Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

Все связано

Ребенок смотрит на мир свежим взглядом; гению доступно по собственной воле вернуться в детство.

Бодлер. Поэт современной жизни

Нельзя танцевать, не видя за танцем историю.

Рудольф Нуреев

Неделя высокой моды в Париже. Коллекции весна/лето 2014.

«Не расспрашивай меня, Иэн, я сейчас очень, очень занята».

Я пишу это, устроившись под вешалкой с одеждой, – а надо мной висит куча платьев стоимостью девяносто тысяч фунтов стерлингов. По одну сторону от меня работает, игнорируя все вопросы, Вивьен Вествуд в плотно сидящей на голове вязаной шапочке и поношенном кардигане – прикалывает блестящие аппликации к трикотажным вещам. По другую сторону стоит, покачиваясь, почти обнаженная модель в высоких туфлях на платформе. Наш выход где-то во второй половине показа. А сейчас глубокая ночь.

Вот что вы должны знать о Вивьен.

Она кажется неутомимой. Уже недолго до рассвета, а она выглядит бодрой и работает так же усердно, как ее помощники, которые лет на пятьдесят ее моложе.

Выглядит она бесподобно; «у нее фарфоровая кожа» – так описала мне Вивьен ее подруга Трейси Эмин. И кажется, она живет на одних только яблоках и чае.

Она невероятно умна, и пусть эксцентричные выходки этой англичанки вас не смущают: ее ум острее булавок, приколотых к рукаву.

Она немного тугоуха. Полагаю, это тактический ход, отлично помогающий ей ограждать себя от недовольства окружающих.

Но самое важное, что я узнал о Вивьен, – это то, что ей, несмотря ни на что, удалось остаться ребенком. Ребенком с широко распахнутыми глазами. Любознательным. Открытым. Упрямым. Порой невежливым. Удивительно преданным и любящим других людей. С переменчивым характером. Ребенком, который любит наряжаться. Который в основном хорошо себя ведет. Но иногда может на кого-нибудь сорваться.

Возможно, вы подумаете, так вести себя не пристало женщине 73 лет. И не подобает Даме ордена Британской империи, главе всемирно известной марки одежды и одной из самых знаменитых англичанок на планете. Возможно, подумаете вы, ее поведение не очень-то подходит для великого кутюрье, участвующего в Парижской неделе моды, притом что она и так может довольствоваться своими лаврами и преспокойно почивать на них: ведь она «Коко Шанель нашего времени», ее на Дальнем Востоке знают лучше, чем королеву или Мадонну, и она до сих пор, на восьмом десятке, каждый день ездит на работу вниз по мостовой района Баттерси на велосипеде.

Если так, рассказ о ней вас вряд ли заинтересует. Если вы считаете, что мода – сплошная мишура, а у семидесятилетних прав не больше, а даже меньше на то, чтобы предрекать, что ждет нас в будущем, и на то, чтобы считаться образцом прошлого, – отложите эту книгу в сторону. Как мне на днях сказала Вивьен, «зато деревья сбережем».

С другой стороны, если вы можете отправиться в путь с этой бабушкой стиля панк, которая еще в строю и яростно отстаивает свои убеждения и представления о прекрасном, тогда как, будем честны, большинство ее современников устроились в удобных мягких креслах с высоким подголовником и предаются воспоминаниям, – читайте дальше. Вы наверняка будете поражены и узнаете много неожиданного о том, как работает ее исключительный ум. Проведя с Вивьен год, я тоже многому поражался. Год для меня оказался волшебным и ослепительным. Ведь это повествование не просто о моде, а о чем-то гораздо большем, хотя и скрепленное историями о ней.

«Иэн, слушай, прошу тебя сейчас помолчать. Я думаю. Пойди выпей чего-нибудь. Выпивка бесплатна. А я – нет».

Вот что еще вы должны знать о Вивьен: она умеет рассмешить.

Третий час ночи, 26 сентября 2013 года, нам осталось 70 часов. Через 70 часов Париж впервые увидит новую коллекцию одежды от Вивьен Вествуд. Линия одежды «Gold Label» является флагманской для компании «Vivienne Westwood Group», так что презентация коллекций этой линии каждые полгода в Париже (весна/лето и осень/зима) для Вивьен является самым значимым творческим событием года. Хотя коллекции Вивьен для других линий, например «Red Label» (готовая одежда) и «Red Carpet» (одежда для красной ковровой дорожки), и вспомогательные линии вроде «Англомании» («Anglomania»), а также линия мужской одежды («MAN»), в рамках которых ее идеи и сшитые по лицензии классические модели распространяются в других странах, демонстрируются в Милане, на Дальнем Востоке и в других частях света, премьерные парижские показы она считает самыми главными. Как и все остальные кутюрье из больших домов мод, в эти дни заполняющие до отказа отели в окрестностях Вандомской площади. Все – Chanel, Dior, Prada, Comme des Gar?ons – демонстрируют на этой неделе свои коллекции от-кутюр. (Теперь от-кутюр норовят писать в кавычках, ведь никто нынче не творит «настоящую высокую моду», такую же, как создавали в зените славы Ив Сен-Лоран или Баленсиага.) Несмотря на усиление конкуренции со стороны новых столиц моды: Нью-Йорка, Лондона, Милана и Гонконга, – в последние десятилетия все эти эксклюзивные, убыточные, но определяющие лицо марки коллекции и сегодня выставляются в витринах парижских магазинов. Большинство коллекций не дают прибыли, хотя Вивьен с гордостью говорит мне, что ее «Gold Label» постепенно начинает приносить доход благодаря спецзаказам. Парижская неделя моды – кульминация модного года, тут через каждые несколько часов идет новый показ, а по тротуарам города толпами снуют, разговаривая по телефону, худые как спички женщины на высоких каблуках. Вот честно: лучше посторонитесь. Все эти показы – разборки модников и журналистов из изданий о моде, ватаги лощеных покупателей и моделей, фотографов и просто халявщиков, а еще – события, ради которых лондонская студия Вивьен Вествуд, ее итальянские закройщики и обувные мастерские трудятся многие месяцы. Новую коллекцию Вивьен назвала «Все связано». Я сам отправляюсь в Париж, когда хочу вкусно поесть или произвести впечатление на девушку. Но на этот раз впервые, черт возьми, меня не ждет ни то ни другое, зато впереди поучительный во всех смыслах опыт.

За десятилетия работы Вивьен дизайнером мода сделала невероятный скачок в сторону коммерциализации. В истории жизни Вествуд отражается сейсмический сдвиг в моде и в том, что она значит для экономики таких западных стран, как Великобритания. Когда-то давно модные наряды создавались для крайне привилегированной кучки женщин, которым нужны были платья для выхода в свет и посещения дипломатических встреч, скачек и чаепитий. Одежда, которую они носили, относительно быстро стала частью массовой моды – ее тиражировали при помощи модных журналов и распространения выкроек, ее без стеснения копировали. При этом серьезные дома мод шили баснословно дорогую одежду на заказ в небольших количествах, хотя именно это показывало, как много человек участвует в ее изготовлении. Сегодня коллекция от-кутюр продается с большими убытками, притом что на ее создание тратятся невероятные деньги. Один-единственный наряд от Вивьен Вествуд, проданный с подиума, может стоить от двух до шести тысяч фунтов, хотя были у нее и такие, что стоили раз в десять дороже. И это только небольшая часть потраченной на его изготовление и маркетинг суммы, ведь каждая такая вещь – предмет искусства, на создание которого уходят тысячи человеко-часов и над которым трудятся десятки суперпрофессионалов. Высокая мода нерациональна. Цель создания коллекций от-кутюр – привлечь к марке как можно больше внимания, причем теперь все больше через Интернет, чтобы кто-нибудь купил право на производство похожих моделей или на использование имени участвовавшего в парижском показе модельера. При всем том демонстрируемые в Париже коллекции – мода в самом чистом виде, мода как искусство. Мода, отражающая свое время. Мода, которая, как сказала Вивьен, даже может изменить мир.

Так вот, наряды с показов привлекают внимание такого невероятного числа зрителей и особенно посетителей разных сайтов, что оно намного превышает количество носящих и даже создавших их людей. На Парижской неделе моды наблюдается удивительнейший феномен наших дней – очередное всемирное увлечение модой, новым языком, используемым в основном в Интернете. В этой моде тесно переплелись дизайн и маркетинг, любовь к славе, искусство, чувственность и политика, она не имеет явных параллелей в нынешней истории культуры, но о ней можно составить представление по ранним работам Вивьен в стиле панк, соединявшим в себе моду, музыку, блеск славы и дух времени. Так что не надо думать, что мода – лишь мишура для богатых стерв. Иногда это и вправду так. Однако мода также охватывает большую часть мировой экономики и выражает идеи, коими живет Европа. Мода – витрина магазина. Во время недели моды Париж становится метафорой пути, по которому следует мировая экономика, огромной бурлящей ярмаркой. В то же время Парижская неделя позволяет продвигать стиль Старого Света, в котором переплелись мода, музыка и новое представление о человеческом бытие. И конечно, это продажи, причем все больше в Китай.

Сотни тысяч людей следят за происходящим на Неделе моды через Интернет. На одних только показах Вивьен присутствуют толпы профессионально пишущих о моде журналистов и блогеров, представляющих развивающиеся рынки Дальнего Востока, Бразилии и России и заостряющих на разных деталях внимание множества пристально следящих за модой людей – сидящих дома или в офисах или мчащихся по центру Гонконга, Сан-Паулу или Москвы. Кабельное телевидение, а теперь и Интернет кардинально изменили мир моды, и самое яркое тому подтверждение – именно Вивьен Вествуд, чье имя известно во всем мире прежде всего благодаря парижским неделям моды. Столица Франции – международный центр продажи аксессуаров и духов, а также журналов, кормящихся за счет моды и вращающихся вокруг породившего их мира – мира от-кутюр. И в центре этого круговорота – Вивьен, бывший панк и хозяйка магазинчика на Кингз-Роуд, а сейчас – сама по себе эксклюзивная торговая марка с мировым именем, сохранившая ироничное, веселое отношение к модному бизнесу и показам и, несмотря на окружающий ее хаос, спокойствие и преданность красоте, особенно красоте, облаченной в ткань. И не переставшая при помощи моды бороться за высшие цели искусства и политики, какими она их видит, и за самые высокие стандарты создаваемых ею вещей.

Следует сказать, что Неделя моды в Париже – один из немногих периодов в году, когда Вивьен Вествуд – бич консервативного британского общества, мать, бабушка и борец за сохранение дикой природы – обращает свой внимательный взгляд исключительно на то, что сделало ее знаменитой во всем мире, – на одежду. Оставшуюся часть года у Вивьен много и других занятий. Но только не в Париже. Все время в Париже посвящено моде. Так что Неделя моды, вероятно, лучшее время, чтобы попытаться понять Вивьен: сейчас она спокойна и с головой ушла в творчество, хотя и спешит, поглощенная бурной деятельностью, а ведь уже, черт возьми, 4 утра, и это ее обычный ритм жизни. В предстоящие выходные Парижская неделя моды заканчивается, а показ коллекции «Gold Label» станет одним из главных событий закрытия. А до закрытия осталось меньше трех дней…

На этой неделе в старом роскошном здании на Рю-дю-Май, расположенном прямо за Пале-Рояль и Национальной библиотекой Франции, все вверх дном. На нем оставила свой след война, когда-то оно сдавалось квартирантам, здесь в свое время жил Лист, потом располагалось гестапо, а сейчас, в бывшей бальной зале, находится парижский шоу-рум Вивьен Вествуд. Каждый сентябрь эти помещения на три дня превращаются в штаб, в котором ведется подготовка к показу линии «Gold Label» Вивьен Вествуд. Сам показ пройдет в другом месте.

Идя вверх по Рю-дю-Май, я сразу понимаю, где находится шоу-рум Вивьен Вествуд и что там творится. В здание то и дело заходят девушки с невероятно длинными ногами и ясным взором, а выходя, садятся на мопеды к ожидающим их «модельным курьерам». Эти девушки – модели. Они только что прилетели из Милана, как полчища голодной саранчи, неотличимые друг от друга и неумолимо красивые, одетые во все черное, без макияжа на непроницаемых лицах. Они садятся сзади на мопеды и обвивают ногами парней, подрабатывающих «модельными курьерами»: они возят манекенщиц с кастинга на кастинг, а в сумках у них лежат туфли на шпильках. До главных показов осталось два дня, так что сегодня день кастингов. Вслед за девушками я захожу внутрь здания.

Вивьен размышляет над порядком выхода моделей на подиум

Бывшая бальная зала, ныне шоу-рум, разделена на части десятью огромными напольными вешалками для одежды, на которых висит около сотни эксклюзивных нарядов от-кутюр – атласных бальных платьев, одеяний из вискозы с греческими драпировками, строгих шерстяных и льняных костюмов, трикотажных платьев. Наряды на миллион фунтов стерлингов. У одной стены стоит витрина, в которой представлен весь модельный ряд сумок от Вивьен Вествуд, в другой витрине – украшения. У третьей стены – небольшой склад столов, ширм и мобильных телефонов, рядом с которыми как улей жужжат менеджеры по организации мероприятий, во главе которых знающий свое дело португалец Кико Гаспар, лощеный мужчина, с головы до пят в одежде от Вивьен Вествуд. В четвертом углу сооружено импровизированное ателье, установлена циклорама с яркими лампами дневного света и стоит стол, за которым работает налысо бритый графический дизайнер-итальянец, обрабатывающий фотографии моделей в нарядах для показа, чтобы они стали более четкими и светлыми. Потом их распечатают и перетасуют, как колоду карт, чтобы решить, в какой последовательности модели будут выходить.

Вся одежда, обувь и трикотаж только что были доставлены с итальянских фабрик Вивьен и из ее ателье в Лондоне. А украшения задержались на таможне в Кале. Однако никто, кажется, не переживает и не беспокоится из-за этой неожиданной неприятности. Часть нарядов не сшита даже наполовину, а на раскройных столах среди листов тисненой бумаги с логотипами Вивьен лежат детали платьев. Кастинг моделей – одновременно возможность подогнать вещи по фигуре. Никто и не думает переживать из-за того, что наряды за десять тысяч фунтов еще не сшиты, а просто заколоты булавками и валяются на полу, а до того, как они предстанут миру, осталось всего-то два дня с небольшим. Я перешагиваю через них и проталкиваюсь через очередь из манекенщиц, ожидающих просмотра. На лестнице в бальной зале выстроилась обувь, словно батальон хрустальных туфелек для сотни Золушек-панков. Все что-то бормочут по мобильным телефонам. Я сумел разобрать пять языков.

Такое ощущение, будто поток людей нескончаем, и никто, очевидно, не следит за тем, кто и когда приходит и уходит. Похоже, пропуском для входа является как минимум один предмет одежды от Вествуд на посетителе и крутой вид. Тут может помочь татуировка. В центре комнаты стоит сорокавосьмилетний высоченный Андреас Кронталер, муж Вивьен, одним своим присутствием управляющий процессом.

В отличие от тех, кто следит за миром моды, люди, которым известно только имя Вивьен Вествуд, вероятно, не знают, что свои модели она уже два десятка лет создает вместе с Андреасом – своим мужем и творческим партнером. Они познакомились, когда она приезжала читать лекции о моде в Вену, где он учился в ее классе дизайна. Мистер и миссис Кронталер вместе уже около 25 лет, и у них большая разница в возрасте. Но об этом позже. Всем в комнате очевидно, что Андреас наравне с Вивьен является центром происходящего, а что касается Недели моды, так тут у него даже есть преимущество. Он похож на сурового Джереми Айронса, говорящего с акцентом Арнольда Шварценеггера. Из-за всего этого вкупе с будоражащим гипнотическим взглядом и комплекцией тирольского кузнеца, унаследованной от предков, Андреас, кажется, совсем не на месте здесь, в Париже, на неделе высокой моды. Все, включая Вивьен, немного влюблены в него. Но самое серьезное впечатление от приготовлений к показу на меня произвели Вивьен и Андреас за работой, которых я увидел так близко, в довольно стрессовых обстоятельствах, причем эта пара, очевидно, легко и счастливо живет вместе, творит и руководит общим делом.

Сперва не так-то просто заметить саму Вивьен – она где-то за вешалками для одежды, на голове у нее повязка с весьма подходящей надписью «Хаос».

«Иэн, я не могу сейчас с тобой говорить. Мы обязательно поговорим позже».

Призовое приглашение на показ линии «Gold Label», отпечатанное еще до того, как коллекции дали это название

Каждую из потенциальных моделей фотографируют; некоторых даже в нарядах, которые, возможно, они будут демонстрировать. Букер Мэйвенн ставит красную точку, как на аукционе, на фотографиях тех, кого выбрали. Он прорабатывает образ «гейши из Перл-Харбора» с обувью из коллекции «Англомания»; Мэйвенн для моделей – как хранитель ключей от райских врат. Красные точки он ставит у моделей прямо на носу. Кроме того, есть зеленые точки, которые означают, что одежда пришлась девушке по размеру. Конечно, это преимущество, но не преграда для тех, кому наряд не подошел, ведь еще далеко не все дошито. Высоченная Исса, девушка с японскими корнями и решительными манерами, может открывать шоу. Для Аюмы из Найроби, постоянно участвующей в показах Вивьен, это будет первый показ после родов. Вот прекрасная, как ясный день, Марта из Валенсии, школьница, выигравшая конкурс моделей; она радуется как дитя и пока еще не понимает, что ей предстоит: ей кажется, что парижский показ мод – это вечеринка с переодеваниями для маленьких девочек. Большая часть остальных девушек сидит со скучающим богемным видом, уткнувшись в айподы.

Уходя на встречу с редактором журнала «Vogue», я вижу солидную очередь девушек-моделей и длинные вешалки с готовыми платьями.

«Дело не только в том, свободны ли они в этот день, но и в симпатии, – объясняет мне Мэйвенн. – Вивьен не платит больше всех в городе, да и никогда не платила, так что часть девушек может отказаться. С другой стороны, именно на ее вечеринке они все и хотят оказаться, даже если их агенты против. Вот как мы все относимся к Вивьен».

До показа 30 часов, и я снова сижу, поджав ноги, под вешалкой для одежды, точнее, под жакетом-болеро, сшитым из шенилла и ткани-паутинки. Вивьен заколола его булавками и заново стачала. Вокруг нас едва ли не самые прекрасные, в разной степени одетые женщины планеты, красивые и странные ткани и наряды разных стадий готовности, при этом Вивьен удается одновременно заниматься пресс-релизом, в котором раскрывается идея коллекции, и разложенными вокруг нее кусочками бумаги, похожими на образцы тканей, медленно соединяющимися во что-то определенное.

Настал подходящий момент, чтобы рассказать вам об основных членах команды Вивьен Вествуд, расположившихся в комнате. Здесь нет ни вертикали управления, ни разнарядки сотрудников, ни руководителя. Люди работают незаметно, все происходит само собой. Слышны только разговоры – все перешептываются. Пожалуй, главные герои – Вивьен и, конечно, Андреас. Они курсируют между досками с фотографиями и комнатами для переодевания, частично отгороженными ширмами, где одеваются обнаженные модели. Андреас ходит туда-сюда. Вивьен сидит или работает на манекене. Время бежит, и моделей все реже отправляют за ширму, одевая прямо у всех на виду. То приходит, то уходит Кристофер ди Пьетро, глава отдела маркетинга и продвижения, отвечающий за все, что не связано с дизайном. Этот бывший французский военный, росший и в Лондоне, и в Париже, и в Северной Ирландии, – сама сообразительность и один из множества мудрых и приятных людей, которых Вивьен заполучила для своего дела. Кристофер носит бороду, которая закрывает половину его красивого галльского лица, и такие невероятные наряды от Вествуд, что, когда он сидит в каком-нибудь парижском ресторане, к нему даже подходят и спрашивают о них. В комнату также время от времени заходит Карло Д’Амарио – исполнительный директор и итальянский крестный отец «Vivienne Westwood Inc.». Крепкий, с бритой головой, он напоминает папу римского из семейства Борджа. Карло любит всем рассказывать, что экономический успех компании «Vivienne Westwood Group» – его заслуга, и Вивьен с этим не спорит. Конечно, они с Вивьен давно знакомы, еще с 1980-х годов, когда у нее на Кингз-Роуд был магазинчик, а в Италии у них даже случился короткий роман. Карло бывает на публике только во время и сразу после показа коллекции «Gold Label»: он общается с итальянскими юристами и покупателями с Дальнего Востока. Так же и члены «Большой тройки», после Вивьен и Андреаса, отвечающие за дизайн, появляются только на самом показе – это дизайн-менеджеры Мюррей Блюитт и Марк Спай, работающие на Вивьен с начала 80-х годов, и Бригитт Степпуттис, заведующая отделом высокой моды. Они непосредственно участвуют в создании всех коллекций и в их распространении. За графику на текстиле отвечает Алекс Кренн, чье присутствие действует умиротворяюще, и семейная пара – Джо и Беата Де Кампос. Они-то и создают тот визуальный язык на ткани и бумаге, на котором говорит Вивьен Вествуд. Лиссабонец Кико Гаспар отвечает за организацию мероприятий, так что все происходящее – это его битва, если не сказать война. Он всем улыбается, хотя в глаза не смотрит, словно намекает на то, чтобы вы не тратили время зря. Такое чувство, будто ему в голову врачи имплантировали гарнитуру. В центре творческого процесса в шоу-руме, а затем за кулисами, – помощник дизайнера Пеппе, невероятно точно чувствующий свежие тенденции, и его друг Илария, а также стилисты Ясмин и Рэйчел. Отдельную командную структуру составляют визажисты, еще одну – парикмахеры, и ими верховодят Вэл Гарланд и Сэм Макнайт соответственно. За одним из нескольких столов сидят Мэйвенн Ле Галл и Брис Компаньон и отбирают моделей. Они живут на планете Мода и, похоже, счастливы. Архивариус и помощник Вивьен Рафаэль с пышной бородой по моде этого года неизменно освещает своим присутствием наше затуманенное от недосыпа сознание. Он решает любые проблемы каждого из нас, а еще приносит в шоу-рум из крохотной кухоньки кофе и еду. Рафаэль много смеется и может толково объяснить, что за чертовщина тут творится, так что он – моя путеводная звезда среди этой неразберихи. Вообще, обычно эту роль исполняет личный помощник Вивьен Тайзер Бейли – неземная красавица (одна из бывших любимых моделей Вивьен в 90-х годах), умеющая успокоить, расторопная, как идеальная и правильная староста, и при этом любительница отпустить сальную шуточку. А вот помощник Андреаса Бенедикт – еще один австриец ростом под два метра, со светлыми волосами по пояс, которые он сейчас собрал в пучок и заколол карандашами. Его, как и многих других – Георга, Алекса, Бригитт, – нашли в какой-то части империи Габсбургов, где запрещается проявлять вспыльчивость и устраивать сцены. Да-а, в сетевом книжном магазине «WH Smith» и то накал страстей сильнее, а вспышки гнева – чаще. Так что я почти разочарован.

«Знаете, это отличное место. Мы с удовольствием тут работаем, – рассказывает мне стажер Кристина Налер. – Я даже плачу за то, чтобы находиться здесь. То есть заплатила, чтобы попасть сюда. При этом я узнала гораздо больше, чем могла бы узнать в любом другом месте. А ведь это кое-что да значит. Здесь мода со смыслом, у нее есть история. Черт, это ж Вивьен Вествуд! И мы – часть легенды».

До показа 28 часов, и сейчас все заняты подготовкой отобранных моделей и созданием целостного образа. Найти подходящие туфли к каждому платью, сделать пробные прически и макияж, решить, кто за кем выходит, – так создается знаменитая «история» коллекции. Андреас примеряет на девушек наряды.

«Мы рассказываем историю, – улыбается Андреас, который поглядывает из-под козырька бейсболки, прикрыв глаза густыми ресницами. – Поэтому люди обращают на нас внимание. Мы создаем моду в прежнем понимании этого слова. Вивьен не меняется. Наша одежда узнаваема, потому что это не мода, а история о Вивьен и ее отношении к миру».

Температура воздуха поднялась градусов на десять. Стажеры шьют.

Приходят на примерку манекенщицы, которых отобрали для завтрашнего показа, бродят туда-сюда, раздеваются и одеваются и болтают по айфонам, пока их фотографируют. На стены постепенно вывешивают распечатанные глянцевые фотографии моделей в различных нарядах с одинаковыми гладкими прическами. В воздухе висит тяжелый запах дорогих духов, слышится нервный смех. Наконец привозят последнюю партию туфель, по ошибке отправленных в Лондон, и ставят на парадную лестницу рядом с вереницей прочих. Из таможни до сих пор не вызволили украшения, но, по крайней мере, все остальное на месте и уже распаковано, так что набралась огромная куча папиросной бумаги, на которой виднеется узнаваемый фирменный знак Вивьен Вествуд – держава с кольцами Сатурна. Такое чувство, будто сейчас Рождество и устроила его Вивьен Вествуд.

Всего нужно тридцать манекенщиц, но пока договорились только с четырнадцатью: на их фото красные точки на носу и зеленые – на теле. Еще пять девушек ожидают решения. Большинство топ-моделей уже договорились с другими модельерами и заняты в других показах во второй половине дня, и имена у них что-то вроде Даша или Иекелин. Они приехали из самых разных уголков планеты, они разных национальностей, и общее у них только то, что все они необычайно красивые, высокие и их неплохо было бы досыта накормить. Им в среднем лет по девятнадцать. Мои заигрывания с Мартой обрывает ее менеджер, по совместительству ее отец. Кроме того, он, оказывается, немного моложе меня. Вечереет, и на кастинг приходит все больше моделей. Похоже, работать будем всю ночь. Салаты и фрукты, которыми кормят девушек, под непрестанное жужжание кофемашины сменяются сливочным печеньем и шоколадом.

Создание образа для показа состоит не только в выборе наряда. Показ – это шоу с определенным освещением и музыкой, специально подобранными прическами и макияжем. Это особый тематический вид искусства.

«Я обожаю работать с Вивьен, – говорит мне Вэл Гарланд, представитель этого редкого вида искусства, оторвавшись от пробного нанесения белого грима в стиле театра кабуки. – Это просто творческие выходные».

«Девушки любят здесь работать, – говорит букер Мэйвенн, – потому что к ним относятся с огромным уважением и потому что они становятся частью рассказанной истории. Об этом обычно никто не думает. Моделям нравится с Вивьен и Андреасом: с ними спокойно, они относятся к девушкам с уважением, в нашем бизнесе они весьма необычные фигуры».

В стороне пререкаются из-за трикотажных вещей мистер и миссис Спокойствие-и-Уважение:

«Вивьен, это не пойми что», – говорит Андреас.

«Нет, Андреас, ты только взгляни: можно сшить по кругу еще раз, а здесь привязать. Я так и хотела, и материала хватит», – показывает Вивьен.

Андреас пожимает плечами.

«Оставьте как есть, – шепчет Вивьен стажеру, – а ему не показывайте».

До показа 23 часа. Из Лондона приезжают представители отдела пресс-службы и маркетинга – Джордано Капуано, Лора Маккуэйг и Виктория Арчер. На середине парадной лестницы они обустраивают офис: дерутся за розетки и вай-фай-соединение, запихивают в конверты ВИП-приглашения и браслеты для «доступа в любую зону». Я привык видеть их в лондонском штабе «Vivienne Westwood Group», неизменно элегантных, одетых по последней моде в подходящем для руководителей стиле (хотя Джордано не преминул сообщить, что не меньше моды он любит регби), так что очень странно наблюдать, как они сбились в кучу, будто студенты на сидячей забастовке, с волнением склонившись над кипами бумажек и списков. Они погружены в себя. Капуано, Маккуэйг и Арчер работают больше всех, кого я знаю, за исключением врачей, и, как и врачи, постоянно находящиеся в напряжении, умеют при этом с завидной стойкостью развлекаться всю ночь, когда того требует работа. А она порой этого требует. Затем приезжают представители пресс-службы Дальнего Востока и международного крыла «VW Group». Они размещаются чуть в стороне. Команда из Тайваня достает список с именами знаменитостей с Дальнего Востока, которые приедут на показ; напротив имен Энни Чен и рок-звезды Ву Бай, «одной из величайших звезд Юго-Восточной Азии», помещены фотографии, найденные в Гугле, чтобы было понятно, с кем нужно обращаться по-особому.

Конечно, не всегда, но иногда после показа Вивьен Вествуд одна из девушек становится лицом коллекции. В 1993 году, например, им стала Наоми Кэмпбелл, отчасти потому, что упала в туфлях на платформе прямо на подиуме. В конце 80-х моделью для рекламных плакатов Вивьен была Сара Стокбридж, одетая в твид и кринолин.

Позже Вивьен объяснила мне: «Мы не всегда выбираем девушку, открывающую показ, или ту, что его закрывает в свадебном платье. Андреас гениально может подобрать модель – идеальную девушку и идеальный образ. Помню, однажды Наоми Кэмпбелл даже расплакалась – так сильно она хотела выйти в платье с металлическими цветами, которые создал отец Андреаса, а оно предназначалось Линде Евангелисте. Тогда Андреас сказал Наоми: «Наоми, ты будешь похожа на Дайану Росс». По мне, так Андреас лучше всех умеет подобрать модель и найти к ней подход». Аюма из Найроби и Марта из Валенсии имеют неплохие шансы на то, чтобы стать лицом коллекции в этом году.

«В модельном бизнесе Вивьен больше других меня поддерживает, – говорит Аюма, бывшая чемпионка Кении на дистанции 400 метров и одна из многих выбранных Вивьен и Андреасом «цветных девушек» (как она себя называет). – Мы занимаемся благотворительной деятельностью в Нью-Йорке и Лондоне, а еще в Кении и работаем вместе. Так что, когда мы видимся, мы с ними будто воссоединяемся. Во время кампании, в которой мы вместе участвовали [Вивьен оказывает поддержку организации в Кении, поручая ей шить для нее сумки, участвуя тем самым в Этической инициативе моды при Центре международной торговли ООН]^[1], мы объездили такие места, в которых я никогда не бывала, – самые жуткие трущобы. Так что они смелые люди. Когда я в Париже, мне всегда хочется поработать на их показе. Я только недавно родила ребенка. И вот я снова в строю, ну мне так кажется, так что посмотрим, не растеряла ли я свой талант!» Порядок выхода моделей, как и имена девушек, открывающих и закрывающих показ, до сих пор под вопросом.

Вивьен снимает туфли на каблуке из искусственной крокодиловой кожи и мягко ходит в носках вокруг полуобнаженной Сильвии, поправляя складки ее трикотажного наряда: края свободной короткой накидки со сверкающей аппликацией собраны в рюши, а вокруг ягодиц и под грудью ткань чуть вздувается, создавая типичный для Вивьен силуэт. А вот и она сама – работает, преисполненная блаженства. Наедине с тканью, иглой и моделью. «Вивьен сейчас как никогда счастлива», – проходя мимо, шепчет Кристофер. И это правда: она счастлива, работая ночи напролет.

Прибывает остальной персонал: закройщики и члены дизайнерской команды, а также стажеры и представители пресс-службы. Всего над парижским показом трудится 60 человек, их усилия выражаются в 1800 человеко-часах за эти три дня подготовки. Все показатели стремительно растут. Они наслаиваются друг на друга: сколько потрачено и сделано, а также создано – и палимпсест роскоши готов: 60 образов, 29 моделей, 40 парикмахеров и визажистов. Кроме того, 857 именитых гостей. А еще 200 пар обуви ручной работы и одежды на миллион фунтов. Бюджет мероприятия больше 200 тысяч фунтов. Компании «VW Group» само оно обходится всего в 120 тысяч фунтов, но есть же спонсоры, которых нужно удовлетворить, а еще журналисты со всего мира. Все заинтересованные лица хотят получать свежие новости о подготовке к показу и фотографии для своих блогов и пиарщиков, так что Виктория и Лора прилежно выдают краткую информацию и занимаются редактурой текста пресс-релиза Вивьен, уже набранного и практически готового, по крохам составленного из заметок и фраз, услышанных в выставочном зале.

Ранним-ранним утром распространяется первый вариант пресс-релиза Вивьен. В нем она цитирует Шекспира, ссылается на эпоху Ренессанса и Просвещения, упоминает Фриду Кало, а также Э. М. Форстера в связи с переосмыслением названия коллекции «Все связано». «Я часто придумываю названия, – говорит мне Вивьен. – У меня это хорошо получается». В углу, где сидит Кико, рассовывают по конвертам приглашения на показ: они еще пахнут чернилами от принтера. На них стоит логотип, от руки нарисованный самой Вивьен: две змеи, кусающие друг друга за хвост, – древняя эмблема, символизирующая агрессивный симбиоз, а ныне означающая, что экономика уничтожает планету. «Вот чему посвящена моя «Климатическая революция», вот что я хочу донести до людей: все, что каждый из нас думает, или говорит, или делает, имеет большое значение, – говорит Вивьен. – Все связано».

Кто-то предлагает прослушать музыку, которая будет сопровождать показ. Ее подобрал композитор Доминик Эмрих, использовав самые разнообразные мелодии – от барочных придворных маршей до английских мадригалов и критского фольклора с трубами. Прозвучат также отрывки из Альфреда Шнитке и кое-что из Сен-Санса, выделенные при помощи напряженного ритма – подвижно-танцевального и одновременно тревожного. «Как взрыв – это конец света – берегись!» – громыхает Андреас, сияя своей самой ослепительной улыбкой. Ему весело. То ли он в таком восторге от моды, то ли хочет смехом побороть сонливость. Вивьен кажется более задумчивой. Все эти дни ей с трудом удается что-либо расслышать из-за фонового шума. «Я не слышу текст», – жалуется она на то, что не разобрала слов в придуманной Домиником мантре, звучащей за кулисами: «Предсказание Матери-Земли… след крови». Предположу, что ей бы понравилась эта строчка-рефрен, если бы она ее расслышала. Тем временем Андреас и Вивьен обсуждают туфли и сумки, прически и то, как же правильно описать цельный образ. «Нужно наперекосяк», – говорит Андреас, показывая на асимметричные прически моделей. «Ты хотел сказать – наоборот», – поправляет Вивьен. Затем приходят Розита Катальди и Паола Якопуччи с итальянской фабрики Вествуд, они дарят Вивьен цветы, целуют ее, и она оживляется в приятном окружении подруг. Они переходят на итальянский, болтая свободно и бегло, и в устах Вивьен этот язык звучит мягче, чем ее родной английский, чувственнее и легче.

Набросок, сделанный Вивьен, и готовая деталь наряда для «Gold Label»

Остается 15 часов, впереди длинная ночь. «Нужно дождаться последней минуты, чтобы все молекулы собрались вместе, а затем – вжик! – Андреас изображает то ли дерево, то ли ядерное облако, и его жестикуляция так же неудержима и непонятна, как и акцент. – Понимаете, мы делаем это для себя, Вивьен и я, делаем все как можно лучше, почти идеально. И не важно, что думают другие. По крайней мере, нам кажется, что все девушки выглядят восхити-и-и-тельно».

Остается 14 часов. Сейчас почти два часа ночи. По правде говоря, я выходил в кафе «Флор» и заправлялся эспрессо и виски, пытаясь уследить за нитью разговора о моде… А Вивьен, когда я в 2 часа ночи вернулся, погружена в продумывание порядка выхода моделей на подиум, музыку и работу с моделями. Эти люди вообще когда-нибудь спят?! Сейчас вот занимаются «образцами для показа» – то есть предметами одежды, которые никогда не поступят в массовое производство, но которые, возможно, появятся на редакторской странице «Vogue» или будут выполнены на заказ для привилегированного богатого клиента. Похоже, больше всего вопросов вызывает вязаное бикини цвета металлик: можно или нельзя его для завтрашнего показа дополнить драпировками или вязаным жилетом. Выглядит бикини, надо отметить, очень сексуально. Последние примерки и подгонки выполняются на штатной манекенщице, очень бодрой и столь же красивой. Вивьен сосредоточенна и спокойна – она много лет работает в этом бизнесе и участвовала во множестве парижских показов. Она рассматривает моментальные снимки моделей и говорит то ли мне, то ли себе, то ли любому, кто услышит: «Абсолютно не представляю, что нам делать», однако очевидно, что она-то знает. На полу лежит 29 похоронных мешков на молнии с розовыми углами и именами выбранных моделей и их фотографиями крупным планом – это сумки с одеждой, в которые убраны наряды для показа. По два в каждой. В основном имена моделей непроизносимые, среднеевропейские.

«Это тенденция последних десяти лет», – поясняет помощник Вивьен Рафаэль.

«Славянские скулы и холодноватые манеры – не те черты, за которые Вивьен нанимает манекенщиц, однако других сексапильных моделей с серьезным отношением к работе сейчас найти еще труднее. Совершенство должно выглядеть естественно», – рассуждает букер.

Наконец пресс-релиз готов, Лора его сократила, а Андреас подправил и одобрил, поставив свою подпись под словами его «дорогуш» – то ли в шутку, то ли всерьез.

«Я хочу назвать показ «Все связано», – написала Вивьен, – вот чему посвящена моя «Климатическая революция», вот что я хочу донести до людей: все, что каждый из нас думает, или говорит, или делает, имеет большое значение».

Остается 13 часов с небольшим. Сейчас 3 часа ночи, и работа над коллекцией и порядком выхода моделей закончена. Вивьен, ссутулившись, сидит на стуле, глаза у нее слегка покраснели, она жалуется, что ноги распухли, и потягивает красное вино. Андреас пьет белое.

«На самом деле сейчас главное – порядок выхода на подиум. Нужно его хорошо продумать, особенно какой наряд пойдет первым. Он задает тон». В итоге решают, что надо начать с одного из ансамблей по мотивам творчества Фриды Кало, его будет демонстрировать угловатая андрогинная модель из Японии. Ее фотографию уже тысячу раз перемещали на доске, но она то и дело оказывалась в начале. Аюма будет демонстрировать белое платье-футляр, а Марта, среди прочего, – кружево из синели. Много внимания в последний момент уделяется и деталям оформления, которые свяжут всю коллекцию воедино: идея паломничества, отсылка к Фриде Кало. Часть из них только сейчас делается: украшения на голову с гигантскими цветами и тисненой лентой, венки и посохи. «Никто лучше Андреаса этого не сделает, не оформит, – сердито заявляет Вивьен. – Работаем, пока не сделаем все правильно. То есть идеально, и, когда увидим, что все получилось, тогда можно идти спать». Вивьен и Андреас помогают окончательно условиться о ценах, которые уже обсуждались в Лондоне и Италии: они начинаются с просто высоких и доходят до неподъемных даже для олигархов. Уже поздно, и кое-что может подождать до окончания показа; после него в задней части выставочного зала будут проходить дни продаж.

4 часа утра. Похоже, во время Недели моды в Париже такси не найти. Я целых полтора часа иду пешком до квартиры друга. Если обувь от Вивьен Вествуд не самая практичная, она, как оказалось, выигрывает благодаря удобству и носкости. По крайней мере, мужская.

До показа 5 часов. Я немного поспал. Большая часть команды Вивьен даже не ложилась. В 8 утра они переместились из шоу-рума на Рю-дю-Май на место проведения самого показа, где бригада строителей и декораторов за ночь соорудила зону показа и кулисы. Обычно здание на Рю-Катр-Септамбр, 18, недалеко от Биржи, занимает банк. Оно представляет собой грандиозный центральный атриум, не то викторианский оперный театр, не то футуристический ангар. Он будто декорация к фильму «Бегущий по лезвию» в обновленной версии Тима Бертона. Внутри очень просторно. По центральному коридору можно пролететь на небольшом самолетике. Нам нужно подняться по огромной лестнице, которую охраняют грозные, громко переговаривающиеся между собой секьюрити в темных очках и костюмах от «Hugo Boss», а потом пройти через барьеры безопасности – все это создает атмосферу как на приеме у королевы. Вокруг гремит музыка – проводят саундчек, а сам композитор, Доминик, пожевывая шарф и сгорбившись над пультом, дорабатывает заключительную часть, под которую в конце показа должны выйти на подиум Вивьен и Андреас. Помимо атриума в банке есть три подземных этажа, видные через сплетение стеклянных мостиков и полупрозрачных полов. Из этих подземных уровней поднимаются эскалаторы, и именно оттуда будут появляться, а затем исчезать там модели, обойдя шестиугольный подиум, окруженный толпой фотографов – ожидается, что их будет 80. По стенам галереи развесили гигантские зеркала, в которых, поднимаясь и спускаясь, как по лестнице Иакова, будут отражаться модели, а также зрители и фотографы, словно попав в Зазеркалье.

Подвальная часть здания залита естественным светом, там установили 40 кабинок для переодевания с сияющими лампочками. В них кипит бурная деятельность. Вэл и Сэм создают «забрызганные грязью» образы, резко стряхивая с кисточек коричневую краску. Модели моргают.

До показа остается 2 часа, и Кико созывает производственное совещание. Пара десятков сотрудников «Vivienne Westwood Group» со всего мира, говорящие в общей сложности на 12 языках, будут приветствовать и рассаживать журналистов, клиентов, покупателей и спонсоров из разных уголков мира. Треть мест займут гости с Дальнего Востока – журналисты и покупатели из Китая, Тайваня, Гонконга и Японии. «Мы в необыкновенном зале, – воодушевляет коллектив Кико, – и показ должен получиться потрясающим!» Например, Лора споткнется в туфлях на каблуке от Вивьен Вествуд и полетит вниз со ступеней. Эффект домино остановит один из множества мужчин в костюмах из шотландки от Вивьен Вествуд.

У подиума три ряда сидений, рассадка подчинена строгой иерархии. «Вероятно, так же было и в Версале», – острит мой друг-француз. Представители английской, американской и дальневосточной прессы сидят в первом ряду, откуда они первыми увидят моделей. В другом углу, откуда видно лучше всего, усядутся «покупатели от-кутюр» – избранные женщины и мужчины, которые покупают модели линии «Gold Label» прямо с подиума для своей коллекции или для себя лично. У Вивьен был один верный клиент, который скупал все без исключения наряды из каждой сезонной коллекции, тратя сотни тысяч фунтов. Сотрудники изданий «Time», «Harper’s Bazaar», «The Sunday Times», «The Telegraph», «Marie Claire», «The New York Times», «The International Herald Tribune» займут лучшие места. Много мест оставлено для редакторов «Vogue» из разных стран. На переднем ряду среди представителей модных журналов со всего света будет сидеть Джин Крелл – сотрудник японского издания «Vogue». Крелл – бывший владелец магазина «Granny Takes a Trip» и, разумеется, легенда моды, человек, продававший в Лондоне глэм-рок. А еще он когда-то был квартирантом Вивьен, которая, по его же словам, одна сумела спасти его от героиновой зависимости и преждевременной смерти.

Этажом ниже ждут модели в футболках с надписью «VW GOLD LABEL SS 2014»^[2], их сложные высокие прически «помпадур» спрятаны под сеточки для волос, и они напоминают образцовых и суровых северянок, наряженных в стиле рокабилли. На большинстве девушек одни только крохотные трусики-тонг.

Остается полтора часа. Проводится репетиция прохода в обуви. Это принятый на модных показах ритуал, однако для Вивьен Вествуд он имеет особую важность, ведь ее обувь, как известно, имеет очень высокие платформы и каблуки, а кроме того, все помнят печально известное происшествие 1993 года, когда Наоми Кэмпбелл упала в них прямо на показе. Так что репетиция будет не лишней. Рост моделей 1 м 80 см, каблуки – 18 сантиметров, да еще и необходимо добираться до подиума на движущемся эскалаторе – право, стоит как следует все отрепетировать. Приезжают последние модели.

Теоретически до начала показа осталось всего лишь полчаса. Сейчас 4 часа дня, нам позвонили из Французской федерации высокой моды и сообщили, что предыдущие показы задержались, так что наше выступление, вероятно, начнется в 16:45. Все явно с облегчением выдохнули. Вивьен снимает платья с вешалок, поправляет замысловатые гирлянды и венки в стиле Фриды Кало, фотографы щелкают все подряд. Модели к этому привыкли и позируют на абсолютно белом и черном фонах. Идеальные красотки то с серьезным выражением лица, а то с кокетливым и игривым фотографируются то по двое, то по трое, позируя перед бессчетным множеством смартфонов и безымянных фотографов, у которых тоже есть разрешение на посещение всех зон. Их снимают прямо рядом с вешалками с нарядами, в сеточках для волос, держащих прически. В одних трусиках или полуодетых. Спрятаться негде, и любые снимки могут оказаться в Интернете.

Модель Хуана Бурга в репетиционной футболке

Мне вдруг почудилось, что Вивьен с шарфом на голове и в очках – хозяйка странного борделя. «Вообще-то я порядочно устала, – признается она. – Но в итоге же получилось красиво, правда?»

До показа 5 минут. А у нас, судя по всему, непредвиденная ситуация. Приближается цунами – волна подобострастного люда, освещенная дуговыми лампами, а в центре – крошечная, но мгновенно узнаваемая фигурка Памелы Андерсон. Ростом она чуть ниже среднего даже на каблуках от Вивьен, но, украшенная пышной копной волос, сияет, как настоящая звезда, – верная, хотя и недавняя, муза в мире Вивьен Вествуд. Она прилетела из Лос-Анджелеса специально на показ и остановилась в номере люкс в отеле «Атене Плаза». После мероприятия запланирован ужин с Памелой и бывшей моделью Вивьен по имени Карла Бруни, довольно известной в Париже – или мне это кажется? «Будет всего лишь несколько друзей: мы все очень устали», – поясняет Кристофер. Памеле, Карле и Вивьен есть чем поделиться друг с другом: все они занимаются экологической политикой и правами животных. Представляете?

Итак, Сьюзи Менкес наконец усаживается, Памела Андерсон тоже, и показ начинается – на полчаса позже, но ровно за три минуты до того, как Французская федерация высокой моды могла бы оштрафовать Вивьен. Свет гаснет, и в 30 метрах над нами зажигается дуговая лампа, направленная на эскалатор, по которому первая модель поднимется в атриум. В гигантских зеркалах отражаются фотографы и появляется модель, открывающая показ, – и вот 450 человек вытягивают надушенные дорогими духами шеи. Весь атриум сияет фотовспышками, а повсюду, кроме первого ряда, над головами зрителей колышется целое поле смартфонов, будто вдруг расцвели две сотни крокусов. А что касается первого ряда, то не фотографировать же таким гостям самих себя!

Длительное напряжение позади, и вот появляются модели – калейдоскоп из нарядов по мотивам творчества Фриды Кало, их сменяет одежда, расцветками и текстурой напоминающая о паломниках и фольклоре, а в заключение – дань серьезной моде, Иву Сен-Лорану и строгому крою в барочном стиле, благодаря которому в эпоху пост-панка Вивьен и сделала себе имя. Все модели выглядят очень серьезно и очень сексуально благодаря своей холодности: это их профессиональная броня. Двенадцать минут кажутся такими долгими. Воспринимать происходящее непросто, слишком много зрительной информации, а ведь никто ничего не поясняет, не рассказывает, и девушки упорно сменяют друг друга каждые 30 секунд. Время от времени кажется, что мир вокруг – цвета и формы, невероятной красоты вещи и модели – начинает вращаться тише, как в замедленной съемке. Девушки уходят с подиума, исчезают из моего поля зрения, их невесомые наряды колышутся вопреки закону гравитации, но при этом отягощены грузом ответственности перед империей моды. В нарядах чувствуется ирония: разве не забавно, что красоту можно завернуть в ткань и облечь в человеческие формы? И вот я осенен красотой. Показ завершен, мы встаем с мест, и я вдруг вижу, что глаза Марка Спая полны слез восторга. Такого не ожидаешь от дородного человека пятидесяти лет в клетчатой фланелевой рубашке. «Это одна из ее величайших коллекций, – говорит он. – Создавать их она умеет лучше всего».

Показ закончен. За кулисами поднимается небольшая суматоха: кому первому выходить на подиум – Андреасу или Вивьен, в суете теряется букет, который она должна нести. В итоге они идут по подиуму, держась за руки, а потом Андреас отпускает ее руку и начинает аплодировать Вивьен вместе со всеми, а она, как обычно, скромно улыбается под бурные овации.

Вивьен и Андреас на поклонах, без букета, утерянного за кулисами

Вы будете потрясены: четверть миллиона фунтов стерлингов. Всего 12 минут. Шестьдесят нарядов. И 1800 человеко-часов. Нельзя не подивиться тому, зачем же все это нужно. Как говорил лорд Честерфилд (вообще-то про секс, но к моде это тоже относится), действо нелепо, цена заоблачная, а удовольствие мимолетно. Конечно, мир должен быть населен, и, разумеется, населен людьми, одевающимися по моде. Каждый восхищен прекрасными прозрачными тканями, облекающими идеальные фигуры. Можно многое сказать о любом виде искусства, воспевающем человека, и назвать его наукой, ремеслом, религией – особенно здесь, в Париже. Но что до культа моды, в отличие, например, от изобразительного или даже кулинарного искусства, то она создает фетиш из настоящего, магия этого «сейчас» подчас причиняет вред моде как таковой. Все дело в экономике, будь она неладна. Какие из созданных моделей выдержат проверку временем? Зачем создавать все больше и больше? Чем Вивьен может оправдать огромные расходы, авиаперелеты, огромные усилия и сосредоточенность сотен работников, в высшей степени талантливых и слишком низкооплачиваемых? К ее чести, она обращает внимание на эту критику и любые подобные намеки и часто выслушивает их, не стремясь скрыться. За год, проведенный с Вивьен, я узнал больше, чем людям в принципе может посчастливиться узнать о том, почему мода имеет значение, о том, что именно снова и снова привлекает поклонников творчества Вивьен и что дает ей силы творить. Конечно, нельзя отрицать промышленный императив – экономику. Сейчас множество людей доверяют свое существование неиссякаемой творческой жиле Вивьен и Андреаса. В их работе есть и кое-что еще: страстная вера в важность моды как центра культурной жизни и страстное желание Вивьен посредством одежды объяснить, каким она видит мир.

После показа вокруг Вивьен собирается толпа журналистов. Она, хоть и ненадолго, оказывается в эпицентре торнадо: представители прессы, работающие камеры, прямой телеэфир. Вивьен совершенно спокойна, и, похоже, она единственная здесь женщина, которая не беспокоится из-за своего наряда и внешнего вида, уверенная, что стиль ее и так будет заметен. Она бойко и коротко отвечает журналистам, задающим вопросы о моде на французском, итальянском и немецком. И все-таки основной международный язык моды – английский и американский английский. Даже тайцы о моде говорят с акцентом Кэрри Брэдшоу. И из этого гвалта доносится хрипловатый голос с дербиширским акцентом: «Мне представилась девушка-паломница…»

На следующее утро я в состоянии легкого похмелья сижу с Вивьен в шоу-руме, мы ждем приезда покупателей.

«Некоторые места рождают легенды, – говорит Вивьен, – как остров Кифера, где появилась на свет Венера». Конечно, не такой ответ вы ожидаете услышать на вопрос «Вам нравится Париж?», однако отнеситесь к Вивьен терпеливо. «Париж изменил мою жизнь. Дело вот в чем: я помещаю себя в разные ситуации. Сижу здесь, в Париже, с тобой, я модельер – потому что считала, что мой долг им стать. Ради Малкольма, с которым я тогда встречалась и который оказался в затруднительном положении. Я сказала ему: «Малкольм, или я помогаю тебе с музыкой, или ты помогаешь мне в магазине. Одно или другое. Тебе решать». Он ответил: «Мода, и только мода». И занялся музыкальным бизнесом! Тогда я и приняла решение идти дальше и доказать что-то себе, создала коллекцию «Пираты» и приехала в Париж. И на самом деле влюбилась в этот город. А когда влюблен, кажется, будто всегда что-то такое знал: будто я всегда знала, что Париж для меня играет большую роль, и будто я всегда знала, что в некотором смысле мне было что сказать миру моды. Люди до сих пор удивляются, как можно сперва быть панком, а потом попасть в мир высокой моды, но все связано. Именно поэтому мы и назвали одну из ранних коллекций «Punkature» («Панкутюр»). Понимаешь, для меня важна не сама мода, а история, стоящая за ней. Важны идеи.

Но нужно начать рассказ с Парижа, потому что Париж – стержень той части моей жизни, которая связана с одеждой. В самый первый раз я приехала в Париж вместе с панк-группой Малкольма «The New York Dolls». Они как раз собирались давать здесь концерт. Но только годы спустя я начала по достоинству ценить город – его искусство и историю. И это благодаря моему другу Гэри Нессу. О нем поговорим позже. А сейчас вот что: есть вещи, о которых я могу рассказать только для этой книги, потому что прошло какое-то время и некоторых людей – Малкольма, Гэри – уже нет с нами. Когда я в Париже, я много думаю о Гэри. Здесь мы с подачи Гэри создавали немыслимые, небывалые вещи, потому что он действительно знал то, о чем говорил, в историческом плане. Я хочу сказать, что идеи приходят ко мне, потому что мне интересно прошлое. Мне интересны гении прошлого; те идеалы, которым люди хотели раньше соответствовать. Мне интересно, каким они раньше видели окружающий мир. Нас очень многому может научить прошлое – происходившие когда-то события, идеалы людей прежних времен, их надежды на будущее. В Париже ощущаешь это очень явственно.

Приглашение на показ коллекции «Ностальгия по грязи», первой коллекции Вивьен, показанной в Париже

Идея показа в Париже пришла Малкольму. Было начало 1980-х годов, и мы как раз наняли личным помощником француженку Сильви Грумбаш, работала она отлично. Мы собирались демонстрировать третью коллекцию. До этого были «Пираты» и «Дикари», а третья называлась «Буффало». Официальное название у нее было «Ностальгия по грязи», по названию одноименного магазина, которым мы тогда владели. Так начался неоромантизм. Мое истинное «я»! Мы уже показывали «Буффало» в «Олимпии» в Лондоне и решили устроить повторный показ в Париже. Дело в том, что к 1981–1982 годам я уже тысячу раз видела, как мои вещи копировали и демонстрировали на парижских подиумах. К примеру, вещи в стиле панк продавались по всему Парижу.

Короче, мы устроили показ в Париже, в кафе «Анжелина» на Рю-Риволи. Конечно, по сравнению с нынешними показами организован он был на скудные средства, зато эмоций было гораздо больше. И не только потому, что я была моложе и мне это было в новинку. В те дни сотрудники журналов мод приходили на показ, а на следующий день одалживали ваши наряды для съемок. И все. Все делалось в один присест. Так везде делали: во французском «Vogue». В итальянском. Даже в американском. Итальянский и американский «Vogue» сделали мне имя. Это произошло так стремительно! Столько было радости! Ты сразу видел, какой эффект после этих съемок бывает: моментальная реакция. Но, конечно, мир моды тогда был меньше.

Я совсем не нервничала. Ни капельки. Я никогда-никогда не нервничала. По крайней мере, не из-за одежды. Никогда. Я говорю себе: «Я люблю одежду и выложилась по полной». Первый показ в Париже в 1983 году коллекции «Буффало» стал сенсацией. О нем писали во всех газетах, во всех журналах. Я была в таком восторге! Тем не менее потребовались многие годы, прежде чем я почувствовала, что меня полностью признали в Париже, как сейчас, и смогла спокойно называть себя модельером. Обо мне всегда упоминали итальянцы. Я многим обязана Италии. А еще итальянскому и американскому «Vogue»: в них великолепно обо мне отзывались, эти журналы с самого начала поддерживали меня – как раз благодаря парижским показам. Так что с самого начала Париж начал менять всю мою жизнь. В ней стало меньше панка. Меньше желтой прессы. Меня начали воспринимать всерьез. Но это произошло не только из-за парижан или французской прессы. Первыми меня поддержали итальянцы, американцы и прежде всего японцы, которые приехали в Париж, чтобы приобрести вещи для модных магазинов. И вот как обстояли дела: все было весьма странно, но я тебе расскажу, хотя и не должна. В то время, например, Джону Гальяно так нравились мои работы, что он их копировал, причем достаточно точно: я это знаю, потому что он, бывало, заходил в мой магазин. А я с подругой отправилась на показ Джона в Париже, и ей показ понравился, и не зря, да и мне понравился, но это потому, что он повторял мой собственный показ, прошедший годом раньше. Я тогда подумала: что ж, мода – штука действительно странная. Но так оно и есть. Она странная. Журналисты писали, что мои вещи носить невозможно, но на следующий сезон и через один все мои наряды, скопированные другими, продавались гораздо дороже, да и принимали их лучше. Ну, не знаю. Я тогда расстраивалась, еще как расстраивалась. Зато я знала, что у меня отличные вещи и что время играет мне на руку. Хотя все это было странно и очень огорчало.

Образ «девушки из Буффало», 1982

Так прошла часть моей жизни в Париже. Здесь все и началось. Видишь, создавать одежду – как рассказывать историю. Вот сегодня утром, лежа в постели, я читала книгу о китайском искусстве и пыталась понять, разглядывая артефакты, каким образом они думали и каким видели мир. Или, например, я говорю о модели в одежде из вчерашней коллекции: «Похоже, что она собралась в Кентербери». И это то же самое, что открыть книгу и изучить средневековую рукопись. И с этой биографией так же: она – рассказ о том, что я хочу донести до людей при помощи моды, активистской деятельности и самой своей жизни. Это не копия. Конечно, она не может отражать всю меня. Но на ее написание что-то меня вдохновило. Ты делаешь что-то под влиянием вдохновения; задерживаешь дыхание – и понимаешь: она паломник. Ее плащ должен быть самым лучшим плащом из всех возможных. Как разноцветная одежда Иосифа. Или как плащ Волшебника из страны Оз. Или плащ трубадура. Если ты можешь впитать в себя эти мотивы, то в итоге получишь представление о «плаще». А чтобы получить представление о Вивьен – хотя я и не уверена, что мне бы этого хотелось и что это возможно, – тебе потребуется найти источники информации, идеи из прошлого и цели на будущее. Как в случае с плащом. Именно благодаря идеям одежда становится неподвластной времени. Важной. С ней что-то связано. Это как ностальгия. Или понимание, что всегда любил Париж. Ностальгия по чему-то, что ты уже и так знаешь. И когда ты встречаешь это что-то в жизни, тебе сразу все ясно. Это что-то ты понимаешь, узнаешь. И если у меня есть талант, я думаю, он состоит в этом».

Вдруг Вивьен поднимает на меня глаза. «Ты знаешь «Пиноккио»? – спрашивает она с акцентом итальянца, приехавшего из английского городка Глоссоп. – Я про книгу, не про фильм. Фильм не смотрела. «Пиноккио» – первая в списке моих любимых книг. А еще «Алиса в Стране чудес». Нужно проявлять свои лучшие качества. В том числе и это я хочу сказать в нашей книге. Проявляйте свои лучшие качества. И слушайте свою совесть.

Это словно создавать коллекцию: сперва ты начинаешь придумывать историю. Некую канву. Вот она. Я хочу каждую минуточку внимания, которую уделишь этой книге ты, которую уделит любой человек, читая ее, использовать ради самых лучших целей. Нужно искать красоту. Во всем. В каждом моменте. И в каждом человеке.

«Жил-был… – написано в «Пиноккио», – обыкновенный кусок дерева…»

Девочка в платье экономичного кроя

Образчики, по которым строится жизнь, в самом начале для нас непостижимы, постичь их удается позже, когда тяжкий груз обстоятельств смиряет наш мятежный дух.

Сэмюэл Патнэм. Франсуа Рабле, человек эпохи Возрождения

Всю свою жизнь я жила так, будто я молода, но сейчас я стала старой и поняла, что драгоценна не только молодость, но и кое-что еще.

Вивьен Вествуд

«Первое, что действительно важно обо мне знать, – я родилась во время Второй мировой войны. Карточки. Все такое. Я бананов не пробовала до семи лет. Правда, когда попробовала, мне не понравилось. Был дефицит. Всем приходилось вязать. Можно даже найти тогдашние схемы вязания свадебных платьев. Все часами вязали. А еще мы искали ореховые скорлупки, раскрашивали их и делали из них небольшие веточки с цветами. Жили под девизом «Сделай сам».

Вивьен теребит руками свою вязаную юбку, а затем берет со стола свою детскую фотографию.

«Я модельер, а еще я из тех, кого называют активистами. Мне кажется, с малых лет я была такой. Мне иногда неловко рассказывать о том, из-за чего может сложиться впечатление, будто я была особенной или какой-то пай-девочкой. Это не так. Мне просто не хотелось распространяться о том, что с самого детства я ощущала в себе бойцовский дух. Мне кажется, люди с малых лет ведут себя сообразно своей натуре. И это своего рода ключик к пониманию меня, в том числе и как борца за свободу. Нет, это не ключик, а важнейшая точка отсчета. Вот пример того, какой смешной и порывистой я была. Во время обеда в школе – ланча – мы все ждали, когда войдет наша классная дама и, как обычно, спросит: «Кто разговаривал? Встаньте». А на этот раз пришла завуч, миссис Бус, и задала тот же вопрос, а я подумала: «Что будет, если я встану? Дай-ка проверю». Я думала, меня похвалят за то, что я созналась, хотя на самом деле ела молча. Так что я встала и сказала: «Я». Хотя это была не я. Встала только я одна, но мне не было страшно, так как миссис Бус меня любила, а мне казалось забавным мое фарисейство. Вот глупость! А еще я подумала, что все остальные тоже сознаются. Я правда так думала. Как в «Спартаке»: «Это был я, это был я». Но больше никто не встал. Помню, миссис Бус и вправду меня похвалила за то, что я встала, – я знала, что похвалит. Но еще, помнится, подумала: ставишь себя под удар, а получается дурацкая шутка. Так вот я познала некую соразмерность мира. Меня правда нельзя было назвать равнодушной. Я осознавала свою необычность; я так чувствовала. Мне это чувство особости не в диковинку. И я с раннего детства чувствовала, что я человек действия – именно такой я себя ощущала. Вот так. То, что я ставлю себя под удар, – это инстинкт. Но это не альтруизм. Тогда я думала: «Что ж, больше я так не сделаю». Но, конечно, делала».

Девочке на снимке, судя по всему, 4–5 лет. Фотокарточка с загнувшимися от времени уголками – она такая давняя – черно-белая, но, несмотря на это, она приковывает к себе внимание. Девочка на фотографии – Вивьен. Она пытается улыбнуться, настороженно глядя в камеру, на ней новый, связанный матерью свитер с рисунком фэр-айл: в нем она в 1945 году пошла в школу.

«Да, мне здесь четыре или пять».

Вивьен Изабель Суайр в возрасте 4 лет и 9 месяцев

Эту фотографию, лежавшую на раскройном столе в студии, из окон которой далеко внизу видны крыши домов лондонского района Баттерси, Вивьен без конца крутит, перебирая пальцами с широкими ногтями. Детских фото у нее мало, и не потому, что родители не хотели запечатлеть на память ранние годы жизни старшей дочери. Мало фотографий – просто показатель того, как развивалось фотографическое искусство в Великобритании в середине века. Семья из графства Дерби, из рабочей среды, как у Вивьен, фотографировалась только по праздникам, на свадьбах и крестинах – или же для газеты, если об этих людях вдруг сочиняли репортаж. К 21 году у Вивьен уже накопились фотографии, сделанные по всем перечисленным поводам. А эта – одна из первых фотографий, по которым сразу видно: это Вивьен.

Вивьен на фотографии четыре с хвостиком, а сейчас ей уже 72, как она с горечью призналась, – но она нисколько не изменилась. Такая же недоверчивая, насмешливая. Застенчивая, но упрямая – такова маленькая Вивьен, хотя, мне кажется, многие 4–5-летние дети именно так себя и ведут, вступая в мир. Полагаю, она такая на этой фотографии, потому что испытывает смешанные эмоции: она волнуется перед началом новой главы жизни и ей неуютно в новой одежде.

«Терпеть не могла, когда надо мной смеялись или когда могли подумать, что я глупая или еще маленькая. Поэтому я решила никогда не улыбаться на камеру. Ну хотя бы постараться. Мне необходимо было, чтобы меня принимали всерьез!

Из той поры мне больше всего запомнилось короткое платье, которое также сшила мне для школы мама. Думаю, оно мне правда шло, хотя в детстве оно, кажется, мне не нравилось, как и этот джемпер. Оно, то платье, было коричневым с маленьким воротничком в бирюзово-белую полоску. Простое, из коричневой шерсти, наподобие платьиц девочек из сиротских приютов. И на самом деле оно наверняка мне шло, но мне оно не нравилось. Мне всегда хотелось чудесное, красивое платье, как у принцессы, но у меня такого не было – как у маленькой принцессы Елизаветы или принцессы Маргарет Роуз. А это платье казалось мне ужасным, как у сиротки Энни, хотя на фотографии видно, что на самом деле оно было очень симпатичное и хорошо сшито. Моя мама серьезно относилась к одежде и к тому, что мне носить. Она сама нам все шила. Нам повезло, потому что она работала на ткацкой фабрике. Она портила здоровье, работая ради нас сверхурочно, чтобы у нас были хоть какие-то вещички, какая-то одежда. Впрочем, воспоминание о платье связано не с мамой, а с кое-чем другим. Я носила его, когда пошла в школу. Однажды я совершила ужаснейший поступок – этот день врезался в мою память. Прошло всего несколько дней с начала занятий, и я бежала из школы домой по холмистой пустоши – а мы жили в сельской местности, за деревней, у главной дороги, соединяющей две деревни. Я бежала обедать. До дома было, пожалуй, не больше двух третей мили, но и мне тогда было всего четыре года. Наши дома стояли между холмами, и по обе стороны дороги были очень крутые склоны, на вершине которых простирались поля. Я просто поднималась по склону и шла по бровке. В то время года было много малины. Вдоль края шел невысокий заборчик из деревянных колышков, за которые нужно было крепко держаться. Один мальчик – я помню, как его зовут, но не скажу, хотя ладно, скажу: Барри Свиндл – приходил к своей бабушке, которая жила рядом с нами и за ним иногда приглядывала. Я его почему-то боялась, очень боялась, поэтому и старалась залезть повыше, на склон. В тот день он был вместе с Брайаном Марсденом. Полагаю, сейчас они оба очень приятные мужчины. Так вот, склон был скользкий и влажный от глины, а он стоял, преградив мне дорогу, на узкой тропинке со своей палкой, и нам было не разойтись, так что мне пришлось спускаться вниз по всей этой глине и грязи, чтобы его обойти, и ноги у меня скользили и разъезжались. Но я знала, что он ударит меня палкой, если я пройду рядом, так что пришлось, испачкав платье, съехать вниз на другую тропинку. Я ободрала ноги, а в школу после обеденного перерыва опоздала. Так вот, когда меня спросили, почему я опоздала, я сказала, что тот мальчик столкнул меня в грязь, но это была совершеннейшая ложь. Не знаю, почему я соврала. Я про это еще никому не рассказывала. А мальчика вызвали в наш класс. Я себя ужасно чувствовала. Сейчас мне бы хотелось перед ними обоими извиниться. Видишь, у меня развито чувство стыда и вины. В конце концов я поняла, что, пожалуй, даже в некоторой степени восхищалась Барри Свиндлом и Брайаном Марсденом и любила их. Правда, взрослым дома я ни в чем не призналась. Сказала, что поскользнулась. Если бы я могла сегодня поговорить с той маленькой девочкой, маленькой Вивьен Суайр, я бы сказала ей: «Не бойся. Не надо. Если ты скажешь правду – настоящую, взрослую правду, – люди не будут злиться. По крайней мере, впоследствии». И я вот как считаю: всегда слушайте детей. Вот поэтому я и помню то платье».

Из синего файла с бумагами и записочками Вивьен достает маленькую заметку, написанную от руки на мягкой пожелтевшей бумаге военных лет, которую ее мать Дора отправляла в местную газету. Разборчивый уверенный почерк с завитушками, как и у Вивьен. Читаю:

Суайр.

8 апреля 1941 года в Партингтонском родильном доме в Глоссопе Гордону и Доре Бог принес ценнейший дар – дочь. Вивьен Изабель.

Первая внучка мистера и миссис Э. Болл.

«Моя мама очень мной гордилась. Она гордилась мной, когда я была маленькой, и, я знаю, она потом тоже гордилась мной – той, кем я стала. Помню, она говорила, что я уже в полтора года наизусть читала стихи. Наверно, она имела в виду детские стишки-потешки. Мама рассказывала, что, когда мне был год и два месяца, к нам пришел почтальон и я поздоровалась: «Доброе утро, мистер Винейблс», а он ответил: «Господи боже, миссис Суайр, ваша девочка болтает лучше нас с вами!» У меня всегда был акцент. Помню, когда мама попала в больницу, уже незадолго до смерти, и я приходила навещать ее, она всегда звала медсестер и спрашивала: «Вы знаете, кто эта молодая девушка? Вот это, юные леди, Вивьен Вествуд, моя дочь, она модельер, ну, вы знаете». Одно из последних воспоминаний, которое сохранилось у меня о маме, – когда мимо нее прошла медсестра и мама узнала ее и помахала рукой. Она, моя мама, была очень общительной. Мой сын Бен был с ней, когда она уходила. И она ему сказала, довольно разборчиво сказала: «Я не хочу умирать». Андреас – они друг друга обожали – плакал, он тоже был рядом до конца. А меня не было. Я была на акции протеста. «Кампания по ядерному разоружению». Я договорилась, чтобы освободиться пораньше и увидеть мамулю, но они позвонили мне первые… никогда не знаешь, как быстро все случится. Мне ее не хватает. Вот так. Не хватает».

В студии в Баттерси, где мы разговариваем, до сих пор ощущается постоянное присутствие Доры, матери Вивьен. Я знаю ее, правда только по рассказам друзей, семьи и Вивьен, и восхищаюсь ею. Конечно, один из ключей к пониманию человека – понять его мать. Вот, например, бродит маленькая собачка Доры, Джеки, она уже совсем старая. Дора умерла в 2008 году, и с тех пор ее собака живет то у Вивьен, то у ее сына Бена. О Доре постоянно помнят еще и потому, что Вивьен, теперь тоже мать и бабушка, все больше на нее похожа: об этом мне сказали и сыновья Вивьен, Бен Вествуд и Джо Корр, и брат Вивьен Гордон Суайр. Похоже, Дора Суайр и Вивьен Вествуд обе дерзко отвергли конформизм и вошли в пожилой возраст, не злясь на свое угасание, а просто его не замечая.

Объявление Доры Суайр о рождении дочери

«Моя мать Дора Болл родилась в деревне Тинтуисл в Дербишире. В семье было пятеро детей, она была второй по старшинству. Ее отец, мой дед, похоже, был несчастным и разочарованным мужчиной. Он ушел из школы в 14 лет и устроился прядильщиком на хлопковую фабрику. Дед был очень умен и дети его тоже, но он вел себя как тиран: однажды на глазах у мамы и Беатрис он в приступе ярости вышиб у кота мозги – у него был жуткий нрав. Несмотря на все его недостатки, мой дед был грамотным человеком и всегда много читал. В 1928 году Дора ушла из школы и в итоге устроилась на фабрику ткачихой. Может, из-за этого Доре всегда хотелось для своих детей самого лучшего – чтобы они добились всего, получив образование.

Моя мама Дора и папа Гордон были очень счастливы вместе всю свою жизнь. По крайней мере, нам, детям, так казалось. Он был такой же сильной личностью, как моя мать, а еще он был очень амбициозным и предприимчивым. Помню, он хотел переехать в Канаду или Австралию. А мама настояла, чтобы они остались жить рядом с ее матерью. Я так гордилась своим отцом, он был очень красивым мужчиной. Родители познакомились на танцах, и умер мой отец, когда ему было чуть за семьдесят, тоже на танцах. Потом мама говорила, что, если бы они не станцевали тогда шотландский «гей-гордонс», он до сих пор был бы с нами. У меня было просто великолепное детство. Идиллическое. Я родилась в сельской местности, родители у меня были чудесные, они все для нас делали, для меня, для Ольги и Гордона. А еще мой отец много интересного знал о природе. И был неплохим спортсменом и отличным танцором, очень общительным человеком, пользовавшимся большой популярностью. Самый лучший отец в мире! Родители подарили нам волшебное детство. Мы жили в Миллбруке у дороги, в полумиле от Холлингворта и в миле от Тинтуисла, в одном из каменных коттеджей. У нас были родственники в обеих деревнях, совсем неподалеку, и они часто заходили к нам в гости, и каждый раз мы ощущали это как особое событие, оттого что наш дом и семья, включая меня, должно быть, особенные, – по крайней мере, так мне казалось!

Вот такая семья. Мы на самом деле проводили много времени в деревне, навещали друг друга, вместе гуляли, ходили в Тинтуисл и Холлингворт и обратно. Очень приятно отправиться на прогулку и по дороге зайти к родственникам, выпить с ними чаю. Чаще всего мы навещали тетю Этель – она была состоятельнее других, – а потом шли домой. Наши выходные так и проходили. Я очень любила своих тетушек и дядюшек. Одно из моих первых воспоминаний: я слушаю их разговоры, впитывая все, потрясенная тем, как они по-родственному похожи и насколько они при этом разные. Тетушку Беатрис ругали больше всего, потому что она ко всем придиралась и отличалась упрямством. Но у нее было доброе сердце, и я любила ее, как и остальных, и восхищалась ими. Для них я была и навсегда осталась «их Вивьен».

Почти всю стену нашей крошечной гостиной занимала угольная печь, переделанная из почерневшей металлической кухонной плиты. К ней обычно придвигали небольшой диванчик и стулья, и моя мама часами пела для нас, она очень любила петь, любила романтическую поэзию – Вордсворта и Вальтера Скотта. По вечерам она читала нам сказки братьев Гримм. Мы были окружены любовью. О войне я знала мало, разве что о карточной системе. Для меня это означало, что существовали вещи и сокровища, которых быть у нас не могло, я о них только знала. Например, не было бумажных украшений на Рождество, и нам приходилось украшать елку хромированными крышечками от банок с солью и перцем. Самым дорогим моим сокровищем был спичечный коробок, в котором лежали осколочки стекла: это чем-то напоминало пудреницу моей подруги, украшенную искусственными драгоценными камушками и жемчужинками. А еще я мечтала о павлиньем пере, правда, оно казалось такой экзотикой, что я даже не смела надеяться его получить.

Непременными блюдами на праздниках были желе и бланманже^[3], и у меня эти холодные десерты и сотни кусочков из них, украшающих пирог, почему-то ассоциируются с детским счастьем. А еще с ним ассоциируются стены гостиной, окрашенные клеевой краской, которую мой отец сделал похожей на обои, нанеся зеленую краску при помощи скомканного кусочка ткани. Мама каждый год непременно устраивала праздник в честь дня рождения каждого из детей – начиная с года, – и мы всегда летом отдыхали на море. Помню, когда нам в школе задали написать сочинение «Моя биография», мама настояла, чтобы это было упомянуто прямо во вступлении!

Мне нравился наш дом в Миллбрук-Коттеджес – нравились сами камни. Все было из камня. Стены были толщиной аж 18 дюймов^[4], и я могла играть в оконной нише. И я любила понарошку опрокидываться – делать на стене стойку на руках и переваливаться на другую сторону. Пол, на котором мы играли в стеклянные шарики, был украшен каменными флагами; у нас была каменная кладовая, каменная раковина и каменный бак для белья с цинковой полусферой внутри. Когда мои родители вставали по утрам, я забиралась в их кровать и долго читала до тех пор, пока мама не звала меня, попросив Ольгу не таскать мне больше еду и питье. Тогда я перемещалась на диванчик в гостиной, а мама говорила мне: «Убери с дороги ноги» – и подметала. Она очень гордилась нашим домом. А пока я читала, она говорила: «Вот она, наша Вивьен, в своей стихии». А Ольге она говорила: «Можно ее там и оставить, нашу Вивьен, в ее стихии». И мама была права, так и было.

Мама всегда это говорила, правда без одобрения. Но я до сих пор употребляю ее выражение, когда лежу в кровати, не тороплюсь по делам и могу почитать. Чтение для меня – великая роскошь, и всегда ею было. В итоге маме удавалось выдворить меня из дома, чему я всегда радовалась. Я весь день проводила на улице. Разбивала маленькие садики – миниатюрные сады из мха для лесных фей. Я не любила зубрить, зато обожала прыгать через веревочку. Это великолепное занятие. Особенно если прыгать через две веревки сразу. Лучше не придумаешь».

Брат Вивьен, Гордон, который младше ее на пять лет, соглашается: «Нам давали очень много свободы. Никто никогда не говорил нам, к которому часу мы должны быть дома. Мы сами возвращались домой, когда темнело, наигравшись в полях с друзьями. Мама считала так: нужно побольше свежего воздуха и фруктов и поменьше книг. Мама думала, что Вивьен слишком много читает и это плохо на ней сказывается. Так что, когда Вивьен было восемь или девять лет, она заставила ее выбросить все библиотечные карточки. Мама даже заплатила Вивьен за это: дала целых пять шиллингов, а это было ровно в пять раз больше, чем мы получали в неделю на карманные расходы. И вот какая у нас Вивьен: она взяла деньги – сумма была немаленькая! – и продолжила брать книги в библиотеке, одалживая карточки у друзей!»

Зря Дора так переживала. Вивьен с удовольствием проводила время в «своей стихии», зарывшись в книги – от Энид Блайтон до Диккенса и Вальтера Скотта, – но и к природе Дербишира относилась с любовью.

«Миллбрук-Коттеджес располагались у старого карьера. С раннего детства мама, подсадив меня, помогала перелезть через стенку позади дома, чтобы я могла поиграть в зеленой долине, где цвели голубые пролески. Я подросла, и меня стали отпускать гулять по окрестностям. Вокруг было очень красиво и уютно, пока ты не доходил до пустоши. Она была безлюдной и немного пугала. Правда, я отлично чувствовала себя без компании, и мне всегда нужно было место, чтобы побыть одной. Только когда я одна, я могу подумать. Я лазила по деревьям и прыгала через ручьи. Была сорвиголовой. Правда, когда моя подруга Норма Итчеллс спросила меня, хотела ли бы я быть мальчиком, я оторопела. Мне никогда и в голову не приходило, что может быть что-то лучше, нежели быть девочкой. Никогда не хотела ни быть мальчиком, ни чтобы мне разрешалось то, что можно им. Я родилась девочкой, и мне нравилось быть собой. Я хотела стать героем и не видела ни одной причины, почему героем не может быть девочка».

Дора и Гордон Суайр с Ольгой и Вивьен на руках. Сентябрь 1944

«Времена года, сменяясь, складывались в фоновую панораму моего мира, моих фантазий, дома, любимых людей и моего собственного «я». Одним утром в мае – это мой любимый месяц, может, как раз из-за этого воспоминания, – мамуля нарядила меня в клетчатое платьице и отправила на улицу со словами: «Подыши свежим воздухом!» Я читала на лугу под верхним карьером, земля там была мокрая от росы, скопившейся на высокой траве, в небе разносилось пение птиц, а в воздухе пахло цветущими деревьями и росой с боярышника, и тогда я сказала себе: «Я счастлива». Вот главные яркие моменты моего детства: мы с кузинами устраиваем пикники у Дэвилс-Бридж; ходим в гости и принимаем гостей, гуляем по полям с собаками. Или в полях темными зимними вечерами играем с факелами и весело перекрикиваемся. Помню праздники урожая. Помню, как прямо на снегу овцы производили на свет ягнят и их заметал снег. Помню, как писал Хаксли, «неброскую и меланхоличную красоту» английского пейзажа.

Правда, детство не было исключительно идиллическим. Когда взрослеешь, переживаешь и боль. Сперва – когда родилась Ольга, но она, конечно, ни в чем не виновата, но тогда я начала осознавать, как много могут врать взрослые. Вот как было дело: мама никогда не говорила мне, что у нее будет еще один ребенок, а я и не замечала, что она как-то изменилась – ни живота, ничего. Вероятно, мне бы захотелось иметь сестру, но мама сказала только вот что: «Хочешь на недельку поехать отдохнуть у тети Этель?» Конечно, я согласилась и прекрасно провела время, а неделю спустя тетя сказала мне: «Сегодня за тобой мамочка приедет и привезет тебе маленькую сестренку». Вот так вот. А я очень сильно разозлилась и сказала: «Я убью ее и выкину в мусор». А когда родился мой брат Гордон, мне тогда было почти пять, единственное, что я помню, – я была сильно разочарована, потому что он был очень крупным младенцем, и я все думала, какой же он огромный, он не может быть моим младшим братиком! А еще я помню, как разозлилась, когда увидела брата на коленях у мамы, осознавая, что мне-то никогда больше не стать маленькой. Правда, мне по-прежнему хотелось, чтобы меня принимали всерьез и чтобы никто никогда не знал о моем невежестве. К примеру, я помню, что всегда хотела побыть подружкой невесты, но упустила свой шанс. Когда дядя Эд и тетя Элис женились, они предложили мне «понести подкову», я не поняла, о какой подкове идет речь, а гордость не позволила признаться, что я этого не знаю.

Кроме появления Ольги и Гордона другое действительно важное воспоминание из раннего детства связано у меня с религией.

Когда я впервые увидела распятие, оно сильнейшим образом повлияло на мою жизнь. Раньше я редко об этом рассказывала, и, может, это, прозвучит глупо или напыщенно, но, когда я его увидела, я была очень глубоко потрясена. Отчасти потому, что распятие было доказательством того, как мне казалось, что взрослые мне врали. Я как сейчас помню этот случай: мы вместе с моей кузиной Эйлин, которой было лет двенадцать, были на задворках тетиной овощной лавки. Помню, как подтекал кран, помню вкус шипучки, которой угощала нас тетя, и календарь на стене: я его разглядывала. Наверно, была Пасха. На календаре было изображено распятие на кресте.

«Эйлин, что это?»

«Ты разве не знаешь? Вот глупая. Это Иисус, которого пригвоздили к кресту».

Больше я не вымолвила ни слова. Я была глубоко потрясена. И взбудоражена. Предполагалось, что я об этом знаю, а я не знала. Про младенца Иисуса я знала только рождественский гимн «В яслях». У меня в голове не укладывалось, что в мире были люди, способные на такое. Со всей своей детской пылкостью я думала, что остановила бы их и даже умерла бы, если бы это потребовалось, чтобы их остановить! Я никогда никому не рассказывала, что я тогда почувствовала. Мне было даже тогда стыдно за свое невежество: другие люди знали о совершенной над Иисусом несправедливости, а мне никто этого и не рассказывал. Невежество было преступлением. Преступлением было и безразличие. Никто о распятии не говорил; почему никто не был так потрясен?!

Видишь, в детстве мне эмоционально необходимо было любить Иисуса. Не быть христианкой для меня было предательством, равносильным согласию с его мучениями. И за этим мировоззрением стояло вот что: я стала единственным пятилетним борцом за свободу в Дербишире! И посвятила себя борьбе с гонениями!

Каким-то образом в моем неокрепшем сознании младшие брат с сестрой смешались с распятием на кресте, и, знаешь, я думала, что взрослые вообще не рассказывают мне ничего важного! А они должны бороться с несправедливостью и не допускать подобных вещей. И в моем сознании все это довольно сильно перепуталось под влиянием страха, как мне тогда казалось, перед католическими церквами и их искусством, хотя на самом деле это был, скорее, страх перед «большими идеями» в жизни: меня пугали смерть, секс, младенцы, политика и все те понятия, которых взрослые не хотели объяснять.

До сих пор я неохотно признаюсь в этом. До сих пор мне кажется, что чувство, будто я не такая, как все, – очень личное, и я всегда стеснялась того, что так остро все чувствовала, даже когда была маленькой, думая: за кого она себя принимает? Правда, раз теперь я стала старше и могу отнестись к себе добрее, то могу сказать, что тогда мое сердце просто было очень искренним, – надеюсь, оно и сейчас такое. Я часто защищала тех, кого обижали другие дети, или, по крайней мере, пыталась защищать. Мне необходимо было бороться с несправедливостью, и я была замкнутой – оттого, что была необычным ребенком и испытывала потребность думать своей головой и составлять собственное мнение. Правда, эти качества едва ли способствовали моей «популярности»! Вот замечательный пример: у нас в школе был один мальчик-грязнуля, Эдвард, – чудесный кроха, двигавшийся и поворачивавший голову так, будто танцует, а на детской площадке он всегда играл один, и близко к нему никто не подходил. От бедняжки плохо пахло, а его светлые волосы были так грязны, что я, конечно, подумала: мне нужно его спасти. И решила, что буду делать: объявлю всем, что он мой парень (нам тогда было по шесть лет). Он пришел в ужас. До сих пор вижу его лицо, побагровевшее под слоем въевшейся грязи, – это был ужаснейший день в его жизни. Все смеялись над ним. И надо мной. А он очень расстроился. Так я поняла, что не всегда получается как лучше.

Зимы у нас в Дербишире бывали волшебными. Помню, когда мне было лет пять или шесть, на Рождество всю школу увешали бумажными цепочками. А мы рисовали снег на картинах, так что нам для этого выдали черную бумагу. Шла зима 1947 года, в тот год в Дербишире выпало столько снега, что заключенным, чтобы расчистить дорогу, приходилось прокапывать траншеи в сугробах в нашей низине. Так вот, помню, как-то в классе я замерла и стала прислушиваться, как восковые мелки выстукивали «тук-тук-тук», а снег все шел. К концу дня выпал целый фут, в классе все дети сидели радостные и сосредоточенные, а за окном беззвучно падали снежинки, выстилая на земле снежный ковер, по которому нам предстояло добираться до дома. И если выглянуть в окно, посмотрев как можно выше, и сфокусировать взгляд на падающих снежинках, казалось, будто поднимаешься в небеса.

Помню, мы с папой ходили далеко через снежное поле в лес Робинвуд, чтобы собирать остролист с ягодками. Наверное, это было на Рождество, потому что во время рождественских праздников мама с папой зарабатывали тем, что делали венки, которые продавали в лавке зеленщика. Еще папа делал лучшие во всей округе санки, самые удобные и быстрые, так что другие дети называли наши санки «почтовой каретой».

Ольга почти неотступно следовала за мной. В лесу она помогала мне собирать мох и его частички, и я делала миниатюрные сады с прудиками и деревьями, похожие на гроты фей. Ольге они очень нравились. Но еще больше она любила, когда я делала домик и мы мастерили чайный сервиз из шиповника, желудей и бузины. В те годы я мечтала стать взрослой и жить одна в пещере под корнями букового дерева, а потом, в один прекрасный день, выбраться оттуда в прекрасном тюлевом платье с розовыми лентами (я задумывала надолго вперед!) и случайно встретить красивого мальчика с фермы. Правда, что это будет за мальчик, я не знала. Им мог бы стать Бен Тимперли. Он тут же был бы сражен моей красотой в этом платье, а я бы просто сказала ему, что оно вообще-то повседневное».

Вивьен не зря отмечает, что все ее детство проходило во времена карточной системы в послевоенной Британии и среди пейзажей графства Дерби, и тогда и сейчас символизировавших тонкую грань, разделявшую естественные сельские ландшафты и первые последствия индустриализации. В общем, детство Вивьен проходило между вересковой пустошью и фабрикой. Война в основном пощадила деревни Тинтуисл и Холлингворт, как и большую часть Дербишира и, в частности, семью Вивьен. Рядом с Миллбрук-Коттеджес упала лишь одна бомба, по странному стечению обстоятельств не попавшая в цель – город Манчестер – и разорвавшаяся в целых 10 милях от нее. Но на ближайших родственников Вивьен война однозначно повлияла, причем не только негативно. Когда началась война, ее отец, Гордон, устроился на военный авиационный завод в Трэффорд-Парке, и его на службу не призвали. На заводе «A.V. Roe», где он работал, производили бомбардировщики «Ланкастер», и после войны Гордон с гордостью рассказывал истории о том, как прямо за воротами предприятия, на плотине, работники проверяли качество бомб. У нескольких поколений семьи Вивьен с обеих сторон предпринимательство было в крови, и они всегда держали лавки – обувные и бакалейные. С 1928 года Дора работала ткачихой на местной хлопкопрядильной фабрике, где после 1939 года начали производить униформу и парашюты, а также камуфляжную форму, экипировку и палатки.

Вивьен в Скарборо, 1949

Брак мистера и миссис Суайр был и остался в памяти удивительно счастливым. Именно это, а еще то, что Дора и Гордон оба были красивы, в первую очередь вспоминают и друзья, и родственники, и сама Вивьен. Они были преданы друг другу, преданы детям – Вивьен, родившейся в 1941 году, Ольге, родившейся в 1944-м, и Гордону-младшему (хотя никто его так не звал), родившемуся в 1946-м. Детство, которое описывает Вивьен в стиле Лоренса, романтичное, давно ушедшее, особенно запомнилось исключительной свободой. Ольга, Гордон и Вивьен в детстве явно жили в другой Англии: летом гуляли до позднего вечера, и это в те времена считалось нормальным; свободно исследовали окружающий вещественный мир. Их учили относиться к образованию утилитарно, видеть в нем основу будущей профессии. «Я никогда всерьез не думала, что смогу сдать вступительный экзамен для одиннадцатилетних в среднюю школу, но я знала, что это важно, – признается Вивьен. – Именно поэтому папа и перевел нас в церковную школу, со всеми ее монархическими взглядами и приверженностью англиканской церкви: дети оттуда чаще поступали в среднюю школу. Я говорю: дети, – хотя сдали экзамены почти все девочки!» Благодаря войне некоторые части страны, включая Дербишир, вышли из экономической депрессии. Конечно, трудности непосредственно повлияли на развитие текстильной промышленности, а еще – английской моды. Дербишир и другие графства, которые объединились в Большой Манчестер, процветали. Активно производилось обмундирование, плотные ткани для военных и прочих нужд. Семья Суайр, где оба родителя работали, а бабушка с дедушкой держали овощную лавку, жила и питалась довольно хорошо. Когда рядом с Тинтуислом упала бомба, на низенькую кроватку, на которой спала Вивьен, посыпалась штукатурка – правда, она этого не помнит, – и уполномоченный по гражданской обороне пришел к ним, чтобы позвонить в ближайшую больницу. Суайры жили на краю прихода, зато у них был единственный в Миллбрук-Коттеджес телефон. И при этом в доме почти не было книг.

«Нам говорили, что лучше заниматься делом, а не читать. Папа поставил нам доску, чтобы мы рисовали на ней мелком, а я использовала ее как основу для макетов. Помню, однажды я сидела на улице и сделала из картона маленький фермерский домик, насыпала настоящей земли, разложила листочки звездчатки, которая напоминала крошечную картофельную ботву, сделала миниатюрную капусту, скрутив ее из листочков и посадив в землю. Мне тогда было лет семь. Я подумала, что у меня получилась славная маленькая ферма, но на самом-то деле я хотела произвести впечатление на маму и папу, и им ферма понравилась, хотя я и испортила папину доску. Папа очень хорошо умел работать руками – делал рождественские венки на продажу, чинил сломанные вещи, а мама, хотя никогда и не считала себя хорошей мастерицей, без устали шила и вязала.

Так что я знала, что тоже умею кое-что делать своими руками. Правда-правда, лет в пять я уже могла бы сшить пару туфель. Я осознала, что я не совсем обычная девочка, только когда пошла в школу. Вот какой случай остался в моей памяти: я училась у миссис Тернер – той самой, которая знала, что в первые же дни в школе я всех обманула. Миссис Тернер часто делала с нами макеты. У нас были коробки из-под обуви, и мы с миссис Тернер делали дырку с одной стороны и помещали внутрь какую-нибудь картинку, так что получалась камера-обскура, а затем смотрели в дырочку и все видели. Как я любила такие поделки! Можно было даже засунуть в коробку папин фонарик и изобразить освещенную луной долину. В тот раз, о котором я рассказываю, миссис Тернер хотела устроить ярмарочную площадь, с каруселью и всем прочим, и попросила всех детей попробовать что-нибудь смастерить. Еще нужно было сделать маленьких человечков. И вот она мне сказала: «Ну, Вивьен, как нам сделать качели-лодочку?» Помните те старинные качели в виде лодки, которые бывают на ярмарках? А я уже знала. Моментально придумала. И ответила ей: «Возьмем спичечный коробок и кусочек картона и нарисуем на одной его стороне лодку. Потом возьмем еще такой же и приклеим по обеим сторонам коробка. А потом берем полоску бумаги шириной с коробок, потом перекручиваем все вместе и прикрепляем к середине спичечного коробка». Миссис Тернер на это просто сказала: «Ну, Вивьен, я вижу, ты знаешь, как это сделать, так что сделай и покажи другим». Я взяла и смастерила всю эту ярмарочную сценку с маленькими качелями-лодочками.

Когда мне исполнилось восемь, папа перевел нас с Ольгой и Гордоном в Тинтуислскую церковную школу, и там я впервые попала на настоящий урок шитья. Школа была очень маленькая, начальная, и работало там всего три учителя, было три классные комнаты и три железные печки. У каждой печки был свой «контролер угля» – и я была одним из них! В то время содержать подобные церковные школы было удобно, потому что в них можно было тратить на каждого ученика меньше денег, так что классы меньше топили, и было меньше учителей. Зато раз в неделю у нас были занятия по шитью, и мы раскладывали на столе ткань; именно там меня научили цепному стежку. Вот одна из ранних предпосылок к тому, как я стала той, кем стала. Я рисовала, изучала природоведение, много читала и шила. И еще я мастерила разные вещи – и делала это постоянно. И все больше в школе. Как и девочек прежних поколений, нас учили вышиванию, у нас были традиционные сумочки для хранения работы, от нас требовали носить передники и даже нижние юбки. Но самым приятным уроком для меня был тот, на котором мы из фетра шили кукол. Урок проходил в доме миссис Лини, и раз в неделю она приглашала нас к себе на чай. Ты больше всего узнаешь о том, как что-то сделать, когда делаешь сам. В моей работе нужно уметь что-то делать руками».

Одежда – как тканая основа истории общества. Благодаря ей история жизни Вивьен такая захватывающая – такая интимная и по-женски понятная, но в то же время бурная и бунтарская. Задолго до того, как Вивьен сделала первые шаги в мире моды, в созданных ею вещах, рассказанных с их помощью историях отразились перемены в Великобритании.

«Пойми, в годы войны и в послевоенное время британцы сами творили свою историю моды. Знаю, вряд ли ее мог символизировать знаменитый победный жест – вытянутые пальцы в виде буквы V, – это вовсе не история успеха Черчилля, однако мало кто помнит, что одежда была частью политики за много веков до возникновения высокой моды, и я это испытала на себе, когда была маленькой девочкой. У тебя постоянно сидело в голове, что в стране карточная система, что одежду следует кроить экономно, что можно иметь ограниченное число карманов, а отвороты вообще под запретом. И ты всегда об этом помнил, даже когда натягивал темно-синие панталончики, помнил, что идет война, что люди нуждаются и что ты тоже ко всему этому причастен. Хотя нашей семье повезло. Не знаю, как маме это удавалось, но мы никогда не чувствовали суровых ограничений, например на резинку, да, мы о них не знали».

Вторая мировая война – как Книга Бытия для современной британской культуры. Фильмы и рассказы, которые сформировали образ мыслей британцев о своей стране и ее месте в мире, относятся к середине XX века – ко времени Великой депрессии, войны, к послевоенным годам лишений. В эти годы создавались национальная система здравоохранения, государство всеобщего благоденствия, в эти годы правила королева и жила Вивьен. Когда в мае 2000 года в Лондоне проходили антикапиталистические протесты, кого-то больше всего возмутило, что на голову каменному Уинстону Черчиллю поместили панковский ирокез из дерна. Тем не менее этот ирокез помог как нельзя лучше связать между собой некоторые ключевые моменты нашей истории и истории современной Великобритании – связать человека, который «спас западную демократию», и протестующих, считающих, что победа и жертвы войны были впустую. Британцы понимают, кто они в этом мире, и благодарить они за это должны ту эпоху, когда сформировались важнейшие институты страны, и тех людей, которые (кое-кто еще с той поры) до сих пор их возглавляют. Говорят, в них до сих пор живет дух «блицкрига» и Дюнкерка, то есть неукротимость, граничащая с упрямством и неуступчивостью. Вот какие черты стали частью образа британцев за рубежом: они эксцентричны, уперты, гордятся своей историей и модернизмом, рожденным под бомбами. Намеки на эти свойства встречаются в различных символах и песнях, и на футбольных трибунах, и на церемонии открытия Олимпийских игр. История Вивьен тоже начинается в это время, в годы войны и ее последствий, она связана с политикой и историей общества не меньше, чем с тканями и модой. В жизни Вивьен много политики, потому что создаваемые ею наряды всегда были политизированными. С самого начала.

У Вивьен наметан глаз на ткани, и она до некоторой степени обязана этим своей семье; габардин и накрахмаленный хлопок, сукно и твид, которые и до войны, и сразу после нее производили на фабриках неподалеку от ее дома, до сих пор являются отличительными чертами ее коллекций. А в детстве производство тканей было частью войны и, кроме того, привычной частью жизни любой девочки.

Разумеется, режим жесткой экономии, в котором жила Вивьен, привычка детей и взрослых мастерить все своими руками и, согласно лозунгу, «обходиться тем, что есть», чинить одежду и беречь все для повторного использования до сих пор находят отражение в ее характере. И эти черты она разделяет с целым поколением англичан и даже с королевой: все они с гордостью и ностальгией вспоминают о том, как героически были настроены британцы, несмотря на скудную жизнь и необходимость затянуть пояса. «Покупай меньше, но более качественные вещи и ухаживай за ними» – мантра Вивьен Вествуд и ее компании в XXI веке: такую с успехом могло бы выдумать и правительство Эттли^[5]. Все вещи должны были быть практичными, и правительство фанатично старалось как можно больше сэкономить, введя централизованный контроль одежды, которую носили женщины. Конечно, и тут не обошлось без политики. Люди это заметили. И с одобрением восприняли жертвы друг друга и поддержали всеобщее настроение, согласились выглядеть одинаково ради великого национального дела, нося или не нося ту или иную одежду. И это тоже в своем роде одна из мантр Вивьен: одежда для героев, одежда, которая выражает твои стремления. Тем не менее одежда рационального кроя стала синонимом политического и пропагандистского переворота, совершенного в первую очередь за счет женщин. Возьмем нижнее белье. Принятый в 1943 году Закон о рациональном использовании резинки редко упоминается в связи с историей Второй мировой войны или социальным прогрессом в жизни женщин. А стоило бы. Закон этот запрещал женщинам использовать резинку в любых предметах одежды, исключение составляли только корсеты и трусики, которые носили женщины, непосредственно вовлеченные в тыловую работу, – так решили в Министерстве обороны. «Когда ваши подвязки износятся, – советовало правительство, – отрежьте их износившуюся эластичную часть и замените ее прочной дюймовой или двухдюймовой лентой». Потребовалось личное участие Нэнси Астор^[6], чтобы министерство отменило закон об экономии на нижнем белье. Британки продолжили борьбу, вооружившись повторно используемыми прорезиненными подвязками, – так они образно стегнули Гитлера трусами по лицу в знак неповиновения. У девочек с нижним бельем все было по-другому. В детстве Вивьен должна была носить трусики на пуговицах, это была обычная практика, поскольку резинка в воюющей Великобритании просто исчезла. Но Доре каким-то образом удавалось, с риском для здоровья работая внеурочно ради детей, добывать резинку и бороться дальше.

Семейство Вествуд. В верхнем ряду (слева направо): Джо Корр с внучкой Ольги Ханной на руках, Питер Уоттс (муж Ольги), Бен Вествуд (с собачкой Джеки), Гордон Суайр, Андреас. В нижнем ряду (слева направо): Кора Корр, Ольга, Люси (дочь Ольги), Оливер (сын Ольги), Джеральдин (жена Гордона), Вивьен

Каждый может рассказать о том, когда начал осознавать себя. Мы рассказываем такие истории друг другу и самим себе – о своем прошлом. О своем прошлом как отдельного человека и как нации. Вивьен говорит, что ее жизнь как активиста и гуманиста началась с того момента, когда она увидела потрясшее ее распятие – безусловно, своего рода откровение Павла на пути в Дамаск. Мир полон ужасных страданий, и ее долг – лично помочь облегчить их.

«Знаю, моя реакция на изображение распятия была странной, но и тогда, и сейчас у меня оно вызывает очень личные переживания. Еще ребенком я знала, что вокруг много злых людей, и не хотела быть такой же».

Творчество Вивьен как политизированного модельера уходит корнями в военное время с его политизированной одеждой и жесткой экономией. А на проводимую ею экополитику повлияло то, что она жила в то время, когда все вокруг понимали, что следует повторно использовать вещи и поменьше выкидывать – и это стало частью ее личности.

«Думаю, говоря о прошлом, нужно не просто пересказывать одни и те же проверенные истории, а каждый раз смотреть на ушедшую эпоху новым взглядом и оценивать ее максимально точно. Я не хотела бы ограничивать свой рассказ в этой книге только тем, что уже сказала. Сейчас я понимаю, что даже этот случай с распятием, упоминать о котором мне долгие годы было неловко, ныне меня нисколько не смущает. Есть некоторое утешение в старости и в том, что тебя прежде всего считают эксцентричной. Каждому ясно, что его прошлое похоже на череду коротких сценок. Прошлое – история, для которой ты из своей памяти выбираешь те вещи, которые кажутся важными. Ничто из прошлого не является абсолютной правдой. Зато полностью становится понятно, кто ты, только если эти сценки соединить воедино. Именно это нам и предстоит сделать, нам с тобой, Иэн, – сшить вместе все жизненные сцены. Я оглядываюсь назад: вот она я, но одновременно и не я. Ты понимаешь, о чем я? Так что сейчас я оглядываюсь назад и едва ли могу узнать себя или узнаю только какую-то крошечную часть в той, какая я сейчас, и думаю: «Глупая, глупая девчонка, как можно было быть такой наивной?» Но и наивность тоже что-то дает тебе в жизни, вызывает жажду познания. Знаешь, вот что я сказала бы той девочке на фотографии: «Не бойся. Не бросай книги. Говори все как есть. И еще: думай своей головой».

Да здравствует рок

С чего на самом деле началась молодежная культура? С рок-н-ролла.

Томми Робертс, владелец поп-арт-бутика «Mr Freedom», арендодатель Вивьен

Еще когда училась в школе, я начала шить вещи в рок-н-ролльном стиле. Всякие самодельные штучки. И слоган «сделай сам» стал моим девизом. Летом мы по-быстрому сооружали топы, напоминавшие маленькие бюстгальтеры, из двух шарфов, уголки которых сшивали вместе за плечами. Ну и все в таком духе. Подростком быть в то время было сплошное удовольствие.

Вивьен Вествуд

2 июня 1953 года по всей Англии лил дождь. Было запланировано множество увеселений и уличных мероприятий, но они не состоялись. В день коронации двадцатипятилетней Елизаветы Виндзорской двенадцатилетняя Вивьен, которая только поступила в Глоссопскую среднюю школу, пришла на чаепитие в честь «мокрой» коронации в свою старую школу в Тинтуисле. Семейство Суайр в полном составе, вместе с десятками других людей, отправилось к соседям: только у них в округе была бытовая новинка – телевизор. Как и прочие «новые елизаветинцы» по всей стране, они облепили экран, желая увидеть старинную церемонию в Вестминстере. В Вивьен увиденное по телевизору оставило глубокий след, и такой же глубокий след оставила ее монархически настроенная церковная школа. Она говорит, что личность человека формируется в юном возрасте. Тогда же были заложены и некоторые мотивы, встречающиеся в ее творчестве. Звуки и образы 50-х годов наполнили модели Вивьен. А еще все то, что ассоциируется с Англией и с королевой – и с определенным периодом истории культуры страны. Заявления Черчилля о начале новой эпохи надежд и желаний – это, конечно, хорошо, но обычно послания лучше воспринимаются, когда их передают при помощи визуальных средств, зрелищно и с соблюдением ритуала, так что показ старинной церемонии коронации с нарядами и миропомазанием, в цветах 50-х годов, с особым вниманием к стайке пышно разряженных девушек, впервые представлявшихся ко двору и, разумеется, к молодой королеве, возымел свой эффект. С тех пор Вивьен и стала обращаться к атрибутике царской власти и аристократичности, к традиционным мотивам и истории – начиная от футболок с надписью «Боже, храни королеву» до коллекций «Харрис-твид» («Harris Tweed») и «Англомания» и державы на логотипе ее компании. На фоне тусклой серости Великобритании времен жесткой экономии коронация запомнилась взрывом ярких красок. И кроме того, во время церемонии все внимание было приковано к нарядам, к самой церемонии и к королеве. Так что взгляд Вивьен неизбежно должен был преломиться под определенным углом, а благодаря коронации образ и метафора, которые прежде уже возникли в ее голове, теперь прочно в ней обосновались: родиться в Англии и быть женщиной – нечто особенное.

«Примерно в это время в моей жизни произошли большие изменения. Из моей начальной школы сдавали вступительный экзамен в среднюю школу восемь детей-ровесников. За год до коронации шестеро из нас – все девочки – успешно сдали экзамены. Мы переехали из Миллбрука, из наших коттеджей, и год жили в новом муниципальном жилом доме в Холлингворте, а потом переселились в Тинтуисл: мои родители накопили денег, купили Тинтуислское почтовое отделение и стали почтмейстерами.

Тинтуисл находился посередине между Хайдом и Глоссопом, где были средние школы. Одно и то же расстояние на автобусе. Раньше местные дети ходили в школу в Хайде. Но за год до того, как я поступила, две девочки чуть постарше меня выбрали Глоссоп и попали туда, вот и я пошла по их стопам. Одна из них была первой ученицей в своем классе, а другая – второй во всей школе, так что на нас тоже возлагались большие надежды. Но вот какая штука: хотя те девочки и были очень смышлеными, они бросили школу в пятнадцать лет и устроились работать на хлопкопрядильную фабрику, причем обе – умницы, очень сообразительные, прекрасные ученицы. Даже они ушли. Там, где я росла, девочки постоянно так поступали. Новая директриса чего только ни делала, чтобы убедить их доучиться. А они все равно бросали школу. Мы толком не знали, чем хотели бы заниматься. Но в какой-то момент я поняла, что очень хорошо рисую, мне нравится искусство, и у меня постепенно появилась мысль когда-нибудь пойти в художественную школу.

Когда я поступила в среднюю школу, то надеялась, что у меня появится верная подруга, как та, о которой я читала в подростковых романах, и что мы будем бесконечно преданы друг другу. И мне казалось, что я такую подругу нашла, что это Джулия, но она предпочла дружить с другой девочкой. Как же я горевала! Перестала страдать, только когда начала встречаться с мальчиками. В пятнадцать лет я была еще ужасно глупенькой, в свободное время еще играла в детские игры, и все отличие от маленьких детей состояло в том, что в пятнадцать мы уже носили юбку-карандаш, белые носки и бархатные туфли для танцев. А еще мы осмеливались не носить хвост прямо на макушке, как маленькие девочки, а завязывать хвостик высоко на затылке, как у Эны Портер, девочки старше и бойчее нас, и нам говорили: «Опустите хвост на три дюйма ниже!» Я считала, что юбка-карандаш – пожалуй, самый волнующий предмет одежды из когда-либо созданных. Я шила себе очень узкие юбки и платья, как у одной девочки, которую видела, когда отдыхала в Батлинсе. И для меня, девушки-подростка, такая смена стиля, когда я надела высокие каблуки и узкую юбку, накрасилась и пошла на танцы, была равносильна тому, что я за ночь превратилась из девочки в женщину. Я никогда не забуду испытанного волнения. Правда, ничего неприличного я не делала. Помню, как первый раз по-настоящему поцеловалась: мне было пятнадцать, и мальчик поцеловал меня в парке. Я была глубоко потрясена, но не из-за самого поцелуя, а потому что он сказал мне, что любит меня, а я подумала, это же смешно – в пятнадцать-то лет.

Что касается обуви, так в то время создавали невероятно интересные модели, правда, я об этом не догадывалась. Мне приходилось ездить в Манчестер, чтобы купить туфли, и я скопила немного денег на случай, если увижу что-нибудь бесподобное. И один раз я поехала и увидела невероятную пару обуви – я даже и мечтать о такой не могла: я увидела шпильки. Они только начали появляться в продаже, так что во всем магазине было всего две пары. А когда я уходила, осталась только одна. В понедельник я принесла их в школу и поставила на парту, чтобы все смогли полюбоваться. Помню, я так замечталась, что не заметила, как вошел наш учитель истории, мистер Скотт. Я его обожала. Помню, он увидел мои туфли и сказал: «Так-так, Вивьен Суайр, если бы Бог задумал, чтобы мы носили на ступнях булавки, он бы дал их нам». Я была на седьмом небе. Было приятно, что он обратил на меня внимание и застал врасплох: он мне нравился.

Когда я поступала в Глоссопскую среднюю школу, я мало понимала в том, что можно назвать «высоким искусством», а когда я выпускалась, то получила о нем лишь смутное представление. В школе мой мир состоял только из английской литературы и истории – эти предметы я действительно любила. На экзамене обычного уровня по литературе я получила 95 %, а по истории – 90 %! Дома я читала Диккенса, а в школе мы проходили «Ветер в ивах», «Смерть Артура», «Макбета» и «Генриха V». Мне нравился Китс, меня очень тронула «Поездка в Индию», а еще Мопассан и Чосер. Мне казалось, они хорошо рассказывают о жизни и сексе и человеческих состояниях; об общем в частном.

Вивьен в 15 лет

Мы толком не знали ни какую профессию нам выбрать, ни какие у нас перспективы. Особенно это касалось нас, девочек. Школа здесь была ни при чем. Вообще-то директор возлагал на нас большие надежды, однако в очень ограниченном смысле. Когда нам было по 16 лет, он пришел и спросил, собираемся ли мы в шестой класс. А еще спросил, кем бы мы хотели стать. Я не имела ни малейшего представления. Моя подруга Морин Парселл хотела выучиться на архитектора, но ее мама сказала, что ей надо стать парикмахером, потому что Морин – творческая натура. Еще одна подруга хотела сделаться журналисткой, настоящей, а не просто писать в «Glossop Chronicle». Но даже директор решил, что это совершенно нереально, и сказал ей, что лучше стать медсестрой. Если бы я осталась жить в северной части Дербишира, я бы, пожалуй, пошла учиться в шестой класс, потому что любила школу, очень любила, правда, там нам рассказывали только о четырех профессиях. Можно было стать школьной учительницей, парикмахером, медсестрой или, что более вероятно, секретаршей. Так обстояли дела. Никому не советовали ничего другого.

Вот с чем я подошла к шестому классу. Например, я думала, что библиотекарь – это тот, кто достает с полки книги. Если бы я знала, чем в действительности занимались – и занимаются – сотрудники библиотек, то, пожалуй, очень захотела бы там работать, заниматься исследованиями и всем прочим. В окружении великой литературы.

Наш учитель рисования мистер Белл был весьма необычной фигурой в школе. Он потерял здоровье во время войны, пробыв долгое время в концентрационном лагере в Японии, а еще он шепелявил: его пытали и отрезали язык. Конечно, рисовать нас учили, но я понятия не имела о существовании художественных галерей. Ни разу не держала в руках альбомов с репродукциями, даже никогда не видела иллюстрированных книг, ничего такого, пока не появился Гордон Белл. Почему-то все книги, которые я читала, были без картинок. Так что я родилась там, где этого визуального языка не существовало. Мне должно было исполниться 17, и примерно за месяц до переезда в Лондон мистер Белл рассказал мне о художественной галерее в Манчестере, и я туда отправилась. Эта поездка на самом деле изменила мою жизнь. До этого я ни разу не была в художественной галерее, даже не знала об их существовании. Я слышала о разных художниках, например о Микеланджело, но думала, что все их произведения находятся в частных коллекциях или в католических храмах. Теоретически нам рассказывали про искусство, так что действительно странно, почему нам ничего не говорили о картинах и галереях. Нам рассказывали об архитектуре, о замках, о «перпендикулярном» стиле, немного о елизаветинских зданиях и постройках XVIII века. И о плакатах. Да-да. О графическом и промышленном дизайне, о шрифтах. В общем-то не самое лучшее образование. Но нужно отдать мистеру Беллу должное: он разрешал нам рисовать с натуры, но мне никогда не позволялось рисовать что душе угодно, рисовать по-настоящему. Зато именно мистер Белл заметил, что искусство во мне зажигало какую-то искру. А потом, в последней четверти, он показал мне художественный альбом, посвященный импрессионистам. И задал мне сделать несколько рисунков по фотографиям в их стиле. А еще он много со мной разговаривал. Он познакомил меня с несколькими работами Сёра в технике пуантилизма и с другими работами в иных техниках рисования, которые использовали импрессионисты, и сказал: «Маленькая кисточка тут не подойдет, но ты не бойся». Так что я рисовала свои пейзажи и все остальное большой трафаретной кистью. Ничем не стесненная. А однажды он увидел мои наброски моделей и первый похвалил, сказав, что у меня отлично получается. Мистер Белл считал, что мне надо поступать в художественную школу. Он помог мне отобрать работы для поступления, но, что важнее всего, он придал мне смелости. Именно он сказал мне: «Иди вперед, давай». Сын мистера Белла Айван, с которым я познакомилась позже, рассказывал, что из-за меня у них дома бывали размолвки: мистер Белл постоянно обо мне рассказывал, и его жене эти разговоры до смерти надоели!»

У учителя истории, мистера Скотта, было не такое впечатляющее прошлое, как у Гордона Белла, зато он был моложе и страстно увлечен политикой. Вивьен и ее одноклассникам в их выпускной год в Глоссопской школе он преподавал предмет под названием «Основы государства и права», заражая учеников своим открытым либерализмом.

«Первое, что он нам объяснил, – этот акт «Хабеас корпус» о неприкосновенности личности. Он с гордостью рассказывал нам о цивилизации и демократии и с ненавистью отзывался о произвольных арестах, например при французской монархии, которые привели к взятию Бастилии. Он любил говорить: «Если мы хотим свободы, нужно считать демократию само собой разумеющейся». Благодаря ему я это усвоила еще в 16 лет».

Глоссопская средняя школа, 1957

Семья перебралась южнее, но, даже если бы этого не случилось, Вивьен все равно подала бы заявление в художественную школу, предоставив работы, которые отобрала вместе с учителем. Хотя спустя несколько лет ее уверенность в себе как в художнике улетучилась, впечатление от похода в Манчестерскую художественную галерею и вера в нее мистера Белла, а также пример ее матери Доры, показавшей, что судьба женщины – в ее собственных руках, на некоторое время отдалили Вивьен от подруг. Кроме того, в те годы, как, впрочем, и сейчас, когда существует империя Вествуд, Вивьен мучил один вопрос: как сочетать коммерческие дела со стремлениями художника? Годы учебы в школе сформировали у нее определенные предрассудки, в частности она была убеждена в том, что профессия должна приносить доход. Между тем ее внутренний мир освещала любовь к литературе и вера мистера Белла в ее талант художника. И что с этим поделать?

«Все, что в дальнейшем со мной произошло – переезд в Лондон, встреча с Малкольмом, увлечение модой, искусством и политикой, – началось в 1958 году. Мне вот-вот должно было исполниться семнадцать, и мир мой кардинально изменился. Мои мама с папой решили, что у нас, детей, будет больше шансов преуспеть в жизни, если мы переедем в Лондон. Так что они купили почтовое отделение в Харроу. В апреле 1958 года мне должно было исполниться 17, а переехали мы в феврале или марте. Так что я одна из немногих сверстников, кто продолжил учиться в Глоссопской школе после 16 лет. Я пару месяцев ходила в шестой класс, а потом мы уехали в Лондон, я подала заявление в Школу искусств в Харроу, приложив папку с рисунками, которые отобрали мы с мистером Беллом, и меня взяли».

Брат Вивьен Гордон вспоминает, что переезд в Лондон стал важным поворотным моментом для всей семьи, и решение это далось непросто. Никто из всех многочисленных родственников никогда не уезжал из окрестностей Тинтуисла и Холлингворта, а многие и до сих пор там живут. Некоторые с сомнением отнеслись к задумке Суайров, а дети – Ольга, Гордон и Вивьен – не были уверены, что хотят уходить из своих школ и расставаться с друзьями. И все же экономическая ситуация давила на родителей Вивьен, а в конце 50-х годов случилась очередная рецессия послевоенных лет, так что Дора и Гордон решили, что на относительно благополучном юге у них более надежные перспективы. «В те времена не так-то просто было решиться сбежать в Лондон, – вспоминает брат Вивьен. – Многие думали искать лучшей жизни в Австралии или Америке или еще где-то, но не в Лондоне. У родителей не было какого-то генерального плана, но они были людьми амбициозными и когда видели какую-то возможность, полезную для нас, детей, или для себя, то хватались за нее». Детям необходимость переезда объяснили весьма сухо и прагматично: «Папу подкосила экономическая депрессия, и он решил, что, если будет работать на правительство, у него будет постоянная зарплата. А если руководить почтовым отделением и бакалейной лавкой при нем, то посетители, идя через весь магазин, обязательно что-нибудь купят». Мама с папой поняли это и работали то в одном почтовом отделении, то в другом. И в конце концов добрались до Лондона».

Вивьен провела всю свою взрослую жизнь в Лондоне. Благодаря известности и эксцентричному образу Вивьен – одна из немногих современных лондонских знаменитостей, о ком, пожалуй, почти каждый лондонец может рассказать какую-нибудь коротенькую историю, обычно о том, как чуть не задавил ее, когда она ехала на велосипеде. Сперва Вивьен испытывала в городе своего рода клаустрофобию и терпеть не могла манеру лондонской молодежи собираться в группы по интересам. Вообще, сперва Вивьен оказалась не в самом Лондоне, а в зеленом пригороде, рядом с Харроу-он-зэ-Хилл, хотя он расположен скорее не на холме, как явствует из названия, а у подножия – в том месте, которое позднее стало называться Метролэнд, где все вокруг работали в сфере услуг. Почтовое отделение, которым Дора заведовала перед тем, как переехать в Лондон, находилось на Стэйшн-Роуд, 31, в Харроу. Вся семья Вивьен приехала туда на поезде. В здании, где была почта, еще находился местный универмаг, а над магазином располагалась большая квартира с тремя спальнями. Вивьен спала в одной комнате со своей двенадцатилетней сестрой Ольгой. На пороге семнадцатилетия Вивьен получила аттестат зрелости в Глоссопской средней школе и, как советовал мистер Белл, поступила в Школу искусств в Харроу, на курс ювелирного и серебряного дела. Это единственное официальное образование в области дизайна, которое она получила.

Вивьен тяжело и долго привыкала к жизни в пригороде Лондона. С одной стороны, ей как подростку непросто было влиться в новый социальный круг. С другой стороны, она тогда встречалась с мальчиком из Манчестера, и их «любовная связь» («в которой совершенно не предполагалась любовь») служила предлогом ездить по выходным в родные края.

«Дело в том, что я встречалась с мальчиком, он мне нравился, и окрестности Манчестера тоже нравились. На самом деле мы не настолько сильно любили друг друга или что-то в этом роде, нет, я вообще-то не была так уж сильно к нему привязана. Мы были знакомы всего несколько месяцев. Он был невероятно милым, обаятельным молодым человеком. Так что даже признание в том, что я не так уж сильно была к нему привязана, – что-то вроде предательства. Он был очень приятным. Очень красивым. Он из тех людей, которые всегда излучают дружелюбие. Надеюсь, он не будет против, если я скажу, что его звали Джимми Грант, он был курсантом полицейского училища и жил довольно далеко, на другом конце Манчестера, в Чаддертоне. Мы познакомились, когда я по субботам работала в одном из магазинов «Вулворт» в Манчестере. Туда всегда заходили молодые парни, пытавшиеся нас закадрить, меня и мою подругу, и спрашивали: «Хочешь пойти сегодня на танцы? Будут танцы в такой-то школе, где учится такой-то». И мы ходили с ними. Так я и познакомилась с Джимми Грантом и его другом. Оба они учились в полицейском кадетском училище. Но они никогда – боже упаси! – нам напрямую не говорили, что они полицейские.

На нашем первом «свидании» он настоял проводить меня до дома. А сам жил в 20 милях от меня. Он сказал, что обратно поймает машину. А еще он категорически настоял поехать со мной до дома на последнем автобусе. На улице лило как из ведра, а мой зонт он взять отказался, ведь с зонтом ходят только неженки. Это засело в моей памяти, потому что Джимми Грант шел всю дорогу обратно под проливным дождем. Не знаю, надеюсь, его форма не испортилась, наверняка он сумел ее отжать. Но как сейчас вижу Джимми, шагающего пешком, подняв воротник. Вряд ли мы были влюблены друг в друга. Думаю, я и тогда это понимала. И я не понимала, зачем ему понадобилось провожать меня до дома. Я все отговаривала его, но ему так этого хотелось. Таков был Джимми. Вообще-то переезд в Лондон оборвал наши с ним отношения. Я всего раза три приезжала к нему.

Так вот, Лондон мне с самого начала не понравился. Первое, на что я обратила внимание, когда переехала, – что люди должны заранее планировать, когда встретятся. Нельзя было просто появиться где-то и проводить время так же, как в окрестностях Манчестера. Помню, я как-то пошла на танцы одна – я любила танцевать, – и всего один раз я с кем-то танцевала, а потом осталась совершенно одна: со мной никто не хотел танцевать, потому что я танцевала иначе, у нас и вправду была какая-то другая манера. На танцах в Дербишире и Манчестере у нас все было устроено очень хорошо. Исполнялось три композиции, потом шел длинный проигрыш. Девушка говорила «Большое спасибо» и уходила к своим подругам или еще куда-нибудь, так что мне этот ритуал всегда будет больше нравиться. А когда я переехала в Лондон, в музыку и танцы пришли новые течения. Так что на танцах мне стало неловко, и я ушла. И ощутила тоску по дому. Лондон, казалось, не принимает посторонних. А вскоре после переезда на смену танцевальным залам с музыкальными группами и партнерами по танцам пришла мода на клубы, и все стали танцевать поодиночке в этих темноватых залах. Нельзя было даже толком разглядеть, кто во что одет, а это мне никогда не нравилось. А еще я всегда любила с партнером поговорить. Мне не нравится просто танцевать в темноте, не видя людей. Мне сразу не понравился клуб «Ронни Скотт» и прочие подобные места, и вообще модерн-джаз мне тоже не нравился. Мне нравился рок-н-ролл. Я его обожала. Но в тогдашнем Лондоне все начали увлекаться модерн-джазом, а я никогда особой любви к нему не питала.

Вивьен в 15 лет на отдыхе на острове Мэн

На самом деле отношение к Лондону у меня изменилось благодаря двум вещам: во-первых, я порвала с Джимми, съездив в Манчестер, во-вторых, поступила в Школу искусств в Харроу. Итак, наступила весна 1958 года, мне 17 лет, и я учусь в художественной школе. Поступила в апреле, а летом уже бросила. Я проучилась там только один семестр на подготовительном курсе. А по пятницам я ходила на курс по моделированию одежды. Это был предмет по выбору. Наша преподавательница была человеком известным, ее звали Мэгги Шеперд. Я видела, как девушки два или три года ходили только к мисс Шеперд и выполняли у нее дипломную работу – шили платья. Очень красивые платья. А я просто до смерти хотела шить платья. Этим я и мечтала заниматься.

Прежде я уже шила себе сама – все, кроме пальто. Еще в школе мне хотелось шить себе какие-нибудь по-настоящему модные вещи и иметь возможность их носить. Но нам это не дозволялось, нас заставляли сидеть над набросками, и, по правде сказать, мне это просто наскучило. Хотелось сделать что-то настоящее.

Тем временем я превратилась в так называемую традиционщицу и в некотором роде переосмыслила свой образ: одевалась в пышные юбки и свободный вязаный джемпер поверх топа, повязывала на голову небольшие шарфики, носила большую корзину с предметами для рисования и ходила босиком. Прямо как художница! Почти все в нашей школе искусств увлекались традиционным джазом, хотя я никогда особо не интересовалась музыкой традиционщиков. При этом ходила по Харроу босая, с шарфиком на голове и в длинной юбке. Это я-то! Из спецпредметов я выбрала моделирование одежды, но была абсолютно разочарована: нам разрешалось только рисовать, а я хотела, чтобы меня научили, как идеально сшить себе платье. Так что я перешла на курс серебряного дела, где чеканила медные браслеты и создавала серебряные кольца.

В Харроу у меня появилось несколько новых подруг, но они все казались мне какими-то не от мира сего. Если они встречались с парнем, то вешались на него. Они ходили на вечеринки в джаз-клубы. А мне бородачи и приторность этих альтернативщиков не казались сексуально привлекательными. У себя дома я привыкла ходить в танцевальные залы. Каждую субботу тебя приглашал новый парень, и, может, разок ты ходила на свидание в кино и весь сеанс целовалась на последнем ряду. В школе искусств у меня появилась хорошая подруга, Сильвин Багг (она произносила свою фамилию как «Бугг»), она тоже была из семьи рабочих. Благодаря ей у меня возник интерес к новой лондонской городской моде, вращавшейся вокруг модерн-джаза: парни носили короткие свободные итальянские куртки, которые все называли «морозильник для зада», а девушки – юбки-карандаш, едва прикрывавшие колени. Мы с Сильвин сделали прически с начесом и заказали у Стэна, грека-обувщика из Баттерси, туфли с длинными острыми носами, выдававшимися на три дюйма. Мы называли себя «модами» от названия «модерн-джаз», «современный джаз», под который было классно танцевать и который отличался от чуть более позднего образа модов – как у молодого Мика Джаггера и Роджера Долтри. В 58–59-м годах мы с подружками из школы искусств носили одежду в стиле модов. А Сильвин прямо была одержима тем, чтобы найти парня-мода, чтобы он подходил к ее образу! И в итоге она такого нашла, помню, его звали Роб, и она вышла за него замуж. Надеюсь, они до сих пор вместе, потому что, когда они познакомились, она считала, что он идеален. У него была какая надо прическа, да и все как надо.

Когда мы учились в школе искусств, раз в неделю нас водили в музеи в Южный Кенсингтон рисовать с натуры. Я читала историю о «Кон-Тики»^[7] и горела желанием узнать об инках, но даже после посещения Британского музея я так и не начала ценить красоту. Правда, когда я увидела гипсовую модель большого голубого кита и экспонаты, посвященные эволюции лошади, мое воображение всколыхнулось, хотя такое, наверное, случается с каждым. В Британском музее выставлялись древние украшения из чистого золота, исчезнувшие во времени вместе с ярким древним солнцем, которое светило людям, способным, как и мы, создавать гениальные вещи, но мыслившим совершенно по-другому. Заглянув в книжный магазин напротив Британского музея, я испытала потрясение: оказывается, антропологии можно учиться, да еще и в университете, а раньше мне и в голову не приходило, что такая интересная дисциплина существует.

Вивьен со своей подругой Энн во время отдыха на острове Джерси

Так что на самом деле благодаря Харроу я кое-чему научилась, а учебу бросила по недомыслию – ужасная глупость, она доказывает, какой я тогда была дурочкой. Но тогда я думала: «Как же заработать на жизнь, если ты художник?» Про себя я знала, что умела мастерить всякие вещи. Но дело было не в этом. В голове у меня засело, что заработать с таким образованием можно только продавая картины. Во мне слишком сильны были представления рабочего класса, в том числе и этот стереотип. И как-то летом 1958 года я увидела в метро объявление о курсах стенографии по системе Питмана. И я подумала: «Вот. Вот как можно заработать, не в пример художествам» – и решила, что лучше я заработаю денег. А чтобы попасть на курсы, я пошла работать на завод «Кодак» в Харроу, потому что на сами курсы тоже надо было накопить. Так что я работала на заводе. Целый год.

Вскоре я осознала, что секретаршей быть совсем не хочу! Я долго думала об этом и решила – а мне тогда было девятнадцать, – что пойду учиться в педагогический колледж на факультет изобразительного искусства и тогда, пожалуй, сумею понять, получится ли у меня зарабатывать искусством, а если нет, то в любом случае я смогу устроиться учителем в школе.

Я подала заявление в колледж, и меня приняли. Моей специализацией было изобразительное искусство – двухгодичный курс, – причем я изучала разные его виды и могла бы, если бы захотела, преподавать его. Тем не менее я согласилась на первую же работу (и это демонстрирует, что я не очень-то хорошо понимала, что к чему) и пошла учить рисованию детей в подготовительной школе – пяти-, шести-, семилетних. Школа находилась в Харлсдене. Меня там звали «мисс Суайр». Учить детей было очень легко: они хорошие и любят школу, им разрешают играть, а еще можно вести творческие занятия в маленьких группах и придумывать много всего интересного, при этом особо не испытывая проблем с дисциплиной.

В первый год работы я испытывала определенное давление, потому что мне назначили куратора, чтобы он разобрался, смогу я работать учителем или нет. Меня взяли на испытательный срок. У инспектора всегда были вопросы к моему внешнему виду: «Мисс Суайр, у вас виднеется нижняя юбка», «Мисс Суайр, у вас не слишком короткое платье?». (Оно и правда было коротковато: я сшила его из обивочной ткани, и после стирки оно село. Так что приходилось его одергивать. И это в начале 60-х!)

В подобных ситуациях я всегда боялась, что подведу людей, не сумею стать хорошим учителем. Зато я правда любила детей. Я просто их любила, этих малышей. До того, как родился Бен, я учила только маленьких детей, а позже, когда у меня уже были Бен и Джо, я вернулась в школу и преподавала старшеклассникам в больших классах. Как замещающий учитель. Иногда у меня было сразу два класса – 80 человек, представляешь?! Я хотела привить ученикам тягу к знаниям, заинтересовав их как личность, и не особо настаивала на соблюдении дисциплины. Выбор этот был непростым, но правильным. То есть если у тебя большой класс – 40 учеников, нужно управлять ими при помощи поощрения и дисциплины, чтобы они себя хорошо вели, но как-то получилось, что я этого не делала, когда вела занятия у малышей. Так что, когда я стала вести уроки у старшеклассников, правильный учитель из меня не вышел! Правда, я ведь только два года проработала в школе, причем это была моя первая работа. Мне она очень нравилась, и я знала, что у меня хорошо получается учить детей.

В тот же период со мной произошло еще одно очень важное событие. Когда я, одевшись модно и стильно, приехала в педагогический колледж на первый же торжественный ужин, да еще и, по обыкновению, опоздала, то внесла смуту в женский коллектив этого христианского заведения. Я сделала начес и надела костюм в стиле модов, который сшила сама. Осмотревшись, я села рядом со Сьюзен, самой яркой и красивой девушкой из всех. Столько лет я проработала в индустрии моды, но Сьюзен до сих пор кажется мне самой красивой девушкой, которую я когда-либо видела. У нее были полные губы, милое заостренное личико, миндалевидные карие глаза и орлиный нос. В ней чувствовались благородство и самоирония. Она казалась мне восхитительной, и мы тут же подружились. Сьюзен была свойственна манерность: когда она что-то говорила – а она была очень остроумной, – то наклоняла голову набок, принимала красивую позу и курила. Так она даже однажды спалила себе ресницы, но, что характерно, превратила и это в шутку и опять приняла изящную позу! Она знала, какие книги стоит прочитать, знала кое-что о театре. Мы были неразлучны. Пока я не встретила Дерека. С ней и потом с Дереком моя жизнь снова стала похожа на ту, что я вела в Манчестере, получая удовольствие. Танцы вновь вошли в мою жизнь, как и одежда в рок-н-ролльном стиле».

Юность и начало взрослой жизни Вивьен прошли в окрестностях Манчестера, а потом в пригороде Лондона. В то время в британской культуре, моде и сфере развлечений происходили серьезные изменения. Рок-н-ролл пересек Атлантику и с радостью был принят британцами, плененными американской культурой: так родителей Вивьен в свое время захватили голливудские фильмы и перипетии Второй мировой войны. В музыкальном отношении рок-н-ролл пришел сразу после американской музыки и культуры военного времени, и он давал надежду на обретение свободы переживавшей тяжелые времена Британии. Согласно опросу 1948 года, 60 % британцев хотели бы эмигрировать. Множество людей и правда уезжали из страны, причем зачастую в Америку, и даже Дора с Гордоном об этом подумывали, но оставили эту идею. Америка, Северная и Южная, платила за людей музыкой. Конечно, в Великобритании 1954–1959 годов мало выпускалось записей, способных конкурировать с полными неистовой энергии американскими композициями, в которых звучал афроамериканский бит. Появление песни «Be-Bop-a-Lula», популярной в годы юности Вивьен, странным образом совпало с шумихой вокруг коронации и новым стремлением народа смотреть одновременно и в прошлое, и в будущее. Вивьен, любительница потанцевать и пококетничать, была по натуре позитивисткой, так что с готовностью приняла рок-н-ролл и пришедшую с ним эстетику среднеевропейской моды. Она шила открытые летние коротенькие топы в клеточку, носила носки с отворотами и очень высоко завязывала хвост. Конечно, эта эра дала имя целому периоду жизни – подростковому, и это отчасти означало, что появился новый потребитель, что послевоенное поколение Вивьен придумывало свои правила, создавая собственную культуру, танцуя и занимаясь сексом под совершенно новый бит.

Как и многие представители своего поколения, Вивьен скажет вам, что в то время музыка была на высоте, и потом это уже не повторилось. Но в те годы рок-н-ролл был намного более провокационным стилем музыки, чем кажется сейчас – или казалось тогда американцам. Причем это касалось не только песен, но и моды. На BBC рок-н-ролл не ставили вплоть до середины 1960-х. Приходилось настраиваться на американскую Сеть телерадиовещания вооруженных сил – в годы действия «Плана Маршалла» она вещала на всю Европу – или «Радио Люксембург». Так что в Великобритании американская музыка с присущей ей энергетикой, личной и сексуальной свободой превратилась в подпольное теноровое пение. И это тоже оказало влияние на жизнь Вивьен, отчасти потому, что практически все, что она создавала впоследствии, было проникнуто рок-н-роллом: сначала, когда она работала с Малкольмом Маклареном («Vive le Rock» – «Да здравствует рок») на волне возрождения рок-н-ролла в 1970-х, а затем и самостоятельно. А еще рок-н-ролл повлиял на жизнь Вивьен потому, что в 1950-х годах он стал не только культовым стилем музыки, но и культовым стилем одежды, а для подростков вроде Вивьен и едва ли не единственным способом воздать должное этому музыкальному направлению.

«Я не была бунтаркой, но в те времена быть подростком было здорово: рок-н-ролльный образ сам по себе олицетворял мятеж молодости против возраста. Все это, уже позже, понравилось Малкольму. Во мне была определенная доля озорства, и в этом отношении рок-н-ролл мне очень подходил».

В отличие от американских рок-н-ролльщиков английские поклонники этого стиля выглядели совершенно определенным образом. Парни чуть ли не молились на свои замшевые туфли, приглаживали длинные волосы, носили одежду нового силуэта и по-новому относились к девушкам. Британцы впитывали новую рок-н-ролльную молодежную культуру, очевидно чужеродную, наряжаясь, одеваясь, покупая и делая своими руками вещи, превращая их в некий «образ». Музыкальный магазин или танцплощадка не были для них храмом завораживающего рок-н-ролла, им стали бутики.

Подростковые годы Вивьен совпали с одним из наиболее удачных моментов этого периода – концом 50-х годов, когда произошла сексуальная эмансипация, а главное, появились радикально новый стиль музыки и наряды. Вместе с тем у рок-н-ролла как танца и стиля одежды сразу после войны появился соперник – неоэдвардианский стиль, который позже стали называть «Тедом» (уменьшительным от имени Эдвард). В нем чувствовался дендизм эдвардианской эпохи, поклонники этого стиля использовали драпирующиеся американские ткани, которые импортировал и Сесил Джи, а их длинные, прямого кроя куртки напоминали и американские костюмы-зут, и эдвардианские пальто. «Позже тедди-бои (олицетворявшие рабочий класс) стали ассоциироваться с подростковым насилием (на английских морских курортах во время массовых праздников происходили серьезные потасовки). Тогда-то и зародилась идея, что мода может угрожать обществу», – замечает историк костюма Колин Вудхед. В истории моды настал знаковый момент, и Вивьен его не упустила. На ее раннее творчество повлияли сразу оба культовых направления молодежной моды. И костюмы в стиле тедди-боев, которые Вивьен позже шила для Малкольма Макларена, и футболки с джинсами, ставшие основой ее коллекции «Да здравствует рок», вышли из модной в ее юношеские годы послевоенной одежды и превратились в 70-х годах в одежду городских партизан. В годы популярности рок-н-ролла в Великобритании большую роль играл стиль тедди-боев – так одевался Гордон, брат Вивьен, так одевались ее парни. В то же время в годы популярности рок-н-ролла футболки, джинсы и кожаная одежда, как у Марлона Брандо, Джеймса Дина и Элвиса Пресли, являлись обязательной формой одежды бунтарской молодежи в Америке. Так и появился английский рок-н-ролльный образ, и он тоже родом из Второй мировой войны. Так вот, эти два стиля одежды стали первыми составляющими «образа от Вивьен Вествуд», эта одежда впервые появилась в магазинчике на Кингз-Роуд. Как и многое в жизни Вивьен, вещи того периода были сшиты своими руками.

Иконография рок-н-ролла навсегда повлияла на Вивьен

«Как и все девочки моего возраста, я не хотела носить школьные сарафаны в складку и покупала вместо них юбки. Я всегда была склонна впадать в крайности, любила произвести впечатление. Когда мне было 15, мы с семьей моей подруги Нормы поехали в Батлинс на остров Уайт. Мне там все безумно понравилось: и бальная зала, и как мы пили виски, и модные там палантины, и как морской бриз раздувал пышные нижние юбки. А еще там в моде были большие пластиковые серьги в виде маргариток, и я сделала себе пару таких огромнейших сережек из живых гигантских маргариток. И когда я вошла в танцевальный зал, лидер музыкальной группы даже прервал исполнение и сказал: «Вы только посмотрите на ту удивительную девушку с большими сережками».

Иэн Дьюри, с которым годы спустя дружила Вивьен, как-то рассказывал о своей молодости, также пришедшейся на 50-е годы, причем он тоже жил в предместье: «Мы носили брюки из грубой шерсти с 12-дюймовыми отворотами, сшитые на ручной машинке «Зингер» моей матери, и рубашки в черно-желтую клетку». Так зарождался новый городской дендизм, так появилась «мода как вызов обществу», при этом, как забавно бы это ни прозвучало для современного уха, зачастую такую одежду шили в гостиных мамы и подружки молодых людей с окраин. Рок-н-ролл и стиль тедди-боев, да и сама Вивьен придали слогану «Сделай сам» неожиданно радикальный смысл, связь с историческим периодом (эдвардианской эпохой) и подарили ощутимое очарование Америки без классового деления и байкерства. И еще то время подарило моде и торговле новое жанровое клише. Свобода творчества, музыка, мода и самосознание существовали независимо друг от друга, составив так называемый первый этап тинейджерства, но при этом из них получилась единая коммерческая модель. Может, Вивьен и была одним из тинейджеров первого поколения. Зато для продавцов, торговали ли они одеждой, музыкальными пластинками или политической идеологией, мы все теперь тинейджеры.

Малкольм говорил (и Вивьен до сих пор с ним согласна): «Просто посмотри, во что одевались люди, например Джек Керуак, после того как ушел из армии, из морской пехоты, и отправился в путь: на нем была белая футболка, джинсы и кожаная куртка. И когда в Голливуде искали бунтарский образ, который пошел бы звездам наподобие Джеймса Дина или Брандо, они остановились на этой одежде. И дети в Англии, видя эти вещи на большом экране, тоже хотели такие».

Где-то между 1956-м, когда была популярна песня «Rock Around the Clock» и бесчинствовали банды тедди-боев, разграбившие Орпингтонскую ратушу, и 1959 годом, когда был зарезан уроженец Антигуа, плотник Келсо Кокрейн, вследствие чего в Ноттинг-Хилле начались волнения, стиль тедди-боев начал ассоциироваться с угрозой, насилием и расизмом. Итак, место моды в мире кардинально изменилось, и с ее помощью молодежь стала выражать (и еще не раз будет выражать в конце XX века, причем не без участия Вивьен) свое недовольство и заявлять о своих увлечениях, вызывающих отторжение у старшего поколения. Стиль тедди-боев, судьбу которого потом повторил стиль панк, пользовался скандальной известностью, и она не обошла стороной Вивьен. Несмотря на то что этот стиль выбрала для себя белая городская маргинальная молодежь, зарождался он на знаменитой улице портных – Сэвил-Роу. Когда одежда в стиле тедди-боев перестала выполнять свою первоначальную функцию, ее стала носить просто скучающая и озлобленная молодежь – те самые подростки, которые во время официальных праздников искали себе приключений. Так и появились предпосылки к закату этого стиля, поскольку одежду тедди-боев, что неудивительно, стали носить и просто расистски настроенные юнцы. По этой же траектории позже развивался и стиль панк, правда, стоит отметить, панки не уделяли такого внимания крою вещей, как тедди-бои. Первая волна популярности стиля тедди-боев достигла апогея в 1958 году, как раз когда Вивьен переехала в Лондон. На смену характерным для этого стиля замшевым туфлям – символу нонконформизма в те годы, когда обувь и определяла облик истинного джентльмена, – пришли ботинки с заостренными носами в итальянском стиле, этакая мужская версия шпилек, гордо привезенных Вивьен из Манчестера. В конце 50-х – начале 60-х годов, когда Вивьен оказалась в Лондоне, все подростки в Великобритании носили такие же, как и она, туфли с острыми торчащими носами. Правда, к 1960 году с тедди-боями было покончено. Позже к их стилю возвращались (это делала и Вивьен) как к чему-то «нарочито архаичному», но само это молодежное движение было безнадежно опорочено убийством Келсо Кокрейна в 1959 году. Сегодня, чтобы увековечить это событие, представители разных национальностей проводят в Ноттинг-Хилле карнавал. Переехав в Лондон в 1958/59 году, Вивьен почувствовала себя несколько неуютно: музыка, мода, танцы – в столице все было другим, все менялось под подошвами ее остроносых туфель. Рок-н-ролльный образ и стиль тедди-боев смешались в один, и по стечению обстоятельств это пришлось как раз на момент переезда Вивьен из Манчестера. В то же самое время музыка на короткий период отошла от рок-н-ролла, оставив его звучать на заднем плане и вернувшись к своим истокам – традиционному джазу.

Для девочек типа Вивьен принадлежать к определенной группе молодежи, увлекающейся такой-то музыкой и одевающейся в такую-то одежду, означало быть взрослыми. Невероятно важный момент в истории моды ознаменовался появлением юбки-карандаш, вызывавшей волнение и трепет, не говоря уж о бюстгальтерах конической формы: сексуальная зрелость коммерциализировалась и обрела наглядность, одежда и музыка стали проникать на рынок благодаря тому, что в культ возводилась пышущая сексуальностью молодость.

Вряд ли гипертрофированные образы вроде тедди-боев или любителей джаза модов – а среди них были даже протомогикане, именовавшиеся апачами за огромные набриолиненные коки, – могли существовать без музыки, под которую можно танцевать. И музыкой той был рок-н-ролл, знак совсем другого мира, бесконечно далекого от Сэвил-Роу, где одежду шили по индивидуальному заказу, и Хамфри Литтлтона – идеального воплощения неоэдвардианского образа. Правда, Вивьен, страстная любительница музыки и моды, отмечает, что главной чертой того времени была созвучность одежды музыкальным стилям, часто дававшим ей название. В конце 1950-х годов в Великобритании вновь начал просыпаться интерес к традиционному джазу. После увлечения рок-н-роллом британцы стали душевно и музыкально восприимчивы к более ранним джазовым стилям, которые звучали во французских кинолентах «новой волны», а также в клубах Сохо и задних комнатах пабов в Харроу. Под стать этой музыке была одежда, которую носила Вивьен, как раз когда поступала в Школу искусств в 1958 году: она создавала нарочито нестрогий, квазиинтеллектуальный образ, в котором можно было бы появиться и на Левом берегу Сены, и в Гринвич-Виллидж, и в клубе «Ронни Скотт». («Должна сказать, что, хотя в «Ронни» играли только модерн-джаз, – признается Вивьен, – в конце концов он мне так же опостылел, как традиционный».) В моде были мешковатые брюки, безразмерные джемперы, дафлкоты, шарфы, ассоциировавшиеся с французскими экзистенциалистами и нью-йоркскими битниками, и юбки дирндль в сборку. С тех пор эти широкие юбки незаметно появлялись почти в каждой коллекции Вивьен Вествуд. Юбки дирндль она носила в 1959 году, в свою бытность поклонницей традиционного джаза, дополняя образ самодельными ожерельями из дынных семечек. «До этого я никогда и не видела дынь!» Подобный образ, мода пить сидр и слушать самый настоящий английский джаз в исполнении Джорджа Мелли и Хамфри Литтлтона стали британской интерпретацией негритянского джаза и соответствующей манеры одеваться. В эпохальном романе Колина Макиннеса «Абсолютные новички» описывается поклонница традиционного джаза, какой вполне могла быть Вивьен в 1960-м, «с длинными волосами и длинной челкой, в большом свободном свитере, иногда яркого цвета, никаких цветочных мотивов… ей хотелось выглядеть небрежно». Такой образ вытеснял стиль тедди-боев и американских рокеров и связывал завершение первой волны движения тедди-боев с выходом на сцену первых модов.

Но хотя манера традиционщиков одеваться помогала Вивьен адаптироваться к лондонской моде, век этого течения в истории моды и в жизни самой Вивьен был недолог. Ныне покойный друг Вивьен Томми Робертс однажды сказал: «Стиль традиционщиков устарел в один миг. И вся эта молодежь, скачущая вокруг в академических шарфах… Традиционщики и правда были немного безвкусны».

Вивьен признает: «Мое увлечение стилем традиционщиков быстро-быстро прошло. Я одевалась так же, как Сильвин, меня вдохновлял ее образ, а еще мне нравились пышные юбки. Вот моя фотография из Джерси, я ездила туда к Дереку, как-то летом он подрабатывал там барменом. Я недолго так одевалась. Традиционщики были выходцами из среднего класса и претендовали на тонкий художественный вкус, а мне все же ближе были тедди-бои, а позже и моды – правда, к тому времени я уже стала мамой».

И все-таки эти образы были чем-то новым: они отражали невиданную прежде синхронность в развитии моды и музыки. Как и в случае с породившей их британской рок-н-ролльной культурой в целом, в рамках этих молодежных течений одежда играла весьма значительную роль.

В подростковые годы Вивьен успела пережить и лично прочувствовать смену четырех взаимосвязанных течений в моде и музыке, не теряющих своего влияния и сегодня: рок-н-ролльщиков, тедди-боев, первых модов и традиционщиков. Но к 1962 году ее жизнь радикально изменилась: она вышла замуж и стала матерью и, пожалуй, совсем бы ушла из мира моды, не познакомься она с одевавшимся как тедди-бой студентом Лондонской школы искусств Малкольмом Эдвардсом Маклареном.

Свадебное платье миссис Вествуд

Мне очень понравилась одежда модников из рабочего класса. Модов. В университет поступать я не хотела. Мне казалось, что мальчики-студенты – рафинированные изнеженные интеллектуалы. Они ходят с зонтами, а после занятий едят ананасы и пьют херес с любовницами-француженками. Да и в сексуальном плане они меня не привлекали. Не знаю почему. Мне больше нравились работяги на стройках.

Вивьен Вествуд

«Не хочу слишком много рассказывать о Дереке», – признается Вивьен.

Но потом, конечно, рассказывает. «Понимаешь, просто мне кажется, что я не очень-то хорошо обошлась с Дереком. В конце концов мы просто отдалились друг от друга, и все… Но начнем с того, что было… Ладно, было вот как…»

Вивьен сидит за раскройным столом, на ней очки с толстыми стеклами, она то и дело теребит листочек бумаги, набросок какой-то аппликации, которая однажды украсит один из парижских показов, и фотографию с недавней свадьбы их с Дереком сына Бена Вествуда, прошедшей в Японии. Бен, ироничный, грациозный мужчина пятидесяти лет, то и дело заходит в студию, где мы разговариваем; ему можно было бы дать лет тридцать, не поседей его длинные волосы слишком рано. Томака, красивая японка, постоянно рядом с ним, так что сразу видно, что они молодожены. Она постепенно привыкает к жизни в Англии и к статусу новой миссис Вествуд (младшей).

Долгие годы Вивьен не хотела почти ничего рассказывать о своем первом браке. Вероятно, из чувства преданности Бену и Дереку тоже, к которому сохранила искреннюю привязанность и уважение, ну и потому, что не хотела привлекать к ним внимание публики, которого они явно не жаждали. Тем не менее Вивьен сохранила фамилию Дерека и даже прославила ее, – правда, Дерек, пилот гражданской авиации на пенсии, публично признался, что не всегда был этому рад. Их брак был одним из тех, которые сегодня, пожалуй, просто бы не состоялись. Все вокруг были уверены, что они поженятся, да и потом, в те годы, как говорит Вивьен, «экспериментировать не позволялось», так что свадьба их была неизбежна и почти неизбежно предвещала семейную драму.

«Знаешь, в 1961 году, когда ты с кем-то встречался, тебя отчитывали, если поздно приходишь, и мама всегда спрашивала: «Чем ты там занималась?» – и тебя осуждали. Ну и вроде как тебя выдавали замуж. Так было и у нас. Думаю, Дерек не будет против, что я так сказала. По-моему, я и года не прожила в Лондоне, когда мы познакомились. Так что мне было лет восемнадцать или девятнадцать. Мы оба были так молоды! Гуляли с друзьями большой толпой. Развлекались все вместе. Кстати, тогда даже не было законов, запрещавших садиться за руль после выпивки. Мы заходили в паб в Элстри и там встречали одних и тех же людей, попозже тоже появлялись знакомые люди, а еще мы тем же составом ходили на танцы. Мы иногда договаривались пойти в бар в Харроу и Кингсбери, или в «Ронни Скотт», или в какой-нибудь паб в городе, но чаще всего мы отправлялись в танцевальный зал «Ритц» в Куинсбери.

Раньше я больше всего на свете любила танцевать, так что много времени проводила на танцах, в окружении красиво одетых людей. Они были мне друзьями. Меня привлекали люди такого толка – тусовщики, любители потанцевать. Так что все годы, что я проходила педагогическое обучение, мы с толпой друзей регулярно вместе ходили на танцы, устраивали вечеринки, встречались, поджидая друг друга за домом, и все это на некоторое время стало для меня центром вселенной. Жизнь вращалась вокруг развлечений: как нарядиться и куда пойти. Иногда мы всей толпой ездили подальше, куда-нибудь в район Мидлсекса, или, например, в Айлсбери, или еще куда-нибудь и просто сидели там в пабе. Вот какой была моя «светская» жизнь: поездки на машине, посещение пабов и танцев, но не было ни одного человека – хотя, думаю, в тот период жизни и не могло быть, – с которым можно было бы хоть немного серьезно поговорить. Просто не с кем. Разве только со Сьюзен. Этому я была рада, но под влиянием Сьюзен я менялась…

Март 1963, Хиллингдон-Лодж; Вивьен, которой 21 год, с Гордоном и Дорой

И вот как-то вечером в октябре я отправилась на танцы одна. Сперва со мной никто не хотел танцевать. А потом меня пригласил Дерек. Мы понравились друг другу, а я подумала, что он очень привлекательный. Такой он и был. И есть. Он очень, очень приятный человек. Фантастический человек. Он был очень мил, добродушен и дружелюбен, а еще смешил меня, был славным, ну не знаю, он просто мне понравился. Но и я ему понравилась, и это, пожалуй, на первых порах даже больше для меня значило! А еще он очень хорошо танцевал. Мы просто танцевали. Я сама даже не очень знаю, как все это получилось».

Вивьен познакомилась с Дереком Вествудом в конце 1961 года. Как и мать, она познакомилась с будущим мужем на танцах, и, как мать, ее в нем привлекли умение танцевать, атлетическое сложение и житейская мудрость. Дерек был на два года старше Вивьен, родился он в южной части страны. Его семья жила в Бельведер-Вэй в Кентоне, а Дерек в то время был подмастерьем на знаменитом заводе по производству пылесосов «Hoover» на западе Лондона. Правда, он мечтал выучиться на летчика, и мечта его была на пути к осуществлению. Так что планы Дерека простирались далеко за пределы северо-западного Лондона, на территорию американского государства. В этом они с Вивьен Суайр были похожи, а еще они любили одинаковую музыку и танцы. Дерек одевался как мод и слушал «Modern Jazz Quartet».

«Когда мы с Дереком познакомились, он был подмастерьем у слесаря-инструментальщика, но ему хотелось быть летчиком. Чтобы оплачивать обучение, он подрабатывал вечерами, объявляя танцы. Он также был ведущим на играх в бинго, а еще на концертах в заведениях типа танцевального зала «Гленлин» в Форест-Хилле и кинотеатра «Доминион» в Харроу. Дерек вместе со своими друзьями с завода, Бобом Дрюсом и Бэрри Фанеем, ставили пластинки «The Rolling Stones» и «The Ronettes», а потом даже и «The Who»…

«Помню, Дерек очень хорошо одевался, носил мохеровые костюмы, – вспоминает брат Вивьен Гордон. – Он заходил за Вивьен, и они оба выглядели великолепно. Очень стильно. Так что я преклонялся перед Дереком как перед героем и всегда так же относился к Вивьен. Они руководили поп-группами. Дерек работал на компанию «Commercial Entertainments», управлял танцевальными залами. А еще они руководили группой «The Who», причем задолго до того, как она стала так называться. Сперва их группа называлась «The Detours», потом «The High Numbers», а потом кто-то гениально придумал – и я всегда считал, что это была Вивьен, но, оказывается, это был Родни, брат Дерека, – придумал название «The Who», и их менеджерами были Дерек Вествуд и Вивьен Вествуд (которой она стала), и зарабатывали они на группе прямо тут же, на месте!.. В то время мы все любили одеваться. Сначала были тедди-боями, потом модами. А «The Who» была нашей группой. Правда, они обязаны были выступать в танцевальных залах, и, мне кажется, за вечернее выступление тогда платили около 30–40 фунтов, а Дерек сдавал их в аренду фунтов за 150, ну, когда они уже стали популярными. Так что они с Вивьен зарабатывали довольно прилично!»

«Лучше всего я помню, – продолжает Вивьен, – что Дерек очень сердился на меня, потому что я никогда, вообще никогда не приходила вовремя. Очень сильно опаздывала. И все это из-за нарядов. Уверяю тебя, я никогда нигде не платила за входные билеты – даже если ходила без Дерека. Я выглядела великолепно. Вот, допустим, мы с Дереком должны были встретиться в Куинсбери, а я приходила минут за 15 до закрытия, потому что заканчивала свой наряд! А он чувствовал себя униженным перед своими друзьями из-за того, что я, его девушка, никогда не появлялась вовремя, что-то там мастерила.

И вот что еще важно: с Дереком, как потом с Малкольмом, было очень весело. Я любила ходить с ним в один паб, где он пел. Он забирался на сцену и пел всякие старинные песенки на кокни, типа: «Вот беда! / Старушка в туалете заперта!..». И мы все ему подпевали. Я просто обожала такие дурачества. А потом мы просто решили пожениться.

Слева направо: брат Дерека Мартин, Дерек Вествуд и Вивьен. Лето 1962

Вот как все происходило. Когда я впервые приехала в Лондон, я была подростком, и увлечения у меня были соответствующие, и я хотела найти работу и что-нибудь мастерить. Потом мне исполнилось 18, я поступила в педагогический колледж, проучилась там два года и в это же время познакомилась с Дереком. А до этого в художественную школу пошла, потому что хотела заниматься искусством и, возможно, стать художником. Правда, вскоре я осознала, что желаю большего. А потом познакомилась со Сьюзен. Она и вправду была моей лучшей подругой. Она была идеальной подругой, прекрасно выглядела. Чтобы привлечь мое внимание, нужно выглядеть по-особенному! Ну, не знаю. Нас всегда привлекают люди, которые действительно хорошо выглядят. Разве нет? Я считала, что Сьюзен очаровательна. Мы очень крепко подружились. И она что-то всколыхнула в моем сознании и сердце. Я ее очень любила. Все была готова для нее сделать. Считала ее замечательной. Понимаешь, такие чувства у нас появляются благодаря книгам, которые мы читаем. Я читала всякие книжки про девочек в пансионах, про их друзей, их проделки, и мне тоже хотелось иметь закадычную подругу. Я была юной, и меня больше интересовали люди не противоположного, а моего пола: у детей всегда так. Правда, и мальчики мне тоже всегда нравились. Думаю, если бы у меня была более крепкая дружба с какой-нибудь девочкой, все было бы хорошо. Мне действительно нужно было с кем-нибудь подружиться. Но я познакомилась с Дереком. Например, мне ужасно хотелось, чтобы Дерек сводил меня в театр: я ни разу в жизни туда не ходила. И он взял билеты на комедию «Боинг-Боинг». Мне было жутко скучно, и я подумала: «Если вот это – театр, ну его!» А потом Сьюзен взяла меня на «Человека на все времена» с Полом Скофилдом и еще на «Суровое испытание» по Артуру Миллеру – я была потрясена. Ошеломлена. Так что, видишь, Сьюзен всегда заставляла меня думать. Отношения с ней меня стимулировали. Она вышла из другого общественного класса, ее интересовал театр и все такое, у нее был приятный молодой человек, который тоже мог многое рассказать. Сьюзен была человеком думающим, моим первым другом-интеллектуалом. И парень ее тоже был человеком мыслящим, и пищи для раздумий он дал мне даже больше, чем она. Например, водил нас на литературные чтения поэтов-битников в Королевском Альберт-Холле: Аллена Гинзберга, Лоуренса Ферлингетти – а это как раз то, чего мне так не хватало. В нашей компании все только и говорили: «Это Дерек и Вивьен, они собираются пожениться». А я-то уже знала, что меняюсь, и отчасти под влиянием Сьюзен.

Вот как бы я это сформулировала, Иэн. Я скажу только вот что, а все остальное ты поймешь сам: мой выбор всегда был на стороне интеллектуальности. А тот выбор был иным, и ничего в итоге не получилось. Мы с Дереком познакомились, потому что оба интересовались культурой тедди-боев и модов и тому подобным, и нам нравилось быть частью толпы. Наша жизнь была очень интересной. Но тогда мы были подростками. И увлекались тем, чем и должны увлекаться подростки. Но я глубоко уважаю Дерека: он очень, очень хороший человек. И еще: мне до сих пор не верится, что он стал пилотом, я так им восхищаюсь. Но хотя я и была связана помолвкой с Дереком, в конечном итоге я понимала, что хотела разорвать наши отношения, чтобы познать что-то другое. Но почему-то сексуальная жизнь, по крайней мере в те времена, непременно предполагала женитьбу. А я постепенно разлюбила Дерека. Сейчас это кажется таким очевидным, но тогда главную роль сыграло отношение моей матери к сексу. И ко мне. Раньше на девочек серьезно давило обязательство быть порядочной. Сохранять девственность. Ну и все в таком духе. Никаких нежелательных беременностей – и прочее, и прочее… Когда я познакомилась с Дереком, я была девственницей. Более того, на каком-то этапе я осознала, что, будь я постарше… Ну, думаю, ты понимаешь, о чем я. В нынешние времена можно было бы просто с кем-то жить. А тогда – нет, и, наверно, я просто боялась ранить Дерека, Дела, как все его называли. Мне интереснее было с подругой, со Сьюзен, потому что она была интеллектуалкой, и я ее просто обожала. Скажем так: если бы мне пришлось жить на необитаемом острове, я бы отправилась туда с ней.

Не хочу об этом особо распространяться, потому что речь идет о конкретных людях, а еще потому, что я довольно скрытный человек, хотя окружающие думают иначе, но нужно еще кое-что тебе рассказать обо мне и о тех временах. Касательно парней и мужчин. Пока я не вышла за Дерека, я всегда больше была привязана к моим подругам, чем к парням, с которыми встречалась. Оглядываясь назад, я понимаю, чего мне тогда хотелось: найти родственную душу в женщине. Чтобы была мне близка и дополняла меня. В итоге когда я поступила в колледж, то встретила Сьюзен. Весь мой внутренний мир был связан с ней. Люди склонны все превратно понимать. На самом деле именно с ней я чувствовала себя живой, чувствовала, что меня понимают. И вот учеба закончилась, и Сьюзен нашла работу в Канаде. Вот и все. Уверена, моя мама была в курсе, и, если бы она только подтолкнула меня на это приключение – поехать учить детей в Канаду, – я бы, наверное, пулей полетела туда. Я бы уехала, не задев ничьих чувств. Если бы мама обсудила со мной эту ситуацию побольше, если бы догадалась сказать: «Почему бы тебе не поработать годик в Канаде вместе со Сьюзен, а потом вернуться и уж тогда подумать о своих чувствах к Дереку?» Вот это был бы идеальный расклад, и все тогда переживали бы гораздо меньше. Правда, тогда у меня не родился бы Бен».

Несмотря на все эти переживания, Вивьен, которой только исполнился 21 год, стала обдумывать скромную свадьбу и свое платье. Дерека устроила бы простая гражданская церемония, но Вивьен и Дора настояли на том, чтобы свадьба прошла в церкви. И вот 21 июля 1962 года в церкви Святого Иоанна Крестителя в Гринхилле Вивьен Суайр сменила фамилию на Вествуд.

«И вот опять. Я снова опаздывала. Сама шила свадебный наряд. У меня не все получилось, платье даже не было дошито. Оно все было в булавках и толком не доделано. В церковь я успела вовремя. Уф! Едва успела».

Не стоит этого говорить, но когда еще представится случай? Я тогда считала – как, пожалуй, и все прочие, – что «мужчина моей жизни» должен быть «единственным», ну и что никогда в жизни никого другого, кроме этого человека, мне не будет нужно. Так что если все-таки нужен кто-то другой или нужно что-то еще – а я понимала, что это мой случай, – это означает, что все не так. Уже тогда я понимала, отчасти благодаря Сьюзен, что мне нужен тот, кто будет дополнять меня интеллектуально, будет разделять мои взгляды. В общем, в то время я много размышляла и, похоже, изменилась. Но не думай, что мы с Дереком были несчастливы. Мы были счастливы. Я была очень счастлива, и какое-то время у нас все было хорошо. Я очень быстро забеременела. Когда вынашиваешь ребенка, ты много думаешь, да и потом, когда растишь его, хотя и ужасно устаешь. Да, я менялась. Постоянно происходило что-то важное: я стала учителем, потом вышла за Дерека, потом родила Бена. А еще я утратила веру в Бога. Мне тогда был всего 21 год. В то время мой брат Гордон встречался с очень милой американкой по имени Лесли, она иногда приходила ко мне и помогала. Шел 1962 год, и она была решительно против войны во Вьетнаме. Мы общались недолго, но ей удалось разрушить мою политическую наивность, а когда она узнала, что я верующая христианка, то вынудила меня отстаивать свою веру, а я не смогла. Я уже и так перестала верить в некоторые догмы, а когда призналась себе в том, что вся моя вера держится исключительно на эмоциональной привязанности к идее, сформировавшейся в моей детской голове, к взятым на себя перед распятием обязательствам, вера моя рассыпалась как карточный домик. Наивная девчонка начала пробуждаться ото сна. Я не знала, во что верю, я только хотела читать, читать и читать – и найти ответ.

Лесли серьезно на меня повлияла. Гордон познакомился с ней на Ибице, где тусовались хиппи, и мы с ней ходили в театр в Лондоне и даже однажды ездили автостопом в Девон и всю дорогу разговаривали про Вьетнам. А еще мы говорили о монархии, о религии, о политике, и она всегда давала мне повод подумать. Когда звучал национальный гимн, она никогда не вставала. Благодаря ей я изменилась. И тогда в голове возник вопрос: если ты выходишь замуж молодой, а потом твои интересы меняются, нормально ли и правильно ли разойтись?»

В 1963 году, если ты была молодой матерью и хотела разойтись с мужем, это казалось возмутительным. Многие близкие люди – родители Вивьен, ее брат и сестра, Сьюзен и приятели по танцам – были глубоко потрясены, когда всего лишь через несколько месяцев после рождения Бена Вивьен объявила, что расстается с Дереком. Некоторые сказали, что у нее послеродовая депрессия или что она приняла это решение, потому что теперь они с Дереком занимались разными делами, а у нее к тому же был маленький ребенок. Но Вивьен была тверда. В ней проснулась жажда новых интеллектуальных и культурных открытий и зародилась надежда встретить тех – или того, – с кем она отправится в новый увлекательный путь.

Вивьен и ее маленький сын Бен

Слева направо: Ольга, Дора, Вивьен (с Беном на коленях), Гордон-младший и Гордон-старший, 1964

«Я делала первые шаги к политизации. Конечно, это случилось под влиянием моего детства, идеалов и жизненного опыта. В этом мы с Дереком и стали различаться. Дерек стремился в буквальном смысле к небесам. В то время он увлекался планеризмом. Помню один из самых счастливых моментов нашей жизни: он летел над высокогорьем Данстейбл-Даунс. Зрелище завораживало. Дерек поражал и восхищал меня. Он был очень общительным. Когда он наконец стал пилотом, знаешь, что ему больше всего нравилось? Обращаться к пассажирам. Он прямо болел этим. А я заболела политикой. Наши пути просто разошлись».

Дерек подарил Вивьен свою фамилию и старшего сына Бена. Благодаря их браку и даже расставанию, за которое ее все порицали, Вивьен стала более решительной: покончила с прошлым, со всем тем, чего ожидали от молодой женщины в ту эпоху. Дерек познакомил Вивьен с миром профессиональной музыки и новыми лондонскими музыкальными группами, которые были тесно связаны с уже знакомой ей художественной средой. В Великобритании начала 1960-х годов сферы музыки, танцев и искусства были тесно переплетены. Так что недаром Лондон «свинговал». Западная молодежь самовыражалась, создавая обложки альбомов, моду и музыку (тогда еще не было компьютеров). Поп-музыка и панк, вышедшие из рок-н-ролла во второй половине XX века, могли появиться только из совокупности серьезных идей и под влиянием определенных событий, оставивших отпечаток на всей современной западной культуре. При этом они странным образом снова и снова напоминают нам о Лондоне конца 50-х – середины 60-х годов, о танцевальных клубах и школах искусств – о юности Вивьен и Дерека. Первые апологеты и поклонники популярной музыки конца XX века – начиная с британского рок-н-ролла, родившегося благодаря знаковому фильму «Школьные джунгли» («Blackboard Jungle», 1955) – картине, которую годы спустя Вивьен наконец посмотрела в квартире Кристин Килер по телевизору Джина Крелла, – и заканчивая панк-музыкой с ее анархистскими настроениями – вышли из художественных школ, появившихся во всех городках Великобритании в результате послевоенных реформ образования. Многие ведущие представители музыкальной индустрии поначалу изучали графический дизайн: в открывшихся школах искусств этот курс финансировался за счет Комиссии по изящным искусствам. Большинство учащихся были из рабочей среды, и реформы образования послевоенных лет пошли им на пользу: они стали первыми в своих семьях, кто смог получить высшее образование. Так случилось и с Питом Таунсендом из группы «The Who», менеджером которой какое-то время был Дерек Вествуд, а также с Чарли Уоттсом, Китом Ричардсом и художником Питером Блейком, не говоря уж об ученике Блейка Малкольме Макларене. А еще чуть позже из школ искусств вышли Джон Леннон, Эрик Клэптон, Рой Вуд из «The Move», Рэй Дэвис из «The Kinks» и Фредди Меркьюри из «Queen». Большинство из них, как и Вивьен, сначала окончили среднюю школу. У Вивьен и Малкольма, как и у Гордона и у всех, кто вращался среди студентов Харроу, интересы менялись от увлечения искусством к увлечению музыкой, от занятий графикой к маркетингу (как он назывался бы сейчас) и так или иначе превращались в бизнес, в котором соединились поп-иконография, мода, музыка и хэппенинги. Например, Найджел Уэймаус, владелец магазина «Granny Takes a Trip», впоследствии принадлежавшего Джину Креллу и оформленного Майклом Инглишем, одновременно был ведущим графическим дизайнером на поп-сцене и основателем – вместе с Инглишем – группы дизайнеров-музыкантов «Hapshash and the Coloured Coat», исполнявшей психоделическую музыку. Или в 1967 году обосновавшийся в Лондоне коллектив голландских дизайнеров «The Fool» создавал одежду для магазина «Apple» группы «The Beatles» и отвечал за его оформление. При этом на определенном этапе творчества «The Fool» тоже был музыкальным коллективом. Мода, музыка, искусство и графический дизайн обогащали друг друга. Например, Малкольм был менеджером «The Sex Pistols», а в итоге открыл магазин на Кингз-Роуд, 430; сама Вивьен писала песни для «The Sex Pistols»; арт-директор коллектива Сара Стокбридж занималась имиджем Сида Вишеса и параллельно придумывала рисунки для футболок.

По всей Великобритании, а больше всего в Лондоне, появлялись новые поп-музыканты, поп-художники, поп-дизайнеры, новая мода и новые магазины, создавая подходящую среду для того, чтобы молодежь чем-то страстно увлекалась и чтобы можно было продать ей что-то связанное с их увлечением. В этом не было никакого злого коммерческого умысла, никакого продуманного плана. Впрочем, Вивьен и Макларен потом говорили, что практически все, так или иначе связанное с модой на популярную музыку, рано или поздно начинало использоваться в коммерческих целях. Поколение Вивьен получило привилегии в образовании: доступными стали средние школы, молодежь получала стипендии в школах искусств, – так что такие, как она, дети из рабочих семей со свойственным им нонконформизмом и протестными настроениями сумели создать образ общества массового потребления. Вивьен, у которой еще в юности мистер Белл заметил способности графика, а сама она с гордостью заявляла, что из нее вышел бы отличный копирайтер, тоже была одной из первых среди художников-графиков новой волны. На послевоенное поколение обрушились небывалые объемы «беспрерывно привлекающей внимание» рекламы, и многих как раз и учили создавать рекламные изображения в этих новоиспеченных школах искусств. Британская поп-культура была связана со школами искусств не без причины, они в принципе не появились бы друг без друга. Молодежь демонстрировала на публике свои музыкальные предпочтения и была частью того или иного субкультурного «племени», и это не просто способствовало продаже пластинок и одежды, но внесло вклад в формирование нового языка – знака принадлежности к какой-то группе. «Лучшего времени, чтобы быть подростком, просто быть не могло, – говорила Вивьен. – Мы сами придумывали значение образа и создавали его». Или, как потом сказал Малкольм: «Мы искали свое «я». Поколение Вивьен, жившее в Лондоне, первым связало воедино графическое искусство, моду, музыку и самосознание. А дальше история была истинно английской и старой как мир: появились группы инсайдеров и аутсайдеров, которых определяли по одежде.

Щеголь-мод Дерек, муж Вивьен, отправился за своей мечтой, стал пилотом и покинул Лондон. Большую часть детства Бена Вествуда он провел в международном аэропорту Лутон и его окрестностях, а через несколько лет после отъезда снова женился. Дерек долго не оставлял попытки вновь сойтись с первой миссис Вествуд и всегда старался быть для Бена самым лучшим в мире отцом. Когда пара распалась, Дерек оставался искренне преданным бывшей жене, слава которой росла, и никогда не рассказывал ни об их недолгой совместной жизни, ни о причинах разрыва. Супруги официально развелись в 1966 году.

Юбка грязно-бирюзового цвета

Когда я познакомилась с Малкольмом и влюбилась в него, то решила, что он красивый. Я и сейчас так думаю. Мне до сих пор дороги наши прошлые отношения. Мир без Малкольма был бы как мир без Бразилии… Он был харизматичным, талантливым; он мне очень понравился. Он был сумасбродом, но мне все-таки захотелось познакомиться с ним поближе.

Вивьен Вествуд

Малкольм был как маленький мальчик, заблудившийся в лесу. В лесу темном и зловещем, с черными деревьями, представляющими собой силы, которые угнетают и сковывают нашу свободу. И Малкольм, понимая, что не может найти дорогу обратно, решает, что нужно осветить лес изнутри. И что он делает? Поджигает деревья.

Стюарт Макларен на похоронах брата в 2010 году

«Я могу открыто говорить об ушедших людях, даже о Малкольме, – признается Вивьен, глядя в сторону, на очертания Баттерси за окном. Я уже знаю: она всегда так задумывается, когда собирается говорить откровенно. – Теперь я могу рассказать кое-какие вещи, в которых никогда не призналась бы при его жизни. Ведь говорят: «Живые заслуживают уважения, а мертвые правды». При жизни Малкольма я бы его защищала. Но теперь не буду. Не то чтобы я любила выносить сор из избы, нет. Просто мертвые заслуживают правды.

У меня было очень-очень мало любовных связей. Очень-очень мало. Своих парней я могу пересчитать по пальцам. – Вивьен вскидывает руку, украшенную драгоценностями, но, прежде чем я успеваю спросить, имеет ли она в виду пять пальцев или все десять, она продолжает: – У меня их было немного. Мужчин. Я всегда была им верна. Да и больше одного мужчины мне никогда не было нужно. Пожалуй, Малкольм был моим первым мужчиной-интеллектуалом. До него таких у меня не было».

В истории Вивьен Вествуд непременно звучит имя Малкольма Макларена. Некоторые считают, что их союз изменил мир: стиль панк обрел завершенность, обрел свой неповторимый облик, самую известную музыкальную группу и философию отдельной субкультуры, если ее можно назвать философией. Благодаря отношениям с Малкольмом Вивьен познакомилась с «The Sex Pistols», а ее имя стало связано с празднованием серебряной годовщины правления королевы, с тем летом, когда была записана песня «Боже, храни королеву», а группа, выступив с ней, потерпела полнейшее фиаско. Кроме того, от Малкольма у Вивьен родился второй сын – Джо Корр. Он мне как-то сказал: «Как ни крути, мамину репутацию изначально создал панк-рок, потому что, попросту говоря, он стал революцией в культуре. Никто раньше ничего подобного не видел». Сегодня на панк-рок с его «пламенной яростью», с соответствующим образом и музыкой можно посмотреть с разных сторон. Мотивы панка снова и снова возникают в моде – от аллюзий на фетиш-атрибутику и «поношенных» тканей до надписей на футболках – и до сих пор перекликаются с каждой новой волной поп-музыки. Панк-рок на пике популярности просуществовал недолго и породил на удивление мало заметных личностей, а революция, которую он произвел, не следовала определенной идеологии и не принесла очевидных результатов. Кто-то, например исполнительный директор Вивьен Кристофер ди Пьетро, скажет вам, что панк изменил подход к ведению дел сегодня и даже политическое мышление, что именно он призывал покончить с ортодоксальными взглядами и ускорил этот процесс, а также способствовал возникновению творческого нонконформизма. Кто-то говорит, что благодаря панку изменилось отношение к нетрадиционной ориентации, у сотрудников офисов по пятницам отменили строгий дресс-код, а также в мире появилась индивидуальная мода. И хотя многие не могут точно сказать, какой же на самом деле вклад в западную культуру внес панк, кроме неразберихи, особенно с учетом того, как быстро он пошел по пути коммерциализации, все единодушно соглашаются, что вращался лондонский панк-рок вокруг невероятной парочки – Вивьен и Малкольма. Одной из целей этой книги было рассказать о том, какую важную роль они сыграли в формировании панка и его лондонского звучания; да и Вивьен еще в самом начале книги заявила, что отчасти ее замысел состоял в том, чтобы, насколько это возможно, расставить все точки над «i», рассказав, кто, что и когда создал. Задача эта даже для нее оказалась труднодостижимой, хотя она и находилась в самом центре событий. Переиначивая Толстого, скажем, что все удачные отношения похожи друг на друга. А в тех, где происходит разлад, как случилось у Вивьен и Малкольма, чьи творческие и личные пути разошлись, причем очень резко, порой сложно разобраться даже их непосредственным участникам, даже по горячим следам. С годами трактовка творческого и личного партнерства Вивьен и Малкольма, длившегося с конца 60-х до начала 80-х годов, все сильнее искажается. Причиной тому и горькие комментарии их сына, и мемуары панков и поп-звезд, и требование Малкольма не ставить имена Вивьен и Андреаса на вещах из их коллекции, в создании которой не участвовал, и попытки не дать Вивьен произнести прощальное слово на похоронах Малкольма в 2010 году. Разобраться в их отношениях так же непросто, как распороть самые замысловатые модели Вивьен. Хотя начались они довольно банально: в квартире над почтовым отделением в Руйслипе умный и непоседливый студент школы искусств познакомился со старшей сестрой своего лучшего друга…

«Сперва Малкольм был для меня другом Гордона, моего младшего брата. Шел 1965 год. Я зарабатывала тем, что делала украшения и продавала их на Портобелло-Роуд, а еще я снова жила с мамой. Так я и справлялась. Гордон постоянно приходил в нашу квартиру над маминым почтовым отделением вместе с Малкольмом. Когда тот появлялся, то часа два-три помогал мне. Мне очень нравились придуманные им украшения. Они были ультрасовременными. И я сразу подумала, что он замечательный. Так мы и познакомились: обычно он приходил, когда мама работала внизу – ей он никогда не нравился, – а еще, что казалось мне удивительным, иногда он приходил, когда брат был на занятиях. Или они с Гордоном просто зависали в квартире и болтали, пока я делала украшения или занималась с маленьким Беном. Так постепенно я узнала Малкольма получше…»

Малкольм Роберт Эндрю Макларен родился в 1946 году и рос в Стоук-Ньюингтоне и Хайбери, где рядом, на трибунах старого стадиона «Арсенал», постоянно гудели зрители. В детстве его в основном воспитывала крайне эксцентричная бабушка, Роза Айзекс Корр. Семья Розы происходила из общины евреев-сефардов из Стэмфорд-Хилла, а сама она хотела стать актрисой, но в итоге лишь сдавала под театр комнаты, промышляла мелкими аферами с художественными ценностями и проталкивала на сцену своих протеже. Еще больше вас потрясет, наверное, ее дочь, Эмили, мать Малкольма, которую члены семьи называли «проституткой», хотя «работала» она скорее куртизанкой, ведь ее самым знаменитым партнером был сэр Чарльз Клор, поселивший ее в своих апартаментах в Монте-Карло. Сейчас семья Вивьен более открыто обо всем рассказывает, чем раньше, а множество странностей в большой семье Корр-Айзекс-Макларен точно объяснено Вивьен так: «Малкольм в детстве не знал материнской любви, в этом корень всех его бед». Их сын Джо еще более прямолинеен: «В общем, матери он был не нужен, а Роза была абсолютно невменяемой».

Отец Малкольма, Питер Макларен, инженер из Шотландии, завещал сыну только свой цвет лица и волос («кремовый и красновато-коричневый», согласно знаменитому описанию Сида Вишеса), и больше ничего. По правде говоря, рыжие волосы были у членов семьи Макларен с обеих сторон: Корры были португальскими евреями, которые, как сказала Вивьен, «на остальных евреев смотрели свысока». «Малкольм был похож на свою бабушку Розу, мы с ней всегда друг другу нравились. Правда, в семье Малкольма часто ругались – даже слишком часто. Вот и Малкольм стал таким же». В семье был и второй сын, Стюарт, но он выбрал совершенно иную жизненную стезю, поэтому Кора Корр, внучка Вивьен, узнала о его существовании только на похоронах своего деда. Еще Роза Айзекс Корр установила семейную традицию, которой потом следовали ее дочь, внук, а теперь и правнук, – наобум брать себе фамилию из имеющихся вариантов, а затем менять ее на другую, повинуясь прихоти, по стечению обстоятельств или чтобы скрыться от налоговых органов. Розу Айзекс мало кто называл миссис Корр. Ее дочь Эмили редко величали миссис Макларен. Малкольм большую часть жизни носил фамилию Эдвардс, взяв ее у второго мужа своей матери, местного предпринимателя, занимавшегося текстилем. А сын Малкольма и Вивьен, Джозеф Фердинанд, получил фамилию Корр в честь эксцентричной прабабки Розы, будто для того, чтобы стрелки часов сделали полный оборот назад, прямо как часы у входа в магазин Вивьен «World’s End». Его дочь, единственная внучка Вивьен, по ее же предложению, с гордостью носит имя Кора Корр. Все это напоминает какое-то повторяющееся из поколения в поколение нежелание признаваться, что они – семья. «Когда вырос в семье, которая никогда не хотела таковой быть, – позже заметил Макларен, – тебе очень-очень трудно вести себя, как обычный человек». Несмотря на это, он всегда любил свою деспотичную бабушку. То, что Малкольма воспитала Роза Корр, в какой-то степени подготовило его к жизни с миссис Вествуд. «Роза была женщиной, создавшей вокруг себя собственный мир, так что всем остальным приходилось либо жить в нем, либо забыть о ней вообще, – писал Малкольм. – В этом мире было гораздо лучше, чем в том, в котором мы живем: в нем было гораздо больше душевности и гораздо больше страсти. Это был блестящий мир. Он сиял». Ради такого же мира живет и Вивьен.

Когда мы писали эту книгу, присутствие Малкольма Макларена ощущалось и ощущается не меньше, чем присутствие Доры и Гордона Суайр. Нельзя полностью понять Вивьен – какое место она занимает в пантеоне культуры или как она из учительницы начальной школы стала панк-модельером, – не поняв Малкольма, так же как нельзя понять, откуда в ней такая сила, не зная о жизни ее деятельных родителей. «Малкольм очень сильно повлиял на Вивьен, он изменил ее жизнь, – вспоминает тот, кто их познакомил, – брат Вивьен Гордон. – Что ни говори, Малкольм умел изменить жизнь других людей, он изменил мою жизнь и, конечно, жизнь Вивьен. Пожалуй, он изменил жизнь всех, с кем был знаком».

Жизнь Малкольма, до того как они с Вивьен познакомились, серьезно повлияла на формирование его личности и на работу с Вивьен. И Гордон, и Вивьен, и Джо независимо друг от друга отмечают, что Малкольм был человеком невероятно вдохновенным и глубоко травмированным. Именно поэтому он был обаятелен и опасен. Этот великий притворщик, эксцентричный диссидент от моды и склонный к аферам рок-н-ролльщик, словно зловещий Свенгали, персонаж романа «Трильби», державший во власти своих чар Вивьен и «The Sex Pistols», был человеком исключительно уверенным в себе и в то же время остро нуждавшимся в заботе и внимании. Без сомнения, именно из-за того, что Малкольм чувствовал себя отвергнутым, ему необходимо было всех поражать, ослеплять: журналистов, бабушку Розу, Вивьен. Но неуемная жажда внимания сделала его завистливым к чужим успехам, не важно чьим – панк-рокеров, своей возлюбленной или собственного сына. Он так жаждал внимания, что постоянно требовал от Вивьен признавать его талант и полностью отречься от своего. В том числе и поэтому Малкольм и Вивьен так яростно ссорились, Малкольм доводил Вивьен до слез, например угрозами, что засудит собственного сына за нарушение авторских прав или что разрушит компанию и плоды творчества женщины, вместе с которой они изменили ход истории моды. Поэтому Вивьен, обычно в высшей степени благодарная своим соавторам, внесла некоторые коррективы в предыдущую версию книги. Теперь уже нет никакой нужды удовлетворять потребность Малкольма в эмоциональной поддержке, так что изменения в описании ее собственного вклада в культуру – заслуженное воздаяние женщине и творческому союзу, к которым отнеслись несправедливо. По ходу подготовки книги незримое присутствие сварливого Малкольма, пожалуй, было неизбежным, однако когда я заметил, как, рассказывая о нем, люди улыбаются, то отчасти понял, как ему удавалось воодушевлять их и манипулировать ими. «Просто, находясь с ним рядом, ты понимал, насколько все в мире «осуществимо», а еще ты смеялся, постоянно смеялся, – вспоминает Гордон. – Малкольм был самым забавным, остроумным, тонким человеком, которого я когда-либо встречал. Удивляешься, когда люди добиваются такого невероятного успеха, как Вивьен и Малкольм: сперва кажется, что между жизнью и мечтами стоит высокая толстая стена, а ты выглядываешь из-за нее и думаешь: «Боже мой, вот так разница! Будто совсем другой мир». В том-то и заключался дар Малкольма: он вел людей в этот мир, потому что в действительности сам никогда не жил в реальности. Он показал Вивьен, чего можно достичь, и позволил ей мечтать. И не важно, что было потом, он все равно подарил ей самый чудесный подарок, который только бывает». Согласитесь, довольно четкое определение таланта Малкольма и секрета его притягательности. Потом Гордон добавил еще кое-что, совершенно потрясшее меня: «А знаете, ведь Вивьен с Малкольмом смеялась. Очень много смеялась. Особенно поначалу. Сейчас она бывает ужасно серьезной. Хотя я помню, какой веселой она была в детстве. И Малкольм снова вернул ее в детство. Ненадолго. У нее очень, очень, очень приятный смех».

Стрижка Вивьен, благодаря которой позже сформировался «дикий» стиль причесок

«Семья Малкольма состояла из евреев-космополитов, – объясняет Вивьен, – а я росла в культурном застое. Для евреев бросить свой дом и общину – что сделал Малкольм, поступив в школу искусств, – в определенном смысле было потрясением. А мне его задумки нравились, и мне очень хотелось идти с ним по дороге открытий. У него был большой потенциал».

Малкольм рассказывал невероятные истории, у него были весьма смутные представления о правде, он жаждал развлекать окружающих. В основном эти качества он, похоже, перенял от Розы. Бабушка Малкольма, незаурядная сумасбродка, девизами которой, в частности, были «если у тебя достаточно таланта, тебе все сойдет с рук» и «быть хорошим плохо», всегда говорила внуку, чтобы он не боялся остаться без работы. И не настаивала на том, чтобы он ходил в школу. Есть свидетельства, что Малкольм ходил в школу имени Уильяма Паттона в Стоук-Ньюингтоне. Правда, он всегда заявлял, что проучился там только один день, хотя это не так. Внимание Розы к образованию внука, которое в лучшем случае можно назвать непоследовательным, изредка перемежалось вспышками морализаторства: она заставляла Малкольма читать «Джейн Эйр» и большой словарь и, что выглядит даже более странно, звала в гости Агату Кристи, далекую приятельницу семьи. Так что, пожалуй, ничего удивительного нет в том, что Малкольм старался держаться подальше от традиционного образования, испытывая недоверие к тем, кто пахал это поле. Он всю жизнь ненавидел власть, но ему как-то удалось не вылететь из школы, сдать на минимальный допустимый балл два экзамена среднего уровня и попасть в итоге в школу искусств, получив в то время обязательную для всех стипендию и живя на нее в начале своей взрослой жизни. Малкольм и Вивьен никогда не были женаты, потому что иначе стипендии его бы лишили. В общем, с 17 до 25 лет Малкольму удавалось искусно обыграть систему: он постоянно переводился то в Центральный колледж искусств и дизайна Святого Мартина, то в Кройдонский колледж искусств, то в Голдсмит, то в Школу искусств Юго-Западного Эссекса, то в Чизикский политехнический институт, то на некоторое время в менее известную Школу искусств Харроу. Вивьен ее бросила, а Малкольм проучился в ней больше года, и ровно в это же время ее брата Гордона приняли в старший класс колледжа при Харроу, с которым у Школы искусств была общая столовая. Малкольм отлично вписался в окружающую обстановку, конечно взяв девиз своего харизматичного куратора мистера Фокса: «Лучше яркий провал, чем тихий успех».

Вот что рассказывает Гордон о том, как все было: «Вивьен и Малкольма познакомил я. Ему тогда было 19. Я отлично помню нашу первую встречу. Она произошла в столовой технического колледжа Харроу. Вивьен в то время только разошлась с Дереком. Бен был еще маленьким. А наши родители жили в Руйслипе, над их последним почтовым отделением. Я хотел сдать экзамен, чтобы получить документ о полном общем среднем образовании и поступить в технический колледж – тогда так назывался старший класс колледжа. А у него со Школой искусств Харроу была общая столовая. И в ней учился Малкольм «Эдвардс», как его тогда звали. У него была очень заметная внешность: рыжие волосы и бледное лицо. Его нельзя было не заметить. Он мазал тальком лицо, чтобы подчеркнуть его белизну, и мне это казалось ужасно забавным. Никто из моих знакомых ничего подобного не делал. Малкольм был очень, очень смешным парнем, и мы крепко подружились, тусовались вместе с толпами модов. Мне было 17, и он оказал на меня довольно сильное влияние. Малкольм всех вдохновлял, показывая, как надо жить. Что бы он ни делал, во всем была политика. Шли 60-е, казалось, что весь мир пойдет прахом, во Вьетнаме пылала война, Ирландия тоже бурлила, а в воздухе витал дух революции. И Малкольма все это интересовало, хотя в первое время он просто казался мне очень, очень смешным парнем. Мы часто ходили на вечеринки и всячески развлекались, спорили о политике и о том, каким должен быть мир. И вскоре я стал помогать ему с его творческими проектами; в то время их еще не называли хэппенингами – тогда это именовалось «инсталляциями». Я понятия не имел о том, что это такое. Так что мне было ужасно интересно. Но вот что произошло. Малкольм снимал комнату в Хендоне, ее нашла и оплачивала бабушка, но через какое-то время после нашего знакомства Малкольм остался без крыши над головой, потому что она не внесла арендную плату. Так что ему пришлось жить в моей машине на улице. До этого он несколько раз уже спал в ней после вечеринок. Он прожил в машине всего пару недель, но все равно достаточно долго, чтобы Вивьен обратила на это внимание. Думаю, тогда-то ей впервые стало его жалко». Но в итоге я ушел из дома и стал снимать с друзьями квартиру в Клэпхеме, а Малкольм въехал в каморку, платить за которую надо было меньше всего. Так что там жил я, два или три призывника-уклониста из Америки – они были постарше, им было за двадцать – и Малкольм. А потом один из этих уклонистов съехал – его поймали на торговле наркотиками. И как-то пришел к маме, увидел Вивьен и сказал: «Слушай, у нас освободилась комната». И она переехала к нам».

«Малкольм меня совершенно не привлекал, – говорит Вивьен. – По крайней мере, не сразу. Ни капельки. Правда, он мне нравился. Но в сексуальном плане он мне был неинтересен. Абсолютно. И еще я думала, что он меня намного моложе – а в то время мне это казалось чем-то предосудительным. Но все равно он мне нравился. Всегда. С самой первой встречи. Я относилась к нему как к другу Гордона. Когда я переехала в квартиру, где жили брат и Малкольм, тогда-то я и узнала его лучше. Мы и раньше проводили время вместе, когда я делала украшения, и я поняла, что он мне очень нравился. В Малкольме так и бурлила энергия. Он был очень харизматичный, очень живой, с ним приятно было проводить время. А еще он был хорошим художником, отлично рисовал. Малкольм делал мир ярче, просто потому что был собой. А еще он рассказывал разные истории. Брал и выдумывал их. Ну, может, некоторые и были правдивыми…

Вот как Малкольм выглядел, когда мы познакомились: на его белом лице зияла большая красная дыра – такое ощущение создавал его рот. И когда он его открывал, можно было испугаться, но в то же время я чувствовала, что Малкольм был хрупким и ранимым.

Малкольм меня преследовал. А я его не хотела. Не хотела, чтобы он был моим парнем. При этом он мне ужасно нравился – он был непоседливым, эпатажным, много знал, с ним было очень весело, а еще я его жалела. Он совсем не заботился о себе. И я понемногу стала для него готовить, ну и все такое. Так все и началось. А однажды Малкольм заболел, и ему не на чем было спать. Помню, в его комнате совсем не было мебели, один только матрас, да и тот, кажется, он использовал для какого-то арт-проекта. Спал он как придется, потому что использовал всю мебель нашего арендодателя, поломав ее, чтобы сделать из нее что-то вроде скульптур. Так что днем я укладывала Малкольма спать на свою кровать, пока не пройдет жар, и он провел так много дней и в итоге отказался уходить. Так мы и переспали. Дело в том, что сперва я не хотела Малкольма, но в итоге от него забеременела. Но и тогда я не очень его хотела. Не знаю, прояснит ли это ситуацию… Я потом поняла, что так по-доброму к нему относилась, что он неправильно все истолковал, и это моя вина, я ввела его в заблуждение, сама того не подозревая. Так что мне пришлось вступить с ним в отношения. Вот как все случилось. А еще у меня тогда был другой парень – ничего серьезного, просто парень, с которым я хотела встречаться. И Малкольм назвал меня шлюхой. Тогда-то я и поняла, что он был одержим мной.

Как-то он организовал одно мероприятие, хэппенинг, в галерее на Кингли-стрит. И вечером в комнате устроил пробный показ: когда я с Беном, а он еще не ходил в сад, вернулась домой с уроков, Малкольм уже построил огромный куб из соединенных вместе белых воздушных шариков и настил в десять футов – из красных. Бен был невероятно счастлив: ему так понравилось шлепать по шарикам ладошками и подкидывать их в воздух. На следующий вечер, взяв рулон гофрированного картона высотой в шесть футов и растянув его немного, Малкольм соорудил лабиринт для моего мальчика, чтобы он мог в нем побегать. Иногда Малкольм делал такие вот волшебные вещи. Он был очень талантлив. В общем, следующим вечером, после школы, я пошла в галерею, чтобы посмотреть на его «инсталляцию», вошла в картонный лабиринт, который теперь был полностью развернут и стоял в темноте, занимая всю комнату; раздавался какой-то звук и вспыхивали огоньки, а я оказалась в заточении вместе со множеством других людей, мы все ходили и ходили кругами и не попадались друг другу. Люди пытались разорвать лабиринт, но ничего у них не получалось, лабиринт был слишком большой. Все были напуганы, но в итоге выбрались. Творения Малкольма всегда пугали, но в то же время в них было что-то детское. Так что и как художник он мне был очень интересен. Крайне привлекателен».

Малкольм в весьма непочтительном тоне заявлял, что все было совсем не так. В его интерпретации истории о том, как двадцатилетний студент-прогульщик сделал ребенка школьной учительнице старше себя по возрасту, чувствуется мужская гордыня и в то же время смущение: как это его, художника-радикала, угораздило стать отцом? Малкольм заявлял, будто пришел в ужас, когда Вивьен поселилась в квартире, которую он делил с другими парнями, «со своим маленьким ребенком, которого я ненавидел и не выносил», но из-за ее «провинциального упрямства» он не сумел ее выдворить. «Недели через три-четыре я решил притвориться больным», – рассказывал Малкольм. Он якобы решил потешить свое тщеславие и хитростью залезть к ней в постель. Якобы ему хотелось «из любопытства оказаться в постели с женщиной… школьной учительницей… Во всем этом было что-то безобидно порочное».

С Вивьен Малкольм лишился девственности, и в этом ему, казалось, неприятно было признаваться, вероятно, потому, что история вышла, с одной стороны, неловкой, а с другой, весьма банальной, – он дал маху и неожиданно стал отцом. Эту роль он так и не захотел играть.

Бен, который мало что помнит о начале отношений Вивьен и Малкольма, не видит в них никакой трагедии: «Малкольм был гиперактивным человеком, он был молод. Когда я думаю о той ситуации, я представляю себя двадцатилетним парнем, встречающимся с двадцатипятилетней женщиной, у которой трехлетний ребенок, а я при этом вроде как девственник, а она меня привлекает, и на уме у меня всякие сексуальные занятия, и едва ли мне захочется, чтобы ее ребенок путался под ногами. Сейчас я прекрасно осознаю, что так все и было. Но, по правде сказать, Малкольма все это не смущало».

Гордона отношения Вивьен и Малкольма потрясли. «Вдруг я осознал, что они – пара. Раньше мне просто в голову не приходило даже думать о них в этом ключе: моя старшая сестра с моим другом. Но, как и следовало ожидать, они стали встречаться. А до Вивьен у Малкольма никогда не было девушки. Так что ситуация была довольно странной. Ведь Малкольм был моим сверстником, еще юношей, моим лучшим другом, и все осложнялось тем, что мне нравился Дерек, я на него равнялся и ему сочувствовал. В общем, ничего удивительного нет в том, что я был расстроен: подумать только – моя сестра и мой лучший друг. И я на какое-то время лишился их обоих».

Гордон расстроился, когда Вивьен и Малкольм сошлись, Бен, трехлетний малыш, радостно гонял воздушные шарики по квартире со студентами художественного колледжа и общался с уклонистами-американцами. А вот Роза Корр отреагировала прагматично. Когда Малкольм сказал ей, что Вивьен ждет ребенка, Роза тут же предложила дать денег на аборт; к слову, аборты официально разрешили лишь через полгода.

«На самом деле мы как раз шли делать аборт. Роза дала нам денег, и мы шли на Харли-стрит. Но по дороге я передумала. У меня еще был маленький срок, и я взглянула на Малкольма и вдруг кое-что поняла. «Что ты творишь? – подумала я. – Он удивительный. Такой необыкновенный. Ты никогда никого подобного не встретишь. Что же ты делаешь? Да, он не твоей типаж, но он… он такой необыкновенный». И я передумала. Это был переломный момент. Я полностью изменилась. Я сказала себе: «Ты спятила! Как можно было не разглядеть, какой он замечательный!»

И вот как мы поступили: вместо Харли-стрит отправились на Саут-Молтон-стрит, и я купила себе кашемировый свитер и ткань в тон из такой же шерсти, чтобы сшить юбку. Получился своего рода ансамбль грязно-бирюзового цвета с такой же грязно-бирюзовой юбочкой из ткани, напоминающей твид. Выглядел он бесподобно. Я его обожала. В общем, так я и поступила: оставила Джо, сшила красивый твидовый комплект и решила, что Малкольм замечательный. К сожалению, к тому времени, то есть почти сразу, он стал любить меня намного меньше. Так что началось у нас все не так уж гладко, а кроме того, Малкольм боялся, что его засосет семейная жизнь. При этом он в хорошем смысле сходил с ума. Он хотел, чтобы я все время была рядом. Помню, как-то я возвращалась домой. Я одна ходила к врачу, не помню почему, я тогда еще была беременна. А еще у меня был рабочий день в школе. А после школы я забирала Бена из сада, так что домой пришла не рано. Посреди дороги увидела Малкольма: он расхаживал туда-сюда по пешеходному переходу, вне себя, гадая, куда я пропала. Он подумал, что я, раз меня до сих пор нет, его бросила или со мной что-то случилось. В общем, не знаю. С самого начала в наших отношениях было много противоречивого.

Вивьен и Малкольм в магазине «Let It Rock», 1971

Все же я старалась больше обращать внимание на хорошие черты Малкольма. Он был очень интересным человеком. Он знал столько всего, чего не знала я. Взять хотя бы то, что он знал Лондон как свои пять пальцев. Я понимала, что была провинциалкой, без кругозора, с маленьким багажом знаний. Так что мне очень хотелось каким-то образом узнать больше о мире, и Малкольм помогал мне лучше понять общество, политику и культуру. Он познакомил меня с трудами Джона Берджера, художественного критика-марксиста; анархиста Буэнавентуры Дуррути, который со своими сторонниками взорвал здание, оставив рядом изображение черной ладони, и сказал: «Мы не боимся руин. Мы сами строим здания. Мы можем построить их вновь». Сейчас я уже не верю во все эти идеи. В то время Малкольм серьезно увлекался французскими ситуационистами, а для того, чтобы понять, что мы делали с панк-движением, нужно разобраться, что такое ситуационизм. Ну, я попозже расскажу о нем. Еще Малкольм повлиял на мой стиль одежды и на мое отношение к ней. Большую часть своей студенческой стипендии он тратил на мои наряды. Малкольм страстно любил одеваться и превратил меня из хорошенькой куколки в стильную, уверенную в себе модницу. Не то чтобы он так сильно любил меня. Он любил одежду. Помню, как-то Малкольм купил мне грубый темно-синий жакет с белой плиссированной юбкой – выглядело очень по-моряцки. Он знал толк в одежде. В отделе одежды для школьников «John Lewis» продавали школьную форму для девочек, и Малкольм купил ее мне – синее платье с белым воротником и красные колготки. Я носила этот наряд с прорезиненным хлопковым макинтошем, купленным в «Cordings» на Пикадилли. Поскольку раньше я выглядела как куколка, то теперь благодаря этому новому, придуманному Малкольмом образу на меня стали смотреть иначе. Иногда я ощущала себя счастливой. Счастливой потому, что Малкольм с восторгом относился к своей жизни, к колледжу, а еще я любила, когда он приходил домой со своим приятелем Фредом Верморелем. Они всю ночь болтали, а я сидела и слушала. Фред, наполовину француз, был романтиком, и говорили они о культурных событиях и мировой политике. И я чувствовала, как далеко это все от Тинтуисла.

Когда я для себя приняла решение, что мы будем вместе, я готова была этому решению следовать, насколько это от меня зависело. Я была очень серьезно настроена, только это и имело значение. Я будто по-новому посмотрела на Малкольма, мне хотелось, чтобы он раскрыл свои самые лучшие качества. Он знал обо всем на свете настолько больше меня, что я начала думать: какой же он смелый. Сейчас я в этом не так уверена. Не думаю, что Малкольм был таким уж большим смельчаком. Если подумать, то, когда надо было что-то сделать, он всегда отправлял меня. Как-то Малкольм захотел, чтобы я пошла в Музей мадам Тюссо и подожгла там фигуры «The Beatles»: решил устроить выходку в стиле ситуационистов. Громкое «заявление». А сам при этом идти туда не собирался. Я тоже не пошла, потому что считала предприятие довольно опасным. Но Малкольм-то меня отправлял. Просто потому, что ненавидел «The Beatles». Ну ладно, зато у него в голове было полно идей. Он познакомил меня с кучей вещей, о которых я сама могла и не узнать, например с культурой хиппи, он водил меня в независимый книжный магазин «Compendium Books» на Кэмден-Хай-стрит, в котором и отыскал все свои книги и журналы про ситуационизм, рассказывал о происходящем в Аргентине, о Пиночете и обо всем таком. Без него я об этом не узнала бы. Сейчас смешно вспоминать, насколько сильно меня впечатлило его знание городской жизни и космополитизм: я была в полном восторге, когда мы отправились в Чайна-таун за украшениями для нашей первой квартиры. Там он купил китайские фонарики, а потом повел меня в армейский магазин и купил стол, за которым я до сих пор работаю, – вон он стоит, посмотри, – это был наш с ним стол, а еще он купил кактус! Представляешь?! Какое художественное мышление! Я тогда жила на окраине Лондона и даже не знала о существовании Чайна-тауна, представляешь?

Наши с Малкольмом отношения начинались непросто. Пожалуй, когда ты неожиданно беременеешь, по-другому и быть не может. А еще я сильно уставала. Ближе к ночи Малкольм становился таким разговорчивым – и больше всего он любил говорить о себе. Еще задолго до того, как мы с ним переспали, когда он болел и ночевал у меня, он каждую ночь не давал мне спать, рассказывая о своей жизни. И это тянулось бесконечно. А на следующий день мне нужно было идти на работу в школу. Я была измотана. Не могла сконцентрироваться. Так что, когда мы сошлись, мы переживали не самое счастливое время. Я страшно уставала, а Малкольм жил своей студенческой жизнью и даже не каждую ночь появлялся дома. Мы разговаривали о том, как нам быть, но трудность состояла в том, что я все еще была замужем за Дереком, так что, если бы мы с Малкольмом захотели оформить наши отношения, мы бы не смогли. К тому же Малкольм получал студенческую стипендию, так что я не могла быть у него на иждивении. Мы не могли получать пособие по безработице, социальные пособия, потому что в таком случае ему как отцу ребенка пришлось бы содержать меня, а тогда он должен был бы бросить колледж, а я не могла его просить об этом. Поэтому я видела единственный выход: продолжать учительствовать до самого рождения Джо, а после родов как можно скорее снова выходить на работу.

Стол Малкольма сегодня стоит в кабинете Андреаса… И на нем по-прежнему кактус

Шел ноябрь 1967 года, я почти месяц переходила с Джо, и мне нужно было стимулировать роды, и Малкольм знал, что я уехала в роддом. В те дни тебя клали в роддом на неделю, и я не расстроилась, когда все мужья пришли проведать рожениц, а мой не пришел, потому что он был особенным, непохожим на других мужчин. Через шесть дней, после того как я родила Джо, Малкольм наконец появился. Я как сейчас вижу его в потертом твидовом пальто, на котором тают снежинки. И старшая медсестра спросила: «Где вы были? Вы что, дальнобойщик, что ли?» А я не расстроилась: я была так рада появлению малыша Джо, что Малкольм казался мне ангелом, укутанным снегом. Когда через несколько дней меня выписали, все еще шел снег, и знаете, что мы сделали? Это так в духе Малкольма. Первое, что мы как молодые родители сделали, – пошли на собрание Социалистической рабочей партии, чтобы участвовать в каких-то троцкистских заговорах. Как в шпионском фильме, мы поднялись по пожарной лестнице на заснеженную крышу и пролезли в люк. К самой группе мы не стали присоединяться, потому что Малкольму показалось, что их лидер слишком много командует! Единственное, что Малкольм сделал для нас, – он нашел квартиру рядом с «Овалом», полем для игры в крикет. Что до всего остального, то у него не было намерения погрязнуть в семейной жизни. Он стал называть большой кактус, который мне так нравился, «папой Джо» и, пока сын был маленьким, настаивал на том, что его папа – этот самый кактус. Малкольм всегда был против того, чтобы его называли папой».

Джо родился 30 ноября 1967 года и получил имя Джозеф Фердинанд в честь картины Веласкеса «Портрет Фердинандо де Вальдес-и-Льяноса», висящей в Национальной галерее, и португальскую фамилию Корр в честь своей прабабушки, которая дала деньги на аборт. Вивьен согласилась на все и стала так устраивать быт своей новой семьи, чтобы каждый из ее мужчин – Джо, Бен и Малкольм – чувствовал себя хорошо. Они переехали в Эйгберт-Мэншнс, совсем недалеко от «Овала» в Кеннингтоне, чтобы Малкольму было легче ездить из Воксхолла в Кройдонский колледж искусств, где он предавался своему новому увлечению – радикальной политике и ситуационистскому искусству. И пока Вивьен билась, стараясь добыть пропитание для прожорливого малыша Джо и его четырехлетнего брата, лежащего с лихорадкой, и обставить маленькую квартирку китайскими фонариками и кактусами, Малкольм серьезно стал заигрывать с радикальной политикой и связанной с ней тактикой внезапных ударов, которой забавлялись в конце 60-х годов студенты школ искусств.

«Слава богу, Бен и Джо были очень спокойными детьми. Я присматривала за всеми – за всеми тремя. За малышом Джо, за Беном и за Малкольмом, который тогда еще учился. Джо я относила в ясли, Бену нашлось местечко в школе, где я преподавала. Малкольм совсем мне не помогал. Он просто не хотел. Он отказывался, говоря, что это же я решила оставить Джо. Тогда я сказала: «Малкольм, ты должен хотя бы относить Джо в ясли утром вместо меня. У меня не хватает сил». Почти каждое утро я опаздывала на работу и ужасно боялась, что меня уволят, а Малкольм валялся в постели. Ты знаешь, сколько нужно времени, чтобы покормить ребенка и все такое? Джо ел очень долго, а я думала: «Скорее, Джо, очень прошу». Я кормила его из бутылочки: у меня не было выбора, ведь я относила его в ясли. Бедняжка Джо! Я заталкивала в него молоко и еду и бежала с ним в ясли по длинной дороге, а он весил все больше и больше, а на коляску у нас денег не было. А потом садилась с Беном на автобус и ехала на работу. Моя жизнь и жизнь моих детей была очень-очень тяжелой. Хорошо, что они этого не помнят. А вечерами я стирала, раскладывала одежду, готовила и убирала, а еще подолгу готовилась к урокам. Я была на пределе. А когда я просила Малкольма помочь, он поднимал на меня глаза и говорил, имея в виду Джо: «Можешь отдать его мне, но если отдашь, то я сразу же отнесу его в детдом». И я знала: ведь и правда отнесет, ведь он не шутит. Так что просить у него помощи я не могла. Знаю, люди подумают, что это сумасшествие какое-то. Но так все и было. В то время Малкольм был ужасен. У него для каждой матери был заготовлен свой «ужас». Малкольму не нравилось, что я разговариваю с детьми, даже с его родным сыном Джо. Он постоянно делал вид, что вовсе ему не отец. «Нет, – говорил он, – твой папочка молочник», или «Твой папочка – тот кактус в углу», или что-то в этом роде. Неудивительно, что моя мама с ним не могла поладить, и я, соответственно, в тот период жизни тоже не могла с ней видеться. Мне пришлось несладко, потому что я была предана Малкольму. Тому имелось много причин: я безоговорочно верила в него как в художника, а он нуждался во мне. Так что я не виделась с мамой. Несмотря на это, она была к нам очень добра, она очень часто присматривала за Беном после школы. Мама любила Бена. Может, она любила Бена даже больше, чем нас с Ольгой и Гордоном, когда мы были детьми, потому что чувствовала: он серьезно обделен вниманием и она нужна ему. Мама была права. Ее любовь к нему была безмерной, она даже сама ее пугалась. Она говорила, что, когда Бен заходит в комнату, комната озаряется светом. А когда я родила Джо, мама сказала: «Я никогда не буду любить Джо так же, как Бена. Не могу себе этого позволить». Она добавила: «Я больше никогда никому не смогу дать столько любви, сколько я дала Бену».

Хотя может показаться, что Малкольм был подонком, потому что не помогал мне, но это, пожалуй, было самое плохое в его отношении ко мне. Моя позиция была проста. Я посвятила себя Малкольму. Я его любила. И верила в него. И училась у него. В долгосрочной перспективе моим детям тоже была бы от этого польза. Ведь иногда он придумывал для мальчиков какое-нибудь увлекательное занятие. Думаю, я просто слишком сильно ценила то, что Малкольм знал больше, чем я, и мог меня чему-то научить. Короче, скажу так: знаю, люди подумают, что я была тряпкой, что смирилась с его высокомерием по отношению ко мне и сыновьям, но в то же время я знала, что он очень сильно зависит от меня. И повторяла себе: я нужна ему. Он был мне нужен из-за его знаний, а я ему – потому что он был нужен мне. Мне было о чем с ним поговорить, и я росла благодаря нашим разговорам. Разве идеи – не самое важное? Так что я не могла его бросить. И готова была все стерпеть. Я была ему предана».

Пожалуй, основополагающим документом для зарождавшегося панка стала работа Ги Дебора «Общество спектакля». Она оказала огромное влияние на студентов школ искусств тех лет. Дебор был теоретиком, родоначальником Ситуационистского интернационала, основанного еще в начале 1950-х годов, но ставшего широко известным в Европе и отчасти в студенческой среде Америки лишь к концу 60-х. До некоторой степени «Общество спектакля» стало голосом и теоретической базой «Красного мая»^[8] 1968 года в Париже, случившегося спустя несколько месяцев после рождения Джо. Впервые после революций 1840-х годов студенты и художники оказались способны свергнуть правительство и раздуть огонь перемен. Идеи ситуационистов гласили, что художники и мыслители несут моральную ответственность за то, чтобы сломать границы между «искусством» и «настоящей жизнью» и так избежать коммерциализации первого. Иными словами, художники и активисты должны были намеренно сбивать с толку зрителей и слушателей и в идеале выполнять роль агентов-провокаторов, устраивая вычурные и потенциально рискованные хэппенинги, которые являлись бы абсурдным отражением существующего положения вещей. Искусство и протесты должны были переместиться на улицы, не сдерживаемые никакими рамками. Привычная манера и структура была отвергнута, как отвергнуты были общепринятые художественные средства, строгая критика галерей и журналистов и академичность. Последователей ситуационистов легко узнать в любителях популярных нынче флешмобов, веселых и абсурдных, которые быстро организуются посредством социальных сетей. В конце 60-х организовать массовое действо было немного сложнее. Проводя ситуационистские хэппенинги, которые нельзя было назвать ни акцией протеста, ни искусством, ни уличным театром, Малкольм увлеченно смешивал сюрреализм, дадаизм и «наркоманскую» эстетику, популярную в те годы. Например, через месяц после рождения Джо Малкольму пришла в голову идея вместе с Фредом Верморелем и несколькими другими студентами-художниками переодеться в Санта-Клаусов и приступом взять отдел игрушек в универмаге «Harrods», а после раздать добычу. Немногие молодые отцы придумали бы столь анархичный ответ на коммерциализацию детства. Охранники целых полчаса разгоняли веселую толпу, и у нескольких счастливчиков, хотя и не у Джо, Рождество наступило раньше, а Малкольм впервые вдохнул пьянящий воздух славы: о нем написали в прессе, его поступок вызвал множество споров и создал ему дурную репутацию в художественных кругах.

Вивьен у магазина «Let It Rock», 1971

Пока Вивьен боролась за существование в Эйгберт-Мэншнс, Малкольм, благодаря цвету волос и политическим взглядам получивший прозвище Красный Малкольм, собрал вокруг себя толпу единомышленников – интересующихся политикой художников. Среди них были Джейми Рейд, художник-график, внесший большой вклад в иконографию панка, Фред Верморель, Робин Скотт, а позже Хелен Мининберг – все яростные радикалы, убежденные в том, что их акции должны быть революционными по амбициям и масштабу. Рейд организовал в Кройдоне местное издательство, а Верморель отправился в Париж, подбивая Малкольма поехать с ним, то ли несмотря на Вивьен и Джо, то ли ради них. И хотя Малкольм не мог или не хотел туда ехать вплоть до поворотных майских событий 1968 года, он перенял у Фреда несколько лозунгов, впервые прозвучавших в кампусе Школы изящных искусств на мятежном Левом берегу Сены, ставших впоследствии знаменитыми мантрами панка и появившихся на футболках Вивьен: «Будь разумным – требуй невозможного», «Под брусчаткой пляж», «Запрещается запрещать».

В те годы и в политике, и в искусстве бурлили страсти, и Малкольм желал быть к этому причастным – вместе с Вивьен и сыном или без них. «Меня воодушевляла идея вывести культуру на улицы и изменить течение жизни, использовать ее, чтобы внести смуту», – говорил Малкольм. Вивьен переняла эту мысль, и до сих пор она читается во многом, что Вивьен делает и проповедует: чтобы люди задумались, а мир стал другим, нужно заниматься искусством в открытую. А ее ситуационистское искусство – это одежда.

Ситуационизм во многом стал массовым как идея, как неотъемлемая часть современного искусства, причем еще задолго до шокирующей тактики Дэмиена Херста или Трейси Эмин, подруги Вивьен. К лучшему или к худшему, понятие искусства изменилось, а идеи и протест выражаются всевозможными способами. И хотя Малкольма с показным гедонистическим миром конца 60-х, созданным увлекавшимися политикой студентами, сейчас запросто поднимут на смех, наследие ситуационистов, сохранившееся благодаря Макларену, Вивьен и панк-культуре, сложно недооценить. Благодаря ситуационистам уличная мода проникла на подиум. Благодаря им же начали обсуждать художественную составляющую многих форм выражения протеста и своего «я». Кроме того, уже взаимосвязанные миры поп-музыки, искусства, графического дизайна и моды слились в один громкий рев неповиновения – панк.

Этот период совпал с агрессивными настроениями в западном искусстве и политике, нараставшими до 1968 года, когда «беспрерывно раздавались призывы к анархии, шла агитация и пропаганда и звучали радикальные лозунги, а насильственная революция в Европе казалась не просто осуществимой, но вероятной». В такой неспокойной атмосфере произошла революция и в графическом дизайне, которая тоже впоследствии очень сильно повлияла на творчество Вивьен. Непонятно, как она нашла время, чтобы впитать в себя культурные перемены; все ее воспоминания тех лет вращаются вокруг каждодневных забот о том, как оплатить квартиру и накормить детей. Зато Малкольм успевал проникаться духом времени, покупая комиксы политического содержания и порнографию в «Compendium Books» в Кэмдене или создавая постеры по примеру парижских, чтобы повторить майские события во Франции в Сан-Франциско. В свое время все это найдет отражение в работе Вивьен и Малкольма: в одежде, графике, музыке и маркетинге.

Пока же Малкольм планировал свою революцию и наездами бывал в Париже (позже, рассказывая о том времени, он сильно преувеличил свою роль во французских событиях и даже сочинил, будто встречался с Ги Дебором), а Вивьен преподавала.

Вивьен, Малкольм и мальчики недолго играли в семью. Вивьен, изможденную, работающую на пределе, в школе снова стали называть «мисс», правда, «мисс Вествуд». Малкольм занимался искусством, политикой, увлекался ситуационизмом и, насколько мог, между делом вел домашнее хозяйство. О мисс Вествуд в школе вспоминают как о замечательном, хотя и чуждом условностям преподавателе. Одна коллега говорила, что Вествуд «могла бы стать самым замечательным учителем начальных классов», который у них когда-либо работал. «И совсем я не такая, – отмахивается Вивьен. – Было вот как: одно время я заменяла другого учителя в школе на Олд-Кент-Роуд, в Брикстоне, в Стрэтеме. В классе было 80 человек. Они мне нравились, а я нравилась им. Правда, я их мало чему научила. Бывало, некоторые дети танцевали на партах. Там был малыш Тони Хоган из Ирландии, с ним было больше всего проблем. В основном в классе учились дети с Ямайки. Я была очень политизированной, поэтому не строила детей, считая, что шалопаи правы. Помню, был еще Лерой, который сидел и распевал: «Сучка, сучка, сучка», зато все примеры решал правильно. Я его обожала. Однажды я вывезла их на природу, и Лерой был потрясен: он никогда не видел высокой травы». В те счастливые времена, когда в школах еще не ввели Национальную программу обучения и меры защиты здоровья и безопасности детей, учителя начальных классов обладали огромной свободой выбора: чему учить, как это делать и где. Вивьен, например, пошла с восьмилетками на немую классику кинематографа – «Броненосец «Потемкин», она часто водила их в ближайший парк, где они ели ягоды прямо с кустов и узнавали новое о природе, а однажды даже уговорила Малкольма повезти их на автобусе за город.

Макларен, как и в юности, когда жил в Стоук-Ньюингтоне, уплетал жареную картошку с мясными рулетами, а Вивьен сделалась вегетарианкой, стремясь не только изменить образ жизни, но и сэкономить. Она даже отправляла Макларена и мальчишек собирать одуванчики, чтобы потом варить из них кофе наподобие того, что пили во время войны. И все же к середине 1968 года она, работающая мать, дошла до крайности.

«Вот как я в итоге перебралась жить в фургончик. Летом 1968 года Бен и Джо месяц жили у бабушки. А мы с Малкольмом отдыхали во Франции, в палатке у моря. А когда вернулись, Джо меня не узнал. Мне пришлось сразу с начала четверти выйти на работу, а Джо отправился в ясли. Прошло две недели, и вот я прихожу его забирать, а он сидит и не шелохнется. Он полностью эмоционально закрылся. Лишь несколько часов спустя Малкольму удалось заставить Джо улыбнуться. Я рухнула на колени и стала благодарить Бога, а на следующий день пошла на работу и подала заявление об уходе, сказав, что увольняюсь немедленно, потому что мне нужно сидеть с детьми. Так мы остались без денег, без средств к существованию. Мы больше не могли платить за квартиру. Какое-то время я пробовала пожить вместе с Дорой, но наши методы воспитания очень сильно разнились. Если Джо что-то ломал, ей хотелось его отшлепать, а у нее была куча безделушек, до которых Джо мог легко добраться, но мама не хотела убирать их подальше. Мы с ней ссорились. И тут папа сперва предложил нам пожить в гараже, а потом ему пришла идея поселить нас в их фургончике в Престатине».

Без сомнения, Вивьен – одна из немногих людей в мире моды, которым известно, что такое бедность. Семья постоянно ее поддерживала и даже подкидывала кое-какие деньги, но Вивьен настойчиво повторяла, что сама должна отвечать за своих сыновей и за сделанный выбор, так что вскоре она согласилась поселиться в фургончике и отправилась в ветреный приморский городок Престатин в Уэльсе. Вивьен забрала Бена из школы, рассчитывая с детьми полностью жить на пособие («шесть фунтов в неделю плюс занятие собирательством на рынках»), своим умом и самостоятельно. Вивьен собралась и уехала, обретя самостоятельность и даже творческий оптимизм, несмотря на крайне тяжелые жизненные обстоятельства: в этом проявилась важнейшая часть ее натуры. Здесь, возможно, мы и найдем ключ к пониманию ее бесстрашия и последующего безразличия к коммерческому успеху и похвалам критиков. «Я только могу постараться сделать все как можно лучше, – говорит Вивьен. – Иногда и вправду только это можно сказать или сделать… Помню, Джо учился ходить, держась за стены фургончика…»

Кемпинг, располагавшийся около фермы Тэн-и-Рого рядом с Престатином и выходивший к устью реки Ди, выглядел уныло. Бен помнит, каким маленьким казался фургончик даже ему, семилетнему мальчишке, в нем не было ни проточной воды, ни отдельных спален. И все же ему казалось, что фургончик волшебный, как любой цыганский фургон, и что мама придумала для них приключение и соответствующие декорации. Будучи дипломированным учителем, Вивьен имела право не отдавать Бена в школу; так они и жили – все вместе, втроем, и Вивьен устраивала сыновьям импровизированные прогулки по полям вместе с уроками природоведения и водила их в походы за дикими овощами и фруктами. «Помню, в мой день рождения бабушка Дора прислала торт. Как я был счастлив! Почти весь съела мама, но я был не против. Надо сказать, с ней я никогда не чувствовал, что мы боремся за существование. Я просто знал: жить с мамой ужасно интересно». Вивьен с детьми испытывали серьезные финансовые затруднения, и неясно было, сколько они так протянут, но ее утешало, что они живут на природе и у нее много времени на размышления. Вивьен читала романы Харди и вязала, она проводила с детьми гораздо больше времени, чем если бы вела обычную жизнь или занималась своей карьерой. Дважды ее в Северном Уэльсе навещал Малкольм, и они разговаривали о будущем.

Пока Вивьен, мать-одиночка, обитала в фургончике, Малкольм, не говоря ей ни слова, женился. Позже он объяснял, что это был фиктивный брак, чтобы помочь сокурснице получить визу и остаться в Великобритании, и что она заплатила ему даже по тем временам совсем не по-королевски, всего 30 фунтов, которые нужны были ему для создания студенческого фильма «Оксфорд-стрит». «Я нисколько не переживала, – говорит Вивьен. – Мы оба не обращали внимания на условности, и я даже не очень-то поверила ему». Вполне возможно, что побудительным мотивом Малкольма было в очередной раз показать Вивьен, какие смешанные чувства вызывает в нем семейная жизнь, а когда чуть позже, в том же году, они снова сошлись, Малкольм убеждал друзей, что сделал это только ради Джо, чтобы того «не воспитывали узколобыми пролетарскими методами, как в свое время воспитали Вивьен».

Одежда в стиле магазина «Let It Rock», 1973. Возрождение интереса к рок-н-роллу

Вивьен приняла предложение Малкольма вернуться в Лондон и поселилась с ним сначала в съемной комнате на Кавендиш-Роуд в районе Клэпхем, а потом перебралась в квартиру в стиле ар-деко, которую Малкольм нашел неподалеку от жилища Розы в Клэпхем-Саут. Ранней весной 1969 года Вивьен, Джо, Бен и Малкольм переехали в квартиру в Серли-Корт, 10, на Найтингейл-Лейн. Она переехала оттуда лишь относительно недавно, и до сих пор квартира остается за ней, причем обстановка в ней сохранилась та же, что во времена их жизни с Малкольмом. Постепенно плата за квартиру на Найтингейл-Лейн легла на плечи Вивьен, а взамен Малкольм, как обычно, просвещал ее. «Вообще, какое-то время мы жили счастливо», – говорит Вивьен. Она снова стала работать в школе и могла отдавать 3 фунта и 10 шиллингов в неделю за их двухкомнатную квартиру. Жилье было тесным по меркам и того, и нашего времени, и Малкольм, несмотря на свои радикальные взгляды, вскоре предложил устроить мальчиков в школу-интернат. Вивьен, потерпев неудачу в первом браке, всеми силами старалась, чтобы на этот раз все сложилось хорошо, тем более что была привязана к Малкольму эмоционально и интеллектуально. У них имелись шансы на успех. Время от времени помогали родственники с обеих сторон: за углом жила Роза, Дора и Гордон каждое лето забирали к себе мальчиков с самого нежного возраста. На маленькой кухоньке в стиле ар-деко, выложенной зеленой плиткой, Вивьен совершенствовала свои навыки в приготовлении макробиотических и вегетарианских блюд, которые с тех пор всей душой ненавидят ее сыновья. Малкольм то приходил, то уходил. Джо Корр, сейчас сам крупный игрок в мире моды, объясняет это так: «Долгие годы Малкольм пытался извиниться за то, каким он был отцом, и объясниться со мной. Правда, по-настоящему у него это так и не получилось. Мне кажется, он прошел множество стадий, стараясь разобраться, кем он пытался быть, причем я никак не вписывался в его окружение, да и мама не всегда вписывалась. По-моему, почти все это у него из детства. Сейчас я это хорошо понимаю. Думаю, он постоянно пытался примириться со своим загубленным детством. Он часто слонялся где-то без дела и в итоге однажды так и не вернулся».

Пожалуй, самый серьезный эмоциональный раскол внесла именно приверженность Малкольма великим, в его представлении, идеалам – в ущерб родительскому и супружескому долгу. Вивьен давала ему полную свободу и хранила верность, в конечном счете заняв то место, которое прежде занимала бабушка. Какую высокую цену она за это заплатила, до сих пор понятно по отношению к Малкольму Бена и Джо. И по самой Вивьен, которая уже не впервые соглашалась на любовь с определенными условиями, зачастую основанную на взаимных интересах и творческих исканиях, а главное – на ее редкой способности любить, не ожидая многого взамен.

На Малкольма нельзя было положиться по части помощи по хозяйству, к тому же он был человеком с норовом. «Малкольм просто жить не мог без ссор, – признается Вивьен. – Он старательно делал вид, будто ненавидит меня. Старался ранить меня побольнее». Дела осложнялись и тем, что время от времени с ними в квартире на Серли-Корт жили друзья Малкольма по школе искусств: Робин Скотт, Джейми Рейд и Фред Верморель. Бен, в детстве тихий и застенчивый мальчик в отличие от своего шумного младшего брата, до сих пор помнит бурные ссоры Вивьен и Малкольма: «Конечно, я порядком боялся Малкольма. У него был вспыльчивый характер, с ним приходилось держать ухо востро. Пару раз он даже бил меня. В основном когда мама занималась своими делами. А он возьмет и шлепнет тебя. Так что я отчетливо помню, что совершенно не боялся того, что Малкольм вдруг возьмет и исчезнет из моей жизни. Если мама решила бы с ним порвать, я бы ничуть не расстроился.

Мы с Джо часто слышали из-за двери нашей комнаты, как они ругаются, ходят туда-сюда по коридору нашей квартиры в Серли-Корт. Часто, уже заснув, мы пробуждались часов в одиннадцать и слышали, как играет музыка, а еще могли разобрать, о чем они говорят между собой. Помню, однажды они поссорились и мама сказала: «Все, я пошла. Ухожу». Я услышал, как она направилась к входной двери. Если бы она на самом деле ушла, я бы выпрыгнул из кровати и бросился за ней. Но тут Малкольм вдруг успокоился и попросил: «Не уходи от меня. Не уходи, Вивьен». Потом наступила тишина, а после он добавил: «Ты нужна мне. Нужна». Так что мама снова осталась с ним». «Я бы никогда не ушла без мальчиков, – говорит Вивьен. – Никогда».

У пар, которые часто ссорятся, часто есть некая общая территория, на которой они могут мирно сосуществовать. Это может быть секс, или романтический эпизод, который их свел, или общие интересы – словом, то, что не вызывает споров или предоставляет плацдарм для совместного творчества. В случае с Вивьен и Малкольмом их ссоры уравновешивала мода. Они находили общий язык во всем, что касалось одежды и моды – в этом они дополняли друг друга. По субботам Вивьен и Малкольм часто вдвоем отправлялись на Кингз-Роуд и ходили по разным новым магазинчикам, благодаря которым центр лондонской моды постепенно стал смещаться к западу. «Мне больше всего нравились бархатные вещи в «Mr Freedom». Малкольм носил трикотажный галстук, рубашку в клетку «Viyella» и вельветовые брюки – как стильный студент-художник. А я, помнится, любила морcкой стиль и украшения из жемчуга». С подачи Малкольма Вивьен начала экспериментировать со своим образом. Она коротко постриглась и обесцветила волосы, но укладывала их не по моде тех лет, высушивая феном и делая волны, а так, чтобы пряди стояли торчком. Возможно, прическа стала ее первым подарком возникающей молодежной культуре панка, ведь даже Дэвид Боуи копировал ее образ. «Несомненно он позаимствовал свой образ у Вивьен, – считает стилист-гуру Саймон Баркер. – Она уже целый год ходила с такой прической, когда появился Зигги Стардаст… И «дикие стрижки», как их в итоге стали называть парикмахеры».

Вивьен и Малкольм приковывали к себе внимание, когда изредка прогуливались вместе по Найтингейл-Лейн – Красный Малкольм и учительница начальных классов из Брикстонской школы с нетривиальным чувством стиля и нарочито растрепанными волосами. «Их все знали – их нельзя было не знать, – вспоминает Луи Макманус, бывший заключенный, живший в том районе. – Она выглядела потрясающе». «Не забывай, – говорит мне Джин Крелл, – Вивьен была, как и сейчас, ослепительна. Скажу больше: от ее движений, языка тела и образа захватывало дух». Хотя семейная жизнь Вивьен снова рушилась на глазах, она выучила важный урок, усвоенный и Джином Креллом, с которым Вивьен жила впоследствии, и тем же Малкольмом, ее же кое-чему и научившим: одежда придает уверенность. Хотя в личной жизни у Вивьен не было стабильности, она нашла в себе силы одеваться, не оглядываясь на окружающих.

«Если ты восхитительно одет, жизнь становится лучше» – эти слова Вивьен цитируют часто. Но и в этой фразе заключена подсказка к пониманию вечной загадки Вивьен Вествуд. Мы можем быть заложниками своего прошлого не меньше, чем будущего: художники зачастую стремятся достичь «своего идеала» или, как сформулировала Вивьен, «лучшего мира», когда хотят закрыть глаза на компромиссы, неизбежные в настоящем. Вероятно, любовные отношения Вивьен никогда не смогли бы соответствовать ее творческому потенциалу – тому, что она может создать и придумать. Ее позитивизм, тяга к творчеству и любовь воплотились в моде. Психоаналитики обожают рассуждать о прошлом, которое, словно тяжкий груз, мы тащим в настоящее. Об этом много размышляют и биографы. При этом в настоящем живет и имеет вес будущее, особенно в настоящем Вивьен; оно также может настроить на положительный лад или разрушить жизнь. Мне кажется, в жизни Вивьен будущее всегда было более осязаемым, чем настоящее, – и это подарок для нее как художника и активиста, но проклятие в личном плане. Вивьен сама творит будущее, а оно, в свою очередь, сотворило ее. Будущее было и остается фантастическим местом, которое каждый день понемногу меняет Вивьен. В жизни с Малкольмом оно стало ее прибежищем и решением проблем, благословением и злым роком. Когда 60-м годам пришли на смену 70-е, а отношения Вивьен с Малкольмом шагнули из одной стадии кризиса в другую, словно следуя за скачками британской экономики, у нее снова появилась идея открыть собственную лавочку. Но не такую, как тот прилавок на рынке, где она продавала ювелирные украшения. Им с Малкольмом не давала покоя идея продавать старые грампластинки.

«Сперва у нас только они и были, – вспоминает Вивьен. – Мы попытались начать с одежды – с нарядов в стиле 50-х, купленных на рынке в Брикстоне, но, видишь ли, нахлынула вторая волна популярности тедди-боев: они зависали около паба «Black Raven» в Бишопсгейте. Малкольм стал коллекционировать старые рок-н-ролльные пластинки и кое-какую атрибутику, мы понимали, что на все эти вещи будет спрос. Одежду в стиле пятидесятых носил Патрик Кейси, вылитый Джеймс Дин. Помню, было еще одно интересное место – «Emperor of Wyoming», – оно отлично дополнило бы всю концепцию. Но мы мечтали открыть свою лавочку и продавать пластинки. А вообще, в то время мне очень хотелось снова пойти учиться». Но вместо всего этого Вивьен совершила очередной прыжок в неизвестность – их в ее жизни было множество. Прыжок был решающим. Она уволилась из школы, своей последней начальной школы на Стэнли-стрит в Брикстоне (Малкольм тогда же бросил школу искусств) и на часть последней зарплаты купила швейную машинку «Зингер».

Секс на краю света

Сочинители не создают своих творений из ничего, а всего лишь из хаоса.

Мэри Шелли. Предисловие к «Франкенштейну», 1831

До нас с Малкольмом панка не существовало. О панке нужно знать и кое-что еще: он принес нереальный успех.

Вивьен Вествуд

«Панк, – произносит Вивьен со своим характерным акцентом, сочно выделяя гласную, – панк был для нас с Малкольмом всем. Сейчас я рассказываю о нем не так много, как от меня ожидают, но не потому, что стыжусь этого периода жизни, или считаю его пройденным, или еще по какой-то причине. Просто меня больше интересует мое нынешнее творчество. Но вот что стоит пояснить: я и сейчас создаю вещи в стиле панк, то есть такие вещи, которые кричат о несправедливости и заставляют людей задумываться, несмотря на то что им может быть неуютно от своих мыслей. В этом смысле я всегда останусь панком. Панк-движение для нас с Малкольмом и магазин стали своего рода бриколажем, собранием идей. Собранием людей…»

Тут Вивьен вздыхает и повязывает голову банданой с надписью «Хаос». Она делает глубокий вдох, отпивает глоток травяного чая и глубокомысленно замечает: «Есть в прошлом вещи, от которых никуда не денешься. Я пыталась о них забыть после расставания с Малкольмом, но сейчас горжусь своей ролью панка, потому что считаю, что своими действиями оказываю поддержку многим нынешним молодым людям, живущим под лозунгом «Не доверяй правительству». Никогда. Климатическая революция – тоже панк. И мои действия на Паралимпиаде – абсолютный панк. Панк жив! Отношение к миру осталось тем же, только идеи развивались, становились более серьезными, и, надеюсь, теперь они успешнее изменят мир, чем в первый раз».

Малкольм уцепился за идею продавать рок-н-ролльную атрибутику, и Вивьен говорит, что «начать он хотел только с пластинок». «В магазине «Mr Freedom» на Кингз-Роуд работал тедди-бой Гарольд, из второй волны тедди-боев. Стояла осень 1970-го, а Малкольм через объявления об обмене и продаже доставал пластинки типа Ларри Уильямса. Так все и началось». Хиппующие лондонцы (Малкольм называл их «гиппо»), утратившие оптимистические настроения 60-х, все больше обращались к ретро-шику первой волны рок-н-ролла. Малкольм говорил, что они планировали открыть скорее не лавочку, а создать художественную инсталляцию, которая отражала бы их мнение о капиталистической системе, – продавать «ретро-тряпье», ставить соответствующую музыку и ни за что не продавать обычные потребительские товары. У Вивьен и Малкольма почти не было денег, не было помещения и четкого плана действий. Зато Вивьен, Малкольм, музыка и окружавший их кавардак сошлись в одной точке.

«Сперва о продаже одежды речь не шла. На Малкольма в то время сильно повлиял Патрик Кейси, и он начал скупать миньоны и 78-минутки. У него была идея собирать пластинки и продавать их. Тут мы в «Mr Freedom» познакомились с рокерами второй волны, в частности с Томми Робертсом, и он посоветовал нам поискать помещение в западной части города – например на Портобелло-Роуд. Раньше я туда постоянно ходила, правда не за одеждой. Мне нравилось делать там покупки. Я чувствовала себя принцессой из космоса в бархатных брюках леопардовой расцветки и тунике как у трубадура, с карточными червями и пиками, или, помню, в длинном платье-рубашке со звездами, в косынке из «Woolworth’s» из блестящего люрекса, с темно-красной помадой на губах! Вот я говорю, что дело было не в одежде, но, конечно, мне там было интересно. А с продажей одежды все получилось просто: сперва Малкольм купил у портного Сида Грина несколько пиджаков в стиле тедди-боев, а я взяла и дополнила их бархатными воротниками разных цветов. Потом Патрик Кейси откопал винтажные куртки на молнии с рукавами «летучая мышь» и шевроном, и я их копировала. А потом я сшила несколько полосатых футболок для женщин. Правда, все это было немного позже, когда у нас уже был не один простой прилавок…

Пожалуй, все серьезно закрутилось в 1971 году. Ну, когда я стала заниматься одеждой. На стадионе «Уэмбли» давали рок-концерт. Были Чак Берри, Литтл Ричард и Гэри Глиттер, и туда пришла куча тедди-боев из второй волны. Но им, тедди-боям, не понравился Гэри Глиттер, и началось сумасшествие: в него стали кидать банками из-под пива и чем попало. А мы тогда вложили деньги в футболки для концерта, а их никто не покупал. Катастрофа! Но уж раз мы не смогли их продать, то стали с ними экспериментировать. Делать в них дырки, все менять. Первое, что мы сделали: я сшила из некоторых футболок трусики. Их тоже плохо покупали, и тогда мы прикрепили к ним небольшие заклепки. И тут их стали покупать. В основном они были черные с белым рисунком, на котором было написано «Да здравствует рок», и спереди или сзади была маленькая фотография Литтла Ричарда. А на белых мы в итоге стали делать дырки. С футболками я еще вот что придумала: попыталась подшить рукава, чтобы они были подвернуты вверх, – и тут начался бум, все стали копировать наши футболки с завернутыми, как бы закатанными рукавами. Подворачивать их было довольно муторно. Но я такая… А потом мы взяли фотографии разных красоток в стиле пин-ап и тоже поместили их на футболки. Очень в стиле 50-х. Девушки а-ля Ракель Уэлч. Их вечно фотографировали в таких позах, будто они только что после кораблекрушения, будто выброшены на берег или оказались в каком-то еще бедственном положении. И вот мы брали картинки с этими красотками – помнишь, когда-то карточки такие были в пачках с сигаретами, – и клали их в пластиковый кармашек на футболке. В общем, мы проделывали дырки, покупали пластик, иногда даже цветной, и делали из него на футболках маленькие кармашки, а потом вырезали картинки из книг – в основном с красотками – и клали их туда. Так я и делала. Потом еще я помещала на футболки высказывания ситуационистов. Тогда мне они очень нравились, например неплохая фраза «Под брусчаткой пляж», ее мы поместили прямо поверх девушки с голой грудью и выпяченными губами. Затем проделали в футболке дырки, застрочили их цветными нитками, подвернули рукава, чтобы они облегали и казались маленькими – в стиле одежды 50-х, которую я мастерила.

Так что придуманный образ был частично образом тедди-герл, а частично – зачатком панка. Я не только шила подобные вещи, я их и носила – например короткие блузки без рукавов с небольшим вырезом-лодочкой и спереди на пуговках. Но потом, как видишь, все менялось, и нам приходилось придумывать что-то новое и переделывать. Покупателям перестала нравиться одежда, слишком напоминавшая 50-е, они хотели что-то в стиле 70-х или хотя бы новую интерпретацию прежних моделей, так что, помню, мы раскроили эти облегающие короткие блузки и сделали из них наряды в стиле «красоток 50-х» – скажем так, 50-х, но оказавшихся на необитаемом острове или вроде того. Будто изнасилованных. Да, так мы и сделали. А еще, помню, мы приклеивали на футболки крышки от бутылок, тогда были такие крышки, волнистые по краешку. В итоге мы поняли, что можно делать вещи, покрытые крышечками полностью. Кончилось тем, что мы стали прожигать футболки сигаретами и вырезать в них дыры. Их полагалось носить с велосипедками длиной три четверти. В общем, девушка выглядела в них как бродяжка на необитаемом острове.

Кингз-Роуд, 430, «SEX», 1974

Тогда же появились мои первые уличные бюстгальтеры! Я никогда не была в Пуэрто-Рико. Да и на самом деле ничего о нем не знаю. Но где-то я видела, что пуэрториканки носят лифчики на улице, надевают их с короткими шортами и банками из-под кока-колы вместо бигуди и прямо так идут в магазин. Так что у нас получился образ не просто бродяжки или изнасилованной женщины, но еще и бедной. Да, и еще: помню, когда мне было 15, я дружила с одной девушкой 24 лет, ее звали Марджори Нэйлор, она была ткачихой на хлопковой фабрике, так вот она носила бигуди весь день, и только когда вечером ходила куда-то развлекаться – если ходила, – то снимала их. Так что панк состоит из самых разных мотивов. Частью панк-образа была и одежда слишком большого или слишком маленького размера, как с чужого плеча. Поношенная одежда. Образ этот создавали и сами люди, у которых жизнь была тяжелее и переживаний больше, чем сейчас у нас. Я вижу это так: у бедных особый статус, это люди более опытные и, следовательно, их одежда несет на себе налет престижности. Бедняки были героическими людьми. Так что все упирается в жизненные истории».

Первые годы совместной работы Вивьен и Малкольма были необычайно плодотворными. В те годы зародился новый язык моды, в итоге не ограничившийся одним только панком: появились рваные и распоротые футболки, старые джинсы, копирование ретро и смешение стилей, слоганы, аппликации и бриколаж (прикрепление к одежде всякой всячины, как это делается в современном искусстве) – всего несколькими годами раньше такого и представить себе было нельзя. Пожалуй, вполне логично, что одни из самых интересных комментариев того, что тогда происходило, дает другой плод эффективного партнерства Вивьен и Малкольма – их сын. Джо Корр сам достиг невероятного успеха в мире моды, создав «Agent Provocateur» – марку эксклюзивного нижнего белья, название которому дало одно из любимых ситуационистских выражений его отца. Джо – ироничный и добродушный мужчина и в то же время осмотрительный и упрямый. За долгие годы работы на показах с матерью он сделался «парнем, с которым не захочешь связываться». Свои комментарии он сопровождает характерной ухмылкой: «Люди меня боятся, но я не страшный: я зарабатываю тем, что делаю трусики в рюшечках, а моя мама до сих пор подбирает мне одежду! Победа мамы и Малкольма состояла в том, что они нашли друг друга. И не важно, что произошло потом, пусть они сами в этом разбираются; но они изменили все, и трудно даже сказать, кто из них кого вдохновлял. Малкольм гениально умел управляться со средствами массовой информации и этим ситуационистским учением, которое позволяло ему быть своего рода антименеджером для мамы и делать все в парадоксальном ключе. Малкольм всегда интересовался идеями современного искусства, гораздо больше, чем когда-либо ими интересовалась Вивьен. Ее больше занимала техническая сторона вопроса, ей интересно было, как делаются вещи. Так что вот какую пару они собой представляли: Малкольм придумывал всякие идеи для выражений типа «Нет будущего» или «Деньги из хаоса», а Вивьен с ее техникой делала так, чтобы идея обрела графический облик и сделалась реальностью и чтобы ее можно было выразить в одежде, которую захотели бы носить, в вещи, которую надевают на тело. Но когда люди говорят, что Малкольм был их «идеологом», а Вивьен просто шила, – это вранье. Идеи – ничто, если они ни в чем не выражены. Думаю, ее идеи и то, как ей удавалось претворить их в жизнь, и дали жизнь панку. В какой-то мере Малкольм прекрасно осознавал ее роль, и это его пугало, он не любил признавать ее значимость. Думаю, он полностью все осознал, когда ушел от мамы – тогда-то он и понял, что кого-то другого, с кем он мог бы так плодотворно сотрудничать, ему не найти. Одной только Вивьен удавалось материализовать его идеи. Больше так никто не мог. Думаю, в этом вся правда о Малкольме и его несчастье».

Поклонники панка рассказывают: как-то в октябре 1971 года Малкольм в нежно-голубом костюме шел вниз по Кингз-Роуд. Костюм очень напоминал тот, в котором красовался Элвис Пресли на конверте альбома 1959 года «50 Million Elvis Fans Can’t Be Wrong». Так вот, они вдвоем с Вивьен шли по Кингз-Роуд, ища творческого вдохновения. Магазин «World’s End», или «Край света», по названию паба на углу дороги, поворачивавшей в сторону «варварского Челси», как называл этот район Диккенс, тогда был известен большинству лондонцев, живших на западе города и добиравшихся до него на автобусе, известен он и сейчас. А еще название магазина использовалось как шутка или метафора. Ему было так же далеко до центра шопинга и моды, как до фешенебельного Слоун-сквер, и в конце 60-х он приносил мизерную прибыль. Знаменитая фраза из рецензии Ивлина Во на роман Синклера 1937 года «Крушение мира», опубликованной в журнале «Night and Day», для «Края света» отлично подходила: его посещали люди, представлявшие собой «экономическую, политическую, социальную и теологическую мешанину». Так что, пожалуй, Малкольм и Вивьен нашли для себя идеальное место. Разве что за несколько лет до их прихода эта разношерстная публика стала гораздо более модной.

Часто говорят, что Кингз-Роуд «открыла» Мэри Куант, или, скорее, что она сумела сделать из нее торговую улочку. Свой первый магазин она открыла еще в 1955 году. Он находился далеко от привычного центра торговли в Уэст-Энде – Найтсбридж и Бонд-стрит. И, несмотря на это, ему удалось внести новую струю в покупательские привычки англичан, чему способствовали изменения общества в конце 1950-х, увеличение достатка и появившаяся у них смелость в одежде. Англичане стали ходить за покупками в новое место – в бутик. За 10 лет до того, как Вивьен и Малкольм пришли на Кингз-Роуд, 430, здесь на месте овощных и скобяных лавок, когда-то служивших нуждам местных жителей, стали один за другим появляться бутики, где продавалась более или менее «крутая» одежда. Например, в здании, где работал магазин «Granny Takes and Trip», «перед витриной была установлена американская машина, которая будто врезалась в стекло», – вспоминал Макларен. В витрине магазина Томми Робертса «Mr Freedom» «какое-то время стояла огромная ярко-голубая пушистая горилла», а владелец «Alkаsura» Джон Ллойд расхаживал по магазину в монашеском одеянии. В магазине Тревора Майлса «Paradise Garage», также располагавшемся на Кингз-Роуд, 430, «можно было купить первые потертые синие джинсы». «В то время мне не нравились ни джинсы, ни вообще поношенная одежда, – вспоминает Вивьен. – Больше всего мне нравилось платье-зиккурат от «Mr Freedom» в красном и синем цвете. Я просто обожала одежду в футуристическом стиле, как в комиксах». «Все эти витрины магазинов, – писал Малкольм Макларен, – стали визуальным ответом уличной культуры оригинальной музыкальной поп-культуре» эпохи. И именно на Кингз-Роуд сошлись музыка и мода.

Первоначально магазин в доме № 430 стоял в стороне от процветающих бутиков Кингз-Роуд. Во-первых, его просто не было видно с главного поворота на улицу. А во-вторых, он располагался за несколькими уже открытыми магазинами и рядом с неприветливым Клубом Консервативной партии. Раньше в доме № 430 сидели ростовщики и торговцы овощами. Когда у него просела крыша, на уровне первого этажа, где магазин, установили железную подпорку. Надо сказать, и сегодня в магазине довольно темно, потому что витрина очень маленькая, и едва ли поверишь, что здесь началась мировая революция в моде. Вплоть до 1967 года помещение сдавалось очень дешево местным мелким предпринимателям.

Первый магазин одежды, открытый на Кингз-Роуд, 430, носил название «Hung on You». В 1968 году он разорился, как говорят, потому что модники, друзья владельцев, не хотели тащиться к ним до самого конца улицы и потому что на рекламные материалы ушло слишком много средств. Как бы то ни было, после них помещение в 1969 году арендовал Томми Робертс, открывший в нем магазин «Mr Freedom», который и привел Вивьен на Кингз-Роуд, 430.

К концу 1960-х империя моды Томми Робертса и его марки «Mr Freedom» простиралась от Карнаби-стрит аж до Кенсингтон-Черч-стрит. Вместе с Тревором Майлсом Робертс привозил для «Hung on You» кафтаны, для другого своего бутика, «Клептомания», – жилеты. Среди его клиентов, которые в свое время перейдут к Вивьен, были, среди прочих, Джаггер, Сэмми Дэвис-младший и Твигги, а его стиль, ощутимо повлиявший на некоторые модели Вествуд и Макларена, называли «комиксовым, вульгарным Голливудом». Робертс без особой исторической точности воссоздавал вычурные образы, массово проникшие в сознание британцев из цветных кинолент. И антураж магазина им более чем соответствовал: оформленный в стиле ар-деко, похожий на закусочную, где подают мороженое с сиропом, – все, включая одежду, в стиле малобюджетных фильмов 50-х годов. «Тревор Майлс был большим умницей, – говорит Вивьен, – и шел впереди всех. Тревор в конце концов занял 430-й дом, где был «Mr Freedom», и сделал из него «Paradise Garage». В то время я и подумать не могла, что сама открою там же свой магазин».

Поскольку в здании на Кингз-Роуд, 430, поначалу располагался «Hung on You», потом «Mr Freedom», а после – «Paradise Garage», оно было обречено стать местом паломничества лондонцев, следящих за модой. К тому моменту, когда помещение заняла Вивьен, у людей уже выработались определенные ожидания, например они хотели видеть в этом магазине импортные потертые джинсы и кожаную одежду, заклепки и байкерскую амуницию, стилизацию под диснеевские мультфильмы и вещи в стиле американского рокабилли. Были у модников и другие ожидания от магазина: «Открывался он примерно в час дня. Кто-то заводил музыку, кто-то наливал себе чаю. Бывало, проводили модную съемку, приходила Твигги с Жюстеном де Вильневом. Кингз-Роуд тех лет напоминала декорации к фильму – мечта любого ребенка. Вокруг нее все и вертелось. Забредали поклонники, которые преследовали звездных посетителей магазина – Мика Джаггера с Бьянкой, Кита Ричардса, Питера Селлерса, Рода Стюарта, Фредди Меркьюри, Марианну Фэйтфулл, Джерри Холл, Лулу, Бритт Экланд и Элтона Джона». Каждый знал адрес «Кингз-Роуд, 430». У дома № 430 была репутация «кайфового» места (продавцы принимали позы в витринах, куря косяки), одиозного, предназначенного только «для своих», чему немало способствовали имена покупателей: Мика Джаггера, Оззи Кларка и основателя «Pink Floyd» Сида Барретта. А еще тогда же в магазине начали работать продавцы, серьезно относившиеся к своей работе: с ними владельцы не расставались многие годы. Например, Джей и Бо, устроившиеся еще в «Hung on You», вернулись на Кингз-Роуд, 430, когда там уже были Вивьен и Малкольм. Зазывали они потенциальных клиентов так: «Крутые, что ли?» – «Круче не бывает», – отвечали им с туманной лондонской улицы. И посетителей впускали внутрь.

Томми Робертс принял эстафетную палочку в 1969 году, но, хотя его магазин на Кингз-Роуд, 430, и притягивал модников, до процветания было далеко. Отчасти это случилось потому, что Робертса теперь больше интересовала музыка: он стал менеджером Иэна Дьюри, когда тот был в составе группы «Kilburn & the High Roads», и передал управление «World’s End» Тревору Майлсу. Майлс переименовал магазин в «Paradise Garage», но и его ждала неудача. «Сам «Paradise Garage» был хорош, – говорил Робертс. – Там продавалась американская одежда и старые джинсы. А вот Тревор был слишком непостоянным и несерьезным. А поскольку за аренду ему все равно приходилось платить, то, когда удавалось, он сдавал в субаренду заднюю часть магазина». «К тому времени мы с Малкольмом были хорошо знакомы с Томми Робертсом, – говорит Вивьен, – и я всегда знала, когда Малкольм с ним тусовался, потому что когда он приходил домой, то говорил как Томми, вставляя в конце каждого предложения «во-о-от»». Перед тем как в 1971 году Кингз-Роуд, 430, оккупировали Вивьен и Малкольм, произошло вот что. Тревор Майлс влюбился в шведскую модель и, «как водится, или, конечно, как тогда водилось», женился на ней и неожиданно для самого себя уехал на Ямайку с краденой кредитной картой и еще одной «очень богатой девушкой, только что расставшейся со своим парнем». Как водится – как тогда водилось. Когда всласть отдохнувшая троица вернулась, Майлс обнаружил, что Малкольм Макларен, его друг по школе искусств Патрик Кейси и Вивьен обосновались в его магазине. Позже Малкольм рассказывал в интервью журналу «Swindle», что его «заметил какой-то американец и пригласил войти на Кингз-Роуд, 430». Если верить его рассказу, тот спросил: «Куда направляешься, парень? А то я тут как раз трубы прокладываю» – и указал на брюки Макларена. Это был управляющий магазином американец Брэдли Мендельсон, который вышел на улицу стрельнуть сигарету. Вскоре в результате своеобразного коммерческого захвата на Кингз-Роуд, 430, появился магазин Вивьен.

Вивьен в магазине «Let It Rock», 1971

По правде говоря, Макларен отлично знал, что делает: он уже видел это здание, ведь они с Вивьен часто гуляли по Кингз-Роуд, кроме того, в магазине «Mr Freedom» он снимал часть своего учебного фильма «Оксфорд-стрит». Майлс с радостью сдал паре заднюю часть магазина, чтобы расплатиться за аренду с Томми Робертсом, и Малкольм с готовностью, хотя и не без лукавства, заявил, что деньги у него есть.

«Мы с Малкольмом искали на рынках старые пластинки с роком и покупали их за шиллинг (5 пенсов). Его задумка состояла в том, чтобы продавать их клиентам Тревора – любителям моды. И изначально в магазине «Let It Rock» продавалась всякая подержанная одежда и мелочовка из 50-х годов, которую удавалось найти. Помню, там были кардиганы флюоресцентных цветов с Брикстонского рынка и еще одного рынка в Уэльсе, всякая рокерская атрибутика и разные провинциальные находки. Одними из первых наших покупателей были Чарльз Саатчи и Пол Гетти III – внук того Пола Гетти, которого в юном возрасте похитили ради выкупа. Я собиралась помогать Малкольму шить одежду в стиле 50-х. В нас кипела энергия; мы искали бунтарские мотивы и сосредоточили внимание на рок-н-ролле… Все, что мы делали, мы придумывали вместе».

Так Вивьен и Малкольм обосновались в задней части магазина Майлса, который все реже там появлялся. Почти сразу же их отдел стал популярен, и Макларен мог теперь покупать все больше вещей и предметов 50-х годов – журналов, открыток, даже мебели. Такой антураж придавал их одежде в стиле 50-х большую аутентичность. Патрик Кейси, наркоман-амфетаминщик, тоже все реже появлялся в магазине, и в итоге, как говорит Майлс, он просто сказал Вивьен и Малкольму, что они «могут забрать ключи. У Томми тоже не осталось никакого финансового интереса в том, чтобы держать магазин. Так что Вивьен с Малкольмом заплатили ему небольшую сумму и забрали магазин себе. Не важно, в какой последовательности это происходило, я оставил магазин, и все». У Вивьен умение управлять магазином было в крови. Она намерена была получать хорошую прибыль и в первые годы особенно исправно старалась платить ренту и поставщикам. Вместе со своим деловым партнером Малкольмом Эдвардсом, которому теперь пришлось «обратно» сменить фамилию на давно забытую законную Макларен, чтобы подписать договор аренды, Вивьен водворилась в помещении на Кингз-Роуд, 430. Малкольм отремонтировал старый музыкальный автомат Майлса и заполнил его пластинками, так что теперь из него доносились хитовые мелодии Эдди Кокрана, отпугивая проходящих мимо хиппи. «Paradise Garage» с его легкими, южнотихоокеанскими мотивами и вывеской на рифленом щите переделали, поменяв внутренний декор, и заново открыли под названием «Let It Rock». Вивьен вспоминает, что они сразу посеяли семена будущего разлада: «Моя мама одолжила нам деньги – 100 фунтов, чтобы мы оформили магазин на себя. Мне этого не хотелось, но мама настаивала, чтобы все было официально. Так что мы отправились к нотариусу и составили партнерский договор. После именно это позволило Малкольму иметь надо мной власть, договор был огромной ошибкой».

И вот швейная машинка Вивьен стала жужжать в доме над рекой на Серли-Корт. Она находила костюмы и брюки 50-х годов и аккуратно распарывала их, чтобы сделать выкройки, по которым можно было бы создать аналогичные вещи. Она начала вязать мохеровые джемперы, как у нью-йоркских битников, которые носились просто с колготками и выглядели так, будто девушка «надела свитер своего парня». Такой свитер канареечно-желтого цвета, в котором Вивьен можно увидеть на ранних фотографиях, – одна из самых старых ее вещей. До сих пор он тихо лежит в дальнем углу ее «вещевого архива». А пока старый рекламный щит выкрасили в черный и крупными нежно-розовыми буквами написали «Let It Rock», «а внутри Малкольм обставил все в стиле провинциальной брикстонской гостиной 50-х». Их магазин моментально стал местом тусовок. Стив Джонс, позже член группы «The Sex Pistols» и близкий друг Вивьен, говорил, что «ты знал, что можешь войти внутрь, постоять там, и никто тебя не побеспокоит… Будто ты не в магазине, а на вечеринке». Переднюю часть магазина, выходившую на Кингз-Роуд, украшали афиши из «Одеона» и фотографии – Билли Фьюри, Скриминг Лорд Сатч, – там же стояла провинциальная витрина а-ля 50-е, которую Вивьен украсила розовой тафтой и заполнила тюбиками с бриолином и серьгами с блестящими камушками, которые тоже можно было купить. Весь магазин – и интерьер, и сама одежда – представлял собой смесь настоящих винтажных вещей и воссозданных в стиле 50-х. Первой продукцией Вивьен на Кингз-Роуд, 430, были костюмы в стиле тедди-боев, купленные у Сида Грина и дополненные бархатными деталями. «Сперва я просто дорабатывала одежду. Нашими первыми клиентами были мужчины, но иногда они покупали что-нибудь для своих подружек. Например, футболки, у которых я отрезала концы длинных рукавов, обрамляя ими глубокий треугольный вырез. Мне пришлось продать свою машинку «Зингер», чтобы купить для Серли-Корт телефон, но довольно скоро я уже смогла купить вместо нее маленькую профессиональную машинку».

Малкольм и Вивьен отмечали, что их заведение на Кингз-Роуд, 430, было одновременно и художественной инсталляцией, и магазином, отчасти потому, что в нем собиралась специфическая молодежь, желавшая возродить рок-н-ролл, – новая волна тедди-боев, ходивших на концерты Шейкина Стивенса. Однако магазин не мог держаться только за счет недолгого возрождения рок-н-ролла. Да и цель была не в этом. Макларен чувствовал, как можно сочетать моду, музыку и массовые развлечения, которые сами по себе были видом искусства. «Когда ты входил в магазин, то будто попадал на место съемки малобюджетного фильма 50-х годов», – вспоминал один из посетителей. «Место, где сходятся музыка и искусство, – провозглашал Малкольм, – называется модой… Создание одежды напоминает прыжок в музыкальное оформление картины, и Кингз-Роуд, 430, стал естественным продолжением моей художественной мастерской». Звучали эти слова довольно напыщенно, учитывая, что у человека, их произнесшего, не было художественной мастерской и что он не занимался изготовлением одежды. Макларен мог бы более скромно распространяться о первых годах их с Вивьен магазина: «Я рассчитывал отыскать какое-то неожиданно потрясающее место и нашел его на Кингз-Роуд, 430. Моя жизнь изменилась в этой черной дыре «на краю света». Во всех воплощениях этого магазина – «Paradise Garage», «Let It Rock», «Too Fast to Live Too Young to Die» – я создавал одежду, казавшуюся потрепанной. Я создавал новое, разрушая старое. Мода для меня была не предметом потребления, она была идеей».

«В общем, так все и было, – говорит Вивьен, – вот только сам он ничего не создавал. Малкольм был крайне воодушевлен. Поздно вечером в пятницу он приходил в магазин и украшал его: у него это здорово получалось. Помню, как-то приволок стремянку и просто повесил на нее все наши футболки с цепями, блестками и надписями типа «Elvis», «Eddie» и «Gene Vincent and The Blue Caps», с короткими закатанными рукавами и заклепками. Получилось бесподобно: они свисали со стремянки красивым каскадом. Так ему предстояло декорировать весь магазин, а в 10 утра в субботу нужно было открываться. И вот в 12.30 у здания собралась огромная толпа тедди-боев, которые кричали: «Ну же, Малк, открой нам». У входа ждало человек 30–50, они курили и пили пиво. Но Малкольм так и не впустил их, пока не закончил с украшением интерьера. А я всю ночь мастерила вещи для продажи, украшала кнопками кожаные куртки, раскрашивала их, ну и всякое такое. С тех пор про меня и говорят, что я – позор всех борющихся за равноправие женщин, раз позволила Малкольму собрать все лавры, а при этом всю одежду изготавливала сама. Но сначала требовались усилия нас обоих. Так что мы с Малкольмом были на равных».

Управляющего магазином «Granny Takes a Trip», располагавшегося ниже по улице, американца Джина Крелла Вивьен заинтересовала сразу. «В то время, – вспоминает Крелл, – в доме 430 на Кингз-Роуд не было своего «заведения», ну то есть туалета. Так что я впервые увидел Вивьен, когда она шла в общественный туалет напротив паба, во время перерыва. У нас в магазине была большущая витрина. Знаете ли, она была красотка. И я прямо влюбился. И дело не только в том, как она одевалась. У нее был особый язык тела, в ней чувствовалась властность, она казалась очень уверенной в себе, даже на грани самоуверенности. И я захотел познакомиться с ней. Но подумал, что вряд ли это возможно, ведь она может счесть меня конкурентом, потому что мой магазин «Granny Takes a Trip» был вроде как ориентирован на средний класс и поп-звезд.

Музыка стала проводником в наших отношениях. Тогда Вивьен особенно увлекалась музыкой в стиле ду-воп, которая для своего времени была панком – в том смысле, что была голосом улицы. Мы с Вивьен разговаривали о музыке и так подружились. В то время я вел достаточно здоровый образ жизни. И в магазине дела шли хорошо. Я жил на Шоуфилд-стрит, 13, там же, где жила Кристин Килер, и снимал квартиру у нее. У нас был огромный телевизор. Помню, у Вивьен телевизора не было, так что вскоре после знакомства я пригласил их с Малкольмом к себе. И тут нам пришло в голову поднять половицы, вдруг Кристин Килер что-то под ними запрятала. И, представьте себе, мы с Вивьен кое-что нашли! Под половицами лежали все ее секретные документы. Мы очень испугались, что нас могут отдать под суд, хотя после скандала с Профьюмо^[9] прошло уже несколько лет, и так и не рискнули их прочитать, а потом приехала Килер и забрала их. Но с тех пор между нами с Вивьен установились особые отношения. Я был очарован ею, да и всех на Кингз-Роуд она тоже очаровала, едва только там появилась, потому что это особенная личность. Это место ей словно не подходило. В те дни Вивьен еще не была панком. Внешний антураж и панковское отношение к жизни существовало задолго до того, как оформилось само течение. И воплощением этого отношения была Вивьен. Вивьен обожала порождать полемику. Ей нравилось провоцировать споры».

Довольно скоро магазин привлек внимание прессы, а также коллег Джина Крелла. О магазине вышли статья в «London Evening Standard» и заметка в «Rolling Stone», «Club International» опубликовал фотосессию с Луиз Доктор, подругой и поклонницей Вивьен, а вскоре, в 1973 году, Вивьен и Малкольму предложили одеть Ринго Старра и Дэвида Эссекса для съемок фильма «Настанет день». Для женщины, у которой вся выручка помещалась в маленьком ящичке под прилавком и дома стояла единственная швейная машинка, такой вход в мир моды был невероятно успешным. Правда, успех этот сопровождался активной рекламной кампанией Малкольма и его провокационными выходками. Например, он заставлял Вивьен вечерами ходить по клубам, завсегдатаями которых были тедди-бои, раздавать листовки со слоганом «Да здравствуют тедди-бои! Мы творим эру рок-музыки» и участвовать в потасовках во время концертов на стадионе «Уэмбли». В конце 1971-го и весь 1972 год Вивьен и Малкольм извлекали выгоду на последней волне возрождения рок-н-ролла, но, как говорит Вивьен, «воды под ними уже бурлили». Молодое поколение интересовали не только рок-музыка и соответствующая одежда, они жаждали бунта, так что Вивьен и Малкольм начали создавать футболки и брюки, которые, по сути, первыми стали серьезно подрывать рок-н-ролльный образ.

Время от времени в магазин к Вивьен и Малкольму заходил бывший арендодатель Томми Робертс, он помог им переоформить документы на аренду. Вивьен сразу же произвела на него впечатление: «Тревор Майлс разорился, так что я сказал Малкольму и Вивьен, что могу отдать помещение им. Конечно, меня немного заботило то, что у Вивьен нет дизайнерского образования, правда, Малкольм учился в школе искусств, но общался-то я с ней… Вивьен была очень интересной, помню, иногда она приходила в магазин со своим маленьким сыном. Иногда с ней было трудно, зато она была очень умной, по-настоящему умной. Помню, сначала они продавали одежду в стиле тедди-боев, и к ним, как на экскурсию, приезжали целые автобусы приверженцев этого стиля! Никто не знал, оправдает ли себя эта идея, но все получилось».

Бриколаж, цепочки, молнии на уровне сосков (открывающиеся), подвернутые рукава: рождение панка

Аппликация из костей от вареного цыпленка: «Вообще-то очень кропотливая работа»

Магазин недолго назывался «Let It Rock». Как ни странно это прозвучит, но все уперлось в гигиену и охрану труда. Рифленый щит начал крошиться, и его пришлось снять вместе с розовыми буквами. В то же время, к лету 1972 года, Вивьен и Малкольм ясно поняли, что продажа одежды для тедди-боев уже не удовлетворяет их ни творчески, ни экономически – а им очень хотелось ниспровергать устоявшуюся мораль. «К тому времени Малкольму немного наскучили тедди-бои, и нас стали интересовать рокеры. Среди наших клиентов были Крис Беддинг и Красный Барон, рокер из Клэпхема – один из тех, кто приходил на встречи на мосту Челси в кожаных безрукавках, в образе байкера». Магазин переименовали в «Too Fast to Live Too Young to Die», то есть «Жил слишком быстро, умер слишком рано», намекая на слова Джеймса Дина. И хотя Вивьен с Малкольмом и дальше продавали замшевые туфли и переделанные Вивьен костюмы-зут, ее новаторские модели обрели свое место на полках магазина – и снискали восхищение покупателей. Глен Мэтлок, один из продавцов, работавших в магазине в те годы, вспоминает, что его наняли (за 3,50 фунта в день) продавать костюмы в стиле тедди-боев и одновременно необычного вида футболки. Большую часть прибыли давала продажа обуви – этот урок для Вивьен оказался очень важным: «По субботам мы приходили в магазин поздним утром, и перед входом уже стояла очередь из тех, кто хотел купить туфли, которые накануне вечером привезли из «Cox». Очередь рассасывалась только к вечеру».

В обновленном магазине «Too Fast to Live…» Вивьен и Малкольм первым делом начали продавать безрукавные черные футболки, купленные в большом количестве и доработанные Вивьен, – они вскоре вошли в массовую моду. На одной из них на груди заклепками было выложено слово «VENUS» (Венера), на другой спереди значилась легендарная аббревиатура «SCUM» (по названию созданного Валери Соланас^[10] «Общества полного уничтожения мужчин»). У некоторых футболок вместо рукавов были пришиты дугообразные кусочки мотоциклетных шин, а на самых смелых моделях на уровне сосков были вшиты маленькие застежки-молнии. И совершенно не важно, расстегивались ли они на самом деле или нет (а они расстегивались): сама задумка была бунтарской. Но популярнее всего была другая модель футболок – та, что стала потом эмблемой рождающейся панк-моды: черная футболка, украшенная отбеленными куриными костями, которые закреплены цепочками и составляют слово «ROCK».

Отныне создаваемая Вивьен и Малкольмом одежда все меньше напоминала по стилю одежду тедди-боев, в ней появилось больше рокерской агрессии. «Мы покупали старые вещи и первыми придумали черные суперузкие джинсы». В песне «Let the Good Times Roll», мюзикле «Бриолин» и фильме «Американские граффити» представлен новый взгляд на 50-е годы: молодежь в 50-е чаще носила кожаную одежду и была более сексуально раскрепощенной, ее привлекала опасность. Фильмы «Дикарь» («The Wild One») и «Бунтовщик без причины» («Rebel without a Cause») создали эталонный молодежный образ. Правда, в годы расцвета байкерского клуба «Hells Angels» («Ангелы ада») кожаная одежда и футболки в стиле 50-х стали грязнее, ассоциировались с готическими фильмами (кости, саваны, лиловые губы), и прежде всего – со сверкающими мотоциклами. А поскольку кожаная одежда, угроза, смерть и ужас более всего напоминали о нацистах, кое-что из их символики появилось также на моделях Вивьен и Малкольма.

Квартира на Серли-Корт постепенно пропахла кожей и клеем, краской и блестками для ткани, а в магазине на Кингз-Роуд, 430, каждую неделю появлялись модели, на которых могли одновременно быть изображения Элвиса и Гиммлера, байкерские мотивы, фетиш-символика и черепа со скрещенными костями. Машины, подъехав к магазину или поравнявшись с человеком в купленной в нем одежде, тормозили. Теперь здесь продавали футболки с выложенными Вивьен надписями из заклепок, блесток, с маленькими цепочками, которые дополняли эротические шарики и цепи. На щите перед магазином нарисовали белый череп. Одежда в стиле «Let It Rock», которую до сих пор шили, стала одной линейкой магазина, а новая «Too Fast to Live…» – другой. Макларен и Вивьен впоследствии часто обращались к такой практике: обновляли старые модели, меняли оформление и продавали старые вместе с новыми.

Вивьен с удовольствием вспоминает, что Джин Крелл был не единственным американцем, которому нравился магазин и их «модная парочка». На работу к Вивьен и Малкольму устроились Джерри Голдштейн, наполовину американец, приятель Малкольма из Стоук-Ньюингтона и друг Ленни Брюса, а еще Роберта Бейли родом из Калифорнии, с которой Вивьен познакомилась в вегетарианском ресторане в Челси. А они, в свою очередь, привели в магазин самых разных людей со всего света: режиссеров, художников и певцов, для которых Лондон задавал тон в поп-культуре и моде. Как-то в магазин к Вивьен и Малкольму, в те дни, когда записывался альбом «Raw Power», пришли Игги Поп и Джеймс Уильямсон, постоянными посетителями были Марианна Фэйтфулл, Джимми Пейдж и музыканты группы «Kinks». Костюмы, созданные Вивьен для фильма «Настанет день», привлекли внимание Кена Расселла, и он попросил ее придумать эпатажный наряд, который подошел бы для съемок кульминационной части фильма про Малера. Они с Малкольмом создали кожаный костюм валькирии-госпожи с блестящей свастикой и аппликацией, на которой распятый Христос был изображен ногами вверх. Образ дополнял нацистский шлем и хлыст. Такой наряд не очень-то представишь на Кингз-Роуд или где-либо еще, но он отлично подходил для того, чтобы заинтересовать бульварные газеты и привлечь еще больше внимания к магазину.

Откуда он, такой образ, взял свое начало? И на кого он был рассчитан? Казалось, Макларена ничуть не смущало их положение: скандальную славу они приобретали гораздо быстрее, чем расширялся их магазин или чем им удавалось заработать. Вивьен доверяла Малкольму, его умению придумывать и обновлять стиль магазина, а сама в это время занималась более простыми, но важными делами: шила все больше и больше эпатажной одежды. Благодаря ей такой простой предмет одежды, как футболка, полностью изменил свой облик. Иногда говорят, что именно Вивьен придумала футболку с надписями, хотя точнее было бы сказать, что это заслуга Томми Робертса, а если быть точнее, то созданием таких футболок мы обязаны маркировке обмундирования времен Второй мировой войны и американским рекламным кампаниям 1950-х годов. И все же именно Вивьен и панк-культура популяризировали футболки, которые сейчас увидишь на ком угодно, – с шуточными надписями или афоризмами во всю грудь. Об этой моде на эффектные высказывания Том Стоппард сказал презрительно: «Нет такой философии, которую нельзя было бы поместить на футболку». Вивьен и панки, безусловно, были популяризаторами футболок с надписями, и признать это, по ее мнению, потомки просто обязаны. Вивьен придумала совершенно новый способ украшать футболки, а затем и другие предметы одежды – при помощи техники бриколажа. Например, пришивая пластиковые карманы, в которые можно вкладывать сигаретные карточки. Или заклепки и цепочки и даже резиновые камеры от шин. И еще потрясающая идея – если не для современного искусства, то для моды точно – брать разные остатки, например куриные кости или крышки от бутылок, и превращать их в модную деталь. «Очень кропотливая работа. Я заливала клей в крошечные куриные косточки, а они крошились. Очень трудоемко. Но оно того стоило».

Не следует забывать, что Вивьен, которую давно считают одним из величайших кутюрье нашего времени, имела и имеет серьезное влияние как графический дизайнер. В 1969–1979 годах они с Малкольмом и другими соавторами создавали изображения, в основном для футболок, которые стали частью нашего общего визуального языка. Во-первых, они придумали наносить на одежду надписи. Надписи в современном искусстве десятки лет использовались как троп в художественных кругах, в течении под названием «леттризм». Вивьен с Малкольмом еще на Серли-Корт начали экспериментировать с рукописными шрифтами, которые потом печатали, и Вивьен сомневается, чтобы кто-то на Кингз-Роуд, 430, делал так же. Разборчивому почерку Вивьен, учительницы начальных классов, нашлось совершенно новое применение: им переписывались слова песен и отрывки из легких порнографических изданий. Одна из знаковых идей Вивьен – разделить футболку на две части и составить списки того, что принимаешь и отвергаешь, любишь и ненавидишь. Сама мысль о списках появилась у Нэнси Митфорд, а может, и до нее, но никогда ее не воплощали в моде и уж тем более на футболке. Позже Макларен, как обычно, отрицал, что это придумала Вивьен, кто-то говорит, что автором ее был Берни Роудс, однако не удивительно ли, что фраза «Однажды утром ты проснешься и поймешь, на какой стороне кровати лежал» написана точно таким же почерком, как у нее. Список того, что ненавистно, включал имена коммерциализированных поп-артистов – вечных мишеней прессы: Лео Сэйера, Дэвида Эссекса, «Top of the Pops». А также названия изданий «Vogue» и «Harper’s & Queen» и когда-то любимой Вивьен марки одежды «C & A». В колонке с любимыми вещами значилось все, что у Вивьен ассоциировалось с рок-н-роллом, а также название субкультуры руд-боев с Ямайки, имена Джими Хендрикса, Игги Попа и название группы, о которой тогда еще никто не слышал, – «Kutie Jones & His Sex Pistols». Этот список был прародителем подобных списков, которые с тех пор, к лучшему или к худшему, прочно закрепились в изданиях о моде и стиле. А еще такие списки стали эффективным способом заявить о своих предпочтениях, выразить свою принадлежность к той или иной группе людей, что способствовало продаже первых вещей в стиле панк.

Правда, леттризм представлял собой лишь одну сторону «графической вселенной» Малкольма и Вивьен. На футболки, которые они продавали на Кингз-Роуд по цене от 2 до 7 фунтов за штуку, что «вообще-то было очень умеренной ценой, ведь на создание некоторых из них уходили долгие часы», помещали высококонтрастные изображения, футболки распарывали, иногда перешивали швами наружу, зачастую дополняли молниями и прожигали сигаретой. Цена и значимость нескольких сохранившихся с тех пор экземпляров для истории моды не поддается оценке. Они давали пищу для зрения и для ума и, несмотря на то что на первых порах их покупали мало, оказали на моду неизмеримо огромное влияние. Кроме того, первые футболки Вивьен помогли задать вектор в развитии графического искусства и формировании образа компании «Vivienne Westwood Group» как новатора по части рисунков на ткани и аксессуаров. Выберите какой-нибудь образ, допустим из высокого искусства или современной поп-культуры; поместите для сравнения с ним рядом другой – ставящий под сомнение изначальную задумку или попросту возмутительный. Расположите его на предмете одежды или так, чтобы некоторые детали открывались только при ближайшем рассмотрении. Продайте. Эпатируйте. И ждите, когда написанная о вас колонка в газете или журнале повлияет на продажи.

С годами модели становились все более необычными и эпатажными. Технику, в которой работала Вивьен, Малкольм снисходительно именовал «картофельной печатью» – в некоторых случаях технически она таковой и являлась. Теперь ее использовали для нанесения знаковых образов и табуированных изображений. Одна из самых долгоживущих моделей, которую до сих пор продают в магазине «World's End», – простая футболка с изображением обнаженной женской груди на подходящей высоте. «Эту модель обожал Пол Кук» из «The Sex Pistols», а скандальную популярность она обрела после того, как в ней в 1973 году на обложке одного из журналов появился Элис Купер. На других футболках печатали знаковых персонажей из детства и юношества Вивьен – Микки-Мауса, Белоснежку, Мэрилин Монро – в нелепом и эпатажном виде. Ухо героя с диснеевского логотипа превратили в анархистскую букву «А», а Белоснежку нарисовали совершающей половой акт с ее гномами. Эти футболки были конфискованы полицией Челси после того, как один из жителей Кингз-Роуд подал жалобу. «На самом деле это было смешно. Никто ни разу не конфисковал наши футболки с надписью «Как сделать «коктейль Молотова». Зато они приходили за всем, что позволяло им обвинить нас в «хранении изображений непристойного содержания». Да и Дисней протестовал, так что нам пришлось прекратить. Сейчас бы им уже не удалось нас остановить: срок авторских прав истек. Как-то Джордан спрятала весь наш ассортимент футболок в мешки для мусора и положила их у входа в квартиру этажом выше, куда мы ходили в туалет. Вообще нас возмущало, когда у нас изымали футболки. Мне это до смерти надоело, но зато я еще сильнее чувствовала, что обязана и дальше придерживаться своей линии».

Та самая скандальная футболка с изображением двух ковбоев

Изображения на тех футболках по-прежнему смущают. Вот, например, фото панков-гомосексуалистов, занимающихся групповым сексом, и отсылающая к образу английского драматурга-гомосексуалиста Джо Ортона фраза «Навострите ваши уши». Или два ковбоя, голые ниже пояса, стоят лицом друг к другу, а их поникшие пенисы почти касаются друг друга. Эта футболка с ковбоями, попадающая в категорию гомосексуальной порнографии (а Малкольм любил, чтобы в магазине было много винтажных и порнографических атрибутов), до сих пор вызывает бурную реакцию. Изображение на ней, как бы оно нас ни смущало, проникнуто нежностью и сексуальностью, характеризующими отношение Вивьен к сексу, и заставляет задуматься о значимости фаллических символов в моде. А еще из-за этой футболки арестовали друга Вивьен Алана Джонса, по обвинению в «выставлении на публичное обозрение непристойных изображений». «Мы с Аланом познакомились еще в отеле «Портобелло». Там жил и молодой Пол Гетти, и мы с Малкольмом поздним вечером ходили туда выпить, так что мы довольно хорошо знали друг друга. Алану нравилась наша одежда». Кроме того, среди «неподобающих» футболок оказались и футболки с изображением «The Sex Pistols», на которых название группы было напечатано прозрачно-розовым, как презерватив, шрифтом и многократно повторялось изображение не достигшего половой зрелости мальчика с сигаретой в руке. Удивительно, но сейчас это одно из немногих изображений, которые, пожалуй, вызывают больше возмущения, чем вызывали в те времена, когда они были созданы, и при этом продаются хуже, чем тогда. В скандально известной футболке с написанным желтым шрифтом поверх фотографии Монро словом «моча» сочетаются символика эры рок-н-ролла (а надо сказать, что наследники Джеймса Дина и Мэрилин Монро очень хорошо нажились в начале 70-х на возрождении рок-н-ролльной культуры 50-х годов) и жесткая порнография. Каждую руку Мэрилин украшают эякулирующие пенисы, направленные на богиню экрана, а поперек ее лица желтыми, как моча, шнурами вышиты в стиле Джексона Поллока капли разлитой семенной жидкости. Сын Вивьен Бен помнит, как его мать делала эту футболку: «Я сидел в уголке и делал домашние задания, пока мама шила, и вот, когда она сделала футболку с Мэрилин Монро, я спросил: «Мам, я не понял, она тебе нравится или нет?» А она ответила: «Дело не в этом, я просто хочу шокировать людей, изображая мочу». А когда она как-то карандашом пририсовывала член Иисуса к перевернутому кресту свастики на футболке с надписью «Разрушай», а я в этот момент опять делал домашнюю работу, помню, я подумал: «У меня весьма эксцентричная мама».

Пожалуй, ничего удивительного, что футболка с «Кембриджским насильником» вызвала самые бурные споры, ведь на ней возникали образы не богини экрана Мэрилин и не Мессии, а недавно убитых выпускниц университета. Споры она вызывает до сих пор. «Это единственная вещь, о создании которой я жалею», – признается Вивьен. И одна из немногих дизайнерских вещей, за которые она когда-либо извинялась. Говорили, что серийный насильник, о котором идет речь, носил полностью закрывающую голову фетиш-маску, наподобие тех, что в то время продавались в магазине Вивьен. Тогдашнего управляющего магазином, Майкла Коллинза, допрашивала полиция. «Малкольм только вернулся из Америки, где занимался созданием музыкальной группы, и первое, что он предложил, услышав новости, – это сделать такую вот футболку с насильником». И Вивьен сшила футболку: на ней под маской был изображен недавно скончавшийся, предположительно после садомазохистского акта, менеджер группы «The Beatles» Брайан Эпстайн и стояла надпись «Тяжелый выдался денек». «Футболка стала частью кампании Малкольма «Защити извращенца», идеи «Англия – страна эксгибиционистов» и призыва предоставить детям «сексуальную автономию», чтобы показать, какое вокруг них царит лицемерие. Малкольм главным образом торговал эпатажем, а не занимался политикой. Думаю, шокировать общественность, к примеру, изображением свастики, аккуратно перевернутой, дабы не создавалось впечатление, будто ты сторонник нацизма, – это еще ничего. Но создавать футболку с насильником – это был перебор».

Вивьен размышляет: «По фасону футболка – простой и красивый предмет одежды. Видна ткань, очертания тела, но и образ в целом: это холст». И раз уж футболка – холст, то с ней можно проводить любые эксперименты, поняла Вивьен. Она опробовала все: поп-арт, леттризм, природные материалы, бриколаж. На футболке сошлись мода, секс, политика и искусство. Вивьен говорит: «Моя работа и тогда и сегодня состояла в том, чтобы бороться с истеблишментом, попытаться определить границы свободы и собственные возможности, и самым заметным проявлением моих исканий стали футболки». Политизация одежды стала еще одним подарком, который Вивьен и Малкольм преподнесли современной культуре. Они подготовили почву для других, в частности для дизайнера Кэтрин Хэмнетт. Еще в начале 70-х они создали предпосылки для возникновения панка, смешав злобу и ярость со скукой и пропустив их через призму сексуальной вседозволенности, у которой не было недостатка в приверженцах среди раскрепощенной молодежи. Так что, в некотором смысле, оставалось только ждать, когда наступит подходящий момент, чтобы переименовать «Too Fast to Live Too Young to Die» в «SEX».

Секс или, по крайней мере, идея секса имела для Малкольма невероятное значение. Вивьен утверждает, что для нее сперва это было не так. Половой импульс и образы сексуального поведения и сексуальных отклонений (цепи, резина, фетиш-одежда, не говоря уже о высоких каблуках) стали для них обоих символами освобождения, что категорически не сочеталось с их вегетарианством и, по свидетельству Вивьен, сексуально умеренной семейной жизнью. «Сексуальная мораль, сдерживающая стремление к свободе, – писал Малкольм, – и силы, подчиненные авторитарным интересам, черпают энергию в подавленной сексуальности». Освободиться сексуально означало освободиться политически, а Вивьен считала это своим долгом. Только и всего. Образы, связанные с подавлением своих желаний и со странными сексуальными пристрастиями, были частью широкомасштабной пропаганды, которая апеллировала к тем, кто хотел свободы. И именно поэтому семидесятитрехлетняя Вивьен сидит сейчас с вязанием в своей студии и объясняет, почему и каким образом она пришла от создания зажимов для сосков к «Климатической революции».

«Единственная причина, по которой я занимаюсь модой: я хочу разрушить понятие конформизма. Меня интересует только то, что отвечает этой идее. В магазине «Let It Rock» мы начали с образа 50-х. Обклеили все стены страницами из порножурналов 50-х с пышнотелыми красотками – будто подвергшимися насилию или потерпевшими кораблекрушение искусительницами. Кроме того, 50-е годы вдохновили меня на короткую стрижку. У меня были мягкие волосы, поэтому я перекрасилась в блондинку, чтобы они стали жестче и лучше держали форму. Потом я стала их отращивать, но по-прежнему делала так, чтобы они торчали вверх или в стороны, и такая прическа нашла своих последователей. Никто раньше ничего подобного не видел». А вскоре и магазин изменился: в ассортименте появились цепи и кожа (в «Too Fast to Live…»), потом – садомазохистские вещички и высокие шпильки, а позднее – стиль городских партизан, панк. Секс так и витал в воздухе, поэтому магазин так и назвали.

В 1974 году магазин Вивьен и Малкольма в третий раз сменил свой облик. Старая рифленая железная вывеска времен Томми Робертса еще частично проглядывала из-под новой, которую украшали гигантские, все заглавные, розовые буквы из резины, составлявшие название «SEX»; а ниже красовался афоризм Томаса Фуллера: «Хитрость всегда красиво наряжена, а правда любит быть голой». Интерьер магазина тоже снова изменили, краской из баллончиков нарисовав на стенах порнографические граффити (там до сих пор продаются крылатые пенисы – сережки и запонки) и разбросав повсюду пределы мечтаний извращенцев-порнографов: замки, резиновые шторы, цепи, плетки, наручники. «SEX» ни снаружи, ни изнутри совсем не был похож на магазин. Даже заходить в него было как-то ненормально – как если бы ты занимался сексом на Таймс-сквер или на какой-нибудь улочке в Сохо». Марко Пиррони из группы «Adam and the Ants» вспоминает: «Вивьен ходила по магазину в брюках из искусственной кожи и красила губы темно-красной помадой. Выглядела она великолепно».

«Мне казалось, я похожа на принцессу с другой планеты, – говорит Вивьен. – Я считала, что выгляжу лучше некуда. Особенно мне нравился мой образ в стиле нашего магазина: резиновые чулки и футболка с порнографическими рисунками, шпильки и торчащие колючие волосы. Стоит сказать, что «Mr Freedom» сильно повлиял на меня, придав уверенности в себе, когда я одевалась в стиле «межгалактической» девушки. Все машины останавливались, когда я выходила на улицу в своем резиновом неглиже…»

«SEX» намеренно смущал людей. Как говорит сын Малкольма, его блестящий «антименеджмент» заключался, в частности, в умении почувствовать, что мрачная сексуальность и дерзость найдет своих поклонников и постоянных покупателей. Одежду из «SEX» покупали не меньше, чем любую другую, и носили как знак отличия, гордясь, что побывали в этом магазине. И в этом смысле одежда из магазина Вивьен и Малкольма была отражением и личного мнения, и политической позиции: она естественным образом дополняла вклад Жермен Грир или Камиллы Палья в современное общество, став громким проявлением сексуального бунта. Покупателями были совершенно разные люди. Магазин притягивал проституток, эксгибиционистов и вуайеристов, вызывавших временами ужас у Вивьен. «Иногда кто-нибудь спрашивал, где тут у нас девочки, и мне приходилось объяснять: «У нас тут вообще-то не бордель». Правда, мы с некоторыми проститутками и людьми, считавшимися «извращенцами», стали хорошими друзьями. Например, с Линдой Эшби, лесбиянкой и доминатрикс, мы ходили в лесбийский клуб «Louise’s» в Сохо». Как сказал Адам Энт, и тогда и сейчас постоянный посетитель магазина на Кингз-Роуд, 430, магазин в своей инкарнации «SEX» был «одним из самых лучших в истории». Его вспоминают многие покупатели от Джерри Холл до Брайана Ферри и Джонатана Росса, с теплотой говоря о том, какие поразительные и по-революционному модные вещи там продавались, как здорово в них обыгрывались сексуальные отклонения и скандальные образы. В том, что магазин так хорошо помнят и что он часто появлялся на фотографиях, немалая заслуга двух работавших в нем в то время продавщиц: Крисси Хайнд, которая позже стала солисткой группы «The Pretenders», и «продавщицы-богини», которую все звали просто Джордан. Она привлекала посетителей, став в период зарождения панка такой же «девушкой с плаката», как сама Вивьен. «Когда со мной познакомился Энди Уорхол, он был разочарован, – вспоминает Вивьен, – потому что думал, что я – Джордан, точнее, он видел фотографии Джордан и подумал, что это я. Она была восхитительна. Я делала из нормальной одежды потрепанную, полагая, что другие подхватят эту моду, но никто этого не сделал, пока Джордан не разорвала колготки, а затем и Джонни Роттен – свою одежду». Джордан, которую на самом деле звали Памела Рук, была дерзкой крашеной блондинкой, раньше занималась балетом, имела аппетитные формы, и ее нисколько не смущало позировать в характерной для «SEX» одежде: в прозрачных резиновых «платьях-презервативах», черной коже, трусиках с пятнами от чая и резиновом нижнем белье. Они с Вивьен дополняли образ бесшабашной доминатрикс в домашнем наряде самым необычным макияжем для глаз, помадой темных оттенков и «колючими» прическами. На то, чтобы одеться и отправиться на работу в «World’s End» из Сифорда в Сассексе, Джордан тратила больше двух часов. «Британские железные дороги» предоставляли ей собственный вагон первого класса, чтобы не смущать других пассажиров и предотвратить драки, что подтверждало идею Вивьен о том, что необычная одежда может подарить человеку лучшую жизнь. Владелец одного клуба Майкл Костифф вспоминает, что Джордан «затмевала все вокруг. Она была похожа на богиню».

Когда диктор службы новостей Реджинальд Босанке или другие знаменитости делали Джордан откровенные намеки, она за словом в карман не лезла. Могло показаться, что одежда из «SEX» к чему-то такому и призывает, но задумывалась она с иным смыслом. Магазин притягивал сильных женщин, будь то покупательницы или продавцы, и все они отражали личный стиль Вивьен и помогали ему оформиться. Беллу и Розу Фрейд, дочерей художника Люсьена Фрейда, наняли отчасти за их выразительный внешний вид. «Меня всегда привлекали сильные и красивые женщины», – говорит Вивьен. Одним из заданий Крисси Хайнд, когда она работала в магазине, было позировать на шпильках и в одежде с пряжками для серии фотографий, включая ту, на которой у нее, Вивьен и Джордан на ягодицах помадой написаны буквы, вместе составляющие слово «SEX». Постоянными покупателями магазина стали будущий лидер группы «Banshees» Сьюзи Сью, актриса и ведущая из Ливерпуля Марджи Кларк, имевшая свое видение панк-поп-музыки Тойа Уиллкокс и клубный промоутер Джерлинда Костифф. Чтобы тебя взяли в магазин, нужно было в первую очередь быть преданным делу и уверенным в себе, так что там подобрались незаурядные сотрудники. «Они привлекали тебя тем, – писал один из членов группы «Adam and the Ants» о собранной Вивьен команде, – что им нужно было либо все, либо ничего».

Слева направо: Даниэль, Алан Джонс, Крисси Хайнд, Вивьен и Джордан. Хозяйка магазина и его постоянные посетители составляют название своего любимого заведения

Ассортимент фетиш-одежды и одежды с пряжками был представлен почти в одном только черном цвете. Расспрашивая об этом Вивьен, я привел ей слова Малкольма Макларена. «Черный обозначал отказ от рюшечек, – провозгласил он. – Нигилизм. Скуку. Пустоту… Мотивы секса, примененные в моде, становятся фетишем, а фетишизм – само воплощение молодости». «Да, пожалуй, – призадумалась Вивьен. – Я до сих пор часто так говорю и верю в его слова о том, что «фундаментальную веру молодежи в свое бессмертие» ей «требуется снова и снова подкреплять… а фетишизм – это необходимое лезвие бритвы, пьянящая граница между жизнью и смертью». Да, я верю в это. И много об этом говорю». Возможно, вполне закономерно (снова процитируем Малкольма), что магазин и дизайнеры с такой радикальной реакцией на свое время «повлияли на музыкальные вкусы эпохи». А Малкольм и Вивьен к этому моменту уже 10 лет вращались в музыкальных кругах Лондона и познакомились с разными музыкальными стилями. Этим дизайнерам очень захотелось создать свою музыкальную группу.

«Моим лучшим нарядом в те годы – причем его можно было купить у нас в магазине – была короткая резиновая юбка, которую мы добыли по объявлению в «Exchange & Mart». Она плотно облегала ягодицы и была собрана в складки на талии, ее можно было даже считать предметом высокой моды – так хорошо она была сделана. Совсем как вещь от Шанель, только из резины. В то время я обожала носить эту юбку, надевая к ней бирюзовую футболку со сделанной фиолетовыми чернилами надписью порнографического содержания – я их писала бамбуковой палочкой на «бунтарских» футболках – и с горизонтальным разрезом прямо над грудью, а со всем этим – мужские остроносые туфли бледно-синего, переходившего в серый цвета и телесного цвета колготки. Вот так я выглядела».

Так зародился панк – добротная смесь фетишизма, бриколажа, леттризма и особых взглядов. Вивьен и Малкольм шутили, что продают «резиновую одежду для офисных работников», однако их покупателями были в основном молодые лондонцы – любители развлечься в клубах, в частности «контингент из Бромли»^[11] – бездельники из Южного Лондона, отъявленные смутьяны вроде Саймона «Боя» Баркера, Билли Айдола, Филипа Сэлона и Стива Северина, а еще – постоянная группа людей с тайными сексуальными фантазиями и любителей резиновой фетиш-одежды. Гениальность маркетинговой политики состояла в том, что вокруг магазина и его сотрудников создавался скандальный ореол, а футболки продавались просто благодаря тому, что напоминали о ярко выраженной сексуальности других вещей в магазине и его интерьера. Малкольм и Вивьен нашли в порочных излишествах городской молодежи вдохновение для себя как дизайнеров, а Малкольм к тому же – для формирования своей политики сексуальной конфронтации: «Все началось с интереса к любым формам молодежного бунта, с тедди-боев и рокеров. К этому мы добавили элемент сексуальности». И тут началось.

Нью-йоркская куколка

Рембо написал бы о городе-монстре… а он такой и есть сегодня, в 1973 году. Именно об этом мои песни.

Дэвид Йохансен, солист «The New York Dolls»

Панк вряд ли родился бы без Вивьен и Малкольма. Что-то точно зародилось бы, может, это даже называли бы «панком», но выглядел бы он иначе, даже в Америке. А образ очень много значил.

Крисси Хайнд, солистка «The Pretenders»

«Давай вернемся немного назад, и я кое-что объясню. Про «The Sex Pistols» я расскажу попозже, а сейчас я хотела рассказать о Нью-Йорке».

Вивьен благодарит Тайзер за чай и письмо, которое нужно подписать, – что-то для «Amnesty International» – и возвращается к рассказу о панке.

Все дело в том, кому верить. Панк зародился в Нью-Йорке или в Лондоне, в 1974 или 1975 году. Для одних людей панк был только музыкальным стилем, для других, в основном лондонцев, – скорее внешним образом, а для третьих – искусством. Но, без сомнения, зарождение панка связано и с Нью-Йорком, и с Лондоном: его характерные черты и антураж – выражение страхов горожан, неуверенных в будущем. Американской столицей панка был Манхэттен, а центром в середине 70-х – два ночных клуба в центре города, «CBGB» и «OMFUG»: «Кантри, блюграсс и блюз» и «Other Music for Uplifting Gormandizers» («Другая музыка для возвышенных гурманов»), которые своим стилем отражали стиль магазина «Too Fast to Live…». Похоже, панки любили акронимы. Может, потому что их легче было поместить на футболку. Или все дело просто-напросто в том, что они боялись объяснить – или не объяснить – значение непосвященным. В Нью-Йорке место, которое принято считать колыбелью панка, появилось благодаря Хилли Кристалу на улице Боуэри, 315, в районе Ист-Виллидж. В то же время в Лондоне панк-течение, бесспорно, вращалось вокруг магазина на Кингз-Роуд, 430. Неспроста на недавней выставке в нью-йоркском Метрополитен-музее были точно воссозданы оба места. Напоминали они студии-близнецы какого-нибудь великого художника или место совершения громкого преступления. В некотором смысле и то и другое соответствовало действительности. Связующим звеном, нитью творческой энергии, которая тянулась от Боуэри до лондонской Кингз-Роуд, были Вивьен с Малкольмом.

В августе 1973 года нескольким магазинам с Кингз-Роуд прислали приглашение продемонстрировать свои товары на ежегодном мероприятии в отеле «MacAlpine» на Манхэттене – Национальном шоу бутиков. По сути оно представляло собой просто выставку-продажу, однако ее участники должны были занимать очень узкую коммерческую нишу. Такую, чтобы они никогда не смогли дорасти до размеров универмага. И все же участие в этом мероприятии могло бы стать для магазинов рекламой, что принесло бы гораздо больше выгоды, нежели заключенные на шоу сделки. Весной 1973 года Вивьен стала планировать поездку на шоу и договорилась со своими родителями, что Бен и Джо проведут очередное лето с ними, чтобы они с Малкольмом могли впервые поехать в Штаты.

«Я впервые побывала в Америке в 1973 году. Мы ездили с Малкольмом и нашим другом Джерри Голдштейном. На этой фотографии он перед магазином «Too Fast to Live…», значит, она сделана в 1973-м, мы тогда назывались «Let It Rock», но уже находились в процессе смены названия. Как я ждала этой поездки! В то время мне очень нравилась Америка, но, когда я туда приехала, там была такая разруха – совсем не похоже на блестящий Готэм из комиксов про Бэтмена! А еще там было невероятно, невообразимо жарко – и мне приходилось набирать ванну холодной воды, и я то и дело залезала в нее; кондиционеров нигде не было. Первое, что мы сделали в наш первый день в Нью-Йорке, – не успев распаковать чемоданы или начать продавать вещи, мы отправились на «Фабрику», студию Энди Уорхола. Нам казалось, что именно ради этого все и приезжают в Нью-Йорк. В ту поездку я в основном носила облегающий комбинезон из лайкры-стретч, похожей на твид в «гусиную лапку», к нему был пришит вязаный бюстгальтер из мохера, а на спине были завязки со стразами. Я носила его с ботинками как у Робин Гуда, их кромки, словно колпак шута, напоминали зубчатые стены замка. Малкольм приметил их в витрине магазина товаров для балета «Freed», – видимо, они предназначались для какого-нибудь танцовщика. Я не снимала эти ботинки всю поездку, просто обожала их… Так выглядел мой лучший нью-йоркский наряд, но еще я надевала коротенькие разорванные топы и все такое. Было очень жарко…»

В середине 70-х в доки нью-йоркской реки Гудзон, где заправляла мафия, каждый день приходили из Европы океанские лайнеры. Вивьен, Малкольм и его приятель по колледжу Джерри Голдштейн прилетели в аэропорт Ла Гуардия с кучей чемоданов с образцами одежды: с таким количеством было бы удобнее добираться до Америки по океану. Но они не планировали надолго оставлять магазин на Кингз-Роуд и мальчиков. Так что поклажа у них оказалась солидная. Они остановились в отеле «MacAlpine», обустроив в спальне магазин – инсталляцию с футболками, одеждой тедди-боев и рокеров, а также всякой рок-н-ролльной атрибутикой. Из купленного в центре города маленького портативного магнитофона гремели хиты Джерри Ли Льюиса и Билла Хейли. Посетители приходили и уходили. Но никто ничего не покупал.

«Сперва мы пошли в отель «MacAlpine», он прямо через дорогу от универмага «Bloomingdale», и я даже помню, одной из букв в названии магазина не хватало – так выглядел Нью-Йорк в те годы, – а еще помню, что одежда в витринах напоминала вещи из подвала с уцененными товарами. В общем, я расхаживала по фойе, ведь я хорошо выглядела, и Джерри Голдштейн в одежде в стиле тедди-боев тоже, а вот где Малкольм был, я не знаю, но, пожалуй, в фойе его не было, – так мы пытались привлечь покупателей, но место для этого оказалось катастрофически не подходящим. Мы не продали ни единой вещи!

Зато за полгода до этого в наш магазин в Лондоне заходили участники музыкальной группы «The New York Dolls»^[12], и вот они заглянули к нам в отель «MacAlpine», где мы выставляли одежду в нашей спальне. Мы пошли с ними в клуб «Max’s Kansas City», танцевали и веселились. Прежде я думала, что в таких модных местах и должна собираться американская молодежь. Те самые, которых стали называть тинейджерами. Более того, вот что я тебе скажу: у меня были свои представления о мужчинах-американцах, об их фигурах. Когда родители заведовали почтовым отделением в Харроу, а потом в Руйслипе, неподалеку располагалась американская военная база, она там осталась еще со времен войны и вплоть до 50-х, и там был бассейн, и я считала, что американские солдаты – это такие сильные и сексуальные парни. Такими вот мне представлялись американцы… Романтические мечты обо всех американских мужчинах, даже об их солдатах, ну, например, Элвис в военной форме или что-то вроде того… И даже во время и после поездки в Штаты мне по-прежнему казалось, что Америка вдохновляет – у них было кино, мужчины, фильмы Энди Уорхола, Джо Даллесандро: он был хорош, очень хорош. Но, видишь ли, все это было лишь в моем воображении, а вовсе не в реальности».

В начале 70-х альтернативные музыкальные сцены в Лондоне и Нью-Йорке уже во многом были схожи. Некоторые ньюйоркцы знали о существовании «Let It Rock» на Кингз-Роуд. Так что в спальне-инсталляции Вивьен в «MacAlpine» вскоре появились Элис Купер и Сил Сильвиан, ритм-гитарист из «The New York Dolls». Сильвиан и его коллега по группе Джонни Сандерс уже встречались с Вивьен в Лондоне, в ее магазине; они не сомневались в том, что создаваемая ею одежда как нельзя лучше подходит для группы: она была эпатажной, театральной, бросающейся в глаза; кроме того, она украшала худые фигуры любителей повеселиться. «Мы обожали наряжаться, – говорит Сильвиан. – В Америке всем плевать на одежду, зато в Европе кто-нибудь непременно говорил: «Ого, какие у тебя обалденные штаны!» И ты всем казался крутым». Сильвиан предложил Вивьен съехать из «MacAlpine» и поселиться в его любимом отеле «Chelsea». Там-то и началось их настоящее нью-йоркское приключение.

Вивьен 32 года. С сигаретой «Житан», 1973

Сильвиан был одной из трех ключевых фигур группы «The New York Dolls», они вместе с Джонни Сандерсом и Билли Марсия были помешаны на одежде, а сам Сил иногда приезжал в Лондон. Все трое знали о существовании магазина на Кингз-Роуд, 430. «The New York Dolls» появились в 1972 году, бас-гитаристом у них был Артур Кейн, а солистом – Дэвид Йохансен. Стиль и образ группа частично заимствовала у жанра глэм-рок и у андрогинной театральной эстетики Джаггера и Боуи, добавив манхэттенские черты и взяв кое-что от Уорхола. «The New York Dolls» стремились шокировать, им нравилось экспериментировать с гендерными стереотипами и бунтарскими идеями, так что у них с Вивьен было много общего. А еще они пользовались меркнущей славой «Фабрики», выставлявшей напоказ трансвестизм, населенной мужчинами традиционной и нетрадиционной ориентации, любившими переодеваться в женскую одежду. Когда Йохансена спросили, бисексуал ли он, он ответил: «Нет, чувак, я трисексуал: я попробую все».

Не слишком гармоничные скрипы и визги, доносящиеся со сцены, и зловещее кривлянье были Вивьен и Малкольму в новинку. Правда, позже все это станет непременными чертами сценического образа панк-исполнителей Великобритании. «The New York Dolls» и Элис Купер, еще один любитель одежды из магазина на Кингз-Роуд, 430, дали Малкольму ключи к панк-революции, которую Вивьен готовила в Лондоне, и Макларен начал обхаживать группу: он выполнял роль неофициального менеджера, или «галантерейщика», как язвительно заметил Йохансен, прорицателя, гипнотизера и стилиста. «The New York Dolls» стали смыслом моего пребывания в Нью-Йорке, – объяснял позже Макларен. – Приключением, в котором я хотел поучаствовать».

А пока что Вивьен и Малкольм переехали в «Chelsea». В отеле, где бродили призраки бывших постояльцев, среди которых были Фрида Кало и Дилан Томас, Джими Хендрикс и «The Door’s», они обустроились и распаковали чемоданы с одеждой. Место во всех смыслах оправдывало их ожидания. «Отель «Chelsea» не похож на американский, – как-то сказал Артур Миллер, проживший в нем 6 лет после развода с Мэрилин Монро. – Ему неведомы ни пылесосы, ни правила, ни стыд». Несмотря на духоту, Вивьен отель очень понравился.

«Chelsea» располагался на Западной 23-й улице и к 70-м годам, в преддверии своей кровавой славы, растерял последние остатки респектабельности. Царившее в нем насилие, эксцентричность постояльцев и их пристрастие к мрачным забавам превратило этот отель в легенду. Как-то в «Chelsea», в том же номере, где жили Вивьен и Малкольм, останавливался Джек Керуак с Гором Видалом, и это единственный подтвержденный случай, когда Керуак провел ночь с мужчиной. Вивьен вспоминала, как Малкольм рассказывал ей, что видел в соседнем номере обрисованный мелом контур тела убитого: «Хотя, возможно, это неправда. Малкольм всегда отличался богатой фантазией». В «Chelsea» творилось бог знает что, но вместе с тем там рождались творческие проекты и творческие эксперименты, а еще с ним ассоциировали сильную литературную и художественную традицию. Там творили Марк Ротко и Ларри Риверс; частично они платили за проживание своими работами, так что, когда в отель заселилась Вивьен, он был чем-то средним между авангардной художественной галереей, рок-клубом и запущенным притоном любителей кокаина.

В то время в «Chelsea» царил Стэнли Бард, управлявший отелем более 50 лет. Прямо как Вивьен, «Стэнли серьезно верил, что искусство меняет мир и двигает вперед цивилизацию, – вспоминает британский писатель Барри Майлз, столкнувшийся с Вивьен в коридоре. – Думаю, он считал в некотором роде своим долгом дать этим людям крышу над головой. Многие его обдирали как липку, но он по-прежнему давал пристанище всем бездомным, которым нечем было платить, но зато они могли улучшить репутацию отеля». Вивьен с Малкольмом сразу же попали в эту категорию. В то время в отеле жили подружка Джина Крелла Нико и «суперзвезда» Энди Уорхола Вива. Еще там обитал Квентин Крисп, а также Джордж Кляйнзингер, американский композитор, с которым делили номер питон длиной 3,5 метра, ручной аллигатор и подружка двадцати с чем-то лет. А Кляйнзингеру в 70-х было уже лет под сто. Так что Малкольм и Вивьен попали точно по адресу и быстро влились в коллектив вместе с Сильвианом и Джонни Сандерсом из «Dolls». Они забросили коммерцию ради анархии, развлечений и культуры. «The New York Dolls» водили их повсюду, и казалось, никто ни за что не платил. У Вивьен и Малкольма взяли интервью для уорхоловского журнала «Interview», они развлекались в клубе «CDGB», слушали выступления Ричарда Хелла (Майерса), Патти Смит и «The Ramones». «Все вокруг нюхали кокаин, – говорит Вивьен, – его было так много, что им запросто делились со всеми. Там были Эрик Эмерсон и Вива и, конечно, Уорхол – вся тусовка с его киностудии «Фабрика». И очень много кокаина». Подруга Вивьен Дэбби Харри, которая позже стала выступать в группе «Blondie», вспоминает, что кое-какие вещи все-таки удалось продать, хотя и довольно необычным способом: «Я тогда тусовалась с «The New York Dolls», и среди их друзей/поклонников была одна девушка – Эйлин Полк. Она жила на Западной 13-й улице, в Гринвич-Виллидж. И вот однажды кто-то из нас был на ее улице и видел, как Малкольм Макларен остановился на арендованном автомобиле-универсале, припарковался, поднял дверцу кузова и начал вытаскивать из него коробки с чудесными резиновыми вещами, созданными его тогдашней девушкой Вивьен, и продавать их. На Западной 13-й улице начался невероятный ажиотаж, все как накинулись на те вещи, будто изголодались по моде!»

Несмотря на этот голод, к 1974 году Малкольм решил, что следующий переворот в духе ситуационизма он совершит не как торговец модой, а как промоутер музыкальной группы. Тогдашние нью-йоркские клубы переживали подъем. Участники «The New York Dolls» одевались в резиновую одежду, носили собачьи ошейники и тусовались с Игги Попом и Лу Ридом, а также с молодыми завсегдатаями клубов – героинщиками, которые и составляли их основную аудиторию. Клубный промоутер Хилли Кристал, который ангажировал «The New York Dolls», познакомил Вивьен и Малкольма с Элисом Купером и Майклом Джи Поллардом, которые тем жарким нью-йоркским летом пришли к ним в «Chelsea», а Боб Колачелло пригласил их на съемку с Энди Уорхолом в офисе журнала «Interview» на Юнион-сквер. Они согласились. Малкольм в кадре говорил, Вивьен позировала, а Уорхол молчал. Еще они вместе с поэтессой Патти Смит ходили на частные вечеринки «Dolls» и даже как-то поздней ночью оказались в квартире Йохансена, где проходило первое прослушивание новой пластинки группы. В то время Вивьен и Малкольм еще предпочитали рок-н-ролл, так что услышанное их потрясло – «музыка была такой ужасной, что с треском впадала в другую крайность – в великолепие… Именно эта извращенная эстетика вновь и разожгла интерес Малкольма к поп-музыке».

Центр Нью-Йорка дарил Вивьен-модельеру новые идеи – настоящие, не в пример кинематографичной Америке. Для Малкольма пребывание в Нью-Йорке стало поворотным моментом в его музыкальной карьере. Тем летом Малкольм нашел свою страсть в музыке, и магазин «Let It Rock» стал казаться ему всего лишь поводом к тому, чтобы стать стилистом музыкальной группы. Зато через «Dolls» Вивьен с Малкольмом познакомились с человеком, который незаметно изменил представление Вивьен об одежде, так же как сама группа незаметно повлияла на музыкальные амбиции Малкольма. Звали этого человека Ричард Майерс, но все знали его под прозвищем Хелл; он тоже был музыкантом. По части стиля он стал главным связующим звеном между Нью-Йорком, Вивьен, Малкольмом и панком.

«Ричард Хелл казался мне бесподобным. Он весь был какой-то разбитый, потрепанный, будто только что вылез из канализации, будто тысячу лет не спал и будто всем было на него плевать. И будто ему было на тебя плевать! Ричард был удивительным парнем со скучающим выражением лица, испитой, грязный, покрытый шрамами, в рваной майке. Кажется, тогда еще не было булавок, хотя, может, и были, и образ Ричарда, его всклокоченные волосы, каждая деталь так вдохновили меня, что сомнений быть не могло, что я увезу этот образ в Лондон. Дома я хотел повторить его и придать ему английские черты».

Это слова Малкольма, но, без сомнения, родились они после разговора с Вивьен, и сейчас она утверждает, что Хелл стал своего рода мальчиком с плаката в образе, который они сотворили раньше. Как и Вивьен, Хелл черпал вдохновение в истории литературы, в его случае – в эстетике саморазрушения французских поэтов Верлена и Рембо. Его спутанные волосы, намек на стиль 50-х, рваные футболки и кожаная одежда в точности соответствовали тому, что Вивьен с Малкольмом уже шили и носили сами. Зато Хелл помог связать воедино мужской образ – сомнительный в сексуальном отношении образ потрепанного жизнью и наркотиками эстета, откровенного мода, пугающего рокера… с булавками.

До сих пор ведутся споры, кто первым – Хелл, Джонни Роттен, Сид Вишес, Вивьен или Малкольм – придумали украшать одежду булавками, которые впоследствии станут таким знаковым атрибутом панка. Вивьен только пожимает плечами и говорит, что это заслуга Сида и Джонни. «Джонни носил булавку в ухе. А у Сида были розовые габардиновые штаны – как сейчас их помню, – все в дырах, порванные каким-то наркоманом, который искал дозу. Помню, Сид пришел в магазин в своих изрезанных штанах, скрепленных булавками, и с туалетной бумагой, обмотанной вокруг шеи на манер галстука. Такие были времена. Заходили девушки-ирландки с чайниками вместо сумочек, а еще был один парень с тостом с джемом на голове. Так что булавки не были чем-то из ряда вон выходящим».

А вот Малкольм, наблюдая за первыми экспериментами Хелла с потрепанной одеждой и булавками, увидев в Лондоне сумки-чайники, понял: мода может быть бриколажем. Вивьен не помнит, чтобы она была лично знакома с Ричардом Хеллом, зато для Малкольма он стал эталоном будущего панка – одетый как городской партизан, грубо нарушающий все правила приличия в облике и поведении. Образ панка начал оформляться. Если Макларен был «Дягилевым от панка», как его назвала активистка Кэролайн Кун, то Вивьен была его Нижинским и первым человеком в Англии, который облачился в полный «костюм» панка.

Когда Вивьен вернулась в «World’s End» из Америки, Джонни Роттен (Джон Лайдон) тут же приобрел одежду в обновленном ею стиле. Роттен, создавший впоследствии группу «The Sex Pistols» вместе с другими молодыми людьми, часто заходившими в магазин Вивьен, полагал, что именно она сделала образ цельным. Она же считает, что это он породил моду на булавки. Сейчас Роттен резко критикует Вивьен за то, что она стала продавать одежду, которая по своей природе должна была быть творческой «самоделкой» и выражать антикапиталистические настроения. Что тут скажешь? Некоторые рокеры не хотят идти вперед.

Отель «Chelsea» в Нью-Йорке, 1974

Забавно, но как раз из Америки и с подачи «The New York Dolls» Вивьен и Малкольм привезли свой самый спорный мотив в одежде – свастику. Йохансен заявлял, что они еще со старших классов всячески обыгрывали нацистский символ, черепа и кости: они казались им нейтральными с исторической точки зрения, как пиратский флаг, не вызывающими страха. Для поколения, не жившего во времена холокоста, свастика служила просто средством эпатажа. «Если ты хочешь заявить всем, что ты очень плохой, ты так и делаешь», – говорил Йохансен, и нацистский символ добавился к символам бунта. Однако для многих людей, в том числе и для отца Вивьен, свастика слишком глубоко и прочно связывалась не с политикой свободы, а с политикой репрессий.

«Когда мы с Малкольмом были вместе, – объясняет Вивьен, – он хотел шокировать окружающих, а я то и дело возвращалась к мотиву свастики. Однако у Малкольма, еврея по крови, были свои причины ее использовать. Мы не только отвергали ценности старшего поколения, мы отвергали и их табу». В целом в создаваемом ими образе была изрядная доля иронии и юмора. Например, они использовали настоящие «строгие» собачьи ошейники с шипами: «Ты надевал его и, по сути, унижал самого себя, но в то же время избавлялся от своего эготизма».

У «Dolls» была своя сценическая манера. Может, больше ничего особенного, зато манера незабываемая». Джонни Сандерс из «The New York Dolls»

Что-то после путешествия в Америку изменилось в стиле Вивьен и Малкольма, но к нему не просто добавились нью-йоркские черты. Магазин «Let It Rock» открывался во время возрождения интереса ко всему американскому, то же было и с создаваемым под впечатлением от Джеймса Дина «Too Fast to Live Too Young to Die». К началу 70-х годов Вивьен и Малкольм в своих работах брали за основу образ Америки из фильмов и музыки, рассказывающих об агрессивных настроениях горожан-американцев. Таковы, например, персонажи фильмов «Таксист» («Taxi Driver») и «Разыскивающий» («Cruising»), классические образы «Ангелов ада» с их эстетикой секса и смерти, герои «Заводного апельсина» Кубрика с их жутким макияжем, буйные, склонные к насилию. Вивьен начала деконструировать увиденные образы, буквально разбирая их на части и собирая в гибридные копии, чего требовали покупатели. Поездка в Нью-Йорк помогла ей осознать, какое влияние ее идеи оказывали за рубежом: ими заинтересовался Уорхол, «Dolls» хотели носить ее одежду, а Ричард Хелл вообще являл собой синтез всех идей, которые уже зарождались у нее в голове. Прибавим к этому поэтизированный нигилизм современного городского воина – символ американской мужественности, которая всегда так привлекала Вивьен. Кроме того, после поездки в Нью-Йорк обозначились перемены в личных интересах Вивьен и Малкольма, а также в их взаимном интересе. Вивьен поняла, что ее эксперименты в области моды могут сформировать образ поколения, а Малкольм еще больше уверился в том, что музыкальная группа может удачнее всего объединить искусство, музыку и ситуационистские хэппенинги. Так началась настоящая панк-революция и наметился будущий крах супружеского союза Вивьен и Малкольма.

Вивьен вернулась домой первой: нужно было следить за магазином, начинался новый учебный год в школе, да и у Доры, сидевшей с детьми, иссякло терпение. Малкольм остался в Нью-Йорке и регулярно наезжал туда весь 1974-й и 1975 год. В этом решении уже чувствовалось, что последует дальше и чего он хочет. В группе «The New York Dolls» его идеально устраивало сочетание рока с особой творческой манерой. Когда вскоре музыканты, отправившись в Лондон и Париж, выступили в «Радужной комнате» магазина «Biba» и музыкальной программе «Проба свистом» на BBC, Малкольм следовал за ними, словно преданный поклонник, иногда брал с собой и Вивьен. Он страстно желал стать их менеджером, отвечать за их стиль и выбор одежды. В Лондоне он все больше времени проводил с американцами – с Марти Бреслау и Джином Креллом, то и дело заходил в «Granny Takes a Trip», где часто бывал и Кит Ричард. А вещи, создаваемые Вивьен, теперь были проникнуты мрачными мотивами Готэма и демонстративной мужественностью Ричарда Хелла. «В ее работах начали проявляться первые признаки настоящего художника и активиста, – говорит Джин Крелл о творчестве Вивьен того периода. – В вещах Вивьен всегда были очень глубокие и разнообразные интерпретации и аллюзии. Рембо. Рокеры. Брандо. Готэм. Современные пираты. Кто в мире моды так же масштабно мыслит сегодня?» А тем временем благодаря поездкам в Нью-Йорк Малкольм начал осознавать, что их взрывоопасным идеям нужно нечто большее, нежели невероятные дизайнерские придумки Вивьен или его способности рекламщика. Им нужна музыка, своя группа и солист. «Я сочинил слова к паре песен, – написал он одному своему нью-йоркскому приятелю, вернувшись в Лондон. – Одна называется «Жил слишком быстро, умер слишком молодым». Мне нужен такой певец, чтобы…»

В конце августа 1975 года Берни Роудс, который какое-то время управлял магазином на Кингз-Роуд, приметил долговязого, с гнилыми зубами парня по имени Джон Лайдон, который поправлял на улице заколотые булавками штаны, и позвал его в магазин…

«Боже, храни королеву»

Они и правда имели это в виду, «The Sex Pistols», и мне нравились слова их песен – не только тех, что я сама написала, хотя мне нравилось сочинять [Вивьен была соавтором некоторых песен группы] и у меня получалось. Они были бесподобны, «The Sex Pistols».

Я недавно познакомилась с одним человеком, довольно пожилым, он и сказать ничего не успел, как я сразу поняла, что он бывший панк. Попросите меня угадать, кто был панком, и я вам сразу его укажу.

Вивьен Вествуд

«Может, стиль панк частично и пришел к нам из Нью-Йорка, но его образ родился у нас в магазине на Кингз-Роуд, 430. Нам в голову приходили все новые идеи, и мы с Малкольмом меняли названия и интерьер магазина, чтобы они сочетались с одеждой, которую мы продавали. Поначалу панк не стоял у нас на первом месте. Я считала себя не дизайнером моды, а человеком, желавшим бороться против устоявшегося и прогнившего порядка вещей, одевая себя и других. В итоге все наши идеи достигли кульминации в панке. Мои мысли о политике в стиле панк родились так: в то время мы только начали узнавать о существовании ужасных политиков, мучивших людей, – например о Пиночете. То есть мир кошмарен. Он жесток, коррумпирован и опасен, им управляют отвратительные люди. Так что в первую очередь панк ассоциировался с презрением. Не знаю, правда, достаточно ли это сильное слово. Презрение мы испытывали к старшему поколению, которое даже не пыталось что-то изменить. Моя мысль состояла в том, что тогда их дети вынуждены вставить палки в колеса ужасной машины для убийств.

Более или менее так и обстояли дела. Тогда же я придумала знак анархии и помещала букву «А» на все вещи подряд, заявляя, что мы анархисты. Такой была я. Малкольма не особенно интересовала политическая сторона панка, он не очень-то желал протестовать как анархист. Он просто всех ненавидел. А особенно ненавидел тех, кто обладал властью – всех вообще. Он ненавидел своих преподавателей. Ненавидел каждого, кто указывал ему, что делать. Ненавидел Ричарда Брэнсона за его влияние. Ненавидел звукозаписывающие компании. Малкольм много кого и что ненавидел. Как у Ричарда Никсона, у него был список людей, которых он считал врагами. Так что, думаю, ничего удивительного, что и меня он в какой-то степени ненавидел. Малкольм ненавидел понятие семьи. Ненавидел образ матери. И всегда, когда я была рядом с ним и мальчиками, то есть с группой «The Sex Pistols», Малкольм делал вид, будто я этакая мамка-нянька, которая тут же их отчитает, если они совершат какую-нибудь шалость или станут грубить. Вечно он говорил: «Не рассказывайте ей». Он, Малкольм, иногда был ужасен. Я не то чтобы обижалась, но это, как бы правильно выразиться, утомляло».

Магазин «Too Fast to Live Too Young to Die» просуществовал на Кингз-Роуд с 1972 по 1974 год, а «SEX» – с 1974 по 1976. В 1977 году, когда королева отмечала серебряный юбилей своего правления, магазин заколотили досками, ожидая, что фанаты футбольного клуба «Chelsea», проходя мимо, как обычно, будут бить окна. Затем на вывеске граффити написали новое название – «Seditionaries» (то есть «Атрибуты мятежа»). «Ведь все те годы я подстрекала к мятежу, – говорит Вивьен, – создавая одежду для героев, провокационную – провоцирующую восстание». Макларен говорил, что магазин тех лет после их возвращения из Нью-Йорка был «раем для лишенных права голоса, который, в свою очередь, помог создать феномен, известный как панк-рок». По мнению общественности и СМИ, проявляющим к магазину все больший интерес, именно на Кингз-Роуд, 430, нужно было искать смысл зарождавшейся панк-культуры, и из года в год Вивьен упорно вызывала сенсацию. Одежда из «Seditionaries» соединяла в себе все эксперименты Вивьен. Некоторые вещи, например футболки, рваные и с надписями, были постоянным атрибутом ее коллекций, а расположенные в самых непредсказуемых местах молнии помогли плавно перейти от фетиш-моды «SEX» к основной символике панка. Пуговицы Вивьен использовала редко. Зато она применяла резину и фетиш-мотивы, которые помогли выразить основные чаяния Вивьен как дизайнера и полемиста. Создавая свои модели, она вынуждена была свыкнуться с бурной реакцией на агрессивную женскую сексуальность, а еще начала ценить значимость исследований: «Когда я начала делать одежду из резины, мне стало любопытно, что собой представляют все эти фетишисты и каковы мотивы их поведения… Мне хотелось создать вещи точь-в-точь такие, какие носят они. Так появились всякие ремешки и прочее». В свою очередь, благодаря фетишу, рожденному желанием Малкольма изменить мир при помощи эпатажа, Вивьен узнала о принуждении и оковах. Теперь понятно, что к созданию корсетных вещей и идее носить нижнее белье как верхнюю одежду она пришла извилистым путем. «Этот образ, – писал позже Джон Сэвидж, – и тот, что создала Вивьен, и его копии, – распространился по всему миру».

Магазин «Seditionaries» на Кингз-Роуд, 430, 1977. «Всегда входи в любую дверь, в которую, кажется, и невозможно войти». Малкольм Макларен

Крисси Хайнд говорит, что панк в каком-то виде все равно появился бы, а Вивьен так не считает. Возможно, все, что происходило вокруг – постепенное снижение уверенности в себе британцев и спад экономики, постыдная трехдневная рабочая неделя и падение правительства Эдварда Хита, – дало бы толчок к возмущению и бунту. Главная особенность панка состояла в том, что одежда в этом стиле была неотделима от своего времени. В сущности, появление панк-музыки последовало за возникновением стиля одежды, которую собрали из деталей Вивьен и Малкольм. «Придуманный нами образ мы ни у кого не крали, не подглядели его на улице: до нас панка не было». Их так интересовали разного рода культы, что Вивьен признается: «Мы создали свой собственный. Мы не брали за основу уличную моду, все было с точностью до наоборот». В рамках эстетики панка Вивьен создала брюки нового типа и с годами все чаще шила их из нежно любимой шотландки. С подачи Малкольма к обоим коленям она пришила ремешок, соединявший их друг с другом на манер ремешков на смирительной рубашке. В некоторые брюки Вивьен вшивала молнию прямо в шаговый шов, намекая таким образом на возможность доступа к паховой области – как в одежде фетишистов и людей с сексуальными отклонениями. Эти брюки, «штаны садомазо», как говорил Малкольм, «объявили войну потребительской массовой моде», они стали «взрывом внимания к телу посредством ограничения свободы движения». «Я скроила штаны садомазо из хлопчатобумажного сатина, – вспоминает Вивьен, – а Малкольм предложил пришить ремешок. А еще он сказал, что сзади нужно пришить небольшой клапан. Ему просто казалось, что так надо. А я ответила, что тогда надо взять махровую ткань для полотенец. Малкольм хотел сделать что-то похожее на одежду древних племен, типа набедренной повязки. Так мы и работали». Эти идеи до сих пор находят отражение в творчестве Вивьен, сковывая свободу движения и парадоксальным образом раскрепощая. И спустя совсем недолгое время в уличную моду вошли, правда, в упрощенном виде, пряжки и ремешки, пришитые для украшения. Вивьен ввела эту моду. Она создала такой сильный образ, что он сам себя прославлял: к молниям и элементам фетиш-одежды, порнографическим мотивам и намекам на политику Вивьен добавила еще более явно ассоциирующиеся с насилием детали – бритвенные лезвия (частично сточенные пилочкой для ногтей), превратившиеся в ювелирные украшения; цепочки и булавки, «потрепанные» и испачканные ткани – «попорченная одежда», как называл ее Малкольм, или «одежда современных героев», как говорила Вивьен, и продавалась она в магазине, где «каждый день разрушалась современность». Вивьен и Малкольм намеренно переворачивали с ног на голову правила моды, они создавали в магазине свою уличную моду. Популярность их одежды росла. Панки чувствовали себя в магазине в безопасности. К середине 70-х Кингз-Роуд, 430, во всем мире был известен лишь определенной группе знатоков музыки и моды, зато в Лондоне об этом магазине, где рождался новый опасный образ, знал каждый молодой человек, независимо от того, одевался он в этом стиле или нет. Хотя многие одевались. «Полиции приходилось ждать на Слоун-сквер, – вспоминает Вивьен, – и окружать всех панков, выходивших из метро. Как-то панков собиралось человек двести, всю эту процессию сопровождали до Кингз-Роуд, прямо до магазина. А идти было 20 минут. Выглядело это дико».

Дебби и Трейси в костюмах садомазо из «Seditionaries», 1977

Вивьен, 1977. «Я точно помню, как подумал, увидев эту майку: «У меня такая эксцентричная мама». Бен Вествуд

Вивьен вступила в некий творческий диалог, ставший отличительной чертой ее стиля. «Хотя вообще-то я предпочла так работать уже после ухода Малкольма», – отмечает она. Когда Малкольм был в Нью-Йорке с «The New York Dolls», он набрался новых образов и способов эпатажа, например «фистинг и все такое: их привез Малкольм из нью-йоркских клубов». Соответствующие образы и лексика нашли свое отражение в дизайне футболок. Правда, когда Малкольм вернулся в Лондон, объясняет Вивьен, «у него была интрижка с одной из продавщиц магазина» и он часто оставался с Хелен Веллингтон-Ллойд в Мерилибоуне. «Она была очень веселой и умной, отличный человек, – признает Вивьен. – Малкольм говорил, что они переспали только раз».

Важным для нашего рассказа будет и то, что большая часть вещей, которую создала Вивьен, обладает невероятной фотогеничностью. Начиная с расположения по центру надписей и изображений на футболках и кончая откровенными деталями и реконструированными формами, она инстинктивно чувствует, что хорошо сработает на камеру и понравится покупателю. В наш век повальной визуальной грамотности при поддержке виртуозного манипулятора средствами массовой информации этот дар Вивьен постоянно давал плоды. Они с Маклареном придумали новый способ создания и продажи товаров, хотя в то время о нем не говорили: изображение возникало раньше музыки и самого культа. Такого в моде и в рамках одного магазина раньше никогда не было. «Носить определенную одежду должны группы людей, – позже отмечал Макларен. – Когда я занялся музыкальным бизнесом, никто и знать не хотел о том, как он связан с модой. А сейчас эта связь – огромнейший плюс». Когда стали сотрудничать Мадонна и Готье, трудно было представить, что когда-то музыка и мода существовали отдельно друг от друга. В свое время Макларен считал крайне важным объединить их; он связал воедино оба понятия, и сейчас панк как идею нельзя представить без одежды, созданной Вивьен, точно так же как и без группы Макларена «The Sex Pistols».

«Мне очень нравились «The Sex Pistols», – с грустной улыбкой вспоминает Вивьен. – Они, конечно, тоже тусовались у нас в магазине. Так все и началось. Моим любимчиком был Стив Джонс. Он мне очень нравился. А еще мы хорошо ладили с Сидом (Вишесом). Хотя он и был очень плохим человеком. Просто не знал грани между добром и злом, так что с ним сложно было дружить. Зато он был очень умным. Очень сообразительным и любознательным. И интересным. Мне как раз такие люди нравятся: если у тебя есть все эти черты и ты носишь необычную одежду и она тебе идет, я обращу на тебя внимание».

Говорят, Джон Лайдон зашел в магазин Вивьен – в то время «SEX» – именно тогда, когда Малкольм бросил уговаривать Ричарда Хелла и Сила Сильвиана возглавить его панк-группу в Великобритании. Как и многие рассказы Малкольма, этот правдив лишь отчасти. «Он спросил меня, кого взять солистом, – говорит Вивьен, – и я ответила: Сида. Но его никто не мог найти. И тут вошел Джонни. Малкольм тоже был в магазине, он только неделю назад вернулся из Нью-Йорка и в ту субботу пришел в магазин с Берни Роудсом». Тем летним днем 1975 года на Лайдоне была футболка с изображением группы «Pink Floyd», надписью «Ненавижу» и прожженными сигаретами дырами в типичном стиле Вивьен. Подкрашенные зеленой краской колючие волосы торчали во все стороны, он был поразительно бледен и как-то по-особенному держался, так что отлично подошел бы для рекламы одежды «Seditionaries», но Малкольму нужна была не просто модель. Когда Лайдона спросили, умеет ли он петь, тот сразу оживился: «А зачем?» Как говорят, Лайдона заставили петь «School’s Out» Элиса Купера под магазинный музыкальный автомат. «После закрытия магазина его прослушали», – говорит Вивьен. Лайдон был не первым, кого пригласили в магазин – или в паб напротив – на импровизированное прослушивание. Берни Роудс заметил на Кингз-Роуд еще пару талантливых парней – Миджа Уре и Кевина Роуленда, которые впоследствии основали группу «Dexys Midnight Runners»: они выделялись тем, что не носили длинные волосы. С самого начала определяющую роль играл внешний вид. Футболка Лайдона с группой «Pink Floyd», которую Вивьен «доработала» дырами от сигарет и рисунками, была еще и скреплена булавками. «А потом, – поясняет Вивьен, – он стал делать дырки на всех своих вещах, прямо как Джордан».

Стив Джонс и Пол Кук познакомились, когда учились в школе в районе Шефердс-Буш, а Макларен свел их с басистом и студентом школы искусств Гленом Мэтлоком. Мэтлок недолгое время работал продавцом в «Let It Rock». За год до того, как группа была полностью сформирована, Джонс, Кук и Мэтлок под общим именем «QT or Kutie Jones and His Sex Pistols» появились на созданной Вивьен и Малкольмом футболке со списком любимых и ненавистных вещей. Тем не менее, чтобы стать полноценной группой Макларена, этой группе недоставало одного или двух солистов, а также особенной, отличительной черты. Джон Лайдон, прозванный Роттен, то есть «Гнилой», за свои истинно английские зубы, с другом Джоном Саймоном Ричи, который позже станет известен как Сид Вишес, будут лидерами группы, правда, Сид присоединился к ней, когда прошел бурный год с тех пор, как публика узнала о существовании «The Sex Pistols». Вивьен содействовала тому, чтобы взяли обоих Джонов – она знала их еще с тех пор, как они стали бывать на Кингз-Роуд, 430, вместе с другими представителями «контингента из Бромли». Вивьен посоветовала Малкольму «взять певцом того парня, Джона, который пару раз заходил в магазин». Когда в группу взяли Джонни Роттена, Вивьен сообщила Малкольму, что он «ошибся Джоном». Зато родилась идея создания «анти-группы» – желчной, позерской, чего недоставало традиционной музыкальной культуре. Макларен заявил, что он «начал претворять в жизнь идею создания группы из ребят, которые будут казаться плохими». Мэтлок принялся сочинять мелодии, рифы и биты, а Лайдон с помощью Малкольма, Вивьен и Джейми Рейда взялся писать тексты.

«Я не очень много помню про «The Sex Pistols». Мне было не до того. Я растила двоих детей. На концерты группы я ходила, только когда чувствовала, что им действительно нужна моя поддержка. Джон Лайдон был великолепен. Стив был замечательным гитаристом. Правда, их первое выступление прошло ужасно. Потом, когда они выступали в кинотеатре «Screen on the Green» с группой «The Clash», мы все боялись, что «The Sex Pistols» их с треском выгонят со сцены. И благодаря конкуренции с «The Clash» это стало их самым лучшим выступлением. С какой силой они играли! С какой мощью! Удивительный концерт. Наверняка я танцевала, может даже на сцене; во время других выступлений я так и делала – как девушка из группы поддержки. Выглядела я восхитительно. Благодаря магазину мы имели авторитет среди панков, нам доверяли. Я знала, какое впечатление произвожу в короткой резиновой юбке и со стрижкой, сделанной Малкольмом, без всякого лака для волос или геля. Выглядела я изумительно. Я уже привыкла, что водители останавливаются на меня поглазеть. Правда, как-то один парень крикнул мне, спросив про волосы: «У тебя кустик такой же?» Мне было ужасно неловко!»

Вивьен пришла на первый концерт «The Sex Pistols» 6 ноября 1975 года. Проходил он в Центральном колледже искусств и дизайна Святого Мартина на Чаринг-Кросс-Роуд. С самого начала «The Sex Pistols» играли очень громко. Они исполняли кавер-версии песен группы «The Who», которую Вивьен знала еще со времен знакомства с Дереком, а когда должны были перейти к своим собственным новым песням – «Pretty Vacant» и прочим, – у них ничего не получилось: провода из усилителей выдернули, когда стало ясно, что крайне энергичные участники группы портят арендованное оборудование. Началась драка – лишь первая из многих драк на концертах «The Sex Pistols», впоследствии ставших традицией.

Вивьен и Джордан стали отвечать за внешний вид парней. Одевать их было непросто. «Они стали увлеченно портить одежду. И думали, что за нее не надо платить». На самом деле Малкольм вычитал за нее из их гонорара. Второе большое выступление «The Sex Pistols» проходило в Рейвенсборнском колледже в Южном Лондоне. Туда же пришли Саймон Баркер, Сьюзи Сью (Сьюзен Баллион), носившая макияж в стиле мюзикла «Кабаре», Билли Айдол, Сью «Женщина-кошка» и Филип Сэлон – будущий клубный промоутер и правая рука Вивьен, и еще Дебби «Малолетка» Уилсон, которая позже пришла работать в магазин Вивьен. Они составляли костяк «контингента из Бромли», как их окрестили Берни и Малкольм. Некоторые еще учились в школе, так что отличительной чертой панк-концертов и образа панков (рваные школьные блейзеры, галстуки-удавки) стало то, что панк как стиль отражал взрыв политической и сексуальной неудовлетворенности молодежи. Правда, Малкольм и раньше частенько наряжал Вивьен в школьную форму. «Контингент из Бромли» был моложе, чем первые поклонники Боуи или «Queen», да и беднее, чем большинство приходивших до этого на Кингз-Роуд, 430, клиентов. Зато «контингент из Бромли» придал панк-образу особое значение и задор, а группе подарил последователей, а также новый стиль танца – «пого», в котором отражались энергия, индивидуализм и угроза насилия, свойственные панку.

И Вивьен не обошла стороной волна жестокости, да и сама она могла время от времени взбрыкнуть. «Она была драчуньей, – рассказывает Стив Джонс. – Запирала Малкольма в шкафу… но Малкольму это было по кайфу». «Это вранье, – говорит Вивьен. – У нас не было шкафа. Я запирала его в комнате или могла захлопнуть дверь у него перед носом. Он меня раздражал – приводил в бешенство». Вивьен и сама ввязывалась в драки во время концертов «The Sex Pistols». «Мы были на концерте в пабе «Нэшвилл», и одна девушка мне сказала, показав на стул у сцены: «Не садись сюда» (ее парень отошел за выпивкой), и я подумала: «Не очень-то это по-панковски, где хочу, там и буду сидеть». Я была заносчивой и строптивой. Да-да. Когда ее парень вернулся, я не двинулась с места, так что он поднял меня вместе со стулом, и Стиву Джонсу пришлось нестись мне на помощь. А потом Сид взял свой ремень в шипах и огрел этого парня по голове. Я тут же пожалела. Кэролайн Кун обвинила меня в том, что я намеренно устроила драку – ужасные слова, – но вообще-то я и правда была виновата».

Джо Страммер из группы «The Clash» тоже там был: «О драке в «Нэшвилле» говорили и писали везде… Думаю, все были на взводе, а «Pistols» спровоцировали драку».

«Потом был случай в клубе «100», – продолжает Вивьен. – Сид ударил Ника Кента, журналиста из музыкального журнала «New Musical Express», который встречался с Крисси Хайнд. Крисси была моей близкой подругой. Я извинилась перед Ником, а Малкольм меня отругал, сказал, что я мещанка, так что, в следующий раз увидев Ника, я уже не испытала к нему жалости. Малькольму я подчинялась как раба. Зря он обвинил меня. Но я была фанатично ему предана. Сейчас-то понимаю: я просто была молода».

Дебби «Малолетка», арестованная вместе с другими после провала выступления «The Sex Pistols» в день юбилея правления королевы

«Джонни Роттен поставил мне синяк под глазом. Вот как это случилось. Был 1976 год, День святого Валентина у Эндрю Логана на бывшем складе в районе Батлерс-Уорф. Он знал всех модников и красивых людей. Нас с Малкольмом тоже пригласили, а он взял и позвал с нами всех из своей записной книжки – думаю, хотел устроить выступление «The Sex Pistols» или прорекламировать их. Народу набилось полно и просто войти не получалось. В гостях у Эндрю были Дерек Джерман и Дугги Филдс, а еще Костиффы, Майкл и Джерлинда. Предполагалось провести там конкурс на первую мисс мира – частично среди геев, частично – трансвеститов, и не только. Эндрю Логана нарядили наполовину женщиной, наполовину мужчиной, а его подружка Люсиана Мартинес, невероятная красотка, ходила с обнаженной грудью, а Майкла Костиффа раскрасили синей краской, как бога инков, – у него была потрясающая фигура. А еще, помню, Дерек Джерман во время «выхода в купальниках» не нашел себе наряда, поэтому направился к бассейну – там был небольшой бассейн – и боком шлепнулся в воду. Нарочно. Вечеринка проходила великолепно, а потом мне передали записку, что Джонни Роттен не может войти. Так что я подошла к двери, открыла, а там стоял Роттен, и он от злости ударил меня в лицо. Все кинулись удерживать меня, а я была слишком пьяна, чтобы не дать сдачи. Роттена так и не впустили».

Насилие или его потенциальную возможность Вивьен всегда обыгрывала в своих работах, а в середине 70-х она сама была страшной задирой. «Панк-культуру отличало показное насилие, – вспоминает один из современников, – однако Макларен и Вествуд и вправду подстрекали к актам насилия». Сама Вивьен, которая давно уже заигрывала с образами смерти времен Третьего рейха, искала в языке насилия вдохновение и новые образы. Она дала Сиду Вишесу, «который совсем не понимал разницы между хорошим и плохим», почитать мемуары серийного убийцы Чарльза Мэнсона^[13]. Возможно, она порой чувствовала себя беззащитной, и ее приводили в трепет насилие, окружавшее «The Sex Pistols», и символика, ею же самой для них придуманная, но она никогда в этом не признавалась. «Я никогда ничего не боялась, мне нигде не было страшно, – заявляет Вивьен, – ведь никто из нас не святой». «Не думаю, что она намеренно заняла агрессивную позицию, – говорит Джин Крелл. – Дело не во врожденном цинизме или желании сыграть на наших ожиданиях. Вивьен так искренне считала. В ней нет ни грамма цинизма».

Начиная со знойного лета 1976-го и в течение 1977 года образы, идеи и стиль панков быстро распространялись по всей Британии. Панк поднялся в зенит удивительно быстро: неожиданно проявила себя его творческая энергия, появились записи и музыкальные группы, а также важнейшие работы Вивьен и Джейми Рейда. «На первых порах панк был в высшей степени творческим течением, – говорит Вивьен. – Вся его сумасшедшая визуальная стилистика сформировалась за какие-то полгода». Цитируя Вивьен, Стив Джонс любезно поясняет: «Вообще-то нас завертел хаос, а не насилие». Музыка и живые выступления панк-исполнителей кардинально отличались от того, что предлагали публике остальные представители поп-сцены середины 70-х: рокеры, выступающие на стадионах, «АВВА» и Род Стюарт. Они следовали другим курсом, нежели вся Великобритания, и в рамках западной культуры привели к восстанию против потребительства и поп-культуры. В особенности панк пришелся по душе подросткам в городах. Стиль быстро пришел на север, сперва в Манчестер, потом панком увлеклись два студента Болтонского института и направились в Лондон, чтобы отыскать магазин «SEX», а там увидели выступление «Pistols» и тут же основали собственную группу, исполняющую музыку того же направления, – «Buzzcocks». Один из членов новой группы сказал о «The Sex Pistols»: «В то мгновение, когда я их увидел, моя жизнь изменилась». Весной 76-го года главная панк-группа Америки, «The Ramones», выпустила свой дебютный альбом, и в музыкальной индустрии сразу поняли, какой неосвоенный потенциал имеется у панка. Панк-музыка быстро перестала быть просто стилем, интересным только студентам лондонских школ искусств и завсегдатаям Кингз-Роуд, она обрела массовость, и отчасти происходило это благодаря силе образов. Создаваемые Вивьен и Малкольмом вещи бросались в глаза, «The Sex Pistols» и их поклонников узнавали мгновенно. Их внешний вид немедленно подвергся осуждению, и это их сплотило. Позже, в сентябре 76-го, «The Sex Pistols» играли в Париже, их первый концерт провалился, зато на второй пришли толпы французов, желавших приобщиться к панку, в самодельных нарядах из пакетов для мусора и с подстриженными дома волосами. Молодежь с легкостью копировала и с готовностью подстраивала под себя создаваемый Вивьен культурный контекст. В тот год на Нил-стрит открылся клуб «Roxy», и его владельцам регулярно приходилось вешать на дверях туалетов новые цепочки: они вписывались в символику Вивьен и их каждую ночь воровали. «Мне нравилось, что мои идеи копируют, – говорит Вивьен. – Когда Сью «Женщина-кошка» приходила в полотенце с нарисованной на нем паутиной или в мусорном мешке, я радовалась, что люди делают наряды своими руками».

Несмотря на напряженные отношения дома, Вивьен и Малкольм в этот период вдохновенно творили вместе, и впервые после рок-н-ролла Вивьен полностью слилась с популярным стилем музыки. «Малкольм великолепно делал свою работу. С тех пор, со времен общения с Малкольмом и существования «The Sex Pistols», меня перестала особо интересовать поп-музыка. Тогда я думала, что «Pistols» серьезно выражали протест, но через какое-то время они перестали понимать, что происходит, и, скажем так, рухнули под тяжестью возложенных на них надежд, хотя, конечно, сперва они протестовали искренне. С тех пор остальные популярные группы, члены которых притворялись суровыми и бескомпромиссными и все в таком духе, – например, участники «The Clash», – смотрелись рядом с «The Sex Pistols» просто жалко. Джо Страммер был очарователен и верил в то, что сочинял и о чем пел. Что до песен «The Sex Pistols», они были из ряда вон. Архетипичными. Послушаешь «Anarchy in the UK»^[14] сегодня, так у тебя волосы встанут дыбом. И кровь застынет в жилах. Или Роттен, католик, между прочим, пел: «Я антихрист… Я хочу быть анархией». И Малкольм шел впереди всех, если хотите, размахивал флагом на баррикадах, а может, толкал остальных в спину – это уж как посмотреть! Мне нравились слова в песне Роттена: «В мечтах о будущем – лишь список покупок». Я считала его очень умным и часто говорила с ним о политике. Видишь ли, по части политики я была ребенком с запоздалым развитием. Мне не нравится то, что я сама о себе тогда думала. Я мечтала о героическом, мне хотелось преодолеть лицемерие Англии. Теперь во мне нет былого фанатизма, но провокационными изображениями тех лет я горжусь. Некоторыми. Конечно, не кембриджским насильником, но, например, мальчиком с сигаретой: мне кажется, это изображение заставляет задуматься. Я нашла его и попросила Берни Роудса напечатать на футболке, правда, он сопротивлялся».

Панк развивался стремительно и в разных направлениях. Малкольм занялся поиском хорошего контракта со студией звукозаписи для себя и «мальчиков», а Вивьен пришлось нанимать для магазина на Кингз-Роуд, 430 (плавно превратившегося из «SEX» в «Seditionaries»), дополнительных надомных работников, «в основном портных-греков и турок – настоящих мастеров своего дела, и договариваться с поставщиками с маленьких фабрик». Джордан устроила своего тогдашнего парня, Саймона Баркера, помощником Макларена, и через него Вивьен познакомилась с Мюрреем Блюиттом и Марком Спаем, портными-дизайнерами с чувством стиля, которые работают с ней с тех самых пор. Вивьен начала собирать вокруг себя и магазина харизматичных, хотя и легкомысленных, людей с улицы и творческую молодежь – всех тех, кого привлекали ее идеи. «В 70-е годы все мы в «Blondie» любили делать покупки в магазине «World’s End» эпохи Кингз-Роуд», – вспоминает Дебби Харри свои поездки в Лондон. Другая близкая подруга Вествуд, модель из Техаса Джерри Холл, знакома с ней еще с тех времен. «Я познакомилась с Вивьен в «SEX», когда пришла что-нибудь купить, – говорит она. – Я жила в Лондоне с моим тогдашним женихом Брайаном Ферри и работала моделью в лондонском «Vogue». Первое впечатление от Вивьен, которое, кстати, оказалось правильным, – что она стоит обеими ногами на земле, что она сексуальна и эксцентрична – прямо мой типаж! Мы с Вивьен тут же сошлись, я купила огромную кучу вещей и потом часто заходила в «SEX». С тех пор мы работаем вместе и дружим». Вивьен смеется, вспоминая Джерри тех лет, потому что «она была тогда застенчивой, ужасно застенчивой». Джин Крелл, ставший управляющим магазина, вспоминает, что «все, кого я встречал на Кингз-Роуд, 430, были такими же удивительными, как Джерри. Они смотрели на мир открытыми глазами и не боялись выражать свои мысли. Не все помнят, что эта сторона панка очень привлекала людей. Как-то сидим мы с Вивьен в пабе, а вокруг старушки, которые в те дни захаживали в паб «World’s End». И тут входят молодые панки и говорят: «Ну, Бесс, может, тебя угостить?» И старушка, пережившая блицкриг, отвечает: «Не откажусь». Они были из совершенно разных миров, но всегда могли найти общий язык, и вот, мне кажется, какую важную мысль Вивьен заложила в панк: нельзя навязывать свои взгляды. Она принимала даже тех, кто не верил в то, во что верила она. Я всегда считал, что Вивьен – одна из тех, кто выдвинул идею о том, что не следует выносить односторонних суждений и не надо пугаться темных сторон личности».

8 октября 1976 года Макларен договорился о первом контракте со звукозаписывающей компанией «EMI Records» для своей группы, которая уже стала почти культовой. Контракт был подписан на два года, Макларен снял для «The Sex Pistols» квартиру на Дэнмарк-стрит, и они сразу же начали сеансы звукозаписи с продюсером и звукорежиссером «Pink Floyd» и «Roxi Music» Крисом Томасом. Запись шла туго. И все же 26 ноября 1976 года первый сингл группы «Анархия в Великобритании» («Идею песни и название придумала я», – говорит Вивьен) вышел в свет. «Начиная с залпа нисходящих аккордов Стива Джонса, – писал музыкальный критик Джон Робб, – и кончая бесподобным пением Джонни Роттена с насмешливыми интонациями, эта песня стала мощным заявлением панков о политике и выборе образа жизни и манифестом, провозглашающим новую эру». Другой критик назвал песню «призывным кличем поколения». «Pistols» исполняли свои песни одновременно зло, небрежно и словно в экстазе: образец подросткового позерства, которого не было на сцене со времен самых сумасшедших выступлений рок-н-ролльщиков. Так у Вивьен и Малкольма появился саундтрек к их «нереально успешному» культу.

Вивьен и Малкольм, 1978

Упаковка и визуальная реклама сингла также раскрыли новые возможности для индустрии звукозаписи: Рейд и Макларен придумали продавать запись в черном конверте, без каких-либо надписей и опознавательных знаков. В «EMI» все пришли в ужас. Компромисс был найден: на коробку поместили флаг анархистов – рваный и сколотый булавками «Юнион Джек», который появился и на художественных работах и футболках к юбилею правления королевы. Это и прочие изображения, созданные Джейми Рейдом и Вивьен для альбомов «The Sex Pistols», их плакатов и одежды, стали культовыми в среде панков. «Все же надо сказать, – отмечает Вивьен, – что у Малкольма не было никакого генерального плана. Он просто хотел бунта. Ничего конкретного. Вообще-то ему просто хотелось иметь в группе настоящего певца!»

Согласно ситуационистской философии Малкольма, в творческом процессе следовало непременно задействовать все средства, при этом его не интересовали ни устоявшиеся правила, ни традиционные рынки сбыта. В то время Макларена толкала вперед возможность при помощи своих рекламных кампаний «делать деньги из хаоса». «Правда, этот лозунг, – говорит Вивьен, – придумала я». С этой целью Макларен от лица группы с радостью принял предложение выступить по телевидению в прямом эфире в декабре 1976 года вместо коллег по студии звукозаписи «EMI», которые не смогли приехать, – группы «Queen». Тележурнал «Today», транслируемый ранним вечером компанией «Tames Television», показывали лишь в Лондоне и его окрестностях, и рейтинги его падали, пока в программе не появились «Pistols». Малкольм подпоил их, пока они гримировались, и они стали презрительно огрызаться на напыщенного ведущего и искать повод выругаться в прямом эфире, когда зрители спокойно пьют свой чай. После интервью Билла Гранди «The Sex Pistols», а с ними Вивьен и Малкольм и вся вообще панк-культура решительно проникли в сознание нации.

Неделя выдалась небогатой на новости, а тут зрителям открылся необычный мир. В газетах поднялась шумиха из-за «бранных слов, потрясших телевидение» («Daily Telegraph»), журналисты пришли в «ярость от грязи на экране» («Daily Express»). Но именно в газете «Daily Mirror», страже национальной чопорности, появился заголовок, которого так ждал Малкольм: «Ярость и грязь!», а под ним: «Грязнее выражений по британскому телевидению мы не слыхивали», а далее была приведена полная расшифровка разговора Гранди с «The Sex Pistols». «Кто такие эти панки, – возмущалась «Mirror», – чтобы сквернословить и поднимать волну недовольства среди обрывающих телефонные линии телезрителей?» На этот вопрос «The Sex Pistols» и их крестным родителям, Вивьен и Малкольму, пришлось давать ответы весь 1977 год, их стали считать «врагами народа номер один», их осаждали журналисты и забрасывали камнями соседи в Серли-Корт. Они оказались в эпицентре разыгравшейся в средствах массовой информации бури, принесшей им в итоге немалую прибыль. А Вивьен, привыкшая к выходкам «мальчиков», чуть не пропустила передачу по телевизору, потому что занималась хозяйством. «Я была дома и пылесосила, и прибавила звук, только когда увидела, что их показывают. Однако я не удивилась. Просто продолжила пылесосить. И все их ругательства типа «старый пердун» не привлекли моего внимания, потому что они всегда так выражались. Я задумалась, только когда пришел Малкольм, очень взволнованный. Он мне так и сказал: «Как я взволнован!»

«Малкольм был скорее не диктатором, а лидером группы, – рассказывает Вивьен. – Он и хотел им быть – мальчишкой-школьником со своей группой. Как в детстве. Он рассказывал: когда ему было шесть лет, он построил домик или какой-то шалаш, а учитель взял и разрушил его. Малкольм говорил, что никто в жизни не был ему так ненавистен, как тот учитель. Например, Уолли, гитариста (Уорвика Найтингейла из первого состава «The Sex Pistols»), Малкольм считал слишком профессиональным. Он ненавидел профессионалов и учителей и иногда относился ко мне как к учительнице. Правда, иногда он приходил в мой класс и на уроке рассказывал о «красотах, созданных самой природой», и у него очень хорошо получалось.. Он уволил Уолли и решил, что Стив Джонс скорее гитарист, чем певец: тот пел гортанным голосом, и это вообще-то было очень-очень хорошо. Первый концерт «The Sex Pistols» мы назвали неосуществившимся хэппенингом – тогда-то Малкольм и взял все в свои руки. Он едва не попросил Крисси Хайнд стать солисткой, но в итоге решил, что у него «мальчиковая» группа. Видишь ли, у Малкольма не было никакого плана. Он создавал трудную ситуацию, а потом выпутывался из нее. Пытался стать королем положения. Победить систему. Малкольм видел во мне помощника и соучастника, единственного учителя, который пришел ему на помощь, но в то же время он всегда видел во мне взрослую женщину, мать, которая портит веселье и не разрешает проказничать. Он слегка изменил свое мнение, когда я предложила сделать на футболках надпись «Деньги из хаоса», чтобы собрать средства на его фильм. К тому времени он загорелся продвижением одной маркетинговой идеи – что «The Sex Pistols» якобы не умели играть. Что касается Роттена – Малкольм всегда называл его только так, – вот что я думаю. Они с Малкольмом, как танцоры джайва, то притягивали друг друга, то отталкивали. Малкольму нравилась подача Роттена, «малыша с зелеными волосами», и после первого прослушивания он заявил, что Роттен совершенно не умеет петь, но именно это ему и нравится, а еще нравится, что Роттен поет громко и по характеру он упертый. Правда, они так по-хорошему никогда и не сошлись. У каждого было слишком большое эго. Это банальность, но Роттен был классическим ирландцем: дрался с приятелями, потом, выпив пару бутылок, обнимался с ними в знак примирения. Помню, как-то мы с Роттеном стояли на площадке у нашей квартиры в Серли-Корт, он рвался внутрь, чтобы поколотить Малкольма, а я выступала как посредник и мирила их. С Джонни было приятно общаться, только когда он был до определенной степени пьян. Да, в конечном счете я была единственным учителем, который нравился Малкольму. Вот так. Не уверена, что он когда-либо всерьез интересовался политикой. В то время я придерживалась анархистских взглядов, потому что считала, что могу заставить молодежь критически мыслить. Анархистские идеи Малкольма выражались только в том, что он ничего не планировал».

Буря, разразившаяся после интервью с Гранди, и последовавшая за ним скандальная известность «The Sex Pistols» вызывают некоторые вопросы касательно Вивьен. Некоторые художники и обозреватели тонко чувствуют начало перемен в культуре и находят средства выразить их еще до того, как об этом заговорят политики или журналисты. Эти люди замечают, как меняется пульс цивилизации и какие новые вопросы возникают у нового поколения. Похоже, Малкольм и Вивьен обладали таким чутьем, они улавливали изменения в американской музыке и кинематографе, в британских городских субкультурах и понимали, что музыкальная группа может быть «товаром», что она может выразить суть нарождающейся молодежной культуры не привычным способом – посредством своего творчества, – а при помощи внешнего вида и поведения. После интервью с Гранди некоторые люди окончательно убедились в том, что им вроде бы и так было хорошо известно: популярная культура дегенеративна, незрела и демонстративно отвратительна. Группа «The Sex Pistols», а вместе с ней и созданные Вивьен и Джейми Рейдом вещи воспринимались ими как способ получить материальную выгоду, возмущая публику: это нечто вроде камня, брошенного в стеклянное окно цивилизации и завернутого в эмблемы, за которые платят дураки, желающие позлобствовать. Зато другие люди, с большим удивлением узнав из утренних газет, что кто-то решился на, казалось бы, коммерческое самоубийство, выступив с грубыми заявлениями в прямом эфире, почувствовали, что «The Sex Pistols» на самом деле высказали накипевшее. Общество менялось. Так что выступление группы с экранов было встречено поп-культурой с таким же возбуждением, как первые телевизионные выступления Элвиса или премьера балета «Весна священная». Вивьен, как и те, кто считает панк не кончиной империи, а тяжелыми родовыми схватками, отмечает, что ее связь с панком – первое серьезное доказательство того, что она настоящий художник. Своим творчеством она помогла отразить свое время, почувствовать его, придав ему форму, создав и выразив в одежде. Но тогда лишь немногие поняли, что пришло время перемен.

«Пойми, в то время у меня была ужасная жизнь. Помогала только работа. Мир моды тогда на меня не давил. Так что работа меня лечила. А что касается славы – или скандальной известности, – то мне приходилось несладко. Я будто отправилась в крестовый поход, создавала одежду для героев. Никогда не хотела славы или повышенного к себе внимания. Все эти линии, очертания и формы – мы просто делали то, во что верили. Я так делала. Считала, что борюсь за свое дело. А когда мои работы начали появляться на подиумах, я сказала себе: «Ну же, Вивьен, вкладывай в свои вещи идею». Что же касается панка, то с его помощью мы выражали протест против старшего поколения. Сексуальное раскрепощение. Нонконформизм. Это не казалось мне игрой. Мы хотели вести за собой людей и менять мир. Но в конечном итоге, пожалуй, панк свелся только к бешеным прыжкам и плевкам молодых людей, озлобленных на весь мир».

Выступление «The Sex Pistols», 1977. Джонни Роттен в муслиновой футболке с надписью «Разрушай» из магазина «Seditionaries»

Проблемы в экономике и социальной сфере сделали жизнь в городах Великобритании 70-х годов особенно унылой. Сейчас ее образ тех лет используют как классический пример упадка города. Великобритания, первая страна, в которой произошла промышленная революция, стала и первой постиндустриальной пустыней, и визуальный язык панк-культуры сейчас обыкновенно используется в качестве метафоры постмодернистской разрухи. Правда, Вивьен так панк не называет; она считает его образом, как говорил Малкольм, для «изгнанных со своей земли». В середине 70-х ОПЕК как никогда взвинтила цены на нефть, в результате фунт обесценился, правительство Хита ушло в отставку, а профсоюзное движение Великобритании, основная политическая сила страны, начало приходить в упадок, что в некотором смысле убило социалистический позитивизм послевоенных лет. Все шло наперекосяк. Но, как это и бывает, удар по кредитно-денежной системе и экономике ощущался всеми по-разному. В основном отразился он на городской бедноте и молодежи.

Ситуационисты давно уже плевали в лицо потребительству и порицали всякое искусство, нацеленное на прибыль, правда, Малкольм с радостью прибирал к рукам все, что попадалось на пути. Как нынче часто говорят маркетологи – и в этом тоже непреходящее влияние панка, – ничто не продается лучше, чем аутентичные вещи. Если можешь повторить аутентичность, продашь что угодно. А в музыке и образе панков изначально чувствовалась искренняя озлобленность оттого, что рухнули мечты 60-х. Молодежь вдруг снова стала представлять для общества проблему, как это было с модами и рокерами, так что стало еще интереснее быть молодым и считаться зачинщиком бунта. Вивьен признается, что в те годы на ее модели сильно повлияли постапокалиптические образы из «Бегущего по лезвию» (Blade Runner) Ридли Скотта, а они обязаны своим появлением кубриковскому «Заводному апельсину», который с большого экрана прославил макияж в стиле панк, театрализованное насилие и фетиш-моду – даже успешнее, чем фильм-фарс «Шоу ужасов Рокки Хоррора». «Влияние панка повсюду, даже там, где его не ждешь, – говорит Вивьен. – Возьми, к примеру, «Звездные войны»: созданные для них костюмы просто не появились бы без панка».

Сами «The Sex Pistols», их разодранная деконструированная одежда, а также манера с легкостью рвать ее, наплевав на приличия, непосредственно во время прямого эфира, вызвали резонанс в обществе. «Было жутко смешно, – говорил Стив Джонс. – Такое чудесное чувство испытали мы на следующий день, когда открыли газету и подумали: «Черт, вот круто!» С того дня все изменилось. До интервью мы просто занимались музыкой. На следующий день после него о нас заговорили». Тогда-то панк вышел за пределы Кингз-Роуд и кое-кому испортил праздник. А еще, хотя и ненадолго, панк сделал Вивьен рекламу, какой не купить за деньги, и создал прочную платформу: лишь недавно она вновь сумела обрести такую же. Кто-то считал, что в панке – значение этого слова сейчас каждый понимает мгновенно – уже таились семена саморазрушения, потому что средства массовой информации быстро стали навязывать свое видение этой субкультуры, решив, что лучше ее высмеять, чем к ней присоединиться. Вивьен говорит, что не помнит, чтобы они с Малкольмом заметили, когда панк-течение начало разрушаться под гнетом скандальной славы и последовавших за ней рекордных продаж. У Вивьен было слишком много дел в магазине, а Малкольм вовсю планировал турне, готовил выпуск музыкального альбома и такой желанный контракт со студией «EMI». «По мне, в магазине дела шли как обычно. Да, нас приглашали дать интервью или пообщаться с иностранными журналистами, ну и все в таком духе. Но меня это особо не волновало. Точно помню, как кто-то пришел продать нам украшения из бритвенных лезвий. Я заметила, что таких вещей становится все больше – вот это мне нравилось».

Магазин на Кингз-Роуд, 430, снова обновили: на этот раз его украсили светящейся вывеской в стиле хай-тек, придуманной Беном Келли, и двумя гигантскими черно-белыми городскими пейзажами: на одном, опрокинутом, была изображена улица Пикадилли, а на другом, как раньше считалось, Дрезден после бомбежки, правда, недавно выяснилось, что это какой-то другой, неизвестный город, изображение которого Малкольм нашел в Имперском военном музее. «Для солдат, проституток, лесбиянок и панков» – значилось на бирках с анархистской буквой «А», и рядом указывалось, что одежда совместно смоделирована Малкольмом Маклареном и Вивьен Вествуд. Что все меньше соответствовало правде. Малкольм целиком посвящал свое время «The Sex Pistols». Пресса начала «улавливать», что супруги расходятся во взглядах. Когда после интервью с Гранди в журналах появились снимки «Pistols» в одежде из «Seditionaries», Вивьен и Малкольм абсолютно по-разному это прокомментировали: с Вивьен журналисты говорили об одежде, а с Малкольмом – о группе. Вполне разумно при столь явном разделении труда.

Интервью Гранди брал в начале декабря, а к началу 1977 года Вивьен с Малкольмом уже перестали быть главными героями праздника, они скорее прятались в бункере. Окна на Серли-Корт камнями разбили местные бритоголовые, и Вивьен с Малкольмом ежедневно приходилось преодолевать полосу препятствий, чтобы добраться до станции метро «Клэпхем-Саут», а оттуда – до офиса компании «Glitterbest» на Денмарк-стрит, которую Малкольм основал, чтобы руководить «The Sex Pistols» и писать манифесты об их целях. «Что может сделать панк, – говорил он, – так это вдохновить своих фанатов на самостоятельные мысли и действия». Такими ему виделись высокие задачи панка, которые вскоре растворились в море плевков и взаимных упреков. 1977 год оказался непростым.

«Я бы охотно согласилась с мнением Малкольма о задачах панка, которые, правда, так и не воплотились в жизнь. Сама я их видела вот как: панк призван вставлять палки в колеса устоявшемуся порядку вещей. Что касается молодых людей, то для них появился шанс поучаствовать в этом деле и составить свое мнение. Они этого не сделали. Они просто скакали рядом. Но вот образ панка я считала особенным. А потому отправилась к Грейс Коддингтон из «Vogue» и посоветовала ей поместить Сью «Женщину-кошку» на обложку. Грейс смутилась и порекомендовала мне лучше сходить в журнал «Ritz».

У меня до сих пор остались шрамы с тех времен. Как-то к нам на Кингз-Роуд, 430, заявился один парень, Дебби «Малолетка» его знала, его все звали Пит Убийца – настоящий нарцисс. Он пришел с топором и угрожал мне. Сказал, что я буржуй-капиталист, обдирающий парней до нитки. Я так разозлилась, что высказала ему все и даже больше. И через неделю он вернулся с бандой панков. Уж меня-то этим не напугать. Тупица Майкл Коллинз, управляющий магазином, закрыл дверь, оставив меня снаружи, но потом стал тревожиться обо мне, открыл дверь, и парни хлынули внутрь и утащили все, абсолютно все. Я пыталась удержать дверь и не пустить их. Вот, смотри, – Вивьен поднимает средний палец, – у меня сбит палец с тех пор, когда я держала дверь, не пуская в магазин толпу панков».

За первые месяцы 1977 года Вивьен и Малкольм вдруг многое узнали о том, что такое общественное порицание, и о месте «The Sex Pistols» в мире музыки. «EMI» их бросила, и Малкольму стало ясно, что нужно искать не очень известную, независимую студию, а также способ извлечь выгоду из скандальной репутации группы. С момента рекламной кампании «Анархии в Великобритании» осенью 1976 года до «Тайного турне» в 1977-м, названного так потому, что ни один клуб не хотел приглашать к себе «The Sex Pistols», боясь стычек и драк, группа дала лишь три концерта. Внимание прессы ей было обеспечено, правда, продажи замерли, дохода и поначалу предложений от компании звукозаписи не наблюдалось. А тут еще группа начала распадаться. Ушел Глен Мэтлок, а может, его выгнал Малкольм, а на место басиста взяли Сида, давнего поклонника группы и вероятного изобретателя танца «пого», ассоциирующегося с «The Sex Pistols». «[Глен] уже некоторое время отдалялся от них, – говорит Саймон Баркер. – Это видно по фотографиям: вначале он всегда носил одежду Вивьен из «SEX», но позже и его прическа, и одежда стали очень аккуратными. Он стал разочаровывать окружающих». А еще Глен совершил серьезную ошибку: сказал, что обожает «The Beatles». Поскольку Вивьен хотела, чтобы, пусть и с опозданием, в «The Sex Pistols» появились нравившиеся ей «Джонсы», в группу взяли парня, переименованного в Сида Вишеса и украсившего афиши группы.

«Я способствовала тому, чтобы в «The Sex Pistols» взяли Сида, – признается Вивьен. – Да, я была такой наивной. Он был наркозависимым. Если бы я заранее знала, каково это – быть наркоманом и находиться рядом с наркоманом, я бы никогда не стала проталкивать его кандидатуру. Говорят, что это Нэнси (Спанджен) подсадила его на героин, но это не так. Он рассказывал, что первую дозу попробовал в 14 – мать ему дала. Он был наркоман. И именно поэтому носил рваные джинсы, сколотые булавками, когда впервые появился у нас в магазине».

Вивьен на корабле «Queen Elizabeth», 1977

В феврале 1977 года, пока Малкольм некоторое время находился в Лос-Анджелесе, пытаясь устроить запись пластинки в Америке, умерла его бабушка Роза. «Ее обнаружили в квартире у Клэпхем-Саут, – вспоминает Вивьен, – спустя целых две недели». В марте «The Sex Pistols» в новом составе подписали договор со студией «A & M» Records: происходило событие рядом с Букингемским дворцом, и это был очередной рекламный трюк Малкольма. А еще через неделю в Лондон из Нью-Йорка приехала некая Нэнси Спанджен, которая направилась прямиком на Кингз-Роуд, 430, вознамерившись познакомиться с каким-нибудь членом группы «The Sex Pistols» и переспать с ним. «Она боготворила рок-звезд и в этом была типичной провинциалкой», – говорил Ричард Хелл, имевший с ней связь еще в Нью-Йорке. Нэнси положила глаз на Джона Лайдона, но в итоге оказалась с Сидом и через него тут же достала героин.

Также в марте 77-го вышла первая запись песни Лайдона «God Save the Queen» («Боже, храни королеву»), изначально названная «No Future» («Нет будущего»), которую Малкольм всегда считал идеальным зеркальным отражением планируемого бала в честь 25-летия правления королевы Елизаветы II. В то время после начала работы над синглом звукозаписывающие компании традиционно объявляли дату его официального выпуска, но к середине марта на студии «A & M» запаниковали, испугавшись названия песни, агрессивного поведения группы и легкомыслия их предполагаемого менеджера, говорившего, что «мальчишки есть мальчишки», и отказались дальше поддерживать группу. Правда, уже было выпущено 25 000 копий. К 16 марта «Pistols» и компания Макларена «Glitterbest» заработали 75 000 фунтов, правда, уже без контракта и без малейшего представления, как поправить ситуацию. Телефон на Серли-Корт разрывался всю ночь, и Малкольм в итоге сказал журналисту из «Evening Standard», что «Pistols» – как «заразная болезнь: я просто вхожу в одну дверь за другой, а люди подписывают мне чеки». Фраза звучала отлично и на следующий день появилась во всех заголовках, но, пожалуй, доказывала, что Малкольму лучше удавалось вызывать возмущение общественности, чем на самом деле что-то делать или говорить.

Вивьен присутствовала на первом выступлении Сида в качестве солиста в «Screen on the Green», в районе Излингтон. Позже это мероприятие обернулось для группы катастрофой: Сид с Нэнси отправились в переулок Кэмден-Пэссадж за героином, Сид подхватил гепатит и пролежал больше месяца в больнице. Малкольм наконец-то нашел музыкального продюсера, готового рискнуть и выпустить «Боже, храни королеву», – им оказался молодой Ричард Брэнсон из «Virgin Records». Подготовка к июньскому празднованию юбилея правления королевы набирала обороты, и сингл с предательской картинкой на конверте снова начал издаваться. «Это стало началом нашей с Ричардом Брэнсоном долгой дружбы, – вспоминает Вивьен. – Малкольм его ненавидел, ведь они были сверстниками, а Брэнсон уже имел авторитет. «Никогда не доверяй хиппи», – говорил Малкольм о Ричарде. А мне он нравился, и мое мнение о нем лишь подтвердилось годы спустя, когда он не ради выгоды предложил взять на себя руководство Британской национальной лотереей. Он хороший человек».

Летом 1977 года представители прессы со всего мира съехались в Лондон, чтобы запечатлеть торжества в честь королевы, и изображение, придуманное Рейдом и превращенное в магазине «Seditionaries» в футболку «Боже, храни королеву», разлетелось по всему свету. Была выпущена открытка с изображением футболки и группы панков с Кингз-Роуд. Фотография королевы, сделанная Сесилом Битоном, с пририсованной булавкой на губах, стала неизменным атрибутом лета панков, или Лета ненависти, как его окрестят, потому что фотографию, а еще одежду, созданную Вивьен, теперь можно было увидеть во всех уголках Великобритании и на Западе. Футболка или ее вариации с различными надписями, дополненные вещами в стиле садомазо и столь любимыми Вивьен килтами, кожей с заклепками и собачьим ошейником, лезвиями и цепями, ситуационистскими надписями, макияжем в стиле «Заводного апельсина» и ирокезом, стали отличительной одеждой панков от Токио до Калифорнии. А песня «Боже, храни королеву» попала в хит-парады, заняв первое место, несмотря на национальный запрет выпускать ее в эфир, а может, благодаря ему.

Во время Лета ненависти появились свои выразительные эмблемы, кроме того, закончилось оно незабываемым событием. План был прост: арендовать корабль, отправиться вверх по Темзе (в те дни это разрешалось, несмотря на страх перед Ирландской республиканской армией), пристать где-нибудь неподалеку от Вестминстерского дворца и исполнить «Боже, храни королеву». Хотя шла праздничная неделя в честь серебряного юбилея королевы на престоле, ее во дворце не должно было быть. Зато корабль назывался «Queen Elizabeth», но поскольку был далеко не новым, то вполне мог носить имя королевы-матери. Позже в тот день планировалось выступление королевского флота и салют, и Малкольм задумал непревзойденный рекламный ход – в конце концов, «Pistols» же собирались исполнить свой первый настоящий хит.

Вивьен и Малкольм, 1979. Затишье во время бури в стакане воды

Макларен, Вивьен и члены группы взошли на борт «Queen Elizabeth» на пирсе Чэринг-Кросс около 6:30, а вместе с ними – более 200 любителей халявы. В то время еще не был принят закон о гигиене и охране труда, как не было крупных крушений на Темзе, после которых запретили столь массовые прогулки по реке, и все же сразу стало понятно, что задумка Малкольма может кончиться плачевно. По традиции и по задумке Макларена выступления «The Sex Pistols» происходили спонтанно, на них всегда приходило слишком много народа, и можно было ожидать, что возникнет пожар. Но еще большую настороженность вызывало то, что единственным путем к спасению оставалась заиленная река. Бармены тут же насторожились и решили не продавать двойных порций напитков – так сильно их напугала шумная толпа панков. Джонни Роттен пытался играть, несмотря на толкотню около площадки для выступлений, сооруженной под навесом на палубе, и на слабый отклик слушателей. Кто-то в пику начал играть «The Ramones». Вивьен, одетая в черную кожу – костюм, который до сих пор хранится в ее архиве на Элксо-стрит, – вносила свою лепту в происходящее, играя роль хозяйки и с удовольствием танцуя. Одна из жарких ночей, вошедших в историю Лондона – два знаменитых знойных лета 1976 и 1977 годов, – началась волшебно и бурно; как раз такие вечеринки Вивьен и любила. Но вскоре о ней стало известно полиции. На боку корабля зловещими светящимися буквами розового и желтого цвета была сделана надпись «Боже, храни королеву» (краску достала Вивьен), да и все мероприятие от начала до конца имело целью позлить консервативное общество и привлечь внимание прессы к «The Sex Pistols». Макларен и Вивьен не больше других своих сверстников недолюбливали монархию, и поездка задумывалась не ради личного выпада против Ее Королевского Величества в торжественный день, а чтобы стимулировать рост продаж музыкальных записей. О чем Вивьен и Малкольм не подумали, так это о том, что в центре города в этот день будет море полицейских, и о том, какое недружелюбное внимание стражей правопорядка привлечет их выступление на Темзе.

Еще до заката на «Queen Elizabeth» поднялась речная полиция и отогнала корабль обратно на пирс. Только Роттен собрался грянуть песню «No Fun» («Никакого веселья»), как очень кстати полиция отключила на корабле электричество (едва ли только ради того, чтобы соблюсти технику безопасности). Завязалась драка, и, когда полицейские стали ссаживать на берег двести с лишним пассажиров, уже наступила ночь, воцарился хаос, и это послужило прикрытием для арестов изрядного числа участников праздника. Малкольм и Джулиен Темпл пригласили на борт небольшую съемочную группу, и она кое-что успела запечатлеть на пленке. Отчетливо видно, как Вивьен в кожаном наряде уводят в полицейский фургон. На следующий день все газеты пестрели заголовками «Менеджера группы «The Sex Pistols» увозят в наручниках». В итоге о группе не только написали, но и де факто зарезервировали первое место ее запрещенному синглу, правда, за это пришлось заплатить неудавшейся вечеринкой. Вивьен провела ночь в полицейском участке на Боу-стрит. «На самом деле меня не арестовывали, – объясняет Вивьен, – я сама запрыгнула в фургон, потому что очень переживала за Малкольма. Скоро мы развеселились. Кажется, когда мы приехали в участок, я сделала колесо. Помню, полицейские проявляли к нам сексуальный интерес. У Дебби «Малолетки» проглядывали соски, а я была накрашена своей обычной помадой, так что в описаниях полицейских значилось «с полными губами» и «торчащими сосками». Очень смешно. Нас посадили в камеру вместе с Дебби и девушкой по имени Трейси, еще там была одна ирландка, которая дрожала от холода, потому что ее арестовали, когда она, вся мокрая, танцевала в фонтане на Трафальгарской площади. Так что главное мое воспоминание: как приятно было на следующее утро встать с жесткой коричневой пластиковой скамейки, выйти и просто вымыться. А еще я очень переживала за сыновей: они остались в квартире одни и не знали, где мы…»

После апогея панка настало утро. К «Pistols» применили новый запрет, распространявшийся на их альбом «Never Mind the Bollocks» («Не грузись ерундой»), потом они отправились на гастроли по Скандинавии и даже в провальное турне по США, но им так и не удалось достичь тех же высот, что во время юбилея королевы. Для Вивьен панк закончился спустя полтора года: сначала ушла Нэнси, а вскоре скончался и Сид. «Сид убил Нэнси, – с чувством заявляет Вивьен. – Он признался Малкольму, а тот сказал мне. Он зарезал ее. Он не знал, что делает, а когда пришел в себя, увидел, что она мертва. Малкольм говорил, что Сид сможет избежать наказания. Но ничего удивительного, что он умер еще до того, как дело дошло до суда. Когда с Сидом приключилась беда, я сказала: «Поеду в Нью-Йорк, увижусь с Сидом и помогу ему. Поеду в тюрьму «Райкерс» или куда-то еще, я должна быть там». А Малкольм ответил: «Ага, вместе с мамашей Сида! Какой от тебя прок в Нью-Йорке двум наркоманам?» Миссис Беверли, его мать-наркоманка, тоже собиралась лететь в Нью-Йорк и попытаться «помочь». В то время у нас кожевником работал мужчина, который был медиумом, так вот, когда Сид умер, он сказал, что тот выходил с ним на связь с того света и сказал, что когда вышел из заключения и увидел, что мать ждет его, то понял, что увидел смерть. И что должен был умереть».

Меняя образы и составы, тратя все больше времени Макларена и денег Брэнсона, записываясь в Рио, Париже и Лондоне, группа держалась на плаву лишь до начала 1978 года, когда стало понятно, что в одной студии постоянно меняющиеся составы записывать невозможно. Тем временем популярность «Seditionaries» росла. Магазин на Кингз-Роуд стал местом паломничества для тех, кто интересовался модой и музыкой «новой волны», а остальные обратили внимание на потенциал чуть менее авангардных работ Вивьен. В апреле 1977 года Зандра Роудс впервые выступила с одеждой в стиле панк на подиуме, желая воздать должное движению, и в частности Вивьен, за «рваную одежду, цепи и булавки», а Дебби Уилсон и Джордан теперь обслуживали и первоклассных модников, и разгильдяев с улицы. Ближе к станции метро «Слоун-сквер» открылся еще один магазин для панков – «BOY». «Одеваться в такую одежду – значит выживать в Лондоне 1977 года», – рассказывал лондонской газете «Evening News» владелец магазина. Предполагалось, что она отражает повседневные тенденции городских улиц, и это было правдой, если только на улицах каждый день в дело шли инъекционные иглы и противозачаточные средства, изображенные на аппликациях, а также одежда в стиле садомазо или со свастикой. У самого поворота на Кингз-Роуд, на рынке Бофор, которым управляла некая Марианна Эллиот-Саид, более известная под именем Поли Стирол, перестали продавать антиквариат и предметы коллекционирования, обратившись взамен к ретроатрибутике, одежде и украшениям в стиле панк.

С тех пор работы Вивьен регулярно превращались в массовую моду и находили отражение в творчестве других дизайнеров. «Я ничего не имела против того, чтобы Зандра копировала стиль панк, ведь она делала это по-своему», – говорит Вивьен. Ей нравилось, когда ее дизайнерские идеи вдруг появлялись в уличной моде, когда молодежь сама мастерила что-то похожее на ее вещи. Хотя Вивьен считала свои модели одеждой «городских партизан», историки моды отмечают, что создаваемые ею вещи также ознаменовали начало контркультурной моды, которая отодвигала на задний план общепринятое, выставляя напоказ то, что принято скрывать: швы, бюстгальтеры, садомазохистскую одежду и одежду в стиле стран третьего мира. В создании моделей участвовали получившие второе рождение остатки жизнедеятельности – булавки, крышечки от бутылок и выкрашенные красными чернилами шокирующего вида тампоны, словно попавшие изнутри наружу.

«Эта женщина когда-то была панком». Миссис Тэтчер шутка не понравилась, 1989

Неудивительно, что одним из первых следствий популярности одежды в стиле панк стало то, что женщины получили полное право одеваться агрессивно и в открытую использовать исконные средства для покорения мужчин. Поначалу модница-панк одевалась в резину и чулки, со временем в ее гардероб вошла одежда, созданная для таких же сильных, уверенных в себе индивидуальностей, какими были «парни» Малкольма. С прежними музыкальными/модными культами молодежи, даже с теми, в создании образов для которых участвовала Вивьен – например изготавливая одежду для поклонников рок-н-ролла, для модов, тедди-боев и традиционщиков, – все обстояло иначе. Панк был практически стилем унисекс, а некоторым казался даже извращенно асексуальным. К концу 1977 года Вивьен и Малкольм достигли поставленных и провозглашенных целей: создать молодежный стиль, ввести его в моду и попытаться контролировать интересы молодежи, желая удовлетворить свои собственные политические, художественные и меркантильные интересы. Кроме того, у Вивьен начала формироваться клиентура, которая до сих пор ей верна. Ее одежда не только привлекала уверенных в себе женщин, будучи для них и предназначена, и женщин, желавших при помощи одежды обрести уверенность в себе, но и аутсайдеров, многие из которых чувствовали, что не вписываются в традиционные представления о норме. В 1977 году, как раз когда отношения Малкольма и Вивьен стали сползать в пропасть, чтобы там и закончиться, Джин Крелл, ее друг и бывший управляющий ее магазином, переехал в свободную комнату на Серли-Корт. Он поведал мне о том, каково это – быть убежденным фанатом стиля панк в его зените, и рассказ его заставляет сомневаться в верности привычного образа плюющих на все и исходящих желчью панков: «Большинство приходивших в магазин ребят, честно говоря, не отличались привлекательной внешностью ни Коко Роша, ни тем более Линды Евангелисты. Они были в некотором роде изгоями. Многие страдали излишним весом. Некоторые имели физические недостатки. К нам приходил парень, у которого не было ступней. Появлялся у нас постоянно. Он носил деревянные протезы и, когда ходил по магазину, характерно ими стучал. Я на редкость хорошо его запомнил, у меня и сейчас в глазах стоит, как он вошел к нам в черной коже с золотыми клепками, прикрывающей ноги до самых протезов, и видно было, как он мучается. Его жизнь – сплошное мучение. Накупив всякой всячины в магазине Вивьен, этот парень чувствовал, что он особенный, крутой, что он принят обществом. Одна из выдающихся добродетелей панка, как и Вивьен, состоит в том, что они помогали человеку достичь желаемого – а панки желали, чтобы их принимали хорошо. И мы регулярно им в этом помогали. Очень часто с приходившей к нам молодежью плохо обращались. Общество их отвергало, и они приходили к нам и уносили с собой что-то для них на самом деле святое. Люди часто презрительно относятся к тому, что мы делали, считая наши идеи однобокими, полными ненависти. Но, знаешь, для ребят типа того парня, без ступней, оставить все запреты и уйти из магазина с чувством, что ты стал частью чего-то космополитичного и всеобщего, – очень редкая возможность, понимаешь ли, и Вивьен это знала. Редкий и дорогой дар – дать другому почувствовать себя важным и значимым, как любой другой человек на земле. И панку это было под силу. Моде тоже – но редко. А Вивьен дает это чувство постоянно».

«Когда я оглянулась назад, на баррикады, я никого не увидела. Такое у меня было чувство. Все только и продолжали скакать под музыку. Я потеряла к панку интерес. Он полностью угас, когда умер Сид. Но все же я горжусь собой. Если бы меня сделали дамой только за то, что я придумала панк, я бы подумала: «Ну, хоть так!»; с одним только панком я сделала больше хорошего, чем миссис Тэтчер. Правда, панк не изменил мою жизнь, или, по крайней мере, мне так казалось в то время. Его появление я считала естественным и закономерным».

И все же панк изменил жизнь Вивьен. С одной стороны, она уверилась в своих силах как художник и дизайнер, ведь о панке говорили и писали по всему миру, а Вивьен и Малкольм как дизайнеры и «кураторы» новой манеры одеваться и вести себя заняли место между сторонниками практики «обходиться тем, что есть, и чинить», познакомившей Вивьен с «модой», и теми, кто влияет на культуру, что характерно для ее последующих работ. «Мы просто взяли разные идеи и объединили их», – пожимает плечами Вивьен. При этом панк подарил Вивьен славу, которую заметили даже члены ее семьи: на улице люди оборачивались и показывали на нее пальцем, ее имя стало известным. «Помню, как я впервые подумал: «Бог мой, так ведь ее знают во всем мире», – вспоминает брат Вивьен Гордон. – Еще со времен учебы в школе кинематографии я знал одного парня с новозеландской телестанции, он как-то позвонил мне и сказал, что приедет снимать репортаж про людей с Кингз-Роуд и про магазин, а я ответил: «Это моя сестра». Это было, когда «The Sex Pistols» только-только выстрелили, но он снимал большой репортаж не о них, а о Вивьен. Тогда-то я впервые все осознал. До этого я ничего не замечал. А кто бы заметил? Это же сестра. Но в тот момент я подумал: бог мой, о ней узнали во всем мире. Мгновенно». И хотя бы в этом отношении, как сказал сын Вивьен Джо, ее жизнь кардинально изменилась.

Панк, говорит мне Вивьен, начался с ощущения, с духа, рожденного в Лондоне и Нью-Йорке, который, что неудивительно, нашел отклик по всему миру, и образа, созданного Вивьен и Малкольмом. Панк вернул рок-музыку к ее сущности: она стала бунтарской, критиковала существующее положение вещей, ее не любили старшие, в ней отражалась важная мысль: каждое поколение имеет первоочередное право придумывать и выбирать свое будущее. Правда, в то время это не ощущалось. «Все дело в твоей личности, – говорит Вивьен. – Ты не сможешь быть дизайнером, если у тебя нет идей. Талантливые люди иногда создают что-то для себя. А я очень скоро поняла, что панк позволяет быстро заработать. Я поддерживаю личную творческую свободу, а панк – определенная эстетика. Правда, иногда я думаю, что хорошего в нем была только идея о том, что «нельзя доверять правительству» да еще то, что в одежде этого стиля я классно выглядела! Но так ли уж это важно? С панком люди почувствовали самоудовлетворенность, они поняли, что «никто не имеет права меня поучать». Одним внебрачным ребенком панка была появившаяся доля тэтчеризма. Когда я позировала для «Tatler» в образе миссис Тэтчер – а я правда немного на нее похожа, – то будто играла роль. «Посмотри с легким сомнением, и будешь похожа на Тэтчер». Так и есть».

«Ведь правда Джонни Роттен писал умные песни?» – спросила однажды Вивьен, когда я уже собирал вещи, и начала напевать: «Нет будущего. В мечтах о будущем – лишь список покупок». Нужно прекратить учить людей потреблять и научить их думать своей головой, как говорит в своих книжках Норина Херц^[15]: можно посмотреть на экономику под другим углом; с позиции людей, которых она угнетает. Именно этим и занимался панк».

Серли-Корт

«У настоящего искусства нет хуже врага, чем детская коляска в прихожей».

Сирил Коннолли. «Враги таланта»

«Мне очень повезло, что у меня есть дети. Их рождение – одно из самых замечательных событий, которые со мной когда-либо произошли. Я горжусь своими мальчиками: им никогда не будет плевать на других. Мне кажется, лучшее, что вы можете сделать для детей, – подарить им идеалы».

Вивьен Вествуд

От станции метро «Клэпхем-Саут», где когда-то, ожидая Малкольма, слонялись Сид Вишес и Джонни Роттен, поверните налево, потом по Клэпхем-Коммон, где когда-то жила его бабушка Роза, и увидите невысокое здание кремового цвета в стиле ар-деко. Это Серли-Корт на Найтингейл-Лейн. На первом этаже широкое эркерное окно, из которого когда-то было видно вечнозеленый дуб и открытую местность. А за окном – светлая «зала», в которой более 30 лет жила и работала, моделировала и шила Вивьен.

На Серли-Корт нет мемориальной таблички, но однажды ее непременно установят. Это одно из знаковых зданий в Лондоне, потому что здесь создавался панк, в буквальном смысле, на швейной машинке «Зингер», и потому что здесь жили, ссорились, расходились и снова сходились Вивьен и Малкольм, которые одним зимним вечером приняли решение, что он будет заниматься музыкой и держать курс на Голливуд, а она посвятит себя моде. Здесь же по бакелитовому дисковому телефону шумно обсуждались условия контрактов для «The Sex Pistols», здесь вручную красили футболки с Мэрилин и знаком анархии и наносили на них рисунки по трафарету, здесь росли Бен и Джо. Вивьен и дальше бы тут жила, если бы не вполне понятное желание ее молодого мужа не оставаться ныне и во веки веков в тени ее прошлого. «Да, вначале мы все делали вручную и в основном дома. Когда Малкольм нашел для нас это жилье, оно казалось подарком небес. Мужчина, присматривавший за квартирой, был очень мил, и нам дали скидку, потому что хиппи ее попортили и покрасили все в ярко-красный цвет. Так что квартиру мы снимали очень дешево, всего за 6 фунтов в неделю, а Малкольм все перекрасил в черный».

Сейчас за домом следит близкий друг Вивьен Луи Макманус, бывший торговец наркотиками из Южного Лондона, а теперь художник-реалист. По стенам маленькой квартирки развешаны его полотна, которые он создал в тюрьме и после выхода из нее. Вивьен вместе с Джо и Беном поддерживает его желание исправиться при помощи искусства. Луи давно участвует в жизни сыновей Вивьен, относясь к ним покровительственно и как родной дядя, так что сейчас он для всех – член семьи, идеальный куратор и гид по своеобразной достопримечательности – дому, который до сих пор выкрашен в те же цвета, что когда-то выбрали Вивьен и Малкольм, в котором до сих пор куча предметов искусства, недоделанных работ и разнообразных вещей, оставшихся от жизни здесь этих неорганизованных творческих личностей. Длинный, плохо освещенный коридор ведет из двух спален в кухню-столовую и ванную, выложенную плиткой, которая была там еще с тех времен, когда Роза с Малкольмом только сняли квартиру, еще там есть маленький балкончик: на нем Вивьен сушила одежду, покрасив ее в большой кастрюле, хранившейся на кухне. В большой комнате с эркерным окном, выходящим на задворки дома, Вивьен шила и спала. Окна, в ярости разбитые кирпичами, когда панк находился в зените популярности, уже давно починили, но осада Серли-Корта после интервью Гранди до сих пор остается самым ярким детским воспоминанием Джо: ему было тогда 10 лет.

Джо Корр, Малкольм Макларен и Вивьен на Серли-Корт

«Самое необычное воспоминание у меня такое: мы неделю просидели взаперти в квартире и не могли выйти. Как будто мои родители вдруг стали врагами народа номер один… Я осторожно выглядывал из окна и видел всех ребят, с которыми играл, – пакистанцев, уроженцев Вест-Индии и Китая: они смеялись вместе с расистами. Им было весело, когда били наши окна. Тогда-то я и изменился. Стал гораздо разборчивее в выборе товарищей, отличая, кто мои настоящие друзья».

В те годы начиналась мировая слава Вивьен и зарождалась ее будущая империя, а она, живя на Серли-Корт, растила двоих сыновей в основном одна. О ее жизни работающей матери никогда не рассказывали, отчасти потому, что, как недавно заметила Шами Чакрабарти из правозащитной организации «Либерти», «Вивьен – феминистка-практик. Она сама справляется. И не распространяется о том, что ей как женщине пришлось несладко». Также никто не удосужился – хотя это было бы увлекательно – рассказать о том, что в те годы, когда она появлялась на Кингз-Роуд в резиновом комбинезоне, накрасив губы лиловым блеском, или в туфлях на платформе и приподнимающих грудь корсетах, ей приходилось провожать детей в школу и забирать домой – и пытаться преодолеть сопротивление сыновей-подростков, которые отказывались идти с ней по одной стороне улицы. Как бы то ни было, и многих поклонников, и критиков Вивьен привлекает то, что в ее жизни все это было, что она сумела решить противоречащие друг другу задачи: делать карьеру, носить модную одежду и воспитывать детей, и в конечном итоге ей удалось вырастить двух хорошо воспитанных и успешных сыновей, которые, без сомнения, ее обожают. «Вовсе нет, – возражает Вивьен, – я была плохой матерью. Я думала: лучшее, что я могу дать своим детям, – это мои идеи, мои знания, мои открытия, так что я не была сосредоточена на семейной жизни. Не делала того, что делают остальные матери. Не уделяла детям должного внимания, потому что моя работа по большей части не позволяла мне находиться рядом с ними. Я должна была «заниматься модой», потому что в те дни я считала моду чем-то вроде крестового похода. Во времена панков так мне казалось. Нам нужно было дать понять миру, что мы не шутим. Сейчас, как мать и бабушка, я жалею о том времени. Я неправильно расставила приоритеты. Но в то время в моем понимании я делала все, что могла».

Сыновья Вивьен категорически с ней не согласны. «Было ли у меня счастливое детство? Да, – отвечает Бен. – Дело в том, что мы с Джо не просто любили маму, она нам нравилась». «Возьмем, например, панк, – говорит Джо. – Я чувствовал, что тоже в нем участвую, что я на самом деле в центре событий. Мне нравились продавщицы из магазина, мне нравилось, что мама отличается от других, и я был рад находиться в гуще событий. Не помню, чтобы я когда-то оставался в стороне от того, что делала мама». Бен соглашается: «Меня никогда ничто не тревожило, я наслаждался жизнью. Кажется, мы всегда сидели без денег, но с мамой было весело. Мне нравилось, когда в доме работали все ее помощники, когда жужжали швейные машинки и парни из «Ангелов ада» приходили за кожаной одеждой. Нас здорово поддерживали ближайшие родственники – мамины родители. С ранних лет мы много времени проводили с ними. Но вот еще что: помню, мне было лет девять, и я жил у отца, но я поговорил с мамой по телефону, и мы договорились, что она придет повидаться со мной. Я ждал ее, стоя в конце длинной дороги. И вот увидел, что она идет, – километра за полтора. Это Лутон: пластмассовая земля. Вижу ее как сейчас – с осветленными жесткими торчащими волосами. Тогда я подумал: «Ух ты! У меня классная мама. Она не такая, как все в этом дурацком месте». Я просто ее любил».

«Без родителей я бы не справилась, – говорит Вивьен. – Они у меня чудесные. А у нас дома было вот что: кругом коробки с заклепками, плоскогубцы, в углу рулоны с тканью, выкройки, ножницы, образцы. Каждый день приходили швея-ирландка Анне Алли, моя помощница, муж у нее турок, а еще Сид Грин и портной мистер Минтос, байкер Красный Барон и кожевники-скандинавы. В такой обстановке и жили мальчики».

Когда Вивьен с мальчиками переехала в Серли-Корт, Бену было шесть, а Джо – два. Длинный коридор теперь был завален детскими вещами, а с годами и всякими деталями от их общей страсти – велосипедов. Вивьен была и остается барахольщицей, собирающей ткани и вырезки, художественные работы и книги, которые могут вдохновить ее. Малкольма это приводило в ярость, и он иногда угрожал Вивьен, что разгромит дом, потому что каждая двухъярусная кровать и горизонтальная поверхность была задействована для создания одежды или починки велосипедов. «Маме же нужно было место, чтобы творить, – объясняет Бен. – Она часто говорила: «Иди поиграй на улице, я занята». Она все время что-то делала. Но меня, ребенка, это вдохновляло; в конце концов, ведь это очень интересно».

«Никто из родителей ничего не подвергал цензуре ради нас, – вспоминает Джо. – Помню, как-то во времена магазина «SEX» Малкольм принес гирьки для яичек, которые нужно было привязывать к ним и поднимать. Помню, он показывал нам с Беном, как это делается, пробуя, получится у него или нет, прямо там, дома, так мы чуть не умерли со смеху. У нас обоих была форменная истерика, и у мамы тоже».

Вивьен придерживалась свободной манеры воспитания, во многом похожей на то, как ее саму растили в Дербишире: она совершенно неприемлема для нынешних родителей в городах. «Нас воспитывали любителями приключений, – вспоминает Джо, – и мы все время проводили на улице. Как путешественники. Мы с Беном, когда мне было лет десять-двенадцать, самостоятельно отправились во Францию, жили в палатке на пляже. Как только наступало лето, если мы были не у Доры, то Малкольм всегда говорил нам: «Можете пойти на улицу» или, скорее, так: «Сейчас ведь летние каникулы – пусть эти чертовы дети валят из этого чертова дома». Первый раз мы отправились в путешествие одни, когда мне было лет девять, – на велосипедах в Девон, куда к тому времени перебрались наши бабушка с дедушкой. Эту идею подкинул нам Малкольм. Ее одобрили, и мы покатили. Малкольм сказал, что нам непременно нужно туда добраться, и, думаю, мы ехали до Девона дней десять. С собой у нас была палатка. Нас никто не остановил, так мы и ехали, с котомками за спиной. На следующий год мы доехали вдвое быстрее, потому что уже лучше представляли себе, что делать. Так что в детстве у нас было очень много свободы, по крайней мере, на каникулах».

На самом деле Вивьен горит желанием оправдаться тем, что времена были другие и что Дора и Гордон даже с воодушевлением восприняли идею сшить клетчатый флаг, с которым они должны были встречать внуков. Единственный раз, в первую ночь их отсутствия, по телефону позвонила какая-то пара и встревоженно спросила, правду ли говорят мальчики и не сбежали ли они из дома.

Впрочем, Дора и Гордон, на правах дедушки и бабушки принимавшие участие в судьбе мальчиков, не всегда одобряли Вивьен и ее манеру воспитания. «Не настолько, чтобы задуматься о том, не поставить ли в известность власти, – говорит Бен, – но до этого чуть было не дошло. Они ненавидели панк, ненавидели Малкольма. Им не по душе были мамины работы, но саму ее они поддерживали на 100 %. Обычные споры родителей с бабушкой и дедушкой: например, Джо надевал кожаную одежду и футболку с надписью «Killer Rocks» («Убийца отжигает»), и дед говорил ему: «Я не пойду с тобой в таком виде в клуб Королевских ВВС». Конечно, они, Дора и Гордон, не любили Малкольма. По их мнению, то, что делала мама, – возмутительно, в частности протыкать губу на изображении королевы булавкой или через слово произносить «чертов», которое постоянно звучало в их с Малкольмом разговорах. И дед говорил: «Вивьен, я глубоко потрясен, правда, глубоко потрясен, что ты употребляешь такие слова и разрешаешь мальчикам выражаться так же» – но и это было еще ничего. А вот то, что мама поддерживала Ирландскую республиканскую армию… Дедушка был по-настоящему этим шокирован. Так что в некотором смысле все еще было не так плохо. Он не дожил до того момента, когда к маме пришел огромный успех. Он хотел, чтобы она просто могла зарабатывать!»

«Мы никогда не отмечали Рождество. Единственное, что мы праздновали, так это Ночь костров^[16]. Ее мы праздновали с размахом. За много недель до празднества мы с Беном делали чучела Гая Фокса и предлагали их прохожим за монетку у станции «Клэпхем-Саут» в любое время ночи. Делали их из маминой старой одежды. Из всего, что попадалось под руку. Нам удавалось неплохо на этом заработать. Мы жгли огромные костры. Бросали петарды в почтовые ящики и кидались друг в друга хлопушками. Все это было неспроста: для нашей семьи этот праздник хаоса представлял огромную важность. Дни рождения проходили довольно буднично. Хотя точно помню, что бабушка Дора всегда помнила о наших днях рождения и иногда присылала мне или Бену пирог, зная, что мама с Малкольмом вряд ли это сделают. Она пекла вкусные пироги, наша бабушка».

Празднование Ночи костров вошло в историю, и если место, где его отмечали, изменилось, то сама дата всегда помечена в ежедневнике Вивьен, и каждый год в этот день проводится вечеринка. Ее друг Роберт Пиннок вспоминает, как проходил праздник в то время, когда Вивьен жила на Серли-Корт: вечер перетекал в ночь с дикими танцами и музыкой. «Слушали Элвиса и разную другую музыку, Вивьен пила виски и танцевала – она любила виски «Jameson» и танцы до утра…»

И для Бена, и для Джо школа-пансион казалась Вивьен и Малкольму привлекательным вариантом, ведь она могла дать им возможность заниматься своей карьерой, группой «The Sex Pistols» и магазином «Seditionaries»: вряд ли они смогли бы много времени проводить дома. Вивьен, бич консервативного общества и бывшая анархистка, с воодушевлением восприняла идею отправить сыновей в частную школу-пансион, возможно, из-за своей любви к качественному образованию, но и из практических соображений: ее личная жизнь и профессиональное сотрудничество с Малкольмом дали основательную трещину. Они во всех отношениях обернулись провалом.

Вивьен дома на Серли-Корт. Фото Бена Вествуда

«Когда мы только переехали на Серли-Корт, мама спросила меня, не соглашусь ли я пойти в школу-пансион, а пока что какое-то время пожить с отцом, – вспоминает Бен. – Я не имел ничего против, да и она сказала, что для нее сейчас так будет лучше. И, полагаю, для Малкольма. Так что тогда я, восьмилетний, считал, что таким образом помогаю маме. Дерек со второй женой жил в Лутоне. Я провел у него полтора года, а когда вернулся домой, мама с Малкольмом отдали меня в школу-пансион на два с половиной года. Мама приезжала ко мне в дни посещений. Но с ней приезжал не Малкольм, а Джин Крелл, одетый во все черное, с длинными волнистыми волосами, наверное с двадцатью кольцами на пальцах, а мама – как всегда, с обесцвеченными волосами, торчащими колючками. Помню, когда она приезжала с такой прической и в резиновой мини-юбке, то после ее ухода мои приятели говорили мне, что она им очень нравится. А однажды она приехала в школу с Крисси Хайнд – в то время та еще не была знаменитостью, но она была очень сексуальной и тоже понравилась моим однокашникам».

Джо тоже считает школу-пансион ошибкой воспитания Вивьен и Малкольма, но, несмотря на это, он отзывается о том времени спокойно и без обиды: «Пребывание в школе-пансионе меня травмировало, меня отправили туда, когда мне было лет пять или шесть. Малкольм пытался убедить меня в том, что впереди у меня удивительное приключение, и вот я попал в школу, которая напоминало мерзкое заведение из фильма «Дом кнута»^[17]: тебе там могли намазать рот мылом. Но зато уж после этого меня ничто не брало. Я не жалел о том, что попал туда. Я знал, что мама и Малкольм старались сделать как лучше. Знал, например, что в выходные увижусь с бабушкой и дедушкой, и был этому рад. А еще мне нравилось болтаться по Клэпхему и окрестностям. Но та первая школа-пансион очень глубоко меня травмировала. Там с учениками обращались безжалостно, однако я не считаю, что мама и Малкольм поступили со мной жестоко. Чуть ли не в первый приезд ко мне они все поняли, забрали меня и отправили в другую школу-пансион, где обстановка была намного лучше. Потом я постоянно менял школы, но ни одна не была такой ужасной, как первая. Я ни в одной долго не учился. У меня всегда создавалось такое ощущение, что мама и Малкольм помещали меня в школы, даже не думая о том, что нужно платить за учебу. Помню, меня часто приглашали в кабинет к казначею и он говорил: «Твои родители не заплатили за учебу. Они заплатят?» В итоге я привык к такому порядку вещей: первая четверть, ты в новой школе, потом в середине второй четверти тебя вызывают к казначею по поводу оплаты за первую. В конце второй четверти – уже два неоплаченных счета. В конце третьей переходишь в другую школу. Сейчас мама говорит, что они всегда платили за учебу, и Малкольм говорил то же самое, хотя никогда не платил».

Пара, которую как-то окрестили Бонни и Клайдом мира моды, только однажды на самом деле совершила побег (Вивьен водила машину; Малкольм этому так и не научился). Они приехали в очередную школу, где учился Джо (Бен уже сидел в машине), увидели его на дороге, крикнули: «Залезай в машину!» – и умчались прочь. Малкольм громко и нервно хохотал над их провокационной выходкой, а мальчики от стыда глубоко вжались в сиденье машины. Позже Вивьен внесла плату за обучение. Она говорит, что мальчики просто плохо помнят, как все было, что на самом-то деле Майкл Коллинз крал ее деньги; у нее тогда денег не хватало, и поэтому она иногда опаздывала с платежами. «А в школе Сент-Кристофер, в Лечворте, был очень, очень приятный директор. Какое-то время мальчики оба там учились, и когда мы задерживали оплату, директор очень по-доброму на это реагировал».

Неудивительно, что лучше всего сыновья Вивьен Вествуд запомнили не трудности взросления, связанные с постоянным перемещением из одной школы в другую, и не пробелы в обучении, а то, что приходилось привыкать к растущей известности матери и к ее необычному внешнему виду. Большинство подростков идут наперекор стилю одежды и правилам приличия, которые просят соблюдать их родители, но когда твоя мама находится на передовой радикальной моды, а тебе четырнадцать, приходится справляться с другими сложностями. «Пока ты ребенок, тебя одевает мама; когда я рос, я даже не думал об одежде, – вспоминает Джо, – но помню, гулял с ребятами в Клэпхеме, и они вдруг начинали тыкать в меня пальцем и смеяться. А я никак не мог понять почему. На мне была полупрозрачная гофрированная рубашка, которую сшила мама, а в кармане – картинка в стиле пин-ап с обнаженной девицей. Одна из рубашек, которые продавались в «SEX», и она мне очень нравилась, потому что была мягкой и приятной. Так что когда до меня наконец дошло, что они смеются над моей одеждой, я только и подумал: «Вот так глупость». Зачем смеяться над чьей-то одеждой? Правда, когда мы с мамой куда-то ходили, даже просто за покупками, мой брат Бен прятался за деревьями. Метрах в девяноста позади. У него как раз был переходный возраст, и он умирал от смущения. Я был младше, и мне было плевать, а еще мне нравилось, что маме тоже плевать. Бен был другим, скорее слабаком, и с ним все это происходило в другом возрасте – ведь он на четыре года старше меня, так что в то время его как раз начинал беспокоить собственный внешний вид и прочие подростковые страхи… Я тоже через это прошел, но позже. То есть нам то и дело приходилось носить вещи, в которых мы чувствовали себя страшно неловко. Я постоянно менял школы, и знаешь, что подумал в итоге? Что мне нужно купить какую-нибудь простую одежду, что мне нужна и нормальная одежда, а не только вызывающая, которую шила мама. Я подумал, что не хочу идти в очередную школу и выглядеть как чокнутый, совершенно чокнутый панк-рокер. Кажется, тогда было начало 80-х, и мама одевала меня в «пиратскую» одежду. И вот я пошел в «Marks & Spencer» и купил самые обыкновенные вещи, которые привели бы маму в ужас. Но в общем и целом я всегда очень живо интересовался тем, что она делала».

Сыновья Вивьен учились не слишком успешно, и это неудивительно. Вивьен до сих пор ворчит на них – и на свою единственную внучку Кору, дочь Джо, – из-за чтения. «С малых лет, – вспоминает Вивьен, – Джо взял на себя обязанность отвечать за хозяйство и вел себя соответствующе. Еще в детстве, когда только начал ходить». Было очевидно, что обоим мальчикам не подойдет классическое образование, и, когда Бен сбежал из одной школы, а другую ему пока не нашли, Вивьен пришлось учить его на дому. «Я не ходил в школу целых полгода, – вспоминает Бен, – и мама отправляла меня каждый день в какой-нибудь лондонский музей. Я любил ходить в музеи, но предполагалось, что она должна нас учить. Ей, кстати, официально разрешалось учить нас на дому, потому что она была учительницей. Так что вскоре я определился, какие музеи мне нравятся, и провел три месяца в Палеонтологическом и еще три – в Музее истории науки. Ходил туда каждый день. Я не ходил в Музей Виктории и Альберта или в художественные музеи. Конечно, поначалу, когда я сидел дома, ужаснее всего было то, что мама занималась со мной. Например, давала какое-нибудь жутко сложное задание и оставляла меня выполнять его в своей комнате, а через несколько часов, закончив свои дела, возвращалась проверять. В итоге она сдалась и просто стала отправлять меня в музеи».

С годами вся троица – Вивьен и два ее сына – обрела известность благодаря сюжетам в прессе и выпусках новостей: они появлялись вместе на мероприятиях, посвященных моде, на показах в Париже, с гордостью позировали перед Букингемским дворцом, когда Вивьен получала свой первый орден Британской империи и еще раз, позже, когда ее сделали дамой (о не надетых трусиках поговорим позже). Они очень гордятся друг другом и любят друг друга. Сыновья Вивьен и внешне, и по духу сильно различаются и, пожалуй, унаследовали черты своих отцов: Бен улыбчивый, мягкий и уравновешенный мужчина, а Джо – своенравный и недоверчивый, волевой и шумный. Очевидно, что они друг друга любят и часто проявляют свою любовь, как очевидно и то, что они обожают свою мать, гордятся ею и готовы постоянно повторять, защищая ее, что, каким бы странным ни казалось их воспитание, «оно было самым лучшим; мы с Джо ничего не хотели бы изменить». Учитывая то, как привязаны друг к другу члены семьи и какие прочные отношения были у Вивьен с ее родными, а также то, что Бен и Джо в юности не могли выбрать свой дальнейший путь, неудивительно, что оба в итоге стали помогать Вивьен «в магазине». Позже это стало традицией. «Я начал активно участвовать в жизни магазина в 80-х, будучи подростком. Мама тогда работала над коллекциями «Punkature» и «Witches» («Ведьмы») – над первыми показами в Париже. Так что я пошел работать к ней. В основном я помогал Тому Биннсу, который окунал все металлические детальки для коллекции в аммиак, чтобы они стали зелеными, покрылись патиной, налетом, окислились от аммиака. В общем, так. А потом ходил к красильщикам в Клэпхем-Коммон, чтобы окрасить шерсть. Помню, как делал футболку с надписью «Трахни свою мать, панк, и не убегай» и думал: «Надо же, как странно». Но иногда я чувствовал, что проявляю активное участие в деятельности магазина: помню, маму заинтересовал фильм «Бегущий по лезвию», а я в семнадцать лет серьезно увлекался научной фантастикой, так что повел ее на фильм «Forbidden Planet» («Запретная планета»). Забавно, тогда эту ленту крутил Алан Джонс, который работал у мамы в «Let It Rock» и был первым человеком, которого арестовали за то, что на нем была футболка с [обнаженными] ковбоями. Так вот, они с мамой по-доброму пообщались, что было очень мило с его стороны, потому что мама, насколько я помню, тогда не пришла в суд, чтобы ему помочь. Он бесплатно дал нам кучу картинок из «Бегущего по лезвию».

Серли-Корт у Джо, Бена и Вивьен ассоциируется с годами увлечения панком и детством. Потому-то сыновья Вивьен с ностальгией вспоминают о панке, хотя с тех пор их вкусы в одежде неоднократно менялись. На Серли-Корт, 10, бурлил плавильный котел творчества, годы в этом доме стали школой семейной жизни, способной одновременно давать умиротворение и нести угрозу личности. «К 85-му году панк был повсюду. И даже в Тинмуте в Девоне – обалдеть можно! – куда переехали Дора и Гордон». Сыновьям Вивьен казалось, что нечто разрушительное, лежавшее в глубине партнерских и личных отношений их родителей, вдруг стало известно всем на свете. Так что для Бена и Джо панк – это, безусловно, синоним сумасшедших лет в Серли-Корт и грез о будущем, которое так и не настало. «Когда панк стал распространяться, он уже был мертв, – говорит Бен. – Он умер, когда «The Sex Pistols» распались, потому что они служили ему серьезной политической основой. Но политическая подоплека умерла, когда сам Малкольм изменился и когда они с мамой оба решили, каждый для себя, что хотят заняться чем-то другим. Они породили панк-культуру и покончили с ней, вот и все, что можно сказать о панке».

Как и любой родитель, Вивьен тоже кое о чем жалеет. Они с Джо и Беном очень близки, и до сих пор, как тогда, в их юности, они в случае необходимости работают у матери и на нее. У Бена собственная линия одежды, и он продает ее в магазине «World’s End», интернет-сайтом которого он также руководит. Бен, успешный и признанный фотограф, подобрал вместе со мной фотографии для этой книги, как и для других изданий о матери. Джо помогал Вивьен спасти бизнес после краха, последовавшего за разрывом с Малкольмом, а сейчас он тоже занимается модой: совместно с Сереной Риз он основал марку нижнего белья «Agent Provocateur» и сейчас управляет брендами «Jack Sheppard» и «Child of the Jago». Вивьен говорит, что «категорически одобряет» их деятельность и вместе с сыновьями остается верной делу моды, так что можно сказать, у них, как и во времена Серли-Корт, семейный бизнес. Да и сама Вивьен устанавливает связь со своим окружением посредством и при помощи своей работы и творчества. Абстрактное представление о роли матери и бабушки, пожалуй, яснее для нее, чем реальность. В пиктограмме «Древо жизни», отпечатанной для открытия в 2009 году кампании Вивьен «Климатическая революция», явственно читается фигура родителя и двоих детей. «Наши родители – Гея, богиня Земли, и Наука», – пишет она. Их дитя – «лучший мир, который мы могли бы создать, если бы остановились и прислушались к своим родителям, пока не поздно… Нужна стабильность… Умиротворение и свобода от волнений и страданий. Только тогда мы сможем внять нашим высшим инстинктам, инстинктам, определяющим нас как людей… Это наш мир… и поэтому тот, кто любит искусство, – борец за свободу для лучшего мира». Тут она могла бы добавить, что из любителя искусства получается лучшая мать.

Вивьен, начало 1980-х

Мы с Беном выгуливаем собаку Доры по кличке Джеки Онассис в лондонском парке недалеко от Серли-Корт, и он говорит, что у него и в мыслях нет, что Вивьен могла бы быть какой-то другой матерью. Над нами пролетает самолет, и сквозь его рев я едва слышу негромкий голос Бена: «Помню, я какое-то время жил у отца, потому что отношения между мамой и Малкольмом стали действительно ужасными. Дерек выделил мне отдельную комнату, развесил специально для меня картинки с самолетами из журнала «Flight»: у него это здорово получилось. Он был отличным отцом. А когда я вернулся обратно, то двухъярусная кровать, на которой мы с Джо спали, была вся завалена тканями. В спальне стояла куча коробок. И мама сидела в этой норе из коробок, погребенная под рулонами ткани и всякой всячины, за швейной машинкой, освещенной лампочкой в 40 ватт. Она посмотрела на меня и сказала: «У меня не было времени ни убрать твою комнату, ни на что-то еще. Прости меня». И я расплакался. Ничего страшного не случилось, я плакал от радости, потому что сидел с ней рядом, и она шила, и говорила мне, что она счастлива, и я видел, что так и есть. И мне так радостно было смотреть, как она сидит и занимается своим делом. А потом она добавила, что очень рада, что я снова дома».

Принцесса-пиратка

Вивьен в те дни была как граната с выдернутой чекой.

Карло Д’Амарио, исполнительный директор компании «Vivienne Westwood» и бывший любовник ее основательницы

Предоставьте дело мне. Я разграблю все за вас. Держитесь меня, и вам достанутся щедрые подарки. Меня зовут Прогресс… Сейчас едва ли кто верит, что мир станет лучше. Какое будущее ждет неограниченную прибыль в мире, которому придет конец?

Части «Пират» и «Активное сопротивление» из «Активного сопротивления пропаганде» Вивьен Вествуд

«Причина, по которой я стала дизайнером, так или иначе сводится к тому, что я испытывала потребность заняться этим. Я стала помогать Малкольму просто потому, что могла помогать. Но потом настал момент, когда появились «The Sex Pistols», потом умер Сид, и все нужно было менять. «The Sex Pistols» распались, а аренда нашего магазинчика в «World’s End» подорожала, и передо мной встал выбор, продолжать работать или нет. Я могла сдаться. В то время я терпела большие убытки в магазине, я тогда и не знала, что виноват в убытках управляющий, который нас обкрадывает, чтобы купить себе наркотики. Он превратился в большую проблему. Тем временем наши пути с Малкольмом окончательно разошлись. Так что Малкольм открыл для меня дизайн, но в итоге я осталась заниматься им одна. Для коллекции «Pirates» («Пираты») я делала абсолютно все сама. Я знала каждую деталь одежды, как собственных детей, потому что сама принимала каждое, даже самое мелкое решение! Сейчас я так много уже не делаю».

В 1979 году консерваторы во главе с Маргарет Тэтчер одержали убедительную победу на выборах. Они пришли к власти на волне противоречивых настроений: ностальгии по ценностям военных лет – вере в собственные силы и незыблемые моральные устои – и явного недоверия к бедным и лишенным права голоса людям. Движение тори под лозунгом «Единая нация» отошло на задний план, уступив место радикальной свободной рыночной экономике и утверждению, что нет никакого единого общества, есть только индивидуализм и – так уж и быть – семья. Когда леди Диана Спенсер произвела на свет наследника престола, британская мода крутила бурный роман с прошлым, причем с королевским прошлым, и это очень неплохо вписывалось в концепцию работ Вивьен, которые последовали за панком. К лучшему или к худшему, страна, казалось, заново создавала свою идентичность – как и Вивьен. Правда, для нее конец 70-х и начало 80-х годов стали чем-то большим, нежели просто превращением хозяйки магазинчика одежды в стиле панк в гуру массовой моды. В те годы они с Малкольмом окончательно разошлись, и Вивьен как настоящий дизайнер стала полностью контролировать творческую составляющую процесса. «Все годы существования «The Sex Pistols» и панк-рока я абсолютно не считала себя дизайнером». А после – да.

«Вот как было дело. Когда «The Sex Pistols» распались, мы закрыли магазин («Seditionaries»). Арендную плату подняли, и мне пришлось принимать решение, работать ли дальше. Я сказала Малкольму: «Либо я помогаю тебе с музыкой, либо ты мне – с модой», и он ответил: «Всегда только мода». Малкольм посоветовал мне, какое выбрать направление, он сказал: «Нужна романтика». Я оторопела: меньше всего я ожидала от него такого заявления. Когда меня спрашивали, что мы будем делать дальше, я отвечала: «Романтику». И вдруг все стали называть себя «новыми романтиками». Покупали театральные костюмы на «Fox Sale». Один парень выглядел очень здорово – диск-жокей Джереми Хили, очень красивый, худощавый, с осветленными волосами, которые он затем покрасил в серый оттенок и собрал сзади в хвостик. Он очень напоминал главного героя серии картин Хогарта «Похождения повесы». Думаю, на самом деле это он дал толчок новому течению, и Малкольм придумал «Романтику», глядя на него. Вскоре Джереми сменил образ, стал одеваться в стиле хобо/трамп. Я подумала: «Что ж, вот, значит, что делают другие модельеры». И купила книгу по истории моды.

Коллекция «Пираты» и одежда со знаковым принтом Вествуд

Пояснения Вивьен к своей технике кроя, сочетающей историзм и революционность

В то же время Адам Энт попросил Малкольма стать его менеджером и менеджером его группы «Ants». И первое, что сделал Малкольм, – избавился от Адама и стал искать другого певца и в итоге нашел Анабеллу, которая работала в химчистке и создала группу «Bow Vow Vow».

Образ, который привлек меня, – и, как оказалось позже, привлекал моих бывших учеников, – платья, картины и гравюры времен Французской революции с изображениями золотой молодежи, потрясающих инкруая?блей и великолепных мервейез. Они носили парики и задом наперед надевали пальто, повязывали вокруг шеи красную ленточку в память об эпохе террора и гильотине, а мервейез коротко стригли волосы «а-ля жертва», драпировались в длинные куски муслина, подвязывая их под грудью, и смачивали их, чтобы облегали тело: они желали выглядеть как греческие статуи. Я включила подобное платье в коллекцию «Пираты», а Малкольм подбил меня добавить к нему нацистский шлем вместо греческого. Зато основная стрижка для коллекции была как у Рода Стюарта с альбома «Rod the Mod», а сюртуки XVIII века с узкими плечами имели много схожего с модой 1970-х.

Малкольма со мной рядом не было. Он увлекся сведе?нием музыки: создавал свою музыку из чужой – занимался пиратством. Он хотел, чтобы я воссоздала пиратский образ, и я обратилась к мушкетерским нарядам XVII века и тогдашнему крою. Я скопировала несколько исторических костюмов так точно, как могла, и получила удовольствие от своих открытий. Я всегда старалась уловить черты, наиболее характерные, например, для куртки того времени или бриджей. Я единственный модельер, попытавшийся это сделать. Ты неизбежно адаптируешь старую выкройку, украшаешь ее и/или облегчаешь в соответствии со своими целями. Кроме того, на одну-две идеи меня натолкнули племена, страны третьего мира и узоры на седельных сумках индейцев. И мы стилизовали коллекцию так, будто наши пираты впитали в свой образ экзотические мотивы племенной одежды.

Я начала работать над коллекцией «Пираты», которая в итоге переросла в настоящую коллекцию осень/зима 1981, опираясь на рубашечный крой, который не использовали уже несколько веков. Я подумала: чтобы осуществить свой замесел, мне придется пойти в Музей Виктории и Альберта с измерительной лентой! Но вместо этого я нашла книгу Норы Во «Крой мужской одежды» и купила ее».

Так Вивьен начала знакомиться с совершенно новым для нее языком моды. В своих нарядах она и прежде обращалась к прошлому, но только к недавнему прошлому или к мотивам разных племен. Вивьен будто работала художником-постановщиком в театре, придумывая сюжет, декорации для магазина и музыку, и с их помощью создавала контекст и наделяла смыслом использованные ею мотивы из прошлого.

«Когда я работала над коллекцией «Пираты», – говорит Вивьен, – я увидела гравюру, изображавшую пирата в широченных штанах, с сильно нависающей на шаговый шов тканью, и мне захотелось сшить такие же. И создать такой же раскрепощенный образ… На сексуальность они [в XVII веке] смотрели совершенно по-другому. Об этом я узнала, только когда начала искать информацию.

Нужно сказать, что моя уверенность в себе росла. У меня выбора не было. Я довольно осознанно решила стать модельером, провести показ и обратиться к прошлому, к истории, к романтике. Вот откуда другие модельеры черпают свои идеи, думала я: они едут в Мексику отдохнуть и ищут там вдохновение. У меня такой возможности не было. Не осталось ни гроша в кармане и нужно было растить двоих сыновей. Но я могла обратиться к прошлому, у меня были книги, так что я принялась создавать романтический образ. Тогда-то и появилась идея сделать пиратскую коллекцию. Эта идея давала возможность вырваться из обыденности – из того места и времени, в котором я застряла, – и углубиться в историю, в исследование стран третьего мира, пытаясь в процессе создания «Пиратов» сбежать из Лондона, где по улицам бродили панки, и узнать больше о мире, в котором мы живем. Меня ждали исследования и чудесные открытия. Такая у меня была идея. Золотые зубы, и больше ничего черного и никаких цепей. Если мы и использовали цепи, то только искусственно состаренные, ржавые – как на пиратских судах Нового Света. Мою первую коллекцию вдохновили такие разные герои, как предводитель апачей Джеронимо и пираты. Коллекция представляла собой сочетание их образов, приправленное мотивами Великой французской революции с ее надеждами на перемены, насилием и сексуальностью. В итоге получился образ, разошедшийся по всем странам, попавший на театральные подмостки и в кино. Вспомни хотя бы «Пиратов Карибского моря»: Джек Воробей вполне мог бы пройтись по подиуму на показе моей тогдашней коллекции.

Выполненный архитектором рисунок часов для магазина «World’s End»

Вивьен решила оставить магазин на Кингз-Роуд, 430, и его в последний раз переделали – на манер пиратского корабля с наклонной палубой. Его также переименовали в «World’s End», или «Край света», и название обозначало как место, так и царивший там дух. Тогда же на фасаде установили часы, на циферблате которых 13 делений, а стрелки бегут назад, а на бирке одежды, которая продается под маркой «World’s End», до сих пор можно увидеть пиратскую саблю и надпись «Born in England» – «Рождено в Англии». Тогда саму коллекцию «Пираты» стали продавать на Кингз-Роуд, 430, в уже обновленном магазине «World’s End».

Коллекция «Пираты» была первой для Вивьен – во многом первой. Вивьен тогда впервые почувствовала себя модельером и впервые ее так назвали. Она впервые вышла на подиум в «Олимпии» после показа. «На мне был старый серый школьный свитер, я не успела накраситься, чуть не пропустила показ, и Малкольм заставил меня выйти на сцену, сказав: «Тебя хотят увидеть такой, какая ты есть, хотят убедиться, что ты действительно выложилась». Именно в тот раз Малкольм впервые сумел удачно увязать моду и музыку, он договорился о спонсорстве с компанией, предоставляющей самые современные технологии, «Sony Walkman» (!), и показал публике свою последнюю группу – «Bow Vow Vow» в пиратских костюмах Вивьен. Одна из моделей тут же была куплена для Музея Виктории и Альберта. Как сказал Джон Гальяно, «невозможно было бы представить себе группы, музыку и дух панка и неоромантизма без творчества Вивьен». «Пираты» стали следующим заявлением Вивьен для потомков. На показе присутствовал Бой Джордж; Адам Энт уже примерил на себя созданный Хили/Маклареном/Вествуд пиратский образ, а «Стив Стрэндж (клубный промоутер) назвал свой клуб «Клубом для героев», совсем как мы еще в «Seditionaries» называли свои вещи «одеждой для героев», и это очень помогло бизнесу». Владельцы и завсегдатаи клубов, например Стив Стрэндж и Лей Боуэри, с удовольствием покупали и носили одежду Вивьен. Как и клубные промоутеры Майкл и Джерлинда Костифф, которые тоже пришли на ее первый показ в «Олимпию»: «Зрелище было просто невероятное, волшебное – такого раньше не видели. Все дышало роскошью, блестело золотом и создавалось ощущение безрассудства и героизма. Потрясающий показ… До него вся одежда Вивьен была слишком черной, а тут вдруг такие цвета, блестящее золото!» Вивьен и вправду придумала одежду для героев, о чем и гласила вывеска на магазине, а героизм, по задумке Вивьен, был частью непрекращающейся панковской кампании, посвященной одежде. «Я не считаю, что нужно запереться на все замки. Людей не подвигнешь изменить окружающий мир, показав им, какие они несчастные и униженные… нужно дать им почувствовать себя великолепно, а уж потом приниматься за изменения».

«Я очень литературна, – однажды утром снова повторила мне Вивьен, – и у меня литературные идеи. Например, пиратские штаны – это из какого-нибудь рассказа. Но не только они – даже поношенные джинсы рождают мысль о некотором жизненном багаже. Если ты носишь старую одежду, то у тебя вид человека пожившего и твои вещи дышат историей. Так что создание пиратских штанов было очень важным моментом: рождался абсолютно новый образ. Я что-то искала и нашла это в историческом костюме, так что и для меня настал момент, когда я одновременно начала оглядываться назад и смотреть в будущее. А еще довольно важно, что я начала осознавать суть «состаренности» и «винтажности» в одежде. Потому что с их помощью в моде тоже можно рассказать историю и намекнуть на жизненный опыт. Малкольм играл крайне важную роль на первых этапах и часто подавал идеи. Но ко времени создания «Пиратов» все стало меняться, а ко времени работы над коллекциями «Ведьмы» и «Панкутюр» я уже совершенно не хотела с ним работать. Большую часть времени он проводил в Штатах, а потом появлялся и вмешивался в мою работу, и мне вскоре расхотелось, чтобы он мной командовал.

Тогда-то, во время создания «Пиратов», наши творческие пути и разошлись. Можно сказать, Малкольм дал коллекции название, а я дала ей жизнь. Его рядом не было, я сделала все сама, а он вел себя как бросивший семью отец. Он предложил несколько идей, какие выбрать ткани – с рисунком в виде завитков и набивную с африканскими узорами, которая стала нашей фирменной, но увидели мы ее у моего друга, модельера Жана Шарля де Кастельбажака, когда с Гэри Нессом как-то зашли к нему в студию. А потом Малкольм перестал участвовать в творческом процессе.

Нужно признать, что отчасти мне было интересно узнать, сможет ли такой человек, как я, не представляющий крупную модную марку, удержаться в этой сфере не только благодаря хорошему маркетингу, а благодаря таланту, труду и «сарафанному радио». Мне было с практической точки зрения интересно, чему мода как бизнес может научить меня. Чтобы мода заставила меня выжить в деловом мире. Чтобы самой лучше понять этот мир. Так я к этому подошла – как к задаче на сообразительность. Задаче для себя. Я поставила себе целью полностью контролировать создание моделей, считала это своей обязанностью, потому что если бы не контролировала все сама, то просто плыла бы по течению. А еще я чувствовала нечто такое – наверное, я покажусь сумасшедшей, но, может, я такой и была, – что можно выразить примерно так: вдобавок к намерению что-то себе доказать во мне сидело чувство долга. Долга по отношению к миру моды, к себе. Раз я могу что-то сделать, то любой ценой должна это сделать. Потому что если не я, то этого не сделает никто. Я и в политике такая же. И в детстве была такой, когда сказала: «Это сделала я». Не знаю… Так я и занялась модой, и, хотя подчас приходилось работать до изнеможения, я ни о чем не жалею. Напротив, я смогла доказать себе что хотела, я получаю истинное удовольствие от создания одежды и посредством нее могу высказать свою позицию. Но если бы кто-нибудь в 1979-м подошел ко мне и сказал: «Слушай, Вивьен, у тебя хорошо получается, но и у меня получится не хуже, я могу делать твою работу. А ты иди учись», я, вероятно, ответила бы: «Что ж, ладно, пойду».

«Мне было что доказывать и в материальном плане. И это тоже я позволю себе сейчас рассказать, и, надеюсь, мой рассказ будет полезен тем, кого когда-либо обманывали или кто пострадал от жуликов. Не то чтобы я не умела обращаться с деньгами, нет, я ведь выросла в магазине. Не в этом дело. Я просто слишком доверчивая и полагаю, что другие люди такие же честные и трудолюбивые, как я. Сейчас объясню, почему Майклу Коллинзу все сошло с рук, хотя он долгие годы крал у меня деньги. Сейчас я уже могу об этом говорить… Мне жаль, что Майкла больше нет в живых, но зато теперь можно откровенно все рассказать. С самого первого дня, когда он начал работать в магазине, он стал воровать. Он проработал у меня не меньше 8 лет и забирал каждый лишний пенс, а я все никак не могла понять, почему у меня не получается, почему не сходится баланс, и думала, что, наверно, не умею считать. До того как пришел Майкл, дела в магазине шли очень хорошо. И вот появился этот стильный молодой человек, и я его наняла. И в первый же его день в магазине у меня не оказалось прибыли. Я не могла понять почему. Он сказал мне: «Какой кошмар! Слушай, у меня есть деньги, на самом деле мне необязательно работать. Мой друг, – а он, Майкл, был геем, – меня содержит. Я дам тебе денег. Сколько нужно?»

Так вот, он одолжил мне денег, и я подумала: «Какой классный парень!», и мы смогли снова открыть магазин, но я не была уверена в успехе предприятия, так что у меня даже подозрений не закралось на его счет. С тех пор я абсолютно доверяла Майклу, а он все время говорил: «Знаешь, я попрошу своего друга, чтобы он дал нам немного денег, если у тебя не хватает». Он был очень обаятельным. Я ему верила. Но давал-то он мне мои собственные деньги! Не было у него никакого друга. Я была такой наивной. Я не вела должным образом учет товаров и прочего. Так мы работали. Веришь или нет, но это продолжалось восемь лет! В итоге лекальщик Марк Тэбард, который у меня работал, сказал: «Вивьен, это невыносимо: Майкл крадет все твои деньги» – и мне тут же все стало понятно. Жутко неловко это вспоминать, но так оно и было».

Все это время Малкольм работал сперва с «New York Dolls», а потом с «The Sex Pistols» и «Bow Vow Vow». А я шила одежду для «Dolls» и «Pistols» и даже отправляла посылки с вещами для «Dolls» в Америку. Еще иногда я посылала Малкольму деньги, туда, в Америку. То есть у меня имелись кое-какие средства, но их едва хватало на то, чтобы развиваться дальше, и я все время работала как проклятая. Малкольм начал высказывать мне претензии, что я из Северной Англии, а поэтому беспросветно глупа и доверчива, безответственно отношусь к делам и умею только руками работать. Мы ссорились из-за этого. Так он мне и говорил, правда, сам вел себя ничуть не лучше. По части денег он был безнадежен. Сам ни во что не вмешивался, а просто спрашивал: «Как у нас с деньгами?» – ну и все в таком духе. На самом деле мы оба ничего не понимали. При этом еще несколько лет после того, как Малкольм заявил, что я во всем виновата, что я бестолковая и не умею зарабатывать, я ему во многом помогала. Деньги у нас в магазине пропадали восемь лет, Малкольм занимался своими музыкальными проектами, жил в Америке и интересовался зарождавшимся хип-хопом, я посылала ему деньги, а он ругал меня за то, что я плохо веду дела. Отчасти из-за этого случился наш разрыв. Ни один из нас не старался разом со всем покончить. Каждый раз, когда я хотела уйти, он ухитрялся остановить меня…»

В конце 1979 года Малкольм в последний раз уехал из Серли-Корт. Между ним и Вивьен не произошло ни ссоры, ни последнего откровенного разговора. Как выразился Джо, его отец просто однажды взял и не пришел домой. Мысли Малкольма все больше занимала Америка, финансовые дела семьи, как и магазина «World’s End», находились в критическом состоянии, и отчасти поэтому Вивьен взяла к себе жильца – старого друга и управляющего магазином Джина Крелла. Джин и Малкольм очень дружили, и Вивьен с Малкольмом восхищались, как выразилась Вивьен, «даром Джина продавать». Но магазин «Granny Takes a Trip» закрылся, Джин сидел без гроша, и Вивьен взяла его на работу и позвала к себе жить. Так что свидетелем того, как долго Вивьен оправлялась после разрыва с Малкольмом, стал их общий друг Джин, который, правда, говорит, что смотрел на все взором, мутным от героина, испытывая к Вивьен только благодарность и любовь. Ведь он считает, что Вивьен, хотя у нее тогда хватало своих проблем, спасла ему жизнь.

«Сперва я сидел на героине, а потом, когда уже не мог достать героин, пристрастился к алкоголю. Вивьен выхаживала меня все это время. Она всегда была против наркотиков. Не знаю, как ей удалось не сдать позиции с таким мужем, как Малкольм. Когда они расстались, уровень озлобленности окружающих достиг предела: люди на Кингз-Роуд и в ночных клубах, куда я ходил, проявляли ко мне враждебность, потому что им казалось, будто их предали. Будто я виноват в том, что сладкая парочка рассталась. Будто это их всех касалось. Вивьен взяла на себя руководство бизнесом и творческий процесс. На нее свалилось много забот. В прессе о нас говорили так, будто мы – огромная компания; на языке рекламщиков мы так и назывались, однако под дверью у нас стояли приставы. Мы не могли платить аренду, магазин пытались закрыть, а я, несмотря на угрозу депортации, отказался отдать ключи. Вивьен твердо решила удержать бизнес и доказать себе, а может Малкольму, что у нее получится. Она осталась на Серли-Корт и буквально заново сшивала свой жизненный путь. Она стала такой затворницей, что однажды в магазин даже пришел трансвестит, притворившись Вивьен. Тот период был странным во многих отношениях. Нам приходило много записок с угрозами нас убить. Они приходили по почте. Я даже не знаю, в курсе ли Вивьен. Записки делились на четыре категории: от тех, кто поддерживал Малкольма, от тех, кто поддерживал Майкла Коллинза, а еще писали судебные приставы и приходили письма о том, что мы виноваты в моральном разложении нации. Последние отличались самыми четкими формулировками: «Тебя ожидают вечные муки» – и тому подобное. Это они о Вивьен. Очень личные послания. Конечно, сейчас к ним отнеслись бы гораздо серьезнее, чем мы тогда. Возможно, даже сегодня Вивьен не представляет себе, в какой была опасности. А я не рассказывал: ей и так хватало переживаний. Атмосфера была хуже некуда».

На программке с показа коллекции «Панкутюр» изображения, навеянные «Бегущим по лезвию»

«Мама всегда великодушна к Малкольму, – печально замечает Джо. – Она очень добра к нему. Но пойми, Малкольм оставил нас с кучей долгов – маму, меня и Бена, а ведь это была наша жизнь, наш дом. Правда, он оставил не только долги, но и активы их с мамой общей компании. А сам бросил нас и уехал в Америку. Они не создали компанию как таковую и считались партнерами, но он бросил все. Оставил и долги и активы. В то время «World’s End» и новым магазином «Nostalgia of Mud» («Ностальгия по грязи») управлять было очень рискованно. А Малкольм не просто ушел. Он напоследок разрушил все. Попытался разрушить. Как-то Вивьен приходит на работу, а там новая подружка Малкольма в сшитой ею одежде указывает всем, что делать, заявляет, что теперь «дизайнер» – она, а Вивьен тут больше не работает. И знаешь, кто ее надоумил устроить все это в магазине? Малкольм. Такой вот у меня был отец. Так что с маминой стороны согласие ставить оба имени на ярлыках – чертовское великодушие; не он в первую очередь создавал эти модели, а она, тем более что он пытался все разрушить, когда мама боролась за выживание. А он все выкинул на помойку, пытался уничтожить ее дело и ее саму. Такой он был человек: если не мог что-то получить, полностью чем-то завладеть, то безжалостно выкидывал это на помойку.

Так вот, мы с Беном начали помогать Вивьен и работать в «World’s End», но не потому, что хотели сделать карьеру в моде или торговле. Мы просто хотели помочь маме. У нее не было ничего. А это ведь мама! Мы сидели у себя в Клэпхеме без электричества, без телефона, без воды и газа, потому что Малкольм все отключил. Но у меня было несколько ловких приятелей, которые знали, как подключить все обратно. А за дверью поджидали приставы, чтоб их, несколько здоровых бугаев, и тут я придумал: «Позвоню-ка я отцу». И, помню, звоню я ему по телефону-автомату, а он спрашивает из своего Голливуда: «У вас что, домашнего телефона нет?»

Несмотря на это, Вивьен всегда по-доброму отзывалась о Малкольме. Особенно в разговорах со мной. Но я знал, что она не раскрывает своих истинных чувств. Она говорила то, что, по ее мнению, меня не расстроит. Такая вот она. Ей пришлось очень тяжело. Теперь-то нам все известно. Версия Малкольма отныне звучала так: «Единственная причина успеха Вивьен – знакомство с Малкольмом Маклареном». Да, он прав, но только в том смысле, что он был зачинщиком. Думаю, мало кто осознает, что все вещи создавала Вивьен – она отвечала за весь дизайн. Она придумывала все эти классные футболки в стиле панк-рок, и я знаю, что они – ее отражение, в детстве я сам видел, как она их делала прямо у нас дома на Серли-Корт, – такой была мама. У нас стояла машинка для шелкотрафаретной печати и стол, тот, что сейчас у нее в студии, мы за ним ели, и он всегда был завален вещами, на которых она печатала рисунок. А вклад Малкольма? Приуменьшить сложность того, что она делала: «Опять картошку вырезаешь, да?» Все вещи для «Seditionaries», все рубашки анархиста – все это сделала мама, причем в нашей квартире: красила их в ванной и печатала на них рисунки в гостиной. Неделю за неделей. Создавала вещи для магазина».

«Наверно, мне нужно кое-что объяснить про нас с Малкольмом, – ни с того ни с сего заявила как-то Вивьен, когда мы с ней рассматривали образцы тканей и рисунок, немного напоминающий стиль панк. – Почему я психологически и мысленно была готова идти дальше в наших бурных отношениях. Люди правда удивляются этому. Он вдруг уйдет, потом вдруг передумает и вернется, потом снова уйдет. Это изматывало. Много позже, когда отношения стали ужасными, Малкольм даже нанял адвоката и потребовал у меня 50 000 фунтов… А когда я наконец нашла способ раздобыть эту сумму, Малкольм отказался взять деньги и сказал: «Разве ты не видишь? Я хочу, чтобы ты вернулась». Он все время играл со мной в эти игры – не появлялся дома и все в таком духе. Но я уже привыкла злиться на него. Я, бывало, била Малкольма. А однажды он дал мне сдачи. После я уже не поднимала на него руку. Но первой ударила я. Но тут уж я скажу как есть: Малкольм доводил меня до слез. У него был такой пунктик, и мне потребовалось время, чтобы найти решение. Он не мог выйти из дома, не проделав это. Не доведя меня до слез.

Но потом настал момент, когда я просто перестала плакать: больше не могла. У меня не осталось слез. Я осознала, что единственный способ избавиться от него и заставить прекратить пытку – заплакать, то есть дать то, чего он от меня хотел. Он хотел, наверное, чтобы мне было плохо, ударить побольнее. Он все время пытался ранить меня. Потому что ему самому было больно. Так вот он себя и вел – не уходил из дома, пока каким-то образом не доводил меня до слез. Иногда меня просто бесил его характер. В общем, проще было сдаться, расплакаться, чтобы он прекратил мучить меня. Позже я уже никогда не плакала по-настоящему. В тот момент я прекратила плакать. И с тех пор, честно сказать, ни разу не плакала. Выплакала все, что могла. Думаю, люди плачут обычно для себя, и вот пришел момент, когда я поняла, что с меня хватит».

Джо соглашается. До сих пор при общении с Джо и Беном, когда они вспоминают те годы, становится ясно, какое облегчение они почувствовали, когда Вивьен и Малкольм наконец разошлись, хотя Джо и говорит, что его мама была далеко не тряпка: «В конце их отношения стали просто ужасными. Каждое утро только визг, крик и визг. И мы только и ждали, когда Малкольм наконец уйдет из дома. В итоге каждое утро Вивьен вроде как заставляла себя заплакать, потому что знала, что тогда он уйдет и все кончится, и мы сможем начать наш день. Малкольм был отвратительным задирой. Классический пример каких-то ущербных, нездоровых отношений – у них была взаимная зависимость друг от друга, и он, заставляя маму плакать, чувствовал себя… короче, получал те эмоции, в которых нуждался. Вивьен не так-то легко было заставить дать сдачи, но ты всегда точно знал, когда зашел слишком далеко. Не то слово! Мама могла ударить так, что искры из глаз сыпались. Помню, однажды мы ехали в метро, примерно в тот период их отношений… Не знаю, покажет ли этот эпизод, как сильно она могла разозлиться… В общем, у нее был офис в Кэмдене, и наш поезд всегда останавливался в перегоне между Морнингтон-Крисент и Кэмденом. Как-то мы ехали вместе, и в вагоне какие-то девицы издевались над индианкой. Говорили что-то отвратительное в расистском духе, вроде: «Здесь страшно воняет карри». Та женщина не выдержала и встала, чтобы выйти из вагона, но поезд застрял в туннеле, и тут одна из девиц достала из носа огромную козявку и вытерла о ее сари. Женщина повернулась и спросила: «Почему вы так со мной?» Тогда откликнулась Вивьен и ответила: «Потому что они безобразно воспитаны». Тут поезд тронулся, мы встали, чтобы выйти, но одна из девиц подставила индианке подножку… Тогда Вивьен схватила девицу за патлы и надавала ей по лицу так, что в руке у нее остался выдранный клок волос. Потом, когда она вышла из поезда, ее трясло. Но проучила она ту девицу знатно. Да, Вивьен может крепко наподдать!»

«Вот какая у меня теория, – продолжает Вивьен. – Чем больше страданий в ваших отношениях, тем сильнее чувство предательства, когда они рушатся. Я вложила в наши с Малкольмом отношения все. Из-за Джо и из-за того, что Малкольм во мне нуждался. И еще, пожалуй, оттого, что было немного любви. Так что, когда я поняла, что все кончено, когда он ушел и в какой-то момент у него появилась другая девушка, а не просто мимолетное увлечение, я почувствовала себя обманутой и будто умерла на четыре года. Да, года четыре моя душа была мертва. Пока у меня не появилась другая любовь, наверное, так это можно назвать, – Карло. Почти четыре года. Меня жгло чувство предательства, я много боли претерпела в наших с Малкольмом отношениях, все дело в этом. Вот в чем главная причина моих страданий. Другой нет. Я страдала не потому, что хотела, чтобы он вернулся: уж этого я хотела меньше всего. Но, понимаешь ли, я была очень расстроена его уходом. Странно, ты вновь и вновь возвращаешься к своему прошлому, пытаясь разобраться, и некоторые вещи просто сводят тебя с ума, но одно я знала точно: я не хотела, чтобы он вернулся. Нет уж, спасибо. Многие годы мы то и дело виделись на общественных мероприятиях, но долго после разрыва мы не виделись наедине. Помню, прошло десять лет, и мы встретились, и он наверняка очень удивился, поняв, что мне приятно его видеть. А приятно было потому, что я с радостью обнаружила, что не испытываю к нему больше никаких чувств. Он всегда мне нравился, всегда меня интересовал. Но какое же облегчение я почувствовала, когда поняла, что он больше не сможет меня ранить. Так что я с удовольствием с ним повидалась».

«Вскоре после нашего разрыва люди, поскольку никто уже не сомневался, что мы разошлись, стали задавать вопрос, кто в нашей паре был главным – Малкольм или я. Малкольм был довольно завистлив, и, конечно, он завидовал мне, так что всегда старался показать, что я ничего собой не представляла. Что я его закройщица, как он называл меня, его творение. Его называли Свенгали, говоря о «The Sex Pistols». Он и сам старался поддержать репутацию мага, когда речь шла о панке, «The Sex Pistols» и нашей с ним работе. А мне на самом деле было все равно. Я относилась к нему снисходительно, даже жалела его, потому что он вел себя так мелочно. Кстати, если ты что-то создаешь, тебя всегда впечатляет работа других! Меня уж точно впечатляет. И ты не думаешь, что твои творения, особенно если они даются тебе легко, хоть сколько-то важны. Так и было у нас с Малкольмом. Я во всем доверяла Малкольму, просто помогала ему сделать то, что он хотел, начиная с идеи возвращения к образу 1950-х: мне был очень интересен рок-н-ролл, а также возможность снова продавать этот образ. У Малкольма рождались великолепные идеи, но он никогда, никогда не говорил мне: «Нет, так плохо. Сделай вот так». Никогда, потому что он не был практиком. А мои друзья говорили мне: «Вивьен, Движению за женскую эмансипацию было бы очень за тебя стыдно, ведь ты делаешь все эти вещи и при этом все заслуги приписываешь ему. Женщина, что ты творишь?»; «Ну почему?! Вивьен, почему ты спускаешь ему это? Почему не признаешься, какая ты на самом деле умная?» Но, видишь ли, Малкольм – человек очень талантливый. У него рождались хорошие идеи, например носить нижнее белье поверх других вещей как верхнюю одежду. Это Малкольм придумал. А эту идею приписывают мне, Готье, Мадонне и прочим. Но на самом деле это мы с Малкольмом сделали. Подобные идеи и их воплощение были и вправду хороши. Малкольм мог запустить процесс моего творчества, даже, например, прислать мне что-то, какие-нибудь изображения, которые меня вдохновили бы. Так он и поступал. А еще он отлично разбирался в обуви. Наверно, наши отношения можно пояснить на примере выставки, проходившей в Музее Виктории и Альберта. Когда выставлялась коллекция «Ведьмы», то ее авторами значились Вивьен Вествуд и Малкольм Макларен, но на самом-то деле Малкольм сделал для нее только одну вещь – шляпу с заостренной тульей в стиле комика Чико Маркса. Он довел куратора и составителя каталога музея до слез и нервного срыва. Почти каждый день он посылал ей письма, составленные юридическим языком, в которых писал: «Вы абсолютно неправы. Вы нарушили мои авторские права, проводя эту выставку, потому что дизайнер этой одежды я, а не Вивьен» – и еще много всяких слов в таком духе. В письме куратору он называл меня его закройщицей.

Джо соглашается, что его отец проявлял особенную враждебность, когда дело касалось авторства их работ. Годы спустя это испытал на себе и Джо, когда, собираясь открывать марку «Agent Provocateur», собирал на это средства, воссоздавая некоторые из вещей, придуманных его родителями. Мама сразу дала согласие; а Малкольм угрожал подать в суд. «Тогда я понял, что он за человек и как он обращался с мамой. Ему доставляло извращенное удовольствие принижать окружающих, включая нас с мамой. На всех бирках я замазал его имя штрихом. Это была своего рода метафора. Я много лет не разговаривал с ним».

«Думаю, он не мог сдержаться, – говорит Вивьен. – Он завидовал мне, а потом и Джо. Он с ума сходил, когда дело касалось общественного признания, – сам он в нем ужасно нуждался. Признание для него было важнее всего. Даже больше нас с Джо. Вообще-то я долгие годы из кожи вон лезла, чтобы воздать Малкольму должное, зачастую даже больше, чем он того заслуживал, но в то время так мне было легче. Видишь ли, Малкольм очень дорожил своей репутацией и наследием и рьяно их защищал. Кончилось тем, что он начал саботировать все, что я делала. Я никогда особо об этом не говорила и до сих пор не имела возможности честно в этом признаваться, но, раз уж Малкольма больше нет, я могу сказать: он вел себя невероятно жестоко. И в профессиональном, и в личном плане – во всех. Правда, в конце жизни у него появились серьезные проблемы, и меня до сих пор это печалит. Потому что я когда-то любила его и оставалась предана ему. До его смерти.

Думаю, в отношениях наступает момент, когда ты понимаешь, что научился у партнера всему, чему мог. Малкольм очаровал меня своим интеллектом, но годы шли, и отношения сильно испортились из-за его характера и зависти, так что верх взяла скука. Малкольм никогда не дочитывал книгу до конца. Брался, читал минут сорок, потом находил в ней что-то ценное, что можно продать, – просто выхватывал что-то, чего ты в жизни не заметил бы, если бы читал нормально, как все! Но ему было достаточно, если он после недолгого чтения мог придумать какую-то теорию или похвастаться новыми сведениями. Малкольм плескался на мелководье. Ему неинтересно было по-настоящему что-то узнавать, его интересовало только то, что можно использовать, продать, чем можно шокировать или произвести впечатление. Так что в итоге мне стало с ним скучно. Мне наскучило слышать одни и те же мысли, наскучил его одинаковый подход ко всему. Мне правда это надоело. Конечно, другие заметили. Есть пленка, на которой у нас с Малкольмом берут интервью, наверно, в начале 80-х, потому что на мне юбка из коллекции «Девушки из Буффало». Тогда мы уже разошлись, но у нас сохранились профессиональные отношения, но мне так наскучил Малкольм, что во время интервью я все время теребила руками подол и думала: «Хоть бы ты замолчал». А после Саймон Баркер спросил: «Вивьен, ты намеренно холодно с ним себя вела или тебе просто было совершенно неинтересно то, что он говорил? Это все заметили».

Приглашение на показ коллекции «Ведьмы». На нем творение Кита Харинга

После того как иссяк мой интерес к Малкольму в интеллектуальном плане, наши отношения покатились под откос, потому на этом и держались. Поначалу Малкольм помогал мне разобраться в проблемных вопросах, в особенности политических. Как мне было понять, что происходит в мире? А он знал гораздо больше, чем я. Он учился в художественном колледже, они там развивали разные серьезные идеи: об андеграунде и альтернативщиках, обо всем, что породило движение хиппи в 1968 году. Но как только я поняла, что Малкольм такой как есть, – всему пришел конец. Он остановился в развитии, застрял в 1968 году. Не копал глубже. Не был готов к тому, чтобы попытаться понять мир, в котором жил. Он предпочитал жить поверхностными знаниями и с их помощью манипулировать окружающими людьми. В какой-то момент мне уже нечего было у него узнать, я поняла, что больше не расту, находясь рядом с ним, и наш диалог прекратился. Малкольм в некотором смысле был более консервативным. Помню, когда я делала коллекцию «Панкутюр», он сказал, что хлопковая юбка гораздо лучше смотрелась бы, будь она из шелка, а я вдруг возразила: «Малкольм, может, ты и прав. Может, было бы красиво. Но и это не хуже, да и мне больше нравится так». Он был прав только в том смысле, что так юбка больше была бы похожа на предмет высокой моды, и, думаю, в моих прежних коллекциях появился шелк и прочее, на чем настаивал бы Малкольм. Забавно, но Малкольм любил шик. Но после коллекции «Пираты» я поняла, что больше не хочу с ним работать – я хотела сама воплощать свои идеи. Наши имена стояли рядом на ярлыках, но все больше работ были только моими. Последний раз мы вместе работали над коллекцией «Панкутюр». Во время создания «Ведьм» мы полностью разорвали отношения.

«Ведьм» (осень/зима 1983) я целиком придумала сама. Я была в Нью-Йорке и там познакомилась с работами Кита Харинга – и с самим Китом. Его граффити были похожи на иероглифы. На символы. Лающая собака или младенец, вокруг головы которого сияние, – визуальный язык символов, которые казались мне волшебными. Ему, кажется, ужасно приятно было услышать от меня, что мне очень понравились его работы, и в коллекции «Ведьмы» я использовала многие из его идей, потому что он был рад поработать со мной. Я не особенно слежу за современным искусством, но есть некоторые работы, которые я считаю по-настоящему актуальными, и таковыми, по моему мнению, являлись работы Кита Харинга. Его нельзя было не признать художником. Он умел донести свои мысли до окружающих, а его работы привлекали внимание. Через год после нашей встречи он заболел СПИДом и умер. Он был одним из лучших людей – всегда доброжелательный, приятный, щедрый и по-настоящему талантливый. Если бы он не умер, уверена: с его талантом он сумел бы выйти за рамки граффити. В общем, «Ведьмы» до некоторой степени были вдохновлены его работами и цветом: голубым, как бумага для фейерверков, розовато-лиловым, как бумага для розжига, флуоресцентными, как у его граффити. А еще появился грязно-зеленый, почти черный – он отражал тот период моей жизни и отчасти историю жизни Кита. А еще Харинг нарисовал лицо с тремя глазами. И квадрат с тремя глазами. В то время набирал популярность хип-хоп, что-то вроде стоп-кадра в танце, его можно было отразить в одежде, например поместив на кроссовки три языка. Я первая сделала кроссовки подиумной обувью, и не без причины: это соответствовало новым веяниям, граффити, наводнившим Нью-Йорк и Лондон, и «мультяшным» танцам – я рассказала обо всем этом посредством моды.

Постепенно ко мне стала возвращаться уверенность в себе. Я наконец узнала, что у меня есть талант, а еще уверенности мне придавало появление придуманных мною вещей в стиле панк на парижских подиумах. Я видела, как там все меняется. Меняются прически. Меняется даже «Vogue». Меня стали принимать всерьез. Например, я была у Грейс Коддингтон из лондонского «Vogue». Пришла к ней с чемоданом созданных мною вещей, и ее смутила одежда, которую я ей показала, совершенно ее не заинтересовав. Помню, я подумала: она хотя бы увидела, что дизайн хороший. Я поставила перед ней на стол маленькие ботиночки, превратившиеся в пиратские ботинки: выглядели они необыкновенно. Теперь они встречались по всему миру – и в Париже тоже. Но тогда она сказала так: «Нет-нет, поищите другой журнал». Так что я отправилась в «Ritz», и они поместили меня на обложку. Между прочим, на Грейс, хоть она и отвергла меня, была точная копия мохерового свитера, который придумала я!»

Кэролайн Бейкер (по словам Вивьен, «удивительный стилист»; она работала сначала в «Vogue», а потом у Вествуд) говорит, что лишь после того, как Терри Джонс ушел из «Vogue» и помог основать журнал «i-D», посвященный уличной моде и ее воздействию на нашу жизнь, в британском «Vogue» осознали, что упустили. «Мне нравилось, что делали в компании Вивьен, – говорит Кэролайн, – ее работы казались естественным и явным отражением творившегося в политической жизни страны хаоса, так что со стороны «Vogue» и других изданий было глупо игнорировать их. Моими любимыми коллекциями у нее были первые две – «Пираты» и «Девушки из Буффало». Они были словно приготовленные для нас блюда: аппетитные, простые, появившиеся перед нами будто по волшебству. Я стала немного растаманкой – такими же были образы из коллекции «Девушки из Буффало»: пышные юбки, растаманские шапки, прически с небрежными завитками: мы отыскали древнюю технику завивки волос, когда прядки накручивают на хлопковые ленточки. Все это придумала Вивьен».

Вивьен (в заднем ряду в центре) и ее сотрудники у магазина «Nostalgia of Mud» в Сент-Кристофер, 1982

«В общем, к 82-му – 83-му году я работала одна. У меня был закройщик и две швеи. Но даже вещи примерять приходилось самой. Я поняла, что, если хочешь, чтобы вещь хорошо и правильно сидела, нет ничего лучше, чем надеть ее на себя. Я до сих пор так считаю. Я так привыкла. Но в те времена мне было очень, очень тяжело.

Так что я сама стала придумывать модели и сама руководила компанией, организовывать производство и все остальное оказалось ужасно тяжело. Я знала, что это такое. Я была сама по себе, и хотя пресса с ума сходила по тому, что мы делали, до выпуска коллекций «Mini Сrini» («Мини-крини») и «Харрис-твид» у нас выдалось десять крайне тяжелых лет».

Когда отношения пары расстроились, Вивьен перво-наперво попыталась расширить компанию и открыла свой первый магазин в Вест-Энде – «Nostalgia of Mud» («Ностальгия по грязи») в торговой зоне Сент-Кристофер рядом с Оксфорд-стрит. Имя свое магазин получил как дань романтичной идее французов, идеализировавших нищету. Интерьер вызвал не меньшую реакцию, чем представленная в нем одежда, зато сочетался с выбранной Вивьен палитрой земляных оттенков и атрибутами культа вуду: этот стиль тут же попал на подиум, оформление скопировали для современных театральных постановок Великобритании. «Магазин напоминал площадку археологических раскопок. За концепция отвечала я. Я и Роджер Бертон, – говорит Вивьен. – Там были канделябры в стиле мисс Хэвишем, всякая мелочовка, которую я хранила в своем маленьком автомобильчике, а еще я придумала сделать чучела ворон из дерева и толстых досок, и так я познакомилась с Томом Биннсом. Второй из двух магазинов, которые я оформила сама, находился на Дэвис-стрит. Но мне нравился «Nostalgia of Mud», и он формировал общественное мнение». Магазин дал имя коллекции одежды «Nostalgia of Mud» («Ностальгия по грязи»), правда из-за представленных в ней длинных, в пол, боливийских юбок и сопровождавшего показ саундтрека «Девушки из Буффало» ее нередко называют «Девушки из Буффало». Магазин просуществовал всего лишь два года, пав жертвой разрыва Вивьен и Малкольма. Несмотря на это, коллекцию «Девушки из Буффало» показали в Париже и она снискала всеобщее признание. С нее начался период творчества Вивьен, впервые самостоятельного: оно оказало на мир моды небывалое влияние. «Новая романтика» с ее свободными рубашками и юбками, поясами и роскошными тканями была только началом. Палитру грязных цветов и вещи из поношенного войлока из коллекции «Девушки из Буффало» копировал весь мир моды – их в равной степени можно было увидеть в массовой моде, в коллекциях одежды для клубов и на подиумах. Свободный крой и приглушенные цвета вещей Вивьен очень понравились японцам, и образ бродяги в рваной одежде тут же был перенят маркой «Comme des Gar?ons», став ее отличительной чертой. Но вклад Вивьен был больше, чем просто установление новой моды благодаря усиленному вниманию СМИ к ней и ее партнеру. Она по-новаторски обращалась с тканью, и ее практические идеи почти сразу стали в моде аксиомами. Возьмем, к примеру, обтягивающую юбку-тубус. Вивьен вспоминает: «Я работала у себя в студии, и у нас там была кругловязаная двухслойная трикотажная ткань, которой моют окна. Мы сделали из нее «бытовой» кардиган с пуговицами из расплавленных крышечек для коллекции «Панкутюр». И я надела на себя эту ткань – она напоминает огромный чулок, – потому что всегда примеряла вещи, которые делала». Вивьен носила и сейчас носит британский 10-й размер. «Обычное кругловязаное полотно, но никто до этого не делал кофты из кругловязаного джерси. Его можно было носить как угодно, а мне очень нравилось, когда одежда из него длинная, до самых лодыжек. Этот образ стал знаковым».

Плащ из коллекции «Ведьмы» оказал влияние на моделирование во всем мире

Модели Вивьен стали все больше влиять на моду. Возьмите плащи из коллекции «Ведьмы» (1983), которые сейчас хранятся в ее архиве на Элксо-стрит. Они выглядят сложными и футуристичными, сшиты из квадратов ткани, и по ним видно, как умело кроит Вивьен: она привыкла раскладывать ткань на манекене или на теле, экономно ее используя с учетом естественных линий фигуры. Весь мир копировал ее плащи, но чаще всего они получались не такими удачными. Хотя позднее Вивьен страстно увлеклась традициями Сэвил-Роу – строгим кроем и даже корсетами, – во времена «Ведьм» она увлеченно «натягивала и стягивала ткань на теле. Я начинаю с материала, делаю пару разрезов в квадратном куске ткани, крою из отрезанных частей рукава и ластовицы, чтобы было свободнее, а потом пытаюсь понять, где наряд касается тела. То место, где он касается, определяет, как ты в нем будешь стоять и двигаться и что ты сможешь в нем делать». Такая манера дизайнера работать и мыслить была новаторством, и очень радостно видеть, как распространяются работы Вивьен, тем более что она училась своему делу и мастерству практически у всех на виду – так, что видны были все швы. Ее юбка-тубус, многослойный плащ, такой популярный в Японии, напоминающий одновременно и кимоно, и костюм героя научной фантастики, брюки и блузы по мотивам пиратской романтики, детская радость от грязи моментально вошли в массовую моду, и теперь порой даже сложно вспомнить, что они появились в определенное время и благодаря определенному человеку – Вивьен.

«Я никогда не жаждала, чтобы меня любили, – настаивает Вивьен. – Любовь для меня – не необходимость. Я благодарна уже за то, что нравлюсь, но при этом не жду, что так и будет. Я всегда предпочитала быть сама по себе. Лучший комплимент, который я могу кому-нибудь сделать, – что с этим человеком жить так же хорошо, как одной». К 1983 году у Вивьен, пожалуй, было уже все, что мог бы предложить ей бурлящий жизнью город, кроме финансовой стабильности. Ее два сына росли сильными людьми и уже стали уходить из дома. Но, как вспоминает Гордон, брат Вивьен, «наша мама серьезно о ней волновалась: она говорила, что никогда в жизни не видела, чтобы человек столько работал. Вивьен трудилась как одержимая. С ней рядом было даже как-то не по себе: она работала всю ночь, потом засыпала на горе из тканей». Сын Вивьен Джо на общем языке с матерью – языке моды – пытается объяснить, какой она была тогда: «Залог успеха в создании одежды или чего бы то ни было – в том, чтобы знать, как решить задачу. Это очень успокаивает, потому что настоящая жизнь другая. Вивьен может придумать много способов, как добиться того, чтобы что-то получилось. И я видел, как она помогала тем людям, у которых умение шить в крови. Они знают все о том, как шить одежду, но, бывает, мучаются, не умея решить какую-нибудь задачу, убив на нее не одну неделю, создав десятка два образцов, – а у них никак не идет. Потом приходит Вивьен, за пять минут решает задачу и уходит – так же она делала и в Серли-Корт, – а те стоят, опешив, не шевелясь, с отвисшей челюстью, и говорят: «Как она это сделала?!» Такая вот она, наша мама. За десятилетия в мире моды я никого похожего на нее не встречал. Она гений. К тому же вкладывает в дело свою душу».

Не стоит забывать, что большую часть своей взрослой жизни, в том числе в годы расцвета панка и новой романтики, Вивьен была старшей в доме, и Малкольм обычно называл ее «мамочкой», когда хотел высмеять или выгнать из комнаты. По возрасту она вполне годилась Сиду Вишесу в матери. Возможно, у нее поздновато сформировался собственный голос и творческий стиль, зато она накопила больше умения и опыта и обрела сильнейшую мотивацию для того, чтобы воспользоваться приобретенными знаниями за почти два десятилетия вращения в молодежной культуре и моде и наконец возглавить быстро разрастающийся модный бизнес, правда в одиночку. «Я поняла после «Пиратов», что не обязана обосновывать свои идеи. Я могу делать то, что мне нравится, и вопрос только в том, как создать нечто совершенно оригинальное. Я поняла, что могу творить бесконечно». Как это часто бывает после болезненного расставания, Вивьен после бурного разрыва с Малкольмом с головой ушла в творчество, открыв в себе новые грани. Карло Д’Амарио, с которым она познакомилась в тот же год, говорит, что она была нестабильна, как ртуть, «как граната с выдернутой чекой», а другие считают, что такой она была отчасти благодаря темному очарованию Макларена, что это был в некотором смысле его прощальный подарок, лучший из всех.

«Когда мы были маленькими, Малкольм рассказывал нам на ночь разные истории, – вспоминает Бен. – Нам с Джо. Отличные истории, очень занимательные. Одно «но»: Малкольм начинал придумывать историю, но никогда ее не заканчивал. Вроде как вынуждал тебя придумывать вторую часть. Так что, думаю, его гений и наследие – в том, что он что-то начинал, особенно когда был с мамой, но заканчивал не он. Заканчивала она».

Сделана в Италии

За некоторыми великими женщинами стоит мужчина. Я хотел сделать Вивьен королевой. Но не пишите обо мне. Называйте меня «Карло де Сенгальт» [это литературный псевдоним Казановы]. В этой истории нет Карло Д’Амарио. Его не существует.

Карло Д’Амарио

Я познакомил Вивьен с Китом Ричардсом, мне казалось, из них выйдет хорошая пара, а он сказал мне: «Какая же она странная!» – а она мне сказала: «Какой же он странный!» Не знаю, продвинулись ли они дальше этого. Спросите об этом ее. [Я спросил. Не продвинулись.]

Джин Крелл о попытке свести Вивьен и Кита Ричардса

«Когда я впервые встретила Карло Д’Амарио, – рассказывает Вивьен, заглядывая мне через плечо, как будто он мог ее подслушать, – он хотел заниматься моей рекламной кампанией в Италии, но чуть позже я попросила его стать моим управляющим – отчасти потому, что он мне кое-что сказал. Иногда твоя жизнь может вращаться вокруг одной идеи. Карло сказал, что панк – это борьба и все, что я делала после, – тоже борьба. Так он и сказал, во время первой же встречи. Он сказал и еще кое-что, и это меня впечатлило. Он очень любит старые машины. Винтажные. Так вот, он сказал мне: «Общество похоже на машину, которая едет со скоростью сто миль в час. И ты хочешь ее притормозить. Что делает Вивьен? Кидает в нее несколько камней, чтобы она мчалась помедленнее. Но знаешь, что вместо этого происходит? Она мчится быстрее, используя твою энергию. Нельзя этого допускать. Вивьен, не растрачивай свою энергию. Если ты можешь ехать со скоростью двести миль в час, нанеси удар». И я поняла, что это означает. Это означает: не надо сражаться с закостенелым обществом. Нужно просто его обогнать. Пусть догоняют тебя: пусть вперед стремятся идеи.

Вивьен познакомилась с Карло Д’Амарио – как она говорит, у них была короткая встреча – весной 1983 года в Париже после показа коллекции «Ведьмы». Карло дружил с итальянским модельером Элио Фиоруччи, а также в свое время ездил по дорогам хиппи из Афганистана на Гоа и в Южную Америку и обратно, привозя этнические товары и дубленки в «свингующий» Лондон. Он до сих пор даже во время деловых встреч, к огорчению его японских переводчиков, говорит на языке адептов Эры Водолея, а Вивьен считает, что именно он разорвал порочный круг ее жизни с Маклареном и заложил основы для ее последующего коммерческого триумфа. В 1983 году Карло дал Вивьен не просто возможность нанять его или его пиар-компанию. Всего через несколько недель Д’Амарио познакомил ее с Фиоруччи и предоставил возможность расположиться в доме Карло в Милане. «Элио был очень мил, – вспоминает Вивьен, – они с Карло оба сказали, что мне нужно открывать производство в Италии, а Карло согласился быть моим менеджером, если я переведу производство туда. Так что мы пошли к Фиоруччи и заключили соглашение». Предложение от Д’Амарио поступило как нельзя вовремя, хотя отсутствие Вивьен в Великобритании большую часть 1983-го и 1984 года дало возможность Макларену подпортить ее репутацию и репутацию магазина «World’s End».

«Он дошел до того, что звонил на фабрику в Италию и говорил, чтобы с ней не работали, – вспоминает Белла Фрейд, ставшая помощницей Вивьен. – Он не только разбил ей сердце, но и хотел, чтобы она не стала успешной». Даже в Италии.

Все могло сложиться скверно. Например, в Америке чрезвычайно интересовались дизайном Вивьен, но с опаской относились к ее деловой репутации. В американском издании «Vogue» уже назвали ее вещи «одними из самых интересных моделей, созданных в Англии с 60-х годов», отметив светящийся стробоскический эффект ее плащей с косым срезом и беспрецедентное использование для дополнения подиумных нарядов кроссовок – хотя и с несколькими язычками и встроенным подъемом. Но заказов при этом почти не поступало. Один заказ хотел сделать универмаг «Блумингдейл», чтобы выставить наряд Вивьен у себя в витрине, но потом его снял, опасаясь, что вещи не будут доставлены. Уже несколько лет назад Вивьен поняла, что жесткие требования к качеству кроя вкупе с необычными выкройками и тканями ставили британских поставщиков и подрядчиков в тупик и если ее компания хочет выйти за пределы Кингз-Роуд и бутика в Сент-Кристофер и стать частью мировой моды, то нужно найти более квалифицированных, соблюдающих сроки и чутких к ее запросам производителей. Карло убедил Вивьен, что в Италии она это получит.

Оставив Бена за главного в доме на Серли-Корт, Вивьен уехала из Англии. Шестнадцатилетний Джо должен был приехать к ней после путешествия по Европе. Свою следующую коллекцию «Hypnos» («Гипноз») на весну/лето 1984 года Вивьен создавала уже в Италии, живя с Карло и уча итальянский язык. Мне все-таки удалось уговорить Карло Д’Амарио продолжить рассказ:

«Я только вернулся из Афганистана, где руководил офисом Фиоруччи, занимаясь импортом этнических ювелирных украшений и овчины – всей этой хиппи-атрибутики. Я посвятил этому около десяти лет. И еще подыскивал какую-нибудь новую работу в Лондоне или Париже. В Париже только и говорили что о «World’s End». Там я впервые увидел Вивьен. Она была великолепна со всем этим панком, и показ ее коллекции «Ведьмы» всех потряс. Помню, Вивьен сказала: «Я хочу изменить мир». Тогда, в 80-е, люди еще говорили о «системе» так, будто мода не была ее частью. Тэтчер была системой. Рейган был системой. И кока-кола. Но не мода. Короче, мы говорили о системе. А потом я приехал повидаться к ней в Лондон. А Вивьен в те времена уже пользовалась известностью. Это все происходило до Маккуина и Гальяно, и она была первым большим талантом из Британии, который признали во всем мире. Так что, когда я пришел к ней в офис, я был потрясен, потому что сразу понял, что дела идут плохо, что у нее нет денег. Я только и подумал: «Вот черт!» У нее был не бизнес, а панк. Я называл ее ужасную фабрику в Кэмдене «Бомбеем». Но вот я увидел ее и в одну секунду принял решение остаться. И вот почему. Это как в детстве, когда другой ребенок тебе говорит: «Пойдем поиграем» – и ты тут же понимаешь, что вас ждет приключение. И дело было не в деньгах. И не в том, что думали или думают люди, – никаких особых намерений с моей стороны. Это просто как «приходи ко мне, поиграем в мои игрушки». Так я и поступил.

Первое, что я сделал, – продал машину. На своем «мерседесе» я приехал из Италии, побывал на парижских показах и продал автомобиль. Для меня все случилось мгновенно, как любовь с первого взгляда, и я просто сказал ей: «Вивьен, я остаюсь с тобой».

Правда, имелась проблема: ее отношения с Малкольмом, личные и деловые, были запутанными. Торговая марка и магазин «World’s End» принадлежали и Малкольму Макларену тоже. Нигде не было написано «Vivienne Westwood». Так что я сказал Вивьен: «Забудь о «World’s End», забудь о Малкольме, давай назовем все, что ты делаешь, как подобает – «Вивьен Вествуд».

Мне она напоминала Золушку, женщину, которая делала всю серьезную работу, пока Малкольм ходил по балам. Но я смотрел на все это с другой стороны – из Италии, а там Вивьен уже была человеком с именем. Например, в итальянском издании «Vogue» хотели взять у нее интервью. Многие забывают, что в то время Вивьен лучше знали за пределами Великобритании: итальянцы, французы и японцы открыли ее задолго до британцев, если не в связи с панком, то по части моды. Так иногда случается. Например, сперва Джорджо Армани стал более знаменит в Америке, чем в Италии. Но я понимал, что Вивьен нужно выйти из тени Малкольма и в финансовом плане.

Так что я сказал ей, что увезу ее в Италию. Я вознамерился попытаться улучшить ее репутацию и положение. Во-первых, нужно было покончить с «World’s End», потому что вся прибыль, полученная от вещей, сделанных под той маркой, делилась пополам с Малкольмом. А во-вторых, я распланировал, как можно продвинуть лично Вивьен в Италии, чтобы она попала в итальянский «Vogue» и так далее, и лавры достались только ей одной. Так что марка «Vivienne Westwood» родилась в Италии. И осталась до некоторой степени итальянской с тех самых пор. Вивьен показывали по итальянскому телевидению. В Италии мы начали производить вещи. Я предложил откупиться от Малкольма и забрать у него марку «World’s End». Сперва он отказался. Но в конце концов марка перестала приносить прибыль, и мы смогли убедить его. Потом я пошел к Элио Фиоруччи и сказал: «Ты должен помочь мне с этой невероятной женщиной, потому что у нее огромный талант и потенциал, но совершенно нет средств». А он ответил: «Позвони Джорджо Армани». И мы с Фиоруччи стали звонить управляющему фирмы Серджо Галеотти, человеку, который сделал имя Армани. На следующий день мне назначили встречу с Галеотти. Я чувствовал себя так, словно отправляюсь на встречу с самим Папой. Вот я вхожу в огромное здание в центре Милана. Со мной все так милы, что у меня закрадываются нехорошие подозрения: меня угощают капучино, причем очень вкусным, и Галеотти говорит: «Ну, в чем вопрос?» А я ему: «У меня есть одна выдающаяся личность на примете, синьора Вивьена Вествуд, но у нее нет денег». А он отвечает: «Вивьен Вествуд?!! Какие проблемы! Сколько нужно денег?» А я сижу и не знаю что сказать. Так что я просто ляпнул: «Триста миллионов, нам нужно триста миллионов»: тогда еще были лиры, и это примерно равнялось 150 тысячам фунтов – в общем, кругленькая сумма. А Галеотти просто улыбнулся и сказал, что она сейчас в том же положении, в каком был Армани в самом начале. И дал мне денег. Это подразумевало сделку: Джорджо Армани представляет Вивьен Вествуд. Совместное предприятие. Но очень крупное. Когда я рассказал обо всем Вивьен, она очень обрадовалась. Все должно было измениться. А я чувствовал себя тем маленьким голландским мальчиком из легенды, когда он сунул палец в дыру в плотине – это правильное слово? – чтобы вода не лилась, чувствовал, что у нас может все получиться. Но потом случилось вот что: Галеотти умер – один из первых людей в Европе, которые умерли от СПИДа, – и все сорвалось.

В общем, в Италии не все пошло, как задумывалось. Сотрудничества Армани – Вествуд так и не случилось. Но Галеотти многому научил нас с Вивьен. Мы узнали, что мудрейший предприниматель в итальянском мире моды верил в Вивьен и считал, что она может стать вторым Армани. А еще Галеотти говорил о детях (творческих!), которые появятся у нас с Вивьен, и о будущем. И он научил и меня и Вивьен мыслить гораздо шире, чем просто терминами «World’s End». А еще незадолго до смерти он сказал нам: чем сильнее твоя творческая жилка, тем больше ты нуждаешься в структуре. Одно делает возможным другое. До этого лично для меня мода казалась чем-то вроде «секс, наркотики, рок-н-ролл». А я хотел, чтобы у Вивьен все было иначе».

«Он очень интересный человек, – поведала мне Вивьен в тот же день. – Он рассказывает уйму невероятных историй, правда, в отличие от историй Малкольма, его истории настоящие. В своей жизни я всегда концентрировалась на идеях. Мне очень понравилось, когда он сказал: «Обгони общество. Беги быстрее. Пусть твои идеи будут лучше». Мне это понравилось. И я сказала: «Ладно, будь моим управляющим. Я приеду в Италию». Довольно скоро мы стали любовниками. Правда, длилось это лишь пару месяцев. Не в Англии, а в Италии. Мне отношения с Карло пошли на пользу, он помог мне пережить расставание с Малкольмом, освободиться от него и перестать за него беспокоиться. Мне стало лучше. А еще хорошо, что я уехала в Италию и полностью изменила все. Вот так. Мы продолжали работать – мы с Карло. Почему наши отношения закончились? Вероятно, я просто перестала его привлекать. Думаю, так оно и было. Насколько я помню. Хотя в наших отношениях с самого начала не все шло гладко. Во-первых, Карло винил меня во всех неудачах. Однажды он сказал, что я как цепь с ядром на его ноге. Правда, после он извинился, хотя нет, не извинился, а объяснил: один из его друзей в Италии сказал ему: «Карло, англичане не могут без страданий. Это просто часть их натуры». Он тут же взял на вооружение этот совет о том, как обращаться с англичанкой, и решил, что мне полагается страдать, и говорил, что все победы – его заслуга, а во всех неудачах виновата я. Поэтому личные взаимоотношения у нас не очень сложились. Но в деловом плане мы сработались. Дела у нас и вправду шли не так, и вправду у нас возникли проблемы с компанией и приходилось добиваться от Малкольма права ею управлять, так что в этом смысле Карло, конечно, был прав. В общем, я приехала к нему с вещами.

«Карло сказал: «Вот тебе логотип: королевская держава… и будущее»

Раз в несколько месяцев я ездила в Англию, чтобы повидаться с Беном и Джо и посмотреть, нельзя ли спасти магазин и исправить наше финансовое положение. Так что самый долгий срок нашей совместной жизни с Карло в Италии – пара месяцев. Я остановилась у него дома в Милане, и он пытался найти приличное производство в Италии. Так что коллекции «Hypnos» («Гипноз», весна/лето 1984), «Clint Eastwood» («Клинт Иствуд», осень/зима 1984) и даже «Mini Crini» («Мини-крини», весна/лето 1985) были созданы в Италии. Так мы и планировали, и у нас получалось. Я учила итальянский. У меня когда-то был парень-итальянец, мы встречались очень недолго, он вернулся обратно в Италию – на этом все закончилось. С Карло я учила итальянский. Выбора-то у меня не было, потому что на фабрике на другом языке не говорили.

С тех пор я люблю Италию и тогда любила, и я считала Карло удивительным человеком. Я видела в нем решение проблемы. Он очень необычный человек, и в те дни я очень сильно была в него… ну, интересовалась им. Его слова давали мне стимул, мне было чему поучиться у него. А это и привлекает меня в мужчинах, да и вообще в людях. Я училась у него. Правда, в итоге я не приняла многое из того, что привлекало Карло, но он стал для меня вехой на пути к пониманию каких-то понятий, людей и функционирования бизнеса. Но я никогда не доходила до того предела, когда мне захотелось бы навсегда уехать в Италию и жить с ним. Понимала, что этого никогда не случится. Мой дом был здесь, в Лондоне. Здесь моя квартира, мои дети, хотя Джо и приезжал туда, в Италию, и довольно надолго… В общем, мы с Карло решили остаться друзьями. И у нас получилось. По большей части. Мы дружим 30 лет.

Но наши отношения с Карло и отъезд в Италию имели еще одно последствие. Окончательно мы порвали с Малкольмом на показе коллекции «Гипноз» в Париже в октябре 1983 года. Малкольм тоже в ней участвовал, делал вместе с Томом Биннсом для показа украшения из резины. Аксессуары. Я была там с Карло. Тогда Малкольм понял: то, что он слышал о нас, правда. И когда он это осознал, то попросил меня уехать с ним. Я только рассмеялась. Помню, в аэропорту, когда мы с Карло возвращались обратно в Италию, мы увидели Малкольма, он попросил меня вернуться к нему, а я, не веря своим ушам, рассмеялась и подумала: «Малкольм, слишком поздно». И с того момента все стало еще хуже».

«Наша с Вивьен история развивалась в неопределенном направлении, – чуть позже продолжил свой рассказ Карло. – Не знаю, что тут сказать, но в девяносто девяти случаях из ста у любого модельера есть партнер, управляющий, и на каком-то этапе между ними что-то происходит – гомосексуальный или гетеросексуальный опыт, и это нормально для мира моды, в этом нет ничего такого… К тому же тогда мы переживали героические времена. Проводили жизнь в дороге. Спали вместе. Останавливались в одной комнате и вместе вели фургон. Да, мы спали в одной постели, так и было. Похоже на битву в пустыне. Мы были соратниками по оружию. Не какой-то там буржуазной парой, а боевыми товарищами… которые спали вместе. А еще мы были очень разными. Мы звали людей войти в нашу жизнь, в наш дом, предлагали вкладывать в нас средства. Это казалось нам самым важным. Люди считают, что мода – это как вечеринка в Голливуде. Но нужно, чтобы твой дом был в порядке, одних только невероятных идей недостаточно. Так что я на этом и сконцентрировался. Мода – как дом, ему нужен сантехник. И я был сантехником. Дому, который функционирует, без него не обойтись. Людям это было в новинку. Потому что до нас никто не делал подобного: не брал кого-то вроде Вивьен, какую-нибудь белую ворону, и не говорил: «Можно и с ней раскрутить бизнес». А мы это сделали. Наладили водопровод». Карло, как уже упоминалось, говорит метафорами.

«В Италии мы работали с тремя производителями, – поясняет Вивьен, – сперва с Лоренцо, потом Карло поговорил с Галеотти про Армани, а мы планировали выпустить «Харрис-твид» и «Мини-крини», но в итоге эти коллекции мы сделали с Кьянчано». «Мы основали новую компанию – «Casnell», – говорит Карло. – Это было готовое название. С офисом в Англии. Сейчас «Vivienne Westwood» частично находится в Милане, но тогда все было не так. Мы профессионально сотрудничаем с середины 80-х, и тогда я все ездил туда и обратно – несколько недель в Лондоне, несколько недель в Италии, – налаживая производство. Мы сохранили в Лондоне старую структуру – марку «World’s End» и «Bombay» – мастерские в Кэмдене. Но тогда же я решил показать Вивьен Италию. Фабрики и страну в целом. Другую жизнь. Иногда мы останавливались в пятизвездочных отелях, иногда спали на полу. Тогда мы работали с одной компанией, и вот она разорилась, и нам пришлось бежать, Вивьен и мне, со всеми выкройками и всеми нашими вещами, которые хранились у них, и вот мы уехали в ночи из Римини в Милан на грузовом автофургоне «форд», который я арендовал. Времена были героические. Помню, мы остановились в одном отеле и стали строить планы на будущее: мы надеялись, что дела пойдут быстро и успешно. Как-то вечером я сказал Вивьен: «Что нам нужно, так это вишенка на торт. Позвоним Мадонне, пригласим ее участвовать в показе. Готовилась коллекция «Мини-крини», вещи в стиле Минни-Маус – сексуальные, но в американском духе, совершенно в стиле Мадонны. А Вивьен говорит: «Не-е-е-ет, Карло, ну что ты! Я не могу просто взять и позвонить Мадонне». Но знаешь, мы ей позвонили. И дозвонились, а ее помощница перезвонила нам и соединила с Мадонной, с той самой, с настоящей, и я понял это по ее акценту – будто она жует жвачку. Она говорит: «Привет, это Мадонна, могу я поговорить с Вивьен Вествуд?» Она захотела сделать что-нибудь вместе с Вивьен. На часах 3 часа ночи. И я сижу и думаю: «Черт, вот спасибо – это же Мадонна! Сделаем что-нибудь грандиозное». Они, видимо, поладили, потому что Мадонна сказала, что мы можем воспользоваться ее домом в Лондоне, ее постановочной студией, да чем угодно, чтобы отрепетировать показ. Вивьен отвечает: «Не-е-ет, Мадонна, что вы, что вы, не волнуйтесь, у меня есть где репетировать». А Мадонна продолжает: «Конечно, конечно». И вот мы возвращаемся в Лондон, чтобы отрепетировать показ в Париже, и пробуем связаться с Мадонной, а она не отвечает на звонки. Так что было два лица, которые чуть не изменили в жизни Вивьен все, когда она была в Италии, – Армани и Мадонна!»

А пока Вивьен была в Италии, в Лондоне дела расстроились. «Мы никогда не были банкротами, то, что о нас писали, – неправда, – утверждает Вивьен. – Но положение было очень шаткое».

«Мы с Беном подали бумаги на получение пособия, – говорит Джо. – Получали 20 фунтов в неделю или около того и дошли до черты, ниже которой в общем-то опуститься нельзя. Но в этом что-то есть. Когда ты на дне, единственный путь – наверх, так нам представлялось. Несмотря на внимание СМИ, мы не были самоуверенными. Мы просто чувствовали, что «должны попробовать это сделать». И сделали. Вернули магазин, вернули маму из Италии и начали все сначала».

Сара Стокбридж в мини-крини и ботильонах на платформе-качалке

Среди коллекций, которые Вивьен создала в Италии, были «Гипноз», «Клинт Иствуд», названная в честь спагетти-вестернов, которые прославили этого актера, и оказавшая большое влияние на моду «Мини-крини», которая изменила силуэт 80-х и создала в современной моде новый язык нижнего белья. Коллекциям «Гипноз» и «Клинт Иствуд» обещали хорошие продажи, но структура компании не была как следует налажена, чтобы эффективно извлечь выгоду. Вещи из коллекций были сшиты из тканей стретч и содержали футуристические мотивы – все это прочно вошло в массовую культуру середины 80-х, вращающуюся вокруг культа тела. А показ чуть было не сорвался, потому что все пряжки доставили поздно, и моделям самим пришлось их пришивать. Поклонникам Вествуд в зрительном зале, среди которых были начинающие модельеры Джон Гальяно и Александр Маккуин, пришлось прождать почти два часа, но и они, и журналисты сочли, что ожидание более чем оправдалось.

Во время работы в Италии Вивьен создала еще одну коллекцию – «Мини-крини» (1985), которая, как считается, изменила силуэт женской одежды. А еще часто говорят, хотя и не самой Вивьен, что эта коллекция изменила ее карьеру. «Скорее, это был «Харрис-твид», но вообще в то время не было ощущения, что какое-то событие изменило мою жизнь. Когда я была маленькой, меня вдохновляли фотографии королевы и балерин. Я ходила на балет «Петрушка» и увидела там коротенький, похожий на колокольчик, обрезанный кринолин, в котором кружилась балерина. Он был бесподобен. И этот образ я приберегла на всякий случай. Случай наступил в Италии». Коллекция «Мини-крини» оказала влияние на многие аспекты моды. Во-первых, после показа изменился силуэт женской одежды: мало кто из женщин стал носить сам короткий кринолин, но он означал конец плечевым накладкам, популярным в 80-х, и возврат к женственным формам. Изменившаяся линия талии повлекла за собой возврат к естественной линии плеча. Иногда говорят, что вещи из «Мини-крини» положили начало работы Вивьен с корсетами, хотя, если уж быть точными, это произошло чуть позже – в коллекции «Харрис-твид». Правда, в коллекции «Мини-крини» Вивьен выставила наружу немного шнуровки на задней части юбки – это возбудило интерес к нижнему белью как элементу верхней одежды; это был один из шутливых акцентов коллекции – пародия на наряды Викторианской эпохи, на скрытый эротизм одежды строгого кроя. С коллекцией, которую смогли привезти из Италии во двор Лувра на показ весна/лето 1986, связаны два воспоминания: о том, как она чуть не потерпела полный провал, и о том, как семнадцатилетний Джо Корр вместе с одним парнем-итальянцем везли ее через Альпы. «В то время я уже уехал из дома и жил в Финчли, – вспоминает Джо. – Отличные были времена, мы тусовались с Гаем Ричи и другими детьми из Южного Лондона, которые потом стали преступниками или знаменитостями. Я, в частности, не увлекался наркотиками, так что мне удалось накопить приличные деньги, и я решил, что хочу отправиться в путешествие и навестить маму в Италии. Я сел на автобус и оказался в Тоскане. Мама жила в красивом отеле, и я к ней присоединился. По пути туда я спал под открытым небом, там было хорошо. Мама уже заканчивала создание «Мини-крини». Для нас обоих коллекция стала поворотной точкой. Магазин «World’s End» закрыли. Мы находились в Италии. И я поехал с мамой в Париж, точнее, я ехал с коллекцией в фургоне через границу с водителем-итальянцем. Мы провели показ. Он был потрясающим. И в итоге она спросила меня после показа, не помогу ли я ей снова закрепиться в Англии. Это изменило мою жизнь. А потом в итальянской компании решили, что выходят из игры: им казалось, что мамины модели для них слишком авангардны, слишком смелы. И это несмотря на то, что мы попали на обложку журнала «Vogue», потому что нашу коллекцию оценили как лучшую на парижских показах в том сезоне. Так что Карло и Вивьен договорились отправить коллекцию в Нью-Йорк Сьюзен Бартш, у которой там был магазин и которая организовывала вечеринки на Манхэттене, так что она могла устроить модный показ в Нью-Йорке».

Американская премьера коллекции прошла в клубе «Limelight» в Нью-Йорке, и в скором времени модели из нее стали верхом манхэттенского шика среди завсегдатаев клубов. Правда, у Сьюзен для продажи была только сама подиумная коллекция – и никаких перспектив начать ее производство ни в Лондоне, ни в Италии. Тем не менее «Мини-крини» имела резонанс просто благодаря быстрой реакции журналистов моды в Париже и Нью-Йорке. «Я точно знаю и тогда знала, – вспоминает Вивьен, – какая вещь и когда будет иметь успех, и тогда я знала, что популярными станут корсет и кринолин. Нужно чувствовать, что именно будет правильным». Считается, что коллекция в дальнейшем помогла Кристиану Лакруа создать пышную короткую юбку, которая некоторое время была в моде: в подиумную коллекцию он якобы включил ее как дань уважения Вивьен. «Все было не совсем так, – говорит Вивьен. – Позже мы подружились. Он всегда был очень приятным человеком, очень хорошим. Он однажды сказал мне: «Когда я увидел твою коллекцию «Мини-крини», я растерялся, потому что ты уже ее сделала». К тому моменту он некоторое время работал над похожими идеями. Так что наши имена обретали известность вместе».

Из архива, из розового мешка на молнии, вызывая у меня возбуждение и прилив крови, как у двадцатилетнего юнца, достают ту самую мини-крини с подиумного показа – виагру в бельевом исполнении. Юбочка кроваво-красного цвета в сверкающих кремовых точках и выглядит абсолютно новой. Мюррей Блюитт радостно улыбается, как будто кто-то только что напомнил ему о чем-то давно забытом. «Так вот, я хотела рассказать о мини-крини, – говорит Вивьен. – Но нужно понимать контекст, потому что мы же говорим о моде, и тут следует учитывать, какой образ пользовался популярностью в то время. А тогда популярны были образы Тьерри Мюглера и Клода Монтана?, их футуристические наряды, вариации на тему космической эры. Что меня на самом деле интересовало, так это использование крини как белья, чтобы создать новый силуэт женской одежды. Десятью годами раньше она выглядела как перевернутый треугольник: использовались подплечники, бедра обтягивались – а я хотела, чтобы женщина обрела силу благодаря своей женственности. Когда надеваешь мини-крини, то осанка становится как у балерины и выглядишь ты очень элегантно. Тебя начинают замечать, ведь юбка колышется так сексуально. Я начала, как обычно, с силуэта, с симпатичного классического силуэта, напоминавшего мне о детстве и маленьких пальтишках, которые носила принцесса Елизавета. А потом я посмотрела на Брижит Бардо, и она тоже стала моим источником вдохновения. Так что получился образ с налетом 50-х, строгий и игривый. Ребяческий образ Лолиты. Я придумала его еще в конце 70-х и приберегла на будущее. А в тот период меня окружали люди типа Джордан, в одежде которой ощущался дух балета, а еще я была с Карло, который, конечно, тоже на меня повлиял. Он обожал Уолта Диснея, поэтому предложил мне поискать вдохновения в его творчестве. И по мотивам его мультфильмов я сделала некоторые расцветки и рисунки. Вот как юбка была сшита: взяли три куска ткани, разложив в ширину, и сшили вместе; затем с внутренней стороны в швы вставили специальный желобок, через который проходит каркас, позволяющий держать форму. Потом пояс и застежку собрали на кулиске. Юбка напоминает нижнее белье, а это до некоторой степени возвращает нас к коллекции «Пираты». Она сексуальная. Игривая. Вот в чем суть: ты сидишь в ней в метро, а подол приподнимается. Ты можешь показать трусики, просто идя по улице, двигаясь или танцуя. В общем, людям мини-крини нравилась, потому что ее окружал очаровательный и игривый балетный ореол. Да, именно балетный. Когда ее носишь, вроде бы что-то видно, а вроде и нет. С ней надевали двойку и жемчуг, и такой наряд напоминал о моей молодости, о фотографиях королевы, о Брижит Бардо в 50-е годы и даже о Джордан, потому что Джордан носила двойки и жемчуг, когда работала в магазине. И еще в коллекции были – не как сейчас – мужские вещи: костюмы строгого кроя, то есть удлиненный однобортный костюм с маленькими классическими плечами, которые в то время и плечами-то не считались. Бледно-голубого или синего цвета из шерсти или ярко-красные, как английские почтовые ящики».

О «Мини-крини» писали, что она увела Вивьен в совершенно другом направлении. Сама Вивьен говорит, что эта коллекция отсылала к предыдущим, в частности к «Пиратам», и задала будущее направление: своим кроем и сидящими по фигуре шерстяными жакетами она проложила путь «Харрис-твиду». Оглядываясь назад, поражаешься, что эта коллекция, в итоге изменившая силуэт женской одежды во всех западных странах и внесшая вклад в историю обуви (появилась обувь на платформе, напоминавшей лошадку-качалку), возвратившая моду на корсет и превратившая нижнее белье в верхнюю одежду, была создана, когда мир Вивьен в очередной раз рушился. «Было много внимания прессы. Не было денег. Одежду мы отправили в Нью-Йорк, – рассказывает Джо, – а сами с мамой в конце концов вернулись в Лондон. Бен забаррикадировался на Серли-Корт, не выходил из комнаты, опасаясь приставов, которые каждый день стучали в дверь, желая взыскать долги с мамы и Малкольма. Это был какой-то кошмар, и если бы не мама, нам он показался бы вечностью. Оглядываясь назад, поражаешься, что она никогда не сдавалась, а всегда продолжала идти вперед. Они с Малкольмом расстались. Бизнес летел в пропасть. Зря Малькольм так поступал, но у него было столько недостатков, в том числе злопамятность, и после разрыва он относился к ней ужасно, пытался разрушить все, чем они владели совместно, а заодно разрушить и ее жизнь. В общем, он вел себя отвратительно. Это мое мнение. Знаешь, что сделала она? Маме удалось забрать ту подиумную коллекцию из Нью-Йорка, по крайней мере ее часть; вместо того, чтобы коллекцию, как и полагалось, отослать обратно в Италию, ее отправили к нам в Лондон. Мама смирилась и снова открыла магазин, чтобы продать вещи, которые создала. Тогда магазин все еще ей не принадлежал. Так что мы снова его открыли. С этого и начали. Мы с ней. Вот черт! Работали поначалу при свечах, потому что это проклятое электричество было отключено».

«Дело было так, – говорит Вивьен. – Сьюзен Бартш из Нью-Йорка дала мне немного денег и сделала заказ. Так что мы начали делать вещи для Нью-Йорка, раскроили их, но не сшили. Сьюзен не смогла переслать всю сумму до конца, так что ей пришлось продать оставшуюся часть подиумной коллекции в Нью-Йорке. Мне нужно было две тысячи фунтов, чтобы снова открыть магазин, дошить одежду, оплатить сборы, но собрать их никак не удавалось, и тогда Скотт Кролла, парень Джорджины Годли, с которым она встречалась до замужества с Себастьяном Конраном и совместно владела классным магазином, одолжил мне нужную сумму. А он сам был небогат. Он сделал это из уважения. Из уважения ко мне. Я ему очень благодарна».

На Кингз-Роуд быстро распространилась весть о том, что Вивьен вернулась и что мгновенно ставшая легендарной новая коллекция «Мини-крини» выставлена в витрине магазина в доме № 430. Несколько нарядов купила Изабелла Блоу, «в то время это что-то да значило; она в моих вещах даже летала на самолете». Мюррей Блюитт вспоминает, какая шумиха поднялась, как все бегали туда-сюда по улице, спеша посмотреть и, по возможности, купить хоть одну вещь, зная, что коллекцию распродадут полностью, и опасаясь, что Вивьен окончательно разорится. Вскоре Мюррей уже мастерил легендарное украшение для волос – корону: она украсила следующую коллекцию Вивьен, но часто появляется на снимках с мини-крини. С тех самых пор Блюитт и работает с Вивьен.

Вивьен и Холли Джонсон (из группы «Frankie Goes to Hollywood») в магазине «World’s End», 1986. Фото Бена Вествуда

«Я работал на Кингз-Роуд, – вспоминает Мюррей, – и кто-то сказал: «Вивьен вернулась! Что-то снова происходит в «World’s End», его снова открыли, и там мама Вивьен и горят свечи». Дора Суайр управляла магазином, и Джо ей помогал, шло лето 86-го, и мы все понеслись туда и потратили все деньги, чтобы купить все что можно. Ради Вивьен. Потому что мы ее любили и каждый хотел ее поддержать, а кроме того, вещи были восхитительные. Многие забывают – потому что в основном все обращали внимание на мини-крини, – что она шила и мужские костюмы, красивые качественные костюмы в стиле Сэвил-Роу, которые потом начала производить. Я купил один из них. Вивьен сама подгоняла по мне этот однобортный тончайший костюм из бледно-голубой шерсти, с короткой подкладкой. С длинными узкими лацканами. С одной янтарно-черепаховой пуговицей с изображением державы, известным теперь во всем мире. Такие костюмы меняли моду. Они были как звучащие повсюду «Roxy Music» или «Kid Creole». В клубе «Limelight» и в заведениях типа «Heaven» и «Taboo», и в баре «Industria» – неожиданно все самые стильные и красивые люди Лондона стали с ног до головы одеваться в одежду Вивьен».

К тому времени стало очевидно, что Вивьен нужен логотип. «Когда я создавала коллекцию «Харрис-твид», – вспоминает она, – я придумывала свитер, представляя, что делаю его для принца Чарльза, чтобы он мог надеть его с килтом! На свитере был чертополох, роза, трилистник и стоящий на задних лапах лев. А в то время Бен серьезно увлекался астрономией. А мне нравилась идея сделать что-нибудь наподобие звезды с лучами, что-нибудь футуристическое. На свитере было написано «Открытый космос». И тут Карло сказал: «Вот тебе логотип: королевская держава и кольца Сатурна – традиции и будущее. Ну и кроме того, мне очень нравится принц Чарльз».

Кроме всего прочего, этот логотип, одновременно отражающий британские традиции, чаяния всего мира и будущее, говорил и о некоторой двойственности компании «Vivienne Westwood», присущей ей и тогда, и сейчас. Вивьен все больше погружалась в мир высокой и исторической моды и в то же время продолжала использовать модернистскую графику и мотивы панка. Перебравшись в студию в Кэмдене, Мюррей создавал интерпретации классических вещей в стиле панк в духе 80-х, например со светящимися дневным светом булавками, а также продолжал изготавливать короны и корсеты. Все эти вещи не только продавались в «World’s End» одновременно, но их носили и носят вместе – такое сумасшедшее смешение мотивов и стилей обычно для Дома мод Вествуд. «Мне кажется типично английским, – замечает Вивьен, – смешение различных мотивов – немного истории, немного чего-то еще».

К зиме 1986/87 года Вивьен углубилась в исследования, готовясь создать новую коллекцию, которой суждено было упрочить ее переход к строгому крою и найти путь к сердцам британцев, коллекцию с простым названием – «Харрис-твид». К тому времени она уже не раз работала с плотными британскими тканями, с тканями из гребенной шерсти и фетром, с помощью которых она придавала текстуру некоторым вещам из «Девушек из Буффало» и «Панкутюр». Эти самые ткани в XVIII веке совершили революцию в портняжном деле, когда Бо Браммелл ввел в современную моду костюмы кавалеристов и форменную одежду и неоклассические конструкции. Вивьен обратилась к твиду, исконно ассоциировавшемуся с британской сельской местностью и аристократией: эти идеи и образы будут обыгрываться в ее работах еще долгие годы. «Мне нравится пародировать англичан и использовать британские ткани. У нас есть такая забавная традиция – использовать одну ткань для одежды для охоты на лис, другую – для одежды, в которой произносишь речь на открытии парламента, еще одну – для костюма охотника на тигра в колониальной Индии, и все это я как модельер и использую».

Наброски моделей для линии «Red Label». Рисунки Вивьен Вествуд, 2000

А тем временем дома, на Серли-Корт, Джин Крелл заметил, что у Вивьен появились уверенность в своих силах, душевный подъем и небывалое стремление воспользоваться любой возможностью, чтобы закрепиться в мире моды. Она говорила, что любит быть одна (хотя он и пытался, правда безуспешно, свести ее с Китом Ричардсом: она сказала, что потеряла к Киту всякий интерес после того, как тот весь вечер, сидя перед телевизором, чистил ногти на ногах). Пустоту, оставшуюся после ухода Малкольма, она заполняла любопытным образом – обратившись к миру музыки. Это одна из неизвестных сторон удивительной карьеры Вивьен Вествуд: она какое-то время пыталась писать тексты песен, а еще создала группу, о которой, правда, давно уже забыли. В ее творчестве сошлись мода, искусство, амбициозные сценические выступления и песни, написанные самой Вивьен в манере, намного опережающей свое время. Группу назвали «Choice» («Выбор»), и именно поиск солиста для нее заставил Вивьен позвонить Мадонне из номера Карло в итальянском отеле. В ее музыкальном проекте должны были сочетаться разные стороны искусства, как у «The Sex Pistols»: «образ» (одежда Вивьен), музыка и идея – использование высокого искусства в поп-культуре, а также английские народные мелодии, переработанные Вивьен и дополненные новыми текстами. Солисткой группы в конце концов стала 22-летняя модель Сара Стокбридж, позже ставшая лицом марки «Westwood» 80-х и 90-х годов.

«Идея создания группы, – объясняет Вивьен, – была связана с культурой. Во всех песнях рассказывалась какая-нибудь история, а еще мы хотели снимать интересные видео и менять сценический образ, чтобы обыгрывать песни о прошлом – о пещерном человеке, о богине любви Венере». Задумка Вивьен была новаторской, в частности потому, что в группе не было единого творческого и музыкального голоса. Менеджером стал Саймон Баркер, он помог Вивьен превратить в потенциальные поп-хиты напетые ею мелодии, «очень напоминавшие стиль Хильды Огден» (это слова Мюррея), «приятные народные мотивы» (это оценка Сары). Правда, основным в группе скорее было не звучание, а визуальный образ – надо сказать, образ необычайный и прекрасный. На одном выступлении Сара выходила из-за спроецированного на газовую ткань изображения тициановской Венеры полностью обнаженная, в другой раз группа выступала, стоя под гигантской золотой аркой. Возможно, идеи Вивьен опередили время, но для тех, кто вращался в модных и клубных кругах конца 80-х, «Choice» на короткое время стала культовой группой и могла бы, если бы прожила подольше, воспользоваться именем Вивьен и ее творческим потенциалом, выступая в жанре поп-музыки и музыкальных инсталляций, недавно вошедших в историю музыки.

«Мы играли в Нью-Йорке, в «Limelight», – вспоминает Сара, – а еще в Нью-Йорке участвовали в крупном мероприятии по борьбе со СПИДом – в «Бале жизни»: он проходил в танцевальном зале «Roseland». Это было масштабное мероприятие, в нем участвовали дизайнеры со всего мира, и всех попросили устроить какое-нибудь пятиминутное выступление, что угодно. И Вивьен выбрала «Choice».

«Сара вышла из рамы для картины, – вспоминает Мюррей, – и толпа обезумела. Я как-то изображал принца, надев бархатный костюм Вивьен и корону, это происходило в клубе «Kinky Gerlinky» с Леем Боуэри, и нас пригласили в Токио. В первый раз мы выступали за границей в Берлине, в музейном здании Гамбургского вокзала, три дня подряд, вместе с Майклом Кларком, так что мы были на удивление широко известны, притом что а) сейчас группу никто и не помнит и б) Вивьен в то время едва сводила концы с концами».

Сара Стокбридж до сих пор невероятная красавица, все так же грубовато смеется, у нее такой же острый ум и пофигистское отношение к действительности. В ней чисто по-британски сочетаются игривая сексуальность и немного старомодные манеры, сделавшие ее в конце 80-х идеальной музой и, кстати, актрисой, на экстравагантных показах Вивьен. Все это чувствуется в Саре до сих пор: мы сидим в ее городском доме в Брикстоне, и она предлагает мне чай. «Choice» намного обогнала свое время. На десятки лет, – отмечает она. – Каждая песня исполнялась в своем наряде, сейчас так выступают Мадонна и Кайли. А еще мне нужно было петь с типичным английским акцентом, с которым сейчас поют все, но тогда это звучало странно. Но сами песни были замечательные, и идеи, заключенные в них, – тоже». Фотографии Сары в свое время публиковали в каждом известном глянцевом журнале о моде, она входила в лигу так называемых супермоделей своего времени, но единственное, о чем она сейчас жалеет, – что она позволила Вивьен распустить группу.

Появившейся у Вивьен после приезда из Италии мечте поиграть в Малкольма и соединить театральность, красивые костюмы и новаторский брит-поп не суждено было сбыться. Зато Сара участвовала в качестве модели почти во всех показах Вивьен – начиная с «Харрис-твида» и заканчивая «Англоманией», а ее фотографии до сих пор украшают почти все магазины «Vivienne Westwood»: на них она в ставших знаковыми коронах и горностае и в джемперах с глубоким вырезом. И «Choice», и Сара Стокбридж – важные напоминания о том, что Вивьен, которой было сильно за сорок, развлекалась как могла и в творческом, и в социальном отношении и что она поняла, что в Италии нашла мужчину, который обеспечит ей финансовую помощь и производственную базу для создания чего-то намного более амбициозного, чем магазин на Кингз-Роуд или поп-группа.

Сегодня «Vivienne Westwood Group» по ошибке можно было бы принять за итальянскую компанию. Хотя начальство и управляющие сидят в Лондоне, большая часть производства находится в Италии, а в офисе в Баттерси можно так же часто, как английскую, услышать итальянскую или немецкую речь. Хотя одежда для марки «Red Carpet», свадебные платья и особые заказы шьют на Элксо-стрит, почти все остальное производство Дома мод Вествуд в настоящее время развернуто в Италии, в основном у ее близких подруг Розиты Катальди и Паолы Якопуччи, совладелиц «Cataldi» – итальянской фабрики, где шьются вещи для марок «Gold Label», «Gold Label Knitwear», «Unisex» и «Knitwear». Над линейками «МAN Gold Label», «Англомания» и «Red Label» работает международный отдел в Италии. Такую модель создал Карло, это показательная и возникающая сейчас повсюду в контексте глобализации практика, по крайней мере, так говорит Д’Амарио: «Vivienne Westwood» олицетворяет модель производства продукта, «разработанного в Великобритании, сделанного в Италии и проданного в Азии», которая сейчас зарождается в мире моды. Вивьен только пожимает плечами. Она с восторгом отзывается об итальянском производстве, традиционном ремесле и о прекрасном в мелочах. «Порой в Италии, отправившись в сарай с инструментами в конце сада, понимаешь, что здесь-то и создаются предметы роскоши и искусства – они были органически выращены семьями, начавшими свое дело после Второй мировой». Но сейчас все снова меняется, отчасти из-за того, что Вивьен питает страсть к этическим методам изыскания и производства материалов и уменьшению углеродных выбросов. Например, футболки «Vivienne Westwood» сейчас производятся в Великобритании, чтобы минимизировать негативные экологические последствия производства и гарантировать, что для него используется органически выращенный хлопок. Так что Вивьен до сих пор, со времен знакомства с Карло, постоянно ездит в Италию и пару раз в год проводит там выходные. Теперь она останавливается у Розиты или Паолы, предпочитая отелям обычные дома и еще потому, что так они могут давать друг другу уроки английского и итальянского. «Она производит на нас глубокое впечатление, да и на каждого в Италии, – говорит Паола, – она «проникает тебе в душу», как говорим мы, итальянцы, и обогащает тебя профессионально, потому что для нее нет ничего невозможного, и это для нас и фабрики и радость, и непростая задача. Она бросает вызов нашей итальянской гордости и творческим способностям, потому что она очень требовательна, как и ее модели. А еще она отлично ругается по-итальянски, что очень кстати!»

Вивьен, на заднем плане Карло Д’Амарио. На Вивьен турнюр, созданный Андреасом Кронталером

Главным сокровищем, вывезенным Вивьен из Италии, был и остается Карло Д’Амарио – по сей день центральная фигура в «Vivienne Westwood Group». «Он – обратная сторона компании, – говорит Вивьен загадочно. – Я многим ему обязана, вначале он многим рискнул ради меня. Мало кто помнит, но после разрыва с Малкольмом два журналиста из «Vogue» в знак протеста ушли с моего показа. А Карло в меня поверил. Они с Андреасом хорошо ладят».

Коллекция одежды «Vivienne Westwood MAN» была запущена в 1996 году

Италия в жизни Вивьен – это не только знакомство с новыми технологиями и бесценный управляющий Карло Д’Амарио. Знакомство с Италией помогло бизнесу Вивьен преуспеть и разрастись. Вот как это было. Когда Вивьен создавала какую-нибудь коллекцию, она всегда сильно рисковала, закупая ткани на десятки тысяч фунтов, не зная заранее, что будет продаваться, а что нет, но все равно готовясь принимать заказы. С этой проблемой сталкивается любой модельер, который, как Вивьен, принимает решение выйти на мировой уровень. Когда основное производство Вивьен находилось в Англии, она каждый сезон могла обанкротиться. Поэтому Карло предложил ей запустить еще одну марку – «Red Label». Это производимая по лицензии линия одежды: такие линии называют вспомогательными. Иными словами, вдохновение для ее производства черпается в основной коллекции Вивьен – «Gold Label», – но фасон не такой радикальный, а цена более приемлемая. По такой бизнес-модели давно работают стоящие в одном ряду с компанией Вивьен итальянские дома мод. А кроме того, поскольку производство осуществляется по лицензии, Вивьен не приходится рисковать и финансировать развитие производства. Она продает дизайн своих моделей, а риски несет фабрика в Италии и люди, которые производят эту линию.

Вообще, часть вещей из линии «Red Label» на льготных условиях продается в магазинах Вивьен. Но модели от-кутюр из «Gold Label» и вещи из «World’s End» можно купить только в фирменных магазинах «Vivienne Westwood». «Большую помощь нам оказала итальянская компания Альберто Бьяни «Нью-Йорк», а потом мы познакомились с Паолой и Розитой – они вызывают восхищение. Италия оказала влияние на все. Возьми мой тонкий трикотаж. Я вернула его в моду, когда мы смогли найти оборудование, чтобы его производить. И конечно, у нас самая лучшая обувь в мире моды. И сумки. И это еще не все». Позже Вивьен запустила мужскую линию одежды – «Vivienne Westwood MAN», причем одежда линии «MAN» тоже производится по лицензии, правда, все моделируется в Англии, а производится почти все в Италии.

За эти годы компания «Vivienne Westwood» значительно разрослась. У нее есть линия ювелирных украшений, которые всегда были важной частью коллекций, выпускаются аксессуары, шарфы, очки, чемоданы и кожгалантерея, а также духи, и доход от них намного превышает доход от модной одежды, с которой все началось. «Мне кажется, очень важно продавать свои собственные модели, – говорит Вивьен. – Высокая мода – наш хлеб насущный… Я осознаю, что продажа сумок очень важна в коммерческом отношении». Бригитт Степпуттис говорит: «Вивьен в некотором смысле получила все сразу. Мы, можно сказать, уникальный дом мод: мы зарабатываем на продаже одежды от-кутюр, а не только на франшизе, потому что у руля стоит Вивьен. Ее имя – не просто торговая марка, а сама Вивьен не подвержена постоянному риску и не находится под финансовым ударом».

Ко всему прочему, Карло и Вивьен приняли совместное решение не арендовать помещения, а покупать их, оформляя в собственность: «World’s End», помещение на Дэвис-стрит, на Элксо-стрит в Баттерси и головной офис на Кондит-стрит. «Карло нравится вкладывать деньги в магазины, и мне тоже, потому что так мы можем продавать свои вещи непосредственно в своем магазине», – объясняет Вивьен, хотя из-за этого район вокруг Кондит-стрит оживился, превратившись в Мекку эксклюзивной моды. В самом начале Сэвил-Роу поверните налево, и вы увидите магазин «Vivienne Westwood». А вот и еще одна причина, по которой во всем миру предпочитают именно такую модель бизнеса: «Такое знаменитое имя, как у Вивьен, – с восхищением говорит Бригитт, – позволяет обновить целый район, вложить в него деньги. Тогда и сама компания будет меньше зависеть от переменчивых настроений мира моды».

Карло резюмирует все гораздо более сжато, в излюбленной иносказательной манере: «Когда мы с Вивьен в 2010 году были в Букингемском дворце, ее сделали дамой, я пожал руку королеве и, конечно, ее мужу, как там его? Оказалось, что королева очень похожа на мою маму, классическую итальянскую маму, она, королева Англии, держалась очень мило. И вот эта самая секунда подвела итог всей моей жизни с моей королевой – Вивьен. Знаешь, в последний день Второй мировой, в последний день войны в Италии британский бомбардировщик разрушил дом нашей семьи в Милане. А спустя 65 лет – из них 30 сумасшедших лет с королевой Вивьен – я жму руку королеве Елизавете. И тут я понял все за одну секунду – альфу и омегу моей жизни. Похоже, мода может сотворить нечто особенное: она поможет замкнуть круг. Сперва нас бомбили британцы, а потом мы подарили британцам национальное достояние, сделанное в Италии. Это было очень, очень волнительно. Я даже расплакался. Прямо в Букингемском дворце. А Вивьен, конечно, нет. Но, в конце концов, мне-то можно: я же итальянец».

Клуб культуры

Исторический характер этих платьев, или, скорее, тот факт, что каждое из них было единственным, придавало нарядам госпожи де Германт особую выразительность. Одетая в подобные платья, женщина приобретала необыкновенную значительность.

Марсель Пруст. В поисках утраченного времени

Единственное, во что я по-настоящему верю, – это культура. Не было еще периода, когда люди так мало уважали бы прошлое.

Вивьен Вествуд

В рассказе о Вивьен Вествуд три части. Есть панк. А сейчас активизм. Посередине – совершенно необычное, но важное для понимания ее личности связующее звено между панком и политикой: Вивьен – беззастенчивый сторонник элитизма в культуре. Мне нелегко это писать, ведь можно отпугнуть тех, кто сторонится идей высокого искусства и важности истории. Но Вивьен в равной степени будут помнить за каждый из этих трех тесно переплетающихся аспектов ее жизни и творчества. Когда-то она участвовала в создании образа панка, а сейчас связала свою работу с проводимыми ею кампаниями по борьбе за права человека и экологическую справедливость. А между тем она привнесла в искусство современной моды нечто уникальное: страстное увлечение прошлым и тем, что оно может рассказать нам не только об одежде, но и об эстетике.

Для Вивьен мода никогда не сводилась только к одежде – ни в период работы над панком, ни после. После расставания с Малкольмом она путешествовала, читала и проводила много времени в художественных галереях. Она и сейчас это делает. Чтобы понять Вивьен как художника, работающего с тканями, полезно отправиться с ней в путешествие, которое она предприняла с канадским историком искусства Гэри Нессом, по великолепным полотнам XVII и XVIII веков. Если правда, что жизнь твоя становится намного лучше, когда ты носишь необыкновенные наряды, то не зря Вивьен снова и снова интересовалась тем, какое впечатление могут произвести исторические формы и события сегодня. В своих коллекциях Вивьен обращалась к разным мотивам, от пиратских до королевских, к портретам самодовольных фанфаронов Ван Дейка, одетых в роскошные ткани и восхищающих своей «телесностью», к твиду, шотландке, вуали и парче, которые использовались другими поколениями. Вивьен начала смешивать моду и историю искусства, снискав себе восторженных поклонников по всему миру, вызвав потрясение у одних и неприязнь у других. «То, что она смогла сделать из панка высокую моду, – рассуждает модель Лили Коул, – что смогла соединить эти две силы, отражает ее собственную раздвоенность… В мире моды нечасто встретишь кого-то настолько независимого в суждениях и решительного в действиях». Наряды в стиле кипящего эмоциями панка постепенно превратились в щегольские вещи строгого покроя с роскошными деталями – аллюзиями на прошлое: казалось бы, это крутой поворот в карьере, однако для Вивьен он прошел плавно.

Ключевой в понимании этого перевоплощения стала коллекция «Харрис-твид» (осень/зима 1987). Когда Вивьен вернулась в Англию, ее финансовое положение оставляло желать лучшего, и эта богатая коллекция, выполненная в традиционном ключе, почти полностью была сшита в квартире на Серли-Корт, на старой швейной машинке Вивьен. Марк Спай, который в то время работал с Вивьен, вспоминает, как коллекцию привезли в «World’s End» в черных мешках для мусора: «Колючие толстые вещи из твида, в то время люди ничего подобного не носили, но потом стали носить». Коллекция «Харрис-твид» получила название в честь производимой на Гебридских островах ткани, в итоге ее создание способствовало возрождению умирающей отрасли и стало одной из причин, почему Вивьен наградили королевской медалью «За вклад в развитие экспорта». Кроме того, в этой коллекции развивались идеи, заложенные еще в «Мини-крини». Из дизайна ушли диснеевские пятнышки и имитация дерева, им на смену пришли яркие пурпурные тона, горностай и, конечно, твид; на подиуме их представляли дерзкие и шикарные Пэтси Кенсит, Сэди Фрост и Сара Стокбридж. «Идея для этой коллекции пришла мне в голову, когда я ехала в метро и увидела маленькую девочку, – говорит Вивьен, преданный поклонник общественного транспорта. – На ней была школьная куртка, которые в то время продавались в «Harrods», а в руке она держала пакет с пуантами. Она казалась такой безмятежной, такой очаровательной». В моделях коллекции было что-то девчоночье, что-то из мира танцев, при этом они были четкого кроя, и в них чувствовался британский дух, и эти качества стали для Вивьен струнами, на которых она исполнила виртуозное соло: «Я представляла себе девушек, впервые попавших на бал, в накинутых поверх бальных платьев непромокаемых плащах; такое смешение легкости и шика с традициями». Для коллекции использовались ткани, произведенные на станках в Шотландии и на английских фабриках, а куртки, мужские и женские, были сшиты в лучших традициях Сэвил-Роу. Вся соль коллекции заключалась в том, что в ней в игривой форме пародировались типичные английские черты, и это очень понравилось публике, присутствовавшей на показе в «Олимпии», и почти так же понравилось всему остальному миру.

Сэди Фрост в наряде из коллекции «Харрис-твид»

«Только создавая коллекцию «Харрис-твид», я по-настоящему занялась кроем. Конечно, мы и раньше делали вещи строгого фасона, но, помню, «Харрис-твид» стал первой коллекцией, куда вошли модели и для мужчин. До этого мужские вещи тоже всегда присутствовали в ассортименте, но дело ограничивалось, пожалуй, идеально скроенной парой брюк. Конечно, еще во времена «SEX» мы шили костюмы-зут, но теперь мне хотелось сделать качественный крой неотъемлемой частью своих коллекций».

Кроме пурпурного бархата и лилово-розоватого твида Вивьен использовала ткань в цветную клетку и красную баратею – все они отлично смотрелись и на подиуме, и на фотографиях. Благодаря использованию корон и новому логотипу с державой и кольцами Сатурна получились потрясающие образы для фотографов и прессы. «Меня сейчас очень вдохновляет образ королевы, – говорила в те дни Вивьен, – вся связанная с ним помпезность, и торжественность, и Норман Хартнелл». Британское издание «Vogue» заказало бывшему зятю королевы, фотографу лорду Сноудону, снять модель в наряде из красной баратеи на фоне Букингемского дворца в окружении одетых по всем правилам конных гвардейцев. В последний момент перед фотосессией Вивьен уже почти запаниковала, и успокоить ее сумела только тогдашняя помощница Белла Фрейд. «Что мне особенно нравилось, когда мы работали с Беллой, – вспоминает Вивьен, – так это ее вкус. Поздней ночью на Серли-Корт я надела на голову корону и спросила ее, выглядит ли это забавно. А она ответила: «Вивьен, даже не сомневайся! Ничего шикарнее я не видела!» Видишь ли, помощники, как и модели, обязаны любить наряды. Белла была бесподобна».

Коллекция «Харрис-твид» тут же завоевала сердца британцев и журналистов моды, в равной степени ошеломив, позабавив и пленив их. Правда, не всем пришлась по душе заявленная Вивьен концепция «шуточной, но жутко изысканной» коллекции. Сара Стокбридж вспоминает, что, когда она шла в жакете из «Харрис-твида» и туфлях с подошвой-качалкой по лондонской улице, над ней смеялись, зато в Нью-Йорке ей буквально аплодировали. «По правде говоря, – вспоминает Вивьен, – я хотела уговорить Диану надеть одну из корон, и это выглядело бы в моем понимании как самоирония».

«Мы создавали «Харрис-твид» на Серли-Корт, нам с Карло больше негде было работать – мне, Белле Фрейд, мистеру Минтосу и нескольким наемным рабочим. Кое-что мы доделали лишь накануне показа». Британский дух коллекции подчеркивался классическими трикотажными комплектами-двойками в стиле «Smedley». Их дополнили логотипами Вивьен, подправив крой и сделав его более сексуальным, чем в то время производили в «Smedley», и с тех пор эти комплекты вошли в основной репертуар Вивьен, в типичном для нее духе подчеркивая скрытый эротизм вымышленного персонажа – библиотекарши. Отдельно Вивьен еще создала из нижнего белья верхнюю одежду – «современные» корсеты, как она их называла, оказавшие беспрецедентное влияние на нынешнюю моду. Появились они обычным для Вивьен способом: она взяла традиционный образ XVIII века, «декольте, которое не носили уже 200 лет», но сшила корсет по современным технологиям: вместо крючочков и шнуровки по бокам – тянущиеся лайкровые вставки, вместо китового уса – пластиковые косточки. Получился очень сексуальный наряд, вызывающий ассоциации с нарядами из романтических историй начала века, удобный, а главное – дающий власть.

«Когда Сэди Фрост расстегнула пальто, а под ним оказался корсет, – рассказывает Вивьен о бывшей миссис Джуд Лоу, – разнесся вздох, все мужчины в зале просто ахнули, а когда Сэди спустилась с подиума, они кричали ей вслед: «Вернись, милая!» Кстати, на прошлой неделе я видела ее у Кейт Мосс и сказала ей, что она невероятная красавица!» Вивьен спешит отметить, что ее культовый корсет, помимо прочего, заложил основы для создания некоторых самых экстравагантных моделей: «Если зафиксировать торс, можно создать любой силуэт – и это здорово. Поэтому я назвала свой корсет «Статуя Свободы», а его воспроизведение стало в 1990-х вступительным экзаменом для тех, кто мечтал работать с Вивьен. Внизу, в архиве Вивьен, лежит тот самый багряный бархатный корсет, который демонстрировала Сара Стокбридж; он до сих пор источает необыкновенный эротический заряд и ослепительную чувственность: даже через пластиковый пакет видно, как пластична ткань, какое сильное впечатление производит эта вещь и как она удобна. «Для меня, – говорит Вивьен, – средоточие женщины – это талия… Посмотрите на свадебное платье Дианы, – вспоминает она платье Дэвида и Элизабет Эммануэль, в котором венчалась покойная принцесса Уэльская, – и вы поймете, насколько корсет может преобразить платье. Поскольку оно держалось на плечах, то провисло. То есть платье Дианы было милым, восхитительным, но, использовав корсет, можно было бы создать любой силуэт и при этом сохранить сильную женскую сущность.

Сара Стокбридж в легинсах с фиговым листом

В общем, наш корсет очень сексуален. У него глубокий вырез. Он делает талию тоньше. Приподнимает грудь. Вот в этом-то и была вся соль: те корсеты приподнимали грудь. Люди это обожали. На три размера больше – все, к чему мы стремились. Корсет обожали: при виде его всех охватывал приступ победной эйфории. Сейчас Андреас называет это состояние «необходимым обладанием». Должна сказать, – с жаром продолжает Вивьен, – я корсет просто обожала. Мне никогда не хотелось, чтобы женщины в моей одежде были похожи на жертву, наоборот. И конечно, он отлично правит осанку. Это исторический момент для моды: конечно, за основу я взяла исторический вариант корсета, который конструировали мужчины, а шнуровали служанки. Ткань стретч поменяла все – отсюда и название «Статуя Свободы». Грудь в нем снова стала выглядеть так, как не выглядела уже много поколений. И мне понравилось, что все его переняли – в частности Готье. Мне нравились его работы, они были великолепны».

Следующие после «Харрис-твида» пять коллекций Вивьен, с 1988 по 1990 год, упрочили ее репутацию конструктора, модельера и кутюрье. Эти коллекции стали известны под общим названием «Британия должна стать языческой», поскольку в них всех посредством моды обыгрывались идеи эпохи Просвещения, воспевающие классическую (языческую) чувственность греческих одежд. Некоторые считали это свидетельством навязчивого увлечения Вивьен влиянием различных культур. На данном этапе она свободно смешивала традиционные британские узоры и ткани (клетка «Принц Уэльский», тонкая полоска и твид) с эротическими мотивами Древней Греции, сексуальной игривости и искушенности. На самом деле в ее работах нашел отражение век рационализма, охваченный интересом к сексуальности и ее классическим образам. Никакого противоречия с нашим поверхностным веком. Например, Саре Стокбридж случилось как-то позировать на лошадке-качалке, на которой тренируют жокеев, в контуше XVIII века строгого кроя и такой короткой юбке, что носить ее можно было, как сказала Вивьен, только со «старушечьими панталонами в стиле Джона Смедли». Ко времени создания пятой «языческой» коллекции Сара (как и сама Вивьен) носила жакеты горчичного цвета из «Харрис-твида», фасоном напоминавшие охотничьи куртки XVIII века, дополненные брюками телесного цвета и аппликацией с фиговым листом на промежности. Этот скандальный образ наводнил британскую бульварную прессу, что, собственно, было на руку обеим сторонам, особенно когда в этом наряде Вивьен позировала у здания Музея естествознания, поддерживая его бастующих сотрудников. При этом ее наряд задумывался исключительно ради того, чтобы поддержать возвращение эпохи Просвещения. Как инкруаябли и мервейез, искавшие вдохновения в классических цивилизациях, и во многом как неоклассицизм, вдохновленный эротическими стенными росписями в Геркулануме, Вивьен просто использовала самые лучшие образы прошлого, чтобы изобразить лучшее будущее. Секс и легкомыслие всегда сопровождали древние цивилизации и уже позже проявили себя в неприлично узких брюках эпохи Регентства: на них и намекала Вивьен, создав ансамбль для верховой езды с фиговым листом. «В том, что я делаю, всегда есть английский дух, – говорит Вивьен, – то есть английский крой, ирония и склонность к риску. А еще политика. Помню, я размышляла: «Ага, обойдусь без юбок, как будто это идеально сложенный мужчина, но он сейчас без штанов, потому что занимался сексом». Еще в этой идее заключалась одна хитрость: я хотела, чтобы можно было использовать обожаемые мной жакеты и в следующей коллекции. Или как в 1950-х: у нас было не много одежды и наши свадебные наряды демонстрировали необычное смешение стилей; мы брали исторические или винтажные вещи и дополняли их каким-нибудь куском ткани. Суть в смешении идей. Вспомним витрину какого-нибудь магазина на Сэвил-Роу, где выставлены ткани для сорочек. У англичан множество материалов для работы и стилей, и мне это очень нравится. Нравится беззаботность на полотнах Гейнсборо, «Англомания» с собаками и цветами. Поэтому французам так давно нравятся наши творения; и за «Англоманией», по сути, стоит французская изобретательность. Как говорится, французский художник поправляет шляпку на своей модели, а Гейнсборо знал, что его модель со знанием дела заломит шляпку сама».

Если мода – это искусство, то холстом для нее служит человеческое тело, и художник решает, что утянуть, а что подчеркнуть, что обнажить, спрятать или подчеркнуть. Этой игре с одеждой много веков. Закономерно, что некоторые из самых удачных идей уже были названы непременными атрибутами «телесного холста» и стали постоянными. Вообще-то идея свободы, выраженная через сексуальное раскрепощение, звучала в работах Вивьен еще со времен существования «SEX». В 80-х кое-что изменилось: она обратила свой взор в сторону тех видов искусства, которые уже воспевали человеческое тело, например к классическим скульптурам или портретному искусству XVIII века. Свои работы она приправила изрядной долей юмора, и это, пожалуй, единственный вклад британцев в атрибутику, связанную с сексом, и хотя облегающие легинсы с фиговым листом, распроданные в считаные часы, очевидно отсылали к античным статуям и одновременно к брюкам мистера Дарси, они были очень смешными. «Мое самое веселое воспоминание тех лет, – рассказывает Марк Спай, – это когда я услышал, как Вивьен визжит от смеха: сперва я не понял, что происходит, а оказалось, что она просто только-только примерила легинсы с фиговым листом и посмотрелась в зеркало».

В эти годы с Вивьен Вествуд в британском национальном сознании стал связываться определенный образ – что-то среднее между оперной дивой и доминатрикс в историческом костюме. Кроме того, в это время у нее появилось множество заинтригованных последователей и поклонников, к которым могу причислить и себя. Секрет в том, что ее вещи были откровенно сексуальными, прекрасно смотрелись на фото и притягивали взгляд, а кроме того, о них еще можно было много написать и рассказать, ведь Вивьен в процессе их создания приходилось изучать кучу материалов. Так что понятно, почему на статьи о ее коллекциях тратили гораздо больше полос, чем о коллекциях любого другого британского модельера, а созданные ею образы, снова и снова обыгрывавшие ее собственные представления о королевском дворе, знати и высоком искусстве, тиражировались и распространялись по всему миру, получая признание заинтересованных зрителей. Год за годом благодаря сексуальности «как в варьете» в стиле Сары Стокбридж, тонкому чутью Вивьен на исторические костюмы, высококлассному крою, а также классическим и политическим аллюзиям ее работы вызывали сенсацию. Назревал вопрос: возможно ли добиться подобного коммерческого успеха в массовой моде?

Если раньше (и вместе с Малкольмом) Вивьен стремилась создать уличную моду как отражение ее взглядов на общество, то в 1980-е она обратила пристальное внимание на историю идей и искусства как средство критически переосмыслить настоящее. Она как всегда с готовностью заявляет, что работы ее родились в творческом диалоге, так же как во время работы с Малкольмом. Но на этот раз ее советчик и вдохновитель был вылеплен из совсем другого теста: им стал канадец – гомосексуалист и эстет Гэри Несс.

«Самое большое влияние на мою жизнь, бесспорно, оказал Гэри Несс, – признается мне Вивьен. – Я не стала бы той, кто я есть, если бы не встретила его. Его идеи меня завораживали. Как будто до встречи с ним я нигде не бывала. Он был сильной личностью с еретическими взглядами на мир: в этом, по-моему, и выражалась его сила. Никто никогда со мной не говорил, как Гэри. Удивительно умный человек с удивительным характером, на который очень сильно повлияли его герои – Олдос Хаксли и Бертран Рассел. Я никогда не слышала, чтобы кто-нибудь высказывал такие идеи, как Гэри, и я тут же понимала: в них есть смысл. Дружба с ним «объясняет» эту часть моей жизни и многое из того, что я как модельер сделала после знакомства с ним. С мужчинами, мыслящими не так, как я, мне хочется разговаривать. Он дал мне почитать «Оливу» Хаксли. А я тогда все еще была борцом за свободу. Но мне нужно было заново приставить голову.

В те годы, когда я пребывала в одиночестве, центром моего мира стал Гэри. Он многое поведал мне об искусстве и истории. Без него я не стала бы тем модельером, которым стала. Чтобы понять, что я искала и что создавала в тот период и какой была моя жизнь до Андреаса, нужно знать две вещи. Нужно понимать, что такое культура и каково ее значение, а еще нужно знать, что за человек Гэри.

Познакомились мы странно. Гэри нуждался в деньгах. Он когда-то был художником-портретистом и бросил это занятие – просто в какой-то момент швырнул все свои работы в Темзу, когда ему осточертели владельцы галерей и его работа в целом. Но он не терял форму и постоянно рисовал. Он хотел устроить выставку портретов и искал интересных людей, которых можно было бы нарисовать. И вот он пришел ко мне в магазин «World’s End», представился и спросил, можно ли написать мой портрет. Выглядел он очень утонченно и одну за другой курил французские сигареты «Житан». Он был очень, очень красивым мужчиной. И геем. Но когда мы познакомились, секс его не интересовал. Начать с того, что он был не очень здоров, хотя тогда я этого не знала. А еще он сказал, что работает пастелью – он произносил это слово на французский манер. Так вот, он сказал: «Техника рисования такая же, как при работе с маслом, совсем не похожа на акварель». Но на самом деле он использовал пастель, потому что у него было очень маленькое рабочее место, «а чтобы рисовать что-то стоящее, нужно просторное помещение», где можно разместить материалы и прочее. В общем, он нарисовал мой портрет, отложил его в сторону и сказал, что ему придется начать сызнова. Он объяснил: «Его не спасти. Вы на нем слишком старая. Придется начать все сначала». Правда, мы так и не добрались до нового портрета. Ему больше нравилось разговаривать, и мы просто болтали и болтали, и он так и не написал другой портрет.

Он знал уйму смешных историй. Рисуя, объехал всю Америку, провел пять лет в Испании в годы режима Франко, жил на Майорке с англичанами-экспатриотами, в кругу людей, чьи семьи, как он говорил, отказались от них, и они познакомили его с Ли Миллер и Роландом Пенроузом. Он был очень забавным, любил цитировать глупые стишки:

Фрейда секс достал,

И, чтобы мир позлить,

Решил он свою теорию

Сочинить.

Гэри любил говорить, что «никто так не любит посмеяться, как французы». Его настоящее имя было Нельсон, но он был похож на Гэри Купера, даже в детстве, вот его и прозвали Гэри. И он на самом деле хорошо рисовал. Однажды он написал копию одного автопортрета Веласкеса в Лувре и сказал: «Ты бы не отличила ее от оригинала». Это потому, что он владел техникой рисования. Роланд Пенроуз был для него своего рода покровителем, и он работал над его книгой о Пикассо, в которой, говорил Гэри, было очень много грубых ошибок, и ему приходилось очень деликатно его редактировать. Он лучше относился к Ли Миллер и говорил, что она пристрастилась к выпивке, потому что ее муж Пенроуз волочился за женщинами, но, как бы то ни было, когда Пенроуз умер, Нессу стал нужен другой покровитель, и тогда он приехал в Лондон. Он и правда стыдился брать у людей деньги, но он знал, что может быть полезным. Когда семейные средства у Несса кончились, Пенроуз помог ему найти деньги на публикацию книги, которая так и не была закончена, поскольку называлась «Кому нужно это чертово искусство? Написано Филлис Стайн, не имеющей никакого отношения к Гертруде»^[18].

Сара Стокбридж, «Choice»

Нельсон «Гэри» Несс родился в провинции Саскачеван в Канаде в 1928 году, так что он был на целых 13 лет старше Вивьен. В двадцатилетнем возрасте он посещал местную школу искусств, а потом выиграл конкурс по рисованию портретов и получил стипендию на обучение в Национальной высшей школе изящных искусств на Левом берегу в Париже.

Париж 1950-х подарил Гэри многое: стойкую веру в то, что Франция – центр художественного мира и культуры, классическое представление о том, что наша цивилизация берет начало в Древней Греции, а также счастливейшие годы жизни. На Кингз-Роуд же он оказался после переезда в Лондон, когда в нем вновь зажглось амбициозное желание рисовать портреты. У него не было денег на масляные краски, так что он писал масляной пастелью на бумаге и картоне и говорил Вивьен и всему миру, что лучших материалов не найти.

«Мой портрет получился не очень удачным, – вспоминает Вивьен, – или, по крайней мере, ему так показалось, но мы разговорились, и каждый раз, когда я упоминала что-то меня интересующее, он подходил к книжной полке и брал книгу, которая отражала мою мысль, а иногда даже открывал ее на нужной странице. Я училась. Он обладал ценными знаниями, которых мне не хватало. Благодаря ему у меня появился интерес к Китаю и китайскому искусству. И к культуре индейцев. Он обладал живительной силой. Например, мой манифест был построен по принципу маленьких карманных изданий Повера, которые он коллекционировал. Гэри был настоящим героем. Он был сильно болен. Страдал от опоясывающего лишая – боли были нестерпимые и длились годами. Раздраженные нервные окончания и пылающая кожа. Ужас. Так что я ценила каждую минуту, проведенную с ним. Я очень многое узнала. Он полностью изменил мое представление об искусстве. Он любил повторять: «Цель – это человеческое изобретение; мы только и знаем что свою цель», «Необходимо придумать, как устранить связь идей» – и цитировать Уистлера: «В искусстве нет прогресса». Если бы он был жив, сейчас ему исполнилось бы 84 года. – Вивьен замолкает и откашливается. – Он умер лет десять назад. Умер в возрасте 72 или 73 лет, то есть ему было столько, сколько мне сейчас. Однажды мы договорились встретиться в баре «French House» в Сохо, и я опоздала. Он кипел от злости. Ему там очень не понравилось, он сказал, что там все фальшивое. Он выскочил оттуда и ушел. Но написал мне письмо. Я его так и не открыла тогда, но сохранила. И распечатала лишь недавно. Оно такое доброе, милое…»

«В те годы, когда я была «сама по себе», мы с Гэри виделись пару раз в неделю. Я давала ему деньги, даже когда сама жила на пособие. Получала 30 фунтов в неделю и отдавала ему половину, потому что он был заядлым курильщиком, а я могла прожить на 15 фунтов. Мне немного надо. А мои сыновья Бен и Джо в то время уже сами о себе заботились. Перед поездкой в Италию я дала Гэри 200 фунтов – вообще-то я заняла их из сбережений Бена – и сказала: «Это все, что у меня есть. Мне нужно уехать в Италию и попытаться разобраться с делами – с финансами. Я больше не смогу за тобой присматривать». А когда я вернулась, он был совсем плох. Он пил только молочные энергетические напитки и курил сигареты «Житан». Повсюду вокруг этого несчастного гения валялись пакеты с окурками». Сейчас-то можно запросто устроить себе библиотерапию, а при покупке книг для электронной «читалки» получить список рекомендуемой литературы, отвечающей прежним предпочтениям; а в те времена – и это неудивительно – Вивьен высоко ценила наставления критика-культуролога, получившего образование во Франции и проповедовавшего важность высокого искусства и, конечно, моды. Очевидно, между ними был роман, в силу обстоятельств платонический. Многие из тех, кого Вивьен познакомила с Гэри, видели, что это очень странный, вечно нуждающийся в деньгах тип, а когда Карло и остальным участникам бизнеса Вивьен стало ясно, что Несс стал для нее «платным» консультантом по культуре, все почувствовали смятение и обиду. Но что же такое сделал Гэри?

«Гэри мне помог, – объясняет Вивьен. – Он подал идею, что великое искусство сегодня так же живо, как и в день своего создания. Что важно ценить прошлое. Благодаря ему я с уверенностью могу сказать, что нынешняя культура не порвала с прошлым. Людей из мира моды это раздражает, а еще раздражает, что я цитирую мотивы из прошлого и делаю отсылки к истории, но я терпеть не могла, когда меня обвиняли в анахронизме, потому что знала, что время на моей стороне. Если это настоящее искусство, оно вписывается в традицию».

Гэри стоит за большинством исторических тем в работах Вивьен и является автором названий почти всех ее коллекций начиная с «Voyage to Cythera» («Путешествие на Киферу», осень/зима 1989) до «Vive la Bagatelle» («Да здравствуют пустячки», весна/лето 1997), но он был больше чем просто копирайтер или драматург. «Я советую Вивьен, что читать», – как-то похвалился он и тут же умолк. В прессе Гэри называли «эстетом», хозяином «роскошно украшенной квартиры», любителем «безупречных ухоженных ногтей», осторожно намекая на простой факт: Гэри был гомосексуалистом, изящно скрывавшим это, как делали утонченные люди его поколения. Похоже, он по-настоящему полюбил Вивьен, раскрыв в себе страсть к обучению и наставлению. «Мне бы хотелось, чтобы о Гэри думали исключительно хорошо, – говорит Вивьен. – Он был человеком настоящей моральной стойкости и интеллектуальной строгости. Он обожал ткани и обожал искусство. От него я восприняла нечто неординарное – свою политизированность. Гэри показал мне, что я могу выражать свои политические взгляды при помощи искусства».

После разрыва с Малкольмом и до знакомства с Андреасом Вивьен общалась с Нессом, дававшим ей пищу для размышлений, причем в их отношениях не было ни физического, ни романтического влечения ни с ее, ни с его стороны, и это лишний раз демонстрирует, какой всеобъемлющей тягой к знаниям она обладает. Гэри серьезно изменил ход ее мыслей, вкусы и суждения об искусстве и культуре, о потенциальной возможности моды стать искусством и возможности модельера пропагандировать культуру и «быть борцом за моду», прибегнув к помощи прикладного искусства.

Гэри открыл перед Вивьен абсолютно новые горизонты эстетической политики и привил уважение к высокому искусству, которое стало основой всего, во что она верит и что делает. «Основная идея, – позже говорил он, – в том, что на Руссо, протосоциалисте и крестном отце идеи о «благородном дикаре», лежит ответственность за урон, нанесенный традиционным представлениям». В этих словах кроется причина преданности Вивьен «иерархии искусств» и высокой культуре – отречение от романтизма в том смысле, в каком его трактуют политики и хиппи. Иными словами, Несс, как и многие его сверстники, считал, что политическая эмансипация эпохи революций заронила семена упадка западной культуры. Лучшие вещи должны создаваться и обсуждаться образованной элитой («избранными», как сейчас сказала бы Вивьен) на основании четких знаний о лучших достижениях прошлого. Конечно, плоды их трудов должны быть доступны каждому, но не все сумеют их оценить. Классика существует на самом деле, как на самом деле существует великое искусство. Его можно описать, к нему можно стремиться. Слишком крутой поворот после панка и футболок с надписью «Разрушай», но в Вивьен все это отлично уживалось.

Преданность Вивьен высокому искусству, и в частности, декоративному и изобразительному искусству Франции и Англии XVIII века, была неприемлема для бывших панков из ее окружения. Для Гэри не существовало никаких идей после придуманных Пикассо и Матиссом, никаких великих художников после Мане. Но Вивьен в коллекции «Панкутюр» удалось достичь необычного смешения ее прошлых идей и идей, почерпнутых от Гэри. Она нашла средство критически подходить к современности – использовать лучшие творения прошлого. Высокое искусство и возврат к ценностям прошлых веков, даже в рамках моды, – вот что стало для нее самым достойным противовесом легко продаваемому тряпью. В определенном смысле это позиция панка. Если эксцентричные идеи вовремя не были озвучены, это лишь потому, что «для того, чтобы выразить какую-то идею, нужно много денег». Если демократиям не удавалось следовать истинным ценностям, так это потому, что выборы скорее напоминали упражнения в маркетинге. «Проблема в том, что у маркетологов та же точка зрения, что у марксистов, – говорил Гэри. – Они пытаются внедрить диктатуру пролетариата. И как минимум им удалось разрушить понятие Вкуса». Поэтому Вивьен и Гэри начали называть маркетологов «марксистологами». Так, Гэри подарил Вивьен идеальную аргументацию для того, чтобы смотреть и в прошлое, и в будущее одновременно. Хотя журналисты моды свалили все в кучу, заявив, что училка Вивьен читает лекции по истории костюма, Вивьен и Гэри отнеслись к этому только как к доказательству коммерциализации моды. «Что-то без сомнения великолепное становится традицией, – говорил Гэри. – Всему остальному же приходится подстраиваться, чтобы в традицию вписаться. В этом смысле прошлое не только действительно влияет на настоящее, но настоящее подстраивается под прошлое». Или, как недавно сказала Вивьен, «мы берем лучшее из прошлого, в том числе идеальные представления прошлого о будущем, и устанавливаем диалог между прошлым и настоящим, между тогдашними и нынешними надеждами на будущее. В этом суть культуры и это лучшее, что может сделать мода. У моих моделей есть история – потому-то они и стали классикой, – и они продолжают ее рассказывать. Все модельеры, достойные носить такое звание, в этом смысле делают то же, что я: создают некий пузырь, населяют его людьми, которые жили бы в придуманном ими лучшем мире. Только выглядят эти люди лучше».

Эти мысли претворились в жизнь. Страстные увлечения увлекли Вивьен в путешествие по истории искусства. В нем она надеялась отыскать вдохновение, чтобы сказать новое слово в моде. Так начался самый плодотворный период ее творческой карьеры. На показах и в коллекциях Вивьен соседствовали вещи из твида и шерсти, двойки и жемчужные нитки, костюмы в тонкую полоску с огромными ромбовидными пуговицами янтарного цвета, блейзеры и свитера с пестрым рисунком фэр-айл и классические тоги с отпечатанным на них рисунком, как на севрском фарфоре, корсеты из серебристого и золотистого ламе, летящие платья с греческими драпировками и даже балетные пачки. Вивьен словно открыла огромный ящик с маскарадными костюмами, ошеломив некоторыми нарядами журналистов моды. В коллекции «Путешествие на Киферу» (место культа Афродиты) в центре внимания оказались костюмы Арлекина и Коломбины, но, когда Вивьен в метко названной коллекции «Time Machine» («Машина времени», осень/зима 1988) дополнила широкие куртки норфолк, плоские кепки и брюки гольф деталями средневековых доспехов, все были обескуражены. И все же благодаря ее мастерскому использованию исторических и литературных мотивов многие из ее вещей строгого и четкого кроя стали классикой. Они не только не привязаны ни к каким веяниям переменчивой моды того периода, но и сохраняют свой шарм, в первую очередь благодаря тому, что хорошо сшиты и базируются на серьезной идее. В коллекции марки «Red Label» того года (осень/зима 2014) использованы крой и мотивы из «Харрис-твида» (1987) и «Англомании» (1993), а вещи выполнены из шотландки и твида – и это стало синонимом вклада Вивьен в моду, вдохновленного историей Великобритании.

Правда, не всех впечатлили ее работы. Неудивительно, что на родной земле пародирование британского стиля и беззастенчивый культурный элитизм Вивьен вызвали болезненную реакцию. К несчастью, в 1988 году Вивьен пригласили участвовать в прямой трансляции популярного тогда шоу Вогана, транслируемого во время вечернего чая: в отсутствие Вогана его в тот день вела Сью Лоули. Следуя давней британской традиции глумиться над авангардным искусством и эстетикой, Лоули стала подстрекать зрителей в зале к насмешкам над модельером и ее работами, причем в типичной издевательской манере, которую позже пародировали «Алан Партридж» и Ребекка Фронт. Сара Стокбридж вспоминает: «Она была ужасной стервой, эта Лоули. Дженет Стрит Портер пыталась спасти ситуацию, но Сью Лоули просто добилась того, что все зрители смеялись надо мной, над Майклом Кларком и еще одной моделью. И, боюсь, мы только укрепили во мнении тех, кто считал, что работы Вивьен смехотворны».

«Можете смеяться, – холодно сказала тогда Вивьен, – но не забывайте смотреть». «Помню, на следующий день я ехала в метро, – вспоминает Вивьен, – и услышала, как два типичных англичанина обсуждали шоу. Так что оно стало широко известно. И один из них сказал: «Эта Сью Лоули просто не справилась». И теперь я всегда думаю: нельзя забывать, что важны не те, кто сидит в зале, а миллионы зрителей, которые смотрят шоу. А еще стоит поблагодарить Дженет Стрит Портер, которая встала и обратилась к аудитории: «Вы вообще знаете, кто это?! Вы это понимаете?» Ну а я в тот момент просто растерялась».

Если тот случай и упрочил определенную репутацию Вивьен в глазах британской публики, то саму Вивьен это в ту пору не слишком заботило. В 80-х и 90-х ее уверенность в себе как модельере росла, сформировался систематический подход к работе с постоянным использованием мотивов из прошлого; она говорила, что это крестовый поход и цель его – сделать общество образованным, научить его лучшему, что, по ее мнению, могла предложить культура человечества в прошлом. Творческие поиски привели Вивьен, в частности, к исследованию азиатского и южноамериканского искусства, хотя изначально ее интересы были сосредоточены на салонной культуре XVIII века c ее классическими формами и идеями, с ее свободой выражения и свободным познанием чувственного мира, с ее самодовольным позерством.

«Мода, какой мы обычно ее видим, мода Запада, – сказала мне тогда Вивьен, – находится в зависимости от кроя, предметы одежды состоят из особым образом скроенных компонентов – рукавов, лифов, юбок, брюк. Эти предметы одежды из-за кроя находятся в постоянном и изменчивом контакте с телом. Иногда они сковывают. Иногда дают свободу, влияют на осанку и движения. Эрос моды и вызывает на бой, и отвечает за защиту: истинная женщина выбирает, что обнажить, а что скрыть. В одежде ты можешь выразить себя. Одежда рассказывает о твоем теле, отражает твою личность и мысли. Она также передает динамику и подчеркивает твои возможности. Представление, что удобная одежда обязательно свободная, родилось в наше время. Я чувствую себя комфортно, когда считаю, что выгляжу великолепно, и ни за что не надену бесформенную, поношенную одежду массового производства. Я создаю одежду, мечтая сломать привычные представления. А ощущение удобства еще связано с желанием получить законченный умозрительный образ себя – такого, каким вам хочется быть.

«Эрос моды выбирает, что обнажить, а что скрыть». Вивьен Вествуд

Однажды мы спорили на эту тему с моей внучкой-подростком Корой. Мы пошли в Британский музей, и на ней была, скажем так, «удобная» одежда. Кончилось тем, что мы поругались, хотя с ее стороны было, конечно, очень смело и правильно спорить со мной, а я пыталась объяснить ей, что удобство исходит от того впечатления, которое ты хочешь произвести!

Пожалуй, лучшим примером того, как я работала в то время, в 80-е и 90-е, какой высокой точки достигли мои представления о моде и искусстве, стала коллекция «Portrait» («Портрет»). Я хотела создать коллекцию, в которой можно было бы соединить настолько разнообразные ткани, чтобы они богатством текстуры могли бы соперничать с полотнами, написанными маслом. Взяла лен и кружево, твид и бархат. Мне нужно было попытаться добиться такого эффекта. Важно было использовать красную шерстяную баратею (я с ней работала и раньше), потому что она символизировала английскую сельскую жизнь. Мне даже хотелось создать на спинах моих моделей фактуру полей и сельской местности. А еще у меня была задумка взять рисунки с мебели в стиле буль, задник зеркала из Собрания Уоллеса, а еще я хотела использовать все те вещи, которые изображены на картинах, даже мебель. Когда я разложила ткани, все еще чего-то не хватало. Не хватало самих картин. Я понимала, что на одежде должна быть настоящая картина. Я выбрала одну из работ Буше из Собрания Уоллеса – «Дафнис и Хлоя», на которой пастух смотрит на спящую пастушку, – и серьги с жемчужинами-капельками, которые больше всего ассоциируются с картинами, дополнила наряд туфлями на самой высокой платформе, чтобы поставить мою даму на пьедестал: мне хотелось, чтобы она выглядела так, будто только что сошла с картины».

Дэнис Льюис в корсете с картиной Буше

Эта задумка, между прочим, ведет к совершенно другому аспекту иконографии Вивьен Вествуд – к туфлям на платформе. История Вивьен как создателя революционно нового дизайна туфель как таковая уходит во времена коллекций «Гипноз», «Клинт Иствуд» и «Мини-крини»: эти туфли с подошвой, напоминающей лошадку-качалку, нашли отражение в коллекции «Портрет» в виде невероятных платформ. Те, кто их носит, обожают их, несмотря на головокружительную высоту. «До меня платформа и каблук всегда присоединялись к самой туфле, создавая поддержку. Я обернула кожей или тканью все это сооружение – туфли и платформы. Это так просто, но насколько красивее становятся туфли! Они как бы продолжают весь образ и делают ноги длиннее. Я заказала кожу, чтобы спрятать под ней платформу, так что туфли немного напоминали ортопедические и выглядели довольно эксцентрично. Они стали классикой. Немного эксцентричности, но и искусства – в этом я сама. Женщина должна быть на пьедестале. Как предмет искусства. Иногда. Или выглядеть так, будто только что сошла с картины. Я такие туфли ношу не снимая». (И это правда.)

Вивьен всегда говорила, что, если бы могла все начать сначала, она бы, пожалуй, пошла изучать историю искусств. Сейчас ее знают во всех галереях Лондона, и не только за то, как невозмутимо и свободно она ведет себя с любителями поглазеть на знаменитость, но и за то, как долго она может стоять перед картиной. Вивьен – наблюдатель, она, кроме других своих талантов, обладает завидным умением видеть. Пожалуй, сила личностей, изображенных на портретах, заставила Вивьен осознать потенциал исторических мотивов в одежде. «Созданные мною вещи динамичны, – в свое время говорила она. – Они утягивают, подчеркивают, слегка спадают. Это одежда, а не просто удобная вещь. Даже если в ней не всегда удобно, если ее то и дело нужно поправлять, меня это не смущает, потому что это тоже проявления и движения, свойственные одежде». Это слова человека, который понимает, как используют одежду актеры и какой смысл она может привнести в театральную постановку, но который узнал все это, просто рассматривая постановочные портреты XVII и XVIII веков. Суть позерства заключалась только в том, чтобы произвести впечатление при помощи одежды, в основном за счет того, чтобы что-то прикрыть или, наоборот, обнажить: впечатление всегда отчасти связано с сексуальностью, так же как лучшие образчики моды. «Не забывай, – уточняет Вивьен, – мы устраиваем бесконечное число примерок. Ведь речь идет о фигуре конкретного человека, о том, как человек двигается, а это очень индивидуально. Например, Андреас: никто не ходит так, как он. Поэтому мы всегда говорим: «Как бы ты прошел в этом?» «Положи руки на бедра». Нужно увязывать одежду и с фигурой, и с движениями. Всегда».

На работы Вивьен в значительной степени повлияли наряды XVII и XVIII веков – от платьев со складками Ватто до рединготов георгианской эпохи, от барочных корсетов до полуобнаженности неоклассицизма. Тот период был открыт для всего сексуального, революционного и вычурного, обыгрывал маскарадные, театральные и педантично строгие образы. Для развития моды те века, вероятно, были самыми благоприятными, поскольку тогда активно использовались мотивы прошлого (точеные силуэты греческих статуй нашли отражение в бриджах XVIII века, образы Аркадии – в вуалях), а в одежде постоянно обыгрывалось желание что-то прикрыть, или обнажить, или притвориться, нарядиться кем-то другим – так поступала и Мария-Антуанетта на своей ферме, и Томас Джефферсон в построенной рабами усадьбе Монтичелло. Маски, представления, сексуальный трепет и нравственный императив перед искусством – все это было частью жизни Вивьен в моде, и, надо сказать, ее личная жизнь тоже сделала стремительный разворот, как в XVIII веке, и не только потому, что ее не интересовали ни традиционный брак, ни обыкновенные мужчины. Вивьен, не без вмешательства Гэри, почувствовала, что «век поверхностного» (XVIII век) сможет установить диалог с современным миром, пережив муки просвещения – постсексуальную революцию, постмедиатизацию, постмодернизм. В 90-е Вивьен снова и снова обращалась к образам Французской революции и образам женщин, обретших права после первой сексуальной революции, – в коллекциях «Портрет» (осень/зима 1990), «On Liberty» («О свободе», 1994) и «Vive la Cocotte» («Да здравствует кокотка», 1997). Хотя некоторым журналистам из мира моды казалось, что их учат истории моды – а их и правда учили, – многие их коллеги восхищались пышной театральностью моделей и удивлялись тому, насколько потрясающим, провокационным, раскрепощающим может быть XVIII век для наших современников.

Вивьен и Гэри планировали создать нечто вроде салона XVIII века – форум для дискуссий об искусстве и философии

Дуализм XVIII века отлично подходил Вивьен: ей нравились обе его стороны. Это заметно по вырезкам из газет того времени, да и по тому, как беззаботно Вествуд дразнила британскую бульварную прессу. Приняв приглашение на одно из мероприятий Недели моды в Кенсингтонском дворце, которое устраивала принцесса Кентская, Вивьен появилась на нем в полупрозрачном платье-футляре по мотивам творчества Буля и в целом XVIII века – и без нижнего белья. Газеты высказались дружно и неодобрительно. «Это все свет! – отмахивается Вивьен. – При естественном освещении рисунок отражал свет, но во вспышках фотоаппаратов стала видна грудь. Когда я увидела газеты, я закрыла лицо руками. Журналисты все-таки не стали злобствовать по поводу этого происшествия. А многие люди даже написали мне в поддержку письма. Этот случай сочли актом протеста в поддержку женщин, но это был просто неприятный инцидент». Когда по случаю дня рождения королевы в 1992 году Вивьен вручали орден Британской империи, она снова появилась на церемонии без белья. Пришла она в сшитом по случаю костюме с юбкой в духе Диора, а когда покружилась перед камерами, то снова продемонстрировала отношение к нижнему белью в духе XVIII века. «Кое-кто во дворце сказал мне – не могу назвать имени, так как этот человек до сих пор там служит, – что королеву это очень рассмешило». Внучка Вивьен Кора, которая тоже была во дворце, когда Вивьен сделали Дамой, помнит, что всех интересовал только один вопрос: было у ее бабушки белье под юбкой или нет.

«В общем, я начала все больше верить в то, что можно иногда обращаться к прошлому, чтобы сегодня создать какой-нибудь предмет одежды, что-нибудь новенькое. Возьми, к примеру, платье со складками Ватто. Оно так называется, потому что было изображено на многих его картинах, но вообще-то такие платья были в моде целых семьдесят лет до Французской революции. В одном из таких платьев на картине Буше из Собрания Уоллеса изображена мадам де Помпадур, фаворитка Людовика XV. Мне повезло: шелк, из которого шили такие платья, производят до сих пор. Вот я и создала копию этого платья – платья со складками Ватто с картины Буше. Так в мою коллекцию попали шелковые ткани и костюмы с колышущимися фалдами. Мы работали вместе с лекальщиком, чтобы добиться такой же асимметрии, движения, которое видно на картине и которое вдохновило меня на создание остальных моделей коллекции, – и в итоге было похоже, будто складки одежды развевает ветер. Так что мы дали нашим вещам примерно такие названия: «маленький костюм-бриз», «пиджак-шторм», «пальто-шквал», «платье-ураган». Как-то вечером, когда я пила чай в своей студии, мне в голову пришло название: «Storm in a Teacup» («Буря в стакане воды»). Одежда, сшитая с хорошим вкусом, подарит уверенность в себе, несмотря на любой шторм и драматические события сумасшедшего мира. Такая вот мысль пришла мне в голову».

Собрание Уоллеса в Лондоне – самое лучшее за пределами Франции собрание изобразительного и прикладного искусства XVIII века – на какое-то время стало духовным домом Вивьен. Многие работы из этого музея появляются в документальном фильме «Painted Ladies» («Нарисованные дамы»), который сняли они с братом Гордоном, а позже – в выпуске известного лондонского тележурнала «South Bank Show» («Саут-Бэнк шоу»), специально посвященного ее работам. Пока Вивьен росла как модельер после эпохи панка, картины из Собрания Уоллеса в той же мере, что и вкусы Несса, формировали ее мировоззрение. Возьмите, к примеру, зеркальный узор Андре Шарля Буля, который она обожала: он украшал оборотную сторону зеркала. Этот узор был воспроизведен как металлическая накладка на кружеве и чулках, и до сих пор такая техника в высшей степени популярна. В коллекциях Вествуд появлялись такие же ткани, из каких сшиты летящие платья Жана Оноре Фрагонара, и пышногрудые девушки с картин Франсуа Буше, которых он так любил рисовать, – современная трактовка вкусов Уоллеса и идеализма XVIII века. Общественность заметила и одобрила, что в работе Вивьен и в создаваемых ею моделях виден творческий рост. В 1990 году Карл Лагерфельд предложил ей напечатать в «Vogue» обзор ее работ за несколько лет, оформленный с помощью Изабеллы Блоу и озаглавленный (по-немецки) «Я англичанка». «Нужно иметь британскую ментальность, чтобы тебе это сошло с рук», – написал Лагерфельд, отдавая дань изобретательности Вивьен и ее уважению к прошлому. Версаче оказался еще более прямолинеен. «Я тебе рассказывала, как мило выразил мне благодарность Джанни? – неожиданно спросила меня Вивьен, когда мы разговаривали о херувимах, популярных в XVIII веке. – Он начал использовать на своих вещах барочные мотивы – всякие золотые детали и украшения. Он сказал, что хотел лично поблагодарить меня за путти!^[19]»

Два события наложили печать на восхождение Вивьен в конце 80-х: ее в значительной мере мужская коллекция «Cut, Slash and Pull» («Разрезай, рассекай и тяни») была показана на вилле Гамберайя во Флоренции в рамках выставки «Питти Уомо», а позже, в 1991 году, она получила приглашение устраивать показы в ателье Аззедина Алайи в Париже. «Аззедин одолжил мне свое ателье. Это было великодушно с его стороны, он оказал мне поддержку. Между прочим, я обожаю его работы». Первая коллекция Вивьен, показанная в его ателье, называлась «Dressing Up» («Наряжаться»), и в ней демонстрировалась одежда из нескольких прошлых показов Вивьен: вещи с историческими мотивами, включая гульфики и разрезы эпохи Тюдоров, давшие название коллекции мужской одежды, шотландка и прочие ключевые элементы последних коллекций: позолоченные узоры, корсеты, спорраны на «любовных жакетах», кружевные жабо и макинтоши с картинами старых мастеров. За этой коллекцией быстро последовала другая – «Salon» («Салон») – пожалуй, наиболее продуманное отражение моды XVIII века. Британская и иностранная пресса уделила Вивьен столько внимания, сколько ей никогда прежде не доставалось. Ее модели приняли горячо, а у азиатских журналистов голова пошла кругом от ее переработок классики западного искусства и перевоплощения бывшего панка в художника по ткани. «Пожалуй, Вествуд – величайший английский модельер этого века, – вынуждены были написать в «Vogue» о женщине, которую прогнали из офиса Грейс Коддингтон десятью годами раньше, – она одна самостоятельно оживила английские традиции кроя и создала шикарную вечернюю одежду».

Созданные под влиянием истории и воззрений Гэри Несса коллекции Вивьен конца 80-х – начала 90-х считаются едва ли не самыми значительными в ее творчестве. Они сохраняют свое очарование и красоту и привлекают внимание публики на ее выставках не меньше, чем футболки анархиста или туфли на платформе. Так, символом выставки Вивьен в Музее Виктории и Альберта наравне с самим модельером стал вставленный в золоченую барочную раму снимок Линды Евангелисты в зеленом шелковом платье со складками Ватто, корчащей гримасу фотографу Ранкину.

За кулисами выставочного центра «Les Salons du Cercle Republicain», Париж, 90-e. Фото Роберта Пиннока

«Меня привлекает человеческое тело, и иногда мне нравится шокировать людей, но самый любопытный способ это сделать – взять вещи из прошлого. Когда ты обращаешься к прошлому, пытаясь копировать технику, то начинаешь видеть стандарты совершенства – хорошего вкуса, выраженного в единстве деталей. Когда мы начали работать над коллекцией «Да здравствует кокотка» в 95-м и над «Женщинами» («Les Femmes») в 96-м, я смогла создать совершенно новый силуэт, такой, которого ранее не существовало и не могло существовать, потому что он был современным синтезом форм, подсмотренных в прошлом. Наша идея состояла в том, чтобы создать сексуальный силуэт песочных часов с зауженным кроем, доведенный до крайности. Кокетство – часть женской мудрости. Женщина может быть самым прекрасным созданием на земле, а меняющиеся фасоны одежды рождают вечное вожделение ее тела, ее умения двигаться и тайны ее лица. Это одна из способностей моды, которая в то время сильнее всего меня занимала».

Мир высокой культуры, который Вивьен познала отчасти благодаря Гэри Нессу, стал поворотной точкой между ее панковским прошлым и панковским настоящим активистки, ведь, используя прошлое, чтобы смотреть в будущее, она, как и раньше, придумывает культуру или субкультуру, которая может существовать лишь при определенных обстоятельствах. Более того, идеальное представление Вивьен об «иерархии в искусстве» позволяет ей заметить моральное значение искусства и дизайна, тем самым помогая ей объяснить свое право и долг, каким она его видит, иметь как художник политические взгляды. «Откровенно антикварные и нарочито оригинальные», – писал Пруст о платьях Фортуни, созданных по греческим мотивам; оказалось, что прошлое может дарить вдохновение настоящему, впечатляя совершенно другую часть публики Вивьен. Для Вивьен все было панком. Позерство – это панк. И ее «Климатическая революция» («Climate Revolution») – тоже. «Без сомнения, Вивьен оказала огромное влияние на британскую культуру и моду, но, по моему мнению, оно всегда было классическим», – говорит мне британская художница, подруга Вивьен Трейси Эмин. Вивьен подчеркивает моральную составляющую своего творчества: «Мы все говорим, что любим искусство. Некоторые из нас заявляют, что они художники. Что ж, без судей нет искусства. Искусство существует только тогда, когда мы его знаем. Существует ли оно? Ответ на этот вопрос крайне важен, потому что если искусство на земле живо, то будут в мире и изменения. Нет искусства – нет прогресса».

Без сомнения, исторические и королевские мотивы, образ скрытого эротизма в корсетах и щегольских нарядах, не говоря уж о любви к традиционному дизайну, например к шотландке, сначала вызвали интерес к творчеству Вивьен, а затем любители моды и пресса стали ей поклоняться. Не важно, какие награды и титулы позже получила Вивьен Вествуд, ее место в пантеоне моды, пожалуй, останется за ней, как завещал всеми любимый историк моды Джон Фэрчайлд еще в 1989 году. В прессе часто цитируют его список из шести модельеров конца ХХ века, чьи имена не будут забыты: Ив Сен-Лоран, Джорджо Армани, Эмануэль Унгаро, Карл Лагерфельд, Кристиан Лакруа и Вивьен Вествуд. Их модели, по словам Фэрчайлда, – как золотая нить в истории моды.

Дальше Фэрчайлд писал, что из этого списка одна только Вивьен испытывала финансовые трудности и что «из всех шести Вивьен Вествуд – дизайнер из дизайнеров» (эта мысль прозвучала в материалах для прессы к фильму «Секс в большом городе», в котором Сара Джессика Паркер предстает в невероятно роскошном свадебном платье от Вивьен Вествуд).

«Конечно, в то время Фэрчайлд просто имел в виду, что мои вещи не продавались так же, как вещи других!» Но с той же легкостью он мог и отметить, что Вивьен была особенной в этом пантеоне: она была там единственной женщиной.

Фройляйн Кронталер

Мода может завладеть жизнью человека… Иногда все начинается с одной случайной встречи.

Малкольм Макларен

Я не ревнивая. У китайцев есть пословица: если у тебя есть конь, он к тебе вернется. Так и у нас с Андреасом. Во всех отношениях он, Андреас, конь – гордый, неуловимый, ретивый.

Вивьен Вествуд

«Я была очень, очень счастлива одна. Когда ты один, в этом есть огромные преимущества. – Вивьен наклоняется ко мне, будто собираясь поделиться секретом. – Например, сегодня Андреаса нет, он в Италии, и у меня выдалось чудесное утро: я проснулась в шесть, бодрая и отдохнувшая. Если бы он был дома, мне бы пришлось еще долго валяться в кровати, притворяясь спящей, а так я просто включила свет и стала читать, писать, делать что мне хочется. Если ты сам по себе, ты можешь позволить себе гораздо больше».

В июле 1991 года Вивьен дала Кэролайн Филипс из «London Evening Standard» совершенно необычное интервью. Оно вышло в разделе «Мой образ и я». Это был утонченный рассказ искушенного человека о том, что значит жить в ярком свете софитов, как жила Вивьен больше десятка лет. Это интервью Вивьен дала, находясь на перепутье. За несколько месяцев до этого ей исполнилось 50 лет, и официально она была одна, говорила, что счастлива, к тому же начала вкушать первые плоды коммерческого успеха. «Думаю, я довольно много заработаю, может, очень много, – заявила она с типичной для дербиширца откровенностью. Картинно улыбаясь и дымя сигаретой «Житан», которые в то время постоянно курила, она продолжала в менее типичной для себя манере: – Мне и вправду нравится моя внешность. Я много чего вижу на своем лице – тайны, глубину. Я бы не хотела делать круговую подтяжку». Ее уверенности в себе позавидовала бы любая, в особенности пятидесятилетняя женщина из мира моды, чей публичный образ складывался преимущественно из фотогеничности и провокационной сексуальности. Вивьен в пятьдесят лет даже не собиралась переходить на одежду бежевого цвета и удобную обувь. Ее уверенности в своей женственности способствовало обожание прессы – если не английской, то заграничной – и растущее ощущение, что ее понимают в мире британской моды.

Дальше последовала серия интимных откровений: «Я знаю, у меня вокруг подбородка ужасно дряблая кожа, – пожаловалась она, – но я до сих пор потрясающе уверена в своей внешности. До сих пор считаю, что любой мужчина, который из всех женщин, находящихся в комнате, предпочтет кого-то кроме меня, – либо дурак, либо сумасшедший. Кстати, мое тело всегда мне нравилось… В моем распоряжении все интеллектуальные и сексуальные преимущества пятидесятилетней женщины. Мне кажется, я добрая. У меня хорошее чувство юмора – и я с удовольствием веселюсь и знаю: то, что забавляет меня, позабавит и других. Я люблю посмеяться над собой, правда, очень люблю. Не переношу шаблонности – это у меня от природы, – и мне не нравится делать что-то как все. Никогда не нравилось. Я эксцентрична и горжусь этим, горжусь, что я такая в наш век конформизма. А еще я ранимая и стеснительная – пока не выйду на люди! Я совершенно не расстроюсь, если до самой смерти у меня больше не будет ни с кем секса – обойдусь и без этого. Говорят, искусство и творчество – сублимация сексуальных порывов, так что, может быть, мне их хватает. И, знаете, когда творишь сам, испытываешь удовлетворение».

Несмотря на эти слова, Вивьен намекнула, что у нее в жизни, вероятно, появится еще кое-что новое, кроме уверенности в себе как художнике и предпринимателе: «…Ничего страшного, если у меня не будет ни с кем отношений, потому что я очень люблю быть сама по себе, хотя и считаю, что заниматься сексом великолепно… И мне бы очень хотелось, чтобы мужчины чаще делали мне непристойные предложения и чтобы у меня были случаи делать такие же предложения мужчинам. Хотя вообще-то я недавно попробовала… кое-кому».

Догадаться, кто этот «кое-кто» журналистке из «Evening Standard» не удалось, как не удалось и многим другим людям, не входящим в ближний круг Вивьен. Однако молодой австриец, о котором шла речь, мог быть как причиной, так и следствием уверенности Вествуд в своей неотразимой сексуальности. Звали его Андреас Кронталер.

С 1989 года она три дня в месяц преподавала в Венской академии прикладных искусств. Вивьен рекомендовал себе на замену ее парижский друг Жан Шарль де Кастельбажак. «Средства ему не позволяли преподавать! Работы много, и денег за нее хватало только на весьма скромную жизнь, но я решила попробовать». Вивьен зарабатывала 4000 фунтов стерлингов в месяц. Ее преподавательская карьера после Вены длилась еще 13 лет, на протяжении которых она курсировала между Лондоном и Берлином. «Я обожала преподавать и любила Берлин, – говорит Вивьен. – Моим помощником был Юрген Фриш, чудесный человек, я по нему очень скучаю, и у нас в Берлине установились великолепные рабочие отношения с ним и Гундулой Вольтер, историком моды, и Ирис, которая до сих пор работает у меня закройщицей. Я всех водила в художественные галереи и филармонию. Моя самая любимая художественная галерея в мире – Берлинская картинная галерея. Или, по крайней мере, та, которую я знаю лучше всего. В Берлине живет настоящая богема: люди делятся идеями, а жизнь там недорогая и для меня, и для моих студентов тоже. По крайней мере, была в те годы. Берлин – настоящий город искусства, в уменьшенном масштабе. Мне было очень приятно там преподавать, но началось все в Вене, потому что Жан Шарль де Кастельбажак сам преподавать не хотел!»

Оказалось, что преподавание моды для Вивьен стало идеальным занятием. В снятом ею позже документальном фильме «Painted Ladies» («Нарисованные дамы») Вивьен раскрывает некоторые особенности своего преподавания в Вене и Берлине: ее студентам часто приходилось воссоздавать исторические костюмы и представать перед своеобразным художественным советом, чтобы научиться ценить культуру, ведь лучший способ чему-то научиться – сделать это самому. В то время и позже люди с некоторой иронией отзывались о том, что Вивьен, закройщица-самоучка, шившая одежду в стиле панк, заставляла студентов копировать исторические костюмы и фасоны, оттачивая технику. Но еще, конечно, забавно, что радикально настроенная в 60-х пропагандистка ситуационизма учила создавать старинные наряды в старинном городе Вена. Преподавание в Академии неожиданным образом изменило жизнь Вивьен.

Шотландская клетка «Вествуд Макандреас»

«Я люблю преподавать и любила вести занятия по моде – передавать знания другим людям. Единственное, о чем я жалею, – что так и не попыталась выучить немецкий, пока находилась там. Немногие немецкие слова, что задержались у меня в голове, – это названия картин в галереях, пожалуй, в духе моего литературного ума: «Regenbogen mit Landschaft», «Радуга с ландшафтом», – но они оказались не очень-то полезны для моей жизни с Андреасом! Я проводила обычный отбор из подавших заявление на мой курс. Попросила их сделать какое-нибудь животное из картона и бумаги. И принимала их на основании того, что они сумели сделать из обычного картона. Было забавно. Например, один студент просто подал мне тюбик с клеем «UHU»: это был каламбур, потому что на немецком это слово означает «сова», – и вот он просто протянул мне клей, я посмеялась и приняла его на курс. А потом был еще один мальчик, мужчина, Андреас Кронталер. Он смастерил корову. Так что мы познакомились благодаря корове. Он смял бумагу, сделав реалистичную фигурку. Нарисовал ей ресницы. Как же он испачкался – был весь в краске, вымазал и руки, и лицо. И я спросила, почему он сделал именно корову, а оказывается, он считал ее красивым, самым красивым животным, какое можно вообразить, и он посмотрел на меня так, будто я задала самый глупый вопрос на свете. У коровы были голубые-голубые глаза, красивые рога, черно-белый окрас. Андреас посмотрел на меня из-под своих густых ресниц и сказал: «Ну как же, Вивьен, ведь корова – самое красивое животное». Так все и было».

Двадцатитрехлетнего Андреаса Кронталера приняли. Андреас, сын кузнеца из Тироля и дочери хозяина молочной фермы, к десяти годам уже не сомневался, что создавать одежду – мечта всей его жизни. Он почти случайно попал на курс Вивьен и на первых порах не мог толком разобрать, что она говорит со своим дербиширским акцентом. Несмотря на это, его немедленно сразил ее стиль и ореол искушенного в моде специалиста, а вскоре, проникнувшись ее идеями, он начал понимать и ее речь. Он тоже отлично помнит их первую встречу.

«Конечно, я слышал, кто такая Вивьен Вествуд. Какие-то ее вещи я видел в журнале годом или двумя раньше в итальянском «Vogue». Мне тогда было лет двадцать. От других я слышал, что Вивьен очень хороший преподаватель. У нее огромный талант учить студентов, потому что она невероятно терпелива и в то же время очень ясно и убедительно объясняет. В общем, вот так. Произошло все, мягко говоря, неожиданно. Я был студентом. Сидел у окна, место мое располагалось высоко и далеко, эти места напоминают буфеты, высокие такие, и вот я сидел на своем месте, и меня было почти не видно, и я болтал ногами. И наблюдал. Сидел высоко, сзади, и она вошла в аудиторию, большую аудиторию. Наш новый профессор. И в одну секунду, какую-то секунду, долю секунды, все почти застыло. Как в замедленной съемке. Вот Вивьен входит в аудиторию, а я подумал: какая же она элегантная. Пожалуй, именно таким было мое первое впечатление. Боже мой, что за женщина! Я вижу тот день как сейчас. Я только и думал, что никогда в жизни не видел никого, кто бы выглядел так чудесно, был бы так хорошо одет, так элегантен, и решил – я и сейчас так считаю, – что она невероятно привлекательна. Помню, на ней была тонкая кофточка шотландской вязки, легинсы в ромбик и свитер в тон, а на одно плечо была накинута клетчатая шаль, и она, знаешь ли, то и дело спадала с плеча. Очень простой и очень сексуальный наряд. А еще помню, у нее была маленькая сумочка из деревянных бусин с замком наверху, ужасно милая. А в сумочке у нее лежала лупа. В общем, тот момент остался у меня в памяти, как стоп-кадр. А потом она села на высокий стул за столом и стала рассказывать. Она так говорила! Не знаю, как сказать. Когда ее слова выражают то, что у тебя на душе. Как вы, англичане, это называете? Она сформулировала вслух все мои мысли и убеждения, которые я прежде никогда не озвучивал. А это отчасти и есть любовь. И я понял. Просто понял, что влюбился. Так что это правда: Вивьен Вествуд открыла мне глаза на многое. Помню, я подумал с удивлением: «Да, этого я точно не ожидал, проснувшись сегодня утром, но, похоже, курс будет интересным».

Андреасу тогда было двадцать три года. Вивьен – сорок восемь.

«Во-первых, я подумала, что он просто замечательный, – вспоминает Вивьен. – Студент, который мне интересен больше всех. Я носилась туда-сюда, и вскоре, когда я прилетала в Вену, он стал встречать меня у трапа. Так что с самого начала он был особенным. Андреас всегда говорил, что я великолепно выгляжу. Он до сих пор так говорит. Что я отлично выгляжу. Хотя мне, честно говоря, казалось в то время, что я была немного полновата, мне не всегда нравилось, какой я была. А еще я все время носила килт, который, как я считала, мне шел и скрывал недостатки. Мы сразу же очень понравились друг другу. Так все и началось. Он очень забавный. Особенно в отношении женщин. Помню, уже в самом начале он придавал огромное значение одежде. Взять хотя бы перчатки. Выполняя одно из заданий, он сшил наряд, женский купальный костюм, дополнил его длинными перчатками и сказал: «Руки женщины – что может быть красивее?.. Разве только ноги и, конечно, лицо… Все, что посередине, меня не интересует». Он большой ценитель женщин, особенно женских ножек, – и наших моделей.

Андреас невероятно талантлив. Когда мы впервые встретились на учебе, ему совершенно невозможно было ставить оценки, он просто не вписывался в систему оценок. Таким он и был – большим талантом. Я это сразу заметила. Боже, какой он был удивительный!»

В выпуске американского «Vogue» за март 1992 года мы читаем: «Несмотря на наставшие в моде тяжелые времена, гениальный британский модельер, похоже, в хорошей форме». А чтобы проиллюстрировать статью о ней, флагмане британской армады талантливых новых дизайнеров, Вивьен попросили сняться в воздушном свадебном платье. Придумала это Изабелла Блоу, в качестве фотографа решили пригласить лорда Сноудона. «Платье было уникальное: горы тюля легче перышка, нарезанные Андреасом и покрашенные мной вручную в грязно-белый цвет. Там было не меньше десятка слоев краски». Кончилось тем, что кто-то в издательстве убрал это неповторимое платье в гигантскую коробку, и сверху казалось, будто это упаковочный материал, и уборщик случайно выкинул его. Вивьен говорила, что по задумке Сноудона образ должен был напоминать образ Греты Гарбо из «Королевы Кристины», правда, на деле он вышел больше похожим на мисс Хэвишем из «Больших надежд». Зато возник любопытный вопрос: какую роль отводила себе Вивьен в этом романе, описанном ею при помощи ткани, когда их отношения с Андреасом стали развиваться.

Еще за несколько месяцев до того, как началась их летняя любовная связь, Андреас и Вивьен уже были одержимы друг другом и долгие часы проводили вдвоем, споря об искусстве, делясь идеями и смеясь. «Иногда было непросто, – вспоминает Андреас. – Она очень сильная женщина, и соответствовать ей, жить бок о бок с ней или в ее тени трудно. Но это меня привлекало тогда и привлекает сейчас. Мне нравилась такая жизнь. Я хотел стать некой незримой силой рядом с ней. Я смотрел, как она дает интервью или что-нибудь делает, и думал: «Я смогу о ней позаботиться». Правда, в те дни я много пил. Мы оба пили, но я – больше. Уж если австриец пьет, то он пьет. Кстати, я где-то прочитал, что Ив Сен-Лоран выпивал в день по бутылке виски, и подумал: и я так буду делать, вот он – путь к гению! Оказывается, нет. Говорю же, я был очень молод. Вивьен все прощала. Вообще-то я толком не знал, что делать. Рядом со мной был человек, который вслух произносил то, о чем я только про себя подумал. Она стала для меня еще и гуру и наставником. И, опять же, другое дело, когда начинаешь жить с кем-то. Но Вивьен – это всё, с ней нет никаких границ. Мне нравились идеи, которые она отстаивала и отстаивает, то, во что она верит. Мне нравилось, как она продавала вещи – продавала идеи и красивые вещи. Она на многое открыла мне глаза, так что с ней я очень быстро вырос. Мне очень трудно сразу уловить суть, зато я гибкий. Гибкий, как дерево. Я подумал: «Я никогда не ожидал такого поворота, но такова моя жизнь. А Вивьен такая прямая, так упорно отстаивает свои убеждения. Я никогда не встречал подобных людей, и мне очень повезло, что у меня есть возможность быть с этой женщиной». Так что разница в возрасте для меня ничего не значила. Конечно, со временем все изменилось. Изменилось. Но поначалу я просто был счастлив оттого, что я рядом с ней и старался ни о чем особо не задумываться. И в какой-то момент – тут уж я как джентльмен не буду вдаваться в детали – я стал испытывать полнейшее удовольствие. Каждый день был все более приятным и творчески насыщенным, а я становился все счастливее просто оттого, что мы вместе. И я изо дня в день повторял себе: «Как мне повезло и как я счастлив, что я с Вивьен и что провожу время с этой невероятной женщиной».

Молодой Андреас считал, что Вивьен изменила его жизнь, и ощущение это было взаимным. «Андреас был реалистом. А я, пожалуй, нет. Да и сейчас я отнюдь не реалист, – говорит Вивьен. – Он очень практичный. Я вижу все в черно-белых красках. Вот, например, только сегодня я сказала Тайзер, нашей помощнице, что хочу связаться с теми, кто стоит у власти в Китае. Я обожаю китайскую живопись. По моему мнению, это высочайшее достижение человечества. Древняя китайская цивилизация оставалась практически неизменной тысячи лет до 1911 года, когда у них случилась революция, и сейчас они живут, копируя американскую финансовую модель. Думаю, Китай сможет перенять истинные человеческие ценности, если повернуть экономику в верном направлении. Его к этому нужно только подтолкнуть. Говорят, экономика Китая уже начала меняться. В прошлом китайцы жили согласно этим ценностям, нужно только к ним вернуться. Так вот Андреасу не свойственно мыслить подобным образом. Но если я попрошу его помочь мне практически, например связаться с Китаем, он это сделает. А знаешь, что он ответил на мои рассуждения? Он сказал: «У меня сегодня был самый чудесный день в жизни». Он увидел работу модельера Чарльза Ворта в Музее Виктории и Альберта. Она оказала на него огромное впечатление. У него талант и острый глаз. Вот за что я называю его реалистом. Реальность для него – то, с чем ему под силу справиться».

«Впервые попав в Лондон, я не захотел останавливаться в доме Вивьен, – говорит Андреас. – Это не по мне. Несколько месяцев я жил в Кэмдене, в студии, мне там очень нравилось. Я будто снова попал на чердак родительского дома, где лежала старая одежда матери. Я спал, как на кровати, на вещах Вивьен из искусственного меха, на горах ткани. Мне приходилось вставать рано утром, все убирать и мыться в раковине в студии, прежде чем кто-нибудь придет на работу. Если мне везло, то кто-нибудь приглашал меня к себе и я мог принять душ. Но зато вечером, когда Вивьен и все остальные расходились по домам, я оставался со всей этой одеждой и коробками, полными старых нарядов и нарядов, над которыми только шла работа, изучал их и рассматривал. Прямо как в детстве на чердаке или как во время визитов мамы к ее портнихе. Когда ты рассматриваешь и исследуешь вещь, ты учишься.

А потом в какой-то момент Вивьен, наверное, стало меня жаль, потому что я спал на полу. Я уже говорил, у меня все началось сразу: любовь с первого взгляда. Но, возможно, для нее все было не так просто. Получается, наши отношения пришли к естественному продолжению, ведь мы очень много времени проводили вместе. Тем не менее мы ни в чем не признавались и официально не встречались еще долгое время. Наши отношения оставались тайными».

Воспоминания Вивьен несколько иные: «Он приехал в Лондон работать. Со мной тогда сотрудничала очень приятная женщина-австрийка Минни, она делала украшения и аксессуары и еще преподавала в Колледже искусств Святого Мартина. Она первая заметила. «Вивьен и Андреас влюбились друг в друга, – говорила она так, будто мы школьники. – Влюби-и-лись». Я впервые об этом услышала, и меня эта мысль застала врасплох, потому что мне очень нравился Андреас, чертовски нравился, но я никогда и не мечтала о каких-то романтических отношениях с ним, он мне просто очень сильно нравился, и я восхищалась его талантом. Мы нравились друг другу и при любой возможности искали общества друг друга. Когда мы находились в одной комнате, я видела, как он следит за мной взглядом, да и я наблюдала за ним. Но не все было так просто. Во-первых, из-за моего возраста. Во Франции за такое дают медали, а в Англии арестовывают. Так что я даже не думала об этом. «Нет, – сказала я себе, – ни за что: со студентом!» Но потом решилась. Должна сказать, инициатива исходила от меня. В конечном итоге. Так вот все получилось. Как бы то ни было, несколько раз сложилась такая ситуация, совершенно случайно, как оно и бывает, и стало понятно, что, похоже, у нас зарождаются сексуальные отношения. Но я думала, что нужно взять себя в руки и не поддаваться. Ни за что. У нас в Дербишире про такое говорят: похитила из колыбели!»

Чувства, которые Вивьен надеялась подавить, и зарождавшиеся любовные отношения, которые она надеялась скрыть, не могли остаться незаметными для окружающих. «Они были очень близки друг другу с самого начала, – вспоминает Бригитт, приехавшая из Германии примерно в то же время. – Андреас начал оставаться у Вивьен довольно скоро – спустя несколько недель или месяцев, может раньше». В первые месяцы отношений Вивьен и Андреас часами все обсуждали. «Они говорили об искусстве. О моде. О культуре. И в итоге они впитали идеи друг друга – так нам казалось. А потом они начали вместе приезжать на работу на велосипедах и, не скрываясь, уезжали вместе домой. Они не держали ничего в тайне».

«Я приехал в Лондон по приглашению Вивьен и остался, – просто говорит Андреас. – А через пару месяцев я съездил в Вену, чтобы собрать вещи, и переехал к ней. Я больше ни с кем не был связан, так что я мог взять и приехать. Я любил Вивьен и любил работать с ней. Я просто окунулся во все это с головой, она подарила мне свободу и ответственность, и я не раздумывая согласился. Я был очень молод, мне тогда, наверное, было года 23. Но вдруг все встало на свои места. Нам пришлось непросто: некоторым здесь наши отношения казались странными. Но мне на самом деле было безразлично. А еще помню, я с самого начала обратил внимание на то, что Вивьен невероятно оптимистичный человек. Я не переставал влюбляться в нее. Например, в квартире, где мы жили, стояла сильная влажность: конденсат стекал прямо по оконным стеклам между рамами. На улице шел дождь – унылая погода, – а она смотрела из окна и говорила: «Чудесно, какой чудесный день». И теперь я думаю так же».

«Сейчас я думаю, что Андреас появился точно в нужный момент. Прежде всего с точки зрения дизайна. Андреас открыл для меня настоящий потенциал высокой моды, и в частности Ива Сен-Лорана. Например, он упорно уговаривал меня сделать из корсета одежду массового производства. Его любовь к Диору также изменила мое творчество. К примеру, коллекция «Да здравствует кокотка» и жакет «Metropolitan» из нее – дань уважения Диору и его жакету, выставленному в Метрополитен-музее. Эту модель придумал Андреас. У него и у Ирис я научилась давать ткани говорить самой за себя и работать исходя из ткани. Возможно, я сама нашла бы свой путь, но со мной и моими отношениями всегда было так: и с Малкольмом, и с Гэри, и с Андреасом. Мое преимущество – в умении оценить то, что они предлагают, и использовать это. Андреас же был настолько талантлив, что нуждался в чем-то вроде якоря. И якорем стала я. Это взаимная зависимость. Андреас говорит, вкус – то, что никогда не удовлетворить. Он работает на износ. Сразу же энергично принимается за дело. Он замечает качества вещей и текстуры, которые я могла пропустить. Помню, мы работали над коллекцией «Grand Hotel» («Гранд-отель»), когда Наоми была в лиловом, который так ей шел, Кристи Тарлингтон – в желтом, а Татьяна – в палевой юбке, и эти пышные наряды заполняли всю комнату. Их сделал Андреас на основе моих корсетов, собрал всю ткань и зафиксировал. Это очень трудно практически, но ему удается решать подобные задачи. Помню, как он подкидывал в воздух все эти ткани – а он крупный мужчина – и говорил: «Вещи должны получиться легкими как перышко и выглядеть так, будто их шили ангелы!»

Жакет «Metropolitan» из коллекции «Да здравствует кокотка»

По мнению Вивьен, их отношения с Андреасом укрепились по нескольким причинам. Андреас отличался очевидным талантом и страстью к работе, а потому они легко находили общий язык. Кроме того, его тепло приняла семья Вивьен, особенно ее мама и Джо – кстати, ровесник Андреаса. «Они все отлично поладили. Андреас по-настоящему любил маму. Он начал ходить с ней в паб по пятницам, но не из какого-нибудь чувства долга или чего-то в таком роде. Ему было приятно находиться в ее компании, и, надо сказать, она от меня отдалилась, поскольку ее не особенно интересовала политика! Еще меня привлекло и изменило вот что. Андреас очень мягкий человек, хотя и очень сильный. Его учитель физкультуры хотел сделать из него профессионального боксера. Тренер по боксу как-то сказал ему: «Когда ты наносишь удар, то улыбаешься». Он совершенно не агрессивный, но мощный физически. Однажды, когда мы еще только узнавали друг друга, он очень меня удивил. Поначалу нам приходилось тяжело, ведь он был очень молод, он на 25 лет меня моложе, но, боже мой, как же он меня иногда доставал! Просто стоит у тебя над душой и донимает. Назовем все как есть. Да, Андреас мог серьезно достать. Он и сейчас такой. Я как-то раз не выдержала и просто сказала: «Ой, Андреас, отвали!» Это случилось в самом начале. Он затих, потом сказал: «Вивьен, ты сказала мне «отвали», так что, пожалуй, мне стоит так и сделать. Сбежать». С тех пор я никому ничего подобного не говорю. Я поняла, что на него в детстве никогда не кричали, его никогда не били. И я стала такой как он – это дзен!

Помню, первый показ, который Андреас посмотрел, – «Портрет». Тогда он еще учился. Коллекция не произвела на него особого впечатления. А я полагала, что она получилась очень хорошей, так и другие думали, но у него имелись сомнения, и он мне так и заявил, а я подумала: «Вот нахал!» Но Андреас всегда так страстно высказывает свои мысли, что все его послушали, и к моменту создания следующей коллекции с его мнением все уже считались. И, сам понимаешь, люди вроде Мюррея, который работает со мной тысячу лет, и Марк, и некоторые другие были немного ошарашены, что немудрено, однако с самого начала они понимали, что Андреас действительно талантлив, и готовы были прислушиваться к нему. Понимаешь, они помогали мне и знали, что мне нужен кто-то, с кем можно критически обсуждать идеи. Марк и Мюррей – без сомнения, ключевые члены команды дизайнеров. Но я понимаю, что в то время им пришлось тяжело».

За работой команды время от времени наблюдал Роберт Пиннок, в основном когда коллекцию собирали воедино. «Скажем так: Андреас – очень сильная личность. Некоторые формулы срабатывают хорошо. X плюс Y. Они пришпоривают друг друга. А еще он очень красивый мужчина, родившийся в очень красивых местах, где, правда, живут люди правых взглядов, так что, наверное, взросление у него шло непросто. А Вивьен дала ему свободу и возможность работать в студии в Клэпхеме, и стало видно, как он растет и набирается сил и любит ее все сильнее. Правда, думаю, без зависти к нему не обошлось. Это же дом мод, в нем не все просто».

Акция в поддержку независимости Шотландии. Андреас с Робертом Пинноком, на заднем плане —Мюррей Блюитт, 1999

«Помню, я поняла, что люблю работать над моделями с мужчинами. По крайней мере, я люблю работать с Андреасом. Все великие модельеры-мужчины, например Сен-Лоран, Диор, делали из женщин богинь. Иноземок, но при этом богинь. А я хочу, чтобы моя одежда придавала значимости, чтобы в ней ты выглядел героем. Мне нравятся великие модельеры-женщины, которые видели элегантность в игривости, взять хотя бы черное платьице Шанель с белым воротником и манжетами как у горничной, или ее бижутерию, или тирольский жакет – неизменные атрибуты деревенского шика или уличной моды, или твидовые вещи мужа, или соломенную шляпу на женщине – мужскую шляпу, которую носит женщина. Такие сочетания мне нравятся. Модельеры-мужчины иногда неудержимы в своих идеях. Уж Андреас-то точно. Он придумал сделать накладной зад. Типа подушечки-турнюра. Он попросил отца смастерить маленький металлический каркас, а он у него кузнец, и на следующий сезон все наши модели были с этими накладными грудями и ягодицами. Конкретно для той коллекции нам, конечно, пришлось все делать в двух экземплярах: один – для подиума и один – для продажи, потому что я знала, что люди не захотят выкладывать деньги за эти конструкции прежде, чем купят сам костюм. Но я была очень горда тем, что Андреас это придумал, и от моего имени, и тем, что вместе мы придумали новый силуэт – новый способ воздать хвалу женщине, кроме того, отсылавший к прошлому. Опять же, я могла бы сделать это и сама, ведь эта эпатажная идея была практически смешением моделей для «SEX» и «Харрис-твида», но она родилась во время разговора с Андреасом о создаваемом мною нижнем белье и о движении женских ягодиц при ходьбе. Для создания произведения искусства нужен диалог – иногда диалог между мужчиной и женщиной о сексе».

«Нужно уважать женщину, – продолжает Андреас, – а модельеры-мужчины не всегда это делают, они придают женщине формы, которые угодны им. Когда был жив Александр Маккуин, я показал Вивьен одну из его вещей, топ, на самом деле напоминавший трубу, скроенный так, что сдавливал грудь, и Вивьен он ужасно не понравился, она сказала, что его, по-видимому, будет больно носить. Нужно относиться с аккуратностью – и с немалой аккуратностью – к груди. Меня всегда интересовало, как шьются вещи. Дизайн и мастерство – вот составляющие великолепной работы. А если что-то, например сделанное Вивьен, выполнено не очень хорошо, я огорчаюсь. Однажды я даже расплакался, когда увидел, что наделали мастера. Я больше всего на свете хотел, чтобы ее вещи были не только хорошо смоделированы, но и хорошо сшиты – как у Черрути. Так что, наверное, моим первым «подарком» была помощь в создании летней коллекции для отдыха – очень хорошо сделанной и такой легкой, что вещи из нее можно было скатать в крошечные шарики и положить в вакуумные пакеты и они все равно смотрелись бы идеально. В то время я никогда не заглядывал в будущее, жил настоящим моментом. Лучше всего помню, что я постоянно смеялся. Я очень любознательный и люблю приключения: интересуюсь едой и одеждой… не все такие. А мы пустились в приключение, и нам было весело, в то время мы могли выжать из себя максимум и сейчас можем и выжимаем, потому что мы были очень предприимчивыми. Когда я только познакомился с Вивьен, она меня очень вдохновила: будто шоры сняла с глаз, будто совершила открытие».

Помимо зарождавшихся между Вивьен и ее 23-летним студентом творческих и личных отношений, происходили изменения в структуре студии в Кэмдене и во взаимоотношениях персонала. Времена были неспокойные, и бизнес Вивьен пытался откликаться на повышенный интерес к ее торговой марке. Поступало много срочных заказов, в частности из Азии. В начале 90-х, когда Бригитт и Андреас, каждый своим путем, попали в близкое окружение Вивьен, на нее официально работало только 8 человек, а в стране была рецессия. Компанией управлял Джо, и управлял он ею как семейным бизнесом. Вивьен владела всего двумя магазинами: «Mayfair» на Дэвис-стрит и «World’s End» на Кингз-Роуд. Несмотря на широкое освещение в прессе творчества Вивьен и модные фотосессии, вся команда по-прежнему ездила на парижские показы в фургоне с последней партией одежды, дошивая ее в пути. При этом не только для необычной пары, оказавшейся в центре событий, но для всех это были бурные времена. Парижские показы, на которых получило признание творчество Аззедина Алайи, стали будоражить прессу по всему миру, а особенно на Дальнем Востоке.

«Я понимала, какое впечатление производят мои коллекции. Это было видно! Но я никогда не рассчитывала на какое-то особое признание дома. Бульварная пресса, в отличие от солидных модных изданий, по-прежнему с интересом следила за мной». В 1990-х Вивьен стала одним из модельеров, привлекавших больше всего зрителей на Неделе моды в Париже. К моменту создания коллекций «Caf? Society» («Завсегдатаи кафе») и «Storm in а Teacup» («Буря в стакане воды») у Вивьен начала формироваться клиентура со всего мира – покупатели, коллекционеры и модники. В мире моды все стали сходить по ней с ума.

«Каждый хотел попасть на ее показ», – вспоминает Бригитт. «Творилось нечто невообразимое, – говорит Роберт Пиннок, который трудился за кулисами, – что-то безумное и опасное: будто все хотели заполучить кусочек Вивьен. Будто она была эпицентром моды, и каждый напряженно выжидал, что она придумает дальше. На улице происходили беспорядки. Почти в буквальном смысле. Мы работали внутри, но слышали, как с улицы доносится гул толпы. Полиция сдерживала людей, пытавшихся пробиться внутрь». В то же время благодаря неотступному интересу публики и своей скандальной славе Вивьен начала работать с мировыми супермоделями, и это привлекло к ней еще больше внимания, начался еще больший ажиотаж вокруг ее творений. В этом большую роль сыграл Сэм Макнайт, знаменитый во всем мире парикмахер, работающий с моделями. Давний поклонник и друг Вивьен, он познакомил ее с Линдой Евангелистой и Наоми Кэмпбелл, причем они согласились участвовать в ее показах за гораздо меньший гонорар, чем обычно. Вместе с Сарой Стокбридж, Джерри Холл и многими другими они по-новому, с сексуальной и творческой свободой, демонстрировали работы Вивьен. «В основном модели зарабатывают деньги на рекламе, – объясняет Бригитт, – но рекламные контракты ты заключаешь, только если ты сексуальна, а сексуальнее показов Вивьен ничего не могло быть».

Джерри Холл на показе коллекции «Буря в стакане воды»

Так что к середине 90-х – времени «Англомании», «Завсегдатаев кафе», «О свободе», «Бури в стакане воды» – Вивьен оказалась самым востребованным модельером в мире, а ее одежду, которую носили женщины, чьи фото чаще всего появлялись на страницах глянцевых журналов, стали узнавать миллионы. Неудивительно, что британская пресса была все так же враждебно к ней настроена, используя показы Вивьен, чтобы оправдывать свою лень и филистерство или чтобы продать побольше газет со статьями о сосках Кейт Мосс. Над моделями Вивьен смеялись. Зато иностранная пресса очень уважительно и доброжелательно отзывалась о творчестве Вивьен, а это в мире моды значило гораздо больше. «Как говорил Оскар Уайльд, – цитирует писателя Вивьен, – во Франции каждый буржуа мечтает быть художником, тогда как в Англии каждый художник хочет стать буржуа. В то время английскую прессу интересовала только Шанель. Потом появилось кабельное телевидение, а затем и Интернет, и показы мод в 90-х стали транслировать повсюду, и я стала звездой экрана». В итоге британская пресса и вместе с ней британская индустрия моды просто не могли больше закрывать глаза на творчество Вивьен.

В октябре 1993 года Джин Прессман из нью-йоркского «Barneys» снова выразил уверенность в коммерческом успехе Вивьен. «В нем миллион идей, – отозвался он о показе ее коллекции «Завсегдатаи кафе» в Париже, – и мы все их продадим». В тот сезон число заказов из магазинов в Германии было в десять раз больше, чем за год до этого. «Littlewoods» и «Trois Suisse», французская компания, выпускающая каталоги, опубликовали коллекции Вествуд (а это было еще до эры онлайн-покупок). Неожиданно Вивьен удалось заключить контракт с изготовителем сумок «Braccialini», часовая компания «Swatch» создала первые дизайнерские часы с логотипом Вивьен, а японская торговая компания «Itochu» подписала с ней лицензионное соглашение. Фирма «Liberty of London» просила разрешения шить для Вивьен свадебные платья, а «Tames & Hudson» хотела выпустить шикарное настольное иллюстрированное издание с ее работами. После парижского показа редакторы журнала «Marie Claire» всего за несколько часов организовали фотосессию для обложки, а Жан-Поль Готье, как говорят, «бился в экстазе». Среди участвовавших в показе супермоделей были Наоми, Линда, Синди и Кейт – и, говорят, вместо платы за работу они взяли наряды с показа, предполагая, что в итоге они будут стоить дороже. Роберт Пиннок отмечал, что после парижского показа уверенность компании и самой Вивьен в своей работе возросла. «К середине 1990-х компания стала получать доход, – отмечал он, – ощутимый доход. У нас были самые большие продажи билетов на парижские показы, супермодели – Линда, Наоми. На самом деле до тех пор я никогда особенно не интересовался модой, но мне и многим другим людям творчество Вивьен вдруг стало казаться осмысленным, подчеркивающим красоту женщины. У Вивьен это отлично получалось. Даже для меня, выросшего в мире моды, ее модели стали откровением. Мы ощущали подъем. Люди буквально ахали от изумления. И мы знали, что у нее все идет очень-очень хорошо… Но при этом по-прежнему приходилось брать Карло в тиски, чтобы выбить из него денег: нам все еще платили одеждой!»

Вивьен в боа из перьев и Андреас вечером после показа коллекции «Англомания», на котором Наоми споткнулась в туфлях на платформе и упала

В середине 90-х Вивьен, выражаясь языком пиара, «поймала момент». Такой результат дали все ее предыдущее творчество, плюс влияние Андреаса, плюс внимание мировой прессы. Кроме того, внесли свою лепту интерес покупателей из Японии и деловая хватка Карло Д’Амарио. «Конечно, мы все, кто работал с ней, испытывали эмоциональный подъем, – рассказывает Бригитт, – мы работали день и ночь и даже продавали одежду, заключали контракты на следующий день после парижского показа – принимали во всем активное участие».

«Карло удалось заключить контракт с Альберто Бьяни в Италии, – вспоминает Вивьен, – а потом он переключился на то, что мы делали здесь, в Лондоне. Джо перестал работать на меня, потому что он считал, что Карло слишком властный. Меня это очень расстроило – на самом деле, когда мне пришлось выбирать между Джо и Карло, это был худший день в моей жизни. Вот к чему все привело. Но я надеялась, что для Джо так будет лучше, и в конечном итоге так и получилось, потому что он ушел и основал «Agent Provocateur», а еще потому, что он был таким молодым и смышленым. Но я сделала этот выбор и ради Карло. Я не могла иначе. Потому что он очень многим ради меня пожертвовал».

«Вскоре после этого, – продолжает Бригитт, – за маркетинг стал отвечать Кристофер ди Пьетро, так что нам больше не пришлось самим заниматься продажами, и нам стало легче. Мы начали ощущать, что занимаемся настоящим бизнесом. Но таким, который был основан на искренней любви к делу». Времена были очень веселые, но и очень напряженные. «В 90-х каждый сезон оборот компании возрастал в два-три раза, сумасшествие какое-то».

Вивьен и так наслаждалась попутным ветром, подаренным ей прессой, когда представленная в Париже коллекция «Anglomania» («Англомания») 1993 года вошла в историю моды, подарив ей, пожалуй, самый цитируемый эпизод с подиумного показа. Наоми Кэмпбелл в высоких туфлях на платформе от Вивьен споткнулась и упала – и это происшествие сразу же попало на первые страницы изданий по всему миру. Имя Вивьен тут же стало известно всем и каждому. «Боже мой, – хихикает Наоми, отвечая на мой вопрос, – как же мне было стыдно! Я подумала: я подвела Вивьен. Но вообще-то, рухнув на пол, я сказала себе: «Ну, упала. И что с того? Соберись, такое случается. И иди дальше». И все шло нормально, пока я не попала за кулисы, а там – боже мой! – там все хохотали. И Вивьен тоже. Всем было ужасно смешно. Нельзя слишком серьезно относиться к жизни или к моде. Да, и вот еще что: кое-кто из модельеров – не буду называть имен – подумали, что я упала нарочно, и сейчас я хочу заявить, что это полная чепуха. Потом они просили меня упасть и на их показах, чтобы привлечь внимание прессы! Потому что внимания было невероятно много: о моем падении узнал весь мир». «За кулисами, – вспоминает Роберт Пиннок, – Вивьен была так счастлива, такой я никогда ее не видел. Думаю, все моментально поняли, что это происшествие тут же обеспечит нам первые полосы газет по всему миру. Так оно и случилось».

«В 90-х парижские показы изменили всю нашу жизнь», – повторяет Вивьен. «Теперь уже нельзя было не заметить, – объясняет Бригитт, – что Вивьен стала одним из самых влиятельных модельеров в мире, и при этом, что поразительно, одним из самых успешно продаваемых в Азии европейских модельеров. Карло начал продавать лицензии японским компаниям, однако без успеха в Париже у него бы это не получилось. Лицензии стали серьезной частью бизнеса, и вот почему. Японцам приходилось покупать лицензии, потому что налог на импорт у них очень высок. Одежда от Вивьен Вествуд, сшитая в Великобритании, продавалась бы у них втрое дороже. Поэтому-то японцы и начали так много тратить в наших магазинах в Англии. И в те годы Вивьен стала невероятно популярна в Японии. Осознанно или нет, она попала в точку, сочетая в своих моделях все, что японцы так любят, и ее магазины в Японии процветают. Японцам полюбились ее цвета. Им полюбились ее отсылки к западной культуре, к картинам и историческим событиям – шотландка, твид, – они все это просто обожают. Так что к середине 90-х у Вивьен в Японии сформировалась обширная клиентура, о ней много писали в прессе, и в самом начале это очень помогало заключать лицензионные соглашения на самых выгодных условиях. По этим причинам в конце века Карло Д’Амарио начал уделять основное внимание Японии, и сейчас там открыты десятки наших магазинов».

Когда дела пошли в гору, у Вивьен и ее неофициального возлюбленного возникла проблема. Андреас часто находился в разъездах – бывал в Италии на производстве, на Дальнем Востоке. Но Австрия тогда не входила в Евросоюз, и у него истекала виза. «Проще всего эту ситуацию можно объяснить так, – улыбается Вивьен, – у нас возникли проблемы при пересечении границ, и я сказала Андреасу: «Единственный выход: тебе нужно жениться на ком-нибудь. Нужно найти тебе жену». А он только рассмеялся и сказал: «Но, Вивьен, тогда мне нужно жениться на тебе».

А я и не думала об этом. Когда мы жили с Малкольмом, я думала, что брак нужен системе. А теперь это все запало мне в голову, и я подумала: конечно, это возможно. Я ни за кем не замужем, а он – мой мужчина. Мне нравится быть замужем. Свадебная церемония подкрепила бы мои чувства к Андреасу. И я буду с ним «в горе и в радости».

Так вот мы и решили пожениться. Мы никому об этом не говорили, и не знаю, кто об этом в итоге узнал. Оглядываясь назад, не могу сказать, почему мы решили сохранить все в тайне.

Вивьен до сих пор любит вязать. Париж, 1997

Я выбираю партнеров, которые стимулируют мою мозговую деятельность. У Андреаса я очень многому научилась. Чему он научился у меня, спроси у него. Мне было бы интересно это узнать. Кажется, он вообще-то говорил мне, но я не обратила внимания».

Когда Андреас вспоминает об их тайном бракосочетании с Вивьен, он тоже улыбается: «Вопрос разницы в возрасте никогда не стоял. Никогда. Пожалуй, только сейчас он обретает бо?льшее значение, просто потому, что она уже стреляный воробей, а мне только за сорок, и я пока не сбавляю темп. Напротив. Но, понимаешь, с самого начала все было очевидно. Была удивительная женщина, мы отлично проводили вместе время, и был единственный способ остаться с ней – пожениться. Но вообще-то это лучшее, что я когда-либо сделал. Не знаю, зачем мы так долго скрывали наш брак. Знаешь, это непросто. На самом деле я переживал тяжелые времена в личностном плане, когда мне было за тридцать и до середины пятого десятка. Не уверен, что Вивьен в курсе. У меня довольно одинокое положение. Пожалуй, так же себя чувствует герцог Эдинбургский! Спрошу у него». «Знаешь, как Карло называет Андреаса? – вмешивается в разговор Вивьен. – Правда, Андреасу не очень-то нравится. Карло называет его «principio consorte» – принц-консорт!» Андреас продолжает более серьезным тоном: «Но, кстати, я считаю, что коллекции, созданные в тот тяжелый период, вообще-то хороши, они особенные, и сейчас, когда прошло время, я понимаю, как иногда и бывает, что хорошие работы рождаются из мрака. И мы с Вивьен это пережили. А сейчас я считаю, что мы, дизайнеры, часто белые вороны – как Вивьен, как я. И как Шанель, родившаяся в самой крошечной деревеньке Оверни. Иногда люди из сельских и отдаленных уголков оказываются самыми искушенными. По-моему, это довольно странно. Да и мы по части моды со странностями! Это тоже наша общая черта».

Вивьен и Андреас веселятся во время фотосессии для Карла Лагерфельда в нарядах от-кутюр от Вивьен Вествуд, 1997

«Стимулирование мозговой деятельности – главная причина, почему я с Андреасом, – призналась мне как-то утром Вивьен, хотя я об этом не спрашивал, – не считая того, что я ему предана. И что бы он ни делал, я буду поддерживать его. По моему мнению, он может делать что хочет. И я говорю не только о творчестве. Я люблю думать за себя. Я гордая, я бунтарка. Так что я никогда, ни за что на свете не снизойду до того, чтобы ожидать от человека того, что он не захочет мне дать. Я никогда ничего не стану требовать от мужчины. Не стану. Такая у нас договоренность, и мне это нравится. Он всегда может делать что хочет. Андреас может распоряжаться собой как ему вздумается. Есть замечательная китайская поговорка: «Если конь твой, он всегда вернется домой». И Андреас как раз такой конь. Дикий конь. Мне повезло, я счастлива, что рядом со мной такой мужчина, как Андреас. Во многих отношениях. Он с легкостью мог бы стать самостоятельным модельером с большой буквы и работать под своим именем, не будучи никак не связан со мной. Так что мне повезло, что я его заполучила! Во-вторых, у него столько сумасшедших идей насчет того, что мне делать дальше, и мне от этого хорошо. Андреас невероятный, крайне талантливый. Я бы не смогла жить без него – ни на работе, ни дома».

Если середина 70-х, когда зародился панк, стала истоком скандальной известности Вивьен в глазах общественности и основой ее репутации в мире моды, то начало 90-х, когда она встретила Андреаса, положило начало ее торговой марке, ее бизнесу и империи моды, известной людям во всем мире. Как заметила Бригитт, они переживали счастливый момент: международная пресса баловала Вивьен вниманием, а ее модели были, пожалуй, самыми изысканными и фотогеничными, и в них ясно читалось, что они являются переосмыслением старинной культуры и исторического костюма для современных женщин и мужчин. В то же самое время появившийся на Дальнем Востоке рынок сбыта придавал растущей компании уверенности и наконец-то подарил Вивьен финансовую стабильность. Забавно, что один из ее последних шагов, сделанных из простого прагматизма, перед тем как она поняла, что может стать «очень богатой», о чем и заявила журналистке из «Evening Standard», состоял в том, что она стала преподавать в Вене – и неожиданно для себя влюбилась в человека вдвое моложе ее, человека, который в итоге сделал для компании и для Вивьен много хорошего. «Сейчас, – говорит Вивьен, – мне бы хотелось, чтобы заслуги Андреаса признавали больше. Я – публичный образ компании «Vivienne Westwood». Но теперь успех компании – и его заслуга. Так что я переживаю, когда люди думают, будто Андреас не равная мне фигура или что я говорю это просто потому, что люблю его: правда в том, что сейчас он с большей страстью подходит к моде, чем я, и это совершенно очевидно, и он настолько же талантлив, а в некоторых вещах – не говори ему! – даже талантливее меня».

Вот она, история Кронталеров: брак, заключенный на небесах моды. Как отношения внутри любой пары, их отношения со стороны недоступны пониманию, а они достаточно публичные фигуры, чтобы многое не раскрывать. Кроме того, раз Андреас на 25 лет моложе Вивьен и он вращается в модном бизнесе, о них ходят самые разные сплетни. Тайзер Бейли, их помощница, которая очень к ним привязана, с самого начала давала исчерпывающий комментарий: «Я благоговею перед ними. Достаточно провести с ними тридцать секунд, чтобы понять, что, несмотря на долгие годы брака, они обожают друг друга. Конечно, они ссорятся. А кто не ссорится? Но если бы у меня в жизни были такие же отношения, я бы умерла гордой и счастливой».

«Вот тебе совет касательно брака, – вызвав у меня беспокойство, однажды заявила Вивьен. – Я всегда буду верной, я никогда, ни за что даже думать не стану об измене. Когда я познакомилась с Андреасом, я была счастлива в одиночестве. И сейчас была бы. Но тогда я встретила этого идеального мужчину. Ну, не совсем идеального, но идеально подходящего мне. Мне кажется, здорово, если тебе представляется возможность попробовать жить с кем-то. Так что я на 100 процентов предана Андреасу. Со своей стороны, я никуда не уйду, не сказав ему, где я. Думаю, могу дать очень-очень хороший совет касательно брака для каждого: будьте абсолютно верными, честными и преданными сами. Ради самих себя и ради него или нее. Это не означает, что надо по магазинам ходить за ручку. Фу! Но с другой стороны, пусть ваш возлюбленный делает что ему хочется, и тогда он к вам всегда вернется. Это я и хотела сказать. Например, мы оба интересуемся живописью, и я люблю, когда мы вместе ходим в галереи, потому что он сразу все понимает. Сморит на картину и сразу улавливает суть. Мигом. Человек-визуал не всегда может запомнить слова, и мы в этом смысле разные, а он вспоминает стихотворение благодаря образу. Андреас отлично умеет передать мысль, когда говорит о том, что видит. Думаю, он видит меня насквозь».

???
«Вдовствующая императрица Запада»

Только время подтвердит твой успех. Только тот, кто бескомпромиссно преследует свои интересы, рано или поздно повстречается со «своеобразием прошлого».

Вивьен Вествуд

«Заниматься модой – как ходить по канату. Ты рискуешь упасть и выглядеть глупо, но, если удержишься, познаешь триумф.

Вивьен Вествуд

Имя Вивьен – , или «Вдовствующая императрица Запада», – одно из самых узнаваемых в Китае западных имен. В Японии торговая марка «Vivienne Westwood» из года в год входит в десятку самых известных марок в мире наряду с «Кока-колой» и «Диснеем». В Корее, Тайване и Гонконге магазины Вивьен и ее жизнь привлекают особое внимание. Именно с Вивьен связано представление местных жителей о западном образе мыслей, о том, что значит родиться в Великобритании, стильно одеваться и быть женщиной. Она – как шотландский виски в мире моды, «ягуар» от-кутюр. Вивьен олицетворяет идею, оказавшую невероятное влияние на Азию, пожалуй, даже более продолжительное, чем на страны Запада. На Дальнем Востоке Королева-мать Запада до сих пор воспринимается как панк-рокер, ее имя до сих пор связано с представлением о том, каким был Запад, поэтому на мандаринском наречии ее имя – – напоминает имя последней вдовствующей императрицы Цыси, . В некоторых вариантах перевода имя Вивьен звучит как «Вдовствующая императрица Запада».

Первого апреля 2004 года в Музее Виктории и Альберта открылась выставка Вивьен Вествуд. Хотя Вивьен была вынуждена взять значительное количество экспонатов из собственного гардероба и архива, кураторы выставки особо отмечали, что многие вещи были приобретены для постоянной экспозиции. Это смелое решение они приняли за год до открытия выставки, купив всю коллекцию ранних работ Вествуд – Макларена у Майкла Костиффа (его жена Джерлинда скончалась в 1994 году), состоящую из почти трехсот вещей. Эти двое с самого начала входили в число самых восторженных почитателей и коллекционеров творчества Вивьен и носили ее одежду в клубах и на карнавалах в Рио-де-Жанейро, а также «в местах наподобие Судана или Мали или Буркина-Фасо, где люди тыкали в них пальцем и говорили: «Настал конец света!»» – вспоминал Майкл Костифф. Кроме того, в 2001 году представители Музея Виктории и Альберта приняли участие в аукционе «Christie’s» и приобрели вещи Вивьен, включая туфли и шляпы, оригинальные резиновые платья из «SEX» и «жакет «Bettina» с сиреневой резиновой юбкой для мастурбации» (да-да!) из коллекции «Завсегдатаи кафе». Все собрание вещей обошлось музею в 100 000 фунтов стерлингов, причем почти половину этой суммы удалось собрать благодаря помощи Фонда национальных собраний произведений искусства. Такой чести при жизни не был прежде удостоен ни один из модельеров.

В Музее Виктории и Альберта понимали, что выставка работ Вивьен, скорее всего, будет иметь большой успех у публики и особенно много посетителей придет на эксклюзивную выставку ее хитов. Фотографии гримасничающей Вивьен, сделанные Ранкином и помещенные в барочную золотую раму, напечатали на автобусах и расклеили в метро, так что ее образ и образ ее торговой марки увидели и те, кто не имел ни малейшего представления о том, как возросло ее влияние на культуру. Выставка способствовала новому взрыву интереса к моде, к шику красных дорожек, которые стали лейтмотивом творчества Вивьен в XXI веке. Ее наряды нарушали спокойствие и появлялись на первых полосах газет, независимо от того, где в них появлялись люди: на вручении «Оскара», как Кейт Уинслет, номинированная за роль в «Титанике», или на «Шоу Джея Лено», как Найджелла Лоусон. Одежда Вивьен всегда оказывала влияние на окружающих, а выставка в Музее Виктории и Альберта помогла продемонстрировать, что в свое время ее вещи предназначались для особого рода женщин, решительных и уверенных в себе и умеющих это демонстрировать. Пожалуй, лучшим олицетворением этого образа могла служить фотография Линды Евангелисты в бальном платье из зеленой тафты, ставшая центром экспозиции. Ее наряд был создан по мотивам платьев со складками Ватто, которые носили во Франции до революции конца XVIII века, и надеть его можно было бы только по особенному поводу. Но благодаря своей яркой чувственности и историческому ореолу эта вещь стала прародительницей многих приподнимающих грудь и глубоко декольтированных нарядов, которые с тех пор преобладают в вечерней моде. При этом сама Вивьен недавно вернулась к прямым платьям-футлярам в более раннем неоклассическом стиле, которые, вероятно, теперь будут появляться на красных дорожках и подиумах наравне с ее пышными платьями в стиле «барок-н-ролл».

Воздействие Вивьен Вествуд на массовое сознание началось в ту же пору, по крайней мере, под него попало новое поколение молодых людей, отличавшихся от ее прежних поклонников – тех, кто интересовался панком. В 2001 году подруга Вивьен Кейт Мосс пришла на вечеринку в ее оригинальных «пиратских ботинках» – винтажный образ в стиле Вивьен, – обратив на себя внимание папарацци и полиции моды. К концу XX века вещи, созданные Вивьен, стали предметами коллекционирования, при этом с тех лет вплоть до ретроспективы в Музее Виктории и Альберта продажа ее моделей набирала обороты. На аукционе «Sotheby’s» устроили широкую распродажу коллекции Вивьен Вествуд, принадлежавшей леди Ромилли Макальпайн, ее подруги и преданной поклонницы, которая носила ее наряды на церемонию официального открытия парламента и познакомила с ее моделями Маргарет Тэтчер. Не отстал и «Cristie’s», выставив на торги винтажные вещи Вествуд. В этот период в творчестве Вивьен начала успешно завоевывать мировой рынок вспомогательная линия одежды «Англомания». «Сомневаюсь, что Маргарет Тэтчер когда-либо носила мои вещи, – вскидывает бровь Вивьен, – но доподлинно известно, что она сказала: «Я очень рада, что она британка». Хмм».

Тем временем популярность Вивьен в Штатах шла на спад. Во всем мире считается, что американский рынок довольно осторожно относится к новинкам и не приветствует эпатаж. Вивьен знаменита своим умением смутить американскую прессу и тем, что откровенно критикует международную и национальную политику США, что едва ли располагает к себе, хотя американскому изданию «Vogue» она благодарна за бесценную помощь, оказанную ей на первых порах. «Конечно, Анна Винтур в Америке пользуется большим авторитетом, всем известно, что она помогает людям и ищет новые имена. Но еще Анна очень красивая: об этом я вспомнила, когда в прошлом году оказалась на праздничном вечере Института костюма Метрополитен-музея, посвященном открытию очередной выставки, на сей раз посвященной панку».

Глориана (Елизавета I) с булавкой на губах. Приглашение на показ коллекции «Англомания» (осень/зима 1993)

Авторитет Вивьен в Америке невероятно вырос благодаря появлению ее свадебного платья в фильме «Секс в большом городе». В нем рассказывается история Кэрри Брэдшоу, журналистки-модницы, которую играет Сара Джессика Паркер, долгие годы жаждущей выйти замуж за «мужчину мечты». Фильм, который десять лет учил модниц премудростям стиля, подарил торговой марке Вивьен беспрецедентную и неожиданно высокую популярность, а целое поколение женщин – в частности, невест – познакомилось с ее стилем. За много месяцев до выхода фильма стало ясно, что в нем будут использованы кадры с показа нью-йоркской коллекции Вивьен Вествуд, однако оставался вопрос: кто сошьет свадебное платье, которое, по сюжету, модельер подарит журналистке Брэдшоу? «Я бы так поступила, – говорит Вивьен, – только если бы мне по-настоящему понравилась невеста». Анна Винтур предложила продюсерам кандидатуру Веры Вонг. Но когда начались съемки, Сара Джессика Паркер сама настояла на том, чтобы надеть платье, созданное Вивьен Вествуд. «Я десять дней был в Нью-Йорке, снимал подиумный показ, – вспоминает Мюррей, – и съемка никак не была связана с «тем самым платьем» – свадебным платьем. Его лично выбрала Сара Джессика Паркер из всех предложенных на рассмотрение нарядов, предложенных и другими модельерами, которых тоже попросили представить свои варианты. Думаю, выбор удивил многих, включая Вивьен. Помню, я тогда думал: «Саре ни за что не разрешат надеть это платье, хотя она и исполнительный продюсер. Они захотят, чтобы платье было американской марки или солидного мирового дома моды». Как я ошибался! Думаю, это доказывало, каким влиянием и уважением по части моды пользовалась в то время Сара Джессика и как заслуженно обожали Вивьен те, кто действительно разбирается в моде. Все же режиссер фильма оказался «членом команды» в том смысле, что вел себя разумно, разбирался в моде и глубоко уважал работу Вивьен. Его взволновали и заинтриговали вещи, появившиеся в той части фильма, где экранизировали показ, он старательно пытался разобраться, какие ткани и фасоны использует Вивьен. В этом отношении было правильным, что в итоге выбрали свадебное платье Вивьен».

«Я не была уверена насчет зеленых перьев, – говорит Вивьен о свадебном украшении на голову, – но платье получилось божественное; оно живет как будто в платоновом свадебном раю! В фильме я даже написала записку, что это настоящее платье». Появление Вивьен или, скорее, ее платья в «Сексе в большом городе» вызвало одобрение, с одной стороны, знатоков моды, а с другой – самой Сары Джессики Паркер и ее выдуманного альтер эго Кэрри Брэдшоу. Фильм познакомил зрителей целого поколения с концепцией городского шика, показал, что такое одержимость модой и гламур. Так что, когда свадебное платье от Вивьен появилось в сцене несостоявшейся свадьбы героини Паркер, репутация Вивьен в глазах американцев упрочилась навсегда: она стала «дизайнером из дизайнеров», а во всем мире ее наряды стали культовыми для определенного круга городских эстетов.

Анджелика Глисон работает у Вивьен пиар-координатором по Западному побережью Америки, ее штаб-кварира находится во флагманском магазине «Vivienne Westwood Melrose» на Мелроуз-авеню в Лос-Анджелесе. Она отвечает за сферу, где мода смыкается с кино, – за сезон вручения наград, кульминацией которого становится оскаровская церемония. «Одобрение» Сары Джессики Паркер оказало огромное влияние на американцев, но еще задолго до этого наряды от Вивьен пользовались любовью кинозвезд, желавших произвести впечатление. «В некотором отношении, – объясняет Анджелика, – эти церемонии заменили Парижскую неделю моды: создание платья для церемонии награждения стало для модельеров кульминацией года. Вивьен как бренд имеет такое большое влияние и так популярна в Америке, что даже странно руководить здесь пиар-отделом. Мой мир – это Лос-Анджелес. И любая знаменитость для меня – это ходячий рекламный щит для продвижения марки Вивьен и распространения ее идей. При этом так здорово слышать имена тех, кто любит «Vivienne Westwood», – Дженнифер Гарнер, Кристина Риччи, Джулия Робертс, Мэтью Макконахи и Брэдли Купер. Брэдли носил пальто, какого на моей памяти не носил ни один парень. Он сказал своему стилисту, что это его самый любимый предмет одежды из всех и что он не собирается отдавать его обратно. (Ну и ничего страшного.) И, конечно, Сара Джессика Паркер – известная поклонница Вивьен. В фильме она была в ее свадебном платье, которое ей доставили с личной запиской от Вивьен. А еще в коллекции «Red Label» есть сделанная Вивьен специально для «Секса в большом городе» пара туфель. Сара Джессика до сих пор их часто носит. А еще есть «Оскары», которые для «Vivienne Westwood» в Лос-Анджелесе имеют большое значение. Вот как все устроено: каждый стилист в городе борется за платье, а каждый дизайнер – за то, чтобы кого-то одеть. И знаете, есть целая куча дизайнеров, которые даже платят звездам за то, чтобы они надели их наряды на вручение «Оскара», а Вивьен так не делает и делать не собирается. Ей этого и не надо. Вот как все происходит: наша дизайнерская команда летит из Лондона в Лос-Анджелес. Я устраиваю встречи: приходят стилисты и выбирают платья для своих клиентов. С нас берут клятву хранить их выбор в тайне. Мы всегда надеемся, что нам выпадет удача и нашим клиентом окажется кто-то из номинантов, и, как и все в городе, мы очень, очень, очень хотим получить «Оскар», так что стараемся одеть звезду, которая имеет все шансы получить приз!»

Кроме того, Вивьен теперь участвует в движении «Красная дорожка/Зеленое платье», инициатором которого стали Ливия Ферт, жена Колина Ферта, и Сьюзи Эмис Кэмерон, жена Джеймса «Аватара» Кэмерона. «Один молодой человек, выигравший конкурс, организованный Сьюзи Кэмерон, в качестве приза должен был приехать и создать вместе со мной «зеленое» платье для красной дорожки. Но вот что странно: оказалось, что найти экологичную ткань очень-очень трудно, а он вроде бы хотел использовать эко-шелк. Помню, ему заявили: «Шелкопряды еще живы, и их можно вернуть в их сообщество!» А я говорю: «И что им там делать, в своем «сообществе»?» Вообще, они разматывают нить, сделанную шелкопрядами, а самих гусениц не отравляют газом. Но как это помогает окружающей среде? Бусины были использованы переработанные, с других платьев, но насколько это экологично? Это ужасно трудоемко, особенно когда создается наряда для красной дорожки. Обработка шерсти не так плохо сказывается на природе, но шерсть едва ли подойдет для любого мероприятия. Единственное, с чем нам уже хорошо удается работать, так это хлопок на футболки. Только их у нас заказывают в огромных количествах, а мы покупаем биохлопок – органический материал. Этим тоже очень успешно занимается Кэтрин Хэмнетт, а еще она работает над составлением каталога экологичных тканей, я ее в этом поддерживаю и собираюсь этот каталог использовать. Но она очень враждебно настроена к хлопку. Конечно, и красители могут быть экологичными, так что мы развиваемся и в этом направлении: с растительными красителями получаются необыкновенные цвета».

В списке постоянных звездных клиентов Вивьен – и тех, кто предпочитает экоткани, и тех, для кого это не важно, – значатся Хелена Бонэм-Картер, Хелен Миррен, Энн Хэтауэй, Тильда Суинтон и Мэрил Стрип. Также часто в нарядах от Вивьен появляется ее подруга, коллега по участию в кампаниях и время от времени ее модель Трейси Эмин, а также новички на красной ковровой дорожке – актриса Оливия Коулмэн и модели Кара Делевинь и Лили Коул. Звезды оперной сцены Рене Флеминг и Джойс ДиДонато ценят умение Вивьен тонко чувствовать их профессиональные потребности и создавать незабываемые образы. Вивьен вспоминает: «Барбра Стрейзанд хотела выступать в моих платьях в стиле ампир и заказала много топов из бархата-стретч. Помню, она спросила: «У вас в Европе есть бархат-стретч?» и я чуть было не прокричала: «А как же!!!» Автор кулинарных книг и телешоу Найджелла Лоусон в интервью британскому изданию «Vogue» сказала, что вещи Вивьен имеют для нее личную и политическую привлекательность: «Я явственно чувствую, что ее одежда понимает мое тело. Я со своими формами могу не переживать из-за них… а благодаря крою чувствую себя комфортно; я знаю, что ничего не будет топорщиться, не спадет и мне не придется одергивать подол… В некотором смысле я считаю ее одежду антимодой, и это меня более чем устраивает». Недавно подобное мнение прозвучало и на страницах «Guardian». Оно является ключом к пониманию того, почему вещи Вивьен по-прежнему привлекают людей: «Вивьен шьет платья для женщин, уделяя внимание их груди и бедрам… тогда как все полагают, что в этом тоже проявляется ее (предполагаемое) сумасшествие, ведь абсолютно каждый модельер знает, что грудь и бедра только портят силуэт одежды».

В жизни «Vivienne Westwood Group» сыграло свою роль одобрительное отношение знаменитостей, причем не завоеванное в процессе охоты за номинантами на премию «Оскар». Постоянно расширяющийся круг поклонников Вивьен осваивал ее стиль, а зачастую и разделял ее политические воззрения. Я видел, как Вивьен со своими друзьями, порой совершенно разными – от Карлы Бруни и Трейси Эмин до Памелы Андерсон, Джонатана Росса или поэта-лауреата Кэрол Энн Даффи, – свободно обсуждают все подряд: искусство, поэзию, политику и одежду. Время от времени друзья становятся ее моделями: Вивьен привлекают сильные женщины, сильные личности, которые еще и оказываются фотогеничными. Британская художница Трейси Эмин – одна из них, близкая подруга, чье творчество приводит Вивьен в недоумение и из-за этого заставляет переживать. Подруга, близкая настолько, что иногда поддается на уговоры Вивьен пройтись по подиуму в Париже.

«Я познакомилась с Вивьен на фотосессии для «Vogue» летом 1999 года, – рассказывает мне Трейси. – Фотографом был Марио Тестино, и мы с Вивьен позировали для груповой фотографии. Я стрельнула у нее сигарету – она тогда курила «Житан», – и с тех пор мы дружим. Мое первое впечатление о ней – что она добрая. Вивьен отнеслась ко мне по-матерински, ей была интересна и я сама, и то, что я делаю, и это меня немного удивило, потому что я знала, что многие ее побаиваются. А потом они с Андреасом попросили меня стать их моделью. Я согласилась, но при этом, когда меня подтолкнули на подиум, а это был, кажется, 2000 год, чувство у меня было такое, будто меня только что сбросили с самолета без парашюта, но Вивьен и Андреас в меня верили и пришлось соответствовать. Думаю, Вивьен – женщина рисковая, гораздо более рисковая, чем о ней говорят. Мы ехали туда и обратно на скоростном поезде через туннель и оба раза напились и всю дорогу хохотали. Она вдохновляет: она настоящий художник. А еще она со страстью относится к простым вещам. А еще с ней можно от души посмеяться». «Вообще, насколько я помню, – невозмутимо замечает Вивьен, – Трейси сама спросила меня, нельзя ли ей попробовать себя в роли модели».

В 1997 году сын Вивьен Джо женился на своей девушке и деловом партнере Серене Риз, с которой долго встречался, и Вивьен стала свекровью – пожалуй, нетипичное для нее амплуа, – а еще раньше, в 1996-м, – бабушкой Коры Корр. Церемония, по описанию Джо, напоминала «дурацкое шоу Джерри Спрингера». Серена отзывается о свадьбе более благодушно: в студии Вествуд меньше чем за неделю ей сшили белое кожаное свадебное платье, а Андреас затянул корсет так туго, что у нее, как она уверяет, до сих пор остались рубцы, а Вивьен, нетривиальная во всем, как свекровь произнесла «смешную и очень теплую» речь. «Помню, Дора сидела на первом ряду, – вспоминает Джо, – и тут ввалился Малкольм, и я попросил его сказать что-нибудь, а он ответил что-то типа «Попроси кого-нибудь другого». Но все же встал и наговорил кучу всего отвратительного – Доре, Бену, – и я подумал: «Черт, я этого не потерплю». Так что я высказал ему: «Не смей так говорить о моем брате, ясно? Я люблю брата». А потом поднялся Бен и сказал: «Черт возьми, у него же свадьба!» А потом вмешалась мама и произнесла речь. Ну чистый Джерри Спрингер! Вряд ли она сама собиралась что-то говорить».

Вивьен на подиуме в футболке серии «Активное сопротивление», 2005

Свадьба была бурной, а сам брак продлился недолго, но эта история обрела благодаря Серене удивительное продолжение: она, крупный игрок в мире моды, вместе с Джо основала известную во всем мире марку «Agent Provocateur». Серена до сих пор часто видится со своими бывшими родственниками и, будучи образцовой бизнес-леди, неизменно поддерживает бывшую свекровь, служа ей примером для подражания. «Мне кажется, Вивьен было приятно узнать, что она станет бабушкой. Признаюсь, меня это удивило, – говорит Серена. – Я думала, ее это не заинтересует, потому что у младенцев ведь нет своего мнения, и они довольно обычно одеваются! Но именно Вивьен, после того как мы перебрали несколько довольно забавных вариантов, предложила назвать дочку Корой. А Малкольм выдумал для нее второе имя – Honeysuckle, Жимолость».

Обложка манифеста Вивьен, выполненная в духе карманных изданий Гэри Несса

Ничего удивительного, что Малкольм не стал играть роль деда, как когда-то – отца, зато Вивьен отдалась новой роли бабушки-панка и даже с гордостью отправила четырехлетнюю Кору пройтись по подиуму с семидесятилетней супермоделью Верушкой. «Я никогда особо и не знала своего дедушку Малкольма, – говорит Кора, кончиками пальцев отщипывая воображаемые катышки с одежды, совсем как ее бабушка. – Помню, я как-то назвала его дедушкой, а он ужасно разозлился. «Я тебе не дедушка, я Малкольм». Но Вивьен я называю «бабушка Вивьен», и ей приятно. Мне так кажется. Когда я была помладше, я довольно много читала, и ей это, видимо, очень нравилось. У меня самое лучшее воспоминание – когда мы целый день просидели с ней в кровати, просто читая «О мышах и людях»: мне это задали в школе, для экзамена. И она все время останавливалась и спрашивала: «Ты поняла, что это значит?» И тут же начинала говорить о чем-то другом, и так мы просидели весь день! Но я очень хорошо ответила по этой книге! А еще каждый год на день рождения я получала какой-нибудь наряд от бабушки Вивьен, и это как альбом, где видно, как я расту, только в одежде. И мама говорила: «Приедет бабушка Вивьен, давай наденем это милое платье, которое она подарила». А я злилась и кричала: «Нет!!!» – такая я была. Но наряды были правда красивые, и мы их все храним, а потом наконец на шестнадцатый день рождения она подарила мне платье – такое платье! – о котором я и мечтать не могла, и я его увидела и прямо влюбилась. Настоящее платье от-кутюр. На 16 лет! Я чувствовала себя Золушкой на балу. Теперь это мое самое ценное сокровище – красное платье от бабушки Вивьен.

«Рождество веселее всего проводить с ней. Она надевает бумажный колпак. Она любит игры, моя бабушка Вивьен, глупые игры для праздников, а еще она очень азартная. Я только раз видела, как она кричит на Андреаса, когда мы играли в «Ризлу» – это когда наклеиваешь на лоб бумажку с известным именем или словом, связанным с Рождеством. Дядя Бен мухлевал, подсматривал в зеркало. Андреас мучился со своим английским – или с нашим, – и они с бабушкой проиграли, потому что у него было слово «индейка», и он никак не мог его угадать. Я думала, бабушка Вивьен взорвется: ни разу в жизни не видела, чтобы кто-то так сердился из-за игры. Зато с ней всегда весело, и бабушка Вивьен любит, когда семья в сборе и что-то вместе празднует. По ней не скажешь, но она правда любит Рождество. А еще она очень хорошо готовит. У нас обычное Рождество… не считая, пожалуй, нарядов Вивьен и Андреаса…»

Если некоторые представители британской прессы все еще настаивают на том, что Вивьен эксцентричная и не хочет зарабатывать на своем имени, то показатели успешности компании в XXI веке с ходу опровергают это заявление. Вряд ли его подтверждают и высокие продажи, и несколько королевских наград за вклад в развитие экспорта, и регулярно получаемые высокие звания, например «Модельер года» – в 1991-м и следующем, 1992 году, – и Всемирная женская премия за новаторство в творчестве, врученная Михаилом Горбачевым. При этом активистская деятельность Вивьен лишь добавила интереса к ее торговой марке, и, похоже, задает тематику ее творчества, не уменьшая прибыльности бизнеса. На создание коллекции «The Propaganda» («Пропаганда», осень/зима 2003) Вивьен вдохновило утверждение Олдоса Хаксли, что систематизированная ложь лежит в основе всех современных зол. Коллекцию она сопроводила АС («Активным сопротивлением пропаганде»), которое она придумала как синоним культуры: нужно думать самому и не покупать все, что продается. Сейчас знаменитые бальные платья Вивьен и вещи строгого кроя регулярно и с большим успехом появляются на подиумах вместе с вещами с надписями и футболками с радикальными высказываниями. Ее футболки и боди с надписью «Я не террорист», придуманные с Шами Чакрабарти из «Liberty», до сих пор являются бестселлерами (хотя их не стоило бы надевать, собираясь в аэропорт).

Теперь для Вивьен каждое событие – это возможность высказаться и поднять какой-нибудь вопрос. В таком душевном настрое еще в 2005 году Вивьен отважно приняла тайное предложение быть включенной в Список новогодних королевских награждений и стать Дамой Британской империи. Для этого нужно быть в высшей степени ироничным: ведь еще в 1977 году она прокалывала губу на изображении королевы булавкой и кружилась перед фотографами в юбке и без трусиков в последний раз, когда тебя приглашали во дворец. На этот раз медали прикалывал принц Чарльз, подружившийся с Вивьен на почве общих интересов в области экологии. На церемонию Вивьен пришла с маленькими самодельными серебряными рожками в волосах, взяв с собой на прием внучку и мать. В конце она спросила у Шами Чакрабарти из «Liberty», какая информация ей может понадобиться для намеченного на завтра шоу Эндрю Марра и Дэвида Фроста, во время которого она не собиралась говорить ни о королевах, ни о панке, ни о моде, а хотела призвать к восстановлению «Хабеас корпус». Эта дама знает, как обыграть систему или, скорее, как обогнать консервативное общество.

В мае 2006 года Институт костюма Метрополитен-музея в Нью-Йорке организовал новую суперуспешную выставку, взяв в качестве названия придуманное Вивьен и Гэри Нессом слово «Англомания» и поместив на плакат изображение пиджака, созданного Александром Маккуином для Дэвида Боуи. Подробное описание того периода истории моды, переделанный в стиле панк британский флаг «Юнион Джек» и потрепанные ткани, очевидно, отдавали должное Вивьен. В 2013 году Метрополитен-музей снова устроил выставку об истории панка, названную «Chaos to Couture» («Хаос кутюру»). На ней с любовью были воссозданы наряды из «World’s End» и десятки моделей Вивьен, что утвердило ее в мысли, что ее работы по-прежнему значимы. «Выставка была изумительной! Мы с Андреасом приехали с Лили Коул в качестве гостьи, и на ней было сделанное Андреасом платье из резины, изготовленной из каучука деревьев дождевого леса, а она, между прочим, поддерживает благотворительное общество, выступающее за разумное использование каучука. Я приколола к своему платью что-то вроде постера с надписью «Свободу Брэдли Мэннингу» в пластиковом конверте, так что когда журналисты моды спрашивали меня о моем наряде, я могла рассказать о своих украшениях, то есть о Брэдли. А потом мы стали подниматься вверх по лестнице, по красной дорожке, а вдоль нее стояли все сотрудники, одетые как панки, и вдруг все они начали аплодировать. И я сперва подумала, что они так приветствовали всех, кто приходил, но когда мы поднялись, то увидели Анну Винтур, которая встречала гостей, и она сказала мне: «Вивьен, это ведь они тебе хлопают». Я повернулась и поклонилась в знак благодарности. Я правда была им очень признательна. Они были ко мне так добры. А потом я разговаривала с мальчиком-панком, что стоял наверху, о Брэдли Мэннинге. Он не знал, кто это такой».

«Пожалуй, мое лучшее воспоминание о Вивьен такое, – вспоминает Джулиан Ассанж в своем убежище в посольстве Эквадора в Лондоне. – Вивьен на балу была единственным человеком, связанным с зарождением панка, и при этом она участвовала только в одной панк-акции. И у людей это не укладывалось в голове. И тут я отчетливо понял, что нам нужно привлечь бывалых членов радикальных движений, чтобы разобраться, в каком стиле проводить политические акции. Она – художник и агитатор-пропагандист от моды!»

В начале 2010 года давнему другу Вивьен Джину Креллу выпало сообщить ей о смерти Малкольма в клинике в Швейцарии. Узнав новости, он и не рассчитывал дозвониться до Вивьен, но в итоге даже связался с ней раньше, чем родственники. Всего лишь за несколько дней до этого Джин разговаривал с Маклареном о семиотике айфонов и прочих устройств, а Джо с Беном, зная, как тяжело протекает болезнь Малкольма, вылетели в Швейцарию, чтобы быть рядом с ним. У Вивьен, как всегда, поджимали сроки подготовки последней коллекции.

Бабушка и активистка. Эти футболки не рекомендуется надевать тем, кто собрался путешествовать воздушным транспортом

«Я так расстроилась, что он умер. Я знала, что он был болен. Мне сказал об этом то ли Джо, то ли Бен, но Малкольм сперва уверял, будто это неправда. Его обследовали во второй раз, и он позвонил не Джо, а Бену. Бен дал мне прослушать его сообщение об «этой дурацкой штуке», как он называл свой рак, но было почти невозможно разобрать, что он говорил». Малкольм умер от мезотелиомы, очень редкой разновидности рака, появление которой часто связывают с воздействием асбеста. Предполагали, что если причина болезни Малкольма действительно в асбесте, то одно из возможных мест, где он подвергся его воздействию, – магазин «World’s End»: он проделывал в потолке над гигантскими фотографиями Дрездена и перевернутой Пикадилли отверстие, имитирующее дыру от снаряда. Но Вивьен на это лишь презрительно фыркает: «В магазине не было никакого асбеста. Мне кажется, он заболел, как Донна Саммер, когда отправился на развалины башен-близнецов. Хотя кто знает. У Стива Маккуина была та же болезнь. Она ужасна».

Малкольму было только 64. «Я художник без портфолио, – любил повторять он, – моя карьера была великолепным актом, который заслуживает, чтобы к нему относились как к искусству». Его предсмертные слова – Бен сидел у его постели и слышал их – были данью уважения Вивьен и ее идеям. Он пробормотал то ли «Свободу Леонарду Пелтиеру», то ли «Кто убил Бемби?» – этот лозунг и название песни Вивьен звучали в его голове в последние минуты.

«В этот печальный-печальный день, – дрожащим голосом произнесла Вивьен на похоронах Малкольма в Лондоне, – я хочу сказать несколько слов о Малкольме…» Но ей это толком не удалось: сначала ее полили грязью, когда она попыталась рассказать о культурном влиянии Малкольма, а потом ее неожиданно прервал «анархист», обвинив в предательстве. «Я его совсем не узнала – это был Берни Роудс, с которым я была знакома еще со времен «World’s End». Он имел право утверждать, что я слишком много говорила о себе и своих идеях. Я страстно желала, пользуясь случаем, объяснить кое-что. «Век потребителя», «никто не хочет думать», «больше нет идей» – вот о чем я говорила. Я не хотела почивать на лаврах панка. Потому что кончилось тем, что его стали использовать как средство заработать. Я хотела сказать: «Я здесь не для того, чтобы хвалить Малкольма за то, что даровал нам панк. Хотя и считаю, что знакомство с Малкольмом было необычайным событием в моей жизни». Это я и хотела сказать». У Вивьен, ее родных и друзей выдался нелегкий день, хотя время от времени звучали шутки и пришло много гостей-звезд. Там были Адам Энт, сидевший вместе с родственниками, Алан Йентоб, Белла Фрейд, Боб Гелдоф, Бой Джордж, Эдвард Тюдор Поул, Джарвис Кокер, Жан Шарль де Кастельбажак, произнесший длинную и цветистую речь, Роб Пиннок и Сьюзи Сью, бывшая участница группы «Banshees». «Он был Дантоном, Робеспьером и самой Французской революцией в одном лице», – произнес памятную фразу Адам Энт, а Гелдоф, как всегда, был более многословным: «Я ирландец и много говорю, но он мог переболтать всех здесь присутствующих. Он был бесконечно занимательным, бесконечно интересным человеком… Знаю, это прозвучит чересчур напыщенно, но, на мой взгляд, без него в ткани культуры образовалась почти осязаемая дыра. Он ушел, и чувствуется, что его нет, и мне грустно это осознавать». После того как кортеж с гробом Малкольма, олицетворявшим их идею – «Жил слишком быстро, умер слишком молодым», – петляя, прошел по Кэмдену до кладбища Хайгейт, Вивьен простилась с ним у могилы. И Джо, и его мать признали, что, как иногда случается после потери близкого человека, с которым были непростые отношения, боль утраты сменилась чувством свободы. Если бы Малкольм не завидовал им обоим, можно было бы подвести итог его личного и исторического влияния, в том числе отчасти и в этой книге. «Он правда что-то во мне сломал, – признается Джо, – и это так и не зажило. Я понял, что ему нельзя доверять». Вивьен, напротив, совсем не сердится, а сожалеет: «Это все очень грустно. Грустно потому, что он был человеком, освещавшим жизнь других людей – и мою в том числе. Вообще-то на похоронах Малкольма я чувствовала себя неплохо. С удовольствием снова встретилась с Анабеллой из «Bow Vow Vow». Мы практически не виделись с тех пор, когда ей было четырнадцать. В тот день пришло много приятных людей. В Малкольме было что-то особенное. Его не стало, думала я, но он был счастлив. Мама сказала, что незадолго до этого видела его по телевизору, он рассказывал о Париже и в первую очередь о том, как купить цыпленка, а потом показывал, как его приготовить, и Дора впервые отметила, что он показался ей приятным».

Вивьен и Малкольм (на заднем плане Бен Вествуд). «В Малкольме было что-то особенное. Его не стало, думала я, но он был счастлив». Вивьен Вествуд

От Вивьен все больше веет безмятежностью всеми любимой бабушки, как бы заявляющей: «Пожилым все можно». Национальному достоянию почти все сходит с рук, чем Вивьен активно пользуется. Не «соблюдая правила игры», выражаясь языком рекламщиков, она все же в итоге выигрывает, и Тайзер с Лорой Маккуэйг из пресс-службы больше не переживают из-за этого. «От нее это ожидаемо и ей позволено, – говорит Тайзер. – Вот только мне бы хотелось, чтобы она иногда хранила подарки – или не отправляла их обратно детям, говоря, что ей ничего не нужно… и не критиковала их рисунки». Друзья и знакомые не раз просили меня как-то объяснить ей, что ее редкие проявления грубости идут вразрез с ее поразительным великодушием и щедростью (она попросит меня сократить эту строчку), будь то широкая финансовая поддержка благих целей или привычка справляться о здоровье заболевших друзей и коллег и посылать им подарки. О ее благородных жестах ходят легенды и в мире моды, ведь она как глава торговой марки порой с невиданной щедростью делает подарки тем, кого считает своими поклонниками, или тем, кому, как, например, Тайзер, понадобились нештопаные колготки, или просто дарит любовь. «Я всегда стараюсь быть открытой и честной во всем, что делаю. Хотя иногда меня удивляет, что обо мне пишут, хотя сама я полагала, что вела себя очень вежливо. Но в основном мне плевать. Я пытаюсь думать так: «Что ж, зато эта статья только что принесла 10 000 фунтов на дождевые леса» – и пожимаю плечами. Чаще всего я просто испытываю благодарность за внимание к проблеме. В этом чувствуется определенный цинизм. Ты думаешь, что была вежливой, а пишут про грубость. Но недавно я заметила, что в основном ко мне относятся по-доброму. И я часто испытываю облегчение, когда вспоминаю, как мило пресса отреагировала на то, что я заявилась без трусиков в Букингемский дворец, и я за это очень благодарна».

Бо Браммелл, который кое-что понимал в славе и моде и отчасти благодаря которому мы с Вивьен и познакомились на выставке в Музее Виктории и Альберта, отмечал, что восхождение к славе или, точнее, к скандальной известности зачастую интригует больше, чем конечный результат. Но не стоит думать, что я или Вивьен пытаемся обойти молчанием последние десятилетия. «День сурка», бесконечно повторяющийся в модной индустрии, конечно, мог бы вогнать Вивьен в тоску, ведь он, на мой взгляд, сводит на нет все достижения, портит впечатление от «конечного результата». Из года в год Дом мод Вивьен Вествуд выпускает две коллекции для марки «Gold Label», две – для «Red Label», две – для «MAN». Кроме того, ее идеи тиражируются во вспомогательных линиях – «Red Carpet», «World’s End» и прочих, не говоря уж об аксессуарах, парфюмерии, ювелирных украшениях и довольно обособленных международных франшизах. И так постоянно. Поэтому неудивительно, что Вивьен так хорошо помнит подробности бурных лет с Малкольмом и что ей менее интересны тонкие различия между коллекциями «Ultra-Feminity» («Ультраженственность», весна/лето 2005) и «World Wide Woman» («Женщина мира», осень/зима 2012). В конце концов, она – жена, провалившая проверку Министерства внутренних дел, потому что немногое вспомнила из их совместной жизни с Андреасом. Возможно, такова природа творческого счастья. Кроме того, возглавлять огромный дом мод – не значит постоянно придумывать что-то новое или каждый сезон менять мир, как это было в конце 80-х и начале 90-х, а, скорее, творить и откликаться на изменения в стиле и бизнесе. Повторяются силуэты, идеи и рисунки, иногда – как визитная карточка Вивьен, иногда – как узнаваемый образ, созданный ею. Нужно играть и в другую игру – добиться признания марки «Vivienne Westwood» во всем мире и, конечно, того, чтобы у нее был свой особенный и узнаваемый голос, чтобы она осталась в памяти и после смерти женщины, которая в настоящий момент руководит домом мод, носящим ее имя. Были времена, когда о Вивьен говорили как о творческом гении, постоянно борющимся за выживание в бизнесе. Но мир изменился, и Вивьен теперь кажется провидицей, когда говорит: «Я всегда знала, что время на моей стороне». Так что сейчас каждый, кого заинтриговала ее история жизни, ее магазины и вещи, воспринимает ее не просто как гарантию хорошо сшитой одежды. Ее одежда – иллюстрация к целой истории. Есть в ней и повествование: женщина и ряд ее идей. Покупая одежду от «Vivienne Westwood», вы приобретаете вещи с историей. Нечто анти– или анте-, как описали мне ее творения на Элксо-стрит, нечто, наполненное духом ее знаний, прочитанных книг и увиденных картин, нечто, проникнутое историей ее жизни, борьбой с консервативным обществом или даже с Малкольмом, нечто, от чего веет тяжелым человеческим трудом. Вивьен удалось так надолго остаться в моде, как не удавалось никому со времен Коко Шанель. Благодаря умелому управлению Карло, а теперь Андреаса, Дом мод Вивьен обрел редкую способность держать курс, расширяясь без ущерба для репутации. Сейчас кажется, будто Вивьен стремится к себе истинной. И нужно обладать невероятной силой личности, чтобы не поддаваться давлению окружающих, постоянно ждущих, что ты выкинешь какой-нибудь фокус. «Когда я отправилась в «Dior», – рассказывает Вивьен о том, как ее звали возглавить этот парижский дом мод, – я думала, что мне стоит вступить в борьбу, потому что я, пожалуй, единственная, кто будет относиться к Диору с должным уважением, необходимым, чтобы продолжить его дело. Я почувствовала огромное облегчение, когда назначили Гальяно, который пришел из Дома моды «Givenchy». Видишь ли, даже над Ивом Сен-Лораном стояли предприниматели, которые следили за тем, что он делает, и то же самое было бы в «Dior». В итоге я осталась со всеми плюсами, которые дает самостоятельное руководство. Я получила что хочу».

Творческая жизнь Вивьен даже чаще, чем личная, разворачивалась на глазах общественности. Этим она больше похожа на поп-звезду, чем на модельера, на актрису, нежели на художника. Хотя Вивьен и говорит о панке: «Я горжусь, что была его частью. В то время это было геройством», она, как все художники, неприязненно реагирует на вопрос о прошлых работах и со скукой в голосе о них отзывается, и, конечно, об этом конкретном периоде творчества она сказала все, что хотела, еще до того, как я учинил ей допрос. Любой, кто по той или иной причине просматривал газетные материалы, посвященные Вивьен, скажет, что, пропустив мимо ушей вопросы о моде или панке, она будет, вероятнее всего, говорить об обнародовавшем секретные документы Брэдли Мэннинге или об изменении климата, потому что мир Вивьен существует «сейчас», и этим она выделяется среди остальных не только как художник-интуитивист, но и как художник-труженик. Как она однажды сказала, мода как «ностальгия по будущему» обращена в прошлое, чтобы максимально прочувствовать настоящее. «Я пытаюсь вернуть в технологический процесс разумность и гуманность», – однажды сказала она о своих выкройках. И женщинам и мужчинам важны крой и ощущения, которые испытываешь, надевая ее одежду, а также великие идеи, о которых ее вещи шепчут или кричат.

«Древо жизни» Вивьен

Все не раз уже слышали о том, что у Вивьен нет тяги к коммерческому успеху, зато у Карло и Андреаса, надо полагать, ее хоть отбавляй. Конечно, Вивьен ничего не имеет против своего статуса, достатка и прочной базы, которую он обеспечивает, позволяя ей говорить об искусстве и политике. Ей все это нравится. И она знает, что база эта опирается на высокие каблуки коммерческой моды. Но так сложилось, что на большинстве самых продаваемых идей Вивьен ей заработать не удалось. Дополненная деталями футболка – идея Вивьен и Малкольма, юбка-тубус – задумка Вивьен, украшенный рисунками и разрезами деним (коллекция «Разрезай, рассекай и тяни», созданная Вивьен совместно с Андреасом) должны были принести невероятную прибыль, но материальная выгода от этих идей, ставших модными клише, досталась не ей. «Я никогда не боялась провала или того, что придется свернуть бизнес», – заявляет она живо как женщина, которая пережила нужду и успешно выбралась из нее. «В течение 30 лет, – говорила она в 2003 году, – я была себе судьей, и мое творчество должно было нравиться мне самой. Прежде всего нужно иметь способности. Талант. У меня он есть. Нужна сильная потребность ставить все под вопрос. Мне приходится делать все по-своему. Я все время создаю что-то новое – техническая, физическая сторона деятельности постоянно открывает передо мной новые возможности… На самом деле Шанель творила по тем же причинам, что и я: ее подстегивали собственная своенравная натура и отвращение к консервативному образу мыслей». А еще Вивьен пошла по стопам Шанель в том, что возглавила дом мод, который финансируется массовым потребителем. Ее творческую и политическую свободу подкрепляют вспомогательные линии одежды, аксессуары и каталог классических моделей.

Что же делает Вивьен самой собой с точки зрения дизайна? В ее одежде есть историзм, есть панк, есть крайний нонконформизм по отношению к большинству вещей – особенно визуальный – и есть ее особенное умение смотреть на окружающий мир свежим взглядом и придумывать все заново. Но самый важный вклад Вивьен в моду, все перевешивающий и доказывающий ее огромное значение для культуры, – это ее непоколебимая вера в то, что одежда может изменить образ мыслей людей. Мода как агитация и пропаганда. Это, говорит ее сын Джо, подтверждает, что она до сих пор привязана к миру панка – источнику ее репутации в мире моды и одному из редких периодов в истории костюма (и музыки), когда одежда меняла язык культуры. При этом Вивьен обладает огромной и, как мне кажется, заразительной верой в то, что касается личности, а нет ничего более личного, чем то, что ты носишь. «Думаю, по-настоящему мои вещи связывает воедино идея героизма, – смело заявила она в интервью перед ретроспективой в Музее Виктории и Альберта. – Одежда может подарить человеку лучшую жизнь». Вивьен всегда считала, что ее вещи «позволяют человеку быть настоящей индивидуальностью», и это в устах модельера одежды звучит как явное противоречие. Но Вивьен все время ловко балансирует на противоречиях. Она ими щеголяет, и это завораживает и огорчает одновременно. Число «индивидуальностей» Вивьен увеличивается в ходе модной революции, которая, она надеется, тоже играет свою роль в более масштабном бунте. И правда, одежда и идеи Вивьен, предлагающие альтернативу поколению, погрязшему в безнадежности и бездействии, дающие ему надежду и порождающие в нем протест, кажутся вечно геройскими и вечно панковыми. Так что уже долгое время вопрос состоит не в том, чтобы бороться с конформистским обществом, а чтобы, как сказал Карло Д’Амарио, обогнать его.

Вивьен дома в Клэпхеме со своими наградами, 2000

«В моде первый эффект, который ты должен произвести, – это создать красоту, сделать женщину красивой. Сшить одежду, которая идет. Именно в этом и состоит шик. Это ты сам. Так и есть, это понятно и без подписи… Мои работы уходят корнями в английское портняжное искусство… и в прошлое: когда обращаешься к прошлому, начинаешь видеть стандарты совершенства, хорошего вкуса, выраженного в том, как выполнены и как сочетаются вещи, какая им придана форма. Пытаясь копировать чужую технику, ты создаешь свою».

Изобретательность и практичность Вивьен, ее увлеченность силуэтом, историческими фасонами и тканями, особенно британскими – твидом, шотландкой и шелковой тафтой, – объединяют смелый нонконформизм ее лет в стиле панк с уважением традиций, яркой индивидуальностью и остроумной сексуальностью – очень по-британски. Как говорила Вивьен в годы «Seditionaries», а потом повторяла недавно в разговоре о бальных платьях из тафты, «твоя жизнь намного лучше, если ты хорошо одет». Кому придет в голову с этим спорить?

У моды как изящного или прикладного искусства своя история. На глазах у Вивьен искусство в современном городе претерпело изменения, а мода на какое-то время отстала. Вивьен это очень беспокоило. Искусство, по большей части в результате возникновения в XIX веке фотографии и в XX веке – кинематографа, лишилось своей изобразительной функции и превратилось в обсуждение правил создания изображения. Мир, каким он должен быть, и мир, какой он есть, создают диалог в искусстве. Мода же неизбежно отставала: хотя она является видом репрезентативного искусства, в ней все упирается в человеческие формы. Так будет, так и должно быть. «Мода живая, – говорит Вивьен, – потому что ей приходится быть ограниченной; и границы ее – человеческое тело. Сегодня мода живет и здравствует благодаря этим практическим ограничениям. Что для некоторых других областей искусства нехарактерно». Когда Вивьен начала активно общаться с Малкольмом и Гордоном и их друзьями из школы искусств, в художественных кругах того времени с легкостью согласились с тем, что изобразительное искусство умерло, а с ним, возможно, и минимализм и постминимализм. Получалось, что искусство опирается на невозможность собственного существования, на нечто загадочное. Но одежда и мода, даже в своем самом радикальном и полемичном виде, всегда возвращались к темам удовольствия и чувственности: как говорит Вивьен, никому не нравится выглядеть по-дурацки или смотреть на по-дурацки одетого человека. Эпатажной одежде как искусству следовало быть эпатажной и при этом привлекательной. «Культ тела, который мы исповедуем сегодня, – лишь часть истории. Греки хотели, чтобы одежда, как и искусство, отражала нечто большее, чем просто физическую красоту. Одежда должна была отражать все: красоту, добродетель, высокие моральные качества. Если она не отражает возвышенные чаяния нас как людей, значит, она не выполняет своего предназначения».

В 2011 году в Собрании Уоллеса устраивали вечеринку в ее честь: исполнилось 40 лет с тех пор, как она пришла в эту профессию – считая с открытия магазина «World’s End» в 1971 году. На Вивьен было одно из ее творений в духе «Активного сопротивления» – причудливое бальное платье, украшенное очками-авиаторами из переработанных материалов. Никогда не подумаешь, что компания «Vivienne Westwood» и ее идеи – плод трудов учительницы начальных классов, когда-то продававшей на рынке бижутерию в этническом стиле. В 80-х у компании была одна линия одежды, один магазин, одна владелица (Вивьен) и выпускалась одна коллекция в сезон. Сейчас можно написать целую книгу о деятельности компании, в ней сотни сотрудников. Но кое-что осталось прежним. Стержень компании – это Вивьен, сложная, требовательная и пытливая натура, и ее дом мод – один из последних домов мод, связанных с единственным именем, к тому же его главная творческая сила, как и раньше, каждый день за работой.

По прошествии сорока лет в моде Вивьен все еще полна вдохновения, она его черпает не только в политике, но во всем трехмерном мире, который ее окружает. Ее до сих пор очаровывает красота картин, одежды, людей и идей. По натуре бережливая, она неуемна в тратах на свои модели и в проявлении щедрости. Многие давно отступились от своих убеждений в пользу консерватизма, а Вивьен до сих пор фантазерка и идеалистка. У этой женщины нет ни мобильного телефона (в мире моды!), ни телевизора, при этом она обладает такой полнотой знаний о настоящем, которая дала бы фору большинству подростков-блоггеров. Как говорит Вивьен, «людям очень непривычно работать в трех измерениях, как я. В моде я изменила крой. Благодаря ему одежда изменилась повсюду. Я вижу эти изменения в соседнем магазинчике рядом с нами, в Клэпхеме. Повсюду. Принципы кроя пришли из национальной одежды и старинных выкроек. Как та самая первая рубашка, с которой я начинала: я раскладывала выкройку на всю ширину ткани. Вещь полностью состояла из прямоугольников. Никаких обрезков. Очень практично. Очень исторично. Я работала, как Вионне. Все просто – для производства. Вот каким достижением я больше всего горжусь в моде: кроем. С точки зрения истории именно крой я и добавила в словарь моды». Тут она по праву могла бы прибавить:

– А еще футболку с надписями.

– А еще использование остатков жизнедеятельности человека, коллажа и самодельных элементов в моде.

– А еще надписи на футболках типа «люблю – не люблю».

– А еще фетиш-одежду как часть моды (совместно с Малкольмом).

– А еще возвращение корсета.

– А еще тянущийся корсет, составляющий основу строгих платьев.

– А еще сам подход – обращаться к историческому крою.

– А еще исторический костюм в моде.

– А еще «английское» сочетание и комбинирование исторических мотивов.

– А еще возрождение твида («он как масло, им не испортишь»).

– А еще туфли на платформе – «пьедестале».

– А еще нижнюю одежду в качестве верхней.

– А еще юбку-трубу.

– А еще тонкий трикотаж для подиума.

– А еще фигуру типа «песочные часы».

– А еще вещи асимметричного кроя для подиума.

– А еще одежду в стиле унисекс.

– А еще панк – он довольно просто стал частью английского языка.

«В моих вещах, – говорит мне Вивьен, – заключена своя история. У них своя индивидуальность. У них свой характер и цель. Поэтому они стали классикой. Потому что они продолжают рассказывать историю. И до сих пор ее рассказывают».

Климатический революционер

Представьте, что вы со своей семьей хотели полететь куда-то, а в мире только один самолет. Представьте, что с этим самолетом что-то не так, а вам сказали, что если что-то будет плохо работать, то это может привести к цепной реакции и самолет рухнет. Вы полетите? Почему бы не позвать инженера немедленно?!

Вивьен Вествуд

Дождевые леса – наша единственная надежда спасти планету, и в «Cool Earth» разработали самый лучший план, как приостановить разрушения. «Будьте разумными, требуйте невозможного», – раньше говорили мы, но это возможно.

Вивьен Вествуд и Мэтью Оуэн из благотворительной организации по защите лесов «Cool Earth»

В некоторых кругах Вивьен больше известна не как модельер, а как активист. В начале века произошло вот что: священная война за моду и культуру пошла на спад, ее сменил гуманитарный и экологический активизм, ставший источником вдохновения для целой череды подиумных коллекций. Вивьен покровительствует организации «Reprieve», отстаивающей права жертв несправедливости и заключенных-смертников, а еще «Liberty», выступающей за гражданские свободы в Великобритании. Она поддерживает «Amnesty International», Британский совет по делам беженцев, организацию «Люди за этичное обращение с животными» (PETA), Фонд экологической справедливости и Общество «Friends of the Earth». Вивьен долгое время борется за освобождение американского индейца Леонарда Пелтиера и однажды сказала своей личной помощнице Тайзер Бейли, что «наш приоритет – Леонард, а не те, кто пишет о моде». Проявляя личное участие в деле американца Брэдли Мэннинга, на бал Института костюма Метрополитен-музея в 2013 году, который отчасти был устроен в ее честь и посвящен панку в моде, она пришла в наряде с приколотым изображением Мэннинга. По тем же причинам Вивьен поддерживает отношения с Джулианом Ассанжем и навещает его в посольстве Эквадора, где он нашел убежище. Она поддерживает Арктическую кампанию Гринписа, а в 2009 году лично пожертвовала 1 миллион фунтов на благотворительное общество защиты дождевых лесов «Cool Earth». Вивьен стала делить свою жизнь поровну между модой и активизмом.

Есть несколько гипотез, как это получилось. Одна – что все связано, и такие стремления у Вивьен были всегда. Другая – что активистская деятельность помогает Вивьен идти вперед и дарит ей вдохновение. Ее бывшая невестка Серена Риз, тоже дама из модного бизнеса, пожалуй, лучше всех объясняет, как Вивьен так просто удалось соединить политику и дизайн: «Они придают ее деятельности осмысленность, а мода сама по себе на это уже не способна. Вот в чем сложность: Вивьен руководит очень успешной всемирно известной компанией, и это как станок, который нельзя остановить. И Вивьен это дается тяжело. Все, к чему можно стремиться в такой ситуации, – это сделать все как можно лучше. Но помимо прочего она заставляет людей задуматься, заставляет задуматься и следующее поколение: она обращается к разным поколениям и к широкой аудитории, к тем, кто в обычной ситуации не обратил бы на проблему внимания. Так что ее деятельность нужна не просто для того, чтобы «занять чем-то бабушку Вивьен»: она добирается до таких мест, до которых никто, абсолютно никто бы не добрался». Молодая британская модель и активистка Лили Коул описывает, как работает Вивьен – и как модельер, и как активист: «Когда мы в 2013 году вместе ходили на бал Метрополитен-музея, все, что волновало Вивьен, – это фотография Брэдли Мэннинга, которая была прикреплена к ее платью и поперек которой было написано «Truth» («Правда»). Когда мы приехали, репортер спросил Вивьен о ее наряде. Вивьен пустилась в рассказ о Мэннинге. Она уходила с вечера, бормоча: «Вот теперь ясно, – говорила она, – теперь-то ясно, что не зря такой путь проделали».

«Люди думают, что раз я бабушка, – говорит Вивьен, – то поэтому стала вдруг думать о будущем, но это не так. И вот почему. Конечно, я люблю свою внучку Кору и всю мою семью, но я всегда относилась к своим детям как к взрослым людям, а не как к маленьким. Я не считаю, что мои дети или внучка – особый случай. То есть я забочусь не только о Коре или ее будущем. Я представляю себе маленького ребенка – картинку из прошлого, но и из будущего тоже, – пожалуй, маленькую чернокожую девочку, прекрасное создание, удивительно красивое, лет четырех-пяти: она ползет с цветочком в руке и хочет его кому-то подарить в обмен на что-нибудь. Наверное, на воду. Она ползет, потому что слишком слаба, чтоб идти. Вот о ком я думаю – об этом кошмаре из будущего. А потом я говорю себе: Господи! Что я для нее сделала? Что сделала я? И что делаю?!

Сейчас две сферы моей работы – мода и активистская деятельность – помогают друг другу. Вот как отчасти все началось. Я прочитала в «The Guardian» интервью с Джеймсом Лавлоком. В 2005-м. Он говорил, что, по его прогнозам, к концу XXI века, то есть к 2099 году, на Земле останется только один миллиард человек. Один миллиард. И все. Меня потрясло, что это произойдет так скоро. Даже если только один человек считает, что это произойдет так скоро, можно представить себе это кошмарное будущее, ужас, неспособность помочь друг другу. Везде жара. Люди скитаются, ищут пропитание. Что-то невообразимое! Но нужно собраться с духом и представить это себе: конец нашей планеты, который может прийти так быстро, потому что мы разрушаем это богатое и уникальное место».

Гипотеза Геи, разработанная Джеймсом Лавлоком, лежит в основе мышления Вивьен как сторонника защиты окружающей среды. «Наша экономическая система, – говорит она, – функционирует ради извлечения прибыли и траты денег и основана главным образом на добывающей промышленности – а это причина изменения климата». Примерно в это же время Вивьен составила свой манифест «Активное сопротивление пропаганде» – текст, в котором кто только не упоминается: от древнегреческих философов до героев мультфильмов Диснея. Этот манифест призван пробуждать интерес к обучению и культуре вместо неуемного желания покупать, а также осмыслить для себя и представить людям все ее кампании за культуру и спасение планеты. Благодаря манифесту и коллекциям, вдохновленным ее кампаниями, мировые средства массовой информации и люди, покупающие модные вещи, увидели, что в Доме мод Вивьен Вествуд создается что-то новое: не просто панк и не просто борьба за культуру, хотя для Вивьен климатическая революция – это и то и другое. «Как говорит Андреас, если бы люди делали правильный выбор и покупали только красивые вещи, то это тоже была бы климатическая революция, потому что, когда меньше покупаешь и тщательно выбираешь, наносишь меньше вреда окружающей среде».

Приглашение на показ коллекции «Спасите дождевой лес» (осень/зима 2014)

Вивьен отлично понимает, что возникает резонный вопрос: как может женщина-модельер, возглавляющая всемирно известную компанию и до недавних пор следовавшая завету Карло «Только постоянное расширение бизнеса дает успех», показывать пальцем на остальных, не обвиняя при этом саму себя?

«Виновна», – готова признать Вивьен, иногда даже поднимая руки вверх. «Один вариант – начать с себя самого. Другой – попробовать достучаться до людей, например, читающих журналы о моде, которым неоткуда узнать о подобных вещах. Моя основная идея состоит в том, что главное – не количество, а качество. Я всегда пытаюсь внушить людям: покупайте меньше, подходите к выбору тщательно, следите, чтобы вещь носилась дольше; хотя иногда я просто могла бы сказать: «Покупайте «Vivienne Westwood!»

Изменения климата и реальная перспектива катастрофического глобального потепления пробудили в Вивьен решимость донести до максимального количества людей суть климатической революции. Лучше всего эта решимость отразилась в рукописном обращении Вивьен, которое я нашел в ее архиве за март 2012 года, хотя описанные в нем мысли были высказаны ею раньше. Письмо это адресовано подруге и коллеге Вивьен по модному бизнесу супермодели Наоми Кэмпбелл:

«Дорогая Наоми, я так давно хотела подробно рассказать тебе, чем занимаюсь, и попросить помощи.

Лучше всего будет составить список тезисов:

– До 2050 года нам нужно остановить изменение климата (ИК), для начала к 2020 году снизив его нынешние пиковые показатели. К 2020 году уже будет понятно, сможем ли мы остановить ИК или придется устроить подиумный показ ИК: это будет означать, что ничего сделать уже нельзя, что сокращение зон обитания людей ускорится и произойдет массовое вымирание человеческой расы, которому ты станешь свидетельницей. Я – нет. (Статистические данные: к концу века останется 1 миллиард человек.)

– Почти все ученые говорят об угрозах, а правительства делают очень мало.

– Вся надежда на тысячи неправительственных организаций, благотворительных обществ и людей, которые что-то предпринимают. Это существенная поддержка, она поможет сдержать проблему, но больше всего надежд на то, что общественность осознает, насколько неотложно это дело, и окажет давление на власть.

– Сам процесс остановки ИК будет означать, что придется изменить все наши структуры и сфокусироваться на превращении нашего мира в более безопасный, здоровый и счастливый мир, на человеческих ценностях, не опирающихся на конкуренцию, дешевую рабочую силу, истощение природных ресурсов и извлечение выгоды.

– Я работаю с благотворительным обществом «Cool Earth», чтобы спасти дождевые леса. Это программа, направленная от частного к общему. Работа ведется с местным населением за спасение трех огромных лесных массивов в районе экватора. Воспрепятствовав нелегальной вырубке, можно будет защитить лес. План прикладной, он уже приносит результаты, и его выполнение требует совсем незначительной суммы денег, несравнимой с пользой. Если мы действительно спасем лес, то сможем спасти и планету, а если нет – не имеет значения. В ближайшие три года нам нужно собрать 7 миллионов, а потом, чтобы полностью выполнить план, к 2020 году всего лишь еще 100 миллионов.

– Мой план: 1) я выделяю некоторое количество собственных фунтов; 2) нужно собрать средства; 3) с помощью моделей сформировать группу продвинутых заинтересованных граждан; 4) способствовать публичному освещению проблемы, чтобы привлечь внимание общественности и добиться ее участия в жизни планеты и в будущем. Это правда очень важно и не терпит отлагательств – без общественного мнения и поддержки ничего не добиться; 5) надавить на правительство.

– Моя цель. Модельные агентства «Storm» и «Harpers» организуют в сентябре некое мероприятие (не знаю точно – ужин, аукцион, конференцию). Оно будет посвящено «Cool Earth» и направлено на привлечение внимания общественности и прессы.

Надеюсь, что удастся собрать дополнительно полмиллиона фунтов и сообщить об этом. Я пытаюсь уговорить некоторых моделей, которые могут себе это позволить, пожертвовать 10 тысяч фунтов, а тех, кто не может, – поменьше или хотя бы что-то, а еще я пытаюсь найти более крупных жертвователей (например, некие владельцы крупной художественной галереи обещали мне 100 тысяч). В идеале было бы собрать по 10 тысяч с 10 моделей, а у нас, кстати, уже есть 50 тысяч, и еще бы 4x100 тысяч у крупных жертвователей. Поэтому, Наоми, я спрашиваю, можешь ли ты пожертвовать 10 тысяч фунтов и/или помочь как-то иначе. Я прошу тебя, хотя знаю, что ты и так делаешь очень много. Мне кажется, ты имеешь большое влияние и можешь получить поддержку.

Я надеюсь показать, что на моделей, которые участвуют в этой программе, надо равняться. Собираюсь ходить с ними в художественные галереи: сейчас договариваюсь об этом. Нам катастрофически не хватает культуры, а ведь культура – антидот против пропаганды и потребления (у меня об этом составлен манифест). Идея такая – «Займись делом»: что вкладываешь, то и получаешь. И если люди (в частности модели) займутся делом прямо сейчас, узнав больше о мире (и человеческом гении прошлого), они, надеюсь, обеспечат новую жизнь следующим поколениям.

Я подумала, что замечательно было бы попросить людей вложить деньги, а не только прорекламировать нашу кампанию.

Я прошу многого. (сердечко) Вивьен».

В декабре 2011 года она написала письмо Марку Джейкобсу в подобной манере, особо подчеркнув, что активизм дает ей энергию для работы над созданием моделей: «Сейчас я особенно счастлива, потому что чувствую, что все складывается и я могу использовать моду как средство выражения моих идей, чтобы бороться за улучшение мира; потому что благодаря доверию ко мне мода дает мне собственный голос, и, в свою очередь, это помогает самой моде, стимулирует меня и дает вдохновение… Надеюсь, ты счастлив и твоя насыщенная жизнь тебя радует и тоже приносит тебе такое удовольствие, как никогда».

Письмо она заканчивает (попросив денег для «Cool Earth») предложением устроить неофициальную встречу в Париже: «Было бы здорово встретиться до Рождества, но у меня на 13-е назначена операция на колене – упала с эскалатора в метро на своих высоченных туфлях на платформе! Марк! Что за жизнь?!»

«Господи, помню-помню! – говорит мне Наоми. – У нас с Вивьен всегда все строилось на исключительном доверии. Доверии к ее идеям. Доверии к ней. То есть я знала ее всю свою взрослую жизнь – с первых кастингов в 87-м и 88-м году, и во всех ее задумках, каких бы то ни было, я доверяла ей на все 100 % и хотела помочь ей претворить их в жизнь. Она удивительная женщина. Очень увлеченная. Она заботится о таком большом количестве людей, занимается столькими вопросами. У Вивьен огромное сердце, и при этом она очень мудрая. Она не приемлет глупостей ни от меня, ни от кого-либо, и это тоже мне в ней нравится. Она говорит мне: «Пользуйся тем, кто ты, чтобы помогать другим, и только так». Если я о чем-то даже понятия не имела, она раскрывала мне глаза: «Своей известностью нужно пользоваться».

Успешным активистом и организатором сбора пожертвований Вивьен отчасти делает способность привлекать для своих целей знаменитостей, таких как Наоми. При этом активизм Вивьен – больше чем просто привлечение знаменитостей. Для своих целей она использует свою харизму и творческие способности и все больше – Дом мод Вествуд.

«Итак, давай я объясню, чем я занимаюсь и с чего это началось. Прочитав интервью с Джеймсом Лавлоком, я позвонила брату, а его бывшая жена – Синтия Кинг. Она чудесный человек. Она продюсер, а он режиссер – очень хороший. Так вот, я позвонила ему и сказала: «Мне нужно устроить телешоу. Какое-нибудь шоу, на котором мы попробуем донести информацию до людей». И мы его устроили. Мы съездили в Рейвенсборнский колледж, в котором он учился, и сняли там пилотную версию. У нас ничего не получилось, и вот почему: я пыталась в голове и в своей речи одновременно увязать культуру и защиту окружающей среды, а это сложно, но если сделать это правильно – что я и пытаюсь, – можно очень многое осмыслить. Наша передача представляла собой ток-шоу, и хотя у нас получилось добиться, чтобы зрители задавали вопросы об окружающей среде, я никак не могла направить разговор на обсуждение культуры. Казалось, будто это две разные программы. Я пытаюсь их связать – культуру и окружающую среду, физический и этический мир, и сейчас мне это удается лучше, потому что все, конечно, связано. Если хотите, ключевое условие для победы над изменением климата и путь к улучшению мира состоит в том, чтобы связать культуру и изменение климата. Мы говорим о качестве. О качестве жизни, которое в значительной степени включает в себя культуру. Если хотите, речь идет о том, что нужно все пропускать через сознание, следить за тем, что ты делаешь и создаешь и как живешь. Сейчас я считаю, что у нас нет настоящей культуры. Существует некая псевдокультура, которую иногда называют «массовой культурой». Я хотела вовлечь людей, но сказала Синтии: «У нас нет времени на телепрограммы, надо придумать что-то другое». Потом кое-что случилось. Во-первых, во время съемок нашей пилотной передачи, небольшой телепрограммы о климате, мы познакомились с «Cool Earth» и как раз на пилотной передаче взяли интервью у Мэтью Оуэна. Меня примерно тогда же позвали в Бразилию на показ мод. Я поехала туда с Андреасом, а Мэтью спросил: «Не хотите отправиться вверх по Амазонке?»

Гордон вспоминает, что Вивьен приняла это предложение с большим энтузиазмом. «Они предложили ей отправиться в путешествие по Амазонке, она согласилась, а они рассказали ей о тропическом лесе. Вивьен умеет быстро переключать внимание, и она просто сказала: «Что ж, лес важнее всего остального». Вот примерно так и началась ее «Климатическая революция».

«Во-вторых, – продолжает Вивьен, – Мэтью, руководитель «Cool Earth», произвел на меня сильное впечатление, и его работа тоже, и вот что я сделала: пришла в нашу компанию и сказала: «Я собираюсь взять миллион фунтов и отдать их «Cool Earth». Как на это отреагировал Карло? Ну, я могу делать что хочу: я ни разу не брала у компании большой суммы. Я могла это сделать, и сделала. Так я и начала свою кампанию «Климатическая революция» – дала денег «Cool Earth» и завела дневник. Блог. Так я отчасти пыталась поведать людям о том, что думаю. В этом дневнике я писала об окружающей среде и говорила об истинной культуре. Мне казалось, что информацию об окружающей среде и призыв попытаться что-нибудь ради нее сделать легче донести при помощи дневника. А еще я немного говорила в нем о моде! Я искренне верю, что, прочитав его, люди познакомятся с точкой зрения, которую сегодня никто другой не высказывает! При этом я слежу за тем, чтобы блог не стал средством продажи моей одежды или продвижения торговой марки. Он существует не для этого. А для того, чтобы показать, как проходят мои дни. Я знаю, что в мире моды у меня хорошая репутация, и я хочу воодушевлять людей, призывать их прислушаться. Сейчас дневник – часть веб-сайта о климатической революции. Когда я создавала его, мне в голову пришла идея начать кампанию под названием «Климатическая революция», в рамках которой в климатическую революцию можно было бы вовлечь людей. Сегодня не так уж многое разъясняется наглядно. Это и хорошо и плохо: при помощи социальных сетей ты можешь повлиять на какие-то события, повлиять на политику. Ты можешь поставить под вопрос нынешнее положение вещей, как это делает, например, «WikiLeaks». Такое возможно только в Интернете. С помощью дневника я смогла стать частью онлайн-революции, а еще он был нужен потому, что я хотела сотрудничать с неправительственными организациями и, насколько получится, связать всех друг с другом, потому что все связано, и основная мысль, которую я хочу донести – что экологический кризис вызван прогнившей финансовой системой. Это как змеи, которые кусают друг друга за хвост. Дурацкая финансовая система привела к проблемам в экологии. Мы используем природные ресурсы так активно, что вот-вот разрушим планету, и из-за этого тоже возникает финансовый кризис. Причина и симптом. Так что все связано, и я считаю, что если удастся достучаться до людей, призвав их разобраться во взаимосвязанных проблемах и вынуть деньги из кармана, тогда они примут твою сторону и будут бороться за защиту окружающей среды. Поэтому наш девиз таков: «Что хорошо для планеты, хорошо для экономики. Что для планеты плохо, и для экономики плохо».

«Свободу Леонарду Пелтиеру» – крылатый фаллос, рассеивающий свою невинность

Особенно заботит Вивьен экологическая ситуация в зоне тропических лесов. Даже цинично настроенным людям пришлось признать, что в этой сфере она добилась серьезных результатов, приняла во всех смыслах личное участие и пошла на личные жертвы, вложив собственные деньги в идею, которую проповедует. Мэтью Оуэн, руководитель «Cool Earth» – негосударственной организации-первопроходца, которая создает лесные заграждения, работая с местными сообществами в Амазонии, Конго, Папуа – Новой Гвинее, говорит, что Вивьен – их самый успешный, да и самый знаменитый сторонник. Они с Вивьен познакомились в 2010 году, а с 2011-го начали работать вместе в «Cool Earth».

«Я был на встрече с Джеймсом Лавлоком, автором гипотезы Геи, в Институте директоров в Лондоне, – рассказывает Мэтью. – Он в пух и прах разнес слушателей, считавших, что климатические изменения можно сдержать за счет возобновляемых источников энергии. Вивьен задавала прямые вопросы по существу, она хотела знать, что делать людям, и, как всегда, Лавлок сказал: «Спасите дождевые леса». Она изучала материалы, чтобы понять, как можно предотвратить климатическую катастрофу, и пришла к заключению, что методы «Cool Earth», нашего благотворительного общества, выступающего против вырубки лесов, – самые обнадеживающие. Вивьен очень умная и очень честная. Она задает такие вопросы, на которые у других не хватает духу. Поэтому на любом собрании она задает тон; в той же мере она любознательна и основательна. Мое первое впечатление от встречи с ней ничуть не изменилось. С ней вместе чудесно путешествовать – мы фактически плыли вместе по Амазонке, – и она более стойко держится в походе при стопроцентной влажности, чем люди вполовину ее моложе. А условия там тяжелые даже для тех, кому меньше семидесяти! Мы долго добирались до отдаленной деревни, решили передохнуть в тени и нечаянно усадили Вивьен на муравейник с муравьями-пулями, и они ее облепили. Вивьен ни слова не сказала – она пуленепробиваемая. Впрочем, разговоры с ней не похожи на легкую прогулку в парке. Помню, в ноябре 2012 года в Лиме была встреча с министром Перу по охране окружающей среды. Вивьен только что вернулась из Амазонии, прожив неделю с одним из сообществ ашанинка^[20] в глубине леса. Мы все были ужасно измотаны, и казалось, будто мы два часа подряд ходили и жали всем руки. И вдруг откуда ни возьмись появилась Вивьен и выступила с отличной речью, очаровав всех присутствующих, так что ушли мы оттуда, договорившись с правительством использовать придуманную «Cool Earth» модель спасения всех тропических лесов Перу. Она в один миг спасла миллион акров леса. Мне бы больше всего хотелось, чтобы читатели этой книги узнали об этом. Не знаю никого, кто сумел бы сделать подобное. Хотя еще одним почти таким же приятным воспоминанием от той поездки было купание в темных водах притока Амазонки Рио-Мамири вместе с Вивьен, Андреасом и десятком деревенских ребятишек, ныряющих в поток воды и выныривающих из него. Дети ими были совершенно очарованы, а девятилетний сирота по имени Клэдис следовал за ней по пятам. Вивьен может успешно поддержать любое начинание. Знаю, что в «Reprieve», Гринписе и РЕТА сказали бы то же самое. Она очень многое вкладывает во все проекты «Cool Earth» и к тому же убедила своих друзей поддерживать нас. Но еще ценнее ее радикальный здравый смысл, благодаря которому она лучше кого бы то ни было может донести главную мысль: «Мы должны спасти тропический лес, если намерены спасти планету». Боюсь, существует тенденция из лени представлять Вивьен или как образцового модельера, создающего эпатажные вещи, или как королеву панка. Я же не знаю никакой другой компании, созданной в конце 70-х, которая была бы настолько широко известна в мире или обладала бы такой же способностью к творчеству, как компания Вивьен. В вопросах прав человека и окружающей среды она оказалась не менее прозорливой, чем в моде. Мне кажется, люди это знают, и прессе приходится подтягиваться».

С тех пор помощь «Cool Earth» – одно из основных направлений активистской деятельности Вивьен и яркий пример того, что она подкрепляет свои слова вложением денег, тратой времени и энергии. После путешествия на Амазонку Вивьен побывала в резиденции премьер-министра Великобритании и завела дружбу со многими людьми, претворяющими в жизнь те же идеи, начиная от Стинга и принца Чарльза до Памелы Андерсон. «Мои подчиненные сказали мне, – написал Вивьен в 2009 году принц Уэльский, – что после Вашего появления на шоу Джонатана Росса нам удалось получить 30 000 подписей для нашего дела… борьбы с изменением климата путем прекращения вырубки тропических лесов… и это невероятно! Невероятно здорово, что Вы упомянули о моем проекте на такой популярной передаче, и это, очевидно, возымело эффект… Ваша поддержка более чем своевременна, ведь мы предпринимаем последний рывок, чтобы подвигнуть как можно больше людей по всему миру поставить свои подписи». Вивьен часто проводит свою кампанию подобным образом: появляется на популярном телешоу, избегает разговоров о моде или истории панка, используя вместо этого возможность рассказать о своих идеях новой аудитории. «Действительно, помощь таких легендарных модельеров, как вы, – писал принц в другом письме даме Вивьен, – решает многое, и я безмерно благодарен вам за выражение поддержки моего «Проекта защиты тропических лесов».

За прошедшие 10 лет Памела Андерсон, называющая себя «активистом, любителем искусства, актрисой и подругой Вивьен», сблизилась с Вивьен и Андреасом и разделяет с ними многие их экополитические взгляды: «У нас одинаковая точка зрения на общественную справедливость и климатическую революцию, – говорит мне Памела. – Вивьен пригласила меня на свой показ, и ее манифест заинтересовал меня больше, чем модели. Я обожаю ее одежду, но тогда я была очарована тем, как она связывает себя со всей планетой и… искусством. После показа мы разговаривали, и она сказала, что ей «не было нужды рисовать мне план», и я была очень счастлива, что смогла воспользоваться своим положением в жизни, чтобы отстоять идеи, в которые верила. Вивьен вдохновляет. Теперь, когда мы в одном городе, мы ходим в галереи и музеи, а потом идем в хороший вегетарианский ресторан». В итоге эта невероятная парочка – красотка из «Спасателей Малибу» и Вивьен – снялась в яркой фотосессии Юргена Теллера, Памела выходила на подиум и появилась на снимках в нарядах Вивьен; когда Вивьен бывает на Западном побережье – например на открытии своего магазина «Hollywood», их с Андреасом часто видят в компании Памелы. «Мы были вместе, когда избрали Обаму, – рассказывает мне Памела, – и мы питали столько надежд! Все в моей семье прислушиваются к ней; мой старший сын Брэндон получает от нее списки книг для чтения – «О мышах и людях» Анатоля Франса, например… Когда мы встречаемся с Вивьен, я непременно беру бумагу и ручку – делать записи. Я так благодарна ей за то, каким она рисует окружающий мир, а еще за ее интерес и любовь ко мне. Не важно, что обо мне думают другие, Вивьен понимает меня – и этого достаточно».

«Можно спасти дождевой лес за 100 миллионов фунтов, – просто говорит Вивьен. – Не такая уж большая сумма. Это рекламный бюджет «Samsung»: фирма могла бы за эти деньги защитить лес и сделать себе на этом потрясающую рекламу… Нужно будет с ними поговорить». В 2009 году Вивьен пригласили в офис к бывшему советнику премьер-министра Дэвида Кэмерона Стиву Хилтону именно для того, чтобы обсудить ее кампанию. «Я поверить в это не могла. Консервативное правительство заинтересовалось спасением дождевых лесов. Это было великолепно. И он был великолепен. А потом он ушел. У меня нет неприязни к Дэвиду Кэмерону, но все политики такие… медлительные». Вивьен с ее воинственным напором сталкивается со всевозможными препонами: у нее нет времени, как нет его, по ее мнению, у планеты.

«Первое и лучшее, что я могу сделать, – это эффективно реорганизовать свою компанию. Слышала, люди выходят из магазина «Primark» с пакетами, полными футболок всего за 1 фунт. Это плохо и для планеты, и для людей, для фермеров и фабрик, для получающих гроши рабочих, и это плохо для людей, которые покупают эти футболки, они всего лишь потребители, бездонные ямы со стиральными машинами и мусором. Почему бы нам не перерабатывать старую одежду, как бумагу? Лучшей бумагой была тряпичная бумага! У всего есть своя цена, свои последствия. За все платит наша планета, которую мы обираем. Из того же источника финансируется и мода, если невнимательно относиться к планете. Вообще-то зачастую все стоит дешевле, чем должно стоить. А должно стоить дороже! Знаю, это звучит удивительно, и понимаю, что речь всего лишь о моде. Вот более удачный пример: курицу продают дешевле, чем она на самом деле стоит. Так получается, потому что земля субсидирует нас, дает в долг. Вся наша земля управляется по этому принципу: ей приходится давать нам взаймы. Немного изменить ситуацию можно, сконцентрировав на ней внимание, кроме того, нужно руководить компаниями с этических позиций и ориентироваться на качество. Первое, что приходит в голову: если бы люди покупали только красивые вещи, мы бы, возможно, сумели уменьшить выбросы углерода. Знаю-знаю, если бы уровень жизни был выше и люди не отвлекались бы на все подряд, не покупали бы постоянно что попало, не потребляя всякие отбросы, наш мир был бы лучше. Я считаю, что мода – это отличное средство. Нелегко об этом говорить, но, будь одежда более дорогой, люди покупали бы меньше, а так и должно быть. Центробанки печатают деньги из ничего, просто нажимая кнопки на компьютере. Они выдают займы правительствам, но этот долг приходится покрывать налогоплательщикам, ко всему прочему, выплачивается он через потребление. Банки получают гигантский доход с процентов; чем больше долг, тем больше прибыль. Такова денежная система, и она приводит к экологическому кризису. Именно это финансовые знатоки называют ростом. Мир зиждется на долге, чтобы крошечная группка людей могла получить прибыль, а создание долга – важная часть процесса получения прибыли. Так вот все и устроено.

Лично мы делаем что можем. Выключаем свет. Пытаемся следить за тем, чтобы в здании не было пластиковых бутылок. Перерабатываем бумагу. Сортируем мусор для переработки. Стараемся не использовать пластиковые пакеты. Пользуемся одними и теми же вешалками. Стараемся экономить на авиаперелетах. Иногда это практические и комплексные задачи всего бизнеса».

В 2011 году Вивьен впервые съездила в Африку по приглашению Центра международной торговли ООН. Она разработала схему, способствующую сокращению масштабов нищеты в Кении. И сейчас более двухсот пятидесяти женщин шьют сумки и делает вещи ручной работы из переработанных материалов для марки «Vivienne Westwood». «Это не благотворительность, – говорит Вивьен, – это лучше. Это работа». «У нас жестокие условия жизни, – говорит модель-кенийка Аюма, – уж я-то знаю. Но Вивьен удалось добиться серьезных результатов и заслужить искреннюю благодарность».

«В общем, я начала свою «Климатическую революцию» с магазина «World’s End» – вернувшись к началу. Магазин всегда был моим политическим форумом, плавильным котлом идей. Я люблю его, так что правильно, что мой проект осуществлялся там. И его интерьер хорошо отражает идею «Климатической революции», потому что долгие годы он создавался в некотором роде из переработанных вещей и, как явствует из названия, символизировал конец света. В нем продаются классические вещи, мы учли все затраты, и не нужно брать с людей лишние деньги за вещи, лежащие на складе, которые, как уже было сказано, стали классикой. Мы уже вернули деньги за разработку вещи, так что покупателям не приходится второй раз платить за замысел. Это революционная идея, экологический шик – и, в определенном смысле, выгодная покупка, – потому что когда-то на производство вещи ушло полгода, но вы теперь за это не платите, потому что вещь стала классикой».

Активизм Вивьен не сводится к заботам об окружающей среде, хотя они, пожалуй, перевешивают остальные. О том, как она работает с «Liberty», рассказала мне глава организации Шами Чакрабарти:

«Вивьен много внимания уделяет заботе о планете, но еще она заботится о правах человека. Достаточно провести с ней совсем немного времени, и ты понимаешь, что она в этом провидец. Думаю, в ней частично говорит мать и бабушка. Она думает о будущем и неспроста заботится о правах человека и переживает из-за изменения климата – она видит связь. Она считает физическую и конституционную среду одинаково важными, поскольку одна охраняет другую. За прошедшие годы ее имя чаще всего связывают с этими двумя направлениями, а не каждый смог увязать друг с другом эти два мира. Я считаю, что нам всем нужно делать это чаще, потому что так нужно для будущего. Ведь на самом деле это все ради наших детей и детей наших детей и ради того мира, который мы им оставим. Речь идет об их праве на свободы, которые определяют качество жизни, и о том, на какой планете им предстоит жить. Нужно, чтобы у них была чистая питьевая вода и всем хватало еды и чтобы планета, где они живут, была прекрасна. Но при этом кому хотелось бы жить в раю рабом? Нужно, чтобы с тропическими лесами и чистой водой наравне у них была свобода слова и справедливый суд. Мне кажется, Вивьен это понимает, как понимает и то, что это взаимосвязано, и может рассказать об этом на высоком уровне, потому что иногда нам всем действительно нужно высоко поднять голову. Кто-то ставит себе задачу подробно изучить детали определенного юридического дела или определенной международной конвенции, будь они о правах человека или об окружающей среде. Но нам нужны и такие люди, которые имеют комплексное представление о мире, провидцы, рассказчики, которые могут вдохновлять, и я бы определила Вивьен в эту категорию.

Приглашение на показ коллекции «Климатическая революция» для «Red Label» (весна/лето 2013)

Сотрудничество Вивьен с «Liberty» началось в 2005 году. К тому времени я уже два года была ее директором. Организация «Liberty», которая также известна как Национальный совет борьбы за гражданские права в рамках национальной кампании Великобритании по борьбе за права человека, занимается случаями нарушения прав человека в Великобритании. При этом Вивьен также активно участвует в делах «Reprieve» и «Amnesty International», которые занимаются подобными вопросами на международном уровне.

Кажется, это я написала Вивьен и предложила принять участие в деятельности организации и подписать петицию и просто добавила: «Если вам когда-нибудь захочется прийти в наш офис и узнать больше о нашей работе, мы будем очень вам рады». И вот она приехала сама, на велосипеде, на брюках у нее были зажимы, и мы много часов просидели вдвоем, и я отвечала на ее вопросы о правах человека. Я объяснила, что конкретно мы делаем. Мы занимаемся не громкими делами, не защитой животных, а подозреваемыми в террористических атаках, лицами, ищущими убежища, и детьми-хулиганами, получившими предписание суда за злостное нарушение общественного порядка. В этом нет ничего сексуального и модного. Вивьен необычна тем, что в ней уживаются два качества. У нее невероятно сильная тяга к знаниям, она с энтузиазмом берется за важные для нее вещи, многие из которых важны и мне. Одна черта Вивьен особенно поразила меня с первой минуты: она может задать любой вопрос и не боится показаться наивной. Но когда говоришь с ней, ощущаешь, что разговариваешь с женщиной определенного возраста и с огромным жизненным опытом. А еще, когда говоришь с ней, ты будто говоришь с жадной до знаний 16-летней девушкой или 6-летней девочкой, потому что она открытая и скромная и потому что считает, что «нет слишком простых вопросов». Она никогда ничего не боится – не боится, что ты осудишь ее, если она чего-то не знает, поскольку задает прямой вопрос. По своему опыту общения со «знаменитостями» и людьми, которые у всех на виду, скажу, что это почти уникальное качество. Вивьен напоминает мне «Тэсс из рода д’Эрбервиллей» Томаса Харди: она женщина нескольких возрастов. Иногда она маленькая девочка, а иногда пожилая женщина. Проводя время с Вивьен, иногда видишь в ней маленькую девочку, иногда – бунтовщицу-панка, молодую женщину, а иногда – бабушку, и в ней прекрасно уживаются все эти образы. И ни капли страха, что о ней не так подумают».

Вивьен с чувством заявляет: «Все люди страстно стремятся к справедливости. Зависть имеет те же корни – это чувство, что что-то несправедливо, но оно рождается, когда кто-то переоценивает собственную значимость. Шами говорит, что ее, как и других защитников прав человека, на выбор профессии вдохновила книга «Убить пересмешника». Мы с Шами знаем, что «на его месте могла бы оказаться я». Я считаю, что множество невиновных заключенных, особенно политических заключенных, содержатся в тюрьмах, например в Гуантанамо, и им просто не повезло оказаться в неподходящем месте в неподходящее время: их очень удобно использовать, чтобы сфабриковать дело».

«Думаю, нельзя отделять политические воззрения Вивьен и ее активистскую деятельность от ее творчества и моды, – продолжает Шами. – Она мать и бабушка, и мне кажется, это очень влияет на ее желание защитить планету, она намного опередила остальных, объединив конституционную среду и физический мир. Она – защитник прав человека и экологических принципов, и эти два разных мира обычно рассматривают отдельно один от другого. А у Вивьен получилось их объединить. Ее имя – само по себе торговая марка, родившаяся благодаря ее творческому таланту, и она не стесняется использовать его для других целей, которые теперь тесно взаимосвязаны.

Еще я хотела бы сказать, что Вивьен совершенно не похожа на других так называемых знаменитостей. Бывает, они требуют к себе особого внимания, они своенравные, могут слететь с катушек, насочинять неведомо что. Вивьен совершенно не такая. Она просит устраивать брифинги. Она умеет работать в команде, а этого едва ли будешь ждать от человека, который: а) так знаменит; б) так успешен; в) сам по себе личность. Она очень глубокий человек. По сути, Вивьен считает, что права человеку нужны, чтобы быть человеком и выражать себя, не важно – при помощи одежды или при помощи музыки, так что я считаю опасным недооценивать кого бы то ни было, считая, что у него не может быть мнения просто потому, что этот человек из якобы «неправильной» сферы. Напротив. И вот пример – Вивьен, добившаяся в своей области высокого положения, которое она при этом хочет использовать, чтобы внести свой вклад в решение важных спорных вопросов и заставить людей задуматься».

Джулиан Ассанж в футболке «Вивьен Вествуд/Джулиан Ассанж», 2012

Может показаться, что люди и дела, связанные с именем Вивьен, слишком разнообразны, но такой широкий спектр соратников – от Памелы Андерсон до принца Уэльского – имеет рациональное объяснение. Кроме того, нельзя не заметить связи между несколькими нашумевшими делами. Леонард Пелтиер сидит во флоридской тюрьме за преступление, которого, по признанию нескольких судебных инстанций, он не совершал и по которому не сохранилось улик. Брэдли Мэннинг, американский солдат и информатор «WikiLeaks», ныне известный под именем Челси Мэннинг, содержится в тюрьме за преступление, которое многие считают героизмом. Джулиан Ассанж живет в посольстве Эквадора. Вивьен верит в то, что политика может быть делом личным, и подрядилась помочь этим людям. «Мы познакомились на празднике в честь моего 41-летия в Норфолке, когда я находился под домашним арестом без предъявления обвинения, – рассказывает мне Ассанж. – Вивьен производила особое впечатление, и мне кажется, что своей харизмой она обязана убеждениям, страстной преданности делам справедливости и правды. Она придумала и выпустила футболку, чтобы собрать средства для «WikiLeaks», но сперва она продемонстрировала ее на показе, который проходил в Министерстве иностранных дел и по делам Содружества Великобритании, что весьма пикантно, поскольку это учреждение, – заявляет Ассанж, – не позволило мне спокойно перебраться в Эквадор, тем самым нарушив международный закон. Вивьен умеет добиться результата, потому что смотрит сквозь догмы. Она причиняет беспокойство; людей выводит из себя последовательность и серьезность, с которой она ведет свою политику. Им становится неуютно оттого, что она ко всему примешивает политику. Но политика окружает нас повсюду, и, если бы в мире не было таких несговорчивых людей, как Вивьен, мы бы никак не смогли изменить его к лучшему». Вивьен, как многие другие, верит, что доступ к информации – ключ к нормальному функционированию демократии и, бесспорно, к пониманию состояния окружающей среды, и по этой причине действия, предпринятые Мэннингом и Ассанжем, на ее взгляд, полностью оправданны. Фотографии обоих она помещала на футболках и использовала в изображениях на одежде, обычно помещая под ними жирным шрифтом слово «ПРАВДА». Она не обращает внимания на придирки, игнорирует проблемы, с которыми сталкивается, зато те люди, чьими делами она занимается, и те, кто их поддерживает, отвечают Вивьен искренней благодарностью. Вот письмо, которое написал мне из Государственного исправительного учреждения во Флориде Леонард Пелтиер:

«Мой номер 89637–132. Я индеец из племени лакота-анишнабе из Северной Дакоты. Когда меня привезли сюда, мне было 33 года, а сейчас мне уже 69! Многие годы мисс Вивьен сильно рисковала и прикладывала большие усилия, осуществляя различные проекты, чтобы помочь мне обрести свободу. Чтобы помочь мне, она привлекла своих друзей, коллег и высокопоставленных лиц. Мисс Ви предлагала некоторые творческие идеи, например рекламные кампании, она предложила нашить надпись «Леонард Пелтиер невиновен» (а я невиновен) прямо на бирки ее вещей. Я не писатель, но говорю от чистого сердца, так что, пожалуйста, поверьте мне. Я невиновный человек. Я очень благодарен таким людям, как Вивьен Вествуд, которые сопереживают другим людям, столкнувшимся с притеснениями, и принимают меры, чтобы привлечь общественное внимание к тому, что творится. Мисс Вивьен проявила большую смелость, у нее сердце великого воина. Я не раскидываюсь словами типа «смелость». Такого рода битвы никогда не проходят легко, они могут навредить дружбе, вашей жизни, карьере, даже здоровью! У моего народа есть старинная поговорка: «Достоинство человека определяется количеством его врагов». Мисс Ви – одна из храбрейших женщин, каких я знаю. Мисс Ви всегда дарила мне повод посмеяться, рассказывая истории из своей жизни и о своем опыте. Порой я так смеялся, что у меня прямо несколько дней болели бока. Смех – редкий дар в этом аду. Я всем сердцем пытаюсь найти способ показать ей, как искренне я ей благодарен. Поэтому я все это и пишу. Нужна храбрая душа, чтобы бороться за свободу. Она взяла на себя ответственность и предложила свое имя, подпись и репутацию – и это проявление храбрости. Так поступает в наши времена настоящий воин».

Благодаря делу Леонарда Пелтиера Вивьен и познакомилась с американской актрисой Памелой Андерсон. Впоследствии выяснилось, что Андерсон обожает наряды Вивьен и часто носит ее творения и что они обе ратуют за защиту окружающей среды, правда, Памела больше занимается защитой прав животных. Но после дела Пелтиера и «Климатической революции» Памела стала верной последовательницей и подругой Вивьен и Андреаса, выступив в лидирующей роли в трех их рекламных кампаниях. «Пэм на самом деле выкладывается полностью, – говорит мне Вивьен. – Она в каждом своем путешествии пользуется малейшей возможностью, чтобы поделиться своими мыслями или попытаться выполнить какую-нибудь из ее задач на местном уровне». Вот типичная для их общения легкомысленная записка, которую протянула мне через стол Вивьен во время одного из наших разговоров: «16-го я иду на шоу к Эллен [Дедженерес], – писала Памела в октябре 2013 года. – Можешь нарядить меня во все «политические» вещи, какие найдутся? Колготки, футболку, изменение климата, ассанж [так!], челси мэннинг. Во что-то дикое, странное и клевое в стиле панк-рок. Может, ты знаешь классного парикмахера, который может сделать мне большой ирокез?! Свободу Леонарду Пелтиеру! Все, что принесет результат!!! Жду любых идей. ПЭМ ххх». Это простая благодарность Вивьен за то, что она может свести воедино такие непохожие цели и задачи: попытаться соединить псевдо-Голливуд с современными политическими проблемами макрокосмического уровня, создать диалог между ними и способствовать положительному исходу. Как-то, когда дело Мэннинга в очередной раз было проиграно, и незадолго до того, как Вивьен занялась организацией последней дискуссии об «экоциде», она сказала мне: «Я никогда не расстраиваюсь из-за этого. Мы можем лишь стараться проявлять наши самые лучшие качества и делать все, на что способны. А иначе зачем просыпаться по утрам?»

Вивьен разворачивает свой плакат с надписью «Климатическая революция». Кадр из трансляции церемонии закрытия Паралимпийских игр в Лондоне, 2012

За последние годы деятельности Вивьен как активиста коронным стало ее появление на церемонии закрытия Паралимпийских игр в Лондоне в 2012 году. Хотя многие, особенно в Великобритании, и до этого признавали, что основным смыслом существования Вивьен были ее кампании (после того как на шоу Джонатана Росса она едва проронила пару слов о моде, рассказав вместо этого об изменении климата), новый образ национального достояния закрепился именно после Паралимпийских игр. Ее наряды уже были представлены на церемониях открытия и закрытия основных Олимпийских игр, а панки появились в кинокадрах снятой Дэнни Бойлом истории современной Британии, причем саму Вивьен показали в финальной части видео, посвященной британским модельерам (кроме нее там были Берберри, Виктория Бэкхем, Кристофер Кейн и Александр Маккуин). Зато Паралимпийские игры предоставили Вивьен иные возможности, ведь на стадион пригласили ее саму. «Джо Раш из «Mutant Waste Company» часто работает на фестивалях, он создает всякие вещи из металлолома. Его попросили придумать дизайн стадиона для церемонии закрытия. Помню, он сделал гигантскую муху из вертолета, а еще гигантскую рыбу, напоминающую помост, как на праздновании Покаянного дня, только из металлолома. А еще была колесница. Все проходило вечером. Джо – настоящий художник. Полагаю, люди по телевизору не могли оценить все великолепие оформления. И вот Джо попросил меня сыграть роль королевы Боудикки на этой колеснице, и сперва я отказалась и попросила: «Найдите модель». Кому я нужна в этой колеснице? Но ему хотелось, чтобы в ней сидела я, и тогда я подумала: «Что ж, если я пойду на это, как этим воспользоваться?» Как ты мог заметить, сейчас, хорошо это или плохо, я именно так и думаю, получая предложение появиться на публике. И вот мне пришла идея начать там, на Паралимпийских играх, свою климатическую революцию перед широчайшей аудиторией. Момент оказался удачным. За несколько лет до этого на Копенгагенской конференции по вопросам изменения климата прозвучали слова: «У нас есть 100 месяцев». Мы оба с принцем Чарльзом говорили об этом. Он участвовал в информационно-просветительной кампании. У нас будет 100 месяцев, чтобы остановить изменение климата. Задержать его. Другого шанса не будет. Четыре года – это половина срока, 48 месяцев, так что, начав кампанию на Паралимпийских играх, мы пропустили уже половину отведенных нам 100 месяцев. Другими словами, к следующим Паралимпийским или Олимпийским играм мы, по идее, уже должны остановить климатические изменения. Времени очень мало. Конечно, сроки меняются. Ученые говорят: «Возможно, у нас чуть больше времени, чем кажется сейчас, но об этом никому не известно». Однако большинство из них согласны с тем, что мы уже, вероятно, стоим на краю пропасти. Мне пришлось ввести всех в заблуждение, потому что мой лозунг был напечатан на изнанке платья, а я знала, что меня будут проверять. Что будут спрашивать: «На вас есть какая-нибудь фирменная символика? Нет ли обнаженных частей тела?» Я не чувствовала за собой большой вины, потому что, расскажи я им, что собираюсь сделать, долг обязал бы их на всякий случай запретить мне это». И вот заработали камеры, и уже не было возможности сдать назад, и Вивьен в образе Боудикки, королевы-воина бриттов, выехала в своей колеснице, завернутая в гигантскую накидку, украшенную призывом к борьбе: «Климатическая революция!» Вот классический образ Вивьен и классика момента – сплетенные воедино гордость, непокорность, немного озорства и эпатаж. Если Джеймс Лавлок прав настолько, насколько верит в его слова Вивьен, и Земля действительно как прогулочная лодочка, плывущая через водовороты к Ниагарскому водопаду, ясно, что Вивьен намерена как минимум не дать этому путешествию пройти спокойно.

Андреас в футболке с надписью «Спасите Арктику» на фотографии, сделанной их с Вивьен другом Энди Готтсом

В октябре 2013 года арестовали активистов Гринписа, протестовавших против добычи Россией нефти в Арктике; их обвинили сперва в пиратстве, а потом в хранении наркотиков. Вивьен попросили выступить от лица Гринписа («Высочайшая честь… Надеюсь, я сделала все как надо!») в новостях на канале «Channel 4» в беседе с представителем российского правительства. Дипломат из Кремля, которому пришлось оппонировать ее простым и эмоциональным доводам о том, что в мире два приоритета, если человечество хочет избежать вымирания: спасти тропические леса и спасти ледниковый щит, – выглядел растерянным. И хотя он привел впечатляющее количество цифр и фактов (активисты Гринписа были предупреждены о возможности обвинения в попытке террористической атаки на буровые вышки и т. д.), искренняя страстность Вивьен, как и история ее активистской деятельности, помогли ей взять верх. Когда член российского правительства заявил, что никто не протестовал против вторжения американцев в другие страны, Вивьен резонно воскликнула: «Вообще-то я протестовала».

«Это очень в мамином духе, – говорит Джо, – она обезоруживающе честна. Это идет изнутри; у нее нет никаких тайных мыслей, она просто ничего не скрывает. Такая вот Вивьен. В ней есть наивность, это детское качество, но оно, черт возьми, очаровывает и вызывает доверие! Да, это очаровательное, но несносное качество. Думаю, благодаря ему она нашла в себе удивительную силу. У нее такой образ мыслей, что она может добраться до сути вещей. С таким отношением и детской простотой можно преодолеть любые проблемы. Этому она меня и научила. Дора была такой же ребячливой, и, наверное, она всегда такой была. Если уж на то пошло, думаю, мама сейчас все больше похожа на Дору, она становится все более ребячливой. Это ей на пользу – как и ее целям. И она не становится медлительной, наоборот, она ускоряется!»

И река течет

Черты ее лица не были мягкими, она свободно контролировала его выражение. Ее темно-карие глаза светились спокойствием и уверенностью. Казалось, она сознает и принимает как должное свое положение.

Матушка Джоуд (Джон Стейнбек. Гроздья гнева)

Что является лучшим аксессуаром? Книга.

Вивьен Вествуд

В доме Вивьен в Клэпхеме, в старом городе, не звонит будильник. Обычно она просыпается рано и любит по привычке почитать в кровати. Как правило, утром она больше часа читает, пока Андреас внизу занимается йогой, заваривает чай и делает записи в дневнике. У кровати Вивьен всегда держит фляжку с горячей водой, которую пьет, пока читает, час или больше сидя в кровати. У них по лондонским стандартам большой дом, причем здание является памятником архитектуры времен королевы Анны, внутри чувствуется любовь Андреаса к украшению интерьера и к истории архитектуры (в доме сохранилось много панелей XVIII века). Вивьен же могла бы жить где угодно. Ее творчество всегда направлено вовне. Но вместе им удалось сделать свой дом удобным и мрачно-прекрасным. А еще повсюду в доме книги.

«Нам часто случается куда-нибудь ходить вечером, так что по утрам мы разговариваем о том, что надеть. У Коко Шанель всегда был человек, который следил за ее одеждой, причем все наряды были пронумерованы, то есть она говорила, например: «Хочу надеть «Шанель» номер 1». Я так не делаю. У меня есть Андреас. Не хочу тратить время на то, чтобы подбирать, что к чему подходит. Андреас одевается дольше меня, и я могла бы решать, что надеть, сама, но с Андреасом получается намного лучше. Он приносит мне что-нибудь из архива. А если он идет куда-то один, то спрашивает меня, что надеть. Хотя вообще-то я как резонатор: обычно он уже решил все сам. Но мне то и дело нужно выразить свое предпочтение – чтобы он просто решился и пошел». «Это не совсем так, – протестует Андреас, – хотя я правда помогаю Вивьен, потому что у нее хорошие идеи с утра, а у меня нет. Так что мы просто обсуждаем, что надеть. У нее вообще нет одежды; это смешно. Она же Вивьен Вествуд. И у нее ничего нет». «Вообще-то, – поправляет Вивьен, – у меня слишком много одежды. Я не хочу ничего хранить. Я одалживаю вещи из коллекций для прессы».

Сейчас поздним утром Вивьен и Андреас вместе ездят в главный офис Вивьен Вествуд в Баттерси на велосипедах. На дорогу уходит минут пятнадцать. Все знают, что, если ты работаешь в сфере моды, время от времени тебе придется задерживаться до позднего вечера, так что рано утром на Элксо-стрит мало кого увидишь. Часто на месте Синтия Кинг. Она трудится над сайтом и последними экологическими кампаниями. Уходит она раньше некоторых сотрудников из сферы моды. Вивьен почти всех в здании знает по имени, хотя запомнить всех практикантов со всего мира, которые приезжают на несколько месяцев, потом уезжают, не так-то просто. С теми, у кого смена в приемной (обычно у итальянца или немца, чтобы охватить все представленные языки), она здоровается, а затем поднимается на лифте в свою студию в пентхаусе. Британцы обращаются к ней «Вивьен». Некоторые из иностранных практикантов называют ее «мадам».

В здании, где находится «Vivienne Westwood», три основных этажа и студия в пентхаусе с панорамными окнами, в которой работают Вивьен, Андреас и их помощница Тайзер Бейли. Большую часть крыши здания занимает городской сад, разбитый садовником Энди, который по совместительству работает моделью Вивьен. Летом там время от времени проходят различные встречи, а еще Вивьен выращивает в саду фрукты и овощи, а Джеки Онассис, собака Доры, там писает.

Вивьен стремительно проходит мимо приемной. Всем известно, что она нечасто отвечает на приветствие, отчего создается впечатление, будто она вечно поглощена своими мыслями, но ее коллеги привыкли. На цокольном этаже находится офис интернет-магазина, склад товаров и хранилище ювелирных украшений. Вивьен там показывается редко. Правда, время от времени она тщательно просматривает одежду в неотапливаемом архиве, где можно найти почти все экземпляры начиная с коллекции «Харрис-твид», а также первые вещи из «World’s End» в бытность его «Let It Rock» – «не ради воспоминаний – терпеть этого не могу, – а для рабочих целей». Архив стоит многие миллионы фунтов, но в то же время он представляет собой дизайнерский ресурс компании. Экземпляры из него достают на время для выставок и фотосессий. Вот недавно Кара Делевинь снималась в одежде из «Мини-крини» для журнала «i-D», а Джулия Робертс одалживала очередное платье из прошлой коллекции «Gold Label», когда ходила на вручение премии «Золотой глобус». Но еще архив – ресурс для Вивьен, Мюррея, Марка и Бригитт. Классические вещи перерабатываются для коллекций марок «Англомания» и «Red Label», а архив «Gold Label» служит источником вдохновения для свадебной коллекции и обычно пользуется популярностью у кинозвезд, которые хотят появиться на какой-нибудь церемонии в чем-то особенном. За холодный архив отвечает Рафаэль Гомес, хотя лучше всего его знает Мюррей: он любовно притрагивается к каждой вещи, ведь он участвовал в создании почти всех, начиная с «языческих» коллекций. А рядом с архивом располагается выкрашенная баритовыми белилами фотостудия с задником и готовыми к работе вспышками для съемки «образов» или отдельных вещей, например для интернет-магазина. Довольно много снимает Бен Вествуд.

Первый этаж здания на Элксо-стрит занимает швейный цех. Швеи и закройщики работают в ярко освещенных студиях, в некоторых из которых есть окна, вокруг них – рулоны роскошных тканей и специально отведенные места для работы со строгими платьями и свадебными нарядами. Вивьен снует рядом, обычно опустив голову: в руке у нее кусочек ткани, а в голове – мысли о том, не отправить ли его Алексу в графический отдел или Синтии в офис «Климатической революции». Хотя вообще-то на первом этаже шьются платья для модниц, желающих блистать на своей свадьбе в платье от Вивьен Вествуд или отправиться на вручение премии Американской киноакадемии в одном из ее нарядов. «Здесь работают люди гигантского таланта, они очень большие мастера своего дела, – говорит Вивьен, – настоящие художники – и Алекс Кренн тоже гений, и Бригитт, и те, кто закупает ткани, и кто делает украшения и обувь. Нам повезло: за эти годы мы наняли множество замечательных людей».

Портнихи на Элксо-стрит, 2014. «Gold Label», свадебные платья, «Red Carpet»

Говорят, понять, успешна ли компания, можно по состоянию ее столовой. Поскольку «Vivienne Westwood» – дом мод, на кухне не найти много еды, зато она выглядит безупречно, наполнена голосами и уставлена, как и большинство коридоров, множеством мусорных корзин. На первом этаже здания работают бухгалтеры и сотрудники кадрового отдела, а еще Бен Вествуд: он администратор интернет-сайта «World’s End». У Вивьен нет постоянного расписания, и сегодня она идет в офис «Климатической революции», потому что ей так хочется, она собирается проверить, каковы результаты ее призыва организовать конференцию об экоциде, и написать заметку в своем блоге. «Думаю, надо рассказать, чем я в основном занимаюсь. Я занимаюсь проектом «Климатическая революция», это делаем мы с Синтией. Придумываем идеи и занимаемся всей концепцией. А Джо, конечно, наш гений компьютерной графики, он управляет сайтом, а еще активно участвует в разработке контента».

На втором этаже Элксо-стрит народу побольше, здесь много цвета, кипит творчество. Может, тут нет швейных машин, зато стоят раскройные столы и уменьшенные вдвое манекены, на которых всегда моделирует Вивьен и работает команда, возглавляющая «Red Label», «Англоманию» и «MAN». Кроме того, здесь занимаются различными специальными проектами: сегодня, например, платьями для новогоднего концерта в Венской опере и строгими униформами для авиакомпании «Virgin Airways», над которыми работают Вивьен, Андреас и Гейл. Этот этаж – королевство Марка Спая. Здесь сидит и Алекс Кренн: он придумывает графические изображения и рисунки, а также узоры для тканей и изделий Вивьен Вествуд – галстуков, шарфов, сумок. На третьем этаже, в угловых кабинетах с большими окнами работают Карло и Кристофер ди Пьетро, а между ними – кабинеты маркетологов и сотрудников, отвечающих за медиасреду: они сидят уставившись в мониторы, будто следят за изменениями на бирже. Но и здесь не обходится без дизайна. В этом кабинете занимаются продажей прав на производство обуви, сумок, ремней и аксессуаров, непременно присутствующих в коллекциях «Vivienne Westwood» украшений. Все это обновляется каждый сезон, а знаменитый логотип с державой, украшающий также и духи от «Vivienne Westwood», постоянно дорабатывается. Вивьен то и дело заходит сюда, все так же опустив голову и занимаясь то одними, то другими делами, намеченными на день и важными для компании. Она не тратит времени на болтовню, возложив обязанность произносить громкие речи по случаю чьего-то ухода на пенсию или дня рождения на красноречивых итальянцев и Андреаса.

Стеклянный пентхаус на Элксо-стрит – оазис спокойствия, возвышающийся над этажами, где слышится жужжание швейных машинок и раскатистый смех итальянцев. Андреас работает за старым армейским столом Макларена, который был куплен еще для квартиры у «Овала» и уже долгое время используется для нужд бизнеса, вокруг стоят книги по искусству и лежат образцы тканей. Напротив находится кабинет Тайзер, откуда беспрестанно доносятся телефонные звонки. «Я до сих пор испытываю некое благоговение перед ними, – признается Тайзер. – Трепет, потому что эти два необычайно талантливых человека – супружеская пара и они работают вместе. Меня приводит в восторг, что они обожают друг друга и мне предоставлена исключительная возможность почувствовать тонкую связь между ними. Ее нельзя не ощутить. И встречается такое далеко не часто». Отлично видно, как Тайзер любит обоих своих «начальников», и любит давно. Она познакомилась с Вивьен, будучи семнадцатилетней девушкой: ее наняли на работу постоянной моделью в студии в Кэмдене; в те дни у Вивьен работало только девять человек. «Я умела ходить в туфлях-лодочках на платформе, поэтому задержалась на этой работе, – как обычно, с излишней скромностью замечает Тайзер. – Хотя я немного побыла знаменитой». (Они со Сьюзи Бик как-то ходили по подиуму с обнаженной грудью, вызвав среди газетчиков очередной переполох, связанный с именем дома «Vivienne Westwood».) Правда, друзьями Тайзер и Вивьен стали много позже. Когда Тайзер забеременела, ей одной пришлось растить ребенка и она осталась без работы. Как-то Вивьен увидела ее в старой одежде и драных туфлях и повела в магазин на Дэвис-стрит, чтобы принарядить. «Я вышла из магазина с сумками, полными красивых вещей, но еще ценнее для меня было то, что мне согрели душу. Я ни за что на свете не забуду щедрость Вивьен – она так много для меня значила». Каждый день, рассказывает мне Тайзер, Вивьен первым делом старается заняться собственными делами, а не делами бизнеса или торговой марки. Сперва она связывается с Леонардом Пелтиером и Брэдли Мэннингом, а также усердно трудится над своими кампаниями. Она не может посещать Пелтиера и Мэннинга в тюрьме так же часто, как Луи Макмануса (самыми трепетными его воспоминаниями о тюремной жизни в Уормвуд-скрабс были частые посещения Дамы Вивьен Вествуд в наряде от-кутюр). Потом она занимается делами, связанными с «Климатической революцией», «Cool Earth», «Liberty», «Reprieve» и прочими. Кроме того, Вивьен быстро отвечает на особые просьбы и приглашения поучаствовать в различных мероприятиях для прессы, связанных с ее кампаниями: например, сегодня проводится пресс-конференция, посвященная ее кампании за признание экоцида (сознательных действий, способных вызвать экологическую катастрофу) международным преступлением. Остальную часть дня Вивьен решает миллион вопросов по дизайну. Она занимается коллекциями, которые находятся на разном этапе создания – начиная от выкроек до выбора тканей, кроя и подгонки. Готовые решения и образцы, как правило, Вивьен приносят прямо в студию. Иногда кажется, что это ателье Коко Шанель. Но в основном ощущение такое, будто ты оказался в штаб-квартире радикального студенческого журнала.

Так все это и работает. Вивьен может прямо в студии пообедать салатом, а потом нарисовать что-нибудь – какую-нибудь деталь, линию, закорючку. Они с Андреасом собирают рисунки и фотографии и приклеивают на окно в пентхаусе: корсеты эдвардианской эпохи, какой-нибудь текст из средневекового манускрипта, фото Брижит Бардо. Рядом с Вивьен стоит полуразмерный манекен. Она драпирует ситец, отрезает его и подкалывает булавками, и формы рождаются, как у скульптора, в трех измерениях. То и дело приносят и уносят образцы тканей – одни размером с открытку, другие отрезаны прямо от рулона. Эти отбирают, а от тех отказываются, чтобы после ситцевого образца создать полноразмерную модель. Эти образцы из ситца делаются в присутствии Андреаса или Вивьен, Ирис, Бригитт, Марка или Мюррея, затем лекальщики выполняют придуманную модель в двух измерениях. Коллекции обычно представляют собой сочетание вещей классического кроя, например костюмы, пиджаки, брюки, юбки и вещи с историческим ореолом, а также вещи экспериментального кроя, базирующегося на основных геометрических фигурах, но после кроя дающих новые результаты; коллекция – это результат долгого и продолжительного процесса принятия решения и маленьких шагов, которые постепенно складываются в одно направление и тему, рождая модель, которую в итоге Вивьен и Андреас будут корректировать, оценивать и критиковать.

«Сейчас у меня много амбиций по части моды, – говорит мне Вивьен. – «World’s End»: я люблю этот магазин и его концепцию и хочу снова его раскрутить. Мне нравится перерабатывать классику и нравятся прямые продажи – обратно к истокам. Я люблю использовать излишки ткани и не выкидывать их – ведь это очень важно. В «World’s End» я даже продаю вуаль и вещи из коллекций «Gold Label», которые не пользовались особой популярностью в других местах, или исполняю их в менее роскошных тканях. Мне хочется, чтобы «World’s End» стал не просто местом паломничества модников. Мне хочется, чтобы люди приводили туда своих мам и покупали им что-то исключительно шикарное и уникальное. Такой у меня сейчас план!»

В студию Вивьен звонит фрейлина герцогини Корнуолльской, которая собирается надеть творение Вивьен Вествуд на гала-вечер, а еще через Бригитт с Вивьен связывается стилист Джулии Робертс, чтобы спросить, нельзя ли исполнить платье из «Red Carpet» в ее любимом цвете морской волны для церемонии вручения «Оскара». Сейчас напряженное время года. На примерку платья для открытия новой коллекции «Red Label» приезжает Лили Коул. Особые примерки обычно проходят на Кондит-стрит. Друзья Вивьен, которые носят созданные специально для них вещи, иногда приезжают на Элксо-стрит: например, Трейси Эмин или, как сегодня, оперная певица Джойс ДиДонато.

Вивьен и Александра под дождем в Клэпхеме, 2000

«Я познакомилась с Вивьен, когда снимала документальный фильм, – приехав в студию, рассказывает мне Джойс. – С ней я провела один из самых вдохновляющих часов в моей жизни, крайне интересных! Никогда не забуду, как после интервью, когда камеры были выключены, она взяла в руки ножницы, чтобы показать мне, как ей в голову пришла модель корсета, который должен был составить основу моего платья. Я наблюдала, как настоящий художник возвращается в свою стихию, и ощущала магию происходящего». Вивьен часто предлагает друзьям или тем женщинам, которыми восхищается, создать для них платье. Я видел, как она предлагала это на одном литературном мероприятии поэту-лауреату Кэрол Энн Даффи и экономисту-радикалу Норине Херц после ее лекции в Королевском научном обществе: они подружились, и Вивьен даже сшила ей свадебное платье, когда она выходила замуж за руководителя BBC Дэнни Коэна. Иногда Вивьен, превращая политические интересы в личные, возвращается к истокам и шьет одежду для подруг.

Порой день заканчивается тогда, когда в студии гаснет свет. Несколько недель перед представлением новой коллекции Вивьен и Андреас зачастую работают допоздна, но в остальные месяцы они могут уйти и в 6 вечера – если Тайзер достала для них билеты на балет и вложила в ежедневник или если они идут на какое-нибудь торжественное мероприятие или премьеру. Раз в неделю Вивьен занимается йогой, «лучший совет, который я могу дать любому человеку: занимайтесь йогой!». Настоящая роскошь для Вивьен – это провести вечер дома с книгой.

«Вивьен дома готовит, – рассказывает мне Андреас, – а еще у нас работает Элия из Чили – она убирает дом и стряпает пару раз в неделю, и это совсем другое дело, потому что мы приходим домой и садимся за стол и разговариваем, а не проводим лишний час на кухне. Я люблю готовить, но Вивьен готовит лучше. Но вот что меня всегда раздражает – никогда не получается, чтобы все было готово одновременно. У нее не получается согласовать свои действия».

«Ты несправедлив, – вступает в разговор Вивьен, – это потому что я всегда тороплюсь».

«Вивьен до сих пор больше всего на свете нравится создавать вещи, – говорит Андреас, – но сейчас у нее есть и другие заботы. Она всегда очень ответственно относилась к окружающей среде, но в последние годы наш творческий союз дает ей возможность активно участвовать в политической борьбе за экологию. Вот что в конечном итоге мы даем друг другу».

Вивьен не смотрит телевизор. У Андреаса есть маленький телевизор наверху, по нему он смотрит новости.

«Мы очень редко бываем в кино, – сетует Андреас. – Зато часто ходим на концерты, на балет и в театр».

«Театр очень много значит для нас», – говорит Вивьен.

«Наша любовь, – продолжает Андреас, – сейчас иная. Она противоположна той любви, которая была вначале, но в хорошем смысле: вначале я держался за нее как за наставника, дающего идеи и силы, а сейчас, надеюсь, она держится за меня. Если она о чем-то меня и спрашивает, то задает глубокий вопрос, на который я должен ответить так же глубоко. А потом нужно остановиться и внимательно выслушать Вивьен. Такая у нее манера. Она всегда была такой. Она умеет слушать, как никто другой».

Сегодня Вивьен устраивает небольшую вечеринку для коллег и друзей – сбор своих бойцов. Предполагаю, она собирается выслушать отчет о представлении коллекции «Red Label» на Лондонской неделе моды или устроить ужин, поторопив нас всех в работе над следующей парижской коллекцией. Команда, работающая над «Gold Label», уже регулярно засиживается на работе до полуночи, сменяясь только чтобы приготовить поесть. Сегодня вечером все принесут разные закуски – в Доме мод Вивьен Вествуд до сих пор многое проходит под лозунгом «сделай сам». Но Вивьен организовала кое-что необычное: показ в баре «Дудл» на Элксо-стрит экранизации стейнбековских «Гроздьев гнева». Большая часть сотрудников уже там. Алекс и Георг, Бенедикт и Рафаэль. Синтия Кинг, бывшая миссис Гордон Суайр, представляет «Климатическую революцию». Там же сидят Линда Уотсон, которая пишет о моде для «Vogue», Бен Вествуд и Томока, Сара Стокбридж и ее новый муж, только что вернувшиеся из свадебного путешествия. Еще пришел Луи, который живет в Серли-Корт. Друзья. Члены семьи. Команда.

Вивьен в турне «Нужно поговорить о гидроразрыве пласта», июнь 2014

«Вообще-то это все ради книг, – встает и объявляет Вивьен, посылая мне чуть заметную улыбку. – Вот что я хотела сказать. Нам многое предстоит сделать, и работа идет. Но мне кажется, нам нужно больше читать. И не первое попавшееся. В книге «Гроздья гнева» очень хорошо рассказывается о монополиях и о том, как они устроены. Хотя мне она напоминает скорее «Разрушенную республику» Арундати Рой, рассказывающую о разрухе, к которой привели монополии и поддержка их политической верхушкой Индии. Ничего не поменялось. Наши правители до сих пор нас притесняют. Мир по-прежнему строится на дешевой рабочей силе и частном владении его богатствами. «Даст бог, придет то время, когда добрые люди не все будут бедняками. Даст бог, придет то время, когда ребятам будет что есть», – говорит Стейнбек. «Гроздья гнева» – одна из моих любимых книг. Вообще-то фильм я ни разу не смотрела. Он наверняка не так хорош, как книга. Фильмы никогда не бывают так же хороши. В них слишком многое поясняется, и у вас перестает работать воображение: та же разница, что между картиной и фотографией. Я считаю, прожить книгу можно, только прочитав ее. Я прожила столько жизней. Они были замечательными. И сейчас они такие. Но большинство своих жизней я прожила, читая книги. Эти жизни богаче, чем моя собственная. Если ты не читаешь, то живешь лишь однажды. А если читаешь, то можешь прожить сотни жизней. И больше. Так вот. Начинаем». И садится на свое место.

Тухнет свет, и на экране появляется потрескивающая картинка цвета сепии. Вот свалка. Вот проповедник. Бывший заключенный Генри Фонда всю дорогу спасает свою семью – а заодно и себя, – путешествуя по американскому Западу. В поисках утопии, которой не существует. Фильм в некотором роде сентиментальный и, конечно, старомодный, немного театральный. Но до сих пор тебя потрясает, когда видишь на пленке Америку времен Великой депрессии, другую Америку – несбывшуюся мечту. Вивьен сидит рядом со мной, она сосредоточенна и серьезна. Она даже не смеется над комедийным персонажем дедушки. Правда, она знает, что он умрет. Ее не передергивает от сцен насилия. А ведь сцена смерти проповедника Кейси – того, кто утратил веру в Бога, – невероятно реалистична. А потом Фонде приходит время уехать от матери. Матушка Джоуд думает, что никогда его больше не увидит, а он говорит ей, осторожно и обреченно, что она встретит его в каждом рассерженном мужчине, в каждом борце за справедливость, в каждом поднятом кулаке. Вивьен, женщина, сказавшая мне, что после жизни с Маклареном она научилась больше не плакать, моргает и пристально смотрит на экран.

«У женщины другая доля, – объясняет в заключительных кадрах матушка Джоуд. – Мужчина живет какими-то скачками, – говорит она, – рождается ребенок, кто-то умирает, и это скачок, он покупает ферму, теряет ферму – и это скачок. Но женщины другие. Они продолжают идти несмотря ни на что. Женщина… Жизнь для нее – как единый поток, как течение с небольшими водоворотами и маленькими водопадами, но река продолжает течь. Так женщина видит мир».

«Непрерывная цепь моей жизни состоит из того, о чем я думаю, и того, что я читаю, – тем же вечером, уже в поздний час, говорит мне Вивьен, – и я сужу о себе только по тому, что я узнала нового, какая новая идея у меня появилась. От этого я счастлива. Cogito, ergo sum. Мыслю – значит существую. Так можно, в общем-то, меня «резюмировать». В этом моя личность. И это все, что я знаю, это единственный способ мне познать себя. Мне не интересно «я» как таковое, я не считаю себя уникальной. Я смотрю со стороны. И точно знаю, что, проявляя интерес к своему «я», можно достичь просветленности, но это не для меня. Просто я так не могу. Мне не нужно что-то для себя. Я не материалист. Счастливой меня делают идеи – и, пожалуй, создание вещей, создание красоты из идей. Но идеи имеют более важное значение, и, конечно, идеи огромны: это вершина гуманизма. Я много думаю о своей семье. О друзьях. А еще я хочу сказать – и таким образом попросить прощения у тех, кого люблю, – что я знаю: у меня и правда трудный характер. Со мной нелегко, я необычный человек, и у меня необычная жизнь. У меня нет времени на встречи с друзьями или, допустим, чтобы пойти сварить джем или сделать еще что-нибудь простое и понятное, то, что делают бабушки. А иногда я мечтаю об этом. Мне кажется, дело в том, что я всегда думаю: «Я попробую решить эту задачу». Наверно, скорее в этом, чем в чем-то другом, и кроется объяснение. Но в то же время инстинкт сделал меня такой, какая я есть. Я создаю вокруг себя разные ситуации.

Лучшее руководство для жизни, Иэн? «Приключения Пиноккио». Это философия жизни. Образ жизни. Он такой шалопай. Такой неуправляемый. Но у него золотое сердце. И оно-то, конечно, его спасает. Сегодня утром Андреас ушел на работу раньше меня и сказал: «У меня плохое настроение». Я спросила почему, а он ответил: «Просто слишком много дел». А я сказала: «Да, зараз можно сделать только одно дело. Но не забудь, что попутно нам удается справляться и с другими делами, шаг за шагом. Мы все сможем».

Хронология

1941 8 апреля в Глоссопе, графство Дерби, в семье Доры и Гордона Суайр родилась дочь Вивьен Изабель Суайр.

1944 Родилась Ольга Суайр, сестра Вивьен.

1946 Родился Гордон Суайр, брат Вивьен.

1946–1952 Вивьен училась в Холлингвортской школе, а затем в Тинтуислской начальной школе в Дербишире.

1952 Вивьен сдала вступительный экзамен в Глоссопскую среднюю школу.

1957 Семья Суайр переезжает в Харроу, на северо-запад Лондона. Вивьен учится в Школе искусств Харроу.

1962 Вивьен вышла замуж за Дерека Вествуда.

1963 Родился Бенджамин Артур Вествуд.

1965 Брак Вивьен и Дерека Вествуда распался. Вивьен знакомится с другом своего брата Гордона Малкольмом Эдвардсом (Маклареном).

1967 Родился Джозеф Фердинанд Корр, сын Вивьен и Малкольма.

1968 Вивьен переезжает жить на стоянку для домов-фургонов в Престатине.

1969 Вивьен переезжает жить на Серли-Корт, 10.

1971 Вивьен с Маклареном открывают первый магазин на Кингз-Роуд, 430, «Let It Rock».

1972 Магазин переделывают и переименовывают в «Too Fast to Live, Too Young to Die».

1973 Вивьен с Маклареном посещают Нью-Йорк.

1974 Магазин на Кингз-Роуд, 430, переименовывают в «SEX». Вивьен придумывает наряды для «New York Dolls».

1975 Макларен находит «The Sex Pistols». Вивьен предъявляют обвинение в «выставлении на публичное обозрение непристойных изображений».

1976 Магазин переименовывают в «Seditionaries».

1977 Гэри Несс просит разрешения Вивьен написать ее портрет. Выходит сингл песни «God Save the Queen» («Боже, храни королеву»). Вивьен арестовывают.

1979 Название магазина меняют на «World‘s End».

Март 1981 Коллекция «Пираты» («Pirates») (осень/зима 1981).

Октябрь 1981 Коллекция «Дикари» («Savage») (весна/лето 1982).

1981 Макларен и Вивьен расстались. Их деловое сотрудничество продолжается.

Март 1982 Коллекция «Ностальгия по грязи» («Девушки из Буффало») («Nostalgia of Mud» – «Buffaloes», осень/зима 1982).

Октябрь 1982 Коллекция «Панкутюр» («Punkature», весна/лето 1983). Вивьен открывает второй магазин «Nostalgia of Mud».

1982 Вивьен знакомится с Карло Д’Амарио.

Март 1983 Коллекция «Ведьмы» («Witches», осень/зима 1983).

Октябрь 1983 Коллекция «Гипноз» («Hypnos», весна/лето 1984). Сотрудничеству Вествуд – Макларен приходит конец. Вивьен переезжает в Италию.

1983 Вивьен предлагают вступить в «Пятерку лучших» (западных модельеров) вместе с Кельвином Кляйном, Клодом Монтана, Джанфранко Ферре и Ханае Мори в Токио.

Март 1984 Коллекция «Клинт Иствуд» («Clint Eastwood», осень/зима 1984).

1984 Официально заканчивается сотрудничество с Маклареном. Заключается соглашение с Джорджо Армани.

Октябрь 1985 Коллекция «Мини-крини» («Mini Сrini», весна/лето 1986).

1985 Умер Гордон Суайр, отец Вивьен.

1986 Генеральным директором «Vivienne Westwood» назначают Карло Д’Амарио. Вивьен снова постоянно живет в Лондоне и заново открывает «World’s End».

Март 1987 Коллекция «Харрис-твид» («Harris Tweed», осень/зима 1987).

Октябрь 1987 Коллекция «Языческая I» («Pagan I», весна/лето 1988) из серии «Британия должна стать языческой».

Март 1988 Коллекция «Машина времени» («Time Machine», осень/зима 1988).

Октябрь 1988 Коллекция «Цивилизада» («Civilizade», весна/лето 1989).

Март 1989 Коллекция «Путешествие на Киферу» («Voyage to Cythera», осень/зима 1989).

Октябрь 1989 Коллекция «Языческая V» («Pagan V», весна/лето 1990).

1989 Вивьен знакомится с Андреасом Кронталером во время преподавания в Венской академии искусств.

Март 1990 Коллекция «Портрет» («Portrait», осень/зима 1990).

Октябрь 1990 Коллекция «Разрезай, рассекай и тяни» («Cut, Slash and Pull», весна/лето 1991).

1990 Британский совет моды присудил Вивьен звание «Модельер года». Первый показ полностью мужской коллекции на выставке «Питти Уомо» во Флоренции.

Март 1991 Коллекция «Наряжаться» («Dressing Up», осень/зима 1991).

Октябрь 1991 Коллекция «Салон» («Salon», весна/лето 1992).

1991 Британский совет моды во второй раз присудил Вивьен звание «Модельера года».

Март 1992 Коллекция «Всегда в прямом эфире» («Always On Camera», осень/зима 1992).

Октябрь 1992 Коллекция «Гранд-отель» («Grand Hotel», весна/лето 1993).

1992 Вивьен получила звание Почетного старшего члена Королевского колледжа искусств. Вивьен Вествуд наградили орденом Британской империи. Она начинает шить свадебные платья для линии весенней/летней одежды.

Март 1993 Коллекция «Англомания» («Anglomania», осень/зима 1993).

Октябрь 1993 Коллекция «Завсегдатаи кафе» («Caf? Society», весна/лето 1994).

1993 Вивьен выходит замуж за Андреаса Кронталера. Вивьен придумывает свою шотландку – «Вествуд Макандреас». «Lochcarron of Scotland» официально признала новый тартан, хотя обычно эта процедура занимает 200 лет. Запускается линия «Red Label».

Март 1994 Коллекция «О свободе» («On Liberty», осень/зима 1994).

Октябрь 1994 Коллекция «Эротические зоны» («Erotic Zones», весна/лето 1995).

1994 Вивьен Вествуд получает награду Института современного искусства за выдающийся вклад в современную культуру.

Март 1995 Коллекция «Да здравствует кокотка» («Vive la Cocotte», осень/зима 1995).

Октябрь 1995 Коллекция «Женщины» («Les Femmes», весна/лето 1996).

1995 Компания «Vivienne Westwood» переезжает на Элксо-стрит в Баттерси.

Март 1996 Коллекция «Буря в стакане воды» («Storm in a Teacup», осень/зима 1996).

Октябрь 1996 Коллекция «Да здравствуют пустячки» («Vive la Bagatelle», весна/лето 1997).

1996 Запущена линия «Vivienne Westwood MAN».

Март 1997 Коллекция «Пять веков назад» («Five Centuries Ago», осень/зима 1997).

Октябрь 1997 Коллекция «Привязанные к мачте» («Tied to the Mast», весна/лето 1998).

Март 1998 Коллекция «Одеты по масштабу» («Dressed to Scale», осень/зима 1998).

Октябрь 1998 Коллекция «Елена Прекрасная» («La Belle H?l?ne», весна/лето 1999).

1998 «Vivienne Westwood Limited» наградили королевской медалью «За вклад в развитие экспорта». Запущена линия «Англомания».

Март 1999 Коллекция «Выставочный зал» («Showroom», осень/зима 1999).

Октябрь 1999 Коллекция «Летняя пора» («Summertime», весна/лето 2000).

1999 Открылся первый магазин в Америке – на Грин-стрит в Нью-Йорке.

Март 2000 Коллекция «Зима» («Winter», осень/зима 2000).

Октябрь 2000 Коллекция «Геологоразведка» («Exploration», весна/лето 2001).

Март 2001 Коллекция «Дикая красота» («Wild Beauty», осень/зима 2001).

Октябрь 2001 Коллекция «Нимфы» («Nymphs», весна/лето 2001).

2001 Сотрудничество с маркой «Веджвуд» («Wedgwood»).

Март 2002 Коллекция «Англофилия» («Anglophilia», осень/зима 2002).

Октябрь 2002 Коллекция «Уличный театр» («Street Theatre», весна/лето 2003).

Март 2003 Коллекция «Неопределенный размер» («Le Flou Taille», осень/зима 2003).

Октябрь 2003 Коллекция «Голубое небо» («Blue Sky», весна/лето 2004).

Март 2004 Коллекция «Выставка» («Exhibition», осень/зима 2004).

Октябрь 2004 Коллекция «Ультраженственность» («Ultra Femininity», весна/лето 2005).

2004 В Музее Виктории и Альберта проходит выставка-ретроспектива работ Вивьен Вествуд в честь 30-летия в индустрии моды – крупнейшая в истории прижизненная выставка британского модельера. В Гамбурге бывший президент Михаил Горбачев вручает Вивьен Вествуд Всемирную женскую премию.

Март 2005 Коллекция «Пропаганда» («Propaganda», осень/зима 2005).

Октябрь 2005 Коллекция «Активное сопротивление» («Active Resistance», весна/лето 2006).

Март 2006 Коллекция «Невиновен» («Innocent», осень/зима 2006).

Октябрь 2006 Коллекция «Я стою дорого» («I am expensiv», весна/лето 2007).

2006 Вивьен стала Дамой Британской империи, попав в Список новогодних королевских награждений.

Март 2007 Коллекция «Проснись, пещерная девушка» («Wake up, Cave Girl», осень/зима 2007).

Октябрь 2007 Коллекция «56» (весна/лето 2008).

2007 Вивьен Вествуд получила в Лондоне премию «British Fashion Awords» за выдающиеся достижения в моде.

Март 2008 Коллекция «Точка хаоса» («Chaos Point», осень/зима 2008).

Октябрь 2008 Коллекция «Сделай сам» («Do It Yourself», весна/лето 2009).

2008 Вивьен Вествуд получает знак отличия от Королевского колледжа искусств за заслуги перед модой. Умерла мать Вивьен Дора Суйар, урожденная Болл.

Март 2009 Коллекция «+5» (осень/зима 2009).

Октябрь 2009 Коллекция «Займись делом» («Geta Life», весна/лето 2010).

Март 2010 Коллекция «Прекрасный принц» («Prince Charming», осень/зима 2010).

Октябрь 2010 Коллекция «Гея Единственная» («Gaia The Only One», весна/лето 2011).

2010 Сотрудничество с Центром международной торговли (ООН) для создания Этической инициативы моды в Кении по производству сумок. В ноябре 2010 года Вивьен Вествуд получает особую благодарность от принца Филипа на церемонии вручения Дизайнерской премии принца Филипа. Умер Малкольм Макларен.

Март 2011 Коллекция «Женщинa мира» («World Wide Woman», осень/зима 2011).

Октябрь 2011 Коллекция «Война и мир» («Warand Peace», весна/лето 2012).

2011 Сотрудничество с организацией «Comic Relief» для производства футболок для «Дня красноноса», в который обращаются к общественности с просьбой о пожертвованиях в Фонд исследования синдрома внезапной детской смерти, а жертвователям раздаются пластиковые красные носы.

«Vivienne Westwood» объединяет усилия с «Marie Claire International» по созданию приложения о тропическом лесе, которое будет напечатано более чем в 27 изданиях «Marie Claire» по всему миру.

Кроме того, «Vivienne Westwood» совместно с маркой «People Tree» выпускает футболки, средства от продажи которых отправляют местному населению тропических лесов.

Вивьен Вествуд становится покровителем «Reprieve» – благотворительной организации, занимающейся защитой прав человека. Она начинает кампанию помощи благотворительной организации «Cool Earth», занимающейся защитой окружающей среды.

Март 2012 Коллекция «Лондон» («London») (осень/зима 2012).

Октябрь 2012 Коллекция «Климатическая революция» («Climate Revolution», весна/лето 2013).

2012 На церемонии закрытия Паралимпийских игр в Лондоне Вивьен Вествуд разворачивает транспарант с надписью «Климатическая революция», заявляя о своей экологической политике. Она жертвует 1 миллион фунтов организации «Cool Earth» на спасение тропического леса.

Март 2013 Коллекция «Спасите Арктику» («Save the Arctic», осень/зима 2013).

Октябрь 2013 Коллекция «Все связано» («Everything is Connected», весна/лето 2014).

2013 «Vivienne Westwood» сотрудничает с Английским национальным балетом с целью создания для них нового образа.

Вивьен разрабатывает и запускает официальный логотип кампании «Спасите Арктику», направленной на прекращение бурения и рыбного промысла в этом регионе.

В нью-йоркском Метрополитен-музее открывается ежегодная выставка «Хаос кутюру», на которой представлено более 20 моделей Вивьен Вествуд, начиная с 1970-х до настоящего времени. Выставка посвящена влиянию панка на историю моды.

В «Vivienne Westwood» в рамках десятилетнего сотрудничества создают новый образ для стюардесс авиакомпании «Virgin Atlantic».

Март 2014 Коллекция «Спасите дождевой лес» («Save the Rainforest», осень/зима 2014).

2014 Вивьен публикует свою авторизованную биографию, написанную в соавторстве с Иэном Келли.

Благодарности

Эта книга родилась после многих часов, которые мы с Вивьен за последние годы провели вместе, после наших разговоров, которые в основном записывались на пленку, после общения с ее семьей, друзьями и коллегами. Так, в первую очередь стоит поблагодарить всех их, а в частности главных мужчин в жизни Вивьен: Андреаса, Бена, Джо и ее брата Гордона – за то, что потратили свое время, терпение, поделились теплыми воспоминаниями и выдержали литературное вмешательство в их жизнь.

Кроме того, некоторые куски книги основаны на рукописи, частично напечатанной, частично написанной от руки, которую Вивьен начала вместе с Гэри Нессом и время от времени кое-что туда добавляла; она находится вместе с другими бумагами Вивьен в Клэпхеме и на Элксо-стрит.

Книга не была бы написана, если бы меня не вдохновили Кристофер ди Пьетро, Карло Д’Амарио и Эван Малкэхи, я также благодарен Маттео Гуарначча за работу и проведенные изыскания. Все они поверили в меня, а также продемонстрировали любовь к Вивьен, которую, надеюсь, можно почувствовать в этой книге.

Свести вместе друзей и членов семьи и всех тех людей по всему миру, с которыми соприкасалась Вивьен, было бы просто невозможно без помощи и искренней поддержки личной помощницы Вивьен и Андреаса Тайзер Бейли, за что мы с Вивьен неизмеримо ей благодарны. Я хотел бы выразить признательность Его Королевскому Высочеству принцу Уэльскому за разрешения процитировать строки из его личной переписки с Дамой Вивьен Вествуд, а также доктору Грэму Дэвису, помощнику личного секретаря Их Королевских Высочеств принца Уэльского и герцогини Корнуольской за всяческую помощь.

Нашей теплейшей благодарности заслуживает вся команда «Vivienne Westwood» в Лондоне, Париже и Италии, особенно те, кто участвовал в создании коллекции «Gold Label» весна/лето 2014, в частности Мэйвенн Ле Галл и кастинговое агентство «Мэйвенн Моделс», Кико Гаспар, Рафаэль Гомес и Аюма. От многих ошибок по части моды и истории меня уберегли давно работающие с Вивьен компаньоны-дизайнеры Марк Спай, Мюррей Блюитт, Алекс Кренн и Бригитт Степпуттис; оставшиеся ошибки – исключительно моего авторства. Всем я говорю спасибо. Спасибо также приютившим меня Жану и Франсуазе Пепен-Леаллер и Доминику Лапьеру, без которых я не смог бы написать главу о Париже.

Мне хотелось бы поблагодарить тех, кто потратил время и проявил заботу, дав мне под запись интервью, порекомендовав источники информации или отправив рукописные или электронные письма, в особенности Джина Крелла из японского издания «Vogue», а также Клэр Уиллкокс и Кейт Бетхьюн из Музея Виктории и Альберта, чьи поддержка и мудрые советы были бесценны, как бесценными были вырезки о Вивьен Вествуд из архива музея, одолженные мне для исследования с целью написания этой книги.

Мы с Вивьен также хотели бы поблагодарить многих людей, выделивших время на интервью, которые написали нам рукописные или электронные письма: Памелу Андерсон, Джулиана Ассанжа, Розиту Катальди, Наоми Кэмпбелл, Шами Чакрабарти, Лили Коул, Кору Корр, Джо Корра (также благодарим его помощницу Кармен Кристенсен), Шарон Дечи Пальмо, Джойс ДиДонато, Терри и Луиз Доктор, Трейси Эмин, Рене Флеминг, Беллу Фрейд, Франсин Галеа, Боба Гелдофа, Джерри Холл, Дебби Харри, Норину Херц, Энди Халме, Паолу Якопуччи, Нене Ялло, Синтию Кинг, Тедди Кронталера, Энджи Курдаш, Шэрон Лишман, Даниэля Лисмора, Сэма Макнайта, Луи Макмануса, Жизель Менхенетт, Кейт Мосс, Мэтью Оуэна, Сару Джессику Паркер, Леонарда Пелтиера, Серену Риз, Лизу Рейнолдс из «World’s End», Филипа Сэлона, Ирис Штайдл, Сюзен Саттон, Гордона Суайра, Ольгу Уоттс и Бена Вествуда. Мне бы хотелось отдельно поблагодарить Роберта Пиннока за уделенное время и фотографии, а также Сару Стокбридж за ключевые для данной работы воспоминания и теплое отношение. Среди бывших и нынешних коллег Вивьен, давших советы и помогавших в написании работы, Кристиана Бениньи, Марта Гранде, Джордано Капуано, Фрэнсис Леве, Джузеппе Арагони, Виктория Арчер, Нурия Гавальда, Андреа Аустони, Бенедикт Ситтлер и Джорджо Равазио: выражаю всем им свою благодарность, и в особенности Лоре Маккуэйг, Роберте Минальдо, Джессике Молони, Джессике Эванс и Майклу Пеграму, а также всему пресс-центру и маркетинговой службе – работая с вами, я чувствовал, что мне рады, вы скрашивали мой тяжелый труд, делали его поистине элегантным. Я также хотел бы поблагодарить Дженет Чан за перевод с китайского и пояснения, Пеппе Лорефиче за перевод с итальянского и, как всегда, Ингрид Ваасенаар за исправление моих ошибок во французском.

Я признателен тем, кто своими прошлыми исследованиями направил меня по нужному пути: Клэр Уиллкокс, Эйлин Рибейро, Энн Холландер, Джону Сэвиджу, Полу Горману, Роберту О’Бирну, Линде Уотсон, Иэну Маклею, Деборе Орр, Эликс Шарки, Жан-Мари и Летмии Шталрид, великодушно позволившим мне цитировать их фильм, а также Джейн Малво. Я также благодарен Дениз Элсдон, Джудит Вудс и Мейзи Халберт, а также команде из «Алфабет Транскрипшн Сервисиз». Я в целом благодарен за помощь в размещении, консультации, за поддержку и дружбу Филипу Хору, покойному Себастьяну Хорсли, Дон Крим и Дэвиду Т. Расселу, Энди и Луиз Чатер, Лизе Дарр и Брайану Валенте из Лос-Анджелеса, Лизе Хилтон, Джейн Уилласи, Флер Бриттен, Линдси Клей, Мэтью Уайту и Элии Пино, Виктору Уинду и Лондонскому обществу «Последний вторник», Гэри Роулэндсу и Оливии Помп, Стефани Коэн, Лорен Кроув, Джени Дженкинс, Мэрилин Скотт Мерфи, Дэну Кроуву, Хестону Блюменталю и Сюзан Пирре, Эрике Вагнер, Саманте Конти, Эрику Акото и Стиву Хиндлу, а также всем сотрудникам Хантингтонской библиотеки в Пасадене, Калифорния, и Рози Эппони и всем из Дома Броди в Будапеште.

Я бы хотел поблагодарить сотрудников лондонского издательства «Пикадор Пан Макмиллан», в частности Пола Бэггали за его веру в этот проект и дружбу, и Криса Дойла за добросовестную работу над текстом и изображениями, а также Лору Карр, Дасти Миллера и всю команду «Пикадора». Спасибо Клэр Скитс за дизайн книги, Джо и Беате Де Кампос и Алексу Кренну из «Vivienne Westwood» за их бесценный вклад в прекрасный дизайн и макет книги. Особую благодарность и восхищение заслуживают Бен Вествуд и Юрген Теллер за фотографии, размещенные в книге и на обложке соответственно.

Следующие люди поделились фотографиями из своих архивов или помогли найти и предоставить изображения для этой книги; я крайне благодарен Даниэлю Пикадо, Мигелю Домингосу, Уго Камера, Хуане Бурга, Мартине Кобесовой из лондонского «Элит Модел Менеджмент», Бобу Груэну, Саре Филд, Джейми Рейду, Джону Марчанту из Галереи Исиды, Деннису Моррису, Изабель Шалар, Роберту Пинноку, Энди Готтсу и Ки Прайс.

Я лично благодарен Вивьен и Андреасу Кронталеру. В рамках этого совместного проекта, который не они зачинали, они инстинктивно пустили меня в свое личное пространство, одарив дружбой, мудростью и добротой. Вера Вивьен в меня как писателя и друга дала мне смирение и поставила передо мной задачу отразить без лукавства или цинизма ее дух и дух Андреаса.

И как всегда, наконец я хочу поблагодарить Клэр и членов моей семьи и друзей, которые снисходительно отнеслись к моему отсутствию, физическому или мысленному, и Майкла Кордона и Ричарда Эйра, а также Джорджа Гибсона из «Блумсбери» в Нью-Йорке, которые вынесли мое небрежное отношение к другим проектам в связи с написанием книги, и особенно моих детей Оскара и Селию, которые вытерпели все это, а также то, что я появился у ворот школы, полностью одетым в вещи «MAN» от «Vivienne Westwood» (одолженные).

Список фотографий

8 © Vivienne Westwood Limited –

15 Photo by Daniel Picado

18 © Vivienne Westwood Limited

27 © Vivienne Westwood Limited (вверху), © Ben Westwood (внизу)

33 Photo by Miguel Domingos

36 Photo by Ugo Camera

39 © Vivienne Westwood Limited

42 Vivienne Westwood Archive

44 © Vivienne Westwood Limited

47 Vivienne Westwood Archive

51 Vivienne Westwood Archive

56 Vivienne Westwood Archive

61 Vivienne Westwood Archive

67 Vivienne Westwood Archive

69 © Vivienne Westwood Limited

75 Vivienne Westwood Archive

78 Vivienne Westwood Archive

83 Vivienne Westwood Archive

86 Vivienne Westwood Archive

92 © Vivienne Westwood

98 © Vivienne Westwood

101 Ben Westwood Archive

104 Ben Westwood Archive

109 Ben Westwood Archive

114 © Vivienne Westwood

121 Ben Westwood Archive

129 Vivienne Westwood Archive

132 © Ben Westwood

137 Vivienne Westwood Archive

143 Ben Westwood Archive

148 Vivienne Westwood Archive

153 Vivienne Westwood Archive

159 Vivienne Westwood Archive

166 © Vivienne Westwood Limited

167 © Vivienne Westwood Limited

174 © Vivienne Westwood Limited

181 REX / David Dagley

184 © Vivienne Westwood Limited

189 Vivienne Westwood Archive

195 © Bettmann / CORBIS

197 Photo © Bob Gruen / www.bobgruen.com

200 Jamie Reid, courtesy Isis Gallery UK. Copyright © Sex Pistols Residuals

203 Vivienne Westwood Archive

205 Vivienne Westwood Archive

206 Vivienne Westwood Archive

213 Vivienne Westwood Archive

219 Vivienne Westwood Archive

224 © Hulton-Deutsch Collection / C ORB IS

229 © Dennis Morris – all rights reserved – www.dennismorris.com

232–233 Vivienne Westwood Archive

239 Michael Roberts / Tatler © The Conde Nast Publications Ltd.

242 © Vivienne Westwood Limited

245 Ben Westwood Archive

251 © Ben Westwood

257 Vivienne Westwood Archive

260 © Vivienne Westwood Limited

263 Vivienne Westwood Archive

264–265 © Vivienne Westwood Limited

268 Vivienne Westwood Archive

275 © Vivienne Westwood Limited

283 © Vivienne Westwood Limited

286 Vivienne Westwood Archive

288 © Ben Westwood

292 © Vivienne Westwood Limited

299 © Vivienne Westwood Limited

303 Vivienne Westwood Archive

309 © Ben Westwood

312–313 © Vivienne Westwood Limited

317 © Ben Westwood

319 © Vivienne Westwood Limited

322 © Vivienne Westwood Limited

325 Vivienne Westwood Archive

329 Vivienne Westwood Archive

335 Vivienne Westwood Archive 343 © Vivienne Westwood Limited

345 Vivienne Westwood Archive

348–349 © Vivienne Westwood

354 © Robert Pinnock

355 © Robert Pinnock

358 © Vivienne Westwood Limited

362 © Vivienne Westwood Limited

371 © Vivienne Westwood Limited

373 © Robert Pinnock

377 © Robert Pinnock

379 © Robert Pinnock

383 Vivienne Westwood Archive

384 Photo by Karl Largerfeld, courtesy Vivienne Westwood Archive

388 © Vivienne Westwood Limited

393 © Vivienne Westwood Limited

399 © Robert Pinnock

400 © Vivienne Westwood Limited

405 Photo by Cindy Palmano, courtesy Vivienne Westwood Archive

408 Ben Westwood Archive

412 Vivienne Westwood Archive

415 © Ben Westwood

420 © Vivienne Westwood Limited

424 © Vivienne Westwood Limited

431 © Vivienne Westwood Limited

438 © Vivienne Westwood Limited

443 Vivienne Westwood Archive

444 Vivienne Westwood Archive

447 © Andy Gotts MBE 2014

450 © Vivienne Westwood Limited

455 © Ben Westwood

459 © Ben Westwood

462 Photo by Ki Price Photography 479 © Sam Chick

Иэн Келли – удостоенный многих наград писатель и актер. Среди его предыдущих работ признанные во всем мире биографии Бо Браммелла, Казановы, Сэмюела Фута и Антонина Карема.

Он живет в Лондоне и в графстве Суффолк.

Примечания

1

Организация, которая при помощи ведущих мировых модельеров оказывает поддержку ремесленникам в самых маргинализированных районах Африки, сотрудничая с ними и создавая рабочие места. (Здесь и далее – прим. перев.)

(обратно)

2

«Gold Label» Вивьен Вествуд, весна/лето 2014.

(обратно)

3

Б л а н м а н ж е – десерт из миндального или обычного молока, сахара и желатина.

(обратно)

4

То есть примерно 46 см.

(обратно)

5

Э т т л и Клемент Ричард – британский политический деятель, лидер лейбористской партии и 62-й премьер-министр Великобритании (1945–1951).

(обратно)

6

А с т о р Нэнси – первая женщина, ставшая депутатом палаты общин, нижней палаты британского парламента.

(обратно)

7

«Кон-Тики» – название плота, на котором в 1947 году Тур Хейердал с пятью спутниками совершил путешествие по маршруту миграции предполагаемых предков полинезийцев из Южной Америки.

(обратно)

8

«Красный май» – период социального кризиса во Франции, начавшийся со студенческих волнений и вылившийся в демонстрации, массовые беспорядки и всеобщую забастовку, которые в итоге привели к смене правительства и отставке Шарля де Голля.

(обратно)

9

П р о ф ь ю м о Джон – бывший военный министр Великобритании, который ушел в отставку после скандала с «девушкой по вызову» Кристин Килер – шпионкой КГБ.

(обратно)

10

С о л а н а с Валери – радикальная феминистка, покушавшаяся на Энди Уорхола. Сама она, правда, заявляла, что никакого общества не создавала, а такую расшифровку предложили издатели ее одноименного манифеста.

(обратно)

11

Имеются в виду эксцентричные подростки, фанаты группы «The Sex Pistols», зачастую всюду сопровождавшие группу.

(обратно)

12

«Нью-йоркские куколки».

(обратно)

13

М э н с о н Чарльз – известный американский преступник, лидер коммуны «Семья», члены которой в 1969 году совершили ряд жестоких убийств.

(обратно)

14

«Анархия в Великобритании».

(обратно)

15

Х е р ц Норина – известная английская писательница, экономист и ведущая.

(обратно)

16

В этот день, 5 ноября, отмечается провал Порохового заговора (1605) под руководством Гая Фокса, когда группа католиков-заговорщиков попыталась взорвать парламент Великобритании во время тронной речи протестантского короля Якова I; в здании палаты лордов во время речи должны были присутствовать члены обеих палат парламента и верховные представители судебной власти страны.

(обратно)

17

«Дом кнута» («House of Whipcord», 1974) – фильм режиссера Пита Уокера.

(обратно)

18

Имеется в виду американская писательница и литературовед Гертруда Стайн.

(обратно)

19

П у т т и – скульптурное или живописное изображение купидонов или херувимов в эпоху Ренессанса, классицизма и барокко.

(обратно)

20

А ш а н и н к а – местное племя, населяющее Западную Амазонию и сотрудничающее с организацией «Cool Earth», чтобы защитить более трех миллионов акров тропического леса, находящегося под самой большой угрозой.

(обратно)

Оглавление

Все связано

Девочка в платье экономичного кроя

Да здравствует рок

Свадебное платье миссис Вествуд

Юбка грязно-бирюзового цвета

Секс на краю света

Нью-йоркская куколка

«Боже, храни королеву»

Серли-Корт

Принцесса-пиратка

Сделана в Италии

Клуб культуры

Фройляйн Кронталер

??? «Вдовствующая императрица Запада»

Климатический революционер

И река течет

Хронология

Благодарности

Список фотографий

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © читать книги бесплатно