Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

0. Мои рассказики

Мир людей театра и кино – очень странный мир. Не я первая это говорю, но подтверждаю правильность этого заключения. Все абсолютно зациклены на работе. Есть работа – ты человек, нет ее – неудачник и несчастнейший человек. Знаете, даже так и здороваются: «Привет! Как дела? Работа есть?» Не здоровье, не благополучие близких и родных, а работа…

Я долгое время так и жила. Считала себя живущей только, когда снималась или репетировала новую роль в театре, а когда этого не было – бессмысленные временные промежутки ожидания, когда тебя снова позовут в какой-нибудь проект. Конечно, были и романы, и путешествия, и счастье, и несчастья… Но это как дополнение к той самой работе.

Первый раз я поняла, что работа не есть жизнь, когда я родила ребенка. А было мне тогда почти 38 лет. Молодость прошла в погоне за ролями и разборках с режиссерами. Мне и детей не надо было. Зачем они? Плакать будут, болеть, в поликлиники их разные водить – время тратить. Я с ужасом смотрела на детей своих подруг-актрис, закатывающих своим мамам истерики и требующих чего-то. «Ужас!» – думала я. Вот как во мне моя драгоценная работа забила даже главный женский инстинкт, я так и думала, что буду бездетной, хотя со здоровьем все было в порядке.

Но потом все перевернулось в сознании (в стране тоже все перевернулось, правда) и жизнь совсем потеряла смысл. Это было, пожалуй, самое тяжелое время для меня (а тяжелыми временами я была не обделена по судьбе). Один мрак. Да, и работы не стало. Я перестала быть молодой героиней и героиней вообще, такой переходный возраст для актрисы (и женщины тоже, я не про климакс). Но я вылезла из этого мрака. Узнала, что одну очень хорошую известную актрису увезли в психиатрическую больницу. У нее тоже не было ролей и был мрак. И я как бы увидела себя со стороны. И все восстало во мне! «Из-за того, что тебе не позвонил какой-нибудь придурок-режиссер и не позвал сниматься в дерьме, попасть в психушку – это просто пошло!» Вот так прямо фраза и звучала в мозгу: «Это – пошло!» И я вздохнула и вышла из мрака.

И вот тогда я поняла, что без ребенка жизнь женщины бессмысленна. И как только я это поняла… Я уже, оказывается, была беременна к тому моменту, как это поняла… И стала я мамой. А мир делится на тех, у кого есть дети, и тех, у кого их нет. Два разных мира. Потом была очень непростая жизнь меня в качестве мамы. О! Это самая трудная профессия в мире – быть мамой. Для меня она, во всяком случае, оказалась такой. Честно скажу: легче сыграть два спектакля, чем два дня побыть со своим ребенком. Тяжелое это занятие, а многие этого не понимают, особенно мужчины. «Чего ты устала-то? С ребенком посидела!» Ну да ладно.

Когда моей дочери исполнилось 16, я не верила, что это моя дочь празднует с подружками свой день рождения. Но это была она. Мало того, она и 17 лет отпраздновала, а потом и 18 и стала совершеннолетней. И улетела от меня в другую страну учиться.

Образовалась внутри меня и вокруг пустота. Я даже сначала и не поняла про пустоту эту, вроде и ничего, вроде я нормальная. Только делать ничего не хочется, особенно работать. По профессии. Играть роли. Вот не хочется, и все. А никто не верит. Так же не бывает, чтобы актриса не хотела играть! А меня прямо тошнило от одной мысли, что мне на сцену выходить, а на съемках такая тоска одолевала, что я уходила в темное местечко поплакать.

Правда, замечу, что и кино очень изменилось по сравнению с тем, что было во времена моей активной карьеры, и роли у меня стали не то чтобы интересные (мамы пошли да тетки смешные – возраст!). Но чтобы так не хотеть заниматься прежде любимой профессией! Я даже всерьез стала подумывать, чем бы мне заняться, оглядываться стала вокруг себя в поисках занятия по душе. Но там не так все просто, с занятиями этими. Не могу же я стать физиком-ядерщиком в своем возрасте! Правда, мне и не хотелось. Стала я подумывать о преподавании актерского мастерства. О! Туда таких, как я, не пускают. Ну, которые рот могут открыть и сор из избы вынести, а сора там много, уж поверьте мне.

Немногие мои друзья очень за меня беспокоились, видя мою хандру и депрессивность. И все почему-то говорили: «Пиши что-нибудь! Ты же так рассказываешь хорошо». Но мне и писать не хотелось. Я уже писала один раз. А потом я какое-то время была блогером на «Эхе Москвы» и высказывалась на темы, так сказать, животрепещущие, думала, что вот, общественность узнает, возмутится и все переменится. Нет. Ничего ни разу не переменилось. А в комментариях такая злоба! И столько ее! Цунами злобы. И я вдруг подумала: «Зачем же я буду эту адскую волну увеличивать? Господи, какие же все злые и нетерпимые! Страшно просто».

Перестала я быть блогером, без меня там обходятся. А потом вдруг стали рассказики возникать. Про Катю. Ее, значит, нет рядом, она в скайпе по утрам, а я про нее вспоминаю, какая она маленькая была. И приятны мне эти картинки из прошлого. И прошлое приятно. И таким занятием интересным оказалось – вспоминать! И стала я делиться этими воспоминаниями с другими. В «Сноб» отправлять свои рассказики, там меня дружелюбно встретили, а комментариев злобных они не публикуют, они вообще никаких комментариев не публикуют. Мне это тоже понравилось.

Я и актрисой старалась не слушать мнение зрителей отдельных, мне было достаточно реакции зала, эта реакция для меня всегда была главной. И еще запомнила высказывание одной великой русской актрисы о том, что актриса должна оставаться на сцене, а зрители в зрительном зале и после спектакля. Образно. Так что несколько месяцев я писала, а сайт «Сноба» мои рассказики размещал у себя. Я хочу поблагодарить сотрудников этого сайта и лично Лику Кремер, которая была добра ко мне и моим маленьким сочинениям. Спасибо, Лика! И конечно же спасибо моей дочери Кате! Ей вообще за многое спасибо, не только за рассказики. И эту маленькую книжечку я ей посвящаю. И с моей профессией (актриса театра и кино, как в дипломе сказано) стало получше, перестало от нее тошнить. Я даже новый спектакль сделала, и еще планы имеются. Так что, как говорил герой одной пьесы: «Мы еще покувыркаемся!..»

Черное, белое, коричневое

1. Планета наших детей

У меня есть взрослая дочь. То есть она недавно стала взрослой. Ей 18 лет. И у нее своя взрослая жизнь, которую я с интересом наблюдаю. Уж больно она не похожа на мою. У этих восемнадцатилетних прекрасных созданий своя планета со своей атмосферой, гравитацией, фауной и флорой и всем другим. Время от времени эти инопланетянки собираются в нашей квартире и что-то затевают, проекты какие-то.

Господи! Какое же это прекрасное зрелище! Как сияют их глаза, звенят голоса, и вся наша кухня вибрирует от их неуемной энергии! А еще они много смеются. Радуются своим задумкам. И я тоже радуюсь вместе с ними. А потом они эти задумки начинают осуществлять, и тут уж мне приходится поволноваться. Например, им ничего не стоит поехать в 20 градусов мороза в какое-то незнакомое место в 60 км от Москвы с огромными сумками (реквизит и костюмы и что-то еще, нужное для съемок), долго искать вожделенную «заброшку» (это я от них узнала о существовании этих никому, кроме них, не нужных зданий) и провести там целый день.

Иногда мне показывают результаты – фотографии. И всегда мне эти фотографии очень нравились, а некоторые даже и восхищали. Но больше всего меня изумляли их абсолютная свобода и самодостаточность. В наше коммерческое время девицы ведут себя абсолютно некоммерчески – выложат свои фотографии (а то и фильмы) на каких-то неведомых мне сайтах и радуются, если их хвалят.

Я тоже радуюсь. Но тут дочь показала мне фотосессию под условным названием «Офелия», и я не выдержала и сказала: «Давай опубликуем!» Дочь сказала: «Спрошу у Насти». А Настю я знаю заочно, по рассказам и по фотографиям, которые уже видела. Настя Осипова – молодой фотограф, мне кажется, стоить запомнить это имя. Девушка она талантливая, очень профессиональная, твердо знающая, что ей нужно, и добивающаяся своих целей. Это меня тоже восхищает в их поколении.

Может (даже наверняка), я не очень объективна, ведь модель имеет ко мне отношение, но мне правда очень нравится! А потом, думаете, легко все это осуществить своими силами и с очень маленькими финансами (у родителей они ничего не просят!)? Сначала надо было найти платье напрокат, потом сделать реквизит, потом поехать в дикую жару на один из немногих московских пляжей, где якобы разрешено купание, потом надо было найти нужное место в водоеме, потом не утонуть и не захлебнуться в грязной воде, отогнать от лица модели целлофановые пакеты, в изобилии плавающие практически по всей поверхности пруда (отгоняла этот ненужный мусор, естественно, сама модель), потом предупреждать желающих окунуться в этом же месте отдыхающих, чтобы ненароком не наступили на Офелию, которая была не очень заметна с берега среди водорослей и мусора… И много чего еще…

Так мне захотелось, чтобы кто-то из наших тоже увидел эти картинки! Наших – я имею в виду тех, которые, как и я, не с их планеты. Вот и смотрите. А Насте я желаю удачи, она ее достойна.

2. Школьная форма чудесная

Моя дочь закончила школу в прошлом году, и встречаясь с родителями бывших одноклассниц или даже c учителями (завидуйте! вот какие были у нас учителя, особенно классная руководительница Алла Натановна, дай Бог ей счастья и здоровья!), попивая кофеек, мы каждый раз восклицаем: «Как вовремя мы школу закончили, вот просто тютелька в тютельку!» И начинаем пересказывать друг другу ужасы, ожидающие учащихся и их наставников в этом году и последующей непростой жизни.

Сразу скажу: школа у нас была хорошая, попасть туда было не так-то и легко, хотя живем мы в пяти минутах ходьбы от нее, но она… как бы помягче… блатная, вот! Воспользуюсь словцом из советского детства, а по нынешним временам это означает, что всякие дорогущие машины, имя которым я не знаю, потому как никакой машины не имею и иметь не хочу; так вот эти роскошные чудовища перед началом занятий создают пробку такой величины, что и никаких баллов не хватит ее оценить. Я вообще удивляюсь, почему про нее по всяким радио не говорят, ей-богу, страшная просто пробка!

Но это я так, отвлеклась. Я же про школьную форму хотела. А то сейчас во всех СМИ активно обсуждают эту проблему. Типа нужна – не нужна, а если нужна, то какая и т.п. Прочитала я вот такую статейку (там мама жаловалась, что дочку к занятиям не допустили, потому что вместо жилетки, положенной правилами этой школы, на ней для тепла был кардиган) – и слезы полились из моих немолодых глаз. Это я вспомнила все свои мытарства с этой самой формой.

Дело в том, что школа у нас была продвинутая, и когда еще все школьники ходили кто как хотел, в нашем учебном заведении уже была введена школьная форма. Ввели ее типа по случаю приезда английской королевы, чтобы все как надо было, красиво. Но эпохальное событие еще давно, до нас было, нам Ее Величество не пришлось лицезреть, а вот школьная форма с тех пор зацепилася (это из песни Высоцкого: «А беда на вечный срок зацепилася…») и всем отравляла жизнь. По случаю я знакома с дизайнером, которая придумывала прикиды школьникам для встречи Елизаветы Английской. Человек она талантливый и придумала-то все влегкую, чтобы и правда красивые девочки в красивых сарафанах красиво поприветствовали высокую гостью, мол, вери глэд то си ю, Ваше Величество! Вот такая предыстория. А дальше сама печальная повесть.

Ребенок у нас с ее папашей поздний, а по нынешним временам и совсем поздний, да болела все время, все для нее готовы сделать были (непедагогично крайне, как знаток заявляю) – а тут 1 сентября, первый раз в первый класс! Ура! Новая жизнь! В старой-то Катя все больше дома сидела и болела, детского сада ей не досталось, общения со сверстниками, считайте, тоже. Короче, колбасить нас стало задолго до всероссийской линейки (есть такая сейчас?). А тут в школе на первом в жизни родительском собрании (ну, для тех, кто поимел счастье свое чадо в эту школу засунуть) вдруг заявляют: форма, мол. Мы с папашей: пожалуйста, со всем нашим удовольствием! Что делать? И тут… Полный облом! Мы тогда еще востребованные были, занятые очень по времени, а какая-то тетенька (точно не директриса, врать не буду) заявляет, что вышеозначенную школьную форму можно заказать только в одном-единственном ателье по спецзаказу, мы с Мишиным опять подвоха не чуем: яволь, говорим, все будет сделано!

И тут бах-тарабах! Ателье это (заметьте, для очень блатной школы) находится за окружной дорогой на улице… На улице с очень неприятным названием, во всяком случае мне так запомнилось.

Прибалдели мы с папашей и смотрим друг на друга: кто поедет? И ужас у нас в глазу, в правом, у каждого… Мы-то Катю в эту школу определяли не из престижных соображений, а чтобы близко ходить было, повторяю, она очень болезненная была, из семи дней недели редко когда три здорова была, иммунитет слабый по всяким там причинам, я еще и не знала, надолго ли она в этом храме науки с лимузинами у подъезда задержится. Значит, пилить в Задрищенское ателье… Никак у меня в голове эта комбинация не укладывалась. Пыталась настроиться позитивно, не скандалить с первых минут пребывания в роли родительницы, даже улыбалась, уговаривала себя, что это не идиотизм, а просто так, типа так исторически сложилось… Но разум и опыт подсказывали, что владельцем или владелицей этого уже мною ненавидимого ателье был (была) чья-то родственница (родственник), не знаю чей и думать не хочу, точно не дизайнерши…

После страшного домашнего скандала решено было, что поедет наш папа, а куда он денется! Выбрал он денек и покатил по страшным пробкам в неизвестном направлении. Ужас! Ужас! Ужас, чего я наслышалась по его возвращении из адского его путешествия! Одиссей отдыхает, что пришлось пережить нашему папе! Как он вообще не пропал на дорогах недревней Руси, которые пострашней тех древних будут, которых вообще, говорят, не было (я в историческом классе училась, давно, правда. Так что если кто решил, что я захотела поклеветать на нашу Русь, которая по новым достижениям науки вообще всему голова, то прошу все списать на плохую память и неправильное обучение. У меня 5 было по истории, спецшкола 710 при Академии педнаук, класс с углубленным изучением истории. Ой, вдруг мысль пришла: а она осталась, Академия-то эта? Сейчас ведь ни за чем не уследишь… Вот она была и – нету! Но это я так, немного о себе, как говорил мой знакомый. Ребята, привет! Это я одноклассникам.

Уф! Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Это я так изящно возвращаюсь к вопросу о школьной форме. Короче, на нашего папу, когда он после пяти часов поездки и розысков нашел нужное здание, наорали самым безбожным образом. Я мало что поняла из рассказа мужа, потому что боялась, что с ним случится что-то нехорошее. Поэтому больше помалкивала и жалобно на него смотрела. Помню только его надрывные риторические вопросы: «Нет, ты бы видела это ателье – халупа! Почему там надо эту гадскую форму шить?! Вот скажи мне? Скажи!» Но я ничего не говорила, а дочь Катя, придя с прогулки, спросила папочку: «Привез форму?» И мне показалось, что немолодой талантливый известный человек и мой муж по совместительству сейчас заплачет. Форму он не привез. Не было формы для нашей ненаглядной Катюши. Фиг-то. Чтобы ателье «Светлячок» (условно, не помню) вот так за здорово живешь отпустило родителя, не доведя его до инфаркта? Не на таковских напали.

Тут все заплакали: Катя, я (первая), няня. У Мишина мужественно блестели глаза, но ему что! Он такое уже пережил! В «Светлячке», оказывается, не было пошитых готовых форм, надо было тащить туда ребенка (не вру: пять часов!), и орали на незадачливого папашу потенциальной первоклассницы так, что мы могли бы папочки нашего лишиться вовсе. Мог бы убить кого, он хамство практически не переносит (хотя приходится, как же без него! Или я опять клевещу? Звиняйте, забылась!).

Тут, отплакавшись, я уже стала рычать, что ребенка не пущу в Замкадье в ателье «Светлячок». Только через мой труп! Ребенок, повторюсь, был хрупок здоровьем и поездки плохо переносил, а дальние так и вообще. Все стали пить сердечное (кроме Кати, ей вообще лекарств никаких нельзя было). Печаль легла на наш дом, такая безысходная, серая, беспросветная.

Короче, еще три раза наш папа ездил в замечательный «Светлячок» (один раз там кого-то не было, кто за школьную форму нашей школы отвечает, а связь тогда была не чета нынешней, а то скажут: «Вот дураки! Позвонить не могли! Эх, вы, крутые!» Да вы и с вашими айфонами до «Светлячка» бы ни в жизнь не дозвонились! Потом там ведь расписание было, и папа его знал. Хотя о чем я? Расписание! Ха-ха-ха! Короче, только к 30 августа благополучно (или неблагополучно, потому что только представьте, какие пробки на дорогах перед началом сентября!) торжественный момент настал, вожделенная форма была доставлена на квартиру. Радость и волнение нашего семейства были неописуемы!

Мы вынули форму из страшного целлофанового пакета. И долго на нее молча смотрели. Просто глазам поверить не могли. Все наперекосяк, отстрочено нитками никак не подходящими… да ни к чему не подходящими и из какой-то грубой ткани в клетку (больше желтого, так было велено, или у «Светлячка» в тот момент был переизбыток именно этой мануфактуры). Ну, а потом я бодро и лживо начала верещать: «Прелесть! Скажи, Катя? Давай померим!» Врать вообще нехорошо, а врать детям отвратительно, я это знаю, но что мне оставалось делать?

Ой-ой-ой! Померила Катя это… не знаю, что мерила моя дочь… В этом и пошла 1 сентября. Мама убедила ее, что все миленько. Особенно если эту пуговичку не застегивать, а вот тут мы сейчас переделаем, скажи, лучше стало? Правда, детка? Почему топорщится? А это ткань такая, в ней стекла много… Специально стекла много? Ну, я не знаю… Я, Катя, давно училась… У нас другая форма была… Лучше? Не знаю, детка, мне кажется, что в сто раз лучше. Почему сейчас такой формы не делают? Это не я решала, а дяденьки в министерствах, или где они там все решают… Хорошие дяденьки? Спроси у папы, а я пока юбку попробую подкоротить… Очень моя доченька в школу хотела пойти 1 сентября. Ну и пошла, бедолага.

А история про форму не единственная, вы думаете, они нас, родителей, вот так просто от себя и отпустят, «Светлячок» и дяденьки с тетеньками, которых я знать не знаю? А им этого и не надо, чтобы я их знала.

Нет, как хорошо, что моя дочь школу закончила, как вовремя! А то ведь опять школьную форму ввели в обязательном порядке… Знаю я этот порядок.

3. Школьная форма чудесная
(продолжение)

Напомню, в чем, так сказать, история. Наша история, потому что дети наши школу закончили и разлетелись, моя по крайней мере. Улетела. А я скучаю, вот и мучают меня воспоминания, а я их записываю и отсылаю в «Сноб». Так что я ни в чем не виновата, ну, а что они их вывешивают на своем сайте – все претензии к редакторам.

Короче, наша элитно-блатная школа заставляла заказывать школьную форму в каком-то подмосковном ателье под условным названием «Светлячок», и все как миленькие туда пилили и деток своих туда везли, типа для примерок, чтоб, значит, костюмчик хорошо сидел. Ха-ха-ха! Никогда эти костюмчики хорошо не сидели, вовсе даже и наоборот… Ручки не те шили, а главное, где они ткань такую жуткую брали?

Она меня прямо завораживала, когда я на нее смотрела. Она была невероятно жесткая, почти как наждачная бумага, и хлопка или там других каких природных компонентов (вон у меня есть рубашка из крапивы, опять же лен и т.д.) в этом удивительном творении российской химической промышленности, по-моему, не было и вовсе. Она была, видимо, соткана из стекловаты, хотя на бирочках, прикрепленных к грубым внутренним швам (все по-взрослому!), было коряво напечатано, что я держу в руках изделие из 100% шерсти.

Не поленились же! Видела я на базарах Стамбула, как продаются на вес всякие ленты именно таких бирок – там что хочешь можно приобрести, чтобы потом присобачить к любой какашке, например «Сделано в Италии. Дольче и Габбана. 100% шелк». Но не думаю, чтобы «Светлячок» в Стамбул гонял за бирками, турецкие все-таки поаккуратнее как-то выглядели. Нет, это местные умельцы, лояльные к отечественному производителю, подсобили.

Ткань эта имела удивительную способность жить какой-то одной ей ведомой жизнью. Как только ребеночек надевал юбочку или сарафанчик, те сразу и навсегда принимали определенную форму, нужную этой самой ткани, и изменить эту форму уже было невозможно никакими силами, хоть ты гладь, хоть отпаривай… А на большее у меня фантазии и не хватало. Особенно бедствовали мамы наших мальчиков. Они хотели видеть своих отпрысков аккуратными и красивыми (чего, впрочем, и мамам девочек хотелось), но пузыри на коленях и других выпуклостях (а они, пузыри огромных размеров, появлялись практически на второй день носки) делали наших симпатичных мальчиков похожими на постоянных клиентов детских комнат милиции, ну, или вот совсем задохликов неухоженных. Да, так. А потом ткань эта сверкала и щелкала и еще другие страшные звуки издавала! Воистину… Ну, дальше не буду, и так, по-моему, страшно…

Один раз я взбунтовалась против этой нехорошей материи, и наша няня пошила Кате юбочку самостоятельно, хорошая такая юбочка получилась, мы радовались… Но недолго. Клетка оказалась не та, что надо. Вот ведь дело какое! Как в Шотландии, у каждого клана именно своя клетка, так они раньше своих от чужих отличали, вот и в нашей школе необходима была именно таковская клетка, а не растаковская, а то не дай бог спутают, что школьница не из элитки.

Детей, кстати, одних со школьного двора не выпускали, а форму, как только предоставлялась такая возможность, дети немедленно снимали с чувством великими муками завоеванной свободы. Походила наша Катя в няниной удобной юбочке несколько деньков (я все-таки решила повыпендриваться и сказала: «Будешь ходить в этой!»). Но на входе в школу перед занятиями поставили учительницу, специально отвечающую «за внешний вид». Вот эту учительницу никак не устроил внешний вид моей дочери, и после двух дней безнадежной борьбы за право носить юбку без нужной клетки (клетка-то там была на нашей юбочке, не то чтобы я совсем Робеспьер и сокрушитель устоев, просто не того размера, а найти идентичную светлячковской не представлялось возможным; это была, видимо, стратегическая тайна нашей химической промышленности) строгая, отвечающая за внешний вид школьников и конкретно моей дочери учительница пообещала Кате на следующий день ее в школу просто не пустить. Мы сдались и опять оделись в наши сверкающе-трещащие одежды. Так и ходили в них до тех пор, пока не стали «старшеклассниками», которым полагался «свободный деловой стиль одежды». Вот тут уж старшеклассники пытались отыграться за все светлячковские годы, но… Опять стояла в дверях строгая Лариса Петровна (условно) и решала, кто достоин войти в храм науки, а кто завернет обратно. Но тут уж по-всякому легче стало… В смысле формы.

4. Что сказать хулигану

Раз начала писать про школу, то уж никак не могу обойтись без того, чтобы и учителей не вспомнить. Это очень важные люди в жизни – учителя, иногда они даже важнее врачей, на мой взгляд. Вот сейчас часто слышишь: «Все зависит от семьи!» Ужас какой, такое утверждение. Это плохие учителя придумали, которые и не учителя вовсе, а так… тетеньки и иногда дяденьки, которые просто никуда в другое место, кроме школы, устроиться работать не смогли.

Большую часть времени ребенок проводит именно в школе, там у него формируется представление о добре и зле. Если, например, ребенок видит, что какого-то мальчика постоянно обижают несправедливо, а учительница никак не реагирует, то что он, ребеночек, подумает? Что обижать можно. Что мир несправедлив. Это он в лучшем случае так подумает, а вообще-то он примет к сведению, что слабых принято обижать, что это в порядке вещей.

Сейчас так и происходит, на мой взгляд. Все ведь с детства начинается, сами знаете… Нам-то, советским, с детства вдалбливали, что слабых обижать нельзя, что это подло, да и в книгах, которые мы читали, про это же было. Сейчас книг не читают и всячески пропагандируется культ силы и успеха – здорово, наверное, но… Очень уж жесток мир стал, очень уж много агрессии в окружающем нас пространстве, зашкаливает, не выживем, иногда кажется. Просто как вид не выживем, самоуничтожимся.

Мне легче на своих примерах рассказы всякие вести. Опять про дочь Катю.

Когда ей было два года, мы попали в Филатовскую больницу. Поскольку Катя была мала, а состояние ее было тяжелое, то меня пустили ухаживать за ней, поместили нас в боксе, где мы и прожили с ней около 20 дней. Только еще одна мама там обитала, очень молодая женщина (назовем ее Олей) со своей доченькой Викой. Отделение наше было гастроэнтерологическое. Сначала было ни до чего, острый период шел, капельницы, уколы, отсутствие еды. Строгая диета такая, когда ребенку только пить можно, а вы представьте, что ребенок двух лет у вас есть просит. Она же не понимает, что нельзя, и говорит тебе все время: «Мамочка, я кушать хочу! Очень!» Знаете, как трудно не заплакать в этот момент. А плакать нельзя, врачи не велят плакать и покрикивают на тебя, и обещают из больницы выгнать, если с нервами не справишься. Страшно. Но потом, слава Богу, есть разрешили, но очень специальную еду.

Там кухонька была, где я впервые с Олей и столкнулась. Она готовила жидкую кашку для своей Вики, а я жидкое картофельное пюре. Там и познакомились. Не стремительно, нет, мамашам в таком положении не до посиделок и разговоров – сначала кивали друг другу, потом стали интересоваться, кто что готовит, а потом и ниточка какая-то между нами протянулась, хотя очень мы разные не только по возрасту были.

Оля с Викой своей тоже в отдельном боксе лежали. Другие дети по несколько человек в палатах, но они были все повзрослее. И стали мы все больше времени проводить вместе и девочек наших сводить, чтобы играли вместе, общались. Не очень-то у них общаться получалось, но мы с Олей как-то привыкли хоть по полчасика в день вместе побыть. И стали разговаривать понемногу. Викочка выглядела очень маленькой и хрупкой, и когда я спросила, сколько ей лет, Оля ответила: «Четыре». И как-то очень внимательно посмотрела на меня. Я аж задохнулась, потому что хотела воскликнуть удивленно: «Как четыре? Моей всего два, а она раза в полтора крупнее вашей кажется!» Но я не воскликнула, подавилась своим вопросом, продохнула и погладила Вику по голове: «Четыре, значит? Большая уже девочка, да?» И Оля, нет, не повеселела, веселой я ее никогда не видела, даже улыбающейся, а полегчало ей как-то, что ли, потому что она вдруг стала говорить. Не помногу, но потихоньку я узнала, что у Вики какая-то очень сложная болезнь органов пищеварения, организм еду практически не принимает, и вес девочка не набирает. «Нет, что вы! Мы сейчас молодцы, она за последний год почти 400 грамм набрала. Мы очень надеемся, что так и дальше пойдет. А знаете, как неприятно, когда спрашивают: “А почему она у вас такая маленькая? Вы что, ее не кормите?” Вот зачем они так спрашивают? Разве можно вот так, не зная ничего про ребенка, спрашивать?» Я молчала, только старалась с Викой быть поласковее, ну а Кате моей это не нравилось.

Еще надо заметить, что был февраль месяц, кругом бушевал грипп, и отделение наше было на строгом карантине, то есть вот вообще никакого общения с внешним миром. Так и пребывали мы в нашем мирке, и развлечений для детишек не было практически никаких. Один раз на кухоньке я спросила: «Оль, а ты вот все Вике овсянку варишь, а ей не надоедает одно и то же есть?» И Оля мне очень просто ответила: «А она же не знает, что другая еда есть, она никогда ничего другого не ела, ей только это можно». И продолжила помешивать в малюсенькой кастрюльке, чтобы, не дай бог, никаких комочков в каше той не было.

Вот так мы и жили. Но вдруг один раз моя Катя злобно Вику толкнула, та упала и заплакала, Оля ее подхватила и понесла скорее к себе. Наверное, виновата была я, лишний раз приласкав Вику, но мозг мой взорвался. Я схватила свою дочь, стала трясти ее и кричать: «Нельзя обижать того, кто слабее тебя! Запомни это на всю жизнь! Это самое подлое, что может вообще сделать человек! Ты представь, что кто-то сильнее тебя будет тебя толкать и бить! Представь! Понравится тебе это? Ты поняла меня?» Я не отстала от своей маленькой дочери, пока она не сказала, что поняла: маленьких и слабых обижать нельзя. Похоже, и правда поняла, они, детки, вообще там, в больницах, какими-то очень понятливыми и взрослыми становятся. Во всяком случае, Вику она больше не трогала, да и те меньше ходить к нам стали, а потом у Вики случилось ухудшение и им вообще не до нас стало. А потом нас выписали.

Так и не знаю я, удалось ли мужественной и тихой Оле выцарапать свою доченьку у болезни, не слышала я про них ничего больше. Но запомнила их на всю жизнь. И дочь моя Катя тоже про Вику долго помнила. Во всяком случае, год точно. Потому что через год у нас случился неприятный инцидент на прогулке. Мы уже были здоровы от той своей болезни и пытались вести нормальный образ жизни.

Вот гуляем себе на Патриках, Катя залезла на памятник Крылову – она любила туда лазить, я отвлеклась, а когда оглянулась, чтобы посмотреть, как дела у дочери, то увидела очень неприятную картину: мою дочь били. Да. Маленький мальчик, не намного меньше Кати, но все-таки меньше, с веселым удовольствием изо всех своих сил колотил мою дочь обеими руками, а та только старалась отодвинуться от него подальше, а куда уже двигаться? Там места мало. Какие жалобные взгляды она на меня бросала! Что делать? Ведь маленьких бить нельзя?

А рядом-то стоял папа драчуна и очень довольный наблюдал за поведением своего отпрыска. Ему, папаше, нравилось происходящее, он, папаша в кожаной куртке, видать, был из тех, кто как раз за силу и успех, паразит. Я посмотрела на его улыбающуюся харю, поняла, что такого понятия, как «девочек бить нельзя», он сыночку вдалбливать не станет, и громко сказала Кате: «Маленьких бить нельзя, но разрешать им бить себя тоже нельзя, надо защищаться в таких случаях!» Ну, Катя и махнула в ответ.

Боже, как потрясен был маленький хулиган тем, что ему ответили! Он сразу как-то скукожился, а потом позорно заревел, широко открыв рот и заливаясь мгновенно появившимися в огромном количестве соплями. Она его и не ударила даже, просто отмахнулась в ответ, по-моему, и не попала никуда, а он так…

Катя смотрела на меня. «Все правильно! Защищаться надо!» – сказала я громко, чтобы папаша в кожане слышал. Он услышал. Молча подошел к ревущему сыну, взял на руки и, не успокаивая, понес куда-то, видимо, в машину – они вообще не местные были, мы их больше не видели.

Да, странно у меня как-то получилось. Хотела про учителей, а написала про то, что маленьких и слабых обижать нельзя! Никак нельзя! А то вымрем…

5. Черное, белое и коричневое

Написала про Катину школьную форму и вдруг свою вспомнила, ту самую: коричневое платье с белыми воротничками и манжетами и фартуками, обычным повседневным черным и праздничным белым. Откуда она взялась в окончательном виде? Все гимназистки на картинах дореволюционных изображены именно в таких платьях, значит, оттуда, из тех времен… Потом она (форма) претерпевала изменения всякие в худшую сторону, но долго держалась. Долго. Да и сейчас, между прочим, на последний звонок девочки предпочитают вырядиться именно в нее. Один раз я была во Владивостоке как раз 25 мая, по-моему, в этот день последний раз звонят школьникам? И вдруг – глазам своим не поверила: весь берег запестрел коричневыми платьями и белыми фартуками! Это все старшеклассницы всех школ Владика пришли на берег – традиция у них там такая. Ах, как это было красиво! Большое количество 17–18-летних девушек – это вообще зрелище великолепное, а тут еще на меня чем-то ностальгическим повеяло, я же не знала, что появилась мода у выпускниц шить себе такие платья. И я все смотрела, смотрела на них, и были девочки эти мне как родные, как будто нас что-то общее связывало: меня, уже не очень молодую и много пережившую, и их, которым тоже достанется всякого в их будущих жизнях. Но тогда был праздник! До чего же изящны были платья и фартуки! Правда, был солнечный майский день, и берег океана, и все цвело. Но все же, но все же…

Я помню почти все свои форменные школьные платья. Правда! Тогда их не покупали каждый год, если уж только ребенок вырастал непредвиденно, а предвиденно – так что ж, все покупалось на вырост, с запасом. Сейчас, наверное, многим смешно это читать, или все думают, что я военный ребенок. Нет, не совсем военный, судьба меня миловала, а вот родители мои как раз и были военными детьми, поэтому досталось им по полной: и голода, и холода, и отсутствия одежды. Вот уж чего совсем не было в деревнях, так это одежды. Если голод еще можно было утолить с огорода или сада, то кофточку или юбочку с ветки не сорвешь. А что такое носочки белые, моя мама знала только в принципе, что бывают, мол, такие, специальные, для красоты только…

Я до сих пор люблю белые носки и покупаю их при каждом подходящем и неподходящем случае, потому что помню мамин рассказ, как она темными вечерами опускала ноги по щиколотку в корыто с побелкой, ждала, чтобы подсохло, надевала дырявую обувь и шла, счастливая, на гулянку, туда, где собиралась вся деревенская молодежь и дети. И ее «белые носки» фосфоресцировали в южной темноте, делая ее абсолютно счастливой. Может, ей и не верили… Уж из очень бедной семьи она была, ее мать (моя бабушка) одна поднимала трех детей, отец не вернулся с фронта – не умер, а просто не вернулся, уехал к другой женщине, – так откуда носкам-то взяться? Но моя мама-подросток в своих «побелочных» носках была счастлива. А потому что красиво!

Вот такая моя мама была. В 16 лет приехала в Москву, окончила ФЗУ и стала токарем. Работу свою ненавидела и почти по специальности никогда не работала, вышла за моего отца-слесаря, сначала родила брата Володю, а потом и меня. Мамочка моя человеком была добрым, но своеобразным, со своими, как вы понимаете, представлениями о прекрасном, особенно в отношении одежды. И тут всякие доводы и возражения были бессмысленны и опасны даже.

Так что мое первое форменное платье я вполне могу назвать глубоко трагическим. Мама-то наверняка не хотела, чтобы я выглядела чучелом, не было этого в ее планах, она меня любила и старалась как лучше. Но что ребенок-то понимает? Особенно в одежде. А на следующий год что, новое платье покупать? И потом каждый год? Да так денег никаких не напасешься! А жили мы бедно, хотя папа работал на двух работах, а мама подрабатывала тоже где-то на заводе газовщицей (смотрела уровень газа в какой-то страшной машине). Но вот так уж устроено наше государство, что два честно и много работающих взрослых считали рубли от зарплаты до зарплаты, а мне было на 1 сентября куплено платье на такой «вырост», что подолом я практически подметала асфальт, я уж не говорю про плечи, талию, ну, и другие детали и тонкости портняжного искусства. У меня фотка есть. Я ее никогда никому не показывала. По какой-то странной логике моей мамы белый праздничный фартук был мне абсолютно по размеру… А, белый ведь… А все, что белое, то бесполезно, то только для красоты. Только сейчас поняла, честное слово. Ну и капроновый, конечно же, белый бант на жидких волосенках. Еще были белые гольфы, но они внимания не заслуживают, потому что из-под подола платья их практически видно не было. Мама на фотографии гордая, а то как же, ребенок не хуже других (это у нее было главной установкой в жизни), и только моя отчаянная несчастная физиономия портит фотку. Вот оно каким было, мое первое форменное платье… Как там? «Гимназистки румяные…» Это не про меня.

Носила я это платье года четыре, мама не ошиблась в расчетах. Рукава протирались от усердного учения, но тогда не западло было и заплаты ставить, и нарукавники черные носить из сатина. Мы их сами и шили на уроках труда. Дальнейшие платья были не такими выдающимися, я вошла в переходный период и иногда кричала, что «уеду на целину», за что получала пару раз бельевой веревкой куда попало. Но я любила свои школьные платья, я их уважала, я их жалела и берегла. У меня вообще отношение к одежде, которая работает, очень трепетное, как к живому существу. Все мои театральные или концертные платья я всегда берегла, и если они устаревали, никогда от них не избавлялась, они еще долго висели в шкафу на заслуженном покое. Что, впрочем, никогда не мешало мне накупить всякой дорогой дряни, которую я даже ни разу и не надевала, ну, это когда уже деньги появились…

А те школьные платья из моего детства и отрочества были из очень хорошей ткани, как я сейчас понимаю, ну, если могли прослужить четыре года непрерывной носки. Это потом все испортилось. Наверное, поэтому я так часто слышала от подруг и молодых девушек, что они «ненавидели эти коричневые платья!» Не знаю. Всегда мне в них и удобно было, и чувствовала я себя школьницей. Может, им школьницами быть не нравилось? Просто школу свою не любили? Мне-то повезло со школами, их у меня было три. Две чудесные и одна омерзительная. Когда мне было лет 14, мы переехали в отдельную квартиру, и мне пришлось покинуть мою первую школу. О! Я попала в ад! Адом была новая школа №… не буду номер указывать, зачем? Но честное слово, я даже и не знала, что такое бывает. Но ничего, пережила, просто поняла быстро, что надо линять, и слиняла. Очень удачно слиняла. И опять ходила в коричневом платье и аккуратном черном фартуке и уже была немного похожа на гимназистку (не очень красивую, правда), потому что школа была особенная, для очень умных. Там только один класс был гуманитарным – 9 «Д», во всех остальных классах (А, Б, В, Г) кучковались и выпестовались юные гении, математики-физики, вот в этот гуманитарный класс-то я и попала. Чему по сию пору рада! Одноклассники, привет вам!

6. Моя вторая школа

Меня тут один читатель упрекнул в том, что я сильно приукрашиваю в своих описаниях школы моего детства. Он написал о том, что и в те далекие советские времена были ужасные школы, достойные, можно сказать, кинематографического пера Гай Германики (имеется в виду ее телесериал «Школа»). И я с таким мнением согласна полностью, потому что вторая моя школа, где я не проучилась, а провела 7-й и 8-й классы, была именно из таких.

Моя семья переехала из коммуналки в отдельную квартиру – и это было счастье, потому что ютиться на 17 кв. м четырем уже взрослым людям было очень проблематично. Но вот на двух смежных комнатах и кухне на пятом этаже блочной стандартно-некрасивой девятиэтажки счастье и заканчивалось.

Прямо напротив дома был расположен Мелькомбинат (Мельничный комбинат, зерно перемалывал), и он гудел днем и ночью. Гудел так, что даже в самый жаркий день окна было открыть невозможно, этот гул превышал все мыслимые санитарные нормы и грозил даже такую оптимистично настроенную натуру, как я, свести с ума.

Я так и не привыкла к этому гулу никогда, я его ненавидела и боялась. И дворов на новом месте жительства не было, просто площадка перед подъездом с тремя чахлыми кустами и лавочкой для пожилых женщин. Да и не только пожилых, вообще женщин, больше им пообщаться было негде, если вдруг такое желание у них появится.

Ну и конечно, школа… Я сначала вообще не очень поняла, куда попала. За предыдущие шесть лет обучения я как-то пришла к убеждению, что школа – это место, где учатся. Учителя учат учеников, а те учатся и стараются изо всех сил хорошо учиться, потому что это всеми одобрялось, когда человек хорошо учится. А здесь, в новой, ну все было наоборот!

Здесь тех, кто хорошо учился, презирали и считали недочеловеками. А человеками были как раз те, кто учиться не желал и не скрывал этого. Вот такое поразительное открытие сделала я в первые же дни своего пребывания в новой школе.

Я испытала некоторый ужас, потому что учиться мне нравилось, нравился сам процесс узнавания чего-то нового, учителя прежние меня любили, а со всеми одноклассниками я дружила. Я была круглой отличницей, чем моя мама страшно гордилась, а еще занималась художественной гимнастикой и ездила на Шаболовку в Студию юного актера при Центральном телевидении. Вот какой подарок получил 7-й класс школы № не буду говорить какой.

Может, я необъективна к ней, может, эту школу кто-то другой вспоминает с нежностью и грустью.

Новая школа полученному подарку в виде новой ученицы не обрадовалась. Со временем обрадовался мне только пожилой учитель математики. Он был замечательной и достойной личностью. Во-первых, бывший фронтовик. Он носил орденские планки на своем старом пиджаке, и по планкам можно было понять, что воевал он долго и мужественно. Во-вторых, ходил с палкой, на которую тяжело опирался, а спина его была полусогнутой. Это после фронтового ранения. Ну и в-третьих, он не боялся учеников 7 «А» класса.

Остальные учителя, прямо скажем, опасались своих подопечных и особенно к ним не приставали. Их задачей было в основном быстренько что-нибудь оттарабанить за 45 минут и убежать в учительскую. Это меня тоже потрясало. В моем мозгу все время стучало: «Ведь так не может быть!» – а действительность подло склабилась мне в ответ и шептала: «Может, может…»

Я маму не хотела расстраивать и говорила, что в школе все нормально, и приносила по-прежнему домой пятерки в дневнике. Только это уже были не те пятерки, это были какие-то паршивые, уцененные пятерки, они меня саму-то не радовали.

Может, вот только по математике. У меня сложились достаточно странные отношения с математиком, назовем его Александром Михайловичем. Сначала он удивился, что я все решаю быстро и легко и делаю домашние задания каждый день – это было для той школы нетрадиционно как-то. Потом он понял, что я готова по его предмету практически на год вперед. А я в прошлой своей школе в математический кружок ходила, потому что там наша строгая математичка решила, что я очень способная к ее фанатично любимой науке. Она ошибалась, сильно ошибалась, у меня просто память была хорошая, но я ее не хотела расстраивать и шлялась к ней в кружок лишние задачи решать.

А мой новый учитель, Александр Михайлович, поступил как-то очень непедагогично даже на мой тогдашний взгляд. Где-то через полгода моего пребывания в этой №-не-скажу он стал поручать мне проверять контрольные работы по математике у всего класса. Вот так.

Да, он прямо так и говорил: «Останься после уроков, поможешь мне контрольные проверить». При всех, не то чтобы там тайно, нет. И никто не удивлялся, кроме меня. Я приходила в кабинет математики, брала стопку тетрадок своих соучеников (сверху этой стопки лежала моя тетрадка с проверенной лично самим Александром Михайловичем контрольной) и подчеркивала красной ручкой в их работах ошибки, а потом Александр Михайлович смотрел мои пометки и ставил в зависимости от них оценки.

Сначала-то он меня перепроверял, а потом вообще уверился в моей непогрешимости и перепроверять перестал. Я так понимаю, что он меня типа своей лаборантки сделал. Тяжело ему было, старому и больному человеку, биться с лоботрясами и остолопами, которые даже и вид сделать не хотели, что прилагают какие-то усилия, чтобы усвоить материал. Он на них рукой махнул, но дело свое делал честно, объяснял новый материал очень хорошо.

Правда, иногда мог рассердиться и стукнуть палкой изо всей силы по парте, если кто болтать начинал, прямо у болтающих перед носом. Те сильно пугались. Вот у него и не разговаривали, хотя на других уроках это было в порядке вещей, и учителя только ласково укоряли: «Ну Анечка… Ну что ж ты все говоришь! Ты же мешаешь мне». А если Анечка не прекращала, то делали вид, что ничего и не происходит.

Тоска рвала мою душу от всей этой неправильности! Да еще и одноклассники меня сильно невзлюбили и не приняли в свою стаю. Они мне тоже не нравились. Все девочки, например, в будущем планировали стать или портнихами, или парикмахершами. Верхом изобретательности был пищевой техникум.

У меня-то, начитавшейся книжек про «смелых и больших людей», в голове носились вихрем самые дикообразные идеи, кем стать. То геологом, то океанологом, кем-нибудь поэкзотичнее и постраннее, и чтобы путешествовать много.

А у этих девочек были совсем другие приоритеты. У них уже начался период горячечной борьбы за мальчиков, это было их главным всепоглощающим занятием и в школе, и за ее стенами. Не у всех, конечно, некоторые все-таки поговаривали и о поступлении в институт, и учились, но таких было очень мало и были они, если переходить на современный сленг, не «в уважухе».

Нет, правили бал совсем другие! Девочки эти ходили в школу ярко накрашенными, в очень коротких платьях (грянуло мини), на каблучках, и очень они проявляли много таланта в изобретении и самостоятельном пошиве новых воротничков и манжет. Ах, в каких воротничках и манжетах они заявлялись в школу! Это было невероятно красиво, сногсшибательно просто! Вот тут они не жалели ни времени, ни труда! И шедевры выходили из их рук. А мне этого было не дано, шила я очень плохо, хотя страстно мечтала научиться, но так и не получилось.

Но девочки в своих прекрасных воротничках могли и драку в туалете затеять. Бились жестоко и беспощадно, чему я была неоднократно свидетельницей. А на катке недалеко от школы в парке могли и коньками помахаться и проломить этими самыми коньками кому-нибудь голову. И все из-за каких-то неведомых мне «парней». Кто-то у кого-то их постоянно уводил.

Мне подробностей не докладывали, со мной не дружили. Общались через губу, очень я их раздражала. А местные мальчики так мне и вообще не нравились, тупые больно. Агрессии ко мне не проявляли, что было для меня странно, потому что я ее чувствовала почти как материальную вещь, и все же в прямые действия она не перетекала.

Зато был случай, когда в 8-м уже классе учитель русского и литературы задал на уроке сочинение на тему «Кто мешает нашему классу стать коллективом». Вот такая прикольная социально значимая тема. Правда, были еще и другие темы, про литературных героев. Но кроме меня и еще двух-трех зубрил про Онегина и Печорина писать никто не захотел, потому что на чтение всякой белиберды время тратить дураков не нашлось. И поэтому про коллектив и его врагов взялись писать почти все. И вот эти почти все как один написали, что именно я мешаю их замечательному классу стать коллективом, о чем учитель громко и грозно заявил во всеуслышание на следующем уроке.

Ну не придурок? Ах, какая зловещая тишина установилась после его заявления! И все смотрели на меня, ждали, что я заплачу, что ли? Я официально была объявлена врагом класса. Я не заплакала, потому что очень сильно удивилась. Как-то не въехала, про какой коллектив вообще идет разговор. Так сцена ничем и не завершилась, звонок прозвенел.

Русист этот меня невзлюбил с самого начала, видно, почувствовал, что я больше него читаю, а он амбициозный очень был и самовлюбленный. И тоже тупой. А еще в 8-м классе к нам пришел в класс главный хулиган школы, оставшийся на свой очередной второй год. Его появления боялись и ждали, рассказывали всякие ужасы о его поведении и распущенности, и почему-то при этом поглядывали на меня. Типа вот теперь-то с тобой, врагиней коллектива, разберутся! Он типа отличников и зубрил ненавидит и преследует самым жестоким образом!

Да, мне страшно было. И вот он пришел! Звали его Сергей, сел он, весь такой огромный (несколько раз на второй год оставался), на последнюю парту и стал ухарски-весело всех разглядывать. Молча. Потом, через день-два шуточки стал отпускать, а все – хихикать. Всем хотелось с ним подружиться. Мне не хотелось, но и бояться его перестала. Вопреки всяким рассказанным о нем ужасам он симпатичный был, какой-то свободный, да и шутил иногда ничего, метко.

Но «коллектив» был недоволен, коллектив жаждал расправы над врагом своим, но не своими руками, а руками главного хулигана школы. Видно, шептали ему что-то про меня, натравливали… Потому что Серега этот как-то раз подошел ко мне на глазах у всей шоблы и стал со мной дружески так балаболить ни о чем… Спрашивал меня с удивлением про гимнастику и телевидение, хмыкал одобрительно и улыбался все время. Удивил Серега «коллектив». И так ненавязчиво дал понять, что он типа за меня… Вот так бывает.

А дальше мы с Серегой этим не задружились вовсе, но он мне из класса больше всех нравился. И не тупым он оказался. Или в тот год он в разум вошел и решил хоть как-то школу закончить, но он пытался что-то учить, чем всех крайне изумил. А я-то по-прежнему бесконтрольно проверяла контрольные по математике. И стала безобразничать. Все-таки восьмой класс, важный. И если уж видела, что дела у кого-нибудь плохи, что двойка в четверти грозит, я сама своей синей ручкой ошибки исправляла и красную пометку для Александра Михайловича не ставила. Особо я не наглела, но честно скажу: многие вместо двояков неожиданно для себя тройки получали.

И Серега часто своим оценкам по математике удивлялся. Он в результате 8-й класс со всеми тройками закончил, что для всех было большим счастьем, потому что дальше он учиться не стал, ушел на волю.

Да и я эту школу покинула. Нашла другую, где мне все нравилось, туда перешла и закончила ее (правда, уже не отличницей).

Я благодарна моей третьей школе и ее учителям по сей день и являюсь ее патриотом. А вторая школа… Ну что ж, это я все к тому, что школы разные. Были, есть и будут.

7. Моя третья школа

Моя третья… О! Она была абсолютно замечательная, моя третья школа! После пережитых ужасов во второй она мне просто показалась раем и землей обетованной. Хоть и приходилось туда ездить с тремя пересадками, но это было ерундой и мелкими неприятностями по сравнению с тем, что я получила взамен неудобной дороги к школе.

Во-первых, она была особенной, не такой, как другие школы, и учеников автоматически делала особенными. А как хочется быть особенной в 15 лет! Тут только самим фактом поступления в экспериментальную школу при Академии педнаук ты как-то отделялась от всех других московских школьников. Это наполняло гордостью, пусть и мало заслуженной.

Вообще-то подразумевалось, что при поступлении в эту школу в 9-й класс должны были проверить уровень твоих знаний, приобретенных раньше. В моем случае должны были устроить мини-экзамен по истории и литературе. Я поступала в гуманитарный класс, но по истории ничего не знала, потому что у нас была очень странная историчка в 7–8-м классах. Она зачем-то пересказывала нам параграфы учебника слово в слово, причем таким занудным голосом, что привила стойкое отвращение к самому слову «история». Я не считала перечисление многочисленных дат и фамилий генералов, которые кого-то где-то победили, не только за науку, но и вообще за что-то заслуживающее хоть малейшего внимания. Литература – это да! Это вещь! Оттуда всякие роли можно играть, тут я была сильна: читала много и с азартом.

Но на так называемом собеседовании при поступлении в новую школу мне попалась какая-то необычная экзаменаторша. Добрая женщина удовлетворилась моим сообщением о том, что я собираюсь стать актрисой. Она даже восхитилась такой отчаянной мечтой и сразу без дальнейших расспросов меня записала в будущие ученицы 9 «Д» класса. Вот сколько девятых классов было в этой эксперименталке! Сами считайте: А, Б, В (эти с физико-математическим уклоном), Г (химико-биологический) и, наконец, мы – Д, гуманитарии, с основными профильными предметами историей (6 уроков в неделю), русским и литературой (которых тоже было много, но меньше, чем истории).

А вместо труда у нас была стенография. Теперь-то это умение никому не нужно в свете появления всяких штучек, которые все за тебя запомнят и запишут, а тогда очень даже полезный навык я приобрела: двумя маленькими закорючками обозначить целое слово или даже предложение.

А трудовая практика знаете какая была? Это вообще смех! Физики и математики после окончания основного школьного курса еще полмесяца должны были ходить на радиозавод и паять там микросхемы, а мы, гуманитары (нас так почему-то называли, без окончания, правильно-то говорить гуманитарии, как нынче известно) – ха-ха-ха! – в обязательную экскурсию по Золотому кольцу России, всякие памятники древней архитектуры смотреть!

Катя моя (дочь) со своими одноклассниками тоже ездила кое-куда, типа Суздаля, Переславля и т.п., но это она уже по инициативе их несравненной классной руководительницы и за родительские денежки (не очень маленькие).

А тогда наш историк Юрий Иосифович строго объявлял: «В воскресенье в 9.00 утра у входа в школу будет стоять автобус, класс едет во Владимир изучать памятники Древней Руси. Кто не является, получает двойку в последней четверти!» И мы весной на автобусе каждое воскресенье отправлялись бесплатно (за счет школы) в очередное путешествие и еще ворчали: «Когда это уже прекратится?!»

Я даже не знаю, сколько сейчас стоит посмотреть на фрески Андрея Рублева во Владимире? Не всем, мне кажется, по карману. Да и не интересуется сейчас никто такими вещами (хорошо бы я ошибалась в своих ощущениях).

А про историка нашего, Косачевского Юрия Иосифовича, писать я боюсь. Умения у меня не хватит и одноклассников бывших опасаюсь, скажут: «Что ты так плохо и неуклюже про него написала?!»

Когда мы пришли туда в свои девятые классы, Косачевский уже был легендой 710-й школы, легендой и остался. Он был очень невысокого роста и постоянно держал в руках очень длинную и толстую указку (почти ему по макушку, а то и выше).

Прошел он всю войну, был ранен, но даже и орденских планок не носил и про Великую Отечественную войну не рассказывал. Ежедневно и ежечасно с указкой наперевес он вел непрекращающуюся битву с теми, кто не считал, что надо знать историю. И именно ту историю, которую ученику предстоит сдавать на вступительных экзаменах в выбранный этим учеником вуз. Он так и заявлял: «Мне все равно, что вы думаете по поводу того, что вам надо, но знать вы это будете».

Это он к тому, что уже многие нос воротили от Советской власти, а Коммунистическая партия, которая была нашим рулевым во всех областях жизни страны, ничего, кроме презрения, не вызывала. Бу-бу-бу с телеэкранов типа «в закрома Родины» насыпали до фига зерна… А в магазинах – пусто. Неувязочка. Но на неувязочки этим самым рулевым было плевать.

А Косачевский, он что, глупее нас был? Нет, конечно. Просто он понимал, что все равно будут спрашивать доказательства верности марксизма-ленинизма как единственно правильного во Вселенной учения, а без этого ни один бедолага никуда не поступит, будь он хоть семи пядей во лбу. И гонял нас, гонял… Я историю в ГИТИСе вообще никогда не сдавала, мне всегда автоматом все зачеты ставили, во как натаскал!

В институте театральном настоящей истории мало было, там все больше как раз про единственно правильное учение, диаматы всякие. Диамат, думаете, про математику? А вот и нет! Диалектический материализм – так расшифровывается. Сейчас никто и не вспоминает про него, а раньше и шагу не ступишь без этой ерунды. Но это я сильно вперед забежала, про институт уже…

А вот спецраздел «культура Древней Руси» у нас, девятиклассников, в уважухе был. Сидели мы в юношеском зале Ленинской библиотеки (тогда такой был, потом посчитали ненужным) и корпели над всякими умными книжками, чтобы рефераты писать, старались… Ну а потом – трудовая практика: пожалуйте в автобус, чтобы с этой самой культурой, точнее, с ее остатками лично ознакомиться.

Выучил Косачевский нас. Все поступили куда наметили, а многие так и дальше свою жизнь с историей связали, преподают сейчас в самых разных престижных вузах. Мы иногда встречаемся, так никак эти встречи без воспоминаний про Косачевского не обходятся. Любим мы его по сей день и благодарим.

Хотя он вовсе не ангел был, куда там! Мог, например, в угол на весь урок поставить. Это девятиклассника! Мы прямо и не знали, как к этому относиться… Но вся школа знала, что Косачевский в угол ставит, если ему не нравится поведение учащегося, это уже такая традиция была. И шли как миленькие наши мальчики в этот самый угол под смешки сидящих за столами одноклассников и стояли, подпирая стены, а Юрий Иосифович еще и своей гигантской указкой мог слегка уколоть ученика, чтобы не отвлекался на разные глупости от его важнейшего предмета.

Спасибо вам, Юрий Иосифович, что вы были в моей жизни! И 710-й школе спасибо! И всем ее учителям! Здорово научили, и не только знания в наши головы вложили, которых достаточно было, чтобы поступить в институт, нет, еще приучили самообразовываться, привили желание узнать побольше, чем положено по программе, выйти за рамки и получать от этого процесса кайф. Спасибо!

Какой важный предмет история, я только с возрастом понимать начала. И сейчас понимаю очень отчетливо. Жизнь заставляет, и правильно говорил Косачевский: «Все повторяется, все развивается по своим историческим законам».

Одно только неправильно говорил Юрий Иосифович – про всепобеждающую силу марксизма-ленинизма. Но, похоже, он и сам в это не верил.

Жнивье, овины и школьницы с «Луи Виттон» 

1. Дейл Карнеги и детская хореография

Я опять про маленькую Катю. Ей было лет шесть, в детсад она не ходила по слабому здоровью, и решила я ее определить в хореографию. Очень полезно для девочки: осанка там, координация, укрепление опорно-двигательного аппарата, но главное – хоть какое-то общение со сверстницами. А тут и школа практически через дорогу, где вечерами как раз проводит занятия хореографическая студия «Лазурь» (условно) для всех желающих: и взрослых, и детей всех возрастов. Вот мы туда с Катей и отправились и были приняты с распростертыми объятиями (плата была немаленькая). И стала моя дочь дважды в неделю посещать занятия танцевальные, и была какое-то время просто счастлива безмерно. С вечера она готовила свою сумочку с нужной амуницией и важно объявляла: «У меня завтра хореография». Ну и мне радость.

Так прошло где-то месяца три, а потом, смотрю, дочь моя загрустила и стала смотреть в окно задумчиво. А это первый признак, что у нее какие-то проблемы. Я тихонько ее спрашиваю: «Катюшенька, что ты такая задумчивая?» Но она отмалчивалась. Потом вдруг стала иногда вздыхать и говорить впроброс: «Как мне не хочется на хореографию…» Я ей не верила, на хореографию ей очень хотелось, но похоже, что-то там у нее перестало складываться… И однажды в очередной четверг Катя попросила меня жалобно: «А можно я не пойду на танцы?» И заплакала.

Тут уж я уселась и попросила: «Расскажи, Катя, что происходит? Я не верю, что ты не хочешь на занятия. Тебя там обижают?» И маленькую дочку прорвало, захлебываясь слезами, она мне поведала, что там, в группе, есть девочка Лиза, старше ее, она уже год там занимается, и она у них «главная», все девочки ее боятся и слушают. А она, Лиза, никому не велела с Катей дружить и вставать с ней в пару. «Никто со мной не хочет танцевать, я одна всегда танцую, а они надо мной все смеются, им Лиза велела». – «А они тебя не поколачивают?» – осторожно поинтересовалась я. Дочь отрицательно замотала головой и добавила: «Ну, толкаются только и подножки подставляют».

Вот что бы вы испытали, расскажи вам такое шестилетняя дочка? Многое. Вот это многое я и испытала. «Собирайся, доченька, пойдем на занятия, мы так просто не должны сдаваться перед какой-то Лизой. Знаешь, сколько впереди таких Лиз будет? Нет, мы еще повоюем. Ты со своей стороны, а я, чем могу, со своей. Но знаешь, взрослые не должны вмешиваться в дела детей. Если уж совсем край, тогда я уж тебе как-нибудь подсоблю, но вообще ты сама должна научиться разбираться с отношениями между сверстниками и уметь постоять за себя. Без этого пропадешь. Главное – не давай себя бить. Вот тут уж не стесняйся и кричи изо всех сил». – «А что кричать?» – с тихим ужасом поинтересовалась дочь. «Вообще, взрослым в экстремальных ситуациях советуют кричать что-нибудь особенное, что может привлечь внимание обязательно, например “Пожар!”». – «И мне кричать “Пожар!”?» – спросила, почему-то повеселев, Катя. «Кричи! – разрешила я, – а то просто: “А-а!” – только погромче, изо всех сил».

Пришли мы в эту студию, дочь, взглянув на меня несколько испуганно, отправилась в раздевалку, а я пошла в администрацию. А администрация восседала в каморке и представляла собой полную женщину пенсионного возраста, собирающую деньги с родителей юных танцовщиц. «С кем бы мне поговорить из педагогического состава?» – вежливо и интеллигентно поинтересовалась я. «Со мной», – так же вежливо ответила мне дама в костюме джерси. «А я думала, вы бухгалтер», – удивилась я. «Да, – согласилась со мной дама. – Я бухгалтер, но совмещаю эту должность еще и с должностью заведующей педагогической частью. У вас какие-то проблемы? Претензии?»

Я помялась, но все-таки выдавила из себя: «Проблемы, похоже, намечаются». Завуч-бухгалтер сделала какое-то ласково-изумленное лицо. «Видите ли, мою девочку в группе немного подтравливают. Мне не хотелось бы вмешиваться в девчачьи дела, но я знаю, что вся эта кутерьма может плохо кончиться, если ее вовремя не остановить. Не могли бы вы попросить учительницу по танцам побольше уделять внимания отношениям Кати с другими девочками? Это ведь очень легко разрешается, такие ситуации, какая-то совместная игра, где Катя с ее недоброжелательницей в одной команде борются за победу, это сближает. Ну, вы сами лучше меня все знаете, раз вы педагог». – «Все сделаю», – бодро пообещала мне Марь Ванна (пусть так будет), и душа моя успокоилась.

На следующее занятие мы пришли с дочерью с надеждами в наших организмах, что все переменится к лучшему. Катя отправилась на занятия, а Марь Ванна затащила меня к себе в душную каморку и радостно отчиталась: «Все сделала! Поговорила я с нашей учительницей. А она мне говорит: “Да я давно вижу, что Лиза эта новенькую и толкает, и бьет иногда незаметно”». Тут я заорала: «А что же она раньше ничего не предприняла, чтобы оградить мою дочь от всего этого? Катя вон уже просит забрать ее из вашей студии!» Марь Ванну перспектива потерять ученицу напугала ужасно, и она начала тараторить: «Все-все-все! Все теперь будет хорошо и даже отлично! Я сама пришла и объяснила девочкам, что они все вроде как сестрички, кто старшая, кто младшая… И старшие должны отвечать за младших. У вашей Кати теперь есть старшая сестра, и она будет следить, чтобы никто вашу девочку не обижал». Бухгалтерша победоносно смотрела на меня, сама потрясенная своими педагогическими придумками.

Я от всего этого прибалдела и спросила: «А почему бы самой педагогине не отслеживать ситуацию? Это же ее обязанности?» – «Да какие они педагогини! – махнула Марь Ванна безнадежно рукой. – Танцорки!» И тут я вдруг услышала истошный крик моей дочери, внутри все оборвалось, и я ринулась из каморки на крик, задыхаясь от ужаса и предполагая самые страшные происшествия. Поэтому, когда я увидела целую Катю, с руками и ногами, головой не в крови, то у меня внутри образовалось ощущение счастья и немыслимой удачи. А дочь рыдала, содрогаясь всем телом, и выкрикивала: «Я никогда, никогда не пойду больше на хореографию!!!» Я схватила ее в охапку, стала гладить и спокойно повторять: «Хорошо, конечно же, не пойдешь, все будет как ты захочешь». Когда ребенок немного успокоился, я спросила: «Опять Лиза?»

Да, это опять была Лиза. Я не стала выяснять, что она сделала на этот раз. «Одевайся, Катя». Катя стала переодеваться прямо в коридоре, а когда она уже была готова, я сказала: «Подождем окончания занятий, я хочу поговорить с вашей учительницей». Марь Ванна спряталась с глаз моих долой. И вот занятия закончились, девочки стали выходить из зала, и я попросила дочь: «Покажи мне Лизу!» – «Вот она», – указала Катя на девочку, последней выходившую с занятий. Это была очень симпатичная девчушка, просто такой веселый ангел с голубыми глазами, вздернутым носиком и самым развеселым выражением лица. Я перехватила ее у дверей: «Здравствуй, Лиза, давай познакомимся, – сказала я вежливо и доброжелательно, как и написано у Карнеги. – Я мама Кати».

О-о-о! Что тут началось! Лиза шваркнулась спиной о стенку и сразу стала повторять: «Я ничего не делала! Я ничего не делала!» И ангелок превратился в некрасивое и злобное существо. «Лизочка, успокойся, пожалуйста, – попросила я ее, испугавшись такой перемены. – Я не собираюсь ни ссориться с тобой, ни ругать тебя, я, наоборот, хочу попросить у тебя помощи и совета». Та недоверчиво взглянула на меня. «Вот у вас с Катей нелады, ты ее за что-то не полюбила. Она обижала тебя когда-нибудь?» – «Нет». – «А за что ты ее тогда обижаешь? Вот из-за этого Катя не хочет больше ходить на хореографию, а я очень хочу, чтобы моя дочь ходила сюда. Вот такая проблема. Подскажи, пожалуйста, как мне ее решить?» (Опять по Карнеги, он советует пригласить противоположную сторону к совместному решению проблемы.)

В голубых глазах Лизы появился какой-то недоверчивый интерес. «Я ничего не делала», – еще раз, но уже без энтузиазма попыталась она соврать. «Да делала, Лиза, делала. Но это уже неважно, давай решать, как дальше жить?» Но решить нам не дали. Страшным смертоносным смерчем налетела на уже успокоившуюся девочку Лизу неизвестная мне молодая женщина и стала трясти ее с такой силой, что голова Лизы стукалась о стену.

«Сейчас же проси прощения у Кати!» – кричала женщина. «Не надо ни у кого просить прощения, мы почти с Лизой договорились!» – попыталась я вмешаться. Куда там! «Проси прощения, я сказала!» – и трясет, трясет и бьет, и у самой безумие в глазах, а Лиза кричит: «Не надо! Я сейчас попрошу!» И вся эта сцена такая жуткая и болезненная, и так жалко и Лизу, и ее маму, потому что какое-то отчаянное нездоровье и несчастье считывается за их поведением, и думаешь: «Боже! Да как же они живут, если нервы их в таком состоянии! Какой же ад у них, наверное, дома!» И хочется им как-то помочь, честное слово. Но тут в дело вмешались бабушки, ну, те, которые других юных танцовщиц поджидали и переодевали, налетели они птичьей стаей и давай галдеть глупости: «Лиза не нарочно! Она нечаянно! Она девочка хорошая! Лиза, скажи, что ты не нарочно!» Бабки были не очень в курсе событий, но шума стало столько, что я схватила дочь и побежала без оглядки с этой Лысой горы. А дома мы отдышались, помолчали, переваривая увиденное, и я сказала: «Я тебе обещала, что ты бросишь хореографию? Так вот ты ее бросишь, но только когда мы сами этого захотим. А до этого я буду сидеть на всех уроках и следить за ситуацией. Согласна?» – «Да», – ответила дочь. И я готова была выполнить свое решение и защитить свою дочь, и не дать неучам и безжалостным паразиткам, которые взялись за работу с детьми, лишить мою дочь радости от занятий танцами. Но… был перерыв на майские праздники, мы уехали на дачу, а на даче Катя и ее друг Тема решили научиться летать. Катя была Икаром № 1, она смело прыгнула с высоченного шкафа, но быстрое махание руками не помогло полету, и она шлепнулась на ковер и сильно растянула связки голеностопа, что, на мой взгляд, было большой удачей, так как полет мог закончиться более драматично. Но вопрос о хореографии отпал надолго. А потом лето, а потом Катя пошла в школу, а там была своя хореография. Но Лизу с ее мамой я вспоминаю часто и очень надеюсь, что у них в конце концов все наладилось, а то уж больно страшно тогда было на них смотреть…

P.S. Я совсем не считаю себя хоть что-то смыслящей в педагогике. В отношениях с дочерью случались страшные бури и катаклизмы, а пару раз в совершеннейшем отчаянии я отправляла ее «жить к папе», к тому времени мы с ним развелись и жили отдельно. Так что я пишу все это не для поучений, а просто рассказываю, как было у меня, вдруг какой-нибудь мамаше пригодится…

2. Жнивье, овины и школьницы с «Луи Виттон»

Катя росла девочкой умненькой, хорошо училась, и я как-то была спокойна по поводу ее интеллектуального развития. Но в один прекрасный день она пришла и обратилась ко мне за помощью. Было это не то в шестом, не то в седьмом классе. Надо было ей выучить срочно стих про Родину, ну, не только ей, всему классу дали такое задание. Я немного посидела, подумала и полезла в книжный шкаф, откуда извлекла толстый том Лермонтова. «Вот, – сказала я. – Самый знаменитый стих про Родину. Учи и будешь в полном порядке».

Катя и пошла учить, память у нее отличная, так что где-то через минут сорок она меня попросила послушать, как она читает вслух. Что тоже было странно, она обычно никогда ко мне с такими просьбами не обращалась. А я что ж? С радостью! Зашли мы в гостиную, и я начала слушать. Катя как-то уныло пробубнила прекрасные строки, уставилась на меня, и некая безнадежность затаилась в ее взоре. А я ж актриса. Расстроилась, что моя дочь так стихи плохо читает, и начала «работать», объясняла ей про эмоциональность и идею автора. Попробовали еще раз, потом еще… Бесполезно. Катя заунывно бубнила, глядя в правый угол потолка. Я отчаялась и даже разочаровалась в способностях своей ненаглядной дочери.

А потом у меня мелькнула догадка, и я спросила: «Катя, а ты вообще понимаешь, про что Лермонтов пишет?» – «Ничего не понимаю, ни единого слова», – горестно сообщила она. Я прямо растерялась. «А что же тебе непонятно конкретно?» О! Моей дорогой шестикласснице было непонятно примерно следующее: овины, жнивье, обоз и даже «чета белеющих берез». Но это я малую часть перечислила. Я была потрясена и впервые почувствовала пропасть между поколениями. Я помню, мы откуда-то знали все эти слова, никто нам не объяснял, что такое овин, как-то само собой было понятно, что это сельскохозяйственная постройка.

Я вздохнула и стала рассказывать. Катя недоверчиво слушала мои объяснения. Не доверяла она мне, а, может, я плохо объясняла. В тишине я прочитала ей лекцию и спросила: «Поняла теперь?» Дочь кивнула, но и кивок был какой-то неискренний. Она помялась и совсем меня ошеломила следующим вопросом: «А что такое “избы, крытые соломой”?» А я-то еще успела пожить в такой избе в своем раннем детстве у бабушки в подмосковной деревне и со знанием дела рассказала: «Это теперь крыши в деревнях покрывают железом или черепицей, а раньше крестьяне покрывали их соломой, понятно?»

Дочь помолчала задумчиво, что-то там у нее не складывалось в ее головке, и выдала мне: «А зачем они покупали такие дома?» – «Кто?» – «Крестьяне эти?»

Похоже, она и про крестьян не знала, просто стеснялась уже меня спросить. А ведь она на тот момент была почти отличницей… Что ж там у них за учебники такие, в школах современных? А каждая школа учила детей по своим учебникам, как правило, их писал кто-то из родственников или деловых партнеров школьного начальства, учителя сами плакали от этих учебников, но против приказов начальства не попрешь, как говорится.

«Бедные они были, крестьяне эти. Давай, Кать, другой стих искать». Потому что Катя мне все равно не поверила, что человек, имеющий загородный дом, даже и «крытый соломой», может быть уж таким бедным. У нас-то загородного дома не было.

А дальше непонимание между мной и моей дочерью стало расти и шириться. В седьмом классе она вдруг стала говорить про какую-то «элиту». Я заинтересовалась. Оказывается, элитой 7 «Г» класса считалась группа девочек, и «элитность» их заключалась в том, что они каждый день ходили в школу в разных дорогих брендовых нарядах и меняли сумки «Луи Виттон», и поэтому все хотели с ними дружить, а они только выбирали, с кем им общаться. Предпочитали они мальчиков из старших классов, которых все боялись, потому что те были «безбашенные кавказцы». (Прошу не обвинять меня в национализме, я просто описываю, как было. Например, один буян бил всех ему неугодных и при этом кричал: «У меня папа – главный прокурор Москвы! Я тебя убью, в асфальт закатаю, и мне ничего не будет!» Вот элитные семиклашки решили сделать его своим рыцарем.)

Тут все возмутилось во мне, и я, нервно куря, стала с жаром объяснять, что менять одежду и сумки – совсем не может быть признаком элитности, что гордиться надо умом и талантом, добротой и честностью. Ну, и тому подобное, чему меня учили в моем советском детстве и о чем я в книжках читала.

Дочь слушала меня без интереса. «Да, я не могу покупать тебе каждый день “Дольче и Габбану”, потому что я зарабатываю деньги своим трудом, а у нас в стране такие люди никогда не станут богачами». Тут Катя совсем загрустила. «Но я и не бедная, и если тебе уж так жизненно необходима сумка “Луи Виттон”, я тебе ее куплю, но ты меня сейчас очень расстроила. Ну чем тут гордиться? Девочки носят дорогие тряпки, купленные на родительские деньги? Сами-то они что сделали хорошего? Не рисуют, не поют, никакими талантами не обладают, даже учатся плохо, а ты, например, уже на трех языках говоришь, а испанский сама решила изучать, по собственному желанию. Я вот, например, этим горжусь. Катя, ты поняла, о чем я сейчас с тобой говорила?» Дочь кивнула и скрылась в своей комнате. Через 20 минут она вышла оттуда с очень серьезным видом и торжественно сказала: «Мама, я поняла. Мне жизненно необходима сумка “Луи Виттон”».

Эта несчастная сумка была куплена, когда мы поехали с ней в Германию, и не очень-то она и дорогая оказалась. Катя походила с ней месячишко и забросила: неудобно с ней было ходить, учебники не помещались. Элитницы-то на уроки без учебников ходили. А потом моя дочь поехала на месяц в международный лагерь в Германию (она тогда была увлечена немецким языком) и вернулась совершенно другим человеком. «“Луи Виттон” носят только русские, и над ними все смеются. Подростки из других стран не носят дорогих брендов, это дурной тон». И ее качнуло в другую сторону: она наотрез отказалась покупать, как ей казалось, дорогие вещи и этим создавала мне некоторые неудобства, потому что, например, никак я не могла купить ей пальто. «Нет, это дорого», – категорически заявляла она и уходила из магазина. А я уважала ее новые принципы.

P.S. Кстати, как мне потом донесли всезнающие мамаши, «Дольче Габбаны» и «Виттоны» элитных девочек были куплены в подземных переходах, т.е. не очень-то их родители обладали средствами на гламурную жизнь. А хотелось. Да и разницы они особой не видели между настоящими и поддельными вещами, они, как правило, приехали покорять Москву из разных регионов и решили, что покорили. Что стали элитой. Что тут скажешь? Остается только повторить изумительные слова великого Михаила Юрьевича: «Люблю Отчизну я, но странною любовью…»

P.P.S. А парень тот, «прокурорский сынок», был очень несчастливым. Папаша его и в самом деле занимал какой-то пост, только семью он свою бросил и объявлялся только для того, чтобы жестоко наказать сына, когда на него из школы жаловались. Это мы уже после окончания школы узнали. Мы – мамаши в смысле. Конечно, от его несчастливости ни избитым ребятам, ни их родителям легче не стало, но дело обстояло именно так.

3. Тот самый переходный возраст

Это такая штука – переходный возраст! Ты вроде про него все знаешь, но когда он начинается, переходняк этот, ты оказываешься к нему совершенно не готова и чувствуешь себя одиночкой в бушующем океане после кораблекрушения. Тебя болтает, накрывают враждебные волны, ты захлебываешься соленой водой и держишься за тонкое бревнышко обещаний знающих людей, что это «все пройдет». Но кажется, что никогда не пройдет и что ты никогда не выплывешь из этого ада. Причем катастрофа подкрадывается как-то незаметно. Мамаши других детей спрашивают: «У вас переходняк уже начался?» – «Да нет, вроде пока все спокойно». – «Ну, ждите!» – «А как он долго тянется?» – «По-разному, у нас, например, с 12 лет и по сей день, а нашей уже 20».

Почему с определенного возраста отношения между горячо любимыми детьми и родителями портятся и становятся иногда совершенно невыносимыми? И ведь они могут испортиться на всю жизнь, и это так страшно! Сколько раз я наблюдала на улице картины, как мама с дочкой идут по улице и ругаются злобно, оскорбляют друг друга, не обращая внимания на окружающих. Сердце мое сжималось, и я про себя молила Бога, чтобы чаша сия меня миновала. До этого у нас не дошло, до уличной ругани. Но все остальное я огребла по полной программе. Было все: и первая сигарета, и первая выпивка, и убегание из дома, и полное неприятие дочерью меня и отца. Надо сказать, что Катя меня любила безусловно (и отца), но особым авторитетом мы у нее не пользовались, мы в ее глазах были полными лузерами. Началось это еще до ее сложного периода, когда было еще все более-менее благополучно, она мне задала вопрос, чем мы хуже семьи Марины (Марина была ее лучшей подругой и жила в соседнем подъезде). «Ведь это несправедливо!» – горячо и с какой-то болью тихо произнесла она. Ох, как я растерялась! Семья Марины была очень хорошей, и мы дружили. Их семья была, так сказать, классической моделью. Папа был бизнесменом и зарабатывал деньги, а красавица мама занималась домом и дочерью. Они мне нравились, мы даже несколько раз отдыхать ездили (правда, попозже уже).

Наша же семья была далека от совершенной модели: папа-писатель, мама-актриса, была у нас дома постоянно проживающая няня, потому что наши с мужем графики и режимы жизни предполагали частые отлучки из дома (гастроли, съемки – короче, заработки) и ненормированный рабочий день. А потом мы вообще с мужем развелись и стали проживать отдельно. Развод долго скрывали, чтобы не травмировать дочь, просто сказали, что папе надо жить в другой квартире, чтобы ему было спокойнее и удобнее работать. При наших непонятных графиках эта версия прошла как по маслу, но развод есть развод, он никогда легким не бывает, хотя мы с мужем и пытались остаться в хороших отношениях, но это пришло со временем, а какой-то период нас здорово колбасило. Но тогда, когда Катя задала этот вопрос, мы были еще полной семьей.

Я стала выяснять, что в ее понимании «хуже»? «Хуже» было многое. Во-первых, то, что я работала, а Вика (Маринина мама) нет; во-вторых, мы были бедные, а родители Марины богатые. Я принялась объяснять своей дочери, что я очень люблю свою работу и папа тоже, и что, конечно, денег у нас поменьше, чем у семьи ее подруги, но мы никак не относимся к бедным слоям населения, что Катя живет в 4-комнатной квартире в центре Москвы, а некоторые люди ютятся вчетвером в маленькой комнате (как было у меня в детстве). И что мы с папой очень довольны тем, что можем себя проявлять в своих профессиях. Катя слушала внимательно и сделала какие-то свои выводы, о которых мне не сообщила, но выводы эти, похоже, были не в нашу родительскую пользу. Например, ее абсолютно не интересовали мои фильмы, которые довольно часто показывали по ТВ. «Это ты, что ли?» – спрашивала она и шла заниматься другими делами. Она вообще ни одного моего фильма не видела, ей было неинтересно. Она меня не считала актрисой, потому что актрисы настоящие только в Голливуде. Самое смешное и удивительное, что меня это совершенно не обижало, я принимала это как данность.

Настоящий гром грянул, как и полагается, в 13 лет. Катя до этого ездила на каникулы в лагерь «Академия», который просто обожала. Там была изумительная руководительница Елена Викторовна, которую дети ласково называли Евой и только что не боготворили ее. Она действительно была очень талантливым педагогом, умела занять и заинтересовать детей полезными и интересными делами и создать в лагере атмосферу всеобщей дружбы. Они редкие сейчас, такие энтузиастки, из прошлой жизни. Ева сумела заразить своими идеями и молодых вожатых, которых сама отбирала и профессионально растила. Катя, приезжая оттуда, с восторгом рассказывала про Володю, Мишу и т.д., и все они у нее были «великолепные». Также она приобрела там много друзей, что для нас было большой радостью, потому что с коммуникабельностью у Кати было не очень, плохо она сходилась со сверстниками, дичилась и зажималась, была неуверенной в себе. А оттуда приезжала легкая и свободная и ждала следующих каникул, чтобы отправиться в «Академию».

Все так у нас и шло вроде нормально, в дневнике у Кати были по-прежнему хорошие оценки, немного она стала грубить мне и няне, я ее отчитывала за это, а она смотрела в сторону, но на какое-то время грубить переставала. А потом я пришла на родительское собрание, и наша прекрасная Алла Натановна (классная руководительница) попросила меня остаться для конфиденциального разговора. Он состоялся. До этого на всех родительских собраниях, когда я спрашивала, какие проблемы у Кати, классная только на меня рукой махала: «Идите! Катя – мечта учителя!» А тогда очень обеспокоенно А.Н. сказала мне, что дочь моя очень изменилась, что ее не узнать, что она начала просто хамить учителям и ругаться громко матом на переменах. И курить. Вот это и было мое кораблекрушение. «Но ведь оценки у нее хорошие…» – «Ах, Татьяна Анатольевна, поверьте, это по инерции, скоро и это кончится, она не занимается». Меня затрясло. И главное, я совсем не понимала, что делать. Я как-то, начитавшись Спока, была твердо убеждена, что личность ребенка надо уважать, это была, так сказать, моя педагогическая доктрина, а как уважать курящую и ругающуюся дочь, я не очень понимала. Надо было что-то предпринимать. А что? Папа тоже не смог мне ничего подсказать, тоже впал в панику. А объяснялось все очень просто. В ее любимой «Академии» на осенних каникулах не нашлось девочек Катиного возраста, и Катю определили в старшую группу, к девочкам 15–16 лет, вот они ей и рассказали, что такое настоящая жизнь…

Дальше ужасы переходняка я описывать не буду, кто это прошел, тот сам знает, а кому это предстоит… Тому могу только посочувствовать. Я просто поняла, что переходный период – он не только для детей, он и для родителей тоже. В то время я часто стала вспоминать свою маму и понимать, сколько ей, бедной, от меня досталось! У меня ведь тоже был несладкий переходняк. Я, помню, неделями не разговаривала с родителями без всяких видимых причин, я их не принимала, мне ничего в них не нравилось. Так стыдно теперь, и к этому стыду меня привела Катя со своим переходным возрастом.

А потом, дети – сложные существа, не поймешь, что у них там в их головах. Помню, моя пятилетняя Катя вдруг заявила, что поняла, кем хочет быть, когда вырастет. Я обрадовалась, что моя дочь так рано определилась со своим призванием, и готова была заранее ей во всем помогать. «Я хочу быть солдатом», – заявила совершенно серьезно моя дочь. Это меня несколько обескуражило, но я сказала, что солдатом, может, и не стоит, но в армии сейчас много интересных профессий для женщин. Солдатская тема мучила мою дочь несколько недель, она интересовалась, дадут ли ей пистолет, будет ли у нее форма и т.п. Но все это как-то она безрадостно расспрашивала, с какой-то печалью. А через месяц вдруг мне также печально призналась: «Я ведь почему в армию решила… Я хочу выйти замуж за солдата…» Тут уж я совсем обомлела. Но сказала, что как сложится, так и сложится, в принципе я ничего против не имею. Дочь облегченно вздохнула и немного успокоилась. А я рассказала своим подругам о выборе Кати, и мы много смеялись, нам это смешным казалось. Да и потом часто рассказывала этот случай как анекдот. А вот только недавно взрослая Катя мне раскрыла свою тайну, когда я, опять смеясь, вспомнила, как она хотела замуж за солдата. «Я ведь тогда мультфильм посмотрела про Стойкого оловянного солдатика. И мне так стало жалко его невыносимо, когда он расплавился. Он такой несчастный был. Я даже плакала ночью и решила, что все сделаю для какого-нибудь солдата, чтобы он не был несчастным и не расплавился». Вот. И она не смеялась, когда вспоминала.

Так что родители могут и не подозревать, что обидели чем-то ребенка. И честно скажу, Кате было за что на меня обижаться, я далеко не ангел, но… Боже! Какое счастье, что он прошел, этот период! А недавно моя очень умная подруга объяснила, что такие переходные периоды необходимы в развитии подростка. «Если подросток его не проходит, то во взрослой жизни ему грозит шизофрения», – заявила она мне, и я как-то внутренне перекрестилась, что Кате такая напасть вроде не должна угрожать. А то, что я сама практически стала шизофреничкой после «необходимого подросткового бунта», – это вроде и ничего… Тем более наш бунт был трагический, он осложнился «чумой 21-го века» – анорексией.

Но об этом в другой раз. Если с силами соберусь, уж больно страшная тема. Но одно я могу заявить твердо: поговорка или народная мудрость, что внуки отомстят своим родителям за страдания и обиды бабушек и дедушек, абсолютно верна. Хотя я, конечно, не хочу никакой мести своей любимой дочери и неизвестно, дождусь ли внуков, я же ее поздно родила, мне лет уже много. А на мой недавний намек, что, мол, и про деток надо думать, моя 18-летняя дочь сделала такое лицо, что мне не хватит слов и умения его описать. А потом закричала: «Хитрая какая! Сама, значит, меня в 37 родила, а я ей – внуков поскорее! Нет уж!» Я и закруглилась с этой темой. Но так завидую своим подругам, которые, сюсюкая, рассказывают, «какая чудесная и смешная Евочка, Мишаня, Стеша…» и т.д. Тоже хочу сюсюкать, но тут уж как сложится…

4. Анорексия

Долго думала, писать про анорексию или нет. Вспоминать про это не хочется, уж очень гибельный период был! Тогда я впервые поняла, что могу потерять дочь. Началось все как обычно, мою девочку стали обзывать в школе – и не «толстой коровой», а сразу «жирной свиньей». Она действительно была крупновата и питалась в основном макаронами и шоколадками, заставить съесть ее кусок мяса или рыбы было практически невозможно.

У нее вообще сложные отношения с едой были. Поскольку она много болела и имела аллергию практически на все, то много лет она сидела на жесточайшей диете, достаточно сказать, что мороженое она впервые попробовала в пять лет, а шоколад и того позже. И тогда же она наотрез отказалась есть мясо по идейным соображениям: не желала есть животных.

«Вот представь себе, что ты заяц, скачешь, а прибегает волк и сжирает тебя! Здорово тебе будет? Здорово?» – и плакала. Я что-то пыталась говорить про то, что, мол, так устроено, что человечество придумало животноводство не случайно, что без мяса никак нельзя развивающемуся организму, но в ответ слышала тот же горестный плач про зайца. Я отстала от нее, но при этом молока ей было нельзя, рыбу она не любила. Накормить ее было сущей морокой.

Так и пошло у нас с едой и дальше через пень-колоду. Ну а в подростковом периоде она стала совсем уже полный L-размер. Я пыталась ей намекать, что хватит есть макароны и булки, что хорошо бы сесть на диету и немного сбросить вес, но опять были обиды и крики: «Как ты можешь, мама! В школе надо мной все смеются, и ты опять про мою толстоту! Я не могу больше этого слышать!» – и опять слезы. Я беспомощно ждала развития событий. Видно, после «жирной свиньи» она и решила худеть. Сначала я очень радовалась и гордилась ее силой воли и всем подругам рассказывала, какая она молодец.

Но потом на стенах ее комнаты появились фото худющих манекенщиц, а Катя объявила, что она обожает «анорексично-наркоманский стиль». Только стиль. Я насторожилась, но было много проблем в связи с ее переходным возрастом, как-то все сразу на нас набросилось. Зато она стала такой стройной, такой симпатичной! Только сказала, что и дальше будет худеть, до каких-то там намеченных ею килограммов, цифра была вменяемая, и я не очень обеспокоилась.

Кончилось-то ее похудение очень плохо: вожделенные килограммы были достигнуты, а есть она совсем перестала. Одно яблоко в день, немного сока и кофе. И размер у нее стал XS (и тот был великоват).

Если вы думаете, что ни я, ни отец с ней не пытались разговаривать и влиять на нее, то вы ошибаетесь, мы же понимали, что это уже большая и очень опасная беда. Гибельная. Но наша дочь перестала быть нашей, она стала чужой и отстраненной. Она смотрела на меня каким-то новым, незнакомым мне взглядом – и все мои мольбы, просьбы, угрозы и призывы к разумному решению проблемы разбивались об этот новый взгляд вдребезги.

Один раз я расплакалась и стала рассказывать ей, как она мне тяжело досталась, сколько она болела непонятными болезнями, и никто не мог ей помочь, и вот сейчас, когда она почти выросла, она сама себя губит, и я не могу этого просто видеть, у меня сердце разрывается. И просила ее съесть яйцо. На коленях. Она тоже плакала и умоляла не заставлять ее есть. Кончилось это все тем, что дочь проглотила половину яйца и молча легла на подоконник, глядя вверх.

О господи! Сколько смертной тоски было в этом взгляде! На нашем подоконнике лежала не Катя, а какая-то очень несчастная девочка. Да, она уже принадлежала не нам и даже не подругам, которые за нее тоже переживали, она уже принадлежала проклятым сайтам, прославляющим анорексию. Их много, этих сайтов, и несчастные девочки-подростки втягиваются в новую религию, главной богиней которой является АНА, по-простому – анорексия.

Да, это настоящие секты, и дочь моя стала вести себя как сектантка, например, съев что-нибудь, по ее мнению, недопустимое или поправившись почему-то на 200 граммов (несколько раз в день – на весы), она впадала в истерику и кричала: «Я предала Ану!» Или у нее выскакивало: «Не важно быть худой или толстой, важно быть не такой, как все». И этот обреченный взгляд…

Я и сейчас не подскажу, как можно все это предотвратить. Я предлагала ей психологов, я предлагала ей лучших диетологов, я предлагала… Она отвергала, и все, кто посягал на ее вес, становились врагами. И я стала враг, она этого не демонстрировала, но я чувствовала. И я сама стала практически умирать от нервного напряжения и отчаяния. Больше я ничего сделать не могла. И да, я сказала: «Делай что хочешь. Хочешь умереть… Я все равно умру раньше тебя. Я больше не могу». Кто нам помог? Бог. Я в этом убеждена. Болезнь ее развивалась классически, после анорексии пришли приступы булимии. Ей здорово досталось, моей Кате.

Мне так жалко всех девочек, вы даже и не представляете, что им самим приходится пережить! Не думайте, что это они по своей глупости или упрямству, нет, это очень страшная и смертельная болезнь, плохо изученная.

И вот как-то, когда я была на гастролях, она попросила отца отвести ее к психологу и положить в больницу. Случилось чудо. Раньше она такие предложения отвергала да и не обсуждала даже, только отчаянно плакала. А дальше было медленное выздоровление, самый опасный период был после больницы, когда она опять начала набирать вес. Все боялись срыва, в том числе и она, но справилась, молодец, выстояла, хотя сектантки с сайтов и провоцировали ее, но нет, видно, уж очень не хотелось ей возвращаться в пережитый ею ад. Или просто Бог пожалел ее, я ко второй версии склоняюсь.

Когда все уже осталось позади, Катя мне стала рассказывать понемногу, что с ней происходило. А когда шли разные ток-шоу, посвященные анорексии, она смотрела на экран телевизора взглядом волка и сообщала мне: «Все это не работает, все, что они говорят ей. Типа у тебя детей не будет. Да какие дети, на фиг они нужны! Я вон какая худая. И парни не нужны. И жизнь не нужна, побыть такой худой, такой крутой, а умереть… Что ж, многие умирают… У меня много девочек знакомых умерло за это время, ну, по сайту знакомых… Никого это не остановило… Все всё знают».

А потом она стала помогать девочкам, которые к ней обращались за советами, к некоторым ездила в больницу, ей было что им сказать. И один раз, увидев на телеэкране объявление: «Если вам есть что сказать на тему “анорексия”, звоните по телефонам…» Катя сказала: «А я бы сходила на эту передачу…» Я позвонила в эту известную программу и сказала, что моя дочь хотела бы принять участие, только, пожалуйста, будьте с ней очень осторожны и аккуратны, это у нее эмоциональный порыв, она хочет искренне помочь больным девочкам.

Там, на телеке, обрадовались очень, но что им до порывов каких-то! Им шоу надо делать! И давай они там крутить-вертеть: «А вот как бы сделать, чтобы и вы на этой передаче присутствовали…» Да врать нам, да глупости всякие придумывать. И не пошла Катя на передачу, спугнули ее циники. И правильно сделала, что не пошла. На ТВ не место искренности, все равно все переврут и по-своему смонтируют. Пусть уж как-нибудь без нас.

А сюда я этот пост написала, потому что подумала: вдруг какой-нибудь мамаше мой рассказ поможет. Я не знаю чем. Ну хотя бы вам будет известно про эти проклятые сайты, постарайтесь отгородить от них свою девочку, в нашем случае главное зло было от них. И помните: анорексия – это заболевание психики, прежде всего она в голове, голову прежде всего надо лечить. И специалистов хороших почти нет. Ну и конечно, молитесь.

5. Это страшное слово – ЕГЭ

Единый государственный экзамен… У-у, как страшно звучит! А на деле еще страшнее. Учится твой ребеночек, учится, старается, а потом – бац! И подготовка к этому самому…

Учителя в школе заявили честно: «Мы вас к ЕГЭ подготовить не сможем, там другие требования и принципы. Вот вам пособия, можете сами, а можете специальных репетиторов нанимать, которые на эти экзамены натаскивают». Моя дочь училась хорошо – не без троек, конечно, точные науки ее, как говорила наша няня, «не обожали». Ну, а она их. Взаимная неприязнь – вот на этой почве и тройки, а то и двойки. В девятом классе совсем эта взаимная неприязнь достигла враждебного противостояния (не с учительницами, а именно с науками), и на помощь была призвана выпускница мехмата Ира, которая не могла найти работу по профессии и с удовольствием репетиторствовала за небольшие деньги. Так что сладили. Но в одиннадцатом классе начался ад.

Катя моя всегда сама к урокам готовилась, это с детства, прямо с первого класса повелось. Однажды – Катя где-то в классе четвертом на тот момент училась, по-моему, – прихожу домой, а муж мой (я замужем была) вдруг, грозно сверкая очами, спрашивает: «Почему ты с ней математику не делаешь?» («Ой! – мысленно испугалась я. – А правда, почему?») И такое чувство вины меня охватило! Ведь другие мамы сидят со своими детками за столами, все у них проверяют в их домашних заданиях, чтобы не подкопаться, а я и в дневник не каждую неделю заглядывала (он, кстати, тоже). Постояла я так в прихожей какое-то время в столбняке от открытия, что я плохая мать и не уделяю доченьке своей положенного внимания, потом столбняк стал проходить, кровь зациркулировала, стала доставлять нужные вещества в мозг, и он с трудом, но начал функционировать. «А зачем мне с ней заниматься? Она все сама делает и пятерки получает. Она ответственная». – «Нет, – настаивал муж. – Ты должна с ней сидеть, когда она домашнее задание делает». Я увидела, что он был настроен на долгую и страстную дискуссию, а я эти дискуссии плохо переносила, поэтому сама пошла в наступление: «Да это самое ценное, когда ребенок сам все делает, а не потому, что у него над душой сидят родители. И я всегда сама уроки делала! И никто меня не проверял! И она сама все делать будет! Попросит помощи – поможем, если сможем!» Дискуссия не состоялась, я победила, у меня голос громкий и эмоции быстро включаются.

Это я к тому, что Катя так сама с домашними заданиями и разбиралась. А тут как-то – моя дочь уже одиннадцатиклассницей была – прихожу домой, а на ней лица нет. «Что случилось?» – спрашиваю. «Веришь, – отвечает моя уже взрослая дочь, – уже пять часов сижу над одной темой из ЕГЭ по литературе, уже голова раскалывается, а ничего, вот просто ничего придумать и понять не могу». Такой у нее вид был измученный и трагический, что сердце мое сжалось, и я решила ее спасти. «Фигня, – говорю. – Не печалься, сейчас быстренько все придумаем и напишем. Чего у тебя там?» А было у нее «там» ни больше ни меньше как «Духовное и бездуховное в человеке», и надо было все это литературными примерами продемонстрировать.

Я обалдела. И даже заинтересовалась. Как же они, кто желает, чтобы юное существо им быстренько минут за десять с такой темкой разобралось, сами-то с такой закавыкой справятся? «А что там они пишут, в пособии этом?» – спрашиваю. И дочь мне стала зачитывать. У меня волосы дыбом встали (у меня стрижка довольно короткая на тот момент была), потому что дяденька Имярек учил своих потенциальных читателей каким-то дикообразностям. Я больше всего запомнила, что человек, озабоченный материальным достатком своих близких, ну вот просто никак не может считаться духовным. А только тот имеет эту штуку (духовность, в смысле), кто в первую очередь жизнь свою кладет на пользу своего отечества. Разговор у нас с Катей на кухне происходил, я обед готовила, хотела мужа и дочь повкуснее накормить, фефела бездуховная.

«Так, – повернулась я к дочери с ножом в руке. – Значит, мать четверых детей, которая всю жизнь кладет на то, чтобы ее дети были чистыми, накормленными и счастливыми, – тварь бездуховная, а, например, Гитлер, который считал, что делает благо не только для Германии, но и для всего мира, и миллионами сжигал людей в концлагерях, – он, значит, светоч духовности?!» – «Не кричи, мама, у меня и так голова раскалывается, – взмолилась дочь. – Что писать-то?» – «Пиши, – сказала я, размахивая ножом, и начала уверенно диктовать: – Я полностью и абсолютно во всем не согласна с автором Имярек. Кто может взять на себя смелость и ответственность определять такое сложное понятие, как духовность или бездуховность человека? Возьмем, например, жизнь христианского святого Вонифатия. До своей смерти он вел самый предосудительный образ жизни, пил, развратничал, не работал, а жил за счет богатых покровительниц, но однажды увидел, как мучают христиан, и бросился в эмоциональном порыве их защищать. И сам погиб мученической смертью. И был объявлен церковью святым». – «Мама! – простонала моя дочь. – Я не могу так писать. Надо как в книге, а то мне ноль поставят!» И ушла в свою комнату. Что-то она настучала на своем компе, вымучила, я же говорю, она ответственная была. По-моему, Базаров у нее отдувался за бездуховность или кто-то еще из «Отцов и детей», а духовными она объявила трех мушкетеров с д’Артаньяном. А что? Она их с детства любила. И сейчас любит.

Только вот ЕГЭ по литературе она сдавать не стала. Обошлась математикой, русским и английским – такое было ее решение, и я с ней согласилась.

Теледурдом

1. Последний герой
Часть первая

Моя подруга, которая уже давно живет в Америке, упрекнула меня в том, что я пишу только о неприятностях. И посоветовала мне писать о чем-нибудь хорошем. Я к совету подруги решила прислушаться. Стала вспоминать, что же в моей жизни было яркого и радостного?

О! Очень много. Но чаще всего это было связано с моей профессией, а людям, непричастным к нашему киношно-театральному миру, это не очень понятно и интересно, наши местные радости и печали (О господи! Опять печали какие-то!). И вспомнила я про свое участие в проекте «Последний герой» – это когда два десятка безумцев высаживают на необитаемый остров, устраивают им всякие чудные конкурсы и соревнования и все это круглосуточно снимают.

Случилось это уже давно, мне было тогда 45 лет, и вроде бы я должна была бы стать, по народным поверьям, «ягодкой опять», но фиг-то! Наоборот, у меня начался отчаянно черный период, на меня напала масса неразрешимых проблем, и я очутилась в туннеле, в конце которого не проблескивал даже и лучик света. Так я перла по этому туннелю в полной безнадеге. Да еще ноябрь был, холодный, промозглый, с полным отсутствием солнечных дней, что не придавало бодрости моему понурому организму. Я начала болеть всеми возможными болезнями и поняла, что пришла старость. Дошла до полного отчаяния.

И вдруг раздается телефонный звонок, и кто-то меня спрашивает: «Вы не хотели бы съездить на необитаемый остров и там пожить?» – «Да!» – ответила я, положила трубку и заплакала. Я именно хотела убежать от всех своих проблем на необитаемый остров в океане. Чтобы не было их рядом со мной, проблем и обид этих, чтобы они остались в этом чертовом ноябре с дождем и снегом одновременно.

Я была несколько раз в Центральной Америке, и мне всегда там было хорошо. «Последний герой» я не смотрела, поэтому не знала, куда меня зовут. Его смотрела и очень любила моя восьмилетняя дочь Катя. Я спросила ее, отпустит ли она меня ненадолго поучаствовать в этом проекте (в том, что я там долго не задержусь, я была уверена: слишком плохо я себя чувствовала, у меня болело практически все). Катя пришла в неописуемый восторг и велела мне выиграть: она, типа, готова ждать меня сколько угодно. Участь моя была решена. И стала я приглядываться к «Последнему герою – 2», который как раз шел по телеку. Ой-ой-ой, что я там увидела! Кушают гусениц и всякие другие дикообразности. Живот сжимался от страха, но я сказала себе: «Ни о чем не думай!» И это у меня получилось, в смысле не думать.

Потом ко мне приехала команда ласковых людей с этого проекта, и они стали мне что-то объяснять. Что буду джокер, что, мол, команды там живут уже неделю, а меня им сбросят с неба. «Вы не будете против, если мы вас сбросим в океан с вертолета? Там совсем не высоко будет, три метра…» И так ласково-ласково на меня смотрят. Я этой ласковости побаиваюсь, знаю, что за ней подвох кроется, опыт научил, но думаю – а чего с трех метров в воду не сигануть? Чего тут уж такого особенного? «Да, – говорю. – Прыгну. Там точно три метра будет?» Те радостно кивают. На том и порешили и назначили день вылета.

Должен был лететь еще один джокер, чтобы каждой команде по своему новичку, но тот вовремя опомнился и в аэропорт не приехал. Одной мне предстояло лететь в неведомую мне Доминиканскую Республику. Вот в Шереметьево меня и заколбасило, мне так страшно стало! Нервы у меня к тому времени и так были измотаны всеми моими неприятностями, аэропорты я вообще уже видеть не могла, слишком много летала на гастроли, меня тошнить начинало от одного вида накопителя, вот и тогда затошнило.

Хожу я на грани истерики около входа в накопитель и войти не решаюсь, слезы текут из глаз, и твержу себе: «Нет-нет-нет. Сейчас домой поеду. Боюсь. Всего боюсь! И перелета длинного с пересадкой в Париже, и неизвестного этого острова!» И только я решила не дурить и возвращаться домой, как мне служительница аэропорта говорит: «Проходите, Татьяна. Пора уже». И я пошла, как овца на заклание.

А дальше уже начались чудеса. Я знала, что в Париже бастуют авиадиспетчеры и самолеты не принимают и не выпускают, а наш аэрофлотовский рейсик как миленькие приняли: на борту летела какая-то правительственная важная делегация. Прилетели в переполненный Шарль де Голль, люди там сидели уже по двое суток, я такого даже и в Шереметьево никогда не видела. Везде на полу лежали люди и пытались поспать, я приготовилась к долгому ожиданию, но не успела выпить кофе, как почему-то объявили рейс на Доминикану. Ничего не понятно.

Я уселась, рядом со мной сидел какой-то иностранец – естественно, рейс-то французский, – пыталась как-то пристроиться поспать, но попытки эти кончились неудачей, и я начала болтать со своим соседом. Он таким симпатягой оказался! Звали его Найджел, сам он англичанин, но жил в Греции, объясняя, что там налоги меньше, и вообще много говорил про деньги, но ненастырно так, а как не очень богатый человек. Например, объяснял мне, что в Россию очень дорогая виза и что очень неразумно платить такие деньги за возможность посмотреть всего два города – Москву и Питер. Очень мы довольны были друг другом, потому что за болтовней быстро шло время восьмичасового полета. Он оказался шахматистом, мы обсудили всех мне знакомых русских игроков, потом он сказал, что на турнир в Сан-Хосе летят еще двое русских, и позвал их посмотреть на соотечественницу. Пришли из другого салона, тоже эконом, двое развеселых подвыпивших ребят, потаращились на меня, не узнавая, и отправились допивать на свои места. Так мы и коротали свое время за пустой болтовней, и уже на подлете меня вдруг осенило: «Извините, вы же не хотите сказать, что вы – Найджел Шорт?» – «О, неужели вы про меня знаете?» – удивился он. «Трудно не знать одного из самых известных шахматистов мира! Просто я как-то и предполагать не могла, что такие мировые знаменитости летают в эконом-классе». «Летают», – просто ответил он. Понравился он мне, этот скромный Найджел Шорт, я даже как-то очень обрадовалась нашему знакомству, хотя продолжения оно и не имело.

А дальше меня встретили ребята из телегруппы, и мы еще шесть часов бултыхались в джипе по страшным дорогам. И когда прибыли на место, я уже ничего не соображала, я была в пути ровно 24 часа. Встретили меня без энтузиазма, никто мне особенно не обрадовался, все были заняты какими-то своими делами. Дали мне ключи от домика и сказали, что завтра меня «забрасывают на остров, но сначала будет пробный полет на вертолете». Все. А у меня ну очень плохо со сном. Конечно, я и глаз не сомкнула в полупустом бунгало, помучилась, изнервничалась и, когда стало рассветать, отправилась искать океан.

Я пришла к берегу, как раз когда начало появляться солнце из океана. О господи! Какая это была картина! Огненный величественный шар медленно выплывал из-за линии горизонта. Этот шар был огромен и прекрасен, и поскольку было очень рано, он не ослеплял и на него можно было смотреть. Это было божественное действо. А бесконечный океан становился бирюзовым, и все мои проблемы сразу оказались такими никчемными, страх перед будущим исчез. Благодарные слезы полились из моих глаз, и я почему-то вслух сказала: «Мне больше ничего не надо. Я уже всех победила».

Ну, а дальше начался обычный телебедлам. Пробный полет выглядел так. Появился маленький четырехместный, почти игрушечный вертолетик, пилотом был аргентинец (аргентинцы курировали этот проект), был еще спасатель рядом со мной, и ведущий Николай Фоменко на земле задавал мне какие-то вопросы. С вертолетика сняли двери и от пилота потребовали сразу после отрыва от земли совершить крутой вираж, чтобы вертолетный шум не мешал записывать синхрон ведущего. «Как у Копполы!» – требовали у аргентинца. «Ок», – ответил невозмутимый пилот. Я что-то отвечала Фоменко, но была абсолютно не в себе, залезла в маленькую стальную стрекозку без дверей, и смелый пилот, только взлетев, заложил крутой вираж, как просили, т.е. практически лег на бок. По-моему, я на несколько секунд потеряла сознание от страха: дверей-то не было! Я была ничем не пристегнута и поняла, что сейчас выпаду в дыру от двери. Ну, и отключилась, во всяком случае, что я не дышала какое-то время – это точно. Ух, это был самый настоящий животный страх! Но потом вертолетик выправился и полетел прямо, и волна восторга захватила весь мой организм. Эйфория! Я была как птица. Правда! Они рядом безбоязненно пролетали, и я кричала им: «Привет! Я тоже лечу!» А небо синее-синее, а внизу живой бирюзовый океан, и я между ними. Счастье.

Приземлились, и начался инструктаж по технике безопасности моего прыжка в океан. Инструктировал спасатель МЧС. Они все были замечательные, я их полюбила потом очень. Мне надо было выйти на «лыжу» («лыжи» – это достаточно тонкие трубки, на которые приземляется вертолет), постоять там, держась практически ни за что, т.е. за верхнюю абсолютно гладкую часть входа в кабину, и по знаку спасателя прыгнуть солдатиком вниз, прижимая руки к подбородку, а подбородок к груди, чтобы не выбить зубы и не откусить язык. Я впала в бессознанку и стала отрабатывать свои нехитрые телодвижения, как зомби. «Тебе надо помнить только три жеста, – твердил мне спасатель. – Приготовиться, лыжа, прыжок». И показывал мне, что при этом он будет делать рукой. Я тупо шептала, пугая Фоменко и окружающих своим безумием: «Приготовиться, лыжа, прыжок». Больше со мной ни о чем поговорить было нельзя: я не въезжала, о чем меня спрашивают.

Все-таки я каким-то образом дала необходимое интервью, и мы полетели. На этот раз нас было четверо – впереди рядом с пилотом сидел наш оператор. Опять невероятная эйфория полета, а потом мы прибыли к месту назначения и стали кружить над небольшой лагункой. Я тупо смотрела на спасателя, ожидая сигналов рукой, потому что ничего ведь не слышно от шума двигателя, а спасатель все бездействовал. И меня снова скрутил страх, мне рисовались страшные картины, как я во время самого прыжка потеряю сознание, сделаю все не так и сломаю себе позвоночник. И вдруг вижу, мой спасатель начинает делать рукой круговые движения. Тут я временно сошла с ума. Я не знала, что означает этот сигнал, покрылась холодным потом и одеревенела, а мозг, переполненный адреналином, бился о стенки черепной коробки, решая, как должно реагировать мое тело на это махание руки спасателя. Слава тебе, Господи, спасатель взглянул на меня! О, какое у него сделалось лицо! А ведь взрослый и смелый мужик, профессионал из лучших. Перетрухал он, сумела я его своим личиком напугать. Он стал мне объяснять руками, что сигнал обращен не ко мне, а к пилоту. Оказалось, что он требовал, чтобы вертолет спустился ниже, а чудесная стрекоза ниже не могла спуститься, законы аэродинамики не позволяли. Вот мы и болтались над лагуной, но я уже не обращала ни на что внимания, радуясь тому, что все-таки еще не чокнулась.

Наконец он поднял руку на уровень груди – «приготовилась». Я перекрестилась и начала молиться Божьей Матери. Рука вверх – выход на «лыжу». Я и встала, держась скользкими от пота руками за вверх входа. А дальше опять затык. Стою я на этой самой трубе в неудобной позе, а следующего сигнала все не поступает и не поступает. Можно сказать, болтаюсь между небом и водой и боюсь, что сейчас свалюсь без всякого сигнала. И вдруг вижу, как наш оператор тоже вылезает на лыжу впереди меня, оттягивается на веревке под углом в 45 градусов и начинает снимать сам себя камерой, держа ее обеими руками перед собой. Да еще рожи всякие смешные строит. Развлекается. И как-то пафос и серьезность момента в секунду улетучились. «Уф! – выдохнула я. – Вон он что вытворяет. Значит, фигня. И бояться нечего». Только так подумала, а тут и сигнал – вниз! И таким стройненьким солдатиком, вытянувшись в струнку, прижав все, что полагается, ко всему, к чему велели, сиганула.

Невероятные ощущения! Прыжок мой длился всего-то несколько секунд, но я их не забуду никогда, я действительно была в свободном полете! Ничего подобного я никогда в жизни ни до, ни после не испытывала! И я снова «всех победила»! Ну, в себе самой «всех победила». Здорово!

P.S. Я не знаю, сколько метров я пролетела, но точно не три, как обещали ласковые телевизионщики. Не менее шести, я думаю. Но должна признаться, что с годами высота моего прыжка неуклонно увеличивалась, однако я в этом создании внутренней легенды не виновата, это без меня как-то. И еще. Подруга-то права оказалась! Приятно мне все это вспоминать, и настроение мое улучшилось, хотя и так было неплохое. Всем удачи.

2. Последний герой
Часть вторая

Хочу продолжить про «Последнего героя». Разохотилась и завелась. Для меня этот проект очень много значил на самом деле. Я всякие секреты и подробности описывать не буду, это внутренние дела, но кое о чем напишу.

Сиганула я, значит, с вертолета в океан и поплыла к берегу, вокруг меня операторы подводные, аки водяные и русалки, плещутся, а я такая из себя героиня, плыву к своим соплеменникам (команды называли «племенами», а участников – «партисипантами»). Встретили меня типа радостно, хотя давно между собой договорились, что при первой же возможности меня сольют. А тут обниматься, целоваться, по плечам хлопать, люди все из шоу-бизнесов, их обучать не надо, как себя перед камерой вести. А у меня журналисты проекта скорее интервью брать, типа зачем вы сюда прилетели и что сейчас чувствуете. Ну, и я не первый год перед камерами маячу, все честь по чести: «За эмоциями прилетела, а миллион мне и на фиг не нужен».

Но ровно через сутки мне уже и эмоций не надо было, наоборот, никто из начальников и руководства не понимал, как унять мои слишком бурные плачи и смехи, и слали в Москву телеграммы, что, мол, Догилеву, похоже, надо госпитализировать, потому что прыгнуть-то она прыгнула, но головой, видать, при прыжке своем повредилась.

Что со мной было? А «колбаса» со мной была. Это мне соплеменники объяснили, вернее, я просто слышала, как, проходя мимо рыдающей скорбной и одинокой фигуры (моей), Пресняков сочувственно произносил: «У Таньки колбаса». – «А! – отвечал ему Бялко. – Пройдет». Это они не по бесчувствию и злобе, просто, оказывается, каждый островитянин в той или иной мере это пережил. Лишь Проклова иногда подсаживалась ко мне и пыталась ласково что-то нашептывать, успокаивать. Ой, Леночка, дай тебе Бог здоровья! Но разве «колбасу» успокоишь? Нет, она должна сама пройти. Это так организм реагирует на резкие изменения условий жизни, а сколько и как он будет реагировать – это уж от индивидуальности зависит.

Моя индивидуальность настолько распоясалась в своих реакциях на перемену участи, что мне на третий день прислали психолога, за разум мой опасались, такой я им неадекватной казалась. Прелестная Ира-психолог пыталась со мной вести какие-то беседы и выясняла, чего я хочу и от чего так горько плачу. «Вы хотите уйти из проекта?» – допытывала она. Я отрицательно мотала головой. «А чего вы хотите?» – «Вот именно, я вообще не знаю, чего я хочу!» – кричала я, и новый поток слез орошал песок острова. Кончилось тем, что Ира обалдела от меня и только повторяла: «Все будет хорошо, просто поверьте мне, все будет хорошо…» А я уже икала от слез своих.

Знаете, что самое смешное? Что назавтра действительно все стало хорошо! Нам велели снимать короткий фильм-капустник, и я стала режиссером. Мне дали оператора и звукооператора, а соплеменники стали артистами и вообще-то слушались меня. Не все. Одна не слушалась. Не Проклова. Я увлеклась, все увлеклись, я забыла про голод, который вообще не способна переносить, и начали мы снимать. Наснимали много, нам уже просто запретили снимать, потому что мы вообще все кассеты израсходовали, на нас даже ругаться начали, а у нас – вдохновение… Так и осталась я на острове и прижилась.

Вообще-то на вылет, как я уже говорила, я стояла первая, но я и не против этого была. Я сразу сказала своим островитянам, что никому дорогу переходить не буду, что первая неделя самая трудная, а я ее не проживала, поэтому готова уйти, если мы проиграем конкурс. Но мы все время выигрывали и конкурсы, и испытания, так вот получалось. Те, другие (их племя называлось, по-моему, Крокодилы), не хуже были, но так складывалось. И я вдруг поняла, что ничего я не старая, а как раз «ягодка», если могу два часа плыть (это мы с Лыковым назло всем поплыли тотем искать, придурки. Нас потом на лодке вывозили, и добрых слов мы с Саньком не слыхали от телевизионщиков), что научилась разводить костер в таком влажном климате, что очень даже от меня большая польза, что я находчивая и ловкая, лично штук семь кур поймала в загоне. Конечно, были и ссоры, и непонимания, и обиды. Так куда ж от них? А от них – в бирюзовый океан! Проплывешь подальше, смотришь в это бесконечное небо и понимаешь, что Бог есть. Уж больно все красиво. А самое смешное, что у меня все болезни прошли! Я же приехала туда с огромным пакетом лекарств, в том числе и антибиотиков. Я когда на остров собралась, знакомые кричали: «Ты с ума сошла? Куда ты летишь в таком состоянии?!» – «Ничего, – успокаивала я их. – Я там дня три побуду, а потом меня по состоянию здоровья удалят». А все болячки мои улетучились. Например, у меня до этого по непонятной причине постоянно уши болели, а тут я не только плавать много стала, но и нырять взялась учиться и училась не переставая, и хоть бы что ушам!

Пробыла я там недолго, всего 10 дней. Как проиграли (а до этого все выигрывали!), я сказала: «Гоните меня». Хотя не хотелось уходить, маловато мне было этого чудесного острова. Но уговор дороже денег. Устроили мне великолепный уход, я всем благодарна очень была. А потом еще три дня пожила в прекрасном отеле.

Встреча с цивилизацией была не такая бурная, как с островом. Но многое изумлять стало. Например, я просто потрясена была, как много люди едят. Я глазам своим не верила. Потом еще прикольно было спать на простынях и без москитов. И вообще, изменило меня пребывание на острове. Я поняла, что есть какая-то другая жизнь, простая и правильная, где ты не думаешь о том, что твоя карьера вроде как и закончилась, а думаешь, что надо найти сухих дров и следить за углями, что идешь по острову и постоянно отыскиваешь что-нибудь полезное. Меня эта привычка потом в Москве донимала: я автоматом отслеживала сухие ветки и палки и только огромным усилием воли подавляла в себе импульс схватить этот сушняк и потащить в дом. Прямо наваждение какое-то, все время о костре беспокоилась. На острове главная забота, чтобы костер не потух. Ну и что? Неделю походила, алчно поглядывая на прекрасный сушняк, и не выдержала – поехала на дачу (а она у меня в принципе в цивильном доме отдыха была), поволокла дочь и свою приятельницу с ее дочкой в лес и стала разводить костер и не успокоилась, пока не добыла «рабочих углей». Спутницы мои мне не перечили, молча наблюдали за моими стараниями.

Остров мне долго и часто снился, и я просыпалась счастливая, а иногда и со слезами, так мне туда хотелось! Писала стихи и просилась на «Последний герой» еще раз. Хоть кем-нибудь. И через год отправили они меня на «Последний герой – 5».

Полное разочарование меня постигло. Ну их, телевизионщиков! Такой проект испортили! Сами креативить стали, такого накреативили, что противно было. Стало не реалити-шоу, а просто шоу, без всякого реалити. Эту телевизионную игру придумал один американец и строго все расписал: сколько еды выдавать участникам (70 граммов риса в день, а дальше – что найдешь и добудешь), какая одежда должна быть у каждого участника, каков состав команд и т.п. А на пятом «Герое» на правила все эти наплевали и своих напридумывали, насовали в команды своих людей, чтобы они интриговали по указке продюсеров, ну и получилась полная ерунда. Да еще шли бесконечные дожди, мы попали в хвост тайфуна и постоянно жили при штормовом предупреждении. Страшно ужасно, когда прямо перед тобой молния в бушующую воду вонзается! И это почти каждый вечер! И спали мы в лужах… Да еще было много безобразий, которые грозили потерей здоровья. В тот раз я прожила 14 дней и была вызвана в Москву телеграммой (я собиралась запуститься с телефильмом как режиссер, но в последний момент все сорвалось). Улетала без всякого сожаления, а наоборот, с чувством, что вовремя унесла ноги. И этот пятый, неправильный «Герой» излечил меня от ностальгии по необитаемым островам. Но знаете, тут я недавно давала никому не нужное интервью по поводу моего участия в этих телеиграх, и вдруг корреспонденточка спрашивает: «А сейчас бы поехали?» И что неожиданно для себя я ответила? «Поехала бы!» Вот так.

3. Танцы на льду

Вспомнила про «Героя», и сразу в голове стала раскручиваться телевизионная лента, т.е. вспомнился другой телепроект, к которому я отношусь с большой нежностью. Так-то у меня проектов на телеке было много, но воспоминания о них радости мне не доставляют, я вообще ТВ не очень люблю, а уж нынешнее и подавно, все тут нынче враки и подставы, за исключением двух-трех проектов, которые еще не успели испортить наши телеумники.

Это уж тоже давно было, многие зрители, может, и не помнят, что первыми решили поставить звезд на фигурные коньки и показать все это шоу на канале «Россия», они у англичан лицензию купили. «Танцы на льду» называлось. Вот оттуда мне и позвонили, не желаете ли, мол, Татьяна, покататься? Я твердо ответила, что не желаю, потому что вообще кататься не умею. «А как же “Покровские ворота”?» Вот только это и умею – немного проехать прямо и повернуться на двух ногах.

А потом, мне лет уже достаточно было, и я отдавала себе отчет, что тело мое успело потерять практически все спортивные навыки, кроме шпагата, с которым я и так уже всем надоела. «Ну, назад ведь сможете проехать?» – не сдавались на том конце провода. «Нет, не смогу. У меня в детстве коньков не было, я из бедной семьи, а когда уже взрослая стала, научиться не смогла».

Но они оказались очень упрямые и все просили встретиться лично. Я им предлагала обратиться к другим актрисам моего возраста, но те умные актрисы, похоже, все уже поотказывались, а я еще о чем-то разговаривала с ними, вот переговорщики и вцепились в меня мертвой хваткой. Им без возрастной актрисы никак нельзя было, так в правилах лицензионных было. Ну, встретились. Очень они меня уговаривали, обещали, что тренеры меня всему научат. И я пошла на компромисс. Сказала: «Дайте мне коньки и отвезите к тренерам, как они скажут, так и будет. Может, я необучаемая этому виду спорта?» Конечно, телевизионщики радостно согласились на такой эксперимент.

Привезли меня на каток к Наталье Бестемьяновой и Андрею Букину, они в этом проекте были назначены тренерами. Вышла я на лед и долго держалась за бортик, пока Андрей не повез меня. Он меня везет, а Наталья кричит на весь каток: «Гениально! Сногсшибательно! Годится!» Покатал меня Букин с полчасика, и решили, что я самая что ни на есть подходящая кандидатура в «Танцы на льду».

Я-то понимала, что все они не по правде меня расхваливают, но так вдруг понравилось, как меня по льду возили! Такие ощущения прекрасные! Только ноги потом болели. И я приняла решение. Встретилась с продюсерами и сказала: «Я понимаю, что иду на позор, поэтому заплатите за позор в два раза больше положенного. Не разоритесь, я всего-то один раз на льду появлюсь, а дальше меня сразу отчислят как самую слабую».

Продюсеры со всеми моими условиями согласились, только заметили, что появлюсь я два раза: в первый день и в гала-концерте, где должны принять участие все соревнующиеся. Ударили по рукам, и я начала тренироваться.

О боже! Как же это было смешно и трогательно! Тренировал меня чудесный терпеливый человек по имени Леша, он сам из парного катания был, а нынче подрабатывал со своей женой-партнершей фигуристом-акробатом на всяких шоу, чаще за границей. И вот Леша, святая душа, стал меня обучать азам. Метод у него был один – ласка, он меня за все хвалил, а я очень старалась.

Болеть за меня бегали служительницы катка. Сначала они мне ничего не говорили, только как-то печально на меня смотрели, когда я с ними прощалась, уходя с катка после тренировок. А потом вдруг стали радостно мне сообщать: «А у вас уже лучше, правда-правда». И я как-то даже и освоилась в руках Леши-тренера. С парниками вообще не страшно: они тебя везут, поднимают, перевертывают – кайф! Сама-то я, без партнера, могла только на прямых ногах проехать вдоль катка, а больше ни-ни. А с Лешей прямо такая смелая! Крутилась у него в руках, и даже поддержку одну освоили: он меня поднимал на руках на уровень груди, а потом подкидывал, и я переворачивалась на 360 градусов. Гордости моей не было предела! И я даже звала своих болельщиц – работниц катка на меня посмотреть, они охали и хвалили: «Ой, мы сначала думали, у вас вообще ничего не получится! А сейчас… Молодец просто!» И я чувствовала себя олимпийской чемпионкой.

Так я гордилась собой, пока мимо не прошел местный тренер и, увидев меня на льду, не закричал в панике: «Вы что делаете? Она же у вас не стоит!» Но время неумолимо двигалось к началу съемок. Партнеров своих мы не знали, это для них должно было стать неожиданностью, и эту неожиданность должны были зафиксировать камеры. Шоу начиналось! И вот знакомят меня с молодым человеком, очень симпатичным, и говорят: «Алексей Урманов, олимпийский чемпион 1994 года в одиночном катании».

И смотрит на меня мой будущий партнер таким странным, ничего не выражающим взглядом. А мне стыдно и жалко его заранее: я самая возрастная, самая неумелая и самая толстая, уж толще него раза в полтора точно. А я наших замечательных фигуристов, занятых в проекте, не знала. Они побеждали в 90-е, время было тяжелое и муторное, и я как-то в тот период фигурное катание не смотрела, а до этого была горячей поклонницей этого вида спорта.

Потом мы с моим Лешей-партнером вышли на лед, и я стала показывать с Лешей-тренером, чему я научилась. Лицо Урманова ничего не выражало по-прежнему, и он молчал. Понял, что нам хана. Надо сказать, что одиночники и парники очень разные, у них центр тяжести в разных местах, одиночнику партнерша на фиг не нужна, она ему только мешает и раздражает до сумасшествия. Урманов отменил предмет моей гордости – поддержку-переворот, походя заметив: «Оба головы разобьем». И стал от меня добиваться чего-то своего. Ага! Он совсем пал духом, искренне не понимая, почему это несчастье, доставшееся по злому року ему в партнерши, не хочет сделать «элементарную троечку и немного повращаться».

И тут я жалобным голосом пропищала: «Я могу шпагат сделать…» Удивлению его не было предела! «Ты садишься на шпагат?» – посмотрел он на меня как на говорящую гусеницу. И я плюхнулась на шпагат. Он первый раз улыбнулся, сказал: «Клево! Это будет наша главная фишка!» И мы закончили нашу нерадостную тренировку. Но деваться-то некуда: show must go on!

Боже, какое счастье, что мне достался мой изумительный Урманов! Они все были прекрасными, наши фигуристы, но честное слово, мой был особенный! С каким-то своим немного мрачноватым юмором и необыкновенным тактом. Стали мы клеить свою программу, только вдвоем, никто нами не занимался. Исходили мы из того, что я могу изобразить на льду. Изобразить я могла крайне мало, а он меня прикрывал как мог. Отношения наши сразу стали замечательные, потому что оба понимали, а он и озвучил, что мы появимся на льду в первый и последний раз.

«И поэтому, – сказал он, – мы должны показать все!»

Потом стали снимать, как нас тренирует Наташа Бестемьянова. Она появлялась на съемке, очень яркая, одетая в какие-то шикарные меховые жилеты, и что-то типа показывала нам, ну, минут 30, чтобы было из чего монтировать.

При этом она пылала к тебе какой-то нечеловеческой любовью, которая моментально улетучивалась, как только камеры переставали работать, в раздевалке она не испытывала ко мне ни малейшего интереса. Она великая спортсменка, и я поклонница ее таланта и мужества, но про свой пиар она не забывала. И правильно делала. Сразу стало понятно, кто лидер из пар, а кто лузер.

Но все равно было очень смешно, я везде ходила с коньками, так и на спектакли приезжала после тренировок, мои коллеги артисты хохотали так, словно ничего смешнее в жизни не видели, и я хохотала вместе с ними.

На вопрос, что я буду делать на льду, я отвечала: «Проеду от бортика до бортика – и шпагат!» Этим и себя успокаивала. Я же знала, что позориться мне недолго, всего-то разок. Нам дали расписание съемок, чтобы мы утрясли со своими графиками. Я стала утрясать, каждую неделю в четверг предполагалась съемка «Танцев на льду», я стала разгребать под четверги свои гастроли, от каких-то решила отказаться, потом опомнилась, вспомнив, что четвергов у меня будет всего два, ну, в крайнем случае три, если вдруг чего не так пойдет, и спокойно отдала все четверги под свою обычную работу.

Перед днем Х, первой телевизионной съемкой, устроили тракт: это когда все точь-в-точь как на съемке, чтобы потом неожиданностей не было. Тут мы увидели впервые все друг друга, участники, потому что тренировались в разное время и на разных катках, а кое-кто и в Питере (Селин – Казакова). Ну все люди как люди, откатывали свои программы, им ставили свет, поправки, замечания и т.п. Я вроде и ничего была, но когда объявили нас, со мной что-то случилось. Я ведь много лет на сцене, знаю, как справляться с волнением, и до этого нашу программу показывала всем, кому только можно, чтобы привыкнуть, что на тебя смотрят.

А тут выехали, встали, музыка началась, а я с места сдвинуться не могу, вот не едут ноги, и все! Леша шепчет: «Успокойся». А я вроде и спокойная, а только ноги не едут. Второй раз дали наше «Бамбино, чао», а я опять ни с места. Тут все затихли, мертвая тишина. Даже Лешенька мой уже ничего не шептал. Третий раз наша музыка… И я каким-то немыслимым усилием воли заставила ноги двигаться, ничего не соображая, на прямых негнущихся конечностях я как-то отъездила из угла в угол, плюхнулась на шпагат и, не откланиваясь, поползла к бортику, залезла на него и замерла трупом. Все мои силы ушли на то, чтобы ноги двинулись, и больше сил у меня не осталось совсем.

Я лежала на бортике, и даже мыслей никаких не было, в таком я была шоке. Первый раз в жизни мое тело наотрез отказалось подчиняться мозгу. О! Так я и валялась дохлым червяком на бортике, и никто не знал, что со мной делать. А потом стали подходить фигуристы и фигуристки и говорить: «Здорово. Мне так понравилось».

Я знала, что ничего им понравиться не могло, но они это так говорили! Не как артисты, которые либо искренне восхищаются, либо врут. Нет, тут какой-то был прямой посыл и сигнал: мы с тобой. Вот это меня и тронуло, и оживило. Я стала смеяться и кричать главному продюсеру, который уговорил меня принять участие в «Танцах»: «Куда ты меня втравил?! Смерти моей захотел? Ведь и на съемках так будет!»

Но ситуация уже как-то стабилизировалась, шок прошел, хотя ноги еще долго дрожали, видимо, от возмущения, что их все-таки заставили заниматься ненужным им делом.

А потом началась наша жизнь в проекте «Танцы на льду». Очень она бурной была и безумно интересной. Меня сам факт, что я катаюсь на льду с олимпийским чемпионом, просто погружал в какую-то эйфорию.

Такая непрожитая жизнь, кусочек которой мне дали прожить. Я как будто была и не я. Какое-то кино про меня, которая вдруг стала фигуристкой. Как будто мне кто-то показывал мою другую судьбу: вот так ездишь на каток, вот так шнуруешь ботинки, вот так привычно болят ноги, вот такие у тебя соревнования, вот так ты перед ними безумно волнуешься… Все это я воспринимала как некое чудо.

Хотя неприятностей и нервов было выше крыши. Я про них позже напишу. И про других участников тоже. Потому что хоть мы и были вроде как соперники, но возникла между нами всеми какая-то невероятная нежность. Все мы были в одной лодке и куда-то плыли. Мы же первыми были, никто вообще заранее ничего не знал, что с нами случится на тренировке или на телезаписи. Например, на первом шоу наши замечательные судьи вдруг стали ставить нам очень низкие оценки. Мы вообще обалдели, некоторые артисты считали, что этот проект вроде как капустник, просто проехал – и уже здорово! А они (судьи) вдруг всерьез решили нас судить и давай всякие там 3,2 ставить из 6 возможных. Обидно! И неожиданно. И непонятно.

Неужели они меня будут всерьез сравнивать с Петром Красиловым, молодым, невероятно красивым и спортивным?! А как же «мои года, мое богатство»? А никак. Судьи-то тоже в первый раз во всем этом участвовали и тоже пока никаких принципов не выработали, а были они все просто великими: Е. Чайковская, И. Моисеева и А. Миненков (вообще моя самая любимая пара в танцах), Игорь Бобрин и обожаемый мною Н. Цискаридзе. Мы им тоже нервы потрепали здорово, они за нас боялись так, что иногда просто глаза закрывали от ужаса: грохнемся мы или нет?

Как бы то ни было, первое свое шоу мы с Урмановым откатали. Нервяк мой выражался в том, что я его постоянно спрашивала: «Мы с левой выезжаем на начало?» – «С левой», – пытаясь успокоить меня, доброжелательно отвечал мой партнер. Но я тут же терялась и не могла понять, где у меня левая нога, вычисляла ее путем логических умопостроений, находила, радовалась и забывала от умственного напряжения, с какой ноги мы выезжаем. «С левой?» – спрашивала Урманова. «С левой», – без злобы, а даже с каким-то интересом к моей психике отвечал терпеливый Леша. Уж как он меня по башке не треснул, я не знаю, игра «С какой ноги мы выезжаем?» продолжалась до самого объявления: «На лед вызывается пара Татьяна Догилева и Алексей Урманов!» Выехала я, по-моему, с правой.

А дальше как в кино. Музыка играет, огни светят, я куда-то качусь, «Чао, бамбино, сорри!», шпагат. Все! Оценки и высказывания судей. И мы занимаем пятое почетное место из десяти возможных. Ух! Ах! Ох!

Продолжение следует.

4. Танцы на льду
(продолжение)

Ну, вот. Заняли мы это самое почетное для нас 5-е место и радовались как дети. Отчислили другую пару, в которой как раз артистка не поняла, что тут решили всерьез катание непрофессионалов оценивать, а она ездила по гастролям и успокаивала меня, когда я ей звонила со своими ужасами. «Ты пойми, нам с тобой ничего не надо, просто красиво появиться на льду. Не нервничай». Потом-то она поняла ситуацию, после первого же проката, взялась тренироваться и подготовила очень сложную программу (для нас сложную, разумеется), но было поздно, оценки судей помешали этой паре пройти дальше.

А мои подружки, которые не могли смотреть это шоу, звонили мне и спрашивали: «Ну что, отчислили?» – «Нет! – радостно вопила я. – Пятое место! Из десяти! Мы посередине!» – «Ну, и что будешь делать дальше?» – опасливо вопрошали они. А чего мне оставалось делать? Следующую программу готовить.

А надо сказать, что музыку мы не выбирали, нам ее давали. И мне все время предлагали кататься под песни российских исполнителей. И все какие-то мною нелюбимые песни. Первый раз я отбилась от выбора музыкального редактора, со мной решили не связываться и разрешили «Чао, бамбино, сори!». А второй раз мне уже было не отвертеться от песни В. Меладзе «Она была актрисою…» Не то чтобы мне песня не нравилась, но уж больно в лоб как-то. Я этого не люблю совсем, даже ненавижу. Типа, мол, биографическое. Мне стыдно было. Там про какую-то молодую актрису, которая «и даже за кулисой играла роль» и, похоже, поломала жизнь некоему молодому человеку. В нашем случае, считай, Урманову. Я же помнила, сколько мне лет и что какая-то подстава получается.

Кстати про года. Нас возили на тренировки и съемки постоянные водители, очень милые, они за нас переживали и болели. Мы с ними совершенно искренне обсуждали наши проблемы и вообще болтали. И вот один раз водитель Коля, помявшись, обращается ко мне: «Татьяна, вы уж меня извините, что я к вам с таким вопросом, но мы в гараже замучились спорить, сколько вам лет». – «А сколько дают, какие версии?» – поинтересовалась я. «Разброс очень большой, – обрадовался Коля, что я не обиделась. – От 35 до 55». Я захохотала и ответила: «Мне 49». Вот сколько мне лет было. А мне тут про какую-то молодуху на льду играть… Очень я была недовольна и стала придумывать, как мне выкрутиться из этого положения. Ну и придумала играть свое нежелание кататься под эту музыку. Т.е. начиналась песня, я подкатывала к Леше, вроде начинала делать какой-то элемент, а потом разочарованно мотала головой, мол, не получится ничего, и понуро катила со льда. На живом прокате со зрителями это здорово сработало, зал ахнул, поверили, что я отказываюсь кататься. Но потом Лешечка ко мне подъезжал и уговаривал, и мы начинали катать то, что с ним придумали. Когда зрители понимали, что все в порядке, это, типа, постановка такая, они прямо в восторге были, что и подтвердили своими аплодисментами. В телезаписи этот момент отсутствовал, жалко. Но за эту программу мы получили очень мало.

Я обиделась, уж больно мне моя придумка с фальшивым отказом была дорога. Но Леша Урманов не унывал и не расстраивался, а радовался, что мы «не грохнулись», потому что «конкретно в двух местах могли это сделать, чудом устояли». Ну и я тоже порадовалась за целые головы и копчики, однако обиду на судей затаила.

А дальше вообще разразился небольшой скандальчик. Нам объявили следующую нашу музыку, опять песня известной российской исполнительницы, исполнительницу я любила, но песня вообще была никакая. А мы были как раз по оценкам судей претенденты на вылет. И мне в последний раз кататься под музыку, которая у меня ничего, кроме ненависти, не вызывает? Я взбунтовалась!

«Нет! – сказала я. – Или мы катаемся под музыку, которую сами выберем, или я на лед не выйду. Выгоняйте нас, и дело с концом». Леша Урманов укатил в Питер, но сказал: «Я во всем тебя поддержу». Вот какой! Не посчитал меня вздорной теткой, не поддался на давление руководителей (а на него давили!), а остался на моей стороне. Обожаю его! Ему-то не хотелось покидать проект по многим причинам, но он встал в этом конфликте рядом со мной. И все как-то просто, спокойно, без лишних нервов и разговоров. Вот что такое настоящий мужчина! А я долго бодалась с руководством, и в результате они плюнули на меня и разрешили выбрать музыку нам самим. Мы выбрали песню разбойницы из мультика «Бременские музыканты», ее все знают: «Говорят, мы бяки-буки…» Леша был сильно занят своей тренерской работой и приехал делать новую программу дня за три до съемки.

Стали мы только-только пристраиваться к этой песенке, а тут – здрасьте! Запись тренировки с Натальей Бестемьяновой! Прикатила прекрасная Наталья и давай мне сразу предлагать какие-то элементы, которые я и во сне не сделала бы (а сны у меня были только про лед, я все время каталась, совсем сбрендила). И все с таким задором и энергией! А мне надо тихонько к музыке пристраиваться, понять, что я хочу под нее сделать…

В общем, нашла коса на камень. Поругались мы с олимпийской чемпионкой. И на ее вопрос «Может, мне лучше вообще со льда удалиться?» я ответила: «Да, лучше тебе удалиться». А камеры все это безобразие снимают. По-моему, обе в конце концов пустились в слезы. И опять Урманов остался на моей стороне. Не уехал со льда вслед за коллегой, а остался меня утешать… А перед этим в профайле я умудрилась раскритиковать наших судей в пух и прах и предложила даже им выехать на лед и посоревноваться между собой, а мы, типа, будем их судить. В общем, выступила по полной. Потому что уже не очень понимала, что происходит. Определились явные лидеры, они соревновались в принципе между собой, а мы получались типа клоунов, заполняли перерывы. Нас ни с какой стороны сравнивать нельзя было: ни по возрасту, ни по умению, да ни по чему! А нас на полном серьезе сравнивали. Так мне, во всяком случае, казалось и очень меня возмущало. Вон какие страсти кипели! Смешно? Мне сейчас тоже смешно, но тогда мою голову заполнял только лед, другой жизни не было, все радости и печали, интересы и симпатии с антипатиями сконцентрировались на небольшом каточке на улице Лизы Чайкиной. Я же говорю, что и во сне даже каталась! Вот такие они, эти реалити-шоу, которые захватывают тебя целиком.

Ну, и наступил день съемок. Теперь тракты делали в один день со съемкой. Пустили «Бяки-буки», и мы откатали нашу программу. Она как бы смешная должна была быть. Нашу программу, стоя у бортика, отсмотрел Артур Дмитриев, двукратный олимпийский чемпион, который катался в паре с Ликой Кремер, и делали они уже какие-то совсем немыслимо сложные и страшные поддержки. Артур шел вторым по обожанию с моей стороны, сразу за Урмановым, мы дружили.

Посмотрел он, значит, на наше катание и спросил: «Ребят, вы что, всерьез это показывать хотите?» – «Ага!» – бодро ответили мы. Но бодрость была неискренней. Столько изумления было в глазах нашего друга! И какой-то жалости.

Почесал Артур голову и предложил Урманову: «Она когда к тебе на спину запрыгивает, ты, Леш, как-нибудь повращайся с ней, что ли…» – «Артурчик, – ответил мой партнер. – Когда она мне на спину запрыгивает, у меня одна задача – устоять на ногах!»

Ну, и посмеялись мы все трое. Мы вообще любили посмеяться. И потом, что нам оставалось делать?

Короче, я поняла что ждет меня вселенский позор. И стала я молиться только об одном: чтобы этот позор мне пережить. Правда. Лежала в загончике, где готовились выходить на лед, и молилась об этом. Алеша молчал, но понимал, что мы… Ну, в том самом месте, нехорошем. А еще перед нами блестяще выступили С. Лазарев и О. Гребенкина, получив от всех судей 6.0 и сделав какие-то потрясающие элементы, а у нас… Бяки… А тут еще мой профайл пустили, где я, значит, с претензиями к судьям, мягко говоря… Короче, я даже и не стала Урманова спрашивать, с какой ноги я выезжаю, все равно уже было, с какой на казнь выезжать.

А зрители встретили мой выезд хохотом, тоже понимали, что со мной сейчас будет. Ну, и я им головой помотала, да, мол, правы вы, дорогие зрители, именно это со мной сейчас и будет. Они вообще развеселились.

Больше всего я боялась не вскочить на спину к Леше, на тренировках у меня не всегда это получалось. Пошла музыка, и мы начали… На спину я вскочила, и Леша устоял, оба мы обрадовались (а представьте только, что я или не вскакиваю, или он падает подо мной, вот была бы картина!) и на радостях, что главное место, где мы могли бы опозориться по полной, миновало, стали уже катать легко, потому что дальше и падать уже не страшно было. А мы не упали, и добрые зрители нам хлопали всю программу, и устроили нам практически овацию в конце, сопереживали нам, бедолагам. Спасибо им! И судьи нам, двоечникам, вдруг поставили высокие оценки, а некоторые залепили даже и 6.0!

О, что с нами было!!! Это не описать. Такой взрыв радости и счастья! Детского, чистого, оглушающего! Я кричала, что внукам буду рассказывать, что мне Чайковская поставила 6.0.

Леша тоже сиял, представляете, олимпийский чемпион радовался высоким оценкам в каком-то реалити-шоу! И как! А за кулисами, сквозь это наше счастье, он твердил: «Отдайте нам нашу бронзу, и мы пойдем домой!» И мы хохотали. Здорово!

Продолжение следует.

5. Танцы на льду
(третья часть)

Вот такой у нашей пары был взлет. А после взлетов, как правило, следует падение. У нашей пары последовало.

Тут все вместе как-то неудачно сложилось. Я же не предполагала, что так долго задержусь в проекте «Танцы на льду», не было для таких предположений никаких оснований, а тут у нашей пары вдруг возникла очень мощная зрительская поддержка, зрители слали и слали за нас свои sms. А я время-то все свое уже отдала под гастроли и спектакли! Тяжело мне очень стало. А Леша тоже был невероятно занят в Питере.

Так что на подготовку следующей нашей программы остались нам ночь да день. А потом после нескольких 6.0 за «Бяки» я сбрендила от успеха и решила, что я лучше всех все во всем понимаю. У меня такое редко, но случается. Я очень боюсь таких моментов, потому что кто-то наверху строго приглядывает за моей гордыней. И как только она голову приподнимает, хозяйка ее (я, в смысле) тут же получает неслабый удар, кулаком прямо в солнечное сплетение. Это подтверждено опытом всей моей жизни, поэтому я, в принципе, очень аккуратна со своей гордыней, но иногда находит, врать не стану. И чаще всего выражается именно так, как тогда было: я все лучше всех знаю, в том числе и как ставить программы на льду. Во дура! Так что я опять ультимативно заявила, что буду кататься только под ту музыку, под которую захочу, сама, мол, выбирать стану… «Черт ли сладит с бабой гневной!» – решили руководители и даже спорить со мной в этот раз не стали, и я велела музредактору подобрать фонограмму советской песни «Орлята учатся летать!». Ну, чтобы опять смешно было. Мне виделась такая задорная физзарядка на льду. О-о-о!

Приехал мой любимый Урманов, и встретились мы с ним на катке в 12 ночи. Послушал он фонограмму и мою ересь про физзарядку, что-то попробовал на льду и… Я его таким никогда не видела. Он бывало на меня поругивался на тренировках: «Что ты все за меня цепляешься? Что ты на мне виснешь?» А за кого мне еще было цепляться? За воздух? Я так не могла. Я все безропотно сносила. «Строжит», – объясняла я в профайлах. Он просто хотел от меня больших успехов в освоении льда, а с успехами в этом направлении у меня было ниже среднего. А он же талант, ему уже хотелось чего-то, где бы он мог хотя бы в одну десятую своего мастерства кататься, а тут рядышком такой тяжеленький чемоданчик без ручки… Я как-то сказала судьям и зрителям на съемке: «Алексей Урманов – олимпийский чемпион в одиночном катании, он никогда на льду в руках ничего тяжелее медали не держал, а тут ему вручили 65 кг живого веса, вообще не стоящего на коньках». И было это чистой правдой. Я к концу своего пребывания в проекте хорошо похудела. Но он тоже похудел, так что соотношение весов осталось прежним.

Но вернусь к той драматической ночной тренировке. Урманов вдруг сказал тихо, но как-то… даже и слова не подберу… Какая-то сдерживаемая ярость была в его словах. «Я не могу под это кататься. Я спортсмен, понимаешь? От меня катания ждут. А это получается, что я сам над собой и над своей профессией издеваюсь. Я не буду этого делать». Я просто испугалась, у меня же и в мыслях не было обижать моего великого чемпиона, я боготворила его. А вот обидела. Действительно обидела, по его лицу это было видно.

Как же мне стало стыдно! Я ощутила себя очень глупой, вздорной, беспомощной и абсолютно кругом виноватой. Я стала рыдать и просить прощения. У Леши. Потом в два часа ночи позвонила главному продюсеру Сергею Кардо и, рыдая, сообщила, что я срываю предстоящую съемку и виноват во всем только мой идиотизм, что музыка не подходит и времени у нас нет, что прошу за все прощения, но что делать, не знаю. А они стали меня утешать и просили успокоиться, в смысле Урманов и Кардо, да и те немногие люди, что были на катке.

Времени действительно не было. Всю ночь мы с Лешей перезванивались и предлагали друг другу варианты музыкального сопровождения и как-то сошлись на песне «В Одессу Костя как-то в мае…». Уж и не помню, как там складывалось по времени дальше, но придумали мы программу очень быстро, тут уж я сказала: «Хватит, Леша, быть тебе вешалкой для меня, ты давай немного сам покатайся, а я рядом постою и повосхищаюсь». А потом и поддержечку новенькую выучили: я держалась только ногами за его поясницу и висела впереди него головой вниз, не держась руками. И все вроде было в порядке… Но…

Я ведь, когда ожидала вселенского позора за «Бяки-буки» и молилась, чтобы пережить его достойно, я добавляла: «И больше я на лед не выйду, обещаю». А сама вышла… Ну, и получила то, что заслужила. А получила я гипертонический криз. Плохо себя чувствовала в день съемки и, отработав тракт, пошла к врачу. У нас рядом с катком всегда дежурила машина скорой помощи и со зловещей надписью на борту «Соломинка». Там заспанный врач измерил мне давление и заявил: «Никакого льда». Вкатил мне два укола, один из которых был успокаивающий, и стал меня, и так напуганную и несчастную, еще и ругать: «Куда вы полезли? Вы в паспорт свой иногда заглядываете?»

Потом началась катавасия: кататься мне или нет. А я уже под фенозепамом, у меня все как в тумане, легла я на диванчик и провалилась в какой-то бред. Разбудил меня часа через два все тот же врач, который велел мне в паспорт заглядывать, и проникновенно сообщил: «Татьяна, надо кататься».

Show must go on! А я совсем дурная. И испуганная. Не хотелось мне инсульт получить на льду. У нас же у всех свои внутренние страхи. А я целый год очень тесно общалась с великой русской актрисой Натальей Гундаревой, мы с ней спектакль вместе делали. Она действительно была великой во всем: в красоте, в таланте, в жизненных принципах, отношении к профессии. И очень она была сильная и нежная. Мне она казалась абсолютной хозяйкой своей судьбы. И вдруг такая трагедия – инсульт. Она наш спектакль всего два раза и успела сыграть. У нее была большая нагрузка в театре, и она никогда не отменяла спектакли по состоянию здоровья. Догнала ее болезнь уже на отдыхе, а у нас дачи были рядом, мы в одном месте снимали.

Это я к тому, что я не просто так боялась за себя. Очень боялась. А меня все стали уговаривать кататься. Один Урманов сказал: «Как она решит, так и будет!» И повел меня на свежий воздух выгуливать, как ребеночка. Решила я кататься как смогу. «Конечно, – сказал мой драгоценный партнер. – Как сможешь. Я тебя буду страховать». Откатали мы своего «Костю в Одессе». Помню только яркие вращающиеся, как на карусели, огни и Урманова. О, как он меня берег! Как был внимателен и сосредоточен только на мне! Разве можно им не восхищаться и не быть ему благодарной всем своим существом и душой?!

Ну и хватит драматизма. Дальше опять пошел теледурдом. Мы откатались, и я прямо перед зрителями и камерами попросила судей поставить нам низкие оценки, так как по состоянию здоровья не могу дальше принимать участие в проекте. «Дорогие судьи, поставьте нам, наконец, двойки, которых я так боялась. Не могу я больше». – «Ага! – закричали наши небожители. – Хитренькая какая! Будешь кататься! Подумаешь, давление у нее!» Они действительно не понимали, при чем тут давление и катание на льду, они-то на лед в любом состоянии выходят. А Цискаридзе вообще эту проблему давно имеет и танцует под уколами. И давай нас всерьез оценивать, без снисхождения к моему бедственному состоянию. Я подумала, что они сошли с ума. Игорь Бобрин заявил, что ставит мне низкую оценку не из-за техники, а за то, что ему «не хватило актерских выразительных средств от такой актрисы», как я. Я, значит, башкой вниз вишу и думаю, грохнет меня инсульт или нет, а он от меня актерских фейерверков ждет! Изумили они меня, наши великие. Что я и заявила в камеру. Но редактура мои слова про судей вырезала. И правильно сделала…

Продолжение следует.

6. Красивый уход. Танцы на льду
(последняя часть)

А дальше разгорелись нешуточные страсти по поводу моего участия в проекте «Танцы на льду». Пишу «моего», потому что это я плохо себя чувствовала, а Леша-то был готов кататься дальше и хотел этого, но опять сказал: «Как ты скажешь». Мы было даже попробовали потренироваться легонько, но ничего у меня уже не получалось, давление сразу подскакивало, и я ложилась на бортик. Вот так: не положено, значит, не положено. «Хватит, – сказали мне сверху. – Накаталась». И я наконец все поняла. Леша согласился с моим решением покинуть проект, но попросил, чтобы ушли мы красиво.

Было так: мы попали в номинацию, т.е. на перетанцовку. В номинанты на выбывание были мы и пара Артур Дмитриев – Лика Кремер. У них что-то не ладилось со зрительской поддержкой, катались-то они блестяще; я вообще считаю, что они лучшими среди нас были, но зрительские симпатии – дело загадочное. Конечно, самыми большими любимцами у зрителей были Сергей Лазарев, катавшийся с Анастасией Гребенкиной, и Петр Красилов. Ну, это понятно: девочки от них с ума сходили. И было отчего. Оба невероятно харизматичные, талантливые, красивые и катались к тому же просто обалденно. Но сразу за ними по зрительской поддержке шли мы с Алексеем. Очень за нас голосовали, не стану вдаваться, почему так было. У меня-то есть собственные соображения, но я их при себе оставлю. А в тот раз после нашего, так сказать, трагического проката я в камеры открытым текстом попросила наших болельщиков не голосовать за нас, чтобы я смогла покинуть проект и сохранить здоровье.

И они меня опять не подвели, мои драгоценные люди, которые так нас раньше поддерживали! Вот мы и очутились в номинантах на выбывание в первый раз, раньше мы этой экзекуции счастливо избегали. Вызвали обе пары на лед и, типа, давайте, танцуйте свои прошлые программы, а судьи будут решать, кого выгонять, а кого оставить. Но не все так просто. Судьи совершенно не желали выгонять ни меня с Алексеем, ни Артура с Ликой. Никак у них в голове не укладывалось, как Артур и Лика, пара, получившая за последний прокат от всех судей 6.0, может оказаться в номинантах? Там у них, в судейском корпусе, бунт зрел против руководства. Не верили они подсчетам организаторов, ласточки наши, и готовились дать бой за справедливость. Вот как было! Все по-живому, все эмоционально, по-честному… Даже съемку из-за этого их возмущения задержали чуть ли не на час. Нервы у всех просто горели! Такой накал!

Но все-таки начали Артур с Ликой свой прокат. Я стояла у бортика и твердила: «Только не упадите!» У них в программе совсем уж поддержки какие-то головоломные были. Они не упали. Ну, и мы с Алешей выезжаем после них, встаем в позы, и вдруг я укатываю со льда, прошу микрофон и делаю заявление, что мы отдаем место в проекте без боя нашим соперникам. Та-та-та… (в смысле музыка патетическая).

Апофеоз! Все рыдают! Прямо Шекспир какой-то получился. Уж больно нервы у всех на пределе были. Судьи встали и стали нам аплодировать. Никогда этого не забуду! Зал тоже встал и стал нам аплодировать. Я уже из-за слез вообще ничего не видела, только общие впечатления. А Леша тоже обратился к судьям, сказал, что не хочется вот так просто на печальной ноте уходить, и попросил: «Раз уж Таня не может кататься, то можно я один нашу программу откатаю импровизационно?» Бурные аплодисменты были ему ответом.

И вышел на лед мой олимпийский чемпион, и примерно показал, на что он способен. Господи! Как же он был хорош! Овации! Так что у нас получился прямо-таки королевский уход. Это не одна я так думаю. Леше звонили многие его коллеги и восхищались: «Вот это уход!»

А мы с ним были в каком-то странном состоянии. С одной стороны, полная потерянность: и все? А что же мы дальше станем делать? Что, завтра на тренировку не ехать? Непривычно как-то. А с другой стороны, радостное чувство свободы и уверенность, что мы все сделали правильно.

А дальше проект продолжался без меня, но я ходила на каждую съемку, а после съемок мы все ехали в кафе и продолжали общаться. Это было невероятное общение. Смех, шутки, байки и полное радостное взаимопонимание. То, что называют «роскошью человеческого общения».

Почему этот проект так много для меня значит? Я видела в нем какую-то мистику. Правда. У меня ведь и на самом деле в детстве не было коньков. Даже Елена Чайковская мне сказала: «Ты единственная из всех участников, которая никогда не стояла на коньках, это было понятно сразу». А мне, когда я была девочкой, конечно, очень хотелось кататься, как катались все мои подружки. Но не смела просить у родителей купить мне «фигурки»: видела, как им тяжело доставались деньги, и молчала. И вот в мои 49 лет кто-то наверху решил: «Ах, да! Помню, что тебе в детстве не удалось покататься на льду. Ладно. Вот тебе, Таня, коньки, вот тебе, Таня, олимпийские чемпионы. Катайся с ними!» Может, этот кто-то пошутить решил, не знаю, но чувство благодарности переполняло меня и тогда, и сейчас. Я видела в этом какую-то высшую справедливость. Спасибо! И спасибо всем, кто придумал и осуществил этот проект, и особенно тем, кто непосредственно был со мной в одной лодке, которая плыла в неизвестном никому направлении.

А мой партнер Алексей Урманов… Я ему даже стих написала. Это когда он уже в «Танцах на льду – 2» участвовал и катался с Наташей Антоновой, а я болеть за него ездила на каток на улице Лизы Чайкиной. Стишок корявенький, но очень искренний. Вот он:

На льду кружатся фигуристы.

И среди них кружится он —

Моя надежда и опора в прошлом,

Мой милый олимпийский чемпион.

Кросс-роллы, беговые и вращенья

Он выполняет нынче не со мной,

Но в сердце нет обид и сожаленья,

А в сердце только радость и покой.

Пусть фигуристки век мой был недолог

И, может быть, кому-нибудь смешон…

Плевать! Меня держал в своих объятьях

Великий олимпийский чемпион!

P.S. Я Урманова и сейчас обожаю, хоть мы почти и не общаемся. И всех своих друзей по проекту этому нежно люблю и шлю им приветы и пожелания счастья и успехов.

Тогда и сейчас

1. Как я не стала циркачкой

Мне захотелось написать о своих соседях. Не нынешних, нынешних я знаю и здороваюсь, но не общаюсь. А про тех соседей, из детства. Воспоминания, оказывается, такая странная вещь! Хочешь про что-то одно написать, но это одно вдруг цепляется за другое, и это другое вдруг становится ярче, выпуклее и живее.

Пожалуй, машина времени все-таки существует, и это наша память. Как она странно устроена! Я никогда не предавалась воспоминаниям, во время интервью на вопросы про детство отвечала четко и ясно, где родилась, из какой семьи, где училась. Никогда не считала, что моя жизнь чем-то примечательна и поучительна. Жила как все. А тут вдруг… Время, что ли, пришло?

А потом сама повспоминала, и так мне стало жалко ту мою страну детства! Там так много хорошего было! И что же, все это так и пропадет вместе со мной? Я пропадать пока не собираюсь, поживу еще, но уж очень это занятно оказалось – погружаться в прошлое и особенно в детство. Даже жутко иногда становится, до того ты четко видишь, слышишь и чувствуешь сцены и ситуации.

Так я про соседей. Жили мы в большом добротном пятиэтажном доме, который состоял из специфических коммуналок. В коммуналках было всего по две комнаты, а в комнатах жили семьи рабочих. Только рабочих.

Дом-то сначала предполагалось заселить начальством каким-то (поэтому он и был просто образцово-показательно построен и оснащен), но потом кто-то сердитый приказал отдать дом рабочим, что и было исполнено. А сама квартира состояла, в принципе, из гостиной и спальни, в гостиной двери были со стеклянными вставками, и она была чуть больше спальни. Вот наша семья из четырех человек проживала в спальне, а соседи наши – в гостиной, их тоже было четверо: дядя Толя, тетя Люся, дочь Наташа, старше меня на год, и карапуз Витя, он при мне уже родился.

Жили мы складно, не ругались, праздники вместе встречали, а с Наташей так я и вообще дружила. И мы вместе с ней ходили «на хореографию».

Вот так. На рабочей окраине Москвы для детей была абсолютно изумительная школа. Где был и музыкальный абонемент, и занятия по ритмике, и масса всяких бесплатных кружков – занимайся чем хочешь, плюс и при ЖЭКе были кружки и театральная студия. Самодеятельность тогда приветствовалась и процветала.

А мы с Наташей, значит, на хореографию. Два раза в неделю, стоимость занятий была 3 рубля в месяц. Да, этот кружок был единственный не бесплатный, потому что вела его не учительница, а бывшая танцовщица Маргарита Михайловна, а аккомпанировала на рояле загадочная Элеонора Николаевна. Она меня завораживала, потому что была из какой-то совсем другой жизни, красиво стриженная и уложенная, на руках несколько перстней и с очень прямой осанкой.

Она могла запросто пожаловаться Маргарите: «Ох! Что у меня с головой, Риточка! Стала перед выходом искать деньги, с вечера приготовила десять рублей, так и не нашла и поняла, что спустила десятку в унитаз вместе с ненужными бумажками!» У меня от ужаса все в животе сжималось: как же, целых десять рублей пропали, это же катастрофа! А Элеонора все это с каким-то юмором. Непонятно мне это было. Потому что мы были бедными, только, правда, не знали об этом, но каждый рубль был на счету. И так жили все, много работали и мало получали.

Короче, очень мы наших преподавательниц уважали. Ну, и они молодцы были, здорово с нами занимались, спину ставили, ноги выворачивали, шейку тянуть заставляли и гибкость развивали. С полной самоотдачей. И результаты были хорошими.

Во-первых, мы давали концерты, обязательно в школе, а потом и по заводам на всякие праздники ездили, там нам сильно хлопали, нравились мы нашим зрителям. Мама гордилась и самоотверженно шила мне костюмы из марли, а тетя Люся шила Наташе. Маргарита объясняла, как надо шить, как красить марлю, как ее крахмалить, чтобы юбка колоколом стояла. Все это наши рабочие мамаши и делали и очень переживали, если что не так прокрашивалось. А это же адский труд! Я вот даже себе сейчас и не представляю, как они могли все это осилить!

Вот, значит, занимались мы с Наташей в этой студии и делали определенные успехи. Я особенно выделялась гибкостью, тогда этот раздел называли почему-то «акробатика», но это не совсем акробатика была, мостики там разные, шпагаты, колесо крутануть… И вот у меня оказались какие-то уникальные данные, я могла сложиться просто пополам без всяких усилий – врожденная гибкость. Я вытворяла со своим тельцем такие кренделя, что Маргарита и Элеонора только ахали и охали и твердили: «В цирковое! Только в цирковое!»

Да, так в этой студии было дело и поставлено. Девочки вообще занимались только до 5-го класса, а потом, кому рекомендовали или кто сам хотел, пробовали поступать – кто в Московское хореографическое училище, а кто в цирковое. Такие дела.

Без всякого блата и взяток несколько девочек поступили в эти экзотические для нашего понимания учебные заведения и стали для нас совсем небожительницами. Они каждое утро с сумкой «Аэрофлот» через плечо ехали через всю Москву учиться на циркачку или балерину. Ошеломительно! Я даже не завидовала, я просто смотрела на них не дыша. Жизнь мне моя очень нравилась, я всем была довольна, но натура я была исключительно романтическая, и хотелось мне чего-то необычного, страшно хотелось! А что может быть романтичней, чем стать циркачкой? Да ничего! Даже балерины рядом не стояли. Цирк! Цирк! Цирк!

Так вот что Наташа учудила: она поступила в Московское цирковое училище! Да! А гибкости у нее отродясь не было, она еле на мостик вставала, а про шпагат я вообще не говорю… Тетя Люся купила ей сумку «Аэрофлот», и она вся такая загадочная и недостижимая стала, рассказывала иногда про уроки: то жонгляж, то эквилибр… Ух! Слова-то какие!

Ну вот и я весной, ближе к окончанию своего четвертого класса отправилась по проторенной Наташей дорожке в это самое цирковое училище поступать. Ну что сказать? Дошла я до последнего тура, училище было всего одно на весь Советский Союз, а девочек набирали то ли пять, то ли семь. Конкурс немыслимый. И вот на последнем туре за меня разразился целый бой среди приемной комиссии. Я стояла посреди круглой аудитории, сначала строгий мужчина продемонстрировал мою умопомрачительную гибкость (я чувствовала, что я ему нравлюсь, что он за меня), потом растяжку, а потом просто стояла в купальнике спортивном и слушала, как ругаются взрослые. Одни меня хотели брать. И считали мои способности исключительными, а другие не хотели почему-то.

Долго так ругались, даже голос стали повышать друг на друга, вот я и услышала: «У нее не сценическая внешность!» Опа! А что это такое? Я и знать не знала, и никто мне об этом и не говорил никогда…

И не взяли они меня в цирковое… Другую девочку взяли, не такую гибкую, зато из цирковой семьи, мы уже все про всех знали, претендентки. Та девочка плакала от счастья, а я – от горя. Долго и горько. И от того, что не пустили в мечту, и потому, что там, в кулуарах, я услышала, что не взяли меня, потому что я очень некрасивая. Вот так расшифровывался термин «несценическая внешность».

О боже! Сколько всего отчаянного было в моей голове целый месяц! Какие только мысли не приходили! Да, ровно месяц. Как-то так получилось. Мама устала от моих постоянных слез и, не выдержав, просто рявкнула: «Хватит слезы лить!» Грубо так, жестко, ей, поди, тоже несладко было, что дочь соседки приняли куда-то, а ее дочь забраковали. Тоже, небось, переживала сильно, но я о ней не думала, я упивалась своим горем и отверженностью и потихоньку придумывала, как мне жить с моей некрасивостью. И придумала.

Из книжек прочитанных вспомнила, что главное – это упорство и труд. Вот так просто. И сразу мне полегчало, я злобно взбодрилась и отправилась поступать в спортсменки, не пропадать же добру, в смысле гибкости и растяжке.

Верная мама отправилась со мной. Приехали мы в спортклуб «Крылья Советов», потому что мы только про него знали, и стали ходить по секциям. На тренеров по спортивной гимнастике я произвела большое впечатление, они только и твердили мне: «Приходи прямо завтра, сразу по какому-то разряду будешь заниматься!» Но меня это не устроило. Что это вот так просто «приходи»! А конкурс? Мне надо было пройти чертов конкурс, чтобы доказать себе что-то.

Ну я и узнала, что самый несусветный конкурс – на художественную гимнастику. Туда-то я и отправилась. И была принята. И была злобно счастлива.

На кого я злобилась? Не знаю, во всяком случае ни на кого конкретного, на судьбу, может… Надо сказать, что выбрала я совершенно не свой вид спорта, мне бы все-таки в спортивную надо было или в акробатику, где риск, азарт, ну чтобы на цирк похоже было, а художественная гимнастика тогда больше на балет походила, но дело было сделано. Прозанималась я несколько лет и дошла до первого разряда.

Потом наша группа развалилась из-за всяких интриг, и у меня появились другие интересы – актерские, гимнастику я бросила, но она мне долго еще снилась. Снилось, как я лечу в затяжном прыжке-шпагате… А Наташу к 7-му классу из училища отчислили. Она вдруг стала очень расти и округляться, не толстеть, а женственность в ней очень проступать стала, а ни гибкости, ничего другого они у нее развить не смогли. А может, и самой Наташе расхотелось быть циркачкой, мы уже поумнее стали, понимать начали, что жизнь – штука непростая и не все как в кино. Стала она очень красивой и яркой девушкой, невероятной какой-то. Но потом мы переехали и перестали со временем общаться совсем.

Да! А циркачкой я все-таки побыла! Я снялась в фильме «Мой любимый клоун», где изображала «нижнюю», ту, которая на своих плечах всех остальных держит. Уж я вволю на арене-то поизгалялась! Я тогда много еще чего могла со своим телом сотворить, цирковые ко мне очень хорошо отнеслись, правда, они ко всем хорошо отнеслись, они вообще обалденные, цирковые эти.

Но я благодарна все-таки тем дядькам, которые меня не пустили в цирковое… Другая мне судьба была, значит.

И согласитесь, на фиг в цирке «сценическая внешность»? Нет, просто не судьба.

2. Поступление в ГИТИС «на артистку»

Недалеко от моего дома был спа-салон, и я туда ходила, ходила исключительно к косметологу Светлане. Эта молодая симпатичная спокойная женщина вызывала у меня искреннее восхищение. Талант у меня всегда вызывает восхищение, в какой бы области он ни проявлялся. Мы с ней немного подружились, чувствуя взаимную симпатию. Ну и стали разговаривать о жизни.

Дочь у нее училась в медицинском на первом или втором курсе, на платном отделении, на бюджетное ее не взяли. «Невозможно на бюджетный поступить без блата», – коротко мне объяснила Светлана. Позже она стала обеспокоенной и вздыхала часто. Пожаловалась мне: «Совсем плохо в институте у дочери, мало того что за обучение платим, так с каждой экзаменационной сессии требуют по 150 тысяч, а то, говорят, устроим веселую жизнь. Почему? Дочь моя учится хорошо, старается, все время над учебниками сидит, хвалят ее. Почему я должна платить? Несправедливо и обидно. Да и где столько денег взять? Я столько и не заработаю».

Но к концу года Света моя прекрасная повеселела. «Решили переводить ее в Прагу с потерей года», – сообщила мне она. И перевели эту замечательную девочку, которая не могла понять и принять несправедливость, проявленную к ней ее собственной Родиной в виде алчных педагогов, в медицинский институт другой страны. И я уверена, что дочь Светланы станет прекрасным врачом, только уже не у нас. Нас же, россиян, будут лечить те, у кого родители сегодня способны заплатить за удачную сдачу экзаменов своих детишек. Я Свету поздравила с правильным решением и загрустила. «А знаешь, какие раньше педагоги были?» – спросила я ее и рассказала про свою учебу и про свое поступление в институт.

Это было в середине 70-х. Училась я очень хорошо, была любознательной и энергичной, к тому же посещала Студию юного актера при Центральном телевидении. Раньше было «детское вещание», то есть готовились всякие передачи для детей, ну, а я в них принимала участие. Было нас человек двадцать в студии, которую вела ее бывшая актриса Маргарита Константиновна, красивая, умная женщина, после завершения актерской карьеры она успела еще побывать и небольшим теленачальником где-то в провинции. Мы ее обожали.

Но ближе к окончанию школы добрая Маргарита собрала всех студийцев и стала очень серьезно советовать, кому стоит пробовать поступать в театральные институты, а кому нет. Так вот мне было сказано однозначно: не стоит. «Человек ты, Таня, способный, но внешность у тебя трудная для театра и кино, если даже ты и поступишь, то потом жизнь у тебя будет очень тяжелая. Ищи другую профессию, их ведь много хороших есть, где ты свои способности проявить сможешь». Она мне добра хотела, наша руководительница.

Я ей покивала, но как только начались прослушивания, рванула пробиваться в артистки. Ну, и не брали меня нигде, вот просто с первых туров заворачивали, не давая дочитать до конца свою программу. «Достаточно!» – останавливали меня где-то на середине басни. Но я, сжав зубы, меняя репертуар и внешний облик, как танк, перла дальше. И вот в ГИТИСе случилось чудо и меня пропустили на второй тур. На этом втором туре я предстала перед комиссией в короткой (очень короткой) зеленой вельветовой юбке, сшитой самостоятельно, но крайне нескладно, в красной кофте-«лапше» и белых гольфах. Настроение у меня было отчаянно-злое, я уже ожидала очередного «Достаточно!», но они почему-то дослушали все, что я приготовила. А стих у меня назывался «Отверженная» (Евг. Евтушенко), очень его название соответствовало моему самоощущению.

Отчитала наша десятка, и пошли абитуриенты вон из аудитории переживать, нервничать и ожидать результатов тура. И вдруг меня вызывают к педагогам, одну. Вхожу, абсолютно ничего не соображая от волнения, даже ноги дрожат. А за столом сидят небожители, педагоги будущего курса в полном составе. Я ожидала чего угодно от них, но только не строгого вопроса: «А что у тебя с зубами?» А зубы у меня были крепкие, белые, блестящие, вот только между передними верхними зияла огромная щель, диастема по-научному (это я потом узнала).

Силы оставили меня, и я жалобно просипела: «Но ведь зубы – не главное…» – «А что главное?» – строго спросил меня самый главный. «Душа», – пролепетала я.

Кто-то хмыкнул из приемной комиссии, но строгий профессор на шутки настроен не был. «Артисток с такими зубами не бывает, – заявил он, и душа моя ухнула в пятки от этого приговора. – Короче, – вдруг неожиданно для меня продолжил он. – Делаешь зубы – берем, не сделаешь – до свиданья. Поняла?»

Я ничего не поняла, но истерично закивала и поплелась к выходу. «Да! – остановил меня главный. – Не вздумай какой-нибудь золотой зуб вставить! А то с тебя станет. Проконсультируйся с врачами, потом лучше нам все расскажи, понадобятся деньги – дадим!»

Вот какие были педагоги! Нашла я врачей, хотя это было ой как непросто, тогда ортодонтов на всю Москву было всего ничего. И взялись они за меня. Помучились и я, и моя мамочка, поотчаивались даже, но тогда добрых людей было больше. Приняли меня в ГИТИС, пустили на артистку учиться. И закончила я это славное учебное заведение с красным дипломом.

Как я люблю ГИТИС, если бы вы только знали! Сейчас он РАТИ (Российская академия театрального искусства), уж не знаю, чем им старое название не угодило, вроде ничем себя не запятнало, а даже и наоборот… И вот недавно попала я в этот самый РАТИ на первый тур прослушиваний абитуриентов. Надо мне было, вот я попросилась тихо посидеть и ни во что не вмешиваться, только понаблюдать. Меня пустили.

Слушаем мы нервных бедолаг-абитуриентов, читают кто как может… И вдруг выходит девушка. Нелепая, прямо скажем. Платьице и туфельки дешевые и некрасивые, зачем-то убрала волосы в неаккуратный пучок, да еще невидимками все заколола и читает какую-то не подходящую ей ерунду очень плохо, делано. Я не выдержала и спрашиваю: «Вы где-то занимались?» – «В народном театре г. Мытищи», – отвечает. «А можете что-нибудь другое прочитать, не из репертуара народного театра? То, что вам самой нравится?» – «Могу», – говорит и начинает читать длинное стихотворение. Не сразу, но расходится, и концу у меня даже мурашки пошли, так она своим чтением проняла. Девушка эта последней в своей группе была. «Все свободны, подождите за дверью, вам объявят результаты».

Вышли они, и педагог-женщина, которая вела прослушивания, говорит своему помощнику: «Скажи всем, что никто на второй тур не прошел». – «Как?! – нарушила я свое обещание никуда не вмешиваться. – Вы эту девочку не берете? Она же обалденная!» – «Да, – ответила мне устало Ирина Петровна (ее так звали, условно). – Я вижу, что девочка замечательная, но наш худрук ее все равно не возьмет. Ему красивые нужны». – «А эта что? Некрасивая?! Да посмотрите, какая фигура, какие ноги от ушей, да и лицо самое сейчас модное, из него что угодно можно сделать! Ее надо переодеть и причесать – и будет звезда!» Ирина Петровна опять вздохнула и велела пригласить абитуриентку в аудиторию.

Вошла та чуть дыша, а я ее сразу вопросом по нервам: «У тебя платье другое есть?» – «Есть, есть, у меня все есть!» – стала она говорить куда-то в пространство. «Распусти волосы», – приказала Ирина Петровна. Девушка одним движением разорила свой пучок, и на плечи ей упали изумительные густые и блестящие волосы. «Вот! – радостно воскликнули мы с Ириной Петровной. – А чего ты их прячешь?» Бедняжка пребывала в прострации, а мы с воодушевлением стали ей давать советы по внешнему виду и репертуару. «Все поняла?» – поинтересовалась Ирина Петровна. Жительница Мытищ кивнула и покинула нас.

А Ирина Петровна помолчала немного и сказала: «Это я ради вас ее на второй тур пропустила, наш худрук ее все равно не возьмет».

И я не стала больше слушать абитуриентов, пошла домой. Грустно мне стало. Действительно РАТИ, а не ГИТИС, очень все поменялось. Ну, а как не поменяться? Страна-то другая стала…

3. Про соседа и белку

Я родилась в Текстильщиках. Сейчас Текстильщики практически центр Москвы, а тогда сразу за нашим большим домом начиналась деревенская жизнь. То есть по-настоящему деревенская, с совхозными полями и деревянными домами, с палисадниками и огромными кустами сирени, с ранней весенней невероятно вкусной редиской, которую бабушки выходили продавать к магазину. Но мы к той деревенской жизни не относились, мы были городские.

Вот и все. Никаких противоречий. Мир так устроен: мы – городские, а вокруг – деревенские. Мы городские, потому что живем в большом-большом доме, у нас вода, туалет, подъезды, двор огромный с клумбами и газонами, по которым нельзя ходить, беседки там разные, качели. И школа в большом пятиэтажном здании. Она так и называлась: городская школа № 478. Это была очень хорошая школа, а по нынешним понятиям – так просто запредельно хорошая, просто лицей или гимназия. Но тогда эти слова были из прошлой, дореволюционной, как нам внушали, очень несправедливой и несчастной жизни. А сейчас, рассказывали мне с детского сада, у нас жизнь счастливая, благодаря революции рабочих и дедушке Ленину.

И дети во все верили. То есть даже и ни тени сомнения никакого не было, что все так и есть. Потому что мы действительно были совершенно счастливы. Про взрослых не скажу, может, им мир по-другому виделся. Хотя сомневаюсь: атмосфера в семье была бы другая, ребенок бы это почувствовал. Неприятности, конечно, случались, но в основном все было прекрасно.

И двор наш был ухожен и красив, и качели были залихватские, всегда хорошо смазанные маслом в нужных местах, чтобы не скрипели (это не дворники, а родители сами за этим следили), зимой устанавливалась в обязательном порядке силами ЖЭКа огромная деревянная горка, а забота родителей уже была в том, чтобы ее залить.

Те, вот как только горка устанавливалась, ждали подходящего денька холодного, а потом папы носили ведрами из квартир воду и заливали. И не пускали детвору раньше времени, чтобы заливку не испортить, чтоб лед был крепкий и гладкий. А потом уж веселье! До одури мы скатывались и скатывались, но все по очереди, никто вперед не лез. Даже и в голову не приходило такое. Все друг друга знали и родителей всех знали. Это с нашей стороны дома. Дом был в виде незакрытого прямоугольника и делился на две части, которые назывались «наша сторона» и «та сторона». На «той стороне» были свои горки и качели, свои дети и родители, мы их в лицо-то знали, но по именам уже нет.

А главное, двор был абсолютно безопасен. Там никто не мог обидеть ребенка, немыслимо это было, убили бы. Вот за двор уже было нельзя, там всякое могло произойти. И происходило, надо сказать. И хулиганство, и драки, и пьянки, да и девочке не дай бог туда было без дела соваться. Мы это знали.

Но двор! Двор был нашим царством и раем! Целыми днями мы пропадали там, а мамы только кричали в окна: «Таня! Обедать! Никаких щас, немедленно!» Или по вечерам: «Домой!» И мы шли в наши коммунальные комнаты. Весь дом был из коммуналок, только коммуналки были каждая на две семьи всего. Это был новый показательный дом, который сначала предназначался для начальства всякого, а потом кто-то сердитый в правительстве велел отдать все рабочим. И отдали такой расчудесный дом рабочим.

А там много заводов было в Текстильщиках и окрестностях. На одном из них мой папа трудился, ему завод и выделил комнату в 17 квадратных метров, где мы проживали вчетвером: мама, папа, брат Володя и я. А во второй комнате жили наши соседи, семья Поповых, и тоже из четырех человек: дядя Толя, тетя Люся, дочь Наташа и маленький Витя. Прожили мы вместе от самого моего рождения до моих 14 лет, а потом отцу дали отдельную квартиру, и мы переехали в другой район, очень далеко от Текстильщиков. Но я ездила в свой старый двор, потому что не завела я себе на новом месте подружек, там все было как-то по-другому и все отвратительно.

Жизнь стала не такой уже прекрасной, вот и тянуло меня полюбоваться и еще раз восхититься нашим двором. И подивиться тому, какой разной может быть жизнь в одном и том же городе. Ну и конечно, к соседям заходила, в свою старую квартиру, которую семья Поповых теперь занимала полностью. Это было хорошо, что они так улучшили свои жилищные условия.

Да вот только беда пришла к ним в эту новую уже большую квартиру: дядя Толя заболел, и тяжело заболел. Дядя Толя был сам из казаков, откуда-то с самых казачьих мест, и его запросто можно было снимать в герасимовском «Тихом Доне»: невысокий, но весь коренастый, крепкий, яркие синие глаза и черные густые вьющиеся волосы, правда, хоть сейчас в кадр! И вот такой мужчина лет в сорок стал вдруг инвалидом «по сердцу». На работу больше не ходил, а все сидел дома и штамповал какие-то бирки на специальной машинке. Такие машинки раздавали для работы на дому инвалидам, государство раздавало. Я как-то тогда и не поняла, какая трагедия случилась с моим соседом. Когда приезжала, он был неразговорчив, но приветлив, посидит, послушает меня и молча к своей машинке: стук-стук-стук. А я с Наташкой о том, как мне плохо на новом месте.

А потом и дядя Толя повеселел. Да. Приезжаю в очередной раз к ним в гости, а у них белка по комнате скачет. Я просто обалдела от неожиданности. Вот так свободно по всей квартире носится и что-то верещит, какашки ее по всей комнате валяются, на это внимания никто не обращает, а она радостная такая, набегается – и на плечо к дяде Толе, он улыбается, а она трется о его щеку, ласкается, он ей что-то нежное шепчет и весь радостью светится…

Я восхитилась белкой, потому что мне животных заводить не разрешалось, несмотря на мое горячее желание. А я долго родителей просила, еще когда в коммуналке с Поповыми жила, но моя мама и тетя Люся отвечали: «За вами убирать надоело, а еще за кошкой какой-нибудь… Нет!» И тут вдруг и не кошка даже, а восхитительная белка, и ее даже в клетку не сажали, дядя Толя не разрешал, хотя клетка и имелась, но в коридоре стояла.

Вот так они и жили какое-то время: тетя Люся работала, Наташа и Витя учились, а дядя Толя целый день был дома с машинкой штамповочной и со своей любимой белкой. И я как-то привыкла к такому положению вещей и ничего ужасного не видела. Молодость жестока, мне не казалось, что дяде Толе надо как-то в чем-то сочувствовать, мне казалось, что он вполне даже и счастлив.

А потом вдруг сообщают, что дядя Толя умер. Это был шок для меня. Во-первых, моя жизнь так сложилась, что, только когда мне исполнилось 14 лет, умер кто-то очень мне хорошо знакомый, и я испугалась и отбросила от себя эту страшную информацию. А во-вторых, в моем сознании сложилась картинка, что вот так он и будет жить: штамповать бирки и радоваться своей белке.

И я даже на похоронах не была. Родители, конечно, поехали, а я нет. «Не хочу!» – сказала, вот так. Но после похорон через какое-то время приехала к своим бывшим, осиротевшим соседям. Сидим разговариваем о грустном, и вдруг я понимаю, что чего-то не хватает мне зрительно и эмоционально. Дяди Толи нет и еще чего-то…

И вдруг понимаю…

«А где белка?» – спрашиваю. А тетя Люся отвечает: «Так умерла белка. Как Толю похоронили, она есть совсем перестала, все только на его диване лежала грустная, шерсть повылазила, а потом и померла». Вот тогда я и заплакала. Сразу обо всем.

4. Внезапное знакомство с платной медициной

Болеть всегда плохо, а неожиданная напасть – еще хуже, потому что эффект внезапности дает врагу большие преимущества: как известно, он ошеломляет противника и сеет панику в его душе и организме.

На мой организм весной напала диафрагменная грыжа. Господи, помилуй! Я и знать не знала, что это такое. Выскочила на животе небольшая дынька и взялась болеть. Конечно, я сразу подумала, что это рак и что жить мне осталось немного. Закручинилась сильно. Потом вспомнила, что при раке больные сильно худеют, а я, напротив, ничего с весом сделать не могу, никакие диеты не помогают. Так, думаю, что же это за дынька на моем пузе обустроилась? Тут и вспомнила, что бывают грыжи. Только я думала по непросвещенности своей, что грыжи только у мужчин бывают. Меня артист наш на спектакле долго поднимать не мог из-за этого.

Поразилась я, как странно устроен этот мир, и поняла, что надо идти к врачу. А к врачам я ходить боюсь, очень я от них многого натерпелась. Не доверяю я им совсем. За всю свою жизнь я встретила всего с десяток приличных, которые действительно помогли, а остальные вызывали у меня изумление уровнем непрофессиональности и алчности. А потом я ленивая и нетерпеливая, в очередях сидеть не могу и желаю решать свои проблемы в заведениях, которые рядом с моим домом, в шаговой доступности, как сейчас говорят.

Так вот, в шаговой доступности у меня было медицинское заведение с очень громким и пафосным названием, упоминающим почему-то Европу. Туда я и двинула со своей грыжей. Европейскость, видимо, заключалась в девушке на ресепшене, которая улыбалась всем как родным. То есть губы ее постоянно были растянуты – поскольку мне пришлось подождать в этой «европе», то я за ней понаблюдала. Даже как-то жутковато было, что у девушки не было и секунды спокойного лица. С этой улыбкой, которая вызывала уже недобрые ассоциации, она подала мне пухленький файлик с бумагами, которые я почему-то должна была заполнить, а я всего-то на консультацию пришла. А в бумажках этих было обозначены мои обязанности перед этим платным лечебным заведением. Тут я возмутилась и заявила, что ничего подписывать не буду и ничего я им не должна, кроме нехилой платы за консультацию у хирурга. Она, подобно японской гейше, медленно от меня удалилась, продолжая одаривать меня уже ненавистной мне улыбкой. А я сидела и ожидала встречи с врачом.

И смотрю, бегает какой-то невысокий мужичок в яркой гавайке, очень гламурного вида, бегает без дела, красуется явно, весь такой кудрявый и общительный. Понимает, что привлекает внимание к своей персоне, и явно наслаждается этим. «Неужели врач? – подумала я. – Ох, не хотела бы я попасть к такому врачу». Да, это был врач, именно к нему я и попала. Хирург, типа. «Что беспокоит?» – поинтересовался он дежурно. «Грыжа у меня». – «Покажите». Я продемонстрировала свою дыньку. «Да, грыжа», – как-то сладострастно подтвердил он. И на этом консультация за 7 тысяч рублей закончилась.

А дальше он стал склонять меня к операции в их стационаре за 180 тысяч рублей. «Дорого как-то очень», – засомневалась я. «Дороговато, – согласился он. – Но поверьте, оно того стоит. Вы, конечно, можете идти туда, где подешевле, но все равно потом попадете ко мне, но уже с осложнениями. Вам обязательно внесут инфекцию и начнется сепсис. Сколько я уже таких с того света вытаскивал, которые хотели подешевле…» Короче, закошмарил он меня по полной за мои кровные 7 тысяч, времени, надо сказать, не пожалел. Я все порывалась уйти, а он продолжал живописать ужасы, которые со мной случатся, если я не лягу к нему под нож. Похоже, пациентов у него было немного, он никуда не спешил.

Вышла я из этой «европы» на трясущихся ногах и с желанием напиться в стельку перед смертью. Зашла в салон, где у меня все знакомые, попить кофе. Тамошние обеспокоились моим унылым видом, и я рассказала им про кудрявого хирурга и 180 тысяч. Они возмутились, позвонили какому-то Саше, который кого-то спас недавно, устроив в прекраснейшую больницу, и уже на следующее утро я была на приеме у профессора. Профессор выглядел очень по-профессорски и заверил, что решит все мои проблемы. Но неведомый мне Саша что-то недопонял, и его стараниями я попала в клинику пластической хирургии; профессорский профессор знать не знал о моей грыже и собирался отрезать мне «фартук» – так они называют лишний жир на животе. Ужас как я испугалась. «Да нет, – робко промямлила я. – Мне грыжу вырезать надо, болит очень». «Ну что же, – не растерялся профессор. – И это мы запросто сделаем. А давайте сразу и грыжу вырежем и фартук отрежем». «Нет!» – закричала я. Короче, сошлись на грыже, когда я пообещала, что приду со своим несчастным «фартуком» попозже. Про стоимость операции они сказали, что посчитают потом, сколько на меня времени и таланта хирурга уйдет.

Вот мне не повезло! Больница была огромная, но я именно попала в это чертово платное отделение! Как же они надо мной там издевались! Я приехала к ним рано утром не пивши, не евши и злая от всего этого. Меня посадили на кресло-каталку, и здоровый молодой санитар покатил меня сдавать анализы, мне стыдно было катиться, и я все порывалась встать, но парень недружелюбно заявил, что так положено. Сдали мы эти анализы, а дальше мне были назначены какие-то исследования. Санитар стал вслух планировать маршрут, чтобы меня меньше катать. А я нестерпимо хотела выпить кофе – у меня давление пониженное, я по утрам без кофе вообще не человек, – и стала просить злого паренька о чашке бодрящего напитка. А он, гадина такая, еще и рявкнул на меня: «Нет! Сейчас мы поедем к гинекологу». И еще к кому-то, у него большие планы были. Но я не дала их ему осуществить, потому что встала с его проклятой понтовой каталки, которая, видимо входила в стоимость моего «обследования», и молча отправилась к лифту.

Он что-то кричал мне вдогонку, видимо, оплакивал свой заработок, но я даже не обернулась. Эта клиника, вся такая понтовая, с оранжевыми кожаными дизайнерскими диванами в пустых синих коридорах вызывала у меня воспоминания о фильмах ужасов, которых я не большая любительница. А врачи! О боже! Привела меня уже молодая молчаливая медсестра на УЗИ брюшной полости. За монитором сидела женщина-врач лет 30, которая, не глядя на меня, не ответив на мое «здравствуйте», велела раздеться и лечь на кушетку. Стала водить по моему животу трубочкой и заявила: «У вас нет грыжи». Я чуть не закричала от радости. «Но мне три врача поставили этот диагноз», – все-таки осторожно сказала я. «Да? Сами посмотрите, – ткнула она в монитор наманикюренным пальчиком. – Где она?» Я посмотрела. «Видите? Нет грыжи». – «Я когда лежу, ее не видно, а встаю – она и вываливается», – пожаловалась я. «А ну-ка, встаньте», – приказала она и впервые обернулась ко мне. Я выполнила ее указание, и дынька сразу закрасовалась на моем животе. Врачиха стала водить по дыньке трубочкой и пялиться на экран. «Ой! – вдруг радостно вскрикнула узистка. – Смотрите! И правда грыжа! Смотрите, смотрите!»

Грыжу, похоже, она видела в первый раз, и радость от встречи с таким чудом была неподдельной и бурной. Походив еще по кабинетам, где сидели сестры узистки, все блондинки крашеные, с распущенными волосами, ярким маникюром и отчаянным нежеланием глядеть на пациента, я заплакала. И заявила своему тоже молодому хирургу, что находиться здесь больше не желаю и если он меня сейчас же не положит на стол, я еду домой. Долго мы с ним препирались, он все хотел продлить мое пребывание в оранжево-синем «гестапо». Но потом ушел раздраженный и прислал мне анестезиолога.

Ко мне в палату (кстати, палата была фиговая, кровать да телек на стене, даже холодильника не было) вошло рыжеволосое чудо тоже лет 30. Если бы молодой человек пошел в артисты, то был бы обеспечен ролями простоватых крестьянских парней на долгие годы. Но он выбрал благородный путь облегчения страданий болящих. И вот этот симпатяга, потея, начал мне в подробностях рассказывать, что он со мной будет делать и от чего я могу умереть на столе. Садист моргал своими голубыми глазами и повествовал, как у меня оторвется тромб и что-то мне закупорит, кислород перестанет поступать в мозг…

Я не стала дослушивать его сценарий, встала и сказала: «На этом мои отношения с вашей клиникой заканчиваются». Взяла сумку и ушла. В администрации тетки меня спросили: «Не понравилось вам у нас?» – и стали считать, сколько денег я им должна. А я ждала и возмущалась: «Вы кого набрали? Это что же за врачи? Они же ничего не умеют!» – «Да мы сами знаем», – вздохнула тетка-администратор и протянула мне чек на 25 тысяч. Я оплатила, мне отдали паспорт, и я рванула на свободу.

И это было счастье! Я приехала домой, и мне хотелось петь, потому что я была абсолютно уверена, что избежала какой-то страшной катастрофы. А я ее и избежала. Точно.

P.S. Грыжу я вырезала в городской больнице № 71 и совершенно бесплатно, по своему страховому полису. И я благодарна всем врачам этой больницы. Я их приплюсовала к тому десятку хороших врачей, которых встретила за свою уже достаточно длинную жизнь.

5. Тогда и сейчас

Тогда и сейчас. Когда было лучше? А кто его знает… У меня воспоминания какие-то все больше светлые получаются, но это только потому, что я про детство и молодость свои пишу. Тогда все ярче, выпуклее, объемнее, насыщеннее – в молодости-то… Тогда что, не было плохого? Да сколько угодно! Только ведь и хорошего было очень и очень много.

Я несколько лет назад задумала побыть кинорежиссером да и запустилась даже с мало (очень мало) бюджетным телефильмом. Начался подготовительный период, и первым делом стали искать московский двор. История была московская, новогодняя.

Ну и стали мы с оператором и художницей-постановщицей по московским дворам шнырять, искать место будущих съемок. А двор нужен был особый, уютный и живой, там почти все действие фильма должно было проходить. Нужны нам были и деревья, и качели, и горки, и каток маленький, и скамейки… Много ездили, ничего не подходило, ну то есть можно было, конечно, и вывернуться с тем, что увидели… А видели мы в основном припаркованные машины, ну, в крайнем случае еще детская площадка с пластмассовыми стандартными горками и трубами. Тоска.

«Поехали, – говорю, – в Текстильщики, там был обалденный двор, правда, не знаю, что сейчас с ним стало». Ну, мы и отправились по хорошо мне знакомому адресу, сердце мое немного подпрыгивало в груди от волнения, я же там сто лет не была.

Прибыли. Дом стоит как стоял, хороший такой, добротный, фактурный, а вот двор… Не стало двора… Осталось пространство, большое, загаженное и разоренное. Ни тебе подстриженных кустов с газонами, ни качелей с беседками, а вместо клумбы, которой мы так гордились и которая сияла разноцветьем с мая по октябрь, так вот вместо клумбы – огромная грязная пугающая яма. Полное ощущение, что мой двор кто-то победил, какие-то злые и беспощадные варвары.

Видя мое расстроенное лицо, оператор сказал: «Нет, дом-то отличный, его снимать можно, а двор подснимем в другом месте». «Да», – согласилась я и на всякий случай предложила пойти посмотреть соседний дом с его двором. Через небольшое расстояние стоял точно такой же дом, можно сказать, практически зеркальный нашему, там жили многие мои подружки и одноклассницы, и у нас все время шло негласное соревнование: у кого клумба красивее, у кого горка круче и лед ровнее и т.д.

Отправились. О чудо! Соседний двор сохранился почти полностью. Ухоженный, нарядный, с каруселями-качелями, с маленьким огороженным каточком, со старыми ясенями по внутреннему периметру и роскошными акациями за аккуратными заборами, и с целыми, не покореженными деревянными крашеными скамейками в уютных местах. А еще там были тополя, которые при мне сажали, и стали они высокие-высокие, прямо до самой крыши. Красота! Как мы обрадовались! И сразу стали определять, где какой эпизод будем снимать. Всю любовную сцену решили снимать на детской площадке, а на каток (для местных хоккеистов) решили запустить фигуристов юных. На лавочки посадить главных героев (они у нас были раннего пенсионного возраста).

Глаза наши заблестели, и мы не переставали удивляться, как такая фактура сохранилась. Особенно была счастлива наша художница Маша, она совсем молодая была, этот фильм должен был стать ее дебютом, ее детство было, если можно так сказать, бездворовым. Я разохотилась и предложила показать окрестности, нам еще проходы красивые нужны были. И повела в детский сад, он в этом же доме был, только с внешней стороны, а у детского сада была распрекрасная большая территория для прогулок и игр на свежем воздухе, просто огромная и тоже благоустроенная и озелененная самыми разнообразными кустами экзотическими и деревьями.

Пришли. Садика не оказалось. Дверь его была заколочена, прогулочная территория была разрушена, видимо, какой-то точечной бомбежкой, и только кое-где угрожающе торчали бетонные зубья забора, надежно защищавшего юных граждан страны Советов от всяких неприятностей во время «игр на свежем воздухе». Мерзкий пустырь на месте, где я провела свои первые годы жизни. А я ведь обожала свой детский сад, я даже до сих пор помню имя и отчество своей молодой воспитательницы, к которой с нежностью и уважением относились родители, а дети просто бежали к ней с визгом восторга.

Вот кому надо было все это уничтожать? За что? Ну, закрыли сад как заведение. Правда, куда детей девать из этих огромных домов? Я ничего не понимаю, честное слово. Кто напал, кто разрушил оазис моего светлого детства? Какие злые силы? Ведь действительно все было продумано очень здорово и удобно. Кому это надо было разорять? Эх… Печаль.

Но между бывшим детским садиком и его прогулочной территорией почему-то сохранился ясеневый сквер. Они уже стали совсем старые, эти деревья, за ними уже никто не ухаживал, но почему-то и не тронул. Они переплелись корнями и ветвями, видимо, чтобы покрепче держаться друг за дружку в этом непонятном враждебном мире. И такая красота получилась! Сказка, загадка… Вот там решили снимать новогодние чудеса, потому что какой же новогодний фильм без добрых чудес?!

«Поддымим, – сказал оператор. – И будет вообще шедеврально!» Мы втроем радовались, как дети, на месте уничтоженной детской маленькой страны. Да. Фильм не состоялся. У продюсера начались финансовые проблемы, и он решил пожертвовать нашим маленьким проектом. Я плакала. Но это дело нехитрое, я часто плачу. Зато я подружилась с оператором и художницей Машей, и когда судьба мне все-таки дала шанс попробовать побыть кинорежиссером, мы опять все вместе собрались, те, кто был на том несостоявшемся проекте. Кроме Маши, она не смогла, но у меня был другой замечательный художник, Андрей. Только история была уже не московская, снимали в Красногорске. А про тот двор и сквер в Текстильщиках я велела никому не рассказывать на всякий случай, мало ли как жизнь повернется…

Хотя, думаю, недолго тому распрекрасному скверику осталось существовать. Враги не дремлют…

P.S. Я чего так разнылась: «О, мой садик! О, мои клумбы! О, мои школы!» Мне почему-то нынешних детей жалко, которые даже и не знают, что такое скатиться с настоящей горки, что такое безопасный двор… А потом мне моя дочь однажды сказала: «Мама, ты когда мне про свое детство рассказываешь или молодость, это то же самое, что если бы ты мне про Наполеона Бонапарта рассказывала… У меня такое ощущение, что это по времени тогда же где-то было, настолько это все не похоже на современную жизнь». А она ведь была, эта жизнь, честное слово, я свидетель!

Дети, кошки, собаки…

1. Дети, кошки, собаки. И актриса за рулем

У меня в детстве никогда не было домашних животных. Мама не разрешала по причине… Ну, по своей причине. И я восполняла отсутствие домашних питомцев огромным количеством книг про зверей, в том числе и про домашних животных. Запоем читала.

Потом я выросла и стала жить самостоятельно, но стала актрисой, и образ жизни не позволял даже представить, что я могу взять на попечение какую-нибудь кошечку, а тем более собаку. Меня и дома-то не бывало, я все время куда-то или ехала, или летела. Доходило до того, что, просыпаясь утром, долго соображала: собственно, где я нахожусь? И только по рисункам обоев на стене медленно самоидентифицировалась и говорила своему мозгу: «Ага. Обои в цветочек. Похоже, я все-таки дома, в своей квартирке. Прикольно. И какая у меня, предположительно, сегодня жизнь?» Тут мозг подключался и рисовал мне примерную картину бытия на сегодня.

А у моих подружек-актрис, Тани и Марины (мы все работали в одном театре и вели достаточно бурную жизнь, как и положено молодым актрисам), были кошки, и что удивительно (или неудивительно, потому что тогда эта порода была в моде), обе кошки были сиамские. Танину кошку звали Алисой, а Маринину – Серафимой. Только подружки мои жили с родителями, поэтому было кому красивых кошечек кормить, если артисточки исчезали на несколько дней или месяцев (тогда гастроли театра могли и месяца два длиться). У меня же так сложилось, что после института стала жить самостоятельно, сначала в коммуналке, а потом ее выменяли на плохонькую, но отдельную квартиру в плохом районе, в плохом доме на первом этаже. И все равно наличие собственного жилья – это было круто! Но мне и в голову не приходило, взять, например, котеночка от кошки Серафимы.

Серафима была истинная леди, спокойная, воспитанная и ненавязчивая, но аккуратно раз в три месяца она одаривала своих хозяек (Марина жила с мамой) одним или двумя отпрысками. Марина уже замучилась пристраивать маленьких сиамцев.

Марина девушка была лихая и продвинутая. Родители ее (они были в разводе, но хорошие отношения поддерживали) были достаточно обеспеченными людьми. Так что в один момент наша красавица Марина оказалась владелицей машины «Жигули» последней модели. О! Это было что-то совсем невероятное по тем временам. Это сейчас, грубо говоря, сел и поехал. А тогда женщина за рулем обращала на себя очень большое внимание. А уж такая молодая и яркая… Проблема была в том, что Марина просто сногсшибательно смотрелась в своих «Жигулях», но водить практически не умела. Когда-то в детстве ее высокопоставленный папа учил ездить на машине по дачному поселку, потом она взяла пару уроков у какого-то знакомого водителя, а права у нее откуда-то были (или не были, я уж не помню).

Но только в один прекрасный вечер сижу я у нее в гостях, беседуем с ее доброжелательной мамой, и я, как всегда, любуюсь Серафимой, а у той как раз маленький котеночек очередной. Уже такой шустренький, носится, с клубком играет (Маринина мама хорошо вязала и вообще была рукодельницей). А Серафима сидит королевой и только глазами, даже головы не поворачивая, контролирует поведение своего отпрыска. Картина маслом! Не восхититься этим зрелищем было невозможно! Марина это мое восхищение просекла и давай мне котеночка расхваливать, а потом и в руки мне дала его потискать. Великолепная Серафима проявила секундное волнение, когда сыночек оказался в чужих руках, но выразилось это только в чуть в более внимательном, но очень выразительном взгляде, потом кошка поняла, что сынку ничего плохого не грозит, а даже напротив, очень он даже рад новому приключению и забаве, и царственно улеглась на ковре. А я поплыла от этого маленького живого комочка, который абсолютно освоился у меня на коленях и совсем не собирался их покидать, а потом и вообще, наигравшись, уснул.

Мама дорогая! Сижу я вся такая размякшая и умиленная, а Марина вкрадчиво мне: «Бери, Таня, котеночка. Вон он как к тебе расположен. Он вообще ни к кому не идет на руки, только к тебе. Правда, мама?» Галина Николаевна, женщина во лжи не замеченная, говорит: «А и правда. Ни к кому вот так не шел». Сколько у них до этого было гостей и демонстрировали ли они свое новое сокровище, уточнено не было. А я вся такая оцепенелая от перспективы необычной – взять котеночка чудесного, а мне в уши все льют сведения: какой он уже воспитанный, и ходит он по нужде только в лоток, а лоток они мне дадут с собой, а ест он уже и молочко, и яйца, и творожок из блюдечка, и вообще никаких проблем с ним, золотом, а не котенком, не будет.

И на мой последний сопротивленческий вопрос: «Нет, а как же я его довезу?» – Марина отвечает: «А я тебя сейчас отвезу». Опа! Поздний вечер февраля, снег, ехать достаточно далеко. Но Марина девушка энергичная и волевая, не дала мне опомниться и давай быстро собираться. На мою уж совсем безвольную глупость: «А ты водить умеешь?» – она только залихватски хмыкнула.

Ну, и поехали мы! Мне кажется, потом выяснилось, что выехала она на большую дорогу в первый раз. Но это ее ничуть не смущало. Я уже и про котенка забыла, а только гадала: доедем мы живыми или нет. Гудели нам все кому не лень, а не лень было всем водителям, по несчастью оказавшимся в тот вечер на маршруте смелой водительницы. Хотя и маршрута как такового не было, Марина достаточно плохо представляла, как меня с котенком доставить в нужное место, поэтому мы куда-то сворачивали, оказывалось, что не туда, пытались выбраться, нарушая все правила, на нас ругались возмущенные автовладельцы всякими словами (всякими, всякими и всякими!), а потом мы каким-то образом очутились во дворе неизвестного дома, дом этот оказался больницей, и мы заперли накрепко подъезд машинам «скорой помощи». Ни туда, ни сюда. Даже Марина устала и сдалась на милость судьбы. Сидела и не делала никаких телодвижений и молчала. А все гудели и ругались. А котенок спал. А я проклинала все на свете, но не вслух. Потом с десяток обездвиженных водителей поняли, что руганью тут ничего не сделаешь, и один, самый разумный, просто сменил Марину за рулем, вывез новые «Жигули» из засады и четко объяснил, как нам ехать дальше, строго по пунктам, как нынешние навигаторы, и голос у него был такой же. Как с психбольными разговаривал. Довезла она нас с котенком все-таки до подъезда моего дома и как-то быстро укатила, хотя я ее уговаривала остаться.

Вот так я оказалась владелицей сиамского кота по имени Сережа. Были всякие веские основания назвать кота именно так, это из наших тогдашних шуток, другим людям непонятных. И стали мы с Серегой привыкать друг к другу. А точнее, воевать. От той ласковости и доверия ко мне, которые он так подло продемонстрировал во время очной ставки в доме Марины, не осталось и следа. Лоток он игнорировал и избрал своим туалетом мою постель, на которой же сам и спал, наплевав на мои усилия сделать ему уютное гнездышко. Потом он постоянно вопил, не жалобно мяукал, тоскуя по матери-кошке, а вот именно басом требовал какой-то справедливости, мне неведомой.

Я из прочитанных в детстве книжек помнила, что только ласка и любовь могут приручить дикого зверя, и старалась как могла. Но когда тебе всю ночь не дают спать истошным воем, ты полночи проявляешь ласку и любовь и вообще доброжелательность, а тебе за это гадят в свежезастеленную постель (учтите, стиральных машин тогда не было, да и вообще мало радости в три часа ночи менять постельное белье), любовь к животным и конкретно к этому гаденышу минимизируется. А когда ты, уже издерганная всей этой ночной тягомотиной, суешь ногу в тапок, а он мокрый, то любовь эта вообще исчезает, и ты начинаешь гонять с этим мокрым тапком за маленькой сволочью, он прячется от тебя в малодоступных местах, ты, уже ничего не соображая, все пытаешься достать его из-под низкого дивана, чтобы врезать ему этим самым тапком. И тут раздается такой зловещий звук! Как может такой маленький котенок издавать такое просто тигриное по силе звука и беспощадной агрессии шипение?.. Ей-богу! Необъяснимая загадка природы!

Я поняла, что в моем доме завелся враг. И начали мы жестокий поединок: кто кого? Силы были примерно равны.

Где те радость и умиротворение, которые должны приносить своим хозяевам их пушистые питомцы? Где-где… Во всяком случае, не в моей маленькой квартире на первом этаже.

Соседи, правда, не сетовали. Район, в котором я тогда жила, не считался благополучным, так что соседям моим не привыкать было к ночным крикам и воплям. А с утра на репетицию или съемку… А лицо… Я и так мучилась с моим трудным для кино лицом.

…В общем, где-то недели через две я сказала Марине: «Похоже, верну я тебе котенка…» – «Не прижились? – грустно поинтересовалась подруга. – Бывает».

И все мне не было времени отдать вражину обратно, закрутилась я как-то. Крутилась, крутилась и не заметила, как ненависть переросла в любовь. Когда был сделан тот самый пресловутый шаг, отделяющий одно чувство от другого, я не поняла. Только началась у меня совсем другая жизнь…

Продолжение следует.

2. Любовь на мягких лапах

Не буду я особенные подробности про своего первого четвероногого друга описывать. Зачем? Кто пережил эту какую-то в прямом смысле нечеловеческую любовь (кошачью, собачью и т.д.), тот в курсе. Ее не описать. Такая любовь изумляет.

Маленький котенок Серега очень быстро вырос в невероятного красавца-кота, но вел себя практически как пес. Например, он всегда встречал меня у порога, сидел такой экзотичной статуэткой и при моем появлении издавал характерные для него звуки, нечто вроде «вау-вау» (это совсем не было похоже на мяуканье, у него свой язык был). Интонации могли быть самые разнообразные: то он меня хвалил, молодец, мол, вовремя пришла, привет. То сетовал, что я задержалась, то отчитывал. Он безошибочно угадывал, когда я подъезжала к подъезду на машине. Это мама рассказывала, когда она иногда оставалась у меня. «Лежит, – говорила мама. – Спокойно, машины разные к подъезду подъезжают, он даже и ухом не шевельнет. А потом вдруг – раз, вскочил и побежал к двери. Я ему кричу, это не Таня, мол, ей еще рано, кто-то другой приехал, а он ноль внимания, садится у двери и ждет. И действительно, ключ в замке поворачивается и ты появляешься. Как он угадывает, что это именно ты на такси приехала?»

У него много таких загадок было. Он, например, мог часами сидеть не шевелясь, что-то обдумывал или оценивал мир, в который попал. Как там у Евтушенко? «Мой кот как радиоприемник зеленым глазом ловит мир…» Это про Серегу. Он один раз так чуть до кондрашки одного журналиста не довел.

Пришел молодой человек брать интервью у моего мужа, как положено, проводили в гостиную (у нас и было всего маленькая спальня, где только кровать и шкаф помещались, и гостиная-кабинет с диваном и журнальным и письменным столами), предложили чай-кофе, начали разговаривать. А кот сфинксом застыл на письменном столе. Журналист еще при входе заметил: «О! Красота какая!» Долго они с мужем беседовали и чаи распивали. Часа полтора. А потом Серега бесшумно спрыгнул и пошел по своим делам. Как парень закричит! Испугался. Он, значит, когда хвалил кота за красоту, думал, что это статуэтка такая необыкновенная на столе стоит, в конце встречи, все хотел поинтересоваться, из чего она сделана. Ведь кот за полтора часа не только не пошевельнулся, а даже и не моргнул. Впитывал в себя, значит, какую-то нужную информацию, а может, и передавал кому следует, уж не знаю. Парень-журналист долго приходил в себя и все бормотал: «Нет, я такого никогда не видел!» Это было его самое сильное впечатление от интервью. Но и мне иногда очень бывало не по себе: так Серега внимательно смотрел на меня, казалось, вот-вот заговорит. Но нет, молчал. Зачем слова, когда и так полное взаимопонимание?

Спал он только со мной и обязательно укладывался вокруг моей головы на подушке, то есть чтобы все мои мысли знать. А может, наоборот: блокировал их, чтобы какая-нибудь глупость, зародившаяся в моем мозгу, ненароком в эфир не выскочила. Очень трогателен был во времена моей болезни: я лежала – и он лежал, даже и еды не просил, иногда перебирался на грудь, когда я температурила и кашляла, работал грелкой. И такой печальный и сочувствующий, словно и сам захворал.

Так мы и жили мы с ним вдвоем. А один раз я загуляла. Как это в молодости бывает: поехала к кому-то на дачу, к вечеру собиралась вернуться, а там хорошая компания, выпили, развеселились… И появилась я дома только через два дня. Серега сидел, как и положено, у входной двери и выдал мне целую речь: «Вау-вау, у-у-у, вау…» Долго он мне рассказывал, что он думает по поводу моего поступка. Я просила у него прощения и бегом рванула на кухню, чтобы навалить в его миску еды побольше (ел он только рыбу), оголодавший кот бросился к миске, но жаловаться не переставал, проглатывал кусками рыбешку и продолжал рассказывать, что он пережил в мое отсутствие. Вау-ва-у-у-у. Повесть его была горька и печальна. А я решила переодеться и прошла в комнату. И мой верный кот с куском рыбы в зубах бросился в панике за мной, боялся потерять меня из виду – вдруг я опять исчезну. У меня прямо слезы на глазах навернулись. «Ешь спокойно, я посижу с тобой», – сказала я. Так и сидела и смотрела на него, а он быстро проглатывал пищу и не выпускал меня из поля зрения. Ничего не напоминает? Так дети себя ведут, когда боятся, что родители их оставят. Больше я так никогда не поступала. Если приходилось задерживаться где-то, то просила маму переночевать в моей квартире.

Потом у меня появился возлюбленный, и мы стали жить гражданским браком на моей жилплощади. Серега принял нового жильца философски. Понаблюдал за нами и сделал выводы: этот гость надолго, пусть так. А муж тоже кота принял. Он восхищался его красотой и загадочностью. А еще он его называл кот-пацифист. Непротивленец злу. Это «непротивление злу» Михаил любил демонстрировать гостям, которые частенько собирались в нашей крошечной квартирке (я к тому времени сменила место жительства и стала владелицей крохотной чудесной квартирки в центре Москвы). В этой квартире собирались огромные компании самых разнообразных замечательных людей, было очень весело, потому как люди все в основном были интересные и талантливые. Михаил объявлял: «Смотрите: кот-пацифист!» И начинал скручивать гибкое тело Сереги разными узлами. Гости немели, а Сереге хоть бы что. Когда его оставляли в покое и занимались другими развлечениями, кот занимал наблюдательный пост на холодильнике и смотрел на этих странных существ, которые пили вино, ели и разговаривали об искусстве. А то и петь начинали. Ни разу он никого не поцарапал и не проявил неудовольствия. Потом гости уходили, он пережидал, когда мы с мужем угомонимся, и укладывался венком вокруг моей головы.

Муж, в общем-то, для него был предметом не совсем одушевленным. Некое приложение. Только когда я уж совсем надолго уезжала, кот начинал обращать на Михаила внимание, поглядывать на него, а потом иногда запрыгивать к нему на колени, мол, так и быть, посижу здесь, все-таки ты имеешь отношение…

Хозяйкой он меня не считал, мы были на равных. А как он, Серега, двигался! Это был какой-то телекинез. Вот он сидит на полу, а вот уже плавно перемещается на наш высокий холодильник, не прыгает, а именно перемещается и застывает. Ласки он никогда не просил, ему было достаточно, чтобы мы соприкасались. Но иногда он выкидывал всякие штучки. Так-то он был невероятно покладист, но, скажем, два раза в месяц он вдруг неизвестно из какой засады нападал на тебя. Взлетал на уровень шеи и ласково прихватывал плечо зубами. Я так понимала, что он демонстрировал, что он вам тут не просто кис-кис-кис, а самый настоящий зверь. Испугает вот так, а потом сам идет в тюрьму. Да, у него была своя тюрьма. Закуток между дверью и стеной. Иногда набедокурит и сам понуро идет отбывать наказание, а потом выглядывает аккуратно из-за двери: как там обстановка? Если понимает, что буря миновала, тихонечко пробует обосноваться сначала в кресле, а потом и ко мне на диван.

И еще у него была необъяснимая особенность. Так-то он был предельно чистоплотен, но раз в месяц ему необходимо было напрудить лужу рядом со своим лотком, и сделать с этим было ничего нельзя, хотя бывал и наказан, и кричала я, и обзывала его. Но это было выше его кошачьих сил, этот ритуал он выполнял неуклонно. И вот как-то лежу я больная в постели, читаю, верный Серега рядом, еды не просит, только раз в туалет сходил, а так безотлучно на своем посту. Долго я лежала, больная все-таки, ну, и мне понадобилось встать зачем-то. И говорю ему: «Вот сейчас пойду посмотрю, что ты в туалете наделал…» Спокойно так говорю, почти без интонации, температура у меня, сил нет. А Серега, услышав о моих намерениях, как рванет в тюрягу! Потому что это был тот самый раз, когда он мимо лотка. Я даже и ругаться не стала, так мне смешно стало. Все понимал. Просто все.

Вот такое существо прожило у меня четыре года. Потеряла я его, не доглядела. Среди его особенностей была и такая: он почему-то, если видел что-нибудь длинное, нитку там или шнурок, непременно начинал эту протяженность медленно, но верно зажевывать в себя, часами мог впихивать в себя какую-нибудь нитку. Я это быстро засекла и старалась, чтобы всякие такие вещи были вне его досягаемости. Но… Погубила его веревка, забытая на подоконнике. Пытались мы его спасти, боролись за него, но… И умер он прямо в канун Нового года, а год этот Новый по восточному календарю был годом Кота. Что тут рассказывать? Я просто не могла понять, где мой Серега и почему он меня не встречает у двери.

Муж не выдержал двухнедельного кошмара и привез мне нового котеночка. Прекрасная Серафима как раз произвела на свет очередного красавца, и он подрастал под ее присмотром в ожидании, когда Марина подберет ему хозяина или хозяйку. Вот мы и стали его хозяевами. Но что странно… Попав к нам в дом, маленький новосел тут же стал умирать… А до этого был нормальный, здоровый и веселый котенок. Не хотел Серега никого пускать на свое место. А потом, видно, понял, что его место в моей памяти и сердце никто никогда не займет, и смилостивился над своим младшим братом. Котенок так же внезапно выздоровел, как и заболел. Он был похож на Серегу. Но не Серега. Нет. Таких я больше никогда не встречала. Сейчас он либо в своем кошачьем раю, либо в другом своем воплощении, если по буддизму. А может, мой первый кот Сережа там, куда передавал накопленную им информацию. Хотелось бы, чтобы он не был слишком строг в своих оценках. Я все-таки не совсем плохая была, а любила его очень-очень-очень…

3. Коты с характером

После Сереги я уже не могла жить без котов, стала заядлой кошатницей. И вот что я вам скажу: коты, как и люди, все разные. (Вот так открытие!) Со своими характерами и уровнями интеллекта. И своим отношением к хозяевам, если они их за таковых считают. Ни один из моих котов не был долгожителем. Тогда не было такого разнообразия в кормах для животных, да их и вообще не было, кормов этих! А сиамцы мои отказывались есть что-либо другое, кроме рыбы (сейчас все начнут возмущаться: «Да как так можно?!»). Если я настаивала на другом меню, то получала безостановочный вой на целый день.

А знаете, как трудно было достать хоть какую-нибудь рыбу во всякие голодные времена, когда страна «перестраивалась»? Не рассказать. Кто это время не пережил, молодые люди постперестроечной эпохи, просто не поверят. Тогда все было пресловутым «дефицитом», от автомобилей до туалетной бумаги, а в продуктовых магазинах стояли рядами пятилитровые банки с томатным соком, покрытые толстенным слоем пыли. Пыль эту никто даже и не стирал. Вот такой дизайн. А больше ни-че-го! Но у заднего служебного входа в магазины шла достаточно оживленная жизнь. Продукты отпускались «по блату». Ну, у кого блат этот был. Дружить тогда с продавщицей какого-либо магазина было не то что престижно, а иногда и жизненно необходимо. Работниц и работников прилавков баловали и лелеяли, задаривали подарками и билетами в театр на любую премьеру (со стороны артистов, значит. У врачей были свои бонусы, и т.д. и т.п.).

Я была небогата такими знакомыми, хотя артисточкой была уже узнаваемой. И вот как-то рыба исчезла вообще, а кот мой голодный орет и орет, но напрочь отказывается от тех кушаний, которые я ему в состоянии предложить. И иду я, накрасившись тоже дефицитной французской косметикой, чтобы получше напоминать свой собственный экранный образ, на поклон служебному входу большого магазина на ул. Горького (ныне Тверская). Прихожу. Вижу у раскрытой двери даму в грязном белом халате, сидит на ящике деревянном, курит. Понимаю, что она как раз мне и нужна. Делаю счастливое лицо и говорю с улыбкой: «Здравствуйте!» Выпустив дым, она неласково и вопросительно тоже произнесла: «Здравствуйте?» Я потопталась секунду, времени терять было нельзя, и завела свой плач Ярославны: «Я артистка, Татьяна Догилева, “Блондинку за углом” смотрели? Так это я там в главной роли». Я даже шапчонку с головы стянула, чтобы подтвердить, что у меня светлые волосы, и все улыбаюсь тетеньке, улыбаюсь. А она слушает меня без восторга. «Понимаете, мой кот ест только рыбу и орет уже третий день, хи-хи, жить просто невозможно, не поможете ли вы мне?»

И она, прервав меня на полуслове, вдруг как заорет в раскрытую дверь магазина: «Вась! Тут артистка пришла. Известная. Рыбы просит. Дай ты ей!» И из темного чрева магазина доносится громоподобное: «Да, за*бали меня уже эти артистки! …! …!» И все слова, за употребление которых сейчас можно и повестку в суд получить. А я стою в грязном дворе у грязной двери грязного входа в грязную подсобку столичного магазина на главной улице Москвы и думаю, что, видимо, мой кот-рыбоед помрет голодной смертью, т.к. больше я рыбу покупать никогда в жизни не буду. Хотела уже идти, но продавщица затушила сигарету, хохотнула на Васины кучерявые словосочетания и пояснила: «Он у нас такой. Сейчас вынесу». Я стояла. Через минуту она вышла и сунула мне в руки пакет какой-то перемороженной мелкой дряни. А я взяла. Но себя ненавидела. И кота тоже, о чем ему и сообщила, когда вернулась с вонючим кульком домой. Тот кот нас не очень любил, индифферентен был к хозяевам и с самого начала не очень здоровый был… Умер рано от болезни, которую не смогли вылечить.

Ну а потом я взяла в дом балинезийца. Увидела на кошачьей выставке это чудо природы и просто была потрясена его красотой. Балинезийцы – они примерно как сиамцы, только шерсть у них длиннее, а вокруг глаз они имеют черную подводку, как у древних египтян. Красота! Стиль! Изящество! Только злые. Даже очень злые, о чем мне стали сообщать по телефону мои знакомые держательницы этих самых зверюг, когда узнали о моих намерениях присоединиться к их сообществу. Разодрать руку хозяйке, если ему что не понравится, – это в порядке вещей! Одной знакомой семь швов накладывали, она мне их лично демонстрировала при встрече, отговаривая от такого необдуманного решения, как поселить в доме агрессора. Другой милой женщине-кинокритику ее любимец уже при мне надавал пощечин только за то, что она пожелала поцеловать его в недобрую минутку. «Ах ты дрянь!» – кричала критикесса, стирая кровь со щек. Вы думаете, меня это остановило? Ха-ха. Ничего подобного. Нашлись люди, готовые уступить мне уже подросшего котенка-балинезийца, и я поехала на край Москвы знакомиться и приглядеться.

Предлагаемый котенок вообще был крутой полукровкой, мамаша была балинезийкой, а папаша (господи помилуй!) камышовым котом, встречающимся в дикой природе. Плод их любви был невероятно хорош собой и вел себя кротко. А мамаша-кошка производила самое благоприятное впечатление: милая, уютная, никаких шипений и пощечин, даже когда я стала с ее котенком играть. Заплатила я, сколько с меня потребовали (не очень много), и вернулась домой с добычей. Назвали кота Дантоном. В театре тогда ставили пьесу про Французскую революцию, и хотя я в новой постановке не была занята, темой этой увлеклась и много читала об этом периоде французской истории. Стали притираться друг к другу.

Дантон умел удивлять. Камышовый папаша наградил сынка генами охотника. Мы с мужем это быстро поняли. Больше всего Дантон любил играть со скомканным листом бумаги формата А4. Муж показывал Дантону шуршащий неровный шарик из этой самой бумаги и говорил грозно: «Дантон! Враг!» И запускал этого врага по длинному коридору (я уже жила на третьей квартире, где были две маленькие комнаты и длинный бессмысленный коридор). Дантон молнией бросался вслед врагу, побеждал его и приносил поверженную бумагу в зубах хозяину. Восторгу нашему не было предела! Мы гордились им невероятно. Он это чувствовал и вообще считал себя в семье главным, но к нам был лоялен. А мужа и вообще любил. Это был его кот, а я была просто при их мужской компании. Куда же без женщин? Кто приготовит, приберет? Пусть тоже живет с нами, охотниками.

Так прошел год или два. А потом на свет появилась Катя, моя дочка. И Дантон перестал быть главным принцем нашего двухкомнатного царства. Ему запретили заходить в маленькую нашу спальню, потому что там поселилась дочь, принесенная из роддома, а он рвался туда, даже пару раз по недосмотру залезал в кроватку и пытался своими действиями объяснить, что это тоже его место. Но был жестоко изгнан. А когда через неделю после появления Кати в доме муж уехал в длительную командировку, кот решил умереть, потому что решил: мир рухнул. Лег на тахту, где отныне спал муж, и пролежал там три дня, не шевелясь и не принимая пищи. Мне было бесконечно жалко его, но Катю было жальче: у нее все время болел живот, она плакала, и конечно, о сне я забыла на долгое время. Не было ни сил, ни времени уделить коту внимания. Я знаю, что это ужасно, но было так.

Потом все как-то наладилось, муж вернулся, кот повеселел, но Катю недолюбливал. А когда Катя начала ходить, вообще начались всякие эксцессы. Годовалый ребенок все время стремился ухватить кота за хвост или за что получится, а то и ударить ногой. При этом она хохотала зловещим басом. Я не могу объяснить этого явления. Мы пытались как-то втолковать Кате, что «киса хорошая», что бить ее ни-ни, и пытались их как-то растащить. Но это было невозможно. Отдам должное Дантону: он старался не связываться с непонятным ему существом, прятался от нее, это он-то, потомок бесстрашного камышового кота! Тяжело ему это было. Вот он прятался от разбушевавшейся девочки, прятался, а потом не выдерживал и нападал на нее, чтобы показать, кто тут главный. Один раз вот так неожиданно для всех он прыгнул ей на спину – испугать, наверное, хотел, но когти застряли в памперсе, и он оказался в плену. Что тут началось! Кот на спине у ребенка орет на низких частотах и пытается вырвать свои лапы из капкана, Катя визжит от страха, мы с няней в два голоса вопим, взывая к кому-то о помощи, муж растерян и тоже издает какие-то восклицания! Ужас и кошмар! Вот тогда-то в первый раз и пришло понимание, что им двоим не ужиться, моей доченьке и красавцу и умнице коту. Страшно мне было за ребенка. А врачи и другие знающие люди в один голос твердили: «Если кот отвечает на агрессию ребенка агрессией, надо отдавать, плохо кончится». И когда Катя в очередной раз добралась до усов Дантона и пожелала их вырвать, кот ударил ее по лицу. Осталась неглубокая полоса, но шла она ото лба через глаз по щеке. Кот не выпустил свои когти на всю длину… Но я поняла, что оставлять его нельзя: в следующий раз может и выпустить. Отдали мы его моей подруге на дачу, там у нее постоянно мама проживала. И стал он вольным жителем, хотя предательство наше переживал тяжело и долго. А потом какое-то время даже счастлив был и стал, так сказать, «первым парнем на деревне».

Но еще одну историю про него расскажу. У нас в доме водились мыши, совсем наглые, ничего не боялись. И я как-то говорю Дантону: «Вот мыши по квартире бегают, а тебе хоть бы что! Что ты за кот такой? Какая от тебя вообще польза? Ты и не кот, значит, если на мышей не реагируешь». Кот ушел на кухню и начал там чем-то стучать. Я возилась с дочерью и раздражалась на ненужный шум. Пошла я сказать коту, что я о нем еще думаю, и вдруг вижу: Дантон лапой оттягивает дверцу шкафа под мойкой, а она на пружине, опять захлопывается. А там, под мойкой, у нас мусорное ведро расположено, самое лакомое место для вредных грызунов. Вот играет так Дантон с дверью, а сам на меня смотрит внимательно, типа дойдет до тебя, женщина, или ты совсем безнадежна? До меня, изумленной, дошло. И на ночь я дверцу эту подперла чем-то, чтобы она не закрывалась. А утром иду я по нашему длинному коридору в ванную комнату и вижу перед собой какой-то маленький предметик на полу непонятной формы. Испугалась. Позвала няню, которая у нас как раз ночевала, она из Подмосковья, к земле, так сказать, ближе. «Наташа, – говорю. – Посмотри, что это там лежит, а то мне самой страшно». Наташа, женщина меня постарше и поопытней, тоже как-то осторожно подходит к неопознанному объекту, смотрит на него и заявляет: «Что ты дуришь с утра? Это листик какой-то!» Какой листик?! Наташа была невероятной чистюлей и мыла полы два раза в день, откуда этот подозрительный листик за ночь намело в середину коридора? Тут и я осторожно подтягиваюсь посмотреть на диковинку. «Листик? – спрашиваю. – А ничего, что у этого листика задние лапки и хвостик?» Дантон поймал мышь, слопал половину, а половину нам оставил, вот какой благородный был! А я его отдала. Стыдно до сих пор, хоть и есть у меня оправдания.

4. Кошка Кира, бывший Ваня

Сейчас у меня тоже есть существо из породы кошачьих – кошка Кира. Но до этого она была Ваней. Вот ее история.

Какое-то время моя семья обходилась без домашних животных. Но потом Катя подросла и стала просить собачку. Она так много болела, мне так ее жалко было и так хотелось порадовать мою бедную девочку, что я решилась на такой отчаянный шаг, как завести для Кати маленькую собачку. Ну, чтобы ее можно было без труда перевозить на дачу и обратно в городскую квартиру. Мне виделся почему-то шпиц, он у соседки по даче был и совсем нас не беспокоил, а выносила соседка его погулять всего минут на пять, он больше не желал оставаться на свежем воздухе. Вот и стали мы сначала с мужем обсуждать, а потом и Кате сказали, что готовы купить ей щеночка. Но человек предполагает, и как известно, делает он это совершенно напрасно…

Мой муж с нездоровым энтузиазмом погрузился в изучение пород собак. Привлек к этому делу шестилетнюю Катю, накупили всяких атласов с фотографиями представителей самых разнообразных собачьих пород и сутками изучали особенности их характеров. Время от времени муж кричал: «Тань! Мы решили вот эту взять!» Я бежала с кухни и видела в книге какое-нибудь чудо 65 см в холке. Так под фотографией было написано. Я очень нервная тогда была, как и все мамаши, у которых дети болеют постоянно. И вообще забот у меня было выше крыши. А эти тут развлекаются! Нет. Про то время я писать не буду, оно очень тяжелое для меня было со всех сторон и во всех отношениях, зачем мне это вспоминать? Просто скажу, что в результате долгих обсуждений самых разнообразных пород собак был приобретен беспородный котенок по имени Ваня. Нам его отдал один замечательный артист Театра им. Моссовета уже с таким именем. Ну, Ваня так Ваня. Рос и рос. Стал нормальным котом. Вроде.

Семья же наша стала трещать по швам, мы с мужем Михаилом разъехались, и кот Ваня остался в нашей квартире единственным представителем мужского рода. Значит, дочь Катя, я и постоянно проживающая няня. Тут Иван и решил расставить все точки над i и показать, кто в доме настоящий хозяин. Нет, он не царапался, не орал… Он просто залил всю нашу квартиру своей вонючей мочой. Он не метил свою территорию, это было бы понятно: зов природы, так сказать. Тут никуда не денешься (кроме радикальных мер типа кастрации).

Но у кота Ивана не было зова природы, у него был зов нас извести, и он знал, как это сделать. Он прудил всегда и везде: на Катины тетради и учебники, на все вещи, не убранные в шкаф, просто на пол, на обувь. Но самым большим его удовольствием было подловить момент, когда няня выгладит свежее белье и сложит его в стопку. Конечно, забирался на эту стопку и делал свое черное дело. Мы все воняли кошачьей мочой. Мы даже и привыкли к этому запаху, мы его даже и не чувствовали уже. И только по странным взглядам людей, с которыми общались, и по их аккуратным вопросам: «У вас кошечка, наверное, в доме?» понимали, что дела наши нехороши. А что делать? Мы, типа, в ответе за тех, кого приручили… Полная безнадега.

А моя пожилая мама к тому времени осталась одна (она жила отдельно от нас, в своей квартире), и мы ей иногда подкидывали кота, ну, когда отправлялись попутешествовать. Он тогда еще нормальный был. И, став совсем одинокой, стала она просить не забирать у нее Ванечку, когда мы возвращались из поездок по теплым странам. Но и мы к серому Ваньке как-то привыкли и тоже не представляли, что вот так отдадим маме кота. Я повторяю, он еще тогда нормальным был и справлял свои нужды только в лоток, это он нас потом возненавидел.

И вот наша добрая няня раздобыла котенка и поселила его у моей мамы. У мамы моей уже начиналась болезнь Альцгеймера, и она запросто приняла трехцветную кошечку за серошерстного Ваню. Так и стали звать кошку Ваней. Мы же, женская часть обитателей нашей квартиры, долго терпели выходки возненавидевшего нас Иван-кота, не помнившего добра. Вся квартира была уставлена лотками с самыми разнообразными наполнителями, но он игнорировал все эти приспособления и все равно выбирал самые необходимые вещи и документы, делал на них свое подлое дело, а потом еще и смотрел на нас: что, получили? Я пришла к выводу, что он не хочет у нас жить, и отвезла его к маме на квартиру, пусть, думаю, будет два Вани у моей мамы, может, ей наш кот вредить не станет. Но кот оттуда исчез. Не знаю куда. Мама осталась с кошкой Ваней, а мы еще долго попахивали.

Но шло время, и мы проветрились. И я поняла, какое это счастье – спать на свежем белье и не бояться оставить дорогую кофточку на стуле. Вообще жизнь без животных вдруг показалась мне невероятно комфортной. Опять же шерсть не летает по квартире, обои никто не дерет, диваны (хотя они уже и так все в нитках до пола) и много других радостей. Так и жили мы «безлошадными», и даже Катя не требовала себе никого завести.

Но умерла моя мама. А кошка Ваня осталась. Куда ее? В дом я категорически брать ее не хотела, и няня предложила отвезти животное в деревню к родственникам, на том и порешили. И только на время приютили осиротевшее животное у себя, до отъезда в сельскую местность на постоянное место жительства. Кошка, бедная, не поняла, что случилось, почему так поменялась ее жизнь, где ее любимая хозяйка и почему нельзя есть из одной тарелки с этими людьми? Почему нельзя их будить в 4 утра, если ей хочется приласкаться, и почему нельзя ходить по лицам этих странных женщин? (Повторю, что у мамы была болезнь Альцгеймера, когда человек живет в каком-то своем мире.) В общем, кошка Ваня устроила нам веселую жизнь. Однако Катя вдруг решительно встала на защиту бедного животного. Но и я была тверда. «Как же я буду без питомицы?» – вопрошала меня дочь. «А вот так и будешь», – ответ мой был жесток и категоричен. Катя делала грустные глаза и гладила кошку.

Тут я стала объяснять дочери, что кошке в деревне будет намного лучше, она будет занята делом – ловлей мышей, это ее прямое предназначение, она будет свободно гулять, где пожелает, а тут она сидит взаперти и это жестоко. Мы ее делаем несчастливой. И мы не имеем на это права. Там я еще долго рассказывала, как великолепно будет кошке Ване, когда она заживет деревенской жизнью. Дочь вздохнула, сгребла Ваню в охапку и запричитала: «Ну вот, Ванечка, увезут тебя скоро в какую-то деревню, будешь ты там ходить блохастая, голодная, с разорванным ухом, с грязной шерстью клоками, будут тебя обижать другие злые коты… И все это мама почему-то называет счастьем…» Я расхохоталась, и кошка осталась у нас. Только решили ее переназвать: новая жизнь, новые хозяева, новое имя. Катя назвала ее Кирой, в честь Киры Найтли, тогда всем подросткам «Пираты Карибского моря» головы кружили.

Вот и сейчас Кира лежит на дальнем краю постели. Она приняла свою участь новую, но не полюбила нас. Просто живет с нами. Мол, такая у меня судьба, что ж, бывает и хуже. Вот уж правда сама по себе: ласки не просит, требует только еды в положенный час и кричит, когда ее одолевает сексуальное влечение. У нас это называется «секс-минутка». Длятся эти минутки неделями, не зависят от весны или лета, и перерывы между ними совсем небольшие. Но мы уже как-то смирились. Привозили ей и кота. Но кот был изгнан и покусан Кирой. Вот и пойми ее! Мы уже и не пытаемся. Вон лежит, и ладно. Ведь мамина кошка. Мама ее очень любила, а кошка любила мою маму. Вот и пусть у нас доживает (хотя мы понятия не имеем, сколько ей лет), мы ее не обижаем, а она нам не досаждает. Хотя кто такие «мы»? Катя-то уехала на учебу и только по скайпу иногда просит: «Покажи кошку». Только ведь с Кирой не договоришься, она будет там находиться, где ей захочется в данный момент, и ни на какие призывы даже и ухом не поведет, всегда и во всем сама по себе… Я бы так не смогла.

5. Собака в помощь

Собака, которая, как известно, лучший друг человека, появилась у нас тоже как-то случайно. В мыслях ни у кого не было заводить собаку, наша неполная семья все больше по кошачьим: с ними гулять не надо. А случилось это, когда Катя уже стала трудным подростком и в доме проживала доставшаяся нам от моей мамы кошка Кира. Мы с Катей тогда часто ссорились, иногда просто очень сильно ссорились. Не было никакого понимания, были скандалы и взаимные обвинения, был просто ад кромешный временами, чего врать-то? И вот после одной очередной, но особо бурной ссоры я сказала, чтобы дочь отправлялась жить к своему отцу. Сил моих больше не было.

Мой бывший муж, с которым мы поддерживали очень тесные отношения (он принимал самое активное участие в воспитании Кати), был изумлен, когда дочь появилась в его квартире с намерением жить там постоянно. Он позвонил мне, требуя объяснений. Он их получил. Я сказала, что полностью разочарована в своей педагогической доктрине, признаю, что я проиграла битву за воспитание дочери, что просто умру, если так будет продолжаться дальше (что было чистой правдой), и теперь мы будем жить как в Америке. У Кати два родителя, оба несут ответственность за нее, вот и будет она жить по очереди то у папы, то у мамы. Отец ребенка был ошарашен. Но надо признать, что он частенько бывал ошарашен моими спонтанными решениями и поступками и от ошарашенностей этих быстро восстанавливался.

Прожила Катя у отца всего два дня. Но уже эти два дня я была практически счастлива. Перестала плакать, стала улыбаться и дышать легко и свободно, не ожидая никаких ужасов в ближайший период времени. Но передышка была недолгой. Иду я вся из себя такая легкая от того, что переложила ответственность за дочь на Михаила, и жизнь мне кажется вполне сносной штукой, хотя иду я на встречу с врачом-стоматологом, но все равно планы на ближайшее будущее у меня впереди радужные… Вдруг звонок по мобильному, и папаша наш сообщает, что Катя заболела и лечить ее в условиях его двухкомнатной квартиры просто невозможно. Крах! Настроение мое сразу превращается в панику, и какая-то черная туча застилает мне голубое до этого момента небо. Мне трудно дышать становится и перестает хотеться жить. А потому что страх. Страх почти ненависти между мной и моей дочерью, которую я безумно люблю. И полное понимание, что так жить нельзя, и полное непонимание, как с этой ситуацией бороться. И тоска, тоска, тоска… И весь мой организм вдруг восстал против этой тоски, против этой черной тучи, которая закрыла мне небо!

«Нет! – сказала я себе. – Так нельзя. Я боюсь встречи с собственной дочерью. Это неправильно. Надо что-то изменить, надо что-то придумать… Что? Нужна какая-то резкая и неожиданная радость! Точно! Неожиданная радость!» И стала я в уме перебирать все виды радостей. Ничего не подходило к данному случаю, да и признаюсь, что к тому времени радостей в моей жизни сильно поубавилось. Но не сдавалась, путь в клинику был неблизкий, шла я пешком и продолжала придумывать.

И вдруг в голове всплыло слово «щенок». Я даже вздрогнула и спросила сама себя: «Как же щенок? Ведь…» – «А никак, – кто-то ответил мне. – Просто щенок. И ни о чем не думай». И туча над головой исчезла, и я даже засмеялась. Вот так, смеясь, я и пришла в клинику и заявила скучающим на стойке регистрации девушкам: «Девочки, мне нужно срочно купить щенка. Посмотрите, пожалуйста, в Интернете, где рядом есть зоомагазины и есть ли там щенки маленьких пород?» Ох, как девочки возбудились! И с азартом стали выполнять необычное поручение. А я пошла к доктору. Время от времени кто-нибудь из девочек пробирался в кабинет с разрешения врача и сообщал: «Магазинов со щенками вокруг нет, теперь щенков только заводчики продают, мы можем связаться». – «Связывайтесь», – приказывала я и продолжала лечение своих зубов. Когда я вышла от доктора, меня уже ждал набор предложений с фотографиями претендентов. Рассматривались представители йоркширских терьеров и джек-расселы. Про джек-расселов мне сами девочки в белых халатиках и сообщили. Они были за эту породу, они фильм «Маска» смотрели, а я нет. Я им поверила и прямо у стойки их стала звонить заводчице. Так и так, говорю, срочно нужен щенок, прямо сейчас.

«Прямо сейчас никак невозможно, – ответила мне женщина на том конце. – Завтра будет, в два часа дня, говорите адрес». Я и сказала. И пошла обратно домой абсолютно счастливая и энергичная. Девочки за стойкой тоже были рады. Пришла я домой и сразу стала звонить дочери, с которой не говорила два дня, не могла просто. А тут запросто так звоню и на ее хмурое «чего?» отвечаю: «Приезжай домой, Кать. Завтра у нас будет гость, который поможет разрешить наши проблемы!» – и хохочу. Папа привез Екатерину, а я ее прямо на пороге совершенно искренне стала обнимать и целовать. Она немного оттаяла, но еще настороже была. Я же просто порхала по квартире. Ну, и Катя повеселела и стала допытываться, кто придет. «Запашный, что ли?» – почему-то предположила она. А я просто тогда познакомилась случайно с Аскольдом Запашным (он тогда только набирал известность) и была просто очарована этим простым и талантливым парнем. Много о нем Кате рассказывала. «Почему Запашный?» – спрашиваю. «А кто же еще?» – «Завтра и узнаешь!» И помирились мы как-то незаметно с дочерью.

На следующий день я отправила Катю гулять с отцом, а женщина-заводчица привезла мне щеночка. Он превзошел все мои ожидания – до того был очарователен и целиком помещался на ладони. Дело было сделано. Я сама радовалась до безумия. А тут и Катя с отцом осторожно входят и смотрят на меня с большим подозрением. «Ну, вот, Катя, тебя ожидает в кухне гость!» – и я торжественно открываю дверь в кухню. А там это самое существо по полу ползает. Как мы давай визжать обе! Катя схватила щенка на руки и стала сразу всем (отцу и матери) объяснять, что это только ее щенок и больше ничей! Михаил только покачал головой и сказал: «Ну, ты удивила!» И тут же показал мне жестами, что, мол, участия в жизни пришельца принимать не будет.

В общем, смеха и радости было хоть отбавляй! Получилось у меня. Но радость – вещь непродолжительная. Потом начались будни… Но об этом потом… Если захочется. Там дальше не все складно было. Радовалась Катя собачке дня три, пока имя ей придумывала, а потом маленький щенок заболел и покрылся весь гнойниками. Катя не была готова лечить щенка, ей по-другому рисовалась жизнь обладательницы собственной собаки. Так что собачка стала, если по выражению Кати, моей питомицей. И только моей. Нет, она доброжелательна и даже не предполагает, что бывают плохие люди: всем пришедшим страшно радуется и сразу тащит поиграть свои резиновые игрушки, но среди всех людей я для нее главная. Про собаку писать много не буду, опасаюсь. Это как про детей маленьких: нельзя много хорошего говорить, вдруг кто недобрый услышит… Зачем нам это? Живем и живем. И вам того же желаем!

Оглавление

0. Мои рассказики

Черное, белое, коричневое

  1. Планета наших детей

  2. Школьная форма чудесная

  3. Школьная форма чудесная (продолжение)

  4. Что сказать хулигану

  5. Черное, белое и коричневое

  6. Моя вторая школа

  7. Моя третья школа

Жнивье, овины и школьницы с «Луи Виттон» 

  1. Дейл Карнеги и детская хореография

  2. Жнивье, овины и школьницы с «Луи Виттон»

  3. Тот самый переходный возраст

  4. Анорексия

  5. Это страшное слово – ЕГЭ

Теледурдом

  1. Последний герой Часть первая

  2. Последний герой Часть вторая

  3. Танцы на льду

  4. Танцы на льду (продолжение)

  5. Танцы на льду (третья часть)

  6. Красивый уход. Танцы на льду (последняя часть)

Тогда и сейчас

  1. Как я не стала циркачкой

  2. Поступление в ГИТИС «на артистку»

  3. Про соседа и белку

  4. Внезапное знакомство с платной медициной

  5. Тогда и сейчас

Дети, кошки, собаки…

  1. Дети, кошки, собаки. И актриса за рулем

  2. Любовь на мягких лапах

  3. Коты с характером

  4. Кошка Кира, бывший Ваня

  5. Собака в помощь

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © читать книги бесплатно