Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; В гостях у астролога; Дыхательные практики; Гороскоп; Цигун и Йога Эзотерика

Олег Шишкин
Битва за Гималаи. НКВД: магия и шпионаж

Эта документальная повесть создавалась на протяжении шести лет. За это время автору пришлось не только посетить тринадцать архивов, но и встретиться с людьми, чьи помощь и совет оказались весьма ценными. Я хотел бы выразить большую благодарность Святозару Александровичу и Александру Святозаровичу Барченко, сыну и внуку одного из героев моей книги. Так же я признателен поэту и ученому Александру Сенкевичу. Важны и полезны были для меня советы историков-востоковедов Александра Андреева, Татьяны Шаумян, Леонида Митрохина. Обширные консультации я проводил с петербургским исследователем Александром Колпакиди и сотрудником общества «Мемориал» Никитой Петровым. Хотелось бы упомянуть здесь Александра Есаулова, бывшего преподавателя русского языка в университете в Дели, Анатолия Агамирова, племянника А. В. Луначарского, музыкального обозревателя радио «Эхо Москвы», а также Евгению Александровну Снесареву, дочь создателя Академии Генерального штаба. Кроме того, я хотел бы поблагодарить главу пресс-бюро службы Внешней разведки Юрия Кобаладзе.

Олег Шишкин

До… Вместо предисловия

1

«Гималаи (Himalaya, «Обиталище снегов») — высочайшая горная система земного шара на юге Азии, отделяющая Индо-Гангскую впадину от Тибетского нагорья. Гималаи тянутся с северо-запада на юго-восток, образуя дугу, выпуклую к юго-западу и простирающуюся между 73°23' и 95°23' восточной долготы. На северо-западе они ограничены поперечной долиной реки Инд, на юго-востоке — такой же долиной реки Брахмапутра, носящей название Дихон.

Длина Гималаев в указанных пределах около 2400 километров, ширина 220–350 километров, общая площадь около 700 тысяч квадратных километров», — так сообщалось в статье «Гималаи» в 16-м томе первой Большой Советской энциклопедии под редакцией Николая Бухарина.

Но за этими сухими сведениями скрывается нечто большее, нечто магическое, подвластное лишь воображению Бога, нечто такое, что не принадлежит никому. Библейская легенда утверждает, что во время вселенского потопа Ной спасся на высокой горе Арарат. Но те, кто бывал в Гималаях, знают — это место могло бы спасти миллион Ноев, да, пожалуй, и весь род человеческий.

Впрочем, политическая география рассматривает эту азиатскую горную систему как укрепления, созданные природой, которые необходимо украсить пограничными столбами. В начале XX века именно по Гималаям проходила граница Британской империи — империи от моря до моря. Но реальная власть английского вице-короля Индии простиралась значительно дальше могучих вершин, его вздохи долетали до столицы формально независимого Тибета и ощущались в покоях Далай-ламы XIII.

С 1793 года горное королевство Тибет объявило свои пределы недоступными для европейцев. Этот запрет распространялся и на индусов, жителей соседней британской колонии. Существенная разница в языке, цвете кожи, обычаях и строении лица позволяла тибетцам легко опознавать чужеземцев, проникающих в запретное королевство. В случае обнаружения иноземцы должны были готовиться к жестокой расправе. Им не приходилось рассчитывать на буддийскую этику аборигенов, кто бы они ни были — монахи или миряне. Режим изоляции тибетцы считали спасительным для своей страны, для своего уклада жизни, нравов и обычаев. Миром за рубежами Тибета они почти не интересовались.

Казалось, могучие горы будут вечно недоступны для колониальных армий. В передовой «Таймс» от 14 декабря 1927 года мы находим утешительный для аборигенов пассаж: «Дикие горные хребты северо-западной границы Индии, непостижимый Памир и снеговой Гиндукуш, могильщики завоевателей Индии, — были барьерами немного менее неприступными, чем Гималаи. За этими валами афганские племена жили так же замкнуто, как вахабиты Центральной Аравии или обитатели Тибета».

2

Двадцать седьмого февраля 1893 года на стол самодержца Российской империи лег документ, озаглавленный как «Записка Бадмаева Александру III о задачах русской политики на азиатском Востоке». В нем излагался последовательно и дотошно процесс колониального движения России в Азии и возможность присоединения к русским владениям Монголии, Китая и Тибета.

«Один бурятский родоначальник, — говорилось в документе, — по имени Шельде Занги бежал из пределов Китая с 20 000 семейств после заключения трактата, но был пойман и казнен маньчжурскими властями на основании 10 статьи около 1730 года на границе. Перед казнью он держал речь, в которой сказал, что если его отрубленная голова отлетит в сторону России (что и случилось), то вся Монголия перейдет во владения белого царя.

Монголы твердят, что при 8-м ургинском хутухте они сделаются подданными белого царя. Настоящий хутухта считается 8-м. Ургинский хутухта почитается монголами святым, как и Далай-лама, и имеет громадное влияние на всю Монголию.

Ждут также появления белого знамени в Монголии в VII столетии после смерти Чингисхана, умершего в 1227 году.

Буддисты считают белого царя перерожденцем одной из своих богинь Дара-эхэ — покровительницы буддийской веры. Она перерождается в белого царя для того, чтобы смягчить нравы жителей северных стран. Легендарные сказания имеют гораздо более значения в этих странах, чем действительные явления». Далее Бадмаев добавляет: «Русский царь — идеал для народов Востока»^[1].

Царь наложил на этот документ собственноручную резолюцию: «Все это так ново, необыкновенно и фантастично, что с трудом верится в возможность успеха».

Автор «Записки…» — надворный советник Петр Александрович Бадмаев — родился в 1851 году в Восточной Сибири, в семье бурятского аристократа из легендарного рода хоринских бурят, откуда, по преданию, происходила и мать Чингисхана. Отец Бадмаева владел большими стадами, что свидетельствовало о его богатстве. В 12 лет мальчик был отдан в иркутскую гимназию. Окончив курс, он уехал в Санкт-Петербург, к своему брату, который содержал в столице аптеку и занимался лечением болезней методом, основанным на принципах тибетской медицины. Свое настоящее имя — Сильтим — тот сменил при крещении на русское Александр. Что посоветовал сделать и брату, носившему бурятское имя Жамсаран. Крестным отцом младшего Бадмаева стал сам император Александр III. Неофит взял отчество Александрович, а в честь основателя Санкт-Петербурга решил стать Петром.

С 1871 по 1875 год Петр Бадмаев учился в Санкт-Петербургском университете, на факультете восточных языков по китайско-монголо-маньчжурскому разряду. Впоследствии его определили на службу в Азиатский департамент российского Министерства иностранных дел. Спустя пятнадцать лет Петр Бадмаев покинул министерство и отдал себя таинственной науке — тибетской медицине.

Он был блестящим дипломатом, хорошо знакомым со всеми двусмысленностями восточного этикета, с подлинным и фальшивым коварством, с глупостями изнеженных маньчжурских вельмож и тупостью китайских чиновников, — словом, он мог сослужить неплохую службу Отечеству на Востоке. Но взошедший на престол царь Николай II не оценил его дипломатических талантов. Царь был глух к многочисленным демаршам и с интересом прислушивался лишь к советам Бадмаева-врача.

Однако тот не унимался и продолжал слать письма: «Многие знатные ламы из окрестностей Кукунора, Западной и Восточной Монголии, многие монгольские князья сердечно принимают моих посланных, так же приезжают ко мне, посылают своих приближенных с письмами и подарками; все они единодушно молятся о благоденствии Вашего Величества и почему-то все они уверены, что я приехал дать им возможность принять российское подданство», — писал Бадмаев в послании к Николаю от 26 декабря 1895 года. Петру Александровичу грезилась империя Чингисхана — от Балтики до Тонкинского залива. Он ездил по Центральной Азии, занимаясь торговлей и тем, что называется дипломатической разведкой, он издавал в Чите газету «Жизнь Восточной окраины» (на русском и монгольском языках), но каждый шаг его вел к той новой стране, имя которой он начертал в своем сердце — Imperium magnum. Бадмаев прекрасно знал, что за понятиями «белый царь», «властелин Северной страны» для буддистов ламаистского толка стояло нечто большее. В мистической географии Север занимал особое место — здесь располагалась загадочная Джамбала (Шамбала), владыкой которой был белый царь — Ригден-жам-по.

В том же письме Бадмаев упоминает еще одно имя, с которым впоследствии будет связана советская политика в Центральной Азии: «В Лхасе у Далай-ламы продолжает иметь влияние бурятский лама Агван, благодаря чему бурятам дозволено проживать там и ездить в Тибет, именуясь подданными белого царя, а ранее они приезжали туда под именем монголов, подданных Богдохана».

3

В 1888 году тибетская Брабунская мистическая академия присвоила 33-летнему буряту монаху Агвану Доржиеву титул Цанид-Хамбо-лама. С этого момента ему в обязанности вменялись упражнения по богословию с Далай-ламой и проведение с монархом философских диспутов. Трудно назвать более влиятельную в то время фигуру в Лхасе, чем Доржиев. Таинственный бурят играл в жизни Далай-ламы специфическую роль. Он был ассистентом монарха в философском диспуте Цанид— это странное развлечение буддийских монахов и монархов внешне напоминало нечто среднее между авангардистским балетом, бесконтактным каратэ и логическим спором.

Русский секретный политический агент «Шамбала» был внедрен в окружение Далай-ламы XIII в конце прошлого века. В Доржиеве долго боролись его российский патриотизм и этика буддиста. В один из моментов этой битвы конфессиональное начало одержало верх, и бурят признался Благородному Тубдену в своей тайной миссии. Повелитель Тибета, пораженный раскаянием своего друга, не только не репрессировал его, но сделал главным порученцем в секретных и явных переговорах с Россией— страной, называвшейся Белой Северной Шамбалой. Одно время глава буддистов даже подумывал о своем переезде в пределы империи. Далай-лама рассчитывал на покровительство могущественного северного монарха в борьбе с британцами. Доржиеву были доверены и переговоры с французским принцем Генрихом Орлеанским, который предпринял попытку проникнуть в Тибет. Его почему-то приняли за русского царевича. Принц через Агвана предупредил Далай-ламу об истинных британских намерениях в Тибете и посоветовал искать покровительства белого царя.

В 1898 году, когда угроза со стороны Британии стала для Тибета более ощутимой, Доржиев по поручению Далай-ламы отправился в Санкт-Петербург. Кратчайший путь к белому царю шел через… Британскую Индию, где были железные дороги и морские порты. На границе английских владений Доржиева арестовали, и на вопрос, кто он такой, посланник Далай-ламы ответил: «Я китайский подданный». Доржиев предъявил билет за 25 лан, полученный от представителя Пекина в Тибете. Английская полиция понимала, кем в действительности был этот монах. Но все же британцы закрыли глаза на его путешествие — они считали: чем дальше Доржиев от Лхасы, тем оно и лучше.

Прежде чем достигнуть Санкт-Петербурга, Доржиев пересекает Китай, где в Тяньцзине ищет помощи у русского консула Солнцева. Волей обстоятельств в посольстве России оказался князь Эспер Ухтомский, снискавший славу защитника бурят от миссионерских притеснений и считавший себя буддистом. Советский дипломат Леонид Берлин в статье «Хамбо-Агван-Доржиев»^[2] пишет, что именно благодаря князю Доржиев был принят царем. Это утверждение точно: Николай II холодно относился к тибетским проблемам, но «кавалерийский» напор Ухтомского помог тому, чтобы эта встреча состоялась.

Придворный лекарь тибетской медицины Бадмаев также способствовал земляку. К 1898 году Петр Александрович стал одной из главнейших фигур при дворе. Князь Юсупов в своих мемуарах писал о Бадмаеве, что тот «выдавал себя за высокообразованного врача, но по русским законам медицинская практика ему не была разрешена. Тем не менее он тайно принимал больных, и так как очень дорого брал за свои советы и за лекарства, которые, кстати, сам и изготовлял, то составил себе довольно большое состояние». Это утверждение отчасти неверно. Бадмаев закончил не только Восточный факультет, но и Медико-хирургическую академию, что позволяло ему успешно практиковать. С другой стороны, были у врача и тайные пациенты. В основном высокопоставленные особы, страдавшие импотенцией, венерическими заболеваниями и алкоголизмом. За посещения такого рода Бадмаев брал действительно дорого. Перед ним обнажались многие государственные мужи и фрейлины или, точнее сказать, они все, все без исключения ходили перед ним со спущенными штанами — надо ли говорить, каким влиянием пользовался этот человек? Единственным его конкурентом был «святой старец» Григорий Распутин, да и тот в конце концов пришел к нему за помощью.

На аудиенции в Зимнем дворце Николай II заявил Доржиеву, что поддержка Тибета со стороны России возможна только при наличии письменного обращения Далай-ламы, которое в таком случае должно иметь характер официального документа. Царь намекал, что на большее рассчитывать не стоит.

4

Шестого ноября 1903 года правительство Британской империи приказало начать вооруженное вторжение на территорию Тибета. Причиной для военной операции послужил арест тибетцами двух английских подданных. Война продолжалась несколько месяцев, и к 26 июля 1904 года, когда английские войска вступили в долину Брахмапутры, Далай-лама решился тайно покинуть Лхасу. Он предполагал направиться в Монголию и оттуда просить о покровительстве белого царя России.

Небольшой отряд тибетцев попытался остановить рейд английского полка. Но командовавший операцией генерал Макдональд действовал решительно и коварно. Войска сторон встретились у источника Хрустальный глаз. В решающий час, когда стало ясно, что бой будет кровопролитным, британцы выслали парламентеров, предложивших тибетцам затушить фитили их допотопных кремневых ружей и начать переговоры. Как только это было сделано, трехтысячный английский отряд при поддержке горной артиллерии открыл огонь по простодушным горцам, и большая часть их армии была истреблена. В этом бою погиб командующий тибетской армией генерал Лхаван; после битвы английский солдат вырвал у трупа из уха огромную жемчужную серьгу — туземный символ высокого воинского звания.

Но властелин Тибета, предупрежденный об опасности, ночью в сопровождении Агвана Доржиева, врача, трех придворных и восьми человек прислуги устремился на север, впервые сменив трон на седло. Скрываясь, он долго путешествовал по стране в отчаянии и полном бессилии. В маленьком городке Нагчу он был узнан на улице каким-то монахом. Вскоре его свиту окружила толпа тибетцев — они рыдали. Когда люди голосили вслед печальному каравану, Далай-лама и сам был на грани истерики.

Весь путь до Урги Доржиев ехал впереди обоза беглецов, заботясь о ночлеге и пропитании. Ургинский хутухта (перерожденец) Богдо-геген, занимающий в ламаистской иерархии третье место после Далай-ламы и Панчена Эрдени, встретил изгнанника холодно. В то время он, подобно Далай-ламе, был духовным и светским правителем Монголии и видел в главе Церкви мощного соперника. Тибетская миссия остановилась в монастыре Гандан, где ей отвели двухэтажный дом. Весть о прибытии живого бога быстро разлетелась по Гоби— и вскоре тысячи степняков хлынули в долину Толы на богомолье.

Короткое время в Тибете хозяйничала английская колониальная армия. Она принесла с собой новый оккупационный порядок, иллюстрацией к которому служит диалог из «Учебника разговорного тибетского языка» Ч. А. Белла, выпущенный издательством баптистской миссии в Калькутте в 1905 году:

«Офицер-переводчик: Там за холмом есть солдаты? У них есть огненная стрела (оружие)?

Тибетец: У большинства из них только мечи и копья. У некоторых из них есть луки и стрелы.

Офицер: Стрелы отравлены?

Тибетец: Да, аксамитом.

Офицер: Конница у них есть?

Тибетец: Сейчас нет. Но я слышал шум. Похожий на шум приближающихся лошадей.

Офицер: Правда, что тибетцы обычно нападают ночью?

Тибетец: Да, сэр.

Офицер: Какая у них пушка? Насколько далеко она стреляет? Как они переправляются через реку? Все оружие должно быть сдано мне до завтрашнего утра. Любого, у кого найдут оружие после этого, строго накажут».

5

В 1909 году Агван Доржиев вновь посещает Санкт-Петербург с поручением Далай-ламы, которое касается сооружения в столице империи буддийского храма.

Властитель Тибета пребывал в эти дни в монастыре У-Тай-Шань, возле Пекина. В подтверждение своих лучших намерений в отношении России Далай-лама выделил из казны необходимую сумму для постройки в Санкт-Петербурге храма Калачакры-Шамбалы — символа освободительной войны. И хотя сооружение дацана можно было рассматривать как обычное строительство, Доржиев придавал событию совершенно мистический смысл.

Вновь благодаря посредничеству Ухтомского и Бадмаева посланец Далай-ламы без проволочек приобрел территорию под строительство; разрешение шло через самого Столыпина, который поставил на документе чрезвычайную резолюцию. И храм должен был быть чрезвычайным— единственная в Европе буддийская молельня, посвященная культу Калачакра-тантры, смыслом которой является миф о Шамбале.

Художником, оформившим витражи буддийской кумирни, стал Николай Рерих. Здесь живописец впервые услышал из уст доверенного человека Далай-ламы слово, определившее жизнь духовидца и розенкрейцера-мартиниста — Шамбала!

Глава 1. Таинственная ложа

1

Чарльз Уильям Геккерторн в капитальном труде «Тайные общества всех веков и всех стран» посвятил мартинистам всего двенадцать строк, составивших небольшой абзац. Упомянув одного из основателей этого движения, некоего таинственного Сен-Мартена, и перечислив несколько степеней посвящения, автор заканчивает 314-й пункт словами, похожими на эпитафию: «Орден, измененный им, распространился из Лиона в главные города Франции, Германии и России. Ныне он не существует».

Дореволюционный энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона ограничился также скупым пассажем. Обозвав мартинистов «мистической сектой», он счел нужным лишь упомянуть, что «члены ее считали себя визионерами, то есть способными иметь сверхъестественные видения».

Мартинисты исчезли, как древний народ— шумеры или арии. Однако во времена Геккерторна они еще существовали, существовали не только во Франции, но и в Российской империи. Франкмасоны относились к ним высокомерно, подчеркивая собственное превосходство и древность традиций. Но весь духовный декаданс начала XX века с его вертящимися столиками, с его идеей тайной власти над человеком, воплощенной в гипнотических сеансах, был порожден наследниками Сен-Мартена.

Мартинисты, так же как и масоны, представляли собой элитарный политический клуб, который открыл свои двери не только для хитроумных дипломатов и честолюбивых принцев, но и для всех без исключения. Мартинистов интересовал культ древней магии. Они считали себя мистиками и были серьезно увлечены общением с божеством.

Неизвестно, был ли знаком самодержавный властелин России Николай II с трудом Чарльза Уильяма Геккерторна, сообщившего в 1874 году о прекращении существования мартинизма. Спустя четырнадцать лет в Париже царской чете Романовых был представлен Президент Верховного Совета мартинистов, генеральный делегат Каббалистического ордена «Роза и Крест» господин Папюс. Их познакомил Манойлов, известный своими опытами по экстериоризации духов. Этот русский чародей свел царя и с Сент-Ив де Альвейдером, автором книги «Миссия Индии в Европе», основателем учения о Синархии. Писатель посвятил российского царя в тайну своего открытия, суть которого заключалась в доподлинном установлении того факта, что в глубине Азии расположена недоступная страна, населенная политическими телепатами и магическими вождями, которые до срока будут пребывать в гималайских пещерах, лишь иногда появляясь в мире людей. Об их существовании были осведомлены тамплиеры и многие мистические братства Востока.

Папюс и Альвейдер не преминули свести венценосца с уроженцем Лиона медиумом Филиппом Назьером Ансельмом Ваходом, чьи таланты по части волшебства были очевидны. Николая II очаровали сверхъестественные способности этого мага, и под впечатлением от всего увиденного монарх пригласил чародея перебраться в Санкт-Петербург, посулив ему престижную должность медика Военной академии, звание генерала и статского советника.

Филиппу льстило царское великодушие, и вскоре он объявился в альковах Зимнего дворца. Его мрачная тень наводила ужас на царских слуг, но еще больше на сенаторов и министров, лишь постепенно оценивших его влияние на события в стране. В дни, когда японские самураи теснили русские полки под Мукденом, в апартаментах Николая в Гатчинском дворце Филипп заклинал астрал Российской империи и вызывал душу отца императора — Александра III, которая давала стратегические подсказки, отзывавшиеся в решениях Верховного главнокомандующего и Генштаба.

Особый отдел Департамент полиции попытался дискредитировать всесильного лионца с помощью сфабрикованных генералом Рачковским «Протоколов сионских мудрецов», попавших в царские руки от святого старца Нилуса. Но тщетны были усилия полиции, и компрометация провалилась— император-мистик уже был введен в ложу «Розы и Звезды», созданную лионцем в Санкт-Петербурге.

Мистические ложи существовали в России и до Филиппа— с конца XVIII века. Это движение имело широко разветвленную организацию и гордилось своей автономией по отношению к парижской штаб-квартире и президенту. Глубоко законспирированная иерархия ежегодно рекрутировала десятки способных профанов и распространялась по самым отдаленным провинциальным городам. В отличие от отечественных франкмасонов, обожествлявших торговлю и капитал, у поклонников учения Сен-Мартена была своя стезя. Они имели всего две страсти, определившие их будущее. Первая заключалась в традиционном внимании к мистическим тайнам, гипнозу, телепатии, ясновидению. Вторая — в интересе к национальной восточной политике и колониальному движению империи в глубь Азии. Совокупно две эти грезы русских мартинистов соединил в себе миф о Шамбале — недоступной горной стране в Гималаях, населенной политическими телепатами и пророками катаклизмов, махатмами, стерегущими пещерные города.

Орден мартинистов имел своих сторонников в самых влиятельных структурах государства. В 1895 году в Париже председателем Верховного Совета мартинистов Энкосом Жераром (эзотерическое имя — Папюс) был принят в масонский орден В. В. Муравьев-Амурский. В этом событии не было бы ничего особенного, если бы не одно обстоятельство — вновь обращенный являлся полковником русской армии и военным атташе Российской империи во Франции.

В 1899 году Муравьев возвратился в Петербург, где основал ложу с прямым подчинением парижской штаб-квартире мартинистов. Этот бывший атташе и брат министра юстиции имел в то время звание Генерального делегата ордена, и его представительство длилось вплоть до 1907 года, когда парижские мартинисты лишили его права представительства за откровенный саботаж.

2

В квартире театрального рецензента газеты, «Речь» господина Аша происходили странные вещи. Но именно для того, чтобы это увидеть, хозяин и пригласил гостей, которые пользовались доверием у многих жителей Петербурга. В полутемной комнате в буквальном смысле все ходило ходуном. Комод и шкаф перемещались по периметру, иногда задевая мужчин, сидевших со сцепленными руками вокруг ломберного столика. В отдалении от них, скрестив руки на груди, гордо стоял человек, похожий на Дон-Кихота. Его лицо освещал лишь электрический фонарь. Время от времени «Дон-Кихот» восклицал: «Дух, ты здесь? Прошу тебя стукнуть три раза», — и многозначительно поглядывал на медиума, скорчившегося на стуле.

Медиумом был поляк Ян Гузик. Вначале он почти не реагировал на фразы ассистента, но постепенно тело его стали сотрясать конвульсии. Он издавал какие-то хриплые звуки, и вскоре изо рта Гузика поползла специфическая пена. В этот же момент в комнате раздалось три отчетливых удара.

— Благодарю тебя! — воскликнул ассистент. — Господа, дух здесь! — обратился он к сидящим.

Присутствовавшие в тот день на сеансе не на шутку испугались торжества потусторонних сил. Хотя все они были взрослые мужчины, необъяснимое движение мебели по комнате произвело на них кошмарное впечатление.

Серьезные люди, сидевшие за столом, были бледны, и только Петр Успенский, автор книги «Четвертое измерение», растерянно пробормотал, протирая пенсне: «Вдумаемся. Это чудо? Но разве вся наша жизнь не чудо? И мы— чудо, и этот стол— чудо… Мы ничего вообще не знаем. Вокруг нас сплошь чудеса».

Собравшиеся представляли собой специальную комиссию, пришедшую проверить способности Яна Гузика. Был здесь сотрудник журнала «Русское богатство», журналист и врач Павел Мокиевский. Обычно его сопровождали двое студентов Горного института — Глеб Бокий и Иван Москвин. Был здесь и критик Волынский. И один крупный чин из Академий Генерального штаба, которого дух, как бы невзначай, легонько стукнул по лбу ножкой стула. В конце сеанса члены комиссии поставили подписи под специальным протоколом, в котором удостоверяли все случившееся с ними в тот вечер. Ассистент и импресарио Яна Гузика, представившийся Чеславом фон Чинским, пригласил комиссию на дальнейшие сеансы, где возможна материализация духа одного несчастного самоубийцы из Катовиц или маленького медвежонка. И хотя эти опыты чрезвычайно опасны для здоровья медиума, они могут быть повторены во время грядущего контакта с потусторонними силами. Новый сеанс, как обещал Чинский, должен состояться на квартире у художника Рериха, и там, видимо, духи дадут себе волю.

Комиссии была известна эта семья, многие часто посещали дом на Галерной, где собирался мистический кружок. Здесь бывали разные люди: степенные профессора, гвардейские офицеры, какие-то толстые помещицы, истошно кричавшие при первом скрипе половиц. Но иногда, влекомая духом декаданса, струившимся над вертящимися спиритическими столиками, к Рериху на Галерную влетала утонченная банда питерской богемы с Сержем Дягилевым во главе. Он сыпал остротами и дарил букеты из белых и алых роз ясновидице Елене и своей первой любви — танцовщику Вацлаву Нижинскому. Делал он это озорно и по-буржуйски щедро, соря каламбурами, взятыми взаймы у Оскара Уайльда.

Действительно, через несколько дней Рерих разослал всем поклонникам сверхъестественного приглашение на сеанс знаменитого варшавского медиума Яна Гузика, приехавшего в Питер якобы по просьбе самой императрицы. В Зимнем его принимал сам государь, с ним были дочери и наследник. Гузик действительно признавался одним из самых мощных в Европе вызывателей духов. Но телепат Вольф Мессинг считал его в большей степени гипнотизером, чем мастером по вызыванию духов Наполеона, Александра Македонского и Адама Мицкевича. А впрочем, какая разница, кого он там вызывал из небытия? Такие люди весьма к месту в зимний вечер, в преддверии Рождества или Крещенья.

Заинтригованные приглашением на нечто запредельное, к Рериху на Галерную устремились в тот вечер и Дягилев, и Бенуа, и Грабарь. Последний задумал нечто дьявольское: «…я условился с двумя из гостей, моими единомышленниками, кажется с Раушем фон Траубенбергом^[3] и еще кем-то, кого не припомню, что я «разомкну цепь» и попытаюсь в темноте пошарить и пошалить. Нас, как водится, предупредили что «размыкание цепи— опасно для жизни» и в лучшем случае может навлечь на виновников такой удар дубиной по голове со стороны вызываемого духа, от которого не поздоровится. Кроме того, Рерих нас всех оповестил, что Янек самый сильный современный медиум и в его присутствии материализация духа принимает совершенно реальные формы, вплоть до полной осязаемости. К нему благосклонен и потому постоянно является некий горный дух, воплощающийся в образе обросшего волосами человека, но «боже упаси до него дотронуться: будет беда».

И вот огни потушены. В комнате нестерпимая духота от множества народа, составившего под столом цепь из рук. Вдруг раздаются страшные звуки: не то гитары, не то балалайки, что-то в комнате задвигалось, застучало.

— Началось, — послышался шепот.

Под столом было особенно неспокойно. Видимо, дух пыжился изо всех сил материализоваться. Я решил, что настало время действовать, потихоньку освободил свои руки от соседей справа и слева и, опустив их под стол, стал шарить. Через несколько минут я нащупал какую-то шкуру; провел руками по ее складкам, легко набрел на что-то твердое — не то темя, не то колено, которое шкура покрывала, и стал рвать ее к себе. Шкура не уступала, ее крепко держали, но возня была заметна, и через несколько минут я почувствовал сильный удар кулаком в спину, от которого вскрикнул и поднялся. Еще кто-то через мгновение зажег электричество, и все кончилось. Сеанс был сорван, вернее, был признан «не вполне удавшимся»»^[4]

Устроитель гастролей Гузика, Чеслав фон Чинский, выпустил в 1911 году немало всевозможных брошюр о своих способностях к ясновидению и общению с потусторонними силами. Среди них «Магические сеансы с медиумом Яном Гузиком под управлением Пунар Бхава»^[5]. Все эти сочинения вышли в серии «Библиотека мартиниста».

Первоначально Чинский хотел пригласить в Петербург другого медиума — парижского ламу Сарака, но тот ясновидец потребовал 2500 рублей и даже не за сеанс, а только за то, что он просто приедет к «северным варварам». Антрепренер был вынужден обратиться к Гузику, согласившемуся на гонорар в скромном размере 15–25 рублей. К радости петербургской публики, духи во время сеансов Гузика вели себя агрессивно, а один из участников подобных развлечений сообщил Чинскому, что ему пришлось выдержать операцию на глазе, после того как его ударил спиритический элементал.

Но раскроем один секрет — таинственного Чеслава фон Чинского делегировал в столицу России Верховный Совет мартинистов. Его благословил сам президент Каббалистического ордена «Роза и Крест» Жерар Энкос, снабдивший посланца необходимыми рекомендациями.

Девятого июля 1910 года фон Чинский вручил градоначальнику Санкт-Петербурга Драчевскому заявление о своем назначении со 2 мая того года членом Верховного Совета ордена мартинистов и Генеральным делегатом Ордена для России^[6]. Однако он не предоставив устав объединения, а без него легализация не состоялась. Но энергичный Чинский развернул свою деятельность, особенно не утруждая себя обиванием пыльных порогов департаментов. Он начал с того, что провел в доме градоначальника показательный сеанс общения с потусторонними силами и действительно напугал пожилого человека. Чинский бойко пропагандировал спиритизм, теософию, называл себя учеником психиатра Шарко, укротившего эпилепсию, неврастению и психопатию. В распространении всевозможных оккультных знаний ему помогали маги и медиумы. А благосклонность царской семьи открыла для Чинского не только двери Зимнего, но и парадные подъезды домов многих знатных петербургских семей. Посланец парижских мартинистов прекрасно знал, что почти все приглашавшие его и Гузика к себе для проведения сеанса были не праздными зеваками, а русскими собратьями. Они приходили на Галерную не только затем, чтобы пощекотать нервишки общением с духами из загробного мира, а чтобы приобщиться к великой тайне Востока, заключенной в границы запретного царства Шамбалы.

3

Среди лиц, входивших в иерархию русского ордена мартинистов, особое место занимал художник и глава «Общества поощрения художеств» Николай Рерих. Его отец, известный столичный юрист, передал ему редчайший знак ордена розенкрейцеров — крест с берилловыми лучами. В центре сверкал отшлифованный горный хрусталь, имевший изнутри замысловатую гравировку— изображение Святого Георгия Архистратига, поражающего змия. Верхний луч заканчивался жгучими рубинами. Во время пышных церемоний крест сверкал, подобно утренней Авроре. При посвящении Рерих получил эзотерическое имя — Фуяма.

С особым пиететом в мартинистской среде говорили о жене Фуямы — Елене. Блестящая светская красавица, она пользовалась известностью и как медиум. Пророчица страдала эпилепсией и в минуты, предшествовавшие приступам болезни, пока судорога не сжимала горло, она общалась с духами и слышала голоса неземных существ. Елену Ивановну страсть как интересовало все потустороннее, тем более когда оно отзывалось в ее мыслях, в мгновения, предшествующие прорыву болезни. Завсегдатай спиритических салонов, знавшая некоторые чародейские тайны Зимнего дворца, она часто появлялась в самый последний момент перед началом демонстраций гипноза, которые устраивали бесконечные заграничные гастролеры. Были среди них и шарлатаны, но ведь были же и действительные духовидцы.

Петербургские мартинисты представляли собой особый круг людей, склонных к пышным церемониям и всевозможным экзотическим обрядам. Одним из самых экстравагантных среди них был Сергей Ольденбург, востоковед, буддолог, неизменный секретарь Академии наук, человек близкий к Генштабу и военному министру генерал-адъютанту Куропаткину. Тот часто обращался к ученому за консультациями по поводу тайных русских миссий в Тибет.

Ольденбург и его брат-мартинист князь Щербатский разработали план транспортировки в столицу древнего индуистского храма, который намеревались купить, и только неимоверные расходы на его перевозку остановили это грандиозное мероприятие.

Еще одним адептом ордена «Роза и Крест» являлся скульптор Сергей Меркуров, в будущем придворный ваятель И. В. Сталина. Он приезжал на сеансы и собрания из Москвы. Меркуров придерживался крайне левых взглядов, водил дружбу с коммунистом Степаном Шаумяном и любил вспоминать, как во время учебы в Цюрихе в 1902 году ходил слушать диспуты большевика Ленина и меньшевика Чернова. В 1911 году Сергей Меркуров ввел в ложу своего двоюродного брата— Георгия Георгиадиса, более известного как Георгий Иванович Гурджиев. Оба брата принадлежали к большой семье каппадокийских греков, обосновавшихся в Александрополе^[7]. Глубокая связь Гурджиева с суфиями и дервишами Востока была для иерархии русских розенкрейцеров, несомненно, полезной.

В обрядах «Розы и Креста» участвовал и поэт Александр Блок, которого Рерих впоследствии порицал за отказ от участия в их собраниях. Но за время недолгого пребывания в ордене литератор создал блестящий образчик своих мистических увлечений — пьесу «Роза и Крест», представляющую не что иное, как драматический вариант мартинистского посвящения.

Еще одним литератором, допущенным к заседаниям ложи, был литовский поэт Юргис Балтрушайтис. Но о его роли следует говорить отдельно, а пока лишь подчеркнем, что и он тоже был посвящен в тайну мистической и недоступной Шамбалы.

Наиболее экзотической фигурой ордена являлся монгольский интеллигент Хаян Хирва. Полиглот, путешественник, посетивший Францию, Германию, Турцию, он увлекался эсперанто и мечтал о создании единого общеазиатского языка.

Особую когорту розенкрейцеров представляли петербургские врачи. Один из них — Константин Николаевич Рябинин. Он познакомился с Рерихом в 1898 году. «Общность интересов по изучению трудных и малодоступных для понимания широких масс областей человеческого духа сблизили нас», — напишет Рябинин в предисловии к своему дневнику «Миссия Николая Рериха. Развенчанный Тибет». Константин Николаевич был известен в Петербурге прежде всего как талантливый врач-психиатр, занимавшийся терапией эпилепсии.

Рерих встречался с ним в связи с болезнью жены, и вскоре доктор начал движение по ступеням мартинистской иерархии. Однажды художник привел в стационар Рябинина второго секретаря посольства Японии Есуке Мацуоку, с которым познакомился в 1912 году на одном из придворных раутов, где Николай Константинович присутствовал как секретарь «Общества поощрения художеств». Дипломат выполнял в столице весьма щекотливое задание— он подыскивал врача-консультанта для императора Иошихито, которого мучили приступы безумия. Японец бегло говорил по-русски, так что при общении с ним не возникало трудностей. Кроме того, этот самурай обладал связями с японскими тайными организациями: «Обществом черного дракона» и «Обществом основ трона», — заботившимися о престиже и репутации императора.

Уже упоминавшийся Павел Васильевич Мокиевский, входивший в комиссию по проверке способностей Яна Гузика, также принадлежал к числу посвященных. Как член правления литературного фонда он знал весь писательский круг Петербурга. Длительное время Мокиевский работал заведующим отделом философии журнала «Русское богатство». В столице его называли «литературным доктором». Его ценили как гипнотизера, и больше того — телепата. «Как и все новое, гипнотизм вызвал противоречивые суждения и породил недоразумения», — писал Мокиевский во вступительной статье к труду профессора Бони «Гипнотизм». С другой стороны, влиятельный Павел Васильевич был известен как филантроп, способный прийти на помощь тем запутавшимся в революционном угаре студентам, которым грозил острог и ссылка. Одним из них был Глеб Бокий, чье имя зловеще прогремело потом в 1918 году, когда он возглавил красный террор на посту начальника питерской ЧК.

В 1906 году Бокий был арестован царской полицией за то, что, будучи студентом Горного института, организовал в нем конспиративную явку большевиков под видом бесплатной столовой для малоимущих учащихся. Задержанному грозил большой срок. «Мокиевский внес за меня 3000 рублей, под залог которых я был выпущен на свободу», — вспоминал Бокий за месяц до расстрела в 1937 году.

В 1909 году Мокиевский рекомендовал Бокия членам ордена высшей степени — розенкрейцерам — для вступления в ложу. Среди тех, кто одобрил его вступление, был Александр Васильевич Барченко — биолог, оккультист и автор мистических романов «Доктор Черный» и «Из мрака», вышедших в Петербурге перед первой мировой войной. «И хотя мне Барченко известен не был, он обо мне, как об одном из учеников Мокиевского, знал»^[8],— уточнял Бокий в 1937 году. К его словам следует добавить, что все вышеперечисленные члены Каббалистического Ордена «Роза и Крест» знали о посвящении студента.

Глава 2. Появление «Горбуна»

1

Один из летних дней 1921 года для начальника самого секретного подразделения ОГПУ Глеба Бокия начинался как обычно — к подъезду его дома на Спиридоновке подрулил служебный лимузин марки «Паккард» и просигналил. Высокопоставленный чекист уселся на заднем сиденье, и автомобиль доставил его на Лубянку.

Рабочий день начинался с изучения корреспонденции, принесенной фельдкурьером. В пакете Бокий обнаружил американскую газету «Сан», содержавшую статью Николая Рериха. В ней известный художник сообщал о своем намерении создать в скором времени IV Интернационал — в отличие от III Интернационала, он объединил бы не коммунистические группы, а оккультные и мистические организации, «признаком которых являются знание и красота». Прочитав статью, Бокий нервно прошелся по кабинету. Операция, начатая когда-то Коминтерном и поддержанная Спецотделом, развивалась по плану. Глеб Иванович вынул из сейфа досье, на котором было написано «Н. К. Рерих».

Николай Константинович Рерих родился 27 сентября 1874 года в семье известного петербургского нотариуса. Отец — владелец крупной юридической конторы на Васильевском острове.

После окончания гимназии Николай Рерих поступил на юридический факультет Санкт-Петербургского университета. В кругу студентов познакомился с будущим народным комиссаром иностранных дел Чичериным.

В это же время 23 октября 1894 года в Департамент полиции, в Отделение по охране общественной безопасности и порядка в столице поступил следующий документ:

«Секретно.

Вследствие отношения от 17 минувшего сентября за № 6483, имею честь уведомить Департамент полиции, что проживающие временно в Санкт-Петербурге, состоящие под негласным надзором полиции, супруги Василий и Вера Водовозовы 27 сего октября выехали из Санкт-Петербурга обратно в имение Блон Шуменского уезда и о продолжении за ними надзора. Вместе с сим сообщено Начальнику Минского Губернского жандармского управления, негласным наблюдением за Водовозовыми выявлены отношения их с титулярным советником Александром Кауфманом и студентами университета Мардухом Пивоваровым и Николаем Рерихом»^[9].

Учеба в университете совмещается им с занятиями живописью в мастерской художника и скульптора Микешина, работавшего над многочисленными правительственными заказами, истового монархиста, автора монументов «Тысячелетие Новгорода», «Екатерина II» и «Богдан Хмельницкий». Его мастерскую часто посещает и другой монархист-художник— Василий Верещагин.

В 1897 году Рерих поступает в Академию художеств. Его конкурсная работа приобретается отцом Национальной галереи Павлом Третьяковым благодаря рекомендациям Верещагина и Микешина. Наставником Рериха по Академии становится Архип Куинджи. После завершения учебы художественная биография Рериха развивается стремительно. Он входит в круг русских художников-реалистов, которые уже испытывают декадентское влияние «Ар нуво» и создают свой модерн— «а ля рюс». Рерих сотрудничает с Дягилевым и вносит свой вклад в «Русские сезоны» в Париже, оформляя «Снегурочку» и «Князя Игоря» («Половецкий стан»). Декорации оперы получились весьма удачны. Во время премьеры парижская публика встретила их восторженной овацией.

Рерих женится на блистательной красавице из аристократического семейства Е. И. Шапошниковой, дочери известного столичного архитектора. Жизнь художника полностью изменяется под ее властным влиянием.

Служебная карьера Николая Константиновича идет в гору. К 1909 году он становится академиком, а затем занимает пост председателя объединения «Мир искусств». И хотя не многим нравится его манера руководства (а художник Головин даже называет его «обмылком»), с ним считаются и советуются.

После самоубийства известного общественного деятеля Собко, бросившегося под поезд, Рерих занимает освободившийся пост секретаря «Общества поощрения художеств». Солидная должность позволяет ему получить близость ко двору через Великих Княгинь, патронесс общества. Результат сказывается незамедлительно— ему жалуют звание действительного статского советника, что в соответствии с «Табелем о рангах» приравнивалось к чину генерал-майора в армии или контр-адмирала во флоте и открывало путь к придворным должностям. Так Николай Рерих становится высокопоставленным государственным сановником-администратором и получает почтительный титул, коим ему в устной и письменной форме теперь надлежит именоваться— «Ваше превосходительство».

У себя дома на Галерной Рерих часто устраивает спиритические сеансы и приглашает на них всяческих чревовещателей и ясновидящих. Петербург тех лет живет настоящей спиритической горячкой. Каждый день идут сеансы. Общение с загробным миром составляет главное развлечение столичной знати.

В 1915 году художник заболел воспалением легких и после нескольких месяцев недомоганий по совету врачей вместе с семьей покидает Питер и переселяется в Карелию. Это произошло 17 декабря 1916 года.

В этом месте Бокий на время закрыл дело и, вынув из стола желтую бумагу и заправив ее турецким табаком, закурил. Он отчетливо представил ту зимнюю ночь с 16 на 17 декабря 1916 года, когда немолодой мужчина с женой и двумя детьми торопился на поезд, отправлявшийся с Финляндского вокзала на север. Да, тогда было холодно. И наверное, родственники отговаривали его от этой поездки (да еще с семьей!). Но он ссылался на здоровье и больные легкие, которые почему-то собирался подлечить в морозных Ладожских шхерах. Он упрямо повторял своему отцу, что едет в Юхнилахти, и более ничего не объяснял.

Оба его мальчика кутались в пледы — поезд едва отапливался. Третий год войны давал о себе знать. Вагон был пуст. Муж и жена молчали. Дети сидели, опустив посиневшие носы. Их отец затолкал чемоданы под лавки и только после этого попытался отогреть ладонями кусочек оконного стекла. Звякнул станционный колокол, поезд вздрогнул, слегка пихнув пассажиров, лениво поплыл из столицы империи. Художник Рерих уезжал лечиться. Он спешил, и на то были причины. Ему стало известно, что этой ночью случится нечто— оно и случилось. И знал об этом не только Николай Константинович, но и его друг-розенкрейцер— доктор Рябинин. Некоторое время назад преподаватель французского языка в Пажеском корпусе, глава столичных розенкрейцеров-мартинистов Генрих Мебес познакомил его с князем Феликсом Юсуповым. Вскоре этот аристократ стал посещать сеансы гипноза. Юсупов просил Рябинина о психологической подготовке к убийству Григория Распутина, чей взгляд для Феликса Феликсовича был все более непереносим.

В те самые минуты, когда гельсингфорский поезд убегал на север, Юсупов, Пуришкевич и великий князь Дмитрий Павлович тащили по грубому невскому льду еще теплое тело Григория Распутина. И когда эти «молодцы» затолкали в полынью свою тяжелую ношу, словно принося ее в жертву, где-то на северной окраине Петербурга раздался глухой паровозный гудок.

2

В Финляндии Рерих узнал и об успешном покушении на Распутина и о том, что предвидел: империя пала. Власть перешла к Временному правительству. А скоро и оно было свергнуто.

Двадцать шестого октября 1917 года, в дни революции, Рерих разнервничался. В Юхнилахти, где проживала семья, царивший в северной столице бардак казался далеким, хотя до Питера было рукой подать. Жизнь в усадьбе текла медленно, а в город после всех этих известий ехать было опасно.

В своем дневнике он написал в отчаянии: «Верим в единство, зовущее человечество. Знаем властные зовы и провозвестия, не знаем происходящего». Потом в 1919 году Рерих признается: «Время недвижимо в Финляндии и Швеции, информация, доходившая до меня, рисовала большевиков добрыми ангелами-хранителями и обожателями искусства и науки. И мне представлялось, что эта информация была заботливо распространяема большевиками в левой прессе Швеции и в других странах».

Шестого сентября 1917 года Сейм Финляндии утвердил декларацию Свинхувуда об объявлении страны независимой от России. Правительство Германии, войска которой занимали часть территории финнов, отказалось признать новую страну без признания ее своей брестской союзницей— Россией. Свинхувуд обратился к Ленину, и тот вынес этот вопрос на заседание Совнаркома. Совнарком принял постановление о предоставлении независимости Финляндии, а ВЦИК утвердил его 4 января (по старому стилю) 1918 года.

Так Рерих, не уезжая из России, очутился за границей. На Рождество 1917 года Николай Константинович ненадолго все же возвращается в Питер, где даже проводит заседание преподавателей и учащихся школы «Общества поощрения художеств». На улицах рыскают банды, и толпы пьяных солдат обыскивают и убивают прохожих. Холодно и очень хочется есть. Все общее. Этих нескольких дней жути было больше чем достаточно, и он спешно покинул город, возвратившись в маннергеймовскую Финляндию^[10].

Здесь семейство Рерихов проживало в абсолютной безопасности, но практически без средств к существованию. Каким-то чудом в начале 1918 года пришло письмо из Стокгольма. Там с предвоенной Балтийской выставки в Мальме оставались картины русских художников, а среди них и несколько работ Рериха. Профессор Оскар Биорк приглашал художника устроить в Швеции персональную выставку из старых и недавних своих работ, сделанных в Финляндии. К тридцати своим оставшимся картинам Рерих присовокупил свежий карельский цикл. Выставка открылась 8 ноября 1918 года накануне отречения кайзера в Германии. И здесь случилось чрезвычайное.

«В Швеции на выставку Рериха является таинственный господин с невнятной фамилией, спрашивает: «Вы собираетесь в Англию?» — «Откуда вы это знаете?» — «Многое знаем и пристально следим. Не советуем ехать в Англию. Там искусство не любят и ваше искусство не поймут. Другое дело в Германии. Там ваше искусство будет оценено и приветствовано. Предлагаем устроить ваши выставки по всей Германии и гарантируем большую продажу. А чтобы не сомневались, можно сейчас же подписать договор и получить задаток»»^[11].

За неделю до открытия выставки на том берегу Балтики — в Германии, там, где, как утверждал «таинственный господин», «оценят и поприветствуют», — происходили события, способные потрясти мир.

В Берлине самым надежным местом для хранения оружия и взрывчатки было Советское посольство, открывшееся в столице Германии сразу же после подписания Брестского мира. Боеприпасы шли прямо из Москвы, в дипломатическом багаже. Вместе с ними поступала и литература — листовки на немецком и брошюра Ленина «Государство и революция». А иногда и конфискованные у русской буржуазии бриллианты. Их можно было продать, а на вырученные деньги прикупить еще оружия и тротила. Словом, взрывчатки и винтовок было столько, что канцелярия посольства напоминала солидный арсенал. Каждый день в советской миссии толпились «таинственные господа». Получив смертоносный груз или набив карманы бриллиантами, они разъезжались по городам Германии или рассредотачивались в столице. Господа спешили: на 11 ноября намечалось вооруженное выступление берлинских рабочих.

Третьего ноября в Киле вспыхнул бунт моряков. Матросы и кочегары линейных кораблей императорского флота отказались выполнить приказ командования и сорвали выход в море военных судов. На подавление мятежа были в срочном порядке отправлены верные правительству войска, но они по прибытии перешли на сторону восставших. В Любеке, Гамбурге и Бремене появились вооруженные отряды красных боевиков. Ужас, тихий ужас полз по улицам немецких городов.

Правительство Германии решило перекрыть мощный источник возбуждения, и министр иностранных дел Зольф санкционировал вскрытие многочисленных деревянных ящиков, приходивших на адрес посольства Советской России. Вскрытие показало, что все они были с листовками, напечатанными в Петрограде, и брошюрами Ленина. Советская миссия со скандалом была выслана из Берлина. Легальный, и единственный, путь поступления денежных средств и листовок к немецким коммунистам был неожиданно перекрыт.

Германия находилась в состоянии войны со странами Согласия, и новые трассы для контрабанды средств и литературы нужно было искать в нейтральных странах. Самой удобной из них была Швеция.

Рериху предлагалась роль контейнера, ну разумеется, при солидном гонораре. Свирепая немецкая таможня скорее задержала бы простоватого парня с саквояжем из дорогой крокодиловой кожи, чем мечтательного художника и возвышенного мудреца. Кстати сказать, «таинственным господином», появившимся тогда на выставке в Стокгольме, был Вацлав Боровский. Он был единственным представителем Народного комиссариата иностранных дел в нейтральной стране. В Стокгольме его завалил депешами народный комиссар иностранных дел Чичерин, поручивший ему наладить связь и получение информации из охваченной революцией Германии^[12]. В 1918 году Боровский метался между Стокгольмом, куда приходила почта из Москвы, и Копенгагеном, столицей пограничной с Германией Дании, и буквально хватал за руку всех, кто ему попадался, в тщетной попытке передать чемоданы с деньгами и драгоценностями немецким товарищам. Он и предложил Рериху доходное турне в охваченную революцией Германию. Художник отказался от этой роли. Таких людей, как его несостоявшийся импресарио с невнятной фамилией «Боровский», он считал тогда «наглыми монстрами, которые врут в глаза человечеству».

Шестого декабря, спустя почти месяц, в Стокгольме, как сообщает 2-е Бюро (французская контрразведка), Рерих получает русский паспорт временного правительства № 6245^[13]. Этот документ выдавался российским беженцам и позволял им иметь некоторые правовые гарантии. Рерих сразу же написал письмо Дягилеву и вскоре перебрался в Лондон, где приобрел репутацию закоренелого антисоветчика и сторонника интервенции.

Бокий отложил досье. О том, что случилось дальше, он знал по сообщениям «Горбуна».

3

«Горбун» объявился в Лондоне осенью 1919 года. Он поселился в центральной части города — недалеко от Британского музея и университета. Потом его часто видели на улице печатников — Флитт-стрит. Он выдавал себя за русского эмигранта, недоучившегося слушателя Коммерческого училища в Петербурге, интересующегося индийской философией и йогой. Его звали Владимир Анатольевич Шибаев. Он был действительно горбат. В детстве нерадивая нянька уронила его на пол, отчего он и стал горбуном и даже страдал от смещения сердца. Шибаев родился в Риге в 1898 году в семье русского и прибалтийской немки. Он одинаково чисто говорил по-русски и по-немецки и, кроме того, знал английский. Страсть к восточной мудрости привела его в Лондонский университет, где он вскоре нашел себе друзей среди индийских студентов. Часть из них принадлежала к подпольным террористическим организациям или сочувственно относилась к бенгальским боевикам из религиозной секты «Меч и лотос». Эти бенгальцы боролись с Британской колониальной империей с помощью бомб и религиозных радений. Тайные мистические общества Южной Индии использовали индивидуальный и массовый террор в своей религиозной практике. Они ссылались при этом на авторитет основателя «Миссии Рамакришны», мудреца Свами Вивекананды, проповедовавшего культ Шакти — индуистского божества духовной силы. Часто новые индийские знакомые цитировали слова Свами, Оправдывавшего насилие как способ освобождения: «О Индия, неужели ты думаешь такими средствами достигнуть цивилизации и величия? При трусости своих сынов ты не сумеешь достигнуть той свободы, которая является уделом только храбрых и мужественных. О матерь силы, отними у меня мою слабость и сделай меня мужчиной»^[14].

Среди бенгальцев Шибаев скоро подружился с родственником Рабиндраната Тагора (Тхакура), господином Чаттерджи Сунита Кумаром, стажировавшимся в Школе восточных языков в Лондонском университете. Новый друг однажды представил «Горбуну» двух молодых русских — Юрия и Святослава Рерихов, сыновей русского художника. Судя по их словам, отец также был поклонником восточной мудрости. Но в последнее время переживал глубокий кризис. Наступление белых на Петроград провалилось, ну а, кроме того, русский балетный антрепренер Дягилев, с которым Рерих в последнее время работал как художник-постановщик, стал раздражать Николая Константиновича своими экспериментами, становившимися похожими, по его словам, на «цирк с канканом». Отца печалили и сыновья на почве той же политики. Он входил в эмигрантскую организацию «Liberation Committe» и терпеть не мог юношеского вольнодумства. «Общие наши русские дела приводят в уныние. Здесь прямо волна внимания к большевизму. А из Кембриджа и Оксфорда мне сообщают, что среди студенчества и радость и разрушение. Откуда эта глупость?! Откуда стремление к самоуничтожению?» — укорял Рерих детей^[15].

Шибаев внимательно слушал рассказы братьев Рерихов об их отце и о чем-то размышлял. Но эти мысли не отражались в его голубых глазах. Он прекрасно представлял, что за фрукт был их папа. Дома у «Горбуна» хранилась вышедшая в 1919 году в одной из берлинских типографий брошюра «Friede und Arbeit». «Вульгарность и лицемерие. Предательство и продажность. Извращение святых идей человечества. Вот что такое большевизм. Это наглый монстр, который врет человечеству. Монстр, владеющий россыпями драгоценных камней», — так клеймил Рерих российских якобинцев.

Шибаев принял приглашение Юрия и Святослава посетить один из спиритических сеансов в их доме и познакомиться с батюшкой поближе. Эта встреча не случайно заинтересовала «Горбуна»— его миссия в Лондоне была не совсем обычной: он приехал сюда как эмиссар Петроградского бюро Коминтерна е массой инструкций и поручений.

С первых дней своего пребывания в Лондоне он зачастил в дом № 152 по Флитт-стрит. Там размещалась редакция коммунистической газеты «Рабочий Дредноут», выпускавшейся феминисткой Сильвией Панхерст. Тогда предполагалось создать базу для английского варианта журнала «Коммунистический интернационал». «Горбун» привез с собой ценности для последующей перепродажи и финансирования издания.

Вот это-то и заботило Шибаева, когда он появился на спиритическом сеансе в квартире художника Рериха в доме № 25 по Куин Гейт Террас, что в двух шагах от Гайд-парка. Со временем встречи стали регулярными, и Шибаев, освоившись, сделал несколько любопытных наблюдений, касающихся материального положения обитателей дома № 25: «Все время было так занято интересными беседами, что я и не заметил, что мы не ужинали и даже не пили чаю. Очевидно, предполагалось, что мы уже поужинали до восьми, и так было всегда при многих дальнейших визитах. Только потом я понял глубокую мудрость этого — ведь у нас всех таким образом сохранялась сосредоточенность устремлений, которая прервалась и ушла бы при отвлечении на еду…»^[16].

Вместе с Шибаевым спиритические вечера у Рериха стали посещать русский большевик Андрей Вольский и английская коммунистка, подруга Сильвии Панхерст, критик и суфражистка Амелия Дефрис^[17].

Шибаев однажды огорошил Рериха одним неожиданным предложением, о котором хозяин дома поспешил в тот же день сообщить в письме княгине Тенишевой: «Деятельность большевиков и их агентов усилилась. Мне предлагали крупную сумму, чтобы войти в интернациональный журнал. Все на почве искусства и знания. С этими козырями они не расстаются»^[18].

Торопясь с написанием письма, Рерих долго думал: отправлять или не отправлять его? Но все же решился и даже дописал: «И есть надежда, что что-нибудь, совершенно неожиданное может повернуть наши события. Думаю, что будет что-то совсем новое»^[19].

Несмотря на «красную» окраску, «Горбун» в глазах Рериха имел много положительных свойств. Он глубоко разбирался в оккультизме, интересовался восточной духовностью и обладал возможностью познакомить художника с Рабиндранатом Тагором. Да и, кроме того, Шибаев был вхож в английское Теософское общество и имел контакт с его главой Анни Безант. Эта возвышенная дама почему-то настолько доверяла Шибаеву, что предложила ему вступить в парамасоискую организацию «Ко-фримасонри».

Да, на Рериха произвели впечатление успехи его нового знакомого. Однако для него оставалось тайной— почему он выбрал для своей агитации именно его? В действительности ситуация была такова— руководитель Петроградского бюро Коминтерна Григорий Зиновьев считал, что именно мистические тайные общества Запада и Востока, общества, всегда находившиеся в подполье, способны стать союзниками Советов в расширении их скрытых политических контактов, необходимых в условиях дипломатической изоляции России. Одинокий розенкрейцер-изгнанник привлек Шибаева тем же, чем и Шибаев Николая Константиновича— своими связями и знакомствами в таинственном мире всесильного подполья. Несколько дней после откровенного разговора с Шибаевым Рерих пребывал в замешательстве, но все же при следующей встрече он обратился к «Горбуну» с собственным предложением: Рерих хотел, чтобы Шибаев стал его секретарем.

Откроем небольшой секрет— духовные чаепития в Кенсингтоне не остались не замеченными и для Сикрет Интеллидженс Сервис (СИС). Ее сотрудники с некоторых пор вели наблюдение не только за домом художника, но и за «издательством» на Флитт-стрит, 152. Они предупреждали своих французских коллег из 2-го Бюро о близости Рериха к коммунистам^[20].

* * *

Спустя годы, во время визита Хрущева в Индию, Делийский университет, где Шибаев преподавал русский и немецкий языки, посетил скромно одетый чело-век. Он появился утром перед занятиями. Один, без охраны. Быстро прошмыгнув через холл, он скользнул в кабинет Шибаева и провел там несколько минут. Этим человеком-скромником был член советской правительственной делегации, руководитель КГБ СССР Иван Александрович Серов^[21].

Глава 3. В поисках зомби

1

В те самые летние дни 1921 года, когда Бокий копошился за своим столом в старинном особняке на Лубянке, где располагался Спецотдел ОГПУ, по пустынной тундре Лапландии двигалась экспедиция, возглавляемая членом Научной конференции Института мозга Александром Барченко. В дымке, поднимавшейся над равниной, едва проглядывали силуэты загадочных камней, поставленных когда-то народом чудь. Народом, исчезнувшим в таинственных подземных лабиринтах. «Куда вели эти ходы? И в чем был смысл древних преданий, известных русским поморам и аборигенам Лапландии?» — задавал себе вопрос доктор Барченко.

Александр Васильевич Барченко родился в 1881 году в городе Ельце, в семье нотариуса окружного суда. В юности он проявлял интерес к медицине и в 1904 году прослушал курс в Казанском университете, а спустя год— в Юрьевском Университете. Здесь судьба свела его с профессором римского права Кривцовым, рассказавшим, как, будучи в Париже, «общаясь там с известным мистиком-оккультистом Сент-Ив де Альвейдером, он познакомился с какими-то индусами; эти индусы говорили, что в Северо-Западном Тибете в доисторические времена существовал очаг величайшей культуры, которой был известен какой-то удивительный особый синтетический метод, представлявший собой высшую степень универсального знания, что положение европейской мистики и оккультизма, в том числе и масонства, представляют искаженные перепевы и отголоски древней науки».

«Рассказ Кривцова, — вспоминал Барченко, — явился первым толчком, направившим мое мышление на путь исканий, наполнивших в дальнейшем всю мою жизнь. Предполагая возможность сохранения в той или иной форме остатков этой доисторической науки, я занимался изучением древней истории, культуры мистических учений и постепенно ушел в мистику.

Увлечение мистикой доходило до того, что в 1909–1911 годах, начитавшись пособий, я занимался хиромантией — гадал по рукам»^[22].

Хиромантия, спиритизм и Шамбала стали для Александра Васильевича сокровенными понятиями, связанными с наследием вымерших народов седой древности. Наука погибших цивилизаций, как полагал А. В. Барченко, должна была снова возродиться в обновленном мире.

2

В конце прошлого века многим светилам позитивистской науки стало ясно: помимо электрических волн, в пространстве, окружающем нас, существуют и другие, невидимые формы энергии. Таинственная сила сидит в самой плоти человека. Живая оболочка способна излучать «N-энергию». На этом основаны феномены телепатии и медиумические опыты.

В 1887 году в Лондоне было образовано Общество психических исследований. В его состав вошли маститые ученые, профессора Гервей, Подмор и Майерс. Членом одной из подобных комиссий был наследный принц Великобритании Эдуард, являвшийся к тому же великим магистром масонов Англии. Для образованного общества главными стали две задачи:

1) сбор информации и изучение действительных феноменов;

2) разоблачение шарлатанов.

Внимание к паранормальным способностям человека было характерно для многих европейских институтов. Французы Жане и Рише призывали к международному сотрудничеству в этой области. Профессор Бехтерев, который уже тогда был энтузиастом таких исследований, указывал на множество опытов, позволявших с уверенностью говорить о реальности N-энергии и ее способности нести информацию. «Человеческая голова действительно излучает волны, и их можно зафиксировать самым примитивным способом», — утверждали сторонники удивительного феномена. Достаточно было поместить испытуемого в темный кабинет, поднести к его затылку фосфоресцирующий экран или пробирку с солями сернистого кальция и попросить подопытного произвести в уме элементарное математическое действие, как агрегаты приобретали резкое свечение. А это говорило о существовании мозговых лучей.

Профессор Бехтерев указывал и на удивительные примеры телепатического общения, какие ему удалось наблюдать в одном из венских институтов.

Его последователь Александр Барченко принадлежал к тем немногим людям, кому удалось приподнять завесу таинственности над фантастическими способностями, данными человеку природой. В 1911 году ученый проводит ряд сенсационных опытов, связанных с изучением телепатических волн, или, как их называли в начале века, N-лучами. «Энергия,N» соперничает с электричеством в способности распространения по медным проводам. Приложите к голове испытуемого медную пластинку, а медную проволоку от нее проведите в другую комнату (темную) к такой же медной пластинке или диску над экраном. Последний будет усиливать свечение всякий раз, когда испытуемый будет проделывать в другой комнате описанные выше мозговые упражнения», — писал Барченко в № 12 журнала «Жизнь для всех» в 1911 году.

Методика экспериментов была следующая: два обритых наголо добровольца надевали на голову алюминиевые шлемы оригинальной конструкции, разработанной Барченко. Шлемы участников опыта соединялись медной проволокой. Перед испытуемыми были два овальных матовых экрана, на которых им предлагалось сосредоточиться. Один из участников был «передающим», другой — «принимающим». Как тесты предлагались слова (например «самовар», «таракан» и т. д.) или изображения. В случае с изображениями положительный результат угадывания был близок к ста процентам, а в случае со словами получались ошибки, в большинстве своем связанные с шипящими или глухими буквами.

В статье «Передача мысли на расстояние», часть II, напечатанной в 32-м номере журнала «Природа и люди» за 1911 год, Барченко описывает один оригинальный аппарат, используемый для опытов: «Располагая самым дешевым воздушным насосом, можно построить разновидность прибора, заменяющего «стенометр» Жуара. Внутри тонкого стеклянного колпака каплей дамар-лака, канадского бальзама, или расплавленного с бурой стекла подвешивается сухая тонкая шелковая нить, на конце которой укрепляется в равновесии тонкая сухая соломинка, служащая стрелкой-указателем. На конце соломинки распушен тончайший хлопочек гигроскопической ваты. Диск насоса посыпан мелко толченной солью. Отверстие насоса защищают кусочком сухого картона с пробуравленными дырочками и небольшим бортом, чтобы не сдуло соль. Разреживают воздух осторожно, и аппарат готов к действию. Сосредоточьте взгляд на клочке ваты, стрелку можно повернуть взглядом».

Революционное лихолетье на время прервало занятия Барченко. В поисках заработка и пайка он стал читать лекции на судах Балтфлота. Его просветительские выступления были настолько зажигательными, что группа матросов-балтийцев выразила желание вместе с ученым пробиваться с боями в Тибет и, достигнув Шамбалы, установить связь с ее великими вождями. Моряки направили письма в ряд инстанций, но ответа так и не получили.

К этому времени Александр Васильевич уже был активным сотрудником Института мозга и высшей нервной деятельности академика Бехтерева. Здесь он проводил опыты и делал доклады как член Научной конференции. Уже тогда Барченко работал над созданием нового универсального учения о ритме (гамме), применимого в космологии, космогонии, геологии, минералогии, кристаллографии, к явлениям общественной жизни и к биопсихическим проявлениям индивида. Позднее он назовет свое открытие «Синтетическим методом, основанным на древней науке». В сжатом виде это учение будет изложено в книге «Дюнхор».

Голод заставил Александра Васильевича покинуть Петроград и перебраться в Мурманск, где можно было прокормиться и где он был принят на должность председателя научного совета в местном отделе народного хозяйства. Здесь ему удалось организовать экспедицию в центральные районы Кольского полуострова. Научная партия отправилась туда в конце лета.

3

Если взглянуть на карту Кольского полуострова, то в самом центре его сразу заметишь длинный язык Ловозера. Оно тянется с севера на юг. Вокруг тундра, заболоченная тайга (аборигены называют ее тайболой), местами сопки. Здесь живут лопари. Они ловят рыбу или пасут оленей, так же как это было 100, 200, 1000 лет назад. Жизнь в суровом краю сделала их тихими, покладистыми людьми.

Зимой тут властвует ночь. Летом не заходит солнце. Морозы такие же, как в Сибири, и на тысячу километров ни души. Словом — гиблые места. Жизнь теплится лишь в маленьких поселках и стойбищах.

Однако именно здесь, в этом пустынном, диком краю распространено необычное заболевание— эмерик, или меряченье. Иногда его называют арктической истерией. Оно повергает в недоумение современных психиатров. Им болеют не только северные народы, но и русские— без разницы. Трудно отыскать что-нибудь похожее на это явление. Ясности нет и по сей день, тем более что с конца 20-х годов многие исследования в этой области были засекречены ОГПУ Но некоторые склонны сравнивать меряченье с состоянием зомби.

В конце XIX и начале XX века на крайнем севере России и в Сибири состояние эмерик охватывало большие группы населения. В связи с этим даже появился термин «психическая зараза». Юкагиры и якуты обычно связывали эту болезнь с кознями тундровых шаманов, разгневанных на людей, тревожащих их покой. Русские, также подверженные этому состоянию, называли его «лангутским припадком». В 1870 году сотник Нижне-Колымского казачьего отряда в ужасе сообщал местному врачу: «Болеют какою-то странною болезнью в Нижне-Колымской части до 70-ти человек. Это их бедственное страдание бывает более к ночи, некоторые с напевом разных языков, неудобопонятных; вот как я каждодневно вижу 5 братьев Чертковых и сестру их с 9 часов вечера до полуночи и далее; если один запел, то все запевают разными юкагирскими, ламаутскими и якутскими языками, так что один другого не знает; за ними их домашние имеют большой присмотр»^[23].

Экспедиция, возглавлявшаяся заведующим Мурманским морским институтом краеведения, корреспондентом Ученой конференции при Петроградском институте по изучению мозга и психической деятельности Александром Васильевичем Барченко, прибыла в Ловозеро в конце августа. Встретившись с лопарями, рыбачившими в этих местах, ученый попросил отвезти их на Роговый остров, но те наотрез отказались. Рыбаки утверждали, что только местные шаманы, как их здесь называли— нойды, могут туда плавать. Вся территория острова была сплошь покрыта оленьими рогами. Их на протяжении тысячелетий свозили колдуны окрестных племен как дань духам местности. Обычай запрещал шевелить оставленные ими рога — это могло привести к буре или несчастьям. Только шаманам позволялось появляться на острове, где находилось древнее капище. Приезжая туда, они привешивали на кучи рогов венки из березовых ветвей и куски жертвенного мяса.

Лишь через несколько дней один местный парнишка, сын священника, согласился перевезти членов экспедиции на своем паруснике. Погода была безмятежна, но стоило им приблизиться к таинственному острову, как поднялся невероятно сильный ветер, отогнал их утлый ковчег, сломав мачту. Повторно члены экспедиции не рискнули испытывать судьбу.

Не достигнув Рогового, экспедиция решила высадиться на южном берегу Ловозера, в районе туземного погоста. Здесь их ожидала новая тайна. Местность вокруг представляла собой болотистую тундру, которую прорезали скалы. Но у южной оконечности озера начиналась мощеная дорога протяженностью полтора километра, которая вела к соседнему Сейдозеру. Эта трасса заканчивалась необычной площадкой, с которой отчетливо была видна вертикальная поверхность одной из скал на другом берегу. На ней была нарисована огромных размеров светлая фигура человека — по контуру. Все указывало на то, что здесь находилось древнее капище. Сотрудник экспедиции астрофизик Кондиайн отметил, что Роговый остров и фигура находятся на одной прямой. Кроме того, он обнаружил здесь и специфические геомагнитные феномены.

Местные аборигены называли контур «стариком». По их поверьям, эта огромная белая тень, лежавшая на скалах и напоминавшая фигуру человека, была чем-то вроде живого существа, каким-то энергетическим сгустком, оказывавшим сильное влияние на жизнь окрестных лопарей. Страх перед «стариком» был неимоверный, иногда он переходил в настоящий ужас. Одно лишь упоминание о нем повергало несчастных в состояние, похожее на меряченье. Кондиайн наблюдал один такой случай: «Погода менялась, ветер усиливался, облака собирались, надо было Ожидать бури. Часов в 11 я вернулся на берег. Шум ветра и порогов речки сливались в общий шум среди надвигавшейся тьмы ночи. Луна поднималась над озером. Горы оделись чарующей дымкой ночи. Подходя к веже, я испугал нашу хозяйку, она приняла меня за «старика» и испустила ужасный вопль и остановилась как вкопанная. Насилу ее успокоил»^[24].

Позже удалось обнаружить еще одного «старика» на соседних скалах. Проводник экспедиции, местная лопарка-охотница Анна Васильевна, рассказала легенду о происхождении белых контуров: «Давным-давно саамы воевали с чудью. Саамы победили и обратили чудь в бегство. Чудь ушла под землю, а два ее предводителя или полководца, доскакав до Сейдозера, на своих конях перепрыгнули через озеро и ударились о скалу противоположного берега, да так на веки и остались на скале.

— Только, — добавила Анна Васильевна, — вы туда не доберетесь, русский не должен видеть Сейдозеро»^[25].

При тщательном обследовании окрестностей была обнаружена гигантская желтая колонна, напоминавшая свечу. Такие камни местные жители-лопари называли сейдами и поклонялись им как богам, смазывая жиром и кровью жертвенных животных. На заре каменные сейды напоминали горбунов-великанов. Это были мощные монументы исчезнувшей цивилизации чудь. 10 марта 1921 года Кондиайн сделал в своем астрономическом дневнике примечательную запись: «В одном из ущелий мы увидели загадочные вещи.

Рядом со снегом, там и сям пятнами лежавшим по склонам ущелья, виднелась желтовато-белая колонна вроде гигантской свечи, а рядом с ней кубический камень. На другой стороне горы с севера виднеется гигантская пещера на высоте сажень 200, а рядом нечто вроде склепа замурованного»^[26]. Все эти странные сооружения аборигены приписывали мифическому народу чудь, в далекие времена ушедшему в подземные лабиринты Лапландии.

Вид каменной колонны производил незабываемое впечатление и вселял в людей безотчетный ужас. Завхоз экспедиции Пилипенко не выдержал и закричал, ощутив на себе приступы меряченья. Его едва удалось успокоить, но настроение у всех было настороженное и подавленное.

Впрочем, чудеса на этом не кончились. Экспедиция случайно наткнулась на культовые сооружения в районе Ловозера-Сейдозера. Здесь находилось несколько сопок, показавшихся путешественникам граненными искусственным способом и похожими на пирамиды.

Руководитель экспедиции Александр Барченко пристально изучал необычное заболевание меряченья^[27], особенно распространенное в районах «пирамид». Феномен проявлялся во время магических ритуалов с различными ритмическими действиями, но мог возникать спонтанно. В такие моменты люди начинали повторять движения друг друга и безоговорочно выполняли любую команду. Кроме того, по словам шаманов, человек в таком состоянии по приказу мог предсказывать будущее, а если ударить такого человека ножом, то он не причинит ему вреда.

Барченко провел опрос местных жителей, записывая предания и встречаясь с местными потомственными шаманами Даниловыми. Они умели впадать в состояние каталепсии и даже вызывали у себя летаргический сон.

За два года пребывания на Севере Барченко подробно изучил каменные пирамиды Лапландии. Само сооружение и район геомагнитной аномалии, где оно находилось, а также специфические феномены массовых психозов убедили ученого в существовании в этом районе в глубоком прошлом цивилизации, оставившей впечатляющий памятник практической магии. В лапландских шаманах-нойдах Барченко разглядел последних жрецов древней таинственной цивилизации, существовавшей некогда на севере и воздвигшей величественные мегалиты Лапландии. Обо всех своих догадках он рассказал по возвращении в Петроград коллегам из Института мозга и высшей нервной деятельности, сотрудником которого, как уже выше упоминалось, ученый стал в 1922 году. Его сообщение было положительно оценено академиком Бехтеревым.

Эффект меряченья — эффект массового направленного психоза, связанные с ним феномены и возможность конструирования гипнотических аффектов привлекли к Варченко внимание самой могущественной силы в СССР— Спецотдела ВЧК/ОГПУ, во главе которого стоял Глеб Бокий.

Глава 4. Секретная миссия

1

«Зеландия» бросила якорь в порту Нью-Йорка утром 3 октября 1920 года. Пока спускали трап и мельтешили матросы, подгоняемые хриплой командой боцмана, Рерих мог рассмотреть очертания города. В этом железном и высотном краю ему предстояло начать миссию, о которой несколько дней назад они говорили с «Горбуном» на аллеях Гайд-парка. Да, в Лондоне было спокойней. Без этой неясной тревоги, которая усиливалась по мере того, как утренний туман отступал, обнажая громады небоскребов. На. пирсе обнаружилась ленивая толкотня, и заспанная таможня выползла к трапу делать свое обычное дело.

В тот момент, когда Рерих стоял на верхней палубе у самого борта корабля, ему стоило подвести итог последним месяцам пребывания в Лондоне, а может быть, и всему тихому, размеренному ходу жизни за последние двадцать лет.

Еще в июне он собирался плыть в Индию, которую Шибаев рисовал ему как страну, где секретная миссия может быть исполнена наилучшим образом. Ожидалась активизация на Востоке, всплески народной стихии и революционный порыв масс. «Горбун» должен был сопровождать Рериха в этом секретном паломничестве в качестве секретаря. Удалось даже получить визы в Британскую Индию. Но те, кто направлял миссию, посчитали, что самый короткий путь к берегам далекого Индостана лежит через Нью-Йорк. Они видели в этом свой резон. И тогда Рериху пришлось проститься с секретарем, который в новой комбинации оставался в Лондоне, а затем должен был перебраться в Ригу и установить связь с сотрудниками посольства Советской России в Латвии.

Вот так и случилось, что семья Рерихов 3 октября обосновалась в Нью-Йорке. Сначала они остановились в отеле «Artist» и жили там три месяца, пока в конце декабря отец не нашел мастерскую в доме Греческой церкви на 54-й улице. Настоятель храма отец Лазарис при первой встрече обнаружил свою осведомленность, связанную с некоторыми особенностями биографии Рериха и назвал его «духовным лицом»^[28].

Внешне жизнь Рериха складывалась благополучно. Сыновья вскоре поступили в Гарвард. Юрия Рериха увлекали восточные языки и культура. А сам художник смог проехать с выставками по двадцати городам Америки. И хотя эта поездка не принесла ему ни гроша и ни одна картина не была продана, благодаря ей он получил нечто большее— благорасположение одного из самых богатых людей США, совладельца крупной водопроводной компании, филантропа и миллионера Чарльза Крейна, с которым познакомился в 1921 году в Чикагском институте искусств, где открыл свою выставку.

2

Но прежде чем вести разговор о Крейне, упомянем еще пару примечательных личностей, которые объявились рядом с Рерихом, как только он вступил на землю Нью-Йорка. Один из них, пианист Морис Лихтман, познакомился с художником на первой его выставке в Америке. В этой встрече большую роль сыграла жена Лихтмана Зинаида — русская эмигрантка.

Вторым персонажем был маклер средней руки Луис Хорш. Оба американца верили в сверхъестественные способности Рериха и его жены. Кроме того, новые друзья художника нашли в нем опытного оккультного наставника, а о своей принадлежности к высшей иерархии розенкрейцерства Николай Константинович успел им намекнуть. Покоренные гипнотическим взглядом Рериха, Хорш и Лихтман всецело доверились ему. Им было известно также, что солистка Чикагской оперы Мэри Гарден считала картины патрона целебными, способными излечивать от простуды и ревматизма. Певица возила с собой несколько его работ как сильное лекарство. Хорш, фанатично поверивший в магическую силу художника, также приобрел картины Рериха, чтобы вылечить ими свою маленькую дочь — но художественная терапия не принесла результата, и ребенок умер.

Уже с первых минут знакомства с Хоршем Рерих сумел оценить возможности использования в рамках своей таинственной миссии фешенебельной квартиры маклера. Она располагалась в центре Нью-Йорка. Вскоре сюда зачастили фавориты американского бизнеса и политики. Это были секретные встречи, на которые Хорш, хозяин квартиры, не допускался. Впрочем, маклер послушно исполнял любую прихоть Рериха. Хорш имел на сей счет прямые указания из… Москвы, где он был известен под агентурной кличкой «Буддист». Ее он получил благодаря своим мистическим увлечениям и еще одному немаловажному обстоятельству (о котором речь пойдет дальше) — вместе с Рерихом маклер стоял у основания новой мартинистско-розенкрейцеровской ложи — «Орден Будды Всепобеждающего», она же «Майтрейя сангха». Отдадим должное «Буддисту»: несколько лет он пытался создать в Америке агентурную сеть, пользуясь лишь случайными денежными средствами, поступавшими от секретных курьеров Коминтерна. И только в январе 1924 года, когда в Нью-Йорке было организовано советское акционерное общество «Аркос-Америка», позднее переименованное в «Амторг», финансовые возможности Хорша значительно улучшились. Секрет был прост — «Амторг» стал агентурной крышей ОГПУ в Соединенных Штатах. «Буддисту» еще предстоит вписать одну из самых ярких страниц в истории советской разведки в Америке, ему будут открыты двери администраций президентов Рузвельта и Трумэна, но без Рериха эта блестящая карьера не состоялась бы: «…нашим именем проник он в правительственные круги…» — напомнит Николай Константинович в 1940 году.^[29]

Первым, кто появился в квартире Хорша, стал Чарльз Крейн. Рерих знал его отца еще с дореволюционных времен, когда тот приезжал в Россию, получив подряд на арматуру и сантехнику для Зимнего дворца. Чарльз был инструктором американского посла в Санкт-Петербурге Дэвида Френсиса. Миллионер имел репутацию русофила. Кроме того, был известен как сторонник демократической партии и главный финансист президентской компании Вудро Вильсона, успешно завершившейся его избранием. Впрочем, Крейн свободно общался со многими американскими политиками и кандидатами в президенты, которые видели в нем щедрого капиталиста. Так же как и сенатор-республиканец Чарльз Уильям Бора, с которым Крейн как-то познакомил Рериха.

Бора водил дружбу с коммунистом Джоном Ридом и являлся кандидатом на пост президента. Своих советских симпатий он не скрывал. И вот в той же квартире Хорша, при отсутствии хозяина, Рерих посвятил Бору в суть своей секретной миссии. Единственным свидетелем этого разговора стала Зинаида Лихтман-Фосдик, выполнявшая роль переводчика: «В 1922 году я присутствовала на встрече Рериха с одним из возможных кандидатов на пост президента от республиканской партии. Это был человек выдающегося ума, лишенный обычного для того времени предубеждения против советского строя. Помню, с каким сочувствием он отнесся к программе, которая, по мнению Рериха, могла бы иметь самые благие последствия для мира.

А пункты этой программы были: признание Советской страны, сотрудничество с нею, тесный экономический и политический союз. Осуществись такая программа — и многое в нашей жизни пошло бы по-другому»^[30].

Бора настолько активно выступал за контакт с большевиками, что в мае 1922 года он зачитал в сенате «Резолюцию о признании Советского правительства», подписанную им самим и несколькими его коллегами. «Эта резолюция неприлична и способна поощрить мегаломанские иллюзии большевиков. Вопрос о признании того или иного правительства, впрочем, и не может быть решен сенатом, — писала «Нью-Йорк Таймс» в те дни. — Это прерогатива президента США. Подобные выступления могут только удивить иностранные державы и вызвать отвращение в общественном мнении США».

Трудно сказать, что эффективней действовало на сенатора: мистические консультации с Рерихом или успешная кампания дезинформации Боры о положении в СССР, которая велась в рамках операций «Трест» и «Ярославец». Поток фальшивок направлялся в сенатскую комиссию через журналиста Деккерса. «Деккерс является безусловно разведчиком комиссии сенатора Боры, — писал в секретном отчете заместитель начальника контрразведки ОГПУ Стырне своему шефу Артузову. — Отношения с ним должны дать колоссальные результаты, если для его дезинформации будут даны широкие возможности»^[31].

3

Но не только США интересовали советское правительство. Не менее заманчивой выглядела и перспектива привлечения в СССР британских инвестиций. Об официальном контакте речи в тот момент конечно же не шло, но зато разрабатывался план секретных переговоров с крупными фирмами и акционерными обществами Альбиона, которые еще до революции вкладывали свои капиталы в промышленность Российской империи. Самой крупной из таких компаний было акционерное общество «Лена Гулд Филдс» («Ленские золотые прииски»). До Октября оно занималось разработкой и добычей золота в Ленско-Витимском горном округе и прославилось «Ленским расстрелом» 1912 года, как, впрочем, и небывалыми доходами. С приходом большевиков собственность компании была национализирована, но в условиях разрухи Советы не смогли поднять прииски и были вынуждены искать контакты с ее прежними акционерами, и даже с бывшими русскими акционерами Гинцбургом и Стахеевым.

Однажды на выставке в Бостоне Рерих разговорился с владельцем одной из галерей и торговцем произведениями искусства Чарльзом Пеппером. Во время беседы художнику было предложено посетить исландский остров Монхеган. Пеппер откуда-то знал о миссии Рериха в США и уже долго искал с ним встречи. Он представлял в данном случае интересы лорда Гарриса — председателя правления и директора лондонской штаб-квартиры «Лена Гулд Филдс». Остров Монхеган был тихой, затерянной территорией, и то, что доверенное лицо лорда Гарриса и держателей контрольного пакета акций предлагал его для встречи с делегатами «Лена Гулд Филдс», указывало на особый конфиденциальный характер этого свидания.

Рерих прибыл на остров на пароходе «Губернатор Дуглас» летом 1922 года. У него в кармане лежали предложения советского правительства, предназначенные заграничным акционерам (причем без разницы, были ли они эмигрантами или нет), способным вложить деньги в оживление прииска. Кроме того, теперь помимо Ленско-Витимского горного округа «Лена Гулд Филдс» предлагались для освоения запасы меди и железа на Урале (бывший Сысертский и Ревдинский округа) и Алтайские месторождения цветных металлов (Змеиногорский и Зыряновский районы). Инициативы Советов были приняты акционерами с интересом. Но при всей заманчивости ситуации они вели себя осторожно, опасаясь вкладывать деньги в страну, вставшую на борьбу с капитализмом. И потребовалось три года на то, чтобы правительство СССР и акционерное общество «Лена Гулд Филдс» пришли к подписанию концессионного договора, который был заключен в 1925 году.

4

А что же Шибаев? Владимир Анатольевич в это время плотно обосновался в Латвии. Бижутерия, мускус, кардамон, дешевые сорта цветочного мыла, чай, колониальные товары, а иногда даже и мотоциклы — все это он продавал, разъезжая по Европе. У него была своя клиентура в Германии и Прибалтике. Обычный коммивояжер-бродяга не вызывал подозрений, а разве что сочувствие— несчастный горбун со смещенным сердцем. И все же именно этот человек поддерживал связь с Советским посольством в Риге и его главой Араловым. Впрочем, у Шибаева в скором времени появляется помощник.

В начале 1921 года Чарльз Крейн представил Рериху гражданина Литвы, уроженца Каунаса, бывшего полковника царской армии Николая Викторовича Кордашевского, возвращавшегося через США в Прибалтику. Устав от кровавой экзотики Азии, русские офицеры предпочитали выезжать в Европу через территорию Америки. Не был исключением и Кордашевский. Крейн впервые встретился с ним в ставке Колчака, когда совершал поездку с гуманитарной миссией по Сибири. Скоро Рерих и полковник нашли общий язык. Сближение состоялось на почве мистики и мартинизма. Царский кирасир, выполнявший когда-то особые задания империи в Персии и Месопотамии, был увлечен восточной магией и гипнозом.

Биография Кордашевского выглядела достаточно экзотично. Накануне первой мировой войны он служил командиром эскадрона лейб-гвардии Кирасирского Ее Величества императрицы Александры Федоровны полка, квартировавшего в Гатчине. К тому времени полковник Кордашевский уже имел орден Святого Станислава 3-й степени, светлобронзовую медаль на Владимирской ленте в память столетия Отечественной войны 1812 года и персидский орден Льва и Солнца 4-й степени. Это был рослый мужчина— под два метра. В кирасирские полки других не брали.

В разгар войны Кордашевского командировали в Месопотамию под начало князя Бичерахова. Здесь находился особый объединенный англо-русский фронт в форме экспедиционного корпуса, сражавшийся против турок. Кордашевскому вменялось в обязанность координировать усилия русских и британских соединений. Экзотика Востока укрепила в его душе веру в чудесное, и Николай Викторович вполне созрел для вступления в какой-либо тайный орден.

В октябре 1917 года, когда русские части покинули фронт и нестройными рядами двинулись в Россию, Кордашевскому чудом удалось сквозь этот хаос пробиться в Сибирь и присоединиться к войскам Колчака. Скоро полковника прикомандировали к миссии британского генерала Нокса в качестве переводчика. В это время Кордашевский встретил уже знакомого нам Чарльза Крейна.

После краха белого движения на Дальнем Востоке полковник околачивался в Пекине. Шатаясь по его улицам, он даже подумывал, как и многие русские офицеры, уйти в Лхасу и наняться в армию Далай-ламы XIII. Для этого Кордашевский заручился поддержкой буддийского святого из провинции Алашань и даже получил от него письмо к иерарху Тибета. Все было готово для путешествия в горы, но в последний момент полковник передумал и решил возвратиться на родину, в независимую Литву, в родной Каунас.

В августе 1923 года офицер выехал в Берлин на встречу поклонников магии и спиритизма. В апартаментах гостиницы «Аделон» Кордашевский поведал Рериху о своих открытиях в области оккультного и о благоговении, которое он испытывал к имени художника. Во время беседы Николай Константинович убедился— перед ним человек, который так необходим для предстоящих событий, и вдобавок знающий Китай.

В процессе интенсивной переписки Рерих поручил Шибаеву наладить связь с Кордашевским. При последующих визитах в Каунас коммерсант настолько сблизился с полковником, что рискнул открыть ему некоторые цели их магической организации, и бывший кирасир их принял.

5

В то же время Рерих продолжал учреждать в Америке различные организации. Это были слабые организмы, находившиеся на полном иждивении американских бизнесменов, взявшихся за финансирование Рериховского музея в Нью-Йорке. В руководящий совет учреждения вошли Николай и Елена Рерих, Морис и Зинаида Лихтман, а также ведавший финансовыми вопросами маклер Луис Хорш.

В сентябре 1923 года Рерих основывает корпорацию «World Servis», которая имела номинал экспорт-но-импортного агентства с уставным капиталом в десять тысяч долларов. Основной ее задачей стала доставка в Советскую Россию малых партий зерна и карандашей в обмен на мех, шерсть, конский волос, рога и копыта. Главным партнером со стороны СССР часто выступало акционерное общество «Шерсть» — крыша советской разведки и контрразведки. Экспортным директором «World Servis» стал Владимир Шибаев, открывший контору компании на Елизаветинской улице в Риге. Основным корреспондентом «World Servis» в Советской России назначался Аркадий Вениаминович Руманов, бывший директор издательства А. Ф. Маркса и бывший главный редактор «Нивы».

«А. В. Руманов, как Вы узнаете из прилагаемого английского письма, будет сотрудником организации в России, — писал о нем сын Рериха Юрий. — Возможно, он будет присылать на адрес W. S. письма из России, подписанные «Иван Пан» (псевдоним этот прошу держать в строжайшей тайне), которые следует, как указано в английском письме, пересылать на имя Mr. J. Crane, Hrad Prague IV. Если получатся письма на имя А. В. (Руманов. — О. Ш.) по адресу W. S., то прошу Вас их задержать до приезда в Ригу А. В.»^[32].

А вот что говорил о сотруднике сам Николай Константинович: «В ноябре думает заехать в Ригу Руманов — он может быть особо полезен на Россию»^[33].

С ноября Руманов начал курсировать между Ригой и Петроградом. Пикантность положения бывшего редактора «Нивы» заключалась в том, что он уже с 1922 года числился политическим эмигрантом и его имя фигурировало в черных списках ОГПУ, однако ни один волос не упал с его головы.

Эта информационная сеть заработала в середине 1923 года и стала главным источником в обмене сообщениями между Рерихом и «друзьями» из Москвы. Служба состояла из нескольких курьеров-связных и внешне напоминала спортивную эстафету. Встречи Руманова с Шибаевым происходили в конторе «World Servis», занимавшейся и оптовой продажей книг. Руманов передавал корреспонденцию Горбуну, а он в свою очередь ожидал удобного сигнала (письма или телеграммы) и выезжал для встреч с Рерихом в Берлин или Женеву либо отправлялся в Прагу и передавал информацию в США для Николая Константиновича через представительство американской водопроводной фирмы Чарльза Крейна. Затем сообщение поступало в нью-йоркскую контору «World Servis» к господину Ругерсу. Эта система выглядела довольно громоздкой, но она позволяла исключить случайное попадание сообщений к посторонним лицам. Впрочем, сам текст посланий был внешне невинен. Но, как часто это бывает в такого рода переписке, здесь использовался условный, хотя и очень простой, криптографический язык. Корреспонденты называли его «Платом». В системе условных знаков «Плат», применявшейся Рерихом и его группой, псевдоним Руманова «Иван Пан» расшифровывался следующим образом: слово «Иван» означало мистического царя Тибета Таши-ламу, «Пан» же — начальный слог одного из титулов Таши-ламы — Панчен.

6

Ну и самое главное— и Шибаев в Риге, и Кордашевский в Каунасе, и Хорш с Лихтманом в Нью-Йорке являлись членами ложи «Орден Будды Всепобеждающего», учрежденной Рерихом. В свою очередь, эта ложа считалась материнской для организации «Всемирный Союз Западных Буддистов». Помимо спиритизма и чтения оккультной литературы адепты тайной организации изучали восточную философию, рекрутировали профанов и называли себя западными буддистами. В соответствии с древней розенкрейцеровской традицией Рерих жестко регламентировал половые отношения и Кордашевского, и Шибаева. Во время периодической переписки Николай Константинович держал под полным контролем интимные контакты своих подопечных, и если ему казалось, что их поведение требовало корректировки, он как наставник, как «духовный отец» требовал от них беспрекословного повиновения. Так ему удалось расстроить связь полковника с одной литовской учительницей под предлогом того, что якобы она существо «ветхого мира», а Кордашевскому скоро предстоит «коня седлать» и принять участие в мистической миссии на Восток.

Первой ступенью посвящения во «Всемирном Союзе Западных Буддистов» считалась степень «Входящий в поток», а предпоследняя давала право называться «Архатом». Это была оригинальная система иерархического строения, разработанная Рерихом. На вершине пирамиды находился сам Николай Константинович, и его сан звучал помпезно — «Владыка Шамбалы». Вся структура ложи превратилась в огромную агентурную сеть, и многие ее члены подчас не подозревали, в какой странной, а порой и опасной игре они принимают участие. Но для Шибаева и Хорша их миссия была ясна от и до.

В конце 1923 года кирасир Кордашевский получил сразу два послания, о которых позже сообщил в своем дневнике: «В декабре 1923 года получил я из Нью-Йорка известие, что в принципе решено посольство западных буддистов, готово пройти через Тибет, причем Николай Константинович Рерих, продолжая свою уже трехлетнюю экспедицию по Центральной Азии, станет во главе этой миссии. И что, лично зная меня, Н. К. Р. предлагает мне должность начальника конвоя этого посольства. Почти одновременно с письмом пришла и телеграмма с тем же, но уже официальным предложением от поверенного в делах Н. К. Р.^[34]. В случае согласия мне предлагалось около 1 апреля 1927 года выехать через Индию в Пекин из наиболее удобного пункта в Северном Китае, организовав свой караван, идти из Сучжоу в провинцию Каньсу на соединение с ядром экспедиции. По прибытии в Сучжоу я должен был получить через почтовую контору этого города дальнейшие директивы»^[35]. Кроме того, в порту Тянцзина он должен был встретиться со своим проводником— русским эмигрантом, коммивояжером Голубиным, рекомендованным как лицо, близкое «Всемирному Союзу Западных Буддистов». В действительности «Голубин» был сотрудником советской резидентуры в Китае Борисом Панкратовым.

Кордашевский ответил на предложение утвердительно, и вскоре по просьбе Рериха Шибаев поселил полковника на одной тихой мызе в окрестностях Риги, где полковник жил в полной изоляции до 1927 года. Сюда же Шибаев доставлял ему литературу о Тибете и Центральной Азии — начиная от трудов пастора Гука, написанных в конце XVI века, и заканчивая последними публикациями шведского путешественника Свена Гедина.

Глава 5. Восточная федерация

1

В кабинете Дзержинского висели два огромных портрета — Ленин и Троцкий. На широком столе, покрытом зеленым сукном, блестел маленький колокольчик и возвышалась гора дел и документов. В конце апреля 1923 года начальник Объединенного главного политического управления принимал у себя в кабинете гостя— главу Коминтерна Григория Зиновьева. Они обсуждали очень запутанные отношения их ведомств и поджидали еще одного знакомого, который появился вскоре. Это был молодой выпускник Академии Генерального штаба РККА. В течение двух лет он учился там на Восточном отделении, посещая монгольскую секцию, что и предопределило район его будущей работы.

Выпускника Академии встретил здесь самый радушный прием. Хозяин заведения на Лубянке был связан с посетителем давней историей — организацией террористического акта в Денежном переулке, более известном как убийство посла Германии графа Мирбаха, совершенном в 1918 году нынешним гостем Дзержинского Яковом Блюмкиным.

2

Судьба Якова Блюмкина — это кровавая эскапада. Начало ей было положено выстрелом в немецкого посла в дни эсеровского мятежа в Москве. В звездный час своей кровавой славы Яков Григорьевич еще раз подтвердил нехитрую истину, сформулированную когда-то героем Орсона Уэллса мистером Аркадиным: «Убийства совершаются двадцать тысяч лет, но, как правило, дилетантами».

В день мятежа левых социалистов-революционеров — 6 июля 1918 года — в 14 часов 40 минут к Германскому посольству в Денежном переулке подъехал автомобиль. Из него вышли два чекиста. Это были члены партии левых социалистов-революционеров: начальник контрразведки Яков Блюмкин и фотограф ВЧК Андреев. Блюмкин попросил шофера и вооруженного матроса из охраны не выключать мотор и не покидать машину, даже если они услышат выстрелы.

Войдя в здание, чекисты предъявили свои удостоверения советнику посольства доктору Карлу Рицлеру и военному атташе лейтенанту Леонгарту Мюллеру. Документы были в порядке. Затем посетители потребовали встречи с послом, утверждая, что речь пойдет о родственнике графа, австрийском офицере Роберте Мирбахе, и дело это якобы требует спешного решения. Когда дипломат вышел к гостям, Блюмкин продемонстрировал ему какие-то нелепые бумаги, не имевшие отношения к делу. В этот момент спутник Якова, чекист Андреев, произнес условленную фразу: «Видимо, господину графу интересно знать, какие меры будут приняты с нашей стороны?»

В ту же секунду Блюмкин нарочито резко вытащил револьвер, как это делали в немых фильмах, и начал стрелять в Мирбаха и сотрудников посольства. Все выстрелы были мимо! Мирбах бросился в соседнюю комнату, а Андреев кинул ему вслед бомбу — она не разорвалась! Детонатор сработал только после того, как Блюмкин бросил ту же бомбу вторично. Трудно понять, в какой момент, но Яков успел схватить фуражку Мирбаха — свой первый трофей — и побежал по коридору. Так когда-то ирокезы уносили скальпы убитых бледнолицых.

Террористы выскочили из здания. Уже на улице Блюмкин, перелезая через ограду, зацепился штаниной, и, пока он пытался освободиться, сотрудник посольства выстрелил ему в ягодицу. Отцепившись, убийца свалился на землю и, раненый, умудрился подвернуть другую ногу. Ковыляя, террорист добрел до автомобиля и, взобравшись на сиденье, приказал мчаться в сторону Пречистенки. Всю дорогу он простоял на коленях, закрывая пятерней кровоточащую задницу.

«Как я после покушения узнал, Блюмкин, якобы для справок, взял из Комиссии (ВЧК. — О. Ш.) дело о племяннике гр. Мирбаха, Роберте Мирбахе, обвиняемом в шпионаже; чтобы получить аудиенцию у Мирбаха, подделано было удостоверение (подписи моя и Ксенофонтова) о том, что мы якобы делегируем Блюмкина к Мирбаху» — сообщал в своих показаниях, данных по поводу эсеровского мятежа и событий 6 июля 1918 года, Феликс Дзержинский^[36]. Сразу же после убийства германского дипломата председатель ВЧК прибыл в Денежный переулок, в здание немецкого посольства, где находился еще теплый труп. «Лейтенант Мюллер встретил меня громким упреком: что вы теперь скажете, господин Дзержинский?» — вспоминал чекист № 1^[37]. Убийство возмутило «железного Феликса». Хозяин Лубянки метал гневные молнии в адрес «Я. Г Б.». «Я его на месте убью, как изменника», — ворчал Дзержинский^[38].

О плане покушения на главу немецкой миссии в посольстве узнали за несколько месяцев до событий. Донесения агентов не вызывали сомнений и указывали, что готовится крупная провокация. Как только это стало очевидным, немецкие дипломаты обратились в ВЧК с просьбой пресечь подготовку убийства германского посла. Реакция Комиссии была более чем сдержанная.

Позднее в частном разговоре со своей соседкой — женой наркома просвещения Розанель-Луначарской и ее двоюродной сестрой Татьяной Сац Блюмкин откровенно признался — о плане покушения знал Ленин. И хотя он лично с вождем на эту тему не разговаривал, но… зато беседовал с Дзержинским. Что же мог сказать лейтенанту Мюллеру Феликс Эдмундович? То, что подписи и удостоверения были настоящими? То, что эсер Блюмкин, начальник отдела по борьбе с иностранным шпионажем, предварительно проконсультировался с главой ВЧК и заручился полной его поддержкой? Или, быть может, об устном приказе Ленина об аресте убийц, отданном по телефону сразу после покушения: «Искать, очень тщательно искать, но не найти»? Это своими ушами слышал народный комиссар просвещения Луначарский.

Розанель-Луначарская говорила впоследствии с возмущением: «Большевики, как всегда, использовали эсеров как убийц, как людей, террористически воплощающих их идеалы в жизнь». Между тем спустя несколько лет герой 6 июля жил в соседней с апартаментами наркома квартире, в доме, стена к стене примыкавшем к бывшему Германскому посольству — месту криминальной славы Блюмкина. Он поселился здесь еще тогда, когда Луначарский ютился в одной из первых коммуналок на Мясницкой.

После июльских событий в Москве жизнь Блюмкина складывалась благополучно. ВЧК, выполняя директивы вождя, не нашла Якова Григорьевича. Осень 1918 года он провел в Петрограде, где в местной ЧК его спрятал Дзержинский, а затем отправился на Украину и принял участие в подготовке ряда терактов против гетмана Скоропадского. После вступления в Киев частей Красной Армии и установления в городе власти Советов Блюмкин явился с «повинной» к своему старому знакомому, начальнику местной ЧК Лацису, который встретил его необычайно радушно. Не прошло и нескольких месяцев, как гуманный Президиум ВЦИК принял решение об амнистии шалуна, и Блюмкин вступил в РКП(б) по рекомендации Феликса Дзержинского и через Орготдел ЦК.

3

Дзержинский и Зиновьев пригласили этого человека не случайно. Вся его бурная жизнь была доказательством того, что именно он, как никто другой, подходит для весьма необычного задания в Центральной Азии.

Яков несколько лет состоял в аппарате наркомвоена Троцкого в должности «для особых поручений». Блюмкин боготворил Льва Давидовича и прекрасно помнил его слова, сказанные на IV съезде Советов во время обсуждения возможности заключения Брестского мира. «В московском железнодорожном узле, — возмущался Троцкий, — есть три вагона с резолюциями, но нет ни одного вагона с оружием!» Одна эта фраза едва не провалила агитацию Ленина в пользу Брестского мира с Германией.

Когда в 1920 году, Красная Армия заняла Крым и решалась судьба сорока тысяч офицеров белой армии, именно Блюмкин был послан для «решения» этой проблемы. Белые, не успевшие эвакуироваться с войсками Врангеля, сдались в плен под честное слово Фрунзе: «Если вы разоружитесь, то всех мирно отпустят в пределы континентальной России». Против такого разрешения вопроса с пленными категорически выступал Троцкий, разразившийся яростной тирадой: «Мы пускаем в глубь страны сорок тысяч лютых врагов революции!» И Лев Давидович добился того, чтобы было принято единодушное решение— всех пленных расстрелять.

Пленные жили в лагерях в глубине полуострова, и массовая ликвидация, по мысли ее организаторов, должна была остаться незамеченной. Проследить за исполнением приказа были посланы Бела Кун, Землячка и Блюмкин. На глазах Якова и при личном участии этого «контролера из Москвы», бегавшего и добивавшего расстрелянных, все обреченные были уничтожены. Авторы ликвидации — Троцкий и Пятаков. Блюмкин один из самых ярых ее исполнителей. Об этом он любил рассказывать, бывая в гостях у наркома просвещения, самому Анатолию Васильевичу, его жене Розанель-Луначарской и ее двоюродной сестре, балерине Большого Театра Татьяне Сац, к которой пытался посвататься.

С 1923 года Блюмкин — сотрудник Коминтерна, а затем и ОГПУ, любимец Дзержинского и Зиновьева. Тогда же он получил свою кличку— «Джек». Так звали этого парня балерины Большого за страстную любовь к авантюрным романам Джека Лондона, а может быть, еще и за то, что он свободно говорил по-английски, без акцента (как, впрочем, и на многих других языках, например на монгольском и персидском). Он получил в Военной академии РККА отличную подготовку. Блюмкин вышел оттуда начитанным и необычайно эрудированным. Теперь он одинаково лихо владел револьвером и собственными кулаками. Его абсолютным кумиром был известный британский агент Лоуренс Аравийский — организатор арабского «Восстания в пустыне», подорвавшего боеспособность турецкой армии и предопределившего триумфальное наступление войск Британии на Ближнем Востоке. Блюмкин мечтал стать советским Лоуренсом, не раз говорил об этом своим знакомым и, кажется, сильно преуспел в этом стремлении.

4

Разговор, происшедший в главном кабинете Лубянки между Дзержинским, Зиновьевым и Блюмкиным, касался грандиозных планов мировой революции и ее движения на Восток. Для начала агенту предлагалось пробраться в Палестину и устроиться в Яффе под видом владельца прачечной, имея документы на имя Гурфинкеля. Там следовало спровоцировать местных арабов на столкновения с еврейскими переселенцами. Для Британской империи, которая утвердилась в этом районе, Ближний Восток — ключ к Суэцкому каналу и, следовательно, Индии. Если здесь возникнет очаг напряженности, со временем будет парализована вся английская колониальная система.

Кроме того, в будущем, по представлениям «архитекторов», в Центральной Азии должна была возникнуть восточная федерация, объединяющая в своих границах огромные территории, заселенные монголами, близкими к ним этнически тибетцами и жителями Западного Китая. Это государство простиралось бы от Байкала и включало в себя Бурят-Монгольскую республику, Внешнюю Монголию, Внутреннюю Монголию, Туву, Баргу, Западный Китай с Кашгаром и, наконец, как Внешний, так и Внутренний Тибет вплоть до южных склонов Гималаев и границ с Британской Индией. И главной задачей конечно же стала бы борьба за господствующее положение в Азии, зависящее прежде всего от того, кто будет хозяином Тибета. Стратегическое значение этой горной страны очевидно. Это абсолютный центр Востока. Оттуда можно контролировать освободительное движение в Китае и Индии. Если бы это произошло, если бы над Эверестом поднялся красный флаг, дни Британской колониальной империи были бы сочтены.

Основное слагаемое успеха борьбы за Тибет — возможность влияния на его духовных лидеров — Далай-ламу и Таши-ламу. Сейчас реальная власть находится в руках первого. Но было время, когда она имелась и у второго. Англичане фактически диктуют свою волю Далай-ламе и, следовательно, иметь с ним дело в данный момент бессмысленно. Поэтому все внимание в борьбе за Тибет должно быть обращено на Таши-ламу.

Далай-лама сделал ставку на британскую помощь, пригласил для реорганизации армии английских советников и начал секуляризацию земель монастырей, без чего немыслимо финансирование военной реформы. Самым крупным земельным собственником Тибета является Таши-лама и, естественно, новые порядки вызвали недовольство в его окружении и среди других настоятелей. Теперь остается только помочь его вражде с Далай-ламой, любой ценой спровоцировать его побег на север Тибета, а оттуда в красную Монголию. После чего следует начать подготовку к его возвращению обратно, но уже во главе армии, которая с триумфом войдет в Лхасу. Последний акт драмы должен состояться не позднее 1928 года. Это тем более важно, что в целом события в Тибете будут увязаны с ожидаемой общей активизацией революционных процессов в Китае, Индии и вообще в Азии.

Уже намечен ряд мероприятий по грядущему обновлению политической карты Востока. Реанимированы старые контакты с тибетской оппозицией, доставшиеся большевистской разведке по наследству от царской. Задействована небольшая, но информированная агентура в самых различных слоях местного общества.

Блюмкин выслушал все с нескрываемым интересом. Теперь оставалось лишь выполнить главное задание— спровоцировать побег Таши-ламы. По плану, через несколько месяцев, в конце 1923 года, агент должен был уже быть в столице Тибета Лхасе.

Глава 6. В театре шпионов

Незадолго до появления Рериха в Индии, в сентябре 1923 года, в Ганток— столицу княжества Сикким, входившего в состав Британской колонии, прибывает скромный английский джентльмен— мистер Мак-Говерн. Он останавливается в четырехкомнатном бунгало, недалеко от дворца местного князька. Уже на следующий день заезжего натуралиста магараджа приглашает во дворец. Князя волновали современные европейские фотоаппараты и здоровье нежных домашних животных. Особенно морских свинок, которые в последнее время потеряли аппетит.

Во время приема индиец бегло общается с английским гостем на языке Альбиона, а когда щебечет со своей женой, переходит на тибетский. Супруга князя была уроженкой Лхасы. Мак-Говерн отлично понимает реплики княжеской четы, но ничем себя не выдает — он хотел, чтобы к нему относились как к скромному путешественнику, этакому профессору Паганелю, абсолютно случайно посетившему затерянный уголок мира в погоне за редким экземпляром бабочки или рептилии. На следующий день приемы продолжаются. Но на этот раз Мак-Говерна принимает у себя человек, не менее искушенный в трюках с переодеванием и не менее официальный — главный советник магараджи, назначенный в Сикким указом вице-короля Индии, английский политический резидент, майор его величества короля Георга V— Фредерик Маршман Бейли.

После этого разговора Мак-Говерн отправляется в долину Чумби, часть территории которой уже принадлежит Тибету. Доступ иностранцев сюда был ограничен. Но на Мак-Говерна этот запрет не распространялся. В административном центре Ятунг путешественник встречается с местным английским коммерческим агентом Макдональдом. Не проходит и дня, как туда же прибывает уже знакомый нам майор Бейли, ведающий ко всему прочему и дипломатическими отношениями с Тибетом, куда он не раз путешествовал — и с военной экспедицией, временно оккупировавшей Лхасу в 1904 году, и тайно — под чужой личиной.

Майор был личностью весьма примечательной. Он считался одним из самых осведомленных разведчиков и контрразведчиков Британской короны. Орнитолог, энтомолог, ботаник, антрополог, лингвист, филолог, географ, получивший золотую медаль Лондонского географического общества, и золотую медаль имени Ливингстона Шотландского географического общества — Бейли олицетворял собой тот тип офицера, который воспевал Редьярд Киплинг.

О чем говорили эти трое англичан в тибетском захолустье, осталось тайной. Но спустя некоторое время Мак-Говерн исчезает и неожиданно объявляется в запретном для европейцев городе — Лхасе. И снова простой путешественник удостаивается аудиенции высоких особ — министра обороны и хранителя государственной казны Царонга Шапе, а вслед за ним и самого Далай-ламы XIII.

В своем отчете о путешествии Мак-Говерн напишет: «Страна резко разделена на две активные партийные группировки. Одна — дворцовая партия, поддерживаемая значительной частью светской аристократии и крестьянством; другая представлена так называемым национальным собранием, состоит в большей своей части из ставленников трех больших монастырей. Обе партии в высшей степени автократичны, но церковная значительно реакционна. Дворцовая партия включает много лиц, поживших за границей; эта партия сравнительно прогрессивна. Дворцовая партия симпатизирует Англии, клерикальная— Китаю; группы, специально заинтересованной Россией, в данное время нет»^[39]. Возможно, что именно ради нескольких успокаивающих строчек он и проделал опасное путешествие и даже рисковал жизнью, когда в Лхасе разъяренная толпа монахов пыталась ворваться в дом, где Мак-Говерн скрывался.

Но другой, не менее осведомленный человек в другой стране был иного мнения о положении дел в Тибете и считал, что именно русская партия задает тон в Лхасе. Он никогда не посещал столицы Далай-ламы, предпочитая наблюдать политическую ситуацию либо из пограничного Тибету китайского города Ланчжоу, либо из столицы Монголии. «В настоящее время Тибетом управляет, ввиду ликвидации вышеуказанных группировок, исключительно прежняя националистическая группа, возглавляемая Далай-ламой и сторонниками Доржиева, которая за время изоляции России осталась все же ориентированной на последнюю», — писал в 1922 году во втором номере журнала «Новый Восток» сотрудник аппарата НКИД Лев Берлин. Сообщение монгольской военной разведки, по агентурным каналам поступившее в Разведупр Красной Армии, добавляет к информации Берлина несколько важных деталей: «В течение прошлого, 1925 года национальная группировка во главе с умеренным Шока-Лоченом и Дорже-Суму разгромила при поддержке духовенства англофильскую группу из тринадцати человек, один из коих казнен, а другие заточены в ссылку в местность Бувва»^[40].

Агван Доржиев, создатель национальной партии, о котором упоминает Берлин в статье «Англия и Тибет», являлся самым крупным разведчиком русского Генерального штаба и МИДа в Лхасе^[41]. Еще до революции в письме к забайкальскому губернатору он упоминал о просьбе Далай-ламы оставить в Лхасе в качестве негласных инструкторов трех казаков Харьяской станицы первого отделения Забайкальского казачьего войска— Ганджурова Цырендалык Тудулова, Будаева Будажап Бадалаева и Мункуева Будажап Гармаева. «…Пребывание казаков в Лхасе среди тибетцев, — писал он, — находится под большим секретом и не подлежит огласке, а казаки-буряты владеют туземными и монгольскими языками, в костюмах туземцев совершенно нельзя отличить их от тибетцев или монгол»^[42]. Один из бурятских инструкторов находился в Лхасе в 20-е годы и упоминался в данных агентуры как преподаватель русского языка в тибетской военной школе^[43].

В покоях Далай-ламы плелись самые разнообразные интриги. Их нити вели в Москву и в Лондон. Советы и англичане сражались в этом краю за спиной послушных марионеток. Ясновидящие и астрологи, рыцари и купцы носили агентурные клички, и каждый их шаг был сверен с инструкциями разведывательных бюро. Английский резидент майор Бейли лично руководил операцией, которая в случае успеха должна была привести к отстранению от власти первосвященников Лхасы. Главой тибетских заговорщиков был поддерживаемый Бейли главнокомандующий армией Царонг Шапе, метивший в диктаторы. Поддерживавшие его офицеры, прошедшие подготовку в военных школах на территории Британской Индии, ожидали лишь сигнала к выступлению.

Глава 7. Красный цвет Шамбалы

1

В 1923 году в Петрограде, накануне своей «спец-командировки», объявился московский чекист Блюмкин, разыскивающий доктора Барченко. Он перевернул достаточно много документов местных ОГПУ и милиции, пока не нашел необходимый адрес. Он помнил, как в 1918 году их свел случай. Тогда Яков прятался в питерской ЧК после убийства Мирбаха. Блюмкин даже работал там короткое время, под псевдонимом Владимиров. Однажды его привел к Барченко профессор Петербургского университета Карсавин и рекомендовал молодому ученому как юношу, увлеченного мистикой, буддизмом и экспериментами по телепатии и парапсихологии.

Спустя пять лет Блюмкин вспомнил о своем знакомом благодаря статье, появившейся 19 февраля 1923 года в «Вечерней красной газете», выходившей в Петрограде. Этот материал ему передали в Москве с пометкой «срочно» и очертили на странице красным карандашом. Статья называлась «Лапландия— колыбель цивилизации». В ней сообщалось следующее: «В Петроград возвратился профессор А. В. Барченко, начальник экспедиции на Крайний Север русской Лапландии, состоявшейся прошлой осенью. В настоящее время экспедиция заканчивает обработку добытых материалов. Экспедиция произвела открытие первостепенной научной важности. Есть основания предполагать, что найденные в Лапландии остатки древнейших культур относятся к периоду древнейшему, чем эпоха зарождения египетской цивилизации. Икс».

Они встретились на квартире астрофизика Кондиайна, и после короткого разговора Яков Блюмкин поручился, что может помочь научным исследованиям и постарается устроить Барченко в Москву в структуры Главнауки, где можно спокойно проводить эксперименты. Чекист снабдил ученого рекомендательным письмом писателя-мистика Иеронима Есенского на имя народного комиссара просвещения Луначарского. Блюмкин сказал, что этого будет вполне достаточно, но своего имени просил не упоминать.

Достаточно будет одной записки, утверждал Яков и ссылался на свое знание характера и привязанностей наркома просвещения. И действительно, когда через несколько дней, приехав в Москву, Барченко явился в наркомат, Анатолий Васильевич Луначарский отнесся к ученому благожелательно, и Александр Васильевич был принят на работу, получив должность ученого консультанта Главнауки. А вскоре доктор стал заведующим биофизической лабораторией, организованной при Политехническом музее.

Руководитель Главнауки, старый большевик Петров, известный своим долгим сидением в Шлиссельбургской крепости при царском режиме, помог Барченко с научным оборудованием и, кроме того, познакомил с инспектором их учреждения Тарасовым. Оба проявили необычайный интерес ко всем инициативам ученого. При поддержке руководства Главнауки Барченко удалось провести специальное заседание, посвященное изысканиям в области телепатии и парапсихологии. Консультантами-оппонентами на нем выступили приглашенные масоны-мистики Вячесло и Забрежнев. Последний, кстати, одно время являлся заместителем директора Института мозга, которым руководил академик Бехтерев. Барченко, как уже говорилось выше, являлся членом Ученой конференции бехтеревского центра.

Работая в Москве, Барченко стал свидетелем одного таинственного события, смысл которого раскрылся ему позже.

Но начнем все по порядку. В Главнауке существовал свой музейный отдел. Он находился в нескольких постройках на территории Царицынского парка. Однажды, воспользовавшись своим положением ученого-консультанта этого ведомства, Барченко проник в запасник музейного отдела и к своему удивлению обнаружил там деревянную стелу-столбик, покрытую, как он считал, монголо-тибетскими идеограммами. Заинтересовавшись находкой, ученый навел справки о происхождении странного предмета. Хранитель отдела рассказал следующее: «Ее принес в музей неизвестный крестьянин из Костромы, утверждавший, что в идеограммах заключен призыв к научному миру созвать научный собор»^[44]. Один из наиболее часто повторявшихся на стеле знаков выглядел так: q

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - читать книги бесплатно