сквозь деньги. Геннадий очень самолюбивый и тщеславный человек.

…9 апреля 1965 года, когда Геннадий сказал Инге, что очень любит ее, она в ответ сказала: «Ты не меня любишь, а мои деньги». Поскольку весь разговор велся в шутливой форме, то я тогда не придал особого значения этим словам Инги. Ингу я знал меньше, но на меня она как человек произвела хорошее впечатление. Это обаятельнейший человек… с большим юмором» (т. 4, л. 16).

Л. М. Вайвадс, подруга Инги:

«С Ингой Ворониной я познакомилась в 1953 г., когда сама занималась спортом. Мы подружились, хотя наши отношения не были достаточно глубокими, чтобы вести откровенные разговоры. Я в то время жила в Риге. Когда Инга приезжала на сборы в Ригу, то заходила ко мне, а когда я бывала в Москве, я навещала ее. В Риге Инга дважды заходила ко мне с мужем Геннадием Ворониным. Геннадий произвел на меня не совсем хорошее впечатление. Он был слишком сух, замкнут и необщителен. Инга представила его мне, причем в беседе рассказала, что поженились как-то смешно, так как их физически связала квартира, в которой они получили по комнате. Однако Инга говорила, что Геннадий к ней очень хорошо относился и она счастлива.

Потом во встречах у нас были большие перерывы и мы подолгу не виделись вообще. В 63-м я переехала жить в Москву, и наши отношения с Ингой стали углубляться, хотя ни я, ни она откровенно не говорили. Летом 65-го года Инга была на сборах на Клязьминском водохранилище. Как-то приехав в Москву, забежала ко мне. Мы поболтали, и во время разговора Инга сказала, что у нее с Геннадием не все в порядке. Я не стала расспрашивать, что у нее, а она этот разговор продолжать не стала. 30 октября 1965 г. в день отъезда Инги в Иркутск она позвонила мне и просила приехать. Чувствовалось, что она чем-то очень расстроена. Я приехала к ней. Оказалось следующее. Ее муж не ночевал дома, а ночевал у ее матери, так как был сильно пьян. Его до сих пор нет дома, а она не может собраться, так как нервничает и, кроме того, у нее на руках билеты на самолет для других участников. Билеты должен раздать муж, а его нет, тогда как время до отлета осталось очень немного. Инга очень нервничала. Часа в 4 к Инге приехал ее тренер (Л. Ф. Горкунов. – В. А.) и дал ей последние указания о тренировках. Автобус на аэродром уходил в 17:00, а Геннадия все не было. Примерно в 16:50 домой вернулся Геннадий в сопровождении брата и отчима Инги (такой факт был. – В. А.). Инга стала их укорять. Тогда Геннадий агрессивно подошел к Инге и стал ругать ее ужасно нецензурной бранью и оскорблял.

Я поняла, что, если бы не посторонние, он либо ударил бы жену, либо побил ее… Тренер Инги решил нас подвезти на своей машине к автобусу. Мужчины стали выносить и грузить вещи, а мы остались вдвоем. Я знала, что Инга добивается отдельной трехкомнатной квартиры. Видя такое поведение Геннадия, я спросила, нужна ли ей квартира, и высказала, что коль скоро у нее все так случилось, ей вообще нужно уходить от мужа. Инга тут же отвергла мой совет и заявила, что сделать этого не может, так как иначе Геннадий убьет ее. Судя по тому, как это сказала Инга, я поняла, что это не минутная слабость, за этим было скрыто что-то очень серьезное и давно наболевшее. С тех пор я Ингу вообще не видела, но позвонила ей 1 или 2 января в первой половине дня, чтобы поздравить ее с Новым годом. Разговор у нас был очень короткий. Инга сказала мне, что очень хочет со мной поговорить, но ей очень некогда. Но перед отъездом на сборы она обязательно меня встретит и поговорит. 5 января я узнала, что Ингу убил Геннадий. Припоминаю, когда я виделась с Ингой во время ее приезда в Москву, когда она была на сборах в Клязьме, Инга пожаловалась мне на поведение мужа. Много пьет, в ее отсутствие устраивает попойки, все пропивает, денег домой не приносит, имеет знакомства с какими-то женщинами, причем знакомства интимного характера. Когда после сцены 30 октября я разговаривала с Ингой, она сказала, что подобный инцидент не впервые, что он систематически оскорбляет ее и бьет» (т. 2, л. 225–226).

Я. Г. Лев, администратор Театра музыкальной комедии, г. Свердловск:

«Любил он (Воронин. – В. А.) выпить и меня приглашал, но я не пью и всегда отказывался выпить с ним.

…31 декабря 1965 г. я позвонил ей из дома, поздравлял ее с Новым годом. Это был 21 час московского времени. Инга мне ответила, что собирается на встречу Нового года… Брал трубку и Геннадий. Я поздравил его с Новым годом, чувствовалось, что он уже в приподнятом настроении.

…Инга мне сказала, что приедет в Свердловск на Спартакиаду. Я ее пожурил, что она плохо выступала в Перми, на что она мне ответила, что бережет силы для выступления на первенстве мира, где хочет стать в пятый раз чемпионкой мира и посвятить это, – в шутливой форме она это сказала, – 50-летию советской власти. Красиво уйти из спорта» (т. 4, л. 32–33).

М. Б. Ефимов, работник АПН, переводчик:

«С Ингой Ворониной я познакомился примерно в феврале 1963 года, когда я был в составе нашей спортивной делегации в Японии. Там я находился в качестве переводчика. Делегация была небольшая. Я быстро сошелся со всеми, и у меня сложились и сохраняются до сих пор дружеские отношения. После приезда из Японии мы с Ингой обменялись визитками и познакомились семьями. Таким образом я узнал и Воронина. До последнего времени мы периодически встречались. Я с женой бывал у Ворониных, они с мужем (или одна она) бывали у нас.

В конце 1965 г. я столкнулся с Ингой в плане своей работы. На мартовский номер была запланирована «тема Инги», и хотели приурочить ее к первенству мира в надежде на победу Ворониной. В связи с этой темой я неоднократно беседовал с Ингой. Она была с Геннадием и у нас в АПН, где дала необходимое интервью. С учетом плана предполагалось цветное фото Инги на обложке журнала. Я договорился с Ингой о съемке, но съемка все откладывалась по различным причинам… Утром 4-го стал звонить на квартиру Инги. Телефон был занят, примерно 40–45 минут. Я это знаю потому, что мы, боясь упустить Ингу, звонили все время. Наконец сотруднику редакции удалось дозвониться. К телефону подошел Геннадий. На просьбу позвать Ингу отнесся грубовато и бросил трубку. Тогда позвонил я, и к телефону также подошел Геннадий. У нас произошел шутливый разговор, в ходе которого я попросил связать меня с Ингой… Геннадий мне сказал, что часа через три он увидит Ингу и передаст мою просьбу. Этот разговор состоялся примерно в половине двенадцатого 4 января 1966 года. Больше я так ни с Ингой, ни с Геннадием не встречался и не созванивался, так как стало известно об убийстве Инги мужем. В этот период времени, очевидно, у Инги и Геннадия был очередной конфликт, так как когда я разговаривал с Ингой 2-го, то она сказала, что она сама первой мне позвонит о времени съемки. Я сказал, что с таким же успехом это могу сделать и я. Инга заметила, что этого делать не следует, так как эти дни ее не будет дома, она сейчас живет у матери. В моем присутствии Инга с Геннадием не ссорились, но отголоски ссор до нас доходили. Инга иногда бывала у нас одна. Тогда приходил и Геннадий… Как правило, в таких случаях Геннадий был довольно сильно пьян и сидел молча и мрачно поглядывал на Ингу. Чувствовалось, что Инга в таких случаях чувствует себя неудобно.

…Мне кажется, что Геннадий мог убить Ингу, поняв, что она окончательно бросает его и с ней уходит обеспеченная жизнь» (т. 4, л. 67–68).

Галина Сухаренко, знакомая Инги:

«Правда, Инга говорила, что особых причин для развода нет, но Геннадий ее не понимает, он грубый, невнимательный. Они часто ссорятся, что у нее много времени отнимает общественная деятельность, она поэтому мало бывает дома. А Геннадий недоволен этим. Геннадий хочет ребенка, а она пока не может иметь ребенка, так как хочет еще заниматься спортом. Инга говорила, что в связи с разводом, очевидно, как-то надо им разделить жилплощадь, что здесь есть определенные трудности. Что ей в других городах предлагают жилплощадь, она перейдет в другое общество, но она не хочет уезжать из Москвы. Она даже говорила, что она предлагала Геннадию продать автомашину, вступить в кооператив; но как отнесся Геннадий к этому, я не знаю» (т. 2, л. 58, об.).

Г. М. Артамонов, наш отец:

«В силу ряда обстоятельств я оставил семью, когда Инге было года три или четыре. Виделся я с ней редко, так как в конце концов стал проживать в Алма-Ате.

Когда Инга по своим спортивным делам приезжала в Алма-Ату, она всегда заходила ко мне, и мы беседовали. В 1959 г. Инга приехала на соревнования в Алма-Ату и зашла ко мне с каким-то мужчиной. Она представила его как мужа. Мы познакомились. До этого Геннадия я не знал совершенно, он мне почему-то не понравился с первой встречи. Свои впечатления о нем я высказал дочери, однако никаких советов не [давал]… внушений… не делал.

…Однажды я приехал к ним на каток и был свидетелем очень неприятной истории. Мы пошли втроем пообедать, а после обеда пришли в бильярдную. Инга села вязать, а я и Геннадий играли в бильярд. Кроме нас, больше никого не было. Играли. По ходу игры Инга что-то сказала мужу касательно его успехов в игре. Геннадий вдруг вспылил, замахнулся, причем со злобой, кием на дочь и обругал ее нецензурными словами. Инга заплакала. Я был очень поражен этим и хотел выяснить у Геннадия, в чем дело, но он попросил меня не вмешиваться в их жизнь.

Помню такой эпизод. Как-то Инга пришла со своей подругой на место постройки гаража. Мы познакомились. С кем была Инга, не помню я сейчас. Что-то говорили, Инга спросила меня, поможет ли Геннадий мне в работе. Я ответил, что поможет, как и было на самом деле. Вдруг Геннадий ни с того ни с сего обругал Ингу, причем нецензурной бранью. Инга в ответ только и сказала: «Только этого от тебя и можно ожидать». Я опять пытался выяснить, что же происходит в их семье, но так и не понял.

…Гараж я строил несколько дней и ночевал у Инги. Когда гараж закончил, я сказал Инге, что должен уезжать в Одессу и в тот же день был свидетелем неприятной сцены. Инга лежала в комнате, отдыхала перед тренировкой. Зашел разговор о том, что она должна ехать на «Динамо». Геннадий вдруг заявил, что он никуда не поедет и Инга не поедет. Я пытался разобраться, почему так, но не смог. Вскоре в квартиру пришла бабушка по матери. Она тоже вмешалась в этот разговор. Геннадий распалился, и получилось так, что, находясь в другой комнате, толкнул бабушку. Тут уж пришлось вмешаться мне. Я коротко, но круто поговорил с Геннадием, предупредил его, что, если он не прекратит подобного поведения, я буду с ним разговаривать по-другому. Мне неудобно было оставаться, я решил уехать к матери. Бабушка и Инга вдруг стали просить меня не уезжать, заявляя, что если я уеду, то Геннадий их побьет. Причем этот разговор был в присутствии Геннадия. Я все же решил уйти, но тотчас пригласил Геннадия с собой, объявив ему, что хотел бы поговорить с ним как мужчина с мужчиной, в надежде, что он расскажет, что же у них происходит. Геннадий пошел со мной. Я пытался с ним поговорить, но он отделался общими фразами и от разговора уклонился. Единственное, что он сказал мне, что все это очень длинная история и знать мне ее не обязательно. Расставаясь, я попросил Геннадия не ходить сегодня домой, а переночевать у друзей. Он обещал. Я приехал к матери. Спустя некоторое время к нам при ехала бабушка Инги по матери и рассказала, что Геннадий все же вернулся домой и устроил скандал, причем ее, старуху, толкнул с лестницы, и она ушиблась. Вскоре оттуда же приехала Инга со своей знакомой Егоровой и подтвердила это. Я был возмущен поведением Геннадия, который, кстати, потом тоже явился… Я стал укорять его, а он оправдывался лишь тем, что вспылил и был несдержан. Он был трезв. Я рассердился и выгнал его. Несколько дней Инга жила у нас, у моей мамы, так как боялась идти домой. Я же уехал в Одессу. Больше свою дочь я не видел» (т. 2, л. 72–73).

П. И. Артамонова, бабушка по отцу:

«Геннадий был тяжелый и злобный человек. Он часто скандалил и избивал жену. Помню такой случай. В 1960 г. я справляла 40 дней по своей второй внучке, погибшей в автомобильной катастрофе. Среди гостей была и Инга с мужем. Потом Геннадий неожиданно ушел, и Инга побежала за ним. Вернулась она с подбитым глазом. На вопрос отвечала, что когда она догнала Геннадия, то он без причины ударил ее чем-то тяжелым по глазу.

Неоднократно Инга и ее бабушка прибегали ко мне по ночам, спасаясь от пьяного и озверевшего Геннадия. Один раз Геннадий, бежавший за ними (далее неразборчиво. – В. А.)… прибежала и знакомая Инги спортсменка Егорова, – выломал мне дверь, ее пришлось чинить соседу. Потом Геннадий приходил, стоял на коленях, просил прощения. Инга простила. Он обещал вести себя как следует, но потом все продолжал по-прежнему.

…Инга говорила, что ей неудобно и стыдно разводиться, что ее принимают в партию, что она бывает в заграничных поездках и т. д.

Геннадий был страшный человек, более плохого человека я не встречала за свою жизнь. Он ухитрялся делать неприятности Инге перед каждой ее поездкой на сборы или соревнования. И Инга приходила ко мне прощаться в слезах. Был случай, что они решили разводиться, пошли в суд, но Геннадий встретил Ингу около суда и утащил» (т. 2, л. 70–71).

Н. Ф. Брагина, вместе отдыхавшая с Ингой в Карловых Варах:

«С Ингой я прожила 28 дней, как говорится, бок о бок. По-моему, Инга хороший человек. Простая, общительная, человечная. Меня удивило, поразило ее мужество и воля… Я имею в виду ее тренировки. Мне приходилось на них бывать, и я была поражена этим. По-моему, это очень тяжелый труд, которым Инга занималась систематически. Держала себя Инга с достоинством. Гордая, ни на шаг не выходя за рамки дозволенного.

…Бесспорно, Инга была постоянно в поле зрения всех отдыхающих, как советских, так и иностранных. Многие заводили с ней разговоры, и Инга всегда была на высоте. Очевидно, она знала, что приковывает внимание окружающих, и не позволяла ничего лишнего. Ее поведение было безукоризненно во всех отношениях» (т. 4, л. 62–63).

Е. Ф. Лобанова, бабушка по матери:

«Я жила на 3-й Фрунзенской улице вместе с Ингой и Геннадием с 1959 г. (двадцатиметровую комнату Инге, к тому времени уже двукратной чемпионке мира, могли дать только на двоих, бабушка и была прописана в комнату Инги; такая площадь на одного тогда считалась роскошью, к тому же Ингу надо было поселить еще и в коммуналку. – В. А.). Еще будучи с Ингой в товарищеских отношениях, он выгнал меня из этой комнаты. Когда они зарегистрировали брак, то он в первый же день в эту комнату пустил жильцов. Я имею в виду – пустил в свою комнату, так как лицевой счет у них был раздельный.

Он просил Ингу, чтобы реже приезжали родители, а мать совсем не пускал. Когда Инга в третий раз завоевала звание чемпионки мира, то по приезде из Алма-Аты с первенства СССР он дома выпил пол-литра спирта и разговаривал с Ингой по поводу покупки машины. Ночью он пришел в комнату Инги и стал душить ее. Мы с Ингой выскочили и ночевали у соседей. А он дома перебил много посуды и призов. Таких случаев был еще ряд. Он выбрасывал ее [бабушки] кровать из Ингиной комнаты. Он ревновал Ингу к тренеру. Он хотел разводиться, а в то же время бегал за Ингой. Он часто бил Ингу, когда был пьяным» (т. 1, л. 145, об.).

Л. И. Рычкова, соседка по дому на 3-й Фрунзенской, где жила Инга:

«Первое время, когда переехали Воронины, они хоть и жили вместе, но брак у них зарегистрирован не был. Первое время жили они тихо. Но как только зарегистрировали брак, у них начались ссоры. Ингина бабушка… жаловалась мне, что Геннадий скандалит с Ингой, потому что хочет квартиру зарегистрировать на свое имя, а Инга не хочет этого. По дому говорили, что Инга якобы изменяла мужу, но я лично ничего предосудительного за ней не замечала и, кроме хорошего, сказать о ней ничего не могу. Геннадий же часто выпивал, и я его видела выпивши. Инга жаловалась мне, что Геннадий очень нехороший, когда выпьет. Однажды мне пришлось убедиться в этом лично. Года два тому назад, – не то осенью, не то зимой, помню, что было холодно, – у Ворониных начался очередной скандал. Когда крик послышался уже на лестничной клетке, я вышла на лестницу. Там стояла бабушка Инги в ночной рубашке и в обуви на босу ногу. Я поняла, что Геннадий устроил скандал там, а бабушку выгнал из квартиры. Мою догадку подтвердили и бабушка, и Инга, которая вскоре вышла на лестницу в халате и вынесла бабушке пальто. Было это в 10 или 11 вечера. Я предложила им войти к нам в квартиру и переночевать, так как Инга боялась идти в квартиру, где бушевал Геннадий. Вскоре в квартиру к нам пришел Геннадий и стал ругать Ингу. Ругал он ее ужасно, нецензурными, самыми грязными ругательствами, оскорблял достоинство женщины… Потом вдруг бросился к ней и ударил ее. Я толком не поняла, куда пришелся удар… Видя такое дело, муж и мои два сына вытолкнули его из квартиры. Геннадий хотя и был здорово выпивши, но оказал нам сопротивление, мы еле справились с ним. Когда же он пришел в свою квартиру, то мы услышали, как он стал что-то бить, очевидно посуду. Инга очень испугалась этого и сказала, что он, очевидно, бьет ее призы, кубки, вазы и т. д.

Хоть Геннадий и обвинял Ингу в измене ему, но сам часто приводил женщин к себе в квартиру, когда Инга уезжала из Москвы. Примерно с осени… ежедневно к дому подъезжал «Москвич». Из него выходил какой-то мужчина и две женщины. Кто они, я не знаю. Они приходили к Геннадию и оставались у него ночевать. Я не сомневаюсь, что там устраивались пьянки, так как через стенку слышались их пьяные голоса, музыка и т. д. Да я и сама видела, как они уходили от Геннадия и были выпивши. Со мной Инга своими семейными делами не делилась, так что рассказать что-либо более подробно я затрудняюсь» (т. 2, л. 48–49).

Людмила Алексеева, мастер спорта по конькобежному спорту, подруга Инги:

«По дороге на вокзал, в такси, она мне сказала, что, наверное, уйдет от Геннадия. Она не рассказывала (это было еще в декабре 1965 года, когда они поехали встречать Воронина. – В. А.) почему, но сказала, что недавно он сделал ей неприятности и больше она терпеть не может. Лучше разойтись. Она еще сказала, что понимает, что для него это будет ударом, но иначе нельзя. Можно простить один раз, но не постоянно. Какие именно причинил он ей неприятности, она не рассказала. Инга говорила, что перед мужем она чиста, ни в чем абсолютно не виновата и никогда ему не изменяла. О своем решении уйти от Геннадия она хотела сказать матери, чтобы это не оказалось для нее неожиданностью. Я ее больше ни о чем не расспрашивала. Последнее время Инга была рассеянна, жаловалась, что чувствует себя плохо, как будто ее мучило какое-то предчувствие. Инга сказала, что о своем решении уйти от мужа она сказала только мне и больше об этом никто не знает.

…Я знаю, что Геннадий пил много в последнее время, приходил иногда на стадион пьяным. Говорили, что Ингу он ревнует ко всем. Это и было видно по его поведению. Ее очень все любили как человека, потому что она была очень отзывчивая, всегда старалась всем помочь. А он истолковывал это как-то иначе, вроде бы завидовал отношению окружающих к ней» (т. 4, л. 36–38).

Попробуем сконцентрироваться на отдельных мыслях этих людей, сгруппировать их по однородности.

Первое. Все в один голос говорят, что он изрядно пил, особенно в последние годы, оскорблял Ингу, рукоприкладствовал… Напомню их высказывания:

«Пил, оскорблял Ингу, бил ее» (Силина); «Ругань, скандалы, и Воронин ее бил» (Егорова); «Было известно, что Геннадий издевается над ней, бьет», «часто выпивал» (Рылова); «Геннадий избивал ее», «неоднократно мы видели ее с синяками на лице», «любил выпить» (Стенин); «Геннадий… бил Ингу» (Гончаренко); «Я часто видел Ингу с синяками на лице», «Последние два года Геннадий стал злоупотреблять алкоголем» (Кудрявцев); «Были сигналы, что сам Воронин ведет себя неправильно, и в частности, выпивает» (Куприянов); «Я знаю, что Геннадий пил много в последнее время, приходил на стадион пьяным» (Алексеева)…

Второе. Все в один голос заявляют, что Инга никогда не была замечена в измене мужу. (Если учесть Ингину простоту и бесхитростность, то ее измена, случись она, сразу бы вскрылась.) Привожу их мнения:

«Инга была верной женой» (Силина); «Я лично никогда не слышала и не знала, чтобы Инга давала Геннадию какие-либо поводы для ревности» (Рылова); «Товарищей у нее было много, но в близких отношениях она ни с кем не была» (Стенин); «После замужества Инги никаких данных о том, что Инга была неверна мужу, не было. С этой стороны ее поведение не вызывало никаких подозрений» (Кудрявцев); «Она часто выезжала на сборы и соревнования. Естественно, круг участников этих мероприятий очень узкий, поэтому любое отклонение в поведении от нормы сразу же становится известно. Однако никаких сигналов о неправильном поведении Инги не было» (Куприянов); «Ее поведение (на отдыхе в Карловых Варах. – В. А.) было безукоризненно во всех отношениях» (Брагина); «Инга говорила, что перед мужем она чиста, ни в чем абсолютно не виновата и никогда ему не изменяла» (Алексеева).

И вот мнения о нем:

«Хорошего о нем ничего не могу сказать» (Стенин); «Могу характеризовать его коварным человеком, действующим продуманно, исподтишка» (Шилков); «У меня было такое ощущение, что он примазывается к ее славе» (Гончаренко); «Он пил и жил за счет Инги, которая хорошо зарабатывала» (Кудрявцев); «Все он оценивает сквозь деньги» (Сайкин); он «завидовал отношению окружающих к ней» (Алексеева); со слов Инги «в ее отсутствие устраивает попойки, все пропивает, денег домой не приносит и имеет знакомства с какими-то женщинами, причем знакомства интимного характера» (Вайвадс); он «довольно свободно держит себя в семье в том плане, что в любое время отправляется куда заблагорассудится, без ведома Инги, и прочее. Особенно это усилилось с приобретением машины» (Шилков).

К последним двум мнениям могу также добавить и свое: Воронин, по его же собственному признанию мне, без женщин не мог и одного дня прожить. К тому же он сам рассказывал о своей близости с женщинами до женитьбы и называл некоторые имена, в том числе одной известной спортсменки. Но это было в прошлом, а прошлое, как известно, есть прошлое. Но именно к прошлому Инги Воронин и проявлял пристрастие. Своего прошлого не помнил, а помнил ее. И спекулировал на этом, что недостойно мужчины.

Третье. Уже было сказано: жил вольготно, за счет жены, примазывался к ее славе, более того, подчинил ее себе, запугал, травил безосновательной ревностью, сам же пьянствовал и т. п. Конечно, иная бы женщина проявила твердость, с первых же его хулиганских выходок сразу поставила бы вопрос ребром, рассталась с ним. Инга же попустительствовала Воронину, каждый раз его прощая и тем самым еще более усугубляя свое положение. В этом ее ошибка. Скажу также, что на многие вещи мне открыли глаза показания свидетелей по делу об убийстве сестры. Инга редко когда жаловалась нам, ее родным, на Воронина, скрывала его грязные выходки. Все товарищи по сборной знали о рукоприкладстве Воронина, на «Динамо» знали об этом даже ру ководители, не говоря уже о тренерах. Мы же в основном могли догадываться, кроме случаев, о которых рассказывают обе бабушки. Часто Инга на вопрос, почему у нее на лице синяк, могла ответить: «Упала на тренировке», «Задела за косяк двери», во что трудно верилось, но из-за оптимистического вида Инги подозрения отступали. Лично я с 1960 по 1963 год служил срочную службу в армии и получал в письмах от родных скудную информацию о некотором неблагополучии у Инги, например, что у нее обнаружили язву двенадцатиперстной кишки. Меня тоже не хотели огорчать неблагополучием в ее жизни. Но, отслужив и находясь в Москве, я уже все более стал приходить к выводу, что синяки на лице у Инги не результат задеваний за косяки двери, а нечто вытекающее из ее супружества, и я сказал Воронину:

– Если только тронешь Ингу, я тогда буду вынужден принять соответствующие меры…

На что он мне ответил:

– Ты меня не пугай…

Но как бы там ни было, а при мне он никогда ее не трогал. Точно так же я думал, что он не тронет ее, когда пришел к нам 4 января 1966 года на квартиру, чтобы якобы объясниться с Ингой, принявшей решение расстаться с ним…

Четвертое. Мнения свидетелей об Инге – какой же она была?

«У меня остались об Инге самые хорошие воспоминания как о человеке добром, хорошей души» (Рылова); «Инга… была женщина добрая по характеру, общительная, многим нравилась» (Стенин); «Инга мне нравилась больше, чем Геннадий», «Она была общительна, весела, проста, без тени зазнайства» (Гончаренко); «Она занимала… линию… чтобы помочь ему (Воронину. – В. А.) буквально во всем и сделать все, чтобы ему было лучше» (Куприянов); «Это обаятельнейший человек… с большим юмором» (Сайкин); «Ее очень все любили как человека, потому что она была очень отзывчивая, всегда старалась всем помочь» (Алексеева).

И наконец, высказывания свидетелей о причинах убийства:

«Считаю, что уход Инги от Геннадия был связан с тем, что просто переполнилась чаша терпения Инги от хамства Геннадия» (Рылова); «Мне кажется, что Геннадий мог убить Ингу, поняв, что она окончательно бросает его и с ней уходит обеспеченная жизнь» (Ефимов)…

Воронин с некоторых пор стал деградировать, ища избавления от этого в спиртном. Но вместе со спиртным добавлялось неистовство зависти, заевшей его окончательно. Если бы Инга была не спортсменом, а профессиональным психологом, то разобралась бы, наверное, в этом его тяжелом чувстве. Но она была спортсменом, перед которым стояла задача успешно выступать. К тому же, как человек цельный, она не любила неопределенности, недосказанности, заспинности и всяких запутанных отношений между людьми. И Воронин прекрасно понимал, что никакой измены с ее стороны не было и быть не могло. Просто он оценил ее решение расстаться с ним как окончательное, а потому пошел на преступление. Она сказала Воронину, что пойдет справлять Новый год в Кремлевский дворец съездов, а сама пошла справлять его к конькобежке Софье Кондаковой. Инга не ставила целью обманывать Воронина, просто не могла, по-видимому, открыто ему признаться в том, что хочет с ним окончательно порвать. Ведь он грозил ей убийством! Да и какая разница, куда пошел человек, если он решил окончательно порвать с тем, кто причинил ему множество неприятностей и заставил столько страдать! В первую очередь это был удар по его самолюбию, но он сыграл на ревности, из показания в показание все более на этом настаивая. Поступил недостойно мужа Инги. Теперь я понимаю, насколько Борис Шилков прав, когда говорил, что Воронин коварный человек, действующий продуманно, исподтишка. В совершении преступления, которое у него, вероятно, зрело годами, он именно так и действовал. А потом стал ворошить ее прошлое, с тем чтобы обелить себя, спасти…

Честно сказать, чересчур много с ним считались. Считались из-за Инги. Не хотели обижать, ранить ее.

Рвалась Инга из последних сил, чтобы всем было хорошо. Столько Воронину сделала доброго, сколько раз за него хлопотала!

На моей памяти множество раз Воронин просил у Инги прощения. В азарте, под воздействием алкоголя, наговорит ей всего, покажет себя сполна, а затем протрезвеет, одумается, кается, ищет пути к примирению. Если Инга сохраняет обиду и полна решимости ему не прощать, Воронин всех обежит родственников, чтобы помирили его с ней. Несколько раз и ко мне обращался с подобной просьбой:

– Володя, помири меня с Ингой…

В глазах мольба, присмиреет, выглядит несчастным.

Чтобы показать, что решение Инги значимо, говорю:

– Если уж Инга решила, то ее трудно отговорить…

Но он пойдет даже к тем, кого и не очень жалует, к нашей маме, Анне Михайловне и бабушке Евдокии Федотовне, лишь бы вырвать шанс на восстановление отношений с Ингой. Глядя на него, такого убитого горем, сникшего, невольно подумаешь, может, действительно, какие-то сказанные им резкости случились в запальчивости, бог с ним, человек осознал и никогда в дальнейшем не повторит их.

Но быстро все менялось в нем.

Что же такое происходило – мгновенное ли ощущение себя беспомощным без Инги, приучившей его жить беспечной жизнью за чужой спиной, естественное ли человеческое покаяние после своих неудобных поступков, или любовь? Почему же после возвращения их отношений в прежнее русло все его гадости вновь лились мощным потоком? Может быть, ему приятно было потешаться над Ингой и это было для него своего рода «гурманство»?

Инга, когда обидится после ссоры с Ворониным, вся осунется, замкнется, молчит. С лица слетает прежняя веселость, появляются озабоченность и задумчивая печаль. В такие минуты я думал, как изменилась она, какой была фантазеркой – в детстве, юности, девичестве. Например, первые годы появления ее в большом спорте она сбивала с толку журналистов, сообщая о себе много фантазий, которые переполняли ее всю с самого детства и в которые она сама же потом верила. То она окончила хореографическое училище при Большом театре и в дальнейшем думает совершенствоваться в искусстве танца, то – архитектурный институт, то, на худой конец, – физкультурный… Хотелось достойной жизни, но она могла быть только в мечтах.

Кстати, о ее фантазиях вспоминают многие. Вот тренер ее по академической гребле Я. К. Наумова: «Инга отличалась фантазерством. Она могла себе что-то вообразить, а потом сама в это верить. Причем на эту ее черту я обратила внимание еще в ее ранний период… Так… еще в детстве она говорила, что учится в школе Большого театра и сама потом в это верила… У нее был острый и находчивый ум… Инга была экспансивным человеком. У нее часто и быстро могло меняться настроение» (т. 4, л. 60, об.). Добавляет она к этому и такие свои наблюдения: «Держалась она всегда просто. У нее никогда не было рвачества, зазнайства».

Но фантазии у Инги не были беспочвенны. Ее отличала высокая артистичность, и я уверен, займись она актерским искусством, была бы примой первой величины!

Я рассказывал, что она и великолепно рисовала. Такая была у нее сноровистая, ловкая рука, из-под которой выходили великолепные пейзажи, портреты, выполненные в карандаше! Думаю, что Инга могла бы стать замечательным художником.

А чемпионство ее в большом спорте, мировые рекорды, выигрыш ею четырежды мировых первенств (она впервые в мире добилась такого в женском конькобежном спорте) и пять раз всесоюзных – разве обошлись без ее фантазий, артистичности, когда она, еще не будучи чемпионкой, воображала себя ею и, не будучи артисткой, представляла себя в этой роли, выступая не на сцене, а на ледяной дорожке? Вызывая восторги зрителей своим упорством, жаждой быть самой лучшей, не превзойденной никем, доставляя всем безграничную радость красотой своего бега! Истоки ее побед зарождались именно в ее фантазиях, помноженных на эмоциональность и сильную впечатлительность.

Многие знакомые воспринимали фантазии Инги в отрыве от ее выступлений в большом спорте и потому как бы вырывали их из контекста. И это, конечно, неверно. Мне даже кажется, что зрители, болельщики понимали ее в большей мере, чем некоторые тренеры, отдельные спортсмены, те, кто, казалось бы, должен знать ее лучше.

Для снятия напряжения и чтобы вновь вдохновиться восхищениями окружающих, Инга любила блеснуть красноречием, что-то рассказать интересное. И ее приятно было слушать. Чувствуешь порой, что она фантазирует, но все равно не оторвешься от ее рассказа. Это отмечали многие подруги по сборной, вообще знакомые. Вот такое соединение артистичности с фантазированиями во многом помогло ей войти в число самых выдающихся спортсменов мира. Я бы так сказал: она была спортсменкой с артистическим уклоном и редким складом психики, помогавшим ей воображать себя то в роли необыкновенной чемпионки (и таковой она в конце концов и становилась), то блистательной артисткой, покоряющей сердца зрителей, но на беговой дорожке (и это ей также удавалось).

Она всех притягивала к себе как магнит. За нее болел весь стадион. Она словно делилась с людьми тем своим состоянием жажды добиться чего-то большого, важного в жизни, которое понятно любому, и, если ему не удается это осуществить в жизни, он в душе все равно остается мечтателем, романтиком, ребенком. И она напоминала каждому об этом хорошем, добром состоянии души. Потому-то и была любима всеми.

…Связана была с ее фантазией и такая в ней черта: умышленно на себя что-то наговорить – чтобы вроде бы проверить людей, примут ли они эту ее абракадабру, поймаются ли на столь нехитрую наживку, догадаются ли, что все это ею придумано, чтобы убедиться в том, насколько люди могут быть самостоятельными в своих суждениях и оценках? Словно этим она хотела сказать: «Люди, имейте всегда свое мнение, не сбивайтесь на чужое, пойте только своим голосом». (Помните, как в истории с Моцартом? Начинающий композитор спрашивает: «Маэстро, а с чего нужно начинать писать музыку – с оперы или с сонаты?» – «С сонаты», – отвечает Моцарт. «Да, но вы-то начинали с оперы!» – «Да, но я-то ни у кого не спрашивал».)

Ее жажда что-то интересно рассказать была для нее средством, чтобы снять тренировочное напряжение, нейтрализовать последствия тренировочной монотонности. Совершенно интуитивно она выбрала это средство себе, как и научилась, в том числе и для расслабления психики, вязать, шить, кроить…

И еще она нередко говорила, что век у нее будет короткий. Это, знаете ли, такое романтическое кокетство. Вряд ли это нужно было ей делать. Очевидно, Воронин тоже это не раз слышал. Услышанное для кого-то становится навязчивой идеей. Может быть, оно засело в его подсознании! Короткий век? Ну что ж, так тому и быть!

Воронин попрекал свою жену прошлым, что она раньше встречалась с кем-то. Попрекал молодостью! Но сам же признался в своих показаниях, что не имел ни одного конкретного факта супружеской неверности Инги. Даже суд – нейтральная сторона – исключил этот вопрос из рассмотрения как некорректный. Это искусственно преподнесено Ворониным и его сторонниками – чтобы раздуть из мухи слона, ведь ничего другого-то в его оправдание придумать было невозможно.

…Что же касается самого Воронина, то, повторяю, глубинная причина его падения – его деградация как личности, потеря себя, зависть к жене из-за внимания к ней людей как к великой спортсменке и очень обаятельному и хорошему человеку.

О гибели Инги и предыстории этого трагического события

В показаниях Бориса Стенина есть слова о том, что в Перми он увидел сидящую в углу Ингу, которая была чем-то подавлена. Напомню их: «Инга была чем-то подавлена. Пока мы устраивались в гостинице, она сидела в углу и даже не встала со стула. Это было не похоже на нее».

В Перми Воронин вновь ударил Ингу. Об этом мне рассказал помимо других тренер мужской сборной команды СССР тех лет Б. А. Цыбин. Соревнования в Перми проходили 23–26 декабря 1965 года, а 4 января 1966-го Инги не стало.

Б. А. Цыбин: «В раздевалке Воронин ударил Ингу по лицу. Это возмутило всех. Конькобежцы Матусевич, Хабибулин, Антсон, Каплан, Зайцев подкараулили Воронина вечером на улице и хотели его проучить, поколотить. Было очень темно, Воронин вырвался от них, – он скользкий такой, между ног выполз, – перемахнул через забор и убежал… Знаю, что потом просил прощения у Инги, а она ни в какую, решила с ним разводиться окончательно».

Кстати, тот же Борис Александрович Цыбин в разговоре как-то с Ингой поинтересовался:

– А может, Инга, вам ребенка завести?

– Да что ты, Борис, ты же видишь, какой это человек! – ответила Инга, хотя и любила очень детей и мечтала о них.

Неприличное отношение Воронина к Инге, всевозможные придирки без всякого повода, пьянство стали для него нормой, привычными атрибутами жизни. Ведь перед Пермью, в Кирове, он также позволил себе непристойные выходки. Свидетельница И. Ф. Байгозина (она судья по конькобежному спорту) рассказала: «Последний раз они были у меня в Кирове 19 декабря (1965 года. – В. А.), Геннадий опять напился, и опять посыпались упреки и оскорбления на голову Инги. Инга не пошла ночевать с мужем в гостиницу, и из ее разговора я поняла, что она уже боится оставаться один на один с Геннадием, когда он пьян» (т. 2, л. 201, об.).

Тысячу раз она собиралась разводиться с ним. Кажется, все-все до единого знали о таких их взаимоотношениях, и примерно все могли рассказать об этом то же, что и спорт сменка Софья Кондакова в своих показаниях: «О ссорах в семье Ворониных все спортсмены знали, и поэтому постоянно шли разговоры обо всех их ссорах… Когда у них было хорошо все, она говорила, что он неплохой парень… но когда они бывали в ссоре, то она говорила, что он ее духовно не устраивает. Мы все так привыкли к тому, что Воронины то ссорятся, то у них опять все хорошо, что даже уже особенно и не обращали на это внимания. Что касается высказываний Инги о том, что она разводится с Геннадием, то это было без конца, при каждой ссоре, а потом у них опять налаживались отношения» (т. 1, л. 169, об.).

Инга и сама понимала, что прощению должен быть положен конец. Но она была втянута настолько в спорт, что у нее не оставалось времени настойчиво и до конца разрешить свой личный вопрос. Она уже себе как бы и не принадлежала. Кроме того, тяжелые тренировочные нагрузки сильно напрягали нервную систему, которой необходим был продолжительный отдых, а вместо этого – семейная нервотрепка, подрывавшая ее здоровье и ухудшавшая спортивную подготовленность. Психика у Инги стала более хрупкой, легкоранимой, и настолько, что Инга в последние годы могла обидеться даже на отпущенную кем-то неудачную реплику в ее адрес. Когда-то она не очень прислушивалась к мнению о себе со стороны, теперь же все было иначе. Она стала объектом внимания окружающих. Где бы ни появлялась, ее всюду узнавали, хотели видеть всегда обаятельной, красивой, веселой, то есть видеть тот образ, который сложился в представлении многих. Она – воплощение успеха, знаменитость, обаятельный и простой в отношениях с людьми человек. Для многих было истинным счастьем увидеть ее вблизи, рядом. И Инга не могла обмануть их впечатления. Ей необходимо было сохранять приобретенный имидж. Поэтому она стала строже к себе относиться, в отношениях с людьми проявляла теперь еще большие внимание и такт. Но в то же время она чувствовала в себе раздвоенность из-за неурядиц в супружестве. Из-за этого она потеряла ориентировку в оценках оскорбительных поступков мужа. В ней поселились теперь два противоположных человека – феноменальная спортсменка и неуверенный в себе человек, привыкший сносить обиды из-за ложного стыда, что о ее неблагополучии в личной жизни узнает весь мир и это ляжет на ее блестящий образ черным пятном. Она надеялась как-то незаметно для всех решить эту нелегкую свою проблему и поэтому продолжала терпеть, полагаясь на свои силы, как привыкла это делать в спорте. Свидетели подтверждают это, например И. Ф. Байгозина: «Все это нервировало Ингу и не раз срывало ее выступления, мешало жить и работать. Неоднократно я говорила Инге, что это не жизнь, и ей необходимо оставить Геннадия, что их супружество не приведет к хорошему. Если вначале Инга не решалась на этот шаг, ее смущали разговоры и пересуды о разводе, то в последнее время, я имею в виду 1965 год, Инга пыталась разойтись с Геннадием» (т. 2, л. 201, об.).

Инга много мучилась, не зная, как ей поступить. Найти человека по душе – это не сразу возможно, да и времени нет для этого. Только изредка поделится с кем-нибудь из своих подруг, с той же И. Ф. Байгозиной, которая потом отмечала в своих показаниях: «Когда я ей говорила о разводе, Инга заявила, что у нее нет человека, на которого она могла бы опереться в своей жизни, она даже не может ни с кем встретиться, так как если об этом узнает Геннадий, то он убьет ее» (т. 2, л. 201, об.).

Ей ничего, по существу, не позволено было. Останься она тогда, еще в 1958 году, в Швеции с человеком, которого полюбила, ее устранили бы наши власти, попытайся разойтись теперь с Ворониным, ей также не поздоровилось бы… Но и так жить нельзя. Требовался какой-то выход из этого положения. Что же можно было сделать?

Приближался новый, 1966 год. С него Инга решила начать новую жизнь. Но как о разводе договориться с Ворониным, захочет ли он тоже начать новую жизнь с 1966 года? Инга знала, что каждый раз, при самых своих гнусных поступках, он вырывал у нее в конце концов прощение и она его прощала. А если не прощала? То он угрожал либо ставил условия, о которых рассказал тренер К. К. Кудрявцев: «Примерно полгода назад Геннадий мне в разговоре сказал, что они решили с Ингой разводиться, что пусть она отдаст ему квартиру и машину и идет куда хочет» (т. 2, л. 157).

Но тем не менее новый, 1966 год приближался, и ей надо было принимать решение. Об этом периоде рассказывает Софья Кондакова:

«В декабре 1965 года, перед отъездом на соревнования на приз им. Мельникова, Инга сказала, что ей бы хотелось встречать Новый год с нами, но определенно она ничего не сказала. О том, как она думала уйти на Новый год от Геннадия, я ее не спрашивала, считая, что она сама взрослый человек и сама знает, как ей поступить. 28 или 29/XII – 65 года мне Инга позвонила опять, сказала ориентировочно, что, возможно, Новый год будет встречать с нами. Я опять не спрашивала Ингу, как же она уйдет от Геннадия» (т. 1, л. 169, об.).

И все же 30 декабря Инга, набравшись решительности, сказала Воронину, что хотела бы справить на этот раз Новый год без него. Пойти во Дворец съездов, там устраивался бал. Сказать всей правды, что она решила окончательно с ним порвать, не хватило духу. Именно на это обстоятельство он потом и упирал: что он ее отпустил и у них все было хорошо, что они выпили шампанского и он ее проводил до такси. А все предыдущие события – его пьяные выходки, оскорбления, рукоприкладства, которые окончательно склонили Ингу к принятию решения о разводе, – он старался обходить стороной, показать себя обманутым.

Потом, по его утверждениям, он ее до самого утра ждал на улице, все глаза просмотрел, звонил во Дворец съездов – там никакого бала не было, почувствовал себя оскорбленным, обманутым, стал названивать, искать ее всюду, приезжал к матери Инги, спрашивал, где она, устраивал там сцены, ездил к тренеру Горкунову.

Впрочем, чтобы не быть голословным, приведу два показания – нашей мамы и тренера. В них как раз зафиксированы события последних дней жизни Инги.

А. М. Артамонова, мама:

«Утром 31/XII – 65 года Инга пришла к нам… потанцевала у нас под радиолу, записала песни Магомаева… сказала, что… справлять Новый год пойдет куда-нибудь одна (т. 1, л. 83, об.)… Настроение у нее было нормальное. От нас Инга ушла 31 XII – 65 года около 14 или 15 часов дня. Новый год мы (я, бабушка, дочь Галя, мой муж Кондрашов Александр Федорович) справили и легли спать часа в три ночи. Сын Владимир ушел гулять в компанию. В 8 часов утра 1 января 1966 года я проснулась оттого, что беспрестанно звонил звонок, я оделась, вышла, никого не было, а кнопка звонка оказалась вдавленной, поэтому звонок так и звонил. Я села чай пить. Примерно в 9 часов утра пришла Инга. Она пришла и говорит мне: «Мама, мы скрывали от тебя, что мы с Геннадием разводимся, договорились мы с ним все по-хорошему. Он меня вчера провожал; когда я пошла, я плакала, мне было очень тяжело. Мы сказали, что кому-то надо начинать первому и именно в праздник нужно показать свое одиночество, и праздник даст знать, что никакого возврата не будет. Он посадил меня на такси, и я уехала…» …Затем Инга куда-то ушла и вернулась днем, около часа дня. Она пришла и говорит: «Я сейчас позвонила Геннадию, оказывается, он был у вас в 8 часов, включил звонок и ушел. Геннадий называл меня и тебя всякими словами. Я больше туда не пойду». И Инга мне оставила телефон домой Кондаковой и сказала, чтобы я звонила к ней туда. Она ушла. Вскоре пришел Геннадий, он спросил: «Где Инга?» Я говорю: «Чего меня спрашиваешь, когда ты знаешь… что вы с ней договорились!» Геннадий говорит: «Да, договорились, но я муж». Я сказала: «Где она, ты от меня не добивайся, я не скажу, где она!» Он начал меня в присутствии Кондрашова (это наш отчим. – В. А.) оскорблять, говорить пошлости… Он стал нецензурно оскорблять меня, называя и такой-то, и сякой-то, что я плохая, что Инга у меня такая же, что Галя будет такой же. Кондрашов сказал ему: «Какая Анна Михайловна, это мне судить. Я знаю ее 15 лет!» Потом Геннадий начал говорить, что взял такси, поехал к Белорусскому вокзалу, купил там водки и что до 6 часов утра он ездил по моргам и искал Ингу (сам потом признался, что это он просто так сказал. – В. А.). Мне надоело слушать его гнусности, и я ему сказала: «…Уходи, чтобы тебя здесь больше не было!» …Геннадий ушел. Больше 1/1 – 66 года Геннадий к нам не приходил. 2/1 – 66 года (т. 1, лл. 84, об. – 85) пришла Инга, часов в 12 дня. Я ей рассказала про то, что Геннадий был и что говорил. Инга говорит: «Чего же он меня искал по моргам?..» (Кстати, я забыла сказать, что Геннадий говорил, что первенства Инге не видать, что он ей устроит, и в институте она не сдаст.) Инга сказала, что ей нужно тренироваться и что ей нужны коньки и форма. Она сказала, что домой боится ехать. Я ей сказала, что мы поедем с ней к ней домой. Поехали туда Инга, Кондрашов и я, примерно около 15 часов. Приехали мы туда, Геннадия дома не было… мы стали искать форму и коньки. Форму мы нашли запрятанной в картошку, коньки мы не нашли. После этого мы уехали. Инга сказала, что, очевидно, Геннадий – у нас и поэтому она поедет к Кондаковой, а я ей из дома позвоню. Мы приехали к себе домой, Геннадия у нас не было. Примерно часов в шесть вечера Кондрашов позвонил Геннадию. Кондрашов сказал Геннадию, чтобы он коньки принес. Геннадий сказал про меня и Ингу нецензурно. 3/I – 66 года, примерно в 10 часов, Геннадий пришел к нам. Принес коньки и стал извиняться передо мной за оскорбления, говоря, что он был взбудораженный, он называл меня «мамой». Утром он не был пьяный. В этот же день, вечером, Геннадий пришел к нам домой выпивши, принес бутылку «Старки». Принес Гале игрушки, которые ей Инга приготовила. Тут был Володя дома… Перед этим я звонила Инге и говорила, что Геннадий коньки принес, Инга обещала за ними зайти. Вел себя хорошо, не хулиганил. Затем Геннадий вышел, сказав, что пойдет погуляет. Я видела с балкона, что Геннадий прогуливается перед нашим домом. Потом он пришел и принес еще бутылку «Старки». Володе нужно было идти на работу (я работал в типографии «Правды» в ночные смены, начинал с половины десятого вечера. – В. А.). Володя сказал, что он оставил Геннадия ночевать у нас, потому что он – пьяный… Я тогда, решив предупредить Ингу, с дочерью Галей вышла на улицу и стала Ингу ждать. Тут вскоре подъехала машина, но я не обратила особого внимания. Но тут мне показалось, что Инга вошла в подъезд. Я послала дочь Галю вдогонку. Действительно, это была Инга. Галя подвела ко мне Ингу и ее тренера Горкунова. Я сказала ей, что Геннадий дома и чтобы она туда не ходила, чтобы не было скандала, так как Геннадий пьяный. Инга сказала, что она оставит для Геннадия записку, что его 4/I – 66 года вызывают к 9 часам утра к Степаненко (председателю Московского спорткомитета. – В. А.) насчет квартиры, что ему будут давать однокомнатную отдельную квартиру. Инга сказала, что коньки она возьмет потом, что пока она потренируется на старых коньках. Горкунов и Инга сели в машину и уехали. Я пришла домой, Володя собирался уходить на (л. 85–85, об.) работу, он одевался. Я ему рассказала про приезд Инги… Володя ушел на работу. Примерно около 1 часа ночи Геннадий встал. Подошел ко мне. Я ему сказала, что была Инга и оставила ему записку насчет квартиры. Геннадий стал одеваться, не скандалил, только сказал: «Будем бороться! Кто – кого! Все венки будут на кладбище, на ее могиле!» Я не придала этому значения, и он ушел… Инга мне сказала, что утром 4/I – 66 года она ко мне придет» (л. 85, об.).

Л. Ф. Горкунов, тренер Инги:

«3 января 1966 года утром рано, часов в 8, мне позвонила Инга и предложила потренироваться. Мы договорились встретиться у метро «Ботанический сад» (теперь это, кажется, станция метро «Проспект Мира». – В. А.) в 17 часов. Я подъехал туда. Мы поехали на моей автомашине по просьбе Инги в Московский комитет спорта к Афанасьеву (заместителю председателя. – В. А.). По дороге Инга мне сказала следующее: «Я ушла от Геннадия! Вероятно, я больше туда не вернусь. Надо поехать (т. 1, л. 159, об. – 160) в комитет, чтобы поговорить о размене… жилплощади», так как она хочет разъехаться с Геннадием! Инга сказала, что до отъезда из Москвы на сборы 17/I – 66 года она должна решить вопрос о разделе жилплощади. Я спросил, что случилось? Инга сказала, что она решила от Геннадия уйти… Мы приехали с Ингой в комитет к Афанасьеву, Инга сказала ему, что она от Геннадия ушла… Инга просила Афанасьева помочь ей и походатайствовать о предоставлении ей дополнительной жилплощади для разъезда с Геннадием – она хотела получить еще однокомнатную квартиру, чтобы Геннадий уехал туда, а она бы осталась в этой квартире. После разговора с Афанась евым мы пошли к председателю Степаненко. Ему она то же самое сказала, заявив, что она разводится с Геннадием, что этот вопрос решенный. Степаненко звонил в Моссовет Пегову насчет предоставления Геннадию однокомнатной квартиры, Пегов предложил Степаненко переговорить с Геннадием, а потом уже зайти к нему для решения их жилищного вопроса. Степаненко написал на имя Геннадия записку с просьбой зайти к нему 4/I – 66 года и попросил Ингу передать ее Геннадию. После этого я, Инга и Афанасьев поехали в с/о «Динамо» к Дерюгину (председателю Московского городского совета «Динамо». – В. А.). Ему Инга сказала то же самое: что она ушла от Геннадия и что для разъезда с ним нужна однокомнатная квартира. Дерюгин сказал, что этот вопрос будет решен положительно. Он позвонил председателю Центрального совета Куприянову, и они договорились встретиться для решения этого вопроса. После [посещения] Дерюгина мы с Ингой поехали пообедать на Пушкинскую ул. в шашлычную. С нами поехал Афанасьев. Пообедали. После этого завезли Афанасьева в комитет на работу и поехали с Ингой на тренировку на стадион «Спартак», на Плющиху. Настроение у Инги было хорошее, она смеялась, шутила, как обычно. Никакой подавленности в ее настроении не чувствовалось. Она нормально тренировалась. После тренировки она мне сказала, чтобы я ее отвез к матери на Чеховскую улицу. Мы поехали туда. Время было около 9 часов вечера. Мать Инги встретила нас (л. 160, об. – 161) и сказала, что у них дома Геннадий – пьяный и, чтобы не было скандала, домой лучше не ходить. Мать сказала, что он ждет Ингу. Мы сказали Инге, что лучше поговорить с Геннадием, когда он протрезвеет, и Инга решила ехать к каким-то своим знакомым, у которых, как мне сказала Инга, был маленький сын. Инга купила подарок: коробочку конфет и [далее неразборчиво]…» (л. 161).

Теперь опишу трагедию, которой я был свидетель.

Пробудившись после ночной моей смены в типографии газеты «Правда» разговором мамы и Инги в другой комнате, я оделся и вышел к ним. Поздоровались. Я поздравил Ингу с Новым годом, она поздравила меня. Она была в темно-серой, расстегнутой на все пуговицы кофточке, под которой виднелась белая блузка. Сестра сидела на краешке раскладушки около бабушки. Бабушка была тяжелобольна, и к ее скорой смерти готова была и Инга. Это должно было случиться, по мнению врачей, примерно через месяц. Евдокия Федотовна, наша бабушка, как только к ней подсела Инга, оживилась, на щеках у нее выступил румянец. У Инги же лицо было бледное и сосредоточенное.

По ее словам, она звонила по телефону домой, Воронин хочет поговорить с ней, вот она поэтому и приехала, он, очевидно, тоже скоро будет.

Буквально вскоре же неожиданно резко зазвонил звонок в дверь. Это был он. Открывать или не открывать? Колебались. Инга настояла: открыть.

Вошел. Не раздеваясь, подошел к ней. Стал уговаривать ее пройти с ним в другую комнату поговорить (ему это не разрешено было нашей мамой, и он и Инга остались в той же комнате, что и мы). Пальто с него было снято. Все так походило на предыдущие примирения! Инга встала с дивана, они оказались обращенными лицом друг к другу… Я сидел так, что видел спину Воронина.

Инга сказала ему:

– Ну что тебе? Говори, – и улыбнулась беззлобно…

Вдруг я увидел, как туловище Воронина непонятно почему резко отклонилось в левую сторону и чуть назад, а правая рука сделала резкое движение в направлении груди Инги.

– Вот тебе, – как бы подытожил свое действие Воронин.

Инга вскрикнула:

– Ой, мама, сердце!

Не отдавая себе отчета в происшедшем, я сорвался с дивана и сзади обхватил Воронина, так чтобы задержать дальнейшие его действия, и оттащил от Инги. Он еще успел по инерции как-то судорожно дернуться… Держа его, я взглянул на Ингу. Она схватилась руками за левую сторону груди и тут же правой рукой выдернула клинок из груди. (Потом она его передала маме.) У ножа, которым Воронин нанес удар Инге, как стало уже потом мне известно, во время удара треснула деревянная ручка, и она осталась в руке Воронина. Он ее со злостью бросил на пол. Все это детально я рассказываю сейчас, выяснив точно картину происшедшего, тогда же это длилось буквально один миг и для меня происшедшее с трудом осознавалось.

Как я потом установил, и это подтверждается, в частности, показаниями нашей бабушки, лежавшей на раскладушке и видевшей Воронина с правой его стороны (к этому эпизоду мы еще вернемся), Воронин не опускал руку в карман. По моему мнению, нож он приготовил заранее и держал его в правом рукаве пиджака и незаметно для всех нас затем переместил в ладонь правой руки. То есть приготовил его до прихода в квартиру.

…Инга побежала к двери, мама – за ней следом. Он рванулся было за ними, но я держал его как мог (мне сравнительно недавно сделали операцию, и шов на животе все еще беспокоил). Мы повалились с Ворониным на диван, а потом на пол. Нельзя было допустить, чтобы он нагнал Ингу… Раз она побежала, значит, она жива и будет жить…

Прошло несколько минут. Он оказался зачем-то на балконе (из материалов дела я узнал, что он незаметно для меня с пола подобрал деревянную ручку от ножа, которая от сильного удара треснула, и, выйдя на балкон, бросил ее вниз, с восьмого этажа, в снег), затем оказался на улице… Я оделся и выбежал из подъезда, стал звонить в милицию… Потом хотел его задержать… Он увернулся от моего преследования… Скрылся.

Но где же Инга? Что с ней? Куда она делась вместе с мамой? Сознание лихорадочно работало: «Они в этом же подъезде. Но в чьей квартире? Мама уже, наверное, вызвала скорую помощь».

Я подходил к дому, возвращаясь по Красноармейской улице, где потерял из виду Воронина, а от дома ехала «скорая», уже не мигая своей вертушкой. По всему чувствовалось, что спешить ей теперь было некуда. Еще не зная финала, я леденел душой.

Как выяснилось позже, Инга вместе с мамой спустилась на два этажа вниз, в квартиру под нами, где жила врач. Она легла на тахту, мама побежала на улицу, к другим знакомым, вызвать по телефону «скорую»… У Инги заклокотало в груди, в горле послышался хрип, она потеряла сознание… Ни врач, жившая в этой квартире, ни приехавшие на «скорой» медики не смогли помочь сестре. Инга скончалась.

Я рванулся было в эту квартиру на шестом этаже, но меня не пустили. Сказали: «Ее нет». Было страшно подумать, что про нее, находившуюся здесь, говорили такие слова. Страшно! Ошибкой слова не казались, но было ощущение жуткой несправедливости. «Ее нет» – как это так?!

До сих пор перед глазами стоит эта трагедия и не дает покоя чувство вины: находился рядом и не успел предотвратить. Почему не встал около нее, рядом с ней?!

Проанализировав материалы дела всех пяти томов, я узнал многие детали, которых не знал прежде… И все оттягивал, оттягивал подготовку рукописи – так тяжело было мне все переживать вновь. Но я поставил перед собой цель – приучать, приучать себя к этому тяжелому материалу, чтобы как можно объективнее рассказать затем. Пришлось перебороть в себе эмоции, долго я примеривался к роли стороннего наблюдателя. Ведь я так был потрясен происшедшим!

Инга, мама, я оказались чересчур доверчивыми людьми. Именно эта черта сыграла свою роковую роль. Никто из нас даже не подозревал, при всем знании, казалось бы, Воронина, что он принесет тогда с собой смерть, еще перед входом в квартиру поместив острый тонкий нож в ладонь руки, скрытой в рукаве пиджака. Приготовился к злодеянию, которое заранее продумал и точно рассчитал, куда он нанесет удар – в сердце. И все мы оказались неподготовленными, оказались слишком простодушными и наивными. И я не перестаю ругать себя за это и не смогу никогда простить себе этого, даже несмотря на такое, казалось бы, «смягчающее» мою вину обстоятельство, как плохое мое послеоперационное самочувствие, когда беспокоил шов на животе и я был в неудовлетворительной физической форме.

Все мои утверждения об умышленности этого злодеяния подтверждаются моим личным засвидетельствованием происшедшего, ведь я был в квартире и все случившееся видел своими глазами. Все произошло в одну секунду, которую я, к сожалению, просмотрел. И эта секунда стоила Инге жизни.

Воронин изучал физиологию человека, несколько месяцев назад окончил Институт физкультуры, неоднократно прежде рассказывал мне, где располагается тот или иной внутренний орган у человека, и прекрасно знал, куда нужно приставить нож к груди, чтобы попасть точно в сердце.

Как я уже рассказал, Инга и мама сбежали с восьмого этажа на шестой и позвонили в квартиру, где потом Инга легла на тахту, а мама побежала вызывать «скорую». Но Инга с каждой секундой все больше теряла сознание, кровь выливалась из сердца в грудную полость. И, несмотря на довольно быстрый приезд «скорой», помочь медики Инге не смогли. Сделав при них два последних агональных вдоха, она скончалась. Я детально изучал их показания и могу сказать, что были применены дедовские способы медицинской помощи. Например, игла, которой делали прокол вены на шее для введения стимулирующей жидкости, была неимоверно большого диаметра, и ею даже не могли проколоть кожу (очень нежную у Инги!) и не попали в вену с первого раза, и пришлось делать прокол еще раз. На местах двух проколов образовались большие синяки, разлившиеся на большие площади (я не уверен, что и во второй раз они попали иглой в вену). К тому же здравый смысл подсказывал, что при ранении в сердце, когда из него выливается кровь (снаружи, конечно, этого не было видно), необходимо немедленно вскрывать грудную клетку и блокировать отверстие, откуда течет кровь. Естественно, в сочетании с рядом других действий – восстановлением функции дыхания, пополнением потерянной крови и т. п. Я окончательно убедился на этом трагическом случае, что никакой оперативной медицины у нас не существует, что квалификация у медиков «скорой» низкая, что почти полностью отсутствуют современные средства помощи. Я тогда с досады подумал: «Где же хваленые наши реанимобили, в которых можно производить необходимые срочные операции?» Все действовали не лучшим образом, начиная от меня и кончая медиками. Неоднократно я думал: в какой-либо, даже самой серьезной аварии человека изуродуют так, что живого места не остается, а все равно он выживает; здесь же всего один удар (правда, убийце инкриминировали и второй, но об этом позже) – и наступила смерть. Через каких-нибудь пятнадцать минут… И каждый раз я приходил к заключению: это обстоятельство является дополнительным основанием для моего утверждения об умышленности содеянного, продуманного и выполненного с предельной точностью.

…Только что я видел Ингу, разговаривал с ней. Она запечатлелась в моей памяти светлой личностью, доброжелательно настроенной к людям, даже к не очень хорошим. И запомнилась ее доверчивость, не изменившая ей до последнего мгновения. Она сказала стоявшему напротив нее Воронину, желавшему в очередной раз «поговорить»:

– Ну говори, что ты хочешь сказать? – И улыбнулась дружески, не помня уже прежнего плохого.

– Ну говори. – И при этом она слегка дотронулась рукой до его плеча, шутливо напомнив: – А то я сейчас уйду.

И в этот миг последовал удар…

«На кого ты поднял руку?! – беспрестанно звучит в сознании с тех пор. – Как ты мог поднять вообще руку? Кто имеет право на чужую жизнь, кто этим правом располагает?» Уже потом не раз вспоминались слова прокурора на суде: когда украдут деньги, их жалко, но их можно заработать; жалко также дорогого имущества, если его отберут, но когда-нибудь и его можно купить; а жизнь отнимают – ее уже не вернешь никогда! Ты понимал это, Воронин, или нет? Ты это понял сейчас? Как свидетельствуют документы, вряд ли он это понял.

Усыпленный частыми ссорами между Ингой и Ворониным, привыкший к ним как к чему-то обыденному, естественному, я сел на диване, специально позади Воронина, на случай, если он раскипятится и будет норовить ударить Ингу. Тогда мне легче сзади обхватить его и не позволить ему дальнейших действий. Возможно, он и это учел обстоятельство, что я привык к подобному и не буду ожидать чего-то нового, из рук вон выходящего. Более того, в этот раз он не вскипятился и вообще молчал. Зато неожиданно ударил, и ударил ножом. И вот неожидание совершенно новой для меня ситуации стоило Инге жизни. Когда я схватил Воронина сзади и оттащил его в сторону от нее, а Инга и мама побежали к входной двери, я не мог и предположить такого трагического финала, не осознавая в первые мгновения, что он ударил ее ножом. Я тут же попытался удержать его на месте, не дать ему побежать за ними. Это было не так легко сделать, так как физически он значительно превосходил меня. К тому же у меня от этой борьбы с Ворониным сразу разболелся послеоперационный шов на животе. Удар ножом Воронин нанес неожиданно для всех нас. Не раз потом я вспоминал характеристику, которую дал Воронину Борис Шилков, назвав его «коварным человеком, действующим продуманно, исподтишка». Стечение обстоятельств вопреки всякой справедливости и логике сыграло в пользу Воронина, чтобы осуществить ему свой злодейский замысел со смертельным исходом. Судите сами. Все дома. Ведь кажется, у него мало шансов осуществить задуманное. Но есть самый главный шанс – никто ни о чем не подозревает. Никакого конфликта между ним и Ингой в минуты их последней встречи не возникает. Далее, сравнительно небольшого размера сувенирный нож (не здоровенный какой-то кинжал, который всем бы бросился в глаза). Всего лишь один-единственный удар (был и еще удар, оставивший царапину на теле). Но удар нацеленный. После этого Инга выдергивает клинок из груди и убегает из квартиры вместе с мамой: Инга способна передвигаться, рядом с ней мама, которая все сделает, чтобы ей оказали помощь. Более того, на шестом этаже, всего на два этажа ниже, – об этом уже на лестнице вспомнила Анна Михайловна, – живет врач. На счастье, казалось бы, она как раз пришла на обед, словно специально, чтобы помочь Инге. Перед Ингой и мамой сразу же открылась дверь, их приняли, Ингу уложили на тахту. Анна Михайловна тут же побежала звонить. И «скорая» быстро приехала. Кажется, все шло к тому, чтобы спасти Ингу. Но врач с шестого этажа не имела соответствующих медицинских приспособлений и, очевидно, не решилась сама что-то сделать более кардинальное. Вслед за Анной Михайловной она почему-то тоже побежала звонить на улицу (вероятно, именно в силу того, о чем я сказал). Уже потом кем-то было признано, что клинок не следовало бы выдергивать из груди, тогда бы меньше вылилось крови из сердца, и не нужно было класть Ингу на тахту, лучше бы посадить ее на стул, в кресло. Но далее! Станция скорой помощи получает информацию о ножевом ранении, а приезжает обычная «скорая» без всякой специальной аппаратуры. И кроме того, какой же массаж сердца может быть, когда оно поранено и нужна срочная хирургическая операция? И иголка для введения полиглюкина (стимулирующего вещества) была неимоверной толщины, так что ею невозможно было проколоть кожу Инги и попасть иглой в вену. Впрочем, может, я всего не понимаю, я потом приведу показания врача скорой помощи и заключение судебно-медицинской экспертизы, может, тогда это будет объективней…

…Но еще раз вернемся к этому трагическому эпизоду, предоставив слово маме – Анне Михайловне Артамоновой:

«Тут как раз пришел Геннадий. Я пошла и открыла дверь… Он вошел молча, прямо прошел в комнату и подошел к Инге, которая сидела на раскладушке у бабушки. Володя сидел рядом в кресле. Галя была на кухне. Руки у Геннадия были в карманах пальто. Он подошел к Инге, ничего не говоря. Она встала и села на диван-кровать… Я стояла у двери смежной комнаты. Инга встала и села на стул, рядом с диваном. Геннадий говорит: «Пойдем в ту комнату, Инга». Я ему сказала: «Говори при всех, нас это всех касается!» Я вышла из смежной комнаты в большую комнату, где были все. Инга встала, подошла к двери смежной комнаты, встала около приемника, прислонившись к нему, положив руки на бока, говорит Геннадию: «Разденься!..» – и расстегнула ему пуговицы пальто и сняла… Я стояла сзади Геннадия. Пальто Геннадия Инга передала мне, я пошла в прихожую, чтобы там повесить пальто на вешалку. Уходя, я слышала, как Инга сказала Геннадию: «Говори, что тебе нужно, а то я сейчас уйду!» Геннадий в это время стоял напротив Инги, лицом к лицу. Володя сидел на диване, сзади Геннадия. Бабушка лежала на раскладушке (л. 85, об. – 86) напротив того места, где стояли Инга и Геннадий. Дочь Галя находилась на кухне. Я отнесла пальто Геннадия на вешалку и вернулась обратно в комнату и подошла к Геннадию со спины. Геннадий от моего взора загораживал Ингу своим телом, так как он стоял прямо напротив Инги. Я слышу, как Геннадий говорит Инге: «Лапочка моя, лапочка!», в это время Геннадий стоял совсем близко от Инги. Я смотрела на лицо Инги, так как она выше ростом Геннадия. Вдруг я слышу, как Инга вскрикнула: «Мама, сердце! Мама, сердце!» В связи с тем, что я смотрела на лицо Инги, то я не заметила, в каком положении были руки Геннадия и что он делал руками, когда Инга крикнула: «Мама, сердце!» Володя подскочил к Геннадию и отбросил Геннадия в сторону. Инга шагнула ко мне, и я вижу, как Инга из левой стороны груди вынимает небольшой кинжал без ручки и дает его мне, а левой рукой зажимает левую сторону груди и побежала к выходу. Геннадий пытался наброситься на Ингу, Володя схватил его, а я побежала за Ингой. Инга открывает английский замок и выбегает на лестничную площадку, крича: «Мама, куда мне?» Я вспомнила, что на шестом этаже у нас живет врач, и я ей крикнула: «Инга, на шестой этаж!» Инга побежала вниз, я за ней, в руке у меня продолжал оставаться кинжал, который Инга вынула из груди и отдала мне. Мы подбежали к квартире врача, Инга позвонила, врач открыла дверь, а я, спохватившись, что я босиком и в одном халате, побежала домой одеться. Я надела шубу Инги и свои ботинки. Я побежала обратно на шестой этаж. Я вижу, что Инга стоит в квартире врача, а дверь держит приоткрытой. Увидев меня, она закричала: «Мамочка, скорее звони! Мамочка, скорее звони!» Я побежала на улицу звонить. Когда я бежала звонить, то по дороге я этот кинжал без ручки опустила в правый карман шубы. Выбежала я на улицу, а монеты звонить у меня нет. Я вспомнила, что в третьем подъезде, кажется в квартире 95, есть телефон. Я прибежала туда, а открывшая мне дверь девушка, очевидно испугавшись меня, сначала меня не впустила в квартиру, потом она пустила меня, и я вызвала скорую помощь. Я позвонила и в милицию после этого и пошла к своему подъезду, осталась ждать «скорую» у подъезда. Когда приехала «скорая», я вместе с врачами побежала в квартиру на 6-м этаже… Врачи опустили Инге голову вниз и [вижу] вставляют ей в рот шланг, меня тут же попросили уйти из квартиры. Я побежала к себе в квартиру. Я думала, врачи спасут Ингу, ибо она была в здравом уме, когда мы с ней бежали (л. 86, об. – 87). Потом я зашла к себе в квартиру, ни Володи, ни Геннадия не было. Дома были бабушка и дочь Галя. Затем я опять пошла в квартиру врача. Там я встретила врача из скорой помощи. Я его спросила: «Что с Ингой?» Он мне ответил: «Она умерла! Мы все, что смогли, сделали, но она умерла!» Тут вскоре пришли работники милиции. Кстати, я забыла отметить, что когда я позвонила в квартиру 95 (3-й этаж, 5-й подъезд), там живут Сомовы, а дверь мне открыла невестка Инна, так вот когда я позвонила, я вспомнила про кинжальчик, сунула руку в карман, но его там не оказалось, я искала, искала его, вдруг обнаружила в кармане маленькую дырочку, я пощупала подкладку шубы и нащупала там этот кинжальчик. Инна (из 95-й квартиры. – В. А.) помогла мне его вынуть из подкладки. Когда пришли работники милиции, я его отдала… одному из работников милиции, который со мной разговаривал о случившемся. Тут вскоре пришел мой сын Володя. Работники милиции спрашивали, где рукоятка от кинжальчика. Володя сказал, что он видел, что она валялась на полу. Тут бабушка сказала, что… Геннадий нагнулся и поднял с пола рукоятку от кинжальчика… После этого Геннадий надел пальто и вышел, Володя пошел вслед за ним. Когда Володя пытался позвонить в милицию, то Геннадий у него выбил трубку из рук и ушел куда-то» (т. 1, л. 87).

…Все эти показания наши звучат нынче, может быть, сумбурно, но тогда нам было трудно совладать со своими чувствами. Для нас с мамой (у бабушки вскоре началась предсмертная агония) весь мир рухнул. Ощущение было такое, что над нами надругались. Лично я в течение месяца не спал, сон отлетел от меня напрочь, на работу я ходить не мог. Казалось, что не существует никакого средства, чтобы приобрести прежнее состояние. Буквально ничто не могло переключить внимания от этого трагического события, и в течение очень длительного времени удерживалось это тяжелое напряжение. И давать показания нам тогда очень непросто было. Их мы давали со слезами, волнением. Маму множество раз допрашивали, меня – тоже. Очную ставку с убийцей устраивали – для выяснения всевозможных деталей. Можете представить, каково нам было смотреть на него, а тем более слушать его изворачивания, вранье! В течение нескольких месяцев длилось следствие. В прокуратуре Москвы мы с мамой стали частыми посетителями. По пяти и более часов длился каждый допрос.

Поскольку в одном показании невозможно было изложить все без исключения обстоятельства этого трагического дня, а также предшествовавших ему, в последующих показаниях вспоминались какие-то новые детали, ранее выпущенные из внимания, добавлялись все новые и новые подробности. А кое-что вспоминалось уже значительно позже, когда закончилось следствие и даже когда уже прошел суд. Я удивляюсь, как вообще мы могли тогда что-то еще рассказывать, вспоминать, быть последовательными и точными в изложении. Но все-таки это было сделано…

А вот обещанное показание врача скорой, а также отдельные выдержки из заключения судебно-медицинской экспертизы.

Владимир Иванович Лебедев, врач скорой медицинской помощи, приехавший в составе бригады оказывать помощь Инге:

«4 января 1966 года я по вызову выехал на оказание помощи Ворониной. Когда мы приехали, она лежала на тахте. Реакция зрачков отсутствовала. Пульса не было. Артериальное давление 0. При нас Воронина сделала два агональных вдоха с интервалом примерно в 2 минуты. Первое, на что я обратил внимание, – это на ранку левой половины грудной клетки. Именно на этом я сконцентрировал свое внимание. Мы подключили аппаратное дыхание, стали делать массаж сердца. Я стал делать переливание полиглюкина в вену в области шеи справа через иглу Дедо. Игла большого диаметра, и [я] с первого раза не смог проколоть кожу на шее. Я сделал одну попытку и лишь во 2-й ввел иглу. При этом образовалась небольшая подкожная геморрагия размером с монету пять копеек, которая впоследствии, возможно, увеличилась. Таким образом, я сделал два прокола в шею справа в области грудинно-ключевой-сосковой мышцы. Однако это ни к чему не привело и результатов положительных не последовало. Во время нашего пребывания там приехали работники МУРа и с ними врач. Врачу я сказал, что мы делали, и обратил его внимание на то, что пытались перелить Ворониной полиглюкин. Других повреждений у Ворониной, кроме раны в области сердца, я не заметил.

Была ли у нее рана на животе, я не видел» (т. 1, л. 18, об.).

Из заключения судебно-медицинского исследования:

«3. Учитывая значительную глубину раневого канала (10 см), повреждение хрящевой части 4-го ребра слева, следует считать, что колото-резаная рана груди, проникающая в плевральную полость с повреждением сердца, была нанесена со значительной силой.

4. Смерть Ворониной наступила от тампонады сердца, в результате колото-резаного ранения сердца, проникающего в полость правого предсердия.

5. После нанесения вышеуказанных повреждений Воронина могла в течение короткого времени совершать определенные сознательные действия, как то: разговаривать и передвигаться.

6. Ранения сердца относятся к тяжким, опасным для жизни повреждениям, в большинстве своем быстро приводящим к смерти. В настоящее время в практике лечебных учреждений известны единичные случаи ушивания ранений сердца, закончившиеся выздоровлением, что в какой-то степени объясняется быстротой транспортировки больного и локализацией ранений сердца. Однако в каждом конкретном случае, так же как и в данном, нельзя высказаться о возможности сохранения жизни потерпевшей» (т. 1, л. 48).

А теперь я приведу поминутную раскладку времени с момента нанесения раны. В 13:10–13:15 Инга с мамой прибежали в квартиру на 6-м этаже. Потом мама сразу побежала звонить Сомовым. Сомова затем пошла на 6-й этаж, где находилась Инга. Инга еще дышала. Инга была жива минут 15. Машина пришла быстро после вызова. Ингу нужно было срочно оперировать – в хирургической машине! А вместо этого прокалывание шеи иглой, к тому же очень толстой, вливание полиглюкина (который, возможно, и не попал в вену, в кровь), потеря драгоценных минут – и смерть. Ведь рана была проникающая, глубокая, прямо в сердце. Оттуда начала выливаться кровь. На мой взгляд, Ингу все же можно было спасти. Остаюсь при своем мнении, что медицинская помощь была безграмотная. Если не сказать больше.

Воронин на следствии все время пытался себя обелить. Но я уже приводил высказывания о нем знавших его людей, в частности соседей по лестничной площадке, поэтому не хотелось бы повторяться. Можно лишь напомнить рассказ соседки Рычковой, как Воронин выгнал из квартиры бабушку, в присутствии соседей ударил Ингу, оскорблял ее, а потом, придя домой, бил ее призы и т. п.

Причина затеянного им скандала состояла в том, что после приема горячительного ему захотелось близких отношений с женой, которая устала после тренировки и отказала ему в этом. Тут же он стал обвинять ее в измене, фантазировать, вспоминать прошлое. Для Инги это была не жизнь, а ад! А когда следователь спросил Воронина, а располагает ли он фактами ее измены, он вынужден был признаться – нет! А вот в отношении его измены такие факты были налицо. И после того, как его вытолкнули из квартиры соседи, он, будучи сильно пьяным, в ночь куда-то уехал. Нетрудно догадаться – вероятно, удовлетворять свою похоть. Он ведь не привык ни в чем себе отказывать. Помню, при аналогичном конфликте Инга как-то сказала мне: «Думаешь, куда он сейчас уехал? К женщинам!» Сказала об этом спокойно, не возмущаясь, видно, уже все выгорело у нее внутри.

Вот такой Воронин. Себе – полная свобода и безотказная жизнь (брать нужно от нее все), а жене – террор для профилактики супружеской верности. И изображение из себя очень правильного, честного и порядочного человека.

После скандала с битьем хрусталя терпение Инги иссякло, и она решила порвать с ним. Воронин тут же опомнился, стал вымаливать у нее прощение, меня упрашивал помирить его с Ингой, нашу маму… Кое-как был установлен мир, но мир непрочный, ему требовалось еще пройти испытание.

Инга как раз отправлялась лечиться в Карловы Вары и сказала Воронину: «Пусть пройдет время, и будет видно, как дальше поступить».

Он ее бомбардировал письмами. В конце концов она ему ответила письмом. В нем как бы подводился итог их прежним отношениям.

Я приведу это письмо Инги полностью:

«От тебя идут очень грустные, печальные письма, а мне от них так больно. Я понимаю твое состояние, но я хочу, чтобы и ты меня пожалел, тем более что я приехала сюда лечиться. Но вот сегодня мне просто жутко, настроение кошмарное, меня никто не обидел, но я хочу плакать, сама не знаю почему. Боль камнем лежит у меня на сердце, и я ничего не могу поделать. Хочу домой. Очень хочу. Все так надоело, несмотря на то что здесь так прекрасно. Но мое состояние просто невыносимо. Я снова начинаю болеть. Я чувствую, что лечение не идет мне впрок. Одни неприятности, одни волнения. Я перестаю владеть своей волей и порой стала сомневаться, была ли она когда-нибудь у меня. Я постоянно думаю о нас, о тебе и, конечно, о себе. Мое сердце грустит, оно устало от такой жизни, которая у нас была с тобой. Я тебя очень прошу – будь хоть один раз объективным к моей земной душе. Ради бога, прошу тебя, не думай обо мне ничего плохого. Я не могу совершить ничего гнусного. Я уважаю себя, да и вообще физически меня не тянет ни к одному человеку. А на мелкий, дешевый флирт, ты знаешь, я никогда не решусь. Впрочем, ты прекрасно все это знаешь, но, несмотря на это, я не раз слышала и переживала твои несправедливые намеки и оскорбления по моему адресу. Но я хочу все тебе простить и забыть. Мне кажется, что ты должен понять, что так жить, как мы жили, просто невозможно. Я все эти дни только и задаю одни вопросы себе: почему, почему, почему наша жизнь так рухнула, почему я часто плачу, почему на моем сердце лежит большой камень, а близкий человек видит это, но не хочет замечать? За все время я видела очень мало счастливых минут. Больше печали, грусти, незаслуженных оскорблений, много другого. Вот сегодня я грущу, и для этого есть миллион причин. Многие из них ты знаешь. Душа моя больше не в силах молчать, она кричит, разрывается на части, я хочу говорить об этом только тебе. Ведь мы с тобой все-таки близкие люди, и нам обоим сейчас очень тяжело. Правда, все это мы сами себе сделали, но теперь все будет по-другому. Когда-то у нас с тобой были хорошие отношения. Потом вдруг все исчезло. И в этом виноваты мы с тобой вдвоем. Каждый из нас по-своему совершил ошибку по отношению друг к другу. Для тебя мое сердце было открыто настежь, но однажды ты закрыл его сам, а затем потерял ключ. А ты знаешь, как трудно бывает подобрать его к сердцу, которое тебе хочется иметь для жизни. Но сегодня я пишу тебе письмо, в нем открываю свое грустное сердце, с большими ранами, которые я очень хочу залечить.

В Карловых Варах по-прежнему очень красиво, погода великолепная, но я перестала все это замечать. Много мест, где мы были с тобой вместе. По-моему, нам тогда было хорошо.

После твоих писем (очевидно, опять с различными подозрениями. – В. А.) я вконец дошла. Язва, по-моему, обострилась. Я похудела на 1 килограмм. В голове, как дятел по дереву, стучит черная мысль, в груди все щемит, а душа моя плачет, а от всего этого мне ужасно тяжело и больно. А наши годы с тобой идут и идут, и появляются первые намеки на старость, пропадают веселые улыбки и жизнерадостность… А когда мы оглянемся с тобой назад, то увидим, что жизнь наша прошла и не оставила никакого следа, кроме печали, которую отчетливо видно на нашем морщинистом лице. Ты пишешь мне, что любишь меня. Вероятно, только полюбил за все мои переживания и мучения. А вообще ты меня не любил, а жил со мной потому, что просто меня жалел. Мне очень жаль, что в то время я большего не заслуживала. А мне до сих пор хочется иметь искренность в любви и в отношениях. Доверять во всем и [чтобы] ко мне [было отношение] как к женщине, с уважением и любовью. И только тогда мое сердце отзовется и откроется. Будет таким же добрым, ласковым, какое должно быть всякое счастливое человеческое сердце, которое способно на чистую, большую любовь.

Ведь ты же знаешь, я тебя любила как умела, но ты не захотел моей любви. Ты бил меня, оскорблял, унижал и, сам того не замечая, потихоньку стирал мои чувства и любовь к тебе. Но ведь я человек и очень хочу сильно любить. Очень хочу! Всем сердцем, всей душой своей. Я надеюсь, что ты тоже хочешь этого. Ведь твое сердце мягкое, доброе, оно может любить, но в душе твоей сидит черт, который иногда безумно меня ненавидит. Если бы ты выгнал его из себя, то получился бы очень хороший человек» (т. 2, л. 36).

Инга надеется на его исправление, борется за него, готова простить его выходки, называет его человеком с мягким, добрым сердцем… Он прекрасно осознавал, что не достоин этой чистой души, но был польщен, счастлив, что обладал этим человеком. В какие-то мгновения он тянулся за Ингой, ему тоже хотелось стать чище, но цинизм брал верх. И в его письмах к Инге это заметно. Видно также, что он играет, фальшивит, пускается в демагогию. Этим он как бы скрывает свое ликование, что для него чересчур большая честь оказаться было рядом с таким чистым источником, как Инга. Ему бы что-нибудь попроще, побездуховнее, побездушнее. Смотришь, и был бы человек в своей колее. А так ведь трудно играть не свою-то роль!

Теперь его письмо к ней:

«Конечно, тебе проще всегда было доставать деньги (да где ж ты их так просто достанешь?! – В. А.), все богатство в твоих руках (опять ей везет, а он такой несчастный, без рук, без ног. – В. А.)… Я живу с тобой как мелкий пайщик (а ты сделайся крупным. – В. А.), которому выдаются наличными столько, сколько ведущий компаньон посчитает нужным» (т. 2, л. 47).

Но кто кому мешает зарабатывать деньги?! Если мужу неудобно, что у него заработок во много раз меньше, чем у жены, он идет на более оплачиваемую работу. Но стремления-то такого у него не наблюдалось. А вместо этого он выискивал только всякие причины:

«Для тебя кажется обидным, когда я… говорю тебе об оплате телефонных разговоров… А для меня это еще в сто крат тяжелее, но я вынужден это делать (а почему? – В. А.), т. к., видимо, сумел себя так поставить (а-а! – В. А.) в нашей жизни» (там же).

Видите, оказывается, достаточно только поставить так себя в жизни, что уже потом и не нужно мучиться переживанием о своем иждивенчестве. Говори об этом и все! А изменять положение вовсе не обязательно. Пьешь, ешь, гуляешь, справляешь свои надобности – чего еще желать? А ради красного словца можно и сказать о своих «переживаниях». Показать, что ты личность думающая, утонченная и редко кто тебя может понять! И ты так «поставил себя в жизни», что не в силах отказаться от обеспеченной жизни за счет жены. Ты парализован, прикован к больничной койке, никак поэтому не можешь повлиять на ситуацию. А хотел бы, очень хотел. Жаль жену-то, она так бьется, как рыба об лед!

И в подтверждение того, что он «так поставил себя в жизни», он постоянно давит на свою жену-донора, обрабатывает ее, «воспитывает»:

«Мне обидно за то, что на мои письма, где я тебе смехом напоминаю об этом (сообщая о своих расходах и выклянчивая у нее денег. – В. А.), не дошло до твоего драгоценного сердца» (не совсем складно, но смысл ясен. – В. А.) (там же).

И поскольку Инга решила его проучить, предоставив ему возможность пожить на свою зарплату, он вынужден был признаться ей в другом письме: «Так что приходится жить по-вегетариански» (т. 2, л. 42). Так-то!

В выписках из уголовного дела, с моими комментариями, я анализирую различные высказывания самого Воронина, подчеркивая двумя линиями те из них, где он явно хочет себя выгородить. Вот, например:

«Сунув руку в другой карман, я обнаружил там деревянные ножны от ножа. Я их тоже сунул в снег у дома» (л. 258, об.).

На подчеркнутых словах я и хотел бы остановиться.

Ясно, что Воронин выдумал насчет ножен, чтобы скрыть умышленность убийства. Он потом придумал и новую легенду – уже о ноже: он его, видите ли, все время с собой носил, затачивал карандаши. Я и не знал, что карандаши нужно затачивать таким орудием, который ни в один карман не помещается. Если нож этот вставить в ножны, то общая длина получается сантиметров двадцать. Предмет такой длины не входит в боковой карман пиджака – я проверял. Но почему-то следователь не придал этому никакого значения.

Воронин заранее вынул нож, до прихода в квартиру, а ножны бросил где-нибудь задолго до этого в какую-нибудь помойку по пути следования. А совершив убийство, опомнился и решил сказать, что вынул нож из ножен непосредственно перед нанесением удара. Кроме того, я хорошо помню, когда я обвил его руками со стороны спины, удерживая его на полу (и на диване), никакого длинного предмета я не ощущал в его пиджаке. Как только он ударил Ингу, я обхватил его сзади и никакого предмета в кармане не почувствовал. Он рассказывает, что уже на улице он засунул руку в карман пальто (это понятно, он подобрал некий предмет на улице – брошенную с балкона рукоятку от ножа), что ему «в руку попала [именно эта] рукоятка от ножа», которую он выбросил в урну около телефона-автомата. Затем в другом кармане пальто он обнаружил деревянные ножны от ножа. Странно, как же он «такой взволнованный» догадался ножны от ножа переложить из кармана пиджака в карман пальто? И когда он это сделал? Ведь по его утверждению, он вынул нож из бокового кармана (хотя мы знаем, что он руку ни в какой карман не опускал), и выходит тогда, по его версии, что он оставил ножны там же, в кармане пиджака. Трудно предположить, чтобы, надевая пальто, он стал бы перекладывать ножны из кармана пиджака в карман пальто. Ведь это всегда успелось бы, зачем торопиться, да и разве догадается человек это сделать, будучи «в состоянии сильного душевного волнения»? И далее. Ножны он «сунул в снег у дома», которые так и не смогли найти работники милиции, хотя разгребли снег на указанном им участке. Ручка от ножа лежала сверху в урне. Это довольно экзотический предмет с кисточкой – в урне его быстрее мог бы подобрать случайный какой-нибудь прохожий, любитель всяких вещиц, чем в глубоком снегу, где меньше вероятности пропасть предмету, быть взятым кем-нибудь из случайных прохожих. И тем не менее милиция не находит ножен. То, что они (работники милиции) добросовестно искали, я не сомневаюсь – потому что это был особый случай, контролируемый высокими инстанциями. А почему ножны не нашли? Да потому, что их и не было никогда там и туда он их не бросал. Он выбросил их где-то в другом месте, еще до прихода в дом для совершения убийства. Конечно, можно предположить, что и милиция не нашла их, и он их туда все же бросил, в снег, но и тогда получается, что ножны до его прихода в квартиру были отделены от ножа и в крайнем случае могли лежать в кармане пальто. То есть нож заранее был вынут из них и находился у него в руке под прикрытием рукава пиджака. Это как раз то, о чем я и говорил раньше.

Следователь, конечно, хорошие дал ему шансы, не приняв во внимание показания бабушки в отношении того, что «руку он в карман не клал», не исследовал этого факта, не спросил Воронина: «А как же вы могли вынуть ножны из кармана, а из ножен нож, если бабушка Инги, находившаяся в метре от вас и справа от вас, так что ей все ваши действия были прекрасно видны, показывает, что вы в карман руку не клали?» Трудно, право же, предположить, чтобы опытный следователь не обратил внимания на такие важнейшие детали!

Таким образом, еще раз подчеркиваю: судя по моему собственному впечатлению происшедшего, а также по тому, что, когда с Воронина было снято пальто, он рук в карманы не опускал, а держал их опущенными вниз; учитывая все это, он нож приготовил еще за дверью и держал его в ладони, которая была подтянута в рукав пиджака.

В самом начале следствия, в постановлении о возбуждении уголовного дела, следователь Курбанков совершенно верно, на мой взгляд, принял решение взять за основу статью 102, предусматривающую меру наказания вплоть до расстрела. В этом постановлении было сказано: «нанесено ножевое ранение в область грудной клетки», в связи с чем «необходимо провести расследование», и, руководствуясь статьями 108 и 112 УПК РСФСР, «возбудить уголовное дело по признакам статьи 102 УК РСФСР и принять его к своему производству» (т. 1, л. 1). Но потом эта статья была заменена на 103-ю. Признаки 102-й куда-то испарились.

Если кратко охарактеризовать содержание обвинительного заключения следователя, то можно сказать следующее: формулировка «из ревности» была общим фоном всей совместной жизни супругов и не являлась главным мотивом убийства; главный же мотив – месть. Все равно Воронин старался бы привести свой замысел в исполнение. Он так мне и сказал, когда я пытался остановить его на Красноармейской улице: «Все равно я не дам ей жить». Это была программа, пункт сознания. Он только блефовал в отношении развода, но не соглашался с разменом площади. Или говорил, чтобы ему оставили машину и квартиру, и тогда Инга может идти на все четыре стороны. То есть если даже предположить, что в каком-то крайнем случае и состоялся бы развод, то отнюдь не в ущерб ему, а со значительной для него выгодой. Это, кстати, дополнительный штрих к его характеристике – ни в чем не быть в проигрыше. На протяжении долгих лет он жил за счет жены – пил, гулял, хорошо питался, ради нее ему шли на уступки. И если бы у них даже состоялся каким-то образом развод, то он вновь материально выиграл бы. 4 января Инга после его угрозы убить ее говорила маме: «Никаких вещей мне не нужно, все наживу потом еще». Из этих ее слов ясно, что она готова была оставить ему и квартиру, и машину. Но добровольно он никогда бы не развелся с ней. Он считал себя благодетелем, и она ему до конца жизни должна была служить как рабыня, а в случае непослушания заплатить за это своей жизнью. Вот его психология в брачном союзе с Ингой. Поэтому не 103-ю статью он заслуживал, а 102-ю, что в начале и было назначено, а потом изменено следователем. Поэтому напрашивался такой вывод после расследования злодеяния Воронина: совершил умышленное, продуманное, четко выверенное убийство, с высокой степенью цинизма, из ненависти, зависти, мести и из хулиганских побуждений. Думаю, что все это соответствует 102-й статье. Но, видимо, такая задача не стояла. Начали подробнейшим образом «копать» Ингину жизнь, предоставив Воронину возможность говорить все, что ему вздумается. И следователь благословил эту концепцию, принял ее. Вчитавшись в его заключение, не увидишь многого из того, что говорилось в показаниях свидетелей о Воронине и чему есть подтверждения неопровержимыми фактами – оскорблял, бил, тунеядствовал, пьянствовал, изменял жене, находился на ее иждивении, пользовался ее славой, все, что имел, получил благодаря ей и т. п.!

Замысел убить Ингу был неотвратим: Воронин его все равно пытался бы реализовать. Только постарался бы это сделать скрытно, завуалированно, предусмотрев для себя полное алиби. Жажда мести преобладала у него над всем остальным. Факты об этом очень красноречиво свидетельствуют. Это, конечно, было у него не внезапно возникшее волнение и не ревность, а отплата за его мизерность как личности, как человека. У него не было данных быть великим, а терпеть рядом с собой великого он мог только в одном случае – при полном его порабощении и унижении, так чтобы себя чувствовать выше, а если нет – то лишить его жизни. Иного для него не существовало. Воронин и его адвокат все делали для того, чтобы была назначена 104-я статья («убийство из-за внезапно возникшего волнения в связи с оскорблением, угрозой» и т. п.). Но следователь конечно же не рискнул пойти на это (было бы уж слишком), хотя и колебался. Поэтому, отменив законную и заслуженную Ворониным 102-ю, он назначил «серединку» – 103-ю, снивелировав признаки 102-й. И действительно, в обвинительном заключении нет упоминаний о том, что Воронин постоянно пил, гулял, дебоширил, бил, истязал, терроризировал жену, которые бы давали основание сделать вывод о невозможности такой жизни для человека, в данном случае для Инги. И не на прошлой ее жизни нужно было концентрировать внимание следователю и не вдаваться чересчур в подробности, была ли у них договоренность о разводе накануне Нового года или нет, а сделать вывод о нечеловеческих условиях ее жизни с этим недостойным и очень страшным в своих поступках человеком. Вместо же этого следователь как бы доказывает своим обвинительным заключением, что он поддерживает Воронина, – описывает его психологическое состояние, его переживания, приводит слова Воронина, которых, кстати, он не произносил («Она сказала, что меня не любит» и др.), его «внутренние рассуждения» («У меня в голове пронеслось, что она меня обманывает» и др.) и прочую его чепуху и этим дает ему поблажку, которая выразилась в следующем: да, умышленно убил (тут уж никуда не денешься), нож специально захватил, но очень сильно переживал, метался и его надо понять. Читая «между строк», можно увидеть, что он сочувствует ему даже в том, что Инга материально больше его зарабатывала, и это Воронина, видите ли, расстраивало. И т. п. Таким образом, следователь спас его от 102-й статьи, от возможного расстрела, а назначив 103-ю, дал ему лазейку в виде психологической подоплеки его переживаний, приведших к такому результату. Это потом послужило хорошей зацепкой для дальнейшего снижения наказания убийце. Последовательно ему отменили через месяц-полтора решением Верховного суда РСФСР тюрьму, а уже в 1968 году (а не в 1976-м) он был и вовсе освобожден из-под стражи! Чуть далее я приведу этот документ, который я встретил в материалах дела спустя уже четверть века, когда подробно стал изучать их. Вы так же, как и я, изумитесь, прочитав этот «замечательный» документ. Я тогда подумал: раз за такое тяжкое преступление убийцу освободили уже через два года (в последующие три года он находился в свободном режиме, работая на стройках «народного хозяйства» – в строительных управлениях), то о каком же равнозначном наказании может идти речь, как это трактуется нашей юриспруденцией? Вору-карманнику могут дать большее количество лет, которые он отсидит «от звонка до звонка». Значит, жизнь человеческая дешевле пяти копеек, за которые вор-карманник может получить большой срок! Более того, ни об одном из снижений наказания Воронину не было сообщено потерпевшей стороне, то есть нашей маме, Анне Михайловне. Законно это или незаконно? Мы бы и не узнали об этом, не обратись я к материалам уголовного дела через многие-многие годы. Конечно, такие известия не порадовали бы нас. Зато когда я об этом узнал через двадцать пять лет, я был шокирован, потрясен. Значит, следствие, суд, подумал я, не играли никакой особенной роли. Выходит, все можно повернуть вспять, пренебречь законом, тяжестью содеянного… Зачем тогда все усилия, нервы, горы документов, вызовы свидетелей, различные запросы, очные ставки с убийцей?

Ревность стала спасительной соломинкой для Воронина. Упор был сделан на ревность – в показаниях Воронина, его родственников и друзей и в концепции всего следствия. Одновременно – очернение Инги. Разбиралась ее жизнь чуть ли не с младенческих лет, акцент явно делался на дозамужнем периоде ее жизни. Имелись бесчисленные факты его хулиганства, оскорблений, рукоприкладства в отношении жены, унижения ее, но следователь не особенно акцентирует на этом внимание и не очень-то распространяется об этом. Зато пытается объяснить «психологию» убийцы, его «переживания» накануне преступления, явно не обращая внимания на такой простой элемент: брось Воронин пить, нормализуй свою жизнь – и все было бы иначе! Доходит до смешного: явные достоинства Инги, по милости следователя, превращаются в препятствия для Воронина, являются причинами его «переживаний». Это и то, что она прославленная чемпионка и зарабатывает больше его, и поэтому он чувствует себя ущемленным в правах, это и то, что она трудится не покладая рук, а он лодыря гоняет и ему, видите ли, некуда себя деть, нечем заняться, кроме как устраивать скандалы по любому поводу, оскорблять жену и т. п. Словом, какой он бедный и несчастный, что от него, негодника, хочет уйти жена, которой он вконец отравил жизнь, а он не может с этим смириться, он взволнован, он страшно переживает! Чушь, да и только.

В то же время почему-то не рассматривается психология Инги – как ей было трудно вырваться из этого заколдованного круга, созданного Ворониным, и она не видела выхода из создавшегося положения. Он сделал нормой их отношений свое минутное раскаяние, чередующееся с угрозами при ее намерении порвать с ним. То он просит прощения, и она, будучи добрым человеком, прощает его, то расскандалится, обгрязнит ее, и она готова тогда развестись с ним. В эту минуту он опротивеет ей, она наконец-то вспомнит о себе и своем достоинстве человека, которым восхищается весь мир! Но вновь жалость к нему, вновь прощение. Я удивляюсь ее терпению! И постоянно она шла ему навстречу – из благородных побуждений, стараясь его, отравившего ей жизнь, возвысить как личность, помочь ему подняться. Сколько раз она хлопотала за него перед начальством! В душе она развелась бы с ним, и он этого заслуживал, но вновь жалость побеждала. Кроме того, ей казалось, что развод ляжет и на нее черным пятном, ведь она известный человек, который дорожит мнением людей. Вот какова психология-то, которой не увидел следователь или не захотел увидеть. Будь я на его месте, я отметил бы, что как брачные партнеры они находились в неравных условиях. Он физически не утруждал себя, зато поглощал много пищи, горячительных напитков, стимулирующих похотливость. Она, напротив, уставала от больших физических и психических нагрузок, связанных с тяжелыми тренировками и выступлениями в крупнейших соревнованиях (в одной из последующих глав я приведу выдержки из истории ее болезни, читатель сможет сам убедиться, насколько изнуряющи и опасны для здоровья занятия большим спортом). Ей было не до интимных влечений. Один только этот факт уже свидетельствовал о невозможности никаких измен с ее стороны. Да и посудите сами: если человек озабочен подобными устремлениями, – в данном случае если бы она была озабочена, – почему бы тогда ей не реализовать их в первую очередь со своим супругом, который горит постоянным желанием в этом смысле? Уже одно это должно было натолкнуть следователя на естественный вывод: никаких измен со стороны Инги не было и не могло быть. Но следователь продолжал подозревать ее и с пристрастием допрашивал свидетелей. Так, например, заместителю председателя Мосспорткомитета А. А. Афанасьеву, который наряду с другими руководителями решал вопрос с жильем для Инги, следователь задает совершенно странный вопрос: «Скажите, почему до вызова Геннадия Воронина, до выяснения причин развода (о них уже давно было всем известно! – В. А.) и до выяснения вопроса о том, есть ли необходимость расселять Ворониных, сразу стал решаться вопрос об их расселении?» (т. 2, л. 178, об.).

Как видите, сама постановка вопроса некорректна и оправдательна для Воронина. В руках следователя миллион фактов, которые свидетельствовали о невозможности для Инги продолжать супружескую жизнь с Ворониным, но тем не менее следователь все равно задает этот вопрос. Кстати, вполне логично на него отвечает А. А. Афанасьев: «Мы поверили Инге, что жить… с мужем она не может, что он оскорб ляет ее, что он на почве какой-то (вот именно – какой-то! – В. А.) ревности грозится ее избить (убить! – В. А.), поэтому мы и стали выяснять возможности расселения их, считая, со слов Инги, что вопрос об их разводе уже решен. Но Степаненко все же дал записку Инге с вызовом Геннадия для решения всех этих вопросов» (там же).

Исчерпывающий ответ. Ведь у следователя находились подтверждения этому во многих показаниях! Но он не внемлет показаниям тренеров, спортсменов, руководителей, родственников Инги, ее соседей, знакомых… Все это как бы не в счет. По мнению следователя, руководителям спорта нужно было вовсе не прислушиваться к тревогам и просьбам Инги (а я думаю, что к ней вообще нужно было приставить телохранителя в эти дни, а Воронина немедленно арестовать). Истинная же правда состояла в том, что рано утром 4 января, когда Воронин узнал от тренера Горкунова причину его вызова в Мосспорткомитет к Степаненко в связи с разменом жилплощади, он и принял окончательное решение убить Ингу (это, к чести следователя, было им отмечено). Его угроза получила возможность реального воплощения. Уже поздно ночью 3-го числа, держа в руках записку от Степаненко, он понял, для чего его вызывают, и потому-то сказал: «Мы еще поборемся, посмотрим, кто кого!» Он решил убить, а потом изворачиваться, лгать, придумывая всякие небылицы и направляя следствие по ложному пути. Его коварная натура интуитивно избрала именно такой способ отмщения – и убить, и самому оправдаться. И для этого им были призваны такие его черты, как хитрость и изворотливость. Совесть напрочь была оттеснена в сторону. Он лгал, как только возможно, чтобы действительно доказать, что он сильнее в этой «борьбе». Потому-то и притворялся наивным, «не знавшим», как могло все это произойти. Уверен, не окажись рядом свидетелей его преступления, нас, родственников Инги, он вовсе не предстал бы перед судом, больше того, ему выразили бы соболезнования по поводу гибели жены. Инга права была, когда говорила: «Это страшный человек, от него можно всего ожидать». Вспоминаю и слова Б. Шилкова, называвшего Воронина «коварным человеком, действующим продуманно, исподтишка».

Конечно, неумело она действовала в своей попытке навсегда порвать с ним, решив, не разведясь еще, справлять Новый год отдельно от него. Тем самым она дала ему только козырь в совершении им, по существу, безнаказанного преступления. И это только подтверждает ее неопытность, неумелость в подобных делах. Ей бы такой же хитрости, как у Воронина, который продумывал все свои действия до мельчайших деталей! И он отлично это продемонстрировал, да так, что самому, наверное, лестно стало, как он всех обвел вокруг пальца и так ловко выкрутился. Куда Инге до него! Вероятно, он посмеивался про себя. Его циничную ухмылку я хорошо запомнил – глаза сужены в хитром и злом прищуре и пылают ненавистью и гневом.

И что уж совершенно очевидно – следователь не оценил чистоту души Инги. Да, она фантазерка, выдумщица, поступки ее не всегда укладывались в рамки привычного, но ведь и чемпионка она была сверхуникальная, достижения которой в течение многих лет не могла превзойти ни одна конькобежка мира! И сегодня, спустя почти сорок лет после ее гибели, только у одной, если не ошибаюсь, конькобежки – из Германии – есть достижения, чуть превышающие достижения Инги по количеству завоеванных первенств мира одной конькобежкой. А в нашей стране (и странах СНГ) к ее достижению и до сих пор не смог никто приблизиться. Через почти сорок лет! А если бы она не погибла, была бы жива, скольких бы побед она еще добилась!.. Вот какой уникальной спортсменки лишился мировой спорт! И, не оценив по достоинству ее вклада в него, а, наоборот, принизив его, а также не разглядев ее светлой и чистой души и проявленного ею мужества в поединке со злобным и ненавистным человеком, каким был ее муж, следователь Курбанков пошел против истины. И Геннадия Воронина не исправили всякими поблажками, а, наоборот, развратили еще больше. Был дан как бы мощный толчок цепной реакции в воспроизводстве подобных Воронину. От этого сделалось теперь плохо всем. Не потому ли теперь все меньше и меньше таких бескорыстных и светлых личностей, созидателей, какой была Инга, и все больше и больше злых, ненавистных, желающих поживиться за чужой счет? Что ж, взирайте теперь на них, лицезрейте!

Не успел закончиться суд, как Воронин и его родственники подали иск на раздел имущества.

Предоставляю слово нашей маме Анне Михайловне:

«Я, конечно, этого не ожидала. Я и не думала, что можно убить человека, лишить его жизни и подавать на суд насчет каких-то вещей. Его личные вещи я отдала в милицию. Вплоть до трусов, до перчаток. Мой сын тогда сказал, чтобы духу его не было. Судебное дело велось в Ленинградском нарсуде Москвы, что на улице Куусинена. Когда начался суд в отношении наследства Инги по иску Воронина, мне вновь пришлось много трудностей испытать. Кроме машины он претендовал на вещи, которые достались Инге как призы за победы в соревнованиях, например ковер, приемник… В список вещей он включил в том числе и то, на что не имел никакого права… Я подавала запросы в разные города Союза, где Инга участвовала в соревнованиях и где получала призы. Кроме того, в качестве доказательств потребовалась ее сберкнижка, на которой было всего 7 рублей. Однако в ней нашли запись, когда она получала премию за первенство мира, взяла эти деньги и купила машину. Купила на свои собственные деньги. Кроме того, в Спорткомитете дали справку о том, что Инга в виде премий за выигрыши на крупнейших соревнованиях получила 14 тысяч новыми деньгами, по старому это 140 тысяч. В 1962 году ей дали премиальных 7 тысяч: как раз в том году и была приобретена машина. Поэтому в связи с тем, что эта сумма значилась в сберкнижке и была подтверждена данными Спорткомитета, суд на этом основании исключил машину из рассмотрения. Из Свердловска, Кирова… прислали ответы на запросы о призах, которые Инге присуждались на соревнованиях. Мне в этом, конечно, очень помогали люди, которые давали эти данные. Ведь приходилось разыскивать документы, копаться в архивах.

Но кое-что из вещей я отдала сама – сама согласилась, а не суд меня обязал. Так, были отданы Воронину (через его мать и дядю) две кровати, два кресла, стол, шесть стульев, два подвесных кухонных шкафа, диван-кровать».

А вот характеристика (в виде небольшой ремарки) адвокату, защищавшему интересы Г. Воронина. Ее дал прокурор во время судебного заседания.

Прокурор Дрель:

«Я прошу суд при вынесении приговора по настоящему делу решить вопрос о вынесении в отношении адвоката Гольштерна частного определения о нетактичном поведении адвоката в момент произнесения речи и о недопустимых выражениях в речи» (т. 5, л. 95, об.).

«Детективные истории»

Есть у меня подготовленная глава под этим названием о злобных высказываниях некоторых свидетелей, которые не останавливались даже перед тем, что человека уже нет в живых, и наговаривали о нем бог знает что. Но поскольку эта книга посвящена моей сестре, я только структурно обозначу главу.

Особенно удивили меня показания тренера женской сборной страны тех лет по конькобежному спорту Елены Петровны Степаненко. Буквально ни одного доброго слова в адрес Инги. Даже как об уникальной спортсменке не сказано ни единого слова. Зато приписывает Инге слова, которые ей вовсе не были свойственны… За все годы общения с Ингой я не услышал от нее ни одного злобного высказывания в адрес своих подруг по спорту, соперниц, вообще спортсменов, тренеров. Инге совершенно не свойственны были такие черты, как злобность, желание наговорить на кого-то, опорочить. Да послушайте мнения ее ближайших подруг, товарищей по сборной, тренеров, руководителей спорта, приведенные мною ранее…

Вопрос о «социальном заказе» имеет под собой основание, ибо одна свидетельница призналась нашей маме:

– Анна Михайловна, прежде чем пойти к следователю, нас вызывало к себе начальство и сказало, что нам следует говорить…

Кто-то (на всякий случай) попытался, возможно, побыстрее отгородиться от знакомства с Ингой (мало ли что может быть!). Не исключено, что для кого-то это был очередной «отчет» о проделанной работе, за которую платят деньги, и надо было показать себя «хорошим специалистом»…

Не берусь судить, в какой мере были срежиссированы некоторые высказывания свидетелей на следствии, ясно было одно при прочтении этих материалов, что на Ингу специально капали то там, то здесь черной краской. Как сказал один из тогдашних руководителей «Динамо»: «Мертвое – мертвым, живое – живым». И это, по-видимому, было лейтмотивом для какой-то группы лиц.

В материалах уголовного дела фигурирует информация об анонимных письмах и записках, которые кем-то подбрасывались в почтовый ящик квартиры Инги и Воронина в доме на 3-й Фрунзенской улице. Наша мама, Анна Михайловна, рассказывала мне, что в первые годы после смерти Инги на могилу к ней часто приходила какая-то молодая особа и все время просила прощения: «Инга, прости меня, прости». Быть может, этой особе всего лишь поручалось подбрасывать анонимки в почтовый ящик и она как бы косвенно участвовала в этом невинном для себя действе, а на самом деле – злой интриге, закончившейся столь трагично. А может быть, сама «соперница» (из тех, что были в интимных отношениях с Ворониным – эти факты фигурируют в материалах следствия) подбрасывала их, и цель этих анонимок была в том, чтобы вызвать подозрение у Воронина, учитывая его необузданный, мнительный и мстительный характер, и его же руками уничтожить Ингу.

Но потом мне встретились в деле показания тренера Л. Ф. Горкунова. Вот что он рассказывает:

«Одно анонимное письмо пришло домой Ворониным, где сообщалось, что Инга изменяет ему с каким-то пожилым человеком. Письмо было адресовано Геннадию, но его не было дома, и оно попало Инге в руки. Это письмо Инга показала мне. Я спросил Ингу, действительно ли то, что кто-то, зная их отношения, подогревает ссоры между ними? Спустя некоторое время аналогичное письмо пришло на мое имя (значит, возможно, это был кто-то из спортивных, даже конькобежных кругов, ведь так все хорошо знал! – В. А.), с припиской, чтобы я его передал Геннадию. Это письмо я передал Инге. Затем, спустя некоторое время, мне позвонила какая-то пожилая женщина (судя по голосу) и спросила, передал ли я ее анонимное письмо Геннадию. Я спросил, с кем я разговариваю, но она мне ответила: «Я не буду говорить, кто это говорит!» Я хотел с ней встретиться, чтобы вывести ее на чистоту, но от встреч она отказалась. Я тогда отчитал ее по телефону и больше мне никто не звонил и анонимных писем не присылал. Получал ли сам Геннадий анонимные письма, мне неизвестно» (т. 1, л. 164).

Кто был автором (авторами) этих анонимок? До сих пор это остается неразгаданной загадкой.

Этот текст можно было бы назвать именем «близкой подруги» Инги – «Эрна Вирс», которая тайно сожительствовала с ее мужем Ворониным. Читая ее следственные показания, я удивлялся цинизму, с которым она рассказывала об Инге. Я давно знаю ее, примерно с 1954 года, – улыбающуюся, приветливую, отзывчивую. Так мне тогда казалось. Мальчишкой я приезжал на день-два на водный стадион «Динамо» в Москве, где команда гребцов, в которой была и Инга, жила на тренировочном сборе. Команда действительно была дружная, девчата порядочные, скромные. По крайней мере, у меня, мальчишки, создалось такое впечатление о них. И я всегда считал и сейчас считаю, что выражение истинной теплоты к человеку при встрече с ним никак не может обернуться прямо противоположным отношением к нему, когда этот человек не рядом. Если это происходит, то отношения – фальшивые. Зачем тогда тепло улыбаться, если в душе ты невысокого мнения об этом человеке, низко его ставишь? Узнав, что эта подруга имела интимные отношения с мужем Инги в период замужества Инги с Ворониным, я, читая много лет спустя ее показания, был поражен теми оценками, которые она давала Инге. И не только потому, что они были отрицательными, а в первую очередь потому, что она характеризовала свою погибшую подругу как строгая бонна, с репутацией морально чистейшего человека. По ходу чтения ее «воспоминаний» я невольно комментировал ее высказывания. Вместе с ними я и предлагаю вам отдельные выдержки из этого допроса Э. Вирс.

«Вопрос. Скажите, в какой период у вас с Геннадием были близкие отношения?

Ответ. Близкие отношения с Геннадием Ворониным у меня были два раза (а он в одном из допросов говорил – три: один раз у нее и два раза она приезжала к нему домой. – В. А.). Это было в тот период, когда он пришел ко мне и когда был разговор о том, что он хочет со мной расписаться (как просто! Сказал, что хочет с ней расписаться, и она, не колеблясь, легла с ним в постель. – В. А.), о чем я указывала выше» (л. 199, об.).

«Вопрос. Расскажите подробнее, какой у вас был разговор с Геннадием по телефону, когда он вам позвонил 2 янв. 1966 г.?

Ответ. 2-го 1966 г. около 14 часов примерно мне позвонил Геннадий. Он спросил: «Инга у тебя? Позови ее». Я сказала, что ее у меня нет. Затем Геннадий сказал, что ему надо со мной поговорить (опять захотелось близких отношений. – В. А.) и можно ли ему ко мне приехать. Я сказала, что ко мне приехать нельзя, так как я ухожу. Геннадий сказал, что нам надо встретиться, что он только меня любит и любил (известно, что он без женщин не мог обходиться, поэтому готов был признаться даже в любви. – В. А.). Я подумала, что он опять поссорился с Ингой, поэтому так и говорит. Я не хотела видеться с ним и сказала, чтобы он ко мне не приезжал. Через час Геннадий снова мне позвонил и сказал: «Ты никуда не ушла, приезжай ко мне». Я ответила отказом, так как поняла, что, очевидно, он опять поссорился с Ингой, поэтому только и ищет сближения со мной. Я у Геннадия не спрашивала, где Инга и что у них произошло, потому что… имела печальный опыт встречи (не единичной встречи. – В. А.) с Геной наедине. А поскольку я имела печальный опыт встречи (встреч! Не скромничайте. – В. А.) с Геной (как ласково называет! – В. А.) наедине, поэтому 2 января 1966 г. я отказалась от встречи с ним» (там же).

Не буду приводить всего текста допроса, хочу обратить внимание на то, как спокойно, по-деловому рассказывает Э. Вирс о своих любовных связях с Ворониным – убийцей Инги, своей близкой приятельницы! Вдумайтесь в сочетание обстоятельств: убита жена мужем по подозрению в неверности (пусть хотя бы и по его версии), а сам убийца уже давным-давно неверен ей как муж, причем изменяет жене с ее близкой приятельницей, которая сейчас дает показания и не испытывает перед погибшей подругой ни малейшего угрызения совести за свое предательство, а даже наговаривает на нее, необъективно о ней отзывается! Хотя бы какое-то слово покаяния – пусть для приличия – произнесла: «Я чувствую свою вину, ведь это могло повлиять на их семейные отношения, а косвенно и быть причиной гибели Инги». В самом деле, ведь Воронин «мерил людей» своими мерками: раз для него интимная близость с другими женщинами столь простое действо, то и его жена, по его мнению, наверняка может изменять ему! Но, вероятно, для Эрны Вирс близость с женатыми мужчинами настолько привычное дело (так же как и для Воронина с посторонними женщинами), что она не придает этому ровно никакого значения и говорит об этом как о само собой разумеющейся детали привычного обихода. Что это – полная потеря элементарного стыда, нравственности или, может быть, психическое отклонение, когда уже сняты всякие ограничения в оценке своих поступков? Вроде бы не похоже на последнее. Собственную-то «репутацию» она строжайше охраняет, не очень-то детализирует свои интимные связи, старается «смягчить» их, а уже в суде на вопрос Анны Михайловны: «Какие были отношения у вас с Геннадием?» – отвечает: «У меня были отношения с семьей Ворониных, а не с Геннадием». Вот как, оказывается! По-видимому, она как «консультант» была для этой семьи. Подумаешь, безделица какая-то – переспать несколько раз с чужим мужем, эка невидаль, не впервой уж! И чего привязались к ней, чего она такого сделала неприличного, она всегда так поступала, сколько себя помнит! Зато на другого, ни в чем не повинного человека можно навести тень на плетень, пусть попробует «отмыться». Не важно, что уже погиб! Мы-то живы, мы-то можем сказать, мы-то знаем!

Я удивляюсь на такую «способность» людей… Смешно они выглядят и жалко. Куда бы проще покаяться и уж хотя бы сказать добрые слова о погибшей, посочувствовать ей.

Зато много в материалах следствия звучит правдивых голосов – чемпионов мира Тамары Рыловой и Олега Гончаренко, Бориса Стенина и Бориса Шилкова, старшего тренера МГС «Динамо» К. А. Гуськовой и старейшего работника этого обшества И. И. Хайдина, соседей по дому, судьи по спорту И. Ф. Байгозиной и многих-многих других. Спасибо им за это. Думаю, что благородство – это черта всех больших людей, независимо от их положения в обществе, занимаемой должности и известности.

А эту часть книги вполне можно было бы назвать «Нарочно не придумаешь». Вновь привожу документы из дела.

Приведу излияния Воронина (посмотрите, какой он, оказывается, человек-то замечательный):

«…Не буду писать о том, какие душевные страдания и муки я переживаю (да, лучше не надо! – В. А.). Суд невнимательно подошел к моей личности (дальше, обратите внимание, будет апофеоз, заключительный аккорд его «замечательных речей». Я выделяю это место полужирным шрифтом. – В. А.).

Я всегда был честным и справедливым человеком. Всю свою жизнь стремился всегда к хорошему, делать людям добро и нести счастье. Я честно трудился, занимался спортом и учился. Это подтверждают свидетели с места работы и учебы. В деле есть мои характеристики с места работы и с места жительства, где я провел свои трудные детские и юношеские годы. Я прошу вас только внимательно рассмотреть мое дело, понять меня, учесть, что все это получилось в состоянии сильного душевного волнения, и снизить мне наказание, а также отменить содержание в тюрьме.

21 мая 1966 г.» (т. 5, л. 118).

Ну что ж, дадим и характеристику с места его работы, раз он так просит. Ее предоставил, рекомендуя в свое время Воронина в партию, секретарь партийной организации МГС «Динамо» Н. Н. Бендеров (конькобежцы, знающие «успехи» Воронина, сейчас развеселятся. Тут что ни строчка, то «триумф». Первый абзац даю без комментариев, чтобы он целостнее воспринимался).

Рекомендация Н. Н. Бендерова Г. Воронину (Н. Н. Бендеров по должности нач. отдела спортигр российского республиканского совета «Динамо») от 28 октября 1965 года (т. 2, л. 183):

«Тов. Воронин, будучи выдающимся спортсменом, завоевавшим звания чемпионов мира, Европы, Олимпийских игр и Советского Союза на спринтерских дистанциях, успешно сочетал спортивные выступления с повышением общеобразовательного и культурного уровня…»

Тут, как говорят в таких случаях, нечего добавить. Вранье – буквально в каждом слове. Чемпионом Олимпийских игр он никогда не был. Читатель уже знает. Единственный раз он выступал на Олимпиаде, где занял всего лишь 5-е место на «пятисотке». Чемпионом Европы также никогда не был. Кроме того, чемпионат мира в 1959 году, где он занял единственный раз в своей жизни первое место на «пятисотке», проводился в системе многоборья, и победа там ценилась именно многоборная, а не на отдельной дистанции, чем он очень кичится и на этом создает себе, выражаясь современным языком, имидж. Но высоких-то результатов как многоборец он не добивался на мировых и европейских первенствах (например, в 1957 году на чемпионате мира по сумме многоборья он был всего лишь 13-м – это его наивысший результат на чемпионатах мира, на чемпионате Европы 1957 года по сумме многоборья он был 11-м – это его также наивысший результат, а на отдельных дистанциях, например на чемпионате Европы 1959 года, он занял на дистанции 1500 метров – 16-е место, а на 5000 метров – 18-е. Вот это все его наивысшие результаты на чемпионатах мира и Европы). Напомню, что выдающимися многоборцами-конькобежцами, вписавшими свои имена в историю конькобежного спорта, являются следующие конькобежцы (я говорю об отечественных) – Инга (четырежды выигрывавшая чемпионаты мира), Олег Гончаренко (трижды), Мария Исакова (трижды), Валентина Стенина (трижды), Лидия Селихова (дважды) и др. Воронин же выглядел очень скромно на фоне этих выдающихся достижений, так что называть его «выдающимся спортсменом» никак не пристало. А вот вранье, зафиксированное в рекомендации Н. Н. Бендерова, огорчает и удивляет. «Культурный же уровень» Воронина, как об этом упомянуто в рекомендации, читатель, вероятно, уже представил себе.

Заканчивается рекомендация такими словами:

«Принимает активное участие в общественной жизни.

Пользуется авторитетом среди спортивной общественности (читайте показания тренеров, спортсменов, спортивных руководителей. – В. А.).

Рекомендую принять т. Воронина Геннадия Андреевича кандидатом в члены КПСС.

8/X – 65 г.

Бендеров Николай Николаевич, член КПСС с 1945 г. п/б № 04652660» (т. 2, л. 183).

Эх, Николай Николаевич!

Этих свидетелей Воронин настоятельно просил пригласить на судебные заседания. Они ему были крайне нужны, эти лжесвидетели, которые бы подтвердили его завирательские показания.

Он ссылается и на характеристику с его родины. Ну что ж, можно и ее представить.

Письмо в суд от жителей города Дзержинска (выдержка) (т. 5, л. 16):

«Мы, коренные жители города Дзержинска, ранее проживавшие по улице Октябрьская, дом 11, вместе с семьей Ворониных, очень хорошо знаем всю семью Ворониных, в том числе и Геннадия.

Геннадия Воронина мы знаем с 4-летнего возраста.

Он рос и воспитывался на наших глазах. Учась в школе, а затем в техникуме, мы знали Геннадия как серьезного и отзывчивого мальчика, а затем молодого человека (стилистику оставляю без изменений. – В. А.).

Летом Геннадий купался, загорал, любил ходить в лес, в луга, за грибами (это особенно «трогательное» место в письме. – В. А.), зимой он был неразлучен с коньками и лыжами.

…Родители его всю жизнь трудились и детей… воспитывали хорошо.

…Геннадий… став старше, всегда вел себя прилично, никогда не было случаев какой-либо дерзости, грубости. Мы не знаем за ним случаев выпивок, никогда не было каких-либо плохих поступков. Он всегда был… спокойный.

…Мы просим отнестись к нему со всей советской гуманностью» (т. 5, л. 16–16, об.).

В противовес этим ходатайствам приведу лишь одно из многочисленных писем наших граждан в прокуратуру:

«Когда же осудят Воронина, этого звероподобного человека, убившего нашу гордость Ингу Воронину! Она правильно сделала, что ушла от него, так как, вероятно, почувствовала его звериную натуру. Считаю, что его надо послать на урановые рудники – пусть своей смертью хоть немного искупит свою вину перед нами.

Филиппов» (т. 5, л. 147).

Адвокат Гольштерн вскоре же после вынесения судом приговора обратился в Верховный суд. Вот его заявление:

«Приговор судебной коллегии по уголовным делам Московского горсуда, которым Воронин Г. А. (т. 5, л. 110–110, об.) осужден по ст. 103 УК к 10 годам лишения свободы, считаю чрезмерно суровым и подлежащим изменению по основаниям, которые будут изложены в дополнительной кассационной жалобе адв. Гольштерн.

17 мая 1966 г.» (л. 110, об.).

После совещания с Ворониным Гольштерн пишет туда дополнительную жалобу.

Борьбу они ведут до «победного конца». Причем ложь используется почти в каждой строчке всех их заявлений.

Сенсация: уже через два года убийца Воронин освобожден из-под стражи и от отбытия наказания!

И вот финал, подумал я, встретив в материалах дела документ, сразивший меня наповал, а именно решение одного периферийного горнарсуда об освобождении от отбытия наказания Воронина уже в апреле 1968 года. Не прошло и двух лет после решения Мосгорсуда, как убийце даровали свободу, направив его «на стройки народного хозяйства» (цитирую), а еще через некоторое время и вовсе сняли с него всякие ограничения.

Еще раз подчеркну и выделю крупным шрифтом: БЫЛО ПРИНЯТО РЕШЕНИЕ МЕСТНЫМ СУДОМ – ВОРОНИНА ОСВОБОДИТЬ ОТ ОТБЫТИЯ НАКАЗАНИЯ В АПРЕЛЕ 1968 ГОДА, ТО ЕСТЬ МЕНЕЕ ЧЕМ ЧЕРЕЗ ДВА ГОДА ПОСЛЕ РЕШЕНИЯ МОСГОРСУДА (В МАЕ 1966 ГОДА).

Не буду размышлять о том, как это могло произойти, приведу лучше текст самого документа, прочитав который вы сами все поймете и сделаете необходимые выводы. Вероятно, примерно такие же, какие сделал я: в объявленной Ворониным «войне» своей покойной жене («Будем бороться! Посмотрим, кто сильнее!») «победил» он – советский закон оказался на его стороне, стороне убийцы, дал ему все возможные льготы; общество же в целом проиграло. Не тогда ли зародились ростки непомерно разгулявшейся ныне преступности в нашей стране?

Итак, читаем и анализируем.

«Определение (т. 5, л. 165):

10 августа 1972 г. Качканарский городской народный суд Свердловской области в составе: председательствующей Лапиной А. Л., Юшко Л. И., Суслова В. М. с участием помощника прокурора Богомоловой И. А. при секретаре Подониногиной Т. А., рассмотрев в открытом заседании материал о досрочном снятии ограничений с Воронина Геннадия Андреевича, 1934 г. рождения, установил:

Приговором Судебной коллегии по уголовным делам Московского городского суда Воронин 10/V – 1966 г. осужден по ст. 103 УК РСФСР к 10 годам лишения свободы.

Определением Тавдинского горнарсуда от 10/IV – 1968 года Воронин от отбытия наказания освобожден с направлением на стройки народного хозяйства на основании Указа от 20/III – 64 г. на 7 лет 8 месяцев 24 дня.

С 6/VIII – 1968 г. Воронин переведен в строительное управление № 7, где работает, из-под стражи освобожден, направлен на работу в строительное управление № 5.

Воронин отработал на стройке народного хозяйства 4 года 4 дня, т. е. более половины срока, на который он был направлен на стройки.

Администрация стройуправления № 7 и наблюдательная комиссия ходатайствует о досрочном снятии ограничений с Воронина. Проверив материалы дела, заслушав объяснения Воронина, выступление представителя спецкомендатуры и заключение прокурора, полагавших ходатайство отклонить (все-таки были такие, которые воспротивились этому решению! – В. А.), суд считает, что ходатайство подлежит удовлетворению по следующим основаниям: работая на стройке, Воронин зарекомендовал себя только с положительной стороны, освоил специальность монтажника, выполняет нормы выработки на 150–170 %, имеет много поощрений за добросовестный и честный труд. Активно участвует в общественной жизни коллектива СУ-7 и города, руководит конькобежной секцией, за что также имеет несколько грамот, в совершенном преступлении раскаялся.

Воронин также создал семью, воспитывает сына. Таким образом, у суда сложилось твердое убеждение, что Воронин встал на путь исправления. Из определенного срока на стройке Воронин отбыл 4 года 4 дня, что составляет более половины определенного срока.

Руководствуясь ст. 3 Указа ПВС СССР от 20/III – 64 года и ст. ст. 368, 369 УПК РСФСР, суд определил:

С Воронина Геннадия Андреевича досрочно снять ограничения на три года 4 месяца 24 дня.

Определение окончательно, но может быть опротестовано прокурором в порядке надзора.

Народный судья – (подпись)

Народные заседатели – (подписи)

Копия верна:

Председатель суда (А. Лапина)

Секретарь (Шумилова)

Гербовая печать» (т. 5, л. 165).

Таким образом, мы стали свидетелями постепенного освобождения преступника от назначенного ему срока наказания путем поэтапного его снижения – шаг за шагом, шаг за шагом… Кроме того, все это делалось без афиширования, скрытно от общества. Даже мы, родственники, ничего об этом не знали и не узнали бы, не задайся я целью изучить материалы уголовного дела, с которыми стал знакомиться в 1990 году, спустя почти четверть века после гибели Инги и суда над Ворониным. А так бы мы продолжали все считать, что правосудие над убийцей более-менее состоялось. Я удивляюсь еще, как этот пергаментный листочек, точнее сказать, листочек папиросной бумаги, на котором был напечатан вторым или третьим экземпляром вышеприведенный мною текст судебного определения и который с трудом можно было разглядеть даже вполне зрячими глазами, еще сохранился в деле. Ведь он мог бы, чего доброго, и затеряться. Тем более что это была последняя страничка в пятом, завершающем томе. Вполне понятно, что его переслали в Мосгорсуд после 1972 года, когда с Воронина полностью были сняты все ограничения и он уже мог не работать в этой строительной организации. В противном случае и этой бы бумажки не было. Интересно также было бы узнать: а о досрочном освобождении Воронина из-под стражи и от отбытия наказания в 1968 году были извещены центральные судебные органы, прокуратура СССР или нет? И вообще, каков тут порядок – возможно ли было такое освобождение уже менее чем через два года? И есть ли какой-то контроль за сроком отбытия наказания подобных преступников? Если мне скажут, что есть, то, значит, все эти инстанции были согласны с таким решением – освободить убийцу уже через два года и, возможно, даже способствовали этому!

Итак, как уже отмечалось, шаг за шагом постепенно снижалось наказание Воронину, пока не завершилось его освобождением от отбытия наказания уже через два года, а затем и вовсе снятием каких бы то ни было ограничений. Даже самый наивный человек поймет, что это случилось не само по себе и не потому, что он стал замечательным работником. Заинтересованными лицами активно искались пути освобождения Воронина, которые в конце концов и были найдены. На мой взгляд, один из таких путей нащупался еще на следствии, когда была выбрана ошибочная, на мой взгляд, концепция в трактовке совершенного преступления. С самого начала, с заменой статьи 102, которую убийца заслуживал, на 103-ю нашлась спасительная для него «соломинка» – ревность. Этот, как мне кажется, не сам собой возникший ход давал возможность переместить акцент на прошлую жизнь погибшей, на чем и сконцентрировал свое внимание сле дователь. Преуменьшение спортивных достижений одной и преувеличение скромных успехов другого уже наглядно убеждают в этом. Следователь не обратил внимания на важнейшие детали в «истории» с ножом и ножнами, затем уделил сверхбольшое внимание вопросу о договоренности супругов о разводе накануне Нового года – была ли она у них или не была? Что само по себе не имело главенствующего значения, поскольку на протяжении долгих лет Инга жила в условиях террора, который ей устроил муж, и уход от него должен был быть расценен следователем как логически верный шаг с ее стороны, а отнюдь не как оправдывающая причина для совершения Ворониным преступления. Следователь дал возможность ему лгать на протяжении всего предварительного следствия и даже включил его лживые высказывания в обвинительное заключение, выдавая их за факты. Спася его от 102-й статьи, он дал ему хорошую лазейку – ревность, которую тот вместе со своим адвокатом тут же примерил к «внезапно возникшему сильному душевному волнению», прямиком направлявшемуся к «облегченной» 104-й статье.

Потом Верховный суд РСФСР «сказал свое слово», в документе которого появляется ремарка, что мы, свидетели, Анна Михайловна и я, вообще не видели, как был нанесен удар ножом! Я представляю, как в отсутствие всех нас там старался Гольштерн, человек без совести и чести, и что он там мог наговорить! Недаром ведь прокурор в Мосгорсуде просил суд вынести ему частное определение за нетактичные выражения в адрес погибшей. Но как бы там ни было, а такая «замечательная возможность», что мы не видели, как он [Воронин] нанес удар ножом, тоже, по-видимому, сыграла свою немаловажную роль в отмене для Воронина тюрьмы. Я уже не говорю о том вранье, которое себе позволил Гольштерн в своей кассационной жалобе, приводя не факты, а артефакты и вводя в заблуждение суд; я также могу предположить, что он мог сказать на самом заседании – в отсутствие всех нас, свидетелей! Наказание было снижено. А добиться в скором времени и полного освобождения от отбытия наказания, как я представляю, стало всего лишь «делом техники». И вот Воронин на свободе – по существу, через два года после заключения под стражу!

Ничтожный человек, изворотливый, лживый, снедаемый завистью, ненавидящий за то, что с ним, пьяницей и дебоширом, не захотели больше иметь дела, продуманно и расчетливо совершил убийство хорошего человека, не повинного ни в одной из претензий, которые он предъявлял к ней в своих показаниях. Можно себе представить, за кого он себя выдавал там, если здесь, в Москве, никого не стесняясь, на виду у всех, врал безбожно. Там, вероятно, он выдавал себя за самого выдающегося спортсмена «всех времен и народов», зная, что никто ничего проверять не будет.

Воронин нагло врал. Ингины достижения он умышленно снижал. «После длительного перерыва, – например, сообщал он, – Инга вновь выезжает за границу». Это он о 1962 годе говорил. В то время как никакого длительного перерыва не было. Всего лишь она не участвовала в чемпионате мира в 1960 году. Достаточно взять справочник по конькобежному спорту и удостовериться в этом. То же самое и в отношении его достижений – он «чемпион Европы» и т. п. Эта ложь также легко опровергается.

Ее достижения и свои скромные успехи он ставил на один уровень: «Я в то время выступал успешно». На самом деле в многоборье на чемпионатах мира (всего он в двух участвовал) у него был полный провал. Ингины же спортивные «неудачи в 1963–1964 годах», о которых он говорит, – это те достижения, которые ему могли присниться только в счастливом сне: дважды она занимала в многоборье там вторые места, привезя оттуда в совокупности пять серебряных и три бронзовые медали. И вообще, каким нужно быть бессовестным человеком, чтобы пойти на такие подтасовки! Я уж не говорю о многих других его «накрутках», которые он употребил в своих показаниях.

Что же после всего этого сказать? Может быть, только то, что закончилось это вранье, что он разоблачен и известен. Но какой ценой это разоблачение достигнуто!

А что же убийца? Он пытался показать себя правдивым, порядочным и честным. Но это ему не только не удалось, а, напротив, закрепило за ним еще больше – и навечно – имя убийцы. Теперь до конца своих дней он будет носить это «звание». Навсегда он войдет в историю как убийца замечательного человека и выдающейся спортсменки Инги Артамоновой (Ворониной). И все те, кто потрафлял ему, выискивая для него лазейки, чтобы ему поскорее освободиться, стали как бы его невольными соучастниками. Эту тяжелую его ношу, проклятую всеми, ему придется нести до самого последнего дня своей жизни. Он так старался остаться живым, так добивался скорого освобождения всеми правдами и неправдами, но не освободился от одного – звания убийцы. Он мечтал когда-то стать олимпийским чемпионом, чтобы увековечить свое имя, а вместо этого на веки вечные получил имя убийцы.

Надо назвать и тех, кто в своих речах приводил много лжи, – это врач сборной П. А. Судакова, адвокат О. Я. Гольштерн; высказывались необъективно, несправедливо в адрес Инги тренер сборной Е. П. Степаненко, переводчик М. Б. Ефимов; явно симпатизировали убийце его любовница (она же и «подруга» Инги) Э. Вирс, соседка по подъезду Р. Лыткина; свою «ложечку дегтя» добавила и школьная соученица погибшей В. Филиппова. Многие родственники Г. Воронина пытались изобразить Ингу в черном цвете. Это его мать В. А. Воронина, дядя М. И. Воронин, брат Р. А. Воронин, дядя Новиков, друг Ю. Цынкин. Восхвалителями Воронина были его друзья Ю. Акимов и В. Капранов, соседи из города Дзержинска, приславшие свое «защитительное» письмо.

Главным же проводником лживых высказываний Г. Воронина – вольно или невольно – стал следователь московской прокуратуры Б. А. Курбанков, не обративший внимания на многие важнейшие детали в ходе расследования, неверный задав тон расследованию и допустивший множество неточностей в своем заключении. В результате этого он дал зеленый свет лжи, которую уже не в силах были остановить ни прокурор, ни судьи при рассмотрении дела в Мосгорсуде. Они уже ехали по накатанной колее. А ведь если по совести, дело надо было отправлять на новое расследование, так как представленный вариант был явно составлен в пользу Воронина, имел ошибочную концепцию. Это, кстати, подтвердил и один адвокат, которого я познакомил с делом.

Следующее звено, способствовавшее снижению наказания Г. Воронину, – Верховный суд РСФСР (в составе И. Н. Карасева, А. В. Евдокименко, А. В. Киселевой и прокурора А. И. Жукова), отменивший пребывание Г. Воронина в тюрьме.

А дальше уже и вовсе пошли настоящие чудеса! Решением Тавдинского горнарсуда Г. Воронин был освобожден от отбытия наказания и из-под стражи уже через два года после объявления ему приговора в Мосгорсуде.

В дальнейшем он «работал на стройках народного хозяйства», а потом и вовсе с него были досрочно сняты всякие ограничения. Здесь уже постарался Качканарский горнарсуд Свердловской области в составе А. Л. Лапиной, Л. И. Юшко, В. М. Суслова, И. А. Богомоловой. Цель была достигнута. С убийцы сняты всякие ограничения!

Говорят, что совершивший убийство взваливает на себя тяжелейший груз. Пусть так и будет. Пусть он и все его пособники, так хлопотавшие о нем, почувствуют все вместе эту тяжелую ношу. Возможно, они ее и чувствуют многие годы. Мне рассказывали конькобежцы, каким видели Воронина в восьмидесятые годы – лиловое опухшее лицо, мрачный взгляд, «было жутко смотреть на это чудовище» – так они выразились.

Знаю и такой факт, рассказанный мне одной известной конькобежкой: Воронин прислал ей письмо, в котором говорил, что он правильно поступил в отношении Инги. Я подумал тогда, что, вероятно, он постоянно искал оправдания своему преступлению и потому-то старался себя утешать подобными рассуждениями. На самом деле совершенное им постоянно сидит занозой в его сознании, и эту занозу никогда ему оттуда не вытащить.

Живи, Воронин, ты ведь так этого хотел, поняв на собственной шкуре, что такое жить. Напоминай собой злодейство, которое еще существует и даже преумножается и которое причиняет боль и страдания людям. Живи!

Версия

По случайному ли стечению обстоятельств погибла Инга, и только ли лишь из-за необузданности нрава своего мужа? Проанализировав все факты, связанные с ее жизнью и гибелью, невольно приходишь к несколько иному умозаключению.

Первое, на что обращаешь внимание… Любовь Инги к иностранцу в 1958 году, до ее замужества с Ворониным, шла вразрез с идеологией тогдашней партократии. Она скорее бы решилась на физическое устранение спортсменки, чем допустила бы ее брачный союз с ним. В те времена этого не позволялось. Чрезмерно «зарвавшегося» гражданина обуздывали всеми возможными средствами. О его «недопустимых» намерениях сразу становилось известно, так как во всех сферах тогдашней жизни, в том числе и в спорте, имелись информаторы, точно фиксировавшие каждый шаг и докладывавшие «обо всем» в соответствующие инстанции. «Принимались меры», в том числе и «выгодно» использовались какие-то ошибки человека, его прошлые просчеты. Могли, например, распространить о нем компрометирующую информацию (в том числе подбросить анонимки), умышленно раздуть ее до необычайных размеров. Словом, все сделать для того, чтобы человеку было не по себе, «неповадно». Такие «мероприятия» могли проводиться – это мы уже говорим в отношении Инги – как с помощью тех, кто имел на нее зуб из-за ее отказа быть податливой, так и тех, кто с ней соперничал в чем-то, в том числе и в спорте. И чьими руками удобнее всего это можно было сделать? Руками злобного и мстительного мужа! Благо она и жила в «удобном» месте – в доме сотрудников КГБ. И одна из дам, проживавшая в одном подъезде с Ингой и «боготворившая» Воронина, была женой сотрудника КГБ (может быть, и сама сотрудничала там же) и могла использоваться для этих неблаговидных целей. То, что анонимные письма подбрасывались в почтовый ящик Ворониных, установленный факт: они попадали и в руки самой Инге, о чем она неоднократно рассказывала, в том числе и нашей маме, о них же указывает и тренер Л. Ф. Горкунов. По его признанию, ему и домой звонила анонимщица. Скорее всего, она была каким-то образом связана со спортом, находилась в курсе всех «околоспортивных» событий. Весь вопрос, кто направлял это грязное дело, от кого оно шло? От самого «верха», от спортивных кругов, или это дело рук «самодеятельных» мстителей, скажем, интимных соперниц? А что, если в одну точку сошлись намерения сразу всех недоброжелателей ее? И получился такой страшный финал! Поначалу, возможно, каждый из них хотел всего лишь поинтриговать, попортить нервы спортсменке, подорвать ее репутацию, ухудшить ее спортивную подготовленность, внести раздор в ее супружескую жизнь… А произошла трагедия. Может быть, Воронин был всего лишь киллером, как мы называем заказных убийц? Не потому ли его и выпустили так быстро? И не потому ли ему было позволено лгать в своих следственных показаниях? И не дана ли была ему установка больше ссылаться на ее прошлую жизнь, чтобы подготовить для себя алиби в скором своем освобождении? Может быть, заранее все было срежиссировано, начиная от интриги и кончая освобождением убийцы? «Профессионалов» такого рода в России всегда хватало. Кто-то, возможно, даже гордился своими «разработками», представленными соответствующему руководству, и получил за них «премию». Как за «изобретение» особого рода! А уж исполнить задуманное такому изворотливому человеку с «тройным дном», как Воронин, не составило большого труда. Он все точно рассчитал и выверил. (Может быть, его и в квартиру к ней подселили с умыслом?) Не ревность его подогрела: он прекрасно знал, что Инга верная жена. К тому же она много тренируется, сильно устает – он, как спортсмен, не мог не понимать этого! И в последнее время она часто болела.

Подтолкнуло Воронина убить Ингу ее решение наконец-то порвать с ним. Было затронуто его самолюбие, эгоизм восстал. Он также понял, что с уходом Инги кончается его обеспеченная жизнь, его тунеядство. И лучше уж отомстить, сделать плохо себе, чем согласиться на развод, отдав кому-то другому счастье быть около Инги. Это не в правилах Воронина. Если уж не себе, то и никому! И кто-то, возможно, рассчитал, что именно так и будет действовать этот мстительный и злобный человек. И он именно так и действовал. Теперь это мы можем сказать совершенно определенно. Материалы уголовного дела об этом свидетельствуют с полной очевидностью.

И недовольство Г. Воронина (и такое тоже было) следственным заключением, решением Мосгорсуда и даже решением Верховного суда РСФСР, отменившего его пребывание в тюрьме, наиграно им, чтобы ни у кого не возникло подозрения в поблажке ему. Но как раз поблажка-то и была – мы в этом убедились. Тут уж никуда не денешься.

Заметки на полях

Довод о том, что кое-кто был заинтересован в ее гибели (а потому-то, возможно, кое-кто способствовал впоследствии досрочному освобождению Воронина), напрямую соотносится с тем фактом, что Ингу после ее гибели замалчивали, старались ее имя обходить стороной. Вполне понятно, что это происходило по приказу сверху. Иначе как можно объяснить, например, тот факт, что к ее 50-летию в 1986 году в средствах массовой информации о ней не сказали ни единого слова, как будто и не было такого человека. И это при моем настойчивом обращении и на телевидение, и в газеты накануне этой даты.

Зато в 1994–1995 годах об Инге прошли телепередачи несколько иного свойства, по поводу которых с нами, родственниками, никто не посоветовался, и мы так и не увидели их, а только узнали от знакомых, которым удалось посмотреть эти передачи. Я потом обзвонил все каналы телевидения, и никто так и не признался в их авторстве. Чудеса, да и только!

Удивила меня и выпущенная в 1984 году юбилейная книга о динамовских спортсменах «Сила в движении», в которой Инга была представлена всего двумя мелкими строчками в конце книги. Мне объяснили это тем, что в предыдущей книге – к 50-летию «Динамо» – об Инге было сказано довольно много. На что я ответил: «А если в очередном издании энциклопедии ничего не скажут, например, о Г. К. Жукове только потому, что в предыдущем издании о нем уже было сказано, то как?»

Году в восемьдесят третьем с нашего катка на Петровке, где выросла Инга, была организована телепередача – о пользе катания на коньках. Камера прямо смотрела на наш дом и на наше окно. Журналист прекрасно знал, что здесь выросла Инга. И ни слова о ней! Вдумайтесь только: передача о пользе катания на коньках с катка, где выросла уникальная чемпионка, и ни слова о ней! Что это, запрет сверху или проявление «собственной инициативы» журналиста?

Поразили показания в уголовном деле некоторых лиц, также, похоже, выполнявших определенный «заказ». Вероятно, такое лицо, приходя в кабинет к следователю, не думает, что когда-нибудь его показание может быть прочитано и проанализировано и даже станет предметом широкого обсуждения. Оно действует, возможно, по сиюминутному ощущению: наговорю, мол, с три короба на человека, которому завидовал или которого ненавидел из-за его всемирной славы, тем более что этого человека и в живых-то нет, и дело с концом (это на людях надо показаться приличным: про покойников, мол, нельзя говорить плохо!). И я тогда подумал, что большие-то личности и в таких вот ответственных ситуациях, как следствие, где одно неверно сказанное слово может оказаться черным пятном на репутации человека, оказываются на высоте. К ним, проходившим свидетелями в деле, относятся и известные спортсмены (Тамара Рылова, Борис Стенин и другие), и многие тренеры, и спортивные работники, и соседи… Спасибо им за порядочность и честность.

Когда повторно знакомился с материалами спустя уже почти двадцать пять лет после гибели сестры, встретил там и историю ее болезни, ранее находившуюся в спортивном диспансере в Лужниках, а после гибели затребованную прокуратурой. Уже по некоторым отрывкам можно представить, какой ценой давались Инге победы, если еще учесть ее огромную трату нервов и здоровья на семейные дрязги. Вот некоторые выдержки из этой истории:

«27/III – 61 г. Жалобы на частые нарушения сна» (т. 3, л. 74, об.).

«1961 г. Назначается обследование по поводу болей в правом подреберье, инъекции витамина В₁₂» (л. 77).

«5/IV – 61 г. Самочувствие неважное, слабость, вялость. Апатия. Болей в области печени нет, но ощущается вялость. Продолжает инъекции» (л. 89, об.).

«2/V – 62 г. …жалобы на спазмы в области обеих кистей рук, особенно пальцев, отмечает выраженную синюшность (л. 90), головокружение и приток крови к голове (частая задержка месячных: связывает их с длительным пребыванием на высокогорье)» (л. 90, об.).

«V – 62 г. В сезоне (к концу) отмечала раздражительность, нарушение сна, головные боли, онемение кистей обеих рук… Эти явления вызываются ухудшением общего самочувствия, ощущением пелены перед глазами…

Объективно: черепно-мозговая иннервация без патологических изменений…

Заключение: вегетативный неврит (?) верхних конечностей… Рекомендовано: осциллография… и капилляроскопия» (л. 92).

«Заключение: на основании данных арт. осциллографии и капилляроскопии можно предполагать наличие значительного спазма сосудов…» (л. 93).

«Срединно расположенное сердце, синусовая брадиаритмия, замедленное проведение по миокарду гипертрофированных желудочков. Реакция на физическую нагрузку с явлениями утомления» (л. 95).

«18/I – 63 г. Полувертикальная позиция сердца. Срединно расположенная ось. Гипертрофия правого желудочка» (л. 98).

«З.м.с. Воронина находится в составе сборной в течение 8 лет. Трижды чемпионка мира, неоднократная чемпионка Союза, в том числе 1963 года, рекордсменка мира на всех 4 дистанциях и в сумме многоборья. В этом году сезон начала с июня (л. 98). Практически здорова. Хронический тонзиллит, вегетоневрит с явлениями спазма сосудов конечностей… В мае месяце находилась на лечении и отдыхе в Карловых Варах, где уже начала тренироваться… [В прошедшем сезоне] выиграла звание чемпионки мира и была на 3 дистанциях и в сумме многоборья рекордсменкой мира» (л. 98, об.).

«11/IV – 63 г. Вертикальная электропозиция. Отклонение электрической оси сердца вправо. Синусовая аритмия» (л. 105).

«30/IX – 63 г. Жалобы на часто повторяющиеся головные боли, часто леденение и онемение пальцев рук и ног. Все эти явления беспокоят около 2 лет с периодами улучшения и ухудшения. Объективно: мозговая иннервация. Отмечается болезненность в области выхода правого затылочного нерва… Кисти рук и стопы ног на ощупь холодные…» (л. 105, об.).

«Психика: эмоционально лабильна, раздражительна. Отмечается хронический рецидивирующий радикулит поясничной области, невралгия правого затылочного нерва.

«22/X – 63 г. обратилась с жалобами на боли в подложечной области. Боли тупые, давящие, беспокоят Воронину уже около месяца. Жаловалась Мышалову на сборах, но не лечилась. Мышаловым было назначено зондирование желудка – анализ желудочного сока…» (л. 117, об.).

«23/X – 63 г. Жалобы на локальные боли в подложечной области до еды… тошнота, слабость. Больна около 2 лет, отмечает сезонность болей (чаще в весенне-осеннее время)… Больная пониженного питания, бледная. Кожа смуглая, эластичная (лл. 114, об. – 115)… Подозрение на язвенную болезнь 12-перстной кишки.

Хронический холецистит. Хронический аппендицит. Рекомендовано ренгеноскопическое обследование, после чего повторная консультация» (л. 115).

«Ренгеноскопия грудной клетки и желудка… Сердце – умеренная гипертрофия левого желудочка…» (л. 115).

«Диагноз – язвенная болезнь 12-перстной кишки…

…находится на излечении в 61 б-це, 126 палата» (л. 116).

«ЭКГ от 12/I – 64 г. После бега на 3000 метров. Вертикальная электропозиция. Отклонение электрической оси сердца вправо…» (л. 119, об.).

«После сезона 1964 года. В течение зимы после стационарного лечения обострение язвенной болезни не было, но в весенние дни вновь появились боли, особенно «голодные» (л. 120, об.).

«Рекомендовано санаторно-курортное лечение в Карловых Варах» (л. 121).

«20/III – 64 г. С 14/V по 17/VI находилась на лечении в Карловых Варах, где продолжала тренировки. С 25/VI по 11/VII – 64 г. находилась на сборе сильнейших конькобежцев Союза в Ниде Литовской ССР» (л. 123).

Комментировать, вероятно, вряд ли нужно эти выдержки из истории болезни Инги. Хотелось бы только отметить следующее. Кроме ее недугов в детстве и затем обнаруженной у нее язвенной болезни (плюс простудные заболевания, ангины), мы, ее близкие родственники, не знали о других ее заболеваниях – по причине того, что она нам просто не говорила. Лично я, пока не прочитал историю ее болезни, не знал, что у нее сосудистые нарушения мозга, онемение и оледенение рук и ног, нарушения желудочковой проводимости сердца, аритмия… Не говорила потому, что не хотела расстраивать нас и вообще не любила считать себя больной. Вот так и скрывала от нас многие свои недуги. Я вновь воздаю должное ее терпеливости! У нее никогда не было и паники в связи с такими нарушениями здоровья! Одним словом, это Инга!

Просматривая свои записи, сделанные мной при прочтении материалов уголовного дела спустя четверть века, нашел здесь некоторые заслуживающие внимания моменты. С ними и хотел бы поделиться с читателями. Мне тогда встретилось много неожиданного, от которого я взволновывался, возмущался, задумывался. И это понятно: первые впечатления всегда ярче, сильнее.

На вопрос следователя: «Скажите, а как рукоятка от ножа оказалась на полу?» – Воронин ответил: «Когда я ткнул Ингу ножом в грудь, Инга вскрикнула: «Ой, сердце!» Я посмотрел на свою руку, в которой держал нож, и увидел, что в руке у меня только рукоятка, а лезвия ножа не было. Я понял, что случилось что-то страшное, и я с силой бросил рукоятку об пол» (т. 1, л. 249, об.).

Нет, Воронин, не потому, что понял, что совершил что-то страшное, а потому, что ты не мог нанести еще удара Инге ножом, ведь ты набрасывался снова на нее, чтобы причинить ей еще боль. Я тебя схватил сзади, обвил твои руки, чтобы ты больше не мог ими действовать и совершить против Инги никакого действия. И ты помнишь, я тебя довольно долго держал, сначала на диване, а потом на полу.

Мама, Анна Михайловна, обратила внимание в своих показаниях на такую деталь в облике Воронина, когда он пришел в квартиру 4 января, в день убийства, что «лицо у него почему-то было красным» (т. 1, л. 88, об.). А я уже впоследствии вспомнил, что когда с Воронина было снято пальто, то он сильно побледнел. Эти отливы и приливы можно объяснить следующим образом.

Он все время настраивался на совершение преступления, и, войдя в квартиру и увидев Ингу, он с приближением «акта возмездия» мог испытать и некую душевную встряску, что и вызвало прилив крови к лицу и его покраснение. Но поскольку (как я отмечал ранее) кинжал он приготовил заранее и держал его в руке, а руку (как и другую руку) в кармане, то при снятии с него пальто он чуть было не засветился, чуть не выдал себя, едва успев подальше просунуть нож в рукав пиджака. И когда испугался, что это может обнаружиться присутствующими и, главное, из-за этого он не осуществит своего злодеяния, отчего в первую очередь сам же и пострадает (мгновенно ведь будут предприняты меры против него), от лица Воронина тут же отхлынула кровь и он побледнел. И словно предупреждая это невольное разоблачение, он в тот же миг пустил в ход это свое смертоносное оружие, нанеся удар ножом.

Или вот такое его завирательство:

«Я, выходя из дома матери, решил постоять, чтобы узнать, как там с Ингой. Затем я увидел, что к дому подъехали автомашины скорой помощи – два маленьких автобуса, а тут Володя стал звонить в милицию. Я сказал ему, чтобы он не звонил в милицию, так как я поеду домой и покончу жизнь самоубийством, так как я себе не должен был простить то, что я ткнул ножом Ингу» (л. 251).

Во-первых, таких слов не было произнесено, а во-вторых, «не должен был простить»! А потом, значит, сам себе простил? И сейчас живешь! Значит, простил окончательно!

Даже на предположение следователя «Если вы хотели покончить с собой, то прыгнули бы с балкона» (л. 250) Воронин проявляет необычайную «находчивость» и отвечает так:

«У меня в голове была одна мысль – Ингу я ткнул ножом и ножом я покончу жизнь самоубийством. О каких-либо других способах покончить жизнь самоубийством у меня и мысли не было. Поэтому у меня сверлила мысль в голове… что приеду домой и зарежусь» (л. 250, об.).

Какая приверженность определенному способу самоубийства, словно он это делал каждый день! Он еще и «эстет»: с балкона упасть – это очень грубо, ножом – это да! Не доказал ты и в последующем, что намеревался это сделать. Приди ты к себе домой, сотворил бы еще какую-нибудь пакость: перебил, изломал бы все призы, изуродовал бы мебель, вещи и прочее, чтобы они не достались матери Инги, которую ты ненавидел за то, что она, пожалуй, единственная из всех знакомых тебе людей говорила о тебе в полном объеме правду – что ты тунеядец, иждивенец, пьяница и отъявленный негодяй. Ты бы все нажитое уничтожил, а сам остался бы жив. В этом я нисколько не сомневаюсь.

Или покушение на себя в КПЗ – ударился головой об батарею и чайником себя ударил (л. 251, об.) и сделал себе едва заметную царапину! Можно было попробовать и посильнее удариться, так чтобы мозги вылетели. Нет, Воронин, все это блеф. Если ты и ударился, то от досады, что ты в конце концов все же оказался в КПЗ, что тебе нужно отвечать за свои действия, что теперь тебя уже не простят.

Не очень ведь типичный случай, мягко говоря, чтобы суд – тем более уездный, в Качканаре, – проигнорировал несогласие о снятии с Воронина ограничений, которое высказали прокурор и представитель спецкомендатуры, я бы сказал, редчайший случай. Ведь за убийство, да какого человека, пробыть в колонии усиленного режима всего лишь два года, как за мелкое хулиганство! Разве такой легкой мерой не развратили еще больше Воронина, не сделали его еще большим циником, чем он был до этого? А не показали ли этим самым пример другим мужьям в женоубивании, когда у всех на устах была расхожая фраза: «Раз за Ингу дали совсем ничего, то за другую и вовсе отпустят, да еще спасибо скажут». Разве не снизили мы этим и без того низкую в нашем обществе цену человеческой жизни? Пусть это было много лет назад, но это все равно отрезок времени для одного поколения людей, которые ответственны за все свои деяния перед последующими, – и этого нельзя было делать. При таких поблажках вряд ли он что-либо осознал и понял… Впрочем, пестуйте его, выхаживайте, хольте – суд, родственники, милиция, наркологические клиники! Это очень «ценный» гражданин, и «борьбу за его становление» нужно вести непременно – в ущерб многим нормальным и порядочным людям, которые когда-нибудь пострадают от новых преступников, узнавших о такой малой каре Воронину за его такое большое преступление. Не оттуда ли БЕРЕТ СВОЕ НАЧАЛО небывалая волна преступности, захлестнувшая все наше общество и год за годом нарастающая? (В октябре 1997 года в телевизионной передаче сообщили, что за прошедший год, если я не ошибаюсь, в России мужьями было убито 14 тысяч жен!)

Он собака на сене: «Мне никакого жилья не нужно, у меня есть комната» (л. 257). Попробуй с ним разведись и разменяйся.

И никакой он не вспыльчивый, когда нужно, он умеет себя держать. Воронин распущенный на почве тунеядства, бездельничанья и бессмысленного прожигания денег и в целом жизни.

Воронин сознался, что совершал неоднократно половые акты с женщинами (см. т. 1, л. 269). С Эрной только три раза (л. 268, об.), и при половом желании – с другими (л. 269), так как Инга в некоторые периоды, говорил он, не подпускала его к себе.

На очной ставке со мной он заявил, что при телефонном разговоре 4 января Инга сказала ему, чтобы он приехал для разговора с ним (т. 2, л. 7, об.). Он желал с ней поговорить, поэтому она ему назначила встречу. А когда встретились в квартире у мамы, Инга сказала ему: «Ну говори, что ты хочешь сказать?» Это же все слышали – и мама, и я… Из этой ее фразы вытекает, что он хотел поговорить, он был инициатором. Но он молчал. Единственное, что сказал: пойдем поговорим в маленькую комнату. Кстати, окажись он с ней наедине, тогда все это вранье могло бы быть принято за абсолютную правду, на что, вероятно, он и рассчитывал. А ведь здесь-то были три взрослых свидетеля и один ребенок. Была свидетелем и Инга…

А вот эта деталь, разве ее можно было пропустить? Причем все это фигурирует на одной и той же странице оборота листа 7 тома 2. Привожу показания Воронина, из них будет видно явное противоречие.

«При телефонном разговоре 4/I – 66 года Инга сказала, чтобы я приехал поговорить к ее матери». И на этой же странице внизу, когда он рассказывает о своих действиях в квартире матери при встрече с Ингой: «Я ей сказал, подойдя к ней вплотную, что нам надо поговорить (вновь он сказал. – В. А.)… Инга мне сказала: «Уходи, я не хочу с тобой разговаривать».

Ну как же это могло быть – приглашала для разговора, а потом сказала: «Уходи, я не хочу с тобой разговаривать»? Не нужно быть очень прозорливым, чтобы увидеть это завирательство. Как мог не обратить внимания следователь на такую несуразицу и не сделать соответствующего вывода? А не приперев его к стене с самого начала, он дал волю его «фантазии», и из показания в показание стало гулять вранье Воронина – будто Инга сказала: «Уйди, я тебя не люблю», а ему стало обидно и т. д.

Из его показаний на очной ставке с нашей мамой. Он рассказывал, что, когда он провожал Ингу 31 декабря справлять Новый год, «у Инги почему-то были слезы на глазах» (т. 2, л. 15, об.). Тебе, Воронин, никогда не понять этих слез.

Воронин на очной ставке с Анной Михайловной рассказывал, как 1-го числа скандалил с матерью: «Я ей сказал, что у нее судьба не сложилась, был один муж, другой и что она, наверное, хочет, чтобы и у Инги была такая судьба» (т. 2, л. 16). А ты Инге устроил хорошую судьбу?

Сосед Рычков рассказывает про Воронина: пришел в их квартиру вслед за Ингой и бабушкой пьяный, в одних плавках, стал драться, его выгнали, он ушел к себе, стал бить ее призы, потом оделся и куда-то уехал на мотоцикле (т. 2, л. 50, об.).

Пьяным сел на мотоцикл и уехал. А уехал куда? Да нетрудно догадаться – удовлетворять свою похоть к знакомой какой-нибудь женщине. Может быть, даже к этой моралистке Эрне Вирс – ведь у них были интимные контакты. Это «подруга» Инги по занятиям академической греблей! Довольно близкая «подруга»! Ведь он не привык себе ни в чем отказывать, как можно?!

И далее Рычков:

«Протрезвев, на другой день Геннадий приходил к нам извиняться, рассказывал, что его вывели из себя, говорил, что он не стоит Инги, что он все понимает» (т. 2, л. 50, об.).

Видите, удовлетворил свои желания, протрезвел, теперь можно покаяться – дорого ли ему это? А завтра все повторит: ведь сходит же с рук-то, ничего! Унижая себя, понимал, что люди простят за покаяние. Воронин с двойным-тройным дном – думал одно, говорил другое, делал третье. Старался показать себя перед другими патриотом, мог осуждать чьи-то «неправильные» поступки, нравоучать даже, притворяясь на публике, что, мол, нехорошо, например, в присутствии женщины употреблять неприличные слова. Кроме всего прочего, он был, конечно, продуктом своего времени, когда приходилось еще держать ухо востро, не позволять лишних высказываний на людях. Тем более жил-то он в доме, который был заселен сотрудниками КГБ. Да и слышимость через стены была великолепной. Поэтому, грязно нашкодив – а тут шутки могут быть плохи и «приварят» тебе еще, чего доброго, – он спешил тут же пустить слезу, покаяться, говоря, что у него язык поганый, что он такой мнительный, что он Инги не стоит, что он возьмется за ум – ведь сможет же он быть другим человеком, а? Но попробуй вырази несогласие с ним, не поддакни, не поддержи его в его стремлении выглядеть перед другими «добрым», «мягким» и «жалостливым», как тут же в глазах его увидишь звериную злобность и мстительный огонек. Поэтому он мог прикинуться на людях заботливым к Инге и переживающим за нее, пускающим слезу, сильно волнующимся. Кстати, можно и попереживать за ее выступления в соревнованиях – ведь тогда ждет его еще большее материальное благополучие, тут заревешь белугой от предвкушения сладких плодов!

Все его поступки говорят о том, что он свои действия в основном контролировал, а если в пьяном виде чересчур распоясывался, то вскоре же старался реабилитироваться, сгладить свою вину. Но даже и публично грязня Ингу, он делал это с прицелом: чтобы в сознание людей закралось сомнение в отношении непогрешимости Инги. Это ему было нужно, а то уж больно все вокруг боготворят ее, восторгаются ею…

Соседка О. И. Тимофеева:

«Первые три года супруги жили хорошо и мирно, но затем их отношения испортились, и виной тому было то, что Геннадий стал много пить и в нетрезвом виде скандалить и избивать жену. Наша квартира несколько в отдалении от квартиры Ворониных, и я лично знаю два крупных скандала, когда Геннадий буянил, ломал кубки жены, избивал ее. Со слов же ближайшей соседки Рычковой Лидии Ивановны я знаю, что Геннадий часто бил Ингу, но она молчала и покрывала его. В нетрезвом состоянии Геннадий обычно обвинял Ингу в непорядочности, в том, что у нее имеются какие-то другие мужчины, а в трезвом состоянии просил прощения, говорил, что все это неправда, и даже соседям говорил, что обвиняет жену напрасно. Саму Ингу Воронину (в девичестве Артамонову) я знаю только с хорошей стороны как талантливую и трудолюбивую спортсменку, скромную и спокойную женщину. Несмотря на пьянство мужа и его издевательства, Инга относилась к нему хорошо, тратила много средств на его одежду, приобрела ему мотоцикл, а затем и автомашину.

…В тех случаях, когда Инга была дома, то никаких пьянок и сборищ у них, как правило, не было, саму Ингу не то что пьяной, но даже выпивши я не видела никогда. Когда же Инга уезжала, то муж ее, как правило, собирал у себя компании мужчин и женщин… Мужчины и женщины на своей машине к нему приезжали не раз, но только в отсутствие жены.

Хочу отметить и такой факт – бабушка Инги жила на квартире только тогда, когда дома была Инга. Как только Инга уезжала, то бабушка уходила жить к дочери – матери Инги.

…Никаких сведений об интимных связях Инги (видите, Курбанков все время эту сторону «копал», допытывался у свидетелей. – В. А.) у меня нет, и я о них ничего не знаю, не знаю, были ли они вообще. У Геннадия близких друзей в доме… нет. Некоторое время он частенько выпивал с Геннадием, который живет на 4-м этаже – фамилии его я не знаю. Жена Геннадия ругалась на Воронина, что тот спаивает ее мужа» (т. 2, л. 52, об. – 53).

Видите, сколько фактов! И бабушка-то была только тогда, когда приезжала Инга. Так что никто ему не мешал жить и не вмешивался в их жизнь. А приезжала бабушка, чтобы помочь Инге по хозяйству – убраться, сходить в магазин, сготовить. Бабушка очень любила Ингу, больше, чем кого бы то ни было, и хотела ей хоть чем-то помочь.

И про пьянки его тут же говорится. И что он собирал компании, как только Инга уезжала. Ведь соседи-то видят, у них глаза, уши… Можно еще не поверить родственникам, но вот же посторонние люди, и все говорят в один голос, приводят одни и те же факты.

Не понимаю, что же мешало Курбанкову отразить в своем обвинительном заключении такие вещи: материалами дела установлено, что нет ни одного факта, который бы свидетельствовал о супружеской неверности Инги; напротив же, известно, что как раз Воронин неоднократно изменял своей жене, о чем свидетельствуют, помимо других, его собственные показания. Вместо этого следователь с дотошностью необычайной выяснял, была ли у супругов договоренность о разводе накануне Нового года или нет? Ведь это не основное. Но, видно, такая зацепка ему была нужна. Кстати, Курбанков пришел к выводу, что договоренности о разводе накануне не было, а суд – была!

Прокурор на суде более четко констатировал такие факты, как пьянство Воронина и все другие его выходки, и Воронин не очень-то при нем врал, сразу был поставлен на место: прокурор одного свидетеля спросил – пил ли Воронин, второго – пил ли он… И все стало ясно! Точно так же и по другим моментам. Почему же Курбанков не высказался более четко и определенно по многим позициям, не назвал все вещи своими именами?

А вот рассказывает участковый уполномоченный 107-го отделения милиции, приходивший по вызову матери Инги – Анны Михайловны в связи с частыми выпивками ее зятя Воронина:

«Примерно в 1963 году ко мне в отделение пришла мать Инги Ворониной. Сама Инга в тот период находилась в командировке. Мать Инги Ворониной сказала мне, что ее зять Геннадий часто приходит домой в нетрезвом состоянии и что надо поговорить с ним, чтобы он перестал пить. Я тут же вместе с матерью Инги пошел на квартиру Ворониных. Геннадий был дома. Он был трезвый. Я его спросил, почему он часто выпивает. Он мне ответил: «А что мне остается делать? Она уедет месяца на два-три, а я один остаюсь» (т. 2, л. 60, об.).

Вот, пожалуйста! Разве его кто-нибудь подталкивал пьянствовать, а затем устраивать всякие сцены Инге, обвинять ее в несуществующих каких-то грехах? И жить не мешал ему никто из посторонних – ни мать, ни бабушка. Ему нечем заняться? Хорошенькое дельце! Ты же, Воронин, такой «правильный человек», наставляющий всех на «путь истинный»! Искал бы себе достойное занятие, работал бы!

Ты, Воронин, если взять твои спортивные достижения, всего лишь эпизод. Инга же – золотая страница в истории мирового спорта. Пройдет много лет, многое сотрется в памяти, и тебе, так желавшему во что бы то ни стало прославиться, печально прославиться, будет уготована неизменно роль убийцы замечательного человека, которым гордился мир. Так это и останется на веки вечные твоей «родовой реликвией».

Свидетель Аскольд Быстров, сосед по дому, сотрудник КГБ, в своих показаниях говорит, что он бывал в гостях у Геннадия и Инги, никаких ссор между ними не было, и он считал, что они живут хорошо… Воронин умел выгодно себя преподнести. Все-таки сотрудник КГБ, надо вести себя с ним осторожно, мало ли что!

Жена брата – Александра Воронина – Зоя Кузьминична пишет (т. 2, л. 88): «Инга простая женщина, обходительная». Спасибо за хорошие слова. И среди родственников Воронина есть, оказывается, порядочные люди.

В бланке допроса есть графа «Об уголовной ответственности… за дачу заведомо ложных показаний по ст. 181 УК РСФСР предупрежден». Но сколько было ложных показаний! Сколько налгал сам Воронин! Разве его привлекли за это к ответственности по статье 181?

Друг Воронина Капранов пишет: «Ей он был исключительно предан» (л. 105).

Особенно это известно из материалов дела, где он и сам признается, что изменял Инге. В этом же признается и Эрна Вирс.

102-я статья предусматривает наказание за убийство из хулиганских побуждений и мести. Воронин совершил убийство именно такого рода, и поначалу это отнесли к 102-й статье, но затем заменили ее на 103-ю.

Вот как трактуется, например, понятие «хулиганство» в словаре Ожегова: «Поведение, обнаруживающее явное неуважение к обществу, к достоинству человека, крайнее бесчинство». Как раз все это и было в действиях Воронина.

Ты, Воронин, подвел свое преступление под ревность, на самом деле ревность тут ни при чем: со стороны Инги не было таких действий, которые бы изобличали ее в супружеской неверности. Ни у одного человека нет ни единого факта против Инги! Все в один голос заявляют, что подобными фактами не располагают. А проще говоря, их вовсе не было. Все это разыграно тобой.

Я задумался как-то над системой наказания преступников, предусмотренной Уголовным кодексом. На каждый вид преступлений – своя статья. Взять убийство. Если оно умышленно и совершено из каких-нибудь злобных побуждений, то наказание уже более суровое. А если из ревности – то уже менее. Но ведь ревность должна подкрепляться какими-то неопровержимыми фактами – доказанной изменой (скажем, муж застал свою жену с любовником прямо на ложе любви). А если ревность не подкрепляется никакими фактами, разве можно ту же самую статью назначать, что и при неопровержимых доказательствах, конкретных фактах? Думаю, что нельзя. Это так бы все убийцы сваливали на ревность. Свалил на нее и Воронин. А следователь поддержал его в этом. Это очень серьезный прокол в его работе по данному делу.

Мне не раз казалось, когда я смотрел на молчащую нередко в последние годы Ингу, что она часто над чем-то задумывалась. Вероятно, думала о несбывшихся своих мечтах в личной жизни. В самом деле, как беспроблемна молодость и как много появляется проблем уже некоторое время спустя, когда кажется, что уже все определено. Плохо мы взвешиваем. Иные так все выверят, подгонят.

Инга не жалела себя, тратила свое здоровье во славу спорта, страны. А чем ей отплатили? Умышленным замалчиванием ее имени, забвением и даже грязной ложью.

Живешь и не позволяешь себе никакой сентиментальности, не даешь разгуляться своим чувствам. Сдерживаешься, сдерживаешься, и вдруг что-то навеет, что-то напомнит о былом, о невосполнимой утрате – и мгновенно становится горько и жутко. И вся натура вскипает, бурлит, негодует. Вновь не можешь долго успокоиться, и слышится откуда-то глас: «Такую светлоту сгубить, такую красоту!»

Если бы ты, Воронин, по-настоящему любил Ингу, то с самого начала своих показаний не стал бы затрагивать тему о прошлом Инги и попросил бы следователя не затрагивать ее и чтобы от других он не требовал этих упоминаний. Потому что никаких измен-то со стороны Инги не было, это всеми признано, и тобой в том числе, и в этом смысле никакое прошлое Инги не должно дискутироваться, да его и не было, этого прошлого. Ну встречалась прежде с кем-то, а как же ты хотел?!

Ты должен был, будучи мужем Инги и находясь рядом с ней, сделать все, чтобы преумножить ее спортивные достижения, оградить ее от ненужной трепки нервов, поступиться своим честолюбием, которое не могло реализоваться из-за твоей бесперспективности как спортсмена. И надо было это понять и проявить здесь мужскую силу воли, за которую бы тебе потом поклонилась история конькобежного спорта, и тогда бы ты вошел в историю и как спортсмен, которому тоже удалось слегка вкусить радость победы в крупнейших соревнованиях сильнейших и который не понаслышке знает об этом, и как близкий друг и муж великой чемпионки, способствовавший преумножению ее побед. А что сделал ты? Скандалил, всячески препятствовал ей. Ты не понял даже своей элементарной миссии близкого друга, не говоря уже об исторической своей миссии… Недопустимо, чтобы один че ловек мог другого обидеть, оскорбить, а тем более ударить. По человеческому закону этого никто не имеет права делать. Ты многократно переступал этот закон и нарушал права Инги…

Ты удовлетворил свои мелкие страстишки и амбиции? И кем ты теперь в истории остался? Ворониным со знаком минус! Пройдут десятилетия, нас никого не будет, уйдут все те, кто был свидетелем ее выступлений, той трагедии, в которой ты сыграл такую низменную и роковую роль, позавидовав Инге и отмстив ей за свое бессилие и никчемность в жизни… Что будет потом, когда сотрутся эмоции, уйдут в прошлое пересуды, мнения, оценки? Останется имя Инги – всегда, во веки веков, пока существует спорт. И будет также всем ясно, что эта память о ней могла бы быть в несколько раз преумножена, не окажись рядом с ней один мелкий, гнусный человечек, которого разъедала зависть, не давала ему покоя и, как ржа, в конце концов источила в нем человеческое, разумное. И он лишил жизни того большого человека, убил его. И это будет очередным примером человеческой низменности и в то же время – сочувствием истинной человечности, которая движет большим, настоящим человеком.

Я жалею, что ни разу не взял Воронина на экскурсию в свой цех в типографию комбината «Правда», в свинцовый цех, стереотипно-газетный (я работал там стереотипером с 1964 по 1967 год), где все пропитано парами свинца. В цехе стояло шесть-семь отливных аппаратов, в каждом из которых бурлило тонны по три расплавленной массы из свинца, олова и сурьмы при температуре 280–300 градусов, а около аппаратов температура градусов под 80, и в парилку ходить не надо, но только там не так, как в парной, – с пивом, водкой, колбасой, воблой, солененькими огурчиками. Там все время стереотипер держит себя в напряжении, как бы из пасти этого кипящего котла не выплеснулась на него увесистая горячая блямба, поскольку у этого самого кипящего сплава есть одна особенность: при попадании в него хотя бы капельки воды (а вода часто попадает туда, когда бросаешь в котел отработанные стереотипы, восемнадцатикилограммовые сферические полуцилиндры, и на них иногда остаются эти самые капельки воды после водного охлаждения, когда их только отлили) извергать наружу расплавленную лаву. Так что стоит человек и смотрит, как бы оттуда не полетел на него этот плевок. Прожигает тело до мяса. Был случай, когда стереотипер, случайно нажав не на ту педаль, вылил из котла весь расплавленный металл, сам чуть не превратившись в статую. Спасла реакция, он успел отскочить в сторону.

А еще в нашем цехе была так называемая гартоварка (от слова «гарт» – это названо по имени изобретателя сплава из свинца, олова и сурьмы). Там выплавляют в формовочных таких изложницах длинные болванки из отработанных стереотипов, черных от краски после печатного цеха, с прилипшими на них обрывками газетной бумаги. Работа особенно вредная. За переплавку этих стереотипов, из которых получается тонна сплава, платили девять рублей. Чтобы выплавить эту тонну, требовалось не менее четырех часов. И стереотиперы для дополнительного заработка оставались «гартоварить» после ночной смены. Работа у стереотиперов-газетчиков вообще ночная (малая только часть работы выполняется вечером), смена начинается с половины десятого вечера и заканчивается в четыре-шесть утра, когда тиражи газет «Правда», «Советская Россия», «Комсомольская правда», «Сельская жизнь» и другие отпечатаны и находятся в пути. Вот тогда ты уже приезжаешь домой, вскоре все начнут вставать на работу, а ты только ложишься спать, но из-за хорошей слышимости в твоем доме, из-за дикого напряжения нервной системы, в котором она пребывала ночью (а сдача полос в типографии идет по графику), да и легкие твои дышали не морским воздухом, а очень высококонцентрированными испарениями свинца, что ведет к белокровию и преждевременной смерти, ты еще долго не можешь прийти в себя, и сон у тебя беспокойный. Десять лет человек отработав в этом цехе, затем с пятидесяти мог уходить на пенсию… (Вот я там проработал четыре года. И учился одновременно, перед работой, в Полиграфическом институте, на вечернем отделении факультета редактирования.) В пятьдесят лет можешь выйти на пенсию, но – мы подсчитали с мастером цеха, когда лет через десять встретились с ним случайно на улице, – человек двенадцати из наших товарищей по цеху в живых уже не было, и умерли они в сорок восемь – сорок девять лет…

Жалею, что я не сводил Воронина в этот цех. Он жизни-то настоящей не понимал. Не знаю, понял ли он ее сейчас?

Дальше я уже не делал записи при прочтении дела, поскольку решил, что все эти пять томов пересниму на фотопленку. Это была кропотливая и многотрудная работа. На пересъемку я затратил примерно 250 рулончиков пленки по 1,6 метра в каждом, сделав несколько тысяч кадров. Подбирал выдержку, режимы проявления. Много месяцев потребовалось для этой работы. Я уже не говорю об организации дела. А затем примерно в течение года я проецировал с негативов изображение на настенный экран и переписывал каждое слово на бумагу, с трудом иногда понимая рукописные тексты, вновь и вновь возвращаясь к какому-то непонятному месту. Подсело даже зрение от многотысячной наводки на резкость при фотографировании… И с сердцем сделалось плохо, так что побывал в реанимации… Но я представил себе эту трудную работу как долг и поэтому выполнил ее.

Хотел бы сказать добрые слова в адрес работников Мосгорсуда – его председателю и сотрудникам архива и даже постовому милиционеру при входе, который при случавшихся затруднениях проникновения в здание суда неизменно меня пропускал, обеспечивая тем самым возможность выполнить мне эту работу. Спасибо всем!

Статья «Заказное» убийство Инги Артамоновой. Версия младшего брата»^[2]

29 августа Инге Артамоновой исполнилось бы 60 лет. Родные, друзья принесли цветы на Ваганьково, помянуть. Три десятка лет минуло со дня ее трагической гибели, нет уже казавшихся фантастическими рекордов, но наивысшее достижение – четыре раза стать абсолютной чемпионкой мира – до сих пор не под силу ни одной соотечественнице.

Признаюсь, мне, младшему брату Инги, трудно представить ее шестидесятилетней, хотя, полагаю, и в каком-то новом для себя деле она непременно добилась бы заметных успехов. Светлая, обаятельная – всегда хотелось рассказывать о такой Инге. Приходится, однако, касаться и трагической стороны судьбы молодой женщины, убитой мужем, от которого не захотела больше терпеть пьяных непристойностей, продолжавшихся почти все замужество.

В 1966 году спортивный мир облетело известие об убийстве знаменитой конькобежки Инги Артамоновой-Ворониной мужем, спринтером Геннадием Ворониным. Суд, казалось бы, свершил возмездие, приговорив преступника к десяти годам лишения свободы с отбыванием первых пяти лет в тюрьме, последующих – в колонии усиленного режима. Но оказалось, в тайне от общества, от нас, родственников Инги, Воронина освободили через… два года. Этот факт так и остался бы неведомым, не загляни я вновь в материалы дела. Внимательно изучив их, обнаружил немало загадочного.

…В 1959 году она вышла замуж за одноклубника по «Динамо» Воронина, оказавшегося мнительным, злобным человеком. Он был ниже ее ростом, что наверняка добавляло сомнений в оценке самого себя на фоне обаятельной Инги, всеми любимой за душевность и отзывчивость. Пошли скандалы, споры, сопровождавшиеся избиением Инги. От нас, родных, она это скрывала, надеясь сама справиться, как привыкла справляться с проблемами в спорте.

…С самого начала доверившись мужу, Инга искренне рассказала о своей жизни и тем самым стала зависимой от него. Теперь любой ее неверный шаг расценивался этаким отступлением от клятвы. Она словно приняла правила и оказалась в роли заведомо провинившейся, для обвинения которой неуравновешенному человеку достаточно любого слуха, сплетни.

А уж этого добра хватало! Кто-то умышленно накалял обстановку, подбрасывал анонимные письма. При чтении дела возникает множество вопросов. Считаю, сама концепция расследования была ошибочной, поведя по неверному пути.

…Упор был сделан на ревность – в показаниях Воронина, его родственников и друзей, в концепции всего следствия. Одновременно – очернение Инги. Следователь умудрился принизить вклад Инги в спорт, и это принижение вошло в обвинительное заключение. При этом усилили достижения Воронина, названного призером Олимпийских игр, которым он никогда не был. В решении Верховного суда РСФСР проникло даже, что мы с мамой, оказывается, вовсе не видели, как Воронин нанес удар ножом!

…Вообще нетрудно заметить определенную «режиссуру», и довольно умело проведенную, хотя и не совсем тонко. Возможно, убийство даже спланировали…

Из записей прошлых лет

Часто в душе благодарю поклонников таланта Инги за то, что они помнят о ней и хранят свои впечатления и любовь. Я так говорю потому, что на протяжении многих лет я встречаю людей, которым сейчас уже по семьдесят и более, шестьдесят, пятьдесят, сорок пять… и которые прекрасно ее помнят, знают и всегда с теплотой отзываются о ней.

Инга очень влияла на людей, и вот это ее доброе отношение к людям передавалось им. Потому-то так люди хорошо помнят ее. Это взаимовлияние очень ценно в человеческом общении, оно является одним из замечательных свойств.

После трагедии, когда началось следствие, а потом судебное разбирательство, и еще два судебных процесса по поводу ее наследства, потребовалось узнать следственным органам, судебным органам, какое у нее богатство накоплено. Ну, естественно, люди помещают деньги в Сбербанк, чтобы скопить себе на крайний случай. И вот в Сбербанке на счете у Инги оказалось всего семь рублей! Ходили слухи, что у нее крупные суммы, а там – семь рублей. Она получала за выигрыши на чемпионатах мира, первенствах Советского Союза не очень большие, конечно, деньги, но в сравнении с доходами большинства граждан – приличные. Ее часто обманывали чиновники в выплатах. Ну, например, в Спорткомитете ей в свое время заявили, когда на чемпионате мира она завоевала три золотые медали на дистанциях и четвертую в многоборье: «Либо за дистанции мы заплатим, либо за многоборье». Хотя обязаны были заплатить и за то, и за другое. Она была молода, не очень-то разбиралась во всех этих финансовых вопросах, была нетребовательным человеком, вернее сказать, стеснительным, который мог бы потребовать произвести расчет законным образом.

Инга всегда очень скромно относилась к своим успехам. Она была под стать великому актеру, который не показывает зрителю, даже своим близким, как эта работа достается тяжело, и тем самым придает своим победам ощущение легкости. Как будто это очень просто, играючи достигается. И этим самым добавляется обаяние. И Инге, между прочим, очень помогал в спорте артистизм. Я думаю, что в будущем, когда кто-нибудь специально и очень глубоко исследует спортивную деятельность, одним из наиболее главных факторов победы выдающегося спортсмена станет та или иная прозаическая черта, которая, кажется, к спорту и отношения не имеет.

Я думаю, что Инга являла собой пример выдающейся спортсменки будущего. Ну вот взять хотя бы такой факт. Ее успехи на первенствах мира, – а она, повторяю, четырежды становилась сильнейшей по сумме классического многоборья, то есть четырежды абсолютной чемпионкой, – и в 2016 году остались среди отечественных спортсменов непревзойденными, а уже прошло со времени установления этого достижения пятьдесят лет!

Помню, в Сарапул, на юношеское первенство страны по конькобежному спорту, я был командирован от журнала «Физкультура и спорт». Меня там должен был встретить тогдашний тренер сборной страны по РСФСР Борис Цыбин. В Москве мы с ним созвонились, я сказал, что я там буду, и он обещал меня встретить. Когда я туда приехал, Борис Цыбин приготовил мне валенки и сказал: «Вот будешь выходить на лед, надевай обязательно, а то замерзнешь». Это действительно было кстати. Заранее он заказал мне номер в гостинице, а по приезде вечером в мой номер пришли Борис Цыбин, другой тренер Всеволод Васильевич Гришин, еще несколько спортсменов. И я понял, что это была дань уважения памяти Инги. Мне это очень было приятно.

Пятидесятилетие Инги со дня ее рождения не отметили ни телевидение, в которое я обращался (это было в 1986 году), ни «Комсомольская правда». К ее шестидесятилетию (это было уже в 1996 году) два издания, газета «Советский спорт» и журнал «Физкультура и спорт», куда я принес материалы об Инге, отвернулись, отказались публиковать. Это те самые издания, которые когда-то захлебывались в восторге от ее побед. А сейчас отвернулись. Скажу о тех газетах, которые с удовольствием, без всякого нажима, по первому сигналу, только я напомнил об этом, сразу же приняли материалы и мгновенно напечатали их без единой помарки, без единого исправления, с которым я мог бы быть не согласен как автор. Это газеты «Вечерний клуб», «Вечерняя Москва», «Известия», «Независимая газета», «Российская газета». Могу также сказать, что замечательно поработали радиожурналисты и тележурналисты. Из радиостанций я хотел бы в первую очередь отметить спортивную редакцию «Маяка». Там откликнулись сразу же и Борис Губин, заведующий этой редакцией, и ведущий, сделавший передачу об Инге, Александр Курашов. Далее – «Радио-1», радио «Надежда», радио «Юность», «Радио России». Им большой поклон, большое спасибо. Они действительно по-настоящему помнят и любят Ингу. Только я позвоню одному, другому, как тут же: «Как же, как же, конечно, конечно, даже никаких разговоров, она заслуживает передачи…» Теплые слова хочу сказать в адрес спортивных редакций ТВ-6, «Московского телетайпа». Это доставило людям массу впечатлений и добрых воспоминаний. Болельщики конькобежного спорта, любители спорта хорошо помнят Ингу. Молодые люди, возможно, впервые познакомились с этим именем, пополнили свои познания об истории спорта и об отдельных ее героях, может быть, что-то запало в их сознание благородного, возвышенного. А опять не проявил внимания, второй раз уже, Александр Иваницкий из спортивной редакции РТР. Десять лет назад, на пятидесятилетие Инги, он также не отреагировал на то, что я его просил помянуть Ингу. Точно так же он не помянул ее и на шестидесятилетие, о чем я его просил лично по телефону и даже представил материал.

На 65-летие Инги я вновь напомнил о ней по радио «Маяк». Эту передачу мы провели вместе с радиожурналистом Юрием Дарахвелидзе. Судя по звонкам, слушатели проявили интерес к ней.

Болельщики помнят Ингу

Радуют, как всегда, письма болельщиков, которые нередко перечитываешь. Вот письмо от свердловчанки Г. Л. Проценко нашей маме Анне Михайловне Артамоновой – я хочу привести его первым в данной подборке:

«Я всегда буду помнить прекрасный мартовский день 1964 года. Инга, собранная и подтянутая, вышла на лед, и по трибунам будто прошел ток, она сразу приковала к себе внимание, она умела это делать. Она выходила как актриса, и каждая дистанция была для нее страстным монологом. И даже если она приходила второй, она оставалась главной героиней. Слишком уж большой заряд своего внутреннего «я» она несла в себе, несла, чтобы подарить его всем. Она умела всех вовлечь в игру, и потому за нее всегда болели больше, чем за любую другую спортсменку. Она сумела перешагнуть грань спорта, с его потом и натруженностью; казалось, что ей все дается легко, и люди при соприкосновении с ее чудом чувствовали и в себе новые силы, и именно поэтому она была всем понятна и доступна, как песня, как большой праздник… Инга прекрасно сочетала в себе все лучшее человеческое, она, может быть, порой даже торопилась жить, но как знать, может быть, она чувствовала, что ей будет отпущено только 29 и надо успеть все. И она успела больше, чем некоторые это делают за 80 лет».

Предлагаю вниманию читателей целый блок писем болельщиков – пусть побольше останется их голосов.

«Многоуважаемая Инга! Большая спортивная победа, которую Вы одержали на первенстве мира, подобна первой ласточке, принесшей с собой радостное чувство весны.

Позвольте, дорогая Инга, поздравить с золотой победой. Очевидно, у Вас «золотые коньки»! Искренне рад Вашей победе. Бондаренко».

Письмо читательницы из Ленинграда Л. Жуковой, ул. Лебедева, 19, кв. 18, направленное в редакцию «Советского спорта», а затем пересланное в МГС «Динамо» (датировано 15 февраля 1965 года):

«Дорогая Инга! От всей души поздравляю Вас с золотой победой на чемпионате мира по конькам. Я очень была рада, что Вы снова завоевали золотую медаль. С нетерпением ждала сообщения о результатах сегодняшнего дня. Рада была услышать Ваш голос по радио… Я написала о Вас стихи…»

Письмо от юной конькобежки Тамары (Литовская ССР, г. Шяуляй):

«Не могли бы Вы помочь мне выбрать комплекс спортивных упражнений?..» И далее: «Когда Вы приедете к нам (Инга виделась однажды с этой девочкой, была знакома с ее семьей. – В. А.), я на самолете слетаю на юг и в тот же день вернусь обратно с большим букетом самых красивых роз и подарю Вам… Имя у Вас такое не зря, на каком-нибудь языке (может, на другой планете, пусть далеко-далеко) Инга – значит «победитель», и Вы рождены, чтобы быть победителем, хотя бы Вы и не спортом занимались… Очень хочется на Ваше милое лицо посмотреть… Мне ни разу ни с одним человеком не было так хорошо и просто, как с Вами. Вы мне побольше о себе пишите, ладно? А фотографию пошлите самую похожую на Вас и симпатичную. И пожалуйста, Инга, не катайтесь больше на мотоцикле без теплой курточки. А то я буду думать, а вдруг она опять без курточки гоняла. Мне это совсем не все равно, я не хочу, чтоб Вы болели… Я буду очень-очень ждать. До свидания, Инга. Ваша «хорошая девчонка».

Конверт: «4-кратной абсолютной чемпионке мира, заслуженному мастеру спорта Инге Ворониной». Г. Горький, Сормовский р-н, Приволжский пер., 10. Таланиной Н. А. В нем письмо: «Приезжайте к нам отдыхать. У нас недалеко дубрава и озеро… Нина».

«Дорогая Инга! Я ученица 2-го класса, я учусь в 33-й школе в городе Макеевке. Я тоже учусь кататься на коньках. Ианчукова Нелля».

Письмо болельщицы из Ленинграда. 3.02.65 г.:

«Дорогая Инга! Я очень люблю Вас и всегда за Вас переживаю. Я очень рада, что Вы завоевали первенство мира. Я очень беспокоилась за Вас. У меня есть Ваш портрет, вернее, их несколько – за все годы».

На конверте: «Чемпиону мира Инге Ворониной». Письмо от Лобкова Сережи из 4-го «Б», из г. Шуя Ивановской области (Чернецкий пер., 33):

«…Скажите, пожалуйста, что такое лавровый венок и из чего он сделан?»

На конверте: «Ворониной Инге (конькобежке)». Письмо от Галкина Николая Ивановича из г. Щекино Тульской обл. (ул. Ясная, 8 – 45):

«Я давно слежу за Вашими выступлениями. Сегодня Вам не повезло? Прошу Вас, не расстраивайтесь. Вы отлично выступали. Ведь я сам бывший спортсмен, правда, неудачник. Мне не повезло в тяжелой атлетике. При отрыве штанги получил травму позвоночника, и пришлось уйти из тяжелой атлетики. Стал заниматься легкой атлетикой, бегом, которым и по сей день занимаюсь».

Письмо от Поповой Гали из Свердловска (ул. Шейкмана, 33, кв. 3):

«После Вашего отличного выступления в Кристинехамне мне хочется написать Вам самые теплые, самые задушевные слова… Болельщики многих городов и стран с нетерпением ждут Ваших побед. За Вас нельзя не болеть. Вы не только замечательная спортсменка, Вы – настоящий… человек. Большое спасибо Вам за то, что Вы прославили наш спорт… Мы любим Вас, мы гордимся Вами, мы смотрим на Вас с восхищением. От имени учащихся 9-го класса».

А вот стихотворение одного болельщика, присланное уже после гибели Инги. Я приведу лишь отдельные строчки (не будем слишком строги к литературной стороне, главное, что это писалось от души, от чистого сердца):

Угасло нежное созданье:

Вы так любили жизнь…

Вы были чутки, человечны к людям,

Вам не вскружила голову молва…

Вы были просты и отзывчивы как ясный день:

Кто был в беде, протягивали руку,

Кто хмурым был, при Вас вдруг веселел.

Какой чудовищной душой убийца подлый наделен…

Прощай, Инга дорогая, Вас не забуду никогда.

Зверь-убийца будет мертвым – не растают и в степи снега.

У Вас над тихою могилой цветы добра будут цвести всегда,

И над кустом рябины, вербы и сирени Вам будут птицы песни напевать

О той большой любви, что несли Вы людям,

Свою взаимную любовь так не успев узнать.

Нередко наша мама находила на могиле Инги записки от болельщиков, ее почитателей. Как бы не веря случившейся трагедии, к Инге продолжали обращаться как к живой. Вот одна из найденных таких записок, приуроченная ко дню ее рождения 29 августа:

«Инга! Поздравляю Вас с Днем рождения! Всю жизнь буду гордиться Вами и как Человеком, и как Великой спортсменкой. Постараюсь «научиться шагать по Земле» так, как это сделали Вы за свою короткую, но очень содержательную и красивую жизнь… Нет – это не конец. Для меня Вы, Инга, по-прежнему и навсегда останетесь сильнейшей, стремительно бегущей по блистающему льду к очередной победе! Каждые последующие первенства и чемпионаты – это не только очередной лед, метры, секунды, это – очередная Ваша победа, Инга, очередной и твердый Ваш «шаг по Земле». Победы Вам, Инга! Уважающий Вас Л. В. Москва. 29.08.67 г.».

Автор этой записки символически связал все последующие победы конькобежцев с победами Инги. Вот каким он увидел значение ее чемпионства!

А вот письма, относящиеся к разным годам, в том числе адресованные и нам, родственникам Инги, уже после ее гибели.

Письмо Инге от З. Г. Суковой. Куйбышев, п/о 4, Молодежная, 5:

«Пишет тебе из Куйбышева мать троих детей Сукова Зинаида Григорьевна. Я очень люблю спорт, и ты наш кумир. Будь здорова и счастлива. До свидания».

Письмо Инге от семьи Лехтик. Свердловск, Элтмаш, ул. Бабушкина, 18, кв. 18. 2 марта 1959 года:

«Дорогая Инга! С волнением мы сидели всей семьей, включая 77-летнюю бабушку, возле телевизора и следили за соревнованиями сильнейших. Всей семьей мы болели за Вас и вместе с Вами переживали Ваше волнение.

Мы следили, как Вы с таким огромным усилием стремились к победе, и вместе с Вами переживали Ваше поражение.

В нашей советской действительности «поражение» не то слово, все-таки на первое место вышла советская спортсменка, и это нас всех радует.

Мы уверены в Ваших будущих успехах и знаем твердо, что Вы себя еще покажете и снова завоюете звание чемпионки мира.

Нас всех очень взволновал момент Ваших объятий с Рыловой.

Верим, что Ваша сила воли победит, вперед и только вперед.

Дорогая Инга, мы были бы очень счастливы, если бы Вы смогли посетить нас, если только это возможно, или хотя бы позвоните по телефону (Д-1-23-24). Желаем Вам успехов в жизни».

Стихи, посвященные Инге и написанные в дни зимней Спартакиады народов СССР в Свердловске 4–5 марта 1962 года филологом-пушкинистом, деканом факультета журналистики УРГУ Коганом Борисом Самуиловичем. Свердловск, ул. Белинского, 71, кв. 63:

Прекрасна Инга на дорожке ледяной,

Ее не зря зовем мы Королевой

За этот почерк бега боевой,

Задор, стремительность, размах, огонь и смелость…

Сверкает под коньками ярко лед,

Когда по глади мчит она стрелою,

Весь стадион скандирует: «Вперед!»,

Чтоб вновь побит рекорд был мировой.

С какою силой, красотой неотразимой

Ведет Воронина борьбу на трассе ледяной,

С упорством, быстротой неукротимой

Она венчает новый подвиг свой.

Недаром все зовут ее непобедимой,

Достойной славы, лавров и похвал,

Своей спортсменкой, самою любимой,

Ее Урал заслуженно признал.

Поздравительная открытка Инге (без даты, фамилии, каких приходило в наш дом многие сотни):

«На память Инге от Василия. Германия» (вероятно, военнослужащего).

Инге от Натальи Кочубеевской. Тел. В-3-00-29 (доб. 349):

«Ингуля дорогая, нет слов у меня, чтобы тебя поздравить со всем, что было. Ты молодец, необыкновенная, и я тебя очень люблю и горжусь тобой. Буду в Москве 9-го».

Письмо для Инги в Центральную студию телевидения от Лешковых. Вологда, ул. Московская, 20, кв. 61:

«В передачах по телевидению мы вновь увидели на пьедестале почета Ингу Воронину. Ура, мы снова победили! Большая радость за ее успехи, так как мы особые болельщики. 23 ноября 1961 года у нас родилась дочь – вопреки всем нашим прогнозам. Мы хотели назвать дочь Викторией, победой. Но Вика – имя в литературе часто встречается у героинь избалованных, изнеженных. Наша дочь жила без имени. Мы называли ее просто «девочка». Решили выписать все имена короткие и редко встречающиеся в эти годы. Среди них записали имя «Инга». На семейном совете было принято решение, коль Инга победила и утвердила свою жизнь на земле, в честь знаменитой спортсменки Инги Ворониной назвать этим именем нашу дочь. Нас спрашивали, где мы взяли такое имя? Мы объясняли: есть спортсменка в конькобежном спорте – Инга Артамонова, теперь Воронина, она русская и самая быстрая в мире. И тут зимой 1961/62 года весь мир услышал о победах Инги Ворониной, чемпионки мира. Мы были очень рады. Просим редакцию телепередач передать наши сердечные поздравления Ворониной и фото ее тезки Лешковой на память. Не знаем адреса Инги Ворониной, уверены, что студия телевидения обязательно организует встречу со знаменитой конькобежкой в телестудии».

Письмо для Инги в редакцию газеты от Жирниковых. Мичуринск, совхоз «Зеленый гай»:

«Дорогая редакция газеты «Советская Россия». Разрешите через вас поздравить нашу сильнейшую спортсменку конькобежку Ингу Воронину с новой мировой победой в спорте и от всего сердца пожелать ей новых побед.

Немного о себе. В 1963 году закончила сельскохозяйственный техникум. Сейчас работаю в родном совхозе. У меня семья. В техникуме увлекалась немножко спортом. Особенно люблю читать, слушать, смотреть о наших сильных людях. Инга Воронина для меня – олицетворение. У меня родилась дочь, и мы в семье назвали в честь Ворониной нашу девочку Ингой. Сейчас Инге 2 месяца, она растет крепышом. Мне, как матери, хочется, чтобы дочь выросла похожей на Ингу Воронину. Такая сильная, волевая и смелая. Через редакцию попрошу Ингу Воронину рассказать о себе».

Письмо Инге от Марукова Вячеслава. Рязань, ул. Горького, 2., кв. 12. 6 марта 1963 года:

«Прежде всего поздравляю Вас с праздником и желаю здоровья и больших успехов в спорте и жизни. У нас родилась дочь. Вы были в то время в Стране восходящего солнца, и мы назвали ее Вашим именем в Вашу честь. Очень хотелось бы, когда наша Инга вырастет, чтобы она знала, кто ее, если так можно выразиться, крестная, чье имя она носит. Поэтому я очень прошу Вас, если можно, пришлите свою фотокарточку с дарственной надписью малютке Инге».

Письмо Инге от кировчан. 14 марта 1964 года:

«Здравствуй, Инга. Мы рады снова приветствовать тебя у нас в гостях в Кирове. И в дни побед, и в дни относительных твоих неудач наши симпатии всегда были на твоей стороне. Вперед, наша Инга, только вперед. И помни, что слава твоя не умрет».

Письмо Инге от Беловой Марии Александровны. Челябинск, ул. Пушкина, 56, кв. 74:

«Милая Инга, очень хочется от всей души поздравить Вас с блестящей победой – званием четырехкратной чемпионки мира. Молодец, Инга!

Я живу в Челябинске, мне 52 года. Когда-то в молодости каталась на коньках как любитель. Очень люблю конькобежный спорт. Живя в Челябинске, я не пропускала ни одного конькобежного соревнования. Вы мне нравитесь больше всех… Последний раз Вы были у нас в 1964 году. Вы тогда болели. Мне всегда хотелось подойти к Вам, но все стеснялась. Но в 1964 году решилась подойти – Вы уходили с катка. Вы, наверное, не помните, я пожелала Вам поскорее поправиться и снова своей победой порадовать. Милая Инга, мне хочется получить от Вас хоть два слова. Желаю Вам в дальнейшем здоровья и побед».

Письмо Инге от Киселевой Нины Иосифовны, секретаря-машинистки завода радиальных станков. Одесса, Комсомольская, 43, кв. 1а. 5 марта 1964 года:

«Я – старейшая поклонница, и те временные неудачи переживала вместе с Вами. Мне очень жаль, что по болезни Вам не пришлось выступать в Инсбруке. Мы все, одесситы, уверены, что три золотые медали достались бы Вам, только одна – Скобликовой, так как спортсменкой № 1 по скоростному бегу на коньках являетесь только Вы, Инга. Мои сердечные пожелания Вам – стать в четвертый раз чемпионкой мира, а там пусть попробуют Вас обойти. И не терять спортивную форму до следующих Олимпийских игр во Франции.

Дорогая Инга, очень хотелось бы иметь Ваше фото с автографом. Если это Вас не затруднит, я буду очень Вам благодарна. Если будете когда-либо в Одессе, приходите, будете самой желанной гостьей».

Поздравительная открытка Инге от редакции «Московской спортивной недели» и Саши Курашова (нарисован пьедестал, на котором стоят спортсменки, над высшей ступенькой подписано «Инга!»):

«Инга, наш дорогой друг! Бодрого стремительного старта, рекордного темпа, творческого подъема, хорошего настроения, счастливых свершений, радостей побед желает Вам коллектив редакции».

Инге от учащихся школы № 18 Тамбова, из 6-го класса. 5 января 1965 года:

«Мы, пионеры 6-го класса школы № 18 Тамбова, очень любим спорт и занимаемся им. Вы являетесь нашей самой любимой спортсменкой. Скажем Вам по секрету, что мы Вас любим немножко больше, чем Лидию Павловну Скобликову. Как мы огорчились, узнав, что Инга Воронина не участвует в IX зимних Олимпийских играх. Только в следующих Вы обязательно участвуйте, мы будем за Вас болеть!»

Строки из стихотворения Инге от Л. Жуковой из Ленинграда:

Вот стоит она на высшем пьедестале

Четырехкратная Инга родная.

Письмо Инге от Вали и Роальда Мухиных. 2 февраля 1965 года. Запорожье, ул. XXI Партсъезда, 10, кв. 58:

«Разделяя Вашу радость как чемпионки мира, мы решили поделиться своей маленькой радостью. У нас родилась дочка, и в честь Вас и Вашей победы мы назвали ее Вашим именем. Ваша победа принесла нам большую радость и гордость за наш советский спорт. Мы желаем Вам, дорогая Инга, еще больше успехов и таких же побед во всех соревнованиях и встречах, в которых Вы бы участвовали. Вся наша семья – я, мой муж и старшая дочурка Ирочка (ей семь лет) – любим кататься на коньках, но у нас в Запорожье очень теплые зимы, и кататься нам удается редко, а искусственных катков у нас еще нет. Но зато у нас жаркое лето и есть Днепр, где мы отдыхаем. Приезжайте к нам, пожалуйста, летом отдыхать, загорать и купаться. Мы будем очень рады.

Дорогая Инга, мы придумываем нашей маленькой Инге возможные ласкательные имена – Ингуля, Гуленька, Ингуша… Хотелось бы знать, как ласкательно в детстве называли Вас?»

Письмо Инге от учащихся старших классов школы № 134, Москва. Средне-Тишинский переулок, 5. «Голубой огонек». 8 февраля 1965 года:

«Дорогой и милый друг наша Инга! К сожалению, мы не знаем Вашего отчества, поэтому простите за такое обращение. Пишут Вам ребята из школы № 134. Вы были вместе с тренером товарищем Купцовым на «Голубом огоньке» весной 1964 года. В нашем альбоме Вы оставили нам на добрую память об этом чудесном и незабываемом вечере свой автограф. Обещали приехать еще.

Дорогой наш друг! Если бы Вы только знали и видели, с каким трепетным чувством и с одним желанием, чтобы Вы выиграли лавровый венок, мы смотрели передачу по телевизору. Каково же было наше торжество, когда мы узнали, что в четвертый раз Вами завоевано мировое первенство. Трижды мы крикнули: «Ура, ура, ура, наша Инга молодец!» От всего нашего большого, трехсотдушного сердца поздравляем Вас с большой наградой и золотой медалью чемпиона мира по конькам. Мы надеемся и верим, что Вы нам пришлете маленькую весточку. Для нас это будет большой радостью. И конечно, приедете на наш «Голубой огонек». А когда это будет, мы с Вами спишемся, потому что у нас сейчас в школе ремонт.

Также хочется Вас встретить очень хорошо. Очень уважающие и любящие Вас учащиеся школы № 134 и наш «Голубой огонек».

Письмо Инге от Клементьевых. Уфа, ул. Аксакова, 27, кв. 1. 4 марта 1965 года:

«Дорогая Инга, большая рабочая семья поздравляет Вас с праздником 8 Марта, от всей души желаем Вам дальнейших замечательных успехов на славу нашей великой Родины. Просим Вас прислать свой автограф».

Письмо для Инги во Всесоюзный комитет по делам физкультуры и спорта из Театра музкомедии. Ленинград. Подпись «Николай Яковлевич Янет»:

«Очаровательная Инга, среди огромного количества телеграмм, писем, бесконечных поздравлений мне очень хотелось бы, чтобы Вы обратили внимание и на мое письмо. Один из тех, кто когда-то вместе с группой театральных деятелей «ворвался в Вашу обитель» – это было в Паланге, – и вместе с Пельтцер любовался Вашим твистом. Я не могу описать Вам моих волнений, когда по телевизору следил за Вами и восхищался вместе со всеми Вашим торжественным бегом. Каждый поворот останавливал биение моего сердца, и после благополучного поворота сердце мое не только учащенно, но и радостно трепетало от счастья. Мы с Пельтцер сердечно Вас поздравляем и желаем долголетнего счастья. Привет Стениной и Егоровой. Поздравляем также и их. Пельтцер шлет привет и ко всему присоединяется».

Письмо Анне Михайловне, маме, от Натальи Кисимес. Киев-150, ул. Летняя, 25:

«Наверное, у каждого человека есть человек, который ему очень нравится и на которого он хотел бы походить. Для меня такой человек – Ваша дочь Инга. Я уже привыкла все время думать о ней. Она мне прямо как подруга, хотя я никогда ее не видела и она старше меня.

…Я очень хочу, чтобы о ней знали и помнили. Я писала в редакцию журнала «Физкультура и спорт» с просьбой рассказать о Инге. Но они почему-то молчат. Мне не верится, что ее совсем уже забыли. В состав редакции входят Евгений Гришин, Алина Колчина… Они ведь хорошо знают ее.

Анна Михайловна, если Вам нетрудно, пришлите мне, пожалуйста, фотографию Инги… и ответьте мне».

Письмо Анне Михайловне Артамоновой от Поповых. Ангарск-16, 178 – 3 – 66 (вероятно, это какие-то цифровые обозначения района и дома. – В. А.):

«Здравствуйте дорогие Анна Михайловна и милый Галчонок (это младшая дочь Анны Михайловны, наша с Ингой сестра. – В. А.)! Получили от Вас письмо и бандерольку. Большущее спасибо. Даже не знаю, какими словами можно выразить эту благодарность. Милый, наш славный, дорогой друг! Какой же вы хороший человек! Какая пунктуальность во всем. Мы, молодые, многому можем у Вас поучиться.

Письмо читали вместе с учителями на перемене и все, все прослезились. Очень трогательное письмо. Сколько в нем горя, невыносимой тоски. Действительно, судьба немилосердна к Вашей семье…

Анна Михайловна, у Вас железная сила воли. Не каждый может выстоять и все эти беды победить.

…Как мне хочется хоть на часок очутиться в Москве, сходить с Вами к Ингуле и разделить Ваше горе. Мы так довольны, что нашли Ингу и встретили Вас. Вы нам рассказали правду, а мы ее теперь доносим до других, кому это интересно. А таких много, ведь ее знает весь мир.

…Инги нет уже полтора года, а ее друзья приезжают, чтобы отметить ее день рождения. Это говорит о том, что Инга жива, дорога людям. Они ей платят благодарностью… Может, летом поедем, так обязательно с Вами встретимся. Крепко-крепко Вас целуем как мать».

Поздравительная открытка Анне Михайловне Артамоновой от Валентины Стениной (конькобежки, неоднократной чемпионки мира) и ее семьи. Москва, ул. Обручева, 4, корп. 1, кв. 145:

«Уважаемая Анна Михайловна! Примите наши поздравления с весенним праздником 1-е Мая и пожелания всего хорошего, а главное – здоровья!

Вчера были на просмотре фильма «Цена быстрых секунд». Боюсь, что, выйдя на экран месяца через 2–3, фильм доставит Вам некоторые переживания. Не принимайте все очень близко, к сожалению, там есть много неправды».

Поздравительная открытка Анне Михайловне Артамоновой от сотрудников музея спорта в Лужниках (подписала З. Г. Романова):

«Дорогая Анна Михайловна! Сотрудники музея спорта поздравляют Вас с праздником Октября и желают Вашей семье крепкого здоровья и радости.

Мы показываем спортивные трофеи Инги – успешно, их просмотрели более 300 тыс. человек. Крепко обнимаем Вас».

Письмо Анне Михайловне Артамоновой от Морозовой Нины Петровны. Алма-Ата-62, 7-й микрорайон, дом 3, кв. 16. 8 августа 1966 года:

«Здравствуйте, дорогая Анна Михайловна! Я понимаю, что успокоить сердце матери равносильно тому, что взять на себя слишком непосильную ношу. Даже не знаю, что я могла бы сделать для Вас? Я буду вечно хранить память о Вашей милой дочери, о таком хорошем человеке! Она была очень душевная и милая! Она мне писала: «Срок жизни человеческой ограничен, и поэтому ни о чем никогда не надо жалеть… Только в хорошее всегда верить, и тогда все сбывается». Это из ее письма. Да, ее счастье не сбылось… Анна Михайловна, пишите, когда Вам будет тяжело. Вы меня ничем не обремените. Я всегда найду время ответить».

Письма Артамоновой Анне Михайловне от Софьи Борисовны Гольдберг. Киров (обл.) – 20, ул. Карла Маркса, 35/4, кв. 7. Январь 1968 года:

«Хочется с Вами лично познакомиться, ведь мне Ингочка так много рассказывала о Вас, о Галочке, о Володе. Я до сих пор не могу примириться с тем, что Инги нет, так перед глазами она у меня, ее походка, ее улыбка, ее душевная красота, ведь она была таким чудесным человеком. Несмотря на то что она в дочери мне годилась, мы с ней были большими друзьями, и она мне безгранично дорога. Анна Михайловна, но Вы должны беречь свое здоровье, у Вас есть Галочка, Володя, и Вы от них будете иметь много радости. Что же делать, когда в жизни все так нелепо и когда есть еще такие мерзавцы, как Воронин. Мне только непонятно, почему его не расстреляли. Хочу только одного, чтобы он там умер в мучениях, страданиях за то, что он нам всем принес столько мук, столько горя.

Вы знаете, как-то Ингуля была в Кирове, в марте приезжала на приз им. Кирова, и к 8 Марта подарила мне флакон духов, и я этот флакон берегу… Так он мне дорог.

Большой привет от моего мужа и дочери Эммы, от внуков Наташи и Сережи, они еще маленькие, им 31 октября будет по 12 лет. Живут они в Воронеже. Когда им было по два года, Инга привезла им очень красивые белые чулочки из-за рубежа, куда она ездила на соревнования. И эти чулочки я тоже берегу как память о моей хорошей Ингулечке. Очень жду Ваших писем. Всегда Ваш друг Софа».

«Дорогая Анна Михайловна! Получила Ваше письмо, большое Вам спасибо, что ответили. Родная моя, я понимаю Вас и вместе с Вами разделяю Ваше огромное горе. Но что же делать, Вам надо взять себя в руки и быть здоровой ради Галочки и Володи. Я наревелась от Вашего письма, и мне тоже очень тяжело, что нет Ингули, такой родной и близкой. Она всегда у меня перед глазами, даже ее стул, где она последний раз сидела у меня и пила чай с вареньем из глубокой тарелки, она сказала, что очень любит варенье. Обнимаю и целую Вас».

Письмо Анне Михайловне Артамоновой от Ольги Душечкиной. Киров (обл.), ул. Горького, 2, кв. 1. 8 января 1968 года:

«Уважаемая Анна Михайловна! Большое спасибо Вам за то, что Вы прислали мне открытку с поздравлением Инги (Инга не успела ее отослать, это сделала мама. – В. А.). С Ингой я была знакома давно. Правда, первый раз я увидела ее, когда мне было всего 9 лет. У нас с ней завязалась большая дружба. Я очень любила Ингу, уважала ее. Она и сейчас для меня самый дорогой человек. Инга часто бывала в нашем городе Кирове. По ее примеру я занялась тоже коньками, и сейчас у меня 1-й взрослый разряд. Мне исполнилось 18 лет. В этом году я поступила учиться в институт пушнины на биолога. Я очень сильно переживаю смерть Инги. В душе стало как-то пусто… Я знаю, что для Вас это огромная потеря, но Вы должны гордиться Ингулей. Ведь она у нас самая хорошая и самая дорогая. Большое, огромное спасибо Вам».

Письмо Анне Михайловне Артамоновой от Буренковых. Алма-Ата, 91, Коммунистический пр-т, 113, кв. 54. 29 декабря 1968 года:

«Вот пролетело уже три года, а милая Инга как живая стоит перед глазами. И всегда, особенно когда мы смотрим по телевизору выступления спортсменов, сожалеем, что не можем видеть ее среди них. И еще жалеем, что в то время не было «Интервидения» и мы были лишены возможности наблюдать ее победное шествие на катках других городов. Тогда выступала дорогая Ингуля, и нам были особенно интересны выступления конькобежцев. А сейчас этот интерес как-то ослаб. Милая, дорогая Ингуля, память о тебе сохранится до конца наших дней.

Вам, как матери, трудно без слез вспоминать о ней. И мы без горечи не можем думать о том, как рано она в силу доброго своего сердца и злодейства другого покинула нас. Вспоминаем мы и ее бабушку, которая могла бы пожить еще не один годок».

Письмо Анне Михайловне Артамоновой от школьников Казани. Казань-15, ул. Касаткина, 24, кв. 2, Земляницкой. 15 февраля 1969 года:

«4 января мы почтили память Вашей дочери Инги. Мы очень любим и уважаем ее, дорогая Анна Михайловна. Инга очень дорога и близка нам. 2 января в Москве была проездом моя мама. По моей просьбе она съездила на Ваганьковское кладбище и возложила на могилу Инги цветы.

Анна Михайловна! Мы очень и очень ждем обещанного письма об Инге. И если сможете, пришлите нам, пожалуйста, еще карточки Инги-девочки, более взрослой (не на катке) и Вашу карточку. Когда альбом будет окончательно готов, мы обязательно покажем его Вам. Всего Вам самого доброго».

Письмо Анне Михайловне Артамоновой от Проценко Г. Л. Свердловск Л-63, ул. Шмидта, 76а, кв. 11. 27 января 1972 года:

«Анна Михайловна, Ваша чуткость покорила нас, и думается, что многое в Инге было заложено Вами – ее отзывчивость, простота в отношениях с людьми незнакомыми, большая человеческая доброта и искренность, и именно поэтому уже через много лет ее не забывают.

…Анна Михайловна, я очень надеюсь, что мне удастся с Вами встретиться, я жду этого и надеюсь, что мы с Вами станем друзьями.

Пишите мне о Инге, каждая строчка о ней для меня радость. Если есть возможность, пришлите мне свою фотографию, я ее помещу рядом с Ингой.

У нас идет фильм «Цена быстрых секунд». Я, конечно, узнала в героине Ингу, но все же можно было многое сделать гораздо лучше, но и на этом спасибо.

Пишите мне, буду ждать с нетерпением».

Письма Анне Михайловне Артамоновой от Ковалевой Ани. Коми АССР, Сыктывкар-7, ул. Оплескина, 16, кв. 6. 18 февраля и 16 апреля 1972 года:

«Откровенно говоря, я уже потеряла надежду получить от Вас письмо, думала, что просто, убирая могилу Инги, не заметите мою записку и выбросите. Простите, Анна Михайловна, но не таким путем я хотела Вас разыскать, обращалась в Мосгорсправку, но везде мне отвечали одно и то же: не знаем, не можем. И вот на такую, почти безнадежную мысль натолкнула меня моя подруга, которая живет в Москве, и мы, придя на кладбище, прямо там написали эту записку.

…Да, мне очень жалко и обидно, что раньше не была знакома с Ингой, но что поделаешь. Зато теперь я буду знакома с Вами, уважаемая Анна Михайловна. Для меня Инга была, есть и будет идеалом человека, не только как великая спортсменка, но и как человек, обладающий такой волей и таким мужеством.

С 12 лет, еще будучи ребенком, я следила за выступлениями Инги на всех спортивных соревнованиях, в которых она участвовала. И когда узнала о ее трагической гибели, до глубины души была возмущена и расстроена… Я очень хотела приехать и проводить ее в последний путь, но учеба в техникуме не позволила мне этого сделать, и только летом, находясь на каникулах, я смогла с ней встретиться, но не о такой встрече я мечтала.

…Мне 22 года. Выросла я в детском доме Смоленской области, окончила там же 8 классов, приехала в Сыктывкар, поступила в сельскохозяйственный техникум, окончила его и работаю. Вы мне больше пишите о себе, о Инге. Мне будет интересно все знать, и, пожалуйста, если возможно, пришлите фотографию Инги, а то у меня только газетные вырезки. Я хочу ее увеличить и сохранить на память. Пожалуйста!»

«Мне очень нравится смотреть конькобежный спорт, где я болела за Ингу, но с ее гибелью мне просто тяжело смотреть эти соревнования, да и к тому же наши конькобежцы терпят одно поражение за другим. Да, тяжело, что Инга ушла от нас очень рано, не все еще успела сделать и выиграть, а она так хотела участвовать в Олимпийских играх…

Вы спрашиваете, какую фотографию Инги мне нужно? Если можно, то, пожалуйста, вышлите, где Инга с лавровым венком чемпионки мира или Советского Союза, а если такой нет, то любую на Ваше усмотрение.

Берегите свое здоровье, оно еще нужно всем, кому дорога была Инга».

Поздравительная открытка Анне Михайловне Артамоновой от Валентины Михайловны Сайкиной. Москва, 13-я Парковая, 20, корп. 4, кв. 35:

«Милая и многоуважаемая Анна Михайловна! Разрешите в день 8 Марта от всего сердца пожелать Вам доброго здоровья, долгих лет жизни на большую радость Вашего сына и маленькой дочки. Я думаю, что Ваши дети будут такими же прекрасными, какой была наша любимая Инга».

Письмо Владимиру Артамонову, брату Инги, от Астапова Сергея Егоровича. Алма-Ата, 1-й микрорайон, дом № 74, кв. 41. 8 августа 1993 года:

«Я не могу прекратить кататься на коньках (Сергею Егоровичу было уже 75 лет. – В. А.). В этом году тоже покатался, но, конечно, мало. Всего два месяца ездил на Медео и катался в феврале и марте, ибо ноги у меня немного ослабли, но они у меня еще здоровы, хотя и слабее, чем раньше.

Каждый день, когда катаюсь, вижу любимую Ингу – на ее портретах в Медео и дома: их много у меня. 29 января 1964 года Инга была на стадионе «Динамо» у нас в городе Алма-Ата. Вечером, в 16 часов, я приехал кататься на указанный стадион. Когда надел коньки и вышел на лед, я увидел спортсменку. Она была одна на стадионе и каталась. Я спросил ледовика, кто это катается. Он ответил мне: Инга. Я покатился за нею, обрадовался. Метрах в десяти от нее катился. Прошло 20 минут. Инга уходит со льда в помещение стадиона. Снимает коньки и садится около батареи. Я подошел к ней, познакомились. Поговорили. Были очень рады встрече. Инга написала мне на фото: «Желаю Вам счастья». И расписалась. Я до сих пор храню ее подарок, радости и счастья для меня. Инге я рассказал о знании мною ее побед как у нас в стране, так и за рубежом. Я рассказал о себе: где жил, где родился (я с 1918 года), как сдал на мастера спорта по конькам в городе Хабаровске в 1936 году».

Заключительное слово

Инга когда-то мне была второй мамой, заботилась обо мне, покупала мне одежду, доставала путевки в пионерские лагеря, навещала там меня, писала мне письма в армию, присылала денежные переводы… Теперь, когда мне уже за 70, а она остановилась на нестареющем рубеже в 29, я ее воспринимаю как свою дочь и с каждым днем все больше забочусь о ней. Как я жалею, что не сказал ей при ее жизни всех хороших слов, которых и тогда у меня было немало, а сейчас скопилось еще больше. Только в зрелом возрасте понимаешь все то замечательное, что имеет большой человек, каким была моя сестра Инга.

Пример Инги часто помогал мне в моих делах. Однажды мне было очень плохо, все на меня ополчились, казалось, не было выхода, но вскоре я нашел его, сказав себе: «Сестра четырежды бросала мир к своим ногам, одерживала победы над всеми, а ты с какой-то кучкой проходимцев справиться не можешь!» Внушил себе это и победил – всех до одного!

Рассказывая о судьбе Инги, я старался показать и время, в котором она жила. Приводя высказывания свидетелей, я как бы дал им возможность выразить себя в полной мере. Это тем более интересно, поскольку тогда их ничто не сдерживало, каждый высказывался в силу своего темперамента и порядочности. Таким образом, книга эта и о времени, и о нравах и наклонностях людей.

Хотелось сравнить – а сделаются ли люди совершеннее через энное количество лет? Надеюсь, что сделаются. Ибо нет ничего проще, чем воспитать самого себя. Проще в том смысле, что не требуется материальных затрат, а выгода при этом (как сказал бы один чеховский герой) большая. Надеюсь, что люди станут более честными, правдивыми, искренними, без фальши. И самостоятельными в своих суждениях.

И наконец, прощать или не прощать преступников перед ходом истории, лишать или не лишать жизни злостных убийц? Думаю, пусть живут, чтобы напоминали собой зло, которого нужно остерегаться.

Я рассказал об Инге и, возможно, еще расскажу, потому что она заслуживает самых добрых и искренних слов.

Сестру никто не устраивал в чемпионы, как можно устроиться на какое-то тепленькое местечко и всю жизнь потом просидеть в «норе», а затем навязывать окружающим догму, что ты «значительная», «гениальная» личность! Спортсмены – люди не придуманные. Они самоотверженны и мужественны и знают, что такое тяжелый труд: тут не спрячешься за чужой спиной…

Человек, Спортсменка, она в житейских, будничных ситуациях всегда оставалась простой, по-детски непосредственной, что еще больше ее возвышало. Такой она всего ярче и запомнилась.

В последние годы своей жизни наша мама все чаще вспоминала об Инге. Когда на нее в очередной раз нахлынули, помню, тяжелые воспоминания о трагической судьбе дочери Инги, сказала со слезами: «Как я мечтала увидеть ее уже в возрасте, какой бы она сейчас стала?»

Действительно, со дня ее гибели – 4 января 1966 года – утекло много воды. Тогда ей не было еще и тридцати. Сегодня, в 2016-м, исполнилось бы восемьдесят – и пятьдесят со дня гибели. Созданы неплохие документальные фильмы о ней в рубриках «Легенды спорта», «Как уходили кумиры» и другие. В газетах и по радио отмечают юбилейные даты Инги.

В книге приводятся многочисленные письма болельщиков, адресованные когда-то ей. Они очень радуют: ведь люди оставили свои воспоминания!

Поздравляю всех болельщиков Инги с памятью о ней. И всем желаю настоящего счастья, которого Инга всем неизменно желала.

Спортивные достижения Инги Артамоновой

Мастер спорта СССР по академической гребле – чемпионка страны среди девушек, бронзовый призер «взрослого» чемпионата страны.

Заслуженный мастер спорта СССР по конькобежному спорту.

4-кратная абсолютная чемпионка мира.

12-кратная чемпионка мира на отдельных дистанциях.

5-кратная абсолютная чемпионка СССР.

23-кратная чемпионка СССР на отдельных дистанциях.

Обладательница 68 медалей чемпионатов мира (16 золотых, 8 серебряных, 5 бронзовых) и Советского Союза (28 золотых, 8 серебряных, 3 бронзовые).

Многократная рекордсменка мира и Советского Союза.

Чемпионка Спартакиады народов СССР.

3-кратная абсолютная чемпионка Российской Федерации.

8-кратная обладательница приза имени С. М. Кирова.

Страницы жизни Инги Артамоновой

1936, август, 29 – родилась Инга Артамонова, в Москве.

1944, осень – поступила в первый класс общеобразовательной школы № 187 Коминтерновского (затем Свердловского) района Москвы.

1949, лето – начала заниматься академической греблей на водном стадионе «Динамо».

1950, лето – чемпионка Москвы среди девочек.

1953, лето – завоевала золотую медаль на чемпионате СССР по академической гребле среди девушек («двойка» распашная).

1954, весна – закончила общеобразовательную школу.

Лето – стала бронзовым призером в составе «восьмерки» на чемпионате СССР среди взрослых. Присвоено звание «Мастер спорта СССР».

Ноябрь – записалась в секцию конькобежного спорта общества «Динамо».

1955, январь, 21–22 – первенство СССР, Алма-Ата, высокогорный каток Медео. Впервые приняла участие в первенстве СССР по конькобежному спорту. По сумме многоборья заняла 21-е место.

Декабрь – выполнила норматив мастера спорта СССР по конькобежному спорту.

1956, март, 5–8 – первенство СССР, Свердловск. Стала абсолютной чемпионкой СССР по конькобежному спорту. Выиграла две дистанции – 1000 м (1.39,5) и 3000 м (5.23,5 – всесоюзный рекорд для равнинных катков). Впервые установила мировой рекорд – в сумме многоборья (206,016).

1957, февраль, 9–10 – чемпионат мира, Иматра (Финляндия). Впервые завоевала титул абсолютной чемпионки мира. Выиграла 1000 (1.39,3) и 1500 м (2.37,0), показала второй результат на 500 м и третий на 3000 м. Сумма многоборья – 207,500. Звание абсолютной чемпионки мира завоевала в 20 лет. Никто прежде из конькобежек в таком раннем возрасте не становился чемпионкой мира.

Март, 3–4 – первенство СССР, Свердловск. Выиграла 1500 м (2.33,7) и 3000 м (5.29,4). Завоевала бронзу на «пятисотке». По сумме многоборья – 2-е место.

Август – награждена орденом «Знак Почета».

1958, январь, 18–19 – первенство СССР, Ленинград. Во второй раз стала абсолютной чемпионкой СССР. Выиграла три дистанции: 1000 м (1.41,1), 1500 м (2.36,4), 3000 м (5.51,2). На «пятисотке» была второй. Сумма очков – 211,416.

Февраль, 8–9 – чемпионат мира, Кристинехамн (Швеция). Завоевала второй лавровый венок абсолютной чемпионки мира. Выиграла две дистанции – 1500 м (2.34,3) и 3000 м (5.33,0), была второй на 1000 м. Сумма многоборья – 208,483.

Август – член Союза советских обществ дружбы и культурных связей с зарубежными странами.

1959, февраль, 14–15 – первенство СССР, Челябинск. Выиграла золотую медаль на дистанции 1000 м (1.39,9). Показала третий результат на «пятисотке». По сумме многоборья заняла 2-е место.

Март, 1–2 – чемпионат мира, Свердловск (СССР). Выиграла 1500 м (2.31,6), была третьей на дистанции 1000 м. Из-за болезни выступила хуже своих возможностей. По сумме многоборья – 4-е место.

1960 – неудачное выступление на первенстве СССР на Медео: упала на дистанции 500 м. Не попала на Олимпийские игры в Скво-Вэлли. Не принимала участия в чемпионате мира. Существовало мнение, что Инга не умеет бегать на высокогорных катках.

1961, январь, 21–22 – первенство СССР, Куйбышев. Выиграла дистанцию 3000 м (5.29,8). По сумме многоборья – 2-е место.

Февраль, 11–12 – чемпионат мира, Тенсберг (Норвегия). Выиграла золотую медаль на дистанции 3000 м (5.23,4). Заняла 2-е место на 1500 м. По сумме многоборья – 10-е место. Падение на «пятисотке».

1962, январь, 27–28 – первенство СССР по многоборью, Алма-Ата, высокогорный каток Медео. В этом соревновании Инга установила четыре феноменальных мировых рекорда на дистанции 500 м (44,9), 1500 м (2.19,0), 3000 м (5.06,0) и в сумме многоборья (189,033). Выиграла и 1000 м (1.36,6). В третий раз стала абсолютной чемпионкой СССР.

Февраль, 17–18 – чемпионат мира, Иматра (Финляндия). В третий раз завоевала абсолютное мировое первенство. Повторила успех М. Исаковой по числу завоеванных лавровых венков одной конькобежкой. Выиграла 1000 м (1.41,6), 1500 м (2.32,3), 3000 м (5.27,3). Сумма очков – 204,683. Инге было присвоено звание «Заслуженный мастер спорта СССР».

Март, 4–7 – первенство СССР на отдельных дистанциях, по программе Спартакиады народов СССР, Свердловск. Выиграла три дистанции – 500 м (46,6), 1000 м (1.37,3), 1500 м (2.30,2). Завоевала бронзу на дистанции 3000 м. На этих же соревнованиях за выдающиеся спортивные достижения – мировые рекорды на Медео – награждена четырьмя золотыми медалями.

1963, январь, 21–22 – первенство СССР, Москва. В четвертый раз завоевала абсолютное первенство страны. Выиграла две дистанции – 1500 м (2.30,7) и 3000 м (5.18,6). Сумма очков – 205,033.

Февраль, 22–23 – чемпионат мира, Каруидзава (Япония). Завоевала три бронзы на дистанциях 1000, 1500 и 3000 м. По сумме многоборья заняла 2-е место.

1964, январь – Ингу не включают в олимпийскую команду, хотя она и выполняет контрольный норматив.

Февраль, 15–16 – чемпионат мира, Кристинехамн (Швеция). Завоевала три серебряные медали на 1000, 1500 и 3000 м. По сумме многоборья – 2-е место.

Март, 2–3 – первенство СССР, Свердловск. В пятый раз завоевала абсолютное первенство страны. Выиграла три дистанции – 1000 м (1.36,1), 1500 м (2.26,4) и 3000 м (5.11,5). Сумма очков – 195,266.

1965, февраль, 6–7 – чемпионат мира, Оулу (Финляндия). В четвертый раз завоевала абсолютное мировое первенство – впервые в истории женского конькобежного спорта. Выиграла три дистанции – 500 м (46,8), 1000 м (1.37,7) и 3000 м (5.18,2). Сумма многоборья – 198,583.

Февраль, 27–28 – первенство СССР, Горький. Выиграла две золотые медали: 1000 м (1.35,5) и 3000 м (5.08,4). Завоевала бронзу на дистанции 1500 м. По сумме многоборья – 2-е место.

Март – награждена вторым орденом «Знак Почета».

1966, январь, 4 – Инги не стало.

Сноски

1

Подготовительный период предшествует основному, соревновательному периоду. У конькобежцев он приходится на летне-осенние месяцы.

(обратно)

2

Газета «Известия», 30 августа 1996 года, статья приводится в сокращении.

(обратно)

Оглавление

От автора

Приглашение к повествованию

Повествование первое. Детство

  Маленькая и такая большая Инга

  Наследственная ветвь

  К нам переехала бабушка

  Наш теплый дом

Повествование второе. Во дворе

Повествование третье. Открывший новую звезду

Повествование четвертое. Первая ступенька

Повествование пятое. Следы, оставленные на льду

Повествование шестое. Восхождение

  Сезон 1958/59 года

  Сезон 1959/60 года

  Сезон 1960/61 года

  Сезон 1961/62 года

Повествование седьмое. «Мой путь к лавровым венкам…»

Повествование восьмое. «Вы очень похожи на мою маму…»

Повествование девятое. Ради красоты спорта

  Сезон 1963/64 года

  Сезон 1964/65 года

Повествование десятое. Последний день

Повествование одиннадцатое. Осталась в памяти

Наш с Ингой отец

Наша родина – Петровка

О личном и трагическом

  Судьба-злодейка

  О гибели Инги и предыстории этого трагического события

  «Детективные истории»

  Версия

  Заметки на полях

  Статья «Заказное» убийство Инги Артамоновой. Версия младшего брата»[2]

Из записей прошлых лет

Болельщики помнят Ингу

Заключительное слово

Спортивные достижения Инги Артамоновой

Страницы жизни Инги Артамоновой

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © читать книги бесплатно