Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; В гостях у астролога; Дыхательные практики; Гороскоп; Цигун и Йога Эзотерика

Сергей Александрович Нефедов
Война и общество. Факторный анализ исторического процесса
История Востока

СОСТАВИТЕЛИ СЕРИИ:

В. В. Анашвили, А. Л. Погорельский

НАУЧНЫЙ СОВЕТ:

В. Л. Глазычев, Г. М. Дерлугьян Л. Г. Ионин,

А. Ф. Филиппов, Р. 3. Хестанов

ОТВЕТСТВЕННЫЙ РЕДАКТОР

академик РАН В. В. Алексеев

РЕЦЕНЗЕНТЫ

доктор исторических наук, г. н. с, профессор А. В. Коротаев доктор исторических наук, г. н. с, профессор Н. Н. Крадин

Книга рекомендована к печати Ученым советом Института истории и археологии УРО РАН

ПРЕДИСЛОВИЕ

Еще Аристотель сказал, что наука есть познание причин. Хотя некоторые современные историки предпочитают не говорить о законах истории, никто из них не отрицает наличия в историческом процессе причинно-следственных связей. Отрицание причинной обусловленности событий прошлого отняло бы у истории право называться наукой. «История может считаться наукой лишь в той степени, в которой она объясняет мир», – сказал знаменитый социолог Эмиль Дюркгейм.

Может ли современная историческая наука «объяснить мир»?

Главные причины, обуславливающие исторические события, называют движущими силами истории или факторами исторического процесса. Хотя различные исследователи упоминают значительное число факторов, реальный механизм действия прослежен лишь для немногих движущих сил истории. К числу этих немногих факторов принадлежат демографические колебания, технические инновации, а также внешние влияния, включающие в себя войны. Особое место занимает географический фактор, который формирует в разных по природным условиям регионах общества, глубоко отличающиеся в хозяйственном отношении (например, общества земледельцев и кочевников), взаимодействие которых оказывает огромное влияние на ход истории.

Относительно недавние успехи исторической социологии, и в частности исследование роли технологического фактора в работах Уильяма Мак-Нила и создание демографически-структурной теории Джека Голдстоуна, позволяют достаточно детально указать на те конкретные следствия, которые должно вызвать действие перечисленных факторов. Таким образом, возникает возможность проследить, как именно проявлялось их действие в конкретной истории различных стран, и объяснить многие исторические процессы и события. Эта книга посвящена анализу исторического процесса в традиционных обществах Востока и отслеживанию тех явлений, которые могут быть интерпретированы как результат воздействия перечисленных выше движущих сил истории. Наша конечная цель – выяснить, достаточно ли этих факторов для объяснения основных моментов развития стран Востока, и указать на те явления, которые, возможно, не находят объяснения при таком подходе.

Сложность рассматриваемой проблемы не раз побуждала автора обращаться по конкретным вопросам к поддержке специалистов. В этой связи автор считает своим долгом выразить искреннюю благодарность Дж. Голдстоуну (Университет Дж. Мэйсона, Вашингтон), Ч. Даннингу (A&M Университет штата Техас), Г. Дерлугьяну (Северо-Восточный ун-т, Чикаго), Л. Е. Гринину (Волгоградский центр социальных иследований), А. В. Коротаеву (Ин-т Африки РАН), Н. Н. Крадину (Ин-т истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН), Э. С. Кульпину (Ин-т востоковедения РАН), О. Е. Непомнину (Ин-т востоковедения РАН), С. Памуку (Ун-т истории современной Турции, Стамбул), Н. П. Рябченко (Ин-т истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН), П. Турчину (Ун-т штата Коннектикут), В. Флуру (Лейденский ун-т). Мы благодарны также руководителю Центра экономической истории при историческом факультете МГУ Л. И. Бородкину и всем специалистам, принявшим участие в обсуждении отдельных глав этой работы на семинарах Центра.

ГЛАВА I
ФАКТОРЫ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА

1.1. ДВИЖУЩИЕ СИЛЫ ИСТОРИИ

Идея факторного анализа исторического процесса подразумевает изучение влияния на этот процесс основных действующих факторов – «движущих сил истории». Вопрос о движущих силах исторического процесса – одна из «вечных тем», занимавшая умы многих исследователей. В своих трудах историки пытались показать механизм действия отдельных факторов, и многочисленные попытки такого рода привели к появлению обширной литературы, посвященной этому предмету. Роль некоторых факторов оказалась трудна для анализа, действие других оказалось слишком неопределенным, в конечном счете путем «естественного отбора» сложился комплекс факторов, систематический характер действия которых удалось проследить на массовом историческом материале. В современных учебниках социальной философии часто выделяют четыре фактора: географический, демографический, экономический и технологический, а концепции, описывающие их действие, носят название, соответственно, географического, демографического, экономического и технологического детерминизма^[1]. Каждая концепция включает в себя группу теорий, разработанных разными авторами и делающих подчас акцент на различных проявлениях одного и того же фактора, но в целом признающих его определяющую роль. Концепция географического детерминизма описывает воздействие природных условий на сложение земледельческих и кочевых обществ, а также на те перемены, которые иногда влекло за собой изменение климата. Развитие этой концепции было связано с работами Э. Реклю, Ф. Ратцеля, К. Витфогеля и многих других исследователей. Концепция демографического детерминизма сфокусирована на тех изменениях, которые влекут за собой рост или уменьшение населения; ее родоначальником считается Т. Мальтус. Развитие экономического детерминизма было связано с распространением марксизма, основной тезис которого сводился к тому, что общественные отношения определяются уровнем развития производительных сил. Наконец, концепция технологического детерминизма подчеркивает важную роль техники и то влияние, которое технологические революции оказывают на жизнь людей.

Необходимо отметить, что этот комплекс факторов сложился исторически, по мере развития социологии, и перечисленные здесь факторы не являются независимыми. В действительности марксистское понимание производительных сил учитывает прежде всего уровень техники и технологии, поэтому экономический фактор является производным от технического фактора. В этом контексте распространившиеся в XIX в. теории экономического детерминизма принадлежат к появившемуся позже более широкому классу теорий технологического детерминизма, и их выделение объясняется лишь историографической традицией.

Кроме того, указанный комплекс из четырех (а фактически из трех) факторов не является устоявшимся и дополняется в некоторых работах^[2] еще одним фактором, фактором внешних влияний. Этот фактор включает в себя влияние на конкретное общество войн, торговли и различных внешних заимствований. Некоторые исследователи особо выделяют роль диффузии инноваций^[3] и изменения внешней социальной среды^[4], но оба эти явления можно рассматривать как частные случаи внешних влияний. Иногда упоминаются и другие факторы, однако фактически число рассматриваемых факторов ограничивается наличием эффективных теорий, которые описывали бы их действие в изучаемых нами обществах. Рассмотрению этих теорий и посвящена данная глава.

1.2. РОЛЬ ДЕМОГРАФИЧЕСКОГО ФАКТОРА. ДЕМОГРАФИЧЕСКИ-СТРУКТУРНАЯ ТЕОРИЯ

Изучению роли демографического фактора в историческом процессе посвящена обширная литература, поэтому мы ограничимся здесь лишь краткими тезисами^[5]. Начало исследования проблемы влияния роста населения на жизнь общества связано с именем основателя демографической науки Томаса Роберта Мальтуса. Как известно, главный постулат Мальтуса заключался в том, что «количество населения неизбежно ограничено средствами существования»^[6]. Поэтому рост населения приводит к нехватке продуктов питания, что отражается в развитых обществах в росте цен и ренты, в падении реальной заработной платы и в уменьшении потребления низших классов. Уменьшение потребления, в свою очередь, влечет замедление роста, а затем его приостановку и сокращение населения до уровня, определяемого средствами существования (или ниже его). Пищи теперь становится достаточно, заработная плата возрастает, потребление увеличивается – но затем процесс повторяется: «возобновляются прежние колебания, то в сторону возрастания, то в сторону уменьшения населения»^[7].

Идеи Мальтуса были восприняты крупнейшими экономистами классической школы. Давид Рикардо включил эти положения в разработанную им теорию заработной платы, вследствие чего вся теория получила название мальтузианско-рикардианской^[8]. Важно отметить, что и Мальтус, и Рикардо изначально говорили о повторяющихся колебаниях численности населения, т. е. о демографических циклах. При этом колебания численности населения должны были сопровождаться колебаниями цен, земельной ренты, прибыли и реальной заработной платы, что приводило к представлениям о колебательном характере экономического процесса в целом (рис. 1).

В 1934 г немецкий историк и экономист Вильгельм Абель установил, что в Европе имелся период роста цен в XIII – начале XIV вв., сменившийся затем падением цен в XV в. и новым ростом в XVI – начале XVII вв. При этом повышение цен сопровождалось падением заработной платы и относительным ростом населения; периоды падения цен и роста заработной платы, наоборот, соответствовали периодам уменьшения численности населения^[9]. В. Абель пришел к выводу, что эти процессы соответствуют положениям теории Рикардо; таким образом было доказано существование демографических циклов в истории Европы.

Рис. 1. Демографические циклы по теории Мальтуса – Рикардо: рост населения вызывает рост цен и рент и падение реальной заработной платы и потребления. Когда потребление становится ниже прожиточного минимума, начинается кризис и численность населения снижается, цены падают, потребление возрастает. Затем цикл повторяется

Работы В. Абеля нашли широкий отклик в среде историков разных стран. Тема мальтузианской цикличности демографических и экономических процессов в Европе нашла подробное отражение в трудах М. Постана, Б. Слихера ван Бата, Р. Мунье, К. Чиппола, Д. Гласса и Д. Эверслея и других авторов^[10]. Большую роль в разработке этой теории играла французская школа «Анналов», в частности работы Ж. Мевре, П. Губера, Ж. Дюби, Э. Лабрусса, Ф. Броделя, Э. Ле Руа Ладюри, П. Шоню^[11]. В 1967 г. вышел в свет первый том фундаментального труда Ф. Броделя «Материальная цивилизация, экономика и капитализм в XV – XVIII веках»^[12].

«Демографические приливы и отливы есть символ жизни минувших времен, – писал Фернан Бродель, – это следующие друг за другом спады и подъемы, причем первые сводят почти на нет – но не до конца! – вторые. В сравнении с этими фундаментальными реальностями все (или почти все) может показаться второстепенным...^[13]. Растущее население обнаруживает, что его отношения с пространством, которое оно занимает, с теми богатствами, которыми оно располагает, изменились... Возрастающая демографическая перегрузка нередко заканчивается – а в прошлом неизменно заканчивалась – тем, что возможности общества прокормить людей оказывались недостаточными. Эта истина, бывшая банальной вплоть до XVIII в., и сегодня еще действительна для некоторых отсталых стран… Демографические подъемы влекут за собой снижение уровня жизни, они увеличивают... число недоедающих нищих и бродяг. Эпидемии и голод – последний предшествует первым и сопутствует им – восстанавливают равновесие между количеством ртов и недостающим питанием… Если необходимы какие-либо конкретные данные, касающиеся Запада, то я бы отметил длительный рост населения с 1100 по 1350 г., еще один с 1450 по 1650, и еще один, за которым уже не суждено было последовать спаду, – с 1750 г. Таким образом, мы имеем три больших периода демографического роста, сравнимые друг с другом... Притом эти длительные флуктуации обнаруживаются и за пределами Европы, и примерно в то же время Китай и Индия переживали регресс в том же ритме, что и Запад, как если бы вся человеческая история подчинялась велению некоей первичной космической судьбы, по сравнению с которой вся остальная история была истиной второстепенной»^[14].

Таким образом, Ф. Бродель утверждал, что Восток колебался в ритме демографических циклов синхронно Западу. Основанием для этого утверждения было обнаружение турецким историком О. Барканом демографического цикла в Османской империи, синхронного европейскому циклу конца XV – начала XVII вв.^[15] Однако Р. Камерон подвергал критике этот тезис Ф. Броделя, указывая на недостаток исследований по этой тематике^[16]. До сравнительно недавнего времени изучение этого вопроса ограничивалось работами израильского ученого Елеаху Аштора, исследовавшего циклы цен и заработной платы на Ближнем Востоке в Раннее Средневековье^[17], а также несколькими исследованиями, с разной степенью детализации рассматривавшими демографические циклы в Китае^[18].

В 70-80-е гг. ХХ в. учение о демографических циклах получило общее название «неомальтузианства», однако необходимо отметить, что приверженцы этой теории в разных странах так и не выработали общей терминологии: они называли циклы «демографическими», «логистическими», «общими», «аграрными», «вековыми», «экологическими», подразумевая под ними одни и те же циклы, описанные Мальтусом и Рикардо. Мальтусовский термин «средства существования» в современной терминологии стал трактоваться как вмещающая емкость экологической ниши («carring capacity»). Это понятие включает территорию и объем ресурсов, находящихся в распоряжении данного общества. Емкость экологической ниши, очевидно, зависит от технологии (в частности, от сельскохозяйственной технологии); технические открытия могут приводить к расширению экологической ниши, поэтому демографическая динамика определяется не только внутренними циклическими закономерностями, но и влиянием технологического фактора. Это влияние менее существенно для изучаемого нами традиционного общества, но сказывается в современных развивающихся странах, где черты прошлого переплетаются с процессами модернизации. Проблема аграрного перенаселения в развивающихся странах была одной из важных практических тем, рассматривавшихся теоретиками неомальтузианства. В частности, в капитальном исследовании Д. Григга были проанализированы процессы перенаселения в западноевропейских странах в XIV и в XVII вв., исследовано их влияние на различные аспекты социально-экономического развития и проведено сопоставление с социально-экономическими процессами в странах третьего мира^[19].

Новый этап в развитии концепции демографических циклов был связан с появлением демографически-структурной теории Джека Голдстоуна^[20], получившей дальнейшее развитие в монографии П. Турчина и С.А. Нефедова^[21]. В то время как мальтузианская теория рассматривала динамику населения в целом, демографически-структурная теория рассматривает структуру «государство – элита – народ», анализируя взаимодействие элементов этой структуры в условиях роста населения. При этом динамика «народа» описывается так же, как динамика населения в неомальтузианской теории. Новым теоретическим элементом является анализ влияния демографического роста на элиту и государство. Демографический рост элиты в условиях ограниченности ресурсов влечет за собой дробление поместий и оскудение части элиты. Элита начинает проявлять недовольство и усиливает давление на народ и на государство с целью перераспределения ресурсов в свою пользу. Кроме того, в рядах элиты усиливается дифференциация и фрагментация, отдельные недовольные группировки элиты в борьбе с государством обращаются за помощью к народу и пытаются инициировать народные восстания^[22].

Для государства рост населения и цен оборачивается падением реальных доходов. Властям становится все труднее собирать налоги с беднеющего населения, это приводит к финансовому кризису государства, который развивается на фоне голода, народных восстаний и заговоров элиты. Все эти обстоятельства в конечном счете приводят к революциям и краху («брейкдауну») государства^[23].

Демографически-структурная теория уделяет особое внимание так называемым трансформациям структуры «государство – элита – народ». Трансформация структуры – это качественное изменение элементов, составляющих структуру, а также изменение принципов их взаимодействия (например, установление крепостного права). Трансформации структуры приводят к особо масштабному перераспределению ресурсов, которое иногда порождает социальные кризисы – мы будем называть эти кризисы структурно-демографическими или просто структурными^[24]. В некоторых случаях трансформации структуры и структурные кризисы могут быть объяснены в рамках демографически-структурной теории – но не всегда. Поэтому в этом пункте (так же, как в вопросе о расширении экологической ниши) возникает необходимость рассмотрения роли других, недемографических, факторов в механизме демографического цикла. Это те «точки входа», через которые демографически-структурная теория сопрягается с теориями, описывающими влияние других, рассматриваемых ниже факторов.

Мальтузианское описание демографического цикла подразумевает естественное деление демографического цикла на фазы, характеризующиеся различной динамикой населения, цен и реальной заработной платы. Опираясь на исследования Э. Ле Руа Ладюри, Д. Григга и Дж. Голдстоуна^[25], можно привести следующее описание фаз демографического цикла.^[26]

Для фазы роста (или фазы восстановления после предшествующего кризиса) характерны следующие явления: наличие свободных земель, удобных для возделывания; быстрый рост населения; рост посевных площадей; в начале периода – низкие цены на хлеб; тенденция к постепенному росту цен; высокая реальная заработная плата и относительно высокий уровень потребления, но при этом – тенденция к постепенному понижению реальной заработной платы и уровня потребления; низкий уровень земельной ренты; тенденция к постепенному повышению уровня ренты; относительно низкий уровень государственной ренты (налогов); строительство новых (или восстановление разрушенных ранее) поселений; относительно ограниченное развитие городов; относительно ограниченное развитие ремесел; незначительное развитие аренды, незначительное развитие ростовщичества.

Для фазы Сжатия характерны: отсутствие доступных крестьянам свободных земель; крестьянское малоземелье; высокие цены на хлеб; низкий уровень реальной заработной платы и потребления основной массы населения; демографический рост, ограниченный ростом урожайности; высокий уровень земельной ренты; частые голодные годы; частые эпидемии; разорение крестьян-собственников; рост задолженности крестьян и распространение ростовщичества; распространение аренды; высокие цены на землю; рост крупного землевладения; уход части разоренных крестьян в города; попытки малоземельных и безземельных крестьян заработать на жизнь работой по найму, ремеслом или мелкой торговлей; быстрый рост городов; развитие ремесел и торговли; рост числа безработных и нищих; активизация народных движений под лозунгами уменьшения земельной ренты, налогов, передела собственности и социальной справедливости; попытки проведения социальных реформ, направленных на облегчение положения народа; попытки увеличения продуктивности земель; переселенческое движение на окраины и развитие эмиграции; ввоз продовольствия из других стран (или районов); попытки расширить территорию путем завоеваний; непропорциональный (относительно численности населения) рост численности элиты; фрагментация элиты; борьба за статусные позиции в среде элиты; ослабление официальной идеологии и распространение диссидентских течений, обострение борьбы за ресурсы между элитой и государством; попытки оппозиционных государству фракций элиты поднять народ на восстание или их присоединение к народным восстаниям; финансовый кризис государства, связанный с ростом цен и неплатежноспособностью населения.

Экономическая ситуация в этот период неустойчива, у многих крестьян отсутствуют необходимые запасы зерна, и любой крупный неурожай или война могут привести к голоду и экосоциальному кризису. «Экономика предельно напряженная», – писал П. Шоню^[27].

Для фазы экосоциального кризиса характерны: голод, принимающий широкие масштабы; широкомасштабные эпидемии; в конечном итоге гибель больших масс населения, принимающая характер демографической катастрофы; государственное банкротство; потеря административной управляемости; широкомасштабные восстания и гражданские войны; брейкдаун – разрушение государства; внешние войны; разрушение или запустение многих городов; упадок ремесла; упадок торговли; очень высокие цены на хлеб; низкие цены на землю; гибель значительного числа крупных собственников и перераспределение собственности; социальные реформы, в некоторых случаях принимающие масштабы революции, порождающей этатистскую монархию – автократию, практикующую государственное регулирование и не допускающую развития крупной частной собственности.

Перечисленные здесь явления характерны для соответствующей фазы демографического цикла в том смысле, что из теории вытекает, что они с высокой степенью вероятности должны наблюдаться в этой фазе. Поэтому при анализе истории конкретной страны необходимо проверить, наблюдаются ли в соответствующий период указанные явления. Если они наблюдаются, то появляется возможность объяснить их, исходя из демографически-структурной теории. Если же они не наблюдаются, то причины этой аномалии должны быть проанализированы особо. Большое количество аномалий, естественно, ставит под сомнение вопрос о том, что данный период можно рассматривать как демографический цикл.

Необходимо отметить, что в своем «классическом» виде демографически-структурная теория не акцентирует внимания на различиях в протекании демографического цикла в государствах, имеющих различные формы правления и системы собственности. Между тем очевидно, что этот процесс должен иметь свои особенности в основанных на частном землевладении демократических или олигархических республиках и в этатистских монархиях с преобладанием государственной собственности. Очевидно, что в последнем случае такой типичный для фазы Сжатия процесс, как распространение крупного землевладения, предполагает ослабление этатистской монархии и потерю ее регулирующих функций. И лишь затем, на последних этапах Сжатия, под действием народных движений может проявиться новая этатистская тенденция, направленная на ограничение крупного землевладения. Таким образом, возникает необходимость в уточнении и в большей конкретизации признаков фаз демографического цикла для государств с разными формами собственности. Мы вернемся к этому вопросу при рассмотрении конкретных демографических циклов в последующих главах.

Продолжительность демографического цикла, естественно, зависит от масштабов предшествующей демографической катастрофы и от темпов роста населения. В распоряжении историка имеются лишь немногие данные для того, чтобы оценить темп роста населения в традиционном обществе. По материалам китайских переписей можно, в частности, установить, что в эпоху Тан (650-733 гг.) население росло со скоростью 0,89% в год, а в начале эпохи Цин (1675-1753 гг) со скоростью 0,91%^[28]. Если в результате катастрофы население сократилось вдвое, то для его восстановления при таких темпах роста потребуется примерно 80 лет, а продолжительность демографического цикла (вместе с фазой Сжатия) будет составлять 100-150 лет. Если же в результате предшествующего кризиса население сократилось на 10%, то Сжатие вернется уже через 12 лет. С другой стороны, увеличение потребления в результате сокращения населения на 10% не может быть значительным и будет воспринято народом лишь как небольшое и кратковременное облегчение тягот. Таким образом, было бы естественно рассматривать маломасштабный кризис (голод, эпидемию или войну, уносящую до 10% населения) не как начало нового цикла, а как промежуточный кризис, удлиняющий период Сжатия в предшествующем цикле.

Экосоциальный кризис часто вызывает разрушение государства и может стать началом длительного периода социальной нестабильности, в течение которого периодически возобновляющиеся внутренние и внешние войны сопровождаются разрухой, голодом и эпидемиями. Такое состояние посткризисной депрессии препятствует возобновлению роста населения в следующем демографическом цикле, и этот период называют интерциклом. П. Турчин на материале Англии, Китая и Римской империи установил наличие тесной статистической связи между коэффициентом естественного прироста и индексом социальной нестабильности^[29]. Таким образом, можно утверждать, что задержка в возобновлении роста населения (несмотря на повышение потребления после кризиса) непосредственно связана с внутренними и внешними войнами, мятежами и восстаниями, которые являются более или менее отдаленными последствиями экосоциального кризиса, нарушившего стабильное состояние государства. В период интерцикла внутреннее развитие уже не определяется демографическим фактором и в значительной мере зависит от случайных обстоятельств протекания военных конфликтов.

В последнее годы изучение демографических циклов проводится с широким использованием экономико-математических моделей. Это новое направление исследования представлено в том числе в работах Дж. Комлоса, П. Турчина, А. В. Коротаева, С. В. Циреля, а также в работах автора^[30]. Математическое моделирование помогает, в частности, оценить влияние на ход демографического цикла кратковременных климатических колебаний, неурожаев, стихийных бедствий. Оно показывает, что в фазе роста крестьяне имеют достаточные запасы зерна и колебания урожайности в этот период не могут привести к катастрофе. Однако в последующий период перенаселения такие запасы отсутствуют, что делает экономическую систему неустойчивой. В этих условиях большой неурожай, нарушающие хозяйственную жизнь эпидемии или вторжения врагов должны рано или поздно привести к драматическим последствиям^[31]. Д. Григг отмечает, что неурожаи и пандемии бывали во все времена, но они оказывались катастрофическими лишь в периоды перенаселения, когда население не имело запасов продовольствия и было ослаблено постоянным недоеданием, т. е. случайные факторы лишь усиливали эффект перенаселения^[32].

Что касается роли долговременных климатических колебаний, необходимо отметить, что одно время имели место попытки объяснить механизм демографического цикла чередованием периодов похолодания и потепления. Автором теории определяющей роль климатического фактора в экономических и демографических процессах является шведский историк Густав Уттерстрем. В 1955 г. Уттерстрем опубликовал обстоятельное исследование^[33], в котором пытался доказать, что существовали вековые колебания климата, которые привели к кризисам XIV и XVII вв. Э. Ле Руа Ладюри посвятил опровержению этого тезиса специальную работу^[34], в которой показал, что катастрофы, пережитые человечеством в Средние века, не связаны с относительным похолоданием. В последнее время появились также и статистические исследования, подкрепляющие аргументацию Э. Ле Руа Ладюри^[35].

В контексте теории демографических циклов исследуется также роль эпидемий. Известно, что эпидемии поражают прежде всего перенаселенные регионы, где миллионы людей ослаблены недоеданием, а огромные массы бедняков скапливаются в городах (отличающихся своими антисанитарными условиями)^[36]. Глобальная эпидемия вызывает структурный кризис: массы людей спасаются бегством из пораженных районов, поля остаются необработанными, следствием чего является голод. С другой стороны, резко падает сбор налогов, казна испытывает финансовый кризис; чиновники, не получая жалования, перестают исполнять свои обязанности или просто оказываются не в состоянии их исполнять. Если эпидемия продолжается недолго, если у населения есть значительные запасы хлеба, а у казны – запасы монеты, то кризис преодолим. Но если общество находится в фазе Сжатия, если нет никаких запасов, то большая эпидемия порождает экосоциальный кризис и заканчивается демографической катастрофой.

1.3. РОЛЬ ТЕХНОЛОГИЧЕСКОГО ФАКТОРА. ТЕОРИЯ ВОЕННОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Идея о том, что техника и технология определяют социальную структуру и общественные отношения, высказывалась многими историками и экономистами. Прежде всего речь идет о роли технологических революций и великих, фундаментальных, открытий. Фундаментальные открытия – это открытия, позволяющие овладеть новыми ресурсами и возможностями, в современной терминологии – это открытия, расширяющие экологическую нишу народа или государства и способствующие увеличению численности населения. Это могут быть достижения в области производства пищи, например доместикация растений, позволяющая увеличить плотность населения в десятки и сотни раз. Это может быть новое оружие или новая военная тактика, позволяющие раздвинуть границы обитания за счет соседей. Это могут быть транспортные средства, позволяющие открыть и освоить новые земли. В качестве фундаментальных открытий можно рассматривать также новые технологии, способствующие достижениям в упомянутых выше областях; например, освоение металлургии железа, с одной стороны, позволило создать железные топоры и плуги, облегчившие освоение целины, с другой стороны, сделало возможным появление нового оружия – железных мечей.

Очевидно, что технологический фактор непосредственно влияет на демографическую динамику и социальное развитие общества. С одной стороны, фундаментальные открытия расширяют экологическую нишу, с другой стороны, они могут вызывать трансформации структуры «государство – элита – народ» и вызывать масштабное перераспределение ресурсов между элементами этой структуры.

Обычно отмечаются две глобальные общественные трансформации, вызванные аграрной (неолитической) революцией, породившей традиционное общество земледельцев, и промышленной революцией, обусловившей переход от традиционного к индустриальному обществу. Что касается менее значимых трансформаций внутри традиционного общества, то их связывают в основном с военно-техническими достижениями, т. е. с фундаментальными открытиями в военной сфере. В свое время Макс Вебер обратил внимание на то, что появление в Греции вооруженной железными мечами фаланги гоплитов привело к переходу власти в руки состоятельных граждан-землевладельцев^[37]. Аналогичным образом Линн Уайт и Брайан Даунинг объясняют становление феодализма появлением стремени, которое сделало всадника устойчивым в седле и обусловило господство на поле боя тяжеловооруженных рыцарей^[38].

Отталкиваясь от этих положений, известный востоковед И. М. Дьяконов создал теорию военно-технологического детерминизма, в которой каждая фаза исторического развития характеризуется изменениями в военной технологии^[39]. Согласно этой теории там, где нет металлического оружия, не может быть классового общества, и первые две фазы развития соответствуют бесклассовому первобытному строю. Появление бронзового оружия открывает путь к переходу в третью фазу («ранняя древность») и к созданию примитивного классового общества. Распространение железного оружия вызывает переход к четвертой фазе («имперская древность»). В этой фазе появляются большие империи с регулярным налогообложением и развитой бюрократией. Пятая фаза – это Средневековье, в котором «воин на защищенном панцирем коне, сам закованный в броню… может обеспечить эксплуатацию крестьянина, который в предшествующую эпоху и поставлял основную массу воинов»^[40]. Появление огнестрельного оружия открывает шестую фазу – фазу «стабильно-абсолютистского постсредневековья»^[41].

Близкую схему связи между военной техникой и политическим режимом обосновывает известный французский социолог Доминик Кола. На материале Древней Греции и Центральной Африки XVII – XIX вв. он доказывает, в частности что боевые колесницы в собственности государства порождают деспотию, кавалерия, принадлежащая знати, – аристократию или выборную монархию, а огнестрельное оружие – централизованную власть^[42].

Необходимо, однако, отметить, что рассматриваемые здесь соответствия между типом вооружения и политическими режимами не являются жесткими и имеют скорее характер статистической зависимости. Существуют примеры, показывающие, что в отдельных случаях постулируемые связи нарушались. Это в первую очередь касается тезиса Л. Уайт о том, что распространение стремени порождает рыцарство и феодализм. Этот тезис был обоснован на материале Европы, где проблема обеспечения всадников рыцарским вооружением решалась путем предоставления им (на условиях службы) земельных владений-бенефициев. Как было показано исследователями-востоковедами, в Китае государство, располагавшее развитой налоговой системой, предпочитало непосредственно оплачивать наемных кавалеристов из казны, не наделяя их бенефициями. Таким образом, в Китае (за исключением, быть может, маньчжурского периода) не существовало класса рыцарей-землевладельцев, характерного для европейского феодализма^[43].

Очевидно, последствия распространения тех или иных военно-технических достижений должны рассматриваться для каждой страны конкретно – это и является одной их задач данного исследования.

Наиболее разработанной из теорий технологического детерминизма является созданная Майклом Робертсом^[44] теория военной революции. Эта теория до сих пор мало известна российской исторической общественности, поэтому будет уместно кратко изложить ее основные положения и выводы^[45].

Основная идея М. Робертса состоит в том, что на протяжении последних трех тысячелетий в мире произошло несколько военных революций, каждая из которых была началом нового этапа истории. «Это – историческая банальность, – писал М. Робертс, – что революции в военной технике обычно приводили к широко разветвленным последствиям. Появление конных воинов [точнее, колесничих. – С. Н.]… в середине II тысячелетия до н. э., триумф тяжелой кавалерии, связанный с появлением стремени в IV в. христианской эры, научная революция в вооружениях в наши дни – все эти события признаются большими поворотными пунктами в истории человечества»^[46].

М. Робертс подробно проанализировал лишь одну из военных революций – революцию середины XVII в. Эта революция была связана прежде всего с появлением легкой артиллерии. В прежние времена качество литья было плохим, и это вынуждало делать стенки ствола пушек настолько толстыми, что даже малокалиберные орудия было трудно перевозить по полю боя. Шведский король Густав Адольф (1611-1632 гг.) осознал, какие перспективы открывает улучшение качества литья, и преступил к целенаправленным работам по созданию легкой полевой артиллерии. Эти работы продолжались более десяти лет, и в конце концов в 1629 г. была создана легкая «полковая пушка», regementsstycke^[47]. Полковую пушку могла везти одна лошадь; два-три солдата могли катить ее по полю боя рядом с шеренгами пехоты и, таким образом, пехота получала постоянную огневую поддержку. Стенки ствола полковой пушки были настолько тонкими, что она не могла стрелять ядрами, секрет regementsstycke состоял в том, что это была первая пушка, предназначенная для стрельбы картечью, «гаубица». Благодаря применению специальных патронов полковая пушка обладала невиданной скорострельностью: она делала до шести выстрелов в минуту и буквально засыпала противника картечью^[48]. «Это была фундаментальная инновация», – писал М. Робертс^[49].

Полковая пушка стала «оружием победы» шведской армии в Тридцатилетней войне, каждому полку было дано несколько таких пушек. Создание полковой пушки и одновременное появление облегченных мушкетов вызвали революцию в военной тактике и стратегии. Происходит постепенный отказ от плотных боевых построений, «баталий» или «терций», и замена тактики пехотных колонн линейной тактикой^[50].

После изобретения regementsstycke в руках Густава Адольфа оказалось новое оружие, но нужно было создать армию, которая смогла бы использовать это оружие. Швеция была маленькой и бедной страной, в 1623 г. доход королевства составлял 1,6 млн рейхсталеров; на эти деньги можно было содержать не более 15 тыс. наемников. Естественный выход из финансовых затруднений состоял в использовании уникального шведского института – всеобщей воинской повинности. Густав Адольф упорядочил несение этой повинности: в армию стали призывать одного из десяти военнообязанных мужчин, и срок службы был установлен в 20 лет^[51]. В 1626 – 1630 гг. Густав Адольф призвал в войска 50 тыс. рекрутов, таким образом была создана первая в Европе регулярная армия. Однако финансовая проблема была решена лишь отчасти. Содержание постоянной армии требовало огромных затрат, и решающим шагом на пути решения финансовой проблемы стало проведение первого в Западной Европе земельного кадастра и введение поземельный налога, т. е. радикальная налоговая реформа. Кроме того, Густав Адольф монополизировал торговлю солью и экспорт хлеба, положил начало практике составления точных бюджетов и начал чеканку медных денег с номинальной стоимостью^[52]. Все эти меры означали резкое перераспределение ресурсов в пользу государства.

Введение новых налогов вызвало сопротивление шведских сословий, но в 1624 г. Густаву Адольфу удалось преодолеть это сопротивление и добиться вотирования основного налога (landtagsgard) на неопределенное время, таким образом, этот налог стал практически постоянным, и его сбор не зависел от согласия риксдага^[53].

Решение финансовой проблемы позволило Густаву Адольфу дополнить призывные контингенты наемниками и создать невиданную по тем временам 80-тысячную армию, вооруженную полковыми пушками и облегченными мушкетами^[54]. Создание регулярной армии породило волну шведских завоеваний. В 1630 г. шведские войска высадилась в Германии, а год спустя в битве при Брейтенфельде шведские пушки расстреляли армию императора Фердинанда II. К середине XVII в. шведы стали хозяевами Центральной Европы, в своих походах шведские армии достигали южных областей Германии и Польши – и даже Украины.

Громкие победы шведской армии вызвали заимствование шведских военных и социальных инноваций прежде всего в государствах, терпевших поражения в борьбе со Швецией: в германских княжествах (прежде всего в Бранденбурге), в империи Габсбургов, в Дании, в России. Государства, не сумевшие перенять оружие противника, как показывает опыт Польши, в конечном счете ждала гибель. Как полагает Майкл Робертс, военная революция изменила весь ход истории Европы. Появление регулярных армий потребовало увеличения налогов, создания эффективной налоговой системы и сильного бюрократического аппарата. Появление новой армии, новой бюрократии, новой финансовой системы означало огромное усиление центральной власти и становление режима, который Брайан Даунинг называет «военно-бюрократическим абсолютизмом»^[55]. Нуждаясь в ресурсах, военно-бюрократический абсолютизм перераспределял доходы в свою пользу; при этом ему приходилось преодолевать сопротивление старой знати, которая терпела поражение в этой борьбе и теряла свое политическое значение. Могущество средневековой рыцарской аристократии было основано на средневековой военной технике, на господстве рыцарской кавалерии. Военная революция лишила аристократию ее оружия; новое оружие стало оружием массовых армий, состоявших преимущественно из простолюдинов и руководимых абсолютными монархами. После военной революции дворянству приходится искать свое место в новой армии и в новом обществе, и абсолютизм указывает дворянству его новое положение – положение офицерства регулярной армии. Однако вместе с тем абсолютизм открывает дворянское сословие для офицеров-простолюдинов и вводит «табели о рангах», определяющие порядок выдвижения не по знатности, а по заслугам^[56].

С другой стороны, увеличение налогов означало новые и часто нестерпимые тяготы для населения, вызывало голод, всеобщее недовольство и восстания. Тридцатилетняя война, в ходе которой на поле боя впервые появились массовые армии, потребовала от государств огромного увеличения военных расходов. Монархи оказывались вынужденными увеличивать налоги и нарушать привилегии сословий, что стало причиной Фронды, восстаний в Испании и Италии и других социальных движений, ассоциируемых с так называемым «кризисом XVII века»^[57].

Таким образом, в ходе военной революции, во-первых, происходила трансформация структуры: государство превращалось в абсолютную монархию, оно усиливалось включением нового компонента, регулярной армии, прежнее элитное рыцарское ополчение теряло свою роль, а элита становилась в подчиненное положение к государству. Во-вторых, происходило масштабное перераспределение ресурсов в пользу государства и в ущерб элите и народу, что часто приводило к структурным кризисам. Мы говорили выше, что демографически-структурная теория часто не может объяснить причины трансформаций структуры и последующих структурных кризисов, теперь мы видим, что по крайней мере часть таких кризисов объясняется через посредство теории военной революции. Таким образом, теория военной революции представляет собой необходимый дополнительный инструмент при изучении исторического процесса с использованием демографически-структурной теории.

Во второй половине XX в. теория военной революции стала общепринятым инструментом при анализе социально-экономического развития различных стран Европы в раннее Новое время. Однако, как отмечал М. Робертс, военная революция XVII в. была лишь одной из многих военных революций, и, в принципе, созданная им теория может распространяться и на ранние периоды истории. В контексте этого расширенного применения для нас важно прежде всего то обстоятельство, что теория М. Робертса показывает, что создание постоянной профессиональной армии, находящейся на государственном содержании, влечет за собой трансформацию структуры, масштабное перераспределение ресурсов в пользу государства и установление самодержавия. Постоянная армия не впервые появилась в XVII в., она существовала в некоторых государствах и ранее, иногда в достаточно отдаленные исторические эпохи. Поэтому, изучая трансформации структуры тех времен, необходимо иметь в виду отмеченные выше тенденции.

1.4. РОЛЬ ФАКТОРА ВНЕШНИХ ВЛИЯНИЙ. ДИФФУЗИОНИЗМ

Как отмечалось выше, внешние влияния могут быть многообразными: это прежде всего войны, торговля и культурное влияние, связанное с диффузией инноваций. Войны могут быть обусловлены перенаселением и недостатком ресурсов, так что внешние влияния оказываются отчасти производными от демографического фактора. С другой стороны, распространение культурных инноваций связано с влиянием технологического фактора.

Процесс заимствования и распространения инноваций традиционно изучается в рамках концепции, именуемой диффузионизмом. Изучение диффузии культурных инноваций на основе анализа археологических артефактов – это традиционный «культурно-исторический» подход, распространенный метод работы археологов. «Мы находим некоторые категории остатков, – пишет Гордон Чайлд, – керамику, орудия труда, украшения, виды погребального обряда, формы жилищ, – постоянно встречающиеся вместе. Такой комплекс связанных признаков мы назовем “культурной группой” или просто “культурой”. Мы убеждены, что этот комплекс является материальным выражением того, что мы сегодня назвали бы “народом”»^[58]. «Далее, – продолжает известный российский археолог Л. Н. Корякова, – как правило, следует анализ изменений в терминах миграции. Одним из вопросов является вопрос о происхождении нового типа и связанной с ним группы населения. Тщательное изучение керамики на прилегающих территориях может гипотетически определить место ее происхождения и даже направление миграции. В противном случае, если эти аргументы покажутся неподходящими, можно поискать параллели специфическим чертам культурных сочетаний в других местах. Если культурный комплекс не привязывается к какому-либо внешнему источнику, могут быть найдены некоторые связи… с какой-либо другой культурой. Если такие параллели находятся, археолог приведет доводы в пользу диффузии»^[59].

Наиболее четко идеи диффузионизма сформулированы в так называемой «теории культурных кругов» – историко-этнологической концепции, весьма популярной в 20-х и 30-х гг. нашего столетия. Как известно, создатель этой концепции Фриц Гребнер считал, что сходные явления в культуре различных народов объясняются происхождением этих явлений из одного центра^[60]. Последователи Гребнера полагают, что важнейшие элементы человеческой культуры появляются лишь однажды и лишь в одном месте в результате фундаментальных открытий в технике и технологии. Эффект фундаментальных открытий таков, что они дают народу-первооткрывателю решающее преимущество перед другими народами. Используя это преимущество, народ-первооткрыватель подчиняет окружающие народы и передает им свою культуру; таким образом, образуется культурный круг – область распространения данного фундаментального открытия и сопутствующих ему культурных элементов. С другой стороны, покоренные народы передают победителям элементы своей культуры, происходит сложный процесс культурного и социального синтеза, иногда прерываемый периодами традиционалистской реакции.

Таким образом, фактор внешних влияний в диффузионистской теории является производным от технологического фактора, по существу, эта теория описывает механизм влияния фундаментальных открытий на жизнь человеческого общества.

Как отмечалось выше, фундаментальные открытия, как правило, совершаются один раз и в одном месте. Теоретически, конечно, возможно, что фундаментальное открытие, породившее данный культурный круг, будет конвергентно повторено в другом месте, но в реальности вероятность такого события близка к нулю: быстрота распространения информации об открытии не оставляет времени для его независимого повторения. В традиционном обществе чаще всего в роли фундаментального открытия выступает новое оружие, которое порождает волну завоеваний. Распространение волны завоеваний связано с демографическими катастрофами; нашествие обрывает демографические циклы в завоеванных государствах, и социальный синтез происходит в фазе роста нового цикла.

Классическим примером волны завоеваний являются завоевания Александра Македонского, приведшие к образованию того культурного круга, который называют эллинистической цивилизацией. Можно перечислить многие элементы определявшего эту цивилизацию культурного комплекса, в этот комплекс входят стандартные образцы греческой архитектуры, такие как храмы, палестры и гимнасии, греческая керамика, монеты с греческими надписями, греческая одежда, характерные черты социальной организации полисов и клерухий и т. д. Однако главный элемент этого культурного круга, фундаментальное открытие, обусловившее его быстрое расширение, – это македонская фаланга; именно фаланга одерживала победы, прославившие Александра^[61]. Именно создание македонской фаланги выдвинуло на арену истории до того мало кому известный горный народ, македонян. Овладев культурными областями Греции, македоняне затем распространили греческую культуру по всему Ближнему Востоку, но, с другой стороны, в процессе социального синтеза завоеватели перенимали традиции покоренных народов, и это проявилось прежде всего в подражании Александра персидским царям. Перенимание персидских порядков вызвало в окружении царя традиционалистскую реакцию, а после смерти Александра – политический кризис и долгие войны диадохов. В конечном счете войны привели к масштабной демографической катастрофе и гибели значительной части населения Передней Азии.

Главным признанием могущества македонской фаланги было перенимание этого открытия противниками македонян, в частности Спартой^[62]. Фундаментальное открытие – в данном случае новое оружие – дает его обладателям решающее преимущество, и, чтобы устоять перед их натиском, окружающие народы вынуждены поспешно перенимать это оружие. Именно это обстоятельство – перенимание оружия противника – является свидетельством фундаментального характера данной военной инновации. Вместе с тем это перенимание является главной составляющей механизма диффузии: вслед за перениманием нового оружия перенимается тактика его использования и военная организация, которая часто является частью социальной организации (например, система клерухий или поместная система). В большинстве случаев перенимаются и сопровождающие фундаментальное открытие культурные элементы, такие как политические институты, одежда, обычаи и т. д., но формально это перенимание уже не является необходимым, и глубина этих заимствований свидетельствует о силе того давления, которое оказывает на соседей народ-первооткрыватель. Перед волной завоеваний движется волна диффузии; заимствуя новые культурные элементы, окружающие народы присоединяются к новому культурному кругу.

На дальних рубежах культурного круга заимствование может ограничиваться перенесением одного, главного, культурного элемента. В случае когда через множество посредников заимствуется лишь идея фундаментального открытия, например идея земледелия, установить факт диффузии археологически невозможно. Это привело, в частности, к тому, что многие археологи и этнографы придерживаются теории о самопроизвольной, независимой доместикации растений в различных культурных центрах^[63]. При этом не учитывается то обстоятельство, что, как отмечалось выше, процесс диффузии идеи был относительно быстротечным. Например, диффузия металлургии железа с Ближнего Востока в Китай заняла около 200-300 лет, притом что речь идет о переносе не просто идеи, но сложного технологического процесса, подразумевающего перенимание технических навыков. По аналогии можно утверждать, что даже отдаленные племена Евразии должны были узнать о возможности доместикации растений через какие-нибудь два-три-четыре столетия, и времени на «самостоятельное» фундаментальное открытие было отпущено очень мало.

Таким образом, культурно-историческая школа представляет историю как динамичную картину распространения культурных кругов, порождаемых происходящими в разных странах фундаментальными открытиями. История отдельной страны в рамках этой концепции может быть представлена как история адаптации к набегающим с разных сторон культурным кругам, как история трансформации общества под воздействием внешних факторов, таких как нашествие, военная угроза или культурное влияние могущественных соседей. В исторической науке такие трансформации применительно к конкретным случаям обозначаются как эллинизация, романизация, исламизация, вестернизация и т. д.

Для темы нашего исследования чрезвычайно важно то обстоятельство, что трансформация общества под воздействием диффузионной волны представляет собой трансформацию структуры «государство – элита – народ» и сопровождается перераспределением ресурсов в рамках этой структуры. Таким образом, некоторые трансформации структуры, необъяснимые с позиций демографически-структурной теории, могут быть объяснены через внешние диффузионные влияния.

Созданная почти столетие назад, теория культурных кругов прошла длительный путь развития; одно время она подвергалась критике, но затем авторитет теории был в целом восстановлен, и она до сих пор эффективно применяется как в археологии и этнографии, так и в исторической науке. Огромный вклад в распространение теории диффузионизма в отечественной науке принадлежит фундаментальным работам одного из ведущих российских востоковедов Л. С. Васильева^[64]. В настоящее время регулярно проводятся конференции, посвященные анализу процесса диффузии – прежде всего в области вооружения – на обширных пространствах Евразии^[65].

Классическим изложением истории человечества с позиций диффузионизма является известная монография Уильяма Мак-Нила «Восхождение Запада»^[66]. Важно отметить, что У Мак-Нил говорит о тех же военно-технических открытиях, что и М. Робертс: об изобретении боевой колесницы в середине II тысячелетия до н. э., о появлении стремян в IV в. н. э. и т. д., – и описывает вызванные этими военными революциями последствия и распространение порожденных ими волн завоеваний. Однако в «Восхождении Запада» У Мак-Нил уделяет основное внимание процессу распространения инноваций и не объясняет, почему те или иные открытия в военной или производственной сфере повлекли определенные изменения в сфере социальной и политической. В более поздней монографии, «Стремление к мощи»^[67], У Мак-Нил касается этого вопроса более подробно, описывая военную революцию XVI – XVII вв. и ссылаясь на исследования М. Робертса, Г Паркера и других теоретиков военной революции. Таким образом, мы видим, что диффузионизм в версии У Мак-Нила включает в себя теорию военной революции. Более того, при рассмотрении социально-экономических кризисов XVII и конца XVIII вв. У. Мак-Нил использует элементы неомальтузианского подхода и ссылается на Ф. Броделя^[68]. Хотя этому сюжету в книге У Мак-Нила посвящено лишь несколько страниц, он имеет принципиальное значение, так как содержит идею анализа исторического процесса как результата взаимодействия демографического и технического факторов и, соответственно, идею теоретического синтеза неомальтузианства и диффузионизма. Идея совместного использования демографически-структурной теории и теории военной революции – в приложении к конкретному случаю, истории России XVI в. – высказывалась также известным американским историком Ч. Даннингом^[69].

Таким образом, мы можем говорить о становлении новой концепции развития человеческого общества. В этой концепции внутреннее развитие описывается с помощью демографически-структурной теории, однако на демографические циклы иногда накладываются волны завоеваний, порожденных совершенными в той или иной стране фундаментальными открытиями. За этими завоеваниями следуют демографические катастрофы, социальный синтез и трансформация структуры, в ходе которой рождается новое общество и новое государство. Характеристики новой структуры «государство – элита – народ» зависят от тех исходных компонентов, которые участвуют в социальном синтезе, от того, какими были общество завоеванных и общество завоевателей. В истории Востока в роли завоевателей обычно выступали кочевники, обитатели степей Евразии, а роль покоренных народов доставалась земледельцам. Земледельцы и кочевники представляли собой два разных хозяйственных типа, их обычаи и социальные отношения определялись прежде всего различными условиями природной среды, географическим фактором. Поэтому для того, чтобы понять механизм социального синтеза, необходимо кратко проанализировать, каким образом географический фактор (вместе с другими факторами) формировал общество земледельцев и общество кочевников.

1.5. ФОРМИРОВАНИЕ ЗЕМЛЕДЕЛЬЧЕСКОГО ОБЩЕСТВА

Доместикация растений явилась великим достижением человечества, намного расширившим его экологическую нишу, – по определению Гордона Чайлда, это была «неолитическая революция»^[70]. Неолитическая революция началась в X тысячелетии до н. э. на Ближнем Востоке, в регионе, где распространены дикорастущие пшеница и ячмень и первобытные общины издавна занимались собирательством съедобных злаков. В контексте диффузионистской теории доместикация растений рассматривается как фундаментальное открытие, кардинальным образом изменившее жизнь людей. Прежде всего она имела огромные демографические последствия. По некоторым оценкам, в эпоху мезолита средняя плотность населения равнялась 0,04 чел./км², а в эпоху раннего земледелия она увеличилась до 1 чел./км² – это означает, что лишь на первом этапе неолитической революции емкость экологической ниши увеличилась в десятки раз. В отдельных областях наблюдался еще более значительный рост плотности населения: в Юго-Западном Иране с 0,1 до 2 чел./км², в Восточном Средиземноморье с 0,1 до 1,5–10 чел./км^2[71].

Оценки археологов подтверждаются данными этнографии: в то время как у охотников и собирателей плотность населения редко превышает 0,2 чел./км², плотность населения в областях распространения переложного земледелия в Африке, Азии и Америке составляет в среднем около 9 чел./км². На следующем этапе неолитической революции, когда на смену подсечно-переложному земледелию приходят плужное земледелие и ирригация, плотность населения достигает 100 и более человек на квадратный километр^[72].

Рост численности населения наглядно проявился в увеличении размеров общин. Численность общин охотников и собирателей редко превышала 50 человек, наиболее типичной была община в два-три десятка членов. По имеющимся оценкам, средняя численность населения неолитического поселка составляла на Ближнем Востоке 100–300 человек; сходные цифры дают и этнографические источники^[73].

Образ жизни различных племен, занимавшихся подсечно-огневым земледелием, был весьма схожим. Так же как охотники, ранние земледельцы жили родовыми общинами, состоявшими из родственных семей. Мужчины все вместе расчищали участки земли, причем поскольку земля быстро истощалась, то процесс расчистки новых участков был практически постоянным; старые участки забрасывались, и община переходила на новые поля – эта система раннего земледелия называется подсечно-огневой или переложной. Расчищенные участки делили на семейные наделы, на которых хозяйствовали женщины; урожай считался собственностью семьи, но определенная его часть поступала в распоряжение рода. Важнейшие дела общины решались на сходках мужчин; вожди, как правило, пользовались лишь слабой властью и не имели привилегий. Такого рода общественные отношения имели место у индейцев Амазонии, папуасов Новой Гвинеи, даяков Калимантана, таи и сенои Суматры, ирокезов Северной Америки и многих других архаических племен^[74].

Как отмечают исследователи, ранние земледельцы сохранили свойственный охотникам общинный коллективизм и относительно равномерное распределение пищи^[75]. Это было связано прежде всего с необходимостью объединения усилий всей общины для расчистки новых участков земли: при отсутствии железных орудий труда одиночка был не в состоянии справиться с этой тяжелой работой^[76].

Считается, что от начала неолитической революции до появления первых государств прошло около пяти тысяч лет. За этот период плотность населения на Ближнем Востоке возросла с 0,05-0,07 до 10 чел./км², т. е. в 150-200 раз^[77]. Постепенно в некоторых общинах стала ощущаться нехватка земли, вызвавшая переход от раннего земледелия к развитому, при котором хозяйство велось на постоянных участках, а плодородие почв поддерживалось с помощью ирригации, паров и удобрений. Другим следствием нехватки земли стало расселение земледельцев на восток, в Иран и Среднюю Азию, и на запад, в Европу^[78]. Это была порожденная фундаментальным открытием миграционная волна. В VII тысячелетии земледельцы появились на Балканах, в VI тысячелетии в долинах Дуная, Инда и Ганга, а к концу V тысячелетия – в Испании и Китае. Охотничьи племена, прежние обитатели этих территорий, либо истреблялись, либо вытеснялись пришельцами, либо в процессе социального синтеза перенимали их культуру.

Вслед за неолитической революцией последовало еще несколько фундаментальных культурных инноваций; к их числу относятся появление керамики (и гончарного круга), колесной повозки, металлургии бронзы и письменности. В VI тысячелетии в Месопотамии впервые стали строить плотины и рыть небольшие оросительные каналы – это означало переход к ирригационному земледелию^[79]. В V тысячелетии археологи дважды отмечают резкую смену культурных традиций населения Двуречья – несомненно, в результате войн и массовых миграций^[80]. Наконец, в IV тысячелетии появляются богатые гробницы знати – свидетельство происходящей социальной стратификации, появления неравенства и зарождения государства^[81].

Проблема появления государства и частной собственности является одним из наиболее важных вопросов истории человеческого общества, и дискуссия по этому вопросу продолжается уже много десятилетий^[82]. Большинство исследователей объясняют возникновение частной собственности и государства совокупным действием нескольких факторов, рассматриваемых в постоянном взаимодействии^[83]. Например, Л. С. Васильев рассматривает систему взаимодействия трех факторов: экологического, производственного и демографического. Экологический фактор – это благоприятные условия природной среды, в частности плодородие почв, климатический режим и возможность ирригации. Производственный фактор – это навыки и технологии, необходимые для освоения природных ресурсов, в частности ирригационные технологии, а также наличие соответствующих орудий труда (плуг, железный топор и т. д.)^[84]. Таким образом, выделяемые Л. С. Васильевым факторы в нашей терминологии обозначаются как географический, технологический и демографический. Некоторые другие авторы говорят о необходимости учета помимо того фактора внешних влияний^[85].

Благодаря большой работе, проделанной группой американских исследователей во главе с Дж. Мердоком, в настоящее время существует база данных, позволяющая проверить наличие зависимости между некоторыми действующими факторами и уровнями государственности и социальной стратификации с помощью методов математической статистики^[86]. Такое исследование было проведено А. В. Коротаевым и Н.Н. Крадиным^[87]. Уровень государственности при этом определялся по двум показателям: уровню политической интеграции (самый высокий – централизованное государство, разделенное на области и районы) и развитию аппарата принуждения; уровень социальной стратификации оценивался по числу существующих страт или классов.

В ходе этого исследования было установлено, что главными предпосылками для появления классов и государства являются переход к развитому земледелию и достижение благодаря этому определенного порога плотности населения. Но при этом важную роль играют дополнительные условия: наличие технологии хранения зерна (например, керамических сосудов), металлургии бронзы, колесных транспортных средств и письменности^[88]. Таким образом, появление классов и государства является результатом совокупного действия технологического, географического и демографического факторов.

«В целом механизм воздействия хозяйственного развития на социальную эволюцию… может быть описан приблизительно следующим образом, – указывает А. В. Коротаев. – Возрастание производительности земли ведет к увеличению плотности населения и возрастанию размеров общин, что в свою очередь приводит к возрастанию плотности социальных связей, усложнению общественных отношений и постепенно создает все большую необходимость появления все более сложных социальных институтов для их регулирования. Сокращается расстояние между общинами, усложняются межобщинные отношения, учащаются столкновения между ними, меняется характер подобных столкновений»^[89]. Этот вывод согласуется с завоевавшей большой авторитет теорией происхождения государства Р. Карнейро. Р. Карнейро показывает, что рост плотности населения в условиях ограниченности ресурсов (например, в земледельческих районах, ограниченных горами и пустынями) ведет к повышению демографического давления и к войнам между общинами. В результате завоевания одной общины другой, с одной стороны, росла социальная стратификация, а с другой стороны, появлялась необходимость в классе управляющих, собирающих дань (или налоги) с покоренного населения, – таким образом возникали первые государства^[90].

Как известно, демографическое давление – это отношение реальной плотности населения к максимально возможной; таким образом, чем больше демографическое давление, тем больше плотность населения. Это обстоятельство позволяет переформулировать полученные результаты следующим образом: повышение демографического давления в земледельческом обществе при необходимом развитии технологии и благоприятных природных условиях приводит к возникновению государственности и социальному расслоению. С экологической точки зрения это явление, очевидно, следует рассматривать как результат адаптации человеческого общества к новой, земледельческой, экосистеме. Поначалу, когда перешедшие к земледелию племена жили в условиях относительного благополучия и уровень давления был невысок, бывшие охотники и собиратели не считали нужным менять свои старые обычаи. Затем, когда новая экологическая ниша стала заполняться и уровень давления поднялся, появилась нехватка земли и стали приходить годы голода. Как указывают специалисты-этнографы^[91], именно нехватка земли побуждает общинников делить общинные земли на семейные наделы, постепенно переходящие в частную собственность. Специалисты-археологи подтверждают выводы этнографов. «Археологические данные подтверждают идею о том, что эгалитарное государство предшествовало неэгалитарному и последнее возникло как результат адаптации в условиях демографического давления на обрабатываемую землю», – заключают известные археологи Р. Шедел и Д. Робинсон^[92].

Необходимо отметить, что характеристики экологической ниши были различными не только для земледельцев и охотников, но и для различных групп земледельцев. Это обстоятельство связано в первую очередь с различием условий переложного и ирригационного земледелия. Экологические условия лесного переложного земледелия долгое время способствовали сохранению старинных традиций коллективизма прежде всего потому, что расчистка нового участка была возможна только при объединении усилий всей общины. Положение изменилось лишь с новой технологической революцией, с появлением железных орудий, которые, с одной стороны, позволили делать индивидуальные заимки, а с другой стороны, значительно увеличили масштабы расчисток^[93]. Тем не менее процессы развития государственности в зоне переложного, а затем пашенного земледелия значительно отставали от аналогичных процессов в областях развития ирригации.

Долины великих рек значительно отличались своими экологическими характеристиками от покрытых лесом равнин Евразии. Здесь была возможна ирригация, и плодородные почвы давали очень высокие урожаи – иногда два урожая в год. Плотность населения в «гидравлических обществах» была на порядок выше, чем в суходольных регионах, и зачастую превосходила 100 чел./км^2[94]. Маленькие общины земледельцев разрастались здесь до размеров городков и городов, и возникала естественная потребность поддержания порядка среди многочисленного населения – в результате появлялись специальные органы общинного управления. Для строительства плотин и каналов было необходимо организовать коллективный труд сотен людей, и это также стимулировало развитие государственности^[95]. С другой стороны, ирригационное земледелие не требовало объединения усилий общины для расчистки земли, что открывало путь для развития частной собственности.

В конечном счете повышение демографического давления привело к формированию так называемого раннего государства. Создатели концепции раннего государства Х. Классен и П. Скальник описывают это государство как «централизованную социополитическую организацию для регулирования социальных отношений в сложном стратифицированном обществе, разделенном по крайней мере на два основных страта, или социальных класса: на управителей и управляемых, отношения между которыми характеризуются политическим господством первых и данническими обязанностями вторых; законность этих отношений освящена единой идеологией, основной принцип которой составляет взаимный обмен услугами»^[96]. По Классену и Скальнику, для типичного раннего государства характерно: 1) сохранение клановых связей при некотором развитии внеклановых отношений в управляющей подсистеме; 2) источником существования должностных лиц являются как кормления за счет вверенных подданных, так и жалование из центра; 3) наличие письменно зафиксированных законов; 4) специальный аппарат судей; 5) точно установленный характер изъятия прибавочного продукта управителями; 6) наличие специальных чиновников и аппарата принуждения^[97].

На территории Старого Света первые ранние государства появились в районах ирригационного земледелия – в долинах великих рек. Вторичные государства возникали по соседству под влиянием уже сформировавшихся первичных государств^[98]. Иногда это происходило в результате завоевания первичными государствами «варварской периферии» и непосредственного насаждения там государственных институтов. Впоследствии, с ослаблением государства-гегемона, эти периферийные области отделялись, и новые государства вступали на путь самостоятельного развития. Иногда государственность заимствовалась диффузионным путем как результат культурного влияния первых государств на периферию. Таким образом, идея государства распространялась так же, как фундаментальные открытия в технической сфере.

1.6. ФОРМИРОВАНИЕ КОЧЕВОГО ОБЩЕСТВА

В настоящее время большинство специалистов считает, что скотоводство появилось в одно время или немного позже, чем земледелие^[99]. Имея излишки пищи, земледельцы получили возможность вскармливать детенышей убитых на охоте животных, таким образом происходило постепенное одомашнивание. В IX – VIII тысячелетиях до н. э. на Ближнем Востоке были одомашнены козы и овцы, несколько позже – крупный рогатый скот^[100]. Расселяясь на новые территории, земледельческие племена приносили с собой навыки комплексного земледельческо-скотоводческого хозяйства; в IV – III тысячелетиях до н. э. земледельческие поселения распространились на обширные пространства Северного Причерноморья и Прикаспия. На этих степных просторах обитали дикие лошади, тарпаны, которые вскоре были приручены населением этих мест^[101]. В Прикаспии и в теперешнем Казахстане лишь немногие земли были доступны для обработки мотыгой, и земледельцы селились на плодородных участках в поймах немногочисленных рек^[102]. Однако окружающие степи представляли собой изобильные пастбища, на которых паслись большие стада скота, так что в хозяйстве местного населения явственно преобладало скотоводство. На одном квадратном километре ковыльно-разнотравной степи можно было прикормить 6-7 коней или быков^[103], а для прокормления одной семьи из 5 человек требовалось стадо примерно в 25 голов крупного скота^[104], следовательно, плотность скотоводческого населения в степи могла достигать 1,3 чел./ км². Эта цифра близка к оценке Ратцеля – 0,7-1,9 чел./км²; расчеты О. Г. Большакова для степей Аравии дают 1,6-1,9 чел./км^2[105]. Таким образом, плотность скотоводческого населения превосходит максимальную плотность для охотников и собирателей, но она в 5–10 раз меньше, чем у мотыжных земледельцев, и в сотни раз меньше, чем у земледельцев, использующих ирригацию. Экологическая ниша скотоводов очень узка, и перенаселение наступает достаточно быстро. По данным археологов, во II тысячелетии до н. э. происходило быстрое расселение скотоводов на восток, вплоть до Маньчжурии; к XIII в. степи были в основном заселены, и возможности оседлого скотоводства оказались исчерпанными^[106].

Решающим толчком, обусловившим переход от оседлого к кочевому скотоводству, было создание усовершенствованного уздечного набора (с мартингалом и оголовьем) в начале I тысячелетия до н. э. После освоения этой фундаментальной инновации наездничество перестало быть искусством немногих джигитов – оно стало доступно всем, и все мужчины сели на коней^[107]. Это открыло возможность освоения дальних пастбищ, и жители степей стали кочевать вместе со своими стадами. Кочевники Средней Азии обычно зимовали в районах южнее Сырдарьи, а летом перегоняли свои стада за полторы-две тысячи километров на богатые пастбища Северного Казахстана (из-за сурового климата эти пастбища не могли использоваться зимой)^[108]. Кочевание помогло освоить северные степи и горные луга, однако оно потребовало смены образа жизни: «С переходом к кочевому скотоводству резко изменился облик степей. Исчезли многочисленные поселки, наземные и углубленные в землю жилища бронзового века, жизнь теперь проходила в повозках, в постоянном движении людей вместе со стадами от одного пастбища к другому»^[109]. Женщины и дети ехали в поставленных на колеса кибитках, но были племена, где на коней сели и женщины; Геродот передает, что у савроматов женщины «вместе с мужьями и даже без них верхом выезжают на охоту, выступают в поход и носят одинаковую одежду с мужчинами»^[110]. Археологи свидетельствуют, что в могилы женщин, так же как в могилы мужчин, часто клали уздечку – символ всадника^[111].

Возникновение кочевничества сопровождалось появлением кавалерии и вспышкой войн^[112]. «В поисках новых пастбищ и добычи скотоводы захватывали в сферу своего влияния… все новые группы населения, – пишет Г. Е. Марков. – Мог развернуться своего рода “цепной процесс” распространения кочевничества»^[113]. Действительно, после VIII в. до н. э. на всем протяжении Великой степи – от Дуная до Хингана – утверждается единая культура, говорящая о господстве в степи группы родственных кочевых народов. Эти народы – скифы, сарматы, саки – были древними индоиранцами, ариями^[114].

Кочевничество позволило освоить новые пастбища, но плотность населения в степи оставалась низкой, к примеру, даже в конце XIX в. в Тургайской области Казахстана она не превосходила 1,9 чел./км^2[115]. При этом имеются сведения, что на протяжении последних двух тысячелетий численность кочевых народов не возрастала. Как отмечает А. М. Хазанов, численность хунну, живших на территории современной Монголии, и количество скота у них почти полностью совпадает с теми цифрами, которые имеются для монголов начала XX в.^[116]. Экологическая ниша скотоводов была очень узкой, и голод был постоянным явлением. Китайские хроники пестрят сообщениями о голоде среди кочевников: «В том же году в землях сюнну был голод, от него из каждого десятка населения умерло 6-7 человек, а из каждого десятка скота пало 6-7 голов… Cюнну несколько лет страдали от засухи и саранчи, земля на несколько тысяч ли лежала голая, люди и скот голодали и болели, большинство из них умерли или пали… Был голод, вместо хлеба употребляли растертые в порошок кости, свирепствовали повальные болезни, от которых великое множество людей померло…»^[117]. Арабские писатели сообщают о частом голоде среди татар; имеются сообщения о том, что в годы голода кочевники ели падаль, продавали в рабство своих детей^[118]. Недостаток средств существования породил обычай жертвоприношения стариков у массагетов^[119]; у некоторых племен было принято умерщвлять вдов, грудных детей убивали и погребали вместе с умершей матерью^[120]. В условиях полуголодного существования бедуины Аравии зачастую убивали новорожденных девочек^[121]. Приводимые В. П. Алексеевым данные о степных могильниках II тысячелетия до н. э. (Тасты-Бутак, Хрящевка-Ягодное, Карасук III) говорят об очень высоком уровне детской смертности; средняя продолжительность жизни взрослых составляла 34 года^[122]. В более позднюю эпоху, у средневековых кочевников, авар, средняя продолжительность жизни составляла 38 лет для мужчин и 36 лет для женщин^[123].

Образ жизни кочевников определялся не только ограниченностью ресурсов кочевого хозяйства, но и его неустойчивостью. Экологические условия степей были изменчивыми, благоприятные годы сменялись засухами и джутами. В среднеазиатских степях джут случался раз в 7–11 лет, снежный буран или гололед приводили к массовому падежу скота, в иной год гибло больше половины поголовья^[124]. Гибель скота означала страшный голод, климатический стресс; кочевникам не оставалось ничего иного, как умирать или идти в набег, – по замечанию Н. Н. Крадина, корреляция между климатическими стрессами и набегами «прослеживается чуть ли не с математической точностью»^[125].

Регулярные климатические стрессы порождали в степи обстановку вечной и всеобщей войны, эта война называлась у казахов барымтой^[126]. «Благосостояние кочевников определялось исключительно силой того или иного казахского рода, – отмечает А. А. Кауфман, – оно поддерживалось хищничеством, барымтой и выпадало на долю родов, военно-разбойничья организация которых была наиболее развитой»^[127]. Кочевники закалялись в борьбе со стихией и в постоянных столкновениях друг с другом. В каждом роду имелся наездник, отличавшийся храбростью и физической силой; постоянно проявляя себя в схватках, он постепенно становился батыром, богатырем. Батыры возглавляли роды в сражениях, они были главными героями казахского эпоса^[128]. «Молодых и крепких уважают, – говорит китайский историк о гуннах, – старых и слабых почитают мало… Сильные едят жирное и лучшее, старики питаются после них… Кто в сражении отрубит голову неприятеля, тот получает в награду кубок вина и все захваченное в добычу»^[129]. «Счастливыми из них считаются те, кто умирает в бою, – говорит Аммиан Марцеллин об аланах, – а те, кто доживает до старости и умирает естественной смертью, преследуются у них жестокими насмешками, как выродки и трусы»^[130]. Культ войны находил проявление в поклонении мечу, Геродот сообщает о поклонении мечу у скифов, Аммиан Марцеллин – у аланов^[131].

В бесконечных сражениях выживали лишь самые сильные и смелые, таким образом кочевники подвергались естественному отбору, закреплявшему такие качества, как физическая сила, выносливость, агрессивность. Древние и средневековые авторы неоднократно отмечали физическое превосходство кочевников над жителями городов и сел. «Кипчаки – народ крепкий, сильный, здоровый», – пишет Ибн Батута^[132]. «Они так закалены, что не нуждаются ни в огне, ни в приспособленной ко вкусу человека пище; они питаются корнями трав и полусырым мясом всякого скота», – говорит Аммиан Марцеллин о гуннах^[133]. Ал-Мукаддаси видит в тюрках «самых храбрых врагов, с крепкими телами, самых выносливых при бедствиях, у которых меньше всего жизненных благ и покоя»^[134]. Естественный отбор на силу, ловкость, выносливость дополнялся воспитанием воинских качеств начиная с раннего детства. «Мальчик, как скоро сможет сидеть верхом на баране, стреляет из лука пташек и зверьков и употребляет их в пищу», – говорит Сымы Цянь о воспитании у гуннов^[135]. У монголов и казахов 12-13-летние юноши вместе со своими отцами ходили в набеги^[136].

Суммируя данные исторических источников и археологических раскопок, можно прийти к выводу, что для общества кочевников были характерны: малая продолжительность жизни людей, высокая смертность, периодический голод и связанные с ним колебания численности населения, постоянные войны между родами и племенами. Эти признаки в совокупности свидетельствуют о высоком демографическом давлении в кочевом обществе.

Кочевники жили сплоченными родами, насчитывавшими десятки и сотни членов^[137]. Из-за нехватки пастбищ большие группы людей не могли кочевать вместе, поэтому после перекочевки на летние или зимние пастбища род обычно разделялся на группы родственных семей (казахские аулы)^[138]. Аул состоял из 3-7 близкородственных семей, иногда это была семья отца и семьи женатых сыновей^[139]. В состав аула могли входить и рабы, но их было мало, и они, как правило, не пасли скот, а использовались для домашних работ. Для пастьбы скота не требовалось много людей, один конный пастух мог справиться со стадом в 500 овец, но требовалось знание дела и настоящая забота о скоте, чего трудно было ожидать от рабов. Кроме того, раб-пастух мог легко найти удобный случай для бегства, поэтому кочевники не держали большого числа рабов; захваченных в набегах пленников старались продать торговцам, прибывавшим из земледельческих стран^[140].

Пастбища обычно принадлежали всему роду или племени, и на них мог пасти свой скот любой соплеменник, первым занявший это место после перекочевки. Скот находился в частной собственности семей, и были семьи, значительно различавшиеся богатством^[141]. Однако богатство среди кочевников было относительным: засуха, болезни скота, набеги врагов могли быстро разорить богача – и точно так же бедняк мог приобрести богатство в удачном набеге^[142]. «Скот на самом деле принадлежит любому бурану и сильному врагу», – говорит казахская пословица^[143].

Смелый батыр, захвативший много добычи, становился обычно главой рода и богачом, в случае необходимости он мог приказывать своим сородичам, но на нем же лежала забота о благополучии всех членов рода. «Богатый киргиз считает своим долгом каждое лето снабдить не только неимущих родственников, но и многих знакомых необходимым скотом… – отмечает А. Харузин. – За ссуду никакого вознаграждения не берется, а для взявшего существует только обязанность возвратить скот в целости»^[144]. Подобный обычай существовал у многих степных народов, у арабов он назывался «ваджа», у казахов – «саун»^[145]. «Эксплуатация простых полноправных кочевников у номадов вряд ли достигала сколько-нибудь развитых форм», – отмечает Н. Н. Крадин^[146].

В условиях постоянной войны в степях необходимыми условиями выживания были единство рода и родовая взаимопомощь, родовой коллективизм. «Удалой джигит рождается для себя, а умирает за род, – говорит казахская пословица. – Чем быть султаном в чужом роде, лучше быть рабом в своем»^[147]. Отношения взаимопомощи нашли отражение и в законах кочевых государств. По законам ойратов неоказание помощи нуждающемуся в ней приравнивалось к убийству^[148].

Родовыми вождями обычно становились воины, проявившие себя в сражениях. «Кто храбр, силен и способен разбирать сложные дела, тех поставляют старейшинами, – говорит Фань Е о племени ухуань. – Наследственной власти у них нет»^[149]. У большинства кочевых племен в мирное время власть старейшин была невелика, и важные вопросы решались собранием родовичей^[150]. Лишь 3 из 27 описанных в базе данных Дж. Мердока кочевых обществ имели устойчивое деление на страты^[151]. Родовой коллективизм находил свое проявление в обычаях военной демократии и в выдвижении по заслугам.

Таким образом, в конечном счете формирование общества кочевников определялось теми же тремя факторами, что и формирование общества земледельцев: географический фактор предопределял скотоводческие занятия обитателей степей, технологический фактор (создание усовершенствованного уздечного набора) обусловил развитие всадничества и кочевание, а демографический фактор в сочетании с высокой мобильностью способствовал появлению обычаев военной демократии.

Политическая карта Великой степи обычно являла собой пестрый конгломерат враждующих родов и племен. Как отмечалось выше, государство появляется в земледельческих обществах при достижении достаточно высокой плотности населения. Плотность населения у кочевников была в десятки раз ниже, чем у земледельцев. Н. Н. Крадин отмечает, что государственность для кочевников не была внутренне необходима, что большинство кочевых обществ никогда не достигали уровня государственности^[152]. Но все же бывали случаи, когда победоносный хан объединял несколько племен и создавал кочевое государство. Как заключают многие историки, объединение кочевников обычно было ответом на создание по соседству мощного централизованного земледельческого государства^[153]. С одной стороны, такое объединение становится необходимым для противостояния мощному противнику, с другой стороны, это была реакция подражания соседней державе. Последнее обстоятельство подчеркивается еще и тем, что управленческая структура кочевников обычно создавалась по образцу соседних земледельческих государств; так, создатель империи гуннов шаньюй Модэ заимствовал административные традиции империи Цинь^[154], а Чингисхан перенял военную организацию у Цзинь и Ляо^[155]. Таким образом, мы можем говорить о диффузии государственных принципов земледельцев в кочевые общества.

Объединение кочевых племен в единое государство клало конец межплеменным войнам, но не снижало демографического давления в степи. Если раньше, в годы климатического стресса, кочевники шли в набег на соседнее племя и численность населения снижалась за счет военных потерь, то теперь единственным способом спасения от голода было объединение сил степи и нашествие на земледельческие страны. Таким образом, объединение кочевников неизбежно порождало волну нашествий^[156].

Исход нашествия на земледельческие страны зависел от нескольких факторов. На стороне кочевников были отвага, выносливость, искусство наездников и стрелков из лука, солидарность в бою и очень часто – сознание того, что отступать некуда, что либо победа, либо голодная смерть. На стороне земледельцев было превосходство в численности и часто – превосходство в организации. Эти факторы обычно компенсировали друг друга, и исход сражений зависел от главного фактора – от вооружения и тактики. Если кочевники не имели превосходства в вооружении и не могли получать ресурсы грабежом земледельческих стран, то их государства не выдерживали климатических стрессов и быстро распадались. Однако, сражаясь между собой, степняки постоянно совершенствовали вооружение и тактику кавалерии и иногда оказывались обладателями нового, обеспечивающего победу оружия. Появление нового оружия нарушало военное равновесие между кочевниками и земледельцами, и на земледельческие цивилизации обрушивалась волна нашествий непобедимых и жестоких завоевателей.

Завоевание приводило к созданию сословных обществ, в которых основная масса населения, потомки побежденных земледельцев, эксплуатировалась потомками завоевателей. Далее нам необходимо рассмотреть механизм создания и дальнейшей эволюции таких обществ.

1.7. ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ ЗЕМЛЕДЕЛЬЦЕВ И КОЧЕВНИКОВ

В литературе нет общепринятого термина для обозначения сословных обществ, которые создают кочевники при завоевании земледельческих областей; их называют политарными, данническими, феодальными и т. д. Мы будем пользоваться терминологией Н. Н. Крадина, который называет такие государства «ксенократическими», или «завоевательными»^[157]. Поскольку в эпоху до создания артиллерии нашествия кочевников происходили регулярно с интервалами в одно-два-три столетия, то большинство обществ того времени были ксенократическими. Схему развития таких обществ нарисовал великий арабский философ Ибн Халдун, своими глазами наблюдавший их жизнь и обобщивший в своих наблюдениях обширный материал со всего мусульманского мира^[158].

Ибн Халдун начинает с описания асабии – родового или племенного объединения кочевников-бедуинов, основанного на началах солидарности, коллективизма и братства (слово «асабия» используют также в значении «родовая солидарность»). Асабия возглавляется шейхами, «выдающимися людьми» на основе «того почтения и уважения, которое все испытывают к ним»^[159]. Скитаясь в степях и пустынях, бедуины привыкли довольствоваться самым необходимым, они постоянно подвергаются опасностям, «поэтому мужество стало для них свойством характера, а смелость – природным качеством»^[160]. «Так как кочевая жизнь является причиной смелости, то необходимым образом дикое племя боеспособнее, чем другое», – пишет Ибн Халдун^[161]. Обладая военным превосходством, кочевники захватывают обширные земледельческие области, подчиняют местное население и заставляют его платить дань. Асабия становится привилегированным военным сословием и достигает могущества, однако затем начинается ее медленное распадение. Шейх асабии становится государем и постепенно отдаляется от своих соратников; он приближает к себе низкопоклонствующих перед ним «чужаков» (т. е. местных чиновников), перенимает местные обычаи и начинает править самовластно^[162]. Отмеченный Ибн Халдуном конфликт между царями и знатью является типичным для новых обществ, которые создают завоеватели в покоренных ими странах Востока. Самодержавие является характерной чертой многих восточных обществ, и, вторгаясь в страны древней цивилизации, завоеватели-варвары, естественным образом, пытаются перенять их культуру и систему управления – этот процесс можно рассматривать как проявление следующего за завоеванием социального синтеза. В соответствии с традициями Востока права верховной собственности принадлежат царю, и стремление царей присвоить себе все плоды завоеваний вызывает протест родовой знати, которая требует выделения своей доли. Знать не желает признавать заимствованное у побежденных самодержавие, она устраивает заговоры и убивает или свергает царей, а цари «подавляют мятежные стремления своих сотоварищей и все богатства присваивают себе»^[163]. Знать отстаивает старые традиции кочевников, поэтому мы будем называть ее мятежи и заговоры традиционалистской реакцией. С другой стороны, некогда мужественные бедуины привыкают к «обычаям роскошной, удобной жизни, уменьшается их смелость в той же степени, что и их дикость и бедуинский образ жизни»^[164]. Стремление к роскоши вызывает рост налогов, которые оказываются непосильными для крестьян, – начинаются восстания. К этому времени асабия уже разложилась и утратила свое единство: в погоне за богатством бедуины забыли о коллективизме и об обычаях взаимопомощи, они привыкли к безбедной жизни и превратились в изнеженных городских жителей. Государство разрушается, его обороноспособность падает, и его история заканчивается вторжением новой бедуинской асабии^[165].

Необходимо обратить внимание на еще один аспект эволюции завоевательной империи. Дело в том, что, как отмечалось выше, сама по себе государственность не типична для кочевников, которые обычно живут по законам военной демократии. Поэтому традиционалистская реакция, если она побеждает, приводит к распаду ксенократической империи на мелкие государства-завоеватели, подобно тому как в степи племенные союзы распадаются на враждующие племена. Кроме того, для кочевников характерно выделение многочисленным наследникам правителя фактически самостоятельных уделов (улусов), что также подрывает государственное единство. Таким образом, сохранение кочевых традиций является еще одним фактором, обуславливающим нестабильность созданных путем завоевания империй^[166].

Характерно, что идеи Ибн Халдуна прямо используется в диффузионистской теории У Мак-Нила. «Сам образ жизни пастухов вырабатывал военные (или по крайней мере полувоенные) навыки… – писал У Мак-Нил. – Завоеватели, пришедшие… из областей на границе цивилизованного мира, действительно могли установить деспотическую центральную власть, однако через несколько поколений завоеватели вполне могли сменить свои военные обычаи на более свободный и изнеженный образ жизни, существовавший в городах. В свою очередь, ослабление воинской дисциплины и упадок боевого духа создавали предпосылки для восстаний в самой империи или прихода новых завоевателей из пограничных областей… В ранней фазе завоевательных походов, когда одерживались блестящие победы и завоевывались аграрные регионы, члены полуварварских отрядов беспрекословно подчинялись власти вождя. Но предводители победоносных варварских отрядов (или их наследники) пытались избежать ограничений собственной власти, выработанной на основе обычая, путем привлечения принципов абсолютизма и бюрократического управления, выработанных в цивилизованных обществах. Вследствие этого противоречия между монархами и аристократами были обычным делом. И когда по вышеупомянутой причине в варварских военных отрядах падала дисциплина, открывался путь для новых завоевателей»^[167].

Таким образом, теория Ибн Халдуна фактически включается в современную теорию диффузионизма для объяснения тех волн завоеваний, которые сопровождаются покорением цивилизованных областей народами варварской периферии.

По Ибн Халдуну, развитие государства от его рождения до гибели охватывает время жизни трех поколений – приблизительно 120 лет. А. А. Игнатенко, проанализировав имеющиеся данные о продолжительности и характере правления мусульманских династий, нашел, что обрисованная Ибн Халдуном картина близка к реальности^[168]. В. В. Бартольд и видный французский исследователь М. Бувье-Ажам считали Ибн Халдуна основателем социологии, такого рода высказывания можно найти и у других специалистов^[169]. Концепция Ибн Халдуна оказала значительное влияние на автора известной «теории насилия» Л. Гумпловича – именно отсюда ведет свое начало идея о появлении государства в результате завоевания^[170]. А. Тойнби включил концепцию Ибн Халдуна в свою теорию Вызова-и-Ответа^[171].

В последнее время теория Ибн Халдуна активно используется в работах П. Турчина, который, в частности, установил ее сходство с некоторыми современными концепциями: с теорией социальной сплоченности Дюркгейма, с теорией «социального капитала», социально-психологическими теориями «индивидуализма-коллективизма». П. Турчин развивает теорию «матаэтнического фронтира», показывая, что общества с высокой асабией формируются на границе земледельческих империй с варварской периферией в условиях жестоких войн и интенсивного естественного отбора. Затем, когда асабия империи ослабевает, они вторгаются через границу и создают свои «варварские королевства»^[172].

Возвращаясь к демографическому аспекту развития ксенократического общества, необходимо обратить внимание на то обстоятельство, что цикл, описываемый Ибн Халдуном, является демографическим циклом. Действительно, вторжение кочевников обычно несет с собой демографическую катастрофу, затем начинается период восстановления, а потом приходит Сжатие с его необратимыми следствиями: разорением крестьян и ростом крупного землевладения. Как обычно, Сжатие сопровождается ростом ренты и финансовым кризисом государства, фракционированием элиты и борьбой за ресурсы между элитой и монархией. Но в отличие от общей демографически-структурной схемы теория Ибн Халдуна описывает новые конкретные процессы, характерные для Сжатия в ксенократических обществах. Это процессы разложения асабии и роста собственнических настроений в элите. Они приводят к «приватизации» тех икт и феодов, которыми знать и воины владели на условиях службы, к разложению государственных структур, к узурпации государственными служащими своих властных полномочий, к превращению государственных постов в средство получения неконтролируемых доходов, к феодализации государства. Феодализация сопровождается ростом поборов с населения и перераспределением ресурсов в пользу элиты. В результате этого перераспределения ресурсов часто возникает системный кризис, который в условиях Сжатия быстро перерастает в экосоциальный кризис. Начинаются восстания, которые вместе с ослаблением элиты быстро приводят к гибели государства.

Таким образом, теория Ибн Халдуна, так же как демографически-структурная теория, описывает демографический цикл, причем делает акцент на отношениях внутри структуры «государство – элита – народ». Это специфический цикл, протекающий в земледельческих государствах, завоеванных кочевниками, т. е. цикл ксенократического общества, – П. В. Турчин и А.В. Коротаев называют такие циклы «ибн-халдуновскими». А. В. Коротаев подробно расмотрел специфику ибн-халдуновских циклов на примере истории Египта и показал, что эти циклы отличаются от обычных, в частности, меньшей продолжительностью^[173]. А. В. Коротаев приводит чрезвычайно важный отрывок из труда Ибн Халдуна, в котором описывается экосоциальный кризис в ксенократическом обществе:

«На последних [фазах] династий часто случаются голодные годы и эпидемии. Что касается голодных лет, то причиной им служит то обстоятельство, что большинство людей [в это время] воздерживается от [необходимой] обработки земли из-за [характерного] для последних [лет династии] разграбления собственности [рядового населения] через разного рода налоги и незаконные поборы или из-за смут, вызванных недовольством податного населения, и мятежей, спровоцированных ослаблением династии. Поэтому запасается все меньше продовольствия. Состояние же сельского хозяйства и количество производимого им продукта в разные годы различается; естественным образом [в разные годы] выпадает разное количество осадков, оно то больше, то меньше, а поэтому и [в разные годы] зерна, плодов, молока тоже [производится] то больше, то меньше. Люди для обеспечения себя продовольствием [в неурожайные годы] создают запасы продовольствия. Если запасы продовольствия исчерпаны, людей ждут голодные годы, продовольствие дорожает, нуждающиеся не могут его приобрести и погибают; если же запасы продовольствия отсутствуют несколько лет подряд, то голод становится всеобщим. Большое же число эпидемий [наблюдаемое в этот период] вызвано вышеупомянутыми многочисленными голодными годами и смутами, спровоцированными ослаблением [династии], усобицами, вот и случаются эпидемии»^[174].

В некоторых случаях восстания и гражданские войны порождают этатистскую монархию, в других случаях кризис провоцирует новое вторжение степняков. Демографическое давление в степи остается высоким всегда, и стоящие у границ кочевники только и ждут момента, когда государство ослабеет и внутренние смуты откроют его границы для вторжений. Это обстоятельство объясняет наличие в истории земледельческих стран большого количества прерванных циклов – мы увидим в дальнейшем, что едва ли не половина всех демографических циклов была прервана нашествиями варваров.

Необходимо также сказать несколько слов об экологическом аспекте теории Ибн Халдуна. Постоянные войны в степи делали кочевников прирожденными воинами-кавалеристами, сильными, отважными, выносливыми и агрессивными; по своим физическим и психологическим характеристикам, по образу жизни кочевники были непохожи на крестьян-земледельцев. Эти отличия были следствием обитания в другой экологической нише, следствием адаптации к другим экологическим условиям. По законам биологии обитание в другой экологической нише ведет к формированию видовых различий, таким образом, можно предположить, что процесс становления кочевничества являлся также началом выделения нового подвида людей (точно так же, как земледельцы были новым подвидом по отношению к охотникам).

Наличие «межвидовых» взаимодействий существенно усложняет динамику развития земледельческих обществ. Завоевания приводят к появлению сословных ксенократических обществ, в которых кочевники становятся военным сословием, а покоренные земледельцы – податным сословием. Начинается реадаптация кочевников к условиям новой экологической ниши, в процессе которой они перенимают многие традиции земледельцев. В первую очередь перенимается система государственного управления и самодержавие – шейхи кочевников становятся государями и начинают «править самовластно». С другой стороны, кочевники утрачивают свои родоплеменные традиции братства и взаимопомощи; они принимают принципы частной собственности и стремятся к обогащению, они стремятся превратить в собственность («приватизировать») доходные должности и служебные кормления. Происходит процесс феодализации и диссипации власти, это приводит к разложению государства, внутренним усобицам и к отпадению ставших независимыми наместников.

Адаптация к новым условиям существования имеет и чисто физиологический аспект: оказавшись в непривычных условиях благополучного существования, кочевники уже не подвергаются тому естественному отбору, который сделал их воинами, кроме того, они вступают в брак с местными женщинами, и их потомки теряют боевые качества отцов. Поэтому через три-четыре поколения после завоевания военное сословие оказывается не в состоянии исполнять свои функции и страна становится добычей новых завоевателей.

Как отмечалось выше, теория Ибн Халдуна тесно связана с демографически-структурной теорией: она описывает эволюцию особой, ксенократической структуры «государство – элита – народ» в условиях роста населения. Она объясняет также и ксенократическую трансформацию структуры, которая происходит во время завоевания и которую невозможно объяснить из демографически-структурной теории.

1.8. ТРЕХФАКТОРНАЯ МОДЕЛЬ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА

Суммируя изложенное выше, мы можем констатировать, что современное состояние теории факторов исторического процесса позволяет описать механизм совместного действия трех факторов: демографического, технологического и географического. При этом воздействие географического фактора отличается по своему характеру от воздействия других рассматриваемых факторов. Численность населения и технология являются переменными, динамическими величинами, в то время как природные условия остаются относительно постоянными на протяжении тысячелетий^[175]. Географический фактор является формообразующим, он участвует в формировании обществ земледельцев и кочевников, а в дальнейшем его влияние проявляется в процессах социального синтеза, которые начинаются после завоевания земледельческих обществ кочевниками.

Демографический фактор является динамическим, и, как было показано выше, его действие описывается демографически-структурной теорией. Этот фактор предопределяет развитие земледельческих обществ в ритме демографических циклов: рост населения приводит к Сжатию и экосоциальному кризису, который заканчивается гибелью значительной части населения и (в большинстве случаев) установлением этатистской монархии. В новом цикле Сжатие приводит к росту крупного землевладения и к ослаблению монархии, но следующий кризис обновляет этатистскую монархию и снова ограничивает частное землевладение.

Мы будем использовать классификацию, в которой базисным элементом является частнособственническое общество (общество A). Этот термин был предложен Л. С. Васильевым^[176] для обществ с господствующей индивидуальной или семейной частной собственностью на землю и демократической или олигархической формой правления. В соответствии с теорией классический демографический цикл во многих случаях трансформирует частнособственническое общество в этатистскую монархию – общество, характеризуемое господством автократии, верховной государственной собственностью на землю и развитой системой государственного регулирования (общество B). Этатистская монархия может сосуществовать с мелкой крестьянской собственностью, но она препятствует развитию крупной земельной собственности. Хотя в этатистской монархии часто существуют сословия, в этом обществе нет значительных сословных привилегий и относительно велика социальная мобильность, сословия не имеют замкнутого характера. В литературе общества такого типа часто называют восточными деспотиями, однако многие востоковеды по понятным причинам возражают против использования этого термина^[177]. Кроме того, в результате ослабления государственного регулирования в этатистской монархии могут получить развитие частнособственнические отношения и может развиться крупная земельная собственность. Общества такого типа мы называем частнособственническими монархиями (общество A_b).

На естественное течение демографического цикла накладываются процессы, порожденные вмешательством технологического фактора. Действие этого фактора также является динамическим и описывается тремя связанными друг с другом теориями: теорией диффузионизма, теорией военной революции и теорией Ибн Халдуна.

Традиционное общество существовало в период, ограниченный двумя технологическими революциями, и изменения технологии в этот период были не столь значительными, как в другие эпохи. Тем не менее фундаментальные открытия имели место как в производстве пищи, так и в военном деле. Важное значение имело освоение технологии выращивания заливного риса, а затем распространение картофеля и кукурузы. Эти сельскохозяйственные нововведения расширили экологическую нишу народов Азии, в некоторых случаях замедлили процесс перенаселения и привели к значительному удлинению отдельных демографических циклов. Большое значение имели фундаментальные открытия в военной сфере. Среди военно-технических инноваций степных племен необходимо отметить создание боевой колесницы, освоение всадничества и верховой стрельбы из лука; затем были созданы большой гуннский лук, седло, стремя, сабля, монгольский рефлексирующий лук. Эти открытия привели к распространению волн завоеваний кочевников, причем впереди этих волн (согласно теории) должна была идти волна диффузии, приводящая в земледельческих государствах к трансформациям структур по образцу тех обществ, которые создавали победоносные кочевники. Когда кочевники завоевывают этатистскую монархию, они часто сохраняют автократическое правление и сословную структуру. Завоеватели превращаются в привилегированное военное сословие, а покоренное население становится эксплуатируемым податным сословием; таким образом, появляются большие различия в положении сословий, и сословия становятся более замкнутыми. Общества такого рода мы называем ксенократическими сословными монархиями (общество С). Дальнейшая эволюция сословных монархий описывается теорией Ибн Халдуна и демографически-структурной теорией: происходит распадение асабии завоевателей, военные держания «приватизируются», автократия слабеет и превращается в феодальную монархию (общество A_C). В феодальных монархиях часто развиваются частнособственнические отношения, поэтому в некоторых случаях различие между обществами A_C и A_b оказывается незначительным; оно состоит главным образом в том, что в феодальном обществе в условиях большей децентрализации частная собственность менее обеспечена от произвола властей. В конечном счете Сжатие в условиях феодального общества приводит к экосоциальному кризису и появлению новой этатистской монархии или к новому завоеванию. Таким образом, согласно теории должны происходить трансформации структуры СA_CВ или СA_CС^C (верхний индекс «с» означает результат внешних влияний, завоевания или диффузии).

Земледельческие народы также совершали открытия в военной сфере, к их числу можно отнести семитский лук, македонскую фалангу, римский легион, огнестрельное оружие. Роль нового оружия в земледельческих государствах зависит от системы содержания армии. Если используется система служебных держаний (наподобие бенефициев), то появляется сословная монархия того же типа, какие создавали кочевники (и далее эволюция сословной монархии происходит в том же направлении). Но иногда новое оружие становится достоянием профессиональной армии, состоящей на жалованье. Теория военной революции показывает, к каким последствиям должно привести появление такой профессиональной армии: оно должно вызвать трансформацию структуры «государство – элита – народ» и становление (или укрепление) этатистской монархии.

Таково краткое описание роли трех факторов в историческом процессе – прогноз, который может дать теория студенту или исследователю, приступающему к изучению истории Востока. Наша дальнейшая задача – проверить, насколько оправдывается этот прогноз в действительности.

ГЛАВА II
ЭПОХА ПЕШИХ ЛУЧНИКОВ

2.1. ДРЕВНИЙ ШУМЕР

В VII тысячелетии до н. э. междуречье Тигра и Евфрата к югу от 34 параллели было почти необитаемой страной болот и пустынь. Освоение этих земель началось в середине VI тысячелетия созданием первых оросительных систем в районе теперешней Самарры, а к концу этого тысячелетия поселения земледельцев уже достигли берегов Персидского залива. В этот период искусственное орошение ограничивалось обваловыванием небольших затухающих протоков и созданием миниатюрных бассейновых систем, «искусственных лиманов», – такие сооружения могли быть созданы силами деревенской общины^[178]. Размеры деревень были небольшими, порядка 3 га; центром деревни было святилище общинного бога, где хранились запасы зерна^[179]. Первые поселенцы, по-видимому, испытывали трудности адаптации из-за зараженности болотистой местности малярией, однако все неудобства искупались удивительным плодородием почв: каждое посеянное зерно давало 60 зерен, и урожайность составляла 12 ц/га, при этом собирали два урожая в год^[180]. Тем не менее темпы заселения Двуречья оставались невысокими до тех пор, пока во второй половине IV тысячелетия шумеры не научились строить магистральные каналы длиной в десятки километров^[181]. В это время появились медные топоры и лопаты, облегчившие создание ирригационных систем, гончарный круг обеспечил население дешевой керамикой для хранения зерна, плуг резко увеличил производительность труда при вспашке^[182]. При плужном земледелии основные сельскохозяйственные работы выполняют мужчины, и это обстоятельство определило патриархальный характер шумерской большой семьи, так называемого «дома»^[183].

Ирригационная революция IV тысячелетия привела к быстрому росту населения, проявившемуся прежде всего в увеличении числа и размеров поселений.

В начале III тысячелетия рост городков и городов намного обогнал рост деревень; это указывает на то, что в деревнях появилось излишнее население, которое в поисках работы мигрировало в города. Каждый шумерский город был центром «номового государства», разросшейся общины поселенцев. Общинные святилища превратились в большие храмы, остававшиеся центрами жизни города-государства, и государство сохраняло характер храмовой общины; жрецы храма были одновременно руководителями общины. Главы «домов» участвовали в народном собрании, которое выбирало жрецов-правителей («эн», «энси», «ишшиаккум») и других должностных лиц; самые богатые и знатные из общинников входили в совет старейшин^[184].

Табл. 1. Рост поселений в Древнем Двуречье^[185]

Храм владел значительной частью земель общины и в больших масштабах вел собственное хозяйство. Согласно источникам, относящимся к XXIV в., земли храма обрабатывали «рабочие отряды», состоявшие в основном из разорившихся общинников; лишившись своей земли, эти крестьяне уже не допускались в народное собрание и считались «людьми храма». Рабочие отряды (эрен) получали от храма быков, плуги и посевное зерно, всю продукцию сдавали в храмовые амбары. В качестве оплаты за труд рабочие получали хлебные выдачи и иногда – маленькие земельные наделы^[186]. Храм содержал работавших на общину ремесленников, рыбаков и торговцев. Продукция, произведенная в храмовом хозяйстве, составляла продовольственный запас общины, расходовалась на жертвоприношения, пиршества, на содержание жрецов и должностных лиц. Храм оказывал помощь обедневшим общинникам, в частности предлагал им льготные условия аренды своих земель. Храмовое хозяйство составляло, таким образом, общинный или государственный сектор экономики. Остальная часть земли принадлежала большим семьям («домам») общинников; эти семейные участки могли продаваться, хотя для продажи требовалось согласие общины^[187].

Ирригационная революция, резкое увеличение плотности населения и усложнение хозяйственной жизни требовали создания новых способов коммуникации. В конце IV тысячелетия для передачи слов и понятий стали использовать иероглифы, которые, постепенно упрощаясь, превратились к середине III тысячелетия в клинописные знаки. Таким образом появилась письменность; это было фундаментальное открытие, сделавшее возможным создание сложного государственного аппарата, системы учета и контроля, давшее толчок развитию торговли и частнособственнических отношений. Письменность стала последним компонентом, завершившим формирование цивилизационного комплекса шумерских городов-государств; цивилизация Шумера теперь намного превосходила своим культурным и экономическим потенциалом окружавшие ее общества примитивных земледельцев, поэтому она стала для них источником культурных заимствований. Из Шумера стала распространяться диффузионная волна, элементами которой были ирригационные системы, храмовое хозяйство, письменность и другие характерные черты шумерской цивилизации. Уже в первой половине III тысячелетия шумерское письмо стало использоваться восточными семитами, мигрировавшими из Аравийской степи на территорию центральной Месопотамии и жившими там (в частности, в Кише) вперемешку с шумерами. Эту письменность использовали в возникшем севернее семитском государстве Мари, социальное устройство которого было подобно шумерским храмовым общинам. В середине III тысячелетия в Сирии возникает город-государство Эбла с типичным дворцово-храмовым хозяйством и шумерской письменностью, которой передавались слова местного западносемитского языка; правитель его обозначался шумерской идеограммой «эн». Из Сирии шумерская культура распространялась далее, в Малую Азию и Палестину^[188].

Тем временем в шумерском обществе продолжались процессы, вызванные нарастанием демографического давления. Начиная с XXVI в. появляются сведения о растущем расслоении общества, о появлении знати, владевшей поместьями в сотни гектар и занимавшей высшие общинные должности^[189]. Крупные землевладельцы за бесценок скупали земли общинников, покупали детей у голодающих бедняков. Сила богатства была такова, что за убийство можно было откупиться подарком^[190]. Появилось рабство, в хозяйствах храма и частных лиц было занято много рабынь, нгеме. Нет сомнения, что общество Двуречья середины III тысячелетия было основано на появившейся внутри общины частной собственности, поэтому в соответствии с предлагаемой Л. С. Васильевым терминологией мы будем называть его частнособственническим обществом^[191]. Общинная знать, опиравшаяся на свои богатства, выступает в этом контексте как олигархия крупных собственников, хотя, конечно, необходимо учитывать своеобразие общинных традиций, при которых понятия власть и собственность были тесно связаны^[192].

Углубление социальной дифференциации свидетельствовало о повышении демографического давления. К середине III тысячелетия основные массивы плодородных земель были уже освоены, и дальнейший рост населения должен был привести к кризису^[193]. Столкновения из-за земли привели к большим переменам в отношениях государств Двуречья: города окружаются стенами, начинается эпоха больших войн. Из письменных источников известно, что войны становятся ежегодными, что появляется традиция воевать в определенное время года. Военные действия отличались большим ожесточением, пленных мужчин, как правило, убивали, этой же участи подвергались малолетние дети, женщин и подростков обращали в рабов^[194].

Военная техника того времени была уже достаточно сложной. К середине III тысячелетия относится появление первых колесниц – тяжелых двуосных повозок, в которые запрягали ослов-эквидов. Колесничные воины были вооружены дротиками и копьями, из защитного вооружения имелись медные шлемы и толстые войлочные плащи, обшитые медными бляхами. Колесничих поддерживали отряды одетых в войлочные плащи и шлемы копейщиков, которые, судя по одинаковому вооружению, были наемниками на службе у храмов. Толпа простых ополченцев-общинников шла в отдалении за тяжелой пехотой, они были вооружены только пращами и кинжалами, и некоторые из них не имели даже одежды^[195].

Войны увеличивали значение военных предводителей, на время войны жрец-правитель иногда получал чрезвычайные полномочия и титул лугаля. Войско первоначально имело характер ополчения; затем, с углублением социального расслоения, оно стало набираться преимущественно из «мужчин одной головы», это были дружинники, снаряжавшиеся за счет храма. В состав храмовой дружины входили многие бедняки; они шли воевать, надеясь на добычу. Военный предводитель в силу своего положения был вынужден поддерживать требования своих воинов, обеспечивать их хлебом и снаряжением; это можно было сделать лишь путем полного подчинения лугалю храмового хозяйства и обращения всех его ресурсов на нужды войны. Знать, занимавшая должности в храмах и владевшая значительной частью храмовых доходов, противилась действиям лугаля, таким образом, в условиях высокого демографического давления начиналась борьба за ресурсы, назревал конфликт между знатью и пользующимися поддержкой народа военными вождями^[196]. Как известно, конфликт такого рода был типичен для государств Древнего мира, в особенности для Ассирии, Греции и Рима. «Полководец, получающий единоличную власть по воле народных масс и через голову других традиционных общинных институтов (совета старейшин, сената, булэ, эфоров и т. д.), – фигура в истории древности отнюдь не случайная, – указывает В. А. Якобсон. – Именно так возникали греческие тирании, постоянные диктатуры, а затем и принципат в Риме. Можно также упомянуть попытки государственных переворотов в Спарте. Вполне допустимо предположить, что таков же был механизм возникновения царской власти в городах-государствах Месопотамии…»^[197]. «Царь старается – как греческий тиран – обеспечить себе симпатии крестьян и мелких горожан», – писал Макс Вебер^[198].

Изучение всех деталей борьбы затруднено фрагментарностью имеющихся источников. Известно, что в XXV в. самыми сильными из правителей Двуречья были энси города Лагаша; они вели успешные войны и часто принимали титул лугаля. Энси Ур-Нанше прославился строительством каналов, плотин и храмов, он построил огромные хлебные склады для общинных запасов продовольствия – «дом провианта»; Ур-Нанше изображали на рельефах как строителя, с корзиной кирпичей в руках^[199]. Ирригационные работы и создание продовольственных запасов были мерами, направленными на решение продовольственной проблемы; очевидно, в этот период уже существовала нехватка хлеба. Ур-Нанше был настолько популярен в народе, что после его правления должность энси, оставаясь формально выборной, фактически наследовалась в рамках одного рода. Энси Энметена, правивший в середине XX-IV столетия, стал известен благодаря первому зафиксированному в источниках «освобождению» («ама-р-ги»). Эта реформа, иначе называвшаяся «справедливость», включала в себя отмену долгов, освобождение долговых рабов и возвращение прежним владельцам проданных за долги земель^[200]. Социальный смысл «освобождения» не вызывает сомнений – это было мероприятие, проведенное в интересах простых людей и в ущерб знати; его целью было повышение уровня жизни народа путем перераспределения собственности. Проведение «освобождения» в дальнейшем стало традицией, и оно проводилось относительно регулярно (при Хаммурапи – раз в семь лет).

Как отмечалось выше, демографическое давление можно оценить, зная потребление пищи на душу населения. Для конца XXIV столетия (2318 – 2312 гг. до н. э.) известны нормы выдачи натуральной оплаты храмовым рабочим, эти нормы составляли 36 сила (примерно 36 литров) ячменя в месяц для рабочих низкой квалификации – безразлично, мужчин или женщин, дети-подростки получали треть этой нормы^[201]. Если семья рабочего имела двоих детей (в том числе одно подростка), то на человека приходилось 156 кг зерна в год, если она имела одного ребенка – 179 кг. Минимальная норма потребления для стран Ближнего Востока составляет около 200 кг зерна в год^[202] – таким образом, потребление неквалифицированных работников находилось намного ниже минимальной потребительской нормы. Это обстоятельство говорит о том, что демографическое давление в рассматриваемый период было достаточно высоким.

Наследники Энметены Энентарзи и Лугальанда полностью подчинили себе храмовое хозяйство Лагаша. Наступление военной монархии вызвало отпор знати; в 2318 г. Лугальанда был отстранен от власти, и новым энси стал Уруингимна. Уруингимна ослабил контроль за храмами, но, не желая выступать против народа, еще раз объявил об «освобождении»^[203]. Затем начались длительные войны, в ходе которых Лагаш и многие другие города Двуречья были подчинены правителем Уммы Лугальзагеси. Новый правитель, провозгласивший себя «лугалем Страны», возглавил конфедерацию городов, в которых продолжали править местные вожди, энси. Среди других городов Лугальзагеси подчинил и Киш, однако затем в этом городе началась какая-то смута, и власть захватил никому не известный простолюдин из местных семитов, настоящее имя которого не сохранилось, но который, став через несколько лет правителем Двуречья, присвоил себе имя Саргон – «истинный царь». И. М. Дьяконов утверждает, что Саргон «пришел к власти, по-видимому, на волне какого-то движения масс»^[204]. Став правителем Киша, Саргон выступил против Лугальзагеси и – к удивлению историков – разгромил объединенное войско Шумера; в этой кровавой битве погибли или были захвачены в плен пятьдесят энси, взятый в плен Лугальзагеси был казнен. Последующие годы стали свидетелями новых ошеломляющих побед, когда войско Саргона, разгромив противника в «34 сражениях», достигло сначала «Верхнего» (Средиземного) моря, а затем «Нижнего» моря (Персидского залива)^[205].

* * *

Анализируя события первого периода истории Двуречья, можно сделать вывод, что многие процессы этой эпохи могут быть объяснены как результат действия трех факторов: демографического, технологического и географического. Благоприятные условия природной среды и появление ирригационной технологии обусловили резкое расширение экологической ниши Двуречья и сделали возможным быстрый рост численности населения. Затем на сцену вышел демографический фактор, рост населения привел к его уплотнению, появлению больших селений и первых городов, усилению межличностных связей, социальной дифференциации. Нехватка земли, по-видимому, была ведущим обстоятельством, приведшим к утверждению частной собственности на землю. Появление письменности и колесного транспорта способствовало созданию сложного храмового хозяйства. В конечном счете в соответствии с теорией Р. Карнейро начались войны между общинами, которые потребовали создания эффективной системы управления во главе с лугалем, – эти явления отражают процесс становления раннего шумерского государства.

Анализ в рамках демографически-структурной теории показывает, что период с середины IV тысячелетия до XXVI в. до н. э. можно квалифицировать как фазу роста. В этот период мы наблюдаем такие характерные черты этой фазы, как наличие свободных земель, удобных для возделывания, быстрый рост населения, рост посевных площадей, относительно высокий уровень потребления, строительство новых поселений, относительно ограниченное развитие городов, относительно ограниченное развитие ремесел, незначительное развитие аренды, незначительное развитие ростовщичества.

Большая продолжительность этого периода объясняется тем, что это был период первоначальной колонизации, когда заполнение экологической ниши началось практически с нуля. Для следующего периода, с начала XXVI до конца XXIV вв. до н. э., можно констатировать наличие признаков фазы Сжатия: отсутствие доступных крестьянам свободных земель; крестьянское малоземелье; разорение крестьян-собственников; рост задолженности крестьян и распространение ростовщичества; распространение аренды; рост крупного землевладения; уход части разоренных крестьян в города; попытки малоземельных и безземельных крестьян заработать на жизнь работой по найму, ремеслом или мелкой торговлей; быстрый рост городов; развитие ремесел и торговли; рост числа безработных и нищих; попытки проведения социальных реформ, направленных на облегчение положения народа; тенденция к увеличению централизации и установлению этатистской монархии; попытки увеличения продуктивности земель; попытки расширить территорию путем завоеваний; обострение борьбы за ресурсы между государством, элитой и народом; выступления оппозиционных государству фракций элиты.

Все эти явления находят свое объяснения в рамках демографически-структурной теории. Со своей стороны, диффузионистская теория позволяет объяснить процесс распространения культурных достижений шумеров и появление городов-государств на севере Двуречья и в Сирии.

Однако необходимо отметить и явления, не получающие прямого объяснения в рамках трехфакторной модели. К таким явлениям относится прежде всего храмовая форма городов-государств, наличие огромного храмового хозяйства. Для объяснения этого феномена необходимо обратиться к более частным теориям, прежде всего к теории «ирригационного государства» К. Витфогеля^[206].

Храмовое хозяйство первоначально представляло собой общественный сектор экономики, но с наступлением Сжатия храмовые должности в значительной степени приватизировались и появилась храмовая знать, распоряжавшаяся богатствами храмов в своекорыстных целях. Одновременно распространилась частная собственность, и частнособственнические отношения заняли доминирующее положение в жизни городов-государств. Дальнейшее нарастание Сжатия привело к установлению в некоторых из этих государств (в частности, в Лагаше) этатистской монархии, пытавшейся регулировать общественные отношения и облегчить положение простого народа. Другим следствием Сжатия стали ожесточенные войны, которые в конечном счете привели к созданию единого государства. Однако в ход событий неожиданно вмешался военно-технических фактор – первая военная революция.

2.2. ПЕРВАЯ ВОЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ: СОЗДАНИЕ СЕМИТСКОГО ЛУКА

Секрет побед воцарившегося в 2316 г. Саргона заключался в произошедшей в этот период первой военной революции. Войско Саргона было не похоже на храмовые дружины предыдущего периода – на изображениях, оставшихся от того времени, нет ни колесниц, ни тяжеловооруженных дружинников. Царские воины были одеты лишь в короткие юбочки, но при этом они были вооружены новым оружием – большим и мощным луком. Более того, новый лук становится непременным оружием царей, он входит в число царских инсигний, и потомки Саргона гордо изображают себя в виде победоносных лучников. Луки, которые они держат в руках, имеют длину примерно 120 см и выгнуты вперед на концах; по мнению некоторых исследователей, эта форма указывает на то, что луки были составными, склеенными из разных пород дерева^[207]. Однако остатки таких луков не сохранились и неизвестно, какие материалы использовались при их изготовлении. В любом случае быстрые и радикальные перемены в военном деле не оставляют сомнения в том, что новый лук и был тем фундаментальным открытием, которое вызвало волну завоеваний и создание первой мировой державы – царства Саргонидов^[208].

Судя по тому что изображения наиболее совершенных луков нового типа дошли до нас из семитского города Мари, эти луки были изобретением семитов (которые жили также на родине Саргона, в Кише). Некоторые исследователи рассматривают завоевание Шумера Саргоном в контексте покорения шумеров семитами. Семиты Киша происходили от пастушеских племен, и, по-видимому, среди воинов Саргона было много степных семитов, превосходивших земледельцев-шумеров в отношении физических качеств и родовой солидарности (асабии). Саргон утвердил свою столицу в новопостроенном городе Аккаде и основал новую, семитскую, царскую династию. Восточносемитский (аккадский) язык стал широко использоваться при дворе и в официальной переписке. Однако в целом эти события нельзя рассматривать как варварское завоевание: прошло уже несколько веков, как восточные семиты восприняли достижения шумерской цивилизации, и социальный синтез происходил в достаточно мягких формах^[209].

Социальный строй нового царства был предопределен обстоятельствами его возникновения. С одной стороны, в Шумере уже складывалась этатистская военная монархия, и в процессе социального синтеза Саргон перенимал местные традиции, восходящие к Ур-Нанше и Энметене. С другой стороны, лук был массовым, демократическим оружием, которое позволяло одерживать победы над состоявшими из знати отрядами колесничих, – это обстоятельство способствовало упадку аристократии и возвышению простонародья. Известно, что Саргон иногда обсуждал важные вопросы со своими воинами, как с народным собранием, но со временем военные победы создали культ царской власти и способствовали становлению неограниченной монархии. Народное ополчение было частично заменено постоянным войском, находившимся на содержании царя. В источниках сохранились сведения о создании Саргоном корпуса из 5400 воинов, которые «ежедневно ели перед ним свой хлеб»^[210].

Создание постоянной армии – как во времена европейской военной революции XVII в. – потребовало больших средств. В поисках средств Саргон стремился осуществить старые притязания военных вождей – завладеть храмами, в которых бесконтрольно распоряжалась знать. Царь назначал на должности энси «сынов Аккада», т. е. своих сторонников-семитов, вероятно, незнатного происхождения. В результате шумерская общинная знать восстала: в конце правления Саргона «все старейшины Страны возмутились против него и осадили его в Аккаде. Но Саргон вышел из города, нанес им поражение, учинил им разгром»^[211]. К этому времени относятся сведения о голоде^[212]. При сыне Саргона, Римуше, произошло новое восстание (около 2260 г.), оно приняло характер большой гражданской войны, южные области Двуречья подверглись жестокому опустошению, были разрушены многие города, в том числе Ур и Умма. Большая часть знати была физически уничтожена, хроника говорит, что «5600 сильных мужей были выведены на истребление»^[213]. Однако знать продолжала составлять заговоры, которые стоили жизни и Римушу, и его приемнику Маништушу. После смерти Маништушу в 2236 г. произошло новое восстание, подавленное царем Нарам-Суэном (2236-2000 гг. до н. э.)^[214]. Нарам-Суэн завоевал Сирию и Элам, разгромил восточных «варваров» и в завершение побед провозгласил себя «царем четырех стран света» и «богом Аккада». Писцы ставили над именем царя знак бога и заканчивали свои докладные стандартной формулой: «Бог Нарам-Суэн могучий – это я, такой-то, писец, твой раб»^[215].

Волна завоеваний Саргонидов привела к распространению на Ближнем Востоке аккадского культурного круга. Ведущим его элементом был аккадский лук, который был быстро взят на вооружение окружающими Шумер народами. Хорошо известен, например, рельеф XXIII в., на котором аккадский лук изображен в руках врага Нарам-Суэна, царя горцев Загроса Анубанини^[216]. Вслед за оружием распространялись и другие культурные элементы. Элам, некоторое время входивший в состав царства Саргонидов, принял в качестве государственного аккадский язык и стал поклоняться (наряду с местными) аккадским богам. В Эбле, разрушенной Нарам-Суэном и потом восстановленной, тоже утвердился аккадский язык. Аккадскую клинопись для своего языка приняли племена хурритов, обитавшие в это время в северной Месопотамии и на Армянском нагорье^[217].

* * *

Анализируя события, связанные с рождением империи Саргона Великого, необходимо отметить сложное, пересекающееся воздействие двух ведущих факторов, демографического и технологического. В третьей четверти XXIV в. экономика Двуречья находилась в фазе Сжатия, которое проявлялось, в частности, в войнах за плодородные земли, в социальных реформах Энметены, в становлении этатистской монархии в Лаггаше. В 2310-х гг. в ход событий неожиданно вмешался технологический фактор, появление мощного семитского лука. С помощью новых луков семиты из Киша во главе с Саргоном овладевают Шумером; в соответствии с диффузионистской теорией начинается процесс социального синтеза, во время которого Саргон перенимает этатистские традиции Лагаша. Технологический фактор движет события в том же направлении. Саргон создает вооруженную луками постоянную армию, находящуюся на содержании государства; в соответствии с теорией военной революции это приводит к трансформации структуры и к становлению этатистской монархии (такую трансформацию мы обозначаем АВ). Знать оказывает сопротивление, которое принимает масштабы гражданской войны. Эта война провоцирует давно назревавший экосоциальный кризис и вызывает демографическую катастрофу (около 2260 г., в правление Римуша).

В соответствии с демографически-структурной теорией экосоциальный кризис привел к уничтожению значительной части храмовой и землевладельческой элиты и к окончательному утверждению этатистской монархии Саргонидов. С другой стороны, в соответствии с диффузионистской теорией появление семитского лука и создание постоянной армии вызвало волну завоеваний, распространившуюся за пределы Двуречья и обусловившую формирование нового, аккадского, культурного круга.

2.3. ИМПЕРИЯ САРГОНИДОВ

В конечном счете восстания, войны и революции ознаменовали рождение первой военной монархии Двуречья – империи Саргонидов. И. М. Дьяконов видел историческую задачу империи в том, чтобы, во-первых, обеспечить согласованное действие ирригационных систем и прекращение войн между общинами и, во-вторых, обеспечить ликвидацию зависимости как храмовых хозяйств, так и рядовых общинников от аристократических родов^[218]. Царям удалось подчинить храмы и создать из храмовых хозяйств обширный государственный сектор экономики. Храмам принадлежало около половины посевных площадей, и цари продолжали в массовых масштабах скупать земли^[219]. «Покупки» производились после подавления восстаний, и цена была столь низкой, что историки предполагают их принудительный характер, – по-видимому, это была массовая конфискация земель у разгромленной знати. Однако то обстоятельство, что цари не решались проводить открытую конфискацию, свидетельствует об их уважении к собственности и о том, что землевладельческая аристократия отчасти сохраняла свое влияние. Знать по традиции занимала часть общинных и храмовых должностей, и лишь на некоторые из них Саргонидам удалось внедрить своих ставленников^[220]. Постоянная борьба между царем и знатью проявилась в двойственности литературной традиции: в то время как одни источники воспевают Саргона и Нарам-Суэна, другие (несомненно, связанные со жречеством) обвиняют их в осквернении храмов^[221].

Обожествление Нарам-Суэна (2236-2200 гг. до н. э.) стало высшим проявлением могущества этатистской монархии, жрецы и чиновники называли себя «рабами» царя, контроль за храмами становился все более действенным^[222]. После катастрофы времен Римуша пришел период восстановления. Цари Маништушу и Нарам-Суэн оказывали большое внимание ирригации, восстанавливали и строили храмы^[223]. Однако после некоторого перерыва вновь появились сведения о разорении общинников, о продаже детей в рабство и о скупке земель знатью – по-видимому, Саргонидам не удалось остановить процессы социальной дифференциации^[224]. Источники сообщают о голоде в правление Нарам-Суэна^[225]. Сохранились сведения о нормах довольствия рабочих в царско-храмовых хозяйствах в период правления Саргонидов. Большинство рабочих-мужчин получали 60 сила (примерно 60 литров) ячменя в месяц, женщины получали 30 сила, и подростки – в среднем 15 сила^[226]. Можно подсчитать, что семья с одним ребенком-подростком и одним малышом при такой оплате имела бы 195 кг ячменя в год на душу. Таким образом, потребление основной массы рабочих было близко к минимальной норме (200 кг) – это говорит о том, что уже в конце XXIII в. демографическое давление снова повысилось и достигло уровня Сжатия.

Осложнилась и военная ситуация: с северо-востока начались вторжения пастушеских племен, кутиев. За столетия, прошедшие со времен появления аккадского лука, он получил широкое распространение на Ближнем Востоке, и империя уже не обладала военно-техническим превосходством над соседями. С другой стороны, за века, прошедшие со времен семитского завоевания, асабия империи должна была ослабеть, и во всяком случае в физическом и психологическом отношении воины Саргонидов уступали пастушеским племенам, жившим в условиях жестокого естественного отбора. Преемник Нарам-Суэна Шаркалишарри двадцать лет сражался с кутиями и эламитами; ему случалось терпеть поражения, и он уже не называл себя богом. После смерти Шаркалишарри в стране снова начались междоусобицы, о причинах которых мы ничего не знаем, возможно, храмовая знать снова восстала против монархии. Как бы то ни было, смута привела к военной катастрофе; около 2176 г. вторгшиеся варвары окончательно овладели Двуречьем. Вторжение кутиев принесло с собой демографическую катастрофу, обширные области были опустошены варварами, многие города (в том числе Ур и Урук) превратились в руины^[227].

* * *

Анализируя данные о периоде правления Саргонидов с позиций трехфактороной модели, можно прийти к выводу, что гражданская война в правление Римуша (около 2260 г.) принесла с собой демографическую катастрофу, после которой начался новый демографический цикл. В отличие от первого цикла второй цикл проходил в условиях существования этатистской монархии. Период роста ознаменован обширными строительными работами при Маништушу и Нарам-Суэне, однако затем снова появляются признаки Сжатия: упоминания о голоде, низкий уровень потребления, разорение крестьян-собственников, рост ростовщичества, распространение долгового рабства, рост городов, внешние войны с целью приобретения новых земель. Второй демографический цикл продолжался около столетия и завершился новыми смутами и нашествием кутиев в 2170-х гг. Остается неясным, за счет чего кутии одержали победу; возможно, что в ходе нового экосоциального кризиса они выступили в качестве союзников одной из борющихся сил.

2.4. ШУМЕР ПРИ III ДИНАСТИИ УРА

Хроника говорит, что вожди кутиев «не знали, как управляться законами»^[228], поэтому они поручили управление местным чиновникам. Некоторые уцелевшие города, например Лагаш, стали фактически самоуправляемыми, и в них возродились порядки, существовавшие до Саргона. Как в старые времена, народное собрание Лагаша выбирало местного энси, который правил вместе с советом старейшин; энси уже не руководили хозяйством храма, в котором заправляла местная знать^[229]. Правление энси Гудеа (вторая половина XXII в.) было отмечено восстановлением хозяйственной жизни и строительством новых храмов. По-видимому, численность населения постепенно росла, поднялись из развалин Ур и Урук, общины Двуречья накапливали силы для борьбы с кутиями. С другой стороны, в соответствии с теорией Ибн Халдуна адаптация к благополучной жизни в завоеванном Двуречье должна была ослабить асабию кутиев и уменьшить их военный потенциал. Как бы то ни было, в 2109 г. в Уруке вспыхнуло восстание, во главе которого встал человек из народа, вялильщик рыбы Утухенгаль; войско восставших одержало легкую победу, кутии бежали в горы Загроса. Утухенгаль, ставший народным героем, вскоре погиб в результате несчастного случая, и царем стал его сподвижник Ур-Намму, восстановивший «царство Шумера и Аккада» и основавший III династию Ура^[230].

Цари III династии Ура в политическом отношении считали себя прямыми приемниками Саргонидов. Им удалось довести до конца борьбу с общинной знатью, сломленной Саргонидами и не успевшей снова набрать силу при господстве варваров. Храмовые хозяйства прочно вошли в состав государственного сектора; энси окончательно превратились в назначаемых и сменяемых царем чиновников, получающих фиксированную плату^[231]. Огромные государственно-храмовые хозяйства владели почти всей землей, крестьяне большей частью влились в состав рабочих отрядов и получали за работу продуктовые пайки. Рабочие отряды строили дома и каналы, перевозили грузы, ловили рыбу, работали в мастерских^[232]. Наименьшей производственной единицей в полеводстве был отряд из 4 человек во главе с пахарем, энгаром; такой отряд обслуживал большой плуг, в который впрягали 6 волов. Плуг был совмещен с сеялкой и мог за сельскохозяйственный сезон обработать 40–50 га пашни, причем вспашка производилась три раза; естественно, что такие плуги могли применяться лишь в крупных хозяйствах^[233]. Отряды (эрен) были прикреплены к определенному хозяйству, но при необходимости могли перебрасываться в другие места^[234].

И.М. Дьяконов считал, что храмовые рабочие (гуруши) не имели семей и их статус был близок к рабскому^[235]. Западные исследователи придерживаются иной точки зрения: И. Гельб называет гурушей работниками крепостного типа, А. Фалькенштейн причисляет их к категории полусвободного, зависимого населения^[236]. Дж.М. Шарашенидзе убедительно показал, что гуруши в основной массе были свободными людьми, имели дома и семьи^[237].

Ремесло и торговля были монополией государственного хозяйства, существовали большие государственные мануфактуры, например в мукомольне местечка Сагуб постоянно работало более 300 человек. Все произведенные работы, все выращенное и доставленное фиксировалось в учетных документах, архивы того времени представляют собой свидетельство того, какое огромное значение играет письменность в создании нового бюрократического государства. Все поля были обмерены, и результаты обмеров с указанием количества посевного зерна и урожайности сведены в кадастры^[238]. Самый маленький расход, вплоть до выдачи двух голубей к столу царицы или туши сдохшего барана на корм собакам, фиксировался документом на глиняной плитке и закреплялся печатями ответственного чиновника и государственного контролера. Существовала сложная система перекрестного контроля деятельности каждого чиновника^[239]. Чиновники получали натуральное довольствие, в некоторых случаях это был урожай с небольшого (до 4 га) участка земли, обрабатываемого храмовыми рабочими, однако чиновники не распоряжались на этих участках и не имели на них никаких прав. Жрецы находились на положении царских служащих^[240].

Цари III династии Ура уделяли чрезвычайно большое внимание ирригации. Ур-Намму оставил длинное описание построенных и восстановленных им каналов – единственный документ такого рода в Шумере, плод долгой работы по устроению страны^[241]. Сильная власть обеспечила индивидуальную безопасность и позволила создавать неукрепленные поселения вдалеке от административных центров, благодаря этому были освоены новые земли^[242]. Символом достигнутых Ур-Намму успехов стал колоссальный зиккурат в Уре, законченный при его сыне Шульги. Следуя примеру Нарам-Суэна, Шульги провозгласил себя богом, мужем богини Иштар; по обычаю в праздник Нового года царь поднимался на вершину зиккурата, чтобы вступить с Иштар в «священный брак»^[243]. Преемники Шульги также объявляли себя богами. К периоду III династии Ура относится оформление монархической традиции – в это время было создано учение о божественной, единой и вечной царственности, «нам-лугала», возникшей в начале времен и передававшейся от одного царя к другому без перерыва, из века в век. Документальным подтверждением этой теории должен был стать «Царский список», составленный при царе Ур-Намму, – первая «официальная история» Двуречья^[244].

Государственный сектор полностью преобладал в жизни общества, но тем не менее сохранялся и частный сектор. Вне храма по-прежнему существовала община, однако о ее жизни сохранилось мало известий. Шульги, по-видимому, пытался вообще ликвидировать всякие следы общинного самоуправления; все сколько-нибудь существенные дела решали царские чиновники^[245]. Как и прежде, общинники не платили определенных налогов, но приносили «дары» храмам и отбывали месячную трудовую повинность, по большей части на ремонте оросительных систем^[246]. Чтобы остановить социальную дифференциацию в общине, цари запретили куплю-продажу земли и время от времени вновь объявляли о «справедливости» – об отмене долгов и освобождении долговых рабов^[247]. В целях государственно-правового регулирования был создан древнейший в мире юридический кодекс – законы Ур-Намму «Ур-Намму, – говорит этот кодекс, – установил справедливость в Стране, воистину он изгнал зло, насилие и раздор… Бедняк не был отдаваем во власть богатого»^[248]. Сохранились многочисленные известия о судебных процессах, на которых порабощенные бедняки пытались отстоять свою свободу^[249].

Тем не менее разорение крестьян продолжалось, об этом свидетельствует стремление многих крестьян получить работу в храме и многочисленные упоминания о продаже родителями своих детей в рабство. Цена на рабов была как никогда низкой: раб стоил 9 сиклей серебра, рабыня стоила вдвое меньше^[250]; как видно из рис. 2, такие цены характерны для периодов Сжатия. Низкие нормы довольствия храмовых работников – те же, что и во времена Саргонидов – также говорят о дешевизне рабочей силы, что является одним из основных признаков Сжатия. Следует отметить, что при III династии в храмовых хозяйствах была сосредоточена основная масса трудового люда, и, стало быть, все эти люди получали пропитание на уровне голодного минимума. Общинники, нанимавшиеся в храмовые хозяйства на сезонные работы, получали в 3 раза больше, чем гуруши, 6 сила (3,7 кг) в день, однако при постоянном найме плата снижалась до обычной оплаты гурушей^[251]. Для сравнения можно отметить, что в Европе в период Сжатия в начале XVII в. на дневную плату можно было купить 3,5-4 кг зерна^[252].

Государство III династии Ура погибло в результате нашествия амореев и эламитов около 2003 г. до н. э. Так же как и двести лет назад, привыкшие к мирной жизни земледельцы не смогли оказать сопротивления закаленным суровым естественным отбором пастухам из степей. Нашествие означало демографическую катастрофу: Двуречье подверглось жестокому опустошению, города обратились в развалины. «Людьми, а не черепками покрыта окрестность; стены зияют, ворота и дороги завалены телами», – повествует «Плачь о гибели Ура». Ирригационные каналы были разрушены, страна запустела: «Мои поля, с которых изгнана мотыга, выращивают нечистые сорные травы; моя равнина, где веселились и пировали, воистину высохла, как печь»^[253].

* * *

Анализируя период с 2170-х гг. до конца XXI в. до н. э. с точки зрения трехфакторной теории, можно сделать вывод, что эта эпоха представляет собой третий демографический цикл истории Двуречья. После завоевания начался период социального синтеза, который происходил с преобладанием шумерских культурных традиций, – как видно из хроник, варвары ограничились получением дани, не вмешиваясь в управление городами Двуречья. Однако остается неясным, почему города Двуречья не сохранили монархической формы правления, а вернулись к древним порядкам – к самоуправляемым храмовым общинам. Эта реверсия означала трансформацию структуры, переход от этатистской монархии к частнособственническому обществу. Таким образом, в соответствии с нашей системой обозначений итогом предыдущего (саргонидского) цикла была нетипичная трансформация структуры типа ВА^с (верхний индекс «с» означает результат завоевания), а весь цикл имел вид АВА^C.

Как бы то ни было, во второй половине XXII столетия начался период роста, он ознаменован строительной деятельностью Гудеа и восстановлением разрушенных кутиями городов. Уже к концу XXII в. демографическое давление повысилось и начавшееся Сжатие вызвало народное восстание. Асабия кутиев к этому времени, видимо, заметно ослабла, и они бежали почти без борьбы. Восстание привело не только к изгнанию кутиев, но и к трансформации структуры, к социальной революции, отнявшей власть у общинной знати и восстановившей этатистскую монархию XXIII в. (трансформация типа А^CB).

Этот социальный переворот совершился без больших потрясений, что можно объяснить воздействием уже сформировавшейся монархической традиции; после изгнания кутиев возврат к традиционной монархии выглядел вполне естественным. Демографический цикл продолжался в условиях новых социально-экономических отношений. III династия Ура проводила широкомасштабные мероприятия, направленные на понижение давления, обеспечение народа землей и хлебом (сюда относятся не только ирригационные работы, но и меры по социальной поддержке крестьянства), отмену долгов, запрет продажи земель и т. д. В целом государство III династии демонстрирует невиданный прежде уровень государственного регулирования и политической централизации; государственный сектор полностью преобладал в жизни страны – до такой степени, что Л. С. Васильев называет это государство «коммунистической казармой»^[254]. До некоторой степени преобладание крупных хозяйств может объясняться технологическим фактором – использованием мощного плуга с запряжкой из шести быков (подобным образом использование трактора послужило стимулом для коллективизации).

Как бы то ни было, государственное регулирование в рамках этатистской монархии не смогло остановить Сжатия, в конце XXI в. мы наблюдаем такие характерные признаки этой фазы цикла, как низкий уровень потребления, дешевизну рабочей силы, развитие ростовщичества и его следствие – распространение долгового рабства. Третий демографический цикл истории Двуречья был прерван нашествием амореев, принесшим с собой новую демографическую катастрофу и восстановление частнособственнического строя под покровом слабой монархии. В итоге общая схема урского цикла выразилась формулой А^CBА^C.

2.5. СТАРОВАВИЛОНСКИЙ ПЕРИОД

Амореи заняли почти все Двуречье, за исключением юго-запада, где около столетия продолжало существовать небольшое царство Иссин – обломок погибшего государства III династии. На остальной территории Двуречья падение демографического давления вернуло к жизни картины прошлого в сочетании с новыми, привнесенными амореями, социальными формами. Масштабы нашествия были таковы, что изменился язык основной массы населения; в простонародном общении шумерский язык был вытеснен семитическим аккадским языком: на севере Двуречья, в Аккаде, издавна проживали семиты, и вторжение семитов-амореев дало аккадскому языку решающее преимущество над шумерским. Шумерский язык сохранился в качестве ученого языка писцовых школ – своеобразной «латыни» наступившего «средневековья»^[255].

Амореи далеко не сразу овладели городами Двуречья; поначалу они продолжали жить в шатрах и кочевать по полям, быстро высыхающим из-за разрушения ирригационных систем. Многие из них нанимались воинами к мелким шумерским правителям и получали за это наделы, которые обрабатывали арендаторы из местного населения, – так что в конце концов само слово «аморей» стало синонимом наемника^[256]. Затем вожди племен и наемники стали захватывать города и принимать титулы «царей», однако в отличие от прежних царей вожди амореев лишь требовали подати и не вникали в дела. В силу такого положения храмы и общины стали более самостоятельными, снова оживились народное собрание и совет старейшин. Многие храмы лежали в развалинах, царские чиновники разбежались, часть царской и храмовой земли была захвачена в собственность, оставшиеся земли сдавались в аренду начальникам рабочих отрядов, энси^[257]. «Многочисленные государственные начальники… оказались в положении, когда им было не перед кем отчитываться, и, коль скоро они платили завоевателю известный побор, ничто не мешало им обращаться с доверенной их управлению частью государственного хозяйства, как со своей собственной», – пишет И. М. Дьяконов^[258]. Храмовое хозяйство потеряло общественный характер, храмовые должности и должностные наделы продавались: «Доходные должности оказались в неподотчетном положении, ничем не отличающемся от собственности. Поэтому эти должности немедленно стали объектами купли-продажи»^[259]. Л. С. Васильев называет этот процесс «приватизацией»^[260].

Войны между аморейскими племенами долгое время препятствовали восстановлению хозяйства. В начале XIX в. в различных царствах были начаты работы по восстановлению ирригационных систем, но не успели они завершиться, как катастрофический разлив Тигра и Евфрата (около 1860 г.) привел к изменению русел рек и гибели большой части населения. Значительное строительство возобновилось лишь во второй половине XIX в., когда на юге Двуречья усилилось царство Ларса. Царям Ларсы удалось стабилизировать обстановку в подвластных им областях, и с этого времени начался рост городов. Разрушенный в 2003 г. Ур к этому времени был восстановлен и в конце XIX в. достиг прежней численности населения – около 50 тыс. человек. Появились многочисленные новые поселения в окрестностях города, правда, из-за многочисленных разбойников эти поселения приходилось укреплять каменными башнями, димту^[261].

Следует отметить, что в период восстановления экономики ощущалась нехватка рабочей силы и заработная плата была относительно высокой; относящиеся к этому времени законы Эшнунны устанавливают месячную плату в 1 сикль серебра и 1 пан (60 сила) ячменя^[262]. Учитывая, что 1 гур (300 сила) зерна стоил 1 сикль, получим размер дневной платы (при краткосрочном найме) в 12 сила (7,4 кг) – вдвое больше, чем при III династии. В сезон сбора урожая жнец получал 12 шеумов серебра в день; поскольку 1 шеум равен 1/180 сикля, то дневная плата в пересчете на зерно была равна 20 сила (12,4 кг). Дороговизна рабочей силы сказалась на цене рабов – раб стоил 20-30 сиклей серебра или 6-9 тыс. сила зерном, вдвое-втрое дороже, чем при III династии. Зафиксированная в законах Эшнунны цена на зерно оставалась той же, что и при III династии, однако известно, что в отдельные годы она падала втрое^[263], – таким образом, уровень жизни в период восстановления экономики был относительно высоким.

Оживление хозяйственной деятельности в условиях отсутствия государственного регулирования привело к бурному развитию частного предпринимательства. Сохранившиеся документы тех времен говорят о ростовщиках и торговцах, оперирующих значительными капиталами, о землевладельцах, имеющих в собственности сотни гектар земли и десятки рабов^[264]. Нормы процентной ставки составляли 20% при займе серебром и 33% при займе зерном, неоплатные должники отдавали в счет долга своих детей и поля. Рабство получило большое распространение, причем в отличие от предыдущего периода рабы уже не охранялись законом от хозяйского произвола, в ходу были кандалы и колодки^[265].

Масштабы предпринимательской деятельности частных лиц, конечно, не могли идти в сравнение с масштабами деятельности храмов. Храмы, превратившиеся в огромные частные корпорации, владели обширными полями, содержали ремесленные мастерские, вели торговые операции, занимались ростовщичеством и, кроме того, получали десятину с местного населения. Особую роль играло храмовое ростовщичество, храмы выдавали займы под залог и в массовых масштабах обращали в рабов несостоятельных должников и их детей^[266]. Доходы от многообразной деятельности храма распределялись между владельцами храмовых должностей, пребенд, в виде «платы» за исполнение своих обязанностей (в действительности эти обязанности исполняли нанятые заместители). Пребенды служили в качестве акций, по которым распределялась прибыль «компании»; они дробились на доли, продавались и перепродавались, служили объектом спекуляций^[267]. Размах частного и корпоративного предпринимательства побуждает многих авторов говорить о «капиталистических предприятиях» и развитии «капитализма» в Двуречье^[268]; таким образом, в условиях падения демографического давления произошел возврат к традициям частнособственнического общества.

В конце XIX в. наблюдается быстрый рост количества частноправовых документов, свидетельствующий как об экономическом росте, так и о прогрессирующем разорении общинников. От этого времени дошло великое множество писем бедных крестьян, просящих помощи у богачей или у царя; сообщается о скитающихся по дорогам толпах безработных и нищих^[269].

В конце концов развитие частного сектора столкнулось с унаследованными от прошлого монархическими традициями. Как отмечалось выше, процесс перенимания варварами-завоевателями социальных и культурных традиций завоеванных стран является частью процесса социального синтеза. В роли восстановителя этих традиций выступил царь Ларсы Рим-Син (1822-1763 гг. до н. э.); подражая великим царям прошлого, он в 1801 г. объявил себя богом, а восемь лет спустя запретил продажу земель и ограничил ростовщические сделки^[270]. Социальные реформы Рим-Сина были поддержаны вавилонским царем Хаммурапи (1792-1750 гг. до н. э.), который, взойдя на престол, объявил о «справедливости», т. е. об отмене долгов и освобождении долговых рабов. В 1762 г. Хаммурапи овладел Ларсой и объединил Двуречье. По-видимому, большая часть земель крупных собственников была взята в царский фонд, а их владельцы превратились в «царских людей» – это было равносильно массовой конфискации частной собственности^[271].

Восстановление единого «царства Шумера и Аккада» означало прежде всего восстановление ирригационной сети. Десятки тысяч крестьян были мобилизованы на ремонт и строительство каналов, эти работы продолжались непрерывно девять лет. Под руководством самого царя был проведен грандиозный канал, восхвалявшийся в надписях как «богатство народа», «река Хаммурапи, приносящая изобилие Шумеру». Все население обязано было нести двухмесячную трудовую повинность на ирригационных работах, уклонение от повинности строго каралось^[272]. На обводненных царских землях должны были селиться обнищавшие крестьяне. Таким образом (впервые за двести лет истории) царь обеспечил пристанище и дал возможность прокормиться тем, кто утратил статус крестьян и членов гражданской общины^[273].

Так же как и Саргон, Хаммурапи подчинил храмовые хозяйства и изымал большую часть их доходов. Царские и храмовые поля сдавались в аренду начальникам рабочих отрядов, которые получали посевное зерно, упряжки из шести быков с большими плугами, довольствие для своих людей и отдавали в оплату аренды 1/3 – 2/3 урожая^[274]. Людей, работающих на царя в этих хозяйствах (прежних гурушей), называли «людьми царя», «мушкенум» (буквально – «падающий ниц перед царем»). Остальное население (полноправные члены городских и сельских общин) именовалось просто «людьми», «авилум»; со временем «авилум» стало вежливым обращением к человеку, обладающему определенным достатком^[275].

Воины (преимущественно амореи) в оплату за свою службу получали от царя земельные наделы, которые они могли передать по наследству, но не имели права продать. Размеры воинских наделов составляли обычно около 12 га; это лишь вдвое больше того участка, который, по расчетам исследователей, необходим для прокормления крестьянской семьи. Воин иногда владел одним или двумя рабами; если же рабов не было, то он договаривался с другим воином, и они по очереди несли службу и обрабатывали землю^[276]. Чиновники и работавшие на казну ремесленники также получали служебные наделы. Надел ремесленника составлял 9-12 га, надел чиновника – 12-75 га; при Рим-Сине высшие чиновники получали до 300 га^[277].

Подражая великим царям III династии, Хаммурапи восстановил систему государственного регулирования: он запретил частную торговлю, продажу земли и восстановил регулярное проведение «справедливости»^[278]. И. М. Дьяконов рассматривает эти ограничивающие частное предпринимательство реформы как возвращение к восточной деспотии^[279], однако в данном случае привычные дефиниции явно вступают в противоречие со здравым смыслом^[280]. Именно Хаммурапи был автором знаменитого кодекса законов и создателем того общественного порядка, который в наше время принято называть «правовым государством».

«Когда славнейший Анум, царь Аннуннаков, и Эллиль, владыка небес и земли… возвысили Вавилон над четырьмя странами света, – гласит вступление к законам Хаммурапи, – тогда-то меня, Хаммурапи, правителя заботливого и богобоязненного, назвали по имени, дабы справедливость в стране была установлена, дабы погубить беззаконных и злых, дабы сильный не притеснял слабого»^[281]. Установление правового порядка, таким образом, преследовало четко выраженную социальную задачу – остановить произвол «богатых и сильных». Именно с этой целью Хаммурапи создал царские суды, которые судили по писаным законам и в которые мог обратиться любой общинник, недовольный решением общинного суда. И. М. Дьяконов особо отмечает, что царь поощрял подачу жалоб в эти суды, но не вмешивался в их деятельность и не диктовал свою волю^[282].

Законы Хаммурапи практически уничтожили долговое рабство: отныне отработка долга несостоятельным должником ограничивалась работой одного из членов его семьи в течение трех лет, причем отрабатывающий не считался рабом^[283]. Несколько статей законов Хаммурапи посвящены государственному регулированию оплаты за труд, и это позволяет оценить «официальный» уровень потребления в середине XVIII в. При краткосрочном найме оплата составляла 5-6 шеумов серебра – в пересчете на зерно 8-10 сила в день (5 – 6,2 кг), значительно меньше, чем в законах Эшнунны^[284]. При постоянном найме работник низкой квалификации (погонщик волов) получал 6 гур зерна в год, т. е. 5 сила (3,2 кг) в день.

Как видно из приводимых ниже данных (рис. 3), реально заработная плата при месячном найме составляла в правление Хаммурапи около 5 кг ячменя. Таким образом, уровень демографического давления был меньшим, чем в период Сжатия при III династии Ура. Строительство новых ирригационных систем какое-то время позволяло компенсировать рост демографического давления, но экологическая ситуация осложнялась прогрессирующим засолением земель; по сравнению со временами Саргонидов урожайность снизилась с 12 до 8 ц/га^[285].

В правление сына Хаммурапи, Самсуилуны (1749-1712 гг. до н. э.), на Двуречье обрушились орды варваров-касситов, это были пастушеские племена, освоившие новое оружие, боевую колесницу, их вторжение грозило цивилизации страшной опасностью. С большим трудом, после нескольких поражений, Самсулуине удалось отбросить варваров; касситы отступили на средний Евфрат и основали здесь царство Хана, из Ханы они продолжали совершать набеги на Вавилон. Неудачи Самсуилуны побудили к действию всех врагов монархии, прежде всего крупных собственников, потерявших свои земли и доходы^[286]; на юге Двуречья началось восстание, переросшее в большую гражданскую войну. Война продолжалась три года, царские войска жестоко опустошили половину страны; Урук, Ур, Ларса и многие другие города были разрушены, а их население вырезано^[287]. Гражданская война означала демографическую катастрофу.

Рис. 2. Динамика цен на рабов и землю в Вавилонии

Американский исследователь Х. Фарбер посвятил обстоятельное исследование вопросу о динамике цен в XVIII – XVII вв. до н. э.^[288]. Наиболее подробная информация имеется о ценах на рабов и участки земли. На рис. 2 мы совместили два графика, приводимых Х. Фарбером и отражающих динамику этих величин^[289]. Цены на рабов характеризуют стоимость рабочей силы и в экономической теории ведут себя так же, как реальная зарплата, т. е. с ростом численности населения цены на рабов уменьшаются, а с сокращением населения – увеличиваются. Цена на землю жестко связана с земельной рентой, и при увеличении численности населения она, как и рента, возрастает, а при уменьшении – убывает. Таким образом, на графике представлена динамика двух составляющих экономического процесса, которые, по мальтузианской теории, должны колебаться в противофазе. На графиках Х. Фарбера плоские участки обозначают среднюю цену за соответствующий период, а наклонные участки – переход от одной средней цене к другой, т. е. динамика передана «в первом приближении». Тем не менее мы можем наблюдать достаточно хорошее совпадение с теорией: цена на рабов и стоимость земли действительно колеблются в противофазе.

Данных о ценах и заработной плате значительно меньше; на рис. 3 мы представили имеющиеся данные о ценах на ячмень и заработной плате, выплачиваемой зерном. Как видно из рис. 3, эти данные содержат большую лакуну, приходящуюся как раз на время после катастрофы 1730-х гг.; когда же в 1680-х гг. снова появляются сведения о заработной плате, то ее уровень (насколько можно судить по немногочисленным документам) оказывается в полтора-два раза выше, чем до катастрофы.

В целом заработная плата и цены на продовольствие ведут себя в соответствии с теорией демографических циклов (ср. рис. 1). Как видно из рис. 3, тренд реальной заработной платы, как и должно быть в теории, соответствует динамике цен на рабов, поэтому для анализа экономической динамики удобнее использовать более подкрепленные данные для цен на рабов и землю (рис. 2).

Как видно из этих графиков, после катастрофы 1730-х гг. цена на рабов возросла, а цена на землю резко упала. Это, очевидно, свидетельствует о резком уменьшении численности населения, о чем говорят также сведения о разрушении многих городов и запустении южных областей. Х. Фарбер приводит сведения о резком росте цен не только на рабов, но и на скот, на шерсть, на аренду домов, и хотя эти данные фрагментарны, в совокупности они позволяют говорить о резком скачке цен после 1740 г, что вместе с падением цен на землю говорит об обстановке кризиса, разрухи и войн. Как отмечалось выше, мы практически не имеем сведений об уровне потребления в этот период, но трудно ожидать, чтобы он был высоким (связь между ценой рабов и заработной платой устойчива только в нормальных условиях). Как показывают данные рис. 2, период разрухи продолжался около полувека, что объясняется, по-видимому, возобновлявшимися время от времени смутами и опустошительными вторжениями касситов. Восстановление началось в период правления Абиешу (1711-1684 гг. до н. э.), от которого сохранились сведения об отчистке и обновлении каналов и сооружении на них новых городов^[290]. В условиях стабилизации должен был возрасти – и прийти в соответствие с ценой рабов – также и уровень реальной заработной платы; действительно, мы имеем отдельные (хотя и фрагментарные) факты, подтверждающие эти соображения (см. рис. 3). В правление Аммидитаны (1683-1647 гг. до н. э.) процесс восстановления становится более интенсивным; уменьшение цены на рабочую силу и удорожание земли в этот период, очевидно, свидетельствуют о быстром росте населения. В социально-политическом отношении цари XVII в. продолжали традиции предшествующей эпохи и время от времени провозглашали «справедливость». При Амиццадуке (1646 – 1626 гг. до н. э.) цены на рабов и реальная заработная плата практически вернулись к уровню времен Хаммурапи, т. е. к уровню, предшествовавшему кризису. Однако для правления Самсудианы (1625 – 1595 гг. до н. э.) данные о цене рабов и земли отсутствуют. Отрывочные сведения о ценах на скот и ячмень говорят о резком скачке цен^[291], таком, как в период кризиса после 1740 г, т. е. есть основания говорить о наступлении нового экосоциального кризиса. О том, что происходило в правление Самсудианы, практически ничего неизвестно. Достоверно лишь то, что касситы продолжали наступать на царство Шумера и Аккада; войны тянулись десятилетиями, в конце концов в 1595 г. касситы и хетты овладели Вавилоном. Нашествие принесло с собой новую катастрофу, Вавилон был разрушен, население вырезано или угнано в плен. Масштабы катастрофы были таковы, что от двух последующих столетий не осталось практически никаких документов. Писцы Вавилона погибли, и не кому было рассказать о том, что было после «конца света»^[292].

Рис. 3. Данные о заработной плате при месячном найме (в пересчете на кг в день) и цена ячменя (в сиклях за пан = 1/5 кура). Полиномиальные тренды для заработной платы (сплошная линия) и цен (прерывистая линия)^[293]

* * *

Возвращаясь к анализу исторического процесса с позиций трехфакторной модели, необходимо заметить, что нашествие амореев было намного более разрушительным, чем нашествие кутиев, – междоусобные войны продолжались около двух столетий. Долгие войны не позволяли приступить к восстановлению хозяйства, военное давление оставалось высоким, а численность населения – низкой; как условлено ранее, мы называем такие периоды интерциклами.

Масштабы нашествия были таковы, что этнокультурная традиция шумеров оказалась надломленной, – в процессе социального синтеза изменился даже язык, в культурном (и, вероятно, антропологическом) отношении получили преобладание семитические элементы. Хотя амореи не обладали новым оружием, их физическое и психологическое превосходство было признано, и они стали военным сословием в тех городах-государствах, на которые распалось единое царство после нашествия. Падение монархии под ударами варваров привело к разрушению государственных хозяйств, «приватизации» и возрождению частного сектора; так же как нашествие кутиев, нашествие амореев вызвало реверсивную трансформацию структуры и возврат к ранним формам социальной организации (трансформация типа ВА^C). Повторяемость этого явления (оно еще раз повторится после нашествия касситов, а затем после нашествия халдеев) заставляет видеть в нем некую закономерность, не объяснимую в рамках трехфакторной модели. Очевидно лишь то обстоятельство, что частнособственническое общество, возникающее среди развалин, является социальной формой, соответствующей относительно низкому демографическому давлению и условиям децентрализации. Когда давление повышается, оно уступает место этатистской монархии; и как в «урском», так и в «старовавилонском» цикле это происходит без большой борьбы.

В XIX в. наметилась относительная политическая стабилизация, которая означала начало нового демографического цикла. Междоусобные войны поутихли и появились характерные признаки периода роста: рост населения, восстановление разрушенных поселений, относительно высокий уровень жизни крестьян, дороговизна рабочей силы, относительная политическая стабильность. К концу столетия появляются признаки Сжатия: рост городов, развитие ремесел и торговли, разорение крестьян-собственников, рост помещичьего землевладения, рост ростовщичества, распространение долгового рабства, падение уровня оплаты труда, низкий уровень потребления, большое количество безработных и нищих, попытки проведения социальных реформ. Разорение крестьян-собственников создало благоприятные условия для развития частного предпринимательства, и период Сжатия в XVIII в. был периодом расцвета частнособственнического общества. Дальнейшее усиление Сжатия – как в предыдущем цикле – привело к возрождению монархической традиции. Около 1793 г. цари Рим-Син и Хаммурапи провели социальные реформы, ограничившие ростовщичество и продажу земель. Так же как в предыдущем случае, этатистская трансформация структуры (типа А^CВ) совершилась без больших потрясений, и, так же как в предыдущем цикле, за реформами последовали обширные ирригационные работы с целью наделения землей бедняков. Вероятно, народные массы понимали, что эти работы могла провести лишь возрожденная монархия, и именно это обеспечивало новым царям необходимую поддержку^[294].

С другой стороны, социальные реформы можно рассматривать как продолжение процесса социального синтеза, как усвоение аморейскими вождями местных традиций. В итоге амореи не были изгнаны, подобно кутиям, а заняли место военного (и отчасти чиновничьего) сословия. Во времена Хаммурапи мы впервые можем наблюдать предназначенную для содержания воинов систему наделов – прообраз позднейших систем такого рода (икты, тимара и т. д.). В отличие от более поздних поместий наделы воинов при Хаммурапи были маленькими, едва достаточными для содержания пехотинца. Во времена господства «справедливости» военное сословие, очевидно, не обладало существенными привилегиями перед другими сословиями.

Объединив страну, Хаммурапи подчинил храмы, национализировал торговлю и произвел массовые конфискации земель у крупных собственников. Эти реформы означали восстановление этатистской монархии времен III династии. С помощью широкомасштабного ирригационного строительства этатистская монархия сумела на время замедлить процесс Сжатия, и в правление Хаммурапи потребление оставалось на удовлетворительном уровне. Кризис, наступивший в правление Самсулуины, был связан в значительной степени с нашествием пастушеских народов; знать воспользовалась тяжелой ситуацией, чтобы снова (как после смерти Саргона) поднять восстание. Восстание переросло в гражданскую войну, которая привела к демографической катастрофе, но не вызвала трансформации структуры. В итоге формула первого старовавилонского цикла сохранила вид А^CВ.

Период с 1740-х гг. до начала XVI в. до н. э. представляет собой второй старовавилонский демографический цикл. Недостаточная документированность этого периода не позволяет судить о динамике демографических и социальных процессов. Известно лишь, что победившая монархия пыталась регулировать эти процессы, время от времени объявляя о «справедливости». Второй старовавилонский демографический цикл завершился вторжением варваров-касситов и демографической катастрофой. После катастрофы установилась слабая касситская монархия при господстве частнособственнических отношений (трансформация ВА_C^C).

2.6. ЕГИПЕТ В ЭПОХУ РАННЕГО И ДРЕВНЕГО ЦАРСТВ

Как отмечают исследователи, недостаточность археологических и письменных материалов не позволяет проследить все этапы социально-экономической истории Древнего Египта – даже египетская хронология до сих пор остается предметом дискуссий, и датировки являются весьма условными. Считается, что становление земледельческих культур в долине Нила произошло позже, чем в Передней Азии, – на рубеже V и IV тысячелетий до н. э.; к этому времени относится и создание простейших ирригационных систем. Появление значительных поселений, храмов и письменности в настоящее время датируется концом IV тысячелетия, к этому же периоду относят многочисленные свидетельства о вооруженных столкновениях и о возникновении социального неравенства^[295]. Среди историков до сих пор нет единого мнения по вопросу о причинах этих достаточно внезапных перемен, но существует достаточно авторитетная «миграционная» теория, доказывающая, что в середине IV тысячелетия до н. э. Египет был завоеван племенами семитов, пришедшими из Передней Азии и принесшими с собой некоторые элементы культуры Двуречья^[296].

Во второй половине IV тысячелетия в Египете сложилась система «номов»; это были небольшие государства с центром в городе, где находились резиденция вождя и святилище местного бога, – в общих чертах эта картина напоминает города-государства Двуречья. Номы вели между собой ожесточенные войны; их правители изображали себя то на фоне побежденных врагов, то с мотыгой в руках на строительстве канала^[297]. Анализируя сведения, сохранившиеся от этой эпохи, Д. Б. Прусаков приходит к выводу о наличии экологического и социального кризиса, который породил первую египетскую монархию^[298].

Согласно «Царским спискам» Манефона объединителем Египта был фараон Мина; по преданию, Мина провел обширные ирригационные работы в Дельте и построил на осушенных землях новую столицу – Мемфис^[299]. Фараоны основанной Миной I династии называли себя богами, их хоронили вместе с множеством слуг. Цари строили храмы и создавали храмовые и царские хозяйства; этим хозяйствам передавались земли и работники, которые обрабатывали поля, – «мерет» («челядь»)^[300]. Согласно «миграционной» теории «мерет» – это потомки туземного населения Египта, покоренные пришельцами из Азии; согласно другой точке зрения в число «челяди» включались разорившиеся крестьяне-общинники^[301].

Согласно позднейшим сведениям «челядь» объединялась в рабочие отряды^[302], которые получали посевное зерно, упряжки быков, плуги и сдавали весь урожай в хозяйские амбары («дома шнау»), где им выделяли довольствие – хлеб, пиво, одежду; в «домах шнау» были также ремесленные мастерские^[303]. Работники имели свои дома и семьи; они были прикреплены к хозяйству, но в случае необходимости могли быть переброшены в другие места. Работников из числа храмовой и царской «челяди» отличали от рабов, их нельзя было продавать^[304]. По-видимому, положение египетской «челяди» было близко к положению работников царско-храмовых хозяйств Двуречья – «гурушей». Так же как в Двуречье, жрецы и чиновники получали наделы, которые обрабатывала царско-храмовая «челядь», при этом храмы подчинялись царской администрации, а жрецы были, по существу, царскими чиновниками^[305]. Это удивительное сходство организации храмовых хозяйств в Египте и Двуречье согласно «миграционной» теории можно объяснить диффузией древнешумерских традиций.

Помимо «челяди» в Египте существовали и крестьяне – мелкие землевладельцы, «люди» или «царские люди». Сохранились позднейшие сведения о продаже земли группами «царских людей», вероятно сельской общиной^[306]. Каждые два года в стране проводился учет полей и людей^[307].

По мнению Ю. А. Перепелкина, в этот период уже существовало постоянное войско^[308]. Так же как в империи Саргонидов, это было войско легковооруженных лучников, которые имели на вооружении как простые, так и двояковогнутые луки. Постоянное войско обеспечивались оружием за счет государства; в случае необходимости ему на помощь приходило многочисленное ополчение, состоявшее в основном из крестьян^[309].

От времен I династии сохранились свидетельства о существовании могущественной знати, способной соперничать с самим фараоном^[310]. Гробницы знати иной раз соперничали размерами с гробницами царей, власть царей постепенно ослабевала^[311]. Примерно через два столетия после Мины произошло большое восстание в Нижнем Египте. Восстание приняло масштабы гражданской войны; разгромивший своих врагов фараон Хасехем оставил надпись, в которой говорится о 50 тыс. убитых^[312].

Разгром Нижнего Египта означал демографическую катастрофу и окончание периода, который принято называть Ранним царством. Победа монархии в разрушительной гражданской войне ознаменовалась возведением фараоном Джосером первой пирамиды – величественного символа могущества царей. При III династии вельможи уже не соперничали с царем, правители областей не принадлежали к царскому роду и их часто переводили из одного нома в другой^[313]. Основатель IV династии фараон Снофру известен своими победами над ливийцами и расширением сети царских хозяйств^[314]. Его сын и преемник Хуфу (Хеопс) воздвиг пирамиду высотой 146 м, на строительстве которой, по сведениям Геродота, работали 100 тыс.человек, сменяясь каждые три месяца^[315]. Трудовой повинностью было охвачено все население страны – напомним, что и в Двуречье существовала одно-двух месячная трудовая повинность, которую обычно отбывали на строительстве храмов и ремонте ирригационных сооружений. Египетские фараоны обратили ресурсы, которые ранее использовались для ирригационных работ, на престижные стройки – от IV династии не сохранилось известий о строительстве каналов или плотин^[316]. При этом они не рассчитали сил страны – внук Хуфу Менкаура был вынужден уменьшить высоту своей пирамиды до 66 м, а его преемник Шепсескаф вовсе отказался от пирамиды. Затем в стране началась какая-то смута и к власти пришла новая династия^[317].

Время правления III и IV династий (в совокупности около двух столетий) характеризуется полным преобладанием государственного сектора экономики, Л. С. Васильев называет этот строй «казарменно-коммунистическим»^[318], а М. Вебер – «государственным социализмом». Однако частный сектор продолжал существовать и в этот период; сохранились известия о том, что один из сановников скупал у крестьян землю и составил поместье в 70 га^[319].

При V династии пирамиды фараонов становятся все меньше, а гробницы знати – все богаче; явственно чувствуется ослабление царской власти^[320]. При VI династии должности номархов становятся наследственными; вельможи получают в дар от фараонов обширные поместья и становятся владельцами «личных домов», хозяйств, подобных тем, которыми раньше владели лишь царь и храмы, – Л. С. Васильев называет этот процесс «приватизацией»^[321]. Вместе с поместьями передается «челядь», зачастую целыми селениями; при этом положение «челяди» существенно меняется – теперь она принадлежит частным лицам, ее продают, покупают и даже захватывают^[322]. Картины на стенах вельможеских гробниц изображают «челядь», работающую под бдительным наблюдением надсмотрщиков с палками и кнутами; нередко встречаются сцены наказания работников^[323]. Многие исследователи считают работников вельможеских хозяйств рабами^[324].

От периода V – VI династий сохранились сведения об ухудшении положения крестьян – мелких землевладельцев. Имеются сообщения о бедных крестьянах, у которых нет своей упряжки, о голоде, о долговой кабале, о продаже детей в рабство^[325]. В некоторых случаях власти оказывали помощь голодающим и беднякам; вероятно, с этой же целью были возобновлены ирригационные работы^[326]. Однако центральная власть быстро теряла свои позиции, храмовые хозяйства постепенно освобождались от царских повинностей и переходили под контроль номархов, жреческие должности также подверглись приватизации и стали собственностью единой светско-жреческой знати, захватившей значительную часть доходов царско-храмового хозяйства^[327]. В правление Пеопи II наследование чиновничьих должностей привело к дезорганизации административного аппарата, наместники стали фактически независимыми и именовали себя «великими областеначальниками». Таким образом, наблюдалось прогрессирующее разложение и феодализация государства, вскоре началась вооруженная борьба между отдельными номами^[328]. В середине XXII в. разразилась катастрофа: восстания, войны, голод, мор слились в один катаклизм. «Мор по всей стране, – говорит «Речение Ипусера». – Кровь повсюду… Благородные в горе, простолюдины же в радости. Каждый город говорит: “Да будем бить мы сильных среди нас…” Номы разгромлены. Варвары извне пришли в Египет… Детей знатных разбивают о стены… Едят траву и запивают ее водой… Чиновники убиты… Царь захвачен бедными людьми…»^[329].

* * *

История Древнего Египта документирована значительно хуже, чем история Двуречья, поэтому ее анализ в рамках трехфакторной модели сталкивается с большими трудностями. Имеющийся материал позволяет лишь наметить общие контуры развития процессов, и складывающаяся из отдельных фрагментов картина остается достаточно гипотетической.

Как отмечалось выше, «миграционная» теория объясняет удивительное сходство организации храмовых хозяйств в Египте и Двуречье через посредство диффузии. После завоевания Египта племенами семитов начинается период первоначальной колонизации, в это время отмечается быстрый рост посевных площадей и строительство новых поселений. Появление городов, войны и рост социального неравенства в начале следующего тысячелетия свидетельствуют о Сжатии, но в отличие от Двуречья мы не можем проследить хода экосоциального кризиса, который привел к трансформации структуры и породил первую египетскую монархию – Раннее царство.

Единое государство появилось в Египте в конце IV тысячелетия до н. э., значительно раньше, чем в Двуречье, что можно объяснить относительной замкнутостью нильской долины, по теории Р. Карнейро, важной посылкой к образованию государства является ограниченность ресурсов в изолированных долинах.

Важную роль сыграл также ирригационный характер египетской цивилизации – не случайно первый фараон Египта, Мина, так же как Ур-Намму и Хаммурпи, выступает в первую очередь в роли строителя каналов. Необходимо подчеркнуть, что строительство масштабных ирригационных систем в условиях Египта и Двуречья является главным признаком нехватки земли, перенаселения и Сжатия. Однако ирригационное строительство может лишь отстрочить наступление кризиса. Два столетия спустя произошел новый экосоциальный кризис, приведший к гражданской войне и демографической катастрофе.

Кризис, завершившийся победой фараона Хасехема, привел к новой трансформации структуры и породил этатистскую монархию Древнего царства, – по определению Л. С. Васильева, «казарменно-коммунистический стой». Так же как в Шумере, военную опору монархии составляла постоянная армия легковооруженных лучников. Эпоха Древнего царства продолжалась полтысячелетия, и по внешности общественные отношения оставались на протяжении долгого времени достаточно стабильными. Однако следует заметить, что недостаток источников не позволяет со всей определенностью судить о характере протекавших в этот период социально-экономических процессов. Возможно, что смута в конце правления III династии сопровождалась демографической катастрофой, и в действительности мы имеем в эпоху Древнего царства не один, а два (или даже три) демографических цикла.

В конечном счете в правление V – VI династий появились признаки Сжатия, которое проявилось прежде всего в борьбе за ресурсы между элитой и монархией, в ослаблении государства, в раздачах государственных земель сановникам и вельможам (приватизации). Приватизация привела к появлению крупной землевладельческой знати, которая вступила в борьбу за власть. Если в Двуречье Сжатие заканчивалось вторжением варваров, то в Древнеегипетском царстве мы впервые наблюдаем постепенную феодализацию, которая проявилась в разложении этатистской монархии, в прекращении государственного регулирования, в приватизации должностей и служебных держаний. Феодализация ускорила процесс Сжатия, появились и другие симптомы перенаселения: имеются упоминания о голоде, разорении крестьян, распространении долгового рабства. Сжатие закончилось катастрофическим экосоциальным кризисом, народными восстаниями, разрушительной гражданской войной и вторжениями варваров.

2.7. СРЕДНЕЕ ЦАРСТВО В ЕГИПТЕ

Гибель Древнего царства сопровождалась демографической катастрофой. «Города разрушены… Людей стало мало», – свидетельствует жрец Ипусер^[330]. Дельта была занята варварами – вторгшимися из Азии пастушескими племенами^[331]. Многие ирригационные системы пришли в негодность, пашни превратились в болота, поля не обрабатывались^[332]. Источники говорят о голоде, о продаже бедняками своей земли и детей^[333]. Катастрофа принесла с собой частичную реставрацию домонархических порядков: страна распалась на отдельные номы, в которых господствовала местная знать. Номархи вели войны между собой и с варварами; в этой борьбе выдвинулись номархи Гераклеополя, контролировавшие среднюю часть долины Нила и называвшие себя фараонами. Фараоны Гераклеополя опирались на знать: «Подавляй толпу… – говорит царь Ахтой III (~ 2115-2070 гг. до н. э.) своему сыну. – Тот, кто беден, – враг… Он дает разъяриться толпе, помещенной в дома шнау… Возвышай своих вельмож… Могуч царь владыка, велик он богатством своих вельмож…»^[334]. Ахтой III изгнал варваров, завоевал Дельту и основал там военные поселения; при этом царе начался период восстановления^[335]. В этот период сохраняется могущество светско-жреческой знати, по-прежнему многочисленны крупные частные вельможеские хозяйства и становятся частыми упоминания о мелких и средних хозяйствах военных поселенцев и чиновников^[336]. Можно предположить, что наделы, которые выделялись чиновникам во времена Древнего царства, но оставались в составе царско-храмового хозяйства, теперь (вслед за землями знати) «приватизировались» и превратились в самостоятельные поместья. Как и прежде, земли фараонов, храмов и предоставленные в обеспечение службы наделы чиновников обрабатывали «царские слуги», «хему», – потомки «челяди» времен Древнего царства. Так же как «челядь», «царские слуги» получали от хозяина довольствие, посевное зерно и быков, но в отличие от «челяди» они работали на индивидуальных наделах^[337]. Это были большие наделы, как доказывает О. Д. Берлев, они составляли порядка 20 арур (5,5 га), что примерно соответствовало максимальной площади, которую мог обработать в то время египетский земледелец^[338]. Это говорит о том, что в начале Среднего царства было много свободной земли, а также о большой норме эксплуатации, ведь урожай, получаемый на этих больших наделах, шел не работнику, а храму, чиновнику или фараону. Работавшие на чиновника «царские слуги» считались его «должностным имуществом», но поскольку должности (как и в предыдущую эпоху) передавались по наследству, то чиновник рассматривал «царских слуг» как «мое богатство»^[339]. Известны многочисленные случаи продажи «царских слуг»^[340]. Имеются данные, что хозяйства, основанные на труде «приватизированных» «царских слуг» поставляли часть своей продукции для рынка. Л. С. Васильев отмечает, что «приватизация» привела к значительному оживлению частного сектора^[341].

Гераклеопольским царям не удалось объединить Египет: они потерпели поражение в борьбе с Фиванским царством. Фиванский фараон Ментухотеп II (~ 2046-1995 гг. до н. э.) объединил страну и положил начало новой эпохе египетской истории – эпохе Среднего царства. К этому времени период восстановления в основном завершился, большие города поднялись из руин, заметно оживилась торговая и строительная деятельность^[342]. Однако социальные отношения оставались прежними: власть фараонов была слабой, номархи оставались полуавтономными и сохраняли свои огромные владения, должности по-прежнему наследовались. После смерти Ментухотепа II страну постиг катастрофический голод. «Пророчество Неферти», которое, как считается, описывает события этого времени, говорит о восстаниях бедняков, вторжениях варваров, об опустошении страны. Составленное задним числом пророчество предрекает приход к власти «избавителя, который спасет Египет от гибели» – основателя XII династии фараона Аменемхета I^[343].

Аменемхет I (~ 1976-1947 гг. до н. э) пришел к власти в результате государственного переворота, и его правление ознаменовалось резким изменением социальной политики. Новый фараон отменил наследственность должностей, назначал на посты незнатных людей, благоволил простому народу и заботился о его пропитании. «Я давал нищему, я кормил сироту, я давал ход тому, кто был ничем… – говорит «Поучение Аменемхета». – Я был тем, кто создает зерно, кто возлюбил бога зерна. Нил приветствовал меня каждый год, никто не голодал в мои годы»^[344]. Политика царя вызвала недовольство отстраненной от власти знати, и на тридцатом году правления Аменемхет I был убит заговорщиками^[345].

Аменемхет I считал, что восстанавливает традиции древних фараонов – традиции сильной и справедливой монархической власти; он возобновил строительство пирамид и возвел новую столицу Ит-тауи недалеко от древнего Мемфиса. Сенусерт I продолжал дело своего отца; один из номархов этого фараона в своей надписи утверждал, что все люди равны (буквально: «все люди – одна плоть»), и, помогая бедным, пытался добиться любви простого народа^[346]. Однако продовольственное положение оставалось напряженным, на 25 г. правления Сенусерта страну вновь постиг голод. Пытаясь спасти страну от голода, Сенусерт II приступил к грандиозным ирригационным работам в Фаюмском оазисе, эти работы продолжались непрерывно в течение трех царствований, все население Египта отбывало здесь трудовую повинность – два месяца в году^[347]. Сенусерт III завоевал Нубию и вывел на юг переселенческие колонии^[348]. «Это я, царь… думающий о бедняках», – гласит надпись на царской стеле^[349]. Идеологическая доктрина царей XII династии нашла выражение в сложившемся к этому времени культе бога Амона. Амон-Ра изображался покровителем, пекущемся обо всех несчастных, спасающим робкого от гордого, судьей между сильным и слабым^[350].

До определенного момента деятельность царей XII династии не затрагивала вопроса о переделе собственности; подчинившаяся царям знать сохраняла свои поместья, и вельможи строили роскошные скальные гробницы^[351]. Решающий удар знати был нанесен фараоном Аменемхетом Ш (~ 1844–1797 гг. до н. э); источники не сохранили подробностей произошедшего, имеются лишь свидетельства археологов о прекращении строительства новых вельможеских гробниц и о разорении старых^[352]. После этих событий номовая знать на некоторое время сходит со страниц египетской истории.

Аменемхет Ш остался в памяти поколений как самый могущественный правитель Среднего царства. Этот фараон был старшим современником великого царя Вавилона Хаммурапи, и его деятельность во многом напоминала деятельность Хаммурапи; оба великих царя строили ирригационные системы, боролись со знатью и заботились о простом народе. Правление великих царей продолжалось около полувека, а затем наступил неожиданный упадок. О характере смуты, наступившей после смерти Аменемхета Ш, практически ничего неизвестно, можно лишь предполагать, что (как и в Двуречье) враждебная царям знать снова поднялась на борьбу. Как бы то ни было, знати не удалось восстановить свое положение; смута закончилась воцарением XIII династии, которая правила около столетия. В середине XVII в. Среднее царство погибло под ударами варваров, пастушеских племен, пришедших из Азии и обладавших новым оружием, боевой колесницей.

* * *

Возвращаясь к анализу истории Египта в контексте трехфакторной модели, необходимо отметить, что кризис XXII в. означал демографическую катастрофу и начало нового демографического цикла. Так же как это случалось в Двуречье, катастрофа принесла с собой частичное возвращение к порядкам далекой древности, когда страна была разделена на храмовые города-государства (номы). Постоянные войны между номами долгое время препятствовали восстановлению хозяйства, которое началось лишь в правление гераклеопольского фараона Ахтоя Ш. Этот период был временем значительного развития частного сектора, хотя в Египте этот сектор не достиг такого расцвета, как в Двуречье, о ростовщичестве и частной торговле сохранилось мало сведений. Правившие в это время в разных частях Египта «фараоны» были слабыми правителями, они служили знати и осуществляли политику подавления низших классов.

Источники не фиксируют отчетливых признаков нового Сжатия, но уже в начале XX в. «Пророчество Неферти» описывает яркую картину нового экосоциального кризиса: катастрофический голод, вторжения варваров, народные восстания, установление сильной монархической власти и социальные реформы. Вероятно, можно говорить о трансформации структуры (типа А^CВ), которая воссоздала египетскую монархию.

Кризис начала XX в. означал демографическую катастрофу и начало нового, второго цикла Среднего царства. Период восстановления завершился достаточно быстро (должно быть, масштабы катастрофы были не столь велики), и уже через 60 лет появляются сообщения о новом голоде. В условиях Сжатия монархия принимает энергичные меры для решения продовольственной проблемы, развертывает грандиозное ирригационное строительство и предпринимает колонизацию завоеванной Нубии. Фараон Аменемхет III идет по пути углубления социальных реформ и уничтожает крупные хозяйства знати. Однако после смерти Аменемхета III происходит новый кризис, о природе которого практически ничего неизвестно. Можно предположить, что фараонам Среднего царства все же не удалось сдержать Сжатие – второй демографический цикл продолжался уже два столетия. Неясно, означал ли кризис середины XVIII в. новую демографическую катастрофу и начало следующего цикла, но, как бы то ни было, в XVII в. естественный ход развития был прерван катастрофическим вторжением варваров. В результате этой катастрофы север страны был захвачен варварами, а в сохранившемся на юге Фиванском царстве усилилась знать и получили развитие частнособственнические отношения. В итоге схему развития второго цикла Среднего царства можно описать формулой ВА_C^C.

* * *

Подведем некоторые итоги. Как показано выше, имеющиеся сведения позволяют утверждать, что в истории Двуречья до середины II тысячелетия до н. э. можно выделить пять демографических циклов. Первый цикл завершился рождением монархии Саргонидов. Второй цикл проходил в условиях уже сложившейся монархии; он был прерван вторжением варваров, которое вернуло общество к частнособственническим порядкам, существовавшим в начале первого цикла. В третьем цикле инерция сложившейся на предыдущих циклах монархической традиции привела к тому, что монархия была восстановлена уже в начале периода Сжатия. Третий цикл, так же как и второй, был прерван нашествием варваров. Падение монархии под ударами варваров привело к разрушению государственных хозяйств, «приватизации» и возрождению частного сектора, так же как нашествие кутиев, нашествие амореев вызвало реверсивную трансформацию структуры и возврат к ранним формам социальной организации (трансформация типа ВА^C). Повторяемость этого явления (оно еще раз повторится после нашествия касситов, а затем после нашествия халдеев) заставляет видеть в нем некую закономерность, не объяснимую в рамках трехфакторной модели. Очевидно лишь то обстоятельство, что частнособственническое общество, возникающее среди развалин, является социальной формой, соответствующей относительно низкому демографическому давлению. Когда давление повышается, оно уступает место этатистской монархии, и как в «урском», так и в «старовавилонском» цикле это происходит без большой борьбы.

В четвертом цикле, так же как и в третьем, монархия возродилась уже в начале Сжатия и пыталась противостоять ему проведением социальных реформ. Эта попытка окончилась неудачей; тяжелая внешняя война инициировала новый экосоциальный кризис, который привел к демографической катастрофе. Пятый цикл, так же как второй, проходил в условиях уже сложившейся монархии и был прерван новым вторжением варваров. Общую схему трансформаций структуры в пяти циклах можно описать в виде:

AB – BA^C – A^CBA^C – A^СB – BA^С_С.

В итоге из пяти циклов лишь первый не был прерван варварским нашествием, но естественное развитие событий в нем было осложнено вмешательством технологического фактора, появлением семитского лука. Все же, как можно заключить из повторяющихся однотипных трансформаций структуры AB или A^CB, естественная тенденция заключалась в становлении этатистской монархии, которая раз за разом упорно возникала в фазе Сжатия, а затем разрушалась нашествиями варваров. В теории эти нашествия могут быть объяснены тем, что в процессе Сжатия монархия слабела и внутренняя борьба за ресурсы должна была расшатывать систему управления. Однако в данном случае не сохранилось никаких свидетельств, подтверждающих этот тезис. В конечном счете причины побед кутиев и амореев остаются для нас загадкой.

Варварское завоевание, разложение и распад единого государства приводили к реставрации частнособственнического общества; возрождение единого государства, в свою очередь, означало возрождение этатизма. Таким образом, возникает впечатление, что частнособственнические отношения в Двуречье были связаны с эпохой раздробленности и междоусобных войн, а единая империя неизбежно исповедовала этатистские принципы. Для нового оживления частнособственнических отношений требовалось, чтобы империя была разрушена варварами, т. е. в принципе этатистская монархия была традиционным строем Двуречья, а частнособственнические отношения (после установления монархии при Саргонидах) могли преобладать лишь в эпохи разрухи после варварских нашествий.

История Древнего Египта документирована значительно хуже, чем история Двуречья и выделение демографических циклов сопряжено здесь со значительными трудностями. Все же можно утверждать, что ранний период истории Египта завершился экосоциальным кризисом, породившим этатистскую монархию Древнего царства. Так же как в Шумере, военную опору монархии составляла постоянная армия легковооруженных лучников. Монархия Древнего царства существовала едва ли не полтысячелетия, и неясно, сколько кризисов она перенесла, но в конечном счете обнаружилась тенденция к ее постепенному разложению, к феодализации и к приватизации вельможеских хозяйств. Этот процесс сопутствовал новому Сжатию и завершился экосоциальным кризисом, который разрушил монархию и восстановил (по-видимому, когда-то существовавшее) частнособственническое общество. Следующее Сжатие привело к рождению монархии Среднего царства, которая в новом демографическом цикле превратилась в этатистскую монархию.

Таким образом, тенденция к установлению этатистской монархии в процессе Сжатия существовала и в Египте, но здесь мы можем наблюдать и пример разложения этой монархии, соответствующий теоретическим положениям. Если в Двуречье монархия гибла в результате вторжения варваров, то в Древнеегипетском царстве мы впервые наблюдаем трансформацию структуры типа BA_C, которая проявилась в разложении этатистской монархии и в феодализации. Феодализация усиливала Сжатие и быстро приводила государство к экосоциальному кризису.

ГЛАВА III
ЭПОХА БОЕВЫХ КОЛЕСНИЦ

3.1. СОЗДАНИЕ БОЕВОЙ КОЛЕСНИЦЫ

В XVIII в. до н. э. на родину человеческой цивилизации, Ближний Восток, обрушилась волна нашествия из Великой Степи. Первопричиной этого катаклизма было освоение обитателями степи, индоевропейцами, нового оружия, запряженной конями легкой боевой колесницы^[353].

Первые колесные повозки появились на Ближнем Востоке в конце IV тысячелетия до н. э. Это были тяжелые двуосные телеги на сплошных колесах, в которые с помощью дышла запрягали пару волов, – тем же способом, что и в плуг. Управление осуществлялось поводьями, крепившимися к металлическому кольцу, продетому сквозь ноздри животного^[354]. В III тысячелетии в повозки стали запрягать крупных ослов, эквидов (лошади на Ближнем Востоке не обитали), и такие повозки повсеместно использовались в военных целях, на них сражалась местная знать. В середине III тысячелетия тяжелые четырехколесные повозки распространилась с Ближнего Востока на обширные территории от Центральной Европы до нижнего Поволжья^[355]. В степях Северного Причерноморья и Прикаспия в это время обитали оседлые племена земледельцев и скотоводов – как полагает большинство исследователей, это были индоевропейцы^[356]. Индо-европейские племена сумели одомашнить водившихся в степях диких лошадей, тарпанов, однако долгое время лошадей разводили лишь ради мяса. Приспособления, позволившие использовать лошадь в транспортных и в военных целях появились только в начале II тысячелетия до н. э. – создание этого комплекса приспособлений стало фундаментальным достижением индоевропейцев.

Прежде всего была изобретена конская упряжь – удила и уздечка, крепившиеся на костяных псалиях. Затем в результате облегчения повозки была создана легкая колесница с колесами на спицах. «Учитывая сложность конструкции первых повозок с лошадиной запряжкой… можно видеть в конной колеснице одно из первых изобретений, – отмечает П. М. Кожин, – т. е. рассматривать ее как итог целенаправленной технической работы, задачей которой было создание мощного наступательного средства»^[357]. Г. Чайльд отмечал, что удивительное сходство боевых колесниц, фиксируемое на пространстве от Западной Европы до Китая, служит несомненным доказательством общности и однократности происхождения этого изобретения^[358]. Однако фундаментальное открытие древних индоиранцев не сводилось к боевой колеснице; чтобы использовать лошадь в колеснице, пришлось преодолеть немало затруднений: коня было не просто научить ходить в упряжке, и потребовалось создание системы тренинга. Более того, большинство степных лошадей были малорослыми, и нужно было провести селекцию, чтобы вывести породу выносливых и сильных коней, способных стремительно мчаться в колеснице^[359].

Кроме того, необходимо было научиться воевать на колеснице. Боевой опыт вскоре показал, что главным оружием колесничного воина должен быть лук, причем он должен быть небольшим, удобным для использования в колеснице. Для этой роли наиболее подходил сложный лук, склеенный из нескольких слоев дерева и обладавший при меньших размерах большей мощностью. Эффективность стрельбы из лука была значительно увеличена бронзовыми втульчатыми наконечниками стрел^[360]. Поскольку колесничные лучники не могли пользоваться шитом, то другим необходимым элементом вооружения стал панцирь. Затем была выработана тактика сражений, состоявшая в том, чтобы, используя скорость и маневренность колесницы, создавать численное превосходство в нужном месте, подвергать противника массированному обстрелу из луков и уклоняться от ближнего боя^[361].

Археологические открытия недавнего времени показали, что первые свидетельства появления удил и колесниц локализуются в области расселения индоиранских племен, простиравшейся от среднего Дона до юго-восточного Приуралья; на древних поселениях этого района найдены костяные псалии и захоронения с колесницами, датируемыми по радиокарбону XXI-XVIII вв. до н. э.^[362]. В это время в Приуралье существовал ряд крупных укрепленных поселков (площадью до 20 га), где жили ремесленники-металлурги, использовавшие руду богатых медных месторождений. Необходимо отметить, что для постройки колесниц был необходим совершенный бронзовый инструментарий и бронзовые стамески; вместе со слитками меди и кусками руды часто находят в захоронениях рядом с колесницами^[363].

Социальные последствия появления боевой колесницы достаточно хорошо изучены историками^[364]. Как отмечал М. Вебер, дороговизна и сложность изготовления колесниц делали ее аристократическим оружием, способствовали появлению военной аристократии и сословного общества с сильной центральной властью. «Поражающее величие сооружений, – писал М. Вебер, – которые возводились в бургах, может быть объяснено только страшно напряженной барщинной работой… подчиненного бургам сельского населения»^[365]. Действительно, впечатляющие своими размерами «бурги» Приуралья, такие как Аркаим и Синташта, были построены по единому плану, что говорит о наличии сильной военной власти, способной мобилизовать сотни и тысячи подневольных работников на строительство системы крепостей^[366]. Богатые погребения с остатками колесниц, бронзовыми боевыми топорами-клевцами, панцирями, сложными луками, втульчатыми наконечниками копий и стрел свидетельствуют о существовании сословного строя, в котором первое место занимали воины-колесничие, – это сословное деление находит близкие аналогии в более поздних индоиранских литературных памятниках. Как известно, «Ригведа» делит людей на «простонародье», «вайшья», священнослужителей, «брахманов», и воинов-колесничих, «кшатриев»; подобное деление существует и в «Авесте»^[367].

В конце III тысячелетия причерноморская степь была уже довольно плотно заселена, и нехватка пастбищ привела к войнам среди местных племен, об этом свидетельствуют появившиеся в степи оборонительные сооружения^[368]. Создание боевой колесницы сделало индоиранцев непобедимыми, и в условиях высокого демографического давления это вызвало волну завоеваний, охватившую обширные регионы Евразии^[369]. В течение достаточно короткого исторического периода вся Великая Степь – от Дуная до пустыни Гоби – была занята племенами индоиранцев. Этот процесс археологически фиксируется как беспрецедентно быстрое и масштабное распространение двух археологических культур, одна из которых, восточная, отождествляется с индоариями, а другая, западная, с иранскими племенами^[370]. Уже в XX – XVIII вв. археологи фиксируют присутствие индоариев в Средней Азии^[371]. В XVIII – XVI вв. отсюда началось мощное продвижение арийских племен в Индию, которое, по мнению многих историков, привело к гибели цивилизации Хараппы^[372]. Примерно в это же время какое-то арийское племя прорвалось в западный Иран и Месопотамию и, подчинив касситов и хурритов, основало царство Митанни^[373]. Около 1800 г. сражавшиеся на боевых колесницах индоевропейские племена хеттов овладели Хаттусой в Малой Азии и создали Древнехеттское царство. В то время как индоарии пришли на Ближний Восток из Средней Азии, хетты, представлявшие другую ветвь индоевропейских народов, двигались, по-видимому, через Кавказ; их продвижение происходило несколькими волнами и началось еще до появления боевой колесницы, но именно боевая колесница обеспечила хеттам решающую победу^[374]. Хаттуса и Митанни стали центрами непрерывного наступления на окружающие земледельческие государства. Как сообщает еврейский историк Евполем, во «времена Авраама» (по мнению специалистов, около 1700 г.) «армяне» вторглись в Сирию^[375]. В середине XVII в. племена гиксосов на боевых колесницах завоевали Нижний Египет. В 1595 г. касситы и хетты разрушили Вавилон. В середине II тысячелетия наступление «колесничных народов» охватило всю Евразию; существуют многочисленные свидетельства продвижения индоевропейских племен на восток и их вторжения в Китай, где пришельцы создали могущественное государство Инь (Шан)^[376].

В соответствии с диффузионистской теорией во всех завоеванных областях пришельцы подчиняли местное население и становились привилегированным военным сословием в созданных ими государствах. Процесс диффузии распространился и на оставшиеся независимыми соседние государства, в частности на египетское Фиванское царство. В первую очередь перенимались элементы военной техники: колесницы, сложный лук, втульчатые наконечники стрел, псалии, панцири-шлемы, закрывающие голову и верхнюю часть тела^[377]. Существенно, что некоторые необходимые компоненты импортировались: например, ступицы египетских колесниц делали из березы, которая не растет в Египте. Кроме того, заимствовались и «сопровождающие» культурные элементы, непосредственно не связанные с колесничной техникой, такие как специфические бронзовые топорики-клевцы и широкие пояса с бронзовыми застежками, имевшие помимо защитной и сакральную функцию^[378]. Лошадей элитных пород, необходимых для колесниц, доставляли издалека, из северных областей (позднее их стали разводить в Митанни). Лошадь стоила очень дорого, в семь раз дороже быка. Искусство тренинга колесничных лошадей было принесено из Великой степи, и митаннийские и хеттские трактаты сохранили соответствующую индоарийскую терминологию^[379]. Названия лошади и боевой колесницы как на Ближнем Востоке, так и в Китае были индоевропейскими^[380]. Характерно также распространение по всему ареалу индоевропейских завоеваний культа коня и колесницы^[381].

Рис. 4. Территориальная экспансия индоевропейских племен^[382]. Здесь показана лишь область плотного расселения племен, но не отмечены территории, на которых арии политически господствовали, находясь в меньшинстве

Таким образом, фундаментальное открытие индоариев, создание боевой колесницы, вызвало волну завоеваний и привело к формированию нового культурного круга. Для этой обширной культурной общности помимо использования военно-колесничной технологии было характерно преобладание сословной структуры общества с выделением привилегированного военного сословия – воинов-колесничих. С демографически-структурной точки зрения эти перемены означали трансформацию структуры и резкое перераспределение ресурсов в пользу новой военной элиты. Далее мы более подробно рассмотрим эволюцию этого сословного строя в отдельных странах.

3.2. ВАВИЛОНИЯ В XV – VIII ВВ. ДО Н. Э.

На протяжении XVII в. колесничные армии варваров год за годом опустошали земледельческие области, варвары-скотоводы обращались с покоренным населением, как со скотом, тысячи пленных угонялись в царство хеттов или в Митанни, остальных убивали или ослепляли. В 1595 г. до н. э. хетты и касситы, объединившись, обрушились на Вавилон; великий город был взят штурмом и разрушен. Хетты вернулись в свое царство, и опустошенная Вавилония стала добычей касситов^[383].

Масштабы катастрофы были таковы, что от столетия, прошедшего после разрушения Вавилона, не осталось никаких документов. Однако из позднейших источников известно, что это было время беспрерывных войн: на юге Месопотамии, в Приморье, оставались очаги сопротивления, и лишь в середине XV в. касситам удалось полностью овладеть страной. По-видимому, наиболее сильное сопротивление захватчикам оказывали амореи, потомки прежних завоевателей Двуречья, составлявшие основу военного сословия монархии Хаммурапи. Амореи были полностью истреблены и исчезли со страниц истории^[384].

К концу XV столетия положение до какой-то степени стабилизовалось и войны утихли. Царь Караиндаш восстановил храм в Уруке и, перенимая обычаи местного населения, стал называть себя «любимцем богини Иштар». Перенимание завоевателями-варварами культурных и социальных традиций покоренной страны говорит о начале процесса социального синтеза. Преемник Караиндаша Куригальзу построил новую столицу Дур-Куригальзу и по примеру древних царей требовал, чтобы перед его именем ставили знак бога. Во времена Бурна-Буриаша II (~ 1363–1335 гг. до н. э) вновь появились деловые документы, свидетельствующие об оживлении хозяйственной жизни, о восстановлении городов, о развитии ремесла и торговли. В то же время документы говорят о произошедших переменах. Оказалось, что нашествие варваров полностью разрушило государственный сектор экономики. «…У завоевателей не было ни кадров, ни традиций для ведения сложного и большого бюрократического хозяйства, – пишет И. М. Дьяконов, – поборы взимались, вероятно, в порядке стихийных набегов на земледельческое население. Затем началась раздача царского земельного фонда частным лицам и храмам…»^[385]. Так же как во времена аморейского нашествия, произошла стихийная «приватизация» государственных хозяйств. Многие хозяйства лежали в развалинах, царские чиновники разбежались, часть царской земли была захвачена в собственность, часть роздана касситским вельможам или тем, кто брался обрабатывать поля, внося подати. Уцелевшие крестьяне жили в «башнях» («димту») и укреплениях («дуру»); они объединялись в общины, но фактически владели землей на правах частной собственности и могли ее продавать^[386].

Военным сословием нового общества стали завоеватели-касситы, составлявшие колесничное войско. Как отмечалось выше, военно-колесничная технология предполагает наличие сильной военной элиты. В ранние времена Касситского царства преобладание этой элиты выражалось в постоянных разбойничьих войнах, военные походы начинались ежегодно по окончании сельскохозяйственных работ в июне, знать жила главным образом военной добычей^[387]. Неизвестно, какими были взаимоотношения царя и военной знати в начале касситского периода; возможно, как у хеттов, знать выбирала царей на престол. Однако для Вавилонии были характерны сильные монархические традиции, и в процессе социального синтеза, когда цари объявили себя богами, положение должно было измениться. В XIV в. колесничные воины находились на полном содержании у царя, получали у него коней, колесницы и вооружение. Таким образом, военное сословие было в конечном счете включено в состав государства и жило за счет налогов с крестьян и с городов. Касситов в то время было сравнительно немного, если судить по частоте упоминания в документах, то они составляли примерно 1/20 часть населения^[388].

В то время как государственные земли были поделены и «приватизированы», храмы остались владельцами своих земель. В храмовых хозяйствах трудились закрепленные за ними работники, которые, как в прежние времена, получали задание, «урок», и которых можно было переводить с места на место^[389]. Храмы вновь стали независимыми от царей и, по-видимому, снова превратились в корпоративную собственность жрецов. Поскольку варвары лишь требовали подати и не вникали в дела управления, то они не препятствовали самоуправлению постепенно восстанавливавшихся городов; некоторым из храмовых городов в знак уважения к их богам давались налоговые льготы. В правление Бурна-Буриаша II раб стоил 20 курру (гур) зерна, примерно столько же, сколько в XIX в. до н. э.; рабы были дороги, и дороговизна рабочей силы указывает на период восстановления. Несколько позже появляются признаки Сжатия, сведения о продаже земли, о ростовщичестве и о распространившемся долговом рабстве, причем рабство не ограничивалось, как прежде, определенным сроком. Разорявшиеся крестьяне бежали из своих мест в предгорья Загроса, где присоединялись к разбойничьим шайкам «хапиру»^[390].

Характерно также и то обстоятельство, что во второй половине XIV – XIII вв. касситы (в отличие от хеттов и ассирийцев) не пригоняли из походов пленных для поселения на землях Вавилонии, очевидно, в этот период в стране уже не было свободных земель^[391]. В то же время развитие городской жизни в этот период так и не достигло прежнего уровня. самый большой город того времени Дур-Куригальзу намного уступал по своим размерам Вавилону времен Хаммурапи^[392].

Исследователи отмечают недостаточную изученность касситского периода, поэтому мы попытаемся восполнить недостаток информации за счет привлечения материалов о соседней области, Аррапхе. Расположенная в предгорьях Загроса хурритская Аррапха была близка Вавилонии по культуре, но отставала от нее по уровню развития социальных отношений. Так же как в Вавилонии касситского времени, аррапхские общины жили в укрепленных поселениях «димту». Земля находилась в собственности общин, и семейные наделы время от времени переделялись; формально их продажа была запрещена, однако фактически она была довольно частым явлением, чтобы обойти запреты, продавец надела фиктивно усыновлял покупателя. В конце XV – начале XIV вв. в Аррапхе отмечается процесс разорения общинников, рост числа продаж наделов, расцвет ростовщичества и долгового рабства. Социальные конфликты привели к усилению власти местных царей, в середине XIV в. царь Итхи-Тешшуба воскрешает старые вавилонские обычаи и проводит «освобождение», т. е. отмену долгов. В конце XIV в. Аррапха была завоевана Ассирией, новым государством, заявившим претензии на власть над всей Месопотамией^[393].

Сила касситской династии заключалась в колесничем войске, державшем в страхе соседние страны. Между тем время принесло перемены в военном деле. С одной стороны, распространение колесничной тактики привело к тому, что ей овладели все ближневосточные страны, в том числе и соперники касситской Вавилонии, такие как Ассирия и Элам. С другой стороны, пехота постепенно находила способы борьбы с колесницами, противопоставляя им многочисленных лучников или пращников. Это привело к тому, что колесничных коней приходилось защищать налобниками и наспинной броней; колесницы стали тяжелее, в них теперь располагались три воина^[394]. Тем не менее роль колесниц падала, а на первое место вновь выходили пешие ополчения; касситы постепенно утрачивали роль военного сословия, воинская повинность была распространена на все население^[395].

Утрата военного превосходства над соседями и разорение крестьянства, на которое теперь возлагались и военные обязанности, привело к ухудшению внешнеполитического положения. Вавилония все чаще становилась объектом нападений со стороны агрессивных соседей. В 1215 г. ассирийский царь Тукульти-Нинурта взял штурмом и разграбил Вавилон, страна подверглась жестокому опустошению, множество вавилонян было убито или угнано в рабство. Затем началось время эламских набегов, эламиты несколько раз свергали вавилонских царей. В конце концов в 1158 г. на Вавилонию обрушилось нашествие эламского царя Шутрук-Наххунте. «Он смел жителей Аккада как потопом, превратил Вавилон и его славные жилища в развалины», – говорит хроника^[396]. Погром продолжался три года, эламиты вырезали население и увозили на свою родину не только материальные ценности, но и огромные каменные стелы с текстами указов древних царей^[397]. Это нашествие, несомненно, означало демографическую катастрофу и гибель большой части населения.

После катастрофы в истории Вавилона снова наступили темные века. Отрывочные сведения источников говорят о варварских нашествиях и о голоде. В XI в. начинается новое наступление пастушеских племен на Двуречье: из Аравии продвигаются халдеи и арамеи. Незадолго до этого времени кочевники научились использовать верблюдов для верховой езды; это было фундаментальное открытие, позволившее кочевникам освоить новые пастбища и увеличить продуктивность скотоводства. Это открытие имело и военные последствия: создав «верблюжью кавалерию», халдеи и арамеи стали неуловимы для своих противников. Постепенно кочевники заняли все сельские местности Вавилонии, часть местного населения была истреблена, часть – ассимилирована завоевателями. Кочевники создали в Месопотамии множество племенных княжеств и постоянно нападали на немногие сохранившие независимость города.

Возрождение Вавилонии началось лишь в IX в. до н. э., к этому времени относится восстановление разрушенных храмов и работы по расчистке каналов^[398]. Катастрофа нанесла жестокий удар царской власти и снова вернула к жизни старинные храмовые общины. Города Вавилонии в этот период управлялись храмовой знатью, и цари правили лишь с согласия олигархических советов, существовало и народное собрание. «Вавилон не только не был восточной деспотией, но даже не был в полном смысле слова и монархией, – отмечает В. А. Белявский. – Скорее он был аристократической республикой с ежегодно переизбираемым царем-магистратом»^[399]. Процедура перевыборов заключалась в том, что каждый Новый год в вавилонском храме Эсагила царь слагал с себя царские инсигнии и подвергался ритуальным побоям жрецов; лишь оправдавшись во всех своих делах, он мог снова «взять за руку бога Бэла», т. е. получить мандат на следующий год^[400]. Жители городов всячески подчеркивали свою «свободу»: «Даже собака свободна, когда она входит в Вавилон», – писали вавилоняне ассирийскому царю Ашшурбанапалу^[401]. Исследователи считают, что самоуправляющиеся города Двуречья были близки по типу греческим полисам^[402].

В VIII в. до н. э. заметно оживилась деловая жизнь Вавилонии, снова появляются сведения о расцвете ростовщичества и торговли, о долговом рабстве и разорении крестьян; снова растут поместья ростовщиков. Храмы остаются крупнейшими землевладельцами и ведут разнообразную хозяйственную деятельность, доходы от которой распределяются соответственно пребендам – правам на занятие храмовых должностей. Крупные должности обычно принадлежали знатным олигархическим семействам, пребенды могли дробиться на части, продаваться и перепродаваться, должностные обязанности обычно исполняли не владельцы пребенд, а нанятые заместители^[403].

С течением времени халдеи постепенно воспринимали культуру Вавилона, они оседали на землю и становились крестьянами, многие из них служили наемниками в городах, постепенно происходила арамеизация Двуречья. Халдейские князья, предводители наемников, не раз завладевали Вавилоном и присваивали себе титул вавилонских царей. Вавилонская олигархия в таких случаях обычно обращалась за помощью к Ассирии, в 729 г. до н. э. вавилоняне пригласили на трон ассирийского царя Тиглатпаласара III. Однако ассирийские цари были самодержавными монархами и не желали считаться с интересами вавилонской олигархии. Синах-хериб (705-681 гг. до н. э.) лишил вавилонские города и храмы податных привилегий, в ответ вавилоняне восстали и провозгласили своим царем халдейского князя Мардук-апла-иддина^[404]. В 702 г. Синаххериб разгромил вавилонян и халдеев и переселил в Ассирию 200 тыс. жителей Вавилонии, но десять лет спустя вторжение эламитов привело к новому отпадению Вавилона. В своей борьбе с олигархией ассирийские цари опирались на простонародье, и их обличения знати имели социальный подтекст. «В стране Шумер и Аккад господствовали злые силы, – писал царь Ассархаддон. – Люди, жившие в ней постоянно, произносили устами “да”, а сердцем “нет”, говорили ложь… Слабого притесняли и дарили сильному. В Вавилоне царили гнет и подкуп, изо дня в день, без конца похищали имущество друг у друга…»^[405].

В 689 г. армия царя Синаххериба двинулась на Вавилон. Великий город был взят штурмом, разграблен и разрушен, уцелевшие жители города и округи были переселены в Ассирию^[406]. Этот разгром означал для Вавилонии демографическую катастрофу.

* * *

Возвращаясь к анализу исторического процесса в рамках трехфакторной модели, необходимо отметить слабую изученность касситского периода истории Вавилонии, для более полного анализа приходится привлекать материалы из соседних областей, Ассирии и Аррапхи.

Масштабы катастрофы, вызванной нашествием касситов и хеттов, были таковы, что от двух последующих столетий почти не осталось деловых документов, эти столетия представляют собой интерцикл, период, когда страна лежала в развалинах, а восстановление было невозможно из-за бесконечных войн. Как и в предыдущем цикле, падение монархии под ударами варваров привело к разрушению государственных хозяйств, «приватизации» и возрождению частного сектора – произошел возврат к ранним формам социальной организации, причем на этот раз этот возврат был значительно более глубоким. Вновь, как в древнем Шумере, появляются самоуправляемые города, в которых правит олигархия крупных собственников, храмы становятся независимыми от царей.

С другой стороны, завоевание и появление боевых колесниц поначалу обусловили преобладание касситской военной знати; затем, в процессе социального синтеза, происходит перенимание касситами монархических порядков Вавилона. Возвышение царей в конечном счете приводит к подчинению знати, и в XIV в. мы видим колесничное войско находящимся на содержании царя.

Период восстановления в Вавилонии начался в конце XV в.: отмечается восстановление городов и храмов, оживление деловой жизни, дороговизна рабочей силы. К середине XIV столетия появляются признаки Сжатия: рост городов, развитие ремесел и торговли, разорение крестьян-собственников, рост помещичьего землевладения, рост ростовщичества, распространение долгового рабства, большое количество безработных и нищих. В Аррапхе имели место социальные реформы, восстановившие этатистскую монархию докасситского периода, и (хотя информация весьма фрагментарна) имеются признаки восстановления традиционной монархии также и в Вавилонии (трансформация А_C^CВ).

Однако в XII в. до н. э. демографический цикл был прерван сначала эламским вторжением, а затем нашествием арамеев и халдеев (так что итоговая формула цикла имеет вид А_С^СВА_С^С). Нашествие кочевников представляло собой новую волну завоеваний, связанную с началом использования верблюда в качестве верхового животного. Эта волна нашествий из Аравийской степи охватила весь Ближний Восток и привела к демографической катастрофе в Вавилонии.

X – IX вв. стали периодом нового социального синтеза. Как и в предыдущих случаях, разрушение монархии варварами после продолжительного периода анархии в конечном счете привело к восстановлению частнособственнического общества и системы храмовых городов-государств (трансформация A_CA_b). Междоусобные войны и вторжения извне долгое время препятствовали восстановлению экономики, и первые два столетия после нашествия, с точки зрения демографически-структурной теории, представляли собой длительный интерцикл. В VIII в. положение наконец до некоторой степени стабилизировалось и начался период восстановления, однако в начале VII в. он был прерван ассирийским погромом.

В целом девятивековой период истории Двуречья (1595–689 гг. до н. э.) выглядит как попытка наладить жизнь среди развалин. Две фундаментальные военные инновации варваров, создание боевой колесницы и верблюжьей кавалерии, вызвали катастрофические волны нашествий и длительные войны, которые не позволяли цивилизации подняться из руин. На девять темных веков приходятся лишь два периода успокоения, в XIV – XIII и VIII вв., прерванные очередными нашествиями. Примерно пять столетий приходится на долю следовавших за нашествиями интерциклов, периодов бесконечных внутренних войн и социальной нестабильности. Эти периоды в целом можно характеризовать как время социального синтеза, когда в обстановке постоянных столкновений между варварами и остатками местного населения происходило медленное примирение сторон и становление новой цивилизации, новой культуры и новых этносов.

3.3. АССИРИЯ В XV – XI ВВ. ДО Н. Э.

Ассирия, область на верхнем Тигре, была населена семитами и хурритами, еще в III тысячелетии до н. э. воспринявшими шумерскую культуру. Ашшур, главный город Ассирии, прежде входил в состав «Царства Шумера и Аккада». В эпоху волны варварских нашествий город был разграблен и подчинен митаннийцами, но к концу XV в. сумел освободиться от их власти. Богатство и сила Ашшура зиждились на его торговле, через Ашшур пролегал путь из Вавилонии в Сирию и Малую Азию, по этому пути в Вавилонию везли медь, серебро, кожи, а из Вавилонии – ткани и другие ремесленные изделия. Богатейшие граждане города (т. е. купцы) составляли городской совет, которым обычно руководил «ишшакум», жрец местного храма и военный вождь, «наместник бога Энлиля»^[407]. «Ишшакум» по-шумерски означает «энси», так что государственное устройство Ашшура, по-видимому, существенно не отличалось от устройства городов-государств Шумера, правда, за недостатком сведений ничего не известно о местном народном собрании.

После митаннийских нашествий крестьянские общины Ассирии, так же как в Аррапхе и Вавилонии, обитали в укрепленных поселениях («дунну»), семейные наделы подлежали периодическим переделам, но могли продаваться, проданный надел исключался из земель общины. Все общинники несли военную повинность, «ильку», и во время войны снаряжали определенное число крестьян в ополчение^[408].

Ассирийцы заимствовали у Митанни боевые колесницы и сумели создать колесничное войско. Для содержания колесничих воинов использовалась система воинских наделов: в каждой общине имелась «доля дворца» – надел, который общинники обрабатывали в пользу государства, урожай с этого надела передавался воину^[409]. Находясь в полной зависимости от государства, эти воины не могли превратиться в колесничную аристократию наподобие митаннийской «марианны».

Ассирийцы заимствовали у завоевателей также и сложные луки характерного углового типа (плечи в таких луках сходятся в середине, образуя тупой угол). Судя по сохранившимся изображениям, такие луки поначалу использовались хеттами, митаннийцами и их сирийскими союзниками, а позднее стали главным оружием ассирийской армии^[410].

С конца XV в. в Ассирии, как и в Вавилонии, начинается период восстановления; восстанавливаются храмы и разрушенные митаннийцами стены Ашшура. В правление ишшакума Эриба-Арада I (1392-1366 гг. до н. э.) оживляется деловая жизнь, появляются многочисленные деловые документы. XIV в. становится временем расцвета ростовщичества, ростовщики скупают земли общинников и создают обширные поместья, которые обрабатывают рабы или арендаторы. «Многочисленность заемных сделок и разработанность их формуляра указывают на их массовый характер, а тяжесть условий – на сильное обеднение крестьянских масс, – отмечает И. М. Дьяконов. – Результатом должно было быть обезземеливание и массовое закабаление крестьян»^[411]. Займы нередко давались под залог детей или личности должника – в случае неуплаты они становились рабами. Стало распространенным так называемое «оживление в беде» – продажа голодающими бедняками своих умирающих от голода детей. Датируемые XV – XIV вв. «Среднеассирийские законы» в отличие от законов Хаммурапи очень жестоки по отношению к должникам и рабам^[412].

Эволюция общественных отношений в Ашшуре в целом шла по пути, указанному городами-государствами Шумера. В обстановке бесконечных войн с митаннийцами и касситами в Ашшуре начинает усиливаться власть военного вождя, ишшакума. Уже Эриба-Адад I в частных документах титуловался «царем»; одержавший победу над Митанни Ашшурубаллит I (1365–1330 гг. до н. э) стал официально именоваться «царем страны Ассирии». Ассирийские цари значительно упрочили свою власть при Ададнерари I (1307-1295 гг. до н. э), который добился права распоряжаться казной Ашшура; это позволило царю усилить свое войско и одержать новые победы. Ададнерари I разгромил Митанни и завоевал всю Северную Месопотамию вплоть до Евфрата. Салманасар I (1274–1245 гг. до н. э.) окончательно уничтожил Митанни; надпись победоносного царя говорит об ослеплении «4 саросов» (14 400) митаннийских воинов – ассирийцы заимствовали свои военные обычаи у варваров^[413].

На завоеванных царями обширных землях были основаны многочисленные переселенческие колонии, по-видимому, это позволило наделить крестьян землей и ликвидировать аграрный кризис. Преемник Салманасара Тукульти-Нинурта I (1244–1208 гг. до н. э.) уже не ослеплял пленных, их угоняли в Ассирию и расселяли на свободных землях или продавали в рабство. Так же как хетты, ассирийцы совершали походы каждый год – не столько с целью завоеваний, сколько с целью грабежа; военный грабеж позволял поддерживать престиж царя и обеспечивал средствами его воинов – по большей части тех самых ассирийских крестьян, которым еще недавно угрожало долговое рабство. В 1215 г. Тукульти-Нинурта взял штурмом и разграбил Вавилон^[414].

Цари Ассирии стали властителями обширной страны, но им так и не удалось стать господами своего города, Ашшура. В Ашшуре цари оставались лишь ишшакумами, и они не могли принимать решения без согласия городского совета, в котором заседала ашшурская олигархия – купцы и ростовщики. Претендовавшие на самодержавную власть цари враждовали с ашшурской олигархией; дело дошло до того, что Тукульти-Нинурта отказался от титула ишшакума и перенес свою столицу в построенный им город Кар-Тукульти-Нинурта, в ответ знать организовала государственный переворот, царь был объявлен сумасшедшим, отстранен от власти и убит^[415]. По-видимому, дело не обошлось без влияния вавилонской знати: ашшурская знать была издавна связана с вавилонской знатью как родственными чувствами, так и торговыми отношениями^[416].

Убийство Тукульти-Нинурты, так же как убийство Римуша и Маништушу, было характерным эпизодом борьбы между элитой и монархами – история Ассирии повторяла историю Шумера и Аккада. Смерть Тукульти-Нинурты остановила наступление монархии, его преемники возводились на престол опиравшейся на Вавилон ашшурской знатью и не ходили в военные походы. Город Ашшур получил освобождение от всех повинностей и упрочил свое самоуправление^[417].

В отличие от вавилонян ассирийским царям удалось остановить нашествие эламитов, и вскоре они перешли в наступление. Царь Тиглатпаласар I (1115-1077 гг. до н. э.) прославился своими походами в Армению и Сирию; он угонял многие тысячи пленных, расселял их на землях Ассирии и причислял к податному населению. Пленных селили на царских землях и снабжали орудиями труда, по-видимому, это была попытка создания государственного сектора экономики; царь уделял большое внимание ирригации и созданию запасов зерна^[418]. Однако преемникам Тиглатпаласара не удалось закрепить его успехи – после смерти царя-полководца на Ассирию и Вавилонию обрушилось нашествие кочевников Аравийской степи, арамеев. Как отмечалось выше, это нашествие было вызвано началом ипользования верблюда для верховой езды. Прорываясь то здесь, то там, кочевники обходили укрепленные города и опустошали деревни; вскоре они заняли все сельские местности Двуречья, Сирии и Палестины^[419]. «Это переселение было, может быть, самым грандиозным из всех, которые до тех пор знала Месопотамия, – пишет И. М. Дьяконов. – Многочисленные данные ассирийских текстов, а также языковые данные, говорят о полной и почти внезапной перемене в составе населения по языку»^[420].

* * *

Переходя к анализу истории Ассирии с позиций трехфакторной модели, необходимо отметить, что Ашшур заимствовал свою культуру у Шумера и его общество было во многом подобно обществам шумерских городов-государств доимперского периода. В отличие от других стран, подвергшихся удару «колесничной волны», Ассирия сумела быстро освободиться от владычества завоевателей; их влияние на ассирийское общество имело в основном диффузионный характер. Ассирийцы быстро переняли военную технику Митанни и создали свои колесничные подразделения, воины которых обеспечивались небольшими поместьями. Появление этих элитных воинских частей, однако, не привело к господству военной аристократии; Ашшур оставался городом купцов, в котором правила частнособственническая олигархия.

В XIV в. процесс восстановления экономики завершился и появились явственные признаки Сжатия: разорение крестьян-собственников, распространение аренды, рост крупного землевладения, рост задолженности крестьян, распространение ростовщичества и долгового рабства. Увеличившееся демографическое давление нашло выход во внешних войнах с целью основания колоний на завоеванных землях. Как прежде в древнем Шумере, войны сопровождались усилением власти царей и обострением борьбы за ресурсы между царями и элитой. В конечном счете эта борьба привела к утверждению (пока не этатистской) монархии, к трансформации структуры типа АА_b. Однако дальнейшее наступление монархии было остановлено олигархическим переворотом и убийством царя Тукульти-Нинурты I. Затем, в XI столетии, демографический цикл был прерван нашествиями эламитов и амореев.

3.4. АССИРИЯ В X – СЕРЕДИНЕ VIII ВВ. ДО И. Э.

Нашествие арамеев принесло с собой демографическую катастрофу, масштабы которой были таковы, что от последующего столетия не осталось практически никаких документов. Судить о происходившем в эти годы можно лишь на основании позднейших надписей, которые говорят о голоде, о наступлении арамеев и о бегстве сельских жителей в города. Ассирия сохранила власть лишь над своими коренными землями вокруг Ашшура; сообщение с колониями, основанными в XIII в., было прервано^[421].

Темный период смуты и разрухи в Ассирии закончился около середины X в.; в правление царя Ашшурдана II (934–912 гг. до н. э) снова появились царские надписи, которые рассказывали, в частности, о масштабных строительных работах, о восстановлении городов. Ададнерари I (911-891 гг. до н. э.) сумел отвоевать часть Северной Месопотамии и восстановить сообщение с колониями. При Тикульти-Нинурте II (890-884 гг. до н. э.) надписи снова сообщают о большом строительстве и, в частности, об обновлении стен Ашшура^[422].

Ашшурнасирапал II (883-859 гг. до н. э.) прославился как победоносный полководец и восстановитель могущества Ассирийской державы. Победа была достигнута в кровавых войнах, когда ассирийцы сражались с варварами методами варваров, полностью вырезая население непокорных областей. В итоге были завоеваны вся Северная Месопотамия и часть Сирии, на завоеванных землях были основаны новые переселенческие колонии^[423].

Победы Ашшурнасирапала II привели к новому усилению власти царей; так же как Тукульти-Нинурта I, Ашшурнасирапал оставил олигархический Ашшур и основал новую столицу Кальху – библейский Каллах. Уже в момент своего основания Каллах был огромным для тех времен городом: его опоясывала стена длиной пять миль, а площадь города равнялась 800 акров – Каллах был в пять раз больше, чем Ашшур, и в полтора раза больше, чем Афины в период расцвета^[424]. С другой стороны, известно, что при всеобщей мобилизации в правление Салманасара III (в 845 г) в ополчение собралось 120 тыс. воинов; это дало основание И. М. Дьконову оценить численность населения Ассирии в 1 млн человек^[425]. Эта оценка представляется нам заниженной, и возможно, ее следует увеличить до полутора миллионов. Между тем известно, что в середине XX в. на той же территории проживало как раз полтора миллиона человек^[426], стало быть, во времена Салманасара III экологическая ниша Ассирии была занята почти полностью и возможности для роста населения были невелики. (Напомним, что в благоприятных условиях население за полвека может увеличиться вдвое.) В этой связи В. А. Якобсон обращает внимание на то обстоятельство, что ассирийские цари IX в. вопреки распространенной на Ближнем Востоке практике не приводили из походов пленников-крестьян, чтобы поселить их на землях Ассирии^[427]. Отсюда, очевидно, следует, что в коренных областях Ассирии в то время уже не было свободных земель.

Салманасар III был царем-завоевателем, который опирался на крестьянскую армию, по-видимому, он находился во враждебных отношениях со старой знатью, во всяком случае, в конце правления этого царя вспыхнул мятеж, поддержанный ашшурской элитой. Мятеж вылился в гражданскую войну, которая продолжалась пять лет и окончилась только при преемнике Салманасара Шамшиададе V (829-811 гг. до н. э.). Новый мятеж произошел в конце правления Ададнерари III (810-783 гг. до н. э.)^[428]. Недостаток источников не позволяет сколько-нибудь подробно обрисовать развитие кризиса VIII в. до н. э., хотя сам факт кризиса признается всеми исследователями. В начале столетия появляются сообщения о голоде и эпидемиях, специалисты говорят о разорении крестьян и обогащении знати. В 764 г. в Ассирии вновь свирепствовала эпидемия, в следующем году в Ашшуре вспыхнул мятеж, продолжавшийся два года, затем вспыхнули восстания в Аррапхе, в провинции Гузан, в 750-х гг. возобновились эпидемии, а в 740-х гг. вспыхнула новая гражданская война^[429].

Кризис середины VIII в. до н. э. привел к демографической катастрофе – этот вывод можно сделать из того факта, что Тиглатпаласар III возобновил характерную для XI в. практику массового переселения покоренных народов во внутренние районы Ассирии, стало быть, в Ассирии появились свободные земли, которых не было в предыдущий период.

* * *

Возвращаясь к анализу исторического процесса в контексте трехфакторной модели, необходимо отметить, что нашествие амореев не было единовременным событием, вторжения и войны продолжались полтора столетия. Масштабы катастрофы были таковы, что от этого периода почти не осталось деловых документов, он представляет собой интерцикл, период, когда страна лежала в развалинах, а восстановление было невозможно из-за бесконечных войн. Социальный синтез привел к существенным этническим и культурным изменениям, но в политическом отношении Ашшур смог подчинить вторгшихся варваров и навязать им свои порядки.

Период восстановления начался в начале IX в., в это время восстанавливаются храмы в Вавилонии и строится новая ассирийская столица Каллах. Судя по оценкам численности населения, в Ассирии уже к 845 г. степень заполнения экологической ниши (т. е. демографическое давление) была достаточно высокой. В начале VIII в. в Ассирии наблюдаются признаки Сжатия: разорение крестьян, сообщения о голоде и эпидемиях, внешние войны. В середине VIII в. отмечаются признаки экосоциального кризиса: восстания и гражданские войны, эпидемии, гибель больших масс людей, социальные реформы, завершившиеся установлением этатистской монархии (трансформация А_bВ).

3.5. ЕГИПЕТ В ЭПОХУ НОВОГО ЦАРСТВА

Обратимся теперь к рассмотрению истории Египта, к тем переменам, которые принесла с собой волна нашествий середины II тысячелетия до н. э. Нашествие варваров-гиксосов означало демографическую катастрофу. По свидетельству Манефона, гиксосы «сожгли города и разрушили до основания храмы богов, а с населением обращались самым враждебным образом, одних убивая, у других уводя в рабство жен и детей»^[430]. Гиксосы укрепились в Дельте, откуда они совершали походы на юг, на сохранившее независимость Фиванское царство.

Нашествие гиксосов было частью «большой волны», вызванной изобретением боевой колесницы. Племенной состав завоевателей был достаточно пестрым, в него входили хурриты, семиты и, вероятно, какие-то арийские роды: колесница была принесена на Ближний Восток арийскими племенами и довольно быстро перенята хурритами^[431]. Владычество гиксосов над северным Египтом продолжалось не менее 108 лет, и со временем начался процесс социального синтеза, гиксосские цари стали подражать фараонам, приняли царские титулы и стали поклоняться египетским богам^[432]. Помимо колесницы (и, естественно, лошадей, которых в Египте прежде не разводили) варвары принесли с собой мощные составные луки, стрелы с медными наконечниками, бронзовые мечи, а также «мирные» телеги, в которых запрягали, впрочем, не лошадей, а волов (лошади использовались только в военном деле). По-видимому, в гиксосское время в Египте появились новые породы овец, куры, а также ножные мехи, позволившие наладить производство бронзы, – так что эпоха Нового царства стала египетским бронзовым веком^[433].

Варвары не смогли завоевать весь Египет, и на юге, в Фиваиде, уцелело египетское царство, сохранившее местные социальные традиции. Влияние гиксосов, возможно, сказалось на том, что после падения Среднего царства в Фиваиде вновь усилилась знать, которая наследовала чиновничьи должности, диктовала свою волю фараонам и поднимала мятежи^[434]. Большое значение имело перенимание египтянами в процессе диффузии боевой колесницы. Колесница как у гиксосов, так и в Митанни была аристократическим оружием, и ее господство на полях сражений означало военное преобладание аристократии. Известно, что египетские колесничие были преимущественно сыновьями знатных отцов, и они снаряжались в походы за свой счет^[435].

Через сто лет после нашествия, переняв оружие противников, египтяне сумели изгнать варваров. Отвоевание страны сопровождалось страшными опустошениями и было достигнуто ценой новой демографической катастрофы^[436]. Последствия гиксосского нашествия были таковы, что и спустя сто лет после изгнания варваров многие храмы еще не поднялись из развалин. Восстановление хозяйства протекало медленно, от первого фараона Нового царства, Яхмоса, почти не осталось следов строительной деятельности^[437]. На протяжении XV в. сохранялось преобладающее влияние светско-храмовой знати, вельможи наследовали свои посты и строили роскошные гробницы^[438]. Однако источники не сохранили сведений о частных хозяйствах вельмож, сравнимых по размерам с хозяйствами времен Древнего царства; оплотом знати были храмы, знать наследовала жреческие должности и присваивала значительную часть храмовых богатств^[439]. Со своей стороны, фараоны претендовали на полный контроль над ресурсами царско-храмового хозяйства. Тутмос III (1479–1425 гг. до н. э) пытался опереться на военных и назначал выслужившихся офицеров на высокие посты; этот воинственный фараон прославился завоеванием Сирии, он обогащал своих солдат, но не забывал щедро одаривать жречество^[440]. Сын Тутмоса, Аменхотеп II (1428-1397 гг. до н. э.) привел только из одного похода в Сирию и Палестину более 100 тыс. пленных; это, несомненно, говорит о том, что в то время в Египте было много свободных земель, хотя со времен изгнания гиксосов прошло больше ста лет^[441].

Правление Тутмоса IV (1397-1388 гг. до н. э.) и Аменхотепа III (1388-1351 гг. до н. э.) ознаменовалось новыми победами и активной строительной деятельностью; это было время, когда возводились монументальные храмы и Новое царство достигло вершины могущества. Однако подспудный конфликт между царями и знатью постепенно обострялся. Фараон Аменхотеп IV (1351–1334 гг. до н. э.) предпринял попытку сокрушить могущество знати, он передал многие чиновничьи посты выходцам из простонародья (их звали «немху» – буквально «бедняки»). «Трудно уклониться от заключения, что, совершая переворот, Аменхотеп IV опирался на какую-то часть простых египтян», – отмечает Ю. Я. Перепелкин^[442]. Чтобы подорвать авторитет храмов, Аменхотеп IV ввел культ нового бога, Атона, фараон приказал называть себя «Полезным Атону», Эхнатоном, жрецы Атона назначались царем из числа «бедняков», и храмам Атона передавались земли других храмов^[443]. Эхнатон не пожелал оставаться в старом гнезде жреческой знати, Фивах, и, подобно Аменемхету I, основал новую столицу Ахетатон, где жил в окружении своих новых слуг «немху»^[444].

Преемники Эхнатона восстановили почитание старых богов, но не стали возвращать знати прежние должности и богатства. Фараон Хоремхеб (1319-1292 гг. до н. э.) реорганизовал храмовое хозяйство и поручил руководство новым жрецам, назначавшимся фараоном. Указы Хоремхеба требовали прекратить грабежи и вымогательства, которым подвергались простые египтяне со стороны знати, жрецов и судей. Столица так и не вернулась в Фивы, царя по-прежнему окружали военные из числа «немху»^[445].

Как отмечалось выше, аристократия как в Египте, так и в других странах опиралась на колесничное войско. Но после реформ Эхнатона и Хоремхеба мы видим это войско подчиненным строгой дисциплине. По-видимому, по старой традиции колесничие набирались из детей знати и сами покупали колесницу, но коней им предоставлял фараон, и они демонстрировали полную покорность своим начальникам, простираясь перед ними на животах^[446].

Армия, служившая опорой власти, в своей массе представляла собой крестьянское ополчение; крестьян на определенное время рекрутировали в солдаты, а затем возвращали к их полям^[447]. Фараоны-воины XIX династии были тесно связаны с этой крестьянской армией и всячески угождали своим воинам: солдатам раздавали рабов и земли, золотые знаки отличия, щедрое угощение^[448]. Вероятно, эта связь царей с войском и объясняет то обстоятельство, что,подобно тому как это было в греческих тираниях, в Вавилонии и в Риме, египетское самодержавие времен Нового царства имело военный и крестьянский оттенок. В конечном счете, борьба между знатью и фараонами была борьбой за перераспределение ресурсов между крестьянской армией и храмами.

Новое царство достигло наивысшего могущества во времена фараона Рамзеса II (1279–1213 гг. до н. э.), который прославился своими победами и упрочил египетское господство в Сирии и Нубии. Рамзес II опирался на крестьянскую армию, на похоронной плите одного из воинов фараон представлен бросающим в толпу солдат знаки отличия и снедь. «Вы были бедняками («немху»), – говорил своим воинам Рамзес II. – Я сделал вас сановниками своим питанием»^[449]. С этого времени слово «немху» постепенно меняет свой смысл и теперь означает возвышенных из простонародья служилых людей. Многих немху фараоны наделяли землей, которая практически освобождалась от налогов и передавалась по наследству^[450]. От правления Рамзеса II осталось множество жизнеописаний чиновников – выходцев из простого люда, придворные называли фараона «творящим сановников, зиждущим бедняков». Точно так же, «зиждущим бедняков», называли и бога Амона, который со времен Среднего царства считался заступником обиженных и угнетенных^[451].

Организация царско-храмового хозяйства и положение трудового люда в Новом царстве не претерпели существенных перемен по сравнению со временами Среднего царства. Основную массу населения по-прежнему составляли «царские слуги» (или «царские земледельцы»), работавшие на выделенных им наделах, получавших от чиновников посевное зерно и быков и сдававших им весь урожай; после обмера зерна 30% урожая изымалось в пользу государства и храма, а остальное составляло долю крестьянина. В некоторых случаях работы проводились коллективно группами земледельцев^[452]. Как и прежде, время от времени проводились смотры и переписи всех категорий населения: жрецов, воинов, «царских слуг», мастеров-ремесленников^[453]. Государственный сектор полностью преобладал в жизни общества.

Постепенно нараставшая нехватка земли побудила Рамзеса II начать крупные ирригационные работы в восточной части Дельты, здесь была построена новая столица Пер-Рамзес. По описанию современника, новоосвоенные области превратились в благодатный и цветущий край, заполненные зерном житницы там высились «до небес». Рамзесу II удалось на время решить продовольственную проблему: цены на зерно в Дельте уменьшились до 1 дебена меди (91 г) за 1 хар; Дельта стала житницей страны, снабжавшей зерном южные области^[454]. Хотя фараоны Нового царства не возводили пирамид, Рамзес II оставил после себя много монументальных храмов, и его называли не просто богом, а «великим богом». Придворные встречали царя, простершись на животах и касаясь носами пола^[455].

Эпоха Нового царства была отмечена еще одним достижением в области ирригации: был изобретен шадуф – устройство для подъема воды; с этого времени началось быстрое освоение «высоких полей». По оценке К. Батцера, по сравнению с временами Среднего царства, площадь обрабатываемых земель увеличилась с 350 до 450 тыс км², а емкость экологической ниши (население, которое может прокормиться на этой площади) – с 2 до 2,9 млн^[456]. Увеличение емкости экологической ниши должно было привести к удлинению демографического цикла. Действительно, демографический цикл Нового царства продолжался три столетия, намного дольше других циклов. Однако резервы расширения пахотных земель постепенно иссякли. Очевидным следствием крестьянского малоземелья стало развитие ремесла и быстрый рост городов. Фивы стали крупнейшим городом того времени, намного превосходившим в размерах города Двуречья; к числу больших городов относились также Мемфис, Амарна, Гераклеополь^[457].

В конце XIII в. источники сообщают о многочисленных жалобах земледельцев на их тяжелое положение и на непосильные поборы властей. Тексты говорят об экзекуциях, которым подвергались крестьяне, оказавшиеся не в состоянии уплатить налоги; из страха перед расправой земледельцы бросали свои участки и спасались бегством^[458]. «Большой папирус Харрис» говорит о голоде, восстаниях и междоусобных войнах, знаменовавших конец правления XIX династии (около 1200 г.)^[459].

Это время совпало с волной нашествий так называемых «морских народов», которая затопила Восточное Средиземноморье в конце XIII в. до н. э. Воины «морских народов» сражались бронзовыми мечами, которые были более эффективным видом рубяще-колющего оружия, чем использовавшиеся египтянами секиры^[460]. Пришедшие с севера варвары соединились с ливийцами и обрушились на Египет. Первый удар волны был отражен фараоном Меренптахом (1213-1203 гг. до н. э.), но после смерти Меренптаха варвары ворвались в Египет и захватили города на западном берегу Нила, от Мемфиса до Кербена. В течение многих лет завоеватели грабили и разоряли Нижний Египет, страна была охвачена смутой. «Не было у них главы долгие годы. Была страна египетская во власти вельмож в виде уделов. Один убивал другого, как великого, так и малого. Другая пора настала после этого – голодные годы, причем был Ирсу, некий сириец, главный у них. Заставил он всю страну подчиниться себе. Каждый убивал другого, грабилось имущество их. Боги были приравнены к людям, и не совершались жертвоприношения в храмах»^[461].

Варвары сокрушили этатистскую монархию XIX династии, и первому фараону новой XX династии Сетнахту (1186-1183 гг. до н. э.) пришлось в длительных войнах восстанавливать единство страны. Лишь его преемнику Рамзесу III (1183-1152 гг. до н. э.) удалось разгромить варваров и заставить их вождей подчиниться воле фараонов. Десятки (если не сотни) тысяч варваров были расселены в крепостях и обязаны охранять границу; им выдавалось ежегодное содержание, зерно и одежда^[462].

Некоторые исследователи полагают, что смута, ознаменовавшая конец XIX династии, имела социальные корни, что она была продолжением борьбы между «крестьянскими» фараонами и храмовой знатью Фив. С другой стороны, новую приватизацию в храмах можно рассматривать как результат кратковременного владычества варваров. Как бы то ни было, в конечном счете знать одержала победу. Рамзес III отказался от политики государственного регулирования и в огромных масштабах одаривал храмы землей и «царскими слугами». С этого времени источники перестают упоминать о «бедняках»-немху и все больше говорят о «больших людях». Отказ от политики поддержания крестьянства был, очевидно, связан с отказом от воинской повинности и заменой крестьянской армии наемниками-ливийцами – это был результат социального синтеза, началом которого было поселение покоренных варваров в Дельте^[463]. При XX династии жречество превратилось в независимое сословие, чиновникам был запрещен доступ в храмы, могущественные жреческие роды контролировали административные и военные должности^[464]. В храмах расцветают воровство и коррупция, делаются первые попытки «приватизации» храмовых имуществ^[465].

Кризис начала XII в. означал демографическую катастрофу и привел к существенному уменьшению численности населения. Недостаток продовольствия на время отступил в прошлое. Рамзес III в своем завещании говорит о том, что он «удвоил снабжение страны, тогда как прежде она была нищей. Страна была сытой весьма в мое правление»^[466]. Действительно, цена пшеницы была низкой – 1 дебен за хар^[467]. Формально эта цена была такой же, что и в благополучные годы при Рамзесе II, но фактически она была ниже, так как величина хара за это время, по-видимому, увеличилась с 48 до 77 литров^[468]. В благоприятных условиях население быстро росло. «Сделал я, чтобы вырастил Египет молодое поколение многочисленное…» – свидетельствует Рамзес III^[469]. Демографические потери во время смуты были, очевидно, не столь велики, и период восстановления в новом цикле был относительно коротким. Уже к концу правления Рамзеса III цена пшеницы возросла до 1 1/3 дебена за хар, а в 1145-1142 гг. до н. э. (в правление Рамзеса V) достигла 2 дебенов за хар^[470].

К этому времени (около 1142 г.) относится сохранившийся фрагмент земельной переписи, так называемый папирус Вильбура. Помимо больших массивов храмовых и государственных земель папирус перечисляет также участки земель, принадлежавших служилым людям – «немху» (как отмечалось выше, фараоны нередко вознаграждали землей за службу). Как можно сделать вывод из данных А. Гардинера, это были преимущественно воины, а также жрецы, писцы и т. д.; среди этих земель были и крупные поместья видных сановников^[471]. Налоги с земель «немху» были незначительны, порядка 2-6% урожая^[472]. Эти участки в отличие от крестьянских наделов передавались по наследству и дробились между наследниками; по-видимому, в результате этого дробления большинство наследственных наделов так измельчали, что среди них преобладали участки в 3-5 арур (0,8-1,4 га)^[473]. Такие мизерные наделы, конечно, не отражают уровня потребления солдат или писцов, поскольку многие служилые люди помимо наделов получали натуральное содержание, но в целом создается впечатление, что в соответствии с демографически-структурной теорией рост численности служилой элиты приводил к ее обеднению.

Констатируя малые размеры служилых наделов, И. А. Стучевский делает вывод, что и крестьянские участки не могли быть больше 3–5 арур, т. е. к середине XII в. египетские крестьяне снова страдали от малоземелья^[474].

Другим признаком Сжатия был финансовый кризис государства. Малоземелье привело к тому, что многие крестьяне не могли платить налоги; государство испытывало недостаток средств и было вынуждено сокращать численность работающих на казну ремесленников. После смерти Рамзеса III практически прекратилось строительство храмов. От середины XII в. сохранились сведения о том, что ввиду отсутствия зерна в государственных хранилищах оставшимся ремесленникам часто не выдавали пайки; ремесленники голодали и поднимали голодные бунты^[475].

Между тем рост цен на зерно – при стабильности цен на другие товары – продолжался. При Рамзесе VII (1134–1126 гг. до н. э.) средняя цена пшеницы достигла 4 дебенов за хар и держалась на этом уровне почти тридцать лет, до начала царствовании Рамзеса XI (1103-1070 гг. до н. э.)^[476]. Эпизодически цены поднимались до 8 и даже до 12 дебенов за хар^[477], что, очевидно, свидетельствует о голоде, точнее, о длительном периоде голода и экосоциального кризиса. От этого периода почти не сохранилось письменных источников, и едва ли не единственным свидетельством о катастрофе остается график цен на зерно, построенный чешским исследователем Ярославом Черны, он показывает резкий рост цен на зерно во второй половине XII в. (рис. 5).

«Без сомнения, это отражение того упадка, который имел место в Египте в конце царствования Рамзеса III и его преемников», – пишет Я. Черны, связывая этот упадок с вторжениями ливийцев^[478]. Но источники не сообщают о крупных вторжениях варваров, они говорят лишь о каких-то мелких нападениях ливийцев, причем не исключено, что речь идет о взбунтовавшихся воинах фараонов. В предыдущий период армия была переполнена ливийскими наемниками, и, по-видимому, правительство не могло их оплачивать ввиду финансового кризиса^[479]. Сохранившиеся отрывочные сообщения открывают картину царившей повсюду анархии и полного бессилия властей. Гробницы великих царей были разграблены разбойниками, и жрецы прятали уцелевшие мумии в укромных убежищах среди скал^[480]. Деловых документов становится все меньше, от фараонов, быстро сменяющих друг друга, не остается ничего, кроме имен и смутных воспоминаний о «годе гиены, когда люди голодали»^[481]. Высокий уровень цен, сохранявшийся несколько десятилетий, означал эпоху голода и войн – и по-видимому, он означал гибель значительной части населения. Уменьшение численности населения должно было привести к уменьшению спроса и падению цен – и действительно, при Рамзесе XI цены уменьшились вдвое, хотя и не вернулись к докризисному уровню. Характерно, что одновременно почти вдвое упали цены на серебро, Я. Черны объясняет это появлением на рынке большого количества серебра из разграбленных гробниц^[482], но, на наш взгляд, это является еще одним свидетельством уменьшения численности населения. Таким образом, динамика цен в конце правления XХ династии свидетельствует о произошедшей в это время демографической катастрофе.

Рис. 5. Динамика хлебных цен в эпоху Рамессидов (XX династия); spelt – пшеница, barley – ячмень, цены даны в дебенах меди за хар^[483]

Заключительным аккордом этого кризиса стала междоусобная война между фараоном Рамзесом XI и верховным жрецом Амона Аменхотепом, призванные фараоном войска наместника Нубии разграбили Фивы^[484]. После смерти Рамзеса XI верховный жрец Амона Фиванского Херихор захватил власть в Фивах, а верховный жрец Амона в Тинисе Смендис провозгласил себя фараоном в Дельте – Египет распался на враждующие княжества, эпоха Нового царства подошла к концу^[485].

* * *

Возвращаясь к анализу истории Египта с позиций трехфакторной теории, необходимо подчеркнуть масштабы катастрофы, вызванной нашествием гиксосов. Период восстановления после гиксосских войн длился более двух столетий, намного дольше обычного. Хотя Египет был не полностью завоеван варварами, их господство на севере в сочетании с сильным диффузионным влиянием привело к социальному синтезу: египтяне заимствовали у варваров колесничное войско и аристократию колесничих. Оплотом египетской аристократии были храмы: жреческая знать передавала по наследству храмовые должности и владела большой частью храмовых доходов (а сыновья жрецов и сановников покупали себе колесницы и приходили в войско в окружении рабов). Таким образом, нашествие вызвало трансформацию структуры, которая передается формулой BА_b^C.

С другой стороны, фараоны, так же как греческие тираны и римские цезари, опирались на крестьянские контингенты армии (на пехотинцев), и политика завоевания обостряла борьбу за перераспределение ресурсов в системе «государство – элита – народ». В конечном счете борьба за перераспределение ресурсов привела к реставрации этатистской монархии при фараоне Эхнатоне, к трансформации структуры типа А_b^CB. Реформы, проведенные Эхнатоном, привели к тому, что жречество потеряло часть своих доходов, а храмы были подчинены строгому государственному контролю. Социальный характер реформ проявился в выдвижении на первый план сословия «бедняков»-«немху» – воинов и чиновников, выходцев из простого народа. Политика поддержания «бедняков» сказалась в создании новых ирригационных систем и в наделении служилых небольшими земельными наделами. Государственный сектор полностью преобладал в жизни общества.

Установление этатистской монархии при Эхнатоне документировано достаточно хорошо (в отличие от предыдущих трансформаций такого рода), и мы можем наблюдать, каким образом происходит автократический переворот. Так же как в Двуречье, фараон опирается на низшие, народные слои армии, ему противостоит храмовая знать, и конечной целью переворота является подчинение храмовой администрации и перераспределение ресурсов в пользу государства.

Эпоха Нового царства была ознаменована важным техническим нововведением в ирригации – изобретением эффективного водоподъемного устройства, шадуфа. Изобретение шадуфа позволило оросить огромные массивы «высоких полей» – посевные площади намного увеличились; это расширило экологическую нишу Египта и отсрочило наступление Сжатия. Расширение экологической ниши и низкий уровень населенности после колоссальной гиксосской катастрофы привели к тому, что период восстановления и роста в новом демографическом цикле был очень длительным, более двух столетий.

Главным признаком наступившего Сжатия был начало широкомасштабного ирригационного строительства при Рамзесе II. Освоение Дельты, создание системы государственных амбаров и массовых перевозок зерна на юг страны до некоторой степени замедлили Сжатие. Тем не менее к концу XIII в. перенаселение стало проявляться более явственно: хроники говорят о разорении и бегстве крестьян, о скоплении населения в городах. Хотя сведения об экономическом положении в этот период весьма скудные, их можно дополнить привлечением данных папируса Вильбура; поскольку численность населения в середине XII в. вряд ли была существенно больше, чем в конце XIII в., то та картина малоземелья, которую дает папирус Вильбура, может быть отнесена и к концу XIII столетия.

В начале XII в. Сжатие привело к экосоциальному кризису: источники сообщают о длительном голоде, гибели больших масс населения, потере управляемости, восстаниях и междоусобных войнах, разрушении государства, внешних войнах. Главную роль в крушении этатистской монархии сыграли варвары, на короткое время овладевшие значительной частью страны (если не всем Египтом). Возможно, победы отчасти объяснялись применением нового оружия, бронзовых мечей, но неясно, насколько этот фактор был решающим: варвары не всегда одерживали победы, они не раз терпели поражения как от египтян, так и от ассирийцев.

Хотя фараонам новой, ХХ династии, после долгой борьбы удалось подчинить варварские племена, они остались в Египте и в результате социального синтеза со временем стали основой египетского войска. В конечном счете крушение этатистской монархии привело к новому оживлению частнособственнических отношении и возвышению храмовой знати. Таким образом, общая схема социальных трансформаций в первом цикле Нового царства передается формулой А_b^CВА_b^C.

В правление Рамзеса III (1183-1152 гг. до н. э.) начался период восстановления в новом демографическом цикле. Имеющиеся данные говорят об относительно высоком уровне потребления, низких ценах на хлеб и быстром росте населения. В социальной сфере это время характеризуется слабостью монархии, которая возвращает храмовой знати ее привилегии; храмы вновь становятся в значительной степени независимыми от государства. Это перераспределение ресурсов в пользу элиты, вероятно, способствовало быстрому наступлению нового Сжатия. С середины XII в. мы наблюдаем такие признаки Сжатия, как крестьянское малоземелье, высокие цены на хлеб, низкий уровень потребления основной массы населения. Слабость государства способствовала быстрому ухудшению экономической ситуации, и в 1120-х гг. появляются признаки экосоциального кризиса: цены на хлеб становятся чрезвычайно высокими, появляются сведения о голоде, потере административной управляемости, междоусобных войнах. Вдобавок присутствие в стране больших масс ливийского населения и преобладание ливийских наемников в армии было чревато тем, что в случае ослабления государства ливийцы выйдут из подчинения, объединятся с племенами пустыни и попытаются снова завоевать Египет. Так, по-видимому, и случалось.

Последовавшее с установлением относительной стабильности в 1170-х гг. резкое падение цен, очевидно, свидетельствует о гибели значительной части населения. В конечном счете египетское государство распалось, и на его место заступили слабые княжества ливийских вождей (трансформация А_b^CА_C^C).

3.6. ЛИВИЙСКИЙ ПЕРИОД В ЕГИПТЕ

После падения Нового царства страна разделилась на два княжества: на юге, в Фивах, правили верховные жрецы, потомки Херихора, на севере же власть постепенно оказалась в руках ливийцев. Воинственные обитатели пустыни, ливийцы, издавна служили наемниками в армии фараона, и, в то время как одни ливийские племена участвовали в набегах, другие защищали Египет в качестве «федератов» – ситуация была похожа на последние века Римской империи. Отсутствие сильной власти привело к новой приватизации; И. В. Виноградов отмечает, что «в период ослабления государственной централизации многочисленные мелкие наделы воинов и чиновников нередко рассматривались владельцами как полная собственность»^[486]. Земли «немху» стали свободно продаваться, причем, характеризуя масштабы разрухи в Х в., Дж. Брэстед указывает на низкую цену земли – 1 дебен за 10 арур^[487]. Отметим для сравнения, что в VI в. до н. э. цена была в 10 раз выше^[488]. Храмовая собственность превратилась из государственной в корпоративную, жреческие должности и связанные с ними доходы передавались по наследству^[489].

Постоянные воины, набеги, переселения ливийских племен надолго задержали процесс восстановления экономики страны. В X в. размеры Тиниса были в два раза меньше, чем во времена Нового царства, несмотря на то что этот город стал столицей северного Египта^[490]. Масштабы кризиса были таковы, что он привел к коренным переменам в этнокультурной сфере: египтяне новой эпохи плохо понимали язык своих предков, они говорили на новом «народном» языке и пользовались новой «демотической» письменностью^[491]. Ливийские поселенцы, в свою очередь, постепенно ассимилировались среди местного населения и искали свое место в рамках египетской социальной системы. В конечном счете в процессе социального синтеза ливийцы превратились в военное сословие нового египетского общества, они получали (или захватывали) земельные наделы, которые затем обрабатывали с помощью арендаторов или рабов.

Около 945 г. до н. э. командир ливийских наемников Шешонк захватил власть в Дельте и через некоторое время объединил весь Египет. При Шешонке появились признаки возрождения страны, после двухсотлетнего перерыва началось строительство (или восстановление) храмов, царь совершал походы в Сирию. Потомки Шешонка носили ливийские имена, но поклонялись египетским богам и перенимали египетские монархические традиции. Чтобы как-то контролировать храмы, фараоны назначали своих сыновей на должность верховного жреца Амона; в пользу верховного жреца отчислялась пятая часть храмовых доходов^[492].

Государство, основанное Шешонком, оставалось непрочным соединением княжеств, в которых правили ливийские вожди; Фивы оставались полунезависимыми. В IX в. возобновились усобицы и внутренние войны, и в конечном счете страна распалась на два десятка враждующих княжеств^[493]. В середине VIII в. положение было настолько тяжелым, что за 1 дебен серебра можно было купить 25 арур (7 га) хорошей земли; при этом документы фиксируют множество заброшенных земель. Показательна также низкая цена рабов – 1/2 дебена серебра за человека, в восемь раз меньше, чем в период Нового царства^[494].

Около 720 г. Египет подвергся нашествию эфиопов-нубийцев. Нубия, не так давно бывшая египетской провинцией, к этому времени превратилась в сильное государство; эфиопское войско прошло через весь Египет и штурмом овладело Мемфисом. Когда эфиопы возвратились на родину, Нижний Египет отказался признавать их верховенство – здесь был провозглашен фараоном саисский князь Бекенренеф, которого греки называли Бокхорисом. Бокхорис стал известен благодаря своим реформам, которые послужили примером для афинского реформатора Солона. К этому времени развитие частного сектора, продажи земли собственниками-немху и порабощение за долги приняли большие масштабы^[495]. «Обеспокоенный далеко зашедшим процессом разорения земледельцев и обогащения собственников… Бокхорис провел в стране ряд важных реформ, суть которых сводилась к ограничению произвола собственников и, в частности, к запрету порабощения за долги», – указывает Л. С. Васильев^[496]. А. В. Эдаков считает, что Бокхорис ограничил отработку долга одним годом работы должника на заимодавца^[497].

Около 710 г. Египет был окончательно завоеван эфиопами, которые правили страной 40 лет. В 670 г. на смену эфиопам пришли новые завоеватели, ассирийцы. Вторжение ассирийской армии и войны между ассирийцами и эфиопами сопровождались жестокими опустошениями, в 661 г. ассирийцы разграбили и разрушили Фивы^[498]. Эти события означали демографическую катастрофу и начало нового демографического цикла.

* * *

Возвращаясь к анализу истории Египта в рамках трехфакторной теории, необходимо подчеркнуть те существенные перемены, которые произошли с падением XIX династии. Приток больших масс ливийского населения привел к изменениям как в социальной, так и в этнокультурной сфере, к длительному процессу социального синтеза египетских и ливийских традиций. Экспансия ливийцев нанесла тяжелый удар египетской государственности, и понадобилось значительное время, чтобы ливийцы усвоили египетские государственные традиции и оформили свое господство в рамках привычных для египтян политических институтов.

Четыре столетия, с середины XI до середины VII в., прошли в междоусобных войнах, чередовавшихся с вторжениями внешних врагов. В этот период не существовало единого египетского государства и бесконечные войны препятствовали восстановлению страны в новом демографическом цикле – это был интерцикл, который некоторые историки называют «египетским средневековьем». Так же как в интерциклах Двуречья, переселение варваров привело к надлому этнокультурной традиции, изменениям в языке и письменности.

Изменились и социальные традиции, падение монархии Нового царства поначалу привело к феодализации и господству ливийских племенных князьков, затем, с прекращением анархии, постепенно укрепились отношения частной собственности, появился частный сектор и распространилось долговое рабство (трансформация A_CA_b). Реформы Бокхориса стали отражением порожденных развитием частного сектора социальных конфликтов, однако эти процессы не получили дальнейшего развития, они были прерваны новым нашествием и новой демографической катастрофой.

3.7. КИТАЙ В ЭПОХИ ШАН И ЧЖОУ

В настоящее время считается, что появление земледелия в Китае относится к V тысячелетию до н. э., и некоторые специалисты полагают, что оно появилось в результате постепенного расселения земледельцев с Ближнего Востока^[499]. Обширная долина Хуанхэ заключает в себе огромные пространства плодородных земель, и для ее освоения потребовались усилия многих и многих поколений. В IV и III тысячелетиях земледельцы жили в маленьких деревнях, обрабатывали землю деревянными мотыгами и с трудом отвоевывали у леса участки пашни. Во II тысячелетии в долину Желтой реки вторгся пастушеский народ, который называл себя «шан», – это вторжение было частью волны нашествий из Великой степи, которая была вызвана изобретением боевой колесницы^[500]. Воины на колесницах покорили многие земледельческие племена и построили городки-крепости, откуда каждый год совершали походы на племена, остававшиеся непокорными. Часть побежденных была обращена в рабов, эти рабы обрабатывали земли храмовых хозяйств; другие общины продолжали жить в своих деревнях и обрабатывали в пользу завоевателей так называемые «общие поля», «гун-тянь». Так же как у хеттов, касситов, митаннийцев, структуру общества Шан определяла военная роль аристократии колесничных воинов; знать наследовала важнейшие должности и заседала в совете старейшин. Вожди-«ваны» были одновременно и верховными жрецами, но они не обладали абсолютной властью, им приходилось считаться с аристократией и с народным собранием. «Благородные» потомки завоевателей называли себя «сто родов», «байсин», а покоренных – «народ-скотина», «чуминь»; в могилу «благородного» воина клали несколько рабов, а в могилы «ванов» – сотни и тысячи рабов со связанными за спиной руками^[501].

С началом эпохи Шан в Китай пришли некоторые элементы ближневосточного культурного круга: бронзовое литье, в том числе проушные топоры-кельты, гончарный круг, культивирование пшеницы^[502]. Установлено, что слова, обозначающие пшеницу, ячмень, коня, колесо, повозку, колесницу в древнекитайском языке заимствованы из индоевропейских языков^[503]. И. Нидэм писал об установившемся в бронзовом веке культурном континуитете между Ближним и Дальнем Востоком, которые перестали быть изолированными мирами, о диффузии культурных элементов через посредство пастушеских племен Великой степи^[504].

Характерно, что, будучи колесничными воинами, «байсин» тем не менее не сумели адаптировать лошадей к климату Великой равнины; они получали своих коней из степей, откуда некогда пришли сами. В районе излучины Хуанхэ обитали во множестве разводившие лошадей и постоянно совершавшие набеги на Шан племена «лошадиных цянов»^[505]. В XI в. до н. э. одно из цянских племен, чжоу, разгромило шанов и заменило их в роли властителей Китая. Вскоре после завоевания чжоуские ваны выделили своим родичам и главам знатных родов около сотни уделов. Удельные владетели считались вассалами вана: они давали ему клятвы верности, регулярно являлись ко двору с данью и в случае войны приводили свои дружины. Характерные черты вассальных отношений и зависимое положение крестьян побуждают многих исследователей называть общество Чжоу феодальным^[506]. Если в Египте и в Вавилонии традиционная монархия в конце концов сумела подчинить аристократию колесничных воинов, то в Китае, в отсутствие давней монархической традиции, сформировалось феодальное сословное общество.

В X – VIII вв. большую часть долины Желтой реки еще занимали леса и городки – центры княжеств были столь малы, что их площадь редко превышала 10 акров, а население – тысячу человек^[507]. Земли князей и храмов по-прежнему обрабатывали тысячи рабов, ваны и князья вознаграждали воинов и сановников рабами – числом от 5 до 200 семей. Крестьяне – их теперь называли «простонародье», «шуминь», – жили общинами, в которых земля регулярно переделялась по числу едоков; по традиции считалось, что средняя семья из пяти человек должна иметь надел в 100 му – эта система называлась «цзинь-тянь». Помимо своих полей крестьяне по-прежнему обрабатывали «общие поля», урожай с которых шел князю^[508].

В VIII в. до н. э. чжоусцы потерпели поражение от степняков-«жунов», и их вождь Пин-ван был вынужден перевести свою столицу на восток, в город Лои. К этому времени удельные князья фактически не подчинялись вану, и государство Чжоу распалось – началась «Эпоха множества царств», «Лего». Считается, что в период Лего (722-481 гг. до н. э.) существовало около полутораста княжеств, возглавляемых правителями, носившими титулы «гун», «хоу», «бо» – иногда их называли «чжухоу», «все князья». Княжеские роды к этому времени разрослись и разделились на кланы; возглавляемые сановниками («цинами»), знатные кланы имели обширные земли, дружины колесничих воинов и множество рабов, которые обрабатывали их поля. Поселения, принадлежавшие кланам, насчитывали порядка тысячи семей, а центры княжеств – порядка 3 тыс. семей, или 15-20 тыс. человек; очевидно, что по сравнению с предыдущим периодом численность населения значительно возросла^[509].

О росте численности военной элиты можно судить по увеличению колесничного войска. В начале периода Лего среднее княжество имело 200-300 колесниц, а в конце периода княжество Лу могло выставить на поле боя тысячу колесниц, а княжество Цзинь – даже четыре тысячи. Нужно учесть при этом, что колесницы увеличились в размерах, теперь в них запрягали не две, а четыре лошади, и экипаж увеличился до трех человек. Число сопровождавших колесницу пехотинцев, наоборот, уменьшилось примерно с 70-80 до десяти человек, и сражения превратились в столкновения огромных масс колесниц, в которых почти не участвовала пехота^[510]. Л. С. Васильев проводит аналогию между этими войнами и сражениями рыцарской эпохи, в которых знать следовала правилам «галантности»^[511]. Китайский рыцарь был хозяином колесницы и в составе экипажа выступал в качестве стрелка из лука, в то время как два других воина – копейщик и возничий – были его дружинниками. Лук издавна считался оружием знати, которая обучалась искусству лучников в специальных школах и устраивала соревнования в стрельбе, напоминающие спортивные праздники^[512]. Луки того периода по форме напоминали скифские, но были значительно большими по размерами – их длина достигала 140 см. Судя по остаткам, найденным в Чанша, луки были сложными и склеивались из нескольких слоев бамбука, а затем обматывались шелком^[513]. Деревянные луки скифского типа длиной около 1 м найдены недавно в Синьцзяне^[514].

С ростом численности кланов многие представители боковых ветвей теряли привилегированное положение и оттеснялись в среду простонародья; обедневшие потомки завоевателей занимались ремеслом, торговлей, земледелием в окрестностях городов. Горожан, в значительной части потомков завоевателей, называли «свободными», «гожень»; они сохранили право носить оружие и участвовали в народном собрании. Князьям и постоянно враждующим между собой аристократам приходилось считаться с многочисленным населением городов, бывали случаи, когда горожане возводили на престол князей и заключали с ними договоры о самоуправлении^[515]. В отличие от горожан крестьяне, потомки покоренных туземцев, представляли собой зависимое население, князья жаловали своим сановникам поля вместе с поселениями, и некоторые исследователи называют крестьян «крепостными»^[516]. В середине VII в. до н. э. министр княжества Ци Гуань Чжун заменил систему отработок на «общих полях» уплатой поземельного налога, позднее этот порядок распространился и на некоторые другие княжества. После этой реформы переделы земель в общинах постепенно прекратились; крестьянские наделы стали передаваться по наследству, но продажи были еще редкими. Бедняки брали зерно в долг под залог своих сыновей, при неуплате долга эти заложники-«чжуйцзы» становились рабами^[517].

Период Лего был временем ожесточенных войн между княжествами и внутренних смут внутри княжеств, эти смуты были следствием междоусобной борьбы знатных кланов. Относящиеся к этому времени песни сборника «Шицзин» говорят о голоде, о бегстве крестьян, о ненависти, которую они питали к господам^[518]. Поборы с крестьян достигали 2/3 урожая. «Ныне наступили последние годы… – говорил в 539 г. сановник Ян Ин из Ци. – Народ делит свою силу на три части: две отдает князю, а на питание остается лишь одна часть. Накопленное князем гниет и гложется червями, а крестьяне живут в голоде и холоде…». «Наступили последние годы… – вторит Шу Сян из княжества Цзинь. – Простолюдины живут в нужде, а число дворов, в которых царят роскошь и излишество, растет; в то время как умирающие с голода валяются по дорогам, богатства фаворитов князя превышают всякую меру»^[519]. Частые упоминания голода и войн говорят о том, что VI в. был периодом Сжатия. Из приведенных высказываний видно, что голод был следствием чрезмерной эксплуатации крестьян, следствием глубокого социального неравенства – того разделения на «благородных» и «подлых», которое было результатом завоевания страны степняками. Источники говорят, что в этот период еще были свободные земли, но крестьяне не могли их обрабатывать из-за постоянных войн и чрезмерной эксплуатации^[520]. Таким образом, в данном случае перенаселение было относительным, это было перенаселение в рамках существовавшего социального строя.

Сжатие VI в. до н. э. породило экосоциальный кризис, восстания и революции. Сражавшиеся между собой знатные кланы вовлекали в свою борьбу горожан и крестьян; в середине VI в., почувствовав свою силу, горожане и крестьяне обратились против знати. Лучше всего сохранились сведения о событиях, происходивших в это время в княжестве Чжэн. Чжэн располагалось на северо-востоке Хэнани, в древнем районе расселения племен шан; карты, составленные по материалам более поздней эпохи, показывают, что в этом районе была самая высокая плотность населения^[521]. Известно также, что Чжэн было главным торговым центром Китая, и богатые купцы пользовались в княжестве большим влиянием, а горожане («гожень») часто выступали против знати^[522]. Вражда между кланами побудила один из них, возглавлявшийся аристократом Цзы Сы, перейти на сторону простого народа. В 562 г. до н. э. занимавший должность министра Цзы Сы попытался отнять у аристократов их земли. Знать подняла мятеж, и Цзы Сы был убит, но его сын Цзы Чань возглавил ополчение «гожень» и разгромил мятежные кланы¹⁷¹. Конфискованные земли аристократов были розданы крестьянам. В 543 г. в Чжэне был голод и люди из клана Цзы раздавали народу зерно, в этом году Цзы Чань стал первым министром и объявил о новом переделе земель^[523]. Чтобы противостоять враждебной аристократии, Цзы Чань объединил крестьянские семьи в пятерки, обязанные выставлять воинов в ополчение и связанные круговой порукой. Если один из пятерки совершал преступление, то наказанию подвергалась вся пятерка. В 536 г. Цзы Чань приказал отлить бронзовый треножник «Синшу» с текстом кодекса законов; это были первые писаные законы в Китае – до тех пор знать решала судебные дела по своему произволу. Появление одинаковых для всех законов вызвало негодование знати. «Когда законы станут известны всем, люди… перестанут бояться старших, – писал сановник Шу Сян. – Если правда и неправда будут определяться только по кодексу законов, то как же старшие и высшие будут осуществлять правление?»^[524]. Аристократы ненавидели Цзы Чаня: «Отняли наши поля и отдали их “пятеркам”, – говорит песня “Юйженьсун”. – Мы поможем тому, кто убьет Цзы Чаня!»^[525]. Другая, крестьянская, песня говорит о любви простого народа к Цзы Чаню:

Мы имеем детей и младших братьев,

Цзы Чань заботится о них.

Мы имеем поля,

Цзы Чань преумножает их.

Если Цзы Чань умрет,

Кто будет руководить нами^[526]?

Разгром аристократических кланов и конфискация их земель означали социальную революцию, эта революция привела к власти этатистскую монархию. Цзы Чань был одним из основателей учения легистов, которое освящало власть монарха, опирающегося на закон. Основными принципами легистов были равенство всех перед законом и выдвижение не по происхождению, а по заслугам. В течение последующих десятилетий начавшаяся в Чжэне революция охватила другие княжества. В 513 г. первый министр Фань Сюань-цзы установил треножник «Синшу» в Цзинь, в 481 г. произошли аналогичные события в Ци^[527]. На месте слабых, управляемых знатью княжеств появились сильные этатистские монархии, использовавшие свою мощь для подчинения соседних государств. Философ Мо-цзы, живший в V в. до н. э., оставил яркое описание жестоких войн того времени, сопровождавшихся разрушением городов и массовым истреблением мирного населения^[528]. К концу V в. Великая Китайская равнина оказалась поделенной между пятью могущественными царствами: Ци, Хань, Вэй, Чжао и Янь. Началась новая эпоха – эпоха Сражающихся царств, Чжанго.

* * *

Переходя к анализу истории Древнего Китая с позиций трехфакторной модели, необходимо отметить, что в Китае, так же как на Ближнем Востоке, земледельческая цивилизация развивалась в плодородных речных долинах, прежде всего в долине Хуанхэ. Долина Хуанхэ в несколько раз больше долин Тигра, Евфрата и Нила, поэтому процесс первоначальной колонизации был более длительным, он продолжался более трех тысячелетий. В середине II тысячелетия до н. э. на Северный Китай распространилась волна завоеваний, вызванная созданием боевой колесницы. В результате процесса социального синтеза здесь сформировалось ксенократическое общество, в котором потомки завоевателей господствовали над покоренными туземцами. Благодаря относительно раннему появлению письменных источников мы можем наблюдать дальнейшую эволюцию этого общества, в том числе процесс появления частной собственности: сначала появляется община с регулярными переделами земли, затем переделы прекращаются, и через несколько веков земля становится объектом продажи.

В X – VII вв. до н. э. отмечается интенсивный процесс внутренней колонизации: рост посевных площадей, рост населения, возникновение новых поселений. В VII – VI вв. до н. э. появляются признаки Сжатия: частые голодные годы, разорение крестьян-собственников, рост задолженности крестьян и распространение ростовщичества, распространение аренды, уход части разоренных крестьян в города, попытки малоземельных и безземельных крестьян заработать на жизнь работой по найму, ремеслом или мелкой торговлей, быстрый рост городов, развитие ремесел и торговли, рост числа безработных и нищих, активизация народных движений под лозунгами уменьшения земельной ренты, налогов, передела собственности и социальной справедливости, попытки проведения социальных реформ, направленных на облегчение положения народа, непропорциональный (относительно численности населения) рост численности элиты, фрагментация элиты, борьба за статусные позиции в среде элиты, обострение борьбы за ресурсы между элитой и государством, попытки оппозиционных государству фракций элиты поднять народ на восстание.

В условиях ксенократического общества в соответствии с теорией Ибн Халдуна Сжатие проявлялось также в ослаблении племенного единства завоевателей, в приватизации должностей и служебных поместий, в сепаратизме удельных правителей, в феодализации, в междоусобных войнах, приведших к распаду государства Чжоу Л. С. Васильев описывает китайское общество этого периода как классическое феодальное общество^[529].

В середине VI до н. э. Сжатие привело к экосоциальному кризису, к голоду, к восстаниям и гражданским войнам, социальным реформам, а в некоторых княжествах – к социальным революциям, к гибели значительного числа крупных собственников, к переделу собственности и к установлению этатистской монархии (трансформация А_C^CВ). На примере княжества Чжэн мы можем наблюдать, как оппозиционные кланы элиты объединяются с народом и как восстание перерастает в социальную революцию под лозунгом передела земли. Механизм этого кризиса существенно отличается от переворотов, порождавших древние этатистские монархии на Ближнем Востоке, где самодержавие возникало как военная диктатура, опирающаяся на крестьянскую армию.

Можно предполагать, что революции и разразившиеся затем жестокие войны сопровождались демографической катастрофой, однако недостаток сведений не позволяет судить о масштабах уменьшения численности населения.

* * *

Подведем некоторые итоги. Боевая колесница была первой фундаментальной военной инновацией степных племен, вызвавшей волну завоеваний, распространившуюся на пространстве от Средиземного моря до Тихого океана. Эта волна нанесла страшный удар цивилизациям Древнего мира, вызвав повсюду разрушительные катастрофы и прерывание демографических циклов. Среди развалин, в обстановке бесконечных войн происходили процессы социальногосинтеза: побежденные заимствовали военную технику победителей и передавали им элементы своей древней культуры.

Масштабы катастрофы, постигшей цивилизацию Двуречья, были столь велики, что она два столетия не могли подняться из руин. Лишь в XIV – XIII вв. здесь отмечается новое оживление городской жизни, причем культурный центр смещается на север – в Ашшур. Более удаленный от Великой степи Египет в меньшей степени пострадал от нашествия варваров; египтяне в конечном счете сумели заимствовать боевые колесницы гиксосов и изгнали завоевателей из своей страны. В Египте начался процесс восстановления, а затем Сжатие вновь породило этатистскую монархию. Империя Нового царства стала символом расцвета древнеегипетской цивилизации и ее культурного первенства.

Однако на рубеже XIII – XII вв. до н. э. начался новый период нашествий. Сначала морские народы нанесли тяжелый удар по Египту, причем этот удар, как бывало и раньше, привел к крушению этатистской монархии и возрождению частнособственнических отношений. Затем начавшие применять верблюжью кавалерию арамеи заняли обширные территории в Двуречье и в Сирии, одновременно ливийцы захватили власть в Египте. В XI в. вновь начался долгий интерцикл – период нового социального синтеза и внутренних войн. От потрясений быстрее всего оправилась Ассирия, цари которой сумели подчинить поселившихся на их землях варваров. В конце X в. в Ассирии начался период восстановления, затем пришло время Сжатия, и цари снова вступили в борьбу за власть с олигархией.

В Египте период внутренних войн продолжался около четырех столетий – с середины XI до середины VII в. Сама по себе продолжительность этого интерцикла говорит о том, что в истории встречаются чрезвычайно длительные периоды хаоса, войн и разрухи, когда трудно говорить о каких-либо закономерностях развития. Но одна закономерность все же имеется: как и во многих аналогичных случаях, разрушение государства повлекло за собой оживление отношений частной собственности и приватизацию храмовых должностей и служебных держаний.

Между тем постепенное распространение земледелия и увеличение плотности населения в других регионах привели к возникновению там новых культур и новых цивилизаций. На Дальнем Востоке покорение обладателями боевых колесниц местных земледельческих племен привело к созданию государства Шан в долине Хуанхэ. В XI в. господство шанов сменилось на господство нового степного племени чжоу. В дальнейшем эволюция ксенократическоного общества Чжоу проходила по закону, описанному Ибн Халдуном: племя завоевателей утратило единство и распалось на кланы и княжества, вступившие в междоусобную борьбу. В конце концов наступившее Сжатие привело к власти этатистскую монархию.

В плане сравнительного анализа нужно отметить, что организация земледельческого хозяйства на Дальнем Востоке существенно отличалась от тех форм, которые она приняла в Передней Азии: основной чертой этого отличия было отсутствие огромных храмовых хозяйств. По-видимому, причиной этого различия был ирригационный характер земледелия в долинах Двуречья и Нила, необходимость объединения усилий для поддержания ирригационных систем. В долине Хуанхэ в то время крупных ирригационных систем еще не существовало, земледелие было в основном суходольным. Соответственно этатистская монархия на Ближнем Востоке базировалась на подчинении храмовых хозяйств, и это было основным предметом борьбы между монархией и элитой, которая состояла в значительной степени из жрецов. В этой борьбе цари опирались на сформированное из простых крестьян войско, т. е. монархия имела военный характер. В Китае ситуация была другой: монархия возникла здесь из борьбы кланов, когда один из них обратился за поддержкой к народу, и в дальнейшем она опиралась не на храмовые хозяйства, а на налоговую систему. Соответственно, главным результатом рождения этатистской монархии было не перераспределение в ее пользу ресурсов храмов, а передел земли и сокращение (или уничтожение) крупного землевладения.

ГЛАВА IV
НАЧАЛО ЖЕЛЕЗНОГО ВЕКА

4.1. ПОЯВЛЕНИЕ ЖЕЛЕЗНОГО ОРУЖИЯ

Кризис, разразившийся в Ассирии в середине VIII в. до н. э., был связан не только с внутренними проблемами, но и с наступлением внешних врагов. Главным врагом Ассирии было государство Урарту, расположенное на Армянском нагорье. Население нагорья составляли в основном хурриты и родственные им урарты, с давних пор подвергавшиеся культурному влиянию Двуречья, а затем влиянию Ассирии. В горных долинах располагалось множество маленьких городов-государств, напоминавших храмовые общины древней Месопотамии. В середине IX в. эти общины были объединены царем Сардури I, который оставил надписи на ассирийском диалекте аккадского языка и провозгласил себя «царем великим, царем сильным, царем воинств, царем Наири». Характерно, что этот титул копирует титул ассирийского царя с заменой «Ассирия» на «Наири»^[530].

К востоку от Урарту располагалась область Хатти, известная своим кузнечным ремеслом. Считается, что именно здесь кузнецы впервые научились получать кричное железо: название железа на всех языках Малой Азии и прилегающих областей происходит от хаттского hapalki-hawaki. Однако долгое время железо оставалось дорогим металлом; массовое производство железа было освоено, по-видимому, только в 1050-900 гг. до н. э. Одно из первых свидетельств этой железной революции мы находим в документах ассирийского царя Ашшурнасирапала II (883-859 гг. до н. э.), которые говорят о получении очень большого количества железных слитков из Хатти и Наири. Эти документы свидетельствуют также о том, что урарты быстро заимствовали кричную металлургию у хаттских кузнецов, опередив в этом отношении ассирийцев и другие народы^[531].

При царе Минуа началось наступление урартов: на юго-западе были захвачены ассирийские владения на Евфрате, а на северо-западе урарты вторглись в царство Хатти. В итоге урартам удалось завладеть «дорогой железа» из Хатти в Ассирию и поставить под свой контроль всю торговлю железом на Ближнем Востоке. При царе Аргишти I (около 780 г.) была проведена военная реформа: урартское войско было вооружено железными мечами, железными шлемами и панцирями из железных пластин или нашивавшихся на одежду чешуек. Нужно отметить, что мечи в то время были новым оружием, пришедшим на смену боевым топорам и секачам. Еще одним новшеством были стрелы с железными наконечниками, они намного увеличили эффективность распространенного на Ближнем Востоке сложного лука^[532].

Введение железного оружия было фундаментальной инновацией, которая породила волну урартских завоеваний: в результате многочисленных победоносных походов границы Урарту достигли на севере реки Куры, на востоке – озера Урмия. На юге войска Аргишти теснили Ассирию и доходили даже до вавилонских пределов. Урарты пригоняли из походов сотни тысяч пленных и размещали их на царских землях. Доходы, получаемые с нового населения, и добыча, приносимая из походов, позволили царю Сардури II около 760 г. провести новую реформу и создать постоянное войско численностью в 20-25 тыс. солдат. Это было чрезвычайно важное следствие военной революции: прежде в ополчение могли быть мобилизованы 350 тыс. человек, теперь, с появлением железного оружия (которым на первых порах можно было вооружить лишь небольшую армию), боевая ценность ополчения резко упала и оно было распущено^[533].

В результате наступления «железной армии» урартов Ассирия стояла на краю гибели, и единственное, что ей оставалось, – это спешно перенимать оружие противника. Пришедший к власти в 745 г. Тиглатпаласар III создал постоянное войско, «царский полк», и вооружил его железными мечами и пластинчатыми панцирями. (Однако недостаток железа сказался в том, что ассирийские мечи и панцири были короче урартских.) «Царский полк» формировался на основе рекрутских наборов; солдаты получали оружие и содержание из казны, они проходили военное обучение и соблюдали строгую дисциплину. В 743–735 гг. до н. э. ассирийцам удалось отбросить противника от своих границ, а затем в ход событий вмешалась новая сила: Урарту подверглось нападению киммерийцев. Киммерийцы были всадниками, и их вторжение было частью новой волны завоеваний, порожденной новой военной революцией, освоением всадничества. Однако на этот раз волна, разорив Урарту, не перешла через Армянское нагорье, и на Ближнем Востоке настало время господства «железных» ассирийских армий^[534].

Тактика новой армии включала построение в три шеренги: сзади стояли пехотинцы в панцирях с копьями и мечами, впереди выстраивались лучники под прикрытием щитоносцев. Луки тех времен были очень мощными; отдельные «царские» экземпляры делались из нескольких слоев дерева и кости, причем усилие создавалось сгибом костяной пластины. Известно, что царь Аргишти однажды выстрелил из такого лука на 476 м. Однако луки такого типа были дороги: поскольку каждый слой приклеивался отдельно, то процесс изготовления мог занимать около года. Обычные луки были, конечно, менее мощными, чем «царские», но тем не менее обстрел лучников приносил противнику большие потери, и для защиты от него требовались большие щиты. Под прикрытием этих щитов пехота приближалась к противнику, а затем в бой шли тяжеловооруженные воины с железными мечами^[535].

В 732 г. Тиглатпаласар III взял Дамаск и завоевал Сирию, затем он вторгся в Вавилонию и разгромил племена халдеев, 154 тыс. халдеев были переселены в Ассирию. В 729 г. Тиглатпаласар III вступил в Вавилон и, совершив ритуальные обряды в храме Мардука, был провозглашен «царем Вавилона, Шумера и Аккада»^[536]. Таким образом, в короткое время была создана новая мировая держава, простиравшаяся от Средиземного моря до Персидского залива. В конце VIII в. до н. э. царь Саргон II подчинил часть мидийских племен и создал на их территории несколько ассирийских провинций. Некоторые мидийские вожди были включены в состав администрации; таким образом, мидяне познакомились с ассирийской системой управления, которую в дальнейшем заимствовали. Позже, в VII в., ассирийцы овладели Египетом, Эламом и частично Малой Азией – таковы были пределы распространения волны завоеваний, порожденной освоением железного оружия.

Диффузионная волна заимствования железоделательного производства распространилась гораздо дальше и в конечном счете охватила весь мир. В Греции, в Индии и в Китае железо стало известно уже на рубеже II – I тысячелетий до н. э., но его широкое производство началось несколько позже, в Китае – в VII в. до н. э. Характерно, что название железа (*khelek) в древнекитайском и в тибетских языках указывает на западноазиатское влияние^[537]. Конечно, были области, где изобилие медных руд или культовая функция бронзы задерживали распространение железа. Так, в Египте конкуренция железа и бронзы продолжалось до VI в. до н. э. Кочевники Казахстана и Средней Азии, использовавшие богатые месторождения меди, стали употреблять железо лишь в середине I тысячелетия до н. э.^[538]

Многие историки, в том числе У Мак-Нил, полагают, что в то время как колесница была аристократическим оружием, железные мечи принесли с собой демократическую тенденцию. Железный меч был более доступным оружием, чем колесница, и в теории распространение железного оружия должно было привести к закату колесничной аристократии и к переходу военного преобладания к более широким слоям населения^[539]. Однако в Урарту и Ассирии мы наблюдаем другую картину: железные мечи и доспехи становятся оружием постоянных профессиональных армий, находящихся на содержании государства. Так же как в период европейской военной революции XVII в., это приводит к трансформации структуры «государство – элита – народ», к резкому усилению царской власти и к ослаблению аристократии.

4.2. НОВОАССИРИЙСКАЯ ДЕРЖАВА

Возвращаясь к обстоятельствам воцарения Тиглатпаласара III, необходимо напомнить, что он пришел к власти в результате социального переворота. Мы не знаем обстоятельств этой революции, но, по мнению ряда историков, царь опирался на демократические слои ассирийского общества и стремился ослабить знать^[540]. В армии был введен принцип повышения по заслугам, а не по знатности^[541]. Мероприятия Тиглатпаласара III привели к ограничению долгового рабства, к облегчению положения (или даже к освобождению) долговых рабов. И. М. Дьяконов обращает внимание на отсутствие в VII в. до н. э. крупных поместий, обрабатываемых рабами или арендаторами, а также на то обстоятельство, что подавляющее большинство займов заключалось в этот период без залога^[542].

C другой стороны, кризис привел к утверждению самодержавной монархии: знать лишилась высоких постов, на которые отныне назначались преданные царю рабы-евнухи. Регулярная армия, вооруженная железным оружием, стала опорой царской власти. Новая армия требовала огромных средств, и вслед за ее созданием последовало масштабное перераспределение ресурсов. На завоеванных землях был создан обширный государственный сектор экономики: сотни тысяч пригнанных из походов пленных устраивались на новых местах жительства, они должны были нести воинскую повинность и платить царю налоги; по некоторым данным, налог («зерно отчуждения») составлял десятую часть урожая. Новопоселенцев причисляли к «людям Ассирии», их распределяли по хуторам группами в 5–10 человек и на первое время обеспечивали посевным зерном и рабочим скотом. Переселенцы были прикреплены к месту жительства, они работали на государственной земле и использовали орудия труда, принадлежавшие государству. Уцелевшая знать завоеванных стран лишалась своих богатств и обрабатывала землю наравне со своими бывшими рабами^[543].

Необходимость управления обширной государственной экономикой заставила ассирийцев возродить традиции бюрократического управления, восходящие к временам Шумера и Аккада. Правители районов имели канцелярии, в которых велись записи об участках земли, находившихся во владении крестьян; эти участки обмеривались, причем учитывалось качество земли, на основе чего (с учетом количества осадков) делался прогноз урожая и определялась величина налога. Зерно, уплачиваемое в счет налога, свозилось в огромные государственные амбары, откуда в случае необходимости могло выдаваться вспомоществование крестьянам. Чиновники организовывали на основе повинности оросительные работы, а в случае войны осуществляли рекрутские наборы^[544]. Существенно, что принцип возвышения по заслугам, принятый в армии, по-видимому, распространялся и на гражданскую бюрократию. У Мак-Нил полагает, что именно ассирийцы первыми создали ту бюрократическую администрацию, которая была образцом для большинства цивилизаций вплоть до XIX в.^[545].

Однако при всем том бюрократическая организация не распространялась на собственно Ашшур. Самоуправляемый город Ашшур оставался государством в государстве, он был свободен от повинностей, здесь правила олигархия купцов и землевладельцев, владевших поместьями в городской округе. Эти поместья обрабатывали рабы – те же пленные, полученные в дар от царя или купленные у его воинов; у одного владельца могли быть десятки, если не сотни рабов, но о характере их эксплуатации не сохранилось определенных данных. Царские чиновники тоже получали в кормление хутора с переселенцами, которых называли «рабами», но определенно известно, что это не были рабы в буквальном смысле слова, специалисты отождествляют их положение с положением римских колонов^[546]. По ассирийской традиции «рабами» (точнее, «рабами царя») называли все население завоеванных стран, и лишь жители освобожденных от царских податей городов именовались «свободными»^[547].

После завоевания Вавилонии в состав Ассирии вошла новая обширная область с древними культурными традициями. В городах Вавилонии правила храмовая олигархия, имевшая деловые и родственные связи с олигархией Ашшура. Однако ассирийские цари попытались отнять часть ресурсов у вавилонских храмов. Сын и наследник Тиглатпаласара, Салманасар V (727-722 гг. до н. э.), отменил налоговые привилегии Вавилона, Сиппара и Ашшура, в ответ знать организовала заговор, и Салманасар V был убит^[548].

Олигархия передала царский венец Саргону II (722-705 гг. до н. э.), который восстановил привилегии самоуправляющихся городов. Однако сын и наследник Саргона, Синаххериб (705-681 гг. до н. э.), вновь лишил города и храмы податных привилегий, в ответ последовало еще несколько восстаний, закончившихся разгромом и опустошением Вавилона^[549].

Последние годы своей жизни Синаххериб посвятил строительству и украшению своей новой столицы Ниневии – этот небольшой городок вскоре превратился в крупнейший город Востока, он занимал территорию в 1850 акров и более чем втрое превосходил Афины^[550]. В 681 г. Синнахериб был убит, по библейскому преданию, своими старшими сыновьями, но не исключено, что истинным вдохновителем убийства был третий сын, Асархаддон, любимец ашшурской олигархии^[551].

Взойдя на трон, Асархаддон (681-669 гг. до н. э.) вновь восстановил привилегии самоуправляющихся городов и храмов. Незадолго до смерти Асархаддон передал власть над Вавилонией своему старшему сыну Шамаш-шум-укину, а власть над Ассирией – младшему сыну Ашшурбанапалу (669-627 гг. до н. э.). В 652 г. до н. э. между братьями вспыхнула война, после трехлетней осады Ашшурбанапал овладел Вавилоном, город был разграблен, и знать подверглась беспощадному истреблению^[552].

Однако время, когда ассирийцы обладали подавляющим превосходством над врагами, уходило в прошлое; железные мечи перестали быть новым оружием, а на горизонте показался новый противник – скифская конница. Скифы первыми научились стрелять на скаку из лука, и их открытие вызвало новую волну нашествий – как когда-то изобретение колесницы. Вторгнувшись через Кавказ в земли Ирана, скифы подчинили своей власти местные мидийские племена, которые вскоре научились у скифов искусству конных лучников^[553]. В 623 г. до н. э. начались скифские набеги на территорию Ассирии, причем конница варваров достигала границ Египта. После смерти Ашшурбанапала снова восстал Вавилон, пригласивший царем халдейского князя Набопаласара. В 614 г. полчища мидийцев разграбили и разрушили Ашшур, в 612 г. варвары в союзе с вавилонянами овладели Ниневией, великолепная столица Ассирии погибла в огне пожаров, опустошенные земли Ассирии были поделены между Мидией и Вавилонией^[554].

* * *

Возвращаясь к анализу исторического процесса в контексте трехфакторной теории, необходимо отметить, что экосоциальный кризис середины VIII столетия привел к трансформации структуры и к утверждению этатистской монархии Тиглатпаласара III (трансформация A_bB). Характерной чертой этой монархии было создание мощного государственного сектора, организованного на базе мелких крестьянских хозяйств. Так же как во времена Саргона Великого, самодержавным монархом стал полководец, опиравшийся на профессиональную армию; так же как тогда, олигархия устраивала заговоры и убивала царей, а цари осаждали непокорные города и обрушивали на знать массовые репрессии. В конечном счете этатистская монархия одержала победу, и Ассирия утвердилась в веках как символ могущественной «восточной деспотии». Ассирийский образец бюрократической монархии позже лег в основу Персидской империи, а затем был унаследован государством Сасанидов и Арабским халифатом.

Благодаря обширным завоеваниям и политике массовых переселений Ассирия не испытывала нехватки земель, и вплоть до ее заката мы не наблюдаем каких-либо признаков Сжатия. Империя погибла в результате действия технологического фактора: в конце VII в. демографический цикл был прерван нашествием варваров, вооруженных новым оружием.

4.3. НОВОВАВИЛОНСКИЙ ПЕРИОД

После погрома 689 г. до н. э. Вавилон был заново отстроен и уцелевшим крупным землевладельцам вернули их поместья, правда, уцелели немногие, и большая часть земель была наново поделена между бедняками^[555]. Источники отмечают чрезвычайно низкую цену земли в Вавилонии этого времени – явление, характерное для периода восстановления^[556]. Войны с Ассирией привели к новому разорению страны в 648 г., а затем в 626-612 гг. до н. э. Процесс восстановления возобновился в правление царей Набопаласара (626-605 гг. до н. э.) и Навуходоносора II (605-562 гг. до н. э.); в это время ремонтировались старые и строились новые каналы, в числе построенных был магистральный канал Паллукат, ставший основой обновленной ирригационной системы Двуречья. Строились новые крепости и укрепленные линии, защищавшие границу от мидян и персов. «В стране я навел порядок, я дал процветать народу», – говорит Навуходоносор в одной из своих надписей^[557].

В 597 и в 587 гг. до н. э. Навуходоносор переселил в Вавилонию 12 тыс. пленных иудеев с семьями и поселил их на запустевших землях вокруг Ниппура – таким образом, в это время в стране было много свободных земель^[558]. Затем переселения прекратились; население постепенно увеличивалось – об этом говорит быстрый рост Вавилона, который еще недавно лежал в развалинах, а к концу столетия стал крупнейшим городом мира: Вавилон имел площадь 2500 акров и более полумиллиона жителей. Это был не единственный крупный город Двуречья: площадь Урука достигала 1100 акров, а население этого города составляло, вероятно, около четверти миллиона^[559]. Города Вавилонии были крупнейшими ремесленными центрами, вавилонские ткани и одежду вывозили за пределы Двуречья^[560]. VI в. до н. э. был отмечен невиданным до тех пор расцветом деловой активности, от этого времени остались тысячи документов, количество которых само по себе свидетельствует о размахе и динамике частного предпринимательства. Документы посвящены купле-продаже, займам, найму рабочей силы; по большей части они имеют стандартные формы и принадлежат крупным торгово-ростовщическим домам, к примеру, дом Эгиби имел 48 поместий, многие сотни арендаторов и рабов, но при этом основной капитал заключался в деньгах, используемых в банковских операциях. По-видимому, в этот период можно говорить о появлении банков, выполняющих прием и выдачу вкладов, безналичный расчет, оплату чеков и другие финансовые операции^[561]. Однако масштабы деятельности частных банков намного уступали масштабам деятельности храмов, представлявших собой огромные корпорации, распределение доходов которых производилось согласно пребендам, превратившимся к этому времени в своеобразные «акции» частной фирмы^[562]. Храмы владели едва ли не большей частью земель и большим количеством храмовых работников «икарру», но не занимались непосредственной организацией хозяйства. Земля и рабы сдавались крупным арендаторам, которые обрабатывали землю, создавая из «икарру» рабочие отряды, отряд состоял обычно из 3–4 человек, которые обслуживали большой плуг с упряжкой из шести быков, такой плуг мог вспахать поле в 40 га. Подобно «гурушам» древних времен «икарру» были прикреплены к храму, по воле храмового начальства они могли быть переведены в другую местность и на другую работу, так же как гуруши, храмовые работники обеспечивались продуктовым содержанием, в 540-х гг. оно составляло 4 кура ячменя в год (2 литра, или 1,24 кг, в день). При всем этом «икарру» не считались рабами, они платили налоги и имели семьи^[563].

Помимо крупного землевладения храмов существовало и мелкое землевладение простых граждан. Крестьяне владели участками в несколько гектар, иногда в полгектара, эти участки свободно продавались, подати составляли десятину для царя и десятину для храма, кроме того, граждане несли военную и строительную повинность^[564]. В городах продолжали существовать местное самоуправление и народные собрания; главную роль в городском самоуправлении играли держатели важных храмовых должностей-пребенд, их называли «великими» и «благородными». Как и в предыдущий период, вавилонские цари не обладали большой властью, они выступали главным образом в качестве военачальников. Царская власть не наследовалась, когда армия возвела на престол сына Навуходоносора Амель-мардука, он был свергнут и убит олигархами, аналогичная ситуация повторилась в 556 г. до н. э.^[565]

Необходимо отметить, что в VI в. до н. э. еще существовали этнические отличия между коренными вавилонянами и халдеями. Халдеи составляли значительную часть крестьян-собственников и преобладали в армии, так что борьба между олигархией и опирающимися на армию царями имела определенный этнический оттенок^[566].

Вавилонская армия была непохожа на регулярную армию Ассирии – это было ополчение крестьян и ремесленников. На войну должны были идти те, кто обладал определенным имущественным цензом и мог приобрести снаряжение за свой счет. Но многие из крестьян неохотно оставляли ради войны свои хозяйства, тем более что мирная земледельческая жизнь не способствовала воспитанию военных качеств. В силу этих обстоятельств вавилонская армия не отличалась высокой боеспособностью, она иногда терпела поражения от египтян и не могла противостоять мидянам или персам, обладавшим новым оружием – конницей. Вавилоняне понимали это и возлагали надежды на крепостные стены; чтобы остановить постоянно ожидаемое вторжение, они построили Мидийскую стену между Тигром и Евфратом, но в конечном счете завоевание страны могущественными варварами было лишь вопросом времени^[567].

Между тем в середине VI в. осложняется экономическое положение, появляются первые признаки начинающегося Сжатия. Имеются сведения о продаже земель разорившимися крестьянами, о распространении аренды (арендная плата составляла 1/3 урожая), о сотнях (если не тысячах) наемных рабочих в храмах и о рабочих забастовках^[568].

«Аграрная история Нового Вавилона – это история разорения мелких землевладельцев и роста крупной собственности на землю, – констатирует В. А. Белявский. – В условиях господства частной собственности на землю главным бичом мелкого землевладения было измельчение парцелл. В результате раздела между сыновьями-наследниками они дробились на части. Через три-четыре поколения даже относительно крупные имения мельчали настолько, что дальнейший раздел становился невозможным и наследники были вынуждены продавать землю»^[569].

В 546-544 гг. до н. э. в Вавилонии был большой голод; родители, которые не могли прокормить детей, отдавали их в храмы. Появляются свидетельства о бегстве иккару, которые объединялись в банды и нападали на богатых граждан^[570]. Одна из надписей царя Набонида (556-539 гг. до н. э.) говорит, что люди «пожирали друг друга, как собаки», другая добавляет, что «сильный грабил слабого»^[571].

Ухудшается военная обстановка: персы, овладев Мидией и Лидией, угрожают Вавилону. В этой ситуации цари-соправители, Набонид и Валтасар, начинают наступление на храмовую олигархию; их целью является овладение богатствами храмов, очевидно, с целью увеличения военных расходов и поддержки крестьян, составлявших основу армии. История как будто повторяется: Набонид и Валтасар идут по пути Саргона Великого и ассирийских царей. Подражая Тикульте-Нинурте I, Набонид покинул Вавилон и основал новую столицу, Тейму В крупнейшие храмы были назначены «царские кураторы», контролировавшие храмовое хозяйство и забиравшие часть доходов в царскую казну^[572]. Передел храмовых доходов в пользу царей был равносилен частичной конфискации богатств олигархии и установлению этатистской монархии.

В 540 г. до н. э. в Вавилонию вторглась огромная персидская армия во главе с царем Киром. Ненавидевшие Набонида олигархи изменили царю, некоторые наместники перешли на сторону персов. Вавилоняне были разбиты в сражении при Описе, в октябре 539 г. Кир вступил в Вавилон. «Улицы перед ним были устланы ветвями», – говорит хроника. Сын Кира, Камбиз, с соблюдением всех ритуалов был избран царем Вавилона, большая часть должностных лиц осталась на своих местах, официальная хроника изобразила дело так, будто не было никакого завоевания^[573].

Деловая жизнь Вавилона не испытала никаких потрясений от персидского завоевания. Однако надежды олигархии на то, что Кир вернет ей утраченную власть над храмами, не сбылись: Кир не отменил нововведений Набонида^[574]. Между тем Сжатие нарастало, и экономическое положение продолжало ухудшаться. Приводимые в табл. 2 сведения позволяют проследить процесс изменения цен и заработной платы в Вавилонии VI в.

Данные о ценах и заработной плате, имеющиеся в документах того времени, приведены в работах В. А. Дабберстайна и М.А. Дандамаева^[575] (нами исключены по два крайних случая для 556–539 и 530–485 гг. до н. э.^[576]). Цены на ячмень даны в сиклях серебра за 1 кур (180 литр), цены на землю – в сиклях за 1 ка (73,5 м ). Заработная плата приводится для неквалифицированных рабочих и исчисляется (в зависимости от формы оплаты) в сиклях либо в ка (примерно 1 литра) ячменя. В предпоследней графе натуральная плата пересчитана в поденную из расчета 25 рабочих дней в месяц и дана в килограммах ячменя, причем учтены также хозяйские харчи – 1 литр (0,62 кг) зерна в день. Последняя колонка – дневная зарплата в килограммах ячменя, рассчитанная исходя из средней цены на зерно и месячной оплаты в 1 сикль с учетом хозяйских харчей^[577].

Конечно, сравнительно небольшой объем анализируемой выборки может поставить под сомнение величину средних цен^[578], однако общая тенденция, на наш взгляд, вполне очевидна. В то время как наемная плата оставалась на протяжении VI в. практически постоянной и составляла 1 сикль в месяц, цены на зерно росли – в результате реальная (выраженная в килограммах зерна) зарплата уменьшилась приблизительно в три раза. Соответственно вздорожанию зерна росли и цены на землю – примерно в том же темпе. В конечном счете оплата наемного труда приблизилась к уровню голодного минимума.

Табл. 2. Цены на ячмень и заработная плата в Вавилонии в VI в. до н. э.

Наследовавший своему отцу Камбиз правил как самодержец, поэтому, когда после его смерти в Персии началась смута, вавилоняне попытались вернуть независимость. Некоторые исследователи считают, что восстание подняла знать, а простой народ был лоялен царю^[579]. Геродот свидетельствует, что осада города персами продолжалась 20 месяцев и страшный голод заставил вавилонян умертвить большую часть своих женщин: осажденные пытались избавиться от лишних ртов. Когда Вавилон пал, царь персов Дарий (522-486 гг. до н. э.) приказал распять на крестах 3 тыс. самых богатых и знатных граждан; бедняки были помилованы и даже облагодетельствованы: царь приказал прислать им вместо убитых жен 50 тыс. женщин^[580]. Очевидно, что конфликт имел социальный подтекст, и репрессии были направлены против богатых. Дарий в своих надписях говорит о том, что в государстве царил беспорядок, люди убивали друг друга, а он умиротворил всех, поставив на место как богатых, так и бедных^[581].

Судя по числу деловых документов, к времени правления Дария относится начало упадка хозяйственной жизни. Как вытекает из соотношения цен и заработной платы, к этому времени Вавилония находилась на грани голода. После смерти Дария, в 482 г., в Вавилоне вспыхнуло новое восстание, осада города длилась семь месяцев и завершилась жестокой расправой. Городские стены были срыты, многие дома разрушены. Диодор пишет, что после восстания лишь незначительная часть Вавилона была обитаема, а основную часть города отвели под посевы^[582]. Были разрушены также Сиппар и некоторые другие города, значительная часть населения погибла. Масштабы разгрома были таковы, что хозяйственная деятельность почти прекратилась. Если от правления Дария осталось 1248 хозяйственных документов, то от правления Ксеркса – только 56^[583].

* * *

Возвращаясь к анализу истории Месопотамии в контексте трехфакторной теории, нужно отметить, что сравнительно с более ранними эпохами нововавилонский период более полно отражен в источниках. Освещаемая источниками картина бурного развития частнособственнических отношений позволила классикам исторической науки М. Веберу^[584], Б. Мейсснеру^[585], Б. А. Тураеву^[586] квалифицировать вавилонское общество как капиталистическое и рассматривать происходившие в нем процессы в контексте борьбы городской буржуазии и опирающейся на народ и войско монархии. М. Вебер прямо проводит аналогию между восточными царями и греческими тиранами^[587]. Напрашивается также аналогия с временами Саргона Великого, с эпохой становления первой военной монархии Двуречья: как и в те далекие времена, мы видим самоуправляющиеся храмовые города, частнособственническую олигархию и стремящихся к власти военных вождей.

Нововавилонский цикл истории Двуречья начинается с периода восстановления при Набопаласаре и Навуходоносоре: мы наблюдаем относительно высокий уровень потребления, рост населения, восстановление разрушенных и строительство новых поселений, каналов, храмов, низкие цены на хлеб и землю, дороговизну рабочей силы, внутриполитическую стабильность. Нужно заметить, что в этот период частнособственническое общество вполне справлялось со строительством больших ирригационных систем – с той функцией, которую согласно теории К. Витфогеля должно брать на себя государство. Применение большого плуга также оказалось вполне совместимым с частнособственническими порядками, правда, эта мощная техника по-прежнему использовалась лишь в крупных хозяйствах.

В середине VI в. появились признаки начинающегося Сжатия: отсутствие доступных крестьянам свободных земель, крестьянское малоземелье, высокие цены на хлеб, низкий уровень реальной заработной платы и потребления основной массы населения, частые голодные годы, разорение крестьян-собственников, рост задолженности крестьян и распространение ростовщичества, распространение аренды, высокие цены на землю, рост крупного землевладения, уход части разоренных крестьян в города, попытки малоземельных и безземельных крестьян заработать на жизнь работой по найму, ремеслом или мелкой торговлей, быстрый рост городов, развитие ремесел и торговли, рост числа безработных и нищих, активизация народных движений, обострение борьбы за ресурсы между государством, элитой и народом.

Попытка Набонида отнять у олигархии часть храмовых доходов оказалась успешной и привела к трансформации структуры и установлению этатистской монархии. Однако наступление автократии вызвало ожесточенное сопротивление богатых и знатных, олигархия воспользовалась войной с персами и перешла на сторону царя персов Кира. Вавилония была завоевана персами, но Кир и Камбиз оказались еще менее уступчивыми, чем Набонид. Персидские цари отнюдь не были варварами, ничего не понимающими в управлении, они восприняли монархическую традицию у Ассирии и Мидии, и в их лице олигархия столкнулась с продолжателями дела ассирийских царей. Осознав свою ошибку, олигархия восстала против персов, но восстания были жестоко подавлены. В правление Дария начался экосоциальный кризис: голод, восстания, гибель больших масс населения, гибель значительного числа крупных собственников, перераспределение собственности. В правление Ксеркса кризис завершился новым большим восстанием, демографической катастрофой и победой монархии, но в данном случае это была ксенократическая монархия, опиравшаяся на мощь армии завоевателей. Таким образом, итоговую социальную трансформацию в нововавилонский период можно выразить формулой А_С^СВС^С.

4.4. САИССКИЙ ПЕРИОД В ЕГИПТЕ

Ассирийское нашествие было частью большой волны ассирийских завоеваний, вызванных освоением металлургии железа и созданием вооруженной железными мечами регулярной армии. До ассирийского завоевания Египет жил в бронзовом веке; после завоевания в ходе социального синтеза было налажено производство железных орудий – прежде всего железных мечей. Одновременно ливийские князья обращаются к иностранным наемникам, владеющим железными мечами и новой тактикой тяжеловооруженной пехоты, – прежде всего к грекам. Из этих наемных частей по ассирийскому образцу создаются первые регулярные войсковые контингенты^[588].

Сражаясь с многочисленными противниками, ассирийцы не смогли удержать за собой Египет; в 655 г. здесь пришел к власти фараон Псамметих I, происходивший из ливийских князей Саиса. Новый фараон создал сильную наемную армию из ливийцев и греков; воины получали наделы порядка 12 арур (3,3 га) хорошей земли, которые обрабатывали арендаторы из местного населения. Хотя такие наделы кажутся маленькими, необходимо учесть, что урожайность в Египте была высокой: по сведениям папируса Вильбура, с аруры хорошей земли собирали 20 артаб зерна и участок в 12 арур давал около 6 тонн зерна в год. По свидетельству Геродота, в середине VI в. число греческих наемников достигало 30 тыс., а количество воинов-египтян (египтизированных ливийцев) вместе с семьями составляло около 400 тыс.^[589].

Подражая своим предшественникам, Псамметих I наделил свою дочь титулом «божьей супруги» Амона, но в целом в храмах продолжали распоряжаться жрецы, все доходы были поделены на жреческие «доли», которые наследовались, продавались и перепродавались по частям, при этом жреческие обязанности выполняли наемные заместители. Так же как в Вавилоне, процесс приватизации привел к превращению храмов в корпоративную частную собственность; жрецы превратились в замкнутое сословие, куда был закрыт доступ простолюдинам^[590]. Частный сектор достиг значительного развития, термин «земля немху» стал синонимом частной собственности, вельможи владели обширными поместьями. Распространилось ростовщичество и долговое рабство, правда, отработка долга носила временный характер, и каждый год подписывался новый контракт. Развивалась и частная торговля, особенно большую деловую активность проявляли обосновавшиеся в Нижнем Египте греческие купцы^[591].

Основную часть населения Египта по-прежнему составляли свободные земледельцы-«мерет», работавшие на царских полях и, по некоторым данным, отдававшие пятую часть урожая фараону и десятую часть – храму^[592]. Как и раньше, время от времени производились смотры и кадастры; все данные о наделах «мерет», частных землях «немху», землях воинов, вельмож и храмов хранились в специальных «домах записей»^[593].

Полувековое правление Псамметиха I стало временем возрождения Египта, временем восстановления городов и ирригационных систем^[594]. За сто лет правления саисских фараонов Египет залечил раны, нанесенные ассирийским нашествием, и достиг нового расцвета; по словам Геродота, в середине VI в. в Египте было «двадцать тысяч» городов^[595]. По некоторым оценкам, население страны достигло 7–7,5 млн человек^[596]. Имеющиеся (правда, единичные) сведения говорят о высокой цене на землю (она достигла 1 дебена серебра за аруру) и о высокой арендной плате (до 3/4 урожая)^[597]. Отмечая рост ростовщичества и резкое увеличение самопродаж свободных в рабство, Ю. А. Перепелкин делает вывод об обнищании широких слоев населения^[598].

Сжатие было усилено тем обстоятельством, что Саисское царство имело сословный характер; воины занимали привилегированное положение, и огромные ресурсы (как земельные, так и финансовые) отнимались у народа для содержания военного сословия. При этом очень большие средства уходили на содержание греческих наемников – это вызывало естественное недовольство не только простонародья, но и воинов-египтян^[599].

Накопившаяся в стране социальная напряженность вылилась около 569 г. до н. э. в восстание воинов-египтян, отправленных воевать в греческую Кирену. Восставшие провозгласили своим фараоном Амасиса, сановника, принадлежавшего к незнатному роду. Правительственные войска были разбиты, и Амасис овладел властью; новый фараон улучшил положение египетских воинов и запретил грекам торговать по всей стране. Греческая торговля была сосредоточена в городе Навкратисе, и, как можно полагать, были введены таможенные пошлины^[600].

Амасис был вынужден искать новые средства для содержания армии; на повестке дня, так же как во времена Нового царства, встал вопрос о перераспределении ресурсов в структуре «государство – элита – народ» в пользу государства. Около 555 г. до н. э. Амасис провел важные социальные реформы: он отнял у храмов часть их земель, заставил всех египтян представлять сведения о доходах и, по-видимому, допустил незнатных к занятию жреческих должностей. Эти реформы означали восстановление этатистской монархии; они доставили Амасису популярность среди простого народа, но вызвали недовольство знати^[601].

После смерти Амасиса, в 525 г., в Египет вторглись персидские войска – это было продолжение волны завоеваний, вызванного появлением кавалерии. Так же как в Вавилоне, ненавидевшая царя знать приветствовала приход завоевателей, и поначалу персы пошли ей навстречу: незнатные больше не допускались в среду жрецов^[602]. Персидский царь Камбис был провозглашен фараоном и выразил намерение соблюдать египетские традиции; храмы были защищены от разграбления солдатами, и царь приносил им богатые дары^[603]. Управление страной было построено на принципе двуначалия, к египетским чиновникам были приставлены персидские контролеры^[604]. Вскоре однако завоеватели начали диктовать свою волю, следуя по стопам Амасиса, они заставили храмы отдавать царям большую часть их доходов, персидские сатрапы стали главными жрецами крупнейших храмов, храмы были поставлены под строгий государственный контроль^[605]. В 486 г. усиление налогового давления вызвало восстание подстрекаемого жрецами народа, восстание продолжалось два года и было жестоко подавлено персидским царем Ксерксом. «Египет подвергся безжалостной расправе, – пишет М. А. Дандамаев. – Имущество многих храмов было конфисковано». Новое восстание в 460-454 гг. до н. э. приняло характер народной войны и привело к еще большим опустошениям^[606]. Эти события означали демографическую катастрофу и начало нового демографического цикла.

* * *

Возвращаясь к анализу исторического процесса в контексте трехфакторной модели, необходимо отметить, что ассирийское нашествие и последовавшее за ним объединение Египта под властью саисских фараонов знаменовали начало нового демографического цикла. Появившийся в интерцикле частный сектор продолжал существовать в виде частного землевладения и корпоративного храмового хозяйства. Однако значительную роль играл государственный сектор, организация которого не изменилась со времен Нового царства. Период восстановления продолжался около столетия, с середины VII до середины VI вв., когда отмечаются некоторые признаки Сжатия: высокий уровень земельной ренты, распространение аренды, высокие цены на землю, рост задолженности крестьян и распространение ростовщичества, быстрый рост городов, развитие ремесел и торговли, обострение борьбы за ресурсы между государством, элитой и народом. Восстание 569 г. и приход к власти фараона Амасиса имели характер трансформации структуры, сопровождавшейся частичной национализацией храмового хозяйства (трансформация А_С^СВ). Эти события можно рассматривать как типичный случай установления военной монархии, подобной монархии Саргона Великого или Тиглатпаласара III. Частнособственническая олигархия ответила на эти реформы переходом на сторону персов, однако занявшие место фараонов персидские цари продолжали политику национализации, и это привело к тому, что жреческая знать возглавила антиперсидское восстание. Жестокое подавление восстаний означало разгром частнособственнической оппозиции и установление самодержавной монархии. Вместе с тем оно означало демографическую катастрофу и начало нового демографического цикла. В целом последовательность социальных трансформаций на протяжении саисского цикла может быть отражена формулой А_b^CВС^C.

Обращает на себя внимание параллелизм Саисского цикла истории Египта и Нововавилонского цикла истории Двуречья. Оба цикла начинаются в одно время – их начало связано с демографическими катастрофами, вызванными ассирийскими нашествиями. Период восстановления в обеих странах связан с приватизацией храмовых хозяйств и развитием частнособственнических отношений. В середине VI в. началось Сжатие, которое в обоих случаях привело к установлению военной монархии; затем последовало персидское завоевание – и в обоих случаях знать приветствовала приход персов. Персы выступили в качестве продолжателей монархических традиций Ассирии, поэтому египетская и вавилонская знать перешла на позиции национального сопротивления и возглавила всеобщее восстание, которое привело к новой демографической катастрофе.

4.5. КИТАЙ В ЭПОХУ СРАЖАЮЩИХСЯ ЦАРСТВ

Две военные революции, освоение железного оружия и появление кавалерии, разделялись на Ближнем Востоке лишь относительно небольшим промежутком времени, примерно в полтора столетия. Диффузионные волны, порожденные этими революциями, пришли в Китай практически одновременно, в VII в. до н. э., причем потребовалось некоторое время, прежде чем китайцы освоили возможности нового оружия.

Как отмечалось выше, кризис VI в. превратил китайские княжества в самодержавные монархии, проводившие жесткую этатистскую политику; новые монархи отнимали земли у знати и наделяли ими крестьян. Правители новых царств управляли с помощью сановников, по большей части принадлежавших к школе легистов. Основателем этой школы был Цзы Чань, первый министр царства Чжэн и один из главных деятелей революционной эпохи. Цзы Чань уничтожил старую административную систему, при которой княжество состояло из владений кланов, и разделил страну на уезды, в которые назначались сменяемые чиновники. Главным принципом легизма было назначение чиновников по заслугам, а не по происхождению, как раньше, и среди новых сановников было много людей из простонародья. Цзы Чань ввел чиновничьи ранги, соответственно которым назначались оклады и привилегии, чиновники носили соответствующую рангу форменную одежду^[607]. Позднее эта система распространилась и на другие царства; территория каждого царства была поделена на уезды, в которые назначались сменяемые чиновники, получавшие фиксированные оклады^[608]. К началу IV в. до н. э. подавляющее большинство сильных родов было уничтожено, и большинство наследственных пожалований было упразднено. Новые сановники иногда получали право на сбор налогов с определенных районов, но эти земельные пожалования отнимались, когда сановника отстраняли от должности^[609].

Создание нового легистского чиновничества было своего рода административной революцией, намного увеличившей эффективность управления. Назначение чиновников по заслугам, строгое соподчинение, перекрестные проверки, переписи и кадастры, а позднее и экзаменационная система – все это сделало китайскую административную систему образцом для государственных деятелей других стран. О. ван дер Шпренкель писал: «Почти до конца XIX века китайцы шли впереди остального мира в искусстве административной организации… Европейцу, несомненно, очень трудно представить, насколько давно существуют в Китае те институты и методы управления, которые на Западе по преимуществу связывают уже с современной эпохой»^[610]. Для европейцев XVIII в. принцип выдвижения по заслугам был революционным открытием, и даже к концу XIX в. он был осуществлен лишь в немногих государствах.

Х.Г. Крил полагает, что административная революция намного увеличивала политическую и военную мощь государства и принципы этой революции распространялись диффузионным путем, в частности, перенимание этих принципов сыграло большую роль в возвышении сицилийского королевства норманнов, а позднее – прусской монархии^[611]. Если принять эту точку зрения, то административную революцию следует рассматривать как фундаментальное открытие, порождающее диффузионную волну заимствований. Административная система китайского образца позднее распространилась на окружающие страны: Вьетнам, Корею и Японию, – а заимствование ее кочевниками Великой степи (гуннами и позже монголами) приводило к созданию могущественных степных империй и к взрывам военной экспансии.

Одним из главных преимуществ легистской административной системы было то, что она позволяла более эффективно применять методы государственного регулирования. Многие тысячи крестьян мобилизовывались на широкомасштабное ирригационное строительство, первые большие ирригационные системы были созданы в конце V в. на северо-востоке теперешней провинции Хэнань^[612]. Эти работы проводились с целью наделения землей неимущих крестьян. В начале периода Чжанго министр царства Вэй Ли Куй предложил систему, по которой зерно закупалось у крестьян в урожайные годы и продавалось им по низким ценам в годы неурожая. По словам Ли Куя, в те времена крестьянин обычно имел надел в 100 му, налоги составляли 1/10 урожая, а душевое потребление – 1,5 даня зерна в месяц^[613]. Хотя Ли Куй говорит о тяготах крестьянской жизни, 1,5 даня в месяц составляют 540 кг зерна в год – уровень потребления, намного превосходящий минимальную норму, равную для Китая примерно 215 кг^[614]. Очевидно, все познается в сравнении: живший столетием позже великий философ Мэн-цзы считал 100 му идеальным размером крестьянского надела, и в последующие эпохи этот идеал, как правило, оказывался недостижимой мечтой^[615].

Помимо организации ирригационных работ, важным достижением ученых-чиновников было налаживание массового производства железа. Китайские мастера не только освоили производство железа, но и добились новых успехов в металлургии. Создание высокотемпературных плавильных горнов позволило им в V в. до н. э. получать чугун и отливать из него разнообразные изделия, прежде всего сошники для плугов. Были созданы государственные мастерские, и налажено производство дешевого сельскохозяйственного инвентаря для крестьян и оружия для огромных армий новых царств. Например, в городе Чжэн, столице княжества Хань, имелось не менее четырех больших казенных плавилен^[616].

Распространение железа сказалось прежде всего на военной организации новых царств. Прежде основную силу китайских государств составляли отряды колесниц с экипажами из аристократов-«рыцарей». В V – IV вв. картина коренным образом изменилась. Воины-колесничие теперь не выделяются своим происхождением, это дисциплинированные солдаты, которых обеспечивает конями, колесницами и оружием государство^[617]. Но главное заключается в резко возросшей роли пехоты. Прежде пехота была чисто вспомогательным родом войск, теперь же мы видим огромные, состоящие из пехотинцев армии, которые играют в сражениях основную роль. Созданию этих армий благоприятствовали три фактора: во-первых, новые монархи проявляли заботу о крестьянах и в отличие от аристократов эпохи Чжоу не опасались вручать им в руки оружие; во-вторых, распространение железа позволило снабдить огромные массы ополченцев оружием; в-третьих, эффективная административная система позволила наладить учет и проводить поголовную мобилизацию всех способных к военной службе мужчин.

Легистская доктрина предполагала чрезвычайно суровую воинскую дисциплину. Трактат «Вэй Ляо-цзы» говорит: «Пять человек составляют “пятерку”. Они все вместе получают бирку от командования. Если они потеряют своих и не убьют равное количество врагов, они будут истреблены. Если они потеряют своего командира и не захватят командира врага, то они будут убиты, а их семьи – истреблены. Закон казней на поле боя гласит: “Командир десятка может казнить девять остальных”»^[618].

Боевая мощь пехоты обуславливалась не только жестокой дисциплиной и большой численностью, но и появлением в середине I тысячелетия до н. э. нового пехотного оружия, арбалета. Главной деталью арбалета было бронзовое спусковое устройство, оно позволяло добиться натяжения тетивы в пять раз более сильного, чем у лука; тетиву приходилось натягивать обеими руками, лежа на земле и упираясь ногами в луковище. Арбалеты имели прицел, и стрельба из арбалета не требовала столь длительного обучения, как стрельба из лука. Однако, обладая огромной мощью, арбалет в несколько раз уступал луку в скорострельности^[619].

Как отмечалось выше, новое оружие и новая организация позволили создать огромные армии-ополчения, в которые в случае войны мобилизовывалась значительная часть мужского населения. По данным китайских источников (несомненно, преувеличенным), армия царства Вэй достигала 700 тыс. воинов, а армия Чу – даже одного миллиона. Битвы Сражающихся царств продолжались иногда неделями и месяцами, и число погибших хроники исчисляют в сотни тысяч. Хотя многие воины имели латы, главную роль играла стрелковая тактика. Например, в битве при Малине в 341 г. победу обеспечили десять тысяч арбалетчиков армии Ци, а потери армии Вэй якобы составляли 100 тыс. воинов^[620].

Распространение железа проявило себя не только на войне, но и в мирной жизни. Период Чжанго ознаменовался большими переменами в агротехнике – настоящей агротехнической революцией. До этого времени основным орудием крестьянского труда была деревянная мотыга, удобрения и ирригация еще не применялись. Новая технология резко удешевила орудия из металла и сделала их доступными широким массам. С появлением плуга с железным лемехом получила распространение пахота на волах. В период Чжанго была вырублена большая часть лесов и осушены многочисленные болота; было распахано Лессовое плато, расположенное на территории царств Вэй, Чжао и Цинь^[621]. Э. С. Кульпин придает особое значение этому расширению экологической ниши, которое позволило на время решить земельную проблему и обеспечить крестьян землей. Эпоха Сжатия на время ушла в прошлое^[622].

Расширение пашен привело к быстрому росту населения. Если прежде, говорил сановник Мафу-цзюнь, в больших городах население не превышало трех тысяч семейств, то теперь города с десятью тысячами семейств «смотрят друг на друга»^[623]. В царстве Ци было 70 городов; средний по размерам город Цзинмо имел 40–50 тыс. жителей, а столица Линьцзы – 70 тыс. семей, т. е. примерно 350 тыс. жителей. В III в. до н. э. появились признаки нового Сжатия. Трактат «Шан цзюнь шу» говорит о царствах Хань и Вэй, что «их земли малы, а жители многочисленны», что из-за нехватки земли жители занимаются ремеслом и торговлей, но, несмотря на это, половина населения находится в бедственном положении^[624]. О расцвете ремесел и торговли говорят многие источники того времени, но ремесла не могли дать работу огромной массе безземельных крестьян. Историограф Сыма Цянь упоминает о большом голоде в 240 и 235 гг. до н. э.^[625]

Политические деятели «срединных царств» сознавали остроту аграрной проблемы. Мэн-цзы предлагал переделить землю, восстановить систему «цзинь-тянь» и выделить каждому крестьянину участок в 100 му^[626]. «Нынешние ученые мужи говорят об управлении чаще всего так, – писал ученый легист Хань Фэй-цзы: “Дайте бедным и неимущим землю, чтобы обеспечить тех, у кого ничего нет”»^[627]. Хань Фэй подчеркивает, что причиной всех бед является перенаселение. «В древности... усилий не прилагали, а для жизни хватало, – писал великий предшественник Мальтуса, – народ был малочисленным, а запасов было в избытке... Ныне же иметь пять детей не считается слишком много, поэтому-то народ такой многочисленный и испытывает недостаток в припасах, трудится изо всех сил, а пропитания на всех не хватает. Поэтому в народе идет борьба...»^[628].

Хотя в этот период уже проводились переписи, их результаты не сохранились и данные о численности населения в III в. до н. э. отсутствуют. Фань Вэнь-лань, подсчитав численность армий и полагая, что соотношение воинов и населения составляло 1 : 5, оценил общую численность населения в 20 млн человек^[629]. По нашему мнению, более реалистичной является точка зрения Т. В. Степугиной, которая полагает, что соотношение воинов и населения составляло 1 : 10^[630]; в этом случае оценка численности населения составит порядка 40 млн.

В 220-х гг. развитие Китая неожиданно было прервано новой волной нашествий. На этот раз завоеватели пришли с запада, это были воины окраинного царства Цинь, которых китайцы считали варварами-«жунами», но которые к тому времени ассимилировались и говорили по-китайски. Жуны были пастушеским племенем, завоевавшим некогда долину Вэйхэ, впоследствии они испытали сильное влияние скифов-«ди» и переняли от них искусство наездников. Главной силой Цинь была конница – новое оружие, породившее новую волну завоеваний.

* * *

Возвращаясь к анализу исторического процесса с позиций трехфакторной модели, необходимо отметить, что экосоциальный кризис VI в. до н. э. привел к появлению легистской доктрины и к административной революции. Административная революция включала прежде всего новые эффективные методы государственного регулирования в рамках этатистской монархии. Эти коренные изменения в организационной сфере, по-видимому, следует рассматривать как фундаментальное открытие, увеличивающее мощь государства и вызывающее диффузионную волну. Остается, однако, открытым вопрос о связи этих инноваций с теми, иногда близкими по форме административными методами, которые применялись в Новоассирийском царстве и в Древнем Египте. VI столетие было временем распространения на Китай диффузионной волны, порожденной появлением металлургии железа, и, возможно, вместе с железом на Дальний Восток пришли какие-то элементы западной социальной традиции.

С другой стороны, появление железных орудий привело к быстрой вырубке лесов, осушению болот и к резкому расширению экологической ниши китайского этноса. V в. до н. э. был временем фазы роста в новом демографическом цикле, для этого периода отмечается быстрый рост населения, рост посевных площадей, относительно высокий уровень потребления. Однако в III в. отмечаются признаки начавшегося Сжатия: крестьянское малоземелье в Хань и Вэй, упоминания о голоде, уход части разоренных крестьян в города, попытки малоземельных и безземельных крестьян заработать на жизнь работой по найму, ремеслом или мелкой торговлей, быстрый рост городов, развитие ремесел и торговли, рост числа безработных и нищих, попытки проведения реформ, направленных на облегчение положения народа. Сжатие было прервано волной завоеваний, связанных с появлением кавалерии, однако, как мы увидим далее, катастрофы не произошло – процессы Cжатия продолжались и далее, в эпоху Цинь, и привели к экосоциальному кризису в конце III в. до н. э.

* * *

Подводя итоги периода между двумя фундаментальными открытиями, освоением металлургии железа и появлением кавалерии, нужно отметить, что первое из этих открытий было сделано земледельцами и на некоторое время оно дало военное преимущество земледельческим цивилизациям. Волна ассирийских завоеваний вела не к становлению ксенократических обществ, а к созданию мировой этатистской монархии. Когда первый удар варварской кавалерии разрушил ассирийскую империю, Египет и Вавилония получили возможность развиваться самостоятельно, и пути их развития оказались удивительно похожими: они проходили от господства храмовой олигархии к становлению новых этатистских монархий. Главным двигателем такого развития, как и раньше, было демографическое Сжатие. В обеих странах олигархия в борьбе с наступающей монархией призвала на помощь внешних врагов, персов. Однако персы и мидяне в процессе диффузии переняли не только скифскую кавалерию, но и административные традиции Ассирии. Поэтому установление персидского господства привело к гибели олигархии и созданию мощной сословной монархии Ахеменидов.

ГЛАВА V
КАВАЛЕРИЙСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

5.1. ОСВОЕНИЕ ВСАДНИЧЕСТВА

Падение Ассирии и Вавилона было вызвано новой военной революцией – освоением всадничества. Как отмечалось выше, крупнейшим военным достижением II тысячелетия до н. э. было создание боевой колесницы. Это открытие сопровождалось распространением в евразийских степях двух близкородственных культур, одна из которых принадлежала иранцам, а другая индоариям. Появление боевой колесницы вызвало волну завоеваний, и индоарии вторглись в северную Индию, а иранцы – в страну, которой они дали свое имя, «Ариана», Иран.

Между тем обитавшие в степях иранские племена продолжали совершенствовать навыки коневодства. Новым этапом в создании союза человека и лошади стало освоение всадничества. Это был довольно длительный процесс, растянувшийся примерно на два-три столетия; он включал в себя ряд усовершенствований в уздечке, удилах и псалиях, в посадке всадника и других деталях наезднического искусства. В результате диффузии эти усовершенствования распространялись в окружающие страны, в том числе и в цивилизованные области Передней Азии. Чуткие к военным новациям ассирийцы часто приглашали к себе наемников из степи и пытались заимствовать их всадническую технику. В результате мы можем проследить процесс становления всадничества на ассирийских рельефах, хотя, разумеется, они отражают этот процесс с некоторым запозданием. На рельефах первой половины IX в. изображены ассирийские лучники, сидящие в неудобной позе на крупе лошади, которую под узды ведет другой всадник, «поводырь». В то время ассирийцы еще не могли самостоятельно управлять лошадью и тем более стрелять на скаку. Но их противники (тоже изображенные на рельефах) уже овладели этим искусством, и самые искусные наездники могли обходиться без «поводырей». На более поздних изображениях середины VIII в. ассирийские всадники сидят ближе к холке лошади, и некоторые из них управляют конем самостоятельно. В конце VIII в. всадники уже свободно скачут на коне и стреляют при этом из лука. В это время появляется мартингал – ремень, ведущий от подпруги, разветвляющийся на груди лошади и выходящий на холку двумя кольцами, через которые проходил повод. Мартингал позволял фиксировать повод и на некоторое время отпускать его на скаку, чтобы выстрелить из лука. Одновременно изменяется оголовье, появляются налобные ремни, для более устойчивого крепления ремней псалии становятся трехдырчатыми, а удила приобретают характерную «стремечковидную» форму^[631].

Освоение всадничества было фундаментальной инновацией, которая привела к огромным переменам в хозяйственной сфере – к освоению кочевого скотоводства. В то же время появление всадничества означало революцию в военном деле, по терминологии У Мак-Нила, «кавалерийскую революцию»^[632]. Правда, сначала было необходимо научиться использовать новые возможности. Всадничество потребовало прежде всего уменьшения размеров лука. Новый, так называемый скифский лук, как и луки предыдущего периода, был сложным и склеивался из нескольких пород дерева; его размер составлял 60-80 см. В силу небольших размеров лука стрела была короткой (до 60 см) и тонкой (4-5 мм); наконечники были маленькими – 2,5-3 см, максимально – 4-5,5 см длиной. Характерной чертой скифских наконечников было крепление с помощью втулки, унаследованное от арийских племен эпохи боевых колесниц. Втульчатые наконечники стрел были позднее позаимствованы ближневосточными армиями, но собственно скифский лук не смог вытеснить ассирийские луки: очевидно, маленький лук не обладал большой мощностью и использовался только всадниками^[633].

Новая тактика подразумевала длительный обстрел противника и уклонение от ближнего боя. Приблизившись к противнику на расстояние выстрела (примерно 50–70 м) скифы поворачивали и мчались вдоль фронта, стреляя из луков. Если враги пытались атаковать, то конные стрелки делали вид, что обращаются в бегство, и вынуждали противников преследовать их. В ходе этого преследования враги нарушали свой боевой порядок, а конные лучники, уходя от атаки, стреляли по врагу, оборачиваясь назад, и наносили ему большие потери. Этот тактический прием, изображенный на рельефе во дворце Ашшурнасирапала II (883-859 гг. до н. э.), впоследствии стал известен как «парфянский выстрел». В конечном счете «спасающиеся бегством» всадники приводили преследователей к засаде; выйдя из засады, свежие отряды конницы окружали и уничтожали противника^[634].

Тактика «парфянского выстрела» стала главным «оружием победы» для легкой конницы кочевников, и впоследствии она была доведена до совершенства гуннами и монголами. Однако первое время эта тактика не была столь эффективной, поскольку луки были не такими мощными, как позже, и, кроме того, еще не все степняки сели на коней; в войске скифов сохранялись подразделения пехоты, которую поставляли в основном зависимые племена. Недостатком скифской конницы было отсутствие оружия ближнего боя, скифские колющие мечи, «акинаки», были короткими (40-60 см) и могли использоваться только пехотинцами. В заключительной фазе боя, когда противники были изранены в результате длительного обстрела, всадники спешивались и добивали врагов вместе с пехотой в рукопашном бою^[635]. Кроме того, скифы не умели брать города, их тактика войны сводилась к набегам, поэтому они не смогли закрепиться на территории земледельческих империй.

Согласно распространенной точке зрения кочевание и всадничество были впервые освоены народами, обитавшими в степном поясе между Волгой и верховьями Енисея^[636]. Греческие источники говорят, что здесь обитали родственные ираноязычные племена скифов, массагетов, саков, дахов, позже на северо-западе этой территории упоминаются также савроматы. Ввиду близости обычаев греки иногда называли все эти племена скифами, а персы именовали их саками^[637]. Археологически эти всаднические и кочевые народы отличал единый культурный комплекс, который называют «скифским» и в который входят, в частности, отмеченные выше характерные формы удил, псалий, наконечников стрел, мечи-акинаки, «скифские» бронзовые котлы и изображения в «зверином» стиле^[638]. Наиболее ранним и ярким свидетельством появления этого комплекса являются царские захоронения кургана Аржан в Туве: местного царя сопровождали в загробный мир не только царица, но и множество слуг и несколько десятков верховых коней. Эти могилы датируются исследователями VIII в. до н. э., а по радиокарбону – даже IX в. до н. э^[639]. А. Р. Кызласов полагает, что курган Аржан принадлежал вождю сакского происхождения, который во главе своих соплеменников покорил местные племена^[640]. Дело в том, что, еще не полностью овладев новым оружием, первые кочевники начали наступление на окружающие народы. Отдельные отряды наездников подчиняли соседние этносы и становились «царским племенем» в новых племенных образованиях^[641]. На Дону в среде племен, которых греки называли киммерийцами, также обнаруживается присутствие всаднической аристократии, принесшей с востока характерные черты кочевой скифской культуры^[642]. Среди скифов тоже имелось царское племя, члены которого считали всех прочих скифов рабами, и похороны царя сопровождались такими же гекатомбами, как в Аржане^[643].

Вслед за рейдами отдельных отрядов в конце VIII в. пришло время большой волны завоеваний. Геродот пишет, что сначала массагеты обрушились на скифов, которые, уходя от врагов, двинулись из Азии в Северное Причерноморье и атаковали киммерийцев. Киммерийцы, в свою очередь, бежали в Закавказье^[644]. Разгромив в 722-715 гг. до н. э. Урарту, киммерийцы двинулись в Малую Азию и обосновались на ее северном побережье близ Синопа. Скифы же в погоне за киммерийцами сбились с пути и вторглись в Мидию^[645]. На территории позднейшего Азербайджана было основано скифское царство, и скифы совершали отсюда набеги на Ассирию. Мидия, которая прежде была ассирийской провинцией, теперь попала в зависимость от скифов. Через некоторое время ассирийскому царю Ассархаддону удалось заключить союз со скифами и направить их против киммерийцев. В 650-х гг. киммерийцы были разгромлены объединенным войском ассирийцев и скифов и отступили на запад Малой Азии. В 623-622 гг. до н. э. скифы еще раз продемонстрировали свою верность союзу и нанесли поражение выступившим против Ассирии мидянам.

Таким образом, Ассирия на время избежала опасности, и ассирийцы, как отмечалось выше, пытались использовать эту отсрочку, чтобы организовать свою кавалерию по скифскому образцу. Известно, что они нанимали в свою армию киммерийцев, однако эта немногочисленная наемная кавалерия не могла сравниться с конницей скифов^[646]. С другой стороны, скифы также перенимали оружие противника, железные мечи и чешуйчатую броню, но в основной массе степняки остались легкими стрелками из лука^[647]. Другие страны тоже участвовали в этих диффузионных процессах. Вавилоняне, сражавшиеся за свою независимость против Ассирии, переняли железное оружие ассирийцев, а Мидия заимствовала не только мечи и доспехи Ассирии, но и конницу скифов. Геродот сообщает, что мидийский царь Киаксар отдал молодых мидян в обучение к скифам, а потом провел военную реформу, разделив войско на самостоятельно действующие отряды всадников, пеших лучников и копейщиков^[648]. Киаксар создал новую армию, дополнив организованную по ассирийскому образцу пехоту заимствованной у скифов конницей и обеспечив взаимодействие различных родов войск. По-видимому, именно в это время появилась новая тактика, при которой пехота располагалась в центре, а конница действовала на флангах и имела задачу обойти противника и нанести удар с фланга и тыла.

Между тем отсрочка не спасла Ассирию от скифского нашествия. После победы над мидянами скифы убедились в своем военном превосходстве, они стали совершать набеги и подвергли страшному разграблению ассирийские земли. «Вот идет народ от земли северной, и народ великий поднимается от краев земли, – говорил пророк Иеремия. – Держат в руках лук и копье. Они жестоки и беспощадны. Их голос шумит, как море. Они мчатся на конях, выстроившись, как один человек, чтобы сразиться с тобой, дщерь Сиона»^[649]. Когда в 612 г. Киаксар снова выступил против Ассирии, ему удалось привлечь на свою сторону скифов, и соединенное войско мидян, вавилонян и скифов разгромило ассирийскую армию, а затем штурмом овладело Ниневией.

Скифы около тридцати лет господствовали на Ближнем Востоке, они угрожали Вавилону и доходили до границ Египта. Мидяне между тем перенимали оружие скифов и готовили свою армию. В 594 г. Киаксар пригласил на пир скифских вождей (которым он платил дань) и изменнически умертвил их, после этого ему удалось одержать победу над лишившимся руководства скифским войском. Потерпев поражение, скифы ушли через Кавказ в Северное Причерноморье.

Однако волна завоеваний, обусловленная появлением кавалерии, продолжала распространяться по Евразии. На Ближнем Востоке ее продолжением стали мидийские и персидские завоевания: мидяне и персы переняли оружие скифов и ассирийцев, их армия могла не только совершать набеги (как скифы), но и штурмовать укрепленные города. Итогом мидийских и персидских завоеваний стало создание огромной империи, простиравшейся от долины Нила до долины Инда. На Дальнем Востоке племена скифской культуры в первой половине VII в. появились у границ Китая. В 660 г. эти племена – китайцы называли их «ди» – разгромили княжество Вэй и захватили значительную территорию в средней части долины Хуанхэ. Отсюда они совершали набеги на соседние области. Китайцы были вынуждены спешно перенимать оружие противника. В 620-х гг. знаменитый полководец Сюнь Линь-фу провел военную реформу в княжестве Цзинь, и в 593 г. цзиньцам удалось вытеснить «ди» из долины средней Хуанхэ. Варвары отступили в степи Ордоса, где смешались с местными пастушескими племенами. Они передали жунам свое искусство конных лучников, и через некоторое время жунское царство Цинь завоевало весь Китай^[650].

Таким образом, хотя скифам не удалось завоевать большие цивилизованные государства, их преемники на Ближнем и Дальнем Востоке в конечном счете создали огромные мировые империи.

5.2. ПЕРСИДСКАЯ ДЕРЖАВА

Наследниками скифов на Ближнем Востоке стали мидяне и персы. Эти народы принадлежали к древним ариям – тем племенам, которые в бронзовом веке населяли степи Средней Азии и Восточной Европы. Во II тысячелетии до н. э., во время волны нашествий, порожденных созданием боевой колесницы, часть арийских племен осела на Иранском нагорье^[651]. Иранские арии со временем образовали несколько племенных союзов, «стран», в числе которых упоминаются Мидия и Персия, впрочем, арийские племена были очень близки друг другу, поэтому египетские и греческие историки часто называют всех иранцев мидянами или персами^[652]. По сведениям, сохранившимся в Авесте, арии жили родами и среди них выделялась родовая знать: жрецы, «атраван», и воины-колесничие, «ратайштар». Простых родовичей называли «крестьяне-скотоводы», «вастриошан»; в состав рода входили и рабы, «хуту»^[653].

В конце VIII в. до н. э. ассирийский царь Саргон II подчинил часть мидийских племен и создал на их территории несколько ассирийских провинций. Таким образом, мидяне познакомились с ассирийской системой управления, которую в дальнейшем заимствовали^[654]. Когда в 670-х гг. в Иран вторглись скифы, мидяне подняли восстание и Мидия стала самостоятельным государством, правда, одно время она платила дань скифам. Мидяне научились у скифов конно-стрелковой тактике боя, в том числе и знаменитому приему стрельбы назад, и создали сильную армию, в ее основе лежало всеобщее ополчение «народа-войска»^[655]. В 594 г. мидяне нанесли поражение скифам и вынудили их уйти в Причерноморье^[656].

При царе Астиаге (585–550 гг. до н. э) Мидия стала могущественной державой, наследницей Ассирии. Астиаг подражал ассирийским царям и правил как самодержавный монарх; система управления была построена по ассирийскому образцу, а в канцеляриях использовалась аккадская письменность^[657]. Однако проводимая царями политика социального синтеза натолкнулась на традиционалистскую реакцию. Астиаг пытался ограничить влияние родовой знати, в ответ знать организовала заговор, к которому примкнул вассал Астиага, царь персов Кир; когда в 553 г. Кир поднял мятеж против Астиага, знать перешла на его сторону и Астиаг потерпел поражение.

Кир стал царем Персии, Мидии и «других стран», но у греков и египтян его, так же как Астиага, называли «царем мидян»^[658]. В 530-х гг. Кир завоевал Вавилонию, Сирию и Лидийское царство в Малой Азии; в 525 г. сын Кира Камбиз овладел Египтом. Персы стали хозяевами огромной мировой державы, охватившей весь Ближний Восток. Однако власть завоевателей, по крайней мере вначале, была непрочной – после смерти Камбиза, а затем после смерти Дария (522-486 гг. до н. э.) покоренные народы поднимали восстания и персам приходилось снова и снова утверждать свою власть над Востоком. Подавление восстаний в 480-х гг. сопровождалось массовым истреблением непокорного населения и привело к демографической катастрофе. После восстания были проведены широкомасштабные конфискации земли, это привело к значительной перестройке социальных отношений. Конфискованные земли были поделены между персидской знатью и воинами, знатные персы, сатрапы и областеначальники получили в наследственное владение обширные поместья, они построили укрепленные усадьбы-замки и устроились в них вместе со своими родовичами^[659]. Персы не платили налогов, но были обязаны военной службой – они составляли военное сословие нового государства. «Детей с пяти– и до двадцатилетнего возраста они обучают только трем вещам: верховой езде, стрельбе из лука и правдивости», – писал Геродот о персах^[660]. Знать, получившая поместья, была обязана содержать отряды из родовичей и наемников, ежегодно устраивались военные смотры, на которых проверялся списочный состав и снаряжение отрядов, знатные являлись на смотры на конях и в панцирях, простые воины выступали в качестве конных и пеших лучников^[661].

Помимо обширных поместий знати существовали и мелкие поместья-наделы незнатных воинов, надел лучника-пехотинца назывался «наделом лука» и в среднем составлял около 25 га (вдвое больше, чем в Вавилонии при Хаммурапи), надел всадника назывался «наделом лошади» и был примерно втрое больше, чем надел пехотинца. Получивший поместье воин должен был являться в войско с предписанным ему вооружением; находясь в армии, он получал жалованье серебром и натурой. При выходе в отставку поместья, по-видимому, урезались в размерах, в некоторых случаях они могли наследоваться – если сын брался служить вместо отца, продажи были запрещены^[662].

Земли поместий обрабатывали рабы, «гарда», они происходили из числа пригнанных из походов пленных или из порабощенного местного населения, их метили клеймом хозяина^[663]. В Вавилонии, где было конфисковано много храмовых земель, эти земли передавались персам, по-видимому, вместе с храмовыми работниками, «иккару», во всяком случае, часть «иккару» оказалась в руках частных лиц. Обычно персы не желали сами заниматься организацией хозяйства, и так же как храмы в прежние времена, сдавали свои земли вместе с «икарру» в аренду местным финансовым компаниям, в частности, банкирскому дому Мурашу^[664]. Агенты дома Мурашу должны были организовать обработку земли работниками-«иккару», причем «иккару», как и прежде, работали в составе отрядов и использовали большие плуги^[665].

Поместья воинов, государственные и частные хозяйства представляли собой три формы социальной организации, которые в различных пропорциях встречаются во всех традиционных обществах. Система служебных держаний (или поместий) была известна в Вавилонии и в Ассирии; она была государственным институтом и, будучи жестко контролируемой могущественными царями, не оказывала существенного влияния на развитие общества. Характер социальных процессов определялся развитием частного сектора и механизмом демографического цикла. В V – IV вв. до н. э. положение изменилось, в ход развития вмешались могущественные внешние силы: пришедшие из Великой степи завоеватели создали новое общество, разделенное на сословия победителей и побежденных. Победители превратились в военное сословие нового общества и использовали старинную систему служебных держаний не только для организации военной службы, но и для эксплуатации покоренного населения. Фактически в Персии мы впервые можем наблюдать классическую поместную систему: наделение воинов-кавалеристов небольшими поместьями на условиях службы. Эта система Ахеменидов позже, при Сасанидах и арабах, превратилась в систему икты, а в Европе была известна как бенефиций и фьеф.

С другой стороны, Персия унаследовала от Ассирии элементы правильной бюрократической организации. Военные власти были отделены от гражданских, существовала достаточно четкая иерархия чиновников, строгая письменная отчетность, ревизорская служба и тайная политическая полиция («глаза» и «уши» царя). На главных дорогах имелись почтовые станции и склады продовольствия для войск. Писцовые школы продолжали готовить чиновников, которые в качестве платы за службу получали продуктовые пайки или небольшие поместья^[666]. Чиновники проводили земельные кадастры, пахотная земля была измерена и классифицирована по качеству, и на основе среднего урожая за несколько лет был установлен постоянный налог в серебре и натурой (преимущественно зерном), в некоторых источниках этот налог называют «десятиной». Накопление ценностей позволило персидским царям начать выпуск, по-видимому, первой в истории золотой монеты, «дарика». Характерно, что царь Дарий изображен на этой монете стреляющим из лука – лук входил в число царских инсигний^[667].

Как и в Ассирии, в Персии существовал обширный государственный сектор экономики. Государство проводило значительные ирригационные работы, и в частности, была построена разветвленная система кяризов. Царю принадлежали огромные площади пахотных земель, их обрабатывали пригнанные из завоеванных стран пленные, «курташ» или «гарда»; так же как «икарру», они жили семьями, работали в составе «рабочих отрядов» и получали пайки. В 509–495 гг. до н. э. эти пайки были вдвое меньше, чем пайки «икарру» в 540-х гг.: мужчины получали 1 литр ячменя в день, женщины – немного меньше^[668]. Бюрократия и госсектор придавали силу царской власти, которая долгое время успешно противостояла произволу знати и сепаратизму сатрапов.

Военная организация и тактика мидян и персов сочетала традиции скифов и ассирийцев. Конница была вооружена по скифскому образцу: это были преимущественно легковооруженные конные лучники, использовавшие скифскую тактику обстрела на расстоянии и уклонения от ближнего боя. Существенно, что значительную часть конницы составляли наемные саки – кочевники, не уступавшие скифам в искусстве наездников. Помимо конницы имелась многочисленная пехота, вооруженная и организованная по-ассирийски, она состояла в основном из лучников, не имевших защитного вооружения. Луки мидийских и персидских пехотинцев были больше скифских, они имели примерно один метр в длину; дальность эффективного выстрела составляла около 110 м^[669]. Как у ассирийцев, лучники располагались в первой линии за большими щитами (но специальных щитоносцев теперь не было); за лучниками стояли воины с короткими мечами, однако панцири имели лишь немногие из них. Тяжелую пехоту в основном представлял «царский полк» «бессмертных», являвшийся особой, регулярной, частью персидской армии. В случае необходимости помимо профессиональных воинов, имевших поместья, к военным действиям могли привлекаться ополченцы из числа покоренных персами народов – это свидетельствует о сохранении существовавшей в ассирийские времена всеобщей воинской повинности. Однако крестьянские ополчения не могли сравниться с профессиональными воинами, и их собирали редко^[670].

По теории Ибн Халдуна, эволюция сословной монархии обычно связана с разложением военного сословия, распадом изначальных родоплеменных связей и утратой кочевниками присущих им воинских качеств. Цари, в процессе социального синтеза перенимавшие традиции древних монархов, старались удержать систему служебных наделов в рамках государственного института. При первых персидских царях эта система жестко контролировалась: все наделы, земли крестьян, и причитавшиеся повинности были расписаны в кадастрах^[671]. Военная дисциплина поддерживалась на высоком уровне, и попытки уклонения от службы пресекались подчас жестокими методами^[672]. Дарий I и Ксеркс требовали беспрекословного повиновения даже от знатных персов и подобно ассирийским царям назначали на высокие посты рабов-евнухов. В 460-х гг. Ксеркс удалил из дворца несколько десятков знатных вельмож, в ответ знать организовала заговор, и Ксеркс был убит. Убийство Ксеркса, так же как убийство Астиага, было проявлением традиционалистской реакции, знать продолжала бороться за свои старинные права. Персы еще не имели устоявшихся традиций престолонаследия, после убийства царя началась война между его сыновьями, завершившаяся победой Артаксеркса I (464-423 гг. до н. э.) и истреблением всех братьев победителя. После смерти Артаксеркса I последовала новая междоусобица, царь Ксеркс II был убит знатью, которая посадила на престол Дария II (423-405 гг. до н. э.). Усобицы подорвали престиж царской власти, при Дарии II начались мятежи сатрапов, восстал и завоевал независимость Египет^[673].

Экономическое развитие Персидской империи проходило под знаком нового демографического цикла, начавшегося после катастрофы 480-х гг. С 470-х гг. началось восстановление экономики и освоение ранее заброшенных земель. Земли было много, и она стоила дешево^[674]. Постепенно оживали города Вавилонии, некоторые из них сохранили свое самоуправление и храмовое хозяйство^[675]. К 440-м гг. относится строительство крепостных стен и восстановление Иерусалима^[676]. В правление Ксеркса начались обширные строительные работы в Персеполе, новой столице Персидской империи^[677]. Для оценки уровня жизни в этот период имеются лишь немногие данные. Известно, что при Ксерксе было значительно увеличено довольствие «курташ», в документах, относящихся к 467-466 гг. до н. э., сказано, что работникам выдавали серебро и продукты на 7-9 сиклей в месяц^[678]. Возросла и оплата вольнонаемных работников, в 544 г. землекоп получал 2,5 сикля в месяц, а в 480 г. – 9 сиклей^[679]. В одном документе 447 г. упоминается наемная плата работника в 7 сиклей в месяц^[680]. В 466 г.

1 кур ячменя стоил 9 сиклей^[681], следовательно, оплата в 7-9 сиклей в месяц при 25 рабочих днях даже без учета хозяйских харчей эквивалентна 4,5–5,7 кг зерна в день – достаточно высокий уровень платы, характерный для периода восстановления. О восстановлении экономики говорит также увеличение числа деловых документов: от правления Ксеркса их дошло лишь 56, а от правления Дария II – около четырехсот^[682]. Ксенофонт, побывавший в Вавилонии в 401 г., описывает ее как богатую и процветающую страну^[683]. В Вавилоне велось значительное строительство, был построен царский дворец, «Ападана». Вместе с тем к правлению Дария II относятся сведения о развитии ростовщичества и обнищании трудового населения; известен случай, когда персидский налоговый инспектор обвинил банкирский дом Мурашу в разорении нескольких деревень^[684].

Относительно уровня хлебных цен во второй половине V в. до н. э. в источниках имеются лишь редкие и противоречивые упоминания. Однако достаточно многочисленные сведения для 385-367 гг. до н. э. дают среднюю цену в 6,6 сикля за кур, а для 347–323 гг. до н. э. – 4,4 сикля за кур^[685]. В целом складывается впечатление, что в 470–330 гг. до н. э. цены не только не росли, но, наоборот, снижались; такая же тенденция прослеживается в ценах на другие товары. Однако для оценки уровня жизни необходимы также данные о заработной плате, а таких данных не имеется. Некоторое представление о цене труда дают цены на рабов; по сведениям И. Олснера, в указанный период цены на рабов упали в несколько раз: с 1-2 мин до 1/6 – 1/4 мины серебра^[686]. Падение цен было вызвано, по-видимому, повышением стоимости серебра, которое изымалось в виде налогов и накапливалось в царской сокровищнице; о нехватке монеты говорят многие источники того времени^[687]. Однако в то время как цена на труд в 464–370 гг. до н. э. упала примерно в четыре раза, цена на зерно уменьшилась в 1,3-1,4 раза – это значит, что реальная оплата стала намного меньше, чем столетие назад.

Социально-экономическое развитие обширной персидской державы зависело не только от положения в Вавилонии, но и от обстановки в других провинциях. С этой точки зрения представляют интерес сведения о ситуации в Иудее. Как известно, Иудея была разорена войсками Навуходоносора, который вывел часть уцелевшего населения в Вавилонию. Кир позволил пленникам вернуться на родину; после их возвращения была проведена перепись, согласно которой число членов иудейской общины составило 42 тыс. человек^[688]. К 430-м гг. община увеличилась до 150 тыс. человек и появились признаки перенаселения. «Поля свои, и виноградники свои, и домы свои мы закладываем, чтобы достать хлеба от голода», – говорили иудеи областеначальнику Неемии^[689]. Чтобы погасить волнения, Неемия провел социальную реформу, напоминавшую «освобождение» времен Хаммурапи: он отменил долги и вернул беднякам их земли и имущество^[690]. Возможно, что такого рода реформы проводились и в других областях Персидской империи: в конце V в. резко уменьшается количество деловых документов в Вавилонии – это может свидетельствовать о прекращении деятельности местных ростовщиков^[691].

Начавшееся Сжатие сказалось на положении персидского военного сословия. Наделы воинов дробились между наследниками и уменьшались в размерах. Ко времени Дария II некоторые из держателей жили на 1/15 доле первоначального поместья; часто в одном поместье сидело несколько воинов, не имевших даже меча. Многие воины были обременены долгами, и все их доходы поступали ростовщикам; в других случаях воинские наделы продавались под видом усыновления^[692]. Таким образом, служебные наделы «приватизировались» и постепенно становились частной собственностью; сословная монархия разлагалась и превращалось в слабую феодальную монархию со значительным развитием частнособственнических отношений.

В то время как наделы простых воинов становились добычей ростовщиков, обширные поместья знати превращались в частные рабовладельческие хозяйства. Владельцы поместий, обязанные приводить отряды солдат, старались избавиться от этой повинности: они нанимали, кого подешевле, или выставляли в качестве воинов своих домашних слуг. Привыкнув к мирной жизни, персы в соответствии с теорией Ибн Халдуна постепенно утрачивали боевые качества своих предков. «Персы теперь стали гораздо изнеженнее, чем при Кире, – писал Ксенофонт. – Ведь тогда они еще придерживались персидской системы воспитания и умеренности, хотя и восприняли одежду и роскошь у мидян. Ныне же они с равнодушием смотрят на исчезновение прежней выносливости, зато воспринятую у мидян изнеженность сохраняют всеми силами»^[693]. Символом изнеженности и богатства персидской знати стали знаменитые «парадизы» – загородные дворцы, окруженные садами и парками^[694].

Ксенофонт рассказывает, как однажды было устроено состязание между всадниками и лучшие персидские наездники были на глазах царя посрамлены молодым саком, который достиг финиша, когда соперники были еще на середине дистанции^[695]. К концу V в. до н. э. падение воинских качеств персов сказалось в ухудшении подготовки не только всадников, но и стрелков из лука. Ослабевшие персы не могли пользоваться сильными луками, и Ктесий отмечал, что персидские луки значительно слабее скифских^[696].

Падение боевых качеств персидской пехоты заставило царей прибегать к услугам греческих наемников, число которых постепенно возрастало. В 401 г. до н. э. 13 тыс. греческих наемников приняли участие в мятеже царевича Кира Младшего^[697]. Правление Артаксеркса II (404–359 гг. до н. э) прошло в обстановке почти не прекращавшихся мятежей сатрапов. Разложение охватило верхи общества, наследование должностей привело к феодализации – западные историки почти единодушно называют персидское общество феодальной монархией^[698]. Должностные доходы «приватизировались», на население возлагались произвольные поборы; сатрапы и областеначальники имели свои войска и стремились стать независимыми от центральной власти.

Артаксеркс III (358–338 гг. до н. э.) пытался противостоять надвигающейся анархии, он на время привел сатрапов к покорности и снова завоевал Египет, однако возбудил недовольство знати и был отравлен своими придворными. К этому времени персидское военное сословие ослабело до такой степени, что войны велись в основном силами греческих наемников^[699]. В 330-х гг. персы не смогли противостоять вторжению армии Александра Македонского. Македоняне владели новым оружием и новой военной тактикой – тактикой македонской фаланги; персы были разбиты, и Александр завоевал весь Ближний Восток. Сразу после смерти великого завоевателя разразился кризис, в 322 г. цена ячменя достигала 23,5 сикля за кур. В 321 г. неквалифицированным рабочим в Вавилоне платили 4 сикля в месяц, при ценах 322 г. на дневную зарплату можно было купить только 0,75 кг ячменя^[700]. Затем начались долгие войны между полководцами Александра; в ходе этих войн, в 315-310 гг. до н. э, Вавилония подверглась жестокому опустошению^[701]. В 309-308 гг. до н. э. цены на ячмень стояли на уровне голода – 25 сиклей за кур. В 295–284 гг. до н. э, когда кризис был уже в прошлом, цены упали до 2,1 сикля за кур^[702], т. е. до уровня вдвое более низкого, чем до начала кризиса. Такое падение цен на фоне инфляции, вызванной поступлением в оборот накопленных персами сокровищ, может быть объяснено лишь гибелью большой части населения.

* * *

Возвращаясь к анализу исторического процесса в контексте трехфакторной модели, нужно подчеркнуть, что становление Мидии было результатом социального синтеза с участием ассирийских, скифских и собственно мидийских традиций. Перенимание ассирийских этатистских порядков сопровождалось традиционалистской реакцией, мятежом мидийской знати, передавшей власть персидским царям. В конечном счете результатом синтеза стало сочетание военной мощи, основанной на взаимодействии пехоты и кавалерии, с крепкой административной организацией. Благодаря этому предварительному синтезу персы и мидяне выглядели для других народов как «благородные варвары», и в условиях Сжатия они смогли воспользоваться социальным расколом в старых цивилизованных государствах, чтобы подчинить их без разрушительных войн. («Киропедия» Ксенофонта донесла до нас эту литературную традицию.) В итоге этого почти безболезненного завоевания демографические циклы не были прерваны ни в Вавилонии, ни в Египте, и Сжатие продолжалось. Однако вслед за завоеванием начался новый этап социального синтеза, в ходе которого прежде поддерживавшие завоевателей элиты столкнулись с усвоенными персами ассирийскими этатистскими традициями. В результате произошел разрыв, и, воспользовавшись условиями Сжатия, элиты подняли против персов свои народы под знаменем традиционалистской реакции. Жестокое подавление этих восстаний привело к демографическим катастрофам, после которых и в Вавилонии, и в Египте начались новые демографические циклы.

После подавления восстаний процесс социального синтеза продолжился, причем он снова сопровождался традиционалистской реакцией – теперь со стороны персидской знати. В итоге на свет родилась персидская сословная монархия, которая впоследствии стала образцом для других обществ этого типа и которая характеризуется прежде всего наличием двух основных сословий: военного и земледельческого. Воины в этом обществе – это потомки завоевателей, а крестьяне – потомки покоренного населения, и отношения между сословиями неравноправные: воины эксплуатируют крестьян, которые находятся в зависимости от своих хозяев или от государства. Эта система эксплуатации основана на служебных держаниях, поместьях, которые воины получают за их службу.

Процесс эволюции персидской сословной монархии следовал теории Ибн Халдуна: это был процесс разложения асабии, приватизации служебных держаний, феодализации и вместе с тем процесс падения боеспособности воинского сословия. К этому результату приводило появление «изнеженности» – следствие относительно благополучной жизни, столь непохожей на жизнь в степях. Кроме того, Сжатие вызвало разорение мелких помещиков, воины теряли свои наделы, которые переходили в руки ростовщиков.

В персидский период документы не упоминают о свободных крестьянах-собственниках в Вавилонии, и Б. Мейснер считал, что в персидское время там были только «патриции», «несвободные» и рабы^[703]. Таким образом, Сжатие приводило не к разорению крестьян-собственников, а к падению цен на рабов – такое падение действительно фиксируется источниками. Естественно, процессы, происходившие в Вавилонии, могли отличаться от процессов в других провинциях огромной персидской монархии. В Иудее, к примеру, еще существовало значительное число крестьян-собственников, и социальная эволюция здесь протекала по классической модели.

В целом можно выделить следующие признаки начавшегося в 470-х гг. периода восстановления: относительно высокий уровень потребления, дороговизна рабочей силы, строительство новых (или восстановление разрушенных ранее) поселений, быстрый и устойчивый рост населения (как это видно на примере Иудеи). В конце V в. появляются признаки наступающего Сжатия: дешевизна рабочей силы, рост ростовщичества, распространение долгового рабства, рост городов, разорение крестьянства (в Иудее), активизация народных движений и попытки проведения социальных реформ. Как уже отмечалось, специфической чертой Сжатия в условиях ксенократического общества было разорение служилых землевладельцев, приватизация служебных поместий и разложение военного сословия (трансформация С^СА_С^С). Приватизации служебных поместий сопутствовала феодализация; наместники провинций пытались утвердить свою самостоятельность и поднимали мятежи, угрожавшие целостности государства.

В конечном счете в соответствии с теорией Ибн Халдуна разложение военного сословия привело к военной катастрофе и к завоеванию Ближнего Востока македонянами (трансформация С^СА_С^СС^С).

5.3. ПЕРСИДСКИЙ ПЕРИОД В ЕГИПТЕ

После подавления антиперсидских восстаний в 450-х гг. разоренный и опустошенный Египет успокоился почти на полвека. Персы перестали считаться с египетской знатью и управляли Египтом как завоеванной провинцией, подвергая страну беспощадной налоговой эксплуатации. Подати были настолько тяжелыми, что земледельцы, не будучи в состоянии платить их, бежали в города, но стражники хватали беглецов и насильно возвращали обратно. Персидские вельможи владели обширными поместьями, в которых, как в старые времена, трудились рабочие отряды. Войска персидских царей комплектовались из военных поселенцев: персов, мидийцев, иудеев, греков, арамеев, – которые получали маленькие поместья. Эти наделы были неотчуждаемы, их обрабатывали рабы или арендаторы из местного населения^[704]. Несмотря на высокие налоги, персидская казна ежегодно получала из Египта лишь 700 вавилонских талантов серебра и 120 тыс. медимнов (180 тыс. артаб) зерна^[705]. Это сравнительно немного – для примера, маленькая Киликия давала 500 талантов; отсюда можно сделать вывод, что после персидских погромов население Египта резко уменьшилось.

К концу V столетия раны были отчасти залечены, началось новое восстание, и персы были изгнаны из Египта. В период независимости в первой половине IV в. страна достигла значительного экономического прогресса; от этого времени сохранилось много памятников, свидетельствующих о строительных работах и активной хозяйственной деятельности. Однако исследователи отмечают, что Египет уже не смог достичь того уровня развития, который существовал до персидского завоевания. Персы продолжали вторгаться в страну, и под угрозой нового нашествия фараон Тахос (362-360 гг. до н. э.) предпринял попытку введения тотальной системы государственного регулирования наподобие той, которая существовала в древности. Тахос конфисковал большую часть храмовых имуществ и заставил богатых сдать в казну все имевшееся у них золото и серебро – эти деньги предназначались для платы греческим наемникам. Население было обложено новыми налогами. Столь решительные меры вызвали восстание, жрецы и знать подстрекали недовольное налогами простонародье, Тахос был свергнут. Новый фараон Нектанеб II отменил все нововведения своего предшественника и, вероятно в качестве компенсации, принес большие дары храмам. Неизвестно, вернули ли жрецы то влияние, которым они владели в доперсидские времена; по-видимому, нет, так как написанная ими «демотическая хроника» негативно относится к Нектанебу II и другим фараонам этого времени. В 342 г. на Египет обрушилось новое персидское нашествие – города и храмы были разграблены, страна подверглась жестокому опустошению. «Наши каналы полны слез, и в Египте нет людей, чтобы жить в домах», – свидетельствует хроника^[706]. Вслед за этим погромом в страну вторглись войска Александра Македонского. Новым оружием македонян был сплоченный строй тяжелых пехотинцев, фаланга, против которой не могла устоять конница персов. Эпоха господства в Египте персидских конных лучников подошла к концу.

* * *

Возвращаясь к анализу истории Египта в рамках трехфакторной модели, необходимо отметить, что после подавления возглавляемых знатью больших восстаний новый демографический цикл начался в условиях господства сословной монархии. Полувековой мирный период во второй половине V столетия был периодом восстановления экономики. Однако чужеземные цари проводили политику жестокой налоговой эксплуатации, которая сужала экологическую нишу египетского этноса и служила препятствием к восстановлению его численности. В результате около 400 г. началось новое восстание, и на этот раз персы были изгнаны из страны. Но угроза нового нашествия сохранялась и в обстановке военного Сжатия фараон Тахос предпринял попытку отнять у храмов все, что осталось у них после персидского господства (трансформация С^СВ). Попытка окончилась неудачей, и в конце концов страна снова стала добычей персов. Новое персидское нашествие означало демографическую катастрофу и начало следующего демографического цикла. В итоге последовательность трансформаций структуры в египетско-персидском цикле описывается формулой С^СВС^С.

5.4. ИМПЕРИЯ ЦИНЬ В КИТАЕ

Посмотрим теперь, каковы были последствия появления кавалерии на Дальнем Востоке. Как отмечалось выше, после отражения первой атаки на китайские княжества всадники из племен ди обосновались в степях Ордоса, в излучине Хуанхэ. По соседству с ними обитали племена жунов, степных варваров, которые еще в VIII в. до н. э. нанесли поражение Чжоу, оттеснили чжоусцев на восток и заняли долину реки Вэй. Жуны вскоре переняли у ди искусство наездников и создали свои конные отряды. Во всех источниках того времени жуны и ди выступают вместе, они так мало отличались друг от друга, что китайцы называли некоторые племена западных ди жунами^[707]. Впоследствии жуны и ди основали на северо-западных землях царство Цинь, которое настоящие китайцы считали «варварским». Цинь располагалось на малонаселенной окраине; здесь еще не было городов, и циньцы не знали, что такое деньги. Но зато степи жунов представляли собой прекрасные пастбища и издавна славились своими конями, в то время как во внутренних районах Китая лошади акклиматизировались с трудом.

Циньские воины воспринимались китайцами в первую очередь как смелые всадники: «Циньские воины храбры, как тигры, – говорил чжаоский дипломат Су Цинь, – они несутся вскачь с непокрытыми головами и врываются в расположение противника с пиками наперевес; таких храбрецов у Цинь не счесть. Кони циньцев прекрасны, вооруженных всадников множество; они врываются в ряды противника на стремительно летящих конях…»^[708]. Хотя Су Цинь говорит о пиках в руках всадников, основным оружием китайской конницы был лук; всадники использовали в основном стрелковую тактику, взаимодействуя с многочисленной пехотой. Знаменитый стратег IV в. до н. э. Сунь Бинь описывает тактику, очень похожую на скифскую: «Для нападения на неприятеля… разделили свои силы на четыре-пять отрядов. Один из них ввязывается в бой, после чего имитирует поражение и бегство, изображая панику. Как только неприятель увидит, что в твоем стане царит паника, он обязательно разделит свои силы, чтобы преследовать отступающих… Тогда собери своих всадников… и нападай всеми пятью отрядами сразу»^[709].

Так же как мидяне и персы, армия Цинь совместила военные приемы скифов с пехотной тактикой эпохи железа. Пехотинцы выстраивались несколькими шеренгами: в первой шеренге стояли лучники и арбалетчики, в задних – латники с мечами и копьями. Конница располагалась на флангах, ее задачей было атаковать фланги противника и зайти ему в тыл (или, как отмечалось выше, ложным отступлением навести противника на засаду)^[710].

В 359 г. до н. э. в Цинь приехал ученик Ли Куя Шан Ян, предложивший циньскому князю Сяо-гуну преобразовать свое государство по образцу «срединных царств». В 359–350 гг. до н. э. Шан Ян провел реформы, копировавшие преобразования Цзы Чаня в Чжэне: установил одинаковые для всех законы, лишил аристократов власти и отнял их земли, разделил государство на уезды, управляемые сменяемыми чиновниками, ввел систему рангов, объединил крестьян на связанные круговой порукой пятерки и десятки^[711]. После реформ Шан Яна многие (если не все) циньские крестьяне работали на выделенных им одинаковых наделах, они получали от государства рабочий скот и орудия труда. Все работы контролировались чиновниками, которые предписывали, что и когда сеять, награждали отличившихся и наказывали нерадивых^[712]. Как в Цинь, так и в «срединных царствах» крестьяне жили общинами и выбирали своих старейшин, «фулао», однако в «срединных царствах» жизнь общин не регламентировалось так, как в Цинь, там были богатые и бедные крестьяне и земля могла продаваться^[713].

Так же как другие легисты, Шан Ян считал, что основу силы и благополучия государства, его «ствол», составляет земледелие; что же касается торговли и ремесел, то это второстепенные занятия, «ветви». В соответствии с этой доктриной в Цинь пресекали ростовщическую деятельность купцов и проводили «политику поощрения земледелия». Огромное внимание уделялось ирригации; были построены крупнейшие оросительные системы, в том числе знаменитая система «Вэйбэй». На вновь освоенные земли привлекались переселенцы из других царств; население быстро росло, и в III в. до н. э. Цинь стало самым богатым и могущественным царством Китая^[714].

В 220-х гг. армия Цинь начала наступление и сумела одну за другой разгромить армии остальных царств; в 221 г. циньский князь Ин Чжэн был провозглашен Ши-хуанди – Первым Императором. В глазах китайцев, не знавших о существовании западного мира, это событие выглядело, как объединение Поднебесной, окончание эпохи Сражающихся царств и установление всеобщего мира.

Цинь Ши-хуанди был хорошо знаком с трудами легистов и с их главой Хань Фэй-цзы, его ближайшим помощником был другой выдающийся представитель школы легистов Ли Сы. Управление империей осуществлялось по легистским канонам: Ши-хуан отменил все аристократические титулы и уравнял всех перед законом, даже братья и сыновья императора не имели никаких титулов и в правовом отношении ничем не отличались от простолюдинов^[715]. Между тем в «срединных царствах» и в особенности в Чу еще существовала аристократия, владевшая наследственными земельными пожалованиями. Теперь все наследственные пожалования были упразднены; вся знать покоренных царств – 120 тыс. семей – была переселена в столицу Сяньян^[716]. Покоренные царства были поделены на уезды, куда назначались сменяемые чиновники, получавшее небольшие оклады. Деятельность чиновников строго контролировалась ревизорами, «юйши», император часто совершал инспекционные поездки по стране^[717]. Порядки, введенные в Цинь Шан Яном, после завоевания были распространены на всю империю, все члены семей были связаны круговой порукой, если один из них совершал преступление, то всю семью обращали в рабство^[718].

Завоевание не изменило аграрных отношений в «срединных царствах»; в 216 г. был проведен учет земель, землевладельцы сами доложили о размерах своих полей и эти поля были записаны как их собственность^[719]. Крестьяне по-прежнему страдали от перенаселения и малоземелья, и власти не препятствовали продаже земель разорившимися земледельцами. Многие безземельные крестьяне были вынуждены идти в батраки, другие отдавали в залог своих детей. Бедняки уходили в города, нанимались на соляные и железоделательные промыслы; богатые купцы владели промыслами с тысячами рабочих и рабов^[720].

Ши-хуан сознавал остроту земельной проблемы и пытался решить ее с помощью «политики поощрения земледелия», в частности с помощью массовых переселений бедняков на целинные земли окраин. В 219 г. 30 тыс. семей были переселены на юго-восток Шаньдуна, еще 30 тыс. – в Хэбэй^[721]. В 215 г. Ши-хуан распорядился построить стену, чтобы защитить северные области страны от набегов гуннов. На строительстве Великой стены было занято 300 тыс. солдат и несколько сот тысяч крестьян, мобилизованных по трудовой повинности. После окончания строительства, в 212 г., на земли, прилегающие к стене, были переселены 80 тыс. семей^[722]. В 214 г. были мобилизованы в армию и направлены на завоевание южных земель несколько сот тысяч «заложенных сыновей» – тех безземельных бедняков, которые работали на богачей в залог долга. На завоеванные земли юга также переселялись колонисты из центральных районов^[723].

Меры, принятые Цинь Шихуаном, оказались недостаточными – разорение крестьян продолжалось. Вдобавок войны и грандиозные стройки Шихуана принесли с собой чрезмерное увеличение повинностей и налогов. По законам Шан Яна укрывавшихся от налогов и мобилизаций вместе с родней обращали в рабов. Яркую характеристику сложившегося положения дал впоследствии ханьский министр Дун Чжуншу.

«Поля богачей тянулись межа за межой, а у бедного люда не осталось земли, куда можно было бы воткнуть шило, – писал Дун Чжуншу. – К тому же в одних руках сосредоточились богатства рек и озер, гор и лесов. В своем разврате люди перешли все границы, соперничали в расточительстве. В городах встречались люди, которые пользовались таким же почетом, что и правители; в общинах встречались люди, обладавшие богатством гунов и хоу. Как мог малый люд не страдать! Он отбывает месячную воинскую повинность в уезде, затем службу в регулярных войсках. Военные и трудовые повинности в тридцать раз больше, чем в древности. Земельный и подушный налоги, сборы на соль и железо в двадцать раз больше, чем в древности^[724]. Некоторые обрабатывают поля богачей, платя за это половину урожая. Поэтому бедный люд постоянно одевается в такие же одежды, которыми покрывают волов и лошадей, ест пищу собак и свиней. Все это усиливается еще и тем, что алчные и жестокие чиновники своевольно наказывают и убивают. Люди страдают и не имеют опоры, поэтому они скрываются в горах и лесах и становятся разбойниками. Осужденных толпы; за год число их достигает тысяч и десятков тысяч»^[725].

Цинь Шихуану не удалось остановить Сжатие – после его смерти в 210 г. на территории бывшего царства Чу началось большое восстание. Инициатива выступления принадлежала простому народу, но вскоре к руководству движением пришла знать, стремившаяся вернуть свои наследственные владения. Восставшие воевали под знаменами старинных царств и нередко вступали в междоусобную борьбу. В 207 г. повстанцы овладели столицей империи, Сяньяном, огромный город был разрушен, а население вырезано до последнего человека. Источники сообщают о голоде, доводившем людей до людоедства, о гибели половины населения Китая^[726]. По другим сведениям, население сократилось на 2/5, в городах из каждых десяти жителей осталось два-три^[727]. В 202 г. до н. э. вождь повстанцев Лю Бан провозгласил себя первым императором новой династии Хань. Начался новый период истории Китая.

* * *

Возвращаясь к анализу исторического процесса в рамках трехфакторной модели, необходимо отметить, что жуны, перенявшие всадническое искусство у пришедших с запада племен, оказались восприимчивы и к китайским влияниям. Цинь стала областью социального синтеза, где военные традиции степи совместились с этатистскими традициями «срединных царств». Результатом этого синтеза стало рождение мощной военной державы, которая впоследствии объединила под своей властью весь Китай, причем завоевания были столь стремительными, что они не вызвали прерывания демографических циклов в покоренных царствах.

Завоевание привело к трансформации структуры, к распространению этатистских порядков Цинь на всю территорию Китая. Если в долине Хуанхэ такие порядки – в менее строгом варианте – существовали и прежде, то в южных царствах они были новшеством, вызвавшим сопротивление местной элиты. Другой проблемой было усиливавшееся Сжатие. Император пытался использовать для понижения демографического давления методы государственного регулирования: он переселил на целинные земли окраин сотни тысяч бедняков из густонаселенных районов. Однако Шихуан не решился на передел земли и не смог остановить Сжатия. Более того, войны и грандиозные стройки, резкое увеличение налогов и повинностей вызвали структурный кризис. На примере эпохи Цинь мы впервые можем проследить механизм структурного кризиса, причиной которого является масштабное перераспределение ресурсов в структуре «государство – элита – народ». В условиях Сжатия этот кризис быстро перешел в общий экосоциальный кризис. После смерти императора начались восстания, и уцелевшая знать выступила вместе с народом. Гражданские войны, голод, разрушение ирригационных систем привели к демографической катастрофе; погибло около половины населения Поднебесной.

* * *

Анализируя события, последовавшие за появлением кавалерии, необходимо прежде всего отметить определенный параллелизм в процессах социального синтеза в Китае и на Ближнем Востоке. В обоих регионах конные варвары не смогли завоевать земледельческие империи, очевидно, вследствие отсутствия у них необходимой политической организации. Однако искусство конных лучников было перенято у степняков другими варварами, жившими на окраинах империй и сумевшими совместить новую кавалерию, старую пехоту и заимствованную у империй этатистскую традицию. Эти «цивилизованные варвары» затем приступили к завоеваниям и завладели огромными территориями, создав две мировые империи: Персидскую империю и империю Цинь.

В обоих случаях военное преимущество конных лучников было таково, что завоевания совершились без больших потрясений и не прервали демографические циклы на завоеванных территориях. Однако продолжающееся Сжатие вскоре вызвало борьбу за ресурсы между завоевателями, элитами и народами покоренных стран. Результатом стали повсеместные восстания, вызвавшие гибель империи Цинь. Персам удалось подавить восстания и создать сословную монархию, которая эволюционировала в течение следующего демографического цикла по законам, описанным Ибн Халдуном. В конце IV в. до н. э. на смену персам пришли новые завоеватели – македоняне.

ГЛАВА VI
ЭПОХА ТЯЖЕЛОЙ ПЕХОТЫ

6.1. РОЖДЕНИЕ ФАЛАНГИ

Походы Александра Македонского представляли собой новую волну завоеваний, связанную с появлением македонской фаланги. Фаланга имела в Греции длительную историю, она появилась в VII в. до н. э. и была ответом греков на экспансию кочевников: в это время племена киммерийцев захватили Македонию и иногда прорывались в Среднюю Грецию^[728]. В результате диффузионных процессов в Аттике и Беотии сложились государства, в которых господствовала всадническая аристократия. «В Греции, – писал Аристотель, – полноправными гражданами были в первое время воины, а именно вначале – всадники; объясняется это тем, что тогда на войне силу и перевес давала конница, а тяжеловооруженная пехота, за отсутствием в ней правильного устройства, была бесполезна»^[729]. Однако пехота не оставила попыток противостоять конным и пешим лучникам; сначала появилось более эффективное защитное вооружение: бронзовая кираса, поножи, большой щит – вес этого снаряжения достигал 30 кг. Затем пехотинцы научились сражаться в сомкнутом строю, в фаланге, причем каждый воин должен был прикрывать шитом не только себя, но отчасти и соседа слева. Сначала воины имели по два дротика, но к концу VI в., когда фаланга приняла завершенный вид, главным оружием стало двухметровое копье^[730].

Хотя греческая фаланга была менее уязвима для стрел конных лучников, она не могла атаковать маневренную и быструю конницу. Атака фаланги направлялась на лучников-пехотинцев, которые в то время еще составляли основу боевого порядка как в персидской армии, так и в армиях других государств. При такой атаке требовалось быстрым шагом или даже бегом преодолеть около 100 м простреливаемого пространства, на это уходило меньше минуты. После этого, как пишет Г. Дельбрюк, не имевшие тяжелого вооружения лучники могли считать себя погибшими^[731].

В 480 г. до н. э. волна персидских завоеваний достигла Греции, и в следующем году греческая фаланга встретилась с персидской армией в битве при Платеях. Поначалу персы избегали сражения и ограничивались атаками конницы, которая почти безнаказанно обстреливала греков, вынудила их укрыться на холмах и лишила подвоза воды. В конце концов греки решили отступить, персидский полководец Мардоний принял это отступление за бегство и опрометчиво бросил в атаку свою пехоту. В ответ греки быстро построились в фалангу и в коротком бою разгромили пехоту персов. «Персы не уступали эллинам в отваге и телесной силе, – свидетельствует Геродот, – у них не было только тяжелого вооружения…»^[732]. Конница персов, не принимавшая участия в этом решительном столкновении, была вынуждена вернуться в Персию.

Таким образом, новое оружие греков смогло остановить волну завоеваний, порожденную появлением конницы. Следующие полтора века прошли в борьбе двух военных систем, персидской и греческой, причем обе стороны в ходе диффузионного процесса стремились заимствовать оружие противника. Греки наняли некоторое количество скифских лучников и стали шире использовать фессалийскую конницу. Персы, пользуясь враждой между греческими государствами, стали нанимать эллинских гоплитов; к моменту вторжения Александра Македонского их число достигло 30 тыс.^[733]. Одновременно персы развивали свою кавалерийскую тактику и в дополнение к легким конным лучникам создали отряды всадников, одетых в панцири; эти всадники атаковали противника в сомкнутом строю и вступали в ближний бой, сражаясь дротиками и мечами. Впрочем, в отсутствие стремян кавалеристы были еще недостаточно устойчивы в седле, и тяжелая конница пока не получила широкого распространения^[734].

Обе системы вооружения распространялись путем диффузии и в соседние страны. Расположенная к северу от Греции Македония с давнего времени славилась своей конницей «гетайров», которая состояла из местной знати – по-видимому, потомков некогда завоевавших эту страну киммерийцев. «Гетайры», или «друзья царя» (так же как всадники из соседней Фессалии), были защищенными короткими панцирями метателями дротиков; что же касается македонской пехоты, то она представляла собой плохо вооруженное крестьянское ополчение. Македонский царь Филипп II, хорошо знакомый с военным достижениями греков, в 350-х гг. предпринял военную реформу и полностью реорганизовал как пехоту, так и конницу. Взяв за образец греческую фалангу, Филипп II вооружил пехотинцев более длинными копьями, «сариссами», так что перед фронтом фаланги выступали копья пяти первых рядов. Длина «сарисс» достигала 14 локтей (6,3 м), и македонские воины (в отличие от греков) держали свои копья обеими руками; соответственно, их щиты были меньших размеров и закреплялись на плече с помощью ремней. При этом плотность построения была увеличена примерно вдвое за счет того, что фалангисты стояли боком, выдвигая левое плечо со щитом вперед; в результате на каждого противника было нацелено десять копий. Глубина фаланги достигала 16 шеренг, и задние ряды практически не участвовали в столкновении. Их задача состояла в том, чтобы толкать вперед передние ряды, воины которых не только не могли бежать, но и с трудом шевелились в давке, зато напор фаланги был страшным^[735]. «Пока фаланга сохраняет присущие ей особенности и свойства, – говорит Полибий, – нет силы, которая могла бы сопротивляться ей с фронта или устоять против ее натиска»^[736].

Филипп II реформировал также и македонскую конницу. Всадники тоже были вооружены сариссами, но меньшей длины (около 3 м); они были обучены сражаться в сплоченном строю и атаковать клином. Вероятно, в данном случае примером послужила тяжелая конница персов, однако, как и в пехоте, длинное копье было македонской инновацией. Существенно, что всадники (как и в Персии) стали получать от царя поместья, и прежняя всадническая аристократия была разбавлена «новыми людьми», среди которых было много фессалийцев и греков. Пехота в отличие от конницы рекрутировалась по территориальным округам, при этом воины получали хорошую плату. Новая военная тактика Филиппа II требовала длительного обучения, и воины царя были профессиональными солдатами – таким образом, македонский царь создал регулярную армию, оснащенную новым оружием и обученную новой тактике^[737].

Тактика новой армии была построена на сочетании кинжальных прорывов копьеносной кавалерии и фронтального удара фаланги, но основную роль играла фаланга. «Это фаланга выигрывала сражения», – пишет Р. Конолли^[738]. Результатом нового фундаментального открытия – создания фаланги – стала волна македонских завоеваний. После нескольких победоносных походов Филипп II покорил многие фракийские и иллирийские племена, а затем заставил признать зависимость от Македонии многочисленные греческие полисы. В 334 г. сын Филиппа II Александр выступил в поход против огромной Персидской империи; разгромив в нескольких сражениях армии персов, он создал огромное государство, простиравшееся от Греции до берегов Инда.

6.2. СЕЛЕВКИДСКИЙ ПЕРИОД НА БЛИЖНЕМ ВОСТОКЕ

Фаланга с легкостью опрокинула обессилевшие войска персов и покорила весь Ближний Восток. Однако в то время, когда войска Александра завоевывали персидскую монархию, монархия завоевывала его самого: в процессе социального синтеза царь быстро перенимал традиции самодержавия. Александр принял титул «царя четырех стран света», одел персидские одежды и стал требовать, чтобы гетайры склонялись перед ним до земли, как это делали персидские сатрапы, оставленные царем на своих постах. Это вызвало негодование «друзей царя» и ропот простых воинов. После смерти Александра началась бурная традиционалистская реакция македонян на излишне поспешное перенимание восточных традиций. Власть оказалась в руках македонского народа-войска, который на шумных сходках избирал своих вождей; при этом конница гетайров вступала в схватки с крестьянами-фалангистами^[739].

Междоусобные войны македонян продолжались более двадцати лет и привели к демографической катастрофе, обширные области Ближнего Востока подверглись жестокому разорению^[740]. К началу III в. до н. э. на территории бывшей Персидской империи образовались новые государства, самым крупным из которых была держава Селевкидов, основанная полководцем Селевком Никатором. Государство Селевкидов во многом напоминало государство персов, по словам Т. Моммзена, оно было «не чем иным, как поверхностно преобразованной и эллинизированной Персией»^[741]. В ходе социального синтеза селевкидские цари заимствовали персидское самодержавие и титулатуру: «Я, Антиох, царь великий, царь могучий, царь Вселенной, царь Вавилона, царь стран», – так именовал себя Антиох I^[742]. Система налогов тоже была заимствована у персов, основным налогом оставалась десятина с урожая; все земли были переписаны в кадастрах^[743].

Македоняне и греки заменили персов в качестве военного сословия; воины, «клерухи» и «катойки» получали небольшие поместья, «клеры»; «друзья царя» обладали огромными владениями и множеством рабов. Македонская знать служила в тяжелой коннице «катафрактов»; простые клерухи воевали в составе фаланги, кроме того, в случае войны армия пополнялась греческими наемниками. В процессе социального синтеза македонские и греческие контингенты были дополнены восточными войсками. В составе селевкидской пехоты имелись персидские лучники, в коннице служили наемники из среднеазиатских кочевых племен. Для туземцев продолжала существовать унаследованная от ассирийцев и персов воинская повинность, но реально она использовалась редко, так как плохо вооруженные крестьянские ополчения не представляли серьезной военной силы^[744].

Хотя основа государства осталась персидской, завоевание привело к частичной трансформации общества по греко-македонскому образцу. Стараясь закрепить за собой обширные завоеванные страны, Селевкиды во множестве привлекали переселенцев, македонян и греков. Переселенцев наделяли землей и основывали для них новые города-полисы; как и в Греции, эти полисы имели самоуправление, народное собрание и своих магистратов. Селевк основал 33 полиса, впрочем, бывало и так, что военных колонистов размещали в старых восточных городах, присваивая этим городам новые имена и статус полиса. Прежние жители этих городов тоже получали гражданские права и привилегии; со временем они воспринимали греческую культуру, давали своим детям греческие имена и превращались в полуэллинов. Старые храмовые города, которые и раньше имели самоуправление, сохранили его и при Селевкидах. Вавилон, жители которого были переселены в Селевкию, так и не вернул прежнего значения, но Ниппур и Урук снова превратились в оживленные города. Вся жизнь здесь была сосредоточена вокруг храмов; храмы владели обширными землями и огромными доходами, которые, как и раньше, распределялись посредством пребенд, своеобразных акций храмовой корпорации^[745].

Об аграрных отношениях в Вавилонии и о том, кто работал на землях храмов, практически ничего не известно^[746]. Относительно других провинций империи Селевкидов, Сирии и Малой Азии есть сведения, что почти все земли (за исключением приписанных к полисам) принадлежали царю и на этих землях работали «царские люди», «лаой басилевса» или просто «лаой». «Царские люди» были лично свободны, но как налогоплательщики прикреплялись к своей общине – если они уходили, то община платила их налоги. «Лаой» имели свое хозяйство, семьи и сами выбирали своих старост. Иногда царь жаловал какому-нибудь вельможе земли с «людьми» – в этом случае вельможа получал с «лаой» те доходы, которые раньше предназначались царю^[747].

Государство Селевкидов унаследовало традиции Персидской империи, и в соответствии с теорией Ибн Халдуна его история, так же как история персов, была историей разложения и распада. Поначалу государство держалось самодержавной властью царей и дисциплиной воинов-клерухов, в этот период владение клером было строго обусловлено службой. При первых преемниках Селевка, Антиохе I (281-261 гг. до н. э.) и Антиохе II (261-247 гг. до н. э.) политическое положение оставалось относительно стабильным. Антиох II был отравлен своей бывшей женой Лаодикой, и это событие стало началом династического кризиса, приведшего к отпадению восточных сатрапий: Бактрии и Парфии. Селевку II (247–226 гг. до н. э.) пришлось бороться с мятежом своего младшего брата, Антиоха Гиеракса и с масштабным вторжением египетских войск.

В первой половине III в. до н. э. отмечается быстрый рост новых полисов, население Антиохии и Селевкии достигло нескольких сот тысяч жителей. Об экономическом оживлении в Вавилонии говорит рост числа сохранившихся деловых документов – их количество приближается к двумстам. Известно, что в Вавилонии этого времени выращивали рис, из Сирии вывозили пшеницу в Галилею и в Египет^[748]. Сохранившиеся данные о ценах в Вавилоне дают представление об общей ценовой динамике в селевкидский период (рис. 6).

Рис. 6. Цены на ячмень в 300-95 гг. до н. э. (в граммах серебра за 1000 кг^[749]). График показывает среднюю цену за 25-летний период, предшествующий указанному году (25-летнее скользящее среднее)

При рассмотрении этого ценового ряда, необходимо прежде всего обратить внимание на неустойчивость цен, на значительные их колебания год от года и даже в течение одного года^[750]. Однако большое число данных позволяет определить общую динамику цен для достаточно больших временных промежутков. Для первой половины III в. была характерна тенденция к росту цен, хотя рост был неравномерным. К этому времени относятся многочисленные свидетельства о росте населения, процветании городов, основании многочисленных новых деревень и распашке земель^[751]. В целом мы наблюдаем картину, характерную для периода восстановления, когда рост цен сопровождается ростом населения.

Однако во второй половине III в. цены снижаются, и, анализируя этот феномен, Дж. Грайнгер приходит к выводу, что «производство товаров обгоняло рост населения»^[752]. Английский исследователь и сам называет этот вывод «поразительным»^[753], и если мы посмотрим на график, то увидим, что такое объяснение просто невозможно: резкое падение цен происходит на протяжении очень короткого периода, каких-нибудь 5–10 лет, и такой эффект не может дать даже сельскохозяйственная революция. Такое поведение цен можно объяснить только демографической катастрофой, произошедшей в 241-232 гг. до н. э., и есть все основания объяснять эту катастрофу вторжением в Вавилонию египетских войск во время «войны Лаодики», а также последующей междоусобной войной между Селевком II и Антиохом Гиераксом^[754].

Таким образом, политический кризис 240-230-х гг. до н. э. привел к экономической катастрофе. При Антиохе III (223-187 гг. до н. э.) политическое положение стабилизировалось, этот энергичный государь подавил мятежи наместников провинций и совершил поход на восток, добившись формального подчинения парфян и бактрийцев^[755]. Однако система служебных поместий постепенно разлагалась, и во II в. до н. э. клеры стали свободно продаваться; бывало, что они оказывались в руках женщин. Боеспособность греко-македонского военного сословия падала, цари были вынуждены привлекать в армию наемников-галатов, азиатские воины были допущены даже в состав фаланги^[756]. В 190 г. до н. э. армия Антиоха III была разгромлена римлянами в битве при Магнесии, в результате этого поражения Селевкиды лишились Малой Азии. В Малой Азии находилась большая часть военных поселений, и их утрата обострила проблему комплектования армии. Нехватка воинов грозила государству смертельной опасностью^[757].

Для того чтобы заплатить контрибуцию Риму и набрать новых наемников, были необходимы значительные средства. Антиох III вернулся к традиционной политике восточных монархов и попытался отнять часть средств у храмов, в частности у храма в Сузах, это привело к восстанию в Эламе и к гибели царя. Жесткая налоговая политика препятствовала экономическому восстановлению, в 175 г. в Вавилонии был большой голод. «Люди продавали своих детей за серебро», – говорит хроника^[758].

Уровень хлебных цен в 210-150 гг. до н. э. медленно повышался, и, по-видимому, это свидетельствуют о росте населения и восстановлении экономики. Правление Антиоха IV (175–164 гг. до н. э.) было отмечено экономическим оживлением в Вавилонии, проявившемся в основании многочисленных эллинизированных колоний на месте пришедших в упадок храмовых городов^[759]. Однако Антиох IV продолжал политику налогового давления и в 170 г. конфисковал сокровища иерусалимского храма – это вызвало восстание в Иудее, в конечном счете приведшее к отпадению этой провинции. После смерти Антиоха IV политическое положение было нестабильным. При малолетнем Антиохе V (164-162 гг. до н. э.) начался династический кризис; авторитет царской власти настолько упал, что жители Антиохии стали свергать одних царей и возводить на престол других. Гражданские войны и смуты в Сирии продолжались более двадцати лет, в эти годы отпали Армения и Элам. Ослаблением государства Селевкидов воспользовались кочевники-парфяне, обитавшие в восточном Прикаспии; пользуясь поддержкой мидян и персов, они стали вторгаться в земледельческие области. В 140-х гг. парфяне заняли Мидию и часть Вавилонии. В 130 г. царь Антиох VII попытался отвоевать Вавилонию: он мобилизовал ополчения греческих городов и с огромной армией выступил навстречу парфянам, но потерпел поражение и погиб. Парфяне жестоко расправились со многими поддержавшими царя вавилонскими городами, уцелевшее население было уведено в рабство в Мидию^[760]. Эти войны и вызванная ими разруха соответствующим образом отразились на ценах: в 126-117 гг. до н. э. уровень цен на ячмень был почти втрое выше, чем в предшествующий 30-летний период. Затем, в 116-109 гг. до н. э., цены упали до уровня в полтора раза более низкого, чем докризисный. Такие колебания цен можно объяснить только гибелью значительной части населения. Таким образом, парфянский погром означал новую демографическую катастрофу.

* * *

Возвращаясь к анализу истории Месопотамии, нужно обратить внимание на преемственность социально-политических традиций в течение селевкидско-персидского периода. Селевкиды сохранили ксенократическую сословную структуру персидского государства, и изменения свелись в основном к замене персидского военного сословия греческим. В результате социального синтеза и влияния греческих традиций существенно возросла роль городов, которые представляли частнособственнический уклад внутри сословной монархии, однако надо иметь в виду, что самоуправляемые города были на Востоке и раньше и речь равным образом может идти о возрождении еще не забытых традиций великого Вавилона. В этой связи М. М. Дьяконов отмечал «принципиальное сходство социального строя и политических норм, созданных эллинским миром и народами Передней Азии ко времени прихода греко-македонцев на Восток»^[761].

После окончания войн диадохов, около 300 г. до н. э. начался период восстановления. Для этого времени характерен низкий уровень цен, строительство новых городов и быстрый рост их населения. Однако около 240 г. демографический цикл был прерван политическим кризисом и войнами, которые привели к демографической катастрофе. Внезапный кризис не привел к политическим переменам, и в 220-х гг. начался период восстановления в новом демографическом цикле. От следующего столетия сохранились сведения о восстановлении городов и постепенном росте цен; в середине II в. обостряется борьба за ресурсы, наблюдаются процессы феодализации и разложения ксенократического общества: приватизация служебных поместий и должностей, мятежи наместников, ослабление военного сословия. Так же как в предыдущем цикле, результатом разложения военного сословия было завоевание страны внешними врагами. В конечном счете трансформация структуры на протяжении второго селевкидского цикла может быть выражена формулой С^СА_СС^С.

6.3. ЕГИПЕТ ПРИ ПТОЛЕМЕЯХ

Войска Александра Македонского вступили в Египет через десять лет после персидского погрома. Ненавидевшие персов египтяне встретили Александра как освободителя, жрецы короновали его как египетского фараона. После смерти Александра и распада его империи царем Египта стал македонский полководец Птолемей Лаг – основатель династии Птолемеев.

Процесс социального синтеза привел к созданию нового государства, которое в основном сохранило традиционные формы, но в военной сфере было трансформировано по македонскому образцу. Административная система Птолемеев была заимствована у предыдущих династий, правда, все высшие должности занимали теперь македоняне и греки. Египтяне, как правило, занимали лишь мелкие должности деревенских писцов и старост^[762]. Жречество, когда-то имевшее большую власть, со времен персидских погромов потеряло свое влияние. «Власть жреческой касты – последних остатков древней местной аристократии – была сломлена уже давно, – отмечал В. Тарн. – Царь захватил храмовые земли, крестьян которых нельзя уже было отличить от царских, заставлял всех жрецов являться в Александрию для празднования дня его рождения и лишил их доходных монополий на масло и лен»^[763]. Жрецы получали свои должности из рук царя, причем платили за это деньги, а после смерти обладателя должности возвращались в казну и снова продавались. Храмовыми землями управляли царские чиновники, подати в пользу храмов также собирались чиновниками и лишь затем распределялись между храмами^[764].

В военной сфере македонское завоевание повлекло замену персидского военного сословия военными поселенцами, «клерухами», из числа греков и македонян. Клерухи получали маленькие поместья, порядка 30 арур (8,2 га), и обладали правом постоя – для размещения воина у туземца могли отнять половину дома. Поместья клерухов давались на условии службы и не наследовалось, обычно их сдавали в аренду крестьянам. Клерухи выполняли полицейские функции и помогали местным чиновникам, между туземным населением и клерухами происходили частые столкновения^[765].

Тактика и организация армии Птолемеев продолжали традицию македонской фаланги, фаланга была основной частью армии. Однако Птолемеи оценили и достоинства персидской конницы, их конные подразделения были сформированы частью из персов, которые сохранили свои прежние поместья-наделы^[766].

Греческое население было сосредоточено в основном в трех городах-полисах: Александрии, Птолемаиде и Навкратисе. Это были чисто греческие города, в которых потомки завоевателей и греческие иммигранты жили по своим, греческим, законам. Преуспевание греков создавалось за счет налогов на египтян; у «царских земледельцев» отнимали порядка половины урожая – значительно больше, чем в предшествующие периоды. Несмотря на желание Птолемеев предстать в роли освободителей Египта от варваров-персов, отношения между завоевателями и местным населением оставались довольно напряженными^[767].

Птолемеи унаследовали хозяйственную систему, истоки которой восходят к порядкам Нового царства – или к еще более древним эпохам^[768]. Данные о всех наделах с учетом количества и качества земли были отражены в кадастрах, и для каждого надела утверждалось «посевное расписание»: размеры высева различных культур и нормы арендной платы. «Расписание» было составлено с учетом чередования культур с целью повышения урожайности – к примеру, после зерновых культур сеялись бобовые. Крестьяне, «царские земледельцы», заключали с чиновником-«экономом» годичные договоры на аренду, получали посевное зерно и за особую плату – быков (если у них не было своих). «Эконом» ездил по полям и наблюдал за работой крестьян. Собранный урожай крестьянин привозил на гумно, где его молотили в присутствии контролера; затем зерно проверялось по качеству, взвешивалось и производился раздел. Из всей массы зерна вычиталась арендная плата, плата за посевное зерно, за быков, подушный налог и всевозможные мелкие подати – в итоге крестьянину оставалось меньше половины урожая. Этот остаток крестьянину позволяли отвезти домой^[769]. Крестьяне были свободными людьми и по окончании договора могли сменить место жительства, их права охранялись законом. Основная часть земли принадлежала государству, но от предыдущих эпох сохранилось какое-то количество частных земель; эти земли, однако, подвергались такой же налоговой эксплуатации, как и государственные^[770]. Вельможи имели большие поместья, расположенные на «дарственных» землях, но эти поместья были должностными владениями и могли быть отняты^[771].

Основные отрасли ремесленного производства – выделка растительного масла, папируса, соли, рудники и каменоломни – были монополизированы государством и сдавались на откупа частным предпринимателям. Откупа были введены Птолемеями по афинскому образцу, и богатые откупщики представляли собой класс греко-египетских «капиталистов». Деятельность откупщиков строго контролировалась, ремесленники получали из казны сырье и сдавали в казну готовую продукцию, цены на продукцию ремесел назначались чиновниками. Торговцы были по большей части государственными агентами, и их доходы фиксировались; с продажи любого товара взимался 10-процентный налог. Все жители страны были обязаны предъявлять декларации о доходах, за всем наблюдали вездесущие чиновники, государственный сектор полностью преобладал в жизни общества^[772].

После демографической катастрофы 342 г. до н. э. начался период восстановления. Диодор описывает Египет конца IV в. до н. э. как цветущую, изобильную страну, где каждый бедняк мог найти приют^[773]. Первые Птолемеи проводили обширные строительные работы – прежде всего в Александрии, которая росла на глазах и вскоре превратилась в крупнейший город Средиземноморья^[774]. К этому периоду относятся новые успехи в ирригации, связанные с применением «архимедова винта» – устройства для подъема воды. Появились более дешевые, чем прежде, железные орудия: плуги, мотыги, косы; ячмень и эммер постепенно вытеснялись более урожайной пшеницей^[775]. Население страны быстро росло, по словам Диодора, при Птолемее Лаге (305-282 гг. до н. э.) в Египте было 3 тыс. городов^[776]. Ежегодные доходы Птолемея II (282-246 гг. до н. э.) составляли 14,8 тыс. египетских талантов серебра и 1,5 млн артаб зерна – в 14 раз больше, чем дань, которую прежде платили персам^[777]. Принимая во внимание, что 1 талант равен 6 тыс. драхм, получим, что доходы Птолемеев составляли около 90 млн драхм, что в пересчете на серебро равно 70 млн франков – сумма, соответствующая доходам Франции в начале правления Людовика XIV.

Во второй половине III в. до н. э. появились признаки нехватки посевных площадей. Источники сообщают об очень тяжелых условиях аренды (крестьянину оставалась только треть урожая), о безземельных крестьянах, которые идут в батраки^[778]. Правительство предпринимало некоторые меры, чтобы смягчить появившуюся нехватку земли: в Фаюме проводились большие ирригационные работы. Эти меры оказались недостаточными, в правление Птолемея III (246-222 гг. до н. э.) разразился голод, который сопровождался восстаниями; властям пришлось в больших количествах закупать хлеб за границей^[779]. Однако положение оставалось напряженным; обнищавшие крестьяне не могли платить налоги, и документы сообщают о массовых арестах неплательщиков^[780]. По законам тех времен неплательщиков налогов обращали в рабство^[781]. К концу III в. господство завоевателей над египетским населением держалось только на голой силе, столкновения египтян с греческими клерухами были обычным явлением^[782].

Египет Птолемеев вел постоянные войны с Сирийским царством Селевкидов. Успех в этих войнах зависел от численности военного сословия, клерухов; у Птолемеев не хватало войск, и Птолемей IV (222-205 гг. до н. э.) принял решение пополнить ряды клерухов египтянами (до тех пор египтяне не допускались в армию). Клерухи-египтяне («махимой») получали наделы в 5-7 арур (в пять раз меньше, чем поместья греков) и обрабатывали их сами, не сдавая в аренду^[783]. В 218 г. «махимой» одержали победу над сирийцами в битве при Рафии, и египтяне поверили в свои силы. «Египтяне возгордились победой при Рафии и вовсе не желали повиноваться властям», – пишет Полибий^[784]. Заговор среди «махимой» стал искрой, разжегшей пламя большого восстания^[785].

Восстание началось на севере Египта, затем перебросилось на юг и переросло в долгую гражданскую войну. На юге, в Фивах, вождь восставших Анхимахи объявил себя фараоном и основал независимое царство, которое существовало до 186 г. до н. э. Розеттская надпись царя Птолемея V (204-180 гг. до н. э.) говорит о большом размахе и ожесточенности военных действий, о разрушении городов и храмов, о массовых казнях^[786].

Имеющиеся данные о ценах и заработной плате в III в. отражают картину нарастающего кризиса.

Точные значения цен и заработной платы имеются лишь в немногих документах этого времени, и практически все известные цифры приведены в работе Ф. Хайхельхайма^[787], которая и послужила основой для составления данной таблицы. Цена пшеницы дана в оболах за артабу (36 литр), поденная плата в оболах дана для неквалифицированных сельскохозяйственных рабочих. Последняя колонка дает выражение поденной платы в килограммах зерна с учетом средней цены^[788]. Средняя заработная плата за 240-220 гг. до н. э. (для которой нет данных в источниках) получена путем интерполяции соответствующих чисел для соседних периодов.

Табл. 3. Цены и заработная плата в Египте в III в. до н. э.

¹ Исключена одна, выбивающаяся из ряда и потому сомнительная, цена.

Некоторые приведенные в таблице средние величины ввиду малых объемов выборки могут быть поставлены под сомнение, однако общая картина, на наш взгляд, достаточно убедительно свидетельствует о неуклонном падении уровня жизни. Следует отметить, что у нас нет цифр, которые характеризовали бы потребление в период восстановления при Птолемее I (305-282 гг. до н. э.); данные для 273–258 гг. до н. э. характеризуют уже начало Сжатия, а данные для 219-210 гг. до н. э. – время кризиса. Поскольку батраки (заработная плата которых приведена в таблице) чаще всего не имели постоянной работы, их нанимали только на сезон сельскохозяйственных работ, то оплата в 1,2 кг зерна в день означала, что по окончании сезона работ их ждет голод.

Как обычно бывает во время смут и разрухи, в первой половине II в. до н. э. резко уменьшается количество хозяйственных документов, и в этот период встречаются лишь единичные упоминания о ценах, в частности, известно, что в 173 г. цена пшеницы составляла 24 обола за артабу Кризис продолжался и достиг наивысшей остроты в 170-168 гг. до н. э., когда сирийская армия Антиоха IV жестоко опустошила Нижний Египет^[789]. Не имея средств, правительство чеканило неполноценную медную монету, в результате чего ее курс упал в 10 раз^[790]. Смута затронула и греко-македонскую часть общества. Греки не имели устойчивой монархической традиции, поэтому ослабление монархии привело к династическим распрям и анархии. В 164 г. вспыхнуло восстание в Александрии, за которым последовала междоусобная война. Войны и усобицы привели к массовой гибели населения и запустению земель. Описывая состояние страны в этот период, дийокет Герод говорит о «произошедшей катастрофе»^[791]. Пытаясь заставить оставшихся крестьян обрабатывать земли бежавших и погибших, власти ввели принудительную аренду. Это не помогло, документы II в. до н. э. полны сообщений о бегстве крестьян – «анахоресисе», о запустении пашен и деревень.

Экосоциальный кризис привел к существенным изменениям в социальной системе Египта. Уже в конце III в. «Инструкция эконому» предписывает чиновникам «обходить крестьян всех по отдельности, подбадривать и поднимать настроение», «не оставлять без внимания, если кто слишком обременен арендной платой», «особое внимание обратить на то, чтобы не было злоупотреблений». «Каждый, проживающий в стране, должен знать, что подобным явлениям положен предел, что население избавилось от прошлых бедствий», – говорит «Инструкция»^[792]. Декрет 196 г. объявляет об амнистии участникам восстания, об отмене долгов казне, об освобождении храмов от некоторых налогов и от обязанности жрецов ежегодно приезжать в Александрию^[793].

Катастрофа привела к гибели значительной части населения, и в середине II в. чиновники постоянно говорят о запустении земель, об опустевших деревнях^[794]. Сокращение населения привело к падению хлебных цен – они уменьшились в три раза. Период 150-130 гг. до н. э. был временем относительной стабилизации; соотношение цен и заработной платы позволяет характеризовать это время как период восстановления. Власти были вынуждены пойти на значительное (порядка 25-30%) снижение арендной платы; заброшенные земли сдавались в аренду по ставкам, уменьшенным в несколько раз. Несмотря на эти меры, в районе Фаюма около 120 г. не обрабатывалось больше половины земель^[795].

Экосоциальный кризис породил новую «греко-египетскую» самодержавную монархию. Птолемей VIII Эвергет (170-116 гг. до н. э.) прославился среди греков как жестокий тиран: он безжалостно расправлялся с восстаниями александрийцев и покровительствовал египтянам. Следствием кризиса были исчезновение крупных вельможеских хозяйств и снижение уровня эксплуатации непосредственных производителей^[796]. Египтяне стали допускаться на высокие должности, царя окружали египетские жрецы^[797]. Во II в. до н. э. жречество постепенно усиливается и возвращает былые позиции; цари передают храмам обширные пустующие земли, которые осваиваются с помощью крестьян, получивших в храмах убежище. Жрецы вновь становятся собственниками храмовых должностей, вновь начинается торговля жреческими доходами и наделами^[798]. Предпринимались попытки облегчить положение крестьян. Декрет 118 г. говорит об амнистии и отмене долгов, а также об отмене права постоя клерухов, о запрете продавать дома крестьян за долги по налогам, о том, что купленные у казны должности остаются за храмами и не возвращаются в казну по смерти владельца. Признается право храмов принимать и укрывать беглых крестьян^[799]. Клерухи также добиваются новых прав на свои наделы, их земли становятся наследственными, а в некоторых случаях и продаются^[800]. В этнической сфере произошло некоторое сближение греков и египтян. В II в. всех лиц, сопричастных власти, независимо от их национальности называли «эллинами»^[801].

После смерти Птолемея VIII, в 116 г., началась гражданская война, продолжавшаяся много лет и ускорившая наступление нового Сжатия. Динамика цен и заработной платы показывает резкое падение уровня жизни и рост демографического давления в конце II в.

Табл. 4. Цены и заработная плата в Египте в II – I вв. до н. э.

Данные о ценах и заработной плате имеются лишь для отдельных периодов и взяты из работ Ф. Хайхельхайма^[802] и А. Джонстона^[803] (цифры в скобках показывают, сколько раз упоминается данная цена). Данные о зарплате в 64-58 гг. противоречивы: с одной стороны, упоминается оплата сельскохозяйственного рабочего в 3 обола, с другой стороны, оплата квалифицированного рабочего (каменщика) составляет лишь 1,5 обола. Данные об оплате вспомогательных рабочих говорят, что она в общем не возросла по сравнению с концом II в., поэтому мы условно оставили ту же цифру, что и в 120–100 гг. Последняя колонка дает выражение поденной платы в килограммах зерна с учетом средней цены и средней платы.

В начале I в. до н. э. экономическое положение продолжало ухудшаться^[804]. В 88 г. до н. э. вновь восстал Верхний Египет, восстание продолжалось три года и закончилось полным разрушением Фив^[805]. В 55 г. очередная династическая распря привела к вмешательству Рима, проконсул Габиний овладел Александрией и восстановил на престоле изгнанного Птолемея XII. В благодарность за помощь Птолемей XII обязался уплатить Габинию 10 тыс. талантов серебра; чтобы расплатиться с римлянами, царь отдал финансовое управление в руки римского откупщика Рабирия Постума, который около года выжимал из Египта последние соки. В 49 г. до н. э. начался большой голод, государственные резервные амбары оказались пустыми, в Тинисском номе вспыхнуло восстание. Документы того времени говорят о массовом бегстве крестьян, о незасеянных землях и пустых деревнях. В 44–42 гг. до н. э. голод и эпидемии продолжались три года, царица Клеопатра (51–30 гг. до н. э) бесплатно раздавала хлеб населению Александрии – но только грекам^[806]. По-видимому, можно говорить о произошедшей в 40-х гг. демографической катастрофе: данные о ценах и заработной плате указывают на падение демографического давления в конце I в. до н. э. По словам Диодора, побывавшего в Египте во времена Клеопатры, население страны, составлявшее когда-то семь миллионов, к этому времени сократилось до трех миллионов жителей; доходы упали до 6 тыс. талантов^[807].

* * *

Переходя к анализу истории Египта в контексте трехфакторной модели, нужно отметить, что сравнительно с другими периодами египетской истории эпоха Птолемеев более полно освещена в источниках. Это обстоятельство с давних времен привлекало внимание историков, которые сделали этот период своеобразным полигоном для изучения социально-экономических отношений эпохи эллинизма. Крупнейшие исследователи этой эпохи, М. А. Ростовцев и Ф. Хайхельхайм, рассматривали историю древнего мира в контексте борьбы частнособственнического, «капиталистического», и этатистского, «социалистического», начал. В этом аспекте особое внимание обращалось на государственное регулирование экономики Египта, на отсутствие частной собственности на землю, на государственные монополии в ремесле, на планирование сельскохозяйственного производства с помощью «посевного расписания». Все это позволяло специалистам противопоставлять эллинистический Египет «буржуазной» Греции и рассматривать египетское общество как образец плановой экономики и «государственного социализма». При этом особо отмечалась традиционная преемственность управления и планирования в Египте еще от эпохи Рамессидов^[808].

Птолемеи унаследовали «социалистическую» плановую экономику от персидских царей, которые после подавления восстаний полностью подчинили храмы и уничтожили частное землевладение. Персидское нашествие и демографическая катастрофа 342 г. означали начало нового демографического цикла. Этот цикл проходил в условиях полного господства самодержавной монархии, и македонское завоевание не привело к существенным изменениям в социально-экономических отношениях. В контексте нового социального синтеза завоевание означало замену персидских чиновников и военных греческими экономами и клерухами, появление достаточно многочисленного греко-македонского военного сословия и становление новой сословной монархии. В социальной сфере господство завоевателей проявлялось в высокой норме эксплуатации крестьян, поэтому сословный конфликт был основным конфликтом египетского общества тех времен.

В начале III в. источники отмечают характерные признаки периода восстановления: относительно высокий уровень потребления, рост населения, строительство новых поселений, внутриполитическую стабильность. В середине III в. появляются признаки Сжатия: сообщения о голоде, голодные бунты, разорение крестьян, падение уровня реальной заработной платы. Сжатие обострило сословно-этнические конфликты египетского общества и привело к восстанию египтян против греков. В конце III – начале II вв. наблюдаются явственные признаки экосоциального кризиса: восстания и гражданские войны, гибель больших масс населения, разрушение многих городов, высокие цены на хлеб, внешние войны, попытки проведения социальных реформ. Военное превосходство завоевателей не позволило египтянам одержать победу, однако греки были вынуждены пойти на уступки, уменьшить эксплуатацию крестьян и допустить туземцев в правящее сословие. На смену сословной монархии пришла этатистская монархия (трансформация С^СВ).

После катастрофы 160-х гг. начался новый демографический цикл. Кризис породил новую «греко-египетскую» монархию Птолемея VII, который пытался установить более справедливые отношения между сословиями. Эволюция социальных отношений шла по линии приватизации поместий клерухов и превращении их в частную собственность; храмовые хозяйства также постепенно приватизировались, но эти процессы не зашли так далеко, как в Сирийском царстве. Период 160-120 гг. до н. э. был периодом восстановления, для этого времени характерны низкие цены на хлеб и относительно высокий уровень реальной заработной платы. После 120 г. появляются признаки Сжатия: падение уровня потребления, внутренние войны и народные восстания. В середине I в. до н. э. мы вновь наблюдаем признаки экосоциального кризиса: трехлетний голод, сопровождаемый эпидемией чумы и восстаниями. После кризиса Египет был завоеван римлянами, которые увеличили налоги и восстановили сословную монархию (трансформация ВС^С).

6.4. ЕГИПЕТ В СОСТАВЕ РИМСКОЙ ИМПЕРИИ

В 30 г. до н. э. Египет был завоеван римскими легионами и стал провинцией Римской империи. Эти события были частью большой волны завоеваний, вызванной созданием легионарной тактики. Господствовавшая до тех пор на поле боя македонская фаланга имела недостаточную маневренность – в случае нарушения строя (например, при движении по неровной местности) противник мог ворваться внутрь боевого построения, и тогда длинные копья фалангистов становились бесполезными. Кроме того, задние ряды фаланги не могли оказать поддержку передним и во многих случаях вообще не участвовали в сражении. Римляне создали новую маневренную тактику сражений, которая позволяла менять части на поле боя, заманивая при этом врага притворным отступлением, ставящим его под удар свежих частей^[809]. Легионарная тактика была фундаментальным открытием, породившим волну римских завоеваний; в I в. до н. э. римляне овладели Малой Азией, Сирией и Египтом.

Как обычно, после завоевания начался процесс социального синтеза. В этом синтезе участвовали этатистские традиции Египта и традиции Рима, который в то время представлял собой частнособственническое общество, находящееся в фазе экосоциального кризиса, ведущего к становлению этатистской монархии. Эта римская монархическая тенденция сомкнулась с египетской традицией и привела к тому, что Египет стал особой «императорской» провинцией, в которой императоры выступали в качестве фараонов. В отличие от других римских провинций Египет управлялся непосредственно императорами через посредство префектов – таким образом, в Египте сохранилась традиционная самодержавная монархия. Эта монархия снова стала сословной, но характер эксплуатации изменился: римляне не переселялись в Египет, как греки, а вывозили богатства Египта в Рим. Египет снабжал Рим зерном, поставляя во времена Августа ежегодно 20 млн модиев (6 млн артаб) пшеницы – позже эти поставки увеличились^[810]. Поскольку римлян в Египте было мало, то они опирались в своем господстве на греков. Греческое население пользовалось привилегиями; египтяне в отличие от греков платили подушную подать, не могли занимать чиновничьих должностей и не допускались в армию; им запрещалось носить оружие^[811]. Традиционная хозяйственная система в целом сохранилась: крестьяне по-прежнему арендовали у государства свои наделы, получали посевное зерно и отдавали в качестве арендной платы от 2 до 5 1/2 артаб с аруры (при 10–12 артабах среднего урожая). Однако римляне принимали меры, чтобы извлекать из Египта больше зерна и увеличили арендную плату с государственных земель. С этой же целью были конфискованы земли храмов, жрецы стали получать жалование от казны, иногда им давались в аренду участки бывшей храмовой земли. Жреческое сословие потеряло прежнее значение до такой степени, что жрецов заставляли отбывать трудовую повинность. Так как римляне не практиковали военные поселения, то земли клерухов стали частными землями, с них брался налог в 1 артабу с аруры, и они могли продаваться – таким образом, в Египте появился значительный частный сектор. Влияние характерных для Рима частнособственнических отношений сказалось также в том, что крестьянская аренда царских земель постепенно становится наследственной. Как и в других провинциях, налоги сдавались на откупа, и к недоимщикам применялись жестокие меры – вплоть до пыток и казней^[812].

Период правления императора Августа (30 г. до н. э. – 14 г. н. э.) был временем восстановления экономики. После долгого перерыва Египет вновь пользовался благами мира. При Августе были проведены обширные ирригационные работы, которые позволили получать хороший урожай при уровне разлива, считавшемся ранее недостаточным. На рубеже нашей эры ткач получал 3 1/2 обола в день, а слуга – 2 1/2 обола; стоимость 1 артабы (36 л) пшеницы составляла около 3 драхм (18 оболов)^[813]. На поденную плату в 3 обола, таким образом, можно было купить 6 литров, или 4,2 кг, пшеницы – по египетским меркам, вполне достаточно для пропитания. Однако население быстро росло; в то время как в 14 г. н. э. оно составляло, по оценке Белоха, примерно 5 млн, в 66 г. н. э., по словам Иосифа Флавия, численность египтян, за исключением жителей Александрии, достигла 7,5 млн^[814]. Население Александрии составляло около полумиллиона^[815], таким образом, население Египта равнялось приблизительно 8 млн. Таким образом, численность населения превзошла ту максимальную величину, которую Диодор указывает для эллинистического времени.

Вопрос о динамике населения Египта обсуждается в ценной монографии A. В. Коротаева^[816], который вслед за Р. Багналлом и Б. Фраером^[817] полагает, что численность населения в римские времена не превышала 4,75 млн. Однако мы считаем, что необходимо доверять древним авторам, которые, очевидно, опирались на не дошедшие до нас данные о регулярном учете налогоплательщиков.

В середине I в. н. э. появляются признаки наступающего Сжатия. В 46 г. разразился первый после римского завоевания большой голод, цена пшеницы возросла до 7 драхм за артабу Около этого времени впервые упоминается о крестьянах, которые, оказавшись не в силах заплатить налоги, уходили в города^[818]. Распространяется подкидывание детей – вероятно, скрытая форма продажи детей в рабство; богачи воспитывали подкидышей в качестве рабов^[819]. Разорившиеся крестьяне еще не могли продать наследственно арендуемую ими «царскую землю» (она стала продаваться позднее), поэтому крестьяне сдавали наделы в «аренду» своим кредиторам, богатым землевладельцам, и становились батраками у собственных арендаторов. В деревне развивалось ростовщичество и появились крупные поместья, обрабатываемые батраками^[820]. Плата за аренду частных земель была очень высокой – 7 3/4 артабы с аруры, примерно 2/3 урожая^[821]. В 79 г. снова отмечается голод, когда цена 1 артабы пшеницы достигала 10 драхм.

В 60-х гг. I в. бегство крестьян («анохоресис») стало заметным явлением, вызвавшим обеспокоенность властей. Крестьяне обычно бежали перед сбором налогов, когда оказывалось, что собранная жатва недостаточна для их уплаты^[822]. Префект Тиберий Юлий Александр приказал проверить правильность взимания арендной платы, с тем чтобы она соответствовала реальной ценности участков. Вероятно, эти меры дали определенный эффект – во всяком случае, новые упоминания об «анахоресисе» относятся уже к началу II в.; в это время была введена раскладка налогов, причитавшихся с беглецов, на их односельчан^[823].

Данные о ценах и заработной плате в I в. единичны и относятся в основном к голодным годам, поэтому попытка оценить уровень жизни населения неизбежно сталкивается с большими трудностями. Тем не менее очевидно, что цена на зерно постепенно росла; в начале II в. она достигли 7 драхм за артабу, и в одном частном письме говорится, что раньше не было таких высоких цен. По данным А. Джонстона, поденная плата сельскохозяйственных рабочих составляла в этот период около 5 оболов, что в пересчете на зерно эквивалентно 2,6 кг пшеницы^[824].

В 116 г. на Египет распространилось большое восстание иудеев (их численность в Египте достигала миллиона). Военные действия сопровождались большим ожесточением и опустошением страны^[825]. Император Адриан был вынужден издать декрет о значительном снижении арендной платы с «царских земель», а также о рассрочке платежей по недоимкам. Адриана считали в Египте благодетелем. Понизилась и арендная плата на частных землях, она составляла в этот период 6 3/4 артабы с аруры^[826].

По-видимому, восстание 116 г. привело к гибели некоторой части населения и к временному понижению демографического давления; об этом, в частности, говорит понижение цен на зерно. Однако к середине II в. цена снова повысилась и достигла 8 драхм за артабу Как можно судить на основании источников^[827], заработная плата в денежном исчислении осталась на уровне начала века, в зерновом исчислении она упала до 2,3 кг. С середины II в. снова появляются сведения о повальном бегстве крестьян, об опустевших деревнях. В 153 г. произошло восстание, после подавления которого власти были вынуждены отменить недоимки по налогам. Тем не менее арендная плата с царских земель оставалась высокой; в кадастре одной деревни от 167 г. указано, что крестьяне платят в среднем 4,7 артабы с аруры^[828]. В деревне растут частные поместья – в значительной степени за счет скупки или присвоения «царских земель», многие из частных поместий специализируются на овцеводстве; при этом часть пашни превращается в пастбища, что сужает экологическую нишу этноса^[829].

В 168-169 гг. в Египте началась большая эпидемия чумы, которая пришла из Месопотамии. Как обычно, распространению чумы способствовало ослабление сопротивляемости организма в условиях постоянного недоедания. Жители бежали из пораженных чумой деревень, и некоторые местности запустели; в Фаюме число плательщиков налогов уменьшилось на треть^[830]. Власти поначалу заставляли оставшихся платить за умерших, и это вызывало новое бегство; поля оставались незасеянными, и это должно было привести к голоду. Беглецы из деревень уходили в Александрию или находили убежища среди болот Дельты; в Дельте скопились массы беглецов, живших пастушеством, – буколов. Буколы часто были вынуждены добывать пропитание разбоем, нападениями на богатых землевладельцев и чиновников. В 174 г. буколы восстали, к ним присоединились массы простого народа, восставшие овладели всей страной и осадили римского наместника в Александрии. Военные действия продолжались больше года и совпали с новой эпидемией чумы. От этого времени не сохранилось сведений об общей численности населения, однако имеющиеся сведения об отдельных населенных пунктах (о коме Каранис в Фаюме) показывают уменьшение населения в два раза^[831].

Получив подкрепления, римляне сумели разбить восставших, однако волнения не прекращались. «В конце II века Египет вступил в полосу аграрного кризиса… – пишет А. Д. Дмитрев. – Сельское хозяйство упало вследствие обезлюдения деревни, покинутая земля оставалась необработанной… Частные письма от начала III в. жалуются на тяжелые времена, на высокие цены на хлеб…»^[832]. В 191 г. цена артабы пшеницы достигла 18-20 драхм, а оплата оставалась на уровне 24-28 драхм в месяц, т. е. 6-7 оболов в день^[833]. На 6 оболов можно было купить лишь 1,2 кг зерна, в 2 раза меньше, чем в предшествующий далеко не благополучный период, – эти цифры были свидетельством голода и разразившейся катастрофы.

Тяжелый кризис затронул и зажиточные слои населения. Сбор налогов, прежде приносивший выгоду откупщикам, превратился в тяжелую повинность, распределявшуюся по жребию; сборщики были вынуждены покрывать недоимки своим имуществом и часто разорялись. Доклады сборщиков полны жалоб на разорение сел и бегство плательщиков^[834]. В 202 г. император Север отменил недоимки и призвал бежавших крестьян вернуться в свои деревни, в 215 г. было приказано выслать из Александрии всех скопившихся там беглецов^[835]. В 223-225 гг. на Египет обрушилась еще одна эпидемия чумы^[836]. Свидетельством обезлюдения деревни и нехватки рабочей силы стало снижение арендной платы во второй половине II в.: плата за аренду на частных землях уменьшилась в полтора раза, с 6 3/4 до 4 1/2 артабы с 1 аруры. В следующем столетии арендная плата немного повысилась, но оставалась сравнительно низкой – 5 1/4 артабы с аруры^[837]. Одновременно с понижением арендной платы значительно выросла поденная плата сельскохозяйственных рабочих. По данным папирусов, в 255 г. неквалифицированные рабочие получали 3 драхмы в день, в то время как 1 артаба пшеницы стоила 16 драхм^[838]. Таким образом, на дневную зарплату можно было купить 3/16 артабы – 4,7 кг пшеницы – намного больше, чем в предшествующий период.

Множество свидетельств о запустении земель и нехватке рабочей силы приводят к выводу о значительном сокращении численности населения, произошедшем между 174 и 250 гг. Однако стабилизация, наступившая в середине III в., была прервана новым кризисом: в 268 г. Египет был вовлечен в гражданскую войну, происходившую в Римской империи. «Улицы Александрии были залиты кровью и завалены непогребенными трупами, – пишет Моммзен. – Вызванные этим моровые поветрия свирепствовали страшнее, чем меч; в довершение всех напастей Нил разлился слабо, и к прочим бедствиям присоединился еще и голод. Население так сильно уменьшилось, что, по словам современников, в Александрии раньше было больше стариков, чем впоследствии всех граждан вообще»^[839]. Данные о регулярных раздачах хлеба населению Александрии говорят о том, что прежнее число просителей в возрасте от 40 до 70 лет равнялось числу всех просителей от 14 до 80 лет, оставшихся в живых после упомянутых событий. На основании вычислений по таблицам смертности можно прийти к выводу, что в Александрии вымерло более половины населения^[840].

Гражданская война на севере страны сопровождалась вторжением варваров на юге. 80-е гг. III в. прошли относительно мирно, но в середине 90-х гг. страна была охвачена большим восстанием против Рима. Восстание продолжалось четыре года, были разрушены многие города, в том числе Копт и Бусирис, в конце концов в 297 г. император Диоклетиан после 8-месячной осады овладел Александрией^[841]. Порча монеты достигла таких масштабов, что в 276 г. 1 артаба пшеницы стоила 200 драхм, а в 293 г. – около 300 драхм^[842]. В 297 г. месячная оплата на ирригационных работах составляла 200 драхм^[843], с учетом опсониона это составляет 1,4 кг зерна в день – показатель, близкий к кризисным временам конца II в.

Войны и вторжения варваров принесли с собой новую демографическую катастрофу. В тех районах, о которых имеются данные, наблюдается резкое уменьшение площади пашни. В вышеупомянутой коме Каранис в начале III в. было 2,5 тыс. арур только «царской земли», столетие спустя площадь всех пригодных для обработки земель составляла 1,2 тыс. арур, из них реально обрабатывалось лишь 780 арур. Население комы сократилось с 4,2 тыс. в 150-х гг. до 2,6 тыс. в 180-х и до 1 тыс. в начале IV в. Данные по Мендесскому округу говорят о том, что из сохранившейся пашни засевалось только 60%^[844].

Таким образом, кризис, начавшийся в конце II в., перерос в интерцикл и затянулся на столетие. Он совпал с общеимперским кризисом и привел к значительным изменениям в политической и социальной сфере. Египтяне, так же как жители других провинций, получили римское гражданство и формально были уравнены в правах с римлянами и греками, жителями Александрии. Египетские города, так же как италийские, стали самоуправляемыми муниципиями^[845]. В экономике частный сектор полностью восторжествовал над государственным. В результате запустения и продаж площадь государственных («царских») земель сократилась и, по оценкам исследователей, составляла теперь лишь третью часть земельного фонда^[846]. Обозначение этих земель как государственных стало формальностью, на деле они стали полной собственностью своих владельцев, свободно наследовались и продавались. Отличие «царских» земель от частных состояло лишь в том, что с них брался больший налог: по закону 298 г. налог с царских земель составлял 1 1/2 артабы с аруры, на частных землях с аруры брали лишь 1/2 артабы^[847]. Таким образом, налоги стали намного меньше, и частное предпринимательство получило простор для развития, однако это развитие сдерживалось господством крупного землевладения. В начале IV в. в деревне преобладали крупные помещичьи хозяйства, по данным из Гермопольского нома, 8% землевладельцев принадлежало 3/4 всей земли, а 2/3 всех собственников владели лишь 8% земель. Площадь крупных поместий достигала 1 тыс. арур^[848].

Существенные перемены произошли и в этнокультурной сфере: исчезла из обращения старая иероглифическая письменность, почти исчез и ее упрощенный вариант – демотическое письмо, вытесненное новой коптской письменностью на базе греческого алфавита^[849]. На смену старым богам постепенно приходило христианство.

* * *

Возвращаясь к анализу истории Египта в контексте трехфакторной модели, нужно отметить, что римляне восстановили сословную монархию, подразумевавшую привилегированное положение римлян и греков и угнетенное положение египтян. Влияние местной храмовой знати было окончательно уничтожено, а храмовые земли были конфискованы государством. Египтяне были вынуждены не только обеспечивать существование александрийских греков, но и снабжать хлебом Рим – именно в этом состояла основная цель императорского правительства.

Ради достижения этой цели императоры стремились поддерживать старую хозяйственную систему – традиционную аренду государственных земель. Октавиан Август уделял большое внимание ирригации, восстановил зерновое производство и превратил Египет в источник хлебного снабжения Рима. В правление Августа и Тиберия в Египте отмечаются характерные признаки периода восстановления: рост населения и посевных площадей, низкие цены на хлеб, дороговизна рабочей силы, относительно высокий уровень потребления, пока еще относительно небольшое развитие помещичьего землевладения, внутриполитическая стабильность. Голод 46 г. был первым признаком начавшегося Сжатия, в последующий период появились и другие признаки: высокие цены на хлеб, падение уровня реальной заработной платы, разорение крестьян и уход разорившихся в города, рост ростовщичества и помещичьего землевладения, большое количество безработных и нищих, бунты и восстания. Восстание 116 г. приняло такие масштабы, что его, вероятно, следует рассматривать как промежуточный кризис, следствием которого было некоторое уменьшение численности население и удлинение периода Сжатия. Этот кризис вынудил императорское правительство принять некоторые меры по облегчению налоговых тягот, но при этом власти не препятствовали развитию помещичьего землевладения: римское общество было построено на частной собственности, и имперская бюрократия не имела традиций борьбы с частным сектором и не могла поддерживать сложное государственное хозяйство. В результате (как показывают данные начала IV в.) основная масса земель оказалась в руках крупных собственников, а царские земли были фактически приватизированы и стали свободно продаваться. Следует отметить, что Египет в «римском» цикле повторял развитие императорского Рима, двигавшегося по пути разложения этатистской монархии Юлиев-Клавдиев к частнособственнической монархии Антонинов. Поскольку Египет не был самостоятельным государством, то трансформация его структуры в значительной степени определялась внешними силами и имела вид С^CА_b^C (верхний индекс «с» означает внешние влияния). В итоге мы впервые в истории Египта видим классическую картину демографического цикла в обществе, основанном на частной собственности: разорение крестьян – мелких собственников, рост помещичьего землевладения и крестьянские восстания.

Развитие крупного землевладения, притом что многие помещики занимали пашенные земли под пастбища, сужало экологическую нишу Египта. В 170-х гг. разразился разрушительный экосоциальный кризис: грандиозное восстание сопровождалось голодом, смертоносными эпидемиями и гибелью, может быть, трети или половины населения. Кризис оказался продолжительным, в 191 г. наблюдается соотношение цен и заработной платы, характерное для времен голода, в 223-225 гг. в страну опять приходит чума. Резкий рост реальной заработной платы к середине III в. свидетельствует о гибели большой части населения и о некоторой стабилизации, однако в 268-297 гг. происходит новый кризис, источники снова говорят о массовой гибели населения, о разрушении городов, а уровень хлебных цен вновь свидетельствует о голоде. Перманентный кризис III столетия позволяет определить этот период как интерцикл – такой же, как во X – VIII вв. до н. э. В конечном счете кризис означал демографическую катастрофу невиданных прежде масштабов: в районе Фаюмского оазиса население уменьшилось более чем в четыре раза, в Александрии только в 260-х гг. оно уменьшилось вдвое. Для Египта в целом с определенной долей осторожности можно предполагать уменьшение населения в два-три раза.

Кризис принес с собой падение сословного строя и формальное уравнение в правах египтян, греков и римлян. Другим последствием кризиса была масштабная приватизация государственных земель и легализация крупной земельной собственности. Однако это торжество частной собственности было кратковременным; оно было связано в значительной степени с условиями длительного кризиса, разрушившего древний египетский этатизм и старинную систему государственной аренды. В масштабах огромной империи кризис завершился победой новой римской этатистской монархии, которая приступила к созданию собственной системы государственного регулирования. Новая монархия быстро добилась кардинального перераспределения ресурсов в свою пользу: к середине IV в. налоги были увеличены более чем вдвое, и частные собственники потеряли большую часть своих доходов.

Таким образом, можно говорить о трансформации структуры, в результате которой сословная монархия превратилась сначала в частнособственническую монархию, а затем в новую этатистскую монархию (трансформация С^CА_b^CВ^C). Однако все эти трансформации происходили под воздействием внешнего влияния и были лишь отчасти обусловлены внутренним развитием Египта.

Три кривые, изображенные на графике, характеризуют динамику душевого потребления: душевое потребление измеряется количеством килограммов пшеницы, которое может купить сельскохозяйственный рабочий на дневную зарплату (см. табл. 6, 7). Постепенное сокращение потребления свидетельствует о росте населения. Черные треугольники означают демографические катастрофы, скачкообразный рост потребления говорит о резком сокращении населения.

6.5. ВИЗАНТИЙСКИЙ ЕГИПЕТ

Масштабы катастрофы III в. были таковы, что торговля почти прекратилась, в IV столетии все налоги собирались натурой, и государственные чиновники вместо денег получали продуктовые пайки. О ценах в этот период трудно судить из-за огромной инфляции: в 293 г. артаба пшеницы стоила 300 драхм, а в 314 г. – 10 тыс. драхм^[850]. Император Диоклетиан, пытаясь остановить инфляцию, в 302 г. ввел постоянные цены на товары и зафиксировал зарплату. По указу Диоклетиана модий пшеницы стоил 100 денариев, а деревенский батрак (на хозяйских харчах) получал 25 денариев в день^[851]. Величина модия по-разному оценивается специалистами: от 9 до 18 литров; если исходить из наиболее общепринятой величины в 9 литров, то зерновой эквивалент оплаты батрака составит 2 1/4 литра, а с учетом хозяйских харчей – 3 1/4 литра (2,3 кг) пшеницы. Низкий уровень оплаты, по-видимому, говорит о том, что экономика страны еще не вступила в период восстановления, который начался несколько позже. Свидетельством начала восстановления стало уменьшение арендной платы в первой половине IV в.: она уменьшилась по сравнению с предыдущим столетием в полтора раза, арендная плата в Фаюме составляла лишь 2,3 артабы с аруры^[852].

В IV в. инфляция продолжалась, и указные цены Диоклетиана на практике продержались очень недолго. В дальнейшем местные власти продолжали устанавливать цены на рынке, но эти цены менялись каждый год и не были обязательны для торговцев – по ним продавалось лишь государственное зерно, полученное в счет натуральных налогов^[853]. Сравнительно невысокий уровень налогов, установленный Диоклетианом, также продержался недолго – в течение 40 лет до правления Валента (364-378 гг) налоги увеличились вдвое. Император Валент зафиксировал налоговые ставки, и эти ставки с небольшими изменениями использовались и позже; известно, что в VI в. налоги (в переводе на зерно) составляли примерно 3 артабы с аруры – около трети урожая с земли среднего качества^[854]. Для сравнения отметим, что при Птолемеях налоги составляли около половины урожая, но при этом в отличие от византийских времен учитывалось качество земли. Кроме того, в IV в. существовала практика эпинемесиса, когда землевладельцам «прирезались» заброшенные поля, за которые их вынуждали платить налоги. Неравномерность налогообложения приводила к разорению крестьян, обрабатывавших земли низкого качества, и тех, кому делались «прирезки», источники упоминают о бегстве крестьян; чтобы предотвратить это бегство, было введено прикрепление крестьян по месту жительства^[855].

Рис. 7. Демографические циклы в Египте эллинистического времени

В целом увеличение налогов означало, что новая римская этатистская монархия одержала окончательную победу и осуществила масштабное перераспределение ресурсов в свою пользу. Но способ извлечения ресурсов стал другим: если раньше земли находились в собственности государства и оно требовало высокую арендную плату (а иногда и предписывало, что сеять), то теперь государство собирало высокие налоги с земель, которые формально считались частными. Право частной собственности при этом иногда теряло свой смысл, и крестьяне бросали свои переобложенные налогами наделы.

Однако к концу IV столетия положение стало меняться. Вторжение варваров и разгром под Адрианополем нанесли тяжелый удар как по авторитету, так и по финансам монархии. Нуждаясь в деньгах, императоры распродали почти все государственные земли – и не только земли, но даже дома и другую недвижимость^[856]. Скупавшие государственные земли магнаты становились владельцами крупных поместий, они брали под свой патронат беглых крестьян и селили их в своих поместьях в качестве арендаторов-колонов. Занимавшие высокие посты крупные землевладельцы обладали налоговыми привилегиями и возможностью укрывать свои земли от обложения; крестьяне формально «продавали» свою землю патрону, и, становясь арендаторами на своей бывшей земле, получали налоговые льготы^[857]. Императоры систематически выпускали указы против патроната и в конце концов запретили само слово «патрон», но это не помогло делу: патронат продолжал развиваться^[858]. В конце V в. владения египетских магнатов Апионов достигали 110 тыс. арур, магнаты имели собственные военные отряды и тюрьмы^[859].

Таким образом, после примерно семидесятилетнего периода господства этатистской монархии государственное регулирование ослабло, и снова стали распространяться частнособственнические отношения. Господство крупных землевладельцев отрицательно сказалось на состоянии ирригационных систем, забота о которых в прежние времена была прерогативой государства или храмов. Строительство новых ирригационных систем прекратилось, в лучшем случае власти проводили текущий ремонт плотин. В конце IV в. в распределении воды царила анархия: магнаты перекрывали проходившие через их поместья каналы, лишая воды других землевладельцев. Результатом такого положения было значительное сокращение площади орошаемых земель и запустение жемчужины Египта – Фаюмского оазиса^[860].

Жители Фаюма уходили в другие районы Египта, где еще оставались свободные земли. По мере восстановления страны от разрухи, власти усиливали эксплуатацию египетского крестьянства, на Египет была вновь возложена задача снабжения хлебом населения столицы – только теперь не Рима, а Константинополя; к VI в. эти поставки достигли 8 млн артаб в год^[861]. В IV – V вв. наблюдался рост сельскохозяйственного производства, однако в V в. стала ощущаться нехватка земли; соседние селения нередко враждовали друг с другом из-за земли и воды^[862]. Излишнее население уходило из деревень в города, постепенно оживали торговля и ремесла; численность населения Александрии в этот период оценивается исследователями в 200 тыс. человек – характерно, что эта цифра в два с лишним раза уступает соответствующей оценке для рубежа нашей эры. Другие города были значительно меньше: Антинополь и Оксиринх имели по 30-35 тыс. жителей^[863]. Натуральные налоги постепенно заменялись денежными; в V в. была переведена на деньги трудовая повинность, и все работы стали выполняться наемными рабочими – это говорит о том, что появилось много бедняков, зарабатывавших на хлеб работой по найму^[864].

Для V в. практически отсутствуют данные о ценах и заработной плате, однако имеются косвенные свидетельства об ухудшении положения народных масс. Признаком наступающего Сжатия были частые народные волнения, иногда перераставшие в восстания. С принятием христианства социальная и политическая борьба приобрела характер столкновений сторонников различных вероисповеданий: монофиситов и халкидонян. Сторонники халкидонского (православного) исповедания отождествлялись в Египте с греками, с магнатами-землевладельцами и с ненавистной властью Константинополя. Монофиситы – это было простонародье, крестьяне, ремесленники и монахи. Египет был родиной монашеского движения; народный протест против роскоши магнатов находил свое выражение в монашеском идеале бедности, в демонстративном отречении от всех благ, в трудовой жизни монастырей-коммун. Монахов было так много, что египтяне утверждали, что число монахов в «пустынях» равно числу жителей городов. В Оксиринхе из 35 тыс. жителей больше половины составляли монахи^[865].

Монахи принимали самое активное участие в народных волнениях и восстаниях. Когда на Халкидонском соборе 451 г. победили сторонники православия, Египет и Палестина были охвачены восстанием. Жители Александрии уничтожили императорский гарнизон и овладели городом, монах Феодосий во главе 10 тыс. вооруженных монахов захватил Иерусалим и предал казни множество «почтенных людей». Восстание прекратилось лишь после того, как власти пошли на уступки и фактически дозволили монофиситское исповедание. В 510 г. в Александрии произошло новое восстание: толпы бедняков громили богатые дома. Император Анастасий принял сторону монофиситов и подверг репрессиям александрийскую аристократию: крупнейший землевладелец Египта, вышеупомянутый Апион, был сослан, а его имения конфискованы^[866].

Императоры, традиционно выступавшие в роли защитников народа, предпринимали определенные меры для облегчения участи беднейших слоев населения. Император Валент установил должность «защитника плебса», при Константине (306-337 гг) арендная плата была ограничена половиной урожая, это ограничение впоследствии было подтверждено законами Юстиниана. В 418 г. был запрещен патронат, правда, при этом все ранее переданные патрону земли были признаны его собственностью. В 498 г. по закону императора Анастасия аренда, длившаяся свыше 30 лет, стала обязательной для обеих сторон, при этом землевладелец не имел права сгонять арендатора и повышать арендную плату^[867].

Анализ процессов, происходившие в это время в Римской империи выходит за пределы данного исследования. Однако, необходимо отметить, что власть императоров постепенно слабела, нередко они были вынуждены подчиняться влиянию сенаторской знати и военных кругов, различные придворные группировки часто использовали в своих целях волнения среди населения Константинополя. В конце концов с нарастанием Сжатия разразился экосоциальный кризис. В начале правления Юстиниана (527– 565 гг.) в Константинополе произошло спровоцированное знатью восстание «Ника»; после подавления восстания Юстиниан произвел массовые конфискации земель аристократии, по словам историка Прокопия, он «разом конфисковал имущество чуть ли не у всех членов сената»^[868]. «Великий царский террор» Юстиниана завершился уничтожением крупного магнатского землевладения^[869].

Конфискованные земли Юстиниан обычно передавал церкви. Церковь и раньше имела значительные владения, а при Юстиниане она стала собственником едва ли не половины земель Византийской империи^[870]. В Египте церковь была более могущественной, чем в других провинциях; благодаря своим колоссальным богатствам она контролировала торговлю и ремесло^[871]. Юстиниан проводил целенаправленную политику создания церковного государства – он стремился построить «царство Божие на земле»; император подчинил губернаторов контролю епископов и основал тысячи монастырей^[872]. «Он утверждает, – отмечал К. Н. Успенский, – что развитие монашества является и прекрасным примером и отличной политикой: он сознательно, не только из набожности, но и для укрепления государства, берет на себя поддержку этих “чистых рук и святых душ”»^[873]. Монастырь, «киновий», во времена Юстиниана представлял собой коммуну, в которой все делилось поровну и исповедовался принцип апостола Павла: «Кто не работает – тот да не ест». При каждом монастыре была больница, богадельня для стариков и странноприимный дом для странников и бедных; монахи считали своим долгом кормить всех, кто приходил к ним. В начале VII в. только александрийская церковь кормила 7 тыс. «лишенных всех средств существования»^[874].

Юстиниан провел большую работу по созданию знаменитого кодекса законов, который, по мысли создателя, должен был утвердить правосудие и справедливость. Был проведен новый кадастр, и налоги были приведены в соответствие имуществу плательщика. Мы не ставим перед собой цель подробного анализа реформ Юстиниана, но очевидно, что целью императора было установление социальной справедливости и построение государства, опирающегося на христианскую идеологию. Хорошо известно, что со времен К. Каутского европейские социал-демократы считали (и считают) Иису са Христа своим великим предшественником.

Восстания и христианская революция Юстиниана были проявлением Сжатия; отнимая земли у знати, император стремился восстановить справедливость и накормить голодных. Но, по-видимому, Юстиниану не удалось облегчить положение бедняков – иначе трудно объяснить катастрофические масштабы разразившейся в 542 г. эпидемии чумы. Известно, что губительные эпидемии обычно поражают те области, где люди ослаблены постоянным недоеданием, т. е. области Сжатия. В 542 г. в Египте началась страшная эпидемия, перекинувшиеся в другие области и опустошившая все Средиземноморье. В Константинополе чума сопровождалась голодом и продолжалась четыре месяца; по свидетельству Прокопия, ежедневно умирало 5 тыс. – а потом 10 тыс. человек. Свидетели событий пишут о множестве заброшенных деревень в Сирии и в Малой Азии; с особой силой чума свирепствовала в Александрии и в дельте Нила, где она держалась дольше, чем в других местах. Прокопий пишет, что чума погубила «добрую половину» населения Византии^[875].

Гибель значительной части населения привела к недостатку рабочей силы, заработная плата рабочих увеличилась в 2-3 раза^[876]. Обширные земельные угодья остались необработанными, и власти возродили практику эпинемесиса: землевладельцам насильственно прирезали участки пустующей земли, заставляя платить за них налоги^[877]. Сбор налогов упал до такой степени, что императору приходилось экономить на самых необходимых расходах. Была сокращена армия, военные поселенцы на восточной границе были переведены в разряд простых крестьян. Хронист Агафий указывает, что армия, которая, по старым меркам, должна была насчитывать 645 тыс. солдат, насчитывала лишь 150 тыс.^[878]. Чума неоднократно возвращалась – в 570, в 573, в 599 гг; сирийская хроника сообщает, что в 599 г. от «великой чумы» погибло 3 млн человек^[879]. Немногочисленные данные о заработной плате, имеющиеся для этого периода, противоречивы. Сегре, основываясь на данных папирусов, считал, что простой рабочий получал от четверти до трети номисмы в месяц, но Г. Острогорский, приводя агиографические данные, полагал, что месячная зарплата составляла порядка одной номисмы^[880]. А. Х.М. Джойс считает, что самые низкооплачиваемые рабочие получали от половины кератиона до одного кератиона в день (24 кератиона = 1 номисма)^[881]. Средняя цена пшеницы, судя по данным А. Джонсона и Л. Веста, составляла в это время около 12 артаб за номисму^[882]. Если даже исходить из минимальной поденной оплаты в половину кератиона, то рабочий мог купить на эти деньги 6,3 кг зерна – это был достаточно высокий уровень оплаты, соответствующий периоду восстановления.

Ослабленное эпидемиями государство не могло содержать большую армию, а между тем стране угрожали нашествия варваров. Император Маврикий (582-602 гг.) не платил жалование своим солдатам – в результате начался большой мятеж, Маврикий был свергнут и убит; страна погрузилась в пучину гражданской войны. Персидский царь Хосров II воспользовался моментом для вторжения в пределы империи; в 611 г. персы овладели Антиохией, а 615 г. – Египтом. Около десяти лет Египет находился под властью персов, это владычество сопровождалось жестокими опустошениями и насилиями^[883]. Страна не успела оправиться от разорения, как в 640 г. пришли арабы, завоевание Египта продолжалось четыре года и принесло с собой новое разорение страны. Состояние Египта после арабского завоевания можно оценить по тому факту, что сумма налоговых поступлений составляла около 2 млн динаров (номисм); в пересчете на серебро по курсу 1 динар = 12 драхмам (дирхемам) эта сумма составит 24 млн драхм. Для сравнения напомним, что в годы наивысшего расцвета птолемеевского Египта царские доходы составляли 14,8 тыс. талантов, т. е. 89 млн драхм – в 3,5 раза больше. Население в благополучные времена Птолемееев составляло около 7 млн, в I в. н. э. – 8 млн человек, в середине VII в., по оценке Э. Аштора, оно составляло лишь 4-4,5 млн^[884].

* * *

Возвращаясь к анализу истории Египта в контексте трехфакторной модели, нужно отметить, что в «византийский» период, так же как и в предыдущий период, социально-экономическое развитие Египта во многом определялось внешним влиянием. В первую очередь это касается установления новой римской этатистской монархии («доминанта»), а затем процесса разложения этой монархии. Развитие такого явления, как патронат, было следствием прогрессирующей слабости римской власти, мирившейся с налоговыми привилегиями знати и допустившей уход крестьян в магнатские поместья. Характерно, что в условиях ирригационного земледелия распространение крупной частной собственности привело к деградации поддерживавшейся ранее государством ирригационной системы и сокращению площади пахотных земель, т. е. к сокращению экологической ниши.

Период восстановления в новом «византийском» демографическом цикле начался в первой половине IV в.: для этого времени характерна низкая арендная плата, т. е. дороговизна рабочей силы. Усиление налогового давления со стороны властей ускорило наступившее в V в. Сжатие: мы видим разорение крестьян-собственников, быстрый рост помещичьего землевладения, рост городов, развитие ремесел и торговли, активизацию народных движений, волнения и восстания. В 530–540 гг. разразился экосоциальный кризис: восстания, страшная эпидемия и голод, социальные реформы Юстиниана, конфискации земель знати. Кризис привел к установлению сильной монархической власти, опиравшейся на церковь и христианские идеалы социальной справедливости. Но нужно отметить, что эпицентр кризиса находился вне Египта, что его политический исход определялся в Константинополе и новый этатизм Юстиниана, так же как этатизм Константина Великого, был для Египта в значительной мере внешним явлением. В итоге трансформацию структуры, происходившую на протяжении цикла, мы можем обозначить как B^CA_b^CB^C.

Эпидемия чумы, постоянно возобновляясь, свирепствовала на протяжении всей второй половины VI в., затем начались внутренние войны и война с Персией – таким образом, экосоциальный кризис растянулся на долгое время и перерос в интерцикл. Восстановление хозяйства в новом демографическом цикле относится уже к временам после арабского завоевания, ко второй половине VII в.

* * *

Подводя итоги «эпохе тяжелой пехоты», необходимо акцентировать внимание на том обстоятельстве, что она была для Востока «внешним», «западным» явлением, «эпохой эллинизма». При этом в социальном отношении греки и македоняне принесли на Восток немного: они заменили персов в роли правящего сословия, в основном сохранив традиционные этатистские порядки завоеванных стран. В дальнейшем, с нарастанием Сжатия, им пришлось столкнуться с традиционалистской реакцией со стороны покоренных народов. Кризис в Египте смягчил сословное и этническое неравенство и породил новую этатистскую «греко-египетскую» монархию. Кризис в Месопотамии развивался по сценарию Ибн Халдуна и привел к тому, что страна была занята новыми завоевателями, парфянами. Затем новые завоеватели – на этот раз римляне – пришли и в Египет, и эта страна потеряла самостоятельность, став провинцией огромной Римской империи. Социальные процессы здесь развивались теперь под сильным внешним воздействием и в основном повторяли то, что происходило в центральных областях римского государства.

ГЛАВА VII
ЭПОХА КОННЫХ ЛУЧНИКОВ

7.1. ПОЯВЛЕНИЕ ГУННСКОГО ЛУКА

В начале III в. до н. э. в жизнь Китая снова вмешались степные племена – на этот раз хунну. Как полагают некоторые историки, хунну произошли от смешения пришедших с запада иранцев, жунов и ди и монголоидных туземцев, обитавших в степях Гоби и лесах Маньчжурии^[885]. Это были кочевники, усвоившие всадническое искусство «северных ди», и их культура относилась к скифскому культурному кругу: они стреляли из скифских луков и украшали свое оружие рельефами в скифском «зверином стиле»^[886].

Хунну время от времени совершали набеги на Китай, и в 214 г Цинь Ши-хуан отправил на север огромную армию, разгромил кочевников, а затем воздвиг поперек континента Великую стену. Могущество империи Цинь побудило кочевников сплотиться и попытаться перенять имперские порядки. Шаньюй Модэ c помощью китайских чиновников наладил систему учета населения и скота; он разделил население и войско на десятки, сотни и тысячи и по примеру легистов установил жестокую дисциплину, при которой малейшее неповиновение каралось смертью. В условиях постоянных усобиц между кочевыми родами и племенами перенятая у китайцев дисциплина была едва ли не важнейшим фактором побед. По китайским данным, созданная Модэ кочевая Империя хунну могла выставить на поле боя до 300 тыс. всадников; это были прирожденные наездники, закаленные суровой степной жизнью и готовые идти на смерть по приказу своих командиров^[887].

Существовал еще один фактор, обеспечивший победы Модэ. В III в. до н. э. хунну создали лук нового типа, значительно более мощный, чем прежние скифские луки. Новый лук был, как и прежде, сложным и склеивался из нескольких слоев дерева, но при этом он был больше по размерам: если длина скифского лука составляла 60–80 см, то длина нового лука – 140-160 см. Новым элементом конструкции были боковые костяные накладки: обычно их было три пары – в середине и на концах лука, и одна фронтальная накладка размещалась посредине. Концевые накладки создавали рычаги, которые позволяли согнуть более упругую, чем у прежних луков, кибить; одновременно они увеличивали длину натяжения тетивы, т. е. тетива воздействовала на стрелу большее время и придавала ей большую энергию. Поскольку всаднику было неудобно управляться с таким большим луком, то позднее его стали делать асимметричным – нижняя часть кибити до рукояти была меньше верхней^[888].

По сравнению с прежними стрелами, стрелы хуннского лука были длиннее и тяжелее. Длина увеличилась с 50-60 до 80 см, толщина – с 4–5 до 5–6 мм, обычная длина наконечника – с 2,5-3 до 5–7 см^[889]. Мощные луки потребовали изменить технику захвата тетивы: если скифы (и народы Ближнего Востока) натягивали луки концом большого пальца и первым и вторым суставами согнутого указательного, то хунны (вслед за населением Минусинской котловины) стали натягивать тетиву согнутым большим пальцем. Указательный палец при таком способе помогает большому, нажимая на него сверху, а для защиты большого пальца надевают перстень или кольцо^[890].

Освоение нового оружия потребовало значительных усилий: для того чтобы стрелять из больших луков со скачущей лошади, необходима была немалая ловкость и длительная тренировка. «Чем мощнее лук, тем более искусным должен быть всадник», – отмечает А. Бивар^[891]. Мало того, лошадь тоже должна была пройти соответствующее обучение и самостоятельно выполнять некоторые маневры в моменты, когда всадник опускал поводья для стрельбы^[892]. В силу этой особенности искусство стрельбы из лука с коня во все времена было привилегией прирожденных всадников из степей, оно с большим трудом давалось оседлым народам^[893].

Первая большая победа хуннского лука была одержана в 200 г. до н. э. в битве при Байдыне. Хуннские всадники окружили авангард огромной китайской армии и семь дней беспрерывно обстреливали его из луков. Китайская пехота, по-видимому, придерживалась своей обычной тактики: огородив себя «рогатками», она отвечала стрельбой из луков и арбалетов, но в конце концов у окруженных должны были закончиться стрелы и продовольствие. Находившийся с авангардом император Гао-цзу, чтобы спастись от гибели, согласился платить дань хуннам^[894]. Удовлетворенные таким исходом, хунны обратились на запад, где жили кочевники-юэджи. Юэджи (их называли также тохарами или кушанами) были потомками индоевропейских завоевателей, некогда пришедших с запада на боевых колесницах; это был многочисленный и могущественный народ. Силу юэджи составляли всадники, закованные в броню и сражавшиеся копьями; для того чтобы увеличить устойчивость в седле, юэджи использовали седла с высокими луками^[895].

Тем не менее юэджи не смогли сопротивляться новому оружию хуннов; в 174 г. они потерпели решающее поражение и были вынуждены, оставив свои земли, откочевать в Среднюю Азию, а затем в долину Инда. Хунну заимствовали у юэджи железные латы и седла с высокими луками, во всяком случае, известно, что в более позднее время гунны использовали такие седла. Однако в своей массе гунны остались конными лучниками; они неохотно надевали стеснявшие движение латы, редко использовали копья и совсем не применяли конских доспехов^[896]. После победы над юэджи гунны готовились к следующему удару: вооруженная мощными луками конница хунну стала страшной угрозой для ослабленного внутренними смутами Китая.

7.2. КИТАЙ ПРИ ДИНАСТИИ СТАРШАЯ ХАНЬ

Хунну начали наступление на Китай в тяжелый момент его истории. Катастрофа, произошедшая в конце II в. до н. э., погубила около половины населения страны. Империя Цинь погибла; сменившая ее империя Хань была слабым децентрализованным государством, больше похожим на древнее Чжоу. Подобно чжоуским ванам императоры Хань наделяли своих родственников уделами, новое государство включало в себя семь вассальных царств и более сотни княжеств. Вассальные цари чеканили свою монету, содержали собственные армии и нередко вели междоусобные войны^[897]. Завоеванные Ши-хуаном южные земли были потеряны, на севере хунну преодолели Великую стену и совершали набеги на долину Хуанхэ.

В отличие от Цинь Шихуан-ди императоры династии Хань не вмешивались в экономическую жизнь страны; они придерживались даосского принципа «недеяния», «увэй»^[898]. Лю Бан разрешил частным лицам чеканить монету, дозволил скупку земель и легализовал самопродажу свободных в рабство. Налоги были уменьшены с 1/10 до 1/15 урожая, правда, при этом был введен подушный налог – по 120 монет с взрослого населения^[899]. При императоре Вэнь-ди, в 179 г. до н. э., была отменена круговая порука членов семьи за совершение преступлений^[900].

Экономическая обстановка начала II в. до н. э. не требовала вмешательства государства. После гибели половины населения земли хватало для всех, повсюду лежали заброшенные поля. «Народ усердно занимался хлебопашеством, одежды и пищи было вдоволь», – свидетельствует Сыма Цянь^[901]. При императоре Вэнь-ди (179–164 гг. до н. э.) «в землях среди четырех морей царили изобилие и богатство»^[902]. Однако население быстро росло, в отдельных областях оно увеличилось к 140 г. до н. э. в 3-4 раза^[903], между тем Вэнь-ди говорит о том, что за последние 10 лет его правления размеры пашни не увеличились^[904]. В 159 г. до н. э. историограф Сыма Цянь впервые за долгие годы отмечает голод; император «открыл казенные хранилища зерна, чтобы помочь бедствующему населению»^[905]. Цензор Чао Цо писал, что бедствующие крестьяне «вынуждены брать в долг с обязательством возместить его в двойном размере. И вот есть такие, кто продает свои поля и жилища, своих сыновей и внуков, чтобы рассчитаться с долгами»^[906]. В роли ростовщиков и скупщиков земли выступали торговцы хлебом. «Купцы поглощают крестьянские земли, а крестьяне вынуждены бродяжничать», – писал Чао Цо^[907]. «Некоторые из крупных торговцев, накопив богатства, закрепощают бедных, – свидетельствует Сыма Цянь. – По сотне с лишним повозок развозят их товары, которые они накапливают в городах, чтобы продать их по высоким ценам. Все титулованные владельцы склоняют перед ними головы, зависят от них. Они занимаются выплавкой металла и выпариванием соли. Богатства у некоторых из них по несколько десятков тысяч золотых монет, но они не помогают государству в его трудностях»^[908].

Разорившиеся крестьяне уходили в города и нанимались на работу к купцам, владельцам ремесленных предприятий. Города быстро росли, число жителей Чаньани и Линьцзы превысило полмиллиона^[909].

Рост городов, разорение крестьян, обогащение помещиков и купцов – все это были признаки начинающегося Сжатия. Начавшийся кризис выявил не только экономические, но и политические проблемы. Империя Хань сохраняла феодальную структуру, и обстановка кризиса благоприятствовала сепаратистским попыткам удельных князей. Князья поднимали мятежи и заключали союзы с врагами Хань, с гуннами и южными варварами, юэ. Хунну постоянно вторгались в центральные области, иной раз достигая окрестностей столицы^[910]. В 154 г. до н. э. семь вассальных царей объявили войну императору Цзин-ди, но потерпели поражение и покончили с собой. Цзин-ди передал владения их наследникам, однако лишил их права содержать войска и назначать чиновников^[911].

Цзин-ди в своих указах не раз говорил о нехватке пашен и продовольствия^[912]. В 142 г. до н. э. Поднебесную снова постиг большой голод, сопровождавшийся эпидемиями; хунну опустошали северные области^[913]. В 140 г. до н. э. на трон взошел 16-летний император У-ди, советником которого был известный философ Дун Чжун-шу Дун Чжун-шу подал императору цитированный выше доклад, в котором, описывая положение в эпоху Цинь, сравнивал его с состоянием дел при Цзин-ди: «…Поля богачей тянулись межа за межой, а у бедного люда не осталось земли, куда можно было бы воткнуть шило… Когда воцарилась династия Хань, она следовала этому и ничего не изменила. Следует ограничить частное владение землей, дабы уравнять с теми, у кого земли не хватает. Следует закрывать дорогу тем, кто занимается поглощением земель… Следует отменить рабство, отменить право на убийство рабов…»^[914] Повзрослев, У-ди приступил к широкой программе реформ с целью вывода страны из кризиса. Был нанесен решающий удар по феодальной аристократии, у 106 князей были отняты их титулы и владения, уцелевшие уделы в принудительном порядке дробились между наследниками. Были конфискованы и розданы крестьянам обширные земли купцов, были освобождены десятки тысяч принадлежавших им рабов^[915]. Чтобы отнять у крупных торговцев их спекулятивные доходы, были введены государственные монополии на производство железа, соли и спиртных напитков, на чеканку монеты; вводился также налог на капитал^[916]. Была восстановлена круговая порука членов семьи за совершение преступлений.

Проведение реформ и укрепление экономики были невозможны без борьбы с хунну, которые систематически разоряли северные области Китая. Тяжелая война с кочевниками заняла почти все царствование У-ди, она потребовала проведения военной реформы и мобилизации всех сил страны. Копируя хуннские образцы, империя Хань приступила к созданию армий конных лучников. Лучшие воины обучались всадническому искусству и стрельбе из гуннского лука. Первые сражения были неудачными: хунны использовали «скифскую» тактику и уклонялись от боя, изматывая противника. Тогда китайские командующие Хо Цюй-бин и Вэй Цзин стали применять хуннуские приемы внезапных набегов: легкие кавалерийские корпуса уходили в степь на две тысячи ли (800 км) и внезапно нападали на кочевья хунну. Сквозь земли кочевников была пробита дорога в Среднюю Азию – Великий шелковый путь; по этому пути доставляли с Запада необходимых для кавалерии «небесных» коней. В конце концов хунну были отброшены за Великую стену, и стало возможно возрождение земледелия в северных областях^[917].

У-ди использовал для решения аграрной проблемы применявшийся Ши-хуаном метод массового переселения безземельных крестьян на окраины. На отвоеванных у гуннов землях были основаны военные поселения («тун тянь»), куда переселялись бедняки из центральных районов. В 119 г. до н. э. было переселено 725 тыс. человек, в 112 г. – 600 тыс. человек, а общее число переселенных составляло, по-видимому, несколько миллионов. Были снова покорены южные племена юэ, и на юг, так же как и на север страны, выводились земледельческие колонии. Власти обеспечивали поселенцев семенами, инвентарем и рабочим скотом, поселенцы несли службу по охране границ^[918]. На границы переселялись также и знатные роды из центральных районов; у них отнимали прежние владения и выделяли им территории на окраинах, принуждая осваивать целинные земли^[919].

Долгая война и огромные расходы на обустройство переселенцев привели к увеличению повинностей и налогов. Подушный налог увеличился в полтора раза, и его стали собирать даже с детей, начиная с трехлетнего возраста. В 115 г. до н. э. наводнение и неурожай привели к большому голоду^[920]. В 99–98 гг. до н. э. в ряде районов вспыхнули крестьянские восстания^[921]. Исследователи предполагают, что в эти годы имело место некоторое сокращение численности населения^[922]. Тем не менее У-ди сумел стабилизировать ситуацию с помощью провозглашенной им «политики поощрения земледелия». «Многие земли, считавшиеся непригодными для обработки, так как были высоко расположены, при Хань превратились в отличные поля, – отмечает В. М. Штейн. – Проведение каналов позволило значительно увеличить посевные площади, причем урожайность при поливе возрастала, как явствует из приводимых в источниках цифр, в несколько раз. Когда читаешь главу о каналах в известном труде Сыма Цяня, не можешь отделаться от впечатления, что буквально каждая крупная река сделалась объектом гидротехнических работ…»^[923]. Специальное ведомство, возглавляемое «Князем, обогащающим людей», занималось работами по увеличению продуктивности земледелия^[924]. «Уполномоченный по изысканию зерна» Чжао Го внедрил трехпольную систему и изобрел большой плуг, в который впрягали двух быков^[925]. По методу, предложенному в свое время Ли Куем, было создано «управление по выравниванию цен»; это управление закупало хлеб у крестьян в урожайные годы и выдавало им ссуды в годы неурожая^[926].

В конечном счете У-ди удалось снять остроту аграрного кризиса и остановить Сжатие. Указ императора Чжао-ди (86-74 гг. до н. э.) говорит о том, что распаханных земель стало больше и безземельные бродяги стали возвращаться в общины. Император Сюань-ди (73-47 гг. до н. э) в своем указе обещал предоставить надел и ссуду всем, кто пожелает заняться земледелием^[927].

Ко времени правления У-ди и его преемников относится оформление традиционной китайской социально-политической доктрины, обычно отождествляемой с конфуцианством. Конфуцианство времен У-ди отличалось от традиционного учения Конфуция: оно вобрало в себя элементы легизма и наряду с древним патернализмом признавало необходимость «политики поощрения земледелия», выдвижения по заслугам и поддержания социальной справедливости. Основоположник этого нового учения Дун Чжун-шу почитался в Китае как «ханьский Конфуций»^[928]. Новое конфуцианство стало идеологией нового чиновничьего сословия, которое отныне формировалось с помощью открытой для всех экзаменационной системы. Экзамены предполагали написание сочинений на темы конфуцианских канонов, поэтому каждый чиновник был носителем созданной Дун Чжун-шу официальной доктрины.

Сюань-ди и Чжао-ди продолжали «политику поощрения земледелия», однако при Юань-ди (48-33 гг. до н. э) эта политика была оставлена, и государство прекратило вмешательство в экономическую жизнь. «Управление по выравниванию цен» перестало функционировать, купцам было разрешено скупать земли, были отменены государственные монополии^[929]. Характерной чертой этого времени было усиление политической роли землевладельческой знати, знать создавала дворцовые клики, которые оказывали влияние на императора через его жен и евнухов; власть императора слабела, делами руководили министры и фавориты^[930].

Между тем население росло и ко 2 г. н. э. достигло 60 млн человек. 60 млн – это был рубеж, который остался непревзойденным и в следующем тысячелетии, поэтому специалисты считают, что эта величина соответствует вместимости экологической ниши Китая в то время^[931]. М. Ли указывает на перенаселение как на причину произошедшей впоследствии катастрофы^[932]. В конце I в. до н. э. снова появились признаки Сжатия: разорение крестьян, распространение ростовщичества и долгового рабства. Часто упоминаются голод и наводнения, вызванные тем, что власти не заботились о ремонте дамб^[933]. В 22 г. до н. э. в провинции Хэнань вспыхнуло восстание, охватившее девять уездов; в 18-17 гг. до н. э. восставшие овладели четырьмя уездными городами в провинции Сычуань^[934]. Указ императора Ай-ди (6-1 гг. до н. э.) говорит, что «богатые и сильные имели земли и рабов без предела, а бедняки теряли свои наделы и страдали от нужды». Следуя советам сановников Кун Гуана и Хэ У, Ай-ди пытался ограничить поместья 30 цинами земли, но указ не был проведен в жизнь^[935].

В 8 г. н. э. группа сановников совершила дворцовый переворот, отстранила от власти малолетнего императора Пин-ди и возвела на престол первого министра Ван Мана. Ван Ман издал указ о переделе земли и введении системы равных наделов («цзинь-тянь»). Текст этого указа дает яркое представление о политических идеалах конфуцианского служилого сословия.

«При прежних династиях воля неба нарушалась, – гласил императорский указ, – отношения между людьми повергались в хаос, и разрушался принцип – человек превыше всего».

«Сильные и могущественные дома захватывали и делили поля, выжимая посредством принуждения оброки. Номинально оброк составлял 1/30 урожая, а фактически – 5/10. Отцы, дети и жены обрабатывали землю круглый год, а получаемого не хватало на содержание».

«...У богатых собаки и лошади имели пищу с избытком, богатые вели себя высокомерно и творили непристойное. Бедным же не хва тало для пропитания отрубей и отбросов, они доходили до крайности и совершали преступления».

«...Еще до вступления на трон я издал указ о том, чтобы национализировать землю и по количеству душ распределить колодез ные поля (“цзинь-тянь”)... Все те, кто не имел земли, ныне должны получить ее в соответствии с установленным законом. Те, кто осмелится оказать сопротивление системе “цзин-тянь”, будут сосланы в места отдаленные – на границу»^[936].

Ван Ман также запретил продажу земель и рабов, запретил ростовщичество и ввел регулирование рыночных цен. Отмечая социальный характер этих реформ, некоторые исследователи называют Ван Мана «первым социалистом на троне Китая»^[937]. Отдельные постановления нового императора копировали мероприятия У-ди: Ван Ман восстановил государственные монополии, «управление по выравниванию цен», налог на капитал, систему круговой поруки^[938]. Несмотря на решительные действия Ван Мана, реформы закончились неудачей из-за сопротивления знати; спустя три года император был вынужден отменить свой указ и земельная проблема осталась неразрешенной. В 11 г. Хуанхэ прорвала дамбы и, прокатившись потопом через Шаньдун, нашла себе новую дорогу к морю. Вслед за этой катастрофой последовало несколько лет голода, доводившего людей до каннибализма. «Ныне засуха продолжается несколько лет, – свидетельствовал трактат “Ханьшу”. – Всюду возникает война. Это – конец света»^[939]. Голодающие объединились в армию «краснобровых», началась гражданская война, продолжавшаяся более десяти лет. Великая равнина была выжжена и опустошена, города разрушены. В конце концов пришедший к власти новый император Гуан У-ди восстановил абсолютную монархию, конфисковал у помещиков часть земель и наделил крестьян пашнями. Это было нетрудно сделать среди развалин, когда повсюду лежали заброшенные поля. Гражданская война принесла с собой демографическую катастрофу. Во 2 г. н. э. численность населения Китая составляла 60 млн человек; результаты первой переписи, проведенной после войны (в 57 г), показали, что население сократилось до 21 млн^[940].

* * *

Переходя к анализу социально-экономического развития Китая в эпоху династии Старшая Хань, необходимо отметить, что крушение империи Цинь привело к частичной реставрации доимперских порядков: мы вновь видим господство феодальной аристократии и вассально-ленные отношения, характерные для эпохи Чжоу Новая династия отказалась от попыток государственного регулирования экономики и от принципов централизации; результатом была слабость империи Хань, империя была не в состоянии удержать завоевания Ши-хуана и бороться с вторжениями гуннов.

Первая половина II в. до н. э. была периодом восстановления: для этого времени характерны относительно высокий уровень потребления, быстрый рост населения и посевных площадей. В середине II в. отмечаются признаки Сжатия: сообщения о голоде, крестьянское малоземелье, разорение крестьян-собственников, рост помещичьего землевладения, рост ростовщичества, распространение долгового рабства, уход разоренных крестьян в города и рост городов, бурное развитие ремесел и торговли. Присутствуют также признаки, характерные для феодального уклада: сепаратизм удельных правителей, ослабление центральной власти, междоусобные войны.

Сохранение монархической традиции, выработанной на предыдущем цикле, обусловило то обстоятельство, что Сжатие быстро привело к восстановлению этатистской монархии (трансформация А_СВ). Император У-ди провел комплекс социальных реформ: осуществил передел собственности и доходов, переселил безземельных бедняков на окраины и наделил их землей.

Реформы У-ди стимулировались военным давлением, которое оказывали на Китай племена хунну, причем это давление было особенно ощутимым ввиду того, что хунну обладали новым оружием, мощным составным луком. Процесс диффузии привел к тому, что империя Хань заимствовала оружие гуннов и по образцу своих противников создала многочисленные конные армии. Это позволило отразить наступление кочевников, но длительные войны вызвали увеличение налогов и структурный кризис, сопровождавшийся голодом и, возможно, некоторым уменьшением населения. Энергичные меры У-ди по освоению целинных земель на окраинах и ирригационному строительству позволили преодолеть этот кризис и, более того, привели к новому значительному расширению экологической ниши. У-ди удалось приостановить Сжатие и отсрочить демографическую катастрофу примерно на столетие.

К концу I в. до н. э. население возросло до 60 млн человек и Сжатие началось вновь. Снова появляются сообщения о голоде, о крестьянском малоземелье, о разорении крестьян-собственников, отмечается рост помещичьего землевладения, рост ростовщичества, распространение долгового рабства, усиление политической роли крупных собственников и ослабление центральной власти (трансформация ВА_b). Император Ван Ман, так же как и У-ди, пытался восстановить этатистскую монархию и остановить Сжатие, используя методы государственного регулирования, но было уже слишком поздно. В 11 г. произошла экологическая катастрофа – прорыв дамб на Хуанхэ, когда после «великого потопа» русло реки сместилось на сотни километров. Вслед за потопом начался экосоциальный кризис: голод, восстания, гражданская война. В конечном счете кризис закончился переделом земель и восстановлением этатистской монархии. Таким образом, на протяжении цикла имела место социальная трансформация типа А_CВA_bB.

7.3. КИТАЙ В I – III ВВ.

Катастрофа привела к распаду государства и появлению шести полунезависимых вассальных царств, однако империя была быстро восстановлена. В 40 г. император Гуан У-ди устранил вассальных правителей и воссоздал систему государственного регулирования. Были проведены массовые конфискации земли у помещиков и освобождены долговые рабы, после этих преобразований в деревне преобладало мелкое крестьянское землепользование на государственной земле, крестьяне жили соседскими общинами и именовались «поравненным народом»^[941]. «В начале царствования Хань могущественные кланы шести царств были ослаблены, – свидетельствует чиновник Ду Линь. – В городах и общинах не было семей, получавших большие доходы. В сельской местности не было людей, прибиравших к рукам землю»^[942]. Были восстановлены монополии на соль и железо, проведен кадастр, регулярно проводились переписи населения. Налоги были небольшими, поземельный налог не превышал 1/30 урожая^[943]. Чиновники правительственных учреждений отбирались посредством открытой для всех экзаменационной системы и строго контролировались; традиционный образ беспристрастного и справедливого конфуцианского «чистого чиновника» занимает почетное место на страницах хроник. «Неустанно стремиться к гуманности и справедливости, страшиться лишь того, что не сможешь управлять народом – таковы думы сановных мужей», – писал сановник Ян Юнь^[944].

Первые полстолетия эпохи Хань остались в памяти народа как время спокойной и сытой жизни. «Когда на престол взошел Сяньцзун, в Поднебесной воцарились мир и покой, – говорит “История Цзинь”. – Народ не был отягощен трудовыми повинностями, из года в год выращивался хороший урожай. В 5 году правления Юнпин (62 год) были учреждены “постоянно полные амбары”. К востоку от столицы учредили зерновые рынки. Один ху зерна стоил 20 монет»^[945]. Система «постоянно полных амбаров» соответствовала прежнему «управлению по выравниванию цен» и предназначалась для помощи крестьянам во время голода; как показывают документы, зерно выдавалось беднякам весной по норме, необходимой для посева^[946].

Показателем благополучия был быстрый рост населения: с 21 млн в 57 г. до 34 млн в 75 г. и до 43 млн в 88 г. К 105 г. численность населения достигла 53 млн, приблизившись к тому рубежу, на котором сто лет назад произошла демографическая катастрофа^[947]. В источниках появляются сведения о засухах и голоде, охвативших прежде всего самые густонаселенные районы – восточную часть долины Хуанхэ (Гуаньдун). «Суждения позднеханьских авторов свидетельствуют об остром аграрном кризисе в Гуаньдуне, – отмечает В. В. Малявин. – В 108 году сановник Фань Чжун, констатируя, что восточные районы полностью истощены, предлагал оставить “богатых людей” на старом месте, а разорившихся переселить в южные области. Спустя полвека Цуй Ши указывал, что в Цинчжоу, Сюйчжоу, Яньчжоу, Цзичжоу “земли мало, а людей много” и тоже советовал переселить “неспособных прокормить себя”, на сей раз на запад. О бедственном положении крестьян в этих плодородных районах свидетельствуют частые упоминания о массовом бродяжничестве и широком распространении инфантицида»^[948].

Бедняки, которые не могли дотянуть до следующего урожая, брали зерно в долг у зажиточных соседей – в деревне появились ростовщики и помещики, скупавшие земли разорившихся крестьян. «Несомненно, крупные землевладельцы пользовались неустойчивостью экономического положения простых крестьян, – указывает В. В. Малявин, – значительная часть которых, если не большинство, не могла свести концы с кон цами. Доказательств тому немало, но мы ограничимся лишь не сколькими. Интересные данные об экономической жизни раннеханьской деревни содержатся в документах, найденных близ Цзянлина (провинция Хубэй) в могиле некоего Чжан Яна, выполнявшего обязанности сельского старосты. Среди них имеются записи о выдаче ссуд семенного зерна 25 крестьянским дворам. Указанных в списках земельных участков крестьян – в среднем по 25 му на семью из 4-5 человек – не хватало даже для прокорма, так как с одного му хорошей земли в ханьский период получали около 3 даней зерна, а взрослому человеку для пропитания требовалось в месяц 1,5-2 даня. О том, что множество крестьян постоянно не могли дотянуть до нового урожая, свидетельствует Цуй Ши, который в своих “Помесячных указаниях для четырех групп народа” советует поздней весной “усилить охрану усадьбы, чтобы защититься от набегов разбойников, которые, словно трава, появляются в весеннюю пору, когда голодно”»^[949].

Чиновники поначалу довольно пренебрежительно относились к помещикам и ростовщикам, этим «ничтожным торговцам овощами», и негодовали по поводу того, что они «разъезжают на холеных лошадях, бахвалятся богатством», «не имея печати даже низшего служащего, носят одежду со звездами»^[950]. Однако постепенно помещичьи кланы превратились в «могущественные семьи» и «сильные дома». «Высшие семьи, – писал Цуй Ши, – накапливают миллионные богатства, приобретают земельные владения, не уступающие пожалованиям удельной знати. Они дают взятки, чтобы заставить власти поступить несправедливо, держат у себя телохранителей, чтобы запугивать простой народ. Они убивают не винных и хвастаются, что никто из их людей не был казнен, как преступник, на рыночной площади. Так живут, а после смерти пользуются почестями, как государи. Посему люди низших дворов в страхе топчутся, не зная, куда ступить. Отцы и дети, склонив головы, рабски прислуживают богатеям и приводят к ним в услужение жен и детей. Оттого богатеи, всего имея в избытке, день ото дня становятся еще богаче. Бедняки, не имея необходимого, с каждым годом беднеют. Из поколения в поколение они живут, словно пленники, и все же не имеют достаточно пищи и одежды. При жизни они изнемогают от непосильного труда, после смерти их постигает несчастье остаться непогребенными. Если случится небольшой недород, им приходится идти по миру, хоронясь в при дорожных канавах, продавать жен и детей. Никакими словами не высказать, что значит не иметь никакой радости в жизни!»^[951].

По мнению большинства исследователей, основную массу держателей земли «сильных домов» составляли арендаторы-издольщики, связанные с землевладельцем отношениями кабального должничества и выплачивавшие ему от половины до двух третей урожая^[952].

Разоренные и лишившиеся земли крестьяне пытались прокормиться ремеслами, уходили в города, нанимались рабочими в мастерские или на промыслы. Это привело к расцвету ремесел, бурному росту городов, обогащению купцов и предпринимателей. «Ныне, – писал Ван Фу, – люди бросают хлебопашество и шелко водство, устремляются в праздные занятия, отовсюду извлекают доходы, и богатства скапливаются в одном доме. Хотя отдельные семьи богатеют, общее благосостояние падает... Ныне купцы наперебой продают бесполезные товары, погрязают в чрезмерной роскоши, соблазняя людей, отнимают их имущество. Хотя для порочной торговли это приобретение, для государственного бюджета – потеря»^[953].

Бедствующие крестьяне не могли платить налоги, и это привело к финансовому кризису государства. С конца I в. слышатся постоянные жалобы на истощение казны, в 107 г. были приняты экстренные меры: была приостановлена выплата жалования служащим и введены дополнительные поборы. «У чиновников нет денег, и они берут у народа», – отмечал сановник Чжу Му^[954]. Подобная практика вскоре привела к разложению бюрократии, взяточничество укоренилось настолько, что местные власти открыто требовали мзду с каждого, кто решался затеять судебную тяжбу, произвольные поборы с населения считались в порядке вещей. Чиновничьи должности стали рассматриваться как источник наживы, и, естественно, вскоре началась сначала тайная, а потом открытая торговля должностями. Испытывая нехватку средств, правительство стало продавать сначала низшие, а затем и высшие должности; при императоре Лин-ди (162-189 гг.) должность правителя области стоила 20-30 млн монет. Должности в системе местного управления были захвачены помещиками, которые использовали их для уклонения от налогов, – это, в свою очередь, усугубило финансовый кризис. В обстановке всеобщей продажности «чистые чиновники» I в. были оттеснены от власти коррумпированными кликами. Формирование этих клик началось в конце I в., когда после смерти императора Чжан-ди (79 г.) землевладельческая аристократия начала скрытое наступление на верховную власть. Князья – родственники вдовствующей императрицы (вайци) использовали малолетство императора Хэ-ди, сплотившись в придворную клику. Предводитель этой клики вайци Доу Сян со своими братьями монополизировал власть, «все чиновники, находившиеся при императоре, были в зависимости от Доу Сяна. Запертый во дворце император не был в состоянии поддерживать связи с чиновниками как внутри дворца, так и вне его»^[955]. Единственной опорой повзрослевшего Хэди стали дворцовые евнухи, с их помощью он устроил в 92 г. государственный пере ворот и вернул себе власть. Однако борьба императоров с феодальными кликами на этом не закончилась, на смену роду Доу пришли новые вайци: Дэн, Янь и, наконец, Лян. В 140-159 гг. вайци Лян Цзи, опираясь на свой род, полновластно распоряжался империей, смещал и возводил на престол императоров. Тысячи родственников Лян Цзи систематически использовали свое положение в самых низменных целях. Они хватали богатых и бедных, обвиняли их в преступлениях и сажали в тюрьмы, чтобы вымогать деньги. Члены рода Лян скупали земли, порабощали крестьян и превращали свои поместья в маленькие государства. Род Лян Цзи был разгромлен в 159 г. дворцовыми евнухами, создавшими к этому времени свою могущественную клику^[956].

Оттесненные от власти «чистые чиновники» с негодованием смотрели на охватившее верхи разложение. В борьбе за власть «чистые» опирались на общественное мнение, они ввели практику неофициальной критики, «чистых суждений». «В царствование Хуань-ди и Лин-ди правители были никчемными людьми, – говорит трактат “Хоу Хань шу”, – правление расстроилось, судьба государства решалась в гаремных покоях. Ученые мужи стыдились иметь к этому отношение. Посему простые люди открыто выражали свой гнев, а мужи, не состоявшие на службе, начали высказывать свои суждения. Так они снискали славу, стали восхвалять друг друга, давать оценки гунам и цинам. Обычай судить об истинном и ложном в управлении начался с этого»^[957].

Столкновение «чистого» чиновничества с придворными кликами было неизбежно. В 153 г. несколько тысяч студентов высшей школы «Тайсюэ» выступили с петицией, в которой осуждалось засилье евнухов-царедворцев, а сами они сравнивались с тиграми и волками, пожи рающими народ. В 163 г. «чистые чиновники» Ян Бин и Чжоу Цзин добились от императора разжалования свыше 50 сторонников клики евнухов. Многие из них были преданы суду и приговорены к казни. В движение вскоре включились чиновники на местах; в облас тях и уездах смещали сторонников клики евнухов, конфисковывали их имущество, многих казнили или заключали в тюрьмы^[958].

Кризис наступил в 168 г. Вскоре после смерти императора Хуаньди сторонник «чистых» главнокомандующий Доу У предпринял решительную попытку уничтожить клику евнухов. Но евнухам удалось раскрыть его план, они захватили малолетнего императора и заставили его объявить Доу У мятежником. Войска Доу У рассеялись, и окруженный врагами главнокомандующий покончил с собой. «Чистые» потерпели поражение, и, подчиняясь священному для чиновников императорскому указу, их лидеры Ли Ин и Фань Пан сами пришли в тюрьму навстречу смерти. Свыше ста руководителей движения были казнены, евнухи окончательно подчинили себе императора^[959]. «В те дни злые люди одержали верх, а все чиновники пали духом», – говорит трактат «Хоу Хань шу»^[960].

«Чистые чиновники» боролись с коррумпированными кликами, исходя из традиционных принципов гуманности и справедливости, в конечном счете они преследовали те же цели, что и Ван Ман, – и так же как два столетия назад, их попытка закончилась неудачей. Между тем положение в деревне становилось все более напряженным. Еще в начале II в., как только популяция Хань приблизилась к границам экологической ниши, голод породил первую волну крестьянских восстаний; в 109-112 гг. восстания охватили девять приморских областей. В 130-х гг. происходили восстания в Чжецзяне и Хубэе; в 140-х гг. поднялись Шаньдун и Цзянсу, армия восставших насчитывала десятки тысяч солдат, повстанческие вожди объявляли себя императорами. Восстания подавлялись, но вскоре вспыхивали вновь – в других провинциях. Все это происходило в обстановке перманентного голода; в 147 г. от голода погибла «масса населения» в Цзинчжоу, в 153 г. «несколько сот тысяч семей голодающих бродило по дорогам»^[961]. После 105 г. население больше не росло, сдерживаемая голодом логистическая кривая повернула к асимптоте на уровне в 55–60 млн – том самом уровне, на котором произошла катастрофа начала I в. Посевные площади не только не росли, но даже несколько уменьшились, по-видимому, в результате набегов степных племен^[962].

Табл 5. Численность населения и посевные площади в Китае I – III вв.^[963]

После 156 г. отсутствие средств у государства привело к прекращению выдачи пособий голодающим^[964]. В 160-х и 170-х гг. восстания в разных провинциях происходили практически непрерывно; повсюду ходили агитаторы и проповедники, призывавшие низвергнуть Синее Небо династии Хань. По деревням передавали из рук в руки таинственную рукопись «Тайпинзин», написанную магом Юи Цзи. Название этого трактата переводится как «Книга о Великом Равенстве и Благоденствии». «Все блага, имеющиеся в пространстве между небом и землей, – писал Юи Цзи, – созданы для пропитания человека. Если же какая-нибудь семья захватит для себя все эти блага, то это может сравниться лишь с тем, как если бы одни крысы могли насыщаться хлебом, собранным в амбаре»^[965]. Юи Цзи призывал крестьян к восстанию против Синего Неба Хань и был казнен за эти призывы. Но его книга породила грозные всходы: обездоленные Поднебесной сплотились в могущественную секту «Тайпиндао», «Путь Великого Равенства». Создателем «Тайпиндао» был Великий Маг Чжан Цзюэ. В те времена, когда от голода и чумы вымирали целые деревни, он бродил по Поднебесной и лечил людей заговорами. Чума выступала в этой трагедии в роли Судии Последнего Дня: грешники погибали, а праведники выздоравливали и вступали на «Путь Великого Равенства». Чжан Цзюэ объединял их в боевые отряды, возглавляемые малыми и великими магами. Он создал армию из 36 отрядов и сотен тысяч обездоленных, готовых на все^[966].

Рис. 8. Численность населения в Китае I – II вв.^[967]

В марте 184 г. последователи «Тайпиндао» повязали свои головы желтыми повязками и поднялись на борьбу. Некоторые историки считают, что повстанцы действовали в союзе с враждебными двору «чистыми чиновниками», во всяком случае император Линди опасался этого союза и распорядился прекратить преследования «чистых»^[968]. Правительство обратилось за помощью к провинциальным «сильным домам»; помещики вооружили свои дружины, и после десяти месяцев ожесточенных боев главные силы восставших были разбиты и рассеяны. Однако восстание не было подавлено – разрозненные отряды «желтых повязок» продолжали борьбу еще десять лет, в ходе этой борьбы правительство потеряло контроль за провинциями, провинциальные наместники завели свои армии и стали почти независимыми. В 189 г. умер император Линди, и «чистые чиновники» во главе с Юань Шао воспользовались случаем, чтобы устроить государственный переворот и уничтожить клику евнухов. Однако Юань Шао не удалось подчинить наместников и военных вождей, которые развязали долгие междоусобные войны. Восстания и войны сопровождались массовым истреблением населения, голодом и эпидемиями. Полководец Дун Чжо сжег Лоян и все города в радиусе 200 ли вокруг столицы; население Чанъани было вырезано, в обширной окружающей области «два-три года не курился дымок от человеческого жилья»^[969].

В ходе этих войн выдвинулся талантливый генерал Цао Цао, который правил за спиной марионеточного императора Сянь-ди; к 205 г. Цао Цао овладел Северным Китаем, в 220 г. его сын Цао Пи был провозглашен первым императором династии Вэй^[970].

Восстания и междоусобные войны привели к демографической катастрофе – в середине III в. население Китая насчитывало не более 8 млн человек^[971]. Вместе с тем разразившийся катаклизм принес с собой социальную революцию: Цао Цао был сторонником «чистых чиновников», и, придя к власти, он реформировал китайскую социальную систему по конфуцианско-легистскому образцу. Ближайшим советником Цао Цао был ученый Чжунчжан Тун, известный своей яростной критикой ханьских порядков. Чжунчжан Тун призывал Цао Цао железной рукой навести порядок в государстве, ужесточить законы, связать население круговой порукой, раздавить магнатов, притесняющих простой люд, и распределить землю между крестьянами^[972]. Следуя этим рекомендациям, Цао Цао ввел систему военных поселений («тун тянь»), где разделенные на пятерки и десятки поселенцы обрабатывали землю под присмотром своих командиров. Крестьяне-солдаты получали от государства землю, посевное зерно и быков и сдавали в казенные закрома половину урожая. Постепенно расширяясь, система военных поселений охватила 4/5 населения страны; это был яркий пример тотального государственного регулирования, осуществляемого военной монархией^[973].

Таким образом, демографический цикл империи Хань завершился социальной революцией, породившей этатистскую монархию.

Экосоциальный кризис, погубивший империю Хань, продолжался около полувека. Единое государство распалось на три части, основные области страны вошли в состав царства Вэй, окраинные территории на юго-востоке – в состав царства Шу, на юго-западе сформировалось царство У Период троецарствия длился до 280 г., это было время ожесточенных войн, когда огромные армии устилали телами воинов поля многодневных сражений. Система военных поселений позволяла царствам мобилизовывать в войска едва ли не все мужское население; поселения строились по единому плану на расстоянии 5 ли друг от друга, в каждом поселении проживало 60 воинов с семьями^[974]. В 265 г. полководец Сыма Янь низложил государя Вэй и основал новое царство Цзинь, к 280 г. ему удалось покорить южные царства и объединить Китай. После окончания войн военные поселения были расформированы и крестьяне перестали быть воинами. Каждой семье было выделен земельный надел: на семейную пару полагалось 170 му земли, из которых 100 му крестьянин обрабатывал для себя и 70 му – для государства; это было восстановление древней надельной системы «цзинь-тянь»^[975]. Надел получали в 16 лет и сдавали государству в 65 лет, на детей-подростков полагались дополнительные наделы. Были упорядочены также и земельные оклады чиновников: низшие чиновники получали на свое содержание 1 тыс. му земли, а чиновники высшего ранга – 5 тыс. му и 50 дворов зависимых крестьян-арендаторов (дянькэ)^[976].

Источники свидетельствуют, что правление Сыма Яня было временем относительного изобилия. «Императорский двор воодушевленно поощрял земледелие… В те времена Поднебесная не знала никаких военных забот, налоги распределялись равномерно, люди спокойно вели свое хозяйство», – говорит «История Цзинь»^[977]. Восстанавливались ирригационные системы, были снова созданы «амбары постоянного равновесия»^[978]. Население росло, в 280 г. оно составляло 16 млн человек; но до полного восстановления экономики было еще далеко, повсюду лежали заброшенные поля^[979].

Подражая древним правителям, Сыма Янь возвел в звание ванов, гунов и хоу более 20 своих родственников и наделил новых князей уделами; большие уделы имели 30 тыс. крестьянских дворов и 15-тысячные армии, малые уделы – 5 тыс. дворов и полторы тысячи солдат. Это возрождение феодальных традиций грозило слабому государству серьезной опасностью. После смерти Сыма Яня в 290 г. начался «мятеж восьми ванов», междоусобная война продолжалась 15 лет, центральные области страны подверглись новому разорению^[980].

Между тем на северной границе Китая происходили важные перемены. Кочевники, долгое время не беспокоившие Поднебесную империю, в конце III в. получили в свои руки новое оружие – стремя. Стремя сделало всадника устойчивым в седле и породило тяжелую кавалерию нового типа – это были первые рыцари, свободно сидящие в седле и с одинаковой ловкостью владеющие копьем и мечом. Началась новая эпоха – эпоха господства рыцарской кавалерии.

Появившиеся в степи первые рыцари не замедлили использовать свое военное превосходство. В 310 г. на страну обрушилось нашествие кочевников, хунны взяли Лоян и опустошили Северный Китай. «Один доу риса стоил два золотых слитка, – говорит “История Цзинь”. – От голода умерло 2/3 населения страны»^[981].

* * *

Имеющиеся данные о численности населения и посевных площадях позволяют утверждать, что вторая половина I в. (до 90 г.) была периодом восстановления; для этого периода характерны наличие свободных земель, удобных для возделывания, быстрый рост населения, рост посевных площадей, низкие цены на хлеб, относительно высокий уровень потребления, низкий уровень земельной ренты, относительно низкий уровень налогов, строительство новых (или восстановление разрушенных ранее) поселений, относительно ограниченное развитие городов, относительно ограниченное развитие ремесел, незначительное развитие аренды, незначительное развитие ростовщичества.

Если пренебречь случайными отклонениями, то можно видеть, что рост населения проходил по классической логистической кривой. В начале II в. логистическая кривая повернула к асимптоте – и действительно, к этому времени относятся первые сообщения о голоде и восстаниях. Период Сжатия продолжался около столетия – и весь этот период был временем почти непрерывного голода и восстаний. Мы наблюдаем практически все описанные в теории признаки Сжатия: крестьянское малоземелье; высокие цены на хлеб; низкий уровень потребления основной массы населения; приостановку роста населения; высокий уровень земельной ренты; частые голодные годы; частые эпидемии; разорение крестьян-собственников; рост задолженности крестьян и распространение ростовщичества; распространение аренды; высокие цены на землю; рост крупного землевладения; уход части разоренных крестьян в города; попытки малоземельных и безземельных крестьян заработать на жизнь работой по найму, ремеслом или мелкой торговлей; быстрый рост городов; развитие ремесел и торговли; рост числа безработных и нищих; народные восстания; попытки проведения социальных реформ, направленных на облегчение положения народа; попытки увеличения продуктивности земель; переселенческое движение на окраины и развитие эмиграции; непропорциональный (относительно численности населения) рост численности элиты; рост конкуренции за статусные позиции в среде элиты; фрагментация элиты; ослабление официальной идеологии; обострение борьбы за ресурсы между государством, элитой и народом; попытки приватизации доходов, связанных со служебным положением; финансовый кризис государства, связанный с ростом цен и неплатежноспособностью населения; попытки государства противостоять назревающему экосоциальному кризису путем усиления централизации и установления этатистской монархии.

Наиболее характерный момент процесса Сжатия в Китае заключается в том, что рост богатства земельных магнатов и купцов вызывает усиление политической роли крупных собственников, которые начинают претендовать на власть. Одновременно финансовый кризис государства приводит к росту коррупции и разложению бюрократического аппарата, к феодализации, к борьбе между коррупционерами и «чистыми чиновниками». Мы редко можем наблюдать этот процесс эрозии этатистской монархии на Ближнем Востоке, потому что там господствовали сословные монархии, которые тоже разлагались, но несколько иначе, путем приватизации служебных держаний и распада асабии. Все же, как можно заметить, в этих эрозивных процессах было много общего: они проходили под воздействием Сжатия, сопровождались ростом крупной собственности, расцветом коррупции, а затем и попытками приватизации должностей, финансовым кризисом государства, ослаблением монархии, прекращением государственного регулирования и в конечном счете феодализацией (трансформация ВА_С).

В конечном счете Сжатие привело к экосоциальному кризису, к мощному крестьянскому восстанию и к гражданской войне, сопровождаемой голодом, эпидемиями, массовыми убийствами, – произошла демографическая катастрофа, погубившая 7/8 населения Китая. Закономерным финалом этого кризиса было утверждение новой этатистской монархии. Таким образом, в ходе цикла Младшей Хань сначала имело место разложение этатистской монархии, а затем кризис обновил монархию и вернул ее к власти (трансформация ВА_bВ). В III в. начался новый цикл, но он был прерван нашествием кочевников (трансформация BC^С).

7.4. ПОЯВЛЕНИЕ КАТАФРАКТОВ

В то время как на Дальнем Востоке хунны совершенствовали скифский лук, а на Ближнем Востоке господствовала тяжелая пехота, в Средней Азии развитие военного дела шло в другом направлении. Столкновения с панцирными воинами империй железного века побуждало кочевников следовать их примеру и облачаться в панцири – греки называли таких всадников катафрактами. Арриан свидетельствует, что участвовавшие в битве при Гавгамелах саки были закрыты броней вместе с лошадьми^[982]. Для повышения устойчивости при столкновениях всадники стали использовать жесткое деревянное седло с высокой передней и задней лукой; иногда к луке крепились рога, охватывающие всадника в пояснице. Первые свидетельства о появлении жестких седел в Великой степи относятся ко времени зарождения тяжелой кавалерии, к IV – III вв. до н. э., а более сложные конструкции с рогами датируются временем не позднее I в. до н. э. Областью, где первоначально появилась тяжелая кавалерия, были Средняя Азия и Туркестан, населенные племенами саков, массагетов, сарматов и юэджи (которых греческие историки называли тохарами). Персы тоже завели тяжелую кавалерию, но их всадники, естественно, уступали в искусстве наездников прирожденным воинам степей^[983].

В начале II в. до н. э. в степях Восточного Туркестана разразилась «великая война» между хунну и юэджи-тохарами. Тяжелая конница среднеазиатских кочевников еще не была достаточно эффективной и не смогла противостоять новому оружию хуннов, «большому луку». Потерпев поражение, тохары были вынуждены отступить на запад, в Среднюю Азию, однако в ходе войны они сумели перенять оружие противника, хуннский лук. Это придало тохарам новые силы, подчинив часть обитавших в Средней Азии саков, они в 130-х гг. заняли Бактрию и Согдиану; другая часть саков, уходя от завоевателей, вторглась в Парфию.

Парфия была в то время сильной державой, которая владела землями Ирана и незадолго до описываемых событий одержала победу над Селевкидами, отняв у них Вавилонию. Парфянское войско состояло преимущественно из легкой конницы, но в дополнение к кавалерии парфяне пытались использовать и тяжелую пехоту из пленных и наемных греков. Когда в 129 г. до н. э. саки встретились с армией парфянского царя Фраата II, греки изменили и сражение окончилось разгромом парфян и гибелью царя. Вслед за саками пришли тохары, которые в 124 г. нанесли еще одно поражение преемнику Фраата, Артабану II, который был смертельно ранен и вскоре скончался. Подвергнувшись удару завоевательной волны, парфяне были вынуждены спешно перенимать оружие противников. Известно, что новый парфянский царь Митридат II (124-88 гг. до н. э.) реформировал войско, распустил тяжелую пехоту, а в дополнение к легкой коннице создал корпус всадников-«неранимых», которые были облачены в доспехи вместе с конями. Главное, однако, заключалось в том, что парфяне заимствовали у тохаров хуннский лук – характерные асимметричные контуры и большие размеры этого лука хорошо видны на монетах парфянских царей^[984].

Реорганизованная армия Митридата II сумела остановить продвижение саков, и в конечном счете с ними был заключен мирный договор, по которому сакам выделялись земли для поселения, и, сохраняя внутреннее самоуправление, они входили в парфянскую федерацию. Сакские вожди из рода Суренов заняли почетное место при парфянском дворе и возглавили усиленную сакскими катафрактами парфянскую армию. В итоге парфяне и саки сумели остановить наступление тохаров, которые повернули на юг и в I в. до н. э. завоевали долину Инда^[985].

Войско парфян было практически полностью конным, и пехотинцы (которые изредка упоминаются в текстах) играли преимущественно роль обозных слуг. Основную массу конницы составляли легкие всадники, которые начинали бой, засыпая противника стрелами. Некоторые исследователи утверждают, что парфяне и тохары несколько модернизировали хуннский лук; этот усовершенствованный вариант потом использовался в сасанидской Персии, и его называют «сасанидским»^[986]. Тактика парфянских лучников была такой же, как у скифов: уклонение от ближнего боя, наскоки, обстрелы и ложное бегство, во время которого всадники стреляли, обернувшись назад, – античные писатели называли этот выстрел «парфянским». Когда противник был достаточно ослаблен или, преследуя, расстраивал свои ряды, в бой вступала тяжелая кавалерия катафрактов; она атаковала сомкнутым строем, поражая врагов длинными пиками^[987].

Главным противником парфян были римские легионы, завоевавшие в 64 г. до н. э. Сирию и пытавшиеся продвинуться в Месопотамию. Важным преимуществом парфян в войнах с римлянами было то обстоятельство, что их конная армия (в отличие от частично пешей армии персов) могла уклоняться от ближнего боя с тяжелой пехотой противника, доводя ее до изнеможения постоянным обстрелом конных лучников. Именно стрелковая тактика (а не действия катафрактов) принесла парфянам успех в битве при Каррах в 53 г. до н. э. и во время похода Антония в 36 г. до н. э. Но если римляне укреплялись на холмах (как в битве при Гиндаре в 38 г. до н. э.), атаки парфянской конницы, как правило, были неудачными: очевидно, в отсутствии стремян кавалерия не могла эффективно действовать на пересеченной местности. В итоге на евфратском фронте долгое время поддерживалось равновесие между двумя видами оружия: парфянской конницей и римской пехотой^[988].

7.5. ПАРФЯНСКИЙ ПЕРИОД В ИРАНЕ

Парфянское завоевание Ирана сопровождалось новым процессом социального синтеза, соединившим местные государственные порядки с кочевой традицией парфян. В отличие от персов парфяне были настоящими кочевниками Великой степи, и в их обществе ярко проявляются степные кочевые традиции. «Во всякое время они ездят верхом, – пишет о парфянах Юстин, – на войне, в гостях, на конях вершат государственные и частные дела, на них путешествуют, встречаются, торгуют, совещаются. Именно это есть различие между рабами и свободными, что рабы пешие, а свободные выезжают только верхом»^[989]. Так же как у всех арийских племен, у парфян была сильная родовая аристократия, «семь знатных родов»; главы знатных родов входили в состав парфянского «сената» и вместе со жрецами-магами выбирали царей из царского рода Аршакидов. «Знатные» и «высшие» имели свои дружины и обширные родовые владения, они часто воевали между собой и нередко не признавали власти царей. Огромные поместья знати, «дастакарты», обрабатывали сотни и тысячи рабов, приведенных из походов, – когда парфяне заняли Месопотамию, они угнали толпы пленников в свои мидийские дастакарты^[990].

Основы парфянского государства были заложены в правление Митридата II, который первым из парфян принял титул «царя царей». Парфянское царство представляло собой федерацию полусамостоятельных владений: одни из этих владений принадлежали знатным родам, другие – местным династам, именовавшим себя «царями», некоторыми областями правили назначаемые царем сатрапы. Местные владетели имели собственные военные отряды, которые они приводили в армию «царя царей». По-видимому, воины этих отрядов содержались так же, как в предыдущий и в последующий периоды: одни из них получали маленькие поместья, а другие жили при дворе своих «сеньоров»^[991].

Парфянские цари унаследовали от прежних династий значительный фонд царских земель; эти земли обрабатывались общинниками, прикрепленными к месту жительства, – античные историки называли крестьян «зависимыми», а парфян – «свободными». Существовал строгий учет причитающихся с крестьян налогов, причем в западной части страны документация велась по-прежнему на греческом языке. На востоке использовался и парфянский язык, причем многие канцелярские термины были позаимствованы из арамейского языка Вавилонии и вставлялись в парфянские тексты в арамейском написании без перевода^[992].

Царские земли олицетворяли государственный сектор экономики; существовал и частный сектор – многочисленные самоуправляющиеся города, сохранившиеся от прежних эпох. Крупнейшим из эллинизированных полисов Месопотамии была Селевкия на Тигре; Селевкия пользовалась полной автономией, она была свободна от постоя парфянских войск и чеканила собственную монету с надписями на греческом языке. Большинство граждан Селевкии считало себя «эллинами», и они до последней возможности сопротивлялись наступлению «варваров», призывая на помощь сирийцев, а потом – римлян. «Эллинам» помогали постоянные междоусобицы парфян, некоторые претенденты на престол искали у городов помощи и обещали им льготы, другие, наоборот, опирались на кочевников и обещали своим воинам отдать города на разграбление. В 55 г. до н. э. во время очередной междоусобной войны Селевкия была взята штурмом и подверглась разгрому; в 35 г. н. э. она снова восстала и семь лет отстаивала свою независимость, но в конце концов «эллины» потерпели поражение. Селевкия и другие города Месопотамии лишились своего самоуправления – это означало прерывание древней традиции самоуправляемых городов, ведущей свое начало от Урука и Вавилона. Одновременно это означало победу восточных культурных традиций: население Селевкии было пополнено «варварами», и город приобрел восточный облик^[993].

Об экономическом развитии Двуречья в парфянское время имеются лишь скудные сведения. Для периода 120-60 гг. до н. э. имеются данные о ценах, которые говорят, что после катастрофы 120-х гг. цены в Вавилоне поначалу снизились, но затем начались резкие скачки, очевидно, свидетельствующие о сохранявшейся политической нестабильности. В среднем уровень цен был намного более высоким, чем до парфянского завоевания^[994]. Во второй половине I в. до н. э. политическое положение стабилизируется, отмечается экономическое оживление, строятся новые ирригационные каналы и города, в том числе новая парфянская столица Ктесифон^[995]. Археологические материалы показывают резкое возрастание числа поселений, их размеров, величины орошенной территории^[996]. К этому времени относится расцвет Селевкии: по некоторым сведениям, население города достигало 600 тыс. человек^[997]. Продукция парфянских ремесел – льняные ткани, ковры, оружие – получает международное признание и вывозится в другие страны^[998]. Однако во II в. наступил упадок, он был вызван усобицами среди парфян и их неспособностью защитить страну от вторжений римских легионов. В 116 г., воспользовавшись очередной усобицей, император Траян вторгся в Двуречье, разграбил и сжег Селевкию и Ктесифон. В 165 г. последовало новое нашествие римлян, полководец Авидий Кассий вновь разгромил месопотамские города. Погром вызвал страшную чуму, эпидемия породила панику среди римлян, они отступили, бросив свою добычу, но эпидемия шла за отступающей армией, перебросилась в Сирию, в Египет и опустошила все Средиземноморье^[999]. Это была демографическая катастрофа; в Египте – в тех населенных пунктах, о которых есть сведения, – численность населения сократилась в 1,5-2 раза^[1000]. В Месопотамии, главном очаге эпидемии, масштабы катастрофы были, конечно, не меньшими, чем в Египте.

Селевкия уже не смогла оправиться от этой катастрофы, в конце II в. от огромного города остался один квартал, который считался пригородом Ктесифона. В 198 г. римляне вновь опустошили Двуречье, сожгли Ктесифон и вырезали его население; 100 тыс. пленных было угнано в Сирию. В 216 г. последовало вторжение во внутренние области Ирана, римляне разграбили древнюю парфянскую столицу Арбелы и осквернили гробницы парфянских царей. Династия Аршакидов утратила всякий авторитет; о глубине кризиса говорит то обстоятельство, что парфянские цари чеканили фальшивую монету. В вассальных царствах начались восстания против парфян; в 224 г. царь персов Арташир разгромил последнего парфянского «царя царей» Артабана V и воссел на трон в Ктесифоне^[1001].

* * *

Возвращаясь к анализу истории Месопотамии в контексте трехфакторной теории, нужно отметить, что парфянский период очень скудно отражен в источниках. По сравнению с персами эпохи Кира парфяне были варварами-кочевниками, и вторжение привело к упадку письменности, что и нашло свое отражение в малочисленности документов того времени. Процессы социального синтеза происходили с заметным креном в сторону кочевых традиций; это проявилось, в частности, в том, что парфянские цари не смогли заимствовать персидское и селевкидское самодержавие. В парфянский период – как в давние времена Шумера – мы вновь видим рядом с правителем собрание знати, которое снова выбирает царя и может по своему желанию отнять у него власть. С другой стороны, результатом завоевания была ярко выраженная сословность: парфяне сменили македонян в роли военного сословия и стали новыми господами для коренного населения Месопотамии. Не унаследовав от предшественников сильной царской власти, государство парфян находилось в состоянии перманентного разложения, близкого к средневековой феодальной раздробленности. Как в Средние века, мы видим вассальных князей и практически независимые самоуправляющиеся города, которые воюют с царями и выдвигают своих претендентов на престол. Эти войны, однако, закончились подчинением городов и прерыванием той древней традиции, которая вела свое начало от самоуправляющихся храмовых общин Шумера. Вместе с храмовыми общинами погибла и храмовая буржуазия, так долго сопротивлявшаяся царям Ассирии и Вавилона.

Долгие междоусобные войны препятствовали восстановлению страны, которое началось лишь в I в. до н. э.: в это время начался новый, «парфянский», демографический цикл. Как обычно, в период восстановления наблюдается значительный рост посевных площадей, строительство новых поселений и ирригационных систем. В I в. н. э., по-видимому, началось Сжатие: об этом говорит бурный рост городов, прежде всего Селевкии, развитие ремесел и торговли. II в. – это было время длительного экосоциального кризиса, связанного прежде всего с разрушительными нашествиями римских армий. Пиком кризиса был 165 г., когда нашествие привело к страшной эпидемии чумы, опустошившей не только Месопотамию, но и обширные области Средиземноморья. Эти события означали демографическую катастрофу, а затем – падение династии Аршакидов. Сасанидам удалось прекратить феодальную анархию и подчинить местных владетелей, но существенных перемен в структуре иранского общества не произошло.

7.6. ИРАН ПРИ САСАНИДАХ

Одержав победу над парфянами, Арташир I основал новую династию Сасанидов. Война, сопутствовавшая смене династии, привела к отстранению от власти многих местных «царей». «Когда воцарились персы на востоке… они победили всех царей областей востока и поставили на их места правителей, которые были им подчинены», – говорит сирийская хроника^[1002]. Кризис Римской империи помог персам остановить постоянные нашествия с запада, Шапур I (242-272 гг.) нанес римлянам несколько поражений. Ударной силой сасанидской армии в этих войнах была тяжелая кавалерия катафрактов, унаследованная персами от парфян. Значение тяжелой кавалерии в это время увеличилось в связи с техническими инновациями: копье стали крепить ремнями к крупу коня, так что всадник лишь направлял его во время атаки. Роль легкой кавалерии несколько уменьшилась, и ее набирали теперь не из персов, а преимущественно из саков, аланов и других кочевых народов^[1003].

При Арташире началось восстановление хозяйства Месопотамии, персидские цари строили на опустевших землях новые города, пригоняли из походов многие десятки тысяч пленных и расселяли их в осваиваемых районах. Р. М. Адамс особо отмечает огромные масштабы ирригационных работ в Юго-Западном Иране, строительство больших плотин на реках Керхе, Карун, Диз – по сведениям арабских источников, в этих работах принимали участие 70 тыс. пленных римлян. Массовые угоны пленных продолжались при Шапуре II (309–379 гг) – это свидетельствует о том, что в это время в Иране имелись свободные земли. Но затем эта практика была прекращена, прекратилось и строительство новых городов^[1004]. Некоторые специалисты прямо связывают эти перемены с появившимся аграрным перенаселением^[1005].

Смена династии не изменила традиционных структур феодальной монархии: «семь знатных родов» сохранили свою силу, и совет знати по-прежнему выбирал (и иногда свергал) царей. «Знатные» и «великие» по-прежнему владели огромными дастакартами с тысячами рабов; высшие государственные должности, как и раньше, наследовались в знатных родах. «Великие» («вазурги») имели собственные дружины из вассалов-рыцарей, которые владели поместьями с крестьянами – этих рыцарей называли также «дехканами», «деревенскими господами», или «азатами», «свободными». Азаты были потомками завоевателей, парфян и персов, они не платили налогов и выступали в качестве военного сословия «артештаран». Крестьяне («ваштриошан») платили поземельную и подушную подати, поземельная подать («хараг») составляла от 1/6 до 1/3 урожая^[1006].

Власть персидских царей была не многим сильнее власти Аршакидов, после смерти Шапура I снова начались смуты и римляне вторглись в Месопотамию, достигнув Ктесифона. После смерти Шапура II междоусобицы вспыхнули вновь, в течение 20 лет три царя погибли в результате заговоров «великих»^[1007]. Йездигирд I (399-421 гг.) вступил в борьбу со знатью и был убит вместе со своим старшим сыном. При Бахраме V (421-438 гг.) и Йездигирде II (438–457 гг) в действительности правили «великие» во главе с «вазургом-фраматаром» («великим правителем») Михр-Нарсе. В это время практиковались щедрые раздачи царских земель вазургам и азатам, причем отданные во владение земли освобождались от налогов. Могущество знати росло, а фонд царских земель постепенно сокращался^[1008]. Об экономическом положении в этот период имеются лишь скудные данные, но немногие имеющиеся свидетельства говорят о том, что оно было очень тяжелым. В правление Бахрама V недоимки по налогам составляли 70 млн драхм – огромную по тому времени сумму; сохранившиеся предания говорят о разорении и бегстве крестьян, о заброшенных деревнях. Крестьянские общины распадались, крестьянские земли продавались как частная собственность, и обезземеливание приняло большие масштабы^[1009].

В это время Иран подвергся новому тяжелому испытанию, нашествию гуннов-эфталитов. Эфталиты (которые были конными лучниками) нанесли персидской армии ряд тяжелых поражений, вынудив царя Пероза согласиться на уплату регулярной дани. В конце царствования Пероза (459–484 гг) начался страшный голод, продолжавшийся семь лет. Пероз и его преемник Валарш (484-488 гг.) открыли правительственные амбары и заставляли «великих» делиться с голодающими своими запасами. Это вызвало недовольство знати – Валарш был свергнут и ослеплен^[1010]. Страна была охвачена голодными бунтами; народные массы возглавлял жрец Маздак, говоривший, что «бог дал людям их имущество, чтобы они разделяли его поровну». Шахиншах Кавад (488-531 гг) прислушался к проповеди Маздака и сделал его своим советником. Толпы народа громили дастакарты знати и «отнимали жилища, женщин, имущество»^[1011]. Знать ожесточенно сопротивлялась, в 496 г. Кавад был свергнут с престола, но вскоре ему удалось вернуться к власти с помощью кочевников-эфталитов. После этого, по словам хроники, «Кавад исполнил свое желание и казнил знатных»^[1012]. Многие знатные роды были истреблены почти целиком, могуществу знати был нанесен решительный удар^[1013].

Борьба маздакитов со знатью происходила в обстановке нового страшного голода, охватившего Двуречье и Западный Иран^[1014]. О голоде в Северной Месопотамии подробно рассказывает сирийская хроника Иешу Стилита^[1015]. Бедствия начались в 499 г. и продолжались шесть лет; цена зерна была в шесть раз выше обычной, вскоре началась чума, опустошившая города и деревни. «Опустели селения многие и деревушки остались без людей», – пишет хронист, сравнивая происходящее с концом света^[1016].

«Конец света», о котором писал Иешу Стилит, означал демографическую катастрофу. О масштабах катастрофы говорит то обстоятельство, что к 510 г. заработная плата поденщиков возросла в четыре раза: по-видимому, численность населения резко уменьшилась, и наниматели не могли найти рабочих^[1017].

В политическом плане экосоциальный кризис завершился установлением этатистской монархии. Шахиншах Кавад расправился со знатью с помощью маздакитов, а затем подавил народное движение и казнил Маздака. Сын Кавада Хосров I Ануширван (531–579 гг) провел реформы, завершившие создание могущественной империи Сасанидов. Это было сословное государство, где каждому сословию было отведено свое место. Военное сословие «артештаран» было сковано железной дисциплиной – рыцари-«азаты» регулярно вызывались на смотр, и, подавая пример, царь становился в первую шеренгу воинов, показывал свое снаряжение проводившему проверку полководцу. Специальные чиновники проверяли воинов по списку и выдавали жалование, помимо жалования воины получали право на сбор налогов с выделенных им селений (позднее такие пожалования назывались иктами). Знать больше не наследовала высшие должности, всех чиновников назначал царь; писцы-«дипиран» составляли особое сословие, новую бюрократию, приводившую в исполнение волю монарха. Вместе с тем «благородные» воины занимали почетное положение в государстве. Хосров собрал уцелевших членов знатных родов – это были в основном дети – и оказывал им поддержку; женил юношей, выдавал замуж девушек. Благородные «артештаран» не платили налогов, носили особую одежду, им было запрещено жениться на девушках из простонародья, а простым людям запрещалось покупать земли «благородных». Простонародье не допускалось к важным чиновничьим должностям, и крестьянин мог стать азатом только по особому повелению царя^[1018].

Простонародье, крестьяне, ремесленники, купцы, составляли податное сословие, «ваштриошан». Хосров I осуществил податную реформу по византийскому образцу, провел земельный кадастр и установил налоги в соответствии с количеством и качеством земли. Поземельный налог назывался хараг и составлял 1 дирхем в год с 1 гариба (0,16 га) хорошей пашни, подушный налог (гезит) для большинства населения составлял 4 дирхема в год. В целом это были низкие налоговые ставки: при арабах крестьяне платили в два или даже в четыре раза больше^[1019].

Простым людям была гарантирована защита от произвола воинов и знати. Хосров Ануширван вошел в историческую традицию как идеальный правитель, лозунгом которого была справедливость. Автор знаменитой «Книги правления» великий везир Низам ал-мульк приводит Хосрова в пример всем государям мусульманского мира: «Я буду охранять от волков овец и ягнят, – сказал Ануширван. – Я укорочу загребистые руки и сотру с лица земли зачинщиков разрухи, я благоустрою мир правдой, справедливостью и спокойствием, ибо призван для этой задачи»^[1020]. Сын Хосрова Хормизд IV (579–590 гг) назначил специальных писцов, которые принимали жалобы крестьян. «Не было у царя Хормизда… других забот и желаний, кроме улучшения положения слабых и справедливого отношения к ним со стороны сильных, – писал хронист Динавари. – И уравнялись в его царстве сильный и слабый»^[1021]. Тем не менее налоги собирались с трудом, и это вынудило шаха уменьшить выдачи воинам на 1/10. Уменьшение содержания и «уравнительная политика» вызвали недовольство знати и воинов – неповиновение шаху и заговоры были обычным делом. Шах отвечал массовыми репрессиями, по данным источников – очевидно, преувеличенным, – в правление Хормизда было казнено 13 тыс. человек^[1022]. В конце концов знаменитый полководец Бахрам Чубин возглавил военный мятеж, Хормизд был свергнут и убит. Сын Хормизда, Хосров II (590-628 гг.), разгромил мятежников и восстановил дисциплину в рядах военного сословия, чтобы обеспечить «благородных» воинов добычей, он начал войну с Византией, иранские войска завоевали Сирию и Египет и не раз доходили до Константинополя^[1023].

Победы персов были отчасти связаны с военными реформами, проведенными в VI в. После поражений, понесенных от лучников-эфталитов персы вернулись к стрелковой тактике. Персидские катафракты стали панцирными лучниками – такими же, как гунны, но с более совершенными и тяжелыми защитными доспехами. Непривычка к ближнему бою и общее ослабление воинских качеств в ходе «халдуновского» цикла в конечном счете привели к недостаточной стойкости персов в рукопашных схватках^[1024]. Об отсутствии мужества и выносливости говорит то обстоятельство, что когда Хосров II был свергнут, ему было предъявлено обвинение, что он слишком долго держал своих воинов вдали от их семей^[1025].

Об экономическом развитии Ирана в VI в. имеются лишь немногочисленные сведения. Известно, что Хосров I основал пять городов и в 540 г. вывел из Сирии 300 тыс. пленных, чтобы расселить их на землях Ирана: должно быть, в это время в стране еще были свободные земли^[1026]. В конце VI в. положение, по-видимому, меняется; о росте населения говорит рост городов: Ктесифон имел площадь около 1 тыс. акров и насчитывал, вероятно, до 200 тыс. жителей, Мерв был немногим меньше^[1027]. Тустер, Ахваз, Рей, Нишапур превратились в значительные центры ремесла и торговли; иранские ремесленники славились своими тканями и изделиями из металлов. При Хосрове II велись масштабные ирригационные работы в низовьях Тигра^[1028].

Арабский хронист Табари приводит данные о подсчете доходов царской казны при Хосрове II в 608 г.: только в деньгах казна получила в этот год налогов на 600 млн дирхемов^[1029]. По массе серебра это составляет 432 млн франков, что соответствует доходам Франции в середине XVIII в. По имеющимся оценкам, население Ирана тех времен (25-30 млн) также соответствовало населению Франции^[1030]. На всеобщем смотре, проведенном при Хормизде IV, присутствовало 70 тыс. рыцарей-азатов^[1031]. Эти цифры говорят о мощи империи Сасанидов и высоком – для тех времен – уровне экономического развития.

Мощь империи проявилась в победах Хосрова II, когда иранские рыцари завоевали большую часть Византии и поставили державу цезарей перед угрозой гибели. Однако силы Ирана были перенапряжены, сборщики налогов требовали у крестьян недоимки 20-летней давности и забирали их имущество. Крестьяне бежали из деревень, дамбы никто не ремонтировал. В 627 г. произошла катастрофа: паводок прорвал плотины на Тигре и Евфрате, потоки воды затопили все Южное Двуречье. Погибли тысячи, а может быть, миллионы людей; под водой скрылись древние города и храмы. Шахиншах Хосров лично наблюдал за работами по восстановлению плотин, но воду остановить не удалось, тогда шах приказал казнить главных строителей. Это была одна из самых страшных экологических катастроф в истории человечества: родина цивилизации, Древний Шумер, была стерта с лица земли и с тех пор Южная Месопотамия превратилась в необитаемую страну болот. Как это обычно бывает после катастрофы, среди миллионов голодающих беженцев началась страшная чума, которая распространилась на окружающие области; во многих районах погибла половина населения^[1032]. В этой обстановке в Месопотамию из Закавказья внезапно вторглась византийская армия императора Ираклия; основные силы царских войск были на западе, и византийцы овладели резиденцией шаха в Дастакарте. Хосров бежал в Ктесифон, и, как бывало и раньше, обвинил в поражении своих полководцев. Старая вражда между шахом и знатью привела к новому военному мятежу, Хосров был свергнут и убит, началась кровавая смута, за восемь лет в Иране сменилось восемь царей и цариц. В этот самый момент, в 633 г., в Иран вторглись арабы. После нескольких сражений персы встретились с мусульманами в решающей битве при Кадисии 2 декабря 636 г. Четырехдневное сражение закончилось разгромом персидской армии, царство Сасанидов пало, Иран был завоеван арабами.

Арабское завоевание принесло с собой новые разрушения: Ктесифон был сожжен, многие города и села обратились в развалины. О масштабах катастрофы говорит сокращение сбора подати: Йакуби свидетельствует, что после завоевания сбор налогов с Месопотамии упал со 120 до 80 млн дирхемов; по другим данным, он уменьшился с 214 до 120 млн^[1033]. Как отмечалось выше, тяжесть поземельного налога при арабах значительно возросла, поэтому полуторное падение общих сборов говорит о сокращении численности населения по крайней мере в два раза.

* * *

Возвращаясь к анализу исторического процесса в контексте трехфакторной теории, необходимо отметить, что воцарение новой династии и прекращение римских нашествий положили начало новому демографическому циклу – первому циклу эпохи Сасанидов. В период восстановления в III в. основываются новые города, строятся каналы, персидские цари пригоняют из походов сотни тысяч пленных и расселяют их на опустошенных землях Двуречья. Однако недостаток сведений не позволяет судить о социально-экономической обстановке IV в.; в частности, не ясно, почему период восстановления продолжался так долго. Возможно, новое Сжатие было отсрочено интенсивным ирригационным строительством и распространением культуры заливного риса. В конце IV в., по-видимому, началось Сжатие: появляются сообщения о разорении и бегстве крестьян. В 480-х гг. разразился экосоциальный кризис: 7-летний голод, народные восстания, эпидемия чумы, гибель больших масс населения, гибель значительного числа крупных собственников и перераспределение собственности, социальные реформы, если не сказать революция.

Кризис привел к установлению этатистской монархии – вновь после столетий господства феодальной знати мы видим могущественную самодержавную монархию, стремящуюся установить справедливые отношения между сословиями (трансформация А_СВ).

В начале VI в. начинается новый демографический цикл – второй цикл эпохи Сасанидов. Для периода восстановления характерны дороговизна рабочей силы, строительство городов и массовые переселения пленных из Сирии и Малой Азии. В конце VI в. началось Сжатие: быстрый рост городов, ремесел, торговли, обострение борьбы за ресурсы между государством и элитой, попытки расширить территорию путем завоеваний и в то же время трудности со сбором налогов как результат обеднения крестьянства. В начале VII в. Сжатие было усилено долгой войной с Византией; перераспределение ресурсов на военные цели привело к структурному кризису: к резкому росту налогов, к бегству крестьян и в конце концов к разрушению дамб, к голоду и эпидемиям. В условиях Сжатия структурный кризис быстро перерос в экосоциальный кризис:мятежи военной элиты резко подорвали обороноспособность государства и сделали его добычей новых завоевателей (трансформация ВС^С).

* * *

Подводя некоторое итоги, необходимо отметить, что в эпоху между походами Александра Македонского и мусульманскими завоеваниями Восток был разделен на два историко-культурных региона, граница между которыми проходила сначала по Сырдарье, а потом по Евфрату. Западнее границы располагались эллинизированные области, где господствовали опиравшиеся на тяжелую пехоту греки и римляне. Восточнее границы располагался обширный регион, в котором главным оружием был большой лук, созданный гуннами. С помощью этого лука кочевникам-парфянам удалось отнять у греков и македонян земли Ирана, и они создали на этих территориях новую ксенократическую монархию. Это было первое государство, созданное завоевавшими земледельческие области кочевниками, поэтому оно находилось под значительным влиянием кочевых традиций; высшее сословие у парфян составляли воины-всадники. Вместе с тем отмечается упадок городских традиций; храмовые общины, так долго составлявшие один из основных элементов общественной структуры Месопотамии, теперь прекратили существование. Резко выраженный сословный строй сохранялся в Иране шесть столетий, и только в конце пятого века произошла социальная революция, уравновесившая положение сословий под властью этатистской монархии.

В отличие от Ирана Китай оставался чисто земледельческой цивилизацией, которая тем не менее смогла перенять оружие кочевников и отбросить их от своих границ. Это удалось сделать благодаря мобилизации сил под руководством этатистской монархии, которая, таким образом, стала альтернативой сословному феодальному обществу наподобие парфянского. Но китайская этатистская монархия была неустойчивой по отношению к процессам Сжатия – она разлагалась и превращалась в частнособственническую монархию. Экосоциальный кризис обновлял монархию, но затем Сжатие снова порождало процесс эрозии.

Необходимо отметить то важное обстоятельство, что началом кризиса II в. н. э. послужила эпидемия чумы, одновременная большой пандемии, охватившей в это время Ближний Восток и Средиземноморье. Известно, что эпидемии поражают прежде всего перенаселенные регионы, где миллионы людей ослаблены недоеданием, а огромные массы бедняков скапливаются в городах (отличающихся своими антисанитарными условиями)^[1034] Как отмечалось выше, глобальная эпидемия вызывает структурный кризис, но если у населения есть значительные запасы хлеба, то кризис преодолим. Однако если общество находится в фазе Сжатия, если нет никаких запасов, то большая эпидемия порождает экосоциальный кризис и заканчивается демографической катастрофой. Во II в. н. э. весь регион древних цивилизаций находился в состоянии Сжатия, и пандемия чумы повсюду вызвала экосоциальные кризисы, за исключением Месопотамии, откуда она пришла и где кризис начался раньше. Демографические циклы, оборванные эпидемией, начались в разное время, и Сжатие имело в разных странах разную интенсивность, тем не менее кризис разразился повсюду практически одновременно, грандиозная эпидемия синхронизировала кризисы на обширной территории от Атлантического до Тихого океанов.

ГЛАВА VIII
ЭПОХА ХАЛИФАТА

8.1. ИСЛАМ КАК НОВОЕ ОРУЖИЕ

Теория Ибн Халдуна утверждает, что государства, основанные завоевателями, развиваются по одному и тому же циклу: через несколько поколений после завоевания привыкшие к роскоши победители теряют свои воинские качества, свою сплоченность (асабию) и на смену им приходят новые завоеватели. Демографически-структурная теория добавляет, что халдуновский цикл обычно совпадает с демографическим циклом: перенаселение порождает социальный кризис, и кочевники, постоянно готовые к нападению, пользуются случаем для вторжения в охваченную смутой страну.

Как отмечалось в первой главе нашей работы, общество кочевников формируется в результате адаптации человека к природно-климатическим условиям степей и пустынь. В социальной сфере следствиями этой адаптации являются родовой коллективизм, относительное равенство, выдвижение по заслугам и обычаи военной демократии. В результате сурового естественного отбора общество кочевников формируется как военное общество, оно постоянно нацелено на войну и завоевания.

Подобно другим кочевым племенам, бедуинские племена Аравии находились в состоянии постоянной междоусобной войны («газв»)^[1035]. «Бедуины – это те, кто ограничен в своих жизненных условиях только необходимым… – писал Ибн Халдун. – Мужество стало для них свойством характера, а смелость – природным качеством»^[1036]. Ибн Халдун говорит, что братство, родовая взаимопомощь и солидарность (асабия) являются теми главными принципами, которые скрепляют кочевое сообщество, обеспечивают его выживание в вечной борьбе^[1037]. Естественно, что эти главные принципы легли в основу религии кочевников, ислама; Мухаммед постоянно повторял, что «все верующие – братья», и призывал мусульман следовать обычаям взаимопомощи^[1038]. Накопление богатств и ростовщичество осуждались пророком, как несовместимые с коллективизмом:

Горе всякому хулителю, поносителю,

Который собрал богатство и приготовил его!

Полагает он, что богатство его увековечит.

Так нет же! Будет ввергнут он в «сокрушилище»!^[1039]

Главная идея Мухаммеда заключалась в том, что он заменил родовое братство духовным; он провозгласил братство всех мусульман в рамках духовной общины, уммы^[1040]. Достаточно было произнести: «Нет бога, кроме Аллаха, а Мухаммед – пророк его!» – и любой, араб или иноплеменник, даже бывший враг, становился братом, а раб получал свободу^[1041]. «А если они обратились и выполнили молитву и дали очищение, то они – братья ваши...» – говорил пророк^[1042]. Принцип взаимопомощи мусульман нашел свое выражение во введении налога-«милостыни», «садаки». Это был единственный налог, который платили мусульмане, он составлял десятину дохода и предназначался для поддержания бедняков, больных, вдов, сирот. Принципы социальной справедливости, коллективизма и ограничения частной собственности роднили ислам с социалистическими учениями, и в частности, Г. А. Насер неоднократно говорил о социалистическом характере ислама^[1043].

Другим основным принципом ислама, вытекавшим из традиций кочевого общества, была «священная война», «джихад». Как признают многие исследователи ислама, мусульманские завоевания были обусловлены перенаселением Аравийской степи, высоким демографическим давлением^[1044]. В начальный период войн мусульмане уступали в численности своим противникам, поэтому, чтобы поддержать дух своих сподвижников, пророк обещал рай тем, кто погибнет в войне за веру^[1045]. Самопожертвование ради победы мусульманской общины (которая заступила место рода) было высшим проявлением асабии. «Жертвующие собой», «фидаи», шли в первых рядах мусульман; идея самопожертвования стала новым оружием, обеспечившим победу во многих сражениях. «Я иду к тебе с людьми, которые так же любят смерть, как вы любите жизнь», – писал персидскому наместнику знаменитый полководец Халид ибн Валид^[1046].

Конечно, нужно учесть, что противники арабов, Иран и Византия, находились в состоянии жестокого экосоциального кризиса, что социальная сплоченность (асабия) римлян и персов уже давно находилась на низком уровне, но даже при учете этих факторов силы арабов были несопоставимы с силами двух великих держав. В великих битвах при Кадисии и Ярмуке арабы намного уступали персам и византийцам как в численности, так и в вооружении. В обоих случаях победа была одержана после нескольких суток боев, которые продолжались днем и ночью, – военная история еще не знала таких сражений. Главную боевую силу византийцев и персов составляли одетые в доспехи конные лучники, а пехота была настолько ненадежна, что шеренги пехотинцев во избежание бегства связывали цепями. Ночные бои и песчаные бури (которые арабы расценивали как помощь Аллаха) затрудняли применение луков, а к рукопашному бою конные лучники не были готовы. Характерно, что одушевленные верой мусульмане выигрывали все поединки перед началом сражений. В конечном счете противник был вынужден признать превосходство арабов в мужестве и выносливости, он не выдержал отчаянных атак «жертвующих собой» и обратился в бегство^[1047].

Таким образом, мы должны признать, что социальная идея в некоторых случаях может иметь эффект фундаментального открытия, она может дать ее носителям решающее преимущество в военных столкновениях, и, так же как новое оружие, породить волну завоеваний. «Мусульманские победы основывались только на новой социальной дисциплине и религии, но не на оружии, – писал У Мак-Нил. – Более явно, чем любое другое событие в мировой истории, возвышениеислама показало, что идеи тоже имеют значение в человеческих делах и могут иногда выступать решительным образом в балансе сил»^[1048].

Впрочем, после первых побед положение существенно изменилось: военные трофеи позволили арабами перевооружить свое войско по византийско-персидскому образцу, у бедуинов появились хорошие кони и доспехи, они стали использовать сасанидские луки^[1049]. Арабское войско утратило характер племенного ополчения и было разделено на тактические единицы – в военно-техническом отношении оно уже не уступало своим противникам.

Таким образом, объединение кочевников под знаменем ислама вызвало волну арабского нашествия, охватившую весь Ближний Восток. В 636-650 гг. арабы овладели Палестиной, Сирией, Египтом, Ираком и Ираном – началась эпоха Арабского халифата.

8.2. ПЕРИОД ХАЛИФАТА ОМЕЙЯДОВ

Арабское нашествие началось в момент охватившего Византию и Иран экосоциального кризиса: к этому времени 26-летняя война между великими державами опустошила весь Ближний Восток. Нашествие довершило это опустошение. Ктесифон был разрушен, военное разорение привело к страшному голоду и чуме 639 г. Арабская армия, стоявшая в Палестине, потеряла от чумы 25 тыс. человек^[1050] – по-видимому, около половины своего состава. Хронист Абу Юсуф писал, что после арабского завоевания стало так много заброшенных земель, что их вряд ли удастся обработать в будущем^[1051].

О масштабах произошедшей катастрофы свидетельствуют данные о поступлении налогов с Месопотамии: несмотря на то что при арабах ставки налогов возросли по крайней мере вдвое, сбор налогов уменьшился в полтора раза: с 120 до 80 млн дирхемов^[1052]. Такое падение объема собираемых налогов свидетельствует об уменьшении численности населения в 2-3 раза. Имеются также данные о кадастре, проведенном арабами в 642 г. Согласно этому кадастру в Центральном Ираке имелось 3,2-3,8 млн га пашни и 0,5-0,6 млн крестьян, платящих подушную подать (взрослых мужчин)^[1053]. При средней численности семьи в 5 человек общую численность населения можно оценить в 2,5-3 млн, при этом демографическая нагрузка на гектар пашни составит максимально 0,94 чел./га. Средняя урожайность в Ираке при использовании традиционных методов хозяйства составляет 13 ц/га пшеницы или 20 ц/га ячменя^[1054]. Таким образом, при двупольной системе^[1055] на человека приходилось около 600 кг пшеницы или 1200 кг ячменя в год – весьма высокая норма потребления. Для сравнения в 1949 г. посевные площади составляли 2,6 млн га, а население – 5 млн чел.^[1056]; таким образом, демографическая нагрузка составляла 1,92 чел./га, т. е. была вдвое больше. При этом нужно отметить, что в середине ХХ в. Ирак полностью обеспечивал себя продовольствием, а урожайность по сравнению с VII в. значительно уменьшилась^[1057].

Одним из препятствий к возрождению земледелия было то обстоятельство, что переселившиеся из Аравии племена бедуинов на новых местах продолжали вести кочевое хозяйство. Это приводило к стравливанию посевов и к конфликтам с местными жителями^[1058].

О ценах на зерно в этот период известно, что расчет налоговых ставок производился из цены 1 кафиза (13 кг) в 1 дирхем^[1059], что соответствует 0,75 динара за 1 центнер. Как мы увидим далее, по сравнению с последующим периодом это была низкая цена.

Завоевание привело к значительным социальным переменам, прежде всего в отношениях собственности. Крупные византийские землевладельцы и иранские дехканы (за исключением немногих) лишились своих прав на землю. Согласно мусульманскому праву все завоеванные земли становились коллективной собственностью мусульман, т. е. государственной собственностью; эти земли давались крестьянам в пользование под условием уплаты поземельного налога, хараджа^[1060]. Харадж с земли высшего качества составлял 2 кафиза зерна и 2 дирхема с 1 джериба (0,16 га) земли. По расчетам специалистов, харадж составлял примерно 2/5 урожая^[1061]. Кроме того, существовал подушный налог, джизья: с простолюдинов брали 1 динар в год, с зажиточных людей – до 4 динаров. В целом налоги были примерно вдвое выше, чем до завоевания, – они отнимали практически весь прибавочный продукт крестьян. Политика угнетения неверных нашла свое выражение в словах халифа Омара: «Мусульмане едят их, пока они живы; когда мы и они умрем, наши дети будут есть их детей, пока они живы»^[1062]. Следует особо отметить, что при столь высоком уровне налогообложения частная собственность теряет смысл и сдача земли в аренду не дает прибыли. Действительно, при наделении знати поместьями власти уменьшали налоги с пожалованных земель^[1063].

Арабы были несведущи в бухгалтерии, поэтому в течение полувека после завоевания налоговые ведомости велись на местных языках, и сбор налогов осуществлялся местными чиновниками. В Персии налоги собирали местные дехкане, и хотя они в большинстве случаев утратили права на землю, это позволяло им получать доходы за счет завышения налоговых ставок. Таким образом, персидская знать до какой-то степени сохранила свое положение, хотя ввиду тяжести арабских податей дехкане не могли брать с крестьян, как в прежние времена. В некоторых случаях, по преимуществу на окраинах халифата, дехкане сохранили свои владения в качестве мульков, они владели этими землями как собственностью, уплачивая за них определенные договором налоги^[1064].

В отличие от парфян или персов арабы отказались от раздела завоеванных земель на владения знати или поместья воинов, исключения делались лишь для немногочисленных знатных лиц. Все завоеванные земли считались общим владением мусульман, которые жили в основанных ими огромных военных лагерях. Эти палаточные лагеря – Фустат, Куфа, Басра и другие – были окружены земляным валом и делились на кварталы, принадлежавшие родам и племенам; в центре располагалась большая площадь для собраний и общих молений, позже она была обведена галереей и превратилась в мечеть. Лагерь в Куфе населяли 40 тыс. воинов с семьями и рабами, четверть из них ежегодно отправлялась на войну с неверными^[1065]. Все воины были переписаны в реестрах-диванах и получали жалование из казны, жалование рядового воина составляло 4-8 динаров в год и было в 3–6 раз больше оплаты византийского воина. Кроме того, воины получали 4/5 военной добычи. Е. Аштор отмечает, что «мусульманское правление с самого начала было правлением военной аристократии»^[1066].

Как это обычно бывает, завоевание страны кочевниками привело к созданию сословного общества, в котором завоеватели составили сословие воинов, а побежденные – податное сословие. Правда, в отличие от других завоевателей мусульмане принимали побежденных в свою среду, в том случае если побежденные принимали ислам. Однако обращение в ислам означало, что новообращенный должен вступить в одно из арабских племен, жить вместе со своими новыми соплеменниками и вместе с ними участвовать в «священной войне». Новообращенные считались клиентами (мавали) принявшего их племени, они занимали приниженное положение, им не платили жалованье, как арабам, они не могли жениться на арабских женщинах и стояли в мечетях позади арабов. Поэтому лишь немногие из побежденных приняли ислам в первые десятилетия после завоевания, большинство предпочло сохранить привычный образ жизни и платить подати в качестве покровительствуемых (зиммиев)^[1067].

Социальная история раннего халифата была историей социального синтеза, историей борьбы арабских, персидских и византийских традиций. Е. Аштор называет этот процесс симбиозом и отмечает, что симбиоз особенно ярко проявился в развитии мусульманского законодательства, которое адаптировало как византийскую, так и персидскую судебные практики^[1068]. Как обычно, в процессе синтеза завоеватели перенимали навыки бюрократического управления и элементы автократии, для управления покоренным населением использовались местные чиновники и по возможности соблюдались местные традиции. Высшие должности аппарата управления замещались, естественно, арабами; перенимая местные обычаи, арабские наместники вместе с тем перенимали привычку к роскоши и стремление к обогащению^[1069]. Уже вскоре после завоевания это привело к дифференциации внутри мусульманской общины, к появлению неравноправия и неравенства. Если второй халиф правоверных, Омар (634-644 гг), еще придерживался традиционного аскетизма и иногда спал прямо на ступенях мечети, то третий халиф, Осман, раздавал своей родне земли и драгоценности; его наместники присваивали налоговые поступления. Это вызывало возмущение в общине. «Мы участвуем в одних и тех же походах, почему же те живут в изобилии, а мы остаемся в нищете?» – говорил один арабский поэт^[1070]. Перенимание чуждых арабам традиций в процессе социального синтеза привело к традиционалистской реакции. В 656 г. Осман был убит возмущенными паломниками; халифом был избран зять пророка, Али (656-661 гг.). Али попытался отстранить коррумпированных наместников; один из них, Муавия, поднял мятеж в Сирии. Началась гражданская война, которая закончилась поражением сторонников уравнительного ислама. Потерпев поражение, они откололись от основной массы мусульман (суннитов) и образовали две партии: радикальную партию хариджитов и более умеренную и многочисленную партию шиитов. Звание главы шиитов, имама, было наследственным в роду Али и дочери пророка Фатимы. После неудачных восстаний имамы были вынуждены скрываться от врагов, их имена хранились в тайне, и их называли «скрытыми имамами»^[1071].

Одержав победу над традиционалистами, Муавия стал халифом и основал династию Омейядов. Омейяды продолжали политику перенимания византийских и персидских традиций: это сказалось прежде всего в становлении автократических порядков и утверждении наследственной власти халифов. «Был Му’авийа первым в исламе, кто завел стражу и полицию… – свидетельствует хронист Йакуби, – и стал использовать в качестве секретарей христиан, и перед ним шли с копьями. Он стал… сидеть на троне, а люди – ниже него… И говорил Му’авийа: “Я – первый из царей”»^[1072].

Было налажено централизованное и единообразное управление, в канцеляриях стал употребляться арабский язык, была введена единая монета (золотой динар весом 4,25 г и серебряный дирхем в 2,97 г). С другой стороны, продолжало сказываться влияние кочевых традиций: оно проявлялось не только в пропаганде шиитов, но и в сохранении племенной структуры арабских ополчений, в частых столкновениях между племенами^[1073]. Хотя Муавия добился значительных успехов в утверждении своей автократии, он не смог ввести определенный порядок престолонаследия – отсутствие этого порядка оставалось слабым местом Омейядов вплоть до их падения. После смерти Муавии в 680 г. шииты и хариджиты подняли новое большое восстание, к ним присоединились «мавали», требовавшие уравнения своего положения с положением арабов. Ситуация осложнялась враждой северных и южных арабских племен (кайситов и кельбитов), которую лишь на время удалось погасить при утверждении ислама. Восстания и межплеменные распри переросли в гражданскую войну, которая продолжалась десять лет. В конечном счете Омейяды одержали победу и с помощью репрессий упрочили свою власть, но эти распри нанесли серьезный удар по социальной сплоченности (асабии) арабов и со временем привели к утрате тех качеств, благодаря которым они завоевали Ближний Восток^[1074].

С воцарением Муавии и наступлением мира началось восстановление экономики. «Когда воцарился халиф Муавия, во всем мире настало процветание, какого никогда не было…» – свидетельствует сириец Бар Пенкайа^[1075]. Специалисты пишут о восстановлении разрушенного войнами хозяйства, о расширении посевных площадей^[1076] Халиф Язид I (680-683 гг) уделял так много внимания восстановлению ирригационных систем, что его прозвали «водным инженером»^[1077]. Отражением роста населения служит рост сбора налогов с Ирака: при Омаре (634-644 гг) сбор составлял 80 млн дирхемов, при Муавии (661–680 гг.) – 100 млн, при наместнике Хаджжадже (694-714 гг) – 135 млн^[1078]. Однако в конце VII в. появляются признаки аграрного кризиса: в 688 и 695 гг. сирийские хроники упоминают неурожай и голод^[1079]. Размер установленных завоевателями налогов был таков, что дробление надела между наследниками делало почти невозможной их выплату. В Ираке разорявшиеся крестьяне не могли платить налоги; несмотря на законодательные запреты, они продавали свою землю и бежали в города. Так же как Осман, Муавия жаловал арабской знати поместья, таким образом, помимо государственных земель (фай) в халифате существовали и частные земли (мульк). Мусульмане, покупавшие землю разоренных крестьян, платили с нее лишь десятину урожая, поэтому частная собственность для них имела смысл. Чтобы пресечь бегство крестьян, иракский наместник Хаджжадж ставил на дорогах сторожевые отряды; крестьян возвращали в их деревни. В города не пускали и тех, кто принял ислам и хотел бы (как полагалось ранее) присоединиться к арабам; новообращенные крестьяне отныне должны были оставаться крестьянами^[1080]. Чтобы предотвратить разорение сельских жителей, им запрещали продавать своих буйволов. Халиф Омар II в 719 г. подтвердил запрет продажи крестьянских земель, но ввиду отсутствия контроля через несколько лет они вновь стали продаваться – земли скупала знать, обладавшая налоговыми привилегиями^[1081]. Хаджжадж принимал энергичные меры, чтобы обеспечить крестьян землей: он мобилизовал население на строительство дамб и каналов. Наместник купил у купцов из Басры тысячи черных рабов, зинджей, и направил их на расчистку солончаков. Халиф Хишам (724–743 гг) также уделял очень большое внимание ирригации^[1082].

Тем не менее уход крестьян в города продолжался; Куфа, Басра, Васит быстро увеличивались в размерах. Городские ремесла давали работу части беглецов из деревни, и, кроме того, арабские воины содержали множество слуг. Города арабов к этому времени уже перестали быть военными лагерями, палатки заменили добротные дома^[1083]. Численность арабского военного сословия быстро росла; в правление Муавии только в Басре число воинов, получавших регулярное жалование, возросло с 40 до 80 тыс., а число их сыновей – с 80 до 120 тыс. На содержание арабского воинства уходили практически все налоги, и его быстрый рост был причиной нарастающего финансового кризиса^[1084].

В конце VII – начале VIII вв. были приняты меры, чтобы увеличить сбор налогов, был проведен новый кадастр, налоговые ведомости были переведены на арабский язык, и их составление строго контролировалось. Отныне крестьяне платили налоги без посредников: после уплаты им вешали на шею в качестве квитанции бирку-печать. Земля, покупаемая мусульманами, больше не освобождалась от основного налога, хараджа; не освобождало от хараджа и обращение в ислам. Была резко увеличена джизья, платимая христианами; позже, при Иазиде II (720-724 гг.), стали взимать налог с монастырей и церквей^[1085].

В правление Хишама положение продолжало ухудшаться, тюрьмы были переполнены неплательщиками налогов^[1086]. Немногие данные, имеющиеся от конца правления халифа Хишама, говорят о резком росте цен на зерно, в 738 г. цена достигала 3,42 динара за центнер, в пять раз больше, чем в начале правления Омейядов. В год смерти Хишама разразился страшный голод, сопровождаемый чумой^[1087]. В казне не было денег, и правительство сократило жалование войскам. В условиях финансового кризиса и оскудения военной элиты началась ее быстрая фрагментация, арабские племена (кайситы и кельбиты) возобновили свои распри и выдвинули трех претендентов на трон халифа. Эти распри продолжались и после утверждения на престоле ставленника кайситов Мервана II (744– 750 гг.), причем одна из оппозиционных группировок, шииты, обратилась за поддержкой к народу – к персидскому населению Ирана. Шиитские агитаторы призывали крестьян к восстанию, обещая им снижение податей; заодно с ними действовали сторонники Аббасидов – потомков дяди Мухаммеда, Аббаса. В 747 г. аббасидский эмиссар Абу Муслим поднял на восстание крестьян Хорасана. Среди повстанцев было много маздакитов – старинные коммунистические идеи Маздака оставались знаменем угнетенных крестьян^[1088]. В восстании участвовали и персидские дехкане, потерявшие при арабах свои земли. Враждовавшие между собой арабы не смогли подавить восстание; более того, часть из них (шииты и кельбиты) примкнула к восставшим. Власти напрасно призывали к национальному чувству арабов, указывая, что за спиной Аббасидов стоят персы. Кровопролитная борьба продолжалась три года, войска халифа были разбиты в нескольких сражениях, в 750 г. Мерван II бежал в Египет и был там убит^[1089]. Ожесточение восставших было таково, что, по сведениям арабских источников, они уничтожили 500 тыс. клиентов и сторонников Омейядов. Земли омейядской знати были конфискованы^[1090].

О масштабах разразившейся катастрофы говорят цифры: уровень цен на зерно в 743–751 гг. составлял около 6 динаров за центнер. После окончания кризиса цены упали до 0,1–0,2 динара за центнер^[1091]. Сбор налогов с Ирака в 40-х гг. упал до 60 млн дирхемов, т. е. был вдвое ниже, чем в начале VII в.^[1092]. Эти данные позволяют сделать вывод о гибели значительной части населения.

* * *

Переходя к анализу социально-экономического развития халифата в эпоху Омейядов, необходимо отметить, что арабское завоевание привело к созданию сословного государства, в котором мусульмане были военным сословием, а покоренное население – податным сословием. Уровень эксплуатации при этом был значительно выше, чем в предшествующую эпоху. Специфика арабского завоевания заключалась в том, что мусульмане отказались от раздела завоеванных земель на феоды; основная часть земли стала государственной собственностью, и воины получали жалование за счет собираемых государством налогов. Таким образом, необходимо констатировать, что вопреки теории Л. Уайт арабские всадники-рыцари (в отличие от персов) не имели поместий, а получали жалование из казны. При этом нельзя сказать, что причиной отсутствия системы поместий была централизация управления и новые финансовые возможности бюрократии, как это было в Китае. В данном случае причина была идеологической и заключалась в коллективистском характере мусульманской религии.

Уровень установленных завоевателями налогов был таков, что у крестьян отнимался весь прибавочный продукт; частная собственность на землях, обложенных такими налогами, практически теряла смысл. Таким образом, завоевание привело к установлению системы государственной экономики. После завоевания начался обычный процесс социального синтеза, когда кочевники перенимали порядки завоеванных культурных государств: систему управления, и в том числе авторитарную власть монархов. Это перенимание вызвало традиционалистскую реакцию среди сторонников исламских (кочевых в своей основе) традиций. Столкновение привело к двум гражданским войнам и к поражению традиционалистов, в конечном счете результатом социального синтеза явилось формирование мощной сословной монархии с государственной экономикой.

После установления мира и воцарения Муавии начался период восстановления. Для этого периода характерны относительно высокий уровень потребления основной массы населения, низкий уровень демографического давления на землю, рост населения, рост посевных площадей, строительство новых (или восстановление разрушенных ранее) поселений, низкие цены на хлеб. С конца VII в. появляются признаки наступающего Сжатия: отсутствие доступных крестьянам свободных земель; крестьянское малоземелье; высокие цены на хлеб; высокий уровень земельной ренты; частые голодные годы; частые эпидемии; разорение крестьян-собственников; рост задолженности крестьян и распространение ростовщичества; распространение аренды; рост крупного землевладения; уход части разоренных крестьян в города; попытки малоземельных и безземельных крестьян заработать на жизнь работой по найму, ремеслом или мелкой торговлей; быстрый рост городов; развитие ремесел и торговли; попытки увеличения продуктивности земель путем ирригации; попытки расширить территорию путем завоеваний, непропорциональный (относительно численности населения) рост численности элиты; рост конкуренции за статусные позиции в среде элиты; фрагментация элиты; ослабление официальной идеологии и распространение диссидентских течений; обострение борьбы за ресурсы между государством, элитой и народом; попытки оппозиционных государству фракций элиты поднять народ на восстание или их присоединение к народным восстаниям; финансовый кризис государства.

Быстрое наступление Сжатия объясняется тем обстоятельством, что высокие налоги сокращали экологическую нишу этноса (чрезмерные подати можно рассматривать как искусственное сокращение урожайности). Налоги отнимали у крестьян почти весь прибавочный продукт, в этих условиях дробление хозяйства между наследниками сразу же приводило к невозможности уплаты налогов. С другой стороны, на примере халифата Омейядов можно наблюдать структурный характер кризиса: непропорциональный рост элиты (арабского военного сословия), ее фрагментацию, попытки оппозиционных фракций поднять на борьбу простой народ. Существенную роль сыграла также традиционалистская реакция со стороны персов, которая маскировалась внешними формами шиизма.

В конечном счете Сжатие окончилось экосоциальным кризисом 740-х гг. Мы наблюдаем голод, эпидемии, восстания и гражданские войны, гибель больших масс населения, высокие цены на хлеб, гибель значительного числа крупных собственников.

Е. Аштор, исследовавший динамику цен в VII – XII вв., полагал, что со времен арабского завоевания вплоть до середины X в. имела место «повышательная» вековая тенденция; в это время численность населения росла и это влекло за собой рост цен. Е. Аштор считал, что рост был медленным и рассматривал средние цены за целые столетия, хотя и оговаривался, что нахождение средних для таких больших промежутков «может показаться странным»^[1093]. Действительно, при столь больших промежутках выборка цен, очевидно, уже не является нормальной совокупностью и, с точки зрения математической статистики, понятия среднего, дисперсии и доверительного интервала просто теряют смысл. Однако в исторических источниках часто содержатся указания на «нормальную», т. е. среднюю, цену для более коротких периодов, и мы видим, что эта «нормальная» цена иногда резко менялась. Почти все известные цены для VIII – XIII вв. собраны в таблице О. Г. Большакова и представлены на сопровождающем таблицу графике^[1094], однако большинство этих цен относятся к годам неурожаев и голода и не отражают реальной ценовой ситуации. Мы выбрали из этой таблицы цены, которые источники характеризуют как «нормальные», а также вывели средние цены для некоторых периодов. Цены приводятся в динарах за 100 кг пшеницы. В комментарии указаны номера цен в таблице О. Г. Большакова. Если цена превышает 5 динаров, то в таблице указано просто «голод».

Табл. 6. Цены в Ираке VIII – X вв.

Рис. 9. Цены в Ираке VIII – X вв. Черные треугольники отмечают периоды голода и экосоциальных кризисов

Таблица 6 и график на рис. 9 показывают, что было бы неверно рассматривать период VII – X вв. как период медленного повышения цен, эпоху «повышательной» вековой тенденции. В действительности этот период распадается на три демографических цикла. О циклах 760–830-х и 840–940-х гг. речь пойдет в следующих параграфах. В цикле 650–750-х гг. мы сталкиваемся с проблемой недостаточности данных о ценах, однако этот пробел восполняется данными о наличии других характерных признаков демографического цикла.

8.3. ПЕРВЫЙ ЦИКЛ ЭПОХИ АББАСИДОВ

После свержения Омейядов в 750 г. власть перешла к новой династии Аббасидов. Аббасиды не сдержали своих обещаний и не снизили налогов, защищавший интересы простого народа Абу Муслим был предательски убит во дворце халифа Мансура (754–775 гг). Крестьяне Хорасана поднялись на восстание под лозунгом мести за Абу Муслима, но были разбиты. Новые восстания, в 767 и 776–783 гг., тоже были подавлены. Шииты, прежде действовавшие вместе с Аббасидами, перешли в оппозицию династии, но их выступление в 754 г. также окончилось неудачей^[1095].

Аббасиды все же сочли необходимым пойти на уступки и допустили к управлению представителей старой персидской знати. Иранские дехкане сравнялись своим положением с арабами и заняли важные должности при дворе. Соратник Абу Муслима Халид ибн Бармак стал первым советником халифа Мансура и фактическим руководителем правительства, его сын Яхья ибн Халид позднее стал везиром Харуна ар-Рашида, другие представители рода Бармекидов также занимали важные посты. Правление Бармекидов привело к дальнейшему перениманию сасанидских традиций в процессе социального синтеза: были созданы центральные ведомства (диваны), восстановлена должность везира (вазурга), воссоздано почтовое управление, которое помимо своих основных функций служило «глазами и ушами» халифов. Войско было пополнено персидскими наемниками, хорасанцами. В то же время положение арабов стало менее привилегированным: оплата воинов сократилась с 10 до 6,5 динаров в месяц (впрочем, цены в этот период тоже уменьшились)^[1096].

Ко времени прихода Аббасидов к власти в Ираке царила послевоенная разруха. Оросительные системы находились в состоянии упадка, многие дамбы на Тигре и Евфрате были разрушены, и попытки их восстановить имели лишь частичный успех^[1097]. Новые халифы обращали больше внимания на строительство новой столицы Багдада, 100 тыс. мобилизованных крестьян возводили здесь великолепные дворцы и мечети^[1098]. Экономическое положение в целом было благоприятным; годы после окончания гражданской войны отличались низкими ценами на хлеб: центнер пшеницы стоил около 0,2 динара^[1099]. К началу IX в. налоги, собираемые с Ирака, увеличились вдвое и достигли 133 млн дирхемов – того максимального уровня, который был достигнут до катастрофы. Общая сумма доходов превышала 400 млн дирхемов против 300 млн при Омейядах – это свидетельствует о значительном росте населения и посевных площадей. Время правления Харуна ар-Рашида (786-809 гг.) осталось в памяти потомков как «золотой век» Арабского халифата; поступления налогов в то время превышали расходы, и в казне скопилось 900 млн дирхемов звонкой монеты^[1100].

В то же время с начала IX в. начинают проявляться черты назревающего аграрного кризиса. Цены на зерно возрастают до 1,1 динара за центнер, в деревне наблюдается излишек рабочих рук^[1101]. Крестьяне страдают от малоземелья и вынуждены арендовать землю у крупных собственников за 1/2, 1/3 урожая. В конце VIII в. появляются сведения о разорении крестьянства и о распространении ростовщичества^[1102]. Безземельные крестьяне уходят в города, где образуется слой люмпен-пролетариата, кормящегося случайными заработками, нищенством и грабежами, – так называемые «аййары». В 810-х гг. в 800-тысячном Багдаде было уже 50 тыс. аййаров, и они представляли собой силу, с которой приходилось считаться властям^[1103].

Ухудшение экономического положения сказалось на политической обстановке. Как отмечалось выше, Аббасиды обманули ожидания персидских крестьян, но пошли на уступки утратившей при Омейядах власть персидской элите. Однако в 803 г. халиф Харун ар-Рашид отстранил от власти Бармекидов, что стало началом нового конфликта между арабами и персами. В 806 г. вспыхнуло большое восстание на востоке Ирана. Харун ар-Рашид собрал войска и двинулся в Хорасан, но в дороге был застигнут смертью. Сыновья халифа, ал-Мамун и ал-Амин, вступили в борьбу за власть, причем Амин опирался на арабов, а Мамун – на персов и на шиитов. Войска Мамуна в 813 г. после годичной осады овладели Багдадом, город был наполовину разрушен. Главным советником Мамуна был перс Фадл ибн Сахль; чтобы упрочить союз с шиитами, он уговорил халифа провозгласить своим наследником шиитского имама Али ар-Ризу. Это вызвало новую войну, арабская знать подняла мятеж в Багдаде. В конечном счете ал-Мамун отказался от союза с шиитами, приказал тайно отравить Али ар-Ризу и достиг примирения с иракскими арабами^[1104].

Междоусобная война выявила раскол в среде элиты и показала слабость власти, все недовольные поднялись на борьбу. В Азербайджане в 817 г. началась грандиозная крестьянская война под предводительством Бабека. Шииты подняли восстание, охватившее Ирак, Хузистан, Аравию, Хорасан. Власти были вынуждены пойти на уступки, налоги в восточных областях халифата были снижены на четверть, а в 819 г. было объявлено о снижении на 20% налогов в Ираке. Чтобы предотвратить распространение восстаний, управление Хорасаном было передано знаменитому полководцу персу Тахир ибн Хусейну. Тахир с самого начала проводил самостоятельную политику, и его правление стало началом восстановления персидской монархии под формальным сюзеренитетом халифов^[1105].

Войны и восстания приблизили надвигавшуюся экономическую катастрофу. В стране царили чума и голод: в 816-817 гг. голод свирепствовал в Хорасане, в 823 г. разразился большой голод в Ираке; цена пшеницы достигала 8 динаров за центнер^[1106]. В 829 г. восстал Египет. На севере, в Азербайджане, продолжалось восстание Бабека. Крестьяне сражались под знаменем секты хуррамитов, которых прежде называли маздакитами; это были сторонники «всеобщего равенства» и обобществления имуществ. Хуррамиты отождествляли халифат с непомерными налогами, которые мусульмане взвалили на плечи покоренных народов; они убивали всех мусульман. В 833 г. восстание хуррамитов распространилось на области Исфахана, Фарса, Кухистана; византийцы, поддерживая восставших, вторглись в Сирию. Кровавая война привела к опустошению многих областей, лишь среди мусульман число погибших оценивалось в полмиллиона^[1107]. Восставшие одержали несколько побед над арабскими ополчениями и овладели Западным Ираном. Халиф Мамун был вынужден пойти на уступки низшим сословиям: в 830-х гг., при Мамуне и его преемнике Мутасиме, была проведена военная реформа^[1108].

До этой реформы войска халифата состояли из отрядов наемников и из ополчений военнообязанных мусульман (по большей части арабов), которые жили в городах-лагерях и получали регулярное жалование. Арабы сохраняли привилегированное положение военного сословия, господствующего над покоренными зиммиями. Численность арабов быстро росла, и уплачиваемое им жалование поглощало большую часть государственного дохода – именно это обстоятельство обуславливало высокие налоги и жестокую эксплуатацию крестьянских масс. С другой стороны, к IX в. палаточные лагеря арабов превратились в благоустроенные города; их жители привыкли к удобствам и роскоши. Оторванные от своих степей и пустынь, арабы больше не подвергались тому естественному отбору, который когда-то превратил их в народ воинов, они утратили свои воинские качества и неохотно шли на войну. Арабы в значительной мере утратили и чувство родовой солидарности, асабии, которое прежде заставляло воинов жертвовать жизнью ради своих соплеменников. В книге ал-Джахиза, где собеседники обсуждают воинские качества различных народов, арабы могут похвалиться только своей знатностью, которую они отстаивают, сочиняя стихи^[1109]. Как отмечал Ибн Хальдун, такая судьба была типичной для всех завоевателей-кочевников; примерно через три поколения они превращались в изнеженных и зараженных корыстью городских жителей, которые уже не могли противостоять новым захватчикам^[1110]. Падение боеспособности арабского ополчения побудило халифа Мамуна провести военную реформу: халиф прекратил платить жалование военнообязанным мусульманам и приступил к формированию наемной армии^[1111].

Военная реформа означала трансформацию структуры «государство – элита – народ»; арабы перестали быть привилегированным военным сословием, жившим за счет податей с покоренных зиммиев. Это в значительной степени смягчало существовавшие в обществе социальные конфликты, тем более что налоги стали существенно меньше, практика «печатания» прекратилась и крестьяне могли вздохнуть свободнее^[1112]. Уравнение в положении сословий проявилось, в частности, в том, что оплата воинов-кавалеристов снизилась с 6,5 до 2 динаров в месяц^[1113]. Новые правители, такие как наместник Хорасана Тахир ибн Хусейн, стремились поддерживать крестьянство и заботились о бедноте. Со своей стороны, крестьяне Хорасана демонстрировали свою лояльность к Тахиридам и не откликались на призывы Бабека^[1114]. Таким образом, несмотря на конечное поражение, восстания низших сословий обусловили перелом в социальной политике халифата; на короткое время власть перешла в руки «справедливых государей», опиравшихся на регулярную гвардию гулямов (трансформация СВ).

Но с другой стороны, восстания, гражданские войны, голод, эпидемии означали тяжелый кризис, который привел к разорению цветущих областей и к гибели больших масс населения. О сокращении населения свидетельствует уменьшение сбора налогов: за первую половину IX в. общий сбор уменьшился с 404 до 293 млн дирхемов, а налоги с Ирака – со 133 до 78 млн дирхемов. Другим свидетельством катастрофы является падение цен на зерно: в 860-х гг. цена центнера пшеницы составляла 0,6 динара – вдвое меньше, чем до кризиса.

* * *

Переходя к анализу социально-экономического развития халифата в эпоху Аббасидов, необходимо отметить, что кризис середины VIII в. не привел к снижению уровня эксплуатации крестьянства. Старые порядки сохранили свою силу, халифат по-прежнему оставался ярко выраженным сословным государством, в котором сословие воинов-мусульман эксплуатировало покоренных зиммиев через посредство жесткой системы государственных налогов. До конца VIII в. продолжался период восстановления: для этого времени характерны рост населения, рост посевных площадей, строительство новых (или восстановление разрушенных ранее) поселений, низкие цены на хлеб. Так же как в предыдущем цикле, высокий уровень налогообложения обусловил быстрое наступление Сжатия. В начале IX в. отмечаются такие характерные признаки этой фазы, как сообщения о голоде, крестьянское малоземелье, разорение крестьян-собственников, рост помещичьего землевладения, уход разоренных крестьян в города, рост городов, развитие ремесел и торговли, высокие цены на хлеб, большое количество безработных и нищих. Так же как в предыдущем цикле, отмечается фрагментация элиты, и усобицы в среде элиты открывают двери для крестьянских восстаний. С другой стороны, обращают на себя внимание характерные черты халдуновского цикла: разрушение асабии и ослабление боевых качеств арабского военного сословия.

Первый аббасидский цикл оказался необычно коротким: раскол элиты и междоусобная война приблизили экосоциальный кризис. В 810-830-х гг. мы видим голод, эпидемии, восстания и гражданские войны, гибель больших масс населения, разрушение или запустение многих городов, высокие цены на хлеб, социальные реформы. В конечном счете народные восстания нанесли решающий удар сословной монархии, социальные реформы привели к облегчению положения народных масс; арабы утратили положение привилегированного сословия и положение различных слоев общества стало более равноправным (трансформация СВ). Вместе с тем кризис привел к распаду халифата, в Иране и Египте утвердились практически самостоятельные династии наместников.

8.4. ЕГИПЕТ В ПЕРИОД ХАЛИФАТА

Перенесемся теперь на запад исламского мира – в Египет. Войны с персами и арабское завоевание означали для Египта демографическую катастрофу. В I в. н. э. население Египта составляло около 8 млн^[1115], в середине VII в., по оценке Э. Аштора, – 4–4,5 млн^[1116], а по оценке А. В. Коротаева, – только 2,5 млн^[1117]. Наибольший ущерб понесли города; археологи свидетельствуют, что площадь Александрии уменьшилась в четыре раза, с 920 до 250 га; население, по оценке О. Г. Большакова, уменьшилось с 250 до 75 тыс. жителей^[1118]. Уменьшение населения привело к падению цен на хлеб^[1119]. Упадок экономики сказался на уменьшении налоговых сборов: поземельный налог (харадж), установленный наместником Египта Амром составлял лишь 2 млн динаров; по сведениям арабских источников (возможно, преувеличенным), до завоевания византийцы собирали в десять раз больше^[1120].

Завоевание привело к значительным социальным переменам, прежде всего в отношении собственности. Греческие земельные магнаты, владевшие огромными поместьями, были вынуждены бежать из страны; известно, что из Александрии уехало 30 тыс. богатейших аристократов^[1121]. Крупное землевладение практически прекратило существование; земля стала собственностью мусульманской общины, т. е. государства. Размер налогов остался прежним, и их собирали местные чиновники: кочевники-арабы не разбирались в канцелярском деле^[1122]. В то же время завоеватели считали своим долгом поддерживать порядок и не допускать насилия над покоренным населением. Как свидетельствует Иоанн Никиусский, не скупившийся на описание бедствий завоевания, после окончания военных действий Амр установил образцовый порядок: «Он взимал налог, который был обусловлен, не брал ничего из имущества церквей, не чинил ни поборов, ни грабежей»^[1123]. В правление Амра существенно расширились посевные площади, по заведенной традиции каждая провинция отвечала за состояние каналов и дамб на своей территории. Для восстановления оросительных систем в широких масштабах использовались принудительно мобилизованные крестьяне^[1124]. В начале VIII в. посевная площадь составляла около 3 млн федданов – как мы увидим в дальнейшем, это было значительно больше, чем в последующие эпохи^[1125]. В конце VII в. оживляется хозяйственная жизнь Александрии, был восстановлен канал, соединявший город с Нилом, строились морские верфи^[1126]. Сохранившиеся от начала VIII в. сведения о ценах и заработной плате свидетельствуют о том, что положение трудящихся масс было весьма благоприятным: цена 1 центнера пшеницы составляла примерно 0,3 динара, а месячная оплата чернорабочего – 0,6 динара^[1127], на дневной заработок можно было купить 7,7 кг пшеницы.

Как отмечают специалисты, налоги, установленные Амром в Египте, были значительно более легкими, чем налоги в Ираке^[1128]. Общая сумма налогов в течение 80 лет после завоевания оставалась практически неизменной – в условиях роста населения это означало снижение налоговой нагрузки. Между тем в процессе социального синтеза арабы постепенно осваивали бюрократические методы управления. В 696-697 гг. началась чеканка мусульманской монеты, затем последовал перевод налоговых списков на арабский язык. Рост арабского военного сословия требовал увеличения налогов. В начале VIII в. стали брать налоги с монахов и церковных земель. В 726 г. в Египте был проведен первый при арабах кадастр, после которого общая сумма хараджа увеличилась вдвое, с 2 до 4 млн динаров^[1129].

Двойное увеличение налогов привело к резкому изменению социально-политической ситуации в стране. Малообеспеченные слои населения оказались на грани голода. В Дельте вспыхнуло большое восстание, которое с трудом удалось подавить. Появляются сведения о бегстве крестьян, которые не могли заплатить подати, об опустевших деревнях, о селянах, которые доходили до такой крайности, что продавали балки своих домов^[1130]. Крестьяне бежали из своих деревень, и чтобы остановить это бегство, была введена система паспортов; всех беглых крестьян под конвоем возвращали в их деревни^[1131]. Отсутствие запасов зерна у крестьян привело к тому, что в 737–739 гг. Египет постиг первый за описываемое время большой голод. По отдельным сведениям, цена на хлеб возросла в 10 раз^[1132]. Голод сопровождался эпидемиями, от которых, по расчетам О. Г. Большакова, должно было вымереть до половины населения крупнейших городов^[1133]. После большого голода 737–739 гг. пшеница сильно подешевела^[1134], что свидетельствует о гибели значительной части населения. Об этом свидетельствуют также резкое сокращение посевных площадей и уменьшение налоговых поступлений, отправлявшихся из Египта в Багдад^[1135].

Кризис 730-х гг. привел к уменьшению налоговых отчислений, направляемых из Египта в Багдад в полтора раза, с 2,7 млн динаров в 720-х гг. до 1,8 млн в 779 г. В 786-796 гг. эти отчисления выросли до 2,2 млн динаров – по-видимому, это свидетельствовало о восстановлении экономики страны и росте населения. Общий доход Египта от сбора хараджа около 800 г. составлял 3-4 млн, а в 813-833 гг. – 4,25 млн динаров, таким образом, был превзойден уровень в 4 млн динаров – рубеж, на котором начался предыдущий кризис. Однако посевная площадь оставалась значительно меньшей, чем в предшествовавший период, по расчетам О. Г. Большакова, она составляла около 2 млн федданов^[1136].

Об экономическом развитии в это время свидетельствует рост Фустата, который превзошел по размерам Александрию и стал крупнейшим городом страны. В социально-культурном отношении этот период был временем быстрой мусульманизации Египта. В отдельные годы ислам принимали до 100 тыс. человек^[1137]. Цена на пшеницу в середине VIII в. была столь же низкой как в начале столетия, на дневную зарплату можно было купить около 10 кг зерна. Однако в конце столетия появляются упоминания о неурожаях и антиналоговых восстаниях^[1138]. Данные начала IX в. свидетельствуют о резком росте цен и об очень тяжелом экономическом положении: цена пшеницы в этот период была необычайно высокой и достигала 1 динара за центнер^[1139]. Источники сохранили жалобы наемных рабочих на крайнюю нищету^[1140]. Действительно, при месячной оплате в 0,75 динара^[1141] на дневной заработок можно было купить лишь 3 кг пшеницы – в Средние века столь низкий уровень потребления встречался лишь накануне экосоциальных кризисов и демографических катастроф.

Катастрофа была ускорена усобицами среди арабов, которые начались в Ираке и Иране и распространились на Египет. Войны между сторонниками Амина и Мамуна, суннитами и шиитами ослабили власть и дестабилизировали обстановку в Египте. В 829 г. началось грандиозное восстание христиан-коптов. Халиф Мамун отправил на подавление восстания армию под командой своего наследника Мутасима. Восстание было подавлено со страшной жестокостью, участники восстания были перебиты, их жены и дети – проданы в рабство. После этого самая Дельта, самая плодородная часть Египта, запустела; сбор налогов упал в несколько раз – до 0,8 млн динаров^[1142]. По свидетельству арабских источников, в середине IX в. площадь обрабатываемых земель составила лишь 1 млн федданов – намного меньше того, что могло обрабатываться^[1143]. Источники сообщают, что при византийском правлении в Египте насчитывалось 10 тыс. деревень; после трех демографических катастроф число деревень сократилось в четыре раза^[1144].

О катастрофе и гибели большой части населения свидетельствует также невиданное падение цен на зерно: в правление Ибн Тулуна (868-884 гг) цена 1 центнера составляла 0,15 динара^[1145], на дневную зарплату можно было купить около 28 кг пшеницы.

* * *

Переходя к анализу социально-экономического развития Египта в VII – IX вв., необходимо отметить, что в целом оно протекало в том же направлении, что и развитие других областей халифата. Однако имелась существенная особенность, заключавшаяся в том, что уровень налогообложения в Египте был меньше, чем в Ираке. Это привело к тому, что период восстановления оказался более продолжительным, при низких налогах крестьяне могли осваивать и сравнительно малоплодородные земли.

Период восстановления продолжался до начала VIII в. Для этого периода характерны относительно высокий уровень потребления основной массы населения, рост населения, рост посевных площадей, строительство новых (или восстановление разрушенных ранее) поселений, низкие цены на хлеб, дороговизна рабочей силы.

Однако рост арабского военного сословия вне пределов Египта обусловил резкое увеличение давления военной элиты на народ, которое привело к двойному росту налогов в 720-х гг. Столь масштабное перераспределение ресурсов внутри структуры «государство – элита – народ» вызвало структурный кризис, который затем перерос в глобальный экосоциальный кризис. В 737–739 гг. мы наблюдаем голод, эпидемии, восстания и гибель больших масс населения, принимающие характер демографической катастрофы.

Необходимо, однако, отметить вторичность этого кризиса по отношению к социальным процессам, происходившим в Арабском халифате. Он был индуцирован процессами, происходившими вне Египта, но несколько опередил аналогичный кризис в Ираке и Иране. С теоретической точки зрения рассматриваемый цикл представляет собой интересный пример того, как резкое перераспределение ресурсов в фазе роста приводит к кризису, фактически минуя фазу Сжатия.

Так же как в Ираке, вторая половина VIII в. в Египте была периодом восстановления: для этого времени характерны относительно высокий уровень потребления основной массы населения, строительство новых (или восстановление разрушенных ранее) поселений, низкие цены на хлеб, дороговизна рабочей силы. В начале IX в. появляются признаки Сжатия: низкий уровень потребления основной массы населения, частые сообщения о стихийных бедствиях, падение уровня реальной заработной платы, дешевизна рабочей силы, высокие цены на хлеб, большое количество безработных и нищих, восстания, фрагментация элиты, обострение борьбы за ресурсы между государством, элитой и народом.

Кризис был ускорен новой междоусобной войной в халифате, резко ослабившей центральную власть и дестабилизировавшей обстановку в Египте. В 830-х гг. Сжатие завершилось экосоциальнымкризисом, появляются сообщения о голоде, эпидемиями, о грандиозном восстании, приведшем к гибели больших масс населения и демографической катастрофе. Так же как восстания в Ираке и Иране, восстания в Египте привели к понижению налогов, к установлению более справедливых отношений между сословиями и созданию этатистской монархии ибн Талуна (трансформация СВ). Ибн Талун основал династию практически независимых от Багдада наместников, и с этого времени Египет вновь обрел самостоятельность.

А.В. Коротаев отмечает существенную специфику египетских кризисов периода халифата, а именно то обстоятельство, что они ускорялись чрезмерным давлением элиты на народ и поэтому были в среднем короче, чем циклы в других странах^[1146]. Эта специфика особенно ярко проявляется в первом цикле, когда кризис был вызван резким повышением налогового бремени (напомним, что налоги использовались главным образом для содержания арабского военного сословия). Используя модель П. В. Турчина, А. В. Коротаев объясняет египетскую ситуацию чрезмерно быстрым размножением арабской военной элиты, в результате чего элита сталкивалась с недостатком ресурсов^[1147]. В этих условиях элита либо пыталась увеличить налоги, либо фракционировалась, и отдельные фракции вступали в борьбу за перераспределение ресурсов – этот второй случай имел место во время кризиса 830-х гг.

По нашему мнению, эффективный анализ египетских циклов, выполненный А. В. Коротаевым, может быть полезен и при рассмотрении соответствующих циклов в основных областях халифата. Очевидно, экосоциальные кризисы в Ираке и Иране также ускорялись чрезмерным давлением элиты на народ.

* * *

Подводя итоги эпохе халифата, необходимо отметить, что в основе побед арабов лежало новое идеологическое оружие, принцип мученичества за веру. Этот принцип был неотделим от идеи братства верующих, ибо жертвовать жизнью можно только ради братьев, готовых в свою очередь пожертвовать собой. Идея братства лежит в основании асабии, поэтому теоретически можно рассматривать первых мусульман как общество с чрезвычайно высокой асабией, а принцип мученичества – высшим воплощением асабии. По теории Ибн Халдуна, после завоевания обширных земледельческих областей начинается разложение асабии; это явление соответствует процессу социального синтеза в диффузионизме, и в данном случае оно привело к расколу мусульман на суннитов и шиитов. Шииты (и хариджиты) были партией, отстаивавшей изначальный ислам с его братством верующих и принципом самопожертвования, в то время как сунниты шли на уступки индивидуалистическим и частнособственническим идеалам. Эта эрозия ислама привела к тому, что арабы отчасти утратили свое идеологическое превосходство, и, во всяком случае, оно перестало быть решающим фактором в сражениях с технически более оснащенным противником. В конце концов арабы не смогли далее сохранять свое положение военного сословия, им на смену пришли тюркские гулямы, рыцари эпохи тяжелой кавалерии. Хотя эта перемена совершилась без нашествия, она вскоре привела к распаду халифата и к созданию новых государств, в которых тюрки начали постепенное наступление на монархию.

ГЛАВА IX
РОЖДЕНИЕ ТЯЖЕЛОЙ КАВАЛЕРИИ

9.1. ПОЯВЛЕНИЕ СТРЕМЯН

Всадники древнего мира были искусными наездниками, умевшими обходиться без стремян. Отсутствие опоры для ног, конечно, делало их положение неустойчивым, и их балансирование на коне порой вызывало улыбку крепко стоявших на земле пехотинцев. «Разве наше положение не более устойчиво, чем положение всадников? – говорил Ксенофонт греческим гоплитам. – Они ведь висят на конях, боясь не только нас, но и собственного падения»^[1148]. Поначалу всадники могли лишь, на минуту отпуская поводья, стрелять из лука, но через некоторое время кавалеристы научились сражаться мечами. Затем появились деревянные седла с высокими выступами (луками), зажимавшими сидящего между ними всадника. Теперь всадник мог наносить удар копьем, не рискуя вылететь из седла, но повернуться в таком седле было непросто. Копейщики эпохи Сасанидов были внешне похожи на рыцарей Средневековья, но им было трудно вести рукопашный бой. Это были люди-тараны, которые с подвешенными к лошадям копьями обрушивались на противника и своей массой прорывали его строй – они не вели рыцарских поединков, как в Средневековье^[1149].

В высокое седло нелегко было даже сесть без посторонней помощи, для этого требовалась подножка – веревочная петля. Как полагают специалисты, использование таких подножек в конечном счете привело к появлению парных стремян, на которые всадник опирался во время скачки. Первые изображения стремян относятся к началу IV в. н. э. и дошли до нас из Китая и из государства Когуре в теперешней Маньчжурии. Известно, что когуресцы были соседями кочевников-сяньби, которые в это время завоевали Китай. В могилах этих завоевателей, относящихся к V в., найдены настоящие стремена – новое оружие, позволившее сяньби разгромить бесчисленные китайские армии и овладеть огромной страной^[1150].

Как известно, один из создателей теории технологического детерминизма Л. Уайт считает появление стремени началом новой эпохи – эпохи рыцарской кавалерии и феодализма. Стремя придало всадникам устойчивость и позволило более эффективно использовать копье и меч – всадник стал господином на поле боя.

Сяньби еще в III в. были известны как тяжеловооруженные всадники, добивавшиеся побед за счет тактики таранных ударов^[1151]. Конечно, не все завоевавшие Китай кочевники были рыцарями: тяжелое вооружение было доступно не каждому. Однако с появлением стремени произошло резкое увеличение числа всадников, закованных в латы вместе со своими лошадьми. Если в эпоху Хань конская броня практически не использовалась, то в IV в. мы видим целые рыцарские армии, причем в отдельных сражениях победители захватывают тысячи лошадей в доспехах. Совершенствуются и доспехи кавалеристов, их тела теперь полностью закрываются броней, так что выражения «железные всадники» и «железные лошади» становятся общеупотребительными. Немного позже, в конце VI в., появляются изображения одетых в великолепные латы рыцарей-сяньби^[1152].

Завоевания степных рыцарей не ограничились вторжением в Китай. После ухода сяньби в долину Хуанхэ в степях Гоби господствовали их сородичи жужани. Экспансия жужаней была направлена на запад, в конце IV в. они разгромили живших на территории между Каспием и Алтаем гуннов и эфталитов и вынудили их покинуть свои кочевья. Гунны двинулись в Причерноморье, а эфталиты завоевали Согдиану, вторглись в Иран, а позже – в долину Инда^[1153].

Гунны и эфталиты были всадниками, главным оружием которых был гуннский лук. Таким образом, перед волной наступления степных рыцарей двигалась волна конных лучников, которые на какое-то время установили свое господство в среднеазиатских и европейских степях. Некоторые историки полагают, что во время своего бегства на запад и на юг конные лучники заимствовали у своих преследователей стремена, но вещественных подтверждений этому в настоящее время не имеется. Под натиском эфталитов персы вернулись к стрелковой тактике, но они не применяли стремян до конца существования Сасанидской державы^[1154].

Однако победители гуннов жужани недолго господствовали в Великой степи: в середине VI в. они уступили первенство тюркам – народу, входившему ранее в жужаньский племенной союз. Потерпев поражение от своих сородичей, одно из жужаньских племен, авары, было вынуждено бежать на западную окраину Великой степи – в Европу. В 560-х гг. авары ворвались на Венгерскую равнину, и, подчинив племена славян, создали могущественное государство – Аварский каганат. В течение двух столетий авары господствовали над Восточной Европой, они не раз наносили поражения византийцам и осаждали Константинополь. Византия была вынуждена спешно перенимать оружие аваров, в том числе стремена. Таким образом, диффузионная волна, вызванная изобретением стремян на Дальнем Востоке, в VI в. достигла Европы^[1155].

Что касается арабов, то в начале своих завоеваний они не имели стремян, так же как их противники персы. Победы арабов объяснялись их готовностью к самопожертвованию во имя веры, и благодаря своему героизму им удалось одолеть не только персов, но и имевших стремена византийцев. Уже после битвы при Ярмуке арабские всадники заимствовали стремена у своих противников и смогли некоторое время противостоять тюркам в Средней Азии^[1156].

Тюрки были народом, вписавшим новую страницу в историю тяжелой кавалерии. Хотя с появлением стремян ноги всадника получили необходимую опору, сяньби продолжали пользоваться высоким седлом, зажимавшим рыцаря и лишавшим его подвижности. Следующий шаг в использовании преимуществ стремени был сделан в VI в., когда у тюрок появились седла с низкими наклонными луками, позволявшие всаднику, опиравшемуся на стремена, поворачиваться и наклоняться в разные стороны^[1157]. Новое седло обеспечило военное превосходство тюрок и породило волну тюркских завоеваний. В 554 г. тюрки двинулись в большой поход на запад и подчинили степные народы вплоть до берегов Дона. В 565 г. они разгромили эфталитов и заняли Согдиану Таким образом, была создана огромная степная империя, простиравшаяся от Боспора до Маньчжурии. В 578 г. тюркский Тобо-хан вторгся в Китай и разгромил армию северокитайского царства Чжоу. Китайцы обязались платить тюркам дань; вскоре после этого династия Чжоу была свергнута и к власти в Китае пришел полководец Ян Цзянь, основавший династию Суй. Пограничные войска стали срочно переучивать по тюркскому образцу, причем копировался весь образ жизни степняков: солдаты должны были жить в юртах, питаться мясом и молоком, ездить верхом и участвовать в облавных охотах^[1158]. Конечно, были заимствованы и тюркские седла; изображения новых седел можно найти на рельефах танского императора Тайцзуна (637 г.), а немного позже в Китае появляются фрески, изображающие игроков в конное поло. Эти игроки принимают в седлах самые сложные, немыслимые прежде позы, нисколько не уступая искусству сегодняшних джигитов^[1159].

Империи Суй удалось остановить тюрок, и немалую роль в этом сыграли междоусобицы среди кочевников. Тюрки обитали вдалеке от китайских границ, поэтому в отличие от гуннов и сяньби они не знали, что такое государственный порядок. Ян Цзянь писал, что для тюрок было свойственно безначалие и пренебрежение дисциплиной: «Тукюеские ратники пренебрегают наградами и наказаниями, мало уважают начальников и по большей части не соблюдают порядка»^[1160]. В 581 г. в каганате началась жестокая династическая распря, которая продолжалась двадцать лет и привела к распаду огромного кочевой империи. Постоянные внутренние войны ослабили давление тюрок на соседей – не только на Китай, но и на сасанидский Иран; в 589 г. полководцу Бахраму Чубину удалось отразить вторжение тюрок в битве при Герате, а в 599 г. тюрки были разбиты китайцами (причем в обстановке междоусобицы отдельные тюркские отряды сражались на стороне своих врагов)^[1161].

Тюрки VI – VIII вв. были в основном конными лучниками, и они использовали свою подвижность в седле для совершенствования мастерства лучников. «Искусно стреляют из лука с лошади, по природе люты, безжалостны», – говорит о тюрках «История Тан»^[1162]. Луки тюрок были гуннского типа, максимальная их мощность составляла около 100 ратлей (32 кг), и при натягивании использовались специальные кольца^[1163].

Хотя тюрки из-за своих внутренних распрей не сумели завоевать большие земледельческие государства, их искусство наездников и стрелков было признано повсюду. Храбрость и мужество тюрок особенно рельефно выступали в сравнении с растерявшими свои боевые качества арабами и персами. «Мусульманские литераторы… восхваляют тюрок как воинов за их смелость, преданность, выносливость, воспитанные жизнью в суровых степях», – отмечает К. Э. Ботсворт^[1164]. В халифате Аббасидов тюрки составляли основу гвардии гулямов, и в отдельные периоды гвардия свергала и возводила на престол халифов – по сути, тюрки пытались завоевать халифат, действуя изнутри, как ливийцы когда-то завоевали Египет. В Китае тюрки (вместе с другими степняками) составляли отборные пограничные войска; в 755 г. они подняли мятеж и попытались завоевать Поднебесную, и хотя попытка закончилась неудачей, Китай на полвека оказался во власти военных группировок.

9.2. КИТАЙ В IV – V ВВ.

Вернемся теперь немного назад, в IV столетие, когда различные кочевые племена одно за другим вторгались в Северный Китай и там существовали «шестнадцать государств пяти северных племен». Китайская империя Цзинь сохранила власть лишь над югом, но в то время юг был малоосвоенной окраиной страны; по словам одного из сановников, население всех южных областей не превышало населения одной из ханьских провинций^[1165]. Кочевники постоянно воевали между собой и с южнокитайскими царствами, уничтожая все, что осталось. Большая часть уцелевшего китайского населения была обращена в рабов. Около 390 г. благодаря своим латникам вождь сяньби Тоба Гуй завоевал Северо-Восточный Китай и основал империю Северная Вэй. Тоба Гуй присваивал кочевой знати титулы и ранги – более ста вождей сяньби стали новыми ванами, гунами, хоу и получили в наследственное владение округа и уезды; таким образом, появилась феодальная знать, владевшая обширными землями, множеством рабов и зависимых крестьян. Рядовые воины-латники были организованы в военные поселениях («фубин»); они получали маленькие поместья, которые обрабатывали с помощью своих рабов^[1166].

В правление Тоба Гуя («Тай-цзу») положение на севере несколько стабилизировалось. «До того как Тай-цзу покорил Центральную равнину, здесь беспрестанно случались такие беды, как массовые истребления и смуты, – говорит “История Вэй”. – Войны и перевороты сопровождались народными восстаниями. Сельское хозяйство было в запустении»^[1167]. Население Северного Китая составляло в то время не более 10 млн человек – примерно в три раза меньше, чем во времена Хань^[1168]. Города лежали в развалинах; торговля почти прекратилась, деньги исчезли из обращения – вместо них использовали куски шелка. При Тоба Гуе начали расселять беженцев, всем переселенцам казна выдавала тягловых волов^[1169]. «История Вэй» отмечает, что в те времена собирали высокие урожаи и цены на зерно были низкими, «один кусок ткани соответствовал 80 ху зерна»^[1170]. К 440 г. империя Вэй овладела всем Северным Китаем, с этого времени войны стали редкими и восстановление хозяйства пошло более быстрыми темпами. Правители-«варвары» привлекали на службу конфуцианских сановников, которые проводили традиционную «политику поощрения земледелия». Распахивались заброшенные поля, восстанавливались ирригационные сооружения, вводились новые сельскохозяйственные культуры, такие как чай и сахарный тростник^[1171]. Однако восстановление экономики тормозилось чрезмерными и неконтролируемыми поборами, которые возлагались на население феодальной знатью. «Влиятельные и сильные дома собирали налог, вдвое превышающий установленный казной», – говорит «История Вэй»^[1172]. Хотя земли было еще достаточно, в 467–471 гг. источники отмечают засуху и голод^[1173].

После смерти императора Тоба Хуна I (465–476 гг) регентшей при малолетнем наследнике стала его мать, императрица Фэн. Фэн была китаянкой и во время регентства, в 476-490 гг, власть находилась в руках китайских сановников^[1174]. В этот период была восстановлена цзиньская надельная система: на семейную пару полагался полевой надел в 120 му, на волов давались дополнительные наделы, принадлежавшие знати рабы получали такие же наделы, как свободные. Подать с каждого двора составляла несколько кусков шелка и два даня зерна, по свидетельству «Истории Вэй», поборы уменьшились в 10 раз. Была восстановлена система «постоянно полных амбаров», зерно из которых выдавалось крестьянам при неурожае^[1175].

Очевидно, что прекращение произвольных поборов, проведение кадастров и упорядочение землевладения означали серьезный удар по сяньбийской феодальной знати. Наследник престола Тоба Хун II (476-499 гг) был воспитан в китайских традициях и, став императором, пытался проводить политику насильственной ассимиляции кочевников-сяньби. Тоба Хун II приказал сяньбийской знати принять китайские фамилии и носить китайскую одежду, при дворе было запрещено разговаривать по-сяньбийски. Китайские сановники, так же как сяньбийские, стали получать титулы и уделы, китайская знать стала соперничать с сяньбийской^[1176].

К началу VI в. население страны значительно возросло, по замечанию одного из сановников, оно более чем вдвое превосходило население империи Цзинь в 280 г. Принимая во внимание, что число дворов во времена Цзинь составляло 2,5 млн, современные исследователи оценивают численность населения Вэй по меньшей мере в 25 млн человек^[1177]. По подсчетам В. Эберхарда, до гибели империи Хань на этой территории проживало 29 млн^[1178] – таким образом, обеспеченность пахотными полями в конце V в. была не намного лучше, чем в тяжелые времена II столетия; источники говорят, что по причине нехватки земли крестьянам выделяли наделы меньше положенных по норме^[1179]. В 487 г. источники отмечают большой голод. «Очень многие умерли с голоду», – говорит «История Вэй»^[1180]. При императоре Юань Ко (500-515 гг) в исторических хрониках зарегистрировано десять восстаний^[1181]. В 523 г. восстали военные поселенцы шести округов на северной границе – это было проявление традиционалистской реакции: воины-сяньби были недовольны проводимой властями политикой китаизации^[1182]. Не успели правительственные войска усмирить поселенцев, как вспыхнуло крестьянское восстание в Хэбэе, где повстанцы собрали 100-тысячную армию. Восстание было подавлено одним из сяньбийских князей, полководцем Эрчжу Жуном, который, в свою очередь, поднял мятеж, овладел столицей и перебил две тысячи чиновников – по большей части, китайцев^[1183]. В 534 г. борьба между князьями привела к распаду империи Вэй на два царства, между которыми сразу же началась война. Лоян был взят штурмом и разрушен; в 536 г. разразился страшный голод, когда в некоторых районах люди ели друг друга. Это была демографическая катастрофа, по свидетельству источников, голод унес 4/5 населения страны^[1184].

* * *

Переходя к анализу социально-экономической истории Китая в III – V вв., необходимо отметить продолжительность экосоциального кризиса, который завершил демографический цикл эпохи Младшая Хань. Междоусобные войны не закончились с образованием царств Цзинь, У и Шу, они продолжались всю эпоху Троецарствия вплоть до 280 г. Период стабилизации в 280-х гг. оказался очень коротким, затем вновь вспыхнули усобицы и произошла новая демографическая катастрофа, вызванная нашествием гуннов. IV столетие прошло в обстановке воин и новых вторжений, положение стабилизировалось лишь в начале V в., когда Северный Китай был объединен под властью империи Вэй. В целом двухвековой период от гибели империи Хань до создания империи Вэй можно считать интерциклом; в этот период социально-экономическое развитие определялось не демографическими, а военными факторами. Завоевание Северного Китая кочевниками привело к созданию ксенократического феодального государства, кочевая знать получила наследственные уделы, часть покоренных китайцев была обращена в рабов.

С объединением Северного Китая под властью империи Вэй начался новый демографический цикл. Период восстановления продолжался до 470-х гг. и характеризовался ростом населения и посевных площадей, низкими ценами на зерно. В конце V в. появляются признаки Сжатия: сообщения о голоде, крестьянское малоземелье, восстания, попытки проведения социальных реформ. Параллельно демографическим процессам шли процессы социального синтеза, императорский двор перенимал китайские традиции и проводил политику насильственной ассимиляции кочевников. Реформы, проведенные в это время, были направлены на восстановление китайских государственных порядков, ограничение власти сяньбийских феодалов и установление этатистской монархии (трансформация С^СВ). Эти реформы вызвали традиционалистскую реакцию со стороны кочевников и ускорили кризис, который разразился в 520-530-х гг. Кризис сопровождался катастрофическим голодом, восстаниями и внутренними войнами, разрушением городов и в конце концов привел к демографической катастрофе. В конечном счете кочевники одержали верх и восстановили сословную монархию; таким образом, общую последовательность трансформаций в цикле можно выразить формулой С^СВC.

9.3. КИТАЙ В ЭПОХУ ДИНАСТИИ СУЙ

Экосоциальный кризис, погубивший империю Вэй, продолжался более 30 лет. Около 560 г. источники снова отмечают большой голод на северо-востоке страны; голод сопровождался эпидемией, как говорит «История Суй», «умирали четыре-пять человек из десяти»^[1185]. По данным, относящимся к середине VI в., численность населения Северного Китая составляла лишь 7 млн человек, однако специалисты считают эти данные неполными ввиду большого недоучета. Сяньбийская знать, одержавшая победу во внутренних войнах, не давала переписывать подвластное ей население; во владениях «сильных домов» проживали многие тысячи не учтенных переписями зависимых крестьян и рабов. Сяньбийская аристократия была особенно могущественна на северо-востоке, в царстве Северное Ци, в то время как на северо-западе, в Северном Чжоу, значительное влияние сохраняли китайские «сильные дома». Основу военного сословия по-прежнему составляли латники-сяньби, проживавшие в военных поселениях «фубин». За полтора века, прошедшие со времен Тоба Гуя, кочевники были отчасти ассимилированы и перемешались с китайцами в новом этносе, который называли табгачами. В 564 г. в дополнение к прежним были созданы новые военные поселения из китайцев, табгачи служили в кавалерии, а китайцы – преимущественно в пехоте, срок службы был установлен шесть месяцев в году^[1186].

В 577 г. Северное Чжоу завоевало земли Северного Ци. В 581 г. глава китайской группировки при чжоуском дворе, полководец Ян Цзянь, захватил престол и провозгласил себя императором Вэнь-ди новой династии Суй. Вэнь-ди (581-604 гг.) удалось подавить вспыхнувшие мятежи сяньбийских князей; некоторые знатные роды были уничтожены, однако за теми, кто подчинился, были сохранены титулы и владения. Сяньбийская и китайская знать была переписана в родословных списках, за ней закреплялись высшие государственные посты, знать по-прежнему владела множеством рабов^[1187].

Вэнь-ди был талантливым военачальником; как отмечалось выше, он сумел перенять военные новшества тюрок, причем суйские кавалеристы-табгачи копировали образ жизни тюрок, и, таким образом, произошел частичный возврат военного сословия к кочевым традициям. Благодаря этой военной модернизации суйским полководцам удалось остановить наступление кочевников. В 589 г. Вэнь-ди покорил Южный Китай, и после четырех веков раздробленности страна снова стала единой. Был проведен кадастр и выявлены лица, укрываемые от налогов. Надельная система, существовавшая со времен Северной Вэй, была приведена в порядок и распространена на Южный Китай. Была восстановлена система «амбаров постоянного равновесия» и круговая порука «пятидворок». Реформы Вэнь-ди имели характер восстановления традиций китайской государственности, и политические институты новой империи во многом копировали учреждения древней империи Хань^[1188].

По некоторым сведениям, население объединенного Китая в это время составляло около 30 млн^[1189]. За время правления Вэнь-ди посевные площади намного увеличились, а население значительно возросло^[1190]. «В то время число дворов и людей в Поднебесной с каждым годом возрастало, – говорит “История Суй”. – В окрестностях столицы, а также в районе Саньхэ^[1191] земли было мало, а людей много, и они испытывали недостаток в пище и одежде…»^[1192]. В перенаселенных районах из-за нехватки полей размеры крестьянских наделов сокращали наполовину. Росли города, развивались ремесла и торговля, снова получила распространение монета, хотя иногда в качестве денег по-прежнему использовался шелк^[1193]. К 606 г. численность населения возросла до 46 млн человек, в 594 г. «История Суй» впервые говорит о большом голоде^[1194].

Ян-ди, взошедший на престол в 605 г., не соразмерял расходов с возможностями страны. Вскоре после его воцарения начались грандиозные работы по отстройке восточной столицы, Лояна, на эти работы по трудовой повинности ежемесячно привлекались два миллиона человек. Массы мобилизованных крестьян работали на постройке Великого канала, на восстановлении Великой стены; миллион солдат был отправлен в Ляодун на войну с Кореей^[1195]. Между тем ирригационные сооружения не ремонтировались – в 611 г. Хуанхэ прорвала дамбы и затопила Шаньдун и Хэнань. «Земли более сорока областей то затапливались, то вновь освобождались от воды, – говорит “История Суй”. – К этому добавилось новое поражение в Ляодуне. Погибло несколько сотен тысяч человек. Особенно много погибло в Шаньдуне из-за вспыхнувшей там эпидемии… Те, кто имел силу, становились разбойниками, а те, кто был слаб, продавали себя в рабство»^[1196]. В обстановке голода и эпидемий началось всеобщее крестьянское восстание, повстанческие армии достигали сотен тысяч воинов; некоторые отряды состояли из восставших рабов. В военных действиях участвовали сяньбийские князья и наместники, выступавшие во главе собственных войск. Гражданская война продолжалась 15 лет, военные действия сопровождались массовыми убийствами: известен случай, когда после разгрома одной из повстанческих армий суйский полководец приказал заживо похоронить 300 тыс. восставших. В конечном счете Ян-ди был убит, династия Суй пала; в ходе войны погибла большая часть феодальных домов, а большинство рабов получили свободу. Война породила новую монархию – еще более могущественную, чем империя Суй. Однако вместе с тем гражданская война принесла с собой демографическую катастрофу: погибло 3/4 населения, по данным переписей 634-643 гг., в живых осталось только 12 млн человек^[1197].

* * *

Переходя к анализу социально-экономической истории Китая в эпоху Суй, необходимо отметить, что катастрофа, погубившая империю Вэй, привела к восстановлению сословной монархии. Сяньбийская знать расширила свои владения и стала играть главную роль в политической системе новых царств Ци и Чжоу. Однако в 581 г. китайским сановникам удалось взять реванш и захватить власть в Чжоу; Вэнь-ди подавил сопротивление сяньбийских феодалов, основал династию Суй и объединил Китай. Эти события можно рассматривать в русле процесса социального синтеза, процесса перенимания китайских традиций, который привел к восстановлению самодержавной монархии. Сяньбийская знать отчасти сохранила свое влияние и вместе с китайской знатью вошла в структуру новой монархии в качестве феодального уклада. Военное сословие формировалось смешанным образом, из потомков сяньби и китайцев.

В 560-х гг., еще до объединения страны, началось восстановление экономики в новом демографическом цикле. Период восстановления длился до конца VI столетия, для этого времени характерны рост численности населения и увеличение посевных площадей. В конце VI столетия появляются признаки Сжатия: сообщения о голоде, крестьянское малоземелье, рост городов, развитие ремесел и торговли. Так же как во времена Ши-хуанди, Сжатие было ускорено отвлечением сил народа на престижные стройки и чрезмерным ростом повинностей, т. е. перераспределением ресурсов в пользу государства и в ущерб народу. Перераспределение ресурсов привело к структурному кризису, который вскоре перешел в общий экосоциальный кризис. Так же как в I в., экосоциальный кризис начался с экологической катастрофы, прорыва дамб на Хуанхэ и наводнения, вызвавшего голод и эпидемии. Затем начались восстания и гражданские войны, в ходе которых погибла большая часть феодальных домов, а большинство рабов получили свободу. В конечном счете феодальный уклад – наследие времен варварского завоевания – был уничтожен, и к власти пришла этатистская монархия (трансформация СB). Однако этот результат был достигнут ценой демографической катастрофы, погубившей большую часть населения страны.

9.4. ПЕРВЫЙ ДЕМОГРАФИЧЕСКИЙ ЦИКЛ ЭПОХИ ТАН

В 617 г., когда империя Суй была охвачена огнем мятежей и восстаний, наместник провинции Тайюань Ли Юань отказался повиноваться императору, выступил со своими войсками в поход на Чанъ-ань и овладел столицей. В следующем году Лю Юань провозгласил себя императором Гаоцзу (618-626 гг.) и основал новую династию Тан. Гаоцзу на время отменил налоги и повинности, благодаря этому ему удалось усмирить крестьянские восстания. Количество рабов резко уменьшилось, часть из них получила свободу во время восстания, некоторые категории рабов были освобождены указами новой власти^[1198]. В 624 г. была восстановлена надельная система – как и раньше, на семейную пару полагался надел в 120 му; трудовая повинность была ограничена 20 днями в году, налог составлял два даня зерна и два куска шелка – это был очень легкий налог, потому что с надела в 120 му можно было собрать больше 200 даней зерна^[1199]. При этом, однако, в целях борьбы с «разбойниками» крестьяне были прикреплены к месту жительства и связаны круговой порукой пятерок и десяток^[1200].

Характерной чертой нового порядка было то, что в отличие от эпохи Суй наделы на рабов не выдавались – «сильные дома» были разгромлены в ходе гражданской войны; крупное помещичье землевладение было уничтожено^[1201]. Сын Гаоцзу, Тайцзун (626-649 гг), пересмотрел родословные списки и лишил титулов и привилегий многие знатные роды; была восстановлена экзаменационная система, и на должности министров отныне назначались лишь ученые-конфуцианцы^[1202]. В качестве жалования новым чиновникам давались небольшие земельные наделы. Низшие чиновники (8 разряд) получали наделы в 200 му, высшие чиновники (1 разряд) – наделы в 1200 му^[1203]. Конфуцианские чиновники считали хорошим тоном выказывать пренебрежение к богатству и к «житейской суете»^[1204]. Кредо нового правительства составляла традиционная конфуцианская доктрина «управления государством и вспомоществования народу», «цзин цзи». В соответствии с этой доктриной облегчались налоги и повинности, беднякам и нуждающимся оказывалась необходимая помощь, проводилась «политика поощрения земледелия»^[1205].

Армия Тайцзуна по-прежнему комплектовалась на основе военных поселений «фубин». Военное сословие в значительной части состояло из ассимилированных сяньби, табгачей, которые поставляли кадры тяжелой кавалерии, но в его число входили также китайцы, которые служили в пехоте. Кроме того, в пограничных войсках служило много наемников из числа кочевников: тюрок, уйгуров, киданей^[1206].

Начало правления Тайцзуна было временем послевоенной разрухи, повсюду лежали заброшенные поля. «К востоку от области Ло… в Шаньдуне лишь изредка встречаются следы человека, – говорил сановник Вэй Чжэн, – повсюду, куда хватает глаз, густые кустарники и травы»^[1207]. Население составляло меньше 3 млн дворов^[1208]; если считать в среднем по 5 человек на двор, но получится 15 млн человек. Были приняты меры по восстановлению ирригационных систем и обустройству беженцев; власти выкупали у владельцев крестьян, продавших себя в рабство во времена бедствий^[1209]. Экономика быстро налаживалась. «В четвертый год Чжэнгуань один дань риса стоил 4-5 монет, – говорит “История Тан”. – Человек, уходя из дома на несколько месяцев, мог оставить дверь незапертой… То время называют “Великим спокойствием”»^[1210]. В период Тан для изготовления лезвий плугов, мотыг, серпов и других инструментов стали использовать сталь, это существенно облегчило труд крестьян. Однако урожайность основной сельскохозяйственной культуры, проса, оставалась практически такой же, что и во времена Хань, около 10 центнеров с гектара^[1211].

За время правления императора Гаоцзуна (650-683 гг.) численность населения возросла с 3,8 млн до 6,2 млн дворов. Появляются сообщения о крестьянском малоземелье, в отдельных районах на двор приходилось лишь 10-15 му пашни. В 684 г. впервые за долгое время источники отмечают большой голод и эпидемии, по дорогам бродили беженцы^[1212]. Крестьянам, переселявшимся из перенаселенных областей центра на окраины, разрешалось продавать свои наделы, в начале VIII в. скупка земель разорившихся крестьян богачами приобрела большие размеры, снова появились помещики, сдававшие свои земли в аренду за половину урожая^[1213]. В те времена говорили, что богачи «поедали» бедняков, затягивая их в сети ростовщической кабалы, отнимали их наделы и укрывали присвоенные земли и арендаторов от налогообложения. «Много людей оставили свои родные места и блуждали по деревням в поисках продовольствия… – говорит “История Тан”. – Сильные люди “поедали” слабых, и чиновники не могли это предотвратить»^[1214]. Поскольку власти не могли обеспечить крестьян землей, то прежнее прикрепление к месту жительства потеряло смысл и уже не соблюдалось^[1215]. Правительство принимало некоторые меры против «зла скопления земель»: в 710 г. были конфискованы земли буддийских монастырей^[1216]. Император Сюаньцзун (713–755 гг) поручил министру Ю Вэнь провести новый кадастр и «поощрять земледелие». «29 чиновников должны были обеспечить выправление размеров наделов, побуждать крестьян не укрываться от налогов и давать им работу, – говорит “История Тан”. – В результате было обнаружено 800 тыс. дворов и соответствующее количество земель»^[1217]. Однако разорение крестьян продолжалось: оно было неизбежным следствием малоземелья. К концу периода Кайюань (740 г) численность населения достигла 8,3 млн дворов и 45,3 млн человек^[1218]. «Хотя мы имеем надельную систему, однако она разрушилась с конца периода Кайюань, – писал сановник Ду Ю. – Зло “еды” сегодня иногда хуже, чем во времена Чень-ди и Ай-ди династии Хань»^[1219]. В 752 г. Сюаньцзун издал указ, предписывающий помещикам вернуть крестьянам захваченные земли. «Я слышал, что некоторые князья, вельможи, влиятельные и богатые люди часто овладевали множеством полей, – гласил указ. – Они “ели” бедных по своему желанию, не опасаясь закона… Результат – то, что бедные не имеют места, где жить, принуждены блуждать вокруг и батрачить на чужих полях… Это происходит на всем протяжении империи в течение долгого времени… С этого времени все земли, независимо от того, когда и где они были переданы, должны быть возвращены первоначальным владельцам… В будущем никому не позволяется покупать земли вопреки правительственным запретам»^[1220].

В целом политика Сюаньцзуна имела определенный эффект: упоминания о голоде в его правление сравнительно редки. Цена риса была довольно высокой: один дань риса в 746 г. стоил 13 монет, однако дальнейшему повышению цен препятствовала активно действовавшая «система постоянных амбаров»: зерно закупалось правительством в урожайные годы и распределялось среди нуждающихся в годы неурожая^[1221].

Разорившиеся крестьяне шли в города и пытались заработать на жизнь ремеслом. Во времена разрухи в начале эпохи Тан торговля была неразвита, в качестве денег использовались куски шелка. До конца VII в. в ремесле преобладали казенные предприятия; государство владело монополией на чеканку монеты, изготовление оружия и сельскохозяйственного инвентаря, на выплавку железа и меди. В 713 г. была введена монополия на выпаривание соли. Несмотря на обилие монополий, в VIII в. достигло расцвета частное ремесло, в столице Чанъани имелось 220 торговых рядов с лавками, которые одновременно были мастерскими ремесленников, ремесленники были объединены в цехи. Чанъ-ань был огромным по тем временам городом – численность населения столицы достигала одного миллиона человек. Развивалась международная торговля, в порт Гуаньчжоу прибывало множество арабских купцов^[1222].

Аграрный кризис ощущался и в рамках военного сословия. Войска империи Тан формировались из военных поселенцев «фубин»; по мере ассимиляции табгачей военные поселенцы утрачивали присущие кочевникам боевые качества и становились все более похожими на простых крестьян, которые вместо уплаты налогов по очереди несли службу на границе. Военные поселенцы разорялись так же, как все крестьяне; в конце концов войска «фубин» потеряли боеспособность и в 735 г. были распущены; вместо них стали нанимать «вербованных богатырей», по большей части воинственных кочевников из пограничных степных племен^[1223].

Табл. 7. Численность населения и количество дворов в империи Тан^[1224]

Кризис империи Тан был усугублен начавшимися в VIII в. процессами децентрализации. В 710-х гг. были созданы пограничные округа, возглавляемые генерал-губернаторами («цзедуши»). Со временем цзедуши превратились в местных князей, имевших неограниченную власть над населением и командовавших пограничными армиями. Ситуация осложнялась тем, что генерал-губернаторами зачастую назначались выходцы из степных племен и они возглавляли наемные войска, навербованные среди кочевников^[1225].

В 754 г. наводнения вызвали большой голод; голодающие крестьяне не могли платить налоги, и это, в свою очередь, привело к невыплате жалования солдатам. В 755 г. цзедуши Ань Лу-шань, воспользовавшись недовольством наемников, поднял мятеж и во главе 160-тысячной армии обрушился на центральные области империи. Началась война, охватившая всю страну и продолжавшаяся шесть лет. Столицы Лоан и Чанъань были взяты мятежниками и подверглись жестокому разграблению^[1226]. «На территории в несколько сот ли вокруг Лояна люди поедали друг друга, округа и уезды были опустошены»^[1227]. Войска, расположенные во внутренних провинциях и состоявшие преимущественно из китайцев, ко времени мятежа находились в состоянии разложения и не могли противостоять варварам. Для борьбы с мятежниками пришлось (впервые в истории Китая) привлечь кочевые племена уйгуров, которые грабили страну не меньше, чем воины Ань Лу-шаня^[1228]. Император Суцзун (756-763 гг.) в конце концов сумел одолеть мятежников, но страна лежала в развалинах. Погибло 2/3 населения: в 754 г. население составляло 53 млн человек, к концу войны в живых осталось лишь 17 млн^[1229].

Рис. 10. Количество дворов в империи Тан^[1230]

* * *

Переходя к анализу социально-экономической истории Китая в эпоху Тан, необходимо отметить, что катастрофа, погубившая империю Суй, нанесла решительный удар феодальному укладу и привела к установлению этатистской монархии. Новая монархия в значительной степени копировала порядки древней империи Хань: к власти снова пришла бюрократия, формируемая с помощью экзаменационной системы и приверженная конфуцианским идеалам. В целом можно говорить о реставрации социальной системы, существовавшей полтысячелетия назад и разрушенной вторжениями варваров. При этом, однако, следует обратить внимание на присутствие такого нового элемента, как надельная система; эта система существовала в древности по большей части в виде доктрины, теперь же эта доктрина была реально осуществлена в масштабах всей страны. Уравнительное землепользование, «политика вспомоществования народу», принцип «выдвижения по заслугам» явственно свидетельствуют о социальном характере монархии эпохи Тан. Другим новым элементом было военное сословие, состоявшее в значительной степени из потомков бывших завоевателей, табгачей, которые давали кадры для тяжелой кавалерии.

Период восстановления в первом цикле эпохи Тан длился с 630-х до 680-х гг. Это время характеризуется быстрым ростом численности населения, ростом посевных площадей, восстановлением ирригационных систем, относительно высоким уровнем потребления, низкими ценами на хлеб, незначительным развитием помещичьего землевладения, аренды, ростовщичества. Голод 680-х гг. был первым признаком начинающегося Сжатия, с 720-х гг. мы наблюдаем замедление роста численности населения, сообщения о голоде и стихийных бедствиях, крестьянское малоземелье, разорение крестьян, рост помещичьего землевладения, рост ростовщичества, повышение цен на хлеб, большое количество безработных и нищих, бурное развитие ремесел и торговли, финансовый кризис государства, обострение борьбы за ресурсы между государством и элитой. Так же как во времена У-ди, этатистская монархия пыталась остановить Сжатие методами государственного регулирования и добилась определенных результатов. Однако кризис проявлялся не только в экономической, но и в военно-политической сфере; он привел к разложению системы военных поселений, «варваризации» армии и появлению новых могущественных феодалов в лице цзедуши. Привлечение кочевников в ряды армии было связано с ассимиляцией табгачей и с утратой ими боевых качеств – это был процесс, описываемый в теории Ибн Халдуна.

В конечном счете новое военное сословие, наемная варварская армия, руководимая цзедуши, предъявила свои права в борьбе за распределение ресурсов; мятеж военной элиты слился с варварским нашествием, и многолетняя война привела к демографической катастрофе. Необходимо отметить уникальное для Китая обстоятельство: крестьянство почти не участвовало в этой войне, кризис имел в основном «элитный» характер. Это можно объяснить тем, что крестьянство в целом поддерживало этатистскую монархию Суаньцзуна. С другой стороны, после появления тяжелой кавалерии роль вооруженного народа резко снизилась, так что для подавления мятежа военной элиты пришлось привлекать кочевников-уйгуров. И хотя мятеж был подавлен, военная элита отчасти добилась своей цели: кризис привел к падению этатистской монархии (трансформация ВА_С).

9.5. ВТОРОЙ ДЕМОГРАФИЧЕСКИЙ ЦИКЛ ЭПОХИ ТАН

Долгая междоусобная война привела к ослаблению монархии. Несмотря на поражение мятежников, цзедуши сохранили свои силы: они самовластно правили в своих владениях, взимали налоги и назначали чиновников. Крупные владения цзедуши состояли из нескольких десятков округов, мелкие – из 3-4 округов, власть генерал-губернаторов была наследственной, они имели армии из десятков тысяч солдат и постоянно поднимали мятежи. Один из таких мятежей, в 782 г., вылился в новую междоусобную войну, и императору Дэцзуну (780-805 гг.) пришлось на время бежать из столицы^[1231].

Страна долго не могла оправиться от последствий усобиц, по дорогам бродили тысячи беженцев, а помещики, пользуясь слабостью властей, захватывали земли, оставленные беглецами. «Недавно много полей простого народа были захвачены богатыми и влиятельными семьями и чиновниками, – свидетельствует указ императора Суцзуна. – Именно это было причиной того, что люди бежали и рассеялись»^[1232]. Лишившиеся земли беженцы становились «пришлыми людьми», «кэху»; они арендовали поля у богатых, уплачивая половину урожая. Кэху составляли больше трети населения в деревнях. В 780 г. правительство признало сложившиеся поместья и ввело новое поземельное налогообложение, система «цзинь-тянь» окончательно прекратила существование^[1233].

Господство помещичьего землевладения и продолжающиеся смуты замедляли процесс восстановления экономики. При императоре Дайцзуне (763-780 гг.) источники упоминают работы по восстановлению каналов, и одно время цены на зерно были низкими. Число зарегистрированных дворов увеличилось с 2 млн при Суцзуне (756-763 гг.) до 2,9 млн при Дайцзуне (763-780 гг.) и до 3,8 млн при Дэцзуне (780-805 гг.). В правление Дэцзуна источники неоднократно говорят о высоких ценах на зерно и о голоде; правительство восстановило «систему постоянных амбаров» и оказывало помощь голодающим^[1234]. Страна находилась в состоянии, близком к феодальной анархии, число цзедуши достигло 48, они постоянно вели частные войны; границы были открыты, и страну разоряли набеги кочевников. Феодализация распространялась вглубь военного сословия, войска выбирали своих предводителей, командиры захватывали земли и поместья. С другой стороны, крупные помещики обзаводились собственными дружинами и превращались в мелких феодальных владетелей. «Сильные дома» захватывали ирригационные каналы и лишали воды крестьянские поля^[1235].

В начале IХ в. центральное правительство реально контролировало лишь третью часть провинций, остальные находились во власти цзедуши. Численность государственных налогоплательщиков была вчетверо меньше, чем в эпоху Тан, а численность войск – на треть больше, так что на каждые два двора приходился один солдат. Крестьяне изнывали под бременем налогов: когда армия снаряжалась в поход, подати поднимались сверх всякой меры^[1236].

Правительство все же сумело остановить феодализацию. Император Сяньцзун (806-820 гг.), создав сильную дворцовую гвардию, силой и хитростью сменил 36 цзедуши. Конфуцианские сановники выдвигали проекты восстановления надельной системы, в провинции Шанси были вновь организованы военные поселения. Самыми верными военачальниками Сяньцзун считал евнухов: евнухи в отличие от цзедуши не могли передавать свои должности по наследству. После смерти Сяньцзуна правительственный кризис возобновился – на смену войнам-цзедуши пришла придворная борьба евнухов и бюрократии. Перманентный кризис системы управления продолжался в течение всего IХ в., экзаменационная система утратила свое предназначение, экзамены принимались лишь по протекции влиятельных лиц^[1237].

Между тем численность населения росла: при Цицзуне (825-826 гг.) она составила 4 млн дворов, при Вэнь-цзуне (827-840 гг.) – 4,4 млн, при У-цзуне (841-846 гг.) – 5 млн дворов^[1238]. Эти цифры намного меньше цифр, которые характеризовали Сжатие в предшествующую эпоху: столетие назад численность населения достигала 8–9 млн дворов. Источники говорят, что помещики скрывали от обложения земли и людей^[1239], учет отличался неполнотой, поэтому данные иногда противоречат друг другу, к примеру, для правления У-цзуна есть данные другой переписи, которая насчитала всего 2,1 млн дворов^[1240] Несмотря на неполноту учета, по данным переписей можно судить о темпах роста населения: во второй половине VIII в. этот рост был довольно быстрым, затем он замедлился, очевидно, началось новое Сжатие.

Время правления императора Вэйцзуна наполнено сообщениями о голодных годах, наводнениях и засухах^[1241]. Хроника свидетельствует, что «сильные захватывали у народа имущество, а налоги взимались лишь с бедного люда»^[1242]. Жизнь бедняков была такова: «Жалкие два му земли, десять высохших тутовых деревьев, под деревьями выращиваются хлеба, на это нужно круглый год содержать семью; нечего и думать о будущем, лишь бы не умереть с голоду»^[1243]. Власти иногда оказывали голодающим помощь: были конфискованы и розданы беднякам земли буддийских монастырей, но малоземелье было таким, что норма наделения составляла только 10 му^[1244].

Безземельные были вынуждены арендовать землю у помещиков, уходить на заработки в города. Ремесла снова испытывали период расцвета, они были освобождены от государственных монополий, и частные предприниматели получали высокие прибыли. Некоторые предприятия были организованы по типу рассеянной мануфактуры, торговый дом Ху в городе Динчжоу имел 500 шелкоткацких станков. Широкой известностью пользовались шелка и парча из Янчжоу – они в больших масштабах вывозились за границу. Главным торговым центром был Гуанчжоу, здесь постоянно проживало свыше 100 тыс. купцов, главным образом из мусульманских стран^[1245].

В середине IХ в. хроники наполнились сообщениями о голоде: «бедствия от саранчи и засухи довели народ до крайности», «повсюду царил неурожай и голод, народу не на что было надеяться»^[1246]. Восстания в разных областях вспыхивали почти непрерывно, крестьянские вожди объявляли себя «правителями Поднебесной». Армия Тан была небоеспособна, и чтобы подавить восстания, власти призывали на помощь кочевников, тангутов и уйгуров. В 874 г. в низовьях Хуанхэ, традиционном центре Сжатия, началась большая крестьянская война. Полумиллионная крестьянская армия во главе с Хуан Чао прошла страну сначала с севера на юг, а потом с юга на север. В 880 г. повстанцы взяли Чанъань и провозгласили Хуан Чао императором. Бежавшее из столицы правительство снова обратилось за помощью к кочевникам – на этот раз к тюркам-шато. Военное превосходство тяжелой конницы кочевников было таково, что сравнительно небольшое, 17-тысячное, войско тюрок разгромило огромную армию повстанцев. Империя Тан распалась, южные цзедуши создали независимые царства. На севере тюрки основали свое государство Поздняя Тан, начался период «пяти династий и десяти царств»^[1247].

Рис. 11. Динамика численности населения империи Тан (число дворов в млн)^[1248]

Восстания и войны привели к демографической катастрофе – в 960 г., десять лет спустя после окончания войн, численность населения не превышала 3 млн дворов^[1249].

* * *

Переходя к анализу социально-экономической истории Китая в эпоху Тан, необходимо отметить, что катастрофа VII в. нанесла тяжелый удар этатистской монархии. Согласно теории Л. Уайт появление рыцарской кавалерии должно было привести к становлению феодализма, и действительно, во время мятежа Ань Лушаня мы видим, как рыцари пытаются завоевать свое государство – ситуация, схожая с мятежами тюркских гулямов в халифате Аббасидов. Мятеж привел к перераспределению ресурсов в пользу военной элиты, уделы новых феодалов, цзедуши, охватили большую часть территории Китая – ситуация была похожей на положение после падения империи Цинь. Вместе с тем катастрофа означала разрушение системы государственного регулирования, победу частной собственности и крупного землевладения. Феодальная трансформация структуры означала масштабное перераспределение ресурсов в пользу военной и собственнической элиты, отягчение налогов и повинностей.

Период восстановления в новом цикле продолжался до конца VIII в., для этого времени характерны быстрый рост численности населения, низкие цены на зерно, восстановление ирригационных систем. Перераспределение ресурсов в пользу элиты сокращало экологическую нишу народа и вызывало преждевременное Сжатие. Уже в начале IX в. появились частые сообщения о голоде и стихийных бедствиях, о крестьянском малоземелье, о разорении крестьян, о росте помещичьего землевладения, росте ростовщичества, о высоких ценах на хлеб. Росли города, ремесла, торговля. Сжатие привело к попыткам социальных реформ, император Сяньцзун сумел подчинить цзедуши и остановить частные войны. Однако Сяньцзуну не удалось остановить Сжатие – разорение крестьян продолжалось, помещичье землевладение увеличивалось в размерах. После смерти Сянь-цзуна монархия ослабела, и у власти оказались группировка евнухов, представлявшая интересы крупных землевладельцев. В 860-х гг. начался экосоциальный кризис, голод, эпидемии, восстания, гражданские войны привели к демографической катастрофе.

Необходимо отметить, что вопреки теории кризис не привел к существенным социальным трансформациям. Крестьянские восстания были в конечном счете подавлены – но не обессилевшими правительственными войсками, а призванной на помощь конницей кочевников. Очевидно, при этом сказалась роль военно-технического фактора, так как крестьянские ополчения не могли сопротивляться тяжелой коннице. На этот раз в отличие от кризиса середины VIII в. кочевники воспользовались своей победой и основали свое государство в Северном Китае. На юге, в долине Янцзы, образовалось несколько китайских царств.

9.6. КИТАЙ В ЭПОХУ СУН

Крестьянская война конца IX в. привела к распаду страны: на юге образовалось десять китайских царств, на севере тюрки-шато сначала создали царство в Шаньси, а затем, к 923 г., захватили всю долину Хуанхэ и основали империю Поздняя Тан. Однако государство тюрок оказалось непрочным. Сохранив танскую систему, император Лю Цзунь-сюй назначил тюркских вождей на должности цзедуши, что открыло дорогу к внутренним распрям. Солдаты «словно из баловства, то убивали одного военачальника, то выдвигали другого»^[1250]. В 936 г. цзедуши Хэдуна Ши Цзин-тан вошел в сговор с киданями, поднял мятеж и захватил трон. В благодарность за поддержку он признал себя вассалом киданьского вождя Елюй Дэгуаня и уступил ему 16 округов к северу от теперешнего Пекина. Таким образом, Елюй Дэгуань стал основателем могущественно царства Ляо, включавшего территории со значительным китайским населением. В 946 г. Елюй Дэгуань во главе огромной армии вторгся в Китай, занял Кайфын и провозгласил себя императором. В ответ началось всеобщее восстание, и после жестокой борьбы кидани были вытеснены за Великую стену. В результате долгих войн обе столицы, Чанъань и Кайфын, были разрушены, и северо-западные области подверглись столь жестокому опустошению, что уже никогда не смогли вернуть себе прежнее значение. Ирригационная система пришла в негодность; Хуанхэ девять раз прорывала дамбы, затопляя «половину страны»^[1251].

Отразив нашествие киданей, китайцы нашли в себе силы изгнать тюрок. Служивший тюркам китайский полководец Го Вэй в 951 г. произвел государственный переворот и основал новую чисто китайскую империю Позднюю Чжоу. Тюрки отступили в Шаньси, где держались до 979 г.^[1252]. В 970-х гг. Китай был объединен полководцем Чжао Куань-инем, первым императором династии Сун. Подобно Сяньцзуну, Чжао Куань-инь опирался на сильную дворцовую гвардию – «войска запретного города»; с помощью гвардии и новой системы бюрократической централизации ему удалось сломить могущество генерал-губернаторов и окончательно подчинить военное сословие. Политика «укрепления ствола и ослабления ветвей» подразумевала лишение местной администрации всякой самостоятельности, постоянный перекрестный контроль, надзор со стороны цензоров – «глаз и ушей» императора. Военачальников постоянно меняли, войска перебрасывали с места на место, «солдаты не знали своих командиров»^[1253]. Все это ослабляло сунскую армию, и она часто терпела поражения в войнах с киданьской империей Ляо. Китайская конница не могла сравниться с конницей киданей, и главная тяжесть войн выпадала на долю пехоты. В сражениях с кочевниками китайская пехота защищала себя переносными заграждениями-рогатками, а затем (не позднее XII в.) стала использовать укрепления из повозок. Перестрелка между пехотой и окружившей ее конницей могла продолжаться много дней, однако инициатива в ведении боя всегда принадлежала кочевникам. Правда, киданям редко удавалось овладеть городами, и, опустошив занятые территории, они обычно возвращались на север. Тем не менее империя Сун была вынуждена платить Ляо дань, которая увеличивалась с каждым новым вторжением^[1254].

Императоры династии Сун опирались на армию конфуцианских чиновников, шеньши. Экзаменационная система была восстановлена, и все должности заполнялись посредством открытых конкурсов; на столичных экзаменах на одно место претендовали около ста кандидатов на высшие чины. Конечно, многие из них были детьми потомственных чиновников – им было легче усвоить премудрости конфуцианского учения. Однако, как свидетельствуют специалисты, никаких сословных ограничений не существовало, и около половины чиновников были детьми простолюдинов. Положение чиновника было почетным, чиновникам были обеспечены большие оклады, служебные виллы, содержание слуг и телохранителей. Высшие чиновники были освобождены от уплаты налогов^[1255].

В начале эпохи Сун власти поощряли работы по восстановлению хозяйства, предпринимали ирригационные работы, помогали крестьянам семенами и рабочим скотом^[1256]. Историки говорят о том, что в этот период было достигнуто известное благосостояние народа^[1257]. Однако хозяйственное развитие в эпоху Сун было изначально связано с господством частного землевладения. Часть крупных поместий погибла во время восстаний и войн, но многие из них сохранились. Поначалу власти пытались ограничить права помещиков, в частности было запрещено повышать арендную плату^[1258]. В правление императора Тайцзуна (976-997 гг.) посевные площади значительно возросли, население увеличилось до 4,1 млн дворов^[1259]. В 1003 г. численность населения достигла 6,9 млн дворов, приблизившись к тому рубежу, на котором в эпоху Тан началось Сжатие. Во многих районах ощущалась острая нехватка земли, начался интенсивный процесс разорения крестьянства, обремененные долгами крестьяне продавали свои наделы «могущественным семьям» и становились арендаторами, многие не могли найти работу и скитались по дорогам. «Население бродяжничает и переходит с места на место в первую очередь из-за лишений и нужды или для того, чтобы избежать уплаты частных долгов…» – свидетельствует сановник Чэнь Цинь^[1260]. Злоупотребляя служебным положением и используя ростовщичество, чиновники создавали обширные поместья. «Поглощения земель и различные махинации стали обычным явлением, – свидетельствует императорский указ, – и строгие законы не могли пресечь их»^[1261]. К 1022 г. поместья поглотили половину всей посевной площади; многие «сановные семьи» имели сотни арендаторов – и при этом в силу своих привилегий не платили налогов^[1262]. Уже в начале правления Сунов существовало «неравномерное распределение налогов и податей, снизу доверху царил обман»^[1263]. Теснясь на оставшихся у них землях, крестьяне были вынуждены нести всю тяжесть государственных расходов: поземельный налог составлял около1/5 урожая, он дополнялся обременительными косвенными налогами. При императоре Чженьцзуне (998-1022 гг.) треть крестьянства составляли безземельные арендаторы, «кэху»; они отдавали хозяевам половину урожая и при этом никогда не могли рассчитаться с долгами^[1264].

Государство пыталось хотя бы отчасти решить проблему безземельных крестьян, мобилизовывая их в войска. Это привело к огромному росту армии, при императоре Женьзцуне (1023-1063 гг.) ее численность достигла 1260 тыс. солдат. Большинство мобилизованных были солдатами лишь по имени: никакого военного обучения не проводилось; воины строили мосты, дороги, а позднее – ирригационные каналы в южных областях. На содержание армии уходило 5/6 государственного бюджета, и хотя доходы в 997–1065 гг. увеличились в пять раз, средств все равно не хватало^[1265].

Увеличение армии, естественно, не могло спасти крестьян от малоземелья. Особенно тяжелое положение сложилось на юго-западе страны, в Сычуани – «стране Шу». «В стране Шу с землей стесненно, население скученно, – писал хронист Ян Чжун-лян, – хлебопашеством прокормиться невозможно. Вследствие этого малые люди испытывают ужасную нужду»^[1266]. Уже 990-х гг. голод, малоземелье и «зло скопления земель» привели к большому крестьянскому восстанию, число повстанцев достигало 100 тыс. человек^[1267]. В 1040-х гг. голод привел к восстаниям в центральных районах. «Несколько лет имел место большой недород, и разбойники стаями собирались по первому зову», – сообщал очевидец^[1268]. Цены на рис за 20 лет возросли в 10 раз^[1269]. «Толпы беженцев среди голодающего люда Шэньси… особенно многочисленны… Беднота поднимается на разбой», – сообщал сановник Оуян Сю^[1270].

Рис. 12. Динамика численности населения империи Сун (число дворов в млн)^[1271]

Восстания были подавлены, но конфуцианские сановники осознали всю опасность нарастающего кризиса. Оуян Сю и Ван Аньши в своих докладах напоминали императору о восстаниях, погубивших империю Тан, и настаивали на скорейшем проведении реформ^[1272]. Выдвигались предложения об ограничении частного землевладения, о восстановлении надельной системы^[1273]. Проекты реформ встречали ожесточенное сопротивление со стороны коррумпированных чиновничьих клик; так же как во времена Хань, развернулась борьба между «чистыми чиновниками» и кликами. Между тем Сжатие нарастало: к концу правления Женьцзуна (1023-1063 гг.) поместья поглотили 2/3 всей пашни, половина крестьян не имела своей земли и кормилась арендой. Поскольку «сановные семьи» и их арендаторы не платили налоги, то казна испытывала жестокий финансовый кризис^[1274]. Хроники говорят о голодных годах, об отдаче в залог жен и детей, о случаях каннибализма и детоубийства^[1275].

В 1069 г. император Шеньцзун (1068-1085 гг.) возвел Ван Ань-ши в ранг первого министра и поручил ему проведение реформ. Ван Ань-ши не решился восстановить надельную систему, но он обложил налогами земли сановных помещиков, создал систему государственного кредита для крестьян и наладил работу системы регулирования цен: зерно закупалось у крестьян в урожайные годы и раздавалось крестьянам в голодные годы. Главной идеей «новых законов» Ван Ань-ши было сосредоточение усилий на ирригации и подъеме целины в южных провинциях. Массы крестьян и солдат были мобилизованы на постройку каналов, плотин, дамб; только за шесть лет было построено 11 тыс. ирригационных сооружений, были расчищены русла многих рек^[1276]. Освоение целинных земель происходило одновременно с распространением новых сортов вьетнамского риса. Урожайность этих сортов составляла 30 центнеров с гектара – втрое выше, чем урожайность проса на севере. Кроме того, на юге в некоторых областях собирали два урожая в год: после сбора риса сеяли пшеницу. Специальный правительственный указ запрещал землевладельцам брать арендную плату со второго урожая. К XII в. средняя кратность посевов увеличилась по сравнению с VI в. вдвое и достигла единицы (т. е. каждое поле в среднем давало в год один урожай). Напомним, что в Европе в это время господствовала паровая система земледелия и кратность посевов не превосходила 0,6^[1277].

С помощью селекции создавались новые сорта, приспособленные к местным климатическим условиям, в XII в. в провинции Чжэцзян культивировалось более 40 различных сортов риса. Практиковались специальная обработка семян, выращивание рассады в специальных парниках с хорошо удобренной и многократно взрыхленной почвой^[1278].

По оценкам исследователей, освоение целинных земель и распространение заливного риса означали аграрную революцию^[1279].Увеличение площади пахотных земель и резкое увеличение урожайности привели к расширению экологической ниши Китая. В предшествующие эпохи емкость экологической ниши составляла 50-60 млн человек, и когда численность населения приближалась к этому рубежу, начиналось Сжатие: голод, восстания и внутренние войны. В 1029 г. в империи Сун было 10,5 млн дворов, т. е., исходя из среднего состава семьи в пять человек^[1280], примерно 53 млн человек. Соответственно, мы вновь видим картину Сжатия, голода и восстаний. Согласно данным переписей рост населения останавливается – логистическая кривая поворачивает к асимптоте на уровне 54 млн. Так продолжается до 1060-х гг., когда внезапно начинается новый, все ускоряющийся рост населения (см. рис. 21). В результате распространения заливного риса и освоения целины произошло расширение экологической ниши до уровня примерно 110 млн человек – и логистическая кривая поднимается к новой асимптоте.

Ван Ань-ши и его преемники продолжали «политику поощрения земледелия» до конца XI столетия. Однако «чистым чиновникам» не удалось ограничить могущество крупных землевладельцев. Попытка проведения кадастра с целью выявления необлагаемых земель закончилась неудачей^[1281]. Процесс освоения новых земель сопровождался захватом этих земель «могущественными семьями». К примеру, сановник Чжу Мянь владел в приморских провинциях 300 тыс. му полей, и о его семье говорили, как о «маленькой династии на юго-востоке»^[1282].

Захват земли помещиками привел к тому, что в начале XII в. появились признаки нового Сжатия. Тысячи безземельных крестьян уходили в города – к этому времени относится невиданное до тех пор оживление городской жизни. По подсчетам М. Элвина, горожане составляли более десятой части населения страны; в Кайфыне проживало более 1 млн жителей, многие города имели население 100-300 тыс. человек^[1283]. В 11 казенных оружейных мастерских сунской столицы работало 11 тыс. ремесленников, а в некоторых шелкоткацких мастерских насчитывалось более 400 станков. За период Сун выплавка железа увеличилась более чем в 12 раз и к концу XI достигла 40 тыс. тонн (по другим данным – даже 150 тыс. тонн). Среди частных мастерских в торгово-ремесленных рядах часто встречались мастерские с 10-20, иногда даже с 40 работниками^[1284].

С ростом ремесла значительно возросли и торговые обороты. В сунское время существовали государственные торговые монополии на железо, соль, вино, чай и некоторые другие товары, но для деятельности частных торговцев сохранялся достаточный простор. Купцы получали большие прибыли от торговли шелком, фарфором, рисом, состояние богатейших купцов оценивалось в несколько миллионов связок монет^[1285].

Наиболее отчетливо черты нового кризиса проявлялись на юго-востоке, где перенаселение и малоземелье обусловили бурное развитие ремесла и чрезвычайно высокую долю городского населения – до одной четверти^[1286]. Тяжелые условия жизни народа привели здесь к распространению уравнительного учения манихейской секты «Минцзяо». «Равноправие, отсутствие верхов и низов – таков справедливый принцип», – гласил девиз «Минцзяо»^[1287]. В 1120 г. сторонники секты подняли большое крестьянское восстание, охватившее четыре провинции юго-востока. «Мы, простой народ, с усердием трудимся каждый год, – писал в своем воззвании вождь восставших Фан Ла, – однако наши жены и дети страдают от голода и холода, умоляют хотя бы один день накормить их досыта, а мы не можем удовлетворить их мольбы»^[1288]. Число повстанцев достигало миллиона, восстание продолжалось больше года, при его подавлении погибло около трех миллионов человек^[1289].

Не успела страна оправиться от разрушительной крестьянской войны, как на северные области обрушилось нашествие кочевников-чжурчженей. Пренебрежение военной подготовкой солдат дорого обошлось династии Сун. В январе 1127 г. пала столица, Кайфын; император Циньцзун попал в плен. Война между чжурчженями и империей Сун продолжалась двенадцать лет, центральные области страны были охвачены крестьянскими восстаниями, повстанческие армии сражались одновременно против завоевателей и против правительственных войск. К 1139 г. восстания были подавлены, но Северный Китай был завоеван чжурчженями. Войны и восстания привели к демографической катастрофе: были разрушены сотни городов, погибли многие миллионы людей.

* * *

Переходя к анализу социально-экономической истории Китая в эпоху Сун, необходимо еще раз отметить, что крестьянская война была подавлена лишь благодаря вмешательству кочевников, которые затем отказались уйти из Китая и создали на севере свое государство Поздняя Тан. Эта ситуация была аналогична вторжению маньчжуров в XVII в., но в отличие от маньчжуров тюрки-шато оказались неспособны поддерживать политическую стабильность: они растратили силы во внутренних смутах и в войнах с киданями, так что в конечном счете китайцам удалось изгнать кочевников в степи.

Более полувека войны и нашествия кочевников не давали возможности приступить к восстановлению экономики – это был интерцикл, продолжавшийся до середины X столетия. Важно отметить, что в отличие от предыдущих кризисов кризис конца танской эпохи не привел к уничтожению крупной частной собственности и установлению этатистской монархии. Так же как в XVII в., вторжение кочевников сломило силы народа, и уцелевшие помещики смогли сохранить свои земли. Хотя монархия в начале эпохи Сун усилилась, она была не настолько сильна, чтобы регулировать социальные отношения.

Период восстановления начался в середине X в. и продолжался до конца столетия, для этого времени характерны рост населения и посевных площадей, относительно высокий уровень потребления, восстановление ирригационных сооружений. В начале XI в. появились признаки Сжатия: приостановка роста населения, частые сообщения о голоде и стихийных бедствиях, крестьянское малоземелье, разорение крестьян-собственников, рост помещичьего землевладения и ростовщичества, финансовый кризис и фракционирование элиты, крестьянские восстания. Восстания привели к реформам Ван Ань-ши, однако реформаторы не решились затронуть крупное землевладение и решали проблему малоземелья путем освоения целинных земель юга. Освоение новых земель сопровождалось широким внедрением культуры заливного риса и привело к аграрной революции. Так же как во времена У-ди, Сжатие отступило и начался новый период роста^[1290]. В 1160-1210 гг. мы вновь видим рост населения и посевных площадей, строительство новых земледельческих поселков. Когда численность населения достигла примерно 110 млн человек, снова появились признаки Сжатия: сообщения о голоде, разорение крестьян, рост городов, бурное развитие ремесел и торговли. В 1220-х гг. начинается экосоциальный кризис: крестьянские восстания, нашествие внешних врагов, разрушение многих городов, – и в конечном счете последовала демографическая катастрофа на севере Китая. Исторические пути севера и юга на время разделились: в то время как на юге продолжался сунский цикл, на севере установление власти чжурчженей привело к созданию сословной монархии (трансформация A_bC_C).

9.7. ИМПЕРИЯ ЦЗИНЬ

В эпоху Сун в северных степях господствовали племена киданей, которые основали кочевую империю Ляо. Кидани позаимствовали китайский опыт и создали четкую гражданскую и военную администрацию: население и армия были разделены на десятки, связанные круговой порукой в несении повинностей. Все воины были переписаны в особые книги, при объявлении мобилизации они являлись на сборные пункты в полной боевой экипировке, причем каждый должен был иметь панцирь и четыре лука. Войско киданей состояло из панцирных лучников, и их тактика предусматривала многодневный обстрел противника из луков^[1291].

В число подвластных киданям народов входили обитавшие в горах и степях Маньчжурии чжурчжени. Чжурчжени возделывали земли в горных долинах и занимались скотоводством, как все горцы, они были воинственными, и их обычаи были похожи на обычаи кочевников: они жили родами и племенами, решали свои дела на сходках, вождя союза племен выбирали из членов «царского» рода. От киданей чжурчжени заимствовали их военную организацию, строгую дисциплину, разделение на десятки и сотни^[1292]. В начале XII в. чжурчжени освоили новую тактику таранных атак. «В авангарде выставляют копьеносцев, которых называют “ин”, “стойкими”, – писал о цзиньцах сунский историк Сюй Мэнсинь. – Солдаты и их лошади одеты в латы». За копьеносцами, которые составляли около половины армии, следовали лучники, одетые в легкие панцири. Копьеносцы таранили строй противника, а лучники производили залп, ворвавшись в него на глубину ста шагов. Это была тактика, напоминающая тактику европейских рыцарей; благодаря этому военному новшеству чжурчжени взяли верх над киданями, объединили под своей властью степные племена и после кровопролитной войны в 20-30-х гг. XII в. завоевали Северный Китай^[1293].

Долгие войны принесли с собой демографическую катастрофу. Погибло 2/3населения Северного Китая; если до завоевания население этих областей составляло более 50 млн человек, то после окончания войн – лишь 18 млн^[1294]. В 1126 г. сунский посол, проезжая через северные области, не встретил на своем пути обработанных полей. «Население рассеялось, там, где жило семь поколений, не осталось ничего»^[1295]. Лучшие земли Великой равнины были заняты переселившимися в Китай родами завоевателей, чжурчжени жили родовыми общинами, «моукэ», каждой общине выделялся тягловый скот и рабы, которые должны были пахать землю. Многие уцелевшие крестьяне были обращены завоевателями в рабов, «цюйдинов»; племенные и родовые вожди, «боцзини», владели сотнями и тысячами порабощенных китайцев^[1296].

Завоеватели основали новую династию Цзинь. Первые императоры Цзинь, Тай-цзу (1115-1123 гг.) и Тай-цзун (1123-1135 гг), еще придерживались старых обычаев и не допускали, чтобы чжурчжени по-китайски склонялись перед ними ниц. Племенная знать играла главную роль в управлении государством, все важнейшие решения принимались на заседаниях состоявшего из знати Государственного совета. Преемник Тай-цзуна Си-цзун (1135-1149 гг) был воспитан в китайских традициях и преклонялся перед китайской культурой. В 1141 г. Си-цзун заключил мирный договор с империей Сун; период завоеваний закончился, и границы нового государства окончательно определились. Затем император приступил к созданию системы государственного управления: он восстановил китайскую административную систему и разделил страну на губернии, «лу», во главе с губернаторами, «даругачи» (да-лу-хуа-чи). Были восстановлены министерства и ведомства, изъявившие покорность китайские чиновники назначались на высокие должности. В соответствии с китайской системой чиновничьих рангов их обладатели получали соответствующие оклады деньгами, зерном, шелком, а также земельные пожалования. Чжурчженьские вожди получили чиновничьи ранги, но в отличие от китайцев передавали свои должности по наследству; племенная знать сохраняла свою силу^[1297].

Перенимание китайских традиций было проявлением процесса социального синтеза; этот процесс вызвал сопротивление чжурчженьской знати и привел к столкновению между знатью и императором Хай-лин-ваном (1148-1161 гг.). Были казнены сотни чжурчженьских аристократов; императорский двор покинул Маньчжурию, переехал в Китай и объявил новой столицей Яньцзин, теперешний Пекин. Император приблизил к себе китайских сановников; назначение на должности отныне производилось только через систему экзаменов (раньше этот порядок распространялся лишь на китайцев). В 1161 г. знать подняла военный мятеж и Хайлин-ван был убит, однако могущество аристократии уже не возродилось. Новый император Ши-цзун (1161-1189 гг.) правил как самодержавный монарх, следуя вековым китайским традициям. Когда во время переписи 1181 г. было обнаружено, что поместья знати намного превосходят установленные нормы, император приказал конфисковать излишки в казну. Таким образом, чжурчженьская знать лишилась значительной части своих владений^[1298].

К 80-м гг. XII в. завершилось формирование социальной системы империи Цзинь. В целом эта система была результатом синтеза кочевых традиций чжурчженей и конфуцианских государственных традиций Китая, причем в качестве образца бралась не враждебная Цинь империя Сун, а более близкие конфуцианскому идеалу порядки эпохи Тан. Завоевание привело к гибели характерного для эпохи Сун помещичьего строя, большая часть помещичьих земель была конфискована, завоеватели признавали частными лишь те земли, которыми их хозяева владели по праву первой распашки, все остальные угодья переводились в казенный фонд. Фонд казенных земель значительно увеличился и составлял примерно половину всей пашни^[1299]. На казенных землях была возрождена надельная система эпохи Тан: по достижении совершеннолетия крестьяне получали казенные наделы в 50-60 му, они объединялись в связанные круговой порукой пятерки и были прикреплены к земле. Однако размеры податей по сравнению с эпохой Тан намного возросли: налог на казенных землях составлял 5 доу с 1 му, около половины урожая^[1300]. Половина урожая – это была норма арендной платы, которую брали сунские помещики; таким образом, завоеватели заменили помещиков и присваивали весь производимый крестьянами прибавочный продукт. На частных землях налог был намного ниже – 0,53 доу с 1 му^[1301].

По оценкам специалистов, хозяйственное положение крестьян в середине XII в. было в целом благоприятным^[1302]. Об этом, в частности, говорит быстрый рост населения: по переписи 1187 г. население империи Цзинь насчитывало 45 млн человек – немногим меньше, чем было до завоевания^[1303]. «Сумма взимаемых налогов и податей теперь втрое больше, чем в старину», – говорит «История Цзинь»^[1304]. Восстанавливались города, была отстроена великолепная новая столица – на строительстве дворцов Яньзцина было занято 800 тыс. человек. К 80-м гг. XII в. процесс восстановления экономики был близок к завершению, и появились признаки перенаселения. В 1190 г. цена одного даня зерна составляла 1/2 серебряного ляна – это была высокая цена, лишь немного уступавшая цене зерна во времена кризиса в эпоху Мин^[1305]. Посетив провинцию Шаньси, император Ши-цзун заметил, что все земли заняты под поля и не осталось места для пастбищ^[1306]. Император сетовал, что всего один неурожай приводит к голоду, чего не было в древности. «В древности, – отвечал сановник Хэшиле Ляньби, – земли было много, а народа мало. Ценя больше всего умеренность, народ заботился о земледелии, поэтому, собирая в избытке хлеб, не страдал от голода. В настоящее время земли мало, а народа – много…»^[1307]. По совету своих сановников Ши-цзун приказал своим подданным соблюдать умеренность в потреблении, сократить число праздников, не устраивать празднеств в период полевых работ, обязал простолюдинов носить простую одежду и не строить больших домов^[1308]. Была восстановлена система государственных закупок зерна: зерно закупалось по дешевым ценам в урожайные годы и продавалось (или раздавалось) населению в голодные годы. Масштабы операций по закупке и транспортировке зерна были огромными: в 1190 г. из общего дохода казны в 78 млн связок монет на закупки тратилось 10 млн связок. В 1193 г. в 519 «амбарах регулярного выравнивания цен» хранилось 46 млн даней зерна – немногим меньше годового сбора поземельного налога. Это зерно было роздано населению, когда в 1194 г. Хуанхэ прорвала дамбы и, затопив несколько провинций, нашла себе новую дорогу к морю. На постройку новых дамб было мобилизовано 9 млн крестьян; благодаря этим мерам удалось избежать катастрофы подобной той, которая погубила династии Старшая Хань и Суй^[1309].

Бедствие 1194 г. заставило власти обратить большее внимание на строительство дамб и ирригационных сооружений. Губернаторам было приказано выяснить, какие реки можно использовать для орошения полей и наметить планы работ. Были назначены особые вознаграждения за проведение ирригационных работ на землях моукэ. «Теперь в уездах и префектурах Хэнани много мест, где существуют поливные поля», – докладывали императору^[1310]. Вводились новые методы высадки рисовой рассады: крестьянам предписывалось производить «квадратно-гнездовой посев», который, как утверждали агрономы, обеспечивает чрезвычайно высокую урожайность. Был создан специальный институт аграрных инспекторов; инспекторы проверяли качество работ и соблюдение агротехники, поощряли старательных крестьян и наказывали нерадивых. Регулярно проводились переписи и кадастры, направленные на выявление пустующих земель или земельных излишков^[1311].

Несмотря на все усилия властей, они не могли решить проблему малоземелья. Численность населения продолжала расти: к 1207 г. она достигла 54 млн. Увеличивается число сообщений о засухах, наводнениях, голоде^[1312]. В 1192 г. сановники говорили о неурожае, о непомерно высоких ценах на хлеб, о том, что крестьяне совершенно истощены и, будучи не в силах уплатить налоги, оставляют свои наделы^[1313]. В разных местах вспыхивали крестьянские восстания^[1314]. Распространилось ростовщичество, ростовщики скупали земли разорявшихся крестьян-собственников, снова возникали помещичьи хозяйства. Случалось, что в годы голода доведенные до отчаяния крестьяне продавали в рабство своих детей; власти запретили такие продажи и приняли меры к выкупу рабов. Была ограничена норма ростовщического процента, помещичьи владения были ограничены площадью в 1000 му^[1315].

Разорившиеся крестьяне уходили в города и пытались заработать на жизнь ремеслом. Сановник Хэшиле Ляньби отмечал, что народ, оставив «главное», земледелие, устремился к «второстепенному», ремеслу и торговле^[1316]. Особенно большого развития достигло шелкоткачество, шелковые ткани в больших количествах вывозились в Южный Китай. Развивалось гончарное производство; в главном фарфоровом центре, Ханьпо, гончарные печи занимали пространство протяженностью в 5 км. Горное дело, выплавка металлов, продажа вина, соли, железа, чая, как в эпохи Тан и Сун, находились в монополии государства. Для торговли этими товарами требовалась лицензия, за которую взимали 1/10 часть товара; при продаже других товаров взимался 1-процентный рыночный сбор^[1317]. Для того чтобы учесть доходы торговцев и сделать налогообложение более равномерным, был вверен налог на имущество; проводилась перепись и оценка полей, домов, огородов, учитывались запасы денег и взимался пропорциональный налог^[1318]. По-видимому, это была первая в истории Китая попытка введения поимущественного налога; необходимо отметить, что подобный налог требует совершенного учета и слаженной работы бюрократического аппарата – и во многих странах его сбор до сих пор сталкивается со значительными трудностями. Попытка введения имущественного налога в Цзинь оказалась успешной и через посредство монголов оказала существенное влияние на системы налогообложения в других странах (в том числе и в России). Другим достижением в финансовой области был выпуск ассигнаций. Сначала были выпущены кредитные обязательства по образцу существовавших в эпоху Тан; в 1189 г. они были заменены бессрочными ассигнациями – это были первые в мире бумажные деньги. Первое время ассигнации выпускались в ограниченном объеме и имели устойчивое обращение, но позже, во время войны с монголами, финансовые трудности привели к неумеренной эмиссии и ассигнации быстро обесценились^[1319]. Еще одним новшеством циньской администрации было введение почтовой (ямской) службы и устройство почтовых станций. Почтовые станции располагались через каждые 50 ли (29 км), население было обязано обеспечивать их лошадьми и повозками. Сменяя на станциях лошадей, курьеры покрывали за сутки расстояние до 300 ли (172 км)^[1320]. Система ямской службы была впоследствии позаимствована многими странами.

Аграрный кризис и развитие ремесел были проявлением нарастающего перенаселения и Сжатия. Другой стороной этого процесса было разложение чжурчженьских общин. Завоеватели-чжурчжени были военным сословием нового общества, они жили родовыми общинами, «моукэ», и были обязаны выставлять солдат для службы в гарнизонах и на границе, в военное время все мужчины с 17 до 59 лет подлежали поголовной мобилизации^[1321]. Первое время после завоевания моукэ представляли собой сплоченные родовые коллективы, члены которых совместно владели землей и рабами. Однако быстрый рост общин привел к нехватке земли и разделам имущества между семьями. В 1180 г. один из министров указывал, что выделение семей из-за недостатка земли влечет разорение и необходимо пахать землю на началах взаимопомощи, по 40–50 дворов вместе^[1322]. Но разделы продолжались, в начале 80-х гг. в моукэ насчитывалось 615 тыс. дворов; в среднем на двор приходилось 275 му земли, 10 свободных, 2 раба и 2 вола, но были дворы с 200 рабами, и были дворы, имеющие одного раба^[1323]. Разумеется, воины-кочевники не пахали землю сами, они заставляли пахать своих рабов. Однако психология «благородных завоевателей» была такова, что они не считали нужным следить за хозяйством и не разбирались в земледелии; они привыкли жить в роскоши и проводить время в пирах. «Слышал, что люди моукэ только пьянствуют да стараются получать подать на 2-3 года вперед», – доносил императорский ревизор^[1324]. Растратив деньги, продав волов и рабов, воины сдавали землю крестьянам в аренду и требовали плату за 2-3 года вперед. Чжурчжени уже не подвергались тому жестокому естественному отбору, который сделал их превосходными воинами, военных тренировок не проводилось, дисциплина ослабла, во время походов воины самовольно оставляли свои части и возвращались в общины. В конечном счете в соответствии с теорией Ибн Халдуна завоеватели потеряли свои боевые качества; во время одного из смотров выяснилось, что даже гвардейцы не могут попасть из лука в цель^[1325]. Сановник Вэй Цзы-пин констатировал, что молодежь из богатых семей не годится для военной службы из-за своей трусости, а бедняки разорились и не имеют возможности служить. Вэй Цзы-пин предлагал освободить моукэ от обязанности выставлять воинов и перейти к вербовке наемников, и его предложение было принято^[1326]. Таким образом, система моукэ повторила историю танской системы фубин.

После военной реформы войско Цзинь превратилось в обычную наемную армию, комплектуемую из разных народностей – не только чжурчженей, но и киданей, тангутов, китайцев. Месячное содержание тяжеловооруженного всадника составляло 2 тыс. монет, 154 литра риса, 4 куска шелка и фураж на двух лошадей. Каждый всадник имел оруженосца – по-существу, это была рыцарская армия, и даже оруженосцы были одеты в латы^[1327]. По расчетам М. В. Воробьева, на содержание 275-тысячной армии в 1190 г. уходило 2/3 бюджета, 55 млн связок монет^[1328]. Необходимо отменить, что цзиньская армия была хорошо оснащена в техническом отношении. В эпоху Цзинь получило распространение огнестрельное оружие: выбрасывавшие огонь «огненные трубы», «огненные стрелы» с пороховыми зарядами и разрывные бомбы – «огненные кувшины»^[1329].

Таким образом, империя Цзинь была мощной военной державой. Столкновение империи Чингисхана и империи Цзинь было битвой гигантов. В 1211 г., в первом грандиозном сражении на реке Хуйхэпху, цзиньская армия, по некоторым сведениям, насчитывала 400 тыс. конников^[1330]. Тем не менее цзиньцы потерпели страшное поражение. «Пошло такое истребление, что кости трещали, словно сухие сучья», – говорит «Сокровенное сказание»^[1331]. Цзиньская армия не могла сравниться своими боевыми качествами с ополчениями монголов: монголы были выросшими в битвах воинами степей, они имели лучших коней и луки, не уступавшие по мощности мушкетам. Сила натяжения монгольского лука по крайней мере в полтора раза превышала мощность цзиньских луков^[1332].

Завоевание монголами Северного Китая продолжалось более 20 лет. После первых же поражений против чжурчженей восстали покоренные кидани, китайцы подняли большое восстание в Шаньдуне. Тем не менее империя Цзинь отчаянно сопротивлялась, выставляя новые и новые армии. Монголы вели планомерную войну на уничтожение, население взятых городов вырезалось до последнего человека. «Везде были видны следы страшного опустошения, – свидетельствует хорезмийский посол. – Кости убитых составляли целые горы, почва была рыхлой от человеческого жира, гниение трупов вызывало болезни»^[1333]. Перепись, проведенная монголами после окончания войны, показала, что из 54-миллионного населения Северного Китая уцелело лишь 4,8 млн человек^[1334].

* * *

Переходя к анализу истории Китая в эпоху Цзинь, необходимо отметить, что завоевание севера страны чжурчженями было следствием нового этапа в развитии тяжелой кавалерии. Ударной силой чжурчженей были тяжеловооруженные всадники, сражавшиеся копьями, так же как и европейские рыцари. Такие рыцари, конечно, были и у других степных народов в более ранние времена, но их было сравнительно немного. Как тюрки, так и кидани использовали прежде всего стрелковую тактику, и копейщики шли в атаку лишь в заключительной фазе сражения – у чжурчжений они атаковали первыми, как в Европе.

Система содержания воинов у чжурчженей также напоминала европейскую: воины получали земли и рабов, правда, первоначально они жили общинами, но затем земля была поделена и каждый воин стал владеть маленьким поместьем. В совокупности, однако, земли поместий составляли лишь небольшую часть всех пашенных земель, и государственный сектор в экономике империи Цзинь полностью преобладал над феодальным.

В контексте внутреннего развития история империи Цзинь дает образец классического цикла Ибн Халдуна. Цикл начинается с завоевания Северного Китая чжурчженями, затем следует социальный синтез, в процессе которого завоеватели перенимают государственные традиции покоренного населения – и прежде всего самодержавие. Кочевая знать пытается отстаивать свои традиции, но в конечном счете терпит поражение. Чжурчжени подчиняются самодержавной монархии и становятся военным сословием новой империи. Затем в соответствии с теорией Ибн Халдуна начинается процесс разложения военного сословия – и в данном случае мы можем наблюдать его достаточно детально. Ведущим фактором этого процесса является рост численности родовых общин и нехватка земли, которая побуждает родовичей к разделу имущества между семьями. Выделение семей, по-существу, означает распад рода и конец традиций взаимопомощи, которые в значительной степени определяли силу родового ополчения. Затем начинается процесс дифференциации, большинство воинов не могут (и не желают) приспособиться к условиям земледельческой экономики, беднеют и оказываются не в состоянии снаряжаться в походы. С другой стороны, отсутствие естественного отбора и необходимости сражаться за жизнь приводит к потере боевых качеств, появляются изнеженность и трусость. Весь этот процесс в соответствии с теорией Ибн Халдуна укладывается в жизнь трех-четырех поколений; разложение военного сословия подрывает обороноспособность страны, и вскоре приходят новые завоеватели – в данном случае монголы.

Характерно, что цикл Ибн Халдуна является вместе с тем демографическим циклом: его ведущим фактором является рост численности населения. Цикл начинается с периода восстановления, в случае с империей Цзинь этот период длился с 1230-х до 1280-х гг. В это время мы наблюдаем рост населения, рост посевных площадей, строительство новых (или восстановление разрушенных ранее) поселений, незначительное развитие помещичьего землевладения, аренды и ростовщичества, ограниченное развитие городов и ремесел. Затем появляются признаки наступающего Сжатия: частые сообщения о голоде и стихийных бедствиях, крестьянское малоземелье, разорение крестьян-собственников, рост помещичьего землевладения, рост ростовщичества, распространение долгового рабства, уход разоренных крестьян в города, рост городов, бурное развитие ремесел и торговли, высокие цены на хлеб, голодные бунты и восстания, строительство ирригационных систем с целью освоения новых земель.

Сжатие привело к восстановлению этатистской монархии, к вмешательству государства в экономику с целью поддержки крестьянских хозяйств и недопущения развития крупного землевладения (трансформация C^СВ).

Экосоциальный кризис совпал с монгольским нашествием; он проявился не только в наступившем голоде и свирепствовавших эпидемиях, но и в массовом восстании китайских крестьян. В конечном счете разрушительная война привела к демографической катастрофе. Завоевавшие Северный Китай монголы восстановили сословную монархию, так что итоговая последовательность трансформаций на протяжении цикла описывается формулой C^СВC^С.

9.8. ИНДИЯ В I ТЫСЯЧЕЛЕТИИ Н. Э.

Перейдем теперь к рассмотрению истории другой великой цивилизации – индийской. Современные исследователи нередко отмечают, что в Древней Индии отсутствовали исторические хроники, и если даже они существовали, то ни одна из них не дошла до наших дней^[1335]. Поэтому сведения, имеющиеся в распоряжении историков, имеют фрагментарный характер и не позволяют восстановить целостную картину развития Индии до конца I тысячелетия н. э. Известны лишь общие контуры этого развития, позволяющие утверждать, что оно значительно отличалось от развития Китая и Передней Азии. Необходимо, впрочем, оговориться, что мы будем рассматривать в основном историю Северной Индии, Хиндустана, поскольку история Хиндустана известна намного лучше, чем история индийского юга.

Главным фактором, обусловившим своеобразие индийской истории, было изобилие, дарованное Индии природой. Это была страна обширных плодородных равнин, орошенных многоводными реками. Здесь можно было возделывать заливной рис; эта культура была намного продуктивнее пшеницы и могла прокормить намного более многочисленное население. Экологическая ниша Индии была огромна, и вся история этой страны была историей освоения необъятных равнин. В то время как на Ближнем Востоке история пульсировала в ритме демографических циклов, в Индии продолжалось постепенное заполнение экологической ниши; численность населения росла, и поступательное развитие прерывалось, по-видимому, лишь вторжениями внешних врагов.

Как и в истории других стран, в истории Индии важную, формообразующую роль играл географический фактор. В середине I тысячелетия н. э. большую часть Индии еще занимали девственные леса; иной раз они тянулись на десятки и сотни километров. Редкие деревни были окружены участками отвоеванной у джунглей пашни, поля приходилось оберегать от наступления дикой растительности и защищать от набегов лесных зверей. Расчистка участка в лесу была под силу лишь сплоченному коллективу, обычно это была группа родственных семей. Крестьяне рыли водоем для дождевой воды или перекрывали плотиной маленькую речку, от водоема на рисовые поля отводили оросительные канавы – так создавалась небольшая ирригационная система, вокруг которой сосредотачивалась вся жизнь общины. Необходимость коллективного труда по расчистке леса и орошению полей объясняет прочность индийской общины – во многих районах община сохранилась до нашего времени. Первое время после основания деревни все общинники трудились вместе, позже, когда община разрасталась, производили раздел полей; в некоторых общинах поля поначалу периодически переделялись, но со временем наделы прочно закреплялись за семьями. В случае необходимости семья могла продать свой надел, однако община старалась не допускать в свою среду чужаков, и обычно надел покупали родственники или соседи^[1336].

Со временем община разрасталась и производила выселки, таким образом появлялись группы родственных деревень, крестьяне которых принадлежали к одной этноконфессиональной общности – касте. Слово «каста», «джати», буквально означает «происхождение» и указывает на изначально родственные связи членов касты; их объединяли также общие обычаи, социальное положение, правило, по которому браки заключались только внутри касты^[1337]. Кроме земледельческих каст существовали касты священнослужителей (брахманов), воинов и ремесленников. Профессиональные касты ремесленников напоминали европейские цехи, они передавали секреты своего мастерства по наследству и старались не допустить в свою среду посторонних.

В конце V в. на Индию обрушилось нашествие кочевников из Великой степи; вторгшиеся племена назывались белыми хуна, и историки отождествляют их с белыми гуннами или эфталитами. В V в. эфталиты обитали в Средней Азии по соседству с гуннами; это были восточноиранские по языку племена, родственные юэджи и испытавшие сильное влияние гуннов^[1338]. В военном отношении эфталиты были подобны гуннам и юэджи: это были тяжеловооруженные всадники, стрелявшие из гуннских луков. Вторжение тюрок в Среднюю Азию вынудило эфталитов к переселению в Индию, таким образом, это превратившееся в нашествие переселение было продолжением завоевательной волны, вызванной появлением стремян и новых седел. Это была одна из волн нашествий, время от времени прерывавших процесс колонизации индийских равнин.

Вождя эфталитов Тораману отождествляли с богом разрушения. «Этот страшный враг человечества избивал всех и не знал ни жалости к детям, ни уважения к старикам», – говорит предание^[1339]. Нашествие сопровождалось массовым истреблением населения, по словам китайского путешественника Сюань Цзяна, при завоевании долины Инда царь эфталитов захватил 900 тыс. пленных, 300 тыс. из них он приказал перебить, 300 тыс. утопить в Инде и остальных раздал своим воинам^[1340]. Многие города были разрушены; характерно, что слово «нигама», означавшее прежде «город», в эту эпоху приобрело значение «деревня»^[1341]. Сюань Цзян, посетивший Индию через сто лет после нашествия, описывал многочисленные развалины городов и храмов. От Паталипутры, некогда «величайшего города» Индии, «остались только основания древних стен»^[1342]. Вместе с тем Сюань Цзян писал о богатстве страны: «В укрепленных городах живут лишь немногие жители, но селения густо населены. Почва богатая и плодородная, урожаи зерна обильны»^[1343].

Эфталиты и пришедшие с ними племена гурджаров закрепились в степях Раджастхана; здесь образовался внутренний кочевой очаг, островок Великой степи, откуда кочевники совершали набеги на окружающие области. В IX в. великому вождю Михиру Бходже удалось объединить степные племена и обратить их от внутренних войн к внешним завоеваниям. Кочевники овладели всей Северной Индией и создали здесь мощное государство, существовавшее около столетия. В середине X в., как это обычно бывает с государствами степняков, оно распалось на племенные княжества^[1344].

Племенные или клановые княжества Хиндустана были обычно небольшими, в позднейшем территориальном делении они известны как «парганы», «округа», или «чаураси», буквально – «84 деревни». Князь, раджа, выделял своим «сыновьям», раджпутам, грасы (доли) в 10, 12, 18 деревень; впоследствии эти доли дробились между наследниками и иногда составляли 1/3 или 1/9 деревни^[1345]. Права раджпутов над подчиненными общинами заключались в получении части налога и во владении участками земли, которые обрабатывали арендаторы или рабы. Раджпуты обитали в небольших замках и проводили жизнь в ожесточенных межклановых войнах. Войны препятствовали восстановлению экономики страны, города по-прежнему лежали в развалинах, торговля почти прекратилась. Если прежде в Индии в изобилии чеканились золотые и серебряные монеты, то в этот период серебряные монеты стали редкостью, а золотые вообще исчезли из обращения^[1346]. Бируни, который посетил Индию в XI в., свидетельствует, что страна была покрыта лесами: в Доабе (двуречье Ганга и Джамны) деревня от деревни находилась на расстоянии в пять фарсахов, т. е. в 30-35 км^[1347].

* * *

Переходя к анализу экономического состояния Индии в VII – XII вв., необходимо отметить, что главным фактором, определявшим развитие страны, была большая вместимость экологической ниши. Обширные пространства плодородных земель в сочетании с исключительно продуктивной культурой заливного риса обеспечивали возможность для прокормления огромных масс населения. В то время как на Ближнем Востоке история уже давно пульсировала в ритме демографических циклов, в Индии еще продолжался процесс первоначальной колонизации. В то же время трудность освоения тропических лесов до некоторой степени замедляла этот процесс и оказывала существенное влияние на формирование сплоченной крестьянской общины.

Другим важным фактором индийской истории были вторжения кочевников из Великой степи. В результате подчинения крестьянских общин раджпутами в Северной Индии сформировалось сословное феодальное общество с характерными для него чертами раздробленности и феодальной анархии.

9.9. РАСПАД АРАБСКОГО ХАЛИФАТА

Вернемся теперь к истории Ближнего Востока. Как отмечалось выше, в 810-830-х гг. Арабский халифат был охвачен тяжелым кризисом, который проявлялся в династических распрях, в восстаниях простого народа и в гражданских войнах. В ходе этих войн выяснилось падение боеспособности арабского военного сословия и халиф ал-Мамун решился на радикальную реформу, в том числе на прекращение традиционных выплат арабским воинам. Реформы, проведенные ал-Мамуном и его преемником ал-Мутевакилом, имели далеко идущие социальные последствия. Уничтожение сословной грани между мусульманами и зиммиями способствовало ускоренному обращению покоренного населения в ислам. К IX – X вв. относится становление единого мусульманского общества, вобравшего в себя большую часть населения халифата. У мусульман не было официального духовенства; главы их общин, судьи-«кади», выдвигались из числа уважаемых «ученых людей», «улемов», хорошо знавших Коран. Поскольку Коран регулирует всю жизнь людей, то мусульманское право, шариат, исходит не из законов, а прямо из Корана; отсюда вытекает важная особенность мусульманского общества: разделение судебной и административной власти. Судьи-«кади» формально были независимы от властей и судили, опираясь на шариат^[1348].

Реформа ал-Мамуна имела и другие важные последствия. Ядро новой армии халифов составила гвардия гулямов, воинов-рабов. «Гулям» по-арабски означает «юноша, раб», гулямов обычно покупали в юношеском возрасте и воспитывали в казармах, они принадлежали к самым воинственным народам, проживавшим в зонах высокого демографического давления. Среди гулямов было много дейлемских горцев и берберов, но большинство их были обитателями Великой степи, тюрками. Мы говорили выше о тех физических и психологических преимуществах, которыми жители степей обязаны суровому естественному отбору кочевой жизни. Арабский ученый ал-Джахиз писал, что тюрки намного превосходят лучших воинов арабского Востока, хариджитов: «Если тысяча тюркских всадников натянут тетиву и выстрелят одним разом – тысяча всадников будут сражены, и после такого натиска от войска ничего не останется. Ни хариджиты, ни бедуины не могут так стрелять на скаку, тюрок же одинаково метко стреляет и зверя, и птицу, и мишени во время соревнований, и людей, и неподвижные чучела… Стреляя, он заставляет лошадь скакать вперед и назад, вправо и влево, вверх и вниз. Он успевает пустить десять стрел прежде, чем хариджит успеет пустить одну. Его конь взлетает на склоны гор и опускается на дно ущелий с легкостью, недоступной хариджиту даже на ровной местности»^[1349].

Однако дело было не только в природных качествах тюрок: кочевники были носителями нового оружия, стремян и тюркских седел. Именно благодаря стременам и новым седлам тюрки могли демонстрировать свою удивительную ловкость в обращении с конем и оружием. Нужно заметить, что эта ловкость вырабатывалась многолетним опытом, и арабам, которые еще не вполне освоились со стременами и новыми седлами, было, конечно, трудно соревноваться с прирожденными наездниками из степей. Таким образом, мирное проникновение тюрок на Ближний Восток было результатом диффузии военно-технологических инноваций, это была диффузионная волна – продолжение распространявшейся ранее по Великой степи волны тюркских завоеваний. С этой диффузионной волной на Ближний Восток пришла эпоха тяжелой кавалерии, и хотя тюркский всадник появился здесь в качестве гуляма, вскоре наступило время, когда тяжелая кавалерия стала диктовать направление общественного развития.

Реформы Мамуна и Мутасима продемонстрировали регулирующую роль государства, которое, таким образом, приобрело черты этатистской монархии. С другой стороны, создание профессиональной наемной армии резко усилило мощь автократии и позволило ей справиться со своими врагами. Восстание Бабека было подавлено, такая же участь постигла мятежи недовольной арабской элиты. Чтобы уйти из-под ее влияния, халиф Мутасим построил новую столицу, Самарру, где он жил в окружении своей тюркской гвардии. Преданных гулямов часто назначали и на административные должности^[1350]. Усовершенствованная почтовая связь позволяла халифу контролировать положение даже в отдаленных провинциях, за исключением Ирана, который стал почти независимым под властью наследственных эмиров из рода Тахира^[1351].

Основатель династии Тахиридов, знатный перс Тахир ибн Хусейн был представителем сасанидской политической традиции^[1352], ставившей во главу угла принцип социальной справедливости. Для писателей последующей эпохи Тахир ибн Хусейн, наряду с Хосровом Ануширваном, стал символом идеального государя. «Смотри, вот, на поземельный налог: подданные неуклонно его уплачивают… – писал Тахир своему сыну Абдаллаху, – так ты распределяй его по праву и справедливости, на равных и общих началах, между всеми, кто подлежит обложению им: ни в какой мере не освобождай от него ни благородного, ради его благородства, ни богатого ради его богатства… Не взимай этого налога свыше платежеспособности, не налагай чрезмерных повинностей… Помни, что благодаря своему назначению правителем, ты стал казначеем, защитником и пастырем… В каждый округ подведомственной тебе области назначь по надежному человеку, который сообщал бы тебе сведения о всех поставленных тобою должностных лицах и писал бы тебе о их поведении и поступках… Заботься о тех представителях высшей знати, которые впадут в нужду, бери на себя их содержание… Исключительное внимание уделяй делам бедняков и неимущих, – тех, кто не имеет возможности довести до тебя о взимаемых с них незаконных поборах, о забитых, не понимающих, как добиться своего права… Государь богат тогда, когда у него райаты живут зажиточно и в достатке… Устрой для больных мусульман особые дома, где они могли бы найти приют; назначь людей, которые ходили бы за ними, и врачей, которые лечили бы их болезни…»^[1353].

Это послание еще при жизни Тахира стало «царским зерцалом», кодексом мусульманской этатистской монархии, халиф Мамун, ознакомившись с его содержанием, велел изготовить копии и разослать их всем наместникам в виде инструкции^[1354]. Правление Тахиридов демонстрирует те этатистские тенденции, которые были свойственны новым персидским государствам в восточной части мусульманского мира. Однако развитие арабской государственности в Ираке приняло иное направление: этатистская монархия Мамуна и Мутасима вскоре пала под натиском новой военной элиты, гвардии гулямов. Заменившая арабское ополчение гвардия стала мощной военной силой, в 860 г. она насчитывала 70 тыс. воинов. Таким образом, на сцену вышло новое военное сословие, тюрки и дейлемиты; заменив арабов, новая армия сразу же предъявила свои права. В отличие от арабов тюрки не испытывали религиозного благоговения перед заместителями пророка, и халифы не смогли справиться со своим новым войском. В 861 г. тюркские гулямы убили халифа ал-Мутевакилла и в последующее десятилетие заменили на престоле еще четырех халифов. Военное сословие требовало перераспределения ресурсов в свою пользу – и вскоре добилось своей цели. Первоначально гулямы получали содержание в 4-7 динаров в месяц (примерно в 2–3 раза больше, чем получал квалифицированный ремесленник); к началу X в. оплата воинов-кавалеристов возросла до 10-13 динаров в месяц^[1355].

Однако постоянные мятежи в столице привели к ослаблению центральной власти, наместники, эмиры, стали почти независимыми и передавали свои должности по наследству. Не только Тахириды в Хорасане, но и Саманиды в Мавераннахре и Тулуниды в Египте содержали собственные армии и проводили самостоятельную социально-экономическую политику.

Уравнение сословий и снижение налогов при Мамуне и Мутасиме предопределили относительно быстрое восстановление хозяйства после кризиса. Как отмечалось выше, в 860-х гг. цена пшеницы была низкой и составляла 0,6 динара за центнер – экономическое положение было весьма благоприятным. Хотя данные о заработной плате практически отсутствуют, хронисты свидетельствуют, что в те времена даже бедняк мог легко заработать на пропитание^[1356]. Из описаний арабских географов IX – X вв. можно заключить, что в этот период Иран пережил такой экономический рост, какого никогда не было ни раньше, ни позже, вплоть до XX в. Важным фактором, определившим социально-экономический прогресс этого времени, было распространение культуры риса. При Аббасидах рис широко распространился в Ираке, Хузистане, Хорасане и в других областях халифата; эта урожайная культура не требовала паров и была намного более продуктивной, чем пшеница. Поскольку возделывание риса требует ирригации, то IX – X вв. стали временем широкого строительства ирригационных сооружений. Повсюду производились интенсивные ирригационные работы, намного расширившие обрабатываемую площадь. В это время стали строить подземные водоводы, кяризы, достигавшие длины в сотню километров и проходившие на глубине до 100 м. Проводились новые каналы, строились дамбы, плотины, шлюзы для спуска воды в половодье. В Хузистане на реке Карун стояли огромные водоподъемные колеса, поднимавшие на высокие берега воду, которая потом отводилась на поля. Широкое применение получили водяные и ветряные мельницы, для борьбы с движущимися песками стали применяться лесозащитные полосы^[1357].

Положение в Ираке было не столь благоприятным, как в Иране. В 869 г. на юге Ирака началось восстание рабов, зинджей, которое продолжалось 15 лет. Многие области Ирака были разорены; в условиях ослабления центральной власти крестьяне терпели притеснения со стороны кочевников, арабских бедуинов и курдов. Налоги оставались тяжелыми, к официальным налогам добавлялись вымогательства откупщиков, поэтому крестьяне были не в состоянии расширять посевы, многие пашни превратились в пастбища^[1358].

К концу IX столетия цена зерна повысилась до 1,2 динара за центнер; это свидетельствовало о том, что возможности аграрного роста подходят к концу. Вновь появились свидетельства о крестьянском малоземелье и разорении крестьян. Недостаток земли и рост населения привели к массовому отрыву крестьян от села, притоку их в города^[1359]. «Образовалось множество крупных поместий, латифундий, и число мелких собственников сокращалось все более и более, – пишет В. Розен. – Они превращаются в испольщиков или в простых рабочих, батраков, или уходят в большие города, усиливая городской пролетариат. Бесправие и необеспеченность мелких владельцев доходят до того, что иногда они свои земли как бы переписывают на имя какого-нибудь вельможи, чем достигается значительное снижение податей и повинностей…»^[1360]. В условиях ослабления центральной власти знать получила возможность брать крестьян «под покровительство» и присваивать их земли. Практика отдачи под покровительство знатных и сильных была подобна практике патроната в Византии и практике коммендации в средневековой Европе, во всех случаях она приводила к чрезвычайно быстрому развитию крупного землевладения^[1361].

Распространение крупного землевладения вызвало падение налоговых поступлений: помещики, как правило, обладали налоговыми льготами, они платили со своих земель не харадж, а садаку («ушр») в 1/10 урожая^[1362]. Правительство само продавало земли, например, в 929-932 гг. было продано земель на 13 млн дирхемов. Таким образом, государственные земли превращались в частную собственность, по существу, происходила приватизация государственного земельного фонда, в результате этой приватизации государство потеряло значительную часть своих доходов. Если в середине IX в. доходы казны составляли около 300 млн дирхемов, то к 910-м гг. они упали до 200 млн; доходы с Ирака уменьшились с 78 до 26 млн дирхемов. Находясь в состоянии перманентного финансового кризиса, правительство стало сдавать налоги на откупа: откупщики уплачивали налог авансом и таким образом как бы кредитовали казну. Капиталы откупщиков были столь велики, что они могли предложить за откуп налогов с провинции до 10 млн дирхемов, но затем они собирали гораздо больше и буквально грабили налогоплательщиков. Разложение государства проявлялось также в продаже должностей и в узаконенном взяточничестве: везиры начала X в. получали взяток на 10-15 млн дирхемов в год. В результате денег хронически не хватало, войскам задерживали жалованье, и они постоянно устраивали мятежи^[1363].

Разорившиеся и потерявшие свою землю крестьяне уходили в города, где пытались прокормиться ремеслом и работой по найму. Крупные землевладельцы вели товарное производство и продавали свой хлеб в городах, это открывало возможности для роста городов; по словам фон Грюнебаума, «начался процесс индустриализации»^[1364]. Города быстро росли; Багдад был восстановлен после разгрома 813 г., и его население достигло 500 тыс. жителей, по площади (7 тыс. га) Багдад превосходил Константинополь в 5 раз^[1365]. Однако, по свидетельству Мукаддаси, столица Хорасана, Нишапур, по размерам была больше Багдада^[1366]. Свыше 100 тыс. жителей имели Исфахан, Хамадан, Шираз, Сираф, Басра, Мерв, Самарканд. По оценкам исследователей, за время правления Аббасидов население многих городов выросло в несколько раз^[1367]. Арабские источники описывают этот период как время торгово-промышленного бума^[1368]. В городах росло производство ремесленных товаров, шелковых, хлопчатых, льняных тканей, ковров, металлических изделий. Существовали большие государственные мануфактуры («амма» или «тираз»), на них изготовлялась по большей части одежда и оружие. Появляются новые ремесла: производство бумаги, сахара, фаянса. Сирийские и иранские шелка вытесняли с рынков шелка из Китая, они в больших количествах вывозились в Европу.

Организация ремесла на Ближнем Востоке во многом напоминала средневековую Европу. Ремесленники были организованы в цехи («синф») с мастерами, подмастерьями и учениками. Цехи имели самоуправление и выборных старшин; отдельные кварталы города также имели своих старшин, но градоначальник («раис») назначался центральными властями: на Востоке не было городского самоуправления. В тоже время исследователи говорят о богатых горожанах, «бюргерах» или «буржуа», преимущественно купцах, осуществлявших крупные торговые операции^[1369]. Состояние богатейших купцов Сирафа достигало 40 млн дирхемов, купцы владели кораблями, вмещавшими несколько сот человек, эти корабли плавали в Индию и Китай. Географ Истахри рассказывает, что один персидский купец в 936 г. привез на 400 судах 12 тыс. рабов-негров^[1370]. Торговля рабами была одним из самых прибыльных видов торговли, тысячи славянских рабынь доставлялись из Булгара в Багдад через Самарканд^[1371].

Новая мусульманская буржуазия занимала видное место в государстве, случалось, что выходцы из ее среды занимали посты везиров, а откупщики налогов становились губернаторами провинций. В этой связи М. Вебер считал возможным говорить об арабском «капитализме», а Е. Аштор называет эту эпоху «предкапиталистической»^[1372]. Нет сомнения, что в этот период частнособственнические отношения достигли высокой степени развития, может быть, наиболее высокой со времен Нововавилонского царства. Однако, несмотря на богатства мусульманских купцов, их собственность была далеко не обеспеченной. По мусульманскому праву, владение всякой собственностью исходит от изволения верховной власти, и власть вольна в любой момент прекратить свое изволение^[1373]. В случае нехватки денег халифы, везиры и эмиры без долгих слов отнимали у купцов и откупщиков их богатства, а если те не желали отдавать, то прибегали к пыткам. Обычной практикой была конфискация имущества умерших везиров и высших чиновников, причем отбирали имущество и у их родственников и слуг. В начале X в. конфискации у богачей обеспечивали едва ли не половину доходов казны^[1374].

Распространение частнособственнических отношений, рост городов, ремесел и торговли – все это было следствием аграрного кризиса: безземельные крестьяне уходили в города, многие становились ремесленниками, но многих ожидала судьба бродяг и нищих. Между тем положение в деревне продолжало ухудшаться, снова начались крестьянские восстания. На смену потерпевшим поражение маздакитам пришли исмаилиты, провозглашавшие те же лозунги всеобщего равенства и общности имуществ, но теперь в рамках ислама. Исмаилиты были одной из шиитских сект; в 880-х гг. они создали в Ираке несколько крупных общин, которые возглавлял крестьянин Хамдан Кармат. Эти общины были коммунами с общим имуществом и с «братскими трапезами». В 890 г. исмаилиты-карматы подняли восстание в Южном Ираке, затем последовали восстания в Сирии (900 г.) и в Хорасане (907 г.). В 899 г. карматы овладели Бахрейном и создали там государство, которое Е. Аштор называет «коммунистическим»^[1375]; до середины X в. бахрейнские карматы вели долгую войну с багдадским правительством и не раз овладевали Южным Ираком. Иракские крестьяне поддерживали карматов, в области Васита вспыхнуло большое восстание; на знаменах восставших была начертана цитата из Корана: «Мы боремся за угнетенных, чтобы сделать их хозяевами»^[1376].

Крестьянские восстания были следствием роста цен и обнищания населения: в 920 г. цены на зерно составляли 1,7 динара за центнер – втрое больше, чем в середине IX в.^[1377]. В обстановке напряженной продовольственной ситуации любой крупный неурожай мог привести к голоду. В 935 г. начался губительный кризис, засухи и наводнения продолжались шесть лет. В первый же год цена зерна достигла 4 динаров за центнер, к 941 г. она превысила 10 динаров. Начался страшный голод, люди ели траву и падаль. Было много случаев людоедства, к голоду присоединилась эпидемия, перепуганная знать уезжала из Багдада^[1378]. Правительство утратило власть над подданными, аййары вышли из своих убежищ и среди бела дня отнимали имущество у богатых. Государство рушилось на глазах, восставшие горцы-дейлемиты захватили Западный Иран. В 945 г. один из предводителей дейлемитов, Ахмед из рода Буидов, без сопротивления вступил в Багдад. Халиф был лишен светской власти, у него отняли все владения и оставили лишь годовой пенсион в 730 тыс. дирхемов^[1379]. Ирак и Иран оказались под властью варваров-дейлемитов, эпоха Арабского халифата подошла к концу.

По свидетельству современника, население Багдада после голода и чумы 930-940-х гг. было в десять раз меньше, чем в начале X в. Запустели многие города, в том числе Басра, Куфа, Киркук, Мосул. Сбор налогов с Верхней Месопотамии снизился более чем в десять раз. По сравнению с началом столетия цена на зерно упала более чем вдвое, до 0,7 динара за центнер, и Е. Аштор указывает на это обстоятельство как на свидетельство гибели значительной части населения^[1380].

* * *

Возвращаясь к анализу истории халифата в рамках трехфакторной модели, необходимо отметить, что кризис 813-838 гг. нанес решающий удар сословной монархии Аббасидов. Восточный Иран фактически отделился от халифата, и здесь была восстановлена этатистская монархия сасанидского образца. Реформы, проведенные Мамуном и Мутасимом на основной территории халифата, также привели к созданию этатистской монархии и выравниванию положения сословий. Место арабского ополчения в качестве военного сословия заняла наемная гвардия гулямов из тюрок и дайлемитов.

Формирование гвардии гулямов было связано с распространением на Ближний Восток диффузионной волны, связанной с появлением стремян и тюркских седел. Создав гвардию из тюрок, халифы заимствовали новую тяжелую кавалерию вместе с кавалеристами. С другой стороны, создание гвардии гулямов было важной социально-организационной инновацией, оказавшей значительное влияние на развитие исламских стран. О военной эффективности гулямов говорит то обстоятельство, что этот институт быстро распространился по всему мусульманскому миру: в X в. мы находим его в Египте, в арабской Испании, в Хорасане и Мавераннахре. Созданная Махмудом Газневи гвардия завоевала впоследствии Индию, а египетские мамлюки сумели остановить нашествие монголов. Наконец, XV в. турецкие янычары еще раз продемонстрировали могущество созданного из рабов профессионального войска и внесли свой вклад в основание огромной Османской империи.

Практически во всех странах, где существовала гвардия из рабов, она в соответствии с теорией военной революции в первое время усиливала мощь автократии и способствовала созданию сильной этатистской монархии. Однако затем (иногда спустя достаточно продолжительное время) гвардия приобретала некоторую самостоятельность от государства и превращалась в военную элиту. Далее развитие шло по пути, описанному в демографически-структурной теории и в теории Ибн Халдуна. Военная элита начинала борьбу за перераспределение ресурсов, которая принимала форму военных мятежей, ослаблявших центральную власть. С другой стороны, гвардейские командиры стремились завладеть служебными держаниями (иктами) и превратить их в частную собственность – развивался процесс приватизации. Таким образом, происходила трансформация структуры типа ВA_С или BА_b.

После того как с помощью гвардии гулямов удалось подавить мятежи и восстания, в халифате начался период восстановления; как обычно, он характеризовался относительно высоким уровнем потребления, ростом населения, ростом посевных площадей, строительством новых поселений, низкими ценами на хлеб. Появление профессиональной армии поначалу значительно усилило монархию, но в отличие от персидской арабская автократия не опиралась на древнюю традицию, и вскоре начались процессы разложения. Новое военное сословие быстро вышло из подчинения и потребовало перераспределения ресурсов в свою пользу; мятежи гулямов привели к резкому ослаблению власти халифов, к падению этатистской монархии Мамуна и, более того, к распаду халифата.

В начале X в. началось Сжатие, для этого времени были характерны крестьянское малоземелье, разорение крестьян-собственников, рост помещичьего землевладения, рост ростовщичества, уход разоренных крестьян в города, рост городов, бурное развитие ремесел и торговли, высокие цены на хлеб, большое количество безработных и нищих, голодные бунты и восстания, активизация народных движений под лозунгами передела собственности и социальной справедливости, строительство ирригационных систем с целью освоения новых земель, финансовый кризис государства, обострение борьбы за ресурсы между государством, элитой и народом.

В ходе Сжатия ослабленная мятежами военного сословия государственная власть подверглась эрозии в результате развития частнособственнических отношений. Разложение государства привело к распространению патроната и формированию за счет поглощения государственной собственности крупного привилегированного землевладения. Произошла масштабная приватизация государственного земельного фонда; таким образом, после двух циклов с преобладанием государственной экономики последовало ее разложение и воскрешение частнособственнических отношений (трансформация BA_b).

В начале X в. мы впервые в истории мусульманского Востока наблюдаем Сжатие в частнособственническом обществе с такими характерными его признаками как рост помещичьего землевладения и ростовщичества. В конце концов в 930-х гг. Сжатие в Ираке перерастает в экосоциальный кризис: мы наблюдаем высокие цены на хлеб; голод, эпидемии, восстания и гражданские войны; гибель больших масс населения, принимающую характер демографической катастрофы; запустение городов; упадок ремесла и торговли. В конечном счете новое завоевание утвердило у власти феодальную монархию Буидов (трансформация A_bA_C^C).

Как отмечалось выше, развитие событий в халифате в IX в. допускает определенную аналогию с событиями предыдущего столетия в Китае. Мятежи гулямов, так же как мятеж Ань Лу-шаня, были результатом появления на сцене нового рыцарского военного сословия. Мятежи кавалеристов-рыцарей разрушили этатистскую монархию в обоих регионах и открыли дорогу сначала к феодальным смутам, а затем – к развитию частнособственнического общества. Однако на Ближнем Востоке это развитие было прервано в результате вторжения новых завоевателей.

9.10. ИРАК В ПЕРИОД ПРАВЛЕНИЯ БУИДОВ

Победа дейлемитов означала завоевание Ирака и Западного Ирана новыми варварами, воинственными горцами, спустившимися с хребта Эльбурс. Дайлемиты отличались смелостью, мужеством и сплоченностью; их асабия была намного выше, чем у земледельцев Ирана и Ирака, и их вторжение на равнину естественно рассматривать в духе теории Ибн Халдуна. Характерно при этом, что дайлемиты были пешими воинами, их оружием была фаланга копейщиков, наступавшая под прикрытием больших щитов. Тактика дайлемитов напоминала тактику швейцарцев – она была эффективной в горах, но на равнине дайлемиты не могли обойтись без поддержки конницы, и их правители, так же как Аббасиды, были вынуждены содержать тюркских наемников^[1381].

Дейлемиты были мусульманами-шиитами, но их вожди не знали арабского языка и не разбирались в сложном механизме государственного управления. Овладев Ираком, Ахмед Буид начал с того, что поделил завоеванные земли на поместья (икты) и раздал их своим воинам. «Таким образом, большая часть Ирака стала обеленной и недоступной сборщикам налогов… – свидетельствует Ибн Мискавайх. – Большинство диванов стали бесполезными… Поэтому все ведомства были объединены в один диван»^[1382]. Воины, получившие икты, думали только о том, чтобы извлечь возможно большую прибыль, не заботясь о том, что будет позже. «Войска разоряли свои икты, потом возвращали их и получали взамен другие… Оросительные каналы приходили в упадок, шлюзы выходили из строя, бедствия обрушивались на земледельцев, и положение их становилось ужасным, часть из них бежала и выселялась…»^[1383].

Власть новых правителей была слабой; в Багдаде постоянно происходили столкновения между шиитами и суннитами, в конце концов вылившиеся в войну кварталов. Самый большой квартал, Карх, был сожжен; аййары среди бела дня грабили богатые дома. Движение аййаров постепенно приобретало более организованный характер и принимало формы массовых выступлений бедноты с целью передела собственности. По существу, в Багдаде шла гражданская война, город был наполовину разрушен, отдельные кварталы огородили себя стенами, между кварталами простирались пустоши и развалины в несколько миль^[1384].

Власть дейлемитов обернулась для населения неконтролируемыми поборами и грабежами. Хотя формально иктадары не имели судебных прав над крестьянами, фактически земледельцы были не в состоянии вынести бремя поборов; им оставалось два пути: либо бежать, либо отдаться вместе со своим имуществом под «покровительство» хозяев. Жители больших городов пытались оказать сопротивление грабежам, в городах вспыхивали восстания, но социальная рознь препятствовала совместным действиям буржуазии и городского пролетариата, во многих случая буржуа предпочитали власть дейлемитов угрозе социального бунта. В конечном счете многочисленные городские восстания были подавлены, и богатства буржуазии стали добычей солдат^[1385].

В период анархии и междоусобиц цены на хлеб определяла не численность населения и площадь пашни, а военная обстановка. После катастрофы 930-940-х гг. цены упали до 0,7 динара за центнер – таких цен не было уже почти столетие, и это свидетельствовало о гибели значительной части населения. Во время смуты 968-969 гг. цена поднялась до 3 динаров за центнер (что означало голод), потом она снова упала. Новый голод совпал со смутой 973–975 гг.^[1386]. Положение в экономике в это время характеризуется фактом официальной порчи монеты: один из Буидов, Хасан, дошел до того, что печатал медные динары и заставлял принимать их вместо золотых^[1387].

Дейлемиты придерживались старинных родовых традиций: братья Буиды – Али, Хасан и Ахмед – правили отдельными областями, признавая верховную власть старшего в роде, Али. После смерти последнего из братьев между Буидами второго поколения начались междоусобные войны, в которых одержал победу сын Хасана, Фенна Хосров. Хосров вошел в историю под титулом Адуд ад-доулэ, «Рука государства»; с 949 г. он управлял Западным Ираном. В отличие от других Буидов Адуд ад-доулэ был образованным человеком, он наладил работу диванов и лично вникал во все дела. Адуд старался подражать древним правителям Ирана, он принял титул шахиншаха, упорядочил сбор налогов и остался в памяти поколений как один из идеальных правителей Средневековья. Новый шахиншах уделял огромное внимание ирригации – при нем было построено множество оросительных каналов и знаменитая «Адудова плотина» на реке Кур. В то время как Ирак переживал катастрофический кризис, экономика Ирана продолжала развиваться: сбор налогов при Адуде увеличился на 1.6 и достиг 3,25 млн динаров^[1388]. В 977 г. Адуд ад-доулэ овладел Багдадом и приступил к восстановлению наполовину разрушенного города, однако ему не пришлось долго править Ираком: в 983 г. шахиншах скончался^[1389].

Табл. 8. Цены на пшеницу в Ираке в IX – XII вв. Таблица составлена аналогично табл. 1. Цены указаны в динарах за 100 кг

Рис. 13. Цены на пшеницу в Ираке в IX – XII вв. Черные треугольники означают годы голода

В правление Адуда цены в Багдаде стабилизировались и составляли около 1 динара за центнер – уровень, соответствовавший благополучному IX в. Однако Ирак не успел оправиться от катастрофы. Адуд получал от Ирака лишь 30 млн дирхемов – это была незначительная сумма по сравнению с теми 130 млн, которые получал Гарун ар-Рашид. «Разница по отношению к древним временам была столь велика, – пишет А. Мец, – что раньше “земельный налог с Вавилонии” обозначал самую большую сумму в мире, теперь же Адуд ад-доулэ заявил, что он желает от Вавилонии иметь титул, а доходы – с Арраджана (прибрежная область в Фарсе)»^[1390].

Деятельность Адуда была проявлением социального синтеза, процесса перенимания завоевателями-варварами традиций покоренных ими цивилизованных государств. Как это обычно бывает, вслед за социальным синтезом началась традиционалистская реакция: сыновья шахиншаха отказались признавать монархический принцип наследования и развязали долгие междоусобные войны. Это привело к тому, что охвативший Ирак кризис распространился и на Западный Иран. На востоке Ирана тоже свирепствовали войны, голод и мор. В 1011 г. голод опустошил некогда богатый Нишапур; по свидетельству современника, погибло 100 тыс. человек. «Земельные участки большей частью были запущены, искусственное орошение в некоторых местах пришло в упадок, в других – прекратилось совсем», – свидетельствует хронист^[1391]. Историки пишут о запустении деревень и целых районов, об обесценении земли, о массовой гибели людей от голода^[1392]. Последнюю черту под эпохой подвело нашествие тюрок-сельджуков. В 1040 г. тюрки вторглись в Восточный Иран, в 1055 г. они овладели Багдадом – характерно, что в то время как сельджуки занимали столицу, в городе шли бои между враждебными кварталами^[1393]. Нашествие тюрок означало новую катастрофу. Население городов и деревень подвергалось насилиям, убийствам и грабежам. Жестокому опустошению подвергся, в частности, исфаханский оазис; был разрушен крупнейший город южного Ирана, Шираз^[1394]. Завоеватели-кочевники отнимали у крестьян рабочий скот, вследствие чего поля не возделывались и не засевались. Во многих местах вспыхнул голод. В 1056 г. эпидемия чумы распространилась от Ирака до Средней Азии^[1395]. По сообщениям одного из историков, в Средней Азии от эпидемии погибло более полутора миллионов человек^[1396]. В Багдаде голод доводил население до людоедства, в 1057 г. цены на пшеницу достигали 9 динаров за центнер. «Двери домов, обитатели которых умерли, были заперты, и путник, шедший по дороге, никого не встречал на своем пути», – писал свидетель событий^[1397]. В 1059 г. Багдад стал ареной ожесточенных боев. «Грабежи, пожары и убийства длились до тех пор, пока Багдад не был разрушен и обе его части не были стерты с лица земли… – свидетельствует хронист. – Жители города умирали от голода и холода на дорогах и собаки пожирали их трупы»^[1398]. О масштабах катастрофы говорит резкое падение цены на пшеницу: после окончания войны цена упала до 1/3 динара за центнер – она была в два раза меньше, чем до кризиса^[1399]. Это обстоятельство свидетельствует о гибели большой части населения.

* * *

Переходя к анализу социально-экономического развития Ирака в период правления Буидов, необходимо отметить, что это было время войн и смут, которые препятствовали росту населения. Мы называем такие периоды интерциклами, в данном случае интерцикл охватил период продолжительностью более ста лет. Наличие данных о ценах позволяет представить более полную картину интерцикла: низкая численность населения определяла низкие цены на хлеб в спокойные годы, но постоянные междоусобицы приводили к скачкам цен и частым голодовкам (рис. 3). В социальной сфере содержание периода характеризует процесс социального синтеза. Завоевание привело к гибели сформировавшейся в предыдущий период крупной земельной собственности и созданию нового социального строя. Это был строй, оформивший наступление эпохи тяжелой кавалерии; его основой была предназначенная для содержания всадников система икты, в целом подобная европейской системе феодов, поэтому многие исследователи считают, что дейлемитское завоевание означало утверждение феодальных порядков^[1400] (трансформация A_bA_C^C).

Однако в противовес феодальной тенденции в правление Адуд ад-доулэ отчетливо намечается тенденция к перениманию иранских традиций: в первую очередь бюрократического управления и самодержавия. После смерти Адуд ад-доулэ начинается традиционалистская реакция, которая приводит к долгим междоусобицам и в конечном счете к падению Буидов. Положение в Иране существенно отличалось от ситуации в Ираке. Судя по имеющимся сведениям, Иран не был затронут катастрофой 930-х гг, и, таким образом, здесь продолжался демографический цикл эпохи Аббасидов.

9.11. ИРАН ПРИ САМАНИДАХ И ГАЗНЕВИДАХ

В то время как Буиды завладели Ираком, Восточный Иран и Средняя Азия остались во владении местных эмиров. Как отмечалось выше, Тахириды, правившие в IX в. Хорасаном и Мавераннахром, выступали в качестве наследников персидских государственных традиций. В. В. Бартольд писал, что Абдаллах ибн Тахир (828-844 гг) установил в Хорасане твердую власть и спокойствие, защищал трудящиеся классы от притеснений, заботился о расширении ирригации и о распространении просвещения^[1401]. Исследователи отмечают, что уровень ренты и налогов в это время снизился, практика ношения бирок-печатей отошла в прошлое. Крестьяне жили преимущественно соседскими общинами, но встречались и выделившиеся из общин крестьяне-собственники. Простолюдины могли носить оружие и нередко участвовали в качестве «борцов за веру», газиев, в войнах с неверными^[1402].

В период успокоения, наступивший после восстаний, войн и голода 820-830-х гг., уровень жизни в восточных областях был относительно высоким: подмастерье получал в день один дирхем – на эти деньги можно было купить 5-8 кг мяса^[1403]. Сумма налогов с Хорасана и Мавераннахра составляла 40 (по другим данным, 45) млн дирхемов в год; кроме того, Тахириды получали субсидии из Багдада – по-видимому, с целью организации обороны приграничных территорий^[1404]. На юго-восточной границе Хорасана шла постоянная война с овладевшими Систаном сектантами-хариджитами, приверженцами уравнительного ислама. Для этой войны нанимали множество газиев из числа бедноты, бродяг и нищих, аййаров; это были ненадежные войска: в 861 г. армия газиев подняла мятеж, соединилась с хариджитами и обратилась против Тахиридов. К 873 г. предводитель газиев Я’куб ибн Ляйс овладел Хорасаном, а затем Керманом и Фарсом; он установил военную диктатуру и систематически отнимал имущество у богатых, чтобы платить огромному наемному войску. В 900 г. наследовавший Я’кубу его брат Амр потерпел поражение от владетеля Мавераннахра Исмаила Саманида, и на востоке мусульманского мира на столетие утвердилось владычество династии Саманидов^[1405].

Саманиды были персидской династией, бравшей за образец древние обычаи Ирана. Как отмечалось выше, традиции сасанидской этатистской монархии были отчасти заимствованы Аббасидами благодаря деятельности везиров из рода Бармекидов, но при владычестве варваров-дайлемитов система ведомств-диванов в Багдаде была разрушена. На востоке халифата администрация сасанидского типа, должно быть, использовалась Тахиридами, но об этом не сохранилось конкретных известий. Поэтому неясно, заимствовали ли Саманиды свою административную систему от предшествующих правителей или она была создана по аббасидским образцам везиром Абу Абдаллахом Джейхани, главой правительства при эмире Насре II (914-943 гг). Но, как бы то ни было, саманидская административная система стала той моделью, которая, будучи унаследованной Газневидами и описанной в знаменитом трактате Низам ал-мулька, стала классическим образцом организации мусульманского государства^[1406].

В государстве Саманидов мы впервые наблюдаем характерное для империй более поздних времен деление на «дергах» и «дивани». «Дергах» – это дворцовое ведомство, включающее собственную казну, собирающую доходы с земель, находящихся в личной собственности эмира (хассе), и содержащее дворцовую гвардию гулямов. «Дивани» – это остальные государственные учреждения, управляемые везиром; в их число входили диван мустоуфи – государственное казначейство, диван амид ал-мульк, ведавший документацией и внешними делами, диван сахиб аш-шурат – военное ведомство, диван сахиб ал-барид, ведавший почтой и наблюдавший за исполнением местными чиновниками их обязанностей, диван мухтасиба, наблюдавший за работой рынков и контролировавший уровень цен, диван мушрифов – ревизионная служба^[1407].

По свидетельству Ибн Хаукаля налоги в государстве Саманидов были ниже, чем в других областях распавшегося халифата, а жалование войску щедрее, чем где-либо. Сумма налоговых сборов (хараджа) составляла 40 млн дирхемов, при этом половина доходов уходила на содержание войск^[1408]. Эмир Наср II благоволил простому народу, благосклонно относился к распространявшейся тогда повсюду агитации карматов и даже сам тайно вступил в эту секту (как известно, проповедовавшую уравнительные начала). Ортодоксальное духовенство и тюркская гвардия составили заговор против Насра, и ему пришлось отречься от престола в пользу своего сына Нуха (943–954 гг). С этого времени ход событий напоминает историю Аббасидов после убийства Мутевакилла: тюркские гулямы стали постоянно бунтовать, требуя у правительства деньги. Эмир Нух был вынужден временами собирать харадж за год вперед, обещая вернуть деньги в будущем, но никогда их не возвращал^[1409]. В конце концов это вошло в обычай, и ал-Мукаддаси в 980-х гг. писал, что харадж собирают дважды в год, отчего жители деревень бедствуют^[1410].

Рост налоговых сумм вдвое, как это обычно бывает, отражал не только рост ренты, но и рост населения после периода междоусобных войн конца IX в.: правители могут увеличивать налоги лишь в том случае, когда видят, что увеличившееся население может вынести дополнительные тяготы. Ал-Истахри описывал процветание Хорасана во времена Насра II, он говорил о богатстве Нишапура, о его хлопчатых и шелковых тканях, которые вывозились в другие страны ислама, о льняных тканях Мерва, о плодородии земель, орошенных с помощью кяризов, о том, что жители Хорасана не испытывают недостатка в пище^[1411]. Нишапур был крупнейшим центром международной торговли, Великий шелковый путь встречался здесь с дорогой, ведущей через Хайберский проход в Индию. Еще один большой караванный путь шел на север, через Хорезм в Булгар и далее на Русь и в Скандинавию; по этому пути в огромных количествах доставлялись рабы и меха, и обороты торговли были таковы, что Скандинавия и Русь были заполнены саманидской монетой: только на Руси от этого времени осталось более полутора тысяч кладов^[1412].

Расположенные на Шелковом пути города Хорасана и Мавераннахра первыми перенимали достижения китайского ремесла: в Фергане добывали каменный уголь и освоили китайскую металлургическую технологию, Мерв славился своим шелком, а Самарканд – бумагой; самаркандская бумага в X в. вытеснила папирус и пергамент на всем исламском Востоке^[1413]. В конце IX в. в Мерве и Герате было налажено производство булата, тигельной стали, из которой выделывались отличные клинки. Острые хорасанские сабли стали новым оружием, долгое время сдерживавшим напор кочевых тюрок^[1414].

По оценкам исследователей, города Хорасана и Мавераннахра выросли в IX – X вв. в 3-5 раз. В Мерве и Самарканде насчитывалось примерно 100 тыс. жителей, а в Нишапуре, возможно, значительно больше^[1415]. Ал-Мукаддаси писал, что в Нишапуре 44 квартала и среди них есть равные половине Шираза, что этот город обширнее Фустата и населеннее Багдада. Но в отличие от ал-Истахри, писавшего на полвека раньше, ал-Мукаддаси говорил об отсутствии благоустройства, о бедности, о дороговизне и о тяжелых заработках. Так же как в Багдаде, отдельные кварталы враждовали друг с другом, и город сотрясали постоянные смуты^[1416]. О дороговизне, тяжелых и скудных заработках ал-Мукаддаси упоминал и при описании Мерва^[1417]. Города были переполнены бродягами и нищими из числа разорившихся крестьян, которые перебивались случайной работой. Существовали корпорации нищих («сасийан»), которые боролись между собой за право собирать подаяние^[1418].

Положение в деревне также ухудшалось. Как отмечалось выше, ал-Мукаддаси писал, что жители селений Хорасана бедствуют. Исследователи отмечают, что крестьянам не хватало земли, что общинники разорялись и превращались в арендаторов-берзигаров. Не будучи в состоянии платить налоги, крестьяне переходили под покровительство знатных особ, передавая им свои земли; эта практика, аналогичная византийскому патронату, называлась «илджаа». Знатные лица таким образом становились владельцами десятков и сотен деревень, с которых они платили налоги по льготным ставкам^[1419]. Развитие поместий негативно отражалось на состоянии ирригационной системы: крупные землевладельцы захватывали арыки, лишая крестьян воды, – это привело к упадку некогда богатого Мерва и окружающего его оазиса^[1420].

С другой стороны, усиление элиты приводило к тому, что наместники становились все более самостоятельными. Назначение на пост наместника с самого начала предполагало пожалование доли хараджа с подведомственных городов и деревень. Наместники, естественно, стремились закрепить должности за своим родом. Когда эмир Нух попытался отстранить от должности наместника Хорасана Абу Али Чагани, тот поднял мятеж и после долгой борьбы добился сохранения должности за собой^[1421]. Некоторые (более мелкие) наместничества становятся наследственными и превращаются в икты – эта тенденция была, вероятно, связана с распространением икты в соседнем государстве Буидов, однако при Саманидах икты были крупными и их предоставляли только знати, но не рядовым воинам. Войско по-прежнему содержалось на жалование^[1422]. Однако вслед за наместниками командиры тюркской гвардии также стремились участвовать в борьбе за перераспределение ресурсов. Финансовый кризис привел к тому, что не получавшая жалования гвардия стала бунтовать и уже во время войны с Абу Али Чагани войска переходили на сторону мятежника. В конце 950-х гг. фактическая власть находилась в руках командующего гвардией тюрка Алптегина, но затем он вступил в конфликт с эмиром Мансуром ибн Нухом (961-973 гг), ушел с частью тюрок в Газну и основал здесь собственное государство^[1423]. До 980-х гг. правительству еще удавалось контролировать основные области государства, но затем началась анархия. «Области большей частью находились во власти мятежников, – писал историк Утби, – доходы правительства сократились, воины осмеливались притеснять население, господство перешло в руки тюрок и решения везиров потеряли силу»^[1424]. Этой ситуацией воспользовались степные тюрки-караханиды, создавшие в это время большой племенной союз в Семиречье и Кашгаре. В 992 г. караханиды заняли Фергану и начали вторгаться в долину Зеравшана. Последний саманид Мансур ибн-Нух через проповедников обратился с призывом к священной войне с кочевниками, но натолкнулся на полное равнодушие горожан Бухары. В 999 г. караханиды, почти не встречая сопротивления, овладели Мавераннахром^[1425].

Южнее Амударьи между тем усилилось основанное Алптегином государство Газневидов. Воспользовавшись нашествием караханидов, газнийский эмир Махмуд (998-1030 гг.) овладел Хорасаном и создал большое государство, выступавшее в качестве наследника саманидских традиций. Как отмечалось выше, Низам ал-мульк считал государство Махмуда образцом для подражания; это была мощная этатистская монархия с четким сословным делением: простой народ должен был платить налоги, а воины были обязаны соблюдать строгую дисциплину и ежегодно отправляться в походы. В отличие от Саманидов и Буидов Махмуд не раздавал икт, более того, при завоевании Гура он уничтожил существовавшие там наследственные владения; воины и чиновники получали лишь денежное содержание. Государственная дисциплина поддерживалась тайной полицией и разветвленной системой политического сыска^[1426].

Долгая война с караханидами заставила Махмуда создать огромную, более чем 100-тысячную, армию, которая в конце концов в 1008 г. остановила нашествие кочевников у моста Шахриян на берегу Амударьи. В армии Махмуда было пятьсот приведенных из Индии слонов, и после битвы тюркские полководцы заявили, что «нет возможности бороться с этими слонами, этим вооружением и этими людьми»^[1427]. Под «этим вооружением», должно быть, имелись в виду булатные сабли газнийских гулямов, которые обеспечили не только победу над тюрками, но и завоевание долины Инда.

Основой армии Махмуда была гвардия гулямов, но, кроме того, эмир пополнял свое войско газиями; исследователи полагают, что Махмуд пытался таким образом дать средства к существованию разоренным крестьянам и безработному городскому населению^[1428]. Чтобы прокормить эту огромную армию Махмуд едва ли не ежегодно совершал грабительские походы в Индию, однако средств все равно не хватало, и с крестьян требовали чрезвычайные военные налоги. Придворный историк Утби рассказывает, как перед одним из походов Махмуд приказал в два дня собрать необходимую сумму и в результате жители «были ободраны, как бараны»^[1429].

Увеличение налогов в то время, когда крестьяне Хорасана страдали от перенаселения и малоземелья, должно было вызвать кризис. В 1010-1011 гг. разразился страшный голод, доводивший народ до людоедства; только в Нишапуре, по сообщению Утби, погибло до 100 тыс. человек^[1430]. Это была катастрофа, после которой запустели многие деревни и целые районы, оросительная система пришла в упадок. Резко упали цены на землю, что, очевидно, свидетельствует об уменьшении населения и появившейся нехватке рабочих рук^[1431]. Сбор налогов резко сократился, и, доложив об этом эмиру, вазир Абу-л-Аббас Исфераини в знак своего бессилия добровольно отправился в тюрьму^[1432].

Государство Махмуда Газневи сумело пережить катастрофу 1010-х гг., однако ему не удалось избежать другой надвигавшейся опасности. Тюркская гвардия гулямов не могла долго оставаться надежной защитой государства в сражениях со своими собратьями – наступавшими из степей тюрками-кочевниками. В битве при Данденакане в 1040 г. часть гвардии изменила Газневидам, и эмир Масуд едва спасся бегством^[1433]. Тюрки-сельджуки заняли Хорасан и, продолжая свои завоевания, в 1055 г. овладели Багдадом.

* * *

Возвращаясь к анализу исторического процесса, необходимо отметить, что история персидских монархий Восточного Ирана продолжает сасанидскую социальную традицию, которая воскресла во времена Бармекидов и проявлялась позднее в политике Мамуна и Тахиридов. В государстве Саманидов эта традиция нашла достаточно полное оформление, выразившись в создании бюрократического аппарата диванов, четком разделении сословий, выделении института хассе и в проведении взвешенной социальной политики. По сравнению с сасанидским образцом эта государственная структура включала новый элемент, оплачиваемую из казны гвардию гулямов. Появление этого элемента было вызвано диффузионной волной, связанной с распространением стремени и тюркского седла – с началом эпохи тяжелой кавалерии.

В отношении экономического развития можно утверждать, что середина IX в. была временем восстановления экономики, но этот процесс был на некоторое время прерван междоусобными войнами и возобновился в конце столетия. В период восстановления мы наблюдаем относительно высокий уровень потребления, низкий уровень земельной ренты, строительство новых (или восстановление разрушенных ранее) поселений. Мы не имеем данных об общей численности населения, но свидетельства археологов об огромном росте городов, естественно, подразумевают и соответствующий рост деревень.

С 940-х гг. явственно наблюдаются признаки наступившего Сжатия: высокие цены на хлеб; низкий уровень реальной заработной платы и потребления; разорение крестьян-собственников; распространение аренды; рост крупного землевладения; уход части разоренных крестьян в города; попытки малоземельных и безземельных крестьян заработать на жизнь работой по найму, ремеслом или мелкой торговлей; быстрый рост городов; развитие ремесел и торговли; рост числа безработных и нищих; рост конкуренции за статусные позиции в среде элиты; фрагментация элиты; обострение борьбы за ресурсы между государством, элитой и народом; попытки приватизации доходов, связанных со служебным положением; финансовый кризис государства, связанный с ростом цен и неплатежноспособностью населения.

Борьба за ресурсы между монархией и элитой привела к ослаблению монархии, наместники становятся в значительной степени независимыми и стремятся превратить свои владения в наследственные икты (трансформация ВА_С). С другой стороны, командиры гвардии гулямов пытаются возводить на престол эмиров, а в случае неудачи создают собственные княжества. Это направление развития в значительной степени воспроизводило события, происходившие ранее в Ираке. В 990-х гг. потеря административной управляемости привела к завоеванию Мавераннахра тюрками, а Хорасана – Газневидами. В обстановке начавшегося экосоциального кризиса Махмуд Газневи восстановил этатистскую монархию и уничтожил икты (трансформация А_СВ), однако перераспределение ресурсов в пользу государства только усугубило кризис. В 1010-х гг. мы наблюдаем голод, принимающий широкие масштабы, гибель больших масс населения, падение цен на землю. Этатистская монархия не допустила разрушения государства, но его ослабление привело в конечном счете к завоеванию Хорасана тюрками-сельджуками – таким образом, общая последовательность социальных трансформаций на протяжении цикла описывается формулой ВА_СВС^С.

9.12. ЕГИПЕТ ПРИ ТУЛУНИДАХ

В то время как на востоке исламского мира утвердилась персидская династия Тахиридов, в Египте пришла к власти самостоятельная династия Тулунидов. Ахмад ибн Тулун был назначен наместником Египта в 868 г., в то время, когда гулямы по своей прихоти меняли багдадских халифов. Ослабление центральной власти позволило Ибн Тулуну основать династию наместников, которые были почти независимы от Багдада. Ибн Тулун заботился о развитии экономики, о восстановлении ирригационных систем, опустевшие деревни Дельты были заселены принявшими ислам мавали, стали распространяться посевы риса и сахарного тростника. По сообщениям арабских историков, в Египте преобладала государственная собственность на землю. Чиновники регулярно переделяли землю между крестьянами в соответствии с возможностями их хозяйств и решали возникающие споры. «Феллах пользуется землей, которую он держит от султана, и обрабатывает ее, – свидетельствует Мукаддаси. – А когда соберет он жатву и обмолотит ее, то весь ворох непровеянного зерна опечатывается и остается в таком положении, пока не приходят чиновники султана и не забирают зерно как плату за землю, а остаток достается феллаху…»^[1434]. Сбор налогов отдавался на откупа, договоры с откупщиками заключались на 4 г., откупщик отвечал за обработку земли, ремонт каналов и в определенные сроки платил причитающиеся налоги. В 830-840-х гг., в период восстаний и смут, откупщики злоупотребляли своим положением и присваивали собранные ими деньги, однако Ибн Тулуну удалось навести порядок в сборе налогов^[1435].

При Ибн Тулуне заметно оживилось градостроительство: была построена новая столица ал-Катаи с огромной мечетью, и сейчас являющейся достопримечательностью Каира. Фустат превратился в один из крупнейших городов Востока; к началу IX в. население города увеличилось примерно вдвое и достигло 200 тыс. человек^[1436].

По некоторым сведениям, Ибн Тулун понизил налоги; народная память закрепила за ним эпитеты «мудрый», «великодушный», «готовый прийти на помощь тому, кто нуждается». Предание гласит, что он ежедневно раздавал нуждающимся милостыню и содержал дом, в котором любой пришедший мог получить пищу^[1437]. Эти демократические тенденции, несомненно, следует сопоставить с распространением в мусульманском мире этатистской традиции, нашедшей свое выражение в деятельности Мамуна и Тахира ибн Хусейна. Таким образом, деятельность Ибн Тулуна можно рассматривать как становление новой египетской этатистской монархии.

Несмотря на понижение налогов, Ибн Тулуну удалось восстановить доходы Египта – к концу его правления сбор хараджа достиг 4,3 млн динаров^[1438]. В дальнейшем эта цифра не увеличивалась, и в начале X в. харадж составлял около 4 млн – по-видимому, возможности роста были исчерпаны. Уже в 886 г. источники отмечают голод, в 900-916 гг. значительно возросла цена пшеницы, она составляла в среднем 0,8 динара за центнер^[1439]. Политическое положение в этот период отличалось нестабильностью; в 905 г. халиф решил отстранить Тулунидов от власти и послал войска, которые разграбили и сожгли ал-Катаи. Последующие десятилетия были свидетелями многочисленных мятежей тюркских наемников, которым, так же как в Багдаде, не платили жалованья. Наместник Мухаммад ибн Тугдж (935–944 гг) сумел навести относительный порядок, но после его смерти опять начались смуты^[1440]. Экономическое положение продолжало ухудшаться, нубийцы и берберы совершали набеги на Египет, по свидетельству ал-Макризи, цены на зерно были «совершенно чрезмерными»^[1441]. От середины X в. имеются данные о ценах в 1,5 динара за центнер – это соответствует дневной оплате в 2,8 кг зерна, тому самому голодному уровню, который отмечался накануне катастроф. В 949, 952, 955 гг. хроники зафиксировали голод; в Фустате постоянно отмечалась нехватка продовольствия, и специалисты считают, что причиной этой нехватки было перенаселение^[1442]. В 968-969 гг. действительно разразилась катастрофа: неурожай привел к страшному голоду, когда цена пшеницы достигала 15 динаров за центнер^[1443]. В 969 г. в обстановке голода, эпидемий и смут в Египет вторглась армия Фатимидов из Туниса. Завоеватели-исмаилиты привели с собой корабли с хлебом, который раздавали голодающим – население Египта с восторгом приветствовало их появление. После окончания голода, в 970-х гг., цены на пшеницу упали почти в три раза, до 0,5 динара за центнер, а заработная плата возросла до 1,2 динара в месяц^[1444]. Таким образом, реальная заработная плата возросла в несколько раз, что свидетельствует о гибели значительной части населения.

Табл. 9.Цены на пщеницу в Египте в VIII – XI вв. (в динарах за 100 кг). Большинство известных цен приведены в книгах В. О. Большакова и Е. Аштора^[1445], однако среди них преобладают цены неурожайных и голодных лет. Мы выбрали из этих цен те, которые характеризуются в источниках как «нормальные», а также подсчитали средние цены по некоторым временным промежуткам

Рис. 14. Цены на пшеницу в Египте в VIII – XI вв. (в динарах за 100 кг). Годы голода обозначены черными треугольниками. Видна цикличность изменения цен. Рост цен на протяжении цикла прерывается демографическими катастрофами

Рис. 15. Заработная плата неквалифицированных рабочих в Египте VIII – XI вв. (кривые потребления). Данные о номинальной заработной плате (динары в месяц) взяты из книги Е. Аштора^[1446]. Реальная заработная плата исчисляется в количестве пшеницы (в кг), которое мог купить рабочий на дневную зарплату. Очевидна цикличность изменения реальной заработной платы. В ходе демографического цикла реальная плата падает до критического уровня – около 3 кг, по достижении которого происходит демографическая катастрофа

* * *

Переходя к анализу экономического развития Египта в IX – X вв., необходимо отметить, что оно протекало в том же ритме, что и развитие Ирака. Как и в Ираке, экосоциальный кризис 830-х гг. завершился установлением этатистской монархии, опиравшейся на профессиональное войско, гвардию гулямов. Египетский наместник Ахмад ибн Тулун, так же как Тахир ибн Хусейн в Иране, становится независимым правителем и проводит этатистскую политику, благоприятствующую крестьянству.

После катастрофы 830-х гг. начался новый демографический цикл, и до конца IX в. продолжался период восстановления, для которого были характерны: высокий уровень потребления, рост населения, рост посевных площадей, строительство новых (или восстановление разрушенных ранее) поселений, низкие цены на хлеб, дороговизна рабочей силы. В начале X в. снова начинается Сжатие, мы наблюдаем низкий уровень потребления, частые сообщения о голоде и стихийных бедствиях, рост городов, бурное развитие ремесел и торговли, падение уровня реальной заработной платы, дешевизну рабочей силы, высокие цены на хлеб, фрагментацию элиты и обострение борьбы за ресурсы между государством, элитой и народом.

В конечном счете наступление военной элиты, так же как в Ираке, имело своим результатом разложение этатистской монархии (трансформация ВА_С).

В 960-х гг. Сжатие привело к экосоциальному кризису, страшному голоду и демографической катастрофе; эта катастрофа была почти синхронна катастрофе в Ираке.

Социальная система Египта изначально отличалась от социальной системы Ирака большей ролью государственной собственности и государственного регулирования. По-видимому, эти различия объяснялись традицией, ведущей начало от времен фараонов. В Египте крестьянин был лишь арендатором государственной земли, и наделы не могли продаваться. Крупной земельной собственности практически не существовало; частное предпринимательство было представлено по большей части в сфере откупа налогов. Так же как в Ираке, Сжатие Х в. привело к ослаблению государства и к мятежам гулямов, но в отличие от Ирака в Египте не было бурного расцвета частных поместий: разложение государственного аппарата привело лишь к злоупотреблениям откупщиков.

Е. Аштор, исследовавший динамику цен в VII – XII вв., полагал, что со времен арабского завоевания вплоть до середины XI в. имела место «повышательная» вековая тенденция; в это время численность населения росла, и это влекло за собой рост цен. Е. Аштор считал, что рост был медленным и рассматривал средние цены за целые столетия, хотя и оговаривался, что нахождение средних для таких больших промежутков «может показаться странным»^[1447]. Нам это тоже кажется странным: в благоприятных условиях население за столетие может увеличиться в 3-4 раза^[1448], что резко меняет как демографическую, так и ценовую ситуацию, так что о средней цене за столетие не может быть речи. Непрерывный рост населения на протяжении четырех столетий также невозможен: за это время экологическая ниша должна переполниться, и кризис перенаселения должен привести к голоду и демографической катастрофе. В действительности мы видим на протяжении этих четырех столетий (670-1070 гг.) четыре демографических катастрофы, которые разделяют этот период на четыре демографических цикла. Впрочем, Е. Аштор не отрицает, что в отдельные годы численность населения могла уменьшаться из-за голода и эпидемий, хотя в целом преобладала тенденция к росту. О. Г. Большаков уточняет, что в годы кризисов численность населения могла уменьшаться на 20%^[1449]. Таким образом, вопрос сводится к двум пунктам:

1) имела ли место четырехвековая тенденция к увеличению населения?

2) ограничивалось ли в годы кризиса падение численности населения двадцатью процентами?

По первому пункту можно заметить, что, как отмечалось выше, общая сумма сборов в начале VIII и в начале XI вв. была примерно одинакова – 4 млн динаров, и на протяжении всего четырехвекового периода эта цифра была тем максимумом, которого удавалось достичь перед очередной катастрофой. Таким образом, численность населения неоднократно достигала некоторой постоянной для всего периода величины (емкости экологической ниши), а затем уменьшалась. Насколько она уменьшалась? После катастрофы 830-х гг. сборы упали не на 20%, а в пять раз; посевные площади уменьшились вдвое, цены на пшеницу упали в семь раз. Все эти факты свидетельствуют о том, что падение численности населения имело гораздо большие масштабы, может быть, оно достигало половины населения. При уменьшении численности населения на 20% для его восстановления достаточно 20-30 лет, после этого цены должны вернуться к прежнему уровню и должен возобновиться кризис перенаселения. В реальности после кризиса 830-х гг. цены возвратились к прежнему уровню через 50–70 лет. Таким образом, кризис 830-х гг. был не кратковременным демографическим спадом, а настоящей демографической катастрофой, которая отразилась на всем развитии Египта.

9.13. ЕГИПЕТ ПРИ ФАТИМИДАХ

Социальный кризис, знаменовавший окончание Аббасидского периода, был сопряжен с новой активизацией социальных движений, выступавших под лозунгами социальной справедливости. Шииты, изначально отстаивавшие исламские идеалы справедливости, после поражения восстаний VIII в. разделились на две части: одна из них (имамиты) стала искать соглашения с властями, но другая часть (исмаилиты) продолжала активную борьбу. Исмаилиты унаследовали от шиитов древнюю бедуинскую традицию равенства и крепкую политическую организацию; их «скрытые имамы» рассылали по всему Востоку своих агитаторов, даи. Как отмечалось выше, в 890-х гг. Сирию и Ирак охватили восстания исмаилитов-карматов, и к восставшим присоединились бедуины аравийских степей: новое учение было близко идеалам их родового строя^[1450]. Пропаганда исмаилитов имела успех и в Северной Африке. В 893 г. даи Абу Абдаллах обратил в исмаилизм племя берберов-кутамитов в Тунисе; сахарские кочевники вслед за аравийскими бедуинами перешли на сторону веры, утверждавшей столь близкое им родовое равенство и братство, асабию. В начале Х в. ополчения кутамитов овладели всем Тунисом; когда Абу Абдаллах вступал в какой-нибудь город, он возвращал жителям налоги, собранные бежавшими правителями. В 910 г. «скрытый имам», потомок Али и дочери пророка Фатимы, Убейдаллах прибыл в Тунис и был провозглашен халифом Махди. Согласно исмаилитскому учению это означало конец мира, основанного на несправедливости и наступление «золотого века». Однако, будучи реалистичным политиком, Махди не собирался следовать примеру карматов и вводить уравнение имуществ; его реформы свелись к уменьшению налогов и расширению мусульманской благотворительности^[1451].

В 969 г. исмаилиты завоевали Египет; характерно, что их армию сопровождали корабли с хлебом для голодающего населения Дельты. В манифесте к египтянам фатимидский главнокомандующий Джаухар писал об отмене несправедливых налогов, об установлении справедливости и о помощи угнетенным. Для борьбы с голодом было введено регулирование хлебных цен; купцов, спекулировавших хлебом, публично пороли плетьми^[1452].

Фатимиды облегчили налоговое бремя населения, ликвидировав злоупотребления при сборе налогов; в результате реформы, проведенной везиром Ибн Киллисом, «были схвачены за руки все чиновники и откупщики»^[1453]. Ибн Киллис ввел сложную систему многостороннего финансового контроля; по мнению некоторых специалистов, откупщики потеряли возможности для наживы и стали просто промежуточным звеном между налогоплательщиками и чиновниками. В итоге налоги, уплачиваемые населением, уменьшились, а доля откупщиков резко сократилась^[1454]. Как отмечалось ранее, подавляющая часть земель Египта принадлежала государству, и с приходом к власти исмаилитов государственная экономика приобрела социалистический оттенок. Современный египетский историк Мушараффа называет землю Египта «всенародной государственной собственностью». «Исмаилиты и их братья карматы были социалистами ислама, которые стремились к уничтожению частной земельной собственности и бесплатному распределению ее среди нуждающихся», – пишет Мушараффа^[1455]. Сельскохозяйственные работы выполнялись под строгим контролем чиновников и откупщиков; крестьяне заключали с ними арендные договоры с указанием выращиваемых культур и площадей под ними^[1456]. Эта практика, по-видимому, восходит к порядкам Древнего Египта и к «посевному расписанию» времен Птолемеев; ее сохранение на протяжении тысячелетий говорит о живучести старинных традиций государственного регулирования.

Государственному контролю была подчинена и ремесленная промышленность: любой товар отмечался государственным клеймом и продавался через посредство государственного маклера по установленной цене. В ткацком ремесле преобладали крупные государственные мастерские-мануфактуры, «тираз»^[1457].

Хозяйственной жизнью страны руководила многочисленная бюрократия, состоявшая из «господ пера», писцов. Это были преимущественно туземцы-копты, наследники древнего писцового сословия; они получали сравнительно небольшие оклады и строго контролировались государством. После исмаилитского завоевания к каждому из крупных чиновников был приставлен комиссар, даи, из числа берберов, следивший за соблюдением «справедливости». Даи из числа сподвижников Абу Абдаллаха составляли наследственную касту, хранившую принципы исмаилистской веры. Они находились на содержании государства и вели активную пропагандистскую деятельность внутри страны и за границей. Государство Фатимидов имело идеологизированный, духовный характер; помимо агитаторов, даи, оно содержало мечети и медресе, осуществлявшие функции идеологического воспитания и социальной поддержки. Крупнейшим пропагандистским центром была огромная мечеть-медресе ал-Азхар в Каире, в разных уголках ее одновременно читали лекции десятки улемов, отсюда уходили даи, поднимавшие восстания по всему мусульманскому миру^[1458].

Оценивая экономическое положение при первых фатимидских халифах, специалисты пишут о резком подъеме благосостояния и о «невиданном процветании»^[1459]. Как отмечалось выше, после катастрофы 960-х гг. цены на пшеницу упали до 0,5 динара за центнер, а заработная плата возросла до 1,2 динара в месяц – это соответствует дневной плате в 9,6 кг зерна. Велись большие строительные работы: в этот период по соседству с Фустатом была построена новая столица, ал-Кахира, современный Каир. Сбор хараджа возрос с 3270 тыс. динаров в 966-968 гг. до 4 млн динаров к концу Х в.^[1460], что свидетельствует о значительном росте населения и посевных площадей. В тоже время цены возросли до 1,1 динара за центнер, а реальная заработная плата упала до 4,4 кг зерна. В 997 и 1006 гг. отмечались первые в правление Фатимидов голодные годы. В начале XI в. возобновились злоупотребления откупщиков при взимании податей, многие крестьяне оказываются не в состоянии платить налоги^[1461]. В 1023-1024 гг. пришел большой голод, власти ввели регулирование хлебных цен, но торговцы сопротивлялись и прятали зерно; процветала торговля из-под полы, и в конце концов дело дошло до голодных бунтов в городах и до мятежей в гвардии^[1462]. К этому периоду относятся сведения о большом ирригационном строительстве: при халифе Хакиме (996-1021 гг.) был расчищен от наносов Александрийский канал, при Захире (1021-1036 гг.) был проведен новый ирригационный канал в Дельте^[1463]. Эти усилия властей позволили на время остановить дальнейшее падение реальной заработной платы (см. рис. 15).

XI в. был отмечен в истории Египта невиданным до тех пор расцветом городов и городского ремесла. Население Каира и Фустата достигло 230 тыс. жителей, столица Египта в это время стала больше и многолюднее Багдада^[1464]. Город Тиннис превратился в крупнейший центр ткачества с населением в 75 тыс. человек; своими тканями были известны Дамиетта, Шата и Дабик^[1465]. При халифе ал-Азизе (975–996 гг) в Фустате была сооружена большая верфь, на которой было построено 600 кораблей. Расцветает торговля: в это время происходит перемещение морских путей из Индии и Китая, которые раньше шли в Персидский залив, а теперь проходят через Красное море. Египетские красноморские порты Айдаб и Кузлум становятся соперниками Сирафа и Басры; Александрия превращается в центр торговли пряностями, шелком, фарфором. Характерно, что, несмотря на государственный контроль, внешняя торговля находилась в руках частных лиц. Крупнейшими торговцами этого времени были не египтяне, а переселившиеся в Египет арабы, персы и иудеи (которые и раньше контролировали торговлю в Индийском океане). Поскольку пророк запретил мусульманам заниматься ростовщичеством, то эта сфера деятельности почти безраздельно принадлежала еврейским банкирам; они кредитовали даже халифов и везиров, причем ставка кредита достигала 30% годовых^[1466].

Арабский путешественник Насир Хусрау, посетивший Египет в 1046-1049 гг., описывал благоустроенный быт Фустата, изобилие товаров на рынке, благополучие жителей столицы. Тем не менее продовольственное положение было напряженными, халиф Мустансир приказал создать хлебные склады на случай голода^[1467]. В 1056 г. разразился страшный голод, когда в отдельные дни умирало до тысячи человек в день. На следующий год голод прошел, но цены оставались непомерно высокими – до 3 динаров за центнер. В 1059 г. снова пришел голод, сопровождаемый массовой смертностью^[1468].

Положение осложнялось ослаблением дисциплины в рядах халифской гвардии; эта гвардия состояла из корпусов тюрок, берберов и негров, между которыми постоянно возникали столкновения. В 1062 г. началась эпидемия чумы и повысились цены на продовольствие. Тюркская гвардия халифа подняла мятеж; началась война между тюрками, неграми и берберами. Эти бедствия были лишь прелюдией катастрофы, разразившейся в 1065 г. Семь лет подряд уровень Нила не достигал необходимой отметки, высохшие поля не давали урожая. Люди умирали от голода и чумы, повсюду свирепствовали банды людоедов. Все это время продолжалась междоусобная война, солдаты грабили монастыри и принудили халифа Мустансира передать им все свои сокровища. В конце концов тюрки разграбили казну и увеличили себе жалование в 15 раз, с 28 до 400 тыс. динаров^[1469].

Семилетний голод вошел в историю Египта под названием «Великое бедствие». По словам хрониста Суйути, во время Великого бедствия погибло 3/4 населения Египта^[1470]. Эта цифра, по-видимому, преувеличена: данные о налогах показывают падение сбора хараджа с 4 млн около 1000 г. до 2,8 млн (или, по другим сведениям, до 2 млн) после катастрофы^[1471] – это соответствует уменьшению численности населения примерно вдвое. Сильнее всего пострадало население больших городов, к примеру число ткацких станков в Фустате уменьшилось с 900 до 15. О масштабах катастрофы свидетельствует также резкое падение цен: к 1097 г. цены упали втрое, до 0,4 динара за центнер пшеницы^[1472], а заработная плата у некоторых профессий (например, у водоносов) возросла в два раза^[1473]. Таким образом, реальная заработная плата возросла в 5-6 раз.

* * *

Переходя к анализу социально-экономического развития Египта в эпоху Фатимидов, необходимо отметить специфическую идеологическую атмосферу этого периода. Государство Фатимидов представляло собой мощную этатистскую монархию, опиравшуюся на «социалистическую» идеологию исмаилитов. Хотя государственная собственность преобладала в Египте почти всегда, в период Фатимидов это преобладание становится абсолютным, а система государственного регулирования достигает наибольшей эффективности.

Период с 970-х гг. до начала XI в. был периодом восстановления, для этого времени характерны относительно высокий уровень потребления, рост населения и рост посевных площадей, строительство новых (или восстановление разрушенных ранее) поселений, низкие цены на хлеб, дороговизна рабочей силы, внутриполитическая стабильность. Период с начала XI до 1056 г. был периодом Сжатия, для этого времени характерны низкий уровень потребления, частые сообщения о голоде и стихийных бедствиях, разорение крестьян, рост городов, бурное развитие ремесел и торговли, падение уровня реальной заработной платы, дешевизна рабочей силы, высокие цены на хлеб, голодные бунты и восстания, фракционирование элиты и борьба различных военных группировок за ресурсы. Мы видим, что государство сознает остроту продовольственной проблемы и пытается найти выход с помощью строительства ирригационных систем, освоения новых земель и создания зерновых резервов. Эти усилия позволяют на время стабилизировать ситуацию. Характерно, что в условиях господства государственной собственности мы не встречаем сообщений о продаже крестьянских участков, хотя, с другой стороны, быстрый рост городов говорит об уходе крестьян из деревни. Период с 1056 по 1073 гг. – это время экосоциального кризиса; для этого периода характерны высокие цены на хлеб, голод, эпидемии, внутренние войны, брейкдаун – разрушение государства, запустение многих городов, упадок ремесла и торговли. Экосоциальный кризис завершается демографической катастрофой – Великим бедствием 1065-1072 гг.

Следует отметить, что кризис не сопровождался крестьянскими восстаниями; так же как мятеж Ань Лу-шаня в Китае, он имел элитный характер: используя свою силу, тюркская гвардия вступила в борьбу за перераспределение ресурсов. И в условиях Сжатия эта смута спровоцировала экономическую катастрофу. Так же как империя Тан, этатистская монархия Фатимидов в конечном счете выдержала этот удар судьбы и продолжала существовать в следующем цикле.

9.14. ПЕРВЫЙ ВИЗАНТИЙСКИЙ ЦИКЛ

Мы начинаем рассмотрение истории Малой Азии со сравнительно поздней начальной даты, с VII в. н. э. Выбор этой исходной точки объясняется тем обстоятельством, что демографически-структурная теория рассматривает историческую эволюцию больших государств. Что же касается Малой Азии, то в древний период своей истории она по большей части была провинцией империй, центр которых находился за ее пределами, поэтому социально-политическое развитие этого региона определялось в значительной степени процессами, происходившими вне его. Лишь в VII в. появилось большое государство, центр которого находился в пределах Малой Азии – Византийская империя.

Войны и нашествия VI – VII вв. сопровождались гибелью населения и опустошением Малой Азии и Балкан. По свидетельству римского историка Прокопия, «в каждом из этих нашествий было убито или уведено в рабство свыше двухсот тысяч римлян, так что провинции стали похожи на скифские пустыни»^[1474]. Население полуразрушенного Константинополя сократилось с полумиллиона до 40–50 тыс. жителей^[1475]. Вокруг столицы простиралась страна, занятая враждебными племенами – славянами, готами, армянами, – селившимися вперемешку с остатками греческого населения. По мнению французского исследователя П. Лемерля, «Македония в VII – VIII вв. была более славянской, чем греческой. Греция же была населена наполовину славянами»^[1476]. Племена не желали платить подати и воевали между собой и с центральной властью. Каждую весну на страну обрушивалось арабское нашествие, арабы почти беспрепятственно достигали Босфора, опустошали все, что еще осталось, и уводили население в рабство. В 672 г. они укрепились в непосредственной близости от Константинополя, в Кизике, и семь лет осаждали столицу с суши и моря. Город спасло лишь изобретение «греческого огня» сирийцем Киллиником; в 678 г. арабский флот был сожжен, и греки получили временную передышку.

Воспользовавшись этой передышкой, император Юстиниан II (685-695, 705–711 гг) попытался подчинить славян и восстановить контроль хотя бы над частью территории государства. Юстиниан II покорил славян Фракии и переселил до 30 тыс. славянских воинов с семьями в Малую Азию, эту политику переселений продолжали и преемники Юстиниана, в VIII в. десятки тысяч армян и сирийцев были переселены из Малой Азии на Балканы^[1477]. Мусульманским пленникам, которые соглашались креститься, давали землю и волов, а крестьяне, которые давали им в жены своих дочерей, на три года освобождались от налогов^[1478]. Племена и народы дробились и перемешивались между собой с целью быстрой ассимиляции и создания новой этнической и социальной среды, на которую могло бы опираться правительство. Такой средой, по замыслу императоров, должны были стать воины-поселенцы, акриты или федераты, еще с IV в. несшие охрану имперских границ. Граница теперь проходила повсюду, поэтому все население было организовано по образцу пограничных войск. Страна была разделена на несколько военных округов, фем, их командиры, стратиги, осуществляли одновременно военную и гражданскую власть, ведали судом и сбором налогов. На смену прежним наемным войскам пришли ополчения фем, состоявшие из свободных крестьян-общинников и военных поселенцев. Ослабевшая власть не могла заставить крестьян служить силой – они шли в ополчение добровольно, защищая от набегов свои дома. Этих крестьян нельзя было сравнить с хорошо вооруженными арабскими всадниками или европейскими рыцарями. Немногие из них имели коней (их звали стратиотами), в основном же ополчения состояли из бедняков-пехотинцев, вооруженных чем попало, иногда только дубинами и пращами. Те, кто оставался дома, помогали снарядиться выступавшим в поход, но каких-либо определенных норм в этом отношении не существовало^[1479].

Вплоть до середины IX в. территория империи постоянно подвергалась набегам и вторжениям арабов и болгар. Страна была разорена, население резко уменьшилось, повсюду простирались зараставшие лесами поля. Набеги и войны сопровождались губительными эпидемиями чумы, после чумы 747 г, по словам современника, города так запустели, что крестьянам некому было продавать хлеб^[1480]. Император Константин V был вынужден заселять опустевший Константинополь выходцами из Греции^[1481]. Большинство городов лежало в развалинах, и, по данным археологов, на многих прежде крупных поселениях попросту отсутствует культурный слой VIII в.^[1482]. Количество монет, относящихся к этому периоду и находимых при раскопках, в десятки раз уступает цифрам для предыдущего периода (см. рис. 16). Арабскому географу Ибн Хордабеху были известны только пять городов в Малой Азии: Эфес, Никея, Аморий, Анкира и Самала; кроме того, он упоминает о лежавшей в развалинах Никомедии^[1483]. Другой, оставшийся неизвестным арабский автор писал: «В прежние времена города были многочисленны в Руме, теперь их мало. Большинство округов… имеет чрезвычайно сильные крепости из-за частых набегов… В каждой деревне имеется укрепление, в котором крестьяне находят защиту во время набега»^[1484].

Крестьяне были свободными землевладельцами-общинниками, собственниками своих пашен. Закон допускал переделы земель первое время после поселения, но через 30 лет крестьяне приобретали прочное право владения на свои наделы. Византийская система налогообложения восходила к позднеримской системе iugum-caput^[1485], но в VIII – IX вв. эта система находилась в упадке, и подробная информация о ней имеется лишь в источниках более позднего времени. Известно, что для каждой деревни существовали налоговые росписи, в которых каждому двору соответствовала строка («стих») с перечислением числа людей, размера надела, количества скота и величины налога – в отличие от других стран Востока (например, Османской империи) двор обладал собственностью на землю и платил налог отдельно. В разное время было предпринято несколько попыток введения круговой поруки («аллиленгии») при уплате налогов, но в конечном счете они закончились неудачей. Налоговое ведомство рассматривало как податную единицу крестьянское хозяйство, имеющее упряжку из двух быков, «зевгарь»; хозяина такой упряжки называли «зевгаратом», крестьянина, имеющего только одного быка, – «воидатом», а крестьянина, не имеющего рабочего скота, – «актимоном». Формально считалось, что надел зевгарата («зевгарион») составлял 24 модия хорошей земли или 48 модиев земли худшего качества, но в действительности зевгарион был примерно втрое больше^[1486] (1 модий пашни равен примерно 0,084 га – это площадь, для засева которой требуется один модий зерна). Среди крестьян были распространены большие семьи-патронимии, иногда в 20 человек, и в VIII – IX вв. само собой подразумевалось, что обычная семья, как правило, обладала бычьей упряжкой – или даже двумя упряжками. Лошадей в крестьянских хозяйствах, напротив, было мало: лошадь стоила 12 номисм, в три-четыре раза дороже, чем бык, и использовалась главным образом для военной службы^[1487].

Рис. 16. Интенсивность монетного обращения в городах Малой Азии.

Рис. 17. Интенсивность монетного обращения в городах Греции^[1488]

Бесконечные войны привели к гибели крупного землевладения в Малой Азии, и вплоть до конца IX в. источники практически не упоминают о крупных поместьях. В тех немногих случаях, когда речь заходит о крупной земельной собственности, ее хозяевами оказываются разбогатевшие крестьяне. Так как земли было достаточно и вокруг лежали запустевшие поля, то аренда в VIII – IX вв. была мало распространена. Зафиксированная в «Земледельческом законе» (начало VIII в.) арендная ставка составляла 1/10 урожая, т. е. была очень низкой^[1489]. Наем батраков также упоминается редко, но в зажиточных хозяйствах нередко имелись рабы, которых крестьяне-воины захватывали в походах. О заработной плате и ценах в Византии мы имеем лишь очень скудные сведения. По данным, собранным Г. Острогорским, городской рабочий-подмастерье в VIII в. получал обычно около 1 каратиона (1/24 номисмы) в день^[1490]. О цене на хлеб имеется лишь одно свидетельство, говорящее о том, что она была очень низкой: в правление Константина V (743–775 гг.), т. е. в период после чумы 747 г., за 1 номисму можно было купить 60 модиев пшеницы: патриарх Никифор писал, что люди объясняли эту дешевизну «изобилием плодов земли»^[1491]. Принимая во внимание, что модий равнялся примерно 8 кг, мы получим, что на дневную зарплату можно было купить 20 кг зерна. Если даже допустить, что вызывавшее удивление современников падение цен было временным явлением, что обычная цена была, скажем, вдвое выше, то и в этом случае нужно признать, что уровень заработной платы был высоким, таким, каким он и должен быть в период восстановления.

Что касается уровня налогов, то нужно прежде всего отметить, что позднеримская налоговая система развалилась и прекратила существование еще в конце VII в. Центральные налоги намного уменьшились и, по-видимому, потеряли регулярный характер: в VIII в. крестьяне платили лишь так называемые «экстраордина», бывшие прежде небольшим дополнением к основным налогам^[1492]. Однако важно подчеркнуть, что, несмотря на все потрясения, в Константинополе сохранялась старая имперская бюрократия – множество образованных сановников, судей, налоговых практоров, которые прежде получали жалование за счет налогов и мечтали о восстановлении прежних порядков. Эта бюрократия выступала в роли хранителя и передатчика имперских этатистских традиций; при поддержке церкви она прилагала все усилия, чтобы подчинить ставшие слишком самостоятельными фемы, восстановить налоговую систему и заставить крестьян платить налоги. Фемы отвечали восстаниями против Константинополя; в 715 г. столица была разгромлена крестьянским ополчением из фемы Опсикий, и власть на длительный период перешла к императорам-вождям фемных ополчений. Эти крестьянские императоры были грубыми воинами, почти варварами; нуждаясь в деньгах, они под предлогом иконоборчества грабили монастыри и снимали золотые оклады с икон. «Они были исполнены невежества и полной безграмотности, отчего и происходят все беды, – писал хронист Феофан. – Книги сжигали, священные сосуды и святые храмы оскверняли...».

Рис. 18. Интенсивность монетного обращения на территории Албании^[1493]

Победы ислама вызывали в Византии реакцию подражания, которая распространялась и на религию. В иконоборческом движении просматривалось идейное влияние Востока, отвергавшего поклонение иконам. Это же влияние сказывалось в попытках императоров-иконоборцев присвоить прерогативы патриархов и выступать в роли халифов. Инициатор иконоборчества Лев III говорил, что он «царь и вместе с тем иерей», а его противники называли императора «саракинофилом», т. е. «мусульманствующим»^[1494]. С другой стороны, прилив армянских и сирийских переселенцев в Малую Азию принес с собой также и неисламские восточные ереси: манихейство и маздакизм. Наибольшей остроты еретическое движение достигло в Армении, где были изначально сильны традиции Мани и Маздака. Армения стала также оплотом движения павликиан, тесно связанного с манихейством^[1495].

В начале IX в. имперская бюрократия смогла вернуться к власти и возвести на престол Никифора I (802-811 гг.). Новый император заявил, что никто из его предшественников не умел по-настоящему управлять государственным кораблем и не заботился о благе государства. Никифор I предпринял попытку восстановления этатистской монархии позднеримского образца. Были обновлены налоговые списки и введен подворный налог «каптикон» (во всяком случае, этот налог впервые упоминается при Никифоре I). В первой половине IX в. каптикон составлял 2 милиарисия (1/6 номисмы) с каждого крестьянского «очага». В источниках упоминаются также подать продуктами, «синона», и трудовые повинности, в частности «ангария» – содержание почтовых станций, располагавшихся на главных дорогах^[1496].

В правление Никифора I была проведена также военная реформа: состоятельные крестьяне были внесены в особые каталоги кавалерийских фем, а для остальных крестьян вводилась система складничества – они должны были вносить по 18,5 номисм на каждого выставляемого общиной воина^[1497].

Никифор I мечтал о восстановлении границ империи, но политика завоеваний привела его к гибели в битве с болгарами. Вслед за этим поражением последовал новый период вражеских нашествий и внутренних смут. Фракия была опустошена болгарами; в Малой Азии вспыхнуло восстание против введенных Никифором налогов, принявшее масштабы разрушительной гражданской войны. В 830-х гг. Малая Азия подверглась новому нападению арабов, а затем вспыхнуло восстание павликиан. Это восстание было тесно связано с мощным восстанием Бабека, незадолго перед этим охватившем халифат: пламя крестьянской войны под знаменами маздакитства и манихейства перебросилось на Армению и Малую Азию.

Окончание павликианской войны совпало по времени с распадом халифата и прекращением вторжений с Востока. Во второй половине IX в. внутренняя и внешняя обстановка стабилизируется и отмечаются все более явные признаки восстановления экономики. Для некоторых районов, в частности для западной Македонии и Фессалии, имеются палеологические данные, которые говорят о вырубке лесов и расширении пашен^[1498]. Данные о монетном обращении указывают на постепенное восстановление городов и торговли (рис. 16-18). Возобновилось каменное строительство; хроника, описывающая правление Василия I (867-886 гг.), перечисляет десятки построенных или восстановленных церквей, дворцов и крупных сооружений. Признаком значительного роста населения Константинополя было восстановление системы цистерн, сберегавших воду для жителей столицы^[1499]. Из сохранившихся поныне константинопольских церквей к VIII – первой половине IX вв. принадлежит только одна церковь, а ко второй половине IX в. – четыре церкви. Отмечается также восстановление столичного ремесла, но в провинциях этот процесс начался позже, в X столетии^[1500]. Рост населения привел к росту цен на хлеб, цена на пшеницу в Константинополе при Василии I возросла до 1/12 номисмы за модий^[1501].

Вместе с восстановлением экономики с середины IX в. появляется и растет крупное землевладение^[1502]. Фемные командиры захватывали в походах рабов и добычу; обогатившись, они создавали поместья на свободной земле, которая имелась в промежутках между землями общин. С другой стороны, некоторые богатые крестьяне, имевшие боевого коня и доспехи, также становились командирами подразделений, таким образом, крупное землевладение было в существенной степени связано с военным командованием, и новая фемная элита была военно-землевладельческой, ее обобщенный образ отразился в слове «динаты» – «сильные». Поместья новой знати быстро росли, и в начале X в. появились знатные роды, такие как роды Фок и Малеинов, владевшие обширными землями, населенными тысячами зависимых людей, рабов, арендаторов и батраков^[1503].

Вместе с тем конец IX и начало Х вв. стало временем восстановления этатистских традиций, прежде всего это сказалось в возрождении римско-греческой бюрократической школы; была воскрешена табель о рангах, и до мельчайших деталей разработана бюрократическая иерархия. Обязанности чиновников были детально расписаны; существовала служба специальных ревизоров, и, например, за злоупотребления в сборе налогов сборщику грозила смертная казнь. Повышения производились только по строгим правилам; вновь возродился синклит – наследник римского сената, превратившийся в собрание высших чиновников и церковных иерархов^[1504]. Таким образом, произошла консолидация бюрократии, хранившей этатистские традиции Римской империи. В отличие от «динатов» бюрократия генетически не была связана с крупным землевладением (кланы землевладельцев-чиновников появились лишь в XII в.); поскольку чиновники часто сменялись, бюрократия обладала относительно большой вертикальной мобильностью^[1505]. В формировании административной системы превалировал принцип выдвижения по заслугам; трактат «Тактика Льва» (начало X в.) утверждал, что благородство человека определяется не его происхождением, а его собственными заслугами и добродетелью^[1506]. В X в. этатистская бюрократия и фемная знать стали двумя конкурирующими группами элиты, боровшимися за власть и распределение доходов.

Возрождение этатистской монархии означало возрождение православного самодержавия. Церковь и государство снова слились в одно целое; общество мыслилось как православная община, объединенная принципами христианской справедливости и отеческой властью императора. Подданные империи официально были равны перед законом, а императоры считали своим долгом чтить и исполнять законы^[1507]. «Император представляет собой воплощение законности и общее благо для всех подданных», – говорит законодательный сборник «Эпанагога»^[1508]. Власть императора считалась божественной, ритуал помазания делал его уполномоченным Господа, между тронами императора и императрицы стоял трон Христа, на котором лежала Библия. Вся жизнь императора была насыщена многочисленными религиозными обрядами, «отражавшими гармонию и порядок, созданные творцом»^[1509].

Теоретически византийская этатистская монархия обладала верховной собственностью на землю, государство имело право конфисковать без суда и следствия любой земельный надел^[1510]. После подавления мятежей и заговоров производились массовые конфискации земельных владений. Смена царствования сплошь и рядом влекла за собой конфискацию имущества дворцовых чиновников и царских слуг, такие конфискации иногда распространялись на широкий круг чиновничества. Церковное имущество также не было неприкосновенным, и в случае нужды императоры отчуждали церковные ценности^[1511]. Но в то же время существовали различные категории земель: коронные земли, собственником которых была императорская семья, государственные земли, бывшие собственностью казны, церковные и частные земли, – и в отношении разных категорий земель государство и крестьяне обладали различными правами. Если в отношении своей земли крестьяне были частными собственниками, то на государственных землях, землях церкви и крупных собственников они выступали в качестве арендаторов. Это проявлялось прежде всего в уровне налогообложения: на своих частных землях крестьяне платили поземельный налог, а на государственных землях – вдвое превосходящую этот налог арендную плату^[1512].

Византийский этатизм особенно ярко проявлялся в государственном регулировании ремесла и торговли. Городские ремесленники и торговцы объединялись в корпорации, которые строго контролировались государством, устанавливавшим цены на основные товары и норму прибыли (которая обычно составляла 8,33%). Особенно строго регулировалась хлебная торговля, городской эпарх должен был чуть ли не ежедневно встречаться с торговцами и устанавливать цену хлеба, государство имело большие резервные склады и регулировало цены, закупая или выбрасывая хлеб на рынок. Существовали также большие государственные мастерские по производству оружия, шелковых и шерстяных тканей, предметов роскоши^[1513].

Восстановление имперских традиций подразумевало создание мощной армии, однако в этом отношении достижения императоров были скромными. Византийская армия оставалась крестьянским ополчением. В стратиоты кавалерийских фем записывались крестьяне, обладавшие имуществом в 4 литры (288 номисм), что составляло стоимость 6 обычных зевгаратских участков. По подсчетам исследователей, такое земельное владение приносило 15 номисм чистого годового дохода; на эту сумму нельзя было приобрести кольчугу, поэтому стратиоты были легковооруженными всадниками^[1514]. Наделы стратиотов были объявлены неотчуждаемыми, они освобождались от некоторых налогов и повинностей. Чтобы облегчить снаряжение стратиотов, им стали выдавать небольшое денежное и натуральное довольствие (опсоний и ситересий). Однако это не решало проблемы содержания воинов; для сравнения можно отметить, что воины-гулямы в халифате до начала X в. получали содержание 48-84 динаров (т. е. номисм) в год^[1515]. К тому же стратиотское войско было немногочисленным: «Тактика Льва» свидетельствует, что все фемы Малой Азии могли выставить лишь 30 тыс. воинов, причем обычно войско составляло не больше 5 тыс.^[1516].

Внешнеполитическое положение Византии во многом определялось действием военно-технического фактора, влиянием фундаментальных инноваций в военном деле, произошедших в начале Средних веков. Появление стремени придало всадникам большую устойчивость и позволило использовать тяжелое вооружение, тяжелая кавалерия составляла ядро мусульманских и западноевропейских армий. Воздействие военно-технического фактора носило диффузионный характер и проявлялось в том постоянном военном давлении, которое оказывали на Византию мусульмане; это давление заставляло византийское государство перенимать восточную систему вооружения и содержания войск. Содержание мусульманских всадников (тюркских гулямов) обеспечивалось высоким жалованием, которое подразумевало высокие налоги с крестьян. В первой половине X в. императорская гвардия также стала формироваться из наемников, среди которых было много варягов-русов; появились также подразделения гулямов из числа пленных мусульман^[1517]. О том, насколько высоко ценили мусульманских воинов в Византии, говорит то, что при Никифоре II Фоке согласившимся служить пленным мусульманам давали стратиотский надел и 16 номисм на обзаведение^[1518]. Будучи опытным полководцем, Никифор II понимал, какое психологическое преимущество дает мусульманам обещание пророка, что каждый погибший в бою за веру попадет в рай; он пытался добиться, чтобы погибшим христианам также оказывались мученические почести, но неудачно^[1519].

Проблема содержания армии упиралась в проблему финансов и налогов. Несмотря на введение каптикона в 1/6 номисмы, уровень налогов в середине IX в. оставался низким. Пустая казна не позволяла содержать большую армию, поэтому основной социальной тенденцией 850-950-х гг. был рост налогов. В ходе этого процесса трудовые и натуральные повинности были коммутированы в денежные налоги, и к середине X в. крестьянин-зевгарат платил основной налог, «димосий» или «канон», в 2 номисмы (сюда входил поземельный налог в 1 номисму, а также каптикон и налог на волов); кроме того, существовали и другие, сравнительно мелкие, дополнительные налоги^[1520]. Таким образом, за столетие денежные налоги увеличились во много раз и, по-видимому, достигли предела возможностей крестьянского хозяйства. По расчетам Г. Г. Литаврина, после уплат