|
Могут ли закон или энергия быть субъектом любви?
Язычество Дальнего Востока имеет не более оснований, нежели язычество Средиземноморья, сказать, что "Бог есть Любовь".
Высшее начало мироздания здесь называется Дао. Дао - это Закон. Он правит, но ничего не желает. Он всем управляет, но не ставит никакой цели. Он проявляет себя в мире людей, но люди для него не более чем предмет воздействия, или как говорит один китайский текст, для вселенной человек, "если сравнить его с тьмой вещей, похож на кончик волоска лошадиной шкуры" (Чжуан цзы, 17)115.
И сколь странно выглядело бы утверждение о том, что "третий закон Ньютона любит людей", столь же странно выглядело бы и утверждение о том, что Дао любит людей. Таблица умножения не испытывает любви к нам. И аналогично не стоит приписывать это чувство всемирному закону Дао.
В языческом мышлении вообще вполне уместно убеждение, согласно которому Бытие и Вселенная не столько любят человека, сколько болеют человеком. Если человек преступает законы природы -природа его просто устраняет, безмолвно и бессострадательно стирая непослушный нарыв со своего спокойно-бесстрастного тела, столь гармонично сочетающего процессы созидания и разрушения...
Кроме того, естественная философская логика требует подчеркнуть Непостижимость Высшего бытия.
Как и любая философия вне Откровения, китайская мысль ищет очистить мышление о Дао от всех положительных характеристик. И делает это, пожалуй, даже слишком настойчиво: эта напряженная забота о том, чтобы оградить Высшее от усилий человеческого познания и именования, мешает поставить другой вопрос: а точно ли Высшее желает быть только непостижимым и точно ли Оно желает остаться безымянным? Впрочем* и слово "желание" применительно к Дао оказывается лишним и пустым...
Все человеческие слова умирают при приближении к Дао. А само оно молчит. Оно просто действует (причем о его действии лучше всего сказать словом "недеяние"), но не обращается к людям с человеческим словом. Здесь нет диалога. "То, что Дао почитается, вытекает из естественности, а не из повелений Дао" (Лао-цзы. Даодэцзин, 51). "Человек следует земле. Земля следует небу. Небо следует Дао, а Дао следует естественности" (там же, 25).
Но если Дао лишь следует своему закону, но не любит, - то и человека трудно позвать на путь любви. В зависимости от того, как человек понимает высшее Начало, он понимает и самого себя. Самоощущение человека становится подобным его богословию.
Если Дао не желает и пребывает в недеянии, то таким же должен быть и человек. "Человек с высшим дэ не стремится делать добрые дела, поэтому он добродетелен; человек с низшим дэ не оставляет намерения делать добрые дела, поэтому он не добродетелен; человек с высшим дэ бездеятелен и осуществляет недеяние; человек с низшим дэ деятелен и его действия нарочиты" (там же, 38).
Но безличностное Дао - "Великая Пустота" - не мыслит, не ставит цели, не дает нравственные заповеди, рассчитанные на свободных существ, и не любит мир, которым правит.
Соответственно, к Дао нельзя обращаться с молитвами. И мир не должен любить Дао: "Лучший правитель тот, о котором народ знает лишь то, что он существует. Несколько хуже те правители, которых народ любит и возвышает. Еще хуже те правители, которых народ боится, а хуже всех те правители, которых народ презирает" (там же, 17). Так что то Бытие, о котором не знают ничего, лучше и выше того Бога, которого люди любят...
Здесь вновь мы возвращаемся к нашему исходному вопросу: какая богословская формула выше -та, которая говорит "Бог есть Любовь", или та, которая утверждает: "Бог есть Ничто". Более достойно видеть и ощущать в Боге Любовь или же "Великую Пустоту"?...
Даосизм сделал свой выбор, христианство - свой. Но то, что эти традиции не похожи друг на друга, что они не едины, что здесь именно выбор, - этого не заметить все-таки нельзя.
Безличностное понимание Дао странно с точки зрения европейца, воспитанного на понимании Бога как Живой Личности и на Библии, которая утверждает, что Бог не только ускользает от людей, но еще и стремится приблизиться к ним как можно ближе.
Но еще более странна для европейца радикальная всеядность китайской кухни. Как известно, китайцы едят все, кроме того, что ядовито (вообще-то ядовитое кушать тоже можно - но только готовить его надо дольше). И змеи, и крысы, и насекомые сгодятся на китайской кухне. Но самое чуждое, на вкус европейца, блюдо китайской кулинарии - это мозг живой обезьянки. В китайском ресторанчике ты заказываешь некое блюдо с восточно-экзотическим названием (скажем - "Вдоль по Хуанхэ-матушке"). И тебе выносят живую обезьянку. Ее голову зажимают в специальных тисках, чтобы она не дергалась. Чтобы она не слишком верещала - по желанию клиента ее можно оглушить ударом молоточка по темени (ударить должен сам заказчик и потребитель этого яства), затем специальным ножичком вскрывается черепная крышка. И вот пожалуйста - вожделенный мозг примата открыт пред тобой. Что называется - "посолить по вкусу". И можно кушать* (Всю эту процедуру мне довелось видеть в видеофильме "Лики смерти". - А.К.)...
Вы содрогаетесь? А почему? Ведь тигры в джунглях кушают обезьянок? А мы чем хуже? Если природа так устроена, что одна ее часть живет через пожирание другой, - то почему мы не должны позволять себе то, что законом Дао дозволено тиграм? В чем отличие человека от тигра? И тигр - часть природы, и человек...
А если человек есть часть природы, а над природой нет Личного Разума, который ставил бы Цели, предписывая нравственный долг и заповедуя людям свободно следовать этому надприродному Замыслу, - то нельзя требовать от человека, чтобы он жил по другим законам, нежели те, по которым живут джунгли.
И молчание Дао, которое приводит в благоговейное чувство китайцев, способно вызывать совсем иные чувства у европейцев, привыкших к говорящему Слову: "Вечное безмолвие этих бесконечных пространств меня пугает" (Б.Паскаль).116
Молчащие Небеса - это, скорее, знак Богоостав-ленности. Это - признак катастрофы, разрыва Общения, а не знамение приближения к Полноте духовного знания. Во всяком случае, молчание и бездействие трудно посчитать проявлением Любви.
...Мы можем поискать формулу "Бог есть Любовь" в индийской религиозной мысли.
Способен ли к любви Брахман? Любовь есть чувство свободное, избирающее, личностное. И потому только Личность способна к нему. Брахман же, по убеждению индийской мысли, есть начало безличностное.
Индийская религиозная философия в большинстве своих школ исповедует пантеизм.
Это учение, отвергающее понимание Бога как Личности и видящее в божестве только энергию, знакомо нашим современникам не столько по индийской литературе, сколько по изданиям оккультного, теософского и каббалистического направления. А они божество представляют как вселенскую энергию, которая едина для всего мироздания, которая является единственной и единой подлинной причиной всего мирового многообразия. Эта единая энергия бессознательно и бесцельно проявляет себя, выражая себя во множестве мировых феноменов (в том числе и в человеческом сознании).
Брахманизм полагает, что мир есть сновидение Брахмана. Мы снимся Божеству. Мир есть иллюзия (майя), и человек для освобождения своего сознания должен отказаться от своего иллюзорного убеждения в том, что он есть самостоятельное духовное существо (личность), и прийти к пониманию того фундаментального факта, что его собственная душа (атман) есть всего лишь частица Всемирного Брахмана. И мир вокруг меня, и я сам снюсь себе. И даже не себе - а Единому Божеству" (" Несовершенный,, тварный мир предстает глазам индийца средних веков всегда в виде мучительно-суетливого, нескончаемого круга перерождений-сансары. Шанкара и его школа (адвайта) решают этот вопрос простой аннигиляцией мира как нереальной, незначимой сущности; реален, т.е. поистине существует, один только вечный Абсолют, Брахман, а все, что мы воспринимаем в виде пространственно-временного существования, т.е. мира, есть майя - космическая иллюзия, мираж, марево, которое следует распознать в качестве такового и решительно отбросить. В адвайтистских компендиумах обычно приводится ряд примеров (я бы сказал, учебно-тренировочных образов), долженствующих показать принцип действия майи. При определенных условиях освещения, к примеру, человек может принять пластинку перламутра за серебро или, скажем, в сумерках испугаться веревки, лежащей поперек тропы, подумав, что это змея. Однако более внимательный осмотр убеждает, что ни серебра, ни змеи перед нами нет; точно так же, обретая должный взгляд на вещи, человек убеждается, что мира, собственно, нет: есть один Брахман, являющийся в разнообразных формах. Он, их субстрат, реален, сами же формы -нет. На свете вообще нет ничего, кроме Единого; всякая множественность мнима. Поэтому такая система взглядов называется а-двайта-вада, т. е. учение о не-двойственности всего сущего"117.).
Если человек будет любить свои сновидения - он останется в печальном мире, где властвует безрадостный закон кармы. И, значит, не надо привязываться к миру, нужно брать пример с безлюбовных и бесцельных игр Божества: "Пармаштин как бы играя создает миры" (Ману. 1,80).
По воззрениям брахманизма мир создан в танце Шивы. Но этот танец несет не только жизнь, но и смерть.
В европейской традиции та же идея высказывалась у Гераклита, по знаменитому афоризму которого космос есть дитя. Ребенок для Гераклита - символ безответственности. Как это пояснял А.Ф. Лосев: "Кто виноват? Откуда космос и его красота? Откуда смерть и гармоническая воля к самоутверждению? Почему душа вдруг исходит с огненного Неба в огненную Землю, и почему она вдруг преодолевает земные т лены и - опять среди звезд, среди вечного и умного света? Почему в бесконечной игре падений и восхождений небесного огня - сущность космоса? Ответа нет. "Луку имя жизнь, а дело его - смерть" (Гераклит. Фрагмент В.48). В этой играющей равнодушной гармонии - сущность античного космоса... невинная и гениальная, простодушно-милая и до крайней жестокости утонченная игра Абсолюта с самим собой... безгорестная и безрадостная игра, когда вопрошаемая бездна молчит и сама не знает, что ей надо"118.
Итак, Гераклитово сравнение космоса с играющим ребенком малоутешительно: также капризно и жестоко, без сострадания бог может разрушить мир (и разрушает), как ребенок топчет свои песчаные замки* (По выводу английского профессора К.М. Робертсона, несмотря на то, что греческие боги "воспринимаются в человеческой форме, их божественность отличается от человечности в одном страшноватом аспекте. Для этих вневременных, бессмертных существ обычные люди - словно мухи для резвящихся детей, и эта холодность заметна даже в их изваяниях вплоть до конца V столетия"119. Более утешительно воззрение Платона, который полагает, что боги при игре с людьми все же хоть какие-то законы соблюдают: "Так как душа соединяется то с одним телом, то с другим и испытывает всевозможные перемены, то правителю этому подобно игроку в шашки не остается ничего другого, как перемещать характер, ставший лучшим, на лучшее место, а ставший худшим - на худшее, размещая их согласно тому, что им подобает" (Платон. Законы. 903d). Но в конце концов: "Человек - это какая-то выдуманная игрушка бога" (там же, 803с). У Плотина тоже: люди - "живые игрушки" (Плотин. Эннеады. 3,2,15,32).).
Энергия сохраняет жизнь и разрушает ее вполне бессознательно. Это просто разные проявления одной и той же энергии, происходящие по одним и тем же законам, но только в разных ситуациях.
Так, электрическая проводка во всем доме составляет единую систему. Ток - один и тот же во всех приборах. Но в магнитофоне он производит звук, в телевизоре - образ, в лампочке - свет, в холодильнике - холод, а в кипятильнике - тепло, из вентилятора гонит воздух, а в пылесос его загоняет.
Но зависит ли от воли электричества, как именно оно проявит себя в каждом конкретном приборе? Можем ли мы сказать, что электричество любит греть воду в кипятильнике? Можем ли мы предположить, что однажды электричество скажет себе: "Что это я все морожу и морожу в этом холодильнике? Дай-ка я здесь попробую эти сосиски поджарить!"? Можем ли мы представить, что электричество сможет однажды свободно и любовно простить ошибившегося электромонтера: "Эх, Петрович!... По всем законам Ома от тебя сейчас лишь обгоревшие подметки должны остаться. Но уж больно мужик ты хороший, и дома у тебя жена с малыми детьми... Так что отпущу тебя... Ты только в следующий раз будь осторожней. Иди, и не греши больше!"?
При всем многообразии своих проявлений электричество (как домашнее, так и "космическое") все же несвободно...
Но раз мы не можем ожидать такого поведения от безличной энергии, то значит, и о без личностном Брахмане индийской философии мы не имеем права сказать "Брахман есть Любовь".
Только если Бог не тождествен с миром, только если законы мира не являются законами и для Бога, только если над Богом не властвуют никакие законы и только если Он свободно может принимать решения, то есть только в том случае, если Он есть Личность, - Он способен к милосердию. По формуле В.Н. Лосского: "Высочайшее право Царя есть милосердие"120.
Царь может простить там, где закон требует наказать. Чтобы в Боге опознать милосердие - надо в Нем увидеть не безликую и несвободную энергию или основу бытия, а свободную Личность.
Однако пантеизм не чувствует в Боге любви и потому не видит в Нем и личности. По уверению Бла-ватской, "Божественная Мысль имеет настолько же мало личного интереса к ним (Высшим Планетарным Духам-Строителям) или же к их творениям, как и Солнце по отношению к подсолнуху и его семенам"121.
А с точки зрения христианства даже "теория Ньютона о "всемирном тяготении" является лишь потускневшим и слабым отражением христианского учения об "узах любви", связующих мир"122.
То, что у Ньютона было просто секуляризацией, у Блаватской становится торжествующим нигилизмом. Верный же христианской интуиции А.Ф. Лосев при описании материалистического мироощущения использует тот же образ, что и Блаватская - но не с восторгом, а с горечью: "Заботится ли солнце о земле? Ни из чего не видно: оно ее "притягивает прямо пропорционально массе и обратно пропорционально квадратам расстояний""123.
Закон гравитации просто действует, и если гравитационное поле земли притягивает некое яблоко на некую голову, - это никак не означает, что земля испытывает какое-то личное, любящее чувство к данному яблоку или к данной голове.
Закон гравитации действует не потому, что он решил действовать в данной ситуации, а потому, что он вообще действует всегда и везде, докуда только дотянется, и действует одинаковым образом.
Так и у закона кармы нет избранников и нет волевых актов: карма просто прядет свое. И у языческого мудреца, познавшего всю силу и безапелляционность Рока, оптимизм христиан, убежденных, что Бог есть Любовь, может вызвать лишь усмешку.
Буддизм: безбожное бесстрастие
Мы же настойчиво со своим вопросом о Боге и любви обратимся к буддизму.
Приемлема ли для буддиста формула "Бог есть Любовь"? - Нет.
С точки зрения буддизма в этом утверждении кроется двойная ересь.
Во-первых, в буддизме нет вообще понятия Бога. Буддизм называют атеистической религией. Как об этом говорил Судзуки: "Если буддизм назовут религией без Бога и без души или просто атеизмом, последователи его не станут возражать против такого определения, так как понятие о высшем существе, стоящем выше своих созданий и произвольно вмешивающемся в человеческие дела, представляется крайне оскорбительным для буддистов"124.
Во-вторых, любовь не мыслится в буддизме как совершеннейшее состояние бытия. Конечно, буддисты прежде всего люди, и, как все люди, они считают, что лучше любить, чем ненавидеть.
Но есть все же такое состояние души, которое в буддизме мыслится как возвышающееся над любовью. Это - бесстрастие.
Буддистский идеал недеяния предполагает, что человек должен остановить все свои действия, чтобы они не порождали следствий и не продолжали кармической цепи бесконечных чередований следствий и причин.
Остановить все действия означает: в том числе и те действия, которые происходят не в физическом мире, а в "ментальном", то есть - остановить все движения ума и все движения сердца и чувств.
Для этого надо отказаться от "коренной иллюзии" -- иллюзии существования в мире какой бы то ни было целостности. Есть только восприятия, но нет воспринимающего. Есть действия, но нет действующего.
Буддистская концепция "анатмана" отрицает существование личности: "Буддизм отрицает единое, субстанциальное начало, которое является агентом человеческих действий...По учению Будды, интроспекция "подключается" ко всем движениям тела, причем и в процессах обычной жизнедеятельности. Даже каждодневная рутина жизни монаха должна быть охвачена интроспекцией - что бы он ни делал, он должен делать сознательно и целенаправленно, "устанавливая смрити впереди себя" и следуя определенным правилам. Что это за правила? Во-первых, анализ реальности в терминах "дхарм", "скандх", "аятан", "дхату" (элементов, групп, баз, сфер элементов), главная цель которого - выработка привычки видеть мир дискретно. Во-вторых, осознание любого события: в модусах существования, возникновения и прекращения, каждый из которых мгновенен. Таким образом, внимание адепта в основном сосредоточено на составленности и изменчивости всех вещей и событий. Особенно ярко это проявляется в медитации над природой тела, едва ли не самой главной в буддийской практике "отстранения" от мира. Борьба с плотью, которую в той или иной форме ведут почти все религии, в буддизме по сравнению, скажем, с джайнизмом и адживикой носит скорее теоретический характер. Вместо того чтобы умерщвлять ее физически, буддист будет вырабатывать правильное к ней отношение, а именно отношение в перспективе смерти (чем будет тело после нее - грудой костей или скопищем насекомых). Культивирование отвращения к телу - один из важнейших способов выработать спасительйую непривязанность к чувственным объектам"125.
Итак, если брахманизм предлагает в медитациях видеть только Единое, только Бога и растворить в этом переживании единства восприятие всех частностей* (+ "От смерти к смерти идет тот, кто видит что-либо подобное различию" (Брихадараньяка-Упанишада. 4,4,19).), то буддизм предлагает ровно обратное: замечай только детали, но избегай наделять что бы то ни было целостностью, единством.
"Человек невежественный думает: "Я иду вперед". Но свободный от заблуждения скажет: "Если в разуме возникает идея 'я иду вперед', то тотчас же вместе с идеей появляется нервный импульс, источником которого является разум, и вызывает телесную реакцию". Таким образом, то, что эта куча костей, благовоспитанно именуемая "телом", движется вперед, является результатом распространения нервного импульса, вызванного разумом. Кто здесь тот, кто идет? К кому имеет отношение это хождение? В конечном счете - это ходьба имперсональных физических элементов, и то же самое относится к стоянию, сидению, укладыванию"126.
Так кого тут любить?
Любить некому и некого.
В народном буддизме (возможно, не без влияния христианства) появилась идея бодхисаттв - людей, отказывающихся от достижения Нирваны ради того, чтобы сострадать людям.
В народном буддизме возникла литература джа-так, содержащая в себе прекраснейшие примеры жертвенной любви. Но это - для тех, кто не понял и не принял "прямого пути". "Желание творить благо живым существам одобряется только на низших этапах Мистического пути. Но в дальнейшем оно полностью отвергается, поскольку хранит в себе отпечаток привязанности к личному существованию с
присущей ему верой в самость" .
Как говорит "Алмазная Сутра", когда бодхисаттва привел в Нирвану столь неисчислимое число существ, как Число песчинок в реке Ганг, он должен осознать, что не спас никого. Почему же? Если он верит, что спас некое число живых существ, то он сохраняет привязанность к представлению о "самости", "Я", а в этом случае он не является бодхисаттвой128 (Ср.: "Так, о Субхути, Бодхи-саттва, великое существо, ведет неизмеримые и неисчислимые существа к освобождению. И все же нет никого, кто освобождается, и того, через кого он ведется к освобождению" (Аштасахасрика-праджняпарамита, I).)'.
Сами буддисты признают, что жертвенная этика махаяны и джатак находится в противоречии с основами буддистской философии. "Вряд ли можно придумать что-либо более противоречащее учению буддизма, чем представление о том, что Нирвану можно отвергнуть. Можно не войти в рай, представленный неким определенным местом, но Нирвана, по сути своей, есть состояние, неизменно возникающее вслед за исчезновением неведения, и тот, кто достиг Знания, не может, как бы он того ни желал, не знать того, что он уже знает. Эти ошибочные представления относительно поведения бодхисаттв совершенно отсутствуют в наставлениях, обращенных к ученикам, которые избраны к посвящениям высших уровней"129.
Как видно, в буддизме не следует ждать рождения формулы "Бог есть Любовь". Все иллюзия. И дзэнов-ский коан вопрошает: "Будда и бабочка смотрят друг на друга. Бабочка снится Будде? Или Будда снится бабочке?"
Вопрос, конечно, интересный. Но любые сны, с точки зрения буддиста, надо однажды разрушить. А не любить.
Поскольку же к любви способна только личность, то нам остается обратиться к монотеистическим религиям, то есть к таким, которые Высшее и Изначальное Божество понимают как свободную Личность.
Ислам: весть о Боге, не берущем Крест
Подойдем к мусульманскому богослову и спросим: "Можно ли сказать об Аллахе, что Он есть Любовь?"
Наш собеседник на некоторое время задумается. Это естественно, потому что прямой формулы "Бог есть Любовь" в Коране нет, а для человека любой веры не так уж просто произнести богословскую формулу, отсутствующую в том писании, которое для него является священным.
И все же после некоторого раздумья мусульманский наставник ответит нам: "Да. Конечно, прежде всего Аллах есть воля. Но можно сказать и то, что в Нем есть любовь к людям. Любовь есть одно из 99 святых имен Всевышнего".
И я спрошу моего собеседника: "А какие дела любви присущи Всевышнему согласно Корану? В чем проявилась любовь Аллаха к людям и в чем засвидетельствована? "
- "Он сотворил мир. Он послал людям Своих пророков и дал Свой закон".
И тогда я задам мой третий вопрос: "Это было тяжело для Него?"
- "Нет, мир ничтожно мал по сравнению с могуществом Творца".
Как видим, с точки зрения ислама Бог лишь издалека возвещает людям Свою волю. Он обращается к людям с такого неизмеримого расстояния, что огонь человеческого страдания и беззакония не опаляет Его лик.
Любовь Бога к миру, как она понимается в исламском образе Творца, нежертвенна. Так любят чужих детей: с радостью ловят их улыбки, но не проводят бессонных ночей у их колыбельки...
В середине зимы мусульманский мир отмечает праздник "Лейлят аль-Кадр" (27 числа священного месяца рамадан). В русском переводе его обычно именуют "Ночь предопределения", хотя дословно название праздника означает "Ночь силы", "Ночь могущества". Традиционный перевод, тем не менее, очень точно отражает суть праздника.
В мусульманских преданиях о создании мира говорится, что Аллах прежде всего сотворил книгу ("китаб") и тростниковую палочку для письма ("ка-лям"), и записал все, что будет происходить с каждым из живущих. Однако есть в году одна ночь, когда можно упросить Аллаха переписать "твою" страницу в книге. Она-то и получила название "Ночи предопределения".
В эту ночь Аллах спускается с седьмого неба к первому небу, самому ближнему к земле. Он становится настолько близок к людям, что слышит все их молитвы. И если правоверный мусульманин проведет эту ночь в молитве, - то его прошения будут услышаны и исполнены130.
Понятный и красивый образ. Но как христианин я спрошу: действительно ли Бог не может спуститься ниже? Действительно ли первое небо есть последняя ступень нисхождения Божией любви?
В исламе мне кажется недодуманной именно эта попытка установить предел любви, предел Божией свободе: "Вот только до сих, и не дальше!"
Ислам осуждает христиан за то, что мы недостаточно охраняем трансцендентную непостижимость Творца. Идея Богочеловечества кажется им несовместимой с идеями возвышенной философской апо-фатики (то есть с убеждением в полной непостижимости Абсолюта).
И в самом деле, когда мы говорим о Боге, надо быть предельно осторожным. Надо хранить себя от того, чтобы налагать наши, человеческие, ограничения на Беспредельное.
Но не есть ли мусульманское утверждение о том, что Бог не может стать человеком, именно такое слишком человеческое сомнение в могуществе Бога?
Не становится ли это отрицание ограничением свободы Творца?
Откуда такая уверенность в том, что Бог вот этого не может?
А любовь способна на весьма необычные поступки, даже на такие, которые кажутся невозможными и недопустимыми тому, кто еще не имеет опыта любви.
Подойдите к любому подростку и спросите его: "Если я скажу тебе, что однажды ты вполне добровольно засунешь свою руку в кучу дерьма, поверишь ли ты мне?" Подросток, конечно, возмутится и во-зопиет: "Да ни за что!" Что же, подождем, когда у него (или у нее) появится свой малыш. И мы увидим, как родительская любовь перешагнула границы, казалось бы, столь естественной брезгливости.
Нельзя ставить преграду любви, нельзя говорить, что вот за этот предел любовь никогда не посмеет перейти. Евангелие отношение Бога к человеку представляет так, что можно сказать, что Господь преисполнил всякую мыслимую меру любви к человеку. Распятый Бог - это поистине и "соблазн", и "безумие" ("Мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие" - 1 Кор. 1,23). Бог свободен в выборе Своих путей к человеку. Он может являться в громе и молнии. А может - в образе раба и странника.
Как однажды очень по-христиански и очень по-человечески сказал Борис Пастернак:
Снег идет, снег идет,
Словно падают не хлопья,
А в заплатанном салопе
Сходит наземь небосвод.
Словно с видом чудака
С верхней лестничной площадки,
Крадучись, играя в прятки,
Сходит небо с чердака...
Вот-вот: "в заплатанном салопе", а не в окружении легионов Ангелов Бог посетил людей. "С видом чудака" и "пряча" Свою Божественность, Творец оказался Эммануилом ("с-нами-Богом").
Бог действительно слишком отличен от человека - а потому и странен, и чуден. "Что ты спрашиваешь об имени Моем? [оно чудно.]" (Быт. 32,29; Суд. 13,18). "И нарекут имя Ему: Чудный" (Ис. 9,6).
Да, Божия любовь может подходить к человеку и к нашим грехам ближе, чем это кажется мусульманам, которые в заботе о строгости своего монотеизма стремятся как можно строже противопоставить Творца и мир.
В начале 80-х годов я слышал удивительный рассказ в Третьяковской галерее. Гиды этого музея в те годы или не знали, или не имели права рассказывать посетителям о религиозном смысле иконы. И потому они придавали иконам совершенно нетрадиционные, нецерковные толкования. Так, "Троица" Рублева превращалась в "призыв к объединению русских земель". Так, чаша, в которой собиралась кровь Христова, стекающая с Креста, превращалась в "символ победы над мусульманами* (К сожалению, именно это нецерковное идеологическое толкование православного Креста с полумесяцем получило широкое распространение и стало вызывать понятную обиду у мусульман. Вот одно из таких свидетельств: "Президент Татарстана Минтимир Шаймиев осудил как опасное для межнациональных и межконфессиональных отношений заявление, сделанное председателем Татарского общественного центра (ТОЦ) Зайнуллиным. Лидер ТОЦ ультимативно потребовал снять с казанских церквей так называемые якорные кресты, усмотрев в них попрание мусульманского полумесяца (полумесяц издревле помещается в основание этих крестов)"131.
Это действительно якорь, знак надежды. И такие кресты были еще в древнеримских катакомбах, за много столетий до возникновения ислама.). Но в тот раз об одной иконе я услышал нечто неожиданное. Толкование было искусственное, но все же - христианское.
Экскурсовод рассказывала об иконе Божией Матери "Знамение". На воздетых руках Матери Христа снизу были красные пятна. Такие же красноватые пятна проступали на шее и на щеках. Символико-богословское объяснение этой особенности некоторых богородичных икон можно найти в книге Е.Н. Трубецкого "Умозрение в красках". Экскурсовод же предпочла дать объяснение историческое.
Это была русская икона XIII века. А что это за столетие в истории России? - .Столетие Батыева нашествия, столетие разгромов и пожаров. И эти красные пятна на лике Божией Матери - это блики от земных пожаров. Огонь, опаляющий внизу русские города, достигает Небес и опаляет Ту, что простерла Свой покров над нашей землею...
Действительно ли именно так понимал свою икону сам иконописец - не знаю. Но глубоко верно то, что в христианстве есть убежденность в том, что боль людей становится Божией болью, что страдание земли опаляет Небеса. Вот этого ощущения обожженности Бога человеческим страданием нет в исламе...
Подойдем же теперь с нашим вопросом к религии Древнего Израиля.
Тексты Ветхого Завета говорят нам вполне прямо: "Да, Бог есть Любовь". Да, Бог явил Свою любовь делами. Он свободно, не понуждаемый никем и ничем, создал мир и человека, Он по Своей любви даровал нам пророков и Закон. И еще Он принес людям величайший дар - свободу* (Далеко не все богословско-философские школы ислама считают человека свободным, утверждая, что Бог является непосредственной причиной всех событий. Так, Аль-Газали в трактате "Воскрешение наук о вере" соотношение мира и Бога рисует таким: "Солнце, луна и звезды, дождь, облака и земля, все животные и неодушевленные предметы подчинены другой силе, подобно перу в руке писца. Нельзя верить, что подписавшийся правитель и есть создатель подписи. Истина в том, что настоящий создатель ее - Всевышний. Как сказано Им, Всемогущим, "и не ты бросил, когда бросил, но Аллах бросил""132.
Человек - место приложения силы Аллаха: "Как вы веруете в Аллаха? Вы были мертвыми, и Он оживил вас, потом Он умертвит вас, потом оживит, потом к Нему будете возвращены" (Коран 2,26). Ветхозаветное же утверждение вполне определенно: Бог "от начала сотворил человека и оставил его в руке произволения его" (Сир. 15,14).).
Трудно ли было Богу с людьми? - Да. При всей Его надмирности Он говорит, что не может быть вполне безмятежен и покоен без человеческой любви...
Он не просто дает Закон. Он умоляет людей не забывать Его.
Ему трудно с людьми. Читая Ветхий Завет, без преувеличения можно сказать: люди доводят Бога до слез. Как же должны были вести себя люди и как близко должен быть к ним Творец - если однажды Библии приходится свидетельствовать: "и раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскор-бел в сердце Своем" (Быт. 6,6).
И все же любовь Бога к людям, как она известна в Ветхом Завете, не сделала Бога человеком* (Подробнее о религии древнего Израиля см. главу "Жесток ли Ветхий Завет?" - А.К.).* * *
Где же в мире религий есть представление о том, что любовь Бога к людям столь сильна, что она ввергает Самого Творца в мир людей?
Есть много мифов о воплощении богов в мире людей. Но это всегда воплощения неких "вторичных богов", это повести о том, как один из многих небожителей решился прийти к людям, в то время как Божество, почитаемое в данной религиозной системе как источник всякой жизни, так и не перешло за порог собственного всеблаженства.
Ни Прометей, умирающий ради людей, ни Гор, чья жертва была столь ценима египтянами, не воплощают в себе Абсолютное Божество. Один (Вотан, Водан), распявший сам себя на мировом древе Иггд-расиль** ("Знаю, висел я в ветвях на ветру девять долгих ночей, пронзенный копьем, посвященный Одину, в жертву себе же, на дереве том, чьи корни сокрыты в недрах неведомых" (Старшая Эдда. Речи Высокого. 138).), тоже не Абсолют. Один проводит себя через мучения ради приобретения недостающего ему знания рун и заклинаний*** ("Никто не питал, никто не поил меня, взирал я на землю, поднял я руны, стеная их поднял - и с древа рухнул... Девять песен узнал я... Стал созревать я и знанья множить" (там же, 139-141).).
Перед нами жертва себе и ради себя. Добровольное погружение себя в боль - - одно из традиционных средств шаманской инициации**** ("Добровольное ритуальное мученичество имеет целью вызвать у себя экстатическое состояние, т.е. является формой камлания"133.). И раз Один нуждается в таком опыте для приобретения недостающего ему знания - значит, он не может восприниматься как Изначальная Полнота.
В народных религиях (язычество=народность) страдают герои и полубоги. Но подлинно Высший не делает Себя доступным человеческой боли.
Где же мы можем найти представление о том, что не один из богов, а Тот, Единственный, вошел в мир людей?
Бхагавадгита: "Индийское Евангелие"
Эта идея есть в кришнаизме, где Кришна понимается как Личный и Единый Бог-Творец.
Бхагавадгиту нередко называют "Индийским Евангелием". Эта книга* ("Идейное ядро учения Гиты было создано и зафиксировано в виде текста в III-II в. до н.э. В этой первоначальной форме текст памятника не сохранился, и о его составе мы можем строить лишь более или менее правдоподобные догадки. В течение последующей тысячи с лишним лет - до IX в. н.э., времени окончательной фиксации текста поэмы, - Гита продолжала расти за счет вставок, объем и характер которых оценить практически невозможно"134.) действительно проповедует великую идею: к Богу надо подходить с любовью. Не технология медитаций и не жертвоприношения животных приближают человека к Богу, а любящее сердце. Эта идея не была чем-то новым в сравнении с проповедью более древних ветхозаветных израильских пророков. Но для Индии она была вполне революционна.
Бхагавадгита повествует, что "Верховный Господь" Кришна не просто создал мир и не просто дал откровение. Он лично, непосредственно, принес его людям. Он стал человеком. И даже не царем - а слугой, возничим.
Однако при знакомстве с этой книгой остаются вопросы.
Во-первых - стал ли Кришна человеком вполне и навсегда? - Нет, лишь на время урока он казался человеком.
Его подлинные облики совсем не-человечны* ("Твой великий образ со многими очами, устами, о долгорукий, со многими руками, бедрами, ступнями, со многими туловищами, со многими торчащими клыками узрев, миры трепещут, я - также... Все сыновья Дхритараштры спешат вступить в Твои ужасные, с торчащими клыками зевы; вижу, иные повисли между зубов, с размозженными головами. Как мотыльки, в блестящее пламя попав, гибелью завершают стремленье, так на гибель вступают миры в твои зевы, завершая стремленье. Ты, облизывая со всех сторон миры, их поглощаешь пламенными устами; наполнив сияньем весь мир, твой страшный жар его раскаляет, о Вишну! Поведай, кто ты, ужаснообразный, смилуйся, владыка богов; постичь не могу Твоих проявлений" (Бхагавадгита. 11.23-31). Ответ же: "Я Время, продвигаясь, миры разрушаю, для их погибели здесь возрастая" (там же, 11.32; в переводе B.C. Семенцова: "Время Я - мира извечный губитель. Весь этот люд я решил уничтожить"135.
Впрочем, надо помнить, что перед нами не столько описание божества, сколько конкретный рецепт по разрушению обыденного состояния сознания адепта с тем, чтобы, обнажив его от всех привычных стереотипов, ожиданий и образов, поставить по ту сторону всех различий, что, в понимании индийской философии, и есть погружение в Абсолютное...
В.Семенцов полагает (в отличие от современных кришнаитов), что в Бхагавадгите представление о Кришне как о Благом Боге, личном Бхагаване предлагается лишь в качестве более легкого и начального пути духовного восхожения, в то время как более продвинутые адепты должны все равно подойти к традиционно упа-нишадической пантеистической идее о безличностном Брахмане (см. с. 105). Таким образом, Гита оказывается "йогой для дилетантов в виде простых домохозяев... не имевших возможности посвятить духовной тренировке все свое время" (с. 102 и 105). Пантеизм "зачеркивает весь мир объективных вещей и хочет укрепиться в абсолютном "знании". Однако живой человек, еще не вполне отрешившийся от последних остатков своей человечности, с трудом переносит температуру абсолютного совершенства: ему холодно и хочется чего-нибудь потеплее. Душа отогревается образами, и прежде всего образом доброго, милостивого божества, которое помогает и спасает. Поэтому Шанкара, комментируя Гиту, допускает Бхагавана" (с. 111).), и он пользуется человеческим обликом лишь как прикрытием, которое позволяет ему ближе подойти к людям.
Человеческая плоть, равно как и человеческая душа, не взяты им в Вечность. Ему не было трудно быть человеком, и сам он не испытал ни человеческой боли, ни человеческой смерти...
Он заповедует людям любить его. Но любит ли он сам людей - остается не вполне ясным; в Бхагавадгите нет ни одной строки о любви к людям.
Сюжет Бхагавадгиты строится вокруг юного воина Арджуны, который должен силой отстоять свое право на наследство, отнятое у него недобросовестными родственниками. С помощью Кришны Арджуна собирает огромную армию. Но, перед самой битвой, выйдя на поле предстоящего боя, Арджуна всматривается в ряды своих врагов и вдруг осознает - с кем именно ему предстоит сражаться, и тогда по-человечески потрясенно говорит: "При виде моих родных, пришедших для битвы, Кришна, подкашиваются мои ноги, во рту пересохло. Дрожит мое тело, волосы дыбом встали. Стоять я не в силах, мутится мой разум. Не нахожу я блага в убийстве моих родных, в сраженье. Те, кого ради желанны царство', услады, счастье, в эту битву вмешались, жизнь покидая: наставники, деды, отцы, сыны, внуки, шурины, тести, дяди - все наши родные. Их убивать не желаю. После убийства что за радость нам будет? Ведь погубив свой род, как можем счастливыми быть? Горе, увы, тяжкий грех мы совершить замышляем: ради желания царских услад погубить своих кровных. Так молвив, в боренье Арджуна поник на дно колесницы, выронив лук и стрелы; его ум потрясен был горем" (Бхагавадгита. 1.29-47).
Человек испытывает боль и сострадание. А божественный Кришна?
В эту минуту он находит для человека такие слова: "Покинув ничтожную слабость сердца, восстань, подвижник! Ты сожалеешь о тех, кому сожаленья не надо: познавшие не скорбят ни о живых, ни об ушедших. Эти тела преходящи, именуется вечным носитель тела. Итак, сражайся, Бхарата! Рожденный неизбежно умрет, умерший неизбежно родится; о неотвратимом ты сокрушаться не должен" (Бхагавадгита. 1.3,18,26). Все это Кришна говорит "как бы с улыбкой" (там же, 2,10). "И без тебя погибнут все воины, стоящие друг против друга. Поэтому - воспрянь, победи врагов, достигни славы, насладись цветущим царством, ибо Я раньше их поразил, ты будь лишь орудием, как воин, стоящий слева. Всех богатырей, убитых Мною в сраженье, рази не колеблясь" (там же, 11.32-34).
Не буду вступать в спор с философией, которая стоит за этими словами. Скажу лишь, что такая улыбка непредставима на лике Того, Кто плакал на пути к гробнице Своего друга Лазаря (см.: Ин. 11,35). Такой совет невозможен в устах Того, Кто сказал о каждом человеке: "Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне" (Мф. 25,40).
И в божестве, которое благословляет на массовые убийства ради исполнения кармически сословного долга, нельзя признать Бога Любви* ("Убийство в бою во имя религиозных принципов и убиение животных на жертвенном огне не считаются актами насилия, ибо совершаются во имя религиозных принципов и являются благом для всех. Принесенное в жертву животное сразу же получает жизнь в теле человека, не проходя медленной эволюции от одной формы жизни к другой. Кшатрии же, убитые в бою, как и брахманы, совершающие жертвоприношения, попадают на райские планеты", - так толковал Бхагавадгиту основатель современного кришнаизма "Его Божественная милость" Шрила Прабхупада136.)...
Греческие боги и герои - и те проявляли в подобных ситуациях больше человечности: Антигона сказала своему брату Полинику, пробуя отговорить его от мести другому брату, те слова, которых не смог сказать Кришна: "Зачем же гневу поддаваться вновь? Какая польза родину разрушить" (Софокл. Эдип в Колоне. 1469-1470).
Итак, высшая богословская формула гласит: "Бог есть Любовь".
Мы уже много говорим о любви, но еще не дали ее определения. Что ж, самую глубокую формулу любви можно почерпнуть из Евангелия: "Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих" (Ин. 15,13).
Подлинная любовь стремится отождествить себя с любимым человеком. Здесь поистине двое в одну плоть да будут (см.: Быт. 2,24) (Надо заметить, что в ветхозаветном языке слово "плоть" не имеет привкуса противопоставленности душе, как в патриотическом языке, но означает просто "живое существо".).
В любви расширяется нервная периферия любящего и вбирает в себя боли и радости любимого человека. И потому путь любви - это вынесение своего жизненного центра из себя в другого. Это дарение, отдача, вверение, жертва.
Такой любви к людям не открывает ни один богословский образ во вне-евангельском мире.
И мы спрашиваем Бога Евангелия: "Как Ты любишь людей?" И Он отвечает: "До Моей смерти..."
Его любовь не только создала мир. Его любовь не только подарила людям свободу. Его любовь не только дала нам Закон. Его любовь не только даровала нам пророков и мудрость. Его любовь не только приняла человеческий лик.
Он не казался - Он стал человеком. Всю тебя, земля родная, В рабском виде Царь Небесный Исходил, благословляя.
Ф.Тютчев
И Его любовь к нам пошла до конца, до предельной точки, до полной отдачи Себя, до полного отказа от Себя, до жертвы и смерти. Как будто вышел человек, И вынес, и открыл ковчег, И все до нитки роздал.
Б.Пастернак
Любить означает вобрать в себя беды и радости любимого как свои. И последнее, пожалуй, сложнее первого.
"Плакать с плачущими нетрудно, а радоваться с радующимися (см.: Рим. 12,15) не очень легко: мы легче сострадаем находящимся, в несчастьи, нежели сорадуемся благоденствующим. Зависть и недоброжелательство не дозволяют не очень любомудрому сорадоваться благоденствующим. Поэтому будем стараться сорадоваться благоденствующим, чтобы очистить свою душу от зависти" (святитель Иоанн Златоуст)137.
Любовь сорадовательная выше любви сострадающей и реже ее.
Если я узнал, что у моей сотрудницы (которую весь наш дружный коллектив по праву - как нам кажется - терпеть не может) погиб сын, то даже я смогу испытывать к ней чувство сострадания. И наличие этого сочувствия никак не будет свидетельством того, что я достиг нравственных высот. Труднее было бы разделить ее радость, а не ее скорбь. Например, если однажды я узнаю, что Фонд Сороса (Странно, но по-гречески старо; - это погребальная урна... - А.К.) выделил десять тысяч долларов на издание ее никому не нужной книжки -- смогу ли я ликовать вместе с нею? О, нет, скорее в то время, как она будет от счастья по потолку бегать, я буду шествовать зеленым, как ее доллары ...
Сорадование редко.
А Христос умел сорадоваться с людьми. И первое Свое чудо Он сотворил в атмосфере радости. Не на кладбище произошло первое чудо Спасителя, но на брачном пиру в Кане Галилейской...И самую главную радость Бог разделяет с людьми: "На небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии" (Лк. 15,7).
Этот Бог - есть Любовь; Он не просто любит, Он есть Любовь. Он не просто имеет любовь, не просто проявляется в любви: Он есть Любовь.
Что ж, мы начали свой разговор с сомнения в том, что религии можно сравнивать между собой.
Но стоило нам разговор о религиозных верованиях перенести в ясную сферу разума, рациональных аргументов, формулировок и сопоставлений, как выяснилось, что религии сравнивать можно и что при этом сравнении различия между религиями можно выражать в оценочной форме.
Именно обращение к тому чувству человека, тому стремлению человеческого сердца, которое является наиболее таинственным и наименее рациональным - чувству любви - помогло нам найти способ вполне рационального сопоставления религий между собою.
И когда я говорю, что христианство - не просто одна из религий, но что это высшая религия, "абсолютная религия" (скажем так вслед за Гегелем), единственная религия, предлагающая действительно достойный образ Бога, то я так говорю не потому, что к столь высокой оценке меня понуждает моя собственная принадлежность к христианству.
Этот вывод понуждает сделать обычная человеческая логика.
И обычная человечность.
И обычное свободомыслие.
Да, чтобы замечать и понимать очевидное, сегодняшнему человеку надо проявить недюжинную способность к свободному, независимому мышлению.
Общественные моды, идеологии и газеты уже многие годы внушают нам идею "равенства религий" (Рекламная заметка о "Богородичном центре" в популярной питерской газете завершается словами: "Любое начинание, в том числе и в духовной сфере, нуждается в поддержке и в помощи"138. Это - о псевдоправославной (на деле - оккультной) секте, призывающей проклясть матерей: "Писание открывает страшнейшую греховную суть зачатия. Мать передает грехи... Опомнимся, очнемся! Близка гибель, катастрофы, землетрясения. А мы славим тех самых нечестивых матерей, которых ныне нужно призвать к покаянию"139. "В подсознании (матери) вынашивается одна мечта: выставить гениталии сына на вселенскую витрину, напоказ всему миру, а потом оторвать"1).
Их излюбленный "религиоведческий" тезис ироничный Г.Честертон резюмировал так: "Христианство и буддизм очень похожи друг на друга; особенно буддизм"141* ("В смысле духовного утончения Восток выше Запада"142.).
Но если к религиям относиться неидеологично, если не усматривать в них прежде всего идейный фундамент некоего тотально-общепланетарного "нового мирового порядка", если не превращать их в политические заложники человеческих утопий, то обычное чувство реализма внятно поясняет: религии различны.
Религии бывают более высокими и более плоскими. И при всем многообразии человеческих религий только христианство узнало и возвестило о том, что же означает величайшее религиозное открытие. Открытие того, что Бог есть Любовь. Слово "Бог" означает здесь:
Дух всюду сущий и единый,
Кому нет места и причины,
Кого никто постичь не мог,
Кто всё Собою наполняет,
Объемлет, зиждет, сохраняет,
Кого мы называем - Бог!
Г.Державин
Если кто-то из читателей предпочитает язык философии языку поэзии - в переводе это означает следующее: "Философский теизм означает философскую концептуализацию существования и природы Бога как абсолютной, трансцендентной по отношению к миру духовно-личностной действительности, выступающей как безусловный источник всего небожественного сущего и сохраняющей действенное присутствие в мире"143. Любовь же означает...
Впрочем, воздержимся от полной "расшифровки" этого таинственного слова.
Просто осознаем, что выбор между язычеством и христианством - это выбор между автоматизмом "кармического закона" и тем видением отношения Бога и мира, о котором сказал Пастернак:
Мирами правит жалость.
Любовью внушена
Вселенной небывалость
И жизни новизна.
Наш
сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального
закона Российской федерации
"Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995
N 110-ФЗ, от 20.07.2004
N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения
произведений
размещенных на данной библиотеке категорически запрешен.
Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.
 |
Copyright © UniversalInternetLibrary.ru
