Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

Предисловие

Ei ole moata haltietointa,

eik? vett? vartietointa.

(Sananlasku)

Нет ни земли без духа-хозяина,

ни воды – без хранителя.

(Пословица)

Мифологические рассказы являются одним из интереснейших фольклорных жанров, дающих наиболее полное представление о мировоззрении народа, о его взглядах на устройство макрокосма (весь окружающий мир, природа) и микрокосма (человек, межличностные отношения, вопросы воспитания). Из бы личек, бывальщин и поверий мы узнаем, во что верили люди, чего боялись и кому поклонялись, с какими существами сталкивались в «чужом», «неосвоенном» пространстве (в лесу и воде) и «своем», «освоенном»^[1] (изба, вся усадьба и, шире, деревня) в лиминальные временные отрезки, в праздники и во время болезни, и как с течением времени трансформировались эти взгляды. В мифологических рассказах указываются не только локальные и темпоральные границы, в пределах которых человек находится в безопасности, но регламентируются и вербальные, этические и эстетические, хозяйственные и социальные нормы и правила^[2]. Наличие всего этого комплекса внутренних, общечеловеческих и частных, законов обеспечило жизнеспособность данного жанра. Неслучайно на сегодняшний день, пожалуй, из всех традиционных фольклорных жанров именно мифологические рассказы продолжают свое достаточно активное бытование, трансформируясь в плане сюжета и системы образов. Карельская мифология, донесшая до наших дней самые архаичные пласты, в сравнении с русской находится в более сложной ситуации вследствие досадного положения языка: круг его носителей катастрофически сокращается.

Мифологическая проза неразрывно связана с обрядовой практикой, с различными заговорами, и это также служит укреплению ее позиции. Еще E. М. Мелетинский писал, что обряд и миф, образуя в рамках первобытной культуры тесное единство, мировоззренческое, функциональное, структурное, составляют два ее аспекта: вербальное и акциональное, теоретическое и практическое^[3]. Функция мифа состоит в том, чтобы «упрочить традицию, придать ей значимость и власть, возводя ее истоки к высоким, достойным почитания, наделенным сверхъестественной силой началам»^[4]. Данную функцию миф выполнял путем моделирования содержательной структуры традиции, сам являясь ее «сакрализованной моделью»^[5].

Образную основу быличек, в отличие от мифов, составляют персонажи «низшей мифологии» (духи-хозяева различных природных стихий и объектов, возведенных человеком), значимость которых не умаляется, а власть признается беспрекословно (в некотором роде особые отношения с ними у знахарей и у людей со сверхъестественными способностями). Б. Н. Путилов, говоря о взаимодействии человека с духами, подчеркивал, что «для людей они – объекты не только веры, но и повседневной реальной жизни, бытовой практики», именно поэтому «границы между человеческим и нечеловеческим зыбки и непрочны»^[6]. Человек одновременно как бы выделяется, обособляется из мира низшей мифологии (четко проводя границу между «своим» и «чужим»), но с другой стороны ощущает и свое единство с макрокосмом, с миром природы. Своеобразие синкретичности этого мифологического мира и человека в отсутствии гармонии, при наличии сложных отношений подчиненности и господства, борьбы и дружбы, страха и надежды, в постоянной их подвижности.

Мифологические рассказы получили новый толчок в своем развитии в пору зарождения религиозного двоеверия, когда на территории Руси (позже Российской империи) происходил долгий и трудный процесс христианизации коренных народов. В 1227 году «князь Ярослав Всеволодович, послав крести множество корел, мало не все люди»^[7]. Лазарь Муромский, проповедовавший среди «чуди и лопи», писал: «Многие притеснения, побои и раны претерпел я от этих звероподобных людей»^[8]. В середине XVI века новгородские священники продолжают посылать грамоты, в которых сообщают, что карелы не ходят на исповедь, не соблюдают постов, не крестят младенцев, покойников не хоронят на христианских кладбищах, «а молится деи по скверным своим молбищам и каменью», и местные жрецы-«арбуи» проводят языческие обряды^[9]. Вплоть до XVIII века, стремясь к переосмыслению народных святилищ, церкви и часовни в Карелии ставились при кладбищах, так как места захоронений являлись своеобразными «культовыми зонами» язычников^[10], а также иных местах, где совершались ритуалы поклонения духам и первопредкам. В результате сложного процесса христианизации у карелов, как пишет С. И. Кочкуркина, «сложилась такая система воззрений (так называемое двоеверие), для которой характерен синкретизм язычества и христианства при доминирующей роли дохристианских представлений»^[11]. Все это сохранялось вплоть до последнего времени. Еще в середине XX века на севере в благодарность за удачную рыбную ловлю или с целью общения с духами-первопредками на хвойных деревьях делались карсикко; на перекрестках ставились поклонные кресты, к подножию которых каждый проходящий приносил камень, чтобы уберечь себя от гнева духов-хозяев. В конце столетия в Сямозерье в д. Лахта местные жители ходили за советом и помощью в священную можжевеловую рощу, стоящую на окраине деревни. Характерные черты двоеверия присущи и жанру мифологического рассказа.

С данной точки зрения интересно, как сам народ интерпретирует вопросы генезиса мифологических персонажей. В 1889 году студент Санкт-Петербургской духовной академии Н. Лесков по поручению отделения этнографии Императорского русского географического общества собирал этнографический материал среди карелов-ливвиков Олонецкой губернии. Вот какой рассказ о происхождении мифологических персонажей записал он «от одного кореляка»: «Когда Бог делал… землю, то „пахалайне“ (дословно: плохой; табуированное: черт. – И. Л.) всячески старался мешать ему в этом деле: одно испортит, другое сломает… Отделал Он землю и вспомнил тогда все проделки „пахалайне“ и задумал прогнать его со свету… „Даю тебе места на земле столько, сколько займет конец кола“. „Спасибо и на том“, – отвечал „пахалайне“, и выбрал из заповедных лесов самый что ни на есть длиннейший кол, заострил его с конца и забил в рыхлую, болотистую почву. Весь кол ушел в землю, только небольшой кончик его остался над поверхностью… Вытащил „пахалайне“ кол из земли, и пошла из дыры всякая нечисть в образе мух, комаров, гадов, лягушек, пауков… и вся эта гадость рассыпалась по земле. Часть пошла в воду – в озера, реки и ламбы – и явились водяники; другие пошли в леса – и произошли лесовики; иные пошли по домам, дворам, ригам и баням и явились домовые, дворовые, баянники, а часть – так-таки и рассеялась в воздухе… И что бы было, если бы Бог не заткнул этой дыры горящей головней?! Вот с тех пор… и живет на земле нечистая сила»^[12].

В Беломорском районе в 1937 году Я. Ругоев записал от пятидесятилетнего мужчины несколько иную трактовку: «Сначала Бог создал небо. Чертям это не понравилось, они сделали свое – большие тучи, загораживающие небо. Бог посмотрел: не хорошо это. И прогнал чертей, и они упали на землю. Которые в воду упали, те стали водяными, а которые на землю – обычными чертями. Те, которые на земле оказались, говорят: этого еще мало! Черти сделали в земле отверстие, оттуда вылетело множество комаров. Бог пришел и вставил в эту дыру головешку. С тех пор комары дыма боятся». В этом рассказе есть одна интересная деталь, которая подтверждается при изучении карельских мифологических рассказов. Народ с большим почитанием относится к духам воды, но при этом часто относит хозяина леса к хтоническим силам, по сути, ставя знак равенства между лешим и чертом (особенно на современном этапе).

В 70-е годы XX века от карелов записан еще один вариант развития событий. «Когда земля началась, Адам и Ева были сначала… С начала земли, значит, начали Адам и Ева детей рожать. Они вот самые первые родили всех детей. Родили много детей, и потом, видно, позвали Бога детей крестить. Бог когда пришел крестить, крестил, крестил, много было детей, и спрашивает у них: „Всех ли принесли теперь?“ „Всех“. „А не обманываете? Больше нигде в другом месте нет?“ „Нет!“ А у них было спрятано, кто в лес, кто в озеро, в укрытии спрятаны дети.

Ну, нет, значит, нет. Он возьми и скажи: „Кто где оказался, тот пусть там и останется. Кто оказался в лесу, пусть останется в лесу. Кто оказался в озере, пусть останется в озере“. Вот они и есть и сегодня: в лесу – бесы, в озере – водяники. Вот так, это те самые дети… Им было стыдно, что много родилось, стыдно было… Вот они и есть сейчас бесы» (ФА 1734/2)^[13].

В записях А. И. Колмогорова есть следующий рассказ: «Когда Бог творил землю и живые существа, дьявол из зависти мешал ему. Бог рассердился, схватил дьявола и сбросил его с неба на землю, в болото. В болоте, в том месте, куда провалился дьявол, образовалась большая дыра; из этой дыры и полезла всякая нечисть. Часть пошла в озера – водяники, часть в леса – лесовики, часть забралась в тучи и облака и так распространилась по всему свету»^[14].

В одном из русских поверий рассказывается о том, как Бог наказал главных участников Вавилонского столпотворения, лишив их образа и подобия Своего и определив на вечные времена сторожить воды, леса и горы. Кто в момент наказания находился в доме – сделался домовым, в горах – горным духом, в лесах – лесовиком. При этом, несмотря на силу греха, раскаянье может обратить их в начальное состояние^[15]. По мнению М. Забылина, народ именно поэтому видит в этих бестелесных существах падших людей и придает им человеческие формы и свойства.

Все эти рассказы несколько похожи на библейскую трактовку данного события: «И произошла на небе война: Михаил и ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них, но не устояли, и не нашлось для них уже места на небе. И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщавший всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним»^[16].

Таким образом, в рассказах о генезисе персонажей низшей мифологии находит отражение идея борьбы добра и зла, соперничества Бога и черта. В некоторых вариантах противниками Творца оказываются и люди.

Несмотря на то, что карелы порой интуитивно (в рассказах о происхождении – и прямо) противопоставляют духов-хозяев христианскому Богу, элементы поклонения и первым, и второму встречаются и в быту, и в обрядах, и в фольклоре. К сожалению, Библия оказалась малодоступной для карела (по разным причинам) вплоть до конца XX века. Поэтому карельские легенды рассказывают о Господе, живущем на небе, всезнающем и помогающем людям; об Иисусе Христе (Spoassu, т. е. Спаситель), который когда-то, проповедуя, ходил по земле, как простой человек. Но народу оказалась совершенно непонятной основная мысль Писания о том, что нельзя одновременно «служить двум господам»^[17]: поклоняться и Богу, и сторонникам сатаны (именно так трактует персонажей мифологической прозы христианство). Карелы в какой-то степени до сих пор почитают хозяев леса, воды, дома за божеств, не зная каков будет, согласно Библии, их конец: «И ниспал огонь с неба от Бога и пожрал их (поклонников сатаны. – И. Л.); А диавол, прельщавший их, ввержен в озеро огненное и серное, где зверь и лжепророк, и будут мучиться день и ночь во веки веков»^[18]. Не случайно М. Агрикола четыре с половиной столетия назад в предисловии к Псалтыри, описав языческих богов, которым поклонялись финны и карелы в древности, сделал лаконичный до метафоричности вывод: «Eiko se Cans’a vimmattu ole ioca neite wsko ia rucole. Sihen Piru ia Syndi weti heite, Ette he cumarsit ja wskoit neite. Разве не безумен (проклят) тот народ, который верил и молился им. Тогда Черт и Сюндю унесли его, потому что он поклонялся и верил в них»^[19].

Исследователи высказывали различные точки зрения о генезисе мифологических персонажей. Д. О. Шеппинг называл их посредниками «между человеком и божеством… подобные сверхъестественные посредники могли легко представляться воображению мертвецами, имеющими чисто человеческое происхождение»^[20]. Финский ученый К. Крон полагал, что персонажи мифологической прозы имеют свои истоки в культе мертвых: вера в духов земли произошла из обожествления предка, некогда похороненного на дворовой территории; духи воды и леса – это те, кто утонул или умер в лесу, а духом дома или огня стал тот, кто первым развел огонь в очаге^[21]. По-мнению В. Мансикка, «локализованный дух, развившийся из души покойника, может до такой степени сливаться со своим местопребыванием, что вместо него самого могут обращаться к месту его пребывания как к олицетворенному существу»^[22].

Одной из основополагающих характеристик быличек является их установка на достоверность. Они «теснейшим образом связаны с так называемой низшей мифологией – народными верованиями… возникли на их основе, поддерживали и утверждали их в сознании народа»^[23]. Карелы о своих встречах с водяными, лешими, домовыми никогда не рассказывали только для развлечения публики. Цель их воспоминаний (неслучайно термин «быличка» соотносится с понятием «memorat») – предостеречь младшее поколение от ссор с этими, по мнению рассказчика, таинственными и весьма могущественными существами, научить детей и всех окружающих ладить с загадочным иным миром, не переступать строгих пространственно-временных, вербальных и этических границ. Особенно осторожным следовало быть в такие промежутки времени (в первую очередь праздничные и послезакатные), когда хозяева различных стихий могли более свободно проникнуть в человеческий мир и в жилище. Например, во время Святок вечерами специально рассказывали сказки, так как «из-за каждой сказки железный обруч образовывался вокруг того дома, чтобы плохой дух не мог прийти в дом»^[24]. Причина некой табуированности мифологических рассказов может быть двойственной. Во-первых, изначально духи-хозяева воспринимались как некие всемогущие и почитаемые божества, а «мифы о сверхъестественных существах были тайными, их запрещалось рассказывать, так как считали, что опасно всуе называть могущественных духов и божеств»^[25]. Эта точка зрения отражена и в Библии: «Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно: ибо Господь не оставит без наказания того, кто произносит имя Его напрасно»^[26]. Во-вторых, во второй половине XX века карелы уже нередко воспринимали некоторых персонажей быличек как некую силу, порой противопоставленную Богу. Особенно это относится к духам-хозяевам леса, часто практически идентичным образу черта (каш), на произнесении имени которого лежало строгое табу, его карел всегда заменял синонимами: pahalaine (плохой), toisenpuoline (другая половина, потусторонний), песе (тот). При этом следует помнить, что хотя под влиянием христианства происходило снижение языческих божеств порой вплоть до нечистой силы, следы их былого величия быличка сохранила, а в лиминальные временные промежутки иногда даже выступала неким оберегом. Интересное замечание о бытовании и функциях этого жанра приводит Н. Ф. Лесков: покойника держат дома две или три ночи, ни на минуту не оставляя одного или в тишине, «караулят умершего», чтобы никто не причинил ему вреда, и при этом рассказывают «о мертвецах, привидениях, о леших, водяниках, домовых»^[27].

Вера в существование духов-хозяев и их миров является одной из причин достаточно активного бытования мифологических рассказов и в наши дни. Как писал Л. Симонсуури: «…предпосылкой их живучести является то, что их считают правдой, в них верят»^[28]. Даже во время экспедиций последних лет мы видим, что повествователь может лишь засомневаться в реальности происходивших событий, так как нередко рассказывает о том, что случилось со знакомым или с родственником и подчас давно: «En tiije, tozigo se on?» («Не знаю, правда ли это?»). Но он никогда не скажет, что это ложь, а в существование всех этих духов-хозяев он совершенно не верит. Особенно это относится к традиционной быличке с четкой композицией (в поздних вариантах она, чаще всего, размыта): сначала описываются повседневные условия жизни обычного человека, с точным указанием даты-времени и места происходящих событий и имени действующего лица, у которого и произошла встреча с существами иного мира. Это наглядно демонстрируют рассказы, записанные Ефимом Поповым в Сямозерье в 30-е годы XX века и хранящиеся в Фольклорном архиве Общества Финской литературы. Традиционная быличка содержит прямой или косвенный вывод о том, чего нельзя и что следует делать, чтобы не произошло нежелательной встречи, или что необходимо предпринять для спасения от гнева того или иного духа. Соблюдение всех этих правил и было гарантией здоровья и благополучия. Сегодняшние информанты часто называют источником современных бедствий именно нарушение старых норм и традиций. Интересно, что та же причина отмечалась и сто лет назад: информатор, рассказывая о табу при общении с таинственными существами иного мира говорил: «…за то и хлеба Бог давал людям, когда все точно исполнялось, а теперь как все пошло шиворот-навыворот, то доброго нечего и ждать»^[29].

Карельские мифологические рассказы донесли свою архаику до наших дней. Подтверждается это уже при рассмотрении основных персонажей быличек. Если русская мифологическая проза, испытавшая более сильное влияние христианства, называет своих главных героев просто: леший, водяной, домовой, то для карела, в душе своей оставшегося язычником, это невозможно: в карельской мифологии на севере царит haltie (дух, владыка), а на юге – iz?ndy (хозяин, глава), em? (мать). В карельских былинках достаточно часто встречаются такие архаичные образы, как святочные Сюндю (Syndy) и Крещенская баба (Vieriss?n akka), реже – мать-земля (moaem?). Много рассказывают о неких аморфных существах-носах (nen?), олицетворяющих различные болезни: носы леса, воды, ветра, огня, могилы (mec?n-, vien-, tuulen-, tulen-, kalmannen?) и другие. Есть персонажи, о которых мы можем судить только по более ранним записям (в основном, от приладожских карелов), сохранившимся в Фольклорном архиве Общества Финской литературы, но уже не зафиксированным отечественными собирателями во второй половине XX века. Это духи-покровители исчезнувших из крестьянского быта строений (хозяева риги, смолокурни, мельницы), праздников (Кегри) и другие (например, великаны). Судя по указателям финских мифологических рассказов, у карел встречались сюжеты, нашедшие отражение в древней и средневековой литературе: одноглазый Полифем из «Одиссеи» Гомера; Прокрустово ложе из Диодора; голос, предупреждающий о смерти из Плутарха^[30]. В XX веке среди карелов бытовал, пожалуй, лишь один из подобных сюжетов – человек-волк из Петрония: колдун превращает провинившуюся свадьбу в волков – невесту-волчицу освежуют, под шкурой золотая кожа – все снова превращаются в людей, если поедят с человеческих рук.

В карельской мифологии есть персонажи, отсутствующие даже в финских указателях, но сведения о них сохранились в верованиях, записанных до третьей четверти XX века. Это, например, интереснейший образ невидимой Хозяйки загадок (arvautuksen akka; перевод Н. А. Лавонен; возможен перевод по аналогии с Крещенской бабой – Баба Загадок), живущей в своем «ином мире» и появляющейся в человеческом лишь в особые временные отрезки^[31]. Следы бытования этого персонажа обнаружены на самом севере Карелии, в Калевальском и Лоухском районах. У карелов существовало строгое временное ограничение на рассказывание сказок и загадывание загадок: оказывание происходило только вечером с целью создать символический обруч вокруг дома и обезопасить его от проникновения враждебных человеку духов; а загадывание – только утром, иначе могла прийти Хозяйка загадок и съесть человека, нарушившего запрет или не отгадавшего загадку^[32].

«Illalla kun arvautusta arvautetah, siit? tulou arvautuksen akka. Huomeneksella pit?y arvautella, illalla starinua sanuo. Arvautuksen akka kun tulou, siit? pit?y osata vassata. Если вечером загадки загадывают, тогда придет Хозяйка загадок. Утром надо загадывать, вечером сказки рассказывать. Если Хозяйка загадок придет, то надо суметь ответить». (ФА 1864/3). «Huomuksella arvautellah, starinua ?anotah…illalla. Sanotah jotta siit? rau-tavanneh tulou ymp?ri pirtist?, kun starinua ?anotah. A kun siit? arvautellah huomeneksella, siit? kun ken arvuau, se rautavanneh l?ht?y pois pirtist?. Se oli vanhan Kansan tapa… A siit? kun et arvua, ka siit? se l?ht?y sen vannehen kera Huikkol’ah. Утром отгадывают, сказки рассказывают… вечером. Говорят, что тогда железный обруч образуется вокруг избы, когда сказки рассказывают. А когда потом загадывают утром, если кто отгадает, этот железный обруч вокруг дома исчезнет. Это был старинный народный обычай… А если кто не ответит, тогда он пойдет с этим обручем в Хуйкколю». (ФА 1863/12). Таинственную страну Хуйкколю Н. А. Лавонен соотносит с руническими Маналой, Туонелой, Похъелой, Пиментолой, Хююмолой, находя несколько соответствий. Во-первых, в мрачном и холодном царстве мертвых собраны все знания и разум, и в Хуйкколю отправляются за верными ответами на не отгаданные загадки. Во-вторых, ворота охраняют собаки, животные иного мира, часто посредники между человеком и первопредками. В-третьих, правит всеми мирами хозяйка. В-четвертых, пришедшего встречают вопросом: «Что привело сюда?». В-пятых, часто в потусторонний мир попадает человек, который заблудился в лесу или в каком-либо другом пространстве; в Хуйкколю также попадает тот, кто не знает верного ответа, то есть заблуждается.

Появление в доме Хозяйки загадок было чревато смертельной опасностью, а изгнать ее можно было только одним способом – загадать ей такую загадку, которую она не сможет разгадать. Сделать это очень трудно, так как она – хозяйка и знает практически все ответы на вопросы. Предлагался следующий способ, который Н. А. Лавонен объясняет народными «верованиями в то, что лесные духи похищают домашних животных (и человеческих младенцев. – И. Л.) еще из утробы матери»: кто-нибудь разрезал кошке живот, вынимал котенка, помещал на столб, прикрывал сосновыми ветками и загадывал Хозяйке загадок: «Что появилось, не родясь, не вырастая потерялось, принесено на дерево, на макушку сосны» (НА 23/50)^[33]. Такое не могла отгадать и сама Хозяйка загадок и поэтому уходила из избы.

Русские мифологические рассказы активно собирались и изучались уже в XIX веке, но скорее как источник информации о верованиях. В связи с этим можно назвать имена А. С. Кайсарова, А. Н. Афанасьева, М. Забылина, Д. К. Зеленина, В. И. Даля, Д. О. Шеппинга, С. В. Максимова и др. В наши дни в этнографическом аспекте ведут исследования A. К. Байбурин, Г. Н. Базлов и др. Только со второй половины XX века быличка стала изучаться как фольклорный текст, обладающий художественной ценностью. В жанровом аспекте быличку начала исследовать Э. В. Померанцева. Она впервые дала четкое определение термина, зафиксированного в начале века в среде белозерских крестьян Б. М. и Ю. М. Соколовыми: это «рассказ о конкретном случае, базирующийся на верованиях и связанных с ними поверьях»^[34]. Она же первой выделила три разновидности мифологических рассказов: былички сообщают о личных встречах человека со сверхъестественными существами, это суеверные мемораты; к ним примыкают бывальщины, суеверные фабулаты, и поверья, бессюжетные суеверные суждения. Сюжетной составляющей и отчасти поэтикой занимался В. П. Зиновьев. Этнолингвистический аспект интересует О. А. Черепанову, Л. Н. Виноградову и С. М. Толстую. В историко-генетическом ракурсе исследует сюжет о мифическом любовнике Н. К. Козлова. Изучению типологии межжанровых связей сказки и былички посвятила свою работу И. А. Разумова. Рассматривать мифологические рассказы с мифолого-семантической точки зрения начал К. Э. Шумов. Исследованием истоков и полисемантизма образов мифологических персонажей занимается Н. А. Криничная; на рубеже веков вышел цикл ее монографий, посвященных этим вопросам. Она же дает расширенное и уточненное понятие термина былички: «это мифологические рассказы, основанные на вере в возможность инкарнации потусторонних мифических существ в условиях сакрального хронотопа и явления их из „того“ мира в „этот“, либо, наоборот, проникновения людей в мир духов»^[35].

Активно издаются сборники мифологических рассказов: в 1987 году B. И. Зиновьев составил восточно-сибирский; в 1991 году К. Шумов – прикамский; в 1997 году В. И. Кузнецова – карельского Водлозерья; в 2007 году К. Е Корепова, Н. Б. Храмова и Ю. М. Шеваренкова – Нижегородского Поволжья; в 2009 году выходят былинки Архангельской области (составители Н. В. Дранникова и И. А. Разумова) и Воронежского края (составитель Т. Ф. Пухова).

Идет плодотворная работа по составлению указателей, которые основываются на первых иностранных опытах Р. Христиансена, Р. Синнинге, Л. Симонсуури. Вышли в свет работы В. П. Зиновьева, Ю. Е. Березкина, Н. А. Гордеевой, Б. Кербелите, Н. К. Козловой, С. Айвазян и О. Якимовой, E. С. Новик, К. Шумова и Е. Преженцевой, Т. Ф. Пуховой, М. В. Рейли^[36]. Все указатели, кроме составленного последним автором, являются указателями сюжетов, мотивов и их вариантов мифологических персонажей. В будущем – работа по составлению указателей по другим параметрам (атрибуты, функции, свойства, локусы, время и др.) согласно схеме описания мифологических персонажей, разработанной учеными Института Славяноведения РАН, а затем и международного указателя, подобного СУС.

Начало изучению финской мифологии положил в начале XVIII века X. Г. Портан со своей школой; в основе их исследований лежат народные верования и заговоры. Затем публикуются фундаментальная «Mythologia Fennica» К. Ганандера, лекции М. А. Кастрена по сравнительной мифологии на материале вышедшей в 1834 году «Калевалы». Впервые к эпическим песням обратился Ю. Крон; его работы базируются на историко-географическом методе. В двадцатом веке финской мифологии посвящают свои многочисленные монографии У. Харва-Холмберг, К. Крон, В. Мансикка и др. Непосредственно к мифологической прозе обращаются М. Хаавио, Л. Хонко, Л. Симонсуури, А.-Л. Сникала, М. Сармела, П. Виртанен и др. Публикуются сборники быличек и сюжетные указатели финских мифологических рассказов (в 1961 году составленный Л. Симонсуури, в 1999 году – М. Лаухиайнен). Все эти работы для исследователя карельской мифологии интересны с двух точек зрения: во-первых, в качестве сопоставления двух родственных традиций, во-вторых, во многих работах встречаются примеры быличек, записанных от приладожских и ухтинских карелов в XIX и начале XX века.

Несколько иначе обстоит дело с карельской мифологической прозой, практически неизучавшейся до настоящего времени.

Для того чтобы иметь верное представление об истории собирания карельских мифологических рассказов, необходимо начать освещение вопроса с того, как с этим обстоит дело в Финляндии. Во-первых, потому что именно в финских архивах сохранено большое количество примеров этого жанра, записанных от карелов, а во-вторых, именно там сконцентрированы самые старые тексты, в том числе и карельские.

В Фольклорном архиве Общества Финской литературы (SKS), который находится в г. Хельсинки (а копии – в архиве университета г. Иоэнсуу) хранится около ста тысяч мифологических рассказов и связанных с ними поверий, собранных в основной своей массе во второй половине XIX – первой половине XX века. И хотя Л. Симонсуури, занимавшийся исследованием народных верований, пишет, что «до 1935 года этот традиционный материал накапливался в Фольклорном архиве в случайном порядке, без планомерной работы или руководства»^[37], его объем впечатляет. В рукописном архиве КарНЦ и Фонограммархиве ИЯЛИ находится нескольких тысяч быличек, бывальщин и поверий и связанных с ними различных фольклорно-этнографических рассказов. Записаны они в подавляющем большинстве во второй половине XX столетия. При этом следует отметить, что часто это не тексты быличек с четким сюжетом, а описания верований.

Первые, самые древние, сведения о финской и карельской мифологии исследователи почерпнули из предисловия к переводу Псалтыри проповедника Микаэля Агриколы 1557 года. В нем он перечислил и кратко охарактеризовал основных языческих божеств двух родственных народов, карелов и финнов^[38].

В 1666 году была создана Шведская коллекция древностей, она опубликовала своеобразные анкеты-требования по собиранию народного творчества; эти анкеты призывали финское духовенство выяснять и записывать все, что имеется «из устной традиции и преданий с древних времен и еще далее»^[39]. Именно в этих записях содержатся одни из самых старых данных о финских верованиях, бытовавших еще в XVII веке.

В середине XIX века финляндские собиратели очень активно записывали сказки. А так как в волшебных сказках встречаются те же сверхъестественные существа – домовые, черти, тролли, различные духи, – что и в мифологических рассказах, то наряду со сказочной традицией оказался зафиксированным материал традиционных верований и быличек, которые в то время активно бытовали в народе.

Большую помощь исследователям мифологической традиции оказали стипендиаты Финского археологического общества, основанного в 1870 году. Они ездили по всем районам и, интересуясь прежде всего предметами археологии, обращали внимание и на различные достопримечательности, с которыми были связаны народные верования. Они записывали эти произведения и публиковали их вместе со своими отчетами в журнале Финского археологического общества. Л. Симонсуури указывает, что этот журнал, к примеру, содержит около 500 сюжетов о великанах^[40].

Здесь следует отметить, что данный сюжет (о великанах, о Хийси) отсутствует в наших архивах. Но судя по указателю Л. Симонсуури, он встречался и в Южной Карелии (h), и в Приладожской (i), и в Беломорской (р). Бытовали мифологические рассказы о том, как: а) великан бросает, швыряет камень в насмехающуюся бабу, в человека – человек погребен под камнем; б) великаны забрасывают друг друга камнями, развязывают каменную войну – в результате битвы с метанием такого «оружия» образуются каменные насыпи, холмы из камней; в) черт-великан несет камень, обвязав его сплетенной вицей – камень падает; г) церковь днем строится, ночью сносится – разрушителями являются черти, хийси, духи; д) гигантская «игрушка» девочки-великанши – она приносит в своем фартуке пахарей с лошадью, чтобы показать их своему отцу; е) великан переходит вброд – в глубоком месте вода едва не затекает в голенища его сапог – и др. сюжеты.

В XIX столетии много мифологических рассказов было собрано исследователями колдовских обычаев, заговоров, обрядов и верований.

Л. Симонсуури пишет, что «количество таких текстов сильно возросло в Фольклорном архиве Финского литературного общества в 1880-е годы»^[41]. Это произошло благодаря изданию К. Кроном указателя «В помощь собирателям наших народных сказок» и пособию О. А. Ф. Мустонена «Волшебный невод», которое в 1911 году дополнил В. Мансикка.

В 20-30-е годы XX века было опубликовано около ста разработок-вопросников, касающихся различных религиозных представлений и верований.

По мнению Л. Симонсуури «началом планомерного и целенаправленного научного собирания и регистрации народных рассказов следует считать 1935 год»^[42]. Финское литературное общество организовал о тогда специальный конкурс, которым руководил М. Хаавио. Онто и позволил воочию увидеть, как живуча и богата мотивами мифологическая традиция. Вплоть до Второй мировой войны былички собирались самым активнейшим образом. И хотя исследователь с сожалением отмечает, что в годы войны круг собирателей распался, мы можем отметить для себя плюсы в этой ситуации. Именно в 1941–1944 годы, когда территория Карелии была занята финнами, здесь началось очень активное собирание фольклорного материала. Записывались абсолютно все жанры, в том числе и мифология. Все эти записи теперь хранятся в Финляндии. К примеру, прекрасный материал по различным верованиям можно найти в коллекциях Хелми Хелминен. Она в 1943 году собирала фольклорно-этнографический материал в деревнях Колатсельгского сельского совета. В Научном архиве КарНЦ в пятой коллекции (фонд 1, опись 2) хранятся копии текстов, полученные в 1975 году от В. Кауконена и собранные им в 1942–1944 годах на территории оккупированной Карелии; там тоже есть тексты быличек.

С 1950 года у финских исследователей начался новый этап в собирании фольклора – весь материал фиксируется на магнитофонную ленту, а с 70-х годов – и на видео.

Фольклорный материал, хранящийся в Финляндии, полностью обработан. Индекс АЗ обозначает мифологический рассказ, меморат (uskomustarina, memoraatti). Сопутствующий материал можно найти и под индексом В4, которым отмечаются различные верования, поверья (taika, uskomus, enne).

На территории Олонецкой Карелии (в Фольклорном архиве он обозначен индексом Q Aunus) одни из самых старых записей мифологической прозы сделаны К. Кроном и А. Генетцем в конце XIX века. А в течение первой половины XX века на этой территории работало около 30 собирателей, ими записано около 500 мифологических рассказов. В Олонце записано 85 текстов (среди собирателей были Лайхо, М. Мой-ланен), в Паданах – 6 (Каукконен, Мииккулайнен), Кимасозере – 6 (М. Кууси), Мунозере – 3 (К. Крон), Петрозаводске – 22 (М. Кууси), Поросозере – 52 (Хелминен, Каукконен, К. Крон, Лайхо), Реболах – 10 (Генетц, Кююттинен, Луккаринен, Микконен), Шолтозере – 92 (Накулинен, Перттола, Сяяски, Вальякка), Сямозере – 77 (Коскинен, Попов, Вуолле), Туломозере – 120 (Хаавио, Хелминен, Ювас), Ведлозере – 61 (Райлонсала, Саарто), Видлице – 5 (Хаавио).

В северной Карелии (Viena, индекс Р) финнами собрано более 300 мифологических рассказов.

Самый старый материал о различных духах-хозяевах, записанный российскими исследователями от карелов еще в XIX столетии, можно найти только в «Олонецких сборниках» и «Живой старине». Но где архивы собирателей того времени – неизвестно. Например, архив Н. Ф. Лескова, очень много ездившего по Южной Карелии, считается потерянным. Поэтому в нашем распоряжении имеются только немногочисленные опубликованные в XIX веке записи.

Самые первые записи быличек, хранящихся в Научном архиве ИЯЛИ, сделаны Г. Богдановым. В 1927–1929 годах он собирал фольклор в Калевальском районе и записал около десяти мифологических текстов. В большинстве из них рассказывается о духах-хозяевах воды. Но записи, к сожалению, сделаны непрофессионально, не указывается ни от кого записан материал, ни в какой конкретно деревне. Сами тексты содержат, с одной стороны, различные сюжеты, но с другой – очень сухи, недетализированы, часто выглядят просто как перечисление мотивов. Хотя сами по себе они очень ценны, так как отражают верования почти столетней давности.

К сожалению, в первые десятилетия после создания ИЯЛИ, даже когда уже появилась аудио-записывающая техника и с 1948 года начались регулярные экспедиционные выезды в районы Карелии, записи мифологической прозы были единичными и случайными. Объясняется это в первую очередь тем, что изучение данного жанра долгое время было под запретом.

Записи, имеющие отношение к народным верованиям и мифологии, можно найти в коллекциях Г. Н. Макарова, собранных во время его поездок 1960–1961 гг. в Тверскую Карелию и Олонецкий район. В течение всего десятилетия записано не более 50 текстов быличек (хотя всего в Фонограммархиве к этому времени уже собран материал на полутора тысячах кассет). Эти записи сделали у ливвиков – В. Д. Рягоев, у людиков – А. П. Баранцев, у северных карелов – У. С. Конкка и А. С. Степанова.

В 70-е годы собирание мифологической прозы активизируется. В связи с подготовкой сборников по материальной и духовной культуре сегозерских карел к ним активно выезжали Р. Ф. Тароева-Никольская, У. С. Конкка и А. П. Конкка, а вместе с ними П. И. Лукина, 3. М. Трофимчик. К ливвикам (Пряжинский и Олонецкий районы) и к собственно-карелам на север Карелии во главе с А. С. Степановой ездили Н. А. Лавонен и Р. П. Ремшуева. Более пристальное внимание (чаще с этнографической точки зрения) начинает уделяться фиксированию карельских обрядов, традиционных праздников, поверий, верований и связанных с ними жанров (заговоров, быличек).

Еще большее оживление намечается в 80-е годы. Российские ученые начинают активно заниматься мифологической прозой, выходит монография Э. В. Померанцевой, сборник В. П. Зиновьева. Пробуждается интерес и снимаются былые запреты на изучение народных верований. Мифологический рассказ соприкасается со многими жанрами и различными обрядами, он весьма информативен для смежных наук, активно бытует в народной среде. Благодаря всему этому комплексу факторов мифологическую прозу начинают активно записывать все вышеперечисленные исследователи (в первую очередь А. С. Степанова, Н. А. Лавонен, Р. П. Ремшуева).

С середины 90-х годов начинается новый этап в собирании быличек. К этой работе активно присоединяются Л. И. Иванова и В. П. Миронова. Уже практически невозможно записать эпические песни, в единичных экземплярах встречаются сказки, заговоры и причитания, зато почти от каждого информанта фольклористы привозят по несколько образцов мифологических рассказов. Наиболее активно в эти годы исследуются ливвики, это кусты деревень Колатсельги, Ведлозера, Сямозера, Олонца; а также сегозерские карелы и собственно-карелы Калевальского района.

На сегодняшний день с полной уверенностью можно сказать, что мифологическая проза – это единственный из традиционных прозаических жанров, который бытует среди карелов, родившихся в первой половине XX века. К сожалению, у последующих поколений родной язык уходит из сферы активного бытования, поэтому не получает своего развития не только традиционная былинка с устоявшейся системой образов, но не возникают и новые сюжеты, свойственные русской современной мифологии (например, полтергейст, рассказы о снежном человеке, НЛО и др.).

Карельская мифологическая проза до сего дня остается неизученной. Об обрядах и верованиях карелов с этнографической точки зрения писали У. С. Конкка, Ю. Ю. Сурхаско, А. С. Степанова, Н. А. Лавонен, А. П. Конкка. В этом же аспекте А. П. Конкка рассматривал святочные образы. Н. А. Лавонен исследовала образ Хозяйки загадок; другие персонажи не изучались. Исследованием вепсской мифологии занимается И. Ю. Винокурова.

Единичные тексты карельских быличек публиковались только в разножанровых сборниках, составленных У. С. Конкка, В. Я. Евсеевым (в работе последнего автора путаются понятия легенды и былинки), А. С. Степановой и Н. А. Лавонен, а также в комплексной исследовательской работе, посвященной Сямозерью (А. П. Конкка, Л. И. Иванова, В. П. Миронова)^[43]. Языковеды В. Д. Рягоев и А. П. Баранцев включили несколько быличек в подготовленные ими сборники образцов речи тихвинских карелов и людиков^[44]. Сведения о праздничных мифологических персонажах имеются в работе А. П. Конкки и О. Огневой^[45]. Уникальный материал о верованиях северных карелов Калевальского района, в том числе мифологическая проза, содержится в книгах П. Виртаранта и В. Юриноя^[46].

В данном сборнике представлены мифологические рассказы, собранные сотрудниками Института языка, литературы и истории в течение XX столетия на территории практически всей Карелии. Обследованными оказались в основном Лоухский, Калевальский, Беломорский, Медвежьегорский, Пряжинский, в меньшей степени – Муезерский, Олонецкий, Суоярвский районы. Материал в большинстве случаев записан от носителей фольклора, родившихся в последние годы XIX века и в первые десятилетия XX. Тексты, собранные в 60-90-е годы, расшифровывались с кассет, хранящихся в Фонограммархиве ИЯЛИ. Более ранние записи (первой половины века) выявлены и взяты из Научного архива КарНЦ РАН. Следует отметить, что в сборник включены не все имеющиеся рассказы, приоритет отдавался ранним записям и текстам с наиболее интересными деталями. Фольклорный материал представлен на двух диалектах карельского языка: ливвиковском и собственно-карельском с сохранением фонетико-грамматических особенностей в говорах информантов. Переводы можно назвать дословными, они максимально приближены к оригиналу. В научных статьях, предваряющих каждый раздел, используются также сведения из карельской мифологической прозы, хранящейся в Фольклорном архиве Общества Финской литературы и любезно предоставленной для исследования. Мировоззрение карелов исследуется не только на основе текстов, включенных в сборник, но также привлекается информация из других жанров (эпических песен, заговоров, причитаний, сказок, паремий) и смежных с фольклористикой наук (этнографии, языкознания).

Сборник состоит из трех частей. В первый включены тексты о мифологических существах, появляющихся в человеческом мире во время праздников: Кегри, Сюндю и Крещенская баба. Второй и третий разделы посвящены повелителям двух природных стихий: духам-хозяевам леса и воды. В конце сборника прилагаются три списка: исполнителей и собирателей (с указанием года и места рождения) и населенных пунктов, в которых записаны тексты, включенные в сборник.

Мифологические рассказы внутри разделов условно располагаются по сюжетно-тематическому принципу. Учитывая, что сюжеты и отдельные мотивы часто переплетены друг с другом, композиция рассказа неустойчива, четкое месторасположение того или иного текста найти затруднительно. Тематический принцип превалирует и вследствие того, что в корпусе текстов помимо быличек и бывальщин представлено много поверий, в которых сюжет как таковой отсутствует, а наличествует только констатация факта существования мифологического персонажа. О разрушении композиционной целостности и трансформации жанра свидетельствует и большое количество диалогов между собирателем и рассказчиком. Но в последние полвека именно в процессе диалога происходит выяснение народных представлений о том или ином мифологическом персонаже. В порядке исключения в сборник введено около двадцати текстов, которые не являются мифологическими рассказами и отражают верования карелов. Изначально верования были исходным материалом для возникновения быличек и бывальщин, но сейчас через них выясняются некоторые интересные детали в наименее сохранившихся мифологических образах. Это в первую очередь относится к древнейшим персонажам, олицетворяющим болезни (лесной и водный носы), а также к процессу регламентации отношений человека с хозяевами леса и воды. Мифологические рассказы о лесных духах дополнены несколькими текстами верований, связанных с почитаемым животным миром (например, о лебедях). Все это необходимо для создания наиболее полной картины мифологического мировосприятия карела. После текста дается его паспортизация с указанием места хранения, фамилии и инициалов исполнителя и собирателя, места и года записи. В названиях текстов отмечается наиболее яркая или, наоборот, типичная деталь сюжета. Названия разделов и подразделов даны только на русском языке (как и вся научная часть).

I. Праздничные персонажи карельской мифологии

Кегри

Народный календарь карелов (как и соседствующих с ними финнов и вепсов) в основе своей был скотоводческим и аграрным, хотя в нем сохранялись и более древние элементы, связанные с охотой и рыболовством. Во многих праздничных ритуалах прослеживается достаточно тесная связь аграрных и поминальных культов.

Так, к примеру, день Кегри, отмечавшийся 1–2 ноября (Kegrin p?ivy – сведений о нем сохранилось очень мало), знаменовал собой окончание старого и начало нового хозяйственного года. Это был праздник урожая и завершения пастбищного сезона. В некоторых районах этот временной отрезок называют «jakoaika» (время раздела, может быть, новый год)^[47]. К этому времени заканчивался летний цикл и начинался зимний, была завершена полевая страда, наступал период женских работ: обработка льна и шерсти, прядение и вязание. Все немногочисленные данные, собранные об этом празднике, свидетельствуют, что его центральным персонажем было некое божество (или мифологическое существо) Кегри.

Первое письменное упоминание о Кегри как об одном из языческих божеств карелов встречается в предисловии к переводу Псалтыри М. Агриколы: «Kakri se liseis Carian cassuon» (Кегри прибавлял прирост скота)^[48]. Это был бог-покровитель домашнего скота и посевов зерновых^[49]. Как пишет М. Хаавио, 1 ноября день Кегри активно отмечали в Саво и Карелии еще в XVII–XVIII веках. Исследователь подчеркивает именно аграрный характер праздника. За неделю до праздника выбирали лучшую, чаще всего годовалую овцу (kekrilammas – овца Кегри), отделяли ее от стада и усиленно кормили, готовясь к жертвоприношению. Резали овцу в доме в полночь, когда новый год сменяет старый, или под утро, часа в четыре. Освежеванную тушу сразу же ставили на огонь, варили ее целиком: с головой, ногами и внутренностями. Солить варево и пробовать его имел право только самый старший хозяин дома. Пока не будет готово это мясо, никому из членов семьи нельзя было ничего есть (во избежание болезней). Затем начинался пир, одним из условий которого было съесть все мясо без остатка^[50]. Этот ритуал продуцировал сытость и благополучие в наступающем году. Кратковременность самого праздника Кегри подчеркивается во многих пословицах: Ei h?i ainos kegri kest?, eigo ainos perttil?i pest?^[51] (He все время ведь кегри длится, не все время и полы моют); On kerran kekri keuh?ll?ki^[52](Есть один раз кекри и у бедного). Первая паремия, возможно, сохранила упоминание о том, что лиминальный промежуток ухода старого года и наступления нового и в далекой древности (когда смена лет происходила осенью) считался «чистым», подобно тому, каким в мифологической прозе XX века виделось святочное «время земли Сюндю».

Нельзя было оставить без угощения и самого духа-хозяина праздника. Накануне вечером кормили и поили Кегри. Еду относили в хлев, в конюшню; кто-то уносил под большое дерево или неподвижный камень в поле или в лесу; а некоторые – во все эти места^[53].

С этим праздником связан еще один интересный обычай, зафиксированный в 1881 году в Войнице К. Кроном^[54]. Эпические песни карелы пели и в будни, но именно в день Кегри исполняли, как он пишет, особую руну: «у Кегри была своя песня». На стыке нового и старого года убивали жертвенное животное (иногда это мог быть и бык), съедали его, а взамен пели руну о большом быке. Сюжет ее таков: выросло огромное животное; ласточка за день не успевала перелететь от головы

до хвоста, а белка – за месяц допрыгать от одного рога до другого; но поднялся из черного моря черноволосый кудрявый мужичок величиной с палец и зарезал быка, надолго обеспечив весь род и мясом, и жиром. Возможно, в образе этого черноволосого крошки, наделенного недюжинной силой, виделся и наступающий год сытости и процветания, и его олицетворение, сам дух-хозяин праздника Кегри. Неслучайно в Рыпушкалицах о веселом и боевом парне-мальчишке говорят: «Волосы черные, как у Кегри, и очень бойкий, прыгает, как Кегри» (Tukat on mustat gu kegril, ylen on boikoi, hyppiu gu kegri^[55]). Есть и детская прибаутка, характеризующая мифологический персонаж: Кегри принесет клубок, вертлявый – моток (Kegri tuo ker?sen, vigli viihty?n)^[56]. К сожалению, ничего иного о внешнем виде Кегри сказать невозможно. Во-первых, вследствие того, что сам праздничный персонаж считался невидимым; а во-вторых, о нем сохранилось минимальное количество сведений.

Руна о большом быке (бытует множество ее вариантов с различными главными героями, в том числе верховным богом Укко) считается одной из самых древних^[57], а бык, являясь одновременно символом жизненной энергии и смерти, земли и неба, принадлежит к самому архаичному типу мифологических персонажей. В мифологиях многих народов это животное является земным воплощением бога или его атрибутом (один из самых известных – египетский Апис). Быка чаще всего жертвуют богам-громовержцам (римляне – Юпитеру, а восточные славяне– Илье-пророку, заменившему Перуна)^[58]. В Карелии его жертвоприношение было «смыслообразующим компонентом» многих традиционных сельских праздников, а во время Святок даже разыгрывали некое театрализованное действо, имитирующее «убой быка»^[59]. В одной из карельских сказок водяной просит пожертвовать ему стокилограммовое животное. Забивая быка в день Кегри, когда один год сменял другой, не только кормили и задабривали мифологическое существо, но и продуцировали сытую и плодотворную жизнь на новый временной отрезок.

В день Кегри завершался пастушеский сезон. В Пасху колокольчики вешали животным, а в этот день снимали^[60]. Об этом говорят многие паремии, в которых Кегри предстает не иначе как некое одушевленное существо: Kekri lehm?ll? kellon vei, p??si?inen p??h?n toi (Кекри у коровы колокол унес, Пасха – на шею принесла); Kekrin? kello naulaan, p??si?isen? kaulaan (В Кегри колокол – на гвоздь, в Пасху – на шею). Именем «кеури» именовался и пастух, который последним пригонял скот в завершающий день выпаса, а также последний жнец во время уборки ржи^[61], оставлявший последний кусочек несжатым. Такой кусочек оставляли еще и в XX веке, но называли его уже в честь христианского святого: «Il’l’an parta» борода Ильи). Если у карелов, как и у русских Pyh? Il’l’y (святой Илья) заменил верховного бога Укко, владевшего молнией и громом, то нельзя ли провести логическую цепочку от него к Кегри (через «кеури»)?

Связь Кегри с аграрным календарем подчеркнута в верованиях, связанных с женскими работами. Накануне в пятницу строго запрещалось прясть; определенное количество ниток нужно было приготовить уже до этого, их вешали в сенях на окно. Иначе, пугали, Кегри придет и выклюет глаза или сломает пальцы^[62]. В Поросозере считали, что в субботу надо на окно положить пучок или клубок льна: за ним придет Кегри (Kegri ker?zen kyzyy, kegrisuovattan pannah ikkunale pelvaspivo libo lii-nuker?). Также верили, что к началу нового года все работы должны быть доделаны: к примеру, предупреждали, что Кегри спалит на голове недопряденную куделю (Kegri teil ty?t polttau pi?n pi?l ku ei ole kezr?tty). В Паданах предупреждали даже детей, что кегри перемелет жерновом пальцы тому, кто не напрял ни клубка (Lapsile ?anotah: kegri sormet jauhou kivel kel ei ole keri? kezr?ttyy)^[63]. В Суйстамо считали, что женщины должны успеть спрясть летний лен в моток кегри, иначе он к дереву привяжет (Naiziel pidi suaja kez?pelvahat kegrin viyhtile ku kegri ei puuh sidos)^[64]. Таким образом, этот мифологический персонаж ассоциируется и с различными божествами судеб, аналогичных, к примеру, греческим Паркам, вяжущим нить человеческой жизни^[65].

В первой половине XX века у тверских карел сохранялся один из обрядов, связанных с днем Кегри – это ряженье. Несмотря на позднюю модель, в нем сохранились некоторые элементы, указывающие на связь с тотемистическими представлениями. Молодежь (а по свидетельствам самых старых информантов, и люди среднего возраста) надевала вывернутые наизнанку тулупы и различные маски с бородами, мазалась сажей, брала ухваты, кочерги, палки, некоторые изображали коней и коров, и шли пугать, чаще всего, детей. Детишки очень боялись этого Кегри, показывали и дарили ему клубки ниток, угощали блинами и обещали больше не баловаться^[66]. В результате обхода домов ряженый, персонифицировавший Кегри, был настолько нагружен угощениями, что сложилась поговорка: «Собирает, как Кегри, такую большую ношу, что едва идет» (Kere?y ku kegri takkah ruon, odva vai astuu)^[67]. Святочного персонажа южных карелов-ливвиков Сюндю также встречали специально испеченными блинами; да и сам Сюндю порой виделся людям как огромная движущаяся копна или ворох сена. В этот праздник элементы маскарада использовали многие карелы, но только тверские переводят день Кегри как пугало-день, а самих ряженых называют кегри: В день кегри придут ряженые-кегри, надо дать шерсти, накормить мясным (Kegrinp?iv?n tullah kegrit, pid?y andua viilua, sy?tti? lihahizella). Причем, это относится и к святочному периоду: ряжеными, как кегри, ходили по домам до рождественского поста (Kegrin? k?veldih ennen ros-tuonpyhi?^[68]). У тверских карел само слово кегри обозначает «злого лесного духа, которым пугают детей»^[69]. Здесь происходит снижение величественного божества до злобного мифологического существа так же, как произошло постепенное нисхождение «золотого короля Тапио» до лешего, практически ассоциируемого с чертом.

Интересный материал был записан во время экспедиции 2011 года к карелам-людикам. О дне Кегри они помнят только то, что в старину был такой праздник, знаменовавший окончание полевых работ. Позже его называли Loppij?izet (Окончание? Концовка?), своеобразный День урожая, когда пекли особые пироги-серпы (cirpipiirait). Православная церковь приурочила ко дню Кегри праздник Иконы Казанской Божьей Матери (4 ноября). В селе Михайловском, пытаясь возродить празднование дня Кегри, восьмидесятилетние бабушки вспомнили интересный рассказ, который они слышали еще от своих прабабок.

Рождественский Сочельник. Морозная ночь, ярко светит месяц. Уставшая женщина прядет, так как надо одеть многочисленных детей. Вдруг распахивается дверь, и на пороге появляется копна сена, держащая в руках двенадцать веретен. Существо ударяет женщину по пальцам: «Бог спустился на землю, а ты прядешь! Чтобы до утра спряла на все эти веретена!» Пряха испугалась: и времени уже мало остается, и кудель заканчивается…Но она нашла выход: напрядет немного на веретено, и на лавку его положит…Уже к концу работа приближается… Вдруг петух пропел! И Сюндю пропал, только дверь скрипнула! С тех пор во время праздников не прядут и никакую грязную работу не делают! (ФА 3712).

Интересно, что бабушки разыгрывают данную сценку во время празднования дня Кегри, но называют персонажа Сюндю. То есть в воспоминаниях современных информантов происходит переплетение, наложение двух архаичных образов друг на друга. Это еще раз может свидетельствовать о том, что праздник Святок (то есть время, когда «земля принадлежит» Сюндю) в результате изменения календаря пришел на смену дню Кегри.

Но еще в конце XIX века карело-финское население Восточной Финляндии центральное место в этот праздник отводило обрядам, связанным с одним из самых архаичных культов, с культом мертвых^[70]. В древности, по-видимому, именно он наряду с жертвоприношением составлял основу праздника, уступив позднее первенство ряженью, в котором в XX веке уже забывалась связь с тотемистическими представлениями, а приоритет отдавался развлекательной стороне. Накануне дня Кегри для покойных предков, на время возвращающихся с того света, топили баню, приносили воду и веник, чтобы они попарились и помылись. А в избе в это время готовили праздничное угощение. Через некоторое время в баню шли хозяева, а первопредки и умершие родственники (syndyzet), согласно древним верованиям, приходили в дом и начинали пировать. Затем хозяева, вернувшиеся из бани, стелили постель для ночлега покойных, и сами садились на их место за стол^[71]. Всё это должно было обеспечить в будущем году хороший урожай, благополучие в доме, а особенно в животноводстве^[72]. Карелы также поминали почивших родителей и считали Кегри своим духом-покровителем. Праздник этот выпадал на первую субботу ноября перед Дмитриевым днем и считался поминальной субботой^[73]. В XX веке карелы ходили на кладбище, чтобы навестить прародителей и заручиться их покровительством. Там оставляли им угощение. Чаще всего это были рыбники, позже яйца (считалось, одним яйцом, как средоточием жизненной энергии, можно накормить сорок покойников); запрещалось брать изделия из картофеля (карелы считали его творением нечистого и называли karun tyr?, кила черта или половой орган черта). Одним из старинных поминальных угощений было толокно. В Суйстамо говорили: Кегри придет, надо бы толокняной муки достать (Кеgri tulou, pid?is talkkunajauhuo suaha^[74]). Тверские карелы, по свидетельству «Летописи» 1869 года, в субботу «в день Кегр» варят много толокна, постятся до полудня, а затем, «помолившись, садятся за стол и с этим толокном поминают усопших родных»^[75]. Имеются сведения, что во время праздничного пира «покойники иногда присутствовали через представителей, т. е. ряженых и маскированных посетителей и нищих, или в виде человекообразного чучела»^[76].

Есть еще одна паремия, в которой прослеживается связь образа Кегри с культом предков: Смотрит Кегри в подполье, уже ли лен в пучках, заканчивается ли его обработка (Katsoo kekri karsinah, onko pelvas piivoisis, liinasen litsut loppusil^[77]). В древности именно подпол был местом захоронения родичей, и именно к этому локусу приковано внимание Кегри.

Все это (обрядовое почитание покровителей-первопредков, аналогия мифологического персонажа с персонификаторами времени, предсказателями и вершителями человеческих судеб) будет прослеживаться и в карельских святочных образах. Поэтому взаимосвязь всех трех персонажей Кегри – Сюндю – Крещенская баба, персонифицирующих лиминальное время праздников, несомненна. То, что когда-то день Кегри знаменовал собой не только окончание сельскохозяйственного года, но и всего годового цикла, донесли до наших дней архаичные паремии, в которых этот праздник напрямую сопоставляется с христианским Рождеством: Есть Кегри и у бедняка, Рождество у убогого (On kekri k?yh?ll?kin, joulujuhla vaivaisella^[78]). Карелы и финны вспоминают, что «Рождество раньше не считали таким большим праздником, как Кегри» (Ei jouluu ennen niin suurena juhlana pidetty kuin kekrin?^[79]).

Невидимая хозяйка прядения может отбить руки

1

Sygyzyll? oli se Kegrinp?iv?. Sygyzyll? tol’kko oli t’y?n perranda-aigaa. “Kezr?kki? t’er?mbi langua, lapset! Ei ni Kegri tulou, ni t’eil? ki?t kolottiu!“

No a meil’? oli ti?l’? t’otkalla, siid’? miun podru?kan oli t’otka, Suond?rvess?, no ni h?nel’? oli syndym?st? k?zi n’?in, rovno oldii sormet, syndyn niin siid’?. A meil’? pid’?y tiijustaa, ?to mint’?n h?n on k?zi lyhyt, t’?st’? h?nel’?. Kezri?y, ni m?n’e kuin kezr?zi, n’?in. No dai my? sanomma:

– Ol’oi-t’otka, mid’?b? on siula k?zi se n’?in, sormiloi eule?

No nin kezri?y, ni yhet vai ny?ykk?zet, ku pikkarazet ku b’ol’bozet n?i.

– A vot, sanou, ty? lopekkua kezr?t’?, pangua ikkunalla ker?ne, sanou, a ei, ni tulou miun luaduu Kegri, sanou, da kolottiu da vot t?mm?ine k?zi teil’? lienou.

A my? kuo?elija luajima p?riest’? danin kezri?m?? rubiema, g’ei Kegri krop?is.

– Mimmone oli se Kegri? N?gik?, vain tak govorili?

– Eigo o?ututtuahu?e se meil’?. Prosto tak govorittii, ?to Kegri tulou, ki?t kolottiu teil’?, ku ett?… Kezr?kki? t’y?d’?. T’y?d’? luajikkua, pangua ker?ne ikkunalla. Kegri tulou, ki?t kolottiu.

– Se oli kezri?nn?n em?nd??

– No, kezri?n’n’?n, se ?tobi langua olis.

Осенью был этот день Кегри, осенью, во время трепания льна. «Прядите скорее нитки, дети! А то придёт Кегри, руки вам отобьёт!» А у нас здесь у тётки моей подружки в Суондале, у неё от рождения руки – вот такие были пальцы, от рождения. А нам надо узнать, почему у неё рука короткая. А прядёт, поди знай, как прядёт. Мы и говорим: «Олёй-тётка, почему у тебя рука такая, пальцев нет?» Так прядёт, а одни только коротышки, как маленькие пупырышки. «А вот вы, – говорит, – заканчивайте прясть. Положите клубок на окно. А то придёт, как и ко мне, Кегри и отобьёт вам пальцы, и вот такая у вас рука будет». А мы прялку из лучины сделаем и начинаем прясть, чтобы Кегри не побил.

– Какой он был, Кегри? Видели вы или так говорили?

– Не показывался он нам. Просто так говорили, что Кегри придёт, руки отобьёт вам, раз не прядёте. Прядите лён. Работайте, положите на окно клубок. Не то Кегри придёт, руки отобьёт.

– Это была как хозяйка прядения?

– Да, прядения. Это чтобы нитки были.

ФА. 2253/11. Зап. Никольская Р. Ф., Ремшуева Р. П. в 1975 г. в д. Мяндусельга от Савельевой П. С.

Кегри роняет колокольчики

2

J. I. – Ka mie en tiij?, ka?o, mit? ?anottih, a kuulima, jotta oli Kekrin p?iv?. No oli, oli. Vanha rahva? ?anottih. Viel? ?anottih, jotta Kekrih?n ?e kellot kirvottau elukoilta kakla?ta, jotta pit?y Kekrin? kellot kakla?ta heitty?. ?en mie muissan, a tiij? en, jotta kon?a ?e on.

P. I. – ?yky?yll?h?n ne kellot heitet?h pois kakla?ta.

J. I. – Ka no ?e onki Kekrin p?iv?, ?e, siin? ?yy?talve?ta.

Е. И. – Да я не знаю, что говорили. Но слышали, что был день Кегри. Был, был. Старики говорили. Ещё говорили, что Кегри, он колокольчики сбросит у животных с шеи. На Кегри надо снять колокольчики с шеи. Это я помню, но не знаю, когда он /Кегри/.

П. И. – Осенью эти колокольчики снимают с шеи?

Е. И. – Да, это и есть день Кегри, осенью, перед зимой.

ФА. 2328/23. Зап. Ремшуева Р.П. в 1975 г. в д. Луусалми от Савиной Е. И. и Кирилловой П. И.

Пугали, что Кегри придёт

3

Kegrie mainittih, kuulin, mist? mainittih: Kegri, Kegri tulou, Kegri tulou. En tiij?, mimmoni ?e oli Kegri… P?l?teldih: Kegri tulou… En uroa sanuo, oligo h?n sygy?yll? vain ke??ll?, vain mill? aigua se Kegri k?veli… Oli, oli, muissan, Kegrie mainittih, jotta Kegrin p?iv? on. No oldih ne kaikki yksityizen?, mainittih, kon?a jedinoli?no ?iili. Niid? Kegrin p?ivie ?illoin piettih…

О Кегри вспоминали, помню, говорили: Кегри, Кегри придёт, Кегри придёт. Не знаю, какой он, Кегри. Пугали: Кегри придёт… Не могу сказать, был ли он осенью или летом, или в какое время Кегри ходил… Был, был, помню, о Кегри упоминали, что есть день Кегри. Но обо всём этом говорили, когда единолично жили. Тогда день Кегри отмечали…

ФА. 2946/4. Зап. Конкка А. П. в 1986 г. в д. Реболы от Ивановой И. И.

Святочные персонажи карелов

Благодаря длительному промежутку времени (прошло уже более семи веков с начала крещения карельского народа) и удачной тактике православной церкви христианские праздники прочно наложились на праздничные даты, которые приходились на это время по народному летоисчислению. Дни поминовения православных святых и праздники, связанные с событиями Священного Писания, оказывались соединенными с традиционными работами сельскохозяйственного годового цикла. Обряды и обычаи, приуроченные к церковному празднику, зачастую связывались с дохристианскими верованиями, заключали в себе остатки древних магических ритуалов, традиционных жертвоприношений, призванных обеспечить хозяйственное и жизненное благополучие крестьянства. Образы различных святых слились с образами языческих божеств и тотемов. К примеру, у русских сохранились свидетельства о «скотьем боге» Велесе, поклонение которому православная церковь заменила днем святого Власия, а из него народ в свою очередь сделал покровителя тех же домашних животных. У карелов был аналогичный праздник Vallasien p?ivy, когда совершались различные обряды, способствующие спокойствию и плодовитости скота.

В Карелии больше всего мифологических рассказов, связанных с праздниками, посвящено зимним Святкам. Это было самое сакральное, самое таинственное время года, когда в соответствии с народными верованиями вся нечистая сила могла свободно передвигаться по земле. Специально для умерших предков разводились костры, чтобы они могли прийти погреться у их огня, а потом в трудную минуту помочь живущим. Именно в это время ходили ряжеными (kummat, huhl’akat), царила смеховая культура (М. Бахтин), и все это было наполнено, прежде всего, религиозно-магическим содержанием. В этот временной промежуток снились вещие сны («priboi unet»), а люди ходили слушать Сюндю (Syndy) и Крещенскую бабу (Vieriss?n akka), которым «принадлежала вся земля» (Synnyn muan aigu) и было известно будущее. Весь этот святочный период завершался купанием в освященной проруби, как в библейском Иордане (Jordanu), благодаря чему прощались все человеческие прегрешения.

Святки (это период с Рождества Христова, 7 января, до Крещенья Господня, 19 января) – совершенно особый, главный праздник годового цикла. Как пишет В. И. Топоров, «это состояние, когда время останавливается, когда его нет…Старый мир, старое время, старый человек „износились“, и их ожидает распад, смерть…В таких условиях спасти может лишь чудо, равное чуду первотворения, когда хаос побежден и установилась космическая организация. Нужно идеально точное воспроизведение прецедента, того, что имело место „в начале“, „в первый раз“… Для этого… требуется определить то место и время, где состоится воспроизведение прецедента»^[80]. Именно это ритуальное действо и происходит в сакральное время (Святки, полночь) и в сакральном месте (перекресток, прорубь). Закрепляется все магией чисел, которым придавалось сверхъестественное, «космизирующее» значение. «Числа становились образом мира и отсюда – средством для его периодического восстановления в циклической схеме развития для преодоления деструктивных хаотических тенденций»^[81]. Для того, чтобы пойти слушать Крещенскую бабу и Сюндю, требовалось не менее трех или пяти человек, их количество обязательно должно было быть нечетным. Вокруг слушающих трижды чертили круг (всегда по солнцу или дважды по солнцу и один против). Подчеркивало и увеличивало символичность цифр произнесение магического стиха-формулы «Что одно?» («Mik? yksi?»), в котором персонифицируется и одновременно продуцируется новое сотворение макрокосма (Млечный путь), первопредметов и микрокосма (человек).

О Syndy и Vieriss?n akka записано достаточно большое количество быличек (правда, их сюжетное разнообразие невелико). О них и сегодня с удовольствием повествует практически каждая старая карелка.

Попытку обрисовать контуры ареала бытования обоих персонажей предпринял А. П. Конкка³⁶. Сюндю – персонаж южных карелов, ливвиков и людиков. Ребольские и сегозерские карелы еще рассказывают о нем, но связан он уже с водной, а не с небесной стихией (поднимается из проруби), и Святки называют уже по-севернокарельски (Виериссян кески или вяли). На севере Карелии (Лоухский, Калевальский и Беломорский районы) бытует образ Крещенской бабы; южная граница бытования этого термина практически совпадает с границей бывших Олонецкой и Архангельской губерний, разделявших ранее Карелию на две части по линии восток-запад, и идет в восточном направлении, захватывая Юшкозеро и Панозеро, но обходя тунгудских карел с севера. На самом севере Ребольской волости встречается еще один переходный персонаж – Баба Сюндю (Synnyn akka).

По всей видимости, карельских святочных персонажей можно поставить в одну параллель (именно параллель, а не ряд, т. к. различия очевидны) с русскими Святке и шуликунами, с немецкими «Диким охотником» и Хаккельбергом, фрау Холле, австрийской Перхтой, с итальянской феей Бертраной и французским Пер Ноэлем. Четыре последних образа уже, конечно, очень близки к христианизированным персонажам Санта-Клауса (св. Николая), св. Люции, св. Мартина, но, хотя они выступают в основном в качестве дарителей для детей, в них, как и в самых древних образах, присутствуют и положительные, и отрицательные черты.

В конце XIX века мифологические рассказы о нечистой силе в Петрозаводском уезде собирал А. Георгиевский. Вот что он писал о Святке: «Между всей этой чертовщиной есть еще нечистый дух, это Святке. Появляется он на второй день Рождества Христова, а в крещенский сочельник после вечерни его уже нет на земле. Этот может и добро делать, но больше делает добра по своей оплошности, и может вред принести человеку, по оплошности человека. Он может превращаться в человека, даже может быть его двойником, принимает иногда вид животных.

Про него существует много рассказов, но прежде должен сказать, что он не может даже перешагнуть черты на снегу и полу, проведенной чем-либо железным. Ходят в Святки слушать, делают около себя круг, на несколько сажен в диаметре, проводя, чертя чем-либо железным, тогда Святке ходит около черты, а в круг пойти не может»^[82].

Карельские мифологические образы Syndy и Vieriss?n akka схожи со всеми этими святочными образами, распространенными по всей Европе, но все-таки занимают несколько иную нишу в народном представлении и сохранили в себе весьма глубокую архаику.

Крещенская баба

В первую очередь следует остановиться на правильном толковании и переводе слов Vieriss?n akka и Vieriss?n keski. Он важен не только в языковом, но и в этнографическом, и даже шире, в ментальном отношении. Часто их переводят, ориентируясь на русский язык, как Святочная баба и Святки. Это не совсем верно. Vieriss?n keski (Vieriss?, Vierist?, Vieristy), безусловно, воспринималось карелами, как святочное, сакральное время года. Но в обоих этих названиях подчеркивается как бы приоритет Крещения перед Рождеством. Vieristy – это Крещение. Следовательно, Vieriss?n akka – это Крещенская баба, а Vieriss?n keski – это Крещенский промежуток. То есть, северные карелы, восприняв многие православные обряды путем наложения на древние языческие, тем самым подчеркнули большую значимость Крещения. Рождество – это день рождения Иисуса, день, в который Бог отправил на землю Спасителя. Он своим рождением, а затем мученической смертью взял все грехи людей, поверивших в него, на себя. Древним карелам было трудно это понять, т. к. они считали, что заслужить отпущение грехов у своих многочисленных богов можно лишь различными жертвоприношениями и магическими обрядами. Принять спасение таким легким способом, которое предлагало Рождество, просто через веру, было трудно. Гораздо более близким и понятным оказался обряд водного крещения. Во-первых, сам обряд омовения – очищения водой уходит корнями в язычество. Об этом пишет автор Густынской летописи, сообщая, что до сих пор продолжают поклоняться языческим богам: Хорсу, Дажбогу, Стрибогу, Семарглу, – которых он называет бесами: «въ день пресветлого Воскресения Христова, собравшеся юнии и играюще, вметают человека въ воду, и бывает иногда действомъ техъ боговъ, си есть бесовъ, яко вметаемый во воду или о дерево или о камень въ воде разбиваются и умирают, или утопают; по иныхъ же странах не кидаютъ въ воду, но токмо водою обливають, но единаче тому же бесу жертву сотворяют»^[83]. Те же языческие, так называемые летние Святки (Ve?nd?i), время разгула, предания греху, заканчивались всеобщим купанием в реке. После принятия христианства этот обряд осуществлялся зимой, в самые лютые Крещенские морозы, 19 января, в последний день пребывания Vie-riss?n akka на земле. Для этого нужно было проявить собственную смелость и продемонстрировать перед Богом большое желание смыть с себя грехи. Назывался он «k?vv? Jordanah» («ходить в Иордан»), Человек прыгал в воду, освященную служителем веры, а потом прямо в рубашке или ферези, мокрый, бежал звонить в церковные колокола (безусловно, это уже влияние библейского сюжета о крещении в р. Иордан, в том числе Иисуса Христа). Название самого праздника Vieristy произошло от слов vezi ristu, vein ristu, т. e. крещение, освящение воды (букв.: водный крест).

Таким образом, в терминах, связанных со Святками (Vieriss?n akka, Vieriss?n keski) у карелов на первый план выходит обряд освобождения человека от годовых грехов.

Образ Крещенской бабы, бытующий на севере Карелии, видимо, сохранил более архаичные черты, чем южнокарельский Сюндю. Уже из названия Vieriss?n akka видно, что это женский персонаж. Вероятно, это всевидящее и всезнающее существо когда-то олицетворяло мифическую прародительницу, покровительницу рода. Ведь, с одной стороны, «женское начало» сопоставляется с природой, приравнивается к ее производительным и творческим силам, оно представляется воплощением жизненной энергии и идеи плодородия. С другой стороны, та же Vieriss?n akka порой воспринимается как нечистая сила, причиняющая зло человеку. Как пишет X. А. Хаберкирова, издревле многие женские мифологические персонажи «представали покровительницами плодородия. В последующие эпохи эти образы были переосмыслены и получили негативную окраску. Причин этому несколько: рост рационального знания о природе и человеке; развитие культуры; «выветривание веры» (выражение Б. А. Рыбакова) в магическую силу женщин; формирование пантеона мужских божеств; развитие монотеистической религии; изменение социальных отношений в обществе и снижение статуса женщины»^[84].

По всей видимости, произошло наслоение на древний языческий персонаж новых христианских воззрений. Об этом говорит уже и название Бабы – «Vierist?n», т. е. Крещенская Баба. И постепенно сакральная прародительница, покровительница рода превратилась в опасную силу, враждебную людям, но еще сохраняющую некоторые свои позитивные черты. В. Юриноя, родившийся в 1901 г. в д. Аконлахти, пишет, что Vieriss?n akka – это «сверхъестественный, невидимый дух; устрашающий злой дух»^[85].

В древних мифологиях время часто персонифицировано; «изначально каждый день недели персонифицировался в мифологическое существо»^[86]. К примеру, у мордовского демиурга Нишке семь амбаров: в одном живет дед Мороз, в другом – дед Мякина, затем – пятница, воскресенье (особо почитаемые дни), зима, лето, а в седьмом видна земля^[87]. Крещенская баба по сути своей персонифицирует Святки, время зимнего солнцестояния.

Чаще всего ее представляют как хозяйку воды, водяного: «У него спрашивают, у водяного. А он ничего не отвечает, ничего» (21)^[88]. «Потом она поднимается оттуда, это хозяйка воды якобы поднимается» (354). «Vanha rahvas kertoi, jotta se vetehini muka nousou sielt?, jotta se nostau vejen. Старики рассказывали, что это водяной якобы оттуда поднимается, что это он воду поднимает» (ФА 2213/11). «Когда слушать ходили, то говорили, что там в проруби есть Крещенская баба. Я никогда не ходила. Ходили девушки да парни, говорили, что там, в проруби, есть водяной» (7). Здесь можно сравнить карельскую Крещенскую бабу с вумуртом (водяным человеком) вотяков, который «выходит из воды около Рождества, готовый напасть на человека, но становится опять безвредным в Крещение, когда совершаются его проводы»^[89]. У русских и коми в новогоднюю ночь люди выходили топтать шуликинов или шулейкинов, подводных духов, которые якобы вылезают из проруби и вредят людям^[90]. Возникают аналогии и с духами земли и воды поволжских народов, характерной чертой которых также является их связь с календарными обрядами. Слушанье у проруби у удмуртов не зафиксировано, но, во-первых, они в Святки в полночь берут оттуда воду для гаданий, при этом, уходя должны не оглядываться. Во-вторых, удмурты, начертив на земле круг и ложась внутри него, слушают землю; при этом В. Г. Ахметьянов считает круг имитацией проруби. Учитывая, что гадания, увеселения и жертвоприношения у поволжцев происходят и в дни летного солнцестояния, когда особенно активен дух шур-вожо (речной гнев), исследователь приходит к выводу, что «мифологические связи между летним солнцестоянием, беременностью матери-земли и подводным царством зародились в сознании людей первобытного общества одновременно в разных местах по законам символизации и персонификации явлений природы»^[91]. То, что Крещенская баба когда-то ассоциировалась с некоей Праматерью, Хозяйкой-Матерью воды, подтверждается и примерами из эпических песен. В одной из южнокарельских рун древняя Морская баба стоит в одном ряду с олицетворенными образами Рождества и Крещенья:

Рождество трещит,

Крещенье скрипит,

Под кладовой стреляет,

Под камнем кричит,

Морская баба орет,

Дочерей замуж отдает,

Сыновей женит

В каменных рукавицах,

В глиняных сапогах,

Со златоглавым ножом,

В огненном тулупе.

Rostava roikuu,

Vierist? vinkuu,

Aitan alle ampuu,

Kiven alla kirguu,

Meren akka r?ngyy,

Tytt?ri? miehel andav,

Poigie naittav

Kiviss? kindahissa,

Savissa soappaissa,

Kultape? veit?il?iss?,

Tulisissa tulpoissa..

SKVR. IL 608^[92].

В данном отрывке внимание сосредоточено на сакральных локусах: кладовая (место, где слушали предсказания святочных персонажей), камень (в мифологической прозе – место проникновения, вход в мир иной) – и на ритуальных оберегах: рукавицы, нож, тулуп.

В нескольких былинках Vieriss?n akka мыслится как совершенно враждебное человеку существо и, видимо, вследствие влияния православия называется чертом, бесом, «плохой половиной». «Когда одни на коровью шкуру сели слушать, а он остался за кругом, хвост. Хвост не обвели кругом. Бес потащил туда, к водопаду. Чуть не унес! Хорошо, что выпрыгнули» (352). «Видимо, в этом было что-то, потому что черта надо было бояться, нельзя было смотреть никуда» (8).

Иногда даже внутри одного мифологического рассказа Крещенская баба называется и водяным, и чертом. Это опять же, видимо, более позднее наслоение, когда уже на смену вере в силу природных стихий пришло христианство с четким противопоставлением добра и зла, Единого Бога Отца, Сына и Духа многочисленному пантеону различных духов-покровителей, свергнутых вместе с Люцифером.

Иногда из сюжета былички трудно понять, олицетворяется ли сама Vieriss?n akka с чертом, или он только приходит ей на помощь в случае нарушения слушающими каких-либо правил. В одном из рассказов это существо прямо названо «vraka» («враг»), и живет оно в лесу, т. е. в локусе, чуждом для человека. «…Там пятый человек должен быть, иначе, говорят, „враг“ возьмет, если нет лишнего человека. – А кто это, враг этот? – Дак который в лесу чудится, придет и возьмет» (4).

К примеру, когда тихвинские карелы (чья мифология осталась полностью за пределами нашего исследования) в Святки ходили «слушать», они прямо вызывали чертей: «Ходили мы и на развилок дорог слушать. Возьмем заболонную лучину, этой заболонной лучиной проведем круговую черту и скажем: „Черти, явитесь! Черти, явитесь!“ Это чтобы черти пришли в этот круг… Их так много пришло туда, что изо рта огонь, так изо рта огнем и пышет, да бегут…»^[93].

В качестве самой поздней версии можно представить вариант, когда старообрядцы рассказывают, что детей пугали уже не Крещенской бабой, а Крещенской свиньей^[94] (Vieriss?n sika). Это уже, видимо, влияние библейского сюжета, когда Иисус выгоняет нечистых духов из бесноватого в свиней (тем самым свинина у многих народов считается «грязным», оскверненным мясом). Крещенская свинья, как и «враг», приходит из леса^[95]. «Святки отмечали. Святочной свиньей нас пугали. Святочная свинья. Не баба! Свинья! Не знаю, как сказать, что это. Ну, чтобы дети боялись. Это во время Святок… Откуда она приходила, туда и уходила… Не говорили, откуда приходила. Из лесу! Из лесу, наверно» (24).

Святочное время у северных карелов было связано с множеством запретов и условностей. К примеру, пол в избе подметали в обратную сторону, от дверей к передней стенке (ФА 1987/12). Чтобы не навлечь гнев Крещенской бабы, нельзя было работать при свете лучины, и в то же время всю работу надо было доделывать до конца. Нельзя было ругаться, шуметь и озорничать, иначе Баба могла прийти ночью в избу: одна из быличек рассказывает о том, как после шумного вечера все, кроме одного человека, легли спать с горшками на голове; этому-то смельчаку Крещенская баба и снесла голову (ФА 2000/3).

Основным местом обитания Vieriss?n akka является прорубь. Именно сюда чаще всего приходят в Святки парни и девушки, чтобы услышать ее предсказания. В промежуток с Рождества (7 января) до Крещенья (19 января) Крещенская баба вместе с поднимающейся водой выходит из проруби, общается со «слушающими» и наказывает тех, кто не соблюдает все тонкости обряда.

В одном из текстов сообщается, что накануне Крещения надо поставить на краю проруби крест из лучины, чтобы Vieriss?n akka могла выйти оттуда. «Когда были Святки, две недели, мы всегда ходили Крещенскую бабу слушать… А как наступала ночь перед Крещением, тогда, говорили, надо идти на прорубь, сделать Крещенский крест. Крещенский крест сделать – вот такой длины лучину поставить и положить крест-накрест так, две. Потом положить цветов на этот крест, красивых цветов поверх креста, и поставить его на край проруби. И вот так Крещенская баба выпрыгнет из проруби на верхушку креста. А потом она уже уходит прочь, уже заканчивается время ее пребывания, когда эти Святки заканчиваются» (17).

Некоторые информаторы сообщают, что для того, «чтобы баба Виеристя могла свободно входить и выходить, проруби специально увеличивались и возле них ставили особые кресты, в которых не должно быть железных гвоздей»^[96].

Такие варианты наполнены более поздними во временном отношении деталями, привнесенными православием. Это и крест, сделанный из лучины и украшенный цветами, и железные гвозди (возможно, напоминание о казни Христа), и ограничение времени пребывания в проруби Крещенской бабы только от Рождества до Крещения, и ее уход то ли в небо (где живет Бог), то ли в лес (где обитает «враг» человека черт).

Крещенскую бабу можно повстречать и летом, в промежутке от Петрова до Ильина дня. «Крещенская баба – это, говорят, хозяйка воды. Это водяная. В нашей деревне была в озере, она показывалась в промежуток между Петровым и Ильиным днями. Второго августа Ильин день. Но в этот промежуток она активно жила!» (18).

Примечательно, что в этом сюжете Крещенская баба мыслится как Хозяйка воды. Однажды она попадает в тоню во время рыбалки и с бурлением уплывает из нее. В другой раз, в 1918–1920 годах, ее пытались поймать финны в Рувозере, они видели ее в образе черной женщины, расчесывающей волосы, которые сопоставляются с водяным червем, живущим в озере. «Она поднялась, как медведь в лесу ходит. Поднялась и села на берегу. Но у медведя нет волос на голове, а у этого волосы. Те финны говорили: сидит, как человек, и, как волосатики (водяные черви. – И. Л.), которые в воде, – это его волосы. Она их выпускает в промежуток от Петрова до Ильина дня. В этот промежуток они есть у нас, ведь в Рувозере раньше каменистые берега были (сейчас-то наша деревня под водой), и вот их полные берега были, свиваются в такие кучи, эти волосатики… Этих волос она много выпускает, в промежуток от Петрова до Ильина дня, так, где она есть. А зимой она не поднимается, если только кто поднимает» (18).

Изредка в образе Хозяйки воды ее можно увидеть и весной. «О Крещенской бабе я то расскажу, что мы возвращались с рыбалки утром. Проехали около десяти километров: лежит, думает, там на берегу. – Это было зимой или летом? – Весной. Она сидит там, на берегу, волосы расчесывает. Сидит, сидит, ну как человек. А мы, правда: кто это так рано здесь? Подплываем совсем близко, почти как к ручью у школы подошли. Еще ближе, раз подпускает! Смотрела, смотрела, да как плюнет, да как в воду плюхнется! И как пошли волны! Смотрим: вот-вот перевернет у нас лодку! Потом как пошла, только с дороги уходи!» (19).

Крещенская баба в образе хозяйки воды может мстить за своего ребенка, пойманного людьми. «А как там, в Нильмагубе, мы ходили к одной женщине-родственнице, там четыре креста было. Мы говорим: „В одно время умерли?“ Они говорят, что одновременно. Весной, когда вытаскивали невод, попался ребенок, ребенок этот хозяйки. Тогда берут они этого ребенка: „Взять надо!“ – говорит женщина. А другая говорит, что давайте не будем брать, а то беда будет. А тот урчит, так по-плохому верещит, на свой лад. Тогда как начало лодку волной раскачивать. Это мать. И выпустили в озеро. Потом легли спать днем, и, говорит, видят во сне эти женщины: „Вы взяли у меня ребенка, а я у вас троих возьму!“ И вот они осенью поехали за ягодами, и вот там камень на пути, вот там перевернулись те трое детей, а одной женщины ребенка оставила, той, которая говорила: „Не берите!“ Они есть, на самом деле, они есть! Пусть не говорят, что нет, они как люди!» (19).

Об антропоморфности Крещенской бабы свидетельствует и такая деталь: она может пнуть гадающих «мерзлым сапогом» «kylm?ll? kenk?ll?» (15, 16). Упоминания, что Vieriss?n akka и Syndy ходят в «замерзших сапогах», встречаются довольно часто^[97].

То, что Крещенскую бабу иногда представляли в антропоморфном виде, подтверждает и до сих пор сохранившаяся в карельской деревне негативная оценка неряшливо одетой, растрепанной женщины. «„Хороша ты, Крещенская баба!“ – хоть кому так говорят, кто плохо одет. Еще и сейчас говорят: „Там идет Крещенская баба!“ Точно, она была во время Святок!» (23).

Таким образом, самый древний сохранившийся пласт верований представляет Vieriss?n akka как женщину, живущую в воде. Изначально это, видимо, Хозяйка воды, возможен даже перевод Vienem? как Мать воды («em?», в т. ч„значит «мать»), т. е. Божество воды. Первоначально с ней можно было общаться круглый год. Например, в причитаниях, эпических песнях и особенно в заговорах, т. е. наиболее древних жанрах, вода видится не только как ежедневно открытый путь прибытия в загробный мир, но и как постоянно доступное средство передачи информации умершим от живущих: «Puhtas vezi-vedyt, vie viestizet… Чистая вода-водица, отнеси весточки…».

Позже, видимо, в результате христианизации, когда статус всех божеств-хозяев-духов природных стихий был снижен, низведен до отрицательного уровня, противопоставляемого триединому Богу, время общения с ними, в том числе с Крещенской бабой, было сокращено до летних и зимних Святок, сакральных времен года, когда на свободу выходит вся нечистая сила.

Подавляющее большинство сюжетов, дошедших до наших дней, соотносит Крещенскую Бабу только с зимними Святками, со временем двух самых главных христианских праздников – Рождества и Крещения. Ее христианизированное имя связано с крещением воды, с ее освящением. Здесь, возможно, видны корни ее былой глубокой почитаемости – ведь известно, что православная церковь пыталась смягчить переход от политеизма к монотеизму, заменяя почитание духов-божеств почитанием христианских святых.

В быличках Крещенская баба аморфна, описания ее внешности, за редким исключением, отсутствуют. Иногда говорится, что «баба Виеристя выходит в канун Рождества из проруби величиной с льняное семя, а уходит обратно в Крещение величиной с воз сена», так как все это время собирает людские грехи^[98].

В некоторых сюжетах говорится о том, что у Крещенской бабы есть собачка (постоянный спутник южнокарельского святочного персонажа Сюндю), которая своим лаем показывает парням (девушкам) направление, в котором они женятся (выйдут замуж). «А у нее еще есть маленькая собачка. Эта собачка, с какой стороны будет лаять, в той стороне мы и женимся» (17).

В севернокарельской традиции чаще отмечается наличие у Vieriss?n akka коней, которые также предсказывают будущее тех или иных людей. В. Юриноя вспоминает о своем односельчанине Филиппе (Hilipp?), который пошел на лыжах из Шапповаары домой. И вот, когда он подходил к Лехтониеми, вдруг со стороны Кованиеми на лед выскочила сначала одна лошадь, потом вторая, третья, четвертая! И как начали резвиться по льду, только снег столбом в воздухе стоит и – пропали! Потом из Кованиеми повалил народ – черно! Плачут, кричат на разные лады! И снова – все пропали! Филипп никогда еще так не пугался, но все равно пошел в ту сторону посмотреть на следы – ничего, «даже мышка не пробегала»! А дед Емельян (Omeli) дома уже разгадал это видение: через четыре года какая-то беда для народа будет, может, голод, может всем предстоит дальняя дорога^[99]. Присутствие коней (как и собачки) рядом с образом Крещенской бабы еще раз указывает на то, что она воспринималась не просто как существо из иного мира, но и как древняя прародительница. В. Мансикка пишет, что «верования, по которым смерть или обиженные души умерших разъезжают на конях и поражают людей разными болезнями, встречаются и у других народов. Согласно древнегерманским воззрениям, смерть скачет на коне. От Хель, которая во время чумы скачет на трехногом коне, древние скандинавы пытались откупиться овсом»^[100]. В вепсской мифологии лошадь рассматривалась как перевозчик души умершего, особенно мужчины, в иной мир; к тому же ей приписывался дар предсказания^[101]. Конь – это спутник многих верховных языческих божеств: в колеснице, запряженной лучшими лошадьми, скачут и греческий Зевс, и славянский Перун, и хеттский Пирва.

В одном из рассказов говорится, что гадающих надо обвести кругом, «чтобы когти до них не дотянулись» (ФА 1394/1). Эта гипертрофированая деталь присутствует и в облике водяного. Карелы с отстриженными ногтями обращались очень бережно, считалось, что они пригодятся на том свете^[102].

Практически во всех быличках Крещенская Баба персонифицирует божество судьбы, знающее и способное предсказать будущее, а иногда и вершащее судьбу человека. Именно поэтому основной целью общения с ней было стремление узнать грядущие события. Но, как пишет В. Юриноя, ее слышат «только редкие и избранные».

Иногда, в более ранних записях, она предсказывала будущее сама, даже не дожидаясь обращения к ней человека. Это проиллюстрировано в предыдущем примере. Тот же дед Емельян рассказывал, что пошел несколько лет назад в Святки на улицу. Была полночь. Вдруг слышит: в риге Ховатта доски строгают. Через несколько дней деда позвали делать для Ховатта гроб^[103].

В последние десятилетия былинки повествуют о том, что Vieriss?n akka предсказывает будущее только в том случае, когда намеренно идут общаться с ней, «слушать» ее. Делается это именно в Святки, во-первых, потому что это самое сакральное пороговое время года, а во-вторых, это самое тихое время, когда и животные закрыты в хлевах, и народ ходит мало. Предпочтительнее «слушать» или под утро, или после полуночи.

Чаще всего это делают на основном месте обитания Крещенской бабы – у проруби. При этом надо соблюсти четко установленный ряд строгих правил. На прорубь никогда не ходят слушать поодиночке, чаще всего по три или пять человек (на севере, в отличие от Южной Карелии, это могли быть не только девушки, но и парни). Обязательно должно быть нечетное количество (как говорят рассказчики, «liika henki», т. е. «лишний человек») (4, 18). Непременным было присутствие «saattaja», т. е. «отводящего», который совершит все обрядовые действия.

«Отводящий» приводит к проруби нечетное количество слушающих, расстилает на снег невыделанную шкуру яловой коровы, на которую все садятся. Сверху накрывает большой полостью из овечьих шкур, чтобы все были плотно закрыты. Затем «отводящий» обводит острым железным лезвием (чаще всего это топор или нож) слушающих два раза по солнцу и один раз против, все время читая при этом «умилостивляющие заговоры». Уходит он спиной вперед и запечатывает следы печной заслонкой. После этого все в порядке: контакт человека с иным миром налажен, и предсказания могут быть услышаны.

Здесь следует отметить несколько моментов. Во-первых, шкура должна быть обязательно невыделанной и от яловой, т. е. неоплодотворенной коровы. Тем самым как бы подчеркивается чистота, безгрешность, непорочность, а вместе с тем природная естественность вещи, которая служит оберегом для «слушающих». Во-вторых, необходимо обвести трехкратный магический круг. Чаще всего его обводили два раза по часовой стрелке и один – против; иногда все три раза – по солнцу. Чем объясняется такая разница – неясно. Первый вариант, возможно, имитирует наиболее крепкое запирание круга, аналогично возврату нити при завершении прошитой строчки. Некоторые информанты говорят, что «человек ведь живет по солнцу», так и круг надо чертить. Возможно, некую путаницу внесла церковная реформа Никона 1653–1656 годов: староверы совершают крестный ход по часовой стрелке, Никон же распорядился делать это – против. Во время гадания круг обводится чем-то острым и железным (топором, ножом, косой), что могло служить оберегом, например, от проникновения в дом злых духов (его втыкали в дверную притолоку, клали под постель младенца и т. д.). Позже круг этот могли обводить уже иконой или просто брали ее с собой как защиту, дарованную Богом (11, 4, 16). В-третьих, «отводящий» уходит, запечатывая свои следы печной заслонкой. В данном случае важно, что он не просто заметает, уничтожает следы, а делает это с помощью печной заслонки (иногда – помела). Точно так же, как иногда магический круг обводят сковородником (особенно часто на юге). Все это – вещи, имеющие отношение к дому и очагу, к культу огня и умерших первопредков (под печью мог жить домовой, под ней в древности хоронили своих умерших родичей). И в данном случае вещи, сопричастные стихии огня и покровителям домашнего очага, могли выступать как защитники от нечистой силы. В-четвертых, в процессе гадания «отводящий» должен все время читать особые заговоры (или в последних записях – молитвы). Т. е. древнее слово «logos», которое (согласно Библии) было еще до сотворения мира, тоже выступает как оберег.

О магическом круге (железной изгороди), который строится вокруг дома в Святки с целью предотвратить проникновение в него Крещенской бабы и других нечистых духов, писала Н. А. Лавонен: «Во время Святок вечером рассказывали хоть три сказки – из-за каждой железный обруч (rautavanneh) образовывался вокруг дома, чтобы плохой дух не мог прийти в дом… А утром загадывали загадку, тем самым снимали обруч, чтобы люди могли выйти из избы»^[104].

В процессе гадания, что бы ни случилось, нельзя двигаться. Чаще всего из проруби начинает подниматься вода, вместе с ней как бы выходит Крещенская баба. Видимо, поэтому в некоторых быличках «слушающие» садятся уже не на снег, а на сани, накрытые коровьей шкурой, иногда даже на двое или трое саней, поставленных друг на друга. При этом сани должны быть особенные: необходимо, чтобы на них перевезли не менее трех покойников^[105]. И это неслучайно. В. Мансикка, изучая древнерусские летописи, обратил внимание, что русичи везли покойника к кладбищу на санях даже в летнее время; и в поучении Владимира Мономаха выражение «сидя на санях» обыкновенно толкуется в смысле «при дверях гроба»^[106]. Таким образом, слушающие, садясь на сани, тем самым старались, с одной стороны, приобщиться к миру мертвых и получить оттуда тайное знание о будущем. С другой стороны, сани как предмет, связанный с миром мертвых, мог выступать как оберег, как средство помощи, которую старались получить от первопредков. По всей видимости, тогда и сама Крещенская баба является пришелицей из потустороннего мира, которая по воде если не доставляет, подобно Харону, умерших в царство мертвых, то, как в данном случае, приносит от них весть слушающим.

Этикет общения с любыми духами очень строг; чтобы гадающему получить знание о будущем, надо выдержать трудное и опасное испытание. Для того чтобы замкнуть вербальный круг во время общения с Крещенской Бабой и иметь возможность благополучно вернуться домой, необходимо запомнить первое произнесенное слово и сказать его последним (ФА 1595/4). Тем, кто идет слушать на прорубь, следует четко знать ответы на все десять вопросов, которые задает Vieriss?n akka: «Крещенская баба приходит туда, потом спрашивает:

„Что одно?“ Мы скажем: „Я здесь!“

Чего два? На лице глаза (букв.: на голове).

Чего три? У котла ножек.

Чего четыре? У коровы сосков.

Чего пять? На руке пальцев.

Чего шесть? В санях копыл.

Чего семь? В Медведице звезд.

Чего восемь? В кадушке обручей.

Чего девять? В человеке дырок.

Чего десять? Десять ногтей на пальцах ног» (17)^[107].

Иногда Крещенская баба задает вопрос: «Kallisko on ?esnokka kilo Viena??a?» – «Дорог ли килограмм чеснока в Архангельске?» (ФА 2606/20). Вероятно, здесь можно проследить связь с народным верованием, что чеснок помогает человеку в борьбе с нечистой силой. Возможно, чем дороже, то есть недоступнее для человека этот овощ, тем безопаснее чувствует себя в чужом для нее, земном, мире Крещенская баба.

Все слова надо было произносить без запинки, четко. Они, по мнению рассказчиков, не просто слова, а слова-творцы. «Ну, раз Крещенскую бабу боялись, то надо было заговор (= слова о рождении (творении)) суметь прочитать. Если не смог, то Крещенская баба утаскивала»^[108].

Есть сведения, что этот сакральный космологический текст наизусть должен был знать каждый человек, выходящий в Святки из дома, иначе его могли утащить в прорубь^[109]. Ответы на загадки Крещенской бабы демонстрируют взаимообратную связь между человеком и космосом, их единство и взаимопроникновение.

Фольклорным текстом, наиболее тесно связанным со счетом, является детская считалка, один из самых древних жанров. Но неслучайно тексты карельских считалок практически непереводимы, они изобилуют искусственными, непонятными словами, не имеющими смысла и отсутствующими в лексике карельского языка. «Исследователи связывают их происхождение с условными тайными языками, с табу слов, запретом считать, называть предметы, вещи и явления своими именами и названиями»^[110]. Многим народам известно, что у возвращающихся с охоты или с рыбной ловли запрещалось спрашивать о количестве пойманного, а им самим пересчитывать добычу. Из боязни сглаза и требования соблюдать тайну и развился запрет считать. Согласно народным верованиям, «желая кому-нибудь зла, пересчитывают его вещи в понедельник, громко, нараспев, указывая на каждую вещь пальцем»^[111]. Но если в обыденных обстоятельствах счет был запрещен, в сакральные локально-темпоральные промежутки ему придавалось совершенно особое значение. И порой, что и демонстрирует нам ритуал общения человека с Крещенской бабой, счет был обязателен и даже выполнял функцию оберега.

В архаичных традициях числа и счет использовались в ситуациях, которым придавалось «космизирующее» значение. «Тем самым числа становились образом мира и отсюда – средством для его периодического восстановления в циклической схеме развития для преодоления деструктивных хаотических тенденции»^[112]. К примеру, один – это «символ совершенной целостности», два – «основа бинарных противопоставлений, символ разделения и связи», три «квалифицируется как совершенное число… образ совершенства, превосходства… символ динамичной целостности», пять – эталон, код «описания наиболее важных характеристик микро– и макрокосма»^[113]. В фольклоре счет влияет даже на бытие; существующим считается только то, что сосчитано^[114]. Есть предание о «девяты люди», жителях д. Кузаранда, которые пересчитывают друг друга, но никак не могут досчитаться одного человека. Как и где погиб их товарищ, которого они никак не могут вспомнить? Им оказывается считающий, который не включает себя в число тех, кого он считает: а раз не сосчитан, то и не существует^[115].

Вторым по распространенности местом, где можно общаться с Крещенской бабой, является перекресток трех дорог (14, 18, 23), место сакральное, в котором возможен контакт с духами, а порой, и проникновение в иные миры. На перекрестке слышны «топот лошадей на дорогах мира», скрип саней, звон колокольчиков, покрики кучера. Все перестает слышаться так же внезапно, как и начинается. Тем самым Vieriss?n akka как бы показывает свою всеохватность и во временном, и в локальном пространстве. На перекрестке тоже надо сидеть на коровьей шкуре, плотно укрывшись, внутри магического круга.

Можно было слушать под окном хлева или бани (18), на пороге амбара или риги (14, 19, 21), у калитки (351), на крыльце сарая, около рогов коровы (19), на задворках на только что подметенном и принесенном в переднике мусоре (21, 352). Мотив гадания на жениха на куче мусора характерен и для баллад и свадебных песен: «до восхода солнца девушка справляется со всеми домашними делами. Вынося мусор во двор, встает на мусорную кучу и слышит шум со стороны деревни, бряцанье сбруи»^[116]. Иногда он встречается и в эпических песнях

Anni tytt?, aino tytt?

Nousi aioin huonteksella…

Pyhki pikku pirttisensa

UI’os uksen, ver?j?n tookse

Seisattelih toppasille

Pakina kuului pajukoss

Hieno ??ni heinikos

Kuului jyry Jyrkil?s

(Munan matske Mensoilas).

SKVR. II. 89.

Дева Анни, единственная дочь

Встала рано поутру…

Подмела маленькую комнатку

За дверь, за калитку.

Встала на мусор.

Разговор был слышен в ивняке,

Тонкий голос в траве.

Слышен был гром в Юргиле

(Занятия любовью в Менсойле).

И только редкие смельчаки да сильные знахари могли слушать в самых тихих, таинственных местах: на кладбище, на крыльце часовни, у двери церкви. И уж в таких-то случаях обязательно должен быть «отводящий», который знает требуемые магические слова. Самым опасным местом для слушанья считалось то, где коптили тушу убитой свиньи.

Крещенская баба может предсказать какие-то крупные события на длительный промежуток времени (354, 18): какой будет предстоящий год (351), предстоит ли свадьба у слушающего (4, 17), а также смерть родственников (21,4, 18).

Если, к примеру, слышен грохот грозы, плач детей и стон женщин, то, значит, будут войны или какие-то большие потрясения. Если девушка слышит звон бубенчиков, то она еще до того, как растает снег, выйдет замуж. Если строгают доски, звонят колокола – кто-то из близких слушающего умрет еще до следующих Святок. Если на крыльце амбара или риги слышны звуки молотьбы – будет урожайный год; если пересыпают зерно или глухо падают мешки – к заморозкам, неурожаю, голоду.

Пока не прекратятся все звуки, ни в коем случае нельзя двигаться! (8) Уходить надо, не оглядываясь назад, что бы ни чудилось за спиной! (352). Данный мотив характерен как для греческой мифологии, так и для библейских рассказов. Достаточно вспомнить, как Орфей спускается в подземное царство мертвых и убеждает Аида отпустить любимую, и только из-за нарушения единственного запрета (не оглядываться) она навеки остается под землей. А в Ветхом Завете ангелы, посланные Богом, уводят из погрязшего в грехе Содома семью благочестивого Лота, и только его жена, оглянувшись на, пусть и порочный, но все же родной город, остается стоять соляным столпом.

Если будет нарушено хотя бы одно из установленных обрядовых правил, слушающих во время гадания подстерегают две опасности. Во-первых, Крещенская баба может погнаться следом за тем, кто двинется или не сможет ответить на вопросы. Она даже попытается отрезать голову, если на нее не успеют надеть горшок (4, 12, 18, 20, 21). Во-вторых, она может утащить за хвост шкуру, на которой сидят слушающие, если «отводящий» вовремя не придет на помощь (11, 351).

«Случалось, об этом вспоминали, когда кто-то пошел слушать туда, на прорубь, а шкура коровы была большая, и хвост этой шкуры остался за кругом, не попал туда. Тогда как водяной этот поднялся из проруби, и за хвост потащил всю эту группу слушающих на этой коровьей шкуре, куда-то утащил» (351).

В. Юриноя пишет в своей книге о жительнице деревни, которая пошла слушать Крещенскую бабу на крыльцо риги. И вдруг в пустой риге заржал жеребец. Она так испугалась, что, не дослушав, вскочила и попыталась побежать домой. Но шкура яловой коровы, на которой она сидела, не отпускала ее, а потом некая невидимая сила куда-то потащила. Дед Данила, который был «отводящим» этой женщины, почувствовал что-то неладное, поспешил к риге. «Он прочитал лучшие заговоры и спас женщину из беды. Крещенская баба начала тащить слушающую в Бесову глухомань, откуда бы она никогда обратно не вернулась»^[117]. Томоним красноречиво указывает на локус, где мог бесследно сгинуть человек.

«А еще вот это помню, когда маленькая была: тетя, мать той девочки, она стала стряпать, а детей отправила слушать. Когда стали слушать, как обвели круг, когда вода поднялась в третий раз, и на этот раз сама поднялась с этой водой… Крещенская баба. Ну, они как прибежали, остановились, женщина бегом – горшки на голову! Одной не успела надеть, той голову отрезало… Вот видишь как!… Горшки те будто вместо голов. Трое дочерей осталось в живых, а четвертая погибла – не успела той горшок… Это истинная правда!» (20). Возможно, в данном случае горшок мыслится как маска, как способ обмануть Крещенскую бабу путем как бы перемещения детей в иной мир, в мир невидимых. К тому же, это емкость именно для молока, которое воспринимается в мифологии как средоточие жизненной силы и души^[118]. Безусловно, соотносится горшок и с печью, с огнем, тем самым являясь эманацией домашних духов, тесно связанных с этим локусом и выступающих защитниками человека.

Горшок использовали во многих обрядах. Его, ассоциируя с невинностью невесты, разбивали во время свадьбы, а затем по черепкам судили о количестве детей^[119]. После выноса покойника из дома (чтобы он ничего не взял с собой), этот предмет разбивали о верхнюю притолоку двери. У. С. Конкка высказывает предположение, что «семантика и символика горшка в различных, в особенности семейных и календарных обрядах и верованиях, связана с понятиями человеческой души и различными ее ипостасями»^[120].

Есть сведения, что иногда после гадания у проруби или особенно шумно проведенного вечера даже спали с горшками на голове, чтобы избежать смерти от разгневанной Бабы.

В исключительных случаях Крещенская Баба делает большой подарок тому, кто не нарушит ни одного запрета: бросает прямо из проруби ключи, символизирующие счастье, удачу, богатство в будущем. Если слушающий сумеет их поймать, то разбогатеет (11, 12). «Пошли они к проруби, говорят, что надо молчать. Ставят сани, сани на прорубь, а сверху на сани садятся. Раз забурлила вода, второй забурлила, а третий раз как забурлила – они бежать, а бежать нельзя бы. Одна девушка была хромоножка. Они оттолкнули эту хромую девушку в сторону… А та ключи этой хромой девушке как бросит в руки, а сама [следом за теми]. Ключи, наверняка, это к богатству!» (12).

Такое счастье постигает в былинках чаще всего именно увечных. Здесь трактовка может быть двойственной. С одной стороны, хромота – это признак «плохой половины» (как говорят карелы), т. е. черта или лешего. Но, с другой, по христианской традиции все увечные (и физически, и душевно) считались особо любимыми Спасителем.

Образ, схожий с Vieriss?n akka, встречается в фольклоре лапландцев. Это Sild (Seld), хозяин проруби. Во время Святок, в «вечера Силда» («Sildin iltoina») его предсказания «слушали» на перекрестке трех дорог и «смотрели» на краю проруби. Он мог дать богатство человеку, но мог и убить, если «слушающий» пускался бежать от страха^[121].

Таким образом, Крещенская баба персонифицирует собой наиболее сакральные промежутки как годового (Святки), так и суточного цикла (полночь). Она является всесильной вещуньей, предсказательницей человеческой судьбы, а иногда, в самые поворотные моменты, и ее вершительницей. Этот персонаж, поднимаясь чаще всего снизу, из воды, являет своим появлением вертикальность мифо-поэтического мира. Она связующее звено между человеком и «ее» миром, но между ними необходим еще и посредник, знающий все тонкости ритуала и заговор-формулу. Их магическая встреча происходит только в самых сакральных локусах (у проруби, реже на перекрестке) и в лиминальные временные отрезки.

Слушать ходили на прорубь

4

– Mit?p? Vieriss?n ke?ell? ruattih?

– Ka mit? hy?, kuuntelomah k?yvv?h, tinua valetah.

– A miss?p? k?ytih kuunteloma??a?

– J?rvell?, j?rvell? m?nn?h, istuuvutah, pannah moni vaippua eli mi siel? alla, per?ien alla. A viisi henkie pit?y olla. Viisi henkie, yksi henki kiert?y, a viije? henki sill? ?ei pit?y olla, jotta ?anotah siit? “vraka“ ottau, jo? vain ei ole liikoja henkij?.

– Kenb? se on se vraka?

– Ka minih me??ss? kuutiessiutuu ta tulou ta ottau. A siit? hy? kun kuuntelomah ruvetah, heil? pannah huppu pi?h, hot’ ?anomma kell? ka??o. A siel? kiert?m?h m?n?y, siit? ?e kiert?j? kennih. Kirve? pit?y olla ki?ss?, oprasat ta kaikki, no. Niin siit? kun ruvetah kuuntelomah. ?iit? mi rupieu kuulumah me?a?t?, eli kyl???? ken kuolou, eli mit?nih lautua loukutetah (lautoja va??akkah, plo?katah, kun kell? kuolou, no). Kell? kun ?ulhaset tullah, mik? nih, ?illit, ?illiheposet, siit? kuullah. No siit? ?anotah monilla kertua, kun kuunnellah, kun hyv?sisti kuuluu, ni ?anotah “praka“ kun tulou, ni kun siit? tuou hirren tuolta ta luou niill? pi?ll?. Kuuntelijoilla, ni kuuntelijat (ei pie puajie siel? ni mit?) kyyn??p?ill? n?in nykit?h, jotta m?ne kierr?. Kierty? pit?y, jotta lois hirren, niin etempy?t? kierty?, etemm?kk?li, no vot. Ta siit? issutah, kuulou, ken mit?ki kuulou (silloin vet’ autot ei korattu, y?ll? ei hiirt? kuulu, ne to ?to muuta). ?iit? tullah, ta siit? tinua valetah ta.

– Mit?p? siel avannosta, eik? se siel mit? kysy niilt? kuuntelijoilta?

– Mie avanno??a en ole kuullun, a ?anotah, jotta avanno??a kuunnellah, ni ky?yy se niilt?.

– Mit?p?h?n kysyy?

– En tiij?, mit? h?n ky?yy, en mie siin? kuunnellun ole.

– No, a mit? vanha rahvas kertoi?

– Ka hy? kerrotah, ky?yy joka paikkua, ky?yy. Annetah voprossuita mit? siel?.

– Etk? muista niit? voprossuja?

– En, kukkisen, muissa.

A siit? kun ei maheta hy? va??ata, niin siit? ka?o mik? l?ht?y j?lkeh, juok?ou, juok?ou j?lkeh ta mit? ruatanou niill? kuuntelijoilla. A se pannah talo??a puat pi?h? (maitopuat ennen kun oli). Pit?is ottua pi?h? puat, ni ei siit? i mit? heil? tule. A kun avannoilla m?net, pit?y, ?anotah, va??ata, kun m?net kuuntelomah.

– Что в Святки делали?

– Дак что они… Слушать ходили, олово лили.

– А куда ходили слушать?

– На озеро. На озеро пойдут, сядут, положат подстилку или что-то вниз. А пять человек должно быть. Пять человек, один человек обводит, а пятый человек там, он должен быть, а то говорят, что «враг» возьмёт, если только нечётное число.

– Кто это «враг»?

– Дак который в лесу… Придёт и возьмёт. А потом они как слушать будут, им голову накрывают накидкой. А у того, кто идёт обводить круг, топор должен быть в руках, икона. И потом начнут слушать. Потом что-то будет слышаться в лесу, или из деревни кто-то услышит (по доскам стучат, досками друг о друга хлопают – кому-то слышится). К кому если свататься придут, колокольчики с бубенцами на лошади звенят – это слышно. И потом, говорят, часто, когда слушают и хорошо слышно, то говорят – «враг» может подойти, приносит бревно и бросает его на них, на слушающих. Тогда слушающие (не надо говорить ничего) локтем там толкают, что иди, обведи круг. Обвести надо, для того чтобы как бросят бревно, обвести издалека, пошире. Потом сидят, сидят и слушают, кто что слышит (тогда ведь машины не гремели, ночью и мышки не было слышно, не то что-то другое). Потом приходят, олово льют да…

– А там, в проруби, она ничего не спрашивает у слушающих?

– Я на проруби не слушала, а говорят, что на проруби слушают, и спрашивает у них.

– Что спрашивает?

– Не знаю я, что он спрашивает. Я там не слушала.

– А что старики рассказывали?

– Дак они рассказывают, что спрашивают обо всём. Задаёт вопросы, какие там.

– Не помнишь вопросов?

– Не помню, милая. А вот если не сумеют они ответить, тогда оттуда что-то выйдет, следом, побежит следом и что-то сделает тем, слушающим. А в доме они надевают горшки на голову (молочные горшки раньше были). Надо бы надеть на голову, тогда ничего им не будет. А когда на прорубь идёшь, надо, говорят, отвечать, когда идёшь слушать.

ФА. 2219/25. Зап. Онегина Н. Ф., Лавонен Н. А. в 1975 г. в д. Кестеньга от Кемовой А. В.

5

No Vieriss?n ke?e??? hy? k?ytih kuuntelomah, a l?hettih avanolla kuuntelomah, ni pantih nahka ?inne avannon luo. Kattauvuttih siel?, ?e oli ?iivatan nahkoja, hot lehm?n eli lampahan eli siel?. Siel? sit? kuunneltih.

– Paljonko piti olla kuuntelijua?

– Ei ?ijy?, hy? ei m?nty, kun v?h?sin kerra??a m?ntih, yksin ei m?nty, kak?i-kolme, nel’l’?, no m?ntih kuunneltih. Siel? hy? siit? varattih sit?, jotta jo? sielt? ket? viel? tulou.

– Ket? vois tulla?

– A en tiij?, a kun sit? varattih.

– Kuin ku?uttih?

– ?anottih vejenem?nt?.

– A eiko sanottu Vieriss?n akka?

– No, no oli Vieriss?n akka, yksi ja ?ama ?e on. No sit? varattih, no tinua niisi valettih.

– Mit? se teki Vieriss?n akka?

– ?e, ?e viel? i pahua ruatau, ly?y eli leikkuau, en maha oikein ?anuo.

– Mit? varotusta piti pity?, jos nahan pi?ll? issutih?

– Ka siin? luvettih, luvettih ?iihi, mie en ole k?ynyn kuuntelomah, no luvettih sihi mit?nih. En muissa ni yht?.

– Да, в Святки они ходили слушать. Ходили на прорубь слушать. Подстилали шкуру там, у проруби, накрывались. Это была шкура животных, коровы или овцы или кого – там. И слушают.

– Сколько должно было быть слушающих?

– Не помногу они ходили. Не много за раз шло. Поодиночке не ходили. Двое, трое, четверо шли и слушали. Там они боялись, что ещё кто-то придёт.

– Кто мог прийти?

– А не знаю, но этого боялись.

– Как звали?

– Говорили: хозяйка воды.

– А говорили: Крещенская баба?

– Да, да или Крещенская баба, одно и то же это. Её боялись. Ещё олово лили.

– Что делала эта Крещенская баба?

– Она, она ещё плохое делала, вредила. Била или резала. Не могу хорошенько сказать.

– Что надо было знать, когда на шкуре сидели?

– Да там произносили заклинания. Я не ходила слушать. Но произносили там что-то. Не помню нисколько.

ФА. 2547/1. Зап. Лавонен Н. А., Коски Т. А. в 1979 г. в д. Софпорог от Никоновой Д. А.

Крещенская баба выходит из проруби

6

En mie k?ynyn avannolla… Alla pantih ho? mi ?iel?… Ta kierty?, kierty? piti… ?e kierrettih ne istujat, jotta ?e Vieriss?n akka nou?ou avanno?ta. Vieriss?n akka nou?ou avanno?ta, a jo? ei kierretty, ?iit? ei tule /hyvy?/… Vieriss?n akkah, vain Vieriss?n akka tulou…

Я не ходила на прорубь… Под себя подстилали что-нибудь… Да очертить круг надо было… Круг чертили сидящие там, потому что Крещенская баба поднимается из проруби. Крещенская баба поднимается из проруби; а если не начертили круг, то не придёт… Во время Святок только Крещенская баба приходит.

ФА. 1596/8. Зап. Степанова А. С. в 1971 г. в д. Кепа от Ахонен М. Ф.

7

Kuunteloma??a kun k?ytih niin ?anottih, jotta ?iel? avanno??a on Vieriss?n akka. Mie en k?ynyn ni kon?a… K?ytih tyt?t ja pojat, ?anottih jotta ?iel? vetehini on avanno??a.

Когда слушать ходили, то говорили, что там в проруби есть Крещенская баба. Я никогда не ходила… Ходили девушки да парни, говорили, что там, в проруби, есть водяной.

ФА. 2929/9. Зап. Конкка А. П. в 1980 г. в п. Калевала от Глухаревой И. М.

Крещенская баба поднимает воду и выходит из проруби

8

– Avannolla en ole k?ynyn, muuta kun vett?, tinavett? k?vin. Se ol ?emmoni k?ynt?, ei ?uanun ka??uo ni kunnep?in, kun sen vejen kera matkuat j?lell?h.

– Mit?p? j?lell?h ei voi ka??oo?

– Totta se oli niist? mit?, kun piruo piti varata, ei pit?n ni kunnep?in ka??uo. Oli sit? ?emmoista, jotta muka vetehini tai Vieriss?n akka sielt? nousi ta no?ti vejen, miula ei ollun, mie avanolla en ni kon?a k?ynyn (vanha rahva? kerto), jotta se vetehini muka nou?ou sielt?, jotta se no?tau vejen.

– Kysyk? se vetehini mit??

– ?anoko vain ei, a sit? ?anottih, jotta vetehini nou?ou, no?tau vejen. Sit? ei pie varata, jesli l?ht?y vesi nou?omah, siit? ei pie liikkuo.

Ei kartata, ei kesr?t?, ei lampahie kerit?. Ne piti jo kaikki ennen. Kolme net?liek? vieriss?n ke?ki, ne piti jo kaikki ennen kesr?t?, kartata. Tikuttua voi, a niit? t?it? ei voinun. Voop?e tikuttua vain voi, a muuta villaista ei voinun.

– На прорубь не ходила, кроме как за водой, для [литья] олова за водой ходила. При этом нельзя было смотреть ни в какую сторону, когда с этой водой идёшь обратно.

– Почему назад нельзя смотреть?

– Видимо, это было потому, что чёрта надо было бояться. Нельзя смотреть никуда. Было такое, что водяной или Крещенская баба оттуда поднималась и воду поднимала. Со мной не случалось, и на прорубь никогда не ходила. Старики рассказывали, что это водяной так оттуда поднимается, что он эту воду поднимает.

– Спрашивает ли водяной чего?

– Спрашивает или нет, а то говорили, что водяной поднимается, воду поднимает. Этого не надо бояться, если вода начнёт подниматься, не надо двигаться. Нельзя было картать, прясть, овец стричь. Это надо было уже всё заранее сделать. Три недели, что ли, Святки, и – всё это надо было уже заранее – спрясть, накартать. Вязать можно было, а всё остальное с шерстью – нет.

ФА. 2213/11. Зап. Лавонен Н. А., Онегина Н. Ф. в 1975 г. в д. Кестеньга от Карповой А. Н.

9

A vot miun aikana avannolla ei ruohittu kuunnella.

– A miksi?

– A ?iel? muka vanha kan?a ?anottih, jotta muka kun avannolla m?ntih kuuntelomah, niin se piti kierty?, tiety? se kuin kierty? i ?anat ?anuo, a siit? muka Vieriss?n akka nousi sielt?, ja siit? heil? ?emmoni kyyti tuli jotta. ?iit? hy? kuunneltih – aitanlukkuh, kun on aitta.

– Mimmoni, jotta pakoh pi??tih.

– Kuin hy? istuttih siell? avannolla?

– Niill?h, jotta lehm?nnahka muka viij?h. No i siit? huppu ?e pannah, siit? kuuntelomah ruvettih.

– ?ij?k? piti olla heit??

– Biessa tiet?y, kuin ?ij? heit? oli siel?. A siit? muka ?e kun kierti, lehm?n h?nt? j?i ulkopuolella, jotta ?e ei tullun kierrok?eh. Ni siit? heil? kuuluu, jotta ko?ajau, no mi ?e ko?ajau, siit? hy? muka huomatah jotta piruko heit? vet?n?y h?nn??t?, nahkalla, sinne avantoh, siit? oli pakoh muka pi??ty.

– A mit? kysyy ?e vejenis?nt??

– Mist?p? mie tiij?n.

– Etk? tiij? arvoitusta: “Mik? yksi?“

– Olen kuullun, ka en muissa, hyv?t ihmiset, my? jo ?p?rehet olima ni?t sie, mi?n aikana niit? ei ollun en?mpi?. Viel? k?ytih kuunteloma??a kun lukku on aita??a eli miss? ?iel?, sinne kuunneltih. M?ne tiij?, mit? ?e muka kuuluu.

– А вот в моё время на проруби не смели слушать.

– А почему?

– А там, так старики рассказывали, что кто шёл на прорубь слушать, их надо было обвести окружностью, и знать, как обвести и какие слова сказать. И тогда Крещенская баба оттуда поднималась, и тогда им приходилось бежать… Потом ещё слушали в замочную скважину, в амбаре.

– Что за спешка?

– Такая, что убегать пришлось.

– Как они сидели там на проруби?

– Так, отнесут коровью шкуру туда. Ну и на коровью шкуру садились, потом накрываются сверху и слушают.

– Сколько их должно быть?

– Бес знает, сколько их было. А как обвели окружность, коровий хвост остался за внешней стороной окружности, он не вошёл в круг. Им слышится, что шуршит, ну а что там шуршит? Им слышится, будто… Они думают, что чёрт их, что ли, тащит на шкуре за хвост в прорубь? Они и убегали.

– А что спрашивает этот хозяин воды?

– А откуда я знаю.

– Не знаешь загадки: «Что это?»

– Слышала, да не помню, милые. Мы ещё детьми были, при нас ничего такого не было уже. Ещё ходили слушать. В замочную скважину в амбаре или где там – туда ходили. Поди знай, что там слышится.

ФА. 2587/20. Зап. Лавонен Н. А., Коски Т. А., Трофимчик 3. М. в 1979 г. в д. Софпорог от Бороткиной В. Я.

Крещенская баба дает ключи

10

– Mie kun l?ksin tuonne li?v?h kolhosin li?v?h ennen ?iel?, aivoin, no ni mie siit? kuulin kun tuota sit? lautua kolissettih kolmi kertua, a miula l?si lap?i, no ?e miula kuoli sit? kun l?si v?h?sen aikua kun m?ni, siel? kun ?ureutu itkem?h niin vienosella i?nell?, en pi???yn ni vuvven pi?h kun siit? ?e otraviutu poika, tyt?r ?e Tan’arukka, ?e h?n kun l?ksi ulo? ni ?ano: “Tuola Mikkojeva??a p?in, – ?anou, – kolme kertua lautua kolissettih“. Mie ?anoin: “Mikkojevah m?nk?h“. A mie kun l?ksin ulo?, nin siin? kun oli kolvija pihalla, niin kolvija va??e ?eiso grobu, puuta, pak?uni puuta, niit? kolvek?i ku?uttih pak?uja puita, kolvi – m?nty, kolvek?i, kun h?nell? jo oli ok?at kuivettu, ni sit? ku?uttih kolvek?i. Ni vot sit? kolvie va??e grobu ?eiso. ?e ei ollun viel? kuollun silloin. ?e vain niin ?uuditti… ?e oli ?en Vieriss?n ke?en aikana.

Я как-то пошла в хлев, на колхозную ферму, рано (это раньше было, давно), я тогда услышала, что там досками три раза стукнули. А у меня болел ребёнок. Ну, он у меня умер, раз болел. Немного времени прошло, там как начало плакать таким тоненьким голоском. Не прошло и года, как отравился тот ребёнок.

Дочка Танечка, она как вышла на улицу, говорит: там, в стороне Миккоевых три раза досками стукнули. Я говорю: у Миккоевых пусть и будет. А я как пошла на улицу, а там росла старая сосна – а у сосны гроб стоял, у дерева. Это старые деревья, сосны, называли колви, сушняк, у них уже сучья высохли, вот и называли колви. Вот, и рядом с этой колви гроб стоял. А он (сын – Н. Л.) ещё не умер тогда. Это только чудилось. Это во время святок было.

ФА. 2548/30. Зап. Лавонен Н. А., Коски Т. А. в 1979 г. в д. Софпорог от Мастинен E. М.

11

– Eik? Vieriss?n akalla arvoutella?

– Ka h?nelt?… hi?n kun ?anou jotta: “Mik? yksi?“ Ei, ei, h?nell? ?e ei anneta.

H?nell? siit? niin, h?nell? kun ne kaikki ?anat tiijett?is ?anuo, mie kun en tiij?, jotta onko? siit? viel? iell?h… – avuamet antau. Hi?n antau avuamet.

– Mit? niill? ruatah?

– Niin kun hi?n siel? luou ne avuamet. No mie vot en tiij?, jotta ?uahahko hy? siit? ne k?teh avuamet vain ei. Mutta kuitenki kun hi?n niinkun luou, nin siit? ?e ihmini niinkun pohattuis… Niit? kuuntelijie, oikein ?ij? oli ennen kuuntelijie. Hy? kuunneltih moneh tapah. Yhet kun on l?hetty kuuntelomah lehm?n nahkalla. I istuuhuttih kuuntelijat. Hy? kierrettih, ne ?oloviekat, kierrettih, a ?e nahka ta h?nt? t?nne ?uahen ni j?i. No h?nty? ei kierretty. No hy? kuullah jotta ko?ajau ta ko?ajau, tulou huomene?aika hy? ollah jo, toiseh kyl?h on hi?t vienyn, vet?n. No mie olen kuullun, jotta ?e kun m?net, ni pit?y kaikki kierty?, mit? on ?iun alla.

– Ken ?e vet?y?

– No en tiij?, jotta tulouko ?e u?kotuk?i vain ei. No niin kun ?anotah, jotta pahapuoli.

– Kuin pi??tih?

– Hy? ?e pi??tih. Hy? vet kun oli kierretyt ikonalla, ka hy? ?e pi??tih h?ne?t?, muuta kun hi?n vain ?en h?nn??t? vain veti.

– J?ttik? ?iit??

– No. Tai j?tti.

– Не загадывают Крещенской бабе?

– Ей… Дак она говорит: «Что одно?» Нет, это не ей загадывают. Не ей. Ей, если бы знать все эти слова сказать, я как не знаю, что там дальше… Ключи даёт. Она даст ключи.

– Что ими делают?

– Она как бросит оттуда ключи. Но я вот не знаю, поймают ли они в руки эти ключи или нет. Но она как-то так их бросит. И тогда этот человек вроде как разбогатеет. Этих слушающих раньше очень много было. Они по-разному слушали. Одни как-то пошли слушать, сели они на коровью шкуру, обвели круг вокруг этих людей, обвели, а кожа и хвост остались вне круга. Хвост не обвели. Ну, они слышат, что шуршит и шуршит, шуршит и шуршит. Они, как утро настало, они уже в другой деревне, их уже волоком оттащило. Я про это слышала. Как идёшь слушать, надо всё обвести кругом, что есть под тобой.

– Кто это тащит?

– Ну, не знаю, можно этому верить или нет. Но, как говорят, что «плохая сторона», что-то потустороннее.

– Как спаслись?

– Они спаслись. Они раз были обведены иконой, дак они спаслись от него. Он только за хвост оттащил.

– И оставил?

– Да. И оставил там.

ФА. 1702/17. Зап. Степанова А. С., Лавонен Н. А. в 1972 г. в п. Зеленоборский от Койкеровой М. И.

12

– On kerottu, muinen on l?hetty tytt?ret ta pojat kuuntelomah. L?htiettih avannoilla, kon?a ro?destvo oli ta siit? Vierist? ta Rostuo. Sill? ke?ell? k?ytih.

M?nn?h siit? avannolla, ?anotah, jotta ei pie ni mit? virkkua. Pannah ?una, ?una pannah avannolla, jotta ?unan pi?ll? issutah. Kerran h?yr?hti vesi, toisen h?yr?hti vesi, kolmannen kun h?yr?hti, ta i?e hy? juok?omah, a heil? ei olis pit?n juo??a.

Yksi oli rampa tyt?r. Hy? lyk?t?h, se rampa tyt?r j?i kylkeh ta. Hi?n avuamet sill? rammalla tytt?rell?, kun lykk?i k?teh, a i?e juoksi.

– Avuamet?

– Avuamet, jotta totta se on bohassuk?i, a toiset juo?tih pirttih, nin kun ne pirttih juo?tih, nin kun akka kerkii puat panna pi?h, maitopuat, a kulla ei kerin maitopatua panna, ni silt? pi?n leikkai, a kell? maitopuat, ni maitopuat pi????, niill?h ji?tih, siihe se loppu. Se oli Vieriss?n akka, se k?ytih kuuntelomah. ?iit? tua? kun yksi kerta, nin siit? on tuas ?ij? kuuntelijie ta siit? ?unan pi?ll? hy? tua? ollah. H?yr?hti se vesi kolmeh kertah, kolmannella kertua nousi, siit? kaikin juo?tih, a yksi j?i siihe puajimah. ?ano, jotta.

– Mik? yksi? – Min? t????.

– Mik? kak?i? – ?ilm?t pi????.

– Mik? kolme? – Kolme jalkua rukilla.

– Mik? nel’l’?? – Nel’l’? n?nnie lehm?ll?.

– Mik? viisi? – Ki???? ?ormet.

– Mik? kuusi? – Reje??? kapla?ta.

– Mik? ?ei??emen? – Otava??a t?htie.

– Mik? kahek?an? – Tynnyriss? vannehta. (kaheksan kapla?ta reje????)

– Mik? yhek??n? – Ihmise??? reiky?. (loikkuo?)

– Mik? kymmenen? – Kymmenen kyntt? varpahissa.

A siit? viel? tiiju?tau, jotta “Kallisko on ?esnokkakilo Viena??a?“ Viel? sen oli tiiju?tan, sen siit?, ta siit? oli m?nnyn. Se o?asi va??ata, ni ei ni mit? luatin h?nell?.

– Рассказывали, что давным-давно пошли девушки и парни слушать. Пошли к проруби в Рождество. Крещенье да Рождество, в этот промежуток ходили. Идут к проруби. Говорят, что молчать надо. Кладут сани, сани кладут на прорубь, сверху на сани садятся. Раз зашумела вода, второй зашумела вода, третий раз как зашумела, они оттуда бегом! А им не надо было бежать. Одна девушка была хромая. Они оттолкнули эту хромую девушку в сторону, а сами… А он ключи бросил этой хромой девушке в руку, а сам убежал (бежать).

– Ключи?

– Ключи, это, видимо, к богатству. А сам за остальными в дом побежал. Ну, те как в дом прибежали, хорошо, что женщина успела им горшки на голову надеть, молочные горшки. А кому не успела молочные горшки надеть, тем голову отрезал. А у кого на голове молочные горшки были, снял горшки, они без них остались. Тут и закончилось. Это была Крещенская баба, её ходили слушать. И тоже, когда ходили слушать (один рассказывал), там тоже было много слушающих. И там тоже они на санях сидят, зашумела трижды вода. На третий раз поднялась, тут все и убежали, а одна осталась там разговаривать. (Она знала, что отвечать.) Спрашивает, что:

– Что одно? – Я здесь.

– Чего два? – Два глаза на голове.

– Чего три? – Три ножки у прялки.

– Чего четыре? – Четыре соска у коровы.

– Чего пять? – Пальцев на руке.

– Чего шесть? – В санях копыл.

– Чего семь? – Звёзд в Большой Медведице.

– Чего восемь? – Ободов в бочке /копыл в санях/.

– Чего девять? – В человеке дырок.

– Чего десять? – Десять ногтей на пальцах ног.

А потом ещё спросил: «Дорог ли килограмм чеснока на севере (в Архангельске)»? Ещё это спросил, а потом ушёл. А та смогла ответить, так ничего ей не сделал.

ФА. 2606/20. Зап. Лавонен Н. А., Онегина Н. Ф. в 1980 г. в д. Софьянга от Канноевой Ф. С.

Крещенская баба утащит в прорубь

13

Meit? varauteltih: anna ty? oletta, pahavirkaset ta mit? ruatta pahua, ni Vieriss?n akka teij?t avantoh, ta kaikki… A n?hnyn ei ole ni kenk?n?, mimmoni ?e oli Vieriss?n akka. A ?iit? vain oli ?e pakina, ett? Vieriss?n akka avantoh viey ta kaikki kun ottau niin, ku l?htenett? pihalla illalla juok?entelomah ta kaikki. ?e Vieriss?n ke?ell?… ?iit? m?n?y ?e Vieriss?n akka avantoh. ?e avanno??a on Vieriss?n akka, kuuluu, avanno??a on olija… ?it? varasima kaikin.

Нас пугали: если вы будете плохо себя вести да поступать будете плохо, то Крещенская баба вас в прорубь утащит и всё. А никто не видел, какая она, эта Крещенская баба. А был только такой разговор, что Крещенская баба в прорубь утащит и всех схватит, кто вечером на улице будет бегать. Это в Святки.

А потом эта Крещенская баба в прорубь. Эта Крещенская баба в проруби, в проруби живет… Ее мы все боялись.

ФА. 2926/13. Зап. Конкка А. П. в 1980 г. в п. Калевала от Киелевяйнен У. М.

14

Lukun tuak?i m?ntih, aitan luku?ta k?ytih kuuntelomah. ?iit? kolmen tien ristivyk?eh, mist? kolme tiet? m?ni ristih, ?iin? k?ytih kuuntelomah. Avannolla k?ytih kuuntelomah. Riihen lukkuh k?ytih kuuntelomah… Mit? kell? kuuluu. Tapa oli ?emmoni.

?e oli niin kauhieta, Vieriss?n aka?ta kertomini… Mie kyll? en u?o ?emmoisih, no vop?e kaikkie paistih: ?e on pahanruataja. Lien?yko ?e ollun totta vain ei… Jotta ?e muka kirpuou ta avantoh panou ta ?emmoista pahua ruatau. Lap?ie p?l?tettih, ?anottih jotta: “Vieriss?n akka tulou“. ?it? Vieriss?n akkua mainittih vain Vieriss?n ke?ell?… Vieriss?n akka avanno??a el?y ta riihe??? ta ?emmosissa ruattomissa paikoissa talvella. ?p?rehet my? varasima ?iit? avanno?ta, riihe??? ta… Kuvau?ta h?nen mie en muissa, no kuvattih ?emmo?ek?i pahak?i. Pahak?i kuvattih ta niin kun oikein paha akka oli… Varata ?it? piti.

К замку ходили, к амбарному замку ходили слушать. Потом на перекресток трех дорог, где три дороги перекрещивались, туда ходили слушать. На прорубь ходили слушать. К запору риги ходили слушать… Кому что слышалось. Обычай был такой.

Это были страшные рассказы о Крещенской бабе. Я-то не верю в такое, но вообще всякое рассказывали: она плохое делает. Правда ли это было или нет… Что она, мол, упадет /на землю/, да в прорубь утащит и всякий вред делает. Детей пугали, говорили, что: «Крещенская баба придет». Эту Крещенскую бабу вспоминали только в Святки. Крещенская баба в проруби живет да в риге да в таких, нерабочих в зимнее время, местах. Мы, дети, её боялись у проруби, в риге да… Как она выглядела, я не помню, но описывали такой неприятной. Нехорошей описывали, да как будто была очень плохая баба… Бояться её надо было.

ФА. 2927/15. Зап. Конкка А. П. в 1980 г. в п. Калевала от Ватанен Т. Д.

Крещенская баба может пинка дать холодным сапогом

15

– A mi on vieriss?n keski?

– A se on t???? janvar’assa. Vieriss?n ke?ki – tinua valetah, kuunnellah, huuhel’nikkana, vaikka mit?.

– A miss? kuunnellah?

– Pihalla. Issutah kuinmonta henkie, liika henki vain pit?y olla. Ta yksi kiert?y; ta k?vin mie tytt?ren? kak?iko, kolme kertua. Mie varasin, jotta Vieriss?n akka potkuau.

Ke?ell? pit?is istuo, laijoilla niin varajan jotta potkuau. K?vin mie kuuntelema??a…

– Mi on se Vieriss?n akka?

– A mi on, aina ?anotah sit?, mie en tiij?, mih?n on.

– Mit? h?nt? varattih?

– Ka en tiij?, ei ni mit?, prosto h?nt? niin ?anottih…

– Что такое Святки?

– А это в январе. В Святки олово льют, слушают, ряжеными ходят.

– А где слушают?

– На улице. Садятся несколько человек, один только лишний (нечётный. – И. Л.) должен быть. Один круг обводит. Ходила я девчонкой два или три раза. Я боялась, что Крещенская баба пнёт. Посередине надо бы сидеть, с краю я боялась, что пнёт. Ходила я слушать…

– Что это – Крещенская баба?

– А что это?! Всегда так говорят, я не знаю, кто она.

– Почему её боялись?

– Дак не знаю, почему. Просто про неё так говорили.

ФА. 2648/17. Зап. Лавонен Н. А. в 1981 г. в д. Тухкала от Кирилловой И. Н.

16

– Vieriss?n ke?ell? kun ?anotah, jotta kuuntelomah pit?y k?yv?, siit? toiset kierret?h, jotta ei tulis potkuamah t?t? kylm?ll? kenk?ll?, ei potkuamah tulis. Mie olen k?ynyn kuuntelomah. My? l?ksim? kuuntelomah, meilt?, t?m?n, obrasan otamma yl?hy?t? meilt? ta l?hemm?. Iro oli t?m?, h?nen ?ikko Jouki ta h?nen velli Mihhei, ta miun velli Iivana ta mie. M?nemm? tuoho mi?n pellolla, m?nemm? kuuntelomah. Mi lien?y ro?eutun, kun hypp?sim? juok?omah ta sinne i obraza j?i, va?ta kevy?ll? l?ysim?, my? oikein juok?emma.

– Ken teit? sekautti, se kun rosahti?

– Mi lien?y ollou, se kun ro?ahti.

– Mi se ro?ahti, kerro, kerro?

– Totta se Vieriss?n akka. Vieriss?n akka ta my? hypp?sim? oikein juok?omah.

– A mit? h?nell? oli kylm? kenk??

– Ka niin ?anotah, jotta Vieriss?n akka tulou, kylm?ll? kenk?ll? potkuau, kun et mahtane kierty? hyv?se?ti.

– В Святки, как говорят, надо слушать ходить. Там другие обводят окружность, чтобы не явилось замёрзшим сапогом пнуть, чтобы не явилось пнуть. Я ходила слушать. Мы пошли слушать, взяли наверху икону и пошли. Про была, её сестра Ёуки, её брат Михей и мой брат Иван и я. Идём туда, за наше поле слушать. Что-то треснуло, как бросились бежать! И икону там оставили, весной только нашли. Мы очень быстро бежали.

– Кто вас напугал?

– Что-то было, раз треснуло.

– Что треснуло? Расскажи, расскажи.

– Вправду, это Крещенская баба, Крещенская баба, мы и бросились бежать.

– А почему у неё замёрзший сапог?

– Ну, так говорят, что придёт Святочная баба, холодным сапогом пинать, если не сможешь хорошенько круг обвести.

ФА. 2648/25. Зап. Лавонен Н. А. в 1980 г. в д. Тухкала от Райманниковой А. А.

Собачка Крещенской бабы

17

Vot Vieriss?n akkua mie en ole n?hnyt, enk?i kuullut ole, ka my? h?nen kera olemma pit?t yhteytt?. Olemma, meil? oli ?emmoni tapa. ?e kun oli Vieriss?nke?ki, kak?i net?lie, my? k?vimm? aina kuuntelomah Vieriss?n akkua… ?iit? kun tuli Vieriss?n va??en ?e y?, ?iit? ?anottih pit?y m?nn? avannoilla, luatie Vieriss?n risti. Vieriss?nristi luatie – niin kuin t?m?n pituu? p?re panna niin kuin rississ? n?in, kak?i. ?iit? panna kukkie ?ihi ristih, kaunehie kukkie ?inne rissin pi?h?, ?iit? panna ?e avannon laijalla. Jotta ?iit? muka Vieriss?n akka hyppy?y avanno?ta, ?en rissin nen?h ta ?iit? m?n?y jo pois, jo loppuu ?e h?nell? oloaika, kun ?e Vieriss?nke?ki loppuu.

No tavai yhen kerran l?hemm?. Kenen kera? Oliko se Ontropan Man’u vain kenen kera my? l?hemm?. ?iit? pit?y ottua huppu korvih, m?nn? ?inne rissin juurilla ta ?iit? vuottua. A Vieriss?n akka muka tulou ?ih. Vieriss?n akka ?iihi tulou, ?iit?

ky?yy: “Mik? yksi?“ My? ?anomma: “Min? t?????“

Mik? kak?i? ?ilm?t pi????.

Mik? kolme? Pua??a jalkua.

Mik? n’ell?? Lehm?n tissit.

Mik? viisi? Ki???? sormet.

Mik? kuu?i? Reiss? kapla?ta.

Mik? ?eitsemen? Otava??a t?htie.

Mik? kahek?an? Tynnyriss? vannehta.

Mik? yhek??n? Ihmise??? reiki?.

Mik? kymmenen? Kymmenen kyntt? varpahissa.

?illoin Vieriss?n akka kuuntelou ?en. ?iit? h?n ei meit? ko?e. A h?nell? on viel? pikkaraini koira. ?e koira ?iit?, mist?p?in ruvennou haukkumah, ?innep?in my? ?iit? naimisih m?nemm?. No. ?it? my? koiran haukkuo emm? kuullun. A ?e Vieriss?n akka kun olemma t?m?n loppuh ?uate luket, ?iit? h?n ei meit? ko?e, ei ni mit?. Hi?n hyppy?y ?en rissin nen?h ja ?iit? hi?n m?n?y, ja ?iit? hi?n katou. My? ji?mm? ?ih ?iit?… Minne h?n m?n?y; mist? on tullun, ?inne hi?n i m?n?y. My? jiamm? ?ih huppukorvih. No ?e on ?emmoista v?h?sen varauttavua, ku ji?ll? olet ta mit? h?n rupieu ruatamah. Ei ?e rua mit? pahua, kun hyv?sesti va?tuat, vain h?nella, kun hi?n ky?yy n?m? kai hyv?sesti. ?iita my? tulemma kotih poike?… Jo? et tiij?, ?iit? hi?n pahana on, el?i m?ne, kun et tiet?ne, ?e pit?y tiety?… Vieriss?n akka avanno?ta hyppy?y, avanno??a on. ?ih aikah on ?iit? avano??a. Se pit?y risti panna, jotta hi?n kun rissin nen?h hyppy?y, risti on pyssy??? ?iin? avannon laijalla. Jotta h?n kun hyppy?y, ?iit? h?n rissin pi??t? paremmin pi???y matkah.

– A mimmoni h?n on?

– A ota ?ie ?elv?, ei ole ?it? n?kyn eik? ole ?it? kuulun…

Вот Крещенской бабы я не видела, и не слышала, но мы с ней общались. Было это, у нас был такой обычай. Когда Крещенье, две недели, мы всегда ходили слушать Крещенскую бабу… Вот наступала ночь перед Крещеньем, тогда, говорили, надо идти на прорубь, сделать Крещенский крест. Сделать Крещенский крест – вот такой длины две лучины положить крест-накрест. Потом прикрепить цветов на этот крест, красивых цветов поверх креста, и поставить его на край проруби. Чтобы по нему Крещенская баба выпрыгнула из проруби на вершину креста. Она уходит прочь, кончается время её пребывания, когда заканчивается Крещенье.

Ну, мы однажды, давай пойдем. С кем? Была ли это Андропова Маня или с кем мы пошли? А надо взять, чем укрыться, с головой, идти к кресту и там ждать. А Крещенская баба туда и придет. Крещенская баба придет и спросит: «Что одно?» Мы скажем: «Я здесь».

Чего два? Глаза на лице (букв.: на голове).

Чего три? У котла ножек.

Чего четыре? Сосков у коровы.

Чего пять? Пальцев на руке.

Чего шесть? Копыльев в санях.

Чего семь? Звезд в Медведице.

Чего восемь? В кадушке обручей.

Чего девять? Дырок в человеке.

Чего десять? Десять ногтей на пальцах ног.

Крещенская баба это выслушает, тогда она нас не тронет. А у неё ещё есть маленькая собачка. Откуда эта собачка будет лаять, туда мы и замуж выйдем. Но тогда мы лая собачки не слышали. А Крещенская баба, когда до конца это дочитаешь, тогда она нас не тронет, она прыгнет на вершинку этого креста и уйдет, исчезнет. А мы остаёмся там, накрытые с головой. Но это немного страшно, что ты на льду да что она будет делать. Не сделает она ничего плохого, если по-хорошему ответишь ей, когда она все это спросит. И тогда мы уходим домой… Если не знаешь, то она разозлится: «Не ходи, если не знаешь, это надо знать…» Крещенская баба из проруби выпрыгнет, она в проруби. До тех пор она в проруби. Надо крест поставить, чтобы она на кончик креста прыгнула, крест там стоит на краю проруби. Потому что когда она выпрыгнет, она с верхушки креста лучше сможет отправиться в путь.

– А какая она?

– А поди пойми, не видно её и не слышно.

ФА. 3350/11. Зап. Степанова А. С. в 1996 г. в пос. Калевала от Федоровой М. А.

Крещенская баба показывается и зимой, и летом

18

Vieriss?n ke?ell? k?yv?h kuuntelomah ikkunoijen alla…

Kolmen tien risteyk?e???… My? ?ill? risteyk?ell? istuuvumma, kattauvumma, yksi kiert?y. I rupiemma kuuntelomah. Vot. ?iin? to?e voit nell? hengie, viije? ken kiert?y – tol’ko ei ole rovnoi ?otta. Liika henki pit?y olla. Kun kiert?y, too?e istuutuu. My? yhen kerran k?vim? tuonne kalmistolla kuuntelomah. Niin juna aivan kun pi?ll? tulou, kun tuukkau, ajau. Yksi naini kuuli, jott? niin kun ve??et?h, niin ve??et?h, jotta yksi lo?keh kun kirve?t? puuta va??e – no ?iita mie? talvella kuoli… Jesli kuuluu, jotta kello kl?mett?y – ?e on peret pokoinikom. ?e ei ni kirkon kello, a piet?h lehm?ll? kagla??a, on niit? kelloja jotta helie i?ni ni, on ni ?emmoni pl?kett?j?. Vot! ?anotah: oi my? kuulima, niin kello pl?kett?y, nyt jo kyl???? tulou kuolie ob’azatel’no! ?iin? oli merkki hyv?…

Riihen ikkunan alla, ?anotah, kaikista pahin kuunnella… Emm? my? ni kon?a k?ynyn, ei k??ken muamo k?yv?. Riihen ikkunan alla. Eik? li?v?n ikkunan alla, eik? kylyn…

Vieriss?n akka – ?e, ?anotah, vienem?nt? on. Vetehini ?e on. Mi?n kyl???a oli j?rve???, ?e n?ky Petrun p?iv?n ta Il’l’an p?iv?n v?lill?. Ftorovo avgusta on Il’l’an p?iv?. No, ?ill? v?lill? hi?n oikein eli. ?e niin ?avautteli!

My? yhen kerran… Tuatto-rukka ?anou: “M?nky? vet?kky? Petrun p?iv?n avuamet“. No, avuamie vet?m?h. L?hemm?, oikein meil? kova?ti ?iikua jove?ta, ta matala joki, kahe??a koha??a vain pohja ei n?vy, a muu??a – valkie vesi. My? ?ill? sauvomma… “Oi-voi-voi! – mie ?anon. – Kakaja ripa!“ – apaja??a on. No! “?uuri kala, – mie ?anon, – apaja??a!“ Na?to ?anou: “Heit? ?ie pois! T?m? nyt ei ole kala! T?m? nyt on kummallini“. Na?tolla valkiena n?ytt?yty. Oli vienem?nt? ?iin? apaja??a! Ni alapuolen kun m?ni, ni kun vesi pyor?hti, kun m?ni.

Mie kun yhen kerran ranna??a pesin vuatetta, ni kun pi?lli??i saappanista v?hn?ytyy! Niin kun veneh! Pitk? veneh! H?nt?… В каком же это году? Suomelaiset oltih в 18, 19, 21 году в Рувозере финны были, они его ловили все время видя, что ?ossit, a ammutah pulem??ti?ta – ei popadita, ehtiy nirnie (нырнуть)… Mu?ta, mu?ta ?e on em?nt?. ?e on niinkun kontie me?????. Такая же. A h?n kun j?rve??? el?y – ?e on vienem?nt?. No. I ?iit? aina varautettih, niin jotta my?h?seh illalla posle ?esti ei kiroutuo. Vot. Vien pi?ll? i hot’ i derevn’a??a eli miss?, ennen ?it? oikein kova?ti varotettih. No. Ei annettu kiroutuo… ?e nousi – niin kun kontie me????? k?vel?y. Nousi ta istuutuu rannalla, a kontiella ei ole pe???? hivuk?ie. A t?ll? on hivuk?et. Ne suomelaiset ?anottih – istuu niin kun ?elovekka, niin kun jouhimavot, kun ollah vie??? – ne h?nen hivuk?et. H?n ?e puskai??ou nyt Petrun p?iv?n ta Il’l’an v?lill?. ?ill? v?lill?i niit? on meil?, kun kivik?t rannat Ruvassa oli ennen (a nyt kun on meij?n derevn’a vien alla), no niin niit? oli rannat t?yvet – vihkoutuu ?emmoset tukut ?it? hiu?ta. ?e kun vai jalkah popadinou, nin l?pi jalan m?n?y. ?iit? pen?ou siel? jala??a. Yhell? naisella oli… h?n ?eiso ranna??a viess? ta poloskai??i vuatteitta. Ja kuulou jotta kupajau, tuli kotih, ?e paikka kupajau. I ?e n?ytt?yty jotta t??t? painu ta m?ni ?inne jalkah. I ?iit? h?n ?inne pen?o. ?iit? piti l?yty? ?emmoni ken otti ?ielt?. ?iit? luajittih vesi a?tieh. ?emmoni vesi, en tiij?, pantihko mit? ?ih veteh. ?iit? golikalla piek?ettih, ?ielt? kaikki ?iit? niin vyyhten? lappautu jala?ta j?lell?h. I niin ?p?reht?, ka?o, несколько месяцев h?n oikein ?ij?n ?p?reht? la?ki. Ne hivuk?et. Ne hivu?ta la?kou ?ij?n, nyt Pedrun p?iv?n da Il’l’an p?iv?n v?lill?, miss? h?n on.

A talvella ei nou?e, kun ei ken no??a. Se oli Kom?a??a ?emmoni akka. H?n tiesi oikein ?ij?n i h?n no?ti h?nen. Vot. No??ettih ?anoilla. I ?ana oli:

Mik? yksi? Min? t?????“

Niill? i nousi. Ihan nousi vien pi?ll?. Ja: “Mit? pit?y? Mit? haluot?“ – ky?yy ?ilt? naizelta, ?e vienem?nt?. Rejenpi?ll? oli lautua, kun issuttih, mit? oli h?nell? tovari??oja. A hi?n ?e ei istuutun, ?e mi h?nen kera puaji. Muamo oli k?ynyn kerran, ?anou jotta: my? kuulemma, kun hi?n puajiu, a h?nell? va?tuau. Niin kun nastoja??o puajitah. Huput pi???? ne issutah. A akalla ei ole huppuo pi????, mi h?nen kera puajiu. Od’d’oala pantih pi?h. No a ?iit? kun ne juo??u??a l?hettih, hi?n per?h l?ksi i gor?kat kerittih pi?h panna, h?n kolisti, mill? lien?y gor?kua i pirttih ?uahe ajo… Ei, ei, ei ka?ottu, ett? mimmoni on. No totta, h?nell? on hyv?t ?ilm?t, kun veje??a el?y. ?e n?k?y! ?e akka tiesi! ?e oli oikein kova?ti tiet?j?!

Vieriss?n ke?ell? ei pe?ty vuatteita, ei lampahie strigaitu, ei kartattu, ei kesr?tty – vop?em ei nimit? luajittu. Tuhkie, eik? likavesie kuattu ?ill? v?lill?, nu kak?i net?lie, eik? pe?ty vuatetta, puuta ei pilitty… ?it? oikein varotettih, jotta likavesie ei n?k?h kuatua, a ett? mit? kuavoit, ni lumella piti peitty?.

В Святки ходят слушать под окна…

На перекресток трех дорог… Мы сели на этот перекресток, накрылись, один из нас круг обвел. И стали слушать. Вот. Там тоже можно четыре человека, пятый обводит круг – только нечетные. Лишний человек должен быть. Когда обведет, тоже садится. Мы однажды ходили туда слушать. И все время поезд на нас едет, гудит, едет. Одна женщина слышала, что будто строгают, так строгают, что только удары топора об дерево; ну и у неё после муж зимой умер… Если умрёт, то колокол звенит – это перед покойником. Это и не церковный колокол, а у коров на шее держат такие колокола (ботало), потому что звонкий голос, такой дребезжащий. Вот! Говорят: вот мы слышали, так колокол дребезжал, сейчас в деревне обязательно покойник будет! Это был верный признак!

Под окном риги, говорят, самое плохое слышится. Мы никогда не ходили, не велела мама ходить. Под окно риги. Ни под окно хлева, ни под окно бани.

Крещенская баба – это, говорят, хозяйка воды. Это водяная. У нас в деревне видели ее между Петровым и Ильиным днями. Второго августа Ильин день. Ну, вот в тот промежуток она и жила. Она так плескалась!

Мы однажды… Отец и говорит: «Идите, вытащите в Петров день ключи». Ну, ключи вытащить. Пошли, очень много у нас сигов в реке, а мелкая река, в двух местах только дна не видно, а в других – прозрачная вода. Мы приплыли… «Ой-ой-ой! – я говорю, – Какая рыба!» – в тоне. Но! «Большая рыба, – я говорю, – в тоне!» Настя говорит: «Брось ты! Это не рыба! Это что-то непонятное!» Насте белой показалась. Хозяйка воды была в тоне! А как вниз пошла, вода, как забурлила, когда пошла.

А я однажды на берегу стирала белье, и поверх (запани) заводи лодка видится. Как будто лодка! Длинная лодка! Хвост… В каком же году? В 18, 19, 21 году в Рувозере финны были, они его ловили все время, видя, что расчёсывает [волосы], а выстрелят из пулеметов – не попадают, успеет нырнуть… Черная, черная эта хозяйка. Она как медведь в лесу. Такая же. А так как в озере живет – она хозяйка воды. Но. И потом всегда пугали, чтобы поздно вечером, после шести не ругаться. Вот. На воде или хоть и в деревне, хоть где, раньше этого очень остерегались. Но! Не давали ругаться… Она поднимется – как медведь в лесу ходит. Поднималась [из воды] и садилась на берегу, но у медведя нет на голове волос. А у этого волосы. Эти финны говорили: сидит как человек, его волосы, как будто волосатик [водяной червь], есть ведь в воде. Она их выпускает в промежуток от Петрова дня до Ильина дня. В этот период, у нас ведь раньше были каменистые берега, в Руве (а сейчас-то наша деревня под водой), и вот их полные берега были – свиваются в такие пучки, эти волосатики. Он если только в ногу попадет, сквозь ногу пройдет. И гнездиться будет в ноге. У одной женщины было… Она стояла на берегу в воде и полоскала белье. И чувствует – чешется, пришла домой, чешется это место. И видно было, что здесь прошёл и вошел в ногу. И угнездился там. Потом надо было найти [знахаря], кто бы вызволил, исцелил. Потом «сделали» воду в посуде. Такую воду, не знаю, клали ли что туда, в воду. И голиком помешали, потом как будто и моток размотался из ноги. Столько «детёнышей» вышло, несколько месяцев «детенышей» выпускал из ноги. Это волосатики. Она очень много волос выпускает в тот промежуток – от Петрова до Ильина дня, там, где она есть.

А зимой не поднимается, если кто-то не поднимет. В Комсе была такая женщина. Она знала очень много, и она «вызвала» ее. Вот. Поднимали словами. И слова были:

Что одно? Я здесь…

Этими словами и поднималась. Прямо над водой поднималась. И: «Что надо? Чего хочешь?» – спросит у той женщины, эта хозяйка воды.

На санях были доски, когда сидели, сколько там у нее товарищей было. А она /знахарка/ не садилась, она с ней говорила. Мама ходила раз, говорит, что: мы слышали, что она говорит, а ей отвечают. Прямо по-настоящему разговаривают. Накрытые с головой те сидят. А у женщины нет покрывала, которая разговаривает. Одеяло на голову надевали. Ну, а как потом эти бежать бросились, она следом пошла, но горшки успели на голову надеть. Она чем-то стучала по горшку и до дома гналась… Нет, не смотрели и не видели, какая она была. Но, видимо, у нее хорошие глаза, раз в воде живет. Она видит! Та женщина знала. Она очень сильная знахарка была.

В Святки белье не стирали, овец не стригли, не картали, не пряли – в общем, ничего не делали. Золу, грязную воду не выливали в этот промежуток, ну две недели. Белье не стирали, дров не пилили. Этого очень остерегались, чтобы грязную воду на видное место не выливать. А если что выливали, снегом надо было прикрыть.

ФА. 3055/16-19. Зап. Конкка А. П. в 1987 г. в п. Биржа от Вдовиной Ф. В.

Крещенская баба появляется летом

19

Vieriss?n kesell? avannolla k?ytiinko kuuntelemassa?

– K?ynyn olen…

– A kenpo se kaikki kuuluttaa? Vieriss?n akkako?

– Ka siel? ken ollou kuuloittau.

– A etk? Vieriss?n akkua ole n?hny?

– Olen.

– Sanohan nyt siit? Vieriss?n akasta.

– Vieriss?n aka?ta mie sit? ?anon, ett? kun matkasimma nuotalta huomenek?ella, matkasimma sielt? kymmenen kilometrin pi??t?, viruu ajattelou…siel? ranna??a.

– Oliko se talvella vain kes?ll??

– Kevi?ll?. H?n istuu siit? rannalla, pi?t?h ?uviksentelou, niin siit?… siin? istu, istu niin kuin ?eloviekka rovno. A my? totta, ken ?e n?in aivoin liikkehe???, m?nemm? oikein l????, m?nemm?, melkein tuon koulun ojan luok?e, viel? l?hemm?ksi, kuin la?kou. Ka??o, ka??o, da ?ylkie r?v?hytti da kun veteh pul?kahti, siit? kun l?ksi uallottamah, ka?omma, ?to kuatau meilt? venehen, siit? kun l?ksi m?n?m?h, niin m?ne pois tielt?.

– Hyvin ui?

– Niin uit, niin uit, kuin sinne p?in m?noy. Kyll? my? siit? varasimma.

– Oliko teit? monta?

– Nell? henkie.

– Ja kaikki n?kiv?t?

– Kaikki n?kim?. A kun tuo??a Nil’malahe??a k?vimm? yht? akkua, naista, kun kuoli rodn’a, niin kuin siin? oli nell? ristipuuta. My? ?anomma: “Yht? aikua ko ne on kuoltu?“ Hy? ?anotah, ett? yht? aikua. Kevy?ll? vet?y apajat, apajah tuli sen ?p?reh, sen em?nn?n ?p?reh. No siit? otetah se ?p?reh sihi, jotta ottua pit?y, se naini.

A yksi naini ?anou, ett? elk? my? h?nt? ottakka, ett? paha se tulou, a se r?kis?y, niin pahua ?orkattau, niin kuin omah mallih. ?iit? kun alkau niit? venehie uallottua, se muamo, da j?rveh ?uatettih. ?iit? venyyvyttih muata p?iv?ll?, ni ?ano, unissah n?h?h ne naiset: “Ottija miulta ?p?rehen, a mie teilt? otan kolme“. No ni i ?yky?yll? l?hettih marjah, ni siit? kun on kivi koha??a, ni siin? kuavuttih ne kolme, sihi kaikkien naisien, a yhen naisen sihi j?tti, se kun ?ano: “Elky? ottakkua“. Niit? on, ihan ?elv?, ett? niit? on! Sit? elk?h ?anokkah, ett? ei ole, ne ollah kun ?eloviekat.

– В Святки ходили на прорубь слушать?

– Ходила я…

– А кого там все слушают? Крещенскую бабу?

– Дак кто-то там есть. Крещенскую бабу слушают.

– А ты видела Крещенскую бабу?

– Видела.

– Расскажи о Крещенской бабе.

– О Крещенской бабе то скажу, что мы поехали на рыбалку утром. Проехали около десяти километров: лежит, [думает] там на берегу.

– Это было зимой или летом?

– Весной. Она сидит там на берегу, волосы расчесывает… сидела, сидела, ну, как человек. А мы вправду, кто это так рано здесь! Всё приближаемся к ней, подходим, почти как к ручью у школы подошли. Всё ближе, как подпустит. Смотрела, смотрела да как плюнет и в воду плюхнулась. И как пошли волны. Смотрим: вот-вот перевернёт лодку. Потом как понеслась, только с пути уходи!

– Хорошо плыла?

– Так плыла, так плыла туда. Мы тогда здорово испугались.

– Сколько вас было?

– Четыре человека.

– И все видели?

– Все видели. А как там в Нильмагубе, мы ходили к одной женщине, умерла родственница, там /на кладбище/ четыре креста. Мы спрашиваем: «В одно время умерли?» Они говорят, что в одно. Весной, когда вытаскивали невод, попался ребёнок этой хозяйки /воды/. Тогда берут они этого ребёнка, взять надо, говорит одна из женщин, а другая говорит: «Давайте мы не будем его брать, а то беда будет». А он как пищит, рычит, по-дурному верещит, будто на свой лад. Тогда как начало лодку раскачивать – это мать. И выпустили в озеро. И легли спать днём. И видят во сне эти женщины: «Вы взяли у меня ребёнка, а я у вас троих возьму». И осенью пошли за ягодами, а там камень на пути – тут лодка перевернулась, тех троих /взяла хозяйка воды/, а одну женщину оставила, ту, которая говорила: «Не берите!» Они есть на самом деле, они есть. Не говорите, что нет. Они совсем как люди.

ФА. 2511/13. Зап. Лавонен Н. А., Коски Т. А. в 1977 г. в д. Кестеньга от Кондратьевой М. А.

От гнева Крещенской бабы спасают горшки

20

– A eik? se Vieriss?n akka teilt? mit? kysyny?

– Ei. A mie muissan sen viel?, kun olin pikkaraisena, nin sit? diadink? oli sen muamo, ni h?n rupei stri?ppim?h, nin siit? ty?nsi lap?et kuuntelomah. No nin kun siit?, kun siit? kun tullah jyrytet?h ne lap?et, mit? kerit?h. Kun kuuntelomah ruvettih, nin kun kierrettih, kun vesi nousi kolmannella kertua, ni se sen kera i?e nousi, sen vien kerralla.

– Vieriss?n akka?

– No, ni kun a?etutah tullah, ni kun akka juok?ou, pani puat pi?h… Yhell? ei ehtin panna, nin pi?n leikkai.

– Ken puat pani pi?lle?

– Muamoh. Ni kun ni?t ?ie… puat ne m?nn?h jotta pi?t ne m?nn?h, ni kolme tyt?rt? j?i eloh, a nell?? m?ni, ei kerinnyn sill? patua… Se on ihan tosi.

– A jos se mit? kysyis, ni pit?yk? vastata, vain olla vaiti?

– Ei ni mit?, ei ?uva?e ni istuvan ni puajivan. Ei ni mit? kun eli sie m?net huilu??a, ei niin, ni ruatau pahua. Onnakko ?ikko da veikko oltih, viel? muissan, kun yksi m?ni aitan lukkuh, se m?ni veikko, a ?ikko m?ni lehm?n ?arveh kuuntelomah.

– А эта Крещенская баба у вас ничего не спрашивала?

– Нет. А я, помню, ещё маленькая была. А моя тётя (жена дяди) начала стряпать, а детей отправила слушать /к проруби/… И вскоре оттуда они прибегают, гремят, стучат эти дети, что есть сил!… Они, оказывается, начали слушать, обвели круг вокруг того места. Тут вода поднялась, уже в третий раз и на этот раз она сама поднялась с этой водой.

– Крещенская баба?

– Да, Крещенская баба. Они как прибежали, женщина быстренько им горшки на голову. На одну не успела надеть, ей голову отрезала.

– Кто горшки на головы надел?

– Мать. Ну как они оттуда прибежали… Горшки вместо голов пойдут. Вот и три дочки остались в живых, а четвёртая умерла. Не успела ей надеть. Это истинная правда.

– А если она что-то спросит, надо ей отвечать или нет?

– Нет, ничего. Не любит ни сидящих, ни говорящих. Никого.

Или с ума сойдёшь, или чего плохого сделает. Я помню, кажется, сестра и брат были, так один пошёл к замку амбара – это брат, а сестра пошла к рогу коровы слушать.

ФА. 2511/14. Зап. Лавонен Н. А., Коски Т. А. в 1977 г. в д. Кестеньга от Кондратьевой М. А.

21

Avannolla k?ytih kuundelomah Vieriss?n akkua, ?iit? kun l?hettih kuundelomah, ni ?iit? kun kierret?h ?e avanto, ni ?iit? vuotetah, kuni ?e tulou ?iit?. Kun tulou, ?iit? vesi tulou, ni avanto kohahtau, kun tulou ?ielt? h?n. H?n ei nou?e term?ll?, t?nne mualla. ?anou, ky?yt?h jotta: “Kal’l’isko on… Vienassa luukkuo kilo?

…H?nelt? ky?yt?h, vetehizelt?. A h?n ei ni mit? virka, ei ni mit?. Paissah, paissah ?iit? ky?yt?h, mit? h?n ?iel? ?anou, ?iel?, ?iit? tua? ky?yt?h: “Nu kallisko on…“

A yhen kerran kun l?hettih ke?en kuundelomatta poike? avannolta, ?iit? muamorukka ?anou, oma muamoni ?anou, jotta kun l?hettih avannolta kuundeloma?ta niin kun tuldih, juo?tih pirttih. Akka: vetehini tulou, ?e j?lkeh muka! Nu. Akka: “Nyt tulou vetehini!“ Kaikilla pani puat pi?h?, maitopuat. ?illoin maitopuat oldih. ?iit? ?e tuli, puat pi????: “Pi?t ?uan ?uajessa! Pi?t suan ?uajessa!“ Kuin monda oli, kaikilda otti puat pi??t?. Vetehini! ?iit? ei avannolla l?hetty kuundelomah.

– A jos ei ollut patoja pannun pi?h?

– ?iit? pi?t olis kiskon. Vot!.. Oli, oli! Vieriss?n ke?ell? kun muinen ?anottih kuunneldih, oli ylen stra?no, oli. Avannoilla kun m?ntih, me??enini, ?e peldoaittah, peldoaittoih kuunneldih, ka?o, oli ylen stra?no… Pahua kun tullou ka… ?iit? kuunneldih ruhkatukulla. Uutta vuotta va??e pirtti kun pyyhittih va?tahakua. Mi?n muamorukka niit? tiesi… Muamorukka m?ni pihalla, ruhkatukulla pihalla kuundelou.

?it? ?iit? mit? kuuluu. Kun tuli ?ih ruhkatukulla: “M?nin, – ?anou, – labiemella muldua lyk?ttih, jotta hirvie“. Tuattorukkan kuoli, ?iit? tuatto kevy?ll? kuoli, Ruaden?an aikana. H?n kuuli: “Niin, – ?anou, – hautua kaivetah jotta hirvie, – ?anou, – peskuo lykit?h, labied vain hel?t?h. Ei, – ?anou, – tule t?n? vuotena hyvy?“. H?n Uutena vuotena kuundeli, ruhkat pyyhki ta fartukalla vei ta ?iel? kuundeli.

– A minne h?n ruhkat heitti?

– ?inne i heitti, miss? kuundeli ?iel?, i eini mit? pie ottua en?mpi… Hi?n viel? ?anou ?iin? niit? ?anoja.

На прорубь ходили слушать Крещенскую бабу. Ну вот, как пойдут на прорубь, обведут круг вокруг проруби и потом ждут, когда она /Крещенская баба/ придет оттуда. Перед тем, как придет, вода поднимется, прорубь всколыхнется и потом она оттуда выходит. Она сюда, на пригорок, на землю, не поднимается. Говорят, что спрашивают: «Дорог ли в Архангельске килограмм лука?»

У него спрашивают, у водяного. А он ничего не говорит, ничего. Разговаривают, разговаривают, потом спросят, что он там скажет, потом опять спрашивают: «Ну, дорог ли…»

А однажды как пошли от проруби, не дослушав – об этом мама-покойница рассказывала, своя мама рассказывала. Как ушли от проруби не дослушав, домой пришли, забежали в дом. Женщина: «Водяной следом идет!» Ну. «Сейчас водяной придет!» Женщина всем надела молочные горшки на голову. Тогда горшки для молока были. Тот пришел, горшки на головах: «Головы добуду! Головы добуду!» Сколько было, у всех горшки с голов снял. Водяной! Больше не ходили на прорубь слушать.

– А если бы горшки не надела на голову?

– Тогда бы головы оторвал. Вот!.. Было, было! В Святки, говорят, когда раньше слушали, очень страшно было. Когда на прорубь ходили, когда к полевым амбарам, слушать, это было очень страшно… Плохое как придет, дак… Потом еще слушали на куче мусора, перед Новым годом, полы как подметут… Наша мать-покойница знала это… Пошла она на улицу, на куче мусора, на улице слушает – что там слышно будет… «Пришла, – говорит, – [будто] лопатой бросают землю, аж страшно». Потом отец, покойничек, умер, отец весной умер во время Радоницы, а она слышала: «Так, – говорит, – яму копают, что страшно, песок бросают, лопаты только звенят. Не будет, – говорит, – в этом году хорошего». Она в Новый год слушала, мусор подмела, в фартуке отнесла да слушала.

– А куда она мусор положила?

– Туда и положила, где слушала, и мусор больше не надо оттуда брать… Она еще и слова там говорит.

ФА. 1547/3. Зап. Конкка А. П., Лавонен Н. А., Лукина П. И. в 1971 г. е д. Югикозеро от Тарасовой А. Е.

Крещенская баба спускается с неба

22

– Eik? Vieriss?n akkua varata?

– Ei, totta ne ei varattu, kun k?ytih.

– A oletko kuullun Vieriss?n akasta?

– Meil? lapsena sanottih, jotta Vieriss?n akka on, niin my? sit? pienen? varasima.

– A miss? se sanottih jotta se on?

– A meil? sanottih, jotta taivahassa on, taivahasta solahtau ta siit? kun on se Vieriss?n kesen ta siit? m?n?y puoikes.

– A mihin se siit? m?n?y?

– Ka siel? siit? kun ollou niin, k?vel?y siel?, a kun ei olle niin.

– A oliko teill? arvoituksia, kun k?itt? avannolla kuuntelomassa, kysy Vieriss?n akka: Mik? yksi?

– Ei ollun, ei ni mit? ollun, ei, ei…

– Не боялись Крещенскую бабу?

– Нет, правда, не боялись, раз ходили.

– А слышала ли про Крещенскую бабу?

– Нам в детстве говорили, что есть Крещенская баба, тогда мы её, маленькие, боялись.

– А где, говорили, она находится?

– А нам говорили, что она на небе. С неба опустится и потом от Рождества до Крещенья здесь, а потом уходит вон.

– А куда она опустится?

– На землю.

– Куда она потом девается?

– Дак, если это так, то ходит там. А если не так.

– А была ли у вас загадка, как ходили на прорубь слушать? Спрашивает Крещенская баба: «Что первое?»

– Не было, ничего не было, нет, нет.

ФА. 2649/14. Зап. Лавонен Н. А. в 1981 г. в д. Тухкала от Кирилловой А. П.

Крещенская баба уходит в небо

23

Kuuntelomah k?ytih tienristeyksih, kylyl?ih… “Hyv? olet Vieriss?n akka!“ – hot ket? niin ?anotah, ken on pahoin suoriutun, semmoni on. Viel?ki nyt ?anotah: “Tuo matkuau Vieriss?n akka“… Totta se on ollun Vieriss?n aikana. Avannoilla luajittih risti, risti. Sit? ristie my?te Vieriss?n akka nousi taivahah. Vieriss?n aikana. K?veli, h?yrysi siel?… Pualikoista risti luajittih… Avannosta tuli da taivahah. J?lkeh Rostuon luajittih se risti… My? olima lapsena, niin varasima avannolla vett? k?ym?h, ?to Vieriss?n akka nousou… Kaksi pualikkua pantih, yksi pitempi, toini sih, poikkipuolin. Ta se risti oli ihan koko talven avannolla. Ei otettu, se niin i on, kuni suli… Ei h?nell? ni mit? sri?pitty, ei pirttih lasettu, Vieriss?n akkua sit?… Kiellettih, jotta Vieriss?n akka tulou, avantoh viey.

Слушать ходили на перекрестки, в бани… «Хороша ты, Крещенская Баба!» – хоть кому говорят, кто плохо одет, такой. Еще и сейчас говорят: «Вот идет Крещенская Баба!»… Видимо, эта баба была во время Святок. У проруби делали крест. По этому кресту Крещенская баба поднималась в небо. Во время Святок. Ходила, бродила там. Из палочек крест делали… Из проруби она выходила и – в небо. После Рождества делали этот крест… Мы были детьми, так боялись на прорубь за водой ходить, что Крещенская баба выйдет. Две палки брали, одну подлиннее, другую – посередине, поперек. И этот крест прямо всю зиму стоял у проруби. Не убирали, он так и стоял, пока не растает… Ей ничего не пекли, в дом эту Крещенскую бабу не пускали… Запрещали, а то Крещенская баба придет, в прорубь утащит.

ФА. 3476/15-16. Зап. Степанова А. С., Иванова Л. И., Миронова В. П. в 2000 г. в г. Кемь от Антоновой П. Е.

Крещенская свинья

24

Vieriss?nkeskie piettih. Vieriss?n sikua meil? strassaitih, sto… Vieriss?n sika. Ei akka! Sika!.. En tiij? kuin se sanuo, mi se on… No stop lapset varattais. Vieriss?n aikana se… Mist? se tuli, sinne i sai… Ei sanottu, mist? tuli. Mec?st?! Mec?st?, navemo.

Святки отмечали. Крещенской свиньёй нас пугали. Крещенская свинья. Не баба! Свинья! Не знаю, как сказать, что это. Ну, чтобы дети боялись. Это во время Святок… Откуда она приходила, туда и уходила… Не говорили, откуда приходила. Из лесу! Из лесу, наверно!

ФА. 3485/16. Зап. Степанова А. С., Иванова Л. И., Миронова В. П. в 2000 г. в г. Кемь от Рудометовой (Окатовой) Т. С.

Запреты на грязную работу

25

Silloin koko Vieriss?n kesken? ei saanut tehd? kaikenlaisia t?it? arkip?ivin?k??n… Niinp? ei suanut n?in? kahtena viikkona kartata eik? kesr?t?, sill? Vieriss?n akka olisi kuitenkin katkonut langan kesr?tess?. Ei suanut pest? pyykki?, sill? niit?kin olisi pit?nyt m?nn? huuhtelemaan avannolla.

Тогда во все время Святок не всякую работу можно было делать, даже в будние дни, в эти дни две недели нельзя было ни шерсть чесать, ни прясть, так как Крещенская баба во время прядения рвала бы нить. Нельзя было бельё стирать, потому что его ведь надо было бы на прорубь идти полоскать.

ФА. 1312/1. Зап. Конкка У. С. в 1969 г. в г. Петрозаводск от Пертту П. А.

26

– Vieriss?nkeski se oli semmoni “kresnoi“ aika, jotta ei voinun lampahie kerit?, eik? kesr?t? eik? kartata, tikuttua voi ta ommella voit.

– Suurie t?it? ei voinun teh??

– Suurie t?it? ei voinun kaksi net?lie, kahta p?ivi? vailla se on kaksi net?lie Vieriss?n keski. A niit?, jotta lampahan kericcij?t muinein, muinein ne kyll? mainittih, jotta on lampahan kericcij?t, k?yv?h Vieriss?n kesell?. Nykyj?h en mie tiij? ainakah.

– Miten ne k?iv?t, mit? ne tekiv?t?

– N?ilt? karvallisilta lampahilta kerit?h, sit? puaittih aina, ett? kell? mist? pahoin kerit?h, miula ei ni silloin sattun.

– Ken se oli se kericcij??

– Kukapa sen tiet?y. Se ei j?t? sihi jalkua eik? k?tt?

– Miten sen saapi pois li?v?st??

– Ka miten m?n?y, ka siten h?n l?ht?y muka pois, meil? niin mainittih.

– Eik?s mit? h?nell? tehty?

– En mie tiij?, miula ainakaan, mie kyll? olen lammasta pit?n tai lehmy? pijin. Ennen miula ei mit? semmosie ollun. A mainittih vain akat, jotta miula tuas oli k?ynyn lampahien kericcij?. Niin mainittih muinoseh aikah, ei nykyj?h. Totta se sit? my?ten heil? oli lammaslykky paha.

– Святки – это такое святое время, что нельзя было овец стричь, ни прясть, ни картать. Вязать можно было и шить.

– Большие дела нельзя было делать?

– Крупные дела нельзя было две недели. Без двух дней две недели Святки длятся. И этого нельзя было, потому что «стригущие» овец, об этом давно вспоминали, что «стригущие» овец ходят в Святки. Теперь я не знаю.

– Зачем они ходят? Что они делают?

– Овец стригут. Так всегда говорили. Что у кого-то и где-то по-плохому постригут. У меня такого не случалось.

– Кто были эти «стригущие»?

– Кто его знает?! Он не оставляет там ни ног, ни рук (т. е. отпечатков, следов – И. Л.).

– Как его можно вывести из хлева?

– Дак как заходит, так и выйдет. У нас так говорили, у нас так говорили.

– Ничего ему не делали?

– Я не знаю. Я овец держала, и корову держала раньше – у меня ничего такого не случалось. Но вспоминали женщины, что вот ко мне тоже приходил «стригущий» овец. Так вспоминали в прежние времена, не сейчас. Видимо, у них не было удачи на содержание овец.

ФА. 2610/32. Зап. Лавонен Н. А., Онегина Н. Ф. в 1980 г. от Мастинен E. М.

Сюндю

В южнокарельской мифологической традиции святочным персонажем является Сюндю (Syndy).

Syndy – это «мифическое существо, которое, по верованиям, находится на земле от Рождества до Крещения и которое сопричастно к рождественским предсказаниям для „слушающих"»^[122]. В том же значении употребляется иногда и слово Suurisynty (букв. «Большое Synty»).

Подробно этимологию слова synty рассмотрела У. С. Конкка в своей монографии, посвященной карельским причитаниям^[123]. Обратимся к некоторым ее выводам, которые особенно важны для понимания данного образа. Во-первых, «коренное значение слова synty (syndy, synd) во всех прибалтийско-финских языках „рождение"». Во-вторых, «в карельских и финских заклинаниях этим словом называются мифы о рождении или происхождении явления, предмета, существа». Так П. Виртаранта пишет, что, когда шли слушать Крещенскую бабу, надо было уметь «synti» прочитать^[124]. В-третьих, «в южнокарельских диалектах и вепсском языке слово syndy (synd) имеет еще и следующие значения: бог, Христос, иконы, а также время зимних святок». Н. Ф. Лесков также пишет, что, когда он спросил у причитальщицы, кто такие «сувред сюндюд» и «сюндюй-жед», она после долгих раздумий показала на образа. И хотя собиратель делает вывод, что это сами иконы, на наш взгляд, в данном случае носительница традиции имела в виду все-таки Бога-Христа, хотя в значении «иконы» это слово тоже употребляется.

Словарь карельского языка приводит значение этого слова у тверских карел «synnyn vuosi» – это «jumalan vuosi» («год syndy» – это «божий год»): «Joga synnyn vuotta joka jumalan vuosi jiamma hein?miada»^[125]. B-четвертых, «M. Хаавио предполагает, что понятия luonto-haltia-synty, выступающие в заклинаниях как синонимы, обозначают духа родового предка, которого колдун призывает на помощь, приступая к заклинанию…» Следует отметить, что у многих народов в обрядности Святок просматриваются пережитки культа умерших. Верили, что в это время «покойники бродят по земле, их подкармливали, обогревали». А. Ф. Некрылова пишет, что в Курской губернии «под Рождество и под Крещение жгут навоз среди двора, чтоб родители на том свете согревались». В Тамбовской и Орловской губернии «в первый день Рождества среди дворов сваливается и зажигается воз соломы, так как умершие в это время встают из могил и приходят греться. Все домашние при этом обряде стоят кругом и в глубоком молчании»^[126]. Обычай разжигания так называемого «рождественского полена» присутствует в обрядности практически всех европейских стран. В-пятых, финский языковед Я. Калима, исследовавший этимологию карельского слова syndy, называет это загадочное существо, появляющееся во время Святок, духом-хозяином (haltia)^[127]. Косвенным доказательством этого может служить факт, что у русского населения Петрозаводского уезда «цюнда – нечистый дух, вроде домового»^[128]. Финский исследователь считает, что карельское syndy – «дух, хозяин» имеет свое соответствие в восточно-славянской мифологии – «род» – название божества древних славян. Русское «род-родители», в свою очередь, восходит к культу умерших родичей. В русских диалектах слово «родители» означает не только отца и мать, но и дедов, прадедов и предков. Общие поминальные дни у русских называются «родительскими субботами». В олонецком говоре русского языка «родительское место» – кладбище. Тверские карелы заимствовали у русских это слово вместе с понятием: родители – умершие родичи. Здесь следует добавить, что и название основного праздника, во время которого карелы поминают своих предков, называется Roadencu (русск. Радоница). При этом карельское название, возможно, заимствовано из русского и соотносимо со словом «радость» и с названием божества Рода. В-шестых, «…syntyset – это умершие родичи и в то же время пространство, которое они населяют, т. е. потусторонний мир»^[129]. Именно с культом умерших первопредков, как будет видно позже, наиболее тесно связан святочный образ Сюндю. В качестве седьмого значения можно вспомнить употребление этого слова в составе фразеологического оборота: Synnyn stroastit – возможно, страх, навеянный Syndy или Богом, т. е. огромный, панический страх. «Synnyn sroastin hyv?n n?in, kai tukat pyst?i nostih. Такой сюндю страх испытала, даже волосы дыбом встали»^[130].

Здесь можно провести аналогию с русским выражением: «панический страх» или «панический ужас», которое тоже произошло от имени древнегреческого божества Пана. Он родился с ярко выраженными хтоническими чертами: с рогами, раздвоенными копытами, бородой. Даже мать, нимфа Дриона, ужаснулась при виде его. Пан как божество стихийных сил природы наводит на людей беспричинный, так называемый панический страх, особенно во время летнего полудня, когда замирают леса и поля. Предание об умирании Великого Пана иногда трактуется как умирание природы. Этот древний миф об умирании и воскресении природы находит отражение и в образе Сюндю. Раннее христианство причисляло Пана к бесовскому миру, именуя его «бесом полуденным», соблазняющим и пугающим людей^[131]. Хотя, конечно, в трактовке с точки зрения христианства «Synnyn stroastit» правильнее было бы перевести: Христовы страсти, т. е. страдания, во время Страстной Седмицы (неделя от Вербного Воскресенья до Пасхи). Но народной этимологии ближе первая версия перевода.

Таким образом, само слово syndy сочетает в себе и древние языческие, и более поздние христианские элементы. То же самое продемонстрирует и дальнейшее исследование образа Сюндю.

На севере Карелии, как было уже сказано выше, время Святок называется Vieriss?n keski, т. е. Крещенский промежуток. На юге эти двенадцать дней с 7 по 19 января (по новому стилю) носят название Synnyn moan aigu, т. е. Время земли Сюндю (букв.); Время, когда земля принадлежит Сюндю. Это совершенно особые дни. Многие информаторы функционально ставят знак равенства между зимними и летними Святками (Vi?nd?i), хотя святочный дух появляется только зимой.

С одной стороны, это время безудержного языческого разгула, когда веселятся, смеются, ходят ряжеными (южно-кар.: smuutat, сев. – кар.: huhl’akat), самыми различными способами гадают о будущей жизни и поднимают девичью славутность (lembi). В этот временной отрезок любые проказы и хулиганские выходки со стороны молодежи (вплоть до запирания снаружи дверей, раскидывания дровяных поленниц и разрушения баенных каменок) воспринимаются как непременный праздничный атрибут, продуцирующий счастливую и плодотворную жизнь на весь год. «Это время веселья, можно по-всякому веселиться. Бог дал это время… В это время веселись, тебя ругают, никакой беды от этого. Все будет напрасно. Две недели зимой, а летом пять дней… Все Бог разрешает, он для прощения грехов сделал это время» (39). Смывались все грехи в Иорданской проруби (Jordan) в последний святочный день.

С другой стороны, это время соблюдения строгих запретов и ограничений, как на юге Карелии, так и на севере: нельзя стирать, мыть полы, выливать на улицу грязную воду, чернить сапоги, пилить дрова, выносить мусор и золу, чтобы не запачкать «дорогу Сюндю». «Это я помню очень хорошо, мама наша это очень строго соблюдала, чтобы не выносить грязь на улицу во время земли Сюндю» (74).

«Зимой время Сюндю, а летом… Чистое время, чистое время, так говорят… Говорят, если с золой белье постираешь, то зерно чернеть будет…

Больших грязных работ нельзя бы делать. Это чистое время» (41). «Этого очень остерегались, что грязную воду на видное место не выливать. А если что выливали, надо было снегом прикрыть» (ФА 3355/16-19). «Нельзя было стирать белье, потому что его ведь надо было бы на прорубь идти полоскать» (25).

Некоторые запреты были связаны с будущим урожаем зерновых. В красный угол нельзя было приносить сковороды и посуду, в которой готовили в печи – иначе рожь почернеет^[132]. Во время земли Сюндю не разрешали гасить угли в печи ни дома, ни в бане, чтобы ячмень не почернел^[133].

Также в это время нельзя было стричь овец, чесать шерсть, прясть. «Крещенский промежуток – это было такое святое время, когда нельзя было ни овец стричь, ни прясть, ни картать… потому что есть „стригущие“ овец, ходят в Крещенский промежуток… у кого что по-плохому выстригут» (26). «Нельзя было в эти две недели ни картать, ни прясть, тому Крещенская баба порвала бы нить при прядении» (25). «Не надо на глаза Сюндю кострику класть (т. е. нельзя прясть)»^[134].

Людям было запрещено прясть в переходное (пороговое) время, связанное с солнцеворотом, а также с культом предков и культом мертвых. В это время пряли «нить судьбы» домашние и различные другие духи^[135]. В д. Мяндусельга существовало поверье о том, что если прясть в сочельник, то осенью придет Кегри и отобьет пальцы^[136].

«Перед Рождеством даже не плясали, дорогой праздник: это будто бы Христос рождается… Сюндю слушали» (27). «Раньше во время Летних Святок (букв. Поворота) ничего плохого не делали. Не спорить и ничего плохого не говорить. Во время земли Сюндю замечали, чтобы сильно не греметь да не стучать. Чем больше грешишь да стучишь, значит, и жизнь тоже будет шумной да… Во время земли Сюндю старались потише жить» (49).

«По народному выражению, как в зимние, так и в летние святки „врата рая были открыты для умерших“. Это представление, несмотря на свою христианскую атрибутику, отражало гораздо более ранние пласты религиозных верований и на практике означало то, что контакт с потусторонними силами в наиболее критические, переломные периоды календаря был возможен не только для специалиста-знахаря, но практически для каждого члена общества (например, гадания). Запреты на vi?nd?i, как и на зимние святки, не могли служить препятствием для обрядового их нарушения (действие, при котором собственно и происходил контакт с потусторонним миром) при гадании, ритуальных действиях, связанных с первыми сакральными днями начинающегося длительного цикла, продуцирующих происходящее на весь период». Таким образом, хотя «земля и принадлежала Сюндю» и народ стремился, с одной стороны, соблюдать физическую и духовную чистоту, с другой – он не мог упустить в этот сакральный момент возможность пообщаться с потусторонними силами. Согласно народным верованиям время, когда солнце останавливало свой бег, являлось лучшим временем для всякого рода гаданий и продуцирующих магических действий. Отсюда возникает и тема маскарада (переодевания, инициации), тема животворящего смеха и веселья, различные приемы хозяйственной, лечебной и любовной магии, обеспечивающие успех и удачу на весь предстоящий год и даже жизнь. У англичан эти двенадцать дней называются легкомысленные дни («Darft Days»).

Святки считались лучшим временем для поднятия девичьей (чаще всего) славутности-лемби. Карелы в качестве синонима к lembi приводят слово oza, то есть счастье, удача. Способы увеличения лемби были самые разнообразные. Например, во время земли Сюндю мать рано утром подметала избу от большого угла на улицу и до последней калитки со двора, приговаривая при этом: «Двери открываю, дорогу очищаю для моей дочки Анны!» Девушка и сама могла позаботиться о лемби. Для этого следовало в полночь сходить за водой, налить в блюдце и поставить у икон, а перед тем как идти на вечеринку, умыться ею. После этог встать на пороге и уверенно сказать: «Я – петух, выше всех! Все куры под лавку!» (ФА 3712).

Особенно много способов поднятия славутности было во время летних Святок. Для этого делали специальные лемби-веники, которыми знахарка различным образом парила девушку в бане. Например, рвали ветки с березы (ее карелы считали покровителем женщины), которая растет рядом с муравейником (сакральный топос в лесу), произнося: «Сколько вокруг этой березы муравьев, столько вокруг Анны женихов!» Затем этим веником парили в бане (ФА 3712).

В одной из быличек рассказчица подчеркивает: «Synnyn moa on, on!» (35). «Земля Сюндю есть, есть!» И это экспрессивное высказывание утверждение, на наш взгляд, одинаково относится и к темпоральному, и к локальному промежутку. Тем более что архаичному менталитету и языку свойственна тесная связь пространственно-временных понятий и отношений.

Святочная полночь – время совершенно особое. В целом неблагоприятными для человека считаются полночь и в меньшей степени полдень, те суточные периоды, которые в народной традиции наделены семантикой пограничного времени^[137]. Время зимнего и летнего солнцестояния умножает эту семантику. Эти периоды переломны, открывается граница между «чужим» и «своим» миром, но опасны они не только возможностью столкновений с существами из иных миров, особенно активных именно в это время, но и тем, что полночь «осознается как период отсутствия времени вообще. Это не-время: „Полночь очень опасна, это безвременье и нечистый человека губит»^[138]. Но для гаданий это самый благоприятный и продуктивный временной отрезок, так как, во-первых, открываются нужные двери, границы временно размыкаются, а во-вторых, именно в данный момент «представители „иного“ мира выступают в „сильной позиции“, т. е. реализуется вся совокупность признаков, наиболее полно характеризующих мифологический персонаж»^[139]. Таким образом, обрядовое время отличается от профанного, и период, в обычных ситуациях маркирующийся как «плохой», в сакральных ситуациях может менять оценочную характеристику.

Гадали карелы в Зимние Святки по-разному: лили олово, жгли бумагу, ждали жениха перед зеркалом (при этом должны быть открыты все двери и трубы, на шею надет хомут и зажжены свечи), мочили чулок на проруби и убирали его на ночь под голову, слушали разговоры под окном или на углу чужого дома (встав при этом спинами друг другу). Но чаще всего слушали предсказания Сюндю у проруби или на перекрестке (ФА 3712).

Примечательно, что, согласно народным верованиям, особенно спокойно надо было вести себя в канун праздников и перед гаданиями: «Вечером перед воскресеньем и в канун других праздников смутами не ходили, не ходили и на беседы, это считалось грехом. В канун этих дней по вечерам ходили слушать Сюндю и гадали»^[140].

В древности человек на такие опасные временные отрезки пытался воздействовать, регулировать их. И как пишет А. Я. Гуревич, «пир был главным средством воздействия на время»^[141].

Южнокарельская традиция проведения Synnyn moan aigoa (времени, когда земля принадлежит Сюндю), уже судя по приведенным примерам, во многом сходна с севернокарельской Vieriss?n keski (Крещенский промежуток). Главное их отличие – наличие богатой обрядовой выпечки на юге (в Северной Карелии сведения об этом практически отсутствуют).

Традиция обрядовой выпечки характерна для многих стран. Во Франции пекли рождественский хлеб, который делили на три части: для бедных, для животных и для умилостивления водной стихии^[142]. Особые обрядовые хлебцы пекут в Бельгии и Британии^[143]. В Австрии выпекают рождественский хлеб с христианским крестом и солярными кругами^[144].

На Руси святочная обрядовая выпечка или дарилась колядующим, или скармливалась домашнему скоту. Обильные дары должны были обеспечить благополучие семьи и всего домашнего скота на целый год, а также богатый урожай.

В. В. Иванов и В. Н. Топоров считают, что фигурное тесто заменило жертвенное животное. Еще В. Я. Пропп писал, что т. к. изображения скота скармливают ему же, то это явный магический прием создания приплода, т. е. несомненный продуцирующий обряд. Приготовленные к Святкам из теста фигурки животных, по его мнению, уже своим наличием должны были влиять на будущее, поэтому формы применения их неустойчивы, их дальнейшее использование уже не имеет существенного значения: их ставили на окно, дарили, хранили до будущего года, давали в пищу скоту, раздавали колядующим ^[145].

Л. Н. Виноградова сообщает еще об одном способе применения обрядового хлеба в Польше и Чехии: «В Краковском воеводстве в течение святок оставляли на столе „житный хлеб“, завернутый в белое полотно, его следовало держать как „еду для новорожденного Иисуса“. По чешским средневековым источникам (XV век), осуждавшим пережитки дохристианских зимних обычаев, узнаем, что в крестьянских домах „большие белые хлебы, калачи лежали с ножом на столах… неблагочестивые оставляют их для божков, приходящих якобы ночью поесть“. Последнее свидетельство очень выразительно: оно сохранило чрезвычайно устойчивое представление о необходимости оставлять на ночь (в определенные календарные сроки и поминальные дни) на столе обрядовую пищу для духов – опекунов дома»^[146].

В Закарпатье на Рождество и Новый год пекут особый хлеб крачун. Он является, во-первых, символом семейного богатства и благосостояния хозяина дома, поэтому в середину каравая в соответствии с принципами продуцирующей магии добавляют понемногу от всех продуктов, которые «родит земля»: овес, бобы, капусту, пшеницу, кукурузу. По принципу охранной магии иногда на верхней корке крачуна изображают крест, посередине которого в ямку кладут пшеничные зерна. Именно поэтому, согласно преданию, этот крачун может погубить дьявола. Обладает этот хлеб и целебной силой, кусочек его дают во время болезни и людям, и животным. Украшение крачуна стеблем овса также имеет магическое значение: свойства стебля (красота, плодовитость), до которого дотрагиваются жених и невеста (или просто молодые члены семьи), по закону контакта, должны передаться им. Крачун – сакральный предмет, поэтому по законам подобия и контакта совершается обряд с подкладыванием под него овечьей шерсти того цвета, которую хотят иметь в хозяйстве. С помощью крачуна (как и с карельским хлебцем для Сюндю) осуществляется и обряд гадания: кто выйдет замуж, кто умрет, какой будет урожай^[147].

В сопоставительном аспекте очень интересен образ Карачуна в русском фольклоре. В сказочной традиции это предшественник Кащея. Одно из значений слова «карачун» в русском языке «злой дух», «смерть». С. А. Токарев считает, что в сказках Карачун сохраняет «черты олицетворения смерти»^[148]. Другие исследователи пишут, что у древних славян это подземный бог, повелевающий морозами^[149]. Связывают это слово с Рождеством, Святками, днем зимнего солнцеворота, рождественским хлебом и деревцем^[150].

Южнокарельская традиция отличается тем, что вся обрядовая выпечка делается для определенного мифологического существа, появляющегося в эти сакральные святочные дни – для Syndy. Хотя дальнейшее ее применение сходно с другими народами: и скоту, и для хранения с целью дальнейшего ритуально-магического использования, и себе для еды.

Во-первых, в Рождественский сочельник (6 января) перед встречей Сюндю жарят блины (29, 32, 33, 35, 38, 46, 47, 74, 75). У сегодняшних карел они называются synnynkakkarat (блины для Сюндю). Ливвики их называют «synnyn hattarat», т. е. портянки для Сюндю. Пекут их для того, «чтобы у Сюндю руки и ноги не мерзли».

«Раньше говорили: Сюндю приходит в рождественскую субботу рано утром. Хозяйке надо испечь блины для Сюндю. Говорят, он приходит просить у хозяйки блины. Говорит: „Хозяюшка, милая, испеки мне блиночки, во рту тающие, руки греющие“. А в Крещенье уходит обратно, в крещенскую субботу» (33).

«Или в Рождество блины пекли и утром первый блин дают из окна, значит, Бог берет у тебя блин… В окно дает тому, кто на улице, мол, для Сюндю дает блин. Это все мама рассказывала» (29).

«Он когда приходит вначале, тогда надо портянки сделать… Раньше говорили: блины надо испечь, блины. А как уходит Сюндю, тоже пекут, что уходит Сюндю, надо в дорогу портянки испечь…» (32).

«А блины печет, так это вроде когда придет, дак тогда ноги не замерзнут – портянки, портянки для Сюндю» (74).

Все эти объяснения являются поздними, когда смысл древних верований уже забывался. Подтекст, вероятно, можно найти в похоронном обряде. Карелы обували умершего в специально сшитые из холста прямые чулки без пяток^[151]. Шерстяные чулки надевать на покойника опасались, чтобы не вызвать падеж овец^[152]. Поэтому и для Сюндю, в образе которого сильны элементы культа мертвых, требовалось испечь особую обувку для временной жизни на земле.

Вообще «символика блинов в фольклоре, как и в обрядах, связывает их со смертью и с небом как иным миром»^[153], откуда как раз в рождественский сочельник и спускается Сюндю.

Эти блины использовали не только для угощения и обогрева Сюндю, но и для гадания. Прокусывали в первом блине дырки для глаз и рта, выходили на улицу, смотрели в избу и видели, что будет в наступающем году: например, если кто из домашних был без головы, тот умрет (45).

Перед приходом Сюндю еще пекли маленький хлебец (p?rp?ccyine или synnyn leib?ine) из белой или ржаной муки, причем его делали первым из квашни. Хлебец две святочных недели держали в солонке или на своде печи (согласно верованиям карел, место обитания первопредков), потом убирали за иконы, а весной, когда шли сеять зерновые, брали с собой. Летом во время сильных гроз (вместе с пасхальными крестовыми хлебцами) его клали на окно, чтобы Святой Илья-громовержец защитил от молнии.

Иногда хлебец сразу клали на два-три дня к образам, а потом выносили на улицу на снег, где «он куда-то исчезает. Нельзя знать, куда исчезает. А старухи-то знали. Я говорю бабушке: „Съешь ты сама!“ „Я знаю, куда надо положить. Без меня съест!“ – говорит. Значит, съест, придет, возьмет, съест он!» (57). Поразительно, что у рассказчика даже не возникает крамольная мысль, что это может быть не Сюндю, а, например, птица! Этот ритуал кормления также подчеркивает связь святочного образа Сюндю с культом умерших первопредков.

Хлебец использовали и во время гадания. «Мама моя даже пробовала: хлебец Сюндю маленький испечет и потом положит его на сито. И положит – я сама видела, как она делала. И положит тот хлебец на сито, сито перевернет вот так, держит на кончиках пальцев – и хлебец закрутится. Это я видела. А мама скажет: „Великий Сюндю-кормилец, если я умру в этом году, пусть хлебец крутится. А если не умру, пусть хлебец не крутится!“ Он как закрутился! Это я видела!» (35).

В Савинове хлебец Сюндю в качестве оберега брали с собой, когда шли гадать на перекресток: им обводили по солнцу круг над головами слушающих.

Между Рождеством и Крещеньем пекли пироги Сюндю (synnynpiiroa), жареные пироги-сканцы с крупяной начинкой, которые молодежь брала на свои посиделки^[154].

Перед уходом Сюндю накануне Крещенья пекут пирожки – «концы носков» для Сюндю.

«А когда уходил, тогда пекли пирожки. Говорили: надо концы носков для Сюндю перед уходом испечь, а то ноги замерзнут, когда уйдет. Пирожки! Они были с пшеном или с горохом, так пирожки делали. Я помню, мама говорила: „Завтра надо для Сюндю концы носков испечь“» (74).

Этот, безусловно, архаичный обычай подчеркивает связь образа Сюндю с культом умерших первопредков. Карелы считали, что покойного следует одевать в светлую одежду: если похоронишь в темной, ему придется ходить неприкаянным, пока она не побелеет. В похоронной обрядности многих народов белый цвет символизировал смерть и ассоциировался с принадлежностью к царству мертвых. Но самое главное, «смертная одежда», т. е. платье, приготовленное для похорон, шилась «одинарной ниткой редкими, как бы наметочными стежками, не делая узелков, отчего шов получался заведомо непрочным»^[155]. Карелы так объясняли причину подобного шитья: на том свете одежда быстрее порвется и покойник получит новую^[156], которая и будет символизировать его окончательное вступление в царство мертвых. Аналогичные верования были связаны и с обувью: было необходимо в носках обуви сделать дырки, якобы она изношена (ФА 3344/13). Такой же обычай был и у саамов: у покойника отрезали концы носков и пим. В тех случаях, когда северные карелы покойника обували в сапоги или башмаки, из них выдергивали гвозди или отрывали каблуки. В древности карелы обували покойников в поршни из сыромятной кожи или холста, а малолетних детей вообще хоронили без обуви. В этом «можно видеть стремление помочь умершему быстрее сменить „изношенную“ земную обувь на обувь загробного мира»^[157].

Карелы-людики в Крещенский Сочельник пекут для Сюндю «сапоги» (sapkat), пирожки с гороховой начинкой (ФА 3712).

Перед Крещеньем карелы также выпекают из теста лестницу, чтобы Сюндю мог снова беспрепятственно подняться в небо. «А когда, в который день подниматься будет, тогда лестницу делали… защипы так делают, хлеб как лестницу. И пирожки пекли, пирожки тоже защипывали, да кладут кое-чего туда: пшено, горох» (34). «Pid?y synnyl porrastu pastoa, Vierist?? vast kokoi. Надо для Сюндю лестницу испечь перед Крещением, пирожок»^[158]. Лестница в народных верованиях обычно символизирует переход из одного мира в другой, «это медиативное пространство, где возможна встреча человека с мифологическим существом»^[159]. В карельских причитаниях встречается постоянное упоминание о медных или золотых «ступенечках», приготовленных предками-syndyset, по которым покойник спускается в Туонелу, в мир мертвых^[160].

Образ Сюндю более христианизирован, чем образ Крещенской бабы.

Информаторы часто прямо называют его Богом, подразумевая под этим именно Спасителя, Иисуса Христа. В карельском языке нет категории рода, поэтому (в отличие от Крещенской бабы) практически невозможно определить пол этого существа. Это тоже роднит Syndy с Богом, который так же является внеполовой сущностью, хотя в быту и в том и в другом чаще всего подразумевается мужская ипостась.

В одном из мифологических рассказов людиков говорится о том, что в ночь перед Рождеством готовились к встрече Сюндю и славили его: «Христос рождается!» И здесь же повествуется обо всех языческих элементах обряда: ритуальная выпечка, поднятие лемби, гадания, ряженье (31).

Примечательно, что образ Сюндю встречается и в карельских эпических песнях. При этом в сюжете об изготовлении лодки он упоминается в одном ряду с мифическими героями и древними языческими божествами:

Kalovaine kaivot kaivo,

Undamoine verkot potki,

Kaleva kalat keritti;

Syndy tora totkusilla,

Artti ahven maimasilla…

Toraldehi, tapeldehi.

SKVR. IL 173a, 175.

Каловайне колодцы вырыл,

Ундамойне сети закинул,

Калева рыбу выпустил;

Сюндю дрался рыбьими потрохами,

Артти (Ахто?) маленькими окуньками…

 Дрались, бились.

Это подтверждает слова М. Агриколы о том, что Сюндю был языческим богом карелов.

Чаще всего Сюндю в Рождественский Сочельник опускается с неба, а перед Крещением поднимается туда же, для чего и пекут ему «лестницу» (27, 30, 32, 34, 35, 38, 39, 42, 43, 46, 71). Здесь возникают ассоциации с библейским сюжетом, когда Иаков видел во сне лестницу, спускающуюся с неба: «И увидел во сне: вот, лестница стоит на земле, а верх ее касается неба; и вот, Ангелы Божии восходят и нисходят по ней. И вот, Господь стоит на ней…»^[161]. «А что это такое, Сюндю? – Так говорят, это Бог спускается на землю» (44). «Сочельник был, Сюндю опускался перед Рождеством. А в Крещенье он уже снова поднимается, Сюндю. В небо. С неба спускается» (34).

«Suurisyndy rastavoa vast synnynpe?n tulou moal. Suurisyndy sy?tt?izeni n?mil te?htyizil heittih t?nne, pid?y hattaroa pastoa, anna Hospodi tuonil-mastu sijoa, valgiedu roajuu, suuremsynnym bes’odoa. Великий Сюндю перед Рождеством, в день Сюндю, приходит на землю. Великий Сюндю-кормилец на этих звездочках опустился сюда, надо портянки испечь, дай, Господи, потустороннее место, светлый рай, посиделки (беседы) В еликого Сюндю»^[162].

Можно сравнить, каким Сюндю представляется в заговорах (тоже, как Иисус). Вот пример из заговора для поднятия славутности (lemmen nostuvirzi): «Otan vett? Jordanan joves, pyh?n virran py?htimes, kuh on Syndy kastettu, valdakunda valettu. Беру воду из реки Иордан, из круговорота святого потока, где Сюндю крещен, белый свет освящен»^[163]. В заговоре от сглаза он – синоним Творца, Верховного Бога: «Syndy pe?st?, Luoja pe?st?, Pe?lin Jumala» (ФА 3026/2).

Интересна молитва, которую произносили перед иконами, когда шли гадать. В ней Сюндю одновременно выполняет несколько функций: кормильца, божества судьбы-предсказателя и охранника от злых сил: «Великий Сюндю-кормилец, пойдем со мной смотреть и сторожить, и прислышься мне, какая жизнь будет в этом году»^[164].

Такое наложение христианских мотивов на более древние языческие верования свойственно обрядам и фольклору карел. Как пишет Ю. Ю. Сурхаско, «церковь на протяжении столетий старалась всячески христианизировать календарные праздники народов России, однако достигла в этом сравнительно небольших успехов, сумев лишь придать им вид культа христианских божеств и святых»^[165]. Карельский обрядовый фольклор ярко иллюстрирует эту точку зрения. Например, по церковным правилам перед праздничным застольем полагалось сначала посетить богослужение. Но насколько карелы формально относились к этому правилу, настолько для них было необходимым посещение кладбища. Это сохранилось до сего дня: как бы церковь ни запрещала пребывание у могил в Пасху или Троицу, карельская деревня в праздничное утро первым делом с угощением навещает покойных сородичей (syndyzet). Сюндюзет могли прийти в дом в поминальные дни, а также к изголовью умирающего. Основным местом пребывания «родителей» в избе считался большой угол; головой именно туда укладывали умершего, чтобы он сразу был ближе к сюндюзет^[166]. И православные иконы, стоящие в сакральном углу, не смогли до конца вытеснить культ первопредков. Неслучайно в молитвах карелы часто обращались не к Богу-Христу-Спасу, а к своим сюндюзет. По-мнению Л. Хонко, в большом углу «могли исполнять культ умерших членов рода еще долгое время после их смерти»^[167]. В молитвах, как и в причитаниях (как известно, и то и другое является средством-языком общения с богами-душами-духами), карелы часто смешивали образы христианских божеств и святых с образами сюндюзет; в них встречается даже такое словосочетание как «спасы-предки» или «спасы-прародители» (spoassozet syndyzet)^[168].

Н. Ф. Лесков, собиравший и исследовавший обряды и верования карелов-ливвиков в конце XIX века, писал: «В причитаниях, как свадебных, так и погребальных, встречаются названия „сувред сюндюйжед“, „сюндюйжед“; по всей вероятности, это второстепенные боги после Юмала, но боги очень популярные между кореляков, всеми почитаемые и имевшие большое значение в частной семейной жизни»^[169].

Элементы культа умерших первопредков встречаются во многих мифологических рассказах, посвященных Сюндю. В одной из быличек говорится, что его можно увидеть так же, как приходящих на поминки покойников. Для этого следует лечь на печь на спину и свесить голову: в таком «перевернутом» состоянии и будут видны представители мира мертвых (63). Другая рассказчица повествует о том, как во время святочных гаданий ей привиделся гроб, стоящий у старой полузасохшей сосны-колви: вскоре у нее умер сын (ФА 2548/30). Сюндю неслучайно выбрал для передачи информации данное дерево. Именно через такие сосны, в том числе карсикко, согласно верованиям карел, происходит связь со всезнающими жителями Туонелы-Маналы.

Подобно Крещенской бабе (только гораздо реже) Сюндю может восприниматься как водяной, выходить или просто лежать у проруби (37, 54, 55, 60, 67, 75). «Говорили, что из проруби Сюндю поднимается… На краю проруби тоже слушали, что там водяной скажет» (60).

Здесь Сюндю ассоциируется с покровительствующими духами-первопредками. Согласно теории М. Хаавио, мир умерших предков, судя по заговорам, находился в подводном мире^[170]. А по определению А. С. Степановой, syndyzet, присутствующие во всех похоронных причитаниях – прародители, «умершие родичи, являющиеся родовыми духами-покровителями»^[171]. И хотя у древних карел, особенно северных и сегозерских, не было конкретных представлений о загробном мире^[172], в плачах сюндюзет «относятся прежде всего к загробному миру, хотя могут обозначать и каких-то божественных существ… есть также упоминания о том, что в загробный мир нужно спускаться вниз по ступенькам»^[173] (быть может, изначально выпекаемая для Сюндю лестница нужна была именно для этого?). Детали, подтверждающие связь южнокарельского святочного духа с загробным миром, будут встречаться и в дальнейшем исследовании.

Иногда в мифологических рассказах Сюндю воспринимается как нечто прямо противоположное Богу – черт. Порой он прямо так и называется: «Сюндю есть, это, наверное, не знаю, как черт» (43). Хотя прямо тут же сообщается, что он спускается с неба. В 2007 году в Паданах записана быличка, в которой рассказывается о том, как ходили в полночь слушать Сюндю: «Бес был в проруби, голову поднял из проруби, лицо было волосатое-волосатое». Есть сюжеты, в которых во время слушанья Сюндю черти то подкладывают девушке шашку, украденную у жениха-солдата (71); то сами они во время земли Сюндю идут с песнями, гармошками, с гиканьем (62). В одной из быличек рассказывается, как во время святочных гаданий можно услышать чертовы свадьбы, с гармошками идущие из Савинова в Ламбисельгу: надо сесть на крыльцо сарая и укрыться скатертью.

Чаще всего Сюндю невидим, именно в аморфном состоянии он спускается с небес. А если его и видят, то в фитоморфном образе: он, как копна сена, поднимается из проруби (38, 49, 52, 53, 56, 58, 59, 75). Такой внешний вид роднит его с образом водяного. «Во время, когда земля принадлежит Сюндю, Сюндю по земле ходит. Двенадцать ночей он на земле. Сюндю встарину будто видели: как черная копна сена двигалась либо как натянутая простыня на землю слетала по полям»^[174].

«Сюндю – он, как копна сена, поднимается из проруби. Из воды поднимается. Наверно, водяной и есть. А представляется как копна сена» (75).

Иногда это сани с сеном: «Посмотрели в сторону озера: движется там, как сани с сеном. Очень большой! Так там как будто катится, как будто катится» (52).

В некоторых случаях он, как крутящийся сенной шар: «Будто это сенной шар, Сюндю идет следом» (68).

Карелы-людики говорят, что Бог-Сюндю в виде копны спускается на землю с небес (ФА 3712).

Говоря о фитоморфности Сюндю, можно провести параллель с образом Коляды, встречающимся не только у славян. Например, мордва период зимнего солнцестояния отмечала праздником калядан чи (день коляды), во время которого совершались различные магические обряды с целью обеспечить благополучие в будущем году. В честь коляды в мордовских селениях пекли небольшие сдобные пироги в виде коня^[175]. В славянской мифологии Коляда – воплощение новогоднего цикла и мифологическое существо; у поляков его изображал сноп, принесенный на Рождество^[176]. Православные священники однозначно воспринимали древние языческие образы, связанные со временем солнцеворота, в том числе и Коляду, как бесовские. Достаточно вспомнить слова М. Агриколы о проклятии тех, кто поклоняется Сюндю. Густынская летопись так описывает праздник 24 декабря, посвященный Коляде: «сему бесу въ память простая чадъ сходятся в навечерие некия, въ нихже аще о Рождестве Христовом поминаютъ, но более Коляду беса величают»^[177].

Порой Сюндю движется как куча сена, при этом невод у него надет вместо портянок, а лодки – вместо сапог. Летом так может одеваться водяной. «У нас говорили: когда приходит Сюндю, то надевает длинный невод как портянки, а лодки – как сапоги. И потом ходит только по деревне. Так говорили, что он как куча сена, такой он, этот Сюндю. Из проруби поднимается» (55). Семантика лодки, появляющейся в образе святочного духа, связана с загробным миром. Ладью в перевернутом виде многие народы, в том числе карелы, клали на могилу^[178]. В ней хоронили, сжигали, отправляли по воде. Греческий Харон перевозит на ней души в царство мертвых. «Амбивалентность семантики смерти и возрождения обнаруживает ладья потопа, которая… уподобляется периоду загробного существования и нижнему миру, преисподней-чреву, куда все уходит после смерти и откуда все возрождается вновь»^[179].

В некоторых мифологических рассказах Сюндю представляется как антропоморфное существо. Иногда это человек, толстый, как копна (67); то как волосатый мужик, поднимающийся из проруби (75); то как существо в тулупе (54) или в скрипящих замерзших сапогах (56).

В д. Ровкула, что на самом севере бывшей Ребольской волости, появляется образ Synnyn akka (Баба Сюндю), который является переходным между севернокарельским Vieriss?n akka и южнокарельским Syndy^[180]. «Говорят, что Баба Сюндю приходит как остров, крутящийся вокруг. Это на женщину не похоже, так говорят. На это время приходит из проруби или откуда» (69). «Баба Сюнди, водяная, водяной называли да Бабой Сюнди» (70).

Очень интересное представление о Сюндю записано в Сямозерье в д. Корбиниэми. Это внетемпоральное и внелокальное существо, которое всегда «тут и есть», но в Святки с двенадцати до трех часов ночи его можно идти «слушать» и увидеть в образе северного сияния, поскрипывающего сапогами.

«Земля Сюндю есть! Земля Сюндю зимой, когда морозы сильные, в самой середине! Сюндю – это, как тебе сказать. Вообще пойдешь на улицу, скажешь: „Пойду я Сюндю слушать!^“ А облака такие разные, разным сняннем таким, всяким-всяким узором играет. Там нету луны, ничего. Он такой чистый! Играет по-всякому, всяким светом, яркое такое… Его слушают и слышно: говорит что-то, поет что-то такое. Слушают на улице, оденешься, чтобы самому не замерзнуть. Это надо идти уже в полночь, в двенадцать часов. Вот! А раньше он не придет, в полночь! И потом ходит до двух часов, до трех. И потом исчезнет, уйдет. Уже небо будет темное-темное, закроет все небо… А когда ходит, видно, как он ходит везде, в каждом месте. Все это есть! Он ниоткуда не приходит, он тут и есть. Он такой и есть. Он ниоткуда не приходит. Он вообще здесь по облакам ходит. Он наверху, а потом опустится немного, к тебе придет, тебя подразнит немного, потом уйдет. Это зимой, морозы бывают ведь 43–44°, тогда потрескивает лишь, потрескивает лишь. Идет, слышишь идет, сапоги: „Шик-шик! Шик-шик!“ – шагает» (57).

То есть Сюндю здесь воспринимается как некое высшее существо, которое есть всегда и повсюду, которому подвластны атмосферные явления. Как некогда Укко (Ukko), а теперь Святому Илье (Pyh? Il’l’u) подвластны гром и молния. Чаще всего именно так на юге Карелии представляется это таинственное существо, появляющееся в Святки: между Сюндю – Богом – Святым Ильей (Syndy – Jumal – Pyh? Il’l’u) ставится знак равенства (35).

Североамериканские индейцы считали, что северное сияние (огни, танцующие на небе) – это не что иное, как духи предков, способные совершать чудеса. С солярными знаками связана и итальянская фея Бертрана, опускающаяся на звездах на землю^[181]. А жестокий людоед лопарей Стало мог в рождественскую ночь появиться в виде месяца или луны^[182]. И вообще у лопарей «отмечается факт олицетворения северного сияния, которого боятся как сознательного существа»^[183]. В фольклоре Южной Эстонии в виде северного сияния приходят «Вирмайсет – это огненные духи или духи умерших, сражающиеся духи»^[184]. В саамских легендах Ен живет на небе в прекрасной избе. Иногда он открывает свое жилище для людей, и те видят северное сияние. Тогда нужно загадать желание, и оно обязательно сбудется^[185]. Другое предание саамов говорит, что сполохи северного сияния – это души умерших людей, собирающиеся на небе где-то за неизвестной рекой; кровавую битву ведет вождь Нейнас. По саамским поверьям во время северного сияния нельзя шуметь и свистеть; если оказался на дороге, лучше переждать сидя; женщинам нельзя быть с непокрытой головой – Найнас высматривает себе невесту^[186].

В финской мифологии есть сюжет о хулителе северного сияния: он оскорбляет сияние свистом, оно приближается и сжигает его^[187].

Иногда в образе Сюндю появляются и иные солярно-космологические мотивы. «Великий Сюндю-кормилец на этих звездочках спускается сюда»; в свадебных песнях он вместе с Куутар (Дева Луны) и Пяйвятар (Дева Солнца) изготовляет ритуальный пояс патьвашки^[188]. Солярные мотивы часто встречаются при описании главных героинь карельских сказок: их украшают и луна, и звезды, у них «руки по локоть в золоте, ноги по колено в серебре». Согласно космологическим воззрениям существует некое единство, взаимосвязь: человек включен в модель вселенной точно так же, как макрокосм являет себя в микрокосме^[189].

В Савинове карелы сообщают, что Сюндю задает во время гадания вопрос: «Сколько шерстинок в коровьем боку?» В ответ надо догадаться спросить: «А скажи ты, сколько звезд на небе?» Таким образом, снова подчеркивается связь карельских святочных персонажей с космологическими мотивами.

Основная цель общения с Сюндю, как и с Крещенской Бабой – узнать свое будущее. В Южной Карелии широко распространено поверье, что именно в Synnyn moan aigu (во время, когда земля принадлежит Сюндю) человеку снятся вещие сны (priboi unet), которые предсказывают будущее и на предстоящий год, и на более длительный промежуток. А девушкам в этих вещих снах приходит будущий муж, обычно в образе какого-либо зверя, в результате чего судят о характере суженого.

Слушать предсказание Сюндю ходят чаще всего не к проруби, как Крещенскую бабу, а на перекресток трех дорог (29, 34, 38, 44, 59, 60, 61, 72, 74). И в данном случае перекресток, как и прорубь во время общения с Крещенской бабой, является центром мироздания, «пупом земли», серединой мира, точкой, через которую проходит преодоление святочным персонажем границ между своим и человеческим миром (в сакральной точке, в сакральное время). То, что в мифологии порой перекресток воспринимается не только как некая граница, но и как заграница, иной мир, подтверждается и карельскими сказками. В одной из них говорится, что невеста приезжает к жениху «с другого перекрестка, с иных земель, с другого государства» («toizes tiesoarasp?i, toizes moaloisp?i, toizes gosudarstvasp?i» HA 20/4).

Гадать шло обязательно нечетное количество человек, чаще трое или пятеро, накрывались с головой капюшонами, скатертями (чаще венчальными) или простынями, а один человек обводил магический круг вокруг слушающих сковородником, читая при этом или заговоры, или молитвы.

«Kykkyizilleh syndy? kuunellah, pyhkimel katetah, yksi tsuras seizou siizman kel, sid ei syndy koske. На корточках Сюндю слушают, скатертью накрывают, один в стороне стоит со сковородником, тогда Сюндю не тронет»^[190].

«Сюндю слушали на перекрестках. Старшие ходили на перекрестки, три человека обязательно. Ну, двое там слушают, присядут и положат простыню или что-нибудь сверху, накроются. А третий стоит со сковородником, сторож. Ну и что там… Сначала тот, кто сторож, обведет их, сковородником круг сделает вокруг сидящих. А потом в этом круге слушают» (61).

В данном случае перекресток дорог выступает как двойной оберег. С одной стороны, в древности он использовался как место захоронения, тем самым предки мыслились и как охранники, и как предсказатели. С другой стороны, в христианстве он ассоциировался как символ креста, нового оберега.

Н. Лесков сообщает, что «слушать надо было, встав спинами друг к другу: „Вот в морозную лунную ночь крадется группа молодежи за село, на перекресток дорог. Все соблюдают строжайшее молчание, боясь смехом и говором оскорбить „великого Сюндю“. Отыскали место, очертили сковородником, стали спинами друг к другу и внимательно слушают“» ^[191]. Круг очерчивают, «чтобы слушающим не мог сделать ничего дурного „сюндю“… оно представляет из себя двигающийся стог сена, и не дай Бог человеку попасть в его руки: он непременно задавит его»^[192].

Карелы-людики тоже слушали предсказания Сюндю на перекрестке. Они обводили сковородником замкнутый круг, произнося при этом: «Чёрт, не ходи за черт!». Вставали спинами друг к другу и накрывались венчальной скатертью (ФА 3712).

Видимо, под влиянием севернокарельской традиции (Крещенская баба которой живет в воде) могли слушать Сюндю и у проруби (37, 52, 62, 67, 70). Хотя вполне вероятно, что это была общекарельская архаичная традиция, как, возможно, некогда и единый персонаж. Здесь сидели уже на коровьей шкуре, так же накрывались, но круг на юге чаще обводили сковородником, чем просто чем-то острым (40, 59, 61, 67, 70, 72) или в более позднем варианте иконой. Сковородник выступал как связующее звено с духами-покровителями и дома, и печи-огня, которые в случае опасности могли помочь слушающим. С такой же целью, например, в Святки подметали печь хвойным помелом, а в Крещенье снимали его с древка и относили к овцам, чтобы те хорошо плодились^[193].

Сюндю можно слушать прямо в доме, открыв трубу (58), под столом, накрывшись скатертью (71); на печке, свесив голову (63). В таких случаях магический круг уже обводить не надо, т. к. находишься в безопасном пространстве. Последний пример можно сравнить с поверьем, что именно так во время поминок можно увидеть умерших родственников: лежа на печи, свесив голову. Снова возникает параллель между обрядом слушанья Сюндю и культом первопредков.

Людики рассказывают, что они чертили вокруг себя круг сковородником в большом углу. При этом окружность была незамкнутой, оставляли дверцу. Затем вставали на колени и накрывались венчальной скатертью. Рассказчица, проделав весь ритуал, вдруг прямо в избе услышала, что заскрипел снег: кто-то идет. И вдруг ее хлопнули по руке, словно поздоровавшись. Через год, четвертого декабря, к ней пришли сваты (ФА 3712).

Слышен Сюндю и прямо на улице (57), под окном или на углу обязательно чужого дома (37, 52, 45). Следовало слушать разговор в доме и соответственно делать выводы, что предстоит в новом году. Или, сделав дырку в блине, смотреть через нее: может привидеться покойник или свадьба. Блин с прокусанными отверстиями для глаз и рта также ассоциируется с маской покойника^[194].

Можно было идти и к бане, к тому месту, где палили поросенка. Это был самый опасный локус для контакта с существами иного мира. Надо было встать за дверью и не забыть сказать последним первое произнесенное слово, «иначе не уйти» (SKS. 384/39)^[195].

Слышен Сюндю и прямо в поле, на чистом снегу, «на незапачканной дороге духа» (42).

Еще одним локусом для слушанья являются кучи мякины после обмолота. Садятся прямо на них с хомутом на шее или с собранным дома мусором в переднике (40, 62). Здесь домашний мусор выступает эманацией хозяина дома, а хомут – хозяина хлева, охраняющих человека во время гадания.

Можно слушать Сюндю и на сеновале (38, 56), у риги (34, 36, 64, 73), у бани (64). Эти локусы считаются одними из наиболее опасных. Иногда с собой во время гадания из дома надо было брать в подол не только мусор, но и угли от лучины, отщепленной от края дерева. Эти угли так же как сковородник и помело, которым подмели печь, являются эманацией домового^[196]. Это также отголоски обычая, известного практически во всех европейских странах: жечь в Святки сакральное так называемое «рождественское полено». Его угли, золу, пепел использовать и в качестве оберега в различных жизненных ситуациях, и как лечебное средство и для людей, и для животных, и для повышения плодородия сельскохозяйственных культур и плодовитости домашнего скота^[197]. Этот обычай связан с верой в очистительную силу огня, с поклонением ему, и с культом предков, и с солярной магией. Венгры вообще считали, что огонь в Святки разговаривал, а швейцарцы наряду с кроплением святой крещенской водой окуривали все священным дымом от рождественского полена.

Считается, что у Сюндю есть собачка, которая своим лаем предсказывает девушке, откуда будет жених. Этот обряд «слушанья» так и называется: «koirastu haukuttoa», т. е. «заставлять (просить) собачку лаять». При этом надо было пойти под северный водосток, повернуться на левом каблуке и бросить через левое плечо оставленный после ужина огрызок хлеба. Здесь локусы северной и левой стороны ассоциируются с пребыванием «плохой половины» (pahapuolinen), черта.

«Мы просили собачку полаять… Смотри, поужинаешь, кусочек оставишь, на зубок. „Куда я замуж попаду, оттуда пусть собачка лает“. Пойдешь туда, слушаешь. А мне прямо от их двора лаяла собачка, очень хорошо было слышно, все слышали» (42).

Иногда шли слушать и в полдень. Девушка брала под каблуком правой ноги снег, бросала через левое плечо за спину в сторону восхода солнца, бралась за подол юбки сзади и слушала лай собачки.

Собаки являются спутниками мифологических персонажей и в других странах. Например, в немецких мифологических рассказах есть образ Бодана, древнегерманского бога бури и мертвых. В Нижней Саксонии его именуют Хаккельбергом и считают, что он появляется на земле именно в эти двенадцать святочных ночей. Он летит со своей свитой и двенадцатью собаками под громкое гиканье, при этом одаривая друзей и что-то отбирая у врагов^[198]. Присутствие собаки рядом со святочными персонажами неслучайно: она «осмысляется в мифологических рассказах как медиатор, посредник между мирами»^[199].

Собаки не только посредники между мертвыми и живыми, они – маркировка потустороннего мира, именно их лай слышен в Туонеле: «kuulin koiran haukahtavan, villah?nn?n vilkuttavan» (слышал собаку лающую, шерстехвостую повизгивающую)^[200]. Неслучайно собачку Сюндю (synnynkoira) иначе называют собакой Туонелы (tuonelankoira). Сямозерцы верят, что когда человек умрет, надо обязательно его оплакать, исполнить причитания, иначе по пути в иной мир его облают собаки Сюндю^[201]. Есть верования, связанные с родимым пятном, по-карельски его называют synnynt?hti, что можно перевести и как пятно Сюндю. Северные карелы считают, что человеку после смерти придется настолько глубоко брести через реку в Туонеле, насколько высоко он отмечен таким родимым пятном^[202].

По верованиям людиков и ливвиков во время грозы с неба падают продолговатые камни, которые называются долото Сюндю (synnyntaltta) и используются в лечебной магии.

Сюндю, как и Крещенская баба, имеет когти, которыми пользуется, поднимаясь на небо в Крещенский сочельник. «В соответствии с некоторыми представлениями, по пути на тот свет умершие должны преодолеть каменную гору, для подъема на которую им были необходимы ногти, иногда же эта гора представлялась стеклянной или хрустальной»^[203]. Именно поэтому карелы никогда не выбрасывали ногти куда попало: они должны были пригодиться им на том свете. Ногти нельзя было стричь в воскресенье: иначе будешь разбойником (rosvoksi tuletta). Их нельзя было отращивать длинными, это считалось грехом (re?hk? tuli): если после стрижки они попадут в руки черту (piru suau k?teh), он сделает из них лодку (venehen laitapuut ta seem?ksi sen suurimman panou. ФА 2548/12).

Возможно, изначально Сюндю и Крещенская баба были неким единым персонажем, живущим в потустороннем мире и связанным с культом первопредков. И лишь позже, под влиянием христианства, которое было сильнее на юге, они обособились, и первый стал жителем верхнего мира, где живет Бог, Христос, с которым его и уподобляют, а вторая осталась в нижнем потустороннем мире, отделенном от живых водным рубежом-рекой.

Одно из основных условий, которое надо было соблюдать, собираясь слушать – день должен быть проведен в тишине, покое, без смеха, ругани и крика (35, 43, 46, 58, 59, 62); и второе: слушающий должен быть накрыт с головой (40, 45, 59, 60, 67, 72). Магический круг обводился только когда шли на перекресток или к проруби. На юге, в отличие от севера, многие информаторы говорят, что круг должен быть незамкнутым, необходимо оставить «дверцу» в родной мир, чтобы самому убежать через нее в момент опасности (38, 67). Магическое сакральное пространство может не только защищать от внешнего воздействия вредоносных сил, но в иных случаях быть опасным и для самого «слушающего». Здесь возможно и сопоставление с древними беломорскими лабиринтами-спиралями, выложенными на земле из камней. Считается, что шаманы, идя по спирали, т. е. по незамкнутому кругу, в состоянии транса проникали в иные миры с целью получения сакральных знаний, а затем выходили из лабиринта. Но благодаря именно разомкнутой спиралевидной форме духи не могли проникнуть в человеческий мир.

Сюндю как прорицатель чаще всего предсказывал события личного характера: свадьбу, смерть, пожар, падеж скотины, возвращение сына, но иногда и такие глобальные события как войну (30), образование колхозов (36), строительство железной дороги (38), богатый урожай (ФА 3650/6). Быть может, из-за своей основной функции божества судьбы, Сюндю иногда видели в образе катящегося большого деревянного колеса (Syndy vieri, ku suuri puuratoi). Это чаще всего происходило, когда пилили осину на маленькие колесики, чтобы получить осиновые опилки для замеса квашни^[204]. Вспомним русское выражение «колесо судьбы» или «колесо фортуны».

Провинившегося слушателя Сюндю может даже убить (73). Он может выйти из проруби и погнаться следом (52, 53, 59, 67, 69). В таком случае надо предпринять какие-либо предохранительные действия: не смотреть назад (53), бросить вслед горящий берестяной клубок (68, 69), воткнуть в снег горящие свечи (68), с молитвой закрыть двери (52, 53, 58), надеть горшки на голову (43). Есть сюжеты, в которых Сюндю таскает слушающих, схватив за не обведенный кругом хвост коровьей шкуры. Сюндю может войти в сарай и отстегать плетью стены, до смерти напугав слушающего (56). В одной из быличек Сюндю приносит во время «слушания» девушке прямо под стол шашку; она выходит замуж за солдата, а потом оказывается, что эту шашку у него во время службы украли черти (71). Сюндю освобождает от болезни (60), жалеет хромоножку (67), подает из проруби волосатую руку (37) или дает ключи, предвещающие богатство (69, 70). Мохнатую руку часто во время гадания в бане может подать и баенник. «„Мохнатая рука“ эквивалентна шерсти, которая, подобно волосам и перьям, осмысляется как средоточие жизненной силы, магической и физической, и потому является знаком-символом предстоящего благополучия»^[205]. А «ключи счастья», обеспечивающие пожизненный богатый улов рыбы, в Иванов день может дать водяной.

Таким образом, изучив персонажи, появляющиеся в сакрально-лиминальный период Святок, севернокарельский Vieriss?n akka и южно-карельский Syndy, исследовав их сходство и различие, можно сделать основной вывод о присутствии в этих образах как древнего языческого пласта, так и более поздних христианских наслоений. В образе Крещенской Бабы больше ощущается женское природное начало; возможно, это когда-то была покровительница вод, Мать Воды. Основной локус ее обитания – вода, причем во вневременном отношении; просто в пороговый момент Крещенского промежутка при особых обстоятельствах и при соблюдении строгих правил с ней возможен более тесный контакт. В образе Сюндю, без сомнения, прослеживается древний культ предков, культ умерших. Об этом говорят и производные от Syndy плачевые syntyzet, т. е. умершие родичи, и сам Suurisyndy – возможно, Великий предок, Великий прародитель. С проникновением в быт карелов православия, охристианизировались и эти древние персонажи, один из которых стал больше соотноситься с Рождеством, рождением Христа, а другой – с Крещением. Хотя, безусловно, сами православные, и шире – христианские священники соотносили эти языческие персонажи с антиподом христианского Бога – дьяволом, чертом, бесом.

Интересным представлялось бы краткое сопоставление карельских святочных образов и духов-хозяев воды с русскими шуликунами^[206], якутскими сюллюкунами, и коми suleikin, водяными духами^[207]. Считается, что в сакральные святочные дни (у русских это «святые дни», а, к примеру, у болгар «погани дни, нечисти дни», у сербов и хорватов «nekresteni дни», т. е. «некрещеные дни») вся нечистая сила оказывается на свободе. Она, с одной стороны, особо опасна для людей в этот промежуток времени, а с другой – именно в это время с ней можно вступать в непосредственный контакт, при этом строго соблюдая особые правила. В карельской мифологической прозе есть сюжеты, в которых говорится, что в Святки ходят слушать водяного (357). В это время можно «поднять» русалку из проруби, и она может дать ключи счастья избранному ею (чаще это хромоножка), а остальных могут спасти только вовремя одетые на голову горшки из-под молока (356). В таких сюжетах происходит явное наложение друг на друга двух разных образов: хозяев воды, которые наиболее активны летом, и Крещенской бабы, появляющейся в земном мире лишь в короткий промежуток от Рождества до Крещенья.

Н. И. Толстой считал, что слово «шуликун» (как и коми suleikin) произошло от праславянского sujb «левый, плохой, нечистый» плюс суффикс – ун (как в словах: колдун, шатун)^[208]. Д. К. Зеленин назвал его «водяным демоном»: «Шуликуны всегда представляются не в одиночестве, а группами или семьями, они живут вообще в воде, но зимою, на святках, выходят из воды на сушу… Таким образом, шуликун оказывается, в сущности, зимним демоном, поскольку о летнем его поведении почти нет никаких поверий, и летом он как бы не существует»^[209].

Они всегда маленького роста, любят играть в куклы, держатся гурьбой и проказят. У белорусов есть поверье, что умерших некрещеных детей с 25 декабря по 6 января отпускают из ада погулять на землю, а необычных существ чаще всего видят на перекрестках дорог, где хоронили некрещеных детей, или у проруби. Значит, делал вывод Д. К. Зеленин, шуликуны – это «заложные покойники – дети, умершие в раннем детстве». А поскольку они все время живут в воде, значит, они дети водяных духов-хозяев^[210]. У карелов же существует поверье, что все утонувшие поступают во власть водяного, и сами становятся его детьми, водными жителями. Таким образом, понятно, почему именно русалка (т. е. тоже заложная покойница) в карельских былинках в Святки выходит из воды.

Вообще для понимания причины появления водных жителей именно в Святки большое значение имеет описанный Д. К. Зелениным праздник Крещения у вотяков, которые называют его вожо-келян, т. е. изгнание водяных. «Вотяцкие водяные (вожо, вумурт) перед праздником Рождества Христова появляются в деревнях и живут в банях; иногда в сумерки их можно встретить на улице, почему вотяки боятся в это время в одиночку выходить на улицу без огня. После Крещения водяные духи снова уходят в свои подводные места жительства, почему праздник Крещения зовется у вотяков „изгнание водяных“, вожо-келян. В этот день молодые вотяки с горящими факелами в руках ходят из дома в дом (машут факелами), прислушиваясь к звукам, предвещающим будущее, и кричат по адресу водяных: „уходи от нас!“. В некоторых местах вотяки в этот день приносят жертву реке, кидая в воду хлебец, ложку каши, кусочек мяса, иногда утку, причем говорят: „Река, будь милостива. В положенное время мы приняли к себе вожо, храни нас от всяких болезней и несчастий“»^[211].

Таким образом, Д. К. Зеленин делает вывод, что древние рыболовы «в анимистическую эпоху… представляли весеннее половодье и наводнения как выход водяных духов на сушу. Умилостивляя водных духов-хозяев жертвами, рыболовы стали одновременно ухаживать за их детьми, соблазняя пораньше выйти на землю и предлагая им разные увеселения… В связи с выходом шуликунов на землю гадали сначала о предстоящем ледоходе, о состоянии воды и ходе рыбы в реке, а после стали гадать вообще о будущей судьбе… Свой любезный прием на суше водяных детей-шуликунов рыболовы ставили себе в большую заслугу перед духами – хозяевами рек и озер, выпрашивая у них за это разные блага»^[212].

На основе карельского материала было бы трудно провести такую реконструкцию самого обряда и причин его возникновения, но, в общем, карельская мифологическая проза о хозяевах воды частично подтверждает вывод Д. К. Зеленина.

О. А. Черепанова относит слово шуликун к ряду тех, чьи семантические и генетические связи неясны. При этом она высказывает предположение о заимствовании лексемы именно из финно-угорских языков, возможно из коми suleikin. Обосновывает она это тем, что, во-первых, образ шуликуна встречается только на тех территориях, где русские контактировали с финно-угорским и тюркским населением (север европейской части России, Поволжье, Сибирь). Во-вторых, он не находит полного типологического соответствия в славянском и европейском фольклоре: святочные персонажи (Святиха, Берхта и т. и.) никак не связаны с водной стихией, а кулиши, шолошны имеют неславянское происхождение^[213].

На наш взгляд, наиболее яркая связь прослеживается между русскими шуликунами, якутскими сюллюкюнами и карельскими святочными образами Крещенской бабы и Сюндю, в которых сохранились элементы водной хозяйки, Матери Воды.

Сходство между персонажами трех народов в том, что, во-первых, это все святочные образы, т. е. появляются в период с 25 декабря по 6 января (по старому стилю). Во-вторых, существует множество общих запретов на этот промежуток времени, чтобы не обидеть данных существ: не прясть, не делать грязную работу, не полоскать белье в реке и т. д. В-третьих, якуты, как и карелы, связывают с сюллюкунами святочные гадания у проруби, при этом так же очерчивают вокруг гадающих круг и слышат примерно то же самое: к смерти – стук топора, к сватовству – лай собаки. В-четвертых, оберегами от них являются предметы, связанные с огнем: горящие факелы, ожиг (т. е. палка, которой мешают угли в печи). В-пятых, появляются все эти персонажи у проруби и на перекрестках дорог. В-шестых, шуликунов, как и Крещенскую бабу, и сюллюкюнов, очень боятся (что в меньшей степени свойственно более христианизированному образу Сюндю). И в-седьмых, все они появляются из воды (опять же кроме Сюндю, спускающегося с неба).

Отличие между карельскими, якутскими и русскими образами состоит в нескольких положениях. Во-первых, Vieriss?n akka и Syndy – это одиночные персонажи. У сюллюкюна же – большая семья со множеством детей, которых он и перевозит перед Крещением с места на место; и шуликуны всегда держатся большими группами, шумными ватагами. Это как раз их больше роднит с карельскими хозяевами воды, род которых также многочисленен. А в сказках, например в «Красавице Насто» (СУС 313АВС), они даже шумной толпой идут за обещанной им девушкой.

Во-вторых, шуликуны на северо-востоке Сибири – это «живые существа, роста маленького, с кулачок, сами как люди». Сюндю же чаще невидим или же предстает в виде простыни, копны сена, а Крещенская баба тоже аморфна или видится (очень редко) большой старухой. В-третьих, оберегом от шуликунов служит крест из теста, кресты в избах и амбарах над дверями и в углах, начерченные углем или огнем свечи. У карелов же, наоборот, Vieriss?n akka поднимается из проруби, на сделанный специально для нее крест; крестовые хлебцы пекут для угощения Сюндю. То есть в этом пункте Vieriss?n akka и Syndy не причисляются к нечистой силе. В-четвертых, шуликуны и сюллюкюны считаются стопроцентно нечистой силой, их боятся именно поэтому. Подтверждается это и этимологией самого слова. «Шульга» у пермяков и «шуйца» в церковном языке значит: «левая рука, левша»^[214]. А левая сторона в мифологии – это пространство бесов. Это совершенно нельзя сказать в отношении Сюндю, который во многом воспринимается как прообраз Христа, спустившийся с неба, и в меньшей степени присуще Крещенской бабе.

Таким образом, сопоставление образов разных народов еще ярче показывает, насколько запутанными доходят до нас представления о персонажах, некогда очень четкие в народном мировоззрении. В них переплелось и положительное, и отрицательное воедино. Так, шуликун считается водяным бесом, он остроголов, что является тоже признаком хтонических существ. И в то же время он держит в руках железную сковороду с горячими углями, у него железные зубы и железная шапка на голове, а ведь железо считается «оберегом от всякой нечистой силы, и она никаких железных предметов, а тем более железных частей тела не имеет»^[215]. Оберегом от проникновения Сюндю, которого во многом обожествляют (в христианском понимании этого слова), считается, например, сковородник, вещь и железная, и к тому же связанная с огнем. В целом известно, что «для архаических культур характерно своеобразное восприятие мира, реализуемое в так называемой „мифологической“ его модели… Ей присуща, помимо этноцентризма, двойная символическая классификация. Суть последней заключается в том, что если не все, то, как правило, самые важные явления мира, прежде всего, связанные с областью сакрального, описываются с помощью полярно противоположных понятий. Сюда относятся, в частности, дихотомические оппозиции сырое – вареное, а также другие противопоставления, как например: правое – левое, мужчина – женщина, тьма – свет, белое – черное, красное – синее, юг – север, восток – запад, день – ночь, четный – нечетный, солнце – луна, хорошее – плохое… Этим противопоставлениям соответствует система оценок, в которых членам бинарных сопоставлений присвоены отрицательные и положительные значения. Важно, что понятия, составляющие полярные пары символов, могли в оценочном плане меняться местами в зависимости от конкретной ситуации»^[216]. Указанная «мена местами» часто происходит и в карельских святочных образах.

Сюндю нисходит на землю

27

Rastava… Egl?i Synnynmoa, Syndy syndyi t?i moal, t?i moal Syndy syndyi… Sanotaa, ?to niin Syndy syndyi, Sv?tk?t liet?y, Sv?tkat liet?y, huhTakakse k?vell?h, no i enne tyt?t vorozittih, lembie nostettih, stobi fer?mbi miehel otettas… Syndy buitegu sie laskiettuu moal, i rubieu k?velem?h buitegu joga taloh, Syndy. Rostovoa vaste syndyy i Vierist?h sai. Kaksi ned?lie… Rostovoa vaste daze ei kizattu, kallis proazniekka: se buite gu Христос рождался… Syndyy kuuneltih.

Рождество… Вчера началось время Сюндю. Сюндю родился на эту землю, на этой земле Сюндю родился… Говорят, что так Сюндю родился, Святки подходят, Святки подходят, ряженые ходят, а раньше девушки гадали, славут-ность поднимали, чтобы скорее замуж взяли… Сюндю будто бы нисходит на землю, и будто бы в каждую избу Сюндю заходит. Перед Рождеством родится и до Крещения. Две недели… Перед Рождеством даже не плясали, дорогой праздник: это будто бы Христос рождался… Сюндю слушали.

ФА. 1513/1. Зап. Степанова А. С., Лавонен Н. А. в 1971 г. в д. Мяндусельга от Титовой G. А.

28

Sv?tkis Rastavua vaste Syndy muale heit?h, sid? enne primietittih, k?ydih kuundelemah, a Vieristi? vaste nouzou. Sid sid? kuunellah, kelgi mid? kuuluu.

На Святки перед Рождеством Сюндю на землю нисходит. Это раньше примечали, ходили слушать. А перед Крещением поднимается. Тогда его слушают, кому что слышится.

ФА. 132/71. Зап. Волкова А. в 1936 г. в д. Обжа от Демоевой А.

29

A engo tiije, mi se Syndy oli, se kak buite ku taivahasta kuuluu, Jumalasta mol, kudoal robizou da k?vel?y da… Libo Rastavan aigah kyrzii pastettih i huondeksel enzim?ine kyrzy annetah ikkunas, znaacit ottau Jumal teile kyrz?n… Ikkunas andau sil, ken on pihal: andau Syndyle mol kyrz?n. Se moama raskazi kai… Huonduksel, kyrz?n enzim?izen pastau da sid andau kyrz?n. Pimien h?m?r ga vit’ n?gyy v?h?izel, ga ei ?ij?l… No, se Jumal, Syndy tulou mol Syndy… Ei vedes, a taivahas, taivahas tulou – min? kuulin. Vedesp?i vedehine, ainos sanottiin A taivahasp?i mol Syndy, sig?l?ine, kuundeltih heid?.

Moama sanoi, ?to er?hil mol kuului, ?to tuli– ga se zenihhy oli. Nu i sen vuoden miehel men?y, ku tuli ka znaacit zenihhy. Rostanilla k?vyttih, rostanilla i pomoikoi viedih, n?mii astieloi pestih, sid? vetty da kuundelemah k?veltih – kudamas curasp?i zenihhy on.

А и не знаю, что это за Сюндю было, это как будто бы с неба слышится, от Бога, мол, кому-то слышится – шуршит да ходит да… Или во время Рождества блины пекли, и утром первый блин дают из окна, значит Бог берет у тебя блин… В окно даёт тому, кто на улице: мол для Сюндю даёт блин. Это всё мама рассказывала… Утром, первый блин испечёт и даст блин. Сумерки, но ведь видно немного, но не сильно… Ну, это Бог – Сюндю, мол Сюндю придёт… Не из воды, а с неба, с неба приходит – я слышала. Из воды водяной, всегда говорили. А с неба, мол, Сюндю, оттуда, их слушали.

Мама говорила, что некоторым слышалось, что приходит – как будто это жених был. Ну и в тот год замуж выйдет, раз пришел, значит, жених. На росстани ходили, на росстани, и помойку выносили, как посуду вымоют, и слушать шли – с какой стороны жених.

ФА. 3064/14. Зап. Конкка А. П. в 1987 г. в д. Спасская Губа от Редькиной А. И.

30

Syndy, sanottih, heittyy taivahasp?i. Joakoin Mas-coi da Anni-coi, hy? saneltih, ?to enne voinoa heile (suuret pakkaizeth?i ollah, sanottih, ?to Syndy k?vel?y) ylen ?ij?l r?dzizi, kodi loskau, kuuluu pihal mugaleiten. Se rodih voinan iel – Syndy muga ozutti…

Pastettih lep’oskaine, Synnyn kokoi, p?rp?ccyine, Synnyn leib?ine. Pikkaraine…

Liga roadoloi ei roattu Synnynmoan aigah.

Сюндю, говорили, с неба спускается. Яковлевы тетя Маша да тетя Анни, они говорили, что до войны (сильные морозы ведь бывают, говорили, что это Сюндю ходит) очень сильно трещало, дом скрипел, слышно с улицы было. Это было перед войной – Сюндю так предсказывал.

Пекли лепешечку, пирожок для Сюндю, лепешечку, хлебец Сюндю. Маленький…

Грязную работу во время земли Сюндю не делали.

ФА. 3464/47. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 2000 г. в д. Рубчойла от Плечкиной В. И.

Славили Сюндю

31

?estogo k?velt?h pertil?i my?te Syndyy… I pajatetah: “Христос рождается, славится!“ Sid? kyrzie pa?titehe, ?anotah: “T?mb?i Synd rodiehe, Synd rodiehe, moale laskiehe, pid?y hattarat, hattarat pa?tetah“. I vot stolale pyhkimele kyrzie pastat, sit h?nele lavoh pannah kyrzie, sit h?in molitvan t?m?n gu on, Hristaa slaavim, sit tooze men?y, korzinaine k?zivarrel, toizeh taloih men?y, kolmandeh. Kozgi kahtei k?vell?h, kozgi yksin k?vel?y…

Synnynleiby loaittih sid? ende. Syndy on moas, heittih, t?m? leib?ine, pastihe leib?ine i pandih suolumestale. I d’oga eht?n ildastetah, enne euluh klejonkoi, pyhkim oli, pyhkim stolal, pandih necim? suoluvakku i t?m? leib?ine suolumestale pe?le – syndy leib?ine. A sit t?m? leib?ine, ku t?m? proijiu kai, sit t?m? ziivatoile. Syndynmoa proijiu, sit ziivatoile.

Syndynmoa vet’ kaksined?lid on: rastavas da vederistim?ss?h. T?i aigal, stoby ei: ei ni varuu pestu, ei ni buukii. Kahtes ned?lis pe?l’ ei l?mmitetty kylyy da kylyh ei mendy.

Syndyn moan aigah lembie nostatettih.

Nouzonaigus l?ht?y, ver?ih dorogan cistiey – labijoicou, pyhkiy – t?m?n dorogan avata zenihoile. Hallot ysk?n nevesta tuou, suureh cuppuh sinne lyk?t? – zenih? tuloba. Vetty, kaivole k?vyt? vezihe tuoda, pannah miskaha libo malTaha i suureh cuppuh: bes’odale l?ht?y, silm?t pez?y t?i vedel. Tansijile tulou, kynnyksele seizotahe klubas: “Все курицы под лавку, один петух выше – я!“

De?d’?t da t’outat sida saneltih, leikkoamah l?htemm?…

Vie lukutetah tytt?l?i, se tytt? miehel ei m?ne.

Шестого ходят по домам, Сюндю (славят)… И поют: «Христос рождается, славится!» И блины пекли, говорят: «Сегодня Сюндю родился, Сюндю родился, на землю спустился, надо портянки испечь, портянки испечь». И вот на столе на скатерти блины. И ему (славящему) в корзинку положат блинов, и он молитву эту прочитает, Христа прославит, и идёт с корзинкой в руке в другой дом, в третий. Иногда по двое ходят, иногда один.

А хлеб Сюндю делали раньше. Сюндю на землю спустился, этот хлебец пекли и ставили на солонку. И каждый вечер ужинают, раньше клеёнок не было, скатерть была, скатерть на стол, ставили солонку и этот хлебец на солонку сверху – хлебец Сюндю. А потом этот хлебец, когда всё пройдёт, скотине. Время земли Сюндю пройдёт, и скотине.

Время земли Сюндю ведь две недели: от Рождества до Крещения. В это время: ни бельё не кипятили, ни щёлок не варили. Через две недели топили баню и шли в баню.

Во время земли Сюндю лемби поднимали. Встанет спозаранку, дорогу до калитки вычистит лопатой, подметёт – это дорогу открывает женихам. Охапку дров девушка принесёт, и бросит в большой угол – жениха будто принесёт. За водой на колодец сходит, воды принесёт, в миску нальёт или в иную посудину и в большой угол: на бесёду пойдёт, лицо умоет этой водой. На танцы придёт, на порог встанет в клубе: «Все курицы под лавку, один петух, всех выше, я!»

Тётя да жены дядьёв это рассказывали, когда на жатву идём…

Ещё и «под замок» закрывали девушку – та девушка замуж не выйдет.

ФА. 3531/1-4. Зап. Миронова В. П. в 2002 г. в д. Михайловское от Игнатовой M. М.

Выпечка для Сюндю

32

M?ndih Syndyd kuundelemah, kuuluu mid? – ei kuulu, ka op?i zenihy tuldou, ka op?i kellot zvonitah, kuundeltah…

Men tiije, mi se on – Syndy da Syndy i vs’o. Sanottih, taivahas tulou. Tulou, Syndyd p?ivy se on Rastavad vaste, Syndyd p?iv?t piet?h, ?anotah: pid?y Syndyle hattarat loadie da блины пекут. Hattarat, Syndyle. A konzu jo Syndyd p?ivy, jo l?ht?y Syndy kudaman p?iv?n sit toze pekut, ?to Syndy l?ht?y, pid?y hattarat loadie da… Vot Vederistu on t?n?p?i, a Syndyd p?ivy toizen p?iv?n, ende sid? Vederistoa. Synnyd p?ivy on enne Vederistoa – se jo l?ht?y e?re. Kaksi ned?lie on h?i. Se konzu tulou enzin, sit pid?y hattarat loadie… Enne sanottih – kyrz?t pid?y pastoa, kyrz?t… Ku l?ht?y Syndy, tooze pastetah, ?to l?ht?y Syndy, pid?y dorogah hattarat pastoa… Kyrze? kaikel perehel pastetah, mi vai pid?y, ked? vai perehty on, kaikin sy?dih…

Taivahasta, ?anotah, tulou, taivahastap?i. A my? mis tiezimm? siga, а старые люди чего сказали, того и мы скажем. A enne vet’ net proazniekat kai proaznuitih da i ei roattu proazniikkoinu…

Ходили Сюндю слушать, слышно что или слышно; откуда колокола звонят, слушают.

Поди знай, что это, Сюндю и Сюндю, и все. Говорили, с неба приходит. Приходит, день Сюндю перед Рождеством, день Сюндю отмечают, говорят: надо для Сюндю портянки сделать – блины пекут. Портянки, для Сюндю. А когда уже день Сюндю, уже когда уходит Сюндю, в тот день тоже пекут. Сюндю уходит, надо портянки сделать, да… Вот Крещенье сегодня, а день Сюндю до этого, раньше Крещенья. День Сюндю до Крещенья – он уже отходит. Две недели он. Вот вначале надо портянки сделать. Раньше говорили: блины надо испечь, блины. А как уходит Сюндю, тоже пекут, что уходит Сюндю, надо в дорогу портянки испечь… Блины на всю семью пекут, сколько надо, кто только есть в семье, все ели…

С неба, говорят, приходит, с неба. А мы откуда это знали, а старые люди чего сказали, то и мы говорим. А раньше ведь праздники все праздновали, да и не работали в праздники.

ФА. 3066/2-3. Зап. Конкка А. П. в 1987 г. в д. Спасская Губа от Мюзиевой А. Н.

33

– Syn’d’yo enne sanottii, tulou Rostovan suovattana, Huomuksella aigazee. Em?n’n’?l’? pid’?y paistua kakkarat syn’n’ylT?. Sanotaa, hi?n tulou kyzym?? em?n’n’?rd’? kakkarua. Sanou:

– Em?nd’?ne, ehtolaine, p?iss? miula kakkaraine, suuhutta sulatessa, k?zie l?mmit’t’i?sV?. No Vieriss?ni l?ht?y j?rillee, Vieriss?n suovattana.

– No Vierist? i Syndy se on yksi?

– Yksi Synd’y. Se ku ongo kaksi nedelie, i on, Synd’y ti?l?. A Vieriss?n suovatta tulou, hi?n l?ht?y pois… jo Syn’n’ynaiga loppu.

– Раньше говорили: Сюндю приходит в рождественскую субботу, рано утром. Хозяйке надо испечь блины для Сюндю. Говорят, он приходит просить у хозяйки блины. Говорит: «Хозяюшка, милая, испеки мне блиночки, во рту тающие, руки греющие». А в Крещенье уходит обратно, в крещенскую субботу.

– Крещенье и Сюндю – это одно и то же?

– Сюндю одно. Он все две недели здесь, Сюндю. А в крещенскую субботу он уже уходит, вот. Время Сюндю на земле заканчивается.

ФА. 2253/10. Зап. Никольская Р. Ф., Ремшуева Р. П. в 1975 г. в д. Мяндусельга от Савельевой П. С.

34

Syndyy kuimeltih taloin pihalla, da riihen pihoissa, da mend?h rostanille – sig? kuuneltih…

Se, kuule, enne Rastavan p?iv?s Syndy heittyy. SocePnik oh – Syndy heittyy Rastavan vaste. No Vederistan pe?n h?i jo nouzou e?res, Syndy. Taivahah. Taivahasp?i laskou. A meile boaboi tokko, min? mustan, – ku Syndy heittyy ga pid?y stre?pit? n?m?t, kyrz?t pastoi: hattarat pid?y Syndyle. Da ende loadittih net, mucnikois rupitettih, skancu ajeltah, tahtas pandau, sit rupitetah – sit pid?y pordahat, loaditah mucnikas pordahat Syndyl heityjes. Sit sy?dih ice, a Syndyle se prosto pam’at’, ?to t?n?p?i Syndyn p?ivy, ga pid?y Syndyle stre?pit? pordahat – rupet net loaitah, leib?t gu pordahat, nu. Da kokoi loaittih meile, piroski takije, kokoi toze rupitettih, ?to pannah sinne kuda-mid?: psenoa, gorohoa. A blinat net pastettih hoikat, kaikel riehtil?l – ne rodih hattarat, ?to jalgah panna hattarat, stobi ei kylm?s Syndy. Se koz Syndy heittyy, kudaman p?iv?n. A konzu kudaman p?iv?n nouzemah soavu, ga sit pordahat loaditah, sit hattaroi ei pasteta, a pordahat loaditah, toze pastetah mid?tahto. Prosto, sy?dih ice. A nikunna ei viedy nimid?, a prosto vspominali, ?to t?n?p?i Syndy nouzou… Enne Rastavoa hattaroi loaittih Syndylle, a j?lgil?il – vai pordahat nosta yl?h?kse, Syndy nouzis e?re stop. Rupitettih prosto, niin ku pordahat.

Сюндю слушали во дворе дома, да у риги да на перекресток ходили слушать.

Он, слушай, раньше Крещенья Сюндю спускается. Сочельник был – Сюндю нисходит перед Рождеством. А в Крещенье он уже снова поднимается, Сюндю. На небо. С неба спускается. А нам бабушка только рассказывала, я помню, когда Сюндю нисходит, дак надо стряпать эти, блины пекла: портянки надо для Сюндю. Да раньше еще делали эти, из теста прищипывали, сканцы раскатают, тесто положат и прищипывают – это надо лестницу сделать из теста, лестницу, чтобы Сюндю мог спуститься. Потом сами ели. А для Сюндю – это просто память, что сегодня день Сюндю, так надо для Сюндю состряпать лестницу – защипы эти сделают из теста, как лестницу, ну. И пирожок делали нам, пирожки такие, пирожок тоже прищипывали, что кладут туда чего-нибудь: пшено, горох. А блины эти пекли тонкие, на всю сковороду – это получались портянки, что на ноги надеть портянки, чтобы не замерз Сюндю. Это когда Сюндю нисходит, в который день. А когда, в который день подниматься будет, тогда лестницу делали, тогда портянки не пекли, а лестницу делали, тоже пекли что-нибудь. Просто, сами ели. А никуда не относили, просто вспоминали, что сегодня Сюндю поднимается… До Рождества портянки делали для Сюндю, а под конец – только лестницу, чтобы подняться наверх, чтобы Сюндю обратно поднялся. Прищипывали просто, как лестницу.

ФА. 3066/23-24. Зап. Конкка А. П. в 1987 г. в д. Спасская Губа от Родионовой М. А.

Гадают на хлебце Сюндю

35

Synnynmoa on, on! Syndyy kuunellah. Min?, konesno, en ole k?ynyh Syndyy kuundelemah. A ennevahnallizet ainos musteltih: k?ydih Syndyl?i kuundelemah. Sin? pe?n eigo pie nagroa, eigo pie mat’ugatsa, eigo pie nimid? lisn’oidu roadoa. Sit otetah siizmu i kiert?h ymb?rin?izeh, i viert?h sit lundu vaste, toivot ku sit Syndy tulou sie. Kos net sulhaizet tullah da mid? kuuluu. Jesli ku kel kuollou ken, sit kuuluu sie itku, itkiet?h. A jesli ku miehel menendy kel ollou, sit kuuluu kellot, bubencois ajetah i svoad’bu roih znaacit, miehel men?y. Sid? min? kuulin toze, a min? en ole k?vnyh nikunna niil?i dieloloi… Menn?h j?rvel libo pihal kunna, kos rahvas kai azetutah, sit siizmu otetah, sit kierd?y sie kaiken, a mid? sie sanou – en tiije…

En tiije, ken se on Syndy, Synnykse ?anotah, a ainos lugietah: Syndy taivahasp?i kirbuou, Syndy taivahasp?i kirbuou. Kaco, se on Synnynmoan aigu, se ku tulou h?i ga, enne Rozdestvoa se on Syndy. Synnyn leibe? pastettih. Synnyn leib?ine. Mama meij?n daaze oppi, Synnyn leib?izen pikkaraizen pastai i sit h?i panou sen siit?n libo sieglan pe?l i panou – min? i?e n?in, kui h?i roadau. I sen panou leib?izen sieglan pe?l, sieglan panou kumalleh nengalei, n’?pinn’okkih i se punomahes l?ht?y. Sen min? olen n?hnyh. Mama sit sanou: “Suuri Syndy – sy?tt?izeni, jesli ku min? kuollen t?m?l vuvvel, leib?ine punoiteh. A ku en kuolle, leib?ine ?lg?h punovukkah!“ Se rubieu rauku punomahes, sen min? olen n?hnyh! “Suuri Syndy – sy?tt?ine!“ – sanou… Se leib?ine kai kroacki n’?pit h?nen. Min? sanon: “Mama, ga sin? naverno…“ “En lekahuta, en lekahuta, en lekahuta!“ – aino lugou. Se sieglan pe?l punoihes. Oppi h?i sid? icceh kuolendoa, jo h?nel 91 vuozi oli. Sit icceh kuolendoa: “H?tken el?n! T?i vuvvel gu kuollen, sit leib?ine punokkahes!“ Sieglan pe?l, kumalleh sieglaizen panou, n’?ppil?il nengaleite pid?y. Sen min?! A mi oli se Syndy, en tiije.

Leib?ine se hot’ mustas, hot’ valgies jauhos pasta, pikkaraizen leib?izen, ei suurukkaizen pastoi. Synnyn leib?izekse sanottih sid?: Synnyn leib?ine. Se pastettih, kos Syndy heityy, Syndy kos heityy moah. “Nyg?i, – ?anotah, – Synnynmoan aigu roih, Syndy heittyy!“ Jumalan tagoa ainos piettih, a ku l?htiettih kylv?sty kylv?m?h ennen, se leib?ine ainos otettih keral. VilToi kylv?m?h, Pyh? IlTakse sanottih: “Pyh? IlTu!“ A jumaloin tagoa piettih sid? leib?sty. Synnyn leib?ine, Pyh? IlTu, Pyh? IlTu. Leib?sty Pyh? IlTakse. Pyh? IlTu h?i jumal on toze. Kaco, minul on jumalaine, ikonaine, Pyh? IlTu on se. Leib?ine se – Synnyn leib?ine pastettih. A ku jumaloa maanitah – Pyh? IlTakse h?i ?anotah.

Syndy l?ht?y, konzu se Ve?nd?i lopeh, kaksi ned?lie proijiu i Syndy l?ht?y e?res. Da! Synnyn lettuu toze pastettih da n?mii. Net oldih – riehtil?l pastettih hoikastu-hoikastu gu bumoagoa, sit vai lykittih, sanottih: “Synnyn letut n?m? l?ht?y!“ Se toze ennen Rozestvua, sy?dih niidy, sy?dih.

Vierist?n da Ve?nd?in aigah eigo lattieloi pesty, stoby jo oldas kai pestyt, stiraitut. Stoby ei roadoa sil aigoa nimid?, eigo lattieloi pest? eigo nimid?. Se scitaitih Ve?nd?in aigu. Ainos h?i re?hke? ennen varattih! Ennen vet’ re?hke? varattih!

Земля Сюндю есть, есть! Сюндю слушают. Я, конечно, не ходила Сюндю слушать. А раньше слушали. В тот день не надо смеяться, не надо матюгаться, не надо ничего лишнего делать. Берут сковородник, круг обведут и ложатся на снег, будто бы тогда Сюндю придет: узнают, когда женихи придут да что слышно. Если у кого кто-то умрет, то там слышен плач, плачут. А если кто замуж выйдет, то слышно колокольчики, едут с бубенцами – значит, свадьба будет, замуж выйдет. Это я тоже слышала, но я никуда на такие дела не ходила… Пойдут на озеро или на улицу куда, когда люди все утихнут, сковородник возьмут и обведут круг, а что говорят – не знаю.

Не знаю, кто это Сюндю. Сюндю называют, все время говорят: Сюндю с неба падает, Сюндю с неба падает. Смотри, это время земли Сюндю, когда он приходит, Сюндю раньше Рождества. Хлеб Сюндю пекли. Хлебец Сюндю. Мама моя даже гадала: хлебец Сюндю маленький испечет и положит его на сито – я сама видела, как она делала. Положит этот хлебец на сито, сито перевернет так, держит на кончиках пальцев – и хлебец закрутится. Это я видела. Мама так говорила: «Великий Сюндю-кормилец, если я умру в этом году, пусть хлебец крутится. А если не умру, пусть хлебец не крутится!» Он как закрутится! Это я сама видела! «Великий Сюндю– кормилец!» – говорит… Этот хлебец даже скрипел на пальцах ее. Я говорю: «Мама, дак ты, наверно…» «Не трогаю, не трогаю, не трогаю», – все повторяет. А он на сите крутился. Гадала она о своей смерти, ей уже 91 год был. Вот и о своей смерти: «Долго живу! Если умру в этом году, пусть хлебец крутится!» На сите, перевернет сито и на кончиках пальцев держит так. Я сама видела! А кто такой Сюндю, не знаю.

Хлебец этот хоть из черной, хоть из белой муки испеки. Маленький хлебец, небольшой пекла. Хлебцем Сюндю его называли: хлебец Сюндю. Его пекли, когда Сюндю спускается, Сюндю когда на землю нисходит. «Теперь, – говорят, – время [пребывания на] земле Сюндю будет, Сюндю нисходит». За иконами хлебец всё время держали, а когда сеять шли, всё время этот хлебец с собой брали. Когда зерновые сеяли, Святым Ильей называли: «Святой Илья!» А за иконами держали этот хлебец. Хлебец Сюндю, Святой Илья, Святой Илья. Хлебец – Святым Ильей. Святой Илья – ведь тоже бог. Посмотри, у меня есть боженька, иконка, это Святой Илья. Хлебец этот, хлебец Сюндю, пекли. А когда Бога упоминают, Святым Ильей ведь называют.

Сюндю уходит, когда Святки заканчиваются, две недели пройдет, и Сюндю уходит вон. Да! Блины Сюндю тоже пекли да это… Их на сковороде пеклитоненькиеие-тоненькие, как бумага. Потом бросали, говорили: «Это блины Сюндю!» Это тоже перед Рождеством, ели их, ели.

Во время зимних и летних Святок полы не мыли, чтобы заранее всё было помыто, постирано. Чтобы в это время ничего не делать, ни полы не мыть, ничего. Это, считали, время Святок. Раньше ведь всё время греха боялись! Раньше ведь боялись греха!

ФА. 3459/17. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 2000 г. в д. Руга от Юналайнен M. Т.

Сюндю предсказывает будущее

36

Menemm? riiheh, enneh?i riiheh pidi k?vv? puimah. Eih?i olluh molotilkoi. Ogoici-neidine da min?, da mami l?htemm? kolmei riiheh. A t?sh?i oli Makoin riihi. Sit kolhoozat rodih, sie ielp?i h?i ozuttav. Menimm? riihen pihah, mami rubei kuzel, rubei, ga my? seizatuimo. Kui lehmien kellot kuuluu sie, sie lehmii ajetah talvel, neciep?i dai – lehmien kellot vai solistah. Gu karjoi ajellah h?i ielleh-j?rilleh. Mami sanou: “Ga kacovai, nyg?i Syndy kuuluu, mi nece kummii? – sanou. – Eih?i talvel ni lehmii tahnulois kelloloi ole“. Sit h?i ku ajash?i lehmii ielleh – j?rilleh, hacatetah, lehmii ajellah. Vuvven per?s rodih kolhoozu. Alletah jo lehmii… Mugagi kuului: lehmii te?p?i ajetah agjas, kyl?n lehmii t?nne meij?n dvorah, Jasan Gordien dvorah. Se kui kuului Syndy se, muga i lehm?t ajettih.

Идём в ригу, раньше ведь в риге надо было молотить. Не было ведь молотилок. Девушка Агафья да я, да мама пошли втроем в ригу. А здесь была рига Макеевых. Потом колхозы стали, а перед этим показалось. Пришли во двор риги, мама присела пописать, мы остановились. Как будто бы колокольчики коровьи слышны там, коров будто гонят, зимой, оттуда, и коровьи колокольчики только звенят. Как будто бы стадо гоняют туда-сюда. Мама говорит: «Смотри-ка, Сюндю слышен, что за чудо? Зимой ведь у коров в хлеву даже колокольчиков нет». Как будто в загоне коров туда-сюда гоняют. Через год образовался колхоз. Начали коров… Так и слышно было: коров отсюда, с конца, гонят, всех деревенских коров гонят сюда, в наш двор, во двор Яши Гордеева. Вот как Сюндю этот был слышен, так и коров согнали в колхоз.

ФА. 701/5. Зап. Рягоев В. Д. в 1966 г. в п. Эссойла от Жидковой Ф. М.

37

Kuunneldih Syndy?. Paissetah kakkara, siit? luaitah loukot, siit? kaccou ikkunasta loukosta, siit? n?ytt?ydyy: roihgo pokoiniekkua, roihgo svuad’bua siin? talossa…

Sinne viedih, sill? keinoin, jotta eigo ken tiij?, eigo ken ni?, a rannalla ?ij?ll? k?ydih: ken bohattuu, sill? karvazen ki?n andau. Avannon laijalla panou ki?n, viruu siel? – pimie h?n on, Vieriss?n aikana. A kun kell? andau karvazen ki?n – se bohattuu. Avannosta andau ki?n… ?iit? yksin k?ydih.

Слушали Сюндю. Испекут блин, сделают дырку, и смотрят в окно через дырку, и тогда видится: будет ли покойник, будет ли свадьба в том доме…

Туда относили так, чтобы никто не видел, никто не знал. А на берег к изгороди ходили: кто разбогатеет, тому волосатую руку дает. На край проруби положит руку, лежит там – темно ведь, в Крещенье. А кому даст волосатую руку – тот разбогатеет. Из проруби дает руку… Туда поодиночке ходили.

ФА. 2942/4. Зап. Конкка А. П. в 1986 г. в д. Реболы от Лескиевой А. И.

Время, когда земля принадлежит Сюндю

38

Synnynmoan aigu zavodiu Rastavas VasilTassah… Sit znaacit Synnynmoan aigu zavodih, sit neidizet Synnynmoan aigah k?velT?h Syndyy kuundelemah, enne k?veltih Syndyy kuundelemas. Sit vorozitah, zirkaloh kacotah, vedeh kol’caizeh kacotah…

Enne vahnas k?vdih heinytukkuloih kuundelemah. Heinytukkuh virututtahes, sit sie kuunellah. Sit ku sil pyh?keskel tuldaneh sulhaizet, sit sid? gi Syndy ozuttau. Sit sie heinytukus ollah-ollah, sit rubieu kuulumah, daaze kuultih rahvas kui saraipordahis hebo nouzi, dai saraih tuli dai kai. Vot enne sie rahvas kuultih, meij?n aigah jo Syndy ei ruohtinuh t?nne heittyy, samol’otat ajeltih da kai. A enne kuultih rahvas, kuultih…

Syndy, ?anotah, heittyy taivahas. Daaze konzu se Syndy zavodih, Synnyn leibe? pastettih. Synnyn hattaraa pastettih. Olluhgo se liennou hapoi vai mi. Synnyl, sanottih, hattaroa pastettih. Heittyy, ga hattarat pid?yh?i.

Se sanottih, gu Syndyy n?htih, se tuli gu heinysoatto. Heinysoatto, nenga sanottih. Heinysoatto tuli… En tiije, sit j?ll?t vai kui oldih, Synnyn hattaroa gu pastettih, a nenga sanottih, ?to tuli gu heinysoatto.

Konzu Synnynmoa loppiehes, l?hti… Min? vai tiijen, ?to Syndy moal heittyy, sit kuni se on Ve?nd?inaigu, Syndy moal k?vel?y, sit srokku loppeh, sit Syndy e?reh l?ht?y taivahah j?rilleh. Synnynmoan aijakse tuli t?nne.

Neidizet vorozittih, sarail oldih heinytukut suuret, sit sinne menn?h. Libo menn?h pihal, tiesoaroil. Sit vie se kohtu, en tiije kui sanuo, certi viet?h. Da vie hoduine j?tet?h. Sit sih certih kattavutah miltahto, sit sie kuunellah. Sit sie zagadaijah: kunna mennen t?i Pyh?keskel miehel, anna koiraine haukkuu. Sit rodieu sie koiraine r?yk?m?h. Sit znaacit sil Pyh?keskel se tytt? men?y miehel i h?i ozuttau napravleenien.

A toici Syndyy ni kuunella ei – i?e kuuluu. Ice kuuluu Syndy. Meij?n necis Onnin baba oli, enne voinoa se oli. H?i l?hti Syndyy kuundelemah, sit kuundeli-kuundeli, i?e h?i raskazi, sit t?nne D’essoilahp?i gu lehm?n m?ngeh kuuluu. Mi t?m? cuudoloi, sanou, oli?! Synnynmoan aigah – lehmien m?ngeh?! Sit loaittih ravdudorogu i pojezdu rubei…

Synnynmoan aigu on saamoi sil’noi aigu. Net unet primietoijah. N?hnet gu kondiedu, kondiedu gu n?ht?neh, sit sil Pyh?keskel men?y miehel. Zenihy kondiennu gu tullou, sit zenihy on bohatta da hyv?, taloin muzikku se roiteh, hyv?. A er?h?l tulou zenihy hukannu. Kudamal hukannu gu tullou, hukku, kaco, i?e eule hyv?, elaigu jo rodieu ei gu kondienkel. Se jo roiteh moozet keyhemb?ine, hukku. Moozet roiteh h?i viinanjuoju. Hukku on pahembi. Kel kui tulou. Voibi tulla bosinnu. Nevest?t tullah lambahannu zenih?l.

Время, когда земля принадлежит Сюндю, начинается с Рождества и до Васильева дня… Вот тогда, значит, начинается время земли Сюндю, вот тогда девушки ходят Сюндю слушать. Раньше ходили Сюндю слушать. Тогда ворожат, в зеркало смотрят, в воде в колечко смотрят…

В старину ходили в копна сена слушать. Лягут на сено и слушают. Если до следующего поста женихи придут, то Сюндю это и покажет. Сидят-сидят там в куче сена, и потом начнёт слышаться, даже люди слышали, как по крыльцу сарая лошадь поднималась, и будто на сарай заходила. Вот раньше люди слышали. А в наше время Сюндю уже не осмеливается сюда опускаться, уже самолеты летают да все. А раньше слышали люди, слышали…

Сюндю, говорят, с неба спускается. Даже когда это время Сюндю начинается, хлебец Сюндю пекли. Портянки для Сюндю пекли. Блин это был, или что. Для Сюндю, говорили, портянки пекли. Опустится, дак портянки ведь нужны.

Говорили, что когда Сюндю видели, он приходил как копна сена. Копна сена, так говорили. Копна сена пришла… Не знаю, были ли ноги, раз для Сюндю портянки пекли, но так говорили, что приходил в виде копны сена.

Когда время земли Сюндю заканчивалось, уходил… Я только знаю, что Сюндю на землю нисходит, и пока Святки, Сюндю по земле ходит, потом срок закончится, и Сюндю обратно в небо уходит. На время земли Сюндю приходил сюда.

Девушки ворожили, на сарае было много сена, туда пойдут. Или на улицу идут, на перекресток дорог. Потом еще это место (не знаю, как сказать) чертой обведут. Да еще проход оставят. Потом внутри этой черты укроются чем-нибудь и слушают там. И загадают там: куда выйду замуж до следующего поста, оттуда пусть собачка залает. И собачка начнет тявкать. Это значит: до следующего поста эта девушка выйдет замуж, и она показывает направление.

А иногда Сюндю и не слушают – сам слышится. Сюндю сам слышится. У нас тут Андреева бабушка была, это до войны было. Она пошла Сюндю слушать, слушала-слушала (она сама рассказывала) и отсюда, со стороны Эс-сойлы, как будто мычание коров слышно. Что это за чудо было, говорит?! Во время земли Сюндю – мычание коров?! Потом сделали железную дорогу и поезда стали ходить…

Время земли Сюндю – самое сильное время. Сны в это время примечают. Если увидишь медведя, то в этот мясоед выйдешь замуж. Если жених придет медведем, то жених богатый и хороший, из богатого дома будет. А некоторым жених приходит в виде волка. Если кому волком придет, то волк – сам по себе нехороший, жизнь уже будет не как с медведем. Он уже, может быть, будет победнее, волк. Может, он пьющий будет. Волк похуже. Кому как приходит. Может прийти бараном. Невесты к жениху овцами приходят.

ФА. 3265/58-60. Зап. Лавонен Н. А., Степанова А. С. в 1991 г. в п. Соддер от Сергеевой Н. И.

39

– Ilon aigu se on, voibi kaikkie iluo pide?. Jumal andoi sen ?ij?n: voit sin? iloillakseh sen aigoa. Voit sen aigoa: eigo sinul ole mid? sit syntie. Sit ilossa sil aigoa. Toizel aigoa on syntie, sil aigoa ei. Jumal andoi: sil aigoa iloice, sinuu kirotah, ei se mid? haita sen. Kai men?y tyhj?h… Kaksi viikkoa tai vei on, a t?s kez?l on viizi p?ive?.

Kaksi viikkoa on: tulouh?i se juhla, Rastavu, Joulu. Joulun vaste heit?h se Syndy. Syndy, Syndy ?anotah moal. Vot sit net ilot zavoditah, sit iloijahes. Sit on kaksi viikkuo. VasilTu on, Vasil’Г an p?ivy, se on, men?y viikko, navemo, vai kaksi (en min? muista nyt hyvin) sit on VasilTu. Sit men?y viikko, sit on Vieristy, konzu Jezussu ristit?h… Sit lopeh ilo aigu se… Vot kaksi aigoa vuvves: Joulun aigu i Pedrun aigu. Net iloizet ?ij?t, voit sin? iloijakseh. Kai Jumal andau, se syntien anteeksi on loainuh sen ?ij?n, ?to voit sin? kaikkie iloilla sen aigoa: miehel menn?, naija, mid? sin? haluot vai…

Это период веселья, можно по-всякому веселиться. Бог дал это время: можешь веселиться в это время…. и никакого греха тебе не будет. Веселье в это время. В другое время грех, а это время Бог дал: в это время веселись, даже если тебя бранят, беды от этого не будет. Все впустую. Две недели зимой, и сейчас, летом, пять дней. Две недели: как наступит ведь праздник Рождества. Перед Рождеством спустится этот Сюндю. Сюндю, Сюндю, на землю. Вот тогда веселье начинается, тогда веселятся, на две недели. Васильев день есть, наверно неделя пройдет или две (не помню сейчас точно), Васильев день. Потом неделя пройдет – Крещенье, когда Иисуса крестят. Вот тогда закончится это время веселья… Вот два времени в году: Рождество и Петров день. Это пора веселья, можешь веселиться. Все Бог разрешает, он для прощения грехов сделал это время, что человек может по-всякому веселиться в это время: замуж выходить, жениться, что только хочешь.

ФА. 3317/19. Зап. Лавонен Н. А. в 1992 г. в д. Улялега от Потаповой Е. Г.

40

Syndyy kuuneltih, tokko ei pie boltaijakseh da sit kudai maltau kierde?. Synnynmoan aigan yhteh kuuccah gu ker?vyt?h tyt?t kaikin. Sit konzu vencaijah, pyhkin stolalh?i on, sit sil kattau, sit boabusku siizman k?deh ottau, sit kierd?y sen heij?t, vaigu j?tt?y v?h?izen. Sit mid? rodineh sil vuvvel, net kai kuulutah.

A meij?n moama oppi koirastu haukuttoa, kunna puutut miehel, kudoal cural puutut miehel. Enzim?ine go haukkamus vai j?lgim?ine ildaizen syvves, se ottoa, sit pohjaizen potokan ai menn?, sit huroal kannal punaldoakseh, da huroas olgupe?s pe?Eci se lyk?t?: kunna min? puuttunen, kus ollou minun vastineh, siep?i koiraine haukukkah. Moamal haukkui N’uakoi-lambisp?i, J?n?isell?l otettu oli…

…Vasil’l’oa vaste Syndy moah heitt?h. Enne loaittih piirait Vasil’l’oa vaste… Nu kaksi ned?lie se Synnynmoan aigu on. Vot i loaittih net Synnyn piirait… H?in sit eih?i, h?i jo sit en?mbi ei kuulu Syndy. Syndy Vierist?n huondeksel vie, ?anotah, kuuluu… ij?n mustan nece Sotun Man’a, pieni oli vie. Sit sanottih Vierist?n huondeksel lattiel topat pyhkie da helmah ker?t?, sit l?nget, uvehen l?nget pe?h panna, sit kuuluu Syndy. H?i uvehen l?nget pe?h pani, stolan oal meni, sinne uinoi. Tytt?, tytt?! Enne cuudittih ?ijy…

Ligaroadoloi Synnynmoan aigah ei pie roadoa. Kahtes ned?lis… liigoa ei pie pest?, ei, nenii buukkuloi keitte? da…

Сюндю слушали, только не надо болтать, да нужна та, которая умеет обвести круг… Вместе как соберутся все девушки. И берут скатерть, которая на столе во время венчания, ею накрывают слушающих. Потом бабушка берет сковородник и обводит круг вокруг них, только чуть-чуть не доведет до конца. Тогда, что произойдет в том году, все услышат.

А наша мама пробовала «заставить собачку лаять»: куда, в какую сторону замуж выйдешь. Первый кусочек /мучного/ откусишь или последний, что ли, во время ужина, возьмешь его. Потом надо пойти под северный водосток, на левом каблуке повернуться и бросить /кусочек/ через левое плечо: «куда я попаду, где мой суженый, там пусть собачка залает». Маме залаяла из Репного, она была из Заячьей сельги взята…

…Перед Васильевым днем Сюндю на землю нисходит. Раньше делали пироги перед Васильевым днем… Две недели – это «время (земли) Сюндю». Вот и делали эти пироги Сюндю… А потом ведь его уже не слышно, Сюндю. Сюндю, говорят, еще утром в Крещенье слышен… Всю жизнь помню: Шоттуева Маня, маленькая еще была… Рассказывали: утром в Крещенье с пола мусор вымести, собрать в подол, а потом хомут, хомут жеребца на голову надеть – тогда Сюндю слышен. Она хомут жеребца на голову надела, под стол залезла, и уснула там. Девочка, девочка. Раньше много чудили!

Грязную работу во время земли Сюндю не надо делать. В течение двух недель стирать нельзя, белье не кипятят.

ФА. 3361/16. Зап. Иванова Л. И. в 1997 г. в с. Ведлозеро от Мининой К. Ф.

41

Rastavan da Vierist?n v?lil on Synnyn aigu… Ven’?kse ?anotah Sv’atki. Synnyn aigu se ennen vahnas, en tiije min?, mikse se muga ?anotah: Syndyy kuuneltih da gadaitih da… Se moine aigu oli. I kaikis, sanottih, se on ve?rin aigu Rastavas da VasilTassah. VasilTu – to on 14. Vot se. A muga se vie ielleh men?y Vierist?ss?h. Vieristy 19… Talvel on Synnyn aigu, a kez?l on Ve?nd?in aigu. Iivanan p?iv?s Pedrun p?iv?ss?h. Iivanan p?ivy on 7 ijul’a, a Pedrun p?ivy on 12 ijul’a. Ciistoit aijat, puhtahat aijat, kui ?anotah. Kaco, hot nyg?i. Synnyn aigah ?l?go villoa kartoa, soboa ei pid?s pest? (ennen sanottih: porosobii ei pest?). Enne h?i porot pestih, ei muiloa olluh kyll?l, poroo keitettih… Sanottih: porot gu soboa pezet, sit jyvih roih mustoa jyve?… Lambahii ei keritty. Suurii ligaroadoloi ei soas roadoa. Se on puhtas aigu…

Между Рождеством и Крещением – время Сюндю. По-русски говорят: Святки. Время Сюндю это издавна, не знаю, почему так называют: Сюндю слушали, да гадали… Это такой промежуток времени был. И самое, говорили, смутное время от Рождества до Васильева дня. Васильев-то день четырнадцатого. Вот так. А так время Сюндю длится еще до Крещенья. Крещенье девятнадцатого. Зимой – время Сюндю, а летом – время Веендю. От Иванова дня до Петрова дня. Иванов день 7 июля, а Петров – 12 июля. Чистое время, как говорят. Смотри, хоть сейчас. Во время Сюндю нельзя шерсть картать, белье стирать (раньше не говорили – стирать, кипятить белье со щелоком). Раньше ведь со щелоком стирали, мыла не хватало, щелок варили. Говорили: если со щелоком белье постираешь, то зерно чернеть будет… Овец не стригли. Тяжелые грязные работы нельзя бы делать. Это чистое время.

ФА. 3367/2. Зап. Степанова А. С. в 1997 г. в д. Колатсельга от Григорьевой (Рогачевой) К. М.

42

– Rastavan da Vierist?n v?lit on Synnyn aigu.

– A mibo on se Syndy?

– A en, gor’a, niidy tiije. Muga ?anotah. Kaco: Rastavoa vaste h?i heittyy, a Vieriste? vaste e?reh nouzou. H?i buitegu, meile vahnembat sanottih, taivahas moal heittyy.

I kuundelemah k?vv?h. Vie min? i?e mentiije min kerdoa k?in kuundelemah. Gu tullah sulahaizet libo mid?, sie sit kalkalo rubieu kuulumah, dai keh menn?h – sit saroal menn?h, dai kai kuulutah. Kuuneltah, puhtahal kohtal menn?h. Osoobenno menn?h, hot te? meile kartohku pellot l?hil ollah, pellol menn?h.

My? koirastu haukutimmo. Kaco, minul kahteh kerdah haukuttoa himo iti. Kaco ildazen sy?t, palazen j?t?t t?s, hammaspalazen: “Kui min? miehel puuttunen – siep?i koirane haukukkah“. A sit menet sinne, kuundelet sie. A minulleni ihan heij?n pihas haukkui koirane, ylen hyvin kuului, kai kuuluttih.

– A kunnabo sit men?y se Syndy?

– A mentiije kunna. Sanotah: taivahah nouzou.

– A miittuine se on?

– A mentiije miittuine. Muga ?anotah: on Synnyn aigu… En tiije, mi on – Jumal tied?y… Meij?n aigah vai aiven sanottih: Synnynaigu, Synnynaigu. Sit h?i Synnynaigah soboa ennen ei pesty, dai toppii pihal ei lyk?tty. Kuivat topat p?ccih, a pihal ei lyk?tty. Vierist?n huondes lyk?ttih. Sit konzu on vuvvet hyv?t, sit ei, a konzu on vuvvet pahat – sit koiru haukkuu. Koiran haukundoa ei kieletty nikonzu Vierist?nny… Kartata ei annettu, kuduu voibi kangahoa, dai kezr?ta, a kartata ei, villoa ei annettu kartata Synnyn aigoa. Ei annettu, ei.

– Между Рождеством и Крещением – время Сюндю.

– А что это – Сюндю?

– А не знаю, бедняжка, этого. Так говорят. Смотри: перед Рождеством оно нисходит, а перед Крещением снова поднимается. Оно будто бы, нам старшие говорили, с неба на землю нисходит.

И слушать ходят. Еще и сама я поди знай сколько раз ходила слушать. Если приедут женихи или что, то звон будет слышен, и к кому придут, на тот сарай и идут, – все слышно. Слушают, идут на «чистое место». Особенно, хоть здесь у нас картофельные поля близко, на поле идут.

Мы лай собачки слушали. Видишь ли, мне дважды хотелось собачку послушать: как поужинаешь, кусочек оставишь, на зубок кусочек: «Если я замуж выйду, с той стороны пусть собачка залает». А потом пойдешь туда, слушаешь. А мне прямо из их /женихова/ двора собачка залаяла, очень хорошо было слышно, все слышали.

– А куда потом уходит этот Сюндю?

– А поди знай, куда. Говорят: на небо поднимается.

– А какой он?

– А поди знай, какой. Так говорят: есть время Сюндю. А не знаю, что есть, Бог знает. В наше время только всегда говорили: время Сюндю, время Сюндю. Поэтому-то во время Сюндю раньше белье не стирали и мусор на улицу не выбрасывали. Сухой мусор – в печку, а на улицу не выбрасывали. В Крещенье утром выбрасывали; а если годы хорошие – то нет, а если годы плохие – то собачка лает. Лай собачки в Крещенье слушать никогда не запрещалиКартатьть не разрешали, ткать можно, и нитки делать, а картать нет, шерсть картать во время Сюндю не давали. Не давали, нет.

ФА. 3370/3. Зап. Степанова А. С. в 1997 г. в д. Колатсельга от Фадеевой М. А.

43

Nu kudoan pe?n l?htet kuundelemah kunnatahto sin? pe?n eigo nagreta, eigo pajateta eigo mid?. Spokoino pid?y menn?. A to ne rad budes, slucitsa sto. Vot. Muga enne varattih.

Enne voinoa oli. L?htiettih kirik?n ruckah kuundelemah. Sit heile ruckan andoi. Sie tyr?n. Pappi sie rinnal da papissah juostih, sit pappi sanoi. Joga ikkunal pani poat kumalleh da sit ?min?ici. “Hyv?, – sanou, – tiezitt?, tied?nys g’et ga“. A sie ken hihett?y, ken mid?. Sie ei pie nagroa, l?htet, kuundele, kel kui ozuttau.

– A oligo n?hty Syndyy?

– Vot ?to net tak net. Syndy on, se on, naverno, en tiije gu cortu, navemo, Syndy. Hospodi, en tiije n?it, en tiije! Enzim?i min? aiven varain, a nyg?i en varoa ni…

– A kusp?i bo h?i tulou?

– Taivahasp?i heittyy. Sestovo heittyy, sestovo vaste. Sit vosemnatsatovo jo e?re l?ht?y janvar’a. Syndy heittyy toa yl?he?p?i alah. H?in moadu my?te k?vel?y ras heittyy. A vosemnatsatovo e?re l?htoy… Soboa Synnynmoan aigah ei pesty… Eigo lattieloi, eigo sobii pesty Synnynmoan aigah. ?ijy g’on? Kaksi ned?lie kaikiedah on: 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17. Kaikel kuul yksitoistu p?ive?, kahtendeltostu e?re l?ht?y. Voi h?i olla pezem?tt?? Voi! Ei pest?, ei. Synnynmoan aigah ei pest?.

В который день идешь слушать куда-нибудь, не надо ни смеяться, ни петь, ничего. Спокойно надо идти. А то не рад будешь, если случится что. Вот. Так раньше боялись.

До войны было. Пошли слушать к дверной ручке церкви. Вот им дало ручку! Килу! Но поп был рядом, до попа добежали, тогда поп на каждое окно положил горшок кверху дном да перекрестил. «Хорошо, – говорит, – знал, если бы не знал, то /было бы худо/…» А там кто хихикает, кто чего. Не надо смеяться, а слушай, кому что покажется и послышится.

– А видели Сюндю?

– Вот чего нет, того нет. Сюндю – это, не знаю, это как черт, наверное. Господи, не знаю, не знаю! Раньше я все боялась, а теперь не боюсь.

– А откуда он приходит?

– С неба спускается. Шестого спустится, перед шестым. А 18 января уже уходит. Сюндю спускается оттуда, сверху вниз. Он по земле ходит, когда нисходит. А 18 обратно уходит.

Белье во время земли Сюндю не стирали. Ни полы не мыли, ни белье не стирали во время земли Сюндю. Долго, что ли? Всего лишь две недели: 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17. Изо всего месяца одиннадцать дней, на двенадцатый обратно уходит. Можно ведь не стирать. Можно! Не моют, нет. Во время земли Сюндю не моют.

ФА. 3431/32. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 1999 г. в п. Эссойла от Волковой А. В.

44

Syndyy k?ydih kuundelemah ga min? en ole proobuinuh… Paistih buito gu l?nget pid?y pe?h panna da sie tiesoaroile istuvuu, pihal necine. Nenga paistih, ga en tiije… Kuulundu on: gu svoad’bu konzu roihes, sille vuvvele gu svoad’bu tulou, kelloizet ajau. A konzu gu kuolii roihes, sit vestet?h lavdoa da itkiet?h da…

– A mibo se Syndy on?

– Ga ?anotah, Jumal heityy moale.

– A sid? eigo soa n?ht??

– Ga konesno ei soa. Ei h?i ozuttai. Ei! Daaze Synnynmoan aigoa ei pid?s ni soboa pest? da pihal ei pid?s vezii v?ll?l moale koadoa, pid?s yhteh kohtazeh koadoa. Se Synnynmoan aigu on… Ei pid?s pahoi niidy roadoa. Se kallis, kallis aigu on! A nygoi emmogo tiije koandoa, emmogo mid?, kai roammo!.. No! Jumal, Jumal heittyy moale… Ei nyg?i, moa on nyg?i kai re?hk?hine… Muite Jumal on!

– Сюндю ходили слушать, но я не пробовала… Говорили, что хомут надо на голову надеть да сесть на перекресток, на улице там. Так говорили, но не знаю. Слышится: если где свадьба будет, если в этом году свадьба будет, с колокольчиками едут. А когда покойник будет, тогда доски строгают да плачут да…

– А что это такое Сюндю?

– Говорят, Бог нисходит на землю.

– А нельзя ли его увидеть?

– Дак, конечно, нельзя. Не показывается ведь. Нет. Даже во время земли Сюндю не надо бы белье стирать, да воду не надо бы на землю выливать, надо бы в одно место выливать. Это время земли Сюндю. Не надо бы ничего плохого делать. Это дорогое, дорогое время! А сейчас не знаем ни выливания, ничего, все делаем! Но! Бог, Бог нисходит на землю. Но сейчас, сейчас вся земля грешная… Но так-то Бог есть!

ФА. 3433/52-53. Зап. Миронова В. П. в 1999 г. в с. Ведлозеро от Чаккоевой А. А.

45

Synnynmoan aigu on. Syndyy kuuneltih, pandih hursti pe?l, sit Syndyy kuuneltih, pihal sie, ikkoin ai…

Synnyn leib?ine pastettih, piettih suoluvakas, Synnynmoan leib?ine, nenga pieni leib?ine.

Rastavan huondeksel vai’Г oi pastettih. Sit pihalp?i l?bi ikkunas kacottih sen valToinkel: mid? n?gyy te? pertis, sid? rodieu pertis.

Время земли Сюндю есть. Сюндю слушали, накрывались пологом и Сюндю слушали, там на улице, под окном.

Хлебец Сюндю пекли, в солонке держали, хлебец земли Сюндю, такой маленький хлебец.

Утром в Рождество блин пекли. Потом с улицы через окно смотрели с этим блином: что видно, то и будет в доме.

ФА. 3450/2. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 2000 г. в д. Ведлозеро от Федуловой М. В.

46

K?ydih Syndyy kuundelemah jo illal, my?h?, kos jo kyl? moata vier?y… Kus kuuluu: hevot ajetah, kelloizet kuuluu, a kus: struugah, ruuhtu loaitah – znaacit pokoiniekku roiteh. J?lles voinoa niidy jo euluh… Pihal kustahto kuuneltah, koin rinnal kunnetahto menn?h, hycistyt?h i kuuneltah. Kiertih vie…

Synnyn p?ivy on Rastavoa vaste. Sit, ?anotah, Syndy heittyy taivahasp?i.

I kos Syndyy kuundelemah l?htietah, mattie ei kirguu, spokoino kai p?ivy vede? iccie. Sit l?htiet?h vai Syndyy kuundelemah. A nyg?i Syndy ei kuulu! A enne, sanottih, kuului.

Synnynpe?n loaittih blina, i ken tulou ezm?izikse pertih – zenihy, neidizet primecaitih.

Synnynmoan aigah ei stiraitu suurii stirkoi, lattieloi ei pesty.

Сюндю слушать уже вечером ходили, поздно, когда в деревне уже спать уложатся… Где-то слышно: лошади едут, колокольчики слышны, а где-то: доски строгают, гроб делают – значит, покойник будет. После войны этого уже не было. На улице где-нибудь слушают, поближе к дому куда-нибудь идут, присядут и слушают. Круг ещё обводили…

День Сюндю перед Рождеством. Тогда, говорят, Сюндю спускается с неба. Когда идут слушать Сюндю, матом не ругаются, весь день надо провести спокойно. Только тогда идут слушать Сюндю. А сейчас Сюндю не слышно! А раньше, говорили, было слышно.

В день Сюндю пекли блин, и кто придет первым в дом /из молодых людей/ – тот и жених, девушки примечали.

Во время земли Сюндю больших стирок не стирали, полов не мыли.

ФА. 3464/7. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 2000 г. в д. Рубчойла от Никитиной А. И

47

Synnynmoan aigu – se Rastavan aigah… Synnyn leib?sty pastettih. Kyrze? loaittih, suurdu, kaikel riehtil?l – Synnyl hattarat varustan, ainos sanottih. Sy?dih niidy… A Synnyn leib?sty hranittih kodvan aigoo, a konzu on suuret tulenisk?t, daaze ikkunat pandih. Ristuleib?izii da Synnynleib?izet. Synnynleib?izel euluh ristoo.

Synnynmoan aigoa ligaroaduu ei nimid? roattu. Kuvottih, a villoa ei kartattu, ei kezr?tty. Eigo ligasobii pesty.

Babkat k?ydih Syndyy kuundelemah, sit tullah: “Oi, kuului, kuului!“

Время земли Сюндю – это в период Рождества… Хлебец Сюндю пекли. Блины пекли, большие, на всю сковороду: «Для Сюндю портянки готовлю», – говорили. Ели их… А хлебец Сюндю хранили долгое время, а когда сильные грозы и молнии, даже на окно клали. Крестовые хлебцы да хлебцы Сюндю. На хлебце Сюндю креста не было.

Во время земли Сюндю никакой грязной работы не делали. Вязали, а шерсть не чесали, не пряли. И грязную одежду не стирали.

Бабки ходили Сюндю слушать, потом приходят: «Ой, слышно было, слышно было!»

ФА. 3464/31. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 2000 г. в д. Рубчойла от Федулиной Р. И.

48

Sv’atkat ollah 7 janvar’a da 14 lopeh.

Synnynmoan aigoa sanottih. Sil aigoa my? jo stirainuh emmo, ei pest? annettu. Se jo veziristu, se vezi konzu jo ristit?h, sit jo…

Min? mustan rist’oil pastoin, moine pieni leib?ine ristankel nenga. Ristuleib?inkel menet, sit risfoi andav mid?tahto podarkoa. Minul andoi, mustan, risfoi lentockat… Ristuleib?ine. Se on ned?li j?lles Rastavoa.

Synnyn vai’l’oidu, Synnyn hattaraa – en musta.

Syndy moal on… Se on – meidy varoittih ainos: nyg?i Syndy moal heittyi, ei pie nimid? pahoa roadoa – lapsil. Sid? my? varaimo, ?to y?l?il emmo k?vellyh. Vieri gu heinysoatto.

Riiheh k?ydih Syndyy kuundelemah. Istuvutah sie da pimies. Vahnemhat tyt?t meidy ei otettu.

Tiesoaroil kuuneltih, kus on kolme dorogoa. Tyt?t koukul ymb?ri loaittih kruugu, istuttih kruugas.

Святки e 7 января да 14 заканчиваются.

О времени земли Сюндю говорили. В это время мы уже не стирали, и мыть не давали. Это уже когда Крещенье, когда воду освятят, тогда уже…

Я помню, для крёстной пекла такой маленький хлебец, крестик так. С крестовым хлебцем идёшь, и тогда крёстная даст какой-нибудь подарок. Мне, помню, крёстная дала ленточки… Крестовый хлебец. Это через неделю после Рождества.

Блины для Сюндю, портянки Сюндю – не помню.

Сюндю на земле… Это есть – нас всегда пугали: сейчас Сюндю на землю спустился, не надо ничего плохого делать – детям. Этого мы боялись, поэтому по ночам не ходили… Катится, как копна сена.

В ригу ходили Сюндю слушать. Сядут там, да в темноте. Старшие девушки нас не брали.

На перекрёстках слушали, где три дороги. Девушки вокруг кочергой делали круг, сидели в кругу.

ФА. 3534/36. Зап. Миронова В. П. в 2002 г. в д. Михайловское от Ивановой И. М.

49

Ennen Ve?nd?in aigah ei nimid? pahoa roattu. Eigo sporii, eigo nimid? pahuttu sanuo. Synnynmoan aigah zamecaitih, stoby ylen ?ij?l ei lomista, da kolToo. Min en?mb?l kolTanet da lomizet, znaacit se elaigu rodieu tooze lomuu da… Synnynmoan aigu staraijah hillemb?h ele?.

Da vie ?anotah, ?to ylen ?ij?l vessel?h da komizet da lomizet, Syndy ei sin?pe?n kuulu. Syndyy tahtonet kuulla, sit sin? pe?n pid?y olla hilTah. Da, eiga Syndy ei kuulu…

A Syndy, sanottih, se on senmoine suuri gu hyv?, suuri heinysoatto. Kai, sanou, hovut salboau… A toici ?anotah, gu tiedoijah, pahus tulou heinysoatonnu. Pahus. Daaze, ?anotah, icekseh heinysoatto tulou i pr’aamo sinuh. Se on paha, paha. On posloovitsu moine: “Necie ukses tulou gu suuri Syndy!“

Раньше во время летних Святок ничего плохого не делали. Нельзя было спорить, и ничего плохого говорить. Во время земли Сюндю замечали, чтобы сильно не греметь и не стучать. Чем больше гремишь да стучишь, значит, и жизнь тоже будет шумной да… Во время земли Сюндю старались потише жить.

Да еще говорят, что если очень веселишься, стучишь да гремишь, то и Сюндю в тот день не будет слышен. Если хочешь Сюндю услышать, то в этот день должно быть (тихо).

А Сюндю, говорили, – это такое большое, как хорошая, большая копна сена. Все, говорили, ходы закроет… А иногда, говорят, когда колдуют, что лихо приходит в виде копны сена. Плохое приходит. Даже, говорят, сама копна идет и прямо на тебя. Это плохо, плохо. Еще пословица есть такая: «Вот в дверях идет как большой Сюндю!»

ФА. 3265/74-76. Зап. Лавонен Н. А., Степанова А. С. в 1991 г. в п. Соддер от Сергеевой Н. И.

50

Vieriss?n v?lill? Syndie kuuneldih. Sill? v?lill? ei ni ligavezie kuattu pihalla, eig? latetta pesty… En tiij? mint?h, ei annettu kuadua ligavezie. Vuatteita ei pesty sill? v?lill?.

В Святки Сюндю слушали. В этот промежуток ни грязную воду на улицу не выливали, ни полы не мыли… Не знаю, почему, не давали выливать грязную воду. Белье тоже не стирали в этот промежуток.

ФА. 2939/15. Зап. Конкка А. П. в 1986 г. в д. Реболы от Илонен А. А.

51

Enne Synnynmoan aigah kaksi ned?lie sobii ei pesty. Ei pesty. Jongoi tiettih net ?ij?t, tullah kaksi ned?lie sit jongoi enim?t sovat da nenga uborkat kai enne piettih… A en tiije, mind?h se muga privicku oli otettu, ?to ei. Jumalan veeruindah vai kui se muga, en tiije voopse, en tiije, mind?h ei mugalei. A vie nyg?i hot’ my? emmo tiije kuni, min? hot’ unohtan necis, enne hot’ i kuulin, a en musta, a sen mustan, ?to nenet proazniekan p?iv?t ollah, niil?in aigah ei pest?…

Раньше во время земли Сюндю две недели белье не стирали. Не стирали. Уже знали про это время, наступят эти две недели, и уже основное белье и уборку раньше проводили. Не знаю, откуда эта привычка пошла, что нельзя. Из-за веры в Бога или почему, не знаю вообще, почему так. А еще и теперь, хоть мы и не знаем, я вот хоть и забываю что-то, о чем раньше слышала…. А это помню, что это праздничные дни, в это время не стирают.

ФА. 3363/18. Зап. Иванова Л. И. в 1997 г. в д. Ведлозеро от Егоровой М. Ф.

Сюндю появляется как копна сена

52

My? kerran kergiim? Syndyy kuundelemah. Vahnu boabusku, Miikulan Dasa: “L?kke?, min? yhtell?h teidy siizmankel kier?n“. Kierde? pid?y! I menimm?, l?hte oli j?rvel. Syndyy kuundelemah. Kumardimmokseh kaikin sinne, pe?t panimmo moah. H?i ymb?ri meidy kierdi siizmal, rubeimo kuundelemah. Kuulemmo: kelloizet tullah Kiiskoilasp?i, ajetah. Min? sanon: “Ga IlTazen Onni on, IlTazen kelloizet kuuluu, IlTazen d’e?d’?h tulou“. Dasa se kuulou net paginat, sanou: “Olgoa, lapset, vaikkane, ?lge? paiskoa nimid?, kuunelkoa ielleh“. Nu kuundelimmo, kuundelimmo, eigo tulluh sih hebuu, eigo nimid?.

My? l?htimm? Ondrien ikkunoin oal, menimm? kuundelemah, kuulemmo ga itku kuuluu. Ikkunoin oal. Mid?bo nyg?i itkiet?h? Annin svoad’bua piet?h, Anni, sanou, miehel meni.

Tulimmo meij?n ikkunoin oal: suhu kuuluu, suhistah. Tuldih sulahaizet – toatto sy?tt?nyh ei, sanou: “Kaikkie sy?tt?m?h rubie en“. Kuulen: ikkoin oal suhu kuuluu. “Menge? e?re, menge? e?re, sy?t? en,“ – sanou. Kuulen: pordahat kapettau, l?htiettih e?re.

Tulimmo t?h Miikulan pihah, tulimmo ga, seizatuimo vai sih salbamoh kuundelemah. Kuulemmo: pajatetah, svoad’bu paginoa, pajuu, Feklan ikkoinan oal, necis. Dai kizatah, dai pl?sitah. “Nyg?i, – min? sanon Feklal, – teile on svoad’bu necis“. Sanou Dasa: “Kuunelkoa ielleh, ?lge?, lapset, nimid? virkoat, kuundelkoa ielleh“. Dai kuundelimmo – kuundelimmo, l?htimm? pertih, my? varavuimmo. Kacahtim-mokseh j?rvehp?i: tulou sie gu heinyregi. Ylen suuri! Muga i sie ku vier?y, ku vier?y. Kuulemmo ga: tulou sie, pohjaizesp?i tuulou. Dai my? pertih juoksimmo. Ver?it salbaimmo kai malitunkel. Dassi sie ver?it salbai, vahnu akku, malitunkel. Ikkunah emmo ruohtinuh kaccomah menn?. Emmo tiije: heinysoatto vai mi oli. Syndy naverno, Syndy. Syndy kuului.

Мы однажды пошли Сюндю слушать. Старая бабушка, Николаева Даша: «Пойдемте, я вокруг вас хоть сковородником круг обведу». Обвести круг надо! И пошли, прорубь была на озере. Пошли Сюндю слушать. Наклонились все там, головы к земле опустили. Она вокруг нас круг сковородником обвела, стали слушать. Слышим: с колокольчиками едут из Кишкойлы, едут. Я говорю: «Дак это Ильин Андрей, Ильиных колокольчики слышны, дядя Ильин едет». Даша слышит этот разговор, говорит: «Молчите, дети, не говорите ничего, слушайте дальше». Ну, слушали, слушали – не приехала сюда ни лошадь, ничего.

Мы пошли под окно Андреевых, пошли слушать, слышим: плач слышен. Под окном. Чего теперь плачут? Свадьбу Анни играют, Анни, говорят, замуж выходит.

Пришли под наше окно: шепот слышен, шепчутся. Пришли женихи – отец не накормил, говорит: «Не буду всех кормить». Слышу: под окном шепот слышен. «Идите прочь, идите прочь, не буду кормить», – говорит. Слышу: по лестнице застучало, ушли.

Пришли сюда, во двор Николаевых. Пришли, только встали около угла или ограды слушать – слышим: поют, о свадьбе говорят, песни, под окном Фёклы. И пляшут, и поют. «У вас, – я говорю Фёкле, – свадьба». Даша говорит: «Слушайте дальше, не болтайте, дети, слушайте дальше!» Слушали, слушали, и пошли домой, нам страшно стало. А как оглянулись на озеро: движутся там как будто сани с сеном. Очень большие! Как бы катятся, катятся. Слышим: идет оттуда, с севера. И мы домой побежали. Двери все с молитвой закрыли. Даша там двери закрыла, старуха, с молитвой. К окну не посмели подойти посмотреть. Не знаем: копна сена или что было. Сюндю, наверно, Сюндю. Сюндю был слышен.

ФА. 701/4. Зап. Рягоев В. Д. в 1966 г. в п. Эссойла от Волковой А. И.

53

– A kuinba se lambuskassa sukkua kassetah?

– A sukkua kuin kassetaa? Avandoo, avandoo, no talvella avandoo. Ka kuin? Panet sukat jalgaa, l?het раГPahin, hyppi?t sinne randaa, paPPahin jaloin hyppi?t, lunda my?ten, ei oo kylm? siPP? aigua, ei vet jalgoi kylm? PyPP?n? ollessa. M?net avandoo, j?ll?n kastat, dai ei pie j?llell?p?in kaccuo, hyppi?t kodii, dai vieret muate, a siid’? unissa ni?t kuin znacit tullaa sukkua, tulou sukkua jallasta ottamaa, se lienou zenih?kse, se on ei pravda. Ei m?ne se zenih?kse, mozet semmoine lienou, nu ei se.

– Ajos kacot j?lelleen? Mit?bo siit??

– J?rilleh p?in ku kacot, h?n l?ht?y j?lgee ajamaa. A-a-a! Yksi tytt? ku j?llell?p?in ku kacco, ni ku hein?tukku j?lgee vieri, dai ver?jii suah, pordahii suah tuli. H?n ravussa perttii, da ni unissa n?gi. Ozakas olit, sanou, kergizit ver?j?n umbee panna molitvun ker. K’et olis kerinnyn, ga mie olizin ozuttan sukan kassannan.

– A kemba se oli?

– A kembo tied?y, ken oli, ka Syndy vain ken oli. Mi on Syndy, my? vet emm? ka??onun. Ku sanotaa Syndy, Syndy, ku hein?tukku vieri j?lgee, naverno Syndy oli. My? vet emm? i?e tiij?, ongo vain ei oo, ku muu tukku vieri j?lgee, ga oli.

– А как в ламбушке чулок мочили?

– Чулок как мочили? В проруби, в проруби, зимой в проруби. Ну, как. Наденешь чулки, пойдёшь, не обувшись, побежишь на берег, не обувшись, по снегу. Тогда было не до холода. В девках ноги не мёрзнут. Пойдёшь к проруби, ногу намочишь и назад, оглядываться не надо! Побежишь домой. И ляжешь спать. А во сне увидишь, кто придёт чулок с ноги снимать. Может, жених. Но это не правда. Не будет он женихом, может, кто похожий.

– А если посмотришь назад? Что тогда?

– Если назад оглянешься, он следом погонится. А-а-а! Одна девушка назад как посмотрела: будто стог сена следом катится и до дверей, до крыльца докатился. Она с криком домой, да с молитвой двери закрыла и во сне увидела. «Счастливой оказалась, – говорит, – что успела с молитвой дверь закрыть. Если бы не успела, я бы тебе показал, как чулок мочить!»

– А кто это был?

– А кто знает, кто был?! Сюндю или кто был! Кто это Сюндю, мы ведь не смотрели. Ну, говорят, что Сюндю да Сюндю. Как ворох сена катился вслед, наверное, Сюндю был. Мы сами не знаем, есть или нет. А раз ворох следом катился, значит, есть.

ФА. 1734/8. Зап. Конкка У. С., Трофимчик 3. М. в 1972 г. в д. Падапы от Савельевой М. Г.

Поднимается из проруби в тулупе

54

– A mibo se on Syndy?

– Mist’d mie tiij?n, ken on Syndy. Sanottii miula.

– Mid?bo sanottii Synnyst??

– Ka mid? sanottii, Syndyy? No varattii, varattii, mi?n v detstve vie sanottih Syndy tulou, hypi?kki? lapset pagoo. My? toze emm? ni kyzyn, mid? se Syndy, pid?is hos vanhoilda starikoilda kyzy?, mid?b? h?nd? p?ll?tettii, se Syndyy. Sanottii, avannosta nouzou, turkkiloissa, vain kussa tulou, kakardau muada my?ten, sanottii semmoista.

– А что это за Сюндю?

– Откуда я знаю, кто этот Сюндю. Говорили мне.

– Что говорили о Сюндю?

– Да что говорили? Говорили, что Сюндю…

– Боялись этого Сюндю?

– Но, боялись, боялись. В нашем детстве ещё говорили: Сюндю идёт, бегите, бегите, дети, прочь. Мы тоже не спрашивали, что это за Сюндю. Надо было хоть у стариков спросить, чего им пугали, этим Сюндю. Говорили, что из проруби поднимается, в тулупе, или откуда там идёт, переваливается по земле. Так говорили.

ФА. 1735/6. Зап. Конкка У. С., Трофимчик 3. М. в 1972 г. в д. Паданы от Толошиновой А. Г.

Сюндю приходит в неводе и в лодках

55

Meil? sanottih: kun tulou Syndi, se panou, kell? ollou nuottua, pitk? nuotta, mill? vejet?h kalua, ne panou hattaraksi, a venehet panou keng?ksi. Da siit? vain k?vel?y kyly? my?te. Niin sanottih, jotta kuin heiny? tukku rouno on, semmoni on se Syndi. Avannosta nouzou… Pyykkij? ei pess? sill? v?lill?, kun se Vierist? proijiu, siit?.

У нас говорили: когда Сюндю приходит, он надевает (если у кого есть невод, которым рыбу ловят) невод как портянки, а лодки – как сапоги. И потом ходит по деревне. Так говорили, что он как ворох сена, такой он, Сюндю. Из проруби поднимается…. Одежду не стирали в тот промежуток, только когда Крещение пройдет, тогда….

ФА. 2958/17-2959/1. Зап. Конкка А. П. в 1986 г. в д. Реболы от Лукиной Е. И.

Сюндю появляется в сапогах и с плёткой

56

Syndy? kuimdelomaa kun k?yvv?? Rastavan da Vieriss?n kessell?, Rastava iell? p?in, Vierist? j?lgee. Vieriss?n kessell? ku k?yvv??… yksi ristikanza sano. Sanou, l?hemm? Syndy? kuundelomaa hein?sarajaa. No saraja kui vot ka t’?st’? mi?n ku olis tuoho nyd m?nn? sarajaa. M?n?y, hein?tukkuu vier?u. Kui, sanou, vierin hein?tukkuu, kui, sanou, tuli, ku ver?j?n reuskai kahtua p?in (no saraiver?j?t kahtua p?in vet avauvutaa). Kui saraiver?j?n reuskau, sanou, kui, sanou, k?vel?y ymb?ri sarajua, seiny?. A mie, sanou, virun, sanou, jo sid? kuolijana. Jo mie olen, sanou, kuolijana, virun kuolijana. L?ksi, sanou, a ku keng?t ne kylm?t, keng?t kruuckutaa, latetta my? k?vel?y. L?ksi, sanou, ver?j?n pani umbee. Viehki, viehki niid? seinie pletilT?, kylm?lT? pletilT?, l?ksi, ver?j?n pani umbee. Duumaicen, ku v?cykk?zen ei tule, t?st? l?hen pois. Kui toaz tuli siiheze loaduu: pletilT? seinie, hein?tukkuu. A mie, sanou, jo siel? virun, el?v? ni kuolie. No ku nyt ei tulle kodvazen, ni l?hen pois. Da ku kolmannen kerran viel? tuli. Kui sezid? roado. Ni jo net, sanou, zivoi dusi miulani, no se, sanou, virun niin, ?to vot kui kuolen. Proidi, proidi sarajaa my?, l?ksi, pani ver?j?t umbee. L?ksi, ver?j?t pani umbee. Ei tule kodvazen. A min sen rastojaanijoa virun toizee tulendaa kerdaa soa, a t?m? jo rodii pitembi rastojaanije. Ni ku, sanou, hein?tukusta l?ksin sield?, ni sanou, tulin pirffii, en malta, en tundenun, sanou, rahvahie niked?, ked? oli pertiss?, sanou.

Ni i?e sanou, dostalin ij?n en k?ynyn, dai ken, elgi? l?hekki? kuundelomaa. Vot, sanou, siin? miun kuundelus mit’t’yni on.

Сюндю ходят слушать между Рождеством и Крещением. Рождество сначала, Крещение после. В крещенский промежуток ходят. Один человек рассказывает: говорит, пошли Сюндю слушать на сеновал. Ну, сарай был, как сейчас, как бы в тот наш сарай идти. Пришла, в ворох сена легла. Как, говорит, легла на сено, как пришёл, как дверью хлопнет, распахнёт, ну дверь сарая настежь распахнёт. Как дверью сарая хлопнет, ходит вокруг сарая, и плетью по той куче сена начинает стегать, и по стенам сарая. А я, говорит, лежу там уже мёртвая. Пошёл, говорит. А уж как сапоги, замёрзшие сапоги скрипят, по полу ходит. Пошёл, говорит, дверь закрыл. Хлестал, хлестал стены плёткой, замёрзшей плёткой. Ушёл, дверь закрыл. Думаю: если скоро не придёт, уйду отсюда. Как пришёл снова, да как дернул снова дверь! И давай то же самое делать: плетью по стенам хлещет, по сену. А я уже там лежу, ни жива, ни мертва. Ну, если сейчас не придёт, уйду. Да как ещё третий раз пришёл. И то же самое делает. Ну, во мне уже и живого духу нет, лежу – вот-вот умру. Походил, походил по сараю, ушёл, закрыл дверь. Ушёл, двери закрыл. Не возвращается какое-то время. Полежала подольше, чем в прошлый раз, когда он вернулся. Ну, как вышла из этого вороха сена, вернулась в дом – никого из людей не узнаю, кто в доме есть.

Сама больше не ходила всю остальную жизнь, да и никто слушать не ходите. Вот как я, говорит, ходила слушать.

Сюндю видят как северное сияние

57

Synnynmoa on! On! Synnynmoa on talvel, konzu pakkaizet ollah suuret, saamoil ser’otkal.

Syndy – se kui sinul sanuu… Vops’e l?htet pihal, sanot: “L?hten min? Syndyy kuundelemah!“ А облака такие разные, разным сиянием таким, всяким-всяким узором играет. Там нету лунов ничего. Он такой чистый! Igraicou kaikelleh, kaiket svetal, jarkoi moine…

H?ndy kuunellah, sit kuuluu: sanou mid?tahto, pajattau mid?tahto mostu. Kuunellah pihal, suoriet, stoby i?e et kylm?s. Se pid?y jongoi menn? polnoc, v 12 casov. Vot! A enne h?i ei tule, polnoc! I sit k?vel?y do dvuh casov do tr’eh. I sit kadou, e?re l?ht?y. Jo roih nece t’omnoi-t’omnoi taivas, taivahan sen kaiken kattau… A konzu k?vel?y, n?gyy kui h?i k?veloy, kai, joga sijas. Kai ne ollah!

H?i nikusp?i ei tule, h?i sitgi on. H?i moinegi on. H?i nikusp?i ei tule. H?i vops’e kaikkie t?d? oblakkoi my? k?vel?y. H?i yl?h?n on, a sit heit?ld?h v?h?izen, sinulluo tulou, sinuu ne?rittel?y v?h?izen, sit l?ht?y. Se talvel, pakkaizet ollah h?i, 43°-44°, sit vai rockau, vai rockau. Astuu, kuulet, astuu, keng?t: “Sik-sik, sik-sik!“ – sagajet.

Synnynmoan aigah pastetah, sit ikonah pannah net h?nel. Sit ikonalluo piet?h p?ive? kaksi – kolme, no i?e syvv? ei rahvas, ei syvv?. Sit menn?h, libo pannah pihal sinne lumel, libo sie voron sy?y, libo h?i kylm?y, libo h?i kunna kadou – ei soa tiede?. A i?e celovek ne kusal… My? boabol sanommo: “Mikse sin? vie nenii lep’oskoi pastat?“ “Ole sin?, bunukku, p?ivilleh, tidde gu nimid? et“, – sanou. A staruuhat-to tiettih. Min? sanon: “Sy? sin? ice!“ “Min?, – sanou, – tidden, kunna pid?y panna! Minuttah sy?y!“ – sanou. Znaa?it sy?y, tulou, ottau, sy?y h?i. Nu ei suuret, moizet vot nengomaizet pastetah, ei suuret.

Земля Сюндю есть! Земля Сюндю зимой, когда морозы сильные, в самой середине.

Сюндю – это как тебе сказать… Вообще, пойдешь на улицу, скажешь: «Пойду я Сюндю слушать!» А облака такие разные, разным сиянием таким, всяким-всяким узором играет. Там нету лунов, ничего. Он такой чистый\ Играет по-всякому, всяким цветом, яркое такое…

Его слушают, и слышно: говорит что-то, поет что-то такое. Слушают на улице. Оденешься, чтобы самому не замерзнуть. Это надо идти уже в полночь, в 12 часов. Вот! А раньше он не придет, только в полночь! И потом ходит до двух часов, до трех. И потом исчезнет, уйдет. Уже небо будет темное-темное, закроет все небо… А когда ходит, видно, как он ходит, везде, в каждом месте. Все это есть!

Он ниоткуда не приходит, он тут и есть. Он такой и есть. Он ниоткуда не приходит. Он вообще здесь по облакам ходит. Он наверху, а потом спустится немного, к тебе придет, тебя подразнит немного, потом уйдет. Это зимой, морозы бывают ведь 43⁰^J4⁰ С, тогда потрескивает лишь, потрескивает лишь. Идет, слышишь, сапоги: «Шик-шик, шик-шик!» – шагает.

Во время земли Сюндю пекут, и к иконе кладут ему. Потом у иконы держат дня два-три, но сами люди не едят, не едят. Потом идут, или положат на улице на снег – то ли ворона там съест, то ли замерзнет он, или куда исчезнет – нельзя знать. А сам человек не кушал… Мы бабушке говорим: «Зачем ты еще эти лепешки печешь?» «Не болтай ты, внучек, раз не знаешь ничего!» – отвечает. А старухи-то знали. Я говорю: «Ешь ты сама!» «Я, – говорит – знаю, куда надо положить! Без меня съест!» – говорит. Значит, ест, придет, возьмет, съест он. Ну, небольшие, вот такие пекут, маленькие.

ФА. 3460/46, 3461/1. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 2000 г. в д. Лахта от Максимова П. Д.

Сюндю сердится на шумную компанию

58

– Syndy ei ozutannuhes, a oli Syndy, sanottih. Boabuska sanou, sie ker?vyttih taloih kuundelemah, a hihetet?h da hohotetah da nagretah. Sanou: “Ainos ker?vytt? neccih, ei pie Syndyy kuunelta nagronkel da hihetyksenkel. Synnyn kuuneltes ei pie ni p?iv?n pahoi paista, pid?y olla hyvin“. “A ei, sanou, mid? rodei!“ A hy? ku ruvettih. Sanou: truvas te? tulou gu piirai v?rtin?sty, plital kirbuou. A boabuska p?cil magoau, boabuska oli tied?i. “Nu, sanou, это ерунда! A kaccoakkoa ikkunah nyg?i, mid?bo sie tulou! Sie, sanou, tulou gu heinysoatto, dorogoa my? t?nne, vier?y. “Nu nyg?i, sanou, lapset, ver?it pid?y salvata!“ Boabuska p?cil l?hti, sit ver?it salbai, amin?ici sie kui pidi. En tiije kui. Sit, sanou, azetui. Sanou, butto sanou boabuskal: “Hyv?, sanou, enn?tit tulla salboamah. Ato, sanou, musteltus!“ A sit boabuska sanoi: “Kaco! Min? teidy kiel?n, pid?y olla hyv?zilleh, a ty? h?h?t?tt? da kaikkie! Ei soa, sanou, Syndyy kuunelta nengaleite“. A sit heitettih k?yndy, sanou. No en tiije, en tiije, min? en. Min? en k?vnyh.

Сюндю не показывается. Но Сюндю был, говорят. Бабушка говорит, собрались в доме пойти слушать, а хихикают, хохочут, смеются. Говорит: «Вот собрались здесь, не надо Сюндю слушать со смехом и хихиканьем. Когда собираешься Сюндю слушать, не надо в течение дня плохо разговаривать, надо хорошо себя вести». «А, ничего не будет!» А тут как началось! Говорит, из трубы выходят, ну, как скалки для пирогов, на плиту падают. А бабушка на печке спит, бабушка была знахарка. «Ну, – говорит, – это еще ерунда! А посмотрите-ка сейчас в окно, что там движется! Там, – говорит, – идет словно бы копна сена, по дороге катится. Ну, сейчас, – говорит, – дети, дверь надо закрыть!» Бабушка с печки слезла, двери закрыла, перекрестила, как положено. Не знаю, как. Тогда, говорит, остановилась, и будто бы сказала бабушке: «Хорошо, – говорит, – что успела прийти закрыть! А то, – говорит, – попомнили бы!» Тогда бабушка говорит нам: «Видите! Я вас унимала, надо быть по-хорошему, а вы хохочете да все! Нельзя, – говорит, – Сюндю так слушать!» А потом, говорят, перестали ходить. Но не знаю, не знаю я. Я не ходила.

ФА. 3429/20. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 1999 г. в п. Эссойла от Нестеровой М. Ф.

Слушают Сюндю

59

A my? olimmo… tyt?nny olles… min? olin nuori, oli minul sei?eitostu vuottu. Sie oldih meile kyl?s staruuhat, Syndyy k?veltih kuundelemah pihal. Nu, janvar’al sit… Sit my? (nuorete himoittauh?i) poasitammo, Sasakse sanottih: “Sasa-t’outa, l?kk? meij?nkel Syndyy kuundelemah.“ Sanou: “Voin l?htie, – sanou, – vai ty? ?lge? baluikkoa sin? pe?n, ?lge? mattie kirgukkoa, ?lge?go tyhje? liijakse baluikkoa. Sit, – sanou, – min? l?hten. L?htemm?, – sanou, – coassuu jo kymmene, daaze yhtendeltostu ildoa, stobi ei liigoa olis k?velijie.“ Sit my? l?htimm? sil kerral, l?htimm?, h?i vietti meidy prorubiloih, j?rvirandah. I как ras ollah, te? tulou nengaleite dorogu i te? nengaleite, ristah on dorogat. Sit my? niil dorogoil seizatuimo, h?in (enne oldih nu, salfetkat, dopustim, kodikuvotut) h?in meidy kaikkie katoi, hengie meidy viizi oli. Nu vot. Ice otti siizmah, mid? sie sanoi, ielleh-j?rilleh k?veli. Sit rubeimo Syndyy kuundelemah, nenga pe?t alahp?i heitimm?, seizommo kai yhtes kuucas. Sit sie j?rven agjas rubei kuulumah nece, nu vemmel, kellokse enne sanottih. Ajettih, dugas oli kello moine, jarkoi. Enne svoad’boih da kai moizien kelloloinkel ajeltih. Sit moine kello tulou, hebo se mugaleite kaputtau, nengaleite, kuuluu jalgoi. A my? toine tostu nyrvimm? bokkah: kuuluugo sinul? Kuuluu! Nu, sit se proiji, hebo ylici j?rven sie. MalTalas da Hecculas da sit t?nne p?i, sinne nouzi. Sit otti t’otka meile pyhkimen pe?s, i?e sanou: “Kuulittogo mid??“ “Kuulimmo! Neciep?i la hebo ajoi ylen ruttoh da sit kellolois ajoi.“ “Nu sit, – sanou, – svoad’bu roih keneltahto. I t?d? j?rvie my? ajetah.“ Dai kaksi kuudugo liennou mennyh… nyg?i h?i oh Misa, a muga velicaittih ainos: Pakkaizen Misa, Nikolajev Misa, Sissoizen. Ylen boikoi mies oli da kai h?i nai sie Stekin kyl?s i akan vedi Sissoizih. Se kuului hyvin. Min? ennen sid? en uskonuh, ?to kuuluu mid?tahto, a kuuluu!

A sit: “Viego, – sanou, – tahtotto kuunella?“ “Ga davaikkoa vie kuundelemmo, no.“ “?lge?, – sanou, – vai nimid? virkakkoa, kuni kuundeletto gu kuulumah rubiennou. A sit, – sanou, – j?lles pagizetto.“ Sit opat’ palaizen eistimm?kseh, opat’ h?i kuundelemah rubei. Dai my? pyhkimen oal. Sit rubei mugaleiten sie Hecculas kohoamah kai on h?i gu… A minul ei ugodinnuh, stoby n?gizin, a saneltih, n?htih, ?to se tulou gu soatto, nengaleiten tulou, oigieh sih, kus rahvas seizotah… Konzu kuundelet, konzu seizatut Syndyy kuundelemah, kuulet, se rubieu gu, kui sanuo, toici gu masin ajau mugaleite kohizemah, tulemah. A sit ken sie on glavnoi, rukovoditel’ ga: “Sto-to ne tak!“ Nu vot… Jesli hypit, libo l?htet neser’jozno, toizet moozet ollah sur’jozno, a kentahto joukos vroode na smeh l?ht?y, sit soatonnu gi tulou. Sit gu smejoss’a, sit buudes znat’. Sit gi boaboi nece sanoi: “Tokko l?htijes kaikin uskotto da spokoino oletto.“ A er?s duumaicou: “Hi-hi-hi!“ Enne velli net oldih sur’joznoit dielot. Er?h?t ei ni ruohtittu l?htie.

А мы были… в девках были, я была молодая, 17 лет мне было. Там у нас в деревне были старухи, ходили Сюндю слушать на улицу. Ну, в январе. Ну и мы (в молодости ведь хочется) зовем, Сашей звали: «Тетя Саша, пойдем с нами Сюндю слушать». Говорит: «Могу пойти, но вы в этот день не балуйтесь, не ругайтесь, и зря слишком не балуйтесь. Тогда, – говорит, – я пойду. Пойдем часов в десять, даже в одиннадцатом, вечером, чтобы лишних прохожих уже не было».

Мы и пошли в тот раз. Пошли, она привела нас к проруби, на берег озера. И как раз отсюда идет дорога и отсюда, крест-накрест дороги. Ну, мы встали на эти дороги, она (раньше были ну скатерти, допустим, домотканые), она нас всех накрыла, нас человек пять было. Ну вот. Сама взяла сковородник, что-то там сказала, туда-обратно походила. И стали Сюндю слушать, так головы вниз опустили, стоим все вместе в куче. И оттуда, со стороны озера стало слышно, ну, раньше называли, колокольчик на дуге. Ехали, а на дуге был колокольчик такой, яркий. Раньше на свадьбу с такими колокольчиками ездили. И вот такой колокольчик приближается, лошадь стучит копытами, слышно. А мы друг друга толкаем в бок: слышно ли тебе? Слышно! Ну, проехала эта лошадь по озеру, туда в Маллялу да Хеччулу, в ту сторону поднялась. После этого тётка сняла скатерть у нас с голов, сама спрашивает: «Слышали ли чего?» «Слышали! Оттуда лошадь очень быстро ехала, и с колокольчиками!» «Ну тогда, – говорит, – ждите, в этом году свадьба чья-нибудь будет. И по этому озеру поедут». И два, что ли, месяца прошло… сейчас был ведь Миша, а так-то всегда величали Мороз Миша, Николаев Миша, сыссойльский. Очень бойкий мужик был, он женился там в Щеккиле и жену привез в Сыссойлу. Это хорошо было слышно. Я до этого не верила, что слышно что-то, а слышно!

Потом: «Еще, – говорит, – хотите послушать?» «Ну, давайте еще послушаем». «Только, – говорит, – не говорите ничего, пока слушаете, если слышно будет. Потом после поговорите». И снова, немножко продвинулись и снова слушать стали. И мы под скатертью. И стало так оттуда, со стороны Хеччулы шуметь, ну словно… А мне не доводилось видеть, а говорили: видели, что это двигается как копна, так прямо идет, прямо туда, где народ стоит… Когда слушаешь, когда станешь Сюндю слушать, услышишь, что там будет, ну иногда как машина проедет, так шумит, приближается. Тогда, кто там главный, руководитель: «Что-то не так!» Ну вот. Если прыгаешь или пойдешь несерьезно, другие, может серьезно, а кто-то из группы вроде на смех пойдет, вот тогда и придет в виде копны. И если засмеешься, будешь знать! Бабушка так и сказала: «Только если пойдете, верьте и спокойно ведите себя». А кто-то думает: «Хи-хи-хи!» Раньше это серьезные были дела. Некоторые и не осмеливались ходить.

ФА. 3363/15. Зап. Иванова Л. И. в 1997 г. в д. Ведлозеро от Егоровой М. Ф.

60

– Luvettih, jotta avannosta Syndy nouzou da pi?st?y boleznista libo pahasta.

– No mi se on?

– Mamma sano. H?nell? jo oli lapsie, h?nell? oli viizi vellie… Uutta vuotta vassen, kuin se on y?, kun Syndie kuunnellah. Y?ll?, jotta kell? mit? tapahtuu koissa. M?nn?h kolmen dorogan kandah da siin? issutah da kuunellah. Mamma sanou: “Dai mie l?hen sinne“. Heit? nell?-viizi akkua kerty da siin? issutah da kuunnellah. Sanou: miun vuoro kun tuli, muuta kun yksi kolkotus, yksi kolkotus m?n?y, buitto kuin grobuo kolkutetah, lyyv?h nuaglua. Viizi vellie oli, yksi tuatto voinalla, toizet kai kuoltih kodih, sraazu kai molodoina. I starikka oli, dai starikka kuoli… Heil? l?hill? oli kalmizmua da ni casovn’a i siel? casovn’assa buitto grobuo kolissetah, yksi kolkutus m?ni kaiken ?ij?n kuni issuin siin?. A er?s siel? kuulou kuin kellossa ajetah, svuad’bua piet?h. Er?s kuulou siel? pruaznikkua piet?h, tanssitah ta… Seizotah lumella. Huilut viel? pannah pi?h, jotta ei n?vy ilmua, eik? mit?. Paikat semmozet, mussat paikat rivukkahat, suuret, siit? ne pi?h pannah, siit? t?ss? viel? sivotah, jotta ei n?ht?is niket?. A dorogan bokassa seizotah. Dorogoin risteyksess? kykytet?h da kuunnellah…

Avannon s?rvill? toze kuunneldih. Toze mit? siel? kuunneldih, jotta mit? vedehini sanou. Siel? vedehist? vuotettih. Vedehini ved on se buitto kuin j?rven iz?nd?. Mid? se sanou, vedehini.

– Говорили, что Сюндю из проруби поднимается и освобождает от болезни или от плохого.

– Но что это?..

– Мама рассказывала. У неё уже дети были, у неё было пятеро братьев… Перед Новым годом, в ночь, когда Сюндю слушают – ну, у кого что случится в этом году дома. Идут на перекресток трех дорог да там сидят и слушают. Мама говорит: «И я пойду туда!» Их четверо-пятеро женщин собралось, сидят и слушают. Говорит: «Моя очередь как подошла, один стук, лишь стук слышен, будто бы гроб заколачивают, гвозди забивают». Пятеро братьев было, один отец на войне, а остальные все дома умерли, сразу, все молодые. И старик был, и старик умер… У них рядом кладбище было и часовня, и вот будто бы там, в часовне, гроб заколачивают. Лишь стук был слышен, все время, пока сидела там. А некоторые там слышат, как с колокольчиками едут, свадьбу справляют. Некоторые слышат, что праздник отмечают, танцуют да… Стоят на снегу. Капюшоны еще надевают на голову, чтобы ничего не видеть. Платки такие, черные платки с кистями, большие, их на голову надевают и вот здесь еще завязывают, чтобы не видеть никого. И в стороне от дороги стоят. На перекрестке дороги ждут и слушают…

На краю проруби тоже слушали. Тоже там слушали, что водяной скажет. Там водяного ждали. Водяной – это ведь будто бы хозяин озера. Что он скажет, водяной.

ФА. 2949/3. Зап. Конкка А. П. в 1986 г. в д. Реболы от Геттоевой А. П.

61

Syndyy kuuneltih ristudorogoil. Vahnembat sie mendih ristudorogoil, kolme hen-gie ob’azatel’no. No kaksi sie kuundelou, kykist?h i pannah prostin’a libo mitah pe?l, kattavutah. A kolmas seizou siizmankel, storozu… No sit mid? sie… Nuoret k?ydih… Enzim?i se ken storozakse sen kierd?y, siizmal loadiu kruugan ymb?ri istujies. A sit sis kruugas hy? kuunellah… En tiije sie sanottihgo mid?, min? en tiije, emmo k?vnyh kuundelemah ga…

Сюндю слушали на перекрестках. Старшие там ходили на перекресток, три человека обязательно. Ну, двое там слушают, присели, и простынь или что-нибудь сверху, накрываются. А третий стоит со сковородником, сторожит… Ну, и что там… Молодые ходили… Сначала тот, кто сторожит, обведет, сделает сковородником вокруг сидящих круг. А они потом в этом круге слушают… Не знаю, говорили ли там что, я не знаю, не ходили сами слушать.

ФА. 3367/3. Зап. Степанова А. С. в 1997 г. в д. Колатсельга от Григорьевой (Рогачевой) К. М.

62

Слушали на кучах с мякиной

Synnynmoan aigu on Rastavan aigah, h?i zavodieteh s Rozzestva, c 7 no 19… Syndyy nyg?i moozet ni ole ei, nyg?i gu usko emmo da nimid?. A moamo minul saneli, h?i, konzu oli neiconny, nu jo v?gi neidizet olimmo, sanou… A Synnynmoan aigah, sanou, ei pie nagroa, kudan pe?n sie duumaicet Syndyy kuunella. A sit my? podruskankel varustimmokseh, emmogo hambahii ozuta toine toizel, emmogo nagra, emmogo nimid?. Nimid?, sanou, ei pie roata. A sit, sanou, l?htimm? Syndyy kuundelemah. Menimm?, sanou, istavuimo. Enne oldih, ruumensuun’akse sanottih, ku mellic?il k?vv?h, vot eti othody. Istuvuimo sinne, istummo, kykyt?mm?. Min?, sanou, nimid? en kuule. A h?i, sanou, l?htijes l?hti da topat tagahelmah ker?i. Istummo, sanou, min? nimid? en kuule. A h?i, sanou, nouzeldi, minul sanou: “Marpu, hoi Marpu, l?kk? e?re, tule e?re!“ H?i nell?nkynnen, min? j?lgeh, minul nimid? ei kuulu, a h?i jo varavui sie, sanon. Tulimmo kodih, sanon, h?i valgoni, valgei ku pahin. “Nu mid?bo kuulit?“ – sanon. Ezm?i, sanou, virka nimid? ei. J?lgim?i sanou ga: “Ole ehkin vaikaine, – sanou, – ezm?i onh?i gu svoad’bu tulou. Gu kellot helist?h, soitetah, rahvas matkatah t?yty v?gie, ylen ?ijy. A sit ku rubei kamu tulemah! Sroasti!“ Sith?i h?in p?ll?sty niidy kamlaizii! Oldihgo kamt vai cortu tied?y mit oldih. Sit, sanou, nell?nkynnen pertih k?gli e?reh! H?nel, sanou, kuului, a minul ei kuulunuh.

H?i ainos, sanommo ku sie: “Oi, pid?y Syndyy kuunella!“ “Olgoo vai p?ivilleh!“ – h?i nikonzu ei nevvonuh mid? tahto sie roata!

L?htiel ei k?vdy, a ruumensuun’as istuttih, saroal…

En musta, stoby mid? Synny 1 pastettas… Synnynmoan aigah buukkuu ei keitetty…

Время земли Сюндю – во время Рождества, оно начинается с Рождества, с 7 по 19… Сюндю сейчас, может, и нет, сейчас раз не верим ни во что. А мама мне рассказывала: когда она была девушкой, ну, уже достаточно большие девушки были… А во время земли Сюндю, говорит, нельзя смеяться, в тот день, когда собираешься Сюндю слушать. А мы с подружкой готовимся, зубы друг перед другом не скалим, не смеемся, ничего. Ничего, говорит, нельзя делать. И пошли, говорит, Сюндю слушать. Пришли, сели. Раньше были кучи мякины после обмолота, с мельницы, вот эти отходы. Сели там, сидим-ждем. Я ничего не слышу. А она перед выходом из дома мусор в подол собрала. Сидим, я ничего не слышу. А она вскочила, мне говорит: «Марфа, ой, Марфа, пошли отсюда, уходим!» Она на корточках, я следом – мне ничего не слышно, а она уже испугалась там. Домой пришли, она побледнела, белая как полотно. «Ну, что слышала?» – говорю. Сначала молчала, наконец, говорит: «Лучше молчи! Сначала вроде как свадьба ехала. Как будто колокольчики звенят, на гармошках играют, люди вовсю идут, очень много. А потом как начали черти проходить! Страсти!» Их-то она и испугалась, чертей! Были ли черти, или черт знает, кто были. На четвереньках приползла домой! Ей слышно было, а мне, говорит, нет.

Она все время, если мы скажем: «Ой, надо бы Сюндю послушать!» «Сидите и не тревожьте!» – она никогда не советовала что-то такое делать!

На прорубь не ходили, а в загоне на кучах мякины сидели, на сарае…

Не помню, чтобы для Сюндю что-то пекли… А белье во время земли Сюндю не кипятили…

ФА. 3458/17. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 2000 г. в д. Руга от Кайдаловой П. И

63

На печи свесив голову

A kuuneltih gi pertis Syndyl?i, ken maltoi kyzyy da kuccuu. A pertil?is enne oldih nenet, ei oldu nengomat p?cit, a oldih, gu ennegi riihes oldih p?cit! Sit p?cci l?mm?h pandih da p?cisp?i tuli pertih tuli da savut. A necie oli lais loukko, sinne mendih. A te? ikkunoissah nenga savu seisou. Kus kuzgi kuuneltih. A buvaicihes, minul ei sluccivunnuh, konesno, a sanottih, gu p?cil nenga men?y da panou nenga sell?lleh pe?n, sit sid? Syndyy kuundelemah rubieu. Toici uksi j?tet?h pielulleh, toici, sanottih, necis sbuudih, mugaleiten tuvvah ruuhi, muhi karahtah. Sit znaacit mid? tahtot – toine polucaiceh: sin? kuolet. ?ij?s kohtas enne stamuhat ?ijy raskazittih. Sit gu varavut, ga sit et jo tahto nimid?. A ken oli, znaahariloi oli enne kaikenmostu, ga sit buvaicih heile kaikkie.

А слушали и в доме Сюндю, кто умел попросить да позвать. А в домах раньше были эти, не такие были печки, а были раньше, как в риге, печки. Когда печку топили, из печки огонь, и дым шел прямо в дом. А там в потолке была дыра, туда уходил. А здесь до окон так дым стоял. Где как слушали. А бывало, у меня, конечно, не случалось, но говорили, что как на печку залезет да так, ложится на спину, голову свесит, и можно будет этого Сюндю слушать. Иногда в двери щель оставят. Иногда, говорили, так почудится, что принесут гроб, гроб очутится. Тогда, значит, что хочешь, но получается: ты умрешь. О многом старухи раньше рассказывали. Как испугаешься, дак уже ничего не хочешь. А кто был, знахари раньше разные были, дак у них всякое бывало.

ФА. 3363/17. Зап. Иванова Л. И. в 1997 г. в д. Ведлозеро от Егоровой М. Ф.

64

В лесу

Syndyd kuundelemas en min? nikonzu olluh, en niked? n?hnyh, no kuulin, ?to k?vv?h… Riihen pihassa da kus on tiihaja moine kohta, kus talossa on tiiho, spokoino elet?h. Syndyy kuuneltah riihen pihal da kylylly?…

Syndyd – en tiije min?, Syndyd se ristikanzu vai mi se nazivajetsa: Syndyd, Syndyd, Syndyd kuundelemah. Se, vemo, mec?s k?veli… Kaco ?anotah, mec?s oli t?m?, ozuttaugo, kuuluu. Enne muga starinas, nyg?i n’e ver’at muga, a ende veerili vet’, ?to oh Jumal vai ken sie k?vel?y mec?s. No… Syndy se, en tiid’? kui se, ga ristikanzu, navemo, mec?s k?vel?y i h?i znaacit dokazivajet ristikanzoil ken mec?s: kuundelkoot, znacit olivat buite ku mec?s Jumal vai ristikanzu vai ken, no vs’o-taki navemo oli.

Сюндю я никогда не слушала, никого не видела, но слышала, что ходят… У риги и где такое тихое место, где в доме тихо, спокойно живут. Сюндю слушают у риги и у бани…

Сюндю – я не знаю, Сюндю – это человек или как там называется: Сюндю, Сюндю, Сюндю слушают. Он, наверно, в лесу ходит… Смотри-ка, говорят, в лесу был этот, показывался, слышался. Раньше так в старину, теперь так не верят, а раньше, верили ведь, что был Бог или кто там ходит в лесу. Но… Сюндю – это не знаю, кто это, дак человек, наверно, в лесу ходит и он, значит, был будто бы в лесу. Бог или человек или кто, но все-таки, наверно, был.

ФА. 3065/18. Зап. Конкка А. П. в 1987 г. в д. Спасская Губа от Тароевой М. А.

Сюндю поднимается из проруби; спасают горшки

65

Enne piettih bes’odua. Yksi akku oli ku min? toine da ainos pidi bes’odua. K?ydih kai brihat i neidizet. Siid? tuldih sv?tk?t, hy? kaksitostu neijisty l?htieh p?retty kastamah l?htiez, dai kastetah l?htieh p?ried dai tullah kodih, sinne bes’odupertih pagoh, ku kuultih – rubei mi Henno joves suhizemah, moine rodih suhu joves. Siid hy? ku tullah sinne pertih da kaikin menn?h laucoin ual. Hy? p?ll?styt?h… Akku bes’odupertis ovvostau i panou kaikil puad pi?h. Kuulou h?i akku, ga kohunkel tulou dai uksen avuau da neidizil kaikil lykki?y puat pi?z dai akal, kuitengi pi?d katkai, ga ku oli puat pi?z, ga siid puat pakuttih.

Sie oli yksi briha moine. H?i tossuihan sanou: “L?hten min? l?htiez jallat kastan“. Dai men?y dai kastau jallan, sid h?i ei mene kodih, a nouzou kohti t?dih ly?. H?i ku men?y sinne, ga rodih nece… kai uksed, ikkunad i truvad kai panou malitunkel salbah da viert?h hy? muata. Dai y?l t?dilleh uniz ozuttahez, sanou, cto casliivoi olit, ku panid veri?d malitunkel salbah, eig? min? h?ndy dorogal tavannuzin, ku l?htenyz kodih, ga siid h?i mustelluz, i?e ei kastanuz en?mbi? da ni muidu ei k?skenyz. Briha se oh minun tuatto.

Раньше беседы проводили. Одна женщина была, как я, все беседы проводила. Ходили все парни и девушки. Настали Святки. Они, двенадцать девушек, пошли лучину мочить в прорубь. Намочили в проруби лучину и пришли домой. Туда, где беседа шла, убежали, когда услышали, как что-то в реке зашуршало, такой шум поднялся в реке. Вот как они пришли в дом, все спрятались под лавку. Они испугались…. Женщина в избе смекнула и стала надевать каждой девушке по горшку. Слышит женщина – с шумом идёт, дверь открывает и девушкам всем сбрасывает горшки с голов. И женщине тоже. Будто бы головы свернула, но раз были горшки на головах, то только горшки сбросила.

Там был парень один. Следующим вечером он говорит: «Пойду я в проруби ногу помочу». И идёт, и мочит ногу. А он не пошёл домой, а поднимается прямо к дому тёти. Он как идёт туда, началось это… Все двери, окна, трубу – всё с молитвой закрывает, и ложатся они спать. И ночью тёте во сне привиделось. Говорит: «Счастливая ты, что закрыла двери с молитвой. А то я бы его на дороге поймал, если бы он домой пошёл. Тогда бы он попомнил: сам бы больше не мочил и другим бы запрещал». Парень этот был мой отец.

ФА. 132/31. Зап. Волкова А. в 1936 г. в д. Обжа от Машкиной П. И.

66

L?htiel da kylyl?is, kuulluh olen, se on ylen opasnoi dielo. Se on ocen’ opasnoi dielo. Sinne pid?y tiede? mennes. Sen olen viegi mamas kuulluh: se on ylen opasnoi dielo. On k?vdy l?htiel, ga sinne k?vv?h ylen julgiet rahvas. Da kylyh menn?h. Da vie otetah Synnyn aigah kylyn p?cis kivie da kai. Se oh ylen opasnoi dielo… Engo tiije, mikse otetah kivie, min? en tiije, engo teile k?ske tiede?. ?lge? tied?kke?! Se eule igrusku dielo!

У проруби да в бане, слышала, это очень опасное дело. Это очень опасное дело. Туда когда идёшь, надо знать. Это ещё и от мамы слышала: это очень опасное дело. Ходили на прорубь, но туда ходят очень смелые люди. Да в баню. Да ещё во время Сюндю берут камни из печки в бане. Это было очень опасное дело… Не знаю, зачем берут камни. Я не знаю и вам не советую знать. Не надо знать! Это дело не игрушки!

ФА. 3367/6. Зап. Степанова А. С. в 1997 г. в д. Колатсельга от Подволокиной М. В.

Сюндю гонится следом

67

– Eigo l?htiel k?ydy kuundelemah?

– K?ydih er?h?t. K?ydih. L?htiel kui sie, min? nyg?i en musta. Pe? nyg?i on paha. A Mit’an Mat’oi meni l?htiel, sit, sanou, l?hties sie gu nouzi mitahto gu rovno sie. Min lienne sanonnuh: ristikanzu gu rovno, sanou olis nenga kaccuo, a vaigu ylen sangei, gu soatto rovno. Sit, sanou, rubei meihp?i tulemah, sit, sanou, my? hypp?im? pagoh sie, dorogazel. Sit sanou sie kudai j?i j?llel, j?i tulemah – se oli rambu tytt? olluh. Toine se juoksi, ga yksi kai, sanou: “Raba, bokkah!“ Toine, sanou, pe?zi e?res. Se, sanou, j?i dostalin ij?n mugaleite kargoamah“. A mugai oli, sanou, ei puuttunuh miehel menem?h, muga kargaili, sit lapsen loadi. “Muga sih roih kargoamahes“. A se kudai ei voinuh pajeta, sil sanoi: v?likk?h, raba, bokkah. A toine, sanou, muga je?y kargoamah“.

Kierde? pid?y. Koiran haukuttajes, kaco. Ennen cuppoi pastettih, sit se siizmu on. Sit sil siizmal nenga kier?t, i?e kieroksen syd?mes olet, ei vai umbeh, ver?ine pid?y j?tte?. My?dy p?iv?h, my?dy p?iv?h. Yksi hot kerdu puuttuu, ga ver?ine pid?y j?tte?. Eiga, sanou, pagoh et pe?ze.

– A pid?ygo mid? sanuo?

– A min? muudu engo tied?nnyh, mugaleiten kierin: t?h min? lain gu ?ij?n rouno: andakkoa meile rauhaus, spokoi kuuneltes. A muudu min? en tied?nnyh mid?… Sit se pyhkin lyk?t?h pe?h. Dai Synnyn kuuneltes nenga nell?nkynnen ollah polvilleh da kyyn?spe?l?in vuoh, a sit mugaleiten se pyhkin on pe?s. Muudu min? en tiije…

Rastavas zavodiu, Vierist?h loppuu, sen aigah on Synnyn aigu.

– А на прорубь не ходили слушать?

– Ходили некоторые, ходили. Как там на прорубь, я сейчас не помню. Голова сейчас плохая. А Дмитриева Матрена пошла на прорубь, и говорит, что из проруби как поднимется что-то! Рассказывала: вроде как человек, если так посмотреть, а только очень толстый – как копна. Потом, говорит, пошел в нашу сторону. Мы и побежали по дорожке. А там одна осталась сзади – хромая девушка была. Одна убежала. А оно все равно говорит: «Раба, в сторону!» Другая, говорит, убежала. Она, говорит, останется на всю жизнь гулящей. А так и получилось: не удалось замуж выйти, гуляла, потом ребенка сделала. «Так и будет гулять!» А та, которая не смогла убежать, той сказал, чтобы посторонилась. А другая, сказал, так и будет гулять.

Круг обвести надо, когда собачку слушаешь. Раньше блины пекли, и вот сковородник есть. И вот этим сковородником так обведешь, сама в круге, но только не замкнутый круг, дверцу надо оставить. А то, говорит, убежать не сможешь.

– А надо что-нибудь говорить?

– А я другого и не знала, так обвела: «Тут я сделаю, как забор: дайте нам покой, когда слушаем». А больше я ничего не знала. И еще скатерть набрасывают на голову. И когда Сюндю слушают, так на четвереньки, на колена и локти, опускаются, а скатерть на голове. Больше я не знаю…

С Рождества начинается, Крещеньем заканчивается, вот тогда – время Сюндю.

ФА. 3370/3а. Зап. Степанова А. С. в 1997 г. в д. Колатсельга от Фадеевой М. А.

68

Avannosta kun l?ht?y jo, panou ni?tsie, pistyh pist?y, tuli vain palau tuohessa. H?n pistyh lumeh pist?y tuohiker?n, tuas juoksou, tuas pist?y. Buito se hein?ker?, Syndi, tulou j?lgeh. A mid? h?n tulou, kun h?nell? jalgoja ei ole. A hi?n buitto varajau, jotta tulou Syndi. Tuohiker? se on erikseh.

Как от проруби уходит уже, втыкает торчком горящую бересту, огонь только горит. Она воткнет бересту в снег, отбежит снова, и снова воткнет. Будто бы этот сенной шар, Сюндю, следом идет… А как он придет, если у него ног нет. А она вроде бы боится, что придет Сюндю. Берестяной шар – это другое.

ФА. 2949/10. Зап. Конкка А. П. в 1986 г. в д. Реболы от Геттоевой А. П.

Баба Сюндю дает ключи счастья

69

Syndin akkua kuundelomah k?ydih se Vierist?? vasse. Syndie kuunneldih, dai Uutta vuotta vassen… Avannolla k?ydih da riihen kynnyksill? da riiheh, da dorogalla. Avannolla kun m?nn?h kuundelomah, otetah siizma ta ymp?ri avanto siizmalla py?ritet?h. Kaksi kertua my?d?h p?ivy?, kolmas – vastah. ?iit? ruvetah kuundelomah. Synnyn akka tulou avannosta ta antau siula avaimet… Kenell? Synnyn akka antau avaimet, se tulou scasliivoi… Niin jos kuundelet, h?n tulou ta antau avaimet. A kezen kun l?htenet, siit? l?ht?y j?lgeh ajamah… Semmoista starinua: j?lgeh l?ksi ajamah, siit? hi?n lykk?i tuohiker?n, buitto kun pi?n icceh Synnyn akalla, sen peteldi kaiken. Toisen lykk?i. A se Synnyn akka buitto kuin primietti, monda k’oli kuundelijua, sen verta piti tuohikery? ty?ndy?. Tuohikery?, mist? luaittih kesselil?it?. Net buitto kuin pi?t ollah… ?iit? se m?n?y avantoh.

…?iit? kun Synnyn akka kun nousi avannosta ta l?ksi j?lkeh ajamah: miksi l?hettih kezen. I h?n ei muinlla ni mill? pi?ssyn, piti tuohiker?t panna tuleh ta ty?ndy?, jotta kolme pi?d?.

…Sanotah jotta Synnyn akka tulou, kun suari, ymb?ri py?rie. Ei se ole akan n?k?ni, se rukkoilah… Siksi aikua tulou avannosta libo mist?. Rostovosta se alkau, se Vieriss?n v?li.

Бабу Сюндю слушать ходили перед Крещеньем, Сюндю слушали, да перед Новым годом… На прорубь ходили да на порог риги, да в ригу да на дорогу. На прорубь как идут, берут сковородник, вокруг проруби сковородником обведут. Два раза по солнцу, третий – против. Потом начинают слушать. Баба Сюндю выходит из проруби и даёт тебе ключи. Кому баба Сюндю даст ключи, тот будет счастливый… Так что если дослушаешь, то она приходит и даёт ключи. А если раньше времени уйдёшь, то она следом погонится… Такие вот рассказы: следом погналась, тогда она [слушавшая] бросила берестяной клубок, будто Баба Сюндю вроде бы приметила, сколько было слушающих, столько надо было и берестяных клубков бросить. Берестяных клубков, из которых кошели делали. Это будто бы головы… Тогда она уйдет в прорубь.

Тогда Баба Сюндю поднялась из проруби да погналась следом: зачем ушли раньше времени. Чтобы спастись, надо было берестяные клубки зажечь и бросить, как будто три головы.

Говорят, что Баба Сюндю приходит как остров, круглый шар, крутящийся. Она на женщину не похожа, так говорят… В это время приходит из проруби или откуда. С Рождества начинаются эти Святки.

ФА. 2936/3, 2936/7. Зап. Конкка А. П. в 1986 г. в д. Реболы от Эракко М. В. и Курченко О. С.

70

– Avannolla m?ndih, otetah siizma, sill? siizmalla kierret?h kaksi kerdua my?d?h p?ivy?, kolmas vastah kuunnellah. Issutah libo virutah ji?npi?ll?. Kuunnellah siel? kuunnellah, a doroga rinnalla on… Avaimie vuotettih, se kun andau tuota Synnin akka, vedehini (vedehizeksi sanottih da Synnin akakse) – se kun andau avaimet, siit? sie bohattana el?t. Rikkahana el?t.

На прорубь шли слушать, брали сковородник, этим сковородником обводили круг два раза по солнцу и один – против. Сидят или лежат на льду. Слушают там, а дорога рядом. Ключей ждали, может, даст их. Баба Сюндю, водяная (водяной называли да Бабой Сюндю), если даст ключи, то богато будешь жить. Богато будешь жить.

ФА. 2945/7. Зап. Конкка А. П. в 1986 г. в д. Реболы от Эракко М. В.

Во время гадания девушке приносят шашку

71

Er?s neidine sie kuundeli ku ildaine sy?dih, h?i pani pyhkimen pi?h da stolan ai kuudelemah. Kuundeli, kuundeli ga h?nel toi suaskan, miittuad ollah soldatoil. H?nen mielespi?tt?vy oli soldatannu. H?i l?hti i?re. Siid oli-eli v?h?zen dai mielespi?tt?vy tuli i?re dai otti h?nen mucoiksi. Siid hy? ylen l’ubovah elet?h. Mucoi ku men?y sundugah ga muzikku i dogadiu, ?to sundugan jassiekas on suasku, i kyzyy: “Mibo nece sinul suaskoi on?“ A mucoi sanou: “Olith?i sin? saldatannu, siid min? kuundelin Syndyy, i minul tuadih suasku“. Siid muzikku otti sen suaskan da mucoil pi?n leikkai, sanou: “Sinunt?h minul pidi volocciekseh, ku minul caso-voinnu ollez otettih karud suasku“.

Одна девушка слушала после того, как поужинали. Она накрыла скатертью голову и залезла под стол слушать. Слушала, слушала, и ей принесли шашку, какие у солдат бывают. У неё жених был солдатом. Она вылезла оттуда, потом прожила немного, и жених вернулся и взял её в жёны. Они очень хорошо жили. Жена пошла к сундуку, муж и увидел, что в сундуке шашка лежит. Спрашивает: «Что это за шашка у тебя?» А жена говорит: «Когда ты был солдатом, тогда я слушала Сюндю. И мне принесли шашку». Тогда мужик взял эту шашку и жене голову отрубил. Говорит: «Из-за тебя мне пришлось страдать, так как когда я был часовым, у меня черти шашку забрали».

ФА. 132/72. Зап. Волкова А. в 1936 г. в д. Обжа от Машкиной П. И.

Сюндю предсказывает будущее

72

– Synnynmoan aigu zavodivuu Rastavas sed’mois janvar’as da sit cetirnat-satois… Min? i?e k?in Syndyy kuundelemah. Menimm? dorogutiesoaroil da sit yksi babka l?hti meij?nkel, nell?i tyt?t olimmo. Babka yksi sie l?ht?y meij?nkel vardoicemah. “Min?, – sanou, – l?hten vardoicemah“. Siizman k?deh ottau. Enne piettih stolil pyhkimii, pyhkimen. My? nell?i sih kuhmistammokseh dorogutiesoaroil. H?i pyhkimen meile pe?le c?kke?y, kattau pyhkimel: “Virkoat ?lge? nimid?!“ – sanou. “Emmo virka“. Dai my? sie hycyt?mm? da nyrvemm?: kuulumah rubei, ylen ?ij?l varoi rubei kroakkamah. I kaikile kuului: varoit kroakettih. I sil vuvvel oli joga hierus pokoiniekka ymb?ri j?rves. A kudai babka kuundeli, ga se otti nyrv?i, vikse h?nellegi rubei kuulumah, h?i nyrv?i: “Lapset, noskoa e?res“, – sanou. A sit my? p?ll?styksis kodiloih matkaimo, h?i provodi kaikkii meidy omih taloloih. Sit tossup?in, j?lles sie sanoi: ylen ?ijal varoit kroakkamah, ga agu mid? ei hyve? rodii… A muudu ei olluh nimid? mostu, a pokoiniekkoa oli joga hierus sil tai vei… Naverno supetti h?i mid?, ymb?ri meis k?veli ku katoi, ristudorogoil…

– A mibo se Syndy on?

– Ga muga kuuluu se Syndy, en tiije min?, mi voibi olla. Meile ozutannuhes ei, a. Ei n?hty sid?… Se on ned?lin, Rastavoa vaste on Synnyn p?ivy, toine on Vieriste? vaste. Sil v?lil…

Время земли Сюндю начинается с Рождества, с 7 января и потом до 14-го… Я сама ходила Сюндю слушать. Пошли на перекресток дорог да еще одна бабка пошла с нами, и четверо девушек было. Бабка там одна идет нас охранять. «Я, – говорит, – иду охранять». Сковородник с собой берет. Раньше на столах скатерти держали, скатерть. Мы вчетвером присели там на перекрестке. Она скатерть на нас набросила, накрыла скатертью: «Ничего не говорите!» – говорит. «Не скажем!» Ну, мы сидим там и толкаем друг друга: слышно стало, очень громко ворона закаркала. И всем было слышно: вороны каркали. И в том году в каждой деревне вокруг озера было по покойнику. А которая бабка слушала, та толкнула, видимо, и ей стало слышно, она толкнула: «Дети, поднимайтесь!» – говорит. А мы тогда в страхе домой помчались, она всех нас проводила по домам. Потом на следующий день, попозже там говорила: очень сильно вороны раскаркались, лишь бы чего плохого не случилось… А больше ничего такого не было, а покойники были в каждой деревне той зимой… Наверно шептала она что-то, вокруг нас ходила, когда накрывала, на перекрестке.

– А что это за Сюндю?

– Да так, слышен этот Сюндю, но я не знаю, что это может быть. Нам не показывался, а. Не видели его. Это неделя, перед Рождеством день Сюндю, а другой перед Крещением. В этом промежутке.

ФА. 3432/49а. Зап. Миронова В. П. в 1999 г. в д. Ведлозеро от Ефремовой А. Ф.

73

– Pyh?niemess? miula sanottii, Pyh?niemen puolessa siel?, kussa ollou, a Pyh?-niemess? muisseldii. No, my? vet emm? paissun ven’aksi silloin vie mid?, ga hy? sanottii. Sanotaa, l?hettii Syndy? kuundelemaa t’yt’ot. L?hettii Syndy? vai lien?y koirua haukuttamaa l?hettii, totta, hiilet otettii. Sanotaa, hiild? otettii. L?het?? riihen…

No a se briha tied’?y, ?to l?het?? t?n?pi?n? riihen tagaa koirua haukuttamaa. No, a hi?n m?n?y, vuota p?lT?t’t’?m?? heid’? riihee. A riihi oli siel? ahoksessa. No, a hy? l?het?? sinne riihen tagaa buitto ku koirua haukuttamaa, sanotaa. No oligo niin, se paistii siel?, meil? roskazittii. Libo moozet heil’? Starina on se ollun, da miula sanottii se buabuska. Sent’?? my? emm? ni k?vellyn kuundelemaa. Sanottii, m?ndii ku sinne, hiilet poltettii, otettii ysk?h ne hiiilet. P?rett? poltetaa. No dai l?hettii koirua haukuttamaa riihee. Riiheh ku m?ndii, siel? kuunnellaa, eigo kuulu koiran haukkuo, eigo ni mid? heil? hauku. A tokko vai ne kuundelijat kuullaa: “Sluusaite, hot’ ne sluusaite, a Van’ka zivovo n’et“. Kolme kerdua sanotaa, sanou. Tuldih i?re. Kyzyt?h, ?anotah: “Mid?la t’eil?, viegoi haukku koirane, kusta, kusta p?in, mid? kuulu?“ “My?, sanou, kuulima vain sen: “Sluusaite hot’ ne sluusaite, Van’ka zivovo net“. Kolme kerdua, sanou, sano, ?to eule zivoi Van’ka. A sid? brihua sanotaa Van’kaksi, kucuttii, butto kudama m?ni p?l’k?t’t’?m??. J?lgee ku h?nd? ei roinnuh brihua koissa, hy? ku sanottii, m?ndii, ga riihess? on kuolii jo. No vod my? sent?? emm? ni k?vellyn kuundelomaa, varazima.

В Святнаволоке мне рассказывали, в той стороне это где-то было. В Свят-наволоке вспоминали. Ну, мы ведь ещё по-русски ничего не говорили тогда, а они рассказывали. Говорят, пошли Сюндю слушать девушки. Пошли Сюндю или собачку слушать, но только пошли, углей взяли. Говорят, углей взяли. К риге пошли… А парень знает, что пойдут сегодня за ригу лай собаки слушать. Ну, а он идёт: дай-ка напугаю их в риге. А рига была на поляне. Ну, а они идут туда за ригу, будто лай собаки слушать. Ну, было ли так, а нам рассказывали. Или, может, это сказка была? Поэтому мы и не ходили слушать. Говорят, как пришли туда, угли сожгли, взяли в подол эти угли. Лучину жгут. И начали собачку слушать в риге. В ригу как зашли, слушают там – не слышно ни собачки, ничего. И только эти слушающие слышат: «Слушайте, хоть не слушайте, а Ваньки живого нет». Три раза, говорят, сказало. Пришли обратно. Спрашивают у них: «Ну что у вас, ещё ли лаяла собачка откуда-нибудь? Что слышали?» Мы только то слышали: «Слушайте, хоть не слушайте, Ваньки живого нет!» Три раза, – говорят, – сказало, что нет в живых Ваньки. А того парня Ванькой звали, который пошёл пугать. А парень тот домой не пришёл, они как пошли – а он в риге уже мёртвый. Поэтому мы не ходили слушать – боялись.

ФА. 2249/12. Зап. Ремшуева Р. П. в 1975 г. в д. Мяндусельга от Савельевой П. С.

Сюндю за хвост таскает

74

Syndyy kuuneltih, sanottih, buite kuuluu, a en tiije kuuluu vai ei kuulu – min? sid? ne ispitala…

Yksi briha tuli da ezm?izikse vie raskazi: “Neicyk?t, l?htemm? Syndyy kuundelemah“. Min? duumaicen: min? en l?hte, min? varoan. Illalla, jo coasun yhtentostu aigoa – enne ei kuulu, sanottih. En tiije, kuuluu vai ei kuulu. Ezm?izekse roskazi seg?. Mendih, – sanou, – neicyk?t Syndyy kuundelemah, istavuttih lehm?n nahkal. A se kiertih, stobi ei Syndy ottas heidy, a h?ndy j?tettih kierd?m?tt?h, lehm?n. Syndy tuli, – sanou, – h?nd?s gu shvafaldi, l?hti heidy kyle? my? taskaimah! “Avoi-voi-voi! Min?, kaco, en l?hte!“ Ei niken ni l?hdetty, ezm?kse gu strassaicci gu!.. A muga sanottih, ?to kuuluu, ga min? en tiije… Rostaniloil k?vyttih… Sanottih ?to kuuluttih, ?to kus svoad’bu libo kus, libo pokoiniekku, libo mid? predves’ajet… En tiije, mi se oli…

Se ennen Rastavoa, t?n?p?i on Synnyn p?ivy, a huomei jo on Rastavu. Sit on, toine Synnyn p?ivy on – t?n?p?i on Synnyn p?ivy, huomei on Vieristy. Muga enne lugiettih… Pastettih, tulles pastettih kyrze?. Min? mustan: mama pastoi kyrz?t: Syndy tulou, pide? kyrze? pastoa. A konzu l?hti, sit pastettih kokkoi, sanottih: pid?y sukan n’okat pastoa Syndyl l?htijes, eiga jallat kylmet?h, kunne l?ht?y. Kokkoi! Se oli psenol libo hernehel, nenga kokkoi loaittih. Min? mustan, mama sanoi: “Huomei pid?y pastoa Synnyl sukann’okat“. A kyrze? pastau ga se vroode gu tulou, ga ei jallat kylmet? sit – hattarat, Synnyn hattarat…

Mama net kai obicait pidi: ligavetty Synnyn stobi sil promezutkal pihal ei koattu. Sanoi: “Ligoa pertisp?i ne nosit’ pihal“. Tuhkat otettih ga sincois i piettih. A ligaveit tahnuoh koattih. Ei, ei! Sen min? mustan ylen hyvin, mama meij?n ylen stroogo sen sobTudala, stobi ei viij? ligoa pihal Synnynmoas.

Сюндю слушали, говорили, будто слышно, а не знаю, слышно или не слышно, я этого не испытала.

Один парень пришёл да сказал: «Девчонки, пойдёмте Сюндю слушать». Я думаю: я не пойду, я боюсь. Вечером, уже часов в одиннадцать – раньше не слышно, говорят. Не знаю, слышно или не слышно. Сначала он им рассказал: «Пошли, – говорит, – как-то девчонки Сюндю слушать, сели на коровью шкуру. А круг обвели, чтобы Сюндю их не забрал, а хвост оставили не обведённым. Сюндю пришёл, – говорит, – да хвост как схватил, пошёл их по деревне таскать!» «Ой-ой-ой! Я-то уж не пойду!» Никто и не пошёл, раз сначала настращал!.. А так говорили, что слышно, но я не знаю… На росстани ходили. Говорили, что слышалось: где свадьба, или где покойник, или что предвещает… Не знаю, что это.

Это до Рождества, сегодня – день Сюндю, а завтра – Рождество. Потом есть другой день Сюндю – сегодня день Сюндю, завтра Крещение. Так раньше говорили… Пекли, к приходу пекли блины. Я помню, мама испекла блины: Сюндю придет, надо блины испечь. А когда уходит, тогда пекли продолговатые пирожки, говорили: надо концы носков испечь для Сюндю перед уходом, а то ноги замерзнут, когда пойдет. Продолговатые пирожки! Их с пшеном или с горохом делали. Я помню, мама говорила: «Завтра надо для Сюндю концы носков испечь». А блины печёт, дак это вроде как придет, чтобы ноги не замерзли – портянки, портянки для Сюндю.

Мама все эти обычаи соблюдала: грязную воду в этом промежутке на улицу не выливали. Говорила: «Грязь из дома на улицу не носить!» Золу снимали, дак в сенях и держали. А грязную воду в хлев выливали. Нет, нет! Это я очень хорошо помню, мама наша очень строго это соблюдала, чтобы не выносили на улицу грязь во время земли Сюндю.

ФА. 3067/27-30. Зап. Конкка А. П в 1987 г. в д. Декнаволок от Захаровой Д. Н.

Собачка Сюндю лает

75

Enne Syndyy kuuneltih! Menin Syndyy kuundelemah Meccel?s, neicukkannu olles. Minul interesno, kunna miehel puutun. Menin kuundelemah Syndyy. Koiraine haukumah rubei te?p?i, Lahtesp?i! Koiraizen sen cakkain: “Mid? sin? minul Lahtesp?i haukumah rubeit! Min? en tahto t?nne nizasto, Lahten curah!“ A h?mm?styin!.. A yksikai vet’ t?nne puutuin, pravvan ozutti koiraine! Vai r?vskyy, vai r?vskyy! Riihen kynnyksel kuundelin. Yksin?h k?vyin, huondeksel aijoi, kuni kai moatah.

Syndyy kuunellahgi l?htiel, k?vdih, k?vdih, ga ei pie menn? – opasno on! Nouzou! Nouzou l?hties! Villaine nouzou muzikku! Syndyy ei pie j?rvel kuunella. Riihen kynnyksel se ladno, ei muga varavuta. Dai tiesoaroil k?vv?h toze, kus on ?ijy dorogoa, l?ht?y. Sit toze.

Syndy se nouzou gu heinysoatto l?hties. Veis nouzou. Naverno vedehine gi on. A loadieteh gu heinysoatto.

Synnyl vai’Г oi pastetah. Ugos’aijah Syndyy. Pannah Jumaloilluo. Santah, tulou sy?m?h, ga en tiije. Jumala tiet?h! Enne kai opittih! A nyg?i eigo tule Syndy, eigo tule ken t?nne. Vie varatah meidy, ei tulla.

Synnynmoan aigah soboa ei pesty, eigo lattieloi. Enne kai jo oldih pestyt.

Раньше Сюндю слушали! Пошла Сюндю слушать в Меччелице. Девочкой была. Мне интересно, куда замуж выйду. Пошла Сюндю слушать. Собачка залаяла отсюда, со стороны Лахты! Собачку ту выругала: «Что это ты мне из Лахты залаяла! Я сюда не хочу ни за что, в Лахту!» А испугалась!.. А все равно ведь сюда вышла, правду собачка показала! Тявкает только, тявкает! На пороге риги слушала. Одна ходила, рано утром, пока все спят.

Сюндю слушать и на прорубь ходили, ходили, но не надо ходить – опасно! Поднимается! Поднимается из проруби! Волосатый мужик поднимается! Сюндю не надо на озере слушать! На пороге риги – это ладно, не так страшно. И на перекресток ходят тоже, где много дорог расходится. Там тоже.

Сюндю – он поднимается как копна сена из проруби. Из воды поднимается. Наверно, это водяной и есть. А показывается как копна сена.

Для Сюндю блины пекут. Угощают Сюндю. Кладут к иконам. Говорят, приходит есть, но не знаю! Боги знают! Раньше все пробовали! А сейчас ни Сюндю не придет, никто не придет сюда. Еще нас боятся, не придут.

Во время земли Сюндю белье не стирали и полы не мыли. Уже заранее все было вымыто.

ФА. 3463/27-35. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 2000 г. в д. Лахта от Артамоновой M. Н.

II. Образы хозяев леса в карельской мифологической прозе

Лес в жизни и мировоззрении карелов

Две огромные стихии, водная и лесная, окружали любую карельскую деревню. Жизнь карела непосредственно была связана и во многом зависела именно от них. Поэтому необходимо было установить контакт с этими стихиями и даже по возможности подчинить их себе.

Человек на ранних стадиях развития, чувствуя свое бессилие перед природными явлениями, обожествлял непосредственно воду и лес, а позже, по мере освоения этих пространств, заселил их богами и духами-покровителями. Система поклонения духам-хозяевам этих двух природных стихий в чем-то схожа, но в ней гораздо больше различий.

В Ветхом Завете сказано, что Земля изначально была вся покрыта водой: «Дух Божий носился над водою» (Быт. 1:2). И лишь после того, как было организовано временное пространство (тьма отделена от света, ночь ото дня), Бог занялся организацией пространственного локуса, сначала вертикального: «И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды. И создал Бог твердь; и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью… И назвал Бог твердь небом» (Быт. 1:6–8). Затем организуется горизонтальное пространство: «И сказал Бог: да соберется вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так. И назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями» (Быт. 1:9-10). И лишь потом земля засеивалась зеленью и деревьями. Именно такая трактовка древних событий отражена в мифах всех финно-угров, в том числе и карельских рунах: герой-демиург (чаще это Вяйнямейнен) плавает по водам, затем из яйца (чаще утки) создает небо, землю, небесные светила, а затем произрастает зелень^[217].

Изучая строение Вселенной в фольклорных текстах, исследователи приходят к выводу, что «горизонтальные и вертикальные оси в мифологических представлениях отождествлялись или сопоставлялись. Вертикальная ось (верх-середина-низ) доминировала над горизонтальной»^[218]. При этом трехчленная (вертикальная модель) считается более древней, а двухчленная (горизонтальная), в которой человеческий мир отделяется от иного каким-либо пространством, более поздней.

Мифологические рассказы повествуют нам уже о бытовом освоении этих пространств человеком, о том, как он вписывался в этот мир и уживался с хозяевами параллельных миров.

Водное пространство человек осваивал очень осторожно, стараясь лишний раз не тревожить его духов. И это было возможно, потому что передвигался по воде карел на лодке, только днем и без лишнего шума. Брал воду, полоскал белье, лишь попросив сначала прощения за беспокойство, и только с прибрежных камней или мостков, которые были одновременно и связующим звеном между чуждым водным пространством и родной землей, и в то же время – границей, переступать которую было запрещено обеим сторонам. Самым серьезным вмешательством в дела водных хозяев было забрасывание сетей, именно в такие моменты случались курьезы, и в снасти попадались дети духов воды, такие же беспечные во время купания, как и человеческие.

С лесом все обстояло гораздо сложнее. С одной стороны, на самом «лесном царстве», на его хозяевах однозначно лежала печать иного, чуждого, опасного для людей мира. Именно mec?n iz?ndy (хозяин леса) как никакой другой дух близок к нечистой силе, к образу karu (черта), очень часто карел ставил между ними знак равенства и в названиях, и во внешности, и в функциях.

Между тем человек вынужден был внедряться в это чуждое и опасное пространство. Для строительства любой деревушки приходилось вырубать деревья, захватывая у леса и его хозяев землю и делая ее своей. Через лес проходили все дороги и тропы из селения в селение. В лесу вырубались пожоги для сеяния репы и зерновых, собирались ягоды и грибы. Там были все покосы и пастбища для животных. Наконец, охотник за пропитанием должен был идти именно туда. Таким образом, человек, сам того не желая, постоянно покушался на владения и богатства хозяев леса, которым, соответственно, было за что обижаться на людей.

Границей между родным, освоенным пространством и чуждым, полным опасностей, лесным считался конец вспаханной земли. Эту черту не имели права переступать хозяева леса, а человек в неподвластные ему владения шел, только испросив разрешения у лесных духов, и с молитвой, т. е. заручившись поддержкой высших сил.

Культовое почитание карелами леса и отдельных деревьев

Изначально древний человек обожествлял саму стихию леса; лес воспринимался как некое одушевленное существо, требующее поклонения. Отголоски этого почитания сохранились и во многих фольклорных жанрах, и в языке.

В карельском языке лес олицетворен. В словарях в качестве одного из значений слова «mets?» (лес) приводится такая трактовка: «mets? henkil?ityn?, mets?n haltija» (лес одушевленный, дух леса)^[219]. Карел видит лес поющим: «Mettsy laulau ku ?ijal tuulou» (Лес поет, когда сильный ветер дует). Лес умеет говорить: «Metts andau i?nen vastah kirgujez» (Лес подает голос в ответ, если крикнешь). У него развито зрение и слух: «El? vie metts?h salattavua: mets? n?g?? dai kuuloo» (He относи в лес тайного: лес видит и слышит)^[220]. Лес любит тишину, покой и порядок – так считал карел, и с этим связано много запретов. В Кестеньге говорят: «Ei pie vihelte?, mets? kuulou» (Не надо свистеть, лес слышит). Суоярвцы считают, что лес не любит споров; если сделаешь что-то на спор, добра не жди, добычи не будет, можно и заблудиться: «Metts? ei suvaitce kiistoa, kiistah vai loadined, ei puutu toittsi». В д. Суйстамо верили: «Metts? ei suvaitse nagramista, sill? pid?? olla tod’ine» (Лес не любит смеха, там надо вести себя серьезно); «Metts? puhtahan suvaitt-soo» (Лес чистоту любит). На юге Карелии известны приметы, в которых лес предстает как нечто, способное навлечь беду: «Jos lumen aikaan jurisee ukkonen, niin metts? vahinguo luadii seuraavana kes?n?» (Если пока лежит снег, гремит гром, то лес бед наделает следующим летом). Более древний, мифологизированный портрет сохранился и в карельском варианте русской пословицы «Как аукнется, так и откликнется». Карелы говорят: «Mid? mets?h kirguat, sen metsy vastua» (Что в лес крикнешь, тем лес и ответит) – придешь в лес с добрым словом, приношением, он тоже поможет и ягоду найти, и зверя добыть.

В русском языке о человеке, наделенном каким-либо талантом, говорят: «Его Бог поцеловал». У карелов есть сходная пословица, подчеркивающая степень обожествления леса: «Kudamas roih mettsyniekku, sen santah, kondii tiede?, sid? mettsy koski» (Из кого будет охотник, того, говорят, медведь знает, того лес тронул). Карелы считали, что медведь (в данном случае, это не просто дикий зверь, а тотемное животное, покровитель рода, олицетворение духа – хозяина леса) никогда не тронет в лесу женщину, беременную девочкой, иное дело, когда в животе – мальчик; медведь может погнаться за такой женщиной, и тогда именно из этого ребенка вырастает хороший охотник. Иногда медведь убивал беременную мальчиком^[221], тем самым как бы видя в будущем новом члене родового коллектива своего соперника.

Уже говорилось, что в сознании карела образ хозяина леса близок к образу черта, нечистой силы. Это также отразилось в древнем пласте языка. Именно со словом mets? (лес) связано огромное число ругательств, в которых оно переводится именно как черт. Во-первых, это распространенное проклятие: «Мессу sinuu ottas» (Лес бы тебя побрал). Считалось, что если такое ругательство направлено на ребенка или на домашнее животное – лес обязательно спрячет его, возьмет в свое укрытие («meccy peitt?y», «mec?n peitos on»), В д. Импилахти говорят: «Tsortu silm?t vei, mettsy otti, ku en eni? kyl?n rahvahii tunne» (Черт глаз унес, лес взял, раз уже не узнаю односельчан). Или: «Tulgua, mecc?hizet, i?re, heitti?t pajatandu!» (Идите, лешие, вон, перестаньте петь). Существует выражение, аналогичное русскому «Какого черта (лешего) ты пришел? Mid? mecc?histy sin? tulit?» Русский фразеологизм «пропади пропадом» (сгори в адском котле) сопоставим с карельским «mene mec?n kattilah» или «mene helvetin kattilah» (иди к лешему в котел / иди в адский котел)^[222].

Вера в силу и покровительство почитаемых деревьев нашла широкое отражение и в образных пластах карельского языка, особенно в различных фразеологизмах^[223]. Про недотепу говорили olet lep?n t?hl? (ты ольховая растяпа); про легкомысленного человека – huabamieli (осиновый ум); про упрямого – oled gu koivuine curku (как березовая чурка); про вековуху – kassu kadajine, perze ped?jine (коса можжевеловая, задница сосновая); про бедняка – kodi on korves, perti ped?j?s, elot ok-sal (дом в глухом бору, изба на сосне, пожитки на суку); про здорового и крепкого человека – on ku honkan runko (как ствол сухостойной сосны); про горько плачущую – itk?y ku koivu koaduu (плачет как береза клонится). Во многих устойчивых выражениях сохранились отголоски не только архаичного поклонения деревьям, но и признания родственных отношений с ними. Внебрачного ребенка называли kataikon alta l?yvetty (под можжевельниками найденный); про человека, который не был родственником – vi?r?n koivun kautti on heimolaini (родственник через кривую березу). Аналогом русской пословицы «Яблоко от яблони недалеко падает» является карельская «Kandoh i vezat kazvetah» (По пню и побеги). Когда человек умирал, карелы говорили m?nn? m?tt?h?h (уйти под кочку) – в данном случае кочка (как и пень) обозначает вход в потусторонний мир, в подземное царство; а похоронить означало panna kahen ped?j?n v?lih (положить между двух сосен). Выражение d’oga haabu hammastaa (каждая осина кусает) означало «все обижают». Когда с человеком надоедало возиться и уже было все равно, что он будет делать, говорили: meng?h hot’ huobazeh kandoh ocin (пусть уходит хоть в осиновый пень лбом), meng?h hot huabazeh kuuzeh (пусть уходит хоть в осиновую ель), hos kuivah kuuzeh kohokkah (хоть на сухую ель пусть залезет), m?nn? hot’ honkah ocin (идти хоть в сухостой лбом). Полное безразличие к происходящему означало выражение: vaikka honkie taivahasta satakkah (пусть хоть сосны с неба падают).

У карелов, как и у всех народов, в древности широко был распространен культ отдельных деревьев. Особенно почитались береза, ольха, сосна; одним из самых священных деревьев считался можжевельник. Хотя с осторожностью и почтением надо было относиться к любому дереву, ибо «Et tiija el?es, mis puus piru istuu» (Не знаешь, живя, в каком дереве черт сидит).

Отголоски этих верований сохранились до наших дней. В Ведлозере в 1997 г. был записан рассказ о том, как заболела одна женщина. Причиной послужило то, что она ходила растрепанная, с неубранными волосами и несколько волосинок унес ветер (tuulen selg?h pe?stih). В данном случае и ветер воспринимается как живое существо, могущее целенаправленно схватить волосинки, неслучайно по-карельски дословно говорится, что они попали «ветру на спину». «Волос как попадет на ветер, поди знай, на какое дерево попадет. Попадет там два дерева каких-то стоят так рядышком. И вот их ветром так качает, скрипят, тогда так и жить будешь, скрипеть. Раньше умрешь». Волос в фольклоре всегда воспринимается как средоточие жизненных сил, плодовитости, счастья, удачи, здоровья^[224]. В южнокарельских эпических песнях посредством проглатывания волосинки героиня может даже забеременеть. Далее в быличке рассказывается, что пришлось женщине идти в лес и срубить одно из деревьев. А после этого: «И скрип раздался: „Ты моей жене голову отрубила“. Одно дерево осталось стоять, а другое она срубила. Вот… И деревья, видимо, живые… Раньше так было» (110).

Большое внимание происхождению деревьев уделяют лечебные заговоры, причем в них тесно переплетены языческие и христианские верования.

Медведь бежал по полям,

Шерсть с задницы слетела,

Отсюда дерево получило начало.

Дерево чистое, Божье созданье…

ФА 2610/10

Человек согласно анимистическому мировоззрению боялся бесцельно «обижать» деревья, считая их живыми. В то, что у растений и деревьев есть душа, верило большинство народов. Так, древние германские племена считали, что раненое топором дерево уходит из леса. Туземцы на реке Конго ставили сосуд с пальмовым вином у корней деревьев, чтобы они могли утолить жажду^[225]. Особенно широко действовал этот запрет в летнее время, когда люди наиболее часто бывали в лесу. Согласно карельским верованиям, пастухам, заключившим договор с лесом или его духами, было запрещено есть ягоды и грибы, ломать ветки у деревьев.

Еще А. Афанасьев подметил, что в русском языке одним словом обозначается то, из чего произрастает и дерево, и человек – «семя»; в результате созревания и растения, и люди производят на свет «плод»^[226]. Все это является средоточением жизни, неслучайно в карельских эпических песнях девушка беременеет, съев ягодку (чаще всего брусничку)^[227].

Л. Я. Штернберг указывал, что «самое главное свойство растительности и культа деревьев…это – необычайная сила их плодовитости. Никакое животное не может сравниться по плодовитости с деревом, на котором тысячи плодов, рассматриваемых как дети этого дерева»^[228].

Армянские сказки сообщают о временах, когда деревья могли ходить, говорить, есть и пить. В легендах самых разных народов люди превращаются в деревья – тополь, яблоню, рябину, клен, березу, осину и т. д.: когда такое дерево рубят, из него сочится кровь, слышится стон и голос. Русские на Алтае считали грехом даже пить березовый сок: это «все равно, что блуд творить»; верили, что если сок березы прольется из дерева на снег, то он окрасится в кровавый цвет^[229]. У саамов есть рассказ о парне, который пошел в лес за дровами. Только собрался он рубить сухую сосну, как та взмолилась, чтобы он не срубил ей ноги. Парень сумел справиться с этой задачей. И тут сосна попросила, чтобы он был осторожен и с ее верхушкой – не срубил бы голову. Лесоруб и тут оказался на высоте – и вдруг из дерева вышел человек, оказавшийся заколдованным лешим. За сноровку парень получил хорошую награду, да только она не принесла счастья, ибо досталась от нечистой силы^[230]. Здесь мы видим процесс трансформации древних представлений: с одной стороны, олицетворена и является объектом поклонения старая сосна, а с другой – это уже просто место обитания лешего.

Особенно почтительное отношение карел к хвойным деревьям отразилось не только в фольклоре, но и в прикладном искусстве. В карельской вышивке широко распространены изображения елей, которые порой «больше похожи на проросшие хвойными элементами антропоморфные фигуры»^[231]. Главки старинных деревянных церквей напоминают шишки и тем самым «словно воссоздают обобщенный образ священной рощи»^[232]. В похоронных плачах еловые леса являются метафорой смерти, «иного мира», а в свадебных причитаниях служат индикаторами «чужого мира» мужа^[233].

Особым почитанием у карелов, как и повсеместно, пользовались самые большие деревья. Их ни в коем случае нельзя было рубить. Считалось, что именно в них живет дух леса. К ним приносили угощение, их старались задобрить различными приношениями. Под ними чаще останавливались и на ночлег, предварительно испросив разрешения, а утром не забывали поблагодарить за спокойную ночь. Такие договорные отношения с деревьями хорошо сохранились и у марийцев. По свидетельству У. Холмберга, «охотник приветствует лес, беседует с деревьями – спрашивает у них дорогу, просит покоя ночью: „Большое дерево, разреши мне проспать ночь в твоей тени!“ и сам же отвечает: „Иди и ночуй!“ Утром благодарит за ночлег»^[234].

Лапландцы считали, что существует «puun hengi» (дух, душа дерева). Дерево – это живое существо, с ним необходимо познакомиться, сначала поздороваться, постукивая по стволу топором, а только потом попросить разрешения для рубки. Черемисы спрашивали разрешения у «духа дерева» даже при сборе меда. У мордвы есть рассказы о боге, или матери, дерева, которые качаются на верхушке дерева и зимней метелью, и летним ветром, их моет дождь^[235].

Интересный обычай культового почитания деревьев, а вместе с этим и хозяев леса существовал у карелов: они выбирали старое могучее дерево, снимали с него кору и сажей или ножом рисовали или вырезали изображение хозяина леса. Чаще всего это делалось в местах удачной охоты^[236]. Этот обычай ярко показывает синкретизм верований: еще почитается дерево, но уже приоритет отдается духу – хозяину всего леса. При этом используются сакральные предметы-обереги – сажа и нож.

Мифологические рассказы ярко демонстрируют, что карелы порой до сих пор далеки от христианства. С XVI века на месте древних священных рощ возводились часовни и церкви. После революции они разрушались, а росшие рядом с ними деревья снова становились объектом поклонения. Об этом рассказывали паданские карелы в 2006 году: на острове в д. Сельга часовня была возведена на некогда сакральном месте, теперь она разрушена, а на ее месте растет сосна, под которую приносят деньги и подарки.

Даяки, веря, что у деревьев есть душа, избегали срубать старые деревья; если же его повалит ветер, они поднимали его и мазали кровью, «чтобы успокоить дух дерева»^[237].

С особыми мерами предосторожности карелами рубились деревья для строительства дома. Это делалось чаще в новолуние, в первые дни недели. Выбирали чаще сосну и березу, деревья, которые несли позитивную энергию, давали человеку силы и жизнеспособность, а не отбирали все это, как, к примеру, осина и ель. Ни в коем случае нельзя было брать сваленные, т. е. погибшие деревья. Запрещалось рубить искривленные, так называемые «буйные деревья», которые могли запрограммировать такую же нелегкую жизнь в новом доме. То есть считалось, что душа дерева могла переселиться и в бревно, из которого будет строиться жилище. Об этом свидетельствуют и многочисленные карельские пословицы, типа: «Mets?z ei pie pahoi pajista: puud kuulou. Pertiz ei pie pahoi pajista: sein?? kuulou» (В лесу не надо плохо говорить: деревья слышат. В доме не надо плохо говорить: стены слышат)^[238]. «Mettsi? on vie lawan s?rvis» (Лес даже в краях досок)^[239]. Сямозерские карелы после того, как выбрали место для строительства дома, к изготовлению сруба не приступали, пока не проходило сорок дней с момента рубки деревьев. Запрет объясняли поверьем: «Сосны о своей смерти сорок дней смолою плачут». Таким образом, смерть дерева на магическом уровне приравнивалась к смерти человека^[240].

Чехи в Святки, «обращаясь к деревьям, просят у них предвещаний будущего и помощи в болезнях»^[241].

Союз с тотемным деревом могли заключать разными способами. Это и кормление дерева, под которым оставляли разные съестные припасы и ели сами. Этот обряд у карел связан с «Tapion p?yt?» (столом Тапио), когда сначала кормили сам лес, дерево, а только потом из этого ритуала развился культ самого Тапио, все это будет рассмотрено позже.

Во-вторых, дерево украшали лентами, платками, полотенцами. Этот обряд сохранился до сих пор и во многих местах можно встретить огромное дерево (чаще это сосна), полностью завешенное завязанными тряпицами. Участники этого действа просят у духа дерева и здоровья, и удачи, и продолжения рода.

Известен ритуал мытья избы у многих народов, в том числе у карелов, когда в курных избах не только полы и потолки, но и стены добела скребли большими ножами. Г. Рянк считал, что делалось это с целью «изгнания „плохих“ духов», которые могли быть в бревнах дома^[242].

Интересный обряд совершался русскими. На растущей березке сгибали и завязывали в виде кольца-круга вершинку или ветви, иногда при этом закручивая древесину, но никогда не ломая ее. Через такой «завитый венок» кумились, т. е. заключали союз дружбы и любви, для чего через кольцо из ветвей на растущей березе целовались, обменивались колечками, серьгами, платками, яйцами, крестами. Иногда эти «венки» через несколько дней должны были быть обязательно «развиты», вместо них связывали в виде арки вершинки двух соседних березок. Зеленин Д. К. трактует все это как оберег для человека, заключение союза, «кумовство» человека с духом дерева. Но считает, что первоначальная функция всего этого заключалась «в угрозе дереву, в запугивании его – чтобы оно не боролось и не мстило человеку, а подчинялось добровольно воле человека, не вступая с ним в борьбу»^[243]. Аналогичный обряд есть и у карелов. Во-первых, они также связывали верхушки двух деревьев, но обязательно растущих с двух сторон тропы, а затем пролезали через эту арку с целью передать дереву свои болезни и воспринять от распускающегося весною дерева его свежесть и физические силы. Во-вторых, самым распространенным был этот ритуал в моменты поиска потерявшегося в лесу животного. Такие связанные верхушки деревьев называли Osmon solmu (узел Осмо). Он делался, безусловно, в качестве угрозы, сначала лесу, потом дереву, а затем некоему лесному духу. Они должны были без протеста согласиться на условия человека, заключающего с ними союз, и вернуть животное как можно скорее (до трех, иногда до девяти дней). И только после этого узел развязывался. Утяжелялся этот узел еще и привязыванием больших камней к согнутым веткам. Знахари (tiedoiniekat) называли это «сделать килу хозяину леса» («tyr? loadie mec?niz?nd?l»), с которой он будет ходить, пока не освободит животное из лесного укрытия (mec?npeitos).

Отголоски обрядового поклонения отдельным видам деревьев сохранились не только в обрядовом фольклоре, мифологии, но и в карельских сказках. В одном из сюжетов старик делает для старухи ребенка из ольховой чурки. Дитя три года лежит неподвижно в люльке, а потом вдруг оживает и становится не только помощником матери, но и спасителем царской дочери и победителем девятиголового змея (СУС 650А).

Ольха почиталась многими финно-угорскими народами как священное дерево. Считалось, что оно похоже на человека, ведь под корой ольховая древесина красная. Неслучайно второе значение слова lepp? – кровь, причем кровь ритуальная, и в том числе родовая, менструальная, рыбья, а также, когда больная корова доится молоком с кровью.

У саамов «покровителем охотников был Лисиб-ольмай („Ольховый человек“), хозяин леса, который наделялся обликом медведя»^[244]. У саамов же во время ритуальной встречи мужчин, возвращающихся с охоты на медведя, женщины одним глазом смотрели через медный обруч и одновременно плевали им в лицо слюной, получившейся при пережевывании ольховой коры. Считалось, что «медвежья ольха» закаляет дух молодых охотников^[245].

Тверские карелы именно из ольховых досок изготавливали такой сакральный предмет домашнего обихода, как стол. В Карелии материалом для столов служили не менее почитаемые сосна и береза^[246].

Считалось, что без ольхи нельзя сделать кантеле, она придает инструменту красивое звучание – «голос». На юге Карелии бытовала поговорка: «Жену выстрогаю только из ольхи». Земли, на которых растет ольха, считались после обработки лучшими для выращивания хлеба. Если построенный хлев вдруг оказывался на дороге нечистой силы или на перекрестке, надо было сделать маленький ольховый плужок и перепахать им крест-накрест весь пол. В Суоярви ольху характеризовали эпитетами, которые обычно используются при описании человека: «В бору тощая ольха, а здесь на возвышенных землях и по краям полей – ольха мясистая». А сами ольшаники считались «чужой землей», потусторонним миром; карелы говорили, обращаясь к коровам: «Что вы в ольшаник идете, не держитесь мира крещеных. Mid?b? ty? lepikk?l?ih m?nett?, etto ristitty-zien ilmoil kest?». Согласно карельским верованиям, если ольховка (leppylindu) пролетит под выменем, тогда корова будет доится кровью. В таком случае сцеживали молоко на ольховую щепку и читали заговор. Чтобы покрасить невод, в воду бросали ольховую кору и немного золы^[247].

По представлениям карелов, ольха использовалась для борьбы с нечистой силой, так как «ольху боялась нечисть»^[248]. Магическими считались пули, сделанные из ольхи или рябины. К примеру, если в лесу услышишь «свадьбу чертей», надо три раза через левое плечо выстрелить ольховой или рябиновой пулей. Если попросят еще раз выстрелить, больше уже не стрелять, и тогда услышишь вопль: «Он прострелил пятки супружеской паре!»^[249]

Ветки наиболее почитаемых деревьев широко применялись в ритуальной практике, например, при изготовлении веников для поднятия лемби-славутности (самой необходимой считалась ольха). Обрядовая свадебная баня, как и любая, имевшая религиозно-магические функции, также топилась не обычными дровами. Чаще всего это были ольховые, могли использоваться и деревья, поваленные бурей или грозой. Реже применялись рябина, береза или засыхающая на корню сосна^[250]. Процесс приготовления бани описывают причитания: для этого не годятся ни березовые дрова, они твердые или, дословно, жестокосердные (kova-syv?mellizet – снова дерево олицетворено); ни сосновые, «печальные», следовательно, продуцирующие и такую жизнь в браке; нужны ольховые, растущие к тому же на особых местах, на «именных островочках» (imennoloil ostrovazil)^[251]. Примечательно, что именно на островах очень часто в фольклоре, будь то сказки, руны или мифологическая проза, находятся иные миры.

Покровительницей материнского рода выступает береза. Это дерево является почитаемым, пожалуй, в обрядах всех славянских и финно-угорских народов. Именно березу на Троицу приносили из лесу во двор дома и ставили у среднего окна фасадной стены как символ семейного благополучия, жизнеспособности и удачи. Карелы считали березу деревом хозяйки дома, покровительницей всей женской половины семьи; тогда как ель была покровителем хозяина (к примеру, есть рассказы о том, как засыхала ель, стоящая у дома, когда он сгорал или по какой-то причине его разбирали). В фольклоре многих народов известен сказочный сюжет (СУС 511), одним из мотивов которого является убийство любимой матери и закапывание ее костей (или капель крови) во дворе дома^[252]. На этом месте вырастает береза, которая и будет выполнять желания «невинно гонимой» дочери. Здесь отразились древнейшие представления о том, что душа умершего переселяется в дерево, которое благодаря этому оживает и становится покровителем всего материнского рода. Данный мотив представлен в карельской сказке «Голубая важенка». То, что березы были одними из самых почитаемых деревьев, подтверждается многочисленностью их видов и названий: hiki-, rauvus-, kaskes-, suo-, kangas-, m?gi-, korbi-, pahku-, mauroityvi-, duboovoi. В одном из южнокарельских ритуалов в качестве жертвоприношения предкам и хозяевам леса ягненка оставляли в разветвлении березы, чтобы его клевали птицы, посредники между мирами мертвых и живых^[253].

Новорожденный ребенок считался наиболее незащищенным членом человеческого рода. Поэтому с целью обезопасить его от влияния злых духов, плели из березовых лучин специальный короб, в котором он находился первые шесть недель. К верхней кромке сосновыми корешками подшивали полоску бересты^[254]. А в дальнейшем зыбка висела на березовом очепе.

Во время летних Святок, ранним утром Иванова дня, девушки с целью поднять лемби шли на поля, где посеяны зерновые. Там они купались в росе и мочили в ней полотенце, затем вешали его на высокое дерево, чаще всего это была береза (SKS. 440/636)

У скандинавов широко известно почитание рябины. Она считалась священным деревом громовника Тора; а шведское наименование рябины r?nn сопоставлялось с именем жены этого верховного божества Rauni. Карелы стегали рябиновым прутом больную корову, со злостью приговаривая: «Рябина чертом сотворена!». В одной из загадок рябиновый прут сопоставляли с выстрелом, который часто использовали в качестве защиты от потусторонних сил; а в другой – со днем: «Длинный прут рябиновый всю землю обхватывает… Рябиновый прут вокруг деревню обходит, в конце садится». С помощью рябиновой палки освобождали стадо из лесного укрытия: шли по следам пропавших коров, а когда на дороге встречались корни деревьев, били их палкой и говорили, обращаясь к лешему: «Отдай вон корову!»^[255] У пастуха сакральный прут чаще всего был рябиновым, в доме его держали в красном углу, под образами, и запрещали кому бы то ни было притрагиваться к нему. Обруч, сделанный из рябины, по своей силе приравнивался к железному. В одном из заговоров обращаются к медведю с просьбой не трогать стадо; а если он ослушается, обещают надеть ему на морду рябиновый или железный обруч (НА 2/78).

Священным деревом считается и можжевельник. Есть сведения, что у карелов почитался даже особый дух, или народ, можжевельника (kataj?nv?ki)^[256].

У сету прямо во дворе было специально отделено «чистое место», где по их верованиям жил святой Томас. В центре этого сакрального места, куда имел право входить только хозяин дома, рос можжевельник, а рядом с ним стояли можжевеловый крест и шест. Здесь приносили жертвоприношения покровителям дома^[257]. До сих пор можжевеловым дымом карелы окуривают подвалы (которые когда-то являлись местом захоронения предков), могилы, покойников. Этому дыму приписываются отпугивающие свойства – «его даже шайтаны боятся»^[258]. Можжевеловой водой обмывали корову после отела, во время рубки можжевельника необходимо было надеть рукавицы (kindahat)^[259], служащие оберегом во многих ритуалах.

В конце XX века в д. Лахта (район Сямозера) записан интереснейший рассказ о священной роще, которая сохранилась до наших дней. Она стоит на краю деревни и представляет собой скопление многих десятков двух-трехметровых можжевеловых деревьев. Это место неприкосновенно, из него нельзя ничего брать, даже веточку ломать запрещено. В можжевеловой роще живет «он», хозяин леса; в безветренную погоду даже слышен его разговор. Человек, рассказывавший об этом священном месте, подчеркивал, что говорить об этом лишнее или с посторонними нельзя. Табуировано и имя хозяина рощи, рассказчик называл его не иначе как «он». В эту рощу мог ходить только знахарь, «умные старики», причем в специальном кафтане и обязательно в шапке^[260] – «к такой (т. е. обычной. – И. Л.) одежде он близко не подойдет» и не ответит на интересующие вопросы (117).

Интересный ритуал северных карелов, демонстрирующий связь можжевельника с подземным миром, описывает С. Паулахарью. Для прекращения лактации у женщины на поросшей можжевельником горке приподнимали из земли корни трех можжевеловых кустиков, окропляли их молоком и ногой снова втаптывали в землю. Считалось, что молоко уходит в царство мертвых. Чтобы вернуть его в случае надобности, существовал иной обряд, во время которого произносили: «Приди, мое молоко, из Маналы, вернись из Туонелы, по трубе из другого дома, из-под холодного бревна-порога, из-под страшного можжевельника»^[261].

Культ священных мест, в том числе и поросших деревьями, существует у многих народов. Так, у коми-пермяков, чувашей, черемисов эти рощи известны под названием кереметы или lud. В. Мансикка описывает их как «огороженный, тщательно оберегаемый лес, в котором непременно помещается жертвенник, а иногда и особая kuala, домик для жертвоприношений»^[262]. В lud живет дух, или хозяин, господин луда. К нему обращаются обязательно дважды в год: перед началом страды и после уборки урожая; а также в тех случаях, когда происходит какая-то беда, болезнь. Луду обязательно полагается кровавая жертва, причем часть мяса бросается в огонь, а часть выставляется на жертвенный стол или дерево. Причем выставление на дерево, или на сооружение из молодых деревьев, к веткам которых привязываются куски жертвы, – более древнее. В более позднее время жертвоприношения оставляли на полках специального домика kuala. После общей трапезы (в луде могут присутствовать также представители какого-то одного рода) все обращаются к хозяину с просьбой о милости (исцелении, хорошем урожае и т. п.).

Еще один из видов культового почитания деревьев, который повсеместно распространен у карелов, это карсикко^[263]. Такие культовые деревья с обрубленной верхушкой или нижними сучьями могли стоять на кладбищах, на перекрестках дорог, рядом с местами хорошего улова и удачной охоты. Чаще всего это были хвойные: сосна, ель. На них иногда делалась особая зарубка (puali). Карельское карсикко – это аналог мирового древа, имеющее огромное сакральное значение. На кладбищах оно служило для связи мира живых с миром мертвых, на него могли вешаться полотенца, просто тряпицы, которые символизировали дорогу, путь для передачи вестей предкам. Т. А. Новичкова пишет, что «в народном мнении сосна являлась символом мира мертвых, служила границей между тем и этим светом. Неритуальные контакты с нею считались губительными, обрядовое общение – обязательным»^[264]. В священных рощах карсикко связывало человеческий мир с «иным» миром, там происходил контакт человека (чаще колдуна-знахаря, tiet?j?, tiedoiniekku) с духами-хозяевами, с различными божествами. Карсикко могло отмечать и границу между «домом» и «лесом», между «своим» и «чужим» миром. Каждый карельский ребенок знал, что власть добрых домашних духов, предков-покровителей заканчивается там, где закончилась вспаханная земля, далее – он во власти гораздо более опасных духов-хозяев леса.

Почитание хвойных деревьев играет огромную роль в похоронном обряде. Гроб карелы делали из сосны, сверху его обшивали берестой, на дне была подстилка из березовых листьев. В могильную яму бросали еловые веточки, веря, что с их помощью покойному легче прийти домой (Tulee kodih kuuzen varbazil). Происходило постоянное окуривание можжевеловым дымом с целью обезопасить и живых, и покойника от зловредного влияния калмы и злых духов: окуривались дом после ухода процессии на кладбище; покойник и могила; участники похорон перед уходом с кладбища и по возвращении домой^[265].

К примеру, у скандинавов на пути похоронной процессии на особом дереве вырезали кресты, чтобы покойник не мог вернуться домой. Культ деревьев выражался в почитании отдельно растущего около дома дерева, которому жертвовали в той уверенности, что от него зависит благополучие дома^[266].

Еще H. Н. Харузин писал, что на севере на месте языческих священных рощ строились церкви и часовни^[267]. Обряд жертвоприношений продолжал жить и в них. Финские исследователи отмечают, что в конце XIX века почти во всех часовнях Средней Карелии можно было обнаружить материю, одежду, угли, птичьи яйца и перья; а во время молитвы стояли на коленях и под руки подкладывали крылья глухаря^[268]. А во второй половине XX века, когда были уничтожены православные культовые постройки, ритуал жертвоприношения вернулся к своим истокам. А. П. Конкка пишет, что, к примеру, на о. Махосаари (священные рощи, а затем летние часовни очень часто были именно на островах) разрушенную часовню снова «заменила старая сосна, к корням которой стали складывать приносимые в жертву атрибуты»^[269].

В Калевальском районе в деревне Венехъярви на высокой горе растет сосновый бор. Там когда-то стояла часовня, и это было традиционным местом жертвоприношения баранов каждую осень в Покров день. Одновременно на празднике забивали семь-восемь животных. Их умертвляли внутри оградки часовни, кровь лилась на ступеньки, где было отверстие, а под ним посуда для вытекающей крови. Потом с баранов снимали шкуры, и мясо варили в котлах на горе. Ели это мясо только мужчины. Похорочча (Успенье Богородицы, 28 августа) был женским праздником, и у женщин была своя пища – каша, которую не имели права есть мужчины^[270].

Культовое почитание деревьев широко отразилось в карельской эпической поэзии. Общеизвестно изображение огромного дуба (параллелизмом к нему является береза) как мирового древа:

Kasvoipa koivu Koijan suolla,

Tammi Jortanen jovella,

Sada latva, tuhat leht?.

SKVR. II. 161.

Росла береза на болоте Коёнена,

Дуб – на реке Иордан,

Сто ветвей, тысяча листьев.

Самые почитаемые, священные деревья выросли на голове Антеро Випунена, мифического первопредка, хранящего знания и мудрость предшествующих поколений.

Lep?t nossut leuga-luista

Kulmista orava-kuuset,

Izot hoavat bardeista,

Jaloist on jalot ped?j?t,

Kadajat on kanda-p?ist?,

Vahvat koivut varbahista.

SKVR. II. S. 161.

Ольха выросла на подбородке,

На бровях – елки для белок,

Большие осины на плечах,

В ногах – благородные сосны,

Можжевельники – на пятках,

Крепкие березы – между пальцев ног.

Таким образом, сам макрокосм творится из человека^[271]. В южнокарельских эпических песнях мифическое перво-кантеле герой делает из березы. Человека творят из еловой чурки или соснового бревна.

В представлениях карел, разные деревья сотворены разными духами и соответственно и используются в различных целях:

Lepp? on Lemmoksen tekem?,

Koivu kolmen Luonottaren,

Pihlaja pirun tekem?,

Haapa on Hiien huoripoika,

Honka Jiesuksen hosuma.

SKVR. VII. 3. 76.

Ольха – творение Лемпо,

Береза – трех дев природы,

Рябина – творение черта,

Осина – грешный сын Хийси,

Кондовая сосна – творение Иисуса.

Образ Лемпо, на наш взгляд, очень архаичен и малоизучен, чаще всего его ассоциируют с чертом, дьяволом. В «Калевале» он используется в качестве синонима к слову «хийси». Но самые древние смысловые пласты этого образа (как и Хийси) совершенно иные. Скорее всего, его можно воспринимать как некое карельское божество любви. Отголоском этого, возможно, является древний обряд поднятия девичей (реже это делали с юношами) славутности, лемби. Неслучайно баню для этого обряда топят ольховыми дровами, а для веника берут ольховые ветки с сережками и, паря ими девушку, приговаривают: «Mi lehtie, se lembie. Mi urboa, se munoa» (Сколько листьев, столько славутности. Сколько сережек, столько половых членов). Береза в ритуалах большинства народов, в том числе карел, считается женским деревом. Осина – проклятое дерево не только в православных апокрифах и легендах (на нем после предательства Иисуса повесился Иуда); она способна вбирать в себя проклятия и болезни и в народных верованиях. Старая могучая сосна – наиболее почитаемое дерево карелов, проводник в мир духов и первопредков, поэтому (равно и потому что) сотворена верховным богом.

Считалось, что дерево может рассердиться на человека и навлечь беду или болезнь. В таких случаях обращались за помощью к первопредкам или верховному божеству:

Pe?st? syndi, pe?st? luoja,

Pe?st? pealine jumala

T?st? kirosta suures,

Puun vihoin palemises.

SKVR. VII. 3. 71.

Избавь, предок(сюнди), избавь творец,

Спаси, верховный бог,

От этого проклятия большого

От ожогов злобы дерева.

Но первоначально просили прощения и освобождения от болезней у самого дерева, т. к. считали, что «jos puu pahan tekevi, puu sitten paran-takohon» (если дерево причинило плохое/зло, пусть оно это и излечит. SKVR. VII. 3. 78). Причем болезнь могло навлечь, как, впрочем, и исцелить, любое дерево и даже любая его часть:

Kaksi on meh?st? puuta:

Havu puu ja lehtipuu;

Havu jos pahan tek??,

Lehti puu parantakoo;

Lehti puu jos pahan tek??,

Havupuuon parantakoo;

Jos on latva pahan tek??,

Tyvi mett? keitty??n;

Jos on oksat pahan tek??,

Juuren on parantakoo…

SKVR. VII. 3. 76.

Два дерева в лесу:

Хвойное и лиственное;

Если хвойное плохое сделает,

Лиственное дерево излечит;

Если лиственное плохое сделает,

Хвойное дерево исцелит.

Если верхушка плохое сделает,

Лесной комель поправит;

Если ветви плохое сделают,

Корни исправят…

В эпических песнях даже срубленное дерево, по сути, уже бревно, плачет и хочет стать лодкой (SKVR. I. 1. 597).

Особо почитались отдельно стоящие деревья, росшие неподалеку от дома. В одной из эпических песен Вяйнямёйнен дает следующий совет младшему брату: «То дерево слушать, тому поклоняться, под которым жилище»^[272]. По праздникам и во время каких-либо особых семейных событий таким деревьям необходимо было принести жертвы. М. Хаавио объясняет это тем, что у их корней жили змеи, считавшиеся покровителями семьи и всего рода. Для того, чтобы эти духи помогали всем, живущим в доме, надо было обязательно принести им для знакомства только что родившихся детей. В одной из быличек рассказывается, что молодая мать отказалась это делать, и тогда в следующую ночь в их комнату приползла сама змея. Свекровь сразу поняла, что это дух пришел посмотреть на ребенка, потому что не соблюли древний обычай^[273].

Исследуя русскую мифологию, Н. А. Криничная также пришла к выводу, что почитание змей соотносится с анимистическими пережитками, согласно которым «души предков продолжают жить в этих пресмыкающихся»^[274]. Примечательно, что у карела-охотника в качестве оберега всегда была с собой змеиная шкура (НА 5/1/250).

О том, что в корнях деревьев и даже в самих деревьях живут духи предков, покровительствующие семейному роду, свидетельствуют и сюжеты карельских сказок: «невинно гонимая» закапывает у дома кости или капельки крови матери, сначала превращенной в овцу (корову), а затем убитой. На этом месте вырастает березка, помогающая выполнять «трудные задания» Сюоятар (СУС 511)^[275].

Культовое почитание карелами лесных зверей и птиц

Мировоззрение древнего человека предполагало и мистическое почитание некоторых животных, распространенных в данном ареале. Считалось, что человеческий род ведет свое начало от определенного зверя, т. е. ему поклонялись как древнему мифическому первопредку. Эти верования были широко распространены на всех континентах.

Отголоски такого почитания сохранились и в фольклоре всех финно-угорских народов, в том числе и карелов. Чаще всего объектами поклонения были самые крупные в лесу птицы и звери, например, медведь, лось (в северных районах – олень), волк, глухарь.

Лебедя считали священной птицей. «Из дичи не только не ели мясо лебедя, но даже боялись убивать эту птицу, думая, что лебедь – превращенная женщина, и если ее убить, несчастье себе нажить»^[276]. «Лебедей не разрешали убивать старые люди… О лебедях говорят – это дочь Святой Богородицы. Говорят: если лебедя убьешь, то обязательно случится несчастье в хозяйстве, в семье, в жизни»^[277]. Данную мысль подтверждают и карельские петроглифы, на которых очень часто встречается изображение этой птицы. Северные карелы считали лебедей святыми птицами (pyh? lintu), говорили, что они похожи на ангелов, а произошли от людей^[278]. Крылья случайно убитого лебедя приносили в часовню. Эти птицы были олицетворением не только внутренней духовной чистоты, но и внешней, физической. Женщину, занятую стиркой или полосканием, а также тех, кто мылся в бане или на озере, приветствовали: «Бог в помощь лебедей» (Jumalabu jouttsenie) или «Лебедей тебе, белье стирающая» (Jouttsenie sinul so van pezij?l)^[279]. На юге Карелии, зайдя в баню, произносили: «Лебедей, лебедей!» («Joucenie, joucenie!»). Ответом было: «Заходи на досуге!» («Tule t?i joudavuol!»). В севернокарельских плачах во время обмывания умершего просили «отбелить мной выпестованное дитя до белизны вольных лебедей», чтобы он мог попасть «к белым/светлым прародителям». Иногда в причитаниях карелов-ливвиков лебедям уподобляется «девичья воля»: «с каким ветром из этих баенок белые волюшки улетят белыми лебедями»^[280]. Образ белых лебедей, помогающих человеку, появляется в лиминальные временные отрезки (похороны, свадьба) или в момент вступления человека в иной мир мифологических духов-хозяев (воды, бани).

Названия всех тотемных животных были строго табуированы. Особенно летом, когда человек чаще всего бывал в лесу и мог встретиться с его «хозяевами», было запрещено называть их своими именами. Эти верования были широко распространены среди карельского населения вплоть до конца XX века. Вот как об этом повествует жительница д. Колатсельга: «Медведя еще называли мётти, лесной мётти. Волка называли „хвост палкой“. Особенно летом его волком не называли. Никогда не называли. „Хвост палкой“ всегда говорили, чтобы животных не трогал. „Хвост палкой“. Зимой-то говорили, а летом никогда волком не называли. А медведя тоже называли мётти. Мало его своим именем называли. Хозяином леса его называли, старший леса, старший леса. В наших лесах он старший. В наших лесах крупнее его зверя нет. Старший леса. Дедушкой называли, дед Миша, дед Миша. Я помню, наша мама говорила: „Дед здесь прошел“… Змею называли „шябелё“ (м. б. „шипящая“. – И. Л.). Мама наша никогда не называла, говорит: „Я тут шябелё убила!“ и все… У всех летом были свои имена. Лось был „растопыренное копыто“. Растопыренное копыто. Летом лосем не называли… Лесной коровой называли» (102).

На севере Карелии бытовало поверье, что особенно хозяева животных и пастухи не имели права называть медведя медведем (karhuo karhukse): чтобы он не трогал коров, заходящих в его лесные владения. Его называли Mesik?mmen (Медовая лапа), P?pp? (вошка; в перен. смысле «бука»), M?ssi, Mutussei^[281]. А также Ohtopoika, K?ller?ini, Mets?n kuninkas, Karjanmoan haltei, Karvajalka, Vompelose?ri, M?rykki, M?ssik?, P?r?^[282].

Самые архаичные языковые пласты также сохранили отголоски поклонения этому животному. Например, есть примета, в которой слова «лес» и «медведь» равнозначны: Если гром гремит во время ледостава, тогда лес придет в движение, т. е. медведей будет много (Jos ukkonen jyrisee j?ihen aikaan, niin mett? liikkuu, s.o.karhuja on paljon) (HA 5/252).

Почитание медведя как тотемного первопредка отразилось во многих карельских обычаях и верованиях. Карелы никогда не ели медвежьего мяса, считая, что именно от этого животного произошел человеческий род. П. Виртаранта также приводит объяснение северных карелов, почему они не едят мясо медведя: «О медведе говорили, что он – проклятый человек. Когда его освежуют, он как человек. Поэтому медвежье мясо не едят». Другой информант добавляет: «…когда его освежуют, я видела, его пальцы на руках и ногах, как у человека. Только большого пальца нет. Иначе он бы весь мир одолел, если бы у него был большой палец»^[283]. Считали также, что это «испорченный человек, превращенный в медведя» («rikottu ristikansa i h?n muuttuu kondijakse»)^[284]. Более того, по мнению карелов, он и сам во многом сохранил человеческие черты: может ходить на задних лапах, ест малину передними, любит мед, в освежеванном виде – копия человека, мясо светлое, как и у людей. Именно медведя повсеместно в Карелии называли лесным королем (mets?nkuningas), считая, что «у медведя ум одного человека, а сила девятерых». Но на людей медведь практически никогда не нападал. Он не любил только женщин, беременных мальчиками. По народным верованиям, у них он вспарывал живот и забирал ребенка.

Медвежьи лапы, когти и клыки, шкура служили оберегом у всех финно-угорских народов. У финнов пастух перед тем, как выгнать скотину в лес, проводил по спине каждого животного медвежьей лапой. Когти священного животного нужны умершему, чтобы достичь загробной обители^[285]. Медвежья лапа – известный охотничий оберег, чтобы удача и покровительство хозяина всегда были с человеком, идущим за добычей в лесные кладовые. В свадебном ритуале когти медведя служили оберегом для жениха; медвежья лапа часто являлась одним из средств защиты патьвашки. Невесту, перед тем как отдать жениху, усаживали на медвежью шкуру, чтобы передать девушке, находящейся в опасном лиминальном состоянии, всю силу, могущество первопредков и поставить её под их защиту в новом роду мужа. У коми существует поверье о колдунах, имеющих медвежьи лапы

То, что медведя считали первопредком, нашло отражение и в таком обереге. Для того чтобы медведь держался подальше от пастбища, на следы брызгают водой от засолки рыбы и говорят:

Jos ma osmona olisin,

Mesikammenn? k?visin,

En oisi akkoen jaloissa,

Kusikinttuen kuj illa…

SKVR. II. 996.

Если бы я была Осмо (первопредком),

Медоволапым ходила,

Не путалась бы в ногах у женщин,

В проулках писающих…

У народов Западной Сибири бытовали представления о переходе человека после смерти в категорию предка-медведя^[286].

Широко распространен в финно-угорском фольклоре и сюжет о женитьбе медведя на девушке (СУС 650А). В карельской сказке «Сын-медведь» старик встречает в лесу медведя, который просит взять его в сыновья. Старик соглашается. Через какое-то время медведь решает жениться на царской дочери. Царь дает ему три задания: построить невиданный дворец, чудесный мост через озеро и самоходную карету. Ночами друзья-медведи помогают жениху справиться с трудными заданиями. Царь вынужден отдать за него дочь. Ночью медведь превращается в прекрасного юношу, и царевна выведывает у него тайну: это Сюоятар превратила его в зверя на три года. После сжигания медвежьей шкуры и череды приключений царевна спасает любимого от колдовства Сюоятар, которую в конце сказки разрывают на части друзья-медведи, бросившиеся на помощь юноше.

Отголоски мифологического сюжета о женитьбе медведя на девушке из человеческого рода встречается и в русском фольклоре (сказочный сюжет «Три сестры и медведь» СУС 311). У мордвы есть песня, которая рассказывает «о девушке, которая пошла по грибы и была унесена медведем в дом. Там она рожает от медведя детей, печет пироги, занимается хозяйством. Наконец она решает навестить родителей и берет с собой „мужа“. Сама она заходит в избу, а медведя оставляет на дворе: тут братья лесной жены и убивают зверя. Сестра проклинает их – ведь они оставили ее без мужа и кормильца»^[287].

В. Я. Пропп писал, что «леший всегда есть не что иное, как переименованная Яга»^[288]. В карельских сказках – это Сюоятар, олицетворение внешнего уродства и внутреннего зла. В сказках, рассказанных М. Михеевой, появляется несколько иная интерпретация сюжета о сватовстве медведя: Сюоятар, которая является образной параллелью Бабы Яги и мыслится как хозяйка леса, утаскивает в лес старика и приживает с ним сына-медведя^[289]. Н. Ф. Онегина пишет, что тотемный предок (медведь) здесь заменен «лесным демоном позднего происхождения», это «огромный старик», или леший. А то, что медведь и леший оказываются изоморфными персонажами, «закономерно и объясняется генетическим родством этих образов мифологии. На материале волшебных сказок коми Ф. В. Плесовский сделал вывод, что медведь – прообраз лешего, и, таким образом, дополнительно аргументировал точку зрения, согласно которой культу хозяев стихий предшествует культ тотемов»^[290].

Неслучайно основное место обитания Сюоятар – это лес. Именно там ее встречают главные герои. В лесу стоит ее избушка. В лесных зверей (медведя, оленя, мышь и др.) превращает она тех, кого невзлюбила. В лесу живут ее «дети» (мышата, ящерицы и др.)* Это «иной» мир, куда вход обычному человеку запрещен. Сама Сюоятар в карельской мифологии воспринимается как один из источников зла на Земле. В одном из рассказов, повествующих о генезисе кровососущих насекомых и различных напастей, говорится о том, как люди, узнав о кознях «бабы Сюоятар», решили сжечь ее в смоляной яме. Это делалось в соответствии с представлениями, что «окончательная, а не временная смерть наступает, лишь когда персонаж разметан по маковому зернышку или сожжен»^[291]. Сама-то она сгорела, но над землей остались ее пальцы, из которых и появились не только змеи, комары и клопы, но и все беды и проблемы человека (ФА 2732/28).

Злобная лесная волшебница, подобная Сюоятар, встречается в фольклоре многих финно-угорских народов: в сказках мари ее называют овда (овыда), а у коми – обыда^[292]. У нее длинные волосы и груди, которые она может закинуть за спину. В сказке она похищает зверей из силков охотника, но однажды попадает в них сама и спасается, уговорив его жениться на ней. Спастись от овды можно, дотронувшись до ее левой подмышки. В некоторых преданиях овдами называют и некий лесной народ, который шумно справляет свои свадьбы, двигаясь по рекам. У представителей этого народа две, на первый взгляд, взаимоисключающие приметы: крылья и повернутые назад ступни. Первая примета обычно характеризует в фольклоре все самое доброе, светлое, а вторая – признак нечистой силы. Но сочетание этих двух примет как раз и подчеркивает синкретизм народных верований, в образы которых воедино слито и доброе, и злое.

Сниженную интерпретацию образа медведя, когда он с высшей ступеньки хозяина леса, короля леса, тотемного предка опускается на низшую – становится вместилищем всего злого, и даже черта и ада – сохранил карельский язык^[293]. В нем есть такие устойчивые выражения: kondii jallan katkoau; kolme pi?hine kondii; kontien tavalla k?ytt?ytyy, ei sovi helvet’t’ink?n?. Первое сочетание слов означает «беспорядок», дословно переводится «медведь ногу сломит», а по-русски это «черт ногу сломит». Второй фразеологический оборот переводится как «злыдень», а дословно: «трехголовый медведь». Третий фразеологизм употребляется в отношении дурно ведущего себя, не могущего ни с кем ужиться человека, дословно переводится: ведет себя по-медвежьи, и с адом не уживется.

Охота на медведя – тотемного предка – была обставлена как некий обряд, который бытовал у карелов еще в начале XX века. В лес мужчины уходили, вымывшись в бане, не имея в предыдущую ночь никаких сексуальных связей. Подойдя к берлоге, чертили на снегу сакральный оберег-пятиконечник и будили медведя песней, уговаривали пойти с ними. При этом они называли его «парень в саже», «дева в саже» или «денежная шуба»^[294].

После того как медведь был убит, разводили костер. Причем все, кто успел подойти к месту до разжигания костра, имели право на равную долю добытого (иная версия: до того как выпустят кровь). Медведь, даже убитый, был страшен и считался живым. Принеся тушу к дому, охотники пели, предупреждая женщин, что в гости идет сам первопредок Охто. Причем дом должен быть уже намыт и готов принять дорогого гостя. На вопрос женщин: дал ли лес глухаря, чаща – рябчика, мужчины отвечали, что «лес дал медоволапого! Mesik?mmenen metts? anto!» При этом говорили, что это не они убили медведя, а он сам упал с сосны им под ноги^[295].

Ритуальный праздник^[296], который устраивался после удачной охоты на медведя, исследователи чаще всего называют медвежьей свадьбой, хотя похож он и на совместную обрядовую трапезу, и на похороны. Знаком этот ритуал практически всем финно-угорским народам^[297]. Медведь был почетным гостем, а невесту убитого обычно представляла самая красивая девушка деревни. Заканчивался праздник самым торжественным моментом, в котором принимали участие только «жених» и «невеста», рунопевец и те, кому повезло вытянуть жребий. В первую очередь напоминали о небесном происхождении медведя: он родился высоко в небе, в созвездии Большой Медведицы, а на землю спустился в серебряной люльке, в золотой зыбке и пошел ходить по северной земле^[298]. Затем его дух через отверстие на крыше отправляли в верхнее царство, на небесную родину. После этого шли в лес, к специальному ритуальному дереву, karhunkallonpet?j? (сосна медвежьих костей), череп вешали на высокий сук, а кости оставляли (или зарывали) у корня. Считалось, что, во-первых, медведя возвратили к прародительнице сосне:

Hongikosta sinun sukusi

Hongotar sinun sukusi^[299].

Из соснового бора твой род,

Дева сосны – твоя родня.

А во-вторых, существовало поверье, что именно с веток сосны медведю будет проще всего перенестись на небесную родину и вернуться обратно на землю^[300].

Большинство исследователей считает, что в «пышном культе убитого медведя чувствуется подражание культу предков»^[301]. Главная роль медведя в медвежьем празднике сибирских народов состоит в его посланнической миссии от людей к богам^[302]. В верованиях селькупов, якутов, нганасан медведь выступает помощником шамана в путешествии по нижнему миру. В сибирских дуалистических мифах медведя творит хозяин нижнего мира Эрлик, причем порой он сам ассоциируется с медведем. Селькупы и кеты считают, что душа медведя – это душа умершего родственника, а убийство медведя – это ее освобождение из медвежьего тела^[303].

Большим почитанием медведь пользуется и у коми-пермяков. Мать одного из культурных героев коми-пермяцких преданий Кудым-Оша, могучая одноглазая колдунья, зачала от медведя; в сказках медведь-жених похищает девушек себе в жены; охота на медведя так же сопровождается множеством магических ритуалов^[304]. Разум и сила медведя подчеркиваются в рассказе коми о том, как медведь когда-то был небожителем и лишь позже, польстившись на горох, спустился на землю. Однажды он решил попросить у небесного бога большой палец, чтобы еще больше походить на людей. Бог пообещал исполнить просьбу, но предупредил, что тогда он даст собаке охотничий лук, а человеку – крылья. И медведь решил отказаться от своей затеи.

У саамов хозяин леса, покровитель охотников, также наделялся обликом медведя^[305]. В одной из легенд именно медведь переносит Бога через болото, после чего и становится почитаемым животным^[306].

Эпизоды, описывающие охоту на медведя, часто встречаются и на карельских петроглифах^[307].

Наиболее сакральным животным у саамов является олень Мяндаш, сын шаманки и дикого оленя, которого они считают своим первопредком. В сказках он женится на девушке, ходит на охоту, а ночью превращается в юношу. Из-за того, что люди попытались вмешаться в обычаи оленя, случилась беда, и он больше не смог превращаться в человека и ушел навсегда в лесную чащу, уведя с собой детей. А женщина, после неудачных попыток вернуть хотя бы младшего сына, закляла его: «пусть стережется дурного человека, к хорошему же охотнику пусть выходит сам, чтобы стать ему пищей»^[308].

В карельских сказках также отразилось почитание оленя: обычно злая ведьма Сюоятар превращает главную героиню, невесту или жену царского сына, в важенку, олениху, которой женский облик возвращается только на тот момент, когда ей приносят покормить ребенка. И лишь в конце, когда Сюоятар будет убита, колдовство полностью исчезнет.

Поклонение саамов первопредку-оленю нашло отражение в петроглифах Кольского полуострова. На них встречается изображение женской фигуры в позе роженицы, между ног которой выбит в камне олененок^[309]. Д. К. Зеленин говорил даже об общеевропейском мифологическом значении этого животного^[310].

У карелов больше был распространен культ лося, особенно на юге. В карельских рунах встречается мотив, когда мифический герой, догнав чудесного лося Хийси, гладит его по спине и говорит:

Хорошо бы тут мне было

С молодой поспать девицей,

Отдохнуть с любимой девой^[311].

Обычай стелить на ложе новобрачных лосиную шкуру встречался и у обских лопарей^[312]. Мотив брачного соития на шкуре лося может быть отголоском мифологических представлений о лосе-первопредке. Хозяин леса может появляться в облике лося и в карельской мифологической прозе.

В культуре финно-угров образ человека-лося во второй половине первого тысячелетия н. э. обрел иконографическое воплощение в многочисленных ритуальных бронзовых бляшках, относимых к пермскому звериному стилю. На петроглифах Онежского озера неоднократно встречаются зооантропоморфные персонажи – фигурки с телом человека и головой лося, есть они и на писаницах в Финляндии. Фигуры человека-лося обычно включены в разнообразные композиции, большая часть которых, по мнению ученых, отражает космогонические представления финно-угорского населения Восточной Европы. Считается, что зооантропоморфные персонажи в искусстве часто являются изображением первопредков^[313]. Первопредки обычно изображаются как зооантропоморфные существа в архаичных мифах^[314].

Почитался и волк, это нашло отражение в мифологических рассказах о перевоплощении волков, об оборотнях. Карелы часто рассказывали о том, как патьвашки, к примеру, за то, что их не отблагодарили должным образом, целые свадебные поезда превращали в волков. В одном из повествований превращенные уже после того, как им вернули человеческий облик, с ужасом вспоминали: мы всегда боялись оказаться с ветреной стороны – волк почует, поймет, что мы не волки, и съест (ФА 3431/21).

В древности почитанием были окружены многие звери, это отразилось и в карельских верованиях, и в эпических песнях, и заговорах. У финно-угров был особый праздник День белки. В одной из рун лиса указывает дорогу свадебному поезду, а заяц заметает следы, чтобы не пристали «стрелы» колдуна (ФА 831/6). Когда приговаривают над детской ранкой, просят, чтобы для исцеления «заяц принес масла, лиса жира» (tuo, j?n?i, voidu, tuo, reboi, razvuo).

Культ лесных божеств

На следующем этапе эволюции мифологического мышления появляются элементы почтительного отношения к божествам. В мифологической прозе, эпических песнях, заклинаниях сохранились упоминания о древних образах Тапио (Tapio), Хийси (Hiisi) и их жен и детей.

Христианский проповедник М. Агрикола в середине XVI века одним из первых описал антологию божеств у древних карелов и хяме. В качестве чисто карельских покровителей лесных кладовых и охотников названы Nyrckes и Hiitauanin. К сожалению, в фольклоре карелов никаких упоминаний о таких божествах практически не сохранилось. М. Агрикола писал, что «Nyrckes Orahat annoy Metzast» («Нюркес белок дал из леса»), a «Hittauanin toi Jenexet Pensast» («Хитауанин принес зайцев из кустов»)^[315].

К. Крон этимологически связывал имя Nyrckes со святым Георгием, или Jurki, который в средневековых верованиях был покровителем стада, трансформированным из покровителя и дарителя лесной дичи и зверя^[316]. В соответствии с древним календарем карелы и финны в октябре отмечали День белки. В Суйстамо говорят, что «Nyrckes on akka Tabia; Нюркес – жена Табиа» (SKVR. VII. 5. 3334). Там же записано заклинание перед охотой, в котором обращаются ко всем представителям лесного царства: к лесной удаче, лесному Осмо, лесному жениху в золотой шапке, лесному парню, маленькой служанке леса и в том числе к старухе Тапио Нюркютар. Затем просят «открыть денежные кладовые, пустить мужчину вовнутрь» (SKVR. VII. 5. 3332). В Иломантси в несколько измененной и более свойственной рунам форме это имя включают в число лесного семейства:

Nyyrikki, Tapion poika,

Annikki, tyt?r Tapion;

Mielutar met?n em?nt?.

SKVR. VII. 5. 3283–3284.

Нююрикки, сын Тапио,

Анникки, дочь Тапио;

Миелутар, хозяйка леса.

В Беломорской Карелии представлена еще одна огласовка имени:

Myyrikki Tapion neiti,

Salakarien kaunis vaimo.

SKVR. I. 4. 1194.

Мююрикки, дева Тарио,

Таинственная прекрасная жена.

Как видим из примеров, из текста в текст меняется даже половая принадлежность: то это жена или дочь хозяина леса, а иногда его сын. Это свидетельство архаичности образа.

В финской фольклористике существует несколько точек зрения на этимологию имени Хиттаунина, принесшего в лес зайцев^[317]. С. Е. Ленквист считал, что оно произошло от слова «hitta», что значит «сучка». Ученый высказывал гипотезу, что это божество, скорее, женского пола, с помощью собачьего лая загонявшее зайцев. С этой теорией был солидарен и К. Ганандер. Э. Леннрот и К. Крон искали корни имени в персонаже Hitto, Hittolainen, аналогичном русскому черту, дьяволу. К. Крон писал, что в рунах просят Хитта принести зайцев на стол, при этом иногда называют его и чертом; из этого ученый делал вывод, что Хиитаванин М. Агриколы – «из дьявольского рода»^[318]. С этой точкой зрения был солидарен и У. Харва. В Южной Финляндии, идя в лес, охотник произносит, как бы отдавая себя дьяволу и получая взамен удачу в ловле зайцев: «j?nikset minun ja min? pirun; зайцы – мои, я – черта»^[319]. В то же время позже К. Крон соотносил Хиттуанина с именем католического святого Хуборта, который считался хранителем лесных богатств, оберегал лес от расхитителей. М. Хаавио связывал его с другим католическим святым Витусом, который лечил от собачьих укусов; а шведы считали его хранителем леса, и рядом с ним изображали зайца^[320].

Соответственно, и злое и доброе начало, и темные и светлые силы, которые связывают с именем древнего божества Хиттаунина, присущи и современному образу хозяина леса, который одновременно является и хранителем своих кладовых, и помощником охотника, и в то же время порой близок к образу черта.

Основными божествами леса у карелов являются Tapio (Тапио) и Hiisi (Хийси). Особенно часто эти персонажи встречаются в эпических песнях и заговорах. М. Агрикола называл первого богом хяме, второго – карелов и писал:

…Tapio Metzest Pydhyxet soi…

…Xiisi Metzelest soi woiton…

…Тапио в лес зверье принес…

…Хииси лесу силу дал…^[321]

Страну, в которой живет Тапио, называют в рунах и заклинаниях Tapiola (Тапиола), или Metsola (Метсола), а где обитает Хийси – Hiitola (Хийтола). Таинственное «лесное царство» само по себе является «иным миром» для человека, но его деление на две страны подчеркивает оппозицию «свой-чужой», «близкий-дальний», «верхний-нижний», «добрый-злой». Данные локусы описываются и воспринимаются совершенно по-разному. При описании Тапиолы создается очень светлый, теплый образ, это некое родное, безопасное место. Хийтола чаще всего – это олицетворение темного, злого, чуждого мира; его синонимами являются Похъела и Манала. Чаще всего названия этих стран противопоставляются друг другу, хотя в некоторых случаях они синонимичны. Так, руна о певце Вяйнямейнене рассказывает, как «мудрый старец Тапиолы» выходит из медной горы на золотой холм, чтобы послушать чудесное пение^[322]. А в севернокарельском заклинании от болезней создается совершенно противоположный образ «иного мира»: герой отправляется на «лыжах Хийси», с «ольховыми палками Лемпо» в «темную Похъелу, скупую Тапиолу», где его ждет «мясо без костей и рыба без голов»^[323]. Этот образ гораздо больше похож на описание мрачной Хийтолы.

К. Ганандер на основе народных песен попытался представить топографию Тапиолы. По его мнению, Тапиола – это глубокая чаща лиственного леса. Ее противоположностью (лишь в этой детали) является Метсола, которая находится в хвойном лесу. К. Ганандер солидарен с традиционным представлением, что Тапиола – дом верховного лесного божества Тапио, место обитания того, от кого зависит удача на охоте. Но для охотника важно не только покровительство «золотого короля леса», но и неиссякаемость кладовых Тапиолы. На лугах Тапиолы пасутся стада Тапио, там живет народ Тапио, его жена Тапиотар, их многочисленные дочери: Теллерво, Луонотар, Миеликки, Тууликки, Тайликки, Тююникки, Туометар и др. Любопытна теория К. Ганандера об истоках изобилия зверья и дичи в лесу. Он считал, что мистический союз могущественного Тапио и рачительной Тапиотар, великой матери и прародительницы всего лесного богатства, – гарантия этого. Именно «хозяйку Метсолы, рачительную деву Тапиолы» призывали в охотничьих заклинаниях полюбить охотника, прислушаться к лаю его собак и привести к «богатым товарам»^[324]. Д. Европеус в 1845 г. в деревне под Суоярви записал охотничий заговор, в котором обращаются к Тапио, называя его при этом «лесная Удача/Счастье, лесной Осмо-первопредок» (mets?n Onni, mets?n osmo), в нем также упоминаются жена и сын Тапио^[325].

Изначально слова «tapio» и «hiisi» употреблялись просто в значении «лес», говорили: tammitapio (дубовый лес), tapiossa lautat tehd?n (доски заготовлены в лесу); медведя называли «kuldanen kuningas Tapion kainalossa» (золотой король в подмышке леса)^[326]. В рунах обожествлялся сам лес-тапио, он воспринимался как живое существо и сам был объектом поклонения. Синонимами к слову tapio были korpi (чаща), mets? (лес).

Постепенно tapio стал восприниматься как некое существо, дух леса: Mets?n kuldainji kuningas, mets?n kaunoni Tapio… Золотой король леса, красивый лесной Тапио (SKVR. VII. 5. 3222). У него «…шапка из хвои, борода из лишайников…havuhattu, naavaparta» (SKVR. VII. 5. 3301). При этом образ Tapio наделен, в основном, положительными чертами. Это мудрый старец, владелец богатых кладовых (Tapionaitta), правитель Тапиолы. Карелы, проживающие на финской территории, говорили: в старину охотнику «не надо было бояться, что оскудеют леса, так были обильны стада Тапио». У него есть жена, дочь и сын и множество родственников, особенно женского пола, лесных дев.

У. Харва в своей работе приводит множество метафор, связанных с именем Tapio, которые сохранились в финском языке и подчеркивают власть и могущество этого хозяина леса^[327].

Существовало такое понятие как «сев Тапио», у шведов – «сев хозяйки леса». Когда в конце зимы во время сильного ветра сыплются на наст мелкие веточки, хвоя и семена из шишек, говорят, что это «Тапио веет в риге», или «лес сеет». Считается, что за переходный от зимы к весне период король леса трижды проводит такой сев. При этом примечали, что если «сев Тапио» запаздывает, то и весна будет запоздалой, с опозданием будет сеять и человек.

Когда некоторые деревья заболевают, мелкие ветки могут начать расти пучками. В народе эти пучки называли «ветряная шляпа Тапио», «уши Тапио», «волосы Тапио». Серый мох, висящий на старых деревьях, называли «мох Тапио». Маленькая елочка, веточки которой растут вниз – это «ладонь Тапио». Считалось, что именно из нее получится самая лучшая мутовка для сбивания масла. Большую раскидистую ель называли «елью Тапио» или «избушкой лесного деда», «избушкой хозяйки леса».

Особо следует остановиться на таком понятии как «стол Тапио». Это своеобразный алтарь, который служил для поклонения хозяину леса. Для него выбирали молодую низкорослую раскидистую елочку или можжевельник, ветки которых на уровне стола росли в стороны, параллельно земле. Иногда это была сосна с обрезанной верхушкой, разрастающаяся в стороны. В Беломорской Карелии «стол Тапио» мог находиться и прямо на выступающих корнях дерева^[328]. В качестве алтаря для жертвы, для разговора с хозяином леса мог быть и муравейник или перекресток, места, которые также являются, по народным верованиям, домом лесных духов^[329].

В Северной Карелии для того, чтобы охота была удачной, первую подстреленную птицу варили прямо с перьями. Затем ее относили на стол Тапио, ели сами, остатки оставляли на трое суток, а потом выливали под корень. В финской провинции Хяме во время первого выхода в лес надо было подстрелить сойку, найти пышную елочку, на ветки положить мох, а сверху – птицу. Это была жертва хозяину леса. В Южной Финляндии на лесной стол, «ладонь Тапио» (карелы и сейчас называют стол «Jumalan k?mmen», «Божья ладонь»), клали мясо первого зайца и наливали немного вина. Маленькая, разросшаяся в стороны елочка, дом матери леса (mets?n em?) была местом жертвы и для пастухов. Перед первым и последним выгоном скота они укладывали на верхние широкие ветки листья, затем различную еду, а сверху закрывали лапником^[330].

На юге Финляндии пекли специальные лепешки Тапио. Тесто из ржаной муки замешивали на пене, которая получалась при варке первой добычи. В некоторых случаях эти лепешки сушили в устье печи. Второй способ: взять из поповского поля три ржаных колоса, высушить, перемолоть и испечь три хлебца. «Столом Тапио» могла служить ель или ее корни. Лепешки в первом случае укладывали на три стороны, а во втором – поверх еловых веток укладывали еще ольховую щепочку, и лишь потом лепешки. В Иванову ночь хозяину леса относили пиво, причем солодовую рожь надо было собрать за одну ночь с девяти полей. В день Святого Николая на стол Тапио относили кровь жертвенного барана и сыр из молока только что отелившейся коровы^[331].

Следует отметить сакральность и времени жертвоприношений, и количественных показателей самой жертвы. Обряд совершают часто в праздник или накануне праздника (это мог быть день Кегри), ночью, ранним утром или поздним вечером – в пороговое время и года, и суток. Количество жертвуемых предметов было сакрально: три лепешки, три вида зерна, собранного с девяти полей. Сам обряд всегда совершал мужчина, обязательно в шапке, обходя стол два раза по солнцу и один раз против него. К. Готлунд писал, что для благословения под стол Тапио приносилось и то, чем охотились: ружья, силки и т. и^[332].

Обряды, связанные со столом Тапио, были особенно распространены в финской губернии Саво, Финской и Беломорской Карелии^[333].

Образы Тапио и различных дев-хозяек леса хорошо сохранились в карельских заговорах и эпических песнях. При описании Тапиолы (Метсолы), являющейся владениями Тапио, и ее обитателей используются самые яркие краски. Расположена Тапиола «на северных болотах», «в угольном бору Хийси», «на волчьих горах Бога». В «лесном городе» Тапио «золотые двери» (SKVR. VII. 5. 3308). При охоте на медведя просят:

Приведи его в лес,

Приведи на тот пригорок,

Где позолочены елки,

Где все ветви в медных кольцах^[334].

Болота, горы, острова – это все элементы мифологической топографии, локусы «лесного царства». Они являются признаками чуждого человеку мира, куда ведет «мифическая» река. Лай собак, который часто слышат в Тапиоле – также признак «другого измерения».

В некоторых сюжетах владелец лесных кладовых мыслится как первопредок, и тогда в описании локального пространства появляется элемент порога, который выступает одной из границ оппозиции свой– чужой, внешний – внутренний, нижний – верхний, живой – мертвый^[335].

Monta on kynnyst? met?ss?:

Yksi on puinen, toinen luinen,

Siel? antaja asuupi

Alla kuusen kukkalatvan,

P??ll? pienosen pet?j?n

SKVR. VII. 5. 3226.

Много в лесу порогов:

Один деревянный, другой костяной,

Там даритель живет

Под елью с цветущей верхушкой

Сверху маленькой сосны.

Иногда хранителем зверей выступает тотемный медведь. Его просят натянуть «синюю нить через реку Похъелы», а из «черной нити» сделать лестницу, по которой смогли бы побежать впереди охотника и большие, и малые, и средние звери (SKVR. VII. 5. 3247). Н. А. Криничная пишет, что «такой мост, как и лестница, ведущая на небеса или под землю, либо тропа, пролегающая в лесу, соединяет мир живых и мир мертвых, бытие и небытие, время и вечность. Переход по мосту, лестнице, стезе символизирует степень духовной готовности… приобщиться к сокровенным тайнам мироздания». А река может выступать как «преграда на пути следования в инобытие и граница между мирами»^[336].

Но основным хранителем лесных богатств является именно Тапио. Его называют «золотым королем леса, лесным красавцем Tabio» (SKVR. VII. 5. 3219). У господина огромного леса и «пастуха леса» «шелковые завязки на чулках» и «серебряные подвязки на штанах». У «лесного старика» белая или седая борода, голова сверкает золотом, шапка из хвои или перьев, кафтан из тины или мха, серебряный пояс (SKVR. VIE 5. 3233, 3246, 3305). В его руках золотой топор, медный молоток, золотые ключи от «лесных кладовых, шерстяных (т. е. богатых) подвалов». Интересно, что во время камлания шаман, отправляясь к «хозяйке зверей и рода человеческого», просит ее выделить охотникам зверя. В случае расположения она бросает ему на бубен шерсть – души разных зверей^[337]. От Тапио зависит удача в охоте. Он может привести добычу даже с чужих земель:

Jos ei t?yt? t?lt? mualta,

Tuo mualta vierahalta,

Lapin luojolta salolta

SKVR. VII. 5. 3230

Если не хватит на этой земле,

Принеси с земель чужих,

Из бескрайнего леса лаппи.

Для этого ему приносят жертвы и идут в лес с добрыми помышлениями и добрыми спутниками. Хозяйка дома Тапио вся в золоте и серебре:

Tapion talon em?nt?,

Kaikki kullassa kuhahu,

Hopeissa horjeksihen.

SKVR. VII. 5. 3308

Хозяйка дома Тапио

Движется вся в золоте,

Покачивается в серебре.

Иногда она в синих «прекрасных модных» одеждах. Красавицей изображается и дочь Тапио Анникка. У нее «медовый рот», синие или красные чулки, желтые каблучки. Ее часто называют «хозяйкой болот». Именно она очень часто открывает лесные кладовые отца, расположенные на горе, денежные сундуки. Она гремит золотыми ключами, звенит кольцами и «расписной крышкой» Сампо (SKVR. VII. 5. 3308, 3246, 3233). У. Харва считает, что святая Анна, став у католиков покровительницей лесов, постепенно трансформировалась в образ дочери Тапио^[338].

Живут в Тапиоле и Тууликки, дочь Тапио, и сын Нююрикки, «чистый парень краснокудрый» (SKVR. VII. 5. 3246.), Мииритар «лесная невестка» (SKVR. VII. 5. 3273), Миелотар «маленькая лесная дева» (SKVR. VII. 5. 3269). Лесное царство населено девами-покровительницами священных деревьев, сосен и можжевельника: «Хонготар, хозяйка добрая, Катаятар, славная красотка»^[339].

М. Хаавио пишет, что в Беломорской Карелии самым распространенным именем девы леса было Миеликки. Основные эпитеты, которыми она характеризуется: kaunis neito (красивая дева), tarkka tytt? (рачительная девушка), k?yr? neitti (кудрявая дева). Живет она в темном бору, на синем острове; она не только бегает по лесу, но может и белочкои по ветвям скакать, и птицей летать^[340].

Охотники, идя на охоту, всегда обращались за покровительством к хозяевам леса, приносили подарки и читали заговоры. Например, когда шли за тетеревами, необходимо было трижды (два раза по солнцу и один против) обойти стаю, оставить в качестве жертвы ртуть и произнести трижды:

Met?n kuulussa kuninkas,

Met?n valtikka v?kov?,

Kaikkie kallioin is?nt?,

Vuorijoiden hallihtija,

Kyte nyt kyng?t sivuhun,

Siivet t?m?n kierroksen sis?h?n!

SKVR. II. 969.

Знатный король леса,

Сильный правитель леса,

Всех скал хозяин,

Гор повелитель,

Привяжи теперь крылья к спине,

Крылья вовнутрь этого круга!

Важно было, чтобы Тапио принял собак, с которыми идут охотиться. Для этого требовалось плюнуть через левое плечо, пропустить собаку через три больших еловых ветви и произнести заклинание, в котором просили «лесного короля» сделать собаку своей и дать ей много сил (SKVR. II. 955). Охотник старался выглядеть как можно незаметнее:

Ombas pieni poiganego

L?hti mies on met?n k?yndin

Pienen pyssysen ker?g?,

Pienen koirasen mugahe.

SKVR. II. 961.

Есть маленький паренек,

Пошел он в лес сходить

С маленьким ружьишком

С маленькой собачкой.

Самым сильным охотникам, владеющим тайными знаниями, достаточно было констатации факта: «Собака уже лает, мужик уже стреляет», и хозяин леса открывал свои кладовые и отдавал животных во власть охотника^[341].

Вообще охотничьи заговоры наиболее ярко отразили трансформацию ритуала почитания хозяев леса. В наиболее архаичных вариантах могут обращаться за помощью и к самому лесу («kostu korbi» («встань лес глухой»)); к зверям, многих из которых уподобляют человеку (так мать-белка может оплакивать убитую дочь и просить Бога возродить ее)^[342]. В самых поздних заговорах фигурируют образы Верховного Бога-Творца и Девы Марии (SKVR. II. 946). Но основная часть текстов обращена к «золотому лесному королю», его дочери Анникке и ко всему его семейству. И все хранители лесных кладовых описаны очень ярко:

Mets?n ish?nd?, metsh?n em?nd?,

Metsh?n kuldane kuningas…

Kuldubo hattu on hardijoilla,

Kuldubo kindoset k?jessy;

Kuldasil kuusenjuuril,

Hobjasile honganjuuril;

Kuldubo kuutsharit ajetah

Kuldasile korietoile,

Kuldubo suitshet, kuldu p?itshet,

Kuldoi loimi laudehil.

SKVR. II. 961.

Хозяин леса, хозяйка леса,

Золотой король леса…

Золотая шапка на голове,

Золотые рукавицы на руках;

На золотых корнях ели,

На серебряных корнях сосны;

Золотые кучера едут

На золотых каретах,

Золотая узда, золотые недоуздки,

Золотая попона.

Таким образом, в фольклоре создается образ светлой и богатой Тапиолы, населенной большим семейством мудрого правителя Таино. Основными цветами при описании являются голубой и синий, цвета небесного, верхнего мира, и красный, цвет жизненной силы. Очень часто встречается упоминание золотых красок. Согласно В. Я. Проппу, золотая окраска – это печать иного царства. К примеру, в Греции золото постепенно из атрибута мертвых становилось достоянием праведных^[343]. В карельских рунах и заговорах и сами кладовые леса золотые, и золотые ключи от них, и сами амбары полны золота, т. е. зверей и птиц лесных. Новичкова Т. А. пишет, что «желание иметь золото объясняется стремлением к обладанию атрибутами – посредниками между людьми и священным миром, что обеспечивает долголетие, бессмертие… золотые предметы в фольклоре сакральны… священность золота генетически восходит к греческому культу солнца»^[344]. Причем открываются лесные кладовые и достаются «золото-звери» далеко не всем. Надо строго соблюсти все правила ритуала. Золото «получает только избранный, оно рассыпается в прах у тех, кто не соблюдает „правила игры“ с сакральным миром… в русской мифологической прозе золото – живое существо»^[345].

В карельских фольклорных жанрах, созданных на основе калеваль-ской метрики, часто встречается имя и еще одного покровителя лесного царства – Хийси. В чем-то он похож на Тапио (у М. Агриколы это боги разных народов, по сути своей идентичные), но постепенно его образ эволюционировал до отрицательного персонажа. Изначально в финском языке «хийси» так же, как и «tapio», означало «лес»^[346]. М. Агрикола указывал, что хийси – святой лес или возвышеность^[347]. В. Я. Петрухин пишет, что имя Хийси «восходит к названию священной рощи, где запрещалось ломать ветки и рубить деревья и где в древности хоронили умерших»^[348]. Неслучайно в рунах Хийтола часто находится за рекой, морем или на острове. Как известно, вода в мифах отделяет мир живых от мира мертвых, а остров – локус «иных царств». Отсюда и параллельное название загробного мира Маналы-Туонелы и северной страны Похъелы – Хийтола^[349]. Позже «хийси» стало означать святого духа – покровителя святых мест^[350]. Отголоском этого почитания можно считать также такие образы, часто встречающиеся в рунах, как огромный «лось Хийси», сторогий бык, пчелка – «птичка Хийси», приносящая мазь от ожогов. Современные финские фольклористы, в частности А.-Л. Сникала, считают, что Хийси – это хозяин леса и его обитателей^[351]. В некоторых рунах есть отголоски былого почитания Хийси, например, встречается упоминание о церквях, стоящих в Хийтоле: «уже Похъела видна, церкви Хийси блестят» (SKVR. II. 116а). Подчеркивается также, что «много мудрости у Хийси»^[352]. В эстонской мифологии производные от этого имени выступают в значении «леший, лесной великан» (hiidlaine, hiius, hiid, Hiisi); этимологически эти слова тождественны саамскому seida, сакральным камням, вместилищам духов. Эстонцы груды камней называют садами Хийси: по преданиям, они возникли из-за того, что великаны Хийси забрасывали друг друга камнями^[353].

Но в результате трансформации образ Хийси все больше приобретал негативную окраску, пока не превратился в некое «плохое» существо, злой дух, близкий каш (черту). Пособниками Хийси в рунах и заговорах являются вредоносные насекомые: шершень – «пташка Хийси», паучиха – «шлюха из рода Хийси». «Стрелы Хийси» несут людям болезни. В Хийтоле же живет огромная щука Хийси, рыба, «евшая мужчин»^[354].

Во время ритуального отгадывания загадок паданские карелы также упоминали таинственную страну Хийзи^[355]. Если человек не мог отгадать положенное количество загадок (три, шесть или девять), его отправляли в Хуйколю, место, ассоциирующееся с Туонелой, Маналой и Похъелой. Согласно этимологическому словарю, hiisi – это «место языческих жертвоприношении, глухое страшное место, хозяин леса и т. д.» ^[356]

В эпических песнях южных карелов хозяйкой Хийтолы выступает старуха Хийси. Этот образ, возможно, даже более древний, чем сам Хийси (на севере ее аналогом является старуха Похьи)^[357]. Ее образ нельзя назвать положительным, но она еще далека от злой и коварной Лоухи, появляющейся в «Калевале» Э. Леннрота. Материал карельской мифологии (одни из самых архаичных образов – женские: мать-земля, Крещенская баба, хозяйка воды) подтверждает вывод, сделанный Н. А. Криничной на основе русской мифологической прозы: постоянно идет дифференциация образов, восходящих к общему архетипу, «разветвление» единого образа происходит и за счет того, что женский мифологический персонаж нередко дублируется мужским и даже едва ли не вытесняется им^[359]. Постепенно у центральных персонажей появляется семья и многочисленные родственники.

Царство Хийси в карельских рунах носит название Хийтолы. Рисуется оно достаточно мрачными красками, поэтическим параллелизмом к нему, как уже говорилось выше, является Похъела (семантику этого слова можно вести от двух основных понятий: «север» и «дно» – оба характеризуют локусы нечистых духов). При этом топоним Хийтола чаще употребляется в южнокарельских рунах, а Похъела – в севернокарельских^[358]. Когда Илмоллине собирается свататься к «hiien hiton tytt?rele, Vagi vuoren bunukkale» («к дочери хийтольского Хийси, к внучке духа гор»), его предупреждают, что это страшный род, «пожирающий мужчин», что «многие туда ушли, да не многие вернулись»:

Sada hiien hittolan pihalla

Sada seibosie; —

Sada pe?dy seibosissu;

Yks on seiboi pe?t?n.

SKVR. II. 90.

На дворе хийтольского Хийси

Сто столбов; —

Сто голов на столбах;

Один столб без головы.

Стоит Хийтола в ельнике, а охраняет ее собака (все это маркировки царства мертвых):

Kuvlov sepvoi – lcoiru nuttau,

Havu mettse hojaidav,

Kuvzi korbi kujaidav

SKVR. II. 96.

Слышит кузнец – собака скулит,

Хвойный лес гудит,

Еловый бор шумит.

Собаки в мифологии являются медиаторами между мирами живых и мертвых. Неслучайно в похоронных причитаниях часто упоминаются «собаки Туонелы». Путь в Хийтолу нелегок, опасно и пребывание там. Об этом свидетельствует и повторяющееся число три (дается три задания, три дня длится дорога и т. д.). А как пишут исследователи, число три не только представляет собой идеальную структуру с выделенным началом, серединой и концом, но также «на первых порах троичность воспринимается просто как символ множественности»^[360]. Таким образом, путь в Хийтолу до бесконечности сложен и долог.

В другом варианте сюжета о сватовстве в Хийтоле невесту называют «дочь ночи, дева сумерек» (SKVR.VII. 1. 428). То есть временное пространство сродни локальному и ассоциируется с темнотой, в нем сконцентрировано зло. Пространственно-временной локус Хийтолы чужд и положительным героям рун, и всему человеческому миру.

Чтобы приманить лесную удачу (mets?n onni), существовал ритуал, в котором охотник отдавал себя во власть Хийси, который мыслится не кем иным, как дьяволом. Необходимо было написать кровью безымянного пальца:

Ota nyt, Hiisi, poiaksi,

Lempo, lempilapseksi

Jumalassa ei oo antajoo,

Luojassa lupoojoo.

SKVR. VII. 5. 3209.

Возьми теперь, Хийси, в сыновья,

Лемпо – в любимое дитя.

Нет в Боге дающего,

В Творце обещающего.

Одна из карельских рун, в которой ярко отразился процесс христианизации карелов, рассказывает о том, как Хийси превратился в сатану. Творец (Luoja) спасается на лыжах от преследований язычников, которые все-таки настигают его на святой горе, сажают в глубокую яму и заваливают камнями. Но злой кузнец Хийси требует, чтобы Творца заковали в цепь, которую он изготовил. Тем временем Luoja молит солнце, чтобы оно выпустило его на свободу. Солнце растопило камни и советует Творцу отправиться к кузнецу Хийси. Кузнец не узнает Luoja и, поддавшись его советам, испытывает на себе прочность цепи. Тут-то Творец и заговаривает цепь на шее у сатаны, чтобы он не смог вырваться^[361]. Здесь возникают ассоциации с греческими мифами. Вспомним образ Гефеста, бога огня и кузнечного дела, сына Геры и Зевса. Он – небожитель, живет на Олимпе, и в то же время он будет низвержен с горы. А его хромота – тоже признак «нечистости». А. Ф. Лосев пишет, что Гефест – «и Олимп, и преисподняя, и высшее творчество, и стихийный демонизм»^[362]. Напоминает карельская руна и о библейском сюжете, когда Люцифер, любимый Божий ангел, будет сброшен за непослушание с небес на землю и превратится в Сатану, борющегося с Богом за людские души.

В карельских мифологическтх рассказах не сохранилось упоминания о Хийси, но М. Хаавио приводит рассказы, записанные в Приладожской Карелии. Однажды мать с проклятиями отправила детей выгнать корову в лес. Они остались «в лесном укрытии», так как лесной хийси (mets?n hiisi) перенес их на черной шкуре через реку, над которой была протянута пленка (т. е. в иной, чуждый человеку мир). Через реку перенесли их «не свои мужики, плохие» и посадили в сарай. Детям там было очень плохо: сарай был полон народу, все они «очень плохо вели себя», играли на гармошках, плясали (именно так описывается в былинках нечистая сила, черти: их сборища всегда многочисленны и шумны). Дети так бы и не выбрались оттуда, но вдруг послышались выстрелы (оберег против нечистой силы!), «лес стали связывать» заговорами, и только тогда их вынуждены были отпустить^[363]. М. Хаавио пишет, что лесной хийси (mets?n hiisi), которого могли называть и черт (karu, piru), иногда представал в виде маленького ребенка лешего, черного мужика, черной птицы, ворона, лесного животного.

В карельской мифологии рассказы о лесном укрытии многочисленны, поэтому, возможно, бытовали и более древние варианты о mets?n hiisi (о лесном хийси), но они оказались зафиксированными только на территории Финляндии, где фольклорные записи проводились уже с XVI века. Хийси, как и лес (в карельском фольклоре есть понятие mecan peitto – лесное укрытие), мог спрятать человека или животное в хийси, т. е. лесное укрытие. Случалось это, как и в карельских вариантах о хозяине леса (mec?n iz?ndy), во-первых, если кто-то проклинал человека, а во-вторых, он мог случайно попасть на «плохую» тропу, т. е. следы Хийси. Если человек очутится на такой тропе, он теряет ориентацию и любое представление о действительности, он больше не знает, где дом и в каком направлении следует двигаться. Он, как зачарованный, оказывается в совершенно незнакомом месте, в «ином мире», в «ином измерении», где и время, и пространство движется совершенно иначе, чем в мире человеческом. М. Хаавио пишет, что «потустороннюю землю отделяет от этой некая мистическая завеса, которая так непроницаема, что „оказавшись за ней, даже в дождь не промокнешь“»^[364]. Человек может видеть хозяев леса, находиться в их власти, а может просто блуждать по совершенно незнакомым местам. Спасает от происков Хийси обращение родственников к знахарю, который своими методами «поворачивает» время и пространство в нужное направление. И тогда духи-хозяева в образе мужиков или сами приносят человека на знакомую ему тропинку; или, к примеру, маленькая птичка, прыгая с кочки на кочку, показывает ему дорогу и исчезает, когда начинает слышаться звон колоколов (боязнь колокольного звона – это также признак нечистой силы), всегда ассоциировавшийся с теплым и светлым локусом родины.

Названия духов-хозяев леса в карельской мифологической прозе

В былинках, записанных во второй половине XX века, духов – хозяев леса чаще всего называют «mec?niz?ndy» – хозяин леса. Это наименование полностью отражает основную функцию данного мифологического персонажа. Именно ему, согласно народным верованиям, принадлежат леса, он владелец и распорядитель всех лесных богатств, покровитель животных и птиц. В его власти судьба и удача охотников и сборщиков ягод и грибов. С его помощью все лето пастух пасет стадо коров, не имея при этом права ни сломать веточку от дерева, ни съесть ягоду.

Аналогичное значение имеет менее распространенное на территории Карелии (характерно только у северных карелов) и, напротив, наиболее часто употребляемое в Финляндии название «mec?nhaltie», которое тоже переводится как «хозяин леса».

Есть сведения, что лешего называли и «mets?nhardii». Хотя здесь следует отметить, что вторая половина слова употребляется чаще всего в отношении хозяйки земли или хлева moanhardii, le?v?nhardii. «Hardie» переводится как «плечи», «верхняя часть спины», «верхушка». В данном случае «mets?nhardii» можно перевести как «лесное верховное существо». В Сямозере говорили: «Mets?niz?ndy viks от mets?nhardii. Hein?d on sy?m?tt?h niis kohtie kus ei mets?nhardii suvaitse ziivattoi, se tiedoiniekku maltau mets?hardiedu pagizuttoa. Хозяин леса – это, видимо, верховное лесное существо. Трава не съедена в тех местах, где лесное верховное существо не любит животных, знахарь умеет с ним разговаривать». «Sih pid?y olla lujat stanid mettsyhardien pagizuttajes. Крепкие штаны надо иметь, когда с верховным лесным существом разговариваешь». В Рыпушкалицах считали, что «mettsyhardii ziivattoi ozoau; лесное верховное существо животных охраняет».

Подчеркивает власть и могущество хозяев леса такое реже встречающееся наименование, как «mec?nv?ki» – «лесная сила», «сила леса».

Оно больше распространено на финской территории^[365]. Эти существа особенно опасны для человека: «От них может и худо быть, можно и заболеть… Над лесной силой верх не одержать. Она такая сильная. Никто не избавит. От нее и умереть можно» (ФА 3309/36).

Называют хозяев леса и «mec?nel?jat» – «живущие в лесу, лесные жители». Их часто видят передвигающимися шумными компаниями, кочующими по лесу: «Vois tulla mets?zel?i vastah ku l?ht?y y?l bes’odah» (Лесной житель может прийти навстречу, если ночью пойдешь на беседу)^[366].

Также достаточно распространено название «mecc?hine» или «mett-s?hine» – «лесной», «леший». В Тунгуде говорят: «El? vihell?, mett-s?hini tulou!» (Не свисти, леший придет!)^[367]. На наш взгляд, это наиболее позднее наименование для хозяев леса.

В былинках второй половины XX века хозяина в подавляющем большинстве случаев видели в мужском обличье. Поэтому наряду с «mec?niz?ndy» распространен и термин «mec?nmies» – «лесной мужчина». В Вокнаволоке со страхом рассказывали о том, как видели леших: «Oli mets?mmiehet liikkehess?!» (Лесные мужчины двигались) «Mets?mmiez on lehm?n peitt?nyh, mets?mmiehen tid’d’ad: vizahtah liho havahtah projjiu» (Лесной мужчина корову спрятал, лесного мужчины проделки: прошмыгнет незаметно либо пройдет неожиданно)^[368].

В карельской мифологической прозе XX века практически не сохранилось быличек, в которых хозяева леса предстают в женском обличье. Поэтому очень редко встречается такое наименование как «mets?-nem?nt?» – «хозяйка леса». Объяснение этому найти трудно, можно предположить, что это наиболее древнее наименование лесных духов, когда власть в роду переходила еще по материнской линии и верховная роль принадлежала женщине. К примеру, на территории Финляндии, где былинки стали записывать гораздо раньше, чем в Карелии, сохранились сведения и о mets?nem?nt? (хозяйка леса), и о mets?nneito (лесная дева), и о mets?npiika, sinipiika. Слово piika в финском языке имеет несколько значений, в том числе «девушка, девица» и «служанка, батрачка». Но финские исследователи трактуют это название не иначе как лесная девушка, лесная нимфа, дриада. В карельском фольклоре женский образ лесных духов более свойственен жанрам калевальской метрики, это руны и заговоры. В Суоярви говорят: «mets?nem?n?l? kuldani tsaptsa pi?ss?» («у хозяйки леса золотой чепец на голове»). В Сямозере рассказывали страшный случай: «Akku dorogal oli, mets?n em?nd?n stolan kuadoi rizu takan kel tullez, sid jalgoa kivist akal kolme vuottu; sit pros-ken’n’al k?vyi, akku pi?zi» (Женщина на дороге оказалась (подразумевается та невидимая дорога, по которой ходят духи. – И. Л.), опрокинула стол хозяйки леса, когда возвращалась с вязанкой хвороста, потом у женщины нога три года болела, а прощения просить сходила, и поправилась).

В связи с последним примером следует упомянуть и такое название для хозяев леса как mets?nnen? (лесной нос, лесное острие). Говорят: «mets?nnen? tarttuu» – «лесной нос пристанет». Словарь карельского языка дает такую трактовку: «mets?nhaltijan vihoittamisesta aiheutunut sairaus» (болезнь, случившаяся от того, что прогневали хозяина леса). То есть это одновременно название и болезни, и духа, его наславшего. Проявления у этого недуга разные. В Суоярви говорят: грудь и плечи если болят, то у тебя, бедняга, лесной нос (rynd?hie da hardieda ku ki-viste?, ga siul on, gor?, mets?nnen?). В Сямозере называли несколько иные признаки: лесной нос кружит, нос ветра – голова болит (mets?nnen? huimoau, tuulennen? pe?n kivist?y). В Суйстамо поясняли: лесной нос – это все плохое = все недуги, что приходят из лесу (kai pahaus, mi tulou mets?s)^[369]. В одной из быличек лесной нос уносит ребенка, выруганного матерью. Предстает это существо в образе мужчины, едущего на лошади. Причем, в одном тексте его называют и mets?nem?nd? (хозяйка леса), и hiess? (бес), и mets?nnen? (лесной нос) (SKS. К 201).

В Южной Карелии духов леса называли и «mets?nkuningas» (король леса, царь леса). Это наименование подчеркивало их величие и являлось более поздним. Оно свойственно больше заговорам, чем мифологической прозе.

Еще одно интересное наименование, также из Южной Карелии, указывает Словарь карельского языка; оно больше нигде не встречается: «mets?nrista». Дословный перевод: «лесной крест». Но в словаре Г. Макарова есть такое слово: «hengiristu», которое автор переводит как «ей богу»^[370]. Отсюда напрашивается возможный вариант перевода «mets?nrista» как «лесной бог». Интересно, что этот термин, судя по примерам, употреблялся только в тех случаях, когда говорилось о знахарях, об их общении с лесными духами. В Туломозере знахарей так и называли: «mets?nristan liekuttajad oldih» – «были те, кто смел потревожить лесного бога». В Сямозере обвиняли лесного бога в том, что он сломал телегу: «onnoak от mets?nristu sih k?ynyh piiloa loadimah… Matti pagizutti mets?nristad» – «однако, лесной бог побывал там, чтобы нанести ущерб… Матвей разговаривал с лесным богом»^[371].

Когда с проникновением христианского мировоззрения потусторонний мир для умершего человека, согласно идее воздаяния, разделился на рай и ад, а духи – на хороших и плохих, в понятиях началась полная путаница. Согласно библейскому учению, Бог – единственное творческое, позитивное начало, а все духи – это результат гнева Бога на падших ангелов во главе с самым прекрасным и любимым Люцифером. «И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый Диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним»^[372]. Карелу, сначала обожествлявшему деревья и саму стихию леса, а потом населившему его богами и духами, которым поклонялся и от которых, как считал он, зависит его удача и в скотоводстве, и в охоте, и при сборе грибов и ягод, трудно было принять то, что вдруг все эти лесные хозяева стали его врагами. Но постепенно христианская этика проникала все глубже, и настал момент, когда в одной и той же быличке духи, которых он недавно не только боялся, но и которым поклонялся, вдруг стали одновременно называться и «mec?-nizand?t» (хозяева леса), и «pahalaizet» (плохие), и даже «karu, biessa» (черт, бес). Представление о недавних покровителях леса стало размываться, позитивная окраска стала сменяться негативной. Именно поэтому в последние десятилетия XX века, когда былинка как жанр еще очень активно бытовала среди карелов, самым распространенным сюжетом стал сюжет о «mec?npeitto», о «лесной прятке, лесном укрытии», когда лес прячет домашний скот в ответ на ругательства или даже проклятие человека в адрес животных. Вторым сюжетом, где нет никакого почитания, а есть только страх перед лесными духами, является сюжет о так называемых «свадьбах», о том, как некие существа большими компаниями с песнями и плясками бродят в лесу. В этих рассказах духи тоже одновременно называются и хозяевами леса, и «плохими», и чертями.

В Беломорской Карелии рассказывают, что «на земле черта (pirn) или плохого (paholaista) не называют своим именем, только: лес (mets?), лесной (mets?hini), лесной мужик (mets?mies), бегущий по лесу (mets?njuoksija)». Когда видели его в лесу, то если смотрели вверх, он был очень высокий, а если вниз – очень маленький. В одной из быличек рассказывается, что напротив дома был остров, на нем гора, каменная гряда шла стеной, а сверху была будто крыша, и в ней отверстие, через которое можно вылезти. Говорили, что «это дом беса». Однажды женщина в ночь на Иванов день была на рыбалке. Плыли на лодке, пели – и вдруг послышались голоса. Все испугались. И когда стали уже подплывать к дому, под мостом, вдруг что-то стало топить лодку. Заканчивает свое повествование рассказчица словами: «Lien?yk? olluv vetehini vaim muu metts?hini! Был ли это водяной или какой другой леший!»^[373] Таким образом, нарушив все пространственно-временные границы, женщина попадает под гнев некоего мифического существа, которого называет то бесом, то водяным, то лешим. То есть все эти три понятия иногда стоят в одной параллели в мифологических рассказах XX века.

Близко по значению к черту, бесу и такое название лешего как «tois-puoline» (другая сторона, потусторонний). В быличке, записанной в Войнице, он подходит к костру, на котором охотник варит ужин, и пытается напугать его. Интересно, что toispuoline, во-первых, остается по другую сторону костра, огонь служит как бы оберегом для человека, чертой, которую не смеет перейти «враг». Во-вторых, противопоставлены сами наименования: лешего называют «другой стороной», а человека – «крещеный» (ristitty, ristikanzu) (SKS. 1601). В другом меморате говорится о toispuoline, живущем в горах. На этой горе было очень много птиц. Охотники настреляют их, а найти не могут – это «другая сторона» забирает их. Тогда охотники на каждый выстрел стали говорить: «Господи, благослови!». И тогда «нашли очень много птиц, раз благословляли». A toispuoline вынужден был уйти из этих мест (SKS. 141).

На севере хозяина леса называлии «vaaranjuoksija» (бегущий по горам), тем самым указывая его место обитания^[374].

В одной из быличек лешего называют pitkysormine (длиннопалый), подчеркивая одну из гипертрофированных особенностей его внешности: «Pitkysormizel k?is e?re ziivattu, anna ristikanzal ziivattu! Из рук длиннопалого животное – вон, отдай человеку животное!» (191).

Внешний вид духов-хозяев леса

1. Фитоморфные образы карельской мифологической прозы

Говоря о внешности духов – хозяев леса, следует, в первую очередь, обратить внимание на наличие фитоморфных признаков, которые свидетельствуют о наибольшей древности образов. Данные признаки сохранились только во фрагментарном виде.

Некоторые ученые считают, что для растительных реалий характерна более поздняя мифологизация: «В космогонических мифах растения – фактически первые объекты, созданные богами. Однако частью мифологических и ритуальных систем растения становились позже, чем животные, поскольку ядро мифологических представлений о растениях предполагает уже более или менее развитые земледельческие культы, и, следовательно, само земледелие, появляющееся гораздо позже, чем скотоводство и тем более охотничий и рыболовный промыслы»^[375].

Самым распространенным в карельской мифологической прозе является уподобление роста лесных хозяев высоте растительности, среди которой они проходят. Рассказчики часто подчеркивают, что где деревья высокие, там и духи огромного роста, в кустарнике и они выглядят пониже, а в траве вровень с ней. Знахарка говорит: «Идите в лес. Какие деревья, такие и жители придут к вам» (88). Чаще говорится, что это «мужик, ростом с высокие деревья» (204) или «из лесу идут такие мужчины, которые выше деревьев» (207).

«Стоит он… подле высокой ели, и кажется тебе, что подле ели стоит еще другая ель, а между тем на самом-то деле – это и есть леший. В маленьком леску он сам становится маленьким, а потому его опять и не отличить от деревьев»^[376].

Карелы считали деревья живыми. Об этом свидельствует замечание информанта о том, что еще бабушка ей говорила: «идти по лесу надо так быстро, чтобы одно дерево тебя видело, другое – нет» (ФА 3712).

Совершенно необычное по своей красочности описание лесных жителей дается в одной из карельских быличек. «Иду в лес, – рассказывает женщина, – ельник такой, вот такой высоты елочки, маленькие. Но есть и высокие деревья, а те маленькие деревья среди больших. И они словно бы в шелка одеты, эти елочки. Шелк есть ведь, ну словно бы шелк, шелковые платья на сосенках одеты или что – так они одеты. Я, говорит, испугалась: „Ой-ой-ой, ну куда я пришла? На чужую землю!“» (111). Это описание абсолютно не характерно для карельской мифологической прозы XX века. В ней хозяева леса – чаще всего существа мрачные, темные, внешне неприглядные, как, собственно, и пространство, которое их окружает: вряд ли в лесу можно найти более глухие и беспросветные места, чем ельники. А здесь – елочки одеты в шелка. Женщина сама находит разгадку этого: она попала «на чужую землю». И, видимо, мало того, что она попала в тот мир, она еще смогла взглянуть на него глазами его жителей, и он предстал перед ней во всех красках. В том мире все наоборот: темный ельник превращается в яркое царство, заячий помет – во вкусные ягоды, а темная ночь становится светлым днем, и жители далеко не всегда одеты в «черные шинели». Все представления перевернуты.

В старинном карельском предании рассказывается, как прародители, приняв образ елей, защитили потомков при наступлении шведов на Олонец. Враги расположились в устье Олонки и вдруг вдали заметили большое войско; испугавшись, они вынуждены были отступить^[377]. На самом деле это был всего лишь ельник у д. Горки.

В одном из сюжетов, распространенных в Приладожской Карелии, лесной дух будит спящего человека: «Вставай, старший будет спать!» Человек еле успевает вскочить, как на то место, где он спал, падает дерево^[378].

Архаичными являются и сюжеты, в которых хозяева леса изображаются спереди похожими на человека, а сзади – на трухлявый пень, еловую кору, на ель, покрытую лишайником, и т. и. Чаще это относится к женским персонажам, которые спереди очень красивы, а сзади – уродливы в человеческом понимании, но тем самым они сохраняют в себе самые древние фитоморфные черты. Иногда в лесу встречают девушку в женской одежде, она доит коров и, пятясь, убегает, не желая показаться человеку со спины. Такие образы остались зафиксированными только в финских архивах, сохранивших наиболее старые записи, сделанные до XX века^[379]. В Южной Карелии встречаются рассказы о том, как в лесу к охотнику, ночующему у костра, приходит лесная дева – спереди красивая, а сзади как чурбан. Под Олонцом и в Беломорской Карелии рассказывали, что в лесу человеку может явиться лесная хозяйка (mets?nem?nt?). Она в женской одежде, но ни в коем случае не хочет показываться сзади. А в Южной Карелии подобным образом видели и духа леса (mets?nhaltija), здесь подразумевается уже мужской персонаж. Пастухи, охотники, сборщики ягод встречали его в облике человека: спереди как мужчина, а сзади волосатый, как еловый пень, покрытый бородатым лишайником. В Приладожской Карелии и сама дева леса сзади могла быть похожей на ольховую ветку, и, к примеру, прекрасная коса, подаренная хозяином леса, при пристальном взгляде на лезвие превращалась в еловую ветвь^[380].

2. Зооморфные персонажи карельских быличек

Судя по указателю Л. Симонсуури^[381], в Приладожской Карелии записаны мифологические рассказы, в которых хозяева леса предстают в самых разнообразных зооморфных видах. Это глухарь, тетерев, лось и медведь, самые крупные и почитаемые карелами птицы и животные.

В быличках XX века человек встречает лесных духов в образе своего тотемного предка – медведя. В одном из рассказов (98) женщина, собирая ягоды, вдруг видит, что ей навстречу идет хозяин леса, медведь. Его внешний вид не описывается, отмечается только одна характерная деталь: он прихрамывает. А хромота – это один из признаков существ иного мира. Женщина очень пугается. Вообще состояние испуга – это неотъемлемая характеристика человеческого восприятия в быличках о лесных хозяевах. К примеру, в рассказах о святочных героях позиционируется, что, идя с ними на контакт, бояться ни в коем случае нельзя. В быличках о водяных часто присутствует доля любопытства, а подчас самый обычный человек может даже противостоять им, прогоняя прочь. В рассказах же о леших иного чувства, кроме страха, у людей не возникает. Объясняется это в первую очередь тем, что, например, Крещенскую Бабу и Сюндю человек ждет только во время определенного годового цикла (Святок), он готовится к их встрече, а чаще даже провоцирует ее с целью узнать будущее; при этом он окружает себя различными оберегами (магический круг, железные предметы и др.). С хозяевами воды человек часто встречается в ситуациях, когда каждая сторона находится на своей территории: человек – на земле, водяные – на воде или на пограничных территориях (мостки, камень, берег). С лешими же встреча происходит исключительно на их территории, абсолютно чуждой и даже враждебной самому человеку. И если в русской мифологической прозе леший может наведываться на территорию, обжитую человеком, и даже заходить в дом, в карельской традиции это полностью исключено, кроме как в сюжетах о похищении детей: границей для него служат изгородь, начало вспаханной земли. Именно поэтому, человек, попадая в лес, чувствует себя полностью беззащитным, находящимся во власти лесных хозяев, и его всегда преследует чувство страха.

Так происходит и в данной былинке: женщина пугается, но хромающий медведь догоняет ее и просит вытащить из лапы занозу. Женщина вытаскивает ее, пытается снова убежать. Но она полностью во власти хозяина леса: он усаживает ее, положив на колени камень, и она безропотно сидит двое суток, пока медведь ищет, чем отблагодарить свою спасительницу. Возвращается он с коровьей ногой, скидывает камень, кладет взамен «подарок» и отпускает домой. При этом рассказчик называет примечательную деталь, которая указывает на то, что медведь в данном случае не просто хозяин леса, но и тотемный первопредок, знакомый с обычаями человеческого рода: он кланяется женщине в ноги и уходит.

Во многих мифологических рассказах медведь совершенно четко называется полноправным хозяином леса, с которым пастух заключает завет (99, 100).

Иной образ медведя представлен в быличке (202), рассказывающей о том, как пастух устроил женщине встречу с хозяином леса. В иерархической лестнице карельской деревни пастух занимал совершенно особое, почетное место, наряду с колдуном-знахарем и бабкой-повитухой. На весь пастбищный сезон он заключал особый договор с хозяином леса, при этом сам был вынужден соблюдать множество запретов, но и леший обязывался не трогать коров. При этом часто считалось, что у хорошего пастуха не он сам пасет животных, а именно лесной хозяин, который очень часто ассоциируется и предстает в образе медведя. Стадо остается как бы внутри неприступного магического круга, который пастух обводит во время первого выгона скота. А леший четко соблюдает указанные ему границы: «Ни на вспаханную землю не ходи, ни через забор не поднимайся, вокруг иди!» Ритуальное действие, подкрепленное сакральным словом, имеет несокрушимую силу. Привел пастух женщину в лес, усадил на камень и вдруг… «Вдруг» – это совершенно особая временная маркировка «иного мира» (точно так же, как «камень» – маркировка локальная). В иное временное и локальное измерение, в котором можно встретиться с жителями этого мира, можно проникнуть именно «вдруг» – идея внезапности, молниеносности говорит, с одной стороны, о призрачности любых границ, а с другой стороны – об их независимости от человеческой воли, человеческого сознания. В данном рассказе неожиданно появляются («подкрались как будто») два медвежонка, начинают обнюхивать дрожащую женщину, и вдруг она видит, что «сидит третья, большая, напротив». А рядом беззаботно гуляют коровы, они словно не замечают медведей, ибо в быличке это не просто лесные звери, а пришельцы из иного мира. И медведи коров не трогают, как позже объяснит пастух: «Сказал ведь: не бойся. Никто тебя не тронет. Колокольчик у коровы лапой тронет, а корову не тронет». В этом рассказе подчеркивается могущество пастуха-знахаря, подчинившего себе лесную силу, заключившего с ней договор «о ненападении». Не случайно и медвежата сначала кажутся женщине похожими на собак, на домашних животных. Но в то же время следует помнить, что в мифологии собака – не столько друг человека, сколько медиатор между мирами, и в этом ее главная роль. В конце концов, медведица, трижды прорычав, уводит медвежат, а женщина сможет подняться с камня, только когда придет пастух: кто открывает «дверцу» в иной мир, тот и должен ее закрыть.

Духи леса могут предстать и в образе волка. В Сямозерье (июль 2008 г., экспедиция РГГУ в д. Трофимнаволок) записана былинка, рассказывающая о том, что при нарушении каких-либо табу (например, если пастух убивает любого лесного зверя) хозяин леса является во сне в виде трех волков. Неслучайно и в карельских сказках волк как тотемный предок (наряду с медведем и щукой) выступает в качестве одного из помощников главного героя. В одном из сказочных сюжетов Иванов сын накрывает волчат кафтаном от посыпавшегося града, а волк в благодарность помогает ему добраться к сундуку, в котором схоронены «печали девушки» (ФА 20/4). В фольклоре многих народов общеизвестным является сюжет о превращении целых свадеб в волков (SKS. 76/3988).

Иногда хозяева леса предстают перед человеком в виде собаки. Такая «лесная собака» (mec?n koira) уводит девочку в лес, при этом ластится к ней и «хвостом зазывает, зазывает, зазывает» (153). В одной из быличек рассказывается о том, как поссорились два охотника, не понаслышке знакомые с охотничьей магией (96). Один «испортил» ружье товарищу. И когда тот в результате, выстрелив пять-шесть раз, все равно не смог попасть в белку, он решил отомстить: прямо посреди ночи «вызвал» к костру собаку. Незнакомая собака появилась прямо из леса, черная с белой шейкой. Черный цвет, как известно, признак нечистой силы, очень часто именно в таком цвете в фольклоре всех народов видят леших. «Степан говорит: „Не шути, отправь вон эту собачку!“ Испугался! „Ну, если еще раз мимо выстрелю, еще не то придет, еще другое придет, подожди!“ Оба, значит, они были колдунами, оба знали. „Не трону я больше тебя, стреляй, только отправь это вон!“ Вася там снова, не знаю что, сказал, и собачка эта исчезла, ушла вон! А это, говорит, была правда, ночью, да так поздно, огонь горит посредине, и он позвал собачку! Говорит: „Придет собачка!“ И пришла, – говорит, – черная собачка, вокруг огня только ходит вот так, белая шея… Раньше такое вспоминали!»

В Бабгубе дед Емельян по дороге к лесной избушке встретил трех неизвестных собак, «белые, у каждой красные ленты на шее на такой широкий узел завязаны… А моя собака хоть и смелая, в разных переделках бывала, а трется между ног, поскуливает. Тут я понял: неспроста. И эти собаки пробежали мимо, даже не взглянув, как будто нас с собакой и не было»^[382]. Последнее замечание очень важно. Хозяева леса, полностью ассимилированы с лесом, не хотят, чтобы их видели, да и сами стараются на людей обращать как можно меньше внимания. Карелы говорят, что «лес… полон нечистой силы – „метчяляйжид“. Но мы не каждый раз видим ее, а не видим потому, что у лесовика есть особенная способность: принимать рост, равный высоте тех деревьев, подле которых он стоит… Да чтобы и было… если бы у лешего не было такого свойства, тогда и в лес-то не вышел бы никогда, на каждом шагу торчал бы он – „худой“ и пугал бы своим видом „крещеных“ – „ристиканзуойд“»^[383]. Эта мимикрия выгодна обеим сторонам, чтобы разные миры оставались параллельными и лишний раз не пересекались, не подвергая опасности жителей обеих пространств: путь в иной мир строго охраняется, и попасть туда можно или обладая тайной силой, или нарушив запреты, или по воле хозяев «иного мира». Друг дает деду Емельяну совет, что «надо было между ног сплюнуть», и тогда собаки бы исчезли. Данное замечание, видимо, можно трактовать как совершение негативного действия, направленное на сам центр, или дверцу, через которую удалось проникнуть в «иной мир». Дед Емельян, видимо, наступил на «плохие следы» («pahat j?llet»), которые оставили хозяева леса и через эти следы проник в чуждое пространство: плевок должен был закрыть «дверцу». Плевок между ног символизирует, видимо, и фаллическую силу мужчины, всегда являющуюся орудием борьбы с нечистыми. Во время лечения некоторых болезней (например, падучей, эпилепсии) следовало положить больного на порог или крышку подпола (сакральные локусы, связанные с культом первопредков, мертвых), накрыть его венчальной скатертью, а знахарка (или знахарь) вставала над ним, расставив ноги, и прозносила: «Где новых делают, там старых лечат».

Обращает на себя внимание и деталь, которая подчеркивалась во многих сюжетах: то у собачек белая полоса на шее, то красная лента, повязанная узлом. Белый цвет, как известно, – символ существ «иного мира», чаще несущих позитивную оценку, вот и в данном сюжете белые собаки (каковых практически не было у карел, лайки были рыжими или черными) не представляли никакой опасности для человека. Красный цвет ассимилирует в себе жизненную силу, могущество. Полосы и ленты на шее, видимо, можно трактовать по-разному. В какой-то мере – это аналог пояса, который, как известно, «представляется замкнутым кругом, символизирующим вечность, поэтому препоясывание персонажа – знак приобщения его к вечности»^[384]. Во-вторых, эта круговая полоса – аналог магических акциональных и вербальных кругов, которые человек для своей защиты использует, например, во время гадания или разговора с лешим; это символ защищенности. В-третьих, существует общеизвестная теория, что лешие произошли от умерших или погребенных в лесу. А так как в лесу, т. е. за церковной или кладбищенской оградой погребали только некрещеных и, чаще, самоубийц, то это, возможно, своеобразная отметина, напоминание об удавке на шее первопредка.

Но «лесные собаки» могут представлять и опасность для человека. Это происходит, когда нарушаются какие-то запреты. «Посмотри-ка, мне в лесу навстречу собака прибежала, и не укусила, только облаяла, да об ногу ткнулась. Я сказала на том месте: „Сволочь! Гад!“ А потом: „Караул!“, домой не попаду, опухло, а как больно! Потом надо было ходить прощения просить три вечера» (ФА 3385/5-7). В лесу вообще запрещено материться и даже громко разговаривать, петь, а здесь матом обругали самого «хозяина леса» или его посланника – и сразу последовало наказание. На юге Карелии (Вешкелица) рассказывали, что у лешего есть собака, которая лает коротким лаем и может указать место клада^[385].

Иногда собаки являются просто спутниками «хозяев леса». Охотник, сидя в лесной избушке, уже поздно вечером слышит собачий лай, а потом раздаются выстрелы. «А раз вечер, так темно, как увидишь в темноте, куда стрелять?» И в конце концов выстрелы приближаются, и в избушку заходит сам хозяин леса уже в мужском обличии (232). В финских мифологических рассказах у лешего есть коровы, которые поднимаются из земли и уходят в нее^[386]. Возможно, с целью пополнения своего стада хозяин леса уводит коров у людей.

На более позднем этапе в человеческом сознании образы хозяев леса уже полностью ассимилируются с нечистой силой. Рассказывая былинки, карелы часто так и говорят: «В лесу есть хозяин. Хозяин леса. Бесы. Раньше бабушка, мать отца, видела их своими глазами» (88). Но их продолжают видеть в образе собак, который традиционно совершенно не свойственен такому персонажу как черт, зато присущ лесным хозяевам. «А у отца это было. Арефьев старик в Ковде жил, позвал в баню. Говорит:…придут к тебе собаки и ты будешь им работу давать, а они будут тебе имущество приносить. А отец сказал: „Я лучше десять раз с коробом пойду попрошайничать, чем мне такой хлеб! Нет!“» Здесь две детали указывают на то, что в данном случае этот персонаж явный черт, хотя в начале автор позиционирует его как хозяина леса: во-первых, он вездесущ в мире человека и приходит в баню, на человеческую территорию, чего традиционно хозяин леса ни в коем случае делать не может – он скован границами своего «иного» мира. А во-вторых, принять его награду – равнозначно продаже души, что также идет вразрез с образом хозяев леса: человек с готовностью принимает их нечастые приношения, которые делаются в обмен на какие-то небольшие услуги, как в сюжете с медведем, занозившим лапу.

Хозяева леса могут представать в образе еще одного тотемного животного – лося. В одном из сюжетов рассказывается, как лесные духи наказывают за непозволительное поведение и нарушение запретов: «Тут у нас был случай! Поехали, напились сначала, поехали, разухарились, а за Чуйнаволоком горки есть – лось на машину выбежал. И одному угодило сверху, кабина сломалась, раздавилась, раз лось прыгнул через машину. И в дом сумасшедших попал!.. Надо перекреститься, когда куда пойдешь, обязательно! Я всю жизнь в Бога верила, все время с молитвой уходила» (137).

В другой быличке мальчик, спрятаный лесом на три ночи, рассказывал, что спал между двумя лосями (ФА 3712).

Могут лесные духи появляться и в образе более редких животных. Один из мифологических рассказов повествует о том, как навстречу охотникам выбежал горностай. Они не стали убивать его. А через некоторое время он отблагодарил охотников: когда мужчины шли по мосту, он вдруг снова выбежал навстречу и убил змею, затем повернулся и убежал в лес (SKS. 384/88).

В мифологических рассказах часто появляется и образ лошади. Иногда хозяин леса едет на ней верхом или в телеге, а порой он сам перевоплощается в это животное. В одном из сюжетов девочку увозят «на белой лошади». И она так же, как в предыдущей былинке, видит людей, ищущих ее, но подать голос не может. Белый цвет снова подчеркивает, что это представители иного мира, мира бесцветного и бестелесного, невидимого, каковыми становятся все, кто попадает в него.

В другой былинке мальчик, пробывший в лесу трое суток, рассказывает, что «дядя посадил на лошадь и катал» (SKS. 201). Причем леший не смог унести его навсегда, т. к. у него на шее был крестик.

Практически во всех сюжетах, в которых фигурирует лошадь, указывается на способность лешего бесследно и мгновенно исчезать. Однажды мальчик вышел ночью на улицу, чтобы сходить в туалет. Подошла лошадь, запряженная в сани, и раздался голос: «Поехали со мной». Было очень холодно, а на ребенке не было ни шапки, ни куртки. И в ближайшей деревне он зашел в дом погреться. Там взрослые сразу поняли, что это леший в виде коня (metsine), раз есть лошадь и телега, а наездника нет. Они перекрестили животное, и все пропало (SKS. 701).

Еще одна былинка рассказывает, как мужчина, опять же ночью, шел по лесной дороге. Вдруг подходит к нему лошадь с повозкой, останавливается. Он хотел было сесть на нее, внезапно все пропало, а он оказался сидящим на дороге. «Это был леший», – понял мужчина и в ужасе бросился бежать домой (SKS. К 47).

Может бесследно исчезать и леший в образе молодого красивого мужчины, едущий верхом на коне. Он просит уступить дорогу и тут же пропадает (SKS. К 47).

Зооморфная внешность лесных хозяев иногда трактуется и просто как некий «лесной зверек». Однажды лес спрятал двух детей. Позже, когда их нашли, ребята рассказали, что они прекрасно слышали, что родители их ищут, бегут прямо следом. Но откликнуться они не могли: «Какой-то лесной зверек по лесу бежал, нам надо было следом идти!» Между нашим и иным миром лежит плотная завеса, и жители человеческой стороны не могут видеть обитателей другой.

Предстают лешие в былинках и в орнитоморфном виде: «Harakku se y?l hatsattau. Sanotah: ei se harakku ole. Mets?nhaltia. Сорока ночью стрекочет. Говорят: это не сорока. Хозяин леса» (SKS. К 2). В одном из мифологических рассказов хозяева леса попеременно предстают то в виде высокого мужика Ивана, то странных сорок, то громких голосов. Однажды потерялся в лесу жеребенок, хозяйка пошла со знахарем на перекресток. Знахарь стал звать Ивана. Пришел очень высокий мужик и ответил, что у него жеребца нет, но надо спросить у других. Вдруг один за другим стали приходить мужчины, спорят, кричат, но ничего не понять. Пришла хозяйка домой – до вечера сороки в окно заглядывали. А знахарь сказал, что жеребенок найдется на берегу реки или ручья. Пошли они на стан, и всю ночь в лесу голоса шумели, кричали. Людей от беды только молитвы спасли, а жеребенок утром нашелся там, где и сказал знахарь (SKS. 384). Согласно мифологическим представлениям, облик сороки часто принимают ведьмы^[387]. В карельских эпических песнях Ильмойллине говорит девушке, отказывающейся выйти за него замуж:

Я бы проклял тебя вороной,

Но ведь будешь плохим человеком;

Проклял бы сорокою, —

Но опять же будешь плохим человеком;

и заклинает ее «чайкой плакать над волнами»^[388]. В вепсской мифологии сорока – тоже птица «нечистая»^[389].

Порой хозяин леса перевоплощается в птицу, которую нельзя убить. Однажды мужик пошел в лес охотиться. Вдруг сел рябчик на ель. Охотник стрелял много раз, но птица, не шелохнувшись, продолжала сидеть на дереве. Насилу он смог освободиться от этого наваждения и отыскать дорогу домой (SKS. 384/57).

Иногда на орнитоморфность внешнего облика указывают лишь мелкие детали. В одной из быличек говорится, что заблудившемуся человеку для того, чтобы выбраться из леса, следует выбросить все собранные ягоды: «siit? hi?n sielt? n’okikkah; пусть потом он там клюет» (130).

Появление лесных птиц и зверей рядом с человеческим жильем однозначно трактовалось как плохой предвестник. Лисы и белки предвещали пожар. «Глухарка села на крышу: кто-то умрет или беда будет» (SKS. 384/72).

Есть сведения, что «народ леса… показывается умеющему вызвать его в виде… муравья»^[390].

3. Антропоморфные образы хозяев леса

В подавляющем большинстве сюжетов лесные жители предстают перед человеком в антропоморфном виде. При этом возникает интересная закономерность. Когда духи-хозяева фитоморфны, т. е. сливаются с лесом и практические незаметны для человека, и когда они показываются в любом зооморфном виде, лесных ли зверей или домашних животных, чувство страха у человека не так велико, как в сюжетах, где они антропоморфны. При этом в быличках, безусловно, превалирует мужская ипостась «лесных обитателей». Карелы и сами прямо говорят об этом: «В воде – хозяйка, в лесу – хозяин» (88). Мифологическая проза о хозяйке воды сохранила более архаичные черты, в ней четко прослеживается связь с древней Матерью Вод, с первотворением, с той субстанцией, в которой проходило сотворение всей земли.

Карелы чаще всего дают следующее портретное описание хозяина леса: «Там идут мужики, ростом с высокие деревья, только пуговицы блестят. Черные шинели, а пуговицы желтые, как у милиционеров, только блестят» (85).

В таких ситуациях в первую очередь подчеркивается рост: «идут такие мужчины, выше деревьев» (207); «мужик большой» (232); «леший – высокий, большой» (200); «два метра длиной» (151); «мужик это, такой здоровый» (81); «мужик высокий, шириной с дорогу» (SKS. 384/69). Иногда это «молодой красивый мужчина» (SKS. К 47).

Во время экспедиции 2011 года в Олонецкий район записана быличка о том, как на встречу со знахаркой приходят мужчины, ростом с деревья «muzikat puuloin piduhut». При этом подчеркивается, что они голые (ФА 3712) – очень редкая деталь, больше свойственная хозяйке воды.

Одежда хозяев леса чаще всего представляет собой шинель с одним или двумя рядами блестящих желтых пуговиц. Но встречаются и такие ее варианты как: черный костюм (88); черная длинная одежда (89); «черное такое надето» (112); «куртка до сих пор» (204); «халаты надеты» (139); «в черном таком, шерстяном, одежда черная» (81); «мужчина в черных и красивых одеждах» (144); «на ногах черные сапоги с длинными голенищами» (86). При этом в каждом тексте подчеркивается, что на груди блестят желтые или медные пуговицы – это неотъемлемая черта в антропоморфном изображении хозяев леса (77). Блеск пуговиц, их желтый цвет – это символы того архаического образа, когда леший воспринимался как божество леса, воплощение всего позитивного, объект поклонения для человека. Неслучайно одним из способов победить черта считается выстрел именно такой желтой пуговицей. Это можно воспринимать и как символ богатства древнего божества (золото лесных кладовых – это звери и птицы), напоминание о золотых монетах, и вообще о золоте. Это и традиционный магический оберег – круг.

Черная одежда и черные сапоги также глубоко информативны. Во-первых, это уже более поздняя во временном плане маркировка, несущая в себе негатив, подчеркивающая как из божества духи леса постепенно приближались к образу черта (именно в таком виде: в шинелях с пуговицами карелы видели чертей). Черным одеждам карельских лесных хозяев можно противопоставить белые хитоны греческих богов, которые тоже были щедро расшиты золотом. Во-вторых, черная одежда и сапоги были совершенно не типичны для карельского крестьянина: он ходил в сапогах с некрашеными белыми голенищами, и в сером, своего приготовления, сукне^[391]. Автор указанного очерка делает интересное примечание: «жившие у них (у „каш“, так карел называет не только черта, но часто и хозяев леса) рассказывают, что они ходят постоянно голые и только, надо полагать, являясь в общество людей, они принаряжаются, – и принаряжаются „по-господски“, в черное, чтобы, так сказать, пустить пыль в глаза корелу».

В текстах XX века карелы дают такую характеристику одежде лесных хозяев и им самим: это мужик, но «совсем на человека не похож» (97), «и на человека он похож, но по-своему» (91), «тогда таких костюмов не было» (87), это «очень плохой мужчина» (SKS. К 2), или «молодой парень странного вида» (SKS. К 47). Иногда отмечается, что одежда рваная, нечистая, «своеобразная одежда» (91).

В нескольких текстах подчеркивается наличие шапки. Иногда это обычный головной убор: «смотрит: будто мужчина идет, черный костюм, шапка на голове, пуговицы блестящие» (88). Но порой рассказчик указывает на очень важные детали: «…оттуда из лесу идут такие мужчины, выше деревьев… и шапки островерхие» (207). Островерхие шапки, как, к примеру, заостренные уши у скандинавских гномов – это признак жителей «иного мира», часто признак нечистой силы. Согласно карельским верованиям, шапка нужна была знахарю и его ученику и во время передачи сакральных знаний. Сибирские шаманы считали, что их магическая сила сосредоточена в шапке^[392].

И. Лесков в конце XIX века писал, что «лесовик – метчяляйне, по воззрениям карелов, представляется высоким мужчиной, одетым в военное платье: на голове у него красная фуражка и вся одежда в медных блестящих пуговицах, оттого-то он иногда называется „нюбликез“ – пуговичник»^[393].

Иногда головные уборы белые, как у представителей иного мира: навстречу выходят трое высоких мужчин в черной одежде и белых шапках (SKS. К 47). Появление белого цвета может служить маркировкой подземного мира, мира мертвых. В старину именно белый цвет был знаком печали и траура, и это до сих пор сохранилось в карельских верованиях. Карелы считают именно белые одежды своеобразным пропуском в мир мертвых: «В светлой одежде надо хоронить. Если похоронишь в темной, ему придется ходить, пока не побелеет. И в носках обуви надо сделать дырки» (ФА 3344/13). Иногда подчеркивается просто несоответствие облачения пришельцев одежде карела: девушку уносит большой черный мужчина в хорошей одежде с белым воротником и «русской шапке» (SKS. К 201).

В одном из сямозерских текстов описан интереснейший образ хозяина леса: «Я видел, что он там ходит с палочкой, далеко ходит. А близко я не видел. Мужик это, такой здоровый, одетый, одежда вся шерстяная… В лицо я не видел. В черном таком, шерстяном, одежда черная, шапка такая мохнатая. С палочкой, палочка в руке, палочка у него такая, поблескивает лишь. Поблескивает, ходит» (81). «Мохнатая шапка», «шерстяная одежда» – это, во-первых, признак жизненной силы, могущества, а во-вторых, богатства (именно будущее здоровье и материальное благополучие обещало рукопожатие волосатой руки во время гадания). А поблескивающая палочка в руке – это с одной стороны эквивалент блестящих желтых пуговиц, а с другой, – это напоминание об одном из библейских чудес Божьих, расцветшем посохе Моисея; это царский посох или палочка святых старцев, т. е. символ и всемогущества, и святости.

Исключительно редко в былинках указывается на то, что одежда хозяина леса подпоясана (SKS. К 47). В большинстве же рассказов нет никакого упоминания о поясе, отсутствие которого так же является признаком нечистого^[394]. У карелов эта деталь в одежде была необходима и служила одним из постоянных оберегов. На севере Карелии после крещения на ребенка надевали рубашечку, поверх нее пояс и вешали на шею крестик, т. е. сочетали древние языческие и более поздние христианские обереги. Некрещеного ребенка не опоясывали. Взрослому человеку не следовало долгое время оставаться без опояски; пояс оберегал от злых духов, причем это касалось и живых, и мертвых^[395]. Левая пола одежды всегда запахивалась на правую: «по представлениям карел, застежка на правой стороне была только на одежде нечистой силы – лешего»^[396].

В характеристике внешности хозяев леса карелы отмечают те особенности, которые, с одной стороны, указывают на портретное сходство их с человеком, а с другой – все детали подчеркнуто гипертрофированы. И эта аномальность сразу удаляет лесной народ от крещеного человеческого рода в иной, потусторонний мир. Если это глаза, то они обязательно «большие» (232), «очень большие» (SKS. К201). А ночью видят деда, у которого длинные волосы и борода, а «глаза с кофейные кружки» (SKS. К47). Иногда у повстречавшихся в лесу просто один глаз посреди лба (196). Пальцы на руках всегда длинные, его так и называют иногда – длиннопалый (191). Иногда это девушки «со страшно длинными ногтями» (SKS. К47).

Порой обращается внимание на зубы, они железные и особенно заметны, когда леший смеется (76). Во время экспедиции 2011 года к карелам-людикам записана быличка о встрече с хозяевами леса. Женщина собирала ягоды; вдруг видит: горбатая старуха занимается тем же. А когда та поворачивает голову, женщина замечает огромные зубы, и в ужасе убегает прочь (ФА 3712). Как известно, горбатось и хромота – признаки хтонических существ.

В былинках часто подчеркивается, что «вода – это глаз», она все видит, а «лес – это ухо», он все слышит, любое человеческое слово, поэтому карелы запрещали в лесу смеяться, кричать и даже громко разговаривать, чтобы лишний раз не тревожить лесных обитателей, старались быть в чужой среде как можно незаметнее. Отсюда и в портретной характеристике леших указание на наличие ушей, а чаще просто метонимия: «Вот и услышал, тут был с ухом!» (161). «А лес – ухо: не надо много разговаривать, все услышат. Народу в лесу много, разговоры услышат. Хочется поговорить, тихонько говори. Лес – слышащее ухо» (222). Говорится и о том, что у лешего – огромный рот, раскрыв который, он пытается испугать человека (SKS. Q1601).

Иногда внимание акцентируется на повышенной волосатости лесных хозяев, причем на голове волосы чаще всего белые. Этот цвет в данном случае можно характеризовать как стремление к бесцветности, бестелесности, невидимости, хотя чаще он выступает как символ святости и чистоты. «Но будто по два метра, длинные, и будто белые волосы…» (151). «Died’oi oli suuri muzikku, pardu oli t?nnes?h. I pardu oli h?nel valgei. Дедушка был большой мужик, борода была до сих пор.

И борода у него была белая» (149). «Mainitah, mecc?hini on pitk?, suuri ta karvani ta suuren parran kera. Говорят, леший – высокий, большой да волосатый, да с большой бородой» (200). «У него волосы до колен, а сам он голый» (SKS. К47).

Очень редко в карельской мифологической прозе появляются сюжеты, в которых хозяева леса предстают в женской ипостаси. Судя по указателю Л. Симонсуури, в финских архивах есть записи, сделанные в Южной и Приладожской Карелии, где появляется образ лесной девы, лесной девушки (mets?nneito, mets?npiika). Исследователь указывает два сюжета, распространенных у карелов: «лесная дева, mets?nneito, сушит платья – одежда, которой успеет коснуться человек, достанется ему» и «лесная дева является у костра ночующего в лесу», чтобы согреться – «спереди красивая, сзади как чурбан»^[397]. В Южной Карелии встречаются также былички, в которых эротическая лесная дева (lemmenkipe? mets?nneito) поднимает подол, просится погреться у костра и заняться любовью; человек стреляет или бросает в нее горящую головню; она убегает, обещая отомстить. В Беломорской Карелии этот же персонаж предлагает свою любовь; мужчина предостерегает ее, что сейчас загорится юбка; она в награду дарит медведя-лесную кошку или лося-лесную свинью^[398]. В финской мифологической прозе сюжеты, в которых хозяева леса фигурируют в женской ипостаси, широко распространены, и чаще им свойственны две функции: или соблазнительницы охотников или дарительницы. В записях карельских быличек сохранились только отголоски этой традиции, хотя, к примеру, карельские руны богаты женскими образами хозяев леса – в них есть и хозяйка Тапиолы, и дочери Тапио.

В одной из быличек похищенная лесными хозяевами девочка рассказывает, что там «тети и дяди были» (150; ФА 3712). «И даже женщину видели», – добавляет другой рассказчик (81). Редкий образ хозяек леса описан в рассказе заблудившейся женщины. Она стоит на горе и видит: «…идут две женщины высокие. Казачки раньше, если помнишь, казачки носили, здесь были оборки, и здесь были оборки. Высокие штиблеты такие, в старину были штиблеты с длинными голенищами и здесь на шнурках – такие штиблеты на ногах. Одна была очень, вот в мой дом бы не поместилась, такая большая женщина… А другая поменьше, косы такие ниже задницы. Казачки те надеты, длинные подолы, как цыганки раньше ходили, так. Очень быстро идут по болоту, невозможно ведь никак так быстро идти, как они шли. Совсем невозможно идти» (77). И необыкновенно высокий рост, и нарядность одежды, и высокие штиблеты, совершенно незнакомые крестьянкам, и необычайно быстрая ходьба – все свидетельствует, что это существа нездешнего мира. Иногда в лесу видят девушку и парня в синих рубахах (SKS. К2), женщину в короткой рубашке (SKS. К47). Порой хозяйка леса босая, в красной юбке (SKS. К47). Тунгудские карелы рассказывали о пастухе, который пас стадо с помощью лесной женщины (mec?nakka): она большая, с подоткнутым спереди подолом, рядом с ней черная корова с блестящей шерстью (ФА 3439/25).

Яркость при изображении хозяев леса не присуща карельской мифологической прозе. Только изредка появляются они, к примеру, в синих одеждах (этот цвет характерен для существ иного мира): «Хоть верьте, хоть нет, я видел трех очень высоких мужчин, одетых в синие одежды»^[399]. Богатая цветопись сохранилась только в карельских заговорах и эпических песнях. Она, скорее всего, была свойственна более древним текстам, когда хозяева леса считались богами и не несли на себе того негативного оттенка, который присущ уже мифологической прозе второй половины XX века.

Поражает то разнообразие и портретных характеристик, и одежды, которое присуще финским лесным персонажам. Как пишет П. Виртанен, они могли быть мужчинами и женщинами; очень большими и маленькими, «высотой с пень»; старыми и молодыми; с длинными черными, белыми, седыми, слегка рыжеватыми, золотистыми волосами; длинноносыми; белоногими; длинно– и редкозубыми; с длинными ногтями; уродливыми и красивыми; растрепанными; морщинистыми; с бородой из лишайника; без задней половины (takapuolattomaks). Случалось встретить и лесную деву: спереди красавица с золотистыми вьющимися волосами, а со спины – как куча хвороста или как дно осинового гроба. Часто спину хозяев называли пустой, полой, корытообразной, похожей на выдолбленную старую сосну или доску, или просто плохой. Хозяева леса старались не поворачиваться спиной к человеку, а повернувшись, сразу исчезали. Причудливыми по цветописи были и одеяния финских мифологических персонажей: их видели в белой одежде, в синих шелках, в красивом зеленоватом, в голубых и красных, в разноцветных платьях, в красных юбке и переднике. Очень редко (так же, как и в рассказах карелов) они представали перед людьми обнаженными, и это были былинки с налетом эротизма, к примеру, о лесных девах, пытающихся соблазнить охотника^[400].

В финской мифологии встречаются рассказы, как при нарушении человеком временных границ (например, поздно вечером в субботу), может показаться красивая молодая женщина в хорошей одежде, а спина «как заросшая мхом еловая кора». В таких случаях необходимо сразу, благословясь, уходить из леса. Иногда такая дева даже может страшно закричать и поднять юбку. Избавляться от лесной девы (mec?n-neicyt) можно, выстрелив хлебной крошкой через огонь^[401]. Красивая девушка в яркой или белой шелковой одежде с распущенными волосами может заигрывать с задержавшимися в лесу на ночь мужчинами. Чаще ее можно встретить в березняке, она может подойти прямо к костру – это предвещает удачу в охоте. Только нельзя трогать ее и давать ей руку, надо молчать и не отвечать на ее вопросы^[402].

В Вокнаволоке бытовал интересный ритуал поиска человека или животного, укрытого лесом. Если в нем главной была лесная хозяйка, то находили пробку-затычку, сучок из березового пня, и говорили: «Если не отпустишь „моих“, будешь до конца жизни полный живот носить, а отпустишь – освобожу»^[403].

Способы передвижения и акустические проявления лесных духов

Передвигаются хозяева леса чаще всего пешком, и практически всегда они или идут навстречу человеку, или он видит их впереди. Разно-направленностью движения еще раз подчеркивается, что пути человека и лесных обитателей должны расходиться, а их редкое пересечение – из ряда вон выходящее обстоятельство, результат нарушения тех или иных табу. Хозяин леса практически никогда не пойдет вслед за человеком. Наоборот, преследуя свои цели, он может попытаться увести человека в свой мир, откуда могут вызволить только сильные знахари, обладающие тайными знаниями и храбростью противостоять лесному духу. Иногда лесные духи могут идти на лыжах (82). В некоторых мифологических рассказах они едут на лошадях (верхом или на телеге) – это, вероятно, уже более поздние варианты, потому что именно в них образы хозяев леса наиболее близки к образу черта.

Не всегда хозяева леса явно предстают перед человеком. Порой встреча с ними преподносится как некое атмосферно-акустическое явление: «крутит, словно туман какой, шумит, шумит… на крыльце склада бочки только гремят… словно бы темный шар такой двигался ночью» (94).

Иногда предвестником их появления является ветер: «Как стал звать этого хозяина леса! Тут подул очень сильный ветер! Даже, говорит, деревья так гнулись! Это так ему показалось! И пришел, говорит, мужик, ростом с высокие деревья…» (204).

В одной из быличек рассказывается, как мужчина находился в лесной избушке, и вдруг послышался ужасный шум. Он не испугался и через отверстие в двери выстрелил на улицу. Тут же поднялся крутящийся смерч, который перенесся через озеро. Во сне охотнику привиделся леший, который объяснил, что он со своей компанией был поражен смелостью человека и убрался прочь (SKS. К 17).

Среди населения Вятской губернии бытовало такое поверье: «…леший никогда не ходит просто, а спереди и сзади его всегда сопровождает сильный ветер, и по направлению ветра можно заключить, куда именно держит он путь». При этом он не оставляет следов, потому что заметает их вихрем, укрывает листьями^[404]. Неслучайно лешему приписывают все явления в лесу, вызываемые порывами ветра: свист, вой, он проносится вихрем, расшатывает кровлю и распахивает дверь в лесной избушке. Образ лешего соотносят с ветром многие народы: «германцы признавали ветер лесным духом»; а словаки считали, что в священных рощах обитают боги и девушки ходят «слушать духа, который шелестом колеблемых ветром и опадающих листьев прорицает будущее»^[405].

Ветер – это не что иное, как движение воздуха. Как пишет М. Б. Мейлах, воздух вместе с огнем, являясь одной из фундаментальных стихий мироздания, «соотносится с мужским, легким, духовным началом в противоположность земле и воде, относящимся чаще всего к началу женскому, тяжелому, материальному»^[406]. Карельские мифологические рассказы полностью подтверждают эту точку зрения: хозяева водной стихии чаще всего женского пола, а хозяева леса (чье приближение предвещает ветер) – мужского. «Ветер как взвихрение воздуха большой мощи, сам по себе ассоциируется в мифологиях с грубыми, хаотическими силами… Однако как дуновение-дыхание ветер связан и с противоположного характера представлениями. Так, сильный ветер (ураган, буря) является вестником божественного откровения, – Бог отвечал Иову из бури, в грозе и буре получает откровение Иоанн Богослов»^[407]. Так же и хозяева леса, являясь ветром (или вместе с ветром), начинают разговор с человеком. В одной из быличек леший просит женщину перевезти его на другой берег, а когда просьба исполнена, он «из лодки только вышел, исчез, словно ветер унес» (84).

Мотив ветра часто встречается и в Библии: «Всех пастырей твоих унесет ветер» (Иер. 22:22); «ветер унес их» (Дан. 2:35); Господь «прострет руку Свою… в сильном ветре» (Ис. 11:15); «от четырех ветров приди дух» (Иер. 37:95); «понесся на крыльях ветра» (2 Цар. 22:11). В Священном Писании чаще всего ветер сопровождает приход Духа Святого. Например, в день Пятидесятницы перед Его нисхождением «внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом» (Деян. 2:2). Таким образом, и мотив появления хозяев леса вместе с ветром (или в виде ветра) можно считать одним из самых архаичных в мифологической прозе, когда еще лесные духи почитались, как боги, и несли в себе только позитивную окраску, исчезающую на поздних стадиях.

Часто лешие появляются бесшумно и беззвучно, совершенно внезапно, неслучайно один из информаторов говорит, что разговор лесных жителей можно услышать только в тихую погоду (117). Но иногда их появление может сопровождаться и громкими звуками. «Мы были за грибами в Паловааре. Грибов набрали, сели кушать, на тропинке сели. Сидим, едим. Вдруг тетка говорит: „Ой-ой-ой! Послушайте только, дети!“ Грохот такой, ну думаешь: кто-то по дороге едет на чем-то. Как будто на танке. Грохот в лесу! „Собирайте котомки, поднимайте на спину! Бегите прочь! Хозяин леса идет! Хозяин леса идет!“ Нечистый был! Ой-ой-ой, был огромный! Он был метра три или больше! Нечистый! Нечистый!» (78).

Как видим из данного примера, такие обитатели леса наводили на человека не столько чувство почитания, сколько огромного страха, и это все сближало их с образами черта, нечистого. «И вот она капканы ходила смотреть и слышит: такой шум, а ветра нет. А шум прямо страшный. Она пристально смотрит: там толстая засохшая сосна. Она подбежала к ней. И спряталась за ней. Смотрит: будто мужчина идет, черный костюм, шапка на голове, пуговицы блестящие. Не видела такого, аж страшно».

Есть ряд быличек, в которых хозяева леса уже практически неотличимы от образов бесов. Это сюжеты, в которых их видят двигающимися целыми компаниями, веселой гурьбой с песнями, гармошками и плясками. У карелов такое видение чаще всего называется: «karun svoad’bat» – «чертовы свадьбы», но в данных рассказах главных героев часто называют именно хозяевами леса (119, 77, 127).

Порой лесные обитатели появляются со смехом и хохотом, явно в хорошем расположении духа, случается это, когда они что-то забрали у человека и тот теперь у них в зависимости (150). Ночью можно услышать их «дикий хохот, пение и унылое завывание»^[408].

Иногда хозяева леса остаются аморфными, незаметными, а человек слышит только их голос. Это также (как и ветер) одна из характеристик «божественности» образа. Библейский Бог тоже практически всегда невидим, но изредка человек слышит Его голос. В мифологических рассказах это порой является ответом на слова колдуна, разговаривающего с хозяином леса. «Пошли в лес. Он говорит: „Оставайся на маленьком расстоянии, и если услышишь, ничего не говори и не бойся!“ Пошли. И говорит: „Только назад не смотри!“ „Чего это ты начал у людей коров укрывать?“ Он говорит Антипу: „Я свое забираю, что они обещали, я и беру!“» (210). В сюжетах, в которых хозяин леса выступает в качестве прорицателя, невидимый голос может обращаться прямо к обыкновенному человеку. Однажды женщине привиделись в лесу елочки и сосенки, одетые в шелковые платья. Она испугалась, и вдруг раздался голос: «Не бойся, раба, не трону тебя. А я тебе говорю: пойдешь домой, будешь хорошо жить!» (111).

Примечательно, что когда существа из двух параллельных миров вступают в контакт, как в двух выше приведенных случаях, или когда хозяева леса похищают людей в свой «иной мир», их разговор понятен человеку. Но когда люди оказываются сторонними случайными наблюдателями, речь «незнакомцев» оказывается непонятной: «Где лес был повыше, там и эти мужчины были повыше. Где был пониже, там и мужчины пониже. И разговаривали, – говорит, – только я ничего не поняла из этих слов» (89). «Прислушался – ничего понять не могу»^[409].

Таким образом, непреодолимыми для человека в обычных условиях оказываются не только пространственные и временные границы, но и вербальные, разделяющие два мира. С другой стороны, «границы между человеческим и нечеловеческим зыбки и непрочны»^[410], и синкретичность мира с мифологической точки зрения заключается как раз в возможности взаимопроникновения (при соблюдении определенных обстоятельств и условий) двух миров и существ, их населяющих. Человек может трансформироваться в природные объекты, а силам природы присущи те или иные антропоморфные признаки и качества.

Время в карельских былинках о хозяевах леса

Время в мифологической прозе совершенно особое, оно движется и подчиняется своим законам и имеет свои, особенные, характеристики.

Так, появление и исчезновение лесных хозяев очень часто характеризуется внезапностью. Они совершенно необъяснимо возникают перед человеком как бы из ниоткуда и уходят в никуда. В одной из быличек старый охотник Емельян (Omelie) так и говорит: «Мне часто случалось видеть и слышать такое, во что сложно поверить, еще сложнее объяснить». И далее рассказывает, как проснулся ночью от испуганного поскуливания собаки и непонятного бормотания на улице и увидел трех очень высоких мужчин в синих одеждах. Он стал смотреть на незнакомцев и «не видел, как они уходили, прямо тут же исчезли, ушли туда, откуда пришли»^[411]. Еще в одном мифологическом рассказе охотник-колдун, чтобы напугать товарища, прямо посреди леса поздно ночью вызвал лешего в образе черной собаки: она появилась у костра, а «Вася там снова, не знаю что, сказал, и собачка эта исчезла, ушла вон» (96). В другом случае женщина видела, как на берегу лесной лам-бы стояли двое мужчин в черных одеждах: «Вот тут и пропали, словно растаяли, пропали… Не видели, ни как пришли, ни как ушли. Видели только, что стояли на берегу, там и пропали» (87).

Внезапность характерна и моментам попадания и выхода человека из «чужого» мира. Много рассказов о том, что люди ходят по лесу, по очень знакомым местам, часто совсем рядом с домом и внезапно, «вдруг», понимают, что заблудились. После долгих блужданий, безрезультатных попыток выйти на знакомую тропинку, они вынуждены проделать ритуальный обряд переодевания – и так же неожиданно, «вдруг», место оказывается знакомым (130). «Словно мир мне открылся!» (131).

Еще одной характеристикой мифологического времени является некая «перевернутость» показателей. Человек, попав в «иной» мир, ощущает его темноту, беспросветность. И, наоборот, вернувшись в свое измерение, чувствует и видит, что вдруг «светло стало». Хотя для мифологических лесных жителей их мир тоже по-своему светел. Так, в одном из рассказов охотник был поражен, что хозяин леса черной ночью видит, куда стрелять: «Ночью раз стреляет и попадает, дак ведь нормальный ночью не попадет!» (232). Знахари практически всегда ходили на встречу с лешим только поздно вечером, после захода солнца, или ночью, когда все люди уже спят.

Мифологическое время и движется с иной скоростью. Во многих рассказах подчеркивается быстрота передвижения лесных обитателей: «Очень быстро идут по болоту, невозможно ведь никак так быстро идти, как они шли… Никак нельзя, никакому человеку нельзя, ни Спартаки, никто не смогли бы следом держаться, так они шли! По болоту, а болото-то мягкое!» (77).

Судя по карельским мифологическим рассказам, человек неожиданно мог встретиться с хозяевами леса в любое время суток: и утром, и вечером, и днем, и ночью. Быличек о дневных встречах больше только потому, что человек сам чаще в лесу бывал именно тогда. То же самое можно сказать и о сезонности их появления. О летних происшествиях чаще рассказывают женщины, потому что, к примеру, сбором грибов и ягод мужское население занималось меньше. О зимних встречах, в подавляющем большинстве случаев, повествуют мужчины-охотники, и они очень часто происходят или в позднее вечернее или уже в ночное время, когда человек отдыхает в лесной избушке. В весенне-осенний период столкновения с лешими практически не происходили.

Указания на лиминальные периоды времени (праздники, воскресенье, полдень-полночь) нечасты. И встречи в такие временные отрезки происходили только в результате нарушения табу и, таким образом, были закономерны, а соответственно, очень опасны. Карелы категорически запрещали походы в лес в праздники или после захода солнца. Это время считалось особо опасным, вся власть тогда принадлежала хозяевам «иного» мира, и в лесу царили их законы – человек там был лишним. Ночью леший мог унести человека прямо со двора (SKS. Е701), именно в это время чаще всего слышали «свадьбы леших» и они появлялись в образах детей, птиц (SKS. К17). В полночь видели, как леший (бородатый дед с огромными глазами) идет в баню (SKS. К47). Время после захода солнца было особенно опасно для маленьких детей, они были полностью беспомощны перед проделками лешего (SKS. К201). Видели перебегающего дорогу хозяина леса и в полдень (SKS. К2). В одном из рассказов «мать-покойница в праздник поехала на одну ламбу за сеном… А старинный праздник был». И встретила там лесных духов. Хорошо, что с ней напарницей была колдунья, которая мощью своей ярости смогла противостоять их силе, иначе все могло плохо кончиться (87). В другом случае мать в Пасху выругала двухлетнюю девочку. Та тут же с радостью была забрана хозяином леса, и только колдун смог вернуть ее от заливающегося хохотом лешего (150). Однажды в праздник мужики пошли в лес на охоту. Ночь провели под деревом, а утром вдруг из близлежащей скалы повалил народ: черт-леший «показал все плохое» (SKS. Е351).

Считалось, что хозяин леса чуток к нуждам человека: он мог простить того, кто пришел в лес за ягодами в сакральное время, например, с целью накормить детей. Иное дело, если шли с желанием наживы. В одном из сюжетов девушка, никого не слушая, пошла за ягодами в пятницу перед Ильиным днем: не терпелось купить бусы, которые привезли в магазин. Ей навстречу пришел седой старичок: «Ты зачем сюда явилась?» Узнав же о цели, он бросил в нее посох, который тут же превратился в змею на шее. И только в бане, когда девушка раздевалась, змея на время уползала в оставленную в предбаннике одежду (SKS. 384/3880).

В одной из быличек рассказывается, что можно повстречать лешего и во время совершенно особого лиминального периода – Святок. По-карельски эти две недели от Рождества до Крещения называются Syn-nynmoan aigu, т. е. время, когда земля принадлежит Сюндю, особому мифологическому существу. В одной из быличек слушающие его предсказания стояли на коровьей шкуре, предварительно обведя вокруг нее круг железным предметом. А хвост остался вне круга. Леший (metsine) зацепился за него и утащил всех. Так никого и не смогли вернуть.

Считалось, что домашних животных нельзя первый раз выпускать в лес в дни, граничащие с сакральным воскресеньем, в субботу и в понедельник (SKS. 346/15031).

Не было никаких запретов только для самых сильных колдунов. Они-то как раз ходили навстречу с лешим только после захода солнца, уже этим показывая свое могущество. Иногда подчеркивается, что это должно происходить именно в полночь (ФА 3712). Во власти такого колдуна был не только «нечистый» обитатель леса, но и само время, опасное для простого человека, не несло никакой угрозы и было подвластно ему. Хотя и здесь оно было частично регламентировано определенными рамками: считалось, что чем раньше обратишься за помощью к знахарю, тем проще ему будет договориться с лешим. Крайним временным отрезком были девятые сутки: после этого человек или животное, посланные или взятые хозяином леса, полностью переходили в его собственность (НА 5/465а), «никуда тогда уж их больше не отпустит» (195).

Локус «лесного царства» в карельских мифологических рассказах

Мифологическое пространство в былинках, с одной стороны, устроено совершенно особым образом, а с другой – существует много точек пересечения, сближающих два мира, человеческий и мифический, материальный и духовный. Лес в фольклоре осмысляется по-разному. Как пишет Н. А. Криничная, это «одновременно и… преграда, и… путь в загробное царство»^[412]. В. Я. Пропп указывал, что в волшебной сказке «лес окружает иное царство, дорога в иной мир ведет сквозь лес»^[413]. В мифологической прозе «лесное царство» само по себе является особым миром. «Иной» мир лесных хозяев – это мир-перевертыш, своего рода «Зазеркалье». У. Холмберг писал, что потусторонний мир – зеркальное отражение нашего, там жизнь подобна земной, но в обратном преломлении; там все наоборот, в том числе и представления о пространстве и времени^[414]. Он укрыт от людских глаз, и вход в него человеку по собственному желанию запрещен. Проникнуть туда можно только в нескольких случаях.

Во-первых, это нарушение определенных табу, строгих границ, разделяющих жителей двух миров: вербальных, временных и пространственных. К вербальным запретам (которые в человеческом понимании являются в первую очередь морально-этическими) относится проклятие. Слов «mecc?hini ottas» («леший бы тебя побрал»), «mene mecc?h» («пошел к лешему») ни в коем случае нельзя произносить ни по отношению к животным, ни к человеку. Иначе они тотчас же будут восприняты хозяевами леса, и те придут за обещанным (которое с момента произнесения проклятия принадлежит уже не человеку, а им) и заберут в свой мир. В одной из быличек женщина никак не могла поймать месячного теленка и в сердцах воскликнула: «„А какого лешего убегает! Бегай за ним!“ Вот и услышал, тут был с ухом! И как теленок туда рванул, через забор, и другой, и третий, туда в лесок убежал, на край поля Трошшиевых. Ведь пошла искать следом, но даже следов не видно! Чудо чудное! Куда делся?» (161). После того, как человек нарушает словесное табу, для хозяина леса перестают существовать все возведенные людьми границы, он забирает теленка прямо с картофельного поля, перейдя через несколько заборов, и бесследно уводит к себе. Примечательно, что невидимым для человека становится не только само животное, но отсутствуют даже его следы, точно так же, как не оставляет следов и сам леший. В другой быличке хозяин леса даже колдуну долго не хотел отдавать отправленную к нему девочку, мотивируя это тем, что ребенок уже принадлежит ему, раз мать добровольно словами послала его в лес: «Мать ведь сама отправила!» (150).

Опасно нарушать временные запреты: наказаны болезнью или похищены будут те, кто вторгается в лесное пространство по праздникам, воскресеньям, ночью.

Относится это и к табуированным пространственным границам. Если человек случайно наступал на невидимые следы хозяев леса, он тотчас попадал в неведомый ему мир, даже если только что находился в совершенно знакомом месте и совсем рядом с домом. Опасно было присесть на дороге лесных духов, а тем более развести костер: тотчас появлялся хозяин и гасил его, а охотника прогонял прочь, или человека настигала особая болезнь mec?n nen? (лесной нос). В окрестностях многих деревень встречались определенные места, в которых часто блуждали местные жители, прекрасно ориентирующиеся в лесу (теперь их называют геопатогенными зонами).

Во-вторых, в свой мир хозяева леса могли забрать человека или животное по собственному желанию. Чаще всего похищались или дети, или девушки брачного возраста, находящиеся в наиболее опасном лиминальном периоде. Их возврат в человеческий мир происходил с большим трудом, после выполнения особых магических обрядов и самыми сильными колдунами, способными на равных разговаривать с лешим. Наиболее верный способ возвращения в человеческий мир описывается в одной из быличек: для этого необходимо оказаться в месте, освященном молитвой. В мифологической прозе о лесных духах это чаще всего баня или копна сена. В этом сакральном на данный момент месте у похищенного человека сгорает вся «иномирская» одежда, он остается голым и как бы заново рождается, снова становится видимым для людей, и тем самым получает возможность вернуться домой (156, 157). В другом рассказе маленькую девочку спасает молитва ищущих ее людей и васильки, которые она бросала по дороге (147). Примечательно, что васильки по-карельски называются церковными куполами (kirikon kubu), именно на них похожи нераспустившиеся соцветия.

Необычность, в т. ч. зазеркальнось и перевернутость мира лесных хозяев выражается в небольших деталях: в человеческом мире светло, в ином – темно; у нас идет дождь, у них – сухо; у людей – чаща, лес, у хозяев леса – город, дома; то, что у них пироги и пряники, в человеческом мире оказывается навозом и опавшими листьями и т. и. Это и особое течение времени (во-первых, убыстренное, а во-вторых, некая вневременность), считается, что активность хозяев леса приходится на ночь, но они не спят и тогда, когда в человеческом мире день. Хозяева леса не оставляют следов, внезапно появляясь и бесследно исчезая. Они владеют способностью появляться то в фито-, то в 300-, то в антропоморфном виде.

В обычных условиях этот мир совершенно невидим. Но когда человек попадает в него, мир так же предстает в совершенно разных ипостасях. Чаще всего это дремучий лес или заболоченная местность, но иногда может показаться и сухим пригорком, красивой вырубкой. В одной из быличек девочка пошла с теткой коров пасти. «Пошли туда в чащу и заблудились. Ну, бывает там, что заблудишься, много раз. Заблудились, и им привиделся стог сена, как городской дом, большой. Где мы теперь? Не можем выйти, а сами идем. Поди знай, что кажется. Мерещится ведь там». Таким образом, словно открывается дверь в параллельный мир, а в родной закрывается. И только выполнение определенных ритуалов (ругань, молитва, вытряхивание и переворачивание одежды, переодевание сапог с одной ноги на другую и т. п.) позволяет вырваться на свободу. «… Только тогда стало видно. Стали смотреть: казались домами да городом, а сосновый бор да стога сена. Посмотри-ка, как мерещится… Тут и находимся, прямо у дома, а выйти не можем» (119). В другой быличке у женщины было четкое ощущение, что она попала в иной мир: «Я, говорит, испугалась. „Ой-ой-ой, куда я пришла. На чужую землю!“» (111). Попав в «иной» мир, человек полностью изолируется от своего. Многие потерявшиеся дети рассказывали, что они видели, что их ищут, но не могли подать никакого знака. «А порой и людей не слышишь, уши и все закроет» (126). У многих людей возникает ощущение какой-то темноты, необъяснимый страх, а когда они выходят на знакомую местность: «словно мир мне открылся… светлее стало» (131). Словно спадает накинутая пелена: «И с меня словно сняло, и раньше было светло, но словно сняло, открыло весь мир, что как что есть, так и есть» (123). «„Поди знай, где, – говорит, – и деревья не такие, как всегда, ни земли, ни болота, поди знай, где ходил, – говорит. – А ведь когда опомнился, только тогда понял: ведь совсем рядом с деревней нахожусь“. Две ночи мужик рядом находится, ходит туда-сюда, домой не попадет. Есть что-то!» (136).

На «перевернутость» иного мира указывает и то, что для того, чтобы выйти из него, надо вывернуть наизнанку одежду и переобуть обувь с правой ноги на левую. В ином измерении противоположны и многие другие человеческие понятия. Однажды женщине повстречалось существо «все в шерсти» и попросило перевезти на другой берег, приказав при этом причалить обязательно кормой, хотя люди всегда въезжают на берег носом лодки (ФА 3151/34). Леший может принять протянутое находчивым знахарем полено за руку и, здороваясь, так сжать его, что из него закапает вода (203). В том мире даже погода другая, чем в человеческом. В одной из быличек рассказывается о детях, похищенных лешим и оказавшихся в иных природных условиях: «А дожди были, дожди долгие… Они и не промокли, у них и не дождит, и ничего» (144). В другом рассказе леший унес мальчика и девочку. Их искали два дня, стояла очень холодная погода, они были в одних рубашечках, но совсем не замерзли (SKS. К201).

Интересные параллели возникают при сопоставлении «лесного царства» и мира умерших первопредков, который в человеческом понимании также является миром-перевертышем. Неслучайно и Алиса попадает в Зазеркалье через подземную нору (в литературе продолжают действовать те же архетипы, что и в фольклоре). Нивхи рассказывают, что «жизнь в селении мертвых ничем не отличалась от земной, только солнце светило там тогда, когда на земле была ночь, а луна, когда день»^[415]. А коряки в день похорон на покойника «левые рукавицы и обувь надевали на праву сторону, правые – на левую, шапку задом наперед… Перед выносом с умершим прощались: перешагивая, как бы отталкивали от себя левой ногой»^[416].

В одной из быличек похищенной девушке удается вернуться домой, в свой, человеческий мир, только войдя в копну сена, из которой идет дым. Как объясняет информант: потому что «она поставлена с молитвой». Примечательно, что у девушки при этом сгорает вся одежда, и родители находят ее голой – то есть присутствует некий инициационный момент, человек заново рождается для своего мира (157). Интересно, что, например, ительмены считали дымящиеся горы жилищами мертвых^[417].

Люди, забранные в иной мир, все видят и слышат, что происходит в мире человеческом, видят, что их ищут, а сами остаются невидимыми. Хозяин леса встретил парня, собирающего ягоды. Схватил его, посадил на спину и понес через леса, болота, горы. Предлагал поесть, но так как парень все время отказывался, его вынуждены были оставить на болотной кочке. Его искали всей деревней. Парень все видел и слышал, но «не мог ответить, рот был на замке» («ei voinut ilmaista itse??n, suu oli lukossa»). И только когда знахарь, прочитав заговоры, разрушил злые чары (vihat) хозяина леса, парень смог откликнуться. «N?in poika p??si takasin ihmisten ilmoille. Так парень смог вернуться в человеческий мир» (SKS. К201). В другой быличке девочка рассказывает, что ее увел с горы в иной мир старик. Она слышала и видела, что ее ищут: тетя трижды прошла мимо, даже лукошком задела, брат с собакой проходил мимо, но сама она оставалась невидимой для человеческих глаз (SKS. 384/61). Сами хозяева леса подчас тоже незаметны для человека, слышится только их голос, и даже невидимая рука лешего может вцепляться в волосы (SKS. К31).

Карелы верили, что иные миры видимы для маленьких детей, они видят их, как свой, то есть у них совершенно особое восприятие реальности-ирреальности, для них не существует пространственно-временных границ. Считалось, что ребенок, не достигший трехлетнего возраста, обладает даром предвидения и может невольно предсказывать будущее (в современной детской психологии есть понятие дети индиго). Поэтому дети могли увидеть и людей, находящихся в лесном укрытии: «…когда ребенка возьмешь, то ребенок быстро увидит. Маленький ребенок, тот увидит, а постарше нет» (180). Видимо, поэтому, считая маленьких детей способными жить в «ином» мире, лесные жители чаще крадут именно их. Хотя имеет значение и то, что дети наиболее беззащитны перед проклятием и нарушением любых табу.

Часто людям, побывавшим в «лесном царстве», запрещено что-либо рассказывать о чужом мире (SKS. К201).

Похищенным людям (чаще всего это дети) в том измерении кажется, что их кормят пирогами, печеньем, а на деле оказывается, что когда их отпускают домой, карманы полны шишек, иголок и помета. Такую трансформацию ярко характеризует пословица: «Плесень – это хлеб дьявола». Неслучайно в одной из быличек, чтобы найти потерявшееся животное, советуется помянуть лешего заплесневелым хлебом (161). В другом рассказе мешок с золотом, предложенный человеку лешим, на деле оказывается полон осиновых листьев (SKS. К47). Иногда дети вспоминают, что им давали «хлеб, молоко, только грязное, но я пила»; или «есть давали лошадиный помет словно. Но я не ел» (SKS. 384/61, 60).

Примечательно, что человеку по своей воле невозможно не только попасть, но и увидеть иной мир. Это происходит, только когда того пожелают хозяева леса. Когда человек является только сторонним наблюдателем иного мира или появления леших, их разговор человеку непонятен. Их речь оказывается знакомой только тогда, когда они непосредственно обращаются к нему сами. На одном языке они разговаривают и с колдунами.

Практически во всех быличках хозяева леса или внезапно предстают перед человеком или идут навстречу ему. Эта разнонаправленность движения человека и лесных обитателей принципиальна: они должны разойтись в разных направлениях и стараться не пересекаться друг с другом, как практически не пересекаются и их параллельные миры. Более того: табуированы и попытки человека оглянуться назад, видеть лешего со спины запрещено.

Обыденная жизнь хозяев леса практически не описывается в мифологической прозе. Известно, что у них есть дом, скот: они часто путешествуют на лошадях и пополняю! свои стада, забирая коров у людей. Иногда их видят идущими большими компаниями, справляющими свадьбы. У них есть дети; в одной из быличек хозяин леса журит колдуна за то, что тот пришел на разговор слишком поздно: «Зачем пришел, сопляк, так поздно сюда. У меня уже дети спят» (203). Соответственно, есть и жены, но лесные хозяева не прочь найти невесту и в людском обществе. Лешие обладают совершенно неимоверной физической силой и быстротой передвижения. У них острое зрение, они прекрасные стрелки в своих охотничьих угодьях. Но особенно у них развит слух, они тотчас же готовы откликнуться на любое проклятие и завладеть обещанным. У лесных жителей бывает разное настроение. Они то злы, то добродушны, то раздражены, то заливаются хохотом. Они могут наслать на провинившегося человека особую болезнь «mec?n nen?» («лесной нос»), В одной из быличек рассказывается, что колдун грозит не пустить хозяев леса «ни за хлебом, ни за солью в деревню» (190). Они очень ценят такую человеческую пищу, как яйца. В мифологии это главный символ зарождения жизни, карелы считали, что «одним яйцом можно накормить сорок покойников». А леший однажды за три яйца три года пас стадо пастуха, знающего колдовские секреты. Лесные обитатели нагоняют на человека огромный страх: «Агафья вся аж почернела!» (85), «А я от страха там уже почернела» (77). У лесных хозяев есть имена, их может знать, например, колдун. Во время разговора он обращается к лешему, как к старому знакомому: «Пинти-Пянти, скажи, где корова?» (200). В Приладожской Карелии записаны былички, в которых хозяин леса весною валит деревья^[418]. Хозяева леса охотятся в своих владениях (SKS. Е141). Они могут забирать молоко у коров, обруганных хозяйкой (SKS. К16), похищать свадебные обереги у патьвашки (SKS. G1201). Леший помогает маленькому пастушку, испугавшемуся его, и пригоняет вечером стадо в деревню (SKS. К47). В одном из мифологических рассказов говорится, что «их места» – там, за деревней, в каменоломнях: они весной туда уходят, а осенью возвращаются по своим дорогам (113). В другом мифологическом рассказе создается совершенно противоположный образ лесного царства: там все золотое, там жизнь золотая, там золотой берег, и похищенной женщине даже удается забрать с собой в мир людей золотую солонку (83). Здесь возникает параллель с райским золотым городом из Библии.

Опираясь на мифологическую прозу, можно составить четкое топографическое описание местонахождения мира лесных хозяев.

Человек попытался обезопасить себя от неожиданных «гостей», проведя совершенно определенные границы. Они двух видов: во-первых, возведенные человеком, а во-вторых, естественные, природные. К первым можно отнести вспаханную землю, забор, железную дорогу, а ко вторым – водную преграду, гору.

Наиболее безопасным местонахождением человека, безусловно, считалась сама деревня. Сразу за ней, вокруг нее находились поля, возделанная, вспаханная земля, которую человек с позволения хозяйки-матери земли (moaem?) взял себе в пользование. Таким образом, эта земля принадлежит людям, и никто другой на нее претендовать не может. Неслучайно, уходя в лес, карелы просили защиты у матери-земли: «Мать-земля-кормилица, благослови, и смотри, и береги меня в лесу… Лес бережет, и земля бережет» (219). Сегозерские карелы тоже считали, что хозяева леса и земли поддерживают между собой связь: так, чтобы летом медведь не задрал коров, нельзя было «ранить» землю бороной, т. е. везти ее по дороге сучьями вниз^[419]. Женщины-знахарки, если и ходили на разговор с лешим, то чаще останавливались для этого именно на краю поля, где еще земля была обработана, тем самым как бы обезопасив себя на своей территории, куда леший не имел права входить. «…C хозяином леса она разговаривала…Не знаю, почему ей надо было поле, да еще надо было, чтобы поле было вспахано. Смотри, иногда ведь бороновали и оставляли, а ей надо было после вспашки, чтобы вспаханный след был. В другом месте она не колдовала» (150). Только самые смелые колдуны-мужчины не опасались пойти на встречу с лесными обитателями прямо на их территорию, в лес.

К тому же вся деревня с полями часто была обнесена забором, являвшимся еще одной дополнительной границей. В одной из быличек Игнат с сыном пошли на ламбу. Спокойно дошли до лугов, но как только перелезли через дыру в заборе, сын пропал (SKS. 384/60).

Во второй половине XX века недалеко от некоторых деревень была построена еще одна преграда для лесных обитателей – железная дорога: «К краю железной дороги подошел, за горой там, к железной дороге подошел и как обратно рванул» (161).

В заговорах, обращенных к хозяевам леса, также четко подчеркивается граница, разделяющая «мир людей» и «лесное царство». Им советуется объезжать поля и не приближаться к домам и хозяйственным постройкам: «aja peltoloin peritse, el?g? huonehien l?hitse!» (SKVR. II. 951).

Хозяева леса практически никогда не переходили эти, возведенные человеком, границы. Исключением являлись случаи, когда люди сами нарушали словесные табу-границы, и, проклиная детей или животных, добровольно отдавали их в руки леших. В одной из быличек рассказывается, как хозяйка, рассердившись, выругала месячного теленка, да еще в воскресенье: «Вот и услышал, тут был с ухом! И как теленок туда рванул, через забор, и другой, и третий, туда в лесок убежал… Ведь пошла искать следом, но даже следов не видно! Чудо чудное!.. Вовсе следов нет!» (161). Таким образом, вербальные границы оказываются даже важнее пространственных. Значимость словесных границ подтверждается не только Библейским «Вначале было Слово» и тем, как магией Слова Господь сотворил весь земной мир, но и примерами карельской мифологической прозы. Нарушение людьми первых позволяет «другой стороне» беспрепятственно нарушить вторые: хозяева леса на полях и через несколько заборов забирают теленка себе. Ночью прямо со двора леший мог похитить ребенка (SKS. Е701). Опасными считались такие места, как кладбища (SKS. К17). Можно было встретить лешего у бани (SKS. К47), именно оттуда он тоже мог похитить ребенка (SKS. Е901).

Опасно человеку самому даже непроизвольно нарушить пространственные запреты. Например, ступить на дорогу хозяев леса или перейти через их следы – тогда непременно заблудишься, если даже находишься совсем рядом с домом: «Ягоды смотреть пошла, через изгородь перелезла. Ходила там да все. Стала возвращаться, перелезла через забор – не на то место выхожу! Вроде и раньше туда ходила не раз, а не могу, уже на заборе сижу: в какую сторону мне сейчас идти?!.. Говорят, через следы хозяина леса ходишь» (123). «Ермолаева бабушка прямо на своем подсечном поле, дома видны, она летний день вокруг того поля ходила. Говорит: иду, иду, иду, иду, и сюда и приду. Сяду, посижу: ну сейчас надо бы туда пойти. Только там кружусь» (121).

В исключительных случаях сам хозяин леса может прийти в запретную для него в обычных условиях зону. К черным ригам, стоящим на самом краю деревни, ходили гадать о будущей жизни, которую предсказывал леший (221). Колдун мог разговаривать с ним у ворот сарая (179). В одной из быличек украденную девушку вернули прямо в дом, откуда и взяли (148). Есть рассказ, как трижды по ночам прямо под окна дома сын хозяина леса приходил звать обратно девушку, возвращенную колдуном. Она была его женой и даже родила в лесу ребенка (142).

Часто слышали и видели хозяев леса, работая на поле. При этом сам леший оставался в лесу и не мог причинить зла человеку, защищенному на вспаханной земле (SKS. КЗ, К17, К47). Встречали леших и у забора, границы, которую он также не смел перешагнуть, но, хлопая в ладоши и смеясь, предвещал беду для человека (SKS. Кб). Как-то рассказчица, возвращаясь из леса, увидела у изгороди мужчину и женщину (большие, с длинными волосами). Она положила руку на забор, и они повторили движение. Не растерявшись, она перекрестилась и перекрестила забор – существа (olennot) тут же пропали (SKS. К47).

В очень многих былинках естественной границей двух миров выступает гора. Человек или животное попадает в иной мир, перейдя через горы или холмы. В одной из быличек женщина с дочкой собирала ягоды; оставив девочку на горе, сама пошла посмотреть, что есть дальше. Тут-то к ребенку подошел старик и, пригрозив: «Пойдем со мной и молчи, а то убью!», взвалил на спину и понес (SKS. 384/61). Владения лесных хозяев под горой, за горой, очень редко – на горе. То, что местность, где происходят события, гористая, подчеркивается и в географических названиях, например Keyn?svaara (131), Elokivaara (130), Pacasm?gi (178) – «vaara» и «m?gi» означает «гора». В. Н. Топоров пишет, что в мифологии гора «выступает в качестве наиболее распространенного варианта трансформации древа мирового. Гора часто воспринимается как образ мира, модель вселенной, в которой отражены все основные элементы и параметры космического устройства»^[420]. В Беломорской Карелии говорили, что одним из названий лешего (mets?hine) было «бегущий по горам» (vaaranjuoksija). Рядом с одной из деревень стояла гора высотой с длинные деревья, там жили «бегущие по горам». На ее вершине была яма с водой, как котел, а вокруг ямы – ели. Говорили, что из этой ямы леший воду пьет^[421]. Таким образом, проведя параллели, можно попытаться найти разгадку, почему в большинстве мифологических рассказов о хозяевах леса фигурируют такие объекты как камень и дерево (пень). Если гора, являясь таким же символом, как мировое древо, олицетворяет собой макрокосм, то камень, и, соответственно, пень – это микрокосм. Деревья, особенно хвойные, почитались карелами как сакральные топосы, в которых живут лесные духи. Так, в одной из быличек леший уносит девушку и сажает ее под куст можжевельника, где она молча проводит все время, не смея откликнуться на зов ищущих ее людей (SKS. К201). Мужчина, охотящийся с помощью магии, именно под елью оставляет жертвоприношения (вино и яйца) для духа леса (SKS. К31). Под елью уже мертвым находят похищенного младенца (SKS. К201). Наиболее яркой иллюстрацией того, что камни и дерево – это локусы леших, являются былички, в которых описывается, как потерявшееся животное на протяжении многих дней, как привязанное, ходит вокруг одного камня или дерева и при этом остается невидимым для человеческих глаз. Корова трое суток «ходит вокруг камня. На красивой вырубке, на сухом месте корова круг вытоптала, по колено в землю углубилась, и ходит по кругу» (210). «По одним корням деревьев ходит, земля до черноты истоптана, все деревья искусаны» (179). Коровы и бык неделю «вокруг дерева ходили, всю землю съели» (138). Корова «у дерева стоит и ходит вокруг дерева, никуда не уходит, даже уже тропинка есть… Не может уйти, ее лес спрятал, что-то с ней случилось, что она никуда не может уйти. Если бы не погадали, она бы там и умерла, никуда бы не попала» (200). То, что гора и дерево в данном случае идентичны, подтверждается и тем, что во многих языках «понятия горы и древа (леса) передаются словами общего корня»^[422].

Подчас рядом с большими камнями теряются и люди. В одной из быличек женщина набрала брусники, поставила кошель на камень, отошла чуть в сторону и – «петухи поют, а выйти не могу. Черт не пускает на верные следы». Только раздевшись и расплетя косу, она смогла вернуться в свой мир (SKS. 384/59).

Неслучайно в одном из мифологических рассказов говорится, как хозяева леса-черти возвращаются осенью с летнего места жительства, каменоломен (113).

В одной из быличек рассказывается, что однажды хозяева леса забрали мальчика, выруганного бабушкой. Пошли его искать, зовут: вроде бы голос отвечает из-за камня. Обойдут камень: нет никого. Когда его все-таки нашли там (после ритуала, проделанного колдуном), его карманы были полны ягод. Ими кормили его «тети и дяди», рядом с которыми он спал (ФА 3712).

Иногда у камня (или пня), являющегося входом в «иной» мир, происходит разговор колдуна с хозяевами леса: «Антип прошел еще немного… У дороги был камень. И там поднял шум. Там он кричал, так страшно кричал, что лес как будто качался» (208). Знахарь или пастух во время первого выгона вокруг большого камня обводят животное, часто вожака стада (216). Прямо на камень усаживает колдун пришедшую с ним женщину (202). Стоя на пне, Агафья видит идущих по лесу «мужиков, ростом с высокие деревья» (85). Когда заблудишься в лесу, надо так же подойти к «дверце» из иного мира: «пришел, скажем, к пенечку, надо тебе раздеться», проделать весь ритуал – «и тебе сразу дорогу дает. Ты пойдешь, выйдешь прямо на дорогу. А так блуждаешь, в том же самом месте ходишь, дорога рядом – попасть не можешь» (134). В одной из быличек говорится, что лесной хииси обитает на болоте: это мужчина, весь в пуговицах (nyblikk?h?ine miehi). Когда он спрятал животных, знахарь встал на большой камень в лесу и произнес: «Какой камень, такая и кила у черта!» (SKS. 440/775).

В рунах Лемминкяйнен собирает «мудрые» слова для заговоров и песен, встав на кочку или на большой валун^[423]. В одной из быличек женщина ставит корзинку на пень, а через некоторое время ее там не оказывается, и находится корзинка только на следующее утро на том же месте. Во время обряда первого выгона скота савиновские карелы три утра подряд в качестве оберегов клали на порог хлева кочергу и лопату для пирогов (предметы, связанные с очагом, с домашними духами и первопредками), чтобы корова через них переступала. А топором обводили круг вокруг стада, причем окружность не должна быть замкнутой (чтобы молоко не уменьшилось). К тому же топор клали и на порог хлева острием на улицу, стремясь таким образом отрезать от коров все плохое, что могло им встретиться в лесу, и призносили: «Камни, пни, плохое леса – пусть топор все отрежет от невинного животного». Камни и пни здесь являются эманацией самих лесных хозяев.

Особое почитание пней отразили и русские паремии: В лесу родились, пням молились; Жила в лесу, молилась пенью. Среди русского населения существовал старинный обряд, проводимый на пне: «Необходимо срубить осину, чтобы она упала верхушкой на восток, нагнуться и промеж ног позвать: „Дядя леший! Покажись не серым волком, не черным вороном, не елью жаровою; покажись таким, каков я!“ Зашелестят листья, как от ветра, и он явится». В Олонецкой губернии бытовал несколько иной ритуал. Надо было срубить сосну так, чтобы она сломила две осины. Встать на эти осины лицом на север и сказать наверх: «Лесовик-великан! Пришел к тебе (имярек) с поклоном, заведи с ним дружбу!» По этому договору мужик отдавал ему в кабалу свою душу, а леший обязывался помогать в охоте, охранять его стадо^[424].

Под неподвижный камень на перекрестке дорог необходимо было положить и магический узел Осмо (Osmon solmu) с требованием, чтобы леший освободил животных из своего укрытия (186).

В финских мифологических рассказах встречается сюжет, в котором хозяин леса мстит осквернителю камня, служащего обеденным столом^[425].

В нескольких былинках рассказчики говорят, что иногда сама спрятанная корова видится людям камнем, т. е. животное находится прямо у входа в «чужую землю» (196). «А там, где наш дом стоит, подальше на пригорке, колокольчики коров слышны, да и видны: свои поля были через озеро, колокольчики слышны, коровы на полях. Туда придут – нет коров. В камни превратились».

Однажды хозяева леса спрятали нетель. Старик долго искал ее, а потом сел на камень отдохнуть. Он посидел, построгав при этом прутик, и ни с чем вернулся домой. А позже знахарь, проделав необходимые ритуальные действа, обнаружил пропажу. Когда старик пришел на указанное место, он нашел нетель уже сдохшей, а на ее спине были те самые выструганные им щепочки: животное привиделось камнем (175). Интересно, что у айнов особые антропоморфные палочки (инау), сделанные из стружки, выполняли двоякую роль во многих культовых церемониях, в том числе и во время медвежьего праздника. Они, во-первых, являлись жертвенным подарком богам, а во-вторых, были посредником между человеком и духами, передававшими просьбы людей божествам через языки-стружки. Ф. Депрерадович сопоставлял инау с восковыми свечами в православном культе^[426]. Возможно, и данная карельская быличка сохранила следы забытого древнего ритуала-разговора с первопредками.

В одном из мифологических рассказов говорится о том, что «коровы из одного дома остались в лесу и находились там уже много дней. Тогда хозяин пригласил колдуна и пошел с ним в лес. Старый колдун стал ударять там по камням и пням. Когда они подошли к большому камню, то увидели около него коров и, кроме того, много бесовских солдат. Старик произнес заклинание, и тогда солдаты исчезли, и хозяин получил коров обратно. Коровы съели весь мох на том камне» (НА 11/91)^[427].

Таким образом, гора (камни) и отдельное дерево (пень) маркирует собой границу между мирами, вход в него. А сам мир расположен внизу, под горой и даже под деревом. Таким образом, происходит и вертикальное деление пространства на верхний и нижний мир. Верхний мир – это мир небожителей, богов, достаточно вспомнить самые известные библейские (Синай) или греческие (Олимп) мифы. «Если божественные персонажи связаны с вершиной горы… то отрицательные персонажи… обычно связаны с низом горы и даже с ее внутренностью, уходящей в подземное царство»^[428]. Примером может служить почитание пяти гор в китайской мифологии, у подножия одной из них, Таймани, находится вход в загробный мир.

У многих народов бытовали представления о самих камнях как об обители бога или духов. Были священные камни, к которым обращались как к оракулам; их поливали маслом и приносили иные жертвы, чтобы добиться расположения^[429].

Широко известны английский Стоунхендж или кавказские дольмены. Камни-сейды, служащие местами поклонения, особенно были распространены у саамов. Встречаются они и у карелов. В Сегозерье рядом с д. Мууярви есть камень две сажени высотой и полторы сажени в длину, лежит он на четырех камнях поменьше. В той же деревне на высокой скале находятся три пудовых камня, а на них – четвертый. Их называют «камни Хийси; hiiden kivet» (SKS. N1122). Нарушившему временные границы может привидеться лесной народ, выходящий прямо из скалы (SKS. Е351).

Рассказывали о лешем (toisipuoline), который всегда охотился именно на горе. На этой горе было очень много птиц. Как-то охотники пошли в лес. Слышат: кто-то стреляет, но никого не видно, да и убитых птиц не могут найти. Тогда они на каждый выстрел стали говорить: «Господи, благослови!» После этого они нашли очень много птиц, а леший остался ни с чем. В конце концов ему пришлось уйти с этих мест (SKS. Е141).

В южнокарельских эпических песнях встречается такой топоним, как Тапиомяки (гора Тайно), к которой идет Марьятта, мать Иисуса^[430].

В документах уездных судов Приладожской Карелии за 1675 год сохранилось любопытное дело, повествующее о том, как карелы в д. Баранова Гора, собираясь в еловом лесу на большом холме под названием Коровья Гора, приносили жертвоприношения хозяевам леса, чтобы в летний период они охраняли домашний скот. Крестьяне варили молочную кашу, потом кто-нибудь залезал на дерево и созывал духов на обед. А в расщелину опускали куриное яйцо^[431], по мнению древних карелов, любимое лакомство и духов-хозяев, и умерших предков. Считалось, что за одно яйцо леший готов пасти стадо коров все лето, и одним яйцом можно накормить сорок покойников.

Практически никогда духи-хозяева леса не живут в сухом светлом лесу. Наоборот, лес темный, дремучий, с высокими деревьями, часто сухими или поваленными. Чаще всего это ели или сосны, деревья, которые растут на карельских кладбищах и на которых чаще всего делают карсикко как связующее звено с миром духов-хозяев леса и воды или с загробным миром первопредков. Есть сведения, что у финно-угорских народов существовала традиция исповеди дереву^[432]; у выкопанной в лесу елочки исповедовался колдун^[433]. В качестве священной рощи, в которой все принадлежит хозяевам леса, и даже ягодки нельзя сорвать человеку, и где колдун общается с лешим, упоминается можжевеловая, дерево, сакральное во многих культурах. Хвойные деревья, являясь вечнозелеными, тем самым олицетворяют саму жизнь. Но хвойный лес, в котором живут хозяева леса, полон сухостоя и бурелома, это место, где чувствуется дыхание смерти и темноты. Изредка упоминается ивняк (162) и ольшаник (192, 204), деревья также воспетые еще в карельских эпических песнях и обладающие магическими свойствами. Ива в традициях некоторых народов даже выполняет функцию мирового древа, она также является символом жизни, возрождения (Вербное воскресенье).

Боится леший крапивы, растения жгучего, которое сопоставимо с огнем, древним оберегом против любой нечистой силы. Так, в одной из быличек рассказывается, что похищенную лешим девушку находят в зарослях крапивы, а «он не может идти в крапивные заросли, крапивы боится» (142).

В карельской мифологической прозе одно из основных мест пребывания хозяев леса – болото, находящееся за холмом или под горой. Причем часто человек видит леших сверху вниз, сам оставаясь стоять на возвышенности, а они – внизу. На болоте или у болота пропадают домашние животные (161, 163) и дети (153, 150), по болоту идут хозяйки леса (77), здесь часто теряют ориентацию взрослые (120). У болота видят лесной народ, выходящий из скалы (SKS. Е351). Похищенного мальчишку леший сажает на болотную кочку (SKS. К201). Порой события могут происходить и на лугах или покосах, которые чаще всего находятся в низменных местах, а иногда являются просто осушенным болотом.

В похоронных плачах говорится о том, что «душа умершего проходит через непроходимые леса и топкие болота, в которых притаились змеи»^[434]. Змеи здесь ассоциируются с душами умерших первопредков; но с ними связан и образ злой лесной старухи-колдуньи Сююятар, являющейся их матерью (в сказках и заговорах).

По своей функции в карельской мифологической прозе близкой болоту оказывается земля, а точнее углубление в ней, яма, как бы выход в подземное царство. В сказках ямы и углубления тоже являются входом «в иной мир»^[435].

То, что лес и земля – две взаимосвязанные стихии, подчеркивается в одной из быличек. «Если лес спрячет корову или какое животное, тогда оно землю будет есть. Не может двинуться. Оно в одном месте, животное, когда лес спрячет. В одном месте, он землю съест по колено, пока не освободят… Не привязано, а двинуться не может, не может уйти… Лес прячет, лес прячет. Земля держит» (172).

Потерявшихся животных часто находят в различных ямах, в которых их прячут хозяева леса. «Там в Олонце были пологие места и канавы были большие, а края канавы глиняные», в ней теленка и нашли (181).

«Яма у самой дороги, корова в яме – мимо ходят, а не видят» (173). Именно «под корни дерева» в лесу надо произнести заговорные слова, чтобы леший вернул животное (201). Есть и еще один способ: ольховые гвозди (магическое количество – три по девять) на перекрестке (традиционном месте встречи человека и духов, где пересекаются не только видимые дороги, но перекресток является и точкой пересечения самих двух миров) воткнуть в землю с угрозой выковырять глаза и ноздри (190). В одной из быличек рассказывается, что «знахарь вызывал на разговор „того“, так говорят, что „того“… Он идет оттуда, тот мужик, и как будто из-под земли говорит, бормочет» (203). Знахарка, пойдя искать спрятанных коров, под корнями трех деревьев выковыривает отверстия и кричит в них: «Pruu, pruu, pruu», приказывая лешим вернуть животных (SKS. К211).

В коми-пермяцкой мифологии тоже «в лесу выделяются места, маркированные присутствием духов – пни, деревья, холмы, низменности»^[436].

Немалое значение при описании места обитания хозяев леса принадлежит реке, которая сама по себе является важным мифологическим символом и элементом сакральной топографии. В. Н. Топоров пишет, что в мифах многих народов река часто выступает, во-первых, «в качестве некоего стержня вселенной, мирового пути, пронизывающего верхний, средний и нижний миры». Во-вторых, она несет в себе пограничные функции, она «рубеж между этим и тем, нижним миром, между своим пространством и чужим»^[437]. «Иной» мир лесных духов находится за рекой (163, 77), ручьем (151) или проливом (138). В него можно попасть, перейдя через мост (144). Аналогичную роль пограничного пространства играет озеро (152) или ламба (97, 120, 192). Часто хозяев леса видят на берегу водоема (87, 84). И вообще они поддерживают связь с духами воды, к примеру, знают, что именно те попытались пополнить свое стадо, забрав корову у людей (196). Девочка, которая была в лесном укрытии, рассказывала, что ее «на коровьей шкуре унесли через реку» (SKS. 441/634).

Встречаются былички, в которых лесные обитатели живут на острове. Этот объект часто маркирует собой иноземное пространство и в других фольклорных жанрах. Так, в волшебных сказках именно там находится тридевятое царство, дворцы-замки-избушки «иного» мира. В мифологической прозе на островах часто теряются или туда уносятся лешими дети и девушки. В одном из рассказов лесной зверек уводит за собой детей, а они, даже слыша голоса зовущих их взрослых, вынуждены беззвучно идти за ним: «…ручей, дерево через него повалено, и что? Некоторые взрослые перейти не могут, а они перешли! Туда следы идут!.. Потом там еще, не знаю, двести или триста метров, маленький островок. И еще туда, на остров вброд перешли. И там на острове нашли» (151). В другой быличке рассказывается, что на острове потерялась девочка, ее искали две недели: «Я каждый день вижу: вы меня ищете… но нельзя было ничего говорить. Меня, – говорит, – взяли на белом коне. Ягодами кормили» (152). Именно на острове забранные в иной мир дети видят прекрасные дома с городской мебелью, гладкие и широкие дороги, «места, которых и в помине нет у нас» (SKS. 364/60).

В подавляющем большинстве случаев в характеристике места обитания хозяев леса присутствует комплекс параметров. В одной из быличек теленок перепрыгивает через три забора, убегает на край поля, а затем, перейдя через гору и через железную дорогу, попадает на болото (161). В другой – рассказчица идет по берегу реки, обходит заводь, поднимается на очень высокую гору и внизу на болотце замечает идущих хозяек леса (77). Рассказывали, как выруганная девочка прямо от крыльца побежала на Ригачную гору, оттуда на Крестовое болото, где ее ждали «тети и дяди» (150). Однажды женщины заблудились, идут, «только сосны и ели все длиннее», пришли к берегу озера, попали на Коверское болото, «а там ламбы видны и острова» (120).

Таким образом, сакральная топография еще раз подчеркивает близость духов – хозяев леса с нечистой силой, подземными обитателями, с миром мертвых.

Но совершенно особым почитанием пользовались некоторые сакральные топосы в лесу, в первую очередь это муравейники. Именно рядом с ними и непосредственно на них совершались многие религиозно-магические обряды. Для поднятия лемби следовало умываться мылом, определенное время пролежавшем в муравейнике; красоту девушке гарантировал трехкратный плевок в муравейник (точно так же, как умывание грозовой водой, скопившейся в углублении большого камня). «Самый лучший способ» поднятия девичей славутности заключен в следующем. В летние Святки в ночь перед Ивановым днем в лесу на развилке трех дорог срывают вершинки трех березок: девять на одном перекрестке, девять на другом, девять на третьем. С трех чужих полей собирают девять ржаных колосьев, по три с каждого, и плюс девять веток иван-чая. Из всего этого делают веник и трижды в течение Святок парятся: перед Ивановым днем, посередине святочного промежутка и перед Петровым днем. Затем уносят этот веник на муравейник, который обязательно стоит за изгородью, в лесу, у обочины дороги по правую руку. Надо развязать прут, которым завязан веник, поставить его стоймя, верхушками вверх, в муравейник: «пусть муравьи ходят»^[438]. Существует еще один интересный обряд поднятия лемби, подчеркивающий внутреннюю взаимосвязь духов земли и леса (яма под корнями ивы и муравейник, являющийся городом-домом лесных жителей) и даже воды. Девушка с матерью или другой женщиной идут в лес, «отыскивают муравейник и неподалеку от него густой куст ивы. Затем девушка роет посредине муравейника яму; раздевается донага и становится в вырытое углубление. Женщина подает ей воду, и она обливает себя. Между тем в кусте ивы должен быть сделан ход с той предосторожностью, чтобы при этом не повредить корней ивы. Облившись водой, девушка должна пролезть сквозь куст нагая. Потом она одевается и идет домой»^[439].

На муравейнике проводили ритуалы исцеления. Например, чтобы вернуть болезнь тому, кто ее наслал, следовало привязать к маленькой елочке, под которой находится муравейник, красной ниткой за лапку лягушку (231). Летом запрещалось трогать муравейник, чтобы лесной зверь не проник в стадо, которое по завету с пастухом он должен охранять (214). Хозяин леса по настойчивому требованию знахаря возвращает людям девочку, оставляя ее на муравейнике (83). Встречаются сведения, что муравейник вообще является излюбленным местом обитания «лесного народа», который на встречу со знахарем может являться в образе муравья^[440].

Функции хозяев леса в карельских былинках

Рассматривая функции хозяев леса, прежде всего следует указать, что они рачительные и заботливые хозяева своих угодий. При этом следует отметить, что они бережно относятся не только к лесным зверям и птицам, но чаще всего и к домашней скотине. «Животных он не трогает!

Он, наоборот, охраняет животных» (81). За какую-то помощь или услугу он может наготово убить зверя и принести человеку (98). Это одна из самых древних функций, которая отчетливо видна в заговорах и эпических песнях, но уже отходит на второй план в мифологической прозе. Объясняется это тем, что в карельских былинках хозяева леса обожествляются лишь в незначительной степени, они очень близки к такому персонажу, как «черт», и часто даже идентифицируются с ним не только по внешним, но и по внутренним признакам.

Для того чтобы охота была удачной, и хозяева леса разрешили пользоваться своими кладовыми, необходимо было их угостить, задобрить. «То слышала, что когда убивают оленей в лесу, то сварят большого оленя, накормят лешего. Сварят или жарят там, в лесу, убьют и дают одно животное лешему» (220). Идя в лес на охоту или за грибами-ягодами, всегда полагалось спросить разрешения у лесных жителей. Многие охотники владели и магическими приемами, и колдовскими секретами и, чтобы запугать соперника, могли попросить помощи у лешего, чтобы тот сам напугал второго охотника или заставил его ружье стрелять мимо цели (96). При благополучном развитии отношений хозяин леса мог даже предложить охотиться вместе. Но опять же эта благосклонность не радует человека, а пугает, он воспринимает ее как попытку увести за собой в другой, «иной» мир. В одной из бы личек леший предлагает пойти вместе за оленями: «…пойдем-ка теперь вместе, потому что твои олени вот там, пойдем со мной». Мужик сначала соглашается, но потом, видя с какой нечеловеческой скоростью незнакомец идет на лыжах, вовремя одумывается, «что нет теперь толку», и начинает «в большой ярости» ругаться. «Оглянулся, а тот уже и пропал впереди. Один остался» (82). В другой быличке хозяин леса, приняв человеческий облик, тоже позвал на совместную охоту, они настреляли огромное количество птиц. Уже это обилие поразило охотника, но странности начались, когда они пришли вечером в лесную избушку. Попутчик заставляет сгибать голову каждой птицы обязательно под левое крыло и в левый глаз втыкать щепочку. Мужик, заподозрив неладное, не слушается и все делает наоборот. А попозже идет в лес за дровами, срубает рябину и кладет ее в топящуюся печку. А «он боится рябины, когда рябину в огонь положишь, рябина как затрещит, он этого боится, бес… как рябина разгорелась и как пошла пищать: пии-пии-пии. Он как вскрикнет: „Смотри, съел, приятель, меня!“ Он как выскочит из избушки в дверь, собака следом. Птицы, которым положена была в левый глаз щепка и под левое крыло загнута голова, все следом за ним полетели. „Идите! Возьми птиц и все, только сам уйди прочь“, – мужик говорит. Рад от него избавиться. И он собрал других птиц в мешок и бегом домой» (232). В этом мифологическом рассказе сплелись и архаичные и более поздние представления. Предпочтение, отдаваемое левой стороне, как и ярость и ругань в первой быличке, свидетельствуют о близости духов-хозяев леса к нечистой силе, поэтому рассказчик и называет его бесом. Но с другой стороны, оказывается, что хозяин леса, представ перед охотником в антропоморфном виде, вдруг перевоплощается в рябину, дерево, почитаемое у карелов (его называют священным в эпических песнях, а ягоды служат оберегом от нечистых духов). Фитоморфность, полное слияние с лесом, синкретизм – это один из самых архаичных признаков хозяев леса. «Лес его прячет, прячет обязательно. Если бы его лес не прятал, то он многих бы людей напугал. Его прячет лес» (81).

В старину охотники для духа леса делали три капкана, не прикасаясь к ним топором. Из них ничего нельзя было брать, вся добыча принадлежала лешему. В одной из быличек охотник отправился расставлять силки, но успел очень мало, так как начался дождь. Он пошел обратно в избушку и увидел, что в силках, предназначенных для духа леса, глухарь. Он решил взять его себе. Сварил кушать, а сам все боится последствий нарушения запрета. Перекрестил дверь, лег спать. И вдруг слышит: кто-то ходит вокруг избушки, затем со злостью распахивает дверь, невидимая рука вцепляется в волосы, и голос произносит: «Отнеси глухаря обратно!» Охотник, испугавшись, раздетый выпрыгнул из избушки и двадцать верст, в темноте, под дождем, бежал до деревни (SKS. К 31).

Но человеку не только опасно нарушать условия договора. Сама охота при помощи магии может иметь печальные последствия. Одному такому охотнику его «стрелки» даже ночью не давали покоя, требуя работы. Ему приходилось заставлять их по ночам вить веревки из песка (SKS. Е 561).

Лесные жители распоряжаются не только зверями и птицами, но и всем, что растет в лесу. Когда заготавливали древесину для постройки дома, строго соблюдали пространственно-временные границы и спрашивали разрешения на рубку у хозяев леса, чтобы ничто плохое из «иного» мира не пришло в дом, в мир человеческий. «В лес надо бы идти, перекреститься, когда первый раз идешь. Хоть своими словами сказать. Раньше знали, что сказать. Я как не говорила, вот и не умею по лесу ходить. Я в лесу ничего не умею. А люди пойдут, уже шепчут, уже говорят: „здравствуй“ да „прости“, да что там говорят. Да: „Дай мне добра (добычи) в летнее время! Спасибо!“ А как пойдешь последний раз осенью, всегда: „Прости, ты дал мне добра (добычи)“. Так надо бы. Мы, как глупые, забываем просить прощения, лес и прячет» (218).

Если чем-то обидишь хозяина леса, надо вернуть все его дары. Например, если перейдешь через его «дорогу» и заблудишься, «все надо выбросить вон, если есть грибы или ягоды, выбросить надо. Жалко, дак если не можешь попасть… Пусть потом он это собирает. Отстанет тогда» (130). Особенно трепетно надо относиться к почитаемым местам. Рассказывали, что в Лахте мужик нарубил дров в священной роще, «потом очень тяжело заболел, тогда даже вон дрова в лес увез… на том конце ничего брать не надо. Ну, там ельник да болота» (118).

Особые отношения были с хозяином леса у пастуха. Они заключали между собой договор, чтобы леший запретил своим зверям (особенно медведю) трогать животных, принадлежащих человеку (202, 88), и сам пас коров все лето (215). Этот договор заключался на весь пастбищный период, а иногда даже на несколько лет вперед. Пастух при этом должен был соблюдать множество запретов: «…ягоды он мог есть только из шапки, а не прямо с куста, ему нельзя было здороваться за руку, брать яиц из птичьих гнезд, убивать змей… Чтобы не разгневать хозяина леса, пастух не мог рубить деревья топором (костер он разводил из валежника или сухостоя), спать в лесу под деревом (ему разрешалось спать только на лужайке, подложив под голову камень). Как правило, пастух оставался неженатым. За столом ему подавали еду в отдельной чашке, а ел он всегда собственной ложкой; хлеб он ел только от начатого каравая. Пастух всегда шел в баню со свежим веником, которым еще никто не парился, и мылся один. После бани он надевал выстиранное белье, спал на отдельной постели, всегда один»^[441]. Непременными атрибутами пастуха, к которым никто не имел права прикасаться, были длинная плеть или батог, кошель и духовой инструмент. Это могла быть гибкая берестяная дудка. Иногда tuohitorvi делали из ольхи, а затем оборачивали берестой. Могла быть и liru, ее корпус делали из ольхового дерева, а язычок из можжевельника. То есть все инструменты, которым придавали магическое действие, делались из священных деревьев^[442]. При этом есть сведения, что пастушескую трубу после изготовления год держали в муравейнике, одном и самых сакральных мест, в котором, согласно самым архаичным карельским верованиям, и обитает хозяин леса. Таким образом, инструмент становился средством общения пастуха с лесными духами. А иногда заговоренную трубу вообще все время хранили в муравейнике (или в хлеву под навозом), а в быту использовали лишь дубликат^[443].

Перед первым выпуском коров пастух обязан был совершить особые ритуальные действа в лесу, принести хозяину леса жертвоприношение (часто это были вино, табак, яйцо). Лесные жители обязывались пасти за это коров и не пытаться напасть на них. Даже медведь был поставлен в такие строгие рамки, что «колокольчик у коровы лапой тронет, а корову не тронет». Но иногда пастух сразу обещал одну из коров лешему взамен сохранности остального стада. Обязательства были и у хозяев коров: колдун или пастух «круг вокруг стада обведет и скажет: „Ни на вспаханную землю не ходи, ни через забор не поднимайся, вокруг иди!“ Нельзя было босыми ногами и без платка на голове корову отпускать» (202). При этом хозяйка, чтобы животное всегда приходило домой, перед первым выгоном скармливала корове особый хлебец с запеченной шерстью, мазала между рогов сажей и всегда выпускала из хлева с особым сакральным прутом, которым благословляли животное еще в Вербное воскресенье. В Войнице хозяйка весной с утра в хлеву трижды обводила коров специальным туеском, в котором была особым образом еще осенью испеченная картошка, пресные лепешки и икона Богородицы. Затем она выгоняла скотину на улицу, брала в правую руку подойник, наполненный водой, в левую – серп и туесок и дважды обходила стадо по солнцу, один раз – против него. Информаторы объясняют, что серп нужен, чтобы коровы не уходили далеко, ведь серпом режут только рядом, в поле. При этом хозяйка просила Миеликки, «прекрасную хозяйку леса, таинственную лесную жену» с этого момента «привязать своих собак», т. е. запретить своим зверям подходить к домашним животным (SKS. 346/14903, 15104). Во избежание различных лесных напастей нельзя было гоняться за жеребятами с недоуздком (159).

Есть рассказы, в которых нечистый просит у пастуха купить корову, и после этого она бесследно пропадает (SKS. 441/761). В одной из быличек леший помогает маленькому пастушонку, испугавшемуся его при встрече и убежавшему домой, и вечером сам приводит стадо в деревню (SKS. К47).

Если в мифологической прозе коров пасли лесные духи и сам лес, то в заговорах этот круг шире^[444]. Во-первых, во время первого отпуска, стадо обводили топором и горящей лучиной и говорили: «поставим иву в пастухи, черемуху – в домой приводящую». Если из них пастухов не получится, то в одних случаях звали на помощь лесную «маленькую деву», в других – медведя, в третьих – «шесть чертей (perkeleit?), седьмым плохого мужа», и наконец, – звали творца (Luoja) или святого Власия (pyh? Ulassie Kormelittsa). Таким образом, продемонстрирована трансформация взглядов от тотемизма через политеизм и почитание духов низшей мифологии до монотеизма и православия.

Иногда люди за защитой обращались к первопредкам, например, чтобы медведь (эманация хозяина леса) не разорял посевы, для этого надевали на пугало нестиранную одежду покойника (SKS. 75/3880).

В некоторых мифологических рассказах хозяева леса выступают в роли предсказателя. Им ведомо будущее человека и человеческого мира. Иногда само их появление предвещало что-то плохое: «не перед хорошим показываются» (127), но здесь взаимосвязь совсем не такая четкая, как в быличках о хозяевах воды, появление которых практически всегда ассоциируется с бедой. Хотя в некоторых быличках однозначно говорится, что увидеть лешего, особенно смеющегося и хлопающего в ладоши – к беде: например, муж истратит все деньги (SKS. Кб, К47).

Иногда о будущей жизни ходили гадать в ригу, самую дальнюю постройку на крестьянском дворе. Она стояла уже на границе между человеческим и лесным миром и, видимо, поэтому в ней было возможно присутствие лешего, а не только хозяина риги. Об этой традиции рассказано в одной из антибыличек, в которой вместо лешего гадающую девушку пугает спрятавшийся там мужик. «…Идут туда, в дверь риги в темноте протягивают руки… В дверь, дверь приоткрывали и руку протягивают, что какую руку он там протянет… Если холодную дает, что тот умрет. А если шерстяную дает, это как бы счастье. А теплая рукавица – это жизнь хорошая будет… Ну, лешим его называли. Вот такое чудо: леший придет и что хочет, то и делает» (221).

Встреча с хозяевами леса предвещает какие-то изменения. Однажды две сестры пошли искать коров на вырубку, за ручей, на гору. Уже были сумерки, после захода солнца. И встав на пень (который являлся точкой пересечения невидимой пространственной границы), вдали на покосах увидели: «идут мужики, ростом с высокие деревья, только пуговицы блестят. Черные шинели, а пуговицы желтые, как у милиционеров, только „блестят“. А через два года на том месте поселили заключенных. „Надо же было заранее показать!“» (85).

Прообразом будущей жизни человека может оказаться своеобразная картинка «чужой земли», небольшая «экскурсия» в «иной» мир, которую может устроить хозяин леса. В одной из быличек мать рассказчицы пошла за ягодами и попала в ельник, а там маленькие елочки и сосенки «словно бы в шелка одеты». Она села от удивления на пенек (снова именно пень является эпицентром проникновения в параллельный мир!) и услышала голос: «Раба! Не бойся, это я тебе жизнь показываю. Домой пойдете, а эта война закончится, и тогда все люди будут одеты в такие платья и шелка, очень хорошая будет жизнь! А не бойся, не плачь, не бойся!» «…Это она в лесу услышала, лес сказал. Это хозяин леса сказал!» (111).

В другой быличке еще во время весенней посадки из лесу появляется существо (olento) мужского рода и предсказывает, что будет хороший урожай (SKS. К47). Еще в одном мифологичеком рассказе мужчина, распахав поле в лесу, поздно вечером идет домой. Из лесу выходит мужик и несколько раз просит: «Спроси у меня чего-нибудь!» Но карел молча дошел до деревни. Здесь леший вынужден был уйти восвояси, бросив напоследок: «Эх ты, глупый мужик, ничего не спросил, а я бы тебе всю жизнь предсказал!» (SKS. КЗ). Молчанию крестьянина можно найти два объяснения. Во-первых, это способ обезопасить себя от попадания в «иной» мир. А во-вторых, возможно, это влияние церковного учения, по которому любое гадание – грех.

Но в большинстве мифологических рассказов леший выступает в роли похитителя. Он иногда крадет свадебные обереги у патьвашки (SKS. G1201) или отбирает молоко у коровы, которую проклинает хозяйка. В одной из быличек рассказчица говорит, что повстречала у реки целую толпу чертей-леших. Те стояли и разговаривали: «Куда пойдем?» «Пойдем в Хае на ночь. Мария даст молока!» (SKS. К16).

В рассказах последних лет на первый план вышла функция лесных хозяев как похитителей домашних животных. Это многочисленные былички о так называемом «лесном укрытии mec?npeitto». Эти сюжеты часто свидетельствуют о снижении былого почитания мифологических персонажей. Неслучайно именно в таких сюжетах человек, пусть и обладающий особыми знаниями, демонстрирует свою силу и заставляет лес чаще всего вернуть похищенное. Хотя для простого крестьянина авторитет леших непререкаем.

Во многих былинках леший выступает в качестве похитителя людей. Обычно это женщины и дети, а особенно часто – девочки или девушки.

Одной из целей их похищения являются поиски невест в ином мире (возможно, это отголоски архаического сватовства в чужом роде). В подавляющем большинстве случаев это происходит, когда родители ругают, проклинают своего ребенка, тем самым отдавая его во власть нечистого, хозяина леса. Нарушаются вербальные границы. Чаще всего похититель появляется в антропоморфном виде, это или мужчина, или дедушка, или «тети и дяди» (144, 149,150). Иногда это зооморфный образ лесной собаки (153) или белой лошади (152); а порой – просто что-то неведомое, непонятное уводит детей в лес (151, 148). В таких случаях похищение происходит в любое время (чаще всего как раз в наиболее безопасное дневное) и в любом месте, прямо там, где произнесено проклятие (это может быть и лес, покос, мельница, и даже самые защищенные пространства – двор, крыльцо дома). Однажды потерялась девочка пяти лет. Нашли ее только через три дня. Она была вся во мху, он был воткнут даже в уши. Лежала, уткнувшись лицом в кочку, накрывшись платком. Носили ее «очень большие мужчины. Это была лесного мужика (mets?miehen) работа!»^[445]

Лесные жители практически никогда не обижают похищенных детей. Они носят их по своему миру, кормят пищей, которая там им кажется нормальной (ягоды, хлеб, калачи, печенье), а на деле оказывается шишками, опавшей хвоей да навозом. Иногда подчеркивается, что было бы хорошо не есть эту пищу, тем самым не приобщаться к чужому миру, чтобы легче было вызволить человека из плена. В Сямозерье рассказывали о случае 1907 года. Во время сенокоса на острове девушка ушла в лес и – пропала. Обратились к знахарке, она взяла нитку, у печки навязала на ней узелков, что-то шепча, и сказала: «Наташа у плохих в руках. Надо идти на тот остров, где она пропала. Только молчите, ничего не говорите». Пришли в лесок. Колдунья нашла испражнения Наташи, стала ножом шевелить их и читать что-то. Было совершенно безветренно, и вдруг поднялся такой шум, ветер, деревья до земли гнулись. Внезапно этот ураган стих, подняли голову, а Наташа сидит на березе, голову наклонила на грудь, словно спит. Ее молча сняли с дерева. А на следующий день она рассказала, что только она сходила в туалет, пришли трое мужчин в черном с блестящими пуговицами, взяли ее за руку и привели в огромный дом со множеством комнат. В одной все сидели за длинным столом, уставленным всевозможной едой (ягоды, яблоки, конфеты, пряники), и стали угощать. Но рядом сидел старик, он все толкал Наташу пальцем в бок и говорил: «Не ешь, милая.

Если только съешь что-нибудь, то здесь останешься. Тогда тебя отсюда не выпустят. А если не будешь есть, то голодную тебя не будут держать, отпустят. Хоть как терпи, не ешь, как бы ни уговаривали!» И Наташа не стала ничего трогать. Все присутствующие были в хороших черных одеждах, женщины одеты, как жены господ. А в комнатах – столы, диваны, зеркала. Наконец, девушку усадили на плетеный стул – вот в этом месте ее и нашли. «Откуда на Кода-острове такой дом?» – все удивлялась потом Наташа. Это было место, на котором очень часто терялись люди, а по ночам были слышны звуки песен, плясок, игры на гармони. (SKS. 384).

Чаще всего удается найти похищенных детей здоровыми и невредимыми, хотя они уходят очень далеко от дома, умудряются перейти через овраги, речушки и оказываются на островах или на болоте. В таких случаях следует как можно скорее обратиться к колдуну. И тогда поиски увенчаются успехом, или даже сам леший принесет украденных в то самое место, откуда взял (иногда даже прямо в дом). Порой леший проявляет необычайное внимание к детям. Как-то муж с женой пошли на сенокос и взяли с собой младенца. Женщина ушла домой пораньше доить корову. А муж забыл ребенка в лесу. Женщина с плачем бросилась его искать. И, прибежав на покос, увидела, что леший (metsine) укачивает ребенка в люльке и приговаривает: «Мать не взяла, отец забыл!» Он отдал младенца матери невредимым (SKS. К47).

Ребенок, потерявшийся в лесу, абсолютно беспомощен, полностью во власти хозяев леса, которые, впрочем, никогда не обижают детей. Неслучайно есть такое поверие, что они оказываются в колыбели Хийси (hiidenk?tk?ss?); а возвращенные домой рассказывают о похожей на мать женщине, приносившей им еду^[446].

Чаще всего похищает детей, проклятых матерью, хозяйка леса. В таких случаях спасительным оказывается нательный крестик. Однажды лесная хозяйка унесла братика с сестренкой, не поспевавших за родителями. Так как на мальчике был крест, его она не смогла далеко унести, и на третий день его нашли невредимым. А девочку искали очень долго, а когда нашли, она никого не узнавала (SKS. К201).

Бывают и трагические случаи. Например, в одном из рассказов младенца нашли мертвым под елью (SKS. К201). В девятнадцатом веке была записана быличка о том, как мать, торопясь летом уйти на работу, «сгоряча выпалила» плачущей, не отпускающей ее маленькой дочке: «А леший бы лучше тебя взял!» Девочка пошла в дом, но, возвратясь вечером с работы, мать почувствовала, что «она не настоящая дочь: „метчяляйне“ подменил дочь и на место ее подсунул одну из своих прислужниц». Ее выселили в темный чулан, кормили там «и до самой смерти глядели на нее, несчастную, как на исчадие лешего». Как-то зимой, будучи на лесовывозках, мать всю ночь сидела у костра, не в силах заснуть. Это было воскресное утро, уже начало светать. «Вдруг я услышала шум от едущих по снегу саней. Через некоторое время из лесу выехал на черной высокой лошади мужчина, одетый в приличное платье: на нем был тулуп, крытый черным сукном, с черным же барашковым воротником; на голове хорошая бобровая шапка, точь-в-точь как у приказчика. Рядом с ним сидела девушка, также очень хорошо одетая». И женщина узнала в ней свою дочь Агафью, которую унес леший. Дочка рассказала, что у нее уже и ребенок есть, что живется ей с мужем хорошо. «Мы с ним все ездим по лесу, и иногда только, когда есть захочется, заглядываем в деревни и города. Кто положит что-нибудь из съестного без благословения, то мы с ним и съедим, а на место кониный навоз подлатаем». Агафья скучала по дому и даже предложила матери способ спасти ее от власти лешего: снять крест и скорее накинуть его ей на шею. Но мать так испугалась, что не успела ничего сделать – и сани умчались^[447].

Сто лет спустя аналогичный рассказ был записан уже на севере Карелии. Леший унес проклятого сына. Через много лет отец уже поздно вечером ехал на санях. Вдруг лошадь остановилась. Он оглянулся, а на запятках стоит мужик, потерявшийся сын, и говорит: «Мне жить хорошо, только я там не хозяин. Мне что скажут, то я и делаю. А тебя я видел очень часто, только маму не вижу».

В одной из быличек рассказывается, как мать в сердцах крикнула на младенца: «леший тебя возьми!» Ребенок после этого больше не рос, только плакал день и ночь и в три года был, как полугодовалый. Приглашенный на помощь знахарь сказал, что ребенка подменили, и обратный обмен совершить нельзя, так как младенец был еще не крещен. Чтобы обезопасить жизнь ребенка, следовало еще в день рождения взвесить его на ольховом безмене (SKS. Е901). Особенно беззащитны были не только некрещеные, но и беззубые дети. Их ни в коем случае нельзя оставлять одних, в крайнем случае, надо положить под колыбель веник. Нельзя беременной женщине спать на животе. На нем всегда должна лежать рука, своя или мужа. В Вокнаволоке рассказывали, что таким образом унесли ребенка у Авдотьи, только шрам на животе остался (SKS. Е931). Опасным местом для детей считалась и баня. Как-то раз мать выругала ребенка за то, что он покакал на пол. Он стал чахнуть день ото дня. Пригласили знахаря, он приготовил заговорную воду, положил ребенка на порог. И именно на пороге, одном из самых сакральных мест любого помещения, обнаружилась подмена – девочка тут же превратилась в осиновое полено (SKS. Е901). В другой былинке подменили ребенка, положенного в бане на скамью. Он и не рос, и не ходил. Через много лет отец встретил настоящего сына в лесу, тот передал привет матери (SKS. Е901).

Сюжеты с подмененными детьми встречаются и в карельских народных сказках. Такие дети обычно не развиваются ни физически, ни интеллектуально. А когда подмена обнаруживается, оказываются просто поленом, обрубком дерева.

В одной из быличек на покосе пропала девушка. Год ее не могли найти. А следующим летом знахарка сказала, что девушка обнаружится на том самом месте, где пропала. И на самом деле, придя на покос, мать услышала голос: «Ма-а-ма, ма-а-ма, приходи, возьми меня, мамочка, я твоя Аннушка!» И девушку смогли спасти, потому что она спряталась в крапивных зарослях, в которые не смог зайти ее муж, сын лешего. Он поздно вечером приходил под окна и звал ее обратно к плачущему ребенку. А на третьи сутки расколол (halgai – как полено!) ребенка пополам и половину забросил на крышу.

Т. А. Новичкова пишет, что «„обменами“, „обменышами“ считались дети с врожденными или приобретенными во младенчестве серьезными телесными уродствами и психическими отклонениями. Так в народной культуре проявилась вера в изначальное телесное и духовное совершенство человеческой природы. Все, что ей угрожает – от злых сил: водных, домашних, лесных и прочих духов»^[448].

Таким образом, оказываясь в ином мире, человек живет хорошо, но очень скучает по дому. Он там в неволе и стремится вырваться из-под чужой власти. Но помощь может прийти только из мира людей. Не случайно считается, что спасти из неволи может нательный православный крест, тогда человек снова попадает под покровительство Бога и в созданный им мир. Мифологическая проза подчеркивает, что свобода выбора у человека есть только в своём мире, но надо стараться не переходить границы: пространственные, временные, вербальные, этические и любые другие. Как писал Павел в Новом Завете: «Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною» (1 Кор. 6:12).

Еще об одном важном условии удачного поиска детей говорят многие былички. Знахарь подчас точно описывает место, где будет оставлен ребенок: «Сегодня найдешь, сидит у берега на камне». Но предупреждает: «Только забирай молча, с молитвой» (SKS. 384/60).

Взрослых лесной хозяин уносит очень редко. Одноглазый леший, которого одновременно называют и чертом (piru, karu), может прятать женщин и в лесу, и унести прямо с крестьянского двора (138). Обычно это является результатом проклятия или наведения порчи, спасает тогда лишь обращение к очень сильным знахарям. Иначе похищенных люди могут даже увидеть, но не смогут помочь и забрать с собой. Необходимо, чтобы хозяин леса сам вернул на то же место, с которого взял (137).

Беда может случиться и с мужчинами. Н. Лесков еще в девятнадцатом веке записал рассказ, как однажды вечером в лесу мужик повстречал лесовика (mecc?laine). Тот внезапно появился на дороге и заговорил: «А жаркий сегодня был день…» И именно разговором стал увлекать все глубже и глубже в глухой лес. Мужик ходил за ним целых трое суток, они постоянно разговаривали. Причем «в первые дни мне и в голову не приходило, что я на „худых следах“ (pahoil d’allil), только уже на третий день сообразил, что я не без чуда брожу столько дней, а домой все не попадаю». Спасло мужика только то, что он вспомнил первую фразу лешего, с которой тот начал беседу. И как только он произнес ее, «mecc?laine вдруг захохотал и со словами „ты, брат, вижу, и говорить толком не умеешь, а повторяешь раз сказанные слова“, – пошел от меня прочь с криком, шумом, и долго еще слышно было, как ломались деревья под его сильными ногами!»^[449] То есть необходимо было замкнуть вербальный круг, как в случаях встречи с Крещенской бабой, как с рассказыванием сказок во время Святок. После того как были закрыты вербальные границы в быличке, мужик вышел из «иного мира» и замкнул и пространственную границу, на первом же перекрестке сняв с себя одежду, «отряс ее старательно, чтобы не занести нечистого домой, и потом, благословясь, отправился домой». Таким образом, человек, проделав необходимые ритуальные действия, освобождается от влияния нечистой силы, и отдает себя во власть Бога.

Часто похищенных людей находят оставленными у каких-либо деревьев. В одной из быличек женщина пошла в лес, увидела впереди двух хозяек леса, которые были в женском обличье, и пошла за ними.

Ее нашли через два дня, засунутой между двумя деревьями, рот был набит мхом (SKS. Е701). В другом рассказе леший унес девушку, посадил под куст можжевельника и заставил молчать, не откликаться на зов ищущих людей. Там ее и нашли (SKS. К201).

Блуждание в лесу в некотором смысле тоже можно трактовать как кратковременное похищение хозяевами леса. Заблудиться в лесу, часто в совершенно знакомом месте, и оказаться на «чужой земле», в ином мире можно в нескольких случаях. Во-первых, если нарушены временные табу и человек пришел в лес за добычей в сакральное время: это воскресенье или церковные праздники (160, 150). Во-вторых, и это самые частые случаи, если переступишь пространственные границы двух миров. По-карельски это звучит: «mec?n iz?nd?n j?llil/dorogal olet; ты на следах/дороге хозяина леса», а чаще «karuloin j?llil/dorogal olet; ты на следах/дороге чертей». Считается, что в таком случае человек, сам того не желая и не совершая никаких очевидных для него предосудительных поступков, просто переходит или наступает на невидимую человеческому глазу дорогу, по которой движутся духи-хозяева. В одной из быличек рассказчик пошел за ягодами. Идет обратно, уже деревня видна, он все идет-идет-идет, а дома не приближаются. И только когда он «со злостью» разделся, понял, где находится. На «следах черта» чужое и свое как бы меняются местами (SKS. К221).

В другом рассказе повествуется о дороге чертей-леших, которая проходит через сухой сосновый бор. Это место так и называют «Hijjen kangas» – «сосновый бор Хийси», там всегда и все блуждают (SKS. К221).

Есть несколько способов, чтобы сойти с чужих следов и вернуться в свой мир. Надо раздеться (часто прямо догола), одежду вытряхнуть и даже вывернуть наизнанку, разуться и обувь с левой ноги надеть на правую, иногда – снять носок с левой ноги. Это ритуальное переодевание глубоко символично: иной мир – это «мир-перевертыш», своеобразное «Зазеркалье» и, чтобы выйти оттуда, следует избавиться от его наваждений и признаков. Левая сторона – это традиционно сторона потустороннего мира, часто нечистых духов. Необходимо поменять ее на правую, то есть правильную, соответствующую реалиям человеческого мира (по-карельски это дословно звучит: мир крещеных risti-kanzoin ilmu). В мифологических рассказах XX века даются и еще два, на первый взгляд, взаимоисключающих совета: одни рассказчики рекомендуют громко кричать, ругаться матом (132), другие – помолиться и перекреститься (80, 119, 123). Первое имеет более архаичные корни, его истоки в тех временах, когда мат еще выполнял сакральную функцию, через него человек, с одной стороны, приобщался к «иному» миру, а с другой – показывал свою собственную силу и бесстрашие. Матом и громкими криками часто пользуются в своей практике очень сильные мужчины-колдуны. Стремление помолиться Богу и перекреститься – это уже влияние учения православной церкви; на практике оно ближе женщинам.

Есть и еще одна рекомендация: умыться или протереть глаза (120, 123). В одной из быличек мужчина охотился на белок. Увидел одну на дереве, выстрелил – упало две, как только стал подходить – они ожили и снова на ель. И так несколько раз. Поняв, что дело нечисто, охотник развел огонь, нагрел воды, разделся, вымыл и себя, и собаку, и ружье, обкурил все дымом, только тогда все встало на свои места (SKS. 384/76). Связано это, видимо, с тем, что люди видят и чувствуют, в первую очередь, зрительные изменения: старые знакомые места вдруг видятся странными, чужими и неизвестными. Неслучайно после того, как проделаны все ритуальные действия, очевидцы описывают свое состояние следующим образом: «пелена спала с глаз», «будто светлее стало», «словно мир открылся», «словно стала узнавать землю». Чтобы хозяин леса не злился и отпустил домой, следует выбросить все собранное и вернуться домой с пустыми корзинками, ничего не взяв из «чужого» мира. Рефреном через все заговоры, через все обряды, в которых просят прощения у духов-хозяев, проходят слова: «возьми себе свое хорошее, отдай мне мое плохое». Есть еще один способ, чтобы выйти из лесного укрытия: необходимо через дорогу протянуть красную шерстяную нить и прочитать слова заговора (SKS. К211).

Считается также, что хозяева леса боятся зарослей крапивы (142). Это жгучее растение в данном случае ассоциируется с огнем, домашним очагом (заросли крапивы особенно густы на месте печки разрушенного дома), который всегда служил оберегом от нечистой силы. Исчезают они от произнесения молитвы (81), просто: «Господи, благослови!» (SKS. Е141, К16), или «ереси» (87). Они пропадут, если в огонь бросишь рябину (сакральное дерево), если оглянешься направо, т. е. в сторону человеческого мира (82). Иногда помогает молебен, прочитанный священником (SKS. К201). Чтобы леший не смел войти в лесную избушку, надо громко выпустить воздух из заднего прохода и сказать: «Мой порох сильнее!» (SKS. Е211). Помогает избавиться от хозяев леса и лук или чеснок, средства, используемые для борьбы с нечистой силой многими народами. Их надо просто предложить подошедшему хозяину леса, и он исчезнет (SKS. К47).

На севере Карелии бытовал обряд, с помощью которого можно было сразу обезопасить себя в лесу. Для этого было необходимо на месте, где родился (syntym?sijalla), старым ножом на левой пятке начертить «пятиконечник» (viisikanta) так, чтобы не повредить кожу, и сказать:

Mies tiens? tuntekon,

Tuuli tiet? neuvokoon,

Otava opettakoon,

Aurinko antakoon apua,

Emo olkoon opassa.

Мужчина пусть дорогу знает,

Ветер дорогу пусть покажет,

Большая Медведица научит,

Солнце поможет,

Мать пусть будет проводником.

В таком случае в лесу никогда не заблудишься, даже если наступишь на следы лесных духов, которые здесь понимаются как нечистая сила: «Черт не может зацепиться за пятиконечник» (SKVR. II. 1090). Данный текст ярко демонстрирует, что хозяева леса уже совсем не обожествляются, им принадлежит «плохая» левая сторона горизонтального пространства. В качестве охранников-оберегов выступают и первопредки (место рождения; мать) и солярно-лунарные знаки (солнце; Большая Медведица – место рождения тотемного медведя), и сакральные бытовые предметы (железный нож), и магический «пятиконечник».

На «дороге» хозяев леса ни в коем случае нельзя останавливаться на ночлег. «У меня не случалось, но рассказывали, что когда с огнем в лесу спят и если случится на их дороге костер развести да шалаш сделать, тогда хозяин леса придет и огонь затушит и шалаш разломает… И схватит огонь: зачем на его дороге огонь развел. Тогда… надо… с того места посторониться» (112).

Помня о том, что в представлении карелов «лес – это ухо», нельзя нарушать и вербальные границы: материться в лесу, громко кричать, петь. Даже думать о плохом нельзя (159), т. к. считалось, что мысль материальна и даже от нехорошей или недоброй мысли может пристать особая болезнь «mec?n nen?» – «лесной нос» (или острие).

Болезни, возникающие у человека при нарушении табу и условий общения с хозяевами леса

В карельской мифологии и в целом в мировосприятии древних людей микрокосм (человек) и макрокосм (в данном случае это лес) неразрывно связаны друг с другом некой невидимой цепью. Поэтому нарушение любых табу и условностей, т. е. «поломка» любого звена этой цепи, приводит к тяжелым последствиям. С другой стороны, два мира: свой, человеческий, и иной мир «лесного царства» – отделены друг от друга различными границами (пространственными, временными, вербальными, этическими). И если человек переступает их, лес и его хозяева наказывают провинившегося, насылая особую болезнь: лесной нос (mec?n nen?). Перевести слово «nen?» можно и как конец, передняя часть, остриё. Карелы считали, что существует множество различных носов-болезней: леса, воды, огня, ветра, могилы и др.

По мнению К. Астедта, у слова «nen?» в данном понимании можно выделить два значения: во-первых, это некая мистическая болезнь, а во-вторых, некое мифическое духовное существо. Граница между этими понятиями, считает исследователь, очень зыбкая^[450]. В карельских верованиях они скорее всего объединены, т. к. сама болезнь воспринимается как некое аморфное живое существо (причем, любая; например, оспу называли Ospiccu Ivanovic, ей даже готовили угощение, прося взамен уйти из дома).

В словаре карельского языка «mets?n nen?» объясняется как «болезнь, которая случается от гнева лесного духа-хозяина». Сами носители информации говорят о множестве симптомов, часто совпадающих при различных носах. В Суоярви говорили, что тогда грудь и плечи болят; в Сямозере – что кружится голова; в Суйстамо – что это любая болезнь, приходящая из леса^[451]. В Савинове карелы считали, что «нос леса… еду не пропускает (т. е. тошнит, рвет). В лесу есть хозяин. Ему как выкрикнешь что-нибудь плохое, тогда-то и придет» (226). Карелы считали, что носы леса и ветра – «это братья! Братья! Ветер спрашивает у леса. Лес спрашивает у ветра… Поди знай, что спрашивают!.. Если ветер, то голова болит. А если лес к человеку пристанет, тогда тошнит, аппетита нет, то колет в спину, то в какое место, не дает груди дышать» (223).

По мнению карелов, все носы (леса, воды, могилы и др.) взаимосвязаны, и они особенно опасны тем, что «если один нос пристанет, то тут и три пристанет подряд» (229).

Болезни «от носа» называли еще «приходящим» tulomine (224). Часто «плохое» (paha) могло пристать просто от собственной нехорошей мысли, например, от боязни заболеть или сломать руку или ногу.

В Беломорской Карелии, «когда в лесу что-то случалось, просили прощения у „золотого короля леса“. Зуб мог заболеть, руку можно порезать или к ноге „пристанет“. Когда испугаешься, тогда и пристанет»^[452].

Болезнь могли наслать и рассерженные хозяева леса. В одной из быличек рассказывается, как на свадьбе колдуны, споря и хвастаясь собственными силами, потревожили и рассердили лесные силы (mec?nv?gi). После этого молодые тяжело заболели. Знахарю пришлось умилостивлять всех хозяев, но он смог уговорить только одного и тот позволил хотя бы поставить молодых на ноги (SKS. 384/62).

Диагноз, причина и, что не менее важно, изначальное место возникновения недуга устанавливались различными способами. Во-первых, больной, проанализировав пройденный путь и совершенные действия, мог сам догадаться, какого духа-хозяина он прогневал. Во-вторых, он мог увидеть это во сне; часто перед этим следовало произнести особые заговорные формулы. В-третьих, самым радикальным и действенным методом было обращение к знахарю, который сразу же мог начать и процедуру исцеления.

В Приладожской Карелии говорили, что когда глаза, уши или другая часть тела болят, и установят, что это от лесного духа (mets?nhaltia), то болезнь называли лесной нос (mets?nnen?). Для исцеления надо было идти в лес, встать у муравейника. Знахарь брал больного за руку, здоровался с хозяевами леса и девять раз читал заговор, каждый раз отступая на один шаг (SKVR. VII. 4. 2494.) Другой рассказчик советовал после того, как попросишь прощения у «хозяина леса, хозяйки леса, золотого короля леса», девять шагов пятиться назад и только потом повернуться лицом в сторону дома. А если сильно болеешь, надо сделать трижды по девять шагов (Там же. 2482). Подчеркивается, что уходить с места соприкосновения с иным миром надо, не оглядываясь (достаточно вспомнить греческую Эвридику, оставшуюся в подземном царстве, или ветхозаветную жену Лота, превратившуюся в соляной столп). Человек просил прощения у всех хозяев леса, признавая их незыблемую правоту («ваша правда, наша вина»), прося их «забрать ваше хорошее, отдать наше плохое» (Там же. 2479). При этом он осознавал свою личную и всего человечества греховность: «нет дерева, на котором бы не сидела птица, так нет и человека, который не оступился бы» (Там же. 2497). Необходимым условием обряда исцеления было присутствие еще одного человека (toinen mies vierahaksi), прямо во время произнесения заговора предупреждали духов: «Здесь у меня чужой человек!» (Там же. 2497, 2499).

В быличках муравейник часто является сакральным локусом, средо-точением лесной жизни, местом обитания лесных духов и общения с ними. В Южной Карелии считалось, что если болезнь кем-то наслана, надо постараться вернуть ее наславшему. Для этого нужно было поймать лягушку, привязать к ее лапке красную нить, отнести ее к муравейнику с северной стороны и привязать к елочке. И как постепенно будет съедаться лягушка, так и из наславшего болезнь будет выходить душа (231).

В Гимойле, чтобы освободиться от «лесного носа», в бане делали изображение мужчины. Затем с этим изображением надо было, взяв ртуть, идти к муравейнику. Ртуть, как известно, применялась во многих обрядах, ее считали сакральным веществом. Неслучайно в карельском языке ее называют «el?v? hobja» – «живое серебро». Ее в качестве оберега клали и под порог, и в нагрудные мешочки вместе с лапками землеройки (по-карельски это «moakondiene» – «земляной медвежонок»), и даже в крупу. Затем у муравейника обращались к «известному лесному королю, сильному правителю леса, всех скал хозяину и гор властелину» и просили простить долги и принять жертвы-приношения: «выпей с вином свою злость, с пивом свое плохое». Потом принесенными подарками (ртуть в тряпице; в двух берестяных коробочках трижды по девять ячменных зерен) делали крест и рассыпали все вокруг муравейника, прислонив к дереву, устанавливали заранее сделанное изображение. Сказав: «Вот тебе подарки, сильный правитель леса!», поворачивались спиной и уходили, не оглядываясь: «J?? hyv?sti! Всего хорошего!» (SKVR. II. 868).

Многие заговоры, произносимые с целью исцеления, сохранили самые архаичные пласты верований (правда, они не лишены и христианизированных деталей), в них выздоровления просили у самого дерева, стоя на его корнях:

Puhas puuhut,

Puun is?nt?, puun em?nt?,

Puun valkie vanhempi,

Puun papit, papadjat,

Puun diekkunat, diekkunitsat

Puun ponomarit, ponomarihat

Puun kasakat, puun piijat

Vernoit sluugat, suuret,

pienet, nuoret, vanhat,

Anna minul rauhutta,

tervehytt? lev?t?ksen

I kipuloi kirvottamah,

I pakkoloi painuttamah,

I katsamaan, vartoitsemaan.

SKVR. VII. 4. 2782.

Чистое дерево,

Хозяин дерева, хозяйка дерева,

Белый (возм.: седой) старший дерева,

Попы и попадьи дерева,

Дьяконы и дьяконицы дерева,

Пономари и пономарихи дерева,

Слуги дерева, служанки дерева,

Верные слуги, большие,

малые, молодые, старые,

Дайте мне покой,

здоровье для отдыха.

И боль уберите,

И раны излечите,

И смотрите, охраняйте.

То, что дерево и сам лес считали живым существом, поклонялись ему, видно из многих обрядов. Во время одного из них брали из лесу ольховые ветки для исцеления. От них отламывали несколько верхушек и бросали через плечо, произнося: «Не приходи, лес, за долгами!» (SKVR. VII. 4. 1844).

Во время ритуала дерево (чаще всего это была ель или сосна) угощали, стараясь задобрить, и одевали в одежду больного, стремясь передать ему недуг. Такой обряд имел множество вариантов в Приладожской Карелии. Например, нужно было взять красные нитки, ольховые ветки, яйцо, черную шерсть, девять хлебных крошек, девять ячменных зерен, девять льняных семян, монетку, все завернуть в чистый носовой платок и отнести к муравейнику. Примечательно, что в комментарии к тексту заговора рассказчик называет муравейник лесным городом (meh?n linna). Все участники действа стояли на коленях, при этом больного связывали ольховыми ветками, имитируя связывание самого лесного носа. В конце необходимо было «закрыть три замка» (lukkii kolme liikkuu), то есть прочитать три молитвы (SKVR. VII. 4. 2500).

В другом варианте брали немного вина в бутылочке, делали из олова (металл, фигурирующий во многих карельских обрядах) крест, вдевали в него красную нить (магический цвет, продуцирующий здоровье и жизненные силы). Затем находили перекресток (традиционное место встречи и общения с потусторонними силами), рядом с которым растет низенькая раскидистая елочка и стоит муравейник. В него капали вина, а на елочку (kuusen kaklaan – дословно: на шею елочки; деталь подчеркивает стремление уподобить дерево человеку, елочка воспринимается, как живое существо) надевали крест, кланялись в обе стороны и просили прощения у всех хозяев леса. После этого поворачивались по солнцу (чтобы открыть дорогу в свой, человеческий, мир), чертили крест на земле под ногами и уходили прочь, не оглядываясь пока не покажется дым из труб (и человек окажется под охраной домашних духов и первопредков; отсюда становятся понятными истоки грибоедовского «и дым отечества нам сладок и приятен») (SKVR. VII. 4. 2485).

Иногда делали веник из ольховых веток, завязывали на него красные тряпочки и красные шерстяные нитки и оставляли в лесу. А по ветвям дерева раскладывали пучок льна, трижды кланялись до земли и просили прощения:

Хозяин леса, хозяйка леса,

Золотой король леса,

Дети леса, в шелка одетые,

Белые, как лен,

В лесу играющие,

Сыновья леса, дочери леса, слуги леса,

Весь народ (род) леса!

SKVR. VII. 4. 2491.

Можно было взять льняную одежду и красную нить, обвести ими круг вокруг себя и повесить все на елочку. Рассказчик говорит, что «это оставляли в подарок», и подчеркивает, что идти надо ночью, когда никто не видит и не слышит (SKVR. VII. 4. 2487).

Обращаясь к хозяевам леса, к лесу, просили принять подарки и исцелить «в тот же час, в ту же минуту»: «положи боль в рукавицу, болячки в платок, отнеси в сумку судьи и отнеси весть братьям и сестрам, что долг отдан». При этом вешали на сук пучок льна; информатор объясняет, что лен «гладкий и белый» (se on selgei ta valgei). (SKVR. VII. 4. 2481).

Если лесной нос пристал (mec?n nen? tarttui), когда испугался какого-либо зверя, шли на то самое место снова, готовили там стол, раскладывали угощение для всего лесного народа. Больной раздевался, а его одежду вешали на ель, как говорит рассказчик, «делали ель мужчиной» (SKVR. VII. 4. 2478).

Многие заклинания об исцелении начинаются рассказом о происхождении болезни, и только затем следует просьба, требование или угроза изгнать болезнь, причиненную деревом. Помимо слов, брали щепки от дерева, кипятили их в воде, которую потом пили или мыли ею ушиб, рану (ФА 1702/10). Иногда на рану дули со словами заговора, потом дерево много раз кусали, смачивая его слюной, и этой слюной мазали больное место. Весь ритуал, как обычно, проделывали трижды (ФА 1754/4).

В Олонецком районе во время обряда исцеления знахарь связывал веревкой два дерева. Это называлось «связать лес mec?n sidou» (ФА 3712), то есть подчинить сам лес и его хозяев воле человека, обладающего особыми силами и знаниями.

Особый ритуал исполняли, когда обнаруживали лесной нос у ребенка. У дороги, которая ведет через лес и по которой когда-либо проносили гроб (символичный путь в иной мир), отрезали ножом и лопатой большой четырехугольный (nellikulmainen) кусок дерна. В нем делали круглое отверстие, через которое продевали ребенка (имитация прохождения через подземное царство, через мир мертвых). И в то же время это своеобразное второе рождение, уже не земной женщиной, а самой глубоко почитаемой матерью-землёю. Карелы говорили: «Что лес нашлет, то земля поправит». Тем самым они признавали верховную власть за «кормилицей матерью-землею moaem?-sy?tt?izeni». Если ребенок сам не мог проползти, помогали взрослые. В это время читали заговор, призывая маленькую служанку и золотого короля леса «познакомиться и поправить дела». Затем с ребенка стряхивали землю, одевали и так заворачивали, чтобы никто не увидел, как его несут домой (SKVR. VII. 4. 2304).

Один из самых древних вариантов обряда записан в Погранкондушах, в нем просят прощения у самого леса: «Лесной нос» – это болезнь, которая «пристает» в лесу, когда человек чем-то прогневит, обидит лес, его обитателей или хозяев. Тогда в человеке «ничто не удерживается, сильно тошнит и он весь сохнет». В таком случае надо идти просить прощения (pyyde? prosken’n’aa). Произносили:

Хозяева леса, хозяйки леса,

Деды леса, бабы леса…

Причем информатор предупреждал, что ни в коем случае нельзя говорить: «золотой король леса». Прочь отбрасываются и все христианские обращения типа: «всевышний дай… (Отец небесный дай)». Затем кланяются лесу (причем больной стоит слева от знахаря), трижды поворачивают исцеляемого и уходят (SKVR. II. 864).

В окрестностях Туломозера записан несколько иной заговор, в котором древние языческие корни уже сочетаются со стадиально более поздними. Говорится, что «плохое приходит от семян плохого мужчины (имеется в виду стадиально более поздняя ассоциация хозяев леса с чертом. – И. Л.), плохое приходит от плохих разговоров». Это лесные хозяева навлекли болезнь, коснувшись человека хвоей, задев его «седой бородой». Затем призывается на помощь «Укко Всевышний, переносящий облака» (SKVR. II. 865).

В Поросозерском кусте деревень предлагаются иные способы изгнания «лесного носа». Надо было связать друг с другом верхушки двух ольховых деревьев и оставить их на три ночи. А затем прийти и поговорить с хозяевами земли: «Хозяин земли, хозяйка земли, болезнь наславшая» – «Зачем меня связали? Я бы исцелила тебя» – «Я потому связал тебя, потому что ты меня ранила. Прости меня за грехи, если я что-то плохо сказал». В данном тексте отражаются одни из самых архаичных взглядов о хозяине леса, который связан с духами земли. Олицетворяется сама земля, она насылает болезнь на человека и соглашается исцелить только после того, как он связывает ей «руки», т. е. две ольхи (SKVR. II. 866).

Еще в одном заговоре просят исцеления и прощения у златокосых хозяев и хозяек леса. Далее человек поясняет: «все мы бунтовали и ходили войной против вас и против друг друга, но мы попросили прощения и пришли к согласию. Простите ли вы все это нам или что надо сделать, откуда нам узнать?» И тогда хозяева леса во сне покажут, что им требуется (SKVR. II. 867).

Карелы многие болезни, случавшиеся с человеком, называли и по имени одного из древнейших лесных божеств, которое позже стало ассоциироваться со злым духом – хииси (hiisi). Сами информаторы объясняют происхождение таких недугов следующим образом: «Хийси – это то, что пристает к человеку и приносит боль, болезни. Есть хийси лесной, водный, могильный, огненный, земляной, и все они пристают к человеку. Везде свое творение (olento): в лесу, воде, земле, в могиле – свой род, свои духи-жители. Они показываются только перед плохим, в другое время не видны. В лесу человек испугается или выругается, тогда пристанет лесной хийси (mets?nhiisi). Хийси проклятий (kiron-hiiet) пристают, когда ругаешься. Хийси струпьев (rupihiisi) живет за печкой и пристает от грязи в бане. При гнойном хийси (paisehiisi) вскакивают прыщи, гнойники, фурункулы. Говорят: „Хийси – адский ублюдок, тайный сын Вяйнямейнена“. Это самый плохой. Неизвестно, в какое время он пристанет. Он сидит в задней части печи, ест камни и крупную гальку» (SKS. 344/12348-12350).

Таким образом, когда человек преступает любые границы, будь то пространственные, временные или этические, нарушает различные табу и условия общения с духами, проникает в «лесное царство» неверными путями и с ошибочными целями, он навлекает гнев хозяев иного мира. В ответ они насылают болезнь. И исцелиться, как считал карел, т. е. восстановить физическое и духовное здоровье, можно лишь восстановив прежние добрые отношения с духами, по отношению к которым человек ощущал себя в роли подчиненного. Путь к исцелению был не в лекарственных травах и массаже (которые, безусловно, были тоже известны карелам), а в первую очередь в восстановлении нарушенного равновесия между микро– и макрокосмом, в гармонизации отношений с различными духами-хозяевами, в усмирении их гнева. Именно поэтому главное место в ритуале врачевания у карелов отводилось вербальному аспекту: знахарь договаривался с хозяевами леса об условиях исцеления, произносил особые заговорные формулы. Причем с лесными духами он говорил громко, а во время приготовления заговоренной соли и лечения в бане (от трех до девяти раз) – чаще всего шепотом, практически беззвучно. Возможно, это объясняется тем, что знания были тайные, и передавать их можно было только специально подготовленному ученику, согласному их перенять и нести тот груз ответственности, который накладывался вместе с этим. Важность вербальной стороны обряда исцеления подчеркивал и тот факт, что у знахаря-тиэдойникку во рту обязательно должны были быть свои зубы (хотя бы один), чтобы каждое слово произносилось четко.

Способы вернуть похищенное хозяевами леса

Когда с животными или людьми приключалась беда, то есть когда они были выруганы, по-карельски дословно звучит: отправлены в лес к лешему (mene mecc?h/mec?l; mecc?hini snuu ottas), следовало попытаться вернуть похищенное.

Животное в таких случаях перемахивало через заборы, убегало через пригорки, овраги, ручьи и болота и оказывалось в «ином» мире. Находили его чаще всего словно привязанным к дереву или камню с вытоптанной по кругу тропинкой. Оно словно оказывалось за непроницаемой завесой и люди могли по нескольку раз проходить мимо этого места и ничего не видеть. Следовало как можно скорее обратиться к колдуну-знахарю (tiet?j?, tiedoiniekku), в одних былинках указывается срок до трех дней (160, 170, 208, 210), в других – до девяти суток (191, 195, 198). Эти сакральные числа фигурируют практически во всех жанрах карельского фольклора. Само животное могло найтись и позже.

Сильные знахари поздно вечером, после захода солнца (150) или даже ночью (189, 190) шли в лес, иногда на лесной перекресток и вызывали лешего с требованием вернуть животное. И если скотина была у него, он был вынужден выполнить просьбу, так как человек пришел за «своим». При этом колдун говорил громогласно, на равных, иногда обращаясь к хозяину леса прямо по имени (200). «Право сильного, человеческая дерзость не оспоримы для древнего мифологического эпоса»^[453]. Иногда знахарь обещал что-либо дать взамен лешему (184). В одной из быличек говорится, что в качестве гостинца надо отнести в лес зуб, а вечером оставить за дверью обувь (133). Существовали для этой цели и специальные заговорные слова (189, 190, 193). Считалось, что необходимо вывернуть наизнанку одежду, молча дойти до леса и сказать специальные слова (201).

Особыми способностями обладали маленькие дети, с одной стороны, самые беззащитные, а с другой – обладающие способностью проникать через незримые границы двух миров. Ребенок мог увидеть спрятанное хозяевами леса, когда это было недоступно взрослому человеку (180). Одним из способов найти пропавшее животное – было, наоборот, помянуть умерших родственников, т. е. обратиться к ним за помощью. Таким образом, проводится связь между миром умерших и миром лесных духов. Поминать полагалось на перекрестке, где в старину хоронили умерших. Некоторые исследователи высказывали точку зрения, что в леших превращались люди, погибшие или умершие в лесу^[454]. Помянуть надо было раньше, чем пройдут три ночи с момента исчезновения (SKS. 441/763), тогда хозяин леса не может убить животное, т. к. оно находится под покровительством умерших первопредков. Для этого необходимо было сходить ночью в лес, выбрать три ольхи, растущие недалеко друг от друга, но по обе стороны дороги, срубить их и принести на ночь к двери хлева, а над дверью положить кусочек хлеба (хлеб всегда у карелов считался самой почитаемой едой в доме, это символ богатства и благополучия). После того как рассказчица помянула первый раз, дочь сразу же увидела во сне, что пропавший теленок пасется на осушенных лугах, т. е. на бывшем болоте, где, согласно карельским былинкам, и живут хозяева леса. После второго поминания на перекрестке рассказчица увидела следы теленка: «Есть ведь там, в стороне Еремеевых полей, большой камень, уже через дорогу следы теленочка видны: туда в гору умчался». И снова присутствуют элементы сакральной топографии: камень во многих былинках является как бы дверью в «иной» мир, который часто находится «за горой». Так двухмесячный теленок пробегал в лесу все лето, только изредка показываясь на глаза людям. Когда хозяйка пошла поминать в третий раз, надо было, во-первых, нарисовать прямо на траве, не отрывая ножа, в том углу изгороди, откуда он убежал, пятиконечник (viizikandaine); а над дверью положить засохшую, заплесневелую поминальную пищу. Здесь символична каждая деталь: оберегами являются и нарисованный пятиконечник (по-карельски это viizikandaine, т. е. пятикорневой, пять сакральных лучей уходят «корнями» вглубь «иного» мира; «пятиконечник делают хоть из чего… небольшой он, пять концов по кругу» (185)), и нож, и замкнутая линия на траве, и пища, оставшаяся от поминания покойников (в ней запрограммирована та же энергия, как в магическом мыле, которым обмывали умершего). И только после третьего поминания теленок спокойно «в стадо пришел и спать лег» (161).

Можно было помянуть и с помощью хлебца, забытого в печи. Его клали в ведро с пойлом; после захода солнца шли на вспаханное поле и «поминали, словно покойников. Тогда лес больше не может держать в укрытии. И зовут, пока корова не придет пить» (SKS. К211).

В одной из быличек рассказывается, что коровы были спрятаны лесом уже два дня. Знахарка прошла через три корня и под ними отковыряла отверстия. И в каждое прокричала: «Рпш, рпш, рпш!» Затем палкой на земле начертила три креста и два пятиконечника. Через три часа коровы были дома (SKS. К211).

Еще одним магическим способом для поисков животного был узел Осмо (Osmon solmu). Его мог делать как колдун, так и сами хозяева потерявшейся скотины. Осмо – это герой эпических песен, исследователями он трактуется и как мифический первопредок. В данном случае завязывание узла Осмо можно трактовать опять же, как обращение за помощью к умершим родственникам, к силам мира мертвых. Для этого необходимо было связать верхушки молодых сосенок, чаще всего растущих по обе стороны дороги, и пройти под ними; или убрать этот узел под большой неподвижный камень на перекрестке (186, 187). Сосна для карела всегда считалась деревом сакральным, она являлась способом общения с духами и первопредками (достаточно вспомнить карсикко). Камень на перекрестке также символизирует вход в иной мир. Прохождение под связанными сосенками имитирует само вхождение в этот мир, приобщение к его магическим тайнам.

Иногда для поисков животного использовали и другие, не менее сакральные деревья. Могли связываться в трех местах верхушки двух березок, а сверху на них укладывался камень. Это уже была угроза непосредственно хозяину леса, предстающему в архаичном фитоморфном образе, в его адрес произносились слова: «Если не отдашь мне животное (по масти там сказать и по имени), всю жизнь будешь этот камень на спине носить» (181).

С такой же целью применялась и ольха, но для потерявшейся самки выбирали двухверхушечное деревце, а для самца – одноверхушечное. Его ночью вырывали из земли, делали крест и, пойдя на перекресток, требовали у хозяек и хозяев леса отдать животное. При этом говорящий причислял себя к их родственникам: «покуда вы свои и родные». Если животное не будет возвращено в дом человека, находящийся под покровительством святого Георгия, «тогда вы в деревню не придете: ни за солью, ни за хлебом, ни за чем. И ваша семья разойдется» (189). Эти слова произносили трижды, а затем бросали крест через голову и, не оглядываясь, уходили домой.

Можно было сделать двадцать семь ольховых гвоздей (три по девять) и на перекрестке воткнуть их в землю с угрозой, обращенной к хозяину леса, «выковырять глаза» и ноздри (190).

Чтобы установить связь с существами иного мира-перевертыша, следовало на трех перекрестках сделать в воздухе за спиной левой рукой три креста (191). При этом человек противопоставлял себя хозяевам леса, произнося: «У длиннопалого из рук – вон животное! Отдай крещеному животное!» Иногда и Osmon solmu делали за спиной, при этом остаются висеть два конца веревки, а сверху три «ушка»²³⁹.

Знахарю во время разговора очень важно было замкнуть вербальный круг: запомнить первое сказанное слово и признести его последним, только тогда он сможет выйти из чужого мира (SKS. 441/762).

Таким образом, мы рассмотрели, как выглядит «лесное царство» в карельской мифологической прозе. Изучили его персонажей, их функции, мифологическое пространство и время.

Но чтобы картина была полной, необходимо исследовать сюжеты, действие в которых происходит около или в лесной избушке. Персонаж, который в них появляется, тесно соприкасается с образом лешего, а подчас им и является.

Хозяева и посетители лесной избушки

Значительная часть жизни карела проходила в лесу: зимой он там охотился, весной делал пожоги, работал на лесозаготовках, летом заготавливал сено и рыбачил. В летнее время жили в лесу неделями, вместе с детьми, возвращаясь домой только на воскресенье. Мальчиков уже с девяти лет брали на охоту расставлять силки, а девочки с семи лет ходили на рыбалку и на сенокос^[455]. А покосы часто были за пятнадцать верст. Поэтому крестьяне были вынуждены как-то обустраивать лесную жизнь, строить временное жилище.

Эти избушки в Карелии назывались по-разному: mecc?pertti (лесная избушка), kalasauna (рыбацкая баня), riihipertti (ригачная изба), mecc?riihi (лесная рига), mecc?sauna (лесная баня), kota (шалаш), mets?k?mpp? (лесная избушка, времянка), murju (хибарка). Рядом с ними часто стояли отдельные строения для хранения добычи: kalaaitta (рыбная кладовая) или lava (поднятая высоко над землей постройка для убитой дичи).

У каждой семьи (или рода) была своя избушка. Двери никогда не запирались на замок, при необходимости в ней мог остановиться любой путник. Для этого в избушке обязательно оставляли соль, спички, сухие дрова на одну топку^[456].

Национальной особенностью архитектурных построек карелов является «природоподражание и традиционность, удивительное понимание единства природы и архитектуры»^[457].

Р. Ф. Тароева, классифицируя жилые постройки карел, выделяет пять основных типов. К первому, самому древнему, относится промысловая избушка. Она «состояла из четырехугольного сруба, близкого в плане к квадрату, с небольшим волоковым окошечком, дымовым отверстием в односкатной и двускатной крыше, часто без потолка, с печью-каменкой в одном из углов или же очагом посредине, с нарами по стенам»^[458].

Судя по записям исследователей^[459], избушки были невысокие, от полутора до двух метров, построены из круглых бревен. Крыша делалась из сухостоя, сверху укладывалась береста, а затем прижимающий настил. В самых основательных строениях был и потолок из расколотых надвое бревен, мха и дерна. Печь могла находиться и справа, и слева от входа. Дымоволок был в первом, иногда во втором бревне под потолком, размером двадцать на десять сантиметров. На ночь его затыкали сеном, мхом или лапником. У дверей была лавка для сидения и полка для посуды и еды. Спали всегда на полу, ногами к печи, подстилая под себя летом листья, а зимой – хвойные ветки, сено. Избушку строить старались у воды, дверью в ту сторону, куда текла вода, чтобы дым шел «по воде». Зимние избушки охотников были пониже, а рыбацкие летние – повыше.

То, что в названиях таких избушек встречается слово «рига», Р. Ф. Тароева объясняет тем, что подобно эстонской и латышской традиции, у карел также рига могла развиться «в сложный комплекс жилого типа»^[460]. Слово «sauna» проникло в название в результате уподобления лесной избушки баньке, небольшой по размеру, с проходной дверью и довольно большой каменкой, топящейся по-черному.

Такие крохотные избушки могли быть не только промысловыми, но и просто временным жилищем. Так среди жителей д. Прокколя бытует легенда, что их деревня началась с маленькой лесной избушки, которую построил Прокко (ФА 2390/15).

Таким образом, два главных критерия сказались на формировании образа хозяина лесной избушки (mecc?perttinhaltia). Во-первых, то, что промысловая избушка стоит всегда в лесу, в пространстве, чуждом человеку, и посещает он ее только изредка, время от времени. Во-вторых, это все-таки помещение, предназначенное для проживания людей и являющееся первым этапом в развитии жилого комплекса крестьянской усадьбы.

В данной части работы будут рассмотрены персонажи и события, которые происходят не только внутри избушки, но и рядом с ней.

Примечательно, что ни в одном мифологическом рассказе, имеющемся в нашем распоряжении, информант не произносит такого длинного названия как mecc?perttinhaltia (хозяин лесной избушки). Его называют как угодно: el?j? (житель), nevidimka (невидимка), ukko (старик), paina-jaine (давитель); а если haltia (хозяин, дух), то подразумевается хозяин леса, а, значит, появляются и такие наименования как vaaranjuoksija (бегущий по горам), mets?njuoksija (бегущий по лесу), pahamies (плохой мужчина), hiess? (бес), piru (черт). Сегозерские карелы говорят, что в лесной избушке может оказаться хозяин леса, но чтобы выгнать его оттуда, надо назвать его «подворник» padvamikka. В большинстве быличек это существо мыслится не столько хозяином, а таким же временным посетителем избушки, как и человек. Неслучайно оно часто спрашивает у людей разрешения заночевать, а сам человек, придя в избушку, топором прогоняет прежних жителей вон. Хотя в некоторых сюжетах явственно видно, кто настоящий хозяин и помещения, и положения, и тогда человеку приходится несладко и остается одно – посреди ночи покинуть домик.

Очень редко существо, стремящееся заночевать в лесной избушке, появляется в зооморфном виде. В одной из быличек вокруг дома ходят и стараются безуспешно проникнуть в него три маленькие рыжие собачки, не оставляющие следов на только что выпавшем снегу и бесследно исчезающие. Это эманация хозяина леса, да и сам рассказчик называет его mets?juoksija, бегущий по лесу^[461].

Иногда это существо остается невидимым, люди слышат только его голос, чаще всего приказывающий уйти из избушки^[462]. «Kalasaunalla on el?j?t. Karulaiseksi n?kym?tt?m?ksi rahvahaksi sanotan. В рыбацкой избушке (доел.: бане. – И. Л.) есть жители. Чертями, невидимым народом называют» (SKS. 441/760). «Плохое делающий, невидимка мог прийти… Есть ведь в лесу невидимки, говорили раньше. Их все равно все боялись» (248). Порой человека пугают стуком в стену, хлопаньем двери, шумом и шуршанием с улицы, то есть только звуковыми проявлениями (SKS. К16). В одной из быличек ужасный шум у лесной избушки после выстрела охотника материализуется (или перевоплощается) в крутящийся смерч, перелетающий через озеро (SKS. К17).

В другом мифологическом рассказе к голосу присоединяется еще и невидимая рука, которая цепляется в волосы охотника, остановившегося в избушке, что заставляет его по дождю в темноте пробежать двадцать верст до деревни (SKS. К31).

Чаще всего хозяева-посетители лесной избушки предстают перед человеком в антропоморфном виде. Случиться это может и во сне, и в бодрствующем состоянии.

Иногда его характеризуют просто как старик (ukko) или не оставляющий следов и бесследно исчезающий мужчина (mies)^[463]. Посетитель избушки является и в образе охотника (232). Это может быть и мужчина в черной одежде с белыми пуговицами (237). В одной из быличек рассказывается, как старый охотник поужинал, перекрестил двери и лег с собакой спать. «И тогда собака начала как бы беспокоиться, словно страшно собаке, под меня нос засовывает, прячет. Что это! И слышу, говорит, как будто разговаривают на улице. Ну не знаю что, словно разговор. Тогда говорит, пошел, встал, перекрестился, открыл дверь, сел на порог. Смотрю: там есть большая кочка, на этой кочке сидят трое мужчин. И синие одежды надеты, синеватые. А те белые собаки сидят между ног каждого мужчины. Те собаки, что днем навстречу пришли. И я, говорит, не знаю, куда они исчезли, куда растаяли. На него и не посмотрели, и внимания не обратили, а так исчезли» (239). Из этого текста видно, что мало того, что мудрый охотник ведет себя очень смело, как подлинный хозяин избушки. Он еще обращается к помощи умерших предков: во-первых, осеняет крестом дверь, а во-вторых, садится на порог, тем самым отдавая себя под защиту первопредков. И странные посетители в синеватых одеждах (цвет иного мира), делая вид, что ничего не видят, бесследно (в соответствии с законами жанра) исчезают, «тают», в темноте.

В другом рассказе посетители лесной избушки появляются в образе двух девушек со «странно длинными ногтями». Они стучат по крыше и просят дать красный сарафан. И опять же рассказчику помогает крест: он осенил их крестом, и посетительницы пропали. Длинные ногти персонажей свидетельствуют об их жизненной силе^[464]. Красный цвет сарафана, который они просят, говорит о желании увеличить свою жизнеспособность.

Иногда в лесной избушке видят «большую старуху izo mummo», которая пытается задушить человека (241).

В некоторых былинках акцент делается на отдельных деталях внешности. И эти детали всегда гипертрофированны, как, например, необыкновенно длинные ногти в предыдущем сюжете.

Это может быть огромный рот. Охотник, сидя у лесной избушки, готовит ужин. С другой стороны костра подходит toisipuolinen (с иной стороны? с иного мира? другая сторона?), широко открывает рот, пытаясь испугать человека, и спрашивает: «Видел ли рот больше?». Но охотник, как и подобает настоящему мужчине, не испугался и выплеснул котелок в рот: «Ел ли похлебку горячей?» Посетитель убегает в лес, крича: «Рот обжег! Рот обжег!» (SKS. Q1601)²⁵⁰.

Иногда появляется существо с огромными зубами. В одной из быличек это сначала собака, которая потом перевоплощается в мужчину, зубы у которого уже «до груди» – «rynd?h?ss?h» (SKS. Е211). В другом рассказе охотник уже лег спать, вдруг смотрит: «в избушку вползает, вдвое согнувшись, в дверь входит, вползает, зубы длинные, и так на мужчину того…» (236).

Порой существо, живущее в лесной избушке, одноглазое. Охотник, подойдя к домику, сразу понимает по поведению собаки, что что-то не в порядке. Она заходит в помещение «задом наперед, и скулит, и лает так, что страшно делается». И вдруг он замечает, что в дверной щели «глаз поблескивает… Мужик хватает ружье и стреляет в этот глаз». А потом во сне видит: «Хорошо тебе, – говорит, – что выбил мне глаз. Сейчас мне придется вон уйти из этой избушки. Я все время здесь мешал» (234). В некоторых былинках, наоборот, глаза очень большие: мужчина увидел у двери в лесной бане (mets?sauna) существо, у которого «глаза, как зеркала» (SKS. Е101).

Все события происходят в лесной избушке после захода солнца, поздно вечером, или ночью. Изредка это раннее утро, еще задолго до рассвета. То есть время, когда наиболее активна нечистая сила, духи и хозяева всех стихий и пространств. Есть этому и более простое объяснение: человек попадал в эту хибарку только с единственной целью – переночевать. Поэтому застать здесь хозяев иного мира днем он сам просто не мог. Видел человек их и наяву, и во сне. По многих былинках как бы одна часть действия разворачивается наяву, но другая – во сне, причем порядок действия может меняться. Так, в одном из рассказов мужчина видит рядом с избушкой шумную, играющую и поющую компанию в хорошей одежде, в испуге прячется за старой сосной.

А потом во сне ему говорят: «Если бы не спрятался за старой сосной, с нами бы пошел!» (238). В другой былинке двое мужчин одновременно видят одинаковый сон. Приходит старик и говорит: «„Вы построили дом на моей дороге. Надо убрать вон!“ Когда они рассказывают этот сон остальным, никто не верит, и их поднимают на смех. В следующую ночь все вскакивают от ужасного треска, выбегают на улицу и видят, что избушка передвинулась на два метра от прежнего места»^[465].

Иногда подчеркивается, что события происходят в сакральные промежутки времени. В одной из быличек рыбак в субботу вечером остановился в стане, поел, уснул. Вдруг просыпается: перед огнем стоит высокий мужик и греет руки, только в темноте пуговицы блестят. Погрел, поклонился и ушел молча. «Это была их дорога, но их не надо бояться, невинных он не тронет» (SKS. 384/49).

Пространство, в котором происходят действия, можно также охарактеризовать вполне однозначно. Избушка, естественно, стоит в лесу, т. е. на территории, враждебной и чуждой человеку. Иногда указывается, что непрошенные лесные гости появляются с северной стороны. А север в мифологии – это «плохая» сторона, где человека могут ждать только неприятности (по аналогии с «левым», «чужим», «нечистым»).

Самое страшное может произойти, если избушка оказывается построенной на дороге лесных хозяев, тогда лучше сразу подчиниться их требованиям. Однажды мужчина заночевал в стане. Вдруг просыпается, слышит: говорят. Двое спорят. Один хочет выбросить его: «Приходит и ложится на дороге!» Второй говорит, что уговорит мужика самого уйти. И тронул Илью за ногу. Илья встал и молча ушел под ель, даже огня не разжег. Тогда второй в благодарность перенес к нему костер целиком. Утром Илья первым делом стан разобрал и построил под елью, где спал (SKS. 384/50).

В мифологических рассказах часто подчеркивается, что избушка стоит рядом с озером, ламбой или чтобы попасть в нее, надо перейти реку (что, в принципе, соответствовало реальности). И именно в сторону этих водных пространств, за них или через них убегают незваные посетители (SKS. К17, К42). Как известно, в мифологии большинства народов река и любой водоем являются как бы природной границей, отделяющей мир человеческий от «иного», или, наоборот, дорогой в «иной» мир.

Есть былинки, в которых избушка (murju) стоит на острове. Причем неведомый голос заранее предупреждает, чтобы туда не ходили, потому что она занята, там уже есть хозяева (SKS. G1341). Остров, что доказано еще исследователями сказок, – самое подходящее место для расположения «иного», чуждого человеку мира. Сама же избушка является маленьким, относительно безопасным островком, освоенным человеком в чужом мире «лесного царства».

И если хозяева иного мира считают себя хозяевами и этой маленькой территории, то они могут расположиться в любом месте избушки. Они могут гнать человека, спящего на нарах вдоль окна (241). Они могут жить в углу и у печи, т. е. в местах, где в доме чаще всего живут домовые, обычно вполне благосклонно относящиеся к людям – хозяевам жилища. Таким образом, как бы подчеркивается близость постоянных жителей лесной избушки (meccaperttin haltia) и к домовым.

Совсем иначе обстоит дело с посетителями избушки, которые только на время хотят зайти в нее. Преградой для них служит дверь и порог. Не случайно во многих былинках неведомые и невидимые существа стучат в дверь, хлопают ею, царапают, стоят около нее, смотрят, но войти не могут (234; SKS. Е101, К16). Двери и порог в мифологии сами по себе являются оберегами для человека, а если еще их осенили крестом или положили топор у порога острием на улицу, то их магическая сила только увеличивалась.

Процесс входа в избушку и поведение в ней было строго регламентировано. Заходили в нее «hyvin siivosti», т. е. очень чистыми, и в физическом, и в моральном плане. Одежда, обувь должны быть максимально очищены от грязи; чистыми должны быть и помыслы.

В первую очередь следовало «tervehti? pirtti», т. е. очистить, оздоровить избушку, поздороваться с ней, с землей, с духами-хозяевами. Затем попросить прежних жителей уступить место новым:

Terveh moa, terveh manner,

Terveh entiset el?j?t!

Pois entiset el?j?t —

vastatullehet sis?h.

Здравствуй, земля, здравствуй, суша,

Здравствуйте, прежние жители!

Вон прежние жители —

Только что пришедшие вовнутрь!

При произнесении последних двух строк следовало или ударить прутом крест-накрест по земле, или забить в порог топор^[466]. Считалось, что именно под порогом живут добрые домашние духи, духи первопредков. Объясняется это тем, что в древности порог являлся местом захоронения. Неслучайно у карелов существовал обычай, по которому во время свадьбы на порог или на чурбан у двери или у печи клали блюдо с угощением для душ умерших родственников, пришедших на свадьбу, так как дальше они пройти не могли^[467]. «Пережитком хоронения возле дома является культ порога» и поверьте, что под ним «покоится предок…. хозяин порога». То же самое относится и к очагу^[468].

Детали этого ритуала и слова заговора могли варьироваться. В более поздних записях говорят просто: «Старые вон, новые на место» («Гости вон, хозяин на место»), демонстрируя только собственное бесстрашие и забывая более архаичную часть обряда – приветствие земли и ее хозяев. Перед сном осеняли крестным знамением окна и дверь, просили благословения у Христа, делали на двери в трех местах кресты топором, а сам топор клали под порог лезвием на улицу (236, 239, 247, 248, 250). Сами рассказчики объясняют это таким образом: когда в лесной избушке остаешься на ночь, надо «топор под порог положить… Топор кладут с благословением… Ну, наверно, кто придет, топором получит. Чтобы черт не пришел. Для этого кладут топор под порог. Чтобы черт не пришел в лесную избушку. Да… Он не сможет прийти, если топор под порогом… Это будто второй порог» (247).

Н. А. Лавонен пишет, что в верованиях карелов порог явно выступает границей между «своим» и «чужим», внутренним и внешним миром. На нем совершали элементы и родильного, и свадебного, и похоронного, и лечебного обрядов. У многих народов порог являлся обиталищем духов, поэтому это было местом жертвоприношения. «Порог выступает в качестве определенной промежуточной полосы, где могут быть и положительные, и отрицательные силы… первых боялись, ко вторым обращались за помощью. Представления о пороге как границе и как месте пребывания духов не противоречат друг другу. Духи, по народным поверьям, поселялись именно у границ, они не могли перейти отдельные препятствия, служившие своеобразной границей. Этими препятствиями могли быть очерченная окружность, борозда, порог, край проруби, ворота»^[469]. Таким образом, и под порогом лесной избушки могли жить духи, помогающие человеку и закрывающие вход в нее нечистой силе.

Существовал и обряд рассыпания соли вокруг избушки. Делать это надо было со злостью, громко выкрикивая: «Старые – вон, новые —

на место» (244). Здесь оберегом выступает и сама соль, продукт, очень дорогой в древности; и магический круг, проделанный вокруг избушки, через который не смогут переступить враждебные человеку духи; и особая злость, демонстрирующая духовную и физическую силу и преимущество «нового хозяина».

Особым оберегом – защитой от злых духов – служил огонь, горящий в избушке или у входа в нее. «Tulen palaessa mets?pirtill? pahamies ei tullut l?helle. Jotkut poltivatkin valkeata mets?pirtin edess? koko y?n pit??kseen piessan loitolla. Когда огонь горел в лесной избушке, „плохой мужчина“ не подходил близко. Некоторые жгли огонь перед лесной избушкой всю ночь, чтобы бес держался подальше»^[470]. Герой одной из быличек даже не пожалел для растопки собственного лаптя, чтобы не подпустить близко хозяина леса (mec?nhaldia), который прошлой ночью выгнал его из избушки (249). Этот обычай, по всей видимости, можно связать с культом мертвых и почитанием первопредков, для встречи которых у многих народов разжигают костры. В данном случае, человек обращается за помощью к почившим родственникам, к духам дома. И в то же время, после того, как закончил варить ужин, надо не забыть снять с огня шест, на котором висит котелок во время приготовления похлебки. Иначе pahamies (т. е. черт) будет варить себе. При этом необходимо сказать: «Пусть варит и ест свое или сохнет!»^[471]

Интересным является и ритуал курения смолы в лесной избушке. «В лесной избушке как останешься на ночь, положи топор под порог. „Господи, благослови, Бог Христос!“ Потом если есть смола, смолу зажжешь, положишь в печь. Эта смола задымит, и змеи, и все уйдут прочь. И их как золу положишь, что мы чистые, а это все зола. Если кто чужой приходил – они все зола. Они все уйдут дымом вверх. Так скажешь» (236, 250). Таким образом, предыдущие жильцы, «чужие», ассоциируются со змеями, которые могли и вполне реально находиться в пустой избушке. Так, в Северной Карелии, останавливаясь на ночь в лесных избушках, люди обстукивали топором все ее пространство, «чтобы ушли предыдущие жильцы». Стук был так же действенным способом «изгнания змей», которых в данном контексте могли соотносить с предыдущими жильцами^[472]. Н. А. Криничная соотносит почитание змей с анимистическим восприятием, «согласно которому души предков продолжают жить в этих пресмыкающихся»^[473]. Так, М. Хаавио объясняет ритуал жертвоприношения священным деревьям тем, что у корней таких деревьев, росших неподалеку от дома, жили змеи-духи. И каждого новорожденного ребенка полагалось принести к такому дереву, познакомить с первопредками и попросить их защиты и благословения^[474]. Воскурение любых благовоний играет двоякую роль в ритуалах. К примеру, обкуривание могил в древности ветками священного можжевельника, а позже ладаном, с одной стороны, приятно душам умерших предков, а с другой – отпугивает злых духов, нечистую силу. Достаточно вспомнить поговорку: «Как черт ладана боится». Или то, что «можжевельник в заговорах выступает синонимом порога под землей, в Манале… Можжевеловые кусты – единственная растительность в подземном царстве в сказках»^[475].

Действенной для отпугивания нежелательных посетителей лесной избушки является и магия уподобления. Для того чтобы давящее существо (painajaine) не пришло ночью душить, надо портянки на дверь повесить. «Этими портянками пугали давящее существо, что: „Был раньше на тебя похож, был еще и получше, а взяли, отрепали, очистили, расчесали, спряли, портянками сделали. Вот теперь и сегодня здесь!“ Это они ночному кошмару, давящему существу, тогда давящее существо в дом не попадет, слушает» (246).

Боятся злые духи, стремящиеся проникнуть или уже вошедшие в избушку, выстрела. Герой просто может пригрозить старухе, пришедшей душить, что выстрелит – и она уходит прочь (241). Иногда приходится реально стрелять, и тогда человек видит во сне, что или выбил жителю (el?j?) глаз (234), или прострелил ногу^[476], или перебил гармонисту пальцы (SKS. К17). В некоторых случаях рекомендуется стрелять с левого плеча сквозь замок (SKS. К17). Действенным считается и иной «выстрел»: громко выпустить воздух из заднего прохода и произнести, чтобы охотящийся хозяин леса не смел войти в избушку: «Мой порох сильнее!» (SKS. Е101).

В очень немногих былинках явственно показывается, что в лесной избушке есть свои хозяева, а человек является только временным гостем.

В Видлице в 1943 году записан рассказ о мужчине, который охотился на лесную дичь и белок. Идет он по лесу. Ему говорят: «Не ходи в хибарку на острове, там чудится!» Но он пошел, истопил печь, разводит себе толокно. Вдруг послышался голос, но никого не видно. «Дай толокна!» Мужчина бросил толокна в угол и сказал: «Ешьте!» А пока он спал, ему отрезали половой член. Пришлось ему идти к врачу, который и зашил рану. Рассказал он об этом другому охотнику. Тот не поверил. «Не веришь, так иди, попробуй!» И второй мужик пошел в эту хибарку на острове. Развел себе толокно на воде, поел, осталось еще полбере-стянки. Раздался голос: «Добрый незнакомец, дай мне толокна!» Мужчина положил всю берестянку в угол: «Ешь досыта!» Лег спать. Вдруг ночью просыпается, слышит голос: «Ой, какой был хороший мужик! Досыта накормил толокном! Сделаем-ка ему второй половой член!» Мужик снова уснул, а утром у него было два органа. Пришлось ему идти и отрезать оба. Однажды зимой ехали мужики с мукой мимо избушки. Началась пурга. И один остался на ночь в избушке. Привязал к стенке лошадь, накормил ее. Были у него с собой ячменные лепешки. Он поел их с маслом. Слышится голос: «Ой, как голодно! Ой, как голодно!» Мужик спрашивает: «Ты человек?» Нет ответа. И он положил в угол печи целую лепешку и сказал: «Ешь, вот тебе целая лепешка!» А когда он лег спать, сам черт (piru) пришел и спрашивает жену: «Еще ли жива?» «Жива! Пришел хороший мужик, положил целую лепешку. Вот тебе еще половина». «Вот, я отблагодарю мужика! А почему он остался на ночь?» «Да другие оставили, потому что повозка сломалась». Утром как проснулся – новые сани стоят да еще два мешка муки сверху! Голос говорит: «Поезжай, я поеду провожать тебя, дорога плохая!» Мужик поехал, а хозяин (haltija) толкал сани. Они приехали домой раньше остальных, которые ехали всю ночь. Пришел мужик домой, а на столе пятьсот рублей. И голос говорит: «Моя жена родила ребенка, но кушать было нечего, от голода умирали. Ты был хорошим мужиком, раз дал целую лепешку. Теперь мы квиты, я вернул тебе долг. Приходи еще в хибарку ночевать!» (SKS. G1341).

Из этого рассказа видно, что хозяином лесной избушки является черт, у которого есть жена и ребенок. В голодное время они не чуждаются человеческой еды, и в то же время сами могут богато одарить «доброго незнакомца». Примечательно, что все посетители кладут еду в угол печи, где, согласно верованиям, живут или души предков, или домовые. Таким образом, нельзя сказать, что «хозяин» избушки (haltija) однозначно принадлежит к нечистой силе, в нем есть и черты покровителя человека, который относитя к нему с уважением и приносит ему достойную жертву.

В целом сюжет о том, как дух лесной избушки просит у человека толокна, а потом взамен одаривает его чем-либо ценным, был достаточно распространен у северных карелов. В Южной Карелии согласно финским архивам бытовал очень любопытный сюжет о том, как в лесной избушке дух жарит на углях лягушку, ест ее и в этот момент приходит медведь. Завязывается борьба, дух обжигается и убегает. Через год он возвращается, заглядывает в избушку и спрашивает: «Еще ли та большая кошка жива?» Ему отвечают: «У нее уже и котята есть!» После этого дух навсегда покидает хижину^[477]. Здесь хозяин леса, предстающий в зооморфном виде, оказывается гораздо сильнее духа лесной избушки. То есть образы, впоследствии ассимилировавшие, практически слившиеся воедино, в данном сюжете абсолютно самостоятельны.

В нескольких быличках люди видят, как мимо лесной избушки с пением и плачем проносятся существа в «хорошей одежде», празднующие свадьбу, слышится игра на гармошке. Свидетеля события пытаются увести с собой, но он то стреляет и выбивает жениху глаз, то прячется за сосну – и это спасает человека, о чем и сообщают ему во время сна в избушке. Именно таких существ называют жителями лесного домика: «Kalasaunalla on el?j?t. Karulaiseksi n?kym?tt?m?ksi rahva-haksi sanotan. В рыбацкой баньке есть жители. Чертями, невидимым народом называют» (237; SKS. Q601, К17). Именно такие жители стараются любыми способами выжить человека из избушки. Например, царапают двери и стены, а после выстрела, в результате которого им выбивают глаз, признаются: «сейчас мне придется уйти из этой избушки, я все время здесь мешал!» (234).

Из большинства сюжетов можно сделать вывод, что невидимые человеческому глазу «хозяева» постоянно находятся в избушке. При удачном стечении обстоятельств, если соблюден весь ритуал, они могут разрешить остаться в избушке. Но такие случаи чаще всего остаются нерассказанными, т. к. ничего и не происходит. Когда какие-либо табу нарушены человеком или «хозяин» просто не хочет делиться местом под крышей, происходят в большей или меньшей мере трагические события. Они-то и находят отражение в мифологических рассказах.

Например, «хозяева» запрещают играть в карты. И опять же в роли хозяина выступает черт (piru). Он появляется в виде собаки и скалит огромные зубы: перестаньте! Мужики только смеются. Тогда собака превращается в мужчину, зубы у него уже до груди: «Перестаньте играть в карты!» Мужики бросают карты, и существо тут же исчезает (SKS. Е 211). Здесь совершенно ясно, что черт данной былички не имеет ничего общего с христианским дьяволом, прерогативой которого как раз является картежная игра. Здесь образ гораздо более архаичный.

«Хозяева» избушки очень часто остаются невидимыми и пугают человека, пытаются выгнать из избушки шумом и шуршанием с улицы. В Северной Карелии рассказывали: «Иногда, haltia“ так рассердится, что не дает покоя. Стояла избушка на покосах. Кто-то ходит вокруг и шуршит. Что было – я не знаю, но посреди ночи пришлось уйти!»^[478] В следующем случае от бегства спасает только молитва, которую произносит героиня: «Мать с Аксиньей поехали за сеном на болото. На ночь остались в лесной избушке. Мать рано утром проснулась: на улице ходят, ходит кто-то вокруг избушки. Она молится, боится. Будит Аксинью. А ночью снежок шел. Дверь открыла… ходивший исчез: только собака гавкнула. И следов нигде нет. Пошли они на лыжах. Навстречу – три маленькие собачки. Рыжие. Они их погладили. Обратно поехали – нет следов от этих собак. Не знаю, кто это был, что следов не оставлял. Был ли это бегущий по лесу (mets?juoksija)? А собачки были очень маленькие, рыжие, красивые. И мать через щели двери видела: мужчина ходит. А следов не было»^[479].

То есть хозяином избушки может быть и хозяин леса, образ которого рассказчики часто представляют именно как череду перевоплощений: собака – мужчина. Иногда этот хозяин ведет себя очень настойчиво, но человек и тогда находит выход: «Смотрел я силки и заночевал в лесной избушке на берегу Кюпяряйсламбы. Сижу, курю, куртка вместо подушки, постель из сена. Девять-десять часов вечера. Очень холодно – уснуть не могу. Пришла собака, поскреблась, но темно, как деготь. Зажег огонь. Собака походила по куче щепок во дворе – и пропала. Взял лучину и пошел смотреть эту собаку – нет нигде, исчезла. Пошел в избушку. Слышу: мужик ходит с северной стороны, уже по куче щепок прошел, даже слышал, как топор положил у стены. Думаю: может быть, это Игнат идет из другой избушки, которая в четырех верстах. „Заходи!“ – говорю. Нет никого, я испугался. Взял огонь, вышел на улицу, обошел вокруг избушки – нет никого. Тихо, безветренная ночь, небо в тучах. Не слышно шагов. Вошел в избушку, закурил, не сплю. Не идет сон. Волоковое окно было под потолком, заткнуто скатанным в шар пучком ржи. И вдруг как бросит в меня этот шар, чуть не в лицо. Я вскочил. Это уже не шутки! У меня было ружье, я выстрелил три раза. Только когда светать стало, уснул. Во сне мне сказали: „Хорошо, что был смелым мужиком, попал в ногу мне! Я б не тронул тебя!“»^[480] Примечательно, что действие происходит в избушках,

которые находятся то у болот, то на берегу ламбы, т. е. в местах, в которых как раз и обитают хозяева леса, и они не прочь сами провести ночь под крышей.

В одной из быличек рассказывается, как хозяин леса (mec?nhaldia) просто распахнул дверь и выгнал всех из домика (249). В другой – человеку не дает уснуть назойливая игра на трубе: «никого не видно, а спать невозможно». Охотник вынужден пойти домой, а по дороге встречает лося, которого не может убить. Ночью во сне приходит леший (metsine) и объясняет: «Это была наша лошадь, только в виде лося» (SKS. К42). Эта деталь, возможно, объясняет появление в эпических песнях странного, на первый взгляд, образа лося-коня (hirvi-heboni). Оказывается, животное, которое предстает перед человеком в виде лося, в «лесном царстве» является лошадью хозяина леса.

«Страшный хозяин леса» может жаловаться человеку на огромное количество клопов в избушке: «Так много клопов, так много клопов, что не знаю, где и спать!» А иногда он будит спящих: «Вставай, вставай, старик, будет спать!» И после этого люди, в страхе выбежавшие из избушки, вдруг видят, как на тропу падает старая высокая сосна^[481]. Здесь сам леший предстает перед человеком в двух образах: сначала в антропоморфном, затем фитоморфном. Порой нет предела удивлению хозяина леса, когда он, зайдя в избушку, видит там охотника: «Ого! Я крестного брата ищу, а здесь человек!» (237). И судя по тому, что у лешего есть крестный брат, данный образ далек от нечистой силы.

В некоторых случаях леший, осознающий себя полноправным хозяином домика, вынужден идти на крайние меры. Когда человек после троекратного предупреждения остается на месте, он начинает разбирать крышу. И только тогда мужик с молитвой уходит ночевать в стог. А утром видит, что крыша на самом деле разобрана, хотя стояла абсолютно безветренная погода^[482].

Хозяин избушки может выступать и в роли давителя, душителя (painajaine): «так сильно давит, что никуда не уйдешь» (241, 246, 236). В таком случае пугали его выстрелом или повешенными на дверь портянками. Могло помочь и шевеление большим пальцем ноги. Это существо являлось чаще всего, когда человек спал или дремал.

Но далеко не всегда существо, которое появляется в избушке или рядом с избушкой, ведет себя как ее хозяин. Часто оно выступает в роли посетителя или даже просителя.

Иногда эти существа сидят просто рядом с избушкой, беседуют, но не предпринимают никаких усилий войти в нее (239). Порой просят еду (SKS. Q1601), одежду (К47) или предлагают вместе пожить и поохотиться (232). Но такая совместная охота далеко не безопасна, так как если потерять бдительность и подчиниться законам хозяина леса, можно лишиться всей убитой дичи. И в то же время охотник обязан соблюдать взятые на себя ранее обязательства. Иначе от гнева лешего не спасут ни стены избушки, ни молитва, ни крест. В старину охотники для mec?nhaltia делали три капкана или силки, к которым нельзя было прикасаться топором. Запрещено было и что-либо брать из них: все, что попадется в них, принадлежало лешему. Рассказчик расставил ловушки, но уже начало темнеть и полил сильный дождь. Он пошел в избушку и увидел, что в силки, предназначенные для хозяина леса, попался глухарь. Охотник был очень голоден и решил взять его себе. Придя в избушку, перекрестил дверь, лег спать. И вдруг слышит: кто-то ходит вокруг избушки, со злостью распахивает дверь, невидимая рука цепляется в волосы и раздается голос: «Отнеси глухаря обратно!» Охотник раздетый выпрыгнул из избушки и двадцать верст в темноте, под дождем, бежал до деревни (SKS. К31).

Особую опасность представляет избушка, построенная на «чужой дороге», на пути нечистой силы. Эти места таили самую страшную беду для человека. И иного спасения, кроме как уйти, не было; был ли построен на такой тропе большой дом, крохотная лесная хибарка, или охотники просто остановились или развели костер. Черт ни в коем случае не уступал и не сходил со своей дороги, это было его законное место, и человеку там делать было нечего, спасало только бегство.

Как-то охотники построили маленькую лесную избушку. Пришли туда на ночь. Во сне один мужик видит, что приходит старик и говорит: «Вы построили хибарку на моей дороге; моя дорога проходит здесь. Надо убрать избушку прочь!» Он рассказал этот сон другим, те только посмеялись. На следующую ночь снова пришли сюда же. Только прилегли, избушка затрещала. «Что за чудеса?» Вышли на улицу, а хибарка на два метра сдвинута с прежнего места. «Mets?pirti? ei saannut rakentaa „vaaranjuoksijan“ (= paholaisen) tielle. Лесную избушку нельзя было строить на дороге бегущего по горам (= плохого)»^[483]. Такие дороги чаще всего называли дорогами чертей «karuloin dorogat» (SKS. К16, К17).

При рассмотрении сюжетов мифологической прозы, связанных с лесными избушками и их обитателями, невольно возникает вопрос связи их со сказочными лесными избушками. В русских сказках в них чаще всего живет баба яга, а в карельских – akka (старуха) и Sy?j?t?r (Сюоятар).

Очевидное различие состоит в том, что в быличках эта избушка реальная с обитателями реальными и мифическими, но о тех и других рассказывается с установкой на достоверность, то есть рассказчик ни на минуту не сомневается в реальности происходящих событий. А в сказке – установка на вымысел, и события, и герои – плод фантазии повествователя.

Между тем В. Я. Пропп связывал сказочную избушку с мужскими обрядами, реально имевшими место в древности. Во-первых, это инстатут мужских домов^[484], в которых юноши проводили отрезок жизни с момента половой зрелости и до вступления в брак. А во-вторых, это страшный и мучительный ритуал инициации, посвящение мальчика в мужчину ^[485].

Былички о лесных избушках также почти всегда связаны именно с мужским началом. Во-первых, рассказывают их только мужчины. Во-вторых, только они являются свидетелями или участниками событий. В-третьих, чтобы жить в помещении, на которое претендуют мифические хозяева, и выйти живым (или победителем) из схватки с ними, точно так же, как участникам обряда инициации, надо проявить немалое мужество. Неслучайно, героев таких быличек рассказчики характеризуют не иначе как: «это был безбоязненный старик», «смелости ему не занимать», да и хозяева «иного» мира часто отмечают их храбрость и бесстрашие.

Сказочный лес В. Я. Пропп характеризует как вход в царство мертвых, а избушку – как сторожевую заставу. Причем герою, чтобы войти в иное царство, надо или знать магическое слово, или принести жертвоприношение^[486]. Лес в мифологической прозе сам по себе является иным царством, абсолютно чуждым человеку, живущим по законам лесных духов-хозяев. И чтобы переночевать в лесной избушке, человеку так же необходимо знать заговоры и соблюсти необходимые ритуалы, и принести жертвоприношения хозяевам леса, которые часто ассоциируются с нечистой силой и претендуют на проживание в хибарке.

В сказках в лесной избушке хозяйничают всегда женские персонажи. Это главное отличие от быличек, где хозяевами в подавляющем большинстве случаев выступают мужские персонажи. Лишь иногда мы видим, что там живет жена черта, приходят две девушки или душит во сне «большая старуха».

Но следует помнить замечание В. Я. Проппа, что «леший всегда есть не что иное как переименованная яга»^[487]. Баба-Яга – «всегда старуха, причем старуха безмужняя. Яга – мать не людей, – она мать и хозяйка зверей, притом зверей лесных. Яга представляет стадию, когда плодородие мыслилось через женщину без участия мужчин… Обряд яги восходит к тотемному предку по женской линии… Именно как предок яга связана с очагом»^[488]. Неслучайно и в быличках человек дает еду для голодной хозяйки избушки в угол печи.

В карельских сказках с лесными избушками связаны три женских персонажа^[489]. Во-первых, изредка это старая вдова (leskiakka) – мудрая, всезнающая женщина, к которой в критический момент целенаправленно идут за помощью главные герои. Во-вторых, старуха (akka), хозяйка лесной избушки, аналог русской Бабы Яги; она и дарительница, и советчица, но грозится съесть героя; так же и он – родич старухи, но обходится с ней очень грубо. И в-третьих, это Сюоятар – она олицетворение стопроцентного зла, всегда из враждебного рода, всегда приходится злой мачехой героине. Ее детьми являются ящерицы, змеи, мыши, т. е. существа более всего связанные с подземным миром, с которым и ассоциируется царство мертвых. Более того, по мнению К. Крона, этот типично карельский сказочный персонаж был в мифологии карелов змеем-драконом, связывавшимся в представлении народных сказителей с водной стихией^[490]. Но сейчас этот персонифицированный образ ассимилировал три сказочных персонажа: яга, ведьма и мачеха^[491].

Сказочные лесные избушки, как и в быличках, находятся в лесу за рекой или на острове. Уводит туда героиню белая большая собака. Часто к ней приходит медведь и одаривает золотом. Таким образом, фигурируют два зооморфных персонажа, наиболее часто связанные с образами хозяев леса. Сюоятар или сама сидит рядом с избушкой, или посылает туда героиню в надежде, что ее ждет там смерть^[492]. Но судьба девушки, выполнившей все «трудные задачи», всегда меняется к лучшему, неслучайно она в избушке чаще всего прядет (образно – и счастливую нить своей жизни).

Таким образом, в отличие от быличек, в карельских сказках у лесных избушек есть постоянные хозяева – старуха и вдова, и человек даже не пытается выгнать их, наоборот, просит о помощи. Сюоятар чаще выступает как посетительница или сила, направляющая героя к избушке. Несмотря на внешнее сходство, функции строений в жанрах разнятся, точно так же, как функции главных героев. В мифологической прозе эти объекты реально построены человеком, и он претендует на роль единоличного хозяина, а лесные духи в мужском обличье настроены враждебно к нему. В сказках человек является временным посетителем, он полностью согласен с ролью гостя и даже нуждается в помощи хозяек избушек.

Встречи человека с лешим

76

Леший с железными зубами

Mec?ss? on mecc?hini… On kuin pit?t puut, a hambahat raudazet n?gyy kun nagrau. Ennen vet’ ylen ?ij?ll? niid? varattih, a nyt kun ne koldovstvat kavottih da rahvas rubei cesno el?m?h, ei ni n?ytt?yvy ni mid?. A ennen vet i semmoini oli jotta…

В лесу есть леший… Есть как высокие деревья, а зубы железные видны, когда смеется. Раньше ведь очень их боялись, а сейчас как все это колдовство потерялось, да люди стали честно жить, ничего и не видится. А раньше ведь и такое было…

ФА. 2944/6а. Зап. Конкка А. П. в 1986 г. в д. Реболы от Лескиевой А. И.

77

Длиннокосые хозяйки леса идут по болоту

Sploavas olles oli buval’seenii: l?htemm? jogi randoa my? menem?h plotinal. I tulou moine luhtu vastah. Luhtas ymb?ri pid?v meil menn?. Vie on muidu sie rahvastu. Luhtas ymh?ri menemm?, menemm?, menemm?. Hy? l?htiet?h enne, min? je?n j?llett?v?s. Okazivajetsa minul h?viey se, min? jo en musta, kunna pid?v menn? jogirandah. Pid?s menn? t?nne nenga hurah k?dehp?i, a min? menen ainos oigieh k?dehp?i. Menin, menin da tulen – ylen korgei m?gi on. Vot. I puut pitk?t, pitk?t moizet. Min? sille m?il nouzen: vuota nyg?i nouzen neccih m?il: eigo jogi n?vy, vezi eigo n?vy. Dai nouzin sinne m?il: ei n?vy vezi. Vaigu n?gyy suon l?tikk?. I sie on suol niitetty. Vot suol g’on niitetty i sie okazivajetsa tulou kaksi naizie pitke?. Kazackat, enne, mustan net, piettih kazackat, t?s oldih morfat i net?s oli morfat. Pitk?t siblietat nenga, enne vahnas oldih pitk?t se?ret, siblietat i snurkil t?s, – moizet siblietat jallas. Yksi oli ylen, vot minun pertih ei syndynys, moine naini suuri. Smuttiugo minul silm?t, vai na samom d’eel’e muga on? Muga min? sie p?ll?styn! A toine naine on pienemb?ine, kasat ollah t?nne perzepuolii my?ten. Kazackat net pe?l, pitk?t helmat, gu ciganakat k?veltih enne, mugaleite vai. Ylen ravieh menn?h suos, eih?i soa menn? nikui muga, kui hy? mendih. Ni vovse ei soa menn?. Mid? nyg?i roadoa? Rubien k?ccomah: hy? menn?h sinne poikki suoh, rubien kaccomah: sit on soabraine. Nyg?i, aha, minul pid?y menn? soabraizen tyveh neccih. On kustahto mittumaine tahto j?lgi! Engo min? hot’ puutu dorogah?! En puuttune plotinah sumoa ty?nd?m?h sinne, ga engo hot’ dorogah puutu! A min? sie p?ll?stynde? jo olen mustennuh j?ng?s. Dai min? puutun sih soabraizen tyveh. On, kacon, j?lgi, k?velty on. Dai min? menen sie, dorogastu my?ten astun, astun. Kohahtah, tulou kuh pid?s minul menn? roadoh, i se tulov plotin sih… Sit menin sinne plotinal, naizet toizet ruvettih sanomah: “Mibo sinul slucciehes?“ Min? rubein rasskazivaiccemah: vot nengai nenga slucciehes. Sit olin dostalin p?iv?n, en ni voinuh roadoa nimid?. P?ll?styin dai en voinuh roadoa. Se oli enne obiedoa. J?lles t?d? voinoa se oli. N’?l’m?njogeh necine l?htet h?i ajamah toane, Kukkoilahp?i, sie tulov ravdu sildu. Nu vot. Sit samoizes joves my? sumoa pe?stimm? t?h j?rveh i j?rvesp?i veim? koselil Videlen jogeh… Naizet net matkattih sinne ielleh mecc?hp?i, pe?dy vai nenga curah-toizeh ke?neltih, en tiije, n?htihgo minuu vai ei. A minul se veri go smutti minuu, vai na samom dele oli, vai kui, vai varavuin min? mugaleiten… Muite enne n?htih niidy k?veliel?i, n?htih niidy mec?s ?ijy hengie. Enne n?htih, enne, sanottih, n?htih. I enne sie: kaikeh kieleh soitetah daaze, soitetah daaze. Vopse olis h?i net?s meij?n, ruvetah h?i necis, on kaikenmostu soittuo, muga hy? sie joukolleh. I buite n?ht?h sie enne mecaniz?nde?. Nenii tullah vaskinyblis, heboloil sell?s ajetah. Enne vahnas sie buite on ozutettuhes, ozutettuhes. A min? sid? en ole n?hnyh, a muite net naizet kaksi n?in. Net ozutettihes, ihan hyvin ozutettihes, net ielleh matkattih sinne – eih?i soa nikui, ristikanzal ni kudoal ei soa, ni Spartakat niket ei kestettys per?h, kui hy? mendih! Suos! A suo se pehmei! Smuttiu sie, smuttiu! Min? vie terv?h pe?zin sie!.. Minul oli se sluucei!

Во время сплава были случаи… Идём по берегу реки на плотину. И вышли к заливному лугу. Нам надо его обойти. Там еще народ есть. Идем, идем вокруг луга. Остальные идут впереди, а я отстала немного. Оказалось, что у меня все пропало, я уже не помню, как надо к берегу реки идти. Надо бы идти сюда, в левую сторону, а я все время иду направо. Шла-шла и пришла – очень высокая гора. Вот. И деревья высокие, высокие такие. Я на эту гору поднялась: подожди-ка, поднимусь на эту гору, не видна ли река, вода не видна ли. И поднялась туда на гору: не видно воды. Видно только болотце. А там на болоте косили. Вот на болоте накошено, и там, оказывается, идут две женщины высокие. Казачки, раньше, если помнишь, казачки носили, здесь были оборки, и здесь были оборки. Высокие штиблеты такие, в старину были штиблеты с длинными голенищами и здесь на шнурках – такие штиблеты на ногах. Одна была очень, вот в мой дом бы не поместилась, такая большущая женщина. Мерещится мне или на самом деле так есть? Как я тут напугалась! А другая женщина поменьше, косы такие пониже задницы. Казачки те надеты, длинные подолы, как цыганки раньше ходили. Очень быстро идут по болоту, невозможно ведь никак так быстро идти, как они шли. Совсем невозможно идти. Что теперь делать? Стала смотреть: они идут туда, через болото, а там стоит стожок. Ага, сейчас надо мне подойти к стожку. Есть где-нибудь какой-нибудь след! Не выйду ли я на дорогу?! Если не выйду на плотину, так не попаду ли хоть на дорогу! А я от страха там уже почернела. Ну, я и попала к стожку. Есть, смотрю, следы, ходили здесь. И я пошла там по дорожке, иду-иду. Вдруг плотина показалась, куда мне на работу надо было идти… Пришла на плотину, другие женщины стали спрашивать: «Что с тобой случилось?» Я стала рассказывать: вот так и так случилось. Остальной день и работать не могла. Испугалась и не могла работать. Это было до обеда. После этой войны это было. Туда, к реке Няльме как пойдешь, туда, к Куккойле, там будет железный мост. Ну вот. По той самой реке мы бревна сплавляли в озеро и из озера кошелями отводили в реку Видлицу… А женщины те пошли туда, в лес, голову только так из стороны в сторону поворачивают, не знаю, видели меня или нет. А мне это то ли показалось, или на самом деле было, или как, или испугалась я так. Но так-то раньше видели таких прохожих, многие люди видели их в лесу. Раньше видели, говорили, видели. И раньше там: на всяких языках говорят, играют даже, играют даже. Вообще, вот если бы собрались здесь, разные ведь гармошки есть, так и они компаниями. И будто бы видели раньше там хозяина леса. Приходят такие с медными пуговицами, верхом на лошадях едут. В старину вроде показывались, показывались. А я этого не видела, но тех женщин двух видела. Те показались, прямо хорошо показались, они дальше ушли туда – никак нельзя, никакому человеку нельзя, ни Спартаки, никто не смогли бы следом держаться, так они быстро шли! По болоту! А болото-то мягкое! Кружит там человека, мерещится! Я еще быстро вышла оттуда!.. У меня был такой случай.

ФА. 2967/7а. Зап. Степанова А. С. в 1986 г. в д. Ведлозеро от Дмитриевой А. В.

78

Огромный хозяин леса

My? olimmo sieness? Palovoarassa… Siend? ker?im?, istuldimmo sy?m?h, tropal istuldimmo. Istummo, sy?mm?. Sit ku Potka sanou: “Avoi-voi-voi! Kuulgoa vai, lapset!“ Jumineh on, nu duumaicet: kento dorogoa my?te ajav milletah. Kak butto tankalla. Jumineh mec?s! “Ker?kke? salgut, pangoa selg?h! Juoskoa pois! Mec?niz?nd? tulov! Mec?niz?nd? tulov!“ Niin ku h?i oli pahaccu! Avoi-voi-voi oli tobju! Se oli tobju! Se oli metrie kolme navemo libo pitembi! D’?rej! Gu puut! Gu hyppiv! Gu p?ll?styim? gu n?gimm?! Pahaccu! Pahaccu! Da nikonzu vet Kareelies moista ei olluh! Ku tulimmo, veneheh istuldimmo, niin Potka lugov: “Olemmogo kaikki?“ “Kai olemmo! Kai olemmo!“ H?n sanou: “Mec?niz?nd? oli! T?m?nmostu kummoa, – sanou, – vie ei olluh!“ No! Vot oli sit pahaccu! N?gimmo my? kaikki! Nikonzu en unohta sid? sluucaidu.

Мы были за грибами в Паловааре. Грибов набрали, сели кушать, на тропинке сели. Сидим, едим. Вдруг тетка говорит: «Ой-ой-ой! Послушайте только, дети!» Грохот такой, ну думаешь: кто-то по дороге едет на чем-то. Как будто на танке. Грохот в лесу! «Собирайте котомки, поднимайте на спину! Бегите прочь! Хозяин леса идет! Хозяин леса идет!» А какой он был страшный. Ой-ой-ой, был огромный! Он был метра три, наверно, или больше! Нечистый! Нечистый! И никогда ведь в Карелии такого не было! Как пришли, в лодку сели, тетка считает: «Все ли тут?» «Все тут, все здесь!» Она говорит: «Хозяин леса был! Такого чуда, – говорит, – еще не было!» Но! Вот это был нечистый! Мы все видели! Никогда не забуду этот случай.

ФА. 3115/35. Зап. Ремшуева Р. П. в 1988 г. в д. Поросозеро от Юпатовой К. С.

79

Видели хозяина леса старики

A mec?niz?nde? harvah n?htih. Mec?niz?nde? n?htih, ken maltoi h?nenkel paista. On ?anotah, a min? en tiije, en n?hnyh… Minun mustos, hy? jo oldih vahnat seiceikymmenen da kuvvenkymmenen ymb?ri starikat. Oligi staruuhoa er?h?sty, ga oldih jo vahnat. Min? en soannuh niidy tiede?. Oli, oli!

А хозяина леса редко видели. Хозяина леса видели те, кто умел с ним разговаривать. Есть, говорят, а я не знаю, не видела… На моей памяти они уже были старые, семидесятилетние да шестидесятилетние старики. Были и старухи некоторые, но уже старые были. Я не застала их. Были, были!

ФА. 3363/26. Зап. Иванова Л. И. в 1997 г. в д. Ведлозеро от Егоровой М. Ф.

80

Хозяева леса мало на глаза показываются…

Se muissettih muin’en, ?to ozuttau heij?t, vain maikahtau, kun matkuau, kun kez?troppie my?te l?het?h vahnemmat, siel?, ?anotah, ozuttau, vain maikahtau, kun celovek… Se mecaniz?nd? k?vel?y. Maikahtau, ylen v?h? silmih ozuttauduu: vain kuin duumaicet, celovek matkuau, maikahtau fer?v?zeh.

Mecc? peift?y, kun pahalla sanalla otpruavitah mecc?h, send’?h peit’t’?y, rubieu pid’?m?h mec?ss?. Siel? rubieu eT?m?h. T’?m? JyrgiE?n nado raskazivaicci, heil? oli yhen kerran. “M?ne vain!..“ – sanottih. Ei en’?mbi ni vemiydyn, mecc?h kun l?ksi. Siel? peitti mecc?. Ei tule kodih, ei, ei sua kodih suaha. A siid’? my?ssytettih, pi?ssettih kodih. A kun ei my?ssytett?ne, sinne i ji?y.

Dai hot kavot mec?ss?: “Oi, hospodi, auta miula l?ydy? dorogaini“. I sraazu muissat… A duumaicen, duumaicen, k?velen, k?velen: en muissa. “Oi, Jumalaizeni, muissuta miula se paikka, miss? mie olin. “Duumaicet, kun pi?h siula ken tuli, sano: “M?ne sinne!“ M?nen, dai tulen. Duumaicet, ?to ken siima ved’?y sin’n’e, na mesto! Se on Jumalani, aliluija!

Это вспоминали давно, что они покажутся, только промелькнут, словно идут. Когда по летним тропинкам пойдут старшие, там, говорят, покажется: только промелькнет, как человек… Это хозяин леса ходит. Промелькнет, очень мало на глаза показывается, только подумаешь: человек идет, промелькнет быстренько.

Лес прячет, когда плохим словом отправят в лес, вот из-за этого и спрячет, будет держать в лесу. Там будет жить. Эта, юргильская золовка рассказывала, у них было один раз. «Пошла ты!..» – сказали. Больше и не вернулась, как в лес пошла. Там лес спрятал. Не приходит домой, нет, не могут домой вернуть. А потом поворотили, отпустили домой. А если не поворотят, то там и останется.

И хоть потеряешься в лесу: «Ой, Господи! Помоги мне найти дорогу». И сразу вспомнишь. А думаю, думаю, хожу, хожу – не помню. «Ой, Боженька, напомни мне то место, где была». Думаешь, словно в голову тебе кто пришел, сказал: «Иди туда!» Пойду и приду! Думаешь, что кто-то тебя ведет туда на место. Это Бог! Алиллуя!

ФА. 3383/12. Зап. Степанова А. С. в 1998 г. в д. Новое Магиезеро от Лазаренко Л. Д.

81

Хозяин леса в шапке и с палочкой

Mec?s toze, ?anotah, on. No min? harvah vstrecaicin. Eibo soa sanuo… Eibo rinnal juuri tule, h?i ei juuri rinnal tule. Ozuttau sie moizen kuvahaizen, ozuttau, a tule rinnal ei.

Min? n?in, ?to h?in sie k?vel?y roagaizenkel, loiton k?vel?y. A l?hel min? en n?hnyh. Muzikku on, moine zdoroovoi, suorinnuh, sovat villaizet nenet kai ollah, serst’anoit.

Min? olin necis ryzikas, grivas, necie meile dorogu vahnu matkoau. Sit min? n?in, p?ll?styin, e?re l?htin kodih, s?rizin: olgah sie grivat, dai kai oldahes sie.

Po litsu min? en n?hnyh. Mustis moizis villaizis, sovat mustat, moine soapku mohnaatoi. Roagaizenkel, roagaine k?is, roagaine h?nel moine vai l?pett?y. Vai l?pet-t?y, k?vel?y. Znaa?it h?i, ei h?i soa tiede?, siep?igo vai toap?i, vai kusp?i h?i on…

N?htende? h?ndy n?htih rahvas. No varatah, varatah. No n?htih, kaco, daaze i naistu n?htih…

Мессу h?ndy peitt?y, meccy peitt?y ob’azatel’no. H?ndy meccy gu ei peitt?s, sit h?i gi ?ij?n hengie p?ll?tt?s. H?nen peitt?y meccy!

Ziivattoi h?i ei koske! H?i naoborot ziivattoi hraniu. Hot’ sanommo, paimoi l?ht?y paimendamah, silm?t ristiy: “Hospodi blahoslovi hyv?h coassuh minuu! Sin? vardoice minuu!“ Koskenuh ei! Naoborot karauuli! Vot miittumat el?lj?t!

В лесу, говорят, тоже есть. Но я редко встречался… Нельзя об этом рассказывать… Совсем близко не подходит, он не подходит совсем близко. Покажет там такую картинку, покажет, а близко не подойдет. Я видел, что он там ходит с палочкой, далеко ходит. А близко я не видел. Мужик это, такой здоровый, одетый, одежда вся шерстяная. Я за грибами пошел, за рыжиками. Вот там у нас старая дорога проходит. Вот тогда я видел, испугался, обратно домой пошел, дрожал весь: пусть там грибы остаются, и все пусть остается. В лицо я не видел. В черном таком, шерстяном, одежда черная, шапка такая мохнатая. С палочкой, палочка в руке, палочка у него такая, поблескивает лишь. Поблескивает, ходит. Значит, он. Нельзя ведь знать, тут он или там, или где он…

Видеть-то его люди видели. Но боятся, боятся. Но видели, и даже женщину видели… Лес его прячет, укрывает обязательно. Если бы его лес не прятал, то он многих бы людей напугал. Его прячет лес.

Животных он не трогает! Он, наоборот, охраняет животных. Хоть, скажем, пастух пойдет пасти, перекрестится: «Господи, благослови меня в добрый час! Ты береги меня!» Не трогал! Наоборот, караулил! Вот какие жители!

ФА. 3460/35, 36. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 2000 г. в д. Лахта от Максимова П. Д.

82

Встреча на охоте

A siit? kuulehan yksi muzikka poroja mec?ss? ecciy. Poroja kun ecciy mec?ss?, ka tulou h?nell? j?lkeh toini, naverno, tulou toini j?lkeh h?nell?. Sanou jotta, nu-ka l?hettih nyt yhess?, jotta siun porot ollah vot tuola. L?kk? miun ker?ll?. ?iit? l?het?h hiiht?m?h, se iess?, h?n j?lkeh, se muzikka, suvantolaini. Hiihet?h, hiihet?h, h?n jo vaipuu j?less?, niin hiihet?h suksella, no mit? nyt h?n ajattelou. Nyt ei ole tolkkuo. “No miss? ne on porot?“ – kysyy. “No ne ollah viel? iess? p?in, hiiht?kk? viel?“.

No h?n jo vaipuu: “Lev?h?mm?“. “No, emm? lepy? viel?, hiiht?kk?“. Hiiht?y, hiiht?y, h?n siit? jo hoksuau, jotta nyt eule tolkkuo. Silloin muzikka se ottau ta harehtuu oikein, muistau, jotta nyt eule sto-to… Nyt harehtuu, silloin tuota katou se h?nelt? iest?. Se yksin siit? ji?y. ?iit? h?n j?lkie my?ten l?ht?y j?lell?h, jotta pi?sis, mist? l?ksi. Vot se kun ennen sanottih.

А вот, слышь-ка, искал мужик в лесу оленей. Вот ищет он оленей в лесу, приходит другой следом за ним, наверно. Говорит, что пойдём-ка теперь вместе, потому что твои олени вот там, пойдём со мной. И пошли на лыжах, идут, он уже изнемогает сзади, так идут на лыжах. «Ну что теперь? – думает он, – нет теперь толку». «Ну где олени?» – спрашивает. «Ну, они ещё впереди, поехали дальше». Но он уже изнемогает. «Передохнём!». «Ну, не будем пока отдыхать, поехали!» Идёт, идёт, но мужик уже понял, что нет теперь толку. Тогда мужик приходит в большую ярость, помнит, что-то теперь не так. Он в ярости оглянулся, а тот впереди уже и пропал. Один остался. Потом он по следам пошёл обратно, чтобы выйти, откуда пошёл. Вот как раньше рассказывали.

ФА. 2610/40. Зап. Лавонен Н. А., Онегина Н. Ф. в 1980 г. в д. Софпорог от Кирилловой А. Н.

83

На крестинах у лешего

Se oli Pedrizen kyl?ss?, siel? on Pedrizen kyl?, tiij?tt? moozet, siel? iell? vahnassa oli. Meil? akka, meil? susVoda sano. Sanou, l?ht?y verkkoloi laskomaa. Verkkoloi laskomaa l?ht?y, sanou, ga ei voi veneht? lyk?t?. Ei voi veneht? lyk?t?. “Venehen, sanou, ei, sanou, ni hiess? ota“ – veneh vetty ?ij?n. No muzikka, sanou, lev?hti, sanou: “Ked?, sanou, mie i vuotin, sanou, kaco“. Da miun, sanou, selg?h otti, sanou, da niin vedi, m?n’ tiij? kusta vedi, kunne vedi. “Vot meil?, sanou, kuomiksi pid?y, hengi sanou. Sanou, sinne on muzikka jo vietty da buitto on lapsen soanun, ni meil? pid?y kaksi kuomoa: ristitoatto dai se akka pid?y“. Muzikka sanou, sinne on… Sanou, muzikka sanou, pe?d? lekuttau: “Puutumina my? t?h“, – sanou. Ni kui sanou. A siel? vahnassah sanottih: hot mid? davaidanee, ni el? ota. Elgee otakkoo, siel? jo povozkat ne ollah. Noh. Sanou: “Elgee otakkoo“. Miuda sanou ku otettih, sy?tettih, juotettih, siid? kyzyt??. Lapset ne rissittii molommilla, sanou, anettii meil? k?zii, meil? k?zill? lapset, sanou. A siel? ruvettii sanou kuottelemah, te?l?: “Kunne se akka sai?“ Noh. Kaksi y?d? magazin, kolme y?d? magazin. Sanou, kui ei lassettoa, ga et l?he, kunne m?net, ku suoloista poikki kunne kando, sanou. Kuotte-lomah, sanou, te?l? ruvettii. Ni lykk?i, sanou. Tuli, siih paikkah toi. Yhen otin, suolavakan, sanou. Kuldaranda, sanou, a kai, sanou, siel?, kuldazet elos, sanou, kai on kuldazet. Ni se suolavakka sanou, on t?m?nmoine, ni se gi yn’n’? kuldani. T?m?n, sanou, yhen otin sield?, sanou. T?m? muisselgoa, t?d’? kuomii. Kuomiksi, sanou, kuomindoa. Ni sanou siih, kusta paikasta otti, siih paikkah lykk?i. UdiviiteTno t?m? vet on. Kaikkie ved oli vahnassah, siel? sanottii.

Это было в деревне Педри. Там есть деревня Педри, знаете, может. Там в старину бывало. Нам женщина, наша соседка рассказывала. Говорит, пошла сети в озеро спускать. Сети спускать пошла, говорит, так не могу лодку оттолкнуть. Не может лодку оттолкнуть. «Лодку, – говорит, – и бес не возьмет», – лодка затянута сильно. Ну, мужик, говорит, и появился, говорит: «Вот кого я ждал, – говорит, – смотри». Да меня, говорит, на спину взял и так понёс, я не знаю откуда понёс, куда понёс. «Вот нам, – говорит, – кума нужна, человек, – говорит. – Туда уже мужика отнесли, и будто ребёнок родился, и нам нужно два кума: крёстный отец и эта женщина нужна». Мужик говорит там… Говорит мужик, головой качает: «Попали мы сюда», – говорит. А там в старину говорили: хоть что давать они будут, не берите. А там уже всякие угощения есть. Но. Говорит: «Не берите». Меня как взяли, кормили, поили, спрашивали. Детей этих крестили. Обоим, говорит, дали нам на руки детей. А дома стали уже искать, к знахарям пошли: «Куда женщина делась?» Но. Две ночи спала, три ночи спала. Говорит, как не пускают, так куда пойдёшь, когда через болота нёс, говорит. А здесь уже колдовать стали. И бросил, говорит. Пришёл, на то же место принёс. «Одну, – говорит, – взяла солонку. Золотой берег там, – говорит, – и вся жизнь золотая, и всё там золотое. И его солонка, – говорит, – такая, она вся золотая. Эту одну, – говорит, – взяла оттуда. Вспоминайте, эту куму. В кумовья, кумовали». И в то место, откуда взял, в то место и бросил. Удивительно ведь всё это. Всякое бывало в старину, говорили.

ФА. 1885/1. Зап. У. С. Коннка в 1973 г. в д. Сельга от Локкиной П. Я.

84

Леший просит перевезти через реку

Meile Iro-t’otka raskazi, ?to n?htih Fokin rannoissa, en tiije ken. Dai Potkalla icell?, ku l?hti kalalla proazniekanna, ni sanou: “Verkoloi rubein kaccomah, veresty kaloa stop proazniekakse, ni kui, – sanou, – joven rannal toas, poikki rannois. Tuli muzikka rannal da ke?ll? viihkuttav: “Tule t?nne! Aja t?nne!“ H?i ku sinne rubei andamah veneht? ga: “Ke?n?, – sanou, – perin!“ “Nu da mie, sanou, perin ke?nin, h?in istoudu, sanou: “Minuuda toizella rannalla soata!“ No dai mie, – sanou, – p?ll?ssyin, dai sanou: “Perin, perin ke?n?!“ Perin ke?nin, dai venehest? vai l?hti, kadoi, ku tuuli otti, sanou. M?n’ tiije, kunna m?ni. A ice, – sanou, – ynn? karvani kai. Mie ku varavuin, – sanov, – engo verkkoloi ka??onuh, engo nimid?. Se oli, – sanou, – mecc?hini, naverno“.

Нам тетя Ира рассказывала, что видели у берега Фокиных неизвестно кого. Да и тетка сама, когда поехала на рыбалку в праздник. Ну и говорит: «Сети стала смотреть, чтобы свежей рыбы на праздник, ну, и там на берегу реки, там, на другом берегу. Пришел мужик на берег и рукой машет: „Иди сюда! Греби сюда!“ Она и стала туда причаливать на лодке: „Поверни, – говорит, – кормой“. Ну и я кормой повернула, он сел, говорит: „Меня отвези на другой берег! “ Ну и я испугалась. Он говорит: „Кормой, кормой поворачивай!“ Кормой повернула, и из лодки только вышел, исчез, словно ветер унес. Поди знай, куда ушел. А сам весь в шерсти. Я как испугалась, ни сети не посмотрела, ничего. Это был наверно, леший».

ФА. 3151/34. Зап. Ремшуева Р. П. в 1988 г. в д. Поросозеро от Юпатовой К. С.

85

Мужики в черных одеждах с блестящими пуговицами

L?htimm? lehmii, Ogoi-coi neidizenny, Vilojan paltieh menemm?, jongoi on pimei, v?h? mid? n?gyy. P?ivy laskenuh, h?myine. Menemm?, sih nouzemmo, Joakoin niitun pe?l oli kando. Kannol nouzemmo, kelluo kuundelemah, kello oli meile tobju. A kello kuuluv korven rajakas, poiki pid?v menn?. A sit mecikk?h tuldih h?i, ozuttau h?i: Joakon Ofon’an niitul, olih?i korves plennoit, plennoit vai mit oldih net zakl’uconnoit, – a sit kaco ei olluh. Sit net h?i ozuttav meile, ?to roih neccih, jo ennep?i, vie ei olluh nimid? sit. Sit necie Makoin niittu tulou h?i, talvidorogu, my? sie m?il seizommo. Sit tiijeth?i: necie matkoau muzikkoa pitkien puun piduhuttu, vai n’ubl’at l?pett?y. Sinelit mustat, a n’ubTat vai keldaizet, gu militsiel’oil, vai l?pett?y. Ogoi se cidzoi rubei kai mustenemah. Sit sinne matkattih, dai sinne Ofon’an niittuh mendih, Ofon’an saraih. Kaksi vuottu aigoa meni, sih rodiehes zakl’uconnoloin kohtu. Sih h?i loaittih aidu. Pid?y h?i ozuttoa ennep?i. Vai havahtettihes meijen siirici. A yksikai pidi lehmih menn?, ielleh.

Пошли с сестрой Агафьей за коровами, на вырубку Вилуоя идем, уже темно, мало чего видно. Солнце село, сумерки. Пошли, поднялись, на покосах Яковлевых пень был. На пень встали, колокол слушаем, колокол у нас был большой. А колокол слышен на краю леса, через него надо пройти. И тут в лес пришли, стало казаться, будто на покосах Афони Яковлева в лесу (ведь были пленные, или кто там, заключенные были, а тогда еще не было). И вот они нам привиделись, уже заранее, что будет там, а тогда еще ничего не было. И вот там покос Маккоевых и зимняя дорога, мы на горе стоим. И потом видим, знаешь ли: там идут мужики, ростом с высокие деревья, только пуговицы блестят. Черные шинели, а пуговицы желтые, как у милиционеров, только блестят. Агафья вся аж почернела. И туда прошли, и туда к покосам Афони ушли, в сарай Афони. Два года прошло, и на том месте поселили заключенных. Сделали забор. Надо же было заранее показать! Лишь прошагали мимо нас. А все равно за коровами пришлось идти, еще дальше.

ФА. 702/11. Зап. Рягоев В. Д. в 1963 г. в п. Эссойла от Жидковой Ф. М.

86

– Oliko mec?nis?ntie?

– Sanottih sit?. I sit?, jotta se on piess? semmoini, jotta se on nappirinta ta kiilt?j?t napit ta, pitk?varret sapokat jalassa. Suureksi sanottih. Ka onko h?nt? ken n?hnyn ta onko h?nt? i ollun.

– Ruatoko pahua?

– Ka ei. Kun ei liene se h?nell? paha ollun, ka ei se i piess? pahua matan.

– Были ли хозяева леса?

– Говорили об этом, что это бес такой. Что у него грудь в пуговицах и пуговицы блестят, на ногах сапоги с высокими голенищами. Большой, говорили. Но есть ли он, и кто видел, и существует ли он.

– Делает ли плохое?

– Дак нет. Если ты ему плохо не сделал, то и этот бес худа не сделает.

ФА. 2324/17. Зап. Ремшуева Р.П. в 1975 г. в п. Калевала от Кеттунен А. В.

87

– Muamomkka, vot mie en ole n?hnyn, pmazniekkana oli m?nty yhteh lampih hein?ll?, kussa ollah kakkaraiset znacit, a vanha pmazniekka oli se. Siel? kun velli ker?t?h niit? kakkaraisie ka kacotah.

– Mitk? ne on kakkaraiset? Liilii, ?to li?

– No, vejen pi?ll?, lehm?ll? sy?tty?. Hy? kun kacotah, ka kaksi miest? seisou rannalla mussissa vuatteissa, napit kiillet?h. A silloin kuin se toini oli jeretnikka naini, sill? kertua h?n harehtu, hivukset pi?h noustih, harehtu niin mualla, sihi kavottih siit?, sihi kuin sulettih, kavottih. Niin hy? ter?v?iseh pois kotih.

– Sanoiko se naini siin? mit??

– Ka siin? mit? ta luki, no jerestij? luki. A ket oltih kuutessuttih heil?. Mist? tultih, tokko n?htih, rannalla seisotah. Hy? ei n?hty tuluo eik? l?hty?, muuta kun n?htih vain, siin? seisottih rannalla, siihi i kavottih, kun kiilt?v?t napit kahen puolen, mussat kosfumat, mist? se silloin oli kosfumoita ennen.

– Вот я не видела. А мать-покойница в праздник поехала на одну ламбу за сеном, где растут кувшинки. А старинный праздник был. И вот в ламбе собирают эти кувшинки и смотрят.

– Что это такое? Лилии, что ли?

– Да, на поверхности воды коров кормить. Они как смотрят: двое мужчин стоят на берегу в чёрных одеждах, пуговицы блестят. А тогда, вторая женщина была еретичка. Так она пришла в ярость, аж волосы на голове зашевелились, пришла в ярость на берегу. Вот тут и пропали мужчины, словно растаяли, пропали. Тогда они быстренько домой.

– Говорила ли эта женщина чего?

– Ну, что-то читала, эти заклинания читала. А кто были? Это привиделось им. Откуда пришли? Только видели: на берегу стоят. Они не видели ни как пришли, ни как ушли. Кроме как видели, что стояли на берегу, там и пропали. Лишь блестящие пуговицы в два ряда, чёрные костюмы. Тогда таких костюмов не было (у людей).

ФА. 2610/38. Зап. Лавонен Н. А., Онегина Н. Ф. в 1980 г. в д. Софпорог от Кирилловой А. Н.

88

Viess? on em?nt?, mec?ss? on is?nt?. Mec?nis?nt?. Biessat. ?mm?, tuatton; muamo heit? on n?hnyn silmih.

Yksi kerta siel? Karjalassa ritua piti… Vot leikatah p?lkyt i halatah n?in yksipi?, lovuska, lovuska. I t?st? luaitah sipok, a t?nne pannah kun hiirill?. Kak myselovka. Vot. A lintu se tulou t?nne, ritah – sit? mie n?in i?e Karjalassa… I h?n ritoilla k?veli i kuulou: semmoni sumu, a ei ole tuulta. A sumu pr’amo hirvie. Hi?n ter?v?iseh kaccou: tuossa on kolvas paksu. H?n kolvahan luoksi juoksi. I peitt?yty kolvahan suojah. Kaccou: kun mies matkuau, ni musta kosfuma, hattu pi?ss?, napit blest’assije. I m?n?y semmoista kyytie, jotta hirvie. Ei ruohtin akka virkkua, a ?mm? meil? ei varannun. ?iit? m?ni, proiji. Ja silm?t risti ja l?ksi kotih.

A toini sluucai oli meil? siel?… Ciganat tullah sinne Leip?niemeh, tulou yksi akka, Stepanieksi kucutah. Sanou siel? ciganalla: “Juohata jotta kuin ruveta kolduimah“. “No mit? siula koldostvua?“… “Juohata, kun kaikkie ziivattoja kontie obizaiccou joka vuotta“. “Vot sen, – sanou, – mie teil? juohatan. Siula i Muarie-akalla (?mm?ll? miun), ty? voitta sen luatie“. I hi?n siit? sanou sill? Stepanie-akalla, ?mm?ll?, jotta m?nky? mecc?h. Mimmoset puut, semmoset i el?j?t tullah teil?“. ?mm?ll? ?anotah: “Etk? varaja?“ ?mm? sanou: “En, en varaja“. “No vot, Stepanie, sie l?het iess?, aseita viisi ili kymmenen ji?y, Muarie j?lkeh siima. Tokko kun rupietta mit? luatimah, niin ni luatikkua, a elky? muuh pakinah my?stykky?“. No siit?, ?mm?rukka sanou, jotta sit? oli hirvie kaccuo. “No siit?, – sanou cigana, – kymmenen vuotta ei teij?n ziivattoja ota kontie“… Kymmenen vuotta proiji, ei kosken kontie ziivattoja…

Ennen niit? oli, ?mm? sano. Oli suurta ja pient?, kaikenn?v?ist?. A ihmiset on semmoset: mimmoni mecc?, semmoset i ihmiset. Jos on mecc? pitk?, ihmini on pitk?. Jos on mecc? lyhyt, i ihmini on lyhyt…

A tuattorukalla se oli, Oreijev-ukko Kouvassa eli, kuccu kylyh, jotta ota oma, sanou, mie annan siula kniigan, tullah koirat siun luokse, i sie heil? rupiet ty?t? antamah, a hy? ruvetah siula imusestvua kantamah. Tuatto sano: “Ennen mie kymmenen kertua k?yn korohan ker?ll? kysym?h, cem miula semmoni leip?! En!“

В воде – хозяйка, в лесу – хозяин. Хозяева леса. Бесы. Раньше бабушка, мать отца, видела их своими глазами.

Однажды там в Карелии капканы держала… Срубят чурбан и расколют с одной стороны. Ловушка, ловушка. И здесь сделают как щипцы, а сюда кладут, как мышам. Как мышеловка. Вот. А птица попадает сюда, в капкан – это я сама видела в Карелии. И вот она капканы ходила смотреть и слышит: такой шум, а ветра нет. А шум прямо страшный. Она пристально смотрит: там толстая засохшая сосна. Она подбежала к ней и спряталась за ней. Смотрит: будто мужчина идет, черный костюм, шапка на голове, пуговицы блестящие. Не видела такого, аж страшно. Не смеет женщина сказать, а она у нас не боязливая. Потом ушел, прошел. Перекрестилась и пошла домой.

А другой случай был у нас там… Цыгане пришли туда, в Хлебнаволок, приходит одна женщина, Степанидой зовут. Говорит там цыгану: «Научи, как колдовать». – «Какое тебе колдовство?»… «Научи, ведь медведь каждый год всех животных обижает». «Вот этому я вас научу, – говорит. – Тебе и Муарие (бабушке моей), вы сможете это сделать». И он сказал Степаниде, бабушке: «Идите в лес. Какие деревья, такие и жители придут к вам». Бабушке говорят: «Не боишься?» Бабушка говорит: «Нет, не боюсь». «Ну, Степанида, ты пойдешь впереди, а Муарие отстанет от тебя шагов на пять или десять. Только как начнете что делать, так и делайте, а о другом не говорите». Ну, потом бабушка рассказывала, что было страшно смотреть. «Ну, теперь, – сказал цыган, – десять лет медведь не возьмет ваших животных». Десять лет прошло, не трогал медведь животных.

Раньше такое было, бабушка говорила. Были и большие, и маленькие, всякие были. А люди эти такие: какой лес, такие и люди. Если лес высокий, человек высокий. Если лес низкий, и человек низкий.

А у отца это было. Старик Арефьев в Ковде жил, позвали его в баню. Говорит: возьми свое, я дам тебе книгу, придут к тебе собаки и ты будешь им работу давать, а они будут тебе имущество приносить. А отец сказал: «Я лучше десять раз с коробом пойду попрошайничать, чем мне такой хлеб! Нет!»

ФА. 3060/4а. Зап. Конкка А. П. в 1987 г. в д. Княжая Губа от Никулиной А. Ф.

89

?mm? kun oli nuorena ollun Leviess? lahessa, el?n viel? tytt?n?. Cenassa oli ukko h?nell?. Niin siit? kun tuota hi?n l?ksi sinne. Heil? oli nuotta Ukkohan joukon ker?ll?. H?nen piti huomeneksilla m?nn? sinne aikaseh, ta meccy? my?ti. Oli totta se tie, Cenah sinne. Cenah se tie meccy? my?ten. Kun l?ksin huomeneksella aikasin m?n?mah sinne, niin miesjoukko, sanou, matkai. Mussissa pitiss? vuatteissa ta oikein kiilt?j?t napit. Miss? oli mecc? korkiempi, siin? ne oltih miehet korkiemmat. Miss? oli matalampi, siin? oltih miehet matalammat. Ta paistih, vain, sanou, mie en suanun niist? sanoista selvy?. Koivun taaksi m?nin ta siin? kacoin siit? sit? kummua. Matattih niin. Kun m?nin sinne UkkoTah, Cenajaskah, niin siit? kun h?t?yksiss?h aloin sanuo. ?iit? oli sanottu vanhemmat rahvas, jotta: “Tuas on Kipri ottan ta nostan mec?n v?in liikkehell?, minnep? nyt oli tarvis“. Siel? oli siit? sanottu. Ni se ?mm? sano, ihan n?k?v?n kyll?. Nu a en tiij?, en tiij?!..

Ta siit? kuultih. Ihan siel? M?lk?nvuaralla oli heil? siel? vanha nuottapirtti… Sykysyli? k?ytih sit? murrekalua vet?m?ss?, jo j?ijen kylm?nn?n iell?. Ni sielt? vet?m?ss?, M?lk?nvuarasta, mainittih, jotta oli kuultu niit? pahanmiehen pakinoita. Entiset ne nuottamiehet! Ka mie en ole kuullun mit?n?, en!

Бабушка, когда была молодая, жила в Левилахте, еще девушкой. В Чене у нее был дед. И вот как она пошла туда. У них был невод с семьей деда. Ей надо было утром идти, рано, и по лесу, в Чену туда. Дорога в Чену по лесу. «Как пошла утром рано туда, и толпа мужчин шла, – говорит. – В черных длинных одеждах и очень блестящие пуговицы. Где лес был повыше, там и эти мужчины были повыше. Где был пониже, там и мужчины были пониже. И разговаривали, – говорит, – только я ничего не поняла из этих слов. За березу зашла и оттуда смотрела за этим чудом. Шли. Как пришла к деду, в Чена, с ужасом стала рассказывать. Тогда люди постарше сказали, что: „Это Кипри взял и поднял лесную силу в движение. Для чего это они потребовались теперь?“ Там так сказали. Это видела, – говорит, – прямо наяву». Ну, а я не знаю, не знаю…

Да об этом и слышали! Прямо там, в Мёлкковааре у них был старый домик для рыбалки. Осенью ходили невод тянуть, уже перед тем как озеро должно замерзнуть. Ну и тогда в Мёлкковааре вспоминали, что слышали разговоры этих «плохих мужчин». Прежние рыбаки это! Но я ничего не слышала, нет!

ФА. 3229/20. Зап. Ремшуева Р. П. в 1990 г. в д. Вокнаволок от Ремшуевой А. А.

90

A ?mm? sano ihan n?k?v?n niit? mec?n miehie, ka en tiij?. H?n kun oli tuota, h?nen moamo oli siel? Koterossa, a Leviess? lahessa oli h?nen se elinpaikka, tytt?n? kun h?n oli. I h?n k?vi sinne Cenah, Koteroh, piettih nuottua ukkohan Juakon kera, siel? niijen Koteroisien ker?ll?. A muata my?ten piti sielt? Leviest? lahesta sinne Cenah kulkie. Aikaseh piti l?htie sinne m?n?m?h… Niin kun, sanou, matkasin, a se oli niin aikani, jotta p?iv? alko vasta nousetteliutuo. Nu kun matkasin, sanou, niin kun tieviert? my?ten mies, ta niin kaikki oli mussissa vuatteissa ta kiilt?j?t napit ta siit? viel? tuota: miss? mecc? oli matalampi, siin? kohtua i matkalaiset oltih matalammat, a miss? oli mecc? korkiempi, siin? oltih… Puijen mittaset kun oltih, sanou, ne matkalaiset. Ni siit? kun m?nin ukkoTah, nin sanottih: “Nu tuas se on suanun Kipri mec?n v?jen liikkehell?, tuas on Kipri suanun mec?n v?jen liikkehell?!“ Sit? siel? ihmeteltih… Cenan Kipri se oli, Cenan Kipri kolduna.

Бабушка говорила, что она видела этих лесных мужчин, но не знаю. Когда она была там, мама ее была оттуда, из Котеры, а в Широкой лахте она жила, когда девочкой была. И она ходила туда в Чену, в Котеру, там держали сети с семьей деда, с котеровскими. А по земле надо было из Широкой лахты в Чену идти. Рано надо было туда выходить… Ну и вот, говорит, как пошла (а это было так рано, что солнце только начинало вставать). «Ну, – говорит, – как шла по обочине дороги, и мужчина, весь в черной одежде и желтые пуговицы да еще: где лес был пониже, в том месте и путники были пониже, а где лес был повыше, там ростом с деревья были эти путники. И вот когда пришла к деду, то сказали: „Ну, Кипри вынудил лесную силу двигаться, Кипри привел лесную силу в движение!“ Из-за этого они показались…» Это был Кипри из Чена, Кипри из Чена, колдун.

ФА. 3227/20. Зап. Ремшуева Р. П. в 1990 г. в д. Вокнаволок от Ремгиуевой А. А.

91

– Oliko mecc?hisie n?hty?

– Ka oli. Ihan n?hty oli. Ta imehnisen n?k?sie ne muka on, ka omiccottaset: eih?n ne ole niin kun rahvas, puhtahat ta t?mm?siss? vuatteissa, kun semmoset omicottaset, n?et.

– Mimmoset vuattiet?

– Tottas tiesi mimmosie heil? on niit? vuatteita ollun, ka ei niill? ollun, niin kun nyt vorssie tietysti, kun mit? sattu, semmoista oli, repalehta ta mit? lien?y ollun. Sit? omitekoista.

– Oliko ne suuret vain pienet?

– En tiij?i sit?. Mitty?t hy? lien?y oltu.

– Видели ли леших?

– Дак видели. Наяву видели. И на человека он похож, но своеобразный: он не как человек в чистой и в такой одежде, своеобразные они.

– Какая одежда?

– Кто их знал, какая у них одежда была, но не было у них, какая теперь, форсистой, конечно. А какая найдется, такая и была, рваная и какая ещё там… Такая самотканая.

– Были они большие или маленькие?

– Не знаю этого. Какие они там были.

ФА. 2517/9. Зап. Ремшуева Р. П. в 1978 г. в д. Вокнаволок от Кирилловой И. И.

92

Лесная свадьба

– Olemma marjassa neh?n kesse, siel? olemma Suondalessa, siel? olemma viizi virstoa on kyl?st? Korgus. Kun on tyyni, yn’n’? vezi ei lekaha, vai vezirannalla k?velemm?… No ku buola-aiga on, i?e n?i Uspen’asta toissape?n? Frola, vai mi on.

– Frola on.

– Frola. A miula se brihat i kiellet??: “El? l?he, sanotaa, marjah“. Se illalla, kui k?velimm?, ni sanotaa: “El? t?he marjah, prooznikka on da emm? Uspen’alla soanun, ni el? l?he marjaa“. A my? l?ksim? marjaa. Ka pajo kuuluu semmoni… Zvonkoi ni… Sanomma, znacit, akka yksi on mi?n kyl?ss? pajattaja, ni konza venehell? soudau. Ei n?y… Vezirannalla m?nim?, nikuda ni kussa ei oo. M?nn??… Tuhma toaz j?rell?h, k?vimm?, sanomma: “Naverno parahhoda siel?, ustjasta parahoda hirzil?i ved?y, no ni siel? matataa muzikat, kosseli…, kosseli viettii muzikat, j?rell?? ustjaa m?nn?? ni pajatetaa, vet jo on viinoa juodu“. Eigo n?y ni ked?…

Da kui koirat haukutaa, kui rouno itet??, kui pajatetaa. Ku meid? ollaa rinnalla. Jo ruvettih, kai kuullah, znaacit t?ss? ollaa. My? kui…

Ku hyppe?mm?, ni kesselit ottima da hyppe?mm? veneheh. Noh. Venehen sen lykk?zim? boikkozee. A ku niin ni tullaa, niin ni tullaa. Ku pajo kuuluu, itet??, pajatetaa, koirad haukutaa, ammutaa, kaikkie. Vod e?net. No my? l?ksim?, tuhma t?nn’ omalla randoa. Tuhma, viel? ei moata. Vierin. Sanou /unissa/: “Ozakas olit, sanou. Et olizgu ozakas ollun, sanou, v?h?zen, ni muissellun olizit“, sanou. Unissa ne?n, moata vierdy?. Unissa ne?n. My? kui venehen sen lykk?zim?, ni sanoma kovaa: “Hospodi blahoslovi. Hoi, Spoassu, sy?tt?j?, pe?ss? viel? t?m? kerda. Hoi Spoassu sy?tt?j?“. Viel? sen sanan, ni sen sanan se ozutti unissa. “Pe?ss? meid? t?m? kerda“ – znaacit, ni ei tulla meih k?zin. My? olizima puuttumin joukkoo, ni kunne my? emm?…

– A n?itteko ket??

– Ka emm? my? n?genyh. Pajuo kuulu. Niin tullah meih, tullah, niin kui… Arttelillah kui svoad’bu, vai mi matannou heil?, ni pajatetaa, kizataa, ku meil? kuuluu kai buitto kui. A ku koirat haukutaa, ammutaa, kaiken. Emm? my? heid? n?gen. A se muata vierren sen unen n?in. Ij?n muissan sid? unda.

– Были вчетвером за ягодами, там в Суондале, в пяти вёрстах от деревни Корги. Так безветренно, даже вода не шевельнётся. А мы ходим по берегу… Ну, брусничная пора, после Успения на следующий день Фрол или что?

– Фрол.

– Фрол. А меня парни и отговаривают: «Не ходи, говорят, за ягодами». Это вечером, когда гуляли, говорят: «Не ходи за ягодами в праздник (на Успенье не ходили), не ходи за ягодами». А мы пошли за ягодами. Вдруг – песня слышится такая… звонкая…Думаем, женщина одна есть в нашей деревне, всё время поёт, когда гребёт на лодке… Не видно… Ведь и на берег пришли – никого нигде нет. Пошли. Пришли опять, походили, говорим: «Наверно, пароход там, в устье, пароход гудит, тащит брёвна. Ну и там мужики идут, кошель, плот из брёвен, оттащили мужики и обратно идут в устье. Идут и поют, уже, видно, вина выпили». Но не видно никого…

И собаки будто лают, и поют, то будто плачут, то поют. Рядом с нами. Уже все слышат, значит, близко уже. Мы как… Как бросимся, кошели схватили и прыгнули в лодку. Но. Лодку быстро оттолкнули. А они как идут, как идут… Песня слышна, плачут, смеются, собаки лают, стреляют – всякое. Голоса. Ну, мы поехали, приехали на свой берег. Пришли, ещё не спят. Легла. Говорит: «Счастливые были. Если бы были не счастливые, – говорит, – хоть немного, тогда бы запомнили», – говорит. Во сне видела, как спать легла. Во сне видела. Мы как лодку тут оттолкнули и сказали громко: «Господи, благослови. Ой, Спас кормилец, спаси ещё в этот раз. Ой, Спас-кормилец». Ещё это слово. И эти слова показались во сне. «Спаси нас на этот раз», – значит, не дотронутся до нас. Вот бы мы попали в компанию, никуда бы мы не делись.

– А видели кого?

– Дак не видели мы. Песня слышалась. Будто приближаются к нам, приближаются, так будто… Компанией, как свадьба, или что там у них идёт, поют, пляшут, нам раз слышно всё, будто… А как собаки лают, стреляют все. Не видели мы их. А как спать легла, видела сон. Всю жизнь помню этот сон.

ФА. 1885/la. Зап. У. С. Конкка в 1973 г. в д. Сельга от Локкиной П. Я.

93

A mec?niz?nde?… Se hot’ sanotanneh, no on. En tiije mi on, no… My? kerran evakuatsies, Ivanovskois oblastis olimmo. Marjoa kere?mm? neicukoinkel. Omat, karjalaizet olimmo. “Au, au!“ A sit tytt? yksi nouzi, sanou: “N’yn’n’y suuh!“ Sit ku zavodittih! Toko sit e?ndy oli! A yksi oli naine, h?i oli poziloi. H?i sanoi: “L?kke? e?re, neicukat!“ Sit en tiije mid? sanoi, malittuloi. Sit dorogal nengaleite ristan loadiv, sit malittuu pagizov. Kolmanden kerran gu… Sit heitti kuulundan! No sit eigo lienne vai toinah olluh! Oligo soitot, oligo kaiken moizet, sit en tiije mid? oli!… Min? te? en ole kuulluh, a vot sen my? sit evakuatsies kuulimmo. N?hnyh emmo, a e?nen kuulimmo. Sen ku sanoi: “N’yn’n’y suuh, – sanou, – kehnuu go ciihonnou p?iv?n“. Toko sit loadi, toko sit oli aiga svoad’bu. En tiije sit mi oli, a toko my? nelTuta. Naverno perevoskassah, pidi vie ojas poikki, sit pidi kuccuu toizel cural p?i perevoscikku, stoby meidy sinne vies. Emmo paissuh toine toizenkel, kacommo j?lles, toine tostu emmo j?t?. A sit mugaleite matkaimo, t?vty v?gie e?res. Sit gu tulimmo randah, ojan randah, sit ?ski rubeimo pagizemah. A strasno oli ylen.

Sanotah, y?ksyt toze konzu, ga sit er?h?t kai jaksetahes. Sovat puistetah, sit ?ski tullah. Sanotah, j?llis pe?lci menn?h.

My? gu troppah puutuimo sit, toko sit kirmieh… Oli griboa, ga kai sit, ei pid?nnyh nimid?, e?re matkaimo t?yty v?gie. Ylen, ylen suuri boalu, ylen suuri oli sit. Itkiettih, dai pajatettih dai en tiije mid? sit oli. My? kaikin kuulimmo sit, meidy kolmei vai nell?i lienne olimmo. A yksi oli jo poziloi naine, vot h?i sanou: sit malitun min? luvin. Voskresnoi go malitun lienne? Sit kacommo: dorogal nenga panou ristat. Sit kolmanden kerran gu h?i ristan pani, sit jo heitti kuulundan.

А о хозяине леса хоть и рассказывают, но есть. Не знаю, что есть, но… Мы однажды в эвакуации в Ивановской области были. Ягоды собираем с девушками. Свои, карелки, были. «Ay, ау!». И тогда девушка одна встала и сказала: «Хуй в рот!» Тут как началось! Только тогда голосов было! А одна была женщина, она была пожилая. Она сказала: «Пошли вон, девочки!» Потом не знаю, что говорила, молитвы… Потом на дороге так крест сделает и молитвы произносит. Третий раз как сделала… Тогда перестало слышаться! Но в тот раз было! Были и гармошки, были и всякие, не знаю, что было… Я здесь не слышала, а вот это мы тогда в эвакуации слышали. Не видели, а голоса слышали. Только сказала это: «Хуй в рот, какого черта кричит весь день!» Вот тогда-то и сделалось, вот тогда была свадьба! Не знаю, что это было, но мы бежали вскачь! До перевоза, ещё надо было через ручей и надо было вызвать перевозчика, чтобы нас перевёз на другую сторону. Друг с другом не разговаривали, оглядываемся назад, друг друга не оставляем. И так мчались изо всех сил. А как пришли на берег, на берег ручья, только тогда стали разговаривать. А страшно было очень.

Говорят, когда заблудишься, некоторые раздеваются. Одежду вытряхивают, только тогда выходят. Говорят, через следы нечистых переходят.

Мы как на тропу попали, тогда быстренько… Были грибы, да всё там, ничего не надо было, бежали изо-всех сил. Очень, очень большой бал, очень большой бал. Плакали и пели, и не знаю, что тогда было. Мы все тогда слышали, мы втроём или вчетвером были. А одна была уже пожилая женщина, вот она сказала: я тогда молитву прочитала. Воскресную, что ли, молитву? И смотрим: на дорогу кладет крест. И когда третий крест она положила, тогда перестало слышаться.

ФА. 3418/10. Зап. Л. И. Иванова, В. П. Миронова в 2000 г. в п. Эссойла от Волковой М. П.

94

Yhten kerran mulloi talvel l?htin, Bogdanovih k?vyin ainos tiliviizoroa kaccomah. I sit l?htin yheks?n aigah, vai kymmenendel coasul jo lienne, h?tken olin. Sit l?htin, Bogdanovoin vorotois l?htin, l?htin t?nnep?i. Sit netoa kujosp?i punov, olis h?i moine tuman, sumiv, sumiv, raadivo vai mi paissov. Moizen sumunkel necis proiji da min? sit seizatuin kai. Sit necis proiji da sit toa sarai kus kohtal on, sid? my? toane matkattih. Vot. Se oli heij?n joukko.

Anni oli meij?n storozannu necis, sit vorotat oldih, masinat oldih da kai. Sit sie oli budku, storozi, sit oldih vorotat. Vorotat oldih, miittuine zerdi oli pandu, sanou, vorotat salvattu. Sit, sanou, m?lynkel tulemah ruvettih sie j?rvirandasp?i, sit vorotat sliehkautettih, zerdi katkei, sinne matkattih. Min? sanoin, sanou: “Yksikai en varoa! ?lge?, yksikai en varoa!“ – sanou. Sanou, skloadu oli toizel cural, sit skloadun pordahil pucit vai kalkatetah, pucit vai kalkatetah. “Kalkattoat ielleh, – sanou, – min? en teidy varoa!“ Anni, meij?n boikoi oli ylen! Anni n?gi!

A sit min? mulloi talvel kai p?ll?styin! Nece gu on h?i gu pimei ker? matkai y?l moine. Da sit necine matkai. Nikonzu enne en n?hnyh, sit sen mulloi talvel. Sit aijombah ainos kodih p?llin, h?tkie en olluh.

Однажды прошлой зимой пошла. Всегда ходила к Богдановым телевизор смотреть. И ушла в девять часов, или уже в десятом часу – долго была. Пошла, из ворот Богдановых вышла, пошла сюда. И тогда оттуда из прогона между заборами: крутит, словно туман какой, шумит, шумит, радио или что говорит. С таким шумом здесь проходят, что даже остановилась. И вот здесь прошло, и вот там сарай ведь есть, туда ушли. Вот. Это их была толпа.

Анна наша была сторожем здесь. Ворота были, машины там да всё. Там была будка, она сторожила, ворота были. Ворота были, какая жердь была положена, ворота заперты, говорит. Тогда, говорит, с шумом начали двигаться, оттуда, с берега озера, ворота распахнули, жердь сломали, туда вошли. Я, говорит, сказала: «Все равно не боюсь! Ничего, все равно не боюсь!» Говорит, склад был на другой стороне, и на крыльце склада бочки только гремят, бочки только гремят. «Гремите дальше, – говорю, – я вас не боюсь!» Анна наша очень бойкая была! Анна видела.

А я прошлой зимой испугалась! Словно бы тёмный шар такой двигался ночью. И туда ушёл. Никогда раньше не видела, это в прошлом году зимой. Потом пораньше все время домой уходила, долго не сидела.

ФА. 3362/376. Зап. Иванова Л. И. в 1997 г. в д. Ведлозеро от Мининой К. Ф.

95

Pet?j?suolla niitettiin. Kun aurinko oli laskemaisillaan, ruvettiin sy?m??n. Siilon alko kuulua koiran haukuntaa. Ampua napsautin. Siilon alko kuulua pakinoa. R?mevyttiin nauramah. On se joku mett?ss?. Se oli vua semmone kummitus.

Косили на Сосновом болоте. Когда Солнце зашло, сели кушать. И тогда послышался лай собаки. Выстрелили. Тогда начал слышаться разговор. Захохотали. Это как будто в лесу. Вот такое было чудо.

НА. 5/1/245. Зап. В. Кауконен в 1942 г. в д. Пирттилахти от В. Трохкимайнена.

Хозяева леса показываются в зооморфном виде

96

Знахарь вызывает лесную собаку

A toizen saneli opai, se Mascoi saneli, tytt?reh sen Vas’an. H?i oli ohotniekku, sit hy?, kilometrie kuuzi – seicei on kyl?sp?i, Siitokangahan, tiijet h?i, Nastoicoi, Voarah mennes. Sie hy? y?n moattih. Koda loaittu havulois da kai. Sinne menn?h y?kse, ei ni tulla kodih. I toine ohotniekku Lamminsell?sp?i tuli, St’oppi, koirienkel. A sit ku tules my? istuimo istuimo, da mid? sie lienne paistu da. A Vas’a: “Yhteh oravah ammun viizi – kuuzi kerdoa, oravu seizou, lekahtai ei, en voi oravah puuttuu. T?m? on sinun vina! Znaa?it, sin? minul lait, stobi min? nimid? en vois ambuu. Nu min? sinul lain!“ “Mid?bo sin? lait?“ “Pid?ygo, min? seicas kucun koiraizen t?h?“ “Nu t?h nyg?i nimi koirii ei tule, omat koirat meile t?s ollah, muudu koiroa nimid? ei tule!“ L?hti, sanou, palan nenga, ovenpieles sie da kucui. Koiraine tulou mustu, valgei kaglaine nenga koiraizel. St’oppi sanou: “?l? suuti, ty?n? t?m? koiraine e?res“. Varavui! “Nu vie kerran gu bokkah ambunen, vie ei se tule, vie tulou muudu, vuota sin?!“ Mollei hy? oldih, znaacit, tiedoiniekat, mollei tiettih. “En velli min? en?mbi sinuu lekahuta, ambu, vai ty?n? t?m? e?reh!“ Vas’a sie, en tiije opat’ mid? sanoi, dai se koiraine h?vii, l?hti e?reh! A se oli, sanou, tottu kui y?l da sie my?h?, tuli palau keski kivel i h?i kucui koiraizen. Sanou: “Tulou koiraine!“ Dai tuli, sanou, mustu koiraine, ymb?ri tules vai nenga k?vel?y, valgei kaglu… Enne niidy musteltih!

А другое тоже. Маша рассказывала, дочка этого Васи. Он был охотник, и вот они, в километрах шести-семи от деревни, Шийтокангахан ведь знаешь, Настя, по пути в Воару. Там они ночь спали. Шалаш сделали из хвойного лапника и все, туда и идут на ночь, домой и не приходят. А другой охотник из Ламбисельги, Степан, с собаками. И вот вокруг огня они сидели-сидели, да о чем-то разговаривали. А Вася: «В одну белку стреляю пять-шесть раз, белка стоит и не шелохнется, а в белку не попадаю! Это твоя вина! Значит, ты мне сделал, чтобы я ничего не смог застрелить. Ну, я тебе сделаю!» «Что ты сделаешь?» «Хочешь, я позову сейчас сюда собачку?!» «Ну сейчас сюда ни одна собака не придет, свои собаки у нас здесь, а больше никакая собака не придет!» Пошел, – говорит, – ив дверях позвал… Собачка черная пришла, белая шейка вот так у собачки. Степан говорит: «Не шути, отправь вон эту собачку!» Испугался! «Ну, если еще раз мимо выстрелю, еще не то будет, еще другое придет, подожди!» Оба, значит, они были колдунами, оба знали. «Не трону я больше тебя, стреляй, только отправь это вон!» Вася там снова, не знаю что сказал, и собачка эта исчезла, ушла вон! А это, говорит, была правда, как ночью, да так поздно, огонь горит посредине, и он позвал собачку! Говорит: «Придет собачка!» И пришла, – говорит, – черная собачка, вокруг огня только ходит вот так, белая шея… Раньше такое вспоминали!

ФА. 3264/32. Зап. Лавонен Н. А., Степанова А. С. в 1991 г. в д. Улялега от Сергеевой Н. И.

97

Лесной мужик с собакой

L?hemm? Honkalampih nuotalla, kaksi tyt?rt?, mie cikon ker?ll?, toisesta talosta molod’oz. Mie se olen vanhin, kaheksatoistas vuosi matkuau. Sykysyisie ?it? Honka-lammissa, siel? mec?ss?. Illalla kun olemma lammissa, panemma verkkuo veteh, puutteselky? lasemma, maihuamma joka paikasta, no nuoruus aika, se on nuoruusaika, ei ni ket? ni miss? ole. Silloin oli rauha kulkie, hot’ sie helvetiss? ole, ni ei kyll? pit?n varata, nyt et m?ne. ?iit? suamma honkua, rupiemma muata. Nei uinottih nuoremmat, a my? Fetosjarukan ker?ll? valvomma. Kuuletko sie, sanou, koira haukkuu lammin takana. Kuulen, mie sanon. Se kun niin r?yr?tt?y-r?yr?tt?y, ?r?j?y pahalla tapua. A toini nuotta on siin? toisessa lammissa, ei et?h?n?, ukko se oli siin? lammissa ni, sanou: “Mies astu sanou, mec?lt?, astuu, napit kiillet?h, mecc?mies, sanou, suuri“.

Mie sanoin: “A koira?“ Pentu, sanou, koira.

No ni se m?ni meij?n kautti koirijen ker?ll? mec?ll?. Meil? se ei n?kyn, a se ukko n?ki, sanou, ei ni vovse ole ihmisen n?k?ni.

Пошли на Хонкалампи с неводом, две девушки, я с сестрой, да с другого дома молодёжь. Я там старшая, восемнадцатый год идёт. Осень была, Хонкалампи там, в лесу. Вечером были на ламбе, опустили в воду сети, болтаем обо всём. Ну, молодость, это молодость, нигде никого нет. Тогда было спокойно ходить, хоть в аду будь, а бояться не надо было. Сейчас не так. Находим там старую сосну, ложимся спать. Уснули, кто помоложе, а мы с Федосьей не спим. «Слышишь ли ты, – говорит, – собака лает за ламбой». «Слышу», – я говорю. Она так лает, так лает, рычит по-плохому… А на другой ламбе, не этой, недалеко, старик был на той ламбе, так говорит: «Мужик прошёл, – говорит, – по лесу идёт, пуговицы блестят, лесной мужик, говорит, большой». Я говорю: «А собака?» «Щенок, говорит, собака». Ну, так тот и проходил мимо нас с собаками по лесу. Нам это видно не было, а старик видел. Говорит: «Совсем на человека не похож».

ФА. 2220/21. Зап. Онегина Н. Ф., Лавонен И. в 1975 г. в д. Кестеньга от Кондратьевой М. А.

98

Благодарность медведя

Yhten kerran kez?l l?hti akku marjah. Ker?i marjua mec?ss? pitk?h, sit kaccou: ga tulou kondii vastah. Kondii jouksou rammattau akkah kohti. Akku jo p?ll?styi, rubei pagenemah, kondii j?lles. Kondii tabai akan, jo loapan oijendi h?nelle edeh. Akku rubei kaccomah kondien loappua – kaccou ga loapas on oksu. Sit akku sen oksan otti sie. Akku rubei pagenemah iere kondies. Kondii tuli, akan istutti istumah, kiven pani akalle ysk?h. H?n l?hti matkah eccim?h lihua akalle palkaksi. Akku istui, kahtet suutkat sit. Kaccou, ga tulou-cahkau. Kaccou ga lehm?n jalgu hammaskeskes. Kondii tuli, otti kiven akal ysk?s, ieres vieretti. Lihan, j?ll?n akalle pani ysk?h “palkaksi“. Kondii akan yl?h nosti, jalgah kumardih, i?e l?hti mecc?h. Sen j?lgeh akku kodih tuli.

Однажды летом пошла женщина за ягодами. Долго собирала ягоды в лесу. Смотрит: медведь идет навстречу. Медведь бежит, хромает, прямо к женщине. Она испугалась, начала убегать, медведь следом. Медведь поймал женщину, уже лапу выставил вперёд. Женщина стала смотреть на лапу медведя, смотрит – а в лапе заноза. Женщина вытащила эту занозу. Женщина стала убегать от медведя. Медведь подошёл, усадил женщину и камень ей на колени положил. Он пошёл мясо искать, чтобы заплатить женщине. Женщина сидела двое суток. Видит – идёт, кряхтит. Смотрит – коровья нога в зубах. Медведь подошёл, взял камень у женщины с колен – выкатил вон. Мясо, коровью ногу женщине на колени положил – «заработок». Медведь женщину поднял, в ноги поклонился, а сам в лес ушёл. После этого женщина домой пришла.

ФА. 132/114. Зап. Герасимов в 1936 г. в д. Обжа Олонецкого р-на от Кононова У. М.

99

Хозяин леса ходит

– A mec?nis?nn?sta mit? olet kuullut?

– En ni mit?, jotta ti?l? k?vel?y, rasajau vain. Olen mie sit?i n?hnyn.

– Mec?nis?nty??

– Niin. My? kun tuolla hein?ll? olimma Katoslammissa, niin toista puolta lampie vain astuu lampirannassa. My? olimma sy?m?ss?, c?ijy? keittim?, kacomma, siel? vain astuu.

– Mimmone se oli?

– Musta ta siit? sill? on oikein pi? muassa, niin, ta korvat lyhykk?iset, typp?n?t ollah.

– Onko se mies vain onko se naine?

– Oi-ka пеГГijaikani! K?p?l?t on niin suuret.

– Ka kontie se oli?

– Niin oikein suuret, seh?n on voimakas.

– Ty? kontieta sanoitta. A t?t? leesoita?

– En tiij?, en mie ole.

– А о хозяине леса что слышали?

– Ничего, кроме того, что ходит здесь, [ветки] лишь трещат. Я и видела его.

– Хозяина леса?

– Да. Мы были на сенокосе там в Катослампи, и на другой стороне лам-бы – идет по берегу. Мы ели, чай сварили, смотрим: идет там.

– Какой он был?

– Чёрный, да ещё голова у него очень чёрная, да уши коротенькие, коротышки.

– Это мужчина или женщина?

– Ой – дак четырёхлапый! Лапы такие большие.

– Дак это медведь был?

– Да, очень большие. Он ведь сильный!

– Вы про медведя рассказали? А про лешего?

– Не знаю, я не [видела].

ФА. 2648/21. Зап. Лавонен Н. А., Федотова В. П. в 1981 г. в д. Тухкала от Райманниковой А. А.

100

– A onko teil? puaittu mecc?hisest??

– No sit? n?h?hki, tuossa oli tuo yksi poika n?hnyn kahen pojan kera, sit? med’ved’ ?anotah.

– Ay вас говорили о лешем?

– Но его и видят. Там его один парень видел с двумя малышами. Его медведем называют.

ФА. 2649/32 зап. Лавонен Н. А., Федотова В. П. в 1981 г. в д. Тухкала от Тимонен А. С.

101

Табуированные имена медведя

– Kuin kondieta ?anotah, kun mecc?h m?nn?h?

– Sanotah boTsinstvo kun Misa, Misa, nu Miihkali, Miihkali.

– Eik? mec?niz?nn?ksi sanottu?

– Ei, ei. Mec?niz?nd? siel? on mecc?hini, ?anotah. Mecc?hini. Se vroode nu kun muzikka libo kennih siel? on… A kondie se on Miihkali, Miihkali – d’e?d’?…

– Как медведя называют, когда в лес идут?

– Большинство говорят Миша, Миша, ну Михаил, Михаил.

– А хозяином леса не называют?

– Нет, нет. Хозяин леса там есть, лешим называют. Леший. Это вроде как мужик или кто там есть… А медведь – это Михаил, дядя Михаил.

ФА. 3380/30. Зап. Степанова А. С. в 1998 г. в д. Тунгуда от Никоновой А. Д.

102

Kondiedu vie sanottih motti, meccym?tti. Hukkoa sanottih roaguh?ndy. Osobenno kez?l h?ndy hukakse ei sanottu. Ei sanottu nikonzu. Roaguh?ndy sanottih ainos, stoby ziivattoi ei koskis. Roaguh?ndy. Talvel se sanottih, a kez?l ei sanottu nikonzu hukakse. A kondiedu toze m?tikse lugiettih. V?h? h?ndy sanottih omassah nimel… Mec?n iz?nd?kse h?ndy kucuttih, mec?n vahnin, mec?n vahnin. Meij?n mecis h?i on vahnin. Meij?n mecis h?ndy suuremboa eule ziivattoa. Mec?n vahnin. Died’oikse sanottih, Misa-died’oi. Misa-died’oikse, min? mustan, mama meij?n sanoi: “Died’oi te? on proijinnuh!“

Oi, dai hirvel oli tooze toine nimi, ga en musta.

Mado sanottih: s?bel?. Mama meij?n ainos, ei sanonnuh, sanou: “Min? necis s?bel?n tapoin“ da kai. Toaste s?bel?kse sanottih h?ndy.

Kaikil kez?l oldih omat nimet.

Hirvi oli hoarukabju. Hoarukabju. Ei kez?l hirvekse sanottu… Мессу lehm?kse tooze sanottih.

Медведя еще называли «мётти», лесной «мётти». Волка называли «хвост без шерсти». Особенно летом его волком не называли. Не называли никогда. «Хвост без шерсти». Зимой-то называли, а летом никогда волком не называли. А медведя тоже «мётти» называли. Мало его своим именем называли. «Хозяином» леса его называли, «старшим» леса, «старшим» леса. В наших лесах он «старший». В наших лесах больше (крупнее/главнее) его нет животного. «Старший» леса. «Дедушкой» называли, Миша-дедушка. Миша-дедушка; я помню, мама наша говорила: «Дедушка здесь прошел!»

Ой, у лося было другое прозвище, но не помню.

Змею называли: «шябелё». Мама наша всегда, не называла, а говорила: «Я тут „шябелё“ убила» – и все. Тоже «шябелё» называли ее.

У всех летом были свои прозвища.

Лось был «растопыренное копыто». «Растопыренное копыто». Летом не называли лосем… Лесной коровой тоже называли.

ФА. 3368/23. Зап. Степанова А. С. в 1997 г. в д. Колатсельга от Подволокиной М. В.

103

– Kes?ll? ei pie puajie, a pit?y Ivan Ivanovic eli t?m?…

– Kontiesta ei pie puajie?

– ?iit? ei pie puajie. A pit?y puajie Miska eli Ivan Ivanovic.

– Se on ven?j?ksi, a miten on karjalaksi?

– En muissa nyt, el? kiireh?.

– A miksi ei voi puajie kes?ll??

– Ei pie puajie, sent?h, ett? h?n ei liikuta siit?, h?nt? ei pie…Se on oikein t?mm?ni ylen maha suuri, suuri is?nt? (pane sie kiini, mie siit? puajin). Se on semmoni is?nt? meciss?. Nu kun en muissa, kuin h?nt? nazivaijah karjalaksi. Se on po-ruski, a vot Iivana Iivanan poika, astuu, ta se n?in j?let n?kyy. Ei liikuta ei ni ket?, pit?y sanuo nu karjalaksi – Iivana Iivanan poika, hy? aina mainittih n?in. Nu tuossa h?n astu ta j?let oltih ta, vot Iivana Iivanan poika. Hy? ei sanota, jotta semmoni is?nt?.

– Летом не надо говорить, а надо Иван Иванович или этот…

– О медведе не надо говорить?

– О нем не надо говорить. А надо говорить Мишка или Иван Иванович.

– Это по-русски, а как по-карельски?

– Не помню сейчас, не торопи.

– А почему не надо говорить летом?

– Не надо говорить, потому что он тогда потревожится. Его не надо тревожить. Он такой – очень пузатый, важный хозяин (выключи ты магнитофон, я тогда расскажу). Это такой хозяин в лесах. Ну как не помню, как его называют по-карельски. Это по-русски, а вот Иван сын Ивана идёт, его следы видны. И никого не потревожит, надо сказать по-карельски Иван сын Ивана, они всегда так упоминали. Ну, там он прошёл, следы были, Иван сын Ивана. Они не говорят иначе, потому что такой хозяин.

ФА. 2649/47. Зап. Лавонен Н. А. в 1981 г. в д. Тухкала от Кирилловой M. Н.

104

Пастух и медведь

– Miten teill? kontieta kucuttih?

– Sill? on nimi: kontie ta p?pp?, karhu ta m?mmik?p?l? ta se on h?nen kaikkein pehmein nimi, vaikka mesik?p?l? i m?mmik?p?l?. H?n vet on ice, mi h?n on, nimitet?h h?nt? siksi is?nnint? my?fen, no nin h?nen on se mesik?mmen… No sanottih n?m? naiset, jotta tuola oli heil? Matr’o paimenena ja marjamiehet tultih, se oli vain kolhoosin karja muka. Marjamiehet tultih, jotta: “Matr’o, siek? olet paimenena?“ H?n oli nastojascoi paimen, ei vuoroloina: “Mik?s on nyt tullun?“ “Oi-voi-voi, kun oli karhu karjassa“. “Ka mit?k? h?n luati?“ “Ei ni mit? kun k?veli“.

“Anna k?vel?y, karhulla se tooze on valta k?vell?, h?nen se on mecc? se“. “Ka oi-voi-voi, eik? h?n mit? ma?“ “Sill? eule mit? dieluo!“ “Etk? sie l?he sinne karjah?“ “Mie l?hen illalla sinne k?ym?h. Mie kuuvelta l?hen k?ym?h. Antakkua vain h?nell? k?vell?, karjalla tai sill? karhulla yhess?, kyll? h?n tiet?y, jotta se on mua yhtehini, a ev?h?t ollah erikseh“. Akka k?vi illalla niin kun ainakin karjah sen pois, a karhu se jo m?ni ennen akkua. Saneltih, a mie se en tiij?, onko se niin.

– A miten sie sanoit, jotta p?p?nkynsi pit?is olla?

– Ka se se pit?is olla p?p?nkynsi sill? li?v?miehell? tai viel? lempie nostuaissa pit?is olla, pit?is olla se kynsi niin… Kallehessa paikassa pit?is pity?, s?ilytty?, jotta ei kaikin kapisseltais, anna h?n olis tsieloina, jotta em?nn?ll? tai. Sill? oli akalla t?ss?, t?ss? ristinkoittanassa se karhunkynsi.

– Как у вас медведя называли?

– У него имена: медведь да бука, медведь да солодоволапый, лапа и это его самое нежное имя, только солодоволапый и медоволапый. Он ведь сам то и есть, каким его называют, такой и хозяин, поэтому он и медовая ладонь… Женщины рассказывали, что там была у них пастухом Матре, колхозное стадо было. Пришли ягодники, ходили за ягодами: «Матре, ты в пастухах?» Она была настоящим пастухом, не по очереди. «Что случилось?» «Ой-ёй-ёй, медведь в стаде». «А что он сделал?» «Да ничего не сделал». «Пусть ходит, медведь тоже волен ходить, его это лес!» «Ой-ёй-ёй, не сделает ли он чего?» «Нечего ему делать». «Так ты не пойдёшь к стаду?» «Я вечером пойду туда. Я к шести часам пойду, схожу. Дайте только стаду и медведю ходить вместе. Уж он-то знает, что земля общая, а еда порознь». Женщина сходила вечером, как всегда, в стадо, а медведь ещё до неё ушёл. Рассказывали, а я не знаю, так ли это.

– А почему говорили, что надо бы иметь коготь буки?

– Дак коготь буки должен бы быть и у скотины, и когда лемби поднимают, нужен был этот коготь… В недоступном месте надо бы держать, беречь, чтобы не все трогали, чтобы целым был, у хозяйки. У женщины он был рядом с крестиком, этот медвежий коготь.

ФА. 2645/26, 27. Зап. Лавонен Н. А., Федотова В. П. в 1981 г. в д. Софпорог от Мастинен E. М.

105

Oli sluucei, kavain mi?n d’ad’a paimendi toze aina siel?, muatuskan veikko, aino paimendi. Nu h?n l?ksi kunna ollou pmaznikala cikon luo, vain kunna ollou l?hteny. J?tti, poindima h?nell? oli, poindiman, sanou: “Sie paimenna, kuni mie tulen kodii, viiz p?ivi?, liho min mie olen siel? dai tulen. ?l? ni mid? ma, ?l? ni leikkua, ni mid? ?l? ma“. Nu a hi?n ei kuunnellun sid?, tuattuo vain ken h?n tuli, en tiij?, nu h?n m?ni, leikkai siel? puuda da tulen luadi sin nurmel paimennuksessa. Dai, kaco, karjah karahti kondie. Suuri kondie tuli, dai proiji t’?n lehmist? kylTicci, dai sen paimenen luoksi, no tuli ni ku borcuidii h?nen kera se brihaccune, nuori, da min v?gev? oli. Da nin h?nel? sovat kaiken revitti pi?Ed?, kaiken revitti dai (?)… Iivana se jo vim da nin sordi, sammalella katto. “En virka ni mid?, sanou, ku hengit?t da tulou, sanou, viel? luapalla ly?y. A ku et hengit?, ni vimt siel?, ?to n?g?u, ?to kaccou, kuundelou – korvan panou – hengit?n vain en hengit?, en hengit? ni l?ht?y poissen. Toistai tulou, toistai korvan panou, hengit?n vain en“. Ni kaiken sovat revitti, ni alasti tuli kodii… A lehmie ei kosken. J?rell?? l?ksi, sanou, karjasta, lehmie ei koskenu, ni yht? lehmi?, j?rell?? l?ksi. Se j?i Iivana sih vimmaa, l?ksi j?rell??, a siid? ku l?ksi, kuulou, ?to ei oo. Nosti pi?n: ei n?y ni mid?. Da nin pagoh kodih, ni tuli kodih, di?dil mbei sanomaa. Ni sano: “Mie vet siula sanoin: ?l? liikuta ni mid?, ei pie koskie ni mid?“. H?nell? kuin on luaittu paimennusta, ei pie koskie ni mid?. H?n on siel? jo sanon, ?to eigo nagrista, ?l? ota nagrismuasta, iell? ku oldii nagrehet, stobi et nagrista m?ne ottamaa – ?ij?st? pi?lici… H?n ku tulen luadi da kaiken sen…

Был случай, наш дядя тоже всегда пас там, брат свекрови, всегда пас. Ну, он пошел куда-то на праздник, к сестре, или куда-то пошли. Оставил пасынка (у него был пасынок), говорит: «Ты паси, пока я не приеду домой, пять дней, или сколько я там буду, и приду. Ничего не делай, не руби лес, ничего не делай». А тот его не послушался, отец ему приходился или кто там, не знаю, он пошел и нарубил там дров и огонь развел на том лугу, где пас. И видит: в стаде появился медведь. Большой медведь пришел и прошел мимо коров и к тому пастуху подошел. И как боролся с ним этот мальчик, молодой, да какой сильный был. А медведь всю его одежду порвал, все порвал… Иван этот уже лежит, завалил его, мхом накрыл. Молчу, говорит, дышу только, а он еще подойдет и бьет лапой. А как не дыша лежишь, видит, смотрит, слушает, ухо наклонит – дышу или нет, и уйдет прочь. Снова придет, снова ухо приложит – дышу или нет. Всю одежду порвал, голый пришел домой… А коров не тронул. Ушел из стада, коров не тронул, ни одной коровы… Остался Иван там лежать, тот ушел снова, слышит, что нет его, поднял голову: не видно ничего. И бегом домой, пришел домой, дяде стал рассказывать. Тот говорит: «Я ведь тебе сказал! Не тревожь ничего, не надо ничего трогать». У него как заговорено, у пастуха, не надо ничего трогать. Он ему ведь сказал, что даже репы не бери, раньше ведь репа была посажена в лесу, и репу не ходи рвать – через забор… А он же огонь развел да все там…

ФА. 1736/10. Зап. Конкка У. С., Трофимчик 3. М. в 1972 г. в д. Еухиваара от Стаппуевой С. В.

106

Медведь – проклятый человек

En sy? kontien lihua. H?n on ihmisest? rotiutun. Kun on sanottu vanhastah, muka my? se niin on. Kun on h?n ihmisen n?k?ni. Astuu kahelia jalalla… Sanotah, ett? h?n on kirottu inehmisest?, h?nen nyt pit?y olla aina kontiena. Olkah se sill?h. No. Vain kun mecc?h pi?sset?h lehmie, li?v?st? pit?y se tiety?, pit?y siit? kintahat ki?ss? kun pi?ss?t, a to kontie k?ypi. Kuin ollou ennen – pit?y elukoita pi?sti?ss? olla kintahat ki?ss?.

– Aina vain ensi kertua?

– Koko kes?n. Vastah ottuassa ei lehmi?, a pi?sty?ss? pit?y olla. A ensi kerran kun pi?ss?t, nin lehm?ll? kun luvet ne luvut, niin siit? ei ni kontie kose. Pit?y niin sanuo:

Mec?n tytt?, mieli neiti,

mec?n kultaini kuninkas,

en mie kiell? kellon kuulosta,

kiell?n karjah k?ymisest?.

Se tottelou, ei se tule, jos laset lehm?n laitumella kintahat ki?ss?.

Я не ем мясо медведя. Он от людей произошел. Как говорили в старину, так и есть. Он на человека похож. Ходит на двух ногах… Говорят, что он проклятый человек, ему сейчас надо все время быть медведем. Пусть так и будет. Но. Только когда в лес выпускают коров, из хлева, это надо знать, надо чтобы на руках были рукавицы, когда выпускаешь, а то медведь придет. Как раньше повелось, во время выпуска животных должны быть рукавицы на руках.

– Всегда или в первый раз?

– Все лето. Когда коров встречаешь – нет, а когда выпускаешь, должны быть. А когда первый раз выпускаешь, тогда корове прочитаешь заговоры, медведь и не тронет. Надо так сказать:

Лесная девушка, мудрая дева,

Золотой король леса,

Я не запрещаю колокольчик слушать,

Запрещаю в стадо ходить.

Он послушается, он не придет, если выпустишь корову на выпас в рукавицах.

ФА. 2731/20. Зап. Лавонен Н. А. в 1983 г. в д. Амбарное от Терентьевой М. И.

107

Лес придет в движение

Jos ukkonen jyrisee j?ihen aikaan, niin mett? liikkuu, s.o. karhuja on paljon.

Если гром гремит во время ледостава, тогда лес придет в движение, т. е. медведей будет много.

НА. 5/1/252. Зап. В. Кауконен в 1942 г. в д. Пирттилахти от В. Трохкимайнена.

108

Лебедь как женщина

Joucenta ei soa ampuo. Se ennen ylen suuri re?hk?, sanottih, tulou. Ennen vahna rahvas sanottih, ett? se on niin kuin naisihmini. H?nell? on re?h?t, jouccenella niin kuin naisella. Jotta sent?h ei. Ei, ei, ei… Tai Pekka sanou: sit? ei pie tappoa, ei. Se niin panalla i?nell? i?nt?y. Ei, ei, ei sit? tapettu.

Skokuna, ?anotah, on Jumalan boabo. Miula yksi naini sano: se oli Jumalan boaboinun, konsa oli Jumala syntyn. Ta sit? ei pit?is niisi koskie. Jotta skokunalla on niisi omat vihat. No.

Лебедей нельзя стрелять. Раньше говорили, это очень большой грех. В старину люди говорили, что она словно бы женщина. У нее грехи, как у женщины. Вот из-за этого нет. Нет, нет, нет… И Пекка говорит: ее не надо убивать, нет. Она таким плохим голосом голосит. Нет, нет, не убивали ее.

Лягушка, говорят, божья повитуха. Мне одна женщина сказала: она Бога приняла, когда Бог родился. Вот за это ее не надо бы трогать. Что у лягушек за это [за убийство] своя злоба [гнев, болезнь].

ФА. 3349/4. Зап. А. С. Степанова в 1996 г. в п. Калевала от Леттиевой А. А.

109

Лебедь – это ангел

No sid? ei kossettoa. Sid? sanottii iell? meil?, niikui n’eicyt libo lapsi, ku mladencca libo ken kai ci?r?h?ni.

– Eik? i pesy??

– Ei, ei, niid? ei kossettu.

– Oliko teil? jouccenia?

– Oli meil? joucenda… Iell? vet sovsem ei annettu jouccenie tappua, ei, meil? ei anettu i sovsem. Sanotaa joucen on niikui angeli, sv’atoi. Ei jouccenie iell? tapettu, ei, meil? ei sovsem jouccenie tapettu. Joucenda oli, kui l?het??… ku pajatetaa poigazien kerala. A toicci m?net sinne keve?l? lehtee libo mih l?het, ni sen gnezdan ni?t, jouccenet siih nurmen randah on pandu m?tt?hil?, j?ic?t tobiet. “Oi, n’?m? on jouccenen j?ic?t, ei pi? koskie“. Ei niid? annettu, viel? i sorzijen j?icc?j? koskie iell?, ?to ei pie liikuttua, ni ei tubs nescast’jua.

Ласточку не трогали. Раньше нам говорили, что она как девушка или ребенок, как младенец – ласточка.

– И гнездо?

– Нет, нет, этого не трогали.

– Были ли у вас лебеди?

– Были у нас лебеди… Раньше ведь совсем не разрешали лебедей убивать, нет, нам совсем не давали. Говорят, лебедь – словно ангел, святой. Раньше лебедей не убивали, нет, у нас лебедей вообще не убивали. Лебеди были совсем близко… как пели с птенцами. А иногда идешь там весной за листьями, или за чем еще пойдешь, и гнездо её увидишь. Лебеди их делали на краю луга на кочке, яйца большие. «Ой, это яйца лебедя, не надо трогать». Их не разрешали, еще и утиных яиц [не разрешали] раньше трогать. Не надо тревожить, чтобы несчастья не случилось.

ФА. 2362/15. Зап. Ремшуева Р.П. в 1976 г. в д. Сяргозеро от Евдокимовой К Н.

Фитоморфные образы хозяев леса

110

Живые деревья

Tukat lev?lleh ei oldu nikonzu. A nyg?i kui tukkii piet?h ga… Tukkii ei pid?s nengaleite, en tiije… Enne tukkoa ei k?skietty tuulen selg?h pe?ste?. Tukku gu tuulen selg?h puuttuv, men tiije miittumah puuh puuttuv. Puuttuv sie, on kaksi puudu er?sty nengaleite rinnakkai. Sit tuulel sid? lekuttav, v?dz?it?v, sit mugagi rubiet el?m?h, v?dzizem?h. Enne kuolet…

Meij?n t’otka, maman siz?r, mecc?h meni, koivu da leppy oldih (vai Henno hoabu) punaldettuhes nengaleitten. Ei fotkal, died’?l, died?l meij?n, vai t?dil lienne, en musta kudoal. Sit sid? kiskoi, kiskoi: “Mid?bo, sanou, nyg?i riput, et anna?“ Sit i pe?zi, l?hti. Dai rudzu roiteh: “Sin? minun akal pe?n leikkait“. Yksi puu j?i seizomah, a toizen h?i leikkai. Vot… Dai puut ollah el?v?t vikse. “Sin?, – sanou, – minun akal pe?n leikkait“… Enne muga oli…

Волосы распущены никогда не были. А сейчас как волосы держат дак… С волосами так не надо бы, не знаю, но… Раньше волосы нельзя было на ветер пускать. Волосинка как на ветер попадет, кто знает, на какое дерево она упадет. Попадет, а там два каких-нибудь дерева рядом. Ветром их качает, скрипят – вот тогда так и будешь жить – скрипеть. Раньше умрешь…

Наша тетка, мамина сестра, в лес пошла. Береза и ольха были (или осина), обвились между собой. Не у тетки, у деда, у деда нашего, или у тети – не помню хорошенько, у кого. И она ее дергала, дергала: «Что теперь, – говорит, – держишься, не сдаешься?» И отпустило, вышло. И скрип раздался: «Ты моей жене голову отрезала!» Одно дерево осталось стоять, а другое срубили. Вот… И деревья, видимо, живые. «Ты, – говорит, – моей жене голову отрезала!» Раньше так было.

ФА. 3363/5. Зап. Иванова Л. И. в 1997 г. в с. Ведлозеро от Мининой К. Ф.

111

Нарядные елочки как предвестники счастливой жизни

Vot se akku jo kuollun, Judakon Nasfan moamah. Meile vie t?s alahan elettih. Se h?i sanoo. H?n mecc?h l?hti. L?hti moarjah, l?hti mecc?h. Menen mecc?h, – sanou, – ga kuuzahikko on, t?m?n korgevus ollah kuuzahaizet, pienet. No on i suuret puut, ga net pienet puut suurien segas. I net on gu sulkul selgitetyt net kuuzahaizet. Sulku on h?i, on gu sulkun ploanoa ped?h?izet pe?l ploat’t’oa liho min – muga kai net selgitetyt on. Min?, sanou, p?ll?styin: “Oi-joi-joi, nu kunna min? tulin. Vierahal moal, da mid? nyg?i on nenga selgitetty“. Sit minul, mec?s minul rubezin, sanozin, istuimukseh kannol da itkem?h. A mec?s, – sanou, – min? en n?i, a minule sanou: “Raha! ?l? varaida, n?m? min? ozutan sinule elaigan t?m?n, – sanou. – Kodih m?nett?, da t?m? voinu loppih, sit rodih kai rahvas selgitetyt nengomih ploafoih da sulkuh, ylen hyv? rodieh elaigu. A varai ?l?, – sanou, – ?l? itke, ?l? varai“…. Sit, sanou, istuin sit, istuin da loppi h?n sanondan, da min? kodih d’?rilleh, engo moarjat soan, engo… A kaco, sit j?lles voinoa mi hyv? rodih ele?, sulkus rahvasgi k?velt?h da villaizes da selgit?h, kaco, kui hyvin… Sen h?i kuuli mec?s, mecc? sanoi. Se mec?niz?nde sanoi. A h?i sanoi: “Min? en n?ge, a minule sanou: “?l?, raha, varai, en koske sinuuda. A min? sinule sanon: m?net kodih, rubiet, hyvin el?t“.

Та женщина уже умерла, мать Юдаковой Насти. У нас еще здесь внизу жили. Это она рассказывала. Она в лес пошла. За ягодами пошла, в лес пошла. Иду в лес, – говорит, – ельник такой, вот такой высоты елочки, маленькие. Но есть и высокие деревья, а те маленькие деревья среди больших. И они словно бы в шелка одеты, эти елочки. Шелк есть ведь, ну словно бы шелк, шелковые платья на сосенках одеты или что – так они одеты. Я, говорит, испугалась: «Ой-ой-ой, ну куда я пришла. На чужую землю. И почему они так одеты?!» Тогда я, – говорит, – села на пенек и заплакала. А в лесу я, – говорит, – не слышу, а мне говорит: «Раба! Не бойся, это я тебе жизнь показываю. Домой пойдете, а эта война закончится, и тогда все люди будут одеты в такие платья и шелка, очень хорошая будет жизнь! А не бойся, не плачь, не бойся», – говорит… Потом, говорит, я посидела-посидела, кончило оно говорить, да я обратно домой, ни ягод не собрала, ни… А потом, посмотри, после войны хорошо стало жить, в шелках люди и ходят да в шерсти, да одеваются как хорошо… Это она в лесу слышала, лес сказал. Это хозяин леса сказал. А она говорит: «Я не вижу», а мне говорит: «Не бойся, раба, не трону тебя. А я тебе говорю: пойдешь домой, будешь хорошо жить!»

ФА. 3024/46. Зап. Ремшуева Р. П. в 1987 г. в д. Святозеро от Моисеевой М. Г.

Локусы хозяев леса

112

Дорога хозяина леса

Minulle ei sluccinuhe, ga saneltih, ?to tulel mec?s gu magatat da sit gu heijan dorogale puutuu, azuta se salassu da tuli, sit mec?niz?ndy tulou da ottau tulen e?res kaiken, da e?res sammuttau kai. N’ybliss?h tulou, mustu nece pe?l da n’ybl’?t vai blestit?h. Da hvattiv e?res tulen: mikse h?nen dorogal azuit tulen. Sit salassu pidi uuzi laija kunnatahto da sit kohtas v?ltyt? e?res. Seg? mec?niz?nd?.

У меня не случалось, но рассказывали, что когда с огнем в лесу спят и если случится на их пути костер развести да шалаш сделать, тогда хозяин леса придет и огонь затушит и шалаш разломает. С пуговицами придет, черное такое надето и только пуговицы блестят. И схватит огонь: зачем на его дороге огонь развел. Тогда новый шалаш надо было сделать где-нибудь, а с того места посторониться. Вот это хозяин леса.

ФА. 3024/51. Зап. Ремшуева Р. П. в 1987 г. в д. Святозеро от Моисеевой М. Г.

113

Лешие идут через дом в каменоломни

Vot minul oli miittuine kummu. Konzu koin t?h loain h?i, sit min? kolme y?dy necis muucaicimmos, sit Annilluo menin. Vieren, sit tulou liiccomah, sit pertih uksi avavuu, sit roih lastu, kaikkie s?bl?tet?h, rovno tyves ollah, lekahtoakseh en voi. Sit Annilluo menin… Sit Pimen?n toatto silloi koin gu loadi: enne bokkuperttis ikkunoin oal oli heij?n dorogu. Poaksuh kuultih my?h?. Sit koin gu loadi, vieri moata. Moata vieri, sit ruvettih k?zin tulemah. Sanoin, sanou, jesli ollen dorogal, otan min? koin e?re, a minuu koskied ?lge?. Sanou: “Ole jouta, nyg?i pe?zemm? proijimah“.

No, sit minul juohtui mieleh unis. Pertih tullah, nu gu ciganat rovno, pienet lapset, soitoloinkel. A ku y?n olen jallas, lekahtoakseh en voi. Sit liccoau minuu. Sit min? sanoin: “G’ollen ku dorogal, sit min? koin e?res otan. Libo la el?kke? synnytt? la minus i ty?“. Sanou: “?l? ota, nyg?i my? l?htemm? (a kev?t oli), my? l?htemm? Suonal“.

Necie Suona on Tulomj?rvel, nyg?i sie ni hieruu ei ole. Sie heij?n on, louhes da kai, heij?n tilat. Sit hy? l?htiettih keve?l, a sygyzyl ruvettih tulemah. Tulemah. Sit kui ukses ripuin! Ice: “Sv?t! Sv?t!“, i?e ristoa ukseh loain. Ukses ke?g?s, ripuin, a akku lapsenkel tuli, lapsi ysk?s itk?y… A min? ristoa: “Sv?t, sv?t!“ luvin. Sit l?htiettih pihal, necine l?htiettih suu-u-uri arteli, suuri arteli l?hti…

Sit min? l?htin, nyg?i on, kaco verando, a sit vie toatto oli hengis, muzikku oli. “?l? kaco, – sanou, – j?lgeh ?l? kaco, anna menn?h, dai j?rilleh otdel’no roitahes kai“. Sit hy? l?htiettih. Sit j?lles sid? minuu bloaznitannuh ei… Mecc?laizet, karut. Ukses tullah, ikkunah sinne ielleh gu ciganat rovno, soitoloinkel. Sit h?i joga y?dy minul…

Вот у меня было какое чудо. Когда я дом здесь построила, так три ночи здесь мучалась, потом к Анне ушла. Лягу, и приходит давить, потом дверь в доме откроется, потом дети появятся, всякое балякают, словно рядом находятся, а двинуться не могу. Тогда к Анне ушла. И Пименовых отец когда-то, когда дом построил: раньше под окнами боковой комнаты была их дорога. Часто поздно слышали. И когда дом построил, лег спать. Спать лег, и полезли драться. Говорит: «Сказал: если я на дороге построил, разберу дом, а меня не трогайте». Говорят: «Не беспокойся, теперь сможем пройти».

Ну, и я вспомнила [это] во сне. В дом заходят, ну как цыгане словно, малые дети, с гармошками. Всю ночь не сплю и пошевелиться не могу. И давит меня. Тогда я сказала: «Если я на дороге, то я дом разберу. Либо живите, поместитесь и вы из-за меня». Говорит: «Не разбирай. Мы теперь пойдем (а весна была), мы пойдем в Сону».

А там, в Соне, на Туломозере, там сейчас и деревни уже нет. Там у них, в камнеломнях, там их места. И вот они ушли весной, а осенью стали возвращаться. Тогда как я за дверь держалась! Сама: «Свят! Свят!» Сама кресты на двери делаю. За дверную ручку держалась, а женщина с ребенком пришла, ребенок на руках плачет… А я кресты: «Свят! Свят!» говорю. Тогда ушли на улицу, туда ушли, больша-а-ая артель, большая артель пошла…

Я пошла, сейчас там веранда, а тогда еще отец был жив, мужчина был. «Ты только гляди, – говорит, – вслед не смотри, пусть идут, и все по отдельности будут снова!» Тогда они ушли. И после того раза мне уже не чудилось… Лешие, черти. В дверь идут и в окно туда дальше, как цыгане, с гармошками. И так каждую ночь мне…

ФА. 3362/37а. Зап. Иванова Л. И. в 1997 г. в д. Ведлозеро от Мининой К. Ф.

114

Подземные лесные жители

Meile vot, kuule, necie Pienekse kyl?kse sanottih, Pieni Ruga, sie oli – El?j?t nazyvaitihes. Peldo, El?jien peldo. Sie ainos, sanottih, oldih ket gi El?j?t. Enne vahnas sie musteltih El?jie, El?jie – El?j?t oldih. A n?gigo ken niil?i El?jii, vai ei n?hnyn…

A sit meij?n Ruvas t?s, t?m? jo on suuri Ruga meij?n, a se Pieni Ruga – el?j?t kus ollah. A sit Suures Ruvasp?i ku l?htiettih, sie oldih pellot. Sie ?anotah ainos kuului: soitettih, pPasittih, svoad’boloi piettih. Min? niil?i ainos ij?n kaiken mustan. Sanotah, net ollah mec?nel?j?t. Mec?sel?j?t net ollah, moan oal! Ket sie ollah, en tiije ken ollah! Navemo moan oal vai kus, lugietah: El?j?t, El?j?t ollah, sie, kuulu-tah, sanou, soitetah, pl?sitah. Sit samaizes kohtas ainos! Sid? kohtoa ainos varatah! Marpovsinakse sanottih sid? kohtoo, Marpovsinan pellot oldih. Sanou: Marpovsinas g’et kerran kuule, toizen kerran kuulet toinah sie, toinah soitoloinkel k?vell?h, toinah eigo elet?nne! Sid? lugietah!

Mec?niz?nde? ?anotah icekseh. Koiniz?ndy, koinem?ndy – lugiettih ennen. Mec?n– iz?nd?t, mec?nem?nd?t net ollah, navemo, icekseh.

A sit El?j?t tooze sie nazyvaittih, Pienes kyl?s. El?j?t, sie on El?j?n pellot, sit niil?i nazyvaittih: El?j?t. A mit oldih, n?gigo ken heidy, vai ei n?hnyh niken. A kuulluh niil?i paginoi olen… Hy? sanottih niil?i kamloikse, kamloikse sanottih: kamt svoadboa piet?h.

У нас вот, послушай, там Малая, деревней называли, Малая Руга, там было – жители назывались. Поле, жителей Поле. Там все время, говорили, были жители, какие-то жители. В старину вспоминали жителей. Жители были. А видел ли кто этих жителей или не видел…

А тогда в нашей Руге здесь, это уже Большая Руга наша, а там Малая Руга – жители где есть. Когда из Большой Руги шли, там были поля. Там, говорят, всегда слышалось: играли, плясали, свадьбы проводили. Я про это все время, всю жизнь помню. Говорят, это лесные жители. Лесные жители это, под землёй! Кто это, не знаю! Наверное под землёй или где, говорят: жители, жители есть там, слышится там, говорят, играют, пляшут. В том самом месте всегда. Того места всегда боятся. Марповщина называли это место, Марповщиных поля были. Говорят: в Марповщине если раз не услышишь, в другой раз уже услышишь, вот уже с гармошками ходят, вот уж живут там! Об этом рассказывают.

А хозяин леса, говорят, сам по себе. Хозяин дома, хозяйка дома – рассказывали раньше. Хозяева леса, хозяйки леса есть, наверно, сами по себе…

…И жителями тоже называли, в Малой деревне жители, там их поля, их называли: жители. А кто были, видел ли кто их или не видел никто. Но слышала такие разговоры… Они называли их чертями, чертями называли: черти свадьбу играют.

ФА. 3459/12, 14. Зап. Л. И. Иванова, В. П. Миронова в 2000 г. в д. Лахта от Максимова П. Д.

115

Народ из скалы

Toatto oli mets?ll?. Hy? viritettih ansat, y?tettih puun alla. Huomuksella l?hettih k?velem?h. Matattih v?h?n verran. Koira se kun suoda sid? m?n?y kallivon pe?ll? da algau haukkua. Miun tuatto virkki: Berkelek? kando siin? kallivolla, kuda haukkuu. Rubei tulemah kansoa ?ij?n kallivosta. Karu se ozutti sen pahan kaiken, kun proaznikkana l?himm? mets?lle.

Отец был на охоте. Они поставили силки и заночевали под деревом. Утром пошли проверять. Прошли немного. Вдруг: собака идет через болото, затем по скале и начинает лаять. Отец мой промолвил: «Какой чёрт принес туда на скалу, на кого лает?!» Стало много народа выходить из скалы! Это чёрт показал всё плохое, раз в праздник пошли в лес.

НА. 5/2/81. Зап. В. Кауконен в 1943 г. в д. Сельги от Т. Туруева.

Лесная гора

116

T?s on, tansilp?i tulet, m?gi kaiken t?m?, h?i men?y sinne loitos… Salmeniskah men?y sinne. Sagam?gi. Sie, ?anotah, karut elettih. Sit kaikin ainos sid? paistah. A n?hnyh niken ei sid? konesno, a ken mid? sanou.

Здесь есть, с танцев возвращаешься, гора, она туда далеко тянется… В Салменицы туда идет. Шага-гора. Там, говорят, черти жили. Все всегда об этом рассказывают. А видеть никто не видел, а кто чего говорит.

ФА. 3418/11. Зап. Л. И. Иванова, В. П. Миронова в 1999 г. в п. Эссойла от Волкова С. Л.

Священная роща

117

Meij?n t?s daaze toici, vot necis on tyynet se?t, necie kai kuuluu, ?to kentahto pagizou necie. Meij?n necis ei anneta ni joikoa, nimid? lekahuttoa. H?i moine on rossu, ottoa ei soa. Ottanet, sit mitahto sinul roiteh. H?n jo on tak zdeelano, nel’z’a mbit’. H?i on muga kazvatettu.

H?n mec?s el?v sie! H?ndy koskie sid? kohtoa ei soa. Ni vetkastu ei soa ottoa. Sanotah sid? kohtoa – kadaikko, kadaikko. Se on saamoi-saamoi primiettu joga sijas.

Enne ku starikat, kudamat oldih umnoit moizet, ga hy? menn?h spetsal’no, pannah kaftan moine, sit menn?h, kuunellah: mid? sie pagizou, mid? sanou. A nuorizot, my?h?i emmo sinne l?htenyh. Se tiedoiniekat. H?i nengomah sobah ei tule, nengomah sobah h?i l?h?l ei tule. Se jo pidi spetsal’no moine soba panna. Pe?h h?in panov soapkan ob’azatel’no, gooloin pe?ny ei mene! Vot kai ne el?j?t ollah!

Вот у нас здесь даже иногда, когда безветренная погода, даже слышно, что кто-то разговаривает там. У нас здесь не разрешают ни елку, ничего трогать. Это такая роща, брать нельзя. Если возьмешь, то что-нибудь с тобой случится. Она уже так сделана, нельзя рубить. Она так выращена.

Он там в лесу живет! Трогать это место нельзя. Даже веточку нельзя брать. Называют это место – можжевеловое, можжевеловое. Это самая большая примета в каждом месте.

Раньше старики, которые были умные, дак они пойдут специально, наденут кафтан такой и пойдут, слушают: о чем там разговаривает, что говорит. А молодежь, мы туда не ходили. Это знахари. К такой одежде «он» не подойдет, к такой одежде он близко не подойдет. Это уже надо было специально одежду такую надеть. На голову он обязательно надевает шапку, непокрытой головой он не идет. Вот все эти жители есть!

ФА. 3460/39. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 2000 г. в д. Лахта от Максимова П. Д.

118

Mecaniz?nde? toze sanottih, no min? en tiije. Tooze ken sanou, ?to oli, da sied?t oldih. Se vahnat uskotah, a my?… Puuttunuh ei, no mec?s pid?y varata yksikai.

T?s kadaikos vie moama minul saneli, ?to t?s n’okas ei soa ottoa puudu, ni hallokse, nimikse. Hy? sanottih, ?to Lahtes yksi muzikku otti, sit ylen ?ij?l rubei boleicemah, sit daaze j?rilleh vei hallot mecc?h. Nu se sanottih… Nuoret nyg?i otetah, ei nimid? varata! A enne sanottih: sil n’okal ei pie nimid? ottoa. No kuuzikko on sie, on da suot.

О хозяине леса тоже говорили, но я не знаю. Тоже некоторые говорят, что был, да следы были. Это старые верят, а мы… Не встречали, но в лесу все равно надо бояться.

В этой можжевеловой роще, мать мне рассказывала, что в этом конце нельзя рубить деревья, ни на дрова, ни на что. Они говорили, что в Лахте один мужик взял, потом очень тяжело заболел, тогда даже дрова обратно в лес увез. Про это говорили… Молодые сейчас берут, ничего не боятся! А раньше говорили: на том конце ничего брать не надо. Ну, там ельник да болота.

ФА. 3461/28, 29. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 2000 г. в д. Лахта от Захарова И. П.

Человек блуждает в лесу

119

Лесной город

Min? neicukk?ne l?hten t?m?n t’otkankel lehmih. L?htemm? korveh sinne, y?ksyim? my?. No on, buvaiceh, sie y?ksyt ?ij?n kerdoa. Y?ksyim?, meile ozuta-hes heinysoabru ku kodi linnan, suuri. Kus nyg?i olemmo? Emmo pe?ze, a i?e sie menemm?. Mentiije, mid? ozutah. Smuttiu h?i sie. My? h?nenkel, jo h?i sie malittuu lugou, lugou dai h?i vet’, kaco, vie oli tiedoiniekku. En tiije mid? roadi lugou. No t?di, Miikulan Dasa. No. Eigo kuulu kellot, eigo n?vy lehm?t, emmogo puutu nikunne. T?s olemmo korgien m?in ai, kus on doroznoi kodi, sen m?in ai olemmo juuri, nu ga ku ni puutu nikunna emmo. Neicykky min? olen, no jo toobju neicykky, skolah k?vnyh olin. Sit my? mid?bo? Soabrah y?kse sinne liccavuimo, puutuimo soabrah y?kse. Toko sit gu soabrah menimm?: n?vytty ei, a sit kaikeh e?neh, sit soitandu, sit pTasindu, se vai kuuluv meile, muudu nimid?. Sit meile soabras sie tukkaizet pyst?i oldih sie, joga tukkaine, sit tukul s?rizimm?. Sit vai mi sie Hennoi olluh malittuu, m?ll?in sie kai malitut. Sit ku Voskresnoin malitun ku luvimmo, sit rubieu ozuttamah. Rubiemmo kaccomah: on ku h?i koit ozuttih da linnat, a ped?ikk? da heinusoabrat. N?igo smuttiu! Sit kodih tulimmo; jongoi gi jallat jaksoimo da puistimmokseh, alasti kai da: sie gi olemmo pihas ga puutu g’emmo. Vot n?ik?. Uskuu ei soa!

Я девочкой пошла с тетей коров пасти. Зашли туда в чащу и заблудились. Ну, бывает там, что заблудишься, много раз. Заблудились, и нам привиделся стог сена, как городской дом, большой. Где мы теперь? Не можем выйти, а сами все идем. Поди знай, что кажется. Мерещится ведь там. Мы с ней, она уже там молитвы читает, читает, а ведь еще знахаркой была. Не знаю, ради чего читает. Тетя, Николаева Даша. Ну. Ни колокола не слышны, ни коров не видно, и попасть никуда не можем. Вот здесь мы, под высокой горой, где дом дорожников, прямо под этой горой находимся, а попасть никуда не можем. Я-то девочка, но уже довольно большая, уже в школу ходила. Ну, что тогда мы? Залезли на ночь в стог. Как только в стог мы зашли: видно не было, но на все голоса, игра на гармошках, пляска, только это нам слышно, больше ничего. Вот тогда у нас в стогу волосы дыбом стояли, каждая волосинка, всем телом дрожали. Тогда, какие только были молитвы, все пересказала. И как только воскресную молитву прочитали, тогда только стало проясняться. Стали смотреть: что казалось домами да городом, это сосновый бор да стога сена. Посмотри-ка, как мерещится! Тогда только домой пришли! А ведь уже и разулись, и перетрясли всё, разделись догола, и увидели – тут и находимся, прямо у дома, а выйти не можем. Вот посмотри-ка! И не поверишь!

ФА. 701/3. Зап. Рягоев В. Д. в 1966 г. в п. Эссойла от Жидковой Ф. М.

120

Заблудились на болоте среди ламб

A mecc?h min? gi nyg?i vie k?vyn ?ij?n kerdoa, maijas k?velen da sienes da kai k?velen ga toici on gi tuttavu kohtu i ku y?ksyn. Y?ksyn, k?velen, k?velen, nikui ei voi, ainos yhteh kohtah tulen. A sit toze nevvottih nenga, konzu vie pieni olin. Konzu muga rodieu: marjah l?htett? da y?ksytt? ga heit?kke? keng?t jallas da hattarat puistakkoa da sovat, paikat pe?s puistakkoa da istuttoakseh kodvazekse. Sovat puistakkoa pe?l, da muuri ke?n?kke? da l?htiekke? astumah: sit ob’azatel’no, sanou, dorogan avoav. I minul jo ?ij?n kerdoa oli muga. Vie mulloi kez?l k?velin grivas nevesk?nker. I muga y?ksyim? – nikui emmo voi puuttuu, Koveras necie olimmo, t?s Pyh?rves. Nikui emmo voi puuttuu vai menemm? da sid? pitkemb?t pede?t da ni mostu ni ole ei, a vai pede?t da kuuzet pitkemb?t. Min? sanon: “Man’a, davai nyg?i istummokseh da puistelemmokseh necis da kai, nyg?i olemmo my? vikse pahal sell?s“ Otimmo istuimokseh, puistelimmokseh kai, i l?htemm? astumah. Nu liennougo astunuh sie metrie kymmene, kacommo: ga valgei te?p?i n?gyv. “Nu nyg?i l?kk? toane, sie nyg?i on j?rvi libo Iambi libo mitahto“. I l?htimm? sie astumah valgieh p?i. L?htimmo astumah i tulimmo, i kerras minul vie ei ozutannuh, ei anna tuta mi kohtu on. Nu sit tulimmo j?rvirandah, da k?it pezin da silm?t pezimm? da seizoimmo, puistelimmokseh, rubein kaccelomakseh. Min? sanoin: “Man’a, kaco vai! Voi-voi-voi-voi-voi! T?m? on Koveran suu! Kaco, necis ollah Koveran lammit, kaksi lambie n?gyv i nenne soaret…“ Iz?nd?t, kudamii min? nygoi vaste sanelin, net i on mec?niz?nd?t.

В лес я сейчас еще много раз хожу, за ягодами хожу да за грибами, хожу и иногда вроде бы и знакомое место, а заблужусь. Заблужусь, хожу-хожу, никак не могу, все время в одно и то же место прихожу. А тоже так научили, когда еще маленькая была. Когда так случится: за ягодами пойдете да заблудитесь, дак снимите обувь да портянки, вытряхните да одежду, платки с головы вытряхните и присядьте ненадолго. Одежду вытряхните да наизнанку выверните, да пойдите: тогда обязательно дорогу откроет. И у меня уже много раз так было. Еще в прошлом году ходила за грибами с невесткой. И так заблудились, никак не можем попасть, в Ковере там были, в Святозере. Никак не можем попасть, идем, а сосны все длиннее, да таких и нет, только сосны и ели все длиннее. Я говорю: «Маня, давай сейчас сядем, да вытрясем здесь все, мы, наверно, сейчас у нечистого во власти». Взяли сели, вытряхнули все и пошли. Ну, прошли ли метров десять, смотрим: белеет. «Ну, сейчас пошли туда, там сейчас или озеро, или ламба, или что-нибудь». И пошли туда, где белеет. Пошли и пришли, и сразу я еще не поняла, не дает знать, что за место. Но пришли к берегу озера, руки вымыли да глаза, стоим, отряхиваемся, стала осматриваться. Я говорю: «Маня, посмотри-ка! Вой-вой-вой! Это ведь Коверское болото. Смотри, там Коверские ламбы, две ламбы видны и острова…» Хозяева, о которых я только что рассказывала, они и есть хозяева леса.

ФА. 3024/83. Зап. Ремшуева Р. П. в 1987 г. в д. Святозеро от Ивановой М. А.

121

Заблудилась на подсеке

Sit? mainittihki meil?. Se Jormonakka, ?mm? ihan omalla ahopellolla, talot n?kyy, hi?n oli kes?sen p?iv?n ymp?ri sit? ahopeltuo astut. Sanou, kun assun, assun, assun, assun, siihi i tulen. Kun istuuhun, issun, nyt se pit?is noitu l?htie. Kun siin? vain py?rin. ?iit? kun jaksauhuin ta vuattiet ki?nnin, siit? aloin kaccuo: em?hkoinie, kotihan n?kyy!

Это и у нас вспоминали. Это Ермолаева бабушка прямо на своем подсечном поле, дома видны, она летний день вокруг того поля ходила. Говорит: иду, иду, иду, иду, иду и сюда и возвращаюсь. Сяду, посижу: ну сейчас надо бы туда пойти. Только там кружусь. Потом уж когда разделась, одежду вывернула, тогда стала смотреть: свой дом ведь виден!

ФА. 3347/1 Оа. Зап. Степанова А. С. в 1996 г. в пос. Калевала от Леттиевой А. А.

122

Заблудился, когда прятальщик спрятал борону

Konzu y?ksyt mecc?h sit sen meij?n died’o dai muut sanottih: sit pid?v jaksoakseh, keng?t jallas heitte?, hattarat puistoa, kai, j?rilleh suorita, dai puutut dorogah. Necistoin dorogas pe?l’?i astut, sit y?ksyt.

Meij?n died’o l?hti astavoa loadimah. Astavan vai h?i loadi i vie l?hti eccim?h puudu. Sit leikkai… Nikus ei voi l?vde?, rist?i r?st?i, vaste nett?h l?hti palaizen – ei voi l?vde? astavoa. Sit jaksoihes, puistihes, hattarat puisti, kai sovat puisti, jaksoihes. Uvvessah l?hti – t?s astavu on. Peitt?i on! Da kaco kui peitt?v neciistoi siila.

Когда заблудишься в лесу (это и наш дед, и другие рассказывали), тогда надо раздеться, сапоги разуть, портянки вытряхнуть, все, снова одеться, и выйдешь на дорогу. Через дорогу нечистого перейдешь, тогда и заблудишься.

Наш дед пошёл борону делать. Борону он сделал и пошёл ещё дерево искать. Срубил его… Нигде не может найти, туда-сюда, только что немного отошёл – не может найти борону. Тогда он разделся, отряхнулся, портянки отряхнул, всю одежду отряхнул, оделся. Снова пошёл – здесь борона. Прятальщик есть. Да смотри как прячет нечистая сила.

ФА. 3362/36. Зап. Иванова Л. И. в 1997 г. в д. Ведлозеро от Мининой К. Ф.

123

Заблудилась, когда перелезла через забор

Min? y?ksyin, jo olin tytt?, jo olin tytt? ravien suuri. Sinne menin (brigadierannu go lienne roadanuh), sie k?vyin rahvahalluo da kai. Vuota la l?hten marjoa kacon, marjoa kaccomah menin, pe?l’?i aijas nouzin. Sie k?velin da kai. Rubein tulemah te? pe?l’?i aijas, ga tulen pe?l’?i aijas – en tule sih kohtin. Stoto vroode gi enne sih k?vyin, en yhten kerdoa, i en voi, jongoi aijas istun: nyg?i kunnap?i minul kodih menn?. Sit juohtui mieleh, enne sie akat sanottih: jesli y?ksyt ga jaksoakseh, sovat pid?v puistoa, jallat dai kai. No sit menin pe?l’?i aijas: ozuttau rovne necie, a rubiet l?htem?h kodih, jo nouzet gu niis aijas pe?lci, a rubiet l?htem?h jo on toine meccy. I nikui sin? kodihp?i et ni pe?ze, ainos iestyt vai mecc?hp?i. Sit mugaleite jaksavuin, kai. Pideli vie silm?t pest?, ga euluh minulleni sit vetty, ga mugaleite sormil pyhkin da puistelin da kai. Ice sanoin: “Oi hospodi sy?tt?izeni, puututa nyg?i minuu kodih, ozuta dorogu.“ Suoriin uvvessah. Jongoi on h?i gu minul otti neces, valgei g’enne oli, ga otti gu necen, kaiken avai moailman, ?to kai ollah dielot mugai ollah. Nouzin aijas pe?l’?i da kodih puutuin akkoilluo. Kacon: ga akat jo pellol sie ollah da kai ihastuin rovno ku icess?ni pe?l turkin heitin. Oli! Minul icess?ni se sluucai oli… Malitun panin da sovat puistin i: “Pe?st?, hospodi, omah dorogah, oigielleh.“ Sie kuulin enne akois. Muga opin dai pe?zin. Eulun ni suuri dielo. Sanotah: mec?n-iz?nd?n j?llis pe?l’?i menet. No.

Я заблудилась, уже девушкой была, довольно большая девушка. Туда пошла (бригадиром, что ли, работала), ходила там к людям да все. Подожди-ка, пойду ягоды посмотрю. Ягоды смотреть пошла, через изгородь перелезла. Ходила там да все. Стала возвращаться, перелезла через забор – не на то место выхожу! Вроде и раньше туда ходила не раз, а не могу, уже на заборе сижу: в какую сторону мне сейчас домой идти?! Тогда вспомнилось, как раньше бабы говорили: если заблудишься, надо раздеться, белье вытряхнуть, ноги и все. Ну, тогда перелезла через забор: кажется будто там, а пойдешь домой, уже как перелезешь через забор, пойдешь – уже совсем другой лес. И никак ты к дому не попадешь, все время двигаешься в сторону леса. Тогда так разделась, все. Надо было еще умыться, но у меня и воды тут не было, так пальцами протерла, отряхнула все. Сама говорю: «О Господи, приведи меня сейчас домой, покажи дорогу!» Оделась снова. И с меня словно сняло, и раньше было светло, но словно пелену сняло, открыло весь мир, все как есть, так и есть. Перелезла через изгородь, и попала домой к бабам. Смотрю: бабы уже на поле, и обрадовалась так, что словно гора с плеч. Было! У меня самой этот случай был. Молитву сказала, одежду вытряхнула и: «Выведи, Господи, на свою дорогу, по-хорошему!» Слышала там раньше от баб. Я попробовала и попала. Не великое и дело было! Говорят: через следы хозяина леса проходишь! Но!

ФА. 3363/28. Зап. Иванова Л. И. в 1997 г. в д. Ведлозеро от Егоровой М. Ф.

124

На горке заблудились…

Mecas konzu y?ksyt, sit jaksattos, istuttos, jaksavut, puistavut. Ollov ev?sty keral ga sit ota suurustu suuh. Suorie uvvessah, dai dorogal puutut.

Min? olin jo kaksi dai kolme kerdoa mugaleiten.

Tytt?nny olles l?htimm? sie meccutroppii my?te. Havvuselg?h proazniekkah. A kaikin sie ?anotah: necis jovenm?il menet, dai y?ksytt?v sil kohtal. My?h? jo l?htemm? kois, vaigu tansiloih menn?, ei h?i olluh aigoa, roadoa pidi. Jovenm?il sinne menemm?, troppu kadoi, emmo pe?ze nikunna. Meidy nelli vai viizi hengie liene olluh. I kaikin. Deadin vie oli meij?nke, tatan velli. “Nyg?i, – sanou, – lapset, tulgoa t?h, te? on koadunuh puu“. Sit puule menimm? sille, istuimokseh, jaksavuimo, j?ll?t jaksoimo, puistimmo kai, pe?lyssovat pe?le heitimmo, puistelimmokseh. Sit tuomaizekse otti sie kumiekkoa. Sit kumiekan avai, kuordu palaizen otti, havkai, sit kaikile… Ihan dorogal olimmo! A coassuu kaksi navemo py?rimm? ymb?ri – emmo n?i dorogoa nivovse. Sit Havvuselg?h menimm?, jongoi bes’odu oh levinnyh. Proazniekois himo pakkuu!

– Kembo sit teidy vedeli sie?

– Sit vedeli mene tiije ken vedeli da kui vedeli… Sit kohtii min kerdoa ken liennou k?vellyh, aiven y?ksytti. Se oli moine karuloin k?velysdorogu. Muga sanottih, muga vahnu rahvas.

В лесу когда заблудишься, надо раздеться: сядешь, разденешься, вытряхнешь одежду. Если есть еда с собой, тогда положишь хлеба в рот. Оденься снова, и на дорогу выйдешь.

Со мной так бывало уже два или три раза.

Еще девушкой пошли там по лесным тропинкам на праздник в Хаввусельгу. А все там говорят: здесь, на горку у реки поднимешься, и все время блуждаешь на этом месте. Поздно уже вышли из дома, только на танцы успеть, не было ведь времени, работать надо было. На Речную горку туда пришли, тропа исчезла – никуда не можем попасть. Нас трое или четверо было. И все. Дядя еще был с нами, брат отца. «Сейчас, – говорит, – дети, идите сюда, здесь упавшее дерево». Тогда к дереву этому подошли, сели, разделись, разулись, вытряхнули все, верхнюю одежду всю сняли, отряхнулись. На гостинцы был взят рыбник. Тогда он рыбник раскрыл, кусочек корки взял, откусил и всем дал. Прямо на дороге были! А, наверно, часа два кружили вокруг – совсем не видим дороги! Потом в Хаввусельгу пришли, уже беседа разошлась! Охота на праздники пройдет!

– Кто вас водил там?

– Водил, поди знай, кто водил, да как водил… В тех местах кто бы ни ходил, всегда блуждал. Это была такая чертями протоптанная дорога. Так говорили, так старый народ.

ФА. 3432/61-62-3433/1. Зап. Миронова В. П. в 1999 г. в д. Ведлозеро от Ефремовой А. Ф.

125

Когда перейдешь через следы хозяев леса

– Mecaniz?nd?t on net, karulaizekse ?anotah. Mec?s, ?anotah k?velet sin?, i jesli heij?n j?llies pe?lci proijit sit sin? voit zabluditsa sie. Et voi puuttuu kodih. Sit pid?v jaksoakseh da puistoakseh, sit vai sin? puutut ploanah da kodih. Net ollah. Meij?n t?m? naine oli, mennyt kez?n onnoako l?htiettih podruskankel marjah da gribah. Sit, sanou, k?velemm?, k?velemm?, emmo voi kodih puuttuu. Kymmene kerdoa k?ve-lemm?, sanou. “Nyg?i proijimmo necen j?llis, davai vai puistammokseh“. Sit, sanou, jaksoimokseh da puistimmokseh, sit, sanou ku avai: olemmo hyvin, l?htimm? e?re kodih puutuimo. Eiga sie k?velizimm?, niis j?llis y?n.

– A pid?vgo vie mit sanat sanuo?

– Sit vai sanottih, puistettihes: “Mec?niz?nd?t, mec?nem?nd?t, pe?st?kke? meidy kodih. Ota icces hyv?t e?res, meile omat hyv?t anna“. Muuda mid? pid?v?! Ei h?i kai olla koldovsiekat, muga tiet?h v?h?izel da.

– A ongo ken n?hnyh nenii mec?niz?nd?i?

– Meijan de?d’ysku oli ylen tiedoiniekku. Sanou: joga ildoa tuldih pihah tansuicemah. Joga ildoa, sit oli dorogu. A sanou, min? tiezin, sit ty?nin heidy e?re, ei tuldu en?mhe?. Muga ?anotah… Suuret miehet ollah, sanou, pitk?t moizet. Ku ristikanzat toko ollah moizet comoit, suuret. En tiije…

Ristikanzoa, sanottih, otteli yksi sie saikkah heij?n. A glavnoi sanoi, se iz?ndy: “Mikse toit? Meile ei pie! Kus olit, mene vie e?re“. Sanou, sell?s kandoi, vai j?ll?t ripett?v, j?rilleh sih. Toze en tiije. No enne vahnas kai nenet paistih. Oli vai euluh… Sit pe?zi kodih, ty?ttih: mene kodih.

– Хозяева леса – это те, чертями называют. В лесу, говорят, ты ходишь, и если через их следы пройдешь, тогда ты можешь там заблудиться. Не сможешь домой попасть. Тогда надо раздеться и отряхнуться, только после этого ты придешь в себя и домой попадешь. Эти есть. У нас женщина была. Прошлым летом вроде бы пошли с подружкой за грибами и ягодами. Ходим, говорит, ходим, домой не можем попасть. По десять раз проходим, говорит. «Теперь через этого следы перешли, давай-ка отряхнемся». Разделись да отряхнулись, и тогда словно открылось: все хорошо, пошли, домой попали. Иначе бы там ходили, в тех следах всю ночь.

– А надо ли еще какие слова сказать?

– Когда отряхивались, сказали: «Хозяева леса, хозяйки леса, отпустите нас домой. Возьми свое хорошее, дай нам наше хорошее». Что еще надо? Не все ведь колдуны, так немножко знают да…

– А видел ли кто этих хозяев леса?

– Наш дедушка был сильный знахарь. Говорит: каждый вечер приходили во двор танцевать. Каждый вечер, там была дорога. А я, говорит, знал и отправил их восвояси, больше не приходили. Так говорят… Большие мужчины, говорит, высокие такие… Как люди, только такие черные, большие. Не знаю…

Человека, рассказывали, забирал один в их шайку. А главный сказал, тот, хозяин: «Зачем принес? Нам не надо! Где взял, туда и отнеси обратно». Говорит, на спине отнес, ноги только болтаются, обратно туда же. Тоже не знаю. Ну, в старину все это рассказывали. Было или нет… Тогда вернулся домой, отпустили: иди домой.

ФА. 3429/13. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 1999 г. в п. Эссойла от Нестеровой М. Ф.

126

Mec?niz?ndy on toze. Vot en tiije, miittuine on. No h?nen j?lgil?is gu menet, sit y?ksyt. Vie i?e min? y?ksyin, olin Pavsois, k?velimm?, k?velimm?, nikunna puutu emmo. Jo pid?s kodih l?htie, jo my?h?, a emmo puutu. Sit muzikku minul sanoi: “Davaikkoa kaikin jaksammokseh, sovat puistammo“. Jaksoimoksih, sovat puis-timmo – palaizen per?s jo se dorogaine. Vot hyvin h?i kandelov sit. Vot se on. Nu, mec?niz?ndy. Sen j?lgil?ih gu sin? pollet, sit sinuu taskaicov hyvin, sit ni pe?ze et. Pid?v sovat puistoa da kai, sit ?ski pe?zet. A ku tiije et, sit… Da ni rahvahii kuule et, korvat dai kai ottav. Vot se minul oli sorok sestoil vuvvel.

– A ongo mec?niz?ndy da karu se yksi?

– Ga yksigi on se. Yksi on. Se h?i, ?anotah, karun vai pollet j?lgil?ih, sit taluttelov putilleh… Dai ziivattoi meccy peitt?v.

Хозяин леса тоже есть. Вот не знаю, какой он. Но если через его следы перейдешь, то заблудишься. Еще и я сама заблудилась. Была в Павшойле, ходим, ходим, никуда попасть не можем. Уже надо бы домой идти, уже поздно, а не можем выйти. Тогда мужик мне сказал: «Давайте все разденемся, одежду вытряхнем». Разделись, одежду вытряхнули – уже рядышком дорога. Вот ведь хорошо носит! Вот это есть! Ну, хозяин леса. Если на его следы ты наступишь, тогда тебя хорошенько потаскает, что и не выйдешь. Надо одежду вытряхнуть да все, тогда только попадешь. А если не знаешь, то… Да и людей не слышишь, уши и все закроет. Вот это было у меня в сорок шестом году.

– А хозяин леса и черт – это одно?

– Дак одно и есть это. Одно. Это ведь и говорят: если наступишь на следы черта, тогда хорошенько потаскает… И животных лес прячет.

ФА. 3431/15. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 1999 г. в п. Эссойла от Волковой А. В.

127

Mec?s on! Kuulin! Daaze hy?, en tiije, svoad’buogo piet?h vai mid? sie, a soitettih, bajanas soitettih! Sen kuulin Meccel?s el?jes, vie olin pieni, sit kuulimmo, marjas olles. Illal my?h? tulimmo marjasp?i, sit kuulimmo! Tocno, pravda on! Mec?solijat! N?hnyh emmo, a muite hy? kus k?vell?h (mec?s on el?j?t!), jesli heij?n j?lgil?is proijinet pe?l’?i, sit zabludittos, et puutu nikunne. Vot hy? ollah moizet! Sit zabludinnettos, sit hyv?n gor’an n?it pe?stes dorogoih!

Minul tropinku oli juuri rinnal, t?m? Lahten tropinku, Lahteh ei loiton olluh enne. Vet sit samaizes tropinkas pikoi palaizen, sit m?girycc?izes vaiku proijin, sit ku y?ksyin, vet’ en puuttunuh nimih loaduh en?mbi! Ice jo h?mm?styksis/ Itke libo mid? roa, puutu nikunna en, joga sijahp?i opin, en voi puuttuu omah dorogah j?rilleh. Sit j?lgim?i min? puutuin Kuudaman dorogah, a t?nne omah dorogah en puuttunuh! Ei, y?ksytt?v! Pe?Tci karuloin j?lgil?is vai proijinet, sit y?ksyt. Sit pid?v jaksakseh potcistuju, golaja! Jaksattos, sovat puista, suorivu, i rubiet jo mielist?m?h. Mielist?m?h rubiet, kunna menn?. Tocno, pravda on!

Se i on yksi mec?nel?i da karulaine… Joga sijas on heidy! Joga sijas, dai teij?n mecis, dai joga sijas. Muga ei ozutettahes! Joga sijas on!

Net ei hyv?n iel ozutettahes. Niidy vai n?hnet – eule hyv?!

Hot’ kunna l?htenet dorogoih pid?v, hot’ et olle veerujossoi, vs’o ravno pid?v sanuu nenga: “Hospodi, Booze, blahoslovi! L?hten nyg?i min? nengomah kohtah, kaco da vardoice kaikis, stoby pahoa ei rodis!“ A l?htiet?h, tuhahtettahes!

Te? meile oli sluucei! L?htiettih, juodihes ezm?i viinoa, l?htiettih, tuhahtettihes i ielleh Cuuniemes on sie, m?it ollah – hirvi masinah juoksi. I yhtel puutui pe?l, kabin se murei, l?dz?i – hirvi ku hyppe?y pe?lci masinas. I uroaloin kodih puutui!.. Pid?y silm?t ristii, kunna l?htet, ob’azatel’no! Min? olin ij?n kaiken Bogaverujus’oi, ainos malitunkel l?htin.

В лесу есть! Слышала! Они даже, не знаю, свадьбы, что ли, играют там, а играли, на баянах играли! Это слышала, когда в Меччелице жила, еще маленькая была, тогда слышала, когда за ягодами ходили. Вечером поздно возвращались, тогда слышала. Точно, правда есть! Лесные жители! Не видели, но так-то где они ходят (в лесу есть жители!), если через их следы перейдешь, то заблудишься, никуда не попадешь. Вот они такие! Только если заблудишься, то горя хлебнешь, пока на дорогу выйдешь!

У меня тропинка была совсем рядом, тропинка в Лахту, до Лахты раньше недалеко было. Ведь от этой тропинки крохотный кусочек, через пригорок только прошла, и как заблудилась, ведь никак не могла выйти! Сама уже испугалась! Плачь или хоть что делай, попасть никуда не могу, в каждую сторону пробую, не могу выйти на свою дорогу. Потом, наконец, я вышла на кудамскую дорогу, а сюда, на эту дорогу так и не попала! Нет, вынуждает заблудиться! Если через следы чертей пройдешь, тогда заблудишься! Тогда надо раздеться подчистую, догола! Разденешься, одежду вытряхни, оденься и начнешь уже понимать. Начнешь понимать, куда идти. Точно, правда есть! Это и есть одно и то же – лесной житель и черт… В каждом месте они есть! В каждом месте, и в ваших лесах, и в каждом месте. Но так-то не показываются! В каждом месте есть!

Они не перед добром показываются. Их если увидишь – что-то плохое случается!

Хоть куда пойдешь в дорогу, если даже не верующий, все равно надо так сказать: «Господи, Боже, благослови! Пойду я сейчас в такое-то место, смотри да береги от всего, чтобы беда не случилась!» А пойдут, разухарятся!

Тут у нас был случай. Поехали, напились сначала, поехали, разухарились, а за Чуйнаволоком горки есть – лось на машину наскочилл. И одному угодило сверху, кабина разбилась, раздавило ее, раз лось прыгнул через машину. И в дом сумасшедших попал!.. Надо перекреститься, когда куда пойдешь, обязательно! Я всю жизнь в Бога верила, все время с молитвой уходила.

ФА. 3463/8-14. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 2000 г. в д. Лахта от Артамоновой М. Н.

128

– A mecc?hisest??

– En ole n?hnyn. Ken sattuu mec?ss? eksym?h, no ja k?vel?y, ni se ei, tiij? kunne. Se muka sen mecc?hisen j?lkil?ist? pi?llicci m?n?y, no a kun pi?llicci m?n?y, siit? h?n kymmenen kertua sih paikkah k?y, i hi?n ei selvill? pi?se, ett? kunne t?st? l’?htie pit?y i siit? muka, kun on vanha kansa juohatettu, pit?y vuattiet jaksautuo ja muumin ki?nty?, i siit? muka pi?s?y selvill?…

– А леший?

– Не видела. Кто, случись, в лесу заблудится и ходит, ходит, не знает, не найдет дороги. Тот через следы лешего перешел. Тогда он по десять раз на это место приходит и не понимает, куда отсюда идти надо. И поэтому, старые люди вспоминали, надо одежду снять и вывернуть. И тут все прояснится…

ФА. 2547/25. Зап. Лавонен Н. А., Коски Т. А., Трофимчик 3. М. в 1974 г. в д. Софпорог от Бородкиной В. Я.

129

Min? i?e y?ksyin silloi, Pannilah menin da… Sit, ?anotah, pid?v j?ll?t jaksoa, puistella kai sovat pe?l da sit… On sid?, y?ksyt?h ga… pahois jalgis, sanou, puuttuv pe?lci menn?…

Enne vahnas, sanottih, peitettih ziivattoa, oli gi tied?jee, ke?nytettih. A nyg?i animid?!

Vahnu rahvas sanottih, ?to on mec?niz?ndy.

Я тогда сама заблудилась, в Паннилу пошла да… Тогда, говорят, надо ноги разуть, одежду всю вытряхнуть и тогда… Есть это, заблудятся дак… через плохие следы, говорят, случается перейти…

В старину, говорят, прятали животных, были и знахари, возвращали. А теперь ничего!

Старые люди говорили, что есть хозяин леса.

ФА. 3449/19-21. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 2000 г. в д. Ведлозеро от Федуловой М. В.

130

Способы вернуться из «лесного царства»

Jos eksyt mec?ss?, siit? pit?y murnin panna, vasemesta puolesta sukka, eli ki?nty? plat’t’a eli mi siel? on pi?ll?… Mie olen ollun yksi kerta semmosessa. Mie pe?sin, jotta ki?nnin sukan murnin, heitin plat’t’an pi?lt?, ki?nnin sen, kes? oli… Mie assun, a miula on n’appiveicci ker?ll?, mie veicell? viel? pilkkoja niit? versssyt?n, jotta parempi n?h? on, jos on vereksell?h vuoltu. A kun mie assun, jo on miula kenk?nj?let likapaikoissa, jo ollah miun kenk?nj?let, – jo my?t?seh assun. Nu mi t?ss? on! En mie pe?se eistym?h, sih tulin sih Moasel?n pe?h. Ei! Ei t?st? matasta tolkkuo tullun, miula pit?y pe?ss? pois! Issuin sih… Heitin pois sukkani! Ki?nnin toisin puolin plat’t’ani pi?lt?! Oh! Kun miula pilkahtau n?kym?h! Ta pi?sin, ta pi?sin pois siin?! I vanha rahvas sanottih, jotta on sill? jokivarrella, jotta peitt?y…

A jesli sattuu mit?, se luuva pit?y pois, ollov sient? eli marjoa, luuva pois pit?y ne. Zuali on, ka kun et pi?se kulkomah ka… ?iit? hi?n sielt? n’okkikkah. Ji?y pois siit?. I se laitetah niit? semmosie…

Vasemmassa jalassa pit?y sukka ki?nty?.

Если заблудишься в лесу, то надо наизнанку надеть, с левой ноги чулок или платье вывернуть, или что там надето… Я один раз была в таком… Я вышла, потому что вывернула чулок наизнанку, платье сняла, его вывернула, лето было… Я иду, а у меня перочинный нож с собой, я еще ножом зарубки эти делаю, чтобы лучше видеть, что свежие. А я как иду – уже мои следы, моих сапог в грязных местах, уже следы моих сапог – уже обратно иду. Ну что такое! Не могу я выйти вперед, туда и пришла – к Маасельге. Нет! Нет толку в этом пути, мне надо освободиться! Села там… Сняла чулок! Вывернула наизнанку платье! Ох! Как мне открылось, все стало видно! И попала, вышла оттуда. А старые люди говорили, что есть там, вдоль этой реки, вдоль скал прячет.

А если что случится, то все надо выбросить вон, если есть грибы или ягоды, выбросить надо. Жалко, дак если не можешь попасть… Пусть потом он это собирает. Отстанет тогда. Делают так.

И с левой ноги надо чулок вывернуть.

ФА. 3217/14. Зап. Лавонен H. А., Раутио К. X., Туюнен С. в 1990 г. в п. Кестеньга от Исаковой М. А.

131

Mecc? peitt?y ta on siel? mec?ss?. No niin kun eksyt et pi?se, ni se pit?y vuattiet muuttua muumin. My? kun marjassa olima, mie en ole ni konsa eksyn, a sill? kertua eksym? Maasan da VaaEan kera. No mie siel? k?velin, k?velin, kun aina tulen sih samah kohtah, mist? my? l?ksim?. Vaikka mie olen m?n?ss? toissip?in, a mie m?nen j?lell?hp?in. En mie heil? virka ni mit?n?, marjavakkaseni heitin, mie jo vaivun, kun miula pit?y iess? matata, hy? ni sen vertua ei tiijet?, minne m?nn?. No mie paikkani sieppasin pi?st?, ta sen muah oikein vihan vallassa ja (oliko miula mit? puseruo, sen halatin pi?ll??). No sen puseron ja sen halatin, ja paitani pi?lt? (no puksuja mie en heitt?n). No, ne kun miuh kacotah, en mie virkkan mit?n?, mie ki?nnin kaikki muumin, panin pi?ll?ni ta l?ksim?. Mie sanon: “Johan on nyt kummat, kun my? emm? pi?se niminne p?in.“ No siit? mvettih nakramah, ?anotah: “My? kacomma: nyt sie huimenit.“ Mie sanon: “Ka pit?y t?ss? huimeta, jo vaivuttau, n?lk?, p?iv?n siel?, venehess? ollah ev?h?t.“ No siit? kun my? l?ksim?, ni kun muailma miula avautu, valkie oli, no en?mm?n viel? vaikosi ja l?ksim? my? astumah. V?h?sen matkua kun tuhma, mie sanon: “Nyt mie tiij?n, miss? my? olemma, my? nyt olemma K?yn?svuaralla“.

Лес прячет, и есть там в лесу. А когда заблудишься, не можешь выйти, надо одежду вывернуть наизнанку. Мы когда за ягодами были, никогда не блуждали, а в тот раз заблудились с Машей и Валей. Я там хожу, хожу, все равно прихожу в то же самое место, откуда пошли. Вроде бы я иду в другом направлении, а прихожу снова туда же. Я ничего им не сказала, короб с ягодами поставила, я уже устала, мне ведь надо впереди идти, они и вовсе не знают, куда идти. Ну, я платок сдернула с головы, и его со злости об землю (были ли у меня какие кофты поверх халата?), ну кофту эту, халат, рубашку (но штаны я не сняла). Ну, они на меня смотрят, я ничего не говорю, вывернула все наизнанку, надела, и снова пошли. Я говорю: «Ну и чудеса, не можем выйти теперь». Ну, тогда они стали смеяться, говорят: «Мы смотрим: ты с ума сошла». Я говорю: «Сойдешь тут с ума: уже устала, и кушать хочется, целый день там, а еда в лодке!» Ну, тут как мы пошли, словно мир мне открылся, светло было, но еще светлее стало и мы пошли. Чуть-чуть прошли, и я говорю: «Сейчас я знаю, где мы!» Мы были в Кеунасвааре.

ФА. 3345/12. Зап. Степанова А. С. в 1996 г. в д. Вокнаволок от Мякеля M. Н.

132

– A ku mec?ss? y?ksyt?

– Ka y?ksyt ka pid?y jaksuakseh, puistuakseh.

– Kaikki vuattiet?

– No, kai. Sid? j?lell?? suorietat da l?het dai puutut dorogah.

– Eiko pie mumin ki?ndia?

– Ei pie. Puistua da j?lell?? pi?l? da j?lell?? l?het j?rest?, dai jo dorogah rodietet, tulet.

– Oletko y?ksyn? Niin ruavoit?

– Olin. Niin ruavoin. Vihma oli vs’o ravno jaksuatin dai suorietin, dani j?rell??, siid? i doroga on jo. Dai l?yvvin.

– Onko niin Maksim Nikolajevic?

– Niin on. Mie olin t?m? jo i marjassa, siel? hillossa, tuossa guba onhan siel? nelT? kilometrie j?rvie my?ten. Dani vot rannassa olin, rannasta l?ksin, vuota py?r?h?n toizee sijaa. Toizee sijaa m?nin, j?rell?? py?r?hin tulla, en tiij?, kunne m?nen, j?rvi n?gyy, a en tiij?, kunne pid?y m?nn? i vs’o. Dani siid? mattie punomaa rubezin, dani siid? punalluan i karahin vedee. Dani sid? uuvestaa siihi l?ksin m?n?m??.

– Et jaksautun?

– En ni mid?, muuda kun mattie ki?nn?llin, j?rvi kun n?gyy, rukah siid?.

– A kun lehm? y?ksyy?

Mihejeva:

– Lehm? pahan peittoh. Lehm?n pahan peittoh kuotellah. Meil? sanotaa pahan peittoh, pid?y kuotella.

– А как в лесу заблудишься?

– Дак заблудишься, дак надо раздеться, отряхнуться.

– Всю одежду?

– Да, всю. Потом снова оденешься и пойдешь, и выйдешь на дорогу.

– Не надо наизнанку вывернуть?

– Не надо. Встряхнуть и снова одеть и тогда снова пойдешь обратно, и дорога уже откроется, выйдешь.

– Случалось, что заблудились? Так делали?

– Случалось. Так делала. Дождь был, все равно разделась и оделась и снова, вот и дорога. И нашла.

– Так ли, Максим Николаевич?

– Так и есть. Я был за ягодами, там за морошкой. Там губа есть ведь, четыре километра по озеру. Вот на берегу был, с берега пошел, погоди-ка, крутанусь в другое место. В другое место пришел, крутанулся, а обратно идти – не знаю, куда иду, озеро видно, а не знаю, куда надо идти и все. Тогда матом ругаться стал и тогда повернулся и вышел к воде. И снова тогда стал выходить на то место.

– Не раздевался?

– Нет, ничего, кроме как ругался матом. Озеро раз видно там.

– А как корова потеряется?

– Корову нечистый прячет. Заговаривают, если нечистый корову спрячет. У нас говорят: к плохому в укрытие. Надо поворожить.

ФА. 2048/5. Зап. Конкка У. С., Лааксонен П. в 1974 г. в д. Кумсозеро от Михеевых В. П. и М. Н.

133

– Ajos m?net mets?h, ja eksyt, mit?p? sit pit?y teh??

– Eksyt? Ta siit? pit?y, ?anotah, vuattiet pit?y murnin ki?nty? vuattiet, vain astuo hilTah. Niin, ta harehtie kuin voinet, i?e hyppie, niin kun nousou siulla semmoni hareh pi?h?, harehi. Ta ki?nn? vuattiet murnin ni spruavihut siit?. (Harehi – duuri semmoni, jot nyt mie en ole tolkussa ja sill? tavalla rupieu harehtimah).

– Ajos mecc? peitt?v lehm?n tai…?

– Niill? pit?y laittua semmoni (kujojen perill? pannah) solmu luaitah, “vuosmun“ (“osmon“) solmuksi sit? kucutah. ?iit? sih pannah kujon perill?, ta luvut luvetah. Lukuja en muissa, en ni yht? muissa.

– Suuriko se solmu on? N?yt?p?s.

(N?ytt?? rihmasta tehty, “vuosman“ solmu).

– Se on jeresti, siihi luvetah, jotta lehm?t kotih tultais.

– Kolme t?ll?ist? solmua pit?y olla?

– Kolme se pit?is olla, kyll?.

– Pit?yk? ne olla suuremmat ko t?m? vain pienemm?t?

– Mimmoini vain hi?n olkah… hot’ kuin pieni vain suuri.

– Ihan nuorasta?

– Ihan nuorasta. Vuosmun solmukset siit? pannah kujolla n?ill?h (n?ytt?y), kujonsuuh, siit? luvut luvetah. L?yvvyt?h ne kyll? siit? lehm?t tai kaikkie. Vain en muissa sanuo en?mpi.

– А если пойдешь в лес и заблудишься, что тогда надо делать?

– Заблудишься? Дак тогда, говорят, надо одежду наизнанку вывернуть, но идти медленно. Так если противостоять сможешь, сам выпутаться – ведь у тебя такое заблуждение возникает в голове, затмение. Выверни одежду наизнанку и тогда справишься. (Затмение – дурь такая, что я теперь не в толку, и вот так надо противостоять.)

– А если лес спрячет корову или…?

– Тогда надо сделать такой узел и в конец прогона между изгородями положить, узел Осмо его называют. Его кладут в конец прогона между изгородями и заговоры читают. Заговора не помню, совсем не помню.

– Большой ли этот узел? Покажи-ка.

(Показывает сделанный из веревки узел Осмо).

– Это ересь, его читают, чтобы коровы домой пришли.

– Три таких узла надо?

– Да, три должно быть.

– Должны ли они быть больше этого или меньше?

– Пусть он хоть какой будет… хоть маленький, хоть большой.

– Из веревки?

– Из веревки. Узел Осмо кладут в устье прогона между изгородями, и потом заговоры читают. И тогда коров находят. Только ничего больше не помню.

ФА. 2220/8. Зап. Н. А. Лавонен, Н. Ф. Онегина в 1975 г. в п. Кестеньга от Кемовой А. В.

134

Mec?s gu y?ksynet, sit ei pie nimid?, sit pid?y ristie silm?t, ei pie menn? nikunne. Tulit, sanommo, kandoizel (nu re?hky – spoassen’n’y, sanon min? konesno), sit pid?y sinul jaksavuu. Jaksavut, kai sovat puista! Dogoloi! Kai sovat puistat, perrat moadu vaste. Sit suoriet, sit silm?t ristit, sanot: “Oi, hospodi! Pyh? Pedri – sy?tt?ine! (Liho kui sie!) Pe?st? sin? minuu kodih!“ A sit sinul andau dorogan kerras. Sin? astut, tulet ihan dorogah. A muite bludit, sih ze kohtas k?velet, dorogu rinnal – sin? puutu et. Vot miittumoa! Sanotto: ei ole! On h?i!

Nu onh?i, l?htet sin? koisp?i, matin ke?n?t, libo pahas tavas mistahto punaldattos! Vot h?igi j?llet punaldoa, ottau. Pid?y ainos, l?htet mecc?h, uksen avait pihal, silm?t ristit.

В лесу если заблудишься, то ничего не надо делать, надо перекреститься, никуда не ходить. Пришел, скажем, к пенечку (ну грех или спасение, но скажу я, конечно), надо тебе раздеться. Разденешься, всю одежду вытряхни! Догола! Всю одежду вытряхнешь, выбьешь о землю. Потом оденешься, перекрестишься, скажешь: «Ой, господи! Святой Петр – кормилец! (или как там!?) Отпусти меня домой». И тебе сразу дорогу даст. Ты пойдешь, выйдешь прямо на дорогу. А так блуждаешь, в том же самом месте ходишь, дорога рядом – попасть не можешь! Вот какое! Говорите: нету! Есть ведь!

Ну, случается ведь, выйдешь из дому, выругаешься матом, или со злости! Вот он возьмет, следы и повернет. Всё время надо – в лес пойдешь, двери на улицу откроешь – перекреститься.

ФА. 3460/37. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 2000 г. в д. Лахта от Максимова П. Д.

В лесном укрытии

135

Три дня носили по лесу

Mi?n oli t’otka… H?n sanou huomuksela em?nd? haukku miuda da prokleni, da ty?ndi ruavola, kunn’ ollou, en muissa, leikkuamaago. H?n m?ni. H?nd? tuldii da otettii. Omiako kolme p?ivi? siel? k?veli. Sanou – talutaa miuda, sanou taluttii, taluttii, annetaa miula sy?mist? en tiij? mid? tungetaa. Mie, sanou, engo sy? heij?n sy?mizii. Nu ni sid? vikse obratittihes da kuoteldii mozet, siid? j?rell?? tuodii, kusta otettii, pellole.

– Nu, a kenb? on, niinkuin ristikansa vai?

– No, ollaa ku sanou ku k?vell??, ni en tiija ket on, ku ristikanzat.

– A paistiiko?

– Paistii, paistii, paissaa paginoi. Talutaa, talutaa, sanou, m?ne tiij? kunna veittii, da sie j?rell?? tuodii, kannettii sanou daze, jogiloista pi?lice kannetaa, no oli, oli raukka semmoista sluuceida.

– Oliko se ammuin?

– Ammuin, ammuin, my? viel? pienet olimma…

– У нас была тетка… Она говорит: «Утром хозяйка отругала меня, да прокляла и отправила на работу куда-то туда, не помню: то-ли жать…» Она пошла. Ее пришли и взяли. Вроде бы три дня ходила там, говорит. Носили меня, говорит, носили, носили, давали мне еды, не знаю, чего суют. Я, говорит, не ела их еду. Ну и, видно, дома обратились и заговаривали, может. И ее обратно принесли, откуда взяли, на поле.

– Ну, а кто это? Как человек или…?

– Ну, они, говорит, как… Ходят, ну не знаю, кто они. Как люди.

– А разговаривали?

– Разговаривали, разговаривали, разговаривали разговоры. Носили, носили, говорит. Неизвестно куда отнесли. А потом обратно принесли. Несли, говорит, даже через реки несли. Ну, были, были ведь такие случаи.

– Давно это было?

– Давно, давно, мы еще маленькие были.

ФА. 1728/4. Зап. Конкка У. С. в 1972 г. в д. Евгора от Васильевой М. А.

136

Иной мир

– A ristikanzoi voibi go peitte? meccy?

– Voibi, naverno… Necis, Jovel muzikku kaksi p?ive? mec?s k?veli. Sit toze ke?nytettih, en tiije ken ke?nytti. Sit rubei muzikal ?ski pon’a pe?h tulemah. Puistelih, sanou, mec?s sie da kai. Magai kaksi y?dy mec?s. Sit sanou, ij?n kaiken sit kohtas k?velin, marjah k?velin ij?n kaiken sit kohtas. A sit, sanou, mentiije kus olen, puut ollah toizen moizet, dai m?it on toizen moizet dai kai. A nyg?i jo se muzikku on kuolluh, poigu t?s kyl?s el?v… Mentiije kus olen, sanou. Ei olla ni endizen moizet ni puut, ni moat, ni suot, mentiije kus k?velin, sanou. A vet’ kos pon’ah tulin, sanou. Vaigu sit tiij?n, nyg?i olen ihan kyl?n l?h?l, sanou… Kaksi y?dy nyg?i muzikku rinnal on, k?vel?v ielleh – j?rilleh, puutu ei kodih! On mitahto!

– А людей лес не может прятать?

– Может, наверно. Вот там, в Улялеге, мужик два дня в лесу бродил. Потом тоже возвернули, не знаю, кто возвернул. Потом только стал в себя приходить мужик. «Встряхнулся там в лесу и все», – говорит. Две ночи спал в лесу. Потом говорит: «Всю жизнь в том месте ходил, за ягодами всю жизнь на то место ходил. А тогда, – говорит, – поди знай, где нахожусь, деревья другие, и холмы другие и все». А сейчас этот мужик уже умер, сын в этой деревне живет. «Поди знай, где, – говорит, – и деревья не такие, как всегда, ни земли, ни болота, поди знай, где ходил, – говорит. – А ведь когда опомнился, только тогда понял: ведь совсем рядом с деревней нахожусь». Две ночи мужик рядом находится, ходит туда-сюда, домой не попадет! Есть что-то!

ФА. 3428/35. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 1999 г. в п. Эссойла от Ермолаевой А. В.

137

Женщину унес на покосе

– No mec?ss? niisi on haltie tai vejess? tai…

– Onko n?hty mecc?haltieta?

– On. No, ollouko totta vain ei olle, samoin miun tultuo mainittih tuas jotta Vuonnisessa oli tapahtun, jotta uuvella parikunnalla niin: kun ensi kes?n? m?ntih hein?ll?, no ni siit? oli se naini noijuttu, jotta sen kun veis muka. No ta m?ntih sinne hein?nurmella niitt?m?h, ta se naini i kato. M?ni m?nness?h. Ei tiijet?, mist? ottua.

Sit? siel? n?h?h Vuonnisessa, jotta huasjalla muka istuu. No tavotellah sielt?, m?nn?h ottamah, ei mist? ottua. No ni siit? tiet?jien ker?ll?h?n niijen siit? packettih, ni siit? muka tiet?j?t ne tietohuitih. Ni siit? siih samah paikkah toi, mist? otti.

– Да и в лесу есть дух, и в воде, и…

– Видели ли лесного духа?

– Да. Но есть ли на самом деле или нет… Но так, когда я приехала, упоминали, что в Войнице случилось, что с молодоженами случилось, как в первое лето пошли на сенокос, а эта женщина была заколдована, чтобы ее унес бы. Вот пошли они на покос, женщина и потерялась. Совсем пропала. Не знают, откуда взять.

Потом видят в Войнице, что сидит на пряслах, на самой верхушке. Ну, узнали там, идут забирать, не могут никак взять. Ну, тогда пошли туда со знахарями, знахари те поколдовали. И потом в то самое место принес, откуда взял.

ФА. 2517/8. Зап. Ремшуева Р. П. в 1978 г. в д. Алаярви от Кирилловой И. И.

138

Унес после ссоры

– Mit? ruattih, jos mecc? peitti ziivatan?

– Sit? mie en tiij?, mit? hy? luajittih. A sen mie kuullun olen, jotta luajitah, ihmisil kun mecc? peitti, niin laajitah. An’n’i t?m? starinoiccou, mi?n sussieta, jotta heil? oli siel? yksi vanha tyt?r. Hi?n oli, souvvettih heiny? toisien kera, nin mit? lien?y siel? jakauhuttu, heil? ei tullun niin, jotta hi?n sanou, jotta sie niitit miulta enemm?n, a miula j?i v?hempi. Hi?n sanou, hospodi, onnakko t?t? lien?y kaikilla. Hi?n sanou, m?nemm? kotih, nin kun siun piru veis, sanou sill? akalla. A h?nell? oli veikkoh lapsie ?ij? koissa, hy? oltih hein?ll?. Hi?n sanou, lehm?t oli tultu, ta hi?n ei ni heitt?n niit? vuatteita pi?lt?h, muuta kun otti, muinen oli lypsysrenkit t?rv?n keralliset, n?in korkiet, vain kattiet oltih. Ta otti sen renkin, ta l?ksi ta m?ni ta aitah pani, ta niin kato akka se, samana iltana.

No nin siit? kun hy? varotettih, varotettih toisien naisien kera, niin kacotah, nin vain tulou liepsuttau, nin sanottih, ei ollun pi?ll? muuta ollun kun t?ss? mit? lien?y pikkuni riipuskaini, kaikki oli revitty. Nin hy? kun m?ntih h?nell? vastah, nin hi?n itk?y, sanou, jotta kun vietih, vietih, l?hettih tuomah, ni tuotih kyytie sanou, nin tuotih sini, kuni, sanou, ei ruven kyl? n?kym?h.

– A kenp? se toi?

– A kenp? se tiet?y, ken se oli. Hi?n ei i?e tiet?n, ken oli, ken h?nt? kuletti.

– Eiko sille tullun mit??n pahaa, ken ty?nsi h?nt? pirulle?

– Ei. T?m? sussieta Anni mi?n starinoicci. H?n niit? eloksie starinoicci.

– A lehmie kun kato, tooze niin?

– Miun ti?f?lt? kun kavottih lehm?t, kaksi lehmy? ta h?rk? ni net?li oltih ihan, siin? kyl?n kohassa, poikki salmesta, ymp?ri puista k?velty, kaikki mua oli sy?ty, a siil? yksi ukko oli, sit? pyritettih, nin se pi?sti, tultih lehm?t.

– Sit? et tiij?, mill? pi?sti?

– En, ei ne kerrottu.

– Что делали, если лес прятал животных?

– Этого я не знаю, что они делали. А то я слышала, что делают на самом деле, что лес прячет, так делают. Анна, наша соседка, рассказывает, что у них была одна девочка. Она была, перевозили сено на лодках с другой, и что там случилось, что было не так. Она говорит, что ты выкосила больше, чем я, а мне досталось меньше. Она говорит: «Господи, этого хватит всем». Другая говорит: «Приедем домой, чтоб тебя черт забрал!» – говорит той женщине. А у нее дома было много детей брата, они были на сенокосе. Она говорит, что коровы уже пришли, а она и не переоделась, взяла только подойник, раньше были такие с носиками, такой высоты, только крышка была. Взяла подойник и пошла, поставила в кладовку, и пропала женщина в тот же вечер.

Ну, и потом они гадали, колдовали с другими женщинами. Смотрят – идет, вышагивает. Говорили: на себе не было ничего, кроме какого-то маленького обрывка, все было порвано. И тогда они пошли ей навстречу, она плачет, говорит, что как несли, несли, а как стали возвращать, несли, говорит, до тех пор несли, пока деревня не стала виднется.

– А кто это принес?

– А кто знает, кто это был. Она сама не знала, кто это был, кто ее носил.

– Было ли, когда она вернулась, той чего плохого, которая ее к черту послала?

– Нет. Это соседка наша рассказывала. Она про такие происшествия рассказывала.

– А коровы как терялись, тоже так же?

– У моего дяди как потерялись коровы. Две коровы да бык, так неделю были совсем рядом, у деревни, через пролив, вокруг дерева ходили, всю землю погрызли. А тут старик был, его попросили, и он освободил.

– Того не знаешь, как освободил?

– Нет, об этом не рассказывали.

ФА. 2605/17. Зап. Лавонен Н. А., Онегина Н. Ф. в 1980 г. в д. Софпорог от Пяттоевой M. С.

139

Женщину таскали по лесу

I tostu oli, meccymiehet h?i k?vell?h n’ublikkahat, mec?s el?j?t. By valo, ?to meile Uhmoilas Filipova t’ot’a Dus’an siz?r eli, toa nyg?i on karjer, a enne oli M?gr?n kyl? nazyvaicih, siz?reh Okulincoi. Sit sinne men?y, siep?i l?ht?v sit ceres dorogi kakijeto proid’et i demiy mecc?h. Sit kolmih suutkih h?i oli kavoksis, ко Imien suutkien. Min? mustan, lapsennu olin. Sit ecit?h, ecit?h, ecit?h. Sit ken tied?v, ke?nytt?v. Tiettih vikse ken tahto, stoby ke?nytte? e?res. Sit tulov, sit helmat dai kai on rebeilyt, rebeilyt. Sanou: taskaijah, taskajah, taskaijah, sit lyk?ttih. I toici mugagi ziivattoa otti. Hy? ollah ku ristikanzat, haloatat pe?l, n’yblikk?h?t, n’ybl?t. I paistah, i pe?stet? ei. Sit taskaijah sie mecce? my?, roata ei nimid? pahuttu. No mecce? my? kanneltah. Ei yksi kerdu oli h?nel muga. Sit my? olimmo lapset, menemm? sinne: kravatil magoav, viruv v?zynyh mugaleite sie – mecce? my? taskaitih mec?nel?jat. A oli mostu ke?nytt?je?, ken tahto tiezi, ke?ndi.

И другое было: лесные люди ведь ходят, с пуговицами, лесные жители. Бывало, что у нас в Угмойле Филиппова тетя Дуся жила. Там сейчас карьер, а раньше деревня Мягря была, у нее сестра Акулина. Идет туда, оттуда проходит через какие-то дороги и поворачивает в лес. И затем по трое суток была потерявшейся, по трое суток. Я, помню, ребенком была. Ищут, ищут, ищут. Потом, кто знал, так «поворачивал». Знал, видимо, кто-то, чтобы вернуть назад. Возвращается, подол и все изорвано, изорвано. Говорит: таскают, таскают, таскают, потом бросят. А иногда и животных так забирало. Они как люди, халаты надеты с пуговицами, с пуговицами. И разговаривают, и не отпускают. Таскают там по лесу, ничего плохого не делают. Но по лесу носят. Не однажды у нее было так. Тогда мы были детьми, идем смотреть: спит на кровати, лежит, такая уставшая – по лесу таскали лесные жители. А были такие, кто «повернуть» мог, кто-то знал, «поворачивал».

ФА. 3426/16. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 1999 г. в п. Эссойла от Аксентьевой Н. А.

140

Девушку спрятал

Karu peitos pid?y ziivattoo, a sit ku opitah, sit heile tulou ziivattu kodih.

Peit?y i ristikanzan. Pavsois ylen hyv? neidine oli, h?nen peitti, mecc?h peitti. Ei loiton olluh kyl?sp?i. Ecit?h joga sijaine, jo kirmtah, dai kaikelleh opitah – ei kuulu ni n?vy ei. Sit vaigu opittih hyv?t tiedoiniekat, h?ndy l?vtih: aidoo vaste vai nojoau, aijanrizus! N?ik?! A hengis l?ytih… Kuu ecittih, ei v?h?! Ni vovse ei l?yt?! Vai opittih – sraazu! En tiije mi on cuudoloi! Mecc?hini!

Черт в укрытии держит животных, а как поколдуют, тогда возвращается, приходит животное домой.

Прячет и людей. В Павшойле очень хорошая девушка была, ее спрятал, в лесу спрятал. Недалеко от деревни было. Обыскали каждое местечко, уже кричат и по-всякому пробуют – не слышно и не видно. И как только поколдовали сильные знахари, ее нашли, около забора только лежит, в хворосте у забора! Посмотри-ка! А живую нашли… Месяц искали, это не мало! Совсем не находили! Только поколдовали – сразу! Не знаю, что за чудо! Леший!

ФА. 3463/41. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 2000 г. в д. Лахта от Артамоновой М. Н.

141

Лес спрятал парня

Yksi mies tuossa tupasessa. Mecc? peitti. Nuorena poigana, moamo tsakkai poigoa pahalla sanalla. Poiga kado kyl?st?, kolme y?t?, kolme p?ive?. Ruvettih molimah ta koldunoita etsim?h. Huomisoamulla tuodih poiga. Ku l?ksin, nii “Tule t?n, tule t?n“, jogu mets?h vet?y. T?ss’ on, ku molitta, nii toin t?nne. Biesa otti, ?anotah.

Один мужчина из той избы. Лес спрятал. Молодым парнем мать обругала сына плохим словом. Парень пропал из деревни на три ночи и три дня. Стали молиться да колдуна искать. На следующее утро принесли парня. Как пошел, говорит, будто кто-то в лес тащит: «Иди сюда, иди сюда!» Раз молились, то принес обратно! Бес взял, говорят.

НА. 5/6. Зап. Кауконен В. в 1943 г. в д. Паданы от Ванойнена Т.

142

Сын лешего взял девушку в жены

Libo t?d’?, oli yksi t’yt’t’o. Ukolla da akalla aino fyff?. A hy? heiny? niitettih kez?lT?, no i oldih ymb?ri ciilahaizet. A muamo konza ollou sen fyff?reh, sanon: “Ota mecc?hine“. T’yt’?rd’? on sanon. No hy? kun l?htiettih hein?PP?, h?nePP? t’yt’?r kado. T’yt’?r kado, ecit?h, ecit?h, kun eule, kodihp?in l?ksi, t’yt’?rd’? ei ole. Ei nimiss? l?yvet?, ecit?h, ecit?h, l?htiettih niin kodih. Zaleijah, ifkiet?h, ecit?h, kun ei ole. Moni p?ivi? dai vuozi ecittih, vuozi ecittih, ei l?yvet?. Toizena vuodena kun l?htiettih sih paikkah hein?PP? dai ken ollou h?nePP? juohattan, ?to vot mie siula l?yv?n PyPP?ren. Akka siel? ken ollou h?nePP? sanon. “M?ne t’?n?pi?n’? hein?PP? sih kohtah, miss? ty? olija, t’yt’?r mis V? kado“. No, akka i l?ksi. Akka kun m?ni sinne, kun ruvettih niitt?m?h, kuulou: kirguu: “Ma-a-ma, ma-a-ma, tule ottamah milman, mama, mie olen siun Annuska“… A mecc?hini kirgu: “Propal moja Annuska“. Ei voi m?nn? ciilahikkoh, ciilahaizie varajau. Ei voinun ottua siel’d’? Annuskua. No, konza lapsen kera se j?i /mecc?hini/, kun l?ksi j?lell?h. A lapsi j?i, a akan lykk?i ciilahikkoh. Ice pi?zi. No a siid? kun akan ciilahikkoh lykk?i, muamo da tuatto k?ydih ottamah… Kodih kun tuodih, viel? oli rahvasta, monet siel? tiijettih /luadie, kolduija/, pietettih, stoby ei k?viz /mecc?hine/. Illalla kun muate venyt?kseh, i tulou kirgumah ikkunan alla: “Annuska, idi domoi, reb’onok placet! Annuska, idi domoi, reb’onok placet!“ Se mecc?hini, mecc?hini, poiga se mecc?hizen. A sid? na tretije sutki lykk?i katoksella, puolen halgai lasta, lykk?i. Siel? kun huomeneksella noustih, kacottih: puoli lasta on lyk?tty katoksella. Mecc?hini lykk?i. Vot monet tiijettih.

Или ещё, была одна девушка. У мужа и жены единственная дочь. А они сено косили летом, вокруг была крапива. А мать когда-то в сердцах сказала дочке: «Леший тебя возьми!» Дочке говорила. Ну и потом они когда пошли на сенокос, у нее дочка пропала. Дочка потерялась, ищут-ищут – нету. Домой пошли, нет дочери. Нигде не находят, ищут-ищут, ни с чем и уходят домой. Жалеют, плачут, ищут – нету. Много дней и целый год искали – не находят. На следующий год пошли на то же место на сенокос, и кто-то ей пообещал, что я тебе найду дочь. Женщина какая-то ей сказала: «Иди сегодня на сенокос на то же место, где вы были, когда дочка потерялась». Ну, мать и пошла. Как пришла она туда, начала косить и слышит – кричит: «Ма-а-ма, ма-а-ма, приходи возьми меня, мамочка, я твоя Аннушка!» А леший кричит: «Пропала моя Аннушка!» Он не может идти в крапивные заросли, крапивы боится. Не смог оттуда взять Аннушку. Ну, и с ребенком он остался и убежал с ним. А женщину бросил в заросли крапивы, мать и отец и забрали ее оттуда. Когда домой привели её, еще были люди, многие знали /умели колдовать/, сделали так, чтобы не мог войти в дом леший. Вечером, как спать лягут, [он] приходит под окно и кричит: «Аннушка, иди домой! Ребенок плачет! Аннушка, иди домой! Ребенок плачет!» Это леший, леший, сын лешего. А потом на третьи сутки он бросил ребёнка на крышу, пополам разрубил и бросил. Утром как проснулись, смотрят: половина ребенка заброшена на крышу. Леший бросил. Вот, многие знали.

ФА. 3380/35. Зап. Степанова А. С. в 1998 г. в д. Тунгуда от Никоновой А. Д.

Дети в лесном укрытии

143

Лес взял детей

Se kun mecc? otti ne lapset. Siin? kun eloissettih, nin heilt? kysyttih toiselta puolen joven, jotta: “Mit? ty? siel? matta?“ “Kukkie poimimina“. A se viel? tytt? oli k?ynyn toisessa talossa, toista tytty? pyritt?m?h: “L?he, sanou, miula on, sanou, ev?st?. On sokerie ta leipy?. L?he, sanou, mi?n matkah“. – “Ei hi?n l?he“. No siit? l?ksi. Hy? kun m?ntih, kukkie poimittih. Semmoset oltih paperista luajittu pikkaraiset ropehet, niihi kukkie poimittih, kun vasta kukki n?m?, kukat. Ni kysyt?h heilt?, jotta: “Mit? ty? matta?“ “Kukkie poimimma, kotih l?hemm?“.

Ta kun l?hettih, ei ni pi?sty kotih… Niin ni l?ksi j?let sinne, niin m?ntih Leipomosalmeh. Niin siit? poikki niist? soista, mit? oli suota, tuli vastah. A se lampi sivussettih, Juurikkalampi, jotta ei siihi satuttu. ?iit? tulou siel? jo, Kortehjoveksi ?anotah. siit? poikki m?nn?h. Siin? oh lautta. Ni ei oltu pi?sty n?m? muut rahvas poikki, kun oli se hutra. A kun kacotah sill? lasilla, nin kaikki j?let niin ni tunnutah. A jo heitet?h sinne, jo heilt? kirpuou ne kassalentat, niilt? lapsilta, jo on ji?nyn sukkie jaloista, jo on ji?nyn, kun oltih potinkaiset, jo on niit? ji?nyn sinne. Niit? j?lkij? my?te kun m?nn?h. ?iit? siel? oh, kun on tukkie ajettu nin, semmoni m?kki pikkaraini, ni siin? on k?velty ta oltu ta. Siin? on ji?nyn tuas sukkie ta viimesie sulkkulenttoja ta n?it?… Yhelt? kenk? oli ollun siin?. No tuassi otetah ne j?let, tuassi l?het?h sit? Kuittie vasse. Sinne kun l?ht?y ne j?let. A kun t?m? ecci… ilmalaiva se, miksi sit?i ?anotah? No, vertol’otta. Ni ei n?hnyn, eik? l?yt?n. A ne oh n?hty lapset, jotta lenti hi?n pi?ll?. A se ei, kun ei n?yt? ni! Mecc? ei n?yt?! No.

Ta siit? ne kun l?hettih rahvas sinne nin, kun rinnoikseh kulettih, jotta eik? ken satu niihi ta. Kuletah ta. ?iit?h?n kun veikkos ta ket? lien?y, ket? niit?, mie heit? en muissa, ket?, oli miehie ta. Sotilahie oli ollun, jotta yksik? sit? oli ollun vain kaksi ta. Kuumua c?ijy?, l?mmint? c?ijy? kuletettu niiss?, semmosissa asteissa, jotta kuumua piti siit?… ?iit? hy? siin? lev?hell?h ta ?yyv?h sill? havolla. A pehko oli ollun, lepp?pehko. Se lapsi jo oh siin? ollun, vain hy? ei n?hty, hos siin? sy?tih ta juotih. Ta niin se hy? l?het?h niilt? tuliltah ta, viel? paissah, jotta “Kyll? ne m?ni, ne lapset, jotta ei niit? vain l?yv?!“ Ta l?hettih sit? Kuittie vastah m?n?m?h, jotta kun l?ht?y Jyr?hmieh ta sielt? tulomah mouttori, nin sattuu siih, jotta eik? rannalla olla miss?. Hy? kun l?hettih, nin kierryttih sih omah tuleheh, tultih. Ei tunneta omua tultah – ken ti?l? tulta piti? Se veikkos hoksuau sen – ti?l? on lapsi, ka silm?t ollah viel? auki. Sanou, jotta: “Jo yksi l?yty, tulkua ty? t?nne!“ – niin kun j?ps?ht?n oli viel?.

Ta hi?n tulou ta ruvetah siit?… Arveltih, jotta on kuollun. Ruvetah, kacotah – silm?t sill? viel? liikkuu. Sill? l?mmint? c?ijy?. Otetah ysk?h?s ta aletah hiTTakkaiseh pakautella. Ei se ollun voinun p?iss?, lapsi. Ka oliko p?l?styn, vain mit?. Ei ollun voinun p?iss?. Oli sanottu: “Miss?p? siula cikot ollah?“ “Ka kotih l?hettiin Ka mie kun vaivuin, ni milma t?h j?tettih… Tullah j?lest? k?ym?h“.

No siit? se lapsi otettih ta juotettih h?nell? c?ijy? ta. Ei sill? oltu ruohittu mokua antua ni. ?iit? ollah siin? ni…

Toiset l?yvyttih suolta, suarekkehelta, melko loittona oltih siit? pojasta. Kun se oli noussun kannon pi?h, se Huotin tytt?, a ne oli jo n?in sep?yvytty siih, hakosella, Pimenovan lapset. Neli? heit? oli kaikkiestah, kaksi yhest? perehest?, toiset kaksi – toisesta.

Лес забрал тех детей. Когда они играли, их спросили с другой стороны реки: «Что вы там делаете?» «Цветы собираем». А там ещё девочка заходила в другой дом, другую девочку звала: «Пойдём, – говорит, – у меня еда есть. Сахар есть и хлеб. Пойдём со мной».

«Не пойдёт она!» Они как пошли, цветов набрали. Такие были из бумаги сделанные туески, в них цветов набрали. Ну, их и спрашивают: «Что вы делаете?» «Цветы собираем, домой уходим». И как пошли они, домой и не попали… И следы пошли туда, и пришли к Лейпомосалми. И там через все те болота, сколько было болот, прошли. А эту ламбу обошли, Юрикка-ламбу, не вышли к ней. И там уже идут, Кортех-река, называют. Через неё перешли. Там был плот. Другие люди не могли переправиться, потому что он был плохой. А смотрят, следы там видны. Они уже спустились, у них уже ленты с кос упали, у детей, уже чулки остались, ботиночки были, и они уже оставлены. По этим следам идут. А там когда-то лес заготовляли и вывозили – была избушка маленькая, туда заходили /дети/, и были там. Там тоже остались чулки да шёлковые ленты, да эти… Один ботинок был там. Дальше эти следы пошли в сторону Куйтто. Туда идут следы… А этот искал, как его называют? Вертолёт. Не видел, и не нашёл. А дети видели, что он летает, наверху. А он нет! Пока лес сам не покажет! Лес не показал! Нет!

И тогда люди пошли туда, рядышком, не наткнётся ли кто на них. Ищут. И тогда твой брат или кто из них, я не помню, кто там из мужчин был. Солдаты были, один или двое. Горячий чай в такой посуде, которая тепло держит… И они там отдыхают и едят на коряге. А тут куст ольховый был. Ребёнок там и был, только они не видели, хотя там ели и пили. И вот они пошли от костра, да ещё говорят: «Видно пропали дети, раз не находим нигде!» И пошли к Куйтто, где слышен шум да на моторах ездят, может они там на берегу где-то. Они как пошли, круг сделали и к своему огневищу пришли. Не узнают своё же огневище: «Кто здесь огонь разводил?» Вдруг твой брат замечает, что там ребёнок, глаза ещё открыты. Говорит: «Уже один нашёлся, идите сюда»… Взяли его, думали, что умер. Взяли на руки. Начали спрашивать, но ребёнок не мог говорить. То ли испуган был, то ли что. Не мог говорить. Спросили: «Где твои сестрёнки?» «Домой пошли. А я устал, меня здесь оставили… Потом вернутся».

Взяли ребёнка, чаем напоили. Побоялись ему еды дать. Побыли там… И пошли искать дальше, /нашли их на болоте, на островочке/

А дочь Хуоти поднялась на пень, а те уже обнялись так на коряге, Пименовых дети.

И та, дочь Хуоти, зовёт маму. И они услышали этот крик. Дал им лес услышать голос. И они, кто искал, начали в ответ: «Здесь мама, здесь мама. Идите сюда, к нам. Где вы?» Они туда. А те уже собрались: «А мы маму зовём, может мама услышит. Ведь мы уже рядом с домом». «Не у дома вы ещё, детки, вы по дороге к Куйтто…» Ещё не на берегу Куйтто, ещё километра три до берега было. Уже не дошли бы туда. В ту сторону шли, но поди знай, устали бы… Они быстренько тех девочек и на берег Куйтто, и в моторку… Привезли в Юряхми. Там оказали первую помощь, этим детям, ведь они так долго не ели. Спрашивают: «Что вы ели, пока шли?» «Дак очень вкусные цветы… как сахар цветы. Те цветы ели, они вкусные были».

Ой! А какая слабая была дочь Хуоти, голова кружилась!

А до этого все слышали, как мать все время кричит: «Бес тебя возьми, да как тебя и бес не возьмёт, хоть бы тебя бес взял!» Тот как возьмёт, так возьмёт!

ФА. 764/2. Зап. Степанова А. С. в 1966 г. в д. Бойница от Маликиной М. В.

144

Две недели в ином мире

Olihan lapsieki mec?npeitoksissa. Vuonnisessa oli ollun semmoni yksi tapahus. Se on ollun ihan tositapahus, lapsetki i?e muissettih se, siel? Tervosen lahessa.

Cikko ta veikko l?hettih marjah. A siel? on MelTicc?joki, Vuonnisesta. MelTicc? siel? oh ennen… Ne lapset kun l?hettih, cikko ta veikko, pienoset tietysti oltih. M?ntih siit? sillalla, jotta sillasta poikki m?nn?h marjah, korsinkaisien kera ta. Tulou mies vastah heil?, mussissa ta kaunehissa vuatteissa, kiilt?j?t napit rinnalla. Tai sieppasi ne lapset, tai vei mecc?h. Kaksi net?lie piti mec?ss?. Niit?h?n ecittih, ecittih, ymp?ri selkoset ecittih, ei nimist? l?yvetty mit?n?. ?iit?… A tuou min aina leip?palasen ta kolaccuo ta mit? tuou niill? lapsilla… A sajetta oh ollun, vesisajetta hos kuin pitk?h. Ta semmosessa hautasessa oh oltu ne lapset. Hy?, eik? kassuta, eik? saje haittua, eik? mit?. A se k?veloy ta nuiskuttau aina ymp?ri hautua, Se, ken vei hi?t mecc?h.

?iit? oh jo, no kaksi net?lie ne oh oltu siel? mecass?. ?iit? oh sanon niill? lapsilla, jotta: “Nyt miun pit?y ti?t viij? poikes, jotta milma kovuan vaivatah, – sanou, – ti?n vuokse“.

Tuas sielt?, ken lien?y tiet?j? ollun ta l?yvettih ne lapset. Ta toi siit? samah paikkah, mist? otti: “Ta nyt m?nky? kotihina, nyt ty? t?st? osuatta kotihina. T?st? olen ottan, t?st?i m?nett? kotihis“.

No eik? ne oltu ?ijy? ruohittu sanuo, se hy? oh sanottu vain, jotta siel? ta siel?, miss? lien?y mecass?… Ei hy? tiijetty, jotta kuin loittona hy? oltih, kun vei hi?t mies mecc?h, ta siel? hy? oltih ta toi j?lell?h.

Лес ведь и детей прятал. В Войнице был один такой случай. Это прямо на самом деле было, дети сами это вспоминали, там в Терволахте.

Сестренка и братик пошли за ягодами. А там есть Мельничная река, в Войнице. Мельница там была раньше… Эти дети как пошли, сестренка и братик, маленькие, конечно, были. Пришли на мост, через мост прошли, за ягодами, с корзинками. Идет им навстречу мужчина, в черных и красивых одеждах, на груди блестящие пуговицы. Схватил этих детей и унес в лес. Две недели держал в лесу. Их искали, искали, все леса дальние обыскали, нигде ничего не нашли. Потом… А тот все время приносит кусочек хлеба да калач, да что-то там приносит этим детям… А дожди были, дожди долгие. А они в такой ямке были. Они и не промокли, у них и не дождит, и ничего. А тот все ходит и ходит вокруг ямы, тот, кто унес их в лес.

Потом, они уже две недели были там в лесу. Потом сказал этим детям, что: «Мне теперь надо отнести вас обратно, потому что меня сильно беспокоят из-за вас».

Там кто-то из знахарей был, вот и нашли этих детей. И принес их на то самое место, откуда взял: «Идите сейчас домой, вы теперь отсюда дойдете до дома. Здесь вас взял, отсюда и придете домой».

Но они ведь не смели много рассказывать, это они только сказали, что там-то и там-то где-то в лесу… Не знали они, как далеко они были, когда унес их мужчина в лес. Там они были, и принес их обратно.

ФА. 3492/18. Зап. Степанова А. С. в 2000 г. в п. Кепа от Левитской (Малинен) M. С.

145

Дети в мире лешего

Mets?hine on kuultu pajattamassa, itkem?ss?. De?d? sano, kuulin omalla korvalla, ?to mets?hine svoad’bon kera matkai, siin? pajatettih, soitettih.

Mets?hine koppoi brihatsun ta tyt?n, a niit? ei l?ytty kahtena p?iv?n?. Vilu oli, hy? oli paitasillah, ei kylmetty. L?yvettih, kyzymm?: “Mida sy?tettih?“ “Marjoa sy?tettih, valgiall hebosella otettih t?st?“, sanottih briha ta tytt?.

Лешего слышали, когда он пел, плакал. Дядя говорил: «Слышал своими ушами, что леший со свадьбой шел, там пели, играли».

Леший схватил мальчика и девочку, и их два дня не могли найти. Холодно было, они были в рубашечках, а не замерзли. Нашли, спрашивают: «Чем кормили?» «Ягодами кормили, на белой лошади взяли отсюда», – рассказали мальчик и девочка.

НА. 5/2/114. Зап. В. Кауконен в 1943 г. в д. Янкярви от Лесонен Ф.

146

В лесном укрытии не могут ничего сказать

Kaks tytt?? oli yheks?n vuorokautta mets?n peitossa tien vieress?. Kuultu oli ihmisten pakinoa, mutta mit?n? ei voitu virkkoa. Ruokoa oli ollun.

Две девочки были девять суток в лесу, лесом упрятаны, у дороги. Слышали людской разговор, но ничего не могли сказать. Еды было.

НА. 5/465. Зап. В. Кауконен в 1943 г. в д. Ладвозеро от Ивана.

147

Случай на покосе

Мата oli kolme vai neli? vuodine. Znacit l?hettii kahen tyt?n kera marjaa, no piendarie my?. Akka i kirguu, pellazmoasta peelicci assutaa: “Ota teid? biessa“. No znaacit em?nd? pellasmoan. A toine tytt?ne j?rell?? vorooccieto, a mama mecc??. Kirik?n kubuo ennen, vet oli rugehet, ni kirik?n kubuo ku ker?zi da vain dorogua my? lykkiy. Matkazin, sanou, matkazin kirik?n kubuo lykke?n. Tuli, sanou, muzikka, sanou, n’ybl?t ollaa ne ku losnijat. Tule deed?ll? ysk??“. Otti sanou, miun ysk??. A mie yht? ku sid? kirik?n kubuo lykin dorogoa my?ten, yss?ss? issun. Vedi, vedi, sanou, rugehen, rugehes… kirik?n kubut oldii ne moizet ne sinizet, kui tuo rubaskan moizet, cvetkat. No. Vedi, sanou, miun mecc??, issuttii muurazm?tt?h??.

A te?l? ecittii, ecittii… T’yt’?ld? kyzyt??: “Kunne sai Oku? “Oku, sanou, l?ksi dorogoi my?ten, a mie tulin kodii, a Oku sie l?ksi“. Hy? te?l? kuottelomaa mamoo. Ked? lie oli koldunoi Kuottelomaa ruvettii… a jo on kolmet suutkat tytt? siel?, mama… Kuottelomaa ku ruvettii, siid? l?hettii kai yn’n’? kyl?, eccim?? l?hettii.

Assuttii, assuttii, ni niid? kirik?n kuboloi aigauhuttii. Kacotaa, on znaacit, on troppie my?ten, kunne cvetazet m?ndii, istuu t’yt’t’o, silm?t ummessa, a jo on ved muurahazet sy?dy i na net, ihan on kai verell? sy?dy, silm?t ummessa. Tytt? se otetaa, puissetaa da ni kodii tuuvvaa.

Мама была трёх– или четырёхгодовалая. Значит, пошли вдвоём с девочкой за ягодами по покосу. Женщина и кричит – они по скошенной траве идут: «Бес вас возьми!» Это хозяйка покоса. И другая девочка вернулась, а мама в лесу осталась. Васильки ведь раньше были во ржи, ну собрала она высильков и бросает на дорогу. Иду, говорит, иду и васильки бросаю. Подходит, говорит, мужик, пуговицы как… «Иди к дяде на руки». Взял, говорит, меня на руки. А я только эти васильки на дорогу бросаю, сидя на руках. Нёс, нёс, говорит. Рожь, рожь… Васильки эти были такие синие, как вон та рубашка, цветки. Отнёс, говорит, меня в лес, посадил на муравейник.

А дома искали, искали. У девочки спрашивают: «Куда пропала Окулина?» «Окулина, говорит, пошла по дороге. Я пришла домой, а Окулина туда пошла». Стали они здесь колдовать. Кто-то был из колдунов. Стали колдовать… А уже трое суток девочка там, мама. Колдовать как стали, пошли всей деревней искать.

Шли-шли. И наткнулись на эти васильки. Смотрят: по тропинке цветочки разбросаны. Пришли: сидит девочка, глаза закрыты, а муравьи съели её уже на нет, всю до крови покусали, глаза закрыты. Девочку взяли, грязь отряхнули и домой принесли.

ФА. 1885/16. Зап. Конкка У. С. в 1973 г. в д. Сельга от Локкиной П. Я.

148

Дочку забрали после ссоры

Muinein meil? t?t? nyt naini l?ksi meTnic?ll?, meil?, mie en tiij?, viisi kilometrieko on sit? melnicc?h. Tuolla naisella oli kaksi tyt?rt?, ottau, a yhen naisen kera hy? riijell?h hyvin, sit? mit? riijelt?neh sussietakset. Hi?n m?n?y melnicc?h, tyt?r katou, toini tyt?r, nuorempi. H?n ecciy, ecciy, melnic?n kerkiey panna jauhomah. Mit? h?n nyt ruatau, ei tiij?, miss? tyt?r. Ta sen kera, toisen tytt?ren kera kukuilla ta kohastah kotih astumah. Tulou siit? ta yksi akka oli, se mec?npeitosta tiesi. Ta se akka sen akan luo k?yt, ta se akka luatiu, ta sanou, jotta “m?ne nyt, tyt?r on siulas pirtiss?“. Hi?n kun m?n?y sinne melnicc?h, ka tyt?r vain pirtiss? istuu, tyt?r on jo tullun tai tuotu. Sanou, jotta “miss?k? sie olit?“ “Mie olin, kun milma otettih ta vietih, vietih ta siit? milma j?lell?h tuotih, sanou.

– A kenp? se vei?

– A kun ei tiet?n, ket? oli viejy?, a rahvahasta oli viejy?, rahvahasta viejy? oli. Ta h?nt? otettih ta h?nell? mokua annetah, h?nell? niin on hyv?, jotta h?nt? hyvin piet?h.

– Oliko h?n viikon siel??

– Ei ollun kauvan, kun yhen y?n, nu viel? mokua annettih, j?lell?h tuotih ta pirttih pantih.

– Eik? h?n kertonut, mitten h?n sai sen pois, se akka?

– En mie tiij?, kun se akka, ?anotah, mi ollou Osmonsolmu, sen sitou ta.

– Mik? se on se Osmonsolmu?

– Mie kun en tiij?, mie en ole niit? i?e matan, ka akka se mahto, matua, a meil? ei sanon eik?i, emm?k? my? sit? tiijustan, kun meil? eullun virkua silloin ta.

Давно у нас также женщина пошла на мельницу. У нас, я не знаю, пять километров, что ли, до той мельницы. У той женщины было две дочери. А с одной женщиной они очень сильно ссорятся, чего-то там по-соседски ссорятся. Она идёт на мельницу, и дочка теряется, вторая дочка, младшая. Она ищет, ищет, а мельницу успевает заправить молоть. Что теперь делать, не знает, где дочь. И с другой дочкой на спине идут обратно домой. Приходят. А одна женщина была, она знала, как лес прячет. Та женщина и сходила к этой знахарке и сделала. Говорит, что теперь дочь у тебя дома. Она как идёт туда на мельницу, а дочка уже в доме сидит, дочка уже пришла или привели. Говорит: «Где ты была?» «Я была, как меня взяли и повели, повели, а потом меня обратно привели», – говорит.

– А кто это увёл?

– А вот не знаю, кто увёл. А людей уводил, уводил людей. А её взяли да еды давали. Ей так хорошо, что её хорошо содержат.

– Долго она там была?

– Недолго была, одну ночь. Да ещё еды давали, обратно привели да в доме посадили.

– А не рассказывала, как она её получила обратно, та женщина?

– Я не знаю, как та женщина… Говорят, есть такой узел Осмо. Его завязывают да…

– Что это за узел Осмо?

– Ну, я не знаю, я сама этого не делала. А женщина та умела делать, а нам не говорила, да и мы не узнавали, как тогда нам это было ни к чему…

ФА. 2606/29. Зап. Лавонен Н. А., Онегина Н. Ф. в 1980 г. в д. Софъянга от Канноевой Ф. С.

149

Дедушка унёс

H?nelleh voinan aigah lapsi otettih. Lapsi l?hti, nu h?nel poter’aicih da poter’aicih lapsi se. H?vii dai h?vii, nu vuottu, lienne go sanonuh, nelli. Tytt?izel. Sit h?nen tytt?ine se tuodih jo voinan aigah suomelaizet. Lapsi kadoi voinan aigah. Hy? gu l?htiettih pagoh, sit h?nelleh lapsi sie mecc?h h?vii. Sit lapsi sie doprositah, jongoi nell?ndel tytt?ine on, ga jo famiilien tied?y, da kai sen. Kyzyt?h sie: “Mib’on sinul famiilii?“ Dai famiilien sanou, dai icceh nimy?n sanou, dai kai. “A kuibo sin? t?nne puutuit?“ – tytt?izel sie kyzyt?h. Sanou: “Died?il olin sell?s!“ “A mittuinebo died?i oli?“ – kyzelt?h. “Died?i oli suuri muzikku, pardu oli t?nnes?h! I pardu oli h?nel valgei,“ – sanou. “A mid? bo died?i sy?tti?“ – kyzelt?h. “Died?i minul vai marjoa sy?tti, muudu ei sy?tt?nyh nimid?“.Suomelaizil vojennoil oli k?deh puuttunuh, sit suomelaizet t?nne peredaitih. Oli h?i se vaihtus se mej?n, sit peredaittih t?nne. Jo tseloi hyv? tytt? oli dai kai…

У нее во время войны ребенка взяли. Ребенок пошел, ну потерялся и потерялся ребенок этот. Потерялся и потерялся. Четыре года, что ли, сказала. Девочка. И потом её, девочку эту, принесли уже во время войны финны. Ребенок потерялся во время войны. Они как пошли в эвакуацию, вот у нее ребенок и потерялся в лесу. Ребенка этого допрашивают, уже четвертый год девочке, дак уже ведь фамилию да все знает. Спрашивают там: «Какая у тебя фамилия?» Фамилию сказала, да и имя свое, да и все. «А как ты сюда попала?» – спрашивают там у девочки. Говорит: «У дедушки на спине была!» «А какой дедушка был?» – спрашивают. «Дедушка был большим мужиком, борода была до сих пор! И борода у него была белая», – говорит. «А чем дед кормил?» – спрашивают. «Дедушка меня только ягодами кормил, больше ничем не кормил». Финским военным в руки попала, потом финны сюда передали. Был же обмен у нас, тогда и передали сюда. Уже настоящая хорошая девочка была…

ФА. 2967/8. Зап. Степанова А. С. в 1986 г. в п. Ведлозеро от Дмитриевой А. В.

150

Мать отправила дочку к лешему…

Yksi naini ty?ndi ?ij?npe?n keve?l (h?i oli Okulin-boabon nevesky, toizes curas elettih, sen boabon nevesky)… I lapsi sie huondeksel, vuottu kaksi – kolmandel lapsi, kakras oli ?ij?np?iv?n aigu, Virboi. I neicykky se pihalle poassihes da poassihes, a moamah ei tahto ty?nde?. A neicykky kai itk?y: “Mama, ty?n?, ty?n?“. A moamah otti, avoau uksen da ty?nd?y: “Mene, matkoa hot mec?le“. Nu h?i tuskevui, kaco. Nu ty?nd?y sen lapsen moizen sanankel. Lapsi l?ht?y, villazis sukkazis, jo lundu euluh ga civcat sit da p?ivypasto da kuivu oli: anna, duumaiccou, sit guTaiccou. Ice piirailoi pastau. I pastau sit piirailoi, l?ht?y pordahile kaccomah, kus on neicykky. Men?y ga neicykke? nikus. Davai juoksemah, sinne juostah, t?nne juostah – nikus neicykke?, jo meni boaban curah. Meni boabon curah: “Boabo eig’ole teile Man’oo?“ Man’a nimi oli neicyk?l: “Eule, – sanou, – ga kusbo sinul h?vii nyg?i lapsi?“ “Ga vot, – sanou, – nenga m?ngyi, m?ngyi huondeksen: “Mama, ty?n? pihale, ty?n? pihale!“ Ty?nin da vie, kurju, nenga sanoin: “Mene, velli, hot mec?le“. Avain uksen, – sanou, – da ty?nin pordahis, igraiccemah gu rovno l?hti“. I sid? tiedy h?nel tytt? kadoi. “Nu, – boabo sanou, – gu nengaleite sin? sanoit, ga sit mec?le gi ty?nit neicyk?n“. Boabo davai oppimah. Dai hyv?, gu kerras oppi. Oppi kerras dai konzu gu h?nen tagan oldih, kaco, ottau h?i min ga, tulou, – sanou, – moizen nagronker, h?h?tyksenker, hyv?s mieles, ?to h?nen tagan on, kaco-ga, pagizutetah h?ndy! Nu vot! Tulou, kuulen, – sanou, – jo nagronkel, kerran kyzyin vai, jo nagronker tulou sie. Dai… A sil kerdoa… H?i ei n?hnyh joga kerdoa, e?nen vai kuulou. “Iceh?i moamoi ty?ndi!“ – sanou. – Nu davai, lapsi jo on puolen kilometrin per?s. H?in davai astumah… Hy? l?htiettih eccim?h. P?iv?ine v?h?zen pastoi, ga jo je?dih h?nen j?lgy?t. Vai l?htiettih eccim?h koisp?i, kacotah ga: k?pyt?nnyh on astunuh sinne m?geh, meile Riihen m?gekse sid? m?gie sanottih.

Astuttih h?nen j?lgil?i my? i puolen kilometrie mendih, suol, Ristazen suokse sanottih. Sil Ristazen suol j?lgil?i my? mendih, h?ndy kirrattih: “Man’a, Man’a, Man’a!“ Lapsi se vai istuu, kuuzahazet da ped?izet ollah, da niis vai k?bryzii ker?il?y da nieglazii ker?il?y – kormanit t?vvet jo pannuh. Meni moamah da otti sie lapsen da vie oligi nevesk?h toine, h?nenkel eccim?h l?hti. Otettih lapsi: “Ga kembo sinuu t?nne kucui?“ “Oi, mama, – sanou, – minuu, t?s d?d’?? da t’outoa oli, vai minul n?mii, kaco, piirait da pecenn’at da minulle kormanih, kaco, mi ker?ttih da annettih, – sanou. – Hy? ielp?i menn?h da minuu vai, sanou kucutah da kucutah, min? vai heile j?lles menen“. Vot miittuine oli enne!

A min? n?m?t mustan, tiij?n, ?to n?m?t deistvitel’noit, ?to meij?n hierun boabo oppi, ga t?m? on deistvitel’no, vie minun aiguine gi se… OkuLoi-boabo oli, Ivanova. Vot iz?n nimie en musta, a h?i oli vie ennen sie, konzu heile pereh oli suuri, da konzu h?n eli, nuorembi oli ga eli Interpos’olkas. Interpos’olkas oli manoahat, ga h?i sie roadoi niil manoahoil. Vot. Sid? pere?gi h?i sie da kirikk?l?is, moozet, h?i, kaco, niijen kere sie roadoi… Boleznil’oi ei muga h?in, ei. H?i vot vai n?m?t maltoi, mec?s vai tiezi, mec?niz?nde? h?i pagizutti. Vot mec?niz?nd?nke h?i hyvin pagizi… En tiij?, mikse h?nel vot peldomoal pidi da vie pidi, stobi peldomoa olis da vie kynn?nd?n j?llel. Kaco, toici vie astuvoicendan j?llel j?tettih, a h?nel pidi kynn?ites j?lgi, stobi olis kynn?nd?n j?lles… H?i ei oppinuh muijal.

Одна женщина отпустила весной в Пасху… (и не чужая была, Окулина, невестка бабушки, в другой стороне жили, той бабки невестка). И ребенок там утром, года два-третий ребенку. Как раз пасхальное время было, Вербное воскресенье. А девочка та на улицу просится да просится, а мать не хочет отпускать. А девочка даже плачет: «Мама, отпусти, отпусти». А мать взяла, открыла дверь и отправила: «Иди, катись хоть к лешему!» Ну, она рассердилась и отправила девочку с такими словами. Ребенок пошел, в шерстяных носочках, уже снега не было, солнце светит да птички там, да сухо: пусть, думает, тут гуляет. Сама пироги печет. И испекла пироги, вышла на крыльцо посмотреть, где девочка. Пошла, а девочки нигде нет. Давай все бегать, туда бегут, сюда бегут – нигде нет девочки, к бабушке, что ли, ушла? Пошла к бабушке: «Бабушка, не у вас ли Маня?» Маней звали девочку. «Нет, – говорит, – дак как у тебя сейчас потерялся ребенок?» «Так, – говорит, – конючила [просилась] утром: „Мама, отпусти на улицу, отпусти на улицу!..“ Отпустила да еще, глупая, сказала: „Иди хоть к лешему!“ Открыла дверь и отпустила с крыльца, играть как будто пошла». И вот так у нее девочка пропала. «Ну, – бабушка говорит, – раз так ты сказала, то к лешему ты и отправила девочку!» Бабка давай заговаривать. Да и хорошо, что сразу поворожила. Поворожила сразу, и так как у того были… Смотри, если он что возьмет, то приходит с таким смехом, хохотом, в хорошем настроении, что у него это, то, что ищут, поэтому разговаривают с ним. Ну вот! Приходит, слышу, со смехом. Раз только и спросила, уже со смехом идет. А в тот раз… Она его не видела каждый раз, голос только слышала. «Мать ведь сама отправила!» – говорит. Ну, давай, ребенок уже за полкилометра ушел. Пошли они искать. Солнышко немного припекало и уже остались ее следочки. Только вышли из дома искать, видят: протопала, прошла туда в гору. У нас Ригачной горой ту гору называли. Шли по ее следам, полкилометра прошли, на болото, Крестовым болотом называли. На это Крестовое болото по ее следочкам пришли, позвали ее: «Маня, Маня, Маня!»

А ребенок тут и сидит. Елочки да сосенки там, и с них только шишечки да иголочки собирает – уже полные карманы набрала. Пошла мать, да взяла ребенка. Да еще другая невестка была, с невесткой искать пошли. Взяли ребенка: «Да кто тебя сюда позвал?» «Ой, мама, – говорит, – у меня здесь дяди и тети были и мне вот печенья да пирогов сколько в карманы собрали и дали. Они впереди идут и меня только зовут, зовут, а я только за ними иду». Вот что раньше бывало!

А я это помню. Знаю, что это действительно, еще при мне это было… Иванова была, Окулина-бабушка, знахарка. Вот отчество не помню. А она еще раньше там была, когда у них семья была большая, и когда она была молодая, она жила в Интерпоселке. В Интерпоселке были монахи, дак она работала у тех монахов. Вот. Поэтому-то и она, там, может, с ними в церквях работала… Болезни она не так, нет. Она только это умела, от леса она знала, с хозяином леса она разговаривала. Вот с хозяином леса она очень хорошо говорила… Не знаю, но почему-то ей надо было на поле, да еще надо было, чтобы поле было вспахано. Смотри, иногда ведь бороновали и оставляли, а ей надо было после вспашки, чтобы вспаханный след был. В другом месте она не заговаривала (не колдовала).

ФА. 3024/80. Зап. Ремшуева Р.П. в 1987 г. в д. Святозеро от Ивановой М. А.

151

Лесной зверек завел детей на остров

A ti?l? konsa ecittih tytt?sie Pimenovan ta t?m?n… Silloin Teppo sano: “Nyt mie tiij?n, jotaki on. Monta kertua t?st? puusta hypp?in, en n?hnyn ni ket?, a poika siin? makai“. On se!

Ecittih kaikki, koko kyl?, lesopunkti oli – kuin monta p?ivy?! A konsa hy? kavottih, l?hettih lehtie riipim?h. Huoti juoksi j?lkeh ta kohti keruo karju, hy?, kuultih. Kaikki jo oltih suuret ka… Ta kuultih kun tuattoh karju. Ka sanou: “Kun kuulija, ka mint?h ty? ett? pakauttan ta ett? my?styn?“ “Emm? my?, – sanou, – voinun. Mi lien?y mecc?elukka iess? matan, mi?n piti j?lkeh m?nn?“. No kun l?hettih eccim?h, l?yvettih sukka, l?yvettih paikka, l?yvettih vakka, l?yvettih kenk? – a lapsie ei. M?nn?h: oja on, puu on poikki kuatun ta mist?? Er?h?t ei pi?ss? poikki, hy? on pi?sty! Sinne j?let m?nn?h! VertoTotat ecittih kuin monta p?ivy?. NacTa sanou: “N?imm? vertoTottua ta mahaiccima!“ Eip? n?vy, jo mecc? pani peittoh! ?iit? m?nn?h Maliikinan baabuskan luoksi. “No, m?nky? kotih“, – sanou. Se kun akka siit? mit? liene luati, ta kun venyyhyttih muata, sanou: “No kun kaksi metrie pit?t, niinkun valkiet tukat luotih miun silmih: “Naa, kun l?ysit!“ No siel? ecit?h, ecit?h, ecit?h. Semmosesta valeznikasta pi?llicci Teppo kun hyppy?y: Vova t?ss?. “Ka Vova! Miss?p? toiset?“ “Ka mie kun vaivuin, milma muata pantih a i?e l?hettih tuonne, iell?h“. M?ntih Kuitin rantah ta kaateri matkuau, hy? kaaterilla liputetah ta karjutah. Kaateri ei ni?. ?iit? oli, onko kaksi satua vain kolme satua metrie pieni suari. I sinne suareh viel? kualettih. Ta sielt? suarelta l?yvettih. I siit? Teppo sano: “Nyt mie uson, no kyll? t?ss? jotaki on. Kun ei olis luatin Maliikinan akka ka eih?n olis l?yvytty“. Hi?n luati!

Искали все, вся деревня, лесопункт был, и много дней! А когда они потерялись, пошли листья рвать. Хуоти побежал следом и во всю глотку кричал, они слышали. Уже все большие были дак. И слышали, как отец кричал. Спрашивают: «Так если слышали, почему вы не ответили и не вернулись?» «Так мы, – говорит, – не могли. Что-то, какой-то лесной зверек по лесу бежал, нам надо было следом идти». А как пошли искать, нашли чулок, нашли платок, нашли короб, нашли ботинок – а детей нет. Идут: ручей, дерево через него повалено, и что? Некоторые перейти не могут, а они перешли! Туда следы ведут! Вертолеты много дней искали! Надя говорит: «Видели вертолет и махали!» А их не видно, лес уже спрятал! Тогда пошли к Маликиной бабушке. «Ну, идите домой», – говорит. Ну, эта женщина что-то сделала. И как легли спать, говорит: «Ну, в два метра длиной, как будто бы белые волосы, накинули мне на глаза: На, раз нашла!» Ну, там ищут, ищут, ищут. Степан как перепрыгнет через валежник: Вова здесь! «Вова! Где же другие?» «Дак я как устал, меня спать положили, а сами пошли туда, дальше!» Пришли на берег Куйтто, а там катер идет, они катеру кричат да машут. С катера не видят. Потом там еще, не знаю, двести или триста метров, маленький островок. И еще туда, на остров вброд перешли. И там на острове нашли. И вот тогда Степан сказал: «Ну, сейчас я верю, здесь что-то есть!» Пока Маликина не сделала, не нашли ведь! Она сделала.

ФА. 3353/9. Зап. Степанова А. С. в 1996 г. в п. Кепа от Степановой Е. Г.

152

Девочку унесли на белой лошади

– A voibigo peitte? ristikanzoa meccy?

– Voibi, voibi gi ristikanzoa. A sit, kaco, enne h?i tiettih, terv?h ke?ttih. Vot oli t?s, oli: Salos tytt?ine kadoi. Sit kaikilleh, necid? roadoa, opittih eccie, nikui ei voidu l?yde?. Sit yksi ristikanzu er?h?n kerran l?hti j?rvel, sit h?nen itku kuului. Sanou: “Min? joga p?ive? n?in – ty? minuu ecitt?.“ – Konzu tytt? l?ydyi se. “Min?, sanou, joga p?ive? n?in, ga ei soannuh nimid? virkkoa. Minuu, sanou, otettih valgiel hevol. Marjal sy?tettih,“ – sanou. Vot. Se en tiije, ongo kuolluh se inehmine, onnoako jo kuolluh on, se kudai oli kavoksis. Oli, kaksi ned?lie oli. A sit ke?nytettih. J sanou: “Minuu valgiel hevol otettih“.

– А может ли человека лес спрятать?

– Может, может и человека. А тогда, смотри, раньше ведь знали, быстро возвращали. Вот было здесь, было: на острове Сало девочка потерялась. Ну по-всякому пробовали искать, никак не могли найти. Потом один человек однажды поехал на озеро, ее плач услышал. Говорит: «Я каждый день вижу: вы меня ищете». – Когда девочка нашлась уже. «Я, – говорит, – каждый день видела, но нельзя было ничего говорить. Меня, – говорит, – взяли на белом коне. Ягодами кормили». Вот. Вот не знаю, уже ли умерла та женщина, вроде уже умерла, которая потерялась. Была, две недели была. А потом вернули. И говорит: «Меня на белой лошади взяли».

ФА. 3362/4. Зап. Иванова Л. И. в 1997 г. в с. Ведлозеро от Мининой К. Ф.

153

Лесная собака увела за болото

Oltih ennen vanhah hein?ll? yksi pereh. Heij?n tytt? l?ht?y hilloh. Anni, Timon Anni. Tuatto ta muamo ji?h?h hein?nurmella, a hi?n l?ht?y suolla. Hilluo poimiu. Tulou koira. Liverteliytyy h?nell?h ta muanittau, h?nn?ll? sit? tytty? vain vet?y, vet?y, vet?y, suon poikki jo m?ntih ta en?mpi ei ni i?ni kuulu, kun tuatto ta muamo karjutah. Ta hi?n viel? loitommaksi, hi?n viel? loitommaksi. Se koira viey. Niin tuatto l?ht?y sit? eccim?h, eccim?h, eccim?h. Niin l?yt?y sen tyt?n, siit? koiralta soau sen tyt?n k?sih… Se oli mi liene mec?n koira semmoni… Annilla oli yksitoista vuotta vain.

Была там раньше семья на покосе. У них девочка пошла за морошкой. Анни, дочь Тимо, Анни. Отец и мать остались на покосе, а она пошла на болото. Морошку собирает. Приходит собака. Ластится к ней и зовет, хвостом зазывает, зазывает, зазывает. Уже через болото перешли, уже и голоса не слышны, как отец и мать кричат. А она еще дальше, еще дальше. Это собака уводит. Отец тогда пошел искать, ищет, ищет. И находит эту девочку, отнимает у этой собаки девочку… Это лесная собака такая была… Анни одиннадцать лет было или сколько-то.

ФА. 772/5. Зап. Степанова А. С. в 1966 г. в д. Кепа от Степановой А. Я.

154

Знахарь вернул мальчика

Enne sanottih: yksi brihaccu oli boabankel keitt?m?s pokosal, kuga niitettih. “Babuska, – sanou, – min? l?hten kalinat sy?m?h!“ Vai vagoit, mid?. A h?i otti: “Aina pid?v l?htie!“ – rugnula h?nen pe?l. Brihaccu ei ni tulluh, ei. Brihaccu ei tulluh, hy? jo ecit?h, ecit?h, kai kohtat ecit?h. Ei l?yt? brihaccuu. Sit siga muzikkaa kucuttih. Sen vai azui. Kus se otti h?nd?, sihe toi. Kai oldih sin’akot nenga, kui kandoi h?nd?, navemo. Vot. Sit usko hot’ ei.

– A sanoigo brihaccu mid?tahto?

– Nimid? ei sanonut. Suutkat magai. Suutkat magai, nimid? ei sanonut. Sit potom sanoi: minuu kento taskal, kandeli. No, kandeli, sanou, a potom tuli da lykk?i, sanou.

– A ?ij?ngo h?i oli kaimavundas?

– Y?n, y?n. I tuldih sil kohtal, i l?ytih, sanottih, ?to pahal putil oli. Pahal putil oli.

– Раньше рассказывали: один мальчик был с бабушкой на покосе, кашеварил. «Бабушка, – говорит, – я пойду калину есть!» Или малину. А она взяла и ругнулась на него: «Постоянно надо уходить!» Мальчик и не вернулся, нет. Мальчик не вернулся, они уже ищут, ищут, ищут, все места обыскали. Не находят мальчика. Тогда того мужика позвали. Только то и сделал: где забрали его, туда и принесли. Даже синяки были вот так, как нес его, наверно. Вот. Тут хоть верь, хоть нет.

– А рассказал ли мальчик чего?

– Ничего не рассказал. Сутки спал. Сутки спал, ничего не говорил. Потом сказал: меня кто-то таскал, носил. Таскал, говорит, а потом пришел и бросил.

– А долго ли он был потерявшись?

– Ночь, ночь. А пришли на то место и нашли. Сказали, что он на плохом пути был. На плохом пути был.

ФА. 3417/27. Зап. Л. И. Иванова, В. П. Миронова в 1999 г. в п. Эссойла от Волкова С. Л. и Волковой М. П.

155

Встреча с проклятым сыном

– Viikatehj?rve??? yhell? muzikalla oli seiccemen poigua. Seiccemen poigua. Nu i h?n sano: “Ota mecc?hine“. Kiroi da haukku, meil? ?anotah, haukku. H?nell? i otti pojan. Jeule, jeule, dai niin i kato. Eccieh siel?, ei l?yvetty, niin i lyk?ttih. I siid’? jo ?ij? vuotta m?ni. Nu i siid’? toatto l?ksi sin’n’e meren randah, Belomorskah, h?n kun l?ksi produktan kera hebozella, a se oli ilda, my?h? jo, no. H?n’ell? hebone seizattu. Hebone seizattu, ei voi vede?, niin oli jygie regi da. A matkai, matkai hyvin heboni, a vdruk seizattu, ei tiij? mi rodii. Kacahti: muzikka seizou kannoilla. No. Hi?n sanou: “Mi n’yt t?h rodii? Mecc?hinig? toi?“ Se toatto sanou. A poiga sanou: “Sie kun miun annoit mecc?hizell?, kaco mie i tulin siunluo“. Poiga sanou. No ongo se tozi vain ei, a niin ?anotah. No hi?n vstrecals’a tuaton kera dai pagazi. Sanou: “Miula on ely? hyv?, vain en mie ole iz?nd? siel?. Miula mid’? ?anotah, sid’?i roan. A siun mie ni?n ylen casto, a moamuo vain en ni?“. Vot. Gu lapsie, ?anotah, haukut, siid’? mecc?hine ottau.

В Вийкатех’ярви было у мужика семь сыновей. Семь сыновей. Ну и он сказал: «Леший, возьми!» Обматерил да обругал, у нас говорят – обругал (букв.: облаял). У него и взял сына. Нету и нету, так и пропал. Искали там, не нашли, так и бросили. А потом уже много лет прошло. Ну и отец поехал туда, на побережье, к морю, в Беломорск. Он поехал на лошади с продуктами, а это был вечер, поздно уже, но. У него лошадь и остановилась. Лошадь остановилась, не может тащить, такие тяжелые стали сани. А бежала, быстро бежала лошадь, и вдруг остановилась. Не знает, что случилось? Посмотрел: мужик стоит на запятках. Но. Он говорит: «Что случилось? Леший, что ли, принес?» Это отец говорит. А сын говорит: «Ты раз отдал меня лешему, вот я и пришел к тебе». Сын говорит. Но правда ли это или, но так говорят. Ну, он встретился с отцом и говорит: «Мне жить хорошо, но только я там не хозяин. Мне что скажут, то я и делаю. А тебя я видел очень часто, только маму не вижу». Вот. Когда, говорят, детей обругаешь, их леший возьмет.

ФА. 3380/34. Зап. Степанова А. С. в 1998 г. в д. Тунгуда от Никоновой А. Д.

156

Подменённый ребенок

Vie Synnynmoan aigah opittih ozoa. Ozoa opittih. Yksi, sinne Syndyy kuundelomah l?htiet?h Sv’atkoin aigah, a kylyh k?vdih da kyly oli l?mmitetty. Sit briha l?hti yksi ga, sanou, kylyn ikkunaizes k?in andav… Kylyn ikkunaizes pihalp?i k?in, andanov gu villaizen k?in, sit akku puuttuv ozakas. A ku andanov pal’T?h?n k?in, sit ozatoi puuttuv. H?in k?in gu sinne andoih?i, sit k?deh tartui. Sanou: “Ottanet akakse sit pe?st?n, a sill?h k?tty en pe?st?.“ Sit h?in sanou: akakse. Ku otti:

“Mene kodih da tuogoa sovat da sit tuogoa ristu da obrazaine,“ – sanou. Kodih meni, moamal sanoi, da malitunkel moata. Ikkoin ai tuli, stucciv: “Etto tule, mustelette!“ – sanou. Sit prislos’ menn?. Mendih: ristikanzu, soboa vai pe?l eule. H?i gu meni, malitunkel uksi salvattih. Malitunkel se kyly l?mmitettih da h?i kylyh meni… H?nenkel oli necistoit siilat, h?i oli karuloil otettu se /neidine/. Sit net sovat palettih h?nel, h?i j?i alasti. Sit prislos’ ottoa, menn? da ottoa. Sit elettih jo vuottu kaksikymmen.

Sit l?htiettih… “L?kk?, sanou, nyg?i gostih,“ – se mucoi sanou. “L?kk? rodiitel’oilluo gostih.“ Sit ajettih, ajettih, ajettih. Tuldih, kaksi jetoazaine kodi ylen hyv?. Da pyrittih y?kse, dai laskiettih. Sanou: “Laskemmo, laskemmo.“ Sit ku mendih sinne, a lapsi on k?tky?s. Akku sanou: “Edgo sin? mid? tiije, sanou, etgo me?r?ilis lastu. Nenga i nenga, necin aigoa sy?v ?ij?n, a eigo kazva, eigo mid?, yksi vai on pe? da maha.“ Sanou: “Voibi me?r?ilt?.“ Nu lapsi h?nel me?r?ilt? tuodih, lastu me?r?ili. Sanou: “Andakkoa kirves.“ Kirves annettih, h?i otti da kirvehel iski, keskel halgei – hoabaine halgo. Kaksikymmen vuottu hoabastu halguo liekutettih k?tky?s. Vot. “Ty?, sanou, kaksikymmen vuottu hoabastu halguo liekutitto, a min? olen teij?n tyt?r.“ Vot. Min aigoa! Ei pie mattie kirguu lapsen pe?l! Meij?n moama ainos sen sanoi: “Taiginan sevoittajes mattie kirgunet, jauhuo panet, dai se sagenou. A lapses ymb?ri ei pie mattie kirguu!“ Vot. Sit h?nel se lapsi vajehtettih.

– A kembo vajehti?

– Neciistoi siila. Nece, mec?n iz?ndy. Vot. Enne n?htih heidy. Dai pajonkel net artelilleh k?veltih. Soitoloin kel, pajoloin kel, net meccyrahvas. Kuultah proidimas dorogoil. Vot. Sit kaco, se inehmine pe?zi heij?n artelis.

Еще в Святки гадали о будущем. О будущем гадали. Одни идут во время Святок Сюндю слушать. А эта баня была натоплена, сходили в нее. Ну парень один пошел, говорит: в банное окошко руку подает. Он с улицы в банное окошко руку подает, и если подает шерстяную руку, то жена будет хорошая. А если подает голую руку, то несчастная попадет. Он как подал туда руку, за руку как схватит. Говорит: «Если возьмешь в жены, то освобожу, а иначе не отпущу руку!» Потом она говорит, когда он уже согласился в жены взять: «Иди домой, и принеси одежду, да еще принесите крест и образок». Пришел домой, матери рассказал, помолился и спать лег. Пришла под окно, стучит: «Если не придете, попомните!» Тогда пришлось идти. Пришли: там человек, только одежды нет. Он как пришел, с молитвой дверь закрыли. С молитвой эту баню истопили, да он в баню сходил… А с ней была нечистая сила, она была чертями взята. И вот тогда одежды эти у нее сгорели, она осталась голая… И пришлось взять, пойти и взять. И прожили уже лет двадцать. И поехали… «Поехали сейчас в гости!» – жена говорит. «Поехали в гости к родителям». Ехали, ехали, ехали. Приехали: двухэтажный дом очень хороший. И попросились на ночь, их пустили. Говорят: «Пустим, пустим!» Пришли туда, а в колыбели ребенок. Женщина говорит: «Не знаешь ли ты чего? Не „измеришь“ ли ребенка? Так и так: столько-то времени – ест много, а не растет и ничего, одна только голова и живот». Отвечает: «Можно „измерить“». Ну, принесли ей ребенка для «измерения», ребенка «измерила». Говорит: «Дайте топор». Топор дали, она взяла и ударила топором [ребенка], он надвое раскололся – осиновое полено. Двадцать лет осиновое полено в колыбели качали. Вот. «Вы, – говорит, – двадцать лет осиновое полено качали, а я ваша дочь». Вот. Столько времени!

Нельзя матом ругаться на ребенка! Наша мама всегда так говорила: «Если во время замешивания теста матом выругаешься, муку добавишь и загустеет. А с ребенком нельзя матом ругаться!» Вот. Тогда-то ей этого ребенка и подменили.

– А кто подменил?

– Нечистая сила. Этот, хозяин леса. Вот. Раньше видели их. С песнями они толпой ходили. С гармошками, с песнями, эти, лесной народ. Слышат, идут по дорогам. Вот. Тогда-то смотри, та девушка освободилась из их толпы.

ФА. 3362/15. Зап. Иванова Л. И. в 1997 г. в с. Ведлозеро от Мининой К. Ф.

157

Девушка ушла от хозяина леса

Dai otettih lapsii, vajehtettih. Ty?t?h toattah da moamah kaccomah niityl kez?l. Sanou [mec?niz?ndy]: “Kudoas soatos savu nouzov, sih ?l? mene, sanou. A kudoas ei nouze savuu, sih mene.“ A tytt? yksikai bo meni, kus savuu nouzov. H?i vikse tiezi. A savu nouzi – se oli malitunkel pandu soatto. Sih soattoh gu meni, h?nel sovat palettih. Soattuo levitt?m?h ruvettih – a sie alasti inehmine, tytt? sie. Sit ke?ndyi kodih. Oli mostu kaco, enne oli! Enne gi pokoiniekat k?veltih, a nyg?i ei nimi! Nyg?i toine zakon!

Забирали детей, обменивали. Отправляют мать и отец на покос летом. Говорит [хозяин леса]: «Из которой копны пар поднимается, в ту не ходи. А из которой пар не поднимается, в ту иди». А девочка все равно пошла в ту, из которой пар поднимается. Она, видимо, знала. А пар поднимался – это была с молитвой поставленная копна. Она как вошла в эту копну, одежда у нее и сгорела. Стали копну разбрасывать – а там голый человек, девушка. Так вернулась домой. Бывало такое раньше, бывало! Раньше и покойники ходили, а сейчас – ничего! Сейчас другой закон!

ФА. 3362/17. Зап. Иванова Л. И. в 1997 г. в с. Ведлозеро от Мининой К. Ф.

Животные в лесном укрытии

158

Лес прячет

Sanottih, jotta mec?npeitoksesta… Sanottih, ett? yhess? kohassa k?vel?v, a osua ei ni kunne, ei iell?h l?he, ei ni kunne doidi – a muka mecc? peitt?y. Oliko vain ei, emm? tiij?, a sanottih sit?… Ihmisie oli eksyksiss?, sanottih, jotta mec?npeitossa oli…

Se on mec?npeitt?j?… Meil? ei niken heit? sanon n?kev?n. Sanottih, jotta mec?npeitt?j? on, a ken se tiet?y, onko, ei…

Говорили, что в лесном укрытии… Говорили, что на одном месте ходит, а больше никуда двинуться не может, никуда не может попасть – так лес „прячет“. Было или нет, не знаем, а говорили это… И люди могли заблудиться, говорили, что в лесной прятке были…

Есть тот, кто в лесу „прячет“… У нас никто их не видел. Но говорили, что есть тот, кто в лесу прячет. А кто знает, есть или нет.

ФА. 3059/24. Зап. Конкка А. П. в 1987 г. в д. Подтойбола от Бородкиной А. К.

159

Нельзя ругать животных

– Sid? kuotellah dai j?rill?h ziivatat.

– A miksebo peitt?y?

– Sanotah, pahal ke?l sie, pahal ke?l sie. Toici sie kirotah ziivattoa mecc?h laskijes libo duumaijah mid?, sit i h?nel kodih ei tule.

Meil? oli lammasta, lambahat otti. Lambahat ned?lie kolme oldih mec?ss?. Kuottelima, oma moamo kuotteli. Siid? rahvaz n?htih, i my? m?nim? mecc?h ottamah.

– Как поколдуют, так и вернутся животные.

– А почему прячет?

– Говорят, в недобрый путь, в недобрую сторону отпускают. Иногда там выругают животных, когда в лес отпускают или подумают чего, тогда домой и не приходит.

У нас овцы были, овец взял. Овцы недели три были в лесу. Поворожили, своя мама ворожила. Тогда люди увидели, и мы пошли в лес забирать.

ФА. 1518/4. Зап. Степанова А. С., Лавонен Н. А. в 1971 г. в д. Мяндусельга от Петровой И. И.

160

Лес всех прячет

Мессу peitti velli. Meij?n tytt?, nyg?i jo miehel on, mecc?h peitti. ?ij?npe?n l?htiettih iccen?h puuloi tuomah toatankel, halgopuuloi. I h?i l?hti kodih, i sinne zabludiehes mecc?h. Sit p?ivy ecittih tytty?. A sit ohotniekoil puutui sinne k?deh, sit ohotniekat tuodih dorogah da sit jongoi eht?l n?mil aigoil l?yttih… Suuri tytt? oli, kuuzitostu vai seiceitostu vuottu lienne olluh… H?i jo ni i?e tolkus ei olluh sie, brodi, brodi da sit puutui sinne ohotniekkoih…

Min? pieni tytt?ine olin, toatan kois oli moine sluucei, peitti. Sy?m?h tuldih brihacut, sie omas niitus paimendettih. Tuldih murginale kodih, a sit vihmu rodih. “Avoi-voi, – sanou, – vihmal vai ziivatat ei kunne juostas“. “Ei kunna menn?!“ Mendih ku, a jo l?hteme? eule. A sit enne kolmie suutkoa tiedoiniekkah, en tiije kunna k?vdih. Sit ke?nytettih. Jongoi kunna lienne ylen loitos oli ved?nyh… Tiedoiniekku ke?nytt?y, pahoil j?llil oli puuttunuh, mec?n peitos… Sit l?vvettih. L?vvettih, ecittih, sie ecittih mec?s, ga ylen loitos oli mennyh… Tiedoiniekku sanoi: “L?ydyy, hengis on“. A jesli hukile kobrah puuttus, ga h?i jo tied?s, ?to eule hengis. Tiedoiniekku sanou: “Hengis on, l?ydyy!“… Kirovus, ?anotah, men?y lapsih dai ziivattoih, dai kai. Kirovus men?y.

Лес прятал. Нашу девочку, сейчас уже замужем, лес спрятал. В Пасху пошли с отцом за дровами. И она пошла домой, и заблудилась там. День искали девочку. А потом вышла к охотникам, потом охотники привели на дорогу, потом уже вечером в это же время нашли… Большая девочка была, шестнадцать или семнадцать лет уже было. Она уже и сама там не понимала, бродила, потом попала к охотникам.

Я маленькая девочка была, в отцовском доме был такой случай, спрятал. Обедать парни пришли, там на своем покосе пасли. Пришли на обед домой, а тут дождь начался. «Ой-ой-ой, – говорит, – лишь бы во время дождя животные никуда не убежали». «Никуда не денутся!» А пришли, уже тёлки нет. Потом раньше трех суток к знахарю, не знаю, куда ходили. Тогда вернули. Уже куда-то далеко утащило… Знахарь возвращает, на плохой след попала, лес спрятал… Знахарь сказал: «Найдется, живая!» А если бы волку в пасть попала, то он уже бы знал, что нет в живых. Знахарь сказал: «Живая, найдется!» Проклятие, говорят, переходит и на детей, и на животных, и на всех. Проклятие переходит.

ФА. 1684/9. Зап. Степанова А. С., Лавонен Н. А. в 1972 г. в д. Валойла от Халлиевой А. И.

161

Леший увел месячного телёнка…

Meij?n vazaine oli puolentostu kuudu. Omas pihas… Vazaizen necis kartohku peldoh panin. Pyh?npe?n menimm? ottamah. L’osal, poijal, keskim?il: “L’osa, l?kk? autat minul vazastu tuvva“. Kuuhine vazaine. Nikui en voi, vazastu en soa. H?i meni avutti ajella da: “A mecce?, pagieu! Ajeltavoa!“ Toko kuuli, sit oli korvankel! Dai ku vazaine sinne pyhk?ldih, l?bi aijas, dai toizes, dai kolmandes, sinne meni, mecikk?h juoksi, Trosin pellon randah. Vet’ l?htin eccim?h j?lles, nu ku ni j?llet ei n?vyt? ga! Kummoa kukastu! Kunne meni? Nyg?i la kunna silmylambeh vai kunna, kuuhine vazaine, lehmyvazaine. Eccim?h, sie ecin, te? ecin – nikus j?lgie. Kunna meni?! Vovse j?lgie eule. T?m? kukastu kummoa on! Menen laukkah leib?h ga Trofimin-coi sanou: “Heroin Grigoin akal gadaicuta vai, g’ollou hengis, ozuttau, kunnatahto ozuttau“. Grigoin akal menen, kartiloinkel, kartiloih gadaicci, sanou: “Hoi, F’oklarukku, vazaine on hengis ga suomoaloil on kustahto“. No. Dai nevesky unes n?g?y. H?i minuu k?sk?y, nengai nenga mene, Trossi h?i tiedoiniekku oli, dai siz?reh, sanou, tied?y, kyzy vai. Min? menen, akku oli, kaco, sogei, min? sanon: “Hoi kuldaine t’outa, nenga i nenga, vazaine, lujal nyg?i la peitti vazaizen, ni j?lgie kus ei n?vy, on h?i gu suli“. Gadaicci: “Vazaine on hengis. Pominoice, gor’a“. Minuu nevvoi nenga da nenga: “Mene, ota kolme lepp?sty, toine toizeh n?vykk?h, curan-toizen dorogoa. Sit net, sanou, tuo tahnuon vere?n edeh. Y?kse“. A icel pid?v menn? skotnoih storozimah. Moata viertes. Lepp?izet net toin, i?e panin, a Maruus’al k?skin vie gromaizen panna vere?n pe?l, kui nevvoi h?i. Maruus’a unis n?gi: “Hoi, sanou, mami, unis n?in: vazaine on polossuloil, kus on polosut“. Gu Grigoin akku sanoi, ?to sie hengis on ga, mugai n?in unis. Grigoin akku sanoi: “Icelles ei jeevii, a valgeiverine naine tuov viestin, ?to vazaizen n?g?y. I valgeiverine briha“. Dai vai min? sen pominoicen, kui nevvoi. Ice menen y?kse, huondeksel tulen kodih. Nevesky sanov nenga. Tossu illah vai menen pominoicemah vai niis tiesoarois, (jo onh?i sie Joroin peldoloisp?i suuri kivi) jo poikki dorogas j?llet n?gyy vazaizen: jo on sinne m?geh nellynnyh. P?grin m?geh. I m?gie my? sinne j?llet, kai sinne. Jongoi j?llet n?gyy. Vazaizen. Vazaine on mennyh. “Oi, kuldaine, j?llet n?gyy nyg?i“. Vai toizen kerran pominoicemah menin sinne tiesoaroil, kus k?ski. Tulen kodih, dai illal tuou viestin Gen’a. “Hoi, svoatfu, teij?n vazaine mittuine on?“ “Mustien da valgienkirjavu“. Sanou: “Raududorogan randah meni tulemah, m?in tagan on necis, raududorogah kohahtelih, tuli da j?rilleh gi huiskahtih“. Makoin Sen’a h?i roadoi ravdudorogal, h?i tulou coassuu j?lles h?ndy: “Vazaine teij?n on Cugrien tagan“. Meij?n perehilleh, nuoru otettih vazastu tavata artelilleh, kaikin tabailemah. L’osa da Glasa n?htih, muu pereh emmo n?hnyh, sanou gu buTku matkai, toane n?vk?htih, ei ozutannuhes nikel. Sit kui? Sit kolmanden kerran pominoicin, sie kui nevvottih. Sit nouzi t?h peldoloih, sie h?tken, gu oh – puolitostu kuudu, hyvin h?nel! A pominoicimmo gu, h?ndy tappoa ei voinuh, ?anotah: gu enne kolmie y?dy pominoicet. Tuli t?h peldoloih. Karjah, sanou, tulou, paimoit n?ht?h, tulou lehmiss?h. Dai karjah vai je?viy, dai j?rilleh mecikk?h huskahtah. Kez?n eli sie mecik?s. Sit karju gu ajettih, sit minul sanottiin nyg?i azu kudoas cupus l?hti, ?ij?n cupus, viizikandaine, veicie nosta ?l?, viizikandaine nenga aidah sinne risuice, piendareh. Da sit opat’ i k?skiettih tuvva kuda mid? vere?n pe?l, kokoit pominoitut da. Toici, kaco, pokoiniekkoi h?i pominoicet, unohtat sinne, on sie unohtettuu. Sit net panin sinne, kuivoa ruokkoa pid?v panna… Icel minul euluh, a 0l’oi-coil oli unohtettuu, piirai sie oli kuivanuh – kuivanuh da homehtunnuh. Sit h?i andoi. Sit sen ku ver?in pe?l panin, sit tossupe?n ildusell?n peldoloisp?i, Varbuniemeh da sinne Vongah meni, sie Ruizniemes lehm?t oldih, karju. Pietkin’an Masa da Osa oldih paimenis, sit sinne karjah meni da karjas moata vieri. Sit hy? tavattih da Sem’onovan tahnuoh viedih. Sit ?ski puutui. No oh t?idy vazaizes toinah! Sith?i sano vai: “Мессу ota!“ Sit otti, hyvin otti, pihas otti. Sanan kuuli.

Нашему телёночку было полтора месяца. В своём дворе. Теленка отвела на картофельное поле. В воскресенье пошли забирать. Лёше, среднему сыну: «Лёша, пойдём, поможешь мне телёнка привести». Месячный телёнок. Никак не могу телёнка поймать. Он пошёл, помог ловить: «А какого лешего убегает! Бегай за ним!» Вот и услышал, как тут и был с ухом! И как телёнок туда рванул, через забор, через другой и третий, туда, в лесок, убежал, на край поля Трошшиевых. Ведь пошла искать следом, но даже следов не видно! Чудо чудное! Куда делся? Ну, сейчас куда, в ламбушку или куда месячный телёночек (Тёлочка)?! Пошла искать, тут искала, там искала – нигде следов. Куда делся?! Вовсе следов нет! Вот чудо чудное! Пошла в магазин за хлебом, а Трофимова говорит: «Пусть жена Григория Героева погадает. Если живой, то покажется, где». К жене Григория пошла, с картами, погадала на картах, говорит: «Ой, Феклуша, телёнок жив, но где-то на болотах». Ну. И невестка во сне видит. Он мне велит: так и так иди. Трофим ведь знахарем был, и сестра знает, спроси только. Я пошла, женщина слепая ведь была, я говорю: «Ой, милая тетушка, так и так, наверное, спрятал телёночка, следов даже нигде не видно, словно растаял». Погадала: «Теленок жив. Помяни, бедняжка!» Меня учит: «Так и так. Поди, выбери три ольхи, чтобы видны друг другу были, по обе стороны дороги. Затем принеси их к дверии хлева. На ночь». А самой надо идти на скотный двор сторожить. Перед сном ольху ту принесла, сама положила, а Марусе велела еще кусочек хлеба над дверью положить, как та научила. Маруся во сне увидела: «Ой, говорит, мама, я во сне видела: телёночек на лугах осушенных». Как жена Григория сказала, что жив теленок, так и увидела во сне. Жена Григория сказала: «самой не покажется, а белокурая женщина весть принесет, что видела телёнка. И белокурый парень». И только я помянула, как научили. Сама на ночь ушла, утром пришла домой, невестка так говорит. На следующий вечер только пошла поминать на тот перекресток, уже (есть ведь там, около полей Еремеевых большой камень), уже через дорогу следы телёночка видны: туда в гору умчался. В гору Пегри. И по горе следы уже туда видны, телёночка. Телёночек шёл. Ой, милая, следы видны! Только второй раз пошла поминать туда на перекресток, как велели. Домой пришла, и вечером Гена весть приносит: «Ой, сватья, какой ваш телёнок?» «Чёрно-белый». Говорит: «К краю железной дороги подошел, за горой там, к железной дороге подошел и как обратно рванул!» Сеня Маккоев ведь работал на железной дороге, он через час после Гены приходит: «Ваш телёнок за Чугриевыми». Мы всей семьёй, верёвку взяли, всей артелью телёнка ловить. Лёша и Глаша видели, остальные мы не видели, говорят: как пуля пролетел, туда помчался, никому не показался. Как тогда? Тогда третий раз помянула, как научили. Тогда пришел сюда, к полям, долго там был, полтора месяца, – хорошо его! А раз помянули, то убить его не мог, говорят, если раньше трёх ночей помянешь. Пришел сюда, на поля. В стадо, говорят, приходит, пастухи видят, к коровам подходит. В стаде только покажется, и снова в лесок рванет. Лето жил там в лесочке. Потом когда стадо угнали, тогда мне сказали: сейчас сделай в том углу, из которого убежал, в углу изгороди, пятиконечник, не отрывая ножа, пятиконечник в изгороди нарисуй, на траве. И опять велели кое-чего положить над дверью, поминальный кусок хлеба и другое. Иногда ведь покойников поминаешь, и забудешь там, вот это забытое. Вот это положила туда, засохшую пищу надо положить. У меня у самой не было, а у Оли было забытое, пирог был засохший, засохший да заплесневелый. Она дала. Вот тогда как его на дверь положила, и на следующий день со стороны полей Илдусельги, в Варбуниеми да туда, в Вонгу ушел, там в Рожь-наволоке коровы были, стадо. Плеткины Маша да Оша были в пастухах, туда в стадо пришёл и спать лег. Тогда они поймали, да в хлев Семеновых отвели. Так только поймали. Ну и вшей было на теленке! Вот так скажи только: «Леший возьми!» Тут же и взял, хорошенько взял, прямо со двора. Услыхал слово!

ФА. 702/1. Зап. Рягоев В. Д. в 1963 г. в п. Эссойла от Жидковой Ф. М.

162

Отправила теленка к лешему

Netoas risfoil vazaine pe?lici aidas hypp?i. Salvatah vaza, salvatah – ei mene tahnuoh. A sit kucui poijan da nikui ei voija, ei mene tahnuoh: nelToallah ogorodah. A Masa sanou: “Meng?h mec?l! Nadojeici jo ajelta!“ A vazaine pe?l’?i aijas hop, matkai, kuuzi ned?lie oli mec?s. Ei loittuo necis perejezdas. Kai ecittih, kai min? vie autoin – ei n?vy. A sit kuuzi ned?lie proiji – karjah tuli ice. T?m?nmoizet t?it oldih, yksi luu da nahku. I vot konzu menimm?, kus h?i k?veli, kaiken h?i oli mecik?n topcinuh, yksi oli vai saviliga. Ymb?ri vai kruttinuhes sit oli. Se posle voiny oli se dielo. A sit tuli vazaine, puutui… Nu h?i gadaicutti yhtel ristikanzal, sanou: l?ydyy, hengis on… L?ydyy sinun vazaine, sanou, hengis on, peitos on. Opai menemm?, ecimm? – eule. Sit oli kaikeh sen – paivuvicikk? oli suuri – sen oli ku savie sotkenuh, ymb?ri kruttinuhes… Sanou, peitos on, znaacit iz?ndy peitti. Ecimm?i kai, nikus emmo voi l?yde?, a t?s, pikoi palaine, ravdudorogan rinnal.

Вот тут у крестной теленок через забор перепрыгнул. Ловят теленка, ловят – не идет в хлев. Потом уже сына позвала, никак не могут, не идет в хлев, бегают по огороду. А Маша говорит: «А пошел к лешему! Надоело уже гоняться!» А теленок через забор: хоп! Убежал, шесть недель был в лесу. Недалеко отсюда, у переезда. Все искали, даже я еще помогала – не видно. А потом шесть недель прошло – сам в стадо пришел. Вот такие вши были, лишь кожа да кости. А вот когда пришли туда, где он ходил, вся опушка была вытоптана, до глины. Вокруг только крутился. Это после войны было, это дело. А потом пришел теленок, попал… Ну, она ходила гадать к одному человеку, сказал: «Придет, живой. Найдется твой теленок, живой, в „прятке“ он». Снова идем, ищем – нет. Вот и все это – ивовые заросли были большие – их словно глину вымесил, вокруг кружил… Говорит: в „прятке“, значит, хозяин спрятал. Обыскали все, нигде не можем найти, а вот здесь, маленький кусочек, рядом с железной дорогой.

ФА. 3425/14. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 1999 г. в п. Эссойла от Мяммиевой 3. Ф.

163

Корову нашли на болоте

Lehm? kato, net?lie kaksi on mec?ss?. Jo hy? ecit?h, jo hy? ecit?h… Eigo kuulu, eigo n?vy. ?iit? er?h?n kerran, siel? oli joki, nuotalla l?ksi kolme hengie, kalua pyyt?m?h. L?ksimm? nuotalla, en muissa pyh?np?iv?n ilta oli, vain mi ilta. Nuotan sen laskima, vet?m?h rubeimma, siz?r miula sanou: “Kuule vain, meij?n lehm?n kello kalahti“. V?vy sanou: “Kalahti kello! Propadi, jo kaksi net?lie ei ole, surma jo on. Kussa se kello kalahti!“ Nu h?n siel? nuottoa kun vet?y: “Kalahtau, – sanou, – kalahtau, kalahtau“. A my? buito kuin emm? kuule nimit?, a h?nell? kalahtau. Nu siit? joi mie kuulen sen kellon kalahuksen. No sen nuotan vetim?, l?hemm? vastah: mit? siel? kellon kalahus kuuluu? M?nemm?, m?nemm?, m?nemm?, h?n siel? matkoau suota my?te, lehm?. A h?n kun siel? kaksi net?lie oli, ei ollun muuta, kun luut ta nahka lehm?h je?nyt. I kuin siit? sielt? pe?si, ei vet niken kuotellun. Ice pe?si, navemo, en tiij? mih loatuh se pe?si, da vain matkuau. Ice rammiccou, kaksi net?lie sy?m?tt? oli. Matkoau pikkuzen ta kumartuu, sei kalahtau kello, kun matkah l?ht?y. Toas i seizattuu, toas i seizattuu. ?iit? saimma sen. A ei kuotellun niken sit?, kun mec?n peitossa, eigo nimid?. Mie en tiij?, kuin mecc? pe?sti, en tiij? kuin…

Корова потерялась, недели две в лесу. Они уже ищут, уже ищут… Не слышно и не видно. Потом однажды, там была река, трое поехали неводом рыбу ловить. Поехали на реку на рыбалку (не помню, воскресный вечер был или какой). Опустили невод, стали тянуть, сестра моя говорит: «Послушай-ка, нашей коровы колокольчик звякнул». Зять говорит: «Звякнул колокольчик! Пропала, уже две недели нету, смерть уже пришла! Где там колокольчик звякнул!» Ну, тянет она невод: «Звякает, звякает, звякает!» – говорит. А мы вроде бы ничего не слышим, а ей – звякает. Ну потом уже и я слышу звон этого колокольчика. Вытянули этот невод, пошли навстречу: что там за звон колокольчика слышен? Идем, идем, идем: корова идет по болоту. А раз она там две недели была, от коровы только кожа и кости остались. И как она там освободилась, никто ведь не колдовал. Сама оттуда освободилась, наверно, не знаю, как освободилась: идет только. Сама на ногу хромает, две недели без еды была. Пройдет немножечко и наклонится, колокольчик и звякнет, когда снова пойдет. Снова и встанет, снова и остановится. Так нашли ее. А никто не колдовал, пока она в лесном укрытии была, и ничего. Поди знай, как лес освободил, не знаю как…

ФА. 1028/3. Зап. Степанова А. С., Лукина П. И. в 1968 г. в д. Колвасозеро от Мартыновой Е. В.

164

Нечистый украл вымя у коровы

Tuossa meil? ei ammuin ollut, toissa vuotena Russo – famiilie, muzikka. Heil? lehm? kato. Huomeneksella laskiettih lehm?, a illalla ei tullun, dai toisena iltana ei tullun, dai kolmantena iltana ei tullun. Net?lie kaksi, onnakko oh. Nu siit? ?anotah, kirottih kun, karjanmoalaini voi, se paha, ottua. ?iit? meij?n l?htiettih eccim?h lehmy?, ei tultu y?ksi lehm?t. M?ntih eccim?h, pellolla, omalla pellolla. Meij?n siel? ecit?h, omie lehmie ecit?h: “Kaccokkua ty?, tuola lehm?t ollah… Oi-voi, Oksenien lehm?!“ Tultih sih ta l?htiettih ajamah kotih, niin matkuau mielell?h kotih se lehm?. Takapuoleh py?r?llet?h kaccuo: utarehet avoin. Vot sit? mainitah: jos se paha ottau, ni minnih h?nest? ottau… T?st? kyl?st? oli se pi?st?j?, jotta h?nen sai, a utarehet otti vain pois.

Вот тут у нас недавно, в прошлом году было, мужик по фамилии Русса. У них корова потерялась. Утром отпустили корову, а вечером не пришла, и на следующий вечер не пришла, и в третий вечер. Недели две вроде бы была. Ну, тогда говорят, раз обругали, то «нечистый» мог и взять. Тогда наши пошли искать корову, не пришли на ночь коровы. Пошли искать на поле, на свое поле. Наши там ищут, своих коров ищут: «Посмотрите-ка, вот там коровы… Ой-ой, Аксиньи корова!» Пришли, стали гнать домой, домой идет корова. Как сзади посмотрели: вымя разорвано. Вот это вспоминают: если этот «нечистый» возьмет, то что-нибудь от неё заберёт… В этой деревне был знахарь, который освободил её, но только вымя всё равно забрал.

ФА. 1356/4. Зап. Степанова А. С. в 1970 г. в д. Нильмогуба от Лангуевой X. И.

165

Корову отправила в недобрый путь

Salmen paimen Ondrei… Ruskie oli lehm?, ku lassin huomuksella, a m?ni Stafien tanhuoh. Tuola oli tanhut, vahna. Ku ?anotah: siun lehme? ajettih Stafiezien tanhuoh. Kun illalla vuotan – vuotan: eule lehmy?, siel? oli y?n, siel? oli y?n. Mie sanon paimenella: kunneba lehm? j?i, kun ei ole miun lehmy? koissa.“Mie, – sanou, – kaco, en tiij?. Kentahto, – sanou, – ty?nnytti pahalla dorogalla lehm?n. Sie n’ytten el? lekaha koista murginassah, a kacahteleksendele: murginanaigah, – sanou, – ku ei tulle, sid illalla l?hemm? eccim?h lehmy?“, – paimen sanou. Ku murginan aigu rodieu, kuin se lehm? tulou… ni duumacet: h?in on viess?. Mie kun kohallah tulin, ku tanhuoh sinne, vahnah suureh tanhuoh, ni hi?n kun tanhuossa, niin kun kai seinih hyppiv, seinih kaikki. Ni sincon alla oli pieni loukkone, sinne sincon alla pieneh loukkoh tungiettih. Mie terv?zeh paimenen luokse tulin, mie sanon: senin da senin, on, lehm? tuli, senin kahahtih. “L?kk?!“ – sanou. Menimm? da sen loukon typimm?, kodvazen oli siel?. Siid’? h?n m?ni da toi lehm?n kodih da pani le?v?h, kaiken pimiekse typpi, eigo andan mid?: stoby et koskis kodvan lehmy?, anna on pimiess? le?v?ss?. Siid’? m?nin, ildapuolella m?nin, annoin juvva da syvv?. Kai on silm?t pe?ss? tiestarahen lehm?ll?. A siid? vagaudu y?ll?. Se oli aiga kumma! Miula oli kerda. Paimen, paimen! Paimen tied?j? oli.

Салминский пастух Андрей… Рыжая была корова, как отпустила утром, а пришла в хлев Стафеевых. Там был хлев, старый. Говорят: твою корову загнали в хлев Стафеевых. Вечером жду-жду: нет коровы, там пробыла ночь. Я говорю пастуху: где корова осталась, нет моей коровы дома. «Я, – говорит, – не знаю. Кто-то на плохие следы направил корову. Ты сейчас до обеда из дома не выходи, а поглядывай: если во время обеда не придет, тогда вечером пойдем корову искать», – пастух говорит. Как настало время обеда, как корова оттуда идет, ну думаешь: она в воде была. Я пошла навстречу, в хлев, тот старый хлев, а она в хлеву уже на стены прыгает, аж на стены. А под сенями была маленькая дырочка, вот туда, под сени в маленькую дырочку затолкали. Я быстренько к пастуху пришла, говорю: так и так, корова пришла, появилась. «Пошли!» – говорит. Пошли, да ту дырку заткнули, немножко была там. Потом он пошёл да привел корову домой да в хлев поставил, и всё, натемно закрыл и не дал ничего: чтобы какое-то время не трогали корову, пусть будет в темном хлеву. Потом пошла, уже под вечер пошла, дала есть и пить. Даже глаза у коровы бешеные. А потом ночью успокоилась. Это было настоящее чудо! У меня раз было! Пастух, пастух! Пастух знахарем был!

ФА. 1521/4. Зап. Степанова А. С., Лавонен Н. А. в 1971 г. в д. Кармасельга от Макаровой И. А.

166

Корова в лесном укрытии

Lehm? oli mec?n peitoksissa. Eccim?h pe?stih, ecittih. En muissa t?m?go oli Fed’a vai h?nen toatto… Fed’a, kaazetsa, sanou: “Lehm? teil? t?n? y?n? tulou, tokko elgy? vastah ottamah mengy?, h?n tulou i?e le?v?h. Vain kuuletta, elgy? mengy? vastah“. ?iit? huomeneksella kun m?ndih akat, lehm? oli le?v?ssa, tanhuossa. Se ammu, ammu, ennen voinie kaikki… Se oli muka mec?n peitoksensa…

Корова была лесом укрыта. Пошли искать, искали. Не помню, этот ли был Федя или его отец. Федя, кажется. Говорит: «Корова ваша сегодня ночью придет, но только навстречу ей не ходите, она сама в хлев придет. Как услышите, не ходите навстречу». Потом утром женщины пошли: корова в хлеву. Это давно, давно, раньше войн… Она как бы была лесом укрыта.

ФА. 1028/36. Зап. Степанова А. С., Лукина П. И. в 1968 г. в д. Колвасозеро от Мартыновой Е. В.

167

Животное ходит в одном месте по кругу

– On mec?npeitto. On, on. Sid? olen kuulluh… Jumal tied?v, mi se on. Мессу… Kaco, ziivattu kodih tule ei sie y?n, toizen, ecit?h. A sit, kaco, pom’anitah h?ndy: hengis on, a kodih ei voi tulla. Kus h?i sie seizou, kai on mustal muval polgennuh sen kohtazen, a ei voi, ty?n? ei. On, on mec?npeitto… L?yt?h: pom’anitah, sit kaco l?ydyy, konzu on hengis. Konzu eule hengis jongoi sit kuolluh…

Dai ristikanzah sattuu, ei h?i, harvaizeh sattuu.

Есть лесное укрытие. Есть, есть. Это слышала. Бог знает, что это. Лес… Посмотри, животное домой не приходит, ночь, другую ищут. А потом, погляди, помянут его: живое, а домой прийти не может. Где оно там стоит, аж до черной земли то место вытоптано, а не может, не отпускает. Есть, есть лесное укрытие… Находят: помянут, и находится, когда живое. Когда уже не живое, то умерло.

Да и с человеком случается, изредка случается.

ФА. 3370/21. Зап. Степанова А. С. в 1997 г. в д. Колатсельга от Фадеевой М. А.

168

Pit?lt? aikua ecittih. En mie muissa, kuin ?ij? aikua ecittih sit? lehmy?. ?iit? unissa n?ytti vain kuin arvuutettih – en muissa. Entiseh aikah vet arvuutettih. Ei l?yvy, ei l?yvy. ?iit? niin kun juohatettih: “Sih paikkah m?nky?“. No. I se oli kuitenki noin syv?h ymp?ri puusta… Kiini sivottu, kiini oli. ?iit? oli keritt?n, i pois hi?n tullun. No… HaikoEassa se oli. Ei se ollun ni miun muistih, ennen se oli ollun tapahus.

Долгое время искали. Я не помню, как долго искали корову. Потом во сне увидели или погадали – не помню. Раньше ведь гадали. Не находят, не находят, потом подсказали: «Идите на то место». Но. И там была, словно привязанная ходила вокруг дерева. Привязана, привязана к чему-то была. Потом развязали, и пришла. Но… В Гайколе это было. Это не на моей памяти было, это еще раньше было.

ФА. 765/12. Зап. Степанова А. С. в 1966 г. в д. Бойница от Кузьминой M. Т.

169

– Mecc? peitti yhen kerran miulta lehm?n. No siit? my? vain sihi i?e emm?i mit? tiet?n. Se piti meil? toisesta paikasta ihmini suaha. I h?n siit? luati. Se oli monet p?iv?t siel?, jotta siit? kun h?n luati, ihmini, ni siit? kun ruvettih eccim?h, m?ntih, ni h?n oli yhen puunjuurella ihan mussaksi sen tallan jo puunjuuren, eik? se pi?ssyn siit? pois, ni se ihmini siit? kun luati, ni siit? se pi?si.

– Miten h?n luati?

– No vot sit?p?s en tiij?, kuin luati. Ne jeretnik?t oltih ennen rahvas.

– Лес спрятал однажды у меня корову. Но для этого мы сами ничего не знали. Тогда нам нужно было из другого места человека найти, который именно это делал. Она [корова] много дней была там. А потом как тот человек сделал, и потом как стали искать, пришли, а она была под деревом, до самой земли, до корней уже всё вытоптала, а вон выйти не могла. А как тот человек сделал, тогда высвободилась.

– Как он сделал?

– Но вот этого не знаю, как сделал. Это еретики (знахари, колдуны) раньше были люди.

ФА. 2611/16. Зап. Лавонен Н. А., Онегина Н. Ф. в 1980 г. в д. Коккосалми от Мартыновой И. Ф.

170

Mecc? peitti, kolmin suutkin oli lehm? mec?ss? ta ei kuollun. Yhess? tilassa, puusta ymp?ri kolmet suutkat… A siit? tied?jat otettih sielt?, icei tuli sielt?, kun ken kolduicci da niil?in karuloin kera pagisi. Pi?ssettih mec?n peitosta.

Лес прятал. По трое суток корова была в лесу и не умирала. В одном месте, вокруг дерева топчется трое суток… А потом знахари забирали оттуда, сама и приходила оттуда, когда кто колдовал да с теми чертями разговаривал. Освобождали из лесного укрытия.

ФА. 2943/3. Зап. Конкка А. П. в 1986 г. в д. Реболы от Лескиевой А. И.

171

Se oli yksi kerta, se on jo kuollut naini, kolduicci. L?hettih kolhoozan ziivattoita viem?h tuonne merenrannalla. Hi?n kun kolduicci ni t?t? viisi lehmy? m?ni mecc?h. Eik? l?yvet?, ecit?h, ecit?h, siit? k?ytih, Kn’azoista suatih ukko, tiet?j?. “Se oli vahna ukko, se oli кассой jotta: elossa ollah ne lehm?t, vain suatta eccie niist? ta niist? paikoista“. M?ntih, ni kai mua sy?ty, mua sy?ty, yhess? paikassa seisotah lehm?t. Viisi lehmy?, kolhoozan lehm?t. Yhess? paikassa seisotah, ei ni kunne pi?ss?. Ymp?ri, semmoni plossatka viijell? lehm?ll?, i mua ?yyv?h, ei pi?ss? ni kunne liikkumah, sih yhteh paikkah.

Это было однажды, та женщина уже умерла, колдовала. Пошли животных отводить туда, на морской берег, колхозных. Она как наколдовала, и пять коров ушло в лес. Не находят, ищут-ищут, тогда сходили, в Княжой нашли старика-знахаря. Это был старик, он посмотрел: живы те коровы, и сможете найти в тех-то и тех местах. Пришли – даже вся земля съедена, земля съедена, в одном месте стоят коровы. Пять коров, колхозные коровы. В одном месте стоят, никуда не могут двинуться. Вокруг, такая площадка на пять коров и землю едят, никуда не могут двинуться, в том одном месте.

ФА. 3063/6. Зап. Конкка А. П. в 1987 г. в д. Колвица от Лангуевой Н. А.

172

Kun mecc? peitt?y lehm?n eli min siivatan, niin hi?n muan sy?y, ei pi?se liikkumah, hi?n yhess? kohassa on, siivatta, kun mecc? peitt?y. Yhess? kohassa on, hi?n sy?y muan polveh suati, kuni ei pi?ssett?ne. A siit? pi?sset?h… Ei ole sivottu, a hi?n ei voi liikkuo, hi?n ei voi l?htie… Mecc? peitt?y, mecca peitt?y. Mua pit?y.

Если лес спрячет корову или какое животное, тогда оно землю будет есть – не может двинуться. Оно в одном месте, животное, когда лес спрячет. В одном месте, он землю съест по колено, пока не освободят. А когда освободят… Не привязано, а двинуться не может, не может уйти… Лес прячет, лес прячет. Земля держит.

ФА. 3217/22. Зап. Лавонен Н. А., Раутио К. X., Туюнен С. в 1990 г. в п. Кестеньга от Токаревой У. Т.

173

Yhten kerran, sanottih, lehmy kadoi, ecittih, kaikilleh ecittih, opittih. Ihan kuoppu dorogupieles, lehmy kuopas, siirici k?velt?h, n?ht? ei. Se on, peit?ndy se on, on. Peitettih, no tiedoiniekat oldih, enne rahvas ylen ?ijal tiettih, nyg?i eih?i niken tiije. Nyg?i kai h?vittih, a enne ke?nytettih.

Однажды, говорили, корова потерялась. Искали, по-всякому искали, ворожили. Яма у самой дороги, корова в яме – мимо ходят, а не видят. Это есть, прячет, это есть, есть. Прятали. Но знахари были, раньше люди очень много знали, сейчас никто не знает. Теперь все растеряли, а раньше возвращали.

ФА. 3362/5. Зап. Иванова Л. И. в 1997 г. в с. Ведлозеро от Мининой К. Ф.

174

Коровы превращены в камень

– A oledgo sin? kuulluh, ?to meccy peitt?v lehmii?

On, on, se on. Kuulin, da se on vie meile icel. J?rvi on, sit kus meij?n kodi on, iellehp?i sell?cyl kellot kuulutah lehmien da n?vyt?h: omat pellot oldih poikki j?rves – kellot on, lehm?t ollah pellol. Sinne menn?h – ei ole lehmii. Kivikse muututtih. Kuni opittu ei. Nu opittih dai hy? gu kivet. Lehm?t moatah pellol, a menn?h – ei ole lehmii. Se oli. Se peitt?y, peitt?y. Se oli.

– А ты слышала, что лес прячет коров?

– Есть, есть, это есть. Слышала, да это и у нас самих было. Озеро есть, а там, где наш дом стоит, подальше на пригорке, колокольчики коров слышны, да и видны: свои поля были через озеро – колокольчики слышны, коровы на полях. Туда придут – нет коров. В камни превратились. Пока не попробовали. Попробовали – а они как камни. Коровы спят на поле, а приходят – нет коров. Это было. Он прячет, прячет. Это было.

ФА. 3362/3. Зап. Иванова Л. И. в 1997 г. в с. Ведлозеро от Мининой К. Ф.

175

– A ?anotahgo, ?to meccy ziivattoi peitt?y?

– Meij?n kyl?s oli yhtel starikal: ecittih-ecittih l?hteme?, ni ei ni vovse nikus. Otti vican, vesti vican, istui, gu kivi oli. Ice se starikku istui kivel, sanoi. En tiije kunna sinne, kenelly? k?ydih. Mene, sanou, sit, necis kohtas. Meni, h?nel oldih net puikkoizet vestetyt l?htem?n pe?l – t?ll?nnyh oli.

A yksi lehmy oli, mecc?h ty?ttih – lehmy ei tulluh. Kolme ned?lii oli. Sanotah: ei pe?ze. A sie sanou: hengis on lehmy teij?n. Sit l?htiettih, sit lehmy tuli kodih, odva tuli kodih, kahtei piettih curas da toizes.

– А говорили, что лес животных прячет?

– В нашей деревне было у одного старика: искали-искали нетель, нету, совсем нигде. Взял прут, выстрогал прут, сидя на камне. Сам тот старик сидел на камне, говорил. Не знаю, куда там ходили, к кому. «Иди, – говорит, – в то место». Пришел, у него были те щепочки наструганы прямо на нетель – сдохшая была.

А одна корова была, в лес отпустили – не пришла корова. Три недели была. Говорят: не освободится. А там говорит: жива ваша корова. Пошли, и корова пришла домой, еле пришла домой, вдвоем держали с одной и с другой стороны.

ФА. 3418/12. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 1999 г. в п. Эссойла от Волкова С. Л.

176

– Meij?n sie vahnat mustettih, aiven lehmy kadoi sie kyl?s. Sit sid? lehme? ecit?h kyl?nv?il, ei n?ht?. A vierahat rahvas n?ht?h, ?to on lehmy mec?s. Sit sie oli Meloilas boabusku, h?in tiezi. Sit sinne boabuskalluo k?vdih. Sanou: lehmy on hengis, dai lehmy tulov kodih. Se boabusku tieduicci, ke?nytti lehm?n kodih. Sit oma iz?ndy k?veli lehme? eccim?s mec?s, sit oli, kivel istui, sit vesti sen keppizen. Lehmy kodih tuli – net lastuizet oldih lehm?l sell?s. Min? vet’, sanou, istuin kivel. Sanou: lehmy on hengis, dai lehmy kodih tulov. Boabusku se ke?nytti lehm?n kodih. Lehmy kodih tuli, dai lastuizet net lehm?l sell?s, kudoat h?i pe?sti istujes, sie keppizen loadijes. Kivi oli, h?n kivel istui… Lehmy muuttih kivekse… Karulaine muutti, kembo muu? Satana.

– A ongo se mecaniz?ndy da karulaine yksi?

– Yksi on, naverno. Vai vie ollou toine, en tiije min?… Sid? paistih aiven.

У нас там старики вспоминали: постоянно корова терялась в деревне. И потом эту корову ищут всей деревней, не видят. А чужие люди видят, что есть корова в лесу. А там была в Мелойле бабушка, она знала. И тогда туда к бабушке сходили. Говорит: корова жива, и домой придет корова. Это бабушка колдовала, возвратила корову домой. Потом свой хозяин ходил искать корову в лесу, и на камне сидел и выстрогал там палочку. Корова домой пришла – те щепочки были на спине у коровы. «Я ведь, – говорит, – сидел на камне». Говорит: «Корова жива, и домой корова придет». Бабушка та «повернула» корову домой. Корова домой пришла, и щепочки на спине у коровы, которые хозяин выстрогал, сидя, делая палочку. Камень был, он на камне сидел… Корова превратилась в камень. Черт превратил, кто же еще? Сатана.

– А хозяин леса и черт – одно и то же?

– Одно, наверно. Или еще другой есть, не знаю я… Об этом говорили всегда.

ФА. 3428/32. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 1999 г. в п. Эссойла от Ермолаевой А. В.

177

Ziivattoi toze mecc?h salbailou, toze ollah kolmien suutkien, nellien suutkien. Nu sit on tiedoiniekat… Nu kos lehm?t peit?y, hy? loitos ei olla, ollah sil territooriel, hy? muijal ei menn? nikunna… Konzu meccy peit?y, sit yhtes kohtas ollah.

Se h?i ongi karulaine, ?anotah. Se mec?nel?i on, konesno. Mecanel?i on ob’azatel’no!

Животных тоже в лесу скрывает, тоже по трое суток там находятся, по четверо суток. Ну, на это есть знахари… Ну, когда коров спрячет, они недалеко, они на той территории, они больше никуда уйти не могут. Когда лес спрячет, тогда в одном месте находятся.

Вот это и есть черт, говорят. Это лесной житель, конечно! Лесной житель есть обязательно!

ФА. 3460/38. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 2000 г. в д. Лахта от Максимова П. Д.

178

Жеребят забрал

Pahal k?deh ziivatta puuttuv. Se icces, se icces roavot. Ka meile vie oli moine do voiny. Varzoida meile rodih ylen ?ijy, pienied? varzoida, a Pacasm?ges oldih el?j?t, dai meij?n kolhoozah tuldih, dai Pedmvoaras… V 36 godu oli se dielo. Varzoi ajetah, Pacasm?geh l?het?h viem?h. H?n ottau hebozen, laskou sen ennep?i, viett?y muzikka, toizet hebozet j?lgeh, ne vahnembat, i varzoi ajelou p?icil?inkel. A Pavlof Jasa sanou: “?l? sin?, Sfopa, p?icil?inkel ajele varzoin j?lgeh, eule hyv?“. “Mibo lien?y varzoil, – sanou, – mi sin? m?lle?t?“ Pacasm?gess?h mendih varzat, ku kavottih, ni kaksi ned?lie ei voidu l?yde?, varzoi. Hebozet ollah sit, varzoi eule. A se kohta, se nurmi kus ollah hebozet, ni sil nurmel ni mussal ke?nettih. Naverno, hy? sit elet?h. Ozuttoadu ei. “Hoi, kehno, – sanoi sid? muzikkoa, – annoit mecc?hizell? k?deh varzat. Eci ked? tah“. Dai niin Pavlovan Vera, akka, kuotteli, en tiij?, kuin hy? kuotellah sie. I vdrug varzat tuldih pihah. Vot se kumma oli, meij?n muzikka ei uskon. Siid? usko.

Плохому (нечистому) в руки животное попадает. Это от себя, от себя зависит. У нас было такое до войны. Жеребят у нас родилось очень много, маленьких жеребят, а в Пачасмяги были жители, и в наш колхоз приехали, и в Педру-ваару. В 36 году было это дело. Жеребят гонят, в Пачасмяги повели. Он взял лошадь, пустил ее вперед, другие лошади следом, которые постарше, и гонит жеребят с недоуздком. А Павлов Яша говорит: «Ты, Степан, с недоуздком не гоняйся за жеребятами, нехорошо это». «Что будет с жеребятами, – говорит, – что ты болтаешь?» До Пачасмяги дошли жеребята, как потерялись, две недели не могли найти. Лошади тут, а жеребят нет. А то место, тот луг, где лошади, на том лугу всё в черную землю превратили. Наверно, они там живут. Но не показываются. «Ой, черт, – выругал того мужика, – в руки лешему жеребят отдал! Ищи кого-нибудь!» И тогда женщина, Павлова Вера, поколдовала, не знаю, как они там колдуют. И вдруг жеребята пришли во двор. Вот это чудо было, мой муж не верил, но тут поверил.

ФА. 1513/8. Зап. Степанова А. С., Лавонен Н. А. в 1971 г. в д. Мяндусельга от Титовой G. А.

179

Вечером отпускают из лесного укрытия

Meil? oli monta kertua lehm? peitoksissah mec?ss?. Aina lauti sen, ett? lehm? tulis poikes. Yksist? puun juurista k?vel?y, se on ihan mustana, mullalla k?vellyn, kaikki puut purnu. Ja sitte kun hi?n aina luati sen siihi mec?npeitokseh illalla, aamulla ei tule, se illalla tulou kotih, nin kun on, h?ilyy, n?in h?ilyy, ei ole muuta kun luut ja nanka siit? lenm?sta. ?iit? ei pi?ss?, jos ei l?yvv?, kuka sen tiet?y ta kuka sen on luatin. Kuulin, ni?tsen kun se v?vymies aina puheli siin? ver?j?n korvassa. Meil? oli lehm?, Kirjoksi sanottih. Nin se kuccu, sano jotta: “Kirjoseni, tule poikes. Ei siula ole siel? tuota, mit?n? mec?ss?, sie vet h?viet siel?, tule pois kotih, em?nt? siima, sanou ik?v?icc?y ja itk?y y?t-p?iv?t. K?vel?y tallista ymp?ri. “Kacomma, nin lehm? vain tulla heiluttau kotih. Illalla, huomeneksella ei pi?sset?. Se justih kuuvven aikana illalla tuli kotih lypsett?v?ksi, niin kun paimenella, kun tullah kotih lehm?t.

У нас много раз корова была спрятана лесом. Всегда делали, чтобы корова вернулась. По одним корням деревьев ходит, земля до черноты истоптана, все деревья искусаны. И вот тогда он [знахарь] всегда делал «отпуск» вечером. Утром не возвращается [корова], а вечером домой приходит, аж качается вся, качается, одни кожа да кости у коровы. Когда «лес» спрячет, то не отпустит, если не найдёшь, кто его знает и кто это сделает. Слышала, видишь ли, что зять всегда говорил, говорил у ворот сарая.

У нас была Пеструха. Он и зовёт, говорит, что: «Пеструшка, возвращайся. Нет у тебя там ничего в лесу, ведь потеряешься там, возвращайся домой, дома хозяйка без тебя скучает и плачет дни и ночи, ходит вокруг конюшни». Смотрим, и корова ещё засветло домой идет. Вечером. Утром не отпускают [из леса]. Ровно в шесть часов вечера пришла домой, чтобы подоили, как и с пастухом приходят коровы домой.

ФА. 1700/17. Зап. Степанова А. С., Лавонен Н. А. в 1972 г. в д. Княжая от Зайковой А. И.

Способы вернуть животных

180

Дети видят укрытое лесом

Mecc? peitt?y… No mec?n peitoksensa kun lapsen otat, ni lapsi n?k?y heti. Pieni lapsi se n?k?y, a vanhemmat ei n?h?.

Kun eksyt, pit?y muumin vuattiet ki?nty?. Leenahan oli kaikki ki?nt?t Petrovin, ka sukkie kun ei ki?nt?t, ta ei ni popatit. ?iit? h?n y?n oli mec?ss?, siit? oli huomeneksella sukat ki?nt?t, tai pi?si pois.

Лес прячет… Но когда искать из лесной прятки пойдешь, ребенка возьмешь, ребенок сразу увидит. Маленький ребенок, он видит, а взрослые не видят.

А когда заблудишься, надо одежду вывернуть наизнанку. Лена ведь все вывернула, Петрова, а чулки не вывернула и не попала. Поэтому ночь и была в лесу, а потом утром чулки вывернула и тогда освободилась.

ФА. 3347/10. Зап. Степанова А. С. в 1996 г. в пос. Калевала, от Леттиевой А. А.

181

Кила для лешего

A vie minul oli kerran icelleni – vazaine kadoi, Anukses roavoin p’at’des’at tret’t’oil vuvvel. I olin brigadiirannu skotnoil. TePatnitsa kacoi sie vazoi, vazat oldih aijas. H?i l?hti eht?l vazoi tuomah. L?hti vazoi tuomah, sie joukko vazoa, ajav sie yksin?h, nu h?nel oli vie neicykky, icceh tytt? ga… H?nel yksi vaza l?ht?y bokkah, ainos tungeh bokkah, tungeh bokkah. “Vastailin, vastailin, – Man’a se sanou, – nikui ei, ainos bokkah tungieh. J?lgim?i jo l?hti bokkah, l?hemb? kyle? jo, ei ni loiton olluh net lehm?t. L?hti, – sanou, – bokkah, opin, juoksin palan, tahtoin tavata, stobi t?nne kyl?h vastata. A h?i nosti h?nn?n, gu l?hti juoksemah. A min? vie sanoin: “A mene hot’ i mec?le, nyg?i sinun t?h, n?mm? pid?y vede? kodih. Et kunna mene, tulet! Mene hot mec?le!“ Nu ei ni vaza l?ydynyh. Nu n?mm? vazat ajoi, minule tuli, sanoi: nenga vaza l?hti. “Nu l?hti ga l?kk? min? sinunker l?hten, kacommo da tuommo e?res vazan“. Menimm?, kunnap?i h?i l?hti, Savihavvoikse sanottih. Sille dorogal l?htimm?, astuimo – nikus ei n?vy vazoa. Nu nyg?i kunna menemm?, ei n?vy vazoa dai jo ehty da vie vihmansume oli. I vaza ei ni tulluh kodih. Ei tulluh kodih… K?vyim? kaksi-kolme p?ivee. Predsedoatel’ kolhoozan tulov, sanou: ty? nyg?i narkko vazoa etto ota. Vaza on, – sanou, – nengai – nenga, nenil kohtil!“ A my? niil kohtil k?velimmo, nikonzu emmo n?i. Emmo n?i!.. A minul oli velli, ainos h?i paimendeli, a h?nel oli died’ot sie nevvottu: konzu ziivatat nenga je?v mecc?h, ga voibi h?i olla gi pahan j?llil, ga nenga opi. Sie on h?i meccytroppazet, meccytroppaizel sie on cural koivuine da toizel koivahaine. I net, sanou, ota da ke?n? vastai da ladvat sivo da sille pane pe?le, ladvoile pe?le, kivi. I sano: “Et andane minule ziivattoa, sie moastilleh sanuo da nimelleh, t?d? kivie roitos ij?n sell?s kandelemah“. I kolmeh kohtah muga siduo pidi. Nu minule juohtui mieleh: nevvoi minule velli necen, vuotas opin. Man’alle sille sanon: “L?kk? k?vymm? eht?l,“ – da pidi vie j?llel p?iv?nlaskuu menn? mecc?zeh. Menin, muga roavoin, sivoin, kivet panin niile kolmeh kohtah, i my? l?htemm? tossupe?n eccim?h. L?htimm? tossupe?n eccim?h, menimm? vai, dai meile vaza ozuttihes. Vaza ozuttihes, ga nikui h?i ei heit?i k?deh. Sit juoksov ga gu pul’a. A sie Anukses oldih laccukohtat, kanoavat oldih suuret. A kanoavan rannat oldih savihizet. H?i gu sit rubei kanoavan rannas hyppe?m?h, h?i livestyi da sordui kanoavah. Nu sit ugodimmokseh l?h?tt?v?h, h?nen tabaimo. I toimo kodih. Vot. I sid? j?lles (min? vie en uskonuh) i rubein uskomah: deistviteEno on i pravda…

А еще у меня у самой было – теленок потерялся, в Олонце работала в пятьдесят третьем году. Бригадиром была на скотном дворе. Телятница смотрела там за телятами, телята в изгороди были. Пошла она вечером за телятами. Пошла за телятами, там стадо телят, гонит одна, ну у нее еще есть девочка, своя дочка, но… У нее один теленок уходит в сторону, все время лезет в сторону, лезет в сторону. «Гоняла, гоняла, никак, – эта Маня говорит, – все время в сторону лезет. Под конец уже пошел в сторону, уже перед деревней, недалеко и были эти коровы. Пошел, – говорит, – в сторону, попробовала, пробежала немного, хотела догнать, чтобы к деревне повернуть. А он поднял хвост да как побежит!» А еще сказала: «Да пошел бы к лешему! Теперь тут из-за тебя, этих надо домой привести. Никуда не денешься, придешь! Иди хоть к лешему!» Вот теленок и не нашелся. Ну этих телят пригнала, ко мне пришла, говорит: так теленок ушел. «Ну, пошел дак пойдем, я с тобой пойду, посмотрим да приведем теленка домой». Пошли, куда он пошел. Ямы с глиной называли. По той дороге пошли, идем – нигде теленка не видно. Ну, куда сейчас пойдем, не видно теленка, да и вечер уже, да и дождило. И теленок так и не пришел домой. Не пришел домой… Ходили два-три дня. Председатель колхоза приходит, говорит: «Вы сейчас специально теленка не берете. Теленок, – говорит, – так-то и так, на тех местах!» А мы по тем местам ходили – никого не видели. Не видели!.. А у меня был брат, он все время в пастухах. А его там деды научили: когда животные так вот останутся в лесу, так может ведь быть и на плохих следах, так поворожи. Есть ведь там лесные тропинки, на лесных тропинках там с одной стороны березка и с другой березка. И возьми их, и наклони друг к другу, верхушками и свяжи, и положи на них, на верхушки, камень. И скажи: «Если не отдашь мне животное (по масти там сказать и по имени), всю жизнь будешь этот камень на спине носить». И в трех местах так связать надо было.

Ну, я и вспомнила: научил ведь брат меня этому, дай-ка попытаю. Мане той говорю: «Пойдем скорее вечером!» А надо было еще после захода солнца идти в лес. Пошла, так сделала, связала, камни положила на них в трех местах, и мы на следующий день пошли искать. Пошли на следующий день искать, пришли только, а теленок нам показался. Теленок-то показался, да никак в руки не дается. Бежит как пуля. А там в Олонце были пологие места и канавы были большие. А края канавы глиняные. Он как стал через канаву прыгать, поскользнулся и упал в канаву. Ну, мы тогда оказались поблизости и поймали его. И привели домой. Вот. И после того (я еще не верила) и стала верить: действительно, есть и правда.

ФА. 3024/82. Зап. Ремшуева Р.П. в 1987 в д. Святозеро от Ивановой М. А.

182

– Oliko tiet?jie kyl?ss?? Ken?

– Oli. Ei niit? ?iji? ollut. No yksi oli vanha mies, ik?mies. Se pi?sti. Vasselei. Hi?n joka tauvvista pi?sti. Tai lehmie pi?sti, siit? kun lehm?n peitti mecc?, niist? pi?sti, mec?n peitoksista.

– Mitein?

– Mec?n peitoksista hi?n pi?sti, mie n?in kun hi?n oh mecc?h luatit sen, kaksi koivuo n?in sitot yhteh, vassakah, puolelta ta toiselta thest? otti. No, siit? hi?n sen sito, siit? pannun oh sen kiven ta siih tietysti siit? sopottat. Kaksi koivuo kun n?in vassakkah sito, ni t?h sito siit? sen kiven, niih oksih. Ta tietysti hi?n pakasi siit?, sopotti.

– N?htihk? ennen piessoja?

– Ka se ukko oh, sanottih jotta, n?hnyn sit? i piessua. Noh, piruo sit?.

– Были ли знахари в деревне?

– Были. Их немного было. Но один был старый мужчина, в возрасте. Он освобождал. Васселей. Он от любой болезни выручал. И коров освобождал, когда корову лес прятал, оттуда высвобождал, из лесной прятки.

– Как?

– Из лесной прятки он освобождал. Я видела, как он в лесу делал: верхушки двух берёз, растущих напротив друг друга через дорогу связывал. Ну вот, он их связывал. На них клал камень и тут же, конечно, шептал. Две берёзы напротив друг друга как свяжет, в этот узел камень, в эти ветки. И, естественно, он затем говорил, шептал.

– Видели ли раньше бесов?

– Дак этот мужик, говорили, и видел бесов этих. Ну, чёрта этого.

ФА. 2554/24. Зап. Ремшуева Р.П. в 1979 г. в д. Калевала от Федотовой О. Ф.

183

Mets? peitt?? elukan niin, ett? ei pi?se kotia. Ei l?yvv? kotie mill?n?. Siilon haetaan polulta, jota karja kulkee, n?reit? ja ne taivutetaan portiksi yhteen polun yli ja sidotaan punaisella langalla yhteen. Sitte hakataan kolme korvakkoo. Suureen puuhun lyyvv??n pitkin puuta hoava, siihen lyyvv??n kiila, johon korvakot ripustetaan. Siin? pit?? olla kaksi henkee, toinen niinkun todistajana. Tekij? alkaa kiertee puuta ja kirveell? kopistella vastoo: “Tyre? loajin“.

Sitte se ottaa kirveen, kopasoo, mutta ei ly? puun juureen, ?k?sesti on ly?vin??n ja sanoo: Jos et pi?st? minun omiani, niin tapan poikas.

Se on niit? Pekon (Miihkali Arhippaisen pojan) temppuja. Sitte ehottomasti kolmen vuorokauven per?st? tulou takasin, jos se on mets?n peitossa.

Лес так прячет животное, что оно не попадает домой. Никак не находится. Тогда идут на тропинку, по которой шло стадо, находят маленькие ёлочки по обе стороны тропинки, делают из них ворота через тропинку и связывают верхушки красной нитью. Потом срубают три подпорки. На большом дереве, вдоль, делают расщелину, в нее прибивают клин, на который вешают подпорки. Там должно быть два человека. Другой будто бы свидетель. Один начинает обходить вокруг дерева, постукивая его топором. Другой спрашивает: «Что делаешь?» Постукивающий отвечает: «Килу делаю». Потом он хватает топор, но не бьёт по корням дерева, а угрожая со злостью ударить, говорит: «Если не отпустишь мое собственное, тогда убью сына!».

Это Пекки (сына Миихкали, Архипы) обряды. И тогда через трое суток возвращается животное, если было в лесном укрытии.

НА. 5/268. Зап. В. Кауконен в 1942 г. в д. Паахкомиенваара от П. Ремгиу

184

Надо отдать, что просят

Monie p?ivie lehm? on mec?npeitoksessa. Pit?y niisi suaha semmoini, jotta ken mahtau. Ei pie sinne suahen k?yv?, ken tiet?y, ni kun vain sanan sanou, lehm? tulou ihan yhell? coassulla, je?viytyy kodih. Ja se on ihan selv? tozi kaco, jotta mecc? peitt?y lehmy?…

Lehm?n peitti mecc?. Kuin monta p?ivy? ei tule, ei tule. Jo ?anotah: “Jo on kondie sy?nyn, jo on kondie sy?nyn“. A siit? se naini sanou, jotta: “T?t? ei ole kondie sy?nyn, a t?m? lehm? on mec?npeitoksessa. Mecc? on lehm?n peitt?n“. No mill? my? nyt t?m?n suamma, siel? suamma. A hi?n mit? kyzyn?y, andua pit?is h?nell?. Ei suurukkaini se vessa, ole, jotta mit? andua pit?y, no hi?n vs’oravno sen lupuau andua. Ta hi?n kun m?n?y pihalla, pihalla siel? niit? lukou, lukou-lukou… Luvut pit?y lukie, lehm? tulou, vain kelkuttau tulou, kello kaglassa. Vot… Sill? lehm? tulou kotih. A monta p?ivy? on siel?. Se oli Pozassa, Pozan alla peitti lehm?n mecc?. No oli, muinen, oli ?ij? lehmie mec?n peitoksessa, ennen muinen, se vahnembana… Nyt v?h?n mec?n peitoksessa on.

Много дней корову лес укрывает. Надо тогда найти того, кто умеет. Не надо туда до этого ходить, а кто знает, тот только слово скажет, корова придет за один час. Явится домой. И это чистая правда, что лес прячет корову.

Корову упрятал лес. Уже много дней не приходит, не приходит. Уже говорят: «Уже медведь съел, уже медведь съел». А тогда та женщина говорит, что: «Ее не медведь съел, а эта корова лесом упрятана. Лес корову укрыл». Ну, мы думаем, как теперь оттуда вызволить. А она что-то попросит, что надо дать ему. И не большая это вещь, что дать надо, но она все равно обещает ее дать. И она выходит на улицу, на улице там эти заговоры читает, читает. Заговоры надо прочитать, и корова приходит, идёт, позвякивает колокольчик на шее. Вот… Так корова приходит домой. А много дней там. Это было в Поже, аж за Пожей лес укрыл корову. Ну, было, раньше много коров было «лесом» спрятано, раньше это, в старину. Сейчас мало «лес» прячет.

ФА. 1546/7а. Зап. Конкка А. П., Лавонен Н. А., Лукина П. И. в 1971 г. в д. Югикозеро от Тарасовой А. Е.

185

Пятиконечник

Viisikantahini viij?h mecc?h, kun lehm?t peitt?y, siit? viisikantahini kun viij?h mecc?h. Marilta kun Songassa ei tullun lehm?, viisikantahini kun luajittih ta y?ksi mecc?h vietih, lehm? tuli provolokka kaglassa, oh hirvenansah puuttun… Viisikantahini luajitah hot’ puikosta, hot’ mist?… Ei se suuri, kun kruugassa viisi kantua.

Пятиконечник отнесут в лес, когда коров «спрячет». У Марии в Шонге, когда корова не пришла, пятиконечник как сделали и в лес унесли, корова пришла с проволокой на шее, попала в петлю, поставленную на лося… Пятиконечник делают хоть из щепок, хоть из чего… Небольшой он, пять концов по кругу.

ФА. 1861/10. Зап. Степанова А. С., Лавонен Н. А. в 1973 г. в п. Кепа от Степановой Ф. 3.

186

Узел Осмо

– Mitenp? ruattih, kun jos lehm? on mec?npeitossa?

– Ka siih oli niisi konsti. Luajittih ne solmut ta. Mimmoni lien?y ollun se Osmon solmu, se Osmon solmu luajittih. Ta siit? vietih alakiven alla. Ta mit? lien?y siel? luvettu ta. Annettih se srokka ta siih suahen kun et suane, nin kahta jykiemm?n kiven suat jalakeskihis. Ni se toi siit?. Mecc?hisell? sill? keinoin sanottih, kun se solmu pantih sinne kiven alla.

– Pantihko tien risteyksih?

– Tien risteyksih… Kahteh luatuh luajittih. Tien risteyksiss? k?ytih tai sit? karjan polkuja my?ten m?ntih, ta niit? m?nt?h?isie sivottih latvoista yhteh, ta siit? l?pi kucuttih sit? lehmy? ta. Mie en suata, no kuullun olen. T?m? miun ukko oli ollun ?mm?ll?h toisena, kun ?mm?h oli luatin niit? siel?…

Alakivi oli semmoni mi ei liiku, mit? ei sua nostaa, no ni sit? kucuttih alakiveksi.

– Что делали, если корову лес прятал?

– Для этого тоже был способ. Делали узел. Какой это был узел Осмо?… Его, узел Осмо делали. И относили его под неподвижный камень. И что-то читали там. Давали срок, что если до этого срока не вернёт, то в два раза тяжелее камень получит между ног. Тогда он «приводил». Лешему это говорили, когда этот узел клали под камень.

– Клали ли на перекрёсток дорог?

– На перекрёсток дорог… Двумя способами делали. На перекрёсток ходили и потом по следам стада шли и сосенки связывали верхушками вместе и потом через них звали корову и… Я не делала, но слышала. Это мой муж был вторым с бабушкой, когда его бабушка делала это…

Нижний камень – это тот, который не двигается, его нельзя поднять. Вот его называли нижним камнем.

ФА. 2520/13. Зап. Ремшуева Р.П. в 1978 г. в д. Вохнаволок от Ремшу П. Т.

187

Jos mets? peitt?y lehm?n, siit? Osmon solmu sivotah sinne. No niit? oli ocen’ retko meij?n kyliss?, jotta ken sen tiesi situo, kuin se sivotah… Kaksi m?nty? sivotah, nuorta m?nty? n?in yhteh, latvat yhteh ki?nnet?h i siit? kuin siel? l?pi k?yt, se sitoja. Alapuolesta, kuin ne on sivottu niin, kaksi m?nty? yhteh.

Если лес спрячет корову, тогда узел Осмон завязывают. Но это было очень редко в наших деревнях, кто умел завязывать, как его завязывают… Две сосны связывают, молоденьких сосны вот так вместе, верхушки вместе связывают и потом тот, кто связал две сосенки вместе, под ними проходят, под этими двумя сосенками, связанными вместе.

ФА. 3217/38. Зап. Лавонен H. A., Paymuo К. X., Туюнен С. в 1990 г. в п. Софпорог от Исакова М. А.

188

Оставить обувь за дверью

– Peittiko teil? mecc? ziivattoja?

– Ka peitt?y da.

– A kuin l?yvet???

– L?yvet??, ka avataa doroga da…

– A kenbo avuau?

– Ken tied?y, se i avuau.

– A kuin avataa?

– Kuin avataa, ka sanoil avataa.

– Mimmoizilla?

– Necistoi duuha ottau sanoilla…lasse sinne em?nn?ll? ga, sie, dai laskou.

– A pid?ygo sinne viel? mid? panna?

– A hammas…. heil? gostincoiksi da ni omat jallacit j?tti?, stobi ziivatta kodih tagazin tulis, oven tagah.

– Min oven tagah?

– Ku pihalda tulet.

– A tulougo se ziivatta kodii ice, vain viel? pid?y eccie?

– Ice tulou, ku kotit jo j?t?t h?nell?. Pihalla t?nne.

– A mec?ss??

– Ka mec?ss? siel? i?e tuou.

– Ei mecc?? j?tet? kottija?

– Ei, oven tagah.

– Dai oven tagana luvetaa? Illalla vain huomuksella?

– Illalla.

– A kun huomuksella lazetaa karja mecc?h, mid? ?anotah?

– Kosta gorah, kosta alah, oigiet ziivatat omalla mualla l?hett?i k?velem??. Kosta gorah, kosta vastaa, oigiet ziivatat omala muala l?het?h matkah. P?iv? sid? mec?ss? sy?tet?? da y? koissa muattaneh.

– Прятал ли у вас лес животных?

– Прятал да…

– А как находят?

– Находят? Дак открывают дорогу да…

– А кто открывает?

– Кто знает, тот и откроет.

– А как открывают?

– Как открывают? Да словами открывают.

– Какими?

– Нечистый дух забирает за слова. Отпусти туда, к хозяйке, и отпустит.

– А надо ли туда ещё чего положить?

– А зуб… Им для гостинца. Да ещё свою обувь оставить, чтобы животное обратно пришло, за дверью.

– За какой дверью?

– Как с улицы придёшь.

– А придёт ли это животное само домой, или ещё надо искать?

– Само придёт, раз оставляешь ему обувь (коты). На улицу, сюда.

– А в лесу?

– Дак из лесу оттуда само и придёт.

– В лесу не оставляют обувь?

– Нет, за дверью.

– И за дверью говорят? Вечером или утром?

– Вечером.

– А как утром отпускают стадо в лес, что говорят?

– Когда в гору, когда вниз. Невинные животные пусть по своей земле ходят. Когда в гору, когда навстречу, невинные животные по своей земле будут ходить. День пусть их в лесу кормит, а ночью дома спят.

ФА. 2009/33. Зап. Никольская Р. Ф., Лукина П. И. в 1974 г. в д. Чёбино от Фофановой А. Г.

189

Ольховый крест

– Kui kuoteltii lehmie?

– No miula se nado neuvo, konza mie Suad’?rvess? elin. Mie h?nen kera (ei ni neuwon) kun k?velin, ottau miun tovarissaksi, yksin’?? ei ruohi l?htie kuottelomaa. No. M?n’et, sanou, ollou ku em?ziivatta, h?n d’o loadiu lep?sf?, ecciygi sen valmeheksi, ku ollou em?, nin kaksisoarazen lep?n nyhti?y muasta, ei tobiezen lep?n. A ku ollou iz?ziivatta, ni ottau yksisoarazen lep?n, sield? ecciy muasta. J sift’e luadiu ristikon, m?n’?y tiesuaroilla, mecc?? sinne, kuss’ on tiesuarat. No i siid’? lugou:

Mec?n iz?nn?t, mec?n em?nn?t

Mec?n vahnemnat i keskim?zet, keskikerdahizet,

kugali oletta omakset, rodn'akset,

anakkua miula oigie ziivatta,

t?m?mmoine (mi on nimi ziivatala).

Anakkua miula oigie ziivatta kodii,

ku Olletta ottan.

Mustanvalgie, kirjavicca,

(liho musta on, liho ruskie, liho ruskienkirjava on)

anakkua miula semmoine ziivatta

t??st?? y?st?? kodii.

Pyh?n Jyrrin, nin t?y? kyl?? et?t?? tule: ni suolan, ni l?eib?n,

ni min pi?l??,

i teij?n pereh levit???.

Kolme kerdua luvetaa sinne mecc?? p?in, a siid’? ku ki?n my?sf?? j?ril’l’?h i j?l’el’l’?? ei kacahettua, matataa kodii.

– Risti fy?nnef???

– No risti pi?st? pe?licci lyk?f??, se lepp?ne luaittu, i kodii matataa, j?l’el’l’?h ei kacottua, miula nado ei k?sken kaccuo toze.

– Et ka??on?

– En ni ka??on, mie varazin. Duumaicen, ei tuldas biessat j?kgee, y?l’l’? kun olet me??s’s’?.

– Se y?ll? piti?

– Da. Konza ni ken ei ni?, y?l’l’?, y?l’l’? kucutaa. Se kuotellaa jo biessan vi?EE? da sanotaa.

– Как заговаривали коров?

– Ну, меня этому золовка научила, когда я в Саезере жила. Я с ней (иначе не учила) раз ходила, брала меня в напарники, одна не осмеливалась идти заговаривать. Но. Пойдёшь, говорит. Если животное самка (она уже сделает, найдёт ольху эту наготово), если самка, то двухверхушечную ольху вырвет из земли, небольшую ольху. А если животное самец, возьмёт одноверхушечную ольху, находит такую на земле. И потом сделает крест, пойдёт на перекрёсток, в лесу, где есть перекрёсток. Ну, и там произносит:

Хозяева леса, хозяйки леса,

Старшие леса и средние,

Покуда вы свои и родные,

Отдайте мне невинное животное

Такое-то (как зовут животное).

Отдайте мне невинное животное домой,

Раз взяли.

Чёрно-белого цвета.

(или чёрное, или рыжее, или рыже-пёстрое)

Отдайте мне такое животное

В эту ночь домой.

Если не отдадите невинное животное в мой дом,

Святого Георгия,

Тогда вы в деревню не придёте:

ни за солью, ни за хлебом, ни за чаем,

И ваша семья разойдётся.

Три раза прочитает туда, в сторону леса, а потом как повернётся обратно, вслед не смотрят, идут домой.

– Крест кинут?

– Но, крест через голову бросят, тот ольховый. И домой идут, назад не смотрят. Мне золовка тоже не велела смотреть.

– Не смотрела?

– И не смотрела, я боялась. Думала: не пришли бы бесы следом, раз ночью в лесу.

– Это ночью надо было?

– Да, когда никто не видит, ночью звали. Это уже заговаривают через бесов, говорят.

ФА. 2249/4. Зап. Ремшуева Р. П. в 1975 г. в д. Мяндусельга от Савельевой П. С.

190

Ольховые гвозди

Toine kuottelis toizin maaloi, t’otka n’euwo, ga miula n’euvvo l’epp?zet noaglat loadie, kolme yheks?n, tiesoarala toze pisti? muah. Noh.

Kaivan sil?m??n (loukon)

Kaivan toizen,

Et?t?? andane oigieda ?iivattua kodii,

I kaivan n’en??? loukon, toizen.

Kyzyt???.

No, a et?t?? andane oigieda ?iivattua kodii,

Et?t?? tule ni l?eib?n, ni suolan pi?l?? kyl???.

Emm? lasse.

Другой способ был такой короткий. Тётка учила. Учила меня сделать ольховые гвозди, три раза по девять. На перекрёстке воткнуть в землю. Но.

Выковыряю глаз (дырки).

Выковыряю другой,

Если не отдадите невинное животное домой.

И выковыряю ноздрю, другую.

Спрашивают.

Ну, а если не отдадите невинное животное домой.

Не придёте ни за хлебом, ни за солью в деревню.

Не пустим.

ФА. 2249/5. Зап. Ремшуева Р. П. в 1975 г. в д. Мяндусельга от Савельевой П. С.

191

Кресты на перекрёстке

Gu mec?n peitos on ziivattu, sit ei ole puhiettu. Muite ecit?h. Sit nevvottih minul omat dai jo vieras akkane nevvoi, IlTazen akkane. Er?hicci gu paimenis olin, sit kadoi minul viizi h?kkie, kuvves l?htemy. Vot. Ecimm?, ecimm?, jongoi kolhoozan v?il – nikus emmo l?vv?, j?llet on, puututa ei! Karjan ajammo mecc?h, sit kolhoozu ty?nd?y abuniekkoi – kaikilleh ecimm? – vot emmo l?vv?! Sit juohtui mieleh: vuota-la, nevvoi vet’ minulleni er?hicci, jo ammui IlTan akkane. Vuotas min? opin! Kolmel tiesooral laitah kolme ristoa, sell?s-k?tty laitah hural k?il, nenga. Voozduhas ristu, nu silm?t gu rovne ristit?h. I santah sanat: “Pitkysormizel k?is e?re ziivattu, anna ristikanzal ziivattu“. I vai nenga lain ristat, illal lain, huondeksel jo akad mendih niitt?jes niitul. Kaikin karahtettihes! Kus my? ecimm?, sit aijas oldih, sil mool, dai niitul karahtettihes. Jo akku viestin ty?nd?v: tulgoo, uroot, h?kkil?i ottamah, h?kit ollah p?ivy minun niitul, soottoloi vai puskietah. Sit mendih, vie oli Slikovan h?kki er?s… Cut’ jo ei oldu ned?lii! A ku yheks?n y?dy soodaneh peitos olla, sit en?mbi ei zavernita. Enne yhekse? y?dy net pid?v sooha, ziivattu. A ei soonne, sit vs’o… Eigo ke?netty j?lgil?i, eigo nimid?. Sit samas j?lgis k?veltih. Vai meccy peitt?y, silmih tulla ei. Vot. Мессу peitt?y.

Когда лес укроет животное, на это тут нет заговора. Так ищут. Меня учили свои, да и чужая женщина уже учила, Ильина старушка. Однажды, когда в пастухах была, у меня пропало пять, пять бычков, шестая нетель. Вот. Искали, искали, уже силами колхоза – нигде не можем найти, следы есть, а не попадаются! Стадо выгоним в лес, потом колхоз отправит помощников, по-всякому ищем, вот не находим! Тогда вспомнилось: подожди-ка, учила ведь меня однажды, уже давно Ильина старушка. Подожди-ка, я попробую! На трех перекрестках делают три креста, за спиной делают, левой рукой, вот так. В воздухе крест, ну как будто крестишься. И говорят слова: «У длиннопалого из рук – вон животное! Отдай крещёным животное!» И только так сделала кресты, вечером сделала кресты, утром уже к женщине, косившей на лугу, пришли! Все внезапно появились! Где мы искали, в той изгороди были, на той земле, вдруг появились на лугу! Уже женщина весть отправляет: приходите, дурни, быков забирать, быки целый день на моем лугу, копны только бодают. Пошли тогда, еще и Шлыковых бык был… Уже чуть ли не неделю были! А если девять ночей смогут в прятке быть, тогда уже не вернуть. Раньше девяти ночей надо высвободить животных. А если не сделаешь, то все… Ни следы не поворачивали, ничего. В одном и том же месте ходили. Если лес спрячет, на глаза не покажутся. Вот. Лес прячет.

ФА. 3025/17. Зап. Степанова А. С. в 1967 г. в д. Робогойла от Ивановой Е. А.

192

Toizen kerran Fil’oin Iivanal h?vii lehmy. Piettih-piettih kois, maijakuul kandamah vuotettiin vot-vot kandoo. A pripev?itih boobuskale: “?l? ty?n? pihal“. H?i r?ng?tt?v! “Vuota, ty?n?n vilustumah pihale“. Vaigu vilustumah ty?ndi sie omassah aijas, lehmy hop! Pagozeh! H?nel himoitti mecc?h kandamah. Mecc?h kandoi, sinne meccy peitti. Jo ned?li ecit?h lehmee, dai min? k?in eccim?h. Akkoinke istun, nygoi-la koittelen narkokseh loadie. Vaste sit eciimmo, istuimmo akkoinkel kolmeikeski, peel?i ecimm? icel da huogavummo, s?imm?. Ei kuulu ni kellon hainoo! L?htimm? e?res, sit on kolme tiesoaroa: “Nyg?-la pangoo ty? hot’ mustoh, ongo nece tozi! – narkokseh min? heile sanon. – Lain, opin ristat, eigo sit jeevei“. Ristat lain, sin? illan IlTan Vas’a men?v kalah lambih sinne, men?y: jo lehmy m?l?htih da vaza h?neh kohti, koirat haukuttih. Haukkumah ruvettih, kacon, sanou, viglistell?hes, j?n?it rovno lepik?s sie da mecik?s. Rubein kaccomah, ga Fiboin Iivanan lehmy. Valgei lehmy oli, dai valgien vazazen soannuh. I vot sie ned?lin. Mittuot oldih vilut sin? kev?jen, hallat! Eigo heine? ni kazva vie! Ni pihal muut ziivatat ei k?ydy vie! H?i sie ned?lin el?tti pe?dy! Vai mid? lienne sy?nnyh? Vot! Vazazen kel. Sit akat nagrettih. Toaste viestin toi muzikku, py?r?il ajau: “Nyg?i l?kke? velli lehme? ottamah, lehmy on Syv?n lammin sell?l“. Vaste sid istuimmo, s?imm? – emmo n?hnyh ni…

Se pid?y, stobi kolme tiesooroo olis, sellin keendyvy?, sit sellin nenga ristat lait, i?e nimit?t: “Pitkysormizel k?is e?re, ristikanzal k?deh“. Muudu sanoo eule nimid?… Dai IlTan akkane muga sanoi: “Ei pie muudu nimid?. Sano vai. Sit hos ollou kuolluh, yksikai ristikanzu ugodih“.

Tootto meij?n sie hot’ y?h?zel yksyi, ga h?i jallat pusti. Jallat pusti da sit j?rilleh kengih i sit puuttuu j?rilleh hyvil dorogazil.

В другой раз у Филатова Ивана потерялась корова. Держали-держали дома, ждали, что в мае месяце отелится. А просили бабушку: «Не выпускай на улицу!»

А она мычит! «Подожди, выпущу охладиться на улицу!» Только выпустила охладиться в своей изгороди, корова – хоп! Бежать! Ей хотелось в лесу отелиться. В лесу отелилась, туда лес и спрятал. Уже неделю ищут корову, да и я ходила искать. Сижу с женщинами: сейчас нарочно попробую сделать. Только что здесь искали, сидели втроем с женщинами, в головах искали друг у друга да отдыхали, ели. Не слышно даже звона колокольчика! Пошли вон, а по пути – перекресток трех дорог. «Ну, сейчас хоть запомните, правда ли это! – нарочно я им говорю. – Сделаю кресты, не покажутся ли тогда!» Сделала кресты. В тот же вечер Ильин Вася идет на рыбалку на ламбу туда, идет: уже корова замычала и теленок, прямо к нему, собаки залаяли. Залаяли, смотрю, – говорит, – мелькают, как зайцы, в ольшанике там, в лесочке. Стал смотреть, так ведь Филатова Ивана корова! Белая корова была и белого теленочка родила. И вот там неделю. Какие холода были той весной, заморозки! Травы еще совсем не было! Даже на улицу другие животные еще не ходили! А она там неделю жила! Что ела? Вот! С теленком. Тогда женщины смеялись! Тоже весть принес мужик, едет на велосипеде: «Ну, теперь пошли корову забирать, корова на пригорке у Глубокой ламбы». Только что там сидели, ели – не видели…

Это надо, чтобы три перекрестка было, спиной повернуться и за спиной так кресты сделаешь, сама приговариваешь: «У длиннопалых – вон, человеку – в руки!» Других слов никаких нет. И Ильина старушка так говорила: «Больше ничего не надо. Скажи только. Тогда, даже если сдохла, все равно человек наткнется».

А отец наш, если хоть немного заблудится там, дак он ноги вытряхивал (переобувался). Ноги вытряхивал да потом надевал снова сапоги и тогда попадешь снова на хорошие дорожки.

ФА. 3025/17А. Зап. Степанова А. С. в 1967 г. в д. Робогойла от Ивановой Е. А.

193

Знахари возвращали животных

– A mit? kerrot mec?nis?nd?ksi? Kuin nainen kucui mec?s iz?nd?n?

– Ga h?n sanoil, sanat net ollah. Sanoil, sanoil. Nengaleite tied?m?t? l?het, hot’ i pagize, ga sanoi gu et tied?ne, ga nimid? tolkkuu tule ei. Ziivattoin eccijes, ga sit vie kodvu l?yt? ei. Sit jo ecit?h viimezekse ristikanzoi, kudamat tiet?h, opitah, sit jo l?yt?h.

– A kuinbo pid?? ecci??

– No sit toze sanoil. Miituizes kohtas kui sie pid?y, kyzyy: “Pe?st?kkee e?res“. A sit kolduicci kui sie, dai i?e sie i hourou. Ristikanzu sie gu tied?n?y.

– А что расскажешь о хозяине леса? Как женщина вызвала хозяина из леса?

– Дак она словами, слова такие есть. Словами, словами. Так не знаючи пойди, хоть и говори, а слов если не знаешь, никакого толку не будет. Когда животных ищут, дак долго и не найдешь еще. Тогда уж напоследок ищут людей, которые знают. Заговаривают и находят.

– А как надо искать?

– Ну, словами. В каком месте там как надо спрашивать: «Отпустите вон». А поколдует там, так сам и поднимется. Если человек знает.

ФА. 3316/10. Зап. Лавонен Н. А. в 1992 г. в д. Улялега от Никитиной Е. А.

194

– A ?anotah, ?to mec?s on iz?ndy, mec?niz?ndy?

– Mugah?i ?anotah… A yksi akku oli, nyg?i jo on kuolluh, se oli Pannilas. Jesli gu mi h?viev t?s, varrastetah h?i, sit h?i gu mec?n pagizuttav, enne ku oldih sluuceit – sit vot se mec?niz?ndy tuou e?res, tuvva pid?v. Se oli Pannilas akku. A minul ei olluh nimid?.

– А говорят, в лесу есть хозяин, хозяин леса?

– Так говорят… А одна женщина была, теперь уже умерла, это в Панниле было. Если что-то потеряется, украдут, тогда она как с лесом поговорит (раньше ведь были случаи) – тогда хозяин леса принесет обратно, принести придется. Это в Панниле была женщина. А у меня ничего такого не было.

ФА. 3433/46. Зап. Миронова В. П. в 1999 г. в с. Ведлозеро от Чаккоевой А. А.

195

– A ziivattoa peittigo meccy?

– Peitti. Yhtes talois meij?n Angenlahtes kaheksa paloa lehme? t?ll?i nengomal plosatkaizel. Ykeks?n suutkien syd?meh pid?s eccie. A sit ecittih, ecittih, a pideli tiedoiniekkoih obratitsa, stobi h?in pe?st?nys. A ei, my?h?.Ielleh yheksien suutkien, sit t?ll?t?h n?lg?h. Sit ei pe?st? nikunna heidy… Oli! Se sluucai oli Angenlahtes.

– А животных прятал лес?

– Прятал. В одном доме у нас в Ангенлахти восемь коров сдохло. Вот на такой площадочке. В течение девяти суток надо бы найти. А искали, искали, но надо было к знахарям обратиться, чтобы они освободили. А нет, поздно. Если больше девяти суток, то умрут с голоду. Никуда тогда уже больше их не отпустит… Было! Такой случай был в Ангенлахти.

ФА. 3429/15. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 1999 г. в п. Эссойла от Нестеровой М. Ф.

196

On semmosie, jotta puajitah mecc?hisen kera. Mit? hi?n laittau pahua, ni h?nt? pakinoilla kucutah, ken mahetah. A nyt ei ole muanpi?ll?!

Meil? oli ukko sussieda, eli kyl?ss?. Se voi… Heil? oli lehmy? monta, heil? j?i yksi lehm? mecc?h. I lehm? se ei l?yvy. Hi?n peitti lehm?n. No, se on piru peitt?n. ?iit? ecit?h, ecit?h, hy? kallivolla issutah, eccij?t. A se lehm? on, kallivoksi n?ytt?ytyy heil?… ?iit? oli sussieda, nu Vartieslampi, siel? oli yksi ukko… Hi?n pi?sti, lehm? tuli kotih… Hi?n kuccuu siit?… H?nell?, ?anotah, on yksi silm? vain keskiosassa. Pirulla. Niin ?anotah… Ei nykyj?h ole niit?, ei!

Siel? viel? oli semmoni, jotta akan peitti. Akka m?ni mecc?h, i akan peitti siel?. I akka ei tule, ecit?h akkua, ecit?h – ei tule. ?iit? oli viel? yksi ollun semmoni, jotta sai, tuli akka kotih… Kuccu pakinoilla. Sielt? Tuhkalan per?lt?.

Ennen se oli, a nyt ei ole!

Есть такие, что разговаривают с лешим. Что-то он сделает плохое, и его на разговор вызовут, кто умеет. А сейчас нет на земле!

У нас был мужчина, сосед, в деревне жил. Он мог… У них было много коров, у них одна корова осталась в лесу. И корова эта не находится. Он спрятал корову. Ну, это черт спрятал. Ищут-ищут, они на камнях сидят, те, кто ищет. А это корова, камнем им видится… И был сосед, ну в Вартиелампи, там был один старик. Он освободил, корова пришла домой. Он позвал того… У него, говорят, только один глаз, посреди лба. У черта. Так говорят… Нет сейчас такого, нет!

А там еще было такое, что женщину спрятал. Женщина пошла в лес, и женщину спрятал там. И женщина не приходит, ищут женщину, ищут – не приходит. Тогда еще был один, который умел колдовать, пришла женщина домой… Позвал на разговор. Там, в Тухкаламби.

Раньше это было, а сейчас нет.

ФА. 3217/3. Зап. Лавонен H. А., Раутио К. X, Туюнен С. в 1990 г. в п. Кестеньга от Исаковой М. А.

197

Se on, se ?anotah mec?nis?nt? peitt?y sii vattua. Ylisen Outi mainicci, jotta mec?nis?nt? peitt?y, vain siin? niisi pit?y olla tiet?j?t. Vaikka niit? ecit, mutta niit? et l?yv?. Vaikka se ken tiet?y, ne tullah ihan siit?, ihan heti kotih. Se mecc? peitt?y. Totta se on, mec?nis?nt? kun peitt?y hi?t…

Outi sano, jotta heil? kun kerran… “Heil? tuatto oli ollun oiken vihani da siit? ei antan jalaccija pity?, kun palTahin jaloin piti paimenessa juossa ta lehmie eccim?ss?. Ery?h?n kerran, sanou, lehm?t ei tulla ta ei tulla, ne kun viel? sienill? j?lkil?ih m?nn?h, ta ei tulla lehm?t. Jo my? k?ymm? eccim?h, kun ei kuulu kelluo. Niin se mecc? peitt?y, jotta se ei kuulu kalahusta, ei kilahusta. A heij?n muamo oli tiet?j?, no se jo on kuollun akka. My? tuhma: “Ta emm? my? l?yt?n, miss? ollah.“ Akka se oli pihalla k?vellyn, pikkusen aikua oltih, ni lehm?t tultih kotih. Se tietohuicci.

Это есть, это, говорят, хозяин леса прячет животных. Юлинен Оути вспоминала, что хозяин леса прячет, но тут должен быть знахарь. Хотя их [скот] и ищешь, но не найдешь. Ну а тот, кто знает, у тех приходят скоро домой. Это лес прячет. И вправду, это хозяин леса их прячет.

Оути рассказывала, что у них было однажды. У них отец был очень злой и не разрешал обувь надевать, и приходилось босиком пасти коров и ходить искать. Однажды, говорит, коровы не возвращаются и не возвращаются, пошли там по следам, а коров нет. Уже мы пошли искать, но не слышно колокольчика. Это так лес прячет, что не слышно ни звука. А их мать была знахаркой, она уже умерла сейчас. Мы пришли: «Не нашли мы, где они». Женщина та на улице походила, немного времени прошло, и коровы домой пришли. Она наколдовала.

ФА. 3345/13. Зап. Степанова А. С. в 1996 г. в д. Вокнаволок от Мякеля M. Н.

198

A meccy sanottih pani peittoh ziivattoa. Dai vie nyg?i panou. Dai vie nyg?i on siitom-kritom, er?s ristikanzu tied?y, ke?nytt?y e?re.

Oli vie t?n? keve?n, l?htiettih sovhoozan lehm?t, ty?ttih necine Varloih. Sit heile lehmy karjas l?hti, ei hy? ni zameetittu, kui h?i sie l?hti. Kaheksat suutkat k?veli. Pideli vede? Pannilah, ajo l?ytih lehmy Krosnozeras. Sit oli sie kento ristikanzu, en min? voi sanuo, ken sie oppi. L?ydyi, tuli, no. N?ht?h sie, jo ecittih, konesno, ei eccim?t? oldu, n?ht?h, sanottih, oli egl?i necis. Opitah tavata – ei voija tavata, ei heit?i. A sit kui lienne Krosnozerah, miittumah lienne kyl?h mennyh. Sit rahvas n?htih, tavattih…

А лес, говорили, прятал животных. Да еще и сейчас прячет. Еще и сейчас есть человек, который все шито-крыто, возвращает.

Было еще этой весной, поехали, отправили совхозных коров туда, в Варлов лес. И у них корова из стада ушла, они и не заметили, как ушла. Восемь суток ходила. Надо было отвезти в Паннилу, а корову нашли уже в Крошнозере. Был там какой-то человек, я не могу сказать, кто там колдовал. Нашлась, пришла. Видят там (уже искали, конечно, не без этого), видят, говорят: вчера была там. Пробуют поймать – не могут поймать, не дается. А потом как-то в Крошнозеро, в какую-то деревню пришла. Тогда люди увидели, поймали.

ФА. 3363/27. Зап. Иванова Л. И. в 1997 г. в д. Ведлозеро от Егоровой М. Ф.

199

– A toine naine toze huondeksel lehm?n ty?nd?y. A lehmy sencoih nouzi da kartohkoa komsan s?i. “Nu vedehine, sanou, nyg?i komsan gu kartohkoa ciihoi!“ Ty?ndi lehm?n mecc?h Aha! Illal lehmy eibo tulluh. Toizien tuldih, h?nen ei tulluh. Ecciy, ecciy, ecciy, ecciy, ei l?vv?. Suutkat lehmy ei tule, toizet lehmy ei tule. “Nyg?i, sanou, ei ole tolkuu“. A S?rgilahtes oli starikku, niih dieloloih tiezi. Sit sinne meni: “Vit’aveikkoi, nyg?i pe?st? lehmy kodih e?re, navemo karut otettih nyg?i, sanou“. Sit se starikku loadi. Toze l?hti pihal, sit sie pagizi, en tiije mid?. Sit, sanou: “Menes nyg?i eccim?h, kus oli enne, sit ongi nyg?i“. Meni, ga sit lehmy seizou. Kodih ajoi. Tokko enne yheksii suutkii se pid?y oppie. Ei ga kuoltah n?lg?h, pe?st?n?y toko sen. Enne muga sanottih. Oldih kai.

– А другая женщина тоже утром корову выпускает. А корова в сени поднялась и корзину картошки съела. «Ну, водяная, – говорит, – корзину картошки сожрала!» Отпустила корову в лес. Аха! Вечером-то корова и не пришла. У других пришли, ее – нет. Ищет, ищет, ищет, ищет, не находят. Сутки корова не приходит, вторые. «Сейчас, говорит, нету толку». А в Сяргилахте был старик, знал насчет таких дел. Туда пришла: «Витя-брат, освободи ты теперь корову, наверно, теперь черти забрали». Тогда этот старик сделал. Тоже пошел на улицу, говорил там, не знаю что. Потом говорит: «Иди-ка теперь искать. Где была раньше, там и теперь корова». Пошла: там корова стоит. Пригнала домой. Но это надо раньше девятых суток сделать. Иначе от голода умрут. Если отпустит. Раньше так рассказывали. Всякое бывало.

ФА. 3429/16. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 1999 г. в п. Эссойла от Нестеровой М. Ф.

200

Знахарь разговаривает с Пинти-Пянти

Sanottih ennen, ?to mecc? peit?h, mec?npeitoksissa on lehm?. Lehm? ei tullun kodih, ei tullun y?n, ei tullun toizen, aletah eccim?h. Sanotah: liho kondie on sy?nyn lehm?n, liho on mecc? peitt?n. Vot se niin sanottih. T?ss? sanottih Tuulivuaraksi, oli Marin Miikkula, tied?j?. H?nest? kerrotah, ett? pid?y menn? Miikkulanluo, hi?n sanou, miss? on se lehm?, kun peitt?y. Siid? kun m?nn?h, ni ?anotah, jotta siel? arvottau. Vot sanat daaze muissan: “Pinti – P?nti, sano, miss? on lehm?“. H?nell? siit? buitto n?ytt?y, ?to lehm? on mec?npeitoksissa… Siin? buitto h?nell? sanou i siit? hi?n sanou iz?nn?ll? – em?nn?ll?: “Lehm? on siin?, sih da sih kohtah m?ne, sinne da sinne p?in, sen da sen verta kilometrie, lehm? on siel?“. I m?nn?h, lehm? on deistvitel’no siin?. Lehm? on siin? i daaze sanottih takoje delo: ymb?ri puusta seizou i hi?n k?vel?y ymh?ri puusta, ni kunne ei l?he, daaze on jo tropinka… Ei pi?ze, h?nd? on peitt?n mecc?, sto-to on h?nell? roinnuh, ?to hi?n ei pi?ze siit? ni kunne. Kun ei arvotettais, hi?n sih kuolis, ei pi?zis ni kunne.

Mainitah, mecc?hini on pitk?, suuri da karvani da suuren parran kera. Vot… Karvani da pitk?, parrat suuret.

Говорили раньше, что лес «прячет», что в лесной прятке корова. Корова не пришла домой, не пришла ночь, не пришла другую, начали искать. Говорили: или медведь задрал корову, или лес «спрятал». Вот так говорили. Здесь, говорят, в Тууливааре был Николай Мариин, знахарь. О нем говорят, что надо идти к Николаю, он знает, где корова, когда спрячет. Туда как пойдут, то, говорят, он гадает. Даже вот слова помню: «Пинти-Пянтти, скажи, где корова!» Ему будто бы покажут, что корову лес спрятал… Оттуда вроде бы ему скажут, и потом он скажет хозяину-хозяйке: «Корова там, на то-то и то место иди, туда и туда, столько-то и столько-то километров, корова там!» И пойдут, и корова действительно там. Корова там, и даже рассказывали такое дело: у дерева стоит и ходит вокруг дерева, никуда не уходит, даже уже тропинка образовывалась… Не может уйти, ее лес спрятал, что-то с ней случилось, что она никуда не может уйти. Если бы не погадали, она бы там и умерла, никуда бы не попала.

Говорят, что леший высокий, большой да волосатый и с большой бородой. Вот… Волосатый и высокий, борода большая.

ФА. 2960/6. Зап. Конкка А. П. в 1986 г. в д. Реболы от Кокконен М. В.

201

Произнести заговор под корни деревьев

Ni?t mi?n Marilla kun lehm?… Muamo lehm?n pi?sti, a p?l?sty, jotta nyt Mari sanou, kirosin. Sanotah: Marilla ei tullun lehm? mec?st?. P?iv? ecittih, toini p?iv? ecittih, kolmas p?iv? ecittih… Ei l?yvet?. Songassa. ?iit? m?ntih hy? akan luoksi, Muarien luoksi, Maliikinan. M?ntih, ?anotah: “Etk? mit? tiet?is, emm? l?yv? lehmy?“. Iivanan Annin kera m?ntih. Sanou, jotta: “Kuulkua, m?nky? nyt kotihina, muumin pankua vuattiet pi?lla ta tulou ket? vastah teil?, vaikka ken pakauttakkah, stobi ett? suuta avua. Astukkua iell?h. I kun m?nett? mecc?h…“ Hy? m?ntih, koissa suorittih (mie viel? olin HaikoTassa) m?ntih mecc?h, m?ntih (minne hi?n juohatti, puunko juurella piti m?nn? ta sanuo semmoset sanat…) M?ntih sinne ta muumin vuattiet ki?nnettih ta mit? liene siel? sanottu. Siel? muatah, muatah y?, yhess? li?v?ss? oltih lehm?t kai. Anni kuulou: kuin Mussikki m?llyy. Juoksou: “Ka Mari-t?ti, nouse, Mussikki tuli!“ ?iit? se j?lki l?yvettih, jotta ymp?ri oli kmttiutun, jotta tallan puolenmetrihiset syv?t j?let, ta Mari sanou: “Ihan t?ss? k?vin!“ Eik? l?yt?n.

Видишь ли, у Марии как корова… Мать корову выпустила, сама напугалась, а Мария, говорит, ругалась. Говорят: у Марии корова из лесу не пришла. День искали, другой день искали, третий день искали. Не находят. В Шонге. Тогда они пошли к женщине, к Муарие Маликиной. Пришли, говорят: «Не знаешь ли ты чего, не найдем корову». С Анни, женой Ивана пошли. Говорит, что: «Послушайте, идите сейчас домой, наизнанку выверните одежду да кто если придет вам навстречу, если кто заговорит, чтобы рта не открывали. Идите дальше. И когда придете в лес…» Они пошли, дома оделись (я еще была в Хайколе), пошли в лес, пришли (куда она им указала, под дерево, что ли, надо было прийти и сказать такие слова). Пришли туда, да одежду наизнанку вывернули да что-то там сказали. Спят там, спят ночь, а в одном хлеву были все коровы. Анни слышит: вроде бы Чернушка мычит. Бежит: «Тетя Мария, вставай, Чернушка пришла!» Потом этот след нашли, так она вокруг крутилась, что на полметра утоптала следы! И Мария говорила: «Прямо здесь ведь я ходила!» А не нашла!

ФА. 3353/8. Зап. Степанова А. С. в 1996 г. в п. Кепа от Степановой Е. Г.

Общение знахарей с хозяевами леса

202

Договор с хозяином леса

Paimoi oli svoat’t’u, kymmene vuottu paimendi, minun siz?r sinne miehel on [mennyh]. Yhten kerran sanoi sie. “Tule vastah necil da necil aigoa. G’ei mid? sluccei, varoa ?l?, kiven pe?h istoi da istu. Ruvetah lehm?t tulemah. Nuozarvesp?i“. A korbi oli, enne oli dorogu, boabankel menimm?, yksi vai p?ivy n?gyi. Korbi on, ga kuuzi kuuzeh kiini. A kondii kai riihen pihah tulou y?l?il, avnat levitt?y. Enne vahnas. Sit sanou, siz?r sanoi: menin, vastah kucui. Istuimos kivel, ruvettih lehm?t tulemah, ruvettih lehm?t tulemah ga tuli bokasp?i, vizahtih, sanou, yksi gu koiru, toine tuli koiru, tuldih, sanou, kai minuu n’uustellah, kengii, kengien se?rii. J? min?, ni virkkoa nimid? ei k?skennyh, i?e s?rizen tukul. I kacon, sanou: istuu kolmas, suuri, vastas. I lehm?t sit ollah, eigo ni lehmii koskiettu, eigo nimid?. Minun n’uusteli helmoi. ?r?htih, sanou, yhten kerran, poijat net, sanou, toizen kerran, kolmanden kerran sybiemb?h ?r?htih: poijat e?re l?htiettih dai h?i l?hti j?lles. Ei koskiettu. Toko sit ku Iivan-veikkoi tuli puolen coasun per?s, tokko sit perze kives ei nossuh. Ielleh kivel istuin. “En?mbi, – sanoin, – Iivan-veikkoi, engo vastah tule, engo voi nyg?i t?s nosta“. Sit valmehekse nosti k?zipuoliskos: “Sanoin h?i: ?l? varoa. Ei koske niken sinuu. Kellon k?b?l?l lekutannou, no koske ei lehme?“. Kymmene vuottu paimendi. Kierd?y. Karjan kierd?y, sit sanou: “?l?go kynnetyl moal polle, ?l?go l?bi aijas nouze, ymb?ri mene“. Eigo soannuh paTPahin jalloin da paikata menn? lehmii ty?nd?m?h… Eigo paimoil soannuh mucoinkel moata.

Сват был пастухом, десять лет пас, моя сестра туда замуж вышла. Однажды сказал: «Приходи навстречу в то-то и то-то время. Если что и случится, ничего не бойся, на камень сядь и сиди. Начнут коровы идти. Из Крошнозера». А дремучий лес был, раньше была дорога, с бабушкой ходили, дак только солнце было видно. Лес такой, чаща, ель с елью прикасается. А медведь по ночам прямо к риге подходит, скирды раскидывает. В старину. Тогда сестра рассказывает: пошла, раз навстречу звал. Села на камень, стали коровы подходить, и вдруг со стороны пришла, подкралась как будто собака. Одна как собака, и вторая собака пришла. Говорит: обе меня обнюхивают, сапоги, голенища сапог. Я вся уже дрожу, а велел молчать. И смотрю, говорит: сидит третья, большая, напротив. И коровы здесь же, но коров не трогают, ничего. Мой подол обнюхивают. Зарычал один раз на детенышей, говорит, второй раз, третий раз громче зарычал: детеныши вон пошли, и она следом. Не тронули. Ну, только когда Иван пришел через полчаса, я зад от камня оторвать не могла. Так на камне и сидела. «Больше, – говорит, – Иван, ни навстречу не приду, ни теперь встать не могу». Он наготово поднял за руки. «Сказал ведь: не бойся. Никто тебя не тронет. Колокольчик у коровы лапой тронет, а корову не тронет». Десять лет пас. Вокруг стада обведет круг и скажет: «Ни на вспаханную землю не ходи, ни через забор не поднимайся, вокруг иди!» И нельзя было босыми ногами и без платка на голове корову вести в стадо. И пастуху нельзя было с женой спать.

ФА. 702/8. Зап. Рягоев В. Д. в 1963 г. в п. Эссойла от Жидковой Ф. М.

203

Рукопожатие лешего

– Oliko teil? kuuluisia tiet?ji??

– Oli jeretnikkoja, nyt se on kuollehet, el?vie ei ole. Se on yksi ukko, se oli Mihei-ukko, se on ollun kova tiet?j?, se kuccu mec?sta mec?n is?nn?n.

– A mit?p? sit? piti kuccuo?

– Ka kun mit? lien?y pahua matan, lien?y keit? ottan ziivattoja eli lien?y viel?i rahvasta peitt?n icell?h, se ukko sai sen pois.

– Miten h?n sen sai?

– Hi?n sai sen sill? tavalla, tuota kun m?ni mecc?h, hi?n jo unissa n?ki sen, kun tuota vieras heil? tulou, mit? h?n on vailla se vieras. Hi?n sanou sill? akallah, jotta semmoni i semmoni vieras tulou, semmosen hi?n ker?ll?, a hi?n, se ukko, kun vieras tuli, samovuaran pani tulella. H?nell? se ?anotah, jotta niin ta niin, on semmoni h?t?. Hi?n siit? se ukko sanou sill? akallah, kun syyvv?h, sanou, l?kk? An’n’i. A ei pie laskie pirttih, eik? pirtist? pihalla ket?. Se akka ji?y, se h?nen naini siit?.

Se ji?y siit? h?nen naini sinne pihalla seisomah, ei lase ni ket? pirttih, eik? pirtist? pihalla, a se ukko m?n?y mecc?h. Sielt? kuccuu sen /mec?n is?nn?n/, nin ?anotah, jotta sen, kun ukko m?n?y mecc?h, sielt? kuccuu mec?st?. Hi?n tulou sielt?, se ukko niin kuin muan alta puajiu mykett?y, ta ukon kera puajiu siit?, nin ukko ottau koivuhalon k?tehesseh, sanou, pit?y tovarissalla k?tt? antua. Sit? kun halkuo kopristau, ni vesi pucajau siit? halosta, kun ukko kopristau h?nelt? sit? halkuo, h?nt? storoviu. ?iit? kysyy: “Onko semmoini i semmoni siula siel??“ – “Ei ole“. – “El? valehtele, siula on se“.

– Ket? h?n kysyy?

– A mi on h?nell? ecitt?v?n?, ukolla.

– Onko se ihmini?

– Ka ollou ihmini siel? vain ollou elukka, mi lien?y. Se vastuau: “Ei ole“. – “On, sanou, el? valehtele“. – “Mit?, sanou, tulit rek?nen? n?in my?h?seh t?nne, miula jo lapset muatah“. – “A rek?nen?, sanou, as’s’a pit?y sanuo, siula on, tuo vain t?nne“. – “Tule huomeneksella“. Hi?n m?n?y huomeneksella siit?. L?ht?y koista, panou kiukuan l?mpiem?h. A siit? tuas akka pihalla seisou, ei lase ni ket?. M?n?y siit? tuas sinne, sanou, jotta kun se mttoseh tulou jo sielt?. Hi?n kun kotih tulou, v?h?sen aikua on, siit? se tulou sinne jo kotih, tulou siit? k?ym?h.

A siit? mi?n talosta kun, miss? mie miehell? olin, lehm?n tuas otti kerran.

– Были ли здесь известные знахари?

– Были еретники, сейчас они умерли, нет живых. Есть один старик, это был Михей-старик, он был сильный знахарь. Он вызывал из лесу хозяина леса.

– А зачем его надо было звать?

– Дак если чего плохого делал, если у кого животных взял или если людей прятал. Сам тот мужик освобождал их.

– Как он их освобождал?

– Он освобождал их таким образом. Шел в лес… Он уже во сне наперед видел, что к ним чужой придет, и что он лишен чего-то, этот чужой. Он говорит жене, что такой-то и такой-то чужой придет, с такой-то бедой. А мужик уже самовар вскипятит перед тем, как чужой приходит, самовар поставит. А ему говорят, что такая-то и такая-то беда приключилась. Тогда этот мужик говорит жене, когда поедят, говорит: «Пошли, Анна!» А не надо впускать в дом, ни выпускать из дому, никого. Эта женщина, его жена, остается там. Она остается там, его жена, на улице стоять, не пускает никого в дом, ни из дома на улицу. А тот мужик-колдун идет в лес. Там вызывает «того», так говорят – «того» из леса. «Он» приходит оттуда, и как будто [кто-то] из-под земли говорит, бормочет. Да, с мужиком говорит. Тогда мужик берет березовое полено в руку, говорит: «Надо товарищу руку пожать». То полено как сожмет, даже вода выступит из полена, когда мужик сжимает то полено, здоровается. Потом спрашивает: «Есть ли такой-то и такой-то у тебя?» – «Нет». – «Не обманывай, у тебя он».

– Кого он спрашивает?

– А того, что он ищет, мужик.

– Это человек?

– Может быть человек, может быть какое-нибудь животное. «Нет». «Есть, – говорит, – не ври». «Зачем пришел, – говорит, – сопляк, так поздно сюда. У меня уже дети спят». А «сопляк» говорит: «Дело надо сказать, у тебя оно, принеси сюда». «Приходи завтра». Он приходит тогда назавтра. Уходит из дома, затапливает печь. И опять жена на улице стоит, не пускает никого. Идет туда, говорит, и уже быстренько уходит оттуда… Он как домой приходит, немного времени проходит, тот [кого искали] уже возвращается домой.

А потом в нашем доме, куда я замуж вышла, с коровой то же было.

ФА. 2604/14-15. Зап. Лавонен Н. А. в 1980 г. в д. Софпорог от Никоновой Ф. Д.

204

Высокий мужик и сильный ветер появляются

Hekin Vas’a-veikoi, Masan toattah, h?i, sanottih, karulaizii, kui ?anotah – mec?niz?nd?i pagizutti. My?, sanou, ecimm? lehme?, ecimm?, nikus lehmy ei l?ydy. A sit sanottih: pid?y k?vv? sen Vas’alluo da oppie kyzy?, eigo meccymiehet net peitetty lehme?. Sit, sanou, h?nelly? gu menin kyzym?h. “Ga voibi se illal kyzy?! – sanou. – Ongo heile otettu vai eule!“ Karulaizii kyzym?h. A meij?n iz?l sie sanou: “L?htetgo sin? i?e kuundelemah vai min? yksin k?vyn? Ga varanne ku et, ga l?kk?, a ku varannet, ga ?l? l?hte“. Toatto sanou: “Ga ku sin? l?htet toizekse, ga en kyll? min? varoa, l?hten“. My? menimm? t?h, sanou. Heile oli t?s, palaizen per?s, riihi heile i sen toakse menimm?, kujoh sinne, sinne menimm? lepikk?h, sanou. Ku rubei kuccumah sid? mec?niz?nde?! Sit ku ylen ?ij?l tuulistih! Kai, sanou, puut nenga l?mmyttih! Se muga h?net ozuttih! I tuli, sanou, muzikku pitkien puut?in piduhus, kurku on t?ss?h nenga, n’ybl?t kahtel puolet, vai l?petet?h, sanou. Vas’a se preduprezdaicci, sanou: “?l? sin? virka ni mid?, – sanou, – n?hnet, ole vaikaine. A min? h?nel kyzyn, dai ty?n?n e?reh“. Sit Vas’a kyzyi: “Meile lehmy h?vii, ga ongo se teij?n tagan? G’ollov ga andoat e?reh“. A h?i sanoi: “Emmo my? ottanuh, eule meile. On vieniz?nd?l. Vieniz?nd?s eccikke?. Ei ole meile“. I sit opat’, kudamat sanat Vas’a se sanoi ezm?izikse, dai net sanat gi sanoi mec?nmiehen ty?nd?jes. I tuulistih uvvessah, i h?vii se muzikku. Gu muzikku, sanou, oli, vysookoi, vysookoi, nenga sovat.

Se Mascoin Mitforan saneli dai ki Vas’aveikoi saneli, hengis oli vie, meij?n moama mustelov. Moama sanou: hihetti, kodih tuli, sanou: “Viizi lehme? kadokkah, min? en?mbi en l?hte kyzelem?h…“ A tossupe?n, moama sanou, l?htin lehme? eccim?h, pid?v, sanou, eccie vezirandois. A sit menim?, jogeh oli tartunuh, hengis oli, ga pe?ssyh ei, tartunuh oli, pe? vai n?gyy, vies seizou. Se sanoi mec?niz?ndy: “Vieniz?nd?s eccikke?, eule meij?n“. Se tiezi: vieniz?nd?s on.

Хекин дядя Вася, Машин отец, он, говорят, чертей, хозяев леса на разговор вызывал. Мы, говорит, искали корову, искали, нигде нет коровы. А потом сказали: надо сходить к тому Васе и попробовать спросить, не спрятали ли корову «лесные мужики». Тогда, говорит, как к нему пошла спрашивать: «Дак можно это вечером спросить! – говорит. – Они взяли или нет». У чертей спросить. А нашему отцу говорит: «Пойдешь ли ты сам слушать или я один схожу? Если не боишься, то пойдем. А если боишься, то не ходи!» Отец говорит: «Дак раз ты пойдешь, то и я не боюсь, пойду». Мы пришли, – говорит, – сюда. А у них тут рядышком рига была, за ней прошли, прогон между изгородями ведет в ольшаник, – говорит, – прошли. Как стал звать этого хозяина леса! Тут подул очень сильный ветер! Даже, – говорит, – деревья так гнулись! Это так ему показалось! И пришел, – говорит, – мужик, ростом с высокие деревья, куртка до сих пор так, пуговицы на две стороны, блестят только… А Вася тот предупреждал: «Ты ничего не говори, что ни увидишь – молчи. Я у него спрошу и отпущу вон!» Вот Вася и спросил: «У нас корова потерялась, у вас ли она? Если у вас, то отдайте!» А он говорит: «Не мы взяли, у нас нету. У хозяина воды она. У хозяина воды ищите. У нас нету!» И потом снова, какие слова этот Вася сначала сказал, те же слова сказал и отпуская хозяина леса. И ветер снова поднялся, и исчез этот мужик. «Как мужик, – говорит, – был: высокий-высокий, такая одежда». Это Маша Митрофанова рассказывала, да и брат Васи рассказывал, жив еще был – наша мама вспоминает. Мать говорит: «Смеялся, когда домой пришел, говорит: „Пусть хоть пять коров потеряется, я больше не пойду спрашивать⁶⁴». «А на другой день, – мама говорит, – пошла корову искать, надо, – говорит, – по берегам поискать. Пошли, в реке застряла, живая была, но освободиться не могла, застряла, голова только видна была, в воде стоит». Это хозяин леса сказал: «У хозяина воды ищите, у нас нет». Он знал: у хозяина воды она.

ФА. 3264/31. Зап. Лавонен Н. А., Степанова А. С. в 1991 г. в д. Улялега от Сергеевой Н. И.

205

Высокие мужики приходят

Tiedoiniekku sie karunkel pagizi. My? yhtes talois elimm?, vaiku oli seiny v?lie. Se oli nu minun dedan velli. Vas’a oli nimi, i h?n tiezi. Familii heile oli Parfenfjeva.

I h?n tiezi. L?htiettih yhten miehenkel mecc?h, nu i miehel sen sanou. (Necis Nast’a k?vel?yh?i, h?nen toatto, Kiviniemen oli). Sanou: “Tahtozitgo kaccuo nyg?i mec?niz?nd?i?“ H?n sanou: “Tahtoni“ Vas’a sanou: “Dak min? kucun, sin? ?l? vai ni-mid? virka. Da nimid?, – sanou, – min? heidy kucun dai ty?n?n uwessah.“ I h?i kucui.

En tiije kui kucui h?i. Nasfan toattah sanou: “Ga minul kai tukat pyst?i nostih gu tuldih. Moizet pitk?t, – sanou, – nybT?t takije blesfasije.“ Gu muzikat, pitk?t, suuret, keldaizet napit. En tiije kui pitk?t oldih, no suuret, sanou, pitk?t. Pesa-veikkoi sanou: “Kacoin i h?n, sanou, otti, k?zii nenga hlopni i hy? sih h?vittih. Vot i vs’o.“ Se ainos minul… nu seiny v?lie elimm?. Masa t’outa da minun ?iti saneltih sid? dieluo.

Знахарь там с чертом разговаривал. Мы в одном доме жили, стена только разделяла. Это был моего деда брат. Вася было имя, и он знал. Фамилия у них была Парфентьевы. И он знал. Пошли с одним мужиком в лес, ну и мужик тот сказал. (Вот Настя ходит ведь, ее отец, из Кивиниеми был.) Говорит: «Хотел бы ты сейчас посмотреть хозяев леса?» Он говорит: «Хочу!» Он говорит: «Дак я позову, только ты молчи. Ничего, – говорит, – я их позову и отправлю обратно». И он позвал.

Не знаю, как он позвал. Настин отец говорит: «У меня аж волосы дыбом встали, как пришли. Такие высокие, – говорит, – пуговицы такие блестящие». Как мужики, высокие, большие, желтые пуговицы. Не знаю, какие высокие были, но большие, говорит. Брат Петя говорит: «Смотрел, а он взял, руками так хлопнул, и они тут и исчезли. Вот и все». Это всегда мне… ну стена разделяла, жили. Тетя Маша и моя мама рассказывали про это дело.

ФА. 3324/5. Зап. Лавонен Н. А., Ярвинен И-P., Утриатен И. в 1996 в д. Соддер от Вороновой Т. В.

206

Сюкки Декки говорит с лесом

Necis oli Pavsois Sykki Dekki, se ylen ?ij?n rahvahal autoi. Vot lehm?t mecc?h ty?t?h, sit lehmy kadov sinne mecc?h, ennen sanottih: “Neciistoi siila voz’m’ot“. Sit ku k?vyn kaksitostu coassuu, perekrestoil k?vyv se starikku. Mid? sie sanou? Y?l! Dai lehm?t tullah. Se mec?nkel jo pagizi h?i, neciistoi siila se nazyvaittih. No min? vie neicykky olin, v?h?izel vai mustan niidy.

Mec?niz?nd?n n?inde? en kuulluh, en kuulluh, en musta. A prosken’n’oa otettih, kaco ennen prosken’n’oa otetah. Sit kudai staruuhaine tied?v net sanat, sanat vai kui. Sit k?vv?h, kaksitostu coassuu vai k?vv?h dai popraavihes. Mi on? Se oli buite gu mec?niz?ndy sie. Min? sid? en tied?nyh.

Здесь, в Павшойле был Сюкки Декки, он очень много людям помогал. Вот коров в лес выпустят, потом корова потеряется там в лесу, раньше говорили: «Нечистая сила возьмет». Потом как сходит в 12 часов, на перекресток сходит тот старик. Что там говорит? Ночью! И коровы приходят. Это он с лесом разговаривал, нечистая сила это называли. Но я еще девочкой была, немножко только помню про это.

Что хозяина леса видели – не слыхала, не слыхала, не помню. А прощения просили, смотри, раньше прощения просили. И которая старушка знает те слова, слова или что. Тогда сходят, в 12 часов только ходят, и поправится. Что это? Вроде как хозяин леса был там. Я этого не знала.

ФА. 3432/12-13. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 1999 в д. Сямозеро от Басанько А. В.

207

Высокие мужчины в островерхих шапках появляются

– Mie kun olin Kn’asoissa, siit? Sepp?sen Iivanan akan ker?ll? puajimma, se oli akka oikein hyv? milma vasse. ?iit? hi?n sanou, jotta:

– Meil? kun lehm?t kavottih mecc?h. Niin kavottih lehm?t, jotta ne pocti ?to net?li oltih. Ta my?, sanou, ecimm?, ecimm? ta l?hemm? toiseksi mecc?h, sill? akalla. No mie se, sanou, kun en ni mit? tiij? ta l?hen mecc?h toiseksi. M?nen, sanou, mecc?h, m?nen mecc?h – kun sielt? mec?st? tulou semmoisie miehie, jotta kun pitemm?t puita ollah, sanou, ta lakit cohot, coholakit. A se kun, sanou, ukko m?n?y ta kun niin sanou, niin sanou… A miula sanou, jotta el? i mit? virka, el?k? varaja. A hi?n, sanou, kun on, niin sanou, niin sanou, se ukko, niin lukou, mit? lukenou, niin lukou. A kun ne kun on miehet, kun niin tullah ?k?sen?, ni mie kun, sanou, niin varajan, niin varajan, sanou, jotta kun smietin, jotta ei olis miun kuitenki t?h? pit?n l?htie. M?nemm?, m?nemm?. ?iit? se, sanou, kun sielt? lehmie ajettih, ni siit? se lehm?t matattih. Ne, sanou, kun niin tultih, lehm?t, niin tultih. ?iit? kun, sanou se ukko kun karjuu, karjuu heil?, sanou, mit? karjunou, kun en tiij?. Ni siit? on, kun sanou, ne lehm?t, ni kyll? tultih kotih. Ja ne oli, sanou niin kiirissytty, niin kun mit nih. Mutta ei pit?is sanou, siunata siivattua. Muinen, ni?tsie, kun aina oli se, jotta kun l?het?h lehm?t eli mit?nih kirotah, eli riijell?h, semmosista se tulou. No niin siit?, sanou, mie sanon, jotta en l?he t?h, jotta ensikerran i j?lkikerran oli miula t?mm?sell? reissulla k?yvv?, jotta mie en l?he pahoja puolija n?k?m?h sielt? en?mpi.

– Я как была в Княжой, там с женой Ивана Сеппянена разговаривала. Она очень хорошо ко мне относилась. Тогда она рассказывала: «У нас коровы потерялись в лесу. Потерялись коровы, и почти уже неделю были. Ну, мы, говорит, искали и нашли такого мужчину, который знает, как тех коров найти. Он говорит: „Пойдем со мной в лес“, – той женщине. Ну, я, говорю, как ничего не знаю, так пойду в лес с ним. Иду, говорит, в лес, иду в лес, как оттуда из лесу идут такие мужчины, выше деревьев, говорит, и шапки островерхие. А тот мужик, говорит, идёт да как заговорит, заговорит, заговорит. А мне говорит, что ничего не говори и не бойся. А он как заговорит, заговорит тот мужик, так выговаривает что-то, так выговаривает. А те мужчины, идут такие сердитые, и я так испугалась, так испугалась, говорит, что подумала, что не надо было мне сюда ходить. Идём, идём, идём. Потом, говорит, как оттуда коров погнали, коровы пошли. Ну как пришли эти коровы, пришли. Потом как, говорит, этот мужик закричит, закричит на них, а чего кричит, не знаю. Вот тогда, говорит, эти коровы пришли домой. И они, говорит, были такие загнанные, такие, как не знаю что. Но не надо бы, говорит, обижать животных. Раньше, погляди-ка, как было всё это, что как пойдут коровы, или их ругают или ссорятся, или что. Вот из-за этого и случается. Хоть из-за чего-то такого это и бывает. Но после этого, говорит, я сказала, я больше не пойду, это первый и последний раз я в такую передрягу ходила. Что я больше на такую нечисть смотреть не пойду».

ФА. 1704/5. Зап. Степанова А. С., Лавонен А. С. в 1972 г. в п. Зеленоборский от Койкеровой М. И.

208

Шумный разговор с лесом

– Peittik? mecc? lehmie?

– Ka ennen h?n se tiijettih ta paistih, kyll? sit? oli ennen, jotta peittih?n se mecc? lehmie, ta ecittih siit? tiet?jie ta. ?iit? tiet?jien kautti ne l?yvvettih siit? muka. Ontippavainua oliki oikein kova tiet?j?. Hi?n oli Suolahesta. Hi?n siit?, kuulehan, Mikin akalla kun kato lehm?. No hi?n k?vi, Ontipan kuccu sielt? Suolahesta. “L?he, Ontippaisen, kolme p?ivy? olen eccin lehmy? mec?st?, emm?k? ly?vv?“. Ta Ontippahan l?ksi, kun oli kerran tiet?j?, ka hi?n l?ksi. Noh, ja l?het?h siit? sen em?nn?n kera mecc?h, m?nn?h melko pitk? matka. Jo sanou, jotta sie ji? t?h? tiell?, mutta mit? kuulet, nin pie nahoissas, virka el? mit?n? ja kaco el?, sanou, t?nne taakse p?in. Ontippa m?ni v?h?sen matkua, hi?n n?ki, siel? tiepuolessa on kivi. Ja siit? se nosti melun. ?iit? hi?n karju, niin kauhiesti karju, jotta se mecc? kaiku vastah kaikki. Ja akalla kaikki sill? h?t? seisuo, mutta ei h?n ruohtin virkkua, kun ei k?sken virkkua, eik? kaccuo ruohtin, kun ei k?sken tuakseh p?in kaccomah. ?rjy, ?rjy siel? niin katkerasti, jotta se oli niin kuin mec?n ?kein peto. Jo heitti karjunnan ja viel? sano sen jotta: “Jos ei huomena ole t?ss? kivenjuurilla lehm?, kun tulou em?nt? k?ym?h, ni en?mm?n tulet tiet?m?h, kun tulen toisen kerran mie t?h? paikkah“. No, ja niin tulou em?nn?nluo, sanou: “Niin hy? tullah“. Se y?naika em?nt? on koissa, ja huomeneksella m?n?y – lehm? kiven juurella. Niin kun puhki pissetty, kolmet suutkat siel? kivie kierteli ymp?ri, n?l?ss?. Ja siit? se l?yty se lehm?, siit?. Se sanottih, jotta oli mec?n peitoksissa, mecc? peitti siih.

– Прятал ли лес коров?

– Дак раньше это знали, и говорили много, это было раньше, что прятал лес коров. Искали тогда знахарей, да! Через знахарей их находили будто. Покойный Антип был сильный знахарь. Он был из Суолахти. Он потом, слышь ли, у жены Микки потерялась корова. Она и позвала Антипа оттуда, из Суолахти. «Пойдём, Антипушка, уже три дня ищем корову в лесу, не можем найти». Ну, Антип и пошёл, он был знахарь, так и пошёл. Ну, и пошли с той хозяйкой в лес, идут, довольно длинный путь. И говорит: «Ты останься здесь. Если что услышишь, держи в себе, ничего не говори, и не смотри, – говорит, – сюда, назад». Антип прошёл ещё немного, она видела там. У дороги был камень. И там поднял шум. Там он кричал, так страшно кричал, что лес как будто качался. И женщине всё это надо было выстоять, но она не осмеливалась ничего сказать, раз не велел говорить, и смотреть не решалась, раз не велел назад смотреть. Кричал, кричал там, так громко, как будто это был самый злой лесной зверь. Перестал ругаться и ещё сказал только: «Если завтра не будет здесь, у камня, коровы, когда хозяйка придёт, тогда узнаешь, если мне придётся второй раз прийти на это место». Вот и приходит к хозяйке и говорит: «Ну, пошли сейчас домой, – говорит, – сюда, к камню, приходи завтра за коровой». Тогда они возвращаются, ночью, эта хозяйка уже дома была. А утром приходит – корова у камня. Как будто насквозь видно, трое суток вокруг камня ходила, голодная. Вот тогда нашлась та корова. Про это говорили: лесом укрыта была, лес её спрятал.

ФА. 2516/19. Зап. Ремшуева Р. П. в 1978 г. в д. Вокнаволок от Дорофеевой Е. П.

209

Разговор с лешим

– Oli enne starikku, vai azuu krestat eht?izel, huondeksel lehmy kodih tulov. OH moizii koldunoi.

– Sit konzu ziivatat ei tulla, mendih starikalluo?

– Da, da, sen starikalluo. Se oli starikka yksi, se oli jo ammui-ammui, my? olimmo vie nengoizet.

– A sanoigo h?i, kunna net lehm?t mendih, ken kiini pidi?

– A h?n i?e jo tiezi. H?n oh ylen koidun. Sanou: Pahal j?llel popadiv, sit tulov kodih. A jesli jo upponi kunna, libo mid?, sit, [mec?niz?ndy] sanou: “?lge? minuu trevoozikkaa, min? teij?n lehme? en n?hnyh“.

– Был раньше старик, только сделает кресты вечером, утром корова домой приходит. Были такие колдуны.

– Когда животные не приходят, шли к старику?

– Да, да, к тому старику. Это был старик один, это уже было давным-давно, мы еще такие были…

– А говорил ли он, куда те коровы пропадали, кто их удерживал?

– А сам-то он знал. Он был очень [сильный] колдун. Говорит: если на плохой след попали, то придет домой. А если уже утонули куда или что, тогда хозяин леса скажет: «Не тревожьте меня, я ваших коров не видел».

ФА. 3417/25. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 1999 г. в п. Эссойла от Захаровой К. И.

210

Леший забирает обещанное ему

Meij?n kyl?ss? oli yksi akka i h?nell? katoi lehm?. Sit? ecittih p?iv?, toini, ecittih kolmas p?iv? – ei. Se on mec?npeitossa, vet?n. Sitten meil? oh neli? kilometrie kyl?, siel? oh Ontippa, mies, vanha mies. H?n m?n?y Ontipan luo. “Oi-voi-voi, Ontippaiseni, miula on lehm? katon, jo on kolme p?ivy?, emm?k? voi l?yty?“. Ontippa arvotteli, sanou: “Oho! Siun lehm? on yhess? kohassa, mec?n peitoksissa. Ja se, – sanou, – vain yht? kivie ymp?ri kiert?y“… “Mill? mie sen saisin?“ “Et sie sua!“… M?nn?h mecc?h. H?n sanou: “Ji? pikkusen matan pi?h seisomah. Ja mit? kuullet, el? virkai mit?, el?k? varaja“. L?hemm?. Ta sanou: “El? vain j?lell?h kaco“… “Miksi sie k?yttelit ihmisen elukkoja peittel?m?h?“ Hi?n sanou Ontipalla: “Mie omani otan, mit? miula luvattih, miei otan!“ “Nyt et ota! Nyt on Ontippa iess?s!“ Jos lehmy? et anna, ta t?m?n p?iv?n per?h et peit?, etk? salua!… Enk? anna lahjua enk? lahjota siima, mutta lehm?n tunnus san, miss? on lehm?. A huomena tulemma k?ym?h“. Hi?n lupuau: “Siin? on lehm?!“ Ja huomena hi?n pi?st?y sen vapaaksi… Ja Ontippa l?ht?v, ja akka h?nen j?lell?h ropsuttamah… M?nn?h Ontipan kera mecc?h. DeistviteEno: ymp?ri kivest? vain k?vel?y. Kaunehella kankahalla, kuivalla kohalla lehm?n on kiert?n, polvijah my?te on muah uponnun ja kiert?n… Semmoni se on mec?n peitos. En tiij?, onko totta, vain niin ruattih ennen.

У нас в деревне была женщина, у нее корова потерялась. Ее день искали, второй, третий – нет. Её лес укрыл! У нас в четырех километрах была деревня, там был Антип, старый мужик. Она пошла к Антипу: «Ой-ой-ой, Антипушка, у меня корова потерялась, уже три дня, никак найти не можем». Антип погадал, говорит: «Ого! Твою корову лес укрыл. И она лишь вокруг одного камня крутится». «Как бы мне ее вернуть?» «Ты не сможешь!» Пошли в лес. Он говорит: «Оставайся на некотором расстоянии. И если что услышишь, ничего не говори, и не бойся!» Пошли. И говорит: «Только назад не смотри!»… «Чего это ты начал у людей коров укрывать?» Он говорит Антипу: «Я свое забираю, что они обещали, я и беру!» «Теперь не возьмешь! Теперь Антип перед тобой! Корову отдашь и после этого дня не укроешь и не утаишь! И подарка тебе не дам, а про корову вызнаю, где корова. И завтра придем забирать…» Он обещает: «Там-то корова!» И завтра он отпустит ее на свободу… И Антип пошел, и женщина следом за ним… Назавтра пошли с Антипом в лес. Действительно: ходит только вокруг камня. На красивой вырубке, на сухом месте корова круг протоптала, по колено в землю углубилась и ходит по кругу… Вот такое это лесное укрытие. Не знаю, правда ли это, но раньше так делали.

ФА. 845/7. Зап. Степанова А. С. в 1966 г. в д. Вокнаволок от Липкиной А. П.

Как коров выпускать в лес, чтобы леший не забрал

211

Пастух обходил стадо

– Kierrettihk? lehmie, kun ensi kerta mecc?h lasettih?

– Kierrettih tai viel? oli i pi?t?kauten tuli Suomen puolelta kiert?j? toko kylih, ken kierti karjan, kun l?hettih ensi kerta mecc?h. Kierti karjan. Kirvest? ta rautua oli h?nell? ta tulet oli, tulen kera kierti. Tulessa oli rautua, viikatehta ta kirvest? ta niijen kera kierti karjan, kun ensi kerta ty?nnettih. Tai ne luvut luki, ka en muissa, mit? se luki siih. Se siit? kontiesta luki, ka en muissa, mitein se luki. No jottei kontie koskis, sit? vastah hi?n kierti. Ta hyvin pitk? luku i oli, vain en…

– Обходили коров, когда первый раз в лес выпускали?

– Обходили да ещё специально в деревне с финской стороны приходил «обходчик», который обходил стадо, когда первый раз выпускали в лес. Обходил стадо. Топор да железо было у него да огонь был, с огнём обходил. В огне были железо, коса и топор, и с ними обходил стадо, когда первый раз выпускали в лес. И заговоры читал, только не помню я этих заговоров. Чтобы медведь не трогал – для этого он обходил. Да очень длинный заговор был, но я не помню.

ФА. 2520/31. Зап. Ремшуева Р. П. в 1978 г. в д. Вокнаволок от Ремгиу П. Т.

212

Одно животное отдают хозяину леса

ОН ukko semmoni. Mie, sanou panen karjan ensimm?isen? p?iv?n?. No yksi pit?y luvata mec?n is?nn?ll?, piessalla, no sen h?n lupuau, yhen karjasta h?vitt?m?h. Sit? elky? osutikkua, se tulou. I no hi?n sen pani, yksi kato…

Mecc? peitti tai vei. H?n kun oli luvannun yhen palkakse ta s?ilyt? kai, onnuakko “mec?n tytt?, mielineiti, mec?n kultani kuninkas“, a vsjoravno yhen ottau.

Был такой старик. Я, говорит, заворожу стадо в первый день. Но одно [животное] надо обешать хозяину леса, бесу. Его он придёт забрать из стада. За это его не осудите, это случится. Он это сделал и одно и пропало…

Лес прятал и забирал. Он раз обещал одно в уплату за охрану остальных, и хотя «лесная дева, мудрая дева, золотой король леса», а всё равно одного заберёт.

ФА. 2732/6. Зап. Лавонен Н. А. в 1983 г. в д. Амбарное от Терентьевой М. И.

213

Благословение животных

Semmoni oli jotta heposie kun ty?nnettih mecc?h, siit? sanottih jotta: “Pyh? Jyrki, Pyh? Jyrki, ole ymp?rill? heposilla“. Pyh? Jyrki. A lehm?ll? Pyh? Ulassie, Pyh? Ulassie lehm?ll?. Ne sanottih jotta: “Pyh? Ulassie, l?he matkah lehm?ll?“. A lampahalla sanottih: “Pyh? Nastassie“. Ne muissan. Ne vai sanottih l?htiess?, kuulutettih lehm?ll?, jotta niin kun sanomma: “Hospodi blahoslovi, m?ne, Pyh? Ulassie, matkahas…“ Ne vain mie kolme muissan, muita ei nimit? k?ytetty. Moozet ennen i oli siel?, a meil? ei.

Такое было, что, когда лошадей отпускали в лес, то говорили, что: «Святой Георгий, Святой Георгий, будь вокруг лошадей». Святой Георгий. А у коров – Святой Власий, Святой Власий у коров. Говорили, что: «Святой Власий, иди в дорогу с коровой». А у овец говорили: «Святая Настасья». Это помню. Это говорили перед отпуском, говорили корове, ну как сейчас говорим: «Господи, благослови, иди в дорогу, Святой Власий». Только эти три помню, но больше ничего не делали. Раньше, может, что и было, а у нас нет.

ФА. 3350/6. Зап. Степанова А. С. в 1996 г. в. пос. Калевала от Федоровой М. А.

214

Неприкосновенность летнего леса

– Saiko ennen muurahaism?t?st? koskie?

– A vot sid? toas ei soanun. Vot jesli ziivatat kierret??, ziivatta ku kierret??, ni siid? mecce? ei pie en?mbi liikuttoa, muurahaizm?tt?hie. Konza voidanee talvella.

– Mint?h?

– Nu stob ei ziivattoa zvieri koskie. Ei pid?is muurahaizm?tt?hie, zvieri ku tulou, ni jo muurahaizm?tt?h?t ka vain ku murendau se kaikki. Vot ku ved?net talvella, siel? ved?y ken, ottau, konza ziivatat salvataa. A kez?ll? mecc?? ziivatat lassetaa, siid? muurahaizm?tt?hie ei kossettu.

– Sl?tt?? saiko koskea?

– Sid? en tiij?, saigo. Sanotaa, ei soanun koskie, stob ei ni mid? ei verrytte?. Ei voidua t?ss? ni lambahie iskie, kuni ei ziivattoi salbattoa, ni ei soanun ziivattoja iskie, ni mid?. Muijen en tiij?, ku kierdi?ss?, kenen ollaa pravat, sill? kell?, no ni sill? ei soanun koskia, i sl?tty? ni hot…

Ciciliusku vai kui sanotaa jascerica… dai sid? ei soanun koskia… konza kell? pravat mit ollaa ka.

– Можно ли было раньше муравейники трогать?

– А вот этого тоже нельзя было. Вот если животных обошли, животных когда обходили, после этого лес уже не надо тревожить, муравейники тоже. Если нужно, то зимой.

– Почему?

– Ну, чтоб животных зверь не трогал. Не надо бы муравейники [трогать], зверь как придёт к муравейнику [разрушенному], так он всё разломает. Вот если зимой отведёшь, когда животные закрыты. А летом в лес выпустят, потом уже муравейники не трогают.

– А лягушек можно было трогать?

– Их не знаю, можно ли. Говорят, нельзя было трогать, чтобы ничем не кровить. Нельзя было овец резать, пока животных не закроют, никаких животных нельзя было резать. Другим не знаю, но «обходчику», тому у кого права, тому и лягушек нельзя было трогать… Ящерицу тоже нельзя было трогать… когда у кого какие права…

ФА. 2362/14. Зап. Ремшуева Р. П. в 1976 г. в д. Сяргозеро от Евдокимовой Н. Н.

215

Договор пастуха с хозяином леса

Tuuloksez oli si? ugodinnut y?niekku. Taloin lehm?t ei k?ydy ni kuna illan kodih, pidi d’oga ildaa k?vv? lehmih. H?ndy gu ylen hyvin piettih ga, sanou em?nd?l: “Anna sin? kolme d’?icc??, toinah tullah lehm?t kodih. Nyg?i ?lg?? lehmih meng??, icei tullah“. Hy? d’o kolme vuottu ei k?vv? lehmih, icei lehm?t k?vv?h kodin. Er?h?nny illan my?h?styttih lehm?t. “Nyg?i pid?? l?hti? lehmih“, – sanoo em?ndy. Kuuloo lehmienkellot i sanoo em?ndy lehmih “Oho gor’at, d’ogo tuletto“. A sie vastah: “Nygoi taki p??zin, gu kolmeh d’?icc?h pidi kolme vuottu paimendaa, g’et tullus, ga ig? pideli paimendaa“.

Там в Туулоксе оказался ночлежник. Хозяйские коровы никак не приходили вечером домой, каждый вечер надо было ходить за коровами. А раз его очень хорошо приняли, он говорит хозяйке: «Дай ты мне три яйца, авось придут коровы домой. Сейчас не ходите за коровами, сами придут». Они три года не ходят за коровами, сами коровы приходят домой. Однажды вечером запоздали коровы. «Теперь надо пойти за коровами», – говорит хозяйка. Слышит колокольчики коров и говорит хозяйка коровам: «Ну, бедняжки, уже идёте». А там в ответ: «Теперь-то уж освободился, ведь за три яйца три года пришлось пасти. Если бы не пришла, всю жизнь пришлось бы пасти».

НА. 135/158. Зап. Николаевская в 1936 г. в д. Погранкондугии от Трохпиевой И. А.

216

Хозяин обводит корову вокруг камня

Meil? oli t?ti, siin? meil? vanha t?ti oli, ni se kierti. A my? sit? emm? ka??on, jotta mitein, se pois ajo mi?t siit? kassomasta, jotta ei sua tulla kaccomah. Se kierti. Siin? oli pihalla meil? suuri kivi, nin siit? kivest? ymp?ri se kierti sen, mi oli se pi?vet?j?, sen karjan. Se oli se ki?ss?, se sarvesta veti sit?, ymp?ri siit? kivest?. Kaksi kertua k?vi my?t?h p?ivy?, ta kerran vastah p?ivy? ta mit? lien?y luken viel?, my? emm? tiet?n, mit? h?n sano siel?. Pois ajo, sano: “Pois pit?y m?nn?, teil? ei ole v?lie kuulla“.

– Paissettihko leip??

– Paissettih. Se paissettih osrajauhosta se leip?. Sen mie n?in kyll? monta kertua. Se kun ensi kerta pi?ssettih mecc?h.

– Pantihko mit? si?meh?

– Sit? en kyll? ka??on. Joka lehm?ll?. ?iit? yhest? leiv?st? kaikilla annettih maissella, kell? enemm?n, kell? enemm?n, kell? v?hemm?n sattu. Ice mecc?h m?ntih tai tultih.

У нас была тётя, там у нас была старая тётя, и она обводила. А мы этого не смотрели, потому что она нас прочь выгоняла: нельзя смотреть. Она обводила. Там на улице у нас был большой камень, и вокруг этого камня она обводила того, кто был вожатым стада. Брала рукой за рог и обводила его вокруг этого камня. Два раза проходила по солнцу и один против. Да ещё что-то читала, мы не знали, что она там говорила. Вон выгоняла, говорила: «Вон надо идти, нечего вам слушать!»

– Пекли ли хлеб?

– Пекли. Его пекли из ячменной муки, этот хлеб. Это я видела много раз. Это когда первый раз выпускали в лес.

– Клали ли что-нибудь вовнутрь?

– Дак вот этого не видела. Каждой корове. С этого одного хлеба каждой давали попробовать, кому побольше, кому поменьше достанется. Сами в лес уходили и приходили.

ФА. 2329/16. Зап. Ремшуева Р. П. в 1945 г. в д. Луусалми от Вазараевой А. К.

217

– Mie kun lehm?n mecc?h lasen, mie otan kolmi p?rett? vot ta virit?n ne tikulla li?v?ss? ta kierr?n, kaksi kertua my?t?h p?ivy?, kolmannen kerran vastahhakua. Ta sanon jotta: hospoti plahoslovi, m?ne mecc?h, jumala iess?, sie j?less?. Muuta ei ni mit?.

– Ajos mecc? peitt?? lehm?n?

– En tiij?, en tiij?… ne tiijettih, ket oltih ne jeretniekat, a mie en ole jeretniekka. Ja boj us ’ j eretniekkoj a.

– Ajos i?e eksyt mecc?h?

– Vuattiet muumin ki?nty?… siit? pi?set, kun olen sekon, niin ki?nty?… Viel? kivell? seiso ja ki?nn? vuattiet. Kivell? pit?y seisuo… ken eksyksiss? k?vel?y, niin on siel? niit? kivij?… Ta siit? muka puutut tiell?…

– Я когда корову в лес выпускаю, я беру три лучины, зажигаю их в хлеву и обойду вокруг коровы, два раза по солнцу, третий – против. И скажу: «Господи, благослови, иди в лес, бог впереди, ты следом». Больше ничего.

– А если лес спрячет корову?

– Не знаю, не знаю… это знали те, кто были еретиками, а я не еретичка. Я боюсь еретиков.

– А если заблудишься в лесу?

– Одежду наизнанку вывернуть… тогда выйдешь, если заблудился, то выверни… Еще на камне стой и выверни одежду. На камне надо стоять, кто заблудившись бродит. Есть там этих камней… И вот так выйдешь на дорогу.

ФА. 2211/32-33. Зап. Лавонен Н. А., Онегина Н. Ф. в 1975 г. в д. Кестеньга от Токаревой У. Т.

Правила общения людей с лесом и его хозяевами

218

Надо перекреститься и поздороваться

Mecc?h pit?is m?nn?, silm?t pit?is ristie jo kun ensi kerran m?net. Hot omilla sanoilla sanuo. Ennen tiijettih, mit? sanuo, mie kun en ole sanon, en ni suata k?vell? mec?ss?. Mie en malta mec?ss? mit?n?, a rahvas m?nn?h, jo sopsetetah, jo ?anotah “terveh ta prosti“, ta mit? siel? sanottanein Ta: “Anna miula hyvytt? kes?n aikana, jotta passibo“. I kun l?het viimesen kerran sykysyll?, aina jotta: “Prosti, kun annoit mit? hyvytta“… Niin pit?is k?. My? kun h?per?t emm? viel? muissa prostiutuo, mecc?kii peitt?y.

В лес надо бы идти, перекреститься, когда первый раз идешь. Хоть своими словами сказать. Раньше знали, что сказать, я как не говорила, вот и не умею по лесу ходить. Я в лесу ничего не умею, а люди пойдут, уже шепчут, уже говорят: «здравствуй» да «прости» да что там говорят. Да: «Дай мне добра [добычи] в летнее время! Спасибо!» А как пойдешь последний раз осенью, всегда: «Прости, ты дал мне добра (добычи)…» Так надо бы. Мы, как глупые, забываем просить прощения, лес и прячет.

ФА. 3353/7. Зап. Степанова А. С. в 1996 г. в пос. Кепа от Степановой Е. Г.

219

Mec?ss? k?velet, siid’? sieT? l?htiesV? sanot: “Moaem? – sy?tt?i, stobi ni mi paha ei vastah tulis“, (sto ei n’okkoa /mado/, enneh?i n’okkai) i ei nimituttu pahuttu rodis. Siksi i sanot: “Moaem? – sy?tt?i, blahoslovi, i kaco i vardoice minuuda mec?s…“ Mecc? vardoiccou dai moa vardoiccou.

В лесу ходишь, и как пойти туда, скажешь: «Мать-земля-кормилица, чтобы ничто плохое навстречу не пришло», (чтобы не укусила змея, раньше ведь кусала), и ничего плохого не случилось. Поэтому и говоришь: «Мать-земля-кормилица, благослови, и смотри, и береги меня в лесу…» Лес бережет, и земля бережет.

ФА. 3375/3. Зап. Степанова А. С. в 1998 г. в д. Мяндусельга от Савельевой П. С.

220

Охотники угощают мясом

Sen kuulin, jotta mecc?miehet kun tapetah pedroja mec?ss?, siit? keitet?h se suuri pedra, sy?tet?h mecc?hhTe. Keitet?h vain paissetah siel? mec?ss?, tapetah, siit? annetah yksi elukka mecc?hizell?.

То слышала, что когда охотники убивают оленей в лесу, то сварят большого оленя, накормят лешего. Сварят или жарят там в лесу, убьют и дают одно животное лешему.

ФА. 2941/За. Зап. Конкка А. П. в 1986 г. в д. Реболы от Илонен А. А.

Леший предсказывает будущее

221

Oldihhan ennen riihet, mussat riihet. ?iit? sinne salvatah, navemo celovek, ili ken siel?? A siit? toizet m?nn?h sinne, riihen ovesta l?hi pimiess?, annetah sinne k?zi… Ovesta, ovi se longatah da k?zi annetah, jotta mimmozen ki?n h?n sield? andau. Ken andau karvakindahan, ken andau palT?h?n, ken andau vilun. Vilun kun andau, se kuolou. A karvakindahan kun andau, se niinkun castie. A l?mmin kinnas – se zizn’ horosii budet… Mama siel? pominala: kun m?ni yhen kerran, a siel? oli muzikka, akka vain tytt? liene m?nnyt karvakinnasta kyzym?h. H?n kun ruassallutti sinne pal’kahan ki?n, jel’e-jel’e siit? pois pi?zi pagoh, jotta nyt se ottau mecc?hine. Nu mecc?hizeksi sid? kucuttih. Vot semmoni cuudo: mecc?hini tulou, jotta se mid? tahtou, sid?i luadi.

Были ведь раньше риги, черные риги. И туда закроют, наверно, человека или кого? А потом другие идут туда, в дверь риги в темноте протягивают руки… В дверь, дверь приоткрывают и руку протягивают, что какую руку он оттуда протянет. Кому дает шерстяную рукавицу, кому дает голую, кому дает холодную. Если холодную дает, то тот умрет. А если шерстяную дает, это как бы счастье. А теплая рукавица – это жизнь хорошая будет… Мама это вспоминала: как пошла однажды (а там был мужик), женщина или девушка, пошла хорошую жизнь просить. Он как сунет оттуда голую руку, еле-еле убежала прочь, что сейчас леший возьмет. Ну, лешим его называли. Вот такое чудо: леший придет и что хочет, то и сделает.

ФА. 2949/4. Зап. Конкка А. П. в 1986 г. в д. Реболы от Геттоевой А. П.

Лесной нос пристает к человеку

222

Лес – это ухо…

Mecc? on korva, a vezi on n’?g?. Ven’ehelT? kun l?het, siima kai n’?h?h. A mecc? on korva: ei pie p?iss? mid’? ?ijy?, kai kuullah. Rahvasta on mec?ss? ?ij?, paginat kuullah. Himottau p?iss?, hilTazeh pagaja. Mecc? on korvakuulo, vezi on silm?n’?g?. Blahoslovennien kera pid?y. Jesli kun upponov jalga libo potkuat mintahto, ei pie kirota mattie – siid’? h?n voit heit’t’?ydy?. “Oi, Hospodi, blahoslovi,“ – lugie.

A vejen pi?lT?: “Veziem?nd’?ne, prosti, jesli mid’? mie duumaicin, smietin, prosti milma kaikesta pahasta“.

A mec?ss?: “Prostikkua muat, em?sv’atoit, prostikkua, prosti muaem? sv’atoi syot’t’?j?izeni (konza uponnet), prosti“.

“Prosti Vezi, Sv’?t Ivanovna, kuningas kuldani, moozet mid’? duumaicin, moozet mid’? smietin, prosti miudani“.

Siid’? ei ni mi heit’t’?yvy… Pahah tabah m?ne tiij?, mi voit heit’t’?yd’y?, – kaco vain, prislos’ jalga leikata…

Kaco miula mec?ss? koira vastah juoksi, ei ni purrun, a vain haukku da jalgua vasse stukni. Mie sanoin siin’? paikassa: “Svoloc, gat“. A siid’?: karaul, en ni pi?ze kodih, puhaldi, a kun oli kibie! Siid’? pidi k?yv? prosken’n’alla kolme ildua.

Лес – ухо, а вода – глаз. На лодке как поедешь, тебя все видят. А лес – ухо: не надо много разговаривать, все слышат. Народу в лесу много, разговоры слышат. Хочется поговорить, тихо говори. Лес – слышащее ухо, а вода – видящий глаз. С благословением надо. Если где-то провалится нога или пнешь что-нибудь, не надо материться – тогда ведь и может «пристать». «Ой, Господи, благослови!» – говорить.

А на воде: «Хозяюшка воды, прости, если я что подумала, помыслила, прости меня за все плохое».

А в лесу: «Простите земли, матери святые, простите, прости, мать-земля – святая кормилица (когда утонешь [в болоте]), прости!»

«Прости Вода, Свят Ивановна, – королева, золотая, может что подумала, может что помыслила, прости меня!»

Тогда ничто не пристанет. Со злости поди знай, что может пристать – смотри-ка, пришлось ногу отрезать.

Посмотри-ка, мне в лесу навстречу собака прибежала, и не укусила, только облаяла да ногу задела. Я сказала на том месте: «Сволочь, гад!» А потом: «караул», и домой не попаду, опухло, а как больно! Потом надо было ходить прощения просить три вечера.

ФА. 3383/5-7. Зап. Степанова А. С. в 1998 г. в д. Новое Магиезеро от Лазаренко Л. Д.

223

Нос леса и нос ветра – братья

Tuulennen?s da mec?nnen?s kolme kerdoo pid?y ob’azatel’no.

Terveh tuulen i??nd?t,

terveh tuulen em?nd?t,

piijat, poijat, nuoret, vahnat,

keskikerdahizet, i??esig?hizet.

Ezm?zikse tervehtet?h, tervehys laitah heile. A sit ?ski prosken’n’oo pyyt?h:

Pro?tiet, tuulen em?nd?t,

Pro?tiet, tuulen i??nd?t,

Pro?tiet, tuulen piijat, poijat,

papit, papad'd'at,

soarit, sar'ovnat.

Kai pidee lugie:

My?dytuulet, vastutuulet, bokkutuulet,

Pohjutuulet, suvituulet, prostikkoa…

Se on tuulen virzi. Net pid?y mec?nnen?nke molletit puhuu. Net ollah vellekset! Vellekset ollah! Tuuli kyzyy mec?l. Мессу kyzyy tuulel… Mentiije mid? kyzyt?h!.. Tuuli jesli on – pe?dy kivist?y. A meccy kel ristikanzal tartuu, sit oksendoo, syvv? ei pie, to pyst?y harjieloih, to pyst?y mihtahto kohtih, ei anna hengittee rynd?hih. Sit jo arboon – mecannen? on.

Dai veis on. Tooze samoje, yhtenn’ytyh. Vai nimitet?h vezi. Toaste ezm?izekse loaitah tervehys… Sit ?ski prosken’n’oo… Vezi on parembi prostimah ku meccy… Ezm?i menn?h iz?nd?t – em?nd?t, sit menn?h soarit da sar’ovnat ielp?i, sit k?skyl?zet da kazakat viimizekse! Sit vie on: “Prosti vien Ivan Ivanovic!“ Se on kaikkii vahnin —…joga viein hoidaja. Veis libo puhaldau, libo hambahih tartuu… Pe?lleh ei soa juvva, ota hot’ kahmalozeh, sit juo. Toicij?ll?t puhaldoo – toze mistahto olet pahoi roodanuh da k?vellyh. Enne yheksee coassuu pid?v k?vv? prosken’n’al, a j?lles yheksee, santah, kai moatah. Dai mec?l. Kymmenen da yhtendeltostu coasul, y?l ei pie l?htie. Pid?v k?vv? aijon aijal. Pid?s, stobi niken ei n?gis. Da veici pid?y ottoo keral: prosken’n’an pyvvit, sit lai cerizet moah. Kolme ceristy. Cerizen gu piir?t, sit kaksi askeldu my?sty, libo kolme. Sit piir?t toizen, toaste my?sty. Sit kolmanden. Rannal k?vnet prosken’n’al libo mecc?h l?htijes. I punaldittos – j?llelp?i ?l? kacahtai: ked? sinul sie per?s. Tuulel pihal, kumardettohes kaikilp?i, tuuli, kaco, tuulou kaikilp?i. I toze sih samah.

Dai kylys muga!.. Hot i kohennou, yksikai pid?v kolme kerdoo k?vv?. V?hemb?n k?vyt, yksikai sinne jeeb?, sie vie istuu… Vai oppii net pid?y tossargen, nelT?npeen libo suovattan. Peetenc?n ei pie oppie nimiituttu. Peetenc?n, ?anotah, ni p?der?l pe?dy ei leikata.

От «носа ветра» да от «лесного носа» три раза надо обязательно произнести:

Здравствуйте, хозяева ветра,

Здравствуйте, хозяйки ветра,

слуги, сыновья, молодые, старые,

средние и мои ровесники.

Сначала здороваются, здоровья им желают. А только потом прощения просят:

Простите, хозяйки ветра,

Простите, хозяева ветра,

Простите, слуги ветра, сыновья,

Попы, попадьи,

Цари, царевны.

Все надо прочитать:

Ветры попутные, ветры встречные, ветры боковые,

Северные ветры, южные ветры, простите.

Это заговор от ветра. Это надо с носом леса оба проговорить. Это братья! Братья! Ветер спрашивает у леса. Лес спрашивает у ветра… Поди знай, что спрашивают!.. Если ветер, то голова болит. А если лес к человеку пристанет, тогда тошнит, аппетита нет, то колет в спину, то в какое-то место, не дает груди дышать. Тогда уже догадываюсь – лесной нос.

И в воде есть. То же самое, одинаковое. Только водой называют. Тоже сначала здороваются. Потом только прощения… Вода легче прощает, чем лес… Сначала идут хозяева-хозяйки, потом идут цари да царевны сначала, потом слуги да прислуга последними! Потом еще есть: «Прости водяной Иван Иванович!» Он самый старший – всех вод хранитель. От воды или опухает, или к зубам пристанет. Прямо из водоема нельзя пить, возьми хоть в ладонь и потом пей. Иногда ноги опухнут – тоже где-то плохо ходила или сидела. Раньше девяти часов надо сходить прощения просить, а после девяти, говорят, все спят. И у леса. В десятом да в одиннадцатом часу, ночью, не надо идти. Надо во время идти. Надо бы, чтобы никто не видел. Да нож надо с собой взять: прощения попросила, тогда сделай черточки на земле. Три черточки. Черточку как проведешь, тогда на два шага отступи назад или на три. Потом проведешь вторую, тоже отступи. Потом третью. На берег ли сходишь прощения просить или в лес. И повернулась – назад не смотри: кто там у тебя сзади. У ветра на улице, поклонись во все стороны, ветер, смотри, ведь со всех сторон дует. И тоже так же.

И в бане так!.. Если и поправится, все равно надо три раза сходить. Меньше сходишь – то там и останется, там еще будет сидеть… Только ворожить надо во вторник, четверг или субботу. В пятницу ничего пробовать не надо. В пятницу, говорят, и виновному голову не рубят.

ФА. 3026/5. Зап. Степанова А. С. в 1967 г. в д. Колатсельга от Ивановой Е. А.

224

Приходящее

Vien viha on. Libo on mec?nviha, libo moanviha. T?d? on.

No, tulomini se i lien?u, se i on tulomini. Sanotaa – tulomizessa viruu.

Болезнь от воды бывает. Либо болезнь от леса, либо болезнь от земли. Это есть… Ну, приходящее это и есть, это и есть приходящее. Говорят, от приходящего болеет.

ФА. 2397/11. Зап. Ремшуева Р. П. в 1976 г. в д. Юккогуба от Федотовой Ф. Н.

225

У кого в какое место прицепится

Nu mec?nnen? – ristikanzu zaboleicih. Enneh?i nenga musteltih. K?vyv bol’niccah, k?vyy vracoih, a h?i ei pe?ze nimil. Sit toine sanou: “Sin? mene tiedoiniekkah, sinul on mec?nnen?“. A mi se on mec?nnen?, mis h?i on… Kelgo pe?dy kivist?y, kel mih kohtah tartuu.

Ну, лесной нос – человек заболевает. Раньше ведь так вспоминали. Ходит в больницу, ходит к врачам, а никак не поправляется. Тогда другой говорит: «Ты иди к знахарям, у тебя лесной нос». А что это – лесной нос? В чем он?.. У кого голова болит, у кого в какое место прицепится.

ФА. 3368/24. Зап. Степанова А. С. в 1997 г. в д. Колатсельга от Подволокиной М. В., Григорьевой К. М.

226

Нос леса мучает

– Tuulennen?, mec?nnen?. Mec?nnen? my?s, mec?nnen? my?s ylen ?ij?l loppou, sy?misty ei laske.

– A miten tulou mec?nnen??

– Mec?s on iz?ndy. Nu. H?nel mintahto gu kirgoat pahan, sit h?i tulov. Vot. Iz?ndy, mec?niz?ndy.

– Нос ветра, нос леса. Нос леса тоже очень сильно мучает, пищу не пропускает.

– А откуда приходит нос леса?

– В лесу есть хозяин. Ну. Ему как выкрикнешь что-нибудь плохое, тогда-то и придет. Вот. Хозяин, хозяин леса.

ФА. 2972722а. Зап. Ремшуева Р. П. в 1986 г. в д. Сыссойла от Васильевой О. Е.

227

Oi, on net sanomizet! Tuulennen?t da mec?n da mentiije. Oli mec?t, ga mec?s, moozetgi nyg?i on sig? ga. Olgah vai Jumalankel sig?l mec?s, anna mec?s elet?h. Mec?nel?jis pid?y olla tagimbali da p?ivilleh.

Ой, есть такие случаи. Носы ветра, и леса, и поди знай чего. Были леса, дак в лесу, может, и сейчас такое есть. Пусть только с Богом в лесу остаются, пусть в лесу живут. От лесных жителей надо держаться подальше да в стороне.

ФА. 3024/54. Зап. Ремшуева Р.П. в 1987 г. в д. Святозеро от Моисеевой М. Г.

228

Лесной нос везде суётся

Veis gu rodieu, sit mec?nnen? tarttuu vie sih. Kaksi onnoako on, mec?nnen?, se sydiv joga kohtah…

…Bokas ?anotah moaniz?ndy, a kois koiniz?nd?kse pid?s sanuo. On koiniz?nd?t dai em?nd?t ollah. Kai ollah, kai.

От воды как случится, тогда и лесной нос пристанет тут же. Два их вроде, лесной нос, тот везде суется…

… В стороне [за пределами дома], говорят, хозяин земли, а в доме хозяином дома надо бы называть. Есть хозяева дома, и хозяйки дома есть. Все есть, все.

ФА. 3362/25. Зап. Иванова Л. И. в 1997 г. в с. Ведлозеро от Мининой К. Ф.

229

Три носа могут пристать

Moamo meij?n sid? pere? i kuoli. Kai vihkot oli huuhtonuh. A sie p?i gu tuli, astui mecc?h. A gu yksi nen? tartunou, sit tartuu kolme. J?llekk?i. Sit j?lles sid? ainos oli h?nel Puskan Pes?n da Puskan Pasan lapset, oldih ainos rynd?hil necis. Kooftu on pe?l, sit niidy nenga silittel?y. Kyzyn: “Mid?bo?“ Sanou: “Puskan Pes?n da Puskan Pasan lapsuot ollah. Kaco, sanou, necis vezi pe?l’ci matkoau, a hy? alp?i syvit?h.“ Sit ainos nenii Puskan Pes?n da Puskan Pasan lapsii niil?i ainos ze?l?icci. Sit muga, ei nimid? mustanuh. Sith?i min? e?re toin necie N’akoilambisp?i t?nne. Vuottu kolme ei mustanuh nimid?…

A mentiije, kenen lapset ollah. Sit vies oh h?nel rodinuh. A sit my? Kibrah k?im? Misankel, muzikku oh, suoloa loaittamah. Se muzikku tiedoiniekku oli. “Nenga i nenga,“ – sanomma on. H?i sanou: “Ga akku jo on ammui toizel ilmal, ga neciistoi siila ei anna h?nel kuolta.“ Mec?n el?j?t. No sit my? k?im? Kibrah, sit suolat loadi, truvan avai, p?cil istujes suolat loadi. Sit sanou: “Kodih menett?, sit lat’e pyhkikke? uvvel vastal, sit tagarakse necis ukselluo valattoat, sanou, da ?lg?h virkakkah nimid?. Dai i?e ?lge? virkakkoa nimid?.“ Sit valatimmo. Kolmanden kerran valatimmo, sit peigalon minul murdi, sanou: “Minul peigalon katkait, peigoin katkait,“ a i?e minul murdau. Sit kolmanden kerran valatimmo da necid? roavoimmo, pezimm? kolmien suutkien per?s. Suoritimmo. Sit emmo ehtinyh ni… Kattamah rubeimo, sit uinoi, muga moah l?hti. Se oli. Se oli omal icel kois t?s.

Мама наша от этого и умерла. Все тряпки выполоскала. А оттуда как пришла, пошла в лес. А если один «нос» пристанет, то тут и три пристанет. Подряд. После этого у нее всегда Пушки Пеши да Пушки Паши дети были на груди. Кофта надета, и поглаживает их. Спрошу: «Что?» Говорит: «Пушки Пеши да Пушки Паши детишки здесь. Посмотри: вот вода бежит, а они внизу ютятся». Всегда этих детей Пушкина Пеши да Пушкиной Паши жалела. И ничего не помнила. Вот тогда-то я и привезла ее сюда из Репного. Года три ничего не помнила… Кто знает, что это за дети были. Ей от воды пристало. Потом мы в Кибру ходили с Мишей, мужик был, соль делал. Тот мужик знахарем был. «Так-то и так», – рассказали мы. Он говорит: «Женщина уже давно на том свете, но нечистая сила не дает ей умереть». Лесные жители. Ну, мы и сходили в Кибру, соль сделал, трубу открыл, соль он сделал, сидя на печке. И говорит: «Домой придете, пол подметите новым веником и полейте у двери за ворот, и пусть не говорит ничего. И сами ничего не говорите». Полили. Третий раз полили, и мне большой палец сдавила, говорит: «Мне большой палец сломала, большой палец сломала». А сама мне ломает. Полили третий раз да вымыли через трое суток. Одели. И не успели ни… Укрывать стали, уснула – так и в землю ушла. Это было. Это у меня самой здесь дома было.

ФА. 3362/23. Зап. Иванова Л. И. в 1997 г. в с. Ведлозеро от Мининой К. Ф.

230

Лесной нос пристал

Meile vie oli moine sluucai. Siz?rel zaboleicih tyt?r. Miehel meni, kaksikymmen kolme vuottu, sit enzim?izen lapsen sai, sit zaboleicih: temperatuuru kuun, toizen, ei voija daaze vracat opredelii: mi on enzim?i, kuni hyvin ei obsleeduitu. A sit pandih boTniccah. A cidzi kyl?s gu eli, Kolatsell?l, ga (a tyt?r oli Petroskoil miehel). Sit sanottih, Kolatsell?n sie naizet sanottih: k?vy tiedoiniekkoih, raz nengomaine on. A sit sanottih, ?to vot nece on mec?nnen? sinun tytt?res. A meij?n kyl?s sie, Ahis v?vy oli, Suonan muzikku, se maltoi mec?nnen?s pe?ste?, sanottih… Se pe?stee, sanottih, mec?nnen?s. Sit cidzi l?hti sinne illal podruskalluo, Mihailovan Masalluo. Sanou: paistah ga pid?nn?vgo l?htie oppie sinne Pavlovan Vas’alluo k?vv?, ?anotah, ?to on mec?nnen?, a Vas’a maltau pe?ste? mec?nnen?s. Sit, sanou, l?htem?h rubein, sit sanoin: “Masarukku, ty?n? minuu hyv?h dorogah, hyv?h lykkyh, stobi Liidoa pe?st?s, kohenis Liid?.“ Sit, sanou, h?nesp?i vai l?htin, vaiku pihal avain uksen, minul ku od’d’oalu lyk?tt?sh?i minun pe?l. Moine sostojanii rodih, sanou. Menin kodih, vierin moata, enbo voi moata. Ainozelleh uinuon vai dai ozuttau, to min? mec?s k?velen, suurien puuloin v?lis da kui ainos mec?s, sanou. Huondeksel nouzin, ziivatat kacoin, nyg?i, sanou, en tiije, l?htie ielleh Liidalluo matkah, vai ei. Sanou, duumaicin: pid?y l?htie vs’oravno, vie boafuskah oli hengis. A sit l?htinh?i tytt?relluo, sit sinne menin poijalluo da boTniccah k?vyin. Sit duumaicin: pid?nn?ygo oppie l?htie ielleh sinne Besovtsah, Vas’alluo, muzikalluo, kudai maltau mec?nnen?s pe?ste?. Sit, sanou, muga hyvin… menimm? vai ostanofkal, poseicas se taksi tuli, puutuin hyvin. Menimm? Pavlovan Vas’alluo, sit loaittih sie suolat vai mit, navemo. A sit konzu cidzi jo goorodas ajoi Kolatsell?l, min? l?htin ostanofkal. Duumaicin: l?hten k?vyn, vstrecaicen aftobusan, tiijustan, kui Liid? da kai. Sit cidzi sanoi ice: “Aino, musta t?d? minun pojestkoa, meij?n perehes rodieu kuolii, – sanou. – Libo, – sanou, – min? kuolen, libo Liid? kuolou, libo boafusku kuolou (vie oli boafuskah hengis, jo oli yheks?skymmenes vuozi boafuskal, a muite oh krepkoi starikku), boafusku gu kuolis, ga jongoi omassah ij?n jo eli.“ A cidzi vie oh vai vaste nenga viizikymmen kaksi vuottu, ei vie moine vahnu olluh. “A muite, – sanou, – meij?n pereheh rodieu pokoiniekku.“ Kodih meni, h?nel vie pahembi rodih. En tiije, rastrooihes vai mi. Sit, sanou, ainozelleh minulleni bloaznittau. Menin roadoh, sanou, vroode gu nen?ntyves seizou vahnu staruuha i sit vai minuu nevvou, sanou: nenga loai, nenga roa, t?d? sano necil, ainozelleh minuu nevvou, konzu mid?, sanou. Kodih tulen, sanou, i y?l moates, sanou, nevvou, jongoi en voi moata, sanou, to tatoa mid?tahto n?in unis, bloaznittau mid?tahto, tata nevvou: necid? libo t?d? roa. A staruuha se sanou, kudai oli keppizenkel, konzu mid? sanou, a enbo musta mid? sanou, nevvou. I sanou: “Necil voit sanuo VasiEjevan Klaval, a Kat’un Maikil – h?i on puhtas karu, sanou, ?l? sano.“ Vie sanoi, kel voibi sanuo, a kel ei sanuo… Sit n?ht?hh?i, ?to h?nel paha on, i?e cuvstuicou, ?to paha pe?l on. Sit kucuttih vracoa. Sanou, daaze menen skotnoil, a yhtel dvoral oldih пас’аГniekat, sit dvoral ei pidellys ni menn? (h?i skotnoil roadoi furazierannu) sovsem, a min? menin nacaEnikoilluo da konzu mid? sanoin pahoa. Ei pidellys sil dvoral menn?, a babka se nevvov: mene necinne da sit sano t?d?. A sit kodih tulin, sanou, kucuttih vracoa, a minul vai se babka sanou: ?l? anna ukooloa loadie. Sit muga min? pieks?vyn vo ves’ duh, en anna loadie ukoloa, kahtei muzikat piettih… A sit otettih boEniccah, kolmattu ned?lie oli. Dedka j?i vie hoz’aikakse sinne, vie p?cit l?mmitti, dai ziivatat kacoi, dai kai. I sit zaboleicih. Cidzih rodih parembi, dedka zaboleicih. Kudoannu pe?nny cidziidy ty?ttih boEnicas, detka kuoli sin? pe?n… No cidzi vie kodvan boleicci… Sit toizet sanottih: “Mene, nece staruuha sinun pe?ste?.“ Manderen staruuha. Icegi nevvoi. “Min?, – sanou, – nyg?i en voi sinunkel l?htie mecc?h, sin? olet karuloin k?zis, – sanou. – Karut sinuu piinatah.“ I h?i nevvoi, sanoi: “?l? vai yksin l?he mecc?h, ota libo ukkoadah keral.“ H?i, sanou, nevvoi nenga (praavel’nogo mustanen sanuo?): mene mecc?h, tuo kolme hoabastu halguo i kolmen kynnyksen oal i pie sie kolmet suutkat i sano pannes: “?lge? muucaikkoa Annie, a muucaikkoa n?mii hoabazii halgozii.“ Pid?y krugloit halgoizet olla. I sit kolmet suutkat piet sit, vie mecc?h i lykke? toakse k?il i ?l? kacahtai j?llesp?i.“ A sit muga roattih. I sit lyk?tes toze pid?y sanuo: “Vot t?s teile, ?lge? muucaikkoa Annie, a muucaikkoa n?mii hoabazii halgoizii.“ I sil pe?zi… Nyg?i jo pocti kaksikymmen vuottu j?lles sid? Jumalankel roadau ku!

У нас еще был такой случай. У сестры заболела дочка. Замуж вышла в двадцать три года, родила первого ребенка и заболела: температура месяц, другой, не могут даже сначала врачи определить, что с ней, пока хорошо не обследовали. Положили в больницу. А сестра раз в деревне жила, в Колатсельге (а дочка была замужем в Петрозаводске). Женщины в Колатсельге и говорят: «Сходи к знахарям, раз такие дела». И сказали, что это лесной нос у твоей дочери. А в нашей деревне, в Аги, зять был, мужик из Соны, он умел, говорили, от лесного носа вызволять. Он вызволит, сказали, от лесного носа. И сестра пошла вечером к подружке Маше Михайловой. Говорит: советуют, дак надо ли попробовать поехать туда к Павлову Васе, говорят, что это лесной нос, а Вася умеет освобождать от лесного носа. И, говорит, уходить стала от подруги и сказала: «Машенька, отправь меня на хорошую дорогу, в удачный путь, чтобы освободил Лиду, поправилась Лида». И, говорит, только от нее вышла, только на улицу дверь открыла, мне словно одеяло на голову накинули. Такое состояние стало. Пришла домой, спать легла – не могу спать. Только усну, все мне кажется, что я в лесу хожу, среди больших деревьев, да все в лесу. Утром встала, животных обиходила; сейчас, говорит, не знаю, поехать к Лиде или нет. Но, говорит, подумала: все равно надо ехать, еще свекор был жив. Поехала она к дочке, там пошла к сыну, да в больницу сходила. И думает: попробовать, что ли, поехать дальше в Бесовец к Васе, к мужику, который может от лесного носа освобождать. И так, говорит, удачно: только пришли на остановку, сразу такси подъехало, хорошо доехали. Пришли к Васе Павлову, сделал он соль или что-то. А потом, когда сестра уже уехала в Колатсельгу, я пошла на остановку. Думаю: пойду схожу, встречу автобус, узнаю, как у Лиды да все. И тогда сестра сама сказала: «Айна, запомни эту мою поездку, из-за этой моей поездки в нашей семье будет покойник: я умру, или Лида умрет, или свекор умрет (свекор еще жив был, уже был девяностый год, но так-то крепкий старик был), свекор бы умер, дак свой век уже прожил…» А сестре было еще года пятьдесят два, еще не такая старая была. «А так-то, – говорит, – в нашей семье будет покойник».

Домой приехала, ей еще хуже стало. Не знаю, расстроилась или что. Все время, говорит, мне мерещится. Пошла, говорит, на работу и вроде прямо под носом стоит старая старуха и учит меня только, говорит: так сделай, так поступи, это тому скажи – все время, говорит, меня чему-то учит. Домой приду, и ночью учит, уже спать не могу, говорит, то отца уже во сне вижу, кажется, что отец учит: то или это сделай. А старуха та говорит, которая с палочкой была, когда что говорит, но не помню, что говорит, чему учит. И говорит: «Тому можешь сказать, Клаве Васильевой. А Катюн Майкки – она чисто черт, ей не говори!» Еще говорит, кому можно сказать, кому нет. Тогда видят ведь, что ей плохо, и сама чувствует, что плохо с головой. Позвали врача. Говорит, даже на скотный иду, а на одном дворе были начальники, на тот двор и идти не надо было (она на скотном фуражиром работала) совсем, а я пошла к начальникам и чего-то плохого наговорила. Не надо бы и идти на тот двор, а бабка та учит: иди туда да скажи то. Потом домой пришла, врача позвали, а бабка та только и говорит: не разрешай укол делать. И так я билась, не давала укол делать, двое мужчин держали… А потом взяли в больницу, около трех недель была. Дедка еще за хозяйку остался, печки топил, и за скотиной смотрел да все. И заболел. Сестре стало лучше, а дедка заболел. В который день сестру отпустили из больницы, дедка в тот день умер. Но сестра еще долго болела… Потом люди сказали: «Сходи, та старуха тебя освободит». Мандерская старуха. Сама и научила. «Я, – говорит, – сейчас не могу с тобой пойти в лес, ты в руках у чертей [леших, нечистых]. Черти тебя мучают». И она научила: «Одна только не ходи в лес, возьми хотя бы мужа». Она, говорит, научила так (правильно ли помню сказать?): иди в лес, принеси три осиновых полена, положи под три порога и держи там трое суток и скажи, когда кладешь: «Не мучайте Анну, а мучайте эти осиновые поленья». Поленья должны быть круглые. Подержишь трое суток, отнеси в лес и брось позади себя рукой, но назад туда не смотри. Так и сделали. И когда бросаешь, тоже надо сказать: «Вот вам, не мучайте Анну, а мучайте эти осиновые поленья». И так освободилась. Сейчас прошло после этого уже почти двадцать лет, работает с Богом!

ФА. 3364/10. Зап. Иванова Л. И. в 1997 г. в с. Ведлозеро от Ивановой А. Я.

231

Как избавиться от лесного носа

Jos tahto l?hett?? pahan takaisin l?hett?j?lle, niin se varmasti kuoli. Se oli pieni temppu siin?. Piti soaha sammakko, punane lanka sitoa sammakon sorkkaan, viij? se muurahaiskekoon pohjoispuolelle ja sitoa n?reeseen kiinni langasta. Samalla tavalla m?nett?? pahan l?hett?j? henkens? kitumalla kun sammakko muurahaiskeossa.

Если хотел вернуть плохое обратно наславшему, тогда тот точно умирал. Это было точно.

Надо было поймать лягушку, обвязать лапку красной ниткой, отнести её в муравейник с северной стороны и привязать ниточкой к молоденькой ёлочке. Наславший плохое умрёт так же, как лягушка в муравейнике.

НА. 5/1/226. Зап. Кауконен В. в 1942 г. в д. Паахкомиенваара от П. Ремшу.

Духи – хозяева лесной избушки

232

Леший приходит в избушку

Mecc?niekka meccuiccou mec?ss?, no. H?n meccuicci jo p?iv?n, jo on ilda, jo tuli sinne pirttizell?, dai jo h?n monen p?ivy? meccuicci, mie en voi tiedi?. Okazalos’, jo on pimie, h?m?r?, ilda. Koira siel? mec?ss?, cau-cau, haukkuu dai pr?ck?y, ambuu. A ilda kun on pimie, kuin ni?t pimiess? ambuo. Tuas koira tulou-tulou, l?hen?y h?neh p?in, sih muzikkah p?in, sih perttizeh p?in, a mecc?perttine siel? on. Tuas koira haukkuu: cau-cau, dai pr?ck?y, ambuu. No hyv?. A muzikka se duumaiccou y?ll?, kun ambuu da puuttuu, ka ved putillizet y?ll? ei puutu. Nu vot, nu ladno. Tuli, tuli, dai y?ll? ei puutu…

Nu ota miuda toizeksi meccuimah, suaugo miula t?ss? y?tti?? A n?g?y, ?to muzikka on suuri, silm?t suuret, sill? nybl?t losnitaa. No hyv?. Ka en tiij?, y?dy? sie. – Nuka, sie my? siun kera meccuimaa. – A nuka, muzikka, sanou. Dai muzikka se soglasieh. Кассой, mid? h?n roadau. Kun m?nn?h toissa pi?na mecc??, kun linduo tapetaa, tapetaa… No kun tapetaa, tapetaa linduloi, ku tullah perttih illalla, ne linnut pid?y kaikki, puhassettua ei enne, a tukkunaa, tokko en tiij?, miksi hy? pandii – puikkoni pannaa silm??, pikkaraini puikko silm??. I pi? siihen alla painalletah niin, niin kylmetet??, pannaa kylm?h. Vot, tullaa pertill?, kuin linduo tapetaa, jo moni p?ivy? vain kolme, jo muzikka h?nd? ruadi ei ole. Pid?is pi?ss? h?nest?, a mill? pi?zet, muida ni ked? rahvasta ei ole, aino duumaiccoo, mill? h?nest? pi?st?.

Vot kun ruvetaa linduloi panemaa, ni muzikka sanuo: “?l? pane oigian siihen alla t?nne, oigian, praavoin siiben alla, ?l? pane pi?d?, pane t?m?n siihen alla, da pane t?h? vazemah silm?h puikko, ?l? pane oigieh. A muzikka ei kuundele, panou oigien siiben alla pi?n linnulda dai oigieh silm?h puikon, a h?n panou vazemeh. No hyv?. Duumaiccou – pane sie. Mi sill? juohatti, h?n varajau pihlajua, sid?, kun panet pihlajan tuleh, ni kun pihlaja se virkkau “pii“, ni h?n sid? varajau, biessa. Nu vot. H?n ei muuda ka??on, l?ksi illalla halguo sih luadimaa y?ksi, muatessa dai m?n?y, l?yd?y pihlajapalan, leikkuau. P?cci ku l?mbi?y dai h?n sen halgoloin kera panou p?ccizeh. Kui velli hallon kun sen p?ccii pani, a ku se pihlaja palau da ku l?ht?y pii-pii-pii piikkamaa. Ni kun h?n velli karjahti: “Kacoi, s?it tovarisca miun“. No, no kun h?n nyht?tt?y pertist? sih oveh, koira j?lgee, linnut, mi oli pandu linduloih silm?h, vazemen silm?h znacit puikko, da vazemen siiben alla pi?, linnut kai h?nell? j?lgee l?hettii. M?ngi?. Ota linnut i kai, vain m?ne pois, muzikka sanou, vain ruadi h?nest? pi?ss?, dai sen kera toizet muzikka linnut ker?i salkkuu da kodii pagoh. Vot.

Охотник охотился в лесу, но. Он охотился уже весь день, уже вечер. Уже пришёл туда, в избушку. Да и уже он много дней охотился, я не знаю. Оказалось, уже стемнело, сумерки, вечер. Собака там в лесу: «Чау-Чау», – лает и щёлкает, стреляет. А уже вечер, так темно, как увидишь в темноте стрелять? Снова собака подходит, приближается к нему, к тому мужику, к избушке. А избушка лесная. Опять собака лает: «Чау-чау!» и опять щёлкает, стреляет. Ну, хорошо. А мужик тот думает: «Ночью раз стреляет и попадает, так ведь нормальный ночью не попадёт». Вот, ладно. Шёл, шёл, и пришёл в избушку. «Ну, возьми меня вторым поохотиться, можно ли мне здесь переночевать?» А видит, что мужик большой, глаза большие, пуговицы у него блестят. Ну, хорошо. «Дак не знаю, ночуй из-за меня». «Давай-ка мы с тобой будем охотиться». «А давай-ка», – мужик говорит. Мужик и согласился. Смотрит, что тот делает. Как пошли на следующий день в лес, как птиц настреляли, настреляли. Ну как настреляли птиц, ну как пришли вечером в избушку, этих птиц надо… [убрать] Раньше не ощипывали, а целиком, только, не знаю, зачем они втыкали щепочку, втыкали в глаз, маленькую щепочку в глаз. И голову под крыло, сгибали так, и так замораживали. Замораживали. Вот приходят в избушку, когда птиц настреляют, уже много дней они там охотятся. Не знаю, дня два или три, уже мужик не рад. Надо бы избавиться от него, а как избавишься, больше никого из людей нет. Постоянно думает, как от него освободиться. Ну, вот как начали птиц укладывать, мужику тот и говорит: «Не клади под правое крыло, не клади сюда под правое крыло голову птицы, положи под это крыло, и в этот, левый глаз воткни щепку, не втыкай в правый». А мужик не слушается, а мужик кладёт под правое крыло птичью голову и в правый глаз щепку, а тот кладёт в левый. Ну, хорошо. Думает: «Клади ты. Я тебе припомню». Он [пришелец] боится рябины, когда рябину в огонь положишь, рябина трещит, он этого боится, бес. Ну вот. Он на меня не смотрит. Пошёл вечером заготавливать дрова на ночь, перед сном. Идёт и находит рябину и срубает полено. Печка топится, он рябину с дровами и кладёт в печку. Как только полено то в печь положил, как рябина разгорелась и как пошла пищать: пии-пии-пии. Он как вскрикнет: «Смотри, съел, приятель, меня». Он как выскочит из избушки, собака следом. Птицы, которым была положена в глаз, в левый глаз щепка и под левое крыло голова, птицы все следом за ним полетели. «Идите! возьми птиц и всё, только сам уходи прочь», – мужик говорит. Рад от него избавиться. И он собрал своих птиц в мешок и бегом домой. Вот.

ФА. 1734/2. Зап. Конкка У. С., Трофимчик 3. М. в 1972 г. в д. Паданы от Савельевой М. Г.

233

Вдвоём в избушке

No da Ohriizen starikka, znaacit, sanou: m?nin, tooze meccuicin. Siel? oli huutora j?rie se on Timoksi kucuttii, suuri starikka.

Yksin he?n siel? meiccuiccou. Sanou, pertill? m?nin, keitin, sanou, s?in, olis pid?n v?h?n otdohnut’, sanou. Vierin, sanou, siihi keski pertill?… Vierin, sanou, ovi avaudu, tuli: “M?ne sinn’ p?in!“ Mie sanou… A he?n ukko ku oli mec?ss? el?n, he?n ei varan. Mie, sanou, otin, h?nee p?in en kacahtan, kurahin toizee puolee, he?n ?z?hti rinnalla. Havacceuvuin, jo ei ollun. Jo oli virun dai l?hten. Se oli Ohriizen starikka, voinan aigaa autto parttizaanoilla. Nytten kuoli, voinan j?lgee kuoli. Sanou, virkko: “M?ne sinn’ p?in!“ Mie, sanou, ne roster’als’a, iell?? ei, jo kuulen – lomahti miula rinnalla. “Ga viru sie!“ Jo olen uinonnuo, havacceuhuin – huomus on, ga ei ole jo tovarissoa – jo on tovarissa l?hten… Starikka oli suuri se da mec?ss? ij?n ku eli jo. Kaksi taluo on huutoralla tuossa Ohriizissa, Ohriizien kyl? oli. Aina ij?n eli siel? i meccuicci yksin. He?n ei varan, he?n ei pid?n siid? da se oli koldovsikka tooze.

Ну, Охроев старик, значит, говорит: пошёл на охоту. Там был хутор справный и большой старик. Тимофеем звали.

Один он там охотится. Говорит, пришёл в избушку, сварил, поел, надо бы немного отдохнуть, говорит. Лёг, говорит, дверь открылась: «Подвинься!» Я говорю… А этот старик раз в лесу жил, он не боялся. Я, говорит, в его сторону не гляжу, повернулся на другую сторону, он устроился рядом. Проснулся, уже нет. Уже полежал и ушёл. Это был Охроев старик, во время войны помогал партизанам. Сейчас уже умер, после войны умер. Рассказывал, говорит: «Подвинься!» Я, говорит, не растерялся, слышу уже: улегся рядом со мной. «Да лежи ты!» Уже уснул, проснулся – утро уже, товарища уже нет, уже ушёл товарищ… Старик был большой тот да всю жизнь в лесу жил. Два дома на том хуторе Охроевых, Охроевых деревня была. Всю жизнь прожил там и охотился один. Он не боялся, он не испугался того, да и тот был колдуном тоже.

ФА. 1885/2. Зап. Конкка У. С., Трофимчик 3. М. в 1973 г. в д. Сельга от Логиновой А. 3. и Локкиной М. В.

234

Блестящие глаза светятся

Ka sanottihh?n olovan, jotta on se. Siin? mi?n kyl?st? kilometrie viisi oli k?mpp?. No nin siin? ei antan konsana ihmisill? muata. Sanottih, jotta siin? on semmoni el?j?, siin? talossa, jotta pois pit?y l?htie. Ka se tuli kopisteli ovie, eli seini? kopisteli, jos ne ruvettih makuamah. Vaikka kuin ?ij?n lien?y ollun rahvasta, ni se ei antan siel? muata. ?iit? muutoman kerran m?ni mi?n kyl?n yksi ukko, m?ni mec?ll?, l?ksi, sill? k?mp?ll? y?py siit?. H?nell? oli koira. No koira tulou pirttih takaperin siit? ovesta, h?nell? on, kun ne vet l?mmittih ennen si?meh p?in ne mecc?k?mp?t. Koira tulou j?lell?h p?in siit? oven ravosta ta ei etup?in, kun takaperin tulou. Sanou, ukko se kaccou, sanou, jotta onkohan tuossa totta, jotta mi se on, sanou, tuommoini juttu, kun ei koira ruohi n?in ki?nty? takasin p?in, muuta kun takaperin tulou. Koira tulou takasin pirttih ja pirtiss? vitvett?y ja haukkuu, jotta kaikki hirvie. A ukolla, silloin vet ei ollun kynttelie eik? mit?n? muuta, kun pimiess? istuo kyhj?tti siel? mecc?k?mp?ss?, mit? siel?. Sanou: “Kacon niin kun silm? justih kiilt?y toisella puolen, siel? ulkopuolella, siit? oven ravosta, kun ovi oli kahallah. Ukko ottau ruassalluttau pyssyn ta ampuu siih silm?h, mi n?ky siit?. No siit? ukko rupesi muata. Se oli ollun oikein arkalasta kotosin se starikka, kun sano jotta: “Mie rupesin makuamah ja koiran si?meh sinne, ett? tottahan ni tulou sih, on miula viel? panoksie, mill? pyyh?llytty? h?nt? kerta, kun tulou“. No ja hi?n kun otti ja ampu siihi lasih, y?ll? n?k?y siit? unissah, sanou, jotta: “Hyv? oli kun, sanou, silm?n ammuit miulta pi?st?. Ja nyt miun pit?y l?htie t?st? poikes, t?lt? k?mp?lt?. Mie olen t?ss? ollun koko ?ij?n, sanou, tiell?“.

No siit? sen j?lkeh sanottih, jotta muka ei eny? ket?n? haitannun se. Unissah n?ki.

Так говорят, что есть он. Там от нашей деревни в пяти километрах была избушка. но там никогда не давало людям спокойно спать. Говорили, что там есть такой житель в этом доме, что оттуда надо прочь уходить. Он приходил, царапал дверь или стены царапал, когда люди ложились спать. Если только было много народу, тогда он не давал там спать. Туда однажды пошёл мужик из нашей деревни, в лес пошёл, а на ночь пришёл в избушку. У него была собака. Но, собака заходит в дом задом наперёд в дверь, ведь раньше топились эти избушки по-чёрному. Собака идёт следом в эту щель дверную, и идёт не вперёд головой, а задом наперёд идёт. Говорит, мужик тот смотрит, говорит: «Вот уж в самом деле, что это, – говорит, – за дело такое, что собака не осмеливается обернуться, что задом наперёд идёт». Собака заходит в дом задом наперёд и скулит, и лает так, что страшно делается. А у мужика тогда ведь не было свеч и ничего такого, приходилось в темноте сидеть там в избушке. Говорит: «Смотрю, будто глаз поблёскивает на другой стороне, там, с улицы в дверной щели, раз дверь раскрыта». Мужик хватает ружьё и стреляет в этот глаз, который виден там. Ну, потом мужик ложится спать. Это был старик неробкого десятка, раз говорит: «Я лёг спать и собаку оставил там, что в самом деле пусть только придёт тот, есть у меня ещё что положить, чтобы испугать его, если придёт». Ну, раз он взял и выстрелил в тот блеск, ночью и видит во сне. Говорят, что: «Хорошо, – говорит, – что выбил мне глаз. Сейчас мне придётся вон уйти из этой избушки. Я всё время здесь мешал». Ну, после этого, говорили, больше никого не пугало. Во сне видел.

ФА. 2329/20. Зап. Ремшуева Р.П. в 1975 г. в д. Луусалми от Вазараевой А. К.

235

Голос в избушке слышен

Se oli ob’azatelno, se luku piti tiety?, yksin?h kun m?net. Joka pirtill? viel? ei pit?n i m?nn?. Siel? varautellah muka. Miula kyll? ei ole sattun, a miun tuatto-rukka mainicci, jotta heil? oli. Hy? viel? oltih kalien. M?ntih pirtill?. No sill? pirtill? varautettih (ei ammuin se pirtti luaittu), ei niken siin? rauhua suanun muata, se minnih, kuinnih ta varauttau siel?. Ni hi?n, pokoiniekka, sanou, jott? m?nim?, sanou, oravat nylkim? kaikki, keittim?, illaistima, rupesima muata. Tuli tuoho hongan kohtah, siihi pirtin eteh ta rupei leikkuamah. Hy? kuunnellah, ka ket? nyt tuli, i mecc?miehie siel? k?vel?y, ni mozet ken’n’ih tuli. Tuattorukkan ovie lonkuamah – ei n?vy ni ket?. Pihalla vuidiu, eik? ole j?lkij? eik? ole hongua, eik? mit?. No, hy? m?nn?h pirttih j?lell?h, kacotah, ei ole ni ket?. Tuli toisen kerran, sanou: Vuidikkua pois, sanou, my? tulemma siihi pirttih, a teil? niizi on, sanou, m?ngy? pois. No, ni heij?n piti kesen y?t? vuidie pois. Ei antan rauhua. Ei n?vy eik? j?lkie, eik? i mit?, a k?sk?y: “M?nky?, sanou, hyv?ll? poikes!“

– Ihan ihmisen i?nel sanou?

– Ihan ihmisen i?nell?.

– Miehen vain naisen i?nel?

– Miehen, miehen. No, sen vain tuatto-rukka miula sano. Miula ei ole sanon. Mie olen muannun yksin?ni tai kahen tai, miula ei ole sanon. Sit? pirttie varattih kaikki ukot…

– A mist? se pirtti tuli sellainen paha?

– A m?ne tiij?, mist? h?n tuli, sit? mie en maha sanuo…

В лесной избушке неспокойно спать. Надо было обязательно заговор знать, когда один идёшь. В каждую избушку ещё и не надо было идти. Там будто пугает. Со мной хоть и не случалось, мой отец вспоминал, что у них был. Они ещё вдвоём были. Вошли в избушку. Там в избушке пугало (недавно эта избушка сделана), никто там спокойно не мог спать, что-то там пугало. Ну, он, ныне уже покойный, говорит, что пришли, белок освежевали, сварили, поужинали, легли спать. Пришёл кто-то к большой сосне перед избушкой и начал её рубить. Мы слушаем, кто сейчас пришёл, кто там ходит, кто пришёл. Отец-покойник дверь даже приоткрыл – не видно никого. На улицу вышел, нет ни следов, ни сосны, ничего. Ну, они вошли снова в избушку, смотрят: нет никого. Пришёл второй раз, говорит: «Выходите вон, мы придём в эту избушку, а вам тут нечего, идите прочь». Ну, им пришлось посреди ночи выйти прочь. Не дало покоя. Не видно ни следов, ничего, а велит: «Идите по-хорошему вон!»

– Совсем настоящим голосом говорило?

– Совсем настоящим голосом.

– Мужским или женским голосом?

– Мужским, мужским. Это только мне отец рассказывал. Со мной не говорило. Я спал и один, и вдвоём, мне не говорило. Эту избушку все мужчины боялись.

– А почему эта избушка стала такой плохой?

– А кто знает, почему она стала. Этого не могу сказать.

ФА. 2219/3. Зап. Онегина Н. Ф., Лавонен Н. А. в 1975 г. в д. Кестеньга от Васильева А. В.

236

Длиннозубый вползает в избушку

– A mecc?pirttih jos y?kse j?it, mit?p? piti mataa?

– Kirves panna kynnyksen alla… hospodi plahoslovi, tervaksie poltat…

Kokkosalmessa oli mies yksi… oikein mecc?h k?vi. H?nell? oli koira, sill? oli

Kuturi nimi. Mec?ll? k?veli p?iv?n, siit? pirtin sen l?mmitt?y. Mec?ss? ollah, selkosessa ne pirttiset, no. No ukko kuulou (ice v?h?sen savotiu uinota) koira n?ill?h hyrsk?htel?y v?h?sen haukkumah, kuin ei ni mit?. Kun kaccou, kun pirttih vi?nt?ytyy, ihan on kaksin kerroin, kun ovesta tulou, vet?ytyy, hampahat pit?t, ta niin ukolla sill? pi?ll?, no. Ta ukko kun sielt? komeutuu ja suau kirvehen ta se pyyh?llytt?y mecc?h. A koira ei sen kummenin haukkun h?nt? i vovse, vot. Painajaiset ollah mec?ss? (niill? on nimi painajaiset).

– Ni sellain se m?ni, karkuu se mies, niin?

– Ei ni kunne mies m?nnyn, kun tuvan ovet umpeh, blagoslovicci, a se pakoh m?ni painajaini, no.

– Se ihan n?ki h?nt?, se is?nt??

– Ihan n?ki, jotta ovesta kun tuli. H?nell? rohjo palo nuotillah viel? kiukuassa, kun l?mmitti, niin ihan n?ki, jotta, i se oli niin strasnoi, jotta. A ilmanikuni muzikka k?vij? h?n oli.

– Olikko sit? viel? ken n?hny, vain ei?

– Ka on ne toiset n?hty, en siit? toisie tiij?. A se oli meij?n, t?ss? eli toze, rodn’a oli, sano, jotta semmoni oli sluucai, jotta painajaini kun pirttih tuli, ni ?sen hirvitti, tulou, niin pimiess?, y?ll?. No, nyt kun sanou, ihan valkiella.

– Kerro, kerro viel? keli?p? viel? on cuudiutun?

– On siel?, omilla el?jill? on cuudiutun muinoin, kun piti mec?ss? vallan olla kalalla, tai hein?ll? koko ?ij?t tai. A sattuu, painajaini tulou ihan nuoin tuosta.

– A mit?k? hi?n siit? ruatau, kun tulou?

– Niin lujasta painau, jotta ei lase i kunne. A siit? ?anotah, jotta pit?is k?sie liikuttua lujasta ta kaimata hyv?sti kirvehen ker?ll?.

– А если в лесной избушке на ночь останешься, что надо знать?

– Топор надо положить под порог: «Господи, благослави!», смолистых щепок сожжёшь. В Коккосалми был мужчина один. Часто в лес ходил (за всем в лес). У него была собака. Кутури звали. День ходил по лесу, потом избушку эту топит. В лесу есть такие избушки. Мужчина слышит (сам уже засыпает): собака немного начинает полаивать, но нет ничего. Как смотрит: в избушку вползает, вдвое согнувшись, в дверь проходит, вползает, зубы длинные, и так на мужчину того, но. Мужчина как вскочил, да схватил топор, да выгнал того в лес. А собака на это чудо не лаяла совсем, вот. Давители есть в лесу (у них имя – давители!).

– И так он ушёл, убежал тот мужчина, да?

– Мужчина никуда не убежал, закрыл крепче дверь, благословил, а тот убежал, давитель, да.

– Его прямо видел тот хозяин?

– Конечно, видел, в дверь раз пришёл. У него ещё горело в печке, раз топил, так прямо и видел. И что он был такой страшный. А видавший мужчина был, всю жизнь в лес ходил.

– Видел ли ещё кто его или нет?

– Так видели ли другие, я других не знаю. А это был, здесь жил, наш родственник. Говорит, что был такой случай, что давитель в избушку пришёл… говорит. Я вообще не видел, когда так давить приходит, тёмной ночью. Но тут так совсем светлым вечером.

– Расскажи, расскажи, кому ещё чудилось?

– Своим же и чудилось раньше. Надо же было в лесу бывать постоянно, всегда рыбачили, и всё время на сенокосе. И случалось, давитель приходит ни с того ни с сего…

– А что он делает, как придёт?

– Так сильно давит, что никуда не уйдёшь. А тут, говорят, надо бы сильно руками шевелить да прогнать хорошенько с топором.

ФА. 2220/7. Зап. Лавонен Н. А., Онегина Н. Ф. в 1975 г. в д. Кестеньга от Кемовой А. В.

237

Мужик ищет крёстного брата

Yksi ukko starinoicci. Kun m?ni mecc?pirtill? hyvin loitos selkoseh. Ennen kun ti?l? oh n?it? linnunpyyt?jie ta vietih Suomeh ja Kemih. Ni siit? k?mp?ll? makuau. Tuli. Mies tuli mussissa vuatteissa, valkiet napit ja sanou: “Ohoh, mie vain ristivelTieni ecin, a ti?l? on ristikansua, sanou“. Ja oven paino umpeh ja l?ksi pois.

Один мужчина рассказывал. Как очень далеко прошёл в лесную избушку. Раньше как были здесь охотники на дичь да увозили ее в Финляндию и Кемь.

Спит в избушке. Пришёл. Мужчина пришёл. В чёрной одежде, белые пуговицы и говорит: «Ого, я крёстного брата ищу, а здесь человек». И дверь закрыл и ушёл прочь.

ФА. 2516/12. Зап. Ремшуева Р. П. в 1978 г. в д. Вокнаволок от Ремшуевой А. А.

238

По дороге к избушке видит шумную компанию

A siit? toisella kertua ukko toiseh k?mpp?h m?ni. Sama ukko. Ni siin? hi?kansa matkai ja siel? soittettih ja laulettih vaikka mimmoista, ja hyviss? vuatteissa. Ja ukko m?ni koiven tuakse peittoh. A siit? unissah oli n?hnyn: “Jos et ois, ukko, m?nnyn koiven tuakse, mi?n matkah oisit l?hten“. Ja ukko ei en?mpi ruohtin m?nn? yksin mecc?h. Se oli tuola Kuren per?ss?.

А потом в другой раз мужчина в другую избушку пошёл. Тот самый мужчина. И там с шумом прошла свадьба, там играли и пели разное, да в хорошей одежде. И мужчина спрятался за старой сосной. А потом во сне увидел: «Если бы ты, мужик, не спрятался за старой сосной, с нами бы пошёл». И мужчина больше не смел один в лес ходить. Это было там, за Кургиевом.

ФА. 2516/1. Зап. Ремшуева Р.П. в 1978 г. в д. Вокнаволок от Ремшуевой А. А.

239

Белые собаки лесных мужчин

Ikkunat risstit?h tai ovi risstit?h mecc?k?mp?ll?. Yksi mies, oli sanottu, kun oltih mecc?k?mp?ll?, jotta h?nell? oli semmoni tapahus, jotta koira y?ll? alko urata. A se, sanou, mies, vanha ukko: Mie kun assuin… i h?nell? tuli vastah kolme koirua, ne oltih valkiet koirat, no ruskiet lentat kaklassa. No i siit?, sanou, navemo on tultu Gubaj?rven koirat. A siit?, sanou, kun tulin, keitin, rissiin oven, kaikki, rupeimma koiran kera muate. ?iit? koira alko: niinkuin h?t?, niinkuin h?t? ois sill? koiralla, ta miun alla turpua tunkou ja peittoh. Mi on? I kuulen, sanou, niinkuin paissah pihalla. No en tiij? mit?, se on kun rupetus. A siit? kun l?ksin, nousin, sanou, silm?ni rissiin, avain oven, istuuhuin kynnyksell?. Kacon: siel? on suuri m?t?s, sill? m?tt?h?ll? istuu kolme miest?. I siniset on vuattiet pi?ll?, siner?v?t. I ne valkiet koirat istuu joka miehen jalkojen v?liss?. Ne koirat, mit p?iv?ll? vastah tultih. Ja mie, sanou, en tiij? kunne ne kavottih, kunne ne suatih. Eik? h?neh kacottu, eik? vnimaanijua pietty, niin kavottih.

Окна перекрестят и дверь перекрестят в лесной избушке. Один мужчина рассказывал, когда были в лесной избушке, что у него был такой случай, что собака ночью начала рычать. Тот мужчина, старый мужик, говорит: «Я как пошел…» И ему навстречу пришли три собаки. Это были белые собаки, на шее красные ленты. Ну, говорит, это, наверно, из Губаярви собаки. А потом, говорит, когда пришел, сварил, перекрестил дверь, все, легли с собакой спать. И тогда собака начала как бы беспокоиться, словно страшно собаке, под меня нос засовывает, прячет. Что это? И слышу, говорит, как будто разговаривают на улице. Ну не знаю что, словно разговор. Тогда, говорит, пошел, встал, перекрестился, открыл дверь, сел на порог. Смотрю: там большая кочка, на этой кочке сидят трое мужчин. И синие одежды надеты, синеватые. А те белые собаки сидят между ног каждого мужчины. Те собаки, что днем навстречу пришли. И я, говорит, не знаю, куда они исчезли, куда растаяли. На него и не посмотрели, и внимания не обратили, а так исчезли.

ФА. 3347/8. Зап. Степанова А. С. в 1996 г. в пос. Калевала от Леттиевой А. А.

240

Леший предсказывает смерть

Nu vot, znacit, muzikka meccuiccou mec?ss?, a siel? tulen luadi, znacit, y?tt?m??. Jo muzikalla tuli palau, v?h?zen illasti, kuulou: tulou, pimiell? y?ll?, tulou. Koira haukkuu senin rovno, haukkuu dai pr?ks?y, ambuu, haukkuu dai pr?ks?y, ambuu. Tulou, tulou dai h?nen luo tulou. Muzikka se p?ll?sty. Kuulou, jo on l?hill?. Mid? nyt ruadua. Kunna mie h?nest? pagenen, tied?y, ?to biessa tulou. Y?ll? ken tulou. Kunna mie h?nest? pagenen nyt? H?n boikkozee halgocurkazen, on varussettu tuleh panna, sen piduhus. H?n boikkozee omah kaftanan pi?ld? lykk?i, ennen kaftanoissa k?veldii da curkan sen koppai, buitto ku maguau siel? tulen rinnalla. Ice pagenou loitos puun taga. Кассой: ku tulou, nu mid? h?n ruadau t?ss?. No tuli. Pravda, tuli, pissali olgupiass?, salkku on sed?ss? dai koirani on pikkaraini. No py?ri, py?ri. Tulella tulduo: “Hm, kacokkua ty? kummua. Hm, kacokkua ty? kummua. Tovarissa, nouze pois, – sydi?l?y sill? pissalin nozalla. – Tovarissa, nouze pois, mie tulin toizekse siun luo y?ksi“. A ku curkka on, ka ei virka nimid?. Muzikka siel? kuundelou loittuona. No, sydeli, sydeli: “Hospodi, onnuakko, on kuollun, sanou. Kacokkua ty?, kuollun on. Mid? h?n on t?h kuollun? H?nel? oli kuolema kacottu, surma, h?nell? surma kacottu – syli puuda, verska vett?, assel pahua matkua. No, mid? h?n on t?h kuollun?“ No, biessa, navemo, tied?y, ?to ei ole h?nd? t?ss? iccied?h, navemo sanou, stobi h?n tied?s. “No, mid? h?n on t?h kuollun?“ Dani plakutteli, plakutteli ni l?ksi, l?ksi pois. Ku l?ksi pois, muzikka siel? puun tagana oli, oli, ku l?ksi loitos, ni m?ni sinne, tuli boikkozee, da kaftanan pe?le da nin. Kodvazen mis ollou oli siel? tuletta da huomuksella kodii pagoo. Kodii ku tuli, jaksuatti, p?cill? ku nouzi, ni en?mbi ei heitti?nys, p?cild? sield?, kolme vuotta oli viel? elossa j?lgee. Oh, oh, jo kolme vuotta on. Pojat h?nell? sanotaa, sto, “tata, l?kk? sie kylyy, nu l?kk? sie kylyy. My?, ?l? varaja, emma my? siuda nikunna, my? siun jaksamina, i?e my? siun pezemm?, i?e my? siun kodii j?rell?? tuomma, ?l? varaja, l?kk? sie“. Soglasietti kylyy l?htem??. Ku l?ksi kylyy, m?ni sin, pojat jaksatettii, a i?e heitti?tti j?rell??, ei varannu kylyn si?mess? ku on, ei varaja. A vet ussotgo vain t?d? kummua, a vet pravda on. Heitti?ldi lauvoilda, vece h?n ku viikon ei ollun kylyss?, juovui vain en tiij? kuin, vain ongo k?ssetty sih kuolla? Sield? ku heittietti, ennen ka vain pitkie karttoi, puizet kartat, kivie p?cist? lassetaa, vett? l?mmitettii kivil?il. Kivet pani, kartasta purrettu, lattialla tukkuzee, ni h?n ku l?ksi karttaa sin, vett? ottamaa, m?nem??, da ku kivil?ih jalga vastalduu, da h?n pystypi?d? langieu karttaa, dai zahlebnuls’a. Vet sih kuoli. Ni?tg?. Syli puuda, kartta vett?, sylin piduhukset olla kartat, syli puuda. Verska vett?, v?h?ni vett? siel? kartassa. Assel pahua matkua, kivil?i jalga vastai da h?n pystypi?d? karttaa langei, zahlebnul vett? da sih kuoli. Vot tak. Kaco, mittune sluucai, se on sluucai javnyi. Vot.

– Se miss?bo oli?

– Ka en tiij? kussa, t?ss? oli l?hil, tata mi?n ylen hyvin tied?y. Tata tiezi hyvin ylen. Vot. Ei pie, ku kunna on k?ssetty, hot kuin vardoicet, yhenmoine m?net. Yhenmoine m?net, et pi?ze ni kunna. No.

Ну вот, значит, мужик охотился в лесу, там огонь развел, ночевать собрался. У мужика уже огонь горит, поужинал. Слышит: идет кто-то, темной ночью идет. Вроде собака лает, лает и бухает стреляет, лает и бухает стреляет. Идет, идет, и к нему подходит. Мужик тут испугался. Слышит – уже рядом. Что теперь делать? Куда я от него убегу? Знает, что бес идет. Кто ночью идет? Куда я от него убегу теперь? Он быстренько (чурка приготовлена, чтобы в огонь положить, вот такой длины), он быстренько свой кафтан с себя скинул (раньше в кафтанах ходили) и чурку ту завернул, как будто спит там, у огня. Сам убежал далеко, за деревья. Смотрит: ну придет, так что будет делать здесь. Ну, пришел, правда, пришел, ружье на плече, котомка за спиной, и собачка маленькая. Но, крутился, крутился. К огню как подошел. «Хм, смотри-ка чудо. Хм, смотрите-ка чудо». «Приятель, вставай, – толкает его стволом ружья. – Приятель, вставай, я пришел вторым к тебе ночевать». А раз это чурка, так ничего не отвечает. А мужик там слушает издали. Ну, толкал, толкал: «Господи, вроде мертвый, – говорит. Смотрите-ка, умер. Чего он здесь умер?» Его смерть видели, его смерть видели: «Сажень дерева, вершок воды, шаг недоброго пути. Ну, чего он здесь умер?» Ну, бес, наверно, знает, что мужика самого здесь нет. Наверно, говорит, чтобы он знал. «Ну чего он здесь умер?» – попричитал, попричитал и пошел, пошел прочь. Как пошел прочь (а мужик там, за деревьями был), ну, как ушел далеко, мужик пришел сюда, пришел быстренько да кафтан надел да немножко без огня побыл, и после этого утром домой бегом. Домой как пришел, разделся, на печь как залез, больше не слезал оттуда, с печи. Три года еще жил после этого… Был, был, уже три года прошло. Сыновья ему говорят, что: «Отец, пойдем в баню, пойдем в баню. Мы, не бойся, мы тебя никуда, мы тебя разденем, сами тебя вымоем, сами мы тебя обратно домой приведем. Не бойся, пойдем». Согласился в баню пойти. Как пошел в баню, пришел туда, сыновья раздели, а сами ушли. Не боялся в бане, внутри, не боялся. А ведь веришь или нет этому чуду, а ведь правда. Спустился с полков, видимо, он как неделями в бане не был, или угорел или не знаю, суждено ему было здесь умереть. Оттуда как спустился. Раньше длинные корыта были, деревянные корыта. Камни горячие с печки брали и опускали в воду, чтобы нагреть ее. Камни положил, потом из корыта снял на пол в кучку. И как он пошел к корыту этому воды набрать, да как ногой за камни зацепился и вниз головой упал в корыто. И захлебнулся. Здесь и умер. Смотри-ка: сажень дерева (корыто ведь с сажень длиной, деревянное корыто – сажень дерева), с вершок воды: немножко воды там в корыте. Шаг плохого пути: за камни нога зацепилась, он вниз головой в корыто и упал. Захлебнулся водой, тут и умер. Вот так. Видишь, какой случай. Это явный случай. Вот.

– Это где было?

– А не знаю, где. Здесь было, близко. Это отец очень хорошо знал. Вот. Не надо… Где уж суждено, хоть как берегись, все равно сгинешь. Все равно пропадешь, никуда не денешься. Но.

ФА. 1734/3. Зап. Конкка У. С., Трофимчик 3. М. в 1972 г. в д. Паданы от Савельевой М. Г.

241

Старуха давит

Tulin mets?ss? yhell? m?kill?, vihma s?? oli. M?kiss? l?mmitin, tsoajun join, haulikko oli my?t?, se kostu v?h?n verran, sen panin kuivamaan sein?ll?. Ikkuna oli j?rveen p?in.

Nojauvun ikkunaa vassen pit?ll?h, buitto kuin olen jalassa, en nuku. Tulou izo mummo, pi?ll? heittyy minulla. I tunnen sen mummon. Painau niin, mie en voi heng?hte? alla. Mie liikutan varvasta, ei l?he nii mill? pe?lta. Mie sanon: “Et l?htene, ammun“. Heitti paikalla, l?hti. ?iit? mie havaitsun, niin valgie on m?kiss?, ei ole m?kiss? ni ket?. Siin? pihalla ei ni ket?. Uuvvestah vierin moata, ei tullun ni ket?.

Пришёл я в лесу к одной избушке, дождь был. В избушке натопил, чаю попил. Дробовик был, он немного намок, повесил его на стену сушиться. Окна были к озеру. Лёг вдоль окна, вроде как не сплю. Приходит большая старуха, сверху на меня наваливается. И знаю эту старуху. Давит так, что я вздохнуть не могу под ней. Я пошевелил пальцем на ноге – не уходит с меня. Я говорю: «Если не уйдёшь – выстрелю». Перестала, ушла. Тогда я проснулся, светло в избушке, и нет никого. И на улице никого. Снова лёг спать. Никто больше не пришёл.

НА. 5/2/116. Зап. Кауконен В. в 1943 г. в д. Янкозеро от Лесонен Ф.

242

Похороны рядом с лесной избушкой

Sanottih, jotta ennen yksi mies oli pirulla lupautun. Jotta oli oiken ylpie, ni kun mec?ss? kuoli, ni ei mec?st? soatu, ei heposet vejetty, eik?i mit. Ja sih piti hauvata, mih kuoli, k?mp?n luoksi. Sanottih, ett? h?n pirulla icceh lupasi.

Говорили, что раньше один мужчина был черту обещан. Был очень гордый, а когда в лесу умер, не смогли из леса забрать, лошади не везли, и никто. Там пришлось похоронить, где умер, около лесной избушки. Говорили, что он черту себя обещал.

ФА. 3347/9. Зап. Степанова А. С. в 1996 г. в пос. Калевала от Леттиевой А. А.

Как заночевать в избушке

243

Гости вон…

– Mecc?perttl?iss? oli iz?nd??

– No. ОН.

– Kun muzikka tuli, ni pitik? lupua kyzy?? iz?nn?ld??

– Gost’i von, hoz’ajin na mest’e.

– Karjalakse sanottih?

– Ka no. Hod m?nn? ku perftii, ga se luvettii: “Gost’i von, hoz’ajin na meste. Ka no vanhaa luaduu kai: “Iz?nd? pois, a em?nd? sijaa. Iz?nd? pois, a gosfat sijaa“.

– В лесных избушках был хозяин?

– Да, был.

– Когда мужчина приходил, надо было разрешение спрашивать у хозяина?

– Гости вон хозяин на месте.

– По-карельски говорили?

– Дак да. Хоть зайдут в избушку, дак это скажут: «Гости вон, хозяин на месте».

– Ну, по-старому: «Хозяин вон, хозяйка на место. Хозяин вон, гости на место».

ФА. 2399/21. Зап. Ремшуева Р. П. в 1976 г. в д. Сяргозеро от Морозовой М. В.

244

Mec?ss? oli mecc?hini, vejess? vetehini. Pirtiss? – pirtin el?j?ksi… My? kun tuane m?nemm? kalua pyyt?m?h, mie kun silloin olin tytt?ren?, m?nemm? j?rvell? kalua pyyt?m?h, ni siit? kun avuat oven, siit? kun akat, ken on poziloit: “Vanhat pois, a uuvvet tilah!“ “Vanhat pois!“ – ovi kun ruassalletah auki! I siit? suolua kylvet?h ymb?ri siit? pirtist?. Mie siit? tiijussan: “A miksi ty? niit? suoloja kylv?tt??“ “Tarviccou!“… “Vanhat pois, uuvvet tilah!“ – ta niin otetah semmosen vihan kera, jotta vihazesti suolua ymp?ri kylvet?h kalapirtiss?.

В лесу был леший, в воде – водяной. В доме – домашние жители… Мы как рыбачить пойдем туда, я тогда девушкой была, пойдем рыбу ловить, и когда дверь откроешь, тогда женщины, уже пожилые кто: «Старые – вон, а новые – на место!» «Старые вон!» – дверь как распахнут! И потом соль сыплют вокруг этой избушки. Я спрашиваю: «А зачем вы соль сыплете?» «Надо!»… «Старые – вон, новые – на место!» – и так со злостью берут и со злостью соль вокруг рыбачьей избушки сыплют.

ФА. 3063/16. Зап. Конкка А. П. в 1987 г. в д. Колвица от Лангуевой Н. А.

245

Mecc?pirtin em?nde? ni sauvvan kera kolissettii: „Старый вон, новый на место“. Sen muissan, mi?n died’orukka, m?neth?i, sauvvan ottau ku l?ht?y kolistamaa: „Старый вон, новый на место“.

– Ven’aa sanoo?

– No ven’aa. No vanhat pois… Uvvet sijaa, vanhat pois. Mi?n Simanadi?d’? sano, hein’?ll? k?velim? tuonne perttil?ill? ni: “Gosti von, hoz’aini v dom“, – sano.

– Ku mecc?pertill? m?ndii?

– No.

– Sanottii, oli is?nt? siel??

– Ka no, ennen sanottii, elettii biessat buitto. Biessa heid? tiij?kk??, ket elettii. Endizie kaikkie vot niid?-noida huriloja rosskazie, ga pi? py?reydyy, y?d? ed magua. A oldiigo hy? huried vai oldii umnoit, moozet oldii umnoimad meid?. Mi?n Simana di?d’? sano: “Nii ku sanou sanotta, ni hot ollou zmeja siss? mecc?pertiss?, dai se l?ht?y“.

Хозяйку лесной избушки выгоняли, постукивая палкой: «Старый вон, новый на место». Это помню, наш дедушка, как придём, палку берёт и пойдет стучать: «Старый вон, новый на место».

– По-русски говорит?

– Да, по-русски. Да, старые вон… Новые на место, старые вон.

– Наш дядя Семён говорил, на сенокос когда ходили туда в избушку: «Гости вон, хозяин в дом».

– Когда в лесную избушку входили?

– Но

– Говорили, что есть хозяин там?

– Раньше говорили, что жили бесы будто. Бес их знает, кто жил. Старинные всякие эти колдовские дурости рассказывать, дак можно одуреть, ночь не будешь спать.

– А были ли они дураки или были умные, может, были умнее нас. Наш дядя Семён говорил: «Если так скажете, тогда хоть змея пусть будет в той лесной избушке, да и она уйдет».

ФА. 2398/16 (34/269). Зап. Ремшуева Р. П. в 1976 г. в д. Прокколя от Васильевой У. Т.

246

Испугать портянками

Mecc?pertill? kun ji?t y?ksi, ennen sanottih, jotta painajaini painau. ?iit? hattarat pit?y panna oven pi?h kuivah. ?iit? hattara pakajaisilla, painajaisilla ett?: “Olin ennen siun n?k?ini, olin v?h?sen parempaini viel?, liho otettih loukutettih, lipsutettih, vivottih, harjattih, kesr?ttih, hattaraksi luajittih. Nyt t?ss?ki t?n?pi?n? olen!“ H?n sit? kun y?npakajaisilla, painajaisilla lukou, siit? painajaini ei pi?se pirttih, kuuntelou.

В лесной избушке если останешься на ночь, раньше говорили, то давящее существо давит. Тогда портянки надо на дверь повесить сушиться. Этими портянками пугали давящее существо, что: «Был раньше на тебя похож, был еще и получше, взяли, трепали, очистили, расчесали, спряли, портянками сделали. Вот и сейчас здесь!» Это они ночному кошмару, давящему, говорят, тогда давящее существо в дом не попадет, слушает.

ФА. 1865/22. Зап. Степанова А. С., Лавонен Н. А. в 1973 г. в п. Кепа от Федоровой Т. Ф.

247

Положить топор под порог

– Mit? pit?y ruatua, kun mets?pirttih ji?t y?ksi?

– Kirves panna kynnyksen alla.

– Onko siin? mit? sanoja?

– Sanoja mie en tiij?, onko mit? sanoja, no vain kirves pannah. Mie olen sen i?e ollun i n?hnyn. Kirves pannah, no blahoslovien pannah.

– Mit? virkua sill? kirvehell? on siel? kynnyksen alla?

– Ka naverno ken tulou, nin kirvehell? suau, jotta ei piru pirttih tule. No sit? varten se pannah kirves kynnyksen alla, jottei piru tulis pirttih, mecc?pirttih. No.

– Piru?

– Karjalaksi se oli piru. Se ei pi?se tulomah siit?, kun on kirves kynnyksen alla.

– Se on mitein?

– Se on kun toini kynnys.

– Что надо делать, когда в лесной избушке остаёшся на ночь?

– Топор под порог положить.

– Есть ли какие слова?

– Слов я не знаю, есть ли какие слова, но только топор кладут. Я сама там была и видела. Топор кладут с благословением.

– Почему топор под порогом?

– Ну, наверное, кто придёт, топором получит. Чтобы чёрт не пришёл. Для этого кладут топор под порог. Чтобы чёрт не пришёл в лесную избушку. Да.

– Чёрт?

– По-карельски это был чёрт. Он не сможет прийти, если топор под порогом.

– Это почему?

– Это будто второй порог.

ФА. 2610/47. Зап. Лавонен Н. А., Онегина Н. Ф. в 1980 г. в д. Софпорог от Мартыновой Н. Ф. и Кирилловой А. Н.

248

Кресты топором сделать

Kun m?net nacevaimah mecc?pirtill?, rupiet y?ksi ta, illaissat, jotta muata rupiet, kirvehell? oveh kolme ristie kolmeh kohtah luatie ta niin heitty? kirves kynnyksen alla, anna on siin?, vot “t?ss? my? nacuicemma, t?nne ei niken tule“.

– A ken se voi tulla?

– Pahanluatija, nevedimka voi tulla… ollahhan mecass? nevedimkat, ?anotah ennen, niit? vs’eravno kaikin varattih.

Как войдёшь в лесную избушку ночевать, остаешься ночевать, поужинаешь и спать ложиться будешь, топором надо три раза в трех местах на двери крест сделать. И положить топор под порог, пусть он там. Вот здесь мы ночуем, сюда никто не придёт.

– А кто может прийти?

– Тот, кто плохо делает. Невидимка может прийти… есть ведь в лесу невидимки. Говорили раньше, их всё равно все боялись.

ФА. 2212/1. Зап. Лавонен Н. А., Онегина Н. Ф. в 1975 г. в д. Кестеньга от Токаревой У. Т.

249

Сжечь лапоть

– Mec?nhaldia kerrottih: tuli da oven ruassallutti, sield? pois, mecc?pertiss?. T?ss? oli Ivan Konstantinhan diedo. Nin ?anotah, jotta huomeneksella oli se, oven oli ruassaldanuh. A virzuloissa vot k?veltih, ennen euluh kenge?. Otti da viritti sen virzun da nurkkah pani tulen da sanoi: “Et, perkele, toista kerdua miun ovie vie!“ Sen pani tuleh.

– A mikse virzun pani tuleh?

– No virityksekse. Virityksekse.

– О хозяине леса рассказывали: пришёл да дверь как распахнет, и всех выгнал вон, из лесной избушки. Здесь был дед Ивана Константиновича. Тогда говорили, что утром так дверь распахнул. А дед в лаптях ходил, раньше сапог не было. Взял и зажёг этот лапоть и в угол поставил огонь и сказал: «Нет, чёрт, второго раза ты у меня дверь не откроешь!» И лапоть положил в огонь.

– А зачем лапоть в огонь положил?

– Так для растопки. Для растопки.

ФА. 2956/1. Зап. Конкка А. П. в 1986 г. в д. Гафостров от Поттоева Ф. Ф.

250

Сжечь смолистые дрова

– A jos ji?t mecc?pirttih y?ksi, niin mit?p? siin? pit?y ruatua, jot ei niken tulis, eik? messaicis?

– Mecc?pirttih kun ji?t y?ksi, no niin kirves pane kynnykses alla: “Hospodi blagoslovi, booze hristos“. ?iit? ollou tervaksie, tervaksilla poltat, panet kiukuah, ne paletah tervakset, ne m?nn?h ki?rmehet i kaikki poikes, niit? ruhkaksi panet, jotta my? olemma ciistoit, a n?m? on ruhkat, ket? lien?y vierahie k?ynyn, ni n?ijen ruhkie, ni kaikki n?m? m?nn?h savuna yl?h?ksi – siin? luvet.

– А если остаёшься в лесной избушке на ночь, что тогда надо сделать, чтобы никто не пришёл и не помешал?

– В лесной избушке как останешься на ночь, положи топор под порог. «Господи, благослови. Бог Христос». Потом, если смолистые дрова, их зажжёшь, положишь в печь. Смоляк сгорит, и тогда уходят и змеи, и все. А тех сочтешь мусором: что мы чистые, а это мусор. Если кто-то чужой приходил, то их мусор и уходит с дымом вверх. Скажешь так.

ФА. 2220/22. Зап. Лавонен Н. А., Онегина Н. Ф. в 1975 г. в д. Кестеньга от Кондратьевой М. А.

Ill. Образы хозяев воды в карельской мифологической прозе

Культ воды в мировоззрении и фольклоре карелов

Мифологические рассказы о водных духах-хозяевах неслучайно одни из самых распространенных в карельском фольклоре. Вода – это некая первоматерия, в которой зародился и сам земной мир (макрокосм), и живые существа (микрокосм). Этот процесс нашел яркое отражение в карельских эпических песнях в сюжете о сотворении мира.

Вода – та субстанция, без которой невозможно существование любого биологического субъекта. Данное вещество наиболее часто встречается в природе, гидросфера занимает семьдесят один процент поверхности Земли. Считается, что жизнь зародилась именно в водном пространстве, об этом свидетельствуют данные и науки, и религии. Поэтому поиски каких-либо форм жизни на других планетах начинаются с попыток найти воду в любом состоянии, жидком, твердом или газообразном. Эмбрион в утробе матери живет и развивается девять месяцев именно в водной среде. Тело человека на шестьдесят пять процентов состоит из этого химического элемента. Сказочный мотив о живой и мертвой воде находит подтверждение в современной науке. Доказано, что вода мало того, что способна впитывать наши мысли, она может передавать любую информацию, негативную и позитивную, окружающим. Например, вода, освященная во время Крещения в церкви, очень долго не портится; снежные кристаллы, образованные из воды, над которой произносили молитвы, имеют самую правильную геометрическую форму.

Для древнего человека сама вода и водные объекты имели особое значение. Хотя, как пишет М. А. Ахундов, «представления о первичности воды можно встретить и в более поздних формах общественного сознания»^[493].

Культ воды был повсеместно распространен и у карелов, он наложил отпечаток на восприятие пространства и мира в целом и широко присутствует в народном сознании и устном поэтическом творчестве. Практически все карельские деревни строились по берегам каких-либо водоемов. Озеро или река были самым простым и доступным путем передвижения в любое время года, тогда как прокладывать дорогу среди дремучих лесов и топких болот было весьма трудоемко. Рыбная ловля для карела являлась основным способом добычи пропитания в древние времена: воды были богаты самыми различными видами рыб, начиная от «самой старой» – ерша и заканчивая щукой и лососем, которые в карельской мифологии являются эманацией самого водяного.

Согласно карельским верованиям, воде присущи очистительные, целительные, продуцирующие, апотропеические свойства. Их магическое действие увеличивается в сакральных местах и в лиминальные временные отрезки; усиливается оно и с применением магических предметов. Большое значение имеет и вербальная сторона обряда, проводимого с использованием воды.

Проточная, текущая вода была одним из главных медиаторов, способов общения с предками и потусторонним миром: по воде посылали весточки умершим, задабривали их жертвоприношениями и просили о помощи. Вода, собранная из одного, трех или даже девяти различных источников использовалась при различных болезнях в качестве одного из лечебных средств. Широко применялась заговоренная вода при разнообразных магических ритуалах, например, при поднятии лемби-славутности. Роса, собранная на поле перед Ивановым днем (Lehti Iivana), считалась не простой водой, а Божьей (SKS. 440/673).

Вода для карелов была основным средством и физического, и духовного очищения. Приступая к любому водном ритуалу, они говорили: «Вода чистая, Божье творенье, Приходи мыть и очищать, Вымой и очисти, Освободи и спаси!» (SKS. 18578). Повсеместно был распространен культ бани, особое значение имело обрядовое купание в летние Святки, а позже – ив крещенской проруби (Jordan). Дважды в год, на Рождество и Пасху, проводили suuripesu, ритуальное «большое мытье» всей избы, в том числе стен и потолков, и всех предметов, находящихся в доме. По представлениям карел избу необходимо было вымыть, даже если в ней кто-либо курил или ругался.

Равно как обряд исцеления часто проводили на особых в магическом отношении местах дома (например, на пороге), используя при этом сакральные предметы (стол, свадебную скатерть), так и сама вода могла приобретать особые свойства, находясь в локусах, которым карелы приписывали особую сакральность. «В Северной Карелии полы даже после мытья считались недостаточно „чистыми“ (ovat viel? pakanat). Их необходимо было дополнительно облить водой из рукомойника. Водой из рукомойника умывались и после возвращения из бани. Она считалась более „чистой“. (Kodivezi puhtahambi…kylyn j?lgi pest?h e?reh.) Из принесенной в избу воды первый ковш всегда наливали в умывальник»^[494].

Особые функции вода выполняла во время гаданий. Этот процесс мог происходить как непосредственно у водоема (крещенская прорубь), так и с использованием небольшого количества воды (например, в стакане во время святочных девичьих гаданий). Данная субстанция была, с одной стороны, границей, разделяющей земной и потусторонний мир, а с другой – дорогой, ведущей к тайным знаниям духов и первопредков. В таких ритуалах вода является неким «окном», через которое можно заглянуть в иной мир и узнать будущее^[495].

Вода использовалась в ритуалах парциальной магии, когда привораживали жениха к невесте. Для этого будущему мужу готовили пирог на воде, которой умывали невесту в бане. Для поднятия лемби-славутности девушки мылись одной водой с невестой. Применялась вода и в протрептической магии: чтобы избавить женщину от бесплодия, использовали воду, которой мыли роженицу^[496].

Поклонение самой воде и ее хозяевам отразилось и в образных пластах карельского языка^[497]. О людях непохожих, с разными нравами карелы говорят: kun toisilla vesill? pesty (словно другими водами вымыт); on tostu vetty (он другой воды). Карельские выражения сохранили очень древние верования, когда сама вода считалась Водной Праматерью (Vedhen Em?), а люди представлялись ее потомками. Карелы для первого омовения ребенка готовили совершенно особую воду без прямого нагрева и с добавлением магических предметов (пепел, серебряные монетки, шляпки от железных гвоздей, ячменные зернышки, собачий помет с трех кочек)^[498]. Таким образом, ребенка приобщали к своему роду. С приходом христианства к ритуальному омовению добавилось церковное помазание миром (отсюда более поздний фразеологизм: одним миром мазаны). Когда человек быстро выздоравливал, говорили: kuin vejest? virkoi (как от воды очнулся). Карелы считали, что вода – лучший лекарь, об этом говорят и многочисленные пословицы, например: Vesi on vanhin l??kkeist?, Jumala parantaista (Вода – старший из лекарств, Бог – из лекарей). Вода насколько быстро наказывает за прегрешения, настолько легко и прощает после того, как принесут жертвы и попросят прощения: Vesi vellatoin, Jumal ri?hk?t?in (Вода – без долгов, Бог – без грехов); Ainos vesi vellan maksaa (Вода всегда долги вернет). Вода по физической и духовной чистоте была равна Богу: Ig?s peziece, valgiembi vett? et liene (Весь век мойся, белее воды не будешь). Вода всезнающа: Pahat dielot nostah vien pi?l (Плохие дела всплывают над водой). Когда человек много и горько плакал, карелы говорили: vesill? valautuu (водами обливается); suloa vett? itk?y (талой водой плачет). В псалмах Давида есть строки: «Истаевает душа моя о спасении»^[499]. Душа, замерзшая от грехов, образно превратившаяся в кусок льда, тает, оживает под воздействием покаянных слез.

Таким образом, верования, связанные с водой, нашли отражение и в обрядах, и в фольклоре, и в языке. С помощью воды реализовывались и сугубо бытовые, и духовные потребности древнего карела. Всё это применялось старшим поколением вплоть до XXI века. Поэтому неизбежным было обожествление и самой воды, и заселение её различными духами-хозяевами. Веру во всех этих духов донесла до нас мифологическая проза, и сегодня довольно активно бытующая среди старшего поколения.

Поклонение карелов водным божествам

Наиболее архаичные воззрения карелов сохранили эпические песни и заговоры, так как именно эти жанры исследователи начали записывать в первую очередь. В них встречаются такие имена водных хозяев-покровителей, как Ахти (Ahti), дева Велламо (Vellamo), Ику-Турсо или Турсо (Iku-Turso, Turso). Руны рассказывают о сотворении земли и небесных светил из яйца водоплавающей птицы, и процесс этот происходит не иначе как в водном пространстве^[500].

Самое первое упоминание финских и карельских божеств воды, которым поклонялись в I половине II тысячелетия (и не только воды, но и других стихий) встречаются у М. Агриколы, известного проповедника христианства среди финно-угорских народов. В предисловии к переводу Псалтыри, написанном в 1551 году, он указал на поклонение народа одиннадцати языческим богам хяме и двенадцати карельским. И хотя М. Агрикола представил Ахти, «принесшего в воду рыбу»^[501], как божество, которому поклонялись финны, на наш взгляд, имеются все основания считать, что оно было знакомо и карелам, так как это имя достаточно часто встречается в карельских эпических песнях именно в той же ипостаси, что и в финских. В мировоззрении этих родственных народов он выполнял одну и ту же функцию.

Ю. Крон в своей монографии, изданной в 1869 году, нарисовал следующую картину с лёгким налётом романтизма: «Высшими водными правителями были Ахти или Ахто и его жена Велламо. Ахти – это царственный старик с травянистой бородой, одетый в мантию. Водного властелина именуют также хозяином воды, королем воды, правителем „ста морских ям“. Ахти и Велламо живут в Ахтола. Их жильё находится на дне моря, на конце туманного мыса, на верхушке острова, укутанного дымкой. Там, под глубокими волнами, на черной земле, стоит маленький домик, тесная комнатка пестрая… Но они не всегда живут только в этом месте; и Ахто и Велламо часто ходят осматривать свои владения, все принадлежащие им земные воды»^[502].

Как греческий Посейдон или римский Нептун, эпическое божество Ахти в воображении людей представало чаще всего в виде величественного, могущественного старика с льняной бородой (Ahti liinaparta, ruokoparta). Но, к примеру, ингерманландцы считали, что Ахти может показываться в виде тюленя. Карелы могли представить его в виде какой-либо благородной рыбы, сига или лосося. Часто именно в такую рыбу превращается единственная дочь подводных правителей, водяная дева, в сюжетах эпических песен о сватовстве Вяйнемёйнена. Мудрый старец не узнает в пойманной рыбе девушку, единственного ребенка Ахти и Велламо («Ahin lasta ainoasta, Vellamon vetist? neitt?»), и остается в одиночестве.

М. Хаавио в своей работе подробно представил точки зрения финских ученых на этимологию имени Ахти^[503]. Л. Дифенбах в 1846 году, а затем М. А. Кастрен в 1853 году проводили параллели к праязыку и доказывали, что Ahti является однокоренным к санскритскому слову, обозначающему «море». К. А. Готтлунд в 1853 году прибавляет, что «ahti» в языке среднеамериканских индейцев значит «вода». То есть они отождествляли само божество Ahti с морем, водой. Особое мнение было у К. Крона: он писал в 1907 году, что поскольку в эпических песнях встречаются Ahti и ветра, и леса, и земли, и воды, поэтому «ahti» значит просто «дух, хозяин» (haltija). Т. Е. Кастрен в 1915 году вообще возводил происхождение имени Ахти к имени героя-викинга Ahti-haric.

Но, безусловно, правы те финские ученые, которые придерживаются точки зрения, что Ahti – это бог воды. Именно таким он предстает и в карельских эпических песнях, и в заговорах, и у М. Агриколы, который писал о народе хяме, считавшем, что Ахти принес людям рыбу: «ia Achti wedhest Caloia toi»^[504]. Ахти в первую очередь был богом-покровителем рыбаков, но в то же время и богом-хранителем и владельцем огромных богатств водного царства, открывшим человеку доступ в свои кладовые. И богом-целителем, прощающим ошибки и прегрешения и освобождающим от болезней, приставших от воды. Это божество глубоко и повсеместно почиталось.

В мифологической прозе образ Ахти всречается очень редко. В былинке, записанной Э. Леннротом в 1836 году, рассказывается, как Ахти услышал плач пастуха, уронившего в реку свой нож. Хозяин воды выплывает и предлагает сначала золотое, затем серебряное орудие. Но честный пастух берет только свой нож, а затем в награду получает все три^[505].

Жена Ахти Велламо чаще всего присутствует в карельских эпических песнях в сюжете об игре Вяйнемёйнена на кантеле. Описанию ее образа присуща наиболее яркая цветопись^[506]. Она в синих чулках и красных повязках выходит на берег слушать чудесные звуки, и ее присутствие воспринимается как высшая похвала музыканту.

С водной стихией связывается и образ главного героя эпических песен Вяйнемёйнена. Одни из первых финских исследователей X. Г. Портан и К. Ганандер считали, что в основе его имени лежат две грамматические основы: водная и женская, «vein+emoinen», то есть мать воды. По мнению E. Н. Сетеля, хозяин воды Вяйнемейнен (vedenhaltija V?in?m?inen), плавая в воде, создал землю^[507]. Хотя в самих эпических песнях Вяйнемейнен хозяином воды не называется. В списке М. Агриколы он представлен как творец песен: “Ainem?inen wirdhet tacoi“, и здесь сразу возникает параллель с русским Садко, хотя еще В. Я. Пропп вполне справедливо указывал на своеобразие художественного образа певца, созданного в былине: «Герой ее, Садко, не богатырь, и не воин, он бедный певец-гусляр. Это не мифический певец типа Вяйнямейнена, но и не скоморох…Это – настоящий художник и, как тип певца, он несомненно историчен»^[508]. Большинство ученых не поддерживают точку зрения о присутствии в образе Вяйнямейнена женской основы. Но с другой стороны, именно «почитание духов-матерей (ава) воды, огня, ветра, земли, поля и других небесных и земных объектов и явлений окружающей природы является характерной особенностью финно-угорских народов Поволжья и Приуралья. Оно восходит к культу Богини-Прародительницы всей Природы и сформировалось в условиях материнско-родовых отношении»^[509].

Ещё одним представителем древних божеств, имеющих отношение к воде, является Турсу (Tursu), или Ику-Турсо (Iku-Turso), имя которого также встречается в карельских и финских рунах. В Псалтыри М. Агриколы он представлен как бог войны: «Turisas annoi Woiton Sodhast» («Tursas дал победу в войне»). В этом случае параллелью к данному божеству могут выступать Тур скандинавов или Марс римлян. Но вообще в народных эпических песнях и в «Калевале», составленной на их основе, Tursas (или Iku-Tursas, или Turso) – это морское чудовище, являющееся помощником хозяина Похьёлы, т. е. по сути однозначно отрицательный герой. Он поднимает голову из воды и уже одним своим видом пугает окружающих. Его часто изображают тысячеголовым, сторогим быком («sata sarvella h?r?ll?, Tuhatsarvella Tursahalla». SKVR. II. 116a). M. Хаавио пишет, что в финской Северной Карелии Турсас – это бес («paholainen»), а Ику-Турсо – это первый главный черт («alku-paholainen»), начало всего зла. И в то же время его отождествляют с водяным; существует даже поговорка «Vetehisen ruoka, Tursahan toivotos» («Пища водяного, обещанное Турсо»). В рунах Архиппы Перттунена Iku-Turso – это и «творящий зло хозяин воды» («pahan tahtoista vedenhaltija»), В сюжете о сватовстве в Хийтоле водяной и Турсас – одно и то же существо. В Иломантси записана руна, в которой герой просит принести шкуру медведя и шкуру Turso для крышки «пестрого кантеле». Ф. Ротстен и К. Крон считали, что в данном случае этот образ можно трактовать как «моржа» («mursu»). Но М. Хаавио опровергает эту точку зрения, доказывая, что и здесь это морское мифологическое чудовище. Иногда его изображали в народных рунах как бородатого морского мужа (Meri-Tursas, «veden ukko halliparta»)^[510].

В любом случае, чаще можно трактовать мифологический образ Турсо как антипод божественного старца Ахти, так как насколько первый преподносится отрицательным персонажем, настолько второй позитивен в мировоззрении карельского народа. Хотя однозначной трактовке эти образы не подлежат. Так в своих исследованиях М. Кууси указывает на сюжеты, в которых Ику-Турсо является сыном Ахти и поднимает из моря голову. А божий сын (Jumalan poika), сделавший лодку, запрещает ему выходить из моря, пенить и бурлить его^[511].

Такие имена водных существ как Tursas и Veziturzas встречаются и у южных вепсов^[512]. Часто они идентичны образу хозяина воды^[513].

Кратко остановившись на описании этих древних мифологических божеств воды, встречающихся в карельских рунах и заговорах, мы перейдем к конкретной цели данной работы: исследованию образов духов-хозяев воды, являющихся персонажами мифологических рассказов.

Названия духов-хозяев воды в былинках

Прежде всего, обращает на себя внимание, насколько разнообразно карелы называли покровителей воды.

Пожалуй, самым архаичным названием можно считать vezi-ved'oi (вода-водяница). Примечательно, что сохранилось оно только в записях, сделанных в районе Сямозерья (269, 270, 324, 325, 367) и, по всей видимости, отражает те древние верования, когда человек обожествлял саму воду, и лишь позже заселил её духами-хозяевами. То есть изначально водой-водяницей называли саму воду, саму водную стихию, и лишь потом это название перенеслось на покровителя данного водного объекта.

Название vedehine (водяной) на данный момент является самым распространенным в карельской мифологической прозе. Здесь сказывается боее позднее влияние русской мифологической традиции. Равно как русское (и шире славянское) влияние прослеживается в единично встречающихся названиях «rusalka» (273, 299, 356, 376) и «vod'anik» (330), которые переводятся нами транслитерированно.

В записях XX столетия практически не встречается vein haltei (водный дух) и n?kki (311), которые были широко распространены в финской и скандинавской мифологической прозе и, судя по исследованию Л. Симонсуури, достаточно активно бытовали и на территории современной Карелии^[514].

В мифологической прозе достаточно редким является и vien kuningas (водный король, хотя чаще переводят «водный царь» – 383). Здесь прослеживается скандинавское влияние, а само название больше характерно для карельских заговоров.

Подчас таинственных существ, живущих в воде, называют просто vien el?j?t (водные жители – 267, 314), vien neicyt, j?rven neicyt (водная девушка, озерная девушка – 279,271), j?rven em?nt? (хозяйка озера – 271).

Традиционными названиями духов-покровителей воды в карельских былинках являются vein em?ndy (хозяйка воды) и vein iz?ndy (хозяин воды). Ещё М. Агрикола указывал, что у карелов божеством воды, аналогичным больше известному у финнов Ахти, соответствует именно Vedhen Em?, то есть Мать Воды. Женские божества вообще были широко распространены среди финно-угров. Так, к примеру, «при знакомстве с религиозными верованиями мордвы, т. е. мордовским язычеством, обращает на себя внимание большое количество женских божеств… Наблюдается и иная особенность. Все божества-мужчины играют менее важную роль, чем их жены. В различных молитвах, рассказах, сказках, песнях главная роль отводится, как правило, женским божествам. Мужские упоминаются вскользь или вовсе не встречаются. Преобладание женских божеств исследователи объясняют тем, что верования в женские божества возникли, видимо, в эпоху материнско-родовой организации, характеризуемой особой ролью женщины в тогдашнеи жизнедеятельности»^[515].

Большим почитанием вода пользовалась и у русского народа. А. Афанасьев отмечал существовавшее у них верование, что «плевать и мочиться в воду, все равно, что матери в глаза»^[516].

Одним из архаичных названий, по-видимому, можно считать и vezi-sy?tt?izeni (вода-кормилица). Вторая половина sy?tt?izeni встречается в мифологической прозе еще раз, только когда говорят о матушке-земле: moaem? sy?tt?izeni. Позже слово sy?tt?i стало употребляться и в православной традиции, карелы к Богу практически всегда обращались Hospodi-sy?tt?i, то есть Господь-кормилец. В вепсском языке слово s?t?i означает отец, то есть возможен перевод Бог-отец.

Трудно сказать, что с изменением названия как-то особо меняется отношение человека к водному существу или, наоборот, водного существа к человеку. Функции водных жителей так же часто остаются неизменными вне зависимости от названия, они практически всегда одинаково опасны для людей. Например, топить людей может и хозяйка воды (SKS. 4071b). Хотя, конечно, разница существует, и больше почтения можно заметить в словах vezi-sy?tt?izeni (вода-кормилица) или veinem?nt? (хозяйка воды), a n?kki (някки) – это, наоборот, почти всегда злобное, кровожадное существо. Когда приносили жертву или просили прощения, то, конечно же, обращались к хозяевам воды. Но при этом следует помнить, что некоторые названия наиболее архаичны и относятся к периоду поклонения божествам воды.

Нет разницы и в изображении водных мифологических существ между южно– и севернокарельской традицией. Хотя ливвики мужских духов-покровителей чаще называют iz?nd?t (хозяева), а собственно-карелы haltijat (духи).

Внешний вид хозяев воды

Считается, что водные существа двуполы: «Есть, есть! Есть в воде житель! Вода-водяница, вода-водяница! И женщина, и мужчина есть» (344). Хотя подчас пол не указывается, сообщается лишь, что они просто похожи на человека (on ku ihmine). Некоторые рассказчики считают, что гендерную составляющую определить невозможно: «Нельзя его понять, женщина была или мужчина. Ei soa h?nt? tiete? nainengo oli liho mies (SKS. 774)».

Иногда четко говорится, что это мужчина, но при этом с длинными черными волосами: «Yksikai ku mies. Tukat on pitk?t». (SKS. 2305); «se oli mustatukkainen mies» (SKS. 702). В таких случаях его называют водяным, духом или хозяином воды.

Но чаще всего хозяева воды предстают перед человеком именно в женском облике. Наиболее распространенный образ: обнаженная женщина поднимается на камень и расчесывает блестящим гребнем длинные черные волосы.

В некоторых былинках это просто маленькая женщина: «Haukiniemest? tulimme ja naine pikkaraine neitisen kivel istuvan. Ylen suuri mustu tukka oli. Veteh hypp?si, ett? vesi halgei. Из Щукнаволока возвращались, и маленькая женщина, девушка, на камне сидела. Очень длинные черные волосы были. В воду прыгнула, аж вода раскололась» (SKS. 810). Иногда подчеркивается, что это очень красивая девушка: «Siihi kallivolla nousi j?rven em?nt?. Oiken kaunis tytt?. Pi?n suki ja pietti ja l?ksi pois. Там на скалу поднялась хозяйка озера. Очень красивая девушка. Волосы расчесала, заплела и ушла вон» (271). Внешний вид волос имеет немаловажное значение, практически всегда они длинные и черного цвета. Порой они уподобляются лошадиному хвосту, углю или сравниваются со змеями: «На человека похож, а это водяной в озере. Точно он был, раз говорили: волосы черные, как лошадиный хвост расчесывает» (262); «Смотрю: как человек… вол осы длинные. А не знаю, расческа или гребенка… Ну она как бросится туда в озеро, эти волосы длинные, в сторону-другую…Черные, черные, как угли, длинные» (305); «Видели: человек как человек, а волосы расплываются по воде, ну точно, как змеи» (308).

Иногда говорится, что волосы разделены пробором: «…поднялся из озера водяной, внешне похожий на человека, с длинными волосами, которые были разделены пробором» («…nousi j?rvest? vetehinen, ihmisen muotoinen se oli, pitk? tukka joka oli keskelt? jaettu». SKS. 511).

В некоторых былинках указывается, что хозяева воды бывают и с черными, и с белыми волосами (263). В Савинове рассказывали, что «водяной сидел на мостках и рассчесывал белые волосы» («vedehine istui telal da valgieloi tukkii sugi»). В Михайловском тоже видели водяного (vedehiine), расчесывающего длинные белые волосы (ФА 3712). Порой это водное существо так и называют: беловолосая русалка (376). Встречаются мифологические рассказы, в которых говорится, что из воды поднялась рыжая женщина и стала волосы расчесывать, завязывать (ФА 2941/3). «В Ведлозере, рассказывали, есть водяной. У него, говорили, очень длинные волосы и рыжие» (SKS. 715). В Калевале встречали водяного с длинными седыми волосами («pit?t harmaat tukat»). Каждый цвет несет в себе особую семантику. Н. А. Криничная пишет в своей монографии, что белый цвет – это, во-первых, «символ еще не развенчанного персонажа языческой мифологии», а во-вторых, «он служит обозначением отсутствия цвета, прозрачности, бестелесности явившегося видения». Черный же цвет – «это знак уже происшедшей трансформации былого божества в нечистую силу»^[517]. Рыжий означает жизненную силу, могущество, часто это эманация огня.

Волосы у водных существ всегда длинные, что является признаком их высокой жизнеспособности. Часто подчеркивается, что они еще и очень блестящие. В руках у прихорашивающихся хозяев чаще всего серебряный или медный гребень, красиво поблескивающий в солнечных лучах или, чаще, при лунном свете. В одном из самых поздних вариантов дается очень поэтичное описание водяного, он поднимается на камень и золотым гребнем расчесывает длинные серебряные волосы (264). Серебряный цвет в облике хозяев воды можно трактовать или как бесцветность, бестелесность, или как близость к луне, стихии, противопоставленной солнечной и часто ассоциируемой с активизацией жизни потусторонних сил. Иногда гребень бывает и других цветов, например, белый (SKS. 1832) или медный^[518], но он практически всегда блестящий. Однажды в Войнице мужчины видели сидящую на мостках женщину с распущенными длинными волосами. Когда они с криками побежали к ней, она прыгнула в воду, а на мостках остался гребень из рыбьих костей («suka kalaluini je?nyt laiturille» SKS. 4524). Иногда хозяева воды расчесываются просто рукой: «Водяного, расчесывающего волосы, однажды отец видел. У того были длинные волосы. Сначала он расчесывал правой рукой, потом левой. Пальцами расчесывал». (SKS. 2306).

Порой в мифологических рассказах трудно определить, что описывает цвет – волосы или само тело хозяев воды: «водяной рыжий» («vedehiin on ruskii» SKS. 2303). Но иногда четко указывается цвет тела: «похож на белого человека с черными распущенными длинными волосами» («valkean ihmisen huamu, musta tukka oikei lev?ll?h ja pitk?» SKS. 1832.); «коричневое тело, длинные волосы» («ruskii runga, pit?t tukat» SKS. 2303).

В облике хозяев воды гипертрофировано описание не только волос, но и иных внешних деталей. Еще одной выразительной деталью во внешнем виде водяного могут быть длинные зубы, что также говорит об их жизнеспособности и активности (неслучайно считалось, что сила и действенность заговора напрямую зависит от количества зубов во рту знахаря). Так в одной из бы личек водяной поднимает бурю на озере и выходит сам в виде длинноволосой женщины с большими зубами: «on se j?rve???, se vetehini. Jotta sill? on pit?t tukat ta hampahat suuret semmoset. Naini pitk?tukkani» (307).

Иногда у хозяйки воды очень длинные пальцы, которыми она и расчесывается (SKS. 2066) или просто из воды высовывается «большая рука» (SKS. 620). Порой водяного изображают с глазами, «как круглые зеркала» («silm?? ku py?r?i zirkalod» SKS. 2305). В некоторых рассказах водяной толстый, «мясистый» («lihava» SKS. 715). В записях XX века уже не встречаются описания водных хозяек с большими грудями (деталь, указывающая на архаичный культ женщины-матери), которые, судя по финским указателям, были широко распространены повсеместно в Карелии. Этот факт так же свидетельствует о вытеснении того глубокого почитания, которым был окружен образ матери-хозяйки воды в древности.

Хозяина воды (veiniz?ndy) чаще всего тоже представляют в антропоморфном виде: «это был черноволосый мужчина» («se oli mustutukkainen mies» SKS. 702). Иногда у него уже не только длинные черные волосы (329, 332, 335, 360, 365), но и сам весь покрыт шерстью: «вроде похож на человека, а шерстяной такой, купается» (304), «волосы длинные, черные, длинношерстный» (260), «руки были, как у человека, но шерстяные… как человек, а весь в шерсти» (344), «как человек, только лишь шерсть длинная. И вот так размахивает, расчесывает и размахивает» (288). Но встречаются и иные особи. В одной из быличек говорится, что однажды неводом поймали мужика с черной блестящей кожей (321), а в другой раз – с черной спиной и лысого (309). В одном из вариантов у хозяина воды блестящие пуговицы (253), но эта деталь в облик водяного, видимо, перешла от образа хозяина леса. Иногда видят, что посреди озера парень стоит (312). Водяной царь ханты и манси (Иенк-мунг, Иенк-тонх, Витхон) так же выпрыгивает из воды в виде красивого богатыря^[519].

Наличествуют во внешнем виде водных мифологических существ и более древние зооморфные признаки. Хозяева воды у финно-угорских, как, впрочем, и у славянских, народов часто показываются в виде рыбы или с рыбьими элементами в облике. У саамов Аккрувва – это богиня с рыбьим хвостом и длинными волосами, а Инару – хозяин рыб, сам имеющий облик огромной рыбы. Мордовская хозяйка воды (ведень-кирди) может появляться в серебристом платье и также с рыбьим хвостом. Удмуртские вумурты и вакуль коми нередко предстают в виде щуки^[520].

Наиболее распространенный зооморфный вид карельских водяных тоже рыбий, начиная от маленькой до самой крупной рыбы, попавшей в сети (316, 376). В и. Княжая рассказывали, как однажды плыли по реке и вдруг увидели огромную щуку животом кверху. Подплыли поближе, чтобы взять ее, но рядом образовалась огромная воронка. Тут мать рассказчицы поняла, что это водяной принял образ рыбы; она топнула ногой, сказала какие-то слова, и вода поднялась, а щука пропала. Позже мать объяснила, что именно на этом месте часто тонут люди.

В карельском фольклоре образ щуки встречается достаточно часто. В рунах о сватовстве водяной иногда предстает в образе щуки, которая глотает кузнеца Илмаринена. Этот же герой в утробе щуки проходит обряд инициации; выбравшись, он становится полноправным членом родовой общины и получает право на брак. Девушка-невеста, убегая от нежеланного жениха, тоже иногда превращается в щуку, что свидетельствует о перевоплощении, а не смерти героини^[521]. Щука в карельских эпических песнях служит материалом для первотворения. Особую роль рыба играет и в сюжетах о чудесном зачатии-рождении. В южнокарельских рунах девушка ест уху из нерестящейся рыбы и после этого зачинает. Рыбники из щуки являются ритуальным блюдом и на свадебном, и на поминальном столе карелов.

Рыба является символом плодовитости в мифах многих народов, и в то же время она – неотъемлемый элемент похоронного обряда. Например, австралийцы с целью возвратить душу умершего человека, которая возродится в новом ребенке, идут к реке, выкрикивают имя умершего и съедают приплывшую на зов рыбу. В Древнем Вавилоне врач в образе рыбы мог проникнуть в царство мертвых и вернуть душу умершего^[522].

В некоторых рассказах во внешнем виде сохранены только отдельные зооморфные элементы. Хозяйка воды у карелов может показаться рыбакам в виде темноватого человека с человеческой головой, рыбьим хвостом, с белыми ластами (299). Иногда у водяного все тело человеческое, длинные волосы, а хвост – щучий (300).

В одной из быличек женщина сидит на камне, расчесывает волосы и вдруг ныряет в воду, показав лапки (274). В Беломорской Карелии однажды поймали в невод красную хозяйку воды, она выскользнула через мотню, поплыла к скале и при этом била лапами по воде^[523]. В мифологической прозе хозяева воды предстают и в образе лягушки (316, 376), змеи (314), серой овцы (303), коровы (314) и даже оленя (300). Иногда их сравнивают с обезьянами: то голыми (269), то в длинной шерсти (365). В одной из быличек купающиеся дети на протяжении всего дня видят хозяйку воды в образе рыжей собаки («vetehinen, veenem?nt?… koko p?iv?n siel? kun punainen koira viuhahtanut» SKS. 4072b). В рассказе, записанном в Паданах, водяной только мяукает по-кошачьи.

Принимают хозяева воды и орнитоморфный вид. Однажды водяного видели сидящим на мостках и расчесывающим волосы; увидев приближающихся людей, он прыгнул в воду, превратился в утку и уплыл, «рябь только осталась» (SKS. 4524). Здесь можно провести параллель с образом утки, появляющемся в карельских эпических песнях в сюжете о сотворении земли и небесных светил. Именно ее яйцо является исходным материалом для первотворения. Возможно, утка – один из прообразов матери-хозяйки воды (Vedhen Erne у М. Агриколы) или самой первоматерии Воды.

В одном из рассказов карел-ливвиков встречается причудливо комбинированный образ водяного. Купающиеся девушки вдруг увидели, как посреди озера забурлила вода, и появился мужик, кружащийся по пояс в воде. У него были «длинные волосы, весь черный, щеки в блестящей шерсти, длинные зубы, как у собаки, десны черные, перепонки на руках, как у утки, длинные тонкие руки. Он кружился, раскинув руки, которые были на спине. Одной рукой расчесывал волосы, а другой кружил воду. У него были длинные зубы. Он словно смеялся, но он не смеялся, он словно съесть пришел. Очень тонкая кожа была и очень длинный» (SKS. 1634).

Встречаются в облике хозяев воды и фитоморфные черты. Водяной может подниматься из воды «как большая копна сена» (SKS. 750). Рассказывают, что водяной и хозяйка воды предстают перед человеком в самых разных видах: иногда это бревно, а порой она «пестрая, как дно дамбы» (SKS. 4071b). Ассоциируются хозяева воды и с водорослями, растущими на дне дамбы: «Если на дне ламбы есть такие качающиеся водоросли, которые двигаются туда-сюда, то в дамбе беспокойный хозяин, там нельзя брать воду ни в коем случае» (SKS. 2223).

Могут водные существа быть похожими на самые необычные предметы. То он плывет через озеро как белый чурбан с развевающимися на метр волосами (302), то проплывает, как «странная лодка» (287; SKS. 2305). Хотя в последнем случае проплывающую пустую лодку можно трактовать как бестелесность, невидимость хозяина воды.

Время в мифологических рассказах о хозяевах воды

Изучая темпоральное пространство, можно прийти к выводу, что все водные жители карельской мифологической прозы – существа вневременные. Они могут появляться в любое время суток и круглый год, хотя есть определенные ограничения. Чаще всего видят хозяев воды, конечно же, летом, но может это происходить и осенью (273, 288) и даже зимой, когда все водоемы уже подо льдом (317, 347, 348).

Хозяева воды в карельской мифологической прозе могут встретиться людям в любое время суток. Ночью это происходит не так часто, только потому, что сам человек в старину после захода и до восхода солнца старался на улицу не выходить. Но именно ночью жизнь в ином мире активизируется, а границы становятся прозрачными и легко преодолимыми. Это темное, и в прямом и в переносном смысле, время принадлежало именно всем этим таинственным существам потустороннего мира (253, 255, 290). Поэтому особенно была опасна именно ночная встреча с ними. Особенно часто видели купающихся и моющихся водяных при таинственном свете луны, когда возвращались с бесед (SKS. 2066). При лунном сиянии хтонические существа особо активизируются и способны совершить с человеком странные проделки. В одной из быличек хозяин воды вынес мужчин, спящих в рыбацкой избушке, на улицу. Когда они проснулись, ничего не могли понять: ярко светит луна, а дверь в избушку закрыта (SKS. 2324). Водяной ночью мог предупредить, чтобы не подходили к тому камню, на котором он сидит и расчесывает волосы: «Не подходи сюда, раба! Я буду волосы расчесывать!» (253). Однажды водяной с длинными черными волосами сел на корму лодки рассказчика и отругал его за то, что тот поздно плавает по его, водяного, дороге (343). Зимней ночью он может даже утащить лошадь в полынью (347).

После захода солнца, чтобы не беспокоить обитателей воды, запрещено было ходить на речку или озеро за водой, полоскать белье, купаться. В Суоярви говорили: «Вода спит, ей нельзя мешать»^[524]. Считалось, что «после захода солнца нельзя воду волновать – хозяйку потревожишь»^[525].

Можно встретиться с хозяевами воды и поздним вечером (287, 296). Но чаще всего хозяев воды видят ранним утром (254, 261, 273, 286, 281, 282, 362, 370), когда человек только просыпается, едет на рыбалку, а они уже приводят себя в порядок на своих излюбленных местах. В одной из быличек рассказывается, как «в Бабгубе одним летним утром поднялся на берег водяной, хозяйка воды. Она сидела на камне и волосы расчесывала и будто причитывала. Но они не смогли понять, почему плакала, причитывала. Потом она ушла в озеро и сказала, что одного она заберет. Потом в тот же день ребенок пошел купаться и утонул. Ребенок тех, на чьем берегу та сидела» (SKS. 946).

Активные встречи с водяными происходят и днем. Однажды купающиеся дети видели водяного на одном и том же месте на протяжении всего дня (SKS. 4072b). Изредка в качестве порогового отрезка обозначается полдень или полночь (348), время такое же магическое по своей сути, как время солнцеворота. Однажды девушки в полдень да еще в праздник пошли купаться, хотя прекрасно знали, что в это время нельзя подходить к воде. Вдруг посредине озера поднялся мужик с ужасающей внешностью и, кружась, стал их за руки-за ноги затягивать в озеро. Оставшиеся на берегу подруги еле смогли их вытащить (SKS. 1634).

Осторожным на воде следовало быть во все дни недели, но особо оговаривались субботний вечер и воскресенье. В Ведлозере рассказывали, как в субботу вечером трое мальчишек были на рыбалке. Один все приговаривал: «Деда-баба, деда-баба, деда-баба!» А когда вытянул удочку, следом поднялась большая рука. Они сильно испугались (SKS. 620).

Особо отмечается встреча с водяными в сакральные дни церковных праздников или перед ними. Так поздним вечером перед днем Богородицы черный водяной сидит на конце мостков и расчесывает волосы, а увидев человека, молча прыгает в воду (287). Или видят, как женщина расчесывает волосы, похожие на змей, между Петровым (29 июня) и Ильиным (2 августа) днем. Эти волосы могут опутать купающегося и утащить под воду (308). Если пойдешь на рыбалку в праздничную ночь, то водяной может не отпускать невод, а потом наложить в него грязи (373, 375).

После Ильина дня (2 августа) запрещалось купаться, иначе придет водяной в виде оленя и утащит в воду (300). Считалось, что в Ильин день водяной бросает в воду холодный камень, и после этого вода быстро остывает. Позже водяного в этом поверье заменил сам святой Илья.

Для рыболовства самыми плодовитыми считаются дни от Иванова до Петрова дня. В этот промежуток якобы открыты двери рая на небе и двери рыбных кладовых водяного: «Meil? sanottih, jotta Lehti – Iiva-nanp?iv?n ta Petrunp?iv?n v?lill? on roajun ver?j?t (taivaan pertit) kahallah. Silloil l?hettih nuotalla kun oli Vetehisell? kala-aitat auki»^[526]. Это все неслучайно происходит в дни солнцестояния, солнцеворота: «… водяная хозяйка, по представлениям северных карел, может рыбаку в Иванову ночь подарить ключи, т. е. обеспечить его рыбацкой удачей на весь последующий год. Дни „возврата солнца“ (p?iv?npalaus – термин известен как в Финляндии, так и в Карелии, например в Софпороге), дни, когда солнце „находится в гнезде“ (ср. с представлениями о зимнем солнцестоянии) и „переходит на другую половину“, когда оно, по народным представлениям, останавливало свой бег, было наилучшим временем для всякого рода продуцирующих магических действий»^[527].

В связи с культом воды в древности летние Святки почитались ничуть не меньше, если не больше, чем зимние. В это время по верованиям карел многократно увеличивались целебные и продуцирующие свойства воды. «Наряду с повсеместно распространенными купаниями, мытьем изб и домашнего скарба, воду, с соблюдением особых правил принесенную в эти дни, использовали для лечения болезней людей и скота в течение круглого года»^[528]. Примечательно, что постепенно с распространением христианства этот обычай переместился на зимние Святки, точнее, на праздник Крещения.

Хотя считается, что водяные наиболее активны летом, их можно встретить и в другие времена года. Однажды осенью женщины смотрели сети. И вдруг в пятидесяти метрах от них поднялся из озера водяной, он погнался за ними следом и поднял огромные волны. Женщины с трудом спаслись и обещали больше никогда не выходить на озеро (SKS. 511).

Хозяева воды могут показываться людям и зимой, даже в самые трескучие морозы, особенно во время Святок. Считается, что «водяной выходит из проруби, если взять из крещенской проруби воду до ее освящения» (SKS. 3139). В таких мифологических рассказах образ хозяйки воды становится очень похожим на образ Крещенской Бабы. От нее так же надо в момент встречи убегать, не оглядываясь назад (347). Есть былинки, в которых говорят, что в Святки надо ходить слушать именно водяного (или хозяйку воды), а не Крещенскую Бабу (350, 351, 352, 353, 354, 355, 356, 357). Однажды в Святочные дни подняли русалку из проруби, и она дала ключи счастья хромоножке; остальных убежавших спасли только вовремя надетые на голову горшки (ФА 3060/2). Этот сюжет также полностью похож на былинки о Крещенской Бабе, которую здесь заменяет русалка. Единственно верным объяснением этого представляется то, что и у Крещенской Бабы, и у всех водных жительниц был единый прообраз, аналогичный именно Матери Вод, той самой Vedhen Em?, о которой писал еще М. Агрикола. Во многих аналогичных былинках трижды поднимает воду и выходит из проруби и сам водяной (SKS. 513). В некоторых мифологических рассказах хозяев воды видят проезжающими по льду в санях, запряженных лошадьми. Правда, внешний вид их не описывается. Зимой может выходить из проруби и водяной царь в мифологических рассказах ханты и манси. Удмурты считали, что вумурта можно увидеть именно в Святки. Он появляется в человеческом мире и даже живет в бане^[529].

Архаичное восприятие времени, когда смену годовых сезонов представляли как уход и возвращение олицетворяющих их мифологических существ, сохранили вепсские былинки, порой более детализированные по сравнению с карельскими. Вепсы считали, что «водяной приносит зиму; пока он не уйдет из озера, озеро волнуется. По этой речке водяной приходит осенью; уйдет в большую реку, тогда и зима приходит»^[530]. И. Ю. Винокурова пишет, что в вепсской мифологии сезонные изменения влияли и на внешний облик самого водяного. Летом «водяной обычно появлялся в виде антропоморфного голого существа с длинными до плеч волосами»; осенью «по реке движется водяной на ледяных конях, в каменных рукавицах, в глиняных сапогах, идет в Ледозеро в гости к тестю»; в Крещенье проехал водяник «весь ледяной, лошадь, дуга, сбруя и сани – все было ледяное»^[531].

Пространство в мифологических рассказах о хозяевах воды

В пространственном отношении место пребывания водных существ локализуется весьма точно. Во-первых, в каждом водоеме, будь то река, озеро, ручей, водопад или колодец, есть свой хозяин или хозяйка.

В мифологии вепсов о самих реках говорится как о существах женского пола, а также есть хозяин озера (j?rveniz?nd) и хозяйка ручья (ojanem?g), но нет специального вепсского названия для духа-хозяина реки^[532]. То же самое можно отметить и в отношении карельской мифологической прозы. Есть хозяйка и хозяин озера (j?rvenem?nt? ta is?nt?), озерная девушка (j?rvenneicyt), дух колодца (kaivonhaltija), дух водопадов (koskenhaltija), а всех жителей реки и ручья называют просто хозяевами воды (veinem?ndy da iz?ndy). Л. Симонсуури указывает на наличие (в том числе на территории современной Южной Карелии) в более древних источниках и таких наименований, как дух родника (l?hteenhaltija), а на финской территории и морская дева (merenneito)^[533]. Сейчас трудно сказать, было ли когда-нибудь у карелов отдельное название для хозяев реки; возможно, оно и отсутствовало, т. к. подразумевалось, что река постоянно течет, вода в ней меняется, соответственно, изменяется и все живущее в ней. Хотя, к примеру, водяной царь хантов и манси может появляться в любом водоеме, но живет он в устье реки Оби, где находится его город и куда трижды в год приносятся жертвоприношения^[534].

В былинках хозяева воды чаще всего поднимаются на излюбленный ими камень (253, 273, 329, 332, 335, 360, 365, 376 и др.) и расчесывают свои длинные волосы. Иногда это скала (271), каменистая отмель (272), водный порог (373). Камень, на котором сидит дух воды, очень большой и открывается частично только летом. Детям было категорически запрещено забираться на него: это место водяного, человеку даже дотрагиваться до него нельзя было (252), иначе хозяин мог утопить. П. Виртаранта пишет, что рассказы об этих сакральных камнях широко бытуют на севере Карелии. Однажды утром женщина пошла за водой, вдруг видит: на камне сидит водяной, плачет и расчесывает волосы. В тот же день дети пошли купаться, и один ребенок утонул. Потом у этого камня еще двое детей утонули, его так и называли: Камень водяного. В Мяндусельге прямо у кладбища водяной часто показывается. Там много «водных камней», на них сидит водяной и расчесывается. Поэтому в этом заливе дети никогда не купались, хотя был прекрасный песчаный берег. Однажды старая женщина плыла на лодке, ярко светило солнце, она устала, а прямо посреди озера был очень большой камень. Она легла на нем поспать. Вдруг послышался звон цепей, и водяной утащил эту старуху в озеро^[535].

Есть рассказы, в которых говорится, что хозяин воды даже приносит этот камень с собой, чтобы удобно расположиться посреди залива. Камню в фольклоре отводится особое место. Многие из них считаются сакральными, являются средоточием особой энергии, особых жизненных сил (это и бел-горюч камень русских заговоров, и сказочный камень на перекрестке трех дорог, и камни-следовики с отпечатками следа Христа или христианских святых, сейды и многое другое).

Поклонение камням распространено по всему миру: это и саамские сейды, и английский Стоунхендж. В мифологии многих древних народов камень воспринимался как обитель бога или иных высших сил^[536]. Видимо, в этом разгадка одного карельского обычая, упоминающегося в мифологических рассказах. Карелы, чтобы обезопасить себя во время купания, брали из воды камень и бросали его на берег, говоря: «Водяной на земле!» («Vedehine moal!»). А уже выйдя из воды, снова выбрасывали его в водоем, произнося: «Водяной домой!» («Vedehine kodih!»). У северных карел существует аналогичное верование, применяемое во время купания лошадей. «Когда переплавляют лошадей, кладут камень из озера в лодку перед тем, как отплыть, молятся святому Георгию и проводят веслом крест на поверхности озера. Тогда водяной не заберет лошадей» (SKS. 521).

Камень, на котором сидит хозяин воды, был почитаем и охраняем древними карелами. Н. А. Криничная считает, что «локусом-эмблемой водяного служит камень (в архаической версии: синий). На наш взгляд, это символ, вырастающий из мифологических представлений о преодолении первобытного хаоса и появлении из него первой земли, точнее ее первых „островков“. В этом смысле образ водяного – один из важнейших знаков упорядочения хаоса как исходного состояния бытия»^[537]. В качестве подтверждения этой мысли можно вспомнить пару эпизодов из библейского Нового Завета: во-первых, неспроста Иисус

Христос дает одному из первых своих учеников, выбравшему новый жизненный путь, имя Петр, что значит «камень», а во-вторых, говорит, что крепок и долговечен будет только тот дом, что построен на камне. Таким образом, камень воспринимается в Библии как символ духовной и материальной твердости и постоянства, оплота и основания жизни, что подтверждают и мифологические рассказы.

Второе по частоте упоминания место, на которое выходят хозяева воды – это мостки (285, 287, 288). Данный локус не менее сакрален. По своей семантике он близок перекрестку, развилке дорог, то есть является местом, где наиболее вероятна встреча человека с представителями иных миров. В мифопоэтической традиции мост выступает прежде всего как «образ связи между разными точками сакрального пространства»^[538]. В быличках мостки являются связующим звеном между людьми и хозяевами воды. Мостки построены человеком, поэтому менее опасны именно для него: ступая на них, он берет воду, просит прощения у водных духов, ловит рыбу. Но между тем они уже находятся в воде, пространстве, чуждом людям, являющимся «иным миром» для человека, следовательно, на них надо соблюдать все меры предосторожности: не шуметь, не ругаться, не баловаться. Водяной поднимается на них чаще всего в «свое» время: ночью, рано утром или в полдень. И увидев или услышав человека, сразу же прыгает в родную стихию, в воду.

Еще одно место, где расположены мифологические «иные миры» и где тоже часто видят водяного – это остров, маленький кусочек суши в огромном водном пространстве (308). В мифологии водный путь часто ведет в царство мертвых. Скорее всего, поэтому увидеть водяного на острове, значит, что он скоро заберет свою жертву. В Савинове рассказывали, что водяной сидел на острове, расчесывал волосы. После этого утонул брат рассказчицы, а она сама увидела во сне, что девушка уже три года ждала ее брата. В Туломозере видели на берегу маленького островка, как водяной расчесывал волосы («pienen saarukan rannalla» SKS. 2304); то же самое было, когда ходили на остров за листьями (303).

Иногда хозяин воды может появиться и на мельничном колесе (295). Мельница издавна многими народами трактовалась как некий колдовской локус, а мельника считали особым человеком, связанным с иными, потусторонними силами. Водяного видят чаще всего рано утром, он или сидит на водяном колесе, или двумя руками держит его, не давая мельнице работать. Увидев человека, он прыгает в воду (SKS. KRK 145).

В одной из быличек рассказывается, как водяной несколько раз останавливал мельницу, а потом предупредил, чтобы держали открытой дверь в плотине, расположенной выше по течению: «Пусть дверь будет открыта – свадьба пройдет!» Его никто не послушался. Спустя некоторое время все двери были разбиты шумящим потоком. В конце рассказа делается вывод, что плотину никогда нельзя закрывать полностью, маленькую «дверь» для движения воды надо всегда оставлять (SKS. 2325). Карелы-людики рассказывали, что водяной три ночи подряд приходил к охраннику плотины покупать вино. В четвертую ночь он приказал открыть плотину: его дочь выходит замуж за сына хозяина Онежского озера^[539].

Иногда при строительстве мельницы используют колдовские методы. Тогда мельник оказывается во власти хозяина воды. Однажды строитель мельницы перекрыл реку с помощью нитки. Он протянул нить на другой берег реки, воткнул в воду три доски на берегу, бросил по три лопаты земли поверх досок и снизу нитки – и река высохла. Мельница работала прекрасно, но как-то раз пришел мельник и видит: на водяном колесе сидит волосатый мужчина (mies karvaine). Прогнать его смог только строитель мельницы: «он что-то пробормотал, и водяной ушел прочь» (SKS. 384/24). В таких случаях, согласно карельским верованиям, обычно водяному была принесена (или обещана) какая-то жертва (возможно, и человеческая). А протянутая строителем мельницы нить – это символический мост из одного пространства (видимого, человеческого) в другое (невидимое, мир духов). Данный мифический мост строится на глазах участников колдуном, владеющим особыми знаниями (tiet?j?), и пространственно-временной локус происходящего действа наиболее опасен для всех, угроза со стороны иных сил наиболее явная, поэтому договор и жертва необходимы. Неслучайно у многих народов постройка любого моста, даже реального, сопровождалась особым ритуалом, а «мостовщики» обладали особым статусом и входили в жреческий корпус^[540].

О необходимости принесения мельником жертвы рассказывает следующая быличка, записанная в Ведлозере: «В Олонце была раньше мельница Ховатты. Первый хозяин мельницы что-то принес в жертву водному хозяину порога (koskeen vedenis?nn?lle). После этого тот каждый год ждал жертву. Обычно ему давали кошку, но если когда-то этого не давали, он забирал человека, когда ребенка, когда взрослого.

Однажды он взял мельничного батрака. Батрак пошел посмотреть воду в пороге, но на берегу он поднял вверх руки и прыгнул в течение» (SKS. 3351).

Хозяева воды видятся человеку не только на таких сакральных локусах, они могут выходить и на более прозаичные места: на берег водоема (279, 297, 298), на вешало (293, 294), на рыболовные снасти (312), на корягу (290). Часто они просто плавают, плещутся в озере.

Во многих водоемах есть особые излюбленные места, принадлежащие водяным, к которым лучше не подплывать: хозяева воды не подпускают к ним. В Аконлахти много раз бывало, когда Маланьин Иван оказывался в лодке возле острова, который называют Калмасоари (Кладбищенский остров). Тогда сразу поднималась ужасная буря, страшная непогода. Дул встречный ветер. Иван начинал колдовать, ругаться матом и как можно быстрее грести. А лодка как будто была привязана посреди озера – хоть греби, хоть не греби, и волны заливают лодку водой. Иван долго ругался, потом испугался и стал молиться. Помолился всем богам, пообещал пять свечей в монастырь, даже пообещал себя в странники на остаток жизни, если спасется. Но помощи не было. Только когда пообещал себя водяному, тогда лодка начала двигаться и Иван приплыл к берегу. Заканчивается рассказ словами: «Сразу Ивана не забрал, так как он пообещал себя после смерти. Но в лодку он больше не ступал. Но от этого не убежишь, как ни бегай: вода своего к себе возьмет (vezi oman ottau). И этот Иван в воде и умрет, найдется лужа для этого подходящая. Свое она заберет!»^[541] В этой быличке особенно ярко подчеркивается сила водного хозяина: он не только сильнее человека (которому не помогает ни колдовство, ни ругань, ни молитва), но он властелин и природных стихий, подобно Нептуну – Посейдону. Ему принадлежат водоемы, ему подвластна непогода, он распоряжается и телом человека (в данном случае, правда, только после смерти).

Водные духи-хозяева всю жизнь проводят в воде. На землю они выходят или когда поблизости совершенно никого нет, или в случае крайней необходимости. Например, хозяйка воды может выходить в прибрежные заросли в поисках своей пропавшей коровы (379, 284); а хозяин воды – появиться в рыбацкой избушке (SKS. 2324).

У ливвиков бытовало верование, что если даже за человеком погнался водяной, стоило добежать до вспаханного поля или до места, где прошла лошадь – дальше пути у водного духа не было, а люди попадали под защиту домашних духов. Никогда не мог водяной переступить и через дорогу (SKS. 3750). В одном из мифологических рассказов говорится, как девушки убегали после беседы от водяного: они смогли перевести дыхание только, когда выбежали на «домашние поляны» (347).

Границы между земным, человеческим, и иным, в данном случае, водным миром, для людей являются непроницаемыми. Вход человеку в царство хозяев воды закрыт. Трагическое проникновение туда безвозвратно и означает смерть для своего мира. Водяной может выходить в мир людей, но вход и пребывание в нем ограничено сакральными временными промежутками. Даже знахарь (за редчайшим исключением, с целью демонстрации своей силы) не имеет права поднимать хозяев воды из их мира: разговор идет в форме монолога, а не диалога (как, например, с лешим).

В былинках, находящихся в архиве и фонотеке ИЯЛИ, к сожалению, нет записей о самом доме хозяев воды. Но его описание сохранилось в статье Н. Лескова: «У каждого водяника (ведехинэ, везикунингуой) в своем озере или реке есть свой собственный дворец. Палаты его очень роскошны и сделаны из такого чистого хрусталя, как первый осенний лед. „Редко кому удается видеть его дворец, говорят кореляки, а если бы можно было посмотреть его, то очень легко выжить оттуда водяника: для этого следует только взять капельку „живой ртути“ („элявяд артуд“ – ртуть кореляки всегда называют живой), капнуть на крышу его дворца, и он тотчас убежит вон далеко, далеко../⁴»⁵⁰. Вообще отношение к ртути у карелов было совершенно особое, она считалась сильнейшим оберегом, ее не только клали в углы хлева, в подпол дома, носили в перышке на груди, но есть свидетельства, что даже держали в крупе. Поэтому именно ртуть считалась наиболее верным средством для победы над водным царем.

Большой дом имеется и у удмуртского вумурта, в котором он справляет свои свадьбы, а у ханты-мансийского водяного царя в устье Оби вообще целый город.

Согласно карельским верованиям, считается, что дом водяного находится в том месте, где начинают тонуть лошади.

Все водные жители очень привязаны к месту своего обитания. Они не только живут в конкретном водоеме, но и охраняют его от всяческих бед и неприятностей. Они полноправные хозяева своих вод. Водяной

может, когда захочет, устроить бурю на озере (323), может остановить течение воды (396) или, наоборот, дать воду для сплава бревен (397). У карелов-людиков есть сюжеты, в которых водяной вместе с озером из-за ссоры с человеком может уйти за несколько километров на совершенно новое место (388). Такие примеры встречаются и у других финно-угорских народов. Так, например, И. Ю. Винокурова пишет: «На территории расселения вепсов есть немало так называемых „периодических“ озер, которые временно, иногда на долгие сроки исчезают, а затем появляются вновь, заполняя старую высохшую котловину (Кушто-зеро, Ундозеро, Шимозеро, Долгозеро и др.). Эти загадочные явления природы объясняли уходом водяного к своему соседу в другое озеро, чтобы отработать у него проигрыш в карты (или в другую игру)»^[542].

Функции хозяев воды

Уже говорилось, что хозяева воды могут являть собой персонификацию времени, хотя карельский материал на эту тему не столь много-численен.

Во многих мифологических рассказах водяной предстает как мудрый и любящий глава (отец или мать) многочисленного рода. Самыми распространенными являются былинки, в которых человек видит духов воды в их обыденной, повседневной жизни. Они, словно ничего не подозревая, переходят невидимую грань между своим и человеческим миром, и демонстрируют свою красоту и энергетическую силу. Хозяйка воды поднимается из воды и, сидя на камне (на мостках, на берегу), расчесывает свои прекрасные длинные волосы. В руках у нее поблескивает гребенка, волосы так и остаются распущенными; только в редких случаях она их завязывает (278) или заплетает в косы (297). Иногда хозяева просто моются или лежат в воде (297, 402), плывут через озеро (261,287,302,309).

Большое место занимают мифологические рассказы о детях хозяев воды. То, что по представлениям древних карелов водные жители живут большими семьями с устоявшимися не только семейными, но и общественными отношениями, особенно ярко видно в заговорах, в которых перечисляются все многочисленные родственники и знакомые.

Terveh vein izand?t,

Terveh vein em?nd?t,

Terveh vein vallad vanhembat,

Terveh vein kuldazet kuningahat!

Terveh vein papit, papadjad,

Terveh vein k?skyl?zed, kasakad,

Terveh vein suuret, piened,

Terveh vein nuored, vanhad,

Terveh vein kaheksah kandah suah,

Terveh vein yheks?h polveh suah!

Terveh vein iz?ndy

Ondrei Ondreivits!

SKS. 2307

Зравствуйте, хозяева воды,

Здравствуйте, хозяйки воды,

Здравствуйте, властные старшие воды,

Здравствуйте, золотые короли воды!

Здравствуйте, попы, попадьи воды,

Здравствуйте, слуги, служки воды,

Здравствуйте, большие, маленькие воды,

Здравствуйте, молодые, старые воды,

Здравствуйте до восьмого колена воды,

Здравствуйте до девятого колена воды!

Здравствуй, хозяин воды

Андрей Андреевич!

В былинках тоже говорится, что у водяного своя семья: «Veiniz?nn?t, veinem?nn?t, lapset, kai ollaa ved’ehizel?» («Хозяева воды, хозяйки воды, дети – все есть у водяного») (313). В одном из рассказов «большая женщина» (ее называют русалкой и хозяйкой воды) с черными длинными волосами лежит на дне озера и кормит грудью ребенка (316). Широко бытуют сюжеты, повествующие о том, как люди неводом или сетью вытаскивают из воды ребенка водяного. Он похож на человеческое дитя, но некрасивый, жалобно плачет и просит отпустить его обратно в озеро (318). Примечательно, что деталями подчеркивается, что это пришелец из другого, не человеческого мира. Во-первых, он говорит не на карельском языке, а по-русски: «Он плачет, плачет, плачет и говорит: „Пустите меня прочь. Гога ужинать хочет. Гога ужинать хочет!“». (В Паданах видели беловолосого водяного, который мог говорить только: «Мяу-мяу-мяу!»). Во-вторых, признаком иного мира является необычное имя; как известно, в древности именно с момента наречения имени человек приобретал и своего тотема, ангела-хранителя, и приобщался к конкретному роду. В-третьих, этот ребенок не ест человеческую пищу, хотя голоден. А еда – тоже маркировка того или иного (чужого или своего) локуса. Например, если человека забирал к себе хозяин леса, ни в коем случае нельзя было есть то, что он предлагает, иначе человек терял память и приобщался к локусу и роду лешего («Значит, он есть хочет. Ему рот открывают, а он не берет. Ничего не ест»). Чаще всего пойманного ребенка водяного отпускают в озеро. Подобный рассказ записан еще Н. Лесковым в конце XIX века: «Случалось, рассказывают старые люди в Кореле, очень давно, много лет тому назад, что детище водяника попало в невод. Что так грузен невод, недоумевают мужики, таща сети на берег. Вытащили – и что же? В сетях оказался сын водяника, такой маленький, рыженький…

Одни из крестьян кричат: на берег его мол следует выкинуть (кричат по-карельски) и указывают при этом руками в гору, а водяник, понимая какую шутку хотят сшутить с ним крестьяне, только твердит: нет, нет, нет… Иные же, более благоразумные из крестьян, советуют спустить его обратно в воду и машут руками по направлению к озеру; на их советы водяник только и частит: да, да, да. „По-карельски, вишь, – замечает старик-рассказчик, – не умел он“. Решили крестьяне большинством голосов – пустить сына водяника обратно в озеро; спустили, и на другой день одному из рыбаков приснился сон: счастливы, говорит сам водяник во сне, счастливы, что отпустили сына моего на волю, в воду, а не то иначе бы всех вас уморил с голоду: ни рыбки, ни малька я больше не дал бы вам ни в сети, ни в невод»^[543].

Но случалось, что люди мучили плачущего детеныша; за это его родители жестоко мстили человеческому роду. Они могли утопить и тех, кто обижал ребенка (319), и совершенно других людей, например, как в одной из быличек, молодежь, плывущую в лодке на ярмарку (320). Происходят такие события чаще всего летом, но случаются и зимой (317).

Встречаются мифологические рассказы, в которых знахарь помогает жене водяного во время родов. В награду хозяин воды всех потомков помощника обеспечивает хорошим рыбным уловом. «„Много ли теперь тебе надо?“ Денег ему насыпает: бери, сколько хочешь. Говорит: „Не возьму я денег, – говорит, – не надо, я ни от кого денег не беру, куда бы ни ходил, ни от кого никогда денег не беру“. Говорит: „Ну, раз так, то какую рыбу ты любишь?“ „А какая только есть, я всякую рыбу люблю“. „Ну, раз сейчас ты такое доброе дело мне сделал, то как только на берег озера придешь, без рыбы ты не уйдешь, и сыновья твои, и внуки – пусть только придут на берег озера, без рыбы не уйдут“. Сейчас у него остался только один внук, но и он, если только на берег озера придет, без улова не уходит» (315).

Также мифологические рассказы сообщают еще один способ появления детей у водяных: если пойти купаться поздно, то водяной заберет и сделает своим ребенком (232). Здесь уместно вспомнить точку зрения К. Крона, видевшего истоки мифологических персонажей в культе мертвых: он считал, что духами воды становятся те, кто утонул^[544].

Еще один северный народ, нивхи, объясняли смерть людей на воде тоже исключительно нарушением определенных законов и табу. «Когда нивх утонет, вы сильно горюете. Так что не горюйте. Они вину совершили, и потому утонули. Их отцы, их матери в отношении воды вину совершили, поэтому их дети тонут – вот так происходит. С этого времени впредь не обижайте воду (море) – вот так поступайте»^[545]. Ительмены вообще запрещали спасать тонущего: иначе дух воды лишится желаемой пищи^[546].

Здесь можно провести параллель с мыслью В. Я. Проппа: «чтобы приобщиться к тотемному животному, стать им и тем самым вступить в тотемный род, надо быть съеденным этим животным»^[547]. Таким образом, и вода, будучи в мифологии субстанцией одухотворенной, поглощает в себя человека, нарушившего запреты, приобщая его тем самым к своему роду.

Из быличек опосредованно можно узнать о самой обыденной жизни хозяев воды. Однажды мужчины рубили деревья в лесу, а на ночь расположились у реки. Вдруг Степан захотел пить. Федор предупредил: «Лучше бы ты потерпел до утра!» Но Степан все равно пошел к реке, попил, вернулся, а на его месте лежит сук. Он со злостью швырнул его в озеро. Степан уснул, а потом вдруг забормотал что-то непонятное, вскочил и побежал в лес. Мужики еле его поймали, связали и принесли домой. Знахарь сказал, что «к нему от воды пристало»; сделал все, что положено. А ночью жена Степана увидела во сне хозяина воды: «В этот раз простили твоему мужу, хотя он нам есть помешал: пришел с кружкой, с нашего стола всю еду сдвинул. Да еще сук бросил прямо мне в глаз – чуть глаз не выбил!»

Интересно отметить еще одну деталь, которая, несмотря на наличие семьи, присутствует в образе водных жителей карельских быличек. Это их как бы внеполовая принадлежность, что также является чертой существ иного мира. Хозяин воды (вроде бы мужской род) расчесывает длинные черные волосы (женская деталь), в другом рассказе у него длинные косы (397), или водяной поднимает бурю на озере и выходит в виде длинноволосой большезубой женщины (307).

Духи воды – рачительные хозяева своих угодий. Их кладовые полны рыбы и наиболее широко открыты во время летних Святок. Если человек почтителен и бережлив, строго выполняет все установленные правила, хозяева воды щедро делятся своими запасами. Но они берегут и пополняют не только рыбные богатства, которыми распоряжается хозяин воды. На их лугах пасутся и иные животные, принадлежащие водной хозяйке. Повсеместно в Карелии распространены былинки о больших высокоудойных коровах водяного. Такая корова является большой находкой для человека, своеобразным символом богатства, но подоить ее могут чаще всего только сильные знахари у карелов или ведьмы у русских (хотя иногда это удается и обычным людям). При этом молоко осмысляется «как одно из средоточий жизненной силы, или души»^[548].

У. Харва пишет, что в Карелии много рассказывают о попавшей в сети корове хозяина воды: это рогатая с ногами рыба; затем из озера слышится голос хозяйки воды, зовущей свое животное^[549]. Но чаще всего эта корова выглядит не так экзотично. Так в Беломорской Карелии однажды поймали в невод большую белую корову, которая очень долго жила и очень хорошо доилась^[550]. В сюжетах второй половины XX века чаще всего корова сама выходит на берег (284, 377), а водяной (или хозяйка озера) поднимается следом и ищет, зовет ее. Беломорские карелы считают, что если по берегам дочерна высохли заросли хвоща, значит, их съели коровы водяного^[551]. Сильные знахари сами могут поднять корову из озера, подоить ее (354) и даже увести с собой (379). В этих рассказах корова чаще бело-красная или бело-черная. В данном случае черный цвет можно трактовать как принадлежность к нечистой силе, белый – как отсутствие цвета, а красный – наличие большой жизненной энергии^[552].

М. Хаавио пишет, что на Ладоге бытуют рассказы, в которых стадо хозяйки воды каждую ночь пасется на береговых пастбищах. Это большие безрогие, серо-водянистого или белого цвета коровы, у которых красное пятно под правым ухом. Иногда слышится красивый звон их колокольчиков, но сами они подальше, в колышущихся кустарниках. И само это стадо вряд ли когда увидишь, такой быстроногий у них пастух. В Туусале однажды приметили его, сидевшего на краю ключа. У него были белые льняные волосы, а в руках – начатое вязание настолько прекрасной рубашки, что нигде такой не было, такой тонкой, что она едва была видна глазом. И этот пастух гонит своих красивых, высокоудойных коров по специальной дороге, по которой они бредут на береговые луга^[553]. Как видим, в этой быличке присутствуют детали, больше свойственные жанру сказки (например, описание вязания водного пастуха – хотя это можно трактовать и как функцию предсказателя, весьма свойственную хозяевам воды. Здесь она даже расширена: водяной подобно древним паркам вяжет полотно судьбы). И так же подчеркивается бесцветность коров, водянистость, тем самым их невидимость для человека в обычных условиях.

В Войнице рассказывали, что как-то вечером на берег озера вышла корова поесть тростник. Она была белая, только щеки черные. Мужики поймали ее и привели в хлев. Хозяйка воды потом три ночи подряд выходила на берег и звала свою корову. Наконец, она поняла, что ее любимицу увели. Такая корова дает очень много молока. Но для этого следует соблюсти одно условие: первый раз ее надо подоить в самую большую посудину – столько молока она и будет давать каждый раз (SKS. 4225, 5464).

М. Хаавио сообщает, что у финнов есть поверье: если поверх увиденной водяной коровы бросить заложенную вещь (panttikalu), кремень или ключи (tulukses tai avainkouku), то можно будет взять ее себе. При этом следует хозяйке воды обещать первого рожденного теленка. Хозяин воды, конечно же, пойдет искать свою корову, будет звать ее: «Пеструха, Болыиуха, Черная Черничка, молочная Земляничка, прямо Яблочко»^[554]. Но если корова поймана правильным способом, он уже не сможет ее вернуть, хотя все-таки лучше животное добровольно отдать хозяину воды. Так на Ладоге был случай: мужик поймал в сети корову. Водяной просил отдать ее, но мужик был сердит и не вернул. Однажды он пошел на берег – а сеть его вся распущена, каждая ниточка по отдельности на камне лежит. Но этим дело не закончилось: водяной выпил всю воду из этой рыбной ламбы и уплыл в ручей, утащив ламбу с собой. Сейчас на этом месте болото^[555].

В мифологических рассказах коми коровы водяного духа вакуля не оставляют следов, а если накинуть поверх нее крест-тельник, то корова останется с человеком^[556].

Интересно, что, к примеру, в мифологии удмуртов наиболее древняя форма персонификации воды именно в виде быка. Существуют удмуртские легенды о переселении озер именно в таком виде. В. М. Ванюшев считает, что «персонификация воды в виде быка имеет, по-видимому, древнюю финно-угорскую основу»^[557]. Подземных быков, охраняющих подземные воды, можно встретить и в карельских эпических песнях^[558].

В некоторых былинках, особенно в которых действие происходит зимой, водяного видят едущим в санях, запряженных лошадью. Таким образом, в его хозяйстве есть и эти животные. Возможно, именно с целью пополнения поголовья своего табуна водяной топит лошадей, когда человек переплавляет их на другой берег. В мифологии многих финно-угорских народов и сам хозяин воды может предстать перед людьми в виде коня. У венгров-сенклеров в Словакии ночью из озера выходит белый конь, пугает пастухов, а утром исчезает. Коми видели чудесного, быстроногого вороного коня с огненными глазами. Если успеть обогнать его с нательным крестом на шее, он останется на земле. Удмурты верят, что порой из воды показываются огненые крылатые кони; если бросить в воду железный предмет, они не исчезнут. Финны рассказывают о белом жеребенке, выходящем из воды. У марийцев хозяева водных источников показываются в виде коня^[559].

Хозяин воды выступает и в качестве строгого стража своих границ и богатств. Широко распространены былички, в которых водяной топит людей и лошадей, если нарушаются какие-либо нормы поведения. Именно в таких мифологических рассказах виден поучительный для подрастающего поколения момент: предупредить купающихся и резвящихся в воде детей об опасности, о соблюдении всех имеющихся правил. То хозяйка воды пытается утащить девочку (329); то выходит из озера мужик, топит мальчика, а одежду его набивает хвоей (326); топит он и взрослых людей (255, 317, 331). Иногда этот процесс описывается так, что как будто воздухом тянет в озеро: «Они ватагой купались. Как стало тащить в озеро, никак не могли за берег зацепиться. Воздухом тянет туда, в озеро. Да кто за кого зацепились, да дерево было на берегу. Да за дерево зацепились да друг за дружкой вышли. Кого-то уже на середину залива унесло. И оттуда вытащили кто чем. Это было» (328). В мифологических рассказах, когда находят утопленника, его тело часто расцарапано, кожа изодрана, весь он синий.

Иногда водяной ждет конкретного человека, например, парня, идущего из армии. Он, сидя на камне, расчесывает свои волосы и приговаривает: «Долго не приходит! Долго не приходит!» (335). В Савинове рассказчица говорила, что после того, как утонул ее брат, во сне ей кто-то сказал, что «девушка уже три года ждала его».

Многие былички рассказывают о том, как водяной топит лошадей во время их купания, если опять же не соблюдены все нормы этикета (317, 338, 339, 342). Именно в таких сюжетах перед нами предстает образ жестокого, кровожадного, беспощадного хозяина воды, бесконечно далекий от поэтичного описания лунного вечера с причесывающейся красавицей на камне. Причем хозяйка воды может утопить лошадь даже зимой (347). Таким образом, хозяева воды не только пополняют свой табун, но в этом мотиве, вероятно, можно видеть истоки появления коня в качестве «посредника между мирами»^[560].

Водяной может искусать, исцарапать, истрепать, разорвать, разодрать и человека, и лошадь (332, 338, 342, 365). Именно в таких эпизодах видно, зачем ему нужны длинные зубы и когти, с которыми особенно часто описывается някки, один из самых злобных хозяев воды, близкий к образу Ику-Турсо. Особенно опасно было купаться вспотевшим и купать вспотевших лошадей (335, 338).

У. Харва пишет, что и в Финляндии, и в Швеции, и в России существовал обычай перед купанием брать воду, землю или камни из озера на берег, при этом говоря: «N?kki maalle, min? veteen!» (Някки – на землю, я – в воду!). И идти купаться. А затем, наоборот, бросать камень в воду, говорить: «N?kki veteen, min? maalle!» (Някки – в воду, я – на землю!) и выходить на берег^[561]. Камень в данном случае олицетворял, воплощал в себе хозяина воды. Считалось также, что железо отгоняет злых духов, поэтому плавали с ножом во рту или просто клали какую-то железную вещь в воду. Карелы, когда шли купаться, крестились и просили благословения у Господа^[562].

Когда купали лошадей, финны привязывали к хвосту огниво и кремень^[563]. Эти предметы были эманацией домашнего очага, огня, духа первопредка, похороненного некогда под печью и охраняющего свой род. В Северной Карелии, когда купали или переплавляли лошадей, чертили на их спине крест краем весла (huoparin ter?ll?)^[564]. Это уже двойной оберег: языческий и христианский. Карелы, перед тем как переплавлять лошадей, клали в лодку камень, молились святому Георгию и чертили крест на поверхности воды – тогда водяной не мог забрать лошадь (SKS. 521). Но самым распространенным способом спасения лошадей от посягательств хозяев воды было бросание в воду камней: если лошадь уставала и опускала голову, ее держали за поводья, а в водоем бросали камни, иногда три, иногда больше (340, 255), и тогда она поднималась из-под воды. Иногда в качестве жертвы водяному выступает собака, которую бросают в воду, чтобы спасти лошадь (342). Когда лошадь начинала тонуть, следовало сильнее потянуть недоуздок и начать как можно громче материться (SKS. 521). Мат, как известно, в древности служил сильнейшим оберегом.

Но водяной далеко не всегда так беспощаден, как в последних сюжетах. Однажды потерялся ребенок, ищут его, а он на плот пошел и упал в воду. Еле спасли. А потом ночью матери приснился хозяин воды, говорит: «У меня даже большие пальцы устали держать ребенка над водой, вы все не приходите» (336). И в конце рассказчица делает фаталистический вывод, говорящий о том, что люди верили, что все заранее предопределено: «Значит его не надо туда, водяному» («Znaa?it, ei h?n-dy sinne pie, vedehizele»), Карелы были уверены, что хозяева воды четко знают, кто им нужен, кого они возьмут в качестве своих детей, а кто будет жить на земле.

В ряде сюжетов хозяева воды выступают в роли предсказателя, и таким образом, содержат в себе элементы божества судьбы. Им явно знакомо будущее человека, они могут его предвидеть. На юге Карелии очень часто видят хозяина воды, похожего на обезьяну, расчесывающего свою шерсть и приговаривающего: «Этот год хороший год, этот год похуже год, этот год самый плохой!» Существуют разные варианты этой фразы («Год от году хуже!», «Бывали плохие года, а этот год – самый плохой!» и др.), в единичных случаях оценка года позитивна: «Год от года лучше, этот самый хороший!» (363, 364, 366, 367, 369, 370). Вне зависимости от высказывания, реакция человека негативна и агрессивна: он ударяет водяного шестом (вицей, вожжами), бросает камень, тем самым как бы отгоняя от себя нежелательное предсказание. Видеть таких водяных всегда не к добру.

В подавляющем большинстве случаев карелы считали, что показываются водяные людям «перед чем-то плохим» (288, 308, 310, 329, 344, 360, 373); «перед бедой» (SKS.4524). «В какой день он покажется, в тот же день или в другой возьмет „голову“, человека» (SKS. 2304). Чаще всего после такой встречи кто-то тонул (279, 276, 359; SKS. 1832) или умирал (267). Своим появлением хозяин воды мог предсказывать неурожаи (364), войну (281, 368), переселение (316, 314), какое-то большое событие (362).

В Михайловском рассказывали, что видели девушку, сидящую на камне и расчесывающую длинные белые волосы. Вскоре началась война (ФА 3712).

Предсказания иногда очень ясные. Однажды в Палалахте водяной сидел на камне, расчесывал длинные волосы и приговаривал: «Палалахта сгорит, Палалахта сгорит!» Следующим летом деревня на самом деле сгорела (SKS. 2303). В другом случае хозяйка воды сидит на камне, причесывается и причитывает о чем-то непонятном («niinkuin e?nell? itkenyt, vaan ei hy? saatu selve?, mit? itki»). Затем она прыгает в воду и говорит, что одного человека она заберет (SKS. 946).

Иногда после встречи с водяным происходило и «что-то хорошее» (253), например, свадьба (283).

У южных карел есть такая примета: если поймаешь судака (зооморфная эманация водяного) у берега или в другом нетипичном месте – быть беде. Это господь посылает весточку. Чтобы беду отвести, рыбак должен закопать рыбу, если она мертва, и выпустить, если жива^[565]. В этом примере явно видно наслоение позднейших христианских верований на более архаичные.

В былинках, описывающих появление хозяев воды во время зимних Святок, функция предсказателя – основная. На прорубь идут с единственной целью: узнать будущее. В этих сюжетах водные духи практически неотличимы от образа Крещенской бабы: также задают загадку «Что одно?»; выходят из проруби и гонятся следом; дают ключи хромоножке; от их гнева спасают молочные горшки.

В некоторых былинках водяной предстает в качестве мифического любовника^[566]. Эти сюжеты достаточно часто встречаются в финских мифологических рассказах. Вероятнее всего, они бытовали и у карелов, но зафиксированными оказались единичные экземпляры. В Туломозере в 1944 году рассказывали, как однажды женщина стирала на берегу белье и вдруг увидела в воде «такую картинку, как будто мужчина». После этого стал к ней приходить «водный мужчина» (vezimiez). Она вся похудела, но никому рассказать не может. Как-то остановился у нее мужчина, водивший медведя. Она и пожаловалась на свою беду, сказав, что к ней ходит «лишний». Мужчина решил ей помочь и оставил ее на ночь с медведем в риге. Приходит хозяин воды (veiniz?ndy), медведь его хорошенько потрепал. На следующую ночь он приходит снова и спрашивает: «Еще ли у тебя много ночлежников?» Женщина отвечает: «Сколько на берегу камней, столько и их!» Водяной (vetehinen) ушел, хлопнув дверью, и больше не возвращался (SKS. 2328). Хозяин воды в данной быличке с точки зрения рассказчика – однозначно отрицательный персонаж. Неслучайно он назван «лишним» (liigane), так говорят о черте.

В Олонце в 1910 году записан похожий сюжет. Мужчина ходит по деревням с медведем. Однажды поздно ночью он попросился переночевать в очень маленькой избушке. Хозяева отвечают: «Не можем тебя пустить, потому что к нам по ночам приходит „насильник“, „водный“(tyt?npieks?j?, veiline)». Мужчина привязывает медведя к постели, и водяной, придя, попадает ему в лапы и еле убегает. После этого он перестает приходить к девушке. Но поднимается из озера и спрашивает у рыбака: «Еще ли та проккольская кошка (prokkol’an kissa) жива?» Тот ответил: «Проккольская кошка родила шестерых котят!» Водяной ушел под воду и больше не возвращался (SKS. 85b).

Сюжеты, в которых водяной показан властителем водной стихии и ветра, также присущи карельской мифологии (307). Часто он поднимается из воды именно во время бури (SKS. 1967).

Многие мифологические рассказы повествуют о разговаривающих хозяевах воды, причем эти былички больше распространены в Южной Карелии. Мы уже видели, что водяной может разговаривать со знахарем, делать замечания тем, кто плывет поздно по его дороге. Он выходит на берег и зовет свою потерявшуюся корову. Часто считается, что «водяной говорит, как человек» (SKS. 2316). Ребенок водяного тоже умеет говорить, иногда понятно, а порой на языке, чуждом карелам. На севере считают, что водяной разговаривает только языком жестов, так, что его не поймешь^[567].

В одном из рассказов говорится, что с жителями воды (veenel?j?t), как и с жителями леса надо разговаривать «наоборот» (vastakkai), потому что они «противники» (ne on vastahakasie). Надо бы сказать одно, а они говорят другое; надо бы сделать так, а они делают иначе. Поэтому если что-то случится и надо их позвать, говори: «Не приходи!». Если что-нибудь просишь, скажи: «Не давай!» (SKS. 18575).

В Северном Ледовитом океане живет норвежский водяной draug (или по-лапландски ravga, raukka). Это устрашающего вида существо топит людей и наводит беспорядок в лодочной гавани, оно кричит в открытом море стонущим, жалобным голосом^[568]. Беломорские карелы считали, что у хозяйки моря очень громкий голос:

Meren em? r?nkyy,

kuuluu kuuvella virssalla,

seitsem?ll? selkosella,

kaheksalla kankahalla

yheks?ll? ylimoalla.

Хозяйка моря кричит,

слышно за шесть верст,

за семь глухих лесов,

за восемь боров,

за девять земель^[569].

У. Харва пишет, что большая часть финских рассказов о хозяине воды посвящена обучению игре или самой игре на скрипке. Он сидит на камне, чаще всего в рождественскую, крещенскую или пасхальную ночь, и играет чудесную мелодию. Эти рассказы широко бытуют и в Скандинавии. На Байкале тоже рассказывают о хозяине воды, учащем людей играть. У лапландцев бытует мнение, что vesiel?ja (водный житель) красиво поет^[570]. Мордовская мать воды (ведь ава) извещает людей о своем появлении звоном маленького колокольчика^[571]. Вообще мифология многих народов считает, что музыкальность присуща водным жителям. Еще О. Магнус писал, что финский хозяин воды – прекрасный музыкант. Он сидит на камне и играет, особенно часто в Иванову ночь. Он может и человека научить играть на скрипке, но скрипачу надо обещать себя водяному. Во время игры такого скрипача люди танцуют до упаду. Однажды в Туусала хозяин воды сидел на камне у водопада и играл. Скрипач пришел учиться у него. Водяной спросил тогда: «Какую ты хочешь скрипку: пальцы – по струнам или струны – по пальцам?». Человек ответил верно: «Струны по пальцам», – и из него получился великий скрипач!^[572] Таким образом, ведя диалог с хозяином воды, как и с Крещенской бабой, надо уметь еще правильно ответить – только тогда будет достигнута нужная цель. Можно вспомнить о греческих сиренах, чудесным пением завлекавших в свои сети мореплавателей; о русском былинном Садко, развлекавшем водного царя игрой на гуслях; об эпическом Вяйнямёйнене, сделавшем кантеле и игравшем на нем так прекрасно, что даже хозяйка воды выплыла на камень послушать.

В карельских мифологических рассказах XX века сюжет игры на музыкальных инструментах отсутствует, но, вероятно, он когда-то бытовал.

Регламентация контактов между представителями человеческого и «водного» мира

Встречи с жителями водного мира карелы опасались, поэтому существовало множество запретов, регламентирующих повседневную жизнь человека в этом опасном соседстве. Во-первых, конечно же, водяным пугали детей (259, 309, 311, 393 и др.), при этом главная цель была, безусловно, воспитательная. Было запрещено купаться вспотевшим, после захода солнца и в тех местах, где часто видели водных жителей (293, 390, 393 и др.). Нельзя было идти к воде, ничего не поев^[573]. И вообще карелы не выходили на улицу, не взяв хотя бы крошку хлеба в рот или в карман: тогда, считалось, сам Бог, давший этот хлеб, бережет человека. Сохранились сведения и о временных ограничениях, связанных с водой и с посещением различных водных объектов. Очень осторожно надо было вести себя в летние Святки, во время разгула водных духов (308). Н. Ф. Лесков, собиравший в 1890 году материал по фольклору и верованиям южных карел, сообщал, что у ливвиков во время vi?nd?i (период между Ивановым и Петровым днями) нельзя было стирать и мыть полы^[574]. Считалось, что нельзя купаться после Ильина дня (2 августа), а то водяной утащит (300).

И. А. Лавонен пишет, что при полоскании белья на озере недопустимо начинать с «грязного» (нательного), непременно необходимо прополоскать сначала «чистое» (скатерти, полотенца). Одна из жительниц д. Лиете поздно вечером пошла полоскать белье, да еще и начала с «грязного». Кроме того, она никак не предупредила подводных жителей о своем приходе. Ночью женщине приснился хозяин воды, который ругал ее за то, что она бесцеремонно вторглась в их жизнь: «Мы все сидели за столом, ужинали, а ты даже не кашлянула». В Северной Карелии, закончив полоскание белья в проруби или на берегу, нужно умыться и, не вытираясь, произнести слова заклинания, изгоняющие грязь «в город… на погост… на двор поповский» и дарующие здоровье детям^[575].

Вода в доме (как и весь локус) всегда считалась чище банной, поэтому придя из бани, следовало умыться и помолиться (НА 5/2/454).

Карелы всегда предупреждали хозяев воды о своем приходе. Во-первых, следовало кашлянуть, поздороваться с водой, попросить разрешения ее потревожить и произнести: «Вода-кормилица, дай воды!» Карел никогда не пил, наклонившись, прямо из источника, запрещено было даже зачерпывать ладонью. У него всегда с собой был берестяной черпачок. Это относилось даже к воде, стоящей в доме: пить прямо из ведра или кадки нельзя. Запрещено было оставлять на ночь ковш в кадке с водой: черт будет пить (НА 5/2/454). Однажды женщина «на сенокосе зачерпнула берестяной посудой воды, никак не обратившись к озеру. Бабушке ее в это время приснилось, что хозяин воды (veiniz?ndy) сильно разгневался, поскольку внучка вместе с водой унесла его сына. Бабушка заставила девушку отнести воду обратно в озеро и извиниться»^[576]. Этот рассказ очень показателен, так как отражает самые архаичные представления: хозяева слиты с водным пространством, они невидимы и едины с водой.

В одном из сказочных сюжетов о черте-дьяконе рассказывается о том, как монах зачерпнул воду «без молитвы на устах». Иегумен приказал вылить ее и принести новую, обязательно сначала помолившись. Из вылитой неосвященной воды родился ребенок, который стал чертом-дьяконом в одном лице, гораздо более опасным, чем обычные черти^[577].

Тверские карелы также считали, что к духам-хозяевам воды надо относиться весьма трепетно и уважительно. В случае нарушения каких-либо табу к ним обращались с извинениями: «Простите, старшие и младшие реки, простите!» (Antakaa anteeksi, joen vanhempaiset ja nuo-rempaiset, antakaa anteeksi!)^[578].

Нельзя было поздно ходить на берег, за водой или полоскать белье (280, 392). Считалось, что не только прогневаешь хозяев воды, но можно и занести к ребенку ночную плакальщицу (ФА 3378/6). Ночью лучше не ступать в лодку: водяной может погнаться следом и наказать (345). Ночь – это время, принадлежащее потусторонним силам.

Запрещалось вставать на камень водяного (252). Нельзя было всуе упоминать его имя (391), как и в христианстве – имя Бога. П. Виртаранта пишет, что карелы считают водяного владыкой воды. Его почитают и боятся, его имя не произносят напрасно. Когда едут на рыбалку или просто по воде, не упоминают водяного, говорят только почтительно: «vein em?nt?» (хозяйка воды) или «vein kultani kuningas» (золотой король воды). Только когда ступали на землю, где уже нет власти водяного, могли осмелиться сказать «vetehini» или «vein emut»^[579]. Об этом же рассказывает былинка, записанная еще в 1900 году (SKS. 121b). Все эти вербальные запреты особенно касались женского пола. В 1911 году в Войнице рассказывали, что если женщина упомянет водяного, в тот день Бог не простит ее грехи (SKS. 4526, 4744). Отсутствие более поздних записей об этом еще раз подчеркивает степень постепенного угасания былого почтения к хозяевам воды.

На воде было запрещено ругаться матом (409). В лодке надо было вести себя спокойно, без ссор, без крика. «На воде ругаться нельзя, водяной этого не любит. Кто матерится на воде, тот заболеет. На земле – земля слышит, на воде – вода. На воде ничего плохого делать нельзя – иначе детей водяной утащит»^[580]. Брань на воде считалась особо опасной, более эффективной, чем в любом другом месте. Слово, сказанное у воды, разносится по всему миру – считали карелы. Однажды на рыбалке два мужика поспорили, куда бросать невод. Разругались до того, что готовы были подраться. В результате разрезали невод пополам и сварили уху отдельно, каждый из своей половины. После этого целый год оба не видели рыбы, если когда-то ерш попадался – в этом и был весь улов^[581]. Особенно беззащитны перед проклятием были дети: в Суоярви говорили, что если мать в сердцах скажет ребенку: «Ota sinuu vetehini!» (Забери тебя водяной!), то он обязательно утонет^[582]. Этот ребенок будет считаться «обещанным водяному» («vetehisen toivopoika»). Но такое может произойти не только с досады, родители целенаправленно могли обещать ребенка водяному в обмен на богатство. Такой малыш вырастал злобным, становился хулиганом и в результате тонул^[583]. Поэтому в Карелии есть поговорка: «Oh sin?, vetehisen toivopoika» (Ах ты, обещанный водяному) – так говорят обычно о злых, хулиганистых детях.

Людей, отплывающих на лодке, всегда крестили вслед (SKS. 18576). Возможно, в путешествии по воде человеку особенно была нужна охрана. И лодка, и вода были связаны с культом мертвых. В лодке в древние времена хоронили умерших, а позже – везли в ней покойника до кладбища, а саму ее в перевернутом виде оставляли на могиле. Водный рубеж, согласно архаичным верованиям, отделял мир живых от царства мертвых.

Во многих мифологических рассказах водяной тем или иным способом вступает в контакт с человеком. Чаще всего хозяева воды удерживают невод. Особенно это часто случается, если поехать на рыбалку во время праздника, тогда хозяин воды может и грязи наложить полный невод, еле вытащишь его (373, 375). В таком случае помочь себе можно двумя способами. Первый – выругаться матом (ФА 2505/16); второй – позвать знахаря, который тоже произнесет особые слова, вследствие чего дух воды выпрыгивает из невода, освобождая его (НА 11/72).

Хозяйка воды может и случайно попасть в невод. В одной из быличек ее поймали в виде сига, и за то, что сразу отпустили, она наградила людей большим уловом (376). Этот сюжет так же широко распространен в карельской мифологии. И тут важно, во-первых, сразу выпустить водного жителя, а во-вторых, правильно попросить награду. Однажды в Сортавале поймали водяного. Он просит отпустить, а мужики говорят: «Отпустим, если дашь самой старой в море рыбы». Водяной и навалил им полные сети ершей. Мужики-то думали, что самая старая рыба – лосось. А оказалось – ерш. Надо было просить самую крупную рыбу^[584]. В Южной Финляндии рассказывают также, что поймали неводом водяного и даже подняли в лодку, но у него были такие «водянистые глаза», что его отпустили в озеро. Вскоре он вернулся и привез мешок денег^[585]. Оплата деньгами, видимо, во временном отношении более позднее привнесение; издревле был в обиходе, по всей видимости, натуральный обмен, т. е. награда рыбой.

Водяной также может вступить в контакт с человеком, плывущим в лодке. Например, зовет на помощь рожающей хозяйке воды (315), или ругает за то, что поздно плывет по его дороге (343), или даже прыгает в лодку и просит ехать быстрее (344). Помочь избавиться от существа, вцепившегося в весла «волосатыми руками» (villaizet k?it), может только молитва, ею человек как бы противопоставляет себя нечистой силе, становится под охрану Бога.

Иногда в контакт с хозяевами воды может вступать и сам человек. Практически всегда это знахарь, обладающий особыми знаниями, опытом и силами, сакральными словами.

В одной из быличек говорится, что на севере Карелии жил очень сильный знахарь. Его сын рассказывает: «Мы были на рыбалке с отцом на лесном озере, опустили сети и отец говорит: „Хочешь увидеть водяного?“ „Да!“ Отец сломал от ольхи три ветки, ударил по воде крест-накрест и что-то проговорил. „Переступи через мою левую ногу, держись руками за левое плечо и смотри через него на поверхность озе-ра!“ Я так и сделал. И увидел водяного, плывущего у берега. Верхняя часть была совсем как у мужчины, длинная борода; а нижняя – хвост рыбы. Отец что-то сказал, а водяной ответил. Я ничего не понял. Руку снял с отцовского плеча – и водяной исчез»^[586].

Здесь интересен сам процесс контактирования с водяным. Во-первых, сказано, что вызывает водяного не просто человек, а очень сильный знахарь. Во-вторых, он трижды бьет крест-накрест ольховой веткой по воде. Здесь налицо тройной оберег, защищающий людей в лодке от хозяев иного мира: во-первых, крест на воде, во-вторых, сакральная цифра три, и, в-третьих, ветка ольхи, дерева, обладающего, по мнению знахарей, особой энергетической силой. К примеру, именно им топят ритуальную баню^[587].

И только после того, как приведен в действие оберег, сын переступает через левую ногу отца, берется руками за его левое плечо и смотрит через него на озеро. То есть происходит процесс входа в зону иного мира через левую сторону, являющуюся стороной нечистой силы. При этом сын держится обеими руками, т. е. наполовину (левой рукой и левой ногой) оказывается в параллельном мире, а второй половиной туловища не уходит из мира человеческого, не отрезая тем самым для себя пути возвращения. А отец, являясь сильным знахарем, может даже говорить на одном языке с потусторонними существами и войти в их мир. То, что хозяин воды принадлежит иному миру, подчеркивается и зооморфными деталями его внешнего вида.

В другой былинке знахарь демонстрирует свое могущество гостю, не верящему, что существует водяной. Заклинанием он поднимает его из озера, и тот в виде бревна (фитоморфная эманация) пролетает по берегу и у кузни насмерть сбивает мужика (SKS. 2318). Однако такие сюжеты о вступлении в контакт с водяным из чистого любопытства достаточно редки и больше присущи мифологическим рассказам, посвященным хозяевам леса.

Обычно же человек вступает в общение с водяным с конкретной целью, и тогда хозяева воды выступают в роли предсказателя или помощника. Во-первых, это происходит в сакральное время зимних и летних Святок, когда водяной может предсказать будущее, дать ключи счастья или открыть свои рыбные кладовые (356, 357). Во-вторых, у хозяев воды просят богатого улова (263, 372, 399), делая при этом кар-сикко (или пуали), бросая в воду подарки (пуговицы, цветы, медные деньги, красные тряпочки, капли вина, хлебные крошки) или даже обещая себя в жертву. Так одна женщина в обмен на рыбу пообещала себя в жены водяному. В результате улов был так велик, что еле поместился в лодку. А ночью пришел водяной в виде столба и унес ее в озеро. Но однажды муж, пойдя в лес, увидел их сидящими на камне. Он выстрелил, и водяной мертвым упал в озеро, а жена ушла вслед за ним в воду (372). Таким образом, даже после смерти хозяина, вода не отпустила свою жертву. Выстрел из ружья так же является оберегом от нечистой силы. Именно после выстрела исчезает водяной, идущий в полночь в образе мужика с собакой по снежному озеру (348).

Водяной может помочь человеку просто по его просьбе. Однажды во время сплава высохло все вокруг, бревна лежали прямо посреди болота. Вдруг на одном из бревен появился водяной: сидит и волосы свои длинные расчесывает. Один из мужчин и говорит: «Если ты хозяин воды, дай тогда нам воды. Тогда я поверю, что ты хозяин воды». Тот как бултыхнулся в реку, и пошла вода, а по ней – и бревна (397).

Но чаще всего за любую услугу водяного человеку надо платить и подчас жизнью. «А в Ведлозере здесь каждый год душа назначена, каждый год кто-нибудь тонет. Если два года не утонет никто, то два-три человека сразу. Финны делали плотину, а там дальше есть река, там на озере. Там плотину делали. И шерстяную нитку протянули через реку, и вода стояла, как стена. И пообещали каждый год голову водяному. Вот каждый год кто-нибудь да тонет. Это колдовством сделали. Как только шерстяную нить протянули через реку, вода стояла, как стена, не текла, пока плотину делали. Давно это, давно. Тогда еще граница здесь была, с Финляндией» (396). Нить именно из овечьей шерсти, чаще красная, широко используется в знахарской практике. Например, ее повязывали на руку больного с целью выздоровления. А вообще сам водяной мог появиться перед человеком в виде овцы (303). Перед рыбной ловлей овец никогда не называли овцами, только «kapehut» (копытные? шерстяные?), их боялись, так как они были katehellini^[588].

У грузин есть предание о чудесном баране, выходящем из озера и оплодотворяющем стада. Нарушение табу пастухом, выдавшим свое присутствие криком, влечет за собой гибель всего стада^[589].

Водяных духов карелы считали самыми сильными, точно так же, как и финны. Еще К. Крон писал, что «один и тот же волхв может одновременно пользоваться помощью всех… духов, но он должен твердо помнить, что первое место по силе принадлежит водяному народу, потом следует народ горы и другие „народы“, из которых самым слабым признается „церковный народ“… Водяной народ имеет свои разновидности: народ родника, полезный при болезнях, и народ водопада, не имеющий равного по силе. Случается, что духи разных стихий приходят в столкновение друг с другом. Если кто-нибудь из них чересчур разошелся и грозит несчастьем человеку, такого духа можно усмирить, заставляя какого-нибудь другого, более сильного, напасть на него. Опытный знахарь умеет воспользоваться мирным сотрудничеством враждебных друг другу духов. Например, ребенка, обведенного водяной крысой и огнивом, охраняют водяной и огненный духи»^[590]. Таким образом, у различных духов между собой существуют определенные общественные отношения, но главенство принадлежало духам воды.

Северные карелы говорили, что «водная сила самая богатая и могущественная, самая могучая сила. В пороге самая мощная сила» (SKS. 18573). Именно поэтому с бурной водой порогов и водопадов связано множество верований. Ребенок мог получить колдовскую силу и вырасти заклинателем, если, по желанию матери, его головку и грудь три четверга подряд мыть пеной из трех водопадов. Первый раз это необходимо сделать до того, как ребенку исполнится три дня (до третьей ночи)^[591]. Вода, добытая особенным образом, помогала и во время пожаров, даже лесных. Для этого следовало поскоблить серебро с трех монет в воду порога, тем самым принеся жертву хозяину. Затем прочитать заговор, призывая его, «золотого короля воды, всемогущую силу воды» на помощь и даже «в товарищи». После этого трижды брали ковшом пену с воды в большую посудину и шли к пожару, выливали один ковш пены на огонь, кропили водой, снова возвращались к порогу – и так проделывали три раза в разных местах. В результате огонь гас: «вода обтекает кругом весь лесной пожар и гасит огонь» (SKS. II. 511, 1888).

Особым почитанием пользовалась проточная вода, именно она считалась «живой», способной исцелять и передавать информацию. Из всех проточных вод больше всего карелы ценили бурлящую воду порогов и водопадов, она была олицетворением жизненной силы и энергии, самой жизни. Считалось, что путь в иной мир, в царство мертвых (у карел это Маанала, Туонела, Хийтола) «проходит через огненные водопады и полноводные реки. Перевезти душу можно на дубовой лодке с золотыми веслами»^[592]. Символичность дуба и золота здесь очевидна. Культу ладьи в мифологии и ритуалах всех народов, живущих у воды, отводилось особое место. Характерен этот культ и для карел. Лодки-однодревки, выдолбленные из ствола одного дерева, применялись в качестве гробов в глухих деревнях Карелии вплоть до конца XIX века; еще в XX веке «вместо домиков или столбов в некоторых районах над могилами ставили перевернутые или распиленные на две части деревянные лодки»^[593]. Сакральное время Святок считалось наилучшим для избавления от вредных насекомых: клопов и тараканов в лодочках-коробочках отправляли вниз по течению реки^[594].

В противовес рекам и ключам, вода непроточных водоемов считалась, наоборот, опасной для жизни, «мертвой». В них топили колдовские принадлежности. У. С. Конкка пишет, что купание в бессточной ламбе (в эпических песнях о сватовстве это было одним из трудных брачных испытаний) приравнивалось к обряду инициации^[595]. Считалось, что если юноша сможет переплыть такую глухую ламбу, он превращается в мужчину. Купаясь, герой как бы поглощается водой, а затем, словно заново рожденный, выбрасывается ею.

Карелы, если не могли идти на кладбище, то поминали умерших над водой. Когда человек умирал, на соседнее окно ставили чашку с водой, чтобы душа, выходя из тела, могла омыться в «холодной водушке»^[596], символически смывая с себя чистой водой земную грязь-грехи. У воды просили прощения во время болезни за какие-то нарушенные запреты, совершенные проступки. Карелы говорили: «Вода воде на край земли весть отнесет. Пусть хоть где у тебя случилось, здесь у воды прощения попроси – повсюду весть пойдет. Земля нет, а вода идет от края до края земли. Вода весть отнесет» (386). «Кто далеко умер, того на воде поминают, где вода протекает. Говорят: вода воде весть отнесет вокруг всей земли… Если нет озера или реки, есть ведь какой-нибудь колодец. Как-нибудь воду берут, разговаривают с водой и на землю выливают, на чистое место, где собаки не ходят. И говорят: „Вода, отнеси весть. Вода-кормилица, отнеси верные вестюшки!“» (385). Мы видим, что в таких случаях человек обращается уже не к духам воды, живущим в водоемах, а к самой воде, т. е. происходит ее олицетворение, что является одним из древнейших слоев мифологических верований. Еще К. Крон писал, что «локализованный дух… может до такой степени сливаться со своим местопребыванием, что вместо него самого могут обращаться к месту его пребывания как к олицетворенному существу»^[597]. В карельской мифологии этот древнейший пласт верований особенно прочно сохранился в Сямозерье: именно там водяного называют не иначе как «vezi-ved’oi» (вода-водяница), хотя сюжеты, связанные с ней, типичны для всей Карелии. Так, к примеру, черемисы считали, что все растущее имеет душу, ?rt. Воду они тоже считали живой, и когда ?rt воды покидает воду, она становится горькой и вредной для питья^[598]. Здесь для сравнения можно привести живую и мертвую воду сказок.

Несмотря на кажущуюся зависимость и подчиненность древнего человека природе, окружающему миру, он жил в полной уверенности, что состояние этого мира, благополучие человека в нем и даже погода, зависят и от него, его мыслей, его поведения. И он своими поступками может повлиять на природные стихии, изменяя их в лучшую или худшую сторону. Именно поэтому человек старался регламентировать все свои контакты с жителями иных миров, просчитать каждый свой шаг, предугадать желания духов и удовлетворить их. Например, считалось, что если во время стирки ухудшилась погода, значит, первой прополоскали рубаху плохого человека^[599].

Особенно бережно карелы относились к озерам, богатым рыбой. Человек боялся рассердить водяного, который мог уйти в другое озеро и увести с собой всю рыбу. «Испортить озеро можно было и опуская в озеро старое помело, вызывающее гнев водяного. По древним представлениям карелов, помело, так же как и ртуть, олицетворяло силы хозяина огня и было несовместимо с силой хозяина вод. Но когда помело бралось обратно и относилось под расщепленное грозой дерево, то вода в озере становилась лучше прежней»^[600].

Есть и еще один способ спасти озеро, которое подверглось порче, и поэтому не ловится рыба. Для этого из реки, вытекающей из озера, в ивановскую ночь, раздевшись донага, берут котелком воды и относят в ту реку (или порог на реке), которая впадает в озеро. После этого вода в озере поменяется, и хозяин станет благосклоннее.

Существовало множество обрядов и верований, как сделать озеро рыбным. Например, если в нем рыба была «тощая» (laihat kalat), нужно было собрать все кости от съеденной рыбы, отплыть на лодке как можно дальше и на самом глубоком месте бросить их в воду, произнеся заговор: здесь съедено мясо, пусть мы поймаем мясные кости. После этого рыба начнет расти (SKS. 18584). Карелы никогда не бросали рыбьи кости под ноги или в огонь, считая, что уйдет удача. Чтобы всегда был хороший улов, первую пойманную весной рыбу отдавали хозяину воды, а весь остальной первый улов съедали обязательно в своей семье. Самую большую щучью челюсть клали между верхней частью окна и стеной (SKS. 18563, 18585, 18586). В Войнице рассказывали, что когда-то саамский колдун все время бросал в ламбу табак. Когда он умер, рыба перестала ловиться. А рыбаки увидели во сне, что надо дать хозяину воды табак. Они принесли жертву и поймали полный невод рыбы (SKS. 4576b).

Во многих мифологических рассказах рыбаки весной на середине озера (чтобы рыба шла к берегу) приносят в жертву водяному собаку или, чаще всего, кошку – тогда летом рыба будет хорошо ловиться (НА 5/2/7; SKS. 1944). В Савинове перед началом пастбищного сезона в воду опускают двух-трех пестрых котят, говоря: «Вот тебе твоя часть, чтобы не трогал скотину, принадлежащую человеку!»

В некоторых былинках говорится, что обильными жертвами можно разбаловать водяного, и он будет с каждым разом требовать все больше и больше (SKS. 18568). Но обещанную жертву отдать необходимо. У ливвиков встречаются рассказы о том, что в старые времена «если человека обещали принести в жертву духу, то приходилось и это пожертвовать. А если бы его не отдали в жертву, он все равно не смог бы пойти на озеро: дух все равно насильно забрал бы его» (SKS. 375). Один пастух в Палалахте пас с помощью воды (vein vuoh paimendi), обещав за услугу корову. Когда он не смог принести такой дар, вода (vesi) забрала его самого (SKS. 4030). Иногда водяной сам говорит, что он хочет, например, в обмен на прощение. Как-то раз мужчина увидел водяного и выстрелил в него. Во сне тот потребовал подарить костюм^[601].

Есть такие водяные, которых легче всего «наслать» на недруга. Для этого следует прийти к ламбе с качающимися водорослями (здесь живет самый легкий на подъем хозяин) и бросить в воду золу от костра, который развел данный человек. И водяной «пойдет его мучить» (l?htee vaivaamaan SKS. II 2223).

Согласно карельским верованиям, в некоторых водоемах живет злой хозяин, его называют водный хийси (vesihiisi). Определить эти места легко: на льду таких ламб не останавливаются олени. Выход тогда один: прогнать плохого водяного и пригласить доброго. Для этого следует вылить из олова девять изображений бога (Jumalan kuvaa), опустить их в эту ламбу и позвать на помощь самого сильного хозяина порога – и хийси уйдет (SKS. II 2244).

Уже упоминался сюжет, когда знахарка, мстя за утонувшего сына, прогнала и озеро, и водяного (388). В другой быличке мужчина тоже решил попробовать прогнать водяного из озера, бросив туда ртуть. «Хозяин воды начал подниматься из озера с таким шумом! Озеро завыло и ушло в другое, прямо через гору, только след остался по всему пути, словно канава» (SKS. 4548/17). Это те нечастые случаи, когда знахарь оказывается сильнее хозяина воды.

Но чаще всего уход водяного не сулит ничего хорошего. Как-то мужчины поехали на рыбалку. Из воды поднялся водяной и забрал себе сеть с самым богатым уловом. И так происходило несколько раз. Один рыбак не захотел отдавать пойманную рыбу и наложил в сеть камней. Водяной рассердился и за обман забрал его жену. Мужчина каждый день приходил искать женщину и однажды увидел их. Он хотел выстрелить, но жена пением предупредила, что стрелять надо из-под руки, чтобы не попасть в себя. Он выстрелил, и водяной провалился сквозь землю. Но с тех пор все окрестности этого озера безжизненны, «как пустая бочка» (SKS. 36).

Считалось, что если вести себя правильно, с водными жителями всегда можно договориться. Во время войны поросозерцев эвакуировали на Онежское озеро. Многие из них жаловались, что в Онеге и вода плохая, и хозяин плохой: невозможно ни воду пить, ни рыбу есть, все время болит живот. Рассказчица говорит, что так и было, потому что «все было чужое». Надо было сразу же, поздоровавшись, подружиться, а возможно, и породниться с водой: «Здравствуй, земля! Здравствуй, вода! Здоровья и нам самим!» (SKS. 2069).

Болезни, «приходящие от воды»

Если нарушаются какие-то запреты во время пребывания на воде, человек может заболеть. Финны считают, что в таком случае к человеку пристает vesihiisi или vesimaahine^[602]. Карелы называют эту болезнь viennen? (нос воды, острие воды), но чаще просто говорят veis heitt?ytyy (от воды пристает) или vein vihat (злость/гнев воды).

Чтобы не случилось беды, нужно строго следовать заведенным ритуалам и не нарушать табу. Передвигаясь в лодке, следует сделать рукой крест на воде и сказать: «Вода – морю, деньги – кесарю. Лесной нос не пристанет и водяной не возьмет» (SKVR. VII. 4. 3138). Подходя к водоему, надо перекреститься, тем самым отдать себя под охрану Бога, затем кашлянуть, предупредив хозяев воды о своем приближении. Потом поклониться и поздороваться: «Terveh vezi, terveh vien em?nd?t, ter-veh vien iz?nd?t!» (Здравствуй, вода, здравствуйте, хозяйки воды, здравствуйте, хозяева воды!). И только потом брать воду, идти купаться или полоскать белье. Нельзя пить воду в плохом настроении, «будучи сердитым»: ei vett? vihas juvva.

Особенно осторожным надо быть в чужой местности, где хозяева воды чужие, незнакомые. В таком случае, если зашел в чей-то дом, попросил напиться, тебе подали ковш, то даже здесь надо кашлянуть и про себя, мысленно, поприветствовать воду и ее духов.

У. Харва пишет, что ингерманландцы очень почитают хозяйку воды (veen em?), которая живет в колодце. Она очень пуглива, поэтому каждый, кто подходит к колодцу, должен кашлянуть или подать голос. Если этим пренебречь и взять воды из колодца, то скоро уровень воды уменьшится: хозяйка колодца (kaivon em?nt?) рассердится. Особенно внимательны должны быть чужие, чтобы не попасть под гнев хозяина. Поэтому у молодых был обычай: когда приходят после свадьбы в дом мужа и первый раз идут к источнику, надо принести жертву и пожелать здоровья и удачи. У черемисов молодые вообще в первый раз не шли одни за водой, а только с теми, кого она уже знает^[603]. Духи воды у марийцев связывались с чадородием и женскими работами. После свадьбы молодая приносила в жертву вют-аве (матери воды) три бисеринки или монеты и раковину маури, приговаривая при этом: «Ходить мне за водой да будет спокойно, да не пристанет зло»^[604].

Карелы считают, что если поздно прийти к колодцу, можно потревожить его хозяина (kaivon iz?ndy), и тогда лицо покроется прыщами. В одной из быличек рассказывается, как женщина в субботу вечером вымыла картошку у колодца, и туда попала грязная вода. Вскоре у нее заболели зубы. Знахарь посоветовал ей в полдень или поздно вечером одной пойти к колодцу, набрать бутылку воды и поднять ее на крышу избы. Женщина так и сделала, а ночью к ней пришла длинноволосая старуха: «Ты зачем меня туда вынесла, я бы тебя и так простила» (SKS. 2327).

Иногда в самом колодце портилась вода. В таких случаях шли к ключу или роднику и брали оттуда силу воды (veten v?ki), поднимали деву воды. Для этого следовало в водный источник «поскоблить серебро с трех королей», с трех монет, читая при этом «жертвенные заговоры» (uhrilukuia). Затем берестяным черпачком трижды зачерпнуть воды и вылить ее в кружку, сделанную из березового капа. Если вода в этой кружке будет крутиться по солнцу, взять ее; если против – вылить. Так пробуют трижды: если вода все время крутится против солнца, значит, источник не подходит, и идут к другому ключу. Необходимо найти три подходящих родника. Беря воду, произносят:

Nouse, neitinen, norosta,

Hienohelma, hettehest?,

Punasilm?nen, purosta!

Tinarinta, riivikosta

Katehia kaatamaan,

Vastuksia voittamaan.

SKVR. II. 1099.

Поднимись, дева, из ручья,

Тонкоподолая, из ключа,

Красноглазая, из родника!

Грудь в иле, в рванье

Сглаз победить,

Насланное осилить.

Причины и симптомы болезни «от воды» были самые разнообразные. Когда прогневаешь воду, могут заболеть и глаза, и уши, и зубы^[605]. Говорили, что хозяин воды рассердится, если помочишься в воду или будешь ругаться матом в лодке: может заболеть нога^[606]. Недуг может пристать и в бане: появятся водяные волдыри (vezirokot). Водный хийси пристает, когда умываешься на берегу прямо напротив восходящего солнца (SKS. II 976). Болезнь может начаться, если испугаешься на воде или кто-то нашлет ее через водные силы (v?ki): тогда эти силы начнут беспокоить (vaivata) человека (SKS. 18572).

Нельзя смотреть на свое отражение в воде, заболят глаза: «Veis ei pie omua kuvahastu kattsuo, vedehine gu tuskevunnou, ga i luadiu»^[607].

Паданские карелы говорят, что нельзя ни брать воду, ни стирать, если увидишь в воде змею: обязательно заболеешь. В этом случае змея – это эманация водяного. «На твое имя отправили, змея – это насланное. Sinun nimeh ty?net?h, ty?nes on pahaccu». Хозяин воды обижается, когда, не поздоровавшись, тревожишь его: мужчина три раза ударил топором по льду и выпил воды – сразу заболели ноги (SKS. 440/664).

В одной из быличек женщина поехала за листьями на остров в Петров день. Шестилетняя дочка ела ягоды. Мать подумала: лишь бы плохо не стало. Тут же «от думы пристало» (duumas tuli) – рядом с водой нельзя думать о плохом. Мысль в архаичном менталитете так же реальна, как слово и дело. К тому же были нарушены и сакральные временные границы.

Можно обидеть водяного и своими необдуманными действиями. Например, пойти ночью пить к реке да еще и швырнуть в воду сук, тем самым испортив хозяевам воды ужин, кружкой сдвинув всю еду со стола да еще чуть не выбив хозяину глаз суком. В результате у мужика помутился рассудок (SKS. 384/30).

В другой былинке рассказывается, как мужчина был на лугу, где много подземных ключей (nouzemakaivo). Он решил углубить один колодец, взял палку и стал ковырять ею. После этого у него и руки, и ноги опухли. Во сне к нему пришел водяной и сказал: «Мы как раз чай пили, весь наш стол переломал!» Пришлось ему вечером идти к колодцу просить прощения: «Хозяин воды, хозяйка воды, седые старики воды, золотые короли воды, все, простите меня!» (SKS. 2320).

На другого парня водяной рассердился, потому что тот с матами бросил борону в озеро и она упала прямо на спину хозяину. У парня опух язык (SKS. 2318).

Способы лечения различных болезней в чем-то отличались, но суть была одна: надо было идти к воде (лучше всего к тому месту, где случилось оступиться, в прямом или переносном смысле) и просить у нее прощения (veis prosken’n’oa otettih). Подойдя к воде, кланялись ей, шевельнув ее при этом железной палочкой (ravdu keppizel). Затем произносили слова заговора, снова кланялись, проводили по воде черту тем же магическим предметом (чтобы «следом плохое не пошло pe?lici paha ei tulis») и молча, не оглядываясь, уходили (НА 113/19а).

Во время токого ритуала хозяев надо называть особенно уважительно, например, veen emut (Матерь Воды). Причем в заговоре-просьбе о прощении с почтением стараются перечислить всех водных жителей:

Terveh vein iz?nd?t,

Terveh vein em?nd?t,

Terveh vein vallad vahnembat,

Terveh vein kuldazet kuningahat!

Terveh vein papit, papadjat,

Terveh vein k?skyl?zed kasakad,

Terveh vein suuret, piened,

Terveh vein nuored, vanhad,

Terveh veinkaheksah kandah suah,

Terveh vein yheks?h polveh suah!

Terveh vein iz?ndy

Ondrei Ondreivits!

Veiz vedeh k?y,

meres mereh k?y,

 ilmas ilmah randah!

Prostikkoa Anni ristikanzoa!

SKS. 2307.

Здравствуйте, хозяева воды,

Здравствуйте, хозяйки воды,

Здравствуйте, сильные старейшины воды,

Здравствуйте, золотые короли воды!

Здравствуйте, попы и попадьи,

Здравствуйте, прислуживающие слуги,

Здравствуйте, большие, маленькие,

Здравствуйте, молодые, старые,

Здравствуйте, до восьмого корня,

Здравствуйте, до девятого колена!

Здравствуй, хозяин Воды

Андрей Андреевич!

Из вод в воду ходящий,

из моря в море ходящий,

от края до края земли!

Прости Анну, крещеного человека!

Хозяев воды карелы называли разными именами. В одном из текстов хозяйку именуют Алена Яковлевна (Ol’ona Jakovl’ovna) и поясняют: «так звали хозяйку воды, когда земля появилась» (SKVR. VII. 4. 3117). В другом заговоре она – «вода Василиса Ивановна, золотая королева» (ФА 3309/3). Карелы-ливвики рекомендовали обратиться к «воде золотой королеве Васильевне, королеве Андреевне», попросить у нее прощения, пошевелить воду рукой и обмыть себя ею сверху вниз (SKVR. II. 934). В Суне просили прощения «за плохие дела и мысли» у старика (ukko) с золотым топором за поясом и в золотых рукавицах; а так же у «Андреевны королевы Анны», живущей «в золотом доме», и «у белых сил водных» (SKVR. II. 932). Иногда рекомендовалось просить исцеления сразу у всех стихий: «у ветров, земли и веселых вод» (SKVR. II. 936), так как считалось, что они взаимосвязаны и могут послать весть друг другу. Чаще всего это делалось в тех случаях, когда источник недуга по каким-то причинам был неизвестен.

Во многих текстах переплетаются языческие и христианские мотивы. На юге Карелии обряд проводился в бане. Сначала обращались к Господу Богу, Христу, соловецкой бабе, матушке Богородице с просьбой «прийти парить». В конце ритуала просили «воду золотую королеву, воду праведную», «хозяев воды, омывших и солнце, и месяц, и Христа…. омыть и этого человека». При этом рассказчик подчеркивает: «Просить прощения у воды и у земли – грех. Поэтому надо кланяться не крестясь» (SKVR. II. 933). Неслучайно, например, в Реболах с просьбой об исцелении от «зла воды» (vein vihat) обращались к Хииси Хииттолайнену, в поздней мифологии являвшемуся олицетворением всего плохого, по сути – черту (хотя архаические пласты этого образа совсем иные).

В некоторых обрядах совершенно нет былого почтения к былым божествам. На берег водоема идут обязательно с напарником. И если и начинают с мольбы о прощении, то к концу она перерастает в прямую угрозу: «Если не простите, то начну войну против вас! Вот и свидетель рядом!» (SKVR. II. 939).

Но чаще всего еще до начала ритуала исцеления знахарю надо было точно определить, в каком месте к человеку пристал нос воды, и узнать причину случившегося.

Однажды мужчина брал из колодца воду, а остатки выплеснул обратно. Оказалось, он попал ими прямо на голову хозяина колодца. Когда ночью пошли просить прощения, увидели его самого: на сруб колодца поднялся маленький, с белочку, светлый парень и крутится там (lipereht?? siin?. SKVR. VII. 4. 3118).

Лишь в редких случаях просить прощения (pyydi? prosken’n’ua) можно одному, чаще всего следовало идти со знахарем, а иногда надо было иметь и третьего, «чужого» человека. Обязательно поздно вечером, после захода солнца, когда уже все люди спят. Подойдя к источнику, следовало палочкой или веточкой, но ни в коем случае не голой рукой, шевельнуть воду (в колодец можно бросить маленький камушек) и произнести: «Теперь мы здесь!». Затем принести воде жертву – подарки (крошки хлебные, красные тряпочки, вино, табак и др.), причем опустить их в воду левой рукой за спину. Прочитать трижды заговор, трижды поклониться и попросить прощения, умоляя хозяев «отдать мое плохое вон, забрать свое хорошее обратно»… Возвращаться надо, пройдя девять шагов спиной вперед, затем повернуться направо (по солнцу), поклониться, начертить на земле крест и уйти молча, не оглядываясь и ни с кем не разговаривая. Лечь спать. Во всем этом обряде много сакрального, несущего глубокий подтекст: и цвет (красный, символ жизненной энергии), и магические цифры три и девять (трижды три), и совершение действий левой рукой, спиной вперед (все это присуще нечистой силе).

Карелы-людики считают, что в качестве подарка хозяину воды следует дать маленькую бутылочку с вином, перевязанную красным бантиком, и три «белых денежки». Считалось, что светлые монеты даруют здоровье и благополучие живым. Красные (медные) монеты использовали в ритулах, связанных с умершими; их, например, бросали в могилу (ФА 3712).

Если человек оказывался далеко от того места, где «пристало от воды», тогда можно было просить прощения в любом месте, но только обязательно в течение недели (ФА 1702/1). Он мог просто набрать воду в посудину, подуть на нее, помешать ножом (или сделать крест) и произнести:

Vien ukko, vien akka,

Vien toatto, vien moamo,

Vien tsikko, vien veikko,

Vien kultani kuningas,

anna e?re omat pahat!

Муж воды, жена воды,

Отец воды, мать воды,

Сестра воды, брат воды,

Золотой король воды,

отдай обратно мое плохое!

То есть во время всех обрядовых действий человек выказывает глубокое почтение духам воды, и в то же время строго разграничивается их мир и мир человека, который остается под охраной Бога и первопредков (через различные обереги: крест, нож, палочку и др.). Хотя в мифологии сохранились очень древние пласты, когда божествами считались именно эти водные духи. К примеру в Ухте говорили, благодаря за большой рыбный улов: «Это водяной дал мне большой улов, видно, мне бог помог»^[608].

Карелы верили, что вода насколько всесильна, настолько и милостива, она прощает очень быстро и легко: «Пойдешь в двенадцать часов, слова скажешь, и как рукой снимет!» (410). Считалось, что именно у воды наиболее сильные очищающие и исцеляющие магические функции; что заклинания, произнесенные у воды или на воде, действуют сильнее. К воде обращались с просьбой выявить источник и причину любой болезни, возможно, даже пришедшей не от самой воды. Карелы говорили: «Vesi vi?r?n l?yt?y. Вода виновного найдет» (ФА 2548/13).

В особых случаях на помощь можно было позвать самого сильного водного духа – хозяина водопада, силы водопада (kosken v?ki). Знахарь произносил: «Вода золотая с красивыми косами, Золотая голова, руки серебряные… Ты старшая из сестер, Самая большая в роду, Первый ребенок матери. Приди сюда, ты нужна, Приди сюда, тебя зовут. На помощь, на милость, моей мощью, моей силой… Раз стал я освободителем, Я оказался в роли развязывающего! Vesi kulta kauniskassa, P?? kulta, k?si hopea… Sie olet vanhin sis?rist?, Sukulaisista suurimmainen, Emon lapsi ensim?inen. Tules t?nne tarvitessa, K?y t?nne kutsuttaisa. Avukseni, armokseni, V?ekseni, voimakseni… Kun olen p??ssyt p??st?j?ksi, Kerinnyt keritt?j?ksi». После этого надо было зачерпнуть воду из бурлящего потока, и сила водопада шла вместе со знахарем (SKS. II 2173).

Особенно трудными были случаи, когда гневался тот хозяин, которому уже много жертвовали. На таких водоемах следовало наиболее строго соблюдать все установленные табу: не шуметь, не свистеть, не смеяться, не ругаться, приходить только в положенное время. Рассказчик добавляет, что этому учил еще Вяйнямейнен (SKS. 18567). Водяной, привыкший к многочисленным дарам, – плохой дух (paha haltia). Он насылает самую тяжелую болезнь, самый опасный «нос» (nen?). Заслужить его прощение очень сложно, надо приходить много раз, а он все будет ждать новых приношений (SKS. 18568). Неслучайно карелы про человека, делающего все не так, как нужно, говорят: «On kuin pahan lammin vetehini. Он как водяной из плохой ламбы».

Иногда знахарь показывал свою власть над водяным; и, даже прося у него прощения, он демонстрировал прежде всего самому духу, что тот находится в услужении ему. В. Юриноя, рассказывая об обычаях своей родной деревни в начале XX века, описывает такой эпизод. Однажды Иро уже в вечерних сумерках мыла посуду на берегу. Нога соскользнула, и она упала в воду, и вот – разболелся зуб. После захода солнца деревенский знахарь Емельян повел девушку на то же место. «Перекрестись, помолись на северо-запад и кланяйся до земли», – велел он. И этого никто не должен ни видеть, ни слышать. Иро начала молиться и кланяться низко до земли. А Емельян тем временем взял деревянной плошкой воды, подул на нее и проговорил что-то тихим голосом, беззвучным шепотом, так, что слова терялись в бороде. Потом он подошел к Иро и прочел низким, мягким голосом, полным благоговения, прося прощения:

Прости, золотой король воды,

дух воды любимый,

муж воды, жена воды,

девица-ягодка воды!

Затем голос уподобился далеким раскатам грома, а слова стали подобны буре с молнией. В конце голос сделался насмешливым, явно саркастическим. Закончив чтение заговора, Емельян в полной тишине резким движением остановил молитву Иро, велел набрать три глотка из деревянной плошки, помазал шею и подбородок, и они вернулись домой молча, и не оглядываясь назад^[609]. Но такое могущество, постепенно переходя от подобострастного шепота до сарказма, могут демонстрировать только сильные знахари.

В другом тексте, прося хозяев воды дать прежнее здоровье и покой, говорят, что человек не виноват, и если и сделал что-то плохое, то по собственной «глупости и незнанию». А затем их отправляют на поиски виноватого в Ладожское озеро, потом в Черное море и, наконец, к сыну Девы Марии (каждый последующий – кесарь, т. е. цезарь, царь предыдущему). При этом надо говорить, словно ты – «начальник этого мира» (t??l puolen herra), и нельзя кланяться и жертвовать – «это грех». (SKVR. VIE 4. 3095).

Вода в мифологии – антипод огня. Карелы считали, что «вода – старший из братьев, а огонь – младшая из сестер (vesi on vanhin veljeksist?, tuli on nuorin sis?reksis»^[610]. Поэтому, если напекло голову, следовало взять три горячих угля и опустить их в воду, произнеся при этом: «Не беру есть, не беру пить. Забери, вода, жжение и боль огня от невинного человека» (SKS. 440/673).

Во время лечения детских болезней и очень тяжелых больных, которые не могли идти к месту совершения проступка, очень часто применялась проточная вода из рек или ключей. Часто воду следовало брать из трех или даже девяти (трижды трех) источников.

Если ребенка сглазили, приносили воду из озера или реки и разливали ее в три горшка. Водой из первого мыли иконы, из второго – углы стола, из третьего – окна и дверную скобу. Всей этой водой сквозь решето под дымовым отверстием трубы обливали ребенка^[611].

Н. А. Лавонен пишет, что знахари в обрядах исцеления часто применяли особую «лечебную» скатерть, которая использовалась ранее только во время свадьбы. «К такой „лечебной“ скатерти в карельской семье было особое отношение: ее старались не стирать, при необходимости это сделать – стирать и полоскать ее полагалось только водой из порога. Вода из озера и ламбы не годилась»^[612]. Карелы считали, что «бегущая» вода способна унести прочь болезни и всю негативную информацию, в данном случае, впитанную скатертью. Они говорили: «Вода – старшая из мазей (vesi vanhin voitehista), ее сделала Дева Мария в реке Иордан» (SKVR. VII. 4. 3131).

То, что вода, по мнению карелов, обладала прекрасными информативными свойствами, способностью передавать любую информацию на большие расстояния, видно и из обряда поминания покойников, и из ритуала исцеления. Карелы говорили: «vezi viestin hyvin ved?y» (вода весть хорошо передает) и если «подозревали, что болезнь пришла из озера, реки, которые остались далеко, необходимо налить в тарелку чистой воды и вылить ее на бревна стены со словами:

Ved’oi pravednoi,

Vezi, veljedas ets!

Водица праведная,

Вода, ищи брата!

Вода сама „по водным жилам“ убежит в свое первоначальное место и освободит больного от болезни»^[613]. Здесь большое значение имела уверенность карелов, что все природные стихии и их духи-хозяева связаны друг с другом: «Лес и вода – братья. Вода – старший из братьев. Mets? ja vesi vellekset ollaan. Vesi on vanhin veljeksist?». В редких случаях, когда просили прощения у хозяев воды, одновременно обращались и к «Анники, хозяйке леса» (SKVR.VII. 4. 1861, 1862, 2481, 3139).

В обрядах исцеления часто использовали способность воды найти путь в подземное царство мертвых. Вода безвозвратно уносила туда болезни, неслучайно многие целительные ритуалы обливания или омовения знахари проводят на пороге или в подполе, локусах пребывания первопредков. Ребенка могли обмывать и еще на одной границе между мирами – под матицей. Но вода могла проделать и обратную операцию: вернуть из подземного мира похищенное. Например, если у женщины пропадало молоко, его магическим способом возвращали из загробного царства. Для этого следовало набрать озерной или речной воды, трижды процедить ее над порогами трех дверей, ведущих во двор, в сени и избу, затем облиться этой водой, приговаривая: «Приди, мое молоко, из Маналы, вернись из Туонелы, по трубе из другого дома, из-под холодного бревна-порога, из-под страшного можжевельника! Молоко не для Маналы, матерью принесенное не для Туонелы, молоко на земле требуется, матерью принесенное в этом мире, из дома Туонелы, из подполья мертвых»^[614].

Очень часто во время ритуала исцеления от носа воды (vein nen?) пользовались ольховыми ветками. По пути к водоему, перед которым провинился, надо было сорвать ольховые ветки (чаще – три), перед источником снять шапку, поздороваться, провести ими над водой (третий раз поперек) и сказать: «Хозяин воды, хозяйка воды… Я пришел покупать воду у тебя», назвать, для чего. Затем скрестить руки, прочитать три молитвы, трижды опустить в источник серебро: «Я не беру воду в долг, я воду покупаю». Когда наберешь воды, три капли капнуть обратно (чтобы взять только нужное количество и не остаться в долгу), помахать рукой и попрощаться. Затем следовало с трех мест, на которых приносили жертвы, сорвать ольховые ветки, смочить их этой водой и протереть больного этими ветками (SKVR. VII. 4. 1859). Иногда прямо у источника больного обметали смоченными в воде ольховыми ветками, а затем бросали их в водоем, произнеся: «Вот вам подарки!» (SKVR. VII. 4.3124).

В качестве подарков хозяевам воды использовали не только ветки, но и олово и красные нитки (SKVR. VII. 4. 3109); соль, крошки или горбушку хлеба, кусочки глины, лен, шелк, капли вина (SKVR. VII. 4. 3103, 3102, 3108, 3115). Иногда, вернувшись после обряда домой, следовало нагреть три камня, опустить в смоляную кадку, а затем бросить их в воду: «Вот подарки детям!» (SKVR. VII. 4. 3111).

Порой во время ритуала прямо говорилось: «Я пришел платить долги… Я принес золото и серебро, вино и пиво… Выпейте с вином свое зло, с пивом – свое плохое». При этом больной четверть бутылки вина выливал в воду левой рукой, стоя спиной к водоему, затем отпивал сам и уходил молча, не оглядываясь (SKVR. II. 940).

Вода помогала и заболевшим животным. В этих ритуалах в первую очередь использовалась очистительная функция воды. Если корова давала очень мало молока, брали подойник и рано утром, во время восхода солнца, набирали в него воду, трижды покружив его (сакрально и время, и число, и воспроизводимый подойником круг). При этом говорили: «Вода-ангел, вода-золотой король, омыла солнышко, омыла луну, омыла землю, омой и животное, принадлежащее мне, крещеной – от всех плохих дум и помышлений». Вернувшись, этой водой мыли корову (НА 5/2/122). Можно было увеличить удои еще одним способом. После отела мыли корову мужскими штанами и приговаривали: «Как тут вода течет, так и молоко из вымени коровы пусть бежит и стекает» (SKS. 1921).

Лучшим временем для общения с хозяевами стихий, в том числе с целью исцеления от недугов, считались определенные дни недели: вечер вторника, четверга, субботы или воскресенья (SKVR. II. 940). Особо оговаривался запрет на любой контакт в пятницу. Этот день, согласно верованиям карелов, завершал неделю и знаменовал конец всех дел: «Пятница все дела завершает. Pi?tency kai dielot pi?tt?y». Вероятно, здесь можно усмотреть и более позднее библейское влияние: именно в этот день был распят Иисус.

Ритуальные жертвоприношения хозяевам воды

Обычный человек пытался всеми доступными ему способами задобрить хозяев воды, чтобы жить с ними в ладу и согласии, ожидая от них помощи за подношения. Выше уже было описано, как задабривали и к каким средствам защиты прибегали, когда купались сами или переплавляли к островам лошадей, когда посредством воды получали исцеление. Но чаще всего к ритуальным жертвам прибегали, конечно же, рыбаки. Еще М. Агрикола представлял Ахти как бога, давшего людям рыбу, и покровителя рыболовов у народа хяме. Карельская мифология демонстрирует то же самое. М. Хоппал отмечает, что дух воды, фигурировавший в верованиях почти всех финно-угорских народов, воспринимался не как сверхъестественное существо, а скорее всего как олицетворение воды, персонифицированный представитель ее, который мог способствовать хорошему улову рыбы^[615]. В самом начале человеческой эры, по-видимому, так и было, но со временем духа воды (царь, хозяин) уже воспринимали как некое персонифицированное существо, покровительствующее именно рыбакам. Эта тенденция особенно хорошо видна в рыбацких заговорах, дошедших вплоть до XXI века: развитие верований происходит от обожествления самой воды, затем бог воды Ахти – хозяева воды и вплоть до привнесенного в последние столетия христианством святого покровителя Петра (в этом качестве могут употребляться имена и других святых).

Terve ves, terve vien haltiasi..

Puhdas vesi, veden haltia,

Oli oikein, seiso selkein…

Meren eukko hienohelma,

Meren Ahti armollinen,

Anna miule ahvenia…

Terve nyt vesi

ja terve veen haltia!.. Anna Ahti ahvenii,

Pekka pienii kalloi,

Jussi – julma suurii,

Heikki hevosen kokosi.

SKVR. XIII 3. 8456, 8459, 9613, 9626, 9649

Здравствуй, вода, здравствуй, хозяин воды!..

Чистая вода, дух воды,

Будь права, стань спиной…

Морская хозяйка с тонким подолом,

Морской Ахти милостивый,

Дай мне окуней…

Здравствуй теперь, вода

и здравствуй, дух воды!..

Дай Ахти окуней,

Петр – мелкой рыбы,

Иван – очень крупной,

Хейкки – величиной с лошадь.

Прежде всего, чтобы задобрить хозяев воды, им давали угощение. В качестве подарков могли быть красные тряпочки, хлебные крошки, соль, позже – серебряные деньги, вино, табак. «Sinne pid?y tooze gostincat lyk?t?. Keri?t sih dengua hobjasta: „N?h, t?ss? siula gostincat“. Panet sinne ripakkozee cuajuo da keri?t sinne mid? gostincoa da palazie da kaikkie da sinne annat h?nel?: „T?ss? siula podarkat“. Iz?nn?t i em?nn?t i kaikki, kaikki siel? ollaa» – «Туда тоже надо гостинцы бросить. Соберешь денег серебряных: „Вот, на, здесь тебе гостинцы“. Положишь в тряпочку чаю да соберешь туда всяких гостинцев да кусочков, да всего и дашь туда ему: „Здесь тебе подарки“. Хозяева и хозяйки, и все, все там есть» (383). «Я дам тебе соли да хлеба, дай ты, Ахти, мне подарки» (SKVR. XIII. 3. 9624). «Когда на рыбалке были, он давал табака водяному, чтобы бог дал ему очень большую рыбу» (SKVR. VII. 5. 3695).

Примеров, что в жертву водяному приносили людей, конечно, нет. Но есть свидетельства, что такие жертвы делались опосредованно: колдун в оплату за какую-то услугу мог разрешить хозяину воды забирать к себе людей (396). Так, духу озера Ведлозера обещали каждый год по человеку, поэтому если в какой-то год никто не утонет, то в следующий – хозяин озера заберет двоих.

В жертву приносили небольших животных. Например, во время купания лошадей бросали в воду черную собаку (черный – цвет нечистой силы, а собака «осмысляется в мифологических рассказах как медиатор, посредник между мирами»^[616]), так же рыбаки приносили в жертву летучих мышей (существа, которым приписывается связь с нечистой силой), лягушек (про нее карелы, наоборот, говорили, что она Божья повитуха Jumalan boabo).

Большой этнографический материал о ритуальном рыболовстве имеется в книге П. Виртаранта, посвященной Беломорской Карелии^[617]. Карелами из всех рыб особо почиталась щука. В ее образе часто видели самого водяного. И вообще поймать большую щуку считалось не к добру, ее тут же отпускали в воду, считая, что это сам хозяин воды зачем-то показался людям. В голове щуки насчитывается около пятидесяти костей, карелы знали все их названия, а также названия зубов. Кровь рыбы никогда не называли кровью, только lepp?: lepp?? valuu (кровь течет). Возможно потому, что у многих народов считалось, что душа человека и всего живого находится именно в крови. В Аконлахти когда ловили большую щуку, ее варили и приглашали к свежей ухе Святого Петра: «Pyh? Petri vereksill?!», а щучью челюсть (которая была оберегом) клали над внутренней дверью избы, чтобы злые силы не могли проникнуть в дом. Перед рыбалкой очень боялись сглаза, поэтому шли тайком, чтобы никто не увидел. К удаче было встретить ворону, и к неудаче – черноволосую, черноглазую женщину (карелы называли ее «pahaverine», «с плохой кровью»). Перед рыбалкой, чтобы предотвратить сглаз, проносили через мотню невода зажженные сухие коряги и отпускали их в озеро: «чтобы сгорели глаза завистников» (здесь в качестве оберега используется и огонь, в котором сгорает все плохое, и сухие коряги, найденные на берегу, в которые так же мог перевоплощаться хозяин воды, т. е. как бы отдавали хозяину то, что ему принадлежит). Карелы никогда не считали количество пойманной рыбы. Это правило основано на архаичных представлениях о счете: «Фольклорный счет транзитивен… выступает как номинация, создающая объект, на который она направлена… несосчитанный – не существует… то, что получает имя, – обретает бытие»^[618]. Рыбаки прятали улов от посторонних глаз, чтобы человек «с плохой кровью» не спугнул удачу, при этом щедро одаривая бедных и немощных односельчан.

Весенний лов начинали с Юрьева дня. Считалось, что у кого в этот день был хороший улов, тот весь год был с рыбой. Говорили: «Pyh? Jyrki Kormelittsa, Karjalan kalajumala! Святой Егорий-Кормилец, карельский рыбный бог!» Рыбным богом считался и Святой Петр. Когда весной шли первый раз на рыбалку, просили, чтобы он дал рыбы: «Anna, Pyh? Petri, kaloa!». А когда ели первую весеннюю уху (обязательно из рыбы, до которой не касался нож), ее крестили и говорили: «Pyh? Petri vereksill?s, n?it? sy?m?h – toista soamah. Святой Петр – на свеженькое, это есть – новое давать!» В данном случае интересно рассмотреть сочетание «vereksill?», т. е. на «свеженькое, на свежую уху». До первой пойманной рыбы нельзя было дотрагиваться ножом, т. е. в рыбе оставалась вся кровь, оставались жизненные силы, душа (veri – кровь, veres – свежий). И вот на эту уху свежую, полную энергии, приглашался хозяин вод, который, так же как древний дух, изображался похожим на рыбу (в данном случае с круглыми глазами): «Pyh? Petri, py?r?silm?! Anna kaimallas kaloa!».

Особым способом, чтобы все пришлось по вкусу водяному, и он расщедрился, готовили рыболовные снасти. Во-первых, коптили сети и неводы: «Пропитанные дегтем тряпки клали в огонь, вот дым и проходит через сети. Так это надо делать… Мы вроде еще, старые, коптим, а молодые, те не знают ничего» (251). Особым образом обрабатывали грузила: клали в них летучих мышей, лягушек, овес, собранный под тремя ригами, ветки от печного помела, взятые из трех разных домов. А также отрезали грузила с неводов, в которых был большой улов, и прикрепляли к своим. Когда шли на тоню, зажигали огонь, проносили его через мотню невода (povi), проделывали это трижды, шепча при этом заговоры. Иногда раздевались донага и проходили через мотню с ножом во рту. Могли проносить хлеб и икону Святого Петра, прося у него при этом рыбы. Если рыба вдруг прекращала ловиться, коптили невод, и уже все рыбаки проходили с ножом во рту через мотню, пронося огонь. В качестве грузила вешали замок, чтобы рыба не уходила. Во время забрасывания сетей говорили: «Иди в море черной, поднимайся на землю белой!», то есть полной рыбы.

По-особому готовили воду перед рыбной ловлей, тем самым демонстрируя самые древние верования, обожествлявшие саму воду. Кадили ее вереском, опускали муравьев и смолистые щепочки. А также брали бересту с трех пней вкруговую, три саженца рябины, три – сосны и муравьев с трех муравейников, клали все это в берестяной короб, зажигали и проносили трижды этот зажженный короб через мотню. Затем все это высыпали за спину в озеро и уходили, не оглядываясь назад. Жгли в костре кости от съеденной рыбы и относили их в ламбу, чтобы рыба стала лучше. Или приносили воду из рыбной ламбы в безрыбную, веря при этом, что переносят и щедрого хозяина воды.

Особым образом благодарили хозяев воды за богатый улов. Карелы раньше никогда не говорили, что поймали или наловили рыбу, ее кто-то дал (antau kalua): озеро, Ахти, хозяин воды, позже святые Петр и Георгий. Повсеместно в Карелии, но особенно широко на севере, был распространен обычай делать карсикко. Встречаются самые разнообразные его виды, некоторые из них стоят рядом с тоней, на месте, где поймали особенно много рыбы. Делались карсикко чаще всего на сосне: например, за каждого пойманного лосося отрубали по большой ветке; могли оставить только верхушку и нижние ветви, а остальное все срубить. Делали на деревьях и особые зарубки (пуали) в благодарность хозяйке воды, давшей много рыбы. Изначально эти зарубки были самой разнообразной формы, срезанные ножом или топором, но позже их чаще стали вырезать в виде креста и посвящать Святому Петру-Кормильцу – Pyh? Petri Kormelitsa (400). «И когда попадался большой улов, на берег выйдем, на дерево поднимемся и верхушку обрубим красиво. И вот это навсегда останется, красиво обрубленная засохшая верхушка. Это и называют карсикко. Мы снимали только с одного дерева. Одно дерево только да еще большую зарубку-пуали делали, вырезали там в сторону озера, чтобы видно было место тони… Это был знак, вроде как в благодарность делали за улов в этом месте. Это рыбной тони делали подарок. А потом как еще раз приходили, и специально варили здесь, приносили к дереву маленькие камни, цветы садили. Да еще просили: дай мне еще рыбы, и еще сделаем тебе другое карсикко. Если еще поймали большое количество, то еще делали рядом другое. Такие у нас были карсикко» (399). «Пуали – это был знак. Когда он даст нам рыбы, мы сделаем крест и скажем, что помни нас и в следующий раз» (400).

Обряды, аналогичные карсикко, существовали и у других народов. Так на территории Грузии зафиксированы представления о существовании матери воды (представляющейся в виде рыбы, а иногда – женщины), матери рыбы (говорящей на человеческом языке), а также культ бога-рыбы Ларса, которому совершалось воздаяние вином. В Южной

Грузии и Армении у рек, озер и источников встречаются каменные стеллы в форме рыб (вешапи), достигающие нескольких метров в высоту. Это культовые памятники, поставленные божеству воды и плодородия^[619].

А. Конкка пишет, что в Северной Карелии на месте лова рыбы на высоте одного-двух метров «на дереве или жерди устанавливали изображение человеческого лица в виде маски из двойного слоя бересты с вырезанными глазницами, носом и ртом, называвшееся kalajumala – „рыбий бог“». Изображению приписывали способность ограждать место и орудия лова от сглаза и прочих напастий, т. к. человек, пришедший с недобрыми намерениями, сначала, независимо от собственного желания, видел изображение, а потом уже сети или мережи. Вероятно, оберег существовал как от нечестных людей, так и от «нечистых» духов, насылаемых, по поверьям, колдунами. Изображение, таким образом, служило апотропеем, притягивало и «нейтрализовало» злую силу. Здесь функции «рыбного бога» соотносятся с подобным же значением карсикко на тони, которое выступало в роли «хозяина» (и охранителя) конкретного рыбного места^[620].

Таким образом, мы видим, что к хозяевам воды у карелов было очень почтительное отношение. Весь обряд задабривания водных жителей показывает огромный диапазон обрядового действа. Здесь присутствует числовая магия (частое трехкратное повторение, использование трех предметов, с трех мест), вербальная (заговоры), магия уподобления (вешание замка на мотню, перенос воды из рыбного озера). В качестве оберега выступают и предметы, связанные с духом огня и духом первопредков, некогда похороненных под печкой (ветки от печного помела), и железо (нож во рту), и более поздние сакральные предметы (вплоть до иконы Святого Петра).

Интересную, отличающуюся от традиционной, точку зрения о целях жертвоприношения высказывает в своей монографии Н. А. Криничная. Она считает, что, когда приносят в жертву хозяевам воды какое-либо животное (собаку, лошадь), «душа ее в данном случае становится духом-водяным. Иначе говоря, в жертве содержится та бесплотная нетленная субстанция, которая служит „материалом“ для возникновения духа-„хозяина“, воссоздания, обновления или восполнения его жизненной энергии. Нашей концепции противоречит общераспространенное, ставшее традиционным мнение, что принесение жертвы – это кормление, угощение духа либо способ его умилостивления и даже платы за улов»^[621]. Материал карельской мифологии подтверждает правоту обеих точек зрения. Еще в Библии сказано: из праха сделаны, и прахом будете. Природе и всему сущему свойственна цикличность; то есть, к примеру, духу воды приносят в жертву лошадь, а потом его самого видят в этом образе.

Мифологическая проза о хозяевах воды демонстрирует нам всю динамику развития верований карела от почитания самой воды и обожествление духов, населяющих ее, вплоть до веры в помощь и благословение христианских святых.

И все эти разновременные пласты переплелись и наложились друг на друга. Но все хозяева до самого последнего времени в карельской мифологии несут, в подавляющем большинстве случаев, положительное начало. Водяной не воспринимается карелами в качестве нечистой силы, куда стремилось перевести его христианство. Вода осталась той же древней прародительницей, создавшей саму землю и давшей жизнь этой земле. Поэтому даже то, что люди тонут, т. е. водяной забирает их к себе, объясняется необходимостью приношения жертвы или приобщения к древнему роду.

Хозяйка воды, сидя на камне, расчёсывает волосы

251

Камень водяного

– Vejenem?nt? l’uubiu sit?… vejess? on em?nt?, se on, ?anotah vanha kansa. Tuola on meil? kivi, tuola l?hell?. Siin?h?n on n?hty, jotta on hivuksie pessyt ta sukiu. Se on n?hty vanha kansa. Sit? vetehisen kiveksi i kucutah. Tuola on meil?, tuossa l?hell?. Mie voin m?nn? siula n?ytt?m?h, kun moottorin panen py?rim?h, miss? on se kivi. Nyt on ?ij? vett?, ei n?vy, a konsa kuiva kes?, niin n?kyy, siin? on sukiutun.

– Ne verkot piti savustaa vetehisen hyv?ksi?

– Niin, niin, niin.

– Sit? se l’uupiu?

– L’uupiu, siit?h?n i kalua antau.

– Miten ne savustettih?

– Ka tervaista pane ripakkuo, savu m?n?y verkkoloista l?pi. Niin se pit?y ruatua.

– Viel?k?s nyttenkin savustetah?

– Viel? savussetah. My? viel? vrode vanhat olemma, savussamma, a nuoret ne ei tiijet? ni mit?. Oi, niin i kuivatah, a n?in pit?is ruatua.

Хозяйка воды любит это… Там в воде есть хозяйка, она есть, старики говорят. У нас есть камень, там, в заливе. Там и видели, что волосы мыла и расчёсывала. Это старики видели. Его камнем водяного и называют. Там есть у нас, там, в заливе. Я могу поехать его показать, моторку только заведу, где этот камень. Сейчас много воды, не видно. А когда сухое лето, тогда видно, там расчёсывалась.

– Сети надо было закоптить, чтобы задобрить водяного?

– Так, так, так.

– Это он любит?

– Любит это, и рыбу даёт.

– Как их коптили?

– Пропитанные дёгтем тряпки клали [в огонь]. Вот дым и проходит через сети. Так это надо делать.

– Ещё и сейчас коптят?

– Ещё коптят. Мы вроде ещё, старые, коптим. А молодые, те не знают ничего. Вот они и сушат, а так надо бы делать.

ФА. 2650/5. Зап. Лавонен Н. А. в 1981 г. в д. Тухкала от Кирилловой M. Н.

252

Mie muissan, meil? oli syv? ranta, a kivi oli suuri – suuri. My? kun j?rvie kylvemm?, ni sill? kivell? nouzemma, ni siit? meid? p?l?tettih, jotta: vedehine nouzi muga kivell? da tukkie sugi siin?. Emm? ruohtin en?mbi nikonza m?nn? sill? kivell?. A nyt on se vezi sikse jo kuivan, jo on kallivo noussun yl?h?ksi, kivi se… Ihmini, sanottih, jotta pit?t tukat ollah…

Я помню, у нас был глубокий берег, а камень был большой-большой. Мы когда купались, поднимались на этот камень, вот тогда нас пугали, что водяной якобы поднимался на камень и волосы там расчесывал. Больше никогда не смели на тот камень подниматься. А сейчас вода уже так высохла, что на берегу уже этот камень. Человек, говорили, что волосы длинные…

ФА. 2946/3. Зап. Конкка А. П. в 1986 г. в д. Реболы от Ивановой И. И.

253

Vedeniz?nd? oli. Ga kuulimmo: oli, a oligo vai ei olluh. Pagistih, ?to oli. Vedeniz?nd? se. Meile t?s poiki guba on, sil gubal keskel on kivi. Kez?l konzu v?h?l vedel, ga n?gyy, a konzu en?mbi vett?, ga sit v?h?l n?gyy. On t?m?n suurus kivi. A sit min? en n?hnyh, a ken-to sanoi, nu minun aiguine. Kusto, sanou, y?l tulen. Nouzi, pitk?t nene tukat, sille kivele nouzi, minulle kirguu: “?l?, raba tule t?nne! Min? rubetan pe?t sugimah!“ Sanou, gu sugiu, derniy, pe?t sugiu, demiy, curah – toizeh, net pitk?t tukat, mustat, sugiu, sugiu. Nenne vai blesnit?h, en tiije, n’ybl?t, en tiije mit (se jo kuoli babka). A min?, – sanou, – p?ll?styin: oi-joi-joi, mid? nyg?i? H?i minule vastaili: “?l? varaida, en sinut koske, en sinut ota, ei pid? sinut, sin? el? vie, ?l? varaida!“ Sugi, sugi pe?t, da sit j?rilleh cuksahtih sinne vedeh.

Oli-oli se vedehine, oli! Monet kerrat n?htih. N?htih vedehine… Pahuu ei nimid?, ei roadanuh. Nu h?i ozuttihes hyv?n edel. Hyv?n edel ozuttih, stob olis hyv?!

Хозяин воды был. Дак слышали: был, а был или не было… Говорили, что был. Хозяин воды. У нас тут напротив залив есть, посреди этого залива есть камень. Летом, когда воды мало, виден, а когда побольше воды, тогда мало виден. Вот такой величины камень. А я тогда не видела, а кто-то сказал, ну, моего возраста. Откуда-то ночью, говорит, иду. Поднялся, длинные волосы, на тот камень поднялся, мне кричит: «Раба, не ходи сюда! Я буду волосы расчесывать!» Говорит: расчесывает, дергает, волосы расчесывает, дергает из стороны в сторону, волосы длинные, черные, расчесывает, расчесывает. А эти только блестят, не знаю, пуговицы или что. (Эта бабка уже умерла.) А я, – говорит, – испугалась: ой-ой-ой, что сейчас? Он мне и ответил: «Не бойся, не трону тебя, не возьму тебя, не надо тебя, ты живи еще, не бойся!» Расчесывал, расчесывал волосы, а потом опять плюхнулся в воду.

Был, был этот водяной, был! Много раз видели! Видели водяного… Плохого ничего не делал. Он перед хорошим показывался… Перед хорошим показывался, чтоб хорошо было!

ФА. 3024/45. Зап. Ремшуева Р.П. в 1987 г. в д. Святозеро от Моисеевой М. Г.

254

J?rvess? vetehini, niin aina sanottih. En ole n?hnyn sit? vetehist?… Mi?n ?mm? sano, jotta Kyyr?l?ss? oli n?hty. Miss? ollou siel? Kyyr?l?n virrassa kivi. Jotta huomeneksella oli siin? istun ta pi?t? sukin. A siit? kun rahvas alettih k?vell?, siit? pl?nk?hti jokeh. Se oli silloin, ammuin, kun hy? oltih Kyyr?l?ss? lapsena. Oliko totta seki vain kauhuksi sanottih lapsilla, en tiij?.

В озере – водяной, так всегда говорили. Я не видела этого водяного… Наша бабушка говорила, что в Кюурёле видели. Где-то там по течению Кюурёлы есть камень. Что по утрам там сидела и волосы расчесывала. А когда люди начали ходить, плюхнулась в реку. Это было тогда, давно, когда они были в Кюурёле детьми. Было ли это на самом деле, или для страха детям рассказывали, не знаю.

ФА. 3233/9. Зап. Ремшуева Р. П. в 1990 г. в д. Пирттилакши от Каллио М. П.

255

Vetehini oli erikseh, se oli j?rvi i siel?. Se oli j?rviss? ta jokiloissa, ta sit? ihan n?htih.

Muissan, kun mainittih silloin. Mie kyll?, no jo olin melko tytt?ni, kun n?htih, siel? oli Vatalassa. Sieli? oli suuri kivi rannassa, nin sill? kivell? oli pi?t?h sukin, oli n?hty rahvas, y?ll?.

A muuta mie en kuullun n?k?v?n, a vetehist? mainittih, paino. Heposie kun uitettih, nin piti ottua rautua matkah, kun l?hettih heposie uittamah. Kun hevoista rupei painamah j?rveh, ni rautua luotih ta kivie luotih, ta siit? se sill? keinoin pelassettih. Ta luvut oli niill? akoilla, siit? luvettih, kun rupei painamah. Ihmisie rupei j?rvie kylpiess? painamah. ?iit? akkoja, juostih siih lukomah, ta siit? suatih poikes. Kun ei ollun li?k?rie.

Водяной был отдельно, озеро было и там. Он был в озере и в реках, и его точно видели. Помню, как вспоминали тогда. Я уже была немаленькая девочка, когда видели, это было в Ватала. Там был большой камень на берегу, ну и на том камне волосы расчёсывал – видели люди ночью.

А другого я и не слышала. А о водяном упоминали, что топит. Лошадей когда переправляли вплавь, тогда надо было железо взять с собой. Когда лошадь начинало тянуть в озеро, то железо бросали и камни бросали, и таким способом спасали. Да ещё слова были у этих женщин, их произносили, когда начинало тянуть. Людей во время купания топило. Тогда за женщинами бежали, чтобы прочитала [заговор], и спасали тогда. Лекарей ведь не было.

ФА. 2520/15. Зап. Ремшуева Р. П. в 1978 г. в д. Вокнаволок от Ремшу П. Т.

256

Голая женщина на камне

?mm?vainua oli n?hnyn, kun my? elim? siin? Iutalassa, nin siin? oli meil? suari, v?kij?ini, siit? kun oli pikkaraini meil? j?rvi. Nin siit? hi?n kaccou ikkunasta: kun nousi naishenkil? alacci, siih kivell?. Hyvin musta tukka, pitk? oli ollun, ja sit? oli sukin, sukin siin? tukkua, istun. Niin se painu vain veteh ja sinne se kato.

– Eik? mit? pahua tullun?

– Eik? hi?n tiet?n pahasta eik?. Sanou, jotta se oli kaco vetehini, sanou, jotta se n?yttelehi muka ja sinne se painu veteh ja ei se tullun en?mpi n?kyvih.

Бабушка-покойница видела, когда мы жили там, в Иутала. Там у нас был остров довольно большой, у нас маленькое озеро было. Вот она смотрит в окно: выплыла вдруг женщина голая, на камень. Очень чёрные волосы, длинные были, и их расчёсывала, расчёсывала, эти волосы, сидела. Потом она опустилась в воду и там пропала.

– Ничего плохого не случилось?

– Не знала она ни плохого, ни… Говорит, что это был водяной. Говорит, что он показался так и спустился в воду. И больше не показывался.

ФА. 2516/21. Зап. Ремшуева Р. П. в 1978 г. в д. Вокнаволок от Дорофеевой Е. П.

257

Vetehini, sanou, rannalla istuu, kivell? ta pi?t?h sukiu. Niin oltih pit?t hivukset jotta… My? h?nelt? tiijussamma: “Mitys h?n oli?“ Hi?n sanou: “En tiij? mitys, mie n?in, jotta pi?t? sukiu, kivell? istuu. Hivukset oltih pit?t, mussat“. P?iv?ll?, kotirannassa. My? olima pikkaraiset, a meil? on nyt jo iky?, a ?mm?rukka meil? suarno… Hi?n tuli mec?st?, kaccou: ka mi se tuossa kun liikkuu rouno. Ka rupieu kaccomah, ka hi?n vain pi?t?h sukiu, vetehini. A siit?, sanou, kivelt? solahti ta cuglahti, m?ni veteh j?lell?h… Ei muuta n?hnyn, n?ki vain hivuksie suki. Pit?t, mussat hivukset.

Водяной, говорит, на берегу сидит, на камне, и волосы расчесывает. Такие были длинные волосы, что… Мы у нее спрашиваем: «Какой он был?» Она говорит: «Не знаю, какой, я видела, что волосы расчесывает, на камне сидит. Волосы были длинные, черные». Днем, на берегу около дома. Мы были маленькие, а мы сейчас уже в возрасте, бабушка нам рассказывала… Она пришла из лесу, смотрит: что это там, движется как будто. Как стала смотреть: а он лишь голову расчесывает, водяной. А потом, говорит, с камня спустился и в воду нырнул, обратно в воду ушел… Больше ничего не видела, видела только, что волосы расчесывает. Длинные, черные волосы.

ФА. 1358/2. Зап. Степанова А. С. в 1969 г. в д. Нильмогуба от Лангуевой М. Ф.

258

– On n?hty?

– Ei, mie en n?gen, ga sanottii, ?to buffo n?htii. Istuu kivet?, tukad pit’?t, vain sugiu, vain sugiu.

– Eigo varattu h?nd??

– Ka varataa, ?to ved’ehine on, a… L?hi kylyn, ti?ld’? ei kosse ga…

– Видели?

– Нет, я не видела, но говорили, что будто видели. Сидит на камне, волосы длинные, расчёсывает только, расчёсывает.

– Не боялись его?

– Дак боялись, что есть водяной, а здесь вблизи бани не трогает.

ФА. 2251/10. Зап. Ремшуева Р. П. в 1975 г. в д. Мяндусельга от Петровой И. И.

259

– Sanotah, teit? ti?l? paistiiko vedehist??

– Ka paistii jo, paistii.

– Etg? muista mid’? semmoista?

– Mid’? paistii? Lapsie muanitettii: “M?ne, m?ne kuplimaa, ga vedehine tavottau“ A ei h?nd? ni ollun.

– Nu, a ennen sanottii, ?to n?htii.

– Ei ti?f? n?hty, n?htii vain ei, viel?, no sanotaa, vedehizell? on tukat pif ?t, kivell? nouzou, vain sugiu, m?ngi?: “M?ngi?, ku tavottau sinne ved’ee“.

– Oligo se muzikku vain inehmine?

– En tiij?, ken on ollun, oligo h?n i ken. Niin lapsie p?ll?tettii.

– Рассказывали у вас здесь о водяном?

– Дак говорили, говорили.

– Не помнишь что-нибудь такого?

– Что говорили? Детей обманывали: «Иди, иди купаться, водяной заберёт!» А и не было его.

– А раньше говорили, что видели?

– Ну а раньше говорили, что видели. Здесь видели. Видели или нет, но ещё говорили, что у водяного волосы длинные, на камень выплывет и расчёсывает: «Идите, идите да как утащит вас в воду».

– Был ли это мужчина или женщина?

– Не знаю, кто был. Кто бы ни был он! Так детей пугали.

ФА. 1728/4. Зап. Конкка У. С., Трофимчик 3. М. в 1972 г. в д. Евгора от Васильевой М. А.

260

– A veiniz?nde? sanottihgo?

– Paistih tooze. Meidy varaitettih: “Kezoil ei pie menn? my?h?. Sie on vedehine“. Sit kyzymm?: “Mittuinebo se on?“ “Se on pitky viilu, tukat pitk?t, pe?dy vai sugiu, – sanou, – Taboau, ei pie menn? pimies my?h? kezoil…“ I vie my? kyzymm?: “Ty? n?itt?go?“ “Emmo n?hnyh, meij?n boabo n?gi,“ – ?anotah. A boabo heij?n jo on kuolluh, ga sit… A sit: “Mittuinebo oli?“ “Tukat pitk?t, mustat, pitkyvillu, pe?dy vai sugiu, – sanou, – kivel istuu“. Sit my? sanommo: “Eih?i ni t?i kohtal kivie ole“. “Eule ga, h?i sie kiven tulles tuou j?rvesp?i“. Ne?riteldih meidy, a my? uskommo, emmo ni mene.

– А о хозяине воды говорили?

– Тоже рассказывали. Нас пугали: «Купаться не надо поздно ходить. Там водяной». Потом спросим: «Какой он?» «Он с длинной шерстью, волосы длинные, волосы только расчесывает, – говорит. – Схватит, не надо поздно в темноте ходить купаться». А мы еще спросили: «А вы видели?» «Не видели, – говорит, – наша бабушка видела». А бабушка их уже умерла. А тогда: «Какой он был?» «Волосы длинные, черные, длинношерстный, волосы только расчесывает, – говорит, – на камне сидит». Тогда мы скажем: «На этом же месте и камня нет!» «Нет, так он камень с собой приносит, из озера». Дразнили нас, а мы верили и не идем.

ФА. 3428/37. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 1999 г. в п. Эссойла от Ермолаевой А. В.

261

– A ongo gi veis iz?ndy?

– Ga muga ?anotah, vedehizekse lugietah. Sanottih, Kibras l?hti da t?nne uidi, t?nne Ruizniemen soareh. N?hty oli! Starikku meij?n musteli! Sanottih, on gu ristikanzu, vedehizekse lugietah, musta. Sid? musteltah ?ijy.

Muite on, on! Vot nece Kukkarves Karjasj?rves Kiikin kyl? oli, vie sie yksi taloi oli. Sit j?rves, sanou, kivel istuu da sit vai pe?dy sugiu. Tukat pitk?t, i?e vai kivel istuu, pe?dy vai sugiu. Se oli, oli! Se vie meij?n aigah oli! Sanottih, akat mendih leikkoamah peldoloil, sit, sanou, kivel istuu, i?e vai pe?dy sugiu. Sano ei nimid?!

– А есть ли и в воде хозяин?

– Так говорят, водяным называют. Говорили, из Кибры вышел и сюда приплыл, сюда на остров в Рожь-наволоке. Видели! Дед наш вспоминал! Говорили, он как человек, водяным называли, черный. Это часто вспоминают.

А так-то есть, есть! Вот там в Куккозере, в Карьяз-ярви деревня Кийки была, там ещё один дом был. Тогда, говорят, в озере на камне сидит и только волосы расчесывает. Волосы длинные, сам на камне сидит, голову расчесывает. Это было, было! Это еще в наше время было. Говорят, женщины пошли жать на поля, тогда, говорят, на камне сидит, а сам только голову расчесывает. Ничего не говорит!

ФА. 3449/22. Зап. Иванова Л. И. и Миронова В. П. в 2000 г. в д. Ведлозеро от Федулова И. В. и Федуловой М. В.

262

Волосы, как лошадиный хвост…

Vedehizest? tooze mainittih, a mie kun en n?hnyn… jotta nouzi j?rvest? da kivell? istuu da pi?d? sugiu. Konza l?hemm? j?rvie kylbem?h, siit? ?anotah: “Vedehine nouzou sield?!“ Nu kun oli rannalla suuret kivet: “Siel? sugiu pi?d? dai ti?t viey!“ Strassaidih, jotta ei pie m?nn?. A buitto paistih, siel? paikotellen oli n?hty, kuin sugiu, kuin hebozen h?ndy?… Ihmizen n?g?ni on, a se vedehini on j?rve???… Totta se oli, kun sanottih: mustatukka, kun hebozen h?ndy? sugiu. Istuu kivell? dai m?n?y.

Водяного тоже вспоминали, но я не видела: что поднимался из озера да на камне сидел да волосы расчёсывал. Когда идём купаться, говорят: «Водяной оттуда поднимется!» На берегу были большие камни: «Вот там волосы расчесывает и вас утащит!» Стращали, что не надо ходить. А будто бы говорили, что в некоторых местах видели, как расчесывает, как у лошади хвост. Внешне как человек, но это водяной в озере… Наверное, это было, раз рассказывали: черные волосы, как лошадиный хвост, расчесывает. Посидит на камне и уйдет.

ФА. 2944/6. Зап. Конкка А. П. в 1986 г. в д. Реболы от Лескиевой А. И.

263

Есть и беловолосые…

Kuullun mie olen, sanottih: veteliini kivell? nousou ta sukiu pi?t? ta. Tukat on pit?t, mussat, onki valkietukkasie… Sit? vanhat paistih: nousou, ta istuu kivell? ta kun rahvasta n?k?y, siit? p?tk?ht?y j?lell?h j?rveh…

A siit? ?anotah: kun verkot laset j?rveh, se jos ei ole kalua: “Ei vetehini kalua antan!“ Se oli se!..

Kun onkittamah rupiet, kun lykky?t onken j?rveh, sano:

Ota onkeni, nellinieklani,

Koppua rautani…

?iit? se suahah.

Слышать-то я слышала, говорили: водяной на камень поднимется да волосы расчесывает. Волосы длинные, черные, есть и беловолосые… Это старшие говорили: поднимется да сидит на камне да, когда людей увидит, тогда нырнет обратно в озеро…

А еще говорят: когда сети спускаешь в воду, и если не будет рыбы: «Не дал водяной рыбы!» Это было.

Как рыбачить будешь, как забросишь удочку в озеро, скажи:

Возьми крючок четырёхигольчатый

схвати железный…

Тогда поймаешь.

ФА. 3150/10. Зап. Лавонен Н. А. и Степанова А. С. в 1988 г. в г. Медвежьегорск от Лааксонен (Кондратьевой) А. И.

264

Серебряные волосы золотым гребнем расчёсывает

– Oletko sie kuullun mit? vetehisest?? Onko semmoni olomassa?

– En tiij?, onko se olomassa, ka olen mie niist? kuullun… Jotta kun vetehini nousou konsa vejen pinnalla kivell?, nin se kultasella suvalla pi?t?h sukiu. A tukat ollah oikein pit?t h?nell?, niinkun muka hopieset tukat ta kultasella suvalla pi?t?h sukiu.

Sit? on muka ennen vanha rahvas n?hnyn. No, a muuta mie… Ta siit? jotta my?h?sell? ei pit?is j?rvie kylpie, jotta tulou ta vetehini ottau. Sit?ki on sanottu ennen meil? ta kielletty.

– Слышала ли ты чего о водяном? Есть ли такой?

– Не знаю, есть ли он, но я слышала о них… Что когда водяной поднимается на поверхность воды, на камень, тогда он золотым гребнем волосы расчесывает.

А волосы у него очень длинные, ну словно бы серебряные волосы и золотым гребнем расчесывает их.

Его якобы раньше старые люди видели. Ну, а другого я… Да еще то, что поздно не надо бы купаться, что придет и возьмет водяной. Это тоже нам раньше говорили и запрещали.

ФА. 3492/16. Зап. Степанова А. С. в 2000 г. в п. Кепа от Левитской (Малинен) M. С.

265

Красиво поблескивает расчёска…

Muinoin olivat olleet akat laitumella lehmi? lyps?m?ss?. Silloin oli noussut sellainen nainen kivell? ja oli ruvennut p??t??n kampaamaan, se oli suka niin kauniisti k?dess? v?lkkynyt. Sitten se oli hyp?nnyt j?rveen.

В старину женщины на пастбище коров доили. Тогда выплыла такая женщина на камень и стала голову расчёсывать. Эта расчёска в руке так красиво поблёскивала. Потом она прыгнула в озеро.

НА. 11/73. Зап. Богданов Г. в 1927–1928 гг. в Калевальском районе

266

– On kaikemmoista. Ennein oli en?mbi, raukkan. Ka hiess? ottau. Kaikki oli. Dai otti. A nyt ku olemma i?e biesat, kuin he?n ottau.

– N?htiik? vedehist??

– Ne?ttii. Mi?n Vicc?rven kyl?ss? siid?, kussa mie, ni ristimoamo n?gi. Nouzi kivell?, sugietou, tukat oldii, sanou, kivee soaten. No greb’onkkala. Aku, sanou, greb’onkka l?ikkyy. Ne?ttii. Vet ne?ttii, ei tyhje? paistu.

– Tukat oldii mussat?

– Mussat. A ku sanou greb’onkka l?ikkyy, ni kivee soaten, sanou, perzpahkoloi soa on tukat, vai sugiu. Ni ei viikko akat k?ydy j?rvee, kylvetty.

Niid? monet n?htii.

– Бывает всякое. Раньше-то уж больше бывало. Да и бес забирает. Всякое бывало. И забирал. А сейчас как сами – бесы, так как он возьмёт?

– Видели ли водяного?

– Видели. В нашей деревне Виччаярви, в той, откуда я, крёстная мать видела. Поднялась на камень, расчёсывается, волосы были, говорит, до камня. Ну, гребёнкой. А уж, говорит, гребёнка поблескивает! Видели. Ведь видели, пустого не говорили.

– Волосы были чёрные?

– Чёрные. А уж гребёнка, говорит, блестит. Ну, до камня, говорит, до ягодиц волосы были. Расчёсывает только. Долго женщины не ходили в озеро купаться. Этих многие видели.

ФА. 2398/13. Зап. Ремшуева Р. П. в 1976 г. в д. Венгигора от Васильевой E. Т.

267

Волосы блестят, развеваются.

– A se viel? i j?rven el?j? n?kyy.

– Konsapa se n?kyy?

– Mie olen n?hnyn. Meil? on Lammassuari (kuccuttih suareksi), a my? olima toisella rannalla. Kacomma, ken tuo kousahti musta j?rvest?, nousi kivell?… (suuri, suuri kivi). Sukiu pi?t?h niin kun n?in vain liepsahtelou. Niin losnitah ne hivukset, kun niin mussat, jotta kun rovno, n?in levittel?y, levittel?y.

– Oliko ne pitk?t ne hiukset?

– Pit?t, pit?t hivukset. My? itk?m?h. Puapo-rukka sanou, jotta mit? ty? lapset itett?. Teit? se ei tule, t?m? se on miun surmaksi… hi?n kes?ll? i kuoli. Ne pahoiksi n?ytt?vyt?h. Eli mec?nel?j?t, eli mit?nih. Sanotah, jotta ei ole. On niit?!

– А ещё и «жители» озера видны.

– Когда они видны?

– Я видела. У нас есть Овечий остров – называют островом, а мы были на другом берегу. Смотрим: кто там вынырнул чёрный из озера, поднялся на камень (большой-большой камень). Волосы расчёсывает, только как бы развеваются. А так блестят эти волосы, такие чёрные, что будто, так расправляет, раскидывает.

– Длинные были эти волосы?

– Длинные, длинные волосы. Мы плакать. Бабушка говорит: «Что вы, дети, плачете? К вам это не придёт, это к моей смерти…» Она летом и умерла. Она к худу показывается. Или лесные жители, или кто. Говорят, нет их. Есть они!

ФА. 2220/20. Зап. Онегина Н. Ф. и Лавонен Н. А. в 1975 г. в д. Кестеньга от Кондратьевой М. А.

268

– Sanotah vejeniz?ncP? kun istuu kivelT?, tukat ollah n’?in pit’?t. Blestiy kuin hyv? zerkalo. Niin on kaunis, hyv?. En ole n?hnyn, a niin mainitah.

Говорят, хозяин воды когда сидит на камне, волосы вот такие длинные. Блестит, как хорошее зеркало. Такой красивый, хороший. Не видела, но так говорят.

ФА. 3381/2. Зап. Степанова А. С. в 1998 г. в д. Тунгуда от Никоновой А. Д.

269

Вода-водяница, как обезьяна…

Kymmene vuottu oli. L?htin neicyk?nkel marjah Ligalahteh. Menimm?, kere?mm?, kere?mm? marjoa. Sanou: “L?kke?, neicyk?t, kodih kmskaizinkel“. “Vie kere?mm? kodvaizen!“ Pe?n nostin, kacon ga: vezi-ved’oi kiven pe?l istuu. Ku oblezjan, alasti, tukat pitk?t. Ice vai nenga, en tiije oligo suga k?is vai euluh, i?e vai k?il pe?dy sugiu, toivon. Oblezjan rovno. Ice vai sanou: “Voidujaja – Voidujaja – Voidujaja“. My? ku dogadiimo, t?ytty hyppyy pagoh. Tulimmo kodih, min? sanoin toatal da mamal: “Toko vai, necie oblezjan on Ligalahtes“. “Ongo tozi, lapset, n?itt?go tottu?“ “Tottu n?im? kaikin!“ Se oh! Se omal silm?l n?in. Se joga j?rves on.

Десять лет мне было. Пошла с девочкой за ягодами в Лигалахту. Пошли, собираем, собираем ягоды. Говорит: «Пойдемте, девочки, домой с кружечками». «Еще немного пособираем!» Голову как подняла, смотрю: вода-водяница на камне сидит. Как обезьяна, голышом, волосы длинные. Сама только так, не знаю, был ли гребень в руке или нет, сама только словно бы рукой волосы расчесывает. Словно обезьяна. Сама лишь говорит: «Войдуяя – Войдуяя – Войдуяя». Мы как заметили, бегом домой. Домой пришли, я отцу и маме рассказала: «Ну и обезьяна в Лигалахте!» «Правда ли это, дети, видели ли на самом деле?» «Правда, видели, все!» Это было! Это своими глазами видела. Это в каждом озере есть.

ФА. 702/6. Зап. Рягоев В. Д. в 1963 г. в п. Эссойла от Волковой А. И.

270

Вода-водяница расчёсывает длинные волосы

Enne ku pienet olimmo, kezoil menemm?, sit strassaijah: “Vot vedehine taboau jallas!“ A my? emmo go n?hnyh!.. Vedehine, meile sanottih, vedehine!

N?hnyh en, a kuulin, ?to sanottih vahnat rahvas. Vie babi oli meile, jo min? skolah k?vyin, sit babi saneli, ?to on vezi-ved’oi sie. A h?i i?e ei n?hnyh. Sanoi, ?to tukat pitk?t moizet, kivel istuu i tukkii sugii. Vezi-ved’oi, vezi-ved’oi, sanottih.

Раньше когда маленькие были, купаться пойдем, нас стращают: «Вот водяной схватит за ногу!» А мы не видели… Водяной, у нас называли, водяной.

Не видел, а слышал, что говорили старые люди. Еще бабушка была у нас, я уже в школу ходил, тогда бабушка рассказывала, что есть вода-водяница. А сама она не видела. Говорила, что волосы длинные такие, на камне сидит и волосы расчесывает. Вода-водяница, вода-водяница, говорили.

ФА. 3461/26. Зап. Иванова Л. И. и Миронова В. П. в 2000 г. в д. Лахта от Захарова И. П.

271

Девушка на скале заплетает волосы

– N?htihk? vetehisie?

– A vetehisie kun n?htih, mie olin pienen?, p?iv? kun laskeutu, ?mm?vainua ei lasken meit? j?rveh. Mi?n kohassa oli suuri kallivo. Siihi kallivolla nousi j?rven em?nt?. Oikein kaunis tytt?. Pi?h suki ja plet’t’i ja l?ksi pois.

– N?vitk? ice?

– Mie se en n?hnyn, kun mie en ollun viel? i ilmoilla. ?mm?vainua sano, tuaton muamo. Se starinoicci meil? ja konsana ei lasken p?iv?n sijauksen j?lkeh j?rveh.

– Видели ли водяного?

– А водяного видели. Я была маленькая, солнце как сядет, бабушка-покойница не пускала нас на озеро. Напротив нас была большая скала. На эту скалу выплывала хозяйка озера. Очень красивая девушка. Волосы расчёсывала, заплетала и исчезала.

– Видела ли сама?

– Я-то не видела, меня ещё и на свете не было. Бабушка-покойница рассказывала, мать отца. Она рассказывала нам и никогда не отпускала после захода солнца в озеро.

ФА. 2516/10. Зап. Ремшуева Р. П. в 1978 г. в д. Вокнаволок от Ремгиуевой А. С.

272

На каменистой отмели сидит

– Viegoi vedehist? olet n?hnyt?

– Vedehisf?go? Vedehisf? mie en ole n’?hnyn, a kuulin. Oma mama sano. Tuassa kaco Kylm?ss? pohjassa mi?n piettii verkkoloi rannalla. Ni mama sanoi, raskazi, mozet se cuudi vain. H?n gu rubei verkkuo ottamaa vejest?, ni sanou niemel?… ku sugiu pi?d?, istuu, sanou, korron nen?ss?.

– Venehen nen?ss??

– Ei venehen nen?ss?, korron. Semmoine on guba, n?in korgo, korron nen?ll?… Istuu da pi?d? sugiu n?in rovnoze. Mama sanou, mie, sanou, p?ll?styin, da sen kera pagoh pois, mama silloin raskazi, ei ni mid? madan. Sanotaa, ku hengitt?y, sid? rubieu ved?m?? vrode iccehp?in. Viegoi ollou se vedehine, vain ei ole. Mie toze en vstrecainun, a mie muissan, mama i?e raskazi.

– Видела ли водяного?

– Водяного? Водяного я не видела, а слышала. Своя мама рассказывала. Вот там, смотри, в Кюльмяспохье наши держали сети, у берега. Вот мама и видела водяного. Сама мама говорила, рассказывала. Может, это чудилось, или… Она стала сеть снимать из воды и, говорит, на мысу… будто волосы расчесывает, сидит, говорит, на конце каменистой отмели.

– На носу лодки?

– На носу не лодки, а на камнях, на отмели. Такой залив есть, каменистая отмель, в конце отмели… Сидит и волосы расчёсывает, вот так будто. Мама говорит: «Я, – говорит, – испугалась. И убежала». Мама тогда рассказывала. Ничего не сделал. Говорят, если дышит, то того будет вроде к себе тянуть. Есть ли этот водяной или нет. Я тоже не встречала. А мама, помню, рассказывала.

ФА. 2735/7. Зап. Конкка У. С. и Трофимчик 3. М. в 1972 г. в д. Паданы от Тологииновой А. Г.

273

Русалка рано утром расчёсывает волосы под Савватей-порогом

My? kun jovenvarrella siit? elim?, sill? h?n suatih joven rannasta pois l?ht?m?h, kun sill? vetehisell? varauteltih!

En mie tiij?, jotta oliko ken sit? n?hnyn, en mie tiij?. Seh?n sano, se K?yk?n, se Lipkin Outi, seh?n sano n?k?v?n. Miulaki sano, jotta hi?n n?ki siel? KaskoEan j?rvell?, siel?, sinne Levieh lahten m?nness?, siel? oli n?hnyn. (Hi?n sano, ihan ickintockin, sanou, n?ki! Ka no! Ei pie loitos sanuo!) Apron Pakkahan, Simanan naini, oli n?hnyn Savateinkosen alla, no. Se sano miula vasta t?ss?, nyt ei pitk? aika, no t?n? syyss?, no ei viel? ollun Vieriss?n keski. Sanou: ?anotah, jotta ei ole mit?n?, vain mie olen n?hnyn ihan mssalkua, ihan mssalkua. Se oh, sanou, istun ihan Savatien kosen alla, kivell? ta kun, sanou, hos kun olisin kipie eli mi! Enk? ollun kipie, enk? mi, kun huomenes oli aikani, a p?iv?ni jo oli yl?h?n?. Se, sanou, kaco istu kivell? ta pi?t?h suki. Matalalla se m?n?y, kun Savatein kosen alla kulkou. Hi?n sano miula ihan t?yten? totena. “En vain, – sanou, – mie ole hyvin monella sanon, olenki er?hill? sanon, ka siula nyt t?ss? sanoin. Jotta ei, – sanou, – usota, a on se! Kun hot’ olisin kun kipie, elikk? mit?, eli oils ollun pimie, kun jo oli p?iv? yl?h?n?, kun matkasin. Se kaco, – sanou, – oli ihan varmasti, niin kun mie t?ss?, tosi!“ En tiij?!

A mie en tiij?, a ?mm? vainua sano, jotta heil? oli venehen painan siin? Kyyr?l?n sillan alla, venehen painatti Vieriss?n akka, se oli kyll?k?, ei hi?n n?k?vin?. V?h?lt? emm? pi?se pois, kun venehen paino, kun sillasta alacci matattih.

Когда мы жили там, на берегу реки; этим только и отгоняли от берега реки, водяным пугали.

Не знаю, видел ли кто его, не знаю. Это говорила Кёукан, Липкина Оути, она ведь говорила, что видела. И мне говорила, что видела на озере в Касколя, туда по пути к Широкому заливу, там видела! Абрамова Пелагея, Симана жена, она видела под порогом Савватия, но. Она говорит, что своими глазами видела! Не надо о давнем говорить! Она мне рассказывала совсем недавно, сейчас, немного времени прошло, этой осенью, еще до Святок. Говорит: «Говорят, ничего нет, но я видела точно русалку, точно русалку. Это было, – говорит, – сидит прямо под порогом Савватия на камне. Да, – говорит, – если бы была больная или что! Не болела и ничего, а утро было еще раннее, но солнце уже взошло. Та, – говорит, – сидела на камне да волосы расчесывала». На отмели она была, раз прошла под порогом Савватия. Она рассказывала мне как истинную правду. «Я, – говорит, – только не многим рассказывала, но некоторым рассказывала, и тебе вот сейчас рассказала. Не верят, – говорит, – а есть это! Если бы хоть больная или что, или если бы темно было, а ведь солнце встало, когда шла… Это, – говорит, – было так же явственно, как я сейчас здесь». Не знаю.

А я не знаю, но бабушка-покойница рассказывала, что у них пыталось лодку утопить там, под мостом в Кюурёля. Лодку топила Крещенская Баба. Это было на самом деле, только ведь не на виду. Еле спаслись, когда лодку стало топить, когда под мостом проплывали.

ФА. 3227/19. Зап. Ремшуева Р. П. в 1990 г. в д. Вокнаволок от Ремшуевой А. А.

274

Прыгает с камня в воду

– Ka ongo vedehine veiss??

– Ka Jumala tied’?y. A my? ku olimma nedoroskat, pikkarazie artteli, no died’oi pokoiniekka sanou. A meil? oli siel? tagapuolessa luhta, nu vezili?z? tobiene, ainos sinne k?velimm?, aivan ku on. Sanou, ku tulen… Hoi, lapset, sanou, ku luhtassa (meil? luhtaksi kucumma) sanou ku luhtassa, rannalla kivell? istuu inehmine, tukat t?m?nmoizet, ni vain, sanou, pi?d? sugiu, vain pi?d? sugiu. Elgi?, lapsirukat, m?ngi? sinne. H?n meid? p?ll?tti, stobi my? emm? sinne loitos m?nis. No. Ni dai sanou: “Mie ku, sanou, rubezin sinne l?hell? m?n?m??, ni sanou, vain buEkahti sinne vedeh, vain sanou, luappaizet ozutti, sinne m?ni vedeh…“

Nu silloin lapset varattii. My? varazima sid? luhtua. Ku l?hemm? dai kiiristelietemm?, ku kazah j?nis rovno, stobi ei olis varaksi. Nyt ei varattua. A ku podrosli nemnosko, olgaa h?n hos ken, emm? varannun ni mid?.

– Так есть водяной в воде?

– Так Бог знает. А мы как были подростки, артель маленьких, как дедушка-покойник рассказывал. А у нас была там за домом пойма, ну довольно-таки большой водоём, всегда туда ходили. Говорит, как пришёл. «Ой, дети, – говорит, – в пойме, на берегу на камне сидит женщина. Волосы такие, и, знай, расчёсывает их, знай, расчёсывает. Не ходите, дети, туда». Он нас пугал, чтобы мы туда далеко не ходили. Но. И говорит: «Я как стал приближаться, только булькнула в воду, лапки, говорит, только показала, туда в воду, ушла».

Ну, тогда дети боялись. Мы боялись этой поймы. Как пойдём, так и оглядываемся, всматриваемся, как зайцы, чтобы не было страшно. Теперь не боятся. А как подросли немножко, будь хоть кто, ничего не боялись.

ФА. 2036/24. Зап. Конкка У. С. и Лааксонен П. в 1974 г. в д. Чёбино от Мартыновой А. И.

275

Pi?t?h vain sukiu n?ill?h. Hiukset pit?t, py?riy, kivell? istuu. Vetehini istu kivell?, rascosivaicci. Hivuksie vain suki, suki, sutkahti sih veteh.

– Ken n?ki?

– A akka yksi siel? term?sell?.

– Волосы только расчёсывает, вот так. Волосы длинные, развеваются, на камне сидит. Водяной сидит на камне, расчёсывается. Волосы только расчёсывает. Потом бултых в воду.

– Кто видел?

– А женщина одна там. На горушке.

ФА. 2611/25 Зап. Лавонен Н.А. и Онегина Н. Ф. в 1980 г. в д. Коккасалми от Пухаленко Д. Е.

276

Sanottih, jotta vetehini kivell? nousou ta sukiu pi?t?h viel?, a siit? kun n?hnet j?rve??? vetehist?, niin sin? vuotena niin kuin kennih j?rveh kuolou viel?. Niin kaco ennen meil?, en tiij? meit?, meit? varautettih lapsena, a niin sanottih ennen.

– Oletko sie n?hnyn?

– En mie tiij?, ennen muka on n?hty, a mie en ole, miun ely?ss? ei ole n?hty.

– Muistatko ken on kertonut?

– Ennen akat sanottih, vanhat, jotta on niit? n?hty vetehist?, ta kivell? pi?t?h sukiu. Ollouko taikua, vain ei.

– Говорили, что водяной на камень поднимается и расчёсывает волосы ещё. А потом: если увидишь в озере водяного, тогда в этом году хоть кто-нибудь да умрёт в этом озере. Так, смотри, нас детей раньше пугали, не знаю уж почему. А так говорили раньше.

– А вы видели?

– Я не знаю, раньше так видели. А я не видела. При моей жизни не видели.

– Помнишь ли, кто рассказывал?

– Раньше женщины говорили, старые, что видели этих водяных. На камне волосы расчёсывает. Колдовство ли это или нет…

ФА. 2648/20. Зап. Лавонен Н. А. и Федотова В. П. в 1981 г. в д. Софпорог от Раманникова А. А.

Хозяева воды приводят себя в порядок на иных местах

277

Поднимается из воды, волосы длинные…

Kyll? sit? monta paistih. Sanottihhan ne ennein siin? i Hukkalan jovessa, siin?, jotta siin? muka vetehist? n?h?h my?t?h?s, jotta nousou, jotta t?st? suahe vejest? nousou, tukat on pit?t, ti?l? riputah ta nousou se vejenem?nt? sielt? vejest?. A mie en tiij?, mie en n?hnyn kyll?.

– Oliko vejenis?nt??

– Ei, kun vejenem?nt? se oli, se vetehini, sit? paistih.

Да, об этом много говорили. Говорили, что раньше и в реке Хуккала, там видят водяного постоянно. Что поднимается, повсюду из воды поднимается, волосы длинные, до сих пор висят. Поднимается эта хозяйка воды оттуда, из воды. А я не знаю, я не видела.

– Был ли хозяин воды?

– Нет, это хозяйка воды была, водяной. Об этом говорили.

ФА. 2328/21. Зап. Ремшуева Р.П. в 1975 г. в д. Луусалми от Савиной Е. И.

278

Рыжеволосая женщина поднимается из воды

Sanottih, jotta veiss? on vetehini, mec?ss? – mecc?hini… My? viel? ?b?rehet olimma, a yksi akka ongella k?veli, sanou: nousi veist? ta alko tukkie siduo, sugie tukkie. Semmoni oli riizoi niin kuin. Nu vroode, pohoze na ihmist?.

Говорили, что в воде есть водяной, в лесу – леший… Мы еще детьми были, а одна женщина рыбу удить ходила, говорит: поднялась из воды и начала волосы завязывать, расчесывать волосы. Такая была рыжая как бы. Ну, вроде похожа на человека.

ФА. 2941/3. Зап. Конкка А. П. в 1986 г. в д. Реболы от Илонен А. А.

279

Озёрная девица на берегу сидит

J?rven neicyt. T?ss? Vuokkiniemen kirkko rannassa on… Naini istuu ihan j?rven rannalla, pitk? hivus naisella… On tavattu monta eri kertua t?ss? Vuokkiniemen rannassa semmoni. Mi se ollou, ja se pit?y olla j?rven el?v?. A ?anotah, konsa se n?ytt?ytyy rannassa, sin? vuotena uppuou… Er?ht?n? vuotena kun n?ytt?yty, samoin j?rvell? l?hettih… J?rvenrannalla istuu ta pi?t? vain sukiu. Kahen p?iv?n pi?st? l?hettih j?rveh ja pojan kera upottih… Sanottih, ken on n?hnyn.

Озерная девица. Здесь на берегу Вокнаволокская церковь есть… Женщина сидит прямо на берегу озера, длинные волосы у женщины… Много раз встречали такую на берегу в Вокнавол оке. Что это? Но это должна быть жительница озера. А говорят, что когда она покажется на берегу, в тот год кто-нибудь утонет… В какой-то год как показалась, также на озеро поехали… Сидит на берегу озера и голову расчесывает. Через два дня пошли на озеро и утонули… Говорили, кто видел.

ФА. 845/8. Зап. Степанова А. С. в 1966 г. в д. Вокнаволок от Липкина А. П.

280

На берегу расчёсывает длинные волосы

Ei pie j?rven rannal my?h? menn?… Vedehisty konesno varattih, eih?i… Sanottih: rannal nouzi da pe?dy sugi. Kacottih rahvas te?. En tiije, sanoigo heile mid? vai ei sanonuh. A sanottih: pe?dy sugi, tukat oldih ylen pitk?t h?nelleh… Vedes-vede?, moanitah, a n?hnyh en ole vie, mittuine se on. Kuulen sanomas da: on h?i vezirandas da… Vahnu rahvas sie oli n?hty vie er?h?t, vahnembat rahvas. Meig?-velli et n?hnyh, emmogo k?ynyh j?rvel ylen ?ij?l… Illal my?h? kezoil ei k?ydy…

Не надо на берег озера поздно ходить. Водяного, конечно, боялись, как же… Говорили: на берег поднимался да волосы расчесывал. Смотрели люди здесь. Не знаю, говорил ли им чего или нет. А рассказывали: волосы расчесывал, волосы у него были очень длинные… В воде тянутся, говорят, а я видеть не видела, какой он. Слышала, что говорят, есть он на берегу да… Старые люди еще видели его некоторые, люди постарше. А наш брат не видел, да и на озеро много не ходили. Вечером поздно купаться не ходили.

ФА. 2967/7. Зап. Степанова А. С. в 1986 г. в с. Ведлозеро от Дмитриевой M. Т.

281

Длинная расчёска у водяного

– Sano vai kui vedehist? n?htii?

– No, vedehist? ne?ttii, vuota sanon t’?d’? voinoa vassen. Rubettii rahvasta ottamaa i nouzi keski j?rvell?, sugiu pe?d?. Suga sezen piduhus, sugiu pe?d?. A siel? ku rubettii rahvas k?vel?m??, avoi-voi, vedehini nouzi, vedehini nouzi, dai j?rill?? ni utkahti.

– Kai n?htii?

– Kai ne?ttii. Dani siid? j?rvee sinne j?rill??, cuglahti, en?mbi ei… A siid? d’o kai kyl? otettii poiges, en?mbi ei je?nyn hengie. Voinua vasse ozuuttoati. Pahan iell?.

– Siel? Hirviniemess??

– Ei, ti?l?, salmessa. Tuola Korbilahella. Ciassalmi, Ciassalmi.

– Расскажи-ка, как водяного видели?

– Ну, водяного видели… Подожди, расскажу, как перед этой войной. Стали народ забирать и выплыл посреди озера, волосы расчёсывает. Расчёска такой длины, волосы расчёсывает. А люди как начали ходить: «Авой-вой! Водяной выплыл, водяной выплыл!» Обратно и нырнул.

– Все видели?

– Все видели. Снова в озеро и плюхнулся, и всё… А потом всю деревню вывезли, больше ни одного человека не осталось. Перед войной показался. Перед плохим.

– Там, в Хирвиниеми?

– Нет, здесь, в проливе. Там, в Корбилахти, в Чийсалми, Чийсалми.

ФА. 2362/2. Зап. Ремшуева Р. П. в 1976 г. в д. Сяргозеро от Морозовой М. В.

282

A vot t?s meile oli Akim, vot toas kodi on. Se oli kupsu, ajeli linnah ainos. H?i toze, sanottih, n?gi. H?i n?gi icceh rannal, kivel. Sanou: “Huondeksel aijoi gu tyyni oli, pe?dy sugi! Suurel suval pe?dy sugi! Suurel suval pe?dy sugi! Sugi, sugi dai vedeh, – sanou, – heit?ldih!“ Znaa?it, h?i on! A h?i ei vet kaikil ozuttai! Kaikil ei ozuttai!

Вот здесь у нас был Аким, вот там дом стоит. Он был купцом, все время в город ездил. Он, говорят, тоже видел. Он видел на своем берегу, на камне. Говорит: «Рано утром, безветренно было, голову расчесывал! Большой расческой голову расчесывал. Расчесывал, расчесывал и в воду спустился!» Значит, он есть! А он ведь не всем показывался! Всем не показывается!

ФА. 3460/3За. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 2000 г. в д. Лахта от Максимова П. Д.

283

Гребешок лишь поблёскивает…

Yksi akka pirtiss? кассой ikkunasta, кассой, кассой: “Ken se tuuvalla pi?t? sukiu?“ Greb’onka, mik? sukie, vain suka losniu n?in kun vej?lt?y, suka losniu, suka losniu. “Kaccokkua, – sanou, – kaccokkua!“ Toini kun rupei kaccomah, h?n i kato. No… “Minih meil?, cikot, roih t?m?n j?lkeh, kun t?t? n?in“. “Ei ni mit? meil? rotiuvu, mi voit rotie?“ ?iit? cikkoh m?ni miehell?. Se vejenem?nt? n?ytt?yty… Oi pit?t, sylen pity?t tukat. Kun vej?lt?y, t?nne suati on ne hivukset, niin pit?t… “Kaccokkua, – ?anotah, – kuin pi?t? sukiu, tulkua ty?, cikot, kaccomah“. A ne cikot ei keritty tulla, kato.

– Vieyk? hi?n rahvasta veteh?

– Ka m?ne tiij?, viey, ?anotah, a meil? kun ei ole slucciutun… Viey, ?anotah ta pureksentelou da vot niin. Surmuau se viel? celoviekan…

Одна женщина дома смотрит из окна, смотрит, смотрит: «Кто же там волосы расчесывает?» Гребёнка или расческа лишь поблескивает, когда проводит [по волосам], гребёнка блестит, гребёнка блестит. «Смотрите, – говорит, – смотрите!» Другие как стали смотреть, она и исчезла. Ну… «Что-нибудь с нами, сестренки, будет теперь, раз эту увидела?» «Ничего с нами не будет, что может быть?» А потом сестра вышла замуж. Это хозяйка воды показалась… Ой, длинные, длинные, длиной в сажень, волосы. Как проведет, вот до сих пор эти волосы, такие длинные! «Посмотрите, – говорит, – как волосы расчесывает, идите, сестры, смотрите». А те сестры не успели прийти, исчезла.

– Утаскивает ли она людей в воду?

– Дак поди знай! Тащит, говорят, но у нас не случалось… Тащит, говорят, да кусает да вот так. Ещё и убьёт там человека…

ФА. 1356/56. Зап. Степанова А. С. в 1970 г. в д. Нильмогуба от Лангуевой X. И.

284

Серебряным гребнем волосы расчёсывает, сидя на мосту

Olen kuullun, kun on kivell? noussun lehmi? lyps?m?h. Sanou: “Tpruko, Kirjuo, tpruko Karjuo, jok’on Kirjo kiini pantu, Karjo kuareheh sivottu?“ ?iit? oh noussun i lehm? sielt? vejest?, siit? oli lyps?n.

A siit? kun rahvas oli m?nty kaccomah, niin kaikki kavottih, j?rveh m?ntih. Se oli h?nen lehm?, h?nen… Naini oli se, oikein pit?t tukat ta oikein kiilt?j? suka. Sit? mie en tiij? oliko h?n alacci vain vuatteissa. Meil? buitto kun ti?l? on Uhtuossa n?hty, miss? ti?l? oli vanha silta ollun. Niin alacci on noussun sillalla ta siit? on hopiella suvalla sukin pi?t?h. En mie n?hnyn, ka rahvas paistih. No. Kiilt?j? suka on ollun. H?nell? oma karja on. Mie jo ?p?rehen? kuulin sen.

Слышала, что на камень поднималась, чтобы корову подоить. Говорила: «Тпруко Кирьё, тпруко Карьё, уже ли Кирьё заперта, Карьё к дереву привязана». Потом выплыла и корова оттуда, тут она и подоила.

А потом, когда люди пошли смотреть, то все исчезли, в озеро ушли. Это была её корова, её… Это женщина была, с очень длинными волосами да очень блестящий гребень.

Этого я не знаю, нагишом она была или в одежде. У нас в Ухте вроде бы видели, где был старый мост. И вот она голая поднималась на мост и серебряным гребнем волосы расчесывала. Я не видела, но люди говорили. Да. Блестящий гребень был. У нее свое стадо есть. Я уже ребенком это слышала.

ФА. 760/10. Зап. Степанова А. С. в 1966 г. в п. Калевала от Лесонен С. И.

285

Ka vejess?h?n on n?htyki ihan vetehist? sit?, mainittavua. Mainittih, jotta tuossa Kyyr?l?n sillallakin on ennen vanhah n?hty vetehist?. Ta siih on muka noussun ta pi?t?h on sukin siin? sillalla. Miun tultuo mainittih silloin vanhat rahvas.

– Mimmoni se oli?

– No inehmini muka i se niinkun ainaki. Tukat pit?t ta tukkie oli sukin, siit? cuklahti j?lell?h.

No sit? monessa paikassa on mainittu meil? vetehist?, jotta… Vejell? on haltie tai mualla on haltie tai kaikella on haltie.

Дак в воде и видели этого водяного, поминаемого. Говорили, что в Кюурёле на мосту раньше видели водяного. Что там поднялся и расчёсывался на мосту. Как я приехала, тогда вспоминали старики.

– Какой он был?

– Ну, как человек и как всегда. Волосы длинные, и волосы расчёсывал. Потом нырнул обратно. Ну, про него у нас во многих местах рассказывали, что водяной. У воды есть хозяин, и у земли есть хозяин, и у всего есть хозяин.

ФА. 2517/6. Зап. Ремшуева Р. П. в 1971 г. в д. Вокнаволок от Кирилловой И. И.

286

Моется на мостках

Sombarvessa on kerrottu, jotta n?hty on. Portahan pi?ss? pezeytyy ta tukat pit?t. Sanotah, portahan pi?ss? istu da tukkie suki, tukat oli pit?t. ?iit? pakoh m?n?y, kun k?vell?h… Kuullun olen, a i?e en ole n?hnyn… Veteh veti sorkasta, kun uimah m?ntih ta mit? pahua ruattih. Hy? mouzot m?ntih y?n j?lkeh, vet’ ei pit?is m?nn? j?rveh ta… Sanottih: ei pie m?nn?… M?net, siit? vetehini p?l?ttel?y.

В Шомбозере рассказывали, что видели. На мостках моется, да волосы длинные. Говорят, на мостках сидит да волосы расчёсывает, волосы длинные. Потом, убегает, когда люди ходят. Слышала, а сама не видела… За ногу в воду тянул, когда купались да что-то плохое делали. Они, может, после ночи пошли, ведь не надо бы в озеро идти. Говорили: не надо идти… Пойдешь, тогда водяной и пугает.

ФА. 3148/23. Зап. Степанова А. С. в 1988 г. в п. Кепа от Степановой Е. Г.

287

Поздно вечером в темноте на мостках

My? emm? ole n?hnyn, meil? t?tirukka kerto siit? vetehizest?. Sanou, ilda oli my?h?. Bohrocan aika, Bohrocca on avgustassa. Iida my?h?ni, tulou kylyst? hi?n, johan Bohrocan aikah on pimiezet y?t. Sanou se Katti-t?ti, kun tulou kylyst?, sanou: kacon kun portahan pi?ss? istuu, musta on, musta on, portahan pi?ss? istuu. Ta pi?t? sukiu, sukiu, niin pi?t? sukiu. H?m?r? on, pimie. ?iit? oli cukeltautun, muglahtan veteh… Ei virkkan ni mit?.

Мы не видели, нам тётя-покойница рассказывала про этого водяного. Говорит, вечер был поздний. Время Успенья Богородицы, Богородица в августе. Вечер поздний, возвращается она из бани, во время Успенья Богородицы ведь ночи уже тёмные. Говорит эта тётя Катя, когда возвратилась из бани, говорит: «Смотрю на конце мостков сидит, чёрный, чёрный сидит на кончике мостков. И волосы расчёсывает-расчёсывает, так волосы расчёсывает! Сумерки, темно. А потом нырнул, бултыхнулся в воду… Ничего не сказал».

ФА. 1543/6. Зап. КонккаА. П., Лавонен Н. А. и Лукина П. И. в 1971 г. в д. Югикозеро от Тарасовой И. М. и Тарасовой Т. М.

288

Осенью на мосту

– A j?rven rannal elitt?, ga sanottihgo teile, ?to veiniz?ndy on?

– Sanottih, dai n?im? poaksuh my? sillal. Meile oli poikki j?rves sildu i osoobo sygyzyl?il nenga sillal nouzeksendeli. I tol’ko vieniz?ndy nouzetteli sillal i mitahto osooboi sluucei rodih hieruh. Paha. On gu ristikanzu, tokko vai villat pitk?t ollah. Sit vai nenga viiputtau, sit vai sugiu, viiputtau.

– A naine g’oli vai muzikku?

– A sid? ei soa n?ht?, ei h?i l?hel laskenuh.

– A paissuh ei nimid??

– Ei nimid?. Vai vieniz?ndy sillal nossuh oli, my? tytt?joukko toze tulemas, vocotuksenkel gu tulemmo, a kudai-to sie dogadiu puoles j?rves: on istui jo sillal. A menemm? ielleh, brihacut sieh?i julgiembat oldih, menemm? velli ielleh, en?mb?l gu pagizemah rubiemmo, da sillal vai gu menemm?: br?vz?htihes gu vedeh! Sit toinah vezi borhai. No sit sildoa my?te kodvan emmo ruohtinuh menn?. Coassuu navemo kaksi libo kolme sil cural olimmo, ?ski kodih menimm?, konzu heiti kuulundan kai sumu.

– A sanottih, ?to ei soa kezoil menn? my?h? naprimer, ?to voibi vieniz?ndy ottoa?

– A sid? ei ?ij?l sanottu. Kezoile prosto muite ei my?h? ty?tty lapsii. A kezoitet-tih vellin!

– Вы на берегу озера жили, а хозяина воды вы видели?

– Говорили, да и мы часто на мосту видели. У нас мост был через озеро, и особенно осенью на мост поднимался, бывало. И только хозяин воды поднимется на мост, и какой-нибудь особый случай произойдет в деревне. Плохой.

Он как человек, только шерсть длинная. И вот так только отбрасывает, расчесывает, отбрасывает.

– А женщина или мужик?

– А это невозможно увидеть, близко ведь не подпускал.

– А ничего не говорил?

– Ничего. Только хозяин воды на мост поднялся, а мы, группа девчонок, с гомоном идём, а кто-то там увидел уже посреди озера: кто-то сидит на мосту. А идём дальше, парни-то там посмелее были, идём дальше, как только громче разговаривать стали и на мост как только ступили: как бухнется в воду! Вот тут-то вода забурлила! Ну, тогда по мосту долго не смели идти. Часа, наверно, два или три, на другом берегу были. Только потом тогда домой пошли, когда весь шум прекратился.

– А говорили ли, что, например, нельзя поздно купаться ходить – хозяин воды возьмет?

– А про это не очень говорили. Купаться просто так поздно детей не пускали. А так-то купались!

ФА. 3432/57. Зап. Миронова В. П. в 1999 г. в д. Ведлозеро от Ефремовой А. Ф.

289

Рано утром причёсывается на плоту

Vedehine… T’otka roskazi, toze n?gi. Lautan nen?ll?. Sanou: huomuksella aigazin nouzi, p?iv?ni nouzi dai rannal ku elettih, vett? l?hti coajukse ottamah. “Vai sugiu tukkii, pit?t tukat, – sanou, – sugiu! A sit ku dogadi, dai vedeh m?ni“. Vot! Sid? sanottih!

Kylyss?, paistih, on iz?nn?t dai em?nn?t. My?h? nikonzu ?l? mene kylyh!

Водяной… Тетка рассказывала, тоже видела. На плоту. Говорит: утром рано встала, солнышко встало, и раз на берегу жили, за водой для чая пошла. «Волосы только расчесывает, длинные волосы, – говорит, – расчесывает! А как увидел, и в воду ушел!» Вот! Говорили!

В бане, говорили, есть хозяева и хозяйки. Поздно никогда в баню не ходи!

ФА. 3151/36-37. Зап. Ремшуева Р. П. в 1988 г. в д. Поросозеро от Юпатовой К. С.

290

Расчёсывается, сидя на коряге

A vetehist?h?n sano yksi sotilas, sraazu meil? vet poikki j?rven n?m?… L?hettih sotilahat sastuavalta. Sastuava oli meil? melkein keskikyl?ll?, siel? oli. No nin kaksi sotilasta l?hettih rajalla. Nin siin? rannassa, kun rantah solahettih, ni oli istun naini havolla ta pi?t?h sukin siin?. Sotilahat oli kacottu, koko aika siin? kacottu, jotta onko tuo naini, vain onko tuo ken, kun ihan kiilt?y, kun se suka on ki?ss?, kun vetel?y tukkie. A tukat ollah niin pit?t, jotta viel? et?h?ksi k?sij?h ly?y ta viel? mutkalluttau tukkie k?teheh ta aina sukiu pi?t?h. ?iit? ne vojennoit ?anotah, jotta onko tuo totta, jotta kun y?ll? on, sanou, hy? y?ll? kulettih, no kun y?ll?, kun on valkiet y?t, se n?kyy hyvin, sanou: “Kun rupesima jotta pakisomah lujemmasti, silloin kun loiskahti, sanou, j?rveh. Ta niin se m?ni j?rvenpohjah“, sanou. Sanou, viel?ki my?ssyttih j?lell?h, M?ntih sastuavalla viel? sanomah, jotta semmoni ja semmoni tapahus on. Se oli nacaTnikka sanon, jotta: “Ei pie varata, sanou, se ei ole mik?n?“, – sanou. En tiij?, oliko se vain ei totta.

О водяном рассказывал один солдат. У нас ведь сразу за озером… Пошли солдаты с заставы. Застава у нас была почти посреди деревни. Ну, вот и два солдата пошли на границу. Так вот на берегу, как спустились к берегу, там женщина сидела на коряге и волосы расчёсывала. Солдаты смотрели, не отрываясь, смотрели: женщина это или кто, так блестит гребень в руке, когда проводит по волосам. А волосы такие длинные, что ещё вперёд руками их подбрасывает и обвивает их вокруг рук и всё время расчёсывает. Тогда эти военные говорят, что правда ли это, ведь ночь, говорят. Они ночью ходили, но раз ночи белые, то видно хорошо. Говорят: «Как начали разговаривать погромче, она как бултыхнётся в озеро и на дно озера опустилась». Говорят, ещё обратно повернули, пришли ещё на заставу рассказать, что такой-то и такой-то случай был. Там начальник был, дак сказал, что: «Не надо бояться, – говорит, – ничего не было». Не знаю, была ли это правда или нет.

ФА. 2329/19. Зап. Ремшуева Р. П. в 1975 г. в д. Луусалми от Вазараевой А. К.

291

На запруде голая женщина

… Mi?n taatto n?gi. Znacit, se oli dielo p?tnatcatom godu, 15, 16, 17. Se oli meil? kaikki T?ss?, kaikki kylmettii leiv?t mi?n paikoilla, hallat oldii, no vilut oldii kez?t, kai leiv?t kylmettii. Sid’? vassen znacit, sid’? vassen, pered plohim nouzi rannassa kylyh, kyly on T?ss? znacit. Siid’? piettii merezi, pisto luaitta – nouzi pissolla, murginan aigana p?iv?lT?. Akka nouzi alasti, tukat on piT?t, T?h? sua, yht? ku se on l?ikkyy, greb’onka on, vain suga, ki?ss?, tukkie sugiu. N?in rovno ved’?y, piT?t tukat: “Cto god, to huuze, cto god, to huuze“. Pi?d’? sugiu n’?in rovno. Vot kolme vuotta podr’at kai leiv?t kylmettii, tata meij?n n’?gi.

Наш отец видел. Значит, это дело было в пятнадцатом году, 15, 16, 17. Это у нас было, у нас у всех помёрзли хлеба. В наших местах заморозки были, лета были холодные, все хлеба помёрзли. Перед этим, перед плохим, поднялось из воды на берег у бани. Баня, значит, здесь, там держали мережи. Запруда сделана. Поднялась на запруду во время обеда, днём. Голая женщина поднялась. Волосы длинные, до сих пор, гребёнка только поблёскивает или расчёска в руке, волосы расчёсывает. Так словно проводит, проводит по длинным волосам. Ведь три года подряд все посевы замерзали. Отец наш видел.

ФА. 1733713а. Зап. Конкка У. С. и Трофимчик 3. М. в 1972 г. в д. Паданы от Савельевой М. Г.

292

Сидит на запруде

A sano Smetaaninan papu (ennen Tollossa se oli Makarien OTeksein naini) kerran, jotta hi?n kaco n?ki vetehist?. Kun oli tullun toiselta puolen, soutan, ni siin? vet meil? oli niemess? kaikicci semmoset pavot, mist? pyyvvettih kalua, kevy?sill? s?yny?t? pyyvvettih. Nin sill? oli pavolla istun ta takkieh sukin…. Ni siit?, sanou, kun pul’skahti j?rveh, nin kaikki se miula veneh h?il?hti, jotta oli kuatuo – semmoisen volnan anto. Nin mie, sanou, niin p?l?ssyin, jotta en tiet?n kunne suaha. Kun m?nin kotih, nin sanou, jotta semmoista cuutuo n?in, ni sanottih, jotta se kaco oli vetehini.

– Eik? pahan iell? ollun?

– Ei hi?n siit? i sen kummempua mit?n? sanon. Ei muistan, elikk? eik? liene i mit?n? ollun. A sen sano, jotta se istu niin kun ihmini, ja tukat oli niin mussat ta pit?t ta. ?iit? se kun pul’skahti siit? pavolta j?rveh.

А рассказывала Сметанина бабушка (раньше в Толлореке была Макарова Алексея жена), что она уже точно видела водяного. Когда она приехала с другого берега, приплыла на лодке, ну там ведь у нас на мысу такие запруды были, где ловили рыбу, весной язей ловили. Ну вот, и на этой запруде сидела и волосы расчёсывала. Потом как, говорит, плюхнется в озеро, что у нас даже лодка закачалась, чуть не перевернулась – такая волна была. Я тогда, говорит, так испугалась, что не знаю, куда грести. Когда пришли домой, говорю, что такое чудо видела. Сказали, что это был водяной.

– Не перед плохим было?

– Не говорила она больше ничего необычного. Не знаю, было ли чего или нет. А то говорила, что сидел ну как человек, и волосы были такие чёрные и длинные. Потом как плюхнется с этой запруды в озеро.

ФА. 2325/la. Зап. Ремшуева Р. П. в 1975 г. в д. Калевала от Лесонен M. Т.

293

На вешале сидит

– Onko vetehist? n?hty?

– Sanottih, jotta elky? m?nky? j?rveh, vet vetehini viey ta. No ei hy? tietysti oltu n?hty, ka meit?ko lien?y varauteltu lapsena, jotta: “My? n?kim?, kun vuavolla istu ta pit?t oli tukat, mussat ta pit?t tukat oltih“. Semmoni on sanottih vetehini. Vuasto oli se, miss? nuottie kuivattih, rannassa siel? vejen pi?ll?.

– Видели ли водяного?

– Говорили, что не ходите в озеро, водяной утащит да. Но они, конечно, не видели их, а нас, детей, что ли, пугали, будто бы: «Мы видели, что на вешалах для невода сидит, да длинные волосы были, чёрные, да длинные волосы были». Вот такой, говорили, водяной. Вешала – это то, где невод сушили, на берегу там, над водой.

ФА. 2324/17. Зап. Ремшуева Р. П. в 1975 г. в д. Калевала от Кеттунен А. В.

294

… Sit? sanottih, ka en mie ole h?nt? n?hnyn. Mint?h ne ei paistu, paistihhan ne, jotta on haltie ta on vetehini tai… Sanottih ennein lapsena meil?, jotta: vetehini kun istuu vuavolla ta mussat oltih tukat ta pi?t?h suki. Ka ne on tyhjie, Tietysti, mie en heit? ole n?hnyn, a semmoista olen kuullun.

…Об этом говорили, но я не видела его. Почему же не говорили? Говорили, что есть хозяин да есть водяной да… Говорили раньше нам, детям, что водяной сидит на вешале да чёрные волосы и расчёсывает их. Но это, конечно, пустое. Я не видела их. А о таком слышала.

ФА. 2521/19. Зап. Ремшуева Р. П. в 1978 г. в пос. Калевала от Кеттунен А. В.

295

Водяной сидит на мельничном колесе

Sit mellic?l ozuttau vedehine. Nouzou kivenpe?l, istuu. K?vy? kaccomah ei ruohtita. Vezirattahan pe?l. Sit kaksitostu pahmahustu oli, kahtel re?vyl oldih pandu. Vezirattahal istuhes, a meEniccu heit?y javhondan dai survondan. Sit iz?ndy sanou: “Kui nyg?i“. Sit h?i rubieu plakuttamah sid? vezimel’nican rattahan huonustu. Kirvehel plakuttav, plakuttav, sit l?ht?v. Sit uvvessah rubieu roadamah mel’niccu.

Там на мельнице показывался водяной. Поднимется на жёрнов, сидит. Ходят смотреть, но не смеют. На водяном колесе сидит. А там на двенадцать мер овса было, в два ряда были поставлены. Он на водяное колесо садится, а мельница и молоть, и толочь перестаёт. Тогда хозяин говорит: «Как теперь?» Тогда он начал стучать по стенке. Топором стучит, стучит, тогда уходит. И тогда мельница снова начинает работать.

ФА. 702/5. Зап. Рягоев В. Д. в 1963 г. в п. Эссойла от Тарасовой М. И.

Хозяева воды моются

296

Белокожее существо моется

Kun olima Kenttij?rvell? hein?ll?, siit? emm? voi muata t?m?n Pekan siskon kera. Ihan palatkassa, Riitalahessa. Iita sanou: “L?kk? tuonne mecc?h k?vel?m?h“. A se jo on puoliy?n aika. No. Se p?iv? oikein rusotti, niinkuin nousomah, oikein rusotti. M?nemm? sinne ta kacomma: onko miss? j?rvie? Pit?y kaccuo. Sinne m?nim? mecc?h, kotvasen matkua, siit? vesi niinkun kiilt?y puijen v?list?. A m?nemm? viel?, j?rvi tuli. V?ki suuri oli j?rvi. Seisattuma rannalla, Iita sanou: “Kaco sie, kaco sie tuonne!“ HilTakkaiseh, oikein hilTakkaiseh. “Kaco tuonne lahteh p?in!“ – Istuu vejess?, kivell?, elukka. Istuu, oikein on semmoni valkie, niin kun en mie tiij? mi. I se n?in istuu niinkuin ihmini. Emm? my? tiij?, mi se oli. Istuu i kun kivell? istuu, ihan rannalla, se kivi on v?h?sen vejess? jo, no ja vejell? valautuu, niin kuin peseytyy. Nahka on valkie semmoni, niinkuin lyhyt karvani, mi?n mielest?… My? t?ss? seisomina, ei sinne pitk? matka ole, jotta n?in lahti t?ss?. No kacomma. Vaikka kuin olisima ka??on, kunne se sai m?nn?, emm? n?hnyt. Se kato. Emm? my? sit? arvannun, mi se oli. My? kun aikoma sanuo, mi se oli, navemo, kontie.

– A valkie?

– A valkie meist? n?ytti, se oikein vaalie, a se p?iv? circetti-circetti, nousi sielt? oikein n?ky vain taivahasta. Ni my? sen i?e n?kim?, a emm? my? tiet?n, mi se oli.

– A eik? sanottu – se vetehini oli?

– Ei, ei. Emm? my? tiij?, ei, ei, sit? ei ni miksi. Ja emm? my? tiij?, kunne se sai, niinkun kato. M?nik? se mecc?h, vain m?nik? se veteh? A sen my? n?kim? ihan ja… Se viel? v?ki suuri tukka, niin kun istuu kivell?, kivell? oli. Ja kunne se siit? m?ni? A my? siel? seisoma, a kuuliko hi?n mi?t vain huomasi mi?t, kun my? rannalla seisoma.

Когда были в Кентозере на сенокосе, и вот не можем спать с сестрой Петра. В палатке, в Рийталахте. Ида говорит: «Пойдем, в лесу походим». А это уже полночь. Но. А утро так краснело, словно солнце поднимается, так краснело. Идем туда и смотрим: есть ли где озеро? Надо посмотреть. Прошли по лесу небольшое расстояние, и вода словно бы поблёскивает между деревьями. Прошли еще – озеро показалось. Довольно большое было озеро. Встали на берегу, Ида говорит: «Посмотри, посмотри ты туда!» Тихо, очень тихо. «Посмотри туда, в сторону залива!» Сидит в воде на камне существо. Сидит, такое очень белое, ну не знаю даже, как что. И оно сидит, как человек. Не знаем мы, что это было. Сидит и будто на камне сидит, прямо на берегу, этот камень уже немного в воде, ну и водой поливается, как будто моется. Кожа такая белая с коротенькими волосками, по-нашему мнению… Мы тут стоим, туда небольшое расстояние, так залив тут. Смотрим. Только как бы ни смотрели, куда она смогла исчезнуть – не видели. Пропала. Не поняли мы, что это. Как начнем рассказывать: так, наверно, это был медведь.

– Белый?

– Ну, белым нам показался, очень белым. А это солнце печет-печет, поднялось уже там на небе. Ну, мы это сами видели, но не знаем, что это было.

– А не говорили, что это водяной был?

– Нет, нет. Не знаем мы, нет, нет, что это. И не знаем мы, куда оно пропало, исчезло. Ушло ли оно в лес, или ушло оно в воду. Но мы видели его точно… Да еще довольно-таки много волос, и вроде как сидит на камне, на камне было. И куда оно пропало? А мы там стоим, ну услышало ли оно нас или почувствовало нас, что мы на берегу стоим?

ФА. 3349/1. Зап. Степанова А. С. в 1996 г. в пос. Калевала от Леттиевой А. А.

297

Хозяин воды моется на берегу

– A sanottih veiniz?nd?? butto n?htih. Rannal pezihes, pitk?t tukat, kassat. A se, naverno, heidy smutti.

А говорили, что будто видели хозяина воды. На берегу мылся, длинные волосы, косы. А, наверно, им привиделось.

ФА. 3425/22. Зап. Иванова Л. И. и Миронова В. П. в 1999 г. в п. Эссойла от Букреевой 77. 77.

298

Вода-водяница в омутах

Daaze necie on reka Sovdu, sie on takije omuty. H?i sie kus lienne naine niitti, sit nouzi jogipardahah i rubei pezevym?h. Pezevym?h rubei. A sit naine p?ll?styi, stoikan lykk?i, ei ruvennuh. Tossupe?n l?hti muzikankel. Muzikku sanou: “Kusbo on?“ “Toa n?in!“ “Pe?n, – sanou, – l?hten leikoan!“ “Ole! – sanou, – Ottau sinuu jogeh sinne!“ “A j?lles ei n?hty. Mec?s sie, jogirannas. Vezi-ved’oi se, vezi-ved’oi!

Вот там есть река Совда, там есть такие омуты. Там женщина где-то косила, и вот выплыло на берег реки и стало мыться. Мыться стало. Женщина испугалась, косу бросила, перестала косить. На следующий день пошла с мужем. Муж говорит: «Где было?» «Там видела!» «Голову, – говорит, – пойду отрежу!» «Перестань! Утащит тебя в реку!» А потом не видели. В лесу там, на берегу реки. Вода-водяница это, вода-водяница!

ФА. 3460/35а. Зап. Иванова Л. И. и Миронова В. П. в 2000 г. в д. Лахта от Максимова П. Д.

Хозяева плавают в воде

299

Хозяйка воды показывается в образе щуки

Oli meil? f tritsat’ ftorom godu… L?ksimm? my? hein?ll?, nell?kymment? kilometrie ti?lt?, Karjalah p?in, Koudaj?rvie. Ylen kaunis p?iv?! A kahen olemma is?nn?n ker?ll?. Hi?n sanou: “Kaco sie, Anni, raunisuon niukalla mi py?r?ht?n?y?! Siel?, – sanou, – navemo lohi on mujehissa“. My? tuhma siih paikkah, miss? oltih mujehet ne. “T?ss?, – sanou, – mujehet oltih“. Mie kacon… Mie sanon: “Iivana! N?m? oh ei mujehet!“ “Oi, hauki on! – sanou. – Mie ammun!“ “Et! Et ammu! T?m? on ei hauki! – mie sanon. – El? kose!“ Mie airot panin veteh, ponimajes, h?nell? on pi? t?ss?, a h?nell? on h?nt? siel?! “Mie, – sanou, – ammun!“ “Et ammu! Et ammu! – mie sanon. – T?m? on ei hauki. Kaco vain, ken on!“ Plastat znaacit valkiet, i n?in liikuttau k?sill?. I on kun vot ihmisen, tol’ko n?in on v?h?sen temnovaatoi! Vot silmih kaccov, tokko puaji ei! Miula on ihmisen pi?, h?nell? on kalan h?nt?. “Mie, – sanou, – ly?n!“ “Et ly?!“ “Ka hi?n on hauki!“ “Ei ole hauki!“ Nu, naverno, my? minuuttie kymmenen h?nen kera kacomma, i veneht? emm? liikuta, emm? ni kumpani. Mie kacon… I m?ni poikki venehest? i nousi niinkuin sein?st? suati i ki?ll?h viuhkasi… No, siit? tulemma siihi l?hemm?, mie kacon: jo on metrie viisikymment?, rantah p?in m?n?y. Mie sanon: “Iivana! Emm? l?he j?lkeh. T?m? on, mie sanon siula, ei hauki, a t?m? on vienem?nt?!“ Kuni my? siin? puajima, se jo oh, kilometrin verran m?ni rantah! Siel? kun ruuvikko oli, oh ty Booze moi! niin kun hi?n ruuvikkoh m?ni, ni kyll? se kisasi siel?! Monta metrie vesi nousi yl?h?ksi! Vot sen mie olen n?hnyn!

Было у нас в тридцать втором году… Пошли мы на сенокос, сорок километров туда, в сторону Карелии, по Ковдозеру. Очень красивый день! Мы вдвоем с мужем. Он говорит: «Посмотри-ка, там что-то крутится?! Там, – говорит, – наверно лосось в [стае] ряпушек». Мы пришли к тому месту, где ряпушки. «Вот здесь, – говорит, – ряпушки были». Я смотрю… Я говорю: «Иван! Это были не ряпушки!» «Ой, щука! – говорит. – Я выстрелю!» «Нет! Нет, не выстрелишь! Это не щука! – я говорю. – Не трогай!» Я весла опустила в воду, понимаешь ли: у него голова здесь, а хвост там! «Я, – говорит, – выстрелю!» «Не выстрелишь! Не выстрелишь! – я говорю. – Это не щука. Посмотри-ка, кто это!» Ласты, значит, белые, и так шевелит руками. И как человек, только немного темноватый! Вот в глаза смотрит, только не разговаривает! С моей стороны – человеческая голова, а в его сторону [мужа] – рыбий хвост. «Я, – говорит, – ударю!» «Не ударишь!» «Дак щука ведь!» «Не щука!» Ну, наверно, минут десять мы с ним смотрели, и лодку не двигаем, ни который… Мы смотрим… И пошла поперек лодки, и поднялась, словно от стенки, и рукой махнула… Ну, тогда мы сдвинулись, я смотрю: уже метров на пятьдесят к берегу продвинулась. Я говорю: «Иван! Не пойдем следом. Это, я тебе скажу, не щука, а это хозяйка воды!» Пока мы так разговариваем, она уже на километр уплыла к берегу. Там были заросли тростника… ох, ты, Боже мой! Она как в заросли тростника вошла, ну и играла она там! Намного метров вода поднималась вверх! Вот это я видела!

ФА. 3060/3. Зап. Конкка А. П. в 1987 г. в д. Княжая Губа от Никулиной А. Ф.

300

Водяной с щучьим хвостом

Sanottih: elky? kylpekky? j?rve???, vetehini vet?y. IlTan p?iv?st?…

Ta meil? sanottih: poro kuzi veteh, ei sua m?nn? uimah. IlTan p?iv?st?.

Vetehini oli h?nn?n kera, hauvin h?nn?n kera. A t?m? oli niin kun ihmizell?, muu runga. Tukat pit?t, tukkie suki.

Говорили: не купайтесь в озере, водяной утащит. После Ильина дня… И у нас говорили: олень в озеро пописает, нельзя идти купаться после Ильина дня.

Водяной с хвостом, с щучьим хвостом. А это как у человека, остальное тело. Волосы длинные, волосы расчесывает.

ФА. 3486/1. Зап. Степанова А. С., Иванова Л. И. и Миронова В. П. в 2000 г. в г. Кемь от Рудометовой (Окатовой) Т. С.

301

Проплывает как лодка

Vedehine veiss?, sittapada eiss?… Nu vedehist? sie hot n?it, vedehine, vain cuudiv, vain ken. My? yhen kerran olimma nuotalla, ni kun p?iv?ne circett?y, nouzou, ylen zoaru se. Nu kaksi veneht? rinnakkah sovvamma. Ni kun ezipuoleh kun uivahtih vedehine. Ni kun veneh. “Avoi-voi-voi, – santah akat, – emm? en?mbi l?he, ke?nnykke? j?rill?h!“ J?rill?h kyl?h venehen kera ke?nnyimm?. Emm? ruohtin m?nn?. Coassuo kaksi proiji, rannassa olimma, siid? l?htim?… Kun veneh, urahti kun veneh. Vedehine daaze nuotan peitt?y. Ne to ?to muiten. Et vej?, hot himottanou. Staruuhat maltetah…

Водяной в воде, горшок с испражнениями впереди. Ну, водяного хоть и видишь там, водяной чудится или кто. Мы однажды были на рыбалке, солнышко так светит, встает, жара такая!.. Две лодки рядышком, гребем. Вдруг впереди как проплывет водяной! Как будто лодка! «Ой-ой-ой, – говорят женщины, – не пойдем дальше, поворачивайте обратно!» Обратно в сторону деревни лодку повернули. Не посмели ехать. Часа два прошло, на берегу были, потом поехали… Как лодка, забурлило, как лодка. Водяной даже невод прячет. Не то что так. Не вытянешь, хоть и хочешь. Старухи умеют…

ФА. 1521/6. Зап. Степанова А. С. и Лавонен Н. А. в 1971 г. в д. Кармасельга от Макаровой И. А.

302

Плывёт как бревно с волосами

T?ti n?ki vetehist? j?rve???. Matkai niin kun tukkip?lkky. A tukat oltih metrie pit?lt? liehuttu. No hy? kacotah jotta, kun oltih kalalla siel?, kacotah: mi matkuau se p?lkky j?rve???? J?rvie halki ihan pissyss? niin matkuau i tukat niin liehutah. Hy? k?mpp?h pakoh, sinne kun poikki j?rven pi?si, sinne oli katon. En?mpi ei n?hty. Poikki j?rvest?. Permannon j?rve???. Seiccemen kilometrie Sonkaj?rvest?. N?ki Ja-rassiman akka, Marina.

Тетя видела водяного в озере. Двигался словно бревно. Волосы на метр длиной развевались. Ну, они смотрят, они на рыбалке там были, смотрят: что это за бревно в озере движется? Вдоль озера, прямо стоймя движется, и волосы так развеваются. Они бегом в избушку. А когда через озеро переплыла, там и исчезла. Больше не видели. За озером. В Пермандозере. Семь километров от Шомбозера. Видела жена Герасима, Марина.

ФА. 772/4. Зап. Степанова А. С. в 1966 г. в д. Кепа от Степановой А. Я.

303

Выпрыгивает из воды как овца

Olemma tuossa suaressa lehen leikossa. No, lehen leikossa kun olemma, tulemma sielt?, oikein on kuuma p?iv?. Tuomma takat rantah, lehtie. Nyt pit?y l?htie j?rveh. Gal’a sanou, Gal’a on se miun tytt?reni. No. Hi?n m?ni j?rveh tai mie m?nin j?rveh. Mie kun m?nen sih j?rveh, nin kun suorien, jotta nyt mie h?yr?h?ll?n sinne, ni se niin ei ollun et?h?n?, niinkun harmua lammas, t?h? hyp?hti. Mie karjahallan: “Oi, Gal’a!“ No hi?nki n?ki niinkun muka. A muuta mie en tiij?, mi h?n oli.

– Mist? se nousi?

– Ihan vejest? nousi ta j?lell?h tupsahti, tupsahti sinne harmua, niin kuin.

– A korkealleko se nousi?

– No, nousi melko se n?in, ta niin j?lell?h tupsahti. En tiij?, mi se oli se.

– Oliko se vetehine?

– En mie tiij?, en mie ole n?hnyn sit? vetehist?.

– Находимся там, на острове, листья рвём. Ну, листья рвём, приходим оттуда, очень жаркий день. Приносим на берег ноши с листьями. Сейчас надо пойти в озеро. Галя говорит, Галя – это моя дочка. Но. Она вошла в озеро, и я вошла в озеро. Я как зашла в озеро, и собираюсь окунуться, что я вот-вот нырну туда. И это недалеко было, будто серая овца выпрыгнула. Я кричать: «Ой, Галя!» Но и она видела так же. А только я не знаю, что это было.

– Откуда оно взялось?

– Прямо из воды поднялось и обратно нырнуло туда. Серое будто.

– А высоко это поднялось?

– Но, поднялось довольно-таки и обратно шлёпнулось. Не знаю, что это было.

– Был ли это водяной?

– Не знаю я, не видела я этого водяного.

ФА. 2613/2 Зап. Лавонен Н. А. и Онегина Н. Ф. в 1980 г. в д. Кестеньга от Липаевой В. В.

304

Купается в ламбушке

Paistih dai n?htih daaze veiniz?nde?. Meij?n oli sie Iambi, sie poaksuh. Lambi oli hawas, a sit toici ugodiu, marjoa ker?t?h vai mid? i n?ht?h, ?to lammin rannas poaksuh, ?to vrode pohoz na celoveka, a serst’anoi takoi kupajetsa. I sit vai n?ht?h i kadou. Veis kezoidu kylbi. Vedehizekse heidy nazyvaitih. Oli mostu cuudua.

Говорили и даже видели хозяина воды. У нас там была ламбушка, там часто. Ламбушка была в низине. А потом бывает: ягоды собирают или что и увидят, что часто на берегу ламбы. вроде, похож на человека, но шерстяной такой, купается. А только увидят, и он исчезнет. В воде купался. Водяными их называли. Бывали такие чудеса.

ФА. 3426/15. Зап. Иванова Л. И. и Миронова В. П. в 1999 г. в п. Эссойла от Аксентъева В. Г.

305

Купается поздно вечером

– Starikka l?ksi ield? p?in astuon. A miula sanou: “Tuo veneh“. Verkot oldii meil? j?rvest? nossetud, sinne niemel? panna. A mie l?ksin… viccoa, silloin vet pajuviccoa ecittii. A mie l?ksin da tyyni on, da hilTakkazee: buitto mie (silloin vet’ paha veneh meil? oli, ei ku n?m?). Ku m?nin, kacon ku inehmini. Kenh?n viel? j?rvie kylb?y? Ka kacon: tukat pit?t. A en tiij?, suga vai greb’onkka, mie ku p?ll?ssyin. Ni ku he?n n?in py?r?ht?y siih j?rveh, ni ku ui, ni tukat ne pit?t, ku puoleh toizeh. A kuni… ka ku risfikanza. Mie m?nin: “Hoi, starikka, vedehizen n?in“. “M?ne, m?ne, hurizou, toaz valehtelet,“ – sanou. J?rell?? l?ksim?, vecce tahto uuvvestaa nossa vai mid?. Dai mi?n starikka p?ll?sty. Se ku uuvestaa, ni libo rannalla siih tuli, viru vai mid?, ni ku uuvvestaa, ni kai mi?n veneh senin puolee toizee kacoaiccieti, duumaicen, m?nim? j?rvee. Se m?ne mingo vuotta t?m?n j?lgie ni varazin, ku l?hemm?, ni kai vilu on. En tiij?, suga vai mi oli, ku mie enzi kerran ij?ll? n?in. Mi?n mama-pokoinikka monen kerdoa n?gi. Semmoni se kost’anoi greb’onkka, ku sugiu, ni tokko derzis’, kai… Dai mi?n Moariet’otka pokoinikka n?gi.

– Tukat oldii mussat?

– Mussat, mussat, ku kegl?het, pit?t. Mie, ku mie kacoin, he?n istu, ni kui n?in ottau, ni viel? ke?ll? pid?y, ku t?ll? ve?ld?y ni. Mie ku p?ll?ssyin, hot veneh lyk?t? da j algazin j ?rell??.

Старик пошёл уже под вечер пешком. А мне говорит: «Привези лодку». Сети у нас были из озера подняты, тут на мысу. А я… прутья тогда, ивовые прутья, искали. А я пошла да тихо так, и я тихонечко: будто что (тогда ведь у нас плохая лодка была, не эта). Как пришла, смотрю: будто бы женщина. Кто это ещё купается? Смотрю: волосы длинные. А не знаю, расчёска или гребёнка в руке – я как испугалась. А она как повернётся в озеро, как поплывёт, волосы длинные, в одну, другую сторону… Ну, как человек. Я пришла: «Ой, старик, водяного видела». «Иди ты, иди, глупая, снова обманываешь!» – говорит. Отправились обратно. Видимо, снова хотела выплыть или что… Да и наш старик испугался. А эта снова, то ли на берег выплыла и лежит или что, и снова! Даже наша лодка из стороны в сторону раскачивается, думаю: «Утонем!» Уже сколько лет прошло после этого, всё боялась, как на лодке поплывём, даже в холод бросало. Не знаю, расчёска или что было, когда я первый раз видела. Мама-покойница много раз видела. Такая костяная гребёнка, как расчёсывается, только держись, всё. Да и наша тётка Мария-покойница видела.

– Волосы были чёрные?

– Чёрные, чёрные, как уголь, длинные. Я как посмотрела: она сидит. И как так возьмёт, ещё рукой держит, как проведёт. Я как испугалась, хоть лодку брось и пешком обратно.

ФА. 2389/23. Зап. Ремшуева Р. П. и Косменко А. П. в 1976 г. в д. Юккогуба от Ложкиной П. И.

306

Плывёт, аж вода бурлит

– Istui… sillal! Ni kui paukahti vedee, ni vai l?ksi niikui vezi roadau… Tukat vai plaavaijaa puolee toizee. He?n istu naverno, siid? kussa kai sillalla. A mie ku hebozella rubezin siel? matkoamaa da teleg? se tuptetti, he?n ku paukahtau, ni kui mie duumaicen, ken kai ziivatta m?ni. Kacon, ni vain mussalla, buurilla rovno l?ksi sinne matkoamaa.

– Se oli vedehini?

– Ka mie en tiij?, vedehini! Ka navemo ze vedehini, ei kui ollun niked? ristikanzoa m?nije? ni. Vain l?ksi t?nne tuosta sillasta, t?nne j?rvie my? matkai, ni kui ristikanza rovno. (Ni vain tukat hoaroallaa, ku mado rovno.)

– Se konza oli, nedavno?

– Ka nedavno on, jo mie konza roavoin. On jo aigoa, voinan j?lgie, voinan j?lgie. Maiduo vein da postua vein da.

– Сидела… на мосту! И как плюхнулась в воду и поплыла, вода только забурлила. Волосы только плавают из стороны в сторону. Она, наверно, сидела где-то на мосту. А я как на лошади стала приближаться, телега гремела, она и плюхнулась. Я думаю: что за животное прыгнуло? Смотрю, словно забурлило чёрное, пошло туда.

– Это водяной был?

– Ну не знаю, водяной! Так, наверно, водяной, раз не было никого людей идущих. Только пошла сюда, от моста сюда, по озеру плывет, будто как человек. Волосы только развеваются, словно змея.

– Это когда было, недавно?

– Дак недавно уж, когда я уже работала. Прошло уже времени. После войны, после войны. Молоко я возила да почту возила.

ФА.2389/9. Зап. Ремшуева Р. П. и Косменко А. П. в 1976 г. в д. Юккогуба от Ложкиной А. Г.

307

Плавает в бурю

Mamma sit? toimitti, jotta muka kerran kun oli oikein suuri se tuuli tullun, myrsky noussun. Nin se kun oikein suuret uallot noustih i sielt? se vetehini niin kun nousi. Jotta niin kun hyo oli n?hty, jotta on se j?rve???, se vetehini. Jotta silla on pit?t tukat ta hampahat suuret semmoset. Naini pitk?tukkani, ta se on totta se naini, kun ei partua sanottu olo van. Kun pitk? tukka, pit?t tukat vain, ni siit? j?rvest? muka tulou. Ne tuulet siit?, vetehini sen vejen nostau ta siit? tuulet tullah.

Мама вспоминала, что однажды налетел очень сильный ветер, поднялась буря. И очень большие волны поднялись, и оттуда будто поднялся водяной. Они как будто видели, что он есть в озере, этот водяной. Что у него длинные волосы и зубы большие такие. Женщина длинноволосая. И это на самом деле женщина, потому что не говорили, что борода есть. Что волосы длинные, только волосы длинные. И когда на озере поднимается такой ветер, это водяной воду поднимает, и поэтому ветер поднимается.

ФА. 3345/la. Зап. Степанова А. С. в 1996 г. в д. Вокнаволок от Мякеля M. Н.

308

Плавают в Ильин и Петров день

Mie en ole n?hnyn, vain olen kuullun, jotta IlTanp?iv?n? ta Pedrunp?iv?na illalla uitettelou Griisan suaren luona. Jos kuka n?k?y, ni se on vahinkoksi. No, hy? ?anotah. Nu on n?hty: on ihmini kun ihmini, pi?t?h sukiu, a ne kun hiukset m?nn?h veteh, ne on kun juuri mavot. Meit? lapsena varauteltih siit?: ne kun juuri mavot puututah jalkah, m?nett? veteh. Jo muka ne h?nen hivukset… Pedrunp?iv?n da IlTanp?iv?n v?lill? on se Korkosen Griisan suaren luona… ?mm? sit? mainicci, jotta ei pie sinne m?nn? j?rveh IlTanp?iv?n ta Pedrunp?iv?n v?lill?.

Я не видела, слышала только, что вечером в Ильин день да в Петров день плавает рядом с Гришиным островом. И если кто увидит, это к плохому. Ну, видели: женщина как женщина, волосы расчесывает, а эти волосы, когда в воду опускаются, ну прямо как змеи. Нас детьми этим пугали: эти змеи как опутают ноги, уйдёте под воду. Это будто его волосы… Между Петровым и Ильиным днём он поднимается около острова Корккоева Гриши… Бабушка об этом вспоминала, что не надо в озеро ходить между Петровым и Ильиным днями.

ФА. 738/4. Зап. Лескинен В. Г. в 1966 г. в д. Софпорог от Мастинен E. М.

309

Выныривает из озёрной ямы

Monen kerdoaki my? pienen? n?vimm?. J?rvie sie uitau, moine oli paikka meij?n kohassa. Hauda oli j?rve???, siid? hauvasta kublahtau vejen pe?ll?, umbipe?ss?, n?in selg? vain mussottau. Muzikka, sel?n piduhus selg?, uid j?rvie my?te. Moni kerdoa.

Dai n?htih monii kerdoja: kivil?ill? istuu. Vain tukkie sugiu. Mussat tukat da pit’?t.

A muzikka palTaspe? oli nuotassa. Toko nagrettih: “M?nge?, m?nge?, – sanou, – toko se gu palTaspe? tulou muzikka, ottau te?t!“

A pit?t tukat, akka, sanou, on ved’oil toze. Pitill? tukilla.

Много раз и мы, когда были маленькие, видели. В озере там плывет, такое место было напротив нас. Яма была в озере, из той ямы вынырнет над водой, а голова под водой, только спина чернеет. Мужик, спина длиной как спина, плыл по озеру. Много раз.

И видели много раз: на камнях сидит. Волосы только расчесывает. Черные волосы да длинные.

А в неводе мужик был лысый. Смеялись только: «Идите, идите, говорят, только как тот лысый мужик придет, схватит вас!»

А с длинными волосами женщина, говорят, у водяного тоже есть. С длинными волосами.

ФА. 1524/За. Зап. Степанова А. С. и Лавонен Н. А. в 1971 г. в д. Кармасельга от Прохоровой М. А.

310

Поднимается из воды

– Mie olen n?hnyn tokko t?st? suahen. J?rvess?. My? kun yhten? vuotena k?ymm? hein?ll?: miula oli veikko-rukka, no ni vaivani oli hi?n. Hi?n soutau, a mie olen per?ss?. Mie ni?n, kun nousou t?st? suahen, kun nousou, hivukset kun on n?in pit?t, hivukset n?in ji?h?h… Mie kun siit? niin matkuan ta niin varajan, jotta ei pit?is miula en?mpi n?h?. Mie tiij?n, jotta hi?n hyv?n iell? ei n?ytt?yhy, hi?n minnih iell? n?ytt?ytyy. Mie kun n?in panin siit?, n?in, jotta en kaco. No kuin sie etehk?sin et kaco, kun pit?y matata. Ni kun kacon, ni siit? hi?n jo on ti?l?, tuas n?ytt?ytyy, tuas nousou n?in. No siit? tulin kotih, muamo-rukalla sanoin:

– Mie kun n?in t?t? vienem?nty? t?n?pi?n?.

– Se on, sanou, paha n?h?.

Vain siit? miula! Kaksitoista net?lie kun l?siin… A vot t?m?n n?n’n’in ajotti, nin n?in oli t?m? n?n’n’i.

– Я видела вот тут, между островами. Мы в один год ходили на сенокос. У меня был брат-покойник, он был увечный. Он гребёт, а я на корме в лодке. Я вижу, как поднимается, досюда, как поднимается, волосы такие длинные, волосы так тянутся… Я как подгребаю и так боюсь, что не надо бы мне больше и видеть. Я знаю, что перед хорошим он не показывается, он перед чем-то плохим показывается. Ну, я решила, что не буду смотреть. Ну а как не смотреть вперёд, надо ехать. Смотрю, а он уже здесь, снова показывается, снова поднялся. Ну, потом пришла домой, матери рассказала: «Вот я видела сегодня хозяйку воды». «Это, – говорит, – плохое предзнаменование». Вот после этого у меня! Двенадцать недель болела… Стало мне эту грудь нарывать. Вот такая грудь была.

ФА. 1702/20. Зап. Степанова А. С. и Лавонен Н. А. в п. Зеленоборском от Койкеровой М. И.

311

Водяной выплывает

– Ka vedehizill? p?l?tettih, my? kun j?rvie kylbim?. Vedehizill? siel? p?l?tettih, kun m?nemm? j?rveh, ni ?anotah: “Elgy?, lapset, m?ngy?, j?rkki on“.

J?rkki on se syv?kk?. L?ht?y h?n sinne, uija emm? malta ni, znacit siel? on j?rkki: “Elgy? m?ngy?, j?rkki on t?ss?, vedehini nouzou“. My? sanomma: “Mimmoiniba on se vedehini?“ Sanou: “Ollou se semmoni karvani, tukat pit’?t“. My? mist?b? tiij?mm?. A kun my? siel? j?rill?h tulemma jovesta: “Oi lapset, t’yt’ot, tulgua pois, vedehini tulou“. Emm?g? ni? i vedehist?, ongo siel? vedehini vai ei ole… No, kerran t?ss? sanottii. Sellin j?rvell?. Sellin j?rvell? t?ss? sanottii. Emm? tiij?, mi nouzetteli vanhassah. Ni tukat pit’?t. Venehell? ajettih da nouzi keskij?rvell?, puisteliecci, ?anotah, da j?rell?h heittih.

– Ennen vanhaa?

– No vanhassa. Tukat pit’?t. Oligo ken lien?y. Vet cuudiu, navemo, cuudittih ne, a mozot ei ni… My? vet olemma k?vellyn, ni emm? ni? ni mid?.

– Дак водяным пугали, когда мы купались в озере. Водяным пугали, когда мы пойдём к озеру. Разденемся догола и как зайдём в озеро, говорят: «Не ходите, дети, там крутой спуск». Крутой берег, глубокий. Пойдём туда, плавать не умеем, значит там крутой спуск. «Не ходите, крутой обрыв здесь, водяной всплывёт». Мы говорим: «Какой он, водяной?» Говорят: «Он такой, весь в шерсти, волосы длинные». А мы откуда знаем. А мы как обратно выходим из реки: «Ой, дети, девочки, идите вон, водяной придёт». И не видим водяного, есть ли он там или нет. Но однажды здесь рассказывали. В озере Сельги, здесь говорили, в озере Сельги. Не знаем, что поднималось в старину. Волосы длинные. На лодке плыли, и поднялось посреди озера, отряхнулось, говорят, и снова опустилось.

– В старину?

– Да, в старину. Волосы длинные. Был ли кто? Ведь чудилось, наверное, чудилось. А, может, и нет… Мы ведь ездили, а ничего не видели.

ФА. 1877/16. Зап. Трофимчик 3. М. в 1973 г. в д. Сельга от Уллиевой А. Т.

312

Посреди реки видели водяного

– Mie h?nt? en tiij?, n?ink? mie vetehist?, vain mih?n oli. Kun kerran tuhma halkomec?st? ta mie l?ksin siit? k?sieni pes?m?h pihkasta rantah.

M?nim? ta lapset tultih miula j?lkeh, viel? toiset nuoremmat. ?iit? kun pesin mie k?teni ta l?ksin nousomah termy? yl?s, kacon sinne, toisella puolen joven, nin keski jovella oli niin kun ihmini, niin kun ihmisen ruumis, tavallisen kokosen ihmisen ruumis, se oli kumualTah. Enk? mie n?hnyn, oliko siel? tukat eli eik?. Enk? virkkan lapsilla, enk? virkkan ni kotih kun tulin keh?n?, jotta mie mit? n?in. A semmoni oli. Ice olen n?in ajatellun, jotta mih?n tuo, poika, oli, a sen kummempua mie sit? en tiij? selvitty?.

Я этого не знаю, видела я водяного или кто это был? Однажды пришли мы с заготовки дров из лесу, и я пошла на берег руки от смолы отмывать. Пришли ещё и дети поменьше, за мной на берег увязались. Ну, вот как отмыла я руки, начала подниматься наверх, смотрю на другую сторону реки: ну посреди реки будто бы человек, ну как человеческое тело, обычного роста человеческое тело. Тот был лицом вниз. Не видела я, были ли у него волосы или нет. Ничего не сказала детям, и, домой придя, никому не сказала, что я видела. А такое было. Сама так думала, что же это было, а объяснения этого чуда я не знаю.

ФА. 2325/1. Зап. Ремшуева Р.П. в 1975 г. в п. Калевала от Лесонен M. Т.

Род водяного

313

У водяного есть свой род

– Mik? on vedehine?

– Ga j?rveniz?nd?.

– Onko se paha?

– Ka vot sanotaa musta, pit’?t tukat…

– Keit? kuulit t?m?n starinan?

– T?m? miula pien’en? sanottii. Engo muissa, ken ni meil? i siel? rosskazi srarinua. Pien’en? sanottii.

– Mit? vedehine mato?

– A vedehine, sanotaa, voi vedee ottua, ved’ehine. A my? ved ved’ehist’? i?e emm? n’?gen. Veiniz?nn?t, veinem?nn?t, lapset – kai ollaa ved’ehizell?.

– Kalat on vedehizen karja?

– Ei kaloja. Ved’ehizell? ved’ehizen i rodu on, oma. Kalat on omat, i ollah kalat. Ved’ehizell?, sanotaa, oma i rodu on. Kuingo ristikanzala muala, nii ni ved’ehizel? muala. Nii ni biesala sanotaa, oma varuau, ?to levitett?is vain ei pereht?, stobi pereh ei eruois, varuau, he?n ei anna, biessa, perehf? levitti?.

– Кто этот водяной?

– Дак хозяин озера.

– Он плохой?

– Дак вот говорят, чёрный, волосы длинные.

– От кого ты это слышала?

– Мне это маленькой рассказывали.

– А что водяной делал?

– А водяной, говорят, может в воду утащить. А мы ведь сами водяного не видели. Хозяева воды, хозяйки воды, дети – всё есть у водяного.

– Рыбы – тоже косяк водяного?

– Нет, рыбы нет. У водяного и род водяного. Рыбы, они рыбы и есть. А у водяного, говорят, свой род есть. Как у людей на земле, так и у водяного на земле. Так и у беса, говорят, своя семья. Ну а бес, говорят, больше всего и боится, чтобы только не разъединили семью. Боится, чтобы семья не распалась. Он не даёт, бес, семью разрушить.

ФА. 2252/1. Зап. Ремшуева Р. П. в 1975 г. в д. Мяндусельга от Савельевой П. С.

314

В воде есть всякое плохое

El’mitozeras kudoat elettih, l?htiettih kylyh pezevym?h. Heile tuli naine dai muzikku kylyh! Kylyh tuldih veisp?i. Sit, sanou, en tiije, kui l?htimm? kylysp?i.

Hy? ei ni hyv?n iel tulla! Sit e?re heidy vyiselittih kois. Pahan iel tullah! Ei hyv?n iel!

A veis on olii! Veis on vs’akoidu pahoa, a tiet? ei.

Min? ku ongel gu k?vyin – veis on senmostu, nenga suurdu, mostu on suurdu, ujuv kui mitahto ujus, h?i ku lehmy tulou! Ravei, suuri! I l?hemb? tulou, sit burskahtah j?rilleh vedeh! Men tiije, mit ollah veis!

Sit toze maduo men tiije min kerdoa vejes n?in. Veis on vs’akoidu pahoa.

В Эльмитозере которые жили, пошли в баню мыться. К ним мужчина и женщина в баню пришли! В баню пришли из воды. Потом, говорит, не знаю, как из бани ушли.

Перед хорошим они и не приходят! Тогда их и выселили из дома. Перед плохим приходят! Не перед добром!

А в воде есть житель! В воде есть всякое плохое, а не знают.

Я как на рыбалку хожу, – в воде есть такие, вот такой величины, такие есть большие, плывет, словно плывет что-то такое, как корова! Большой, огромный. И поближе подплывает, и нырнет снова в воду! Поди знай, что есть в воде!

Потом тоже змей, поди знай, сколько раз в воде видела. В воде есть всякая нечисть.

ФА. 3463/6, 7. Зап. Иванова Л. И. и Миронова В. П. в 2000 г. в д. Лахта от Артамоновой M. Н.

315

Водяной просит помочь принять роды

Muzikku oli rybakku. Eli aiven kalanvuoh ainos. Huondeksel h?i l?ht?y kalah. Kaloa soau. L?ht?y kodih ajamah kuutil (enne kuutis ajettih). Kuutis ajau kodih da tiedosanoi niil?i lugou, h?i maltoi lapsii soaha, lapsii soahes /auttoa/. Enne vet’ eulluh, kaco, roddomoa. Enne peitos soadih lapset. Sit h?i tiedosanoi niil?i lugou, lapsensoandu sanoi. Kui ajau sie puolen guboa, кассой: muzikku sie ajau ku Kartien Nestari. Sie oli meile pieni kyl?ine, Kartien Nestari, mustupardu muzikku. Tulou: “Nyg?i ole sin? hyv?, akku minul kolme p?ive? lastu soau, ei voi soaha lastu. Sin? l?kk? nyg?i minulluo“. A vedehine ku on, h?i dogadi, ?to vedehine on. “?l? varoa, vedeh et mene, tuos on kodi pistos, pistos on kodi, ?l? varoa, min? sinuu vej?n“. “En voi l?htie, en voi l?htie, a suoloa gu tuonnet…“ Ice duumaiccou: “Suoloa gu tuomah l?hten?y, ga sit pagenen“. A sit on niemi, sie vai ei olis loiton, Nikoinniemekse sanottih. Dai h?i ku l?ht?y se muzikku suolii tuomah, ga muzikku rubieu huolittamah ajamah. Ei, sanou, mene nimid?, kahtu minuuttastu, jongoi sit on muzikku j?rilleh suolienkel. Sie h?i suolat loadiu akal, lapsen soau. “Nyg?i ?ijygo sinulles pid?y?“ H?nelleh dengoa koadau: ota mitahto dengoa. Sanou: “En min? dengoa ota, – sanou, – ei pie, en min? nikes dengoa ota, hot kunna k?vyn ga nikonzu en ota dengoa nimid?“. Sanou: “Gu nyg?i sin?…, ga mid?bo kaloi suvaicet?“ “A mid? vai ollou, min? joga kaloa suvaicen“.“Nyg?i, – sanou, – t?m?n hyvy?n gu lait, sin? vai j?rvirandah tullet, dai sin? kalata et l?h, dai sinun poijat, dai sinun bunukat, vai tuldahes j?rvenrandah dai kalata ei l?htiet?“. Nyg?i h?nelleh kai on h?vinnyh, yksi on bunukku dai se vai j?rvirandah menn?y, ei keit?m?t? ole.

Мужик был рыбаком. Все время за счет рыбы жил. Пошел он утром на рыбалку. Рыбу ловит. Поплыл домой на долбленке (раньше на долбленках ездили). Плывет на долбленке домой и слова заговора читает, он умел роженицам помогать, роженицам помогать. Раньше ведь роддомов не было. Раньше в тайне ведь детей рожали. И вот он читает эти слова заговора, родильного заговора. Как проехал половину залива, смотрит: мужик там едет как Картоев Нестор. Там у нас была маленькая деревенька, Картоев Нестор, чернобородый мужик. Приходит: «Будь добр, у меня жена уже три дня рожает, не может родить ребенка. Пойдем сейчас ко мне!» А это водяной, он догадался, что это водяной. «Не бойся, не утонешь, вот там, на луде, в запруде дом, на лудеб в запруде дом, не бойся, я тебя отвезу». «Не могу пойти, не могу пойти, а если соли принесешь…» А сам думает: «Если за солью пойдет, то я убегу!» А там мыс, там недалеко, Никойниеми называли. И тот мужик как за солью пошел, рыбак начал быстрее грести. Не прошло и двух минут, а мужик уже тут, с солью. Сделал он соль для женщины, ребенок родился. «Много ли теперь тебе надо?» Денег ему насыпает: бери, сколько хочешь. Говорит: «Не возьму я денег, – говорит, – не надо, я ни от кого денег не беру, куда бы ни ходил, ни от кого никогда денег не беру». Говорит: «Ну, раз так, то какую рыбу ты любишь?» «А какая только есть, я всякую рыбу люблю». «Ну, раз сейчас ты такое доброе дело мне сделал, то как только на берег озера придешь, без рыбы ты не уйдешь, и сыновья твои, и внуки – пусть только придут на берег озера, без рыбы не уйдут». Сейчас у него остался только один внук, но и он, если только на берег озера придет, без улова не уходит.

ФА. 1018/10. Зап. Онегина Н. Ф. в 1968 г. в г. Сортавала от Киброевой А. Е.

316

Русалка кормит грудью своего ребёнка

A meil? Karjalassa vot viimeist? vuotta elimin?, viimeist? kesy? daaze. Nu my? tuatonkera olimma tooze nuotalla. I souvetah, niin on lietepohja, kaunis! Kacotah: naini venyy i lasta imett?y. На песке. На дном озера. A mussat hivukset, n?in pit?t. Nu miula tuatto sanou: “Nu kaco nyt! Emm? ole my? tulevana vuotena t?ss?!“ Muamo sanou: “Kuolemina?“ “Emm? kuole, vain my? pois m?nemm? ti?lt?“. Tuatto sraazu sano, ?to my? pois m?nemm? ti?lt?. I kak ras my? sen kes?n elimm? siel? i kevy?ll? l?ksim? Karjalasta pois, t?nne kotih, Kn’azoih… Rusalka! Ihmini gromadnoi! I… Prosto ihmini! Niin n?ytt?ytyy. Rusalka!.. I n?ytt?ytyy skokunana, n?ytt?ytyy pikkaraisena kalana. Kell? miksi! Mill? tapahki. No rusalka ei kaikilla n?ytt?yvy. Vienem?nt?.

А вот мы в Карелии жили последний год, последнее лето даже. Ну, мы с отцом тоже были на рыбалке. Гребут, и такое песчаное дно, красивое! Смотрят: женщина лежит и ребенка грудью кормит. На песке. На дне озера. А черные волосы, такие длинные. Ну, мне отец и говорит: «Ну, смотри сейчас! Не будет тут нас в следующем году!» Мама говорит: «Умрем?» «Не умрем, но мы уедем отсюда». Отец сразу сказал, что мы уедем отсюда. И как раз мы то лето прожили там, и весной уехали из Карелии, сюда, домой, в Княжую… Русалка! Женщина громадная! И ребенок… Просто женщина. Так показалось. Русалка!.. И показывается лягушкой, показывается маленькой рыбкой. Кому как! По-разному. Но русалка не всем показывается. Хозяйка воды.

ФА. 3060/3а. Зап. Конкка А. П. в 1987 г. в д. Княжая Губа от Никулиной А. Ф.

Хозяева воды и их дети попадают в сети

317

Ребёнок просится в воду

Vedehizen poigazen sai Kud’?an died’?in pereh. Se oli pikkarane. Soadih talvel. Tuoteltih kodih, pandih p?cil, i?e k?il mahaiccov: “Ei, ei, ei“, – vienozel eenel sid sanou: “Vedeh, vedeh, vedeh“.

Lat’t’iel pandih, koikan ai hycytti y?n. Sid toizena peen? viedih vedeh…

Ka ammui oli jongoi, min? olin pikkarane, rouno Erkki.

Ylen terv?h painaldaa ristikanzan, vain vein alla soo da kulkun puroo, hedi tappav.

Сыночка водяного поймала семья деда Кунжиных. Он был маленький. Поймали зимой. Принесли домой, посадили на печь, сам рукой машет: «Нет, нет, нет», – тоненьким голоском. Потом говорит: «В воду, в воду, в воду».

На пол поставили, под кроватью, сжавшись, провёл ночь. Тогда на следующий день отнесли в воду…

Дак давно уже было. Я была маленькая, как Эркки.

Очень быстро утопит человека. Только под воду утащит, горло перекусит, сразу убьёт.

ФА. 158/5. Зап. Тупицина (Степанова) А. С. в 1964 г. в д. Робогойла с. Колатсельга от Ивановой Е. А.

318

Гога ужинать хочет

– Onko ti?l? vejenem?nt??

– Mere??? ei ole, meress? sit? ei ole… A j?rve??? ?anotah olo van, kun en ole n?hnyn. Mie en ole n?hnyn… Muinaset mainitah, ?to olemma n?hnyn.

Muinen mainitah vot… Meil? t?ti oli, muamon cikko, h?nell? oli nato. Nuottua vejet?h omassa lahessa. Mi lien?y tuli. Tuli se. “Mi ollou, – ?anotah, – povessa?“ Se tuli se, vienem?nn?n lapsi. Nu, hy? otetah, viij?h rundukalla, pirttih, как butto l?mpiem?h, jotta hi?n kylm?n on. A hi?n ei kylm?, kun el?y siel?. Hi?n itk?y, itk?y, itk?y ta sanou: “Pustite men’a proc. Goga uzinat’ ho?et, Goga uzinat’ ho?et“. Znaa?it hi?n ?yyv? tahtou. H?nell? suu avatah, a hi?n ota ei. Ei ota ?yyv? nimit?. ?iit? h?nt? laskiettih kotih… Hi?n on kun ihmisien n?k?ni, a ei, pahann?k?ni on. ?iit? h?nt? laskiettih pois. Se oli Nil’m?rve???. Ne on jo ammuin kuullun, ei miun muistih ollun.

– Есть ли здесь хозяйка воды?

– В море нет, в море ее нет… А в озере, говорят, бывают, но не видела. Я не видела… Но в старину вспоминали, что видели.

Вспоминают, что… У нас тетя была, мамина сестра, у нее была золовка. Невод тянут в своем заливе. Что-то поймали. Оказалось – то. «Что это там в неводе?» Оказалось он, дитя хозяйки воды. Ну, они взяли, отнесли на рундук, в дом, как будто погреться, якобы он замерз. А он не замерз, раз живет там. Он плачет, плачет, плачет, говорит: «Пустите меня прочь. Гога ужинать хочет, Гога ужинать хочет». Значит, он кушать хочет. Ему рот открывают, а он не берет. Кушать ничего не берет. Потом его отпустили домой… Он похож на человека, но некрасивый он на вид. Отпустили его. Это было в Нильмозере. Они уже давно умерли, это не на моей памяти было.

ФА. 1356/5. Зап. Степанова А. С. в 1970 г. в д. Нильмогуба от Лангуевой X. И.

319

Водяной мстит за мучения своего ребенка

Kerran oli nuottimiehet menneet nuotalla. He olivat saaneet vetehisen ?p?rehen. He alkoivat sit? muokata. He muokkasivat sit? vaikka mill? tavalla, he pisteliv?t silmiin ja l?iv?t huopareilla. Silloin vetehinen sanoi, ett? pe?st? pois minun poikani, niin pahoin k?ypi. He eiv?t p??st?neet, vain aina pieksiv?t aina. Viimein loivat sen j?rveen. Ja meniv?t, niin vetehinen heid?t upotti j?rveen, ja sinne he hukkuivat.

Однажды пошли мужики на тоню невод тянуть. И поймали ребёнка водяного. Они начали его мучить. Они по-всякому его мучили, они кололи ему глаза, били рулевым веслом. Тут водяной сказал: «Если не отпустите моего сына, плохо вам придётся!» Они его не отпустили. Всё продолжали бить. Наконец, бросили его в озеро. И когда они поехали, водяной утопил их в озере, и там они утонули.

НА. 11/87. Зап. Богданов Г. в 1927–1928 гг. в Калевальском районе.

320

– En mie siit? tiij?i mit?.

– Vanha rahvas on kertonun?

– En ole n?hnyn…. pi?t? sukiu.

– Miss? pi?t? sukiu?

– Kallivolla, j?rvell?. Muinen kun on tuola Nikmagubassa, a Louhessa on viel? se naini elossa – vetehisen ?p?reh suahah sinne nuottah.

– Nuottahen suahaa?

– Nuotalla suahah ta niin otetah veneheh, a se on pravda ihan, vain ammuin oikein. UlTana on nimi sill? akalla, NiEmagubasta on.

– Miss? h?n el?y nyt?

– Louhessa. A siit?: “Rupiemmako kiusuamah?“ Sanotah ne nuottamiehet toisillah. A hi?n sanou, jotta: “Ei, ei, ei“, lukou. “A pi?sty?k? j?rveh?“ “Niin, niin, niin“, – lukou siit? oikein. No, oli ne kiusattu, kaco, ne sit? niin. A siit? kun nuorisuo l?ksi t?ysi veneh, mihi lien?y kyl?h kisoih, markkinoih, kun se keskisel?ll? kuajalti. Koko venehen, niin.

– Suuttui siit?? No laskivatko hy? sitten?

– Ka lasettih, naverno, vrode muistelen, lasettih j?rveh. A puajiu niinkuin coloviekka. No. Se on ihan pravda, UlTana on viel? Louhessa… Laskieko j?rveh? “Niin, niin, niin“. “A kiusata pit?y?“ “Ei, ei, ei“, – lukou.

– Не знаю я об этом ничего.

– Старики рассказывали?

– Я не видела. Еолову расчёсывает.

– Где голову расчёсывает?

– На скале в озере. Так было там, в Нильмогубе. А в Лоухи ещё та женщина жива. Детёныша водяного вытянули неводом.

– В невод поймали?

– Неводом поймали и взяли в лодку. А это истинная правда, только очень давняя. Улляна зовут ту женщину. Из Нильмогубы она.

– Где она живёт сейчас?

– В Лоухи. А потом: «Будем ли мучить?» – говорят те, которые невод тянули. А он говорит, что: «Нет, нет, нет», – причитает. «А отпустить ли в озеро?» «Да, да, да», – говорит быстро. Но, помучили его, вот и… А потом как молодёжи полная лодка поплыла в какую-то деревню на бесёду, на ярмарку, он на середине озера опрокинул всю лодку, вот так.

– Рассердилась тогда? А отпустили потом?

– Дак отпустили, наверное. Вроде, вспоминаю, что отпустили в озеро. А говорит как человек. Но. Это истинная правда. Улляна ещё в Лоухи. «Отпустить ли в озеро?» «Да, да, да». «А помучить надо?» «Нет, нет, нет», – приговаривает.

ФА. 2649/4. Зап. Лавонен Н. А. в 1981 г. в д. Тухкала от Кирилловой И. Н.

321

Водяной в неводе

Nuottoa pyvvettih siel? starikat vahnah ennen. Buito tuli vedehine povessa. Ni kyzyt?h: “Moallago l?het, vain j?rell?h?“ “Не-не-не-не-не!“ – moalla kun ?anotah: “Не-не-не-не пойду“. “Значит, в воду?“ “Да-да-да-да, пойду“. Kuin muzikka oli, tokko soboa eullun pe?ll?, a kettu se muzei, blesf?ssoi. My? emm? n’?gen, a tokko starikat meil? sanottih, toko raskazittih: “Menge?, menge? kuplimah ga tokko tulou vedehine“.

Невод там в старину старики тянули. И будто бы водяного поймали в сеть. И спрашивают: «На землю лучше пойдешь или обратно в воду?» «Не-не-не-не-не!» – когда на землю скажут: «Не-не-не-не-не пойду». «Значит, в воду?» «Да-да-да-да, пойду!» Как мужик был, только одежды не было, а кожа черноватая, блестящая. Мы не видели, только старики нам говорили, иногда рассказывали: «Идите, идите купаться, вот придет водяной».

ФА. 1524/3. Зап. Степанова А. С. и Лавонен Н. А. в 1971 г. в д. Кармасельга от Прохоровой М. А.

Хозяева воды топят людей

322

Топит и делает своими детьми

– Olettako kuullun vetehisest??

– Vetehist? kun mainittih ennen. Meit? varautettih, kun m?nemm? j?rvie kylp?m?h pienen? lapsena, ni siit? varautellah, jotta jos j?rveh m?nett?, nin kun vetehini ti?t suau kiini, ka ni ett? en?mpi pi?se sielt?, hi?n pit?y tai viey omakseh lapsekseh. My? siit? varasima…

– Слышала ли о водяном?

– О водяном вспоминали раньше. Нас пугали, когда шли купаться маленькими детьми. Тогда пугали, что, если на озеро пойдёте, тогда водяной как схватит, оттуда уже не выберетесь. Он будет держать и сделает своими детьми. Мы этого боялись.

ФА. 2554/17. Зап. Ремшуева Р. П. в 1979 г. в п. Калевала от Тунтуевой У. И.

323

Детей забирает

Ti?l? Vuokkiniemess? paistih ne vanha rahvas siit? vetehisest?. Vetehini on j?rve???, ta lapsiehan my? p?l?ttelim? sill? vetehisell?. Jotta se vejest? nousou, o-o-oikein pit?t on tukat ta hampahat hyvin suuret. Se sieppuau ti?t ta viey j?rveh, ta sinne viey, i j?rven pohjah ta siit? icell?h ottau. Hy?: “Ta mimmoni se on vetehini? Onko niin kuin baba-jaga?“ Ka semmoni se on, se kaco ottau teij?t, el? vain rantah m?ne. “A mint?hk?o hi?n suurie ei ota?“ “Ka suurie hi?n ei voi, a lapsie voit.“ Niin p?l?tettih, jotta se on j?rve??? vetehini. A siit? lapsie ottau, jos m?nett? rantah. Niin siit?: lapsie ottau muka vetehini… Ennen p?iv?nlaskuo k?vit, a p?iv?nlasun j?lkeh ei pit?n k?yv? j?rveh. Ei k?yty, ei.

Здесь в Вокнаволоке старые люди рассказывали о водяном. Водяной в воде. Да детей ведь мы пугали тем водяным. Что он из воды поднимется, о-о-очень длинные волосы у него и зубы очень большие. Он схватит вас и утащит в озеро, и унесет туда на дно озера, и заберет себе. Они: «А какой он, этот водяной? Он как баба-яга?» «Да, такой он, он вас заберет, не ходите на берег». «А почему он взрослых не забирает?» «Дак взрослых он не может, а детей может». Так пугали, что в озере водяной. И детей заберет, если пойдете на берег. Вот так детей якобы забирает водяной. До захода солнца сходишь, а после захода солнца на озеро нельзя было ходить. Не ходили, нет.

ФА. 3345/1. Зап. Степанова А. С. в 1996 г. в д. Вокнаволок от Мякеля M. Н.

324

– A sanottihgo ennen vieniz?nd?i?

– Sen pikkuinnu lapsennu sanottih: vezi-ved’oi on, ei pie j?rvel kezoil menn?: vezi-ved’oi on sie. Sid? maanittih.

– А рассказывали раньше о хозяине воды?

– Когда маленьким ребёнком был, про это рассказывали: вода-водяница есть, не надо на озеро купаться ходить, вода-водяница там. Об этом упоминали.

ФА. 3418/9. Зап. Иванова Л. И. и Миронова В. П. в 1999 г. в п. Эссойла от Волкова С. Л.

325

– Paistihgo, ?to veiniz?ndy on?

– Sanottih enne, no en tiije, min? en vie n?hnyh sid?… Vezi-ved’oi sanottih. Gu menet kezoil, se vield?y sinuu sinne. Sie lapsii ne?ritettih liho kielastettih… Muga paistih vai.

– Говорили, что есть хозяин воды?

– Говорили раньше, но не знаю, я еще этого не видела. Вода-водяница называли. Как пойдёшь купаться, он дёрнет тебя туда. Так детей дразнили или обманывали. Так говорили.

ФА. 3418/9. Зап. Иванова Л. И. и Миронова В. П. в 1999 г. в д. Олёкка от Волкова И. И.

326

Sanotaan, ett? vetehinen on tappanut pojan, t?ss? muutama vuosi takaperin. Kun oli ollut ihmisi? pellolla viljaa leikkaamassa. Oli ollut kaksi pient? lasta – tytt? kuusivuotinen, poika nellivuotinen. Sitten lapset olivat m?nneet rantaan. Sitten oli tullun tytt? rannasta. Kun h?nelt? kysyttiin, ett? miss? veikko, h?n sanoi, ett? ukko tuli j?rvest? ja vei. H?nen ruumiinsa oli veden pinnalla keinunut. Kun h?net k?ytiin, niin h?nen ruumiinsa oli ollut t?yten? haavoja.

Говорят, что водяной убил мальчика, здесь несколько лет тому назад. Люди на поле хлеб убирали. И двое детей было: шестилетняя девочка и четырёхлетний мальчик. Дети пошли на берег. Потом девочка пришла с берега. Когда у неё спросили, где мальчик, она сказала, что из озера вышел мужчина и утащил. Его тело качалось на поверхности воды. Когда вытащили, на его теле было полно ран.

НА. 11/76 (А). Зап. Богданов Г. в 1927–1929 г.г. в Калевальском районе.

327

Лапти тянут в озеро

Kerran oli mennyn yksi mies kasken poltoon. H?nell? oli ollut huonot virsut. Siin? kasken luona oli ollut uudet virsut. H?n pani ne uudet virsut jalkaansa. Virsut alkoivat vet?? miest? j?rveen. Ja veiv?t h?net j?rveen vetehisen luo.

Однажды пошёл один мужик лес рубить для пожоги. У него были плохие лапти. А в лесу он нашёл новые лапти. Он надел их на ноги. Лапти начали тянуть мужика в озеро. И утащили его в озеро к водяному.

НА. 11/84 (А). Зап. Богданов Г. в 1927–1928 гг. в Калевальском районе

328

Воздухом тянет в озеро

A Lissepohjassa meij?n Sura oli, pikkaraine viel?, jo v?gi tobju oli. Kuplittih rannassa. A Rissin koroh… Rissin korolla kuplittih, saarnoilla sit i casovna. Hy? kuplittih artelilla. Kun l?ksi ved’?m?h, nikuin ei voidu randah tarttuo. Vozduhalla sinne ved?v j?rveh. Da ken kehgi tartuttih da sihi, puu oh vezirandalla. Da puuh tartuttih da kaikki toine toizella j?lgeh tuldih. Er?h?n jo keskiguballa vedi. I sieh? veittih ken milT?. Ne oh.

A niin j?rvell? uittau – sen n?vimm?. Ice n?gim? sen monen kerdoa. Lehm?t ku tullah mec?st? illalla i poarmoissa sinne rannalla i menn?h. Moine oli ni ku n’okkane rouno siel?, t?ss? talo seizou, a se niiss?. I siel? vai mygl?y, uidau. Sihi n?gim?.

А в Лисьепохье наша Шура была, маленькая еще, но уже довольно-таки большая. Купались на берегу. Купались, там же и часовня была. Они артелью купались. Как начало тянуть, никак не могли за берег зацепиться. Воздухом тянет туда, в озеро. Да кто за кого зацепился, да дерево стояло на берегу. Да за дерево зацепились, и все один за другим следом вышли. Кого-то уже на середину залива отнесло. И вытаскивали оттуда кто чем. Так было.

А что по озеру плывет – это видели. Сами это видели много раз. Коровы как придут из лесу вечером и от оводов идут туда на берег. Такой там был как мысок, здесь дом стоял, а они там. И там только мелькает, плавает. Там мы и видели.

ФА. 1524/36. Зап. Степанова А. С. и Лавонен Н. А. в 1971 г. в д. Кармасельга от Прохоровой М. А.

329

Тянет в озеро

Lapsennu ainoi sid? veiniz?ndee sanottih. Enne vet’ oldih ylen zoarat, nyg?i eule moizet zoarat ?ij?t! Enne oldih ylen zoarat ?ij?t, a meile oldih heinyniitut kai l?hizet. Sit j?rvenrandah my? tulemmo murginal, Ruvas sie, murginal tulemmo, ainos builammo veis sie. Sit ku menemm? sinne j?rveh, ainos mustan, babka minulle sanou, minul dai muile: “Lapset! Vedehine teidy taboau! Ei pie menn? sinne ainos!“ Dai raukku min? menen sinne, meile t’otka eli nedaleko meisp?i, heij?n randah k?vyin – peskurandaine oh, menemm? kupat’s’a. My? ku nyrnuli sinne, minuu rubei samom dele j?rveh ved?m?h! Etto usko! J?rveh minuu ved?y, ved?y, ved?y, toivot ku… En tiije, kui min? siep?i nouzin e?res. Posle togo min? en k?ynyh sinne kezoil! En vie suuri olluh!

Ainos lugietah, st? n?htih: sugi pe?dy da pitkis tukis. Meidy ainos strassaitih sih loaduh: “?lgee mengee! ?lgee mengee! Vedehine on! Vedehine on! Vedehine kiven pe?l istuu da vai tukkii sugiu, tukkii sugiu!“ Sanotah, on! A ken tied?y?! En tiije, n?htihgo vai ei n?hty!

Konesno ku ?anotah, ga pahan iel ainos, lugietah: “Nece pahan iel ozuttahes! Nece pahan iel ozuttahes!“ Ainos sid? lugiettih: pahan iel ozuttahes.

В детстве все время про этого хозяина воды говорили. Раньше ведь сильная жара бывала, сейчас не бывает такой жары! Раньше были очень жаркие времена, а покосы у нас все были рядом. На берег озера мы придем там, в Руге, во время обеда, и все время плещемся там в воде. И вот как пойдем к воде, нам все время, помню, бабка говорила мне и другим: «Дети! Вас водяной схватит! Не надо все время туда ходить!» И вот я иду туда, у нас тетка жила недалеко от нас, все время на их берег ходила – песчаный бережок был, купаться ходили. Мы как нырнули туда, меня на самом деле в озеро стало тянуть! Не поверите! В озеро меня тянет, тянет, тянет ну словно… Не знаю, как я поднялась оттуда. После того я не ходила туда купаться! Еще небольшая была!

Все время говорят, что видели: голову расчесывает да волосы длинные. Нас все время так стращали: «Не ходите! Не ходите! Водяной там! Водяной там! Водяной на камне сидит да лишь волосы расчесывает, волосы расчесывает!» Говорят, есть! А кто знает? Не знаю, видели или не видели!

Конечно, говорят, что перед плохим всегда: «Это перед плохим показывается! Это перед плохим показывается!» Все время так говорили: перед плохим показывается.

ФА. 3459/6. Зап. Иванова Л. И. и Миронова В. П. в 2000 г. в д. Руга от Юналайнен M. Т.

330

Водяник тянет в озеро

– Ku l?ht?y hyv?-hyvytt?? j?rveh kylbem??, ka vet kun ei vois upota, vet tulis j?rell??. A h?n cTorniu toisp?in.

– A ken d’omiu?

– Vod’anik…Nu voinua vassen mi?n starikan, mi?n kyl?n oli… ?to dev’at’ let starikalla. No i viel? boikkoi oli, heini? aino takkoloilla kando da kaikkie, vot. Se starikka j?rvie kylbi. Joukko brihaccuu kylvettii da hi?n kylbi. Jo j?rvest? rubei nouzemaa kodii j?rell??, znacit mualle, no i t?d? matkua peskuccuu my? da, pesku, ka madalane t?m? matkuau, astuu h?in rovno, brihacut ni?ttii, no… H?n astuu, ti?l? tulou mualla, a j?llell? pi?n muzikka alasti znaacit… da i h?nen jaloista tembai, tembazi, h?n langei vedee. H?in rovno algau h?nd? vedi? tagazin puolin, seizoin. Brihacut ni?ttii, brihacut ravissaa: “Di?d’?, di?d’?, siuda tassitaa!“ H?n peskussa n?in rippuu, rippuu. Ga mid? sie riput, dai sinne vedi, glubinu, starikan, dai sih i starikka kuoli. Peskuu t?vvet oli kobrat, h?in rovno ku rippuu, peskusta se buitto pid?y, et tiij?, ei pie.

– Eik? sie brihat tuldu avuksi?

– Eibo ruohtittu tulla. V?gibrihacut oldii ka…

– Как пойдёт по-хорошему купаться в озеро, так ведь не мог бы утонуть, ведь вернулся бы. А вот его дёрнет туда.

– Кто дёрнет?

– Водяник. Перед войной нашего старика, из нашей деревни был. Сто девять лет было старику, и ещё бойкий был, сено всегда вязанками носил да всякое. Вот, этот старик купался в озере. Компания мальчишек купалась и он. Уже из озера стал выходить, в сторону дома, на землю значит. Ну и идёт по песку, песочек, и мелко, идёт он вроде, (мальчишки видели)…. Идёт он, сюда выходит на берег, а сзади мужик голый, значит. Его за ноги схватил, схватил, он и упал в воду. Он как будто начал его тащить сзади, стоя. Мальчики увидели, закричали: «Дядя, дядя, тебя тащит!» Он за песок так держится, держится. Да чего удержишься! И утащил на глубину старика. Тут старик и умер. Песка полные горсти были. Он словно держался за песок, будто он удержит. Известно, не удержит.

– А парни на помощь пришли?

– Не посмели. Довольно большие мальчишки были, но…

ФА. 1733/13. Зап. Конкка У. С. и Трофимчик 3. М. в 1970 г. в д. Паданы от Савельевой М. Г.

331

Топит людей

– A kuulitko sin? vedehisest?, mi se on?

– Ka vedehine j?rve???.

– Ruadauko se mit? pahoa?

– Ku kell? ollou suudittu, da painau da duaviu ristikanzan.

– Kuin duaviu?

– Ka j?rvee painau ristikanzan, kui duaviu, kuolou ristikanza.

– А слышала ли ты о водяном? Кто это?

– Дак водяной в озере.

– Делает ли он чего плохого?

– Так, если кому суждено, топит, и задушит человека.

– Как душит?

– В озере топит человека, как задушит, умрёт человек.

ФА. 2009/47. Зап. Никольская Р. Ф. и Лукина П. И. в 1974 г. в д. Чебино от Фофановой А. Г.

332

Топит в определённых местах

Vieniz?ndy on nyg?igi, ei kunna mennyh. Vieniz?ndy. Dai moizet on kohtat, h?in painau sinne. J?rves moizet kohtat ollah. Painau. Meij?n joga sijas kezoil ei k?ydy, a nyg?i ei h?i tiet? ven?l?izet. Mi jo vedeh meni, lastu dai… Sinne painau vedeh i vs’o.

Perehty h?nen en tiije, a vieniz?ndy on. Enne sie n?htih, enne voinoa. A j?lles voinoa… Ga sie nouzou kivel da vai sit tukkii sugiu. Tukat pitk?t, ei valgiet, muziet tukat.

Хозяин воды есть и сейчас, никуда не ушел. Хозяин воды. И такие есть места, он тянет туда. В озере такие места есть. Тянет. У нас в любое место купаться не ходили, а сейчас ведь русские не знают. Сколько уже утонуло, и детей, и… Туда в воду утянет, и все.

Про семью его я не знаю, а хозяин воды есть. Раньше видели, до войны. А после войны… Там он поднимется на камень и только волосы расчесывает. Волосы длинные, не белые, темные волосы.

ФА. 3431/12. Зап. Иванова Л. И. и Миронова В. П. в 1999 г. в п. Эссойла от Волковой А. В.

333

Утопит, если назовут, как медведя

– Kuin nimitettih karhua?

– Kontie, karhu ta p?pp? ta h?nell? oli monta nimie. No vetehini sanou, jotta jesli milma niin nimitelt?is kuin karhuo, mie h?nen ammuin utoppisin.

– Как медведя называли?

– Контие да карху, пёппё. Да много у него имён было. А водяной сказал, что если бы меня так называли, как медведя, я бы их давно утопил.

ФА. 2545/17а. Зап. Лавонен Н. А., Коски Т. А. и Трофимчик 3. М. в 1979 г. e д. Софпорог от Мастинен E. М.

334

Хватает за ноги

– Uzottih rahvas. I vetehini… miula oli yheks?ntoista vuotta, niin milma jalasta riputtautu jovessa. Mie olin polnen’koi semmone i tanssiloista kun vuidima, kaksi cuassuo y? oli, ili cuassu, i kaikicci my? k?velim? kupaicciutumah… Se oli dva casa, nacalo tret’jevo y?ll?, mie tulin, jaksauvuin… A uin mie ylen hyvin… Mie jaksauvuin, uin, uin, kuin pit?ldi mie uin, en tiij?, i hi?n miun n’?in jalasta. Daaze voijah rahvas ei uskuo, mie daaze kuulin, ?to ki?t ollah. Vot n’?in. Mie kun karavuulua karjeuvuin. A hyv?, ?to oli Ol’ga F’edorovna siel? rannalla, i hi?n ruttozeh venehen lykk?i i hi?n tuli miun luo. Mie barahtaicciuvuin, mie nastol’ko p?l?ssyin, siel? vejessa barahtaicciuvun: “Mit? siun kera slucciutu?“ Mie olin niin blednoi, niin p?l?styn. Mie sanoin: “Tiij?tt?k? mid?, Ol’ga Fedorovna, milma en tiij? ken jalasta tavottau. Riputtautu jalasta i milma alas…“. ?iit? huomeneksella mammalla rupein sanomah. Mamma: “Anfisa, mie ?ij?n kerdua siula sanoin: el? k?vele y?ll? uimah!“ A mie en varannun ni konza!

– Верили люди. И водяной… мне было девятнадцать лет, он за ногу меня схватил в реке. Я была полненькая такая, и с танцев как вышли, два часа ночи уже было, или час, и все время мы ходили купаться… Это уже было два часа, начало третьего ночи. Я пришла, разделась… А плавала я очень хорошо… Я разделась, плыла, плыла, как долго я купалась, не знаю, и он меня вот так за ногу! Люди могут даже не поверить, но я даже чувствовала его руки. Вот так! Я как давай караул кричать. А хорошо, что была Ольга Федоровна там на берегу, и она быстренько лодку оттолкнула и приплыла ко мне. Я барахталась, я так испугалась, в воде барахтаюсь. «Что с тобой случилось?» Я была такая бледная, так испугалась. Я говорю: «Знаете что, Ольга Федоровна, я не знаю, кто меня за ноги схватил. Держится за ногу, и меня вниз [тянет]». Потом утром маме стала рассказывать. Мама: «Анфиса, я много раз тебе говорила: не ходи ночью купаться!» А я никогда не боялась.

ФА. 3476/63. Зап. Степанова А. С., Иванова Л. И. и Миронова В. П. в 2000 г. в г. Кемь от Мартыновой (Семенова) А. Н.

335

Водяной ждёт парня, сидя на камне

Sanottih, ?to kudoas lienne kyl?s brihaccu armies tulemas oli. Tuli da h?nel rodih ylen r?kki. H?i gimnast’orkan pe?l heitti da kezoil meni! A sinne tabai, sinne kuoli!

Se tottu opai oli. A ice, sanou, istuu da sanou: “H?tken ei tule, h?tken ei tule, h?tken ei tule!“ – vuotti sie, konzu tulou, se vedehine. Vieniz?ndy sanou: “H?tken ei tule, h?tken ei tule, h?tken ei tule!“ – i?e vai istuu sie kivel da vuottau. A brihaccu sie hiestyi tulles, sovat pe?l heitti da meni kezoil, ni kodih ei k?ynyh armiesp?i tulles, vedeh meni. N?htih sid? vedehisty! Opai, sanou, tukkii sugiu da: “H?tken ei tule!“

Говорили, что в какой-то деревне парень из армии возвращался. Шел и ему стало очень жарко. Он гимнастерку снял и пошел купаться! И там [водяной] схватил, туда умер! Это правда опять была! А сам, говорит, сидел да говорил: «Долго не приходит, долго не приходит, долго не приходит!» – этот водяной ждал там, когда придет [жертва]. Хозяин воды говорит: «Долго не приходит, долго не приходит, долго не приходит!» – а сам только сидит на камне и ждет. А парень вспотел, одежду снял и пошёл купаться, даже домой не зашёл, возвращаясь из армии, утонул. Видели того водяного! Снова, говорят, волосы расчесывает да: «Долго не приходит!»

ФА. 3449/25. Зап. Иванова Л. И. и Миронова В. П. в 2000 г. в д. Ведлозеро от Федуловой М. В.

336

Спасает ребёнка

Ennen yhtel akal lapsi kadoi. Ecit?h, ecit?h, mendih, ga te? telal mennyh da sit vedeh kirvonnuh. Vies vai br?yz?tt?y. Sit unis ozuttih moamalleh. Sanou: “Peigoit kai kivettih piende?, lastu ottamah etto tule. Vien pe?l, stoby ei h?i uppuos sinne. Ga peigoit kivettih, vien pe?l lastu piin, etto tule ottamah.“ Znaa?it, ei h?ndy sinne pie, vedehizel.

Раньше у одной женщины ребенок потерялся. Ищут, ищут, пошли, а он на плот пришел и упал в воду. В воде только бултыхается. А потом во сне матери показалось. Говорит: «Большие пальцы аж заболели, так держал, а все не приходите за ребенком. Над водой, чтобы не утонул он. Большие пальцы заболели, над водой ребенка держал, не идете брать». Значит, не надо его туда, водяному.

ФА. 3362/30. Зап. Иванова Л. И. в 1997 г. в с. Ведлозеро от Мининой К. Ф.

337

Спасает крест

– Eik? ole teij?n Alaj?rve??? ollun vetehisija? Etko ole kuullun?

– Kuullun olen kun paistih ka… Mie olin oikein hurja uimah… A meij?n kyl?ss? justih on kilometri, kivest? kiveh… Mie siit? l?ksin uimah, kun veneh oli… Mie uin, kivell? tulin, kivell? issuin siel? niemennen?ss? i l?ksin j?lell?h p?in uimah. Samua matkua, veneh souti, no metrie kaksikymment? j?i rantah. Veneh l?ksi pois, jotta mie jo pe?sen. I niin rupesi painamah veteh. Se milma joku, mi tuli moini, mi sellaini liene tullun, painau. I niin kun hot’ ken milma tukista hyp?hytt?y yl?hp?in. Mie ainaki kertoa viise n?in k?vin. A rannalla siit? huomattih, jotta nyt hi?n on menossa, jo kuin monta kertua painuu veteh ja pois nousou. I siit? jo miula jalat koski pohjah, kun mie jo hypiin puoleh ta toiseh, pe?sin sinne rantakivell? asti, pois. No. A miula oli risti, moamon risti kaklassa, kun uimah l?ksin i joka kertua mie sit? pijin. I mie sen kirvotin sinne, kavotin, luiskahti ja m?ni se risti. Mie siit? kivell? nousin ta issuin, issuin kotvan aikua, enk? virkkan kell? i mit?. A siit? kun tulin kotih, moamo sano: “No nyt hyv?n jutun ruavoit, aina oli siula risti i sen nyt suatoit“. A mie sanoin: “Ajospa mie enni pahan eteh suattan, mouset hyv?n eteh suatoin“.

Y?ll? n?vin unissa. Kun tuli naini sih kiven luokse, tuli naini, sanou jotta: “Kallehen sie maksun maksoit, veteh sie et m?ne, kun ei muuta juttuo tulle. Sill? sie olet pelastan icces, sill? rissill?“. Mie sanoin siit? icekseh jotta: “Olkah, prostikkah milma ristimuamo, jotta mie sen rissin suatoin. Totta se miun ik? on niin, mie j?rven pi?ll? ilmasen ij?n olen, ja jotta mie jo olen ostan sen ij?n… Unissa n?ytt?yty, se oli niin kun naini. A sen oikein hyvin n?in, tuli, sano miula: “Sie kallehella maksoit“. Se kun risti miulta m?ni. T?m?n olen… Yhet ?anotah, ei ole Jumalua. Ta on Jumala, mie olen sen uskon! I siin? varmasti milma Jumala pelasti niiss?, kun mie niin monta kertua painuin ja uuvestah nousin.

– Не было ли у вас в Алаярви водяных? Не слышала?

– Слышала раз говорили дак… Я очень любила плавать… А от нашей деревни до устья километр был, от камня до камня… Я поплыла, но лодка была. Я до камня доплыла, на камне посидела там, на конце мыса, и обратно поплыла. По тому же пути, и лодка плыла. И метров двадцать осталось до берега. Лодка поплыла прочь, что я уже доплыву. А меня стало давить под воду. Как будто что-то пришло, что-то такое пришло и тянет. И будто бы кто-то меня за волосы вытягивает вверх. И так раз пять. А на берегу уже думали, что-то случилось, что уже как много раз утянет под воду и опять вынырнет. И потом у меня уже ноги дна коснулись, пока я прыгала из стороны в сторону, выбралась на берег на камень. Но. А у меня был крест, мамин крест на шее, когда плавать собиралась, все время его надевала. И я его выронила там, потеряла, сорвался и утонул этот крест. Я тогда на камень поднялась да сижу, долго сидела, и не говорю никому ничего. А потом как пришла домой, мама сказала: «Ну, сейчас хорошо сделала, все время у тебя был крест, и ты его потеряла». А я говорю: «А, может, я и не перед плохим потеряла, может, перед хорошим потеряла».

Ночью увидела во сне. Пришла женщина к тому камню, пришла женщина, говорит, что: «Дорогую ты цену заплатила, ты не утонешь, если чего другого не случится. Тем крестом ты себя очистила, тем крестом». Я тогда сказала про себя: «Пусть простит меня крестная, что я потеряла этот крест». Видимо, это моя жизнь, я все время у озера и на озеро все время хожу, но, видимо, я купила эту жизнь… Во сне показалось, это была вроде как женщина. А эта женщина очень по-хорошему пришла и говорит мне: «Ты дорого заплатила». Крест как у меня утонул. Это было… Одни говорят: нет Бога. Но есть Бог, я в это верю! И тогда, видимо, Бог меня спас, когда я так много раз уходила под воду и снова всплывала.

ФА. 3351/23. Зап. Степанова А. С. в 1996 г. в пос. Калевала от Якконен А. Г.

Водяной топит лошадей

338

Разрывает и топит вспотевшую лошадь

Hikihevoista ei pie panna j?rveh. Sih paremmin tarttuu vejenis?nt?. Kun Tanilan Triihvo, suaressa oli h?nell? pelto, siit? astivoicci ta heposen packai j?rveh, uittamah. Rupei pit?m?h per?ss? hevoista, ka heponi uppuomah, heponi uppuomah. H?n piti, piti, veneh on kyllell?h m?n?m?ss?. Ni hevosen otti ta revitteli ta mualla, siit? pi?ll? nousi ta sih m?ni heponi.

Вспотевшую лошадь нельзя пускать в воду. В неё быстрее может хозяин воды вцепиться. Когда Трифон Данилин из Паннилы, на острове было его поле, его боронил и лошадь сразу же стал переправлять по озеру [через залив]. С кормы стал лошадь держать, а лошадь стала тонуть, лошадь тонуть. Он держал, держал, лодка вот-вот перевернется. Так [водяной] схватил и разодрал лошадь, и на землю; да на неё сверху поднялся, так и пропала лошадь.

ФА. 738/5а. Зап. Лескинен В. Г. в 1966 г. в д. Софпорог от Мастинен E. М.

339

A sovan j?lkeh kun HaikoTassa, Hirvisalmelta tata uitettih. Yksi heponi (kun totta siin? oli sen verran virtua), se kun tuli vain j?rveh, se jutkahti ihan heti sinne veteh. No pohjah, se juuri-juuri v?hiss? henkissa suatih siit? poikes. Ne viel? kaikki heposet, eik? ne suata uija, eli mit?, onko se virta miss??.. ?iit? viel? sit? paistih, jotta se vetehini muka tulou ta jotta se vetehini meinuau ottua h?net.

А после войны когда в Хайколе от Хирвисалми лошадей вплавь переправляли, одна лошадь (правда, там были какие-то течения), как вошла только в озеро, сразу же ушла под воду. На дно, её еле-еле живую смогли вытащить. То ли не все лошади умеют плавать, или течение там?.. Но ещё и то говорят, что это водяной так приходит, и это водяной забирает её.

ФА. 3345/2. Зап. Степанова А. С. в 1996 г. в д. Вокнаволок от Мякеля M. Н.

340

Чтобы спасти лошадь, надо бросить три камня

Veneheh otetah kolme kivie, konza l?htet?h uittamah, siit? ne kivet ne loit m?r?n alla. ?iit? pi?si… Painau… Totta se sit?, vejenem?nn?ksi ?anotah, ken painau.

В лодку берут три камня, когда лошадей переправляют [по воде]. Тогда брось эти камни под брюхо. Тогда спасешь… Затягивает… Видимо, это хозяйкой воды называют, которая топит.

ФА. 1860/8. Зап. Степанова А. С. и Лавонен Н. А. в 1973 г. в д. Кепа от Кузьминой А. Я.

341

Чтобы спасти лошадь, надо бросить в воду собаку

– Ka sano, velli, kuin se oli? Kuin karjua kuletetah j?rvest? poikki? Kuin uitetah. Ni mit? siin? pit?y ruatua.

– Ka siin? pit?y paikkoja my?ten.

– A kuinpas paikkoja my?te?

– Hikihevoista ei pie panna j?rveh, siih paremmin tarttuu. Hikihevoista, ku ruatau. Kun Tanilan Triihvo…, suaressa oh h?nell? pelto. ?iit? astivoicci ta heposen packai j?rveh uittamah. Rupei pit?m?h per?ss? hevoista, ka heponi uppuomah, heponi uppuomah. Hi?n piti, piti, veneh on kylell?h m?n?m?ss?. Niin heposen otti ta revitteli, ta mualla siit? nousi ta, siih m?ni heponi.

– A eik? h?n ni mit? suattan ruatua, eik? tiet?n, vain?

– Ka mitein sie siin? tiij?t, kun ei ni mit? sattun venehess? – ei kivie, ei mit?n? ni, siih…

Ukon ukko oli siel?, astivoicci. Ei ni ollut, kun kaitani salmi… ta hyvin syv?. Hi?n siit? kun pani sen heposen j?rveh, ta senin paino, paino, paino, ta h?nell? sattu koira venehess?. ?iit? koiran kun lykk?i ta heponi kuplastih, ni kun heposen mualla veti, nin n?in heponi v?rv?tt?y, ni ti?lt? takajaloista kaikki repi niin nahkan remeniksi. Totta se on joku.

– A koira? Koira pi?sik?s?

– Koirua ei liikuta.

– Ei likuta koirua?

– Ei. Koiran kun lykk?i j?rveh, kun muuta ei ollut, kun sattu koira, ni siit? heponi pi?si. A revitteli heposen takuata p?in, reijet.

– A koirua ei kosken?

– Ei koirua kosken.

– A ihmisie?

– En tiij?.

– Ka voitkos kaikkeh aikah uija, vain ei?

– Sanotah, jotta y?ll?, vain illalla, p?iv?senlasun j?lkeh ei sua uimah m?nn?. A uinta niisi on… Sattuu uijessa ihan n?in t?st?h. Veret kun ihmisell? seisattuu, sih kuolou, ka… Tuoh jokeh on kuimmoni kuollut ka.

– Ну, расскажи, как это было? Как скот перевозят через озеро? Как переправляют и что там надо делать?

– Дак это надо… по местам…

– Как это по местам?

– Вспотевших лошадей не надо пускать в озеро, в них лучше вцепится. Когда Трифон Данилин, у него на острове поле, его пробороновал и лошадь загнал в озеро, стал переплавлять. С кормы лодки держит лошадь, а лошадь – тонуть, лошадь – тонуть. Он держал, держал, лодка накренилась. Тогда лошадь схватило и разорвало, и потом на берег сошёл, так и пропала лошадь.

– А он не смог ничего сделать? Не знал или что?

– Так откуда ты там знаешь, ничего в лодке не оказалось, ни камня, ничего, вот так и… Дед моего деда был там, боронил. И не было, только узенький пролив был, но очень глубокий. Он как запустил лошадь в озеро, её стало топить, топить. А у него оказалась собака в лодке. Тогда собаку как бросил, и лошадь всплыла. И когда лошадь на берег вытянул, так лошадь дрожит вся, а сзади с ног кожа вся содрана, ремнями… Наверное, кто-то же есть…

– А собака, собака спаслась?

– Собаку не тронул… Нет, собаку как бросил в озеро, раз ничего другого не было, раз оказалась собака, так лошадь и спаслась. А с задних ног лошади кожу ободрал.

– А собаку не тронул?

– Собаку не тронул.

– А человека?

– Не знаю.

– Случается ли это в любое время или?

– Говорят, что ночью или вечером после захода солнца нельзя купаться. А при купании тоже бывает… Случается при купании, даже безо всяких. Кровь у человека как остановится, тут и умрёт. В той речке многие утонули.

ФА. 757/3а-3б. Зап. Степанова А. С. в 1966 г. в пос. Калевала от Харлантьевой М. К

342

Ukon ukko siel? astivoicci, ei ni ollun se – kaitani salmi ta hyvin syv?. H?n siit? ku pani sen hevosen j?rveh, se niin paino, paino, paino, paino – ka h?nell? sattu koira venehess?. ?iit? koiran kun lykk?i, a hevosen mualla veti, ni hevoni v?rv?tt?y. Jaloista niin kai nahkat veti remeniksi. Jotta se oli… Koiran kun lykk?i j?rveh, siit?i hevoni pi?si. A hevosella tuaksep?in reijet revitteli.

Дед моего деда боронил там, небольшой там и пролив был – узкий, но очень глубокий. И он как пустил лошадь в озеро, то так её топить стало, топит, топит, топит. Но у него собака оказалась в лодке. Тогда собаку как бросил, а лошадь на берег вытянул, а лошадь дрожит. С ног всю кожу ремнями снял. Вот это было… Собаку как бросил в озеро, тогда и лошадь освободилась. А лошади сзади все ноги изодрал.

ФА. 738/56. Зап. Лескинен В. Г. в 1966 г. в д. Софпорог от Мастинен E. М.

Ночные происшествия

343

Человек «закрывает» дорогу водяному

Vedehine, ?anotah, on, no fakto, ?to min? n?hnyh h?ndy en, en voi sanuo, a rahvas n?htih. КоГа Kaidalov necis on, h?i jo kuolluh nyg?i on, Ruvas p?i. H?i kos l?hti Kuudamalp?i soudamah kodih venehel, sit h?nel per?h istuihes. Sanou: “Mid?bo sin? y?l soudelet? Onh?i sinul p?iv?l aigoo! Sin?, – sanou, – minul dorogan vezis salbait!“ Sit, КоГа sanou, min? en tiije nimid?, airo kirboi, dai s?rizen tukul, vaigu randah pe?zin, venehen sivoin, motorom kodih juoksin, kai je?dih sinne, produhtat dai kai! Tulin, akku sanou: “Mid?bo s?rizet?“ “Kukkahan kumman, – sanou, – n?in! Mustat moizet tukat, pitk?t. Moizet ku ristikanzal. Venehen per?h nouzi! Se, – sanou, – pravdu on, pravdu on. Ozuttahes!“ A sanottih: ei! On h?i!

Moozet enne sie starikat i n?htih. A enne niil?i ei saneltu. Heile oh moine primietty, ?to hy? saneltu ei. A meile ku nuoril puuttuu, ga nuoretto sanelemmo! Interesno meile on – mi se on ristikanzu, tavata h?ndy da tuvva! A v?h?n h?ndy taboat!

Sanotah, buite gu h?i ei pahan iel ozutah, ei pahan iel! A se on, se on ob’azatel’no!

Водяной, говорят, есть. Но факт то, что я не видел, не могу сказать, а люди видели. Коля Кайдалов вот там, он уже умер, из Руги был. Он когда поплыл на лодке в сторону Кудамы, вот тогда ему на корму сел. Говорит: «Что ты по ночам плаваешь? Есть ведь у тебя днём время! Ты мне дорогу в воде закрыл!» Тогда, Коля говорит, я ничего не понимаю, весло упало, весь дрожу, еле до берега добрался, лодку привязал, сломя голову домой прибежал, всё там осталось, и продукты, и всё! Прибежал, жена говорит: «Чего дрожишь?» «Чудо чудное, – говорю, – видел! Черные такие волосы, длинные. Такие, как у человека. На корму лодки поднялось! Это, – говорит, – правда, правда есть! Показывается!» А говорили: нет! Есть ведь!

Может раньше там старики и видели. Но раньше об этом не говорили. У них была такая примета, что они не рассказывали. А если с нами, молодыми, случится, то мы-то, молодые, рассказывали. Нам интересно – что это за человек, поймать его да принести! Но разве его поймаешь!

Говорят, что он не перед плохим показывается, не перед плохим! А он есть, он обязательно есть!

ФА. 3460/33. Зап. Иванова Л. И. и Миронова В. П. в 2000 г. в д. Лахта от Максимова П. Д.

344

Вода-водяница хватает руками за вёсла

Kuulin, daze n?in veiniz?nde?. Litsom min? en n?hnyh, a vops’e min? l?htin maiduo viem?h Kuudamal, koz mie lehme? piin. Maiduo viem?h l?htin i jo t?m? guba loppih. I minul sraazu tartui, gu ristikanzan k?it oldih, no sersfanyje. Serst’anoit k?it, tartui airoloih. Ei pe?st?! Kaikilleh opin, kaikilleh – ei! Malitut min? jo pagizin dai kai, sit j?lgim?i pe?sti airot! Sit gu br?yz?htih! Matkoamah l?hti sinne, veis matkoamah! Min? jo kahteh kerdah n?in! A sit l?hti matkoamah sinne, sit min? ajoin randah, venehen j?tin rannal, sie istui puoli kuudu. Puolen kuudu en mennyh ottamah – varain! Se illal jo l?htin, j?lles roaduo.

Toizen kerran n?in, daaze pe?dy nosteli! Ajoimo barzal guboa my? Liiccuniemen cural, ajoimo. Sit ezm?i pergau sudnoa, ezm?i pergau, t?ydeh v?geh pergau. A sit k?it nosti! A meidy oli rahvastu, ?ijy oli parahodas. K?it nosti i sit min? Se?m?rven vetty varoamah rubein… Villaine on!

A t?m?, Ruvan Misa, ajoi venehel. Venehel ajoi, ei motoral. I toze hypp?i, sanou, veneheh, kopsahtih. Hypp?i, kai ku ristikanzu, a kai villaine! Kai villaine, sanou. Sanou: “Raba! Bystreje, minul kolme pe?dy on menem?s! Bystreje!“ A hy? ei hyv?n iel ozutetahes! Sit, sanou Misa, tukat ei pe?s kuuluttu! Muga h?mm?styi! A sit, sanou, jo Ruvan kuuzikkossah ajoin, j?rilleh hypp?i veneheh. J?rilleh hypp?i, sanou! Sanoin kodih mendyy: “Min? en?mbi veneheh en istoi, j?lgim?ine kerdu!“ H?mm?styi! Misa toze n?gi! Sit toinah h?mm?styt, ku veneheh tulou j?rvesp?i!

On, on! Veis on el?i! Vezi-ved?i, vezi-ved?i! Dai naine, dai muzikku on.

Слышала, даже видела хозяина воды. В лицо я не видела, а вообще пошла молоко отвозить в Кудаму, когда я корову держала. Молоко отвозить поехала, и уже этот залив кончился. И сразу ухватился – руки как у человека были, но шерстяные. Шерстяные руки, вцепился в весла. Не отпускает! По-всякому пробую, по-всякому – нет! Я уже и молитвы прочитала и все, потом, наконец, отпустил весла! Потом как плюхнулся! Как поплыл туда, поплыл в воде! Я уже два раза видела! А потом поплыл туда, а я причалила к берегу, лодку оставила на берегу, там полмесяца была. Полмесяца не ходила забирать – боялась! Это я вечером поехала, уже после работы!

Другой раз видела, даже голову поднимал! Ехали на барже по заливу, в сторону Личчуниэми ехали. Тогда сначала стал бить по судну, бьет, изо всех сил бьет. А потом руки поднял. А нас народу было много на пароходе. Руки поднял! Вот с тех пор я воду Сямозера стала бояться… Он волосатый!

А вот этот Миша, из Руги, ехал на лодке. На лодке ехал, не на моторке. И тоже, говорит, прыгнул в лодку, вскочил. Прыгнул, как человек, но весь волосатый! Весь волосатый, говорит! Говорит: «Раб! Быстрее, у меня три головы движется [тонет? погибает?]! Быстрее!» А они не перед хорошим показываются! Тогда, Миша говорит, волос на голове не чувствовал! Так испугался! А потом, говорит, уже когда до ельника Руги доехал, снова в лодку прыгнул. Снова прыгнул, говорит. Домой, говорит, когда пришел, сказал: «Я больше в лодку не сяду, последний раз!» Испугался! Миша тоже видел! Тогда-то уж испугаешься, когда в лодку из озера придет!

Есть, есть! В воде есть житель! Вода-водяница, вода-водяница! И женщина, и мужчина есть.

ФА. 3463/2-5. Зап. Иванова Л. И. и Миронова В. П. в 2000 г. в д. Лахта от Артамоновой M. Н.

345

Водяной гонится следом

Meile t?s elettih viizi vuotin, alahan, Vooronovat, a se akku kuoli mulloi sygyzyn, dai muzikku. L?htemme, sanou, mec?s kodih y?l, sig?li niitul. L?htemm?, poiki guvas pidi tulla venehel. Gu tulemmo h?i, sanou, ga meid j?lgeh ajetah, meid j?lgeh ajetah. My?, sanou, davai malitut, malitut panna, da randah tulemme da sit, sanou, venehen sih j?timm? da malitut panimmo. Sit unis ozuttih. Sanou: “G’etto ollus malittuu pannuh, ga etto pe?ssynnys nikunna“. Vot! Kaikei sluceidu oli mec?s el?tes, raukku.

У нас здесь пять лет жили, внизу, Вороновы, та женщина умерла прошлой осенью, и муж. Пошли, говорит, из лесу домой ночью, с покоса. Пошли, через залив надо было переехать на лодке. Как пришли, говорит, а за нами гонятся, за нами гонятся. Мы, говорит, давай молиться, давай молиться, да к берегу приплыли да лодку там оставили и молились. Потом во сне показался. Говорит: «Если бы не молились, дак никуда бы не ушли». Вот! Всякие случаи в лесу жизни были.

ФА. 3024/49. Зап. Ремшуева Р.П. в 1987 г. в д. Святозеро от Моисеевой М. Г.

346

Спасение на вспаханной земле

Oi! Tyhje? min? varain, oi kui varain! Sertsoa puolet sinne je?dih tyt?nny olles nenii varavuloi. Gu l?hten kluubah, toici gu niked? ei ole tulijoa yhtes, sit j?rven randoa my?te oli meile dorogu, sit juoksen – juoksen – juoksen, sit varoan vedehizii, g’ei vedehine ota. Sit jo tulen omii peldoloil, sit jongoi uspokoicemmos, ?to ?anotah, kyndypeldoloil ei koske niken. No.

Ой! Пустого я боялась, ой как боялась! Половину сердца там осталось из-за этих девичьих страхов. Как пойду в клуб, иногда как никого из попутчиков не окажется, тогда бегу-бегу-бегу, у нас по берегу озера дорога была: боюсь водяных, вдруг водяной возьмет. Потом прибегу уже на свои поля, тогда успокоюсь: говорят, что на вспаханных полях никто не тронет. Но!

ФА. 3364/4. Зап. Иванова Л. И. в 1997 г. д. Ведлозеро от Егоровой М. Ф.

Зимние встречи

347

Хочет утопить в полынье

Sattuu, tulou heikko paikka, jotta uppuou heponi. Miun muistossa oli, sen mie oikein hyvin muissan. Meil? oli poika, siel? ukolla, a miun t?ti oli h?nell? akkana, omahiset olimma, ni mieki pyrin, jotta ota. Mie pyrin h?nen pojan ker?ll?. Ottau sinne. Siel? oli yhess? kohassa avannuini rairo. A se y?ll? pakkani, a my? y?ll? l?ksim? pois sielt?. Se oli avautun noin likeh metrie, sit?. Kuin juossa kolkutteli siel?, tulou tai se lohkieu, se kun on sula se rairo, heponi putkahtau sinne. A meist? se auttajua ei nimit? tule ukolla. Hi?n juohattau (pimie se onka, no… valkie lumi). Meccy? kohti, sanou juoskua, vain, sanou, j?lell?h elky? kaccokkua. A hi?n ji?y heposen kera yksin?h. No, mit? se, pojat muzikasta juoksomah, emm? ruohi kaccuo j?lell?h. A kun, sanou, kuuletta ket? tulovan, ni varustautukkua puolella-toisella, jotta mie saisin teij?t rekeh. Juoksemina, juoksemina, ni kuulemma rozauvuttau, ajau j?lkeh meil?, se ukko. “A nu varustautukkua (ukko oli semmoni zdoroovoi) yhen takista, toisen toisesta ta rekeh, ruassallutti, jotta mollomman pit?is pi?ss?. ?iit? siel? kilometri pit?y niemest? poikki, siit? muah, kotiaholla vuidima: “Eh, sanou, en?mpi ei tule j?lkeh“.

– A kenp? se oli?

– No, vejenem?nt?.

Случается, встретится слабое место, что утонет лошадь. На моей памяти было, это я очень хорошо помню. У нас был парень, сын у мужика, а моя тётя была его женой, родственники были, ну я и попросился, что возьми… Я попросился с его сыном. Тот взял меня с собой. В одном месте была открытая полынья. А ночью мороз, а мы ночью поехали обратно оттуда. А полынья открылась около метра… А как поехали оттуда, лёд и треснул, раз полынья растаяла. Лошадь и провалилась туда. А от нас тому мужику никакой помощи. Он советует [нам], темно, но снег белый: прямо в лес бегите, говорит, назад не смотрите. А он остаётся один с лошадью. Ну, мы побежали, не смеем назад оглянуться. А как, говорит, услышите, что кто-то едет, приготовьтесь с одной и с другой стороны, чтобы я смог взять вас в сани. Бежим, бежим и слышим: скрипит, едет сзади тот мужик. «А ну-ка, приготовьтесь» (а мужик тот здоровый): одного за куртку, другого за другую и в сани втащил – обоих надо было спасти. Потом там с километр надо через залив, до суши. Выехали на домашние поляны: «Ох, – говорит, – больше не придёт в след».

– А кто это был?

– Ну, хозяйка воды.

ФА. 2221/26. Зап. Онегина Н. Ф. и Лавонен Н. А. в 1975 г. в п. Кестеньга от Васильева А. В.

348

Идёт с озера с собакой

Tata n’?gi dvazdy. Toizen kerran talvella n’?gi. Kuudama y? on, my?h?ne ilda. Kuudaman valgie, kuudamo paistau, yksin?ine paikka mi?n ku oli sie hutoralla, no. Ku koira sincoissa haukkuu, ylen ?ij?Tdi haukkuu koira. Tata kuundelou, dai vastaa haukkuu koira. Nu ken n’yt y?TT? tulou. A dvenatsat’ casov on aigua. Rubei ikkunasta kaccomaa, kaccou, ga tulou rannasta p?in. Se j?rvi meiT? oli ies V?, nu ku t?m? rugo t?ss? iess?, ka. Nouzou rannasta p?in. Nouzou rannasta p?in, lunda my?fen, ei tule dorogua my?, a lunda my?fen matkuau, dai pikkaraine koirane on, dai pikkaraine koirane hyppi?y. Kaco, kaco, nu ken n’ytten. No ei dorogua my? tule, ka vef f en duumaijaa, ?to ne puti, ei ole putilline. Tata sanou: “Tule, tule, ikkunasta kacon, ka suat“. Otti pisselin sein?ld’?, tembai tata, i m?n’?y pihalla pordahilla, m?n’?y da plockuau, ambuu. “No ammu i toicci“, – tatalla sanou. A tata sanou:

“T’?m?n kerran, m?n’et t?lT? kerdua, konza tulet toici, siid’? mie ammun siuda toici“. Da ni kado, sihi kado, sihi paikkoi.

– Akka vain muzikka oli?

– Kui muzikka rovno oli, da koiran kera, da sihi kado. Toici ei pie ambuu.

– A mibo rodieu, ku toici ammut?

– A vot eibo pie toici ambuu, toici ammu vain, hi?n tulou toraa, ei pie ambuu toici.

– A kerran ammuit i h?n l?ht?y?

– Sihi i kado, ei l?hten nikunna, ei ole.

– Dai tuatto sen i?e saneli?

– Hospodi, tata mi?n ku n’?gi silmilT?, tata i raskazi.

Отец видел дважды. Второй раз зимой видел. Лунная ночь, поздний вечер. Лунный свет, луна светит. Мы отдельно жили, на хуторе. Собака в сенях лает очень сильно, лает собака. Отец слушает, и в ответ лает собака. Кто сейчас ночью идёт? А уже двенадцать часов. Стал в окно смотреть. Смотрит: идёт от берега. Там озеро у нас было впереди, ну как сейчас это. Копна поднимается от берега, по снегу. Не идёт по дороге, а по снегу, по снегу идёт. И маленькая собачка, и маленькая прыгает. Смотрит, смотрит: ну кто теперь? И не по дороге идёт. Да ведь, думает, не путный кто-то. Отец говорит: «Иди, иди, из окна смотрю, так получишь». Взял ружьё, со стены схватил и идёт на улицу, на крыльцо. Идёт и грохает, стреляет. «Ну, выстрели ещё раз», – отцу говорит. А отец говорит: «В этот раз уйдёшь и с этого выстрела. Когда придёшь во второй раз, во второй раз и выстрелю». И исчез. Тут же исчез, на том же месте.

– Женщина или мужчина был?

– Вроде как мужик был и с собакой. Тут же пропал. Не надо было вторично стрелять.

– А что будет, если ещё раз выстрелишь?

– А вот не надо второй раз стрелять. Второй раз если выстрелишь, он драться будет. Не надо стрелять второй раз.

– А раз выстрелишь, и он уйдёт?

– Тут и исчезнет. Никуда не уйдёт. Нет.

– Отец это сам рассказывал?

– Ну, господи, отец раз своими глазами видел, так отец и рассказывал.

ФА. 1743/136. Зап. Конкка У. С. и Трофимчик 3. М. в 1975 г. в д. Паданы от Савельевой М. Г.

349

Водяной или Хозяйка воды в Святки поднимает воду и выходит из проруби

– Avannolla en ole k?ynyn, muuta kun vett?, tinavett? k?vin. Se oli semmoni k?ynt?, ei suanun kaccuo ni kunnep?in, kuin sen vejen kera matkuat j?lell?h.

– Mit?p? j?lell? ei voi kaccoo?

– Totta se oli niist? mit?, kun piruo piti varata, ei pit?n ni kunnep?in kaccuo. Oli sit? semmoista, ett? muka vetehini sielt? nousi ta vejen… Miula ei ollun, mie avanolla en ni konsa k?ynyn. Vanha rahvas kertoi, ett? se vetehini muka nousou sielt?, jotta se nostau vejen.

– Kysyk? se vetehini mit??

– Sanoko vain ei, a sit? sanottih, jotta veteliini nousou, nostau vejen. Sit? ei pij? varata, jesli l?ht?y vesi nousomah, siit? ei pie liikkuo.

Ei kartata, ei kesr?t?, ei lampahie kerit?. Ne piti jo kaikki ennen. Kolme net?lie kun vieriss?nkeski, ne piti jo kaikki ennen kesr?t?, kartata. Tikuttua voi, a niit? t?it? ei voinun. Voopse tikuttua vuan voi, a muuta villaista ei voinun.

– На прорубь не ходила, кроме как за водой для литья олова ходила. При этом нельзя было смотреть по сторонам, когда с этой водой возвращаешься обратно.

– Почему назад нельзя смотреть?

– Видимо это было потому, что чёрта надо было бояться. Нельзя было смотреть назад. Было такое, что водяной оттуда поднимался и воду поднимал. Со мной не случалось, и на прорубь никогда не ходила. Старики рассказывали, что это водяной так оттуда поднимается, что это он воду вздымает.

– Спрашивает ли водяной чего?

– Спрашивает или нет, а говорили, что водяной поднимается, воду поднимает. Этого не надо бояться, если вода начнёт подниматься, не надо шевелиться. Нельзя было картать, прясть, овец стричь. Это надо было уже заранее – спрясть, накартать. Вязать можно было, а всё другое – нет. Вообще только вязать можно было, а всё остальное с шерстью – нет.

ФА. 2213/120. Зап. Лавонен Н. А., Онегина Н. Ф. в 1975 г. в п. Кестеньга от Карповой А. Н.

350

…Kuuntelomassa, kaco kuuluu, tai totta i kuuluu, cillie kuuluu, i?nell? itkuo kuuluu, semmoista hot mit? kuuluu…

– K?itt?k? ty? avannolla kuuntelomassa?

– Ei, ei Jumalat k?se sinne.

– Ei k?se, a mit?p??

– Ka sit?, emm?h?n my? tiij?, mi tein m?nn? sinne.

– Miten, m?nn? tai m?nn?.

– Ei niin ole.

– Kerro, miten se on?

– Miten mie kerron, kun en mie maha sinne m?nn?.

– Miten sie toisih kohtih mahat, a avannolla et maha?

– Avannossa, tiij?t sie, siel? on el?j?, ji?n alla.

– Ji?n alla on el?j??

– No konesno.

– Kalat siel? vaan on.

– Kalat ne siel?, ka on siel? viel? i Jumalan luoma vetehini.

– Vetehini viel? on?

– No.

– Ta sinne et ruohikin m?n??

– Mie en se ruohtin m?nn?, on niit? viel? rohkimpie, ka ei m?nn?. Mihhei ukko vet’ on suuri tiet?j? Katoslammissa, nin hi?n on tytt?rie onnakko yhen pannun ta kaksi toisie rahvahie, vain ikkunassa on ka??on koko ?ij?n, eik? tule h?t? siel?. No.

– H?n on pannun tytt?j? avannolla kuuntelomah?

– Niin, niin, kuuntelomah.

– Monta tytty? se piti olla?

– Ka kolme eli viisi henkie.

– Neli? eik? voi?

– Ei. Ka ei se voi olla kuuntelomassa, pit?y olla hot’ ti?l? tien puolessa, miss?nih, pit?y olla liika henki, eli kolme, eli viisi, eli seiccemen, liika pit?y olla.

– Mit? se Mihheiukko sitten teki?

– Ka kacco, eik? tule h?t?, jos h?t? tulis, nin hi?n vet oli tiet?j?, hi?n olis… Ne ei pie silloin virkkua, ei piei mit?, kun m?nn?h, a hi?n i?e muka tulou siit?, siit? hivukseh noin l?yhky?y n?in, siit? sanou mit? kell?, se justih sanois, mit? pit?y.

– Когда слушаешь, точно слышно! И вправду слышен звон, слышно причитание, слышно разное, хоть что слышно…

– Ходили ли вы на прорубь слушать?

– Нет. Бог не велит туда ходить.

– Не велит? А почему?

– Дак потому, что не знаем ведь мы, как ходить туда.

– Как? Идти и идти.

– Нет, не так это.

– Расскажи, как.

– Как я расскажу, когда я не умею туда ходить.

– Почему ты в другие места умеешь, а на прорубь нет?

– В проруби, знаешь ли, там житель есть, подо льдом.

– Подо льдом есть житель?

– Ну, конечно.

– Рыбы там только есть.

– Рыбы-то там, а там ещё есть Божье творение, Водяной.

– Водяной ещё есть?

– Да.

– И ты не смела туда идти?

– Я не смела идти. Есть ещё и смелее, да не смели. Дед Михей ведь большой знахарь в Катосламбе, так он девушек одну поставил слушать, иногда ещё и двоих. Только сам всё время в окно смотрел, не было бы там беды какой. Но.

– Он поставил девушек у проруби слушать?

– Да, слушать.

– Сколько девушек нужно было?

– Трое или пятеро человек.

– Четверо не могли быть?

– Нет. Так нельзя слушать. Нужно, чтобы был лишний человек – три, пять или семь. Лишний нужен.

– Что тогда этот дед Михей делал?

– Так смотрел, нет ли беды. Если бы беда пришла, он ведь знахарь был… И не надо там говорить ничего, когда идут. Он сам [водяной] придёт оттуда: волосы так и развеваются, и потом говорит кому что, он точно правду говорит, кому что нужно…

ФА. 2610/2. Зап. Лавонен Н. А., Онегина Н. Ф. в 1980 г. в д. Тунгозеро от Салониеми А. Е.

351

Monessa kohtua k?ytih: k?ytih aittojen oven sakaroissa siel?, sinne ruvettih huppu pi?ll?, sielt? kun lien?y kuulun jyv?n valutantua, ni hyv? vuosi tuli, a kun ei liene kuulun, ni siit?… Niit? Vieriss?n sv?tijie oh hos kuin ?ij?… ?iit? k?ytih tienristeyksiss?, toas k?ytih kuuntelomassa. Kun oli usiempi henki, niin siit? yksi viel? kierti, veicci piti olla matassa ta yksi siit? kierti veicen ker?ll?, ne siit? kuuntelijat. A avannoilla kun m?ntih kuuntelomah, avannollaki k?ytih, niin siit? piti olla elukan nahka, lehm?n nahka ta viel? pit?is olla mahon lehm?n nahka, ka mi sattuu olomah, ni… Niist? oli hos kuin ?ij? paistavua! Kierrettih sit?, se piti kaikki… Sattuu, kun se mainittih, jotta er?h?t kun oli k?yty siel? kuuntelomassa avannoilla, ta siel? oli lehm?n nahka suuri, ta h?nt? j?i siit? lehm?n nahkasta kierroksen ulkopuolella, ei ni tullun, sinne. ?iit?h?n se vetehini kun nousi avannosta, siit? h?nn?st? veti ne koko kuuntelijajoukon sill? lehm?n nahkalla, minne lien?y vienyn… Rostuostahan se Vieriss?nkeski alkau. Rostuo kun on seiccemes p?iv? tammikuuta, niin siit? on kaksi net?lie, jotta kun on Rostuon synnynp?iv?, ni siit? on viime Vierist?, se tulou kun kahentoista p?iv?n pi?st?… ?iit? se on Vieriss?nkeski kallis aika, sill? Vieriss?nkesell? ei nimit? likasie t?it? ruattu. Vuatteita ei pesty, pirttij? ei pesty. Kun lien?y hyvin likautun pirtti, kun suuret joukot oli, niin annettih vesivihkolla otella vain ei cuurun kera pess?, ei! Eik? villat?it? niit?… Ommeltih semmosie niit? puhtahie ompeluksie eli tikutettih, siit? k?ytih p?iv?kesr?ss? ta iltua istumassa ta sit? siel? siit? arvoutettih kaikenmoisie arvoutuksie ta niit? kaikkie…

“Mik? yksi?“ sanottih avannoilla Vieriss?nkesell?… Ei aina! En mie ole nikonsa k?ynyn sanomassa, lien?ykoh?n ken sanon elikk? ei… Se pit?is siel? muka toisen kysy? ta toisen sanuo, jotta:

Mik? yksi? Min? t?ss?!

Mik? kaksi? Silm?t pi?ss?!

Mik? kolme? Pannun jalkua!

Mik? n’ell?? Lehm?n n?nnie!

Mik? viisi? Ki?ss? sormie!

Mik? kuusi? Rejess? kaplasta!

Mik? seiccemen? Otavassa t?htie!

Mik? kaheksan? Tynnyriss? vannehta!

Mik? yheks?n? Ihmisess? reikie!

Mik? kymmenen? Kynsie varpahissa!

Silloin juoskua pois sielt? avannolta, jotta ei kerkie vetehini noussa… Jotta se tulou sielt?! Sit?h?n piti varata, sit? vetehist? – avoi-voi-voi!

Во многие места ходили: ходили к амбарам, дверным петлям, накрывались с головой, и если там слышалось, что зерно пересыпают, то хороший год будет, а если не слышалось, то… Этих крещенских святильщиков было сколько угодно… И ходили на перекрестки, тоже ходили слушать. Один обводил круг, нож должен был быть с собой, и один обводил ножом слушающих. А когда на прорубь шли слушать, на прорубь если шли, то нужна была шкура животного, шкура коровы, да еще надо бы шкуру яловой коровы, но уж какая окажется. Об этом очень много говорили! Обводили вокруг, ее всю надо было… Случалось, что некоторые ходили на прорубь слушать, а шкура коровы была большая и хвост этой коровьей шкуры оставался за кругом, не попадал туда. Тогда как водяной этот поднимался из проруби, и тащил за хвост всю эту группу слушающих, на коровьей шкуре куда-то тащил… С Рождества этот Крещенский промежуток начинается. Рождество 7 января, и вот две недели от Рождества и последний раз Крещенье через двенадцать дней. Этот Крещенский промежуток – дорогое время, в Крещенский промежуток никакой грязной работы не делали. Белье не стирали, полы не мыли. Если сильно пачкались полы, ведь большие семьи были, то разрешали мокрой тряпкой протереть, но не с песком, нет! И с шерстью не работали… Шили такое чистое шитье или вязали, ходили на посиделки днем да вечером и потом там загадывали всякие загадки да все.

– «Что одно?» – говорили на проруби в Крещенье.

– Не всегда. Я-то никогда не ходила говорить, не знаю, говорил ли кто или нет. Это надо бы одному спрашивать, другому отвечать, что:

Что одно? Я здесь?

Чего два? Глаза на лице [голове].

Чего три? Ножек у котла.

Чего четыре? Сосков у коровы.

Чего пять? Пальцев на руке.

Чего шесть? Копыльев в санях.

Чего семь? В Медведице звезд.

Чего восемь? В бочке обручей.

Чего девять? В человеке дырок.

Чего десять? Ногтей на пальцах ног.

И бегите прочь от проруби, пока не успел водяной подняться… А если он придет оттуда!.. Его-то ведь и надо было бояться, водяного – ой-ой-ой!

ФА. 3227/17-18. Зап. Ремшуева Р. П. в 1990 г. в д. Вокнаволок от Ремшуевой А. А.

352

K?vin mie kahicci kuuntelomah… Avannoilla emm?, mecc?h sinne, k?ymm? sinne per?ll?. A sin? vuotena k?vimm? kuuntelomah, kun l?hettih Suomeh pakoh, se kuulu sumu, oli kyl?st?, kun my? m?ti pi?simm? kotih… Oli Iro ta mie.

– A pitik? se kierty??

– Ka puitto ei pit?n! Kun et liene kiert?n ka…

– A kemp? kierti?

– Ka Iro hi?n, Opi, muamoh h?nell? juohatti. Ei h?n lujasti sanon, a hilTaseh. A l?ksit sielt?, j?lell?hp?in ei pie kacahtua, eik? mit? virkkua, hos kontie tulkah.

– A kun et kiert?ne?

– Ka siit? hiess? ottauki, vet?y…

– A onko ket? ottan?

– Ka puitto ei ole. Kun lehm?n nahkalla yhet istuuvuttih kuuntelomah ta se j?i ulkosella puolella kierroksen, h?nt?. H?nty? ei kierretty. Biessa veti sinne koskeh, juuri ei, hyv? kun hyp?ttih…

Avannoilla kun m?nn?h kuuntelomah, pannah reki siihi, vain kaksi vain kolme pi?llekk?h. Avannon pi?ll?. Se nousou vesi niin yl?h?ksi. ?iit? mi hi?n siel? kysyy, se kun tulou sihi avannoilla…

– Kemp? se tulou?

– Ka totta se vetehini tulou, vejenem?nt?. Min kysyy ensimm?ksi sanan, ni se pit?y muistua viimesiksi sanuo, jotta siit? hi?n l?ht?y vasta pois. ?iit? pi?st?y… En mie n?hnyn sit?.

…Pirtti pyyhittih vastahhakua ta niill? ruhkilla istuuvuttih ta. Hursti pantih, niill? istuuvuttih ta kattiena toini hursti… Kierty? piti, veicell? ihan piirrettih. Ta oprasa luuvassa oli ta… Iro niin luati, kun muamoh juohatti.

Ходили мы слушать… Не на прорубь, в лес ходили, туда подальше, на задворки. А в тот год ходили слушать, когда в Финляндию бежали, этот шум был слышен, из деревни, мы с трудом домой вернулись… Мы с Ириной были.

– А надо было круг прочертить?

– Дак будто не надо было! Если круг не начертил, то…

– А кто чертил?

– Дак Иро, ведь мать её, Офимья её научила. Она не громко говорила, а тихонечко. А уходишь оттуда, назад не надо оглядываться и не говорить ничего, хоть медведь приди.

– А если не обведешь круг?

– Тогда бес возьмет, утащит.

– Взял ли кого?

– Дак будто нет. Одни как сели на коровью шкуру слушать, а хвост остался за кругом. Хвост не обвели. Бес утащил прямо туда к водопаду, хорошо, выпрыгнули…

Когда на прорубь идут слушать, кладут сани, двое или трое друг на друга. Прямо на прорубь. Оттуда вода так кверху поднимается. Потом что она там спросит, когда она придет сюда, к проруби…

– Кто это придет?

– Дак, видимо, водяной придет, хозяйка воды. Какое слово первое спросит, то надо запомнить, чтобы последним сказать – тогда только она уйдет вон. Тогда отпустит… Я не видела этого.

…Пол от порога подметали и на этот мусор садились. Покрывало постилали, на которое садились, а сверху другим укрывались… Обвести надо было, прямо ножом чертили. Да икона была в тарелке с собой да… Иро это делала, как мать её научила.

ФА. 1595/4. Зап. Степанова А. С. в 1971 г. в п. Кепа от Степановой А. Я..

353

Хозяйка воды гонится следом

J?rvenpi?, nyt on Kovdozero. J?rvenpi?ss? eli yksi akka, tiet?j? oikein, h?n oli niin tiet?j?, ett? h?n viest? sen vienem?nn?n nosti vienpi?ll?. Vot. Konsa k?yv?h Vierist?n? kuuntelomah, Jordano, avanto suuri jysset?h i siit? ottau t?m?n heposen rien i rienpi?ll? panou istujat. I ei pane, sanomma 8 – nado 7. A h?n i?e vos’moi. ?iit? sen avannon kiert?y. I siit? nostau sen vienem?nn?n i kysyy. Ice k?vel?y, seisou, a vett? siit? oikein tulou i siit? kysyy jotta: mit? pit?y. Se vienem?nt? kysyy silt? akalta, ken sen nostau jotta: “Mit? pit?y?“

Mik? yksi? Min? t?ss?.

Mik? kaksi? Kaksi silmy? pi?ss?.

Mik? kolmi? Ко Imi j alkua rukilla.

Mik? n’ell?? N’ell? n?nnie lehm?ll?.

Mik? viisi? Viisi kyntt? varpahissa.

Mik? kuusi? Kuusi kaplasta riess?.

Mik? seitsem?n? Seitsem?n t?htie Otavassa.

Mik? kaheksan? Kaheksan kaplasta rejess?.

Mik? yheks?n? Yheks?n loukkuo ihmisess?.

Mik? kymmenen? Kymmenen kyntt? varpahissa.

Ne pit?y siit? lukie. A siit? kun l?het?h m?n?m?h, siit? kun on naznaacittu paikka. Jesli keritt?neh panna semmoset kivipuat pi?h, ei kose, a kun ei keritt?ne, siit? pi?t leikkuau… No! ?iit? savipuat pi?h pannah, jesli ei keritt?ne panna, siit? se huutau mill? huutanou ta pi? ji?y veteh… ?iit? m?n?y j?lell?h, konsa suau per?h ajamah, ajau pirttih soahen. Se vienem?nt?. A siit? se akka my?styy j?lell?h, h?nen provozaiccou. Vot. Muamo sanou: strasno on. H?n oli ollun yhen kerran kuuntelomassa. Se sanou kaikki: kell? mimmoni zizn’a tulou. Vot. Sanou, siit? kun et kerinne patoja pi?h panna, ni pi?t lissiy. Kun juossah, kvartiirassa siel? jo on vuottaja, jotta se pistel?y terv?seh niill? pi?h.

Ярвенпеа, сейчас Ковдозеро. В Ярвенпеа жила одна женщина, такая очень знающая, она была знахарка, что поднимала хозяйку воды, на поверхность. Вот. Когда ходят в Крещенье слушать. Иордань, прорубь большую вырубают, и вот тогда она берет лошадиные сани и на сани усаживает. И не усаживает, скажем, восемь, надо семь. А она сама восьмая. Потом эту прорубь обведёт кругом. И тогда поднимает эту хозяйку воды и спрашивает. Сама ходит, стоит, а вода сильно поднимается, и она спрашивает: «Что надо?» Это хозяйка воды спрашивает у этой женщины, которая поднимает: «Что надо?»

Что одно? Я здесь.

Чего два? Два глаза на лице [букв, на голове].

Чего три? Три ножки у прялки.

Чего четыре? Четыре соска у коровы.

Чего пять? Пять ногтей на пальцах ноги.

Чего шесть? Шесть копыльев у саней.

Чего семь? Семь звезд в Медведице.

Чего восемь? Восемь копыльев у саней.

Чего девять? Девять дырок в человеке.

Чего десять? Десять ногтей на ногах.

Это надо прочитать. А потом как пойдут, место уже намечено, тогда если успеют на голову такие глиняные горшки надеть, а если поймает, то головы отрежет… Но! Тогда глиняные горшки на голову надевают, а если не успеют надеть, тогда голова в воде останется… Тогда бежит следом, когда может, гонится до самого дома. Эта хозяйка воды. А потом эта женщина возвращается обратно, провожает ее. Вот. Мама говорит: страшно! Она один раз слушала. Она всё скажет: у кого какая жизнь будет. Вот. Говорит: если не успеешь горшки на голову надеть, головы снесет. Когда добегут до квартиры, там уже ждут, чтобы надеть быстренько на головы.

ФА. 3055/6-9. Зап. Конкка А. П. в 1987 г. в п. Биржа от Вдовиной Ф. В.

Вопросы хозяйки воды

354

– Avannolla. Sanotah rejen pi?ll? issutah. Vieriss?nkesell?, peret Novym godom… Reki pannah ta rejen pi?ll? issutah. A se on eritty?in, on lumen pi?ll?. ?iit? hi?n nousou sielt?, se vienem?nt? muka nousou.

– Mit? tiijustau?

– Tiijustau: Montako on riess? kaplasta? Hi?n sanou, jotta montako.

– Kaheksan. Viisi on puolella, viisi toisella. Kymmenen se on. Se vet ensimm?ksi kysyy:

Mik? yksi? – Min? t?ss?.

Mik? kaksi? – Silm?t pi?ss?.

Mik? kolme? – Jalat puassa.

Mik? nelT?? – Lehm?n tissit.

Mik? viisi? – Ki?ss? sormet.

Mik? kuusi? – Riess? kaplasta.

Mik? seiccemen? – Otavassa t?htie.

Mik? kaheksan? – Tynnyriss? vannehta.

Mik? yheks?n? – Ihmisess? reiki?.

Mik? kymmenen? – Kymmenen kyntt? varpahissa.

A siit? vasta sen j?lkeh hi?n alkau kysy? hos mit? muuta. A jesli muka et vastaa sit? praaveTno, no vanhoilta mie olen t?m?n kuullun, no. On ni semmosie, et osua vassata, hi?n sielt? nousou, l?ht?y heit? ajattamah, hy? juossah. Nin muka niill? ennen oh tapahus semmoni. Jotta kun juoksi taloh, nin kun kell? ei keritty panna, niin kun pataset oltih, maitopataset, ni pi?h?, ken oh niin kun ilman sitt?, patasetta – kaikilta muka pi?t otti. No m?nit jesli kuuntelomah, piti tiety?. Otettih yksi semmoni ihmini, joka tiesi. Ei kaikki, vain yksi ihmini vastuau kaikkih kysymyksih. Kun hy? kuunnellah, siit? kysyt?h silt? vetehiselt?, jotta mit? miula t?ll? vuuvvella tulou, hi?n muka ne sanou. Jos tulou h?nell? vahinko mi, sen vahinkon iell? hi?n sanou, jotta vot siula tulou t?ll? vuuvvella semmoni i semmoni vahinko. A mit? hi?n kysyy silt? ihmiselt?, hi?n kaikki sen vastuau. A konsa m?nn?h siel? istumah, no issuttih rien pi?ll?, a issuttih i rejett?. No i vot konsa kun m?nn?h kuuntelomah, issutah, kaikkien pit?y olla i?nett?, hilTua. Yksi ihmini sen vastuau kaikki, se, joka tiet?y. Hi?n kattau sill? skuat’f erill?. I ennen vet otettih ikona viel? matkah. I ikona pantih sen skuat’t’erin siit? pi?ll?. I kun m?ntih istuuhuttih, nin kolme kertua py?r?hettih my?tah p?ivy?, kun konsa istuuhuttih. I pois l?hettih kun noustih, hi?n nousi ensimm?ksi, se vanhempi, joka tiesi niit? vassata. Ei l?hetty, jos ei tiijetty semmoista ihmist?, kuka osasi niill? vastimen antua, h?nell?. Tuas kun l?hettih pois, noustih, ni kaikki py?r?hettih my?t?h p?ivy?. Eik? virkkua ni mit?. Ei koko ?ij?ss?. Hy? kuullah, no en tiij? n?h?h, a kuullah, avannosta.

– На проруби. Говорят, на санях сидят. В Святки, перед Новым Годом. Сани ставят и садятся на сани. А эти сани особо, на снегу. Потом оно поднимается оттуда, это хозяйка воды будто поднимается.

– Что спрашивает?

– Спрашивает: Сколько в санях копыльев. Он ответит, сколько: 8. 5 на одной стороне, 5 на другой, десять. Сначала спросит:

Что одно? – Я здесь.

Чего два? – Глаз на голове.

Чего три? – Ножек у чугуна.

Чего четыре? – Сосков у коровы.

Чего пять? – Пальцев на руке.

Чего шесть? – Копыльев в санях.

Чего семь? – Звёзд в Большой Медведице.

Чего восемь? – Ободов в бочке.

Чего девять? – Дырок в человеке.

Чего десять? – Десять ногтей на пальцах ног.

И только после этого она начинает спрашивать о чём-либо другом. А если так правильно ответишь (я от старших это слышала), есть такие, что не могут ответить, она тогда поднимается и погонится за ними. Они – бежать. И вот такой раньше был случай. Когда прибежали в дом, кому не успели надеть молочные горшки на голову, кто был без горшков – у всех якобы головы снял. Если собрались слушать, знать надо было. Брали одного такого человека, который знал. Не все, один только человек отвечает на вопросы. Когда они слушают, то спрашивают и у водяного, что у меня (со мной) в этом году будет. Он так и говорит. Если будет какая-либо беда, то перед этой бедой скажет, что вот у тебя в этом году такая-то и такая-то беда. А что она спросит у того человека, он на всё ответит.

А когда идут туда сидеть, сидели на санях. Но сидели и без саней. Ну и вот, когда идут слушать, садятся, всем надо молчать, тихонечко. Один человек отвечает на всё, тот, который знает. Он накрывает всех скатертью. А раньше ещё икону брали с собой. И икону клали сверху на эту скатерть. И когда пришли, сели, три раза поворачивались по ходу солнца, перед тем как сесть. И уходили когда, вставали, первой вставала та, старшая, которая знала ответы. Не ходили, если не знали такого человека, который мог бы ответить на вопросы. И то же, когда уходили, вставали и три раза все поворачивались по ходу солнца. И не говорили ничего. Всё время. Они слышат, но не знаю, видят ли, но слышат всё у проруби.

ФА. 1701/1. Зап. Степанова А. С., Лавонен Н. А. в 1972 г. в д. Княжая от Архиповой В. Ф.

355

– A etk? sie muista sellaista luvettih viel? “Mik? yksi?“

– Ase on semmoni, kuulehan, m?nn?h avannolla.

– Konsa se m?nn?h?

– Vierist?n?. V?h?ist? ennen Uutta vuotta. M?nn?h, sielt? tulou vejenem?nt?, antau siula voprosat.

– A mimmone se on se vejenem??

– En mie tiij?. Se nousou, antau voprosat. Jesli sie et suattane, niin h?n siulta pi?n ottau. No. ?iit? pit?y sih viel? varustautuo. No.

– A miten se varustautuu?

– Ka se niin, jotta kysymykset kennih vanhus siula sanou, siit? l?het sielt? no. Hi?n sanou, vetehini sanou.

– А ты не помнишь такое читали ещё: «Что первое?»

– Да, есть такое. Слушать идут на прорубь.

– Когда идут?

– В Крещенье. Чуть раньше Нового года. Идут, оттуда выходит хозяйка воды и задаёт тебе вопросы.

– А какая она, хозяйка воды?

– Я не видела. Я только слышала.

– А женщины её видели?

– Я не знаю. Она поднимается, вопросы задаёт. Если не ответишь, она тебе голову снимет. Вот. Тогда к этому надо ещё приготовиться. Вот.

– А как приготовиться?

– Дак так, что если кто из старших вопросы тебе скажет, тогда пойдёшь туда. Она скажет, водяной скажет.

ФА. 2731/3. Зап. Лавонен Н. А. в 1983 г. в д. Амбарное от Терентьевой М. И.

356

У проруби слушают предсказания

– K?ytihk? teile j?rvell? kuuntelomassa?

– My? emm? k?ynyn, a Karjalassa siel? k?ytih… Muamorukka saneli. Siel? yhess? kohtuan oli m?nty j?rvell? kuuntelomah, pantih reki avannon pi?ll? i istuuvuttih. Istuuvuttih kuuntelomah. Sinne l?htie viel? pit?is starsoi, stobi olis h?nen “sertse kamennyi“. Da-a! Sto ty! Hi?n issuttau ihmiset rekeh i kiert?y sit?. Kiert?y… Issutti hi?n ihmiset i kierti: vien, t?m?n rusalkan sielt? nostau. Vetehisen. Kerran vesi nousi, toisen nousi, kolmannella kertua nousi. A heil? oli, p?iss? ei suanun. Nu i kun hlopni kolmannen kerran vesi, h?n i nousi! I kaikin p?l?ssyttih ta juoksomah. A em?nt? se jo tiesi ennen, tapahuksie ennen oli ollun kun… Se tyt?r rampa, h?nt? lyk?ttih kylkeh, ja se j?i tie puoleh. Se juoksi vetehini, h?nell? anto avuamet, sill? tytt?rell?. Da! A siit? tuli j?lkeh i kerkisi em?nt? panna pataset pi?h?, joka tytt?rell?. Se kun tuli, pataset ne otti, a tytt?ret kaikki ji?tih seisomah. Da! Sit? muamorukka, muamo ei valehellun… Se Vieriss?nkeski… Vetehini…

Vetehini, mie siula sanon, kell? kuin n?ytt?ytyy, vot.

Eli-oli j?rven pi?ssa Konkan Anni, до германской войны. I joka Vieriss?nkesell? k?vi avannolla kuuntelomah. I puaji vienem?nn?n kera. Vot jo unohutin ne sanat…

Mik? yksi? Min? t?ss?.

Mik? kaksi? Kaksi silme? pi?ss?.

Mik? kolme? Kolme j alkua rukilla.

Mik? neli?? Neli? n?nnie lehm?ll?.

Mik? viisi? Viisi sormie ki?ss?.

Mik? kuusi? Kuusi kaplasta riess?.

Mik? seiccemen? Seiccemen t?htie Otavassa.

Mik? kaheksan? (Vot tuasse unohutin).

Mik? yheks?n? Yheks?n reiky? ihmisess?.

Mik? kymmenen? Kymmenen kyntt? ki?ss?.

?iit? l?ht?y i j?lell?hp?in rupieu tiijustamah. Kun sevoit – el? obizauvu i kenen pi?ll?. Icei otvietit… Yksin se akka k?vi, yksin! Se oli akka, avoi-voi! I sai hi?n tiety?, koska sota tulou, i kuin k?yt Ven?j?ll?, kaikki hi?n sai tiet?!.. Kun avuamet antau – bohatta on! Se tyt?r bohataksi tuli. A toisilta pi?t olis m?nty, kun ei olis akka kerin patoja panna pi?h… Hy? kun pakoh l?hettih, sikse se tuli ajamah heit?… Issu! Ras kucuit, ni, tuli mi – ei pie varata.

– Ходили ли вы на озеро слушать?

– Мы не ходили, а в Карелии ходили… Мать-покойница рассказывала. Там в одном месте пошли на озеро слушать, поставили сани на прорубь и сели. Сели слушать. Там надо бы, чтобы еще старшая пошла, чтобы у неё сердце было каменное. Да-а! Что ты! Она усаживает людей на сани и круг обводит! Круг обводит… Усадила она людей и круг обвела: воду, это русалку оттуда поднимает. Водяного. Один раз вода поднялась, второй поднялась, третий раз поднялась. А им разговаривать нельзя было. Ну и как хлопнула третий раз вода, он и поднялся! И все испугались и бежать. А хозяйка, та уже и раньше знала, уже раньше бывали случаи… Хромая девушка была, ее оттолкнули в сторону, и она осталась на краю дороги. Прибежал водяной, дал ей ключи, той девушке. Да! И потом пришел следом за другими, а хозяйка успела надеть горшки на голову каждой девушке. Он как пришел, горшки были, и все девушки остались стоять. Да! Это мать-покойница не обманывала… Это в Святки… Водяной…

Водяной, я тебе скажу, кому как показывается. Вот. Или жила в конце озера Конкан Анни, до германской войны. И каждый раз в Святки ходила на прорубь слушать. И разговаривала с хозяйкой воды. Вот уже забыла эти слова:

Что одно? Я здесь.

Чего два? Два глаза на голове.

Чего три? Три ноги у прялки.

Чего четыре? Четыре соска у коровы.

Чего пять? Пять пальцев на руке.

Чего шесть? Шесть копыльев в санях.

Чего семь? Семь звезд в Большой Медведице.

Чего восемь? (Вот тоже забыла).

Чего девять? Девять дырок в человеке.

Чего десять? Десять ногтей на руках.

Выйдет оттуда и будет спрашивать в обратном порядке. Если ошибешься – не обижайся ни на кого. Сам и ответишь… Одна женщина ходила, одна! Эта была женщина ой-ой-ой! И она знала, когда война начнется, и что в России побываем, она всё знала!.. Когда ключи даст – богатым будешь! Та девушка разбогатела! А другие без голов бы остались, если бы женщина не успела горшки надеть на голову… Они как бежать бросились, вот он и погнался за ними… Сиди! Раз позвали, пришёл – не надо бояться.

ФА. 3060/2. Зап. Конкка А. П. в 1987 г. в д. Княжая Губа от Никулиной А. Ф.

357

Vanha rahvas paistih: vetehini se on. Rostuon aikanako se k?yv?h kuuntelomah, nu Vieriss?nkeski… J?rvess? h?n sen pit?is ely?… Totta se on n?hty, kun paissah… Pi? on semmoni, tukka levie ta niin kun vetehisell?… Mie pikkaraisena kuuntelin, kun paistih vanha rahvas, mie varasin. Lapsie p?l?tettih.

Старые люди говорят: водяной есть. Во время Рождества как ходят слушать, ну в Святки… В озере ведь он должен бы жить… Уж, верно, видели, раз говорят… Голова такая, волосы распущены, ну как у водяного… Я маленькой слышала, когда говорили старые люди, я боялась. Детей пугали.

ФА. 3150/27. Зап. Лавонен Н. А. и Степанова А. С. в 1988 г. в г. Медвежьегорск от Ватанен Т. Д.

Хозяева воды показываются перед бедой

358

Водяной показывается к плохому

Vetehini kun n?ytt?ytyy se ei ole hyv?ksi, se on pahaksi. Mit?nih siula tulou pahua. lii moozet kuolet, ili mit?nih pahua. Vetehini n?ytt?ytyy, vetehini on pahoiksi…

H?n nousou kivell?, istuu da viel? pi?t? sukiu. Vejenem?nt?, vejenem?nt? sanottiin Vetehist? sanottih vejenem?nt?. A mie vot en tiij?, mie en ole n?hnyn. A olen kuullun, jotta on. Veteliini on vejess?… Nyt kun olemma ri?hk?hiset, nyt ei ni vetehiset tulla meij?n luoksi.

Водяной как покажется, это не к добру, это к плохому. Что-нибудь да будет у тебя плохого. Или, может, умрешь, или что плохое. Водяной показывается, водяной к плохому…

Он поднимается на камень, сидит да еще волосы расчесывает. Хозяйка воды, хозяйка воды, говорили. Водяного называли хозяйкой воды. А я вот не знаю, я не видела. Я слышала, что есть. Водяной есть в воде… Сейчас раз мы грешные, сейчас к нам никакие водяные не придут.

ФА. 3217/29. Зап. Лавонен H. А., Раутио К. X. и Туюнен С. в 1990 г. в п. Кестеньга от Токаревой У. Т.

359

– Kembo se oli, iz?nd? vai em?nd??

– Iz?nd? dai em?nda oldih. H?nelle tukat ollah pitk?t. Sit n?g?y, sit ked?tahto h?n ottau. Lapsen libo muzikan, libo naizen, libo kenentahto inehmizen… Sit sid? kodvu ecit?h, i vie terv?h l?yt? ei. Ked? terv?h l?yt?h, a… Ked? vie pe?stet?h, kaco, naine vedeh meni ga ristikanzu ugodih, h?nen nostaldi, eiga ollus sinne kuolluh… Nina raskazivaicci.

– Кто это был, хозяин или хозяйка?

– И хозяин, и хозяйка были. У нее волосы длинные. Увидят, тогда кого-нибудь она заберет. Ребенка, или мужчину, или женщину, какого-нибудь человека. Того тогда долго ищут, и не скоро найдут. Кого скоро найдут, а… А кого и спасут. Смотри: женщина тонула, но человек оказался поблизости, вытащил ее, а то там бы умерла. Нина рассказывала.

ФА. 3316/9. Зап. Лавонен Н. А. в 1992 в д. Улялега от Никитиной Е. А.

360

Min? licno en n?hnyh. A min? mustan meij?n moama vie sid? vspominaicci. Astui illal meij?n sie j?rvirandoa my?te (hot’ toizis kylis tulet kodih, ga astuo pidi). Vot istui, sanou, necis vieniz?ndy. Tukat pitk?t, nenga, sanou, sugi tukkii kivel. Sit, sanou, gu min? l?henin ga vedeh br?yz?htih. Enzim?i min? p?ll?styin: ken necis tuli. Sit gu vedeh meni, sanou, ga ei muu olluh.

A sit ainos musteltih, sanou, ?to vieniz?nde? gu n?it ga sit hilTah – terv?h kentahto men?y sil vuvvel. Miltahto loadul. I buvaicih: men?y, sinne koavutah libo hongoloinkel libo lapset kezoil mid?tahto. Buvaicih, kuoltih.

Я лично не видела. Но я помню, еще моя мама это вспоминала. Шла вечером по берегу нашего озера (хоть из других деревень идешь домой, дак идти надо было). Вот сидел, говорит, хозяин воды. Волосы длинные такие, расчесывает волосы на камне. А, говорит, как только я приблизилась, в воду бултыхнулся. Сначала я испугалась: кто там пришел? Ну а как в воду ушел, говорит, так ничто другое и было.

А всегда вспоминали, говорит, что хозяина воды как увидишь, так рано или поздно кто-нибудь утонет в этом году. Хоть как. И бывало: поедут и переверну ся или с долблёнкой, или дети купаться пойдут. Бывало, умирали.

ФА. 3363/25. Зап. Иванова Л. И. в 1997 г. в д. Ведлозеро от Егоровой М. Ф.

361

Красивая девушка в белых одеждах предвещает смерть

Ne on kurkilaiset kuoltu, a ti?lt? mie en t’iij? i ket?. Ne on Pirt’t’ilahen kuoltu jo kaikki, niit? tooze en tiij?. No t?m? Pirt’t’ilahessa ennen mainittih, yksi akka… Kun tuli niin valkeissa vuatteissa j?rvelt?, tytt? nuori, kaunis, ni poikahan se samassa kuoli siit?, kun m?ni peseytym?h. Kuusitoistavuofijas poika oli, ja se siihi kuoli.

Ну, те кургиевские уже умерли, а здесь я не знаю никого. И в Пирттилахти те уже все умерли, их тоже не знаю. Но здесь, в Пирттилахти раньше вспоминали, одна женщина… Что пришла в таких белых одеждах с озера девушка молодая, красивая. Так вот сын той сразу и умер там, когда пошёл мыться. Шестнадцать лет сыну было, и он тут и умер.

ФА. 2516/18. Зап. Ремшуева Р. П. в 1978 г. в д. Вокнаволок от Ремшуевой А. С.

362

Водяной предсказывает смерть увидевшей его

Meil? mainittih, jotta meil?, konsa olen syntyn, vain en viel? ni ollun syntyn, meij?n naapuri babka kanto riihest? osras?kkie veneheh, kylyn luona veneh oli. Aikaseh huomeneksella. Se mummo puapuicci lapsie. Ukko l?ksi mellic?ll? tuonne, Soijanan kosella, viisi kilometrie oli Kokkosalmesta venehell?. Osras?kkie kanto, sel?ss? oh, kylyn luo kun tuli, py?r?hti – ni sillalla istuu niin kuin naini, pit?t hivukset, mussat. I hi?n kun siihi tuli, ni silloin se h?yr?hti j?rveh. Ni hi?n niin p?l?sty, jotta sihi lankei sen osras?kin ker?ll?. Se on muamon miula sanon. Sano: “Nyt mie heti kuolen“. Sin? vuotena h?n kuoli. Jotta ei vetehini n?ytt?yhy muiten, kun suuren tapahuksen iess?.

Sanotah, kivell? on istun ta pit?t hivukset, mussat ta niin kun sukiu hivuksie. Ihmisen n?k?ni, alacci.

У нас рассказывали, что когда я родилась или ещё и не родилась, наша соседка-бабка несла из риги мешок с ячменем в лодку. Около бани лодка была. Рано утром. Это повивальная бабка была. Дед поехал на мельницу, на Софпорог, пять километров было на лодке от Коккосалми. Мешок с ячменем несла, на спине, к бане как подошла, повернулась – на мосту сидит, ну вроде как женщина, длинные черные волосы. И как она подошла, та нырнула в воду. Она так испугалась, что тут и упала с мешком ячменя. Это мне мама рассказывала. Сказала: «Я теперь скоро умру!» В тот год она умерла. Водяной иначе не показывается, как перед большим происшествием.

Говорят, на камне сидел, длинные черные волосы, и словно бы расчесывает волосы. Как человек, голый.

ФА. 3219/31. Зап. Лавонен H. А., Раутио К. X. и Туюнен С. в 1990 г. в п. Кестеньга от Сидоровой M. М.

Водяной приговаривает: «Год от году…»

363

Степан хлестнул вицей водяного

Enne vahnas h?i sie kivel nouzi da sie vai tukkii sugiu. Sit Teppo ku nuottoa pyy di, h?nel pitky viccu k?is. H?i ku ottau, pitkin selg?h sn’augoau h?ndy. H?i vedeh hyppe?y, sanou, ainos sie kumardeleh, pe?dy sugiu: “Vuozi vuottu pahemboa! Vuozi vuottu pahemboa“. H?i gu vical n?ppe?y: “T?m? vuozi kaikis pahin!“ Ice soudamah l?hti.

В старину он на камень поднимался и волосы расчёсывал. Степан тогда невод тянул, у него длинная вица была в руке. Он как взял, вдоль спины как хлестнёт его. Тот в воду и прыгнул. Всё кланяется, волосы расчёсывает, говорит: «Год от году хуже! Год от году хуже!» Степан как вицей хлестнёт: «Этот год самый плохой!» А сам поплыл на лодке.

ФА. 702/4. Зап. Рягоев В. Д. в 1963 г. в п. Эссойла от Жидковой Ф. М.

364

Мальчишки бросают камнем

J?rvess?, sanottih, t?ss? vedehine k?veli, meij?n guballa, kivell?, sanottih, k?vi. Tukat, tukkie sugi, kivell? istuu, luuvolla. Brihacut lyk?ttih kivell?. Sanou: “Vuozi vuottu pahemboa, t?m? pahin!“ Se vedehine. Sin? vuodena hallavuozi rodih, ni kai leiv?t ky Imi! Mikse lyk?ttih kivell?! Nu h?n luuvolla, kivell? istu da tukkie sugi. Brihacut lyk?ttih kivell?, sanou: “Vuozi vuottu pahemboa, t?m? pahin!“ Hallavuozi gi rodih. Yksi kerda meij?n J?ng?rvess? se oli, niemell?, luuvolla istu kivell?. Sid? muisteldih.

В озере, говорят, здесь водяной ходил, в нашей губе, на камень, говорят, приходил. Волосы, волосы расчесывал, на камне сидит, на отмели. Мальчишки камнем бросили. Говорит: «Год от года хуже, этот самый плохой!» Это водяной. В том году много заморозков было, все хлеба вымерзли. Зачем камнем бросили! Ну, он на отмели на камне сидел да волосы расчесывал. Мальчишки бросили камень, говорит: «Год от года хуже, этот самый плохой!» Вот и был год с заморозками. Один раз это было в нашем Янгозере, на мысу на отмели, на камне сидел. Об этом вспоминали.

ФА. 3151/9. Зап. Ремшуева Р. П. в 1988 г. в д. Поросозеро от Иониной E. Е.

365

Водяной забрал мужика

– Oli, oli sid?, kuulin. Veiniz?ndy, ?anotah, veis on, veiniz?ndy. Ga ongo vai eule. A ?anotah, veiniz?ndy se on pitkis villois, sanottih, nu kui obez’jana. Istuu kivel i sanou: “T?m? vuozi paha… Oli, sanou, pahoa vuottu, a t?m? vuozi, sanou, kaikkis pahin“. Ice, sanottih, vai nenga… A oli vai euluh. Min? en n?hnyh. Pitkii tukkii vai sugiu nenga, oijendelou. Ken liennou n?gi sen ennen. Toizel rannal, sanou, vai istuu sie kivel: “Kai vuvvet oldih pahat, t?m? vuozi kaikkis pahin“. Ongo pravdu, vai ei. Min? i?e en n?hnyh, a min? kuulin, muga sanottih.

… Muzikku uppoi, sanottih, veiniz?ndy otti… Lapsii p?ll?tettih ainos, ?to necine ei pie menn?, sie veiniz?ndy ottau… Sannotih, ?to koiniz?ndy on, dai kylyniz?ndy on, mec?niz?ndy on, moaniz?ndy, on net kai. Sanottih, kaikkiel on iz?nd?t.

Было, было такое, слышала. Хозяин воды, говорят, в воде есть, хозяин воды. А есть или нету. А говорят, что этот хозяин воды с длинной шерстью. Говорили, ну как обезьяна. Сидит на камне и говорит: «Этот год плохой. Бывали, – говорит, – плохие года, а этот год, – говорит, – самый плохой». А сам, говорили, только так… А было или нет. Я не видела. Длинные волосы только расчесывает так, распрямляет. Кто-то видел это раньше. На другом берегу, говорят, сидит на камне. «Все годы были плохими, этот – самый плохой». Правда или нет. Я сама не видела, но я слышала, так говорили.

Мужик утонул, сказали: хозяин воды взял… Детей всегда пугали, что туда не надо ходить, там хозяин воды заберет. Говорили, что хозяин дома есть, да и хозяин бани есть, хозяин леса есть, хозяин земли, все они есть. Говорили, повсюду есть хозяева.

ФА. 3419/31. Зап. Иванова Л. И. и Миронова В. П. в 1999 г. в п. Эссойла от Сотиковой О. П.

366

Сидит на камне и приговаривает

Kivel nouzi, sanou, pe?dy sugiu, pitkii villoi. A sit, sanou, lugou ice: “Vuozi vuottu pahemboa!“ A h?igu suicil ropsoau, a sit, sanou, cuksahtih vedeh: “T?m? vuozi kaikis pahin!“… Mene tiij?, konzu se oli, ammui! Mustellah vaigu!

My? konzu lapsennu olimmo, meidy strassaitih vedehizil, dai kaikil. Karulastu varaimmo, vedehisty, min? licno.

На камень поднялся, волосы расчёсывает, длинную шерсть. А сам приговаривает: «Год от года хуже!» А он как вожжами хлестнёт, тогда, – говорит, – нырнул в воду: «Этот год самый плохой!»… Поди знай, когда это было, давно! Вспоминают только.

Мы когда детьми были, нас стращали водяными и всеми. Чёрта боялись, водяного, я лично.

ФА. 3264/28. Зап. Лавонен Н. А. и Степанова А. С. в 1991 г. в д. Улялега (Соддер) от Сергеевой Н. И.

367

– Sanottih, vezi-ved?i kivel istuu sit pe?dy sugiu da: “T?m? vuozi hyv? vuozi, t?m? vuozi huonombi vuozi, t?m? vuozi kaikii huonoin!“ Nenga paistih.

Говорили, вода-водяница на камне сидит и волосы расчесывает да: «Этот год – хороший год, этот год – похуже год, этот год – самый плохой!» Так говорили.

ФА. 3423/16. Зап. Иванова Л. И. и Миронова В. П. в 1999 г. в п. Эссойла от Тарасовой А. К.

368

Min? mustan, ?to sid? paistih, ?to D’essoilas n?htih vedehisty. En tiije, oligo se pravda vai ei, ?anotah: kiven pe?l istuu, tukat pitk?t. I vie lugi vroode: “Vuozi vuottu pahembi! Vuozi vuottu pahembi!“ Se enne voinoa. I vedeh uvvessah meni.

Я помню, что об этом говорили, что в Эссойле видели водяного. Не знаю, правда это или нет, но говорят: на камне сидит, волосы длинные. И ещё вроде приговаривал: «Год от году хуже! Год от году хуже!» Это до войны. И в воду снова ушёл.

ФА. 3464/14. Зап. Иванова Л. И. и Миронова В. П. в 2000 г. в д. Рубчойла от Никитиной А. И.

369

«Год от года лучше!»

Meij?n mama musteli, min? mustan, h?i sanoi tooste, en tiije, liennougo h?i heboloi laskenuh vai. Kivel, sanou, tooste tukkii sugiu: “Vuozi vuottu parembi, vuozi vuottu parembi“. A sit sugiu toizeh curah: “Vuozi vuottu pahembi, vuozi vuvvel pahembi“. A selg?h gu sain oijendoa: “Vuozi vuottu parembi, vuozi vuottu parembi, vuozi vuottu parembi on“. I sinne en?mbi vs’o, en?mbi ei n?gynyh.

– A kuzbo h?i n?gi?

– Kivel sie tooste, j?rven rannas… N?mil j?rvil, plotinas t?s. Mama ei n?hnyh, ei, en tiije ked? sie saneli, musteli. N?inde? min? en tiije, en tiije.

– Наша мама вспоминала, я помню, она тоже говорила. Не знаю, то ли она лошадей купала, то ли. На камне, говорит, тоже волосы расчёсывает: «Год от года лучше, год от года лучше». А потом расчёсывает в другую сторону: «Год от года хуже, год от года хуже». А как по спине получил: «Год от года лучше, год от года лучше, год от года лучше». И всё, больше не видно было.

– А где она видела?

– На камне тоже, на берегу озера. На этих озерах, здесь, на плотине. Мама не видела, нет. Не знаю, о ком говорила, вспоминала.

ФА. 3368/13. Зап. Степанова А. С. в 1997 г. в д. Робогойла от Подволокиной М. В.

370

«Этот год самый хороший!»

Vedehisty n?gi Zgordin Iivan. A my? kaco nuoret vie, h?i meile raskazi. Kiikis, Man’a tied?y, Kiikis on Iambi. Menen huondeksel, sanou, kalah: keski lammel istuu, tukkii sugiu, tukat pitk?t. “T?m? vuozi hyv?“, – vedehine, tukkii sugiu. “T?m? vuozi hyv?, t?m? vuozi minuu my?“. A min? kacon, kacon, sanou, en virka nimid?, kalastan da e?re l?hten kodih. Toizen huondeksen, vuota kacon toizen huondeksen, tulougi toizel huondeksel. Toizen huondeksen menin: sit samazes kohtas istuu, tukkii sugiu: “T?m? vuozi hyv?, t?m? vuozi minuu my?! T?m? vuozi hyv?, a vie vuotan paremboa“. A vuota, min? kacon kolmanden huondeksen: tulou gi kolmanden huondeksen, h?i vie vuottoa paremboa vuottu. Menen kolmanden huondeksen: sit samazes kohas, tukkii sugiu: “T?m? vuozi hyv?, t?m? vuozi hyv?“. “Otin, – sanou, – gu savvoimel pe?h annoin, cuglahtih sinne lambih: “T?m? vuozi kaikis paras!“ En?mbi en n?hnyh!

– Muga l?hil oli?

– Ga muga l?hil sit vikse oli. “Savvoimel pe?h annoin, – sanou, – cuglahtih lambih: “T?m? vuozi kaikis paras!“

– A vedehine ku naine, vai muzikku, vai mibo on? Vai kala vai?..

– Mene tiije mi! Emmo tiije, mi on.

– Водяного видел Гордеев Иван. А мы ещё молодые, он нам рассказал. В Кийкки, Маня знает, в Кийкки есть ламба. Пошёл, говорит, утром на рыбалку: посреди ламбы сидит, волосы расчёсывает, волосы длинные. «Этот год хороший», – водяной, волосы расчесывает. «Этот год хороший, этот год по мне». А я смотрю, смотрю, говорит, молчу, порыбачил и обратно пошёл домой. На другое утро, дай-ка посмотрю на другое утро, придёт ли на следующее утро. Пошёл на следующее утро: на том же самом месте сидит, волосы расчёсывает: «Этот год хороший, этот год по мне! Этот год хороший, а жду ещё лучшего!» А, дай-ка, я посмотрю на третье утро: придёт ли на третье утро, он ждёт ещё лучше года. Пошёл на третье утро: на том же самом месте волосы расчёсывает: «Этот год хороший, этот год хороший!» Взял, говорит, как шестом дал по голове, нырнул туда в ламбу: «Этот год самый хороший!» Больше не видел!

– Так близко был?

– Ну, видимо, так близко был. «Шестом по голове дал, – говорит, – нырнул в воду: „Этот год самый хороший!“»

– А водяной, как женщина или как мужчина, или как кто? Или рыба, или?..

– Поди знай, что! Не знаем, что это.

ФА. 3368/12. Зап. Степанова А. С. в 1997 г. в д. Киръявала от Григорьевой К. М.

Мифический любовник

371

Женщина подбирает у воды монетку; к ней начинает ходить хозяин воды

– SieT? oli talo M?ndysel?lT?, Tiittazien. Tiittazien oli, sanotaa, talonakka. A enne oldii den’gat, mit ollou vanhat hobiezet, no kallehed, vopcee paikka tuli, onnakko sanottii, viideetoista kopeikkah. No hi?n m?n?y randaa veil’Г?, se akka Tiittazien. M?n?y akka se veil’Г? da sen den’gan l?yd?y rannasta i ottau icell??, ?to otan mie, l?yvvin vet paikan. Ni siid’? sanottii siid’? den’gasta hi?n, en tiij?, duumaiccigo vai mid?, muisseldii ne niin. Siid’?, paistii, daaze k?veli Puadanet i Sellit sid? koldunua eccim??. Ni siid’?, sanotaa, buitto l?yvvettii kolduna, heitti k?ynn?n. No kuoteldii, ni heitti. A y?l?icci k?veli. Sanotaa, hi?n kai laihtu. Muzikka tulou y?l’l’? i muata vier?y. Vie oma muzikka siid’?. No ni siid’?, sanotaa, sid’? k?y dii.

– Kuinba hy??

– Ka muzikka ei ni?, ei ni tiij?. Ei.

– Eik? sanon?

– Ka siid’? ni mid’? ei sano, siid’? j?lgee rubei sanomaa, ku rodii paha, ?to sanou, miula senin. No, no ni siid’?, sanotaa, sinne kunne lien’e Sel’gii p?in, vai kunne lien’e k?y arvattajua eccim??, siel’? kuottelijua. Ni, sanotaa, sieT? kuoteltii, pi?zi. A sen den’gan otti veist’?, nin, sanotaa, h?nelT? i rodii. Oligo niin vai ei, a Tiittazien oli. En tiij? Timofejevnalla… ei Timofejevnalla… Dorofejevnalla, vot. Dorofejevnalla sanottii. A hi?n Timofejevnalla muatuska oli, se Dorofejevna, silT? sanotaa rubei k?vel?m??. Muisseldii meijen ni muamot vanhassaa.

– Se oli ammuin?

– Ammuin, ammuin. Ne oldii torguidii Tiittazet, siel? bohacut. Se oli bohatta talo, kupcat oldii. Se oli jo en’n’en miuda. Ni vai muisseldii, ?to k?veli veiniz?nd?.

– Там в Мяндусельге был дом Титовых. Была, говорят, жена, Титова. А раньше деньги были какие-то старые серебряные, но дорогие. Вообще, платок можно было купить за пятнадцать копеек. Ну, она пошла на берег за водой, эта жена Титова. Идёт эта женщина за водой и находит эту денежку на берегу. И берёт себе. Мол: возьму, ведь на платок нашла. Ну вот говорили, то ли подумала она, то ли что… Вспоминали, что даже в Паданы и в Сельги ходила колдуна искать. Ну потом, говорят, будто нашли колдуна: перестал ходить. Поколдовали, дак перестал. А по ночам приходил. Говорят, она даже похудела. Мужик приходит ночью и спать ложится. И свой муж здесь. Ну вот, говорят, и ходили.

– А как они?

– Ну, мужик не видит, не знает. Нет.

– Не рассказала?

– Ну, тогда ничего не говорила, а потом рассказала, когда плохо стало. Говорит, что у меня такое приключилось. Ну вот, говорят, туда куда-то в Сельги или куда-то ходила гадалку искать, чтобы заговорили. Ну, говорят, там заговорили, спаслась. А эту денежку взяла из воды, вот с ней это и случилось. Не знаю, было так или нет, а Титовы были. Не знаю, Тимофеевна… не Тимофеевна, Дорофеевна, вот. С Дорофеевной, говорили. А она Тимофеевне свекровь была, эта Дорофеевна. К ней, говорят, стал ходить. Вспоминали наши матери в старину.

– Это было давно?

– Давно, давно. Это были, торговали Титовы, богачи. Это был богатый дом, купцы были. Это было ещё до меня. Это только вспоминали, что ходил хозяин воды.

ФА. 2249/13. Зап. Ремшуева Р. П. в 1975 г. в д. Мяндусельга от Савельевой П. С.

372

Женщина обещает себя водяному, и он уносит её

Sanottiin sattuvan niinkin, ett? oli ollut kaksi vaimoa nuotalla. He eiv?t olleet saaneet yht??n kaloja. Silloin oli toinen vaimo virkkanut, ett? anna vetehinen kalaa, niin rupean vaimoksesi. Samassa he olivat saaneet niin paljon kaloja, ett? parhaiksi oli veneen saada. Sitten he l?htiv?t kotiinsa. Kun he s?iv?t, niin he rupesivat nukkumaan. Se vaimo, joka lupasi itsens? vetehiselle, rupesi kahden miehen keskeen. Sitten vetehinen tuli patsaana ja otti vaimon ja vei j?rveen. Sitten mies l?hti mets??n. H?n n?ki, miten vaimo ja vetehinen istuivat kivell?. Sitten mies oli ampunut vetehist?, joka oli vier?ht?nyt kuolianna veteen. Vaimokin oli tahtonut menn? j?lkeen.

Рассказывали и такой случай, что были две женщины на рыбалке, с неводом. Ни одной рыбки они не поймали. Тогда одна из женщин молвила: «Дай, водяной, рыбы, тогда я буду твоей женой». Тут же они поймали так много рыбы, что еле в лодку поместилась. Потом они отправились домой. Они поели, легли спать. Та женщина, которая обещала себя водяному, легла между двумя мужчинами. Тогда пришёл водяной в образе столба, взял женщину и унёс женщину в озеро. Потом муж пошёл в лес. Он увидел, что жена и водяной сидят на камне. Тогда мужчина выстрелил в водяного, и тот мёртвым упал в воду. И жена хотела уйти следом.

НА. 11/74. Зап. Богданов Г. в 1927–1928 гг. в Калевальскомр-не

Происшествия с неводом

373

Водяной наложил в невод грязи

Yhen kerran l?ksim? (vot huomena pruasnikka, Pedrun p?iv?) i kun olima rybalkalla sovan j?lkeh, ni nuotalla, k?sinuottua vet?m?h… Oikein kovasti riijell?h akat toisessa venehess?, a my? toisessa. Ei heitet? riijellyst?. A ihan on tyyni, tiihoi pogoda!.. A mie rupesin vet?m?h, dai nuotta ei tule, ei anna vety?… ?iit? kun puolen povie, mih kalat m?nn?h kuuboista, mykkyr?st? pani painuo! I n?ytt?y, sen liccavuot! Se oli h?nen ruavos!.. ?iit? ei anna nuottua vety?, jykie oikein on! Mie sanoin: “Auttakkua kun pit?n?y meil? nuotta suaha! A kun on jykie, kaccokkua“. Rupesimma kahen, vej?mm?, my? puolta, hy? toista, kuitenki se tuli povi venehien v?lih. Mie kun per?n sain k?teheni, poven per?st?, mist? kalat laskie, siin? niit? n?ky! A iccie ei ollun!

A meil? samassa j?rve???, vain toisen niemen luona, tuas oli apajassa… niin jykie, jotta se ei liiku. No ne ollah poisl?h?n iess? semmoset.

Soltaressa kun oli, jotta se sovan iess?, kyl?n niemen rannalla tuli ta pi?t? vain sukiu. Kyl?l?iset n?htih, ?anotah: nu tuola kun pi?ta sukiu, kallivolla istuu, ta pi?t? sukiu. Vesikivell?. ?iit? puckahti pakoh, ruvettih jotta puustoh.

Ne ollah semmoset pahaksi.

Однажды пошли (вот завтра праздник – Петров день) и когда были на рыбалке, после войны, невод тянули… Очень сильно ругаются женщины в другой лодке. А мы в другой. Не перестают, спорят. И совсем безветрено, тихая погода!.. Я стала тянуть, а невод не идет, не дает тянуть… Ну половину мотни невода, куда рыба должна была зайти, комков наложил для тяжести! И видно, что натолкано! Это его работа была! Ну не дает невод тянуть, такой тяжелый! Я говорю: «Помогайте, если надо нам невод вытащить! Посмотрите, какой тяжелый!» Стали, вдвоем тянем, мы с одной стороны, они с другой, как-то вытянули мотню между лодок. Я как схватила за тот конец мотни, откуда рыбу надо выпускать, там они были видны! А самого не было!

А у нас в этом же озере, только у другого мыса, тоже было в неводе… такой тяжелый, что не сдвинуть. Ну, это такое перед переездом бывает.

В Шолтозере это было перед войной, на берег в деревне пришел и голову расчесывает. Деревенские видели, говорят: вот там голову расчесывает, на скале сидит и волосы расчесывает. На камне в воде. А потом плюхнулся, убежал…

Это такое перед плохим.

ФА. 3217/2. Зап. Лавонен H. А., Раутио К. X, Туюнен С. в 1990 г. в п. Кестеньга от Исаковой М. А.

374

Водяной держит невод

– Mit? kerto vanha rahvas vetehisest??

– Vetehisest? kerrottih sit?, jotta muka vetehini, kell? ei anna kalua, ta kell? sit? semmosie. Mie en tiij?, onko se tosi, eik? ole tosi, a kun oli se meil?, baabuskan kera kalua pyytim?, kaikicci. Hi?n oli toisesta talosta, a my? cikkoni ker?ll?. A hi?n oli min’n’an kera. A my? kalua emm? sua vovse, ei puutu kalua, hi?n aivan: “Hospodi pomiilui, sanou, mi on luajittu, sit? pit?y pity?“. A siit? m?nim? semmoseh lahukkaiseh, oikein kaunis on lieto, ta laskima nuotan. Hi?n sanou, jotta no ei jo t?ss?ki liene kalua, ni kun vetim? niin ?ij?n, jotta jo rupesi alasie ottamah, siit? kun puuttu nuotta, i niin on ?ij?, jotta ei t?r?h?. H?n sanou (a cikko miun oli oikein nakraja), h?n m?n?y ta kuottelou n?in tarpomalla, sanou: “Vetehini on povessa“. A se akka sanou: “Ole v?hemm?ll?, ta olkua pois“. Mie sanon: “Et sie voi uskuo (kun h?n oli vanhempi milma, nin). Miksi et voi uskuo, kun ihmini sanou, heit? sie pois“. A my? se h?nen min’n’an kera issumma penturiloilla, a nuotta on ihan kun ois kiini pantu rovno sinne. H?n, se naini oli semmoini oikein harakternoi, kacahti miuh, sanou: “Ottima nuotan, em?skoinie, sanou“. Mie sanoin: “Ottima“. Silloin pi?si, povi avoin oli. Povi oli avoin. Ni akka sanou: “Vetehini piti nuottua“. Mie vot en tiij?. Mie vot en tiij?.

– Ty? ett? n?hnyn h?nt??

– Emm?. Povi oli avoin. A sanou, n?m? suutkat on luajitut, niin kotih l?ksim?. Akka se vanha oli jo.

– Что старики рассказывали о водяном?

– О водяном рассказывали, что водяной кому-то не дает рыбы, кому чего. Я не знаю, правда это или нет, а вот случилось и с нами, мы с бабушкой рыбу ловили всегда. Она жила в другом доме. Мы с сестрой, а она была с невесткой. А мы рыбы совсем не поймали, совсем не идет рыба. А она только твердит: «Господи, помилуй, – говорит, – что сделано, с тем и быть!» А потом подошли к такому хорошему заливчику, к очень красивой песчаной отмели и спустили невод. Она говорит, что и здесь, наверно, не будет рыбы. Но как вытянули, так много оказалось, что уже стали поднимать… А потом невод застрял, так сильно, что не сдвинется. Она говорит… А сестра у меня была смешливая… Она идет, и трогает веслом и говорит: «Перестань, успокойся, и отойди прочь». Я говорю, что трудно поверить. Она была старше меня. «Почему ты не можешь поверить, раз человек говорит. Отстань». А мы с ее невесткой сидим на веслах. А невод словно зацепили там. А та женщина была с крутым характером, посмотрела на меня и говорит: «А ну-ка, потянем невод», с матом. Я говорю: «Потянем». Тот освободился, а мотня была открыта. Мотня открыта была. Женщина говорит: «Водяной держал невод». Я вот не знаю. Я вот не знаю.

– Вы не видели его?

– Нет. Мотня открыта была. А говорит: «Эти шутки сделаны [кем-то]». Так и пошли домой. Женщина та уже старая была.

ФА. 2605/16. Зап. Лавонен Н. А., Онегина Н. Ф. в 1980 г. в д. Софпорог от Пяттоевой M. С.

375

Водяной в неводе

– Mit? olet kuullun vetehisest??

– En mie sit? tiij?.

– Etk? tiij?, ken on vetehine?

– Ka j?rve??? se on.

– Vanha rahvas mit? h?nest? on kertonut?

– En mie ole tiet?n, jotta mit? h?nest? on kerrottu, ka mie olen tiet?n, kun meil? on apajassa ollun, my? olemma vet?n nuottua.

– Vetehine on ollun siel?? Kerro siit? miula.

– H?n kun oli, ta h?n…emm? sua nuottua, vej?mm?, vej?mm?, emm? sua nouttua, a tuas antau tai vej?mm?, a siit? h?n pi?llicci pul’skahtau, pois m?n?y siit?.

– Mimmoni h?n on?

– A my? se emm? n?hnyn, jotta mimmoni oli. ?iit? laski meil? nuotan, siit? saimma vety?. A siit? poveh ei tule kalua, kun ihan semmoista, mit? j?rven pohjalta sielt?, mit? niit? murtoja panou.

– Mit? pit?y ruatua, kun tulou?

– Ei nimit?, emm? my? tiij?. My? olemma kaikin semmoiset, emm? malttan nimit? muuta, kun se piti, jotta ei anna meil? nuottua vety?. Pruasniekan y? oli, kun m?nim?.

– A, pruasniekan y?n?.

– Kun olimma rypakat, ka meil? se piti m?nn?.

– Что ты слышала о водяном?

– Я этого не знаю.

– Не знаешь, кто это водяной?

– Дак в озере он.

– Старые люди что о нем рассказывали?

– Не знаю я, что о нем рассказывали, но я знаю, что у нас на тоне случилось, мы невод тянули.

– Водяной был там? Расскажи об этом.

– Он как был… Не можем вытянуть невод. Тянем, тянем, не можем вытянуть невод. Потом отдает, подтягиваем. А потом в верх как сплеснется и прочь ушел из невода.

– А какой он?

– А мы не видели, какой он был. Потом отпустил нам невод, тогда смогли вытянуть. А так в мотне не будет рыбы, только такое, что на дне озера есть, тины и грязи наложит.

– Что надо делать, если придет?

– Ничего, не знаем мы, что ему нужно. Мы ничего этого не знаем. Мы все были такие, не умели ничего другого, когда тот держал, не давал нам невод вытянуть. Праздничная ночь была, когда рыбачили.

– A-а, в праздничную ночь?

– Раз были рыбаками, дак нам надо было идти.

ФА. 2651/10. Зап. Лавонен Н. А., Федотова В. П. в 1981 г. в д. Кестеньга от Исаковой Марии Алексеевны.

376

Женщина выпускает попавшего сига-хозяина

Toini kerta miula oli sluucai… Oltih kaksi akkua no nuotalla, pyvvettih lapsien kera. T?ll? oli toini vuosi, sill? jo tytt?rell?, my? siel? kalaistima. Nu l?hemm? my? akkojen luoksi, nuotalla l?het?h, ni anna lapset lev?t?h, a my? olemma ruavas rahvas. Mie sanon: “Ty? l?hett?k? nuotalla?’ “L?hemm?“. Mie sanon: “Ottakkuaki meit?, anna lapset ji?h?h pirtill?, a my? l?hemm?“. “Ka kun l?htenett?…“ “L?hemm?! Mit? meil?! Verkot olemma ka??on, mit? meil? – suuriko t?st? l?htie nuotalla“. M?nemm?, siel? laskou oja, nu por’adosnoi oja, venehie laskie voit… M?nemm? my? sinne… “T?m? on kaikkein paras apaja!“ – akka sanou. Nu on, ni laskekka! Laskima my? sih apajah, sen nuotan, vej?mm?, jo olemma sit? nostattamassa. Mie kacon siit? sih: otti ja alaset kun rapsasi ja… A akka se sano: “Avoi-voi! Miula ei pie t?t? nuottua!“ Mie sanon: “Nee! My? t?m?n nuotan otamma!“ A se nuotta jo povesta n?ytt?y. Mie sanon: “Kun sie t?t? varajat, ni… L?ht?y! Ei hi?n pannun veteh, ei ni h?nen luoksennella“… Vetim? sen, nuotan poveh – oli siel? n?in pitk? siika! Tuota leviempi! Mie sen siijan sain k?teh, toimitin siit?. “Miksi sie sen luajiit?“ “T?m?, – sanon, – on siika ei siun sy?t?v?!.. No meil? sie annat ne kalat, mit meil? pit?y!“ Nuotan laitamma hyv?sesti: “L?kk?, miss? viel? on apajat?!“ “Emm?, emm? rupie!“ “Rupiemma! Meil? on koropa, stopi olis meil? koropa siikua!“ Ei hi?n rupie laskomah! “Et rupie, ka mie lasen nuotan!“ Kolme apajua vetim?, lisse vakan kahen kantua siikua! Toini toista parempua! No mie sanon: “Nu vot! DovoTnoiko olet?“ “T?m? oli kovuan hyv?!“ “Nu vot, sie varajat, a mie en varaja! – mie sanon. – Jos h?n oli, anna vain kisuau siel?!“ Se i?e em?nt? kalaseksi semmoseksi m?ni! Mie sen kun otin ja kun: “Meil? anna ne kalat, mit? meil? pit?y!“ Tooze rusalka! Часто-часто видели, на камню сидит. И голову чешет, волоса. N?htih ihmiset! Rusalka! Valkiena n?htih!

Второй раз у меня был случай… Были две женщины, неводом ловили рыбу с детьми. Этой дочке уже был второй год, когда мы там рыбачили. Ну, пошли мы к женщинам, рыбачить, пусть дети спят, а мы взрослые. Я говорю: «Вы пойдете на рыбалку?» «Пойдем». Я говорю: «Возьмите и нас, пусть дети останутся в избушке рыбачьей, а мы пойдем». «Ну, если пойдете». «Пойдем! Чего нам! Сети уже смотрели, что нам – долго ли нам неводом пойти рыбачить». Пошли, а там вытекает ручей, ну порядочный ручей, лодку можно спускать… Идем мы туда. «Здесь самая лучшая тоня!» – женщина говорит. Ну, раз так, то спустим! Ну, спустили мы невод, тянем, уже поднимать начали. Я смотрю: взяла, да как понизу швырнет! А женщина одна говорит: «Ой-ой-ой! Мне не нужен этот невод!» Я говорю: «Не-е! Мы этот невод поднимем!» А уже мотня невода виднеется. Я говорю: «Если ты этого боишься, то… Уйдет! Не он в воду опустил, не ему и кидать». Вытянули этот невод, мотню, там был очень большой сиг. А какой широкий! Я взяла в руки этого сига и выкинула. «Ты зачем это сделала?» «Это, – говорю, – сиг не для того, чтобы ты ела! Но ты нам дашь ту рыбу, которая нам нужна!» Невод расправили хорошенько: «Пойдем, где еще есть тони?» «Не будем, не будем!» «Будем! У нас есть короб, чтобы короб полный был сигов!» Не хочет она спускать невод! «Не хочешь, дак я спущу невод!» Три тони вытянули, сигов было – большой короб вдвоем несли! Один другого лучше! Ну, я говорю: «Ну вот! Довольна?» «Это было очень хорошо!» «Ну вот, а ты боялась! А я не боялась, – я говорю, – Если это был он, пусть играет там!» Это сама хозяйка в такую рыбу превратилась! Я как ее взяла да как: «Дай нам ту рыбу, что нам надо!» Тоже русалка! Часто-часто видели, на камню сидит. И голову чешет, волоса! Видели люди! Белую видели.

ФА. 3060/4. Зап. Конкка А. П. в 1987 г. в д. Княжая Губа от Никулиной А. Ф.

Коровы хозяев воды

377

Женщина забирает корову себе

Sanottih tapahtuvan niinkin, ett? vetehisen lehm? tuli rantaan. Muuan akka sattui tulemaan sinne. H?n otti lehm?n ja vei omaan navettaansa. Sitten vetehinen oli noussut rannalle ja alkoi sit? kutsua: “Tule Kirjoni, tule Karjoni, tule halie Halikkini“. Silloin akka maalta vastasi: “Jo on Kirjos kiini pantu, Karjos kuarehen sivottu, Halikkis vesihakohon“. Sitten vetehinen hypp?si itkun kanssa j?rveen.

Рассказывали случай, что корова водяного вышла на берег. И женщина как раз туда подошла. Она взяла корову и отвела в свой хлев. Тогда водяной поднялся на берег и начал звать ее: «Иди, Пеструшечка, приди, Карьёни, приди, милая Халликки». Тогда женщина с берега ответила: «Уже Пеструшка заперта. Карьёни привязана… Халликки привязана к водяной коряге». Тогда водяной с плачем прыгнул в воду.

НА. 11/75. Зап. Богданов Г. в 1927–1928 гг. в Калевальском р-не.

378

Старуха поднимает из воды корову и доит ее

– Meil? ennein siel? oli staruska. Nin hi?n, sanou, luatiu, jotta lehm? nousou j?rvest? ja sitte m?n?y em?nt? lyps?m?h sit? lehmy?. No mie olin pikkaraini semmoni, oli, kymmenen vuottako miula vain oli… Sen muissan, sen muissan, kun t?m?n unen justih. Nin mie m?nen siihe latoh ravossa kacon, kun se sano, se muori, jotta tuota, hi?n nostau semmosen lehm?n valkien-ruskien kirjavan. Ta sarvet oli niin kun ainaki… Mie n?vin sit? lehmy?, n?vin. Se tuli siih laiturilla, nousi se lehm?. Ja se akka rupesi sit? lyps?m?h. Lypsi. Sill? oli sankko k?jess?. Ja se t?yvven sankon lypsi sit? maituo. Ja mie kacon, kacon, kacon. Ajattelen, mine hi?n panou tuon maijon. A se kun nousi lyps?m?st?, sanou:

– Alahan nyt l?htie t?st?! – sill? lehm?ll?.

Se i puTkahti veteh, se lehm?. No sen maijon sitte piti siin? sankossa naverno tunnin verran. A sitte se kuato takasin sinne j?rveh, sen maijon. Se ei ni kunnena pannun, muuta kun j?rveh takasin. Mie en tiet?h, miksi hi?n nosti, mie kun olin pikkaraini.

– Miss? hi?n oli?

– Se meij?n kyl?ss? oli, Venehj?rve???. Se oli meilt? kolme kilometrie sinne kyl?h, se oli sielt? kyl?st?, se oli, H?k?ksi sanottih sit? miest?. Se oli H?kk?l?n Iivanan naini, sit? ei muuksi nimeksi h?nt? kucuttu. Se oli aikoja, mie olin silloin viel? pikkaraini. Sen vain muissan, jotta se nosti lehm?n ja lypsi, ja sen maijon kuato. Ice se sitte seiso, seiso ja sen moli sen siihi, kolmy ristie sen teki siihi ta niin se l?ksi. Sen sankon heitti siih veneheh, siih venehell? piti soutua, ei pi?ss? muiten kun venehell? souvvettava vain… J?rven rannassa elim? k?. Mie l?ksin sinne, ?itill?ni sanon mie jotta: “Kaco sie kun H?k?nakka k?vi j?rve???, mie sanon, nosti lehm?n“. “Mit? sie, – sanou, – h?p?t?t tyhjy?“. “No ihan totta se on“. Se oli niin kun koltuicci, ket? lien?y koltuinun. Se koltunakse sanottih sit? akkua ennen muinen.

– Tiet?j??

– No tiet?j?. Oli se tiet?j?.

– У нас там раньше была одна старушка. Она, говорили, сделает так, что корова поднимается из озера и потом хозяйка идёт доить эту корову. Но я была ещё такая маленькая, было ли мне десять лет или сколько… Но это помню, это помню, как этот сон. Вот я иду туда на сеновал и в щель смотрю, как эта старуха оттуда поднимает такую корову бело-красную. И рога были такие, как обычно… Я видела эту корову, видела. Она пришла, поднялась на мостки эта корова. И эта женщина стала её доить. Подоила. У неё было ведро в руке. И она надоила полное ведро молока. А я смотрю, смотрю, смотрю. Думаю: куда она денет это молоко? А она как встала, когда подоила, говорит: «Давай-ка, сейчас уходи отсюда!» Этой корове.

Она и булькнула в воду, эта корова. А это молоко держала в ведре, наверное, около часа. А потом вылила обратно в озеро это молоко. Никуда не дела, кроме как в озеро обратно. Я не знаю, зачем она её [корову] поднимала, я как маленькая была…

– А откуда она была?

– Она из нашей деревни была, Венехъярви. От нас три километра до этой деревни, из той деревни была та женщина. Это была, Хёккя называли того мужика. Это была жена Ивана Хёккя, по-другому её не называли. Это было давно, я ещё маленькая была. Это только помню, что подняла корову, подоила и то молоко вылила. Сама она потом стояла, стояла и молилась, трижды перекрестила её, она и ушла. То ведро опустила в лодку – туда на лодке надо было плыть, иначе не попасть… На берегу озера жили дак… Я пошла оттуда, матери говорю что: «Смотри-ка, как жена Хёкки на озеро сходила, корову подняла». «Что ты болтаешь пустое?!» «Истинная правда это!» Это она колдовала, кого-то заколдовывала. Её колдуньей называли, эту женщину, давно.

– Знахарка?

– Да, знахарка. Знахарка она была.

ФА. 1701/2. Зап. Степанова А. С. и Лавонен Н. А. в 1972 г. в д. Княжая от Хонканен А. А.

379

Корову взял мужик

Tai Kuressa mainittih, jotta lehm?n otti mies. Vetehiselt? lehm?n sai. Suuri lehm?, kirjava. Hi?n sy?tt?m?h l?ksi sen nurmella ja is?nt? vei li?v?h ja pani kriimuh. Ta vet j?rven em?nt? kun tuli, kuccuu:

Tule Kirjoni, tule Karjoni.

Joko on kiini lujah pantu?

Miss? on miun Kirjoseni,

Miss? miun Karjoni?

Naverno on, sanou, suureh kiini pantu, lujasti. Ta seh?n ei suanun, j?rvenem?nt?, sit? lehmy?h. Talon is?nt? piti, kuni eli lehm?. Se oli ukko tiet?j? ollun. Sit? mie en tiij?, a ukko oli tiet?j?. Ennen otettih oikein vetehiselt? tai kaikilta lehmie. Se oli vetehisen. J?rvest? nousi sy?tt?m?h sit? lehmy?. Ja talon is?nt? kun n?ki, jotta se on lehm?, nousi, ja suuri kaunis lehm?, mussinkirjava ta valkien, oli. Ja hi?np? otti kriimusta… korvista kiini i vei siit? li?v?h ja pani kiini visusti. Sen h?n lehm?n piti niin kauvan, kun eli lehm? tai ukko.

В Кургиево вспоминали, что корову взял мужик. От водяного корову получил. Большая корова, пёстрая. Она кормить её пошла [хозяйка воды] на луг, и хозяин отвёл в хлев и привязал за повод. И ведь хозяйка озера как пришла, зовёт:

Приди, Пеструшечка, приди,

Большая/Карьёни,

Уже ли тебя крепко заперли?

Где моя Пеструшечка,

Г де моя Большая/Карьёни?

«Наверно, – говорит, – крепко заперли». Так и не получила хозяйка озера эту корову. Хозяин дома держал, пока корова жива была. Этот мужик знахарь был. Я этого не знаю, а дед знахарь был. Раньше часто забирали у водяных и у всех коров. Это была водяного, из озера поднялась покормить эту корову. А хозяин дома увидел, что это корова выплыла, да что большая, пёстрая корова, чёрно-белая была. И взял её за повод. И отвёл её в хлев и закрыл. И он эту корову долго держал, пока жила корова, да и мужик.

ФА. 2516/11. Зап. Ремшуева Р. П. в 1978 г. в д. Вокнаволок от Ремгиуевой А. С.

Странное существо в озере

380

Kun oli ollut yksi mies pyh?n? nuotalla. Iellen oli maalta p?in tullut mik? sellainen, h?nt? oli ollut takapuolessa ja sarvet p??ss?. Oh sitte karjaissut niin kovasti, ett? mies oli niin s?ik?ht?nyt, ett? oli tullut oikein sairaaksi. Nuotta oli j??nyt j?rveen. Mies oli ollut kotvan aikaa sairaana, kun oli niin s?ik?ht?nyt.

Однажды один мужик в воскресенье был на тоне. Тогда на землю пришло что-то такое: хвост был сзади и рога на голове. И оно так громко рявкнуло, что мужик так испугался, что сильно заболел. Невод остался в озере. Мужик долгое время болел, он так сильно испугался.

НА. 11/82. Зап. Богданов Г. в 1927–1928 гг. в Калевальском р-не.

Собака водяного

381

Kerran olivat nuottimiehet saaneet nuotalla koiran. Kun he olivat vieneet sen kotiinsa. Se ei ollut saattanut haukkua yht??n. Se vain oli niin kuin kuularuisku tratattanut. Sitten se oli mennyt takaisin j?rveen.

Однажды на тоне мужики вытащили неводом собаку. Когда они привели её домой, она вообще не умела лаять. Она только строчила, как пулемёт. Потом она обратно ушла в озеро.

НА. 11/88. Зап. Богданов Г. в 1927–1928 гг. в Калевальском р-не.

Этикет общения с хозяевами воды

382

«Здравствуйте, эти воды…»

– Kysyttihk? vetehiselt? kalua?

– Mint?h sei, kysyttih sit? kyll?. Tai ne kun m?ntih semmoisih lampiloih, nin siihi luvettih luvut, jotta ota vastah. Kuin lien?y m?c?tetty ne vanhat lukie, jotta:

Terveh n?ill? mailla

ta terveh n?ill?ki vesill?

ta terveh tervehytt?jill?

Ta ota mi?t va?tah ta…

.

Enk? muissa, miten siin? se luku on, ka luvettih, ei muifein m?nty siih j?rveh k?sin, ennein kun luvettih ne luvut.

– Annettihko lahjua?

– Annettih, annettih lahjua. Ty?nnettih ruskieta ripakkuo ta ken napit ta ken mit?ki, en mie tiet?n kaikkie, mit? se oli, a oli niill? ne lahjat. Ta kun l?hettih poikes siit? mecc?lammin luota, pitih?n veteliyty? rahvahan elinkeinuoh eccim?ss?, kun sit? ei ollun mit?n? semmoista hyvy? tuluo. Niin kun l?hettih, my? kun olima ennein ?mm?n kera, kun olim? ?p?r?hen?, eih?n meil? ollun, jotta hyvy? transportie, muuta kun kesseli selk?h ta l?t?t jalkah ta m?nky? eccim?h elinkeinuo. Amm? mi?t vei lampiloih. Kun m?nimm? nin, mie kun seisotun yhteh puoleh, veikkoni toiseh, otti ta kumarti:

Terveh n?ill? mailla,

terveh n?ill?ki vesill?,

terveh tervehytt?j?ll?,

Tulima nyt t?h ta

ota mi?t omikse rahvahikse?.

Ta mit? lien?y lukie h?p?tt?n siit?: “Olkua nyt lapset rauhassa, ei ole i mit? h?ty?“. Mecc?pirttih kun m?nim?, otti vican pihj alaisen ta koputti sen, l?ttien sen:

Hei, nyt kaikki poike? entiset el?j?t,

uuvet tultih tilalla

Kaikki itik?t siit? muka l?het?h sill? keinoin, siit? tulou hyv? olla. T?t? ruattih entini kansa. A kun l?ksim? poikes, nin siit? prostiutu:

Prostiet muat i vejet,

prostiet muat i vejet,

my? l?ksim? poike?.

Elky? meit? pahalla muistakkua.

Jottei mit?n? tulis, eik? sielt? mit?n? tarttuis, eik? mit?n?. Ne oli sen merkkie vain. Kun l?ksi ?mm? mi?n ker?ll? ni: “Ki?ntykky? nyt poikes ta prostiutukkua“.

Prostiet muat i vejet,

prostiet muat i vejet.

Mi?n niisi piti ?anuo ?mm?ll? j?lkeh.

– Просили ли у водяного рыбу?

– Почему нет. Конечно, просили. И как приходили к таким ламбам, тогда там читали заговоры, что прими. Как-то их произносили старые:

Здравствуйте, эти земли,

Здравствуйте, и эти воды.

Да здравствуйте, дарующие здоровье.

Да примите нас…

Вот не помню, что это за заговор. Но читали, без этого и к озеру не шли, не прочитав заговора.

– Давали ли подарки?

– Давали, давали подарки. Опускали красные тряпочки, кто пуговицы да кто что. Я не знаю всего, что там было, но были им подарки. И когда уходили от этих лесных ламбушек… Надо было ведь людям ходить в поисках пропитания, так как не было какого-то хорошего источника; так вот как уходили, мы как были раньше с бабушкой, когда были детьми. Не было ведь у нас какого-то хорошего транспорта, кроме как кошель за спину да лапти на ноги да идите искать пропитание. Бабушка вела нас к ламбам. Как приходили, бабушка ставила брата с одной стороны, меня с другой, кланялась.

– Здравствуйте, эти земли,

Здравствуйте, эти воды.

Здравствуйте, здравствующие.

Пришли мы сейчас сюда, и

Прими нас как своих людей.

И что-то еще бормотала. Потом: «Будьте сейчас дети спокойны, нет никакой опасности».

В лесную избушку как заходили, брала рябиновую ветку и стучала ею по полу.

Эй, сейчас все прочь, прежние жители!

Новые пришли на место.

Всё живое оттуда уходит прочь, и становится потом хорошо все. Это делал прежний народ. А как уходим прочь, просит прощения:

Простите, земли и воды,

Простите, земли и воды,

Мы уходим прочь,

Не вспоминайте о нас плохо.

Чтобы ничего не случилось или чтобы что-то не пристало. Вот для чего это было. Как уходила бабушка с нами: «Повернитесь теперь прочь и проститесь:

Простите, земли и воды,

Простите, земли и воды».

И нам это надо было сказать вслед за бабушкой.

ФА. 2520/16. Зап. Ремшуева Р. П., в 1978 г. в д. Вокнаволок от Ремгиу П. Т.

383

«Подарки» для хозяев

– Veiss? tooze on iz?nd??

– No, veinkuningas, vein…

– Onko sit? n?hty?

– Ei. Sinne picT?y tooze gostinccat lyk?t?. Kere?t sih dengoa hobjaista: “Nah, t’?ss? siula gostinccat“. Panet sinne ripakkozee coajuo de kere?t sinne mid’? gostinccoa da palazie da kaikkie da sinne annat h?nel?: “T?sV? siula podarkkat“.

– Siel? oli iz?nn?t dai?

– Iz?nn?t i em?nn?t i kaikki. Kaikki siel? ollaa. My? nimi?’? emm?, a ku niin sanottii siel? vanha rahvas, siel?.

– Oli heil’? zii vattua?

– A ken heid’? tied’?y, mid’? siel’?.

– В воде тоже есть хозяин?

– Да, король воды, воды…

– Видели ли его?

– Нет. Туда надо тоже гостинцы бросать. Соберешь деньги серебряные: «Вот, здесь тебе гостинцы». Положишь в эту тряпочку чаю, да соберешь туда чего гостинцев, кусочки да все. И туда дашь ему: «Здесь тебе подарки».

– Там были хозяева и?

– Хозяева, и хозяйки, и все. Всё там есть. Мы ничего, а раньше старые люди говорили.

– Были ли у них животные?

– А кто их знает, что у них!

ФА. 2255/9. Зап. Ремшуева Р. П. в 1975 г. в д. Паданы от Кононовой А. Т.

384

«Покупка» колодезной воды

Kaivon kaivat, kaivos toze… Kaivon kaivat, ga sit ?anotah, minuu toze net vahnat rahvas nevvottih. On meile kaivo kaivettu. Kaivon kaivat, sit vezi rubieu nouzemah, tahtot sie viel poTzuijakseh, sit pid?y hob’jaine jengaine vede?, jauhuo vede?, suoloa vede?. Nu. I sanuo:

Vezi, kuldaine kuningas,

Ved'oi proavednoi sy?t Y?izeni, blahoslovi hyv?h coassuh, sy?f?t sin'?, viel juotat, blahoslovi hyvin meidy.

T'?s sinul toin gostincat, elot, d'engat, jauhot.

I er?h?t vie pannah viinoa. Nece sorminahkaine, napersniekku, koatah sinne. I sit rovno jo menet vroode, sin? jo sen moasijan ostit, nicevo ne dumajes. Zavodit jo prodolzaija ottoa vetty, olla, ele?. No, muga on, muga… Moaniz?ndy sie voibi olla, vieniz?ndy voibi olla. Vieniz?ndy, kaco, vezi dolzen tulla. A kaivo-to moas h?i on, moaniz?ndy voibi olla.

Колодец выроешь, в колодце тоже… Колодец выроешь, тогда говорят, меня тоже те старые люди учили. Вырыт у нас колодец. Колодец выроешь, вода будет подниматься, захочешь водой пользоваться, тогда надо серебряную денежку отнести, муки отнести, соли отнести. Ну, и сказать:

Вода, золотая королева,

Водица, праведная кормилица, благослови в добрый час, кормишь ты, водой поишь, благослови нас по-хорошему.

Вот тебе принесла гостинцы, пожитки, деньги, муку.

Некоторые еще наливают вино. С наперсток выливают туда. И потом ты идешь, ты вроде уже это место купила, ничего не думаешь. Начнешь уже, продолжаешь брать воду да жить. Ну, так и есть, так и есть… Хозяин земли там может быть, хозяин воды может быть. Хозяин воды, смотри, вода должна прийти. А колодец-то в земле, хозяин земли может быть.

ФА. 3363/31. Зап. Иванова Л. И. в 1997 г. в д. Ведлозеро от Егоровой М. Ф.

385

Вода относит вести на край земли

– Ken on loitton kuolluh, sid? pominoijah veinpe?l, vezi kus matkoau. Sanotah: vezi viel ved?y viestin ymb?ri moas kaikes. Veilly? menn?h i… ili, naprimer, priglas’at’ na sorok dnei. “Vezi viel viesti vie, voinet, ku tule.“ Vezi ved?y viestin joga sijah. I daze unis n?ht?h, ?to oli k?ynyh…Otetah torielkal syvv? mid?, mil pominoijah, torielkaizenkel menn?h: “Tule yhteh sijah t?nne, pominkoil, yhteh stolah.“ Nimi ?anotah i:

Vezi sy?tt?izeni, vej? vernoit viestizet.

Anna tulou yhteh stolah.

Meij?n boabo ainos sanoi: “Vezi ymb?ri moan k?vel?y“… Mugagi on.

Jesli ei olle j?rvie, libo jogie, onh?i kaivuo mid?tahto, kuitahto vetty otetah, paistah veinkel, i moal koatah, puhtahah kohtah, kus koirat ei k?vell?, kai i ?anotah: “Vezi, vie viesti“.

Кто далеко умер, того на воде поминают, где вода протекает. Говорят: вода воде весть отнесет вокруг всей земли. К воде идут и… Или, например, пригласят на сорок дней. «Вода воде весть отнеси. Если можешь, приди». Вода отнесет весть в каждое место. И даже во сне видят, что приходил. Берут на тарелку что-нибудь из еды, чем поминают, с тарелкой идут: «Приходи сюда в одно место на поминки, за один стол». Имя скажут и:

Вода-кормилица, отнеси верные весточки

Пусть придет к общему столу.

Наша бабушка всегда говорила: «Вода вокруг земли обходит». Так и есть.

Если нет озера или реки, есть ведь какой-нибудь колодец. Как-нибудь воду берут, разговаривают с водой и на землю выливают, на чистое место, где собаки не ходят. И говорят: «Вода, отнеси весть».

ФА. 3324/21. Зап. Лавонен Н. А. в 1996 г. в д. Соддер от Ругачевой М. Ф.

386

– A ongogi kaivos iz?ndy?

– Ga hoi, kaivosh?i on vezi yksikai, yksikai j?rvivies, dai kaivovies. Vezi viel ved?y moan rajah viestin. Olgah kustahto sinul rodinuh, vies prosken’n’u t?s pyvv?, sinne viesti men?y. Moa ei, a vezi men?y moan da moan rajassah. Vezi viestin ved?y.

– А есть ли и в колодце хозяин?

– Ну в колодце ведь тоже вода, всё равно хоть в озерной воде, хоть в колодезной воде. Вода воде на край земли весть отнесет. Пусть хоть где у тебя случилось, у воды здесь прощения попроси, а туда весть дойдёт. Земля нет, а вода идет от края до края земли. Вода весть донесёт.

ФА. 3362/32. Зап. Иванова Л. И. в 1997 г. в с. Ведлозеро от Мининой К. Ф.

387

Хозяев воды переносят вместе с водой

Minul t’otka k?ski, konzu min? miehel l?ksin: stoby et pid?s, Pasa, ig?vee, peze jovesta selg?mePre siPm?t. Selg?merPe kolme kerdoa, ?to selg?mieh vezi ei tartu – niin ku ig?vy ei rodis siek?, ig?ve? et pid?s…

Vie k?ssettih ottoa muldoa, veff?, stoby omassah vezi olis juodavana, fervehen? olizit, et boleiccis… Astieh pannah, a sit sinne koatah, misf? veff? otat, kaivosta vai j?rvesf ? vai kus. Sinne koatah se vezi: oma vezi juodavakse. “Vezi-sy?tt?i, priimi minuuda, pie fervehen?“. A moada otetah karzinasta t?s icelT? i jesli kelle karzinoa ei ole, pannah, kus k?velet – pordahien edeh, moat: “Stoby minulla oma moa k?yd?v?kse f ?s V?, i oma f ervehyt, toin min? oman f ervehy?n sield’?“.

A pertih lyk?t?h p?cin pe?lT? viizikopeikkahine d’enga, ossettih: “Iz?nd?t, em?nd?t, f ?s on teile podarkan, mie annan. Piekke? minuu hyv?n’? da fervehen?, priimikke? minuuda iz?nd?t, em?nd?t“. Enzi ?anotah: iz?nd?t, em?nd?t, priimi pereheh. A sief?: piekke? minuuda fervehen? i hyv?n? f ?s talossa. I menet – ei lattieh kacahtoa, kacotah lageh: kun on lagi yl?h?ni, niin min? olizin hyv?n? da yk?h?n’? ainos. Pertiss? laf ett? tallatah, a lagie ei.

…Veff? otetah butylkah libo mih astieh, viij?h da sinne koatah. Dai vie daaze denga lassettih, ossettih se vezi uvves paikas.

Tuhkoa otettih.

Мне тётка велела, когда я замуж выходила: «Чтобы ты, Паша, не скучала, вымой тыльной стороной ладони лицо на реке. Тыльной стороной три раза, потому что к тыльной стороне вода не пристает – вот так и тебе, чтобы скучно не стало, чтобы не скучала…»

Ещё велели землю взять из дому, воды, чтобы свою воду пить, здоровая чтобы была, не болела… В посудину набирают, а потом там выливают, где воду будешь брать, в колодец, или озеро или куда там. Туда выливают эту воду: своя вода для питья: «В о да-кормилица, прими меня, дай здоровья». А землю берут в подполе, здесь у себя. И если у кого нет подпола, положить землю надо туда, где ходишь, перед крыльцом. Чтобы по своей земле ходить, и свое здоровье – принесла я своё здоровье оттуда.

А в избе бросают на печь пятикопеечную денежку, покупают: «Хозяева-хозяйки, здесь вам подарки, я даю их вам. Храните меня в добре и здравии, примите меня, хозяева-хозяйки!» Сначала говорят: хозяева, хозяйки, прими, семья. А потом: храните меня в добре и здравии в этом доме. И идёшь – не на пол смотреть, а в потолок: как потолок высоко, так и я пусть буду всегда хорошей и на высоте в этом доме. Пол топчут, а потолок нет.

…Воду брали в бутылку или в другую посудину, относят и там выливают. И там даже денежку опускали, покупали воду на новом месте.

Золу брали.

ФА. 3375/2. Зап. Степанова А. С. в 1998 г. в д. Мяндусельга от Савельевой П. С.

388

Озеро ушло

Vie ?anotah totta-totta, sanou, oli, starikat, mustelttih, d’?rvi oli, a sid l?hti i?re. Oli naizel yks poige, ainuoi poig oli, sit h?nel se m?ni d’?rveh, Niim?gend’?rveh, vedeh, poige. Sit ku se akke tuskevui, mikse poigan otti: “Ed ni, vedihine, sin? h?tket sid el?“. Sit h?i pani el?v?d artugat, sinne pi?sti, sid d’?rvi l?hti, S?ngim?h, grezad om moizet, dorogaz vai sinn? di?i, sille kohtale noste daze kaivod ielnu, kahtele kilometrale suorandah kaivo rodih, rodnikke, sinn? k?vyttih vedele. Niim?ges ainoz musteltah, kaco, m?ni brihaccu vedeh.

Ещё рассказывают, правда-правда, говорят, было, старики вспоминали, что было озеро, а потом исчезло. Был у женщины один сын, единственный сын был. Однажды он утонул в Нимаг-озере. Женщина очень рассердилась, почему озеро его сына взяло: «Но и ты, водяной, не долго тут проживёшь!» Потом она напустила в озеро ртути, напустила, и озеро ушло в Шяньгиму. На пути туда такие гряды скал, а на месте озера поднялся холм, даже колодца не было. За два километра на краю болота ключ, родник появился, туда ходили за водой из Нинисельги. Всё время вспоминают, видишь ли, как утонул мальчик.

ФА. 587/1. Зап. Баранцев А. П. в 1965 г. в д. Пелдожи от Баранцевой А. И.

389

Не любят поздно купающихся

– On se. A my? emm? ole n?hnyn, emm?k? kuullun, emm?k?… Sit? vain on paistu jotta… Sit? hos, mit? lapsena siel?, pienen? olima, ni siit? sit? sanottih, kun kovuan ?ij?lti siel? j?rve??? uimma, jotta: “My?h?seh kun m?nnett?, ka viel? se i vetehini ottau“.

– Ka mitysp? se on se vetehini?

– Ka se on semmoni, jotta se ottau, kun my?h? m?net j?rveh. Ei pie my?h? m?nn?. Hi?n ei suvace my?h? m?n?v?n. No emm? tiet?n mitys se oh, eli oliko sit? siel?.

Есть он. А мы не видели, и не слышали, и не… О том лишь говорили, что… Когда хоть детьми маленькими были, тогда говорили, что если слишком долго в озере купаемся, то: «Если поздно пойдёте, то водяной утащит».

– Так какой этот водяной?

– Дак он такой, что он берёт, если поздно пойдёшь в озеро. Не надо поздно ходить! Он не любит купающихся поздно. Но мы не знали, какой он был. И был ли он там.

ФА.2518/13. Зап. Ремшуева Р. П. в 1978 г. в д. Вокнаволок от Перттунен А. И.

390

Хозяйка воды забирает после шести вечера

– A voiko illalla, my?h?? k?yv? kylyss??

– Kuuteh suah stobi olisit kylpen.

– A mit? siin varattii?

– Se on ri?hk? siit?. Suovattana nelT?h suate robootaitih. A kylpie tak daaze ei, ?p?rehen?, kun l?het kylyh, ni ctobi j?rveh ett? m?ne, ei voi m?nn?.

– A miksip??

– Ka j?lkeh kuuven, my?h?stynet, no, ei. Se vejenem?nt? tulou siun luo.

– А можно ли поздно вечером в баню ходить?

– До шести чтобы помылись уже.

– А чего боялись?

– А это грех. В субботу до четырёх работали. А как купаться, даже уже не детьми, пойдёшь в баню, так чтобы в озеро не ходить, нельзя.

– А почему?

– Дак после шести, если припозднишься, нельзя. А то хозяйка воды придёт к тебе.

ФА. 2218/5. Зап. Онегина Н. Ф. и Лавонен Н. А. в 1975 г. в д. Кестеньга от Васильевой А. В.

391

Нельзя ругать водяного

Jotta elgi? kirokkua, elgi? em?tti?t niid?, elgi? niid?, da elgi? vedehizest? mainikkua, jotta m?nett? j?rveh dai teij?t ottau vedehine… Niid? kaikie oli…

Что не ругайте, не материте их, да не упоминайте водяного, а то пойдёте на озеро, и вас возьмёт водяной… Такое всякое было…

ФА. 2944/9а. Зап. Конкка А. П. в 1986 г. в д. Реболы от Лескиевой А. И.

392

– A enne p?ll?tettihg? lapsii, stoby kezoidu ei mend?s kylbem?h?

– Ei jo velli kielty. Nyg?i kui vardoijah lapsii ga. Enne meidy ei kielty, br?yzimm? gu l?ps?it sie.

– A voibigo my?h? kezoidy kylbie?

– Ylen my?h?… Ylen my?h? nygoi kylbiet?h, a enne… OEa l?hti, kaksi kerdoa h?nel oli. Yhten kerran l?hti, my?h? jo oli, a l?mmin oli ylen. Sit meni da telal peziehes, my?h? peziehes telal. Da sit huhtomahes j?rveh sinne tahtoi, uidamah l?htii. Sit sanou, gu nett?h sorkah villaizel k?il gu tabai. Sit telas ripuin malitunkel da sit j?rilleh.

Sit vie kerran l?hti my?h? sobii huuhtomah. Sit: hoavain vai sobii huuhtomah ruveta, necis ihan ies ku br?vz?htih, gu kahtep?i vezi halgei. Sit, sanou, e?re l?htin… Kaksi kerdoa h?nel oli. H?i ei vieruinuh ga…

– А раньше пугали детей, чтобы купаться не ходили?

– Да нет, не запрещали! Сейчас как берегут детей дак!.. Раньше нам не запрещали, бултыхались там, как лягушки.

– А поздно можно купаться?

– Очень поздно… Очень поздно сейчас купаются, а раньше… Оля пошла, два раза у нее было. Один раз пошла, поздно уже было, а тепло было очень. Ну, пошла и помылась на мостках, поздно помылась на мостках. И потом хотела пойти ополоснуться в озеро, поплавать. Тогда, говорит, как схватило шерстяной рукой за ногу! Она за мостки повисла с молитвой и обратно.

Потом еще раз пошла поздно белье полоскать. Только собралась полоскать, вдруг здесь, прямо перед собой, как плюхнулось, словно вода на две части раскололась. Сразу обратно ушла… Два раза у нее было. Она не верила так…

393

– A mit? oletta vetehisist? kuullun?

– Vetehisest? kuullun olen, jotta nousou da t?nne, niinkuin hivuksie sukiu, jotta pit?t hivukset on, vetehiseksi sit? kucuttih ennen, no vot, sen mie olen kuullun, muuta en ole kuullun ni mit?. Ennen kun j?rvie kylpim?, my?h?h, primerno illalla kuin, niin sanottih, jott? j?rvie ei voi kylpie my?h?h, jotta vesi, vetehini viey.

– А что о водяном слышали?

– О водяном слышала, что поднимается так и будто волосы расчёсывает. Что длинные волосы. Водяным его раньше называли. Ну вот, что я слышала. Больше ничего не слышала. Раньше как в озере купались поздно, вечером, например, тогда говорили, что нельзя поздно купаться, а то вода, водяной утащит.

ФА. 2513/14. Зап. Лавонен Н. А. и Коски Т. А. в 1977 г. в д. Кестеньга от Исаковой У. Е.

394

Нельзя в Петров день рыбачить

Vetehist? sit? mainittih, a meil? sanottih, ett? ei pie, Pedrun p?iv?n y?n? ei pie ribaccie, jotta vetehini istuu miss? ta sukiu pi?t?. Kak butto nekotoryje sanottih, ett? hy? n?htih vetehist?. Sanotah, hivukset on pit?t… Sanottih: vetehini, vetehini. Sanottih: Pedrun p?iv?n y?n? nuotalla ei pie l?htie, jotta se vetehini, znaacit, liikkuu.

О водяном вспоминали, а у нас говорили, что не надо в ночь Петрова дня рыбачить, потому что водяной сидит на чём-то и волосы расчесывает. Как будто некоторые говорили, что они видели водяного. Говорят, волосы длинные… Говорили: водяной, водяной. Говорили: в ночь Петрова дня на рыбалку не надо ходить, потому что водяной перемещается.

ФА. 3059/14. Зап. Конкка А. П. в 1987 г. в д. Подтойбола от Бородкиной А. К.

395

Водяной забирает обещанное ему

Sanotaan, ett? oli ollut sellainen ukko, joka oli luvannut itsens? vetehisell?. Ja h?n kun vain l?hti hevosia uittamaan, niin aina oli hevosia painanut.

Говорят, был такой мужчина, который обещал себя водяному. И как только он шёл лошадей купать, каждый раз лошадей тянуло вниз.

НА. 11/7. Зап. Богданов Г. в 1927–1928 гг. в Калевальскомр-не.

396

A ViekT?rves on t?s, joga vuottu hengi on naznaacittu, joga vuottu kentahto men?y vedeh. G’ei menne vuottu kaksi, i sit kaksi da kolme hengie kerras.

Suomelaizet laittih plotinoa, a sinne iellehp?i on jogi, sie j?rves. Sit plotinoa laittih. Sit villaine langu viettih poikki joves i vezi seizoi gu seiny. Sit uskaldettih joga vuottu pe? vedehizel. Vot sit joga vuottu kentahto men?y vedeh… Se tiijol loaittih. Gu villaine langu poikki joves viettih, vezi seizoi gu seiny rovno, matkannuh ei, kuni plotinoa laittih… Ammui se, ammui. Silloi vie te? oli raja Suomen.

А в Ведлозере здесь каждый год душа назначена, каждый год кто-нибудь тонет. Если два года не утонет никто, то две-три души сразу.

Финны делали плотину, а там дальше есть река, там за озером. Там плотину делали. И шерстяную нитку протянули через реку, и вода стояла, как стена. И пообещали каждый год голову водяному. Вот и каждый год кто-нибудь да утонет. Это колдовством сделали. Как только шерстяную нить протянули через реку, вода стояла как стена, не текла, пока плотину делали… Давно это, давно. Тогда еще граница здесь была с Финляндией.

ФА. 3362/31. Зап. Иванова Л. И. в 1997 г. в с. Ведлозеро от Мининой К. Ф.

397

Водяной исполняет просьбу человека

– A n?htihgo ennen veiniz?nde??

– N?htih, n?htih. Meij?n Vas’a n?gi, velli. NacaTniekannu oli sploaval, sit sploavittih da kuivi se suu, suma kai kuivi. A hy? sie oldih. Istummo, kurimmo, sanou. Roih, sanou, parrel, tukat pitk?t, nenga, sanou, tukkii sugiu. A Vas’a sanou: sanoin “Jesli, sanou, ollet veiniz?ndy, sit anna meile vetty. Sit min? uskon, ?to sin? olet vieniz?ndy, sanou.“ Sit, sanou, gu sinne jogeh br’?yz?htih, sit vein vuoh parret l?htiettih. Bagroil veim?, sanou, parzii. Vein vuoh, sanou, parret l?htiettih suos. Vot. “Nyg?i, sanou, uskon: on veiniz?ndy.“ N?gi Vas’a meij?n, n?gi. Dai net?s j?rves poaksuh n?iksendeltih rahvas. Y?l nostah telal da sit… Tukat pitk?t, gu ristikanzal, mustat, naverno, ollah. Gu ristikanzu, sanou, on vaigu…

– А видели раньше хозяина воды?

– Видели, видели. Наш Вася видел, брат. Начальником на сплаве был. Сплавляли лес и высохло устье, молевой сплав весь высох. А они там были. «Сидим, курим, – говорит. – Вдруг появилось на бревне, волосы длинные, так волосы расчёсывает». А Вася говорит: «Если ты хозяин воды, дай тогда нам воды. Тогда я поверю, что ты хозяин воды». Оно как в реку бултыхнулось, и по воде бревна пошли. Баграми, – говорит, – вытаскивали бревна. По воде бревна пошли. Вот. «Сейчас, – говорит, – верю: есть хозяин воды». Видел наш Вася, видел. Да и в этом озере частенько видели люди. Ночью поднимутся на плот и… Волосы длинные, как у человека, черные, наверно. Как человек, говорит, только…

ФА. 3362/29. Зап. Иванова Л. И. в 1997 г. в с. Ведлозеро от Мининой К. Ф.

398

Водяной даёт «самую старшую рыбу»

– Vanhin kala on kiiski, a heil? kun tuli muka apajassa se em?nn?n lapsi, ni hy? se pi?ssettih ja sanottih, jotta antakkah meil? apajan, t?p?t?yven vanhinta kalua. Hy? kun vanhinta kalua kysyttih, ja h?n heil? anto kiiskie t?yven sen poven. Ta hy? h?nt? puissattih j?lell?h ja siit? niin proklinaitih, ja seh?n n?ytti siit? unissa. Unissa n?ytti, jotta ty? i?e kysyj? vanhinta kalua, ajos ty? halusija hyvy? kalua, olis pit?n ky sy? lohta, parasta kalua. Ta h?n vanhinta i anto.

– Самая старая рыба – ёрш. А они как поймали в невод этого ребёнка хозяйки, потом опустили его и попросили, что дай нам полную мотню самой старшей рыбы. Ну, они раз попросили самой старшей рыбы, она и дала им полный невод ершей. Они невод снова вытряхнули и так проклинали, что во сне и увидели. Во сне увидели, что: «Вы сами попросили самую старшую рыбу. А если вы хотели хорошей рыбы, надо было попросить лосося, лучшую рыбу». А так она самую старую рыбу и дала.

ФА. 2610/30. Зап. Лавонен Н. А. и Онегина Н. Ф. в 1980 г. в д. Тунгозеро от Мастинен E. М.

Как отмечают места удачной рыбной ловли

399

Карсикко

– Oletko karsikkuo n?hnyn?

– Olen n?hnyn tai i?e olen luatin karsikkuo. Kun yheksivuotisesta suahen olen nuottapeliss? ollun. Ta konsa olen suanun hyvie tuloksie, ni rannalla m?nemm? ta puuhu nousemina ta latvat karsimina kaunehiksi sen. Ta se siit? ji?y ilmanik?seksi siih kuivalatvaksi kauneheksi ta se on karsikko nimelt?h. My? ottima yhest? puusta vain. Yhteh puuh vain ta pualin suuren pistim? sinne, j?rvell? p?in sinne, jotta n?kyis apajan merkki. A muussa mie en ole karsikkuo n?hnyn, kun nuottahommassa. Se oli merkki siit? ta, niinkun sill? apajalla lahjaksi luajittih siih se viel?. Sill? kala-apajalla lahjaksi luajittih.

A siit? kun k?ytih toisilla kerroilla, nin jos m?ntih siih pi?t?kaute keitt?m?h, nin vietih kivie sen juurella, pikkaraista ta kukkua issutettih ta. Ta viel? pyyvvettih, jotta viel? anna kalua, viel? siula luajimma toisen karsikon ta. Kun lien?y viel? suatu suuri summa, ni viel? luajittih rinnalla toini. Semmoiset oli meil? karsikot. Toini luajittih. Ta oli rannalla semmosie jo luajittu, monessa kohti n?kim?, siel? kun oli ne. My? kun parahasti pyytim? Koivaj?rvest?, kalua. No ni Koivaj?rven rannalla… Kyll? kai niit? nytki viel? on siel?, niit? karsikkoja. Vain tiijett?nehk? nykyni rahvas, jotta mit? se merkicc?y. A se on sen hyv?n kalasualehen merkki.

– Pienie kivie panija? Eik? suurie?

– Noh, pikkaraisie panima siih. My? emm? pannun. En tiij?, voit olla. A emm? my? n?hnyn ni min karsikon luona suurempua. No viel? er?h?t pyyhittih hyv?ksi se puunjuuri ta, jotta se oli niin kun muistopacas, siin? kohassa. Olen n?hnyn tai luatin semmoisie, tai tiij?n, mit ollah.

– Видела ли ты карсикко?

– Видела. Да и сама делала карсикко. Ведь с девяти лет ходила невод тянуть. И когда попадал большой улов, на берег выйдем, на дерево поднимемся и верхушку обрубим красиво. И вот это навсегда останется красиво обрубленная засохшая верхушка, это и называют карсикко. Мы снимали только с одного дерева. Одно дерево только да еще большую зарубку – пуали – делали, втыкали там знак, щепку в сторону озера, чтобы видно было место тони. А больше я карсикко не видела, только где неводом ловили. Это был знак, вроде как в благодарность за улов делали в этом месте. Этой рыбной тоне подарок делали.

А потом как еще раз приходили, и если специально варили здесь, то приносили к корням дерева маленькие камни, цветы сажали. Да еще просили, что дай еще рыбы и еще сделаем тебе другое карсикко. Если еще вылавливали большое количество, то еще делали рядом другое. Такие у нас были карсикко. Другое делали. И на берегу уже были такие сделаны, во многих местах видели, там они были. Мы большей частью в Койва-ярви ловили рыбу. Вот на берегу Койваярви, они еще и сейчас должны быть там, эти карсикко. Но знают ли сейчас люди, что это значит? А это знак хорошего улова.

– Маленькие камни клали? Не большие?

– Да, маленькие клали там. Мы не клали [больших]. Не знаю, может быть. А мы не видели ни у какого карсикко больших камней. Ну, еще некоторые подметали хорошенько корни дерева, что это был как памятник, в том месте. Видела, и делала такие, и знаю, что это.

ФА. 2556/13. Зап. Ремшуева Р. П. в 1979 г. в д. Вокнаволок от Ремгиу П. Т.

400

Пуали

– No, puali oli se apajan merkki, jotta mist? vej?mm?, ett? se ei puuttuis, no jos se anto vain kalua. My? sill? ristin luatima ja sanoima, jotta “muissa toiniki kerta meit?“.

– Mik? se puali itse sana on? Mi se on.

– Mie en tiij?, mik? se on sana, a se on vess?t, kun vess?t siit? puusta.

– Ihan rannalla puusta?

– Ihan rannalla puusta.

– Kutsutaanko sit? risti? pualiksi vain?

– Puusta kun vess?t, nin se on puali.

– Seiv?s vain mik??

– Ei, kun ihan puuhu. My? vess?mm? ja paksun otamma sen ketun ja siit? viel? otat h?nest? i puuta.

– Onko se risti?

– Ei ole. Puali se on se merkki. A siit? h?n kun antau kalua, niin siit? my? luajimma rissin ja sanomma, jotta muissa toiniki kerta meit?.

– Ristin annatta kun on kalua paljon, a pualin konsa tiet?

– A silloin konsa voit kaikicci vety?, jotta se ei puutu. Siel? h?n oli semmoisija, hoti rannalla vej?t, jotta takasin pit?y ottua nuotta, ymp?ri pohjah kun puuttuu, molemmilla venehill?, se m?net takasin ta otat nuotan pois, se ei juokse.

– Kalat m?nn?h?

– Nu tai kalat m?nn?h. Kun pualin panet, ne toisen kerran ei tule siih kohtah.

– Pualin ku mih panemma, ni sih voi toini kerta vety??

– Se on merkki, jotta sih voit toini kerta vety?. A mist? ymp?ri nuotan pois, ni sih h?n et pane.

– Puali on se onnellinen paikka, mihin pannah.

– No, se on puali, jotta se on ciistoi se paikka, ett? voit nuottua vety?, a on se onneliini se risti h?nell?. Rissin se panet lahjaksi.

– Ett?k? yhteen puuhun pannun i pualie, i ristie?

– Panimma, mint?h sie et pane, jos h?n anto kalua, nin sih se pualin pi?ll? i ristikin pannah, pystyh puuh ja jos on rannalla vanha puu.

– En ymm?rr?, onko se kaksi merkki? – risti ja puali, vain onko se samassa pualissa teh??n risti?

– Samah pualih voit teh? rissin, jos antau kalua siula enemm?n ta siit? sanot, jotta muissa toisenkin kerran. Niin my? siula panemma t?m?n lahjaksi, t?m?n merkiksi ja muissa toini kerta meit?.

– A mi puu se piti olla?

– Vaikka m?nty eli kuusi, kunhau oli vain vanha puu ni.

– Kenp? antau kalua?

– Em?nt?, vienem?nt?.

– Voisiko olla joku toini puu, koivu tahi mi?

– No jos siin? muita puita ei ole, no voit koivuh panna, jos se vain on sill? kohtua, ett? sie apajan vej?t.

– Kuusi ja m?nty oli glavnoit puut? A mill? se tehtii?

– Kirvehella….ja veicci piti olla matassa.

– Pit??k? se miehen teh? vain naisen?

– Naisen, ei ne muinen miehet ripaacittu, naiset ne ripaacittih, ei ne nykyj?h vejet? en?mpy? nuottua.

– Пуали – это был знак тони, где тянули его [невод], чтобы место не потерялось, что оно дало рыбы. Мы там крест делали и говорили, что помни о нас и в следующий раз.

– Что это за слова само – пуали? Что это?

– Я не знаю, что это за слово. Это то, что вытешешь на дереве.

– На самом берегу дерево?

– На самом берегу дерево.

– Называют ли крест – «пуали»?

– На дереве как вытешешь, вот это «пуали».

– Палка или что?

– Нет, на самом дереве. Мы тешем и снимаем всю кору и еще и древесины снимем.

– Это крест?

– Нет. Пуали – это знак. А когда оно [озеро] нам даст рыбы, тогда мы делаем крест и говорим, что помни нас и в следующий раз.

– Крест делали, когда рыбы много, а пуали когда делают?

– А тогда, когда можешь [невод] тянуть, что он не застревает. Там ведь было такое, хоть и на берег вытянешь, назад надо было подать невод, он вкруговую застрянет. Вокруг весь полный. Обеими лодками выедешь обратно, он не шелохнется.

– Рыба уйдет?

– И рыба уйдет. Если пуали сделаешь, в следующий раз там не застрянет.

– Если пуали где сделаешь, то там можно в следующий раз тянуть?

– Это знак, что там можно в следующий раз вытянуть. А где невод закрутило, туда не спустишь.

– Пуали – это счастливое место, куда ставят.

– Это зарубка – пуали, что это место чистое, что можно невод тянуть, а на счастье ему крест. Крест ставишь в подарок.

– Не на одном дереве делали крест и пуали?

– Делали на одном, почему нет. Если он дал рыбы, то там сверху на зарубке-пуали и крест делают, на стоячее дерево или если есть на берегу старое дерево.

– Не понимаю, это два знака – пуали и крест или на том же пуали делали крест?

– На той же зарубке-пуали можно сделать крест, если дает тебе рыбы побольше, тогда скажешь, что помни меня и в следующий раз. Сейчас мы ставим это тебе в подарок, для этого знак и помни нас в следующий раз.

– А что за дерево это должно быть?

– Или же сосна или ель, главное, что старое дерево.

– А кто дает рыбы?

– Хозяйка, хозяйка воды.

– Могло ли быть другое дерево, береза или?

– Но если там других деревьев нет, то можно на березе сделать, если она только на том месте, где невод вытягиваешь.

– Ель и сосна были главные деревья? А чем делали?

– Топором, и нож должен был быть с собой.

– Женщине это или мужчине надо было делать?

– Женщине, мужчины раньше не рыбачили. Женщины рыбачили; они нынче не тянут невод.

ФА. 2610/29. Зап. Лавонен Н. А., Онегина Н. Ф. в 1980 г. от Мастинен E. М.

401

– Mi se oli puali?

– Pualiko? Puali kun nuottuicitta kalua, nin kalua vain sait en?mm?n, nin mielell?s mualla hyppy?t kirvelien kera ta puuhu vess?t semmoisen pualin, jotta t?st? mie olen n?it? suanun. Mie muuta pualie en tiij?.

– Millainen merkki se sitten oli, oliko se risti vain mi?

– A emm? my? sen kummempua ristie, kun sen vess?t vain.

– Mit? se piti vesty? siihen?

– Ett? t?st? mie olen kalua suanun.

– Oliko, jotta se niin kuin kiitettiin sit? veenem?nt?? vain?

– No, siit?.

– Vain mit? varten?

– Sit? varten, konesno, sit? varten, ett? h?n sai nyt t?mm?sen pualin, t?ll? paikalla, mist? vetim? ta t?st? nossattima ta saimma kalua. Niin mualla hyppy?t ta vess?t, jotta t?st? my? saimma kalua.

– Niin kuin blagodaris.

– No, no. A toiseh paikkah vej?t, et sua ni mit?, ka et ni vess?, et i vess?.

– Что это было за «пуали»?

– Пуали? Пуали – это когда ловили неводом рыбу. И когда рыбы поймаешь побольше, тогда с радостью прыгаешь на землю с топором и на дереве вытешешь такой «пуали» – зарубку, что здесь я это поймал. Я других пуали не знаю.

– Какой же знак это был? Был ли это крест или что?

– Да мы не делали креста, просто тесали только.

– Почему это надо было вытесать там?

– Что я здесь рыбы наловила.

– Было ли это для того, чтобы поблагодарить хозяйку воды, или?

– Да, для этого.

– Или для чего?

– Для этого, конечно, для этого. Что она сейчас получила такую пуали, зарубку. На этом месте, где вытащили и где подняли и поймали рыбу, тогда на землю выпрыгиваешь и вытешешь, что здесь мы наловили рыбы.

– Как будто благодаришь?

– Да, да. А в другое место опустишь невод – не поймаешь ничего, так и не вытешешь, и не вытешешь.

ФА. 2611/18. Зап. Лавонен Н. А., Онегина Н. Ф. в 1980 г. в д. Коккосалми от Мартыновой И. Ф.

Болезни, «приходящие от воды»

402

«Когда от воды пристанет…»

– Mec?s iz?ndy, viel iz?ndy. Vies gu mi roih, sit puhaldau.

– A n?htihgo niid? iz?nd?i?

– A ei jo n?hty onnoako, a ij?n kaiken gu on se privucku… Sid? my? emmo kuulluh, meij?n polves, ?to n?htih, a muite on, ?anotah. On! Gu roihes ga! Minulgi icelleni on kymmene kerdoa rodivunnuh… Vieniz?ndy vai vies necie m?zl?tt?y… Naine, onnoako ?anotah, vieniz?ndy on. A necie on mec?nnen? – muzikku. Se prosken’n’an pyyd?jes, ga muzikku on, ?anotah.

– В лесу хозяин, в воде хозяин. От воды когда пристанет, тогда опухает.

– А видели ли этих хозяев?

– А не видели, наверно, а всю жизнь как есть эта привычка… В нашем-то поколении мы не слышали, что видели, а так-то есть, говорят! Есть! Как случится дак!.. У меня самой десять раз случилось… Хозяин воды только там, в воде лежит… Женщина вроде, говорят, хозяин воды. А там нос леса – мужчина. Прощения пойдешь просить, дак мужик там, говорят.

ФА. 2972/226. Зап. Ремшуева Р. П. в 1986 г. в д. Сыссойла от Васильевой О. Е.

403

У матери опухла нога, у девочки заболели глаза

Mammalla oli vejest? heitt?ytyn. H?nelt? oli puhaltan sen jalan. ?iit? hettiest?, mist? oli k?ynyn vett?, se puapo, ta siit? veteh mit? lien?y luatin, sill? pareni jalka. Mamma eli Haikol’assa, a buabo h?nen Kepalla. Se oli sovan j?lkeh, se oli viisikymment? kaksi vuosi…

Miula monta kertua parenti se buabo… Hy? verkkuo lasettih, a mie venehest? kacon. Se mamma kielt?y: “El? sie kaco veteh.“ Enh?n mie, kacon kuitenki – siel? kuvahaini n?kyy.“ No, a huomeneksella kun nousin – mie en suanun silmie kahallah. Mamma kaccou: “Veteh kun siun piti kaccuo, nyt siula silm?t kipeyhyttih.“ Ta sit?, buabo, kun sit? maituo tultih halkuamah illalla, mie kun issun pahalla mielin, kun mie ainostah hypiin. Sanou: “Mip? on tuolla, tytt?rell? tullun?“ “On sill? tullun! J?rveh piti kaccuo, nyt on silm?t kipeyhytty.“ Hi?n sanou: “Tuas kun sie, navemo, ajattelit hot mit?, jotta heitt?ytyy.“ “No, ajattelin.“ “Ei pie, – sanou, – nikonsa, ei pie ajatella, jotta mit?nih tulou.“ ?iit? kolmeh kertah omah rantah k?ytti. Heitti silm?t. En vain mie muissa, mit? siel? supetti, mit? siel? mato. Pesi miulta silmie sill? vejell?. Ei sen j?lkeh miula oltu silm?t kipiet. Illalla my?h?seh se, ihan jo konsa kai rahvas oltih makuulla. Se piti ihan peitocci k?yv?.

К маме от воды пристало. У нее нога опухла. От родника, куда она ходила за водой. Та повитуха потом что-то в воду сделала. От этого нога поправилась. Мама жила в Хайколе, а ее повитуха в Кепе. Это было после войны, в пятьдесят втором году.

Меня много раз лечила повитуха… Они сети спускали, а я в лодке, в воду смотрю. Мама запрещает: «Не смотри ты в воду». Как я не буду смотреть – там отражение видно. Ну, а назавтра встала – глаза не могу открыть. Мама посмотрела: «В воду раз тебе надо было смотреть, вот сейчас глаза и заболели». Ну а вечером моя повитуха пришла молоко через сепаратор пропускать, а я сижу в плохом настроении, хотя всегда прыгала. Говорит: «Что с этой девочкой случилось?» «Случилось с ней! В озеро надо было смотреть, вот глаза и заболели!» Она говорит: «Наверное, ты о чем-нибудь подумала, раз случилось?» «Да. Подумала». «Не надо, – говорит, – не надо никогда думать, что от этого что-то будет». Потом три раза на свой берег водила. Прошли глаза. Не помню только, что она там шептала, что делала. Помыла мне глаза этой водой. После этого глаза у меня не болели. Вечером это, поздно, уже когда все люди спали, надо было незаметно сходить.

ФА. 3343/2-3. Зап. Степанова А. С. в 1996 г. в д. Вокнаволок от Мякеля M. Н.

404

Делают куколку, когда просят прощения

A kun vejest? heitt?ytyy ta vesirokkoloilla tulou, a siit? kun mpiet pi?st?m?h, ni luaji kuklani. Ota kolme yheksy? tilkkuo, luaji pikkaraini kuklani…. ripakkuo ki?ri ta ota, ota kolme tukkua pi?st? ta nappi ta sihi pane kuklaseh. Ta pikkaraiseh kiveh, ta m?ne silm?t risti ta pese k?tes, silm?t: “Prosti milma. T?ss? on siun hyv?t, anna miun omat pahani“. Ta ty?nn? se kuklani, pane kiveh, solmi mit? rautua, hot mit? ta sen painau pohjah. Hot avannosta ty?nn? talvella eli mi. ?iit? prostiu. Se kun vejest? heitt?ytyy.

А когда от воды пристанет, волдыри вскочат, и вот когда будешь освобождать, сделай куколку. Возьми три раза по девять лоскутков, сделай маленькую куколку…. тряпочками оберни да возьми три волосинки с головы да пуговицу и пришей к куколке. Да к маленькому камню привяжи, да иди, перекрестись и вымой руки, лицо: «Прости меня. Вот здесь твое хорошее, дай мне мое плохое». Да выпусти ту куколку, положи камень или привяжи хоть что-нибудь железное, и утонет. Хоть в прорубь опусти зимой. Тогда простит. Это когда от воды пристанет.

ФА.1594/29. Зап. Степанова А. С. в 1971 г. в п. Кепа от Люммюс А. Г.

405

Бабушка просила прощения

Meil? kun j?rviranta oli ihan reunassa t?ss?, siit? oli pristani, miss? oltih venehet, siit? oli t?ss? ky ly. A meil? oli se tapa, jotta kaikki viemm? rantah, pesemm? niin kun hiilikoukut, sri?pint?lauvat, leip?lapiemet, piimalapiemet, kaikki viemm? rantah,

ta pesemm? rannassa. Kes?ll?, kun kaunis on ranta ta pristani hyv?. A siit? kun my? m?nim? rantah, tai muamo oli rannassa, mie niit? pesin ta. A siihi rantah mist? lien?y tullut kokonaini hirsi, hirsi, puu. Sih oikein… A mie kun olin oikein poikkoi, ta semmoni liijan poikkoi, se kun hirsi tuli siihi rannalla, mie kun siit? hypp?in, mie sanoin: “Mie l?hen nyt uittoh!“ A hirsih?n py?riy, en ni yht? ajatellut, olin jo suuri tytt?. A hirrell? kun m?net, pit?yh?n olla keppi ki?ss?, min kera voipi vejen pi?ll? pit?yty?. A miula nimit?. Hypp?sin sill? hirrell?, mie sanoin: “Mie m?nen nyt uittoh!“ Ka kun m?nin sinne uittoh, hirsi kun py?r?hti, mie kun j?rveh, kun jutkahin… A siel? kun oli kylyss? pi?ssehie palanuisie kivens?rvij? i miula kun t?st? jalka halkesi. T?st?, kun ter?v?h kiveh… Mie sanoin: “Avoi-voi!“, jo olen, kirposin. Muamo on siel? pristanilla, pes?y… Sanou: “Ka nouse sie pois“. Ka mie sanon: “En mie pi?se poikes ti?lt?“. Hi?n otti miun ki?st? ta pristanilla veti, jalka kun halkei, sielt? veri tulou, jotta kai hirvie. A meil? oli vanha Miihkalin akka, hi?n sano, jotta voipi veren pietty?… Miihkalin akka tuli, siit? puhu, mit? lien?y puhun sihi jalkah ta paineli, verenl?hent? heitti. No, a en ni pi?se pirttih… Se miula siit? jalka oli kipie kaheksan net?lie. Se oli kes?, Pedrun pyh? vain, ni j?lkeh Bohrocan sykysyll?, vain muamon kenk?n sain jalkah panna… Jalka kun ei parene, puhaltau ta kipie on… ?iit? mie kun ni?n unta: miula olis kaikki hyvin, ni muamon kenk? kun on miula suuri jalassa, ni se jalka milma vaivuau, mie en voi ni liikkuo siel? unissa… Mie t?t? unta selvit?n huomeneksella puapolla… A Miihkalin akka se sanou: “Jos siula heitt?yty siel? rannoissa“. A ennen sanottih, kun niih rantoih lykittih mit? sattuu ta kaikkie ta kun vanhah aikah siel? oli jotai k?ytetty, tietysti, niit? tietohuksie, kun sanottih, jotta ollah ne rannat liikutetut, jotta niiss? ei pit?is m?nn? pahasesti. Mie siit? sanon sill? puapolla, jotta semmosen unen kun n?vin mie… Sanou: “Siula on heitt?ytyn vejest?“. A mie kun sinne upposin, ni muamo oli heti ajatellun: “kun vain ei h?nell? siit? heitt?ytyis siit? vejest?“. A mie en tiet?t sit? ajatella, a muamo ajatteli… Puapo sanou, jotta pit?y laittua, prostiutuo h?nen ker?ll?… Sanou: “Er?h?n? iltana kun mie tulen, l?hemm? yhess?, konsa jo rahvas vakauhutah, konsa jo niket? ei liiku. My? siun kera m?nemm? kahen“. Hi?n mit? lien?y ki?rin pikkaraisih paperiloih ta mit? lien?y, mie en tiij?. Ta m?nim? siit? j?rven rannalla ta hi?n mit? lien?y paissut siit? j?rven rantah. Ta siit? lykk?si sinne j?rveh, mit? h?nell? oli. Ja usotko sie, jotta siit? p?iv?st? miula kun, niin kun pyyhki sen kaiken jalan, puhallus laskeutu, eik? tullut kipie, eik? tullut mit?… Yhen kerran my? k?vim? vain… Miula vain piti h?nen kera olla ta kumartua siihi paikkah, samah, mist? mie hirrelt? kirposin. Poapo sen kaiken luati ta pakasi, prostiutu siit?. T?m? on ihan tosi.

У нас как берег был прямо рядом, была пристань, где были лодки, а здесь была баня. А у нас была такая привычка, что все несем на берег и моем, такое как кочерга, доски для теста, хлебные лопаты, лопаты для пирогов – все относим на берег и моем там. Летом, когда красивый берег да плот хороший. И вот как-то мы пришли на берег, и мама была на берегу, и мыли это. И вдруг к берегу пригнало топляк, топляк, дерево. Прямо сюда. А я как была очень бойкая, и такая слишком бойкая, этот топляк как приплыл к берегу, я прыгнула на него и говорю: «Я сейчас пойду на сплав!» А топляк ведь крутится, нисколько не подумала, уже большая девочка. А на топляк как встанешь, так ведь палка должна быть в руках, с помощью чего можно на воде удержаться. А у меня ничего. Прыгнула на этот топляк и говорю: «Я теперь ухожу на сплав!» Ну как пошла я на сплав, топляк как перевернулся, я в озеро и бухнулась. А там были камни, расколовшиеся от жара в бане, и я распорола ногу. Вот здесь, об острый камень. Я говорю: «Ай-ай!», уже упала. Мама там на плоту, моет. Говорит: «Так вставай ты!» А я говорю: «Не могу я выбраться отсюда». Она взяла меня за руку и на плот вытащила. А ногу как порвало, так кровь хлещет, аж страшно! А у нас была жена Мийхкали, старенькая она, говорят, кровь умела останавливать. Жена Мийхкали пришла, пошептала, пошептала что-то на ногу да понажимала, кровь и остановилась. А домой не могу дойти… И вот эта нога у меня болела восемь недель. Это было лето, Петров пост, что ли, и только осенью ко дню Богородицы смогла мамин сапог натянуть… Не поправляется нога, опухает да больно. Тогда я увидела во сне: все вроде бы хорошо, но как надет мамин большой сапог, ну и вот эта нога меня беспокоит, даже двинуться не могу во сне… Я этот сон рассказываю утром повитухе. А жена Мийхкали тогда говорит: «А если к тебе пристало что-то на этом берегу?» А раньше говорили, что раз на берег бросали что попало, да в старину уже случалось, ну и, конечно, как обо всем этом колдовстве рассказывали, что эти берега уже «тронуты», что на них нельзя бы по-плохому приходить. Ну, я рассказываю повитухе, что видела такой сон… Говорит: «Тебе пристало от воды». А я как упала, мама сразу подумала: «Лишь бы к ней не пристало от воды». А я и не знала подумать об этом, а мама подумала. Повитуха сказала, что надо сходить с ней и попросить прощения. Говорит: «На следующий вечер как я приду, пойдем вместе, когда люди уже лягут спать, когда уже никто не ходит. Мы с тобой вдвоем пойдем». Она что-то завернула в маленькие бумажки, а что там, я не знаю. И пошли на берег озера, и она что-то говорила на этом берегу озера. А потом бросила туда в озеро, что у нее было. И поверишь ли ты, в тот же день как будто очистило всю эту ногу, опухоль спала, и боль ушла, и все пропало… Всего лишь один раз мы сходили… Мне лишь надо было быть с ней да поклониться на том самом месте, на каком я упала с топляка. Повитуха все это сделала и прощения просила. Это истинная правда.

ФА. 3350/7. Зап. Степанова А. С. в 1996 г. в пос. Калевала от Федоровой М. А.

406

«Пристанет», когда ругаешься на воде…

Meile oli, kaco, nengoine dielo. Zaboleiciehes poigu. Jo vuvves kolmekymmen viijes onnoako oli. Pe?dy rubei ylen ?ij?l h?nel kivist?m?h. I h?nel ruvettih silm?t salbavumah, uni rodiehes. Uni roih, toizel aijal ei voinnuh ni, sooferinnu… Sit occu nece muga rupistui, jo silmien pe?l rubieu heitym?h. Min? perezyvaicen: nyg?i sin? opi linnah. Linnah meni, kaikenmoizet nenet snimkat ottetih, kaikenloaduh mid? lienne igolkoa sinne pe?h pandih, necine niskah. Nu. Moama g’olet moama. Duumaicen: enne hot’ ristittyizih k?ydih, nyg?i eule nikunna la menn?. Sie jo paistah, ?to ei voi roadoa, e?re roavos h?ndy pid?y ty?nde?. Ei voi. Sit linnah l?hti bol’niccah, min? nengaleite akkoinkel pagizen da kai, ga minuu nevvottih: mene la nengai nenga k?vy. Min? sinne menin da sit siep?i menin jo linnan bol’niccah da sit sie inehmine kui minul sanoi, muga h?in oppi. Suutkien per?h h?nel hyv? rodih, kui enne. I mid? lienne, sanou, netoo sanoi oppijes niil?i sanoi, vai unohti miittuizen tahto sanan, uvvessah paha rodiehes. Sit h?n heitti n?ind?n. Sit min? menin vie kerran. Min? sanon: kuibo dielot? Sanou: oli parembi, a nyg?i uvvessah on pahembi. Sit min? Petroskoisp?i ajoin Pitk?hrandah, nevvottih. Pitk?hrandah menin, sid? inehmisty eulluh. Sit menin Kondupohjah, Olontsah siep?i. Yhtes ajoimo staruuhankel, kudamah pideli minul menn? – min? en tundenuh, da sit muga pidi rashodiekseh. Sit tossupe?n huondeksel, h?i oli tytt?relly? sih je?nyh. A min? ylen ?ijal kacon, vikse jo Jumal sie k?sk?y primettie: eigo nece staruuha ole, kui sanottih da kai. A sit h?i jo masinas rubei heitym?h, en musta kudai sie h?ndy nimelleh sanoi: “In’n’oi-t’outa, sanou, t?hgo je?t tytt?relly??“ “Min?, – sanou, – t?h, t?h je?n.“ Nyg?i la min?, navemo, zaputalas’, necen akan propustin. Sit y?n min? magain ielleh Vidlitsas, tossupe?n uvvessah ajoin sid? akkoa eccim?h. Mustanh?i, kudamah kohtah h?i j?i. Sanottih, h?nel tyt?r el?y sie kyl?s. Sit menin sih kyl?h. Sit l?vvin sen akan. Sit h?i minulleni oppi sid? poigoa. Sanou: vies on rodinuh, da, sanou, pideli jo aijombi tulla, ty? jongoi jo cut’ etto opozdainuh. Min? sanoin: “Sano sin?, pid?kk?h minul hot’ des’at’ ras tulla, min? sinulluo tulen. Sano vai: voidgo pe?ste??“ Sanou: “Pe?z?y, no, sanou, yhtel kerral ei pe?ze“… Vies oli rodinuh. Sanou: vies, on h?i vetty juonnuh libo necid? mid?tahto matinkel. A sit min? k?vyin neskol’ko ras, ga pe?zi. A kaco: k?velizit boTniccoih i mugaleiten je?zit… En tiije, mid? h?i oppi… Minul nimid?, h?i suolat loadi, suolih, en tiije mid? sanoi. Sit, sanou, menet kodih, kylyn l?mmit?t da opitto n?mil suolil valattoa da pest?kseh. Sit sil Jumal autoi, sil Jumal autoi. No. H?i jongoi, mid? pidi, sanat sanoi da vies kyzyi, kai jo sie nameste roadoi. Dai poigu ajoi kaksi-kolme kerdoa sinne h?nelly?, ajelimmo h?nenkel. Parembi gu rodihes.

I sitgi min? unis n?in kui liennou. Konesno, nenii ei jo pid?s nengaleite boltaijakseh, a kaco ty?nyt ga boltaicettos. Dai hy? pripevoijah, ken sie oppiu: ?lge? sanokkoa, rodineh parembi, ?lge? sanokkoa. No. Sitgi min? unis n?in. Как butto tuli meile, sToman heiti pe?s. Nu. I min? y?l duumaicin: nyg?i autoi Jumal, navemo, ras sl’oman heitti. Sit j?rgieh min? h?nel sanonnuh en. Sit tuli er?h?n kerran ga: “Zen’a, viego sin? unis n?it, necine ajelemmo, ga rodinehgo meile lizoi vai ei.“ “Mama, – sanou, – roihes. Minul jo on parembaine.“… Sit sanoi naine: vies on h?nel rodinuh, matinkel on libo juonnuh libo mid?tahto vies roadanuh. Dai vies h?i on, ainos ollah ribalkoil da… Hyve? sanoa ei tule, a matti se l?yt?h. On el?jes! Seiceikymmenes vuvves kaikkie buvaiceh!

У нас, погляди, было такое дело. Заболел сын. Уже лет тридцать пять было, вроде. У него голова очень болеть стала. И глаза у него закрываться стали, спать хотелось. Спать хотелось, в иное время и шофером не мог… Лоб так наморщился, уже на глаза стал опускаться. Я переживаю: теперь ты попробуй в город. В город приехал, разные снимки сделали, по-всякому, какие-то иголки на голову ставили, на шею. Ну. Мать есть мать. Думаю: раньше хоть к людям ходили, сейчас некуда и пойти. А там уже говорят, что не может работать, надо его уволить. Не может. Тогда в город, в больницу поехал, я там с женщинами поговорила да все, и меня научили: иди-ка так и так, сходи. Я сходила и оттуда уже поехала в город в больницу, и как мне там женщина сказала, так он и попробовал. Через сутки ему хорошо стало, как и раньше. И что-то, то ли когда те слова говорили, то ли забыли какое слово, снова плохо стало. И он перестал видеть. Тогда я пошла еще раз. Я говорю: «Как дела?» Говорит: «Было лучше, а сейчас снова хуже». Тогда я из Петрозаводска поехала в Питкяранту, мне посоветовали. В Питкяранту приехала, той женщины не было. Тогда поехала в Кондопогу, оттуда в Олонец. Вместе ехали со старухой, к которой мне надо было попасть, а я не узнала, и так мы разошлись. А на следующее утро она у дочки осталась. А я очень пристально смотрю, видно, уже Бог помогает: не та ли это старуха. А она уже из машины стала выходить, не помню, кто там ее по имени назвал: «Тетя Иня, ты здесь у дочки остаешься?» «Я, – говорит, – здесь, здесь останусь». Теперь я наверно, запуталась, ту женщину пропустила! Я тогда ночь переспала в Видлице, а на следующий день снова поехала ту женщину искать. Помню же, где она осталась. И сказали: дочь в той деревне у нее живет. Поехала в ту деревню. Нашла ту женщину. И она стала лечить сына. Говорит: от воды случилось, и надо было раньше приехать, вы чуть не опоздали. Я говорю: «Скажи ты, пусть мне хоть десять раз надо будет приехать, я к тебе приеду. Скажи только, можешь ли спасти?» Говорит: «Поправится, но одним разом не поможет». От воды случилось. Говорит: от воды, воды он выпил или что-нибудь с матом. И я несколько раз ездила, и сын поправился. А смотри: ходил бы по больницам, и так бы остался. Не знаю, что она делала. Мне ничего, она соль сделала, в соль, не знаю, что наговорила. Пойдешь, говорит, домой, баню истопишь да попробуйте с этой солью полить да помыться. Это Бог помог, это Бог помог. Но. Она уже, что надо было, слова сказала и у воды просила [прощения], все уже там на месте сделала. И сын ездил к ней два-три раза, ездили с ним, когда получше стало.

А тут я и во сне видела как-то. Конечно, об этом не надо бы так болтать, а вот начнешь и разболтаешь. И они просят, те кто избавляют: если будет лучше, не говорите [никому]. Но. Тогда я и видела во сне. Как будто приехал к нам, шлем с головы снял. Ну. И я ночью думаю: наверно, Бог теперь помог, раз шлем снял. Сразу ему я не сказала. А потом пришел в следующий раз: «Женя, еще ли ты во сне видишь, туда ездили, дак будет ли лучше?» «Мама, – говорит, – будет. Мне уже получше!»… А тогда сказала женщина: от воды у него случилось, или с матом выпил или что-нибудь в воде делал. Дак от воды и есть, все время на рыбалке да… Хорошего слова не скажут, а мат тут как тут. Бывает, пока живешь! За семьдесят лет всякое бывало.

ФА. 3364/1. Зап. Иванова Л. И. в 1997 г. в д. Ведлозеро от Егоровой М. Ф.

407

«Пристает» от банной воды…

Veist? heitt?ytyy tooze. Heitt?yty! Muamo pi?sti, luvut luvettih… Hi?n miula ei j?tt?n nimit?. Mie kun talvella peret Paskom k?vin kylyh ja kylyss? vejest? miula niisi heitt?yty jalkah. Siel? on kaiken n?k?sie kylpijie ja rupesi t?m? kupajamah, t?st? kohen. Kupajau ta kupajau, mie huomeneksella nousin, se oli kaikki rapakkona. Ja en tiij?, mit? luatie, jo k?vin mie eccim?ss? babkua. Nu hi?n pikkusen puheli…

Tulesta heitt?ytyy, muasta heitt?ytyy. No.

От воды пристает тоже. Пристает! Мама спасала, заговор читала, но она мне ничего не оставила. Я как зимой перед Пасхой сходила в баню, да в бане от воды ко мне пристало к ноге. Там ведь разные есть, кто парится. И вот стало чесаться в этом месте. Чешется и чешется. Я утром встала, пузырь был. Не знаю, что делать. Я уже ходила бабок искать. Ну, она немножко пошептала.

От огня пристает, от земли пристает. Но.

ФА. 3054/11. Зап. Конкка А. П. в п. Биржа Мурманской обл. от Вдовиной Федосьи Васильевны.

408

Надо просить прощения у воды

Mie kun kerran m?nin kallivolta, m?nin kun j?rvell?, ta totta mie p?l?ssyin ta miula t?h nousi se ciirei, ihan t?h leukah. Ta kun paimenessa piti vuorolla k?yv?, ta my? kun olima sen Ol’gan Tool’an kera paimenessa, se miula ihan kokonah kipeyty. Ta se moamoakka miulai sanou: m?ne prostiuvu, mist? kohasta m?nit, prostiuvu sill? vetehisell?. Vot, hi?n vetehisell? k?ski prostiutuo, jotta prosti milma. Se kun on veje-nis?nt?. Sano: “prosti milma, kun pahoin sanoin, prosti milma, jotta parenis t?m?“. Kolme kertuako mie lienen k?ynyn, niin pareni. Mie k?vin yksin?h, mih aikah mie m?nin j?rveh, se oli illalla. Se pit?y ennen p?iv?n laskuo. P?iv? kun rupieu laskomah, siit? pit?y k?yv?. ?iit?, jotta ei niken n?kis, se viel? pit?y niin m?nn?. Sanou: ota sit? vett?, paina t?h?, ta sano, jotta “prosti vejenem?nt?, jotta mie en tahton sanuo siula mit?n? pahua, jotta anna miula t?m? parenis“. A sill? vejell? piti painua. Kolmeh kertah mie k?vin, tai sih kato… Sanou: ’’ajattelitko sie mit?, konsa m?nit veteh?“ Ka, mie sanoin, jotta p?l?ssyin!

Se tulou ni p?l?ssyksest?, ei pie sanuoi mit?, kun p?l?ssyt… Totta se on vetehini, se vejenem?nt?.

Однажды я пошла на озеро и соскользнула со скалы, и я, видимо, испугалась, и у меня чирей вскочил вот здесь, на подбородке. И мы как по очереди ходили коров пасти, а мы были с ольгиным Толей, и у меня этот чирей заболел. И свекровь мне говорит: «Иди, попроси прощения в том месте, куда ходила [за водой], попроси прощения у водяного». Вот, она велела попросить прощения у водяного, чтобы он простил меня. Он ведь хозяин воды. Скажи: «Прости меня за то, что плохо сказала, прости меня, чтобы это прошло». Три раза, что ли, я ходила, и прошло. Я ходила одна, в то же время, как и тогда пошла на озеро, а это было вечером. Это надо раньше, чем солнце сядет. Надо идти, когда солнце начнет садиться. И чтобы никто не видел, так еще надо пойти. Говорит: возьми эту воду, приложи сюда и скажи: «Прости, хозяйка воды, я не хотела тебе ничего плохого сказать, пусть у меня это поправится». И этой водой надо было прикладывать. Три раза я ходила, и прошло. Говорит: «Думала ли ты чего, когда упала в воду?» Я говорю: «Дак испугалась!»

Это приходит от испуга, не надо ничего и говорить, если испугаешься. Правда, есть этот водяной, эта хозяйка воды.

ФА. 3345/18. Зап. Степанова А. С. в 1996 г. в д. Вокнаволок от Мякеля M. Н.

409

Mie sanon (h?n viel? saps?tt?v?kseh pakasi) Feedoralla: “L?kk?, mie prostitan“. M?nim? joven varrella, kirgaissa koittau: “Vedehizrukka, tule t?nne!“ Tuli, kazahti. Mie sanon: “Prosti, roadi Kristoa!“ Hi?n vastai: “En prosti, miksi em?tit!“ Dai huiskahti j?lell?h. A mit?p?… Mie toizen kerran kirgain: “Prosti roadi Kristoa!“ “En prosti, em?tit“. Kolmannen kerran tuli, kazahti, sanou: “Prostin, kun et em?tt?ne“. Sanou: tukat oli ylen pit?t, mussat, ylen suuri, musta. En en?mby? sano pahua liz?ksi. En sano, en, paha on.

Я говорю Федору (он еще шепелявил): «Пойдем, я прощения попрошу». Пришли на берег реки, как закричит: «Милый водяной, иди сюда!» Пришел, явился. Я говорю: «Прости, ради Христа!» Он ответил: «Не прощу, почему ругался матом!» И плюхнулся обратно. А что… Я второй раз крикнула: «Прости, ради Христа!» «Не прощу, ругался матом!» Третий раз пришел, вынырнул, говорит: «Прощу, если ругаться не будет!» Говорит: волосы были очень длинные, черные, о-очень большой, черный. Больше слова плохого не добавлю. Не скажу, нет, плохо это!

ФА. 1028/4. Зап. Степанова А. С., Лукина П. И. в 1968 г. в д. Колвасозеро от Мартыновой Е. В.

410

Вода быстро прощает

– A vedehisty sanottihgo?

– Sid? sanottih, toze paistih, paistih. Nu veis prosken’n’an andau ylen terv?h. Menn?h kaksitostu coassuu, sanat ?anotah (en tiije, miittumat sie sanat oldih), dai kui k?il pe?st?ld?y. Mostu oli rahvastu. Oli, oli. Ei n?hty h?ndy, ei, en kuulluh sid?.

– А о водяном говорили?

– Это говорили, рассказывали, рассказывали. Ну, вода прощает очень быстро. Пойдут в двенадцать часов, слова скажут (не знаю, какие там слова были), и как рукой снимет. Такие были люди. Были, были. Не видели его, нет, не слышала этого.

ФА. 3432/16. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 1999 г. в д. Сямозеро от Басанько А. В.

Список исполнителей

1. Аксентьев Василий Григорьевич, 1916, д. Павшойла Суоярвского р-на.

2. Аксентьева Наталья Андреевна, 1921, д. Угмойла Пряжинского р-на.

3. Антонова Раиса Евгеньевна, 1914, д. Подужемье Кемского р-на.

4. Артамонова Мария Николаевна, 1914, д. Метчелица Пряжинского р-на.

5. Архипова Варвара Филипповна, 1920, д. Хейняярви Лоухского р-на.

6. Ахонен Мария Филипповна, 1892, д. Ладвозеро Калевальского р-на.

7. Баранцева Анна Игнатьевна, 1895, д. Пелдожа Пряжинского р-на.

8. Басанько Акулина Васильевна, 1911, д. Салваччу Пряжинского р-на.

9. Бородкина Анастасия Кондратьевна, 1903, д. Ковдозеро Мурманской обл.

10. Бородкина Вера Яковлевна, 1905, д. Оуланга Лоухского р-на.

11. Букреева Парасковья Ивановна, 1921, д. Сямозеро Пряжинского р-на.

12. Вазараева Александра Константиновна, 1920, д. Тийро Калевальского р-на.

13. Волков Семен Лукич, 1919, д. Эссойла Пряжинского р-на.

14. Волкова Акулина Ивановна, 1903, д. Эссойла Пряжинского р-на.

15. Волкова Анна Васильевна, 1925, д. Эссойла Пряжинского р-на.

16. Вайнонен Трофим, 1879, Калевальский р-он.

17. Васильев Архип Васильевич, 1900, д. Корелакша Лоухского р-на.

18. Васильева Екатерина Трофимовна, 1916, д. Венгигора Медвежегорского р-на.

19. Васильева Елена Алексеевна, 1907, д. Костомукша Калевальского р-на.

20. Васильева Мария Андреевна, 1907, д. Петельнаволок Медвежегорского р-на.

21. Васильева Окулина Емельяновна, 1910, д. Варлов лес Пряжинского р-на.

22. Вдовина Федосья Васильевна, 1911, д. Ругозеро Муезерского р-на.

23. Воронова Татьяна Васильевна, 1932, д. Кивиниеми Пряжинского р-на.

24. Ватанен Татьяна Дмитриевна, 1907, пос. Калевала.

25. Геттоева Александра Петровна, 1911, д. Сулой-остров Муезерского р-на.

26. Глухарева Ирина Малафеевна, 1898, пос. Калевала.

27. Григорьева Клавдия Михайловна, 1923, д. Робогойла Пряжинского р-на.

28. Демоева Анна Ивановна, д. Обжа Олонецкого р-на.

29. Дмитриева Анастасия Васильевна, 1924, д. Илляла Пряжинского р-на.

30. Дмитриева Марфа Тимофеевна, 1898, д. Илляла Пряжинского р-на.

31. Дорофеева Евдокия Петровна, 1913, д. Вокнаволок Калевальского р-на.

32. Евдокимова Наталья Никоновна, 1906, д. Коргуба Муезерского р-на.

33. Егорова Мария Филипповна, 1929, д. Малляла Пряжинского р-на.

34. Ермолаева Анастасия Васильевна, 1926, д. Сяргилахта Суоярвского р-на.

35. Ефремова Анастасия Федоровна, 1932, д. Мачарви Пряжинского р-на.

36. Жидкова Фекла Михайловна, 1903, д. Эссойла? Пряжинского р-на.

37. Зайкова Анна Ивановна, 1900, д. Княжая Мурманской обл.

38. Захаров Иван Петрович, 1931, д. Чуйнаволок Пряжинского р-на.

39. Захарова Дарья Николаевна, 1909, д. Немозеро Медвежегорского р-на.

40. Захарова Клавдия Ивановна, 1925, д. Нижние Виданы Прионежского р-на.

41. Иванова Айно Яковлевна, 1941, д. Аги Пряжинского р-на.

42. Иванова Евдокия Алексеевна, 1912, д. Робогойла Пряжинского р-на.

43. Иванова Ида Михайловна, 1935, д. Тигвера Олонецкого р-на.

44. Иванова Ирина Ильинична, 1912, д. Реболы Муезерского р-на.

45. Иванова Мария Афанасьевна, 1923, д. Сигозеро Олонецкого р-на.

46. Игнатова M. М., 1929.

47. Илонен Анастасия Александровна, 1906, д. Реболы Муезерского р-на.

48. Ионина Екатерина Егоровна, 1900, д. Янгозеро Медвежегорского р-на.

49. Исаков Михей Алексеевич, 1902, д. Костоваара Лоухского р-на.

50. Исакова Мария Алексеевна, 1909, д. Костоваара Лоухского р-на.

51. Исакова Ульяна Еремеевна, 1921, д. Янгозеро Медвежегорского р-на.

52. Кайдалова Парасковья Игнатьевна, 1928, д. Эльмитярви Кондопожского р-на.

53. Каллио Мария Петровна, 1914, д. Пирттилакши Калевальского р-на.

54. Канноева Федора Семеновна, 1901, д. Елетозеро Лоухского р-на.

55. Карпова Анастасия Никитична, 1902, д. Софпорог Лоухского р-на.

56. Кемова Абросинья Васильевна, 1890, д. Коккосалми Лоухского р-на.

57. Кеттунен Анна Васильевна, 1909, д. Луусалми Калевальского р-на.

58. Киброева Анна Егоровна, 1888, д. Вешкелица Суоярвского р-на.

59. Киелевяйнен Ульяна Малафеевна, 1910, п. Калевала.

60. Кириллова Анастасия Павловна, 1905, д. Пихтозеро Лоухского р-на.

61. Кириллова Анна Николаевна, 1914, д. Суванто Лоухского р-на.

62. Кириллова Ирина Ивановна, 1892, д. Алаярви Калевальского р-на.

63. Кириллова Иринья Николаевна, 1910, д. Тухкала Лоухского р-на.

64. Кириллова Марфа Николаевна, 1911, д. Тухкала Лоухского р-на.

65. Кириллова Пелагея Ивановна, 1896, д. Пиешунки Калевальского р-на.

66. Койкерова Мария Ивановна, 1905, д. Сенозеро Лоухского р-на.

67. Кокконен Мария Васильевна, 1914, д. Короли

68. Кондратьева Матрена Аксентьевна, 1892, д. Елетозеро Лоухского р-на.

69. Кононову. М., 1893.

70. Кононова Анастасия Тимофеевна, 1900, д. Паданы Медвежьегорского р-на.

71. Кузьмина Авдотья Яковлевна, 1895, д. Шомбозеро Калевальского р-на.

72. Кузьмина Марина Терентьевна, 1897, д. Гайколя Калевальского р-на.

73. Курченко Ольга Степановна, 1906, д. Киимайсваара Муезерского р-на.

74. Лааксонен Александра Ивановна, 1908, д. Пиешунки Калевальского р-на.

75. Лазаренко Любовь Даниловна, 1931, д. Ушково Беломорского р-на.

76. Лангуева Мария Фадеевна, 1902, д. Пильдозеро Кемского р-на.

77. Лангуева Нонна Александровна, 1907, п. Кестеньга Лоухского р-на.

78. Лангуева Хавронья Ивановна, 1904, д. Нильмозеро Лоухского р-на.

79. Левитская Мария Степановна, 1913, д. Войница Калевальского р-на.

80. Лескиева Анастасия Ивановна, 1898, п. Реболы Муезерского р-на.

81. Лесонен Мария Тимофеевна, 1910, д. Толлорека Калевальского р-на.

82. Лесонен Софья Ивановна, 1891, д. Суднозеро Калевальского р-на.

83. Лесонен Филипп, 1886, Калевальский р-он.

84. Леттиева Анна Алексеевна, 1926, д. Аконлакши Калевальского р-на.

85. Липаева Варвара Васильевна, 1903, д. Окунева губа Лоухского р-на.

86. Липкина Анна IL, 1909, д. Кейнасярви Калевальского р-на.

87. Логинова Анна Захарьевна.

88. Ложкина Анастасия Григорьевна, 1912, д. Мяндусельга Медвежьегорского р-на.

89. Ложкина Полина Ивановна, 1906, д. Чиясалма Медвежьегорского р-на.

90. Локкина Мария Васильевна, Медвежьегорский р-он.

91. Локкина Парасковья Яковлевна, д. Сельга Медвежьегорского р-на.

92. Лукина Екатерина Ильинична, 1907, д. Чалкко-сельга Пряжинского р-на.

93. Люммюс Анна Григорьевна, 1900, д. Пиртилакши Калевальского р-на.

94. Макарова Иринья Андреевна, 1901, д. Кармасельга Медвежьегорского р-на.

95. Максимов Павел Дмитриевич, 1936, д. Корбиниеми Пряжинского р-на.

96. Маликина Александра Ивановна, 1897, д. Войница Калевальского р-на.

97. Маликина Мария Васильевна, 1892, д. Хяме Калевальского р-на.

98. Мартынова Анна Игнатьевна, 1909, д. Чебино Медвежьегорского р-на.

99. Мартынова Анфиса Николаевна, 1930, д. Подужемье Кемского р-на.

100. Мартынова Елена Васильевна, 1903, д. Колвасозеро Муезерского р-на.

101. Мартынова Иринья Филипповна, 1903, д. Коккосалма Лоухского р-на.

102. Мартынова Надежда Федоровна, 1920, д. Коккосалми Лоухского р-на.

103. Мастинен Елена Максимовна, 1909, д. Рувозеро Лоухского р-на.

104. Машкина И. И., Обжа? Олонецкого р-на.

105. Минина Клавдия Федоровна, 1916, д. Репное Пряжинского р-на.

106. Михеев Максим Николаевич, 1904, д. Мяндусельга Медвежегорского р-на.

107. Михеева Вера Петровна, 1909, д. Кумсозеро Медвежьегорского р-на.

108. Моисеева Мария Григорьевна, 1906, д. Важинская Пристань Пряжинского р-на.

109. Морозова Мария Васильевна, 1912, д. Хирвиниеми Медвежьегорского р-на.

110. Мюзиева Анна Николаевна, 1910, д. Галлезеро Кондопожского р-на.

111. Мякеля Мария Николаевна, 1925, д. Шомбозеро Калевальского р-на.

112. Мяммиева Зоя Федоровна, 1924. д. Нижняя Салма Пряжинского р-на.

113. Нестерова Мария Филипповна, 1916, д. Ангенлахти Пряжинский.

114. Никитина Анна Ивановна, 1927, д. Рубчойла Пряжинского р-на.

115. Никитина Екатерина Андреевна, 1903, д. Нижняя Салма Пряжинского р-на.

116. Никонова Анна Дмитриевна, 1916, д. Машозеро Беломорского р-на.

117. Никонова Дарья Алексеевна, 1912, д. Коштоваара Лоухского р-на.

118. Никонова Федосья Дмитриевна, 1903, д. Коккосалми Лоухского р-на.

119. Никулина Анна Фоминична, 1900, д. Хлебнаволок Лоухского р-на.

120. Пертту Петр Алексеевич, 1917, д. Вокнаволок Калевальского р-на.

121. Перттунен Аксинья Ивановна, 1909, д. Ладвозеро Калевальского р-на.

122. Петрова Иринья Иудична, 1893, д. Мяндусельга Медвежьегорского р-на.

123. Плечкина Вера Ивановна, 1936, д. Рубчойла Пряжинского р-на.

124. Подволокина Мария Васильевна, 1945, д. Робогойла Пряжинского р-на.

125. Потапова Евдокия Григорьевна.

126. Поттоев Федор Федорович, 1911, д. Гафостров Муезерского р-на.

127. Прохорова Мария Антоновна, 1906, д. Саезеро Медвежьегорского р-на.

128. Пяттоева Мария Савиновна, 1907, д. Лайтасалми Лоухского р-на.

129. Райманникова Агафья Андреевна, 1911, д. Тухкала Лоухского р-на.

130. Ремшу Парасковья Тихоновна, 1914, д. Костомукша Калевальского р-на.

131. Ремшу Петри, 1899, Калевальский р-он.

132. Ремшуева Аксинья Степановна, 1912, д. Вокнаволок, Калевальского р-на.

133. Ремшуева Александра Андреевна, 1914, д. Вокнаволок, Калевальского р-на.

134. Редькина Анна Ивановна, 1918, д. Гомсельга Олонецкого р-на.

135. Родионова Мария Алексеевна, 1917, д. Мунозеро Олонецкого р-на.

136. Ругачева Матрена Федоровна, 1921, д. Каменьнаволок Пряжинского р-на.

137. Рудометова Тамара Семеновна, 1934, д. Кокорино Кемского р-на.

138. Савельева Мария Григорьевна, 1912, д. Юккогуба Медвежьегорского р-на.

139. Савельева Прасковья Степановна, 1913, д. Мяндусельга Медвежьегорского р-на.

140. Савина Елена Ивановна, 1901, д. Толлорека Калевальского р-на.

141. Салониеми Анастасия Егоровна, 1885, д. Окунева губа Лоухского р-на.

142. Сергеева Нина Ивановна, 1930, д. Хюрсюля Пряжинского р-на.

143. Сидорова Матрена Макаровна, 1920, д. Коккосалми Лоухского р-на.

144. Сотикова Ольга Петровна, 1924, д. Павшойла Пряжинского р-на.

145. Стаппуева С. В., 1909, д. Паданы Медвежьегорского р-на.

146. Степанова Агафья Яковлевна, 1906, д. Шомбозеро Калевальского р-на.

147. Степанова Евгения Герасимовна, 1922, д. Шомбозеро Калевальского р-на.

148. Степанова Федосья Захаровна, 1907, д. Шомбозеро Калевальского р-на.

149. Тарасова Агафья Егоровна

150. Тарасова Анастасия Кузьминична, 1910, д. Ангенлахти Пряжинского р-на.

151. Тарасова Ирина Макаровна, 1905, д. Юшкозеро Калевальского р-на.

152. Тарасова М. И., 1903.

153. Тарасова Татьяна Марковна, 1904, д. Юшкозеро Калевальского р-на.

154. Тароева Мария Александровна, 1905, д. Уссуна Кондопожского р-на.

155. Терентьева Мария Ивановна, 1911, д. Пирттилахти Калевальского р-на.

156. Тимонен А. С., 1910, д. Корпиозеро Лоухского р-на.

157. Титова Пелагея Андреевна, 1906, д. Святнаволок Пряжинского р-на.

158. Токарева Устинья Тимофеевна, 1906, д. Вартиолампи Лоухского р-на.

159. Толошинова Анна Трофимовна, 1914, д. Паданы Медвежьегорского р-на.

160. Трохкимайнен Вассели, 1866, Калевальский р-он.

161. Туруев Тимофей Е., 1873, д. Сельги Медвежьегорского р-она.

162. Халлиева Анна Ивановна, 1913, д. Валойла Олонецкого р-на.

163. Харлантьева Мария Калиновна, 1890, д. Вокинсалми Калевальского р-на.

164. Хонканен Анастасия Афанасьевна, 1900, д. Суднозеро Калевальского р-на.

165. Фадеева Мария Андреевна, 1914, д. Пульчойла Пряжинского р-на.

166. Федулова Мария Васильевна, 1926, д. Куккозеро Пряжинского р-на.

167. Федорова Мария Артемьевна, 1909, д. Лютта Калевальского р-на.

168. Федорова Татьяна Филипповна, 1886, д. Аконлакши Калевальского р-на.

169. Федотов Ф. Н., 1912, д. Юккогуба Медвежьегорского р-на.

170. Федотова Федосья Николаевна, 1912, д. Юккогуба Медвежьегорского р-на.

171. Федулина Роза Ивановна, 1938, Ангенлахти Пряжинского р-на.

172. Федулов Иван Васильевич, 1929, д. Кинерма Пряжинского р-на.

173. Фофанова Акулина Григорьевна, 1899, д. Окунева губа Медвежьегорского р-на.

174. Уллиева Анна Трофимовна, 1902, д. Сельга Пряжинского р-на.

175. Чаккоева Анна Андреевна, 1919, д. Сорочья гора Олонецкого р-на.

176. Эракко Мария Васильевна, 1914, д. Ровкула Муезерского р-на.

177. Юнолайнен Мария Тимофеевна, 1921, д. Рува Лоухского р-на.

178. Юпатова Клавдия Сергеевна, 1923, д. Поросозеро Суоярвского р-на.

179. Якконен Александра Григорьевна, 1920 (1918), д. Алаярви Калевальского р-на.

Список собирателей

1. Волкова А.

2. Баранцев Александр Павлович

3. Богданов Григорий

4. Герасимов И. М.

5. Иванова Людмила Ивановна

6. Кауконен Вяйно

7. Конкка Алексей Петрович

8. Конкка Унелма Семеновна

9. Лавонен Нина Александровна

10. Лукина Павла Ивановна

11. Миронова Валентина Петровна

12. Никольская Роза Федоровна

13. Онегина Нина Федоровна

14. Раутио Карл Хейнович

15. Ремшуева Раиса Петровна

16. Рягоев Владимир Дмитриевич

17. Степанова Александра Степановна

18. Трофимчик Зоя Матвеевна

19. Туюнен Светлана Викторовна

20. Федотова Виено Петровна

Список населенных пунктов в которых записаны тексты

1. п. Амбарный Лоухский р-он

2. п. Биржа Мурманская об л.

3. д. Валойла Олонецкий р-он

4. с. Ведлозеро Пряжинский р-он

5. д. Венгигора Медвежьегорский р-он

6. д. Войница Калевальский р-он

7. д. Вокнаволок Калевальский р-он

8. д. Гафостров Муезерский р-он

9. д. Декнаволок Кондопожский р-он

10. п. Евгора Медвежьегорский р-он

11. п. Зеленоборский Мурманская обл.

12. п. Калевала Калевальский р-он

13. д. Кармасельга Медвежьегорский р-он

14. г. Кемь Кемский р-он

15. п. Кепа Калевальский р-он

16. п. Кестеньга Лоухский р-он

17. п. Княжая Мурманская обл.

18. д. Коккосалми Лоухский р-он

19. д. Колатсельга Пряжинский р-он

20. д. Колвасозеро Муезерский р-он

21. д. Колвица Мурманская обл.

22. п. Кудама Пряжинский р-он

23. д. Лахта Пряжинский р-он

24. п. Луусалми Калевальский р-он

25. д. Машозеро Беломорский р-он

26. с. Михайловское Олонецкий р-он

27. д. Мяндусельга Медвежьегорский р-он

28. д. Нильмогуба Лоухский р-он

29. д. Обжа Олонецкий р-он

30. с. Паданы Медвежьегорский р-он

31. д. Пахомова гора Калевальский р-он

32. г. Петрозаводск

33. д. Пирттилахти Калевальский р-он

34. д. Подтойбойла Мурманская обл.

35. п. Поросозеро Суоярвский р-он

36. с. Реболы Муезерский р-он

37. д. Рува Лоухский р-он

38. д. Рубчойла Пряжинский р-он

39. с. Святозеро Пряжинский р-он

40. д. Сельги Медвежьгорский р-он

41. п. Соддер Пряжинский р-он

42. п. Софпорог Лоухский р-он

43. д. Спасская Губа Кондопожский р-он

44. д. Сыссойла Пряжинский р-он

45. д. Сямозеро Пряжинский р-он

46. д. Сяргозеро Медвежьегорский р-он

47. п. Тунгозеро Лоухский р-он

48. д. Тунгуда Беломорский р-он

49. п. Тухкала Лоухский р-он

50. д. Улялега Пряжинский р-он

51. д. Чебино Медвежьегорский р-он

52. п. Эссойла Пряжинский р-он

53. д. Юккогуба Медвежьегорский р-он

54. д. Юшкозеро Калевальский р-он

Примечания

1

Рыбаков Б. А. Язычество Древней Руси. М., 1987. С. 460–517. Байбурин А. К. Ритуал: между биологическим и социальным // Фольклор и этнографическая действительность. СПб., 1992. С. 26.

(обратно)

2

Об этом см. подробнее: Иванова Л. И. Святочные персонажи карельской мифологии: к вопросу о персонификации границ // Границы и контактные зоны в истории и культуре Карелии. Петрозаводск, 2008. С. 159–169.

(обратно)

3

Мелетинский E. М. Поэтика мифа. М., 2000. С. 36–37.

(обратно)

4

Малиновский Б. Магия, наука и религия. М., 1998. С. 143.

(обратно)

5

Артеменко Е. Б. Традиция в мифологической и фольклорной репрезентации // I Всероссийский конгресс фольклористов. Т. 2. М., 2006. С. 7.

(обратно)

6

Путилов Б. К Миф – обряд – песня Новой Гвинеи. М., 1980. С. 68.

(обратно)

7

Цит. по: Пулькин М. В., Захарова О. А., Жуков А. Ю. Православие в Карелии (15 – первая треть 20 в.). М., 1999. С. 23.

(обратно)

8

Там же. С. 42.

(обратно)

9

Елпидинский Я. Корелы Олонецкой епархии // Олонецкий сборник. Петрозаводск, 1902. Вып.4. С. 118.

(обратно)

10

Орфинский В. П., Гришина И. Е. Народное зодчество. Петрозаводск, 1999. С. 76.

(обратно)

11

Кочкуркина С. И., Спиридонов А. М., Джаксон Т. Н. Письменные сведения о карелах. Петрозаводск, 1990. С. 9.

(обратно)

12

Лесков Н. Представления кореляков о нечистой силе // Живая старина. Спб., 1893. Вып. 1–3. С. 415

(обратно)

13

Здесь и далее в скобках указана информация о единицах хранения в Фонограм-мархиве ИЯ ЛИ КарНЦ РАН: номер кассеты / номер текста на кассете.

(обратно)

14

Колмогоров А. И. Чухарская свадьба: Черты обрядовой жизни чухарей // Сборник в честь 70-летия Д. И. Анучина. М., 1913. С. 372.

(обратно)

15

Русский народ, его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия / Сост. Забылин М. М., 1880. С. 245.

(обратно)

16

Новый Завет. Откровение. 12:7–9.

(обратно)

17

Новый Завет. Евангелие от Матфея. 6:24.

(обратно)

18

Новый Завет. Откровение. 20: 9-10. С. 290.

(обратно)

19

Hautala J. Suomalainen kansanrunouden tutkimus. Helsinki. 1954. S. 30.

(обратно)

20

Шеппинг Д. О. Русская народность в ее поверьях, обрядах и сказках. М., 1862. С. 27.

(обратно)

21

Krohn К. Suomalaisten pakanalliset jumalat // Oma mua. 1920. № 1. S. 896.

(обратно)

22

Мансикка В. Из финской этнографической литературы. Петроград, 1917. С. 205.

(обратно)

23

Померанцева Э. В. Мифологические персонажи в русском фольклоре. М., 1975. С. 5.

(обратно)

24

Лавонен Н. А. О древних магических оберегах // Фольклор и этнография. Связи фольклора с древними представлениями и обрядами. Л., 1977. С. 10.

(обратно)

25

Алексеев Н. А. Мифологическая и обрядовая поэзия народов Сибири как предмет фольклористики // 1 Всероссийский конгресс фольклористов. Т. 2. М., 2006. С. 196.

(обратно)

26

Ветхий Завет. Исход. 20:7.

(обратно)

27

Лесков Н. Ф. Погребальные обряды кореляков // Живая старина. Вып. 3–4. СПб., 1894. С. 511.

(обратно)

28

Симонсуури Л. Указатель типов и мотивов финских мифологических рассказов. Петрозаводск, 1991. С. 25.

(обратно)

29

Лесков Н. Ф. Вияндюойд//Живая старина. Вып. 3–4. СПб., 1894. С. 515.

(обратно)

30

Lauhiainen M. Suomalaiset uskomustarinat. Tyypit ja motiivit. Helsinki, 1999.

(обратно)

31

Лавонен H. А. Карельская народная загадка. Л., 1977. С. 20–27. Карельские народные загадки / Сост. Лавонен Н. А. Петрозаводск, 1982. С. 5.

(обратно)

32

Virtaranta Р. Vienan kansa muistelee. Porvoo – Helsinki, 1958. S. 569–570.

(обратно)

33

Здесь и далее в скобках указана информация о единицах хранения в Научном архиве КарНЦ РАН; фонд 1 опись 2 (сокращенно НА): номер коллекции / номер текста в ней.

(обратно)

34

Померанцева Э. В. Мифологические персонажи в русском фольклоре. М., 1975. С. 19.

(обратно)

35

Криничная Н. А. Русская мифология: мир образов фольклора. М., 2004. С. 11.

(обратно)

36

См. подробнее: http://www.ruthenia.ru/folklore/indexec.htm

(обратно)

37

Симонсуури Л. Указатель типов и мотивов финских мифологических рассказов. П., 1991. С. 24.

(обратно)

38

Agricola M. Micael Agricolan teokset. Porvoo. 1931. T. 3. Hautala J. Suomalainen kansanrunoudentutkimus. Helsinki, 1954. S. 27–30.

(обратно)

39

Симонсуури Л. Указ. соч. С. 25.

(обратно)

40

Симонсуури Л. Указ. соч. С. 25.

(обратно)

41

Там же. С. 26.

(обратно)

42

Там же. С. 27.

(обратно)

43

Духовная культура сегозерских карел / Сост. У. С. Конкка, А. П. Конкка. Л., 1980; Карельское народное поэтическое творчество / Сост. В. Я. Евсеев. Л., 1981; Karjalan rahvahan runoja. N. A. Lavonen. Petroskoi. 1992; Устная поэзия тунгудских карел / Сост. А. С. Степанова. Петрозаводск, 2000; История и культура Сямозерья. Петрозаводск, 2008.

(обратно)

44

Образцы людиковской речи / Сост. А. П. Баранцев. Петрозаводск, 1978; Образцы карельской речи / Сост. В. Д. Рягоев. Л., 1980.

(обратно)

45

Праздники и будни / Сост. А. Конкка, О. Огнева. Петрозаводск, 2010.

(обратно)

46

Virtaranta Р. Vienan kansa muistelee. Porvoo – Helsinki. 1958. Jyrinoja V Akonlahden arkea ja juhlaa. Turku. 1965.

(обратно)

47

Мансикка В. Из финской этнографической литературы. Петроград, 1917. С. 203.

(обратно)

48

Agricola M. Micael Agricolan teokset. III. Porvoo. 1931. S. 213.

(обратно)

49

Vuorele T. Kansan perinteen sanakirja. Porvoo – Helsinki, 1979.

(обратно)

50

Haavio M. Karjalan jumalat. Porvoo – Helsinki. 1959. S. 18, 19, 26,27.

(обратно)

51

Karjalaisia sananpolvia. Helsinki, 1971. S. 143.

(обратно)

52

Karjalan kielen sanakirja. Osa 2. Helsinki, 1974. S. 119.

(обратно)

53

Haavio M. Karjalan jumalat. Porvoo – Helsinki, 1959. S. 19.

(обратно)

54

Ibid. S. 41.

(обратно)

55

Karjalan kielen sanakirja. Osa 2. Helsinki, 1974. S. 120.

(обратно)

56

Karjalaisia sananpolvia. Helsinki, 1971. S. 143.

(обратно)

57

Карху Э. Г. Эпическая поэзия: Типология эпических сюжетов // Карельский и ин-германландский фольклор в историческом освещении. СПб., 1994. С. 73.

(обратно)

58

Иванов В. В. Бык // Мифы народов мира. Т. 1. М., 1987. С. 203.

(обратно)

59

Абросимова Д. Д. К семантике образа быка в русской и карельской традициях // «Калевала» в контексте региональной и мировой культуры. Петрозаводск, 2010. С. 260–261.

(обратно)

60

Haavio M. Karjalan jumalat. Porvo-Helsinki, 1959. S. 24.

(обратно)

61

Мифы финноугров. Сост. В. Я. Петрухин. М., 2003. С. 82.

(обратно)

62

Маслова Г. С. Материалы по аграрному календарю карел юго-западной Карелии // Полевые исследования Института этнографии. 1978. М., 1980. С. 225.

(обратно)

63

Karjalan kielen sanakirja. О. II. Helsinki, 1974. S. 119–120.

(обратно)

64

КонккаА., Огнева О. Праздники и будни. Петрозаводск, 2010. С. 197.

(обратно)

65

Об этих образах см.: Криничная Н. А. Нить жизни. Петрозаводск, 1995.

(обратно)

66

Маслова Г. С. «Kegrin p?iv?» у карел Калининской области // Советская этнография. 1937. № 4. С. 150–152.

(обратно)

67

История и культура Сямозерья. Петрозаводск, 2008. С. 338.

(обратно)

68

Словарь карельского языка (тверские карелы) / Сост. А. Я. Пунжина. Петрозаводск, 1994. С. 93, 241.

(обратно)

69

Мансикка В. Из финской этнографической литературы. Петроград, 1917. С. 203.

(обратно)

70

Kemppinen I. Suomalainen mytologia. Helsinki. 1960. S. 37.

(обратно)

71

Krohn K Suomalaisten runojen uskonto. Helsinki, 1915. S. 53–56. Vilkuna K Vuotuinen ajantieto. Helsinki, 1950. S. 296–298.

(обратно)

72

Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы. Зимние праздники. М., 1973. С. 123–125.

(обратно)

73

Virtaranta Р. Vienan kansa muistelee. Porvoo – Helsinki, 1958. S.764.

(обратно)

74

Karjalan kielen sanakirja. Osa II. Helsinki, 1974. S. 119.

(обратно)

75

Маслова Г. C. «Kegrin p?iv?» у карел Калининской области // Советская этнография. 1937. № 4. С. 150.

(обратно)

76

Мансикка В. П. Из финской этнографической литературы. Петроград, 1917. С. 203.

(обратно)

77

Karjalaisia sananpolvia. Helsinki, 1971. S. 143.

(обратно)

78

Nykysuomen sanakirja. 1 WSOY. Porvoo – Helsinki, 1978. S. 295.

(обратно)

79

Vuorele T. Kansan perinteen sanakirja. Porvoo – Helsinki, 1979.

(обратно)

80

Топоров В. Н. Праздник // Мифы народов мира. Т.2. М., 1988. С. 330.

(обратно)

81

Там же. С. 329.

(обратно)

82

Георгиевский А. Народная демонология // Олонецкий сборник. Материалы для истории, географии, статистики и этнографии Олонецкого края. Петрозаводск, 1902. С. 61.

(обратно)

83

Мансикка В. Религия восточных славян. М., 2005. С. 116.

(обратно)

84

Хаберкирова X. А. Природа и характер некоторых мифологических персонажей в эпосе и бытовой культуре черкесов // Этнографическое обозрение. 2005. № 5. С. 94.

(обратно)

85

Jyrinoja V. Akonlahden arkea ja juhlaa. Turku, 1965. S.124–125.

(обратно)

86

Криничная H. А. Русская народная мифологическая проза. Т. 2. Петрозаводск, 2000. С. 91.

(обратно)

87

Петрухин В. Мифы финно-угров. М., 2003. С. 301.

(обратно)

88

Здесь и далее: в скобках номер текста в данной работе.

(обратно)

89

Мансикка В. Из финской этнографической литературы. Петроград, 1917. С. 221.

(обратно)

90

Белицер В. Н. Очерки по этнографии народов Коми. Труды института этнографии. Новая серия, т. 12. М., 1958. С. 319.

(обратно)

91

Ахметьянов В. Г. Мифологические образы Евразии в фольклоре народов Поволжья // Фольклор народов РСФСР. Уфа, 1978. С. 15.

(обратно)

92

В дальнейшем при цитировании Suomen kansan vanhat runot (сокращенно SKVR) римской цифрой указывается номер тома, арабской – номер текста в томе.

(обратно)

93

Образцы карельской речи / Сост. В. Д. Рягоев. Л., 1980. С. 206–207.

(обратно)

94

Новый Завет. Мф. 8:28–32. Мк. 5:2-13.

(обратно)

95

Об этом подробно см.: КонккаА. П. Святки в Панозеро или Крещенская свинья // Панозеро. Петрозаводск, 2003. С. 135–140, 142–153.

(обратно)

96

Конкка А. Святки в Панозере, или Крещенская свинья // Панозеро. Петрозаводск, 2003. С. 130–153.

(обратно)

97

См. Конкка А. П. Холодный башмак (kylm?kenk?) // Панозеро. Петрозаводск, 2003. С. 140–142.

(обратно)

98

Конкка А. Святки в Панозере…// Панозеро. Петрозаводск, 2003. С. 133.

(обратно)

99

Jyrinoja V. Akonlahden arkea ja juhlaa. Turku, 1965. S. 123–124.

(обратно)

100

Мансикка В. Религия восточных славян. M., 2005. С. 104.

(обратно)

101

Винокурова И. Ю. Животные в традиционном мировоззрении вепсов (опыт реконструкции). Петрозаводск, 2006. С. 271, 275.

(обратно)

102

См. подробнее: H?m?l?inen A. Ihmisruumiin substanssi. Helsinki, 1920. S. 5-18.

(обратно)

103

Jyrinoja V. Ibid. S. 123.

(обратно)

104

Лавонен Н. А. Карельская народная загадка. Л., 1977. С. 22–24.

(обратно)

105

Там же. С. 25.

(обратно)

106

Мансикка В. Религия восточных славян. М., 2005. С. 102.

(обратно)

107

См. подробнее: Конкка А. П. Диалоги космологического содержания в контексте зимней святочной обрядности карел // Живая старина. № 9. С. 2–4. Haavio M. Kansanrunouden maailmanselitys. Porvoo, 1955. S. 344–359.

(обратно)

108

Virtaranta P. Vienan kansa muistelee. Helsinki, 1958. S. 582.

(обратно)

109

Ibid. S. 582.

(обратно)

110

Песенный фольклор кестеньгских карел / Сост. Н. А. Лавонен. Петрозаводск, 1989. С. 67.

(обратно)

111

Зеленин Д. К. Табу слов у народов восточной Европы и Северной Азии // Сборник музея антропологии и этнографии. Л. 1929. Т. 8, С. 85.

(обратно)

112

Топоров В. Н. Число // Мифы народов мира. Т. 2. М., 1988. С. 629.

(обратно)

113

Топоров В. Н. Число // Мифы народов мира. Т. 2. М., 1988. С. 630.

(обратно)

114

Богданов К. А. Счет как текст в фольклоре // Русский фольклор. XXXII. 2004. С. 162–171.

(обратно)

115

Куликовский Г. Словарь областного олонецкого наречия в его бытовом и этнографическом применении. СПб., 1898. С. 18.

(обратно)

116

Ремшуева Р. П. Карельская народная баллада и «Кантелетар» Элиаса Леннрота. Петрозаводск, 1993. С. 15.

(обратно)

117

Jyrinoja V. Ibid. S.126

(обратно)

118

Криничная Н. А. Русская мифология: мир образов фольклора. М., 2005. С. 653.

(обратно)

119

Сурхаско Ю. Ю. Карельская свадебная обрядность. Л., 1977. С. 190.

(обратно)

120

Конкка У. С. Поэзия печали. Петрозаводск, 1992. С. 240–246.

(обратно)

121

Itkonen E. Lappalainen kansan runous. Suomen kirjallisuus. I. Keuruu, 1963. S. 558.

(обратно)

122

Karjalan kielen sanakirja. Osa 5. Helsinki, 1997. S. 607.

(обратно)

123

Конкка У. С. Поэзия печали. Петрозаводск, 1992. С. 34–38.

(обратно)

124

Virtaranta Р. Vienan kansa muistelee. Helsinki, 1958. S. 582.

(обратно)

125

Karjalan kielen sanakirja. O. 5. Helsinki, 1997. S. 607.

(обратно)

126

Круглый год. Русский земледельческий календарь. Сост. А. Ф. Некрылова. М., 1991. С. 59.

(обратно)

127

Kalima J. Karjalais-veps?l?isest? Vapahtajan nimityksest? // Suomalais-Ugrilaisen Seuran Toimituksia. Helsinki, 1928. S. 258–259,263-264.

(обратно)

128

Куликовский Г. И. Словарь областного олонецкого наречия в его бытовом и этнографическом применении. СПб., 1898.

(обратно)

129

Подробнее об этом см.: Степанова А. С. Толковый словарь языка карельских причитаний. Петрозаводск, 2004. С. 265–267.

(обратно)

130

Karjalan kielen sanakirja. О. 5. Helsinki, 1997. S. 607.

(обратно)

131

Мифы народов мира. Том II. М., 1988. С. 279.

(обратно)

132

Bogdanova L., Zarinova О. Karjalakien elaigu. Petroskoi, 2005. S.13.

(обратно)

133

Karjalan kielen sanakirja. Osa 5. Helsinki, 1997. S. 606.

(обратно)

134

Ibid. S. 607.

(обратно)

135

Об этом подробно см.: Криничная H. А. Нить жизни. Петрозаводск, 1995.

(обратно)

136

Духовная культура сегозерских карел конца 19 – начала 20 в. / Сост. У. С. Конкка, А. П. Конкка. Л., 1980. С. 96–97.

(обратно)

137

См. подробнее: Иванова Л. И. Святочные персонажи карельской мифологии: к вопросу о персонификации границ // Границы и контактные зоны в истории и культуре Карелии и сопредельных регионов. Петрозаводск, 2008. С. 159–169.

(обратно)

138

Добровольская В. Е. Категория «хорошее/плохое время» в традиционной культуре Центральной России // Славянская традиционная культура и современный мир. Вып. 9. М., 2006. С. 285.

(обратно)

139

Виноградова Л. Н. К проблеме идентификации и сравнения персонажей славянской мифологии (совместно с С. М. Толстой) // Народная демонология и мифоритуальная традиция славян. М., 2000. С. 27–67.

(обратно)

140

История и культура Сямозерья. Петрозаводск, 2008. С. 315.

(обратно)

141

Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1972. С. 210.

(обратно)

142

Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы. Зимние праздники. М., 1973. С. 37.

(обратно)

143

Там же. С. 75, 82.

(обратно)

144

Там же. С. 171.

(обратно)

145

Цит. по: Виноградова Л. Н. Зимняя календарная поэзия западных и восточных славян. Генезис и типология колядования. М., 1982. С. 139–140.

(обратно)

146

Виноградова Л. Н. Зимняя календарная поэзия западных и восточных славян. Генезис и типология колядования. М., 1982. С. 137.

(обратно)

147

Богатырев П. Г. Вопросы теории народного искусства. М., 1971. С. 203–207.

(обратно)

148

Токарев С. А. Смерть / Мифы народов мира. Т. 2. М., 1982. С. 457.

(обратно)

149

Шапарова H. С. Краткая энциклопедия славянской мифологии. М., 2001. С. 216. Грушко Е. А., Медведев Ю. М. Русские легенды и предания. М., 2006. С. 285.

(обратно)

150

Богатырев П. Г. Вопросы теории народного искусства. М., 1971. С. 203–207. Валенцова M. М. Карачун // Славянские древности. Т. 2. М., 1999. С. 468–469.

(обратно)

151

Сурхаско Ю. Ю. Семейные обряды и верования карел. Л., 1985. С. 67.

(обратно)

152

Материальная культура и декоративно-прикладное искусство сегозерских карел 19 – начала 20 века. Л., 1981. С. 126.

(обратно)

153

Гура А. В. Блины // Славянская мифология. М., 1995. С. 54.

(обратно)

154

Karjalan kielen sanakirja. Osa 5. Helsinki, 1997. S. 606.

(обратно)

155

Сурхаско Ю. Ю. Семейные обряды верования карел. Л., 1985. С. 66.

(обратно)

156

Paulaharju S. Syntym?, lapsuus ja kuolema: Vienan Karjalan tapoja ja uskomuksia. Porvoo, 1924. S. 81.

(обратно)

157

Сурхаско Ю. Ю. Семейные обряды верования карел. Л., 1985. С. 68.

(обратно)

158

Karjalan kielen sanakirja. Osa 5. Helsinki, 1997. S. 607.

(обратно)

159

Криничная Н. А. Русская мифология: мир образов фольклора. М., 2004. С. 149

(обратно)

160

Карельские причитания / Сост. А. С. Степанова, Т. А. Коски. Петрозаводск, 1976. С. 94–95.

(обратно)

161

Ветхий Завет. Бытие. 28:12-13

(обратно)

162

Karjalan kielen sanakirja. Osa 5. Helsinki, 1997. S.607.

(обратно)

163

Ibid. S. 607.

(обратно)

164

КонккаА. Материалы по календарной мифологии и календарной обрядности сямозерских карел // История и культура Сямозерья. Петрозаводск, 2008. С. 307.

(обратно)

165

Сурхаско Ю. Ю. Семейные обряды и верования карел. Л., 1985. С. 152.

(обратно)

166

Там же.

(обратно)

167

Honko L. Itkuvirsirunous // Suomen kirjallisuus. Helsinki, 1963. T. 1. S. 113.

(обратно)

168

Mansikka V. Itkujen Tuonela// Suomalais-Ugrilaisen Seuran toimituksia. Helsinki, 1924. O. 52. S. 162.

(обратно)

169

Лесков H. Ф. Святки в Кореле // Живая старина. Вып. 2. СПб, 1894. С. 222.

(обратно)

170

Конкка А. П Материалы по календарной мифологии и календарной обрядности сямозерских карел // История и культура Сямозерья. Петрозаводск, 2008. С. 307–308.

(обратно)

171

Степанова А. С. Толковый словарь языка карельских причитаний. Петрозаводск, 2004. С. 265.

(обратно)

172

Конкка У. С. Поэзия печали. Петрозаводск, 1992. С. 49.

(обратно)

173

Степанова Э. П. Скрытый мир плачей П. С. Савельевой // Межкультурные взаимодействия в полиэтничном пространстве пограничного региона. Петрозаводск, 2005. С. 190.

(обратно)

174

Karjalan kielen sanakirja. Osa 5. Helsinki, 1997. S.607.

(обратно)

175

Марийцы. Йошкар-Ола, 2005. С. 403.

(обратно)

176

Мифы народов мира. Т. 1. М., 1987. С. 665.

(обратно)

177

Мансикка В. Религия восточных славян. М., 2005. С. 116.

(обратно)

178

Анучин Д. Сани, ладья и кони как принадлежности похоронного обряда. М., 1899. С. 94. Шаскольский И. П. К изучению первобытных верований карел // Ежегодник Музея истории и атеизма. Т. 1. Л., 1957. С. 220.

(обратно)

179

Мифы народов мира. Т. 2. М., 1988. С. 33.

(обратно)

180

Конкка А. П. Святки в Панозере, или Крещенская свинья // Панозеро. Петрозаводск, 2003. С. 131–132.

(обратно)

181

Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы. Зимние праздники. М., 1973. С. 30.

(обратно)

182

Там же. С. 137.

(обратно)

183

Мансикка В. П. Из финской этнографической литературы. Петроград, 1917. С. 213.

(обратно)

184

Петрухин В. Я. Мифы финно-угров. М., 2003. С. 146.

(обратно)

185

Там же. С. 207.

(обратно)

186

Большакова Н. П. Жизнь, обычаи и мифы Кольских саамов в прошлом и настоящем. Мурманск, 2005. С. 250–251.

(обратно)

187

Симонсуури Л. Указатель типов и мотивов финских мифологических рассказов. Петрозаводск, 1991. С. 129.

(обратно)

188

Конкка А. Материалы по календарной мифологии и календарной обрядности сямозерских карел // История и культура Сямозерья. Петрозаводск, 2008. С. 306.

(обратно)

189

См. подробнее: Криничная Н. А. Мифологема перевоплощения персонажей в карельских эпических песнях: предпосылки, ситуации, образы // «Калевала» в контексте региональной и мировой культуры. Петрозаводск, 2010. С. 122–123.

(обратно)

190

Karjalan kielen sanakirja. Osa 5. Helsinki, 1997. S. 607.

(обратно)

191

Лесков H. Доклад о поездке в Олонецкую губернию летом 1892 года // Живая старина. Вып. 1–3. СПб., 1893. С. 433.

(обратно)

192

Лесков К Ф. Святки в Кореле // Живая старина. Вып. 2. СПб., 1894. С. 222.

(обратно)

193

Virtaranta Р. Vienan kansa muistelee. Helsinki, 1958. S. 580.

(обратно)

194

Криничная H. А. Русская народная мифологическая проза. Т. 1. СПб., 2001. С. 231.

(обратно)

195

В дальнейшем при цитировании текстов из Фольклорного архива Финского Литературного общества (сокращенно SKS) первая цифра обозначает номер коллекции или микрофильма, вторая – номер текста.

(обратно)

196

Криничная Н. А. Домашний дух и святочные гадания. Петрозаводск, 1993. С. 5–6.

(обратно)

197

Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы. Зимние праздники. М., 1973. С. 38, 57, 69, 75, 87, 172, 184, 198.

(обратно)

198

Филимонова Д. Т. Немцы // Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы. Зимние праздники. М., 1973. С. 154.

(обратно)

199

Криничная Н. А. Русская мифология: мир образов фольклора. М., 2004. С. 651.

(обратно)

200

Laulupuu. Toim. M. H.aavio. Juva, 1980. S. 216.

(обратно)

201

Karjalan kielen sanakirja. Osa 5. Helsinki, 1997. S. 606.

(обратно)

202

Ibid. S. 606.

(обратно)

203

Конкка А. Святки в Панозере, или Крещенская свинья // Панозеро. Петрозаводск, 2003. С. 135.

(обратно)

204

Bogdanova L., Zarinova О. Karjalakien elaigu. Petroskoi, 2005. S. 13.

(обратно)

205

Криничная Н. А. Домашний дух и святочные гадания. Петрозаводск, 1993. С. 23.

(обратно)

206

Зеленин Д. К. Загадочные водяные демоны «шуликуны» у русских // Зеленин Д. К. Избранные труды. Статьи по духовной культуре. 1917–1934. М., 1999. С. 82–99.

(обратно)

207

Советское финно-угроведение. 1977, № 2. С. 98–106.

(обратно)

208

Толстой Н. И. Заметки по славянской демонологии // Восточные славяне: Языки. История. Культура. М., 1985. С. 278–286. Толстой Н. И. Шуликуны // Толстой Н. И. Язык и народная культура. Очерки по славянской этнолингвистике. М., 1895. С. 270–279.

(обратно)

209

Зеленин Д. К. Загадочные водяные демоны «шуликуны» у русских // Зеленин Д. К. Избранные труды. Статьи по духовной культуре. 1917–1934. М., 1999. С. 83.

(обратно)

210

Там же. С. 93–95.

(обратно)

211

Зеленин Д. К. Загадочные водяные демоны «шуликуны» у русских // Зеленин Д. К. Избранные труды. Статьи по духовной культуре. 1917–1934. М., 1999. С. 87. См. также: Мансикка В. П. Из финской этнографической литературы / Живая старина. Петроград, 1916. С. 221.

(обратно)

212

Зеленин Д. К. Загадочные водяные демоны «шуликуны» у русских // Зеленин Д. К. Избранные труды. Статьи по духовной культуре. 1917–1934. М., 1999. С. 98–99.

(обратно)

213

Черепанова О. А. Шуликуны. Образ и слово // Севернорусские говоры. Л., 1984. Вып.4. С. 97–106.

(обратно)

214

Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1994. Т. 4. С. 1481–1482.

(обратно)

215

Зеленин Д. К. Загадочные водяные демоны «шуликуны» у русских // Зеленин Д. К. Избранные труды. Статьи по духовной культуре. 1917–1934. М., 1999. С. 97.

(обратно)

216

Мировоззрение финно-угорских народов. Новосибирск, 1990. С. 72–78.

(обратно)

217

См. подробнее: Власова М. В. Карельский космогонический миф и библейское сказание о сотворении мира: к проблеме типологии сюжетов // Православие в Карелии. Петрозаводск, 2008. С. 239–247.

(обратно)

218

Улягиев О. И., Уляшев И. И. Онтология сказки. Сыктывкар, 1997. С. 48.

(обратно)

219

Karjalan kielen sanakirja. Helsinki, 1983. Osa 3. S. 299–301.

(обратно)

220

Karjalaisia sananpolvia. Helsinki, 1971. S. 271.

(обратно)

221

Материальная культура и декоративно-прикладное искусство сегозерских карел. Л., 1981. С. 26.

(обратно)

222

Федотова В. П. Фразеологический словарь карельского языка. Петрозаводск, 2000. С. 121; Макаров Г. Н. Словарь карельского языка. Петрозаводск, 1990. С. 203; Karjalan kielen sanakirja. Osa 3. Helsinki, 1983. S. 299–300.

(обратно)

223

Федотова В. П. Фразеологический словарь карельского языка. Петрозаводск, 2000. С. 42, 71, 84–85, 98, 111, 134–135, 161.

(обратно)

224

H?m?l?inen A. Ihmisruumiin substanssi. Helsinki, 1920. S. 18–46.

(обратно)

225

Харузин H. Этнография. T. IV. СПб., 1905. С. 131.

(обратно)

226

Афанасьев А. Поэтические воззрения славян на природу. Т. 2. М., 1868. С. 489^490.

(обратно)

227

См. подробнее: Пропп В. Я. Мотив чудесного рождения // Пропп В. Я. Сказка. Эпос. Песня. М., 2007. С. 59–97.

(обратно)

228

Штернберг Л. Я. Первобытная религия в свете этнографии. Л., 1935. С. 440.

(обратно)

229

Зеленин Д. К. Избранные труды. М., 1999. С. 144–145.

(обратно)

230

Петрухин В. Я. Мифы финно-угров. М., 2003. С. 176–183.

(обратно)

231

Косменко А. П. Традиционный орнамент финноязычных народов Северо-Западной России. Петрозаводск, 2002. С. 99.

(обратно)

232

Орфинский В. П., Хейккинен К. К вопросу о формировании этнических символов // Проблемы исследования, реставрации и использования архитектурного наследия Русского Севера. Петрозаводск, 1989. С. 14.

(обратно)

233

См. подробно: В. П. Ершов. Ель (хвойные) в образной характеристике «иного мира» // Проблемы духовной культуры народов Европейского Севера и Сибири. Петрозаводск. 2009. С. 117–135.

(обратно)

234

Holmberg U. Die Religion der Tscheremissen. Helsinki, 1926. S. 80.

(обратно)

235

Harva U. Suomalaisten muinasusko. Porvoo – Helsinki, 1948. S. 354–355.

(обратно)

236

Ibid. S. 358.

(обратно)

237

Харузин H. Этнография. T. IV. СПб., 1905. C. 131.

(обратно)

238

Karjalan kielen sanakirja. О. 3. Helsinki, 1983. S. 270.

(обратно)

239

Ibid. S. 299.

(обратно)

240

Логинов К. К. Материальная культура и производственно-бытовая магия // Сямозерье. Петрозаводск, 2009. С. 215.

(обратно)

241

Афанасьев А. Поэтические воззрения славян на природу. Т. 2. М., 1868. С. 323.

(обратно)

242

Rank G. Vatjalainen koti. KSV, 1947–1948. № 27–28. S. 155–156.

(обратно)

243

Зеленин Д. К. Избранные труды. М., 1999. С. 148–149.

(обратно)

244

Петрухин В. Я. Мифы финно-угров. М., 2003. С. 172.

(обратно)

245

Nykysuomen sanakirja. Porvoo – Helsinki, 1978. Osa III, IV. S. 123.

(обратно)

246

Лавонен H. А. Стол в верованиях карелов. Петрозаводск, 2000. С. 10.

(обратно)

247

Karjalan kielen sanakirja. Helsinki. Osa 3. S. 64–66.

(обратно)

248

Материальная культура и декоративно-прикладное искусство сегозерских карел к. 19 – и. 20 вв. Сост. Никольская Р. Ф., Косменко А. П. Л., 1981. С. 79.

(обратно)

249

Virtaranta Р. Vienan kansa muistelee. Helsinki, 1958. S. 92.

(обратно)

250

Степанова А. С. Свадебные причитания и ритуальная баня // Степанова А. С. Карельские плачи. Петрозаводск, 2003. С. 60–61.

(обратно)

251

Карельские плачи. Сост. А. С. Степанова, Т. А. Коски. Петрозаводск, 1976. С. 358–359.

(обратно)

252

См. подробнее: Афанасьев А. Поэтические воззрения славян на природу. Т. 2. М., 1868. С. 497–508.

(обратно)

253

Karjalan kielen sanakirja. Helsinki. Osa 2. S. 282–283.

(обратно)

254

Paulaharju S. Syntym?, lapsus ja kuolema: Vienan Karjalan tapoja ja uskomuksia. Porvoo. 1924. S.43.

(обратно)

255

Karjalan kielen sanakirja. Helsinki. Osa 4. S. 270–271.

(обратно)

256

Мансикка В. Из финской этнографической литературы. Петроград, 1917. С. 205–206.

(обратно)

257

Krohn J. Suomalaisten runojen uskonto. Helsinki, 1915. S. 212–213.

(обратно)

258

Борисов T. Изгнание шайтанов у вотяков 11 Живая старина. 1913. С. 395–399.

(обратно)

259

Karjalan kielen sanakirja. Helsinki. Osa 2. S. 93.

(обратно)

260

Ритуальное значение шапки недостаточно исследовано, но ее связь с существами и знаниями иных миров очевидна. Достаточно вспомнить островерхие шапки скандинавских гномов и других мифологических персонажей. Карелы этому атрибуту тоже уделяли в обрядовой практике большое внимание. Например, при передаче сакральных знаний от знахаря «ученику» второму следовало три ночи подряд спать в шапке колдуна, в которую зашита шкурка белки-летяги. Голову покойника независимо от времени года также покрывали шапкой, а поверх нее еще и белой холщовой накидкой – куккели. (Сурхаско Ю. Ю. Семейные обряды и верования карел. Л., 1985. С. 67.)

(обратно)

261

Paulaharju S. Syntym?, lapsus ja kuolema: Vienan Karjalan tapoja ja uskomuksia. Porvoo, 1924. S. 40.

(обратно)

262

Мансикка В. Из финской этнографической литературы. Петроград, 1917. С. 218.

(обратно)

263

См. подробнее: А. П. Конкка. Карельское и восточнофинское карсикко в кругу религиозно-магических представлений, связанных с деревом // Этнокультурные процессы в Карелии. Петрозаводск, 1986. С. 85–112.

(обратно)

264

Новичкова Т. А. Эпос и миф. СПб., 2001. С. 166.

(обратно)

265

Сурхаско Ю. Ю. Семейные обряды и верования карел. Л., 1985. С. 74, 76, 93, 110,111.

(обратно)

266

Мансикка В. Из финской этнографической литературы // Петроград, 1917. С. 206.

(обратно)

267

Харузин Н. Н. Из материалов, собранных среди крестьян Пудожского уезда Олонецкой губернии // Олонецкий сборник. Вып. 3. И., 1894. С. 319.

(обратно)

268

P??kk?nen L. V. Kes?matkoja Ven?j?n Karjalassa. Suomen Muinasmuisto // Yhdistyksen Aikakauskirja, XVIII. Helsinki, 1898. S. 101.

(обратно)

269

Духовная культура сегозерских карел конца XIX – начала XX века / Сост. У. С. Конкка, А. И. Конкка. Л., 1980. С. 95.

(обратно)

270

Устное сообщение местных жителей братьев Лесоненых.

(обратно)

271

См. подробнее: Н. А. Криничпая Мифологема перевоплощения персонажей в карельских эпических песнях: предпосылки, ситуации, образы // «Калевала» в контексте региональной и мировой культуры. Петрозаводск, 2010. С. 118–128.

(обратно)

272

Песенный фольклор кестеньгских карел. Сост. Н. А. Лавонен. Петрозаводск, 1989. С. 82.

(обратно)

273

Haavio M. Sit? kuusta kuuleminen, jonka juurella asunto // Esseit? kansanrunoudesta. Helsinki, 1992. S. 41.

(обратно)

274

Криничная H. А. Дом: его облик и душа. Петрозаводск, 1992. С. 18–19.

(обратно)

275

См. подробнее: Пропп В. Я. Волшебное дерево на могиле // Пропп В. Я. Сказка. Эпос. Песня. М., 2007. С. 4–29.

(обратно)

276

Майнов В. Поездка в Обонежье и Корелу. СПб., 1877. С. 308.

(обратно)

277

Тунгудские карелы. Сост. А. С. Степанова. Петрозаводск, 200. С. 169.

(обратно)

278

Virtaranta Р. Vienan kansa muistelee. Porvoo – Helsinki, 1957. S. 353.

(обратно)

279

Лавонен H. А. Стол в верованиях карел. Петрозаводск, 2000. С. 115.

(обратно)

280

Степанова А. С. Толковый словарь языка карельских причитаний. Петрозаводск, 2004. С. 159.

(обратно)

281

Karjalan kielen sanakirja. О. 2. Helsinki, 1974. S. 70.

(обратно)

282

Virtaranta P. Vienan kansa muistelee. Helsinki, 1958. S. 308.

(обратно)

283

Virtaranta Р. Vienan kansa muistelee. Helsinki, 1958. S. 313.

(обратно)

284

Материальная культура и декоративно-прикладное искусство сегозерских карел. Л., 1981. С. 26.

(обратно)

285

Петрухин В. Я. Мифы финно-угров. М., 2003. С. 54–56.

(обратно)

286

Медведь в древних и современных культах Сибири. Новосибирск, 2000. С. 23–25.

(обратно)

287

Петрухин В. Я. Мифы финно-угров. М., 2003. С. 57.

(обратно)

288

Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1986. С. 57.

(обратно)

289

Карельские народные сказки. Сост. Н. Ф. Онегина. Петрозаводск, 2010. С. 373–384.

(обратно)

290

Разумова И. А. Сказка и былинка. Петрозаводск, 1993. С. 56.

(обратно)

291

Новик E. С. Система персонажей русской волшебной сказки. М., 1975. С. 226.

(обратно)

292

Петрухин В. Я. Мифы финно-угров. М., 2003. С. 289.

(обратно)

293

В. П. Федотова. Фразеологический словарь карельского языка. Петрозаводск, 2000. С. 86.

(обратно)

294

Virtaranta Р. Vienan kansa muistelee. Porvoo – Helsinki, 1958. S. 310.

(обратно)

295

Ibid. S. 311. См. также: Karjalan rahvahan runoja. Porvoo, 1992. S. 71–75.

(обратно)

296

Cm.: Haavio M. Suomalainen mytologia. Porvoo – Helsinki, 1967; SarmelaM. Karhu ihmisen ymp?rist?ss?. KSV. Helsinki, 1991. S. 209–250; Лавонен H. А. Стол в верованиях карелов. Петрозаводск, 2000. С. 35–51.

(обратно)

297

Петрухин В. Я. Мифы финно-угров. М., 2003.

(обратно)

298

Pentik?inen J. Tapio ja Tapiotar Tapiolan vainiolla // Kotiseutu. 1989, 1. S. 35.

(обратно)

299

Haavio M. Suomalainen mytologia. Porvoo – Helsinki, 1967. S. 24.

(обратно)

300

Pentik?inen J. Tapio ja Tapiotar Tapiolan vainiolla // Kotiseutu. 1989, 1. S. 35.

(обратно)

301

Мансикка В. Г. Из финской этнографической литературы // Живая старина. Петроград, 1916. С. 206.

(обратно)

302

Штернберг Л. Я. Гиляки, орочи, гольды, нигидальцы, айны. Хабаровск, 1933. С. 67; Косарев М. Ф. Основы языческого миропонимания. М., 2003. С. 53–56.

(обратно)

303

Косарев М. Ф. Основы языческого миропонимания: По сибирским археолого-этнографическим материалам. М., 2003. С. 52–54.

(обратно)

304

Петрухин В. Я. Мифы финно-угров. М., 2003. С. 215–219.

(обратно)

305

Петрухин В. Я. Мифы финно-угров. М., 2003. С. 172.

(обратно)

306

Там же. С. 188.

(обратно)

307

Жульников А. М. Петроглифы Карелии. Петрозаводск, 2006. С. 115–117.

(обратно)

308

Петрухин В. Я. Мифы финно-угров. М., 2003. С. 188–190.

(обратно)

309

Жульников А. Петроглифы Карелии: Образ мира и мир образов. Петрозаводск, 2006. С. 80–81.

(обратно)

310

Зеленин Д. К. Избранные труды. Статьи по духовной культуре. 1914–1934. М., 1999. С. 275. См. также: Шаповалов Г. Г. Севернорусская легенда об олене // Фольклор и этнография Русского Севера. Л., 1973. С. 209–223. Кагаров Е. Культ фетишей, растений и животных Древней Греции. СПб., 1913. С. 267.

(обратно)

311

Карело-финский эпос. Сост. Евсеев В. Я. Т. 2. М., 1994. С. 109.

(обратно)

312

Чернолуский В. В. В краю летучего камня: Записки этнографа. М., 1972. С. 137.

(обратно)

313

Жульников А. М. Петроглифы Карелии. Петрозаводск, 2006. С. 78–79.

(обратно)

314

Токарев С. А. Тотемические мифы // Мифы народов мира. М., 1997. Т. 2. С. 522.

(обратно)

315

Harva U. Suomalaisten muinaisusko. Porvoo – Helsinki, 1948. S. 362–363.

(обратно)

316

Ibid. S. 362.

(обратно)

317

Haavio M. Karjalan jumalat. Porvoo – Helsinki, 1959. S. 163–179.

(обратно)

318

Krohn K. Suomalaisten runojen uskonto. Porvoo, 1914. S. 269–270.

(обратно)

319

Harva U. Suomalaisten muinaisusko. Porvoo – Helsinki, 1948. S. 363.

(обратно)

320

Ibid. C. 166.

(обратно)

321

Hautala J. Suomalainen kansanrunouden tutkimus. Helsinki, 1954. S. 27–30.

(обратно)

322

Петрухин В. Я. Мифы финно-угров. М., 2003. С. 86.

(обратно)

323

Virtaranta Р. Vienan kansa muistelee. Porvoo – Helsinki, 1958. S. 113.

(обратно)

324

Pentik?inen J. Tapio ja Tapiotar Tapiolan vainiolla // Kotisentu. 1989. 1. S. 35.

(обратно)

325

Haavio M. Suomalaisen mytologia. Porvoo – Helsinki, 1967. S. 69.

(обратно)

326

Harva U. Suomalaisten muinaisusko. Porvoo – Helsinki, 1948. S. 349.

(обратно)

327

Там же. S. 350–352.

(обратно)

328

Haavio M. S (Kimalainen mytologia. Porvoo – Helsinki, 1967. S. 64–65.

(обратно)

329

Harva U. Suomalaisten muinaisusko. Porvoo – Helsinki, 1948. S. 357.

(обратно)

330

Ibid. S. 356.

(обратно)

331

Haavio M. Suomalainen mytologia. Porvoo – Helsinki, 1967. S. 64.

(обратно)

332

Haavio M. Suomalainen mytologia. Porvoo – Helsinki, 1967. S. 62.

(обратно)

333

Turunen A. Kalevalan sanat ja niiden taustat. 1981. S. 330.

(обратно)

334

Карело-финский народный эпос. Сое. В. Я. Евсеев. Т. 2. М., 1994. С. 116.

(обратно)

335

Лавонен Н. А. Функциональная роль порога в фольклоре и верованиях карел // Фольклор и этнография. Л., 1984. С. 171–179.

(обратно)

336

Криничная Н. А. Осмысление в мир иной в свете христианской доктрины воздаяния // Православие в Карелии. Петрозаводск, 2008. С. 29, 30.

(обратно)

337

Жульников А. Петроглифы Карелии. Петрозаводск, 2006. С. 82.

(обратно)

338

Harva U. Suomalaisten muinasusko. Porvoo – Helsinki, 1948. S. 350.

(обратно)

339

Карело-финский эпос. Сост. В. Я. Евсеев. Т. 2. М., 1994. С. 116.

(обратно)

340

Haavio M. Suomalainen mytologia. Porvoo – Helsinki, 1967. S. 62.

(обратно)

341

Haavio M. Suomalainen mytologia. Porvoo – Helsinki, 1967. S. 70–77.

(обратно)

342

Каре до-финский эпос / Сост. В. Я. Евсеев. Т. 2. М., 1994. С. 111.

(обратно)

343

Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1986. С. 284–285.

(обратно)

344

Новичкова Т. Эпос и миф. СПб., 2001. С. 181, 185.

(обратно)

345

Там же. С. 183.

(обратно)

346

Harva U. Suomalaisten muinasusko. Porvoo – Helsinki, 1948. S. 350.

(обратно)

347

Kalevalan seletyksi?. SKS. Helsinki, 1901. S. 158.

(обратно)

348

Петрухин В. Я. Мифы финно-угров. М., 2003. С. 83.

(обратно)

349

См. подробнее: Миронова В. П. Концепт границы между мирами в южнокарельских эпических песнях // Границы и контактные зоны в истории и культуре Карелии и сопредельных регионов. Петрозаводск, 2008. С. 142–149.

(обратно)

350

Haavio M. Suomalaisen muinasmnouden mailma. 1935. S. 341.

(обратно)

351

Siikala A.-L. Suomalainen samanismi – mielikuvien historia. Helsinki, 1992. S. 34.

(обратно)

352

Карело-финский эпос / Сост. В. Я. Евсеев. Т. 2. М., 1994. С. 157, 176, 229.

(обратно)

353

Мифы народов мира. Т. 2. С., 1988. С. 592.

(обратно)

354

Карело-финский эпос / Сост. В. Я. Евсеев. Т. 2. М., 1994. С. 159

(обратно)

355

Лавонен Н. А. Карельские народные загадки. Л., 1977. С. 29, 35.

(обратно)

356

Suomen kansan etymologinen sanakirja. Helsinki. 1985. S. 74.

(обратно)

357

См. подробнее: Миронова В. П. Мифическая страна Хийтола и ее хозяева (по материалам южнокарельских эпических песен о сватовстве) // Вестник Поморского университета. 2008. № 10. С. 123–126.

(обратно)

358

Криничная 77. А. Русская народная мифологическая проза. Т. 1. СПб., 2001. С. 515.

(обратно)

359

Миронова В. П Мифическая страна Хийтола и ее хозяева (по материалам южнокарельских эпических песен о сватовстве) // Вестник Поморского университета. 2008. № 10. С. 123.

(обратно)

360

Нейгебауер О. Лекции по истории античных математических наук. М.—Л., 1937. Т. 1.С. 100.

(обратно)

361

Петрухин В. Я. Мифы народов мира. М., 2003. С. 84.

(обратно)

362

Мифы народов мира. Т. 1. М., 1987. С. 299.

(обратно)

363

Haavio M. Suomalaisen muinasrunouden maailma. 1935. S. 341.

(обратно)

364

Ibid. S. 341.

(обратно)

365

Karjalan kielen sanakirja. O. 3. Helsinki, 1983. S. 297, 301.

(обратно)

366

Ibid. S. 297.

(обратно)

367

Ibid. S. 301.

(обратно)

368

Ibid. S. 297.

(обратно)

369

Karjalan kielen sanakirja. O. 3. Helsinki, 1983. C. 297.

(обратно)

370

Словарь карельского языка / Сост. Г. Н. Макаров. Петрозаводск, 1990. С. 64.

(обратно)

371

Karjalan kielen sanakirja. О. 3. Helsinki, 1983. S. 297.

(обратно)

372

Новый завет. Отк. 12:9.

(обратно)

373

Virtaranta Р. Vienan kansa muistelee. Helsinki, 1958. S. 76.

(обратно)

374

Ibid. S. 77.

(обратно)

375

Доброва С. И. Антроморфизация объектов природы в фольклорно-языковой картине мира // Первый Всероссийский съезд фольклористов. Т. 3. М., 2006. С. 161.

(обратно)

376

Лесков Н. Представления кореляков о нечистой силе // Живая старина. СПб., 1893. С. 418.

(обратно)

377

Древний Олонец. Петрозаводск, 1994. С. 27.

(обратно)

378

Lauhiainen M. Suomalaiset uskomustarinat. Helsinki, 1999. S. 240.

(обратно)

379

Симонсуури Л. Указатель типов и мотивов финских мифологических рассказов. Петрозаводск, 1991. С. 144–146. Lauhiainen M. Suomalaiset uskomustarinat. Helsinki, 1999. S.239.

(обратно)

380

Симонсуури Л. Указатель типов и мотивов финских мифологических рассказов.

Петрозаводск, 1991. С. 145.

(обратно)

381

Там же. С. 144.

(обратно)

382

Jyrinoja V. Akonlahden arkea ja juhlaa. Turku, 1965. S. 79.

(обратно)

383

Лесков H. Представления кореляков о нечистой силе // Живая старина. Вып. 1–3. С.-П., 1893. С. 418.

(обратно)

384

Криничная Н. А. Лесные наваждения. Петрозаводск, 1993. С. 16.

(обратно)

385

Harva U. Suomalaisten muinasusko. Porvoo – Helsinki, 1948. S. 358.

(обратно)

386

Там же. S. 359.

(обратно)

387

Разумова И. А. Сказка и былинка. Петрозаводск, 1993. С. 23.

(обратно)

388

Карельские эпические песни. М.; Л., 1959. С. 337.

(обратно)

389

Винокурова И. Ю. Животные в традиционном мировоззрении вепсов. Петрозаводск, 2006. С. 74–75.

(обратно)

390

Мансикка В. П. Из финской этнографической литературы. Петроград, 1917. С. 204.

(обратно)

391

Из быта и верований корел Олонецкой губернии // Каргополь. Исторические сведения. С. 38.

(обратно)

392

Успенский Б. А. Филологические разыскания в области славянских древностей. М., 1982. С. 171.

(обратно)

393

Лесков Н. Ф. Представление кореляков о нечистой силе // Живая старина. С.-И., 1893. С. 417.

(обратно)

394

Афанасьев А. Поэтические воззрения славян на природу. Т. 2. М., 1868. С. 332.

(обратно)

395

Сурхаско Ю. Ю. Семейные обряды и верования карел. Л., 1985. С. 42, 69.

(обратно)

396

ТароеваР. Ф. Материальная культура карел. М.—Л., 1965. С. 149.

(обратно)

397

Симонсуури Л. Указатель типов и мотивов финских мифологических рассказов. Петрозаводск, 1991. С. 146.

(обратно)

398

Lauhiainen M. Suomalaiset uskomustarinat. Helsinki, 1999. S.243.

(обратно)

399

Jyrinoja V. Akonlahden arkea ja juhlaa. Turku, 1965. S. 80.

(обратно)

400

Virtanen Р. Mets?nhaltija suomalaisessa perinteess?. 1988. SKS // Joensuun perin-nearkisto. S. 90–95.

(обратно)

401

Haavio M. Suomalaisen muinias runouden maailma. Helsinki, 1935. S. 339.

(обратно)

402

Harva U. Suomalaisten muinaisusko. Porvoo – Helsinki, 1948. S. 360.

(обратно)

403

Ibid. S. 359.

(обратно)

404

Афанасьев А. Поэтические воззрения славян на природу. Т. 2. М., 1868. С. 329.

(обратно)

405

Там же. С. 323, 331.

(обратно)

406

Мифы народов мира. Т. 1. С. 241.

(обратно)

407

Мифы народов мира. Т. 1 С. 241.

(обратно)

408

Лесков Н. Представления кореляков о нечистой силе // Живая старина. 1893. Вып. 3. С. 417.

(обратно)

409

Jyrinoja V. Akonlahden arkea ja juhlaa.Turku, 1965. S. 80.

(обратно)

410

Путилов Б. Н. Миф – обряд – песня Новой Гвинеи. М., 1980. С. 68.

(обратно)

411

Jyrinoja V. Akonlahden arkea ja juhlaa. Turku, 1965. S. 80.

(обратно)

412

Криничная Н. А. Осмысление пути в мир иной в свете христианской доктрины воздаяния // Православие в Карелии. Петрозаводск, 2008. С. 26.

(обратно)

413

Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1946. С. 45.

(обратно)

414

Holmberg U. Mets?n peitossa // Karjalaseuran vuosikirja. 1923, № 3. S. 16–60.

(обратно)

415

Народы Северо-Востока Сибири. М., 2010. С. 425.

(обратно)

416

Там же. С. 358.

(обратно)

417

Там же. С. 183.

(обратно)

418

Симонсуури Л. Указатель типов и мотивов финских мифологических рассказов. Петрозаводск, 1991. С. 145.

(обратно)

419

Материальная культура и декоративно-прикладное искусство сегозерских карел. Л., 1981. С. 22.

(обратно)

420

Мифы народов мира. Т. 1. М., 1987. С. 311.

(обратно)

421

Virtaranta Р. Vienan kansa muistelee. Porvoo – Helsinki, 1958. S. 77.

(обратно)

422

Мифы народов мира. T. 1. M., 1987. С. 311.

(обратно)

423

Ладвозерские рунопевцы. Петрозаводск, 2008. С. 93.

(обратно)

424

Афанасьев А. Поэтические воззрения славян на природу. Т. 2. М., 1868. С. 345–346.

(обратно)

425

Симонсуури Л. Указатель типов и мотивов финских мифологических рассказов. Петрозаводск, 1991. С. 145.

(обратно)

426

Народы Северо-Востока Сибири. М., 2010. С. 93.

(обратно)

427

Карельское народное поэтическое творчество. Сост. В. Я. Евсеев. Л., 1981. С. 313.

(обратно)

428

Мифы народов мира. Т. 1. М., 1987. С. 313.

(обратно)

429

Фрэзер Д. Д. Фольклор в Ветхом Завете. М., 1986. С. 254–261.

(обратно)

430

Turunen A. Kalevalan sanat ja niiden taustat. 1981. S. 330.

(обратно)

431

Катаяла К. Дымом в царствие небесное: самосожжения старообрядцев в Шведской Карелии в конце 17 века // Выговская поморская пустынь и ее значение в истории России. СПб., 2003. С. 36–37.

(обратно)

432

Ершов В. 77. Ель (хвойные) в образной характеристике «иного мира» // Проблемы духовной культуры народов Европейского Севера и Сибири. Петрозаводск, 2009. С. 119.

(обратно)

433

Ильина И. Коми-карельские параллели в религиозно-мистических представлениях о ели // Карелы: этнос, язык, культура, экономика. Петрозаводск, 1989. С. 53.

(обратно)

434

Конкка У. С. Поэзия печали. Петрозаводск, 1992. С. 49.

(обратно)

435

Циввъян Т. В. К семантике пространственных элементов в волшебной сказке (на материале албанской сказки) // Типологические исследования по фольклору. М., 1975. С. 201.

(обратно)

436

Голева Т. Г. Мифологические пенсонажи в системе мировоззрения коми-пермяков. Екатеринбург, 2008. С. 14.

(обратно)

437

Мифы народов мира. Т. 2. М., 1988. С. 374, 376.

(обратно)

438

Макаров Г. Н. Образцы карельской речи. Говоры ливвиковского диалекта карельского языка. Л., 1969. С. 273–274.

(обратно)

439

Лесков К Ф. «Вияндёйд» // Живая старина. Вып. 3–4. СПб., 1894. С. 516.

(обратно)

440

Мансикка В. П. Из финской этнографической литературы. Петроград, 1917. С. 204.

(обратно)

441

Тароева Р. Ф. Материальная культура карел. М.—Л., 1965. С. 33.

(обратно)

442

Об изготовлении пастушеских инструментов см. подробнее: Михайлов Е. Г., Михайлова H. С. Музыка северной деревни. Петрозаводск, 2009.

(обратно)

443

Линевский А. М. Материалы к обряду «отпуска» в пастушестве Карелии // Этнограф-исследователь. Л., 1928. № 2–3. С. 42. Черепахина А. О традиционных формах бытования карельской инструментальной музыки // Музыкальное искусство Карелии. Л., 1983. С. 14.

(обратно)

444

Virtaranta Р. Vienan kansa muistelee. Porvoo – Helsinki, 1958. S. 419–426.

(обратно)

445

Virtaranta Р. Vienan kansa muistelee. Porvoo – Helsinki, 1958. S. 88.

(обратно)

446

Lauhiainen M. Suomalaiset uskomustarinat. Helsinki, 1999. S. 245.

(обратно)

447

Лесков Н. Представления кореляков о нечистой силе // Живая старина. Вып. 1–3. СПб., 1893. С. 418–419.

(обратно)

448

Новичкова Т. Э. Эпос и миф. СПб., 2001. С. 200.

(обратно)

449

Лесков Н. Представления кореляков о нечистой силе // Живая старина. Вып. 1–3. СПб., 1893. С. 418.

(обратно)

450

AstedtK. Mytologisista nen?-yhdynn?isist?. Kalevaseuran vuosikirja. 40. Porvoo—

Helsinki, 1960. S. 307–322.

(обратно)

451

Karjalan kielen sanakirja. O. 3. Helsinki, 1993. S. 297.

(обратно)

452

Virtaranta P. Vienen kansa muistelee. Porvoo – Helsinki, 1958. S. 77.

(обратно)

453

Новичкова Т. А. Эпос и мифы. СПб., 2001. С. 131.

(обратно)

454

Krohn К. Suomalaisten pakanalliset jumalat // Oma mua. 1920. № 1. S. 896.

(обратно)

455

См. подробнее: Илюха О. 77. Школа и детство в карельской деревне в конце 19 – начале 20 века. СПб., 2007.

(обратно)

456

Virtaranta Р. Vienana kansa muistelee. Porvoo – Helsinki., 1959. S. 406, 411.

(обратно)

457

Орфинский В. 77. Деревянное зодчество Карелии. Л., 1972. С. 111, 112.

(обратно)

458

Тароева Р. Ф. Материальная культура карел. М.—Л., 1965. С. 97.

(обратно)

459

Virtaranta Р. Vienan kansa mustelee. S. 408–409, 411; V. Jyrinoja. Akonlahden arkea ja juhlaa. Turku, 1965. S. 76.

(обратно)

460

Тароева P. Ф. Материальная культура карел. M.—Л., 1965. С. 117.

(обратно)

461

Virtaranta Р. Vienan kansa muistelee. Helsinki, 1958. S. 84, 89.

(обратно)

462

Образцы карельской речи / Сост. В. Д. Рягоев. Л., 1980. С. 234–235.

(обратно)

463

Virtaranta Р. Vienan kansa muistelee. Helsinki, 1958. S. 412, 84, 89.

(обратно)

464

См. подробно о ногтях: H?m?l?inen A. Ihmisruumiin substanssi. Helsinki, 1920. S. 5-18.

(обратно)

465

Virtaranta P. Vienan kansa muistelee. Helsinki, 1958. S. 412.

(обратно)

466

Virtaranta P. Vienan kansa muistelee. Helsinki, 1958. S. 410.

(обратно)

467

Kemppinen I. Haudantakainen el?m?. Helsinki, 1967. S. 144.

(обратно)

468

Штернберг Л. Я. Первобытная религия. Л., 1936. С. 336.

(обратно)

469

Лавонен Н. А. Функциональная роль порога в фольклоре и верованиях карел // Фольклор и этнография. Л., 1984. С. 171–179. См. также: ФрезерД. Фольклор в Ветхом Завете. М.—Л., 1931; Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1972.

(обратно)

470

Virtaranta Р. Vienan kansa muistelee. Helsinki, 1958. S. 412.

(обратно)

471

Ibidem.

(обратно)

472

Ibid. S. 411.

(обратно)

473

Криничная H. А. Дом: его облик и душа. Петрозаводск, 1992. С. 18–19.

(обратно)

474

Haavio M. Sit? kuusta kuuleminen, jonka juurella asunto // Esseit? kansan runoudesta. Helsinki, 1992. S. 41.

(обратно)

475

Лавонен H. А. Функциональная роль порога в фольклоре и верованиях карел // Фольклор и этнография. Л., 1984. С. 173.

(обратно)

476

Virtaranta Р. Vienan kansa muistelee. Helsinki, 1958. S. 89.

(обратно)

477

Lauhiainen M. Suomalaiset uskomustarinat. Tyypit ja motiivit. Helsinki, 1999. S. 228, 232.

(обратно)

478

Virtaranta Р. Vienan kansa muistelee. Helsinki, 1958. S. 412.

(обратно)

479

Ibid. S. 84.

(обратно)

480

Ibid. S. 85.

(обратно)

481

Haavio M. Suomalaisen muinaisrunouden maailma. Helsinki, 1935. S. 340.

(обратно)

482

Образцы карельской речи / Сост. В. Д. Рягоев. Л., 1980. С. 235.

(обратно)

483

Virtaranta P. Vienan kansa muistelee. Helsinki, 1958. S. 412.

(обратно)

484

Пропп В. Я. Мужской дом в русской сказке // Пропп В. Я. Сказка. Эпос. Песня. М., 2007. С. 29–59.

(обратно)

485

Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1986. С. 52–146.

(обратно)

486

Там же. С. 58, 59, 62.

(обратно)

487

Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1986. С. 57.

(обратно)

488

Пропп В. Я. Там же. С. 75, 78.

(обратно)

489

См. подробнее: Конкка У. С. О собирании и некоторых особенностях карельской сказки / Карельские народные сказки. М.—Л., 1963. С. 22–27.

(обратно)

490

Krohn К. Lapalieto Sy?j?t?r. Suomalainen tiedenakademia. Esitelm?t ja p?yt?kirj?t. Helsinki, 1912.

(обратно)

491

Карельские народные сказки. M.—Л., 1963. С. 21–24.

(обратно)

492

Духовная культура сегозерских карел 19 – начала 20 в. Сост. У. С. Конкка, А. П. Конкка. Л., 1980. С. 164, 176.

(обратно)

493

Ахундов М. А. Концепции пространства и времени: истоки, эволюция, перспективы. М., 1982. С. 48.

(обратно)

494

Лавонен Н. А. Стол в верованиях карел. Петрозаводск, 2000. С. 76.

(обратно)

495

Толстой Н. И. Язык и народная культура: очерк по славянской мифологии и этнолингвистике. М., 1996. С. 28–29.

(обратно)

496

Сурхаско Ю. Ю. Семейные обряды и верования карел. Л., 1985. С. 145.

(обратно)

497

Федотова В. П. Фразеологический словарь карельского языка. Петрозаводск, 2000. С. 236. Karjalan sananpolvia. Helsinki, 1971. S. 567–568.

(обратно)

498

Сурхаско Ю. Ю. Семейные обряды и верования карел. Л., 1995. С. 33.

(обратно)

499

Ветхий Завет. Пс. 118:81.

(обратно)

500

Власова М. В. Карельский космогонический миф и библейское сказание о сотворении мира: к проблеме типологии сюжетов // Православие в Карелии. Петрозаводск, 2008. С. 239–247.

(обратно)

501

Haavio M. Suomalainen mytologia. Porvoo – Helsinki, 1967. S. 87.

(обратно)

502

Ibidem.

(обратно)

503

M. Haavio. Suomalainen mytologia. Porvoo – Helsinki, 1967. C. 87 – 89.

(обратно)

504

Harva U. Suomalaisten muinaisusko. Helsinki, 1948. S. 367.

(обратно)

505

Карельское народное поэтическое творчество. Сост. В. Я. Евсеев. Л., 1981. С. 310.

(обратно)

506

О цвете см. подробнее: Серов Н. В. Хроматизм мифа. Л., 1990. Уляшев О. И. Цвет в представлениях и фольклоре коми. Сыктывкар, 1999.

(обратно)

507

Harva U. Suomalaisten muinaisusko. Helsinki, 1948. S. 371 – 373.

(обратно)

508

Цит. по: В. И. Калугин. Герои русского эпоса. M., 1983, С. 81.

(обратно)

509

Марийцы. Йошкар-Ола, 2005. С. 15.

(обратно)

510

Haavio M. Suomalainen mytologia. Porvoo – Helsinki, 1967. с. 114–116.

(обратно)

511

Suomen kirjallisuus. Helsinki, 1963. S. 299 – 300.

(обратно)

512

Винокурова И. Ю. Мифология и верования // Прибалтийско-финские народы России. М., 2003, с. 429.

(обратно)

513

Turunen A. Kalevalan sanat ja niiden taustat. Lappeenranta, 1981. S. 383.

(обратно)

514

Симонсуури Л. Указатель типов и мотивов финских мифологических рассказов. Петрозаводск, 1991. С. 149–154.

(обратно)

515

Народы Поволжья и Приуралья. М., 2003. С. 398.

(обратно)

516

Афанасьев А. Поэтические воззрения славян на природу. Т. 2. М., 1868. С. 210.

(обратно)

517

Криничная Н. А. Русская мифология: мир образов фольклора. М., 2004, С. 333.

(обратно)

518

Virtaranta P. Vienan kansa muistelee. Helsinki, 1957. S. 66.

(обратно)

519

Петрухин В. Я. Мифы финно-угров. М., 2003, С. 394.

(обратно)

520

Петрухин В. Я. Мифы финно-угров. М., 2003. С. 172, 317, 238, 224.

(обратно)

521

Криничная Н. А. К семантике образа девы-лосося в карело-финском эпосе // «Калевала» – памятник мировой культуры. Петрозаводск, 1986. С. 89–94.

(обратно)

522

Пропп В. Я. Мотив чудесного рождения // Пропп В. Я. Сказка. Эпос. Песня. М., 2007. С. 87, 86.

(обратно)

523

Virtaranta Р. Vienan kansa muistelee. Porvo-Helsinki, 1958. S.72.

(обратно)

524

Лавонен Н. А. Стол в верованиях карелов. Л., 2000. С. 26.

(обратно)

525

Пертту П. След лодки Вянямейнена. Петрозаводск, 1995. С. 138.

(обратно)

526

Virtaranta Р. Vienan kansa muistelee. Porvo-H., 1958. S.592.

(обратно)

527

Конкка А. П. Vi?nd?i – время летнего «поворота» в календарной обрядности карел // Обряды и верования народов Карелии. П. 1992. С. 39.

(обратно)

528

Афанасьев А. Поэтические воззрения славян на природу. Т. 2. М., 1868. С. 42.

(обратно)

529

Петрухин В. Я. Мифы финно-угров. М., 2003. С. 245.

(обратно)

530

Зайцева М. И., Муллонен М. И. Словарь вепсского языка. Л., 1992. С. 629.

(обратно)

531

Винокурова И. Ю. Аграрная обрядность начала зимы у вепсов (конец 19 – начало 20 в.) / Обряды и верования народов Карелии. Петрозаводск, 1992. С. 6.

(обратно)

532

Винокурова И. Ю. Мифология и верования // Прибалтийско-финские народы России. М., 2003. С. 428–429.

(обратно)

533

Симонсуури Л. Указатель типов и мотивов финских мифологических рассказов. Петрозаводск, 1991. С. 151–152.

(обратно)

534

Петрухин В. Я. Мифы финно-угров. М., 2003. С. 394.

(обратно)

535

Virtaranta Р. Vienan kansa muistelee. Porvo-Helsinki, 1958. S. 64–66.

(обратно)

536

Фрэзер Д. Д. Фольклор в Ветхом Завете. М., 1986. С. 254–262.

(обратно)

537

Криничная Н. А. Русская мифология: мир образов фольклора. М., 2004. С. 370.

(обратно)

538

Топоров В. Н. Мост // Мифы народов мира. Т. 2. М., 1988. С. 176.

(обратно)

539

Virtaranta Р. Lyydil?isi? tekstej?. Helsinki, 1964. О. III. S. 558–260.

(обратно)

540

Топоров В. Н. Мост // Мифы народов мира. М., 1988. Т. 2. С. 176.

(обратно)

541

Jyrinoja V. Akonlahden arkeaa ja juhlaa. Turku, 1965. S. 92–93.

(обратно)

542

Винокурова И. Ю. Мифология и верования // Прибалтийско-финские народы России. М., 2003. С. 429.

(обратно)

543

Н. Лесков. Представления кореляков о нечистой силе // Живая старина. Вып. 1–3. СПб., 1893. С. 417.

(обратно)

544

Kronh К. Suomalaisten pakanalliset jumalat // Oma mua. 1920. № 1. C. 896.

(обратно)

545

Крейнович Е. А. Нивхгу. М., 1973. С. 114

(обратно)

546

Народы Северо-Востока Сибири. М., 2010. С. 184.

(обратно)

547

Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1946. С. 208.

(обратно)

548

Криничная Н А. Русская мифология: мир образов фольклора. М., 2004. С. 653.

(обратно)

549

Harva U. Suomalaisten muinaisusko. Helsinki, 1948. S. 392.

(обратно)

550

Virtaranta P. Vienan kansa muistelee. Porvoo – Helsinki, 1958. S. 73.

(обратно)

551

Ibid. S. 73.

(обратно)

552

См.: Криничная H. А. Русская народная мифологическая проза. Т. 1. СПб., 2001. С. 45.

(обратно)

553

Haavio M. Suomalaisen muinaisrunouden maailma. Helsinki, 1935. S. 337.

(обратно)

554

Примечательно, что у коровы водяного всегда очень много имен. Как известно, в древности человеку давали несколько имен с целью обезопасить его от возможного влияния злых духов, запутать их.

(обратно)

555

Haavio M. Suomalaisen muinaisrunouden maailma. Helsinki, 1935. S. 337–338.

(обратно)

556

Петрухин В. Я. Мифы финно-угров. М., 2003. С. 224.

(обратно)

557

Ванюьиев В. М Отражение культа воды в фольклоре и литературе удмуртов // Проблемы эпической традиции удмуртского фольклора и литературы. Устинов, 1986. С. 68.

(обратно)

558

Евсеев В. Я. Исторические основы карело-финского эпоса. Т. 2. М.—Л., 1960. С. 133–194.

(обратно)

559

Петрухин В. Я. Мифы финно-угров. М., 2003.

(обратно)

560

Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1946. С. 169.

(обратно)

561

Harva U. Suomalaisten muinaisusko. Helsinki, 1948. S.385.

(обратно)

562

Virtaranta P. Vienan kansa muistelee. Porvoo – Helsinki, 1958. S. 65.

(обратно)

563

Harva U. Suomalaisten muinaisusko. Helsinki, 1948. S. 385.

(обратно)

564

Virtaranta P. Vienan kansa mustelee. Porvoo – Helsinki, 1958. S. 68.

(обратно)

565

Совместная экспедиия РГГУ и ИЯЛИ. Сямозерье, июль 2008 г.

(обратно)

566

Козлова Н. К. Восточнославянские былинки о змее и змеях. Мифический любовник. Указатель сюжетов и тексты. Омск, 2000.

(обратно)

567

Virtaranta Р. Vienan kansa muistelee. Porvoo – Helsinki, 1958. S. 72.

(обратно)

568

Itkonen E. Suomen kirjallisuus. О. 1. Helsinki, 1963. S. 557.

(обратно)

569

Virtaranta P. Vienan kansa mustelee. Porvoo – Helsinki, 1958. S. 74.

(обратно)

570

Harva U. Suomalaisten muinaisusko. Helsinki, 1948. S. 391.

(обратно)

571

Петрухин В. Я. Мифы финно-угров. М., 2003. С. 317.

(обратно)

572

Haavio M. Suomalaisen muinaismnouden maailma. Helsinki, 1935. S. 336.

(обратно)

573

Harva U. Suomalaisten muinasusko. Helsinki, 1948. S. 387.

(обратно)

574

Живая старина. 1894. Вып. 3^4. С. 514–515.

(обратно)

575

Лавонен Н. А. Стол в верованиях карелов. Л., 2000. С. 113–114.

(обратно)

576

Лавонен Н. А. Стол в верованиях карелов. Л., 2000. С. 85.

(обратно)

577

Карельское народное поэтическое творчество. Сост. В. Я. Евсеев. Л., 1981. С. 257–258.

(обратно)

578

Virtaranta Р. Tverin karjalaisten entist? el?m??. Porvoo – Helsinki, 1961. S. 222.

(обратно)

579

Virtaranta Р. Vienan kansa muistelee. Porvoo – Helsinki, 1958. S. 63.

(обратно)

580

Ibid. 64.

(обратно)

581

Jyrinoja V. Akonlahden arkea ja juhlaa. Turku, 1965. S. 92–93.

(обратно)

582

Harva U. Suomalaisten muinaisusko. Helsinki, 1948. S. 386.

(обратно)

583

Jyrinoja V. Akonlahden arkea ja juhlaa. Turku, 1965. S. 193.

(обратно)

584

Haavio M. Suomalaisen muinaisrunoiden maailma. Helsinki, 1935. S. 336.

(обратно)

585

Ibid. S. 335.

(обратно)

586

Virtaranta Р. Vienan kansa muistelee. Porvoo – Helsinki, 1958. S. 70.

(обратно)

587

Степанова А. С. Свадебные причитания и ритуальная баня // Карельские плачи. Петрозаводск, 2003. С. 49–79.

(обратно)

588

Virtaranta Р. Vienan kansa muistelee. Porvoo – Helsinki, 1958. S. 260.

(обратно)

589

Грузинское народное поэтическое творчество. Тбилиси, 1972. С. 217.

(обратно)

590

Цит. по: В. Мансикка. Из финской этнографической литературы. Петроград, 1917. С. 204–205.

(обратно)

591

Песенный фольклор кестеньгских карел. Сост. Н. А. Лавонен. Петрозаводск, 1989. С. 47.

(обратно)

592

Конкка У. С. Поэзия печали. Петрозаводск, 1992. С. 49.

(обратно)

593

Шаскольский 77. 77. К изучению первобытных верований карел // Ежегодник музея истории религии и атеизма. 1. М.—Л., 1957. С. 214–221.

(обратно)

594

Конкка А. П. Vi?nd?i – время летнего «поворота» в календарной обрядности карел // Обряды и верования народов Карелии. Петрозаводск, 1992. С. 41.

(обратно)

595

Конкка У. С. Поэзия печали. Петрозаводск, 1992. С. 49.

(обратно)

596

Лесков 77. Ф. Погребальные обряды кореляков // Живая старина. Вып. 3–4. СПб., 1894. С. 511.

(обратно)

597

Цит. по: Мансикка В. Из финской этнографической литературы. Петроград, 1917. С. 205.

(обратно)

598

Мансикка В. Из финской этнографической литературы. Петроград, 1917. С. 227.

(обратно)

599

Лавонен Н. А. Стол в верованиях карелов. Петрозаводск, 2000. С. 114.

(обратно)

600

Материальная культура и декоротивно-прикладное искусство сегозерских карел к 19–20 вв. Сост. Никольская Р. Ф., Косменко А. П. Л., 1981. С. 23.

(обратно)

601

Virtaranta Р. Lyydil?isi? tekstej?. Helsinki, 1963. О. 1. S. 198–199.

(обратно)

602

Harva U. Suomalaisten muinaisusko. Helsinki, 1948. S.387.

(обратно)

603

Ibid. S. 381.

(обратно)

604

В. Я. Петрухин. Мифы финно-угров. М., 2003, С. 276.

(обратно)

605

Virtaranta Р. Vienan kansa muistelee. Helsinki, 1957. S. 125–127.

(обратно)

606

Karjalan kielen sanakirja. O. 6. Helsinki, 2005. S. 588.

(обратно)

607

Karjalaisia sananpolvia. Helsinki, 1971. S. 567.

(обратно)

608

Karjalan kielen sanakirja. О. 6. Helsinki, 2005. S. 571.

(обратно)

609

Jyrinoja V. Akonlahden arkea ja juhlaa. Turku, 1965. S. 63–64.

(обратно)

610

Karjalan kielen sananpolvia. Helsinki, 1971. S. 568.

(обратно)

611

Лесков H. Ф. Отчет о поездке к олонецким карелам летом 1893 года // Живая старина. Вып. 1. СПб., 1894. С. 29.

(обратно)

612

Лавонен Н. А. Стол в верованиях карелов. Петрозаводск, 2000. С. 113.

(обратно)

613

Там же. С. 86.

(обратно)

614

Paulaharju S. Syntym?, lapsuus ja kuolema. Porvoo, 1924. S. 40.

(обратно)

615

Folk Belief and Shamanism among the Uralic Peoples. By Myhaly Hoppal // Ancient Cultures of the Uralien Peoples. Budapest: Corvina press, 1976. P. 231.

(обратно)

616

Криничная Н. А. Русская мифология: мир образов фольклора. М., 2004. С. 651.

(обратно)

617

Virtaranta Р. Vienan kansa muistelee. Porvoo – Helsinki, 1958. S. 257–308.

(обратно)

618

Богданов К. А. Счет как текст в фольклоре // Русский фольклор. XXXII. СПб., 2004. С. 163.

(обратно)

619

Грузинское народное поэтическое творчество. Тбилиси, 1972. С. 216.

(обратно)

620

Конкка А. П. Карельское и восточно-финское карсикко в кругу религиозно-магических представлений, связанных с деревом // Этнокультурные процессы в Карелии. Петрозаводск, 1986. С. 162.

(обратно)

621

Криничная Н. А. Русская мифология: мир образов фольклора. М., 2004. С. 350.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

I. Праздничные персонажи карельской мифологии

  Кегри

  Святочные персонажи карелов

    Крещенская баба

    Сюндю

II. Образы хозяев леса в карельской мифологической прозе

  Лес в жизни и мировоззрении карелов

  Культовое почитание карелами леса и отдельных деревьев

  Культовое почитание карелами лесных зверей и птиц

  Культ лесных божеств

  Названия духов-хозяев леса в карельской мифологической прозе

  Внешний вид духов-хозяев леса

  Способы передвижения и акустические проявления лесных духов

  Время в карельских былинках о хозяевах леса

  Локус «лесного царства» в карельских мифологических рассказах

  Функции хозяев леса в карельских былинках

  Болезни, возникающие у человека при нарушении табу и условий общения с хозяевами леса

  Способы вернуть похищенное хозяевами леса

  Хозяева и посетители лесной избушки

    Встречи человека с лешим

    Хозяева леса показываются в зооморфном виде

    Фитоморфные образы хозяев леса

    Локусы хозяев леса

    Человек блуждает в лесу

    В лесном укрытии

    Дети в лесном укрытии

    Животные в лесном укрытии

    Способы вернуть животных

    Общение знахарей с хозяевами леса

    Как коров выпускать в лес, чтобы леший не забрал

    Правила общения людей с лесом и его хозяевами

    Леший предсказывает будущее

    Лесной нос пристает к человеку

    Духи – хозяева лесной избушки

    Как заночевать в избушке

Ill. Образы хозяев воды в карельской мифологической прозе

  Культ воды в мировоззрении и фольклоре карелов

  Поклонение карелов водным божествам

  Названия духов-хозяев воды в былинках

  Внешний вид хозяев воды

  Время в мифологических рассказах о хозяевах воды

  Пространство в мифологических рассказах о хозяевах воды

  Функции хозяев воды

  Регламентация контактов между представителями человеческого и «водного» мира

  Болезни, «приходящие от воды»

  Ритуальные жертвоприношения хозяевам воды

    Хозяйка воды, сидя на камне, расчёсывает волосы

    Хозяева воды приводят себя в порядок на иных местах

    Хозяева воды моются

    Хозяева плавают в воде

    Род водяного

    Хозяева воды и их дети попадают в сети

    Хозяева воды топят людей

    Водяной топит лошадей

    Ночные происшествия

    Зимние встречи

    Хозяева воды показываются перед бедой

    Водяной приговаривает: «Год от году…»

    Мифический любовник

    Происшествия с неводом

    Коровы хозяев воды

    Странное существо в озере

    Собака водяного

    Этикет общения с хозяевами воды

    Как отмечают места удачной рыбной ловли

    Болезни, «приходящие от воды»

Список исполнителей

Список собирателей

Список населенных пунктов в которых записаны тексты

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg